
Портнягина И. П. Интеграция неформальных общественных связей в систему принципата: совет друзей принцепса // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Под редакцией професора Э. Д. Фролова. Выпуск 2. Санкт-Петербург, 2003. - C. 227-240.
Институт дружбы один из древнейших институтов в системе общественных отношений архаических обществ. В древнем Риме дружеские связи играли огромную роль в жизни каждого члена общины. Именно amicitia наряду с клиентелой была тем фундаментом, на котором римские политики строили свои личные партии. Свита из propinqui, amici, hospites, clientes и servi была своего рода “армией поддержки”, наличие или отсутствие которой определяло политический вес римского гражданина. Верность другу, готовность оказать ему поддержку в любых обстоятельствах — одна из добродетелей, которой должен был обладать истинный римский гражданин (vir bonus), поэтому то, что мы называем сейчас “протекционизмом” и воспринимаем как явление негативного характера, для древнего римлянина было естественной нормой поведения1.
Победа Октавиана Августа в гражданской войне, приведшая к утверждению в Риме de facto режима личной власти, положила конец политическому соперничеству знати. Соответственно дружеские союзы римской аристократии с этого времени теряют характер политических альянсов, ограничиваясь сферой частной жизни и философского досуга. Тем не менее, дружеские связи продолжают играть существенную роль в общественно-политической жизни общества. Постепенно адаптируясь к новым условиям политической реальности, они превращаются в фундамент теперь уже придворных группировок и карьерных продвижений.
Так называемые “партии”, возникавшие вокруг предполагаемых наследников императора Тиберия, строились именно как амикальные группы. Наиболее ярким примером тому является партия Германика. Эти союзы характеризует та же непрочность и слабая институализация, что и во времена республики, но обусловливалась она уже не изменениями политической ориентации их членов, а карьерными соображениями. Быть если не другом самого принцесса, то хотя бы другом его предполагаемого наследника или одного из его друзей, значило обеспечить себе влиятельное положение в обществе.
Республиканские институты власти, сохраненные Августом и используемые им как административный аппарат управления империей, не были, как известно, реальными источниками его власти. Власть Августа базировалась на potentia, т.е. господстве, которым он обладал как лидер огромной армии сторонников и друзей, связанных с ним узами личной лояльности. Историк Корнелий Тацит определяет эту группу как subsidia dominationi (Ann., I, 3,1). И в системе республиканских магистратур, и во внесенатском аппарате ключевые посты, такие как консулат, префект Города, префект преторианской гвардии, префект Египта, наместничество в императорских провинциях, замещались друзьями и сподвижниками Августа2. Это позволяло использовать старые республиканские институты, в принципе оппозиционные единоличной власти, для нужд нового политического режима и держать всю систему управления империей под контролем принцепса.
Отличившиеся в ходе гражданской войны и связанные с Августом отношениями дружбы Марк Випсаний Агриппа, Марк Лоллий Павлин, Сальвидиен Руф, Корнелий Галл и другие офицеры его армии стали функционерами принцепса и после установления гражданского мира в Риме. Агриппа трижды б ыл коллегой Августа по консулату, Лоллий Павлин — консул 21-го г. до н.э., Луций Пизон — консул 15-го г. до н.э. Он же был назначен Августом наместником Фракии и за заслуги на этом посту отмечен триумфальными отличиями, и затем на протяжении 20 лет исполнял должность префекта Города. Корнелий Галл стал первым префектом Египта. Дружба принцепса обеспечила Поппею Сабину консулат, триумфальные отличия и наместничество в важнейших провинциях на протяжении 24-х лет (Tac., Ann., III,12,16; VI,39).
Справедливости ради следует отметить, что среди личных приверженцев Августа были одаренные люди, заслужившие своей деятельностью добрую славу в обществе: такие как Агриппа, Меценат, известный оратор и историк Валерий Мессала Корвин. Сын, внук и правнук последнего сохранили расположение наследников Августа, все были консулами и влиятельнейшими сенаторами своего времени (Ibid., I,8; III,2,18, 34; XIII, 34). Луций Пизон, по свидетельству философа Сенеки, несморя на чрезмерную приверженность к вину, был добросовестным администратором и на посту префекта Города прославился удивительным чувством меры (Sen. Ad Luc. Ep.,LXXX,13).
Принадлежность к кругу друзей прицепса уже сама по себе, вне зависимости от занимаемой должности, обеспечивала влиятельное положение в обществе3. Именно amicitia pricipis была основанием богатства и могущества Гая Цильния Мецената и Гая Саллюстия Криспа. Оба предпочли остаться во всадническом сословии, хотя им был открыт легкий доступ к высшим магистратурам. Тонкий дипломат и талантливый организатор Меценат выполнял наиболее щекотливые поручения Августа и, собрав вокруг себя в ыдающиеся литературные дарования, многое сделал для формирования идеологии принципата. Саллюстий Крисп, войдя в ближайшее окружение Августа после смерти Мецената, в правление императора Тиберия превзошл могуществом многих, будучи particeps secretorum принцепса (Tac. Ann., I,6,3).
Внешняя сторона политики протекционизма, проводимой принцепсом, не вызывала, очевидно, ни осуждения, ни сколь ни будь очевидного недовольства. Объясняется это тем обстоятельством, что, как уже было отмечено выше, содействие друзьям в служебной карьере вполне укладывалось в рамки традиционных представлений об обязательствах дружбы. Однако, верность дружескому союзу для римского гражданина была второстепенной по отношению к верности civitas. Октавиан Август, претендовавший быть живым воплощением идеального образа vir bonus, не забывал об этом обстоятельстве. Светоний, характеризуя отношение Августа к своим друзьям, отмечал: “Друзей своих он хотел видеть сильными и влиятельными, но при тех же правах и в ответе перед теми же законами, что и прочих граждан” (Divi Aug., 56, 3-4, здесь и далее пер. Н. Л. Гаспарова). И далее им приводится во всех отношениях показательный пример судебного процесса над другом Августа Ноннием Аспренатом, обвиненном в преднамеренном отравлении. Все поведение Августа, связанное с этим процессом, продумано с расчетом на общественное мнение и построено так, чтобы соотнесение первого гражданина Рима с традиционной нормой представило его в самом выгодном свете. Прежде всего, Август обращается к сенату с вопросом, как ему поступить в данной ситуации: его вмешательство может быть воспринято как укрывательство близкого друга от законной кары (“отнимет из-под власти закона подсудимого”), если же он не вмешается, то оставит друга в беде, не попытавшись оказать ему помощь.
Обращение к сенату по вопросу в общем-то частной жизни Августа и демонстративное молчаливое присутствие в качестве свидетеля на судебном процессе подчеркивали два существенных в области идеологии раннего принципата момента. Один связывал его с традицией, второй утверждал выдающееся, уже не укладывающееся в рамки традиций civitas положение Октавиана Августа. Как гарант существования res publica он перестал быть частным лицом, и все, что связано с ним — дело государственной важности. Соответственно, и amicitia принцепса приобретает новое качество.
Император Тиберий был уже более откровенен в своем покровительстве друзьям. Назначения и почести, которые определял им сенат и сам принцепс, довольно часто аргументировались именно фактором дружбы и личной преданности Тиберию. Так, например, отдавая приказы о назначении на должность Луция Пизона и Помпония Флакка, Тиберий подчеркивал, что они являются его “любезнейшими и повсечастными друзьями” (Suet. Tib., 42). Луций Лонг, как ближайший друг Тиберия, единственный из сенаторов, кто последовал за ним на остров Родос, по постановлению сената был удостоен цензорских похорон за государственный счет, и на форуме Августа была установлена его статуя (Tac. Ann.,IV, 15). Той же почести, похорон за государственный счет, Тиберий потребовал от сената для Сульпиция Квириния, превознося его похвалами за преданность лично ему (laudatis in se officiis — ibid., III,48,2).
Звание друга принцепса теперь уже позволяло избежать судебного процесса и, более того, инициаторы обвинения в подобных случаях сами подвергались наказанию (Ibid., IV,29,57). С другой стороны, враждебное отношение принцепса часто означало для человека не только конец карьеры, но и конец жизни. Причем, в подобных случаях использовался древний обычай renuntiatio amicitiae. Октавиан Август использовал этот обычай против своего сподвижника префекта Египта Корнелия Галла — “за его неблагодарность и злокозненность он запретил ему появляться в своем доме и в своих провинциях” (domo et provincii suis interdixit — Suet. Divi Aug., 66,2). Корнелию Галлу, на которого сразу обрушились и обвинители и сенат, ничего не оставалось, как покончить жизнь самоубийством. Реакция Августа на гибель друга была разыграна по тому же сценарию, что и в случае с Ноннием Аспренатом: он благодарит всех своих заступников и в то же время “не может удержаться от слез и сетований на то, что ему одному в его доме нельзя даже сердиться на друзей сколько хочется” (Ibid.). Другой сенатор из дружеского окружения Августа, Децим Силан, после объявления о лишении его расположения принцепса в связи с обвинением в адюльтере, поспешил удалиться из Рима, поняв отказ в дружбе как приказ удалиться в ссылку. Вернуться в Рим ему было разрешено только в правление императора Тиберия при условии, что он будет оставаться в стороне от общественных дел (Tac. Ann., VI,9,29).
Случаи renuntiatio amicitiae в правление Тиберия обычно заканчивались самоубийством опального (Tac. Ann., VI,9,29). В новых условиях использование древнего обычая отказа от дружбы приобрело форму объявление вне закона, которую принцепс мог использовать, не прибегая к сложным судебным процедурам4.
Круг друзей принцепса был довольно широк, и в нем, естественно, существовали свои градации. Те, кто пользовался особым доверием, превращались фактически во всесильных временщиков. Таковыми были при Октавиане Августе Марк Випсаний Агриппа, а при Тиберии Луций Элий Сеян. Будучи ближайшими друзьями и сподвижниками принцепсов, они занимали в обществе столь высокое положение, что были близки к тому, чтобы стать не только соправителями, но и наследниками власти. Последнее обстоятельство побуждает пристальнее всмотреться в развитие отношений Августа и Агриппы, Тиберия и Сеяна.
Агриппа, будучи способным полководцем, оказал неоценимые услуги Октавиану Августу в ходе гражданской войны. Именно ему и Меценату Август доверял управление Римом и Италией всякий раз, когда сам отправлялся в провинции (Tac. Ann., VI,11; Suet. Divi Aug., 66,72). В 33 г. до н.э., когда победа Октавиана в гражданской войне стала уже очевидной, Агриппа, находившийся к этому времени на вершине славы, после того как он исполнял в 39-38 гг. должность наместника Галлии, был консулом 37 г., вдруг избирается на должность эдила, с которой обычно начиналась карьера римского аристократа.
Избрание победоносного полководца и бывшего консула в эдилы несомненно имело знаковый характер. Обществу давали понять, что приближающийся мир будет ознаменован возвращением к законности и функционированию всех республиканских институтов. Одновременно эта акция расставляла акценты в отношениях будущего устроителя мира и его друзей: господствующее положение будет принадлежать одному Октавиану, а не его factio. Судьба Корнелия Галла — убедительнейшее доказательство тому. На посту префекта Египта он позволил себе большую самостоятельность, чем предполагалось по рангу, и слишком энергично возвеличивал свою персону (Dio Cass. LIII,23). Тщеславие стоило ему жизни.
Агриппа сумел сохранить дружеское расположение Августа, несмотря на присущее ему очевидное высокое честолюбие. Будучи функционером принцепса, он прилагал значительные усилия, чтобы приобрести славу истинного гражданина и весьма преуспел в этом направлении. Сенека свидетельствует, что Агриппа “из всех, получивших от гражданской войны славу и могущество, один был удачлив не в ущерб народу” (Ad Luc. Ep., XCIV,46). Дион Кассий сообщает, что Агриппа имел репутацию наилучшего среди современников (LIV,29). Амбиции этого выдающегося друга принцепса шли гораздо дальше, чем быть вторым человеком в государстве. Его реакция на энергичное выдвижение Августом своего племянника, Марцелла, и брак последнего с дочерью принцепса Юлией, обнаруживают тайные помыслы Агриппы о верховной власти.
Одной из сложнейших проблем, стоящих перед утверждающейся в Риме единоличной властью, была проблема престолонаследия. В то же время решение ее было вопросом огромной важности, так как создание механизма преемственности власти принцепса обеспечивало структурную трансформацию принципата из режима личной власти в легитимную монархию. Для основателя принципата Октавиана Августа решение этой проблемы осложнялось двумя обстоятельствами: во-первых, официальное провозглашение нового политического порядка как восстановленной республики в принципе не допускало даже постановки вопроса о передаче полномочий принцепса по наследству; во-вторых, Август не имел сыновей, поэтому реализация династической модели передачи власти, которая ему более всего импонировала, осложнялась индивидуальными интенциями принцепса и членов его фамилии. Первое обстоятельство создавало некоторое напряжение в его взаимодействии с обществом, главным образом сенаторскими кругами, поскольку рамки традиции предъявляли свои требования. Следует, однако, заметить, что большая часть общества связывала свое благополучие не с политическим строем, а с личностью Августа. Веллей Патеркул выразил это самым убедительным образом. Его описание состояния римского общества после смерти Августа невольно заставляет вспомнить о реакции нашего народа на известие о смерти Сталина и позволяет не просто понять, но и прочувствовать эмоциональный настрой древних римлян в тот момент: “...невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира.” (CXXIV,1 — пер. А. И. Немировского).
Второе обстоятельство, т.е. отсутствие родных сыновей, приводило к тому, что перипетии внутрисемейных отношений принуждали Августа делать выбор меду различными сценариями обеспечения преемственности власти. Ему потребовалась вся его изобретательность, чтобы внедрить в общественное сознание идею правящей династии и разработать систему знаков, указывающую на избранного им наследника. Исходные принципы формирования этой системы определялись опять же официальной версией нового политического режима. Кандидатура, выдвинутая в качестве наследника, должна была соответствовать стандарту vir bonus. Поэтому им мог быть только достаточно взрослый уже человек, достигший высших ступеней сенаторской карьеры и приобретший полномочия, максимально адекватные полномочиям принцепса: консулат, проконсульский империй и трибунские полномочия (Tac. Ann., III,56).
В 23г., когда Август тяжело заболел и едва не умер, единственным человеком, способным обеспечить преемственность власти, оказался Марк Агриппа. В этот критический момент Августом создается прецедент не династической модели передачи власти. Он вручает Агриппе свой перстень с печатью, очевидно как знак передачи ему полномочий главы государства (Dio Cass., LIII,30). После выздоровления Август продолжает выдвигать Агриппу как своего наследника. После брака с Юлией в 21 г. он становится по общепризнанному мнению фактическим соправителем Августа: Агриппа получает право чеканить монету со своим изображением, в армии ему предоставляются такие же почести, как и принцепсу, он воздвигает свою статую рядом со статуей Августа перед Пантеоном. В 19 г. Август наделяет его imperium majus и tribunicia potestas, которые были подтверждены в 13 г. (Vell. Paterc. II,90; Tac. Ann., III, 56; Dio Cass., LIV, 12). Но в 12 г. до н.э. Агриппа умирает, и модель не династического обеспечения передачи власти принцепса остается не реализованной.
Та же схема прослеживается и в развитии отношений римского всадника из Вольсиний Луция Элия Сеяна и императора Тиберия. Фамилия Сеяна еще при Августе находился в кругу приближенных к дому принцепса. В юности Сеян был включен в число спутников внука Августа Гая Цезаря. Его отец Сей Страбон занимал пост префекта преторианцев, ту же должность исполнял на протяжении почти всего правления Тиберия и Луций Сеян. Он пользовался безграничным доверием императора, называвшего префекта преторианцев сотоварищем, сподвижником и помощником в общественных делах (socius laborum, auditor imperii — Tac. An., IV,2,7). Перед дверями дома всесильного временщика постоянно толпились посетители, ловившие каждый его взгляд и жест, так как покровительство фаворита принцепса обеспечивало доступ в сенат и к высшим магистратурам.
Как другу принцепса Сеяну посвящались многочисленные статуи, возносились молитвы и приносились жертвы. В 27 г. по постановлению сената были воздвигнуты жертвенники Милосердию и Дружбе со статуями Тиберия и Сеяна по сторонам. Показательно, что со стороны Сеяна не наблюдается стремления приобрести в общественном мнении славу образцового гражданина, как то делал в свое время Агриппа. Все его помыслы и действия были направлены к одному — стать образцовым другом принцепса. Очевидно, что римское общество к этому времени прочно усвоило, что расположение принцепса, а не служение res publica является гарантом и личного благополучия и высокого положения в обществе.
Подтекстом преданности Сеяна императору Тиберию было стремление к верховной власти. Прецедент развития дружбы Августа и Агриппы давал надежду на реализацию этого замысла. Внезапная смерть предполагаемого наследника императора Тиберия, его приемного сына Германика, и последовавшая вскоре смерть родного сына Тиберия Друза сделали династическую ситуацию крайне смутной.
Не затрагивая в данной статье вопроса о заговоре Сеяна и времени его возникновения, отметим, что именно он, по собственной ли инициативе или исполняя волю принцепса, был инициатором судебных процессов над друзьями Германика и способствовал гибели Агриппины и ее сыновей. С определенного момента, а именно после смерти Друза в 23 г., одним из импульсов его активности и в преследовании Агриппины, и в обеспечении себе силовой поддержки и верных сторонников стала надежда на достижение верховной власти в Риме, причем легитимным путем5.
Следуя примеру Агриппы, Сеян ищет способов породниться с семьей принцепса: он выдает свою дочь Юлию замуж за внучатого племянника Тиберия, а после смерти Друза проси себе в жены его вдову Ливию (Tac. Ann., III,29,4; IV, 39-40; Suet. Tib. 65; Dio Cass., LVIII,3,9). Наконец, в 31 г. Надежды Сеяна сбываются. Тиберий самым недвусмысленным образом указывает на него как на своего наследника. В этом году принцепс принимает консулат и избирает своим коллегой Луция Элия Сеяна. До этого года Тиберий лишь дважды принимал консулат, и оба раза его коллегами были предполагаемые наследники: в 18 г. — Германик, в 21 г. — Друз. Кроме того, Сеяну предоставляется imperium proconsulare, и до полного оформления его как преемника власти недоставало лишь tribunicia potestas, которая была обещана в скором времени (Tac. Ann., VI,8,6; Dio Cass., LVIII,4).
Это событие произвело на современников огромное впечатление. О Сеяне уже говорили как о захватившем власть, а о Тиберии всего лишь как о правителе о. Капри (Dio Cass., LVIII, 5, 1-2). Однако прецедент не династического наследования власти императора и на этот раз не был создан. Интересно, что, если в случае с Марком Агриппой мы не слышим голоса общественности, то ситуация с Элием Сеяном совершенно иная. Ближайший друг и сподвижник Тиберия воспринимается общественными кругами как фигура одиозная. Именно в нем видели многие современники и последующая историческая традиция главного виновника перерождения принципата Тиберия в тиранию (Tac. Ann., IV, 11). Сеяна открыто обвиняли в кознях против жены Геманика Агриппины и его сына Нерона: в 29 г. во время обсуждения в сенате письма Тиберия, содержащего нападки на Агриппину и Нерона, народ окружил курию и кричал о подложности письма, а в следующие дни по Риму распространялись от имени бывших консулов памфлеты против Сеяна (Ibid., V,4,2-3).
Наконец, когда казалось, что Сеян достиг своей цели, Антония, мать Германика, сообщила Тиберию о том, что Сеян отравил его сына Друза (Ibid., IV,3). Истинность этого обвинения вызывает сомнения, скорее всего расчет делался на вспыльчивый характер принцепса. Представители знатных и близких к правящей фамилии семей в своем большинстве были враждебно настроены к префекту преторианской гвардии. Скорее всего именно под давлением этих кругов Тиберий уничтожил Сеяна и назначил своими преемниками внука Тиберия Гемелла и сына Германика Гая Калигулу.
Таким образом, карьера друга Тиберия Луция Элия Сеяна завершается трагедией. Возможно, что смерть не столько помешала другу Октавиана Августа Марку Агриппе превратить дружбу в инструмент наследования верховной власти, сколько спасла его от трагического крушения. Превращению института дружбы в механизм передачи власти мешали по крайне мере два обстоятельства: во-первых, основатель приципата стремился придать своей власти династический характер, поэтому амбиции друзей создавали напряжение в отношениях, разрешавшееся в лучшем случае охлаждением, в худшем — катастрофой; во-вторых, amicitia, несмотря на огромную роль, которую она играла в социальной жизни общества, относилась к частной жизни гражданина. Дружеские союзы нобилитета, имевшие ярко выраженную политическую окраску, оценивались общественным мнением крайне негативно, как клики, factiones, т.е. образцы “плохой дружбы” (Sail. Jug., 31,14-15; Cic. De re publ., III,2,3). А после прецедента, созданного союзом Помпея, Красса и Цезаря, в них уже видели прямую угрозу установления корпоративной тирании.
Нормативный характер римского общественного сознания не позволял интегрировать в сферу государственной власти привычный для римлян и в высшей степени удобный для единоличной власти совет друзей. Обычай советоваться с друзьями перед принятием сколь ни будь важного решения был глубоко укоренен в сознании и практике древних римлян, но, если бы Август придал совету своих друзей официальный статус, это было бы расценено как установление тирании. Поэтому, создавая совет принцепса, Август формирует его состав таким образом, чтобы он не порождал никаких ассоциаций с традиционным советом друзей. Члены совета избирались по жребию из состава сената сроком на полгода в количестве 15 человек, и кроме того в совет входили оба консула и по одному представителю от каждой магистратуры (Suet. Divi Aug., 35,3; Dio Cass., LIII,21,4).
Император Тиберий изменил принцип формирования своего совета. Членство в нем перестало быть срочным, и в него входили друзья и приближенные принцепса, избираемые им самим. В результате совет принцепса приобретает квазидружеский характер и остается таковым на протяжении всего правления династии Юлиев-Клавдиев6.
Друзья, как личные приверженцы принцепса, были существенной опорой единоличной власти в процессе ее легитимизации, но в целом amicitia как институт не внесла сколь ни будь заметного вклада в формирование политико-административной системы Римской империи.
Примечания
1. Г.С. Кнабе считает, что частные и общественные функции в таких микросообществах как амикальные группы б ыли обычно неразделимы — Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М.,1993. С. 203; См.: Scullard H.H. Roman politics 200-150 b.c. Oxford.1951. P.3-5; Syme R. The Roman revolution. Oxford. 1939. P. 12.
2. Syme R. Op. Cit. P. 414 — считает, что члены семьи Августа и его личные приверженцы были фактическим правительством Рима.
3. Рональд Сайм считает, что при Августе термины “amici” и “comites” развиваются в титулы — Syme R. Ор. Сit., р. 385).
4. Bauman R.A. Impietas in principem. Munchen, 1974. P. 98 — Считает, что клятва, которую давал римский народ императору, обязывала всех граждан присоединиться к объявлению своим врагом врага императора. Т.о. renuntiatio amicitiae превращала опального во всеобщего врага, “врага народа”, и делала невозможной его защиту в суде.
5. О заговоре Сеяна, его причастности к уничтожению семьи Германика и убийству сына Тиберия Друза существует обширная литература, в которой высказываются сомнения в предложенной Корнелием Тацитом версии этих событий. См.: Сергеев В.С. Принципат Тиберия.// ВДИ, № 2, 1940. С. 78-95; Meise E. Untersuchungen zur Geschichte der Julisch-Claudischen Dynastie. Munchen, 1969. S. 78-90.
6 Кнабе Г.С. Указ. Соч. С. 204.