Стучевский И. А. Пальмира

С.С. БЛИЗНИЧЕНКО
КРАСНЫЕ ВОЕНМОРЫ В ПЕРСИИ: ПОПЫТКА ЭКСПОРТА РЕВОЛЮЦИИ
Окончание. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2021. № 1.
9 июня Реввоенсовет Персии во главе с Кучек-ханом информировал Л.Д. Троцкого о создании Персидской Советской Социалистической Республики и о начале создания Красной Персидской армии. По этому случаю Лев Давидович издал специальный приказ № 229 от 15 июня 1920 года, в котором говорилось: «Революционный Военный Совет Персидской Красной Армии, которая ныне борется с иноземным и внутренним угнетением, прислал нижеследующее приветствие нашей Красной Армии:
“Вновь организованный по постановлению Совнаркома Персии Реввоенсовет Персидской Республики шлёт свой искренний привет Красной Армии и Красному Флоту. С большими трудностями и претерпевая всевозможные лишения, вам удалось разбить внутреннюю контрреволюцию, которая являлась ни больше ни меньше как наёмницей международного капитализма. Волей трудового народа в Персии образовалась Советская власть, которая начала создавать Красную Персидскую Армию на принципах создания Российской Красной Армии для уничтожения поработителей персидского народа.
Да здравствует братский союз Российской Красной Армии с молодой Персидской Армией!
Да здравствует братский союз трудящихся всего мира — 3-й Интернационал!
Предреввоенсовета МИРЗА-КУЧЕК
Командующий вооружёнными силами ЕСХАНУЛЛА
Ч л е н Р е в в о е н с о в е т а МУЗАФАР-ЗАДЕ” [1].
На это мною от имени Красной Армии послан нижеследующий ответ:
“Весть об образовании Персидской Красной Армии наполнила радостью наши сердца. В течение последних полутора десятилетий трудовой персидский народ упорно борется за свою свободу. Этим он перед всем миром доказал свои права на неё. От лица Рабоче-Крестьянской Красной Армии выражаю твёрдую уверенность в том, что под руководством Революционного Военного Совета Персия отвоюет себе право на свободу, независимость и братский труд!
Да здравствует свободный трудолюбивый народ Персии в семье свободных народов Азии, Европы и всего мира!”.
Доводя до сведения всех красных воинов этот обмен братскими приветствиями, выражаю уверенность в том, что связь между революционными армиями Персии и России будет крепнуть и расти к великой выгоде всех трудящихся масс обеих стран.
Председатель Революционного военного совета Республики Л. Троцкий» [2].
10—11 июня из Баку Ф.Ф. Раскольников направил две телеграммы в Москву. В первой из них, адресованной Л.Д. Троцкому, он сообщал: «Доношу, что Ваше приказание о выводе судов и войск из Персии в точности выполнено. Как на энзелийском рейде, так и вообще в пределах персидских территориальных вод совершенно не имеется военных судов. Экспедиционный корпус советских войск в Персии расформирован и регулярные части уведены в Баку. На персидской территории остались лишь добровольцы, не пожелавшие возвратиться в Россию вместе /46/ с Кожановым, Абуковым и Пылаевым, перешедшими на персидскую службу и принявшими персидское гражданство» [3].
Во второй телеграмме, адресованной Л.Д. Троцкому (копия Г.В. Чичерину), Раскольников сообщал: «Временное революционное правительство Персии конституировалось как Совет Народных Комиссаров. Вне всякого влияния с нашей стороны провозглашена [Персидская] Советская Социалистическая Республика. Постановлением персидского совнаркома от 9 июня Реввоенсовет Республики окончательно утверждён в следующем составе: председатель Мирза Кучек, главнокомандующий Эхсанулла, члены Реввоенсовета Республики: Ардашир (Кожанов), Мир Салех Музафер-Заде и Хосан Ильяны. Совнаркомом Персии опубликована декларация, которая сейчас переводится на русский язык» [4].
Это были последние телеграммы Раскольникова из столицы Азербайджана, после чего он выехал в Москву. А следом за этим последовали переговоры по прямому проводу между членом Реввоенсовета 11-й армии Б.Д. Михайловым и Г.К. Орджоникидзе о начале формирования Персидской Красной армии: «Михайлов: У аппарата тов. Михайлов, здравствуйте, товарищ Серго… Второй вопрос предлагаю я: Внезапный отъезд Раскольникова оставил вопрос о формировании персидских частей висящим в воздухе. Штаб флотилии, в котором это дело было сосредоточено, не имеет сейчас ни полномочий, ни инструкций, ни физической возможности… Прошу Ваших указаний…
Орджоникидзе: Раскольников никаких формирований не производил и естественно, что штаб флота ничего не знает и ничего не может сделать. Всё, что сделано в этом направлении, знает А.К. Ремезов, с которым [следует] продолжать работу в тех формах и пределах, в которых она шла…
Михайлов: Ремезов ведает только Упраформом, а вопрос идёт о снабжении и усилении частей Кожанова и Кучека…
Орджоникидзе: Части Кожанова и вообще Кучека придётся пополнять из у[чебных] з[аведений] Упраформа, кроме того, азербайджанский военком должен был отправить туда три сотни кавалерии и несколько сот штыков. Вообще, этим вопросом займитесь вместе с товарищем Ремезовым…» [5].
Внезапный отъезд Раскольникова в Москву внёс сумятицу в сознание оставшихся начальников военморов. Об этом свидетельствует черновой вариант телеграммы Кожанова и Пылаева в Баку от 11 июня, видимо, предназначавшейся Г.К. Орджоникидзе: «Ввиду того, что Раскольниковым даны какие-то приказания начальнику казачьей дивизии Старосельскому помимо нас [и] Мирзы Кучек[а], что предрешает политику образовавшегося Совнаркома Персии и ставит нашу работу в чрезвычайно затруднительное положение. Просим точных указаний о характере нашей работы в Персии и назначении нейтрального бюро при Совнаркоме Персии, ответственного за всю работу русских в Персии» [6].
Через несколько дней Кожанов набросал текст ещё одной телеграммы [7] Орджоникидзе: «Мирза Кучек готов к революционной борьбе, [но] требует помощи живой силой и вооружением. Обещанное Вами до сих пор не получено. [Сложилось] критическое положение в финансовом отношении. Продажа дров, керосина и другого вами запрещен[а], немедленное получение туманов после продажи товаров затрудняется тем, что в Энзели денег нет. Всё переводится из Тегерана или других мест. Неимение жалования и обмундирования частей, здесь находящихся, обостряет вопрос в частях» [8].
Одновременно с этим СНК Персидской Республики и командование Персидской Красной армии вело переговоры о признании советской власти с казаками дивизии полковника В.Д. Старосельского, расквартированными в Реште. Возглавлял гилянский казачий отряд ротмистр И. Буцель. Переговоры закончились трагедией. Как сообщил позже Г.Н. Пылаев, «13 на 14 июня с.г. после заседания было решено Реввоенсоветом и вполне одобрено М. Кучеком разоружение казаков. Разоружение кончилось полной нашей физической и моральной победой, после чего авторитет М. Кучека и русских частей поднялся выше. По разоружении командному составу казаков было предложено ехать на все четыре стороны, и некоторые уехали в Тегеран…» [9].
Совсем по-другому описывает эту операцию (со слов очевидцев) председатель Исторической /47/ комиссии при ЦК Иранской компартии В.В. Мурзаков: «15 июня в 4 часа утра рештяне были разбужены ружейной и пулемётной стрельбой… Два с половиной часа длился бой, причём казаки дрались отчаянно. Только когда подошли орудия и снаряды стали рваться в самой гуще казаков, они сдались и были разоружены» [10].
По свидетельству работавшего в Персии под прикрытием должности персидского корреспондента «Русского слова» В.Г. Тардова [11], это была одна из первых и самых драматических по своим последствиям ошибок республиканского правительства. По его выражению, «бойня казаков, в которой погибло 400 человек и после которой казачья бригада, только что договорившаяся о переходе на нашу сторону, обрушилась на нас, и многие сотни русских и азербайджанских солдат жизнью заплатили за провокацию…» [12].
Все эти перипетии напрямую влияли на положение И.К. Кожанова. 16 июня 1920 года в Решт пришла телеграмма из Баку: Кавказское бюро ЦК РКП(б) назначило Ивана Кузьмича уполномоченным по военным делам революционной Персии, а затем он стал членом Реввоенсовета Персидской Республики. А так как для изгнания английских войск в Мазендаранском крае создавалась Красная армия, Кожанов принял в этом непосредственное участие. Из его корпуса в новое формирование вошли отдельная стрелковая бригада и кавалерийский дивизион [13].
В тот же день Кожанов и военком штаба Гилянской Красной армии Лазарев направили в Баку Орджоникидзе телеграмму: «В связи с переворотом на севере Персии [ожидаем] опасности, грозящей в вспышке революционного движения Персии… Идёт брожение. Английское командование потеряло доверие не только в глазах индусов, но и своих соотечественников — ирландцев. Несмотря на свою немощь, Англия всё-таки не отказывается от мысли сохранения своего владычества в Персии и укрепляется в отдельных пунктах. По полученным сведениям в Менджиль подвозятся подкрепления живой силы и технические средства. В районе города возводятся укрепления. Передовые заставы англичан от Менджиля выдвинуты… Мост у города заминирован. Революционный военный совет Персии своей первой задачей ставит занятие Тегерана, к чему уже идут приготовления» [14].
17 июня замнаркома иностранных дел Л.М. Карахан и заведующий отделом Востока А.Н. Вознесенский направили Г.К. Орджоникидзе и Ф.Ф. Раскольникову письмо, в котором сообщали: «Согласно просьбе тов. Раскольникова, переданной им от тов. Кучек-хана, о командировании ему опытных революционеров в качестве советников по различным отраслям социалистического строительства, командируем тов. Блюмкина [15] и его жену (медичку), заслуживающих полного доверия. Об их дальнейшей деятельности и инструкции, применительно к местным условиям, просим дать им на местах» [16].
20 июня предреввоенсовета РСФСР Л.Д. Троцкий послал Г.К. Орджоникидзе следующую телеграмму: «Сообщите [о] ходе персидской революции. Приостановка её движения — опасный симптом. Только непрерывный натиск мог бы обеспечить быструю победу» [17].
На следующий день Орджоникидзе ответил Троцкому: «Кучек своими войсками не располагает. Уход англичан из Энзели и Решта вызван нашим присутствием в Энзели. Помощь в рамках, указанных Вами, оказывается. Из Баку отправляются азербайджанские мусульманские части — 700—800 штыков и сабель. Формируются персидские части. Широкого реактивного революционного движения в стране нет. Всё зависит от того, насколько быстро сумеем подать помощь» [18].
23 июня 1920 года вызванный в Баку Г.Н. Пылаев доложил в порядке частной информации конфиденциально члену Северокавказского Ревкома Буду Мдивани [19]: «Последний период революционного движения в Персии имеет своего рода две фазы.
Первая фаза — пребывание М. Кучека и сподвижников в лесах на правах скрывающихся революционеров и вторая — занятие Решта и объявление Советской власти.
Первая фаза характеризовалась перемирием с англичанами (прекращением военных действий с обеих сторон) и тем самым прекращением враждебных действий и против шахского правительства. Революционеры, выжидая момент, перешли как бы в аморфное состояние, конец которого рельефно обозначился, как только революционеры соприкоснулись с красными частями…
Вторая фаза вытекала из первой, но по тактике мало отличается от первой…
В настоящее время составляются штаты и обучаются 1000 с лишним человек, что с дженгелийцами и частью рядовых казаков и настоящими частями позволит составить часть до 8000 человек…
В области военных дел, очевидно, и в дальнейшем, как и до сих пор, стратегия будет самым тесным образом связана с дипломатией, которая в основном заключается в мирном выкуривании англичан и с ними вместе шахского правительства.
Русским бюро по руководству работ[ой] русских [в] персидской революции (в это бюро входят Абуков, Кожанов, я, от адалетистов: Султан-Заде и др. товарищи) было принято держаться ориентации на М. Кучека…» [20]. /48/
Как бы вторя этому докладу, в конце июня Б.Л. Абуков направил Г.К. Орджоникидзе следующую телеграмму об ошибочности курса на советизацию Гилянской провинции Персии: «Не только в Гиляне, но даже в Реште, Энзели до сих пор нет национально-освободительного движения, произошла фактическая смена губернаторов. Массы крестьянства, амбалов, ремесленников и мелко буржуазных [элементов] не захвачены движением. Объясняется это тем, что товарищи, увлёкшись сформированием штабов управлений и комиссариатов, совершенно не повели широкой агитации в пользу углубления движения. Крупное купечество, на которое Кучек возлагал надежды, не оказывает поддержки. У Кучека нет средств. Объясняется это тем, что купечество боится союза Кучека с большевиками, ханы определённо не хотят поддерживать Кучека как правительство. В этом отношении объявление нового правительства было крупной политической ошибкой, ибо этот шаг оттолкнул от Кучека всех [тех], которые, несомненно, присоединились бы к нему, если бы он шёл только под лозунгом «долой англичан». Кучек чувствует, что почва из-под его ног уходит, и просит, чтобы Россия признала его. Принимаются меры к тому, чтобы широко развернуть агитацию в пользу освободительного движения и охватить этим движением всё Персидское побережье, считая одновременно необходимым такое движение и в Тегеране. Прошу указаний. Кучек просит вас о присылке слитков золота и серебра в обмен на рис для создания денежного фонда» [21].
30 июня 1920 года Б.Л. Абуков направил письмо аналогичного содержания ответственному секретарю ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинскому: «Серьёзность создавшегося положения дел в Персии обязывает меня довести до сведения Цека РКП нижеследующее:
В революционной борьбе за национальное освобождение Персии, боевыми лозунгами которой являются в настоящее время 1) — “Долой англичан” и 2) — “Долой шахское правительство и всех тех, кто его поддерживает” — Советское Правительство, образованное Мирзою Кучеком, не может опираться исключительно на крестьянство, ремесленников и мелкобуржуазные классы…
С этой точки зрения образование Советского Правительства и его органов было, безусловно, крупной ошибкой. Буржуазия и помещики, для которых социальное содержание Советской Власти хорошо известно, насторожились, и надежды Мирзы Кучека на их реальную помощь и поддержку — до сих пор не оправдываются…
В последнее время, с отъездом тов. Орджоникидзе из Баку, мы потеряли всякую связь с центром. Такое положение ненормально. Крайне желательна присылка (хотя бы неофициально) авторитетного товарища, знакомого с восточным вопросом, для руководства нашей политикой в Персии…» [22].
Об этом же ходатайствовал и сам Г.К. Орджоникидзе, который в записке, переданной по прямому проводу из Ростована-Дону, советовался с наркоминделом Г.В. Чичериным: «Нам необходимо в Персию послать крупного работника для руководства тамошним движением. Таким мы считаем товарища Мдивани, великолепно знающего Персию. Считаете ли Вы возможным посылку в Персию нашего [дипломатического] представителя или нам придётся послатьего просто от себя — если на это, конечно, получим согласие Цека?» [23].
5 июля Г.В. Чичерин оперативно отреагировал на запрос Г.К. Орджоникидзе письмом на имя секретаря ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинского. В нём он сообщал: «Крайне необходимо поставить срочно в центральном Комитете партии вопрос о нашем представительстве в Персии. Тов. Раскольников указывает, что во главе персидского советского движения находятся люди, лишённые абсолютно какого бы то ни было опыта в практической политической жизни. Настоятельно необходимо, чтобы при них находились товарищи с политическим опытом, способные давать им все нужные указания. Сам Мирза Кучек привык к партизанской жизни, и его миросозерцание дальше не простирается, но он с величайшей охотой и готовностью воспринимает советы более опытных товарищей, в особенности представляющих Советскую Россию. Он с величайшей точностью исполнял всё, что говорил ему Раскольников. После отъезда последнего в Персии не осталось никого, кто мог бы играть эту роль. Нет даже настоящих политических экспертов. Тов. Раскольников рекомендует послать в качестве нашего представителя к Мирзе Кучеку тов. Мдивани, которого тов. Сталин в других случаях горячо рекомендовал. Он не обладает мировым политическим кругозором, это — деятель кавказский, но Ближний Восток он знает великолепно и, по мнению тов. Раскольникова, для данной роли он великолепно подойдёт» [24].
7 июля 1920 года Политбюро поручило Оргбюро ЦК РКП(б) «рассмотреть вопрос о назначении т. Мдивани на пост дипломатического представителя в Персии или замене его другим кандидатом». И хотя два дня спустя Оргбюро постановило временно отложить решение данного вопроса, Мдивани уже находился в Гиляне. Туда он прибыл не в качестве полпреда РСФСР, а как член новообразованного Иранского бюро коммунистических организаций, или Иранбюро. Для этого ещё 6 июля А.И. Микоян предложил казначею ЦК Азербайджанской компартии /49/ отпустить «т. Мдивани, едущему в Персию от коммунистического бюро по делам Иранской революции, десять тысяч туманов (сто тысяч кранов)» [25]. С этими средствами Мдивани прибыл на место. Вместе с ним в Решт прибыл новый главнокомандующий Персидской Красной армией В.Д. Каргалетели, сменивший Эхсануллу.
Появление Буду Мдивани в Энзели и Реште в качестве «вершителя судеб персидской революции» было воспринято гилянцами не без удивления, т.к. его здесь помнили как одного из ближайших сотрудников российского миллионера А.М. Хоштарии, который получил в Персии богатейшие концессии на добычу нефти, заготовку леса и постройку железной дороги Решт — Энзели, доведённой лишь до Пир-Базара, и владел лесопильным заводом в местечке Туларуд на каспийском побережье между Энзели и Астарой. В информационной справке от 19 ноября 1920 г., подготовленной В.Г. Тардовым, сообщалось: «Все эти дела велись не только Хоштария, но и т. Мдивани, который являлся его управляющим и юрисконсультантом и которого Хоштария иногда оставлял за себя в Персии. Участие тов. Мдивани в деятельности Хоштария и его близость к нему были таковы, что, по словам лиц, сообщавших эти сведения, например, заведующего рыбными промыслами в Энзели Ахмедова, заведующего Бакинским Упродкомом Баги Джафари и других, в Энзели и Реште не отделяли т. Мдивани от Хоштария и часто про идущего т. Мдивани говорили: “вот идёт Хоштария”, тем более что они похожи друг на друга по фигуре. Влияние фирмы в Гиляне было очень велико. Дом, который занимали Хоштария и Мдивани, был своего рода центром, к которому собиралась местная буржуазия и власти, причём там нередко останавливались русские офицеры, начальствующие лица и пр. В связи с этим т. Мдивани является хорошо знакомым для каждого жителя Решта и Энзели» [26].
Прибыв в Гилян, Б. Мдивани вместе с членом Реввоенсовета 11-й армии Б. Михайловым первым делом приступил к обследованию состояния вооружённых сил Персидской советской республики. При этом выяснилось, что они сведены в три 3-батальонные стрелковые бригады (численностью соответственно 656, 621 и 647 человек), причём 1-й и 2-й отдельные батальонысоставляли военморы единого десантного отряда, 3-й — аскеры Ширванского полка, 4, 5 и 6-й — кучекхановцы, а 7, 8 и 9-й — местные персидские добровольцы и пополнения, присланные из Баку. Кроме того, перешедший на сторону Кучек-хана пехотный батальон жандармов ещё 20 июня был развёрнут в отдельный запасной полк (720 человек). Помимо перечисленных сил посостоянию на 7 июля Персидская Красная армия включала базировавшийся в Энзели отряд особого назначения (153 человека), «мало достоверную», по мнению штаба, отдельную бригаду дженгелийца Али Бабы-хана (617 человек), так называемую Мазендеранскую Красную армию под командованием Г.Н. Пылаева (297 человек), четыре отдельных кавалерийских эскадрона (325 человек), два артдивизиона 2-батарейного состава и гаубичную батарею (всего 379 человек при 10 орудиях), батальон связи (171 человек), два воздухоплавательных отряда (302 человека, но без аэропланов и аэростатов), автороту и бронеавтомобиль «Свободная Персия». Как констатировал инспектировавший войска и назначенный новым начальником штаба Персидской Красной армии П. Благовещенский, общее количество служивших в ней бойцов составляло 5263 человека, в том числе 363 человека штабных, административных и медицинских работников, было «в 5 раз меньше нормальной обычной численности русской стрелковой дивизии и во много раз меньше её штатного состава» [27].
В результате проведённого обследования 16 июля Б. Михайлов направил Реввоенсовету Кавказского фронта докладную записку о состоянии Персидской Красной армии, в которой, в частности, говорилось: «…Военморы находятся в состоянии разложения, 1 батальон почти в полном составе самовольно снялся с позиции и с оружием приехал на пароходе в Баку. Оставшиеся моряки митингуют, требуя отправки их в Россию. Причины разложения — отсутствие сколько-нибудь нормального снабжения деньгами и обмундированием, слабая политработа и отсутствие твёрдой руки, могущей поддерживать дисциплину в военморовских частях… Члену РВС Кожанову предложено прибыть в Баку ввиду полного его несоответствия занимаемой должности, ложной политической позиции, занятой им, и обострённых отношений с организациями Иранской Коммунистической Партии, ЦЕКА которой официально требовал отстранения Кожанова. Кожанов в настоящее время находится в Баку. Одновременно с ним отозван в распоряжение штаба XI армии Начглавштаба Овчинников…» [28].
Негативное влияние на эти события оказал посланец Л.Д. Троцкого Яков Блюмкин. Он сменил своё подлинное имя на псевдоним и превратился в азербайджанца Якуб-заде Султанова [29].
Задача Блюмкина состояла в том, чтобы поддерживать связь между Советским Азербайджаном и правительством Кучекхана. Его работу направляли члены Кавказского бюро ЦК РКП(б) П.Г. Мдивани и А.И. Микоян. Блюмкин наладил тесные связи с персидскими коммунистами, которые входили в правящий революционно-демократический блок. 30 июля он принял участие в перевороте, в резуль-/50/-тате которого правительство Кучек-хана было свергнуто, а к власти в Гилянской республике пришла левая группа Эхсануллыхана. Об этом имеется документальное свидетельство — «Протокол заседания ЦК Иранской компартии совместно с группой членов Правительства Мирзы Кучека». В нём говорится: «Заслушали. Доклады товарищей членов ЦК ИКП и левых членов правительства Мирзы Кучека о том, что настоящее Правительство не соответствует своему назначению, что губит дело революции и не даёт ход фронту путём снабжения его вооружением, снаряжением и финансами и, кроме того, их преступное отношение к борцам за свободу Ирана и тайное соглашение с шахским правительством и англичанами.
Постановили. Низвергнуть власть Мирзы Кучека и его приверженцев, занять немедленно правительственные учреждения, прибегая к арестам сторонников Мирзы Кучека.
Объявить народу Ирана о смене правительства и что власть в свободной Персии переходит в ведение Советов, причём организуется временный Революционный Комитет П[ерсидской] С[оветской] Р[еспублики], членами которого являются Народные Комиссары» [30].
После этого Блюмкина назначили военным комиссаром штаба Гилянской Красной армии. Он стал членом Компартии Персии. Центральный комитет этой партии поручил ему возглавить комиссию по комплектованию персидской делегации на Первый съезд народов Востока, который состоялся в Баку в начале сентября 1920 года. В состав делегации вошёл и Блюмкин.
Чувствуя нарастание угрозы для себя и ближайших соратников, Кучек-хан предпочёл ещё 19 июля уйти в привычное убежище — лес под Фуменом, на что местные коммунисты ответили обвинениями своего соперника в переходе на сторону англичан и шаха. Сам же Кучек отправил в Москву большое послание, адресованное лично Ленину, следующего содержания: «Распространение коммунистической программы в настоящее время в Персии невозможно ввиду того, что лица, коим поручено распространение программы, не знают всех условий жизни народа и его желания, о чём мною было своевременно сказано представителям России с указанием того, что население ещё не подготовлено к столь идеальной программе, а поэтому их тактика может привести к нежелательным результатам, и народ перейдёт на сторону врагов... После его (Раскольникова. — Прим. авт.) отъезда отмечены нарушения по отношению к общепринятой политике на Востоке. Азербайджанским правительством реквизированы все товары персидских подданных, которые Советский Азербайджан обещал пропустить в Персию для Красной Армии. Азербайджанское правительство запретило свободный проезд персидских подданных в Персию... Тов. Абуков, который рекомендует себя то представителем России, то представителем партии “Адалет”, с несколькими персидскими коммунистами, прибывшими из России, не знающими ни обычаев, ни характера населения, несмотря на договорённость о несвоевременности проведения коммунистической пропаганды, собирает население на митингах, рассылает воззвания, с помощью которых стремится к достижению успеха, вмешивается во внутренние дела, тем самым подрывает авторитет Советской власти, бывали даже случаи, когда они отзывались обо мне и моих сторонниках как о сподвижниках буржуазии, с каждым днём запутывают дело революции и ставят меня в безвыходное положение. Доносятся жалобы населения всех сторон Персии на эти выпады, которые отняли у него желание идти на помощь революции. Население Решта, которое ещё месяц назад было готово идти в огонь и в воду для достижения революции, теперь под влиянием разных толков решается на забастовки и почти готово протянуть руку контрреволюции. Я знаю, что в каждой свободной стране свободны всякие программы, но программа, которую проводят в настоящее время в Персии, идёт против желания населения и в случае продолжения может привести к контрреволюции... Не могу примириться с подобного рода явлениями. Голос персидского народа говорит: мы проделали первый шаг к своему освобождению, но нам грозит опасность с другой стороны, а именно:
если мы не предотвратим вмешательства иностранцев во все внешние и внутренние дела, то предпринятый нами шаг к свободе не будет иметь цены, так как, сбросив одну иностранную власть, мы попадём под власть другой. Я со своими друзьями не считаю себя вправе уничтожить свою революционную честь, приобретённую 14-летней борьбой. На основании вышеизложенных причин я покинул Решт и возвратился в лес к месту своего прежнего пребывания, где и буду ожидать разрешения следующих вопросов:
1) Реализация обещаний Советской России свободному народу Персии о невмешательстве Советского Азербайджана в дела Персии...
2) Признание границ и прав Советской республики...
4) Ограждение жизни и имущества персидских граждан в пределах Советского Азербайджана.
5) Устранение т. Абукова из Персии и откомандирование в распоряжение советской Персии т. Кожанова, который в противоположность Абукову содействовал развитию революции в Персии...
Я обращаюсь к вождям российского свободного народа во имя самоопределения народов и во имя освобождения Персии от царского угнетения привести в исполнение свои Декреты о передаче концессий персидскому народу и уничтожить все прежние договоры... Для сохранения свободы необходимо уничтожить обоюдными усилиями нашего общего врага и устранить единичных личностей, которые своей нетактичной политикой [препятствуют] воплощению общей цели и тем самым отнимают возможность осуществить свободу для персидского народа. До благополучного разрешения вопроса я не вернусь» [31].
30 июля 1920 года в послании чрезвычайного уполномоченного СНК и Совета обороны РСФСР по Волго-Каспийскому району И.П. Бабкина, адресованном В.И. Ленину, отмечалось: «…Всё сообщающееся Вам Мирзой Кучеком по поводу деятельности /51/ комиссара десантного отряда тов. Абукова наблюдалось мной в бытность мою в Энзели с Раскольниковым. Абуков, бывший князь с Кавказа, офицер, коммунист чуть ли не с 19-го года, вёл свою молчаливую пропаганду против Мирзы Кучека. В особенности Абукова поддерживал какой-то авантюрист Беленький. В то время Раскольниковым и мною было категорически потребовано от Абукова и Беленького прекращения агитации против Мирзы Кучека. После уже отъезда Раскольникова вся работа свелась к постоянной склоке и комиссарству Абукова.
Мирза Кучек в письме указывает на невозможность работы с Абуковым, что заставит его даже удалиться из Решта.
Делегация и начальник десантных отрядов в Персии тов. Кожанов сообщают об агрессивной политике Азербайджана в отношении Персии…
Всё вышеизложенное подтверждает необходимость немедленного отозвания Абукова и его жены секретаря ЦЕКА Коммунистов Персии Булле, других родственников, а также работников Персии с русскими фамилиями…» [32].
Рассмотрев 5 августа вопрос «О положении в Персии в связи с новым письмом Кучека Мирзы», пленум ЦК РКП(б) постановил «командировать временно т. Элиаву для работы в Персии в контакте с т. Орджоникидзе» и предложил Наркоминделу РСФСР ускорить работу учреждённой 17 июля комиссии по персидским делам с привлечением в неё Элиавы для выработки соответствующих политических директив и их срочной передачи по телеграфу в Решт. Наркоминделу и Оргбюро ЦК РКП(б) поручалось разрешить вопрос о дальнейшем использовании Кожанова и Абукова в Гиляне [33].
Рассмотрев 10 августа «предложение т. Чичерина в связи с положением в Персии», Политбюро ЦК РКП(б) предоставило Элиаве «право отзыва, ареста и предания суду виновных», разрешило ему взять с собой в Гилян «т. Кожанова, вернувшегося из Персии», и поручило «рассмотреть и решить вопрос о возможности оставления в Персии т. Абукова» [34].
Обеспокоенный судьбой своего бывшего подчинённого, командующий Балтфлотом Ф.Ф. Раскольников телеграфировал в Москву: «По полученным сведениям, мой ближайший сотрудник тов. Кожанов, ехавший в распоряжение Балтфлота, постановлением ЦЕКА возвращается в Персию. Очень прошу оставить тов. Кожанова в моём распоряжении, так как он предназначается на очень ответственную должность коменданта Кронштадтской крепости». Тем не менее 18 августа Оргбюро ЦК РКП(б) приняло решение в просьбе Раскольникову отказать и «временно оставить т. Кожанова в распоряжении Ревсовета Кавказского фронта» [35].
Но хотя «Ардашир» уехал из Москвы вместе с Элиавой, в Персию он так и не попал, поскольку по прибытии в Ростов в связи с высадкой врангелевского десанта на Азовском побережье получил назначение на должность начальника Морской экспедиционной дивизии [36].
Так закончилось непосредственное участие красных военморов в персидской авантюре. Из них только Б.Л. Абуков и его жена М.О. Булле оставались в Реште.
В июле 1920 года началось первое крупномасштабное наступление на юг — на Казвин и Тегеран, которое, по мысли Иранского бюро и нового состава РВС Персидской Красной армии, должно было привести к победе пролетарской революции в стране.
Поначалу операция развивалась успешно. Утром 31 июля Персидская Красная армия овладела укреплённым городом Менджиль. Как указывали в отправленной в тот же день в Москву телеграмме командарм Василий Каргалетели и военком Яков Блюмкин, «англичане отступают. Эта победа одержана в тот день, когда по воле революционных масс и войска персидской республики неспособное к борьбе полуханское правительство Кучек-Хана заменено Иранским революционным комитетом — правительством активной борьбы в теснейшем контакте с Советской Россией. Сообщая Вам (Л.Д. Троцкому. — Прим. авт.) как вождю Великой Российской Красной армии о наших победах, мы просим Вас довести до её сведения нашу уверенность, что, несмотря на различие и отдалённость фронтов Польского и Менджильского, мы ведём одну общую и великую успешную борьбу». В подтверждение этого в 14 ч 31 июля из Энзели «всем радиостанциям» было передано экстренное сообщение, подписанное «членом ЦЕКА ИКП и Реввоенсовета М.О. Булле», в котором извещалось о свержении правительства Кучек-хана [37]. Однако победные реляции были преждевременными.
6 августа командование Персидской Красной армии (главком Шапур (Каргаретели), члены РВС Мдивани, Абуков, начштаба Благовещенский) сообщало: «Имеется очень благоприятная обстановка для немедленного наступления на Тегеран, но большие переходы и тяжёлые бои под Менджилем окончательно истрепали армию, поэтому нет резервов, а заминка вызовет неблагоприятный перелом. Необходима присылка свежих Русских боеспособных частей под видом добровольцев. Иранский отряд необходимо усиленно обучать» [38].
15 августа Персидская Красная армия перешла в очередное наступление, ей удалось занять Куинский перевал, казалось, дорога на Казвин и Тегеран открыта, однако в этот решающий момент персидские (а фактически — азербайджанские) под-/52/-разделения, как сформированные из местных уроженцев, так и прибывшие из Баку, частью разбежались, частью перешли к противнику, уничтожив командный состав. РВС Персидской армии надеялся личным выездом на позиции и «крутыми мерами» остановить отход и закрепиться под Менджилем, но одновременно требовал подкреплений, поскольку прибывший рабоче-крестьянский полк — «совершенно необученный сырой материал», годный только для переворота в тылу, а оставшиеся в строю моряки «непригодны для боя» и оставлены в ближайшем резерве.
Уже 17 августа был оставлен Менджиль, а ещё через три дня при большой панике и выстрелах местного населения в спину — столица Советской Персии Решт. 18 августа РВС Персармии направил в Иранбюро радиограмму с настоятельной просьбой о срочной помощи русскими боевыми частями: «Персидские части — местные и прибывшие из Баку для боя не годны и держатся в ближнем резерве. Подошедшими частями 2-го Рабоче-Крестьянского полка мы рассчитываем закрепиться в районе Наглобера для обороны. Положение может быть восстановлено только присылкой надёжных русских красноармейцев» [39].
В тот же день Иранский ревком направил радиограмму Реввоенсовету 11-й армии (копия Иранбюро) с просьбой о срочной помощи: «Иранский ревком настоятельно просит выслать полторы тысячи абсолютно надёжных русских красноармейцев. Положение на фронте крайне тяжёлое. Противник наступает превосходящими силами [на] Менджильском [направлении]. Только немедленная присылка русских частей может спасти положение» [40].
21 августа Абуков, Шапур и Благовещенский направили телеграмму Г.К. Орджоникидзе (копия Мдивани) об отступлении войск Персидской Красной армии под Рештом: «Линия Глаубер — Рустамабал оставлена. Части отходят под давлением превосходных сил противника к Решту. Отсутствие немедленной помощи вызовет полную ликвидацию всего дела в Персии. Телеграфируйте, когда прибудет пополнение» [41].
Все части, отошедшие из Решта, начали укреплять небольшую 12-вёрстную полосу вокруг Энзели, а серьёзно обеспокоенный возможным крахом Персидского похода Серго Орджоникидзе отправил, несмотря на протесты командования 28-й дивизии и 11-й армии, из Баку недоукомплектованный 244-й стрелковый полк, который всё-таки стабилизировал положение на фронте. Решт удалось вернуть довольно скоро — 27 августа, однако уже 22 сентября он вновь оказался в руках противника.
В основном против 244-го стрелкового полка действовали уже не англо-индийские части, а персидская казачья дивизия под командованием полковника Старосельского. После вторичного оставления Решта в Энзели был переброшен «полк имени 26», сформированный из русских красноармейцев и командиров. Совместными усилиями столица Персидской Советской республики была возвращена Совнаркому, однако, как отмечалось в донесениях с фронта, противник отошёл в полном порядке и был готов к дальнейшим действиям, тогда как в Красной армии отмечался недостаток обуви и обмундирования. В ходе последнего наступления были потеряны 60 человек убитыми и ранеными, 250 — заболевшими. Начались и проблемы иного порядка. Реввоенсовет Персидской армии сообщал: «Осталось всего 16 ящиков денег. Не хватает даже на выдачу жалования. Просим прислать на ноябрь 50 ящиков».
ЦК ИКП поспешил найти в своих рядах «стрелочников», виновных в создавшейся ситуации. 1 октября высшим партийным органом были рассмотрены вопросы «о тов. Абукове» и «о нарушении тов. Булле партийной дисциплины». Выступивший в качестве докладчика Султан-заде поведал собравшимся, что, когда Кавбюро в лице Стасовой отказывал ЦК в средствах и всячески препятствовал отъезду его экспедиции в Тавриз, Абуков призывал не унывать и говорил о наличии у него ещё нескольких сотен тысяч николаевских рублей, которые он получил для передачи Кучек-хану, но выдал ему вместо них мало чего стоящие советские «боны». Поскольку же товарищи, как значится в протоколе заседания, подтвердили, «что во время отъезда из Персии у Абукова было с собой несколько миллионов общереспубликанских советских денег», ЦК ИКП поторопился исключить его из своих рядов, о чём и уведомил Кавбюро «для сведения и расследования».
Мильду Булле, которая по истечении срока командировки не вернулась в Гилян, не выдала полностью тавризской экспедиции переданные ей для этого ценности и не возвратила хранившиеся у неё протоколы заседаний ЦК ИКП, тоже исключили из его состава, и Кавбюро было предложено потребовать от неё объяснений [42]. Хотя Орджоникидзе обратился 6 октября к властям Пятигорска с предписанием «немедленно отправить тов. Булле со всеми документами Иранского Цека в Баку», пять дней спустя Оргбюро ЦК РКП(б) постановило откомандировать супругов в распоряжение Иваново-Вознесенского губкома партии, предоставив им предварительно месячный отпуск [43]. Так на этот раз партийные супруги избежали заслуженного наказания за свои преступления, совершённые в Персии, но в 1937 году они были репрессированы.
Зимой 1920/21 года активных боевых действий не велось, обе стороны обменивались короткими ударами и поисками разведчиков. А в марте 1921 года был подписан договор между РСФСР и Персией о ненападении и сотрудничестве, который предусматривал раздел Каспийского моря и возможность ввода советских войск в случае проведения Тегераном недружественной антисоветской политики (этот пункт был успешно использован СССР в августе 1941 г.). Москва, в свою очередь, обязалась вывести части Красной армии из Северной Персии. Согласно договору советские войска начали покидать Гилян с апреля и были полностью выведены к 8 сентября 1921 года. После этого Кучекхан, опиравшийся на помещиков и духовенство, вновь возглавил правительство Гилянской республики. 8 мая его армия получила название Персидской Красной армии, а 5 июня была образована Персидская Советская Социалистическая Республика. По-/53/-сле нового неудачного похода на Тегеран Кучек-хан организовал 29 сентября 1921 года очередной внутренний переворот, уничтожив своих главных политических противников, в том числе Хайдара Аму-оглы. В республике началась гражданская война. 2 ноября, воспользовавшись смутой, территорию заняли войска иранского правительства. Мирза Кучек-хан бежал и погиб от холода в горах. Его голову выставили на всеобщее обозрение в г. Решт. Шах восстановил свою полную власть над Каспийским побережьем.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 44. Поздравительная телеграмма Военно-революционного Совета Персидской Республики председателю Военно-революционного Совета РСФСР Л. Троцкому. 5 июня 1920 г.
2. Краснов В.Г., Дайнес В.О. Неизвестный Троцкий. Красный Бонапарт: Документы. Мнения. Размышления. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 377, 378.
3. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 45. Копия, машинопись.
4. Там же. Л. 47. Копия, машинопись.
5. Там же. Ф. 85. Оп. 8. Д. 529. Л. 1—2 (соб.). Копия, машинопись.
6. Там же. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 4 об. Подлинник, рукопись одного из авторов.
7. Нет уверенности в том, что данная записка стала телеграммой, отправленной Орджоникидзе.
8. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 6. Подлинник, рукопись, по-видимому, самого Кожанова.
9. Там же. Ф. 495. Оп. 90. Д. 15. Л. 5.
10. Там же. Д. 16. Л. 10.
11. Тардов Владимир Геннадьевич — журналист, заведовал отделом печати Наркоминдела РСФСР. В 1920 г. был включён в состав полномочного представительства РСФСР в Иране, заведовал Советским информбюро, позже являлся генконсулом в Исфагане.
12. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 90. Д. 16. Л. 82.
13. Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 672. Оп. 1. Д. 1. Л. 13, 18. 14 РГАСПИ. Ф. 64. Оп. 1. Д. 17. Л. 144. Копия, машинопись. 15 Блюмкин Яков Григорьевич (27 февраля (12 марта) 1900 — 3 ноября 1929), российский революционер, работник советских спецслужб. В конце мая 1918 г. принят на службу в ВЧК, в отдел по борьбе с контрреволюцией на должность заведующего «отделением по наблюдению за охраной посольства [Германии] и за возможной преступной деятельностью посольства». Совершил теракт против посла Германии в России В. фон Мирбаха. Во время теракта был ранен. Убийство Мирбаха дало повод большевистским властям объявить левых эсеров вне закона. Перешёл на нелегальное положение. В апреле 1919 г. Блюмкин добровольно явился в ВЧК, был амнистирован. В июне 1919 г. прибыл в Киев для организации подпольной работы в тылу Вооружённых сил Юга России. Левоэсеровские боевики обвинили его в предательстве и организовали три покушения на него. Осенью 1919 г. добровольно вступил в Красную армию и был послан на Южный фронт, а затем — в Особый отдел 13-й армии. 17 июня 1920 г. вместе с женой командирован НКИД в Персию. 8 августа руководил переворотом в г. Решт. 1—8 сентября участвовал в работе Съезда народов Востока в г. Баку. В 1920—1921 гг. учился на восточном факультете Военной академии в Москве, в 1922—1925 гг. работал в секретариате председателя РВСР Л. Троцкого. В 1921 г. вступил в ряды РКП(б). После ухода Троцкого с поста председателя Реввоенсовета поступил на службу в ОГПУ. Был назначен помощником полномочного представителя ОГПУ на Кавказе по командованию внутренними войсками, где принимал участие в репрессиях против участников Паритетного восстания в Грузии осенью 1924 г. Летом 1928 г. ему было поручено организовать агентурную сеть на всём Ближнем Востоке и в Индии. На обратном пути домой в апреле 1929 г. встречался в Стамбуле с высланным из Советского Союза Л. Троцким, согласился привезти и передать его письмо К. Радеку. Был арестован и приговорён к расстрелу.
16. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 26. Л. 1. Подлинник, машинопись. Подписи — автограф.
17. Там же. Д. 13. Л. 10 об. Копия, рукопись.
18. Там же. Л. 10. Копия, рукопись.
19. Мдивани Буду (Поликарп Гургенович) (около 1877 — 19 июля 1937), член РСДРП с 1903 г. Активный участник революции и гражданской войны в Закавказье и Персии (в провинции Гилян). Окончил гимназию в Кутаиси. Три года проучился на юридическом факультете Московского университета, откуда был исключён после повторного ареста, связанного с участием в студенческих беспорядках. Входил в состав крупнейших комитетов кавказских организаций РСДРП — Имеретино-Мингрельского в Кутаиси (1903—1906), Союзного в Тифлисе (1905) и Бакинского (1907—1909), а также по заданию партии ездил в Европу для приобретения оружия. В 1913 г. был арестован, заключён в Метехский замок и выслан из России в Персию. После Октябрьской революции 1917 г. отбыл домой в Кутаиси. Вернувшись на родину, участвовал в деятельности тифлисской большевистской организации, затем был завполитотделом 10-й и членом Реввоенсовета 11-й армий, а в марте—июне 1920 г. состоял зампредседателя Северо-Кавказского ревкома, которым руководил Орджоникидзе, и одновременно, с мая, являлся членом президиума Кавбюро ЦК РКП(б) и входил в состав его «Бакинской тройки». В июне 1920 — мае 1921 г. находился в Гиляне. Туда он прибыл как член новообразованного Иранского бюро коммунистических организаций, или Иранбюро. В результате проведения им и другими деятелями Иранской компартии авантюристической политики Персидская Гилянская советская республика была разгромлена в 1921 г. С июня 1921 г. занимал пост председателя Ревкома Грузии, в 1922 г. стал членом Президиума ЦК Компартии Грузии. В 1924 г. был назначен торговым представителем СССР во Франции. В 1928 г. был отозван из Франции, за принадлежность к оппозиции смещён со всех постов, исключён из партии и сослан на 3 года в Сибирь. В 1929 г. ссылка была заменена 3 годами лишения свободы. В 1931 г., после подачи заявления об отходе от оппозиции, был восстановлен в ВКП(б), назначен председателем СНХ ССР Грузии и народным комиссаром лёгкой промышленности ССР Грузии. Также по июнь 1936 г. занимал пост 1-го заместителя председателя СНК ССР Грузии. В 1937 г. его арестовали по делу о «троцкистском шпионско-вредительском центре». 10 июля 1937 г. был расстрелян на окраине Тбилиси. В 1956 г. был реабилитирован.
20. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 90. Д. 15. Л. 5—6 об. Подлинник, машинопись, подпись — Пылаева.
21. Там же. Ф. 64. Оп. 1. Д. 17. Л. 144«а». Копия, машинопись.
22. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 329. Л. 1, 1 об. Копия, машинопись.
23. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 130. Оп. 4. Д. 601. Л. 130.
24. РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 314. Л. 15.
25. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 94. Л. 1; Ф. 39. Оп. 3. Д. 2. Л. 6.
26. Там же. Ф. 495. Оп. 90. Д. 18. Л. 153—155.
27. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 195. Оп. 3. Д. 261. Л. 14, 16.
28. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 33. Л. 7—8. Заверенная копия, машинопись.
29. Велихов А.С. Похождения террориста: Одиссея Якова Блюмкина. М.: Современник, 1998. С. 43; Матонин Е.В. Яков Блюмкин. Ошибка резидента. М.: Молодая гвардия, 2016. 448 с.; Ивашов Л.Г. Опрокинутый мир. Тайны прошлого — загадки грядущего. Что скрывают архивы Спецотдела НКВД, Аненербе и Верховного командования Вермахта. М.: Книжный мир, 2018. С. 171—240.
30. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 90. Д. 5. Л. 3. Копия, рукопись.
31. РГВА. Ф. 109. Оп. 10. Д. 5. Л. 9—17.
32. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 361.
Л. 2—5 об. Подлинник, рукопись, автограф Бабкина.
33. Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 33. Л. 1.
34. Там же. Оп. 3. Д. 101. Л. 1.
35. Там же. Оп. 112. Д. 61. Л. 7, 62.
36. РГА ВМФ. Ф. Р-352. Оп. 2. Д. 119. Л. 1. Послужной список И.К. Кожанова (приказы № 2866). 37. РГАСПИ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 2. Л. 61. Копия, машинопись.
38. Там же. Ф. 64. Оп. 1. Д. 25. Л. 61. Копия, машинопись.
39. Там же. Д. 20. Л. 46. Копия, машинопись.
40. Там же. Д. 25. Л. 105. Копия, рукопись.
41. Там же. Л. 121. Копия, рукопись.
42. Там же. Ф. 495. Оп.90. Д. 5. Л. 10—11.
43. Там же. Ф. 17. Оп. 112. Д. 76. Л. 5. /54/
Военно-исторический журнал. №2. 2021. С. 46-54.

С.С. БЛИЗНИЧЕНКО
КРАСНЫЕ ВОЕНМОРЫ В ПЕРСИИ: ПОПЫТКА ЭКСПОРТА РЕВОЛЮЦИИ
«Краса и гордость революции» — так, по меткому выражению наркома по военным и морским делам (наркомвоенмора) РСФСР Л.Д. Троцкого, называли в первые годы советской власти военморов Рабоче-крестьянского Красного флота (РККФ). Они не только активно участвовали в 1917 году в свержении власти царя и Временного правительства в своей стране, но и пытались сделать подобное за рубежом. После окончания знаменитой Энзелийской операции Волжско-Каспийской военной флотилии (ВКВФ) в мае 1920 года советское руководство с помощью военморов-каспийцев предприняло ряд шагов по экспорту революции в юго-восточные страны, одной из которых стала шахская Персия. На её территории, примыкавшей к порту Энзели, развернулись события, едва не приведшие к свержению правящей иранской династии.
Ещё до прихода ВКВФ в Гилянской провинции полыхало восстание. Возглавлял его лидер лесных повстанцев-дженгелийцев Мирза Кучек-хан, имевший среди простых людей репутацию освободителя от ненавистных англичан и их продажных шахских приспешников. Агенты разведслужбы III Интернационала — Совинтерпропа и РВС Туркестанского фронта во главе с М.В. Фрунзе в марте 1920 года установили первые контакты с Кучек-ханом. Но высадка морского десанта с кораблей ВКВФ в Энзели потребовала изменения состава советских переговорщиков. Теперь вся инициатива перешла к Кавказскому бюро ЦК РКП(б) и РВС Кавказского фронта во главе с Г.К. Орджоникидзе (Серго), напрямую замыкавшихся при решении данных вопросов на председателя Совета народных комиссаров (Совнаркома) В.И. Ленина и наркомвоенмора Л.Д. Троцкого. Оперативное руководство операцией было возложено на военморов и их разведку.
10 мая 1920 года командующему Ленкоранским боевым участком и начальнику всех десантных отрядов ВКВФ И.К. Кожанову [1] поступил доклад № 1 от начальника Информотдела А.М. Гаджиева Мустафаева: «Сотрудника Афонина Степана, присланного Вами, я отправляю к Кучек-Хану. К Кучек-Хану путь избираем через Энзели на персидском баркасе, так как ему команда знакома — можно подкупить» [2]. В справке помощника начальника Информотдела П.А. Плеханова отмечалось, что Афонин передал Кучек-хану «письмо от Кожанова и значок [орден Красного Знамени]» [3].
19 мая, сразу же после изгнания военморами из Энзели англичан, командующий ВКВФ (комфлота) Ф.Ф. Раскольников [4] подписал приказ по флотилии о том, что её «первый, второй и третий десантные отряды переименовываются в Экспедиционный корпус» (сокращённо — Экспедикор), командиром (комкором) назначается И.К. Кожанов [5], а военным комиссаром (военкомом) — Б.Л. Абуков [6]. В тот же день комкор своим приказом утвердил временно исполняющим должность начштаба Экспедикора П.П. Шешаева — начальника штаба десантных отрядов (десотрядов) флотилии, который, подменяя Кожанова, находился тогда в Астаре и поэтому к исполнению своих непосредственных обязанностей приступил лишь 30 мая.
В день подписания приказа по поручению комфлота Ф.Ф. Раскольникова военком десантных отрядов Б.Л. Абуков направил на имя народного предводителя Гилянской провинции Персии (полевого командира в современной терминологии) письмо следующего содержания:
«Дорогой товарищ Мирза Кучек-Хан.
Советской России давно известно о твоих подвигах в деле осво-/41/-бождения некогда великого и могущественного персидского народа от английского ига и предавшего за английское золото свою родину шахского правительства. Поэтому мы пользуемся первым удобным случаем, чтобы приветствовать в твоём лице освободителя униженной и оскорблённой Персии. Мы считаем своим долгом поставить тебя в известность о целях нашего прихода в Энзели. Мы пришли сюда не в качестве завоевателей и не для того, чтобы вместо английского ярма наложить на исстрадавшуюся Персию новое русское ярмо. В Энзели нас привело то обстоятельство, что здесь находятся суда и военное имущество, принадлежавшее Советской России и увезённое оттуда контрреволюционерами.
Мы совершенно не касаемся существующего порядка, ибо на то нас персидский народ не уполномочивал, а мы всегда делаем то, что говорим. Говорим же мы, что каждый народ имеет право определять свою судьбу так, как он этого желает. Как только мы заберём своё имущество, мы должны уйти, ибо наша задача будет тогда окончена.
Но от многих твоих сторонников с момента нашего пребывания в Энзели нам приходится слышать, что наше дальнейшее присутствие здесь необходимо, ибо с нашим уходом опять [воцарится] здесь ненавистная и для нас, и для вас английская власть. Это послужило поводом для того, чтобы написать тебе письмо и узнать твоё мнение, ибо для Советской России только твоё мнение может иметь решающее значение по данному вопросу.
Мы готовы всеми силами помочь персидскому народу избавиться от английского ига. Если наша помощь нужна тебе, то ты должен со своей стороны немедленно связаться с нами. Было бы очень желательно лично повидаться с тобой и обо всём подробно поговорить и условиться о дальнейшей совместной работе. Если твой приезд в Энзели почему-либо невозможен, то назначь время [нашей] встречи для личных переговоров.
Да здравствует освобождённая прекрасная Персия. Да здравствует борец за освобождение Персии Кучек-Хан. Да здравствует союз освобождённой Персии с Советской Россией» [7].
22 мая 1920 года окрылённый быстрой победой над белогвардейцами и англичанами командующий Волжско-Каспийской военной флотилией Ф.Ф. Раскольников срочно телеграфировал председателю Реввоенсовета Республики и наркомвоенмору Л.Д. Троцкому (копия В.И. Ленину): «Только что вернулся из Энзели, настроение в Персии не поддаётся описанию. Весь народ встречал нас с необычным энтузиазмом. Первоначально красные флаги были вывешены только местами, но теперь уже весь город разукрасился ими. Мы заявили, что во внутренние дела Персии вмешиваться не будем, предоставляя персидскому народу самому решить свою судьбу. Губернатор остался в Энзели и приветствовал нас от имени персидского Правительства…
В начале мною было заявлено, что мы пришли только за своим имуществом и за белогвардейским флотом, но вчера я передал губернатору заявление, что ввиду восторженного приёма красных моряков населением и раздающихся со всех сторон просьб о том, чтобы мы остались с ними и не отдавали на растерзание англичан, красный флот останется в Энзели даже после того, как всё военное имущество будет вывезено. Первый, второй и третий десантные отряды военных моряков переименованы в Советский Экспедиционный корпус и начальник десантных отрядов товарищ Кожанов назначен командиром экспедиционного корпуса. Прошу вашей санкции на формирование корпуса и утверждение Кожанова в качестве комкора…
Завтра вечером я и товарищ Орд[ж]он[и]кидзе выезжаем в Энзели для встречи с Кучек-Ханом. Прошу Ваших указаний относительно дальнейшей политики в Персии. Могу ли я считать у себя развязанны[ми] руки в смысле продвижения в глубь Персии, если в Персии произойдёт переворот и новое правительство призовёт нас на помощь?..
Что касается лично меня, то прошу Центральный комитет РКП ввиду полного окончания боевых действий на Каспии и ввиду того, что на Балтике и на Чёрном море никаких серьёзных боевых действий быть не может, а предстоит длительная строительно-созидательная работа, для которой нужны люди иного склада и иного темперамента, я прошу перевести меня на работу в Наркоминдел, использовав меня для участия в революционном движении других стран. В настоящее время очень ответственная работа предстоит на Востоке, и если возможно, то я просил бы оставить меня здесь, дав мне ту или иную работу» [8].
Отправляя эту телеграмму, Ф.Ф. Раскольников уже знал о том, что руководством РСФСР принято решение, оформленное в виде протокола № 13 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 22 мая 1920 года, следующего содержания: «Предрешить назначение т. Раскольникова командующим Балтийским флотом, окончательно решив этот вопрос через три недели. Поручить тов. Троцкому известить о решении Политбюро т. Раскольникова» [9].
Решение об отзыве Раскольникова, принятое через несколько дней после взятия Энзели, было вызвано стремлением советского правительства «спасти лицо», т.е. подтвердить версию своей полной непричастности к действиям Волжско-Каспийской флотилии, явившимся якобы делом личной инициативы комфлота. Ленин и Троцкий не хотели осложнения отношений с Англией из-за ситуации в Гилянской провинции Персии.
Раскольников решил максимально использовать отведённые ему до отъезда на Балтику три недели для укрепления позиций Кучек-хана. Тем более что на это ему была дана санкция высшего руководства РСФСР. Вот документальное свидетельство этого в виде выписки из протокола № 15 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 25 мая 1920 года: «О восточной политике. а) О Персии. Одобрить в общем политику Комиссариата Иностранных Дел, предполагающего оказывать поддержку освободительному движению народов Востока.
а) Вменить в обязанность т. Раскольникову по оказании необходимой помощи Кучек-Хану иму-/42/-ществом, инструкторами и проч., передать под власть последнего Энзели и другие пункты Персии, находящиеся в наших руках, убрать из этих пунктов флот, заявив, что это делается по распоряжению советского правительства, ввиду полного нежелания последнего вмешиваться во внутренние дела Персии.
Оставить в Энзели некоторую часть судов под видом полицейской службы, но под Азербайджанским флагом в качестве, необходимом для постоянного содействия Кучек-Хану.
б) Поручить соответствующим ведомствам рекомендовать Орджоникидзе проводить такую политику, которая, безусловно, поддерживала бы Кучек-Хана или вообще демократические революционные элементы в их борьбе с шахским правительством в целях осуществления независимости Персии…» [10].
Как уже говорилось выше, в связи с новым характером предстоящей операции десантные отряды ВКВФ были реорганизованы в Экспедиционный корпус. Вручая комкору И.К. Кожанову мандат, комфлота Ф.Ф. Раскольников обрисовал ему обстановку в Северной Персии и вытекавшие из этого оперативные задачи: «Флот уходит в Баку. У персидских берегов остаётся пока один эсминец. События могут принять самый неожиданный оборот, и Вам нужно быть готовым ко всему. Связь со мной держите через корабельную радиостанцию» [11]. Сообщив эту информацию, комфлота попрощался и отбыл на флагманском корабле в столицу Советского Азербайджана.
В своём обращении к бойцам Экспедикора И.К. Кожанов подчёркивал: «Предстоящая работа в Персии связана с колоссальными затруднениями политического и общего порядка и требует максимального напряжения воли, ума, энергии. Два года десантные отряды терпели все тяготы и лишения боевой жизни. Каждому из нас памятны отдельные моменты, когда обстановка была особенно тяжёлой. Где бы ни появились наши отряды, они с честью выполняли свой долг. Но теперь значение наших действий будет ещё больше: мы будем совершенно одни, оторванные от нашей родной земли, будем самостоятельно способствовать революции на Востоке» [12].
Это обращение имело важное значение для мобилизации сил оставшихся в Персии моряков-десантников. Как тогда им казалось, они первые несли на своих штыках свободу угнетённым народам Востока от поработителей — местных феодалов и английских оккупантов. Назревала предреволюционная ситуация со специфическим азиатским оттенком. И комкору Кожанову со своими бойцами предстояло принять в грядущих событиях непосредственное участие.
Все десантные отряды сливались в трёхбатальонный пехотный полк моряков численностью около 750 человек, командовать которым И.К. Кожанов поручил начальнику 1-го десотряда Я.И. Осипову [13], тем же приказом утверждённому начальником гарнизона г. Энзели и его окрестностей и начальником Рештского боевого участка.
Расположив свой штаб в «Гранд-Отеле» и объявив район на военном положении, Осипов в приказе № 1 от 19 мая 1920 года по гарнизону г. Казьяна строжайше запретил всякую продажу спиртных напитков и хождение по улицам с 10 часов вечера до 5 часов утра. Всем офицерам «без различия национальности и определения возраста, а также и всем солдатам, ранее служившим в Добровольческой и Английской армиях», предписывалось в течение 24 часов зарегистрироваться у комендантов Казьяна и Энзели. Разграбленное населением имущество бежавших деникинцев, англичан и местной буржуазии, а также всё огнестрельное и холодное оружие, за исключением кинжалов и охотничьих ружей, подлежало немедленной сдаче в трофейную комиссию Экспедикора, причём ослушавшимся грозили арест и предание военно-революционному суду [14].
Одна из главных задач начальника гарнизона заключалась в поддержании дисциплины среди своих подчинённых, которые «расслабились» в связи с победой над белогвардейцами и англичанами. В очередном приказе по гарнизону от 21 мая Осипов констатировал: «…наблюдаются случаи самовольных арестов граждан военморами», «народное имущество… бесстыдно расхищается», а «хулиганские выходки под влиянием винных паров не прекращаются». Отмечая, что аресты, производимые для пресечения этих «позорящих и дискредитирующих рабоче-крестьянскую Советскую власть беспорядков», не оказывают должного воздействия, начальник гарнизона обещал применять «самые суровые и решительные меры наказания вплоть до расстрела» [15]. И за словом последовало дело. За нарушение этого приказа был расстрелян один из военморов. Однако не все формальности были соблюдены, и уже 29 мая сам Осипов был отстранён от должности и сдал её В. Клаусману, одновременно передав полк моряков командиру 1-й роты И. Шишину.
Поскольку смена командования вызвала толки среди десантников, И.К. Кожанов в приказе по Экспедикору подчёркивал: «…Предстоящая работа в Персии благодаря своей сложности мыслима лишь в том случае, если все ответственные работники будут соответствовать своему назначению», и если кто-либо из них «окажется недостаточно сильным для выполнения возложенных на него обязанностей, то его необходимо сразу же отстранить от должности даже в том случае, если он в прошлом сумел завоевать доверие» [16]. Вслед за этим бывшему начальнику гарнизона Осипову, его военкому Костромину, коменданту Казьяна Панкову и ещё нескольким военморам был объявлен строгий выговор «по делу расстрела военмора конного эскадрона т. Суханова», а 5 июня виновные в бессудной казни были преданы суду Ревтрибунала [17].
Одновременно с этими событиями продолжалась переписка между Кавбюро ЦК РКП(б) и руководителями партии и правительства. 23 мая Орджоникидзе доложил в Москву Ленину, Сталину и Чичерину о готовности начать с помощью Кучек-хана борьбу за советскую власть в Персии: «Дайте нам точные указания, какой политики придерживаться в Персии. Мусульманскими /43/ частями занят Ардебиль. Без особого труда можем взорвать весь персидский Азербайджан — Тавриз. Действовать вовсю опасаемся. Опять получим нагоняй, а поэтому прошу сейчас же ответить. Моё мнение: с помощью Кучек-Хана и персидских коммунистов провозгласить советскую власть, занимать города за городами и выгнать англичан. Это произведёт колоссальное впечатление на весь Ближний Восток… Прошу ответа не позже завтрашнего дня 2-го и 12-го часа, так как вечером думаю вместе с Раскольниковым выехать на один день в Энзели» [18].
Как сообщал в тот же день комкор И.К. Кожанов: «23 утром Кучек прибыл в Энзели. В результате беседы выяснилось, что он хочет начать революционное движение в Персии под советскими лозунгами, для чего считает необходимым образование советского правительства в Персии. Население Кучек-Хана встречает восторженно. Все ждут переворота. Принимаем все меры для предотвращения преждевременных шагов, но думаю, что вряд ли удастся удержать революционное движение» [19].
А вот как позднее Ф.Ф. Раскольников описывал встречу этого местного вождя жителями провинции: «Энзели ожидал Кучек-Хана, скрывавшегося в лесах. Он был тогда грозой англичан. Полуразбойник, полуреволюционер, сторонник национального освобождения Персии, он наводил ужас на английских купцов и офицеров, смело нападая на автомобили из-за скал горного перевала между Казвином и Тегераном. Немало фордов было сброшено им под откос в глубокую пропасть. Как легендарный Робин Гуд, Кучек-Хан отнимал имущество у богатых и раздавал его бедным. Подобно герою английской легенды, он был сказочно неуловим. Крестьяне кормили, поили и прятали его.
Пёстрая толпа затопила весь берег и тесный квадрат пристани, державшейся на сваях. Город был возбуждён томительным ожиданием торжественной встречи необыкновенного гостя. Кучек-Хан уже несколько лет не был в Энзели.
И вот он пожаловал. Сперва показался отряд загорелых, черноволосых курдов, вооружённых винтовками, револьверами и кинжалами. Это был отряд личных телохранителей Кучек-Хана. Затем появился и сам Кучек-Хан, сопровождаемый своими соратниками и шумно приветствуемый персидской толпой. Высокий, стройный, красивый, с правильными чертами лица, он шёл с непокрытой головой и раскланивался с народом. Длинные тёмные вьющиеся кудри пышными локонами падали на его плечи, а грудь была туго обтянута косым крестом пулемётных лент. Широкие брюки заправлены в бледно-зелёные обмотки, завязанные белыми тесёмками. На ногах — вышитые серебром жёсткие кожаные туфли с острыми, загнутыми кверху носками…» [20].
26 мая 1920 года наркомвоенмор Л.Д. Троцкий направил директивную телеграмму Ф.Ф. Раскольникову о характере действий советского командования в оккупированном Энзели:
«Сообщаю основные директивы политики в Персии:
Первое, никакого военного вмешательства под русским флагом. Никаких русских экспедиционных корпусов. Всемерное подчёркивание нашего невмешательства с прямой ссылкой на требования Москвы убрать русские войска и красный флот из Энзели, дабы не вызывать подозрения в стремлении к захвату.
Второе, оказать всемерное содействие Кучек-Хану и вообще освободительному народному движению Персии инструкторами, добровольцами, деньгами и прочее, сдав в руки Кучек-Хана занимаемую нами территорию.
Третье, если для успеха дальнейшей борьбы Кучек-Хана необходимо участие военных судов, поставить таковые под флагом Азербайджанской республики и оказывать от её имени помощь Кучек-Хану.
Четвёртое, надо помочь и оставить в Персии широкую советскую организацию.
Пятое, нам необходимо заставить правящую Англию понять, что мы… в Персии и вообще на Востоке [оставаться] не собираемся и готовы дать действительные гарантии нашего невмешательства…» [21].
На следующий день в Энзели состоялись переговоры советских представителей с лидером дженгелийцев. Об этом в заметке «Кучек-Хан у Раскольникова», опубликованной в печатном органе ЦИК РСФСР, сообщалось следующее: «Ташкент, 4 июня. 27 мая вождь персидских революционеров Кучек-Хан посетил командующего флотом тов. Раскольникова. Встреча произошла на пароходе “Курск” в Энзели. Почти всё население высыпало навстречу любимому герою. Кучек-Хану был устроен торжественный приём. В беседе принимали участие тт. Раскольников, Орджоникидзе, Алиев» [22].
Как отмечал в своих воспоминаниях один из участников встречи М. Исрафилов, «в продолжение часовой беседы Мирза Кучек-Хан был в высшей степени учтив, любезен и крайне предупредителен ко всем участникам совещания… Предложение Мирзы Кучек-Хана состояло из двух положений: первое — совместные действия объединённых сил советских войск и его, Мирзы Кучек-Хана, против англичан до полного очищения территории Персии от последних, и второе — ниспровержение шахского правительства в Тегеране как ставленников и сторонников англичан. Что касается третьего положения, молчаливо обойдённого тов. Раскольниковым, о возможности проведения социальных реформ, то сам Мирза Кучек-Хан, затронув этот вопрос, поставил условием воздержаться от этих шагов в Персии, мотивируя это тем, что народ персидский тёмен, находится под опекой религии, и немедленное проведение реформ без предварительной подготовки населения вызовет слишком сильное противодействие со стороны тех слоёв, при содействии и полной поддержке которых только и возможно успешное выполнение задачи освобождения Персии от англичан. Таким образом, между Кучек-Ханом и тов. Раскольниковым был заключён вербальный договор, состоящий из двух первых положений» [23].
О перегибах местных коммунистов говорилось в докладе выехавших в июне 1920 года в Москву представителей Кучек-хана — Мозаффера-заде и Гаука-Хушенга: «Тов. Агаев, проходивший партийную школу в Баку, не имея политического опыта и не обладая известным революционным тактом, не желая считаться с особенностью жизни персидского народа, начал разжигать умы персидских рабочих в городе Энзели, натравливая их против мелкобуржуазного класса…
Население города Энзели, чтя и уважая тов. Мирзу Кучека, апеллировало к нему, умоляя принять меры к прекращению подобного безобразия и обратиться к тов. Раскольникову за помощью. Этот вопрос, являясь принципиальным, был обсуждён в присутствии члена [Кавбюро] ЦК партии [большевиков] Орджоникидзе и Раскольникова, Кожанова и Абукова. Тов. Орджоникидзе… отдал тут же на пароходе “Курск” приказ партии “Адалет” /44/ прекратить подобную агитацию и всецело работать с правительством Мирзы Кучека, выставив лозунг “Долой англичан и их наймитов — шахское правительство”» [24].
30 мая заместитель наркома по иностранным делам Л.М. Карахан направил телеграмму Раскольникову и Орджоникидзе с предостережением о политике осторожной советизации Персии: «Желание Кучек-Хана образовать Советскую власть в Персии… требует величайшей осторожности. По настроению персов [в] Энзели, Реште и пограничных районах с Азербайджаном нельзя судить о всей Персии…
Борьба, естественно, должна вестись против англичан и против той части чиновничества и имущих классов, которые вместе с англичанами. Необходимо сплотить Кучек-Хана, персидских коммунистов и другие демократические группы, которые за революционную борьбу против правительства и Англии.
Мы не возражали бы против организации новой власти по типу Советской власти, причём государственно-административный аппарат был бы советским, но без нашего социального содержания…» [25].
В свою очередь в конце мая 1920 года председатель Совета министров Персии Восуг-уд-Доуле направил через комфлота ВКВФ Ф.Ф. Раскольникова нотупротеста народному комиссарупо иностранным делам РСФСР Г.В. Чичерину, в которой, в частности, говорилось следующее: «…Само собой разумеется, что и Советское правительство не пожелает, чтобы внутренний порядок и спокойствие в соседней стране, столь сильно пострадавшей от прежнего русского режима, теперь же находился под угрозой русских революционеров. Ввиду того, что дальнейшее пребывание в Персии Советских сил будет создавать непрерывное осложнение и вызовет нежелательные последствия, что в свою очередь натурально будет тормозить дело восстановления добрососедских отношений, я позволяю себе ещё раз подчеркнуть необходимость немедленного увода Советских войск из пограничных областей Персии…» [26].
Наращивание российской военной мощи в Гиляне не могло не тревожить тегеранское правительство, которое с негодованием напоминало Москве о том, что, вопреки всем её заверениям о неприкосновенности для РСФСР территории Персии, большевистские войска по-прежнему занимают Энзели и Решт, а «командующий вооружёнными силами Казаков (Кожанов) и политический агент Обухов (Абуков) продолжают оставаться со своими войсками в этих районах и стараются организовать восстание среди населения». Чичерину ничего не оставалось, как утверждать, что «ни в Энзели, ни в Реште сейчас нет русских войск», и упомянутые в персидской ноте лица «как якобы являющиеся одно — командующим армией, а другое — политическим представителем России, в действительности не занимают ни этих, ни каких-либо иных официальных русских постов и их качество и место пребывания нам не известны» [27].
Между тем революционные события в Гилянской провинции Персии нарастали как снежный ком. И советское правительство не поспевало за их ходом. Всё зависело от непосредственных исполнителей на местах. И одними из них, сыгравших отрицательную роль в деле советизации Персии, стали военком Экспедикора Б.Л. Абуков и его жена М.О. Булле [28]. 30 мая Абуков направил открытую радиограмму из Энзели в Баку Ф.Ф. Раскольникову и Г.К. Орджоникидзе: «После Вашего отъезда решено было Мирзой Кучек составить временное правительство, Реввоенсовет и приступить к негласной работе. Мирза-Кучек уехал, до сих пор сведений от него не поступало…» [29].
Одновременно командование Экспедикора предприняло действия по оказанию давления на оккупантов-англичан. Для этого 1 июня военный агент (атташе) РСФСР в Персии Г.Н. Пылаев [30] с отрядом в 300 человек начал наступление на занятую британскими войсками столицу провинции Гилян. О результате он доложил на следующий день: «Решт был оставлен англичанами 2 июня. Причины очевидно следующие: стратегическое положение Решта чрезвычайно неудобно для обороны его. Сведения же о переброске частей Красной Армии через Энзелийский залив на Фумен англичане получили, и это их ставило в положение быть отрезанными от базы в Менджиле. Поэтому англичане и ушли из Решта, после чего все шахские чиновники и купечество города приехали к М. Кучеку, находившемуся в это время в восьми верстах от города в Пасихане, с просьбой явиться в Решт» [31].
Не дожидаясь окончания этой операции, вечером 1 июня Кожанов сообщил Раскольникову о том, что капитуляция английских войск и оставление ими без боя Решта произвели потрясающее впечатление не только на всю Персию, но и на британские колониальные войска: «Прибыло в Энзели 20 индусов, перебежавших от англичан. Индусы просят нашего покровительства». Радушно принятые и окружённые большим вниманием, перебежчики клялись, что первый выстрел со стороны Красной армии будет для сипаев сигналом к тому, чтобы поднять на штыки свои офицеров-англичан [32].
К 1 июня на персидской территории находились около двух с половиной тысяч моряков и красноармейцев, около 40 пулемётов и 12 орудий. Нужно было срочно принимать решение об использовании этих сил и средств в предстоявшей операции. Однако ясности в этом вопросе не было. Наоборот, появились серьёзные сомнения.
Как сразу выяснилось, Орджоникидзе был очень разочарован результатами переговоров с лидером повстанцев и целых пять дней обдумывал свои дальнейшие действия. В телеграмме Карахану (копии — Ленину и Сталину) от 2 июня, не скрывая своей досады, он сообщал: «Ни о какой Советской власти в Персии речи и быть не может. Кучек-Хан не согласился даже на поднятие земельного вопроса. Выставлен только единственный лозунг: “Долой англичан и продавшееся тегеранское правительство!”, хотя против этого восставали местные товарищи. Пока трудно сказать, что получится» [33].
2 июня Раскольников подписал приказ начальнику [казачьей] дивизии, сохранившейся в Персии со /45/ времени правления царя Николая II, «тов. Старосельскому», в котором говорилось: «Десант Красной Армии занимает Казьян. Красный флот стоит в бухте Энзели. Войска Кучек-Хана заняли город Решт. Вам надлежит:
I. Оставаясь во главе дивизии и удерживая на местах весь командный состав, поддерживать вверенную Вам дивизию в состоянии надлежащей боеспособности.
II. В целях уничтожения английского влияния в Персии оказывать всяческое содействие представителям Российской Советской Власти и агентам Кучек-Хана.
III. Оставаясь по мере возможности в стороне, употребить всю Вашу силу и Ваше влияние для воздействия на демократические круги Персии с целью установления в Тегеране временного революционного комитета, который, опираясь на вверенную Вам дивизию, должен поддерживать порядок и спокойствие в Тегеране до вступления туда Кучек-Хана и до образования новой власти.
IV. Ни под каким видом не принимать на службу во вверенную Вам дивизию бывших офицеров Добровольческой Армии как изменников и предателей интересов России, прислужников английского империализма.
V. О положении в Тегеране присылать донесения в Казьян на имя тов. Кожанова» [34].
Однако этот приказ так и не был передан Старосельскому. И последствия этого в дальнейшем были трагичными.
А в это время Раскольников через Кожанова активно действовал в Гиляне, подготовив провозглашение там советской власти и создание органов управления. Причём в эти советские органы Гилянской провинции были делегированы Кожанов и Абуков.
3 июня Кожанов доложил Раскольникову: «Завтра в 9 часов выезжаю вместе с членами Реввоенсовета Персии в Решт» [35]. И уже на следующий день он послал радиограмму в Баку Орджоникидзе: «Убедительно просим ещё раз срочной высылки вооружённой живой силы, аэропланов, броневиков, а также всё просимое.
Командующий вооружёнными силами Персидской Республики Ардашир “Кожанов”, члены Реввоенсовета Республики Южанулла [Эсханулла], Музафар-Заде» [36].
Таким образом, советское руководство в Москве и на Кавказе было поставлено перед фактом самовольного захвата власти военморами ещё до официального провозглашения переворота в Гиляне.
Действительно, в ночь с 4 на 5 июня с непосредственным участием Ф.Ф. Раскольникова, И.К. Кожанова и Б.Л. Абукова было образовано Временное республиканское правительство под председательством Кучек-Хана, взявшего на себя также руководство военным ведомством. «На должности комиссаров, учредить которые ему было рекомендовано, — указывал А.А. Нехавенди [37], — Кучек-Хан выбрал лиц из молодых прогрессивных деятелей Персии, зарекомендовавших себя в различных этапах революционного движения». Почти все члены правительства, по российскому образцу привычно названного Совнаркомом, являлись уроженцами Гиляна: в основном это были местные купцы, богатые чиновники и даже помещики. При главе правительства аккредитовывались временный поверенный в делах РСФСР М. Исрафилов и военный агент Г.Н. Пылаев, мандаты которым подписал «по уполномочию Советского правительства командующий Российским и Азербайджанским Каспийским военным флотом Раскольников» [38].
6 июня 1920 года Ф.Ф. Раскольников отправил телеграмму на имя В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого и Г.В. Чичерина. В ней, в частности, говорилось: «Только что приехал из Решта. В ночь с 4 на 5 июня в Реште образовалось Временное Революционное Правительство Персии в следующем составе: председатель Временного революционного Правительства и Военный комиссар — товарищ Мирза Кучек, комиссар финансов — Мирза Магомед АлиБазари, комиссар торговли — Мирза Абул Казум Реза-Заде, комиссар юстиции — Махмуд Ага, комиссар почт и телеграфа — Насрулла, комиссар народного просвещения — Ходжи Могамед-Али-Хан-Хумами. Все члены Временного Революционного Правительства — старые сподвижники тов. Мирза Кучек и участники первой Персидской революции.
Наряду с Временным Революционным Правительством сформирован Революционный Военный Совет в следующем составе: Ехсахулла и Мир-Салех Музафет-Заде. Двумя другими членами Реввоенсовета Персидской Республики избраны наши русские товарищи коммунисты Кожанов и Абуков. Несмотря на усиленные просьбы тов. Мирза Кучек и его сподвижников о вступлении наших товарищей в состав Реввоенсовета, я заявил, что они будут оказывать самое полное содействие, но в состав Реввоенсовета временно не войдут. Прошу Ваших указаний, могут ли товарищи Кожанов и Абуков, за политическую подготовленность которых я, безусловно, ручаюсь, войти в состав Реввоенсовета Персидской Республики, или этого делать не следует. Быть может, Вы разрешите им войти в Реввоенсовет Персии, целиком перейдя на персидскую службу и формально порвав с Советской Россией…» [39].
В тот же день Ф.Ф. Раскольников сделал ещё одну попытку остаться в Гиляне. Он отправил Л.Д. Троцкому (копия В.И. Ленину) телеграмму с просьбой разрешить ему продолжить революционную работу в Персии: «Обстановка на Каспийском море позволяет совершенно свободно немедленно отозвать меня с должности Комфлота. Боевые задачи закончены, программа реорганизации остающейся военной силы Каспморя разработана и частью осуществлена. Завершить это дело не составляет труда. Но ввиду того, что в Персии началась революция, и я, действуя согласно Вашим директивам, глубоко вошёл в это дело, прошу ЦЕКА разрешить мне исполнить мой долг революционера до конца и оставить меня для политической работы в Персии. Если ЦЕКА не найдёт возможным удовлетворить мою просьбу, то во всяком случае прошу оставить меня здесь до приезда уполномоченного по делам Персии. Внезапный мой отъезд в настоящее время произведёт чрезвычайно неблагоприятное впечатление на Временное Революционное Правительство Персии и будет иметь вид неодобрения со стороны Москвы тактической линии, проводимой мною и персидскими революционерами согласно Вашим указаниям. Надеюсь, что ЦЕКА найдет возможным, по крайней мере временно, оставить меня в Персии, если не в качестве ответственного работника, то, по крайней мере, рядовым революционным бойцом» [40].
В ожидании ответа из Москвы Раскольников продолжал активно действовать и направлять персидских революционеров по пути дальнейших преобразований. Об этом свидетельствует его очередная телеграмма от 8 июня Л.Д. Троцкому (копии В.И. Ленину и Г.В. Чичерину): «На митинге четвёртого июня Мирза-Кучек произнёс следующую речь: “Яркий свет за-/46/-жёгся в России, но первоначально мы были так ослеплены его лучами, что даже отвернулись от него. Но теперь мы поняли всё величие этого лучезарного светила. Если лампа, горящая в России, затухнет, то у персидского народа нет спичек снова разжечь её. Поэтому все усилия персидского народа должны быть направлены к союзу с Советской Россией. В знак тесного союза с русскими большевиками я обнимаю и целую представителей Советской России”» [41].
По свидетельству одного из соратников Кучек-хана, Г.И. Егикяна, на митинге выступил и комкор Кожанов, который заявил, что Красная армия пойдёт на любые жертвы для изгнания англичан из Персии, Месопотамии и Индии, а трудящиеся массы Востока должны сплотиться вокруг вождя революции товарища Мирзы Кучек-хана, дабы завоевать себе свободу и уничтожить угнетателей — шаха, помещиков и иностранных капиталистов. Небезынтересно, что официальный переводчик К.Я. Гаук (Хушенг), бывший российский подданный, уволенный со службы в консульстве за подделку документов, являвшийся одной из самых влиятельных и близких к Кучек-хану фигур, переводя речь Кожанова на персидский язык, постарался смягчить её радикализм, заменив выражение «трудящиеся массы Востока» на «мусульман всего мира», а вместо призыва к борьбе против местных и иностранных капиталистов ограничился лишь «европейскими капиталистами» [42].
6 июня Раскольников докладывал в Москву: «…Временное Революционное Правительство Персии, на заседании которого я присутствовал, передало мне, что во главу угла своей деятельности оно кладёт осуществление социализма на основе принципов тов. Ленина. В настоящее время тов. Мирза Кучек считает целесообразным выдвинуть только один лозунг: “Долой англичан!”. После занятия Тегерана, когда необходимость на первых порах поддерживать ханов будет целиком использована, он объявит о передаче земли народу. Временное Революционное Правительство Персии заявило мне, что ввиду малоопытности в государственных делах они просят как наших постоянных указаний, так и содействия путём откомандирования на персидскую службу специалистов. В первую очередь необходимы специалисты по вопросам советского строительства и подоходного налога…» [43].
Просьба комфлота Ф.Ф. Раскольникова об оставлении его в Персии была рассмотрена 8 июня Политбюро ЦК РКП(б). В его решении (протокол № 18, п. 5 от 8 июня 1920 г.) говорилось: «Подтвердить постановление о выезде т. Раскольникова и о назначении его командующимБалтийским флотом» [44].
Таким образом, Раскольникову не удалось остаться у руля революции в Персии, и он вынужден был подчиниться приказу из Москвы. Но дело, начатое им в Персии, продолжало жить и развиваться.
Просьба комкора И.К. Кожанова и военкома десантного отряда ВКВФ Б.Л. Абукова о переходе в подданство Персии, переданная Раскольниковым, была рассмотрена на том же заседании Политбюро ЦК РКП(б). В его решении говорилось: «п. 16. ЦК не видит никакой возможности препятствовать или запретить т.т. Абукову и Кожанову, раз они выходят из гражданства РСФСР, перейти в подданство Персии» [45].
8 июня председатель Особотдела, сформированного согласно приказу Кожанова по Экспедикору от 28 мая, обратился в Реввоенсовет 11-й армии с рапортом, в котором просил «дать через комиссара особых поручений Особотдела тов. Игнатенко все надлежащие инструкции для дальнейшей работы в пределах Персии». Отзываясь о Кучек-хане как о «буржуазном демократе», главная цель которого «изгнать всех европейцев и захватить власть в свои руки», глава Особотдела в качестве подтверждения своих слов с негодованием сообщал о том, как 8 июня им по требованию Гусейнова был послан отряд для проведения обыска у одного азербайджанского подданного — миллионера Рамазанова, но сделать этого не удалось, ибо, как выяснилось, купец «получил охранительную грамоту от защитника буржуазии Кучек-Хана… И в это же время, зная определённые наклонности Кучек-Хана, каждый моряк задаёт сам себе вопрос: почему тов. Кожанов, зная это, ведёт меньшевистскую соглашательскую политику и имеет ли он инструкции из Центра?». Ознакомившись с этим рапортом, Орджоникидзе написал на нём свою резолюцию: «Тов. Абукову. Председателя Особотдела отстранить и отправить в Баку» [46].
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Кожанов Иван Кузьмич (12(24) мая 1897 — 22 августа 1938), член РКП(б) с марта 1917 г. Из крестьянской семьи, переселившейся на Кубань из Орловской губернии. Окончил церковно-приходскую школу в Екатеринодаре и реальное училище в Ростове-на-Дону. В 1915 г. поступил в Петроградский горный институт, откуда со 2-го курса в сентябре 1916 г. перешёл в Отдельные гардемаринские классы. С октября 1917 по январь 1918 г. находился в учебном плавании на ВКР «Орёл» на Тихом океане. Вместе с товарищами-большевиками пытался захватить власть на крейсере, но был списан на берег в Гонконге и отправился во Владивосток. В феврале 1918 г. был уполномоченным по советизации Сибирской военной флотилии. С 22 февраля 1918 г. — в 1-м береговом морском отряде при НКМД. 18 июня 1918 г. вместе с Ф.Ф. Раскольниковым принимал участие в затоплении части кораблей эскадры Черноморского флота в Цемесской бухте г. Новороссийска. В конце октября 1918 г. в Казани вступил в отряд моряков-десантников Волжской военной флотилии, затем возглавил его. В мае 1919 г. за бои у дер. Котловка на Восточном фронте был награждён орденом Красного Знамени РСФСР. В июле 1919 г. был назначен командиром всех десантных отрядов ВКВФ. Участвовал в боях при обороне Астрахани и на Северном Кавказе осенью—зимой 1919/20 г. и в Энзелийской операции. С июня по август 1920 г. находился в Персии, принял персидское подданство и под псевдонимом «Ардашир» был членом РВС Персидской Красной армии. В сентябре—декабре 1920 г. командовал морской экспедиционной дивизией при обороне Мариуполя. В марте—мае 1921 г. — командующий Балтфлотом. В 1922—1924 гг. — начальник и военком Морских сил Дальнего Востока. В 1927 г. окончил Военно-морскую академию. С 1927 по 1929 г. — военно-морской атташе СССР в Японии. В 1931—1937 гг. — командующий Черноморским флотом. Арестован 5 октября 1937 г. Расстрелян 22 августа 1938 г. Реабилитирован 7 июля 1956 г.
2. Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 149. Л. 2—5.
3. Там же. Д. 129. Л. 5.
4. Раскольников (Ильин) Фёдор Фёдорович (28 января (9 февраля) 1892 — 12 сентября 1939), член РСДРП(б) с 1910 г. Родился в семье протодьякона. В 1908 г. окончил приют принца Ольденбургского, в 1913 г. — экономическое отделение Санкт-Петербургского политехнического института. Революционной деятельностью занялся на первом курсе института. В 1911 г. — сотрудник газеты «Звезда», в 1912 г. стал первым секретарём газеты «Правда». Был арестован и осуждён к административной высылке. В начале 1913 г. освобождён по амнистии. В 1914 г. был призван на флот. В 1914—1917 гг. учился в Отдельных гардемаринских классах в Петрограде. После Февральской революции 1917 г. ЦК большевистской партии направил его в /47/ Кронштадт, в редакцию газеты «Голос Правды». Был товарищем (заместителем) председателя Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов, председателем городского комитета РСДРП(б), одним из руководителей политической жизни Кронштадта. Возглавлял колонну моряков на антиправительственной демонстрации в ходе июльских событий 1917 г., был арестован, в октябре освобождён. С октября 1917 г. — член Военно-революционного комитета Петроградского совета. После захвата власти большевиками участвовал в боях под Пулковом против войск генерала Петра Краснова, затем во главе отряда моряков выехал на поддержку революции в Москве. В ноябре 1917 г. был назначен комиссаром при Морском генеральном штабе, постановлением Всероссийского съезда моряков военного флота «за преданность народу и революции» произведён из мичмана в лейтенанты. С января 1918 г. занимал посты заместителя народного комиссара по морским делам и члена коллегии Морского комиссариата. Один из руководителей «Ледового» похода кораблей Балтфлота из Ревеля в Гельсингфорс и Кронштадт (февраль—май 1918 г.). Один из организаторов потопления кораблей Черноморского флота в Новороссийске с целью воспрепятствовать их захвату немцами (июнь 1918 г.). С июля — член Реввоенсовета Восточного фронта, образованного в связи с выступлением Чехословацкого корпуса, с августа — командующий Волжской военной флотилией. Участвовал во взятии Казани, освобождении Камы. В октябре—декабре — член Реввоенсовета Республики. В декабре 1918 г. возглавил разведпоход эсминца «Спартак» под Ревель, где корабль потерпел аварию и был захвачен англичанами. После почти пятимесячного пребывания в лондонской тюрьме был обменян на 19 пленных английских офицеров. В июне—июле 1919 г. — командующий Астрахано-Каспийской, затем Волжско-Каспийской флотилиями. Участвовал в боях под Царицыном, Чёрным Яром, в обороне Астрахани. После взятия Баку и провозглашения советской власти в Азербайджане был назначен командующим Морскими силами Каспийского моря, а затем командующим Азербайджанским флотом. Руководил операциями по взятию форта Александровского и персидского порта Энзели, где базировался военный флот белогвардейцев. С июня 1920 по январь 1921 г. был командующим Балтийским флотом. В 1921—1923 гг. служил полпредом РСФСР в Афганистане. С 1924 г. работал в Исполкоме Коминтерна под фамилией Петров. В 1924—1926 гг. был редактором журнала «Молодая гвардия», в 1927—1930 гг. — «Красная новь». Был главным редактором издательства «Московский рабочий». В 1928—1930 гг. был председателем цензурного органа по контролю за репертуаром театров и эстрады Главреперткома, начальником Главискусства, членом коллегии Наркомпроса РСФСР. Знал несколько иностранных языков, был автором ряда статей, книг, пьесы «Робеспьер», инсценировки романа Л. Толстого «Воскресение». С 1934 г. был членом Союза писателей СССР. В 1930—1933 гг. был полпредом СССР в Эстонии, в 1933— 1934 гг. — в Дании, с сентября 1934 по апрель 1938 г. — в Болгарии. Органами НКВД было установлено наблюдение за ним «на основании данных о том, что, являясь полномочным представителем СССР в Болгарии, хранил документы Троцкого». В апреле 1938 г. по вызову из Наркомата иностранных дел СССР выехал из Софии, но в СССР так и не вернулся. Жил в Париже. В июле 1939 г. Верховным судом СССР был объявлен вне закона, лишён советского гражданства. 26 июля 1939 г. опубликовал в парижской русской эмигрантской газете «Последние новости» протестное письмо «Как меня сделали “врагом народа”», в котором потребовал гласного пересмотра своего дела. Умер в Ницце 12 сентября 1939 г., предположительно от пневмонии. По другой версии, убит агентами НКВД. После его смерти во Франции было опубликовано получившее широкую известность «Открытое письмо Сталину» (написано в августе 1939 г.), ставшее наиболее резким обвинением вождя в массовых репрессиях. В 1963 г. был посмертно реабилитирован.
5. РГА ВМФ. Ф. Р-352. Оп. 2. Д. 119. Л. 1. Послужной список И.К. Кожанова (приказ командующего ВКВФ № 2244 от 19 мая 1920 г.).
6. Абуков Батырбек Локманович (1899—1938), член РКП(б) с ноября 1918 г. Выходец из состоятельной семьи кабардинских феодалов-узденей. Окончил гимназию в Кисловодске и поступил в Екатеринославский горный институт. Учёбу прервала революция. Вернувшись на Кавказ, работал секретарём окружного продкомитета и агентом по реквизиции скота в Нальчике, с апреля 1918 г. состоял секретарём Горского совета при Кисловодском Совдепе, который и представлял на 5-м съезде народов Терской республики во Владикавказе. По партийной мобилизации был зачислен в 1-й Советский полк обороны Северного Кавказа в качестве рядового красноармейца, но во время боя заменил убитого комроты, был назначен помощником командира и затем возглавил Отдельный горский кавдивизион, который сам сформировал. В ноябре 1919 г., едва оправившись после ранения и контузии, был откомандирован в распоряжение комфлота ВКВФ Ф.Ф.Раскольникова, который поручил ему командование 4-м десантным отрядом моряков и позже выдвинул на должность военкома всех десантных отрядов флотилии. В этой должности участвовал вместе с командиром всех десотрядов ВКВФ И.К. Кожановым в очищении Ленкоранского уезда от войск мусаватистов. В 1920—1921 гг. находился в Персии. В октябре 1920 г. отозван ЦК РКП(б) из Персии и направлен в Иваново-Вознесенскую губернию, где работал членом президиума Союза текстильщиков. Как военно-политический работник по мобилизации Ивановского губкома участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. В 1921 г. отозван в Наркомат по делам национальностей, где работал завотделом, а затем отв. секретарем коллегии. В 1924 г. окончил Восточное отделение Военной академии РККА. До 1931 г. возглавлял различные управления главка «Хлебопродукт» и состоял членом правления объединения «Союзхлеб». С 1932 по 1933 г. обучался в Институте мирового хозяйства и мировой политики. После окончания вуза был командирован в Башкирию, где последовательно занимал должности начальника политотдела зерносовхоза, зам. директора Башзернотреста и зав. совхозным сектором Башкирского обкома ВКП(б). В октябре 1937 г. был исключён из рядов партии как «враг народа». Арестован 14 октября 1937 г. Обвинён: ст. 58-7, 58-8, 58-11. Расстрелян 13 июля 1938 г. Реабилитирован в октябре 1956 г.
7.  Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 7, 7 об. Подлинник, подпись — автограф Абукова, машинопись.
8. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 293. Л. 1—3. Копия, машинопись.
9. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 81. Л. 1. Копия, машинопись.
10. Там же. Д. 83. Л. 1. Копия, машинопись.
11. Варгин Н.Ф. Флагман флота Кожанов. М.: Воениздат, 1980. С. 36.
12. РГА ВМФ. Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 35. Л. 79. Приказы по действующим единому десантному отряду, 1-му десантному отряду, полку моряков отдельного экспедиционного корпуса и 1-й отдельной стрелковой бригаде Персидской Красной армии. Копии.
13. Осипов Яков Иванович (1(12) января 1892 — 2 ноября 1941), в ВКП(б) с 1926 г. Образование высшее, окончил КУВНАС. Ученик слесаря машиностроительного завода, г. Рига (1906—1910); слесарь замочного завода, г. Рига (1910—1913). Служил по призыву в Российском Императорском флоте (1913—1918): матрос-машинист крейсера «Рюрик», Балтийский флот. Член РСДРП(б) (1917—1918). Исключён из партии за бессудный расстрел матроса-мародёра. Служил в РККА (1918—1941): механик вооружённого военного буксира «Ташкент», помощник начальника отряда судов, Волжская военная флотилия (1918), в боях под Казанью, когда корабль попал в западню, раненый, продолжал стрелять из носового орудия до тех пор, пока буксир не скрылся под водой; комполка стр., 5-я Уральская стр. дивизия (1918—1919); начальник десантного отряда, Волго-Каспийская военная флотилия (1919—1920), /48/ участвовал в боях под Елабугой, Царицыном и Астраханью, зимой 1919/20 г. командовал одним из десантных отрядов ВКВФ, действовавших против белых и дезертиров в Калмыкии и на Ставрополье, в мае 1920 г. участвовал в десантной операции ВКВФ в Энзели; с 19 мая 1920 г. — начальник 1-го десотряда Экспедикора в Персии, начальник гарнизона г. Энзели и его окрестностей и начальник Рештского боевого участка. 29 мая 1920 г. был отстранён от должности за превышение власти, 5 июня 1920 г. вместе с другими виновными в бессудной казни военмора был предан суду Ревтрибунала, был частично оправдан и отправлен в Баку; для особых поручений при штабе Морской экспедиционной дивизии, Южный фронт (1920); инструктор строевой подготовки штаба 11-й армии (1920—1921); командир флотского экипажа, Черноморский флот (1921—1922); заведующий плавающими средствами Морских сил Дальнего Востока (1922—1931); комендант гарнизона Амурской военной флотилии (1931—1937); окончил Высшие командные курсы РККА; помощник коменданта Хабаровского военного порта, Амурская военная флотилия (1937); комендант Хабаровского военного порта, Амурская военная флотилия (октябрь 1937 — 1 апреля 1939); начальник тыла Одесской ВМБ (1 апреля 1939 — 8 августа 1941); комполка 2-го морской пехоты, Черноморский флот (8—15 августа 1941); комполка 1-го морской пехоты, Черноморский флот, Приморская армия (15 августа — 2 ноября 1941); участвовал в обороне Одессы; погиб у с. Курцы в Крыму в бою; после войны перезахоронен в Одессе. Звание: интендант 2 (1936) ранга; полковник (1941). Награды: орден Красного Знамени (1941); медаль «ХХ лет РККА» (1938). № партбилета 0444484 (1936). См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 12.
14. РГА ВМФ. Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 20. Л. 2—4.
15. Там же. Д. 84. Л. 69—71.
16. Там же. Д. 35. Л. 83.
17. Там же. Д. 58. Л. 17—23. Переписка с юридическим отделом и ревтрибуналом ВКВФ о проведении дознания на военных моряков и протоколы допросов.
18. Там же. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 38. Л. 2—3. Копия, рукопись.
19. Российский государственный военный архив. Ф. 226. Оп. 1. Д. 8. Л. 118.
20. Раскольников Ф.Ф. На боевых постах (военные мемуары). М.: Воениздат, 1964. С. 336, 337.
21. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 10—12. Копия, рукопись.
22. Известия. 1920. 10 июня.
23. РГАСПИ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 1. Л. 67.
24. Там же. Оп. 90. Д. 15. Л. 15—16.
25. Там же. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 17. Копия, заверенная флаг-секретарём, машинопись.
26. Там же. Л. 1—3. Копия, машинопись.
27. РГА ВМФ. Ф. Р-672. Оп. 1. Д. 1. Л. 1—5, 13, 15, 23, 25—26; Д. 35. Л. 62—64, 78.
28. Булле Мильда Оттовна (1892 — 13 июля 1938), латышка, дочь народного учителя. В 1911—1917 гг. народный учитель, затем газетный работник. В годы Первой мировой войны оказалась в Ставропольской губернии вместе с больным туберкулёзом мужем Ф.Х. Булле. С февраля 1918 г. — большевичка, избрана секретарём Кисловодского горкома партии большевиков и секретарём Кисловодского совета. Осенью 1918 г. назначена политкомиссаром 1-го рабочего полка Совета обороны Северного Кавказа. В боях за Ессентуки заменила заболевшего тифом командира полка Кофанова, за что в 1927 г. была награждена орденом Красного Знамени. С апреля 1919 г. — начальник политотдела 7-й кавдивизии 11-й армии. С июня 1919 г. — заместитель начальника политотдела 11-й армии С.М. Кирова. Осенью 1919 г. избрана секретарём Астраханского губкома РКП(б). В 1920 г. — заведующая агиторготделом ЦК компартии Азербайджана, член Бакинского совета. Работала вместе со вторым мужем Б.Л. Абуковым в органах Гилянской республики, была избрана ответственным секретарём ЦК Иранской КП(б). Заболев тропической лихорадкой, с разрешения Кавбюро уехала из Персии. Находилась в распоряжении ЦК РКП(б). По собственной просьбе назначена в Иваново-Вознесенск, где работала зав. отделом РКИ, затем в губполитпросвете. С августа 1921 г. — в НКИД референтом по Персии и зам. зав. отделом Ближнего Востока, затем — в НК по делам национальностей и в Совете национальностей. В 1924 г. окончила Восточное отделение Военной академии РККА. В 1929 г. — член комиссии по чистке партии. С осени 1929 г. переведена в аппарат Коминтерна, занимала должности референта, заместителя заведующего Международным женским секретариатом, члена коллегии Агитпропа, Скандинавского и Восточного секретариата. С 1933 г. — в Башкирии, куда её муж Б.Л. Абуков был направлен на работу. Работала в местном Наркомземе, заведовала культпросветотделом обкома партии. В июне 1937 г. была назначена зам. наркомздрава республики. Арестована 14 октября 1937. Обв.: ст. 58-10, 58-11. Расстреляна в один день с мужем 13 июля 1938 г.
29. РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 3. Копия, рукопись.
30. Пылаев Георгий Николаевич (12(24) апреля 1894 — 26 октября 1937), член РСДРП(б) с 1912 г., активный участник Октябрьской революции и Гражданской войны. Русский, из крестьян. Получил образование в Грязовецком городском училище. В дни революции в составе красногвардейского отряда завода участвовал в захвате важнейших стратегических объектов столицы. С конца октября 1918 г. работал в Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ) РСФСР. В октябре 1918 г. — управляющий делами РВС 2-й армии. С ноября 1918 по январь 1919 г. — военком 2-й бригады 28-й стрелковой дивизии В.М. Азина. С дивизией прошёл славный боевой путь от Сарапула до Екатеринбурга. Приказом РВСР от 18 июля 1919 г. награждён орденом Красного Знамени и после лечения в октябре того же года отправлен на учёбу в Военную академию Генерального штаба. 16 апреля 1920 г. назначен военным агентом (атташе) РСФСР в Персии. Там действовал под псевдонимом «Фатулла», командовал Мазендаранской Красной армией. В 1921 г. — командующий Донецкой трудовой армией. Участвовал в восстановлении Донбасса и разгроме банд Махно, Маруси, Золотого Зуба и других многочисленных контрреволюционных шаек, свирепствовавших на Украине. В дальнейшем находился на ответственной партийной и советской работе. Был делегатом XII—XVII партийных съездов. С 25 апреля 1923 по 18 декабря 1925 г. являлся членом Центральной контрольной комиссии (ЦКК) РКП(б). 21 февраля 1926 г. был избран председателем исполкома Свердловского городского совета. В октябре 1927 г. переведён в Ленинград, в бюро Выборгского райкома ВКП(б). После убийства С.М. Кирова был снят со своего поста и отправлен в Донецкую область. 11 марта 1937 был арестован и 26 октября расстрелян. Реабилитирован посмертно.
31. РГАСПИ. Ф. 532. Оп. 4. Д. 384. Л. 5. Копия, рукопись.
32. Там же. Ф. 85. Оп. С. Д. 34. Л. 3.
33. Там же. Д. 2. Л. 1.
34. Там же. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 12. Подлинник, рукопись, подпись — автограф Раскольникова.
35. Там же. Л. 22. Подлинник, рукопись, подпись — автограф Кожанова.
36. Там же. Ф. 85. Оп. 2 (Персия). Д. 13. Л. 4. Копия, рукопись.
37. Нехавенди Мирза Али Акбар — один из «лесных братьев», выполнявший дипломатические поручения Кучек-Хана. Летом 1920 г. был направлен Гилянским совнаркомом в Баку.
38. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 30—31, 49; Ф. 544. Оп. 3. Д. 44. Л. 4—5; Ф. 495. Оп. 90. Д. 15. Л. 76.
39. Там же. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 23—26. Подлинник, рукопись, подпись — автограф Раскольникова.
40. Там же. Л. 35, 35 об. Копия, машинопись.
41. Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 24130. Л. 1. Копия, машинопись.
42. Егикян Г.И. Советы и дженгелийское движение. Тегеран, 1985. С. 581, 582 (на перс. яз.).
43. РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 21. Л. 23—26. Подлинник, рукопись. Подпись — автограф Раскольникова.
44. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 86. Л. 1—4. Копия, машинопись.
45. Там же.
46. Там же. Ф. 85. Оп. С. Д. 77. Л. 3.
(Окончание следует)
Военно-исторический журнал. №1. 2021. С. 41-49.

Вержбицкий К. В. Агриппина Старшая: женщина в политической жизни императорского Рима // Вестник СПбУ. - 2007. - Сер. 2, Вып. 1. - С. 174 - 179.
Важным новшеством эпохи раннего Принципата стало появление на римской политической авансцене знатных дам, пользующихся исключительно большим влиянием на государственные дела. Хрестоматийными примерами здесь могут служить жены императоров: Ливия Друзилла, супруга Октавиана Августа, или жены Клавдия, сначала Мессалина, а затем - Агриппина Младшая. Отмеченное возрастание роли женщин в большой политике в век Юлиев-Клавдиев не было явлением случайным: Октавиан под именем Августа сделался первым гражданином Вечного Города и дом Цезарей оказался таким образом во главе римской аристократии. Отношения внутри императорской фамилии, в которых далеко не последнюю роль играли женщины, естественно, самым непосредственным образом влияли на политические процессы.
Это влияние, разумеется, не могло быть влиянием прямым, поскольку, как известно, женщины в древнем Риме были лишены политических прав, в том числе и в период Империи. Римское право формулировало эту особенность положения женщины следующим образом: «Feminae ab omnibus officiis civilibus vel publicis remotae sunt», т.е. женщины в ту далекую эпоху были отстранены от всех официальных действий как публичного, так и частного характера (D., L, 17, 2, рг.).
В силу указанных обстоятельств, политическое влияние той или другой женщины в императорском Риме было напрямую обусловлено ее отношением к обличенным властью мужчинам, в особенности тем положением, которое занимали в обществе и государстве ее муж или сын. Так, уже упоминавшиеся императрицы Ливия Друзилла и Агриппина Младшая играли выдающуюся роль в те периоды, когда у власти находились их мужья и сыновья: Ливия - в правление Августа и Тиберия, Агриппина - в царствование Клавдия и Нерона.
Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что именно обеспечение возможно более высокого статуса своему мужу, сыну или внуку нередко становилось главной целью римской женщины-политика. Жена Августа Ливия активно расчищала путь к власти для своих детей от первого брака, Тиберия и Друза Неронов, Агриппина Младшая - для Луция, рожденного ею в браке с Домицием Агенобарбом и вошедшего в историю под именем Нерона, вдова Друза Антония - для своего внука Гая Калигулы и т.д.
Таким образом, оказывается возможным определить приоритетную сферу интересов римлянок, вовлеченных в большую политику. Их устремления концентрировались главным образом в сфере поддержки доступными им средствами родственников-мужчин, а так как, говоря о женщинах в римской политике эпохи Принципата, мы имеем в виду в первую очередь женщин, принадлежащих к правящей семье, названную сферу интересов можно с полным правом охарактеризовать как династическую.
Уже правление второго римского императора, Тиберия, продемонстрировало всю важность и болезненность династического вопроса для основанного Августом режима Принципата, предоставив вместе с тем возможность заявить о себе сразу нескольким женщинам-политикам. По меткому выражению немецкого историка Карла Криста1, при Тиберии «небольшой круг женщин достиг большего влияния на римскую политику, чем когда-либо ранее». Наибольший интерес из них, безусловно, представляет личность невестки принцепса, неукротимой2 Агриппины, некоторое время игравшей роль своеобразного центра для консолидации оппозиции Тиберию.
Агриппина Старшая была дочерью Марка Випсания Агриппы и Юлии, дочери Августа, которую основатель Принципата последовательно выдавал замуж за своих предполагаемых наследников: сначала за Марцелла, потом - за Агриппу и, наконец - за Тиберия. Когда во 2 г. до н.э. ее мать, женщина необузданного сексуального темперамента, была сослана своим отцом на остров Пандатерию по обвинению в прелюбодеянии, юной Агриппине было около двенадцати лет (род. в 14 г. до н.э.). В 5 г. н.э. наша героиня стала супругой Цезаря Германика, сына Друза, младшего из сыновей Ливии, про которого говорили, что мать, тогда еще жена Нерона, зачала его от Августа (Suet. Claud., 1). Их брак был счастливым, и Агриппина родила своему мужу девятерых детей, трое из которых умерли в младенческом возрасте. Таким образом, супруги и их дети могли служить живым воплощением того идеала крепкой и многодетной семьи, который усиленно пропагандировался литературой эпохи Августа, близкой к официальным кругам. В отличие от своей матери, предпочитавшей общество привлекательных молодых мужчин семейным радостям, Агриппина вела жизнь добропорядочной римской матроны, матери семейства, окруженной многочисленным потомством. Однако неистовый характер Юлии жил в ее дочери и со временем должен был найти себе какое-то проявление.
Будущее показало, что сферой самореализации для Агриппины станет не личная жизнь, как у ее матери, но политика. Увидеть своего мужа и себя рядом с ним во главе Империи, было ее заветной мечтой (Suet. Tib., 53), мечтой, увы несбывшейся, вследствие безвременной кончины Германика. Оставляя в стороне вопрос о причинах этой загадочной смерти, заметим только, что друзья и близкие Германика, включая Агриппину, были твердо убеждены в причастности к этому делу не только Пизона и Планцины, но и самого принцепса (Joseph. A. J., XVIII, 2,5; Тас. Ann., II, 59-61; 69; 72; Suet. Calig., 1- 2; Dio., LVII, 18). Оставшаяся в 30 с небольшим лет вдовой, Агриппина сделала все от нее зависящее, чтобы достойно почтить память покойного мужа, лично доставив тело супруга в Италию, хотя плавание зимой по бурному морю таило в себе немало опасностей. Высадка Агриппины в Брундизии и следование траурной процессии в Рим по знаменитой Аппиевой дороге вылились в грандиозную манифестацию, когда толпы людей всех сословий и званий состязались друг с другом в изъявлениях скорби. По-видимому, обеспокоенный этими проявлениями народной печали Тиберий постарался обставить погребение Германика как можно скромнее, подав тем самым новый повод для обвинений в свой адрес (Тас. Ann., III, 6).
Конечно, воздавая должное памяти супруга, Агриппина в первую очередь выполняла долг верной жены, однако, надо полагать, ею двигали отнюдь не только боль утраты и скорбь об усопшем. Смерть Германика означала для нее крушение надежд когда-либо занять в императорской семье то место, на которое - в этом Агриппина была уверена - ей дает право ее происхождение. В том, что она уже давно занимала это место в сердцах римлян, вдова могла еще раз убедиться во время похорон мужа: граждане Вечного Города не только горевали об оставившем их молодом Цезаре, но и превозносили его супругу, Агриппину как единственную, в чьих жилах струилась кровь божественного Августа (ibid., 4).
Тацит особо подчеркивает то раздражение, которое вызвали у Тиберия известия о происходившем во время похорон и произносившихся там речах (ibid.). Следует иметь в виду, что апелляция к памяти Августа служила при Тиберии одним из краеугольных камней идеологии режима. В силу пиетета, которым было окружено имя Августа в правление его наследника, разговоры на похоронах Германика были восприняты как своего рода политические заявления. Они показали Тиберию наличие оппозиции ему и его режиму, причем то была оппозиция особого рода. Говоря о ее характере, представляется возможным определить его как династический, поскольку в основе лежал конфликт двух ветвей императорского дома, представленных, соответственно, Тиберием и семьей Германика.
В 23 г. внезапная смерь настигла уже родного сына Тиберия, Друза, по практически единодушному мнению наших источников, отравленного префектом претория Сеяном (Тас. Ann., IV, 3, 7-11; Suet. Tib., 62; Dio., LVIII, 11). Эта новая смерть в императорской семье, независимо от ее истинных причин, на счет которых в науке не существует единого мнения, повлекла за собой важные последствия как для Тиберия, вынужденного принять меры, чтобы обеспечить будущее своего внука от Друза, Тиберия Гемелла, так и для Агриппины, пробудив в ней затихшие было после смерти Германика честолюбивые планы. Не сумев взойти на политический Олимп как императрица, она надеется достичь своей цели в качестве матери принцепса. Ее сыновья, Нерон, Друз и Гай, и по возрасту, и своему происхождению от Августа лучше подходили к роли наследников, чем ребенок Гемелл, родной внук императора. На их стороне была та всеобщая любовь, которой при жизни пользовался их отец, Цезарь Германик, и которая теперь, словно бы по наследству, перешла к его семье; вокруг них вновь сплотились многие прежние сторонники их отца, увидевшие в печальных событиях 23 г. шанс пробиться в высшую политическую элиту Рима. Наконец, буквально перед глазами Агриппина имела соответствующий пример Ливии, всемогущей матери Тиберия.
В правление своего сына вдова Августа продолжала пользоваться большим влиянием и была окружена всеобщим уважением и почетом. Косвенным свидетельством прочности позиций Августы в императорской семье могут служить посвятительные надписи с ее именем. В них вдовствующая императрица именуется дочерью божественного Августа3, матерью мира (genetrix orbis) (CIL, II, 2038) и новой Церерой (Cerera nova)4 (ILS, 121). Это заключение подтверждается и данными нумизматики: имя и изображение Ливии несколько раз встречается на относящихся ко времени Тиберия монетах, выпущенных провинциальными городами Римской империи (Rushforth, р. 67, п. 50 f.)5.
О значительном политическом весе и большом влиянии Ливии может свидетельствовать хотя бы ее активность в момент перехода власти к Тиберию. В частности, именно она вызвала Тиберия из Иллирии в Нолу и держала в тайне смерть Августа до тех пор, пока на Планазии не был умерщвлен Агриппа Постум (Тас. Ann., I, 5; Suet. Tib., 22). По-видимому, не случайно в источниках сохранились имена некоторых подруг Ливии, таких как Планцина или Ургулания, упоминаемые Тацитом наряду с именами римских сенаторов и консулов. Составляя окружение Августы - нечто вроде двора королевы-матери в европейских монархиях Нового времени - эти дамы играли, надо полагать, далеко не последнюю роль в современных им закулисных интригах6.
В наших источниках сторонники семьи Германика именуются «партией Агриппины» - pars Agrippinae. Тацит приписывает честь введения этого выражения в оборот префекту претории Сеяну, доносившему Тиберию о том, что «esse qui se partium Agrippinae vocent» - «есть такие, которые открыто заявляют о своей принадлежности к партии Агриппины»7 (Тас. Ann., IV, 17). Это утверждение нашего автора выглядит вполне вероятным, поскольку термин pars в указанном контексте, очевидно, имеет негативный оттенок: раскол государства на partes и factiones считался в Риме одним из проявлений его кризиса и верным признаком приближающийся гражданской войны. В начале диалога «О государстве» (1,17,19 sq.) Цицерон рисует образ двух солнц, символизирующий, как видно из дальнейшего изложения, раскол Республики на враждебные станы; в полном соответствии с этой моделью Август в своих «Деяниях» характеризует эпоху Гражданских войн как время, когда государство находилось под гнетом узурпировавшей власть партии(RgdA, 1). Поэтому употребление указанного термина для обозначения приверженцев дома Германика Элием Сеяном, пытавшимся, как явствует из сообщения наших источников, сыграть на подозрительности Тиберия и использовать сложные отношения в императорской семье в своих целях (Тас. Ann., IV, 17), выглядит вполне логичным.
Термин «партия» (pars) в Риме традиционно сопрягался с прилагательными, образованными от личных имен: pars Pompeiana, pars Clodiana и проч.8; эти, как их иногда называют «личные партии», заняли прочное место на страницах исторических исследований со времен М. Гельцера, Ф. Мюнцера и Р. Сайма9. В «Анналах» данный термин впервые соединяется с именем женщины: невестка Тиберия как бы включается в длинный ряд политиков, в разное время выступавших в Риме лидерами партий, от которых группировка Агриппины принципиально не отличалась. Основанная на тех же отношениях покровительства, дружбы и взаимной верности, pars Agrippinae действовала, однако, в принципиально иных исторических условиях, главными из которых были: наличие существующего уже длительное время авторитарного режима, падение политической активности граждан и относительная стабильность социально-политической ситуации.
В конечном итоге именно эти исторические условия определили относительную слабость партии Агриппины и ее сравнительно быстрый разгром Тиберием и Сеяном в ходе серии показательных процессов. Другой причиной было отсутствие у нее после смерти Германика полноценного лидера: его сыновья были еще слишком молоды10 и не успели сделать никакой карьеры, а Агриппина, несмотря на широкую популярность, не могла сама претендовать на верховную власть, ибо последняя, как, впрочем, и политика вообще, считалась в Риме уделом мужчин. Выходом из создавшейся ситуации могло бы стать новое замужество Агриппины: ее супруг обрел бы таким образом право на власть, а сторонники - политического лидера, способного в полной мере защитить их интересы. Под 26 г. Тацит помещает сообщение, заимствованное им из мемуаров Агриппины Младшей, о том, что вдова Германика попросила принцепса выдать ее замуж, но Тиберий, прекрасно понимая заключенный в просьбе невестки подвох, счел за лучшее уклонится от прямого ответа (Тас. Ann., IV, 53).
В 24-29 гг. против некоторых наиболее преданных друзей Агриппины - Гая Силия, Созии Галлы, Клавдии Пульхры, Тития Сабина, Азиния Галла - организуется ряд судебных дел, цель которых - создать вокруг семьи Германика атмосферу опасности и страха и вынудить ее сторонников перейти в другой лагерь (ibid., IV, 17). Провокационные обвинения в адрес тех немногих, кто в этой ситуации отваживался демонстрировать свою близость к опальной внучке Августа, готовили общество к тому, что в отношении Агриппины и ее детей в скором времени будут приняты строгие меры.
В 29 г. умерла императрица Ливия, мать Тиберия (Тас. Ann., V, 1). “Можно согласиться с мнением А. Б. Егорова о том, что Ливия, питавшая к Агриппине давнюю неприязнь, обычную между невесткой и свекровью, тем не менее каким-то образом сдерживала развитие конфликта, страшась распада правящего дома11. Ее смерть развязала Тиберию руки.
Принцепс послал в сенат письмо, полное обвинений против Агриппины и ее старшего сына, Нерона, надеясь получить от сената санкцию на расправу с ними. Однако сенаторы, по совету одного из них, Юния Рустика, самоустранились от участия в этом деле (Тас. Ann., V, 3 sqq.), что, впрочем, нисколько не помешало Тиберию сослать вдову Германика на остров Пандатерию, а ее старшего сына Нерона - на Понтию, где в 30 г. он вынужден был совершить самоубийство. По свидетельству Светония (Tib., 53 sq.), Агриппина и ее старший сын были объявлены врагами Отечества, так что сенаторам, кажется, все же пришлось «одобрить» расправу с семьей Германика, вероятно, уже post factum. По-видимому, в том же 30 г. был инспирирован процесс против Друза, закончившийся его осуждением. Из большой семьи Германика уцелел лишь его младший сын, Гай Калигула, с лета 31 г. живший в резиденции Тиберия на острове Капри. Сеян через своего клиента Секстия Пакониана начал готовить против него процесс, но не успел довести дело до конца (Тас. Ann., VI, 3; 25; Dio., LVII, 22).
Падение и казнь Сеяна12, смертельного врага дома Германика, не внесли перемен к лучшему в судьбу Агриппины и Друза. Сведения о последних годах их жизни в источниках крайне скудны; ясно лишь, что обращение с ними было очень суровым: их держали под строгим надзором, перевозили с места на место только в кандалах, жестоко избивали. Приставленные к ним стражники должны были следить, чтобы они не смогли положить конец своим мучениям: отказавшуюся от пищи Агриппину ее тюремщики некоторое время кормили насильно, заталкивая еду ей в рот (Suet. Tib., 53 sq.). Когда же настойчивость гордой женщины пересилила упорство надзирателей (33 г.), Тиберий, по свидетельству Светония, не постеснялся принять от сената награду за то, что не казнил невестку и не бросил ее тело в Гемонии, как было принято поступать с государственными преступниками; эту награду император посвятил в храм Юпитера Капитолийского (ibid., 53).
Друз, которого Тиберий держал в заточении в подземелье Палатинского дворца, по-видимому, на случай возможных осложнений с Сеяном13, прожил до 33 г. Однако после того как надобность в нем отпала, Тиберий уморил юношу голодной смертью (ibid., 54).
В 37 г. Гай Калигула, только что вступивший на престол, лично перевез прах матери и брата Нерона в Рим и поместил их останки в мавзолее Августа (Suet. Calig., 15). В память Агриппины по решению сената была отчеканена серия бронзовых монет с ее профилем на аверсе; на реверсе помещались надпись «S. P. Q. R. MEMORIAE AGRIPPINAE» и изображение двуколки, запряженной парой мулов (ВМС. Emp., I, Cal. 81 = Rushforth, p. 71, no. 57). По свидетельству Светония (Calig., 15; 23) и Диона Кассия (LIX, 20), Калигула стремился выдвинуть на первый план ту ветвь императорского дома, к которой принадлежал он сам, - потомков Друза, младшего брата императора Тиберия. Следовательно, монеты данной серии являются не просто памятником сыновней любви Гая Цезаря, но ценным источником информации о династической политике этого принцепса. Имя неукротимой Агриппины последней раз упоминается в связи с династической политикой и династической борьбой, активной участницей которой она была при жизни, и жертвой которой она в конечном итоге пала.
Итак, Агриппина погибла, но была ли она побеждена в своей борьбе за будущее дома Германика? Очевидно, нет, поскольку все последующие императоры до Нерона включительно происходили из рода Друза, а двое из них, Калигула и Нерон, принадлежали к числу прямых потомков Германика и Агриппины. Напротив, династическая политика Тиберия увенчалась полным фиаско: ветви дома Юлиев-Клавдиев было суждено закончится на его внуке Тиберии Гемелле, убитом по приказу сына Агриппины, Гая Калигулы.
Примечания
1. Крист К. История времен римских императоров / Пер. с нем.; под ред. Н. Диденко. T. I. Ростов н/Д., 1997. С. 276.
2. Характеристику Агриппины Старшей см. у Тацита (Ann., I, 33).
3. В своем завещании Август удочерил супругу, вероятно, желая придать ей более независимый статус в императорской familia (Тас. Ann., I, 8).
4. На греческом Востоке - Деметра (Ehrenberg. Р. 87. N 129).
5. Rushforth G. McN. Latin historical inscriptions illustrating the history of Early Empire. London, 1930 (2nd ed.). P. 68.
6. Чаплыгина H.A. Римская женщина в правление Августа // Женщина в античном мире. Сборник статей. М., 1995. С. 114 сл.
7. Корнелий Тацит. Анналы / Пер. A.C. Бобовича; под. ред. Я.М. Боровского // Корнелий Тацит. Соч.: В 2 т. T. I. Анналы. Малые произведения. М., 1993. С. 123.
8. Машкин H.A. Принципат Августа. М.; Л., 1949. С. 11.
9. Geizer М. Die Nobilität der römischen Republik. Berlin, 1912; Münzer F. Römische Adelsparteien und Adelsfamilien. Stuttgardt, 1920; Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939.
10. Старший сын Германика, Нерон, в 20 г. едва достиг совершеннолетия (Тас. Ann., III, 29), наступавшего у юношей, по римским воззрениям, в четырнадцать лет.
11. Егоров А.Б. Рим на грани эпох. Л., 1985. С. 146.
12. Заговор Сеяна и связанные с ним проблемы были рассмотрены нами в специальной статье (См.: Вержбицкий К.В. «Isdem artibus victus est». К проблеме заговора Сеяна (31 г. н.э.) // Древние и средневековые цивилизации и варварский мир. Сб. научных статей. Ставрополь, 1999. С. 127 слл.; ср.: Парфенов В.Н. Сеян: взлет и падение // АМА. 1999. С. 63 слл.
13. Готовя в 31 г. смещение префекта, Тиберий поручил своему новому фавориту, Макрону, если события примут неблагоприятный для них обоих оборот, освободить Друза из-под стражи и провозгласить императором (Тас. Ann., VI, 23; Suet. Tib., 65; Dio., LVII, 9).

Вержбицкий К. В. Падение Сеяна (а был ли заговор?) // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира: Сб. статей под ред. проф. Э. Д. Фролова. Вып. 14. Санкт-Петербург, 2014. - C. 203-210.
Как известно, историку античности сплошь и рядом приходится иметь дело не только с различными мнениями и противоречивыми суждениями по поводу событий и фактов древней истории, но и с еще более важным и сложным вопросом о достоверности самих событий и фактов. Века и даже тысячелетия, отделяющие нас от древности, безвозвратно поглотили большую часть литературного наследия греко-римского мира. Дошедшую до нас традицию можно уподобить фрагменту статуи, по которому искусствоведы пытаются определить, какова была эта скульптура в своем первоначальном виде. Также и мы, антиковеды, по отдельным дошедшим до нас произведениям древних авторов и их фрагментам пытаемся воссоздать целостную картину истории. При этом, ввиду того, что сведения наших источников по многим вопросам носят неполный или вовсе отрывочный характер, а сами эти источники зачастую отделены от описываемых в них событий длительными временными промежутками, в науке не единожды возникали и продолжают возникать сомнения относительно реалистичности многих деталей. В римской истории такие сомнения связаны, по большей части, с ее ранним периодом, однако подобные «спорные территории» встречаются даже в традиции об императорской эпохе. В частности, уже долгое время предметом спора является сюжет о заговоре Луция Элия Сеяна, префекта претория и ближайшего помощника императора Тиберия.
Уже в древности падение всесильного временщика представлялось многим неразрешимой загадкой. «За какое преступление он был наказан? Кто донёс на него, и кто выступил свидетелем?» - вопрошает Ювенал (Sat., X, 69 sq.). Официальная версия, которую передает Светоний, ссылающийся на мемуары Тиберия, гласит, что император покарал префекта за то, что тот кознями погубил детей Германика (Tib., 61). Светоний также сообщает, что Сеян готовил переворот, но не приводит никаких деталей предполагаемого заговора, а говорит лишь о почитании золотых изображений префекта претория и о всенародном праздновании его дня рождения (65). Сведения, предоставляемые по этому поводу Иосифом Флавием, несколько более определенны: Сеян подкупил войска (очевидно, преторианские когорты) и вовлек в заговор многих видных сенаторов и вольноотпущенников Цезаря. Автор «Иудейских древностей» называет нам и того, кто предупредил Тиберия о грозящей ему опасности: вдова Друза Старшего Антония в подробном письме рассказала обо всем императору (AJ, XVIII. 6, 6). О стараниях Сеяна подладиться к войнам столичного гарнизона, втереться к ним в доверие, говорит и Тацит в IV книге «Анналов» (2). Кроме того, по словам Тацита, префект завел себе немало друзей среди представителей сенаторского сословия, для которых он добывал должности и доходные места в провинциях (ibid.). Но наиболее подробный и детальный рассказ о роковых для фаворита Тиберия событиях 31 г. содержится в «Римской истории» Диона Кассия (LVIII, 6 sqq.). Греческий историк считает что император, сам возвысивший префекта до статуса второго лица в государстве и даже сделавший его членом своей семьи1, сам же затем и избавился от него (ibid., LVIII, 3, 9).
Эта позиция разделяется и многими современными исследователями2. Так, А. Боддингтон считает, что Тиберий намеревался объявить своим наследником Гая Цезаря, а Сеяна - регентом при нём, так как Калигула был слишком молод и нуждался в опытном и надёжном советнике3. Но среди правящей элиты нашлись влиятельные силы, решительно воспротивившиеся этим планам. Против Сеяна выступили его бывшие союзники легат Нижней Германии Луций Апроний и его зять легат Верхней Германии Гней Корнелий Лентул Гетулик. Хотя ранее они поддерживали префекта претория, видя в нём ценного партнёра, перспектива превращения в его подчинённых их не устраивала4. Не считаться с мнением этого клана Тиберий не мог, так как за Гетуликом и его тестем стояли рейнские легионы. Враги префекта возвели на него тяжкие обвинения, главным из которых было разжигание вражды в императорской семье, но, безусловно, не это было причиной его падения, чтобы ни писал в своих мемуарах Тиберий5.
Равным образом и Д. Хенниг, автор монографического исследования о Сеяне, считает версию событий, предшествовавших падению префекта претория, в античной традиции, в целом, недостоверной, а обвинения в заговоре против принцепса - недостаточно мотивированными. Сеян хотел играть при Тиберии ту же роль, что и Марк Агриппа при Августе, а после его смерти рассчитывал стать регентом при малолетнем Тиберии Гемелле. Отстранение императора от власти было ему невыгодно, так как его политическое положение основывалось не на собственном влиянии и весе, а на доверии, которое питал к нему Тиберий. К несчастью для Сеяна в лице Квинта Невия Корда Сутория Макрона у него появился опасный конкурент, с помощью наветов и интриг убедивший принцепса в необходимости сместить префекта в тот самый момент, когда до осуществления его планов оставался всего один шаг6.
По мнению В. Н. Парфенова, нет никаких оснований считать Сеяна заговорщиком. Не будучи самостоятельной политической фигурой и не располагая сколько-нибудь заметной поддержкой среди римской правящей элиты, префект был полностью зависим от своего могущественного патрона, и когда последний решил избавиться от него, не смог (да и не мог!) ничего предпринять7. Враги Сеяна, соединившись с некоторыми из его прежних союзников (Суторий Макрон, Сатрий Секунд и т.д.), пустили против него в ход его же оружие - интриги, наветы и козни, и сумели должным образом настроить Тиберия, после чего трагическая развязка была уже неизбежна8.
Нам кажется, что сомнения в реальности заговора Сеяна и поиски в связи с этим иных причин отстранения от власти и гибели императорского фаворита возникают в основном из-за отсутствия в нашей традиции какой-либо информации о его деталях. Сам по себе этот факт легко объясняется утратой большей части V книги «Анналов». Тем не менее, будет не лишним разобрать этот вопрос немного подробнее.
Возьмём для сравнения такое достаточно хорошо освещённое в источниках событие как заговор Катилины. Благодаря главным образом Саллюстию и Цицерону нам известно немало подробностей, но предположим, что ближайшие по времени источники не сохранились, и мы были бы вынуждены судить о нём лишь на основании сообщений Плутарха, Аппиана и ещё более поздних авторов. Вряд ли получившуюся в таком случае картину можно будет назвать полной. Но и так в истории движения катилинариев существует немало неясностей и тёмных мест. Вообще, заговоры, тайные общества и движения как предмет изучения представляют серьёзную проблему вследствие конспирации, к которой, естественно, вынуждены прибегать их участники. Поэтому, было бы наивным думать, что в случаях, подобных заговору Сеяна, можно добиться полной ясности, как бы нам этого ни хотелось.
Очевидно, что наиболее сильным возражением является позиция Диона Кассия, противоречащая точке зрения других источников в лице Иосифа Флавия, Тацита и Светония. Однако в историографии давно было предложено вполне убедительное объяснение этому несоответствию: греческий историк был свидетелем устранения префекта претория Плавциана, продолжительное время пользовавшегося столь большим влиянием на Септимия Севера, что тот даже согласился женить своего сына Каракаллу на дочери последнего, Плавцине (Dio, LXXVI, 1, 2; Herod., III, 10, 5; SHA, X, 14, 8). Эта женитьба, однако, ни сколько не умерила той ненависти, которую испытывал к префекту сын императора, а скорее даже увеличила ее, так как Каракалла питал к своей супруге полнейшее отвращение и много раз клялся убить как ее саму, так и ее отца (Dio, LXXVI, 3, 1; Herod., III, 10, 8). С этой целью он подкупил нескольких центурионов, чтобы они показали, что получили от Плавциана тайный приказ умертвить императора и двух его сыновей. Этой клевете поверили, и дело кончилось для Плавциана плохо: он потерял не только всю свою власть и огромное богатство, но и саму жизнь (Dio, LXXVI, 3 sq.)9. Принято считать, что и в Сеяне Кассий Дион увидел уже знакомый ему на примере Плавциана образец человека, высоко вознесшегося над прочими благодаря расположению императора, но затем, по мановению августейшей руки, низвергнутого в пучину смерти10.
В самом деле, в описании Дионом событий, связанных, соответственно, с падением Сеяна и убийством Плавциана, немало общего. Сеян, в период своего наивысшего могущества, казался подлинным императором Рима, тогда как Тиберий - всего лишь правителем острова Капри, но и Плавциан на пике своей славы, казалось, поменялся местами с Септимием Севером: последний играл роль префекта, а Плавциан - роль императора. Сеян получал донесения от преданных ему людей в окружении Тиберия, из которых он знал все о намерениях своего повелителя, но ни кто не сообщал принцепсу о намерениях префекта. Точно так же и Плавциан знал все, что Септимий Север говорил или делал, но никто не был посвящен в тайны Плавциана. В правление Тиберия граждане клялись Фортуной Сеяна, но ровно то же самое происходило и при Севере, только в подтверждение клятв призывалась уже Удача Пдавциана. В честь обоих префектов возводились многочисленные статуи, затмевавшие числом и великолепием императорские изображения. Наконец, в LVIII книге Диона Кассия есть даже прямое сопоставление Сеяна и Плавциана (Dio, LVIII, 2. 7. 4, 1. 5;1. 14, 1; LXXVI, 14, 6 sq. 15, 1). Таким образом, представление, что история возвышения и гибели Плавциана была спроецирована Дионом на похожие события времен Тиберия можно считать близким к истине.
Впрочем, и Дион Кассий, по крайней мере однажды, указывает на намерение Сеяна осуществить переворот, использовав для захвата власти преданных ему воинов преторианских когорт. Это намерение, так и оставшееся неосуществленным, возникло у него, когда Тиберий объявил своим наследником только что надевшего мужскую тогу и удостоенного жреческого сана Гая Цезаря (ibid., LVIII, 8. 2 sq.). Если сообщение Диона верно11, у Сеяна просто не оставалось бы другого выхода, кроме как попытаться подбить своих гвардейцев на мятеж. Напомним, что именно префект претория был главным организатором расправы над матерью и братьями Калигулы, так что приход к власти представителя уничтоженной им же семьи ничего хорошего ему, очевидно, не сулил. В таком случае, событие, известное нам как заговор Сеяна, по-видимому, представляло собой не что иное, как реакцию префекта претория на начавшееся возвышение Гая. Однако В. Н. Парфенов решительно и вполне обоснованно возражает против такого взгляда: в самом деле, зачем императору, у которого был наследник, связанный с ним кровным родством по прямой нисходящей линии, оставлять свою власть и положение приемышу, отпрыску ненавистной ему Агриппины12 и не слишком-то любимого им племянника13? Эти доводы покажутся еще более вескими, если вспомнить, сколько усилий положил Тиберий на то, чтобы руками Сеяна и его присных расчистить путь к власти для своего родного внука, Тиберия Гемелла (Suet. Tib., 55). И, тем не менее, факт остается фактом: Калигула не был уничтожен ни до, ни после казни Сеяна, хотя «проницательный старик14», как называет императора Светоний (Calig., 11), должен был прекрасно осознавать, каким опасным конкурентом младший сын Германика окажется для его наследника. Гай Цезарь был на семь лет старше Гемелла, за ним стояла громкая слава его отца, которого, в свое время, большинство римлян желало бы видеть императором вместо Тиберия. И если он (Тиберий) так и не отдал приказ убить Гая, то, очевидно, он оценил и принял все последствия этого решения, какие бы мотивы им при этом не руководили.
Кстати, о мотивах. Возможно, Тиберий намеревался использовать популярность Гая Цезаря, или скорее его отца, Германика, у столичного населения, как козырную карту в назревавшем конфликте с Сеяном. Ничего невероятного в этом нет, напротив, показательно, что точно также император планировал использовать и старшего брата Калигулы, Друза, который в то время был еще жив и содержался в подземелье Палатинского дворца (Tac. Ann., VI, 23; Suet. Tib., 65, 2; Dio, LVIII, 13, 1)15. Во всяком случае, сведения, предоставляемые по этому поводу Дионом Кассием, наводят именно на такую мысль: всеобщее ликование в связи с провозглашением Гая наследником удержало префекта от попытки под­нять меч восстания, хотя воины столичного гарнизона были всецело на его стороне. При этом, по словам Диона, Сеян горько сожалел о том, что промедлил с выступлением и не поднял мятеж в то время, когда он вместе с Тиберием исполнял консульскую должность (Dio, LVIII, 8)16. Конечно, с исчезновением Сеяна указанный выше мотив переставал действовать, зато могли явиться новые обстоятельства, также благоприятствовавшие Гаю. Таким обстоятельством, несомненно, стало предсмертное письмо Апикаты, бывшей супруги префекта претория (во всяком случае, этот документ считался ее предсмертным письмом). Из него Тиберий узнал истинную причину смерти своего сына Друза (ibid., LVIII, 11. 6 sq.17), а на его родного внука Гемелла пала тень незаконного происхождения.
Впрочем, нам лучше покинуть зыбучие пески предположений и гипотез и вернуться на твердую почву достоверно известных фактов. Преемник Августа не объявлял Калигулу своим наследником, коль скоро против этого предположения имеются весьма веские доводы. Одно несомненно: в августе18 31 г. он вызвал в императорскую резиденцию на Капри младшего из сыновей Германика, против которого обвинитель Секстий Пакониан уже готовил процесс (Tac. Ann., VI, 3; Suet. Calig., 10). Этого сигнала самого по себе было достаточно, чтобы спровоцировать Сеяна на выступление: префект претория сделал блестящую карьеру в правление «проницательного старика» в том числе потому, что и сам был отнюдь не глупым человеком. В таком случае, он должен был прекрасно понимать, что Гай Цезарь (пока был жив) оставался потенциальным претендентом на «престол», а в таком качестве он был ему, несомненно, очень опасен.
Какое-то, по-видимому, непродолжительное время, Сеян мог надеяться, что расправа над Гаем лишь отложена. Его агенты даже на Капри не оставляли Калигулу в покое, надеясь вырвать у него выражения недовольства участью, постигшей его мать и братьев, но он ни разу не поддался на провокации (Suet. Calig., 10, 2). К тому же одним тревожным сигналом дело не ограничилось: за первым последовали новые, показывающие, что префект уже далеко не в том фаворе у Тиберия, в каком был прежде.
Этим новым сигналом стала неудачная попытка обвинения в оскорблении величия Луция Аррунция, наместника Ближней Испании, находившегося, впрочем, в Риме и управлявшего вверенной ему провинцией через своих легатов. Тиберий и на этот раз не только решительно пресек все поползновения префекта претория, но даже выпустил специальный эдикт, запрещавший обвинять наместников, пока они находятся при исполнении своего служебного долга (Dio., LVIII, 8. 3). Такого с Сеяном не случалось никогда: до сих пор все, кого он намеревался погубить, послушно шли в расставленные им сети; теперь же от него ушли сразу двое: можно не сомневаться в том, что фаворит Тиберия, как опытный царедворец, сразу почуял неладное: он понял, что безвозвратно утратил свое влияние на принцепса и, в чем нет никакого сомнения, начал готовиться к худшему.
Но даже если бы и этого оказалось мало, чтобы дать понять Сеяну, что удача, прежде во всем ему способствовавшая, отвернулась от него, а его августейший друг больше не питает к нему прежнего доверия, следующий сигнал должен был неминуемо рассеять все иллюзии на сей счет, если, конечно, они вообще имели место. Речь идет о том, что Тиберий под разными благовидными предлогами запретил префекту не только посещать Капрею, но даже приближаться к ней (Dio, LVIII, 4, 9. 7, 5). И хотя свой демарш принцепс сопроводил обещаниями, в скором времени прибыть в Рим самолично, подсластил посулами, выразив твердое намерение предоставить в ближайшем будущем трибунскую власть (ibid., LVIII. 9. 2)19, многоопытный Сеян вряд ли мог обманываться этими надеждами. Напротив, он должен был прекрасно понимать, что фактическое изгнание его с острова, хоть и преподнесенное в праздничной обертке, равносильно его отставке, так как все его положение базировалось ни на чем другом, как на личном влиянии на императора и на доверии принцепса к нему. Теперь, когда ни того, ни другого уже не было, что могло ждать Сеяна? Какие перспективы открывались перед некогда всесильным временщиком? В лучшем, хотя и крайне маловероятном случае, он был бы отставлен со всех постов и должностей и обречен прозябать в деревенской глуши, и это после того, как он был без пяти минут соправителем Тиберия (ibid., LVIII, 6, 2)! В случае худшем, притом гораздо более вероятном, его ждала смерть от петли палача. Но даже если бы Тиберий и оставил его в живых (свежо предание, да вериться с трудом!), ему вряд ли удалось бы надолго пережить своего покровителя: весьма вероятный переход власти к Гаю (о чем мы уже говорили выше) также означал для него смерть. Итак, выбора у него не было.
Смелому, решительному человеку, каким был Сеян20, нелегко было смериться с неизбежным и покорно ждать неминуемого конца: он должен был попытаться предпринять хоть что-то, чтобы отразить роковой удар, пусть даже затеваемое им предприятие было заранее обречено на провал. Впрочем, людям свойственно скорее самообольщаться на собственный счет, чем трезво взвешивать на весах сомнений все pro et contra: возможно, что и наш префект был склонен думать, что раз уж он, простой римский всадник, смог подняться до уровня второго лица в государстве, то и из нынешних своих затруднений он как-нибудь выкрутится.
Вероятно, у него были основания рассчитывать на преданность воинов преторианских когорт, которыми он командовал уже более пятнадцати лет; возможно, переоценивая свои шансы на успех и собственную значимость, он полагал, что его могут поддержать и некоторые провинциальные наместники21.
То, что расчет его в итоге не оправдался, не должно служить основанием для сомнений в реальности этого заговора. Уже самый масштаб и характер тех мер, которые были приняты Тиберием, показывают, что мы имеем дело далеко не с фикцией. Строжайшая конспиративная завеса, призванная усыпить бдительность префекта претория, тщательная изоляция его от преторианских когорт, оптический телеграф, передававший в императорский дворец на Капри последние новости о положении дел в столице, готовые к отплытию корабли, на которых император мог бы бежать из своей островной резиденции: все это покажется бессмысленным, если принять мнение тех, кто отрицает реальность заговора Сеяна22. Тиберий и его новые приближенные (Макрон, Лакон и проч.) могли, конечно, приписать префекту намерение совершить переворот, чтобы оправдать учиненную над ним расправу, но подходить столь фундаментально к подавлению выдуманного ими же самими мятежа, это уж увольте! Все вышесказанное вкупе с поразительным единодушием трех наиболее авторитетных источников (Иосифа Флавия, Тацита и Светония), помноженное на встречающиеся и у Диона Кассия, чье мнение всегда с особой охотой поднимается на щит противниками теории заговора, упоминания о намерении Сеяна совершить переворот, позволяют нам ответить на вынесенный в заглавие риторический вопрос: «А был ли заговор?» Конечно, был!
Примечания
1. Через брак с Юлией, дочерью Друза Младшего и Ливиллы.
2. Обзор литературы вопроса см.: Парфенов В.Н. Сеян: взлет и падение // АМА. Вып. 10. Саратов, 1999. С. 63 слл.
3. Boddington A. Sejanus. Whose conspiracy? // AJPh. Vol. LXXXIV, 1963. P. 4 f., n. 10.
4. Boddington A. Sejanus. Р. 14 ff.
5. Boddington A. Sejanus. 12 f., 16.
6. Hennig D.L. Aelius Sejanus. Untersuhungen zur Regierung des Tiberius. München, 1975. S. 70 ff., 75, 150 ff., 158 f.
7. Парфенов В.Н. Сеян... С. 75 слл.
8. Парфенов В.Н. Сеян. С. 80 слл., 86 слл.
9. Геродиан передает эту же историю иначе: Плавциан действительно замыслил убийство, но был предан тем, кого сам же избрал его исполнителем (Herod., III, 11 sq.).
10. Koestermann E. Der Sturz Sejanus // Hermes. Bd. LXXXIII, 1955. S. 350 ff., 369 ff.; Парфенов В.Н. Сеян... С. 71.; Князький И.О. Тиберий: третий Цезарь, второй Август. СПб., 2012. С. 292.
11. В точности сведений Диона по этому поводу не сомневается, к примеру, Э. Баррет: Баррет Э. Калигула / Пер. с англ. С. Володиной. М., 1999. С. 87 слл.
12. О том, что враждебность Тиберия к Агриппине, по-видимому, не распространялась на ее младшего сына, см.: Баррет Э. Калигула. С. 72 слл.
13. Парфенов В.Н. Сеян. С. 87.
14. Перевод М.Л. Гаспарова. По-латыни «sagacissimus senex».
15. Сомнения в достоверности этой информации высказывает Д. Шоттер. См.: Shotter D. The fall of Sejanus. Two problems // ClPh. Vol. LXIX, 1974. P. 44 ff.
16. В первые месяцы 31 г.
17. Во всех подробностях сложная интрига, жертвой которой пал Друз, описана у Тацита (Ann., IV, 3. 7 sq.). Несмотря на всю сомнительность источника, из которого происходят первоначальные сведения об этой истории, кажется, что она и в самом деле могла иметь место. См.: Князький И.О. Тиберий... С. 293 слл.
18. Гай Цезарь появился на свет в канун сентябрьских календ. На Капри ему исполнилось девятнадцать, он впервые сбрил бороду и, наконец, надел мужскую тогу, впрочем, без всяких торжеств, которыми обыкновенно сопровождались подобные события в жизни членов императорского дома (Suet., Calig., 8, 1. 10, 1).
19. Ранее Сеян был наделен проконсульским империем (Dio, LVIII, 7, 4).
20. О его храбрости и гражданском мужестве говорит хотя бы такой факт, как посещение им опального Тиберия на острове Родосе, с чего, собственно, и началась их дружба. Характеристику Сеяна см.: Бейкер Дж. Тиберий. Преемник Августа / Пер. с англ. Н.А. Поздняковой. М., 2004. С. 216 слл.
21. Шансы Сеяна на успех переоценивают даже некоторые современные историки. См.: Marsh F.B. The reign of Tiberius. London, 1931. P 190 f.
22. Общий ход событий изложен у Диона Кассия (LVIII, 6 if.). Об оптическом теле­графе говорит Светоний в биографии Тиберия (65, 2).
Список использованной литературы
Баррет Э. Калигула / Пер. с англ. С. Володиной. М., 1999.
Бейкер Дж. Тиберий. Преемник Августа / Пер. с англ. Н.А. Поздняковой. М., 2004.
Князький И.О. Тиберий: третий Цезарь, второй Август. СПб., 2012.
Парфенов В.Н. Сеян: взлет и падение // АМА. Вып. 10. Саратов, 1999. С. 63-88.
Boddington A. Sejanus. Whose conspiracy? // AJPh. Vol. LXXXIV, 1963. P. 1-16.
Hennig D.L. Aelius Sejanus. Untersuhungen zur Regierung des Tiberius. München, 1975.
Koestermann E. Der Sturz Sejanus // Hermes. Bd. LXXXIII, 1955. S. 350-373.
Marsh F.B. The reign of Tiberius. London, 1931.
Shotter D. The fall of Sejanus. Two problems // ClPh. Vol. LXIX, 1974. P 42-46.

Портнягина И. П. Интеграция неформальных общественных связей в систему принципата: совет друзей принцепса // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Под редакцией професора Э. Д. Фролова. Выпуск 2. Санкт-Петербург, 2003. - C. 227-240.
Институт дружбы один из древнейших институтов в системе общественных отношений архаических обществ. В древнем Риме дружеские связи играли огромную роль в жизни каждого члена общины. Именно amicitia наряду с клиентелой была тем фундаментом, на котором римские политики строили свои личные партии. Свита из propinqui, amici, hospites, clientes и servi была своего рода “армией поддержки”, наличие или отсутствие которой определяло политический вес римского гражданина. Верность другу, готовность оказать ему поддержку в любых обстоятельствах — одна из добродетелей, которой должен был обладать истинный римский гражданин (vir bonus), поэтому то, что мы называем сейчас “протекционизмом” и воспринимаем как явление негативного характера, для древнего римлянина было естественной нормой поведения1.
Победа Октавиана Августа в гражданской войне, приведшая к утверждению в Риме de facto режима личной власти, положила конец политическому соперничеству знати. Соответственно дружеские союзы римской аристократии с этого времени теряют характер политических альянсов, ограничиваясь сферой частной жизни и философского досуга. Тем не менее, дружеские связи продолжают играть существенную роль в общественно-политической жизни общества. Постепенно адаптируясь к новым условиям политической реальности, они превращаются в фундамент теперь уже придворных группировок и карьерных продвижений.
Так называемые “партии”, возникавшие вокруг предполагаемых наследников императора Тиберия, строились именно как амикальные группы. Наиболее ярким примером тому является партия Германика. Эти союзы характеризует та же непрочность и слабая институализация, что и во времена республики, но обусловливалась она уже не изменениями политической ориентации их членов, а карьерными соображениями. Быть если не другом самого принцесса, то хотя бы другом его предполагаемого наследника или одного из его друзей, значило обеспечить себе влиятельное положение в обществе.
Республиканские институты власти, сохраненные Августом и используемые им как административный аппарат управления империей, не были, как известно, реальными источниками его власти. Власть Августа базировалась на potentia, т.е. господстве, которым он обладал как лидер огромной армии сторонников и друзей, связанных с ним узами личной лояльности. Историк Корнелий Тацит определяет эту группу как subsidia dominationi (Ann., I, 3,1). И в системе республиканских магистратур, и во внесенатском аппарате ключевые посты, такие как консулат, префект Города, префект преторианской гвардии, префект Египта, наместничество в императорских провинциях, замещались друзьями и сподвижниками Августа2. Это позволяло использовать старые республиканские институты, в принципе оппозиционные единоличной власти, для нужд нового политического режима и держать всю систему управления империей под контролем принцепса.
Отличившиеся в ходе гражданской войны и связанные с Августом отношениями дружбы Марк Випсаний Агриппа, Марк Лоллий Павлин, Сальвидиен Руф, Корнелий Галл и другие офицеры его армии стали функционерами принцепса и после установления гражданского мира в Риме. Агриппа трижды б ыл коллегой Августа по консулату, Лоллий Павлин — консул 21-го г. до н.э., Луций Пизон — консул 15-го г. до н.э. Он же был назначен Августом наместником Фракии и за заслуги на этом посту отмечен триумфальными отличиями, и затем на протяжении 20 лет исполнял должность префекта Города. Корнелий Галл стал первым префектом Египта. Дружба принцепса обеспечила Поппею Сабину консулат, триумфальные отличия и наместничество в важнейших провинциях на протяжении 24-х лет (Tac., Ann., III,12,16; VI,39).
Справедливости ради следует отметить, что среди личных приверженцев Августа были одаренные люди, заслужившие своей деятельностью добрую славу в обществе: такие как Агриппа, Меценат, известный оратор и историк Валерий Мессала Корвин. Сын, внук и правнук последнего сохранили расположение наследников Августа, все были консулами и влиятельнейшими сенаторами своего времени (Ibid., I,8; III,2,18, 34; XIII, 34). Луций Пизон, по свидетельству философа Сенеки, несморя на чрезмерную приверженность к вину, был добросовестным администратором и на посту префекта Города прославился удивительным чувством меры (Sen. Ad Luc. Ep.,LXXX,13).
Принадлежность к кругу друзей прицепса уже сама по себе, вне зависимости от занимаемой должности, обеспечивала влиятельное положение в обществе3. Именно amicitia pricipis была основанием богатства и могущества Гая Цильния Мецената и Гая Саллюстия Криспа. Оба предпочли остаться во всадническом сословии, хотя им был открыт легкий доступ к высшим магистратурам. Тонкий дипломат и талантливый организатор Меценат выполнял наиболее щекотливые поручения Августа и, собрав вокруг себя в ыдающиеся литературные дарования, многое сделал для формирования идеологии принципата. Саллюстий Крисп, войдя в ближайшее окружение Августа после смерти Мецената, в правление императора Тиберия превзошл могуществом многих, будучи particeps secretorum принцепса (Tac. Ann., I,6,3).
Внешняя сторона политики протекционизма, проводимой принцепсом, не вызывала, очевидно, ни осуждения, ни сколь ни будь очевидного недовольства. Объясняется это тем обстоятельством, что, как уже было отмечено выше, содействие друзьям в служебной карьере вполне укладывалось в рамки традиционных представлений об обязательствах дружбы. Однако, верность дружескому союзу для римского гражданина была второстепенной по отношению к верности civitas. Октавиан Август, претендовавший быть живым воплощением идеального образа vir bonus, не забывал об этом обстоятельстве. Светоний, характеризуя отношение Августа к своим друзьям, отмечал: “Друзей своих он хотел видеть сильными и влиятельными, но при тех же правах и в ответе перед теми же законами, что и прочих граждан” (Divi Aug., 56, 3-4, здесь и далее пер. Н. Л. Гаспарова). И далее им приводится во всех отношениях показательный пример судебного процесса над другом Августа Ноннием Аспренатом, обвиненном в преднамеренном отравлении. Все поведение Августа, связанное с этим процессом, продумано с расчетом на общественное мнение и построено так, чтобы соотнесение первого гражданина Рима с традиционной нормой представило его в самом выгодном свете. Прежде всего, Август обращается к сенату с вопросом, как ему поступить в данной ситуации: его вмешательство может быть воспринято как укрывательство близкого друга от законной кары (“отнимет из-под власти закона подсудимого”), если же он не вмешается, то оставит друга в беде, не попытавшись оказать ему помощь.
Обращение к сенату по вопросу в общем-то частной жизни Августа и демонстративное молчаливое присутствие в качестве свидетеля на судебном процессе подчеркивали два существенных в области идеологии раннего принципата момента. Один связывал его с традицией, второй утверждал выдающееся, уже не укладывающееся в рамки традиций civitas положение Октавиана Августа. Как гарант существования res publica он перестал быть частным лицом, и все, что связано с ним — дело государственной важности. Соответственно, и amicitia принцепса приобретает новое качество.
Император Тиберий был уже более откровенен в своем покровительстве друзьям. Назначения и почести, которые определял им сенат и сам принцепс, довольно часто аргументировались именно фактором дружбы и личной преданности Тиберию. Так, например, отдавая приказы о назначении на должность Луция Пизона и Помпония Флакка, Тиберий подчеркивал, что они являются его “любезнейшими и повсечастными друзьями” (Suet. Tib., 42). Луций Лонг, как ближайший друг Тиберия, единственный из сенаторов, кто последовал за ним на остров Родос, по постановлению сената был удостоен цензорских похорон за государственный счет, и на форуме Августа была установлена его статуя (Tac. Ann.,IV, 15). Той же почести, похорон за государственный счет, Тиберий потребовал от сената для Сульпиция Квириния, превознося его похвалами за преданность лично ему (laudatis in se officiis — ibid., III,48,2).
Звание друга принцепса теперь уже позволяло избежать судебного процесса и, более того, инициаторы обвинения в подобных случаях сами подвергались наказанию (Ibid., IV,29,57). С другой стороны, враждебное отношение принцепса часто означало для человека не только конец карьеры, но и конец жизни. Причем, в подобных случаях использовался древний обычай renuntiatio amicitiae. Октавиан Август использовал этот обычай против своего сподвижника префекта Египта Корнелия Галла — “за его неблагодарность и злокозненность он запретил ему появляться в своем доме и в своих провинциях” (domo et provincii suis interdixit — Suet. Divi Aug., 66,2). Корнелию Галлу, на которого сразу обрушились и обвинители и сенат, ничего не оставалось, как покончить жизнь самоубийством. Реакция Августа на гибель друга была разыграна по тому же сценарию, что и в случае с Ноннием Аспренатом: он благодарит всех своих заступников и в то же время “не может удержаться от слез и сетований на то, что ему одному в его доме нельзя даже сердиться на друзей сколько хочется” (Ibid.). Другой сенатор из дружеского окружения Августа, Децим Силан, после объявления о лишении его расположения принцепса в связи с обвинением в адюльтере, поспешил удалиться из Рима, поняв отказ в дружбе как приказ удалиться в ссылку. Вернуться в Рим ему было разрешено только в правление императора Тиберия при условии, что он будет оставаться в стороне от общественных дел (Tac. Ann., VI,9,29).
Случаи renuntiatio amicitiae в правление Тиберия обычно заканчивались самоубийством опального (Tac. Ann., VI,9,29). В новых условиях использование древнего обычая отказа от дружбы приобрело форму объявление вне закона, которую принцепс мог использовать, не прибегая к сложным судебным процедурам4.
Круг друзей принцепса был довольно широк, и в нем, естественно, существовали свои градации. Те, кто пользовался особым доверием, превращались фактически во всесильных временщиков. Таковыми были при Октавиане Августе Марк Випсаний Агриппа, а при Тиберии Луций Элий Сеян. Будучи ближайшими друзьями и сподвижниками принцепсов, они занимали в обществе столь высокое положение, что были близки к тому, чтобы стать не только соправителями, но и наследниками власти. Последнее обстоятельство побуждает пристальнее всмотреться в развитие отношений Августа и Агриппы, Тиберия и Сеяна.
Агриппа, будучи способным полководцем, оказал неоценимые услуги Октавиану Августу в ходе гражданской войны. Именно ему и Меценату Август доверял управление Римом и Италией всякий раз, когда сам отправлялся в провинции (Tac. Ann., VI,11; Suet. Divi Aug., 66,72). В 33 г. до н.э., когда победа Октавиана в гражданской войне стала уже очевидной, Агриппа, находившийся к этому времени на вершине славы, после того как он исполнял в 39-38 гг. должность наместника Галлии, был консулом 37 г., вдруг избирается на должность эдила, с которой обычно начиналась карьера римского аристократа.
Избрание победоносного полководца и бывшего консула в эдилы несомненно имело знаковый характер. Обществу давали понять, что приближающийся мир будет ознаменован возвращением к законности и функционированию всех республиканских институтов. Одновременно эта акция расставляла акценты в отношениях будущего устроителя мира и его друзей: господствующее положение будет принадлежать одному Октавиану, а не его factio. Судьба Корнелия Галла — убедительнейшее доказательство тому. На посту префекта Египта он позволил себе большую самостоятельность, чем предполагалось по рангу, и слишком энергично возвеличивал свою персону (Dio Cass. LIII,23). Тщеславие стоило ему жизни.
Агриппа сумел сохранить дружеское расположение Августа, несмотря на присущее ему очевидное высокое честолюбие. Будучи функционером принцепса, он прилагал значительные усилия, чтобы приобрести славу истинного гражданина и весьма преуспел в этом направлении. Сенека свидетельствует, что Агриппа “из всех, получивших от гражданской войны славу и могущество, один был удачлив не в ущерб народу” (Ad Luc. Ep., XCIV,46). Дион Кассий сообщает, что Агриппа имел репутацию наилучшего среди современников (LIV,29). Амбиции этого выдающегося друга принцепса шли гораздо дальше, чем быть вторым человеком в государстве. Его реакция на энергичное выдвижение Августом своего племянника, Марцелла, и брак последнего с дочерью принцепса Юлией, обнаруживают тайные помыслы Агриппы о верховной власти.
Одной из сложнейших проблем, стоящих перед утверждающейся в Риме единоличной властью, была проблема престолонаследия. В то же время решение ее было вопросом огромной важности, так как создание механизма преемственности власти принцепса обеспечивало структурную трансформацию принципата из режима личной власти в легитимную монархию. Для основателя принципата Октавиана Августа решение этой проблемы осложнялось двумя обстоятельствами: во-первых, официальное провозглашение нового политического порядка как восстановленной республики в принципе не допускало даже постановки вопроса о передаче полномочий принцепса по наследству; во-вторых, Август не имел сыновей, поэтому реализация династической модели передачи власти, которая ему более всего импонировала, осложнялась индивидуальными интенциями принцепса и членов его фамилии. Первое обстоятельство создавало некоторое напряжение в его взаимодействии с обществом, главным образом сенаторскими кругами, поскольку рамки традиции предъявляли свои требования. Следует, однако, заметить, что большая часть общества связывала свое благополучие не с политическим строем, а с личностью Августа. Веллей Патеркул выразил это самым убедительным образом. Его описание состояния римского общества после смерти Августа невольно заставляет вспомнить о реакции нашего народа на известие о смерти Сталина и позволяет не просто понять, но и прочувствовать эмоциональный настрой древних римлян в тот момент: “...невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира.” (CXXIV,1 — пер. А. И. Немировского).
Второе обстоятельство, т.е. отсутствие родных сыновей, приводило к тому, что перипетии внутрисемейных отношений принуждали Августа делать выбор меду различными сценариями обеспечения преемственности власти. Ему потребовалась вся его изобретательность, чтобы внедрить в общественное сознание идею правящей династии и разработать систему знаков, указывающую на избранного им наследника. Исходные принципы формирования этой системы определялись опять же официальной версией нового политического режима. Кандидатура, выдвинутая в качестве наследника, должна была соответствовать стандарту vir bonus. Поэтому им мог быть только достаточно взрослый уже человек, достигший высших ступеней сенаторской карьеры и приобретший полномочия, максимально адекватные полномочиям принцепса: консулат, проконсульский империй и трибунские полномочия (Tac. Ann., III,56).
В 23г., когда Август тяжело заболел и едва не умер, единственным человеком, способным обеспечить преемственность власти, оказался Марк Агриппа. В этот критический момент Августом создается прецедент не династической модели передачи власти. Он вручает Агриппе свой перстень с печатью, очевидно как знак передачи ему полномочий главы государства (Dio Cass., LIII,30). После выздоровления Август продолжает выдвигать Агриппу как своего наследника. После брака с Юлией в 21 г. он становится по общепризнанному мнению фактическим соправителем Августа: Агриппа получает право чеканить монету со своим изображением, в армии ему предоставляются такие же почести, как и принцепсу, он воздвигает свою статую рядом со статуей Августа перед Пантеоном. В 19 г. Август наделяет его imperium majus и tribunicia potestas, которые были подтверждены в 13 г. (Vell. Paterc. II,90; Tac. Ann., III, 56; Dio Cass., LIV, 12). Но в 12 г. до н.э. Агриппа умирает, и модель не династического обеспечения передачи власти принцепса остается не реализованной.
Та же схема прослеживается и в развитии отношений римского всадника из Вольсиний Луция Элия Сеяна и императора Тиберия. Фамилия Сеяна еще при Августе находился в кругу приближенных к дому принцепса. В юности Сеян был включен в число спутников внука Августа Гая Цезаря. Его отец Сей Страбон занимал пост префекта преторианцев, ту же должность исполнял на протяжении почти всего правления Тиберия и Луций Сеян. Он пользовался безграничным доверием императора, называвшего префекта преторианцев сотоварищем, сподвижником и помощником в общественных делах (socius laborum, auditor imperii — Tac. An., IV,2,7). Перед дверями дома всесильного временщика постоянно толпились посетители, ловившие каждый его взгляд и жест, так как покровительство фаворита принцепса обеспечивало доступ в сенат и к высшим магистратурам.
Как другу принцепса Сеяну посвящались многочисленные статуи, возносились молитвы и приносились жертвы. В 27 г. по постановлению сената были воздвигнуты жертвенники Милосердию и Дружбе со статуями Тиберия и Сеяна по сторонам. Показательно, что со стороны Сеяна не наблюдается стремления приобрести в общественном мнении славу образцового гражданина, как то делал в свое время Агриппа. Все его помыслы и действия были направлены к одному — стать образцовым другом принцепса. Очевидно, что римское общество к этому времени прочно усвоило, что расположение принцепса, а не служение res publica является гарантом и личного благополучия и высокого положения в обществе.
Подтекстом преданности Сеяна императору Тиберию было стремление к верховной власти. Прецедент развития дружбы Августа и Агриппы давал надежду на реализацию этого замысла. Внезапная смерть предполагаемого наследника императора Тиберия, его приемного сына Германика, и последовавшая вскоре смерть родного сына Тиберия Друза сделали династическую ситуацию крайне смутной.
Не затрагивая в данной статье вопроса о заговоре Сеяна и времени его возникновения, отметим, что именно он, по собственной ли инициативе или исполняя волю принцепса, был инициатором судебных процессов над друзьями Германика и способствовал гибели Агриппины и ее сыновей. С определенного момента, а именно после смерти Друза в 23 г., одним из импульсов его активности и в преследовании Агриппины, и в обеспечении себе силовой поддержки и верных сторонников стала надежда на достижение верховной власти в Риме, причем легитимным путем5.
Следуя примеру Агриппы, Сеян ищет способов породниться с семьей принцепса: он выдает свою дочь Юлию замуж за внучатого племянника Тиберия, а после смерти Друза проси себе в жены его вдову Ливию (Tac. Ann., III,29,4; IV, 39-40; Suet. Tib. 65; Dio Cass., LVIII,3,9). Наконец, в 31 г. Надежды Сеяна сбываются. Тиберий самым недвусмысленным образом указывает на него как на своего наследника. В этом году принцепс принимает консулат и избирает своим коллегой Луция Элия Сеяна. До этого года Тиберий лишь дважды принимал консулат, и оба раза его коллегами были предполагаемые наследники: в 18 г. — Германик, в 21 г. — Друз. Кроме того, Сеяну предоставляется imperium proconsulare, и до полного оформления его как преемника власти недоставало лишь tribunicia potestas, которая была обещана в скором времени (Tac. Ann., VI,8,6; Dio Cass., LVIII,4).
Это событие произвело на современников огромное впечатление. О Сеяне уже говорили как о захватившем власть, а о Тиберии всего лишь как о правителе о. Капри (Dio Cass., LVIII, 5, 1-2). Однако прецедент не династического наследования власти императора и на этот раз не был создан. Интересно, что, если в случае с Марком Агриппой мы не слышим голоса общественности, то ситуация с Элием Сеяном совершенно иная. Ближайший друг и сподвижник Тиберия воспринимается общественными кругами как фигура одиозная. Именно в нем видели многие современники и последующая историческая традиция главного виновника перерождения принципата Тиберия в тиранию (Tac. Ann., IV, 11). Сеяна открыто обвиняли в кознях против жены Геманика Агриппины и его сына Нерона: в 29 г. во время обсуждения в сенате письма Тиберия, содержащего нападки на Агриппину и Нерона, народ окружил курию и кричал о подложности письма, а в следующие дни по Риму распространялись от имени бывших консулов памфлеты против Сеяна (Ibid., V,4,2-3).
Наконец, когда казалось, что Сеян достиг своей цели, Антония, мать Германика, сообщила Тиберию о том, что Сеян отравил его сына Друза (Ibid., IV,3). Истинность этого обвинения вызывает сомнения, скорее всего расчет делался на вспыльчивый характер принцепса. Представители знатных и близких к правящей фамилии семей в своем большинстве были враждебно настроены к префекту преторианской гвардии. Скорее всего именно под давлением этих кругов Тиберий уничтожил Сеяна и назначил своими преемниками внука Тиберия Гемелла и сына Германика Гая Калигулу.
Таким образом, карьера друга Тиберия Луция Элия Сеяна завершается трагедией. Возможно, что смерть не столько помешала другу Октавиана Августа Марку Агриппе превратить дружбу в инструмент наследования верховной власти, сколько спасла его от трагического крушения. Превращению института дружбы в механизм передачи власти мешали по крайне мере два обстоятельства: во-первых, основатель приципата стремился придать своей власти династический характер, поэтому амбиции друзей создавали напряжение в отношениях, разрешавшееся в лучшем случае охлаждением, в худшем — катастрофой; во-вторых, amicitia, несмотря на огромную роль, которую она играла в социальной жизни общества, относилась к частной жизни гражданина. Дружеские союзы нобилитета, имевшие ярко выраженную политическую окраску, оценивались общественным мнением крайне негативно, как клики, factiones, т.е. образцы “плохой дружбы” (Sail. Jug., 31,14-15; Cic. De re publ., III,2,3). А после прецедента, созданного союзом Помпея, Красса и Цезаря, в них уже видели прямую угрозу установления корпоративной тирании.
Нормативный характер римского общественного сознания не позволял интегрировать в сферу государственной власти привычный для римлян и в высшей степени удобный для единоличной власти совет друзей. Обычай советоваться с друзьями перед принятием сколь ни будь важного решения был глубоко укоренен в сознании и практике древних римлян, но, если бы Август придал совету своих друзей официальный статус, это было бы расценено как установление тирании. Поэтому, создавая совет принцепса, Август формирует его состав таким образом, чтобы он не порождал никаких ассоциаций с традиционным советом друзей. Члены совета избирались по жребию из состава сената сроком на полгода в количестве 15 человек, и кроме того в совет входили оба консула и по одному представителю от каждой магистратуры (Suet. Divi Aug., 35,3; Dio Cass., LIII,21,4).
Император Тиберий изменил принцип формирования своего совета. Членство в нем перестало быть срочным, и в него входили друзья и приближенные принцепса, избираемые им самим. В результате совет принцепса приобретает квазидружеский характер и остается таковым на протяжении всего правления династии Юлиев-Клавдиев6.
Друзья, как личные приверженцы принцепса, были существенной опорой единоличной власти в процессе ее легитимизации, но в целом amicitia как институт не внесла сколь ни будь заметного вклада в формирование политико-административной системы Римской империи.
Примечания
1. Г.С. Кнабе считает, что частные и общественные функции в таких микросообществах как амикальные группы б ыли обычно неразделимы — Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М.,1993. С. 203; См.: Scullard H.H. Roman politics 200-150 b.c. Oxford.1951. P.3-5; Syme R. The Roman revolution. Oxford. 1939. P. 12.
2. Syme R. Op. Cit. P. 414 — считает, что члены семьи Августа и его личные приверженцы были фактическим правительством Рима.
3. Рональд Сайм считает, что при Августе термины “amici” и “comites” развиваются в титулы — Syme R. Ор. Сit., р. 385).
4. Bauman R.A. Impietas in principem. Munchen, 1974. P. 98 — Считает, что клятва, которую давал римский народ императору, обязывала всех граждан присоединиться к объявлению своим врагом врага императора. Т.о. renuntiatio amicitiae превращала опального во всеобщего врага, “врага народа”, и делала невозможной его защиту в суде.
5. О заговоре Сеяна, его причастности к уничтожению семьи Германика и убийству сына Тиберия Друза существует обширная литература, в которой высказываются сомнения в предложенной Корнелием Тацитом версии этих событий. См.: Сергеев В.С. Принципат Тиберия.// ВДИ, № 2, 1940. С. 78-95; Meise E. Untersuchungen zur Geschichte der Julisch-Claudischen Dynastie. Munchen, 1969. S. 78-90.
6 Кнабе Г.С. Указ. Соч. С. 204.