Шарнина А. Б. Проксения в межполисных отношениях Эллады

Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
Примечания
1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
3. Там же, л. 6об.—7.
4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
11. Там же, л. 2—3.
12. Там же, л. 11об.—12.
13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
16. Там же, л. 54—60.
17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
19. Там же, д. 38, л. 167.
20. Там же, д. 41, л. 96—99.
21. Там же, л. 22.
22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
23. Там же, л. 83—84, 101.
24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
25. Там же, с. 52.
26. Там же.
27. Там же, с. 181-183,219.
28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
29. Там же, л. 9—11.
30. Там же, л. 12—14.
31. Там же, л. 15—17.

Клеймёнов А. Л. Дебют стратега: балканская кампания Александра Македонского 335 г. до н.э. // Вопросы истории. - 2018. - № 1. - С. 3-17.
В статье рассматривается первая полномасштабная военная кампания в самостоятельной полководческой карьере Александра Македонского, проведенная против фракийских и иллирийских племен весной-летом 335 г. до н.э. Ее замысел подразумевал разделение македонской армии на три части. Две из них, возглавляемые Антипатром и Коррагом, должны были обеспечить безопасность Македонии, в то время как сам Александр с наиболее подвижными и боеспособными подразделениями войска осуществлял наступление. Удачная реализация данной стратегии позволила македонскому царю последовательно подавить сопротивление балканских «варварских» племен, а затем объединить войско для захвата Фив, восставших против македонского владычества.
Александр Македонский вот уже в течение двух тысячелетий выступает в роли своеобразного эталона при оценке полководческого дарования или военных успехов. Древние сопоставляли с ним Гая Юлия Цезаря1, а Наполеон Бонапарт в юные годы зачитывался сочинениями Флавия Арриана и Курция Руфа, описавших походы македонского царя2. Сам великий корсиканец по окончании собственной военной карьеры не смог удержаться от соблазна сравнить себя с покорителем Персии3. Характер свершений Александра стал причиной особого внимания к его личности и военным способностям. Ведомая им армия, практически не зная поражений, прошла с боями от берегов Эгейского моря до Индийского океана, создав, пусть и на недолгий срок, одну из обширнейших империй в истории. Однако в полководческом таланте Александра сомневались всегда. Судя по письмам Демосфена, его успехи объясняли большим везением, причем настолько бесцеремонно, что даже великий афинский оратор, главный противник македонских царей, счел нужным указать на то, что победы Александра были, прежде всего, плодами его трудов (Epist., I, 13). Раскритикованная Демосфеном тенденция, тем не менее, оказалась весьма устойчивой и оказала заметное влияние на античную историографию4. Найти причину побед македонского царя вне его личного полководческого дарования неоднократно пытались и специалисты-историки. Одним из первых это сделал Ю. Белох, указавший, что главная заслуга в деле завоевании Азии принадлежала не самому царю, а высокопоставленному македонскому военачальнику Пармениону5. Последняя на сегодняшний момент объемная работа с оценкой по­добного рода вышла в 2015 г.: канадский исследователь Р. Гебриел в книге с говорящим названием «Безумие Александра Великого и миф о военном гении» изобразил македонского завоевателя психически неуравновешенной личностью, чьи победы, прежде всего, связаны с эффективной работой «военной машины», созданной его отцом Филиппом II6. Примечательно, что полная несостоятельность подобного рода оценок особенно отчетливо проявляется при внимательном взгляде на первую полномасштабную военную кампанию в самостоятельной полководческой карьере Александра, проведенную на Балканах в 335 г. до н.э.
Ее причиной стала военно-политическая ситуация, в которой оказалось Македонское царство после убийства Филиппа II, произошедшего, по разным оценкам, летом7 или осенью8 336 г. до н.э. Античные авторы сообщают, что, помимо прочего, перед пришедшим к власти Александром встала необходимость усмирения восстания балканских варварских племен (Plut. Alex., 11; Diod., XVII, 8, 1; Just., XI, 2, 4; Arr. Anab., I, 1, 4). Основным источником сведений о данном периоде является сочинение «Анабасис Александра» Флавия Арриана, который при описании событий, развернувшихся на Балканах в 335 г. до н.э., как полагают, либо целиком опирался на сочинение Птолемея Лага9, либо сочетал его данные со сведениями Аристобула10. В этом труде участниками развернувшегося после смерти Филиппа восстания названы трибаллы и иллирийцы (Anab., I, 1, 4). Забегая вперед, заметим, что среди фракийцев, занявших антимакедонскую позицию, были не только трибаллы11, но и некоторые другие соседствовавшие с ними племена, а иллирийцы, выступившие против македонской монархии, были представлены сразу тремя крупными племенными образованиями — дарданами, автариатами и тавлантиями.
Ситуация была крайне непростой. Юстин упоминает смятение, охватившее македонян, боявшихся, что в случае одновременного выступления иллирийцев, фракийцев, дарданов и других варварских племен устоять будет невозможно (XI, 1, 5—6). Плутарх, в свою очередь, пишет об имевшемся у варваров стремлении избавиться от «рабского» статуса и восстановить ранее существовавшую царскую власть (Alex., 11). Впрочем, считать основной целью всех поднявшихся против Македонии племен возвращение своей независимости, утраченной в результате завоевательной политики Филиппа, нельзя, так как господство македонской монархии над основными участниками антимакедонского выступления сомнительно. Трибаллы, судя по их военному столкновению с Филиппом II в 339 г. до н.э., закончившемуся для македонян плачевно, обладали полной политической самостоятельностью12. Также не следует преувеличивать степень распространения македонского влияния в Иллирии13. Общей целью участвовавших в антимакедонском выступлении племенных сообществ являлось возвращение к дофилипповским временам, включая возобновление практики грабительских набегов14. Подобный геополитический переворот был возможен только в одном случае: как отметил еще А. С. Шофман, интересы выступивших против Александра племен были бы обеспечены, «если бы на месте сильного Македонского государства лежала бессильная, раздираемая политической борьбой земля»15.
Наибольшую опасность для Македонии традиционно представляли иллирийцы16. Их частые нападения в IV в. до н.э. были связаны не только с грабежом, но и с попытками завладеть землями в районе Лихнидского (Охридского) озера17. Филипп II в результате предпринятых военных и политических мер сумел снизить исходившую от иллирийцев угрозу. Прежде всего, в самом начале своего правления он нанес крупное поражение иллирийскому царю Бардилу в битве у Лихнидского озера (Diod., XVI, 4, 5—7). Именно с Бардилом, возглавлявшим племя дарданов, специалисты связывают включение района Охридского озера в сферу иллирийского влияния18. Благодаря первой важной победе Филипп сумел присоединить охридский район, чем существенно обезопасил свое царство19. Впрочем, несмотря на достигнутые успехи, давление иллирийцев на македонские границы сохранялось20. После внезапной смерти Филиппа возрастание активности иллирийцев на западных рубежах Македонии было вполне предсказуемо. Ситуация на фракийском направлении также не была простой. Благодаря завоевательной деятельности Филиппа фракийские земли вплоть до Дуная были подчинены: местные династы попали в вассальную зависимость, а население обложили данью21. Тем не менее, целостная система обеспечения господства во Фракии создана не была. Македоняне напрямую контролировали лишь крепости в ключевых районах страны, а зависимость фракийских царьков от Филиппа в ряде случаев была очень слабой или же вовсе отсутствовала22. В этих условиях антимакедонское движение могло быстро расшириться и набрать силу, поставив под угрозу не только власть македонского царя над здешними землями, но и безопасность государства Аргеадов, чье ядро, Нижняя Македония, в силу географических особенностей было весьма уязвимо для вторжений из Фракии23.
Худшим сценарием для Александра было создание антимакедонской коалиции балканских варварских племен и синхронизация их действий на восточном и западном направлениях. О подобной возможности свидетельствовали, прежде всего, события 356 г. до н.э., когда против еще набиравшего силу Филиппа II объединились цари фракийцев, пеонов и иллирийцев (Diod., XVI, 22, 3). Примечательно, что во время кампании 335 г. ’до н.э. иллирийские племена продемонстрировали наличие у них возможности создать союз, направленный против монархии Аргеадов. Нельзя было сбрасывать со счетов и вероятность вступления варварских племен в альянс с греческими противниками Александра24. Вновь обращаясь к более ранним событиям, упомянем о том, что иллирийцы, пеоны и фракийцы, совместно противостоявшие Филиппу в 356 г. до н.э., заключили союзный договор с Афинами (IG, 112, 127). Александр должен был учесть возможность развития событий по данному сценарию, тем более что обстановка в Греции, несмотря на решительные действия, предпринятые сыном Филиппа сразу после восшествия на престол, оставалась явно неспокойной, и новый македонский царь не выпускал ее из поля зрения25. Даже если бы ситуация во Фракии и на иллирийской границе развивалась не столь опасным для Македонии образом, сохранение военной напряженности в этом регионе поставило бы Александра перед необходимостью оставить в Европе крупные военные силы и тем самым уменьшить потенциал армии, отправляемой в Азию26.
Геополитическая обстановка вынуждала Александра действовать быстро и решительно. Невозможно согласиться с выводами о том, что он в рамках Балканской кампании 335 г. до н.э. предпринял простую показательную военную акцию для запугивания местных варваров27. Перед новым македонским царем стояла гораздо более ответственная и сложная задача: он должен был максимально быстро подавить антимакедонское выступление балканских племен и таким образом защитить территорию самой Македонии от возможного вторжения, сохранить ее статус как ведущей державы Балкан, а также продемонстрировать свою способность сберечь наследие отца и продолжить начатую им войну против Персидского царства. Александру предстояло решать эти важные задачи, используя лишь часть македонских войск и командных кадров. Дело в том, что виднейший военачальник Филиппа II Парменион начиная с весны 336 г. до н.э. находился в Малой Азии, где готовил плацдарм для полномасштабного вторжения в империю Ахеменидов, задуманного Филиппом28. Вместе с Парменионом в Азии находилось около 10 тыс. воинов (Polyaen., V, 44, 4). Это были как наемники, так и собственно македонские подразделения (Diod., XVII, 7, 10). Судя по некоторым косвенным данным, Парменион отсутствовал в Македонии до зимы 335—334 гг. до н.э.29. В период осуществления Александром похода против балканских варварских племен некоторая часть войска, возглавляемая Антипатром, осталась в Македонии (Агг. Anab., I, 7, 6). Антипатр, один из ближайших и опытнейших соратников Филиппа И, в период его правления неоднократно выполнял ответственные задания военного и дипломатического характера, а при отсутствии царя исполнял обязанности регента в Македонии30. Александр, очевидно, возложил на этого виднейшего аристократа обязанность управлять Македонией и в случае необходимости обеспечить контроль над неспокойной Грецией31.
Лаконичные, но чрезвычайно ценные сведения о действиях македонского царя в тот период времени содержит чудом сохранившийся небольшой фрагмент неизвестного раннеэллинистического исторического сочинения, найденный в Египте в 1906 году. Согласно этому тексту, Корраг, сын Меноита, один из царский «друзей», был поставлен во главе большого войска, которое соответствовало потребностям, имевшимся на границе с Иллирией. Ему было предписано завершить укрепление военного лагеря. В тексте упоминается некая будущая опасность, а также такие географические объекты как Эордея и Элимиотида32. Н. Хэммонд убедительно интерпретировал представленный античный текст как сообщение о кампании 335 г. до н.э. против балканских варваров, в рамках начальной стадии которой Александр оставил часть имевшихся сил под командованием Коррага на иллирийской границе в пределах верхнемакедонских областей Линк или Пелагония, приказав из-за большой вероятности иллирийского вторжения укрепить военный лагерь, после чего сам двинулся через Эордею на юг, в сторону Нижней Македонии33. По мнению исследователя, обнаруженный фрагмент может являться частью несохранившегося сочинения олинфского историка Страттиса, черпавшего данные из дворцового журнала Александра «Эфемерид»34. Несмотря на слабую доказательность последнего предположения, общий вывод Хэммонда о том, что найденный текст является фрагментом утраченного описания Балканской кампании Александра, был поддержан и другими специалистами35.
Имеющиеся данные позволяют утверждать, что стратегия Александра, выбранная для Балканской кампании, подразумевала обеспечение защиты македонских позиций в Греции и блокирование возможного вторжения иллирийцев. Александр переходил к реши­тельным наступательным действиям лишь на одном направлении. Необходимо отметить, что дополнительную «пикантность» предстоящему походу придавало то, что в нем не участвовали Антипатр и Парменион — лучшие военачальники Филиппа II. Молодой царь должен был рассчитывать преимущественно на свои полководческие способности. К сожалению, у нас нет точных данных о размере войска, непосредственно выступившего в поход вместе с царем. По мнению Хэммонда, несмотря на разделение войска, Александр повел с собой на север около 3 тыс. всадников, 12 тыс. тяжеловооруженных и 8 тыс. легковооруженных пехотинцев, то есть в этой кампании участвовало больше солдат собственно македонского происхождения, чем в знаменитом Восточном походе36. Эти цифры явно завышены и не учитывают как выделение войск Антипатру и Коррагу, так и то, что часть армии вместе с Парменионом все еще находилась в Азии. Ф. Рей полагает, что в наличии у Александра были 2 тыс. гипаспистов, 6 тыс. фалангитов, около полутора тысяч всадников, 3—4 тыс. наемных гоплитов и 4 тыс. легковооруженных пехотинцев37. Эти цифры следует оценивать как более близкие к истине, однако гораздо убедительнее выводы Дж. Эшли, согласно которым Александр взял с собой лишь упомянутые Аррианом при описании военных событий кампании подразделения. Автор предполагает, что корпус Александра был укомплектован верхнемакедонскими таксисами фаланги, легковооруженными пехотинцами, а также кавалерийскими илами из Верхней Македонии, Амфиполя и Ботгиеи и насчитывал в совокупности всего около 15 тыс. воинов преимущественно македонского происхождения. Отмечается, что отправившиеся с царем подразделения лучше других были приспособлены для сражений на пересеченной местности, а успех в предстоящей кампании зависел в большой степени от мобильности и индивидуального мастерства воинов38.
Ограниченность привлеченных сил не может являться доказательством того, что поход являлся «короткой профилактической войной», масштаб которой был преувеличен Птолемеем, основным источником Арриана, как это указывается в научной литературе39. Сравнительно небольшой размер отправившегося с Александром корпуса свидетельствует, прежде всего, о непростом характере сложившейся стратегической обстановки, вынудившей нового македонского царя разделить свою армию. В то же время, размер войска, задействованного Александром во фракийском походе, вынуждает критично отнестись и к диаметрально противоположным оценкам, согласно которым новый македонский царь осуществлял «кампанию завоевания и покорения», отличную по своему характеру от военных экспедиций Филиппа II в тот же регион40. Александр, судя по всему, намеревался посредством демонстрации своей военной мощи пресечь выход из македонской сферы влияния сообществ, попавших в зависимость при его отце, а также силой распространить подобный формат взаимоотношений на еще неподвластные агрессивно настроенные племена региона, что, учитывая сложную стратегическую обстановку, являлось делом чрезвычайно важным и непростым.
Имеющиеся данные позволяют полагать, что на начальной стадии развернувшейся военной кампании Александр, оставив Коррага для защиты западной границы от иллирийцев, прошел через Нижнюю Македонию к Амфиполю. Согласно Арриану, этот город стал отправной точкой похода на фракийцев. Указано, что армия выдвинулась в начале весны41, направившись из Амфиполя в земли так называемых «независимых фракийцев». Войска проследовали справа от города Филиппы и горы Орбел, затем пересекли реку Несс и на десятый день достигли горы Гем (Агг. Anab., I, 1, 4—5). Здесь мы сталкиваемся с одной из проблем, существенно осложняющих изучение Балканской кампании Александра. Речь идет о невозможности однозначного сопоставления указанных в источниках географических объектов с современными. В частности, несмотря на то, что Арриан оставил, казалось бы, вполне подробное описание маршрута Александра, его рассказ оставляет много неясностей, и потому единого мнения у исследователей о пути македонской армии нет42. Арриан упоминает, что в районе горы Гем произошло соприкосновение Александра с противником, занявшим вершину и перекрывшим ущелье, через которое шла дорога (Anab., I, 1, 6). Ввиду наличия различных трактовок географической информации Арриана, упоминаемый горный проход локализуется исследователями в районе либо Троянского43, либо Шипкинского44 перевалов. Из сообщения античного автора следует, что Александр, несмотря на попытки противника использовать пускавшиеся с высоты телеги для рассеивания македонского строя, опрокинул фракийцев решительной атакой фаланги, поддержанной с флангов гипаспистами, агрианами и лучниками. Было уничтожено около полутора тысяч варваров, при этом македонянам, несмотря на бегство большей части фракийского войска, удалось захватить сопровождавших его женщин и детей, а также обоз (Ait. Anab., I, 1, 7—13)45. Одержав первую в Балканской кампании победу, Александр, как сообщает Арриан, отправил захваченную добычу в «приморские города» (Anab., I, 2, 1). Цель подобного решения вполне ясна — молодой царь стремился избавиться от всего, что могло отягощать армию, снижая скорость ее передвижения. Перевалив через Гем, Александр, судя по указаниям все того же источника, вторгся в земли трибаллов и подошел к берегам реки Лигин, лежавшей в трех дня пути от Истра, если двигаться через Гем (Anab., I, 2, 1). Упомянутую Аррианом реку исследователи сопоставляют либо с Янтрой46, либо с Росицей, ее притоком47.
Согласно «Анабасису Александра», правитель трибаллов Сирм, зная о приближении Александра, заранее отправил женщин и детей на остров Певка, располагавшийся на Истре (Дунае). Там же нашли убежище фракийцы, бывшие соседями трибаллов, а также сам Сирм. Большая часть трибаллов отошла к берегам Лигина, уже покинутым македонянами (Агг. Anab., I, 2, 2—3). Видимо, подобным, образом они стремились занять позицию между армией завоевателей и стратегически важным горным проходом, чтобы прервать сообщение противника с Македонией48. Александр не оставил этот маневр без внимания. Узнав о случившемся, он повернул назад и застал трибаллов за разбивкой лагеря. Последние, застигнутые врасплох, построились в лесу, но были выманены оттуда легковооруженной пехотой Александра, после чего подверглись фронтальному удару фаланги и атакам со стороны македонской кавалерии на флагах. Трибаллы были обращены в бегство. Они потеряли в бою 3 тыс. воинов, однако македоняне из-за лесистой местности и наступившей ночи не смогли провести полноценное преследование (Агг. Anab., I, 2, 4—7). Успех данного военного предприятия, безусловно, был обеспечен своевременным получением информации о перемещениях трибаллов и тактическим дарованием Александра, сумевшего выманить противника из леса и подвергнуть его атаке с трех сторон. Немалую роль сыграл и общий стратегический расчет Александра, укомплектовавшего свой экспедиционный корпус подразделениями, способными совершать стремительные марши и эффективно сражаться на пересеченной местности.
Сообщается, что спустя три дня после сражения при Лигине Александр вышел к Истру (Агг. Anab., I, 3, 1). Здесь его целью стал остров, служивший убежищем для части трибаллов. Локализация данного острова, названного Аррианом и Страбоном Певкой (Агг. Anab., I, 2, 3; Strab., VII, 301), имеет существенное значение для определения маршрута продвижения македонской армии, однако, как и в предыдущих случаях, сопоставление Певки с каким-либо из современных островов проблематично. Одни из ученых, отождествляя занятую трибаллами Певку с одноименным островом в «Священном устье» Дуная (Strab., VII, 305), помещают этот объект неподалеку от места впадения одного из рукавов Дуная в море49. Другая группа специалистов справедливо подчеркивает, что приближение Александра к побережью Черного моря плохо соотносится с остальной информацией о маршруте движения его армии, в связи с чем предполагается, что Певка Арриана находилась достаточно далеко от устья реки, и этот остров невозможно идентифицировать из-за изменения русла Дуная с течением времени50. Как бы то ни было, согласно имеющимся данным, македонский царь предпринял попытку посредством пришедших из Византия военных кораблей высадить на острове десант, что окончилось неудачей из-за активных оборонительных действий неприятеля и неблагоприятных условий местности (Агг. Anab., I, 3, 4; Strab., VII, 301).
Вскоре Александр провел еще одну военную операцию на берегах Дуная. Как сообщает все тот же Арриан, македонский царь решил атаковать гетов, собравшихся в большом количестве на северном берегу Истра. Отмечается, что у гетов было 4 тыс. всадников и более 10 тыс. пехотинцев. Александр, собрав лодки-долбленки, изъятые у местного населения, а также используя набитые сеном кожаные чехлы для палаток, переправил ночью на северный берег полторы тысячи всадников и 4 тыс. пехотинцев. Утром Александр перешел в наступление. Геты, не выдержав и первого натиска, ушли в пустынные земли, взяв с собой сколько возможно женщин и детей, при этом бросили свой город, доставшийся со всем имуществом македонскому царю (Anab., I, 3, 5—4, 5). Сражение Александра с гетами, учитывая упоминание высоких хлебов, может быть отнесено к июню 335 г. до н.э.51 Географическая локализация событий более трудна, однако исследователи предприняли попытки сопоставить упомянутый Аррианом город с известными гетскими городищами северного Подунавья, первое из которых расположено в районе современного румынского города Зимнича52, а второе — в нйзовьях реки Арджеш53.
Конечно, нет оснований считать, что Александр нанес гетам по-настоящему мощный удар54. Реальным итогом демонстрации силы нового македонского царя в Придунавье стало последовавшее прибытие послов от местных племен. Арриан упоминает, что явились посланники племен, живших возле Истра, в том числе и послы Сирма, царя трибаллов. Автор приводит также анекдотичный рассказ о встрече Александра с послами кельтов (Anab., I, 4, 6—8)55. В военной кампании возникла пауза, которая объясняется тем, что Александр в течение нескольких недель определял характер взаимоотношений с населением региона, возобновлял или изменял действия союзных договоров с фракийцами, жившими у дельты Дуная, трибаллами и местными греками, определял характер возможных совместных оборонительных мероприятий против гетов и скифов56. Отметим, что неудачно завершившаяся попытка захватить Певку никак не сказалась на общем ходе кампании — Сирм в итоге вынужден был признать гегемонию Александра.
Далее македонский царь, как сообщается, пошел в земли агриан и пеонов (Агг. Anab., I, 5, 1). Предположительно, агриане населяли верховья Стримона в районе современной Софии57. Каким именно маршрутом двигался Александр от Дуная к агрианам неизвестно, в связи с чем представленные в историографии версии58 следует оценивать как в равной степени убедительные. Арриан пишет, что в период продвижения Александра к землям агриан и пеонов он получил известие о восстании Клита, сына Бардила, поддержанном царем тавлантиев Главкией, а также о желании племени автариатов напасть на македонского царя в момент его продвижения. Указывается, что сложившаяся обстановка вынудила Александра повернуть назад (Anab., I, 5, 1). Высказано предположение, что выступление этих иллирийских племен было неожиданностью для Александра, планировавшего через территории агриан и пеонов возвратиться в Македонию59. Сложно согласиться с данным утверждением, так как прямые указания Арриана о желании замирить иллирийцев до отбытия в Азию (Anab., I, 1, 4), а также сведения о заблаговременном размещении корпуса Коррага у македоно-иллирийской границы позволяют говорить об изначальном намерении Александра предпринять активные действия в отношении западных соседей.
Тем не менее, ситуация, в которой оказался македонский царь, была весьма непростой. Он должен был противостоять мощной иллирийской коалиции, которую образовали Клит, правивший жившими на территории современного Косово дарданами, и Главкия, возглавлявший тавлантиев — группу племен, населявшую земли в районе нынешней Тираны60. Неизвестно, находились ли с ними в сговоре автариаты. В любом случае это племя, населявшее, как предполагается, земли на севере современной Албании61, заняло явно враждебную позицию. Автариаты во времена Страбона были известны как самое большое и самое храброе из иллирийских племен (VII, 317— 318). Аппиан их называет сильнейшими на суше из иллирийцев (Illyr., 3). Арриан дает диаметрально противоположную характеристику автариатов, упоминая, что царь агриан Лангар, встретившийся с Александром на пути к своим землям, назвал автариатов самым мирным из местных племен, которое можно не брать в расчет (Anab., I, 5, 2—3). При этом мало вероятно, что до встречи с Лангаром молодой царь ничего не знал об автариатах. Александр должен был располагать некоторыми данными о землях македоно-иллирийского пограничья, так как в ранней юности сопровождал Филиппа в его иллирийских походах, а в период размолвки с отцом некоторое время провел в самой Иллирии62. Видимо, Александр обладал общими сведениями об автариатах, не вполне актуальными на тот момент времени, благодаря чему отнесся к замыслам представителей этого племени весьма серьезно. Как бы то ни было, опасения молодого полководца, видимо, нельзя считать беспочвенными: вражеское нападение на растянутую на горных дорогах армию могло привести к тяжелым последствиям.
Выход из сложившейся ситуации был найден благодаря помощи со стороны агриан и решительным действиям самого молодого македонского царя. Арриан упоминает, что Александр, встретившись с Лангаром, с которым его связывали дружеские отношения еще со времени правления Филиппа, получил от царя агриан заверения в том, что автариаты не представляют большой опасности. В дальнейшем Лангар по просьбе македонского царя совершил опустошительный поход в земли этого племени, вынудив тем самым автариатов отказаться от воинственных планов (Anab., I, 5, 2—4)63.
Судя по отрывочным данным, в тот же период времени Александр выделил из армии часть сил для самостоятельного выполнения некоего задания. Об этом сообщает второй фрагмент уже упомянутого выше неизвестного раннеэллинистического исторического сочинения. В этом тексте указано, что в период пребывания царя в землях агриан он отправил оттуда Филоту, сына Пармениона, с войском64. Характер сложившейся на тот момент обстановки заставляет признать обоснованным предположение Хэммонда, в соответствии с которым Филота был послан к иллирийской границе, в то время как сам Александр решал ряд важных вопросов взаимодействия с Лангаром65. Видимо, Филоте было поручено выяснить обстановку на предполагаемом пути следования войск и начать противодействие иллирийцам. Действия корпуса Филоты в совокупности с ликвидацией угрозы, исходившей от автариатов, позволили Александру взять ситуацию под контроль и продолжить продвижение на юго-запад.
Согласно Арриану, после встречи с Лангаром Александр напра­вился к реке Эригон и городу Пелиону, самому укрепленному в стране и занятому в тот момент Клитом (Anab., I, 5, 5). Упомянутый автором Пелион может быть идентифицирован как македонская пограничная крепость, занимавшая стратегически важную позицию между Иллирией и Македонией где-то в районе современной Корчи66. Таким образом, Клит, сын побежденного Филиппом Бардила, перешел к активным действиям в землях к югу от Охридского озера, ранее находившихся под иллирийским контролем67. Возможность попытки дарданов взять реванш в этом ключевом регионе Александр, видимо, предвидел в начале анти македонского выступления варварских племен, в связи с чем и разместил часть войск под командованием Коррага в Верхней Македонии у иллирийской границы. Последнее обстоятельство позволяет объяснить, почему Клит ограничился занятием пограничного Пелиона и не осуществил вторжение в Верхнюю Македонию. Тем не менее, сохранение важной крепости за иллирийцами создавало угрозу осуществления ими набегов на северо-западные районы Македонии в будущем68.
Александр не мог допустить возникновения данной ситуации. Среди исследователей нет единого мнения о маршруте, которым двигался македонский царь из земель агриан к Пелиону69. В любом случае, путь Александра должен был проходить через области Верхней Македонии, где, очевидно, он смог увеличить численность своего войска70. Наиболее вероятным источником подкреплений следует считать корпус Коррага. Не останавливаясь подробно на военных действиях под Пелионом, весьма подробно описанных Аррианом71 и неоднократно рассматривавшихся исследователями72, отметим, что проходили они в крайне тяжелых условиях. Угроза гибели армии и царя была настолько серьезной, что послужила основой для распространения в Греции слухов о смерти Александра, ставших поводом для волнений73. Благодаря превосходству македонян в военной подготовке и дисциплине, удачным и нестандартным тактическим решениям Александра, включавшим как смелое маневрирование, так и внезапную ночную атаку на неохраняемый лагерь противника, дарданы Клита и тавлантии Главкии были разбиты и отброшены от границ Македонии. Довершило разгром иллирийцев под Пелионом их долгое преследование. Согласно Арриану, македоняне гнали врага вплоть до гор в стране тавлантиев (Anab., I, 6, 11). Расстояние от них до Пелиона, по современным подсчетам, составляло около 100 км74.
После решения иллирийского вопроса македонский царь стремительно двинулся к Фивам, восставшим против македонской гегемонии. Арриан подробно описывает маршрут и скорость движения македонской армии, указывая, что, проследовав через Эордею и Элимиотиду, Александр перешел через горы Стимфеи и Паравии и на седьмой день прибыл в фессалийскую Пелину. Выступив оттуда, он на шестой день вторгся в Беотию (Anab., I, 7, 5). Таким образом, всего за тринадцать дней было пройдено около 400 км75. Марш оказался настолько стремительным, что, как пишет Арриан, фиванцы узнали о проходе Александра через Фермопилы, когда он с войском был уже в Онхесте (Anab., I, 7, 5). Здесь сказались тренировки времен Филиппа II, в ходе которых личный состав македонской армии обучался проходить значительное расстояние без использования в обозе большого количества повозок (Front. Strat., IV, 1, 6; Polyaen., IV, 2, 10)76. Быстрому продвижению армии должно было отчасти способствовать и то, что местность, через которую проходил маршрут, позволяла обеспечить армию продовольствием (в виде продуктов животноводства) и вьючным скотом77. Согласно Диодору, Александр подошел к Фивам с армией, насчитывавшей более 30 тыс. пехотинцев и не менее 3 тыс. конницы. Указывается, что это были воины, ходившие в походы вместе с Филиппом (XVII, 9, 3). Иными словами, македонский царь привел к Фивам практически всю полевую армию своего отца78. С учетом этих данных неслучайным представляется замечание Арриана, что Александр в Онхесте был «со всем войском» (Anab., I, 7, 5), как и упоминание Диодором прибытия македонского царя из Фракии «со всеми силами» (XVII, 9, 1). Возможно, Александр сумел по пути в Фивы собрать воедино все свое войско, чтобы использовать его мощь для захвата одного из сильнейших полисов Греции. В качестве косвенного подтверждения этого вывода могут быть использованы данные Полиэна, называющего Антипатра одним из участников осады Фив (IV, 3, 12), хотя его сведения, как и другие доводы в пользу личного присутствия этого старого соратника Филиппа, вызывают некоторые сомнения79. Антипатр вполне мог ограничиться отправкой подкреплений царю, оставшись руководить делами в Македонии. Объединение армии должно было произойти еще в период продвижения царя по землям Верхней Македонии, причем необходимо заметить, что темп продвижения Александра к Фивам оставался чрезвычайно высоким. Это могло быть обеспечено благодаря выдвижению сил Антипатра навстречу царю, через гонцов отдавшему соответствующее распоряжение. Объединенное македонское войско, как известно, сумело захватить и разрушить Фивы, что привело к существенному укреплению власти Александра над устрашенной Грецией80. Ключевую роль в этом сыграло невероятно быстрое появление македонской армии под Фивами, позволившее изолировать фиванцев и подавить антимакедонское выступление греков в зародыше81.
Подводя итог рассмотрению весенне-летней кампании 335 г. до н.э., проведенной Александром против фракийцев и иллирийцев, не согласимся с ее излишне критичной оценкой, озвученной Э. Ф. Блоедовым82. Напротив, Балканская кампания должна быть оценена как успешная по любым критериям83. Во Фракии новый царь Македонии сумел возобновить прежние зависимые отношения с одними племенами и распространить македонскую гегемонию на сообщества, до того сохранявшие самостоятельность. Особенно удачным было решение иллирийской проблемы, стоявшей перед Филиппом II в течение большей части его правления: как отмечено исследователями, прямым следствием победы Александра под Пелионом стала спокойная обстановка на иллйрийской границе в течение всего периода правления великого завоевателя84. Без сколь-нибудь существенных потерь Александр одержал верх над противниками, которых ни в коей мере нельзя назвать слабыми, чем раскрыл свое высокое полководческое дарование85.
Молодой македонский царь блестяще справился с первым серьезным испытанием в своей самостоятельной полководческой карьере. Важно, что совершено это было без помощи со стороны лучших военачальников Филиппа, задействованных в тот промежуток времени на других направлениях. Конечно, получить исчерпывающее представление о стратегии Александра в Балканской кампании 335 г. до н.э. нельзя из-за ограниченности Источниковой базы и невозможности однозначного сопоставления указанных в античной письменной традиции топонимов с современными географическими объектами. Тем не менее, комплекс имеющихся данных позволяет охарактеризовать стратегию кампании как смелую и, вместе с тем, хорошо продуманную. Она подразумевала разделение армии на три автономных части, перед каждой из Которых стояла особая задача. Первую часть войска, размещенную в Македонии, возглавил Антипатр, в чью зону ответственности входила также Греция. Корраг во главе крупных сил расположился в районе македоно-иллирийской границы для защиты Верхней Македонии от возможного вторжения. Сам Александр с отборными и наиболее подвижными подразделениями совершил поход против восставших фракийцев и иллирийцев, пройдя по высокой неправильной параболе от северо-восточной границы Македонии до ее западных рубежей. Сильной стороной выбранной молодым царем стратегии было то, что она предусматривала как разделение армии, так и осуществление «выхода» из этой комбинации посредством последовательного объединения частей войска для разгрома иллирийцев и совместного молниеносного броска на Фивы. Александр продемонстрировал, что является достойным наследником своего отца, способным сохранить его завоевания в Европе и приступить к реализации неосуществленных планов Филиппа, связанных с захватом владений империи Ахеменидов.
Примечания
Работа подготовлена в рамках Государственного задания №33.6496.2017/БЧ.
1. Аппиан, находя много общего между Цезарем и Александром, пишет об их сопоставлении как о распространенном и оправданном явлении (В.С., II, 149). Плутарх, как известно, в своих «Сравнительных жизнеописаниях» поместил биографии этих военачальников в паре.
2. ROBERTS A. Napoleon the Great. London. 2014, p. 12.
3. JOHNSTON R.M. The Corsican: A Diary of Napoleon’s Life in His Own Words. N.Y. 1910, p. 498.
4. BILLOWS R. Polybius and Alexander Historiography. In: Alexander the Great in Fact and Fiction. Oxford. 2000, p. 295.
5. БЕЛОХ Ю. Греческая история T. 2. M. 2009, с. 432—433.
6. См.: GABRIEL R.A. The Madness of Alexander the Great: And the Myth of Military Genius. Barnsley. 2015.
7. УОРТИНГТОН Й. Филипп Македонский. СПб.-М. 2014, с. 242; ВЕРШИНИН Л.Р. К вопросу об обстоятельствах заговора против Филиппа II Македонского. — Вестник древней истории. 1990, № 1, с. 139.
8. БОРЗА Ю.Н. История античной Македонии (до Александра Великого). СПб. 2013, с. 293; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s History of Alexander. Oxford. 1980, vol. p. 45—46; HAMMOND N.G.L. ТЪе Genius of Alexander the Great. London. 1998, p. 25; DEMANDT A. Alexander der Grosse. Leben und Legende. München. 2013, S. 76.
9. BOSWORTH A.B. Op. cit., p. 51; PAPAZOGLOU F. The Central Balkan Tribes in Pre- Roman Times: Triballi, Autariatae, Dardanians, Scordisci and Moesians. Amsterdam. 1978, p. 25.
10. HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria. — The Journal of Hellenic Studies. 1974, vol. 94, p. 77.
11. Район их традиционного расселения располагался к западу от Искара, однако к указанному времени трибаллы, возможно, сместились на восток, к Добрудже. См.: DELEV Р. Thrace from the Assassination of Kotys I to Koroupedion. — A Companion to Ancient Thrace. Oxford. 2015, p. 51.
12.     ДЕЛЕВ П. Тракия под македонска власт. — Jubilaeus I: Юбелеен сборник в памет на акад. Димитьр Дечев. София. 1998, с. 39.
13. См.: GREENWALT W.S. Macedonia, Illyria and Epirus. In: A Companion to Ancient Macedonia. Oxford. 2010, p. 292; LANE FOX R. Philip’s and Alexander’s Macedon. In: Brill’s Companion to Ancient Macedon: Studies in the Archaeology and History of Macedon, 650 BC - 300 AD. Leiden. 2011, p. 369-370.
14. GREENWALT W.S. Op. cit., p. 294.
15. ШОФМАН A.C. История античной Македонии. Казань. 1960, ч. I, с. 117.
16. УОРТИНГТОН Й. Ук. соч., с. 31.
17. GREENWALT W.S. Op. cit., p. 280.
18. HAMMOND N.G.L. Illyrians and North-west Greeks. In: The Cambridge Ancient History. Vol VI. Cambridge. 1994, p. 428-429; GREENWALT W.S. Op. cit., p. 284.
19. БОРЗА Ю.Н. Ук. соч., с. 272; WILKES J.J. The Illyrians. Oxford. 1992, p. 120.
20. БОРЗА Ю.Н. Ук. соч., с. 273; ERRINGTON R.M. A History of Macedonia. Oxford. 1990, p. 42; WILKES J.J. Op. cit., p. 120-121; BILLOWS R.A. Kings and Colonists: Aspects of Macedonian Imperialism. Leiden. 1995, p. 4.
21. УОРТИНГТОН Й. Ук. соч., с. 175.
22. ДЕЛЕВ П. Op. cit., с. 40—42; ПОПОВ Д. Древна Тракия. История и култура. София. 2009, с. 115.
23. ХАММОНД Н. История Древней Греции. М. 2008, с. 564—565.
24. LONSDALE D.J. Alexander the Great: Lessons in strategy. L.-N.Y. 2007, p. 111—112.
25. FARAGUNA M. Alexander and the Greeks. In.: Brill’s companion to Alexander the Great. Leiden-Boston. 2003, p. 102—103.
26. ASHLEY J.R. The Macedonian Empire: The Era of Warfare under Philip II and Alexander the Great, 359 - 323 BC. Jefferson. 1998, p. 167.
27. GEHRKE H.-J. Alexander der Grosse. Miinchen. 1996, S. 30; DELEV P. Op. cit., p. 52.
28. УОРТИНГТОН Й. Ук. соч., с. 241; ХОЛОД М.М. Начало великой войны: македонский экспедиционный корпус в Малой Азии (336—335 гг. до н.э.). — Сборник трудов участников конференции: «Война в зеркале историко-культурной традиции: от античности до Нового времени». СПб. 2012, с. 3.
29. HECKEL W. The marshals of Alexander’s empire. L.-N.Y. 1992, p. 13.
30. THOMAS C.G. Alexander the Great in his World. Oxford. 2007, p. 152—153.
31. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. A History of Macedonia. Vol. III: 336-167 BC. Oxford. 1988, p. 32.
32. Cm.: HAMMOND N.G.L. A Papyrus Commentary on Alexander’s Balkan Campaign. In: Greek, Roman and Byzantine Studies. 1987, vol. 28, p. 339—340.
33. Ibid., p. 340-341.
34. Ibid., p. 344—346; EJUSD. Sources for Alexander the Great. Cambridge. 1993, p. 201-202.
35. Cm.: BOSWORTH A.B. Introduction. In: Alexander the Great in Fact and Fiction. Oxford. 2000, p. 3, anm. 4; BAYNHAM E. The Ancient Evidence for Alexander the Great. In: Brill’s companion to Alexander the Great. Leiden-Boston. 2003, p. 17, anm. 6; cp.: ИЛИЕВ Й. Родопите и тракийският поход на Александър III Велики от 335 г. пр. ХР. In: Личността в историата. Сборик с доклади и съобщения от Националната научна конференция на 200 г. от рождението на Александър Екзарх, Захарий Княжески и Атанас Иванов. Стара Загора. 2011, с. 279—281.
36. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., р. 32.
37. RAY F.E. Greek and Macedonian Land Battles of the 4th Century BC. Jefferson. 2012, p. 139.
38. ASHLEY J.R Op. cit., 167.
39. NAWOTKA K. Alexander the Great. Cambridge. 2010, p. 96.
40. ASHLEY J.R. Op. cit., 167.
41. Видимо, в начале апреля. См.: HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 34.
42. См.: ФОР П. Александр Македонский. M. 2011, с. 39; PAPAZOGLOU F. Op. cit., р. 29—30; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 54; HAMMOND N.G.L. Some Passages in Arrian Concerning Alexander. — The Classical Quarterly. 1980, vol. 30/2, p. 455-456; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 167; NAWOTKA K. Op. cit., p. 96; WORTHINGTON I. By the Spear: Philip II, Alexander the Great, and the Rise and Fall of the Macedonian Empire. Oxford. 2014, p. 128; ИЛИЕВ Й. Op. cit., с. 279.
43. ФОР П. Ук. соч., с. 39; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 54; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 168; O’BRIEN J. Alexander the Great: The Invisible Enemy. L.-N.Y. 1994, p. 48;
44. ГРИН П. Александр Македонский. Царь четырех сторон света. М. 2005, с. 86; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 34; BURN A.R. The Generalship of Alexander. In: Greece and Rome. 1965, vol. 12/2, p. 146; RAY F.E. Op. cit., p. 139; WORTHINGTON I. Op. cit., p. 128; DEMANDT A. Op. cit., S. 97.
45. Возможные реконструкции хода этого сражения см.: BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 56-57; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 35; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 168-169; RAY F.E. Op. cit., p. 139-140; HOWE T. Arrian and “Roman” Military Tactics. Alexander’s campaign against the Autonomous Tracians. In: Greece, Macedon and Persia: Studies in Social, Political and Military History in Honour of Waldemar Heckel. Oxford. 2014, p. 87—93.
46. ДРОЙЗЕН И. История эллинизма. T. 1. Ростов-на-Дону. 1995, с. 101; ГРИН П. Ук. соч., с. 87; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 56; PAPAZOGLOU F. Op. cit., p. 30-31.
47. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 35; NAWOTKA K. Op. cit., p. 96.
48. ASHLEY J.R. Op. cit., p. 169.
49. АГБУНОВ M.B. Античная лоция Черного моря. М. 1987, с. 146; ЯЙЛЕНКО В.П. Очерки этнической и политической истории Скифии в V—III вв. до н.э. — Античный мир и варвары на юге России и Украины: Ольвия. Скифия. Боспор. Запорожье. 2007, с. 82.
50. BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 57; PAPAZOGLOU F. Op. cit., p. 32.
51. HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 80.
52. GRUMEZA I. Dacia. Land of Transylvania, Cornerstone of Ancient Eastern Europe. Lanham-Plymouth. 2009, p. 27.
53. НИКУЛИЦЭ И.Т. Геты IV—III вв. до н.э. в Днестровско-Карпатских землях. Кишинёв. 1977, с. 125.
54. ПОПОВ Д. Ук. соч., с. 116.
55. Видимо, информация об этом восходит к Птолемею. Cp.: Strab., VII, 302. Об этом см. также: BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 51; cp.: HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 77.
56. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 38; О специфике установленного Александром в регионе режима также см.: БЛАВАТСКАЯ Т.В. Западнопонтийские города в VII—I веках до н.э. М. 1952, с. 89—90; DELEV Р. Op. cit., р. 52.
57. ДРОЙЗЕН И. Ук. соч., с. 104; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 65; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 39-40; О районе расселения агриан подробнее см.: ДЕЛЕВ П. По някои проблеми от историята на агрианите. — Известия на Исторически музей Кюстендил. Т. VII. Кюстендил. 1997, с. 9-11.
58. ФУЛЛЕР ДЖ. Военное искусство Александра Македонского. М. 2003, с. 249; ФОР П. Ук. соч., с. 39; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., р. 65-68; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 40; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171.
59. ГАФУРОВ Б.Г., ЦИБУКИДИС Д.И. Александр Македонский и Восток. М. 1980, с. 83; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171; NAWOTKA K. Op. cit., p. 98.
60. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 40.
61. HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 78.
62. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 41.
63. Предположение о том, что вместе с Лангаром в этом походе участвовал Александр (см.: ГАФУРОВ Б.Г., ЦИБУКИДИС Д.И. Ук. соч., с. 83) следует признать слабо обоснованным.
64. Цит. по: HAMMOND N.G.L. A Papyrus Commentary on Alexander’s Balkan Campaign, p. 340.
65. Ibid., p. 342-343.
66. ФОР П. Ук. соч., с. 39; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 41; WILKES J.J. Op. cit., p. 123.
67. WILKES J.J. Op. cit., p. 124.
68. ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171.
69. Cm.: BOSWORTH A.B. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 68; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 40-41.
70. HAMMOND N.G.L. Alexander the Great: King, Commander and Statesman. London. 1981, p. 49; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171.
71. Cm.: Arr. Anab., I, 5, 5—6, 11.
72. ДРОЙЗЕН И. Ук. соч., с. 105-108; ФУЛЛЕР ДЖ. Ук. соч., с. 249-252; ГРИН П. Ук. соч., с. 88—91; HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 79—85; BOSWORTH A.B. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 71—73; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171-173; RAY F.E. Op. cit., p. 141-142.
73. Cm.: Arr. Anab., I, 7, 2; Согласно Юстину, Демосфен утверждал, что Александр и вся его армия погибли в бою против трибаллов, и даже представил свидетеля, якобы раненного в фатальном для македонского царя сражении (XI, 2, 8—10).
74. HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 39.
75. KEEGAN J. The Mask of Command. N.Y. 1987, p. 72; HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 44; WORTHINGTON I. Demosthenes’ (in)activity during the reign of Alexander the Great. In: Demosthenes: statesman and orator. L.-N.Y. 2000, p. 92.
76. Это было нацелено, прежде всего, на обеспечение высокой мобильности войск в условиях горной местности. См.: ENGELS D.W. Alexander the Great and the Logistics of the Macedonian Army. Berkeley-Los Angeles. 1978, p. 22—23.
77. HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 44.
78. Согласно тому же Диодору, в битве при Херонее войско Филиппа состояло из более 30 тыс. пехотинцев и не менее 2 тыс. всадников (XVI, 85, 5).
79. HECKEL W. Op. cit., р. 32.
80. Подробнее см.: КУТЕРГИН В.Ф. Беотийский союз в 379—335 гг. до н.э.: Исторический очерк. Саранск. 1991, с. 164.
81. GEHRKE H.-J. Op. cit., S. 31.
82. BLOEDOW E.F. The Balkan Campaign of Alexander the Great in 335 BC. In: The Thracian World at Crossroads of Civilization. Bucharest. 1996, p. 166.
83. ASHLEY J.R. Op. cit., p. 174.
84. HAMILTON J.R. Alexander’s Early Life. In: Greece and Rome. Second Series. 1965, 12/2, p. 123; GREENWALT W.S. Op. cit., p. 295.
85. HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 39.

Свенцицкая И. С. Таис Афинская // Вопросы истории. - 1987. - № 3. - С. 90-95.

Корецкий В. И. Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины // Вопросы истории. - 1967. - № 5. - С. 32-50.
В последние годы внимание советских историков вновь привлечено к земским соборам XVI века1. Изучаются причины их созыва, обстановка, в которой они действовали, вопросы, обсуждавшиеся на них, состав участников. Поставлены важные проблемы о принципиальной общности и существенных особенностях социальной природы земских соборов в России и сословно-представительных учреждений Западной Европы, о созыве земских соборов в России XVI в. в связи с классовой и внутриклассовой борьбой, о "совещаниях соборной формы" и др. Делаются попытки уточнить, сколько было соборов в XVI в. и когда они созывались. Акад. М. Н. Тихомиров, указав на факт созыва земского собора 1580 г., справедливо предположил, что могли быть и другие, неизвестные до сих пор историкам земские соборы XVI в., заполняющие "громадный промежуток времени" между 1566 и 1580 годами2. Предположение М. Н. Тихомирова вскоре получило подтверждение в известии о земском соборе 1575 года3. Изучение этого земского собора представляет большой интерес в связи с "поставлением" Симеона Бекбулатовича "великим князем всея Русии". При оценке такого необычного шага Ивана Грозного мнения историков разделились.
П. А. Садиков объяснял "политический маскарад" 1575 - 1576 гг. той обстановкой "бескоролевья", которая сложилась тогда в Польско-Литовском государстве. Чтобы обеспечить себе избрание на польский трон, Иван Грозный и поставил Симеона "великим князем всеа Русии", а сам назвался просто "князем Московским"4. Однако это предположение противоречит поведению Ивана IV во время переговоров с польско-литовской стороной, когда одним из главных требований Грозного было признание за ним полного царского титула5. И в дипломатических документах, адресованных другим государствам, например, Дании, Швеции, Турции, везде в 1575 - 1576 гг. фигурировал полный царский титул Ивана Грозного6. В повседневной дипломатической практике "поставление" Симеона Бекбулатовича замалчивалось, а самого "великого князя" иностранным послам даже не показывали. В свете этих данных предположение П. А. Садикова не может быть принято.
Автор разделяет точку зрения тех исследователей7, которые видят причины "поставления" Симеона Бекбулатовича в особенностях внутренней политики Ивана Грозного. Однако нам хотелось бы показать, что лучшему пониманию как причин загадочного царского поступка, так и последовавших затем мероприятий Ивана IV может служить изучение обстоятельств созыва земского собора в Москве осенью 1575 года. В выяснении взаимосвязи этих двух событий, их классовой направленности, характера и объема произведенного в 1575 - 1576 гг. нового разделения государства, напоминавшего во многом опричнину 1565 - 1572 гг., и состоит цель настоящей статьи.
***
В 70-х годах XVI в. Россия переживала тяжелое хозяйственное разорение. Первые ощутимые признаки его проявились уже в 60-х годах, а спустя десятилетие это разорение приняло угрожающие размеры8. Источники позволяют увидеть главную причину хозяйственного упадка страны в резком возрастании государственных налогов в связи с Ливонской войной, опричными перетасовками и правежами Грозного.
Правительство, сталкиваясь с надвинувшимся на страну хозяйственным разорением, пыталось как-то этому противодействовать. В 1572 - 1573 гг. был организован даже специальный приказ во главе с князем Д. А. Друцким и дьяком Киреем Гориным по продаже в Московском уезде запустевших поместий в вотчины. В этом же приказе выдавались льготные грамоты на запустевшие вотчины в ряде центральных уездов9. Из дошедших до нас немногих льготных грамот можно заключить, что выдавались они по преимуществу представителям дворянских верхов, связанных с опричниной.
Правительство более широко пыталось поставить продажу "порозжих" поместных земель. По указу 1572 - 1573 гг., "порозжие" поместные земли должны были продаваться в Московском уезде не только служилым и приказным людям, но и "мочным гостям"10. Основная цель этого указа состояла в преодолении "пустоты", катастрофически развившейся именно на поместных землях и усугубленной в Московском уезде набегом крымского хана Девлет-Гирея в 1571 году.
Названный приказ просуществовал недолго, до 1577 года. Последние два года его возглавлял уже не Д. А. Друцкий, казненный Грозным, а князь И. Гагарин. Все заключенные сделки записывались в "продажный список", который до нас, к сожалению, не дошел. О социальном составе покупателей можно судить по нескольким сохранившимся купчим и упоминаниям о покупках в писцовых книгах Московского уезда. В числе покупателей - князь И. М. Глинский, боярин И. В. Годунов, дьяки Андрей и Василий Щелкаловы, Сапун Аврамов, Шемет Иванов, Рохманин Русинов и лица менее значительные, но близкие ко "двору" Ивана Грозного и его дворцовому хозяйству, - государевы конюхи, псари и т. п.11. Таким образом, продажа запустевших поместий под Москвой имела, помимо экономической, еще и политическую цель - иметь близ столицы надежных служилых людей, лично преданных царю.
Однако правительственные меры по борьбе с запустением успеха не имели. Напротив, продолжая взимать налоги "с пуста" с оставшихся крестьян, правительство способствовало еще большему упадку поместий и вотчин. Столкнувшись с острой нехваткой денежных средств, прежде всего для ведения Ливонской войны, Иван Грозный обратил внимание на церковные богатства. Разгромив во время опричнины крупных светских феодалов при помощи духовных12, Иван Грозный в начале 70-х годов меняет свою политику в отношении церкви. Указом от 9 октября 1572 г. были запрещены земельные вклады в крупные монастыри во всем государстве и установлено правило обязательного "доклада" правительственным органам в случае вклада в мелкие монастыри13. Испытывая острую нужду в деньгах для продолжения войны, государственная власть рассчитывала получить их из монастырских сокровищниц.
Однако церковники отнюдь не склонны были добровольно делиться своими богатствами с государством. Вспыхнула ожесточенная борьба, в ходе которой Иван Грозный применил излюбленные приемы подавления политических противников - опалы и казни. Ряд высших церковных иерархов был обвинен в различных предосудительных для их сана поступках, на них были заведены судебные дела. По свидетельству англичанина Джерома Горсея, находившегося в это время в России, Иван IV предложил также монастырям доставить "вернейший и точный инвентарь всех сокровищ и годового дохода", получаемого каждым монастырем от всех своих владений14. Это сообщение Горсея получает косвенное подтверждение в Троицкой вкладной книге 1673 г., где сохранились ссылки на "ризные книги" монастырской казны "83-го года", то есть 1574 - 1575 годов15. Взятие на учет монастырских ценностей, составление инвентарей, отпись "на государя" части монастырских земель - все это порождало среди монастырской братии глухое недовольство.
В такой напряженной обстановке осенью 1575 г. в Москве собрался земский собор. Созванный на восемнадцатом году Ливонской войны, этот собор стал известен историкам совсем недавно. Сведение о нем было обнаружено в разрядных книгах пространной редакции, где приводилась запись от 30 сентября 1575 г. о том, что "велел государь боярам и воеводам князю Ивану Юрьевичю Булгакову-Голицыну и иным воеводам и большим дворянам з берегу и из украйных городов быта к Москве по списку для собору"16.
Некоторое представление о том, кого же из наиболее крупных военачальников вызвал Иван IV в Москву "з берегу" для участия в земском соборе, дает сопоставление весенних и осенних разрядных назначений 1575 года. В столицу направился И. Ю. Булгаков-Голицын и, надо полагать, также И. В. Шереметев, В. Ю. Голицын, П. И. Татев, принимавшие участие в земском соборе 1566 года. Некоторые участники земского собора 1566 г., например, В. И. Телятевский, А. Палецкий, Р. В. Охлябинин, были оставлены Иваном IV для несения береговой службы и на земском соборе не присутствовали. Таким образом, самый факт участия на предыдущем земском соборе еще не влек за собой участия на следующем - эти дворяне могли быть посланы и на другую "государеву службу".
Бояре, воеводы и "большие" дворяне из войска, сконцентрированного на южных границах, и из пограничных городов отправлялись в Москву на собор "по государеву указу", "по списку", что не позволяет преувеличивать значение выборности, избирательной борьбы и т. п. в деятельности русских земских соборов XVI века. Поскольку на их проезд в Москву требовалось некоторое время, начало заседаний земского собора надо отнести к первой половине октября 1575 года.
Наряду с думными чинами и представителями дворянства, прибывшими из войска и южных городов для участия в работе земского собора, были вызваны и высшие церковые иерархи, члены "освященного собора". 30 декабря 1575 г. старец Гурий Ступишин подал в Иосифо-Волоколамский монастырь "память разходную, как жил на Москве с ыгуменом в соборе", на общую сумму в 100 руб. 22 алт. 4 ден.17. С сентября 1575 г. в Москве находились епископы и архиепископы из различных районов России, на содержание которых по монастырям собирались деньги. В приходо-расходной книге Иосифо-Волоколамского монастыря за 1575/76 г. сохранилась запись о посылке "к Москве с Ыевом с Русиным 10 алтын на колачи, давати владыком на корм"18. Для чего они были вызваны в столицу, мы узнаем из "Летописца новгородским церквам божиим" (так называемая 3-я Новгородская летопись), где рассказано о поездке новгородского архиепископа Леонида в Москву ("и приеха к Москве на собор") и о его казни "повелением" Ивана Грозного "у Пречистой на площади", то есть на площади перед кремлевским Успенским собором19.
Это ценное известие С. Б. Веселовский отнес к "7081" (1572/73 г.)20. Однако обращение к актовому материалу и к "Краткому летописцу новгородских владык" позволяет датировать события значительно точнее. Леонид не мог быть казнен в 1573 г., ибо последняя из выданных им жалованных грамот своему дворецкому князю Л. П. Солнцеву на поместье в Городищенском погосте датирована 14 августа 1575 года21. В "Кратком летописце" имеется указание на то, что Леонид, поставленный новгородским архиепископом 6 декабря 1571 г., был на владычестве "четыре года без полуторамесяца", что ведет нас к октябрю 1575 года. Между тем в тексте летописца сказано, что Леонид умер в Москве 20 октября, без указания года22. Итак, казнь новгородского архиепископа Леонида последовала 20 октября 1575 г. в связи с его приездом на земский собор.
В 20-х числах октября того же года одновременно с Леонидом на площади перед кремлевским Успенским собором, в котором в XVI в. обычно происходили заседания земских соборов, был казнен ряд бояр, дворян, видных приказных деятелей и высших церковных иерархов. Свидетельства об этих казнях содержатся в Пискаревском и Соловецком летописцах23. Здесь говорится о казни боярина князя А. П. Куракина, окольничих П. В. Юрьева, И. А. Бутурлина, Н. В. Борисова, дьяка С. Ф. Мишурина, новгородского архиепископа Леонида, архимандрита Чудова монастыря и протопопа кремлевского Архангельского собора. Кроме того, добавляют летописцы, были казнены и "многие другие". Даниил Принц, прибывший в Москву осенью 1575 г. с посольством от Габсбургов, говорит о 40 казненных дворянах и называет официальную версию расправы над ними - заговор на жизнь царя24. Об "изменах" и "неповиновении" подданных говорил в ноябре 1575 г. сам Иван IV английскому послу Даниилу Сильвестру25. Поэтому упомянутые в синодиках Ивана Грозного и исчезнувшие около 1575 г. из разрядных книг, актов и других документов такие лица, как окольничий князь Б. Д. Тулупов, князь Д. А. Друцкий, Н. Г. Яхонтов, А. М. Старого, дьяки Дружина Володимеров, Осип Ильин и другие, с большой долей вероятности могут быть также отнесены к числу казненных Иваном Грозным осенью 1575 года26. Через месяц казни возобновились. Известно, что 27 ноября 1575 г. был казнен Дмитрий Андреевич Бутурлин. Новые опалы и казни обрушились, очевидно, и на других27.
В свете приведенных материалов о земском соборе 1575 г. и массовых казнях в Москве особый интерес приобретает сообщение Джерома Горсея. Он рассказывает о соборных совещаниях в России, в том числе о "великом со всех провинций собрании в Консистории св. духа" (то есть в Успенском соборе) и об острой борьбе на них между царем, высшим духовенством и частью светских феодалов28. Можно предположить, что Горсей подразумевает деятельность именно земского собора 1575 г., ибо в исторических источниках начала 80-х годов XVI в. нет сведений о сочетании таких событий, как земский собор, "заговор" против царя и массовые казни видных дворян и церковных феодалов.
Суммируя данные русских источников, дополненных известиями иностранцев (Д. Принца, Д. Сильвестра и Джерома Горсея), можно сделать вывод, что земский собор был созван осенью 1575 года. Соборные заседания продолжались с некоторыми перерывами с октября по декабрь включительно. На соборе произошло какое-то крупное выступление против Грозного со стороны дворянства и высшего духовенства, еще более внушительное, чем в 1566 г., когда часть земского дворянства выступила против опричнины29. Это выступление было расценено Иваном IV как "заговор", "мятеж", а участники "заговора" понесли суровое наказание.
Причина выступления высших духовных иерархов, материальные интересы которых были задеты Грозным, понятна. Но чем было вызвано выступление служилых людей? Чтобы ответить на этот вопрос, надо пристальнее посмотреть на состав казненных. В основном это были бывшие видные опричные деятели (П. В. Юрьев, И. А. Бутурлин, И. В. Борисов, Б. Д. Тулупов, Д. А. Друцкий, С. Ф. Мишурин, А. М. Старого, Дружина Володимеров, Осип Ильин)30. Только Гедиминович, князь А. П. Куракин и Н. В. Яхонтов (из тверского боярского рода Левашовых) не входили в опричнину и принадлежали к числу тех княжеских и боярских родов, которые были высланы "на житье" в Казань Иваном Грозным еще при учреждении опричнины в 1565 году. К ним следует присоединить и Н. Я. Пыжова (из старинного московского рода Хвостовых), также подвергшегося опричной высылке31. Если поведение А. П. Куракина, Н. В. Яхонтова и Н. Я. Пыжова можно объяснить их опальным положением, то этого нельзя сказать о видных опричниках, близких к Грозному и занимавших в 70-х годах важные военные и административные должности. Так, во главе приказа по продаже "порозжих" поместий стоял Д. А. Друцкий, Разбойным приказом ведал Дружина Володимеров, Ямским - С. Ф. Мишурин, Дворцовым - Осип Ильин. Они наиболее ясно могли представить себе внутреннее положение страны и всю тяжесть надвинувшегося на нее хозяйственного разорения. Скорее всего их толкнули на выступление те же соображения, которые заставили на соборе 1580 г. дворянских представителей "всей землей" просить Грозного "о мире, заявляя, что больше того с их сел не возьмешь, против сильного господаря (Стефана Батория. - В. К.) трудно воевать, когда из-за опустошения их вотчин не имеешь на чем и с чем"32. Не прошли мимо них и первые тревожные симптомы недовольства служилой массы затянувшейся войной, сказавшиеся зимой 1574/75 г. и осенью 1575 года33.
Правительство Ивана IV вследствие финансовых затруднений не всегда выплачивало в срок денежное жалованье служилым людям". В 1574 - 1575 гг. не получили жалованье путивльские и рыльские дети боярские. Эти деньги были им выданы лишь в марте 1576 г. после подачи челобитья.
То, о чем заговорила в 1580 г. "вся земля", то есть рядовая служилая масса, предсказывали за пять лет до того наиболее дальновидные представители дворянства, выступившие на земском соборе 1575 г. против пагубной политики правительства Ивана Грозного. В этом отношении они как бы продолжили ту линию предостережений, которую начал на земском соборе 1566 г. дьяк И. М. Висковатый. Грозный не внял тревожному сигналу. Казня воевод, руководителей и дьяков важнейших приказов, хорошо знавших жизнь страны и настроения рядовой служилой массы, Грозный подрывал самые основы своей политики. Осенью 1575 г., казнив недовольных, он прибег к необычной мере, озадачившей современников едва ли не больше, чем его таинственный отъезд из Москвы в Александрову слободу в декабре 1564 г. и последующее учреждение опричнины. По словам летописца, царь "производил", передал титул "великого князя всеа Русии" незадолго перед тем крещенному татарскому царевичу Симеону Бекбулатовичу, а сам "назвался "Иван Московский", и челобитные писали так же. А ездил просто, что бояре, а зимою возница в оглоблех. А бояр себе взял немного, а то все у Симеона. А как приедет к великому князю Симеону, и сядет далеко, как и бояря, и Симеон князь велики сядет в царском месте"34. Летописец сообщает, что Грозный даже торжественно короновал ("царским венцом венчал") Симеона Бекбулатовича в Успенском соборе.
Откуда же Иван IV почерпнул мысль о "вокняжении" Симеона Бекбулатовича, а еще раньше о введении опричнины и разделении Русского государства на две части - опричную и земскую? В этих действиях царя историки справедливо усматривали нечто загадочное и непонятное. В. О. Ключевский видел в "поставлении" Симеона Бекбулатовича грандиозный политический маскарад, но полагал, что "здесь не все - политический маскарад". С. Ф. Платонову смысл этой, по его выражению, "игры или причуды" Грозного вообще представлялся неясным35. В исторической литературе высказывалось предположение, что мысль об учреждении опричнины была подана Ивану IV Марией Темрюковной и ее черкесским окружением36. Русский летописец, напротив, склонен приписывать введение опричнины "совету" "злых людей" В. М. Юрьева и А. Д. Басманова37. Можно указать на известную аналогию между "поставлением" Симеона и позднейшими действиями персидского шаха Аббаса I, который, получив от астрологов предсказание об "уничтожении и казни высокопоставленной особы из причисляемых к солнцу", снял с себя на несколько дней царскую власть и сделал падишахом ремесленника-еретика Юсуфа, которого затем свел с престола и казнил38. По свидетельству "Пискаревского летописца", некоторые современники пытались объяснять поразивший их случай с "поставлением" Симеона тем, что волхвы нагадали подозрительному и суеверному Грозному "перемену": "московскому царю смерть"39. Но если тут говорить о заимствовании, то только Аббаса I у Ивана Грозного. Нетрудно заметить, что эти попытки как-то осмыслить загадочные действия Ивана IV в 1564 - 1565 и 1575 гг. носят весьма приблизительный характер; главное в них то, что они ведут нас в сторону Востока.
Иван IV любил обосновывать свои поступки ссылками на священное писание и житийную литературу. Можно предположить, что в церковных книгах царь мог найти примеры, оказывавшие влияние по крайней мере на формы претворения в жизнь тех или иных своих политических начинаний. Заметим, кстати, что архаичность этих форм уже неоднократно отмечалась исследователями. Поиски в этом направлении привели нас к "Житию Варлаама и Иоасафа". Это житие представляет собой обработку, приписываемую Иоанну Дамаскину, восточной легенды из жизни Будды40.
Здесь мы встречаемся с поразительно сходными ситуациями. Царевич Иоасаф, наследовавший после смерти своего отца Авенира царский престол, тяготится властью, хочет отказаться от нее и отправиться в пустыню к своему духовному наставнику Варлааму. Он собирает царский совет ("созва вся старейшины воиньская, препоясанныя, и от градских людей") и объявляет о своем желании поставить во главе государства одного из вельмож - Варахию, мотивируя это тем, что ему "время отити, иде же сам (бог. - В. К.) наставит мя". Не встречая сочувствия своим планам, Иоасаф тайно покидает столицу и, несмотря на протесты подданных и самого кандидата, назначает Варахию царем41.
Приводится в житии и случай с разделением царства на две части: "И раздели убо вся сущая под областию его страны на двое. Постави же сына царем, всякою царьскою просвети славою, и во отлученное ему царство посла, и (с) светльми оруженосники. Князем же и владыкам; воем же и воеводам повеле всякому хотящему ити с сьшом царевым и град некий многочеловечен отлучи ему в царство и вся дарова ему, еже подобает царем"42.
Достаточно привести эти места из "Жития Варлаама и Иоасафа", чтобы убедиться, насколько близки к ним в своей основе действия Грозного и во время учреждения опричнины (внезапный отъезд царя в Александрову слободу, разделение государства на две части - опричную и земскую) и особенно при "поставлении" Симеона Бекбулатовича "великим князем всеа Русии".
Но был ли Грозный при всей своей начитанности знаком с "Житием Варлаама и Иоасафа"? На этот вопрос надо ответить утвердительно. В послании Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь, написанном всего за два года до необычного "вокняжения" Симеона, на это житие есть прямая ссылка43. Житие это использовано и в духовном завещании Грозного 1572 г. и его первом послании к А. М. Курбскому в 1564 г. накануне учреждения опричнины. Есть основания полагать, что рассматриваемое сочинение входило в круг чтения еще юного Ивана IV, определенного Макарием или Сильвестром. Однако у Грозного кроткая восточная легенда приобрела вопреки намерениям его юношеских наставников устрашающие, жестокие черты.
Знаменитое челобитье Грозного и его сыновей "великому князю всеа Русии" Симеону Бекбулатовичу от 30 октября 1575 г. является, по сути дела, программой будущей реформы, представляющей собой не что иное, как возрождение опричнины. Ни характер, ни объем, ни последовательность мероприятий Ивана Грозного в 1575 - 1576 гг. сколько-нибудь полно еще не выяснены. Причина этому - крайняя скудость источников. О деятельности Ивана IV как "князя Московского" дошло до нас всего четыре грамоты, а "великого князя всеа Русии" Симеона около 50 актов, связанных в основном с Новгородом. Однако этих материалов все же недостаточно, чтобы исчерпывающе судить о внутренней политике в те дни, когда Симеон находился на "великом княжении", а Иван IV - на "уделе". Поэтому на основе новых архивных источников попытаемся выделить и хотя бы кратко охарактеризовать ее основные аспекты.
Самая ранняя грамота Грозного, направленная "от государя князя Ивана Васильевича московского и псковского, и ростовского" на Двину о сборе податей, отделена от его челобитья Симеону Бекбулатовичу всего 19 днями44. Здесь мы встречаемся с наиболее полным наименованием удельного титула Ивана IV, что дает возможность представить себе контуры "удела" в момент его образования. Итак, в "государев удел" в ноябре 1576 г. входили Двина, Псков и Ростов. Весьма вероятно, что в "удел" сразу же были взяты дворцовые волости, например, Аргуновская, Сурярская и др.45. Что касается собственно "московского удела" Ивана IV - Старицы, Дмитрова, Ржевы и Зубцова46, то еще требуется установить время перехода этих мест в "удел". Возможно, что какие-то из них быстро стали "удельными" территориями, что и дало основание Грозному называть себя "князем Московским". Это относится в равной мере к Порхову и Шелонской пятине, зафиксированным в "уделе" более поздними источниками, а также и к землям, прилегающим к Двине, - Пошехонскому, Каргопольскому, Вологодскому уездам и др., о которых известно, что они весной 1577 г. входили во "двор"47.
Уже зимой 1576 г. Грозный обосновывается в Старице, которая становится второй Александровой слободой. Большой интерес в этом плане представляет изложение в грамоте Симеона Бекбулатовича в Обонежскую пятину указа Ивана IV о высылке детей боярских из Зубцова и Ржевы и испомещения их на землях тех "бояр и дворян, и детей боярских", которых "взял князь Иван Васильевич Московский к себе в удел"48. Следовательно, превращение Старицы в резиденцию Ивана IV повлекло за собой взятие в "удел" близлежащих Зубцова и Ржевы. Указ был дан в феврале - начале марта 1576 г., ибо сохранилась ввозная грамота от 11 марта И. О. и К. О. Безобразовым, испомещенным в Ржевском уезде "против их алексинского поместья"49. Многочисленные случаи высылки помещиков в "государев удел" наблюдаются в Обонежской пятине. В апреле - июне 1576 г. здесь происходила массовая раздача поместий, оставленных теми, кого Иван IV решил взять к себе в "удел"50. В "боярском списке" 1577 г. под особыми рубриками значатся высланные из Зубцова, Старицы и Пскова51. 1 марта 1576 г. из Старицы от имени "государя князя Ивана Васильевича Московского" была послана грамота в Дмитровский уезд, в которой извещалось об отделении поместья Г. М. Елчанинову "к старому его дмитровскому поместью в придачю". Первое упоминание о Дмитровском уезде в составе "удела" относится к 14 февраля 1576 г., когда из казны Иосифо-Волоколамского монастыря было выплачено туровскому приказчику Тонкому Гаврилову "2 алтына з деньгою" в возмещение тех денег, что "давал он в Старице о грамоте о Бужаровской в Дмитров"52. Отсюда можно заключить, что Дмитров уже зимой 1576 г. управлялся из Старицы. По-видимому, Дмитров был взят в "удел" при его учреждении осенью 1575 г. или вскоре после этого.
К маю 1575 г. документы зафиксировали вхождение в "удел" Порховского уезда53. Однако Шелонская пятина вошла в него не вся. Сохранившаяся от 20 мая 1576 г. грамота "государя князя Ивана Васильевича Московского" в Порхов и отрывок писцовой книги касаются лишь западных погостов Шелонской пятины54, в восточных же действовала в это время администрация Симеона. Так, 7 мая 1576 г. сын боярский Семен Куликов "по государеву, великого князя Симеона Бекбулатовича всеа Русии слову и по грамоте великого князя дьяка Ильи Осеева" отделил в Шелонской пятине в Зарусской половине в Ильменском погосте поместье И. М. Назимову55. 9 июля тот же Куликов опрашивал крестьян Березского погоста Залесской половины Шелонской пятины, стремясь узнать, что "Филип Головачев ко государю в удел взят ли, а то их поместье не отдано ли кому и не владеет ли хто?". Обыскные люди отвечали ему, что "Филипа, господине, государь (Иван IV. - В. К) взял в удел"56. И действительно, в отрывке писцовой книги погостов Шелонской пятины, взятых в "удел", находим в Ручеевском погосте поместье Филиппа Головачева57.
Упоминание среди "дворовых" городов весной 1577 г. Каргополя, Вологды и Пошехонья наряду с бывшими "удельными" Дмитровым и Ростовом говорит как бы в пользу того, что и они входили в "удел" "Ивана Московского". Если сопоставить эти данные с грамотой Ивана IV на Двину от 19 ноября 1576 г., то получим довольно крупный массив северных уездов, которые, входя ранее в опричнину, затем в "удел" и позднее во "двор", составляли для опричных экспериментов Ивана Грозного более или менее прочную финансовую базу.
Из этих земель в опричнину в разное время входили только Старица, Ржева, Пошехонье, Вологда, Двина, тогда как Псков и Порхов с другими землями Шелонской пятины, оказавшимися в "уделе", никогда в опричнину не включались, а принадлежность к опричнине Ростова и Дмитрова, на наш взгляд, более чем проблематична58. Поскольку с момента казни Владимира Андреевича, последнего старицкого удельного князя, прошло не более семи лет, "поимание" в "удел" его бывших владений, так же как и владений других удельных князей, вполне объяснимо стремлением Грозного до конца выкорчевать удельно-княжеский сепаратизм. Среди казненных осенью 1575 г. были лица, в прошлом так или иначе связанные со старицкими князьями и выступавшие в пользу кандидатуры Владимира Андреевича во время дворцовых событий 1553 года. Ростов и Дмитров представляли собой уезды, где имелось землевладение "княжат", которым были нанесены сильные удары во время опричнины. Теперь Иван Грозный добивал своих политических противников.
В 1575 - 1576 гг. Иван IV продолжал то, на чем остановился в момент отмены опричнины в 1572 году. Одной из последних, по данным В. Б. Кобрина, в опричные годы была взята в "государеву светлость" Старица; сейчас она берется в "государев удел" одной из первых. Новгородские - Обонежская и Бежецкая пятины были взяты в опричнину накануне ее отмены59; теперь очередь дошла до Порховского уезда Шелонской пятины и Пскова.
Дальше на запад в смысле опричных переборов двигаться уже было некуда. Взятие в "удел" Пскова с прилегавшими другими землями Шелонской пятины диктовалось в основном военными соображениями: на 1577 г. намечался грандиозный поход в Ливонию. Иван IV хотел иметь в своем непосредственном тылу земли, населенные преданными ему людьми, составляющие как бы защитную прослойку от Новгорода, хотя и разгромленного опричниками в 1570 г., но все еще, как казалось Грозному, достаточно опасного. По-видимому, "удельные" военно-стратегические опорные пункты располагались по всей русско-литовской границе. В числе "дворцовых городов" в росписи ливонского похода. 1577 г. показаны Себеж, Красный, Опочка и "старо-опричные" - Белев, Козельск, Перемышль и Лихвин60.
Итак, "удел" 1575 - 1576 гг. не был простым повторением опричнины. Его территория во многом не совпадала с опричной. Однако опричные порядки в 1575 - 1576 гг. распространялись на новые районы Русского государства, свидетельствуя об исключительном упорстве Грозного в его попытках проводить опричную политику в новых условиях. Крупную роль при этом играли и военно-стратегические планы. Остальная территория страны находилась в повседневном управлении Симеона Бекбулатовича, конечно, и здесь важные вопросы решались самим Иваном IV61.
С. М. Каштанов обратил внимание на необычность, формуляра жалованных грамот Ивана IV 1575 - 1576 гг. в Казань на земли Троице-Сергиева монастыря62. Все они даны от имени Ивана IV как царя и великого князя всея Руси. Возможно, что объяснение этому следует искать не в особом статусе Казанской земли (чтобы утверждать это, надо иметь в руках правительственные акты светским землевладельцам), а в особенностях политики Грозного в отношении влиятельного Троице-Сергиева монастыря. Эта политика обусловливается в данном случае тем обстоятельством, что из Казани вышел такой крупный "заговорщик", как князь П. А. Куракин, конфискованные поместные земли которого, согласно этим грамотам, передавались в Троицу63. Мы располагаем грамотами "великого князя всеа Русии" Симеона Бекбулатовича, посвященными отделу и переделу поместий, оформлению владельческих прав на них, сбору податей и т. п. и адресованными в Кострому, Ярославль, Шую, Владимир, Белоозеро, Муром, Мценск, Новгородские пятины64. Несомненно, это лишь небольшая часть той обширной документации, которая исходила от Симеона в 1575 - 1576 годах. В архиве Посольского приказа в первой четверти XVII в. хранилось еще: "Столп помесной наугороцкой 84-го (1575/1576) году. Ветх добре и истлел и роспался. Многово места чести нельзя, что згнило. Столпик 7084 (1575 - 1576 гг.), а в нем наказы приказным людем по городом при великом князе Симеоне Бекбулатовиче всеа Русии. Ветх добре и роспался и истлел. Столпик невелик, ветх добре, помесной Кашинской 84-го (1575/1576) году. Началу и исподу нет"65.
Эти бумаги, истлевавшие на глазах у приказных XVII в., представляют собой, видимо, остатки, свидетельствующие о кратковременной деятельности "великого князя всеа Русии" Симеона Бекбулатовича" Те грамоты, которые сохранились, выданы им начиная от февраля 1576 г. по сентябрь включительно. Наибольший интерес для датировки пребывания на "великом княжении" Симеона вызывает его сентябрьская грамота в Вотцкую пятину, но день ее выдачи оказался, к сожалению, утраченным из-за ветхости документа66. Однако известное нам последнее упоминание о деятельности Симеона как "великого князя всеа Русии" датировано 13 сентября 1576 г. и содержится в царской грамоте Ивана IV от 30 марта 1577 г. в Обонежскую пятину, где имеется следующая отсылка: "В нынешным восемьдесят пятом году сентября в трие на десят день песал к нам князь великий Симеон Бекбулатович"67. Итак, Симеон Бекбулатович еще в середине сентября 1576 г. находился на "великом княжении", пробыв на нем одиннадцать месяцев.
В исторической литературе время "великого княжения" Симеона Бекбулатовича определялось по-разному. С. М. Соловьев отводил ему чуть ли не два года, П. А. Садиков - значительно меньше - "с половины 1575 г. по август 1576 г.", С. М. Каштанов - с октября 1575 г. по август 1576 года68. Теперь можно утверждать, что Симеон находился на "великом княжении" с октября 1575 г. до середины по крайней мере сентября 1576 года. Кратковременность "княжения" Симеона Бекбулатовича отмечает и "Соловецкий летописец", где сказано, что Симеон "был на княженье год не полон"69.
Мы проследили, как шло формирование территории "удела" Ивана IV, теперь предстоит рассмотреть, каким образом происходило комплектование его служилыми людьми.
В своем челобитье Симеону Бекбулатовичу Иван Грозный в уничижительной форме просил, чтобы он "ослободил бы еси пожаловал изо всяких людишек выбирать и приимать; а которые нам ненадобны, и нам бы тех пожаловал еси, государь, освободил прочь отсылати". "И как, государь, - писал Грозный, - переберем людишка, и мы ко тебе, государю, имяны их списки принесем и от того времени без твоего государева ведома ни одного человека не возьмем"70.
Как и во времена опричнины, в основу комплектования "удела" служилыми людьми был положен "двор" Ивана Грозного. В одном из дел Поместного приказа 1585 г. находим ценные указания на высылку дворовых в 1576 г. из Обонежской пятины в "удел". "А в прошлом в 84-м году дети боярские Обонежской пятины, которые были у государя во дворе, выведены в Порхов. А поместья их по государеве грамоте и по разметному списку велено роздати детям боярским, которых государь велел вывести изо Ржовы и Зубцова"71. Соответственно с этим указом Ивана IV из Обонежской пятины был выведен дворовый Ефим Воронов, обозначенный в списке "двора" Ивана Грозного от 20 марта 1573 г, как получающий государево жалованье в 25 рублей72. В 1576 г. в Обонежской пятине встречаются и многие другие покинутые поместья дворовых, которых Иван Грозный перевел в свой "удел": Григория и Игнатия Колычевых, Самсона Андреева сына Волосатого, Алексея Быкова, дьяка Богдана Иванова, Якова Федорова и Степана Андреева Култашева, Никиту и Казарина Култашевых, Ивана и Облезу Вороновых, Архипа и Матвея Юрьевых Скобельциных, Казарина и Ждана Скобельциных, Алексея Константинова сына Быкова. Все эти лица упомянуты в списке "дворовых" 1573 года73. Важно отметить, что дворовые, владевшие поместьями в Обонежской пятине и переведенные в "удел", - в прошлом опричники, так как Обонежская пятина вместе с Бежецкой, по свидетельству "Новгородской летописи", в 1571 г. была взята в опричнину74. Подтверждения этого летописного известия имеются в приказном делопроизводстве 80-х годов XVI в., сохранившем исключительно ценные данные о событиях более ранних опричных лет. Оказывается, в 1571 г. Иван Грозный лично "смотрел князей и детей боярских Обонежской пятины и верстал их государьским жалованием в 79-м году"75. Верстальный список отобранных царем в опричнину был прислан к новгородскому наместнику князю П. Д. Пронскому и дьяку Семену Мишурину, видным опричным деятелям, за приписыо дьяка Посника Суворова, которого теперь есть все основания тоже считать опричным дьяком. Посник Суворов в списке опричного двора Ивана Грозного, составленном В. Б. Кобриным, отсутствует, но он значится в списке "двора" 1573 г. с окладом в 150 рублей76.
Судя по сохранившимся выдержкам из опричного верстального списка 1571 г., в Обонежской пятине были тогда испомещены как дворовые, так и опричники, не входившие во "двор". Позднее, в 1576 г., Иван Грозный выводит в "удел" только дворовых, а бывших опричников-недворовых оставляет в старых поместьях. Такая участь постигла бывших опричников Богдана Дмитриева сына Мартьянова и Искача Степанова сына Скрипицына77. "Дворовые" переводились в "удел" не только из Обонежской пятины, но и из других уездов. Г. М. Ельчанинов, испомещенный 1 марта 1576 г. в "удельном" Дмитровском уезде, был дворовым, Иван и Кузьма Осиповичи Безобразовы, получившие ввозную грамоту на поместье в Ржевском уезде, являлись дворовыми, наконец, порховский наместник В. М. Безобразов, проводивший описание погостов Шелонской пятины, отошедших в "удел", - тоже дворовый78.
Иван Грозный выбирал служилых людей в свой "удел" в 1575 - 1576 гг. в основном из "двора", неизменно составлявшего ядро его ближайшего опричного окружения. Но, как свидетельствуют источники, Иван IV воспользовался новым перебором также для очередной чистки своего "двора" от неугодных элементов. Так, дворовый Ишук Иванов сын Бастанов был выведен из Ржева, вошедшего в "удел", и испомещен в земской Обонежской пятине; из Ржевского уезда, в прошлом опричного, весной 1576 г. выслан ряд дворовых79.
Обнаружение в списке "двора" Ивана Грозного 1573 г. опричников, испомещенных в 1571 г. в Обонежской пятине и служивших во "дворе" целыми семьями - отцы, братья, племянники, дяди (Вороновых записано там 9 человек, Култашевых - 32, Скобельциных - 33), серьезно повышает степень научной обоснованности вывода Д. Н. Альшица, оспаривавшегося О. А. Яковлевой80, о том, что этот список является списком опричников. В. Б. Кобрин, реконструируя состав опричного двора Ивана Грозного, не использовал список 1573 г., полагая, что он мог быть как опричным, так и "сводкой двух списков - опричного и земского"81. По-видимому, по той же причине не уделил должного внимания списку 1573 г. и А. А. Зимин, хотя этот список дает возможность полнее осветить ближайшее опричное окружение Грозного накануне отмены опричнины. Трудно представить, чтобы царь вскоре после официальной отмены опричнины в 1572 г. пошел на сколько-нибудь существенное разбавление своего опричного "двора" земскими элементами. И в дальнейшем, как это видно из "удельных" испомещений 1575 - 1576 гг., за немногими исключениями состав "двора" оставался неизменным.
Итак, в вихре опричных и "удельных" переборов, высылок, перемещений присутствует некая постоянная величина, служащая Ивану IV надежной опорой. Это его ближайшее опричное окружение, "государев двор".
Взятые в "государев удел" служилые люди попадали в особое положение. На смену аристократической привилегированности "по породе" шла опричная, по степени близости к государю. Особенно сильно она сказывалась в наделении землей и крестьянами. Г. М. Ельчанинов, получив в Дмитровском уезде к своему поместью "в придачю" 119 четвертей, попал, безусловно, в лучшее положение, чем высланный оттуда помещик. Всего отчетливее, однако, эта сторона выступает в описании отошедших в "удел" погостов Шелонской пятины, составленном зимой 1575/76 года82. Книга зафиксировала тот момент, когда большая часть помещиков уже покинула свои поместья, на месте находились лишь те, кого Иван IV решил оставить в своем "уделе", и, может быть, к этому времени только начали появляться первые переселенцы из других уездов. В Шелонской пятине в 1576 г. три четверти земли пустовало и лишь четверть обрабатывалась. Те немногие оазисы, которые сохранились среди общего запустения, принадлежали либо помещикам, оставленным в "уделе", либо подлежали приписке к "государевым" дворцовым селам. Например, любимцам Грозного - В. Г. Зюзину, Богдану и Афанасию Бельским, которым в списке 1573 г. помечены значительные денежные оклады в 400, 250 и 40 руб., - принадлежало в Шелонской пятине 237 крестьянских, бобыльских и людских дворов. "Дворовые" Косицкие (5 человек) владели 84 дворами, князь М. Егупов - 23, Ю. Костров - 20. Не обделил себя и Грозный: к "государевой десятинной пашне" дворцового села Фролова в Карачунском и Болчинском погостах было приписано 565 крестьянских и бобыльских дворов83.
Такому "цветущему" состоянию земель приближенных Грозного способствовала щедрая раздача льгот. А, В. Вельский, обладатель хорошо налаженного хозяйства, в котором насчитывалось 122 крестьянских, бобыльских и людских двора, тем не менее получил в июле 1575 г. льготу до 14 июля 1578 года. Были даны льготы и "дворовому" Пауку Косицкому с 26 декабря 1574 г. по 26 декабря 1580 года84. С 1 сентября 1575 г. пользовалась льготой княгиня Аксинья Телятевская, вдова одного из видных опричных деятелей князя А. П. Телятевского, на свою запустевшую вотчину в Дмитровском уезде, вскоре отошедшем в "удел"85. Подобная раздача льгот в конце 1574 и особенно летом 1575г. наталкивает на мысль, что Грозный заранее замышлял о выделении "государева удела".
На земли к помещикам, находившимся под особым покровительством государя, тянулись крестьяне. Так, при описании поместья князя Ю. Кострова писцы отметили четырех новоприходцев: "жильцы пришли сее осени (то есть осенью 1575 г. - В. К.), земля не пахана"86. Взятым в "удел" феодалам предоставлялись лучшие, наиболее населенные земли, предусматривались щедрые льготы, при выдаче которых Грозный руководствовался принципом фаворитизма. Иван IV стремился обеспечить землей и крестьянами свое ближайшее окружение - опричную гвардию и гвардию в гвардии - "государев двор".
Возрожденная в 1575 - 1576 гг. опричнина, как и опричнина 1565 - 1572 гг., знаменовала новый шаг на пути закрепощения крестьян. Интерес к юридическому оформлению крепостнических отношений проглядывает в вопросе Ивана Грозного "великому князю всеа Русии" Симеону Бекбулатовичу о том, "как нам своих мелких людишек держати: по наших ли диячишков запискам и по жалованьишку нашему, или велишь на них полные имати?"87. В случае положительного ответа, а именно такой ответ и предполагался, операции по похолоплению для дворян, взятых в "удел", существенно облегчались, поскольку им не надо было обращаться в московский Ямской приказ, где выдавались "полные" грамоты.
Выезжая в "удел", дворяне вывозили с собой и своих "людишек", "людей" (холопов), среди которых, конечно, могли быть и насильственно похолопленные крестьяне. Но, как правило, во второй половине XVI в. крестьяне и холопы различались не только в жалованных грамотах, но и в писцовых книгах и других документах. Крестьяне оставались в покинутых поместьях, становясь легкой добычей для соседних помещиков. Именно на опричные годы и приходится начало той беспримерной вакханалии насильственных вывозов крестьян помещиками, борьбе с которой правительство царя Федора вынуждено было уделить столько сил в 80 - 90-х годах XVI века. Со своей стороны, крестьяне использовали создавшееся положение для осуществления незаконных выходов. Так, из поместья в Обонежской пятине дьяка Андрея Клобукова, взятого в "удел", пять крестьян в 1576 г. были незаконно вывезены помещиком Иваном Змеевым "туто же в Петровской погост", три крестьянина - Федором Богдановым сыном Змеева, три крестьянина - Шестым Змеевым, а про других крестьян обыскные люди заявили, что они "из того поместья вышли в иные погосты". "А про засев и про рожь сказывати было некому, сколько в которой деревни ржи сеяно, потому что все деревни пусты"88. Не лучшую картину представляло собой в июле 1576 г. и поместье Богдана Боскакова в Вотцкой пятине, из которого всех крестьян "вывез за себя Федор Ребров о Петрове дни"89.
Запустение поместий от чрезмерных налогов и от насильств "сильных людей" приводило к оскудению рядовых помещиков, в их среде наблюдались попытки избежать военной службы. Правительство Ивана Грозного, сталкиваясь со случаями неявки помещиков на военную службу, изыскивало в 1575 - 1576 гг. средства, чтобы пресечь эти нежелательные явления. По крайней мере с начала 1576 г. действовал "государев указ", призванный повысить дисциплину и боеспособность дворянского войска, но вместе с тем чувствительно затрагивавший интересы служилой массы. Согласно этому указу, все поместные земли служилого человека должны были находиться лишь в том уезде, где он значился в служилом списке. Помещик Федор Ахшимов был выслан из Мценского уезда и лишен там поместья на том основании, что "он служит из Новосили, и верстан де он в Новосиль"90. Аналогичные мероприятия проводились и в "уделе". Тем самым уничтожалась разбросанность владений, столь характерная для служилого землевладения в XVI в., но одновременно закрывались и возможности для помещиков как-то манкировать своими обязанностями и выводить с собой в поход меньшее число воинов, чем это предусматривалось Уложением о службе 1556 г., или даже вовсе не являться на "государеву службу", укрываясь в своих отдаленных поместьях.
С изданием этого указа правительству было проще налагать санкции: уменьшать у "нетчика" земельные владения или привлекать его самого к ответу. Эти суровые меры призваны были способствовать подготовке ливонского похода, задуманного Грозным на 1577 год. Его генеральной репетицией явился весенний калужский поход 1576 г. "князя Ивана Васильевича Московского" и "великого князя всеа Русии" Симеона Бекбулатовича против крымского хана. Этот поход должен был обеспечить русский тыл.
Финансовая сторона проводившейся в 1575 - 1576 гг. реформы наиболее отчетливо выступает из указной грамоты Ивана IV на Двину от 19 ноября 1575 г., в которой сообщалось, что "весь Двинский уезд - станы и волости и всякие денежные свои доходы пометили есмя к себе в удел"91. Совершенно не считаясь с возможностью запустения, Грозный предписывал собрать с двинян столько же налогов, сколько и в предыдущем, 1574 году. Сюда посылался для сбора налогов сын боярский Суторма Хренов. Полномочия этого "государева посланника" ничем не отличались от опричных праветчиков на Двине и в Новгородской области в конце 60-х - начале 70-х годов XVI века. Неплательщиков предполагалось "бить на правеже нещадно от утра и до вечера", виновных в неправильной раскладке налогов - казнить смертью.
Финансовые вопросы занимали и земское правительство Симеона Бекбулатовича, которое пыталось, однако, их решать не столь прямолинейно, как Грозный. При переселениях подчас возникали случаи, когда с тех или иных поместий нельзя было взять налоги: старые помещики уже уехали, а новые еще не появились. Тогда местные органы власти все налоги раскладывали на оставшихся. Очевидно, в таком положении очутился в 1576 г. шуйский помещик Василий Каблуков, который бил челом "великому князю всеа Русии" Симеону Бекбулатовичу, жалуясь на шуйского городового приказчика, бравшего подати не только с его поместья, но и за приписные к нему земли, отчего "его поместье пустеет"92. Специальной указной грамотой Симеон запретил подобную практику.
Целям предельной концентрации финансовых средств, необходимых для осуществления задуманной военной кампании 1577 г., служила и политика правительства Ивана Грозного в отношении церкви. С поставлением Симеона Бекбулатовича "великим князем всеа Русии" потеряли прежнее значение жалованные грамоты монастырям, а права выдавать новые Симеон от Грозного не получил93. Их выдазал за большие деньги крупнейшим монастырям - Иосифо-Волоколамскому, Кирилло-Белозерскому, Троице-Сергиевому - непосредственно Грозный то как царь (если монастырские владения находились в "земщине"), то от имени "князя Ивана Васильевича Московского" (если таковые были расположены в "уделе")94. Англичанин протестант Джильс Флетчер, которому все это было особенно по душе, исчисляет (по-видимому, сильно преувеличивая) отнятые таким путем Грозным у епископий и монастырей суммы в каждом случае в 40 - 50, а то и в 100 тыс. рублей. Другой ревностный протестант, Джером Горсей, склонен расценивать эти действия Ивана IV как следование примеру английского короля, осуществившего секуляризацию церковных владений в Англии95. Конечно, подобное утверждение - явное преувеличение, свидетельствующее о непонимании Горсеем истинной природы взаимоотношений государственной власти и церкви в России XVI века. В данном случае мы имеем дело лишь с единовременными изъятиями Иваном Грозным крупных денежных сумм из монастырских хранилищ на Ливонскую войну.
Ведя наступление на монастыри, он стремился опереться не только на служилое дворянство, но и на волостных крестьян "государева удела". В 1575 - 1576 гг. по грамотам, выданным из Александровой слободы, крестьянами Аргуновской волости, вошедшей в состав опричной территории, ставятся "для бережения государева леса" деревни, которые позднее, в 1578 - 1579 гг., пытался вернуть себе Троице-Сергиев монастырь. Хотя эти деревни были поставлены крестьянами на монастырской земле, решение о передаче их в монастырь последовало уже после смерти Грозного, в середине 1580-х годов96.
Правительство Ивана IV не прочь было заручиться поддержкой дворцовых крестьян и в своей борьбе с крупными боярскими вотчинниками. Осенью 1575 г., как явствует из разрядных книг, была послана из Москвы в рязанские дворцовые села специальная комиссия в составе Ф. А. Пушкина и князя М. А. Щербатого. Поводом для ее посылки послужило челобитье рязанских дворцовых крестьян Ивану IV "на Федора Шереметева да на ево людей и (на) крестьян ево и на детей боярских". В чем заключалось дело, к сожалению, узнать из краткой разрядной записи не удается. Но жалобе крестьян было уделено самое пристальное внимание, и их представители были вызваны в Москву97.
Стремление Грозного использовать в 1575 - 1576 гг. противоречия между дворцовыми крестьянами, соседними монастырями и крупными светскими вотчинниками также ведет нас к опричнине, с ее политикой раскола и противопоставления друг другу различных классов, социальных прослоек и групп в целях их взаимного ослабления.
Однако, как и прежде, такая политика приводила в ряде случаев к нежелательным для правительства последствиям. В 70-х годах XVI в. активизировались крестьянские выступления против монастырей. В 1574 г. крестьяне Ростовской волости сожгли Важский Клоновский монастырь, а в 1577 - 1578 гг. произошли серьезные волнения в Антониево-Сийском монастыре98. Обострение классовой борьбы, массовые побеги и неуплата податей, конечно, не входили в планы Ивана Грозного, но эти процессы, развивавшиеся с неумолимой силой, были ему неподвластны.
***
Подведем некоторые итоги. Ожесточенная внутриклассовая борьба 60 - 70-х годов XVI в. не миновала и земские соборы, ставшие ее ареной. Это учреждение пытались использовать как Грозный и группировавшиеся вокруг него слои господствующего класса, так и оппозиционные элементы. Установление факта выступления феодальной оппозиции на земском соборе 1575 г., созванном в разгар Ливонской войны и призванном обсудить внутренние и внешнеполитические вопросы ее успешного продолжения, имеет большое значение. Важность этого вывода становится особенно очевидной при сопоставлении собора 1575 г. с другими земскими соборами 60-х годов XVI в. - предопричным собором или совещанием соборного типа 1564 - 1565 гг. и опричным 1566 г., на которых также часть их участников выступила против планов Грозного99. Отличительной особенностью выступления оппозиции на соборе 1575 г. является расширение социального состава представителей господствующего класса, недовольных политикой правительства Ивана IV, и большая острота столкновения. К удельно-княжеской аристократии и высшему духовенству на этот раз присоединились и бывшие видные опричники - руководители важных приказов, писцы, обеспокоенные затянувшейся войной и надвинувшимся на страну хозяйственным разорением. Показательно, что даже специально подобранные члены земского собора 1575 г. (они вызывались в Москву "по государеву указу", "по списку") отказались согласиться с планами царя.
Иван Грозный жестоко расправился с недовольными. Произведя в 20-х числах октября 1575 г. массовые казни участников земского собора, Иван IV в конце октября поставил на "великое княжение" Симеона Бекбулатовича, разделил страну на "удел" и "земщину" и приступил к новым опричным "переборам" служилых людей. Важное место при этом придавалось всемерной концентрации денежных и военных средств для задуманного Грозным на 1577 г. похода в Ливонию с целью достижения окончательной победы в затянувшейся войне. Как удалось установить, литературным источником для Грозного как при учреждении опричнины в 1565 г., так и при "поставлении" Симеона Бекбулатовича "великим князем всеа Русии" в 1575 г. явилось "Житие Варлаама и Иоасафа".
В основу "переборов" 1575 - 1576 гг. было положено ближайшее опричное окружение Грозного, "государев двор". Крепостническое существо этой перетасовки служилых людей заключалось в том, что взятые в "удел" феодалы попадали в привилегированное положение, лучше обеспечивались землей и крестьянами, получали щедрые льготы. Произошло возрождение опричной политики в формах, во многом характерных для 1565 - 1572 годов. Однако в это время речь уже шла не столько о сокрушении княжеско-боярской оппозиции, сколько о наступлении на привилегии духовных феодалов с целью облегчения положения поместного дворянства и отведения его недовольства в сторону монастырей.
В то же время, нанеся в 1575 г. удар по части своего бывшего опричного окружения, занимавшей руководящее положение в управлении и вступившей с ним в конфликт по ряду важных вопросов, Грозный, подрывал самые основы своей политики. В 1575 - 1576 гг. произошло не только частичное возрождение опричнины, но и ее дальнейшее вырождение. Раскол государства на две части, отрицательно сказавшийся уже в 1565 - 1572 гг., был усугублен "доставлением" Симеона Бекбулатовича "великим князем всеа Русии". Ущербность новой опричнины сказалась и в том, что хотя ее порядки и были распространены на.новые районы Русского государства, но размеры "удела" 1575 - 1576 гг. уступали опричной территории 1565 - 1572 гг., а сроки существования были значительно короче (одиннадцать месяцев вместо почти семи лет). Выведя свою власть за рамки сословных учреждений - земского собора, боярской думы, "освященного собора" - и добившись тем самым большей степени относительной независимости самодержавной власти от государствующего класса феодалов, который она представляла, Грозный придал ей черты восточного деспотизма. Внешне это нашло наиболее яркое выражение в постановке во главе страны, пусть на короткий срок, крещеного татарского царевича, внутренне - в полном пренебрежении в политических планах экономической реальностью. Такое резкое усиление самодержавной власти, достигнутое искусственным насильственным путем, когда пережитки феодальной раздробленности искоренялись феодальными же средствами, привело к перенапряжению сил страны, к страшному хозяйственному разорению, к росту крепостничества и обострению классовых противоречий, вылившихся в начале XVII в. в грандиозную крестьянскую войну.
Примечания
1. М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в России XVI в. "Вопросы истории", 1958, N 5; L. Tcherepnine. Le role des semski Sobory en Russie lors de la guerre des Paysans an debut du XVI 1-е siecle. Отдельный оттиск из "Etudes presenties, a la Comission Internationale pour L'histoire des Assamblees d'etats". T. XXIII, 1960; его же. Земские соборы и утверждение абсолютизма в России. "Абсолютизм в России (XVII-XVIII вв.)". Сборник статей. М. 1964; С. О. Шмидт. Соборы середины XVI века. "История СССР", 1960, N 4; А. А. Зимин. Земский собор 1566 г. "Исторические записки". Т. 71. 1962.
2. М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 17.
3. В. И. Корецкий. Земский собор 1575 г. и поставление Симеона Бекбулатовича "великим князем всеа Русии". "Исторический архив", 1959, N 2.
4. П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М. - Л. 1950, стр. 43 - 44.
5. Л. Дербов. К вопросу о кандидатуре Ивана IV на польский престол (1572 - 1576): "Ученые записки" Саратовского государственного университета. Т. XXXIX. Вып. исторический. 1954, стр. 210, и др.
6. ЦГАДА, ф. Крымские дела, кн. 14, лл. 276 - 278; "Сборник Русского исторического общества" (Сборник РИО). СПБ. 1910, стр. 343. 347, 349 - 350; "Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными". СПБ. 1851, стб. 481, и др.
7. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. III. М. 1960. стр. 565; С. М. Середонин. Сочинение Джильса Флетчера "Of the Russe Common Wealth" как исторический источник. СПБ. 1891, стр. 76 - 81; Я. С. Лурье. Вопросы внешней и внутренней политики в посланиях Ивана IV. "Послания Ивана Грозного". М. - Л. 1951, стр. 481 - 484; С. М. Каштанов. О внутренней политике Ивана Грозного в период "великого княжения" Симеона Бекбулатовича. "Труды" Московского государственного историко-архивного института. Т. 16. 1961, стр. 427 - 462.
8. В. Ф. Загорский. История землевладения Шелонской пятины в конце XV и XVI веков. ЖМЮ, 1909, N 10, стр. 194; "Чтения общества истории и древностей российских (ОИДР) за 1887 г.". Кн. II. М. 1883, стр. 13; Е. Д. Сташевский. Опыты изучения писцовых книг Московского государства XVI в. Киев. 1907, стр. 26 - 27, 101; Н. А. Рожков. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в. М. 1899. стр. 311.
9. М. А. Дьяконов. Акты тяглого населения. Вып. 2. Юрьев. 1897, NN 21, 24.
10. "Памятники русского права" (далее ПРП). Вып. 5. М. 1959, стр. 461 - 462.
11. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, Суздаль, стб. 27693, ч. III, лл. 32, 161; Государственная библиотека имени В. И. Ленина (ГБЛ). Троицкое, кн. 536, N 148; Г. Н. Шмелев. Из истории московского Успенского собора. М. 1908, стр. 161 -162. "Писцовые книги Московского государства XVI в.". Ч. I. Отд. I. Изд. Калачева. СПБ. 1872, стр. 209 - 213, 258, и др.
12. См. М. Н. Тихомиров. Россия в XVI столетии. М. 1962, стр. 59.
13. ПРП. Вып. 4. М. 1956, стр. 532.
14. Дж. Горсей. Записки о Московии XVI века. СПБ. 1909, стр. 36.
15. Московское отделение архива Академии наук СССР, ф. 620, N 18 (Троицкая вкладная книга 1673 г. - копия С. Б. Веселовского), лл. 26 об., 28, 51 об., и др.
16. В. И. Корецкий. Указ. соч., стр. 153.
17. Ленинградское отделение Института истории (ЛОИИ). Собрание рукописных книг, N 1208, лл. 89 об. - 90. Осенью 1575 г. в Москву выехал, очевидно, также для участия в соборе игумен Антониево-Сийского монастыря Тихон, взявший с собой из монастырской казны 40 белок (ЛОИИ. Собрание Антониево-Сийского монастыря. Оп. 2, N 1, лл. 22 об. - 23 об., 24).
18. Там же. Собрание рукописных книг, N 1208, л. 71 об.
19. "Новгородские летописи". СПБ. 1879, стр. 345.
20. С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины. М. 1963, стр. 407.
21. Б. Д. Греков. Описание актовых книг, хранящихся в архиве Археографической комиссии. Птгр. 1916, стр. 105.
22. "Новгородские летописи", стр. 148.
23. "Материалы по истории СССР". Вып. II. М. 1955, стр. 81; М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники. "Исторические записки". Т. 7. 1951, стр. 219.
24. "Чтения ОИДР". Кн. 3. М. 1876, стр. 29.
25. Ю. Толстой. Первые сорок лет сношений между Россиею и Англиею. 1553 - 1593. СПБ. 1875, стр. 182.
26. Р. Г. Скрынников особо выделяет в синодике опальных Ивана Грозного казни 1575 г., но он не связывает эти казни с происходившим осенью 1575 г. в Москве земским собором (Р. Г. Скрынников. Синодик опальных Ивана Грозного как исторический источник. "Вопросы истории СССР XVI-XVIII вв.". "Ученые записки" Ленинградского государственного педагогического института имени А. И. Герцена. Т. 278. 1965, стр. 60 - 63, приложение II, стр. 85).
27. С. Б. Веселовский. Указ. соч., стр. 364.
28. Дж. Горсей. Указ. соч., стр. 36, 38.
29. О выступлении земского дворянства против опричнины в 1566 г. см. А. А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного. М. 1964, стр. 203 - 208.
30. В. Б. Кобрин. Состав опричного двора Ивана Грозного. "Археографический ежегодник за 1959 г.". М. 1960, стр. 16 - 91; А. А. Зимин. Указ. соч., стр. 110, 364 - 365 и др.
31. Р. Г. Скрынников. Опричная земельная реформа Грозного 1565 г. "Исторические записки". Т. 70. 1961, стр. 233, 249; С. Б. Веселовский. Указ. соч., стр. 464 - 465.
32. М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в России XVI века, стр. 16.
33. Зимой 1575 г. многие новгородские помещики уклонились от участия в походе в Ливонию, за что понесли суровые наказания. В грамоте от 20 сентября 1575 г. о посылке детей боярских южных городов "на сторожи" и "на берег", в Серпухов к боярину и воеводе князю И. Ю. Булгакову-Голицыну, отозванному 30 сентября в Москву на земский собор, предусматривалась возможность уклонения детей боярских от военной службы и "ухоронки" их в своих поместиях (ЦГАДА, ф. 170, рубрика III, д. 4, л. I).
34. "Материалы по истории СССР". Вып. II, стр. 81 - 82.
35. В. О. Ключевский. Сочинения. Т. II. М. 1957, стр. 178; С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. М. 1937, стр. 118- 119. Напротив, С. М. Каштанову "доставление" Симеона "не кажется... ни экстравагантной, ни неожиданной или необдуманной", а "вполне закономерной" формой политического маневрирования (С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 460). Однако привести из русской истории примеры, подобные случаю с Симеоном, он не смог хотя бы потому, что во всех указанных им случаях великие князья (Василий I, Иван III) и цари (Борис Годунов, Михаил Федорович) назначали себе "соправителя", сами при этом на "удел" не садились.
36. П. А. Садиков. Указ. соч., стр. 18; А. А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного, стр. 134.
37. "Материалы по истории СССР". Вып. II, стр. 76.
38. П. И. Петров. К вопросу об источнике повести Ахундова "Обманутые звезды". "Вопросы истории религии и атеизма". Сборник. Т. 8. М. 1960, стр. 339 - 341, 345.
39. "Материалы по истории СССР". Вып. II, стр. 82.
40. "История русской словесности А. Галахова". Т. I. СПБ. 1880, стр. 422 - 426; А. И. Соболевский. Переводная литература Московской Руси XIV-XVI вв. СПБ. 1903, стр. 4, прим. 3.
41. "Житие Варлаама и Иоасафа". "Общество любителей древней письменности" (ОЛДП). Т. XXXVIII. СПБ. 1887, стр. 473, 475, 480 - 481.
42. Там же. Т. XXXVIII, стр. 440 - 441.
43. "Послания Ивана Грозного", стр. 174.
44. С. О. Шмидт. Неизвестные документы XVI в. "Исторический архив", 1961, N 4, стр. 155 - 156.
45. В. И. Корецкий. Правая грамота от 30 ноября 1618 г. Троице- Сергиеву монастырю. "Записки" Отдела рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина. М. 1959, стр.. 201 - 203; ААЭ. Т. I, N 294.
46. С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 432.
47. П. А. Садиков, Из истории опричнины XVI в. "Исторический архив". Т. III. 1940, стр. 280 - 281.
48. В. И. Корецкий. Земский собор 1575 г. и поставление Симеона Бекбулатовича "великим князем всеа Русии", стр. 154 - 155.
49. А. Юшков. Акты XIII-XVII вв., представленные в Разрядный приказ. Ч. I. М. 1898, стр. 186.
50. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, кн. 774, лл. 28 об., 35, 40 об., 50, 53 об., 67, 74, 92, 95 об. и др.
51. "Акты Московского государства". Т. I. СПБ. 1890, стр. 46 - 47.
52. ЛОИИ. Собрание рукописных книг, N 1028, л. 98; А. Юшков. Указ. соч., стр. 185.
53. А. Юшков. Указ. соч., стр. 186 - 187.
54. "Новгородские писцовые книги" (далее НПК). Т. V. СПБ. 1905, стб. 573 - 696. А. М. Андрияшев. Материалы для исторической географии Новгородской земли. Т. III, М. 1914, стр. 1 - 124.
55. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, кн. N 768, л. 151 об.
56. Там же, лл. 161 - 162.
57. НПК. Т. V, стр. 694.
58. А. А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного, стр. 329, 335, и др.
59. "Новгородские летописи", стр. 104 - 105.
60. "Военный журнал", 1852, N 2, стр. 98 - 99; П. А. Садиков. Указ. соч., стр. 334.
61. Вызывает возражение вывод С. М. Каштанова о том, что "Иван IV, ставя Симеона великим князем, сознательно шел на политическое соперничество между собой и Симеоном" (С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 444), вследствие чего отношения между Иваном Грозным и Симеоном рассматриваются под углом экономической и политической борьбы, шедшей якобы между ними. Выдвинутое в связи с этим положение С. М. Каштанова о перемене в конце марта - начале апреля 1576 г. Иваном Грозным Симеону области "великого княжения" (см. там же, стр. 445 - 446) не находит, на наш взгляд, подтверждения в источниках. Чтобы говорить о такой "перемене", нужно иметь в руках документы, исходящие как от Ивана Грозного, так и Симеона, которые с весны 1576 г. замещали бы друг друга.
62. С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 428 - 430, 456 - 457.
63. Но тогда отпадает предположение С. М. Каштанова о трехчленном делении Русского государства в 1575 - 1576 гг. на "земщину" Симеона, "удел" (или опричнину Грозного) и "земщину" Грозного (С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 443).
64. "Исторический, архив". Т. III, стр. 278 - 279; ААЭ. Т. I, стр. 355 - 357; АИ. Т. I, стр. 360 - 361; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки в XVI столетии. СПБ. 1888, стр. 472; "Русская вифлиофика Н. Полевого". Т. I. М. 1833, стр. 201 - 203; ЦГАДА, ф. Поместный приказ, кн. N 768, лл. 150, 153 об., 159 об., 161 - 163 об., 165 - 166 об., 172 - 174 и др. и кн. N 774, лл. 1 - 148.
65. ЦГАДА, ф. Посольский приказ, "Архивская книга" N 2, 1626 г., л. 426 об.
66. Там же, кн. N 768, лл. 172 - 174.
67. Там же, кн. N 774, л. 148 об. То, что грамота Ивана IV от 2 сентября 1576 г. по челобитью игумена Вяжицкого монастыря Сильвестра на игумена Соловецкого монастыря Варлаама дана новгородским дьяком от имени "царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии", следует объяснить либо особенностями политики Грозного по отношению к монастырям, либо подготовкой к ликвидации "великого княжения" Симеона (привезена она была в Новгород только 10 октября 1576 г.). См. "Русская историческая библиотека" (РИБ). Т. 32. Птгр. 1915, стб. 539 - 540.
68. С. М. Соловьев. Указ. соч., стр. 565; П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины, стр. 43; С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 429, 456.
69. "Исторический архив". Т. VII. 1951, стр. 226.
70. "Послания Ивана Грозного", стр. 195.
71. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, стб. N 42737, ч. I, д. 2, л. 14.
72. Д. Н. Альшиц. Новый документ о людях и приказах опричного двора Ивана Грозного после 1572 года. "Исторический архив". Т. IV. 1949, стр. 22.
73. Там же, стр. 20 - 22, 25 - 27, 29 - 30 и др.
74. "Новгородские летописи", стр. 104 - 105.
75. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, ст. N 42740, ч. I, л. 136.
76. Д. Н. Альшиц. Указ. соч., стр. 20. А. А. Зимин считает Посника Суворова опричником, основываясь на весеннем разряде 1572 г. См. А. А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного, стр. 351, прим. 9.
77. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, ст. N 42740, .ч. I, л. 136, ч. II, л. 233.
78. Д. Н. Альшиц. Указ. соч., стр. 22 - 23.
79. ЦГАДА, ф. Поместный приказ, ст. N 42737, ч. I, д. 2, л. 1; кн. 774, л. 131; А. Юшков. Указ. соч., стр. 186.
80. О. А. Яковлева. К вопросу о списке служилых людей 7081 (1573) г. "Записки" Научно-исследовательского института при Совете Министров Мордовской АССР. Т. 13. 1951, стр. 234 - 236.
81. В. Б. Кобрин. Указ. соч., стр. 17 - 18.
82. НПК. Т. V, стб. 665: "Те крестьяне пришли на пусто сее зимы 84 года (1575/1576 г.)".
83. Там же, стб. 582, 587 и др.
84. Там же, стб. 657, 684, 686 и др.
85. М. А. Дьяконов. Указ. соч., стр. 24 - 25.
86. НПК. Т. V, стб. 677.
87. "Послания Ивана Грозного", стр. 196.
88. Д. Я. Самоквасов. Архивный материал. Т. II. М. 1909, стр. 474 - 475.
89. Там же, стр. 444.
90. "Русская вифлиофика Н. Полевого", стр. 201 - 203; С. В. Рождественский. Служилое землевладение в Московском государстве XVI века. СПБ. 1897, стр. 311.
91. С. О. Шмидт. Неизвестные документы XVI в., стр. 155.
92. ААЭ. Т. I, N 195.
93. С. М. Каштанов, признавая последнее обстоятельство (С. М. Каштанов. Указ. соч., стр. 429), однако, не склонен видеть нарушения жалованных грамот при Симеоне, относя имеющиеся в жалованных грамотах известия на этот счет к более раннему времени (1551 г.) (С. М. Каштанов. К вопросу об отмене тарханов в 1575 - 1576 гг. "Исторические записки". Т. 77. 1965, стр. 209, 210 и др.). При таком подходе остается неясным, чем объяснить столь длительное молчание монастырских властей, запротестовавших лишь спустя 25 лет - в 1576 - 1578 гг., сразу же после сведения Симеона с "великого княжения", - и выдачу общих жалованных грамот крупнейшим монастырям в 1577 - 1578 годах.
94. "Акты феодального землевладения и хозяйства". Т. II, М. 1956, N 367; ААЭ. Т. I, N 292; ГБЛ, РО, ф. Троице-Сергиева монастыря, кн. 519, лл. 111 об. - 112 об.; лл. 106 - 108 об.; 99 об. - 101 об., 113 об. - 114 об.; "Акты Беляева", N 1/157.
95. "О государстве Русском сочинение Флетчера". СПБ. 1905, стр. 50; Дж. Горсей. Указ. соч., стр. 37.
96. В. И. Корецкий. Правая грамота от 30 ноября 1618 г. Троице- Сергиеву монастырю, стр. 190 - 192.
97. ЦГАДА, ф. Оболенского, N 85, л. 532 об.
98. В. И. Корецкий. Борьба крестьян с монастырями в России XVI - начала XVII вв. "Вопросы истории религии и атеизма". Т. VI. М. 1958, стр. 171 - 175.
99. С. О. Шмидт. Исследования по социально-политической истории России XVI века. Автореферат докторской диссертации. М. 1964, стр. 16 - 18; его же. К истории земских соборов XVI в. "Исторические записки". Т. 76. 1965, стр. 122 - 140; А. А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного, стр, 202 - 208.

Харийс Туманс. Мильтиад Старший как зеркало греческой колонизации // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира: Сб. статей / Под ред. проф. Э. Д. Фролова. Вып. 14. Санкт-Петербург, 2014. - C. 59-94.