Фрейденберг М. М. Хварское восстание 1510-1514 годов

   (0 отзывов)

Saygo

Фрейденберг М. М. Хварское восстание 1510-1514 годов // Вопросы истории. - 1979. - № 12. - С. 108-115.

История средневекового города, как вехами, размечена взрывами социальной борьбы. Одни из них, подобно коммунальным восстаниям в Северной Франции или распрям грандов с пополанами в итальянских городах, давно уже расцениваются как факт общеевропейского значения. Другие не возвышаются над уровнем локальных событий. Но в любом случае они служат мерилом городского развития. Знаменуя собой вызревание внутренних противоречий, они открывают историку возможность более глубокого подхода к анализу судеб города. Но они могут также воплощать локальное своеобразие того или иного пути развития и в этом случае интересны в типологическом отношении. С этой точки зрения заслуживает внимания то, что произошло в г. Хвар, на далматинском острове того же названия, в 1510 - 1514 годах. Четыре года там держали власть в руках восставшие городские низы, причем в ходе, руководстве и программе восстания выразительно преломилась специфика далматинского городского развития.

Далмация протяженна, гориста и малоудобна для земледелия. Немногие возделанные площади, которые имелись здесь в средние века, островки и узкие полоски среди известковых скал, как правило, использовались для разведения лозы. Фигура виноградаря-издольщика была более характерна для местного аграрного ландшафта, чем пахаря - зависимого человека1. Югославские исследователи спорят по поводу природы той доли урожая, которую вносил арендатор, колон; однако скорее всего в ней следует видеть особую форму феодальной ренты. Трудно согласиться с Н. Клаич, утверждающей, что "на восточном побережье Адриатики нет власти человека над человеком, или нет феодальных отношений"2. Однако ни размер этой ренты (от 1/3 до 1/6 урожая), ни ограниченность прав земельного собственника (далматинские колоны были лично свободными) не могли вызвать бурных столкновений в деревне. К тому же в ряде коммун, например, на о. Хвар, у крестьян была возможность держать землю на льготных условиях от коммуны. Такое держание потому и именовалось "благодеянием" (gratia)3. He случайно далматинская деревня на протяжении всего средневековья не знала открытых крестьянских восстаний.

Значительно напряженнее была обстановка в городах. Далмация до XV в. не имела ни государственного, ни административного единства. Разделенная самой природой на острова и предгорные долины, она распадалась на ряд автономных общин. Одни из них носили чисто сельский характер, являясь своеобразными крестьянскими республиками. Такими были, например, община о. Врач или хорошо известная в советской литературе Полица4. Другие имели своей базой городскую жизнь, ибо Далмация давно была краем активной урбанизации. Многие города здесь были европейски известными, структурно сложившимися и очень динамично развивавшимися вне зависимости от того, в каких условиях и как они возникали: островные Трогир и Хвар, полуостровной Задар, уцелевшие с античных времен и основанные беженцами из римских муниципий Дубровник и Сплит и даже возникший сравнительно поздно (в XI в.) Шибеник. К концу XIII в. все они выравнялись в своем развитии, обстроились и вместили в свои стены по 2,5 - 3 тыс. жителей. Только Задар имел в те годы до 8 тыс. человек. Они создали приблизительно одинаковые коммунальные учреждения и обладали однородной социальной структурой. Земельные владения, рано накопленные денежные суммы и особенно транзитная торговля позволили сформироваться и укрепиться у власти нобилитету. Приморские города стали патрицианскими коммунами с замкнутыми советами из нескольких десятков человек в каждом и узким слоем допущенной к управлению аристократии5. Образцом для них служила Венецианская республика.

Konstanz.thumb.jpg.1e212e416e9c5af717812

Нобилям противостояла широкая масса непривилегированного бюргерства, которую далматинские источники именуют "populares" (то есть "простые люди"), а хорватские историки - "пучанами" (от слова "пук" - народ). Ниже мы будем называть их пополанами. Возможно, их следует разделить на плебейство (слуги, наемные работники, моряки, портовый люд), "средние слои" (ремесленники, рыбаки) и самых состоятельных горожан (домо- и судовладельцы, собственники сетей, священники и пр.)6. Именно из среды состоятельных вышли некоторые вожди Хварского восстания, а самое выделение этого слоя обусловлено теми экономическими сдвигами, которые наметились в Далмации XVI века. Следовательно, именно между нобилями и пополанами проходила основная линия социальных антагонизмов: первые отстаивали свою монополию на власть, вторые стремились ее разрушить. Все приходящиеся в основном на XIV в. и отличающиеся скромными масштабами городские движения в городах далматинского побережья (1357 - 1358 гг. в Трогире, 1398 г. в Сплите7) были продиктованы этим обстоятельством. Других форм социальной борьбы, например, плебейских восстаний, далматинский город тогда не знал.

Восстание на о. Хвар отличается от того, что происходило в других городах. Правда, и здесь даже самые почтенные поноданы были дискриминированы в политическом и правовом отношениях. А. Цвитаничу удалось установить, что коммунальный статут дискриминировал пополанов в ряде гражданских и уголовных дел8. Сейчас уже трудно придерживаться прежних представлений, что каждый член коммуны был равен перед законом, как полагал Г. Новак9. Самым же существенным было то, что пополанов отстранили от власти: им было отказано в доступе в главный орган островной администрации - Большой совет. Вти различия в средневековом хварском обществе закрепляли за каждой из социальных групп определенное место в общественной иерархии и придавали им сословный характер. Именно сословное членение вызвало к началу XVI в. у жителей о. Хвар острейший протест.

К XVI в. в Далмации и на Хваре наметились значительные изменения. В разное время и различными путями, а с 1420 г. окончательно местные общины оказались под властью Венецианской республики. На Хваре ее супрематия была признана в 1278 г., так что к XVI в. уже успели сказаться и положительные, и отрицательные ее последствия. Несомненной заслугой венецианцев явилась активная борьба с турками, которая помогла, здешним жителям защитить свой край от османского завоевания. Хвар, между прочим, оказался в особенно выгодном положении: он не знал ни опустошительных вторжений, ни убыли населения (доля боеспособных мужчин на острове - 1400 человек из 7,6 тыс. жителей - была велика, как нигде). Тем не менее в социальной структуре тогдашней Далмации Венеция сыграла регрессивную роль. Не выступая открыто на стороне ни одной из прослоек местного населения, венецианцы сохранили и закрепили форму социального неравенства, которая к тому времени сложилась на острове. Таким образом, первой особенностью происшедших там событий было чужеземное господство, пусть не очень тягостное, но существенно влиявшее на расстановку сил.

Второй особенностью явился хозяйственный подъем, наступивший на острове в XVI веке. Долгое время исследователи полагали, что, захватив Далмацию, Венеция начала разрушать ее экономику, в первую очередь торговлю, а все товары отныне следовало везти только в венецианскую гавань. Этот вывод основывался на изучении строгих распоряжений венецианской Синьории XV в., которые действительно полны запрещений и ограничений. Однако работы последних лет, построенные на изучении не только венецианских, а и далматинских архивов, открыли иную картину: городские торговля и ремесло под властью венецианцев обнаруживают большой запас устойчивости, никакого резкого упадка экономики не наблюдается10. А на Хваре намечается даже известный хозяйственный подъем: там не ощущается последствий венециано-турецких войн (первая - в 1499 - 1502 гг.), туда переносится торговая деятельность с побережья. По данным венецианского ревизора Д. Джустиниани, объем торговли хварской коммуны равнялся в 1553 г. 70 тыс. дукатов. Для сравнения: годичный объем торговли Корчулы составлял 9 тыс., Задара - 14 тыс., Сплита - 25 тыс. дукатов. Между прочим, в 1409 г. Венеция приобрела всю Далмацию за 100 тыс. дукатов. Торговля позволила наиболее состоятельным простолюдинам сравняться богатством с нобилями. Правда, самые видные патриции, и среди них такие известные в истории далматинского Возрождения фамилии, как Гекторовичи и Лучичи, имели не менее 500 дукатов годового дохода. Но основная их часть жила на 200 - 240 дукатов, а 15 пополанских семей имели по 200 дукатов в год11, так что серьезной разницы в имущественном положении не было.

Наконец, еще одна черта общественной структуры Хвара, которая существенно отразилась на описываемых ниже событиях: глубокая, казалось бы, малообъяснимая близость города к деревне. Она проявлялась прежде всего в сходстве занятий. Горожане жили за счет виноградников, крестьяне - за счет промыслов и торговли. Хварские крестьяне любопытным образом использовали хозяйственный подъем, наметившийся на острове, и стали жить не только лучше, но по-городскому. Хварский автор Винко Прибоевич в 1525 г. писал о местных селах: "Дома в них высокие и обширные... с городскими украшениями, красиво выстроенные, так что недостает лишь стен, чтобы эти села приобрели облик хорошо устроенного города"12. Судя по численности населения (обычно села имели от 120 до 230 домов, но иногда даже 500), некоторые деревни не уступали городам. Горожанин же не только трудился в поле, но и владел землей в деревне, причем хварские нобили предпочитали постоянно жить там, так что их приходилось силой вызывать на заседания Большого совета. Наконец, в сознании и городских, и сельских жителей твердо присутствовало убеждение в их сопричастности к коммуне Хвар (communitas insulae Lesinae; Лесина - итальянское название данного острова). Это убеждение проявилось особенно ярко в событиях 1510 - 1514 годов.

Все эти обстоятельства укладываются в единую схему, если усмотреть в порядках, существовавших на острове, аналогию порядкам античного полиса. В городских и островных общинах далматинского побережья вплоть до развитого средневековья удерживались черты, позволяющие, пусть в отдаленной форме, сближать их с гражданской общиной античной Греции13. Менее убедительна мысль о том, что горожане и сельские жители на Хваре суть две разные социальные категории14. Именно общность поведения горожан и жителей сел явилась характерной чертой последующих событий.

История восстания 1510 - 1514 гг. на Хваре, или восстания под руководством Матия Иванича, как его иногда называют, служит в наши дни предметом пристального изучения: созываются симпозиумы, выпускаются сборники статей, публикуются новые источники15. Эти материалы помогают ответить на вопрос: что же произошло на Хваре в 1510 - 1514 годах? О накаленности отношений между сословиями на острове свидетельствует заговор, возникший в конце 1509 года. За несколько недель до Рождества видные пополаны собрались в доме начальника хварского порта Николы Бевильаквы и поклялись бросить вызов нобилям, убив некоторых из них. Никола и священник Матий Луканич принадлежали к верхушке непривилегированных лиц. Таким образом, в подготовке восстания отчетливо ощущается роль этой верхушки. Заговор не удался: в феврале 1510 г. произошло землетрясение, сопровождавшееся ураганом, после чего в одной из церквей был обнаружен "кровоточащий" крест, и заговорщики пали духом. Луканич в церкви при огромном стечении народа призвал всех недовольных пополанов отказаться от мятежных замыслов, косвенно свидетельствуя о наличии таковых в народе. "А вы, нобили, милуйте народ!" - восклицал он. Дело было на масленицу, карнавальная обстановка быстро сменилась покаянными настроениями, улицы города заполнились бичующимися. Этот эпизод характерен для обстановки, которая создалась к началу движения. А весною вспыхнуло открытое восстание.

25 мая в местечке Стари Град несколько молодых дворян, по слухам, изнасиловали простолюдинку. Их окружила толпа простонародья, шестеро из них были изувечены насмерть. Вероятно, дворянская молодежь была виновата ("Патриции не без вины", - утверждал впоследствии хварский князь). На другой день около 1 тыс. вооруженных людей из всех сел подошли к г. Хвар и, не встретив сопротивления, ворвались на его улицы. Там к ним присоединилась 1 тыс. горожан, и началось избиение патрициата. "Разбежались по домам нобилей, грабя их и разрушая, сжигая документы, раня нобилей... даже в присутствии самого князя", - сообщает современник16.

И то, как мгновенно восстание охватило остров, и то, какие массы народа оно сразу же всколыхнуло, и попытка предшествующего заговора позволяют судить об известной подготовленности событий17. Показательно, что, прежде чем приступить к погрому, повстанцы, собравшись на площади, вырвали у князя-венецианца согласие на осуществление их требований: ввести в Большой совет и пополанов; обязать нобилей выполнять те же повинности, что и народ; казнить одного из лидеров нобилитета, священника Гриффико18. Никакие чисто сельские помыслы крестьян, ворвавшихся в город, не нашли отражения в этой программе. А первые ее два пункта разрушали существовавший режим: ликвидировали монополию нобилей на власть, их сословную исключительность. Эти требования давно были на устах у простолюдинов, но в том, что их немедленно зафиксировали, чувствуется твердая рука.

С первого момента восстания его возглавил Матий Иванич. Он был родом из хварских крестьян, его семья владела домами в двух селах19; в дер. Врбанье до сих пор существует старинная постройка "Королевские дворы", которую традиционно считают местом его рождения20. В 1468 г. он построил собственный дом, видимо, отделяясь от отца; в 1487 г. его имя упоминается в числе попечителей одной из церквей. Таким образом, к началу восстания ему должно было быть не меньше 60 лет. Он был владельцем двухмачтовой бригантины, опытным моряком и рыбаком и не порывал связей с землей. Один из источников сообщает о его прозвище - "воевода Янко". Оно было окружено в народной памяти особым ореолом, ибо так же звали известного венгерского полководца Яноша Хуньяди и некоторых других народных героев, боровшихся с турками. На атом основании Н. Клаич, между прочим, полагает, что Иванич до начала восстания главной задачей считал войну с турками, а отнюдь не борьбу с нобилями. В первую же очередь он хотел вступить на венецианскую службу, однако республика отказала ему21.

Но не один Матий возглавлял восстание. Рядом с ним источники называют Якова Блашковича, голова которого была оценена венецианцами в 400 дукатов (за голову Иванича назначили 600), Ивана Сорелу и священника Ивана Зовинича. Ход событий восстанавливается по сообщениям венецианских чиновников ("князей" и "провидуров"), которые дошли до нас в пересказе венецианского хрониста Марино Санудо Младшего, современника восстания. Как член Большого совета республики он имел доступ к государственной документации, и достоверность его "Дневников" не вызывает сомнений22.

Итак, господство патрициата на острове было свергнуто. Формально власть осталась в руках венецианских чиновников. Но Венеции было тогда не до Хвара: республика вела изнурительные бои с войсками Камбрейской лиги в составе папы Римского, Франции, Испании и Священной Римской империи. Враги подступали уже к воротам Падуи. Венецианцам грозила опасность потерять владения на материке, и хварские события временно утратили для них интерес. Хварские пополаны удачно выбрали время для выступления. Вот почему правительство республики, чтобы оттянуть время, предложило простолюдинам и нобилям послать своих делегатов в Венецию. Смертельные недруги встретились в одном зале летом 1510 года. Восставших представлял Иванич, нобилей - Марин Гекторович, отец поэта-гуманиста Петра Гекторовича. Венецианские сенаторы были склонны прислушаться скорее к пополанам. Недаром хронист награждает Иванича титулом "сер", а на некоторые заседания сената нобили вообще не приглашались. Переговоры затянулись до весны 1511 года. Делегаты обеих сторон то спорили -в зале заседаний Совета десяти, то ездили на Хвар, и однажды Иванич вернулся оттуда с кораблем, полным бочками с финиками и соленой рыбой (явно не для собственного пропитания!).

Нобили, изгнанные с острова, торопили сенаторов, спеша вернуться на Хвар к уборке урожая. Речь шла, таким образом, даже не о возврате отнятого имущества, а просто о возвращении к привычному ритму жизни. В литературе 1511 год выделяется как "мертвый сезон", не отмеченный никакими значительными событиями. Но борьба шла, и летом этого года пополаны одержали серьезную победу, о чем свидетельствует недавно найденный документ23 - пока что единственное свидетельство о движении, исходящее из среды повстанцев: адресованная Совету десяти информация о происшедшем и одновременно просьба утвердить намечаемую перестройку органов власти. Нобили названы в этом документе "сеятелями раздоров, виновниками бедствий и несчастий". Их обвиняют в том, что они укрылись в соседних городах Трогире и Сплите и отказываются вопреки приказу из Венеции помириться с пополанами.

Выразительно обрисовывается в документе будущая конституция Хвара. Первый издатель текста И. Касандрич, найдя его в архиве семьи Бучич, отметил, что к власти, согласно новой конституции, допускаются люди любого состояния, но организацию управления истолковал неточно. По его мнению, Большой совет из представителей 38 патрицианских семейств хотели заменить общим советом из 70 - 80 человек24. Однако дело обстояло несколько иначе. Авторы документа предложили объявить высшей властью общую сходку жителей острова и на ней избирать совет из 70- 80 человек для ведения повседневных дел25. Как видим, намечаемая реформа носила принципиальный характер: предлагалось оторванный от масс Большой совет нобилей заменить чем-то вроде народной ассамблеи, которая должна была владеть не иллюзорной, а вполне реальной властью. Именно от нее зависело одобрение назначаемых на должности магистратов. Всеобщая сходка членов коммуны должна была стать высшим органом управления, совсем как в первые века существования городской общины26.

Такой проект, вероятно, замышлялся с первых дней восстания, ибо через две недели после его начала провидур Иероним Контарено доносил в Венецию, что повстанцы добиваются права "избирать служащих" и участвовать в управлении27. В этой связи важна сословная принадлежность авторов документа. Из 82 человек, его подписавших, 60 были пополанами. И хотя в отличие от 22 поименно названных нобилей они упомянуты скопом и на последнем месте, фактически именно они являлись хозяевами положения. Недаром нобили, бежавшие в Трогир и Венецию, утверждали, что соглашение "вырвано силой и страхом", и отказались признать его.

Тем не менее вряд ли можно считать документ от 5 августа 1511 г. указанием на то, как пополаны намеревались организовать власть после победы28. Имеет смысл сопоставить две даты, указанные в документе. Созыв народного схода, объявление его общим советом, выборы 70 - 80 человек должны были произойти 2 августа. Подписавшие документ просят венецианское правительство разрешить это. Но документ датирован 5 августа. Как это объяснить? Вряд ли повстанцы имеют в виду 2 августа следующего, 1512 года. Разумное объяснение заключается в том, что они задним числом фиксировали уже совершившиеся перемены, выдавая их за программу своих будущих действий. Всеобщая сходка в качестве высшего органа власти уже была создана на острове. Победившие пополаны теперь испрашивали согласие Синьории на введенное новшество. Этим легко объясняются и поспешность, с которой было изготовлено письмо в Венецию, и раболепный стиль обращения, и уверение, что новый порядок непременно пойдет на пользу республике. Если дело обстояло так, то можно считать, что лето 1511 г. ознаменовалось победой пополанов.

Хварские события нашли широкий отклик в Далмации. Не случайно современники отмечали, что "если пополаны добьются того [чего хотят], это даст толчок подобным требованиям пополанов во всей остальной Далмации, от Албании до Истрии"29. Волнения народных низов отмечены в Задаре. В 1510 г. на о. Корчула перед венецианским князем была возбуждена тяжба между нобилями и Андрием Соле, выступавшим от имени пополанов, а спустя два года ремесленники Франо и Лука Анзеловичи готовили заговор против корчуланского патрициата. Местные венецианские власти были озабочены тем, как "вырвать подобные намерения из сердец простонародья"30. В 1512 г. в Шибенике произошло восстание народных масс под предводительством Юрия Прокича, власть в городе была захвачена, многие нобили убиты или изгнаны, их имущество разграблено31. Когда от Сплитской коммуны потребовали выделить боевой корабль для борьбы с хварскими повстанцами, тамошние пополаны взялись за оружие и с криками: "На куски нобилей! Попробуем их мяса!" - бросились в порт, чтобы помешать этому.

Даже Дубровник, державшийся обособленно от венецианской Далмации, не устоял под воздействием хварских событий. В июле 1510 г. некий священник был осужден там на 20 лет изгнания за разглашение сведений о событиях на Хваре, после чего дубровницкий сенат под страхом жестоких наказаний вообще запретил упоминать о хварских делах. Тем не менее сохранились кое-какие вести о выступлениях в Дубровнике. То доминиканский монах вывесил на дверях церкви мятежный призыв; то кого-то осудили на полгода тюрьмы за дерзкие речи32. Вот косвенные свидетельства того, что, как писали современники, "спокойствие или волнения в Далмации зависят [от событий на Хваре]"33.

В августе 1512 г. правительство Венеции решило применить против мятежного острова силу. На Хвар была отправлена военная экспедиция из двух боевых кораблей (примерно 200 - 300 солдат и 10 пушек) под командованием провидура Себастиана Джустиниана. Сразу же выяснилось, сколь обманчивой была обстановка спокойствия, установившаяся, казалось бы, на острове. Провидур с самого начала допустил ошибку, объявив, что с острова изгоняются 65 человек, объявленных зачинщиками и вожаками восстания. Это вызвало вспышку народной ярости. В предместье собралась сходка, и прибывший туда Джустиниан сорвал голос, пытаясь перекричать толпу. "Не Синьория управляет островом, - доносил провидур, - а трое-четверо повстанческих вожаков!"34. К концу августа в распоряжении провидура было уже 800 человек, он обрушился на одно из самых богатых сел на острове - Врбоску, из которого жители в страхе бежали. Село было ограблено, одной соленой рыбы каратели захватили около 10 тыс. бочек, мяса же, вина и сыра столько, что ими можно было нагрузить 1.0 галер. Оправдываясь, Джустиниан писал позже, что он приказал поджечь только 14 домов из 90, но, видимо, село сгорело целиком. В Венеции были явно недовольны крутыми действиями Джустиниана, ибо не теряли надежды добиться примирения борющихся.

Между тем обстановка на острове изменилась. Если раньше повстанцы в поисках справедливости апеллировали к Венеции, то теперь народное недовольство обратилось против ее наместника. В Венецию отправилась делегация из 30 человек с жалобой, а в сентябре в селе Елса произошло сражение между венецианскими солдатами и повстанцами во главе с Иваничем. Матий был ранен, а провидур вынужден спасаться бегством. "Если бы мы остались еще хоть на то время, чтобы прочитать "Отче наш", то были бы изрублены на куски", - доносил Джустиниан35. После этого правительство республики отозвало его. Карательная экспедиция закончилась провалом, и власть на острове осталась в руках восставших.

В последующих событиях сыграли большую роль ополчение и флот, созданные повстанцами в ходе борьбы. Это был вооруженный отряд до 1 тыс. человек и 30 ладей с "доброй артиллерией" (под артиллерией в то время понимали не только пушки, но и ручное оружие). Возможно, на судах имелись "тарасы" (орудия до 30 кг весом), но вероятнее всего - деревянные самострелы и камнеметы, издавна изготовлявшиеся на Хваре. Повстанческий флот, выросший до 36 судов, блокировал остров, чтобы ни один нобиль не смог его покинуть, и взял на себя его охрану. Вплоть до конца восстания флот играл в событиях важную роль, патрулируя вдоль материкового берега, "как будто был хозяином моря"36 .

1513-й и большая часть 1514 г. прошли без особых перемен. Островитяне занимались обычными хозяйственными делами, хотя к социальной напряженности добавилась в 1513 г. чума. В начале августа 1514 г. на острове произошло третье по счету выступление простолюдинов. На этот раз поднялось население всего острова. Князь доносил в Венецию, что город осадили 6 тыс. человек (напомним, что на острове жило всего 6 - 7 тыс.). После недельной осады город был взят, 24 нобиля изрублены, восставшие ворвались в покои князя и перебили нобилей, искавших там защиты. Остальные укрылись в тайниках или церквах, их имущество подверглось разграблению.

На этот раз правительство Венеции решило действовать быстро. К острову была направлена эскадра из 15 кораблей. Ее командир провидур Капелло без боя потопил повстанческий флот, а затем с отрядом в 1,5 тыс. солдат разгромил укрывшихся на горе повстанцев. Это означало конец восстания. В октябре 1514 г. 19 вожаков его, в том числе два священника, были повешены на корабельных реях. Иваничу удалось спастись бегством на материк. Один из венецианских чиновников, Малипьеро, писал, что было бы справедливо повесить еще с десяток хварских нобилей, ибо именно они были виновны в происшедшем.

Мир медленно восстанавливался на острове. Где-то скрывался Иванич, время от времени появляясь на острове и "имея намерение поднять новое восстание". Опасаясь этого, венецианцы применяли "такой террор, что никто не осмеливался носить даже нож", и шли одновременно на уступки. Они разрешили народные сходки, позволили пополанам в дополнение к патрицианскому выбрать своего казначея. В 1515 г. на литургии в Хварском кафедральном соборе нобили и простолюдины помирились друг с другом, некоторые даже побратались. След Иванича обнаруживался позднее в соседних областях Италии. Венецианцы разыскивали его, не трогая, впрочем, его жены, жившей на острове. Еще в 1519 г. он, по слухам, намеревался появиться на Хваре. Недавно выяснилось, что вождь восстания как зажиточный постоялец долго проживал в одной из римских гостиниц и скончался в 1523 году37.

Что же все-таки произошло на Хваре? Крестьянская война? Вспышка коммунальной борьбы? Освободительное движение? Ответить на этот вопрос нелегко. Традиционное обозначение "народное восстание" потому и держится в литературе, что оно достаточно неопределенно. Мысль о восстании Иванича как о раннебуржуазной революции38 является явным преувеличением, ибо для такого вывода нет оснований. Скорее это была гражданская война со значительными элементами антифеодальной борьбы. Странно, однако, что в восстании, где участвовало столько крестьян, не обнаруживается никаких следов их требований. Ссылки на то, что свидетельства о событиях ограниченны или же исходят от врагов повстанцев39, несостоятельны: врагами были довольно наблюдательные офицеры. Попытки выявить наличие крестьянских требований основываются на том, что нобилям, бежавшим с острова, несколько лет не позволяли "убирать урожай" (то есть взимать ренту)40. Но в данном случае речь идет не о всех землевладельцах, а только о бежавших с острова, об эмигрантах. О том же, что крестьяне предъявили права на землю, не сообщает ни один источник.

Специфика феодального держания в Далмации - колоната и его смягченная форма на Хваре притушили остроту эксплуатации в деревне. Основным типом сельского жителя оказался там не зависимый, отягощенный высокой рентою, а сравнительно крепкий хозяин, вдобавок промышлявший рыболовством или морским извозом. Близкий по роду занятий и по образу мыслей к горожанину, он в момент потрясений становился участником городских событий, так что движение крестьян оказалось составной частью движения горожан. Фактом, сблизившим тех и других, явилось чувство социальной неполноценности, которое диктовалось ущемленными сословными правами. В Далмации, где крестьяне не знали личной зависимости, привыкли быть вооруженными и умели постоять за свою честь и достоинство, городским и сельским простолюдинам было легко сомкнуться в едином порыве. Поэтому, вероятно, не случайно, что не расчетливый купец или вдохновенный проповедник, а атаман, "юнак", народный воевода выдвинулся на роль вождя восставших. Именно он возглавил движение и успешно руководил им в течение четырех лет.

Примечания

1. Подробнее см.: М. М. Фрейденберг. Деревня и городская жизнь в Далмации, XIII-XV вв. Калинин. 1972, стр. 97 - 116.

2. N. Klaic. Novi pogledi na uzroke bune Matija Ivanica u svijetlu drustvenih pokreta u srednjovjekovnoj Dalmaciji. "Radovi" Instituta za hrvatsku povijest. 10. Zagreb. 1977, str. 51.

3. I. Kasandric. Gratia - poseban oblik agrarno-proizvodnog odnosa na podrucju hvarske komune do XIX st. "Mogucnosti", Split, 1967, br. 3.

4. См. Б. Д. Греков. Полица. М. 1951.

5. I. Beuc. Zadarski statut iz 1305 godine. "Vjesnik" drzavnog arhiva u Rijeci. II. Rijeka- Pula. 1954; A. Cvitanic. Pravno uredenje splitske komune po statutu iz 1312 godine. Split. 1964.

6. V. Huljic. Pobude i poticaji hvarsko-viskih pucana za ustanak i oruzanu borbu 1510 - 1514 godine. "Radovi" Instituta.., str. 112 - 117.

7. S. Antoljak. Bune pucana i seljaka u Hrvatskoj. Zagreb. 1956.

8. A. Cvitanic. Diskriminacija pucana u hvarskom statutu. "Radovi" Instituta...

9. G. Novak. Hvar kroz stoljeca. Hvar. 1960, str. 69.

10. T. Raukar. Zadar u XV stoljecu. Ekonomski razvoj i drustveni odnosi. Zagreb. 1977, sir. 246 - 253; ejusd. Venecija i ekonomski razvoj Dalmacije и XV i XVI stoljecu. "Radovi" Institute...; M. M. Freidenberg. Dinamika gradske strukture и Dalmaciji и XIV-XVI stoljeca. "Radovi" Centra Jugoslovenske akadamije znanosti i umjetnosti и Zadru. Sv. 24. 1977.

11. "Commissiones et relationes venetae". Ed. S. Ljubic. Vol. II. Zagreb. 1877, str. 219 - 222.

12. V. Pribojevic. О podrijetlu i zgodama Slavena. Zagreb. 1951, str. 199.

13. N. Klaic. Povijest Hrvata и razvijenom srednjem vijeku. Zagreb. 1976, str. 154; см. также M. M. Фрейденберг. Городская община в Далмации X-XI вв. и ее античный аналог. "Etudes balkaniques", Sofia, 1977, N 2.

14. N. Klaic. Novi pogledi.., str. 55, nota 11.

15. Последний пример - международный симпозиум "Матий Иванич и его время" (Хвар, 10-13 февраля 1976 г.) и выпущенный по его материалам сборник с обширной библиографией по теме (N. Petric. Radovi о puckom ustanku MaiSja Ivanica. "Radovi" Institute.., str. 541 - 550).

16. J. Stipisic. Glavni izvori za poznavanje puckog ustanka na Hvaru. "Radovi" Institute.., str. 553 - 554.

17. A. Gabelie. Socijalni program i drustveno-politicke karakteristike puckog ustanka Matija Ivanica. "Radovi" Instituta.., str. 46 - 47.

18. См.: "Enciklopedija Jugoslavije". Sv. 4. Zagreb. 1960, str. 402.

19. I. Kasandric. Obitelj Ivanic (Ivaneo) iz Hvara. "Mogusnosti", 1976, br. 1.

20. N. Dubokovi c-Nadalini. Nas zavicaj u doba Matija Ivanica. "Hvarski zbornik". 2. Split. 1974.

21. N. Klaic. Novi pogledi..., str. 51 - 64; ejusd. Drustvena previranja i bune u Hrvatskoj u XVI i XVII stoljecu. Beograd. 1976, str. 31 sq.

22. "Дневники" и некоторые другие источники по истории восстания опубликованы в переводе на сербско-хорватский язык Я. Стипишичем (J. Stipisic. Glavni izvori.., str. 551 - 592).

23. I. Kasandric. Nov dokument о puckom ustanku na Hvaru. "Mogucnosti", 1977, br. 10; J. Stipisic. Nekoiiko novih arhivskih vijesti о puckom ustanku na Hvaru. "Radovi" Instituta...

24. I. Kasandric. Nov dokument..., str. 1184.

25. Второй издатель документа Я. Стипишич дал верный перевод этого места (J. Stipisic. Nekoiiko novih arhivskih vijesti.., str. 142).

26. М. М. Фрейденберг. Городская община в Далмации, стр. 119 - 120.

27. J. Stipisic. Glavni izvori.., str. 555.

28. Так считает, например, A. Gabelic. Op. cut., str. 45.

29. J. Stipisic. Glavni izvori.., str. 555.

30. A. Gabelic. Op. cit., str. 41.

31. V. Foretic. Borbe izmectu pucana i plemica na Korculi u 15. i 16. stoljecu. "Radovi" Instituta.., str. 264 - 266.

32. J. Lucic. Prilike u Dubrovniku 1510. do 1514. i ustanak na Hvaru. "Radovi" Instituta.., str. 376 - 377.

33. A. Gabelic. Op. cit, str. 41.

34. J. Stipisic. Glavni izvori.., str. 562.

35. Ibid., str. 568.

36. L. Dancevic. Pomorske operacije u puckom ustanku na Hvaru i Visu. "Hvarski zbornik". II. Split 1974; J, Stipisic Glavni izvori.., str. 571.

37. J. Stipisic. Nekoliko novih arhivskih vijesti, str. 147 - 148.

38. I. Kasandric. Hvarski pucki ustanak. Split. 1978.

39. A. Gabelic. Op. cit., str. 36.

40. Ibid.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Искендеров П. А. Сербо-албанский конфликт осени 1913 г. и европейская политика
      Автор: Saygo
      Искендеров П. А. Сербо-албанский конфликт осени 1913 г. и европейская политика // Вопросы истории. - 2017. - № 4. - С. 63-74.
      Публикация посвящена анализу ситуации в сербо-албанских отношениях накануне первой мировой войны в контексте балканской и европейской конфликтологии. Основное внимание уделено кризису осени 1913 г. между Сербией и Албанией и позиции России, а также других великих держав. Исследование базируется на неопубликованных документах из российских и зарубежных архивов.
      Балканский регион выступает в качестве одного из ключевых полигонов реализации различных сценариев межгосударственных, межнациональных, межконфессиональных конфликтов. Исторически присущая Балканскому полуострову межэтническая «чересполосица», сложности формирования государственности у проживающих здесь народов, вовлеченность великих держав — все это служило и продолжает служить питательной средой для разнообразных кризисов и конфликтов, как правило, угрожающих стабильности всей Европы. Одним из характерных примеров подобной модели развития событий стал сербо-албанский конфликт осени 1913 г., поставивший Европу на грань полномасштабной войны.
      В развитие договоренностей, завершивших Балканские войны 1912—1913 гг., великие державы потребовали от Сербии вывести свои войска из пределов предварительно определенных границ Албании, находившейся в то время под верховным управлением Международной контрольной комиссии. В ответ, 19 сентября 1913 г. сербское посольство в Санкт-Петербурге уведомило российский МИД о том, что «Сербия начала выводить войска их Албании, которые там остались только для того, чтобы лучше защитить сербскую территорию от нападений арнаутов (албанцев. — П. И.), пока в Албании не будут организованы нужные власти для обеспечивания (так в тексте. — П. И.) порядка на границе. Между тем по всей линии границы царят самые большие беспорядки. Вооруженные арнауты массами нападают на сербские войска и сербские власти. Сербское правительство имеет также достоверное известие, что готовится организованное, серьезное нападение на нашу территорию и что в Албании пробуют призвать к этому нападению и арнаутов, находящихся на нашей территории, и которые до сих пор были спокойны1.
      Сербское правительство не может терпеть эту анархию распространяемую из Албании с каждым днем все больше.
      Мы решили, с правом, запретить арнаутам всякое приближение к нашей границе и нашим рынкам пока не восстановится нормальное положение и пока арнауты не перестанут враждебно относиться к нашим пограничным властям.
      Кроме этого Сербия всякое новое вооруженное нападение силою остановит и, эвентуально, если пограничные стычки примут большие размеры, сербские войска должны будут вновь оккупировать некоторые стратегические пункты на албанской территории, которые окажутся нужным для обеспечивания нашей границы.
      Также потребуем уплату за те потери и расходы, которые будем иметь из-за таких беспорядков»2.
      В кабинете сербского премьера Николы Пашича не сомневались, что албанские лидеры при поддержке монархии Габсбургов готовят широкомасштабное нападение на сербскую территорию с тем, чтобы вовлечь в орбиту антисербских выступлений, охвативших присоединенные к Сербии районы, и тех албанцев, которые до сих пор сохраняли спокойствие. Однако жесткие действия самих сербских военных властей в присоединенных областях мало способствовали нормализации обстановки. Как следствие — внутренний и внешний фактор сработали одновременно, и антисербское восстание в области Люма к юго-западу от Призрена было усилено вторжением извне в новые границы Сербии албанских отрядов. 20 сентября 1913 г. албанские вооруженные отряды численностью до 10 тыс. чел. пересекли намеченную Лондонскими соглашениями сербо-албанскую границу по трем направлениям. Военные действия охватили как районы собственно Албании, все еще находившиеся под контролем сербских войск, так и территории Западной Македонии и Старой Сербии, которые, согласно решениям Лондонского совещания послов великих держав, были присоединены к Сербии. В последнем случае главными целями албанцев стали города Джяковица и Призрен.
      Во главе отрядов стояли известные албанские вожди: Иса Болетини, Байрам Цурри, Риза Бей, Элез Юсуф и Кьясим Лика. Они действовали по прямому распоряжению Исмаила Кемали, который заверил их в поддержке со стороны Австро-Венгрии и Италии и пообещал, что все занятые в результате наступления территории станут частью Албании. Непосредственное командование частями осуществляли офицеры болгарской армии.
      Единственным из албанских лидеров, кто отказался примкнуть к военной коалиции, стал Эссад-паша, проинформировавший о развитии событий и своей собственной позиции власти Белграда3.
      Находившиеся на границе малочисленные и слабо вооруженные сербские гарнизоны и несколько подразделений жандармов понесли серьезные потери и были вынуждены отступить. На южном направлении албанские отряды, ведомые болгарскими комитаджиями и четами Внутренней македонской революционной организации (ВМРО), сумели занять Охрид и Стругу и продвинулись к Гостивару. 22 сентября Дебар — город с пятнадцатитысячным населением — был занят шеститысячным албанским отрядом, а сербские силы, численностью в две роты, отступили к Кичеву4. Сербские власти сразу же заявили о присутствии в албанских отрядах иностранных офицеров, что подтверждалось собранными ими дипломатическими и иными свидетельствами. В частности, говорилось о тесных связях албанских лидеров с ВМРО и в частности с Янетом Санданским, который в целях подготовки совместного антисербского наступления несколько месяцев провел в Албании в сопровождении других лидеров ВМРО5.
      На северном направлении отряды под командованием Исы Болетини, Байрам Цурри и Кьясима Лики заняли Люму, осадили Призрен и на короткое время овладели Джяковицей.
      Совет министров Сербии 22 сентября издал распоряжение о дополнительной мобилизации резервистов и направлении практически всех находившихся в Южной Сербии сербских войск к Дебару, а также для занятия стратегических пунктов на албанской территории. Была мобилизована Моравская дивизия; два полка резервистов выдвинулись к границе с Албанией из Белграда и Крушеваца и составили сводную дивизию 6. В общей сложности в боевую готовность были приведены части, насчитывавшие до 75 тыс. чел. личного состава и имевшие на своем вооружении артиллерию7.
      В тот же день Австро-Венгрия через сербское дипломатическое представительство в Белграде довело до сведения правительства Сербии свое видение сложившейся опасной ситуации. Сербскому посланнику в Вене было заявлено, что причиной обострения обстановки в районе сербо-албанской границы стало восстание албанцев в новых границах Сербии: «эти мятежи и беспорядки вызвали албанцы»8. Однако их причиной стало то обстоятельство, что сербские войска «все еще удерживают некоторые области, которые принадлежат Албании»9. Кроме того, в вину сербским властям было поставлено закрытие рынков в приграничных с Албанией городах — в первую очередь, в Дебаре и Джяковице — которые албанцы «уже привыкли посещать и снабжаться на них тем, что им необходимо для жизни»10. Если бы сербские войска ранее были отозваны, не было бы нынешних беспорядков и инцидентов — утверждало внешнеполитическое ведомство Австро-Венгрии11.
      Тем временем, 23 сентября российский МИД получил от сербского посольства в Санкт-Петербурге следующее описание событий: «Албанцы атаковали нашу границу вдоль всего фронта, сразу же после того, как наши войска эвакуировали стратегические точки, которые мы занимали до настоящего времени, и которые мы оставили в результате вмешательства великих держав. Албанцы большими массами вторглись на нашу территорию и осадили Дибру (Дебар. — П. И.). Вслед за этим королевское правительство Сербии было вынуждено предпринять меры, упомянутые в предыдущем сообщении в адрес великих держав.
      Одновременно королевское правительство обращает внимание императорского правительства на присутствие среди албанцев болгарских офицеров и считает желательным выступить с энергичными требованиями в адрес временного албанского правительства или отдать необходимые распоряжения европейским властям в Албании с тем, чтобы болгарские офицеры были немедленно удалены»12.


      Албанцы, начало XX века

      Албанцы, д. Фьерза на берегу Дрины

      Раздел османской Албании во время первой Балканской войны

      Варианты границ Албании
      23 сентября российский консул в Битоли — коллежский совет­ник Н. В. Кохманский — телеграфировал на Певческий мост о новых успехах албанских отрядов: «Албанцы заняли город Дибру, покинутый сербскими властями. Сербские войска концентрируются и занимают доминирующие позиции, готовясь перейти в решительное наступление»13. На следующий день российский посланник в Белграде В. Н. Штрандтман сообщил, что «мобилизуется одна Моравская дивизия. Кроме нее к албанской границе выступили два полка мирного состава из Белграда и Крушеваца». А 25 сентября Кохманский дополнил картину: «Албанцы спустились по Дрину, остановившись перед Луковым. Местность Рекалар также занята ими. С запада замечены албанские банды, около двухсот человек, по хребту Ябланицы. Сербы насчитывают наступающих албанцев до двадцати тысяч, утверждают присутствие среди них австрийских офицеров и участие болгарских банд. Сербы готовятся к решительным действиям в Албании. Вновь назначенный командир будущей Битольской дивизии полковник Живанович примет командование»14.
      В Македонии албанским вооруженным отрядам удалось занять, помимо Дебара и Струги, такие крупные города, как Охрид и Гостивар. Под ударами албанцев пали также Пешкопея и Жировица.
      Как сообщал 23 сентября все тот же Кохманский, «большое число албанцев... заняли Пископи, в Дольной Дибре, вытеснив слабый сербский отряд, потерявший до двухсот человек. Спешно посылаются из разных центров войска; отсюда выступил батальон шестнадцатого полка с пулеметами. Ожидается серьезное столкновение при неблагоприятных для сербов условиях, ввиду полного переустройства управления на новых началах»15.
      В сложившейся ситуации правительство Сербии призвало Международную разграничительную комиссию не спешить с отправкой «на место» «ввиду обнаруживающегося движения албанцев на южной границе, несомненно находящегося в связи с событиями в Дибре»16. Кроме того, от внимания сербов и российского консула в Битоли Кохманского не укрылось, что «в качестве драгомана австрийского делегата прибыл из Вены профессор албанского языка, албанский агитатор Покмез. Сербы сообщают нам, что под видом кавасов отправляются влиятельные беи»17.
      Неспокойно было и на границах Черногории. 20 сентября — в день нападения албанских отрядов на Сербию — российский посланник в Цетинье А. А. Гире с тревогой сообщал в МИД о нижеследующем: «Судя по доходящим в миссию отрывочным сведениям, слух о постановленном на Лондонском совещании решении присоединить к Черногории пограничные малиссорские области Хоти и Груда вызвал среди населения этих областей некоторое брожение, выразившееся как в представленных им чрез свое духовенство петициях начальнику европейского оккупационного отряда в Скутари (Шкодер. — П. И.), так и в обычных для этих местностей приемах, а именно — в отдельных убийствах и грабежах.
      Как я уже имел честь сообщить по телеграфу, черногорское правительство обратилось к здешним представителям держав с нотой, в которой ходатайствует о принятии соответствующих мер к прекращению создавшегося положения. Не исключена возможность, что, не дожидаясь принятия таковых мер со стороны европейских держав, черногорцы предпримут карательную экспедицию против племен хоти и груда.
      Некоторым в этом отношении симптомом является производимая ныне мобилизация для сформирования 3000 отряда (по 60 человек из каждого черногорского батальона), который должен собраться в Подгорице 11 сентября (24 сентября по новому стилю. — П. И.). Впрочем, по официальной версии отряд предназначается для усиления гарнизонов в занимаемых черногорцами частях Санджака и, в особенности, в Дьяковице.
      Что касается положения дел вообще в Албании, то и тут, помимо сложной работы по организации управления страной, предстоят немалые затруднения ввиду растущего антагонизма между принадлежащими к различным исповеданиям отдельными группами населения. Так, в г. Скутари и в других албанских городах замечается некоторое проявление вражды между католиками с одной стороны и православными и частью мусульман с другой.
      За последнее время в императорскую миссию изредка поступали петиции от различных албанских общин. Петиции эти были отклонены с указанием, что со всеми подобного рода ходатайствами надлежит в настоящее время обращаться к европейским властям г. Скутари, а затем к представителям держав, которые будут в свое время назначены в Албанию, в том числе и к русскому.
      Я имел тем более оснований относиться с осторожностью к этим ходатайствам, что, по многим признакам, они внушаются не истинными нуждами просителей, а подсказываются последними агентами заинтересованных европейских и балканских государств.
      Создавшееся в Албании положение уже и теперь дает основание заключить, что державам и, в особенности, ближайшим образом заинтересованным из них, то есть Австрии и Италии, придется приложить немало усилий к установлению порядка и спокойствия в создаваемом новом государстве.
      При этом, поскольку я могу судить по доходящим до меня сведениям из Скутари и других албанских центров, а равно и из бесед с моими австрийским и итальянским коллегами, соперничество между этими двумя государствами на почве албанских дел, пока еще несколько сдерживаемое, должно в ближайшем будущем проявиться с большею силою, что, по крайнему моему разумению, может до известной степени облегчить нашу собственную задачу в албанском вопросе, освободив нас от необходимости активного вмешательства в связанные с ним дела, последствия которого, при заинтересованности в них черногорцев и сербов, точному учету пока не поддаются.
      В последнюю минуту перед отправлением курьера я получил доставленную вице-консульством в Скутари циркулярную телеграмму, с которой нотабли г. Дураццо (Дуррес. — П. И.) обратились к английскому адмиралу и к консулам всех держав. В телеграмме выражается ходатайство о перенесении резиденции правительства из Валоны (Влера. — П. И.) в Дураццо, об образовании нового кабинета, а также о скорейшем избрании князя и организации управления страной»18.
      В тот же день Гире послал в Санкт-Петербург еще более тревожную телеграмму — правда, речь в ней шла в основном о кадровых вопросах. Он «покорнейше» просил известить, «когда следует ожидать прибытия сюда Петряева. Развертывающиеся в Албании события требуют уже ныне пребывания в ней нашего представителя опытного и облеченного нужным авторитетом. Следить с успехом за ними отсюда миссия не имеет возможности»19.
      После занятия Дебара албанские отряды продолжили продвижение вглубь Сербии. 29 сентября в Люме произошло ожесточенное сражение передовых сербских постов 10-го полка с албанскими отрядами, в ходе которого сербы потеряли более 20 солдат и были вынуждены отойти к Бицану, а вслед за этим — к Люмской-Куле, так как отряды дебарско-малиссийских албанцев обошли сербские части с фланга в районе Топояна и создали реальную угрозу их окружения. При этом, как сообщал российский вице-консул в Призрене Емельянов, «арнауты дьяковской малиссии пока спокойны; предводители их полковники Риза-бей и Байрам-Цура просят сербов о скорейшем проведении границы, что, будто бы, положит конец массовым нападениям албанцев на сербов».
      Тем временем продвижение албанцев вглубь Сербии продолжилось. 1 октября, пройдя Топоян, они напали на роту сербов около Враничи, которой пришлось отступать с боем. Из Призрена в направлении Враничей было спешно отправлены три роты 18-го полка, а из Люмской-Кулы — три роты 10-го полка сербской армии. А 3 октября телеграф принес от находившегося в Призрене Емельянова еще более пугающее сообщение: «Восстали момляне и хасняне. Все усилия албанцев направлены к захвату с. Журы, где находится полевая батарея и пехота, защищающие подступ к Призрену. Артиллерийская стрельба не прекращается все время. В случае захвата с. Журы Призрену грозит серьезная опасность. Войск для защиты города недостаточно».
      В Вене сообщения о военных успехах албанцев вызвали неподдельную радость. Местная пресса восхваляла героизм албанских отрядов и требовала пересмотреть выработанную в Лондоне пограничную линию в соответствии с изменившейся военной ситуацией. Австро-венгерские дипломаты настаивали на том, что никакого вторжения извне не было, вооруженное выступление против сербских властей вспыхнуло в границах Сербии, и уже потом было поддержано албанцами с территории собственно Албании20.
      Воодушевленный подобной поддержкой Исмаил Кемали потребовал исключить занятые албанцами земли из состава Сербского королевства и даже предложил провести по этому вопросу референдум среди населения приграничных районов. В качестве гарантов его законности и демократичности он предложил использовать самих вооруженных албанцев.
      Однако плебисциту на штыках не суждено было осуществиться. В начале октября две сербские дивизии выступили из Скопье. Они остановили албанские отряды у села Маврово и вытеснили их за пределы Королевства. Вслед за этим сербские войска пересекли «лондонскую» сербо-албанскую границу в целях их преследования21.
      Тем не менее, потери сербской армии оказались значительными, вследствие высокой технической оснащенности албанских отрядов, имевших на своем вооружении артиллерию и, по сведениям сербских официальных лиц, подчинявшихся командованию иностранных офицеров, под руководством которых и были достигнуты первоначальные успехи. По мнению сербского правительства, в подготовке вооруженных албанских выступлений принимали участие представители ряда иностранных государств, в первую очередь, Австро-Венгрии и Болгарии, о чем свидетельствовали перехваченные сербскими представителями шифрованные телеграммы, направлявшиеся болгарскими офицерами, находившимися в Албании (в частности, в Дурресе) через Каттаро, Сараево, Будапешт и Бухарест в Софию. По сообщению сербского поверенного в делах в Риме, итальянское правительство также не отрицало присутствия среди албанцев иностранных офицеров. Что же касается косвенных данных о причастности к этим событиям итальянской стороны, то сербский кабинет решил не придавать им особого значения, несмотря на полученное от митрополита Дурреса Якова сообщение об уступке Австро-Венгрией и Италией центральному албанскому правительству артиллерийских орудий и другого вооружения, захваченного итальянскими войсками в Триполи в ходе итало-турецкой войны22. Одновременно на сербское правительство произвело весьма благожелательное впечатление доверительно сообщенное маркизом А. ди Сан-Джулиано сербскому поверенному в делах в Риме пожелание его правительства, чтобы Сербия обнародовала заявление об отсутствии у Королевства каких-либо агрессивных намерений в отношении Албании. По мнению итальянского министра иностранных дел, подобное заявление, с одной стороны, предоставило бы великим державам возможность успокаивающим образом воздействовать на правительство Австро-Венгрии, а с другой — облегчило бы для самой Сербии занятие тех районов Албании, которые она считает жизненно важными для обеспечения безопасности своей границы. Сербское правительство последовало данному совету, и 2 октября 1913 г. было опубликовано его заявление23.
      Разгромив вторгшиеся на территорию Сербии албанские отряды, королевское правительство распорядилось о закрытии для албанцев рынков в приграничных сербских городах — в первую очередь, в Дебаре и Джяковице. Как сообщал из Белграда Штрандтман, сербское правительство «считает эту меру необходимой не только для действий против албанцев, но и ввиду брожения среди сербских мусульман»24. По словам военного министра М. Божановича, имевшего встречу со Штрандтманом, обстановка в районе боевых действий сложилась весьма серьезная, и она может потребовать новой крупномасштабной экспедиции в Северную Албанию. Он, также как и ранее Спалайкович, выразил уверенность в том, что Австро-Венгрия воздержится от каких-либо враждебных в отношении Сербии шагов, так же как и ослабленная недавней войной Болгария. Одновременно министр иностранных дел Сербии попросил Штрандтмана довести до сведения российского внешнеполитического ведомства, «что Моравская дивизия, двинутая против албанцев, по мере возможности не переступит линии Черного Дрина. Остальные мобилизованные войска предназначаются для охраны порядка в стране»25.
      Озабоченный сложившейся ситуацией, а также судьбой оказавшегося под угрозой сербского займа министр финансов Сербии Л. Пачу, временно исполнявший обязанности председателя Совета министров, призвал находившегося в отпуске Пашича немедленно вернуться к исполнению своих обязанностей в надежде, что он найдет выход из создавшегося положения и сумеет избежать нежелательных в данный момент политических осложнений26.
      Однако антисербская кампания, инициированная державами Тройственного союза, уже набирала обороты. 3 октября российский поверенный в делах в Берлине Броневский телеграфировал: «Из разговора с Яговым по поводу албанских дел узнал, между прочим, что германский посланник в Белграде сделал там в дружественной форме аналогичное с австрийским и итальянским представителями заявление о необходимости для Сербии не сходить с почвы Лондонских постановлений. В том же смысле высказался он и здешнему сербскому поверенному в делах, уехавшему ныне на несколько дней в Белград».
      В тот же день наметилась определенная ясность и в перспективах деятельности Международной разграничительной комиссии. Ее председатель, российский военный агент в Черногории, генерал-майор Н. М. Потапов сообщил в Цетинье, что «на основании доклада топографов и по обсуждении общего положения дел на месте комиссия постановила испросить одобрения правительств на решение ея начать работы от Охриды». В связи с этим, все делегаты направили в свои страны идентичные телеграммы следующего содержания: «Комиссия, изучив вопрос о пункте, с которого она начнет свои работы, большинством голосов предлагает выбрать таковым южную часть границы Охридского озера. Она решила, что каждый из делегатов телеграфирует своему правительству и испросит, не имеется ли возражений против этого проекта с точки зрения политической ситуации. Комиссия будет готова покинуть Скутари к 10 октября (по старому стилю. — П. И.). В случае принятия ее проекта комиссия просит известить Сербское правительство и заинтересованные власти».
      Говоря об австрийском, итальянском и болгарском факторах в обострении обстановки на сербо-албанской границе, следует упомянуть и о факторе греческом. В секретной телеграмме от 25 сентября 1913 г., посвященной данному вопросу, российский поверенный в делах в Белграде Штрандтман писал:
      «Сербский поверенный в делах в Афинах сообщает, что Венизелос (глава греческого правительства. — П. И.) весьма озабочен ходом переговоров с Турцией об островах, известиями о мобилизации в Малой Азии и выговоренным себе Турцией правом оккупировать еще в течение двух месяцев отходящие к Болгарии территории, чтобы иметь непосредственный доступ к греческой границе. Объявленная в Греции приостановка демобилизации вызвала сильное неудовольствие населения. Венизелос поэтому обращает внимание сербского правительства на желательность соблюдения осторожности в албанском деле, но с своей стороны принимает меры к отпору албанцев в случае их движения на юг и разрешил перевозку сербских войск по железной дороге чрез Салоники на Битоли»27.
      С другой стороны, в беседе с представителем Санкт-Петербургского телеграфного агентства В. Сватковским, состоявшейся в Вене 4 октября 1913 г., Пашич следующим образом недвусмысленно резюмировал позицию своего правительства в отношении событий на сербо-албанской границе: «Во всяком случае, стратегические пункты мы займем, а там увидим»28. Характерным проявлением подобного подхода явилось открытие, правда, без прямого указания самого Пашича, на албанской территории вблизи Охридского озера, сербского таможенного поста29.
      Помимо негативной реакции в правительственных кругах великих держав, в первую очередь, в Австро-Венгрии, резкое обострение ситуации на сербо-албанской границе вызвало новую волну критики в адрес Сербии на страницах европейской, прежде всего, австро-венгерской и германской, печати. По словам центрального органа австрийской Христианско-социальной партии газеты «Райхспост», «порядки на сербо-албанской границе царят возмутительные, если великие державы не заступятся заблаговременно за неприкосновенность Албанского государства, то кровопролитие примет угрожающие размеры. Ведь нельзя же признать уничтожение албанцев сербами за нормальный порядок в Албании»30. А газета «Дойче тагесцайтунг» полагала, что обострение сербо-албанских отношений могло повлечь за собой серьезное обострение всего комплекса международных отношений в Европе, в силу того, что балканские государства, по ее словам, весьма неохотно очищают «временно оккупированные ими территории»31.
      Через несколько дней в номере от 27 сентября 1913 г. газеты «Райхспост», которая еще раз привлекла внимание своих читателей к проблеме сербо-албанских отношений, подчеркивалось, что «во вновь завоеванных сербами областях господствует небывалое и возмутительное отношение к католическому населению»32. По мнению газеты, которое имело достаточно широкое распространение в общественно-политических кругах Австро-Венгрии, сербское правительство стремилось заключить соглашение с Ватиканом исключительно в целях борьбы с австро-венгерским покровительством по отношению к католическому населению присоединенных к Королевству областей33.
      По мере развития кризиса на сербо-албанской границе, в Белград стали поступать неблагоприятные для Сербии известия из соседней Болгарии, где была проведена частичная мобилизация, повышена боеготовность войск, находившихся на сербо-болгарской границе, а также активизировалась деятельность болгарских агитаторов среди населения Македонии, которое предупреждалось о вероятном новом вооруженном столкновении двух государств и побуждалось к восстанию в случае появления болгарских войск на территории Сербии. В результате, сербское правительство было вынуждено, предвидя массовые выступления протеста в присоединенных к стране областях, помимо направления подкреплений на сербо-албанскую границу, еще больше увеличить количество мобилизованных воинских частей и разместить отдельную дивизию на оборонительных позициях на Овчем Поле, приведя в полную боевую готовность в общей сложности более 75 тыс. чел. с соответствующими артиллерийскими частями34.
      В это же время значительно усилились антисербские настроения в Турции, на что сербскому поверенному в делах в Берлине указал германский имперский канцлер Т. Бетман-Гольвег, еще раз настоятельно посоветовавший Белграду не вмешиваться в албанские дела35.
      В самой Сербии, в связи с вышеуказанными событиями, общественное мнение и политические круги пришли в сильное возбуждение и призвали правительство предпринять самые решительные меры против албанцев, что привело к возникновению серьезного внутриполитического кризиса. Оппозиционные депутаты в скупщине потребовали от кабинета Пашича представить всесторонний отчет о своей деятельности и наказать тех должностных лиц, по вине которых безопасность государства была поставлена под угрозу. Реальная возможность отставки нависла над военным министром Божановичем и министром финансов Пачу, не пожелавшим в свое время выделить необходимые кредиты на содержание дополнительных воинских контингентов в южных областях Сербии. Правительство нашло, однако, возможность возложить всю ответственность за кризис на бывшего ближайшего помощника воеводы Путника генерала Ж. Мишина, подготовившего, по мнению правительственных кругов, непродуманный план размещения сербских гарнизонов вдоль сербо-албанской границы, имевшей протяженность около 500 км36. Король Петр издал указ о его увольнении, что, в свою очередь, вызвало новую волну протестов и нападок на кабинет Пашича, положение которого, в свете предстоявшего открытия заседаний скупщины и готовившихся оппозиционными партиями запросов по вопросам внутренней и внешней политики, потеряло прежнюю устойчивость37.
      В сербском правительстве существовали два взгляда на стоявшие перед страной насущные задачи. С одной стороны, присутствовало понимание необходимости использовать мирную передышку, наступившую после двух Балканских войн, для того, чтобы организовать административное управление, создать судебные власти, пограничную и иные службы в присоединенных к Сербии областях, а с другой, — и этот взгляд превалировал — среди членов правительства существовало твердое убеждение в том, что «Австро-Венгрия и Италия не дадут порядку водвориться в Албании и, что, следовательно, необходимо теперь же добиваться исправления установленной на Лондонской конференции послов, невыгодной для Сербии в стратегическом и экономическом отношениях, границы»38.
      Тем временем, итальянский поверенный в делах в Сербии, по поручению маркиза А. ди Сан-Джулиано, передал сербскому правительству еще одно настоятельное указание итальянского кабинета соблюдать крайнюю осмотрительность в албанских делах, ибо военная партия в Австро-Венгрии оказывала энергичное давление на свое правительство с целью побудить его предпринять решительные действия против Сербии. В ответ Спалайкович отметил, что Сербия вынуждена предпринимать решительные действия ввиду угрожающей ей со стороны Албании опасности и добавил, что отношение Австро-Венгрии к этому вопросу ему безразлично, ибо венское правительство, по его мнению, не решится на активные выступления. Одновременно сербское правительство получило аналогичные советы и от Германии. Бетман-Гольвег заявил сербскому поверенному в делах в этой стране, что Австро-Венгрия ищет удобный повод для вмешательства в балканские дела, и что Россия в данных условиях не окажет поддержку сербским устремлениям39.
      Европа была не просто шокирована непрекращающимся кровопролитием на Балканах, только-только переживших две разрушительные войны. Сами европейские дипломаты уже слишком устали от многомесячных дискуссий вокруг принципов сербо-албанского разграничения и не были намерены вновь погружаться в эту проблему. Пройдет несколько месяцев, и британский министр иностранных дел Э. Грей 4 июня 1914 г. заявит своему посланнику в Риме, что Сербии нечего искать в Албании — по крайней мере «до тех пор, пока уважается граница Албании, установленная международным решением»40. Сербо-албанский конфликт миновал свою острую фазу, правда, ненадолго...
      Примечания
      Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта РГНФ («Историческая типология межнациональных конфликтов на примере Балкан»), проект № 14-01-00264.
      1. Документи о спољној политици Краљевине Србије. К. VI. Св. 3. Београд. 1984, с. 306.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Политархив, оп. 482, д. 2091, л. 20-21.
      3. Документи о спољној политици Краљевине Србије 1903—1914. К. VI. Св. 3. Београд. 1986, с. 347, 351, 359, 378, 379, 406, 418.
      4. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 530, л. 254; д. 531, л. 346, 348.
      5. Документа..., к. VI, св. 3, с. 537. К. VII. Св. 1. Београд. 1986, с. 191-192, 335-336, 478.
      6. БАТАКОВИН Д. Есад-паша Топтани и Србија 1915 године. In: Србија 1915 године. Београд. 1986, с. 305.
      7. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 3341, л. 370; ф. Канцелярия. 1913, оп. 470, д. 113, л. 370, 371.
      8. Документа..., к. VI, св. 3, с. 356.
      9. Ibidem.
      10. Ibidem.
      11. Ibidem.
      12. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2091, л. 31.
      13. Там же, л. 35.
      14. Там же, л. 45.
      15. Там же, л. 34.
      16. Там же, л. 50.
      17. Там же.
      18. Там же, л. 23.
      19. Там же, л. 24.
      20. Документа..., к. VI, св. 3, с. 407—409.
      21. ХРАБАК Б. Арбанашки упади и побуне на Косову и у Македонией од краја 1912. до краја 1915. године. Врање. 1988, с. 52—64.
      22. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1913 г., оп. 470, д. ИЗ, л. 386.
      23. Там же, ф. Политархив, оп. 482, д. 530, л. 168—170; д. 531, л. 367.
      24. Там же, ф. Канцелярия. 1913 г., оп. 470, д. ИЗ, л. 371.
      25. Там же, л. 378.
      26. Там же, ф. Политархив, оп. 482, д. 530, л. 167. Заключенный правительством Сербии с консорциумом французских банков контракт на пятипроцентный заем в 250 млн франков сроком на 50 лет был подписан 8 сентября 1913 года.
      Согласно данному документу, размер немедленного аванса составил 20 млн франков, причем 8 млн должны были быть выплачены уже 9 сентября. С сербской стороны заем был гарантирован доходами сербских государственных монополий, дававших в течение предыдущих лет до 13 700 000 франков чистого свободного остатка, который и должен был послужить основой для покрытия годовых взносов по заключенному займу, предусмотренных в размере 12 500 000 франков по процентам и 1 200 000 франков по платежам (там же, л. 153). Однако сам процесс котировки займа затянулся до начала 1914 г., в первую очередь, вследствие осложнения внешнеполитического положения Сербии из-за ее политики в албанском вопросе. Там же, д. 531, л. 467.
      27. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1913 г., оп. 470, д. ИЗ, л. 373.
      28. Там же, ф. Политархив, оп. 482, д. 2907, л. 4.
      29. Там же, д. 531, л. 360, 369.
      30. Reichspost. 24.IX.1913.
      31. Deutsche Tageszeitung. 24.IX.1913.
      32. Reichspost. 27.IX.1913.
      33. Ibidem.
      34. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 530, л. 170; д. 531, л. 349.
      35. Там же, д. 531, л. 362.
      36. Там же, д. 530, л. 171, 180а.
      37. Там же, л. 163.
      38. Там же, д. 531, л. 350.
      39. Там же, л. 352.
      40. Цит. по: ЕКМЕЧИН М. Ратни циљеви Србије 1914. Београд. 1973, с. 31
    • Искендеров П. А. Абдюль Фрашери
      Автор: Saygo
      Искендеров П. А. Абдюль Фрашери // Вопросы истории. - 2016. - № 12. - С. 16-28.
      Публикация посвящена одному из самых ярких представителей албанского национально-освободительного движения Абдюлю Фрашери (1839—1892). Автор анализирует основные этапы его жизни и политической деятельности. Основное внимание уделено активной роли А. Фрашери в деятельности Призренской лиги (1878—1881) и его видению путей формирования национальной албанской государственности.
      Трудно переоценить роль, которую сыграл в развитии албанского национально-освободительного движении и становлении государственности Албании Абдюль Фрашери. Старший из трех знаменитых братьев Фрашери (Абдюль, Наим и Сами), навечно вписавших свои имена в албанскую историю, стоял у истоков Призренской лиги (1878—1881 гг.), поднявшей знамя борьбы за освобождение Албании от гнета Османской империи и объединение всех албанонаселенных земель в единое государственное образование. Эти идеи были развиты следующим поколением албанских патриотов. Они нашли свое воплощение в провозглашении независимости Албании 28 ноября 1912 г. и в дальнейшем развитии Албанского государства уже после первой мировой войны. «Одни из самых уважаемых руководителей албанского национального движения» — так характеризует братьев Фрашери авторитетный албанский историк Кристо Фрашери1.
      Абдюль Фрашери — выходец из большой и знаменитой семьи. Помимо уже названных трех братьев в албанскую историю вписаны имена и других ее представителей. Сыном самого Абдюля был Мидхат Фрашери — основатель национального движения «Балли Комбетар», сыгравшего неоднозначную роль в истории национально-освободительной борьбы албанцев в годы второй мировой войны. Согласно официальной историографии периода правления Энвера Ходжи, «Балли комбетар» являлось националистическим антикоммунистическим движением, сотрудничавшим с оккупантами. Оппоненты коммунистов отстаивали прямо противоположную точку зрения.
      Абдюль Фрашери родился 1 июня (по другим данным — 17 августа) 1839 г. в городке Фрашер в обедневшей албанской аристократической семье («Фрашери» в албанском языке означает — «из Фрашера», «фрашерец»). Его отец Хали-бей Фрашери возглавлял нерегулярные албанские отряды, действовавшие в составе армии Османской империи. После смерти отца Абдюль Фрашери вместе со своими двумя младшими братьями отправился в Янину (город со смешанным албано-греческим населением на территории современной Северной Греции). Там он получил блестящее для своего времени образование у известного албанского ученого и педагога Хасана Тахсини, который преподавал Абдюлю философию, математику, а также арабский, персидский, греческий и французский языки. При этом пребывание и учебу Фрашери в Янине курировал лично местный губернатор.
      Начало общественно-политической деятельности Абдюля приходится на конец 1860-х гг., когда в албанонаселенных районах Османской империи стало активно разворачиваться национально-освободительное движение, особенно усилившееся в условиях Великого восточного кризиса 1875—1878 гг. и русско-турецкой войны 1877— 1878 годов. В мае 1877 г. Фрашери создал в Янине тайный комитет, в который вошли представители большинства районов Южной Албании. Его главной целью было объявлено достижение военно-политического соглашения с Грецией и совместное вооруженное выступление против Османской империи, занятой в то время войной с Россией. В качестве предварительной меры по реализации данной программы Янинский комитет установил связи с албанскими офицерами, находившимися в составе турецкой армии, а также предпринял дипломатические усилия на греческом направлении.
      В июле 1877 г. Абдюль Фрашери провел секретные переговоры с высокопоставленным представителем Министерства иностранных дел Греции Э. Мавроматисом. Но если вопросы совместных военных действий греческой армии и албанских вооруженных отрядов не вызвали серьезных разногласий, то проблема будущего устройства Албании и особенно ее границ фактически сорвала достижение соглашения. Греческая сторона требовала документально зафиксировать передачу Греции значительной части Южной Албании вплоть до реки Шкумбин, отказываясь в противном случае признавать Албанское княжество2. Не способствовала достижению албано-греческого соглашения и ситуация на балканских фронтах, в частности, приостановка наступления русской армии в районе Плевны.
      Ситуация вокруг Янинского комитета и его планов изменилась к концу 1877 г., когда в состав парламента Османской империи на основе введенной султаном Абдул-Хамидом в 1876 г. конституции были избраны сам Абдюль Фрашери и несколько его единомышленников-албанцев, а русская армия прорвала оборону Плевны и стала развивать стремительное наступление на столицу Османской империи. В сложившейся ситуации Афины сочли необходимым вернуться к обсуждению военного взаимодействия с албанцами и командировали во второй половине декабря 1877 г. на переговоры с Фрашери депутата греческого парламента Стефаноса Скулудиса. Однако греческие политические требования вновь сорвали достижение соглашения. Фрашери категорически отверг идею Афин о создании на территории Албании вассального княжества, на трон которого Греция собиралась усадить сына собственного короля Георга Николая. Он настаивал на признании Грецией независимости Албании и заключении между двумя государствами равноправного военного-политического союза против Османской империи. Остались неурегулированными и территориальные споры3.
      В результате Абдюль Фрашери принял решение прекратить переговоры и поставить вопрос о национальной государственности Албании в более широком контексте — в виде образования Албанской лиги, включавшей в себя представителей всех населенных албанцами районов Балкан и являвшейся ядром и моделью будущего Албанского государства. Соответствующие идеи обсуждались в рамках созданного в декабре 1877 г. в Стамбуле Центрального комитета по защите прав албанской национальности («Стамбульский комитет»). Его председателем был избран Абдюль Фрашери. В ходе дискуссий в рамках заседаний Стамбульского комитета было принято решение — ввиду в очередной раз изменившихся международных условий (подписание 3 марта Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора, который не признал независимость Албании, а также все более отчетливое намерение балканских стран присоединить территории, которые албанцы считали неотъемлемой частью собственного государства) отказаться от идеи немедленного провозглашения независимости страны, а сделать упор на лозунг создания в рамках Османской империи отдельного албанского вилайета с тем, чтобы воспрепятствовать планам балканских столиц по расчленению Турции и оккупации соответствующих областей. В конце мая 1878 г. Стамбульский комитет выступил с обращением, в котором говорилось: «Мы горячо стремимся жить в мире со всеми соседями — Черногорией, Грецией, Сербией и Болгарией. Мы не требуем и не хотим ничего от них, но полны решимости твердо удерживать все то, что является нашим»4.
      Албанская лига («Кувенд») была созвана в городе Призрен 10 июня 1878 года. В центре дискуссий в первые же дни ее работы оказались программные принципы и требования, в первую очередь, характер самой лиги. Представители албанских чиновников и духовенства, стоявшие на позициях поддержки Османской империи, заявили о необходимости выдвинуть лозунг не албанской, а мусульманской лиги, объединяющей всех мусульман Европейской Турции. Однако подобная идея была отвергнута Абдюлем Фрашери, отстаивавшим радикальные требования. В своем выступлении перед делегатами Призренской лиги он, в частности, заявил: «Цель кувенда состоит в том, чтобы встретить натиск безжалостных врагов, заключив албанскую бесу и дав клятву защищать, не жалея крови, землю, оставленную нам нашими дедами и прадедами»5. О том, какое значение имели данные земли и, в частности, сам город Призрен для балканских стран, свидетельствует в частности показательное заявление, озвученное в начале января 1878 г. сербским князем Миланом Обреновичем. Выступая перед членами Студенческого легиона Сербии в Белграде, он подчеркнул, что не допускает даже мысли о проведении мирных переговоров до тех пор, пока не возьмет Призрен6.
      Во многом под влиянием Абдюля Фрашери Призренская лига изначально была создана в виде военно-политической структуры с центральными органами и отделениями на местах. Сам он от имени Стамбульского комитета вошел в Центральный комитет Лиги, в котором возглавил комиссию по иностранным делам.
      Албанская историография и национально-государственная традиция отводят этому политическому объединению албанцев из различных районов Балканского полуострова роль организатора борьбы за освобождение и объединение албанских земель, за отстаивание национального суверенитета албанцев и противостояние попыткам великих держа и соседних балканских стран оккупировать исконные албанские земли. Возлагая вину за будущее обострение сербо-албанских отношений вокруг Косово на Белград, проводивший жесткую политику в отношении албанцев, они подчеркивают, что «отношение сербского правительства особенно поспособствовало ухудшению отношений между высланными албанцами из Южной Сербии и сербами из Косово (во время сербо-турецкой войны 1877—1878 гг. — П. И.). Тогда албанское национально-освободительное движение поднялось до уровня движения за автономию, общее освобождение и независимость. Оно основало и собственный руководящий орган, иными словами, создало Албанскую призренскую лигу, которая вела борьбу против всех возможных врагов и завоевателей»7. Схожей концепции придерживаются и некоторые российские исследователи. В частности, Н. Д. Смирнова видела в деятельности Призренской лиги важнейший этап «албанского национального Возрождения»8.
      Однако в исторических трудах представителей других государств балканского региона существует и прямо противоположная точка зрения на роль Призренской лиги. Ее сторонники называют данное объединение и принятые им программные документы первым свидетельством великодержавных устремлений стремительно конституировавшегося в конце XIX в. албанского этноса и считают все происходящее на Балканах в последующие годы (вплоть до настоящего времени) — насильственной борьбой албанцев за реализацию программ мы Призренской лиги и создание «Великой Албании» на основе насильственной перекройки границ региона и подавления (в том числе физического) других балканских народов.
      Первые решения Призренской лиги оказались не столь радикальными, как предлагал председательствовавший на заседаниях Абдюль Фрашери. В частности, в принятой 17 июня 1878 г. первой программе Лиги («Карарнаме» — «Книга решений») провозглашалась верность султану и территориальной целостности Османской империи. При этом данный документ ничего не говорил «об объединении албанских земель в один вилайет»9.
      Одновременно делегаты направили специальный меморандум участникам Берлинского конгресса (открывавшегося 13 июня 1878 г.), а также турецкому правительству и дипломатическим представителям великих держав в Константинополе, в котором акцентировали внимание Европы на вышеуказанных положениях. В частности, в меморандуме, адресованном представлявшему на Берлинском конгрессе Великобританию премьер-министру Б. Дизраэли, говорилось: «Мы не являемся и не хотим быть турками, но точно так же мы всей своей силой выступим против любого, кто захочет обратить нас в славян, или австрийцев, или греков; мы хотим быть албанцами»10. В Берлин отправилась полномочная делегация Албанской лиги во главе с Абдюлем Фрашери. Кроме того, в Лондоне, Париже и Берлине были распространены петиции с изложением требований Призренской лиги.
      Однако деятелям албанского национального движения не удалось принять участие в работе европейского форума наравне с представителями их балканских соседей и даже добиться включения в повестку дня обсуждения в отдельном формате албанского вопроса. Великие державы отрицали сам факт существования албанской нации (фраза «албанская нация не существует» принадлежала председательствовавшему на Конгрессе германскому канцлеру О. Бисмарку11) и рассматривали местности с албанским населением лишь в качестве географического понятия.
      Следует также отметить, что «границы албанской территории в то время было нелегко определить»12. Наиболее авторитетными считались свидетельства консула Австро-Венгрии в Шкодере Ф. Липпиха, представившего в 1877 г. специальный меморандум по данному вопросу правительству монархии Габсбургов. В нем он впервые предложил опираться на лингвистический, а не религиозный критерий при определении этнической картины региона и на этой основе ввел понятие «языковой границы» албанских земель. Соответствующая северная граница, по его данным, начиналась чуть к югу от города Бар (Антивари) и затем шла через Колашин на Рожай (юго-западная часть Новопазарского санджака), далее — до границы с Сербией по течению реки Морава. На своем дальнейшем протяжении нарисованная Липпихом граница пересекала долину Вардара и шла далее мимо Дебара вдоль северного берега Охридского озера13.
      Однако в первую очередь в вопросах территориального разграничения албанских и в целом балканских земель собравшиеся в Берлине представители великих держав руководствовались интересами глобальной политики. Действуя в соответствии с принципами, заложенными канцлером Бисмарком, «Конгресс занялся своим делом, не особо считаясь с национальными и местными условиями, а именно — пытаясь подправить расшатанный баланс сил на Балканах. Согласно новому устройству балканских дел, Албания претерпела урезание своей территории в пользу своих соседей»14.
      2 июля 1878 г. состоялось второе общее собрание Албанской лиги, на котором в числе основных обсуждались вопросы организации зашиты албанских земель от их передачи под чужеземное господство. На основании принятых на нем решений, в северных областях Албании создавались вооруженные албанские отряды, призванные оказать сопротивление передаче присужденных Черногории и другим балканским странам земель — в том числе в Плаве, Гусинье, Шкодере, Призрене, Превезе и Янине. Был принят Статут Лиги, которая приобрела официальное название «Албанская», и был избран состав Генерального совета. Во главе этого органа остался богатый феодал из Дибры (Дебара) Ильяз-паша Дибра, однако в его составе усилилось влияние патриотических сил. Одно из положений Статута подтверждало положение Албанской лиги о формировании вооруженных подразделений «для защиты албанских территорий». Причем в этих целях предусматривалось провести в случае необходимости «мобилизацию всех мужчин, которые способны носить оружие»15. Именно принятие Статута считается обретением Албанской лигой юридической базы «для постепенного оформления в рамках османского государства албанской автономии», поскольку «у албанцев впервые появился орган защиты военным и дипломатическим путем их национальных прав»16.
      Следует отметить, что турецкие власти и на этом этапе деятельности Лиги видели в албанцах своих естественных союзников в борьбе против диктата великих держав и нарушения территориальной целостности Империи. Часть делегатов Призренской лиги во главе с представителем Тетово шейхом Мустафой Рухи Эфенди призывала своих коллег открыто заявить о том, что они «во-первых и прежде всего оттоманы, а уже затем албанцы». Константинополь также снабжал албанцев оружием и боеприпасами. В этой связи справедливыми представляются слова британской исследовательницы М. Виккерс, указывающей, что «одним из главнейших препятствий на пути культурного, национального и политического прогресса албанцев являлся продолжавшийся отказ оттоманской администрации признать, что албанцы — не турки, а особый народ с собственной отчетливой идентичностью. Обращение большого количества албанцев в ислам, а также предоставляемая им Портой безопасность против славян и греков окончательно способствовали тому, что они скорее отождествляли себя в целом с оттоманскими турками, нежели осознавали специфические албанские идеалы и цели. Таким образом, сама природа оттоманского правления отсрочила появление албанского национального самосознания и последующего национального движения, и привела к тому, что албанцы стали последней балканской нацией, обретшей свою независимость от Оттоманской империи»17.
      Вышеуказанные идеи Призренской лиги получили дальнейшее развитие в сентябре 1878 г., когда радикальное крыло Албанской лиги во главе с Абдюлем Фрашери («Стамбульский комитет») обнародовало новую программу объединения, имевшую более радикальный характер по сравнению с предыдущей18. Ее основные положения были опубликованы 27 сентября на страницах редактируемой одним из активистов албанского национального движения Сами Фрашери стамбульской газеты «Терджюман-и Шарк» («Рупор Востока») и включали в себя следующие пункты:
      «1. Его Величество Султан должен защищать все права албанцев и не допустить, чтобы хоть одна частичка территории албанских областей была передана их соседям или другим народам, с которыми они граничат;
      2. Все албанские области, в частности, Шкодринский и Янинский вилайеты, должны соединиться в единый вилайет, так называемый «Албанский вилайет»; в его собственной среде должен быть выбран и назначен честный, способный и ученый вали, знающий страны, положение, обычаи и менталитет данного народа;
      3. Официальные лица административной и судебной сфер, которые находились бы на службе в данном вилайете, должны знать язык страны, понимать проблемы и требования, которые выдвигает народ; на официальную службу необходимо назначать тех, кто может говорить с местными жителями без переводчика.
      4. Не принимая во внимание религиозные и имущественные различия, демократическим и равноправным образом необходимо провести выборы пленарных советов таким образом, чтобы население нахий выбирало бы пленарные советы нахий, пленарные советы нахий выбрали бы пленарные советы казы, пленарные советы казы выбирали бы пленарные советы Санджака, одновременно из состава этих советов избиралась бы Национальная ассамблея;
      5. Каждый год Ассамблея проводила бы свои рабочие двухмесячные сессии в столице Вилайета. Из числа избранных членов создавался бы Совет, выполняющий национальные требования, рассматривал вопросы улучшения существующего положения и выносил несправедливости и упущения, допущенные чиновниками, на рассмотрение Национальной ассамблеи и представителя правосудия, если речь идет о подсудном деле. В этом случае судебный процесс над подобными чиновниками осуществлялся бы в рамках Национальной ассамблеи, а принятое решение приводилось бы в исполнение Центральным правительством.
      6. Вилайет поддерживал бы с Высокой Портой почтовую и телеграфную связь, а также вел переговоры на официальном османском языке, в то время как албанский язык использовался бы и применялся бы в суде, на встречах, заседаниях, в школах и гимназиях низшего уровня, которые уже существуют в областях Албании, и в тех, которые будут основаны позднее. Турецкий язык использовался бы лишь в некоторых областях знаний и наук, — там, где без этого нельзя обойтись. Почтовая службы, письменность и обучение будут осуществляться на албанском языке, а из доходов Вилайета, образующих прибыль, будет выделяться достаточно средств для развития науки и образования.
      7. Вне зависимости от религиозных различий, все албанцы должны принять участие в организации и создании национальной армии, которая, несомненно, насчитывала бы свыше двухсот тысяч военнослужащих. Для этой элитной армии, которая будет создана, существовали бы особые военные правила, а к ее подготовке и обучению были бы привлечены офицеры из иностранного государства»19.
      Многие албанские историки (в частности, К. Фрашери) предпочитают в этой связи трактовать одно из ключевых требований Призренской лиги — о создании общего вилайета для албанцев — как исходившее из сохранения Европейской Турции и потому носившее «протурецкий» характер20. Однако многие турецкие исследователи - среди них С. Кюльдже — подчеркивают, что цели и деятельность Призренской лиги изначально «находились в противоречии с интересами и самим существованием Османской империи»21. Представляется, что более обоснованной и взвешенной является точка зрения российского исследователя Г. Л. Арша, характеризующего рассматриваемый документ следующим образом: «Это первая в истории албанского национально-освободительного движения развернутая программа политической автономии Албании»22. Аналогичную оценку дала принятой программе российская газета «Голос», подчеркнувшая, что Албанская лига «приняла в последнее время характер национальный, имеющий целью домогаться образования автономного Албанского княжества, которое бы находилось только под верховной властью султана»23. Впрочем, принципиальные разногласия по вопросам истории Албании и Косово традиционно присутствуют в научной, не говоря уже о публицистической, литературе. Кроме того, как справедливо отмечает американская исследовательница Джули Мертус, «многие сторонние наблюдатели попросту не знают, что подумать о Косово»24.
      Примечательно, что столицей объединенного албанского вилайета сторонники радикального крыла Призренской лиги предполагали сделать город Охрид (современная Македония) как занимающий цен­тральное положение на Балканском полуострове. К этому времени в самой Лиге произошли существенные организационные перемены. В соответствии со своим статутом она получила официальное название «Албанская лига», а в результате переизбрания 2 июля 1878 г. прежнего Генерального совета как высшего органа данного объединения в его состав вошли приверженцы более радикальных взглядов. Новым исполнительным органом Лиги стал Национальный комитет, в состав которого вновь был избран Абдюль Фрашери в качестве руководителя комиссии по иностранным делам.
      К началу ноября 1878 г. предложенная Стамбульским комитетом новая программа Призренской лиги в целом получила поддержку со стороны ее местных отделений, правда, за исключением пункта о демократических выборах органов местного самоуправления. Абдюль Фрашери лично возглавил кампанию по сбору подписей под программными требованиями Призренской лиги в южных районах страны. В частности, он посетил города Эльбасан, Берат, Фиер, Влера, Дельвина, Гирокастра. К началу декабря необходимые подписи были собраны. Предполагалось, что затем программа будет представлена в Стамбуле албанской делегацией лично турецкому султану, однако обострение ситуации в южных районах Албании в связи со спорами о греко-турецком территориальном разграничении не позволило сделать это.
      Сам Абдюль Фрашери также пришел к выводу о необходимости выйти за рамки переговоров с Грецией и попытаться привлечь внимание великих держав. В марте 1879 г. он вместе с другим авторитетным албанским лидером Мехметом Али Вриони отправился в трехмесячное дипломатическое турне по европейским столицам. Они последовательно посетили Рим, Париж, Лондон, Берлин, Вену и, на завершающем этапе, Стамбул. Санкт-Петербург в программу турне не вошел, поскольку албанские лидеры априори были уверены в том, что Россия поддержит в территориальных спорах свою союзницу Черногорию (которой Берлинский конгресс определил приращения за счет Албании), да и Грецию тоже. Албанские делегаты представили во внешнеполитические ведомства тех стран, которые они посетили, записки идентичного содержания.
      Данный документ носил противоречивый характер, что объективно отражало неоднозначность позиции Призренской лиги по территориальным вопросам. С одной стороны, Абдюль Фрашери настаивал на невозможности передачи Греции южноалбанских земель, на которые претендовали Афины. В качестве аргумента фигурировали в том числе ссылки на чувства исторической справедливости: «Албанцы сохранили свою родину, свой язык и свои нравы, отразив в варварские времена нападения римлян, византийцев и венецианцев. Как можно допустить, чтобы в век просвещения и цивилизации нация, столь храбрая и столь привязанная к своей земле, была принесена в жертву, отдана без каких-либо законных оснований алчному соседу?»25
      С другой стороны, выступая против притязаний Греции на Южную Албанию (Северный Эпир по греческой терминологии), Абдюль Фрашери и его единомышленники со своей стороны распространили географию собственных территориальных притязаний до крупного греческого города Янина, а также городов Арта и Превеза. Авторы записки подчеркивали, что отказ великих держав от передачи этих районов проектируемой независимой Албании лишит последнюю естественных стратегических укреплений, а также плодородных зимних пастбищ для албанских пастухов. Однако главным выступал исторический аргумент — насколько емкий, настолько же и трудно доказуемый: «Албанский народ более древний, чем греческий народ; известно, что в старину Эпир был одной из составных частей Албании, и никогда греки в какой-либо мере не владели этой страной»26.
      К этому времени албанские отряды Призренской лиги уже фактически контролировали значительные территории — в том числе собственно Албанию с городом Шкодер и территорию Косово. Как признавала в те дни даже столь далекая от театра боевых действий газета, как американская «Sacramento Daily Record-Union», «турецкие офицеры и рядовые повсеместно братаются» с албанцами27. По сути, Призренская лига стала «первой албанской организацией, руководившей национально-освободительной борьбой. Заслугой ее явилось объединение, хотя и кратковременное, сил албанского народа в этой борьбе»28.
      Однако отказ Порты принять предложение Призренской лиги о создании единого албанского вилайета и нежелание великих держав обратить внимание на стремление албанцев иметь собственную государственность побудили Абдюля Фрашери перейти к более решительным действиям в русле албанского национального движения. На собравшемся в Гирокастре 23 июля 1880 г. очередном заседании Албанской лиги он обнародовал программу, имевшую радикальный характер. Она означала, что Лига берет на себя функции временного правительства автономной Албании, построенной на принципах равенства и гражданских свобод и располагающей собственной регулярной армией. За султаном, который должен был взять на себя обязательство защищать Албанию от внешней агрессии, оставлялось право назначать правителя албанского государственного образования, собирать ежегодную дань, а также получать в военное время в свое распоряжение ограниченный албанский воинский контингент. Данная программа была в целом одобрена делегатами общеалбанского собрания, однако под давлением более умеренной их части ее реализация была поставлена в зависимость от возникновения ситуации, когда Османская империя подвергнется внешней агрессии и не сможет ей эффективно противостоять.
      Однако большинство делегатов Лиги, опасавшиеся идти на разрыв с османскими властями в условиях неблагоприятной позиции великих держав, все более склонялись в сторону соглашательства с Портой. В октябре 1880 г. на состоявшемся в городе Дебар очередном общем собрании делегатов Албанской лиги произошел принципиальный раскол. Группа радикалов во главе с Абдюлем Фрашери в количестве порядка 130 чел. призвала добиваться реализации положений программы широкой автономии Албании, принятой в Гирокастре. Немного превосходившая ее по численности группа умеренных делегатов (около 150 чел.) поддержала резолюцию об обращении к турецкому правительству с просьбой о предоставлении албанским землям ограниченной автономии. Обе группы потребовали создания отдельного албанского вилайета. Наконец, небольшая группа участников форума — примерно 20 делегатов — выступила против какой-либо автономии в принципе, за сохранение в неприкосновенности существующего административно-территориального устройства Османской империи.
      Однако в Константинополе отказались даже обсуждать направленные туда резолюции, а султан Абдул-Хамид II заявил о полной неприемлемости образования отдельного албанского вилайета, назвав сторонников указанной идеи «опаснейшими врагами» Оттоманской империи и пригрозив им репрессивными мерами29.
      К этому времени отношение турецких властей к проблеме реализации решений Берлинского конгресса относительно территориального разграничения с соседними государствами претерпевало изменения. Испытывая все возраставшее давление со стороны европейских держав и понимая нежизнеспособность Османской империи в условиях внешнеполитической изоляции и возможных военно-силовых акций, султанское правительство решило форсировать выполнение наложенных на него обязательств. Это вынуждало Константинополь идти на конфликт с Албанской лигой. В начале декабря 1879 г. в Призрен прибыла очередная турецкая военная миссия во главе с губернатором Битольского вилайета Ахмедом Мухтар-пашой с тем, чтобы обеспечить, наконец, передачу Черногории округа с городами Плав и Гусинье.
      Однако решительные действия албанцев, заблокировавших продвижение турецких отрядов, в очередной раз сорвали планы «цивилизованной» Европы и Османской империи. Более того, подчинявшиеся Призренской лиге албанские вооруженные отряды нанесли 8—10 января 1880 г. в районе сел Велика и Пепич тяжелое поражение черногорским войскам, попытавшимся явочным порядком оккупировать присужденные ей Берлинским конгрессом области.
      В этих условиях правительства и дипломаты великих держав признали необходимым внести коррективы в уже подписанные ими договоренности. 18 апреля 1880 г. посланники европейских государств в Константинополе по инициативе итальянской стороны договорились о передаче Черногории вместо Плава и Гусинье североалбанских горных округов Хот и Груда к северо-востоку от Шкодера, жители которых исповедовали католицизм. И вновь попытки перекроить политическую карту Балкан без учета исторических и национальных реалий натолкнулись на решительное противодействие «несуществующей» (по мнению Европы) нации, в очередной раз получившей тайное содействие со стороны турецких властей, передавших албанским отрядам оружие и боеприпасы и позволивших им занять оборонительные позиции турецкой армии. Так произошло, в частности, в городе Тузи, расположенном в районе, подлежавшем передаче. Турецкие власти 22 апреля 1880 г. дали возможность албанским отрядам занять этот стратегически важный пункт до подхода черногорских войск, оставив им также оружие и боеприпасы, включая пушки. Организацию обороны Тузи взяли на себя Шкодринский комитет Призренской лиги, а также руководство племенного военно-политического союза Горной Малесии, в состав которого входили Хот и Груда. К маю общая численность оборонявших район Тузи албанских отрядов достигла 12 тыс. чел., включая отряды албанского племени мирдитов во главе с Пренком Биб Додой — будущим министром в правительстве князя Албании Вильгельма Вида «образца» 1914 года.
      В сложившейся ситуации в июне 1880 г. Великобритания и Австро-Венгрия убедили своих коллег по «клубу великих держав» «окончательно» пересмотреть свое же предыдущее «окончательное» решение. Теперь разменной картой в большой европейской политике стал населенный преимущественно албанскими мусульманами важный портовый город Улцинь (Дульциньо) вместе с прилегающей к нему территорией, а исполнителями — турецкие войска под командованием Дервиш-паши. А чтобы турецкое руководство на сей раз не помышляло о «двойной игре», великие державы пригрозили ему оккупацией важнейшего порта Смирна (Измир).
      В результате штурма Улциня, осуществленного значительно превосходящими по численности турецкими силами 22 ноября 1880 г., героическое сопротивление защищавшего город по распоряжению Шкодринского комитета Призренской лиги вооруженного албанского отряда под командованием Юсуф-аги Соколы было подавлено, 23 ноября в город вошли турецкие войска, а 26 ноября в него были беспрепятственно пропущены черногорские силы. Несмотря на такой исход, албанская историография традиционно трактует все события во взаимоотношениях Черногории и албанцев в 1878—1881 гг. как «войну между Черногорией и Албанской лигой Призрена», вызванной «территориальными претензиями Черногории в отношении Албании»30. Действительно, за период 1878—1880 гг. — то есть уже после завершения работы Берлинского конгресса — черногорская территория увеличилась вдвое, страна получила стратегически важные выходы к Адриатическому морю через портовые города Бар и Улцинь, и в целом использовала шанс, возникший «вследствие ослабления объятий Оттоманской империи на Балканах»31.
      В январе 1881 г. радикальное крыло Лиги во главе с Абдюлем Фрашери собралось в Призрене на собственное чрезвычайное заседание. В своей речи Фрашери, в частности, заявил: «Порта ничего не сделает для албанцев. Она относится к нам и нашим меморандумам с величайшим презрением. Порта не предприняла ничего для того, чтобы уничтожить в албанских районах старый порядок вещей и огромную нищету, и, возможно, под давлением Европы откажется от части Албании. Давайте думать о себе и работать для себя. Пусть не будет разногласий между тосками и гегами (этнические группы албанцев, населяющие соответственно южные и северные районы страны. — П. И.), пусть все мы будем албанцами и создадим Албанию»32.
      Во многом под влиянием агитации Абдюля Фрашери съезд Албанской лиги в Призрене в январе 1881 г. вошел в историю этого объединения в качестве наиболее значимого события с точки зрения радикальности принятых на нем решений. Утвержденный делегатами Национальный комитет Лиги был провозглашен «временным правительством» Албании. В его состав в качестве одного из 12-ти министров вошел и Абдюль Фрашери. На него были возложены полномочия ответственного за внешние сношения Албании.
      С этого времени вооруженные отряды, подчинявшиеся сформированной верховной албанской власти, перешли к активным боевым действиям непосредственно против турецких войск, в том числе в Косовском вилайете, Дебарском санджаке и в Македонии, где им удалось занять основные центры, включая города Дебар и Скопье (Усюоб). Однако попытки Лиги распространить вооруженную освободительную борьбу на другие албанские земли окончились неудачей. Шкодринский комитет Албанской лиги был разгромлен сразу после падения Улциня, а Янинский комитет занимался исключительно вопросами обеспечения выгодного для албанцев греко-турецкого разграничения в условиях продолжавшегося отсутствия между Афинами и Константинополем формального соглашения.
      В конце марта 1881 г. турецкие войска развернули массированное наступление против албанцев, во главе которого встал печально известный своими карательными экспедициями против албанских повстанцев Дервиш-паша. Упорное сопротивление слабо организованных и плохо вооруженных албанских отрядов было сломлено в генеральном сражении у села Штимле; в том же месяце под контроль турецких властей перешел Скопье. В конце апреля десятитысячная турецкая армия под командованием Дервиш-паши взяла штурмом Призрен, а вскоре восстановила контроль над остальными районами Косово. На всей территории, населенной албанцами, осуществлялись массовые репрессии против участников национального движения и депутатов Призренской лиги. Абдюль Фрашери был схвачен в районе албанского города Эльбасан и переправлен в Призрен, где был приговорен к смертной казни, впоследствии замененной пожизненным заключением. Абдюль Фрашери провел в призренской тюрьме около трех лет и был выпущен на свободу в 1885 г. по состоянию здоровья с условием не заниматься политической и общественной деятельностью. В 1886 г. он покинул Албанию и переехал в Стамбул, где скончался 23 октября 1892 года.
      В 1978 г. останки Абдюля Фрашери были перевезены в Тирану и торжественно захоронены на территории Большого парка в столице Албании.
      Примечания
      Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта РГНФ («Историческая типология межнациональных конфликтов на примере Балкан»), проект № 14-01-00264.
      1. ФРАШЕРИ К. История Албании. Тирана. 1964, с. 135.
      2. Краткая история Албании. М. 1992, с. 169.
      3. Там же, с. 170.
      4. Там же, с. 172.
      5. Там же, с. 173.
      6. The New York Herald. 18.1.1878.
      7. BRESTOVCI S. Marredhëniet shqiptare-serbo-malazeze (1830—1878). Prishtinë. 1983, c. 268.
      8. СМИРНОВА Н.Д. История Албании в XX веке. М. 2003, с. 25.
      9. GAWRYCH G.W. The Crescent and the Eagle: Ottoman rule. Islam and the Albanians, 1874-1913. N.Y. 2006, p. 46-47.
      10. SKENDI S. The Albanian national awakening, 1878-1912. Princeton University Press. 1967, p. 45.
      11. CASTELLAN G. L’Albanie. Paris. 1980, p. 10.
      12. VICKERS M. The Albanians. A Modem History. L.-N.Y. 1995, p. 30.
      13. LIPPICH F. Denkschrift über Albanien. Vienna. 1877, S. 8—9.
      14. CHEKREZI K. Albania. Past and Present. New York. 1919, p. 50-51.
      15. Краткая история Албании, с. 176.
      16. Там же.
      17. VICKERS М. The Albanians, p. 31.
      18. POLLO S., PUTO A. The History of Alania. London. 1981, p. 125.
      19. HAŞANI S. Kosovo. Istine i zablude. Zagreb. 1986, s. 284—285.
      20. FRÀSHERI K. Lidhja Shqiptare e Prizrenit. Tiranë. 1997, f. 115.
      21. KÜLCE S. Osmanli Tarihinde Amavutlluk. Izmir. 1944, f. 250.
      22. Краткая история Албании, с. 179.
      23. Голос. 29.IX.1878.
      24. MERTUS J. Kosovo: how myths and truths started a war. Berkeley-Los Angeles. 1999, p. 5.
      25. Цит. по: Краткая история Албании. M. 1992, с. 181—182.
      26. Там же, с. 182.
      27. Sacramento daily record-union. 12.V.1880.
      28. СЕНКЕВИЧ И.Г. Освободительное движение албанского народа в 1905—1912 гг. М. 1959, с. 60.
      29. Краткая история Албании. М. 1992, с. 194.
      30. Там же, с. 274.
      31. MORRISON К. Montenegro. A Modem History. L.-N.Y. 2009, p. 28.
      32. Цит. по: Краткая история Албании, с. 194.
    • Малето Е. И. Ферраро-Флорентийский собор 1438-1439 гг. и великое княжество Московское
      Автор: Saygo
      Малето Е. И. Ферраро-Флорентийский собор 1438-1439 гг. и великое княжество Московское // Вопросы истории. - 2017. - № 11. - С. 82-100.
      В публикации на основе анализа русских летописей, переписки великого князя московского Василия Васильевича II с протом (греч. — настоятель монастыря и глава всего Афона) и старцами Святой Горы Афон; посланий князя к Константинопольскому патриарху и византийскому императору с привлечением материалов духовного завещания Марка, митрополита Эфесского; обращения трех восточных патриархов против подчинения православной церкви Риму, а также записок непосредственных участников Ферраро-Флорентийского собора 1438—1439 гг. (инока Фомы, Авраамия Суздальского, Симеона Суздальского, Неизвестного Суздальца) и других хорошо известных специалистам источников, автор ставит вопрос об актуализации изучения факторов внешнеполитического курса великих князей московских и Русской православной церкви, оказавших решающее влияние на процессы централизации русского государства.
      Одним из центральных событий церковно-политической истории и международной жизни средневековой Европы XV столетия, оказавших глубокое влияние на историю Руси, Византии и остального мира, стал Ферраро-Флорентийский собор 1438—1439 годов. Участие в соборе представителей Русской православной церкви было первым присутствием Руси Московской на таком крупном международном собрании. Итогом собора явилось подписание унии между православной и римско-католической церквями. Однако так называемое «объединение церквей» продлилось недолго. Уже вскоре после того, как великий князь московский Василий Васильевич II (Темный) и большинство православного клира — на Руси, а также во главе с Марком Эфесским — в Византии решения собора отвергли, стало очевидно, что союз между церквями не состоялся. Опыт Византии, ослабевшей под ударами турок-османов и спасовавшей перед напором католического Рима для Руси Московской, сила которой, благодаря процессам централизации, напротив, нарастала, оказался неприемлем.
      В историографии осмыслению политического, идеологического и конфессионального значения Ферраро-Флорентийского собора 1438— 1439 гг. посвящен значительный комплекс научных работ. Первые исследования об истории собора появились в отечественной историографии еще в XIX столетии. У истоков пробуждения интереса к указанному вопросу стояли видные специалисты по истории русской церкви: Н. С. Тихонравов, И. Н. Остроумов, Е. Е. Голубинский, Макарий (Булгаков), А. В. Карташёв и другие1.
      Следующий этап научного исследования Ферраро-Флорентийского собора и его итогов связан с комплексом работ советских и зарубежных специалистов XX столетия. В этот период заметно расширилась источниковая база исследования этого важного международного события. Еще в 1940—1950-х гг. представителями западной историографии были предприняты попытки собрать и издать все касающиеся деятельности собора латинские и греческие источники. Удачным обобщением результатов проделанной работы стал фундаментальный труд профессора Оксфордского университета иезуита Джозефа Джилла, в котором главные аспекты деятельности собора получили всестороннее освещение2. Постепенное и последовательное возрождение интереса к истории Русской православной церкви, начиная с 1950-х — 1970-х и особенно с середины 1980-х гг. привлекло внимание отечественных специалистов и к международным аспектам заключения унии, и к судьбам непосредственных участников собора. Рост научного интереса сопровождался не только новыми публикациями источников, но и значительным расширением спектра основных направлений научных исследований3.
      Опираясь на достижения прошлого, представители отечественной и зарубежной науки провели большую работу по изучению и систематизации фактов, связанных с ходом самого Фёрраро-Флорентийского собора, его документальными источниками и литературным наследием; сутью богословских расхождений относительно «филиокве» (добавлении, сделанном Римской церковью к Символу Веры об исхождении св. Духа не только от Бога отца, но «... и от Сына»); историческими персоналиями и участниками (Марк Ефесский, Виссарион Никейский, Исидор, Авраамий Суздальский, Неизвестный Суздалец и др.). Ключевую роль в актуализации изучения факторов внешнеполитического курса великих князей московских и Русской православной церкви сыграли издания и публикации, подготовленные Н. А. Казаковой, Н. И. Прокофьевым, Н. В. Синицыной, Б. Н. Флорей и другими4. В последнее время эта наметившаяся в историографии тенденция стабильно и динамично развивается5, но отдельные нюансы внешнеполитического курса великого княжества Московского и его князей по отношению к собору и его результатам так и не прояснены.
      В настоящее время интерес к истории и событиям Ферраро-Флорентийского собора продолжает расти не только среди ученых, но и в богословских кругах.
      Документальной основой данного исследования стали свидетельства Московского летописного свода конца XV в., Новгородской первой летописи, Софийской второй летописи, Никоновской летописи6; материалы Русской исторической библиотеки, где опубликованы памятники древнерусского канонического права7; духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.8; записки непосредственных участников собора: Авраамия Суздальского, Симеона Суздальского, Неизвестного Суздальца9, а также хорошо известное специалистам «Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче», автор которого — тверской поп Фома (Матвеевич) — доверенное лицо, посол великого князя Тверского Бориса Александровича и непосредственный участник Ферраро-Флорентийского собора 1438—1439 годов10.
      Время второй четверти XV в. стало периодом серьезных испытаний для Руси, связанных с вопросом об унии с католической церковью, утвержденной в 1439 г. на Флорентийском соборе и тяжелейшим внутренним положением: шла династическая война11. Дело в том, что к концу XIV в. внутри Московского княжества в процессе вызревания предпосылок для объединения Руси образовалось несколько удельных княжеств, принадлежавших сыновьям Дмитрия Донского. Крупнейшими из них были Галицкое и Звенигородское, которые получил сын Дмитрия Донского Юрий12. Отношения между великим князем Василием I (1389—1425) и его дядей, князем Юрием, были крайне напряженными. Проблема усугублялась тем, что роль Москвы, как столицы Руси окончательно еще не была решена. В борьбе с другими удельными княжествами (Тверским, Рязанским, Суздальско-Нижегородским) Москве еще предстояло доказать свое лидерство. Процесс централизации государства шел сложно.
      После смерти великого князя Василия I (1389—1425) его преемником стал 10-летний сын Василий II Васильевич (1425—1462). Возведение малолетнего князя на престол впервые состоялось в Москве, а не во Владимире, который с этого времени утратил право столичного города, хотя в титуле великих князей все еще именовался прежде Москвы. Неожиданно права на великокняжеский престол предъявил младший сын Дмитрия Донского Юрий Дмитриевич, владевший Звенигородским и Галицким княжествами. Юрий Звенигородский мог стать великим князем, если у Василия I не будет сыновей, так как в духовной Дмитрия Донского именно он упоминался в качестве наследника в случае смерти старшего сына. Однако Василий II наследовал стол по духовной Василия I. Началось ожесточенное противостояние сторон. Длительная династическая междоусобная война продолжалась с переменным успехом более двадцати лет вплоть до 1453 года. Противниками Василия II выступила коалиция удельных князей во главе с его дядей — князем звенигородским Юрием Дмитриевичем и его сыновьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой. В ходе войны, осложненной одновременной борьбой с Казанью и Великим княжеством Литовским, великокняжеский престол несколько раз переходил к галицким князьям, которых поддерживали Новгород и временно Тверь13.
      В результате борьбы сторонников централизации во главе с московским князем и ее противников сначала был схвачен под Ростовом и 21 мая 1436 г. ослеплен в Москве Василий Юрьевич, а уже 16 февраля 1446 г. такая же участь постигла великого князя московского Василия II: во время богомолья в Троицко-Сергиевой лавре при активном участии монастырских властей он был захвачен сторонниками Юрьевичей и также ослеплен, получив прозвище Темный. После того, как московское боярство и церковь встали на сторону Василия Васильевича II, он вернул себе московский трон, одержав в начале 1450-х гг. победу над своими врагами (Шемяка в 1446 г. бежал в Новгород, где и был отравлен в 1453 году). В дальнейшем Василий II ликвидировал почти все мелкие уделы внутри Московского княжества и смог укрепить великокняжескую власть. В результате ряда удачных военных походов в 1441—1460 гг. им были возвращены ранее захваченные московские земли (Муром — 1443, Нижний Новгород — 1451 и ряд других территорий), усилилась зависимость от Москвы Суздальско-Нижегородского княжества, Новгородской земли, Пскова и Вятской земли.
      Противникам великого князя поначалу активно помогала и церковь, в частности, рязанский епископ Иона (1448—1461). За это Дмитрий Шемяка «повеле ему идти к Москве и сести на дворе митрополиче, Иона же так и сотвори». В том же году состоялся церковный собор, оказавший поддержку Шемяке. И лишь после его изгнания из Москвы высшее духовенство предпочло перейти на сторону великого князя. Иона был поставлен митрополитом в 1448 г. по воле великого князя, став верным помощником и союзником Василия II в государственных делах. Его посвятил в митрополиты не константинопольский патриарх, а собор русских архиереев, что стало началом автокефалии русской церкви от константинопольского патриархата.
      Однако в целом отношения церкви и светских властей были полны противоречий и конфликтов. Внутри церкви в XIV—XV вв. разворачивалась острейшая борьба за укрепление собственного политического, идеологического и, конечно, финансового положения. Что касается великокняжеской власти, то она, с одной стороны, была вынуждена считаться с церковью, а с другой — настойчиво стремилась к ее подчинению. Еще при Василии I великокняжеская власть предпринимала попытки ослабить церковь и ограничить увеличившееся к тому времени церковное землевладение. Международная обстановка благоприятствовала великому князю, поскольку сама Византия, вследствие расширения агрессии турок-осман и военных успехов турецкого султана Баязида, находилась в весьма затруднительном положении. Ситуацию усугубила смерть митрополита Киприана (1406 г.), на смену которому в 1410 г. на Русь из Византии был прислан очередной митрополит — грек Фотий. В результате уже в 1413 г. между великим князем и митрополитом возник открытый конфликт. Усилия Фотия были направлены на сохранение единства русской церковной организации, нарушенного в 1414—1420 гг. поставлением отдельного митрополита для русских земель в Великом княжестве Литовском — Григория Цамблака — племянника митрополита Киприана, который возглавлял киевскую митрополию до 1419 года.
      При малолетнем князе Василии II митрополит Фотий занял одно из ведущих мест в московском правительстве. После смерти Фотия (1 июля 1431 г.) в условиях продолжавшейся династической войны и политической нестабильности с избранием нового митрополита правительство Василия II не спешило. Подобная медлительность, по мнению историка Н. С. Борисова, объяснялась весьма просто: «в условиях острой межкняжеской борьбы и государственной разрухи и Василий II и Юрий Звенигородский предпочитали видеть церковь обезглавленной, опасаясь, как бы новый митрополит не принял сторону соперника»14. Замешательством воспользовался литовский князь Свидригайло, который послал в 1432 г. в Константинополь ставиться митрополитом смоленского епископа Герасима. В следующем году Герасим возвратился из Константинополя митрополитом. Московский кандидат на митрополию — Рязанский епископ Иона — был отправлен в Константинополь на поставление лишь спустя четыре года, в конце 1435 — начале 1436 г., когда положение Василия II несколько упрочилось в Москве и произошла насильственная смерть Герасима, которого Свидригайло сжег в 1435 г. по подозрению в политической измене. Однако ко времени прибытия Ионы в Константинополь патриарх Иосиф II (1416—1439) уже поставил на Русь грека — митрополита Исидора (1436—1441), с которым византийская церковь связывала далеко идущие внешнеполитические и конфессиональные планы. В XV в., в обстановке угрозы турецкого нашествия, ослабевшая Византия искала союзников и вела переговоры о заключении церковной унии с римской церковью, рассчитывая получить поддержку европейских католических стран в борьбе с турками-османами. Для византийских политиков было важно сохранить в орбите своего влияния богатую русскую церковь, к которой они не раз обращались за помощью, а также втянуть Московское великое княжество в борьбу с Турцией. Митрополит Исидор — новый ставленник Константинопольской патриархии — должен был содействовать реализации этой задачи.
      Политик, писатель и одновременно выдающийся богослов своего времени, Исидор был незаурядной личностью: его перу принадлежит более двадцати риторически оформленных писем на греческом языке, три энкомии (греч. — восхваление, хвалебная песнь) в честь византийских императоров, два аколуфия (греч. — песнопения богослужений суточного круга) в честь архистратига Божия Михаила и святого великомученика Димитрия Солунского, похвальная речь императору Сигизмунду Люксембургскому, два выступления на Базельском соборе, ряд речей на Флорентийском соборе и др. Как полагают, Исидор родился между 1385—1390 гг, в Монемвасии на Пелопоннесе, откуда происходил и его предшественник по Московской кафедре — святитель Фотий. Русские летописи называют его «многим языком сказателем». Образование он получил в Константинополе. После 1409 г. стал иеромонахом в монастыре Архистратига Михаила и прочих Ангелов в Монемвасии. С 1433 по 1436 г. был игуменом монастыря Святого Димитрия Солунского в Константинополе, основанного императором Михаилом VIII Палеологом (1261—1282)15. В 1434 г. в составе греческой делегации (Дмитрия Палеолога и Иоанна Дисипата) Исидор участвовал в работе католического Базельского собора (1431), заседания которого возглавлял кардинал Джулиано Чезарини, и там же впервые высказался в пользу заключения унии между церквями16. Умер он 27 апреля 1463 г. в Риме.
      Римский католицизм в течение XIV в. не раз активизировал идеи о «восточной унии», рассматривая ее как утверждение власти над Византией и Русью. Ранее уния уже была провозглашена Ватиканом на I Лионском соборе в 1245 г., а затем и на II Лионском соборе в 1274 году17.
      Однако на деле никакого сближения между католичеством и греками не происходило, реальной власти папа на Востоке не получил, как и не получила никакой помощи от Запада Византия, внутри которой уступки императоров папству вызывали резкий протест со стороны православного общества. В то же время папство переживало идейный и духовный кризис, обозначившийся во второй половине XIII в., а в конце XIV — начале XV в. вылившийся в раскол («схизму») в католической церкви. Тогда одновременно было два папы — в Риме и в Авиньоне, каждый из которых объявлял другого узурпатором власти. Все это дискредитировало папство, ослабляло его авторитет, поэтому видные деятели католической церкви выступили сторонниками подчинения папской власти церковному собору. Созыв католического собора в Пизе (1409 г.) после столетнего перерыва (с 1311 г.) положил начало почти непрерывному 40-летнему периоду работы католических соборов: Пизанский, Констанцский, Павийский, Сиенский, Лионский, Базельский, Феррарский, Флорентийский, Римский. Во время соборных заседаний неоднократно вставали вопросы унии с Константинополем18. Это было время формирования основ униональной политики и унии как инструмента не только конфессионального, но, прежде всего, внешнеполитического воздействия на своих противников, главными из которых на тот момент времени были Византия и Русь.
      Осенью 1436 г., по возвращении из Базеля, константинопольский патриарх Иосиф II рукоположил Исидора в митрополиты русской церкви («Киевские и всея Руси»), рассчитывая на то, что Исидор будет активно добиваться унии католической и православной церквей и тем самым способствовать борьбе Византии и Рима против турецкой агрессии. В пути на Русь через г. Львов его сопровождали прибывший ранее в Константинополь рязанский епископ Иона, императорский посол Николай Гуделис, преданный митрополиту монах Григорий и греки-родственники нового митрополита. Второго апреля 1437 г. все они благополучно прибыли в Москву. Вот как сообщает об этом Новгородская первая летопись: «Тоя же весны прииде из Царяграда на Москву от Патриарха Иосифа митрополит Исидор Гречин на Митрополью»19. Московский князь Василий Васильевич вынужден был принять нового митрополита по ходатайству византийского императора: «Но за царского посла моление и за Святейшего Патриарха благословение, а за оного сокрушение и многое покорение и челобитие, едва приахом его. Приахом его, яко отца и учителя, с многою честию и благим усердием, по прежнему, якоже и онех предних Святейших Митрополитов наших Русскых, мнящее, яко да и сей един от них есть»20.
      Свидетельством вполне лояльных отношений, установившихся между великим князем и митрополитом в первые месяцы после его прибытия в Москву, является, по мнению А. А. Зимина, докончание Василия II с великим князем тверским Борисом Александровичем (1425—1461), заключенное в 1437 году21. По прибытии на Русь новый митрополит, не пробыв в Москве и полгода, стал готовиться к поездке в Италию на очередной собор, выполняя, по словам П. Пирлинга, указания, которые «были выработаны еще на берегах Босфоа»22. Московский князь отпустил его с условием, что тот не допустит никаких изменений в православной вере: «о, Сидоре, дръзновенно дьеши, в Латыньскую землю идешь и составление осмаго собора поведаеши, его же отрекошася святи отци. Нынь же, аще и останешися мысли своея, но буди вьдаа, егда възвратишася оттуду к намъ, то принеси к нам изначальствьньишее прежьнее благое съединение ныныынее въсиавшее в нас благочестие и устав божественаго закона и правлениа святыа церкви»23.
      8 сентября 1437 г. русское посольство выехало из Москвы. Это событие получило подробное освещение в русских летописях, путевых записках русских путешественников — хожениях — и других источниках. В свиту митрополита входило около 100 человек. Среди них были суздальский епископ Авраамий, иеромонах Симеон, дьяк суздальского владыки, «Фома, посол тверскыи», архимандрит Вассиан, дьяк Василий, «прозвищем» Карл, а также греки митрополичьей свиты. Маршрут русской делегации пролегал через Тверь, Торжок, Волочёк по р. Мете в Великий Новгород и Псков, далее — через территорию Дерптского епископства и г. Юрьев (современный г. Тарту) в «Володимеръ град» (г. Вольмар) к Риге, затем — к морю, а оттуда через германские города на юг — в Италию на Ферраро-Флорентийский собор. Это был традиционный торговый маршрут, игравший немаловажную роль в контактах Руси с ее западноевропейскими партнерами: Ганзой, Швецией, Великим княжеством Литовским, через территорию которого проходили основные пути русско-ганзейской торговли24.
      По ходу своего движения митрополит останавливался в различных городах. В день праздника Воздвижения он находился в Твери, где к митрополичьему обозу присоединился посол тверского князя Фома. Сохранившиеся документы показывают, что в переписке с византийским императором и патриархом состоял не только великий князь московский, но и великий князь тверской, проводивший политику «тверского регионализма»25. Так, «Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче» со­общает, что отправке тверского посольства на собор предшествовала интенсивная переписка между византийским императором Иоанном VIII Палеологом и Борисом Тверским. Участие Твери во Флорентийском соборе историки оценивают как весьма активное, а отношение к унии отрицательное, что, по мнению Я. С. Лурье, «подтверждает стремление Твери к национально-русскому объединению»26. Сохранился и текст охранной грамоты папы римского Евгения IV послу русскому Фоме на право беспошлинного проезда и провоза багажа по всем территориям, подвластным римской курии, от февраля 1439 г., для возвращения на Русь, косвенно указывающий на заинтересованность Рима в контактах с великим князем тверским27. Из Твери делегация направилась в Великий Новгород, где митрополит пробыл «целых семь недель». За пределами русской земли, когда митрополит со своей свитой приблизился к г. Юрьеву «живущии же в нем людие православна и вси священници съ честными кресты изыдоша срьсти его, Латыни же и Нъмци скрыжь Лятскы изнесоша протьиву ему, почьсти его ради. Онъ же преступив тяшкую свою клятву, ею же клятся о благочестии великодръжавному си государю Василью Васильевичи) всея Руси»28.
      При выборе митрополитом дальнейшего маршрута предпочтение было отдано не сухопутному пути через Литву и Пруссию, а водному маршруту вдоль южного побережья Балтийского моря в Любек, тесно связанный торговыми операциями с городами Северо-Запада Руси (Новгород, Псков) и хорошо известный русским купцам и дипломатам. При этом, часть людей с лошадьми Исидор отправил по сухопутной дороге, получив охранную грамоту для проезда через Курляндию, Жмудь, Пруссию, Померанию. Как отмечала Н. А. Казакова, описание пути митрополичьего обоза было первым в русской письменности описанием сухопутного маршрута из Ливонии в Германию через прибалтийские земли29.
      К XV в. Византия ослабела. Ее владения составляли весьма небольшую территорию, включавшую помимо Константинополя Пелопонес, где под управлением младших представителей императорской фамилии Палеологов находился Морейский деспотат, а за его пределами — лишь незначительные владения во Фракии. В этих условиях византийский император Иоанн VIII Палеолог обратился к Западу с предложением созвать очередной собор и послал посольство в Рим к папе Евгению IV (1431—1447). Уния Византии с Римом должна была стать ценой, за которую Византийский император надеялся получить военную помощь Запада для спасения страны от турок-османов, фактически уже находившихся на подступах к столице Византии. Местом проведения собора был избран г. Феррара на северо-востоке Италии, расположенный на р. По, недалеко от Адриатического побережья. Созванный в Ферраре собор был фактически параллельным Базельскому.
      Восточная церковь на соборе была представлена следующими персонами: Иосиф, патриарх Константинопольский, местоблюстители патриархов Александрии, Антиохии и Иерусалима, двадцать митрополитов, среди которых был Исидор, митрополит Киевский и всея Руси, а также император Византии Иоанн Палеолог и др. Греки рассчитывали на диалог, полагая, что вопрос об условиях объединения с католичеством будет широко обсуждаться на совместном соборе и не станет простым подчинением православных папской власти. О справедливой дискуссии говорили и члены византийской делегации на соборе: святитель Эфесский Марк, афонские монахи из монастырей Великая лавра, св. Павла и Ватопед (монахи Моисей и Дорофей), митрополит Никейский Виссарион и другие, надеясь на победу в богословских прениях. Однако, прибыв в Италию, византийцы увидели со стороны латинян игнорирование всех доводов, выдвигаемых православными. Латинская делегация во главе с кардиналом Чезарини была представлена греком Андреем Христобергом, архиепископом Родосским, Иоанном Черногорским, архиепископом Ломбардским, испанцем Иоанном де Торквемада и др.
      Открытие собора в Ферраре состоялось 9 апреля 1438 г. в храме св. Георгия Победоносца. «А на соборе были с патриархом двадцать два митрополита, отметил в своих путевых записках Неизвестный Суздалец: первый — гераклейский Антоний, второй — эфесский Марк, третий — русский Исидор, четвертый — монемвасийский Досифей, пятый — трапезундский Дорофей, шестой — кизикский Митрофан, седьмой — никейский Виссарион... Первое заседание собора было 8 октября в городе Ферраре во Фряжской земле. На соборе присутствовали римский папа Евгений, и с ним двенадцать кардиналов, и архиепископы, и епископы, и капелланы, и монахи. Православной же веры были на соборе греческий император Иоанн и его брат (?) деспот Дмитрий, и вселенский патриарх Иосиф, и с ним двадцать два митрополита, и из русских епископов — Авраамий Суздальский, и архимандриты, и попы, и диаконы, и чернецы, и четыре посла — трапезундский, грузинский, тверской Фома и волошский Микула. Задавали вопросы три митрополита, отвечали — эфесский Марк, русский Исидор, никейский Виссарион»30. При этом Константинопольский патриарх Иосиф на многих заседаниях отсутствовал по болезни. Во время работы собора 10 июня 1439 г. он скончался. Таким образом, византийская делегация лишилась своего духовного лидера. Но прежде, в августе 1438 г., в Феррару прибыл со своей свитой митрополит Исидор, проведя в дороге почти год.
      Исидор первым начал доказывать необходимость принятия унии на условиях, предложенных папой, и решительно повлиял на византийского императора, пользуясь своим авторитетом гуманиста, философа, богослова. Церковные историки объясняют такое поведение митрополита по-разному. Одни — его крайним патриотизмом в отношении к Византии31. Другие — личным честолюбием, «желанием занять то блестящее и высокое положение в римской иерархии или латинском духовном царстве, которое он потом действительно занял: кардинал-пресвитер и легат от ребра апостольского (legatus de latere) для провинций: Литвы, Ливонии, всей России и Польши (то есть вероятно, Галичины. — Е. М.)»32.
      В Ферраре до 10 января 1439 г. прошло 15 заседаний, а затем члены собора переехали во Флоренцию из-за угрозы эпидемии чумы и якобы возникших финансовых трудностей. Но если в Ферраре еще имел место элемент дискуссии, то во Флоренции «дискуссионность и коллегиальность в поиске единства заменяются дипломатией и интригами»33. В процессе работы собора, как отмечает суздальский иеромонах Симеон, некоторые из греков «усладишася злата ради и чести, начаша к Папе часто приходити, и что слышаша от греков, и то поведаша Папе»34. Миниатюры Лицевого летописного свода запечатлели заседания униатского собора. Когда папа предложил подписать унию, митрополит Исидор активно поддержал его желание, но католический вариант трактовки встретил резкие возражения со стороны святителя Марка Эфесского. Некоторые греческие представители и вовсе пытались покинуть собор. Началось финансовое давление на делегацию и откровенный подкуп. В ход были пущены все средства, чтобы принудить греков к принятию римско-католических догматов и заключить унию. Так, за упорное нежелание греческих богословов принять Filioque папа пошел на хитрость: взяв на себя все финансовые обязательства по содержанию православных греческих делегаций, прибывших на собор, он постепенно начал урезать средства на их содержание и, в конце концов, вовсе прекратил финансирование, так что греки вынуждены были терпеть крайнюю нужду и даже голод. В свою очередь, Византийский император Иоанн VIII Палеолог запретил греческим иерархам при любых обстоятельствах покидать Флоренцию и не скупился на разные обещания и подарки: «укорял их в нерадении об общем благе, напоминал им о бедствиях отечества, выставлял выгоды от заключения мира с латинянами, грозил своим гневом»35.

      Булла Laetentur Caeli, итоговый документ Флорентийского собора
      Такое давление заставило православных делегатов собора уступить. Почти все греческие иерархи, за исключением Марка Эфесского, признали папу главою церкви, «наместником и местоблюстителем Иисуса Христа, с тем, однако ж, чтобы сохранены были права и имущества восточных патриархов; приняли и латинское учение о чистилище, об освящении даров и об опресноках в Евхаристии с условием, чтобы таинство могло быть совершаемо и на квасном хлебе. Они были доведены до того, что самый акт о соединении с латинами подписали, не прочитав его предварительно: содержание его знали только составители его...»36 Заседания собора затянулись, а между тем из Константинополя приходили тревожные известия о росте турецкой активности. 5 июля 1439 г. были, наконец, подписаны документы Ферраро-Флорентийской унии: «И полиса Папа Еугении, и царь Греческыи Иоан, и все гардиналове, и митрополиты подписаша на грамотех коиждо своею рукою»37. Глава русской делегации митрополит Исидор безоговорочно подписал акт об унии церквей. Его греческая подпись гласит: «Исидор, митрополит Киевский и всея Руси и представитель Апостольской кафедры Святейшего Патриарха Антиохийского Дорофея, с любовию соглашаясь и соодобряя, подписую». Он даже требовал отлучения Марка Эфесского от церкви за неприятие унии, что, однако, не поддержали греческие иерархи. После недельного заточения был вынужден признать своим «господином» папу римского и подписать акт об унии и единственный русский епископ, сопровождавший Исидора, — Авраамий Суздальский: «Смиренный епископ Авраамие Суждальский подписую».
      Митрополит Ираклийский, чтобы избежать необходимости ставить свою подпись, притворился больным, но был вынужден под давлением императора также подписать унию, за что впоследствии в своей епархии всенародно просил, чтобы ему отсекли правую руку. Митрополит Эфесский Марк, иверский митрополит Григорий и ряд других православных иерархов унии не подписали унию и покинули собор. По воспоминаниям очевидца и участника событий Сильвестра Сиропула, когда папа Евгений ставил свою подпись и не увидел в документе имени святителя Марка, то невольно воскликнул: «Итак, мы ничего не сделали»38.
      Торжественное провозглашение акта о «воссоединении Церквей» было совершено 6 июля 1439 г в кафедральном соборе Флоренции Санта Мария дель Фьоре (храм Девы Марии с цветком лилии в руках), сохранившемся до наших дней. Подписанное участниками собора постановление на латинском языке зачитал кардинал Джулиано Чезарини, который по призыву папы прибыл из Базеля во Флоренцию, а на греческом — митрополит Виссарион Никейский. 17 августа 1439 г. митрополит Исидор был провозглашен папским легатом «от ребра апостольского» для Литвы, Ливонии и Руси. Вместе с митрополитом Виссарионом Никейским Исидор за особые заслуги в работе униатского собора получил красную кардинальскую шляпу, о чем узнал уже на обратном пути в Венеции. Тогда же от митрополита — кардинала Исидора — сбежал вместе с тверским послом Фомой иеромонах Симеон Суздальский — спутник владыки Авраамия из Спасо-Евфимиева монастыря, а позднее — автор произведения «Исидоров Собор и хожение его», которое отличается полемической направленностью против латинян. В нем Симеон показал борьбу святителя Марка Ефесского за чистоту православия и честь Византии на соборе, а также за сохранение чистоты православия на Руси, благодаря активной позиции московского князя. Сам владыка Суздальский епископ Авраамий по возвращении на Русь составил «Исхождение Авраамия Суздальского», где описал две виденные в храмах Флоренции мистерии — сцену Благовещения в храме «во имя Причистыя нашея Богородицы» в монастыре Св. Марка и сцену-мистерию о Вознесении Господнем в Вознесенском храме на праздник Вознесения. Оставил записки об увиденном на соборе и Неизвестный Суздалец, очевидно, архиерейский дьяк39.
      Несмотря на то, что долгожданная уния была подписана, желаемого политического результата она не принесла. Ферраро-Флорентийский собор 1438—1439 гг. (подменивший дискуссию между римско-католическими и православными богословами навязыванием византийским церковным иерархам Символа Веры, искаженного Филиокве и других латинских новшеств в обмен на военно-политический союз Рима с Константинополем) не сумел обеспечить признание своих решений в православном мире. Базельский собор подтвердил решение Констанцского собора (1414—1418) о примате Вселенского Собора или соборной власти епископов над папой, объявил о низложении Евгения IV и избрал другого папу под именем Феликса V, впоследствии признанного антипапой. «Не утешили папу и греки: они решительно не хотели принимать привезенного из Флоренции соединения... А патриархи Востока — Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, узнав о состоявшемся на Флорентийском соборе соединении с Римом, объявили этот собор нечестивым и уполномочили митрополита Кесарийского Арсения всюду и пред всеми проповедовать против беззаконного соединения (1443). В то же время знаменитый Марк Эфесский своими окружными посланиями заклинал всех православных удаляться этого соединения как богоненавистного»40.
      В 1452 г. была предпринята попытка реанимировать итоги Ферраро-Флорентийского собора. Византийский император Константин XI из-за угроз нового турецкого султана Мехмеда II (1451—1481) утвердил Флорентийскую унию и все ее условия, но Константинополь это не спасло. 29 мая 1453 г. после почти месячной осады город был взят турками и Византийская империя окончательно пала. Таким образом, уверения в том, что «уния поднимет христианский дух», сокрушит турок и спасет Византию, оказались ложными. С этого момента наибольший дипломатический интерес для папства стала представлять Русь, где папская политика не возымела успеха.
      В конце 1439 г. митрополит Исидор отправился из Италии в обратный путь. Его маршрут проходил через Венецию, Загреб, Будин («город столичный Венгерского королевства»), Краков, Львов, Вильну, Вязьму, Можайск и другие города в Москву. Из Будина в начале 1440 г. Исидор отправил окружное послание, в котором призвал православных принять унию, написав о равенстве двух церквей: чтобы латиняне и православные без боязни посещали церкви друг друга. Пребыв на русские земли в 1441 г. Исидор побывал в Киеве, где князь Александр Владимирович — внук Ольгерда и зять Василия I — дал ему особую уставную грамоту, в которой подтвердил его права как киевского митрополита-кардинала.
      Не так его встретили в Москве. Пока Исидор был в Литве, в Москву вернулись его спутники — тверской боярин Фома и Симеон Суздалец, которые поведали московскому князю о предательстве православной веры Исидором и греческим духовенством. Свою лепту внесли монахи Святогорского монастыря, написавшие великому князю и назвавшие Исидора и его сторонников еретиками. Однако московский князь и духовенство не рискнули напрямую выступить против Константинополя, а решили немного подождать, пока Исидор не проявит себя как католик.
      19 марта 1441 г. Исидор приехал в Москву по чину папского легата с несением латинского креста и проследовал прямо в Успенский собор для богослужения. На литургии Исидор велел на первом месте поминать не патриарха Константинопольского, а папу Евгения IV. После литургии был зачитан акт от 5 июля 1439 г. о соединении церквей, а также Исидор передал великому князю послание от папы с просьбой о поддержке его, Исидора. Для Москвы и великого князя московского вина митрополита была налицо. Великий князь Василий Васильевич экстренно созвал собор из шести русских епископов и рассмотрел папское послание. Затем «скоро обличив» Исидора и назвав его «латынским злым прелестником», приказал заточить его в Чудов монастырь. Софийская летопись сообщает: «Восхоте соединити православную веру с латыньством, не попусти же сему Богъ единому волку погубите бесчисленное стадо овечее православных христьян»41. Так великий князь московский отверг все римские нововведения и решительно отрекся от единения с Западом в духе Флорентийского собора. Историки полагают, что высшее духовенство находилось какое-то время в растерянности и не знало, какую позицию занять42. Оно не предпринимало активных шагов против Исидора, хотя уже располагало известиями о заключенной им унии. Русская церковь была противницей католицизма, но церковников беспокоило другое — прямое вмешательство великого князя в дела церковные, разрыв отношений с константинопольской патриархией, на которую они до сих пор опирались в своих конфликтах с великокняжеской властью. Сопротивлением духовенства, возможно, объясняется и непоследовательность в действиях самого великого князя, который, арестовав Исидора, вскоре дал ему возможность сбежать «нощию бездверием исшед»43 из русских пределов сначала в Тверь, где «князь Тверский Борис приа его», затем в Литву к великому князю Казимиру в Новый Городец и, наконец, в Рим к папе «своему злочестивому» Евгению IV, где Исидор был радушно принят, став вскоре одним из ближайших папских кардиналов.
      Москва, по-видимому, осталась довольна таким стечением обстоятельств, так как ей это развязывало руки. К тому же митрополит Марк, участник собора, так и не подписавший унию, стал душою движения против Рима. Византийское духовенство говорило, что лучше стать турком, чем принять унию. Одновременно с этими событиями великий князь обратился к патриарху с резким осуждением унии и с просьбой разрешить избрать своего митрополита. Тем самым был предрешен вопрос о самостоятельности русской церкви: либо патриарх должен был уступить и дать просимое разрешение, либо великий князь получал безупречное, с точки зрения защиты православия, право порвать с патриархом — вероотступником. В итоге великокняжеская власть добилась своего. Русская церковь оторвалась от константинопольской церковной организации и осталась один на один с крепнувшей властью великого князя. Однако противоречия между церковью и великокняжеской властью в процессе образования единого Русского государства отнюдь не были исчерпаны.
      Сведения с христианского Востока побудили московские правящие круги занять открыто враждебную позицию по отношению к приверженцам унии в Константинополе. Поводом послужил приезд послов с Афона. Сохранился текст послания, написанного не ранее лета 1441 г. и привезенного афонскими старцами московскому великому князю Василию Васильевичу в 1442 году. Опубликовал текст документов и обосновал датировку на основе упоминания константинопольского патриарха Митрофана, скончавшегося летом 1443 г., Б. Н. Флоря44 . В послании, давая высокую оценку предпринятым в Москве действиям, старцы писали, что они подняли упавший было дух противников унии: «неции... зыбляхуся пасти, встают же пакы, услышавше вашу крепость». Тем самым события, происходившие в Москве, стали переплетаться с церковной борьбой в Византии, оказывая влияние на ее ход. Подчеркивая преданность Святой Горы православию и ее враждебность латинянам, старцы сурово порицали «властель и неистовых святитель», заключивших унию. Особенно резко осуждали они императора, пожелавшего «всю благочестивую веру продать на злате студным латином», и «единомудрена латином» патриарха — одного из главных творцов унии. Старцы извещали великого князя, что «того патриарха и царя ис помяна обычна извергохом», и просили помощи против того «рушителя, а не святителя»45.
      В ответном письме великий князь, рассказав об обстоятельствах изгнания митрополита Исидора, благодарил афонских старцев за преданность православию и духовное наставление («духовными крылы достизаете нас и любезно наказуете») и выражал желание поддерживать с ними связи и в дальнейшем. Отправка подобной грамоты на Афон была открытой демонстрацией враждебности по отношению к униатскому Константинополю. Если решительные действия великого князя ободрили афонских старцев, то, в свою очередь, поддержка Святой Горы вдохновила русских князей и священнослужителей на борьбу с унией. «Нам не малу силу подаете сим писанием», — отмечал великий князь афонскому проту46.
      В 1449 г. вместо умершего Иоанна Палеолога на престол взошел его брат Константин. Он не был таким сторонником унии как Иоанн. В 1451 г. Константин изгнал с поста патриарха униатски настроенного Григория Мамму. Винить русских за самовольное поставление митрополита Константинополь не стал. В 1452 г. великий князь московский Василий Васильевич написал письмо в Константинополь с объяснением дела Исидора и Ионы. Однако письмо отправлено не было, так как Константинополь в 1453 г. был взят турками и константинопольский патриархат потерял независимость. Однако вскоре Константинополю пришлось признать «незаконно» поставленного митрополита Иону. В 1453 г. на патриарший престол взошел новый патриарх — Геннадий Схоларий. Взяв на себя ответственность за бедствующую церковь, Геннадий через послов обратился за помощью к единоверной Руси, отправив послом митрополита Игнатия. В 1454 г. Игнатий прибыл в Псков, а затем в Новгород. Он привез послание от патриарха, в котором Геннадий обращался за поддержкой к русской церкви, прежде всего финансовой, а также просил московского князя прислать послов в Константинополь. Видя крайнюю нужду византийской церкви, великий князь Василий Васильевич и митрополит Иона отправили ответное посольство в Константинополь, рассчитывая на благосклонность патриарха Геннадия в связи с постановлением Ионы.
      Посольство имело успех. Константинопольский патриарх, учитывая невозможность для русских посещать Константинополь, в своей грамоте даровал русской церкви право самой поставлять русских митрополитов, а также узаконил, чтобы русский митрополит почитался выше прочих митрополитов и занимал место после иерусалимского патриарха. Так, из-за благоприятных обстоятельств русская церковь стала самостоятельной. Подписание митрополитом Исидором унии привело Русскую церковь к независимости не только от Рима, но и от константинопольского патриархата. После Флорентийской унии греческой и римской церквей (1439) митрополиты всея Руси перестали утверждаться константинопольским патриархом. В 1458 г. в Киеве была образована киевская митрополия, а с 1461 г. митрополиты, имевшие кафедру в Москве, стали титуловаться как «Московские и всея Руси». Реакцией на указанные события в русской книжной традиции стало активное развитие полемической антилатинской литературы, затронувшее и канонические памятники. В Кормчих книгах значительно увеличилось число антикатолических текстов.
      В 70-е гг. XV в. было ясно, что Запад в лице римских пап, хоть и сменил политическую и дипломатическую тактику в отношении Руси, но цели ставил прежние: ослабить русские земли, подчинить их своему влиянию, втянуть русских князей в невыгодные для них военные предприятия и союзы. Относительно времени проведения Ферраро-Флорентийского собора можно говорить скорее о дипломатической подготовке папского Рима и европейских государств к созданию антиосманской лиги с целью втянуть Русь и другие страны в эту международную авантюру и о посреднической роли русской дипломатии, но обойти вниманием такой важный с точки зрения внешней политики сюжет невозможно47.
      В середине XV в. при Мехмеде II, получившем прозвище Фатих (Завоеватель), мощь Османской империи достигла своей кульминации. В 1453 г., окончательно уничтожив Византийскую империю, государство османов стало представлять серьезную опасность для стран и народов Малой Азии, Кавказа, Центральной и Восточной Европы. Уже в 1389 г., после захвата турками Сербии, для многих европейских и ближневосточных стран степень опасности стала еще более очевидной. Понимали это и в Ватикане. В поисках выхода из тяжелого положения, уже в ходе Ферраро-Флорентийского собора, римско-католическая церковь попыталась вовлечь Русь в формируемый Римом антиосманский союз. Попытки эти предпринимались и в отношении других стран. Особое внимание римских пап, сначала Каликста III, затем Пия II (1458—1464), привлекали Трапезундская империя, Грузия и Малая (Киликийская) Армения как страны, которые после распада Византийской империи создавали на Ближнем Востоке основу жизнедеятельности православия, а также мусульманское государство белобаранных туркмен Ак-Коюнлу. Перспектива разгрома Османской империи совместными усилиями стран Европы и Ближнего Востока представлялась многим западноевропейским политикам и современникам событий реально возможным выходом из кризиса. В то же время политический и военный альянс европейских и ближневосточных государств для совместной борьбы с Турцией в Европе был особенно желательным для стран Балканского полуострова, испытавшим на себе всю тяжесть турецкого ига. Однако на деле ни одно из западноевропейских государств не проявило реальной заинтересованности в борьбе с Турцией. Даже Венеция, понесшая наибольший материальный ущерб, встала на путь соглашений с Османской империей. Единственным, кто был серьезно заинтересован в решении турецкого вопроса, являлся римский папа, которому и принадлежала сама идея создания антиосманской коалиции. Потеряв былую власть в Европе, римские папы старались выйти из кризисного положения и добиться внушительной политической победы, связанной с осуществлением идеи отвоевания у турок Константинополя48. В случае объединения западноевропейцев в борьбе с Турцией под руководством папы были бы решены одновременно две ключевые задачи: с одной стороны, восстановилась бы власть папы над разбежавшейся паствой, а с другой — при завоевании так называемого «византийского или Константинопольского наследства» расширились бы границы духовной империи католицизма, что представляло предмет особой заботы римских пап, добивавшихся унии с представителями восточно-христианских стран. Не случайно, послы Ватикана были направлены и в Грузию, и к персидскому государю Узун-Гассану, и в Московскую Русь, где при активном участии Рима при посредничестве кардинала Виссариона решался вопрос о сватовстве Софьи Палеолог — племянницы последнего византийского императора Константина — и русского царя Ивана Васильевича III, в лице которого искали союзника для создания антитурецкого фронта.
      Однако воплотить в действительность свои далеко идущие планы Ватикан в лице пап так и не сумел. Проект антиосманской лиги, где ставка римской курии делалась на крепнувшую Москву и, в частности, предполагалось, что в случае ее объединения с Польшей и Великим княжеством Литовским могла возникнуть такая сила, которая, нанеся концентрированный удар по Османской империи, была бы в состоянии обеспечить безопасность для западноевропейских государств, оказался несостоятельным49. Борьба с Турцией не отвечала политическим и экономическим интересам Руси того времени. Москва преследовала собственные интересы: укрепление государственности, безопасность внешних границ, особенно южных, развитие экономики и территориальное расширение за счет устранения уделов и присоединения новых территорий.
      Отголоски унии с новой силой зазвучали в России вновь уже в XVI столетии (Брест-Литовский церковный собор 1596 г. объявил о заключении религиозной унии между Римско-католической церковью и несколькими западно-русскими православными епархиями, находившимися на территории Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского, входившего на тот момент в состав Речи Посполитой. По сути Брест-Литовская уния была возвратом к Ферраро-Флорентийской унии)50.
      Примечания
      1. ТИХОНРАВОВ Н.С. Древнерусская литература. Новый отрывок из путевых записок суздальского епископа Аврамия 1439 г. В кн.: ТИХОНРАВОВ Н.С. Соч. Т. 1. М. 1898; ОСТРОУМОВ И.Н. История Флорентийского собора (Магистерская диссертация, переработанная А. Горским). М. 1847; ГОЛУБИНСКИЙ Е.Е. История русской церкви. Период второй, Московский. Т. II. От нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Первая половина тома. М. 1900; КАРТАШЁВ А.В. Очерки по истории русской церкви. Т. 1. М. 1993; МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ), митр. История Русской церкви. Кн. 3. М. 1995 и др.
      2. Акты Ферраро-Флорентийского собора. Документы и описания Ферраро-Флорентийского собора, изданные Папским институтом восточных исследований. 11 томов (22 книги). Рим. 1940—1977.
      3. ГАВРИЛОВ М.Н. Ферраро-Флорентийский собор и Русь. Нью-Йорк. 1955; РАММ Б.Я. Папство и Русь в X—XV вв. М.-Л. 1959; ЧЕРЕПНИН Л.В. Образование русского централизованного государства XIV—XV вв. М. 1960; ЕГО ЖЕ. К вопросу о русских источниках Флорентийской унии. — Средние века. Вып. 25 (1964); МОЩИНСКАЯ Н.В. Хождение Неизвестного Суздальца на Ферраро-Флорентийский собор 1436—1440 гг. — Вопросы русской литературы. Ученые Записки МГПИ им. В.И. Ленина. Т. 389. М. 1970; ЕЕ ЖЕ. Об авторе хождения на Флорентийский собор в 1437—1440 гг. — Литература Древней Руси и XVIII в. Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. Т. 363. М. 1970; ЕЕ ЖЕ. «Повесть об осьмом соборе» Семеона Суздальского и «Хождение на Ферраро-Флорентийский собор» Неизвестного Суздальца как литературные памятники середины XV в. Автореф. дисс... канд. филол. наук. М. 1972; АЛПАТОВ М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа в XII—XVII вв. М. 1973; ГЛУШАКОВА Ю.Н. Неопубликованные русские грамоты из Ватиканского Архива. — Вопросы истории. 1974, № 6, с. 128—132; Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л. 1987; МЕЙЕНДОРФ Н.Ф. Флорентийский собор: Причины исторической неудачи. — Византийский временник. М. 1991, № 52; УДАЛЬЦОВА 3.B. Борьба византийских партий на Флорентийском соборе и роль Виссариона Никейского в заключении унии. В кн.: Византийская цивилизация в освещении российских ученых 1947—1991. М. 1991, с. 106— 132; ЛОМИЗЕ Е.М. Письменные источники сведений о Флорентийской унии на Московской Руси в середине XV века. В кн.: Россия и православный Восток. М. 1996 идр.
      4. КАЗАКОВА Н.А. Западная Европа в русской письменности XV—XVI вв. Л. 1980; Книга хожений: Записки русских путешественников XI—XV вв. М. 1984; СИНИЦЫНА Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV—XVI вв.). М. 1998, с. 58—132; Славяне и их соседи. Греческий и славянский мир в средние века и раннее новое время. Сб. к 70-летию академика Г.Г. Литаврина. М. 1996; РАНСИМЕН С. Великая церковь в пленении. История Константинопольской церкви от падения Константинополя в 1453 г. до 1821 г. СПб. 2006; ФЛОРЯ Б.Н. Исследование по истории Церкви. Древнерусское и славянское средневековье. М. 2007; ЗАНЕМОНЕЦ А.В. Иоанн Евгеник и православное сопротивление Флорентийской унии. СПб. 2008, с. 32—37; ВЕЛИЧКО А.М. История византийских императоров в пяти томах. Т. V. М. 2010, с. 401—422; см. также: ПА- ПДДАКИС А. Христианский Восток и возвышение папства. Церковь в 1071 — 1453 гг. Кн. 4. М. 2010; СИЛЬВЕСТР СИРОПУЛ. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе 1438—1439 гг. СПб. 2010; АКИШИН С.Ю. Митрополит Исидор Киевский и проблема церковной унии в поздней Византии. — Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. Екатеринбург. 2013; МАКАРИЙ, архим. Деятельность митрополита-кардинала Исидора на фоне византийской, древнерусской и западноевропейской политики. — Международная жизнь. 2013, декабрь, с. 114— 164; 2014, январь, с. 36—56 и др.
      5. НОВИКОВА О.Л. Формирование и рукописная традиция Флорентийского цикла. В кн.: Очерки феодальной России. № 14. М.-СПб. 2010; Ферраро-Флорентийский собор. В кн.: Культура Возрождения. Энциклопедия. Т. II. М. 2011, кн. 2, кол. 1722— 1726; ДАНИЛОВ А.Г. Россия на перекрестках истории. XIV—XIX вв. СПб. 2013.
      6. Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. XXV. М. 2004, с. 235—261; Софийская вторая летопись. ПСРЛ. М. 2001, с. 74—102; Новгородская первая летопись. ПСРЛ. Т. III. СПб. 1841, с. 112; Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. XII. М. 2000, с. 23, 25-38, 40-43.
      7. Русская историческая библиотека. Т. 6. Ч. 1. СПб. 1908.
      8. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.-Л. 1950.
      9. Книга хожений: Записки русских путешественников XI—XV вв. М. 1984; Исидоров Собор и хожение его (Повесть Симеона Суздальца о восьмом Соборе). Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Музейное собрание, № 939. Сб. сочинений по истории Флорентийского собора и хождений (сер. XVII в.), л. 8об.—23.
      10. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. — Памятники древней письменности и искусства. СПб. 1908, № 168; См. также: ЛУРЬЕ Я.С. Роль Твери в создании Русского национального государства. — Ученые записки ЛГУ. 1936, № 36, серия исторических наук, с. 91—92.
      11. ЗИМИН А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М. 1991, с. 70-71, 75.
      12. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.-Л. 1950 (ДДГ): № 8 (ок. 1375). Духовная грамота Дмитрия Ивановича, с. 24; № 12 (1389, апреля 13 — мая 16). Духовная грамота (вторая) великого князя Дмитрия Ивановича, с. 33.
      13. ВЕРНАДСКИЙ Г.В. История России: Монголы и Русь. Т. 3. Тверь. 1997.
      14. БОРИСОВ Н.С. Русская Церковь в политической борьбе XIV—XV веков. 1986, с. 142-143.
      15. АКИШИН С.Ю. Ук. соч., с. 79; МАКАРИЙ, архим. Ук. соч., с. 147.
      16. ПИРЛИНГ П. Россия и папский престол. М. 2012, с. 55—56.
      17. МАКАРИЙ, архим. Ук. соч., с. 147-148.
      18. ПИРЛИНГ П. Ук., соч., с. 58.
      19. Новгородская первая летопись. ПСРЛ. Т. III. СПб. 1841, с. 112.
      20. Русская историческая библиотека (РИБ). Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1. СПб. 1908, стб. 530—531.
      21. ЗИМИН А.А. Ук. соч., с. 86; ДДГ, с. 105.
      22. ПИРЛИНГ П. Ук. соч., с. 66.
      23. Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. XXV. М. 2004, с. 253. •
      24. Книга хожений..., с. 137—151.
      25. КЛЮГ Э. Княжество Тверское (1247—1485). Тверь. 1994.
      26. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. — Памятники древней письменности и искусства. СПб. 1908, № 168; ЛУРЬЕ Я.С. Роль Твери в создании Русского национального государства. — Ученые записки ЛГУ. 1936, № 36, серия исторических наук, с. 91—92.
      27. GOTTLOB Dr. Aus den Rechnungsbuchem Eugens IV zur Geschichte des Florentinums Historisches Jahrbuch. V. XIV/1. München. 1893, S. 65; Охранная грамота папы Евгения IV послу русскому Фоме (О тверском посольстве на Ферраро-Флорентийский собор). В кн.: Российское государство в XIV—XVII вв. СПб. 2002; ПОПОВ А. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI—XV вв.). М. 1875.
      28. Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. XXV. М. 2004, с. 253.
      29. КАЗАКОВА Н.А. Ук. соч., с. 25-26.
      30. Одни источники деспота Дмитрия называют братом императора Иоанна Палеолога, другие (в основном летописные) — одним из сыновей императора. Подробнее см.: Книга хожений..., с. 322.
      31. КАРТАШЁВ А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 1. Минск. 2007, с. 369.
      32. ГОЛУБИНСКИЙ Е. История Русской Церкви. Период второй, Московский. Т. II. От нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Первая половина тома. М. 1900, с. 442.
      33. КИРИЛЛИН В.М. Западный мир в восприятии Симеона Суздальского и его современников — участников Ферраро-Флорентийского собора. Древнерусская литература: тема Запада в XIII—XV вв. и повествовательное творчество. М. 2002, с. 131.
      34. ПАВЛОВ А. Критические опыты по истории древнейшей греко-русской полемики против латинян. СПб. 1878, приложение, с. 200.
      35. МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ), митр. История Русской Церкви. Кн. 3. М. 1995, с. 352.
      36. Там же, с. 354, 356.
      37. КАЗАКОВА Н.А. Первоначальная редакция «Хождения на Флорентийский собор». Труды Отдела древне-русской литературы (ТОДРЛ). Т. 25. М-Л. 1970, с. 68.
      38. СИЛЬВЕСТР СИРОПУЛ. Ук. соч., с. 285.
      39. КАЗАКОВА Н.А. Ук. соч., с. 64.
      40. Там же, с. 257—358.
      41. Софийская вторая летопись. ПСРЛ. Т. VI. М. 2001, стб. 102.
      42. Русское православие. Вехи истории. М. 1989, с. 80.
      43. Московский летописный свод... ПСРЛ. Т. XXV, с. 259. Дальнейшая судьба уже бывшего русского митрополита Исидора сложилась бесславно. Осенью 1452 г. он прибыл из Рима в Константинополь, чтобы от имени папы римского Николая принять в подчинение византийскую церковь: в декабре он служил в Софийском соборе латинскую мессу. При взятии Царьграда турками Исидор был ранен, вновь оказался на Западе, где предпринимал тщетные попытки организовать крестовый поход с целью освобождения от турок бывшей столицы Византии. В 1459 г. был назначен папой Пием II (1458—1464) латинским патриархом Константинополя «под османской властью». Скончался в Риме в апреле 1463 года.
      44. ФЛОРЯ Б.Н. Ук. соч., с. 387-408.
      45. Там же, с. 387—408.
      46. Подробнее см.: Послание великого князя Московского Василия II Васильевича Константинопольскому патриарху. ОР РНБ. Кирилло-Белозерское собрание. № 11/1088. (60-е гг. XV в.), л. 7—17об.; Послание великого князя Василия II Васильевича на Святую гору. Там же. Софийское собрание. № 1454. (2-ая четверть XVI в.), л. 443—445; Послание от Святая горы на Русь благоверному князю Василию Василевичю по Сидоре еретике князю Василию II Васильевичу. Там же. Кирилло-Белозерское собрание. № 22/1099. (сер. XV в.), л. 244—250; Послание патриарха Григория III Маммы, патриарха Константинопольского князю Александру (Олелько) Владимировичу. Там же. Собрание М.П. Погодина. № 1572. Сб. конвалют (XVII в.).
      47. МАГИЛИНА И.В. Московское государство и проект антитурецкой коалиции в конце XVI — начале XVII вв. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Волгоград. 2009; ЕЕ ЖЕ. Переговоры между Московским государством и Священной Римской империей по поводу заключения антитурецкого соглашения. — Известия Самарского научного центра РАН. 2009, № 2, с. 18—23; ЕЕ ЖЕ. Россия и проект антиосманской лиги в конце XVI — начале XVII вв. Волгоград. 2012.
      48. История Европы. Т. 2. Средневековая Европа. М. 1992, с. 581.
      49. О миссии представителя римского папы Лудовика да Болонья в Грузии 1459 г., направленного туда с предложением образовать союз восточных государств и примкнуть к антиосманской коалиции стран Западной Европы для совместной борьбы с Турцией. Подробнее см.: ПАЙЧАДЗЕ. Д.Г. Антиосманская коалиция европейских стран и Грузия в 60-х годах XV века. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Тбилиси. 1984; КОНТАРИНИ АМВРОСИЙ. Путешествие Амвросия Контарини, посла светлейшей венецианской республики к знаменитому персидскому государю Узун-Гассану, совершенное в 1473 году. Библиотека иностранных писателей о России. Отд. 1. Т. 1. СПб. 1836, с. 5—130; Барбаро и Контарини о России. Л. 1971. Подробнее см.: ПИРЛИНГ. П. Ук. соч.; ЗОНОВА Т.В. Дипломатия Ватикана в контексте эволюции европейской политической системы. М. 2000.
      50. ГОРЯНОВ, архиепископ Курганский и Шадринский. Брестская уния 1596 года как церковно-политический плод унионального богословия. К 400-летию окончания Смутного времени в России. — Родная Ладога. № 1, 2013, с. 167—191.
    • Пожарская С. П. Испанская "Голубая дивизия" на советско-германском фронте (1941-1943 гг.)
      Автор: Saygo
      Пожарская С. П. Испанская "Голубая дивизия" на советско-германском фронте (1941-1943 гг.) // Вопросы истории. - 1969. - № 8. - С. 107-126.
      После нападения фашистской Германии на Советский Союз и "ультра" во франкистском "национальном движении", ослепленные антикоммунизмом и ненавистью ко всему советскому, и многочисленные иностранные наблюдатели, и гитлеровцы полагали, что Мадрид с минуты на минуту станет активной (воюющей стороной, вступив в войну против СССР. Эта уверенность покоилась как на многократно повторенных заверениях Франко о незаинтересованности Испании в вооруженном конфликте между странами именно Западной Европы, так и на ненависти франкистского режима к Советскому Союзу. Хотя к тому времени в Берлине уже смогли убедиться в крайней изворотливости каудильо, так и не поднявшего пока оружия на стороне Германии, война против СССР, изображавшаяся геббельсовской пропагандой как "крестовый поход" против коммунизма, была именно тем событием, которого дожидались фашисты всей Европы. Реакционная нечисть взахлеб приветствовала Гитлера" принявшего наконец "правильное решение", а самые ретивые готовы были немедленно примкнуть к вермахту в разбойничьей войне против советского народа.
      Обнадеживающие для руководства третьего рейха известия поступали и из Испании. Уже 22 июня 1941 г. испанский министр иностранных дел Серрано Суньер, сославшись на мнение Франко, сообщил германскому послу в Мадриде Штореру, что "испанское правительство выражает величайшее удовлетворение в связи с началом борьбы против большевистской России и в равной степени сочувствует Германии, вступающей в новую и трудную войну". Суньер утверждал, что нападение Германии на Советский Союз будто бы "вызвало величайший энтузиазм в Испании". Суньер обратился к германскому правительству с просьбой дать возможность добровольцам из числа членов фаланги принять участие в борьбе против общего врага. Министр пояснил, что "этот жест солидарности, разумеется, делается независимо от вопроса о полном и окончательном вступлении Испании в войну на стороне "оси", которое последует в соответствующее время". Франкистский министр в особо теплых словах выразил свою "твердую уверенность в том, что война с Россией закончится для Германии так же счастливо и победоносно, как и предшествующие войны"1. 24 июня Риббентроп известил Шторера: "Германское правительство с радостью и удовлетворением примет формирования добровольцев фаланги"2.
      В тот же день Суньер публично обратился к членам фаланги с призывом поднимать добровольцев на войну против СССР3. Фалангистская пресса с энтузиазмом подхватила призыв своего шефа (Суньер был одновременно главой фаланги), причем иные горячие головы считали необходимым собрать и отправить сразу 100 тысяч добровольцев4. Однако с первоначальным замыслом формирования добровольческого соединения исключительно из членов фаланги Суньеру пришлось расстаться. 25 июня Шторер сообщил в Берлин: "Испанский министр иностранных дел очень рад согласию Германии на участие испанских добровольцев в войне против России. Он обещал поднять этот вопрос на сегодняшнем заседании совета министров и вслед за тем обо всем договориться с начальником фалангистской милиции генералом Москардо, а прежде всего о немедленном опубликовании призыва к вербовке. Но из-за соперничества фаланги и армии добровольцы будут набираться не только из фалангистов, но и из легиона, связанного с армией".
      В ответ на пожелание Шторера (было бы "своевременно и желательно" объявить, что Испания находится в состоянии войны с Советским Союзом) министр ответил, что обсудит этот вопрос с Франко. От себя Суньер добавил, что в этом случае "Англия и, возможно, Америка откликнутся на такое заявление если и не объявлением войны Испании, то во всяком случае установлением блокады, в результате чего Испании грозит потеря ее судов, находящихся в настоящее время в пути..."5. В телеграмме от 26 июня 1941 г. Шторер с огорчением сообщил, что решение об объявлении Испанией войны Советскому Союзу до сих пор еще не получено и что это в большой степени зависит от реакции на посылку испанских добровольцев. Выяснилось, что Англия уже отозвалась: ввоз бензина в Испанию запрещен6.
      Не следует, однако, слишком серьезно относиться к ссылке испанских официальных лиц на возможную отрицательную для Испании реакцию США и Англии как на основную причину воздержания от открытого объявления войны СССР: то была не главная причина и, во всяком случае, не единственная. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует новая телеграмма Шторера уже от 28 июня 1941 г., из текста которой следует, что протест армии против отправки фалангистских формирований имел более серьезную основу, "ежели некое соперничество: "Военные попытались выступить против всего плана в целом, так как, по их мнению, его выполнение могло поставить Испанию на грань войны...". Сам Суньер, по мнению Шторера, хочет войны, однако он ожидает более благоприятного для Испании момента, который наступит после получения сырья и материалов, находящихся в пути7, и после соответствующей подготовки общественного мнения. Главные противники вступления в войну - военные, которые, по словам Суньера, имели большое влияние на Франко. Но основная причина оттяжки вступления Испании в войну, по мнению Шторера, - "недостаточность экономической и военной подготовки"8.
      Шторер высказал надежду, что политика Суньера неизбежно в конце концов приведет Испанию к вступлению в войну. Тем временем оттяжка решения об официальном вступлении в воину на стороне Германии не помешала форсировать формирование "добровольческого" соединения для войны на Востоке. 27 июня 1941 г. начальник итальянского генерального штаба У. Кавальеро записал в своем дневнике: "Глава нашей миссии в Мадриде сообщил, что немцы вербуют в Испании добровольцев для отправки в Россию. Распространяются слухи, что и мы пошлем своих добровольцев. Муссолини заявил, что не видит в этом смысла, так как в Россию отправляются регулярные части итальянской армии"9. В Риме не усмотрели никакой разницы между тем, что делалось в Италии и в Испании. Государственные же руководители Испании прибегли к уловке, обычной в условиях военных интервенций: без официального объявления войны принять в ней самое прямое участие.
      Более того, отправкой дивизии в далекую Россию они хотели заменить вступление в уже начавшуюся войну. Игра Франко была очевидна, во всяком случае, для тех, кого он хотел ввести в заблуждение. Чиано записал в эти дни: "Вклад "Голубой дивизии" в дело держав "оси" нельзя было бы сравнить с успешным осуществлением операции "Изабелла - Феликс"10. В беседе с Муссолини вечером 25 августа 1941 г. в своей штаб-квартире Гитлер с горечью говорил об Испании, заявив, что эта страна "страшно его разочаровала"11.
      При ретроспективном взгляде на ход событий замысел Франко также совершенно очевиден: он, "низведя эту интервенцию до "крестового похода" против коммунизма, стремился обойти вступление в войну против Англии", - отмечает современный биограф каудильо К. Мартин12. Еще в августе 1940 г., в дни подготовки операции "Изабелла - Феликс", в ответ на запрос Берлина о мотивах уклонения Испании от вмешательства в военный конфликт Шторер доносил, что "Франко стремится избежать преждевременного вступления в войну и, следовательно, такого длительного в ней участия, которое было бы не по силам Испании, а при некоторых условиях послужило бы источником опасности для режима"13. Франко не только и не столько не хотел воевать, сколько не мог воевать. Нельзя всерьез говорить о воздержании Франко "по доброй воле!" от вступления в войну, как это делает бывший политический директор испанского министерства иностранных дел Хосе Дусинаге в книге "У Испании есть право"14. Крайне неустойчивое положение внутри страны, грозившее серьезными последствиями при малейшем нарушении весьма шаткого внутриполитического баланса, - вот что было главной причиной отказа Испании от активного участия в войне.
      Франкисты откладывали вступление в войну, надеясь со временем стабилизировать экономическое положение и обеспечить политическую устойчивость режима. Эти надежды не оправдались. Во время встречи с Муссолини в Бордигере 12 февраля 1941 г. Франко Заявил, что "Испания, как и прежде, хочет сотрудничать со странами "оси" и внести свой вклад в дело окончательной победы. Однако Испания испытывает самый настоящий голод и в военном отношении совершенно не подготовлена"15. Неустойчивым оставалось и внутриполитическое положение. "Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении. Победившая половина хочет наступить на горло побежденной, а побежденная по-прежнему кипит возмущением"16, - отмечал корреспондент "The Times" еще в январе 1940 года. Для борьбы с непокорившимися была создана система государственного террора. В полной мере был использован опыт фашистской Германии в ее борьбе против демократических, в первую очередь рабочих организаций. Масштабы репрессий были таковы, что, казалось, франкисты намеревались восстановить пресловутое единство нации при помощи физического уничтожения или по крайней мере строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, но и всех не поддающихся "единению во франкизме" элементов населения.
      Чиано писал о 200 тысячах "красных" в тюрьмах Испании в июле 1939 года17. По данным Ватикана, в испанских тюрьмах осенью 1939 г. находилось около полумиллиона заключенных. Альварес дель Вайо, левый социалист и бывший министр иностранных дел республиканского правительства, в конце 1940 г. говорил о миллионе республиканцев в тюрьмах Франко18. Корреспондент "News Chronicle", возвратившийся из Испании в начале 1940 г., писал: "Можно с уверенностью утверждать, что в тюрьмах Испании находится от одного до двух миллионов человек"19. При всей своей разноречивости эти сведения свидетельствуют об одном - о невиданном в истории страны размахе террора. Однако усилия франкистов были тщетны. На протяжении всего периода второй мировой войны им так и не удалось стабилизировать внутриполитическое положение. "Последствия революционных лет ни с точки зрения чувств народа, ни с точки зрения экономики страны все еще не ликвидированы"20, - отмечал обозреватель швейцарской газеты "Basler Nachrichten" 6 сентября 1942 года.
      А в результате фашистская Испания при всей своей симпатии к странам "оси" так и не вступала в войну: слишком велик был риск. "По темпераменту Франко был очень осторожный человек, типичный "гальего"21, или, как сказали бы в Соединенных Штатах, "человек из Миссури". К тому же у него не было иллюзий относительно слабости и истощения, которые принесли Испании предшествующие три года ужасной гражданской войны. Он не имел никаких иллюзий относительно продолжающегося глубокого разделения, которое охватило всех испанцев, и сознавал опасность, которой может подвергнуться недавно установленный и все еще неустойчивый режим, если он совершит в корне непопулярную акцию. Он знал, что подавляющее большинство испанского народа хочет мира, а не войны, все равно - гражданской или внешней"22, - отмечал посол США Хейс. А поэтому "испанское правительство, не желая вступить в конфликт официально, объявило о создании добровольческого соединения, которое должно было сражаться рука об руку с немецкой армией на Востоке"23, - замечает английский историк С. Пейн, автор одного из последних исследований по истории испанского фашизма.


      Испанское добровольческое соединение, известное как "Голубая дивизия" (поскольку идея создания дивизии принадлежала лидерам фаланги, ее и стали называть "голубой": голубые рубашки и красные береты были обязательной формой фалангистов), было сформировано в самые сжатые сроки: была развернута гигантская пропагандистская кампания, и в телеграмме от 4 июля 1941 г. германский поверенный в делах Хеберлейн сообщил в Берлин: "На призыв к вербовке в "Голубую дивизию" откликнулось в 40 раз больше добровольцев, чем это было необходимо. Сегодня окончательный отбор проведут все штабы корпусов"24. Местом сбора завербованных в "Голубую дивизию" стал Ирун, расположенный вблизи испано-французской границы. Хеберлейн отмечал, что отправка дивизии в Германию начнется, "возможно, на будущей неделе". В составе дивизии - 641 офицер, 2272 унтер-офицера и сержанта, 15780 солдат. Дивизия имеет три пехотных полка, четыре артиллерийских батальона, батальон разведки, саперный батальон, противотанковый батальон, батальон связи, медчасть и штабной дивизион25. Статс-секретарь МИД Германии Вейцзекер еще 3 июля сообщил Хеберлейну, что правительство рейха "с радостью" примет испанских добровольцев всех, трех видов вооруженных сил (армии, флота и авиации), а также фалангистов и надеется, что они составят объединенное в одно целое испанское формирование под испанским командованием, но входящее в вермахт26.
      Единственно, что, пожалуй, вызвало уже тогда серьезную озабоченность у германских официальных лиц, причастных к созданию "Голубой дивизии", была степень ее политической "благонадежности". Вопрос об этом встал сразу же, когда части дивизии начали следовать по пути на Восток через Германию и гитлеровцы смогли познакомиться с ними. В телеграмме от 20 августа гитлеровский дипломатический чиновник с тревогой сообщил из Берлина в Мадрид, что, по имеющимся сведениям, коммунисты пытаются проникнуть как во французские (фашистские), так и в испанские добровольческие формирования с целью перехода к русским. По полученным им сведениям, "коммунистические элементы" находились преимущественно в войсках из испанского Марокко27. В своем ответе от 21 августа Шторер сообщил в Берлин о мерах, принятых для предупреждения коммунистического "проникновения". "Голубую дивизию" составят преимущественно военнослужащие регулярных войск, "марокканцы" приниматься не будут. И главное: при соблюдении правила (основное условие для вступления в дивизию) наличия у военнослужащих не менее чем десятилетней военной выслуги коммунистическое проникновение окажется едва ли вероятным. А поскольку дивизия теперь в Германии, Шторер советовал поручить все дальнейшее расследование германской службе безопасности28. Еще ранее, в приведенной выше телеграмме от, 3 июля, Вейцзекер обратился с просьбой не принимать в дивизию русских белоэмигрантов.
      К середине июля испанские добровольцы были готовы к походу на Восток. 30 июля первые испанские летчики приземлились на аэродроме Темпельгоф в Берлине. Им была устроена помпезная встреча, которая, однако, не обошлась без конфуза, досадного для организаторов этого "тоталитарного торжества": оркестр воздушных сил с большим подъемом исполнил некий гимн. Летчики удивленно крутили головами: вместо привычного фалангистского гимна, официального гимна франкистской Испании, они вдруг услышали мелодию государственного гимна Испанской республики29.
      13 июля 1941 г. под оглушительный пропагандистский гром отправился первый эшелон испанских добровольцев в Германию. На торжественных проводах присутствовали и выступили с соответствующими напутствиями Серрано Суньер и военный министр Валера30. Но когда эшелоны с испанским воинством проходили через Францию, французы оказывали им весьма холодный прием31, несмотря на все усилия местных коллаборационистов. Наконец прибыли. Место назначения - Германия, лагерь под Графенвёром. В дальнейшем маршевые батальоны, посылавшиеся на пополнение "Голубой дивизии", направлялись не только в Графенвор, но также в Ауэрбах и главным образом в Гоф, где дислоцировался 481-й запасный батальон 13-го округа рейхсвера, к которому была приписана дивизия32.
      В Графенвёре испанцы прошли медицинский осмотр и почти утратили свой первоначальный вид. Им роздали обмундирование, которое отличалось от обычной немецкой пехотной формы только особым нарукавным знаком выше локтя. На знаке дивизии специалисты фашистской геральдики изобразили щит зловещего вида с черной каймой. Середину щита рассекала горизонтальная желтая полоса на красном фоне, а на ней красовался четырехконечный черный крест и пять перекрещивающихся стрел, брошенных веером наконечниками вверх. Замысловатое сооружение венчала надпись "Испания". Отныне соединение стало называться 250-й пехотной дивизией вермахта. Однако даже в официальных документах она надолго сохранила свое первоначальное название "Голубая", хотя никто из ее участников уже не носил голубых рубашек и красных беретов. В 20-х числах августа дивизия отправилась к границам СССР. Колонны солдат потянулись по дорогам, разбитым войной. Сначала жара, потом дожди, слякоть. Менялись ландшафты (шли через сожженные деревни и города), но не менялось одно - команда "принять в сторону", когда испанцев обгоняли немецкие грузовики, с которых ухмыляющиеся германские солдаты приветствовали "союзников по оружию". "Голубая дивизия", как и части других сателлитов Германии, не была обеспечена транспортом. А чтобы не было жалоб, германское командование взяло на себя связь дивизии с родиной и тем самым полностью отрезало ее от внешнего мира.
      4 октября 1941 г. посол Испании в Берлине Майалде передал министру иностранных дел Германии, что он получил от Франко и Суньера инструкцию немедленно установить личный контакт с командованием "Голубой дивизии". Дело в том, жаловался посол, что очень долго не было никаких известий о дивизии: ни о ее деятельности, ни о ее судьбе. Послу было разъяснено, что в настоящее время дивизия находится в пути33.
      14 октября 1941 года "Голубая дивизия" прибыла в район Новгорода и заняла фронт на участке Новгород - Теремец. 16 октября немецкие войска перешли в наступление на волховско-тихвинском направлении. В наступлении участвовали девять дивизий, в том числе две танковые и две моторизованные34, а также "Голубая дивизия". "В первый день наступления противнику удалось прорвать нашу оборону в стыке ослабленных предыдущими боями 4-й и 52 армий"35, - вспоминает генерал армии И. И. Федюнинский. Фронтовая сводка в Москву от 25 октября сообщает, что "испанская дивизия, овладев деревнями Шевелево, Сытино, Дубровка, Никитино, Отенский Посад, пока их удерживает". В первых же сводках, содержащих упоминание о "Голубой дивизии", говорилось, что дивизия укомплектована испанцами в возрасте 20 - 25 лет, а командует ею генерал Муньос Гранде37. Но уже в середине ноября 1941 г. началось контрнаступление советских войск Северо-Западного фронта. "Сосед слева - 52- я армия уже вела успешные наступательные действия, создавая угрозу на южном фланге тихвинской группировки. К тому времени она овладела городом Вишера и продолжала теснить немцев"38, - вспоминает Маршал Советского Союза К. А. Мерецков, в то время командовавший отдельными 7-й и 4-й армиями; 52-й армией в то время командовал генерал-лейтенант Н. К. Клыков, которого в декабре сменил генерал В. Ф. Яковлев. 19 ноября началось контрнаступление 4-й армии, действия которой серьезно ослабили немецкую группировку в районе Тихвина. 9 декабря Тихвин был освобожден.
      Южнее войска 52-й армии, усиленные резервами, к 24 ноября задержали дальнейшее продвижение немецких войск, к 25 ноября наступление противника "вовсе прекратилось, фронт стабилизовался"39. А в середине декабря советские войска перешли в контрнаступление вдоль реки Волхов. По свидетельству И. И. Федюнинского, "наступательный порыв наших войск был очень высок"40. В сводках 52-й армии от 24, 25 и 27 декабря сообщалось, что "части 250-й испанской пехотной дивизии, оставив Шевелево, в прежней группировке обороняются по западному берегу реки Волхов на участке Ямно - Еруново - Старая Быстрица и оказывают упорное сопротивление продвижению наших частей, неоднократно переходя в контратаки"41. Но уже 27 декабря войска 52-й армии вышли к р. Волхов и захватили плацдарм на ее левом берегу. "В итоге противник был отброшен на тот рубеж, с которого 16 октября начал наступление..."42. Немало испанских добровольцев осталось на заснеженных полях и в лесах, а иные, прозрев под артиллерийским огнем, подняли руки вверх.
      Военнопленные 2-го батальона 269-го пехотного полка, взятые на участке Ловково 27 декабря, показали, что в ротах осталось по 50 - 60 человек вместо 150, есть обмороженные. Пленные того же 269-го пехотного полка, взятые на участке Красный Ударник, показали, что в ротах всего по 30 - 50 человек. В 3-м батальоне 263-го полка в ротах осталось 60 - 80 человек, во 2-м батальоне 262-го полка - до 80 человек. И лишь в немногих подразделениях 250-й дивизии, по показаниям военнопленных, осталось по 100 человек - в 9-й, 10-й и 14-й ротах 2-го батальона 269-го полка, в 1-м и 2-м батальонах 263-го полка43. И почти всегда в показаниях пленных речь шла об обмороженных44.
      Откатившись на западный берег Волхова, части 250-й пехотной дивизии заняли оборону на рубеже Ямно - Крупново - Ловково (269-й пехотный полк), Ловково - Новая Быстрица - Делявино (3-й батальон 263-го пехотного полка) и далее на юг - до Новгорода (части 263- го и 262-го пехотных полков)45. Спокойно отсидеться по блиндажам и залечить раны не удалось. 7 января 1942 г. началось новое наступление войск Волховского фронта. В разведсводке штаба 225-й дивизии 52-й армии от 18 - 28 января 1942 г. отмечалось, что "263-й и 262-й полки 250-й дивизии, опираясь на узлы сопротивления, упорно сопротивляются действию наших частей"46. Это сопротивление, как и предыдущие декабрьские бои, дорого стоило фашистам. По сведениям военнопленных, численный состав "Голубой дивизии" на конец января 1942 г. составлял лишь 5 - 6 тысяч человек47. В сводке штаба 52-й армии от 9 - 19 февраля 1942 г. отмечалось, что за рассматриваемый период, то есть за 10 дней, полки испанской дивизии потеряли по 150 - 180 человек убитыми48. К началу февраля 1942 г. в 262-м и 263-м полках осталось по два батальона, ибо по одному батальону было взято для усиления 269-го полка.
      Перебежчик 263-го полка, перешедший на сторону Красной Армии в середине апреля 1942 г., рассказал, что потери дивизии за время пребывания на фронте составили 8 тыс. человек49. Эти сведения подтверждает генерал Эмилио Эстебан-Инфантес, сменивший в дальнейшем Муньоса Грандеса на посту командира дивизии. Он сообщает, что потери на берегах озера Ильмень и реки Волхов составили 14 тыс. человек (дивизия находилась в этом районе до конца августа 1942 г.)50. Военнопленные и перебежчики говорили, что количество обмороженных достигало 10 - 15% личного состава51. Тыловые госпитали дивизии в Риге и Вильнюсе были переполнены ранеными. К тому времени у немцев сложилось вполне определенное представление об испанских солдатах. 5 января 1942 г. во время очередной "застольной беседы" в кругу своих единомышленников Гитлер заметил: "Солдатам (немецким. - С. П.) испанцы представляются бандой бездельников. Они рассматривают винтовку как инструмент, не подлежащий чистке ни при каких обстоятельствах. Часовые у них существуют только в принципе. Они не выходят на посты, а если и появляются там, то только чтобы поспать. Когда русские начинают наступление, местным жителям приходится будить их. Но испанцы никогда не уступали ни дюйма занятой территории"52. Последнее суждение можно отнести за счет того, что уже тогда ближайшее окружение Гитлера начало скрывать от него положение дел на фронте.
      Но, как бы там ни было, немецкое командование считало, что "Голубая, дивизия" выдержала испытание, и в плане весеннего наступления немцев в 1942 г. ей отводилась определенная роль. Перебежчик 263-го пехотного полка 250-й дивизии в середине апреля 1942 г. рассказал о том, что слышал от офицеров: Муньос Грандес разработал "план весеннего наступления"53. Этому плану не суждено было осуществиться: Красная Армия наступала, оборонительные бои испанцев продолжались, а сам Муньос Грандес в конце мая уехал в Испанию. Временно командовать дивизией прибыл бригадный генерал Эмилио Эстебан-Инфантес54. Начиная с 1 мая 1942 г. в "Голубую дивизию" стало поступать новое пополнение, а сменившиеся подразделения отправлялись в Испанию. По сведениям, полученным от военнопленных и перебежчиков, смена подразделений должна была полностью закончиться к 15 июня 1942 г., когда в дивизии будет до 12 тысяч солдат и офицеров. Эти сведения в дальнейшем подтвердились: к концу июля было обновлено до 80% состава дивизии.
      Готовясь к штурму Ленинграда, предполагавшемуся в сентябре, командование немецкой группы армий "Север" подтянуло к городу ряд новых соединений, в том числе и "Голубую дивизию".
      С 20 августа 1942 г. подразделения "Голубой дивизии" небольшими группами стали уходить на запад, а 26 августа дивизия была полностью снята с фронта в районе Новгорода и по железной дороге переброшена под Ленинград - в Сиверскую, Сусанино, Вырица, Большое Лисино, где она оставалась 15 - 17 дней для укомплектования. 10 - 15 сентября дивизия заняла оборону на участке Ленинградского фронта, сменив 121-ю немецкую пехотную дивизию. Из общего оперативного приказа по 250-й дивизии следует, что границей сектора дивизии с востока была железнодорожная линия Колпино - Тосно, а с запада селение Баболово55. Так "Голубая дивизия" заняла свое место в кольце блокады, созданной немцами вокруг города Ленина. Испанские наемники Гитлера тоже несут прямую ответственность за смерть, муки и страдания мирного населения Ленинграда - факт, который, к сожалению, не нашел пока отражения в нашей историографии.
      5 сентября 1942 г. в очередной "застольной беседе" Гитлер сообщил своим сотрапезникам: "Я думаю, что одним из наших лучших решений было разрешение испанскому легиону сражаться на нашей стороне. При первой же возможности я награжу Муньоса Грандеса железным крестом с дубовыми листьями и бриллиантами. Это окупит себя. Любые солдаты всегда любят мужественного командира. Когда придет время для возвращения легиона в Испанию, мы по-королевски вооружим и снарядим его. Дадим легиону гору трофеев и кучу пленных русских генералов. Легион триумфальным маршем вступит в Мадрид, и его престиж будет недостижим"56. Какую же цель преследовал Гитлер, когда он собирался придать дивизии негодяев "недостижимый престиж" именно в момент ее возвращения в Испанию? Гитлера не устраивали некоторые особенности режима Франко: влияние католической церкви и тяготение лидеров "новой" фаланги57 к реставрации монархии. Клике Суньера58, клерикалам и монархистам он собирался противопоставить "старую" фалангу - сторонников "чистого" фашизма. А Муньос Грандес с его "Голубой дивизией" был, по мнению Гитлера, как раз тем энергичным человеком, который мог бы "улучшить ситуацию" в Испании. Неоднократно предпринимавшиеся в Испании попытки отстранить Муньоса Грандеса от командования дивизией относили в Германии за счет "интриг Суньера"59.
      Между тем к сентябрю 1942 г. от старого состава дивизии остался только номер да нарукавный знак. Советские воины били испанских фашистов не хуже, чем немецких. Дивизия неоднократно обновлялась. До октября 1942 г. для ее пополнения из Испании прибыло 15 маршевых батальонов, по 1200 - 1300 солдат в каждом, из них 9 маршевых батальонов до мая 1942 г. (10-й маршевый батальон прибыл в район Новгорода 24 - 25 июня)60. Это значит, что к маю 1942 г. в дивизии оставалось не более 15 - 20% тех, кто перешел советскую границу в сентябре 1941 года. Среди солдат первого формирования "Голубой дивизии" имелись фанатики - фалангисты и кадровые военнослужащие франкистской армии "националистов", прошедшие через гражданскую войну в Испании, сжигаемые ненавистью к республиканцам и к СССР. Из них немногие остались в живых, а те, кто уцелел, начали понемногу утрачивать веру в победу германского оружия. Уже первые тяжелые бои в октябре - ноябре 1941 г. подействовали отрезвляюще. Легкого похода, как нагло обещал Берлин и вторившие ему франкистские пропагандисты, не получалось.
      Советский автор Б. Монастырский в очерке "Смелые рейды", повествуя о действиях нашего истребительного отряда 225-й стрелковой дивизии, рассказал о таком примечательном эпизоде. Это было 14 ноября 1941 г. в деревне Большой Донец близ озера Ильмень: "Бойцы Фролов и Пчелин узнали, что в крайней избе живут испанцы. Они без шума захватили вышедшего во двор испанского солдата и привели его к командиру группы Новожилову... Взятый в плен испанец оказался очень разбитным и общительным малым. Он знал много русских слов, легко запоминал новые и выразительно иллюстрировал свою речь жестами и мимикой. Из рассказов испанца выяснилось, что он кавалерист. В их эскадроне было первоначально 320 сабель. Теперь оставалось только 120 человек и 100 лошадей. Остальные были перебиты во время налета советской авиации, когда эскадрон шел походной колонной из Новгорода к Ильменю. Кое в чем пленный "темнил". То он уверял, что генерал Франко посадил его в тюрьму за принадлежность к компартии, то признавался, что поступил в "Голубую дивизию" добровольно. Но ясно было одно: война в России его явно не устраивала, и он был искренне рад, что попал в плен. Пленный гневно говорил о своем эскадронном командире: "Капитано - сволочь! Жрет курятину, масло, пьет дорогое вино да еще обкрадывает солдат, которым выдают всего 200 граммов сухарей в день"61. В дальнейшем число солдат "Голубой дивизии", способных трезво оценить действительность, возросло: продолжительный опыт войны делал свое дело. Иные пытались даже поделиться этим опытом: так, уезжавшие в Испанию раненые и больные солдаты встретили в пути 20-й маршевый батальон пополнения возгласами: "Эй, вы, бараны! Куда? На скотобойню?"62.
      Изменился и состав дивизии: на смену фанатикам антикоммунизма и кадровым военнослужащим пришли соблазненные надеждой приобрести некоторые материальные преимущества: каждый солдат "Голубой дивизии" получал в месяц 60 марок, выплачиваемых ему рублями, из расчета 20 рублей за одну марку. Кроме того, завербованные получали подъемные по 100 песет единовременно, а их семьи в Испании - ежемесячное пособие из расчета приблизительно 8 песет ежедневно. Среди новых солдат дивизии было также немало нищих и безработных, которые ценой жизни пытались обеспечить своим родным сносное существование. В письмах, полученных солдатами "Голубой дивизии" из Испании и ставших советскими трофеями, попадались и такие, как адресованное одному уроженцу Бильбао: "Дорогой сын... Сообщаю тебе, Пако, что германское правительство платит мне ежемесячно 254 песеты, благодаря твоей помощи. А иначе не знали бы, что и делать, потому что, не имея материала, уже много месяцев мы почти без работы. И ты можешь представить себе наше положение..."63. Один пленный из 269-го полка признался, что вступил в дивизию потому, что сильно голодал и, кроме того, хотел помочь своей семье, которая стала получать за него пособие64.
      Гитлеровская пропаганда в то время на все лады расписывала "победы германского оружия". Хотя успехи немецких армий и их сателлитов были временными и покупались ценой громадных потерь, отдельные испанские обыватели могли оценивать их только по карте. В середине 1942 г. в заброшенных провинциальных гарнизонах Испании война на Востоке могла представляться кое-кому в розовом свете. Солдатам казалось, что "экскурсия" с оружием в руках на советско-германский фронт позволит им вырваться из заколдованного круга тогдашней мрачной действительности франкистского государства. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал: вербовка солдат в "Голубую дивизию" с начала советско-германской войны до июля 1942 г. производились четыре раза. По его словам, "основным стимулом для солдат являлось сокращение военной службы с 2 лет до 6 месяцев, высокое жалованье и для некоторых - возможность получить галуны, то есть выслужиться в сержанты. Когда в первый раз перед строем командир роты ознакомил с условиями службы в "Голубой дивизии" и предложил желающим вступить в нее сделать шаг вперед, то шагнула вся рота. При виде этого капитан - командир роты разразился бранью, прибавив, что все хотят уехать, а кто же будет служить Испании?"65. Если предложения вступить в "Голубую дивизию" не встречали энтузиазма, то, как правило, вербовщики соблазняли вербуемых прежде всего материальными выгодами. Перебежчик, солдат 262-го пехотного полка, рассказал: "Когда мы, новобранцы, прибыли в полк, к нам стали приходить офицеры и уговаривать записаться в дивизию. При этом они говорили: "Зачем вам служить два года, когда от службы можно отделаться в 6 месяцев? Записывайтесь в 250-ю дивизию". Записалось 15 человек из всего полка"66.
      Еще более откровенно определил мотивы вступления в "Голубую дивизию" другой перебежчик, солдат 269-го полка. На допросе он настаивал, что большинство испанских добровольцев "соблазнились легкой наживой и возможностью сытно пожрать"67. В том, что в "Голубую дивизию" шли не только по идейным убеждениям, а в большинстве случаев из-за голодных условий существования, нуждаемости семьи и желания ей помочь, были твердо убеждены также перебежчик, солдат 269-го полка; военнопленный, солдат 262-го полка, вступивший в дивизию в августе 1942 г.68; военнопленный, солдат 263-го полка, и многие другие69. Назывались и курьезные мотивы вступления в "Голубую дивизию": военнопленный, солдат 269-го полка, сообщил, что вступил в дивизию, "чтобы досадить своей матери, которая к нему плохо относилась"70. Перебежчик из того же полка до вступления в дивизию, по его словам, жил без нужды: он занимался мелочной торговлей и одновременно служил приказчиком в мебельном магазине, получал жалованье 10 песет в день, а 20 песет давала ему торговля. По его словам, у него были нелады с женой, что явилось причиной вступления в дивизию71.
      Уже в первых разведсводках штаба 52-й армии в октябре - ноябре 1941 г. на основании опроса перебежчиков и военнопленных, захваченных документов и т. д. делался вывод, что среди солдат "Голубой дивизии" имелось немало бывших уголовников и иных деклассированных элементов72. В дальнейшем эти сведения неоднократно подтверждались. Военнопленный, солдат 262-го полка, был твердо убежден, что большинство солдат дивизии - воры и аферисты, которые занимались грабежом у себя на родине73. В своих показаниях многие военнопленные сообщали, что кража в дивизии - обычное явление. Чаще всего солдаты крали продукты друг у друга74. Из докладной записки-справки начальника разведотдела штаба Ленинградского фронта генерал-майора Евстигнеева от 14 октября 1943 г. видно, что испанские солдаты 19-го маршевого батальона сняли на одной французской станции близ г. Андай все фонари, которые им понадобились для освещения вагонов. На другой французской станции, вблизи германской границы, солдаты того же батальона взяли "штурмом" вагон с сыром и маслом и почти полностью разграбили его. На станции близ Риги испанские солдаты украли чемоданы, принадлежавшие немецким офицерам.
      Отсюда - довольно суровые дисциплинарные меры. Солдаты 25-го маршевого батальона в пути находились в закрытых вагонах, откуда солдат не выпускали; воду и пищу им носили сержанты. Имелись, однако, данные, что такая мера была связана и с желанием уберечь испанских солдат от контактов с населением: из показаний военнопленных известно, что французы неоднократно выражали им презрение; были даже случаи, когда в вагоны с испанскими солдатами летели камни. Следует весьма осторожно относиться к утверждениям, что у большинства солдат дивизии - темное уголовное прошлое, хотя бесспорно, что самая атмосфера наемничества действовала разлагающе и вырабатывала своеобразную "мораль" ландскнехтов.
      Показания военнопленных и перебежчиков не всегда дают возможность составить более или менее точное представление о политических симпатиях солдат "Голубой дивизии". По словам перебежчика, солдата 269-го полка, перешедшего на советскую сторону 27 января 1943 г., в дивизии служило большинство фалангистов75. В этом был убежден и перебежчик, солдат 250-й дивизии, перешедший на сторону Красной Армии 12 сентября 1943 года76. Военнопленный, солдат 262-го полка, захваченный 8 марта 1943 г. в районе Путролово, член фалангистской молодежной организации с 1939 г., сообщил, что "среди солдат царит большое недоверие друг к другу и каждого солдата подозревают в том, что он коммунист (красный)". Сам он считал, что в дивизии много фалангистов, которые слепо выполняют все требования начальства77. Перебежчик, солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 27 февраля 1943 г., также говорил, что 80% личного состава дивизии - фалангисты78. Однако сами перебежчики упорно противопоставляли себя основной "фалангистской массе" и настаивали на том, что вот они - идейные противники фаланги и существовавшего в Испании строя либо в настоящем, либо по крайней мере в прошлом. Если кое-кто из военнопленных и объяснял вступление в дивизию стремлением "перечеркнуть" в глазах властей свое левое прошлое и тем самым помочь семье, то большинство вообще уверяло, что вступило в дивизию ради перехода на сторону Красной Армии и борьбы с фашизмом.
      По мнению перебежчика, солдата 262-го полка (в прошлом, по его словам, члена организации Объединенной социалистической молодежи - Соцмола), 20 - 25% солдат прибыли в дивизию для того, чтобы перейти к русским, но боятся, что их заставят потом работать на переднем крае и они подвергнутся опасности еще раз попасть к немцам79. Перебежчик, солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 г., тоже утверждал, что в прошлом он был членом Соцмола, во время гражданской войны в Испании добровольно вступил в республиканскую армию, попал к франкистам в плен и был помещен в концлагерь. По выходе из лагеря он достал себе поддельное удостоверение личности, благодаря которому ему удалось поступить на работу. До весны 1942 г. работал в Мадриде пекарем и чернорабочим на строительстве, получая 9 - 9,5 песеты в день. Летом 1942 г. был призван во франкистскую армию. Он утверждал, что записался в "Голубую дивизию" без ведома родных и еще в Испании решил перейти на сторону Красной Армии, чтобы помогать ей в борьбе против фашизма. Он настаивал, что для него лучше умереть за свободу, чем служить генералу Франко, который держит его брата в тюрьме и заставляет народ голодать и бедствовать80. На переднем крае он пробыл всего три дня и после нескольких попыток перешел на сторону Красной Армии. По его словам, такие настроения разделяли и многие другие солдаты, с которыми он прибыл на советско-германский фронт, в частности его друг, в прошлом боец республиканской армии, который очень высоко отзывался о России и говорил, что немцам ее не одолеть81.
      Перебежчик, солдат 269-го полка, перешедший линию фронта 5 января 1943 г., рассказывал, что в самом начале мятежа фалангисты расстреляли двух его братьев. Остальные три брата и он сам, хотя ему и исполнилось тогда всего 14 лет, при первой возможности вступили в республиканскую армию, чтобы отомстить за братьев. Воевал на фронтах под Теруэлем и Кастильон-де-ла-Плана. Попал в плен к франкистам и до сентября 1938 г. находился в концлагере. Затем был амнистирован и в составе рабочего батальона отправлен в Африку, на строительство дорог и укреплений на границе с Французским Марокко. После 8 месяцев тяжелой службы в рабочем батальоне был отпущен в мае 1940 г. домой. Его старший брат за службу в республиканской армии был приговорен франкистами к 30 годам тюрьмы, но спустя два года освобожден. Второй брат также просидел в концлагере два года. Сам он в мае 1942 г. был призван во франкистскую армию. По его словам, солдаты полка, где он служил, сочувствовали англичанам и хотели, чтобы война поскорее окончилась; немцев в Испании ненавидят82.
      Перебежчик, солдат 269-го полка, утверждал, что он был членом испанской Социалистической рабочей партии с 1934 г. по 1939 год. Работал на телеграфе в Мадриде, в начале гражданской войны был руководителем отряда рабочей милиции. В октябре 1936 г. вступил в отряд карабинеров, а затем воевал на участке Алькасар-де-Сан-Хуан-Андухар в Андалузии. Был ранен на Мадридском фронте, а в 1938 - 1939 гг. сражался на фронтах Каталонии в чине сержанта. В феврале 1939 г. вместе с другими бойцами перешел границу и был интернирован во Франции. В апреле того же года вместе с другими бывшими бойцами республиканской армии возвратился в Испанию к своей семье. Там он немедленно был заключен в концлагерь, где находился три месяца. По выходе из концлагеря ему разрешили вернуться в Мадрид и жить под надзором фашистской полиции. По его словам, в дивизию он вступил из-за своих антифашистских убеждений и твердого желания перейти на сторону Красной Армии, чтобы бороться против фашизма83.
      Перебежчик, солдат 269-го полка, говорил, что он был членом Соцмола и сидел 9 месяцев в тюрьме за активное участие в астурийских событиях в октябре 1934 года. Как только начался фашистский мятеж, записался добровольцем в республиканскую армию. В августе фашисты заняли Сантандер; в сентябре 1937 г. его посадили в тюрьму, в октябре судили и приговорили к смертной казни. Обвинительное заключение было коллективное: вместе с ним судили еще 38 человек. Каждому из них было отведено только несколько строчек, содержавших в себе обвинение и приговор. В течение 18 месяцев в тюрьме Сантандера он каждую ночь ждал, что его, как и других, вызовут из камеры и поведут расстреливать. Он подсчитал, что за эти 18 месяцев в тюрьме Сантандера "законно" (во исполнение приговора) расстреляли 1 тыс. человек. Только в ночь на 27 декабря 1937 г. фашисты расстреляли более 200 республиканцев. В августе 1940 г. его временно выпустили из тюрьмы. Несколько раз он безуспешно пытался уехать на американских пароходах. В августе 1941 г., страшась отправки в концлагерь, он вступил в иностранный легион, а в январе 1942 г. добровольно записался в "Голубую дивизию"84.
      Этот перечень можно было бы продолжить. Казалось, не было ни одной партии или организации, существовавших в бывшей республиканской зоне Испании, членами которых не объявляли бы себя перебежчики. Один из них даже уверял, что он с 1935 г. был членом ПОУМ. Отсутствие смущения при допросе можно объяснить лишь его дремучим политическим невежеством: он твердо был уверен, что ПОУМ была близка к Коммунистической партии, так как она называлась "Марксистской партией пролетарского единства". Когда же ему пытались объяснить, что ПОУМ являлась псевдомарксистской партией последователей Троцкого, он ответил; что об этом ему ничего не известно. А когда ему напомнили о борьбе ПОУМ против Народного фронта, он ответил, что "эти события проходили за пределами моей провинции". Но "антифранкистские" убеждения, на которых он настаивал, не помешали ему в период гражданской войны служить в армии Франко, куда он был мобилизован в сентябре 1938 года. Попыток уклониться от службы он не предпринимал. Впрочем, этот случай был чуть ли не единственным. Остальные перебежчики довольно четко и со знанием деталей рассказывали о "своем республиканском прошлом".
      Эти столь часто повторяемые в показаниях перебежчиков уверения в их левых настроениях, ссылки на прошлую службу в рядах республиканской армии и т. д. можно было бы счесть за "легенды", сочиненные исключительно с целью облегчения своей участи, если бы не некоторые официальные документы. Так, 12 сентября 1941 г. штаб 262- го пехотного полка 250-й дивизии получил следующее распоряжение: "Наша секретная служба информации утверждает, что в дивизии есть люди, имевшие в прошлом самые крайние политические взгляды и бывшие под судом. Одни записались в дивизию с целью саботажа, другие пошли в дивизию во избежание суда и наказания за свои преступления, совершенные еще в прошлой нашей кампании85. Секретной службе известно также, что существует организация, в которой принимают участие все или почти все "экстремисты". Она состоит из открытых ячеек, куда приняты люди, не знающие друг друга; постепенно из них организуются закрытые ячейки. Наша секретная служба не теряет контакта с вышеуказанной организацией с целью расстроить ее намерения. Это будет невозможным без содействия и помощи службы внутренней информации в частях и подразделениях, которая до сих пор была недостаточно активной. Сложившееся положение может привести ко всяким неприятным неожиданностям, за что буду привлекать к ответственности"86.
      Как видно из опроса перебежчиков и пленных, фалангисты следили за солдатами и их настроениями87. Солдат 269-го полка рассказал, что однажды, стоя на посту в Вырице, он подслушал речь на собрании фалангистов. Фалангистам разъясняли, что их главная задача на фронте - разоблачать бывших республиканцев и вскрывать "вредные настроения" среди солдат. Ему известно, что при штабе 269-го полка имеется представитель Национальной хунты фаланги солдат, некто Ревилья88. Созданная в первые дни после сформирования дивизии система слежки за солдатами сохранялась до тех пор, пока существовала сама дивизия. Капрал 269-го полка, перешедший линию фронта 26 марта 1943 г., рассказал: "В роте за солдатами следят... С декабря (1942 г. - С. П.) производится анкетирование солдат; сведения по ряду вопросов анкеты проверяют путем затребования сведений с родины"89. О систематической слежке и периодическом анкетировании сообщали многие перебежчики и военнопленные.
      В "Голубой дивизии" дезертирство тоже было нередким явлением. Перебежчик, солдат 262-го полка, сообщил, что 17-й маршевый батальон прославился тем, что половина солдат, прибывших в его составе, разбежалась. Многие бежали в тыл, некоторые - к русским90. Эти сведения нашли подтверждение и в показаниях перебежчика, солдата 269-го полка, который рассказал, что офицеры заявляют солдатам: 17-й маршевый батальон "опозорил" век) 250-ю дивизию, так как многие солдаты этого батальона перебегали на сторону советских войск91. Этот же перебежчик сообщил, что в 19-м маршевом батальоне некоторые солдаты еще в Логроньо высказывали намерение "перейти к русским". По пути из Германии на Восточный фронт из батальона дезертировали 160 человек. Один из офицеров 269-го полка, принимавший пополнение из 19-го маршевого батальона, прямо заявил солдатам: "Прибывшие - все красные"92. Борьбу с дезертирством вели отряды испанской полевой жандармерии, которые охраняли дороги в тыл. Один из таких отрядов стоял в январе 1943 г. под Мосталено (Ленинградский фронт). В иных случаях к борьбе с дезертирством привлекали и фашистов-добровольцев. Военнопленный, солдат 262-го пехотного полка, захваченный в плен в районе Путролово 3 марта 1943 г. (в прошлом член фашистской молодежной организации), рассказал, что был направлен в караул для задержания перебежчиков, за что ему было обещано 5 тыс. марок (25 тыс. песет)93. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал, что во время февральской операции 1943 г. в районе селения Красный Бор 80 человек дезертировали в тыл; многие были пойманы и расстреляны на месте. В дивизии имелось немало и "моральных" дезертиров. Командир одного из подразделений 262-го полка, захваченный в плен в бою 10 февраля 1943 г. после неудачной попытки вывести остатки роты из окружения, утверждал, что политическое и моральное состояние дивизии неустойчивое94. По мнению перебежчика, солдата 262-го полка, солдаты воюют только под напором фашистской пропаганды95.
      Война против Советского Союза и служба в "Голубой дивизии" оказались совсем не такими, как представляли в завлекающих россказнях щедрые на посулы вербовщики. Солдаты в большинстве своем воевать не хотят, устали от войны и ее ужасов, утверждал солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 года96. Капрал-фуражир 262-го пехотного полка 23 января 1943 г. записал в своем дневнике: "В дивизии имеются и такие, для которых русская авантюра (участие в войне против СССР. - С. П.) привела к разочарованию в жизни, и они часто жалуются на ошибку, ими совершенную. Не преувеличивая, могу сказать, что у меня, вероятно, больше, чем у кого бы то ни было, оснований для того, чтобы проклясть тот день, когда мне пришла в голову мысль поехать на родину Достоевского. Россия всегда будет для меня во многих отношениях великим укором в жизни"97. "Несправедливость Германии в войне против России очевидна. Солдаты не хотят воевать и стремятся скорее домой. Из создавшегося положения есть два выхода. Во-первых, переход к русским... Солдаты боятся переходить, так как может пострадать семья, или попросту не могут решиться. Второй выход - это совершить тяжелый проступок для того, чтобы отправили в Испанию. Но в Испании будут судить, отправят в тюрьму или концлагерь", - рассуждал солдат 269- го полка, взятый в плен 27 января 1943 г. в районе совхоза "Пушкинский"98.
      При вербовке от них скрыли истину о русских, утверждая, что "Россия - пустое пространство, технически отсталая страна и какого-либо сопротивления войскам другой страны оказать не может", - с запоздалым прозрением сетовал бывший солдат 269-го пехотного полка, взятый в плен разведгруппой 26 января 1943 года. По его словам, испанские солдаты теперь очень высокого мнения о русской военной технике и стойкости красноармейцев99. Перебежчик, солдат 262-го полка, говорил, что его товарищи, которых он знает еще по 18-му маршевому батальону, убеждены, что "немцам Россию не победить"100.
      Многие перебежчики и военнопленные утверждали, что в дивизии очень сильны антигерманские настроения. Солдат 269-го полка рассказал, что "он и несколько его товарищей в конце декабря (1942 г. - С. П.) были свидетелями того, как немецкий капитан, начхоз, жестоко избивал солдата-испанца Бермудоса за то, что он, придя в баню, вошел в раздевалку, а не захотел подождать на улице: в бане в это время мылись немцы. Бермудос был фалангистом..."101. Солдат отдельной роты лыжников, перешедший линию фронта 16 января 1943 г., сообщил, что солдаты его роты, в большинстве своем фалангисты, "очень злы на немцев за то, что те испанцев и других солдат вассальных стран ставят под удар, посылая их на передний край, в то время как свои войска оставляют на второй линии"102. По словам военнопленного, солдата 269-го полка, захваченного разведгруппой 26 января 1943 г. в районе совхоза "Пушкинский", "солдаты... считают себя обманутыми в отношении того, что им обещали при вербовке на военную службу. Вместо обещанного союза с Германией существует дикий антагонизм между испанцами и немцами"103. По словам перебежчика, солдата 269-го полка, при встрече немецких солдат с испанскими затевается драка, подчас даже без всякого повода104.
      Американский историк Дж. Хиллс много лет спустя после окончания второй мировой войны произвел опрос бывших участников "Голубой дивизии", живших в Испании. "Я во время своего опроса не встретил ни одного человека, который не признался бы, что вначале был добровольцем, - пишет Дж. Хиллс. - Как и у всех добровольцев, мотивы, побудившие их к этому шагу, были различными: одни надеялись получить большие деньги; другие надеялись, что на русском фронте они будут лучше питаться, чем в Испании; были и такие, что искали смерти или славы; некоторые были германофилами и в еще большей степени антикоммунистами. Среди бывших членов "Голубой дивизии" я встречал и таких, кто был настроен пробритански в такой же степени, как и антисоветски... Некоторые добровольцы раскаялись в своем решении; иные утратили иллюзии, другие выражали удивление, как им вообще пришла в голову мысль стать добровольцами"105. Многое в настроениях бывших участников "Голубой дивизии", опрошенных Хиллсом, совпадает с материалами опросов перебежчиков и военнопленных. Не совпадают только сведения о политической позиции эксдобровольцев. Но это вполне объяснимо.
      О постепенной эволюции взглядов даже у тех, кто считался "опорой" франкистского режима, свидетельствует книга бывшего члена Национальной хунты фаланги Дионисио Ридруехо "Письма в Испанию": "Для меня 1940 - 1941 годы были самыми противоречивыми, душераздирающими и критическими в моей жизни... К моему счастью, у меня открылись глаза - я пошел добровольцем воевать в Россию. Я выехал из Испании твердокаменным интервенционистом, обремененным всеми возможными националистическими предрассудками. Я был убежден, что фашизму суждено стать самым целесообразным образцом для Европы, что советская революция была "архиврагом", которого нужно уничтожить или, по крайней мере, заставить капитулировать...". Стоило ему попасть на фронт и провести несколько месяцев, как настроение у автора резко изменилось. Он продолжает: "В моей жизни Русская кампания сыграла положительную роль. У меня не только не осталось ненависти, но я испытывал все нарастающее чувство привязанности к народу и земле Русской. Многие мои товарищи испытывали те же чувства, что и я... Короче говоря, я вернулся из России очищенным от скверны, свободным поступать по велению своей совести"106.
      Прозрение Ридруехо было вознаграждено испанскими властями. Он и поныне живет в Испании под строгим политическим надзором, изгнанником в родной стране. А радио Испании все еще каждое утро передает официальный гимн, слова которого в годы юности написал поэт Ридруехо... Те же немногие, кто по сей день сохраняет верность идеалам "Голубой дивизии", осыпаны милостями режима. Летом 1968 г. генерал Франко самолично вручил большой крест св. Фердинанда бывшему капитану "Голубой дивизии" Теодоро Паламосу107. В 1943 г. он был взят в плен Красной Армией и затем осужден как военный преступник. После возвращения в Испанию в 1954 г. он взялся за перо, в результате появилась книга "Послы в аду", где степень искажения истины может сравниться лишь с ненавистью автора к Советскому Союзу. Высокая степень ордена, который вручен "историографу", - верный критерий узости круга лиц, оставшихся верными идеалам "Голубой дивизии"...
      Но до всего этого еще должно было пройти время, а в начале 1943 г. "Голубая дивизия" считалась вышестоящими немецкими штабами вполне боеспособным соединением. Процесс деморализации, очевидный солдатам дивизии, не всегда усматривался гитлеровцами Испанские части по-прежнему занимали ответственный участок фронта. Фалангисты среди испанских военнослужащих все еще говорили о предстоящей победе, хотя здравомыслящие солдаты легко могли сравнить их бахвальство с истинным положением вещей. Драконовские дисциплинарные меры усиливали глухое недовольство. Будущее, и это начинало понимать все большее число солдат, не сулило ничего хорошего.
      В разведсводке штаба нашей 225-й дивизии от 18 - 28 января 1942 г., составленной по показаниям военнопленных, перебежчиков, документам убитых и другим источникам, отмечалась слабая дисциплина солдат 250-й дивизии, большое количество обмороженных (до 10 - 15%), отсутствие лыж и зимнего обмундирования108. За год больших изменений не произошло. В своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка 250-й дивизии записал 18 января 1943 г.: "Неизбежные переброски поглощают большую часть дней... В этих перемещениях лишь обнаруживаются недисциплинированность и беспорядок, характерные, к несчастью, для испанцев"109. О низкой дисциплине свидетельствуют и показания перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, перешедшего на нашу сторону 2 января 1943 года110. Солдат 269-го полка утверждал, что "солдаты неохотно выполняют приказания офицеров, все делается из-под палки"111.
      Эти сведения подтверждаются показаниями многих военнопленных и перебежчиков. Солдат 269-го полка рассказал: "10 или 11 декабря (1942 г. - С. П.) командир третьей роты капитан Ферер собрал всю роту и с большим возмущением заявил: "Я собрал вас, чтобы сказать, что у нас есть много случаев нарушения дисциплины... Связные не исполняют полученных поручений и каждый раз увиливают от работы. Повара в нашей роте готовят пищу хуже, чем в других ротах. Дежурный сержант, получивший приказ послать патруль в штаб полка, выполнил его с опозданием на полтора часа. Группа солдат, которую послали приготовить помещение к рождественскому празднику, едва придя на место, по одному разошлась и не стала работать. У нас есть солдаты, осмелившиеся бить ефрейторов. Таких случаев уже было несколько. Если вы себя держите так в тылу, то на переднем крае вы будете держать себя еще хуже. Я уверен, что если нам придется идти в атаку на русских, вы оставите меня одного перед русскими траншеями"112. "Дисциплина в частях плохая, держится с помощью палки, - рассказывал перебежчик, солдат 262-го полка, - солдаты так замучены работой и нарядами, что часто, ложась спать голодными, просят не будить их, когда привезут пищу. Ходят всегда понурые. Сержанты ругают солдат, называя их "красными". Есть случаи членовредительства"113.
      Об избиении солдат говорили многие. "Официально в дивизии солдат бить запрещено, но как офицерский, так и унтерский состав избивают солдат за малейшее нарушение", - жаловался солдат отдельной роты лыжников. По его словам, командир лыжной роты капитан Саласар, фалангист, болезненный и раздражительный человек, часто бьет солдат, которые его ненавидят114. Но больше жалоб вызывали все-таки сержанты, а не офицеры. По мнению капрала 269-го полка, перешедшего линию фронта 26 марта 1943 г., "сержанты избивают солдат и издеваются над ними. Офицеры понимают положение лучше и не наказывают солдат"115. По убеждению многих пленных и перебежчиков, офицеры дивизии, как правило, окончили в свое время военные училища и академии, но в последнее время (речь идет о 1943 г.) из Испании стали присылать стажеров без звания для замещения офицерских должностей. Это было вызвано тем, что после высадки англо-американцев в Северной Африке в Испании был объявлен призыв пяти возрастов, и тогда обнаружился большой дефицит офицерских кадров. Капрал, о котором речь шла выше, как, впрочем, и многие другие в дивизии, был весьма невысокого мнения о сержантах: "Сержанты, за редким исключением, все почти неграмотные. Карту читать не умеют. Они сами возмущаются, что их долго не сменяют. Никаким авторитетом ни у солдат, ни у офицеров они не пользуются"116.
      По словам перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, солдаты его дивизии о международном положении "ничего не знают, об успехах Красной Армии также"117. На отсутствие регулярной информации жаловались многие: "Мы живем отрезанными от всего остального мира... Газеты, прибывающие из Испании с месячным опозданием, - наш единственный источник получения приблизительного представления о том, что творится на всех фронтах"118. Солдат 269-го полка сообщил, что в письмах, приходящих из Испании, все фразы, касающиеся международной обстановки и событий на фронтах, вычеркивались цензурой119. Командование, вероятно, полагало, что франкистский фанатизм был достаточно надежной броней против "разлагающего" влияния информации. "Исключительно важной мне представляется краткая и лаконичная сводка верховного командования, которая признает прорыв фронта южнее Сталинграда. Но этому здесь едва ли придают даже второстепенное значение, хотя этот факт представляется мне весьма симптоматичным. Такова уверенность испанского солдата в исходе войны"120, - с горестью отмечал 7 декабря 1942 г. в своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка. Как не вспомнить в этой связи клятву молодого фалангиста: "Обещаю отвергать и игнорировать голос, который может ослабить дух нашей фаланги, будь то голос друга или голос врага"121.
      Впрочем, командование "Голубой дивизии" смотрело на события с большей степенью трезвости: "Мы жили в то время ожиданием предстоящего наступления на Ленинград... - писал в своих мемуарах командир дивизии генерал Эстебан-Инфантес. - Уверенные в победе, мы с нетерпением ожидали начала предстоящей операции, но вдруг поступили первые сообщения о сражении под Сталинградом!.. Как только мы осознали поражение немцев и увидели, что германские войска уходят с нашего участка фронта на юг, мы поняли, что ход войны изменился и мы наступать не будем... Сперва ушли подразделения тяжелой артиллерии, затем пехотные дивизии, транспортные средства и пр. На нашем участке фронта остались только дивизии, предназначенные для обороны"122. "Мы" - это означает командование дивизии и высшие офицеры, специальная подготовка которых и общий уровень образования были значительно выше уровня основной солдатской массы. Но, какие бы ни были сомнения у офицеров, перед строем рядовых они охрипшими, срывающимися голосами говорили, что при всех условиях "Германия выиграет войну"123.
      Вот страницы уже цитировавшегося дневника: "Холодные и неспокойные ночи... В окопах тревоги беспрерывны, и принимаются всякого рода меры, чтобы предупредить сюрприз русских. Ночью, когда я наконец заснул, несмотря на разрывы русских снарядов, авиабомбы упали так близко от моего дома, что, когда я выскочил на улицу, я увидел, что исчезла крыша помещения, в котором находились запасы боеприпасов нашей дивизии... Остается несомненным, что легкие и громкие триумфы достаются все труднее. В дивизии по-прежнему царит нервное предчувствие грядущих неизбежных атак. Сегодня (27 декабря), например, пронеслись слухи о довольно важных военных операциях, которые якобы должны скоро начаться... Никто не знает, кто будет атаковать первым, но, по всей вероятности, наши военные приготовления имеют целью сдержать русское наступление"124. Январские записи 1943 г. свидетельствуют о нараставшем с каждым днем напряжении: "Тревоги в секторе дивизии, можно сказать, стали постоянными. Это война нервов, которая изматывает даже наиболее крепких людей. Часы неописуемого напряжения с вечно натянутыми нервами в ожидании противника, лучший союзник которого - внезапность. Но русские не атакуют испанцев. Страх? Простая случайность. Время, высший судья, расшифрует тайну неподвижности нашей дивизии... Сейчас остались позади мирные дни у Ильменского озера. Война начинает становиться жуткой реальностью; в шуме и грохоте сражений на обоих флангах дивизии война становится с каждым днем все более ожесточенной"125.
      Утром 12 января 1943 г. "артиллерия и авиация Волховского и Ленинградского фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушили на позиции врага лавину огня и стали"126. Началось наступление советских войск. В немецком фронте образовалась брешь. А уже к 18 января командующий 18-й немецкой армией генерал-полковник Линдеман "вынужден был отдать приказ о том, чтобы каждая дивизия его армии на других участках выделила для закрытия прорыва по одному пехотному батальону или артиллерийской батарее"127. Командование "Голубой дивизии" послало в район Мги батальон 269-го полка, который считался одним из лучших и наиболее боеспособных в дивизии128. В феврале 1943 г. настала очередь и для всей дивизии. По словам перебежчика, солдата 263-го полка, удар, нанесенный советскими войсками (55-я армия) 10 февраля в районе Красный Бор, произвел на испанцев удручающее впечатление129. Военнопленный, солдат 262-го полка, взятый в плен 3 марта в районе Путролово, рассказал, что "последние бои были сильнейшим испытанием для испанцев, они понесли колоссальные потери, были уничтожены целые батальоны...". Война, а особенно последние бои, по словам пленного, сурово отразились на настроении даже солдат-фалангистов, раньше фанатически веривших в силу Германии130. В результате боев на Колпинском участке фронта 262-й полк, понесший особенно большие потери, был с линии фронта снят и отведен на укомплектование. Тяжелые потери "Голубой дивизии" во время зимнего наступления Красной Армии на Ленинградском и Волховском фронтах еще больше сгустили атмосферу пессимизма в Мадриде, вызванную итогами Сталинградской битвы.
      Еще 9 июня 1942 г. между Франко и новым послом США в Испании Карлтоном Хейсом состоялась примечательная беседа. После вручения верительных грамот (кроме Франко, присутствовали Суньер и официальный переводчик барон де ла Торрес) состоялась беседа. Хейс спросил, может ли Франко спокойно относиться к такой перспективе, как господство на всем континенте нацистской Германии с ее фанатическим расизмом и антихристианским язычеством. Франко ответил, что это не совсем приятная перспектива для него самого и для Испании, но он надеется, что Германия сможет пойти на какие-то уступки западным державам и установить какого-либо вида "баланс сил" в Европе. "Франко настаивал, что опасность для Европы и Испании исходит не столько от нацистской Германии, сколько от русского коммунизма. Испания не столько желает победы "оси", сколько поражения России"131. Статут "невоюющей стороны", разъяснял Франко, означает, что Испания не является нейтральной в борьбе против коммунизма, прежде всего в войне между Германией и Советским Союзом; с другой стороны, Испания не принимает участия в конфликте между "осью" и западными державами. Испания, по его словам, не испытывает вражды к США...
      За год многое изменилось. 1 мая 1943 г. новый германский посол в Испании Дикхоф сообщал в Берлин: "Бросалось в глаза, что каудильо, очевидно, не совсем верит в возможность полного разгрома Советов, он неоднократно говорил об огромных пространствах страны и ее человеческом потенциале, и вообще в его рассуждениях нельзя было не слышать скептической ноты". Он, по словам Дикхофа, "не видит, каким образом могут быть сокрушены Англия и Америка"132. Франко, видимо, решил, что пришло время для мелких уступок англо-американцам. 29 июля 1943 г. в своей резиденции Эль-Пардо Франко принял К. Хейса по его просьбе. На беседе присутствовали министр иностранных дел граф Хордана и барон де ла Торрес. В конце беседы Хейс заявил, что "испанское правительство должно отозвать свою "Голубую дивизию" из германской армии, воюющей в России". Хейс напомнил, что в 1939 - 1940 гг. не было никакой "Голубой дивизии", что она была создана только после того, как Германия напала на Россию. Отсюда складывается впечатление, что Испания больше заинтересована в оказании военной помощи Германии, хотя бы символически, чем в борьбе с коммунизмом.
      Франко повторил свой излюбленный миф о "вмешательстве русских агентов" в испанскую гражданскую войну, чем и объяснял свое присоединение к Антикоминтерновскому пакту. Далее он подробно перечислил все случаи своих "расхождений" с Германией и напомнил о его "протесте" Гитлеру, который "грубо нарушил Антикоминтерновский пакт" в августе 1939 гада. "Когда Германия напала на Польшу, - продолжал Франко, - он и все испанцы симпатизировали католической Польше. Затем, когда началась советско-финская война, Франко изучал возможности посылки дивизии испанских добровольцев на помощь Финляндии, и только недостаток вооружения и транспортных средств помешал ему это сделать. Наконец, когда Германия и Россия вступили в борьбу, возникла практическая возможность посылки испанских добровольцев на Восточный фронт". По мнению Франко, это не было актом помощи Германии в борьбе против союзников, а выражало враждебность Испании коммунизму.
      Хейс ответил, что не Россия напала на Германию, а Германия на Россию, и если у каудильо вызывало протест русское вмешательство в Испании, то как он может признать справедливой испанскую интервенцию в России? И что произойдет, если Советский Союз объявит войну Испании? Франко сказал, что положение изменилось с тех пор, как "Голубая дивизия" впервые появилась на Восточном фронте. Вступили в войну Соединенные Штаты. "Было бы полезно, - прибавил он, - оставить некоторое количество испанских солдат и офицеров на Восточном фронте для сбора информации о том, что происходит на фронте и в самой Германии". Последний довод чрезвычайно удивил Хейса. Он лишь заметил, что всю эту информацию можно получить через испанского военного атташе в Берлине и для этого не стоит держать целую дивизию на Восточном фронте133.
      7 августа Хейс встретился с Хорданой. Хордана сообщил Хейсу, что вскоре после беседы 29 июля Франко созвал заседание Высшего военного совета, на котором присутствовали министры всех трех видов вооруженных сил и начальник штаба; было принято решение о постепенном возвращении частей дивизии. Сам Хордана, по его словам, всегда считал посылку "Голубой дивизии" в Россию ошибкой134.
      20 августа, накануне своего отъезда в Англию, английский посол Сэмюэль Хор встретился с Франко. Франко сокрушался по поводу захвата Филиппин Японией, но больше всего, по словам Хора, его пугала перспектива освобождения русскими Европы. Хор, в свою очередь, пожаловался на испанскую прессу, на антисоюзнические действия, на нарушение Испанией нейтралитета и в самом конце беседы посетовал на пребывание в России "Голубой дивизии"135. Беседа с Франко внесла успокоение в его душу, и он отбыл в Англию, весьма довольный своей деятельностью. Тотчас же по прибытии Хора в Англию Би-би-си, английские и американские газеты сообщили читателям, что британский посол добился соглашения на вывод "Голубой дивизии" из России.
      Однако публикация материалов о предстоящем выводе "Голубой дивизии" вызвала раздражение в Мадриде. 26 августа Хордана сообщил Хейсу, что от германского посла получен энергичный протест и что это отнюдь не способствует преодолению практических трудностей, связанных с выводом "Голубой дивизии" из германских траншей и возвращением ее через Германию. Более того, по мнению Хордана, самый факт возвращения "Голубой дивизии" даст Испании мало, если будет рассматриваться не как добровольный шаг испанского правительства, а как результат давления английского посла136. Не мог простить Хору и Хейс, который считал, что впервые протест со стороны союзников против пребывания испанских добровольцев на Восточном фронте был выражен именно им в беседе с Франко 29 июля 1943 года137.
      Однако вопрос о выводе "Голубой дивизии" с Восточного фронта был решен не красноречием послов, а силой советского оружия. С. Пейн заметил, что "кривая энтузиазма в отношении Германии стала быстро спадать уже после поражения немцев под Москвой в декабре 1941 года"138. После успехов Красной Армии в ходе летней кампании 1943 г. в начале октября Франко объявил о переходе Испании от статуса "невоюющей страны" к нейтралитету. В беседе с Дикхофом 3 декабря 1943 г. он разъяснил, что "такая осторожная политика отвечает не только интересам Испании, но и интересам Германии. Нейтральная Испания, поставляющая Германии вольфрам и другие продукты, в настоящее время нужнее Германии, чем вовлеченная в войну"139. 15 октября английский военный атташе получил сообщение от начальника испанского генерального штаба о достижении соглашения с Германией относительно возвращения "Голубой дивизии". Вывод дивизии с линии фронта начался 12 октября; к 20-м числам она была снята с фронта и временно отведена в район Нарвы, а затем в район Кенигсберга. Хордана уверил Хейса, что заканчиваются последние приготовления к транспортировке дивизии и что ее возвращение в Испанию будет осуществлено как можно быстрее. Первые 600 солдат и офицеров "Голубой дивизии" прибыли в конце октября в Сан-Себастьян.
      Двумя неделями позже американский военный атташе сообщил, что, по весьма надежным сведениям, 4 тысячи солдат и офицеров из общего числа в 12 тысяч прибыли на родину, а остальные должны возвратиться в течение ближайших недель и что все слухи о новом наборе в дивизию неоправданны140. А 5 декабря 1943 г. агентство Рейтер передало, что с конца октября около 8 тысяч солдат "Голубой дивизии" вернулось в Испанию. Пункт расформирования - Вальядолид. "Все испанские парни до рождества вернутся из русских траншей", - с уверенностью писал в те дни Хейс президенту Рузвельту. Однако экстремистские элементы фаланги повели энергичную агитацию за вербовку добровольцев в "Германский иностранный легион", который должен был находиться исключительно под германским командованием. В результате "Голубая дивизия" была расформирована, но в составе вермахта остался "Голубой легион".
      Окончательно легион был сформирован в середине ноября 1943 года. Легион состоял из трех воинских частей. О желании остаться воевать в России офицеры спрашивали только у солдат-пехотинцев, из которых и были составлены две воинские части. В каждой пехотной части (бандере) имелось по четыре роты. Солдат специальных подразделений (артиллеристы, саперы, связисты и т. д.) оставили в приказном порядке. В "Голубом легионе" было 2500 человек, командовал им полковник Антонио Гарсия Наварро, бывший начальник штаба "Голубой дивизии". "Легион находился до конца января 1944 г. в районе неподалеку от железнодорожной станции Любань (дорога Ленинград - Москва), где в ходе начавшегося вскоре наступления Красной Армии был практически стерт с лица земли. Жалкие остатки легиона были вывезены в район Кенигсберга. Там их след теряется.
      Выступая перед севильским гарнизоном 14 февраля 1942 г., Франко с большим пафосом обещал, что в момент опасности для Германии, если дорога на Берлин будет открыта, ее преградит не только дивизия испанских добровольцев, но "в случае необходимости" и миллион испанцев141. Об этом обещании каудильо постарался в дальнейшем начисто забыть, и по основательной причине: победоносное наступление Красной Армии сметало все фашистские позиции. В завязавшихся сражениях "Голубая Дивизия" понесла тяжелейшие потери. Согласно официальным данным, они составили 12736 человек, из них убитыми - 6286142. Достоверно в этих сведениях, вероятно, только одно - соотношение между убитыми и ранеными (примерно 1:1), Английский военный историк Дж. Фуллер полагал, что, как правило, соотношение убитых, раненых и пропавших без вести выглядит, как 1:3:1143. Иное соотношение между убитыми и ранеными в "Голубой дивизии" связано с особо ожесточенным характером боев на советско-германском фронте. В основном указанные данные преуменьшены в 3 - 4 раза.
      Генерал Эмилио Эстебан-Инфантес, командовавший "Голубой дивизией", в своей книге "Голубая дивизия". Добровольцы на Восточном фронте" приводит следующие цифры потерь: 14 тысяч - на Волховском фронте и 32 тысячи - на Ленинградском (зима - весна 1943 г.)144. Эти данные соответствуют и тем сведениям, которые отразились в документах, собранных нами в советских архивах: на пополнение частей дивизии за все время войны прибыло 27 маршевых батальонов, по 1200 - 1300 человек в каждом145 последние 9 маршевых батальонов прибыли в период января - октября 1943 г.). Это значит, что всего на пополнение дивизий из Испании было отправлено 33 - 35 тысяч солдат и офицеров. В период первоначального формирования соединения в нем было 15780 солдат, 2727 унтер-офицеров и сержантов, 641 офицер, то есть 19148 человек. В Испанию после снятия дивизии с франта вернулись 8 тысяч солдат и офицеров, в легионе осталось 2500 человек. Если исходить из этих сведений, потери дивизии должны были составить около 42 тысяч человек. Некоторое расхождение со сведениями генерала Эстебан-Инфантеса можно объяснить тем, что часть раненых вернулась в строй. (Сюда не входят весьма значительные потери легиона.) Преуменьшение потерь "Голубой дивизии" в официальных испанских документах носит преднамеренный характер. Оно вызвано, в частности, стремлением скрыть от испанцев и мирового общественного мнения размах участия Испании в боевых действиях на стороне держав фашистской "оси".
      Рассмотренные данные свидетельствуют о том, что через так называемую "Голубую дивизию" за время ее участия в операциях на советско-германском фронте прошли контингента, значительно превышающие 50 тыс. человек. По масштабам второй мировой войны это была армия, причем одновременно действовало в ней около 20 тыс. солдат и офицеров. Следовательно, участие франкистской Испании в войне против Советского Союза реально выразилось в посылке армии, носившей название "Голубая дивизия". Она была использована гитлеровским командованием на ответственных участках фронта, в первую очередь для поддержания кольца блокады вокруг героического Ленинграда. Крестоносцев антикоммунизма, явившихся из далекой Испании убивать советских людей, постигло справедливое возмездие. Хотя франкистский режим впоследствии и постарался принизить значение своего непосредственного участия в боевых действиях против Советского Союза, бесславный поход фашистов-испанцев на Восток по-своему навсегда вошел в летопись второй мировой войны.
      Примечания
      1. "Documents on German Foreign Policy" (DGFP). Series D. Vol. 12, pp. 1080 - 1081.
      2. Ibid., p. 1081.
      3. S. Hoare. Gesandter in besonderer Mission. Hamburg. 1950, S. 184.
      4. "Aussenpolitisches Amt der WSDAP". N 11, 24.VI.1941.
      5. DGFP. Vol. 13, pp. 16 - 17.
      6. Ibid., p. 17.
      7. Ibid., pp. 38 - 39.
      8. Ibid., p. 39.
      9. У. Ковальеро. Записки о войне. Дневник начальника итальянского генерального штаба. М. 1968, стр. 73.
      10. План "Изабелла - Феликс" был разработан германским командованием летом 1940 г. в целях изгнания англичан из бассейна Средиземного моря. Согласно этому плану, одна из групп армий (20 дивизий) должна была пройти через Испанию, захватить Гибралтар и двинуться через Марокко к Тунису. Франко уклонился от участия в этой операции.
      11. M. Muggeridge (Ed.). Ciano's Diplomatic Papers. L. 1948, pp. 449 - 450.
      12. C. Martin. Franco: soldat et chef d'etat. P. 1959, p. 314.
      13. DGFP. Vol. 10, pp. 444 - 445.
      14. I. Doussinaque. Espana tenia razon. Madrid. 1950.
      15. "Документы министерства иностранных дел Германии". Вып. III. М. 1946, стр. 69.
      16. "The Times", 3.I.1940.
      17. Ciano. L'Europa verso la catastrofe. Milano. 1948, p. 444.
      18. "Chicago Daily News", 16.XII.1940.
      19. "News Chronicle", 19.I.1940.
      20. "Basler Nachrichten", 6.IX.1942.
      21. Гальего, жители испанской провинции Галисии, откуда Франко родом, имеют репутацию крайне осмотрительных и осторожных людей.
      22. C. Hayes. Wartime Mission in Spain. N. Y. 1945, p. 65.
      23. S. Payne. Franco's Spain. N. Y. 1967, p. 30.
      24. DGFP. Vol. 13, p. 81.
      25. Современный американский историк Дж. Хиллс называет "Голубую дивизию" корпусом (см. J. Hills. Franco: the Man and his Nation. N. Y. 1967, p. 337).
      26. DGFP. Vol. 13, p. 81.
      27. Ibid.
      28. Ibid.
      29. Ibid.
      30. E. Esteban-Infantes. Blaue Division. Spaniens Freiwillige an der Ostfront. Hamburg. 1958, S. 10.
      31. Ibid., S. 11.
      32. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 42.
      33. DGFP. Vol. 13, N 380, pp. 612 - 613.
      34. И. И. Федюнинский. Поднятые по тревоге. М. 1961, стр. 62.
      35. Там же.
      37. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 99 - 106.
      38. К. А. Мередков. На службе народу. М. 1968, стр. 243.
      39. И. И. Федюнинский. Указ. соч., стр. 80.
      40. Там же, стр. 88.
      41. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 237 - 243.
      42. И. И. Федюнинский. Указ. соч., стр. 88.
      43. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 244 - 255.
      44. Ср. И. И. Федюнинский. Указ. соч., стр. 88.
      45. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 13, л. 532.
      46. Там же, д. 18, л. 15.
      47. Там же, д. 13. л. 35.
      48. Там же, л. 116.
      49. Там же, л. 470.
      50. E. Esteban-Infantes. Op. cit., p. 61.
      51. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, л. 15.
      52. "Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945". N. Y. 1961, pp. 188 - 189.
      53. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, кадр 304.
      54. Гитлер был очень недоволен попыткой устранить Муньоса Грандеса от командования дивизией, считая это интригами ненавистной ему клики Серрано Суньера (см. "Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945", p. 553).
      55. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 62. См. также H. Sallisbury. 900 Day's Siege of Leningrad. N. Y. 1969, p. 538.
      56. "Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945", p. 644.
      57. Когда речь идет о "старой" фаланге, то имеется в виду партия фашистского типа, созданная Антонио Примо де Ривера в 1933 г., в программные положения которой вошли многие элементы, заимствованные у германского национал-социализма и итальянского фашизма. Некоторые деятели "старой" фаланги отрицали возврат к монархии и были антиклерикалами. Под "новой" фалангой подразумевается единственная дозволенная в Испании партия, созданная декретом Франко 19 апреля 1937 г. и получившая официальное название "Испанская традиционалистская фаланга", куда вошли не только фалангисты и родственные им группы, но и многие другие ультраправые партии и течения, поддерживавшие Франко, в том числе и традиционалисты с их монархическими и воинствующими клерикальными воззрениями. Шеф фаланги назначался главой государства.
      58. Серрано Суньера Гитлер не любил и отзывался о нем с явным неудовольствием ("Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945", p. 149).
      59. Ibid., pp. 530 - 533.
      60. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 60.
      61. Б. Монастырский. Смелые рейды. "На берегах Волхова". Сборник воспоминаний. Л. 1967, стр. 101 - 102.
      62. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 184.
      63. Там же, д. 125, л. 72.
      64. Там же, д. 118, л. 75.
      65. Там же, д. 125, л. 36.
      66. Там же, д. 118, л. 13.
      67. Там же, д. 125, л. 26.
      68. Там же, д. 118, лл. 40, 96.
      69. Там же, л. 121.
      70. Там же, л. 88.
      71. Там же, л. 76.
      72. Там же, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, л. 135.
      73. Там же, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 189.
      74. Там же, л. 63.
      75. Там же, л. 74.
      76. Там же, л. 219.
      77. Там же, л. 183.
      78. Там же, л. 178.
      79. Там же, л. 131.
      80. Там же, лл. 2 - 13.
      81. Там же, л. 14.
      82. Там же, л. 13.
      83. Там же, л. 76.
      84. Там же, л. 205.
      85. Речь идет о гражданской войне в Испании в 1936 - 1939 годах.
      86. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 55.
      87. Там же, д. 118, л. 37.
      88. Там же, л. 77.
      89. Там же, л. 210.
      90. Там же, л. 16.
      91. Там же, л, 71.
      92. Там же, л. 73.
      93. Там же, л. 188.
      94. Там же, л. 145.
      95. Там же, л. 178.
      96. Там же, л. 4.
      97. Там же, д. 125, л. 68.
      98. Там же, д. 118, л. 88.
      99. Там же, л. 68.
      100. Там же.
      101. Там же, л. 77.
      102. Там же, л. 44.
      103. Там же, л. 67.
      104. Там же, л. 74.
      105. J. Hills. Op. cit., p. 353.
      106. D. Ridruejo. Escrito en Espana. Buenos Aires. 1964, pp 20, 109.
      107. "Известия", 9.VII.1968.
      108. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, л. 15.
      109. Там же, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 69.
      110. Там же, д. 118, л. 2.
      111. Там же, л. 22.
      112. Там же, л. 76.
      113. Там же, л. 15.
      114. Там же, л. 62.
      115. Там же, лл. 209 - 210.
      116. Там же, л. 42.
      117. Там же, л. 4. .
      118. Там же, д. 125, л. 69.
      119. Там же, д. 118, л. 67.
      120. Там же, д. 125, л. 67.
      121. См. "ООН. Совет Безопасности. Подкомитет по испанскому вопросу". Нью- Йорк. 1946, стр. 14.
      122. E. Esteban-Infantes. Op. cit., pp. 72 - 73.
      123. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 208.
      124. Там же, д. 125, лл. 67 - 68.
      125. Там же, лл. 68 - 69.
      126. "История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941 - 1945". Т. III. М. 1961, стр. 133.
      127. Там же, стр. 137.
      128. См. E. Esteban-Infantes. Op. cit., p. 74.
      129. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 184.
      130. Там же, л. 204.
      131. C. Hayes. Op. cit., p. 31.
      132. "Документы министерства иностранных дел Германии". Вып. III, стр. 175.
      133. C. Hayes. Op. cit., pp. 159 - 161.
      134. Ibid., p. 165.
      135. S. Hoare. Op. cit., pp. 220 - 222.
      136. C. Hayes. Op. cit., p. 166.
      137. Ibid., p. 159.
      138. S. Payne. Op., cit., p. 31.
      139. "The Spanish Government and the Axis". Washington 1946, N 15.
      140. C. Hayes. Op. cit., pp. 178 - 179.
      141. F. Franco. Palabras del caudillo. Madrid. 1943, p. 204.
      142. Эти сведения сообщает в своей книге J. Hills (op. cit.). По словам автора, ему была предоставлена по распоряжению Франко возможность ознакомиться со всеми военными архивами Испании.
      143. Дж. Ф. С. Фуллер. Вторая мировая война. 1939 - 1945 гг. М. 1956, стр. 27.
      144. E. Esteban-Infantes. Op. cit., pp. 61, 95.
      145. Прибывший на советско-германский фронт в декабре 1942 г. 18-й маршевый батальон был укомплектован даже в составе 1500 человек (Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 61).
    • Урсу Д. П. Португалия и "схватка за Африку"
      Автор: Saygo
      Урсу Д. П. Португалия и "схватка за Африку" // Вопросы истории. - 2015. - № 11. - С. 97-115.
      В истории европейского колониализма Португалия занимает особое место. Эта самая западная страна Европы, благодаря своему географическому положению, а также другим природным факторам и своеобразному национальному характеру, сделавшему из португальцев отличных мореплавателей, является первопроходцем в открытии новых морских путей и неведомых земель. Долгое время она была владычицей океанов и прибрежных земель в Африке, Азии, Южной Америке. Вместе с тем, Португалии принадлежит и сомнительное первенство в покорении, а затем — многолетнем угнетении ближних и дальних народов других континентов. Более того, именно португальцы развернули массовую торговлю людьми между Африкой и Америкой.
      Трансатлантическая работорговля стала черным пятном в истории Португалии, о чем национальная историография предпочитает в основном молчать. Несмотря на обилие специальной литературы, вышедшей на рубеже XX и XXI вв. к 500-летнему юбилею открытия Бразилии, в истории колониальной экспансии португальцев в Тропической Африке еще остается немало лакун, узких мест и недоговоренностей. Из всего массива публикаций последнего времени хочется выделить фундаментальную работу «Новая история португальской экспансии», вышедшую в 11 томах в 1988—2003 годах. Она подготовлена под руководством выдающегося ученого и поэта Антониу ди Оливейры Маркиша (1933—2007). События XIX в., завершившие «схватку за Африку», вошли в 10-й том. Его редакторами были видные историки-африканисты Валентим Александр и ныне покойная Жил Диаш (1944—2008), англичанка по происхождению, выпускница Оксфордского университета, профессор Нового университета в Лиссабоне1.
      Целью настоящей работы является анализ внутренних и внешних факторов колониального раздела Тропической Африки в последней четверти XIX в., получившего за свою остроту и динамичность образное название «схватки за Африку», и участия Португалии в этих событиях. Источниковой базой исследования стали материалы русских дипломатических миссий и посольств в столицах европейских держав и в центральном аппарате МИД Российской империи в Петербурге. Некоторые документы вводятся в научный оборот впервые.
      Главным хранилищем, где пребывает описанная выше ценная документация, является Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Здесь в фонде 183 (опись 519) размещены материалы русской миссии в Лиссабоне за 1800—1863 годы. Нами были изучены дела этого фонда за 1860 (пять дел), 1861 (два дела) и 1862 (четыре дела) годы. Они содержат информацию только о внутриполитических событиях в Португалии — смене правительства, отставке отдельных министров, интригах знати при королевском дворе и т.п. Никаких сведений о колониальной политике, в частности, касающихся Африки, не обнаружено. Причиной такого положения стала, по всей вероятности, проводимая в 1864—1868 гг. реформа архивного дела в системе МИД России2. Она привела к тому, что основная, самая важная, документация зарубежных учреждений стала сосредотачиваться в канцелярии министра (архивный фонд 133). Именно этот массив явился базой настоящего исследования.
      Кроме того, для написания данной работы привлекались неопубликованные материалы из фондов высших органов власти и управления Империи, военного и военно-морского архивов, Национального архива Франции и трофейных архивов, в частности, фонда «Министерство колоний Франции», хранящегося в Российском государственном военном архиве. Также изучены опубликованные документы на португальском, английском и французском языках (воспоминания современников и участников событий, специальная литература).
      Для Португалии XIX в. стал периодом огромных перемен и больших испытаний. Нашествие войск Наполеона заставило королевский двор и правительство бежать в Бразилию. Вернувшись через несколько лет, король приобрел родину, но потерял самый ценный бриллиант в своей короне — в 1822 г. Бразилия объявила о своей независимости. От владений в Азии остались лишь разрозненные прибрежные анклавы — Макао, Гоа, Диу и Даман, а также малонаселенный остров Тимор. Отныне вся Португальская заморская империя сосредоточилась в Тропической Африке — Ангола и Мозамбик, а также острова Сан-Томе, Принсипи (в глубине Бенинского залива), острова Зеленого Мыса и Гвинея-Бисау. Причем все эти колонии располагались на побережье, лишь в Анголе власть губернатора колонии простиралась на 100—120 км вглубь территории. Несмотря на столь скромные ресурсы, португальский колониализм не собирался капитулировать. О расширении владений, однако, речь не шла.
      В первой половине XIX в. определяющим процессом в Тропической Африке и в зоне Южной Атлантики была борьба за уничтожение морской работорговли — мрачного наследия позднего средневековья. Активное участие в достижении этой цели принимала Россия. Начиная с 1814 г., когда на Венском конгрессе было заявлено о необходимости покончить с позорной для христианского мира торговлей людьми, Россия участвовала во всех предпринимаемых Европой дипломатических инициативах, «...отрасль торговли, известная под именем торга африканскими неграми, была по справедливости добродетельными и просвещенными людьми всех времен почитаема равно противною законам человеколюбия и общей нравственности», — говорилось в указе императора Николая I от 26 марта 1848 г., вводившем в действие международный трактат «Об уничтожении торга неграми». Далее в документе сказано, что в Вене государи Европы приняли на себя обязанность «стремиться единодушно и употреблять все зависимые от них средства к прекращению сего торга повсюдно»3.
      Однако втайне торговля продолжалась, и это повлекло необходимость подписания нового международного соглашения. Такой трактат был подписан 7/20 декабря 1841 г. между Россией, Австрией, Францией, Великобританией и Пруссией. В царском указе его основные положения сформулированы следующим образом: «Подтвердить запрещение всеми подданными договорившихся держав производить торговлю неграми в их владениях или под их флагом»; «продолжение торга считать преступлением, равным морскому разбою»; «подвергать наказанием, в законах наших определенным за разбой и грабительство на морях»4. Позже к договору 1841 г. и к дополнительному Лондонскому протоколу 1845 г. присоединилась Бельгия5, а Пруссию заменила Германская империя6.
      В указанных выше документах не упоминается Португалия — старейшая колониальная держава, веками занимавшаяся работорговлей. К середине XIX столетия она стала изгоем европейского концерта великих держав, приобретя дурную славу нарушителя международных соглашений. Лишь только после того, как Бразилия запретила ввоз невольников из Африки (1851 г.), капитанов кораблей, занимавшихся контрабандой, стали вешать на реях их суден и, наконец, когда работорговля исчерпала себя экономически, Португалия вышла из дипломатической изоляции. Ее пригласили на конгресс в Берлине (1884—1885 гг.), а затем на Международную конференцию в Брюсселе (1889—1890 гг.).
      Принятый второй конференцией Генеральный акт явился утопической попыткой создать некий «Кодекс поведения» просвещенного и гуманного колониализма, которого в принципе не может быть. Самым эффективным способом осуществления «нового» управления подневольными народами, — сказано в первом параграфе принятого документа, — является «... последовательная организация административных, юридических, религиозных и военных служб на территории Африки под суверенитетом или протекторатом цивилизованных народов»7. На каких основаниях будет реализована подобная организация и к каким последствиям должна привести, в Генеральном акте не уточнялось. Тем не менее, его значение не следует умалять: он явился последним гвоздем, забитым в гроб атлантической работорговли, настоящего геноцида чернокожих народов Африки, продолжавшегося несколько веков.
      Еще задолго до Брюссельской конференции правящие круги Португалии стали разрабатывать планы модернизации своей Африканской империи. Запрет на ввоз в Бразилию африканских рабов по времени совпал с государственным переворотом в Португалии и приходом к власти либеральной партии. Эти чрезвычайные обстоятельства заставили главного идеолога либералов Са де Бандейру попытаться компенсировать потери от прекращения торга невольниками путем проведения политики «нового меркантилизма», что означало, прежде всего, внедрение плантационного хозяйства экспортных культур и переселения в Африку португальских крестьян. На роль «новой Бразилии» была выбрана Ангола, где собирались разбить плантации кофейных деревьев и сахарного тростника8. Кроме того, на берегах Бенинского залива, в Дагомее, к этому времени появился стихийно сложившийся весьма прибыльный рынок продукции масличной пальмы. Естественно, взоры португальских колонизаторов обратились в эту сторону, где сохранился их опорный пункт — крепость Сан-Жуан Батишта (в православной традиции — Св. Иоанна Крестителя) в г. Вида.
      Усилия Са де Бандейру однако наталкивались на непреодолимые препятствия — нехватку средств для расширения плантационного хозяйства и нежелание португальских крестьян и предпринимателей эмигрировать в Африку. В 1870-е гг. на сцену выступил новый пропагандист «либерального колониализма» — министр иностранных дел Андради Корву. Он поддерживал умеренный экспансионизм, но расширение территории, по его мнению, должно было идти не военным путем, а «привлечением к себе туземного населения, его развитием к цивилизации». Кроме того, в планы Корву входило строительство в африканских владениях транспортной инфраструктуры. Но Корву, как и его предшественник, не достиг цели по тем же причинам: из-за экономической и финансовой слабости Португалии и отсутствия необходимого демографического потенциала9.
      Планы португальских модернизаторов, тем не менее, не были пустыми мечтами, но они смогли осуществиться лишь в сильно урезанном виде. Преобразования, о которых они говорили, произошли не в масштабах всей Португальской Африки, а лишь на небольшой островной территории Сан-Томе, где и возникла «новая микро-Бразилия». Здесь с середины века стало быстро развиваться плантационное хозяйство (сначала кофе, позже какао), вызывая потребность импорта рабочей силы. Владельцы плантаций, европейцы по происхождению, нашли выход в привлечении невольников из Дагомеи, Анголы, Гвинеи, даже из Мозамбика, оформляя их под видом «законтрактованных рабочих».
      В зоне Гвинейского залива у португальцев после потери Золотого берега, отобранного голландцами, а затем перешедшего к англичанам, опорным пунктом в XIX в. оставался форт Сан-Жуан на дагомейском берегу. Основанный в 1680 г., он несколько раз разрушался англичанами и французами и вновь восстанавливался. В последний раз португальцы обратили внимание на маленькую крепость в 1863 г. — его навестил губернатор Сан-Томе, который привез 15 солдат и офицера. Казарму отремонтировали, а оборонительные сооружения привели в боевой вид.
      Стоит отметить, что о форте Сан-Жуан существует множество исторических сведений10. Наиболее надежным является документ французского архива с подробным описанием этого реликта бывшей славы Португальской колониальной империи11. Общая площадь португальского анклава составляла несколько гектаров; территория форта была окружена стенами и рвом; внутри находился большой каменный дом, несколько надворных построек. Крепость охраняли 12 солдат и офицер. С таким воинством ее военная мощь, естественно, приближалась к нулю. В целом, как остроумно замечает автор описания, Святой Иоанн Креститель ни что иное, как «исторический сувенир, в некотором роде музей под открытым небом». Около крепости располагалось село, где проживали туземцы, принявшие христианство, стояли католическая церковь и дом священника. Главное занятие португальцев, находившихся в городке Вида и в крепости, — вербовка местных рабочих на плантации Сан-Томе, а также торговля пальмовым маслом. Что касается островной «микро-Бразилии», то благодаря импорту рабочей силы она благополучно развивалась, принося владельцам плантаций немалые барыши. Экспорт кофейных зерен с островов Сан-Томе и Принсипи постоянно рос, о чем свидетельствуют следующие данные: в 1855 г. было вывезено 450 т, в 1889 г. — 2400 и в 1899 г. — более 2500 тонн12. Однако со временем производство и, соответственно, вывоз какао-бобов намного обогнали экспорт кофе. Спустя годы «новая Бразилия» превратилась в «шоколадные острова».
      До начала 1880-х гг., когда Португалия сделала попытку расширить свои владения на берегах Бенинского залива за счет установления протектората над Дагомеей, она имела в этой зоне лишь анклав Виды, небольшую часть Гвинеи (Бисау) и острова Зеленого Мыса.
      В гонке за окончательный раздел Западной Африки лучшими стартовыми позициями обладали Франция и Англия. В историческом обзоре, подготовленном в Министерстве колоний Франции, посчитали, что в годы Второй империи (1852—1870) площадь колониальных владений в Азии и Африке удвоилась. Среди достижений названо установление протектората над Порто-Ново в 1863 году13. Это событие не лишено драматизма: король этой страны Соджи (правил в 1848—1864 гг.) впервые стал торговать пальмовым маслом и разбогател. Он не стеснялся продавать в рабство и собственных поданных, и взятых в плен соседей йоруба, оформляя их как законтрактованных рабочих в Анголу и на Сан-Томе. В связи с этим у него был тяжелый конфликт с англичанами, укрепившимися неподалеку в Лагосе. Дело дошло до того, что в апреле 1861 г. английская эскадра подвергла город Порто-Ново бомбардировке.
      Вскоре король нашел себе сильных покровителей и в феврале 1863 г. подписал с Францией договор о протекторате. Однако официальный представитель Наполеона III добрался до Порто-Ново только в мае следующего года, после смерти Соджи14. Впрочем, наследник престола признал подписанное его отцом соглашение, а с англичанами в том же году удалось договориться о разграничении территории Порто-Ново. Она составляла четырехугольник со сторонами 40— 45 км. На востоке его пределы достигали английского Лагоса, а на западе и на севере — дагомейских владений15. Действие этого договора было подтверждено спустя 10 лет, в апреле 1878 года. Потом французы на несколько лет покинули Порто-Ново, однако спустя четыре года президентским декретом протекторат был вновь восстановлен16. Последовал резкий протест англичан, которые затем предложили французам компромисс. В обмен на признание английского протектората над Масляными реками и уход из Сенегамбии французы должны были покинуть Габон, Золотой берег и низовья Нигера17. Из этих планов, однако, ничего не вышло — французы так и остались в Порто-Ново. Город стал на два десятилетия главным оплотом французской торговой и военной мощи в зоне Бенинского залива.
      Роль Порто-Ново в торговле подробно описана в книге очевидца, посетившего город в 1884 году. Почти вся внешняя коммерция находилась в руках французских фирм «Режи э Фабр» и «Колонна де Леко». Кроме того, действовали три немецкие и одна португальская компании. К прежней конкуренции с англичанами из Лагоса добавилось растущее соперничество с немцами, занявшими соседний Того. Импорт составлял около 4 млн франков и состоял из алкогольных напитков и табака (здесь французские купцы конкурировали с португальцами), тканей и соли (а здесь — с немцами). Экспорт почти полностью состоял из продуктов переработки масличной пальмы — пальмового масла и пальмисты (ядер плодов масличной пальмы) и приближался к 5 млн франков18.
      Из Порто-Ново французская колониальная экспансия по берегу моря продвигалась на запад — в сторону городов Котону и Вида. Когда в 1863 г. столицу Дагомеи город Абомей посетили морской офицер Дево и вице-консул Дома и получили аудиенцию у короля Глеле, тот из любезности подарил императору французов портовый город Котону. Позже, 19 мая 1868 г. в Виде этот презент был юридически оформлен соответствующим документом19. Хотя Котону, в отличие от Порто-Ново, не был морским портом и не имел особого значения для торговли, в будущем он будет способствовать покорению французами независимого Дагомейского государства.
      Торговая конкуренция на африканских рынках становилась все более ожесточенной. Этот процесс отмечали русские дипломаты, как в Лиссабоне, так и в других европейских столицах. Они подчеркивали, что первопричиной обострения международных отношений в Африке являлась борьба за рынки сбыта европейских товаров. Главная забота правительства, писал один из них, — расширение торговли. Посол в Париже барон Моренгейм предупреждал министра: «беспредельная колониальная экспансия последних лет, создающая много новых конфликтных точек, есть предвестник грядущих потрясений. Следующая война может стать не только общеевропейской, но мировой... Как в Африке, так и в Азии сегодня поле боя распространяется до последних пределов обитаемого мира»20. Легко заметить, что мрачный прогноз сбылся.
      К этому времени на берегах Бенинского залива окончательно определился новый ценный экспортный товар — продукты переработки масличной пальмы, который не только заменил прежний — невольников, но и превзошел его. Из пальмового масла, непригодного в пищу, в Европе производили мыло и свечи, позже оно пошло на изготовление маргарина. Кроме того, переход к машинам и моторам внутреннего сгорания требовал смазочных веществ в растущем количестве. Пальмовое масло как нельзя лучше подходило для этих нужд. Его экспорт быстро рос; главными пунктами вывоза были: английский Лагос, французские Порто-Ново, Котону и Вида. Цифры подтверждают это: в 1876 г. из трех портов Дагомеи вывезли 4 тыс. т масла, а в 1891 г. — более 6,6 тыс. тонн21. О прибыльности этого товара свидетельствуют такие цифры: если на месте 1 кг масла стоил 12—15 сантимов, то в Марселе за него давали уже 1 франк (100 сантимов). Еще больше стоила пальмиста, из которой на предприятиях Западной Европы вырабатывали превосходное пальмоядерное масло, незаменимое в кондитерской и фармацевтической промышленности. Взамен французские купцы, как и прежде, ввозили фабричные товары (ткани, бытовые изделия), много алкоголя (до 60% всего импорта) и табака. В личном фонде министра колоний Э. Шотана отложилась жалоба торговых фирм из Марселя на то, что на эти два товара в Дагомее импортные пошлины в 3—5 раз ниже, чем в других владениях Западной Африки22.
      Переход от «живого товара» на торговлю маслом и пальмистой имел для прибрежных африканских обществ революционные последствия. В социальном отношении это втягивало массы в товарно-денежные отношения, вело к классово-сословному расслоению и к формированию компрадорской буржуазии. Не менее важными были цивилизационные и психологические перемены. Работорговля сеяла среди африканцев агрессию, смерть, взаимную ненависть, раболепие перед белыми и, конечно, праздность. Пальма же принесла сюда, где труд крестьянина на полевых культурах длился лишь 70 дней в году, работу в течении всех 365 дней, как того требует уход за вечнозелеными растениями и сбор урожая без перерыва. Пальма стимулировала выработку таких черт характера как трудолюбие, упорство, бережливость, а также стремление к агрономическим знаниям. Не зря Дагомею позже назовут «Латинским кварталом» Западной Африки. В итоге, за полсотни лет «пальмо-масличного бума» вся страна на глубину 100—125 км покрылась сплошным лесом из масличных пальм23.
      На рубеже 1870—1880-х гг. Португалия в Бенинском заливе не проявляла большой активности. Происходили лишь мелкие дипломатические стычки с французами по поводу нарушения таможенных правил в Виде и права экстерриториальности форта Сан-Жуан24. Все внимание португальского колониального ведомства было сосредоточено южнее, там, где готовился раздел бассейна Конго, в особенности, нижнего течения этой реки. Здесь, кроме Португалии, Франции и Англии, с некоторых пор появился новый игрок — Бельгия, точнее, ее король Леопольд, собиравшийся создать нечто прежде невиданное в колониальной истории — частную колонию под экстравагантным названием «Свободное государство Конго». Между тем, португальцы из своих старых колоний на побережьях Анголы и Мозамбика продолжали продвигаться во внутренние районы навстречу друг другу. Сюда же с юга надвигались англичане, а с французами назревал конфликт по поводу раздела нижнего течения Конго25.
      В таких условиях канцлер Германии Бисмарк выдвинул идею созыва в Берлине международной конференции с целью разработки принципов и правил мирного раздела африканских территорий, на которые претендовали европейские державы. В конце 1884 г. в Берлине собрались представители 14 больших и малых государств, заседавшие более трех месяцев. В подготовленной МИД России «Записке о задачах Берлинской конференции, созванной для определения положения западноафриканских владений и по реке Конго» говорилось, что «...внутри Африки постоянно открываются новые рынки для европейских товаров и новые богатства природы... Поэтому туда ринулись англичане, французы, голландцы (следовало написать — «бельгийцы». — Д. У.) и немцы, которые именем своего правительства пытаются захватить какой-нибудь кусок земли, в особенности на берегах великой реки Конго». Далее в документе перечислены задачи конференции. Ближайшая состоит в определении «... взаимных территориальных отношений и торговых прав западноевропейских государств на западном побережье Африки». Другие задачи были следующими: свобода судоходства на реках Конго и Нигер; «... определение формальных условий, при соблюдении которых новые занятия (occupations) на берегах Африки должны считаться действительными (effectives)»26. Иными словами, был выражен принцип «эффективного владения территорией», соблюдение которого давно требовала Россия, и который был записан в инструкции русскому уполномоченному на конференции П. Капнисту.
      В Берлине была подведена черта под давно тлевшим конфликтом Португалии с тремя колониальными державами. Об одном из них в конце 1882 г. сообщал в Петербург князь Н. А. Орлов — русский посол в Париже. В письме министру он писал, что Франция желает установить свою власть над обширными территориями на правом берегу Конго. Но Португалия является собственницей этих самых земель уже «... более столетия, а Великобритания в этом споре собирается поддержать требования лиссабонского кабинета». Чуть позже посланник Д. Г. Глинка из Лиссабона детально описывал эти события: напряжение между Португалией и Францией достигло такого накала, что португальцы уже собирались посылать к берегам Конго свой флот. Англичане, однако, уговорили их не делать столь опрометчивых шагов и обещали помощь в решении конфликта дипломатическим путем27.
      Переговоры Португалии с Англией, несмотря на солидарность в противодействии французским поползновениям, шли тяжело. Только в феврале 1884 г. в Лондоне была подписана конвенция о разделе сфер влияния в Заире. Англичане, не претендуя на земельные участки, добились главного — свободного плавания по реке торговых кораблей. Радость, впрочем, была недолгой: из-за противодействия Франции, поддержанной Германией, соглашение не вошло в силу28. Вскоре появился новый очаг напряженности — на сей раз на берегу Бенинского залива. Французы, оккупировав город Вида, потребовали передать им и форт Сан-Жуан. После долгих препирательств премьер-министр Португалии, генерал Антониу Перейра ди Мелу, согласился отдать его англичанам29, что вызвало вспышку ярости французов. Спор закончился безрезультативно — форт Сан-Жуан остался португальским.
      Произошло неожиданное событие: король Дагомеи Глеле согласился перейти под протекторат Португалии. Русский поверенный в делах в Лиссабоне (посланник Глинка скоропостижно скончался, а новый еще не прибыл) сообщил в Петербург 7 октября 1885 г. сенсационную новость: «Сегодня опубликована телеграмма, что владения короля Дагомеи, по его просьбе, перешли под протекторат Португа­лии. Человеческие жертвоприношения, столь частые в этой стране, запрещены»30. Прибывший в Лиссабон новый посланник Н. А. Фонтон в конце того же месяца послал в МИД длинную депешу с подробным изложением документов, подписанных дагомейцами и португальцами. Под португальский протекторат перешли города Котону, Годомей, Аврекет, а также Вида, на которой Португалия уже некоторое время осуществляла право суверенитета. В западной части Дагомеи под протекторат подпала область Вескариас до селения Гран-Попо. Сверх того, по одному из договоров дагомейцы уступили Португалии право оккупации и полной собственности на территорию и форт в заливе Зомое, а также порт Ардра.
      Что касается массовых человеческих жертвоприношений, вызывавших в Европе и Америке всеобщее негодование, то король Дагомеи обещал впредь не казнить военнопленных, а отправлять их на Сан-Томе, ибо на этом плодородном острове не хватает рабочих рук. Действительно, туда уже было отправлено 1500 пленных в качестве рабочих на выращивание кофе. Общественное мнение Португалии, продолжает далее Фонтон, приветствовало установление протектората и считало его «выполнением цивилизаторской миссии страны». Правительство же представило это событие как справедливую компенсацию за потери, понесенные при разделе Конго и Гвинеи.
      29 декабря 1885 г. в Лиссабоне был опубликован королевский декрет о протекторате над далекой африканской страной. Его текст в переводе на французский язык Фонтон отослал в Петербург в качестве приложения к своему донесению. Декрет гласил: «Выслушав соображения консультативной комиссии по заморским делам, я соизволил одобрить действия губернатора Сан-Томе и Принсипи касательно установления протектората португальской нации над всей приморской частью Дагомейского королевства, а также все подписанные им документы, в полном соответствии с Генеральным актом Берлинской конференции»31.
      В это время в Париже начались трудные дипломатические переговоры между Францией и Португалией о делимитации спорных территорий в Западной Африке — Гвинее, Конго, Кабинде. Конвенцию подписали 12 мая 1886 года. Гвинея была разделена на две части в соответствии с существовавшей границей, а Португалия отказалась от нагорья Фута-Джаллон, которое окончательно отошло к Франции32. Конфликт с Францией усугубился новыми для Португалии трудностями на восточном берегу Африки, где возник очаг напряженности уже с Англией из-за Занзибара. Фонтон с полным основанием сделал в середине 1887 г. краткий, но грозный вывод: «Португалия во всем мире находится во враждебных отношениях с другими державами из-за колоний»33.
      Что касается Дагомеи, то обстановка здесь также изменилась в худшую сторону: французы категорически отказывались признавать португальский протекторат, а дагомейский король бросил в тюрьму сановников, которые советовали ему подписать договоры с Португалией. Речь шла о члене могущественной семьи афробразильца Ф. Ф. де Соуза Жулиане, который занимал, как и его отец, пост чачи — министра по связям с европейцами и правителя города Вида34. Жулиан за «плохие советы» не только попал в тюрьму, но вскоре был убит, сам же король демонстративно стал в оппозицию к португальцам. Ситуация для Португалии стала катастрофической — военной силы в этом регионе, достаточной для подчинения непокорных, не было. Не было и финансовых ресурсов для большой колониальной войны.
      Развязка пришла поздней осенью 1887 года. Вот как об этом повествует русский посланник в Лиссабоне: «Старания португальских колониальных властей убедить короля Глеле остаться верным договорам оказались безуспешными... Король Португалии получил от него письмо с извещением, что заключенные в 1885 году от его имени четыре договора признаются недействительными на том основании, что лица, подписавшие оные, не имели на это надлежащего уполномочия. В письме этом король Глеле решительно отвергает возможность каких бы то ни было территориальных уступок, считая немыслимым отчуждение даже “одной ложки земли”. Не менее категорично отвергает он и всякое иностранное покровительство..., у него не было до сих пор намерения отречься от самостоятельности». В письме дагомейского правителя был затронут и вопрос о массовых ритуальных казнях, которые он обещал прекратить. В изложении русского дипломата его позиция такова: «Что касается до отмены человеческих жертвоприношений, то прекращения этих торжественных обрядов, постановленных религиею страны, отнюдь допущено быть не может. Единственная уступка в этом отношении ограничивается обещанием что, по совершении в течение года обычных жертвоприношений, оказавшиеся излишними военнопленные будут сдаваться португальским властям для отправки в Сан-Томе»35.
      Неопределенность в отношениях между Португалией и Дагомеей разрядилась в конце 1887 года. Официальная португальская газета напечатала для всеобщего сведения ноту, отправленную 16 декабря представителям иностранных государств в Лиссабоне с извещением об отказе от протектората над Дагомеей. Посылая в Петербург ноту и, в приложении, рапорт морского министра, ведавшего колониальными делами Португалии, русский посланник следующим образом кратко пояснил причины происшедшего. Во-первых, португальцы после двухлетнего опыта убедились, что владение Дагомеей не принесет им никаких выгод; во-вторых, подобное предприятие им «... не по силам». Позже португальский министр признался Фонтону, что, учитывая «огромное пространство далекой африканской страны, протекторат над нею превосходит силы Португалии»36. Это, в самом деле, соответствовало действительности, как в финансовом, так и в военном отношении.
      Чтобы понять, какими ресурсами владела Дагомея и как тяжело было бы ее покорить, достаточно привести несколько цифр. Когда французы спустя пять лет начали войну против этого хорошо организованного государства, на ее ведение им потребовалось 7 млн франков37. Но это была лишь первая порция военных расходов. Дефицит государственного бюджета достиг угрожающей величины (от 43 до 60 млн франков). Это привело к серьезным опасениям в правительстве и к резкой критике в парламенте38. Кроме того, французам пришлось перебросить к берегам Бенина (в июне 1886 г. французские владения на побережье Дагомеи были объединены в колонию с таким названием) отборные части морской пехоты и иностранного легиона (3 тыс. чел.), а также флотилию канонерок (6 кораблей)39. Более того, война в Дагомее обнаружила серьезные слабости французской армии.
      Военный министр попытался ее реформировать, но не был поддержан парламентом. Было решено, оставив колониальные войска в подчинении морского министерства, усилить их восемью батальонами пехоты, а ежегодный бюджет увеличить до 6 млн франков40. Таких возможностей у Португалии не было.
      Имелась и третья причина отказа Португалии от силового принуждения дагомейцев к протекторату, о которой Фонтон ничего не сказал. Внимание правящих кругов в Лиссабоне отвлеклось от Дагомеи более заманчивыми планами приобретения новых земель в центральной Африке за счет расширения границ Анголы и Мозамбика. Русские дипломаты заметили усиление соперничества Португалии с Англией и Германией в Юго-Восточной Африке. Вскоре их подозрения приняли конкретные очертания, когда речь пошла о Занзибаре, обвиненном в контрабандной работорговле. Сначала морскую блокаду острова объявили три названные выше государства, затем к ним присоединилась Франция41. Но блокада неожиданно закончилась оккупацией Занзибара англичанами (с согласия немцев), что вызвало во Франции всеобщее негодование42.
      Пока португальцы выясняли отношения с дагомейским королем и боролись с работорговлей на Занзибаре, французы на Бенинском побережье укрепляли свои позиции. Как и прежде, их опорой оставался король Тоффа, правивший Порто-Ново с 1875 года. Теперь к нему добавился новый союзник — король страны Ладо. В июле 1887 г. он торжественно подписал протокол о переходе под протекторат Франции и поднял трехцветный флаг. Выступая перед собравшимися, король выразил чувство глубокого удовлетворения прибытием французских войск, которые отныне будут защищать его страну от жестоких и вероломных дагомейцев43.
      Факты, подобные приведенному выше, не были единичными при колониальном разделе Африки. Бенинский историк М. Видегла приводит массу примеров, как многие города и государства, страдавшие от набегов дагомейцев, забиравших население в рабство, одобрительно встречали европейцев. Французы, англичане и немцы приносили им мир и стабильность44.
      Во второй половине 1880-х гг. центр межгосударственных противоречий в Африке, в котором активно участвовала Португалия, сместился к югу, в бассейн Конго. Главный принцип, установленный в Берлине для междунородно-правового признания колониальных владений — принцип «эффективного присутствия» — стимулировал занятие «пустой» территории своей администрацией и войсками. В схватке за Конго кроме бельгийцев, чей король Леопольд II стал главой признанного на конференции «Свободного государства Конго», участвовали португальцы, давно владевшие прибрежной частью (Ангола), и французы (Габон). С юга к границам Конго приближались англичане. В такой ситуации интересно отметить появление среди русских дипломатов «афроскептиков», высме­ивавших раздел Африки с помощью «абстрактных линий на карте», называя это «пустым занятием» и «детской игрой». Среди них был и посол в Париже в 1884—1897 гг. барон А. П. Моренгейм, много сделавший для заключения русско-французского военно-политического союза.
      На документах, посланных Моренгеймом в Петербург, остались одобрительные пометы царя Александра III, которые свидетельствуют о том, что высшая власть решительно поддерживала Францию в ее противостояние с Англией. На секретной телеграмме из Парижа на французском языке: «Получена новость, что Хартум взят Махди и Гордон вероятно в плену» царь синим карандашом жирно вывел по-русски: «Радуюсь от души!» В другой раз на докладе Моренгейма, где говорится о его беседе с министром иностранных дел Франции и о просьбе того оказать помощь против Англии и Бельгии в Конго, царь начертал уже по-французски: «C’est possible» («Это возможно»)45. Русский император также высказывал удовлетворение декретом французского президента о запрете ввоза в Африку огнестрельного оружия. Россия, в свою очередь, приняла подобный указ и ввела строгие меры наказания за его нарушение46.
      Для Португалии раздел Конго оказался самым длительным и тяжелым процессом, хотя, казалось, что все было решено еще на Берлинской конференции. На деле тогда европейские державы, определяя большую часть бассейна Конго личным владением бельгийского короля, не только не решили спорные вопросы, а лишь усугубили противоречия между странами. В погоню за новыми владениями наряду с бельгийцами устремились португальцы, французы, англичане, немцы. Даже там, где не было больших споров, переговоры о разделе территории, а затем о делимитации границы шли тяжело и медленно. Как пример можно привести раздел области Лунда между бельгийцами и португальцами. Переговоры были начаты осенью 1890 г., соглашение подписали 31 декабря того же года в Лиссабоне, договор о делимитации «сфер суверенитета и влияния в районе Лунда» подписали в мае следующего года. Ратификация же состоялась в Брюсселе только в марте 1894 года47.
      Также с немалыми трудностями, хотя и без применения силы, португальцы овладели областью Кабинда площадью в 7 тыс. кв. км, расположенной в 50 км к северу от устья р. Конго. Поблизости, занимая всю северную сторону Кабинды, обосновались французы, с которыми в мае 1886 г. была подписана конвенция о делимитации границы. О появлении на карте Африки новой колонии — Французского Конго — в МИД России сообщал посланник Фонтон в донесении от 16 июня 1887 года48. Отсюда французы продолжили колониальную экспансию на север — в сторону рек Убанги и Шари и дальше — к озеру Чад.

      "Розовая карта"
      Пока французы сквозь джунгли экваториального леса и бурные реки медленно продвигались на север, за тысячу километров от них португальский отряд, во главе которого стоял знаменитый путешественник А. Серпа Пинту, выйдя из Мозамбика, шел на запад, по землям Машона и Маколо. Из Анголы ему навстречу двигались другие португальские отряды, выполнявшие проект под названием «Розовая карта»49 — соединение обеих колоний и создание Португальской Южной Африки. Эта карта прилагалась к договорам о размежевании владений в Конго, подписанных с французами в 1886 и с немцами в 1887 году. Публично ее представили при ратификации подписанных документов в португальском парламенте. Англичане протестовали против португальской экспансии на земли, вид на которые имели сами, желая осуществить трансконтинентальный проект — соединить свои владения в единую цепь от Каира до Кейптауна. Но никто не ожидал ничего экстремального...
      2 января (по ст. стилю) 1890 г. в МИД России была получена телеграмма из Лиссабона, в которой Фонтон сообщал: англичане категорически потребовали, угрожая разрывом отношений, отозвать отряд майора Серпа Пинту и срочно вывести все португальские военные силы из земли Машона и Маколо. Португальский кабинет подал в отставку50. Только через 10 дней русский посланник в Лиссабоне прислал обстоятельный рассказ о событиях в Португалии и дал подробный анализ английского ультиматума. Интересна в этой связи реакция простых португальцев на ультиматум со стороны державы, которую они считали союзницей со времен наполеоновских войн. «Столкновение по поводу африканских владений, — пишет Фонтон, — вызвало в Португалии шумные, враждебные Англии, демонстрации..., одновременно предпринят крестовой поход против английской промышленности. Уличные демонстрации продолжаются около недели. Статую Камоэнса (великий поэт, символ страны. — Д. У.) покрыли трауром и венками; главными участниками этих церемоний являются нижние слои населения»51.
      Современные португальские историки подтверждают и дополняют наблюдения русского дипломата. В середине января 1890 г. вся страна поднялась в едином порыве против «коварного Альбиона». Возник острейший внутриполитический кризис. Антианглийские и антимонархические демонстрации шли под лозунгами «Долой грабителей!», «Долой пиратов!», «Смерть англичанам!», «Да здравствует Родина!» и даже «Да здравствует Республика!». Герцог ди Палмела, исторический лидер португальского либерализма, отказался от английских наград, полученных в молодости за участие в Крымской войне. Его примеру последовали другие старые солдаты — граф ди Порту Кову и герцог ду Кадавал. Широкие массы населения начали бойкот английских товаров52.
      Политический кризис в Португалии грозил перерасти в антимонархическую революцию. Между тем, англо-португальские переговоры в Лондоне шли успешно и 20 августа 1890 г. привели к подписанию соглашения о разграничении сфер влияния на берегах Замбези и к удовлетворению требований Англии. Однако ратифицировать документ португальский парламент, избранный на волне патриотического подъема, отказался. Правительство было снова сменено, переговоры возобновлены, а подписанный в июне 1891 г. новый договор мало, чем отличался от прежнего. После долгих дебатов его, наконец, ратифицировали.
      Поражение Португалии в дипломатической борьбе с Англией объясняется не только ее военно-политической слабостью. Была еще одна причина, которая редко учитывается историками. Она состояла в зависимости финансово-банковской системы от иностранных займов, что привело в июне 1892 г. к частичному дефолту по отношению к английскому банку «Бэринг» — традиционному кредитору Португалии. Годом ранее правительство отказалось от золотого стандарта, что также расшатало финансы страны. Кредиты брались у английских и французских банков без учета ограниченных возможностей государственного бюджета (их сумма на момент банкротства превышала 10 млн ф. стерлингов). Кроме того, лопнул частный банк «Генри Барнет и Ко» из-за спекулятивных сделок с государственной табачной монополией и большими расходами на железнодорожное строительство. Крах назревал в течении нескольких лет, английский ультиматум, с одной стороны, ускорил его, а с другой — сам был спровоцирован слабостью португальской стороны53.
      Английский ультиматум и государственное банкротство, а также рост активности левых политических сил — либералов, республиканцев, анархистов — поставили перед правящей элитой Португалии необходимость прекратить активную колониальную экспансию и заняться назревшими внутренними реформами. Ситуация, впрочем, не была столь катастрофической, как это казалось современникам: финансовое положение удалось стабилизировать за счет новых иностранных займов. Раздел же бассейна Конго из-за противоречий между колонизаторами продолжался еще десяток лет и, в конце концов, дал Португалии большой выигрыш. Это очевидно, если взглянуть на площадь приобретений европейских держав: бельгийцы, скрывавшиеся за вывеской «Свободного государства Конго», получили 2 млн 344 тыс. кв. км, французы прирастили свои колонии за счет Правобережного Конго и Убанги-Шари площадью в 660 тыс. кв. км, а португальцы добавили к Анголе еще 909 тыс. кв. км. Конечно, программа-максимум, изложенная в проекте «розовой карты» — создание в Африке «второй Бразилии» в виде Португальской Южной Африки — не была выполнена. Однако провалились и амбициозные планы двух соперников — Англии и Франции — по созданию непрерывного пояса своих владений через весь континент.
      Британцы, дойдя от Замбезы до Великих озер, где уже закрепились немцы, повернули назад, чтобы поглотить силой оружия бурские республики. Португальцы медленно осваивали новые земли, присоединенные к Анголе. Одни французы продолжали колониальную экспансию по нескольким направлениям. Завоевав Дагомею после короткой, но жестокой войны, они ликвидировали колонию Бенин (июнь 1894 г.), вернув ей прежнее название Дагомея. Были организованы пять военных экспедиций на север, к Нигеру, причем французы достигли городов Сай, Бусса и Ники. На область Боргу претендовали также немцы, но оказались менее проворными, и англичане54. В отчете Министерства колоний об этих экспедициях сказано как об успешных предприятиях: «В Западной Африке задача состояла в том, чтобы соединить колонии Сенегала и Гвинеи с Берегом Слоновой Кости и Дагомеей. Из этого соревнования с Англией и Германией мы вышли победителями, так как в результате соглашений с соперниками мы соединили Дагомею с Боргу и страной мосси»55.
      До окончательного раздела территорий в суданской зоне однако оставалось еще десять лет, за которые радость победителей померкла, ибо произошли такие драматические события, которые едва не закончились для Франции тяжелым поражением. Речь идет о так называемом Фашодском инциденте, ставшем заключительным актом колониального раздела Африки, если исключить англо-бурскую войну, которая была, по сути, схваткой двух европейских народов за обладание чужими богатствами. В русском дипломатическом ведомстве внимательно следили за событиями на Верхнем Ниле и делали соответствующие заключения и прогнозы. Первая телеграмма пришла 10 сентября 1898 г.: «Маршан достиг Нила. Английские канонерки идут вверх по реке». Следующая телеграмма была послана уже после встречи майора Маршана, командира французского отряда, ставшего лагерем на берегу Нила у Фашода и поднявшего здесь трехцветный флаг, и прибывшей вверх по реке многочисленной армии (25 тыс. чел.) во главе с английским генералом Китченером, известным под именем Сердар (главнокомандующий). Во второй телеграмме было сказано: «В субботу вечером Сердар вернулся в Омдурман из Фашоды, где застал экспедицию Маршана. Сердар оставил пост у Фашоды рядом с французами, другой — у слияния Собата с Нилом»56. Тогда же в МИД было получено подробное описание противостояния на Ниле от русского посла в Париже князя Урусова. Общее мнение русской дипломатии высказал военный агент в Париже барон Фредерикс: «Не превращать столь неважный вопрос в casus belli (повод к войне. — Д. У.)»57
      Этот мудрый совет как будто услышал министр иностранных дел Франции Т. Делькассе. Ровно через месяц Урусов, не скрывая удовлетворения, сообщил в МИД о мирном решении инцидента на Ниле — Маршан получил приказ о возвращении, а лорд Сольсбери, английский министр иностранных дел, заявил французскому послу, что «теперь не имеется более препятствий к открытию переговоров касательно определения границ в центральной Африке».
      Начавшиеся вскоре в Лондоне переговоры не только успокоили обстановку на Верхнем Ниле, но и привели к компромиссному решению других территориальных споров между двумя странами. Отступив в частном, Франция победила в главном: отныне для обеих стран был открыт путь к «сердечному согласию». Этот парадокс отметил русский финансовый агент в Париже Татищев в письме своему шефу С. Ю. Витте: «В результате подписанной конвенции владения Великобритании и Франции разграничены на таких выгодных и почетных для последней условиях, о которых еще недавно... никто даже и не мечтал в Париже»58. Не осталась в накладе и Англия — она получила обширную область Верхнего Нила, но соединять железной дорогой Каир с Кейптауном было уже поздно.
      Уступчивость Франции в Фашодском кризисе объясняется еще одной причиной, обычно не отмечаемой в современной исторической литературе, которая станет понятной, если внимательно изучить географическое распределение заграничных французских капиталовложений. Хорошо известно, что на рубеже XIX и XX вв. Англия вывозила товары, а Франция — капиталы, приносившие не меньшую прибыль. По данным русского военного агента в Париже полковника Лазарева, всего за рубежом французы вложили примерно 30 млрд фр., из них в Африке — 3,7 млрд франков. Самый интересный вопрос, как распределялись эти «африканские» капиталы: в английских колониях было размещено 1,6 млрд фр., в Египте — еще 1,44 млрд (Египет фактически тоже был колонией Англии), в Бельгийском Конго — 72 млн, в Абиссинии (Эфиопии) — 32 млн и во французском Тунисе — 512 млн франков. Данные по другим странам Африки не приводятся, очевидно, по причине их отсутствия59. Таким образом, львиная доля французских капиталов была размещена в английских владениях — более 3 млрд фр. или 82% общей суммы. Совершенно понятно, что в случае военного столкновения эти немалые деньги были бы немедленно конфискованы, что в значительной мере обусловило французскую позицию.
      Разграничение между британскими владениями в Западной Африке и французскими в Западном Судане и Дагомее было произведено еще до Фашодского кризиса по конвенции от 14 июня 1898 года. Французы добились концентрации своих владений в единый блок, соединив общими границами Сенегал, Гвинею, Судан, Берег Слоновой Кости, Верхнюю Вольту и Дагомею, а также земли на восток вплоть до озера Чад. Окончательно конфликт был отрегулирован 21 марта 1899 г. дополнительной декларацией к прошлогодней конвенции: стороны признали водораздел между реками Конго и Нил линией границы английской и французской сфер влияния. Франция получала, таким образом, обширную, но малонаселенную область между оз. Чад и плоскогорьем Дарфур, англичанам остался Судан60.
      Рассказ о «схватке за Африку» конца XIX в. будет неполным, если не сказать предельно кратко о ситуации в зоне Красного моря. Здесь Португалия отсутствовала, но память о португальцах осталась в Эфиопии, где они когда-то пытались евангелизировать христианский народ. Теперь, особенно после открытия Суэцкого канала, активизировались старые колониальные державы — Англия и Франция, а с ними и новый хищник — Италия. Втроем они сначала поделили «Африканский рог» Сомали, а итальянцы, кроме того, захватили Эритрею и дважды пытались силой оружия покорить Эфиопию.
      Впервые в истории единоверной стране в Африке, жертве наглой агрессии, политическую, моральную и материальную помощь стала оказывать Россия. На эту тему в архивах имеется богатый документальный материал61. Написаны научные труды. Однако остался в стороне такой уникальный феномен, как попытки колонизации африканского побережья Красного моря «снизу», самовольным порядком, вопреки официальной политике Российской империи. Известно, что после многотрудной продажи Аляски было принято принципиальное решение не приобретать заморских владений ни в Африке, ни где-либо еще, которое неуклонно исполнялось. Поэтому как в центральном аппарате МИД, так и в посольствах за границей крайне отрицательно относились к простонародной колонизации, которая могла спровоцировать серьезные конфликты с великими державами. Когда на помощь Эфиопии устремились добровольцы, среди них были и романтики, и авантюристы. В дипломатических архивах отложилось много материалов о похождениях таких лиц, потому что за их передвижением велось тщательное наблюдение.
      Весьма показательной для отношения властей к подобным «колонизаторам» является помета царя Николая II на депеше из Парижа. В 1897 г. князь Урусов сообщал о попытке русских кораблей высадить десант и захватить кусок побережья Красного моря. Император начертал резолюцию: «Надо как можно скорее кончать (подчеркнуто в тексте. — Д. У.) это глупое, но важное и весьма неудобное происшествие». Все страны и народы в этом регионе, за исключением Эфиопии, уже были разделены между колониальными державами, и покушение на их территорию было чревато большой войной. Значит, «схватка за Африку» закончилась.
      Несколькими годами раньше царской резолюции русский посланник в Лиссабоне Фонтон ошибся в своих прогнозах, когда писал в МИД об английском ультиматуме 1890 г. и о скором разрешении вспыхнувшего конфликта между Португалией и Англией. Тогда многоопытный дипломат посчитал, что эти события означают конец колониальной битвы за Африку. «Настоящими англо-португальскими переговорами и ожидаемым соглашением между Лондоном и Парижем, пополняющим англо-германский договор, — писал Фонтон, — завершается окончательный раздел Черного континента между западными державами, и должно полагать, что на время будут устранены причины соперничества и столкновений между ними».
      Фонтон в сроках ошибся: колониальный раздел Африки или, как выражаются португальцы, corrida colonial, окончательно завершится лишь в 1899 г. после англо-французского соглашению по Фашодскому делу, но по существу вопроса он оказался прав. Свое донесение в Петербург Фонтон закончил словами: «Желательно было бы для Португалии, чтобы она сумела воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы упрочить свое колониальное владычество и обеспечить свои территории от ненасытных вожделений могущественных своих соседей»62.
      Именно так Португалия поступила после 1890 г.: она отказалась от новых колониальных авантюр и сохранила надолго свою африканскую колониальную империю. Будучи по времени первой в истории, она оказалась и последней. Имея немалый запас прочности, Португальская колониальная империя пережила революцию 1910 г., когда пала монархия, и просуществовала до следующей, Апрельской революции 1974 года.
      Примечания
      1. Nova História da expansão portuguesa. Vol.X. Lisboa. 1998.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ), ф. 133, оп. 470, 1865, д. 1, л. 278.
      3. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1329, on. 1, д. 580, л. 14-19.
      4. Там же, д. 635, л. 15—19, 29—40.
      5. РГИА, ф. 1409, оп. 3, д. 9346, л. 65-77.
      6. Российский государственный архив военно-морского флота (РГА ВМФ), ф. 417, оп.1,д. 550, л. 18— 18об.
      7. Там же, л. 39—50.
      8. RAMOS R. «Um novo Brasil de um novo Portugal». A história do Brasil e a idea de colonização em Portugal nos séculos XIX e XX. — Penélope. 2000, № 23, p.129—152; RUSSO V. Fare delPAfrica un nuovo Brasile: letteratura e retórica coloniale nelPottocento portoghese. — Tintas. Quaderni de letterature iberiche e iberoamericane, 2011, № 1, p. 191-209.
      9. ALEXANDRE V. Império português (1825—1890): ideologia e economia. Analise Social. 2004, vol. XXXVIII, p. 961-970.
      10. CUNHA MATOS R.J. Compêndio histórico das possessões de Portugal na Africa. Rio de Janeiro. 1963, p.84—85; LAW R. Ouidah: The Social History of West African Slavery Port. 1727-1892. Athens. 2012, p.265-269.
      11. Archives Nationales. Section d’outre-mer (ANSOM). Aff. polit., 2662, 1.
      12. CASTRO A. de. O sistema colonial português em Africa. Lisboa. 1980, p.216.
      13. Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 2к, оп. 2, д. 1, л. 253 (трофейные документы).
      14. France and West Africa. An Anthology of Historical Documents. L. 1969, p. 187.
      15. La France coloniale. Histoire — Géographie — Commerce. P. 1888, p. 234.
      16. ROUARD de CARD E. Traités de protectorat conclus par la France en Afrique, 1870— 1895. P. 1897, p. 91.
      17. British Policy towards West Africa: Select Documents. Vol. 2. 1875—1914. Oxford. 1971, p. 179-181.
      18. CHAUDOIN E. Trois mois de captivité au Dahomey. P. 1891, p. 382.
      19. РГВА, ф. 59к, on. 1, д. 29, л. 48 (трофейные документы).
      20. АВП РИ, ф.133, оп. 470, 1881, д. 105, л. 151; оп.470, 1893, д. 69, л. 248.
      21. COQUERY-VIDROVIRCH С. De la traite des esclaves à l’exportation de l’huile de palme et des palmists au Dahomey. In: The Development of Indigenous Trade and Markets in West Africa. Oxford. 1971, p. 118.
      22. РГВА, ф. 59к, on. 1, д. 28, л. 7 (трофейные документы).
      23. SOTINDJO S.D. Des esclaves, de l’huile de palme et du cotton. Les étapes de la mondialisation au Benin. www.greenstone.lecames.org/B-003-002-129-147.
      24. ANSOM. Aff. polit., 2662, 20-21.
      25. Подробнее о разделе Конго и позиции Португалии см.: Nova História de expanção portuguesa..., vol. X, p. 472—542.
      26. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1884, д. 23, л. 77—79. Документация по Берлинской конференции занимает в архивном фонде три обширных дела — №№ 23, 24 и 25. К делу № 24, где находится отчет о конференции, датированный 27 февраля 1885 г. (л. 229—243), приложены две брошюры португальской делегации на французском языке «Права Португалии на Конго» и «Португальский вопрос о Конго».
      27. АВП РИ,ф. 133, оп. 470, 1882, д. 72, л. 311; оп. 470, 1883, д. 95, л. 3-5, 17.
      28. Там же, оп. 470, 1884, д. 56, л. 15, 31—31об., 47. К делу прилагается изданная португальцами брошюра, обосновывающая их права на бассейн Конго, названный Заиром. См.: Portugal. Negocios externos. Questão do Zaire. Lisboa. 1884.
      29. Там же, д. 96, л. 31.
      30. Там же, оп. 470, 1885, д. 62, л. 107.
      31. Там же, 1886, д. 64, л. 5.
      32. Текст подписанной конвенции по непонятной причине был отправлен в МИД России с большим опозданием — только в приложении к донесению от 5 сентября 1887 года.
      33. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1887, д. 64, л. 62.
      34. LAW R. A carreira de Francisco Félix de Souza na Africa Occidental. — Topoi. 2001, mars, p. 29; COSTA E SILVA A. Francisco Félix de Souza: Mercador de escravos. Rio de Janeiro. 2004, p. 156—181.
      35. АВП РИ, ф. 133, on. 470, 1887, д. 64, л. 129-131.
      36. Там же, л. 132—136; ф. 1890, д. 62, л. 164.
      37. Там же, оп. 470, 1892, д. 66, л. 228.
      38. Там же, ф. 560, оп. 22, д. 205, л. 89.
      39. РГВА, ф. 2к, оп. 2, д. 12, л. 44 (трофейные документы).
      40. РГВИА, ф. 401, оп. 5, 1896, д. 2, л. 44.
      41. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1888, д. 62, л. 92-96; д. 74, л. 105-110, 419-420.
      42. Там же, оп. 470, 1890, д. 74, л. 214—219.
      43. ANSOM. Dahomey, IV, 2.
      44. Peuples du Golfe du Bénin. Etudes réunies et présentées par François de Medeiros. P. 1984, p. 54, 104-115.
      45. АВП РИ, ф. 133, on. 470, 1885, д. 77, л. 417; on. 470, 1894, д. 67, л. 321.
      46. РГАВМФ, ф. 417, on. 1, д. 1129, л. 153-154.
      47. Acordo entre os Governos de Portugal e do Estado Independente do Congo sobre a questão da Lunda. africafederation.net/Lundall.htm.
      48. АВП РИ, ф.133, on. 470, 1887, д. 64, л. 76-79.
      49. Карта не была розового цвета, как ошибочно пишут некоторые историки. Это обычная черно-белая географическая карта, но владения Португалии на ней окрашены розовым цветом. Южнее экватора, слегка склоняясь к югу, через весь континент от Атлантического до Индийского океана протянулся широкий, с неровными краями розовый пояс, соединивший Анголу и Мозамбик. См.: Доклад португальских ученых на симпозиуме по исторической географии в 2011 году: CHARLES A.J., CORREIA L.A. Cartografia Histórica da Africa — Mapa Cor de Rosa. — ufmg.br.
      50. АВП РИ, ф. 133, on. 470, 1890, д. 62, л. 246.
      51. Там же, с. 38—39. См. также: ХАЗАНОВ А.М. «Розовая карта» и борьба европейских держав за раздел португальских колоний. — Новая и новейшая история. 2006, № 1, с. 207-213.
      52. TEIXEIRA N.S. Política externa е política interna na Portugal de 1890: O Ultimatum inglês. — Analise social. 1987, vol. 23, № 4, p. 687—720; HOMEM A.C. O Ultimatum Inglês de 1890 e a opinião publica. — Revista da História das Idéas. 2007, vol. 14, p. 281-297.
      53. MATA M.E. Portuguese public debt and financial business before WW1. — Business and Economic Horizons. 2010, vol. 3, № 3, p. 11—27. Тяжелым было финансовое положение и в Англии. «Финансовый кризис Английского банка грозит серьезными потрясениями для Франции», — предупреждал русский посол. АВП РИ, ф. 187, оп. 524, д. 1912, л. 58, 65—66.
      54. РГВА, ф. 59к, on. 1, д. 129, л. 48; д. 30, л. 1—5 (трофейные документы).
      55. Там же, ф. 2к, оп. 2, д. 1, л. 255об.—256 (трофейные документы).
      56. АВП РИ, ф.133, оп.470, 1898, д.З, л. 16, 19.
      57. РГВИА, ф. 401, оп. 5, д. 118, л. 2.
      58. РГИА, ф. 560, оп. 22, д. 205, л. 89об.
      59. РГВИА, ф. 440, on. 1, д. 209, л. 68-69.
      60. Documents diplomatiques. Correspondance et documents relatifs à la Convention franco-anglaise du 14 juin 1898. P. 1899; Documents diplomatiques. Correspondance concernante la déclaration additionnelle du 21 mars 1899 à la Convention franco-anglaise du 14 juin 1898. P. 1899.
      61. См., например: РГВИА, ф. 400, on. 1, д. 1994-2006, 2131, 2137-2141 и др.; АВП РИ, ф. 187, оп. 524, д. 1896, 1994, 2028, 2051, 2161 и др.
      62. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1890, д. 62, л. 156.