Юргенева А. Л. "Сексуальный кодекс" Римской империи

   (0 отзывов)

Saygo

Юргенева А. Л. "Сексуальный кодекс" Римской империи // Человек. - 2012. - № 6. - С. 125-139.

Историю европейской сексуальности логично начинать с эпохи, когда Октавиан Август заложил основу идентичности гражданина Римской империи. Начало правления Августа совпадает с концом эллинистической эпохи, когда из приобретенных во время походов чужих культурных элементов и исконно римских традиций собирался конструкт, составивший во многом основу будущих государств Европы. Сексуальные понятия, представления и их репрезентация того времени частью были унаследованы от греческой культуры и серьезно преобразованы в соответствии с мировоззрением римских граждан. Именно эта преобразованная модель стала отправной точкой для европейской сексуальности, отличие которой от греческой, по мнению Паскаля Киньяра, заключалось в том, что "радостная, точная эротика греков превратилась в испуганную меланхолию римлян", какой ее затем восприняло христианство1. В рамках данной работы мы не ставим целью определить различия в отношении эротической тематики в двух античных культурах, но указанное замечание может стать краеугольным камнем для понимания римской сексуальности.

В эпоху правления Августа, задачей которого было укрепить свою власть и обеспечить себе божественных сильных покровителей, особую роль приобрели Марс и Венера. В глубине самосознания гражданина Римской империи, утвердившегося в I веке до н.э. - I веке н.э., оказались два основных понятия "честь" (virtus) и "плодородие" (fertilitas), которые находили свое отражение во всех сферах частной и общественной жизни. Они сложились в такую мифологически-социальную систему, где Венера отвечала за плодородие и благоденствие, которые стали одной из задач Римской империи в целом и каждого гражданина в частности, а Марс как покровитель понятия чести был ответствен за должное выполнение этих задач, то есть честь оказывалась в зависимом положении от способности поддержать процветание римского общества, а значит и рождаемости2.

В I веке до н.э. особую роль стал играть бог Приап, статус которого в тот период несколько изменился благодаря распространению культа этого прежде сельского божества на городскую территорию. Его проникновение в городскую культуру произошло отчасти под эллинистическим влиянием моды на сады, которые разбивали при частных домах и виллах3. Приап сочетал в себе множество функций, объединенных понятиями границы, земли, плодородия, достатка, сексуальной потенции, а потому изваянные и нарисованные изображения этого бога, одновременно охранявшего сады от воров и покровительствовавшего проституткам и актерам, часто размещались во дворах и парках. Поклонение Приапу имело место и в период, когда в обогатившейся во время походов Римской империи были распространены альтернативные традиционному браку формы отношений (к примеру, сожительство), и позднее, когда для борьбы с кризисом рождаемости был принят комплекс законов Юлия и Папия Поппея, направленных на укрепление института брака и увеличение рождаемости. Этот "страж садов, недюжинно членовитый"4, охранял имущество своих хозяев с помощью невероятных размеров фаллоса, воплощавшего вечно активное мужское начало. В 40 - 50-е годы неизвестный поэт создает книгу стихов ("Приапея" или "Приапова книга"), основанную на обрядовых традициях поклонения Приапу и окружающей его мифологии. Ядро книги составляют речи божества, содержащие описания наказания, которое настигнет вора:

"Приговор ты обжаловать не можешь:
Если вором войдешь, с позором выйдешь"5.

И смысл всех их сводится к понятию бесчестия и позора, которое нанесет нарушителю сакрального закона границы (в данном случае границы чужой собственности) сексуальное насилие бога.

562px-Pompeii_-_Lupanar_-_Priapus.jpg

Перед тем, как приступить к анализу изображений, содержащих сексуальные мотивы, отметим, что они не обладали статусом запрета и табу, который приобрели в Новое время. Напротив, в Античности продолжение рода и секс обладали сакральным значением, а удовольствие, этому сопутствующее, было даром самой Венеры. Поэтому фрески и рельефы располагались открыто на стенах зданий, посуде, одежде и мебели, наличие в доме подобных декоративных элементов или картин с любовными сценами было свидетельством хорошего вкуса хозяина6. Такой диссонанс представлений о пристойном и непристойном отразился на идентификации древнеримских зданий во время раскопок, когда украшенные фаллическими символами или эротическими изображениями здания принимались археологами за бордели, и лишь после дальнейших исследованиий оказывалось, что это были бани, магазины или частные дома7. Кроме того, следует учитывать невероятно сильную зависимость римлянина от социальной системы отношений, важность саморепрезентации в обществе и крошечное (по сравнению с современным) приватное пространство. В исследовании Ричарда Сеннета "Падение публичного человека" прослеживаются различные аспекты, сопровождавшие переход от типа публичной личности к замкнутой и обращенной на себя. Переломным моментом выступает как раз период, наступивший после правления Августа, когда "Общественные церемонии, военные нужды империи, ритуальные контакты с другими римлянами вне круга семьи... стали обязанностями, в которых римлянин участвовал все более пассивно, подчиняясь правилам res publica, но вкладывая все меньше страсти в эти акты повиновения"8. До этого момента частное жилище гражданина и все его наполнение, как правило, были открыты множеству наблюдателей. Пауль Цанкер в своем исследовании периода правления Октавиана Августа прослеживает движение иконографических образцов изобразительного искусства и зодчества из официальной сферы в приватную9, объясняя это общим процессом пропаганды величия эпохи Августа. Сексуальные образы оказались втянутыми в процесс вместе с символами победы и благоденствия, мира saeculum aureum такими, как богиня Виктория, Марс Ультор, сфинксы и виноградные лозы.

В данной связи целесообразно начать подробное рассмотрение изображений с публичной сферы: здесь особого внимания заслуживают лупанарии и бани Субурбан (I век до н.э. - I век н.э.) в Помпеях.

Sexual_scene_on_pompeian_mural_2.jpg

Сексуальная активность в римском обществе подчинялась четко разработанному своду правил поведения, "сексуальная мораль была чрезвычайно жесткой, уставной и особенно активной у мужчин"10. Сексуальный статус субъекта должен был соответствовать его социальному статусу. Основываясь на этом, был выстроен "сексуальный кодекс", который был призван защитить и подчеркнуть особое положение элиты11. Комментируя "Онейрокритику" Артемидора Даддианского, путешествовавшего в конце II века до н.э. по территории будущей Римской империи и собиравшего рассказы о снах, Мишель Фуко приходит к выводу, что античный автор интерпретирует сексуальные сновидения в рамках социального дискурса, где сон "анализируется наподобие некоей социальной сцены", словно "половые акты состоят из тех же элементов"12. Дурное или хорошее толкование сна Артемидор выводит из общественного статуса спящего и его партнера и распределения ролей во время приснившегося полового акта, связывающего "партнеров отношениями зависимости и превосходства"13. Ричард Сеннет, проводя сравнение между современным обществом и предшествующими, также приходит к выводу, что до недавнего прошлого физическая любовь не была "вопросом эмоциональной близости", а являлась социальным актом14. Потому и все созданные вариации репрезентации чувственного начала в искусстве этого времени имели очевидные для современников отсылки к общественным правилам.

Sexual_scene_on_pompeian_mural.jpg

Когда современное сознание сталкивается с этими негласными законами поведения, напрашивается предположение, что в римской культуре не существовало сексуальности как таковой, а был "лишь этос проникновения и доминирования"15. Между тем изображения на стенах являлись не только знаками того, что дозволено на территории лупанария, они представляли собой некое подобие рекламы, так как были задействованы в сфере оплачиваемых услуг. Следовательно, они должны были завлечь клиента, предлагая ему различные модели желаний, в основе которых лежало не только преодоление запретов, но и представление об объекте желания. На стенах кубикулумов в борделях размещались изображения, иллюстрирующие предлагаемые здесь услуги и специализации проституток. Посещение борделей не считалось тогда предосудительным, однако как понятие они все же связывались с представлением о запретном, поскольку за определенную плату здесь можно было получить удовольствия, практически недоступные в среде законнорожденных граждан.

557px-Pompeii_-_Terme_Suburbane_-_Apodyt

Представление о мужественности сопрягалось в Античности с понятиями потенции, обладания, доминирования, часто насилия - таково было предписание для сексуального поведения мужчины. Противоположностью выступала пассивность, определенная консулом Квинтом Атерием, как "преступление для свободнорожденного гражданина, неизбежная необходимость - для раба и долг для вольноотпущенника, который он обязан уплатить своему патрону"16. Поэтому римский гражданин мог вступать во внебрачные отношения только с тем, кто ниже его по рангу и только в доминирующей роли. Джон Кларк сформулировал основное правило так: "мужчина из элитарного класса может безнаказанно вставлять свой пенис в любое отверстие другого до тех пор, пока этот другой обладает статусом подчиненного"17. В некоторой степени римский гражданин был ответствен перед собственным детородным органом за его применение и свое сексуальное поведение, активный образ которого почитался за божество Фасцина18 (fascinus - название эрегированного органа, в отличие от находящегося в покое и окутанного ореолом презрения mentula).

Pompeii-wall_painting.jpg

На росписях в публичных домах, как правило, представлена проститутка (женского, иногда мужского пола) и клиент (или клиентка). Проанализировав эти изображения, выделим некоторые визуальные знаки желания и сексуальности, существовавшие в эпоху Римской империи. Можно предположить, что образцами подобных картин любовных утех были ставшие известными иллюстрации к греческим трактатам, представляющих собой учебники по искусству любви, самые известные из которых были написаны гетерами Фелинидой (IV век до н.э.) и Элефантидой ("Разные способы соития", III век до н.э.).

Sexual_scene_on_pompeian_mural_1.jpg

В первую очередь стоит отметить цвет кожи. Мужская фигура на этих росписях, как правило, намного темнее женской, что является одним из "законов" римской живописи19. Это обусловлено тем, что светлая кожа женщин, вероятно, считалась более привлекательной, чем смуглая. С точки зрения визуального восприятия светлый объект на фреске будет казаться более мягким и объемным, поскольку светлые пятна на поверхности изображения при соседстве с темными кажутся более выпуклыми20, что является важным элементом образа женской обнаженной фигуры, работающего на соблазнение. На фресках в лупанариях встречаются различные вариации изображения любовных утех, где женщина находится в позе "львицы". Такая позиция на картине сексуального содержания уходит традицией в греческое искусство, римляне использовали этот образ для репрезентации типа раскованной женщины21, в данном случае проститутки. При этом акцент оказывается смещенным на ягодицы женской фигуры, которые в исполнении римских художников были максимально приближены к форме сферы, являющейся одновременно и самым светлым участком картины. Женская фигура зачастую, кажется, занимает несколько большую площадь, чем мужская. Линии ее тела более обтекаемы, в то время как жесткость и упругость мужского тела подчеркивается углами плеч, локтей или коленей. В центре композиции размещается участок соединения тел партнеров, он часто обозначен ягодицами нарисованной женщины, и хотя обе фигуры изображены в профиль, они показаны вывернутыми таким образом, чтобы зрителю предстала разделяющая их изогнутая полоса тени. Возможно, изображение рассеченной сферы апеллирует к человеческой чувственности субъекта через образ проникновения, которое подразумевается в сексуальной сцене.

671px-Museo_Nazionale_Napoli_Gabinetto_S

На римских фресках представлено действие, в котором оба персонажа являются активными. Мужчина либо готовится завладеть женщиной, либо находится уже в процессе, все линии женской фигуры также говорят о динамическом движении. Следует принять во внимание, что это не просто женщина, а проститутка, которая выполняет, во-первых, свою работу, а во-вторых, свой долг перед фасцинусом. На одной из помпейских фресок в комнате, где проститутка принимала клиентов, на стене художник изобразил сексуальную сцену и добавил произносимую женщиной реплику: "Двигай им медленнее", - которая подчеркивает величину фаллоса ее партнера. Такая просьба имела для римлян, вероятно, куда большую значимость, чем для представителей нашего времени, поскольку из нее следовало соотнесение органа мужчины с божественным фасцинусом, размерами которого мог смело хвастать только бог, к примеру, Приап:

"Есть существенный прок в огромности нашего члена:
Женщины нет ни одной, что для меня широка"22. (XVIII)

Поэтому женский образ должен выражать стремление ублажить клиента и преклонение перед фаллосом. На фресках в лупанариях изображался и сам бог Приап, который был официальным покровителем проституток и мужской потенции, дарами для него кроме традиционных подношений (цветочных гирлянд, фруктов, меда, вина и пр., о подобном подношении в "Приаповой книге" есть такое упоминание: "сколько за ночь одна мужей сразила, / столько вербных тебе дарует прутьев"23) служило и само занятие сексом. Разместив изображение божества на стене борделя, хозяин заведения, вероятно, ублажал тем самым это итифаллическое божество и одновременно обеспечивал своим гостям и работникам его покровительство - для одних в работе, для других в досуге.

Помимо цвета тел сразу бросается в глаза то, что для римлян необходимым атрибутом чувственного изображения была кровать. В одном из своих размышлений Киньяр отмечал, что "постель (cubile, lectus, grabatus, grabatulus) часто изображается на эротических фресках, как на самых изысканных, так и на самых скромных"24. Действительно она встречается на росписях и в борделях, и в комнатах дорогих вилл. Несмотря на то, что во время вакхических и диониссийских празднеств все окрестные рощи становились единой ареной для сексуального действа, когда римский художник хотел изобразить эротическую сцену, он в большинстве случаев изображал персонажей на ложе, пусть даже оно было лишь условно и минималистично обозначенным. Такое определение "уставного места для любви"25 было необходимо, поскольку этого требовало сознание гражданина римского общества, основанное на сводах правовых законов и строгом этикете публичного и интимного поведения. Таким образом, постель была именно знаком эротизма и соблазна, устойчиво существовавшим в визуальной культуре имперского Рима.

763px-Pompeii_-_Casa_del_Ristorante_2.jp

На росписях в римских борделях мотив полуобнажения был менее актуален, и, как правило, на них представлены уже разоблаченные фигуры. Эти изображения находились уже внутри лупанария, а значит, клиент уже был настроен на соответствующий лад, и начинать заход со сцены обнажения было бы не очень уместно. Однако на некоторых картинах грудь женщины стянута повязкой несмотря на то, что зрителю представлен очевидно не начальный этап сексуального контакта. По одному из свидетельств патрицианкам было запрещено обнажать грудь даже перед собственным мужем26. Таким образом, скрытая в повседневной интимной жизни она становилась объектом желания, которым без помех можно было завладеть в лупанарии, оплатив услуги одной из работниц, поскольку они обычно были либо рабынями, либо незаконнорожденными и на них запрет не распространялся. Тем не менее, изображенная на фресках нагрудная повязка должна была способствовать активизации механизма соблазнения. Видя повязку на картине, клиент знал, что, когда он окажется на месте нарисованного персонажа, то будет вправе потребовать, чтобы ее сняли. Этот мотив подтверждает властную основу сексуальности в римском обществе.

Бани Субурбан, находившиеся в пригороде Помпеев, были еще одним общественным помещением, где были найдены эротические росписи. По этой причине, в результате первых исследований, проведенных после раскопок, выдвигались версии, что в банях посетителям оказывались и услуги интимного характера. Однако более позднее и тщательное изучение показало, что наличие подобных изображений было вызвано совсем иными причинами (о них речь пойдет ниже).

Фрески на стенах терм Субурбан отличает большая степень непристойности по сравнению с изображениями в лупанариях, в соответствии с современными критериями. Здесь встречаются сцены группового секса и чаще представлены гомосексуальные отношения. Однако то, что современный зритель счел бы изощренной формой сексуальных отношений и смелостью на грани с извращенностью, римские граждане воспринимали иначе, в другом эмоциональном ключе.

Исследования Дж. Р. Кларка доказывают, что эротические изображения располагались в банях Субурбан на задней стене ячеек, куда купающиеся ставили ящички с одеждой в комнате для переодеваний и должны были вызвать у присутствующих смех и не допустить, чтобы клиенты, забыв номер ячейки, потеряли свои вещи. Он исходит из того, что графическое послание римляне полагали более запоминающимся, чем вербальное: "Даже если купальщик забывал номер ящичка, он или она ни в коем случае не забыли бы рисунка"27. Запоминанию способствовал и сексуальный характер изображений.

Второй аспект восприятия связан со следующим. Публичность жизни сперва в греческом, а затем и римском обществе зародила в гражданах сильнейший страх перед сглазом. "Взгляд, падавший на любой предмет, на любое существо, оставлял на нем след, заражал его своей invida, своим ядом, наводил порчу, бесплодие и импотенцию"28. Ужас перед губительным взглядом иллюстрирует миф о Медузе Горгоне, перешедший из греческой культуры в римскую. Причем самым страшным видом порчи был тот, что обрекал жертву на импотенцию или бесплодие, наносившие удар по репутации гражданина, а значит, и по всему его роду. Импотенция лишала римского гражданина главной его привилегии - права на обладание и доминирование, - которая определяла и все прочие его права. Она не вызывала сочувствия и была явлением достойным лишь презрения. В одной из элегий Овидия мы встречаем:

"Так почему ж ворожбе не лишить нас мощи телесной?
Вот, может быть, почему был я бессилен в ту ночь...
И, разумеется, стыд... И он был помехою делу,
Слабости жалкой моей был он причиной второй"29 (кн. III, 7).

Так же она разрывала связь метафизической пары Марса и Венеры, подрывая тем самым божественный закон бытия и основу Римской империи:

"Думаю, больше того раскаялись боги, что дали
Мне обладать красотой, раз я их дар осрамил"30.

Местом, где гражданин (или матрона) и само тело оказывались более всего уязвимы, соответственно, являлись термы. Разоблаченные тела оставались здесь без защиты оберегов и амулетов, которыми служили нашивки на одежде и украшения, поэтому был необходим особый метод, способный защитить от сглаза во время водных процедур. Сексуальные изображения, по мнению Джулианны Джакобелли и Джона Кларка, "были призваны вызывать смех"31 у присутствующих и апеллировали к защитной функции смеха. При этом в смехе над сценками объединялись две реальности смеха: бытовая и ритуальная, - где первая служила пусковым механизмом второй, заключавшей в себе "смех сугубо ритуальный, переносящий энергию телесного энтузиазма на миры рождения и убийства, света и мрака"32. Смех не позволял клиентам терм долго разглядывать красивые тела других посетителей, что могло быть расценено объектом наблюдения как наведение порчи33. Причиной, по которой для этих целей использовались именно сексуальные мотивы, может быть особое значение секса и производства потомства для римлян. Такая версия кажется правомерной, поскольку суть этих визуальных шуток строилась на репрезентации нарушений основных правил сексуальной этики. А в силу ее особой строгости, юмор на данную тему, видимо, был наиболее острым и продуктивным с точки зрения стимуляции смеха. Это подтверждает и то, что в жанре эпиграммы самыми колкими оказываются те, где затрагиваются сексуальные аспекты жизни личности-оппонента поэтического выпада. По этой причине и подобные иллюстрации запоминались лучше. Далее будет представлен небольшой анализ фресок, который поможет обозначить разницу в восприятии непристойного современного субъекта и субъекта периода Римской империи. Однако несмотря на то, что художниками были мужчины, юмор изображений был рассчитан на широкий спектр зрителей, в том числе и женщин.

Одним из первых правил сексуального поведения в Древнем Риме была оральная чистота, что касалось как женщин, так и мужчин. Традиция почитания фигуры оратора была сначала связана с тем, что искусством красноречия владели только представители аристократии. М. Л. Гаспаров подчеркивает, что для Катона Старшего маркером патриция как раз и являлось определение "искусный в речах"34. Образовавшиеся затем в период эллинизма риторические школы позволили и другим социальным слоям обучиться мастерству. Это делало их владельцами привилегии, прежде доступной лишь патрициям. Умение владеть своей речью, манипулировать с ее помощью мнениями других играло огромную роль для статуса римского гражданина, ведь оно сулило "популярность, и влияние, и уважение"35. Так рот оказывался не просто органом артикуляции, но важнейшим инструментом социальной сферы, позволяющим убеждать, а, используя риторические приемы, и создавать свою необходимую в этот момент реальность. Поэтому рот должен был сохранять чистоту, и осквернить его значило для свободнорожденных женщины или мужчины навлечь на себя позор. И если добыть подобный источник удовольствия в повседневности было практически невозможно, то в борделях эту услугу оказывали, но по цене гораздо более высокой, чем "обычные" интимные услуги. В термах Субурбан на стены нанесены две фрески: на одной изображена женщина, орально ублажающая мужчину, а на другой напротив мужчина, ублажающий женщину. На одной изображен полуобнаженный мужчина, со свитком в руке, что подчеркивает его высокий социальный статус. Если мысленно отсечь левую часть изображения, то оно станет похожим на портрет отдыхающего или возлежащего во время пира патриция. На склонившейся женщине, напротив, мы видим лишь нагрудную повязку. Правая рука мужчины, традиционно олицетворяющая власть и мужское начало, лежит на голове женщины, словно благосклонно поощряя ее к действию. Смешным для зрителей мужского пола в этой сцене было изображение гражданина, который, наконец, смог добыть этот редкий род удовольствия, зрительницы же предположительно смеялись над "незадачливой женщиной - несомненно, проституткой или рабыней"36, благодаря ощущению собственного превосходства над личностью героини на фреске.

На другом изображении основное внимание уделено женской фигуре: она полностью обнажена и заметно крупнее мужчины, ее поза максимально обращена в пространство, где предположительно находится зритель, темная точка ее пупка является центром композиции. Мужчину, напротив, художник нарисовал скорчившимся возле ложа, что уподобляет его образу карлика, а значит, автоматически делает его комическим персонажем. Кроме того, он полностью одет, а его взгляд с мольбой устремлен на лицо женщины, которая, кажется, абсолютно индифферентно воспринимает его ласки37. Здесь задействован комический механизм, который активно использовался в римской литературе: в эпиграммах Марциала обвинения в занятии оральным сексом в качестве не получающего, а доставляющего удовольствие, представляют собой самый оскорбительный прием (таковы, к примеру, эпиграммы на Сказона - 1, XCVI; на Зоила - 2, XXX; на Галла - 3, LXXXI на Коракина - 4, XLIII; на Фабула - 12, LXXXV). В стихотворных угрозах стража Приапа встречается также мотив осквернения рта того, кто посягнет на охраняемый им сад (к примеру, стихотворения XXII, XXX, LXXIV). Такое изображение сводило на нет мужскую функцию доминирования, поскольку в сексуальном действии роль самого фасцинуса сводилась к нулю, обращая его в безвольный men-tula. Неоправданный энтузиазм мужского персонажа казался римским гражданам комичным. Концентрация сексуальной интенции на женской фигуре одновременно отсылала к возникшей в I веке н.э. проблеме возросшей свободы женщины в римском обществе, получившей право на наследование отцовского имущества. Д. Кларк в своем исследовании предполагает, что комические изображения лесбийских отношений периода, где одна из участниц, используя страпон, полностью повторяет мужское поведение (оправданное с точки зрения мужской физиологии, но бессмысленное для женщины). К примеру, сцена сексуального акта между двумя женщинами в банях Субурбан также является ироничным отражением исторической реальности. Женщина с фаллосом в представлении античных граждан становилась "противоестественным монстром"38. Фаллос как символ доминирования, как право на проникновение мог принадлежать только законнорожденному мужчине. Здесь смех обладает двойным защитным значением: защита тела купальщика и превращение пугающего образа действительности (в данном случае эмансипации) в безвредный и смешной шарж. Такому же осмеянию женщина, проникающая в женщин, девочек и мальчиков, подвергалась и в литературной сатире (Марциал 7, LXVII; 1, 90).

Групповые сцены являли собой в представлении римлян в большей степени не иллюстрацию необузданной страсти, а комичное отображение иерархии, основанной на кодексе сексуального поведения. Таковы две моногофигурные сцены в комнате для переодевания в банях Субурбан. На фреске, изображающей групповой акт между четырьмя персонажами, единственным, кто сохранил свой социальный статус, представляется крайний слева мужчина, который поднял руку в "стандартном жесте генеарала-победителя"39. Остальные персонажи идут слева-направо по степени наибольшей утраты социального статуса: мужская фигура, которой овладевает крайний персонаж, далее две женщины, осквернившие свой рот. Что касается гомосексуальных мужских отношений, то к I веку до н.э. нормой считались подобные отношения между взрослым мужчиной и мальчиком, у которого еще не начала расти борода (сожаление о возмужании мальчика выражено, к примеру, в эпиграмме Марциала "Об Энкопе, мальчике Пудента" 1, XXXI). На основе традиции почитания старшего для мальчиков считалось естественным отвечать на внимание со стороны гражданина римского общества. Проникновение в зрелого свободного мужчину, напротив, оказывало на него "феминизирующее" действие, лишая его фаллического статуса. Для мальчиков же это было сродни подготовке к посвящению в мужское сообщество. Изображения подобных отношений часто "являются более нежными по сравнению со сценами женско-мужскими"40. Для создания такого эффекта использовался один из основных приемов, призванных передать нежность отношений, изображение взгляда, устремленного друг на друга обоими партнерами (независимо от пола партнеров).

В целом можно сказать, что подобная групповая сцена для современного зрителя являет собой активный сексуальный импульс, благодаря изображению непосредственного действия, причем одновременно в различных вариациях, а это соответствует представлению о порнографии. Для античного зрителя такая избыточность сексуальных форм, переполненность пересекающимися сюжетами "нарушений табу могла восприниматься исключительно как смешное"41. Смех над нарушением сексуальных табу свидетельствовал о "сексуальной аккультурации"42 в римском обществе. Это было возможным благодаря тому, что сексуальное табу здесь выступает не как связанный с ощущением ужаса запрет, а как запрет уже следующей ступени, носящий социальный характер, основой которого выступают вопросы наследования имущества и защиты сословных привилегий. Культурный смех возможен над нарушающими подобный запрет, однако, благодаря сильным мифологическим началам в сознании у римских граждан, он преобразовывался в защитный смех.

Стоит отметить, что дело было не в том, что граждане никогда не нарушали "сексуальный кодекс" в повседневной жизни, а в том, что об этом никто не должен был знать. Статус по своей сути представляет явление исключительно социальное, поэтому его закрепление и удержание основано на оценке Другого. Задача состояла в том, чтобы в ситуации повышенной социальной чувствительности и пристального отслеживания деталей существования окружающих всем своим поведением подтвердить свой статус. Оформление строгой этики поведения трактуется Мишелем Фуко как высшая точка развития феномена "культуры себя"43, из этого следует, что "использования удовольствий, так непосредственно сопряженные с тесной корреляцией между тремя формами господства (над собой, над домашними и над другими)"44 оказались способными постепенно перерасти в принцип социального существования. Поэтому такой резонанс в обществе имели эпиграммы, которые открыто заявляли о том или ином недостойном деянии гражданина. По этой же причине в элегии Овидия любовница убегает в гневе от оказавшегося бессильным любовника,

"чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу,
Скрыть свой желая позор, дать приказала воды"45 (кн. III, 7).

Важно отметить, что на фресках в термах художник прибегал к изображению эротической атрибутики, которая присутствует и на росписях в лупанариях. Здесь мы также видим нагрудные повязки и постель, что подтверждает устойчивость этих знаков сексуальности. Причиной смеха зрителей в области визуализированных эротических сценариев становилось: нарушение правил сексуального кодекса; смена сексуальных ролей, которые были закреплены за тендером, то есть женщина, девочка, безбородый юноша и раб должны быть проницаемы, римский гражданин должен завладевать и подчинять себе. Нарушение ролей в большей степени, чем в живописи, было отражено в рельефных изображениях на изделиях из терракоты I-II веков н.э. (медальонах и лампах). Однако можно предположить, что здесь большее число подобного преподнесения эротической тематики связано с массовостью производства самих предметов. На домашней утвари нарисованы женские персонажи, которые во время секса размахивают оружием, являющимся атрибутом воина, а значит, и самого Марса, или спортивными снарядами, что подчеркивает их чрезмерно активную позицию. Нарушение сексуальных табу встречается часто на монетах spintriae, о роли которых есть различные версии. Наиболее обоснованной из них считается версия, что эти "монеты" были частью некой настольной игры. На одной стороне, на их плоскости, расположены цифры, а на другой - эротические сценки, среди которых можно увидеть гомосексуальные отношения между женщинами, одна из них имитирует мужскую роль, половой акт, между взрослым мужчиной и безбородым юношей, где вопреки правилам младшему принадлежит активная позиция, и т.д. Отто Брендель в своих исследованиях отмечал, что в поздний период эллинизма и в эпоху империи сексуальные позиции были стандартизированы и нередко обозначались цифрами46, это было связано с античной традицией описательного перечисления всего множества явления (к примеру, характера), которым отмечены многие философские труды. А как следствие, возникновение в античной культуре учебников, посвященных искусству любви. "Наука любви" Овидия подтверждает устойчивость и распространенность этого понятия (руководство по сексуальным практикам) в культуре римлян, поскольку является пародией на популярные образцы.

Росписи на стенах частных вилл уже не несли той функциональной нагрузки, которая присутствовала в лупанариях и термах. В первом случае стояла задача проиллюстрировать услуги заведения и завлечь клиентов, во втором - помочь посетителю запомнить свою ячейку с вещами и отогнать дурной глаз. Здесь же картины с сексуальными сценами служили украшением дома, частью художественной коллекции и предметом роскоши. Киньяр подходит к римским домам с обильно расписанными стенами с той позиции, что они были "прежде всего книгами, а затем памятью"47. Таким образом, эротические изображения вновь оказываются связанными с категорией человеческой памяти, но уже не той функционально-бытовой, как в случае с числами, а памятью культурной. Пейзажи, изображения богов, сакральных символов, бытовых и сексуальных сцен, орнаменты, имитирующие архитектурные стили прошлого, создавали в жилых помещениях копию культурного слоя реальности римского общества, превращая виллы в энциклопедии. Именно благодаря этому свойству ученым современности удается воссоздавать элементы античной жизни по декоративным украшениям: они изначально были предназначены для прочтения.

Нарисованные сценки и отдельные фигуры рассматриваемого периода, как правило, заключались в прямоугольную или квадратную нарисованную рамку, которая помещалась в центре плоскости стены или ее фрагмента, также отделенного орнаментом от следующего. Поскольку "ни один предмет не воспринимается изолированно" и "каждый акт восприятия представляет собой визуальное суждение"48, можно предположить, что такое выделение картины обращало внимание зрителя на изображение, оно определяло частность данной сцены, а окружающее пространство, выкрашенное в локальный цвет, можно интерпретировать как обозначение множественности данного явления или повсеместной растворенности его в реальности. И здесь в частных домах можно найти фрески, выполненные с особенной тщательностью или более скромные, напоминающие росписи в лупанариях и термах. На них не встречаются табуированные типы отношений, но есть сцены соблазнения и отчетливо сексуальные сцены. Данные изображения были призваны наоборот подчеркнуть почитание хозяевами дома истинного гармонического миропорядка, что обеспечивало им и их гостям покровительство богов. Как и на изображениях в публичных помещениях здесь сохраняется канон создания женских и мужских образов в цветовом решении, форме и знаках сексуальных отношений между персонажами (мужская фигура по тону гораздо темнее женской, и все откровенно сексуальные сцены происходят на постели). В зависимости от этапа любовных отношений, отображенного на фреске, зрителю явлено обнаженное тело. Сцены соблазнения женщины или попытки мужчины ею овладеть отличаются особым напряжением момента перехода от прикрытого к явному: женщина либо полностью одета, либо художником схвачен тот момент, когда покровы находятся на грани и вот-вот падут. Повторяющийся мотив, где представлена комната, в которой находятся несколько человек: на заднем плане рабы или рабыни, на первом плане пара на ложе. Женщина сидит одетая на краю, мужчина в полулежащем состоянии и до пояса прикрыт покрывалом. В своем разборе данного сюжета Дж. Кларк отмечает, что композиция и цветовая гамма этих картин уравновешены и сообщают зрителю о спокойной атмосфере, царящей между персонажами49. Однако фигура женщины расположена таким образом, что если расставить точки по всей длине от головы до пальцев ног и соединить, мы получим наклонную слева направо линию.

На изображениях, которые находятся на Villa at Centocelle и на вилле под Фарнесиной, руки мужской фигуры и раба, опирающихся о кровать, также создают траекторию движения слева направо, вторя женскому силуэту. Это создает у зрителя предощущение движения женщины, которая в любую минуту может соскользнуть с постели и уйти, оставив акт несостоявшимся. Тяжелый верх изображения, выполненный в более светлых тонах50, выталкивающий крупную женскую фигуру, и то, что, как полагал М. Граффон, "более активно нами осознаются зрительно воспринимаемые данные, которые воспринимаются в пределах правого визуального поля"51, направленные к полу стопы женщины, наполняют изображение напряженным ощущением пограничной ситуации. Готовность мужчины выражена динамичным наклоном тела, взглядом, который ловит взгляд женщины, полуприкрытость тела свидетельствует о его возбуждении52. Ей противостоит задумчивость женщины, которая взвешивает свое решение. Это создает тот острый конфликт, которым отличаются сцены соблазнения.

На римских картинах, затрагивающих подобный сюжет, женщина часто изображается спиной к зрителю (таковы изображения Сатира и Нимфы в Доме пергаментов, мозаика "Сатир и Нимфа", "Полифем и Галатея" из Дома древней охоты). Это, с одной стороны, скрывает ее от смотрящего, а с другой - напротив, позволяет репрезентировать ее сексуальность, подчеркивая объем ягодиц. В то же время художник может передать пластический жест женщины, скрытый или полускрытый от нас с помощью линии позвоночника, отмеченной легкой тенью. Выгнутая спина или, напротив, прямая - символизирует отказ, а вогнутая линия спины одновременно показывает, как женская фигура льнет к мужской и создает эффект принятии зрителя в себя. Независимо от содержания эротического изображения ягодицы женщины почти всегда оказываются в центре композиции, несколько реже это место отводится груди. Однако, принимая во внимание типы женских фигур на различных плоскостных и рельефных изображениях, можно сделать вывод, что в моде была фигура с довольно пышными бедрами и небольшой грудью. Женские гениталии репрезентируются на изображениях гораздо реже мужских. В римской культуре лоно женщины не было окружено таким зачаровывающим ореолом, каким был осенен мужской детородный орган. Здесь объектом желания выступал именно он, а изображенная женщина или мальчик понимались только как явления, способные ублажить этого божка, а значит, и закрепить социальный статус того, кто являлся его носителем. На самом деле сексуальные изображения периода становления и расцвета Римской империи были лишены мотива завоевания, это всегда была лишь иллюстрация порядка, когда гражданин получает заведомо предназначенное. Многочисленные фрески и мозаики, являющие зрителям бога Приапа, которые, как уже говорилось, выполняли защитную функцию, размещались напротив или над входом в дом или над переходами из одной комнаты в другую. Самая известная из них - фреска в дома Веттиев, где в вестибюле изображен Приап, взвешивающий свой невероятно огромных размеров орган на весах. На этом изображении сосредоточены все возможные символы благополучия (мешок с монетами, фрукты и фаллос), которые призваны были защитить от напасти хозяев дома и их гостей. Однако в центре расположен именно эрегированый орган божества, который один олицетворяет собой само благо и преуспеяние в делах, поскольку "он означает силу и телесное мужество, потому что он сам - причина этих качеств"53. Кларк отмечает здесь присутствие "сексуального юмора"54, и хотя действительно представлены анормальные размеры полового органа, наиболее значимым кажется представленное на весах равновесие денег и фаллоса. То обстоятельство, что он сам является таинственным истоком силы, лежащей в основе социального успеха, он сам крепнет и опадает, что "им складываются все родственные связи"55, наделяло фасцинус зачаровывающим воздействием (слово fascinus имеет с ним один корень fascinant), а также делало его объектом желания: "Он отделен от своей видимости самим соблазном желания, которое наполняет и воздымает его"56. Таким образом, представление о божественном фасцинусе, отделенном от тела, - это само материализовавшееся желание Древнего Рима. А репрезентированная сексуальная смелость и свобода женщины (даже если это рабыня, совершающая табуированные для матрон действия) - это его утверждение в мире.

Итак, если попытаться выделить наиболее насыщенные сексуальной интенцией части тела с точки зрения римского мировоззрения, то в первую очередь это будет фаллос, затем бедра и ягодицы женщины и, наконец, грудь. Сексуальными оказывались форма "жезла" и форма шара, которые очевидно соответствуют символам-атрибутам богов Марса и Венеры, покровителям Рима и Римской империи. У Марса это копье, у Венеры - зеркало, яблоко и раковина, которая изображалась с жемчужиной и без нее, но в любом случае она означает некое хранилище, в том числе и семени. Отсюда следует вывод, что все сексуальные изображения, независимо от их функции, были настроены на сохранение (социального и политического статуса, имущества, рода, жизни как перерождения в Другом, знания), которое было, возможно, благодаря проникновению и овладению (сексуальному или военному). "Сексуальный смех" выступал здесь одним из охранительных средств полноты и законности существования.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Киньяр П. Секс и страх: эссе. СПб., 2004. С. 6 - 7.

2. Zanker P. The power of images in the Age of Augustus. The Univ. of Michigan, 1988. P. 195.

3. Словарь античности / Пер. с нем. М., 1993. С. 505.

4. Приапова книга / Пер. с лат., коммент. М.; СПб., 2003. С. 13, 15.

5. Там же. С. 55, LIX.

6. Clarke J.R. Looking at laughter: humor, power, and transgression in Roman visual culture, 100 B.C. - A.D. 250. Berkley and Los Angeles, California, 2007. P. 191.

7. Oxenby W.E. How Many Brothels Were There in Pompeii? Problems in Recognising Ancient Roman Sex Trade. Ср.: Clarke J.R. Op. cit. P. 265.

8. Сеннет Р. Падение публичного человека. М., 2002. С. 9.

9. Zanker P. Op. cit. P. 275.

10. Киньяр П. Указ. соч. С. 10.

11. Подробнее см.: Clarke J.R. Op. cit. P. 279.

12. Фуко М. История сексуальности-III: Забота о себе. М., 1998. С. 36.

13. Там же. С. 38.

14. Сеннет Р. Указ. соч. С. 14.

15. Goldhill S. Foucault's Virginity: Ancient Erotic Fiction and the History of Sexuality. Цит. пo: The London Review of Books // Davidson J. Cures for Impotence. 1995. Vol. 17. N 20.

16. Цит. по: Киньяр П. Указ. соч. С. 12.

17. Clarke J.R. Op. oit. P. 192.

18. Энциклопедический словарь. СПб., 1902. Т. 35. С. 355.

19. Clarke J.R. Op. cit. P. 202.

20. Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие. М., 1974. С. 303.

21. Clarke J.R. Op. cit. P. 209.

22. Приапова книга. С. 25.

23. Там же. С. 37, XXXIV, 4 - 5.

24. Киньяр П. Указ. соч. С. 90.

25. Там же.

26. Там же. С. 86.

27. Clarke J.R. Op. cit. P. 195.

28. Киньяр П. Указ. соч. С. 50.

29. Овидий П. Н. Amores: Любовные элегии / Пер. С. Шервинского. М., 1963. С. 155.

30. Овидий П. Н. Указ. соч.

31. Clarke J.R. Op. cit. P. 195.

32. Карасев Л. В. Мифология смеха // Вопр. философии, 1991. N 7. С. 85.

33. Clarke J.R. Op. cit. P. 196.

34. Цицерон М. Т. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. С. 15.

35. Там же. С. 79.

36. Clarke J.R. Op. cit. P. 198.

37. Clarke J.R. Op. cit. P. 198.

38. Там же. С. 203.

39. Там же. С. 204.

40. Clarke J.R. Op. cit. P. 210.

41. Там же. С. 212.

42. Там же. С. 215.

43. Фуко М. Указ. соч. С. 52.

44. Там же. С. 108.

45. Овидий П. Н. Amores: Любовные элегии. С. 84 - 85.

46. Цит. По: Clarke J.R. Op. cit. P. 245.

47. Киньяр П. Указ. соч. С. 103.

48. Арнхейм Р. Указ. соч. С. 23.

49. Clarke J.R. Op. cit. P. 97.

50. Арнхейм Р. Указ. соч.. С. 37.

51. Там же. С. 44.

52. Clarke J.R. Op. cit. P. 97.

53. Фуко М. Указ. соч. С. 41.

54. Clarke J.R. Op. cit. P. 186.

55. Фуко М. Указ. соч. С. 41.

56. Киньяр П. Указ. соч. С. 217.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Клеймёнов А. Л. Дебют стратега: балканская кампания Александра Македонского 335 г. до н.э.
      Автор: Saygo
      Клеймёнов А. Л. Дебют стратега: балканская кампания Александра Македонского 335 г. до н.э. // Вопросы истории. - 2018. - № 1. - С. 3-17.
      В статье рассматривается первая полномасштабная военная кампания в самостоятельной полководческой карьере Александра Македонского, проведенная против фракийских и иллирийских племен весной-летом 335 г. до н.э. Ее замысел подразумевал разделение македонской армии на три части. Две из них, возглавляемые Антипатром и Коррагом, должны были обеспечить безопасность Македонии, в то время как сам Александр с наиболее подвижными и боеспособными подразделениями войска осуществлял наступление. Удачная реализация данной стратегии позволила македонскому царю последовательно подавить сопротивление балканских «варварских» племен, а затем объединить войско для захвата Фив, восставших против македонского владычества.
      Александр Македонский вот уже в течение двух тысячелетий выступает в роли своеобразного эталона при оценке полководческого дарования или военных успехов. Древние сопоставляли с ним Гая Юлия Цезаря1, а Наполеон Бонапарт в юные годы зачитывался сочинениями Флавия Арриана и Курция Руфа, описавших походы македонского царя2. Сам великий корсиканец по окончании собственной военной карьеры не смог удержаться от соблазна сравнить себя с покорителем Персии3. Характер свершений Александра стал причиной особого внимания к его личности и военным способностям. Ведомая им армия, практически не зная поражений, прошла с боями от берегов Эгейского моря до Индийского океана, создав, пусть и на недолгий срок, одну из обширнейших империй в истории. Однако в полководческом таланте Александра сомневались всегда. Судя по письмам Демосфена, его успехи объясняли большим везением, причем настолько бесцеремонно, что даже великий афинский оратор, главный противник македонских царей, счел нужным указать на то, что победы Александра были, прежде всего, плодами его трудов (Epist., I, 13). Раскритикованная Демосфеном тенденция, тем не менее, оказалась весьма устойчивой и оказала заметное влияние на античную историографию4. Найти причину побед македонского царя вне его личного полководческого дарования неоднократно пытались и специалисты-историки. Одним из первых это сделал Ю. Белох, указавший, что главная заслуга в деле завоевании Азии принадлежала не самому царю, а высокопоставленному македонскому военачальнику Пармениону5. Последняя на сегодняшний момент объемная работа с оценкой по­добного рода вышла в 2015 г.: канадский исследователь Р. Гебриел в книге с говорящим названием «Безумие Александра Великого и миф о военном гении» изобразил македонского завоевателя психически неуравновешенной личностью, чьи победы, прежде всего, связаны с эффективной работой «военной машины», созданной его отцом Филиппом II6. Примечательно, что полная несостоятельность подобного рода оценок особенно отчетливо проявляется при внимательном взгляде на первую полномасштабную военную кампанию в самостоятельной полководческой карьере Александра, проведенную на Балканах в 335 г. до н.э.
      Ее причиной стала военно-политическая ситуация, в которой оказалось Македонское царство после убийства Филиппа II, произошедшего, по разным оценкам, летом7 или осенью8 336 г. до н.э. Античные авторы сообщают, что, помимо прочего, перед пришедшим к власти Александром встала необходимость усмирения восстания балканских варварских племен (Plut. Alex., 11; Diod., XVII, 8, 1; Just., XI, 2, 4; Arr. Anab., I, 1, 4). Основным источником сведений о данном периоде является сочинение «Анабасис Александра» Флавия Арриана, который при описании событий, развернувшихся на Балканах в 335 г. до н.э., как полагают, либо целиком опирался на сочинение Птолемея Лага9, либо сочетал его данные со сведениями Аристобула10. В этом труде участниками развернувшегося после смерти Филиппа восстания названы трибаллы и иллирийцы (Anab., I, 1, 4). Забегая вперед, заметим, что среди фракийцев, занявших антимакедонскую позицию, были не только трибаллы11, но и некоторые другие соседствовавшие с ними племена, а иллирийцы, выступившие против македонской монархии, были представлены сразу тремя крупными племенными образованиями — дарданами, автариатами и тавлантиями.
      Ситуация была крайне непростой. Юстин упоминает смятение, охватившее македонян, боявшихся, что в случае одновременного выступления иллирийцев, фракийцев, дарданов и других варварских племен устоять будет невозможно (XI, 1, 5—6). Плутарх, в свою очередь, пишет об имевшемся у варваров стремлении избавиться от «рабского» статуса и восстановить ранее существовавшую царскую власть (Alex., 11). Впрочем, считать основной целью всех поднявшихся против Македонии племен возвращение своей независимости, утраченной в результате завоевательной политики Филиппа, нельзя, так как господство македонской монархии над основными участниками антимакедонского выступления сомнительно. Трибаллы, судя по их военному столкновению с Филиппом II в 339 г. до н.э., закончившемуся для македонян плачевно, обладали полной политической самостоятельностью12. Также не следует преувеличивать степень распространения македонского влияния в Иллирии13. Общей целью участвовавших в антимакедонском выступлении племенных сообществ являлось возвращение к дофилипповским временам, включая возобновление практики грабительских набегов14. Подобный геополитический переворот был возможен только в одном случае: как отметил еще А. С. Шофман, интересы выступивших против Александра племен были бы обеспечены, «если бы на месте сильного Македонского государства лежала бессильная, раздираемая политической борьбой земля»15.
      Наибольшую опасность для Македонии традиционно представляли иллирийцы16. Их частые нападения в IV в. до н.э. были связаны не только с грабежом, но и с попытками завладеть землями в районе Лихнидского (Охридского) озера17. Филипп II в результате предпринятых военных и политических мер сумел снизить исходившую от иллирийцев угрозу. Прежде всего, в самом начале своего правления он нанес крупное поражение иллирийскому царю Бардилу в битве у Лихнидского озера (Diod., XVI, 4, 5—7). Именно с Бардилом, возглавлявшим племя дарданов, специалисты связывают включение района Охридского озера в сферу иллирийского влияния18. Благодаря первой важной победе Филипп сумел присоединить охридский район, чем существенно обезопасил свое царство19. Впрочем, несмотря на достигнутые успехи, давление иллирийцев на македонские границы сохранялось20. После внезапной смерти Филиппа возрастание активности иллирийцев на западных рубежах Македонии было вполне предсказуемо. Ситуация на фракийском направлении также не была простой. Благодаря завоевательной деятельности Филиппа фракийские земли вплоть до Дуная были подчинены: местные династы попали в вассальную зависимость, а население обложили данью21. Тем не менее, целостная система обеспечения господства во Фракии создана не была. Македоняне напрямую контролировали лишь крепости в ключевых районах страны, а зависимость фракийских царьков от Филиппа в ряде случаев была очень слабой или же вовсе отсутствовала22. В этих условиях антимакедонское движение могло быстро расшириться и набрать силу, поставив под угрозу не только власть македонского царя над здешними землями, но и безопасность государства Аргеадов, чье ядро, Нижняя Македония, в силу географических особенностей было весьма уязвимо для вторжений из Фракии23.
      Худшим сценарием для Александра было создание антимакедонской коалиции балканских варварских племен и синхронизация их действий на восточном и западном направлениях. О подобной возможности свидетельствовали, прежде всего, события 356 г. до н.э., когда против еще набиравшего силу Филиппа II объединились цари фракийцев, пеонов и иллирийцев (Diod., XVI, 22, 3). Примечательно, что во время кампании 335 г. ’до н.э. иллирийские племена продемонстрировали наличие у них возможности создать союз, направленный против монархии Аргеадов. Нельзя было сбрасывать со счетов и вероятность вступления варварских племен в альянс с греческими противниками Александра24. Вновь обращаясь к более ранним событиям, упомянем о том, что иллирийцы, пеоны и фракийцы, совместно противостоявшие Филиппу в 356 г. до н.э., заключили союзный договор с Афинами (IG, 112, 127). Александр должен был учесть возможность развития событий по данному сценарию, тем более что обстановка в Греции, несмотря на решительные действия, предпринятые сыном Филиппа сразу после восшествия на престол, оставалась явно неспокойной, и новый македонский царь не выпускал ее из поля зрения25. Даже если бы ситуация во Фракии и на иллирийской границе развивалась не столь опасным для Македонии образом, сохранение военной напряженности в этом регионе поставило бы Александра перед необходимостью оставить в Европе крупные военные силы и тем самым уменьшить потенциал армии, отправляемой в Азию26.
      Геополитическая обстановка вынуждала Александра действовать быстро и решительно. Невозможно согласиться с выводами о том, что он в рамках Балканской кампании 335 г. до н.э. предпринял простую показательную военную акцию для запугивания местных варваров27. Перед новым македонским царем стояла гораздо более ответственная и сложная задача: он должен был максимально быстро подавить антимакедонское выступление балканских племен и таким образом защитить территорию самой Македонии от возможного вторжения, сохранить ее статус как ведущей державы Балкан, а также продемонстрировать свою способность сберечь наследие отца и продолжить начатую им войну против Персидского царства. Александру предстояло решать эти важные задачи, используя лишь часть македонских войск и командных кадров. Дело в том, что виднейший военачальник Филиппа II Парменион начиная с весны 336 г. до н.э. находился в Малой Азии, где готовил плацдарм для полномасштабного вторжения в империю Ахеменидов, задуманного Филиппом28. Вместе с Парменионом в Азии находилось около 10 тыс. воинов (Polyaen., V, 44, 4). Это были как наемники, так и собственно македонские подразделения (Diod., XVII, 7, 10). Судя по некоторым косвенным данным, Парменион отсутствовал в Македонии до зимы 335—334 гг. до н.э.29. В период осуществления Александром похода против балканских варварских племен некоторая часть войска, возглавляемая Антипатром, осталась в Македонии (Агг. Anab., I, 7, 6). Антипатр, один из ближайших и опытнейших соратников Филиппа И, в период его правления неоднократно выполнял ответственные задания военного и дипломатического характера, а при отсутствии царя исполнял обязанности регента в Македонии30. Александр, очевидно, возложил на этого виднейшего аристократа обязанность управлять Македонией и в случае необходимости обеспечить контроль над неспокойной Грецией31.
      Лаконичные, но чрезвычайно ценные сведения о действиях македонского царя в тот период времени содержит чудом сохранившийся небольшой фрагмент неизвестного раннеэллинистического исторического сочинения, найденный в Египте в 1906 году. Согласно этому тексту, Корраг, сын Меноита, один из царский «друзей», был поставлен во главе большого войска, которое соответствовало потребностям, имевшимся на границе с Иллирией. Ему было предписано завершить укрепление военного лагеря. В тексте упоминается некая будущая опасность, а также такие географические объекты как Эордея и Элимиотида32. Н. Хэммонд убедительно интерпретировал представленный античный текст как сообщение о кампании 335 г. до н.э. против балканских варваров, в рамках начальной стадии которой Александр оставил часть имевшихся сил под командованием Коррага на иллирийской границе в пределах верхнемакедонских областей Линк или Пелагония, приказав из-за большой вероятности иллирийского вторжения укрепить военный лагерь, после чего сам двинулся через Эордею на юг, в сторону Нижней Македонии33. По мнению исследователя, обнаруженный фрагмент может являться частью несохранившегося сочинения олинфского историка Страттиса, черпавшего данные из дворцового журнала Александра «Эфемерид»34. Несмотря на слабую доказательность последнего предположения, общий вывод Хэммонда о том, что найденный текст является фрагментом утраченного описания Балканской кампании Александра, был поддержан и другими специалистами35.
      Имеющиеся данные позволяют утверждать, что стратегия Александра, выбранная для Балканской кампании, подразумевала обеспечение защиты македонских позиций в Греции и блокирование возможного вторжения иллирийцев. Александр переходил к реши­тельным наступательным действиям лишь на одном направлении. Необходимо отметить, что дополнительную «пикантность» предстоящему походу придавало то, что в нем не участвовали Антипатр и Парменион — лучшие военачальники Филиппа II. Молодой царь должен был рассчитывать преимущественно на свои полководческие способности. К сожалению, у нас нет точных данных о размере войска, непосредственно выступившего в поход вместе с царем. По мнению Хэммонда, несмотря на разделение войска, Александр повел с собой на север около 3 тыс. всадников, 12 тыс. тяжеловооруженных и 8 тыс. легковооруженных пехотинцев, то есть в этой кампании участвовало больше солдат собственно македонского происхождения, чем в знаменитом Восточном походе36. Эти цифры явно завышены и не учитывают как выделение войск Антипатру и Коррагу, так и то, что часть армии вместе с Парменионом все еще находилась в Азии. Ф. Рей полагает, что в наличии у Александра были 2 тыс. гипаспистов, 6 тыс. фалангитов, около полутора тысяч всадников, 3—4 тыс. наемных гоплитов и 4 тыс. легковооруженных пехотинцев37. Эти цифры следует оценивать как более близкие к истине, однако гораздо убедительнее выводы Дж. Эшли, согласно которым Александр взял с собой лишь упомянутые Аррианом при описании военных событий кампании подразделения. Автор предполагает, что корпус Александра был укомплектован верхнемакедонскими таксисами фаланги, легковооруженными пехотинцами, а также кавалерийскими илами из Верхней Македонии, Амфиполя и Ботгиеи и насчитывал в совокупности всего около 15 тыс. воинов преимущественно македонского происхождения. Отмечается, что отправившиеся с царем подразделения лучше других были приспособлены для сражений на пересеченной местности, а успех в предстоящей кампании зависел в большой степени от мобильности и индивидуального мастерства воинов38.
      Ограниченность привлеченных сил не может являться доказательством того, что поход являлся «короткой профилактической войной», масштаб которой был преувеличен Птолемеем, основным источником Арриана, как это указывается в научной литературе39. Сравнительно небольшой размер отправившегося с Александром корпуса свидетельствует, прежде всего, о непростом характере сложившейся стратегической обстановки, вынудившей нового македонского царя разделить свою армию. В то же время, размер войска, задействованного Александром во фракийском походе, вынуждает критично отнестись и к диаметрально противоположным оценкам, согласно которым новый македонский царь осуществлял «кампанию завоевания и покорения», отличную по своему характеру от военных экспедиций Филиппа II в тот же регион40. Александр, судя по всему, намеревался посредством демонстрации своей военной мощи пресечь выход из македонской сферы влияния сообществ, попавших в зависимость при его отце, а также силой распространить подобный формат взаимоотношений на еще неподвластные агрессивно настроенные племена региона, что, учитывая сложную стратегическую обстановку, являлось делом чрезвычайно важным и непростым.
      Имеющиеся данные позволяют полагать, что на начальной стадии развернувшейся военной кампании Александр, оставив Коррага для защиты западной границы от иллирийцев, прошел через Нижнюю Македонию к Амфиполю. Согласно Арриану, этот город стал отправной точкой похода на фракийцев. Указано, что армия выдвинулась в начале весны41, направившись из Амфиполя в земли так называемых «независимых фракийцев». Войска проследовали справа от города Филиппы и горы Орбел, затем пересекли реку Несс и на десятый день достигли горы Гем (Агг. Anab., I, 1, 4—5). Здесь мы сталкиваемся с одной из проблем, существенно осложняющих изучение Балканской кампании Александра. Речь идет о невозможности однозначного сопоставления указанных в источниках географических объектов с современными. В частности, несмотря на то, что Арриан оставил, казалось бы, вполне подробное описание маршрута Александра, его рассказ оставляет много неясностей, и потому единого мнения у исследователей о пути македонской армии нет42. Арриан упоминает, что в районе горы Гем произошло соприкосновение Александра с противником, занявшим вершину и перекрывшим ущелье, через которое шла дорога (Anab., I, 1, 6). Ввиду наличия различных трактовок географической информации Арриана, упоминаемый горный проход локализуется исследователями в районе либо Троянского43, либо Шипкинского44 перевалов. Из сообщения античного автора следует, что Александр, несмотря на попытки противника использовать пускавшиеся с высоты телеги для рассеивания македонского строя, опрокинул фракийцев решительной атакой фаланги, поддержанной с флангов гипаспистами, агрианами и лучниками. Было уничтожено около полутора тысяч варваров, при этом македонянам, несмотря на бегство большей части фракийского войска, удалось захватить сопровождавших его женщин и детей, а также обоз (Ait. Anab., I, 1, 7—13)45. Одержав первую в Балканской кампании победу, Александр, как сообщает Арриан, отправил захваченную добычу в «приморские города» (Anab., I, 2, 1). Цель подобного решения вполне ясна — молодой царь стремился избавиться от всего, что могло отягощать армию, снижая скорость ее передвижения. Перевалив через Гем, Александр, судя по указаниям все того же источника, вторгся в земли трибаллов и подошел к берегам реки Лигин, лежавшей в трех дня пути от Истра, если двигаться через Гем (Anab., I, 2, 1). Упомянутую Аррианом реку исследователи сопоставляют либо с Янтрой46, либо с Росицей, ее притоком47.
      Согласно «Анабасису Александра», правитель трибаллов Сирм, зная о приближении Александра, заранее отправил женщин и детей на остров Певка, располагавшийся на Истре (Дунае). Там же нашли убежище фракийцы, бывшие соседями трибаллов, а также сам Сирм. Большая часть трибаллов отошла к берегам Лигина, уже покинутым македонянами (Агг. Anab., I, 2, 2—3). Видимо, подобным, образом они стремились занять позицию между армией завоевателей и стратегически важным горным проходом, чтобы прервать сообщение противника с Македонией48. Александр не оставил этот маневр без внимания. Узнав о случившемся, он повернул назад и застал трибаллов за разбивкой лагеря. Последние, застигнутые врасплох, построились в лесу, но были выманены оттуда легковооруженной пехотой Александра, после чего подверглись фронтальному удару фаланги и атакам со стороны македонской кавалерии на флагах. Трибаллы были обращены в бегство. Они потеряли в бою 3 тыс. воинов, однако македоняне из-за лесистой местности и наступившей ночи не смогли провести полноценное преследование (Агг. Anab., I, 2, 4—7). Успех данного военного предприятия, безусловно, был обеспечен своевременным получением информации о перемещениях трибаллов и тактическим дарованием Александра, сумевшего выманить противника из леса и подвергнуть его атаке с трех сторон. Немалую роль сыграл и общий стратегический расчет Александра, укомплектовавшего свой экспедиционный корпус подразделениями, способными совершать стремительные марши и эффективно сражаться на пересеченной местности.
      Сообщается, что спустя три дня после сражения при Лигине Александр вышел к Истру (Агг. Anab., I, 3, 1). Здесь его целью стал остров, служивший убежищем для части трибаллов. Локализация данного острова, названного Аррианом и Страбоном Певкой (Агг. Anab., I, 2, 3; Strab., VII, 301), имеет существенное значение для определения маршрута продвижения македонской армии, однако, как и в предыдущих случаях, сопоставление Певки с каким-либо из современных островов проблематично. Одни из ученых, отождествляя занятую трибаллами Певку с одноименным островом в «Священном устье» Дуная (Strab., VII, 305), помещают этот объект неподалеку от места впадения одного из рукавов Дуная в море49. Другая группа специалистов справедливо подчеркивает, что приближение Александра к побережью Черного моря плохо соотносится с остальной информацией о маршруте движения его армии, в связи с чем предполагается, что Певка Арриана находилась достаточно далеко от устья реки, и этот остров невозможно идентифицировать из-за изменения русла Дуная с течением времени50. Как бы то ни было, согласно имеющимся данным, македонский царь предпринял попытку посредством пришедших из Византия военных кораблей высадить на острове десант, что окончилось неудачей из-за активных оборонительных действий неприятеля и неблагоприятных условий местности (Агг. Anab., I, 3, 4; Strab., VII, 301).
      Вскоре Александр провел еще одну военную операцию на берегах Дуная. Как сообщает все тот же Арриан, македонский царь решил атаковать гетов, собравшихся в большом количестве на северном берегу Истра. Отмечается, что у гетов было 4 тыс. всадников и более 10 тыс. пехотинцев. Александр, собрав лодки-долбленки, изъятые у местного населения, а также используя набитые сеном кожаные чехлы для палаток, переправил ночью на северный берег полторы тысячи всадников и 4 тыс. пехотинцев. Утром Александр перешел в наступление. Геты, не выдержав и первого натиска, ушли в пустынные земли, взяв с собой сколько возможно женщин и детей, при этом бросили свой город, доставшийся со всем имуществом македонскому царю (Anab., I, 3, 5—4, 5). Сражение Александра с гетами, учитывая упоминание высоких хлебов, может быть отнесено к июню 335 г. до н.э.51 Географическая локализация событий более трудна, однако исследователи предприняли попытки сопоставить упомянутый Аррианом город с известными гетскими городищами северного Подунавья, первое из которых расположено в районе современного румынского города Зимнича52, а второе — в нйзовьях реки Арджеш53.
      Конечно, нет оснований считать, что Александр нанес гетам по-настоящему мощный удар54. Реальным итогом демонстрации силы нового македонского царя в Придунавье стало последовавшее прибытие послов от местных племен. Арриан упоминает, что явились посланники племен, живших возле Истра, в том числе и послы Сирма, царя трибаллов. Автор приводит также анекдотичный рассказ о встрече Александра с послами кельтов (Anab., I, 4, 6—8)55. В военной кампании возникла пауза, которая объясняется тем, что Александр в течение нескольких недель определял характер взаимоотношений с населением региона, возобновлял или изменял действия союзных договоров с фракийцами, жившими у дельты Дуная, трибаллами и местными греками, определял характер возможных совместных оборонительных мероприятий против гетов и скифов56. Отметим, что неудачно завершившаяся попытка захватить Певку никак не сказалась на общем ходе кампании — Сирм в итоге вынужден был признать гегемонию Александра.
      Далее македонский царь, как сообщается, пошел в земли агриан и пеонов (Агг. Anab., I, 5, 1). Предположительно, агриане населяли верховья Стримона в районе современной Софии57. Каким именно маршрутом двигался Александр от Дуная к агрианам неизвестно, в связи с чем представленные в историографии версии58 следует оценивать как в равной степени убедительные. Арриан пишет, что в период продвижения Александра к землям агриан и пеонов он получил известие о восстании Клита, сына Бардила, поддержанном царем тавлантиев Главкией, а также о желании племени автариатов напасть на македонского царя в момент его продвижения. Указывается, что сложившаяся обстановка вынудила Александра повернуть назад (Anab., I, 5, 1). Высказано предположение, что выступление этих иллирийских племен было неожиданностью для Александра, планировавшего через территории агриан и пеонов возвратиться в Македонию59. Сложно согласиться с данным утверждением, так как прямые указания Арриана о желании замирить иллирийцев до отбытия в Азию (Anab., I, 1, 4), а также сведения о заблаговременном размещении корпуса Коррага у македоно-иллирийской границы позволяют говорить об изначальном намерении Александра предпринять активные действия в отношении западных соседей.
      Тем не менее, ситуация, в которой оказался македонский царь, была весьма непростой. Он должен был противостоять мощной иллирийской коалиции, которую образовали Клит, правивший жившими на территории современного Косово дарданами, и Главкия, возглавлявший тавлантиев — группу племен, населявшую земли в районе нынешней Тираны60. Неизвестно, находились ли с ними в сговоре автариаты. В любом случае это племя, населявшее, как предполагается, земли на севере современной Албании61, заняло явно враждебную позицию. Автариаты во времена Страбона были известны как самое большое и самое храброе из иллирийских племен (VII, 317— 318). Аппиан их называет сильнейшими на суше из иллирийцев (Illyr., 3). Арриан дает диаметрально противоположную характеристику автариатов, упоминая, что царь агриан Лангар, встретившийся с Александром на пути к своим землям, назвал автариатов самым мирным из местных племен, которое можно не брать в расчет (Anab., I, 5, 2—3). При этом мало вероятно, что до встречи с Лангаром молодой царь ничего не знал об автариатах. Александр должен был располагать некоторыми данными о землях македоно-иллирийского пограничья, так как в ранней юности сопровождал Филиппа в его иллирийских походах, а в период размолвки с отцом некоторое время провел в самой Иллирии62. Видимо, Александр обладал общими сведениями об автариатах, не вполне актуальными на тот момент времени, благодаря чему отнесся к замыслам представителей этого племени весьма серьезно. Как бы то ни было, опасения молодого полководца, видимо, нельзя считать беспочвенными: вражеское нападение на растянутую на горных дорогах армию могло привести к тяжелым последствиям.
      Выход из сложившейся ситуации был найден благодаря помощи со стороны агриан и решительным действиям самого молодого македонского царя. Арриан упоминает, что Александр, встретившись с Лангаром, с которым его связывали дружеские отношения еще со времени правления Филиппа, получил от царя агриан заверения в том, что автариаты не представляют большой опасности. В дальнейшем Лангар по просьбе македонского царя совершил опустошительный поход в земли этого племени, вынудив тем самым автариатов отказаться от воинственных планов (Anab., I, 5, 2—4)63.
      Судя по отрывочным данным, в тот же период времени Александр выделил из армии часть сил для самостоятельного выполнения некоего задания. Об этом сообщает второй фрагмент уже упомянутого выше неизвестного раннеэллинистического исторического сочинения. В этом тексте указано, что в период пребывания царя в землях агриан он отправил оттуда Филоту, сына Пармениона, с войском64. Характер сложившейся на тот момент обстановки заставляет признать обоснованным предположение Хэммонда, в соответствии с которым Филота был послан к иллирийской границе, в то время как сам Александр решал ряд важных вопросов взаимодействия с Лангаром65. Видимо, Филоте было поручено выяснить обстановку на предполагаемом пути следования войск и начать противодействие иллирийцам. Действия корпуса Филоты в совокупности с ликвидацией угрозы, исходившей от автариатов, позволили Александру взять ситуацию под контроль и продолжить продвижение на юго-запад.
      Согласно Арриану, после встречи с Лангаром Александр напра­вился к реке Эригон и городу Пелиону, самому укрепленному в стране и занятому в тот момент Клитом (Anab., I, 5, 5). Упомянутый автором Пелион может быть идентифицирован как македонская пограничная крепость, занимавшая стратегически важную позицию между Иллирией и Македонией где-то в районе современной Корчи66. Таким образом, Клит, сын побежденного Филиппом Бардила, перешел к активным действиям в землях к югу от Охридского озера, ранее находившихся под иллирийским контролем67. Возможность попытки дарданов взять реванш в этом ключевом регионе Александр, видимо, предвидел в начале анти македонского выступления варварских племен, в связи с чем и разместил часть войск под командованием Коррага в Верхней Македонии у иллирийской границы. Последнее обстоятельство позволяет объяснить, почему Клит ограничился занятием пограничного Пелиона и не осуществил вторжение в Верхнюю Македонию. Тем не менее, сохранение важной крепости за иллирийцами создавало угрозу осуществления ими набегов на северо-западные районы Македонии в будущем68.
      Александр не мог допустить возникновения данной ситуации. Среди исследователей нет единого мнения о маршруте, которым двигался македонский царь из земель агриан к Пелиону69. В любом случае, путь Александра должен был проходить через области Верхней Македонии, где, очевидно, он смог увеличить численность своего войска70. Наиболее вероятным источником подкреплений следует считать корпус Коррага. Не останавливаясь подробно на военных действиях под Пелионом, весьма подробно описанных Аррианом71 и неоднократно рассматривавшихся исследователями72, отметим, что проходили они в крайне тяжелых условиях. Угроза гибели армии и царя была настолько серьезной, что послужила основой для распространения в Греции слухов о смерти Александра, ставших поводом для волнений73. Благодаря превосходству македонян в военной подготовке и дисциплине, удачным и нестандартным тактическим решениям Александра, включавшим как смелое маневрирование, так и внезапную ночную атаку на неохраняемый лагерь противника, дарданы Клита и тавлантии Главкии были разбиты и отброшены от границ Македонии. Довершило разгром иллирийцев под Пелионом их долгое преследование. Согласно Арриану, македоняне гнали врага вплоть до гор в стране тавлантиев (Anab., I, 6, 11). Расстояние от них до Пелиона, по современным подсчетам, составляло около 100 км74.
      После решения иллирийского вопроса македонский царь стремительно двинулся к Фивам, восставшим против македонской гегемонии. Арриан подробно описывает маршрут и скорость движения македонской армии, указывая, что, проследовав через Эордею и Элимиотиду, Александр перешел через горы Стимфеи и Паравии и на седьмой день прибыл в фессалийскую Пелину. Выступив оттуда, он на шестой день вторгся в Беотию (Anab., I, 7, 5). Таким образом, всего за тринадцать дней было пройдено около 400 км75. Марш оказался настолько стремительным, что, как пишет Арриан, фиванцы узнали о проходе Александра через Фермопилы, когда он с войском был уже в Онхесте (Anab., I, 7, 5). Здесь сказались тренировки времен Филиппа II, в ходе которых личный состав македонской армии обучался проходить значительное расстояние без использования в обозе большого количества повозок (Front. Strat., IV, 1, 6; Polyaen., IV, 2, 10)76. Быстрому продвижению армии должно было отчасти способствовать и то, что местность, через которую проходил маршрут, позволяла обеспечить армию продовольствием (в виде продуктов животноводства) и вьючным скотом77. Согласно Диодору, Александр подошел к Фивам с армией, насчитывавшей более 30 тыс. пехотинцев и не менее 3 тыс. конницы. Указывается, что это были воины, ходившие в походы вместе с Филиппом (XVII, 9, 3). Иными словами, македонский царь привел к Фивам практически всю полевую армию своего отца78. С учетом этих данных неслучайным представляется замечание Арриана, что Александр в Онхесте был «со всем войском» (Anab., I, 7, 5), как и упоминание Диодором прибытия македонского царя из Фракии «со всеми силами» (XVII, 9, 1). Возможно, Александр сумел по пути в Фивы собрать воедино все свое войско, чтобы использовать его мощь для захвата одного из сильнейших полисов Греции. В качестве косвенного подтверждения этого вывода могут быть использованы данные Полиэна, называющего Антипатра одним из участников осады Фив (IV, 3, 12), хотя его сведения, как и другие доводы в пользу личного присутствия этого старого соратника Филиппа, вызывают некоторые сомнения79. Антипатр вполне мог ограничиться отправкой подкреплений царю, оставшись руководить делами в Македонии. Объединение армии должно было произойти еще в период продвижения царя по землям Верхней Македонии, причем необходимо заметить, что темп продвижения Александра к Фивам оставался чрезвычайно высоким. Это могло быть обеспечено благодаря выдвижению сил Антипатра навстречу царю, через гонцов отдавшему соответствующее распоряжение. Объединенное македонское войско, как известно, сумело захватить и разрушить Фивы, что привело к существенному укреплению власти Александра над устрашенной Грецией80. Ключевую роль в этом сыграло невероятно быстрое появление македонской армии под Фивами, позволившее изолировать фиванцев и подавить антимакедонское выступление греков в зародыше81.
      Подводя итог рассмотрению весенне-летней кампании 335 г. до н.э., проведенной Александром против фракийцев и иллирийцев, не согласимся с ее излишне критичной оценкой, озвученной Э. Ф. Блоедовым82. Напротив, Балканская кампания должна быть оценена как успешная по любым критериям83. Во Фракии новый царь Македонии сумел возобновить прежние зависимые отношения с одними племенами и распространить македонскую гегемонию на сообщества, до того сохранявшие самостоятельность. Особенно удачным было решение иллирийской проблемы, стоявшей перед Филиппом II в течение большей части его правления: как отмечено исследователями, прямым следствием победы Александра под Пелионом стала спокойная обстановка на иллйрийской границе в течение всего периода правления великого завоевателя84. Без сколь-нибудь существенных потерь Александр одержал верх над противниками, которых ни в коей мере нельзя назвать слабыми, чем раскрыл свое высокое полководческое дарование85.
      Молодой македонский царь блестяще справился с первым серьезным испытанием в своей самостоятельной полководческой карьере. Важно, что совершено это было без помощи со стороны лучших военачальников Филиппа, задействованных в тот промежуток времени на других направлениях. Конечно, получить исчерпывающее представление о стратегии Александра в Балканской кампании 335 г. до н.э. нельзя из-за ограниченности Источниковой базы и невозможности однозначного сопоставления указанных в античной письменной традиции топонимов с современными географическими объектами. Тем не менее, комплекс имеющихся данных позволяет охарактеризовать стратегию кампании как смелую и, вместе с тем, хорошо продуманную. Она подразумевала разделение армии на три автономных части, перед каждой из Которых стояла особая задача. Первую часть войска, размещенную в Македонии, возглавил Антипатр, в чью зону ответственности входила также Греция. Корраг во главе крупных сил расположился в районе македоно-иллирийской границы для защиты Верхней Македонии от возможного вторжения. Сам Александр с отборными и наиболее подвижными подразделениями совершил поход против восставших фракийцев и иллирийцев, пройдя по высокой неправильной параболе от северо-восточной границы Македонии до ее западных рубежей. Сильной стороной выбранной молодым царем стратегии было то, что она предусматривала как разделение армии, так и осуществление «выхода» из этой комбинации посредством последовательного объединения частей войска для разгрома иллирийцев и совместного молниеносного броска на Фивы. Александр продемонстрировал, что является достойным наследником своего отца, способным сохранить его завоевания в Европе и приступить к реализации неосуществленных планов Филиппа, связанных с захватом владений империи Ахеменидов.
      Примечания
      Работа подготовлена в рамках Государственного задания №33.6496.2017/БЧ.
      1. Аппиан, находя много общего между Цезарем и Александром, пишет об их сопоставлении как о распространенном и оправданном явлении (В.С., II, 149). Плутарх, как известно, в своих «Сравнительных жизнеописаниях» поместил биографии этих военачальников в паре.
      2. ROBERTS A. Napoleon the Great. London. 2014, p. 12.
      3. JOHNSTON R.M. The Corsican: A Diary of Napoleon’s Life in His Own Words. N.Y. 1910, p. 498.
      4. BILLOWS R. Polybius and Alexander Historiography. In: Alexander the Great in Fact and Fiction. Oxford. 2000, p. 295.
      5. БЕЛОХ Ю. Греческая история T. 2. M. 2009, с. 432—433.
      6. См.: GABRIEL R.A. The Madness of Alexander the Great: And the Myth of Military Genius. Barnsley. 2015.
      7. УОРТИНГТОН Й. Филипп Македонский. СПб.-М. 2014, с. 242; ВЕРШИНИН Л.Р. К вопросу об обстоятельствах заговора против Филиппа II Македонского. — Вестник древней истории. 1990, № 1, с. 139.
      8. БОРЗА Ю.Н. История античной Македонии (до Александра Великого). СПб. 2013, с. 293; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s History of Alexander. Oxford. 1980, vol. p. 45—46; HAMMOND N.G.L. ТЪе Genius of Alexander the Great. London. 1998, p. 25; DEMANDT A. Alexander der Grosse. Leben und Legende. München. 2013, S. 76.
      9. BOSWORTH A.B. Op. cit., p. 51; PAPAZOGLOU F. The Central Balkan Tribes in Pre- Roman Times: Triballi, Autariatae, Dardanians, Scordisci and Moesians. Amsterdam. 1978, p. 25.
      10. HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria. — The Journal of Hellenic Studies. 1974, vol. 94, p. 77.
      11. Район их традиционного расселения располагался к западу от Искара, однако к указанному времени трибаллы, возможно, сместились на восток, к Добрудже. См.: DELEV Р. Thrace from the Assassination of Kotys I to Koroupedion. — A Companion to Ancient Thrace. Oxford. 2015, p. 51.
      12.     ДЕЛЕВ П. Тракия под македонска власт. — Jubilaeus I: Юбелеен сборник в памет на акад. Димитьр Дечев. София. 1998, с. 39.
      13. См.: GREENWALT W.S. Macedonia, Illyria and Epirus. In: A Companion to Ancient Macedonia. Oxford. 2010, p. 292; LANE FOX R. Philip’s and Alexander’s Macedon. In: Brill’s Companion to Ancient Macedon: Studies in the Archaeology and History of Macedon, 650 BC - 300 AD. Leiden. 2011, p. 369-370.
      14. GREENWALT W.S. Op. cit., p. 294.
      15. ШОФМАН A.C. История античной Македонии. Казань. 1960, ч. I, с. 117.
      16. УОРТИНГТОН Й. Ук. соч., с. 31.
      17. GREENWALT W.S. Op. cit., p. 280.
      18. HAMMOND N.G.L. Illyrians and North-west Greeks. In: The Cambridge Ancient History. Vol VI. Cambridge. 1994, p. 428-429; GREENWALT W.S. Op. cit., p. 284.
      19. БОРЗА Ю.Н. Ук. соч., с. 272; WILKES J.J. The Illyrians. Oxford. 1992, p. 120.
      20. БОРЗА Ю.Н. Ук. соч., с. 273; ERRINGTON R.M. A History of Macedonia. Oxford. 1990, p. 42; WILKES J.J. Op. cit., p. 120-121; BILLOWS R.A. Kings and Colonists: Aspects of Macedonian Imperialism. Leiden. 1995, p. 4.
      21. УОРТИНГТОН Й. Ук. соч., с. 175.
      22. ДЕЛЕВ П. Op. cit., с. 40—42; ПОПОВ Д. Древна Тракия. История и култура. София. 2009, с. 115.
      23. ХАММОНД Н. История Древней Греции. М. 2008, с. 564—565.
      24. LONSDALE D.J. Alexander the Great: Lessons in strategy. L.-N.Y. 2007, p. 111—112.
      25. FARAGUNA M. Alexander and the Greeks. In.: Brill’s companion to Alexander the Great. Leiden-Boston. 2003, p. 102—103.
      26. ASHLEY J.R. The Macedonian Empire: The Era of Warfare under Philip II and Alexander the Great, 359 - 323 BC. Jefferson. 1998, p. 167.
      27. GEHRKE H.-J. Alexander der Grosse. Miinchen. 1996, S. 30; DELEV P. Op. cit., p. 52.
      28. УОРТИНГТОН Й. Ук. соч., с. 241; ХОЛОД М.М. Начало великой войны: македонский экспедиционный корпус в Малой Азии (336—335 гг. до н.э.). — Сборник трудов участников конференции: «Война в зеркале историко-культурной традиции: от античности до Нового времени». СПб. 2012, с. 3.
      29. HECKEL W. The marshals of Alexander’s empire. L.-N.Y. 1992, p. 13.
      30. THOMAS C.G. Alexander the Great in his World. Oxford. 2007, p. 152—153.
      31. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. A History of Macedonia. Vol. III: 336-167 BC. Oxford. 1988, p. 32.
      32. Cm.: HAMMOND N.G.L. A Papyrus Commentary on Alexander’s Balkan Campaign. In: Greek, Roman and Byzantine Studies. 1987, vol. 28, p. 339—340.
      33. Ibid., p. 340-341.
      34. Ibid., p. 344—346; EJUSD. Sources for Alexander the Great. Cambridge. 1993, p. 201-202.
      35. Cm.: BOSWORTH A.B. Introduction. In: Alexander the Great in Fact and Fiction. Oxford. 2000, p. 3, anm. 4; BAYNHAM E. The Ancient Evidence for Alexander the Great. In: Brill’s companion to Alexander the Great. Leiden-Boston. 2003, p. 17, anm. 6; cp.: ИЛИЕВ Й. Родопите и тракийският поход на Александър III Велики от 335 г. пр. ХР. In: Личността в историата. Сборик с доклади и съобщения от Националната научна конференция на 200 г. от рождението на Александър Екзарх, Захарий Княжески и Атанас Иванов. Стара Загора. 2011, с. 279—281.
      36. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., р. 32.
      37. RAY F.E. Greek and Macedonian Land Battles of the 4th Century BC. Jefferson. 2012, p. 139.
      38. ASHLEY J.R Op. cit., 167.
      39. NAWOTKA K. Alexander the Great. Cambridge. 2010, p. 96.
      40. ASHLEY J.R. Op. cit., 167.
      41. Видимо, в начале апреля. См.: HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 34.
      42. См.: ФОР П. Александр Македонский. M. 2011, с. 39; PAPAZOGLOU F. Op. cit., р. 29—30; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 54; HAMMOND N.G.L. Some Passages in Arrian Concerning Alexander. — The Classical Quarterly. 1980, vol. 30/2, p. 455-456; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 167; NAWOTKA K. Op. cit., p. 96; WORTHINGTON I. By the Spear: Philip II, Alexander the Great, and the Rise and Fall of the Macedonian Empire. Oxford. 2014, p. 128; ИЛИЕВ Й. Op. cit., с. 279.
      43. ФОР П. Ук. соч., с. 39; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 54; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 168; O’BRIEN J. Alexander the Great: The Invisible Enemy. L.-N.Y. 1994, p. 48;
      44. ГРИН П. Александр Македонский. Царь четырех сторон света. М. 2005, с. 86; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 34; BURN A.R. The Generalship of Alexander. In: Greece and Rome. 1965, vol. 12/2, p. 146; RAY F.E. Op. cit., p. 139; WORTHINGTON I. Op. cit., p. 128; DEMANDT A. Op. cit., S. 97.
      45. Возможные реконструкции хода этого сражения см.: BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 56-57; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 35; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 168-169; RAY F.E. Op. cit., p. 139-140; HOWE T. Arrian and “Roman” Military Tactics. Alexander’s campaign against the Autonomous Tracians. In: Greece, Macedon and Persia: Studies in Social, Political and Military History in Honour of Waldemar Heckel. Oxford. 2014, p. 87—93.
      46. ДРОЙЗЕН И. История эллинизма. T. 1. Ростов-на-Дону. 1995, с. 101; ГРИН П. Ук. соч., с. 87; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 56; PAPAZOGLOU F. Op. cit., p. 30-31.
      47. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 35; NAWOTKA K. Op. cit., p. 96.
      48. ASHLEY J.R. Op. cit., p. 169.
      49. АГБУНОВ M.B. Античная лоция Черного моря. М. 1987, с. 146; ЯЙЛЕНКО В.П. Очерки этнической и политической истории Скифии в V—III вв. до н.э. — Античный мир и варвары на юге России и Украины: Ольвия. Скифия. Боспор. Запорожье. 2007, с. 82.
      50. BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 57; PAPAZOGLOU F. Op. cit., p. 32.
      51. HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 80.
      52. GRUMEZA I. Dacia. Land of Transylvania, Cornerstone of Ancient Eastern Europe. Lanham-Plymouth. 2009, p. 27.
      53. НИКУЛИЦЭ И.Т. Геты IV—III вв. до н.э. в Днестровско-Карпатских землях. Кишинёв. 1977, с. 125.
      54. ПОПОВ Д. Ук. соч., с. 116.
      55. Видимо, информация об этом восходит к Птолемею. Cp.: Strab., VII, 302. Об этом см. также: BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 51; cp.: HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 77.
      56. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 38; О специфике установленного Александром в регионе режима также см.: БЛАВАТСКАЯ Т.В. Западнопонтийские города в VII—I веках до н.э. М. 1952, с. 89—90; DELEV Р. Op. cit., р. 52.
      57. ДРОЙЗЕН И. Ук. соч., с. 104; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 65; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 39-40; О районе расселения агриан подробнее см.: ДЕЛЕВ П. По някои проблеми от историята на агрианите. — Известия на Исторически музей Кюстендил. Т. VII. Кюстендил. 1997, с. 9-11.
      58. ФУЛЛЕР ДЖ. Военное искусство Александра Македонского. М. 2003, с. 249; ФОР П. Ук. соч., с. 39; BOSWORTH А.В. A Historical Commentary on Arrian’s..., р. 65-68; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 40; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171.
      59. ГАФУРОВ Б.Г., ЦИБУКИДИС Д.И. Александр Македонский и Восток. М. 1980, с. 83; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171; NAWOTKA K. Op. cit., p. 98.
      60. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 40.
      61. HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 78.
      62. HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 41.
      63. Предположение о том, что вместе с Лангаром в этом походе участвовал Александр (см.: ГАФУРОВ Б.Г., ЦИБУКИДИС Д.И. Ук. соч., с. 83) следует признать слабо обоснованным.
      64. Цит. по: HAMMOND N.G.L. A Papyrus Commentary on Alexander’s Balkan Campaign, p. 340.
      65. Ibid., p. 342-343.
      66. ФОР П. Ук. соч., с. 39; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 41; WILKES J.J. Op. cit., p. 123.
      67. WILKES J.J. Op. cit., p. 124.
      68. ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171.
      69. Cm.: BOSWORTH A.B. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 68; HAMMOND N.G.L., WALBANK F.W. Op. cit., p. 40-41.
      70. HAMMOND N.G.L. Alexander the Great: King, Commander and Statesman. London. 1981, p. 49; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171.
      71. Cm.: Arr. Anab., I, 5, 5—6, 11.
      72. ДРОЙЗЕН И. Ук. соч., с. 105-108; ФУЛЛЕР ДЖ. Ук. соч., с. 249-252; ГРИН П. Ук. соч., с. 88—91; HAMMOND N.G.L. Alexander’s Campaign in Illyria, p. 79—85; BOSWORTH A.B. A Historical Commentary on Arrian’s..., p. 71—73; ASHLEY J.R. Op. cit., p. 171-173; RAY F.E. Op. cit., p. 141-142.
      73. Cm.: Arr. Anab., I, 7, 2; Согласно Юстину, Демосфен утверждал, что Александр и вся его армия погибли в бою против трибаллов, и даже представил свидетеля, якобы раненного в фатальном для македонского царя сражении (XI, 2, 8—10).
      74. HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 39.
      75. KEEGAN J. The Mask of Command. N.Y. 1987, p. 72; HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 44; WORTHINGTON I. Demosthenes’ (in)activity during the reign of Alexander the Great. In: Demosthenes: statesman and orator. L.-N.Y. 2000, p. 92.
      76. Это было нацелено, прежде всего, на обеспечение высокой мобильности войск в условиях горной местности. См.: ENGELS D.W. Alexander the Great and the Logistics of the Macedonian Army. Berkeley-Los Angeles. 1978, p. 22—23.
      77. HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 44.
      78. Согласно тому же Диодору, в битве при Херонее войско Филиппа состояло из более 30 тыс. пехотинцев и не менее 2 тыс. всадников (XVI, 85, 5).
      79. HECKEL W. Op. cit., р. 32.
      80. Подробнее см.: КУТЕРГИН В.Ф. Беотийский союз в 379—335 гг. до н.э.: Исторический очерк. Саранск. 1991, с. 164.
      81. GEHRKE H.-J. Op. cit., S. 31.
      82. BLOEDOW E.F. The Balkan Campaign of Alexander the Great in 335 BC. In: The Thracian World at Crossroads of Civilization. Bucharest. 1996, p. 166.
      83. ASHLEY J.R. Op. cit., p. 174.
      84. HAMILTON J.R. Alexander’s Early Life. In: Greece and Rome. Second Series. 1965, 12/2, p. 123; GREENWALT W.S. Op. cit., p. 295.
      85. HAMMOND N.G.L. The Genius of Alexander the Great, p. 39.
    • Таис Афинская
      Автор: Saygo
      Свенцицкая И. С. Таис Афинская // Вопросы истории. - 1987. - № 3. - С. 90-95.
    • Свенцицкая И. С. Таис Афинская
      Автор: Saygo
      Свенцицкая И. С. Таис Афинская // Вопросы истории. - 1987. - № 3. - С. 90-95.
      В конце 331 г. до н. э. войска Александра Македонского вступили в Персеиду, центр державы Ахеменидов. Египет, Передняя Азия, Иранское и Армянское нагорья, Средняя Азия, вплоть до Инда, входили тогда в персидскую державу. И вот теперь она разваливалась под ударами греко-македонского войска. Александр выступал не только как царь Македонии, но и как глава союза эллинских городов. Официально провозглашалось, что он возглавлял "поход отмщения": за 150 лет до его похода полчища персидского царя вторглись в Грецию; были взяты и разграблены Афины, один из самых знаменитых городов Эллады. Отношения греческих городов-государств с Персией на протяжении V - первой половины IV в. до н. э. были различными: некоторые из них даже пользовались персидской помощью в борьбе с соседями. Но при подготовке похода на Персию снова ожили воспоминания о сожженных афинских храмах. Лозунг отмщения особенно был популярен среди греческих участников похода Александра.
      С 334 и по конец 331 г. армия македонского царя прошла Малую Азию, Сирию и Финикию, Междуречье; в трех больших битвах - при р. Гранике, Иссе и Гавгамелах Александр разгромил армию персидского царя Дария III, который, спасая свою жизнь, бежал в подвластные ему далекие восточные области (сатрапии). Вавилон и Сузы, две столицы персидских царей, сдались македонянам без боя. Отношение Александра к захваченным городам было неодинаковым: во многие греческие города Малой Азии он вступал как освободитель; но финикийский Тир, оказавший македонской армии упорное сопротивление, царь разрушил и жителей его продал в рабство. А в Вавилоне он приказал восстановить разрушенный персами храм главного вавилонского божества Бэла-Мардука.
      Население волновало, как поступит Александр с городами Персиды, и прежде всего с Персеполем - политическим и религиозным центром, особо почитаемым персами. И его также сдали Александру без боя. Хранитель царской сокровищницы Персеполя предупредил македонского владыку, чтобы тот поспешил к городу, если хочет получить казну неразграбленной. В Персеполе хранились несметные сокровища. По словам Страбона, этот город после Суз - самый благоустроенный и большой, главной достопримечательностью которого бы некогда дворец1. Строительство Персеполя начал около 520 г. до н. э. персидский царь Дарий I Ахеменид. Город был расположен недалеко от древнейшей столицы персов Пасаргады, возведенной основателем персидской державы Киром. После смерти Кира работы в его городе (там находилась и гробница Кира) были приостановлены. Дарий I вскоре после прихода к власти решил возвести себе новую столицу. Заканчивалось строительство Персеполя уже при преемниках Дария Ксерксе и Артаксерксе I.
      Персепольские строения представляли собой ансамбль дворцов и храмов2. Эти сооружения располагались на высокой искусственной террасе; в зданиях сочетались глинобитные стены и белый камень, из которого были сделаны ступени и парапет лестниц, наличники окон и дверей, колонны. Огромное впечатление, должно быть, производил дворец приемов: квадратный многоколонный зал, который, по подсчетам археологов, мог вместить до 10 тыс. человек. Чтобы попасть во дворец, нужно было подняться по лестнице и пройти через храм, перед входом в который - он назывался "Врата всех стран" - стояли крылатые быки. Лестница, ведущая в зал, украшена рельефами, изображавшими шествие воинов и данников - представителей покоренных персами народов, несущих дары своему владыке. От монотонного, ритмичного изображения фигур шествие казалось бесконечным, как бесконечны воины царя, похожие друг на друга, его слуги и подчиненные ему народы. "Рельефы нужно смотреть внимательно и медленно, и тогда само собой возникает впечатление, что армия царя не имеет числа, что царю подвластен весь мир, что сам он подобен богу и борется с чудищами зла, как борется с ними сам бог добра и света"3.
      Назначение персепольского дворцового комплекса не вполне ясно. Он не выглядит как царская резиденция. Многие ученые полагают, что Персеполь был предназначен для ритуальных целей: там в день весеннего равноденствия справлялся главный религиозный праздник персов - Новый год. В эти дни сюда прибывали царь со свитой и представители покоренных сатрапий, подносивших царю подарки4. Священный характер Персеполя подчеркивался тем, что невдалеке от него находилось место захоронения персидских царей, начиная с Дария I.
      Персеполь строили, а затем поддерживали в должном состоянии множество ремесленников: военнопленные и мастера, переселенные из покоренных областей; эти люди назывались "курташ". Среди них были сирийцы, египтяне, греки из Малой Азии. Кроме ремесленников, в городе жил многочисленный аппарат надзора. Греческий писатель Диодор и римский биограф Александра Курций Руф5 рассказывают историю о том, как по дороге в Персеполь Александр встретил толпу искалеченных люден: у одних были отрублены ступни, у других - уши и носы, у третьих - кисть левой руки. То были греческие ремесленники, которых персы специально искалечили таким образом, чтобы те могли работать, но не пытались убежать. Александр приказал дать этим людям денег, продовольствия и разрешил устроить свое особое поселение. Насколько достоверна эта история, сказать трудно.
      Александр, но словам Диодора, хотел полностью разрушить Персеполь. Он отдал город на разграбление своим воинам. Полководец пробыл в нем четыре месяца: дал отдохнуть войску и подготовился к новому походу на восток. Незадолго до ухода из Персеполя (весна 330 г. до н. э.) Александр устроил пир во дворце; как раз во время пира было подожжено и уничтожено это грандиозное сооружение.
      Плутарх так описывает события. "В общем веселье вместе ее" своими возлюбленными принимали участие и женщины. Среди них особенно выделялась Таида, родом из Аттики, подруга будущего царя Птолемея. То умно прославляя Александра, то подшучивая над ним, она, во власти хмеля, решилась произнести слова, вполне соответствующие нравам и обычаям ее родины, но слишком возвышенные для нее самой. Таида сказала, что в этот день, глумясь над надменными чертогами персидских царей, она чувствует себя вознагражденной за скитания по Азии. Но еще приятней было бы для нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойти и собственной рукой на глазах у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего Афины губительному огню,.. Слова эти были встречены гулом одобрения и громкими рукоплесканиями. Побуждаемый упорными настояниями друзей, Александр вскочил с места и с венком на голове и с факелом в руке пошел впереди всех. Последовавшие за ним шумной толпой окружили царский дворец, сюда же с великой радостью сбежались, неся в руках факелы, и другие македоняне, узнавшие о происшедшем. Они надеялись, что, раз Александр хочет поджечь и уничтожить царский дворец, значит, он помышляет о возвращении на родину и не намеревается жить среди варваров. Так рассказывают об этом некоторые, другие же утверждают, будто поджог дворца был обдуман заранее. Но все сходятся в одном: Александр вскоре одумался и приказал потушить огонь"6.

       
      Итак, главной виновницей пожара Плутарх называл афинскую гетеру Таис (ее имя иногда передается по-русски как Таида, от формы родительного падежа, или Фаида, на основе средневекового произношения). Похожая история содержится у Диодора7: согласно его рассказу, дворец был подожжен по предложению Таис как своего рода жертвоприношение богу Дионису; первым бросил факел Александр, Таис - вслед за ним. Таис же упоминает и Курций Руф8. Наконец, у позднего автора, Афинея, приводятся слова историка начала III в. до н. э. Клитарха о том, что причиной пожара были действия Таис9. Клитарх писал свой труд в Египте, где правил ставший царем полководец Александра Птолемей, чьей возлюбленной была Таис. Там могли еще быть в живых участники похода Александра и даже участники пира, с которыми Клитарх общался. Он должен был знать обстоятельства сожжения дворца. Но насколько этот акт был задуман заранее и какова была истинная роль Таис, все же не ясно, как видно из заключительных слов Плутарха.
      В научной литературе причины сожжения Персеполя вызвали острые споры. Английский историк У. Тарн считал историю с Таис вымышленной. Он называет пожар во дворце персидских царей своего рода политическим манифестом, обращенным к Азии10. П. Бриан также рассматривает этот акт как продуманный, но полагает, что направлен он был исключительно против враждебных Александру персов11. Противоположную позицию занимает М. Уилер, который принимает версию о пожаре дворца, вызванном экспансивным выступлением Таис. Уилер, полемизируя с Тарном, остроумно замечает: "Позволю себе высказать опасение, что сэр Уильям Тарн, уединившись в Шотландии XX века, не имел случая приобрести достаточный опыт военных экспедиций, совершаемых в возрасте 26 лет вдали от дома на пространствах огромного материка в IV столетии до н. э."12. Более осторожно к решению этого спора подходит Ф. Шахермайер: "Современные археологи обнаружили следы этого пожара. Вся дворцовая утварь была, однако, заранее убрана, и можно подозревать, что поджог был предварительно запланирован и лишь облечен в форму импровизированного буйства"13.
      Последняя точка зрения представляется нам наиболее близкой к истине. Неприязнь Александра к Персеполю - символу имперской власти персидских царей - не могла не быть широко известной. Но среди окружения македонского царя были и противники уничтожения дворца. Арриан, в частности, говорит, что Александр сжег Персеполь, чтобы отомстить за разгром Афин, вопреки уговорам одного из своих ближайших советников Пармениона. Пожилой Парменион убеждал царя, что нельзя уничтожать собственное достояние14. Другие видели в гибели Персеполя действительно знак окончания "похода отмщения". Судя по рассказу Плутарха, выступление Таис вызвало одобрение присутствовавших, которые упорно настаивали на поджоге. Не исключено, что споры о судьбе Персеполя велись задолго до пира, а слова Таис явились их завершением.
      Таким образом, поджог, действительно, был политическим актом, ознаменовавшим уничтожение Персидского царства (актом тем более важным, поскольку Дарий III был еще жив). Выступление же Таис было запланировано заранее. Едва ли на подобное действие ее натолкнул сам Александр: он всегда предпочитал действовать прямо. Более вероятно, что слова Таис были инспирированы Птолемеем и македонянами, выступавшими за уничтожение Персеполя. Версия о сожжении дворца, как заранее запланированном акте возмездия, восходит к Птолемею, который в конце жизни написал воспоминания о походе15. Птолемей был политиком и дипломатом: если он считал необходимым совершить такой акт, то вполне мог подготовить обстановку, в которой Александр дал бы волю своей антипатии к Персеполю и принял решение о сожжении. Антиперсидская позиция Птолемея во время азиатского похода соответствует тому, что мы знаем о его политике в качестве царя Египта: хотя Птолемей формально был провозглашен египетскими жрецами фараоном Египта, он предпочитал носить греческий титул, пользовался греческим языком, опирался прежде всего на греков и македонян, составлявших армию и управленческий аппарат. Местному населению, по-видимому, он не доверял.
      Во время пребывания македонской армии в Персеполе Птолемей, хотя и знал Александра с детства, не принадлежал еще к ближайшему окружению царя: он вошел в него только к концу 330 года16. Поэтому кажется вероятным, что он соответствующим образом настроил именно Таис, которая могла позволить себе больше него и рискнуть. О самой Таис известно мало. Но тот факт, что ее выступление вызвало бурное одобрение присутствовавших, показывает незаурядность этой женщины. Плутарх, склонный к морализированию, замечает, что речь, произнесенная Таис, была для нее самой слишком возвышенной. Он имел в виду ее положение гетеры. Словом "гетеры" обозначались, как правило, не имевшие законной семьи женщины, начиная с бедных обитательниц публичных домов (разновидности их существовали в городах Греции), находившихся во власти сводников, и кончая богатейшими куртизанками и даже просто женщинами, которые позволяли себе вести независимый образ жизни.
      Гетеризм - особое социальное явление античной жизни, связанное, с одной стороны, со строгими нормами семейного уклада для женщин, а с другой - с неизбежным распадом семейных связей в условиях социального и экономического расслоения, мобильности греческого населения и междоусобных конфликтов, характерных для Греции первой половины IV в. до н. э. Обычная женщина-гражданка находилась в классический период истории Греции целиком во власти отца, а потом мужа. Ее жизнь проходила в особой части дома - геникее; она не могла присутствовать на домашних пирах, редко выходила из дома. Смотреть комедии считалось для замужних женщин неприличным. Женщины не допускались в различные союзы, в том числе религиозные, в которые входили мужчины, чья жизнь по большей части проходила вне дома. Естественным дополнением жен-затворниц стали женщины, развлекавшие мужчин: это могли быть собственные рабыни-наложницы, флейтистки и танцовщицы, чье присутствие на пирах V - IV вв. до н. э. стало, обычаем для большинства зажиточных греков. Несправедливость такой ситуации осознавалась многими образованными людьми того времени. В трагедии Еврипида "Медея" в уста героини вложены горькие слова о положении жен, которых "нет несчастней".
      Уже в V в. до н. э. появлялись отдельные высокообразованные женщины, которые нарушали строгие обычаи затворничества. С конца V и в IV в., когда в Греции обострились кризисные явления, все больше людей переезжало с места на место в поисках лучшей доли, шло обнищание одних и обогащение других, когда многие мужчины подавались в наемники, а затем ушли в далекий поход вместе с Александром, число гетер возросло. Одни были вынуждены заниматься этим ремеслом, другие добровольно выбирали свободную жизнь, собирали в своем доме поэтов, скульпторов, философов, бросали вызов традиционной морали. Тогда начало меняться отношение к гетерам и на уровне массового сознания: если в комедиях Аристофана, который в значительной степени выражал традиционные полисные настроения, гетеры изображены с издевкой, то в комедиях Менандра, жившего в конце IV - начале III в. до н. э., гетерам высказывается сочувствие: у этого автора они благородны по своим душевным качествам (например, в комедии "Девушка с Андроса").
      Рост индивидуализма в условиях распада старых общественных связей, противопоставление личных интересов интересам государства приводили к тому, что и сами гетеры стремились выставить напоказ свою красоту, доходы, образованность. Имел хождение рассказ, согласно которому известная гетера Фрина, подруга скульптора Праксителя, предложила на свои средства восстановить разрушенный Александром город Фивы, но при условии, что ее имя будет написано на стенах. Насколько достоверен этот рассказ, оценить трудно. Вряд ли у Фрины было состояние, достаточное для восстановления города, но ее образ в этом повествовании характерен: в нем сочетаются независимость (ведь Фивы были разрушены после подавления антимакедонского восстания) и стремление выставить напоказ свои богатство, щедрость и тщеславие. В восприятии людей послеалександровского времени гетеры умели не только влюблять в себя мужчин, но и сами верно любить. Сохранились рассказы о трогательной любви между комедиографом Менандром и гетерой Гликерой17.
      Таис принадлежала к знаменитым в древнегреческой истории гетерам. В произведениях античных авторов сохранились остроты, приписываемые ей. Менандр написал даже комедию "Таис" (у Афинея приводится реплика из этой комедии)18. Существовала также комедия "Таис" принадлежавшая перу Гиппарха (тоже упомянутая у Афинея: в сохранившихся репликах обыгрываются названия и стоимость дорогих сосудов)19. Эти комедии до нас не дошли, но, судя по фрагментам, героиня их представала остроумной и образованной женщиной. Такой образ Таис прошел через столетия. Уже во II в. н. э. знаменитый сатирик Лукиан начал свое произведение "Диалоги гетер" разговором между Таис и Гликерой20.
      Таис была уроженкой Афин, по всей вероятности, полноправной гражданкой21 что и дало ей основание выступить с требованием отмщения за сожжение родного города. Можно думать, что она принадлежала к тем женщинам, которые добровольно выбрали себе судьбу. Ее умение говорить, смелость в отношении Александра, легенды о ее остроумии позволяют видеть в ней женщину, получившую хорошее образование, незаурядную и независимую, бросившую вызов традициям поведения. По-видимому, она была привязана к Птолемею, так как прошла с ним весь трудный военный путь до Персеполя. Как свидетельствовал Афиней, после смерти македонского царя в 323 г. до п. э. Птолемей женился на Таис. Это заключение, видимо, сделано самим Афинеем, поскольку он не дает ссылок ни на какого другого автора. Современные исследователи отвергают возможность официального брака Таис и Птолемея из-за отсутствия подтверждающих это сообщение источников. Македоняне, как и греки, придерживались моногамии, хотя Александр пытался нарушить этот обычай, устроив по окончании похода одновременную свадьбу своих македонских приближенных и воинов с персидскими женщинами в Сузах. В дальнейшем большинство подобных браков распалось. Моногамная семья была слишком привычной для греков и македонян. Известно также, что у Птолемея были три официальные жены: персиянка, на которой он женился по приказу Александра и с которой быстро расстался; Евридика, дочь Антипатра, который во время похода на восток был наместником Македонии; Береника, на которой Птолемей женился, став царем Египта после развода с Евредикой.
      Своего сына от Береники Птолемей назначил наследником престола. Вряд ли в таких условиях можно предположить хотя бы кратковременный, законный брак с Таис; но дружба их, вероятно, длилась весь поход и первые годы борьбы за власть между полководцами Александра. У Таис и Птолемея было трое детей - сыновья Лаг и Леонтиск, дочь Эйрене22. Обращает на себя внимание имя Лаг: мальчик был назван так в честь отца Птолемея. Династию, основанную Птолемеем I, иногда называют династией Лагидов. Именем деда обычно называли старших сыновей; значит, Лаг был первенцем Птолемея, официально им признанным. Характерно, что среди сыновей Птолемея от разных жен было два Птолемея, Мелеагр и Лисимах, но имя деда носил только сын Таис. Лаг родился во время восточного похода: в одной из надписей ок. 308 г. до н. э. из Южной Греции в числе победителей на местных состязаниях среди первых назван "Лаг, сын Птолемея, македонянин", одержавший победу в гонке колесниц, запряженных парою коней23. Вероятно, Лаг сопровождал отца: Птолемей в то время находился в Греции, где пытался приобрести себе опорные пункты в борьбе за власть с другими полководцами Александра. Характерно, что Птолемей держал старшего сына в своем окружении, хотя в 308 г. у него родился также Птолемей (будущий царь Египта Птолемей II). Этот факт показывает, что Таис и ее дети не принимали участия в крупной политической игре.
      Имя дочери Таис - Эйрене - означает по-гречески "мир", "тишина". Вряд ли при жизни Александра Птолемей позволил бы дать своей дочери такое имя: оно могло звучать вызовом завоевательным планам македонского царя. Видимо, Эйрене родилась после 323 г. до н. э., во время одной из коротких передышек в военной борьбе Птолемея с соперниками, и была названа в ознаменование какого-то очередного договора между боровшимися. Впоследствии Эйрене была выдана замуж за правителя г. Сол на Кипре Евноста. Кипр с 313 г. находился под своего рода протекторатом птолемеевского Египта: там жил стратег, посланный Птолемеем, а самоуправляющиеся города считались его союзниками. Законные же дочери Птолемея выдавались замуж за более крупных властителей эллинистического мира или за их сыновей24. Брак Эйрене показывает, что она, как и Лаг, находилась в окружении отца, но занимала в нем второстепенное положение по сравнению с другими дочерьми.
      Благополучная судьба детей Таис позволяет предположить (если только она не умерла молодой) ее обеспеченную жизнь в пожилом (по тогдашним понятиям) возрасте. Возможно, она вернулась в родной город, где афинские комедиографы посвятили ей свои комедии. Появление таких комедий доказывает, что Таис продолжала пользоваться известностью и гордилась этим: вряд ли Менандр вывел бы на сцену в качестве гетеры мать детей могущественного Птолемея, если бы это было неприятно ей или им.
      Таковы немногие реальные сведения об этой женщине, которые можно почерпнуть из источников. Теперь читатели, знакомые с историческим романом И. А. Ефремова "Таис Афинская", могут сами судить о том, насколько правдиво отражены некоторые перипетии античной жизни на страницах этого литературного произведения, автор которого, естественно, имел право и на художественный вымысел.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1 Strab. XV, 3, 6.
      2 Уильбер Д. Персеполь. М. 1977; Луконин В. Г. Искусство древнего Ирана М. 1977, с. 66сл.; Smidt E. Persepolis. Vol. I - III. Chicago. 1953 - 1969.
      3 Луконин В. Г. Ук. соч., с. 70.
      4 Там же, с. 67; Briant P. Rois, tributs et paysans. P. 1982, p. 385; М. А. Дандамаев считает возможным, что Дарий и Ксеркс жили в этом дворце осенью (см. его послесловие к кн.: Уильбер Д. Ук. соч., с. 95).
      5 Diod. XVII, (39, 1 - 9; Curt. Ruf, V, 5, 1 - 24.
      6 Plut Alex, XXXVIII.
      7 Diod., XVII, 72, 1 - 6.
      8 Curt. Ruf. V, 7, 3 - 7.
      9 A then. XIII. 576e.
      10 Tarn W. Alexander the Great. Vol. II. Cambridge. 1950, p. 324.
      11 Briant P. Op. cit., pp. 398 - 399.
      12 Уилер М. Пламя над Персеполем. М. 1972, с. 22.
      13 Шахермайер Ф. Александр Македонский. М. 1984, с. 175.
      14 Arrian. III, 18, 11 - 12.
      15 Шахермайер Ф. Ук. соч., с. 175.
      16 Подробнее см.: Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М, 1982, с. 29 - 58.
      17 Ярхо В. Н. У истоков европейской комедии. М. 1979, с. 57 сл., 81.
      18 Athen. XIII, 585 d - e.
      19 Ibid. XI, 4846.
      20 Лукиан. Собрание сочинений. Т. I. М. - Л. 1935, с. 202 сл.
      21 Согласно афинским законам, гражданскими правами пользовались только люди, у которых и отец и мать были гражданами; переселенцы из других городов, их дети и дети от смешанных браков гражданами не считались и не назывались афинянами.
      22 Athen. XIII, 576e; Just. XV, 2.
      23 Sylloge inscriptonum graecarum. Brl. 1915, N 314.
      24 Бенгтсон Г. Ук. соч., с. 55 - 56.
    • "Друзья царя" в эллинистической монархии
      Автор: Saygo
      Зарапин Р. В. Друзья царя в эллинистической монархии // Вестник РУДН, серия Всеобщая история, 2009, № 3, C. 6-25.
    • Зарапин Р. В. Друзья царя в эллинистической монархии
      Автор: Saygo
      Зарапин Р. В. Друзья царя в эллинистической монархии // Вестник РУДН, серия Всеобщая история, 2009, № 3, C. 6-25.
      В эпоху эллинизма царь являлся не просто олицетворением государства, но и жизненно необходимым элементом его существования, высшим чиновником с неограниченной компетенцией. Конечно, всеми государственными вопросами монарх лично заниматься не мог. Именно для осуществления политики государства и создавался аппарат центрального и местного управления, во всех эллинистических государствах состоящий из людей, известных как «друзья» и «родственники» царя. Институт «друзей» царя существовал и в доэллинистической Македонии (getairoi tou basileos), и в Римской империи (amici principi или amici Augusti), а у Птолемеев «друзья царя» (filoi tou basileus) появляются уже в текстах конца IV в. до н.э. Л. Мурен приводит сведения о двадцати трех «друзьях царя», живших в конце IV — начале II в. до н.э.1. Семеро из них (Никанор (PP, II, 2169; PP, VI, 14616), Селевк (PP, VI, 14625; PP, VI, 16094), Андроник (PP, VI, 10062a; PP, VI, 14582), Киллес (PP, II, 2164; PP, VI, 14609), Аргайос (PP, VI, 14587), македонец Калликрат (PP, VI, 14606) и Деметрий Фалерский (PP, VI, 16514, 16742)) были «друзьями» Птолемея I; один (Сострат Книдский (PP, I, 185; PP, VI, 16555)) служил и Птолемею I, и Птолемею II; четверо (Антигон (PP, VI, 14583), Калликрат Самосский (PP, I, 894; PP, III, 5164; PP, IV, 10086; PP, VI, 14607), Пелопс (PP, VI, 14618) и Дионисий (PP, VI, 14599)) находились при дворе Птолемея II. Деятельность Аполлодора (PP, VI, 14585, 14888) относится ко времени Птолемеев II и III; Антиоха (PP, III, 4999; PP, VI, 14584), Кастора (PP, VI, 14608) и Симмия (PP, VI, 14628) — ко времени Птолемея III; Афениона (PP, VI, 14578) — к эпохе Птолемея III и Птолемея IV. Наконец, еще шестеро «друзей царя» служили Птолемею IV: это Сосибий (PP, I, 48; PP, II, 2179; PP, III, 5272; PP, IV, 10100; PP, VI, 17239), Птолемей, сын Хризерма (PP, III, 5238; PP, VI, 14624), Агафокл, Формион (PP, VI, 14635), Аристократ (PP, VI, 14591) и Птоле­мей Александриец (PP, VI, 14693).

      Македонский кавалерист в беотийском шлеме с Сидонского саркофага (IV в. до н. э.)
      По своей природе институт «друзей царя» носит общеэллинистический характер; носители этого титула, как мы увидим впоследствии, были отмечены не только в Египте, но в государстве Селевкидов, Пергаме, Вифинии2 и других странах региона. В отечественной историографии появление «друзей царя» рассматривается как начальный этап складывания эллинистического чиновничества на основе армии3.
      Одним из основных источников этого института является македонская традиция. Воины в доэллинистической Македонии являлись настоящими друзьями (гетайрами) царя, помогавшими ему не только службой, но и советом, и высказывавшими свое мнение публично. Институт гетайров — след архаичных греческих обычаев, существовавших с древнейших времен4, — в практически неизменном виде сохраняется до последней трети IV в. до н.э.
      Многочисленные источники содержат упоминания о «друзьях», служивших правителям в древности (Ael. Var. hist., XIII, 4; Plut. Pelop., XXVII; Homer. Il., D, 204, 523; E, 663; Z, 170, 260). Есть данные и о «друзьях» Филиппа (Iust., XI, 1, 5), которые были равными царю по крови и рангу5. Среди этих «друзей» выделяются Парменион, Антипатр (который служил еще Пердикке), Алкимах, Клит, Аттал. О степени их влияния мы можем судить, зная, что Пармениона и Аттала Филипп посылает в первый «пробный» поход в Азию (Diod., XVI, 89; 91, 2; XVII, 2, 4; 5—6), доверяя им войско, то есть фактически уступая свои функции командующего. При Александре этот институт переживает серьезные изменения, продиктованные в первую очередь сменой этнической опоры царской власти. На первом этапе похода в круг «друзей» Александра входили в основном представители верхнемакедонской (Кратер, Пердикка) и столичной (Гефестион, Леоннат, Лисимах) знати; некоторые из них были «друзьями» еще Филиппа (так называемая «старая гвардия»6 — Аттал, Парменион, Филота, Антипатр, Антигон), а некоторые — ровесниками самого Александра7. Они разделяли все заботы царя и имели доступ ко всем политическим делам (Arr. Anab., II, 7, 2; 25, 1). Национальные и социальные рамки круга «друзей» позднее были царем значительно расширены; места ближайших советников занимают Птолемей, Гарпал, Неарх, Лаомедон, Эригий (последние трое — греки); следует обратить внимание на включение Александром в число «друзей» врача, спасшего ему жизнь (Diod., XVIII, 31, 4), и доступ в конницу гетайров варваров (Arr. Anab., VII, 6, 3—5; Curt., VI, 11, 11). Александр Македонский еще советуется со своими воинами на берегу Инда (Arr., V, 25) и в Описе (Arr., VII, 9, 1; Diod., XVII, 79; Plut. Alex., XLIX; Curt., VI, 9), однако после окончания восточного похода функции этих советчиков становятся столь узкими, что Ф. Шахермейр небезосновательно называет «друзей» «послушными марионетками» Александра8. Свою роль играет и смена элит, когда в руководство империей проникает все больше и больше греков и персов (Iust., XII, 12; Plut. Alex., 71).
      В этой связи нельзя не остановиться на карьере Птолемея, который становится приближенным Александра и входит в круг его «друзей» еще в Македонии (Plut., Alex., 10). В битве при Иссе наряду с Пердиккой, Кеном, Мелеагром и Аминтой он командует своим войском (Curt., III, 9, 7); приводит к Оксу наемников (Curt., VII, 10, 11); пытается остановить царя и удерживает его вместе с Пердиккой, Лисимахом и Леоннатом, когда тот пытается убить Клита (Curt., VIII, 1, 45—46); дежурит у царских покоев (Curt., VIII, 6, 22); во время Индийского похода (Curt., VIII, 10, 21; 13, 18—19) и после него (Curt., IX, 10, 6—7) командует отдельным подразделением. Именно за ним ухаживает Александр после ранения Птолемея во время индийского похода (Curt., IX, 8, 22—27; Iust., XII, 10, 3).
      Сам Птолемей обзаводится «друзьями» еще в период борьбы за власть в Египте после первого раздела сатрапий между диадохами (Diod., XVIII, 14, 2; 28, 6; 33, 4—5). Сословный состав его «друзей» традиционен для эпохи эллинизма — это изгнанники, артисты, философы, доктора, ученые, принимающие активное участие в политической жизни страны9. Отношения между Птолемеем и его «друзьями», как и во всех эллинистических монархиях, основывались на взаимодоверии и взаимопомощи (Diod., XXI, 12). Этот титул является личным (см., напр., OGIS, 256; Plut. Alex., 41—42), и выбор «друзей» производился исключительно царем: это верно как для Птолемеев (прямое указание: Plut. De exilio, 601), так и для Селевкидов (I Macch., 10, 65). Царь мог «унаследовать» друзей своего отца; наиболее характерный пример в истории эллинистического Египта — Афенион, служивший Птолемею III, Птолемею IV и Птолемею V (Jos. Ant. Jud., XII, 171); Аполлодор, Аристократ и Птолемей Александриец также продолжили служить преемнику того царя, который даровал им титул «друга». Подобная практика была свойственна и Селевкидам (RC, 32). Вероятно, такой преемственности способствовал институт соправления, распространенный и у Птолемеев, и у Селевкидов. С другой стороны, царь в любой момент мог избавиться от неугодных ему «друзей» и отобрать все дары: это происходит с Деметрием Фалерским (Diog. Laert., V, 78) и «другом» Птолемея VI Галастом (Diod., XXXIII, 20); аналог этому мы видим и у Селевкидов (Diod., XXXIV, 3).
      Деятельность «друзей царя» была весьма многогранна. Можно выделить несколько ее направлений. В конце IV — начале III в. до н.э. почти все «друзья царя» были так или иначе связаны с военными походами, причем некоторые, такие, как завоеватель Келесирии и Финикии Никанор (Diod., XVIII, 43, 2; App. Syr., 52), являлись стратегами. Приведем несколько примеров.
      Селевк, бежавший от Антигона Одноглазого к Птолемею, считается одним из инициаторов создания в 316 г. до н.э. коалиции Птолемея, Кассандра и Лисимаха против Антигона (Diod., XIX, 56—58; App. Syr., 53; Paus., I, 6, 4); во время собственно войны с Антигоном он не только осуществлял командование, но патрулировал с флотом финикийский берег (Diod., XIX, 58, 5—6), готовил морскую экспедицию в Ионию и Лидию и в 315 г. до н.э. непосредственно вел осаду Эритры (Diod., XIX, 60, 3—4), являлся инициатором отправки на Пелопоннес экспедиции Поликлета (PP, V, 13784) с 50 кораблями (Diod., XIX, 62, 4—5; 64, 4), захватил кипрские города Керинею и Ларетос, добился поддержки действий коалиции со стороны царя Стасиойка из Мариона, принял меры против вторжения династа Аматуса, осадил Китион (Diod., XIX, 62, 2) и принял участие в экспедициях на Лемнос (Diod., XIX, 68, 3) и Кос (Diod., XIX, 68, 4). Он подтолкнул Птолемея к завоеванию Келесирии (Diod., XIX, 80, 3), вместе с будущим царем Египта командовал египетскими войсками в операции против Деметрия Полиоркета в 312 г. до н.э. (Diod., XIX, 81, 5) и в битве при Газе (Diod., XIX, 83—85), которая в итоге позволила ему претендовать на восстановление в Вавилоне и получить войска от Птолемея (Diod., XIX, 86, 5; 90—91; Porph. in Hieron. Comm. in Dan., XI, 5 (FGH, 260, F. 42); App. Syr., 54; Paus., I, 16, 1; Liban. Orat., XI, 82; FGH, 239)10. Другой друг и стратег Птолемея, Киллес, должен был после битвы при Газе изгнать Деметрия Полиоркета из Сирии, однако был захвачен в плен (Diod., XIX, 86, 1—2)11. Аргайос и македонец Калликрат в 310 г. до н.э. были посланы в карательную экспедицию против царя Саламина Кипрского — Никокреона — вместе с войсками стратега Кипра Менелая (PP, VI, 14537) осадили его дворец, и Никокреон покончил жизнь самоубийством12.
      Военная сторона деятельности была важной и для «друзей» Птолемея II. Так, Антигон около 275 г. до н.э. навербовал для египетской армии кельтских наемников (Scholia Kallimach. Hymn. Delos vv. 175—187; Paus., I, 7)13, а Пелопс, вероятно, командовал гарнизоном14. К ним примыкает наварх Калликрат Самосский (RC, 14; OGIS, I, 29; Poseidippos in Athen., VII, 318d), о деятельности которого на этом посту четких данных мы не имеем15. Полководцы есть и среди друзей Птолемея IV: Сосибий, о влиянии которого на государственные дела будет сказано позже, помимо прочего, выступил с армией против Антиоха III (Polyb., V, 63, 1; 63, 4; 65, 9; 66, 8; 67, 1; 67, 3), а в битве при Рафии вместе с Андромахом (PP, II, 2150) командовал фалангой, которая сыграла решающую роль в победе Птолемея IV (Polyb., V, 83, 3; 85, 9). Очевидно, его деятельность не сводилась к простому исполнению приказов: он принимал участие и в планировании операций, свидетельством чего является приписываемый ему (правда, неудачный) план по спасению соперника Антиоха — Ахея, окруженного в цитадели Сард (Polyb., VIII, 15, 2; 15, 4; 15, 6—7; 17, 6).
      Нельзя сказать, что и после 205 г. до н.э. военные исчезают из числа «друзей» царя: друг Птолемея VI, принц Афамании Галаст в 152—145 гг. до н.э. во главе египетских войск воевал в Сирии против Деметрия I, Деметрия II и Александра Балы (Diod., XXXIII, 20); Египтянин (Plut. Pomp., 77) Ахилла, amicus regis Птолемея XIII (Caes. Bell. Civ., III, 104, 1; PP, II, 2154; PP, VI, 14594; ATPE, 029), отвечал за армию (App. Bell. Civ., II, 84; Caes., loc. cit), занимал должности praefectus regius (Caes., III, 104, 2), стратега (Plut. Caes., 49) и стратиарха (Dio Cass., XLII, 4, 1); он же возглавил заговор против Помпея, в котором непосредственное участие принимали войска (Plut. Pomp., 77—78).
      К военной стороне деятельности «друзей царя» примыкает внешнеполитическая. Зафиксировать их посольские и представительские функции чрезвычайно важно в свете подчеркнутого ранее персонального характера эллинистической монархии; исполнение таких функций должно было свидетельствовать о не меньшем доверии со стороны царя, чем руководство армией. Друг Птолемея II Калликрат Самосский около 262—260 гг. до н.э. находился с царской миссией в Милете (RC, 14, l.9), а позже совершил поездку в Палестину (PCZ, I, 59006, ll.21-22, 38-40; P. Mich. Zen., 100), хотя о ее официальном характере уверенно говорить нельзя. Несколько позже Афенион был послан царем в Иерусалим, чтобы потребовать уплаты налогов от первосвященника Онии (Jos. Ant. Jud., XII, 159; 171)16. Уже упоминавшийся Сосибий после победы при Рафии в 217 г. до н.э. ездил в Антиохию, где ратифицировал мирный договор между Птолемеем IV и Антиохом III (Polyb., V, 87, 5; 87, 8).
      Такая деятельность «друзей царя» также не является удивительной, поскольку зафиксирована в Египте и во II—I вв. до н.э. Нумений в начале 168 г. до н.э. находился с миссией на Крите (ICr., IV, 208A, l.4-5), а позже ездил в Рим, чтобы поблагодарить сенат за вмешательство, которое привело к отступлению Антиоха IV из Египта (Polyb., XXX, 16; Liv., XLV, 13, 4—8); друг Марка Антония Алекс, или Александр (Jos. Bell. Jud., I, 393; Ant. Jud., XV, 197; PP, VI, 14484; ATPE, 031), ездил по его поручению к царю Ироду (Plut. Anton., 72). Она зафиксирована и в других эллинистических государствах. Так, друг Птолемея IV Формион, вероятно, прибыл в Египет с посланием от Филиппа V (OGIS, I, 81, ll.5-6, 14)17.
      «Друзья царя» имели большой вес и при решении вопросов внутриполитического характера. Нередко они занимали важнейшие государственные посты, такие, как губернатор Киликии Антиох (Hieron. Comm. in Dan., XI, 9 (FGH, 260. F.43)), отмечаемый в источниках в 246/5 г. до н.э. (PP, III, 4999; PP, VI, 14584; ATPE, 014) и иногда отождествляемый с Антиохом, сыном Кратида — эпонимным жрецом Александрии. Однако среди «друзей царя» преобладали носители дворцовых титулов: друг Птолемея IV (Polyb., V, 38, 6; XV, 34, 4; Plut. Kleom., 33) логограф Птолемея III (P. Oxy., XX, 2258) Сосибий, сын Диоскурида, в 243—240 гг., вероятно, был диойкетом (SB, III, 7178, ll.1, 10; PCZ, III, 59368, ll.1, 8, 12 (= SB, III, 6769), PSI, V, 524, l.1); друзья Птолемея XIII Потин и Ахилла называются «постельничими» (kateunastes) и «воспитателями» (tithenos) (Plut. Pomp., 77). Важно, что еще в III в. до н.э. «друзья царя» занимаются по поручению Птолемеев экономикой страны. Единственное, однако весьма показательное упоминание об этом связывается с Калликратом, которому должность наварха не мешала потребовать от диойкета Аполлония (PP, I, 16) через одного из его подчиненных, Зоила (PP, I, 1682), уплаты налога на флот (P. Mich. Zen., 100, ll.1-3; PCZ, I, 59034, 1. 1; PSI, IV, 435). К этой же сфере деятельности «друзей царя» относится и выполнение ими личных поручений царя полувоенного или полудипломатического характера. Так, Симмий был послан Птолемеем III исследовать земли ихтиофагов (Agatharch. in Diod., III, 18, 4—7 (GGM, I. P. 135, l.18 sqq))18, а «друг» Птолемея VI Деметрий (PP, VI, 14598) командовал кораблем, который по требованию Гая Попилия Лената должен был забрать Полиарата Родосского (Polyb., XXX, 9, 3 - 12)19.
      Однако дело состоит вовсе не в придворных титулах, а в том реальном влиянии, которое «друзья царя» оказывали на государственные дела. Уже неоднократно упомянутый Сосибий называется «самым влиятельным из друзей царя» (Plut. Cleom., 33), «ведавшим и распоряжавшимся всем без изъятия» (Ibid., 34). Влияние сказывается и в том, что filoi принимают участие в многочисленных придворных интригах и политических играх. Начинается это довольно рано: еще Деметрий Фалерский после смерти Птолемея I впал в немилость и был изгнан в хору за то, что советовал покойному царю оставить наследником не Птолемея II, а Птолемея Керавна (Diog. Laert., V, 78), и вскоре умер в Бусиритском номе близ Диосполиса (Suidas, s.v). Все тот же Сосибий открыто выступает против Мага, а также интригует против прибывшего в Александрию в ссылку спартанского царя Клеомена III (Polyb., V, 35, 7—13; 36, 2—6; 37, 11; 38, 1; 38, 3—4; 38, 6; XV, 25, 1—2; Plut. Kleom., 33—35; Zenobios (CPG, I), III, 94). В то же время на стороне Клеомена III (PP, VI, 16118) выступает другой «друг царя» — Птолемей, сын Хризерма (Plut. Kleom., 36)20. К более позднему времени относятся интриги друга Птолемея VI Дионисия, пытавшегося поссорить царя с Птолемеем VIII и поднявшего мятеж после провала своих планов21. К этому же ряду относится друг Птолемея I Калликрат (Diod., XX, 21, 1), которого источник прямо называет льстецом (kolaks) (Euphantos in Athen., VI, 251d (= FGH, 74 F.1)) и который сопровождал царя в поездке в 308 г. до н.э. на Делос и посвятил царю две делосские золотые короны (IG, XI, 2, 161B, ll.54-55, 89—90; 162B, l.43; 164A, l.92; 199B, l.62; 203B, ll.54-55, 77—78; 208, l.9; 219B, l.9; 223B, ll.10-11; 287B, ll.6-7, 63; ID,296B, l.27; 314B, ll.111-112; 315, l.5). Закономерным итогом развития данной тенденции будет создание в I в. до н.э. «царского совета», который при Птолемее XIII возглавил евнух Потин22, в латинских письменных источниках определяемый как «amicus regis» (Caes. Bell. Civ., III, 104, 1; App. Bell. Civ., II, 84). Сначала он устроил заговор с целью устранения Гнея Помпея Магна, который после поражения при Фарсалии бежал в Александрию (Caes. Bell. Civ., III, 104, 1—2; Liv. Periochae, 112; Luc. Phars., VIII, 482—535; Plut. Caes., 48; Plut. Brut., 33; Plut. Pomp., 77; App. Bell. Civ., II, 84; II, 86; Flor. Hist. Rom., II, 13, 52; Ampelius. Liber Memor., 35, 5; Anonym. de Viris Illustribus, 77, 9; Zonaras, X, 9), а потом возглавил заговор против императора (Caes. Bell. Civ., III, 108, 1—2; 112, 11; Liv. Periochae, 112; Luc. Phars., X, 94—103, 333—519; Plut. Caes, 48—49; Plut. Brut., 33; Plut. Pomp., 80; App. Bell. Civ., II, 90; II, 101; Flor., II, 13, 60; Dio Cass., XLII, 36; 39, 2).
      Начиная как минимум с 60-х годов III в. до н.э. — времени складывания общегосударственного царского культа — «друзья царя» — Калликрат (P. Hib., II, 199; P. Yale, I. P. 66—67), Пелопс (PP, III, 5227), Сосибий (PP, III, 5272) и Птолемей, сын Хризерма (PP, III, 5238) — исполняют функции жрецов культа Александра и Птолемеев в Александрии. Помимо этого, Калликрат около 270—266 гг. до н.э. основал культ Арсинои-Афродиты и святилище на мысе Зефирион близ Канопоса (Poseidippos in Athen., VII, 318d)23, а также посвятил канопосское святилище Исиды и Анубиса Птолемею II и Арсиное II (SB, I, 429). Многие высокопоставленные египетские чиновники (и даже некоторые чиновники во внешних владениях Птолемеев) совмещают административные посты с выполнением жреческих функций. В сущности, здесь сплелись все традиции — и в первую очередь египетская. Уже в птолемеевское время была составлена надпись Самтауи-Тефнахта24, который являлся гераклеопольским номархом и одновременно верховным жрецом богини Сохмет.
      Имена многих «друзей царя» неразрывно связаны с эллинистической культурой. Первым в этом ряду мы должны поставить Деметрия Фалерского — философа, историка, ритора, филолога и поэта, который после смерти Кассандра бежал из Афин и нашел приют у Птолемея I (Plut. De exilio, 601). Именно Деметрий Фалерский считается одним из основателей Мусейона и Библиотеки25.
      Современником Деметрия Фалерского был Сострат Книдский, «друг» Птолемея I и Птолемея II (Strabo, XVII, 1, 6). Архитектор и инженер, кроме зданий в Книде (Plin. N.H., XXXVI, 83; Luc. Amores, 11) и Дельфах (FdD, III, 1, 298— 299)26, он построил ряд зданий в Египте (Luc. Hippias, 2; OGIS, I, 66, n. 1), в том числе знаменитый Фаросский маяк (Strabo, XVII, 1, 6; Plin. N.H., XXXVI, 83; Luc. Quomodo historia sit conscr., 62; Suidas, s.v.; Steph. Byz., s.v. Faros), простоявший более полутора тысячелетий и разрушенный землетрясением 1375 г.27. Деятельность прочих приближенных Птолемеев имеет гораздо менее яркий характер: Калликрат установил в Олимпии статуи Птолемея II и Арсинои II (OGIS, I, 26, l.3; 27, l.3), Симмию, возможно, принадлежит упоминаемый Маркианом перипл Красного моря (Markianos // GGM. I. P. 565. ll.30-31), Сосибию — несохранившийся труд Peri basileias, посвященный Птолемею III или IV (Athen., IV, 144e)28, а Агафоклу — комментарии к написанной Птолемеем IV трагедии «Адонис» (Scholia Aristoph. Thesmoph., 1059). Вместе с тем никто из глав Александрийской библиотеки29 — ни Зенодот из Эфеса, ни Каллимах, ни Аполлоний Родосский, ни Эратосфен — не принадлежат к числу «друзей» первых Птолемеев.
      Очевидно, влияние «друзей царя» распространялось не только на собственно Египет и заморские владения Птолемеев, но и на сопредельные территории. Свидетельством этого является почет, оказываемый приближенным Птолемеев в Эгеиде. Большинство «друзей царя» являются проксенами (к этому времени проксения уже приобрела характер исключительно почетного титула, не связывающего своего носителя практически никакими обязательствами): Калликрат — в Эфесе (PP, VI, 14606), Сострат Книдский — на Делосе (IG, XI, 4, 563; 1038; OGIS, I, 67; FdD, III, I, 298, ll.4-5; 299, l.2 (= OGIS, I, 66); Choix., 21—22) и в Кирене (IG, XI, 4, 1190), Калликрат — в Олоусе (Крит) (Inscr. Cret. I. P.245—252, No. 4a, ll.37-38), Сосибий — в Орхомене (IG, VII, 3166, ll.3-4), друг Птолемея VI — в Гортине (Inscr. Cret. IV, 208a, ll.4-5). Есть много примеров почитания «друзей царя» без объявления их проксенами: так, Калликрат почитался на Самосе, Делосе (SIG, I, 420; IG, XI, 4, 1127), а также в Палайпафосе и Курионе на Кипре30; Пелопс и Дионисий — на Самосе (SEG, I, 364. ll.2-4,9; SEG, I, 365, l.2-4); Аполлодор — в Дельфах (FdD, III, 4, 27, l.1); Кастор — в Афинах (IG, II—III, 838, ll.10-11, 16— 20); Формион — в Оропе (Беотия) (PP, VI, 14635); Сосибий — на Делосе (IG, XI, 4, 649) и в Танагре (OGIS, I, 80, l.3), а также частными лицами — александрийцем Агатобулом (PP, VI, 15784) в Книде (OGIS, I, 79, l.1-2) и личным доктором Птолемея IV физиком Андреем, посвятившим Сосибию свою работу (Soranos, II, 17, 53).
      В самом Египте некоторым «друзьям царя» предоставлялась dorea («дар») в виде земли (Сосибию — в Гераклеопольском номе (P. Tebt., III, 860, ll.17, 18, 20, 61, 67, 110) и в Теносе (IG, XII, 5, 872, ll.115, 117)) или дохода (Агафокл (BGU, VI, 1415, l.2; P. Wilb., 2, ll.3-4; P. Strassb., 294, ll.4-5; P. Ryl., IV, 592, ll.8,11)). Этот «дар», очевидно, является пожизненным, но в принципе отчуждаемым царем: так, Птолемей VIII забрал у Галаста землю, дарованную Птолемеем VI (Diod., XXXIII, 20). Именами «друзей царя», вероятно, называются географические объекты: в честь Калликрата — озеро (P. Petrie, III, 56b, l.9; PP, I, 894) и деревня в Арсиноитском номе (PSI, IV, 353, l.2; PCZ, IV, 59596, l.22; SB, IV, 7451, l.73), а также деревня в Дельте (P. Tebt., III, 889, l.38); в честь Пелопса — группа островов31; в честь Агафокла — два острова в Красном море32.
      Итак, деятельность центрального аппарата государства Птолемеев в III в. до н.э. была фактически невозможна без участия немногочисленных, но весьма активных «друзей царя», которые по поручению Птолемеев занимались как внешне- и внутриполитическими вопросами, так и проблемами экономического развития страны. Деятельность некоторых «друзей» носила поистине всеобъемлющий характер. По сути, отдельные filoi подменяют собой царя во главе государства — иначе невозможно объяснить, почему Полибий говорил о Сосибии как об «опекуне» Птолемея IV (Polyb., XV, 25, 1) и человеке, который не просто имел наибольшее влияние на царя (Polyb., V, 35, 7), но попросту стоял во главе государства (Polyb., V, 63, 1). Следует обратить внимание на то, что такая ситуация совершенно не характерна для конца IV в. и первой половины — середины III в. до н.э., когда у власти находились первые представители династии Птолемеев — сильные и активные Птолемеи I, II и III. Это закономерным образом совпадает с общим кризисом в государстве Птолемеев, начало которого приходится на период царствования Птолемея IV.
      Мы видим, что «друзья» нередко по долгу службы находились не в столице и не всегда были членами свиты; единственное, что их объединяло — личная связь с царем. Гетерогенность этой категории33 унаследована с македонских времен. В сущности, «друзья» эллинистических царей — это те же гетайры, однако этот институт Александром был объединен с персидскими дорифорами34. Однако и институт «гетайров» не исчезает в птолемеевском Египте. Источники сохранили сведения об Агафокле Самосском, который традиционно включается в число «друзей», однако называется гетайром (getairos) (Athen., VI, 251e = Polyb., XIV, 11, 1; Aeg., 32 (1952). P. 210—211) и возлюбленным (eromenos, concubinus) Птолемея IV (Scholia Aristoph. Thesmoph., 1059; Porphyrios in Hieron., Comm. in Dan., XI, 13-14 = FGH, 260 F. 45), чьим кравчим он был в детстве (Polyb., XV, 25, 32). Очевидно, привязанность царя в данном случае была личной, а не продиктованной деловыми качествами Агафокла. В то же время характер деятельности гетайра практически ничем не отличается от круга дел прочих «друзей царя». На наш взгляд, это доказывает, что институт гетайров не мог быть единственным источником института эллинистических «друзей царя», но постепенно так называемая свита и filoi сближаются, формируя в условиях общего кризиса некую массу, которая начинает оказывать большое влияние на ход дел в государстве.
      Кризис государства неизбежно сказывается и на институте «друзей царя». Чем занимаются последние «друзья» — окружение Клеопатры VII? Один из них, Аполлодор Сицилийский, в 48 г. до н.э. тайно доставил ее во дворец для первого знакомства с Цезарем (Plut. Caes., 49; Zonaras, X, 10; RE, Suppl. 3 (1918), col. 134; PP, VI, 14586); другой, Архибий, после смерти Клеопатры заплатил Цезарю две тысячи талантов, чтобы спасти ее статуи от разрушения (Plut. Anton., 86)35. Очевидно, институт «друзей царя» играл большую роль во внешней и внутренней политике государства Птолемеев. В 1992 г. появилось исследование профессора Афинского университета К. Бураселиса «Царские filoi и amici императора. Сходства и различия между эллинистической и римской моделями монархического правления», в котором на основании исследования этого общественного института доказывается сильное сходство эллинистических монархий и Римской империи36.
      К «друзьям царя» тесно примыкают еще две группы приближенных к трону, появившиеся в середине III в. до н.э., — люди, носящие звания «телохранитель» (somatofulaks tou basilews) и «старший телохранитель» (arhisomatofulaks tou basilews). Телохранители были и у македонских царей, причем они появились еще до Филиппа. Источником пополнения этой социальной группы, очевидно, были пажи37. Известны как минимум два соматофилака Александра — Менет (Diod., XVII, 64, 5) и Певкест (Arr., I, 38; Arr. Ind., XVIII, 6; Curt., IX, 5, 14, 17—18; Plut. Alex., 63); сохранилось упоминание о его телохранителях — аргираспидах, участвовавших в битве при Гавгамелах (Curt., IV, 13, 26—27). Значительно позже соматофилаком Александра становится Птолемей (Curt., IX, 8, 23), который не только охраняет царя, но и занимается другими делами, которые, в частности, мешают ему выполнять свою основную функцию (IX, 5, 21). Институт «телохранителей» не был чужд и персам: Геродот сообщает (Herod., VII, 83) о том, что 10 тысяч отборных воинов, находившихся при персидском дворе, назывались «бессмертными», а первая тысяча этих воинов состояла исключительно из представителей персидской знати и была личной гвардией царя. Возможно, именно к персидским «телохранителям» восходит должность хилиарха: во времена Ахеменидов этим термином обозначался начальник отряда из 1000 царских телохранителей, а в империи Александра Македонского его получает Пердикка, положение и функции которого соответствовали первому министру. Впоследствии носители титула «соматофилак» появляются практически во всех эллинистических государствах, в том числе таких, где местные традиции, как мы видели, были достаточно сильны, как, например, в Вифинии (App. Mithr., 5).
      В Египте число соматофилаков было крайне невелико. Источники содержат данные о девяти носителях этого титула (PP, II, 4325—4432), однако Л. Мурен помещает в свою просопографию только пятерых, причем четверо из них жили в III в. до н.э. (ATPE, 033—036, 0131). Самое раннее упоминание этого титула предположительно относится к 239 г. до н.э., однако о соматофилаке Айнесидеме (SEG, II, 880; SB, I, 1685; PP, II, 4326; ATPE, 033) мы абсолютно ничего не знаем. Деятельность еще трех соматофилаков относится к самому концу III в. до н.э., времени царствования Птолемея V. Все они — Мойраген (Polyb., XV, 27, 6; 27, 6—11; 28, 1—9; 29, 1; PP, II, 4330a; ATPE, 034), Сосибий Младший, сын упоминавшегося ранее «друга царя» Сосибия (Polyb., XV, 32, 6—8; 30, 7; 31, 4; 31, 6; XVI, 22, 1—2; 22, 11), и акарнанец Аристомен (Polyb., XV, 31, 6; PP, I, 19; PP, III, 5020; PP, VI, 14592)38 упоминаются с этим титулом только у Полибия и исключительно в связи с «другом царя» Агафоклом Самосским, который вместе с «другом царя» Сосибием в соответствии с завещанием Птолемея IV (Polyb., XV, 25, 1—2; 25, 4—5) являлся опекуном (epitropos) малолетнего Птолемея V. Не останавливаясь на вопросе, насколько надежно доверять единственному источнику, отметим, что их положение в государстве было слишком разным для носителей одного и того же титула: Мойраген был арестован по приказу Агафокла, Сосибий Младший за него заступался, а Аристомен вообще был его протеже (Polyb., XV, 31, 7—9). Когда в 203/2 г. до н.э. стратег Пелузия Тлеполем (PP, I, 50, 337; PP, II, 2180; PP, VI, 14634) поднимает восстание против Агафокла и Сосибия39, на его сторону переходят македонские отряды столицы, а Агафокл и его родственники погибают, Сосибий Младший, поддержанный своим братом Птолемеем (PP, VI, 14779; Polyb., XVI, 22, 11), получает государственную печать (Polyb., XVI, 22, 1 - 2)40; Аристомен ведет с македонскими солдатами переговоры об Агафокле (Polyb., XV, 31, 6—12), а после замены Тлеполема Аристоменом становится наставником (kathegetes) Птолемея V (Plut. Quomodo..,7 1c) — должность, сопоставимая с рангом премьер-министра (ATPE, 036). О его влиянии на рубеже III и II вв. до н.э. свидетельствует факт расправы Аристомена с известным в Египте этолийцем Скопасом (PP, II, 2177; PP, VI, 15241), который после падения Тлеполема сосредоточил в своих руках военное командование, а осенью 197 г. до н.э. был вынужден отравиться вместе со своими друзьями и родственниками (Polyb., XVIII, 53, 5—8; 54, 1—7). Впрочем, эта же участь постигла и самого Аристомена, который вскоре попал в немилость и отравился (Diod., XXVIII, 14; Plut. Quomodo.., 71c-d).
      Об Аристомене известно больше, чем о соматофилаках Мойрагене и Сосибии Младшем, однако этот титул он носит только у Полибия. Прочими источниками он называется лишь опекуном Птолемея V (Diod., XXVIII, 14; Agatharchides. De Mari Erythraeo, 17 // GGM. I)41. М. Лоне один раз называет его соматофилаком42, а другой — архисоматофилаком43. Эта терминологическая путаница, очевидно, была свойственна и современникам Аристомена. Андрей (PP, II, 4327; PP, VI, 14581; ATPE, 037) и Сосибий Тарентский (PP, II, 4331; PP, VI, 14630; ATPE, 038), упоминающиеся у Псевдо-Аристея и Флавия ([Pseudo-] Aristeas. Epist. ad Philocr., 40; Jos. Ant. Jud., XII, 50) как ton arhisomatofulakon Птолемея II, не могли носить этого титула во второй четверти III в. до н.э., так как документальные свидетельства его появления относятся к середине II в. до н.э. В совокупности с другими доказательствами данный анахронизм позволил установить подложный характер письма44, на самом деле относящегося ко II в. до н.э.45, и выдвинуть не совсем убедительное46 предположение, что Аристей заимствовал свое имя у Аристея из Аргоса, прибывшего в Александрию в 272 г. до н.э.47. Обратим внимание, что архисоматофилак Андрей (а именно как архисоматофилак он включен в просопографию Мурена) (Jos. Ant. Jud., XII, 50) в том же самом источнике упоминается как соматофилак (Jos. Ant. Jud., XII, 18), а в другом источнике того же автора — описательно как ten tou somatos autou fulaken enkeheipismenos (Jos. Contra Apionem, II, 46—47). В совокупности с небольшим числом упоминаний это позволяет предполагать, что термин «архисоматофилак» — не производный от «соматофилак», как принято считать48, а, возможно, его разновидность. Конечно, число упоминаний не может служить решающим доказательством — некоторые должности в Птолемеевском Египте упоминаются источниками по одному-два раза, — однако здесь речь идет не об армейских должностях, а о людях, занимающих видное место в государстве и просто обязанных попасть на глаза историкам. Оставшиеся случаи вполне могут быть сокращениями или следствиями неправильной реконструкции. Так, реконструкция единственного упоминания о соматофилаке во II в. до н.э. (PSI, VII, 815, ll.1-2; 816, l.7) весьма сомнительна, поскольку Эней (PP, I, 375, 640; ATPE, 0131) является в первую очередь стратегом Афродитопольского нома в Фиваиде.
      Почему же термин «соматофилак» употребляет Полибий? Здесь речь о сокращении или неправильной реконструкции, несомненно, идти не может. Полибий просто переносит на Египет терминологию остального эллинистического мира, который термина «архисоматофилак» не знает, — он встречается только в птолемеевском Египте49. Так, соматофилаки существовали в государстве Селевкидов (Э. Бикерман называет их «адьютантами»50), где выполняли точно такие же почетные функции, как архисоматофилаки у Птолемеев; личной же охраной и эскортом царя являлись копьеносцы — doruforoi (Polyaen, VIII, 50; Plut. Moral., 184a). Вслед за Полибием и более поздние авторы, не видя функциональной разницы между соматофилаком и архисоматофилаком, смешали эти два понятия.
      Число зафиксированных источниками архисоматофилаков птолемеевского Египта значительно больше; просопография В. Переманса и Э. Ван’т Дака содержит 40 имен (PP, II, 4284—4324), три из которых относятся к концу III в. до н.э. (ATPE, 039-041). Эти случаи никак нельзя назвать показательными: об архисоматофилаке Птолемее (ATPE, 041) нельзя сказать ничего определенного (P. Tebt., III, 773, l.2; PP, I, 40), а двое остальных — безымянный архисоматофилак и диойкет Хрисипп, — по всей видимости, связаны с сельским хозяйством: первый упоминается в связи с виноградниками (melangeiou ampelonos), а второй, несмотря на то, что постоянно жил в Александрии, трижды за неполных четыре года посетил Арсиноитский ном (P. Petrie, III, 53, l.2-4; PCZ, 10250; P. Grenf., II, 14, l.2). Архисоматофилаки появляются не только в Египте, но и во внешних владениях Птолемеев — на Кипре (Агий в Цитиуме (PP, II, 4284; OGIS, I, 113, l.2-3), Аммоний в Аматосе (PP, II, 4285) и Эвксимброт в Ларетосе (PP, II, 4295; AfP, 13 (1938), P. 24. N 11, ll.1-2)) и в Кирене (Филон (146 г. до н.э.) (SEG, IX, 55, ll.1-3)). Справедливости ради необходимо отметить, что в истории Пергама архисоматофилаки вообще неизвестны, а соматофилак отмечен лишь однажды. Это некто Клеон, сын Стратага из Пергама, носитель обычного титула go somatofulaks (OGIS, 329).
      В III в. до н.э. «друг царя» и «архисоматофилак» являются должностями, а не титулами, поскольку единственный человек, который упоминается одновременно как «друг» (Jos. Ant. Jud., XII, 17; XII, 53; Zonaras, IV, 16) и «соматофилак» («архисоматофилак») (Jos. Contra Apionem, II, 46—47), — Аристей (PP, II, 4328; PP, VI, 14588 и 16965). Чуть выше мы анализировали сведения о фигурирующих в письме Псевдо-Аристея архисоматофилаках Андрее и Сосибии Тарентском, также упоминаемых Иосифом Флавием. Однако за этим историком давно известна способность заимствовать из разных источников и соединять различные, часто противоречащие друг другу версии событий51. В возможное совмещение двух должностей не верит и крупнейший специалист по титулатуре птолемеевского Египта Л. Мурен52, который не включает Аристея в свою просопографию (впрочем, это не мешает ему рассматривать Андрея и Сосибия Тарентского как реальных лиц, правда, действовавших не в III, а во II в. до н.э.). Кроме того, следует учитывать, что античные авторы четко разграничивают «друзей царя» и «гетайров»; даже если последний термин употребляется редко, смысл его остается неизменным; не случайно у Цезаря (Caes. Bell. Civ., III, 109, 3) двое приближенных Птолемея III — Диоскорид (PP, VI, 14601, 16594) и Серапион (PP, VI, 14627, 16633) — выступают как necessarii (а не amici) монарха (существительное «necessarius» имеет значение «близкий человек» с дополнительным значением «интимный друг»53). Как тут не вспомнить придворных пергамских царей Эвмена II и Аттала II Сосандра (RC, 61; 65) и Меногена (OGIS, 291—296), которые официально носят титул go anankaios! Для III в. до н.э., пожалуй, правильнее говорить о друзьях царя, а не о «друзьях царя»; своих «друзей» (в кавычках или без) имели многие люди не обязательно царского достоинства.
      Принято считать, что в начале II в. до н.э. проанализированные выше должности перерастают в систему почетных титулов, даваемых honoris causa. Это связывается с тем, что в 197—194 гг. до н.э. Птолемей V Эпифан вводит шесть таких рангов: go sungenes, ton diadohon, ton proton filon, ton filon, ton somatofulakon, go arhisomatofulaks54. Если четыре последние титула в той или иной степени являются вариациями ранее существовавших должностей, то go sungenes («родственник») и ton diadohon («диадох») ранее не фиксировались. Около 145 г. до н.э. Птолемей VIII Эвергет II вводит еще два почетных титула — goi gomotimoi tois sungenesin («приравненные к родственникам») и goi isotimoi tois protois filois («равный по званию первым друзьям»)55. Источником этой почетной титулатуры В. Эренберг считает титул архисоматофилака56.
      Все введенные титулы могут быть разделены на четыре большие группы:
      1. «Друзья» (в другом смысле, отличном от понимания III в. до н.э.; титул зафиксирован в формах ton filon tou basileos (2 случая второй половины — середины II в. до н.э. (ATPE, 0092, 00106)), goi filoi (23 случая 186—116 гг. до н.э. (ATPE, 0091, 0093—00105, 00107—00115)), goi isotimoi tois protois filois (8 случаев второй половины II в. до н.э. (ATPE, 00116—00123)), goi protoi filoi (67 случаев II-I вв. до н.э. (ATPE, 00126, 00127, 00129—00135, 00137—00141, 00143— 00180, 00182—00197)) и ton proton filon tou basileos (6 случаев II в. до н.э. (ATPE, 00124, 00125, 00128, 00136, 00142, 00181))).
      2. «Архисоматофилаки» (в формах go arhisomatofulaks (32 случая 197—130 гг. до н.э. (ATPE, 0040—0071)) и ton arhisomatofulakon (18 случаев 156—110 гг. до н.э. и 1 случай 69—60 гг. до н.э. (ATPE, 0072—0090))).
      3. «Родственники» (в формах goi gomotimoi tois sungenesin (11 случаев 125— 60 гг. до н.э. (ATPE, 00198—00208)) и goi sungeneis (141 случай II—I вв. до н.э. (ATPE, 00209—00349))).
      4. «Диадохи» (38 случаев II—I вв. до н.э. (ATPE, 002—0039)).
      Все эти титулы носили личный, а не наследственный характер57 и не предполагали наличия специальной задачи их обладателя58. Поразительно, что некоторые титулы привязаны к определенным областям государства Птолемеев: так, титулы goi isotimoi tois protois filois и goi gomotimoi tois sungenesin отмечены только в Среднем Египте, Фиваиде и на Кипре. Конечно, это может быть простым совпадением, однако не может не наталкивать на определенные размышления: возможно, эти титулы «равных» присваивались жителям только данных административных единиц, в то время как чиновники центральной администрации или верхушка местной власти носила другие титулы. Вопрос с аналогичной египетской титулатурой пока до конца не ясен. Источниками зафиксированы титулы sn nswt и rh nswt59, однако их значение неизвестно.
      Носители титула «диадох» по своему социальному составу и должности были весьма близки носителям титула «архисоматофилак». Стратегами нескольких номов были и диадох Даймах60, и архисоматофилак Сотион61; должность стратега нома примерно в одно и то же время были диадох Кидий62 и архисоматофилак Гиероним63; фрурархами во внешних владениях служили диадох Ладамос64 и архисоматофилак65; должность эпистата Патиритского нома в разное время были диадох Дионисий66 и архисоматофилак Гермокл67.
      Если предположение В. Эренберга о том, что «диадохи» являлись претендентами на более высокий пост68, верно, этот институт может соответствовать селевкидскому корпусу пажей, насчитывавшему при Антиохе IV до шестисот человек (Polyb., XXXI, 3, 17) и считавшемуся «питомником военачальников и наместников» (Curt., VIII, 6, 6). Известно о существовании подобного института и в древней Македонии69.
      Нельзя не обратить внимание, что к концу II в. до н.э. оба эти титула, сначала даровавшиеся высшим чиновникам, присваиваются и чиновникам среднего и даже низшего звена. В отношении других титулов этого не наблюдается; более того, носителями титула goi sungeneis на протяжении двух веков истории империи Птолемеев остаются высшие государственные чиновники — стратеги Кипра (например, Птолемей Макрон (SIG, II, 585, l.139; SEG, XVI, 785, 794; SB, VIII, 10012, 10015; OGIS, I, 105; Polyb., XXVII, 13; ICr., IV, 209A, ll.2-3; IG, II—III, 908, 1,4 (= OGIS, I, 117); II Macch., X, 12—13; PP, VI, 15069; ATPE, 0350)), Фиваиды (Платон (P. Adler, 10, l.4; P. Bouriant, 10, l.1 (= SB, III, 6643); 11; 12, l.1; SB, III, 6300, l.1; P. Bad., II, 16; PP, I, 198; ATPE, 059), Арсиноитского нома (Парфений (P. Tebt., I, 101, ll.2-3; PP, I, 299; ATPE, 075), Лисаний (P. Tebt., I, 41, ll.11-12, 35— 36; P. Mil. Vogl., III, 128, l.1; PP, I, 276; ATPE, 076), Аполлоний (P. Tebt., I, 43, ll. 33-34; PP, I, 223; ATPE, 078)), других номов Египта, Киликии, эпистратеги хоры, эпистолографы, диойкеты и др. Из числа «родственников» во второй половине I в. до н.э. (то есть в самом конце эпохи Птолемеев) выделяются «братья царя» — титул, ранее в эллинистическом Египте не встречавшийся. Это стратеги нескольких номов Пахом-Гиеракс (Graffiti Philae, 327; SB, I, 1560; PP, I, 265, 302; PP, III, 5711; ATPE, 0127) и Паменхес (AEZ, 57 (1922). P. 88—90; PP, III, 5688; ATPE, 0128), а также два стратега Тентиритского нома — Панас (PP, I, 293; ATPE, 0137) и его сын Птолемей (Aeg., 29 (1949). P. 22—24; PP, I, 322; ATPE, 0138). Последний, упоминающийся в источниках от 27 декабря 13 г. до н.э. (т.е. уже в римский период), носит уже титул «брат фараона»; сходный титул — «брат семьи фараона» — был зафиксирован и раньше, в 60—50-е гг. до н.э., применительно к стратегу нескольких номов в Фиваиде Монкоресу (PP, I, 283, 284; II, 2121; II, 5640, 5641; ATPE, 0124) и его сыну Памонтесу уже в начале римского периода (PP, II, 2125; PP, III, 5690; ATPE, 0129). Напомним, что у Селевкидов значительно раньше были зафиксированы титулы «брат» (OGIS, 138) и даже «отец и брат» (SEG, VII, 62, 33), что позволяет предполагать наличие определенного селевкидского влияния на политические процессы, протекавшие в государстве Птолемеев. Родственные связи носителей появившихся в позднептолемеевском Египте титулов (Панас — Птолемей и Монкорес — Памонтес) заставляют предполагать, что титул «брат фараона» («брат семьи фараона») передавался по наследству, а значит, в корне отличался от прочих почетных титулов, присуждавшихся исключительно за заслуги.
      В связи с этим нельзя не поставить вопрос о происхождении данных почетных титулов и, соответственно, об их иерархии. Говоря о «друзьях», мы подчеркнули, что этот институт имел македонское происхождение. Действительно, о «друзьях» персидских царей источники не сообщают ничего. Впрочем, Курций упоминает «друзей» Пора (Curt., VIII, 14, 9), но, скорее всего, он калькирует реалии современного ему мира на то, что происходило во времена Александра, а кроме того, здесь речь придется вести не о персидском, а об индийском влиянии, что, конечно, маловероятно. Однако сказать, что институт «друзей» совсем не имел восточных параллелей, нельзя.
      При персидском дворе существовал титул «родственники» (cognatos regis (Curt., III, 3, 14)), носители которого имели право на поцелуй самого царя (Arr., VII, 11, 6). Иногда под «родственниками» могут подразумеваться настоящие члены семьи — персидский военачальник Фарнак — брат жены Дария (Diod., XVII, 21, 3) или его зять, сатрап Ионии Спифробат, которого в сражении против македонцев сопровождали уже его собственные родственники (Diod., XVII, 20, 2). Однако упоминание о пятнадцати тысячах «родственников» (Curt., III, 3, 14) не позволяет предположить, что все они действительно принадлежали к семье царя.
      Персидская знать в значительной степени носила придворный, а не наследственный характер. Показательным в этом отношении является проникновение в число знати неперсидской элиты, которое началось как минимум при Дарии III70.
      История появления в эллинистических монархиях титула «родственник» прекрасно известна из источников. По свидетельству Арриана (Arr., VII, 11, 6—7), некий Каллин, возмутившись высоким положением, которое персы занимали при дворе Александра, добился того, чтобы царь включил в число своих «родственников» и македонцев. Так персидский титул получил новую жизнь. Следует напомнить, что в Египте он появился только во II в. до н.э., в то время как у Селевкидов он существовал изначально (может быть, даже в более конкретных формах: один из главных помощников Антиоха III, Антипатр, носит титул «племянник царя» (Polyb., V, 79, 12; 87, 1; XXI, 16, 4), хотя, возможно, он действительно состоял с Антиохом III в родстве по линии матери71. Напротив, титул «друг царя» у Селевкидов появляется лишь в начале II в. до н.э., то есть примерно тогда же, когда в Египте происходит реформа придворных титулов. Первое употребление титула «друг» зафиксировано в письме Селевка IV городу Селевкии-в-Пиерии в 186 г. до н.э. (OGIS, 45). Но, даже появившись, этот титул занял лишь подчиненное положение в Передней Азии; «родственники» представляли собой высшие круги знати, лиц, наиболее приближенных к царю (прямые указания — I Macch., 3, 32; II Macch., 11, 12; OGIS, 259)72. Предтечей «друзей царя» в государстве Селевкидов, возможно, были «фавориты», которые вели вместо монарха международные переговоры (так, в 193 г. до н.э. переговоры с римлянами вел Минион (Liv., XXXV, 15)), представляли царя во время отъезда (Андроник представлял Антиоха IV (II Macch., 4, 31)), оказывали влияние на царя (II Macch., 4, 44) и даже правили за него (киприоты Темисион и Аристос — вместо Антиоха II (Phylarch, 6 (FGH, 81) = Athen., X, 438d)).
      Таким образом, в государстве Птолемеев получила развитие македонская традиция «друзей», в то время как Селевкиды сохранили унаследованный от персов общественный институт «родственников». Сословную или функциональную разницу между египетскими «друзьями» и переднеазиатскими «родственниками» выявить невозможно. Остается констатировать, что это — один и тот же институт, имеющий, правда, разные корни. Что стало причиной такого разделения, можно лишь предполагать. Вероятно, на структуру титулов в государстве Селевкидов большое влияние оказали традиции вавилонского двора Александра, при котором, собственно, и происходило появление титула «родственник». Птолемей, в свою очередь, мог механически перенести на египетскую почву македонские реалии.
      Реформа начала II в. до н.э. (очевидно, проводившаяся и Птолемеями, и Селевкидами) заставляет предполагать, что в это время происходит определенное взаимовосприятие культурных норм, возможно, инспирированное какими-либо совместными акциями внешнего характера. «Друзья» появляются в Передней Азии, где занимают подчиненное положение по отношению к «родственникам». Разница между раннептолемеевскими и селевкидскими «друзьями царя» хорошо видна: если первые выполняют реальные функции в системе управления государством, то вторые могут рассматриваться как компаньоны царя73, которые сопровождают его как на войну и охоту (Plut. Mor., 184d), так на прогулку (Polyb., V, 56, 10), и выручают в беде (Plut. Mor., 508d; Jos. Antt., XIII, 368). Может быть, правильно сопоставить их с пергамскими носителями титула diatribon para toi basilei — Менандром (SIG, 655), Феофилом (IG, II, 947) и Эпигоном Тарентским74.
      «Родственники», в свою очередь, встраиваются в придворную систему государства Птолемеев. В этой связи нельзя обойтись и без постановки вопроса об иерархии придворных титулов в эллинистическом Египте II—I вв. до н.э. Для решения данного вопроса немаловажный характер может иметь анализ ситуации, в которой носители разных титулов действуют вместе или в сходной ситуации. К сожалению, таких данных в источниках крайне мало. 11 декабря 117 г. до н.э. в суде Гермия (Фивы) одновременно и в одном и том же качестве (UPZ, II, 162, I,ll.4-6) заседали архисоматофилаки Полемон (PP, II, 4311; ATPE, 0327) и Гераклид (PP, II, 4299; ATPE, 0328), «друзья царя» Аполлоний (ATPE, 0329) и Гермоген (ATPE, 0330), а также диадох Панкрат (ATPE, 0331). Стратег Мемфисского нома Посидоний (PP, I, 310; ATPE, 091, 0299) в 158—157 гг. до н.э. называется «другом царя» (UPZ, I, 12; 14), а в 156 г. до н.э. — архисоматофилаком (UPZ, I, 15; 16; 122; 123). Точно так же диойкет Диоскурид (PP, I, 27; ATPE, 0162) в 157 г. до н.э. называется «другом царя» (UPZ, I, 14, l.123), а в 156—155 гг. до н.э. — архисоматофилаком (P. Berl. Zill., I, l.22). Если придворные титулы действительно имели такую важность, как это пытается представить Л. Мурен, такая небрежность в их определении или столь частая их смена имеет более чем странный характер. Остается лишь предположить, что в государстве Птолемеев, по крайней мере, во второй половине II в. до н.э., было возможно сочетание титулов «друг царя» и «архисоматофилак» у одного лица. Такое допущение позволило бы объяснить относящийся как раз к середине II в. до н.э. и рассматривавшийся выше случай Аристея, который у Иосифа Флавия выступает и как «друг», и как архисоматофилак. Аналогичная ситуация имела место и чуть ранее, в 70-е гг. II в. до н.э., когда стратег Фиваиды Гиппал практически одновременно упоминался и как архисоматофилак (P. Lond., inv.610, l.166), и как ton proton filon (SB, V, 8876; P. Tebt., III, 895, l.1).
      Следует обратить внимание на чрезвычайно дробную дифференциацию носителей титула «друг». Таковая дифференциация может иметь селевкидские корни; Э. Бикерман75 полагал, что Селевкиды именно из Азии унаследовали свои как минимум четыре градации «друзей»: «друзья царя» (Polyb., XXXI, 3, 26; I Macch., 7, 8; Jos. Antt., XIII, 225), «почетные друзья» (RC, 45), «первые друзья» (OGIS, 225; 256; I Macch., 10, 60; 11, 27; II Macch., 89; Liv., XXXV, 15, 7) и «первые и весьма почитаемые друзья». Эти градации, по мнению Э. Бикермана, варьировались в зависимости от степени близости к царю76. Четыре варианта этого титула зафиксированы и для Пергама: go filos (SIG, 651), go filos protos (MAMA, VI, 68), ton filon ton protimomenon («высокопочитаемые друзья»; RC, 50) и даже ton filon en timei tei protei onta («пребывающие в высшей чести друзья»; RC, 49). «Родственники» в Пергаме встречаются один раз в форме go sungenes (OGIS, 290) и еще один раз — в форме go oikeios77, однако их с успехом заменяют «совоспитанники» (go suntrofos tou basileos), которых — с совершенно одинаковой формулировкой титула78 — насчитывается четверо: это уже упоминавшийся Сосандр (Polyb., XXXII, 15, 10), Андроник (OGIS, 323; Polyb., XXXII, 16, 2; App. Mithr., 4 - 5), Аполлонид (OGIS, 334) и Феофил (SEG, XIV, 127).
      На основании всего вышеизложенного можно сделать вывод: институт «друзей царя» был воспринят в Египте еще в конце IV — начале III в. до н.э. и в начале II в. до н.э. утратил реальный статус, превратился в почетный титул, уже в этом виде был заимствован Селевкидами и наложился на уже существовавший в их государстве институт «родственников», создав нижний уровень двора. Далее развитие института «друзей царя» в Египте и государстве Селевкидов пошло сходными путями. Реформа Птолемея V привела к созданию института «родственников» и в Египте, однако ярко выраженного доминирующего положения «родственники» изначально не получили. В то же время институт «друзей царя» постепенно деградировал и к концу эллинистической эпохи окончательно сблизился со своим селевкидским аналогом. Тот же процесс шел и в других эллинистических государствах: источники, к примеру, содержат упоминания о «друзьях» Митридата Евпатора (Strabo, XI, 2, 18).
      И только теперь мы можем поставить вопрос о значении института «друзей царя» в истории раннеэллинистической монархии. Г. С. Самохина, правильно указывая на структурообразующий характер этого института, сразу приступила к анализу «совета друзей», который, как мы видели выше, по крайней мере, в Египте, появляется очень поздно и никак не может выполнять функции руководящего органа в период становления и укрепления неограниченной власти Птолемеев. Ф. Уолбэнк полагал, что основной причиной образования слоя «друзей царя» (думаю, к их числу можно отнести и соматофилаков (в Египте — архисоматофилаков)) являлось стремление обеспечить видимость легитимной власти новой и весьма слабой монархии; при отсутствии легитимности власти не было и слоя, на который в первое время могли бы опереться Птолемеи, следовательно, появление «друзей» было жизненно необходимо, а их происхождение не имело никакого значения79. Показательной в этом плане является надпись Антиоха I (OGIS, 219), где «друзья» и армия упоминаются сразу после богов как помощники царя.
      Ко II в. до н.э. в различных государствах появляются династии — возникает понятие легитимности, и институт друзей — сначала в Египте, а менее чем через десять лет в государстве Селевкидов — трансформируется, свидетельствами чего являются, например, восстание Молона против Антиоха III (Polyb., V, 52—54) или восстание Ахея (Polyb., V, 57). «Друзья» выстраиваются в иерархию и пытаются пробиться ближе к царю. Это общая тенденция во всех эллинистических государствах, однако наиболее ярко она проявляется в Египте, где в начале II в. до н.э. появляется большое количество титулов «друзей»: то, что раньше предполагалось, теперь закрепляется официально, на формальных основаниях распределяя посты в бюрократии.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Mooren L. The Aulic Titulature in Ptolemaic Egypt. Introduction and Prosopography. — Brussel, 1975 (далее — ATPE), 01—023. Существует также многотомное просопографическое исследование «Prosopographia Ptolemaica»: Peremans W., Van’t Dack E. Prosopographia Ptolemaica. L’administration civile et financiere. — Leuven — Paris — Leiden, 1950 (далее — PP, I); Peremans W., Van’t Dack E. Prosopographia Ptolemaica. L’armee de terre et la police. — Leuven — Leiden, 1952 (далее — PP, II); Peremans W., Van’t Dack E., Meulenaere H. de, Ijsewijn J. Prosopographia Ptolemaica. Le clerge, le notariat, les tribunaux. — Leuven — Leiden, 1956 (далее — PP, III); Peremans W., Van’t Dack E. Prosopographia Ptolemaica. L’agriculture et l’elevage. — Leuven, 1959 (далее — PP, IV); Peremans W., Van’t Dack E. Prosopographia Ptolemaica. Le commerce et l’industrie, le transport sur terre et la flotte, la domesticite. — Leuven, 1963 (далее — PP, V); Peremans W., Van’t Dack E., Mooren L., Swinnen W. Prosopographia Ptolemaica. La cour, les relations internationals et les possessions exterieures, la vie culturelle. — Leuven, 1968 (далее — PP, VI).
      2. Robert L. Etudes anatoliennes. — P., 1937. — P. 238.
      3. Самохина Г.С. Держава первых Антигонидов (К вопросу об организации и структуре ранне-эллинистического государства): Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. — Л., 1976. — С. 8.
      4. Daskalakis A. The Hellenism of the Ancient Macedonians. — Thessalonike, 1965. — P. 31.
      5. Jouguet P. Macedonian Imperialism and the Hellenization of the East. — L.- N.Y., 1928. — P. 63.
      6. Heckel W. The Marshals of Alexander's Empire. — L.- N.Y., 1992.
      7. Зельин К.К. К вопросу о социальной основе борьбы в македонской армии 330—328 гг. до н.э. (Заговор Филоты) // Проблемы социально-экономической истории древнего мира. Сборник памяти акад. А.И. Тюменева. — М.-Л., 1963. — С. 260—262, 266.
      8. Schachermeyr F. Alexander der Grosse. Ingenium und Macht. — Graz, 1949. — S. 402.
      9. Walbank F.W. The Hellenistic World. — L., 1981. — P. 76; Бикерман Э. Государство Селевкидов. — М., 1985. — С. 39.
      10. Will E. Histoire politique du monde hellenistique (323—30 av. J.-C.). — Vol. I. Nancy, 1966. — P. 48—53; RE, 2A (1923), col. 1211—1213; RE, 23 (1959), col. 1612—1616.
      11. RE, 1 (1894). — Col. 2162. — No 11.
      12. Mitford T.B. Opusc. Athen., 3. — 1960. — P. 198. N. 6; RE, 2 (1896), col. 685, No. 7; RE, 23 (1959), col. 1614.
      13. RE, 23 (1959), col. 1650; Will E. — Op. cit. — Vol. I. — P. 126.
      14. Robert L. Etudes epigrafiques et philologiques. — Paris, 1938. — P. 116.
      15. См.: Hauben H. Callicrates of Samos. A Contribution to the Study of the Ptolemaic Admi­ralty // SH, 18. — Leuven, 1970.
      16. RE, 2 (1896), col. 2039. No. 4; RE, 18, I (1939), col. 475. No. 2; Will E. Op. cit. — Vol. II. — P. 163.
      17. RE, 23 (1959), col. 1685.
      18. RE, 3A (1929), col. 142—143. No. 2; col. 144. No. 3; col. 144 s.v. Simmeas.
      19. RE, 4 (1901), col. 2802. No. 46; RE, 21 (1952), col. 1438—1439.
      20. RE, 23 (1959), col. 1761—1762. No. 40; Ijsewijn J. Observationes prosopographicae ad Sacerdotes Eponymos Lagidarum pertinentes // Aeg., XXXVIII (1958). — P. 167; Fraser P.M. Ptolemaic... Vol. I. — P. 104—105; Vol. II. — P. 191. — Not. 87.
      21. RE, 5 (1905), col. 913. No. 70; RE, 19 (1938), col. 1164—1165 s.v. Petosarapis; Bevan E.R. Histoire des Lagides. — P., 1934. — P. 289—290; SEHHW. Vol. II. — P. 719—723.
      22. RE, 22 (1954), col. 1176—1177, No. 1, 2; PP, VI, 14620; ATPE, 028.
      23. Fraser P.M. Ptolemaic Alexandria. — Oxf., 1972. — Vol. I. — P. 239—240, 568—569; Vol. II. — P. 389. — Not. 393.
      24. Тураев Б.А. История древнего Востока. — Л., 1936. — Т. 2. — С. 164.
      25. См.: Wehrli F. Demetrios von Phaleron (Die Schule der Aristoteles. Texte und Kommentar. Heft IV). Basel — Stuttgart, 1968. — S. 9—20; FGH, 228; RE, 4 (1901), col. 2817—2841, No. 85; Re, Suppl. 11 (1968), col. 514—522.
      26. RE, Suppl. 7 (1940), col. 1221—1222.
      27. См. также.: Fraser P.M. Op. cit. — Vol. I. P. 18—20; Vol. II. — P. 50. — Not. 111; P. 52. — Not. 121.
      28. Fraser P.M. Op. cit. — Vol. II. — P. 1004. — Not. 1.
      29. Список см.: Ильинская Л.С. Античность. Краткий энциклопедический справочник. — М., 1999. — С. 340.
      30. Mitford T.B. The Inscriptions of Kourion. — P. 87—89. — No. 40.
      31. RE, 19 (1938), col. 392—393, s.v. Pelopsinselchen (nesides Pelopos); Fraser P.M. Op. cit. — Vol. I. — P. 104; Vol. II. — P. 191. — Not. 85.
      32. RE, 1 (1894), col. 759, s.v. Agathokleous nesoi.
      33. ATPE. P. 17.
      34. Ehrenberd V. The Greek State. — L., 1969. — P. 165.
      35. RE, 2 (1896), col. 466, No. 3; PP, VI, 14593.
      36. См.: Подосинов А.В. Античная история в европейских школьных учебниках (Конференция в Дельфах, 4—9 апреля 1992 г.) // ВДИ. — 1993. — № 2. — С. 251—254.
      37. Fraser P.M. Op. cit. — Vol. I. — P. 102.
      38. RE, 2 (1896), col. 948. No. 2.
      39. См.: Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. — М.-Л., 1950. — С. 216.
      40. RE, 3A (1929), col. 1152. No. 4; PP, I, 12.
      41. См. также: Fraser P.M. Op. cit. — Vol. I. — P. 541; Vol. II. — P. 775. — Not. 172.
      42. Launey M. Recherches sur les armees hellenistiques. — Vol. I. — P. 1949. — P. 206—207.
      43. Ibid. — Vol. II. — P., 1950. — P. 1137.
      44. Van’t Dack E. La date de la lettre d’Aristee // SH. 16. — P. 263—278.
      45. См.: ATPE. — P. 28. — Not. 2; P. 29. — Not. 6.
      46. ATPE. — P. 28. — Not. 3.
      47. Stambaugh J.E. Aristeas of Argos in Alexandria // Aeg., 47 (1967). — P. 69—74.
      48. ATPE. — P. 15.
      49. Ibid. — P. 1.
      50. Бикерман Э. Указ. соч. — С. 38.
      51. Кошеленко Г.А. Государство Селевкидов и Пергамское царство // Источниковедение древней Греции (эпоха эллинизма). — М., 1982. — С. 126.
      52. ATPE. — P. 27.
      53. Латинско-русский словарь / Сост. И.Х. Дворецкий и Д.Н. Корольков; под общ. ред. проф. С.И. Соболевского. — М., 1949. — С. 577, s.v. (2).
      54. См.: ATPE. — P. 2.
      55. ATPE. — P. 2. — P. 29. — Not. 3; традиционный в отечественной историографии перевод см.: Фихман И.Ф. Введение в документальную папирологию. — М., 1987. — С. 174.
      56. Ehrenberd V. The Greek State. — L., 1969. — P. 165.
      57. Ibid. — P. 165.
      58. ATPE. — P. 9.
      59. ATPE. — P. 33—34.
      60. 178—166 гг. до н.э.; BGU, X, 1907, l.1; SB, V, 8033; PP, I, 238; ATPE, 0117.
      61. 175—170 гг. до н.э.; SB, VIII, 10163, l.5—6 (= SEG, XX, 641); Fraser P.M. Op. cit. — Vol. II. — P. 325. — Not. 12; PP, I, 335; PP, VI, 16957; ATPE, 064.
      62. Стратег Гераклеопольского нома (167—159 гг. до н.э.); P. Hamb., I, 57, l.21; 91, l.1; UPZ, I, 9, l.12; 10, l.28-29; 11, l.19; PP, I, 274; ATPE, 095.
      63. Стратег Фиваиды (169—164 гг. до н.э.); SB, I, 1436, 1.5-9; RE, 8 (1913), col. 1539— 1540; PP, I, 192; PP, II, 1916; ATPE, 050.
      64. Командующий гарнизоном Феры (Кикладские острова; 170—164 гг. до н.э.); OGIS, II, 735, 11.3-5, 11—12, 21 (= IG, XII, 3, Suppl. 1296); Fraser P.M. Op. cit. — Vol. II. — P. 150. — Not. 211; PP, VI, 15115; ATPE, 0365.
      65. Командующий городом Китион (Кипр; 163—145 гг. до н.э.); OGIS, I, 113, 1.2-3; PP, II, 4284; ATPE, 0362.
      66. Ок. 134 г. до н.э.; P. Giss., I, 108, 11.12,18; UPZ, II, 185, I, 1.1-2; P. Lond., 683; PP, I, 376; ATPE, 0144, 0195.
      67. 111—110 гг. до н.э.; UPZ, II, 189, 1.1-2; 191, 1.17; 193, 11.30, 36—37; PP, I, 378; ATPE, 0145.
      68. Ehrenberd V. The Greek State. — L., 1969. — P. 165.
      69. См.: Hammond N.G.L. The Macedonian State. The Origins, Institutions and History. — Oxf., 1989. — P. 140—148.
      70. Иванчик А.И. История державы Ахеменидов: источники и новые интерпретации // ВДИ. — 2000. — 2. — С. 186.
      71. Бикерман Э. Указ. соч. — С. 25.
      72. Ehrenberd V. Op. cit. — P. 165; Бикерман Э. Указ. соч. — С. 42.
      73. Бикерман Э. Указ. соч. — С. 48.
      74. Allen R. The Atta1id Kingdom: A Constitutiona1 history. — Oxf., 1983. — P. 226. — No 26.
      75. Бикерман Э. Указ. соч. — С. 42.
      76. Там же. — С. 46.
      77. Allen R. Op. cit. — P. 223. — No 18.
      78. Перевод см.: Климов О.Ю. Коллегия атталистов в Пергаме // ВДИ. — 1986. — 4. — С. 102—108.
      79. Walbank F.W. The He11enistic Wor1d. — L., 1981. — P. 75.