Мазов С. В. Гана и конголезский кризис, 1960-1961. Архивные документы против мифов

БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

С. Н. Базанов

Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
12. Там же, с. 95.
13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
45. Там же, 1917, 31 авг.
46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
78. Солдат, 1917, 22 окт.
79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
87. Там же, 1917, 24 окт.
88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.

А. Е. Иоффе

ХЛЕБНЫЕ ПОСТАВКИ ВО ФРАНЦИЮ в 1916—1917 гг.

Архив министерства продовольствия Временного правительства России содержит переписку с торговыми представителями Антанты в Петрограде, с агентами министерств земледелия и продовольствия в отдельных областях страны и руководителями армии, а также другие документы по вопросу об отправке хлеба из России в страны Антанты в 1916 и 1917 гг. Эти материалы нигде и никем в литературе не использованы. В работах, освещающих продовольственное положение России в указанные годы, нигде ни словом не упоминается о посылке хлеба союзникам. Авторы исходили из того, опровергаемого нами, тезиса, что в связи с войной хлебные поставки из России были прекращены. [1] Ни слова не говорится о посылке пшеницы во Францию в «Истории гражданской войны» (т. I). Между тем во время войны хлеб продолжал вывозиться за границу. История хлебных поставок во Францию в 1916—1917 гг. является убедительным, можно сказать концентрированным, выражением большой степени и унизительных форм экономической зависимости тогдашней России от Антанты. Поэтому тема о вывозе хлеба в военные годы имеет несомненный научный интерес.

Уже в 1916 г., еще больше в 1917 г., продовольственный кризис в самой России стал реальным фактом. Летом 1916 г. в 34 губерниях была введена карточная система, в 11 губерниях ее собирались ввести, и только в 8 губерниях шла свободная торговля. [2] Страдали от строгого лимитирования продовольствия, конечно, трудящиеся массы. Несмотря на введение карточек, промышленные города, и Петроград прежде всего, не получали нужного количества хлеба. Плохо снабжалась и армия.

В феврале 1917 г. на фронты было отгружено 42.3% намеченного и необходимого количества хлеба и фуража, для гражданского населения— 25.6%. На Северном фронте в начале февраля остался лишь двухдневный запас продовольствия, на Западном фронте вместо хлеба ели сухари, на Юго-западном солдаты получали только по одной селедке в день. [3]

В Петрограде толпы людей собирались у продовольственных магазинов, простаивали в очереди, но далеко не всегда получали даже го-/65/

1. См., напр., 3. Лозинский. Экономическая политика Временного правительства, М., 1928; Р. Клаус. Война и народное хозяйство России (1914—1917 гг.), М.—Л., 1926; Н. М. Добротвор. Продовольственная политика самодержавия и Временного правительства (1915—1917 гг.) — «Исторический сборник», Горький, 1939.
2. Н. М. Добротвор. Указ. соч., стр. 65—66.
3. А. 3айончковский. Мировая война, М., 1931, стр. 297; 3. Лозинский, Указ. соч., стр. 8—9.

лолный паек Катастрофическое положение с продовольствием признавали и лидеры буржуазии. Незадолго до Февральской революции Родзянко в записке, поданной Николаю. II, указывал, что «дело продовольствия страны находится в катастрофическом состоянии». [4] Такие же «признания» делались и на заседаниях «Комиссии по расследованию причин кризиса и путей выхода из него», созданной Думой. Однако ни записка Родзянко, ни ораторские упражнения в комиссии не вскрыли действительных причин продовольственной катастрофы и тем более не помогли найти выхода из сложившегося положения. Хлеб в стране был. Урожаи 1916 и 1916 гг. оказались неплохими. В производящих губерниях, особенно в восточной и юго-восточной части страны, не затронутой военными действиями, скопились значительные хлебные запасы, определявшиеся к 1917 г. в 600 млн. пудов; [5] однако помещики, кулаки, спекулянты неохотно продавали хлеб, ожидая повышения цен. Никаких мер по принудительному извлечению запасов, с оплатой хлеба по твердым ценам, царское правительство не приняло. Транспортная разруха мешала своевременной доставке на места даже того хлеба, который попадал в руки правительственных органов. К тому же деревня и город экономически плохо были связаны друг с другом. Не находя в городе нужных им товаров, крестьяне вывозили мало продовольствия. Правительство Николая II не приняло ни одной радикальной меры к улучшению продовольственного положения, оно оказалось здесь полным банкротом... И несмотря на полную неспособность обеспечить хлебом фронт и тыл, царские власти взяли на себя обязательства послать зерно Антанте. Именно в этой плоскости их серьезно озаботила продовольственная проблема. Как выколотить из российских губерний мешки с зерном для отправки их во Францию и Англию? Архив министерства продовольствия содержит документацию, убедительно рисующую антинародную, предательскую по отношению к голодавшим рабочим и солдатам деятельность царского, а вслед за ним и Временного правительства по поставкам хлеба за границу.

В марте 1916 г. царские министры решили доставить во Францию 30 млн. пудов пшеницы. Мотивируя необходимость этих поставок, министры ссылались на плохой урожай в Америке. Игнорируя насущные нужды народов своей страны, они собрались отправлять зерно «союзникам». Из 30 млн. пудов 11 млн. решили отправить в том же 1916 г. Французскому правительству и этого показалось мало, его торговые представители в России запросили на 1916 г. 15 млн. пудов. Царское правительство согласилось на 13 млн. Поставки должны были осуществляться через Архангельск. [6] Все лето в направлении к Архангельскому порту шли эшелоны с зерном для Франции. Часть транспорта, и без того недостаточного для обеспечения внутренних перевозок, была использована для «союзных» целей. 6 октября 1916 г. уполномоченный министерства земледелия в Архангельске Н. И. Беляев доносил в Петроград, что к 5 сентября в Архангельск прибыло 10 009 875 пудов пшеницы на 53 парохода уже погружено 9 417 479 пудов, на два еще грузящихся парохода сдано пока 350 000 пудов. [7] Мешки с пшеницей для отправки во Францию продолжали двигаться в направлении на Архангельск. В следующей сводке, посланной 2 октября, Беляев инфор-/66/

4. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 23, л. 133.
5. П. И. Лященко. История народного хозяйства, т. II, М., 1948, стр. 675.
6. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 96; д. 22, л. 86; д. 124, л. 63.
7. Там же, д. 22, л. 40. Все даты приводятся по старому стилю.

мировал министра земледелия, что к 30 сентября прибыло 12 467 411 пудов, из которых 11 534 726 пудов уже погружены на пароходы. [8] Правительство Николая II было близко к выполнению своих обязательств на 1916 г. Для этой цели нашлись и люди, и средства, и возможности. В целом за весь 1916 г. вывоз хлеба из России, по сравнению с 1915 г.» увеличился, несмотря на быстро возраставшую нехватку продовольствия внутри страны. В 1915 г. из страны было экспортировано 11 100 тыс. пудов пшеницы, а в 1916 г. — 14 381 тыс. пудов; пшеничной муки соответственно — 5 058 тыс. и 7 813 тыс. пудов, а ржи — 5 802 и 6 206. [9]

Но странам Антанты всего этого было мало. В следующем году они хотели добиться значительного увеличения поставок, совершенно пренебрегая внутренними нуждами и реальными экспортными возможностями России. В конце декабря 1916 г. Палеолог и Бьюкенен обратились с нотами в русское министерство иностранных дел с просьбой, выраженной в форме требования, доставить союзникам в навигацию 1917 г. через Архангельск не более не менее, как 50 млн. пудов пшеницы. Лишь «в крайнем случае» союзники соглашались получить 15 млн. пудов из 50 млн. рожью вместо пшеницы.

Уже в первых числах января 1917 г. царский Совет министров поспешил согласиться с требованием Антанты, о чем немедленно довел до сведения Лондона и Парижа через дипломатические каналы. Тогда же был выработан предварительный план удовлетворения франко-английских притязаний. Совет министров решил, что «указанные настойчивые требования могут быть удовлетворены следующим образом: 10 млн. пудов пшеницы будут доставлены из. Сибири через Котлас, 10 млн. из Юго-западного края, 5 млн. из Самарской губернии, 5 млн. с Кавказа и 5 млн. из Таврической губернии»; недостающие 15 млн. пудов предполагалось заменить рожью из Уфимской и Самарской губерний. Союзникам было обещано доставить 15 млн. пудов к 1 июля 1917 г. [10]

Правительство Николая II приняло быстрые решения в угодном Антанте духе. Союзники сопроводили свои требования угрозами. Они вели себя подобно богатым подрядчикам, разговаривающим с обнищавшим несостоятельным клиентом. Выступая в данном случае от имени Антанты, английский посол передал памятную записку министру иностранных дел Н. Н. Покровскому, где все было сказано достаточно ясно: если русское правительство не будет удовлетворять союзные требования на пшеницу и лес, если суда, предоставленные Англией для перевозки угля и военного снаряжения, не будут возвращаться обратно, полные хлебом и лесом, то «английское правительство не сможет доставить необходимое количество тоннажа для перевозки угля и военного снаряжения в Россию». [11]

Когда 10 января Совет министров вновь обсуждал вопросы поставок хлеба за границу, то, заслушав доклад министра земледелия (где отмечался недостаток пшеницы в России), он в своем решении «не мог не отметить, что благоприятное разрешение настоящего вопроса приобретает ныне совершенно исключительное для нас значение, так как союзные державы изъявили согласие направить в наши северные порты обусловленное число судов с военными грузами первостепенного значе-/67/

1. ЦГАОР, ф. 361, оп. 3. д. 22, л. 90.
2. «Известия по внешней торговле», 1917, №21, стр. 583; «Вестник финансов, торговли и промышленности», 1917, №10, стр. 471.
3. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7—8.
4. Там же, л. 29.

-ния лишь при условии обеспечения обратных рейсов пароходов с хлебными грузами». [12]

Однако, кроме факторов субъективных, выражавшихся в мыслях, намерениях и занесенных в протоколы решениях облеченных властью людей, существовали еще факторы объективные, определявшиеся реальным положением вещей, а отнюдь не пожеланиями действующих лиц. Еще 3 января 1917 г. под председательством министра земледелия было образовано особое междуведомственное совещание по вопросу о поставке хлеба союзным государствам в навигацию 1917 г. В это совещание были переданы заявки союзников. Англия требовала 30 млн. пудов, Франция — 20 млн. пудов. Сверх этого 7 млн. пудов запросило итальянское правительство. Совещание (в нем заседали представители почти всех министерств) заслушало информацию о положении дела с пшеницей. Потребности самой России в хлебе на 1917 г. были определены в 660 млн. пудов. Имевшийся к концу 1916 г. запас хлеба определялся в 626 млн. пудов, из которых 52 млн. находились на правом берегу Днепра, откуда, в силу запрещения военных властей, перевозить пшеницу в потребительские центры было невозможно. «Таким образом, для удовлетворения даже обычной потребности населения в пшенице не хватает 86 млн. пудов», — гласил вывод совещания. И несмотря на это, царские чиновники сочли возможным согласиться на поставку союзникам 25 млн. пудов пшеницы и 25 млн. пудов ржи.

Единственной уступкой, которой они безуспешно пытались добиться, была замена еще 10 млн. пудов пшеницы рожью. 10 млн. пудов пшеницы намечалось вывезти в Архангельск из Сибири, 10 млн. — с правого берега Днепра и 5 млн. — из Самаро-Оренбургского района. [13] Совет министров одобрил это решение, к тому же с поправкой в пользу Антанты. Было постановлено «теперь же» заявить союзникам «о согласии императорского правительства, невзирая на испытываемый у нас недостаток, обеспечить поставку 25 млн. пудов пшеницы, и всемерно озаботиться доведением упомянутого количества до 35 млн. пудов, если по условиям хлебного рынка и транспорта такая заготовка окажется возможной». [14] Планы доставки хлеба в Архангельск были разработаны (на бумаге) со всеми подробностями. Будущее зерно было уже распределено по складочным помещениям. Тщательно зафиксировали, сколько, откуда и когда нужно будет грузить в вагоны для отправки к Архангельскому порту.

Транспортная комиссия Особого совещания по продовольственному делу «компетентно» решила, что переправить союзникам 35—40 млн. пудов через] Архангельск будет вполне возможно. После обстоятельного «домашнего анализа» всех планов и выводов министерство земледелия докладывало 31 января 1917 г. Совету министров, что 25 (и 35 «при возможности») млн. пудов пшеницы союзникам поставить безусловно можно. Возражали лишь против вывоза в Италию («все, что можно, вывозится в Англию и Францию») запрошенных 7 млн. пудов. Для более слабого хищника хлеба не нашлось. Все предложения и конкретные планы, представленные министерством земледелия, были одобрены Советом министров. 1 12 февраля 1917 г. заместитель министра земледелия Грудистов в письме Н. Н. Покровскому подтвердил, что к 1 июля 1917 г. в Архангельск может быть доставлено для погрузки на паро-/68/

12. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 10, л. 57.
13. Там же, л. 10.
14. Там же, лл. 20, 57, 71.
15. Там же.

ходы 15 млн. пудов пшеницы. Все исчисления и наметки, дающие основание для этого вывода, были сообщены коммерческому атташе французского правительства в России, который выразил свое полное согласие намеченным планом. [16] По просьбе французского торгового атташе министерство земледелия согласилось до 1 июля 1917 г. поставлять исключительно пшеницу, воздерживаясь пока от отправки ржи. Русские чиновники договорились также с представителем Антанты, что погрузка пароходов в Архангельске должна начаться 1 июня (после открытия навигации) и ежедневно должно грузиться не менее 5 тыс. тонн. [17] Все было подписано и согласовано, осталось лишь осуществить самые поставки. В таком состоянии дело об отправке хлеба во Францию и в Англию перешло в руки Временного правительства.

«Новая власть получила в наследие от старого правительства много неудовлетворенных потребностей, но очень мало хлеба», — так начинался первый распорядительный акт взявших на себя снабжение страны продовольствием Комитета Государственной думы и Петроградского совета. [18] Несоответствие спроса и предложения как будто не особенно смущало «новую власть». Наиболее важными из «неудовлетворенных потребностей» были сочтены поставки хлеба союзникам. Именно это наследство было признано имеющим законную силу прежде всего. 7 марта 1917 г., обсуждая вопрос о «возможных затруднениях» в выполнении обязательств по поставке хлеба Антанте, правительство решило «принять все меры к возможному выполнению обязательства». [19] Нужно было отправлять в Архангельск пшеницу. Союзники явно не желали получать из России зерно для черного хлеба, упорно предпочитая ему белый. В марте английское и французское правительства подтвердили, что на поставки ржи они согласятся только после получения в навигацию 1917 г. 30 млн. тонн пшеницы. [20] Свое мнение о том, что при переговорах с русским правительством наглые требования нужно совмещать с угрозами, Антанта не изменила и после февраля 1917 г. Уже 11 марта Бьюкенен получил от Бальфура из Лондона соответствующую директиву: «Выясните и сообщите, можно ли предполагать, что нынешнее русское правительство не будет придерживаться политики своих предшественников в отношении вывоза пшеницы из России в Великобританию и Францию? Может быть, было бы хорошо указать, что всякое изменение этой политики, неблагоприятное для союзников, неминуемо отразилось бы на экспорте военного снаряжения в Россию. Крайне необходимо, чтобы правительство его величества и правительство Франции немедленно узнали, возможны ли какие-либо изменения». [21] Можно предположить, что Палеолог получил аналогичное указание (хотя документа в нашем распоряжении не имеется), ибо на следующий день он отправился к Милюкову объясняться относительно задержки, «которую испытывает перевозка хлеба для надобности союзников во исполнение последовавшего между ними и Россией соглашения». Русский министр иностранных дел, верноподданническое отношение которого к союзникам хорошо известно, конечно, стал на сторону Антанты и не подумал даже попытаться защитить интересы рабочих и солдат России, у которых увозили недостававший им хлеб. Милюков немедленно обратился с /69/

16. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 34.
17. Там же, д. 10, д. 3.
18. «Русская воля» от 8 марта 1917 г., стр. 2.
19. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 138, л. 14.
20. ЦГАОР, ф. 351, оп. 2. д. 1, л. 67.
21. «Красный Архив», т. XXIV. стр. 117.

письмом к новому министру земледелия Шингареву, указывая ему на «первостепенную, с точки зрения государственной обороны, важность точного выполнения последовавшего соглашения с союзниками о по ставке хлеба». [22]

Министр земледелия Шингарев, получив письмо, поспешил ответить на него в тот же день 15 марта. Шингарев вынужден был поведать министру иностранных дел некоторые печальные истины. Он признал, что «задержка в отправке хлебных грузов вызывается, главным образом, недостаточной обеспеченностью продовольствием в настоящий момент наших армий на некоторых участках фронта», а отчасти еще и распутицей. Однако Шингарев не считал эти причины достаточно объективными и важными, он соглашался служить Антанте так же верно, как и Милюков. В конце письма министр земледелия заверял, что им «будут приняты все меры к обеспечению интересов союзников в области снабжения их зерновыми продуктами». [23]

В том же марте «меры» начали приниматься. Шингарев стал изыскивать денежные средства, необходимые для транспортировки хлеба в Архангельск. У министра финансов Терещенко он просил аванс в 10 млн. руб. «на расходы по закупке, хранению и перевозке пшеницы», обещая сообщить точную сумму расходов дополнительно. Шингарев предлагал открыть на эти нужды, для маскировки действительной цели расходов, специальный фонд, отпущенный по смете Переселенческого управления (!). [24] В министерстве у Терещенко не спешили с ответом.

16 мая туда пришло еще одно прошение — срочно ассигновать 10 млн. рублей. [25] Только 23 мая из министерства финансов был послан ответ в адрес товарища министра земледелия по продовольственному делу Зельгейма. Там предложили несколько иной путь изыскания денежных средств, сочтя, что «финансирование операций по поставке союзникам пшеницы могло бы производиться на тех же основаниях, как и отпуск уполномоченным министерства земледелия для закупки хлеба для продовольствия населения, для каковой цели в Государственном банке открыт текущий счет особоуполномоченному по закупке хлеба». [26] Иными словами, в министерстве финансов хотели отправлять хлеб союзникам за счет тех денег, которые отпускались для организации снабжения населения России продовольствием. Трудно сказать, какое же русское министерство наиболее усердно блюло антантовские интересы.

Другой заботой министерства земледелия было обеспечение перевозившегося хлеба транспортом. Внутри страны оно не находило даже достаточного количества грузовиков для подвоза хлеба к железнодорожным станциям. Специально посланный из Парижа наблюдать за перевозкой во Францию хлеба, закупленного в России, коммерческий агент предложил приобрести во Франции 100 грузовых автомобилей.

1 апреля, обсудив на очередном заседании это предложение, Временное правительство предложило военному министерству купить эти автомобили, уступив их временно министерству земледелия «для выполнения подвоза к станциям железных дорог и пристаням закупленного для Франции хлеба». [27] В русско-французских экономических отношениях /70/

22. ЦГАОР, ф. 351. оп. 3, д. 1, л. 61.
23. Там же, лл. 62—63.
24. Там же, д. 6, л. 3.
25. Там же.
26. Там же, л. 6.
27. Там же, ф. 6, оп. 2, д. 1, т. 1, л. 160

появилась новая тема — переговоры о покупке 100 автомобилей фирмы Рено. «Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства» решило предоставить министерству земледелия 3 млн. франков из валютных сумм правительства для закупки во Франции этих автомобилей. [28] Начались весьма затяжные переговоры с Парижем. Не могли никак найти способ оформления продажи, а также договориться о тоннаже для их перевозки.

А. А. Игнатьев сообщал в Россию 17 апреля, что «после долгих бесплодных переговоров» французское правительство известило его, «что вопрос покупки нами автомобилей из Франции должен быть разрешен Альбером Тома в Петрограде». [29] Во время пребывания в русской столице французский социалистический министр обещал, что автомобили будут переданы в кратчайший срок из резервов французской армии. Дело продолжало затягиваться. Автомобили из Франции не прибывали. Обещание министра повисло в воздухе. В мае 1917 г. министерство земледелия заключило договор с акционерным обществом «Русский Рено» в Петрограде на продажу 84 грузовиков и 4 автоцистерн. И здесь обязательства выполнялись плохо. В июне — июле министерство земледелия отправило часть автомобилей из числа кое-как собранных старых грузовиков в Тобольск и Акмолинскую область в надежде на то, что после прибытия новых из Франции их можно будет заменить. [30] Подвижной состав железных дорог Временное правительство намеревалось пополнить привозом из США, но потерпело здесь такую же неудачу, как и с автомобилями. Американцы надували так же, как и французы. Безрезультатными оказывались и попытки наладить успешную транспортировку хлеба еще до прибытия американской «помощи». Еще 9 апреля из министерства земледелия было отправлено письмо министру путей сообщения Некрасову относительно железнодорожной линии Петровск — Ставрополь. Эта линия, указывалось в письме, «является единственным средством вывоза больших запасов хлеба». Некрасову напоминали о «государственной важности дела снабжения союзников хлебом» и просили его «принять исключительно срочные меры к обеспечению Петровской ветки подвижным составом». [31] Никакого серьезного эффекта, как мы увидим, от этого обращения одного министра к другому не получилось.

У Временного правительства не нашлось в достаточном количестве не только своих паровозов, вагонов и автомобилей, но встал еще вопрос о мешках — не было тары для зерна. Тару закупили во Франции. За 545 979 штук новых джутовых мешков было заплачено (вместе с транспортными расходами) 589 312 руб. 72 коп. Платило Временное правительство, хотя хлеб шел во Францию. [32]

Итак, русская буржуазия, целиком приняв на себя обязательства царского правительства, всерьез принялась выколачивать хлеб из разоренной страны для отправки его во Францию. Мы сможем оценить весь антинародный предательский смысл этой политики лишь в том случае, если ненадолго прервем дальнейший рассказ о поставках хлеба Антанте и обратим внимание на продовольственное положение самой России при Временном правительстве. Из плохого оно быстро превращалось в отчаянное. Плохо снабжалась прежде всего армия. Урегулирование /71/

28. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 9, л. 69.
29. Там же, л. 68.
30. Там же, л. 69,
31. Там же, д. 14. л. 15.
32. Там же, оп. 2, д. 266, л. 1.

этого вопроса министры из буржуазных и соглашательских партий мыслили только путем уменьшения норм, а отнюдь не путем увеличения подвоза. Уже 9 марта Временное правительство решило «поручить министерству земледелия войти в ближайшее соглашение с военным министром относительно возможного сокращения норм душевого потребления хлеба в армии». [33] В тот же день в Петрограде было получено письмо генерала Алексеева из Ставки с сообщением о начинающемся недоедании на фронте. На 31 марта было назначено совещание в Ставке по продовольственному вопросу. [34] На этом секретном собрании, после докладов интендантов, генералы и министры должны были признать, что ежесуточной потребностью ни один из фронтов не обеспечен. Но никто не говорил о необходимости срочных мер по усилению подвоза продовольствия в армию. Думали или уменьшить «число ртов и число лошадей» или сократить нормы потребления. [35] Склонялись больше к первому способу (во время совещания), но осуществили (на практике) прежде всего второй. Уже через два дня командующим фронтами была послана телеграмма, за подписью Алексеева, с извещением о сокращении хлебных норм в армии до 800 граммов частям, находившимся на фронте, и до 600 граммов расположенным в тылу. [36] Но и эти нормы не соблюдались. Они не были обеспечены реальным наличием продовольствия и лишь прокламировались на бумаге. С Кавказского фронта Деникин телеграфировал, что если в марте фронт получал одну пятую необходимой муки, то с начала апреля стал получать лишь одну десятую потребного количества. Генерал оценивал положение как «безвыходное..., близкое к катастрофе», и требовал «немедленного принятия чрезвычайных мер». [37] Командующий Западным фронтом Валуев указывал (одновременно в три адреса — Ставке, военному министру и министру земледелия), что «фронт перешел на фунт хлеба и 7/8 фунта сухарей в день, но в апреле и эта норма не может быть обеспечена». «С фронта идут тревожные вести на почве недовольства уменьшением дачи хлеба», — сообщал командующий. [38] В следующие месяцы не произошло никаких перемен к лучшему. Армия продолжала получать в лучшем случае четверть необходимого количества хлеба для удовлетворения солдат, даже по сниженным нормам. Военный министр Верховский признал 20 октября с трибуны Предпарламента, что «на Северном фронте положение было настолько критическим, что потребовался подвоз провианта пассажирскими поездами», но это не смогло предотвратить голод. Военный министр сообщил также, что тыловой Московский округ «живет со дня на день, прибегая нередко к силе оружия для добывания припасов». [39]

Не лучше, а хуже обстояло дело при Временном правительстве с обеспечением хлебом промышленных центров. Подвоз продовольствия в Петроград, Москву, тем более в другие города, резко сократился. Так, в августе 1917 г. в столицу прибыло 389 вагонов с хлебом против 1212 за август 1916 г. [40] Даже «законный» паек был уменьшен до 300 граммов на человека (законом 25 марта 1917 г.), но и его получить удава-/72/

33. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 1, л. 20.
34. Там же, д. 135, лл. 6, 13.
35. Разложение армии в 1917 г., ГИЗ, 1925, стр. 10.
36. Там же, стр. 11.
37. Там же, стр. 14.
38. Там же, стр. 16.
39. «Былое», 1918, № 12, стр. 30.
40. «Рабочий путь» от 29 сентября 1917 г.

-лось далеко не всем и не всегда. Голодала бедняцкая и середняцкая часть деревни, особенно центральных губерний. Лидеры соглашательских партий, заседавшие и исполкоме Петроградского совета, иногда Разговаривали на продовольственные темы, но дальше многословных речей «забота» о народе не пошла. Единственный их практический шаг — помощь Шингареву в составлении провалившегося закона о хлебной монополии. [41] Самое принятие этого закона явилось неудачной попыткой буржуазии и соглашателей сдержать возмущение революционного народа, требовавшего отобрать хлеб у имущих классов. Министр внутренних дел эсер Авксентьев на Московском государственном совещании расписался в провале правительственной политики, объявив, что «положение страны в продовольственном отношении является в настоящее время очень тяжелым», и признав, что в ряде областей Центральной России и Белоруссии «в связи с острым недостатком хлеба население... крайне возбуждено». [42]

В то же время в конце августа правительство, жертвуя интересами трудящихся, ради удовлетворения требований спекулянтов, помещиков и кулаков, повысило вдвое твердые цены на хлеб. Как эта мера, так и вся продовольственная политика Временного правительства свидетельствовала о его полной неспособности не только наладить снабжение фронта и тыла хлебом, но и сохранить то полуголодное существование, до которого довело народы России хозяйничанье царских министров. И это не было случайностью: русская буржуазия не могла, по своей классовой природе, вести другую политику. Ничто не улучшилось при Временном правительстве, но многое ухудшилось. Уменьшались нормы, а еще быстрее сокращалось получавшееся армией и городами наличное количество хлеба. «Организацией голода» боролись против революционного народа. Продовольственная политика Временного правительства вытекала из классового содержания его деятельности. Оно не могло занять принципиально иной позиции. Радикальное улучшение положения с хлебом могло произойти только в результате перехода власти в руки большевистской партии. В. И. Ленин в классической работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» писал: «Контроль, надзор, учет — вот первое слово в борьбе с катастрофой и с голодом. Вот что бесспорно и общепризнано. И вот чего как раз не делают из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли, прибыли, которые наживаются на дороговизне, на военных поставках (а на войну «работают» теперь, прямо или косвенно, чуть ли не все), прибыли, которые все знают, все наблюдают, по поводу которых все ахают и охают.

И ровно ничего для сколько-нибудь серьезного контроля, учета, надзора со стороны государства не делается». [43]

Принятое решение о введении государственной хлебной монополии («о передаче хлеба в распоряжение государства») не внесло изменений к лучшему. Закон о монополии был принят с чисто демагогическими целями. Он встретил нескрываемое враждебное отношение среди помещиков и торговцев. Всероссийский торгово-промышленный съезд в специальной резолюции потребовал от правительства «отказаться от опасного плана введения хлебной монополии» и видел выход из положения в том, чтобы «немедленно привлечь к сложному делу заготовления про-/73/

41. Н. Суханов. Записки о революции, т. II, Берлин, 1922, стр. 17.
42. Государственное совещание. Стен. отчет, ГИЗ, 1930, стр. 23.
43. В. И. Ленин. Соч., 3-е изд., т. XXI, стр. 160.

дуктов опытный в этом деле торгово-промышленный класс», несмотря на то, что интересы этого самого класса и защищала правительственная политика. Деревня не получала промышленных товаров, и поэтому никак не стимулировалось усиление подвоза хлеба в города. В стране росли безработица и бестоварье. За «керенки» крестьяне продавать хлеб не хотели. Но крестьяне поставляли только треть хлеба, две трети шли от помещиков, а они продолжали припрятывать хлеб, ожидая полной ликвидации твердых цен и возможности еще больше округлить свои капиталы, наживаясь на народной нужде. [44] Чиновники, сидевшие в государственных продовольственных учреждениях, занимались взяточничеством. Неизбежные большие трудности, вызывавшиеся продолжавшейся войной, увеличивались полной неспособностью и нежеланием буржуазии и помогавших ей грабить народ меньшевиков и эсеров сколько-нибудь успешно использовать имевшийся в стране хлеб для внутренних нужд. Полуголодные нормы выдачи продуктов, все чаще вызывавшие настоящий голод, были дополнительной причиной роста гнева и возмущения народных масс на фронте и в тылу против предательской политики эксплоататорских классов. Продовольственная разруха оказалась одним из тех объективных факторов, которые ускоряли гибель эксплоататорского режима.

И при отмеченных серьезнейших продовольственных трудностях внутри страны Временное правительство весьма упорно старалось выполнить обязательства по снабжению хлебом Антанты. Туда посылали не «лишнее» (как это было в большинстве случаев с отправкой в Россию военного снаряжения), но кровно необходимое голодавшим рабочим, крестьянам и солдатам России зерно.

Во Франции, куда направлялся хлеб, в 1917 г. действительно имелись некоторые продовольственные затруднения. Посевная площадь в том году составляла лишь 64.6% довоенного посева, уменьшившись с 6542 тыс. га до 4191 тыс. га. Сбор урожая упал еще больше, составив в 1917 г. 39% довоенного уровня. Все же продовольственное положение во Франции было лучше, чем в большинстве других воевавших стран. До начала 1917 г. никаких ограничений в продаже предметов продовольствия не было. Лишь летом 1917 г. начали вводить хлебные карточки. На 1917 г. Франции нехватало около 30 млн. центнеров хлеба, которые надеялись привезти из-за границы. Одну шестую часть этого количества хотели ввезти из России. В то время как в России сложилось тяжелое продовольственное положение и она не могла выполнять прежних функций экспортера хлеба, в ряде стран, не затронутых непосредственно военными действиями, имелись значительные хлебные излишки. Это признавали сами французы. Их профессора-экономисты оценивали наличные резервы хлеба на земном шаре в 1917 г. в 131 млн. центнеров, в том числе 40 — в Австралии, 30 — в США, 28 — в Канаде, 20 — в Индии и 13 — в Аргентине. [45] Реальная возможность получить недостающее продовольствие, минуя Россию, у французского правительства была. Но там, в торговых отношениях с другими странами, за хлеб нужно было платить, а в оформлении торговых соглашений разговаривать, как равный с равным, а в США еще к тому же — как клиенту с богатым дядюшкой. Здесь же, в зависимой от Антанты России, дове-/74/

44. Первый всероссийский торгово-промышленный съезд в Москве. Стен, отчет и резолюции, М., 1918, стр. 230; газета «Рабочий путь» от 12 октября 1917 г.
45. Статья корреспондента «Биржевых ведомостей» Н. Тасина, присланная из Парижа — «Биржевые ведомости» от 7 апреля 1917 г., стр. 5.

денной ее правящими кругами до состояния полуколонии, можно было приказывать и, не уплачивая даже за мешки, в которых должно было привозиться зерно (не говоря уже об уплате за содержимое мешков), «считывать» хлебные поставки в счет посылаемого «русскому союзнику» третьесортного (иногда и просто никуда не годного) военного снаряжения. Пот почему французские империалисты хотели получить одну шестую часть потребного хлеба именно из России, совершенно не считаясь с ее внутренними потребностями и реальным положением вещей в стране. Требование, предъявленное «русскому союзнику» относительно вывоза пшеницы в 1917 г., объективно свидетельствовало о потере русской буржуазией самостоятельности в своих действиях. В лице Временного правительства империалистическая Франция нашла послушного исполнителя своей воли.

Практические мероприятия по выполнению обязательств на 1917 г. начали осуществлять ещё царские министры. 6 февраля в телеграмме уполномоченному министерства земледелия Шашковскому, находившемуся в Тифлисе, Грудистов предлагал заготовить 5 млн. пуд. пшеницы на территории Кубанской области, а затем отправить их в Архангельск. [46] Отвечая Петрограду, Шашковский высказался против этого вывоза ввиду недостатка продовольствия на месте. После Февральской революции Временное правительство, игнорируя возражения Шашковского, продолжало требовать отправки из Кубани 5 млн. пудов пшеницы до нового урожая. Новый министр земледелия, кадет Шингарев, писал в Тифлис: «Подтверждая необходимость исполнения этого задания, прошу немедленно приступить к заготовке пшеницы». [47] Такого же содержания телеграмму Шингарев отправил уполномоченным министерства земледелия в Сибири. Временное правительство требовало «принять все меры к интенсивной заготовке и отправке союзникам пшеницы в обусловленные соглашением с ними сроки». [48] Получил телеграмму с приказом не задерживать хлеб, предназначенный для союзников, также командующий Кавказской армией генерал Юденич. Однако уже в марте стало ясно, что чинуши, распоряжавшиеся зерном из своих петроградских кабинетов, плохо знали действительное положение с хлебом в стране. Руководители армии, никогда и никем не подозреваемые в плохом отношении к Антанте, вынуждены были стать на путь невыполнения решений правительства об отправке за границу пшеницы. В анонимной «Записке о боеспособности русской армии», хранившейся в архиве Ставки и написанной в марте 1917 г., в последнем абзаце указывалось: «Необходимо немедленно прекратить отправку союзникам пшеницы, которая нужна нам самим». [49]

Первым, кто решительно воспротивился этой отправке, был генерал Алексеев. Он наложил запрет на вывоз пшеницы из Юго-западного края, и собранные для транспортировки в Архангельск 1900 вагонов конфисковал для нужд армии. Слишком опасен был для существовавшего строя голодный солдат, — считал Алексеев, хорошо знавший, сколь плохо снабжалась армия продовольствием. Вслед за Алексеевым запретил Заготовлять и отправлять пшеницу союзникам наместник Кавказа, вопреки постановлению Временного правительства — посылать хлеб, Минуя наместника. Точно так же поступил уполномоченный министер-/75/

46. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 14, л. 2.
47. Taм же, л. 9.
48. Там же, д. 1, л. 62—63.
49. «Красный архив», т. XXX. стр. 45.

-ства земледелия по Тобольской губернии, столкнувшийся с большой нехваткой хлеба для местного населения. [50] Началась весьма оживленная переписка правительства с руководителями армии и местными представителями министерства земледелия по вопросу об отправке в Архангельск пшеницы «особого назначения». Из Петрограда шли требования, нередко сопровождавшиеся угрозами, отправлять хлеб, не считаясь с местными условиями. С мест посылались оправдательные тексты с указанием на безусловно объективные причины, мешавшие выполнению поставок, как по сроку, так и по количеству.

10 марта генерал Алексеев предложил Петрограду прекратить начавшийся вывоз хлеба из района правого берега Днепра. Он согласился отпустить уже приготовленное количество (2 млн. пудов), но решительно возражал против дальнейших заготовок для союзников. [51] Из этих 2 млн. пудов правительству удалось вывезти только часть.

Ввиду настойчивых повторных телеграмм о невозможности поставить 5 млн. пудов из Кубани, Шингарев в апреле согласился послать оттуда хотя бы 1 млн., отложив отправку остальных 4 млн. впредь до выяснения. [52]

С Кавказа не удалось добиться ничего. После всех письменных переговоров 9 июля 1917 г. правительство полечило сообщение, что «отправить пшеницу в Архангельск не представляется возможным ввиду испытываемой крайней нужды Кавказской армией». [53] Еще раньше Петроград получил телеграмму из Киева аналогичного содержания («Пшеница особого назначения Архангельск не отправлялась ввиду недостатка выполнения нарядов муку армии»). [54]

Тобольский продовольственный комитет докладывал, что в связи с распутицей, малым запасом пшеницы вблизи железнодорожных линий и пристаней и в связи с крайней нуждой местных мукомолов в зерне заготовить в губернии можно не больше 2 млн. пудов, да и то лишь при всеобщей реквизиции, разрешение на которую испрашивалось. [55] Здесь правительство не добилось ничего. Не вся пшеница, все же отправленная в Архангельск, дошла по назначению и была погружена на пароходы. Зерно переправлялось через территории, переживавшие тяжелый продовольственный кризис, и местные власти в ряде случаев пытались задержать часть хлеба для удовлетворения голодающего населения. Председатель продовольственного комитета уезда Великий Устюг Вологодской губернии Голубев, ссылаясь на полное отсутствие в уезде мяса и рыбы и на «большой недостаток» хлебных продуктов, указывал на эпидемию сыпного тифа, которая «на почве недоедания может принять угрожающие размеры», и просил разрешения взять со ст. Котлас 100 тысяч пудов «экспортной пшеницы». Министерство земледелия категорически отказалось удовлетворить его просьбу. [56]

Ярославский совет рабочих и солдатских депутатов послал две телеграммы Временному правительству и Петроградскому совету. Первая выражала протест против отправки хлеба и требовала опубликовать и пересмотреть те тайные договоры, которые вынуждали Россию осуществлять эти поставки. Во второй телеграмме Ярославский совет сообщал, /77/

50. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7, 8, 50.
51. Там же, д. 4, л. 29.
52. Там же, д. 14, л. 19.
53. Там же, л. 30.
54. Там же, д. 4, л. 45.
55. Там же, д. 9, л. 35.
56. Там же, д. 1, лл. 90-91.

что пшеница им задержана впредь до выяснения вопроса о поставках за границу. [57] В Ярославле наивно предполагали, что буржуазное правительство или соглашательский в большинстве своем исполком Петроградского совета смогут предпринять что-либо самостоятельно в отношении обязательств перед Антантой.

Плохо обстояло дело с хлебом и в самой Архангельской губернии. В то время как на городских складах близ порта скапливались значительные запасы пшеницы, население города и губернии, как и большинства районов России при Временном правительстве, вело полуголодное существование. Главноначальствующий г. Архангельска, окруженный полуголодным населением, наложил запрет на отправку нескольких пароходов с зерном за границу, надеясь получить разрешение у правительства использовать пшеницу для нужд губернии. Боявшийся народного восстания Керенский, как морской министр, написал министру продовольствия Пошехонову 15 июля 1917 г., что «ныне возможность отправки пшеницы из Архангельска за границу возбуждает сомнения вследствие недостатка продовольствия в России». Но правительство продолжало считать задачу удовлетворения обязательств перед Антантой гораздо более важной, чем задачу борьбы с голодом и эпидемиями в своей собственной стране. И когда задержкой судов в Архангельске заинтересовался Терещенко, как министр иностранных дел, Пошехонов поспешил приказать главноначальствующему Архангельска «немедленно снять запрет на отправку погруженной на пароходы пшеницы и в будущем не предпринимать никаких мер в отношении заготовленной в Архангельске для отправки союзникам пшеницы без предварительной санкции министерства продовольствия». Архангельский начальных послушно исполнил приказ из Петрограда. [58] Так, в течение марта — июня 1917 г. Временное правительство изымало хлеб для поставок союзникам с энергией, не нашедшей себе более достойного применения. Что удалось ему сделать в этом постыдном деле?

9 июня 1917 г. французский коммерческий атташе предложил представить ему сводку движения грузов «с пшеницей особого назначения». Через четыре дня представителю Антанты доложили, что из Юго-западного края отправлено в Архангельск 532 тыс. пудов, из Акмолинской губернии — 298 тыс., из Самарского района— 1 005 тыс. пудов, всего — 1 835 тыс. пудов. Из всего отправленного прибыло в Архангельск 838 817 пудов (остальные находились в пути), из которых 375 522 пуда были уже погружены на пароходы. [59] Это был итог 3 1/2-месячных усилий Временного правительства по отправке хлеба за границу, — итог, мало устраивавший Антанту. Французское и английское правительства обратились к Временному правительству с грозной нотой. Они требовали более эффективных поставок. В начале июля 1917 г. количество отправленной в Архангельск пшеницы было доведено до 2 млн. пудов. Из них в порт прибыло 1 100 тыс. пудов. В конце июня и начале июля шло форсированная погрузка накопившихся в Архангельске запасов на пароходы, в результате чего 710 тыс. пудов было отправлено. 200 тыс. пудов все же было предоставлено в распоряжение архангельских властей «для обеспечения мукой чрезвычайно нуждающегося населения Архангельской губернии». [60] В министерстве земледелия, наконец, поняли, какой размах грозили принять народные волнения на почве голода /77/

57. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 94—95.
58. Там же, л. 96.
59. Там же, д. 12, л. 39.
60. Там же, д. 1 л. 97.

в губернии, где под тщательной военизированной охраной скапливались значительные запасы пшеницы.

25 июня, в момент, когда Временное правительство старалось увеличить свои поставки Антанте, газеты, неожиданно для многих, опубликовали сообщение от отказе Англии и Франции от русского хлеба. Было обнародовано ко всеобщему сведению соглашение относительно, снабжения пшеницей союзников, оформленное в январе 1917 г. Дальнейший текст официальной информации гласил: «В настоящее время, узнав о возникших затруднениях в области продовольственного дела, союзники признали возможным освободить Россию полностью от выполнения принятых ею на себя обязательств по поставке хлеба во Францию и Англию, оставив в силе свои обязательства по военному снабжению России».

Газеты опубликовали ноты союзников, где Антанта, обещая поставлять военные материалы, соглашалась «ограничиться получением с благодарностью того количества пшеницы, которое русское правительство сочтет возможным поставить... в течение текущей кампании». [61] В чем было дело? Откуда появилось также «великодушие», к тому же широко рекламируемое? Союзники, не отказываясь от хлеба, а соглашаясь удовлетвориться «возможным количеством», могли к этому времени уже убедиться в нереальности плана отправки 25 млн. пудов пшеницы (тем более — 35 млн. пудов), в неспособности Временного правительства вывезти такое количество. Это безусловно повлияло на их решение заявить о снятии с России обязательств, но не это было главное. «Затруднения», как вежливо, но не точно была названа прогрессировавшая продовольственная разруха в стране, существовали и в феврале, и в марте, и в последующие месяцы. Антантовское «великодушие» обнаружилось в конце июня. Именно в это время ждали, наконец, начала наступления на русском фронте. Союзники понимали, что голодный солдат будет сражаться много хуже накормленного. Ради успеха русского наступления они готовы были кое-чем (на словах, во всяком случае) пожертвовать. Если в предыдущие месяцы Антанта никак не возражала против намерений русских империалистов бороться с революционным движением «организацией голода» и помогла ухудшить продовольственное положение страны, требуя часть хлеба себе, то теперь она пошла на новый тактический маневр, возложив надежды на русское наступление, как на средство ударить одновременно и по германскому противнику и по русской революции. Подлинный смысл «великодушия» был вскрыт уже в августе 1917 г., когда полный провал наступления на русском фронте никто скрыть не мог. В течение июля и первой половины августа находившийся на дороге в Архангельск хлеб частично прибыл к месту назначения. Из последних 2 млн. пудов (новых отправлений за это время не было) в Архангельск было доставлено 1.5 млн., из которых 938 928 пудов (по данным на 20 августа) было погружено на пароходы. Шля нужд населения Архангельской губернии было задержано еще 136 тыс. пудов (сверх 200 тыс. уже упомянутых).

Из отправленных 2 млн. пудов 1067 тыс. пудов было вывезено из Самарского района, 634 тыс. пудов — из Юго-западного края и 300 тыс. — из Омска (Акмолинской губернии). Из Тобольской и Таврической губерний и с Кавказа. Временное правительство так и не смогло ничего выжать. [62] Таково было положение вещей, когда Антанта вер-/78/

61. «Речь» от 25 июня 1917 г., стр. 3.
62. ЦГАОР. ф. 351, оп. 3. д. 1. л. 104.

-нулась, после провала наступления, к прежней линии: не считаясь с голодом в России, требовать вывоза хлеба. Великодушные жесты были быстро позабыты. Петроградское министерство иностранных дел получило соответствующие указания из Парижа и Лондона. 21 августа было созвано специальное правительственное совещание по вопросу о дальнейшей судьбе хлебных поставок за границу. Присутствовал и выступал представитель французского посольства. Этот чиновник, поддержанный ведомством иностранных дел, высказал «пожелания об увеличении в пределах возможного» (французский дипломат пытался не требовать невозможного!) отпуска пшеницы. Совещание постановило «более решительно использовать для вывоза за границу урожай Сибири», отправляя оттуда ежедневно в Архангельск по 20 вагонов. [63] В августе, сентябре, октябре продолжалась прежняя линия выколачивания хлеба для вывоза за границу. Всего при Временном правительстве из России во Францию (до Англии, как менее остро нуждавшейся в ввозе из России, очередь не дошла) было вывезено 1311 тыс. пудов хлеба. [64]

Таким образом, свыше 20 тыс. тонн столь необходимого народам России хлеба было отправлено во Францию, которая могла получить его из других стран, где имелись излишки хлебных запасов. Такова красноречивая история еще одного предательства, совершенного русской буржуазией при поддержке меньшевистско-эсеровских лидеров.

63. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 105—106.
64. «Статистический сборник ЦСУ», стр. 25.

Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.

Г.М. Деренковский.

ВОССТАНИЕ РУССКИХ СОЛДАТ ВО ФРАНЦИИ
в 1917 г.

В первой мировой империалистической войне Франция и Англия имели в лице царской России союзника, который «...не только оттягивал на свои фронты силы противника, но и поставлял во Францию десятки тысяч отборных русских солдат» [1]. Для союзников Россия была прежде всего страной пушечного мяса. Посылка русских войск в распоряжение французского правительства в обмен на вооружение, поставлявшееся союзниками в Россию, лишний раз свидетельствовала о все возраставшей полуколониальной зависимости царской России от Антанты.

В ответ на требование Франции царское правительство отправило весною и летом 1916 г. на французский и салоникский фронты четыре особых пехотных бригады, 1-ю и 3-ю во Францию, 2-ю и 4-ю — в Салоники [2]. Вслед за ними оно готово было отправить уже сформированные еще три особые пехотные бригады, но досылка их не состоялась ввиду срочной необходимости отправить эти части на русский фронт, нуждавшийся в пополнениях после кровопролитных боев летом 1916 г.

Осенью 1916 г. во Францию и Салоники были отправлены многочисленные пополнения (более 6 тыс. человек), чтобы покрыть убыль русских солдат и офицеров в тяжелых боях. Формировались и готовились к отправке весною 1917 г. новые воинские части (две артиллерийские бригады, инженерные, интендантские и санитарные части), предназначавшиеся для пополнения находившихся в составе французских войск четырех русских бригад и создания из них двух дивизий — по одной для французского и салоникского фронтов.

Русские войска во Франции находились в невыносимо тяжелых условиях. Они направлялись на самые ответственные и наиболее опасные участки фронта, протяженность которых обычно втрое превосходила участки, занимавшиеся подобными же французскими частями. В атаку в первую очередь посылали русских; самые крупные потери несли русские части. В то же время русских солдат кормили хуже французских; офицеры подвергали их порке, в госпиталях раненых русских солдат, по их заявлениям, содержали «хуже, чем свиней» [3]; почта из России до /71/

1. История ВКП(б). Краткий курс, стр. 167.
2. Общая численность русских войск, находившихся на французском и салоникском фронтах, по данным на 22 октября 1916 г., составляла около 43 тыс. солдат и офицеров. Во Франции находилась 1-я особая бригада под командованием генерала Лохвицкого и 3-я особая бригада под командованием генерала Марушевского, общей численностью около 20300 солдат и офицеров (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 30, л. 84).
3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 нюня) 1917 г.

солдат почти не доходила, а если доходила, то с такой цензурной «правкой», что оставались только «бабьи поклоны». Все это приводило солдат к выводу: «И в самом деле не люди мы, а запроданное пушечное мясо» [1].

Весть о победе Февральской буржуазно-демократической революции в России дошла к русским солдатам на французском фронте не сразу. Временное правительство и верховное командование не торопились информировать русских солдат во Франции о революционных событиях в России, боясь политических «осложнений». Информировано было только высшее командование, среди которого весть о революции вызвала полную растерянность.

Солдаты 3-й бригады узнали о революции в России и о свержении самодержавия из французских газет. Это произошло на пути с фронта в тыловой лагерь Майи, куда бригада отправлялась на недельный отдых после почти полугодового пребывания на передовых позициях [2]. Еще на пути в лагерь, 16 (29) марта, прошли собрания 5-го и 6-го полков и маршевого батальона. Ораторы горячо приветствовали русскую революцию. От каждой роты были избраны депутаты в солдатские комитеты [3]. Одновременно решено было, придя в лагерь Майи, пройтись с красным флагом по местечку и отслужить панихиду по расстрелянным в 1916 г. русским солдатам [4].

В лагерь Майи, где находились запасные батальоны русских бригад, 3-я бригада пришла поздно ночью 17 (30) марта. На утро, по приказу командира бригады, генерала Марушевского, всех выстроили для смотра. Генерал держал себя очень вызывающе и отдал распоряжение об аресте на три недели одного из пулеметчиков, заявившего, что «красное знамя есть эмблема свободы, добытой пролетарскими руками». Распоряжение вызвало резкий протест солдат бригады [5].

По договоренности с французским командованием 3-ю бригаду лишили отдыха и в ночь на 18 (31) марта отправили обратно на фронт. Но и на фронте солдатские собрания продолжались.

Солдатские депутаты, ознакомившись с газетными новостями, решили требовать признания солдатских депутатов и их неприкосновенности, «приветствовать и поддерживать» Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, «вступить в непосредственную связь с Временным правительством» [6].

Командование бригады оказалось вынужденным пойти на некоторые уступки, но одновременно усилило репрессии, стремясь парализовать революционизирующее влияние на солдат вестей, приходивших из России. Оно категорически запретило устройство собраний, пригрозив >в противном случае вызвать африканских солдат для усмирения [7]. /72/

1. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
2. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.; «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г
4. По приговору военно-полевого суда 28 августа (10 сентября) 1916 г., в лагере Майи было расстреляно 8 русских солдат 2-й особой пехотной бригады, направлявшейся через Францию в Салоники. Это были участники стихийного (восстания, вспыхнувшего по прибытии эшелона войск 2-й особой пехотной бригады из России в лагерь близ Марселя. Восставшие солдаты убили ненавистного подполковника Краузе. Николай II потребовал от своего представителя при французской армии генерала Жилинского «водворить силой порядок энергичными скорыми мероприятиями». Восстание было подавлено; 8 человек было расстреляно, более 60 человек, лишенных всех чинов, званий и наград, отправлено в Россию. Это событие взволновало всех русских солдат, находившихся во Франции, и усилило их ненависть к царизму.
5. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
6. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
7. Там же.

Солдаты 1-й особой пехотной бригады, находившейся на позициях, узнали о Февральской революции от своих однополчан, которые возвращались в строй после болезни или ранений. Находясь на излечении в госпитале Мишле в окрестностях Парижа, они встречались с русскими политэмигрантами, от которых узнали о свержении самодержавия в России. Тотчас же после этого они явочным порядком, по инициативе наиболее передовых солдат, создали солдатский комитет [1].

Возвратившись из госпиталя на фронт в свою бригаду, солдаты привезли с собой газеты. В тот же день при команде разведчиков 1-й бригады состоялось совещание, на котором было решено отправиться по ротам для «освещения российских событий», организации выборов ротных солдатских комитетов и делегатов на общебригадное собрание [2]. Очевидно, к этим выборам была приурочена прокламация за подписью «Группа русских солдат», озаглавленная «Русские солдаты во Франции, организуемся!» «Солдаты в России стоят дружно заодно с рабочими, — говорилось в прокламации, — стоят дружно друг за друга, посылают их на съезды, чтобы предъявить волю солдатскую, думы солдатские о войне и мире, о земле и свободе. Солдат стал гражданином, товарищи! Следуйте примеру наших братьев из госпиталя Мишле в Ванве и из третьей бригады. Выбирайте уполномоченных, образуйте свои комитеты, вырабатывайте требования, предъявляйте их и дружно отстаивайте их. Будьте достойными сынами нашей далекой родины, которая сбросила позорные царские путы и встает для новой жизни» [3].

Судя по ссылке на опыт 3-й бригады, прокламация была составлена, когда 3-я бригада снова прибыла на позиции, и между солдатами обеих бригад установилась связь, т. е. после 19 марта (1 апреля) [4].

На следующий день на собрании солдатских депутатов частей 1-й бригады был заслушан информационный доклад о революционных событиях в России, принято приветствие петроградским рабочим, солдатам и матросам и избран солдатский комитет [5].

Чтобы прервать процесс революционизирования солдатской массы, полки были приведены к присяге Временному правительству, а затем брошены в наступление. По плану апрельского наступления, выработанному главнокомандующим французской армии генералом Нивелем, предполагалось одним молниеносным ударом отбросить немцев за Рейн. В этом наступлении, начавшемся 3 (16) апреля, принимали непосредственное участие обе русские бригады. Накануне наступления в обеих русских бригадах происходило голосование,— принимать ли в нем участие или нет. Громадное большинство солдат высказалось за наступление [6]. Такое решение объясняется оборонческими иллюзиями, которые сеяли среди солдат Временное правительство, а также меньшевики и эсеры, распускавшие слухи о готовящемся наступлении немцев на Петроград и об опасности, нависшей над «свободной» Россией.

Спекулируя на революционных настроениях солдатских масс, офицеры говорили им: «Докажите, что вы умеете защищать свободу» [7].

Товарищ Сталин в статье «О войне», опубликованной 16 марта в /73/

1. ЦГВИА, ф. 516, оп. 8, д. 92, лл. 75—76.
2. «Октябрь за рубежом». Сборник воспоминаний. М., 1924, стр. 26.
3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
4. Там же.
5. «Октябрь за рубежом», стр. 25—26, 31.
6. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.»; Соцэкгиз, 1934, стр. 93.
7. «Правда» от 18 сентября 1927 г.

«Правде», разоблачил настоящие цели Временного правительства и социал-шовинистов, маскировавших захватнические цели русских империалистов в войне фразами о борьбе за свободу. «...Нынешнее положение России, — писал И. В. Сталин, — не даёт оснований к тому, чтобы бить в набат и провозгласить: "Свобода и опасности, да здравствует война!"» [1]

Апрельское наступление союзников на Западном фронте провалилось. Немцам заранее стал известен план Нивеля. Атака союзников началась утром 3 (16) апреля между Реймсом и местечком Супир (на восток от Суаесона), а 9 (22) апреля Нивель вынужден был отказаться от попыток прорыва, заменив общее наступление частичными операциями четырех армий, которые также кончились в мае полным провалом. Французская печать и государственные деятели восторженно отзывались о действиях русских бригад в наступлении. Даже Пуанкаре вынужден был признать что русские «сражались как львы» [2], а военный министр Пенлеве отмечал, что русские «очень храбро рубились под Бримоном» [3].

26 рядов проволочных заграждений и 3 линии немецких окопов, которые немцы строили и усовершенствовали в течение двух лет, не остановили геройского порыва 1-й особой пехотной бригады, занявшей сильно укрепленную деревню Курси и позицию у канала. Напрасно пытались немцы ожесточенными контратаками выбить русских с захваченных позиций. Русские с исключительным мужеством отбили все атаки противника, выполнили боевую задачу, взяли в плен более 800 немецких солдат и офицеров, захватили много пулеметов и других трофеев [4]. Высоко оценило боевую деятельность русских войск в апрельских боях и французское главное командование. В специальном приказе по армии отмечались энергичные действия 1-й русской бригады, которая «блестяще овладела назначенными объектами, продолжала натиск до конца, несмотря на большие потери... и отбила все попытки неприятеля захватить завоеванную ею территорию» [5]. В другом приказе отмечалось, что 3-я русская особая бригада «вела себя блестящим образом под неприятельским огнем; получив задачу атаковать неприятельский опорный пункт, особенно сильно укрепленный, она двинулась в атаку с большим мужеством, невзирая на смертельный огонь неприятеля».

В апрельских боях русские бригады понесли крупные потери. В донесении от 10 (23) апреля представитель русского правительства при французской армии генерал Палицын сообщал в Ставку, что общие потери русских убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 70 офицеров и 4472 солдата [6]. Это были, по-видимому, предварительные сведения. Альбер Фавр, находившийся во время наступления в штабе генерала Мишле, в своем выступлении в палате указывал, что потери русских войск составили 5813 человек [7].

Контрреволюционное командование питало надежду, что наступление остановит процесс революционизирования русских войск, однако надежда эта не оправдалась. Наоборот, провал операции и огромные -бесплодные потери породили недовольство. Сильно поредевшие и изнуренные рус-/74/

1. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 5.
2. «Вечернее время» от 4(17) октября 1917 г.
3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 93.
4. ЦГВИА, ф. 416. оп. 1, д. 83. л 72.
5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 61, л. 129 (французский текст).
6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
7. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 136.

ские бригады были переведены в резерв. Здесь в деревнях прифронтовой полосы, где были расположены русские части, солдатские собрания возобновились. С возбуждением говорили солдаты, что, судя по всему, они фактически проданы французскому правительству. Солдаты возмущались тем, что во время кровопролитной атаки форта Бримон они не были поддержаны французскими войсками, и усматривали в этом стремление командования разделаться при помощи немецкой артиллерии с революционно настроенными солдатами. Солдаты были крайне взволнованы своим пребыванием вдали от родины в момент, когда должны были решаться давно наболевшие для них вопросы и прежде всего вопрос о мире и земле [1]. Раньше, до наступления, за немедленное возвращение на родину раздавались лишь отдельные голоса, теперь же это желание становилось всеобщим.

9 (22) апреля в прифронтовом лесу состоялось общее собрание 3-й особой бригады. Это собрание решило командировать в Петроград двух делегатов, поручив им добиваться предоставления русским солдатам, находившимся во Франции, завоеванных в революции прав, которыми пользовались солдаты в России; предоставления русским солдатам на французском фронте отпусков по нормам французской армии; свободы деятельности комитетов и выборных лиц и т. д. [2] 3-я бригада единодушно избрала делегатами сапера Николая Афиногенова и Афанасия Чашина. Солдаты охотно жертвовали свои сбережения на поездку делегатов; собрано было 767 франков.

Попытка Марушевского задержать делегатов вызвала резкий протест. Новая попытка воспрепятствовать поездке солдатских депутатов в Петроград была предпринята ген. Палицыным по прибытии их в Париж, 14 (27) апреля. В течение пяти дней Палицын уговаривал Афиногенова и Чашина отказаться от командировки. Жена Марушевского явилась к депутатам с предложением остаться жить в Париже или Ницце, обещая снабдить их средствами. «Вы не увидите фронта, — говорила она, — и будете кататься, как сыр в масле». Она запугивала их возможностью реставрации монархического строя в России и опасностью, которая в этом случае угрожает солдатским депутатам. Но Афиногенов и Чашин категорически отвергли все эти уговоры и потребовали от Палицына отправить их в Россию, угрожая в противном случае сообщить о задержке в бригаду. Растерявшийся Палицын уступил [3].

6 (19) мая делегаты 3-й бригады выступили с докладом о положении русских войск во Франции в Иногороднем отделе Петроградского Совета [4]. В газетах появились многочисленные сообщения о положении русских войск во Франции. Посыпались протесты рабочих, солдат, местных Советов. Временное правительство вынуждено было дать указание не препятствовать посылке в Петроград новых делегатов. Вслед за первыми двумя делегатами в мае 1917 г. в Петроград отправились две большие делегации: одна — в составе 11 человек от 1-й особой пехотной бригады и другая — в составе 9 делегатов от 3-й бригады [5]. В составе этих делегаций /75/

1. ЦГВИА, ф. 416, рп. 1, д. 83, лл. 9—10.
2. «Голос солдата» от 10 (23) мая 1917 г.
3. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 21 мая (3 июня) 1917 г.; «Новая жизнь», от 15 (28) сентября 1917 г.
4. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г.
5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 29.

было по одному офицеру [1]. Бригады дали своим делегатам, отправлявшимся в Россию, наказ для заявления Совету рабочих и солдатских депутатов м Временному правительству о своих нуждах и желаниях. Ясного понимания классовой сущности политики Временного правительства в то время у них не было. В еще меньшей степени понимали они подлинную роль меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета. Об этом свидетельствует сохранившийся наказ 3-й бригады.

Характерной особенностью этого наказа было отсутствие в нем требования прекращения войны. Необходимость продолжать войну «в интересах революции» казалась составителям наказа очевидной. В массе своей солдаты оставались еще «добросовестными оборонцами». Однако в наказе, наряду с требованиями об удовлетворении специфических нужд, диктуемых пребыванием за границей, фигурировали и общеполитические требования русского пролетариата и крестьянства: установление демократической республики; скорейшее разрешение аграрного вопроса путем конфискации земли и распределения ее «между трудящимися людьми» и т. д. [2].

После кровопролитных апрельских боев части 1-й и 3-й бригад постепенно были отведены на левый берег реки Марны в окрестности лагеря Неф-Шато, куда они прибыли в середине апреля. Командование влило в части прибывшие пополнения и немедленно приступило к усиленным ежедневным занятиям [3]. Добиваясь заслуженного отдыха и требуя отправки их в благоустроенный лагерь, солдаты отказались являться на занятия. На ежедневных митингах и собраниях горячо обсуждались происходившие в России события.

Несмотря на запрещение командования проводить первомайскую демонстрацию и митинги, солдаты торжественно отметили международный праздник солидарности трудящихся. Многие жители окрестных французских деревень и французские солдаты приняли участие в митинге 1 Мая. В разгар митинга неожиданно прибыл генерал Палицын. Он выступил с речью, в которой призывал довести войну совместно с союзниками до победного конца, а затем уже устраивать свою свободную жизнь. Генералу не дали договорить. Под оглушительный свист и возмущенные возгласы Палицын, сопровождаемый офицерами, буквально бежал с митинга [4].

30 апреля (13 мая) Гучков обратился к обеим бригадам с призывом тесного единения солдат и офицеров во имя победы над врагом [5]. Призыв этот не произвел впечатления. В отряде относились с недоверием к офицерам, что было вызвано запрещением митингов, монархической пропагандой и т. д. Конфликт, вызванный нежеланием разрешить поездку первых двух делегатов от 3-й бригады, настолько обострил отношения между бригадой и ее командиром, что оставаться дальше генералу Марушевскому во главе бригады стало не безопасно для его жизни; вскоре, после соединения бригад в дивизию, командиром ее назначили ген. Лохвицкого, а Марушевский был отозван в Петроград [6]. В то же время /76/

1. Характерно, что по прибытии делегаций в Петроград председатель Временного правительства принял 12 (25) июня не целиком делегации, а лишь двух офицеров, входивших в их состав (ЦГАОР, ф. 3, оп. 1, д. 94, л. 19).
2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 40.
3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 1 (с), л. 31.
4. П. Карев. Нас не укротили. Иваново, 1937, стр. 68—71.
5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 26 и 30.
6. Там же, л. 50.

Палицына пугало предстоящее прибытие из России во Францию пополнений, а также новых артиллерийских, инженерных и интендантских частей, предназначенных для реорганизации обеих бригад в дивизию. Об этом он откровенно писал Алексееву [1]. Не менее опасалось прибытия новых контингентов войск из революционной России и французское правительство. Чтобы не подливать масла в огонь, оно в июне отказалось от каких-либо новых пополнений русских войск на французском фронте [2], не возражая лишь против прибытия новых офицеров.

К этому времени для покрытия убыли в командном составе русских бригад во Францию уже прибыло 109 офицеров [3] (из них 56 предназначались для 1-й дивизии и 53 — для 2-й, находившейся на Салоникском фронте). Эти офицеры направлялись из Петрограда в разное время небольшими группами и в одиночку через скандинавские страны. Генеральный штаб, занимавшийся подбором и направлением офицеров во Францию, отдавал предпочтение титулованной знати и вообще всем контрреволюционным, монархически настроенным офицерам, изгнанным из частей революционными солдатами или бежавшим от их гнева.

Наводнение русских частей во Франции офицерами-монархистами вызвало бурю возмущения среди революционных солдат. Генерал Занкевич, назначенный вместо Палицына в качестве представителя Временного правительства при французской армии, вынужден был бить отбой и просить ввиду «крайнего брожения в войсках» «не присылать тех офицеров, кои исключены комитетами из полков» [4]. Вместе с тем, чтобы спасти контрреволюционных офицеров от гнева возмущенных солдат, Занкевич добивался разрешения «некоторых из этих офицеров, уже отправленных сюда, перевести во французскую армию» [5]. В Петрограде сочли необходимым удовлетворить это ходатайство.

Запрещение митингов, откровенная монархическая пропаганда, угрозы и запугивания вызвали протесты со стороны революционных солдат обостряли антагонизм между ними и офицерством. Солдаты, между прочим, требовали удаления и наказания священника Серапиона, который вел контрреволюционную монархическую пропаганду [6].

Наличие в русских бригадах выборных комитетов и демократических порядков оказывало революционизирующее влияние на французскую армию и народ. Чтобы парализовать это влияние, французская пресса, как бы по сигналу, подняла кампанию травли русских. Разумеется, французский народ трудно было спровоцировать на кровавые эксцессы и погромы против русских, находившихся во Франции. Однако вся эта грязная кампания клеветы и травли не могла пройти бесследно. Нередко русских солдат оскорбляли, были и случаи нападения на них несознательных и крайне отсталых зуавов. Становилось опасно ходить в одиночку или небольшими группами. Однажды во время стоянки двух встречных воинских поездов — одного с французскими, другою с русскими солдатами, кто-то из французов спровоцировал перестрелку. Машинисты моментально пустили в ход поезда и тем предотвратили кровавое столкновение [7]. /77/

1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 9—10.
2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 53.
3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 4, д. 2702, л. 1245.
4. Там же, л. 1131 об.
5. Там же.
6. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
7 «Новая жизнь» от 13 (26) сентября 1917 г.

Начальник центрального военного почтово-телеграфного контрольного бюро в Петрограде в секретном отношении в министерство иностранных дел писал: «Из препровождаемых при сем в качестве образца... писем усматривается, что русские солдаты, сражающиеся на французском фронте, постоянно жалуются на свое крайне тягостное с моральной точки зрения положение, проистекающее, главным образом, от вражеского к ним отношения французов» [1].

Во французских госпиталях к началу мая находилось до 6 тыс. русских солдат [2]. Французские власти установили в госпиталях, по выражению русских солдат, «тюремный режим». Их плохо кормили, палаты содержались в антисанитарном состоянии, обращение было исключительно грубое, раненым, как правило, не выдавалось жалованье, их преждевременно, с незажившими ранами, выписывали из госпиталей [3]. Когда русские пробовали добиваться улучшения своего обслуживания, для усмирения «бунтовщиков» вызывались полицейские части. В ход пускали дубинки и приклады, производили аресты.

В мае 1917 г. начались волнения русских солдате г. Иере, на южном побережье Франции. Здесь было расквартировано около тысячи русских солдат и офицеров. Более трехсот солдат-инвалидов ожидало отправки в Россию. По данным следствия, у солдат были найдены издававшиеся в России газеты, в том числе и большевистская «Правда». Солдаты требовали предоставления им завоеванных солдатами России с первых дней революции прав и создали солдатский комитет [4].

Между тем, командование русских бригад стремилось ускорить выступление дивизии на фронт. В связи с этим в середине мая военный министр Керенский обратился к находившемуся в Париже русскому меньшевику — адвокату Е. И. Раппу с просьбой посетить обе русские бригады, «расследовать причины брожения среди солдат», а также «разъяснить недоразумения и внести успокоение» [5]. Керенский просил также передать от его имени солдатам, что «никто из них, не взирая на временное из России отсутствие, обижен и обделен не будет... вопрос о земле будет решен Учредительным собранием», а в данный момент от них требуется лишь активное участие в войне до победного конца [6].

В ответ на речи Раппа солдаты потребовали немедленной отправки их на родину [7]. Сообщая свои первые впечатления Керенскому, Рапп приходил к выводу что «необходимо много времени и труда, чтобы добиться успокоения». Он рекомендовал назначить при русских войсках постоянного комиссара с полномочиями по всем вопросам боевою устройства русских войск. Этому предложению сочувствовали генералы Лохвицкий и Занкевич. Рапп давал понять Керенскому, что он сам непрочь стать комиссаром, но просил, чтобы в этом назначении «проявил то или иное участие Совет рабочих и солдатских депутатов» [8].

9 (22) июня Керенский назначил Раппа комиссаром при русских войсках во Франции. Соглашательский исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял аналогичное решение. Рапп получил те же пол-/78/

1. «Красный архив», 1931, № 1 (44), стр. 157.
2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 152. См. также ф. 2003, оп. 4, д. 6, лл. 119—120.
4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 1234.
5. Там же, д. 92, л. 117.
6. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 56—57.
7. П. Карев. Указ. соч., стр. 84.
8. ЦГВИА. ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 119.

-номочия, что и армейские комиссары действующих армий на русском фронте

Как уже указывалось, Рапп был меньшевиком. Когда грянула империалистическая война, он находился в эмиграции во Франции. Будучи сторонником войны, этот социал-предатель в сентябре 1914 г. вступил добровольцем в ряды французской армии, где служил сначала в чине младшего лейтенанта, а затем лейтенанта артиллерии до января 1917 г. Назначенный комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции, он обратился к французскому военному министру с просьбой об исключении его из списков французской армии, что и было оформлено президентским декретом [2]. Таким образом, выбор кандидатуры на пост комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции был не случаен. Рапп был «свой человек» и для Временного правительства, и для меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета, и для французского правительства.

Комиссар Рапп и генерал Занкевич все чаще посещали войска, убеждая их в необходимости остаться воевать на французском фронте. Временное правительство возлагало на Занкевича большие надежды. В феврале 1917 г., во время вооруженного восстания в Петрограде, он был назначен царским правительством в помощь растерявшемуся генералу Хабалову [3]. Временное правительство полагало, что Занкевич, обладавший опытом подавления революционного движения и будучи наделен широкими полномочиями [4], сможет, не сносясь с Петроградом, принимать на месте неотложные меры к прекращению «беспорядков».

II

По требованиям солдат, размещенных после изнурительных кровопролитных боев по деревням в крайне неблагоприятных для отдыха условиях, обе бригады 18 июня (1 июля) были размещены в более благоустроенном лагере Ля-Куртин. Командование решило использовать это обстоятельство для слияния обеих бригад в одну дивизию перед новой отправкой на фронт.

Переведенные в Ля-Куртин солдаты 22 июня (5 июля) отказались приступить к строевым занятиям. Солдаты заявили, что они не собираются больше воевать на французском фронте и настаивали на отправке их на русский фронт. Призыв приехавших в лагерь Занкевича и Раппа подчиниться приказаниям Временного правительства не имел успеха [5], однако посулами и угрозами им удалось в конце концов вызвать в солдатской среде разногласия. Часть солдат заявила, что она безусловно подчиняется Временному правительству, и в случае, если в Петрограде не найдут возможным возвратить дивизию в Россию, они готовы сражаться на французском фронте. Большая же часть солдат заявила, что «при полной готовности драться на русском фронте, они больше не желают сражаться во Франции» [6].

Солдаты 1-й особой бригады были в прошлом в своем подавляющем большинстве фабрично-заводскими рабочими. Наибольшей однородно-/79/

1. Там же, л. 127.
2. Там же, лл. 139, 141 (французский текст).
3. А. Блок. Последние дни императорской власти. По неизданным документам, Пг., 1921, стр. 75.
4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 162.
5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
6. Там же, л. 82.

стью социального состава отличался входивший в состав этой бригады 1-й особый полк. Он сформировался в Москве и состоял почти сплошь из рабочих, имевших «большой навык к массовым политическим выступлениям», как говорится в одном донесении [1]. Солдаты этого полка отличались своими боевыми качествами, революционным настроением, особой сплоченностью, пользовались исключительным авторитетом и оказывали большое влияние на солдат всей дивизии. Солдаты 3-й бригады в большей своей части были крестьянами.

В виде протеста против выступления на французский фронт, по инициативе солдат 1-й бригады, была устроена демонстрация. Стройными рядами, под музыку и с красными знаменами проходили солдаты по лагерю.

С новой силой возобновились митинги. Особенно бурным и многолюдным был митинг, проведенный в ночь на 24 июня (7 июля) по инициативе солдат 1-го полка. Кроме 1-го полка, на митинге присутствовали почти весь 2-й полк и часть 5-го и 6-го полков, т. е. большая часть дивизии. На этом митинге решено было считать распущенным возникший за две недели до этого так называемый «отрядный комитет», состоявший из ставленников Занкевича и Раппа и возглавлявшийся контрреволюционным офицером. Взамен него был избран Временный дивизионный Совет солдатских депутатов [2].

Командование стремилось вырвать политически неразвитые, робкие и неустойчивые элементы из-под влияния решительно настроенной революционной части дивизии.

С помощью офицера и провокаторов [3] был распространен слух о намерении солдат 1-й бригады напасть на 3-ю бригаду и разоружить ее [4]. Натравливая одну часть на другую, командование старалось сделать невозможным их дальнейшее совместное пребывание. Занкевич приказал: «Всех солдат, безусловно подчиняющихся Временному правительству, вывести из лагеря» [5]. Утром 25 июня (8 июля) все офицеры и несколько тысяч солдат ушли из Ля-Куртина в лагерь Фельтен, в 25 км от Ля-Куртина [6].

В Ля-Куртине осталась 1-я особая бригада (за исключением 200—300 солдат, преимущественно 2-го полка) [7], более 600 солдат 5-го и 6-го полков и весь маршевый батальон 3-й бригады [8]. Иными словами, в Ля-Куртине осталась большая часть дивизии [9].

Занкевич немедленно перевел куртинцев на тыловой оклад и прекратил выплату суточных, однако оставшиеся в Ля-Куртине солдаты по-прежнему были полны революционной решимости [10]. /80/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 4—5.
2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
3. Революционными солдатами позднее были разоблачены как провокаторы переводчик Зиновьев (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 34), подпрапорщик Гук, который служил в царской охранке (там же, л. 27), и др. Комиссар Сватиков, посетивший русские войска во Франции, в докладе Временному правительству от 6 июля 1917 г. признавал, что скрытые провокаторы подстрекают одну бригаду против другой (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88).
4. «Русские солдаты во Франции». М., 1919, стр. 7.
5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 82.
6. По одним данным, из Ля-Куртина было выведено 5 тыс. солдат («Русские солдаты во Франции», стр. 7), по другим — 7 тыс. человек (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 4).
7. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 84.
8. «Октябрь за рубежом», стр. 38; «Русские войска во Франции», стр. 7.
9. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
10. Там же, д. 51, л. 89.

Прибывший в Париж комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков [1], «по усиленной просьбе» Раппа и Занкевича [2], 5 (18) июля посетил лагери русской дивизии и произвел смотр всем частям. Сватиков пытался запугать куртинцев опасностью морского пути и голодом в России, уговаривая их оставаться во Франции и итти на фронт [3].

Солдаты обратились к Сватикову с вопросами, как возникло Временное правительство и каков его классовый состав, почему Ленин не поддерживает это правительство, а призывает передать всю власть Советам. Сватиков обрушился со злобными нападками на большевиков. Солдаты не хотели слышать от представителя Временного правительства лживые разглагольствования и клеветнические измышления о большевиках и настойчиво потребовали от него возвращения дивизии в Россию [4].

В своем донесении в Петроград Сватиков писал, что куртинцы «представились неудовлетворительно, порядок был только в первых шеренгах, стояли неспокойно, разговаривали, в задних рядах курили, слышались возгласы с заявлением желаний» [5].

Французское правительство было склонно вывести русские войска из Франции, и премьер-министр Рибо по телеграфу направил в Петроград просьбу об отзыве их в Россию [6]. Сватиков торопил Временное правительство с ответом на телеграмму Рибо, указывая на серьезность положения и допуская в случае промедления с ответом «возможность вооруженного вмешательства французов» [7]. Занкевич разъяснил Керенскому истинную причину позиции французского правительства, указав, что «французские военные круги относятся с большим недоброжелательством к новому укладу нашей войсковой жизни и опасаются возникновения аналогичных требований французских солдат» [8].

7 (20) июля Керенский получил телеграмму Исполнительного комитета Временного Совета 1-й особой пехотной дивизии: «Признавая власть Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов, солдаты первой особой пехотной дивизии просят и настаивают приложить все усилия, дабы отправить их в Россию. Невыносимое ранее положение достигло теперь крайней степени». Указав на то, что «выходки разных лиц, не желающих понять положение, поселили между солдатами рознь и вражду», вследствие чего «понадобилось разъединение солдат на два лагеря», комитет продолжал: «Успешная боевая деятельность здесь невозможна и возможность дальнейшего пребывания во Франции совершенно исключается. Верные задачам русской революции, солдаты первой особой дивизии клянутся исполнить свой долг на родной земле» [9].

Временное правительство не нашло нужным ответить на эту телеграмму. Для буржуазного Временного правительства договоры и соглашения, заключенные царским правительством с Англией и Францией, были «святыней». Первоначально ни Временное правительство, ни эсеро-/81/

1. Сватиков был командирован Временным правительством в Англию, Францию и Италию с рядом поручений. См. «Вечернее время», № 1941, от 4 (17) октября.
2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88.
3. «Русские солдаты во Франции», стр. 8.
4. П. Карев. Указ. соч., стр. 80.
3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, лл. 59—60.
6. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 92.
7. Там же, л. 82.
8. Там же, л. 89.
9. Там же, л. 84.

меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов даже не собирались возбуждать вопроса о возвращении русских войск из Франции. Наоборот, стараясь во что бы то ни стало угодить союзникам, Временное правительство с момента своего возникновения готовило к отправке на французский и салоникский фронты новые воинские части и пополнения.

Как считал комиссар русских войск во Франции меньшевик Рапп, «удаление русских войск из Франции являлось бы политической ошибкой. России, — писал он, — особенно нужна как моральная, так и материальная помощь. Наше пребывание здесь [т. е. во Франции] гарантирует нашей нарождающейся молодой демократии поддержку от старой европейской демократии» [1]. Временное правительство не могло существовать без займов, получаемых от западноевропейского и американского капитала. Это было очень ярко вскрыто товарищем Сталиным в его докладе о политическом положении на VI съезде партии 30 июля 1917 г. «Милюков сказал на одном из заседаний, — указывал И. В. Сталин, — что Россия расценивается на международном рынке, как поставщик людей, и получает за это деньги, и если выяснилось, что новая власть, в лице Временного правительства, неспособна поддерживать единого фронта наступления на Германию, то не стоит и субсидировать такое правительство. А без денег, без кредита правительство1 должно было провалиться. В этом секрет того, что кадеты в период кризиса возымели большую силу. Керенский же и все министры оказались куклами в руках кадетов. Сила кадетов в том, что их поддерживал союзный капитал» [2].

Вспыхнувшие волнения среди русских войск во Франции сильно напугали Временное правительство [1]. Больше всего оно опасалось, что эти волнения могут отрицательно повлиять на взаимоотношения с Францией. До тех пор, пока французское правительство не возбуждало вопроса о выводе русских войск из Франции, Временное правительство и не помышляло об этом. Но когда была получена телеграмма Рибо, Временное правительство рассмотрело «возбужденный французским правительством вопрос об отводе из Франции русских войск, вследствие возникшего в их среде брожения», и постановило, чтобы «этот вопрос был разрешен по соглашению между министерствами военным и иностранных дел» [3].

Министр иностранных дел Терещенко и военный министр Керенский сошлись на необходимости убрать из Франции русские войска, предварительно «восстановив в них порядок», но отправить их не в Россию, а на Салоникский фронт. Этот вопрос обсуждался затем в Ставке, и верховный главнокомандующий Брусилов и другие генералы поддержали мнение Керенского и Терещенко [4].

14 (27) июля Терещенко телеграфировал поверенному в делах во Франции Севастопуло, что эвакуация 1-й особой дивизии в Россию «чрезвычайно нежелательна как с общей точки зрения, так и, в частности, ввиду недостатка тоннажа, ибо перевозка войск пойдет в ущерб /82/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 11.
2. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 175.
3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 100.
4. Протокол совещания, состоявшегося 16 (29) июля 1917 г., в Ставке. См. А. Зайончковский. Стратегический очерк войны 1914—1918 гг., ч. 7, Кампания 1917 г., М., 1923, стр. 182.

доставке в Россию [закупленных в Англии и Франции военных материалов» [1]. Указывая на необходимость после подавления волнений и «устранения вредных элементов» отправить дивизию на Салоникский фронт, Терещенко продолжал: «Перевозка эта могла бы производиться эшелонами, что позволит выяснить в пути и устранить остальных нарушителей порядка и, таким образом, окончательно оздоровить войска» [2].

Ссылка Временного правительства на отсутствие тоннажа для перевозки 1-й особой дивизии в Россию не выдерживает никакой критики. Нашелся же у французского правительства тоннаж, предназначенный для перевозки из России во Францию артиллерийских, инженерных, интендантских и санитарных частей, а также пополнений в связи с убылью в полках после тяжелых боев. Нашелся у французского правительства и тоннаж, предназначенный для перевозки из России квалифицированных рабочих-металлистов и деревообделочников, а также военнопленных,.. на посылке которых французское правительство долгое время настаивало [3]. Дело, конечно, было не в тоннаже, а в том, что Временное правительство не хотело приезда в Россию солдат, проявлявших «крамольные» настроения, оно боялось их. Кроме того, Временное правительство старалось во что бы то ни стало доказать союзникам способность сохранить «единый» фронт. Если нельзя было оставить русские войска во Франции, то их переводили на Салоникский фронт в состав той же французской армии, предварительно устранив наиболее революционных солдат. Наличие русских войск в составе войск союзников должно было постоянно напоминать о верности Временного правительства договорам, подписанным с союзниками царским правительством.

16 (29) июля Керенский сообщил Занкевичу о расстреле июльской демонстрации в Петрограде, разоружении и расформировании воинских частей, участвовавших в этой демонстрации, о закрытии «Солдатской правды», «Окопной правды» и других большевистских газет, введении военно-революционных судов, смертной казни, запрещении в полосе армейского тыла собраний и митингов, об обязательном применении вооруженной силы против «ослушников» боевых приказов. Керенский потребовал такими же мерами «привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте», установив в ней «железную дисциплину», а затем перевести ее с французского на Салоникский фронт [4].

Получив телеграмму Керенского, Занкевич и Рапп 19 июля (1 августа) прибыли в Ля-Куртин, где объявили решение Временного правительства. Одновременно сообщался приказ военного министра «привести к повиновению мятежных солдат, не останавливаясь перед применением вооруженной силы» [5]. В соответствии с этим Занкевич потребовал от куртинцев в течение 48 часов сдать оружие и в знак безоговорочного подчинения распоряжениям Временного правительства выйти походным порядком в местечко Клерво. Объявлялось, что не явившиеся в указанный срок будут преданы военному суду как изменники родины и Временного правительства.

У Занкевича и Раппа имелся тайный план, принудив куртинцев оставить оружие в лагере, вывести безоружных из Ля-Куртина, окружить их силами фельтенцев, арестовать около 1500 человек, «представ-/83/

1. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. Выдержки из этого документа, опубликованные в «Красном архиве» (1940 г., т. 2 (99), стр. 58), содержат неточности.
2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61.
3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 786, л. 7.
4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 38.
5. Там же, лл. 90—97.

-ляющих самый беспокойный и нежелательный элемент» [1], расправиться с ними, а одновременно ввести отряд французов в лагерь Ля-Куртин и захватить оставленное сдавшимися ля-куртинцами оружие.

Занкевич и Рапп не были уверены, что их приказ будет выполнен. Незадолго до истечения срока ультиматума Рапп прибыл в Ля-Куртин вместе с находившимися в Париже делегатами Петроградского Совета меньшевиками Русаковым, Гольденбергом, Смирновым и Эрлихом. Новая попытка повлиять на «мятежников» и заставить их сдаться, как признавал сам Рапп, потерпела полный провал, хотя «социалисты» давали лживые обещания амнистировать всех сдавшихся.

До сих пор большинство солдат считало, что Временное правительство не в курсе требований солдат и что намерение оставить их на французском фронте целиком исходит от командования русских войск во Франции, теперь же они убедились в истинном лице Временного правительства. С другой стороны, поскольку Временное правительство оставляло их в рядах французских войск на Салоникском фронте, то солдатам становилось ясно, что характер войны после Февральской революции не изменился, что буржуазное Временное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, продолжает вместе с союзниками все ту же империалистическую войну. К этому надо добавить, что ля-куртинцам стало известно о расстреле Временным правительством июльской демонстрации в Петрограде и о преследованиях большевистской партии.

Так сама жизнь учила солдат не верить буржуазному Временному правительству. На тысячных солдатских собраниях в Ля-Куртине впервые прозвучали боевые революционные лозунги: «Долой войну! Долой правительство Керенского! Да здравствуют Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!» [2].

У солдат сильно возрос интерес к деятельности В. И. Ленина и руководимой им большевистской партии [3]. Большевики были единственной партией в России, которая требовала возвращения русских войск на родину и решительно протестовала против посылки новых формирований во Францию. Еще в дни апрельского кризиса Временного правительства М. С. Ольминский в большевистской газете «Социал-демократ» выступил со статьей: «Друзья Николая кровавого», в которой, напомнив о посылке Николаем II многих тысяч русских солдат во Францию и Салоники, писал: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями?» [4]. Разоблачение империалистической сущности политики Временного правительства служило могучим пропагандистским средством в руках большевистской партии в борьбе за массы, за изживание «добросовестного оборончества» и соглашательских иллюзий.

К указанному Занкевичем сроку явилась лишь небольшая группа куртинцев. По воспоминаниям солдат, она насчитывала всего 70 человек [5], а по донесениям Занкевича в Петроград в одном случае названо /84/

1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 25.
2. «Октябрь за рубежом», стр. 36.
3. П. Карев. Указ. соч., стр. 80, 98 и др.
4. «Социал-демократ», № 27 от 2,1 апреля 1917 г. См. также М.С. Ольминский. Соч., т. II. 1933, стр. 156—157.
5. «Октябрь за рубежом», стр. 39.

около 500 человек, а в другом — менее тысячи [1]. Обе эти цифры, названные Занкевичем, сильно преувеличены. Некоторые из «сдавшихся» были посланы решением солдатских организаций со специальным заданием: вести пропагандистскую работу среди фельтенцев с тем, чтобы склонить их на сторону куртинцев и предотвратить использование их Занкевичем для расправы над непокорными куртинцами; кроме того, они должны были поддерживать связь, сообщая новости в Ля-Куртин [2].

Обещание амнистии сдавшимся было вероломно нарушено. Из числа сдавшихся 22 участника солдатских организаций немедленно были арестованы [3]. Боясь расправы, многие из сдавшихся бежали обратно в Ля-Куртин.

Весть об аресте группы сдавшихся солдат, которым высокопоставленные «социалисты» обещали «прощение», вызвала всеобщее негодование среди куртинцев. Они заявили решительный протест против ареста подчинившихся приказу товарищей и потребовали их освобождения. Генерал Лохвицкий согласился освободить арестованных, поставив предварительным условием выполнение куртинцами приказа Занкевича о сложении оружия и продлив первоначальный срок сдачи на 24 часа.

Отрядный совет обсудил ультимативное предложение генерала Лохвицкого. Не доверяя командованию и опасаясь возможной ловушки, решили оставить в лагере для охраны имущества и оружия свыше 3000 солдат, в том числе всех пулеметчиков, которым было предложено находиться в полной боевой готовности и в случае попытки командования захватить оружие открыть огонь. Остальные шесть с лишним тысяч солдат, вооружившись браунингами и маузерами, выступили из лагеря, направляясь в Фельтен [4]. Лохвицкому было заявлено, что оставление Ля-Куртина и сложение оружия не означает отказа от требования отправки дивизии в Россию и что это требование остается в силе.

Как и следовало ожидать, куртинцы были окружены. Председатель Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин заявил, что, предвидя этот обман, для охраны оружия в Ля-Куртине оставлены в полной боевой готовности более 3000 солдат, а выступившие 6000 солдат также вооружены. Перепуганный Занкевич отменил тогда посылку отряда французских войск, предназначавшегося для захвата оружия в Ля-Куртине, и, опасаясь перехода всей 3-й бригады на сторону куртинцев, оказался вынужденным немедленно вернуть «сдавшихся» обратно в Ля-Куртин [5]. По-видимому, какая-то часть фельтенцев перешла на сторону куртинцев, так как через несколько дней после этих событий Керенский, возмущаясь случившимся, писал Занкевичу: «Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону неповинующихся, как это имело место...» [6].

Теперь уже не могло быть и речи о добровольной сдаче и подчинении приказам Временного правительства. План Занкевича и Раппа потерпел крах. С другой стороны, и фельтенцы были возмущены решением Временного правительства об отправке дивизии на Салоникский фронт. Занкевич, Рапп и Лохвицкий пришли к убеждению, что попытка использовать фельтенцев для усмирения куртинцев не удастся. В Фельтене /85/

1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97; ф. 366, оп. 1, Д. 383, л. 25.
2. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
4. Там же.
5. «Октябрь за рубежом», стр. 41.
6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 45.

из-за резкого обострения отношений между солдатами и контрреволюционными офицерами последние покидали лагерь.

У Занкевича не было никаких средств водворить среди подчиненных ему войск «порядок». Напрасно Корнилов, занимавший в то время пост верховного главнокомандующего, требовал от Занкевича принятия решительных мер, не останавливаясь перед применением оружия. «Немедленно введите военно-полевые суды», — приказывал Корнилов [1]. Но Занкевич был совершенно бессилен: куртинцы были хорошо вооружены, а использование против них фельтенцев, по признанию самого Занкевича, исключалось [2].

Опасаясь перехода всех фельтенцев на сторону куртинцев, Занкевич и Рапп обратились за помощью к французскому правительству, ходатайствуя прежде всего о переводе солдат из Фельтена, где они были расположены бивуаком, в другой, удаленный от Ля-Куртина и благоустроенный лагерь. Французское правительство согласилось с необходимостью убрать «фельтенцев» подальше «от зла» и предоставило им лагерь Курно в окрестностях г. Бордо, куда они были немедленно перевезены.

Французское правительство все более и более нервничало. Простые французские люди оказывали знаки внимания восставшим русским солдатам. Рабочие и крестьяне приезжали в лагерь Ля-Куртин, чтобы выразить свое восхищение и благодарность героям Бримона и Курси, засвидетельствовать свое уважение представителям революционного народа России. Своим приездом в Ля-Куртин они как бы подчеркивали, что те, кто ведут разнузданную клеветническую кампанию против русских, ничего общего не имеют с французским народом, приветствующим русскую революцию, симпатизирующим русским солдатам, которые борются за осуществление своих справедливых требований. Эта солидарность французского народа с русскими солдатами вызывала страх у французского правительства.

Солдатские восстания во французской армии, рост забастовочного движения, требования о создании рабочих и солдатских комитетов, рост антивоенных настроений — все это, по мнению французских государственных деятелей, объяснялось прежде всего огромным влиянием русской революции и русских бригад [3]. Упускалось из виду, что антиправительственные и антивоенные выступления на фронте и в тылу имели место еще в 1916 г., до русской революции и создания солдатских комитетов в русских войсках, и что у французского народа было достаточно своих причин, побуждавших его выступать против империалистических правителей Франции. Разумеется, революционные настроения русских солдат влияли на уставших от войны французских солдат, но не эти настроения являлись определяющей причиной революционных выступлений во французской армии. Тем не менее, французские империалисты выставляли русских солдат едва ли не главными виновниками «беспорядков» среди французских войск. Французское правительство, принимая решительные меры для подавления революционного движения в стране, настаивало на скорейшем водворении «порядка» среди русских солдат в Ля-Куртине. Французское правительство рассчитывало, что расправа с куртинцами поможет пресечь революционные настроения во французской армии и стране. /86/

1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 44.
2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 2.
3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 64—65.

12 (25) и 15 (28) августа Терещенко сообщил Севастопуло, что верховный главнокомандующий считает невозможным какие-либо изменения в принятом решении о посылке 1-й особой дивизии на Салоникский фронт, и приказывал генералу Заикевичу в случае дальнейшего неповиновения бригад объявить их расформированными, обезоружить при содействии французских войск, а затем одних предать суду, а других отправить на Салоникский фронт. В связи с этим поручалось «войти в соответственные отношения с французским правительством» [1].

Занкевич обратился за содействием к французскому правительству [2], которое охотно выделило 3-тысячный отряд французских войск, окруживший и блокировавший лагерь Ля-Куртин. Занкевич лишил непокорных обитателей лагеря всякого денежного довольствия и перевел на уменьшенное продовольственное снабжение. Окружением лагеря, демонстрацией вооруженной силы Занкевич намеревался запугать восставших русских солдат, сломить их морально и физически, принудить сложить оружие и полностью капитулировать, а затем, изъяв вожаков и наиболее революционные элементы, покончить с непокорными солдатами [3].

Революционные русские солдаты превратились в политических арестантов. С большим трудом им удалось передать на родину весть о положении, в котором они очутились. В конце августа из Бреста вместе с политэмигрантами на пароходах «Двинск» и «Царица» была отправлена в Россию подлежавшая эвакуации большая партия русских солдат-инвалидов, среди которых были солдаты 1-го полка — москвичи.

Несмотря на невероятные трудности, ля-куртинцам удалось снабдить их письмами. Характерно, что инвалиды-москвичи передали письма в редакцию московской большевистской газеты «Социал-демократ». Этот факт свидетельствует о том, что русские солдаты видели в большевистской партии подлинного выразителя и защитника интересов народа и были убеждены, что только большевистская газета опубликует солдатские письма, рассказывающие о том, как меньшевистско-эсеровские палачи вместе с французской реакцией душат русских солдат лишь за то, что они требовдли отправки их на русский фронт и не хотели сражаться на французском.

В одном из писем говорилось: «С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло 3 дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня (16 августа) мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем. Мы готовы итти спасать Россию, а здесь мы и так много оставили своих братьев на полях Шампани...

Мы сейчас находимся на военнопленном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно за боевой подвиг, за взятие Курси!.. Почему нас не отправляют в Россию?

...Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей» [4].

В другом письме говорилось: «Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же /87/

1. «Красный архив». 1940, т. 2 (99), стр. 59—60.
2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 60.
3. Там же.
4. «Социал-демократ» от 29 сентября 1917 г.

положением. Довольствие дают нам еще хуже. Наш генерал 3[анкевич] выдает нам на довольствие на каждого человека с 13 августа 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас солдат во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы» [1].

Со времени написания этих писем до их получения в России и опубликования в большевистской газете «Социал-демократ» прошло полтора месяца. За это время, как мы ниже увидим, восстание в Ля-Куртине было подавлено вооруженной силой. Но народные массы в России еще ничего не знали об этом, так как Временное правительство тщательно скрывало все факты, связанные с пребыванием русских солдат во Франции. Появление солдатских писем в московской большевистской газете в дни, когда революционный кризис в стране назрел и почва под ногами Временного правительства колебалась, заставило его немедленно опубликовать правительственное сообщение о «беспорядках» среди русских войск во Франции. Сообщение появилось в печати 4 и 5 октября, т. е. почти месяц спустя после подавления вооруженной силой восстания, в Ля-Куртине. Сообщение это, сфабрикованное Занкевичем и Раппом, а затем отредактированное в Петрограде, фальсифицировало события. Оно клеветало на большевиков, которые якобы являлись виновниками «беспорядков», и тщательно скрывало какое бы то ни было участие французского правительства в подавлении восстания.

Вернемся к последнему этапу и рассмотрим события, развернувшиеся в Ля-Куртине с середины августа 1917 г.

III

Русские и французские власти в этих событиях действовали заодно. Французское правительство пожаловало Занкевичу для поощрения орден Почетного легиона. Президент республики Пуанкаре лично говорил Занкевичу о согласии французских военных властей предоставить в его распоряжение необходимое количество солдат для подавления восстания в Ля-Куртине [2].

К этому времени 400 солдат Салоникского фронта, находившихся на излечении в госпиталях Франции, категорически отказались вернуться на Салоникский фронт и тоже потребовали отправки их на родину [3]. Учитывая, что французское правительство желало избежать ответственности за операцию по разоружению восставших русских солдат и опасаясь возможных политических последствий вооруженного столкновения французских и русских войск, Временное правительство в поисках мер могущих «успокоить возмутившихся солдат», пошло на маневр. Оно объявило о своем решении вернуть 1-ю особую пехотную дивизии в Россию, но никаких реальных шагов для действительного возвращения русских солдат на родину не последовало ни в августе, ни в сентябре, ни в октябре. Эта пустая бумажка, содержавшая заманчивое для /88/

1. «Социал-демократ» от 1 октября 1917 1
2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 38.
3. Там же, л. 11; телеграмма Занкевича — Керенскому от 8 июля 1917 г.

солдат обещание, должна была обмануть легковерных и послужить средством успокоения непокорных солдат.

27 августа (9 сентября) одновременно в лагере Курно [1] и в лагере Ля-Куртии [2] было объявлено Занкевичем от имени Временного правительства, что 1-я особая пехотная дивизия будет переведена в Россию как только французское правительство предоставит перевозочные средства. Вместе с тем Занкевич потребовал от частей «полного порядка, дисциплины и исполнения воинского долга».

По-разному реагировали на это решение солдаты лагеря Курно и Ля-Куртин. Солдаты лагеря Курно с радостью встретили решение Временного правительства, так что у Занкевича возникла даже надежда, что ему удастся использовать несколько рот из этого лагеря для усмирения куртинцев [3]. Зато куртинцы не поверили в искренность намерений Временного правительства и отказались сдать оружие, заявив, что сдадут его только по прибытии в Россию. «Одной рукой, — говорили они, — сдадим французскую винтовку, а другой рукой возьмем русскую винтовку» [4]. Отголоски контрреволюционного корниловского заговора, дошедшие до русских солдат во Франции, еще больше насторожили их по отношению к генералам и офицерам.

Волновало солдат продолжительное отсутствие каких-либо сведений от делегатов, посланных весною в Петроград. Они, конечно, не знали, что их товарищи-делегаты рвались в свои части, но Временное правительство сделало все, чтобы воспрепятствовать их возвращению во Францию [5].

Для Занкевича и Раппа «стало вполне ясно, что куртинский мятеж /89/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 92.
2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
3. Та м же, д. 80, лл. 2—9.
4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
5. Еще 9 (22) июля, после почти полуторамесячного пребывания в Петрограде, делегаты, считая свою миссию законченной, обратились к военному министру Керенскому с просьбой предоставить им для отъезда во Францию необходимые средства, так как «благодаря затруднительному сообщению» они не получают переводов из своих частей (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 42). С аналогичной просьбой они обратились в главное управление Генерального штаба (там же, л. 43). Не получая в течение месяца ответа, они обратились в военный отдел ВЦИК Советов, который направил в Генеральный штаб просьбу «оказать возможное содействие к возвращению товарищей делегатов от русских войск, находящихся во Франции, ввиду необходимости пребывания их во Франции в связи с недоразумением, происшедшим среди русских войск» (там же, л. 41). Так квалифицировали эсеро-меньшевистские деятели ВЦИК серьезные волнения русских войск. Вскоре после этого делегатам разъяснили, что «ввиду предстоящего отозвания наших войск из Франции военный министр полагает, что возвращение делегации во Францию представляется излишним, а сами делегаты подлежат распределению в части действующей армии по усмотрению главного управления Генерального штаба» (там же, л. 39). Делегаты не поверили в искренность намерений Временного правительства и продолжали настойчиво добиваться возвращения в свои части, во Францию. Тогда их решили отправить, но путем, исключавшим возможность достигнуть цели. Снабженные литературой, газетами, они просидели больше месяца в Бергене. На английский пароход их не взяли, так как английское консульство (по-видимому, не без согласия или просьбы российского) категорически отказало им в пропуске во Францию (ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 35). В конце концов они вынуждены были в октябре вернуться в Петроград, где их, распоряжением Генерального штаба, назначили в разные воинские части и предоставили отпуска. Это произошло накануне октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Любопытно отметить, что во всем этом деле сыграл немаловажную роль начальник Генерального штаба генерал Марушевский. В свое время ему не удалось помешать поездке делегатов из Франции в Петроград, и теперь он приложил все усилия, чтобы воспрепятствовать их возвращению в свои части во Францию («Известия» от 12 (25) декабря 1917 г.). Временное правительство имело возможность, если бы оно хотело, отправить делегатов во Францию вместе со 2-й артилле-

может быть усмирен только вооруженной силой» [1]. Для этой цели они решили использовать находившуюся во Франции проездом в Салоники часть 2-й особой артиллерийской бригады [2]. Осуществить это намерение возможно было только при условии согласия французского главного командования, в распоряжении которого находилась упомянутая бригада. Кроме того, поскольку бригада направлялась в Салоники, то и вооружение она должна была получить по прибытии к месту назначения; если бы французское командование дало согласие на ее использование, то оно должно было вооружить выделенную часть бригады французскими ружьями, пулеметами, орудиями и, боеприпасами.

11 (24) августа Рапп от своего имени и от имени Занкевича обратился к французскому военному министру Пенлеве с просьбой разрешить использование части русских артиллеристов, находившихся в Оранже проездом в Салоники, для усмирения ля-куртинцев. В письме выражалась надежда, что через несколько дней можно будет для той же цели выделить еще один батальон из числа русских солдат лагеря Курно [3].

Пенлеве тотчас же известил Раппа (телеграмма от 12/25 августа) о своем согласии перевести в район Ля-Куртин русский артиллерийский отряд, который может быть поддержан русским батальоном из Курно. Пенлеве торопил с подавлением восстания. Ссылаясь на серьезность сложившейся обстановки, Пенлеве настойчиво требовал, чтобы ему сообщали о всех предпринимаемых русским командованием мероприятиях «для прекращения подобного положения». «Необходимо, — писал Пенлеве Раппу, — чтобы предпринимаемые вами меры были незамедлительно реализованы, и распоряжения, которые вы получите от своего правительства, были полностью выполнены в срочном порядке» [4]. /90/

-рийской бригадой или 2-м инженерным (саперным) батальоном, направлявшимся через Францию в Салоники. Оно этого не сделало. В чем же истинная причина этого нежелания помочь возвращению делегатов в свои части? Несмотря на каждодневную «обработку» делегатов в эсеро-меньшевистском духе, с той поры, как они очутились в Петрограде, пролетарская часть солдатской делегации увидела, что лишь большевистская партия выражает интересы народа, и пошла за ней. Пока делегации ограничивались посылкой телеграмм в свои части, опасаться было нечего. Телеграммы отправлялись лишь через военное министерство, где их не только просматривали, но и должным образом «редактировали». Но отправку революционных солдат-делегатов обратно во Францию контрреволюционное Временное правительство и Марушев-ский допустить не могли.
1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 37.
2. Необходимо отметить, что Занкевичу и Раппу не сразу удалось привлечь для этой цели артиллеристов. 2-я особая артиллерийская бригада прибывала во Францию эшелонами. Попытка использовать солдат первого эшелона не удалась. Артиллеристы избрали делегацию, которая побывала в Ля-Куртине, где солдаты ее тепло встретили, ознакомилась с существом происходивших событий, характером требований солдат и, передав приветствие от революционной армии России, возвратилась для доклада своим избирателям. Домогательство о принятии артиллеристами участия в вооруженном подавлении восстания в Ля-Куртине было категорически отвергнуто. Тогда артиллеристов 1-го эшелона поторопились отправить по назначению в Салоники.
По прибытии во Францию 2-го эшелона артиллерийской бригады Занкевич и Рапп действовали уже иначе. Соответственно подобранная и «обработанная» ими «делегация» по прибытии в Ля-Куртин сразу же обрушилась на солдат с бранью и угрозами, принуждая их к капитуляции. Возмущенные тем, что «делегация» не потрудилась даже выяснить характера требований солдат лагеря Ля-Куртин и не пожелала выслушать их доводов, ля-куртинцы выпроводили «делегацию» из лагеря.
После тенденциозного освещения артиллеристам характера событий в Ля-Куртине удалось ввести их в заблуждение и использовать для расправы с восставшими.
3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 66 (французский текст).
4. Там же, л. 90.

17 (30) августа Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й особой артиллерийской бригады в Оранже сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты (около 450 человек) и предназначенный «для восстановления порядка в Куртинском лагере с помощью французских войск». Занкевич просил французского военного министра отдать необходимые распоряжения о перевозке сформированного отряда из Оранжа в Обюссон, расквартировании и снабжении этого отряда в Обюссоне, придаче французской артиллерийской батареи, находящейся в Обюссоне, русскому отряду, обеспечении русских солдат-артиллеристов, образующих пехотный батальон, винтовками и, наконец, об усилении находящихся в районе Ля-Куртина французских войск. При этом Занкевич подтвердил, что он лично принимает общее руководство операцией, оставляя непосредственное руководство русскими частями, участвующими в этой операции, генералу Беляеву, командиру 2-й особой артиллерийской бригады [1].

20 августа (2 сентября) Занкевич сообщил Пенлеве, что он намерен по восстановлении «порядка» в лагере Ля-Куртин предать суду военного трибунала 80 человек и около 1000 человек изолировать. В связи с этим он просил военного министра отдать необходимые распоряжения генералу Комби (командующий 12-м округом, на территории которого был расположен лагерь Ля-Куртин) о подготовке помещений для этой тысячи человек вне куртинского лагеря, под охраной французских солдат [2].

Все ходатайства Занкевича были тотчас же удовлетворены. По распоряжению генерала Фоша, часть 2-й артиллерийской бригады (26 офицеров и 721 солдат) были доставлены из Оранжа в Обюссон. Были приняты меры для расквартирования, вооружения и снабжения этого отряда по его прибытии в Обюссон [3], увеличено число французских войск, окружавших лагерь Ля-Куртин, с 3000 до 5000 человек, подготовлены помещения для размещения 1000 солдат, которых предполагалось изъять из лагеря Ля-Куртин после подавления восстания и водворить под охрану французских солдат [4]. Кроме того, французское командование по просьбе Занкевича [5] предоставило в распоряжение генерала Беляева 4 полевых прожектора [6], 10 км провода [7], 100 взрывных снарядов для 75-миллиметровых пушек [8].

По требованию Пенлеве [9], 22 августа Занкевич представил ему «план действий против куртинскнх мятежников». По этому плану, с утра 27 августа должна была начаться тесная блокада куртинского лагеря, а также полное прекращение снабжения. Для осуществления этой блокады Занкевич просил передать в его распоряжение с утра 26 августа французский шеститысячный отряд. В представленном плане указывался порядок размещения воинских частей, предназначенных для подавления восстания [10]. /91/

1. Там же, л. 68 (французский текст). Генерал Беляев — брат царского военного министра, арестованного восставшими рабочими и солдатами в февральские дни 1917 г. Сам генерал Беляев пользовался неизменной поддержкой Временного правительства, которое и произвело его в генерал-майоры.
2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 71 (французский текст).
3. Там же, л. 91 (французский текст).
4. Там же, л. 92 (французский текст).
5. Там же, л. 75—77 (французский текст).
6. Там же, л. 97 (французский текст).
7. Там же, л. 93 (французский текст).
8. Там же, л. 95 (французский текст).
9. Там же, л. 90 (французский текст).
10. Там же, л. 72 (французский текст).

Итак, французское правительство не только торопило Занкевича с подавлением восстания русских солдат в Ля-Куртине, но и приняла непосредственное участие в подготовке и организации военной операции по ликвидации восстания. При этом французское правительство не только было в курсе подготовляемой операции, но без его ведома и согласия ничего не делалось. Все мероприятия Занкевича должны были быть одобрены французским военным министром.

Все войска — как русские, так и французские — поступали в распоряжение генерала Занкевича [1]. Начальником сводного отряда русских войск был назначен командир 2-й особой артиллерийской бригады генерал Беляев. Французские войска находились под общим командованием генерала Комби. Им надлежало занять позиции непосредственно за линией расположения частей русского отряда [2]. Стало быть, в боевой порядок войск, предназначенных для подавления восстания, входили и французские части.

Французские войска принимали непосредственное участие в подавлении восстания. Предстоящая операция представлялась французскому командованию как серьезное сражение. Поэтому оно не могло положиться на свои «не бывшие в деле» тыловые части, которыми был оцеплен лагерь Ля-Куртин. Генерал Фош считал необходимым, во-первых, значительно увеличить отряд французских войск, а во-вторых, заменить тыловые части имеющими боевой опыт и более «надежными» фронтовыми частями [3]. «Ген. Занкевич сообщает из Куртин, — телеграфировал, 28 августа Севастопуло министру иностранных дел Терещенко, — что выполнение намеченной программы откладывается на три-четыре дня согласно желанию французов, которые, ввиду возможного столкновения, решили выписать с фронта хорошие боевые войска...» [4].

1 (14) сентября сосредоточение войск для подавления восстания закончилось. Войска заняли намеченные позиции, окружив тесным кольцом лагерь Ля-Куртин. Особое внимание обращалось на возможность хорошего обстрела всех дорог, лощин, оврагов и тропинок из лагеря Ля-Куртин. Батареи, роты и взводы распределялись по фронту, с таким расчетом, чтобы везде, где восставшие пытались бы оказать сопротивление или прорвать окружение, они были встречены огнем. Начальники секторов получили боевые задания [5]. Готовились как к большому сражению: артиллерия заняла позиции на ближайших к лагерю горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином, пехота окапывалась. В первой линии находились «верные» русские войска в составе сводного полка; насчитывавшего 2500 штыков, 32 пулемета и 6 орудий [6], во второй линии — пятитысячный французский отряд. Сверх того, у французов имелся резерв, состоявший из пехотного и кавалерийского полков и батарей [7].

В донесениях, отправленных в Петроград, Занкевич отмечал, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин, т. е. 31 августа, «в батальонах 5 и 6-го полков замечались большие колебания» [8]. Часть солдат открыто заявляла, что «ими не будет пущено в ход ору-/92/

1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 61.
2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 61—62.
3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, лл. 91, 96, 99—100 (французский текст)
4. «Красный архив», 1940, т. 8 (99), стр. 61.
5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 12—14.
6. Там же, д. 83, лл. 90—97.
7. Там же, л. 62.
8. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.

-жие против солдат лагеря Ля-Куртин» [1]. Солдаты, открыто заявившие о своем нежелании стрелять в восставших, были немедленно арестованы. Но этой мерой нельзя было покончить с «колебанием» остальных. Не исключалась возможность попытки перехода «усмирителей» на сторону восставших. В этом случае расположенные в непосредственном тылу у русских французские войска должны были пресечь такого рода попытки.

Итак, французские войска фактически были призваны выполнять две палаческие полицейско-карательные функции: участвовать в подавлении восстания и своим расположением в ближайшем тылу у «колеблющихся» русских солдат создавать угрозу удара в спину, вынуждая их тем самым безоговорочно подчиняться приказам командования.

Восставшие сразу же заметили военные приготовления окруживших лагерь войск. Из верхних этажей казарм куртинцы с помощью биноклей могли отчетливо видеть скопление войск на расположенных вокруг лагеря возвышенностях. Темной ночью смельчаки, по поручению отрядною комитета, отправились в разведку. Они установили, что большое число французских и русских солдат рыли окопы, устанавливали орудия и пулеметы. Ближайшие к лагерю окопы заняли русские, за ними на возвышенностях расположились французские солдаты с пулеметами, а на вершинах гор стояло несколько батарей французской 4-дюймовой артиллерии [2].

Занкевич и Рапп прежде всего решили удушить «бунтовщиков» голодом. К этому времени все запасы в лагере истощились. С вечера 1 (14) сентября прекращена была доставка в лагерь пищевых продуктов. В тот же день подполковник Балбашевский и французский комендант передали «мятежникам» ультимативный приказ о сложении оружия и безоговорочном подчинении, угрожая в противном случае открыть по ним артиллерийский огонь с 10 часов утра 3 (16) сентября. В приказе указывалось, что все «принужденные к повиновению» силой оружия, согласно решению Временного правительства, будут «считаться изменниками родины и революции», преданы военно-революционному суду, лишены права выборов в Учредительное собрание, а семьи их лишены пайка и всех «благ», которые будут дарованы Учредительным собранием [3].

Восставшие решительно отвергли ультиматум генерала Занкевича и отказались подчиниться его приказам. Они направили русским солдатам окружавших лагерь частей отпечатанную на гектографе листовку с призывом «не поднимать оружия против своих братьев» и присоединиться к восставшим [4]. Второе обращение было адресовано французскому коменданту лагеря Ля-Куртин. В нем восставшие напоминали о пролитой русскими солдатами крови на полях Шампани и под Курси, указывали, что герои прославленной 1-й особой пехотной бригады, которых вся пресса восхваляла за храбрость, теперь голодают, живут на положении пленных или арестованных, окружены со всех сторон французскими патрулями. Они заявляли, что не намерены подчиняться приказам контрреволюционного генерала Занкевича [5].

Восставшие отправили также телеграмму французскому правительству, но получили лицемерный ответ, что оно якобы не вмешивается /93/

1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
2. П. Карев. Указ. соч., стр. 95—96.
3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 63—64.
4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 32, л. 48.
5. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 64—65.

в дела русского отряда. В связи с этим в своем новом обращении к французскому коменданту лагеря Ля-Куртин восставшие разоблачили ложь французских империалистов, указывая, что среди войск Занкевича, расположенных вокруг лагеря Ля-Куртин, имеется большое число солдат во французской форме, которые готовятся под руководством генерала Занкевича к кровавому злодеянию. «Неужели ваше правительство думает, что все пройдет тайно?», — спрашивали восставшие и отвечали: «Это узнает весь свет, и позор для Франции, что она допустила у себя в стране делать гнусное преступление ген. Занкевичу» [1]. Одновременно восставшие обратились с приветствием к солдатам 3-й особой пехотной бригады, призывая их не бояться «кровопийцев офицеров», не проливать зря «невинную кровь братьев», а присоединиться к ним [2].

Настроение среди восставших было бодрое.

В ночь на 2 (15) сентября на площади лагеря многотысячная масса восставших смотрела самодеятельный спектакль, в котором высмеивалось бессилие генералов и «социалистов», пытавшихся поколебать революционный дух куртинцев. Утром 3 (16) сентября, когда истекал срок ультиматума, на площади началась демонстрация куртинцев. Шли под музыку духового оркестра. Впереди были члены отрядного Совета. Над головами демонстрантов развевалось много красных знамен.

Между тем, Занкевич и Рапп перед отдачей приказа об артиллерийском расстреле восставших напоили своих солдат.

В воспоминаниях куртинцев имеется указание на то, что часть французских солдат проявила сочувствие осажденным в лагере русским товарищам. Французские солдаты-артиллеристы одной из батарей отказались выполнить приказ своего командира, потребовавшего открыть огонь, по Ля-Куртину. «Русские солдаты, — заявили они, — дрались с нами вместе против немцев на фронте, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, в чем они виноваты и какое они сделали преступление в нашей стране». Никакие увещевания не подействовали. Командованию пришлось поставить к орудиям офицеров [3].

В 10 часов утра 3 (16) сентября начался артиллерийский обстрел лагеря Ля-Куртин. Выпущенная шрапнель разорвалась над оркестром. По показаниям очевидцев, количество раненых было около 30 человек. Несколько человек было убито. Восставшие открыли ответный ружейный и пулеметный огонь.

Редкий артиллерийский огонь одиночными выстрелами по лагерю продолжался до вечера. В течение дня было выпущено по восставшим 18 снарядов. Промежутки между выстрелами были сравнительно продолжительными, чтобы дать возможность восставшим, сложив оружие, выйти из лагеря и сдаться. Но восставшие воспользовались этими перерывами для других целей.

К войскам генерала Занкевича восставшие послали своих представителей, чтобы склонить солдат на свою сторону. Пропагандистов задержали, арестовали и под французским конвоем отправили в тыл, но некоторые из них успели сделать свое дело. Среди солдат сводного отряда раздавались призывы не стрелять в своих товарищей. Об этом свидетельствует полковник Готуа. «Замечались также, — пишет он в отчете о военных действиях отряда восточного сектора, — попытки и со стороны нестроевых солдат отряда, т. е. фельдшеров, санитаров и т. д., вести /94/

1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 66.
2. Там же, стр. 65—66.
3. П. Карев. Указ. соч., стр. 101.

пропаганду среди отряда, возбуждая его к отказу применить против мятежников оружие» [1]. Об этом же сообщали в своем рапорте военному министру Занкевич и Рапп: «Были замечены попытки со стороны некоторых солдат отряда, главным образом среди нестроевого элемента» вести пропаганду, возбуждая к отказу применять против мятежников оружие» [2].

Стойкость восставших, которых нельзя было сломить ни голодом, ни артиллерийским огнем, озадачила Занкевича и Раппа. У них возникли опасения за свои войска. «Длительная операция,— писал Занкевич, — может расшатать дух наших только что приведенных в порядок войск» [3]. Решено было ускорить темпы проведения операции, снова напоить вином солдат, особенно артиллеристов, и усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича, был закрыт водопровод, снабжавший Ля-Куртин водой.

Утром 4 (17) сентября по восставшим в течение короткого времени было выпущено 30 снарядов [4]. Число жертв увеличилось. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые снарядами лошади были съедены голодными куртинцами. Но больше голода давало себя знать отсутствие воды.

Среди восставших произошел раскол: большая часть решила сдаться, меньшая — продолжать борьбу. Над лагерем взвился белый флаг.

Восставшие начали выходить из лагеря группами, без оружия. К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. Под конвоем французов небольшими группами их отправляли в тыл, предварительно обыскивая каждого сдавшегося. Интересно отметить, что у некоторых из них были найдены револьверы, что, несомненно, указывало на их стремление возобновить в будущем борьбу.

Пуанкаре неослабно следил за ходом операции по ликвидации восстания русских солдат в Ля-Куртине. Он получал систематическую информацию и был первым, кому сообщили об «успехе», достигнутом усмирителями. Характерно, что русский поверенный в делах во Франции Севастопуло узнал о «благоприятных известиях из Куртинского лагеря» из уст президента [5]. В лагере осталось несколько сот наиболее стойких революционных солдат [6], преимущественно пулеметчиков, которые категорически отказались капитулировать. Рассеявшись по всему лагерю, они продолжали упорно сопротивляться, открыв сильный пулеметный и ружейный огонь. Чтобы сломить их сопротивление, Занкевич приказал усилить артиллерийский обстрел, а затем перейти в атаку пехотными частями.

Вечером 4 (17) сентября каратели ворвались в лагерь и заняли его восточную часть. В телеграмме, отправленной в Россию верховному главнокомандующему, Занкевич и Рапп сообщали, что восставшие, «фанатично настроенные, засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем, пытающимся приблизиться к лагерю» [7]. /95/

1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 70.
2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
4. Там же, стр. 68.
5. ЦГВИА, ф. 415, оп, 8, д. 103, л. 84.
6. Предполагалось, что в лагере находится до 500 восставших солдат при 48 пулеметах («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 71).
7. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.

С утра 5 (18) сентября в течение одного лишь часа по восставшим было выпущено 100 снарядов. Кольцо вокруг восставших все суживалось. В течение этого дня было выпущено 488 шрапнелей и 79 гранат [1]. Стрельба шрапнелью призвана была нанести максимальные потери восставшим. Постепенно оттесняя восставших и атакуя их пехотными частями, войска Занкевича к вечеру заняли примерно две трети лагеря. Восставшие храбро сопротивлялись. Дело доходило до рукопашных боев. В ход было пущено все: штыки, ручные гранаты, револьверы. Хотя ряды восставших редели, они продолжали сопротивляться с возрастающей силой. Вооруженные пулеметами, куртинцы сосредоточились главным образом в здании офицерского собрания.

Осаждавшие начали подготовку штурма этого здания. Утром 6 (19) сентября артиллерией был открыт сильнейший огонь по его стенам, а пехота под командой полковника Готуа пошла на приступ. Часть восставших засела в подвальном этаже, обороняясь ручными гранатами и револьверами.

К полудню 7 (20) сентября сопротивление восставших было окончательно сломлено. Всего было зарегистрировано сдавшихся 8515 солдат. По официальной версии, число жертв среди восставших составляло 10 убитых и 44 раненых, а общие потери осаждавших — 1 убитый и 4 раненых. Эти данные совершенно не соответствуют действительности.

В телеграмме военному министру Верховскому [2] и в другой телеграмме на имя верховного главнокомандующего [3] Занкевич и Рапп сами указывали, что «действительные потери должны быть значительно больше». В воспоминаниях участников восстания сохранились другие цифры: по одним данным, только число убитых составляло 200 человек [4], по другим — число убитых и раненых доходило до 600 человек [5]. Установить точные данные о потерях куртинцев невозможно: заняв лагерь, «победители» начали заметать следы кровавого злодеяния — убитых вывозили из лагеря по ночам и погребали в поле.

После куртинского расстрела куртинцы были разделены на три категории. К первой категории были отнесены все члены отрядного Совета и полковых комитетов, а также председатели ротных комитетов; ко второй — члены ротных комитетов и солдаты, выступавшие на митингах против Временного правительства. Все остальные были отнесены в третью категорию.

Солдат первой и второй категорий (их было около 350 человек) арестовали. 90 человек бросили в тюрьму, а остальных заключили в казематы на острове Экс [6], расположенном в нескольких милях от Ля-Рошель и Рошфора. По распоряжению французского правительства, на остров Экс, в мрачные, сырые и холодные камеры древнего замка Генриха IV, были переведены также арестованные еще в июне и содержавшиеся в тюрьме города Бордо несколько других участников движения.

Солдат, отнесенных к третьей категории, держали несколько суток под усиленной охраной французских караулов в открытом поле. Они почти не получали пищи. Голодные и изнуренные, проводили они без сна /96/

1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 88. Дата телеграммы, обозначенная публикаторами 6/19 сентября, неправильна. Телеграмма, как это следует из текста, была отправлена 5/18 сентября.
3. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
4. «В лапах у "гуманных" французов». — «Правда», от 29 мая 1924 г.
5. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
6. Там же, стр. 10.

холодные ночи. Лишь после того как зарыли трупы убитых, собрали I увезли все оставшееся в лагере оружие, Ля-Куртин был превращен в концентрационный лагерь, где снова разместили перетасованных и разбитых на 26 рог прежних обитателей лагеря. Их лишили жалованья, табака, пищу выдавали в половинном размере солдатского пайка. Деньги, присылаемые из России или от французских друзей, им не выдавали.

Французские рабочие и крестьяне оказывали куртинцам знаки внимания. Когда выбитые огнем из лагеря русские солдаты проходили по местечку Ля-Куртин к пункту сбора «пленных», местные жители, простые французские люди, выносили им хлеб, сыр и другие продукты 1.

В России только большевистские газеты поведали народу правду о кровавых событиях в Ля-Куртине. Центральный орган большевистской партии «Рабочий путь» сопроводил официальное сообщение о подавлении восстания русских солдат во Франции комментарием, воздав должное как «доблестным союзникам» России, которые в лице французского правительства отблагодарили русских солдат «запрещением собраний, изъятием солдатских газет, целым рядом других стеснений и, если этого мало, расстрелом», так и политике Временного правительства, которое несло ответственность за расстрел «заброшенных на чужбину русских солдат» 2. В первом же номере московской большевистской газеты «Деревенская правда», вышедшем 4(17) октября 1917 г., была помещена статья М. С. Ольминского «Как живут наши солдаты во Франции», в которой рассказывалась правда о расправе над русскими солдатами в Ля-Куртине.

Весть о расстреле русских солдат в Ля-Куртине вызвала гнев и возмущение трудящихся масс и в России, и во Франции. Среди тех, кто в то время во Франции выражали протесты, «громко клеймя возмутительную бойню в Ля-Куртине», был Анри Барбюс. «Трагичен тот факт,— писал он,— что роль палачей сыграли в этих событиях французские солдаты, ставшие по своей несознательности орудием империалистической жестокости3.

Расстрел революционно настроенных русских солдат в Ля-Куртине не был изолированным явлением. Это было звено в цепи многочисленных провокаций и репрессий, направленных на удушение нараставшей в России пролетарской, социалистической революции, которая оказывала сильное влияние на развитие революционного движения и в других странах.

В заключение остановимся кратко на дальнейшей судьбе русских войск во Франции [4].

Временное правительство не выполнило своего обещания о возвращении 1-й особой пехотной дивизии в Россию. Солдаты лагеря Курно убедились, что их подло обманули. Участники расстрела восставших товарищей в Ля-Куртине тяжело переживали эти трагические события. Все решительней раздавалось требование отправки на родину. Желание /97/

1. П. Карев. Указ. соч., стр. 103.
2. «Рабочий путь», от 4 (17) октября 1917 г.
3. «Правда» от 18 апреля 1927 г.
4. Утверждение Г. Захарова в предисловии к документам — о восстании русских солдат во Франции в 1917 г. («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 55) о том, что якобы после расправы над куртинцами и ареста «главарей» остальные были отправлены на Салоникский фронт, основано на недоразумении.

вернуться в Россию стало всеобщим [1]. Рядовой 5-го особого полка Плахотный ставил Занкевичу и Раппу вопрос в упор: «Почему отзыв дивизии в Россию на бумаге, а не на деле? Кто виноват, ведь не солдат же»? [2] Курновцы ненавидели Раппа, Занкевича и других палачей так же, как ненавидели их куртинцы.

Со времени получения во Франции постановления Временного правительства об отзыве русских войск в Россию и до Великой Октябрьской социалистической революции, свергнувшей антинародный режим, из Франции ушло в Россию несколько пароходов, на которых при желании можно было отправить не одну тысячу рвавшихся на родину русских солдат. Ссылки на отсутствие транспортных средств были лишь отговоркой. У французской и русской реакции имелись определенные планы.

Русским войскам, находившимся в лагере Курно, было предложено отправиться на французский фронт на условиях, сформулированных главнокомандующим французскими войсками Петэном: допустить пребывание русских контингентов в составе французских войск при полном подчинении их французской дисциплине и безусловном отказе от каких бы то ни было комитетов или Советов.

Курновцы категорически отвергли эти условия. «В 1916 г. французское правительство приняло нас со всем укладом жизни: розгами, побоями и бесправием. Теперь же комитеты их страшат», — говорили возмущенные солдаты [3].

23 октября (5 ноября) 1917 г. орган Временного правительства «Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению» вынес решение «о предпочтительности, взамен возвращения русских войск, использования их хотя бы в качестве рабочей силы» [4] во Франции. Временное правительство соглашалось на любое использование русских войск во Франции, но только не на возвращение их в Россию.

Великая Октябрьская социалистическая революция оказала огромное влияние на русских солдат во Франции. Советская власть с первых же шагов своей деятельности осуществила давнишние мечты трудящихся масс; естественно, что солдаты с удесятеренной энергией добивались возврата на обновленную родину. Но с отрядом русских войск никто во Франции не считался. Французское правительство, выступившее одним из главных застрельщиков интервенции против Советской республики, стало на путь террора и издевательств по отношению к русским солдатам. Оно прежде всего поставило их перед альтернативой: либо отправиться на фронт в составе французских частей, либо — на тыловые работы. Отказавшиеся подлежали высылке в Африку.

Возмущенные предложением французского правительства русские солдаты заявили: «Добровольно мы не пойдем!» Раздавались призывы не слушать Занкевича, который уговаривал солдат принять условия французского правительства. Ненавистью и презрением к Занкевичу и другим контрреволюционным генералам и офицерам дышали речи русских солдат. Солдат Барашкин предлагал обратиться к советской власти, послать в Россию своих представителей [5]. Солдаты приветствовали большевиков, борющихся за мир. «В России почти мир, воевать /98/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 8.
2. Там же.
3. Там же, л. 27.
4. Там же, ф. 2000, оп. 3, д. 33, л. 130.
5. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 156—157.

нам нельзя!» — говорили они, возражая против отправки на фронт [1].

Опасаясь нового восстания солдат, французское правительство распорядилось разоружить 1-ю особую пехотную дивизию. 12 (25) декабря 1917 г. у русских войск, находившихся в лагере Курно, было отобрано все огнестрельное и холодное оружие [2]. Куртинцев разоружили еще в сентябре.

В ответ на требование генерала Лохвицкого и фронтового комиссара Михайлова записываться для отправки на фронтовые работы, 12 (25) декабря объединенное заседание солдатских комитетов 5-го и 6-го полков единодушно приняло решение: «Принимая во внимание, что в России заключено перемирие, мы, солдаты 5-го и 6-го полка, не считаем себя вправе итти на французские фронтовые работы» [3]. Такие же резолюции единогласно приняли солдаты 1-го и 2-го особых пехотных полков [4].

Приказом по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте от 16 (29) декабря 1917 г. заклятый враг советской власти генерал Занкевич, перешедший на службу к французскому правительству, распустил все солдатские организации и объявил о введении французского дисциплинарного устава. Изданием этого преступного приказа и проведением его в жизнь Занкевич передал десятки тысяч русских солдат, находившихся во Франции и Салониках, во власть французского правительства [5].

Русские солдаты протестовали против распространения на них французских законов, суда и дисциплины. Но французские империалисты не считались с этим. С циничной откровенностью палачей они говорили, что «русские солдаты проданы Франции за снабжение России снарядами и снаряжением» [6].

С помощью вооруженной силы русских солдат распределили на три категории. Решительно отказавшихся отправиться на фронт или на тыловые работы (таких оказалось 4746 человек) сослали под конвоем на каторжные работы в Африку. 11 522 чел. отправили на заводы, рудники, шахты, торфяные болота и в непосредственное распоряжение французского главного командования для использования на работах в тылу действующей армии. 252 офицера и солдата согласились отправиться на фронт, и из них был образован «русский легион».

Создание «русского легиона» вызвало среди солдат новый взрыв возмущения. Они приняли резолюцию, в которой говорилось: «Товарищи и граждане! Бывшие царские опричники, генерал Лохвицкий и полковник Готуа, организовали "легион чести" и хотят воевать в то время, когда вся русская армия и народ добиваются мира. Со всего 16-тысячного отряда набралось 300 братоубийц, которые сознательно изменяют всему отряду и родине. Бывшие зуботычники, шпионы, предатели, штабные воры в отряде испугались гнусности своих дел, объединились в один стан и при содействии французской буржуазии продолжают свое грязное дело братоубийства. Пусть они называют себя "легионом чести", но демократическая Россия называет их "легионом позора". Русские граждане будут их проклинать как палачей и изменников». Резолюция предупреждала всех «честных страдальцев, измученных неволей и произволом», что ввиду крайней малочисленности «легиона позора» контрреволюционное офицерство вместе с французскими реакционе-/99/

1. Там же, л. 154.
2. Там же, л. 189.
3. Там же, л. 174.
4. Там же, л. 177.
5 «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
6. Там же.

рами приложат все усилия для увеличения его рядов любыми средствами [1].

И действительно, Зинкевич, Лохвицкий и другие палачи в своем стремлении выслужиться перед французскими империалистами прибегали к различным инквизиторским приемам, чтобы заставить русских солдат вступить в так называемый «русский легион». Несмотря на дополнительную усиленную обработку солдат, им удалось послать на фронт только 4 батальона общей численностью в 1414 солдат и офицеров. Часть русских офицеров распоряжением французского правительства была определена на службу во французскую армию.

Одновременно среди русских офицеров во Франции, общая численность которых достигла к 1918 г. 900 чел., развернули активную вербовку американские империалисты. Небывало усилившийся за годы первой мировой войны агрессивный американский империалистический хищник превратился в главный оплот мировой реакции и контрреволюции и возглавил лагерь империализма в его борьбе против Советской республики. Американские империалисты воспользовались расформированием русских частей на французском и салоникском фронтах и настойчиво стали предлагать русским офицерам подписать двухгодичный контракт, чтобы «отправиться в Россию в качестве представителя какой-либо американской фирмы» [2]. Усиленно готовясь к интервенции против Советской России, американские империалисты спешно готовили кадры шпионов и диверсантов из числа русских белогвардейских офицеров. Действовавшее во Франции американское «Христианское общество молодых людей» (УМСА), которое финансировал и которым руководил Морган, «предоставляло возможность» завербованным отправиться в США для получения «высшего образования», т. е. для прохождения специальной шпионской подготовки.

Ядро «русского легиона» составили контрреволюционные офицеры, бежавшие из России после Февральской революции, остальная же масса его состояла из насильно набранных, обманутых, подкупленных или просто темных и несознательных солдат. Когда этим же солдатам стало известно о заключении Советской Россией Брестского мира, они решительно отказались участвовать в военных действиях. Нам удалось обнаружить среди архивных материалов чрезвычайно интересные документы, рассказывающие о героических действиях русских солдат.

За 2 часа до посадки в автомобили 1-го батальона «русского легиона», который, находясь в составе Марокканской дивизии, должен был принять вместе с ней участие в операции на фронте в районе Суассона, младший унтер-офицер Ушаков и старший унтер-офицер Сабуров, обращаясь к солдатам своего батальона, заявили, что они категорически отказываются отправиться на фронт, и призвали остальных последовал их примеру. Их призыв встретил поддержку. По приказу подполковника Лагарда, командующего 8-м Зуавским пехотным полком, к которому был прикомандирован 1-й батальон «русского легиона», Ушаков и Сабуров были без суда расстреляны. Арестованные одновременно с ним еще 48 человек понесли тяжелые наказания, при этом 15 из них были разжалованы начальником 1-й Марокканской дивизии генералом Доган из унтер-офицеров в рядовые. Все 48 человек были отправлены в дисциплинарный взвод на каторжные тыловые работы [3]. /100/

1. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
2. См. Л. 3ак. Разгром интервенции Антанты на Юге России (1918—1919 гг.). Кандидатская диссертация, защищенная в МГУ, 1949, стр. 36.
3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 78, л. 96.

Эти события, произошедшие в апреле 1918 г., не были единичным фактом. 13 мая произошло восстание в 4-м батальоне «русского легиона». Ссылаясь на заключение Советской Россией Брестского мира, восставшие заявили, что они не желают больше находиться в составе французских вооруженных сил. Волнения происходили и в других батальонах.

Петэн немедленно сообщил французскому военному министру свое мнение о необходимости расформировать русские батальоны. «Не желавших служить до конца войны», — так называло французское правительство русских солдат, отказавшихся сражаться, — отправляли на тяжелые тыловые работы. Вместо 4 батальонов летом 1918 г. на французском фронте остался лишь один «батальон позора».

Французские империалисты превратили русских солдат в белых рабов. На тыловых работах русские солдаты продолжали сопротивление. Французские власти, их пособники Лохвицкий и др. жестокого расправлялись с русскими солдатами. Отказавшиеся выйти на работу солдаты Андрей Лабутин и Никифор Салдинин были отправлены в Африку [1]. За самовольное оставление работ младшие унтер-офицеры Власов, Кожевников, ефрейтор Бесфамильный, рядовые Арадцев, Овсянников, Несоленый и Бенедиктов были арестованы на 30 суток каждый [2]. Таких примеров можно привести множество. Нередко дело оканчивалось расстрелом. Аресты же, отправка на каторжные работы в Африку были обычными методами расправы французских властей с непокорными русскими солдатами.

Отметим, что французским правительством были определены во вторую категорию и отправлены на тыловые работы также все уволенные со службы по ранениям и болезням, за исключением безруких и безногих.

Изнурительный труд, голод и болезни буквально косили русских солдат не только в Африке, но и во Франции.

В нашем распоряжении имеются 58 номеров газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» за 1918 г. [3]. В этом далеко не полном комплекте насчитывается 61 некролог. Причины смерти — воспаление легких, дизентерия, грипп и другие болезни. Нужно иметь в виду, что в газете, конечно, фиксировались не все случаи смерти. Не всегда представлялась возможность публиковать некролог, да и не всегда это было в интересах хозяев этой продажной газетки, издававшейся Бурцевым на французские и американские деньги [4]. И тем не менее, даже то, что публиковалось в ней, служит суровым обвинением французской реакции, преднамеренно погубившей сотни и тысячи русских солдат.

Французской и американской реакции и подкармливавшимся у нее изменникам русскою народа не удалось отравить ядом антисоветской пропаганды русских солдат. Они верили большевистской партии и ее великим вождям В. И. Ленину и И. В. Сталину. Они ждали и верили, что советское правительство вырвет их из плена, и они смогут возвра-/101/

1. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 193.
2. Там же, л. 194.
3. №№ 135, 148, 154, 156, 158, 164, 167, 169, 171, 176, 186, 188, 189, 191, 201, 203—207, 210, 214, 2118, 222 223, 243, 244, 248, 260, 272, 281, 286, 293, 296, 298, 300, 302, 304, 305, 307—316, 318, 319, 322, 324—327, 330, 332.
4. В связи с материальными затруднениями с февраля 1918 г. эта газетка стала издаваться не только на французские, но и на американские деньги. Американское «Христианское общество молодых людей» не жалело средств на антисоветскую пропаганду среди русских войск во Франции, надеясь превратить их в слепое орудие империалистической реакции.

-титься на родину, где свергнуто иго империализма и создано первое в мире государство рабочих и крестьян.

Французское правительство пыталось самыми жестокими средствами сломить сопротивление русских солдат. Об этом свидетельствовали переполненные тюрьмы на островке Экс, в Марселе, Лавале, Бресте, Бордо, Ренне, Невере, Клермон-Ферране. Об этом свидетельствовали рассеянные по всей Франции многочисленные рабочие роты, в которых голодные, лишенные врачебной помощи русские солдаты, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, принуждены были выполнять превышавшую человеческую силу работу под угрозой самых жестоких наказаний, вплоть до отправки на французскую военную каторгу в Северной Африке. Но к каким бы жестоким средствам ни прибегали французские империалисты, им все же не удалось сломить русских людей. Наши соотечественники на французской территории, как это отмечало советское правительство, «остались верными своему долгу по отношению к русскому народному правительству и солидаризировались со своими братьями в России» [1].

Русские солдаты при первой возможности совершали побеги из Африки и Франции, добираясь разными путями на родину. Солдаты одной группы, раненые во время артиллерийского обстрела лагеря Ля-Куртин, были помещены тюремной администрацией (в один из лазаретов в Бордо, откуда они совершили побег. Их поймали и отправили в Африку, откуда они снова бежали во Францию, а затем в Швейцарию. Из Швейцарии они отправились в конце июня 1918 г. через Германию в Петроград. В Петрограде они встретили отеческую заботу и получили возможность вернуться домой. Эти солдаты принимали участие в подавлении левоэсеровского мятежа, вспыхнувшего б июля [2]. Затем по прибытии в Москву они были тепло встречены на вокзале, а члены солдатских комитетов Макаров, Оченин, Власов и Карев были доставлены на автомобиле в Кремль, где их принял В. И. Ленин [3].

В ноябре 1918 г. из Швейцарии (через Германию) в Москву прибыла новая группа русских солдат, бежавших из Франции [4].

Еще до прибытия обеих групп русских солдат, бежавших из Франции в первой половине мая 1918 г., вместе с партией безруких, безногих и слепых инвалидов в Москву приехала делегация русского отряда, находившегося во Франции [5]. Она информировала советское правительство о том «невыразимо ужасающем положении», в каком находились русские солдаты во Франции. Выступления делегации в центральной печати ознакомили советский народ с фактами возмутительных издевательств, которым подвергались русские солдаты — пленники французских империалистов.

С первых же дней своего существования советское правительство стало добиваться возвращения на родину всех русских войск, отправленных в свое время на французский и салоникский фронты царским, а затем Временным правительствами.

На V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. Я. М. Свердлов предложил послать приветствие русским солдатам, находившимся во /102/

1. «Правда» от 10 апреля 1919 г.
2. «Красная Армия» от 10 июля 1918 г.
3. Кярев. Указ. соч., стр. 152—153.
4. «Вечерние Известия Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» от 28 ноября 1918 г.
5. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.

Франции [1]. Советское правительство обращалось к Франции с настоятельными и повторными требованиями возвращения русских войск на родину. Но французское правительство каждый раз отделывалось неопределенными обещаниями.

После заключения перемирия на французском фронте остатки «русского легиона» были в конце декабря 1918 г. отправлены в глубь Франции якобы для демобилизации. Однако в Марселе легионеров посадили на пароход и обманным путем отправили в «неизвестном направлении». Только в открытом море они узнали, что их везут к Деникину. Тогда солдаты «взбунтовались». Их можно было заставить выступить против немцев, но они решительно отказывались сражаться против советской власти. Пароход повернули обратно, и «бунтовщиков» усмирили; 150 солдат было арестовано. Под угрозой расстрела все же удалось принудить часть легионеров отправиться к белогвардейцам [2]. В марте 1919 г., когда в марсельском порту вновь началась погрузка русских солдат для отправки к Деникину, рабочие Марселя в знак протеста забастовали, и французское правительство вынуждено было отложить погрузку под мнимым предлогом «порчи машин» [3].

Великая Октябрьская социалистическая революция нашла мощный отклик среди французского народа и оказала огромное влияние на развитие революционного движения во Франции. На многолюдных собраниях и массовых митингах французский пролетариат приветствовал Советскую республику и громом аплодисментов встречал упоминаемое в речах имя великого Ленина. Французские рабочие, солдаты, моряки, лучшие представители интеллигенции выступали в защиту Советской России. В частности, они протестовали против попыток французских империалистов использовать русских солдат во Франции для борьбы с Советской республикой. Марсель Кашей от имени французского пролетариата настаивал на удовлетворении требования находившихся во Франции русских солдат об отправке их в Советскую Россию.

Благодаря огромным усилиям советского правительства русских солдат удалось вырвать из когтей французских империалистов и вернуть на родину. Те же солдаты, кою обманом и грубой силой французские реакционеры отправляли к белогвардейским генералам, при первом удобном случае переходили на сторону Красной Армии.

Только Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая конец полуколониальной зависимости России, открыла реальную возможность возвращения на родину русских солдат, фактически проданных французским империалистам царизмом и Временным правительством. «...Советское правительство, — писал товарищ Сталин, — есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несёт с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну» [4].

Чувством горячей благодарности советскому правительству и большевистской партии были проникнуты выступления возвратившихся на родину русских солдат, которые заняли свое место в рядах защитников завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции и строителей социализма. /103/

1. Стенограф, отчет V Всероссийского съезда Советов, 1913, стр. 13.
2. «Коммунистический Интернационал», 1919, №2, стр. 255—256.
3. Л. 3ак. Указ. соч., стр. 336.
4. И.В. Сталин. Соч., т. 4, стр. 284—285.

Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.

К ВОПРОСУ О ВТОРОМ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОМ ВОЕННОМ ЗАГОВОРЕ НАКАНУНЕ ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Г. И. Журавлев

Настоящая статья является попыткой показать масштабы подготовки второго военного заговора против революции, который русская империалистическая буржуазия и Ставка, при активной поддержке «союзников», стали готовить сразу же после разгрома корниловского мятежа. В нашей исторической литературе, в силу недостаточной разработанности вопроса, действительные масштабы подготовки этого военного заговора значительно преуменьшены. Тем самым неизбежно преуменьшается роль большевистской партии в деле его предупреждения и срыва.

Следует подчеркнуть, что это относится не только ко второму военному заговору, но и к заговору Корнилова, хотя он изучен больше и освещен лучше в нашей литературе. Большинство исследователей первого заговора почему-то продолжает ограничивать его изучение главным образом походом 3-го конного корпуса и так называемой туземной дивизии на Петроград.

Известно, что туземная дивизия состояла из б конных полков или 24 сотен в количестве 3330 сабель при 24 пулеметах и двух батареях из 8 легких орудий [1], а две казачьи дивизии 3-го конного корпуса — Донская и Уссурийская, — которые были вначале сосредоточены под Петроградом, имели 8 конных полков или 50 сотен слабого состава по 70—80 казаков, при 7 артиллерийских батареях — всего около 7000 человек. Трудно предположить, чтобы опытный генералитет Ставки мог свести военную подготовку заговора к столь ничтожным силам, игнорируя такие очевидные и крупные факторы, как силы революционных рабочих и большого гарнизона столицы, революционное настроение солдат Северного фронта и матросов Балтики, их возможное вооруженное сопротивление в случае военного похода на Петроград, и т. д.

И действительно, при первом же ознакомлении с дополнительными архивными и другими материалами видно, что масштабы военной подготовки корниловского заговора были несравненно большими, что Ставка и не думала ограничиваться только 3-м конным корпусом и туземной дивизией, рассматривая их только как передовой отряд тех военных сил, которые она намеревалась двинуть на Петроград.

Для подтверждения этого положения мы ограничимся лишь некоторыми примерами, поскольку подробное освещение этого вопроса не является задачей данной статьи.

При подготовке похода Корнилова на Петроград план Ставки пред-/278/

1. ЦГВИА, ф. 2067, on. 1, д. 175, л. 29.

сматривал активное участие в военном перевороте 34-го украинского Армейского корпуса. Когда использовать его оказалось невозможным в силу революционных настроений солдатских масс, Ставка вместо него рассчитывала направить на Петроград 1-ю и 81-ю пехотные дивизии, ш которых предполагалось создать новый армейский корпус. С этой целью ею был дан приказ направить на Северный фронт также управление 45-го армейского корпуса. Кроме того, по приказу Ставки перевозились по направлению к Петрограду Корниловский ударный полк, Омский ударный батальон, британский и бельгийский броневые дивизионы и другие части [1]. Для непосредственного усиления 3-го конного корпуса направлялись 10-я кавалерийская дивизия (ранее входившая в его состав) и 16-я кавалерийская дивизия, а для усиления туземной дивизии и реорганизации ее в Кавказский туземный корпус было приказано двинуть Осетинскую пешую бригаду, Осетинский и Дагестанский конные полки и артиллерийский дивизион. Кроме того, Ставка отдала приказ о движении на Петроград 20-го армейского корпуса и конной дивизии с Западного фронта. В приказе генерала Корнилова от 25 августа говорилось о необходимости «начать отправление дивизий на Северный фронт теперь же, начав посадку и движение с конной дивизии. Во главе конной дивизии должен итти У л а н с к и й  п о л к  в  Г а т ч и н у,  в  р а с п о р я ж е н и е  к о м к о р а  3-го  к о н н о г о, а остальные части этой дивизии — в пункт по указанию Штасев (штаба Северного фронта. — Г. Ж.)» [2].

Все эти войска направлялись или непосредственно в распоряжение командования 3-го конного корпуса, или составляли резерв верховного главнокомандующего. Официально эти переброски объяснялись «оперативными соображениями», но являлись всего лишь маскировкой: это доказывается хотя бы тем, что указанные войска не приняли никакого участия в рижских боях, хотя к началу этих боев значительная часть их находилась уже в намеченных районах.

Помимо этих войск, Ставка предполагала также широко использовать войска 1-го Кавказского казачьего и 42-го армейского корпусов, расположенных в Выборгском и Гельсингфорсском районах.

Таким образом, только против революционного Петрограда, по плану Ставки, было решено двинуть три конных и три пехотных корпуса, несколько отдельных дивизий и полков. Тот факт, что не все эти соединения В части дошли до места назначения и не приняли участие в борьбе против рабочих и солдат революционного Петрограда, объясняется быстрым разгромом корниловского заговора.

Второй военный заговор против революции готовился еще в большей тайне и в значительно больших масштабах, чем первый. Контрреволюция учла уроки корниловского похода 25 августа 1917 г. на Петроград и на этот раз сделала все возможное для подготовки и переброски с различных фронтов наибольшего количества военных сил с целью захвата Петрограда и разгрома революции в стране. Непосредственно военной подготовкой второго заговора занимались Ставка и военное министерство; общее руководство осуществлялось правительством «социалиста» Керенского при самой активной поддержке всех помещичье-буржуазных и мелкобур-/279/

1. ЦГВИА, ф. 2067, on. 1, д. 175, лл. 381—387, а также ф. 2148, оп. 1, д. 140, л. 115 (приказы и телеграфная переписка о перевозке войск).
2. ЦГВИА, ф. 2113, оп. 1, д. 818, л. 381 (подчеркнуто мной. — Г. Ж.). Остальные дивизии предполагалось направить в г. Остров и дальше на Петроград.

-жуазных партий — октябристов, кадетов, меньшевиков, эсеров и др. Второй заговор, как и первый, подготавливался при полной поддержке и активном участии агентов стран Антанты.

Военно-техническую сторону заговора, помимо Ставки, разрабатывали «быховские узники» — арестованные в связи с первым заговором и содержавшиеся в Быхове генералы Корнилов, Лукомский, Деникин и др. Были приняты все меры к тому, чтобы подготовка заговора оставила как можно меньше следов, в частности письменных документов. Она осуществлялась прежде всего путем личных переговоров. Количество штабных офицеров, привлеченных к заговору, было сведено к минимуму.

Изучение материалов, связанных с подготовкой второго заговора, показывает, как сказано выше, что его истинные масштабы в нашей исторической литературе раскрыты еще меньше, чем это имеет место в отношении заговора Корнилова. Чаще всего перечень мероприятий заговорщиков исчерпывается данными о намечавшемся использовании ударных батальонов, юнкерских училищ и школ прапорщиков, нескольких кавалерийских и казачьих дивизий, расположенных поблизости от Петрограда, а также возможного использования польского и чехословацкого национальных корпусов. В действительности указанные части и соединения составляли меньшую часть тех военных сил, которые заговорщики готовили для военного переворота.

В середине сентября 1917 г. план второго корниловского заговора был разработан полностью. В конце сентября он был утвержден на секретном совещании в Ставке, на котором, кроме небольшой группы генералитета, присутствовали Керенский и представители буржуазных партий. План охватывал все стороны подготовки и осуществления военного переворота в стране. Он предусматривал мобилизацию всех контрреволюционных сил (в том числе указанных выше групп войск), приведение их в боевую готовность и сосредоточение в важнейших стратегических пунктах страны и фронта.

Главное внимание в плане было уделено усилению «надежными» войсками тех районов Северного фронта, которые непосредственно примыкали к Петрограду. В подкрепление к 3-му конному корпусу, который усилиями Керенского после подавления корниловского мятежа был оставлен под Петроградом, было решено направить новые крупные силы, с тем чтобы повторить попытку разгрома революционного Петрограда. Сюда продолжали передвигать отдельные части и соединения, бронепоезда, самокатчиков и ударников для занятия крупных железнодорожных узлов и важных пунктов. Затем было решено спешно перебросить основные силы — несколько пехотных корпусов [1].

Не питая особой надежды на войска Северного фронта, заговорщики начали спешную переброску на север войск с Юго-Западного и Румынского фронтов, с тем чтобы заблаговременно сосредоточить их под Петроградом. И на этот раз переброски были объявлены «оперативными», имеющими якобы целью укрепить Северный фронт.

Командующему Северным фронтом было приказано, не считаясь ни с какими препятствиями, предпринять расформирование революционно настроенных частей, ускорить формирование ударных батальонов, используя для этого материальную часть расформировываемых частей, правильно разместить и использовать направляемые из тыла и других фронтов ударные части, занять своими войсками ряд важных пунктов и путей сообщения в пределах фронта. Для этого приказом штаба фронта 4-я кавалерий-/280/

1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 1746, л. 125; ф. 2003, оп. 3, д. 476, лл. 129—130; ф. 2067, оп. 1, лл. 176, 197.

-ская дивизия была выведена в резерв фронта, а затем получила распоряжение «перейти в район по обе стороны железной дороги Псков — Валк — Муствее» [1]. Тем самым в тылу 1-й армии на железных дорогах ставился крепкий заслон против возможного движения революционно настроенных войск на помощь Петрограду. Одновременно штаб Северного фронта приказал спешно направить в Петроград в распоряжение командующего военным округом Ревельский морской ударный батальон.

Однако формирование ударных частей шло медленно. Командование испытывало большие затруднения в обеспечении их людским контингентом, обозом и вооружением. Чтобы устранить это препятствие, командование фронта приказало расформировать революционно настроенные 116-ю и 186-ю пехотные дивизии. На запрос штаба 12-й армии, куда в первую очередь надлежит направлять материальную часть расформированных дивизий, из штаба фронта ответили, что «уже неоднократно указывалось снабжать ударные батальоны в первую очередь» [2].

Формирование ударных батальонов усиливалось на всех фронтах. Чтобы облегчить положение с обеспечением их материальной частью, а также с целью обеспечения возможности развертывания более крупных ударных формирований, Временное правительство начало широкое расформирование революционно настроенных дивизии на всех фронтах. Как видно из секретной телеграммы Ставки, в сентябре было намечено к расформированию 59 дивизий и большинство запасных тыловых полков [3]. Таким образом, контрреволюция стремилась одновременно достичь двух целей: ускорить формирование ударных частей и ослабить революционные силы фронта. К концу октября на фронтах было сформировано около 70 ударных батальонов и отдельных полков, и предприняты меры к формированию отдельных ударных дивизий.

Одновременно с этим Ставка предприняла ряд мер по мобилизации всех «надежных» сил для направления их в важные пункты страны и прифронтовой полосы. Для этого она потребовала от командующих фронтами точного учета всех «надежных и боеспособных войск» и просила сообщить, какими исправными и вполне надежными самокатными батальонами, броневыми дивизионами, а также артиллерийскими частями она может воспользоваться в случае необходимости для усиления отдельных армий и гарнизонов.

Вслед за этим последовал приказ Ставки о том, чтобы все боеспособные самокатные батальоны и броневые дивизионы были спешно подготовлены к отправке в различные пункты страны. Согласно этому приказу, 3-й и 5-й самокатные батальоны, 6-й броневой дивизион и три тяжелых артиллерийских дивизиона были направлены на Северный фронт (самокатные батальоны и бронедивизион получили назначение на станцию Передольскую) [4].

Кроме того, Ставка приказала направить на Северный фронт штурмовой батальон, приданный 64-й пехотной дивизии, и Оренбургский ударный батальон.

План второго заговора этим не исчерпывался. Решающую роль в борьбе против рабочих и гарнизона Петрограда, а также революционных солдат фронта и крупных гарнизонов страны Ставка отводила гораздо более крупным военным силам, чем названные выше. Для указанной цели решено было широко использовать события, развернувшиеся на Северном /281/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 415, л. 385.
2. Там же, оп. 3, д. 217, л. 238.
3. Там же, д. 248, л. 11.
4. Там же, ф. 2148, оп. 1, д. 140, лл. 341—345.

фронте в связи с высадкой немцев на островах Эзель и Даго, а также готовившимся, по приказу Ставки, наступлением на фронте.

Воспользовавшись неоднократными просьбами штаба Северного фронта о помощи, в частности о присылке четырех корпусов в районы Нарвы, Юрьева, Валка и Режицы, Ставка решила оказать эту «помощь» присылкой нескольких пехотных корпусов в район Северного фронта, но отнюдь не в те районы сосредоточения, о которых просило командование фронта. Из всех направлявшихся под Петроград войск только мелкие части были переданы в распоряжение штаба фронта, а все корпуса и дивизии двигались непосредственно на Петроград для осуществления контрреволюционного переворота. Войска направлялись в те же районы, где они сосредоточивались Ставкой и в период первого заговора.

Во исполнение плана заговорщиков 1 октября штабу Румынского фронта была послана следующая шифрованная телеграмма: «Главковерх приказал подготовить к перевозке из состава Румфронта в район Невеля двухдивизионный армейский корпус. О времени начала перевозки корпуса будет сообщено дополнительно, по получении донесения о том, какой именно корпус назначен, к каким станциям он может быть сосредоточен для посадки» [1]. Командование фронта незамедлительно ответило, что им избран 16-й армейский корпус, о смене которого с позиций уже отданы необходимые распоряжения.

Однако сменить части 16-го армейского корпуса оказалось невозможным. Больше трех недель командование 8-й армии и Румынского фронта прибегало к всевозможным мерам воздействия, чтобы сменить части корпуса с позиций и двинуть их на Петроград, но результата не добилось. 18 октября помощник комиссара 8-й армии доносил: «Боевой приказ о замене 16-го корпуса... уходящего на север, не выполнен всеми частями 33-го корпуса... Несмотря на все меры, эти части до сих пор стать в окопы на замену 41-й, 47-й и 60-й дивизий 16-го корпуса отказываются, требуя пополнения и теплого обмундирования» [2]. Солдаты 33-го и 16-го армейских корпусов, среди которых оказалось много большевистски настроенных пополнений, прибывших из Царицына и Петергофа, под руководством своих военных большевистских организаций сумели сорвать попытку командования двинуть корпус на революционный Петроград. Командованию армии пришлось бить отбой, и 16-й армейский корпус остался на Румынском фронте.

Вместе с 16-м корпусом Ставка приказала Румынскому фронту подготовить еще один корпус для переброски его на север во вторую очередь. Командование фронта решило направить под Петроград 17-й армейский корпус. Аналогичный приказ был отдан и Юго-Западному фронту. 3 октября генерал Духонин телеграфировал штабу Румынского и Юго-Западного фронтов: «Ввиду срочности главковерх приказал в первую очередь перевезти на Северный фронт 17-й корпус... От Юго-Западного фронта должен быть подготовлен корпус для отправки во вторую очередь. О том, какой корпус будет назначен, — прошу сообщить» [3].

17-й армейский корпус находился до этого в составе Юго-Западного фронта. 8 сентября был получен приказ Ставки о переброске его на Румынский фронт. В районе Буковины и Румынии производилась большая перегруппировка немецких войск. Командование фронта было встревожено положением и требовало немедленного пополнения войск. 17-й армейский корпус и направлялся с целью укрепления фронта 8-й армии. Но не успели /282/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 276, л. 129.
2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 1745, л. 125.
3. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 197.

еще части корпуса как следует устроиться в новом районе, как был получен приказ о переброске корпуса под Петроград.

Однако осуществить переброску 17-го корпуса оказалось делом весьма трудным. По донесению командования, настроение частей корпуса к осени, под влиянием большевиков, резко революционизировалось. Солдаты требовали прекращения войны, теплого обмундирования и пополнения. 156-й пехотной дивизии дело доходило до отказа выполнять боевые приказы. Донося об общем настроении солдатских масс корпуса, помощник комиссара фронта сообщал, что корпусной съезд 6 октября принял следующее постановление: «Мы, представители 17-го украинского корпуса, предупреждаем, что солдаты-украинцы на Северный фронт не пойдут, а если их повезут, то все украинские организации снимают с себя всякую ответственность за все то, что может случиться» [1].

Чтобы заставить солдат корпуса выполнить приказ Ставки, решили спешно направить в дивизии представителей комиссариата фронта. 7 октября в район корпуса выехали комиссар фронта, представители Румчерода [2] и фронтовой организации украинцев для разъяснения солдатам необходимости перевозки корпуса на север. Но и после увещеваний соглашателей части 156-й пехотной дивизии отказались выполнить приказ перейти на станцию и остались на месте. Такая же неудача постигла соглашателей и в 3-й и 35-й пехотных дивизиях: солдаты не выказали желания снова начать передвижение к железной дороге, чтобы отправиться к Петрограду.

9 октября последовал новый приказ Ставки штабу фронта: немедленно «направить 17-й корпус и 156-ю дивизию на Северный фронт. Ввиду обстановки, — говорилось в приказе, — нужны сильные войска, а не такие, которые больше заняты политикой... Если 156-я дивизия способна быть сильной, она может быть оставлена в составе 17-го корпуса. В противоположном случае опасность направления к Петрограду требует замены ее другой» [3]. Лишь после этого приказа с 10 октября началась спешная отправка частей 17-го армейского корпуса в район Невеля и Великих Лук.

Однако перебросить корпус в 15 дней, как это первоначально предполагалось, оказалось невозможным; этому помешали другие спешные перевозки и слабая пропускная способность железнодорожного транспорта. К началу Октябрьской революции только передовые части корпуса прибыли в район назначения, и в Октябрьские дни Ставка стремилась широко использовать эти части в боях против революционных рабочих и войск Петрограда.

Не лучше складывалась обстановка для выполнения планов контрреволюции и на Юго-Западном фронте.

1 октября Ставка послала штабу Юго-Западного фронта телеграмму следующего содержания: «Главковерх приказал подготовить к перевозке из состава Юго-Западного фронта в район Порхов—Дно двухдивизионный армейский корпус, отнюдь не 34-й. По прибытии [в] новый район корпус переходит на довольствие Северного фронта, через который держит связь и составляет резерв главковерха» [4]. /283/

1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 245, л. 49.
2. Исполнительный комитет советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области.
3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 413, л. 48.
4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 3, д. 476, л. 130. 34-й Украинский корпус был намечен к переброске еще во время первого заговора. Ставка считала его непригодным для целей военного переворота ввиду проводившейся украинизации корпуса и революционных настроений солдатской массы.

Однако найти такой корпус и снять его с фронта оказалось делом весьма трудным. 2 октября штаб фронта представил в Ставку справку с боевой характеристикой и оценкой настроений солдат имевшихся в его распоряжении корпусов, чтобы Ставка могла выбрать из них корпус, пригодный, по ее мнению, для направления на Северный фронт. В справке, в частности, указывалось, что настроение 7-го Сибирского корпуса в общем хорошее, но в боевом отношении нельзя признать его крепким; настроение 22-го Финляндского корпуса — удовлетворительное, корпус наиболее надежный, но он стоит на ответственном Гусятинском направлении; боеспособность находившегося в резерве 49-го армейского корпуса-удовлетворительная, но настроение плохое [1].

Ставка избрала 22-й корпус и приказала подготовить еще один армейский корпус для второй очереди. Несмотря на то, что 22-й корпус прикрывал одно из основных направлений на фронте 7-й армии (Гусятин — Жмеринка), Ставка решила пожертвовать положением на фронте, лишь бы перебросить более надежный корпус в район Порхов — Дно для удара по Петрограду.

Командование армии не решилось выполнить немедленно приказ Ставки и отвести корпус с позиций, не обеспечив прикрытия этого важного направления передвижением другого корпуса, однако Ставка требовала немедленного отправления корпуса. Поэтому штаб фронта рекомендовал до смены с позиций 22-го корпуса направить на Северный фронт 2-й гвардейский корпус, решение о выводе которого в резерв было принято еще раньше и осуществлялось фронтом.

Затея с переброской 2-го гвардейского корпуса не удалась, так как корпус оказался под влиянием большевиков. По пути следования в тыл солдаты корпуса разгромили ряд имений и помогли местным крестьянам забрать землю, скот и инвентарь помещиков. В результате вечером 2 октября последовал приказ Ставки исключить 2-й гвардейский корпус из переброски на Северный фронт и выбрать другой, более надежный.

Этот факт тем более примечателен, что в июле корпус был подвергнут основательной чистке от революционно настроенных солдат. Как видно из донесения штаба армии, на настроение солдат оказали большое влияние большевистские организации армии и агитаторы, недавно вернувшиеся из Петрограда. Именно «под влиянием солдат, возвратившихся с агитаторских курсов, — сообщал штаб, — настроение резко склоняется к немедленному миру» [2]. Это донесение сильно встревожило командование Юго-Западного фронта, и оно немедленно запросило штаб армии, где находятся эти курсы, готовящие агитаторские кадры, столь сильно влияющие на солдат, что целый армейский корпус склоняется к отказу от продолжения войны и к немедленному заключению мира. На это последовал ответ, что курсы «были в Петрограде, в Смольном, при Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов» [3].

Петроградский комитет большевистской партии, после того как большевики завоевали большинство в Петроградском совете, сумел в короткий срок подготовить на этих курсах десятки агитаторов, которые, разъезжаясь по армиям и частям, приносили туда большевистские лозунги о войне и классовой борьбе, установки партии о путях прекращения империалистической войны и завоевания власти в стране рабочими, солдатами и крестьянами. /284/

1. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 210
2. Там же, д. 33, л. 280.
3. Там же, л. 310.

Получив приказ Ставки подобрать другой корпус, командование фронта наметило 49-й армейский корпус. Ставка была вынуждена согласиться с этим предложением и 4 октября приказала «приступить к перевозке корпуса в район Невеля, Новосокольники, Великие Луки. Оставаясь в резерве главковерха, корпус должен поступить на довольствие Северного фронта» [1]. Затем последовало дополнительное распоряжение о направлении корпуса в район Тапа — Везенберг.

Ставка стремилась использовать продолжавшиеся бои в Прибалтике, чтобы под предлогом необходимости приостановить наступление немцев, ускорить отправку корпуса под Петроград. Это видно из следующей ее телеграммы: «49-й армейский корпус, подлежащий перевозке на Северный фронт, отправляйте с утра 6 октября, пехоту по 6 эшелонов в сутки из Лановец, а колесные эшелоны—по 4 в сутки из Волочиска» [2].

Так без предварительной подготовки началась спешная перевозка 4-й и 82-й дивизий 49-го армейского корпуса, предназначенных якобы для тыловых районов 12-й армии, а на деле — для занятия подступов к Петрограду из Прибалтики. В период первого заговора его руководители считали возможным ограничиться в этом районе лишь одним Корниловским ударным полком, который Ставка направляла на станцию Иеве (ныне Иыхви). Теперь же для создания надежного кордона против революционных войск и ударного кулака для похода на Петроград было решено сосредоточить в этом районе армейский корпус, 29-ю пехотную дивизию и несколько ударных батальонов3.

9 октября Ставка вновь потребовала от командования Юго-Западного фронта немедленно вывести в резерв 22-й армейский корпус и подготовить его к отправке во вторую очередь. В телеграмме, посланной по этому поводу, генерал Духонин указывал командующему фронтом: «События на севере могут потребовать значительного усиления войск Финляндии и Северного фронта. Главковерх приказал подготовить от фронта 22-й корпус и еще другой корпус по вашему выбору, но вполне боеспособный, выведя их пока только в резерв» [4].

Но дело с выводом корпуса затянулось и по существу окончилось неудачей, поскольку многие его части оказались непригодными для выполнения контрреволюционных замыслов Временного правительства и Ставки. Большинство частей корпуса было настроено революционно. Сводка фронта от 9 октября отмечала, что «общее настроение (частей корпуса. — Г. Ж.) апатичное, нет никакой уверенности в себе. Вторая Финляндская стрелковая дивизия ведет широкую агитацию, посылая своих представителей в соседние части, и они организуют митинги, как это было в 11-м Финляндском стрелковом полку, который принял резолюцию о немедленном заключении мира» [5].

Когда начали сменять части корпуса на фронте и выводить их в тыл, то оказалось, что солдаты 22-го корпуса повели себя, как и солдаты частей 2-го гвардейского корпуса, — по пути следования они разгромили име-/285/

1. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 200.
2. Там же, д. 519, л. 24.
3. В первые дни Октябрьской революции контрреволюционные партии и верхи армии принимали настойчивые меры, чтобы двинуть части 49-го корпуса на Петроград для борьбы с победившими рабочими и солдатами. Для этого в корпус был послан бывший командир карательного отряда в июльские дни в Петрограде, член ЦИК первого созыва, меньшевик — поручик Мазуренко.
4. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 221.
5. Там же. Во 2-й финляндской стрелковой дивизии существовала сильная большевистская организация, проводившая большую агитационную работу среди солдат корпуса.

-ния Нафталувка, Немеченцы, Москалевка, передали скот, инвентарь и землю в руки местных крестьян, и командованию армии пришлось посылать казачьи части для защиты помещиков и наведения «порядка». Несмотря на это, Ставка решила бросить корпус на революционный Петроград, причем 3-я финляндская дивизия направлялась в Лугу, а 1-я финляндская дивизия и штаб корпуса — в Гатчину. Однако время было упущено, и приказ о направлении корпуса был отдан лишь накануне Октябрьской революции. Ставка сумела обеспечить погрузку 1-й и 3-й дивизий, но под Петроград они полностью так и не попали. От переброски других войск с Румынского и Юго-Западного фронтов Ставке пришлось на время отказаться ввиду перегруженности железных дорог и невозможности быстро справиться с уже начатыми перевозками.

Столкнувшись с невозможностью перевозки в короткие сроки такой огромной массы войск с южных фронтов, Ставка стала искать их в более близких районах, в частности на Западном фронте. Накануне Октябрьской революции Ставка планировала снять с фронта 3-й армии 20-й армейский корпус и передвинуть его в район Северного фронта. Этот корпус должен был активно участвовать еще в первом заговоре, но тогда его не сумели двинуть на Петроград. Однако к этому времени влияние большевиков в 28-й и 137-й пехотных дивизиях корпуса настолько усилилось, что корпус уже не внушал командованию армии доверия. В донесении штаба армии указывалось, что в настроении солдат корпуса произошло резкое ухудшение: участились факты невыполнения боевых приказов, а ротные и полковые комитеты, находившиеся в руках соглашателей, с каждым днем теряют авторитет и влияние среди солдат, причем некоторые комитеты уже идут за массами, «встречаются постановления о выписке исключительно большевистских газет» [1]. Эти факты заставили Ставку отказаться от своего намерения направить корпус под Петроград. Из корпуса была выведена лишь 29-я пехотная дивизия и отправлена в район Везенберга. Вслед за ней с фронта был отправлен в Лугу первый ударный батальон.

Таким образом, кроме мобилизации сил Северного фронта, переброски отдельных ударных, самокатных, артиллерийских и других частей, Ставка наметила и стремилась осуществить перевозку в район, весьма удобный для удара по Петрограду и Москве, пяти армейских корпусов и нескольких отдельных дивизий. На революционных рабочих и солдат было решено бросить армию, превосходящую по своей численности любую из действующих армий на фронте.

Все передвигавшиеся на север корпуса заговорщики стремились сосредоточить не во фронтовых районах, а в тылу — на железнодорожных и шоссейных магистралях, ведущих к Петрограду. Наличие большого количества войск ка колесах облегчало контрреволюции любой маневр войсками. Перебрасываемые войска должны были составить основные силы контрреволюции для осуществления второго военного заговора.

Таковы были широкие планы Ставки и Временного правительства во главе с Керенским по осуществлению второго контрреволюционного заговора. Они рассчитывали окружить революционный Петроград железным кольцом и вооруженной силой задушить революцию. В случае неудачи Ставка намеревалась открыть фронт немцам, сдать им Прибалтику и Петроград, подавить революцию штыками кайзеровской армии.

Ставке не удалось полностью осуществить намеченный план переброски и сосредоточения войск в районах, лежащих на пути в Петроград, к началу Октябрьского восстания в столице. К концу октября заговорщики /286/

1. ЦГВИА, ф. 2048, оп. 1, д. 1195, лл. 126—134.

успели перебросить только 49-й и 17-й армейские корпуса и 29-ю пехотную дивизию. 22-й Финляндский корпус и ряд других частей находились в пути, продвигаясь к Петрограду. Одновременно Ставка требовала от командования Румынского фронта подготовки к отправке 2-го армейского корпуса, а от командования Юго-Западного фронта — выделения еще одного корпуса. Их предполагалось сосредоточить в начале ноября под Петроградом, чтобы пустить в ход в момент переворота.

Главная причина провала плана Ставки состояла в том, что большевистская партия, разгадав замыслы контрреволюции, форсировала подготовку вооруженного восстания в Петрограде, сорвав тем самым как реализацию плана Ставки по переброске войск, так и военный поход на Петроград с целью разгрома центра революции и установления режима контрреволюционной военной диктатуры. Огромное значение в деле срыва плана Ставки по переброске войск имела, как это видно из фактов, приведенных выше, революционная работа большевиков в армии — и в том числе в тех частях и соединениях, которые намечались к переброске на север. Одновременно большевики проводили большую революционную и организационную работу среди железнодорожников и добились срыва намеченных Ставкой графиков переброски указанных войск. Известную роль сыграло также прогрессировавшее расстройство транспорта, сокращение количества паровозов, подвижного состава и т. п.

То, что все войска направлялись Ставкой именно для военного контрреволюционного переворота и установления военной диктатуры, доказывается двумя основными фактами. Во-первых, все перебрасывавшиеся на север войска направлялись в те же самые районы, где сосредоточивались войска и в период заговора Корнилова. Основная их часть не передавалась даже в распоряжение командующего фронтом, а оставалась в резерве верховного главнокомандующего. Во-вторых, в первые дни Великой Октябрьской социалистической революции контрреволюция в первую очередь пыталась широко использовать именно эти войска для похода на Петроград с целью свержения советской власти и для борьбы с начавшейся социалистической революцией на Северном и Западном фронтах, а позднее — для защиты контрреволюционной Ставки.

* * *

Картина истинных масштабов военной подготовки второго заговора контрреволюции будет не полной, если мы ограничимся фактами, связанными с переброской войск только под Петроград. Архивные материалы убедительно свидетельствуют о том, что аналогичные мероприятия проводились Ставкой и военным командованием и в отношении других крупных промышленных центров, имевших важное значение в развитии революции. Переброска войск в указанные районы, особенно казачьих и кавалерийских частей, усиливается с начала октября.

2 октября командующему Юго-Западным фронтом была послана телеграмма, в которой говорилось: «Главковерх приказал срочно перевезти по железной дороге одну из регулярных кавалерийских дивизий в распоряжение командующего Московского округа, в район по его указанию» [1]. Как сообщал позднее помощник командующего Московским военным округом, этот приказ был вызван «принятием большевистским Советом (Москвы. — Г. Ж.) резолюции о немедленном захвате заводов, и ожидавшийся по этому поводу декрет Совета ставит вопрос выступления большевиков и захват государственных и общественных учреждений в Москве на реальную почву. Имеются сведения, что Москва явится /287/

1. ЦГВИА. ф. 2003, оп. 2. д. 603, л. 105.

центром выступления» [1]. На основании этого сообщения можно предположить, что контрреволюция, по-видимому, имела сведения об известном письме В. И. Ленина от 1 октября 1917 г. в ЦК, МК, ПК и большевикам — членам Советов Петрограда и Москвы о возможности начать социалистическую революцию с того, чтобы Московский Совет тотчас же взял бы власть и объявил себя вместе с Петроградским Советом правительством [2], и что именно поэтому командующий округом настойчиво просил Ставку о немедленной присылке кавалерийских частей с артиллерией.

Эта просьба вызвала сильную тревогу в Ставке. 20 октября последовал ее новый приказ штабу Юго-Западного фронта о необходимости спешно подготовить и отправить по железной дороге в Москву конную бригаду с артиллерийской батареей и приказ штабу Западного фронта подготовить и отправить в Москву Астраханскую казачью бригаду с батареей. Одновременно сообщалось, что, ввиду тревожного положения в Москве, 7-й Сибирский казачий полк временно задерживается в Московском округе, а для подавления выступления в Калуге должен быть направлен 4-й Сибирский казачий полк и «дивизион смерти» 2-й Кавказской дивизии [3]. 23 октября штаб Юго-Западного фронта ответил, что в Москву уже направляется 1-я бригада 3-й гвардейской кавалерийской дивизии с конной батареей [4]. Одновременно предпринималась попытка перебросить новые казачьи и кавалерийские части в Киевский и Донецко-Криворожский районы. Еще 1 октября для усиления гарнизона Харькова Керенский приказал срочно перевезти в распоряжение командира 4-й запасной бригады 29-е броневое отделение.

Генерал Духонин, встревоженный нарастающими революционными событиями на Украине, телеграфировал Керенскому: «Признаю ослабление гарнизона Киева нежелательным и оставление донских казаков необходимым» [5]. В ответ на это в тот же день последовало согласие Керенского об оставлении в Киеве 17-го Донского казачьего полка [6].

К переброске в Киевский и Донецко-Криворожский бассейны были запланированы крупные военные силы. 14 октября к имевшимся там 5-й и б-й донским казачьим дивизиям дополнительно были назначены три полка 1-й гвардейской кавалерийской дивизии и б отдельных казачьих сотен. Одновременно Ставка потребовала от штаба Румынского фронта немедленного направления кавалерийской дивизии и указывала, что в первую очередь полки должны быть отправлены: «один полк — Кривой Рог и Лозовая, другой — Юзовка, третий — Ровеньки, четвертый — Грушевка» [7]. Во исполнение этих требований Ставки штаб фронта приказал командующему Одесским военным округом немедленно направить в Донбасс одну из конных дивизий, находившихся в его распоряжении [8].

Подготовляя военный переворот, контрреволюция особое внимание уделяла Юго-Востоку России — Дону, Кубани, Тереку, Северному Кавказу и Закавказью. В этом районе намечалось создание крупной вооруженной базы заговорщиков.

Большую подготовку в этом направлении проводили штабы Донского, Кубанского и Терского казачьих войск. Чтобы облегчить эту подго-/288/

1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2 д. 603, л. 193. Подчеркнуто мной. — Г. Ж.
2. См. В. И. Ленин. Соч., т. 26, стр. 114—115.
3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 603, л. 199, а также ф. 2048, д. 15, л. 914.
4. Там же, л. 225.
5. Там же, ф. 2067, оп. 1, д. 2939, л. 53.
6. Там же, ф. 2003, оп. 2, д. 603, л. 168.
7. Там же, л. 162.
8. Там же, л. 145.

-товку, Ставка разрешила командованию казачьими войсками временно прекратить отправление всех тех казачьих частей, которые получили приказ направиться на фронт, но потребовала держать их в боевой готовности. Как и в период первого заговора, генерал Каледин должен был подготовить несколько казачьих дивизий для подавления революционного движения в районах, прилегающих к Дону, и для похода на Москву.

Проводя большие мероприятия по развертыванию казачьих частей и их подготовке к контрреволюционному перевороту, Временное правительство и Ставка стремились одновременно усилить свое влияние и на Кавказе. Не доверяя сепаратистски настроенной местной буржуазии, но еще больше боясь революционного движения рабочих, крестьян и солдат, Временное правительство проводило политику лавирования. Оно считало возможным использовать борьбу местной буржуазии против революции, ее попытки сформировать национальные буржуазные части, но одновременно предпринимало меры к созданию здесь своих крупных и надежных сил. Эти силы рассчитывали получить путем формирования казачьих корпусов и переброски войск на Кавказ из других районов страны и с фронта.

На Северный Кавказ Временное правительство решило перебросить туземную дивизию, с тем чтобы пополнить ее там и реорганизовать в туземный Кавказский корпус. К октябрю все части туземного корпуса были уже на Северном Кавказе, и новый командир корпуса, известный палач петроградских рабочих и солдат генерал Половцев приступил к его реорганизации и пополнению. Туземный корпус вместе с казачьими войсками должен был явиться, по замыслу контрреволюции, вооруженной опорой создававшегося ею так называемого «Юго-Восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей».

Параллельно с этим контрреволюция приступила к формированию крупных казачьих соединений. В сентябре военное министерство и Ставка пошли навстречу ходатайству казачьих верхов и разрешили приступить к формированию нового казачьего пластунского корпуса. В октябре, по плану заговорщиков, корпус было решено вывести с фронта в глубокий тыл, значительно пополнить его и сформировать из него отряд Особого назначения для осуществления контрреволюционного переворота на Кавказе. 3 октября Ставка телеграфировала командующему Юго-Западным фронтом: «Для сформирования особого отряда с совершенно секретным боевым назначением главковерх приказал перевезти в район Тифлиса укомплектованный до четырех-батальонного состава первый Российский (корниловский. — Г. Ж.) полк..., два надежных ударных... полка или четыре таких же батальона, один самокатный батальон, одно радиотелеграфное отделение, один полевой тяжелый дивизион... Все эти части должны поступить на месте в распоряжение генерала Гулыги. Части пробудут во временной командировке два-три месяца» [1]. Таким образом, контрреволюция активно готовилась к разгрому революционного движения и на Кавказе, спешно формируя и стягивая крупные и надежные, с ее точки зрения, части на Северный Кавказ и в Закавказье.

Одновременно стягивались надежные части и в Минско-Могилевский район. 10 октября генерал Духонин приказал штабу Кавказского округа отдать распоряжение и немедленно «перевезти из Екатеринодара в Могилев-на-Днепре гвардейский кубанский казачий дивизион» [2]. От Юго-Западного фронта Ставка потребовала направления в Могилев одного /289/

1. ЦГВИА, ф. 2067, on. 1, д. 176, л. 213.
2. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 603, л. 133.

надежного полка, а несколько позднее — 1-го Оренбургского казачьего полка [1]. Кроме этих войск, Ставка рассчитывала широко использовать проходившие через Могилев эшелоны войск с южных фронтов, произвести перегруппировку польских частей, двинуть чехословацкий корпус. Позднее для защиты Ставки в районе Шклов — Копысь была задержана 1-я финляндская дивизия 22-го корпуса, а в Орше сосредоточена 2-я кубанская льготная казачья дивизия [2].

Аналогичные мероприятия проводились и штабом Западного фронта. Еще 30 сентября командующий фронтом просил Ставку разрешить вопрос «о перемещении штаба и важнейших отделов Западного фронта в Оршу, а остальные управления — в Витебск и Смоленск, передвинуть штаб 10-й армии из Молодечно в Минск» [3]. Эта просьба была вызвана политическими и стратегическими соображениями. Штаб фронта прежде всего стремился освободить солдат частей штаба от влияния революционно настроенных рабочих и гарнизона Минска, особенно сильно выросшего после сентябрьской победы большевиков на выборах Минского совета рабочих и солдатских депутатов. Командование фронта стремилось перебраться в небольшой городок и, вместе с тем важный железнодорожный узел — Оршу, в местном Совете которого продолжали господствовать соглашатели.

Перемещением в Минск штаба 10-й армии штаб фронта рассчитывал изменить обстановку в свою пользу: поставить сначала рабочих и солдат гарнизона с их революционными организациями под угрозу разгрома, а затем и осуществить этот разгром войсками штаба армии. Однако Ставка сочла этот план неудачным и отвергла его, приказав взамен его укрепить положение штаба Западного фронта путем вызова с фронта «надежных частей» и окружения Минска казачьими, кавалерийскими и ударными войсками, с тем чтобы, накопив достаточные силы, иметь возможность в нужный момент уничтожить большевистские организации и Советы, а также большевистский центр Западного фронта. Во исполнение этого плана, по приказу штаба Западного фронта, к Минску в помощь 2-й кавказской кавалерийской дивизии начали спешно подтягивать с фронта 10-й армии 2-ю кубанскую казачью дивизию (позднее она была направлена в Оршу), отдельные казачьи полки и 4-й и 8-й ударные батальоны, а из тыла — части польского корпуса [4].

Предполагалось также перебросить по нескольку казачьих сотен или кавалерийских эскадронов, а также части польского и чехословацкого корпусов в Ярославль, Череповец, Бологое, Ржев, Вязьму и другие города.

Одновременно с этими мероприятиями военное министерство и Ставка проводили переброску ряда революционно настроенных полков из крупных центров страны и казачьих областей на фронт. 19 октября военный министр генерал Верховский телеграфировал генералу Духонину: «Казачьи части в Петрограде застоялись и подпадают под большевистскую пропаганду. Поэтому прошу произвести смену этих полков другими. В этом заключается просьба донцов (т. е. их командования.— Г. Ж.), кажущаяся мне справедливой» [5].

Контрреволюционное командование намечало большой план переброски и разоружения многих революционно настроенных частей в крупных гарнизонах страны, но оно оказалось бессильным осуществить этот /290/

1. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 256.
2. Там же, л. 328.
3. Там же, д. 519, л. 120.
4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 205, лл. 23—24, 44, 68, а также д. 110, л. 56.
5. Там же, д. 603, л. 188.

план, потому что его сорвали местные Советы и солдатские комитеты, руководимые большевиками.

Как и во время августовского мятежа, буржуазия и верхи армии стремились осуществить новую попытку вооруженного переворота под шум провокационного наступления на фронте. По приказу Ставки, широкое наступление готовилось на Северном фронте. Наступление должно было начаться 22 сентября. Цель наступления заключалась якобы в том, чтобы отбросить противника за р. Западную Двину, освободить Ригу и улучшить положение фронта. Однако эта затея провалилась.

Большевистские организации 12-й армии провели большую работу среди солдат в полках и дивизиях и сумели разоблачить замысел, командования, сводившийся к тому, чтобы открыть фронт противнику. Большевики призвали солдат к организованному отказу от выполнения приказа о наступлении. В результате, все попытки командования и соглашателей уговорить солдат, а затем силой принудить их перейти в наступление разбились о единодушное, организованное сопротивление солдат. Солдатские массы наступать отказались.

Еще более ярко раскрывают антинациональную предательскую политику и деятельность буржуазии и верхов армии и флота бои на Моонзундских островах.

В сентябре Ставка, анализируя данные разведки, предупредила штаб Северного фронта о том, что «в самые ближайшие дни в связи с хорошей погодой... германский флот в весьма значительных силах предпримет операции в Балтийском море» [1]. Однако командование фронта, несмотря на очевидность подготовки противника к высадке десанта, сознательно отрицало возможность широких военных операций на Балтийском море в осенние месяцы и не приняло необходимых мер к усилению обороны. Эта дало возможность противнику при поддержке сильного отряда морского флота осуществить 29-го сентября высадку крупного десанта на остров Эзель.

Отношение командования фронта к боям на островах было провокационным, направленным на истребление революционных частей и разгром флота. Сопротивления высадившимся на севере острова Эзель немецким войскам организовано не было, что дало им возможность быстро продвинуться к дамбе Малого Зунда и поставить в тяжелое положение русские войска, ведущие бои на западном и южном побережье острова. Вместо организации помощи войскам командующий фронтом приказал «очистить остров Эзель решительными действиями, хотя бы с риском потерять все свои войска» [2]. В результате войска понесли крупные потери и противнику удалось захватить острова.

Так же предательски поступила контрреволюция по отношению к героически сражавшемуся Балтийскому флоту. Буржуазная печать в России и за границей подняла крик о разложении флота, о его неспособности дать отпор противнику. На самом же деле командование сознательно планировало уничтожение Балтийского флота, большевистски настроенных моряков.

Для этого необходимо, указывалось в меморандуме капитана 1-го ранга Ренгартена, посланного им от имени командующего Балтийским, флотом на имя морского министра, «приказать флоту, чтобы при появлении флота немецкого, наш флот бросился ему навстречу, не думая о себе, и стремился лишь нанести врагу максимум вреда, ценою хотя бы соб-/291/

1. Там же, д. 105, л. 15.
2. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 103, л. 10.

-ственной гибели... после чего флот наш перестает существовать, а весь Балтийский театр будет для немцев открыт» [1]. Истребить Балтийский флот, ослабить оборону побережья, открыть дорогу войскам Вильгельма на Петроград, чтобы немецким сапогом задушить русскую революцию — таков был предательский план буржуазии и верхов армии и флота.

В ходе боев на Северном фронте и Балтийском море все более ясно вырисовывалась картина предательского отношения Ставки не только к обороне Прибалтики, но и Финляндии, Кронштадта и Петрограда.

Еще в сентябре развернулась подозрительная кампания по ослаблению обороны Финского залива и Петрограда. В конце сентября командующий Северным фронтом приказал спешно вывести из Финляндии 106-ю пехотную дивизию, из Гельсингфорса — 128-ю дивизию и из Выборга крепостную бригаду [2]. Чтобы замаскировать истинную цель переброски частей и ослабления обороны Финского побережья, все эти войска выводились под предлогом «создавшейся оперативной обстановки, требующей усиления фронта пехотой».

Командование фронта продолжало настаивать перед областным комитетом армии, флота и рабочих Финляндии на выполнении приказа о выводе войск даже в период развернувшихся боев на Балтике, когда угроза вторжения противника в Финляндию значительно возросла.

Этого не могло скрывать и командование. Как видно из директивы Керенского об итогах проведенного совещания при штабе Северного фронта, «подход противника к Ревелю признается пагубным для Балтийского флота и обороны Финского залива и Гельсингфорса... Финляндия признана совершенно беззащитною» и «высказана желательность иметь в Финляндии еще один или даже два корпуса для Сайменской линии» [3].

Все это показывает, что Временное правительство и Ставка выводом войск преднамеренно ослабляли оборону Финляндии и готовили сдачу противнику Гельсингфорса — крупного революционного центра.

В сентябре же был поставлен вопрос и о дезорганизации обороны Петрограда, о выводе из города большинства революционно настроенных запасных полков. Предполагалось направить их в район Вейсенштейна якобы на усиление Северного фронта, а ца самом деле с целью очистить Петроград от революционно настроенного гарнизона. Уже 6 октября командующему Петроградским военным округом последовало из Ставки распоряжение, в котором говорилось: «По создавшейся обстановке необходимо подготовить войска Петроградского гарнизона для выступления для боевых действий в распоряжение Главкосева» [4].

Однако из этой затеи ничего не получилось. Вывод на фронт войск без артиллерии, пулеметов и обоза не мог, разумеется, усилить фронта. Руководимые большевиками солдатские массы сумели разгадать этот предательский план контрреволюции и сорвать его.

Одновременно морским командованием проводилась подготовка к сдаче крепости Кронштадта, которая, по его мнению, якобы давно «утратила свое стратегическое значение» для защиты столицы с моря и упразднения которой оно уже добивалось с августа месяца [5].

В ходе боев на Балтийском море командующий Северным фронтом поставил перед Ставкой вопрос о необходимости усиления Балтийского /292/

1. Цит. по книге «Балтийский флот в Октябрьской революции и гражданской войне», стр. 7.
2. ЦГВИА, ф. 2262, д. 231, л. 302.
3. ЦГВИА, ф. 366, оп, 1, д. 413, лл. 34—35.
4. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 106, л. 116; ф. 11/Л, Д. 1854, л. 36.
5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 256, л. 27.

побережья несколькими батареями тяжелой артиллерии и просил разрешения снять их в первую очередь из Кронштадта. За эту мысль с радостью ухватились правительство и Ставка; просьба была решительно поддержана, и Керенский приказал командованию Балтийского флота «ускорить отправку орудий на угрожаемое побережье из Кронштадта» [1].

О том, что правящие круги России уже искали возможности к заключению сепаратного мира с Германией ценой истребления значительной части армии, разгрома Балтийского флота и сдачи еще части территории страны, говорят и многие другие факты [2].

5 октября Временное правительство приняло решение о бегстве из Петрограда в Москву, обрекая столицу на сдачу немецким войскам.

«Центральный комитет общественной безопасности Петроградской городской думы, — сообщала газета «Народное слово», — при участии представителей штаба, комиссара Временного правительства и других, наметил ряд м ер для охраны безопасности в Петрограде, в  п р о м е ж у т к е  в р е м е н и  о т  о с т а в л е н и я  е г о  р у с с к и м и  в о й с к а м и  и  д о  в с т у п л е н и я  н е п р и я т е л ь с к и х» [3].

Только героизм и самоотверженность русских солдат и матросов, измотавших в боях противника, нанесших большие потери его десантному корпусу и флоту, предотвратили возможность высадки немецких войск на «большую землю», сорвали замысел противника и не позволили ему прорваться к цитадели революции — Петрограду.

Потерпев поражение с организацией провокационного наступления и открытием фронта врагу на Северном фронте и Балтийском море, контрреволюция начала еще более интенсивную переброску «надежных» войск под Петроград.

Такова была широкая подготовка контрреволюционной буржуазии и верхов армии ко второму заговору против революции, к утверждению диктатуры империалистической буржуазии. Осуществляя измену, дезорганизуя фронт и тыл, мобилизуя все силы контрреволюции и эсеров, буржуазия и помещики готовились к открытому разгрому революционных сил, к предупреждению социалистической революции. Но этим планам не суждено было осуществиться,— они были сорваны победой Великой Октябрьской социалистической революции.

* * *

Решающая роль в провале второго контрреволюционного заговора принадлежала большевистской партии, которая вовремя разгадала намерения и планы врага, предупредила и сорвала преступный замысел Временного правительства, помещичье-буржуазных и соглашательских партий, контрреволюционных верхов армии.

Центральный Комитет партии не знал тогда о всех размерах тайной подготовки буржуазии к новому заговору против революции. Но и по тем, случайно становившимся известными фактам сосредоточения и передвижения войск, по всей проводимой буржуазным правительством антинародной деятельности, он своевременно установил, что буржуазия и верхи армии развернутым фронтом проводят мобилизацию и организацию своих сил, готовят новый широкий заговор против революции. Партия преду-/293/

1. Там же, д. 413, л. 35.
2. См. «Иностранные дипломаты о революции 1917 г.» — «Красный архив», 1927, т. 5 (24), стр. 61; «Выступление Родзянко на совещании общественных деятелей». — «Окопный набат», № Ц (24), от 24 октября 1917 г.
3. «Народное слово», № 108, от 11 октября 1917 г. Подчеркнуто мною. — Г. Ж.

-преждала рабочих, крестьян и солдат, что буржуазия стремится снова осуществить заговор против революции, чтобы утвердить свою военную диктатуру.

8 октября в «Письме к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области» В. И. Ленин писал о том, что, по слухам, «Керенский ведет казаков в Питер! Вполне вероятно, и будет прямой нашей виной, — указывал В. И. Ленин, — если мы всесторонне не проверим этого и не изучим силы и распределения корниловских войск второго призыва» [1].

Партия развернула огромную работу по разоблачению происков контрреволюции, мобилизации и организации революционных сил, с тем чтобы не только расстроить все предательские антинародные и антинациональные замыслы буржуазии, но и завершить подготовку к осуществлению социалистической революции. Несмотря на массовые аресты и полулегальное положение многих партийных организаций, особенно в армии, Коммунистическая партия продолжала настойчивую работу по укреплению связей с широкими массами рабочих и солдат, ковала прочный союз пролетариата с трудящимся крестьянством, как основу свержения господства буржуазии. Это дало ей возможность создать к октябрю в стране и на фронте, где большевики также имели уже политический «ударный кулак», подавляющий перевес сил в решающих пунктах. Именно поэтому выступление со стороны армии против народа оказалось невозможным.

Подготовляя вооруженное восстание, партия четко ставила вопрос о сроках его осуществления. В. И. Ленин указывал, что соотношение сил может измениться в ту или в другую сторону, если упустить благоприятный момент. Он жестоко бичевал предательскую позицию троцкистов, предлагавших отложить восстание до съезда Советов, и всякие другие доводы капитулянтов, направленные на оттяжку сроков вооруженного восстания, ибо это давало врагу время и возможность подтянуть резервы и временно сохранить соотношение сил в пользу контрреволюции.

В статье «Кризис назрел» В. И. Ленин писал: «Ждать» съезда Советов есть полный идиотизм, ибо это значит пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти, ибо 1—2 ноября оно будет невозможно (и политически и технически: соберут казаков ко дню глупеньким образом «назначенного» восстания)» [2].

Вечером 24 октября В. И. Ленин в «Письме членам ЦК», оценивая сложившуюся обстановку, требовал немедленно начать вооруженное восстание, взять власть во имя защиты народа от корниловского правительства, не оставлять власти в руках Керенского и Ко до 25 октября.

«История, — писал В. И. Ленин, — не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять много завтра, рискуя потерять все» [3].

Второй заговор буржуазии и верхов армии против революции был предупрежден и сорван победой Великой Октябрьской социалистической революции. Направлявшиеся в Петроград войска, несмотря на все усилия контрреволюционной буржуазии, верхов армии, меньшевиков и эсеров, в своей преобладающей массе отказались бороться против Советского правительства. Второй контрреволюционный заговор буржуазии закончился так же бесславно, как и первый. /294/

1. В. И. Ленин. Соч., т. 26, стр. 157.
2. Там же, стр. 60.
3. Там же, стр. 204.

Исторические записки. Т. 56. 1956. С. 278-294.