Гребенщикова Г. А. Военно-политические события в Эгейском море и в Адриатике в 1788-1792 гг.

   (0 отзывов)

Saygo

Гребенщикова Г. А. Военно-политические события в Эгейском море и в Адриатике в 1788-1792 гг. // Вопросы истории. - 2013. - № 11. - С. 113-141.

Качественное историческое исследование, особенно в целях установления истины, всегда предполагало работу с большим количеством документальных материалов, а историческая наука, как и любая другая, постоянно находится в развитии и не стоит на месте. Новые, ранее не публиковавшиеся документы зачастую позволяют ученым прийти к прямо противоположным выводам, нежели те, что сложились в традиционной отечественной или зарубежной историографии. В качестве одного из таких примеров можно привести документальные материалы, обнаруженные в двух крупнейших архивах России - Военно-морского флота (Санкт-Петербург) и Внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД России (Москва).

К числу изученных и систематизированных документов относятся донесения российских консулов, служивших в Триесте, в Венеции, на островах, принадлежавших Венеции, императрице Екатерине II и вице-канцлеру графу И. А. Остерману. Привлекались рапорты российских офицеров, находившихся в Средиземном и Эгейском морях. Совокупность полученной и обработанной информации позволила выявить реальную картину событий в указанных регионах и назвать имена людей, которые до сих пор незаслуженно оставались в тени истории Российского флота. К сожалению, историческая истина такова, что боевые действия в греческом Архипелаге приписывал себе другой человек, о котором сложили легенды и написали книги, повествующие о "храбрости, доблести, отваге и подвигах", будто бы проявленных им в сражениях против турецкого флота. К сожалению, авторы таких книг, не ознакомившись в полном объеме с архивными материалами, поторопились сделать однозначные выводы и тем самым ввели в заблуждение не только российских историков, но и греческую общественность. Теперь, после проведенного комплексного исследования, можно назвать имена реальных героев, одерживавших победы над турецкими морскими силами в Эгейском море. Это мальтийский капитан, а затем офицер на российской службе Гвильермо Лоренцо, уроженец Корсики лейтенант Самуэль де Шаплет и российский офицер Георгий Войнович, а вовсе не "герой и кавалер Ламбро Кацони", каким его представил, например, российский исследователь Ю. Д. Пряхин1.

KATSIONIS.jpg.68a973e396d08ff8f25e16e5bf

Что же на самом деле происходило в водах Эгейского моря и Адриатики к моменту открытия военной кампании России с Турцией в 1787 году? В Эгейском (Белом море) находился тогда всего один корсарский фрегат под командованием мальтийского офицера капитана Гвильермо Лоренцо, который по собственной инициативе начал оказывать военную помощь России. В течение января-февраля 1788 г. Лоренцо совершил ряд успешных нападений на турецкие военные и торговые суда и смелый набег на побережье вблизи Афин, где обстрелял турецкие сторожевые посты и "убил турецкого начальника". С начала 1780-х гг. кабинет Екатерины II разрабатывал планы наступательной войны против Оттоманской Порты и предполагал захват Черноморских проливов. В этой связи императрица намеревалась предпринять вторую экспедицию в Средиземное море, куда проследует Балтийский флот под командованием адмирала С. К. Грейга и будет действовать в тылу противника в греческом Архипелаге. При подходе его к Дарданеллам начнет операции Черноморский флот со стороны Босфора.

Высшее военно-политическое руководство России придавало большое значение Средиземноморскому театру военных действий (ТВД) и планировало отвлекать туда турецкие силы с Черного моря. Успешные действия Гвильермо Лоренцо значительно облегчали операции российского флота на Черном море. Турки выслали против него три фрегата и кирлангич (парусно-гребное судно), а главнокомандующий турецким флотом (капудан-паша) приказал захватить фрегат Гвильермо, взять в плен его самого и привести в Константинополь2.

В марте 1788 г. императрица Екатерина II направила рескрипт генерал-поручику И. А. Заборовскому, которого назначила командующим сухопутными войсками. Она поручала Заборовскому выехать сначала в Триест, затем в Тоскану, где постараться "собрать всех корсиканцев, бывших в английской службе", сформировать из них отдельный корпус и набрать войска в Славонии, Далмации, Черногории и приморской Албании, особенно в Химаре. На Сицилию, в Сиракузы для заготовки провизии и подготовки маневренной базы флота выехали российские офицеры - капитан бригадирского ранга А. К. Псаро и князь Василий Мещерский.

По распоряжению императрицы коллегия Иностранных дел отправила курьеров с циркулярными рескриптами ко всем российским министрам, поверенным в делах и консулам. Своим представителям Екатерина II предписывала, "дабы они, поспешествуя со своей стороны успеху и пользе, подавали" генералу Заборовскому и адмиралу Грейгу "всевозможное пособие, и требования их исполняли, стараясь таким образом облегчить им все трудности"3. Императрица просила генерала Заборовского строго соблюдать правила морского нейтралитета и не допускать осложнений с нейтральными и дружественными державами. Для этого она предписывала собрать всех арматоров, которым выдадут патенты на право поднимать на своих судах российский флаг, и разъяснить им суть правил высочайшего двора. Арматорам категорически запрещалось доводить дело до жалоб со стороны владельцев нейтральных судов, а у тех, кто станет нарушать предписанные инструкции, приказывалось немедленно отбирать патенты. "В произведении сего в действо будут вам способствовать министры наши и консулы, в разных тамошних местах аккредитованные", - напоминала ему Екатерина4.

В начале лета 1788 г. в Италию выехал уполномоченный императрицы генерал-майор С. С. Гиббс с поручением образовать в Сиракузах комиссию для ведения дел, связанных с захватом арматорами призовых судов, - призовую комиссию. В Зимнем дворце намеревались вести против турок войну цивилизованными методами и рассматривать все только в законном порядке. Эту миссию Екатерина II и поручила генерал-майору Гиббсу, назначив его председателем призовой комиссии. Командующему флотом адмиралу С. К. Грейгу она предписывала: "Имеющиеся в Средиземном море арматоры под Нашим гюйсом, за неимением еще там морского начальства, причиняют иногда разные своевольства, и хотя уверены Мы, что министры Наши в Италии, а потом и генерал поручик Заборовский не оставят исправить таковые поступки, на основании правил для арматоров с переводами италийским, греческим и французским, но дабы от них, вместо грабежа ими производимого, заимствовать пользу, постарайтесь прежде отплытия из Сицилии составить из оных арматоров особую легкую флотилию, которая по распоряжениям вашим могла бы производить соразмерные силе ея поиски. И как в ней нужен искусный и предприимчивый начальник, то и предоставляем вам разсмотреть, неудобен ли к тому окажется мальтийский капитан Лоренцо Гвильермо, несколько уже времени удачно производящий поиски над турками, и от многих в знании и храбрости одобряемый. Уведомившись о наклонности его вступить в службу Нашу, дали Мы повеление министру Скавронскому и бригадиру Псаро объявить ему, что на принятие его соизволяем, с чином капитана корабельного"5.

Из текста отчетливо видно, что арматоры производили грабежи и творили беззаконие, в связи с чем Екатерина II поручала Грейгу сформировать из них легкую флотилию, а командование передать мальтийскому капитану Гвильермо Лоренцо после принятия его на русскую службу. Так мы подошли к рассмотрению действий персонажа, попавшего в анналы истории российского флота под именем "храброго кавалера и бесстрашного корсара" - полковника Ламбро Кацони (Кацониса, Качиони). Он прибыл в Керчь в 1775 г. вместе с другими греческими и албанскими переселенцами из Архипелага после завершения русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг., а с открытием новой кампании с Турцией в 1787 г. служил на Черноморском флоте под начальством контр-адмирала Н. С. Мордвинова. Когда прошел слух о том, что Екатерина II собирается выдавать патенты владельцам арматорских (каперских) судов, Кацони подал рапорт светлейшему князю Г. А. Потемкину с просьбой разрешить ему направиться в Архипелаг и там воевать с турками. Потемкин ходатайство удовлетворил, и Кацони из Херсона выехал в Триест (австрийское владение), где надеялся вооружить корсарское судно. В тот период в Триесте шло формирование австрийской корсарской флотилии для операций против турок, да и в Архипелаг можно было попасть только таким путем. Однако собственного корсарского судна у Кацони не было, денег на его покупку и вооружение тоже.

В целях ясного понимания дальнейших событий, по мере необходимости будем переходить из 1788 г. в 1790-е и снова возвращаться назад. После окончания русско-турецкой войны императрица постановила создать специальную комиссию "О разсмотрении архипелажских дел" для оценки действий арматоров, плававших в Архипелаге под российским флагом. Комиссия учреждалась с целью "свидетельства щетов и разсмотрения претензий по флотилии бывшей в Средиземном море в последнюю с турками войну"6. Такое распоряжение возникло не случайно - слишком много накопилось документов, связанных с произволом арматоров, которым доверили высочайшие патенты, и также обнаружилось много жалоб на их действия, долговых и финансовых претензий к ним от различных частных лиц. Из такого рода документации образовали особое архивное делопроизводство, куда вошли письма, прошения, копии нот протеста, различного рода объяснительные записки, в том числе и консулов, свидетельские показания, копии протоколов допросов греческих матросов, служивших на флотилии Качони, и другие документы.

В одном из дел этого фонда имеется письмо, датированное 26 мая 1794 года. В тот день в комиссию обратился капитан Паскалий Кассими, и вот что он изложил: "В продолжении с Портою Оттоманскою войны, в 1788 году отправились мы с братом моим Николаем Касимием из Таган Рога в Триест, и проезжая Вену, встретились с полковником Ламбро Качиони, который объявил нам повеления, кои он имел о принятии службы Ея Императорскаго Величества. Мы немедля последовали за ним, обещая ревностно и сколько силы наши позволят служить. Прибыв с ним в Триест, на первый случай давали ему деньги на вооружение фрегата Минервы, возврата коих никогда не требовали". Всего на вооружение фрегата "Минервы Северной" братья Паскалий и Николай Кассимии дали Кацони 4000 пиастров7. Кацони же в 1788 г. отправил донесение в Херсон, что он на "собственный кошт" вооружил "Минерву Северную" (небольшой 20-пушечный фрегат)8. Позже, в Петербурге, в ходе судебного разбирательства над ним, Кацони вынужденно признается, что, будучи в Триесте, на вооружение флотилии он получал деньги как от казны, так и за счет "иждивения частных людей". И уже ни слова не скажет о том, что снаряжал флотилию за свой счет. В ходе следствия Кацони также признался, что его флотилия находилась на положении арматоров, поэтому по положению, часть призовых денег он был обязан отчислять в казну9.

Правила о партикулярных корсарах гласили: "Каждый хозяин, вооруживший судно, не может получить патента, дозволяющего выставить на том военный гюйс, не представив наперед в залог сумму в 20 тыс. руб. или надежной поруки, которою суммою он будет ответствовать, что определенные на судне судовщики и служители с точностью наблюдать будут все ниже предписанные правила. В противном случае подвержен он будет не только потерянию залога, но где оный недостаточен будет к удовлетворению причиненного преступления и личному отчету". Из захваченных призов десятую часть арматорам полагалось отчислять в казну, не получать жалования от российского правительства и жить только за счет захваченной у неприятеля добычи. Однако останавливать и досматривать суда они имели право только "в Леванте и Архипелаге, под каким бы оно флагом ни было", то есть в зоне ведения боевых действий, но никак не в нейтральных водах: "Всех торговых судов под флагом нейтральным, идущих из Леванта и Архипелага в страны Европы к весту, которые уже находятся к вестовой стороне морей, российские корсеры отнюдь не должны осматривать, ни останавливать в их путешествии"10.

Но Ламбро Кацони вместо того, чтобы следовать строго на юг, а затем развернуться и идти в направлении на север - в Архипелаг, в Эгейское море, то есть туда, куда ему назначалось, на фрегате "Минерва Северная" вышел из Триеста и... остался в Адриатике. Обратимся к документам. 23 апреля 1788 г. из Флоренции генерал И. А. Заборовский отправил донесение Г. А. Потемкину: "По Высочайшему Ея Императорскаго Величества повелению, составленная на основании корсаров из 10 судов принадлежащих грекам легкая флотилия, отправлена из Триеста в море сего апреля 8го числа под командою майора Ламбро Кацони. Из Сиракуз вышли другие 6 судов, а за ними скоро последуют еще 3 фрегата казне принадлежащие, под начальством принятого в службу нашу Мальтийскаго морского капитана Гвильельма Лоренци. Сии обе флотилии соединясь в море, поплывут к Дарданельскому заливу, дабы занять линию от Афонской горы чрез Лемнос и Тенедос, и пресечь привоз съестных припасов в Константинополь из Архипелага, Египта, Анатолии и Румелии. Но прежде нежели достигнуть к помянутому месту, зайдут в остров Валону для нападения на дульциниотов, готовящих помощь туркам против Его Величества Императора в Банате, а потом к Идриотам, дабы воспрепятствовать жителям сего острова отправить в Черное море суда, приготовленные ими по повелению Порты"11.

Таким образом, Кацони и принятый на русскую службу Гвильермо Лоренцо имели совершенно четкие инструкции, как им действовать в Архипелаге, - соединиться, следовать к Дарданеллам и осуществлять блокаду. Против жителей острова Идро (идриотов) им предписывалась только одна акция - воспрепятствовать отправке судов в Черное море, предназначенных для пополнения состава турецкого флота. Кроме того, Заборовский упоминает о десяти судах, которые якобы вооружил Кацони (видимо, со слов самого Кацони), который на самом деле вышел с одним фрегатом.

Как же поступил Кацони? Он не стал соединяться с Лоренцо и идти по назначенному маршруту, и не пошел к Валоне. Российский консул в Триесте Спиридон Варука общался с Кацони и в точности передавал ему все предписания Петербурга, но через некоторое время после выхода Кацони из Триеста С. Варука отослал в Петербург депешу: "За долг почитаю донести Государственной коллегии Иностранных дел о причиненных наглостях тремя российскими корсарами, кои противу нарочных в их патентах предписанных приказаний поступили следующим образом. Майор Ламбро Кациони, командующей корсерского фрегата Северной Минервы, прибыв сюда с патентом от Его Светлости князя Потемкина Таврическаго для закупки и вооружения к набегу судна, купил оный фрегат и вооружив, отправился в свой путь. Но вместо предприятия оружия противу неприятелей, 21-го марта остановил он рагузское судно по близости Рагузы, и отнял у него около семи сот червонных"12.

Таким образом, с марта 1788 г. в нейтральных водах Адриатики и Ионического моря Кацони начал совершать незаконные действия в отношении рагузских, венецианских, австрийских и греческих судов, нарушая высочайшие инструкции и Правила о партикулярных корсарах. Особенно от его незаконных действий страдали подданные Рагузы - так, что эта республика, вначале направлявшая в Петербург ноты протеста, перешла уже на нижайшие просьбы - не грабить суда рагузских купцов. Сенат республики каждый раз подтверждал России свою дружественную позицию, разъяснял, что в этой войне он никакой помощи, а тем более военной, Турции не оказывал и оказывать не намерен, а наоборот, всячески придерживается нейтралитета. Консулы - С. Варука в Триесте и С. Мордвинов в Венеции - предупредили Кацони и других российских корсаров: "остерегаться впредь таким образом поступать", неукоснительно соблюдать инструкции, "в коих предписывается идти в турецкие воды и чинить нападение на турецкие суда и товары", а не нападать на беззащитных купцов в водах Адриатики13.

Как же отреагировал Кацони на предупреждения консулов? Он дерзко заявил им, что "щитает, ему позволено обеспокоивать рагузейский флаг". Этими словами Кацони нанес оскорбление представителю Рагузы в Триесте, и Варуке потребовалось немало сил, чтобы успокоить дипломата. В следующей реляции императрице Варука докладывал, что к нему обратились с жалобой греческие купцы, постоянно проживавшие в Триесте, которые пострадали от грабежей другого российского арматора, Марина Франгопуло. Эти купцы письменно заявили: они поняли одно - "Российские корсеры вышли в море не для преследования турок, но для их, купцов, разорения"14. Подробности же события 21 марта 1788 г. стали известны после того, как рагузский корабельщик Яков Франциск подал Варуке заявление, содержание которого характеризует личность человека, возведенного в ранг героя и храбро сражавшегося против турок. Следует отметить, что в заявлении этого корабельщика содержатся далеко не самые шокирующие и леденящие душу подробности злодеяний Ламбро Кацони, совершенных им против мирных граждан и своих соотечественников.

Яков Франциск отплыл из Триеста в Рагузу; шел почти без груза, имея на борту только две малокалиберные пушки, один бочонок с порохом, два бочонка вина и несколько коробок с мылом. По причине шторма судно стало на якорную стоянку "за мысом острова Курцоло". Вскоре Франциск увидел судно, которое при приближении к берегу подняло российский флаг, а спустя еще некоторое время выстрелом из пушки дало знать, чтобы корабельщик приехал на это судно. Тот доверчиво выполнил требование. Далее он пишет: "Капитан позвал меня в каюту и поклонясь дружески, спрашивал, откуда я плыву. Я ему отвечал, что из Триеста, тогда он, объявив меня своею добычею, послал шлюпку ко мне на судно" и приказал всех там находящихся доставить к себе. На захваченном судне люди Кацони взломали все ящики и сундуки, забрали ценности и вещи, а изъятую наличность - около 800 цехинов, Кацони взял себе. В это время недалеко от берега проходило другое судно и Кацони погнался за ним, но не догнав, вернулся обратно. Ярости его не было предела: его люди избили команду рагузского корабельщика и его самого, сорвали флаг, бросили на палубу и топтали ногами. Яков Франциск не побоялся протестовать, говорил, что они не имеют права, так как их государства не находятся в состоянии войны, но Кацони вновь принялся допрашивать рагузскую команду: не припрятано ли у них еще где денег и ценностей? Получив отрицательный ответ, он приказал "дать двоим по сто ударов каждому, потом велел выгрузить все что на судне находилось". Корабельщику и его команде повезло - их отпустили живыми, а на прощание Кацони сказал им, что "намерен таким же образом поступать" со всеми судами под рагузским флагом15. И поступал.

Правдивость всего изложенного подтвердил российский посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. В донесении на имя вице-канцлера И. А. Остермана он писал: "Секунд майор Ламбро Кацони имея в повелении своем фрегат о 20 пушках, отправившись из Триеста для предприятий, могущих нанести вред мореплаванию судов турецких, зделал начало такового своего намерения нападением на рагузское судно 21 го марта у острова Курцоло. Получив оное судно без всякого сопротивления в добычу, взял в собственность свою все из денег и вещей". Это известие, пишет П. М. Скавронский, вызвало страх у местного населения, "привело все тамошнее гражданство в крайнее смущение и робость", а Сенат республики запрашивал Петербург: Россия гарантировала Рагузе безопасность от своих корсаров, если Рагуза займет дружественную позицию, так почему же эта договоренность не соблюдается? Назревал дипломатический скандал, совершенно ненужный кабинету Екатерины II, но это только начало - в последующие годы из-за пиратских действий Кацони последует целая череда разбирательств России с правительством Венеции. Через неделю после инцидента с Яковом Франциском, Скавронскому вновь поступила информация о захвате Кацони второго рагузского судна16.

Начав "операции" в Адриатике, Кацони отсылал донесения Н. С. Мордвинову и Г. А. Потемкину о своих "подвигах" в Архипелаге, рассчитывая, что проверить это невозможно. Так, он поведал, что 10 апреля 1788 г. у острова Занте захватил 32-пушечный турецкий военный фрегат и взял в плен находившихся на нем моряков (191 человек)17. Но остров Занте расположен не в Эгейском, а в Ионическом море, и как там мог оказаться турецкий военный фрегат? На самом деле, этот фрегат - именно в Архипелаге и в указанный Кацони период - захватил Гвильермо Лоренцо: фрегат следовал из Алжира на помощь туркам; на его борту находились "лучшие барбарейские матросы". Осведомители России и Австрии сообщали из Константинополя: после этого случая "Порта Оттоманская опять сильно просила французского посла, дабы посредством Франции запретить капитану Гвилгелму выходить и беспокоить ее навигацию в Белом море, на что посол обещался отписать к своему двору". Не успели турки опомниться от этой потери, как вновь поступило известие о потоплении мальтийскими арматорами в Эгейском море двух дульциниотских судов18.

Понятно, что до Кацони такая информация доходила раньше, чем до генерала И. А. Заборовского, не говоря уже о Потемкине или столице Российской империи. К тому же, в отличие от Кацони, Лоренцо не отправлял в Петербург победных реляций - он просто воевал, и со своими малочисленными силами делал все возможное для нанесения противнику существенного урона. Кацони же, узнавая об успехах Лоренцо или об успехах других арматоров, спешил отрапортовать о них как о своих подвигах.

После грабежа судна корабельщика Якова Франциска, 24 марта Кацони пришел на Занте, о чем доложил в коллегию Иностранных дел служивший там консул Дамиано Загурисский. При этом Загурисский ни словом не упомянул о том, что Кацони захватил турецкий фрегат, а наоборот, доложил, что Кацони "плавал в Адриатическом заливе и грабил рагузские суда". Следом за якобы захваченным турецким фрегатом у Занте, Кацони похвастался контр-адмиралу Н. С. Мордвинову новым "подвигом": в донесении от 23 апреля, находясь у острова Цефалония, он рапортовал, что захватил в Архипелаге два "небольших судна под флагом турецким"19. Возникает вопрос: как в такой короткий промежуток времени он успел захватить суда в Архипелаге, у Занте и у Цефалонии? Вновь явная ложь. Его донесения не совпадают и с показаниями пострадавших рагузских купцов, а также с отчетами консула Варуки, согласно которым в марте Кацони бесчинствовал у побережья Рагузы и находился вблизи венецианских островов Занте и Цефалония, но не в районе боевых действий. О том, что в период со второй половины марта до конца мая 1788 г. Кацони не был в Архипелаге, свидетельствуют и другие факты. Например, Дамиано Загурисский доложил в Петербург, что на Занте из Архипелага вернулся курьер Михаил Калло с письмами для Кацони: "Калло репортом своим объявил, что он по долгом искании везде в Архипелаге майора Ламбра Кацционе не нашел, а потому и письма обратно отдал". Этот курьер, рискуя нарваться на турецкие или алжирские конвои, длительное время повсюду добросовестно искал Кацони, чтобы вручить ему важные депеши и предписания, но Кацони в Эгейском море так и не появился. Вместо двух "небольших судов под флагом турецким", взятых вблизи Цефалонии, как он доложил Мордвинову 23 апреля, Кацони захватил (там же, у Цефалонии) две греческие лодки с пшеницей и ячменем. А в мае у острова Цериго он взял новый "приз" - "судно греческое о четырех пушках, нагруженное дровами, и велел бросить дрова в море"20.

Так "доблестный" майор начал совершать преступления уже против своих соотечественников, и список пострадавших от него греческих судовладельцев и простых лодочников, перевозивших мирные грузы и товары, с каждым годом будет увеличиваться. При этом Кацони не мог не понимать, что умышленно нарушает пункты "Правил для партикулярных корсаров", которые вручил ему вместе с патентом князь Потемкин. Самого же Потемкина Ламбро продолжал забрасывать победными рапортами. 3 мая 1788 г. он, находясь у острова Занте, доложил: турки сильно напуганы, весь Архипелаг "наполнен российским военными судами", но кроме него, Ламбро, других корсаров там нет - он единственный грозный враг своим неприятелям21.

По прошествии всего трех месяцев после первого выхода Кацони из Триеста, по фактам его беззаконных действий и по мере поступления протестов Сената республики Рагузы, Екатерина II направила всем российским консулам приказ, запрещавший майору Кацони ходить под российским флагом. В депеше вице-канцлера России Ивана Андреевича Остермана полномочному министру в Неаполе Павлу Мартыновичу Скавронскому от 15 (26) мая 1788 г. говорилось: "Императрица с большим неудовольствием узнала о насилии, которое капер майор Ламбро Кацони осмелился учинить в отношении рагузинскаго флага, отобрав у капитана Вацетти, командующего полакой "Сан Винченсо Ферерио" около 700 дукатов звонкой монетой в купе с многими другими вещами. Вследствие сего Ея Императорское Величество приказали мне уполномочить вас, милостивый государь, не только понудить названнаго майора к немедленному возвращению вещей и денег, но и лишить его патента и отстранить от выполнения порученнаго ему дела как человека, посредством неверных и предосудительных поступков высказавшаго себя недостойным пользоваться в предь высоким покровительством императрицы и выполнять какие либо задания на ее службе".

Остерман выслал Скавронскому копию устава для напоминания каперам (арматорам), чтобы они руководствовались только законом. Скавронскому также поручалось "снабдить экземплярами этого устава всех подведомственных ему консулов". "Те же инструкции, - добавил Остерман, - я только что направил г-ну Мордвинову и графу Моцениго, дабы всяким способом обеспечить скорейшее выполнение содержащихся в них указаний и предотвратить новые подобные произшествия"22.

Получив это приказание, Скавронский уведомил Остермана: "Повеление, данное мне Вашим Сиятельством от имени Ея Императорскаго Величества, заставить майора Ламбро Кацони возвратить похищенные им у рагузского капитана вещи и деньги, и отобрав патент, запретить ему чинить вред под российским флагом, не премину исполнить"23.

5 мая 1788 г. консул в Триесте Спиридон Варука в депеше на имя Остермана докладывал: "Чрез прибывшего сюда из Смирны венецианскаго шкипера известился я, что российский корсар Ламбро Кацони в Модонском море встретился с тремя идриотскими судами под турецким флагом, которые не хотели ему повиноваться"24. Малые суда идриотов даже не имели пушек; одно было нагружено маслом, второе - пшеницей, третье - ячменем и сыром. Увидев, что суда не остановились, Кацони приказал спустить шлюпку с вооруженными людьми и направил ее к одному из судов. Но греки-идриоты - народ морской, взять их на испуг не так просто, и вместо сдачи в плен они встретили шлюпку ружейным огнем и убили четверых людей Кацони. Добравшись до берега, греки бросили свои суда и скрылись от преследователей.

Этот эпизод дал повод майору Кацони отправить рапорт князю Потемкину об одержанной над турками победе: "Христиане здешних мест чрезвычайно довольны, что мне удалось сыскать и победить турков, ибо они крайнее разорение причиняли христианам"25. Но, как видно, майор сыскал не турок, а греков-идриотов, хотя и под турецким флагом, но отнюдь не у острова Идро, как ему предписывал генерал Заборовский. В свое оправдание майор ссылался на пункт 14-й "Правил о партикулярных корсарах", который гласил: "Если корсар нападет на какое греческое судно, принадлежащее турецким подданным, нагруженное турецкими товарами, то оное взять за добрый приз". Но этот пункт относился непосредственно к Леванту и Архипелагу, а инцидент произошел "в Модонском море", то есть в заливе в западной части полуострова Пелопоннес (Мореи), там, где проходила граница слияния двух морей - Средиземного и Ионического. В восточную часть полуострова, в турецкие владения в Архипелаге, где следовало воевать против турок, Кацони так и не пошел. Кроме того, он утверждал, что более тысячи греков служат вместе с ним, однако консул Варука говорил о другом: "Ламбро не имеет довольного числа людей, ибо бедные греки опасаются бунтоваться, пока не увидят или не узнают, что флот Ея Императорскаго Величества пришел в Средиземное море"26.

Кацони ослушался высочайшего повеления от 15 (26) мая о лишении его императорского патента и звания арматора, а также о запрещении ходить под российским флагом. Вместо этого 27 июня он рапортовал князю Потемкину о взятии острова Кастельроссо. "Июня 24 дня получил я с вооруженными мною судами победу над неприятелями; в течение помянутого дня состоящую в Кастелорзо турецкую крепость атаковал, где и происходило несколько часов военное действие, но, наконец, турки видя себя, что не были в состоянии продолжать оное, покорились, сняли на крепости флаг свой и чрез греческого митрополита вручили мне ключи от крепости. Турков всех было 230 чел., а с фамилиями находилось до 500 душ"27.

Петербургу ничего не оставалось, как поверить этому донесению, однако где и над кем была одержана эта победа? Понимая, что трех идриотских судов для "подвига" явно недостаточно, что над ним довлеют рагузские дела по незаконным захватам призов и есть приказ об отобрании патента, Кацони из Ионического моря решил направиться в Средиземное. Крошечный остров Кастельроссо находится в южной оконечности Малой Азии, к юго-востоку от Родоса. Кацони следовал туда таким маршрутом: обогнул с юга Кандию, относительно безопасно прошел Родос, где турки держали сильный гарнизон и отряд янычар, обогнул Родос с южной стороны и подошел к Кастельроссо. На этом острове находилась даже не крепость, а обычный сторожевой пост. Население состояло в основном из греков, среди которых жил греческий митрополит, и невоенных турок с семьями, так что напугать мирных жителей и одержать над ними победу не составляло большого труда. В августе 1788 г. осведомители из Константинополя доложили: "Жители Родоса прислали к султану представителя с просьбой. Сообщая, что российские корсары взяли остров Кастель Росо и опасаясь такой же участи, требуют помощи. Порта приказала скоро погрузить два судна с амунициею и туда отправить"28.

В конце июля 1788 г. советник российского посольства в Неаполе Андрей Италинский доложил вице-канцлеру Остерману о прибытии в Неаполь генерал-майора С. С. Гиббса, который передал ему письмо Заборовского. К письму прилагалась инструкция Екатерины II, в которой она предписывала "воздержать российских арматоров плавающих в Средиземном море, от угнетения нейтральных подданных". Императрица имела в виду преступные действия Ламбро Кацони, жалобы на которого шли в Зимний дворец нескончаемым потоком, в связи с чем она и назначила Гиббса председателем призовой комиссии в Сиракузах. Италинский отдал Гиббсу копии новых жалоб, поступивших от правительства Рагузской республики "на арматоров секунд майора Ламбро Кацони и Спиридона Калегу", а на словах передал, что королевский двор Неаполя очень недоволен действиями Кацони, который начал грабить уже и неаполитанских купцов29. Екатерина дорожила дружбой с королем Неаполя и обеих Сицилий, поэтому информация об обидах, причиненных его подданным, переполнила чашу ее терпения.

В конце лета 1788 г. Ламбро Кацони вновь "отличился". Он игнорировал все поступавшие к нему инструкции и предписания об уважении подданных нейтральных держав и строгом соблюдении высочайше утвержденных Правил о партикулярных корсарах. Российский консул на Занте Дамиано Загурисский уведомлял своего коллегу в Неаполе Павла Мартыновича Скавронского: "Прибывший на Занте капитан Константин Снурчевский имеет приказ арестовать Кацони и отобрать от его судна", так как Кацони доставил уже достаточно неприятностей высочайшему двору, "оскорбительных Российскому флагу и нации нашей". В Постскриптуме этого письма имеется дополнение: Загурисский пишет, что пока он заканчивал текст, к нему доставили новые сведения: "Для поиска и взятия под стражу майора Кациони", капитан Снурчевский намерен выйти в море на венецианской эскадре под командованием адмирала Анджело Эмо. Это будет сильнейший удар по престижу и достоинству России, "в отраду неприятелей"30.

Капитан Снурчевский не нашел Кацони, который продолжал бесчинства и не выполнял приказы начальства. В октябре 1788 г. Павел Скавронский уведомлял вице-канцлера Остермана, что майор Кацони "должен был следовать в Мальту для выдерживания тамо карантина, а потом ехать в такой здешнего государства порт, в которой предписано ему будет от меня, для учинения отчету в зделанном им нападении на рагузские суда". Игнорируя все предупреждения консулов, российского руководства и генерала Заборовского, Кацони, прежде чем уйти на зимовку в Триест, напал в Адриатике на судно, принадлежавшее мальтийскому подданному П. Целалиху, и ограбил его. Комиссия в Сиракузах под председательством Гиббса признала захват незаконным и предписала Кацони вернуть груз владельцу, но пока инцидент доходил до Сиракуз, а оттуда ответную бумагу с решением комиссии доставляли Кацони, он уже успел продать товар (листовой табак), присвоил деньги и возвращать их не собирался31.

В материалах призовой комиссии указано: "Майор Ламбро против всякаго права и вопреки собственнаго обещания не только словеснаго, но и письменнаго, присвоил себе приз и начал продавать табак в триестском порте", хотя заверил Гиббса, что его вернет. Далее последовал протест мальтийского консула в Триесте в коллегию Иностранных дел России. Консул, в частности, писал: "Майор Ламбро для сокрытия своего злодеяния обольстил некоторых из матросов капитана Целалиха, обещая им принять их в свою службу"32. Матросов с захваченного судна Кацони насильно вынуждал переходить к нему на фрегат под его начальство.

К тому времени на службу в русский флот вступило 17 корсиканских офицеров; среди них были лейтенант Самуэль де Шаплет и "арматор Франциск Пуло", но в отличие от Гвильермо Лоренцо и Самуэля де Шаплета, корсиканцы служили исключительно ради денег. Небольшой отряд судов под начальством лейтенанта де Шаплета сразу же начал в Архипелаге успешные действия, и на стапеле у берегов Мореи его экипаж сжег турецкое судно. Кроме него, так же успешно сражался на своем судне греческий корсар Христодуло и флотилия австрийских корсаров. Подвиги этих людей Кацони выдавал за свои, отправляя победные рапорты князю Потемкину и генералу Заборовскому. Оба находились далеко от рассматриваемого театра военных действий, особенно Потемкин, а Заборовский кроме Венеции, Флоренции, Рима и Ливорно никуда не выезжал, лично с Кацони не встречался и верил его донесениям33. Между тем, консулу в Триесте Варуке продолжали нескончаемым потоком поступать жалобы от правительства Венеции на действия Кацони. Его обвиняли в грабеже венецианских торговых судов в районе острова Цериго. Суда следовали в основном во французские порты с мирным грузом, но это Кацони не останавливало34. В конце октября 1788 г., так и не повоевав непосредственно в Архипелаге, Кацони отправился на зимовку в Триест.

В январе 1789 г., находясь в Триесте, майор Кацони решил отчитаться перед коллегией Иностранных дел о своих "подвигах" в Эгейском море: "Ныне имею в команде моей с лишним тысячи греков. Известны августейшему двору по донесениям моим подвиги мои в Архипелаге, и что я совершенно воспрепятствовал Порте Оттоманской обратить военные силы свои из Архипелага в Черное море. Наконец, довел до того, что она принуждена была вооружить и отправить из Константинополя восемнадцать великих и малых военных судов в Архипелаг против меня, и от того понесла немалые убытки, из числа которых с пятью 20 го августа минувшаго года имел я сражение и получил победу, ибо убито тогда с лишним пять сот человек".

Самоуверенности этого человека не было предела. Точно зная о том, что в Петербурге получили огромное количество жалоб на него и протестов со стороны правительств Рагузы и Венеции, лишенный императрицей арматорского патента, он, тем не менее, продолжал рапортовать о совершенных "подвигах". В упоминаемом им сражении принимала участие небольшая флотилия лейтенанта Самуэля де Шаплета, что подтверждали все константинопольские осведомители России35, а на флотилии Ламбро находились не тысячи греков, а всего 6836.

Как уже упоминалось, в 1787 г. Екатерина II поручила капитану бригадирского ранга А. Псаро и бригадиру князю В. Мещерскому выехать на Сицилию с целью заготовки провизии для флота под начальством адмирала С. К. Грейга и вербовки корсиканских офицеров. Когда стало ясно, что флот в Средиземное море не придет по причине открывшейся кампании со Швецией на Балтике в 1788 г., Екатерина II уполномочила Мещерского оказывать содействие генерал-майору Гиббсу, возглавлявшему призовую комиссию в Сиракузах, и выполнять ее распоряжения и приказы генерала Заборовского. Князь Василий Мещерский строго следовал высочайшим инструкциям и по приезде в Триест передал Кацони приказ Заборовского. В приказе говорилось, что после ремонта судов Кацони должен немедленно проследовать "прямо в Сиракузы под званием легкой российской флотилии и явиться там у генерала майора Гиббса". Далее Заборовский писал: "Рекомендую вам следующее: как уже отправляются суда сии не яко корсары, но как российская легкая флотилия под командою вашею, того ради подлежит вам учредить надлежащий во всех частях порядок сообразно российской дисциплине, и не отступать от этого. За главное правило в пути вашем наблюдать честь и славу российского флага. Всякое встретившееся с вами нейтральный флаг носящее судно не беспокоить", действовать строго по предписанным "монаршим законам, приобресть честь российскому флагу от всех европейских держав и загладить неудовольствия от корсаров"37.

Таким образом, в начале 1789 г. императрица изменила статус флотилии по причине многочисленных жалоб на Кацони со стороны правительств нейтральных государств и ухудшения отношений с Рагузой, Неаполем и Венецией. Кроме того, Кацони постоянно требовал денег на выплату жалования подчиненным ему грекам, хотя согласно Правилам о партикулярных корсарах он должен был отчислять в казну десять процентов от стоимости захваченных турецких призов, и жалования ему не полагалось. Кацони же всю награбленную добычу, причем не у противника, а у нейтральных владельцев, оставлял себе.

Вместо корсарской (арматорской), флотилия получила название легкой (казенной) и находилась на содержании императорской казны. Это означало, что теперь бывшие арматоры будут получать жалование от государства, а Кацони подчиняться личным представителям императрицы генералам С. С. Гиббсу и И. А. Заборовскому. В отдельном ордере от 23 января (3 февраля) 1789 г., отправленном из Рима, Заборовский напомнил Кацони о тех "пагубных" обстоятельствах, в которых он, Кацони, оказался, и о "гибели, в которую" он "неминуемо должен будет погрузиться". Чтобы этого не произошло, генерал приказывал: "Отвратите от себя пагубные удары поспешным прибытием ко мне, препоруча начальство над флотилиею кому-нибудь из капитанов ваших. Я предписываю господину Мещерскому отправить оную в сем виде в Сиракузу"38. Этот приказ Кацони проигнорировал.

Об обстановке в Триесте подробно доложил вице-канцлеру России И. А. Остерману князь Василий Мещерский: "Я претерпевал величайшие беспокойства как по требованиям на майора Качиони от разных людей и от консулов французского, венецианского, неаполитанского и рагузского, таки и от собственных его людей, которые почти все будучи им недовольны, не хотели с ним служить, не получая за все время от него никакой платы. Неотступно требовали от меня как в квартире моей, так и на улице" помощи, и чтобы успокоить людей, Мещерский дал им немного личных денег и теплой одежды. "Ламбро Качиони неоднократно покушался как сам, так и через знакомых своих уговаривать меня, чтоб не посылать его в Сиракузу, а отправить прямо в крейсерство, но я всегда отвечал, что сего зделать невозможно"39.

Далее Мещерский пишет, что Кацони очень долго занимается ремонтом судов, "и медленность сия меня крайне огорчает. Я принужден вседневно сам быть при работе, и к сожалению, видал, что только там и работали, где я присутствовал. Неоднократно прибегал к губернатору, прося его о побуждении корабельного мастера, мастеровым и рабочим давал деньги. Майор Кациони представлял мне различные затруднения, я все старался преодолевать, давал ему деньги, когда требовал, познакомился с теми, кои ему прежде способствовали в вооружении ево фрегата, и коим еще не заплатил долги. Наконец, когда все было готово и суда вышли на рейду, ожидая перваго способнаго ветра, майор Ламбро пришел к консулу нашему Варуке и сказал, что он знает, что ему все изменяют". Более того, Кацони заявил Варуке, что Мещерский якобы пригрозил ему, что отнимет у него флотилию, поэтому он, Кацони, Мещерскому подчиняться отказывается и в Сиракузы не пойдет, "и кричал сие таким голосом, что привел консула в замешательство, и к тому прибавляя еще многие не пристойные слова"40.

Консул Варука, напуганный недостойным поведением Кацони, сообщил об всем Мещерскому, и тот немедленно вызвал его к себе. Князь пытался спокойно объяснить, что никто не собирается отбирать у Кацони флотилию, а в Сиракузы идти необходимо, но... Кацони сказал, что ничего подобного Варуке он не говорил и не понимает, о чем идет речь. А через некоторое время в присутствии консула и Мещерского Кацони вообще заявил, что "не повинуется никакому приказу, в Сиракузу не едет и отказывается от флотилии и от команды"41.

На следующий день он снова явился к Варуке и демонстративно бросил ему на стол бумагу. "Бумага сия содержала на меня протест, - пишет Мещерский, - и наполнена дерзкими выражениями жалоб". Затем Кацони надменно объявил, что он "находится в вольном порту и что уже предал себя покровительству императора (австрийского - Г. Г.). Потом пошел прямо к губернатору, которому представил письменное о сем объявление, и просил принять его в службу и покровительство императора". Напрасно губернатор и присутствующий при разговоре австрийский генерал уговаривали Кацони забрать заявление и "внимали к его благоразумию" - майор отвечал им, что "он не русский, а грек, а потому ничем российской императрице не обязан, и никакому российскому начальству не повинуется. А ежели захотят употребить над ним какое насилие, то он имеет много людей к своей защите"42.

Можно представить, в каком смятении после таких слов пребывали консул Варука и князь Мещерский. Одной из причин провокационного поведения Кацони являлось его ознакомление с ордером Потемкина от 8 января 1789 г., в котором Потемкин отзывал Кацони из Триеста и приказывал ему "немедленно поспешить приездом в Елисаветград для получения нужных наставлений касательно возлагаемой на вас експедиции"43. Потемкин хотел лично разобраться в ситуации и допросить майора на предмет поступавших на него жалоб и невыполнения высочайших распоряжений, но Кацони и не подумал выполнять приказ и ехать в Россию.

Тем временем, узнав о выходке Кацони, генерал Заборовский написал ему следующее:

"Посланный от меня в Триест для снабдения судов ваших нужным к мореплаванию с пособием от казны бригадир князь Мещерский доносит мне ныне с нарочным, что по приведении помянутых судов в состояние выступить в море, вы объявили себя противником службы Ея Императорскаго Величества, нежелая идти в Сиракузу и ища покровительства у господина губернатора графа Бриджидо. Толь неожидаемое произшествие не могло быть без особенной причины, и я весьма склонен к тому, чтоб поверить, что оную подало вам строгое и не соответствующее предписаниям моим поведение помянутого бригадира князя Мещерского, и разглашение, будто по прибытии вашем в Сиракузу, суда приобретенные вашею храбростию, будут у вас отняты, и команда над ними препоручится другому. По крайней мере сии две причины изъясняете вы к консулу Варуке, с которого мне доставлена копия"44.

Теперь Заборовский уже не призывал Кацони к себе, а предписывал следовать прямо в Сиракузы, где генерал-майор Гиббс передаст ему секретные инструкции о том, как действовать дальше. Но Кацони в очередной раз проигнорировал приказ начальника и устроил другую провокацию. После разговора с губернатором Триеста, он вместе со своей командой пришел на городскую площадь и стал кричать, что Мещерский хочет отнять у него флотилию и погубить его людей. Моряки кричали, что из Петербурга на имя Мещерского поступило 50 тыс. червонных, предназначенных для флотилии, но князь присвоил деньги себе.

Мещерский просил губернатора дать разрешение на арест зачинщиков беспорядков, но тот отказал, опасаясь кровопролития на площади. Тогда князь Василий подал губернатору официальную ноту, и только после этого тот позволил арестовать Кацони и его матросов. Мещерский собрал всех греков, объяснил им, на что расходовались деньги (например, только за одно судно, арестованное в Занте, он заплатил 1600 пиастров); в эту же сумму вошли выплаты за ремонт, расходы по снабжению флотилии провиантом и запасами на два месяца. Мещерский еще раз призвал всех повиноваться приказам и следовать в Сиракузы, но греки отказались.

Пока происходили эти события, власти Триеста получили новые прошения от кредиторов Кацони с требованиями секвестрировать его суда за долги, которые тот не платит. А сам он, сидя под арестом, строчил на Мещерского доносы, в которых обвинял князя в присвоении казенных денег, в том, что он не уважает его как майора и "почитает как ординарного грека". Чтобы получить нужные средства, Кацони начал взывать к престижу России: "Требую от князя денег, а он мне в том отказывает, а по сему дела флотилии упали. Странно сие для нации Российской и для ее кредита в присутствии других европейцев в то самое время, когда весь свет удивляется гремящей славе России, и что греков пяти сот человек не могли удовольствовать, которых, да и всю греческую нацию по силе Манифеста Ея Императорскаго Величества долженствовало обольщать и иметь в благоволении, не так, как господин бригадир князь Мещерский. Его Сиятельство очень холоден к грекам, а потому и дела флотилии разстроились"45.

Теперь Кацони называл уже другую цифру - не тысячи греков, а пятьсот, и в его понимании, Россия должна бесперебойно снабжать их деньгами, что, впрочем, Екатерина и делала, посылая на имя Кацони немалые суммы. А пока он находился под арестом, его люди устраивали беспорядки, разгуливали по городу и кричали, чтобы Мещерский им заплатил "за все время службы их у Ламбро, а в противном случае угрожали всех умертвить". Они отослали жалобу и Потемкину, сообщив, что, по вине Мещерского произошла "остановка их судов", они не выходят в море, терпят всяческие бедствия и не получают жалования; не забыли они и упомянуть о своих громких победах над турками46.

Власти Триеста, обеспокоенные "смутами и наглым поведением греческих матросов", просили Мещерского заплатить им, чтобы они успокоились и разошлись. Кацони же смог найти подход к генералу Заборовскому и передать ему слезное письмо, в котором всю вину переложил на бригадира Мещерского. Майор жаловался, будто Мещерский довел его "к возмущения грубыми и неосторожными поступками и посадил под караул"47. Заборовский приказал освободить майора из-под ареста и даже заплатил его долги в размере 25 тыс. флоринов. Но больше всего досталось Василию Мещерскому: поверив Кацони, Заборовский назвал князя "предателем Отечества". Тогда Мещерский в письменном виде изложил канцлеру Остерману следующее: "Я лучше соглашусь живой погрести себя, нежели остаться в сем положении", когда запятнаны мои честь и репутация. Князь Василий просил Остермана провести объективное разбирательство и хотел "пасть к стопам императрицы", лишь бы добиться справедливости. "Поругание, которое я здесь претерпеваю, для меня с лишком оскорбительно, - писал он. - Ламбро ходит по всему городу с превеликою толпою и публично ругается мною со своими сообщниками. Я бы нестолько огорчался, естлиб сия жертва, которая соразмерна самой жизни, могла принести какую пользу Отечеству. Но как умножает только безславие онаго, не могу перенесть того". В конце письма Мещерский выразил упование на Бога и заступничество Остермана и императрицы48.

Простив мятежного майора, генерал Заборовский направил ему секретный ордер, датированный 20 марта 1789 г., из Флоренции:

"1 е. Выступив из Триеста, с возможною поспешностию следуйте прямо в Архипелаг, не заходя в Сиракузу, дабы не упустить времени".

2 е. Достигши Дарданелльского залива, займите линию чрез Афонскую гору, Лемнос, Тенедос и проч., дабы пресечь сею дорогою привоз съестных припасов из Египта, Натолии, Архипелага и Румелии в Константинополь. Суда, которые будут вашею добычею в сем месте, так и во всем вашем плавании, оставляются к пользу вашу и вашей флотилии. Почему все что нужно будет, из добычи сей употребите на содержание экипажа или для умножения сил ваших, распоряжайтесь по собственному вашему усмотрению, прочее же, дабы не обременять себя тем, что не нужно, отправляйте в Комиссию учрежденную в Сиракузе.

3 е. Председательствующий в сей комиссии генерал-майор Гиббс по высочайшему повелению Ея Императорскаго Величества вооружает несколько казенных судов с сим же самым намерением, которое есть предметом ваших действий. Они составляют другую флотилию под командою Гвильелма Лоренцо, и отправясь из Сиракузы, поплывут также прямо к Дарданельскому заливу, дабы соединиться с вами. Я не обязываю вас действовать всегда с ним, ни его с вами, и как никто из вас не подчинен друг другу, то и соединение ваше зависит от единой пользы службы, то есть для вящего нанесения вреда неприятелю. Где нужно действовать обоим вместе флотилиям, там вы должны быть соединены, в противном же случае можете разделиться. Но я еще повторяю, что польза службы долженствует быть главным для вас обоих предметом. Да умолкнет здесь и зависть, и честолюбие.

Во время плавания вашего все неприятельские суда, как турецкие так и шведские долженствуют быть вашею добычею. В разсуждении же держав не участвовавших в настоящей войне, да будет одним из главнейших ваших правил строгое и неупустительное наблюдение высочайше утвержденного установления о корсарах, и чтоб суда, плавающие под флагом нейтральных держав, отнюдь не были визитованы, как только в таком случае, когда есть прямое доказательство или по крайней мере сильное и явное подозрение, что на оных везутся товары, запрещенные трактатами. Все христианские народы, подданные Порте, есть наши единоверцы и друзья. Относитесь к ним во всех местах с тем расположением, какого требует единоверие и дружба.

Вы также будете проходить недалеко от идриотов. Сей остров населен греками, но они преданы Порте и слышно, что готовят знатное количество судов в Черное море. Есть ли найдете, что слух сей справедлив, употребите ваше мужество против врагов сих и не допустите их исполнить злое намерение против покровительницы имени христианскаго"49.

В ордере Заборовского особо оговаривались такие пункты: "После всякаго военнаго действия отправляйте в Сиракузу судно с рапортом вашим ко мне и генерал майору Гиббсу, донося подробно о всех ваших действиях и предприятиях, ибо всякий раз по получении таковых рапортов я буду всеподданнейше доносить об успехах и подвигах ваших". В случае крайней необходимости расходы по флотилии возместит казна, "которая вам все таковые издержки верно платит". То есть Заборовский предупреждал Кацони, что его действиями должны стать не произвол на море и не грабежи судов под флагами нейтральных держав, а только операции против открытых врагов и их пособников, за что ему будет производиться официальная государственная компенсация. Тогда же в марте генерал-поручик Заборовский от имени Екатерины II обратился с воззванием ко всем греческим "святейшим патриархам, преосвященным митрополитам, архиепископам, боголюбивым епископам, всему духовенству, верным приматам и прочим начальникам и всем обитателям славных греческих народов". В тексте обращения разъяснялось, что для успешного ведения войны против варварского ига и врагов христианства, в Архипелаг отправляется российская императорская флотилия под командой одного из греков, состоящего на российской службе майора Ламбро Кацони. На эту флотилию из девяти небольших судов приглашались все желающие сбросить турецкое иго "приматы" и единоверцы России50.

По прошествии месяца Заборовский с горечью писал в Петербург графу Александру Андреевичу Безбородко: "Я приведен в крайнее прискорбие и замешательство, видя тщетными все мои усилия в составлении флотилии из арматоров, которые будучи ограничены изданными о корсарах правилами, вместо того, чтоб являться вновь для получения патентов, приносят и возвращают полученные ими"51. К сожалению, истина такова, что большинство греческих корсаров, в том числе и Ламбро Кацони, не хотели воевать по цивилизованным правилам, не хотели подчиняться Заборовскому и Гиббсу, а предпочитали оставаться вольными пиратами. Приобретая патенты на право плавать в водах Эгейского моря под российским флагом, они думали, что могут идти туда, куда захотят, и грабить, кого придется.

Следующее донесение генерал Заборовский адресовал императрице: "Всемилостивейше утвержденные от вашего Императорскаго Величества постановления о корсарах, огранича их суда, плавающие в Средиземном море, уменьшили число оных столь ощутительно, что все старания мои о составлении из арматоров лехкой флотилии были безуспешны. Чтоб не оставить свободного плавания неприятельским судам в водах Архипелага, я видел необходимость обратить паки в море майора Ламбро Качони"52. Выплатив все долги майора в размере 25 тыс. флоринов, Заборовский приказал Кацони немедленно выходить в море.

Кацони получил еще один шанс проявить себя в борьбе с общим противником. Сам же он, через некоторое время после получения прощения, изложил Заборовскому совершенно фантастический план о намерении "атаковать и взять на первый случай остров Негропонт", где находилась сильная, укрепленная цитадель и существовала хорошо организованная служба защиты острова, состоявшая из многочисленных пеших и конных отрядов янычар. Поскольку на Негропонте велось военное кораблестроение, имелись стапели, арсеналы, магазины, склады, казармы и все, что относилось к инфраструктуре крепости и военного порта, то начальствующий над островом паша позаботился об обеспечении надежной охраны. А Кацони, видимо, рассчитывал на то, что Заборовский не знает реального положения вещей в турецких владениях в Архипелаге. В этом же письме Кацони не забыл извиниться перед генералом за потраченные казенные деньги, которые он никак не может вернуть53.

Получив прощение, корсар продолжил беззаконие. В апреле он отплыл из Триеста и, следуя через Адриатику и Ионическое море, вновь не смог удержаться от разбоя. В депешах консула Варуки, отправленных в Петербург, имеются такие подробности: "Капитан Константин Левадити команды майора Ламбро Кациони, находясь с судном своим в рагузских водах, напал на одно дульциниотское и убив пять человек, принудил других спастись бегством... Сам майор, быв в Бокках (в Адриатическом море - Г. Г.) и услышав там, что неподалеку находились семь дульциниотских судов, пустился за ними и преследовал до самого Дульцина". Одно судно Кацони догнал, напал на экипаж, который звал на помощь, и убил 50 человек. А вот греческий арматор Христодуло, действовавший отдельно от флотилии Кацони, встретился в Архипелаге с турецкой шебекой и смело вступил с ней в бой54. Пленную шебеку, как и положено, Христодуло привел в Сиракузы, где присоединился к команде Гвильермо Лоренцо.

Из других источников явствует, что эффективно действовал против турок в Архипелаге еще один греческий корсар с российским патентом - капитан корабля "Святой Иоанн Евангелист" А Ликардопуло. Со своей командой он высадился у небольшого турецкого укрепления Финикс, разогнал сторожевой отряд, занял крепостные позиции, заклепал пушки и взял в приз четыре турецкие лодки. Потом в ходе операций вблизи Кипра Ликардопуло совершал нападения на турецкие военные суда55. Подвиги этих людей практически неизвестны.

В конце лета 1789 г. в Государственную коллегию Иностранных дел поступил донос на мальтийского капитана, состоявшего на русской службе, - Гвильермо Лоренцо. Бумага была подписана неким Анастасием Пангалой, матросом из флотилии Ламбро Кацони. В доносе содержится обвинение Лоренцо в том, что 24 июня того года недалеко от острова Сиро в Эгейском море он встретил турецкую эскадру, но побоялся ее атаковать и "безстыдно ретировался". А майор Ламбро, наоборот, "ободрив всех своих капитанов и служителей", храбро вступил в бой и разгромил турок. В этом же доносе Анастасий Пангала обвинил Лоренцо в жестоких преступлениях против мирных жителей острова Идро, грабежах и убийствах идриотов, говорилось, что слава Ламбро Кацони не дает мальтийцу покоя.

Это серьезное обвинение, в котором надо разбираться, причем делать это объективно и с фактами в руках. Дмитрий Михайлович Голицын, российский посланник в Вене, получил от Кацони письмо, под которым стоит дата - 2 сентября 1789 года. Кацони начал с того, что на острове Зея он намеревался создать маневренную базу - по примеру порта Ауза на острове Паросе в первую русско-турецкую войну 1768- 1774 годов. Кацони пишет, что "25 го дня июня имел я случай сражаться с турецким флотом. Сие сражение происходило меж островов Тино, Наро и Серфо. Началось в семь часов по полуночи, кончилось в шесть часов по полудни. Турецкий флот состоял из трех кораблей линейных, четырех фрегатов, пяти кирлангичей и двух галиотов. Моя же флотилия состояла всего из шести судов, ибо протчие были в разных посылках". Далее Кацони сообщает, что в ходе сражения его суда не получили почти никаких повреждений, а у турецких "збиты мачты, повреждены снасти, словом падают оттомане, а командующий тем флотом ранен и через три дня помре". Закончил письмо Кацони словами: Гвильермо "первым бежал со своим фрегатом", а за ним и Войнович57.

После прочтения этого текста, возникает вопрос: почему о столь важном событии, как сражение с превосходящими силами противника, в котором он принимал участие, Кацони не сообщил Голицыну по горячим следам, а только по прошествии месяца? Тем более, что, по его словам, он одержал победу, а его суда не получили никаких повреждений. Это и настораживает: у турок имелось три линейных корабля и четыре фрегата, у Кацони шесть малых, в основном двухмачтовых судов. Но, судя по всему, в Петербурге поверили его лжи, а Потемкин даже присвоил Кацони звание подполковника, а следом и полковника.

Что же на самом деле произошло в водах Архипелага в период с 23 по 25 июня 1789 года? Обратимся к донесению генерал-майора Гиббса Екатерине II от 22 августа 1789 г. из Сиракуз, где находилась база флотилии и призовая комиссия. В начальных числах мая того года из Петербурга в Сиракузы пришло высочайшее повеление - вместо ненадежного и не выполнявшего приказы Кацони, начальствовать императорской казенной флотилией в Архипелаге назначен состоящий на русской службе офицер Гвильермо Лоренцо; отныне все бывшие арматоры поступают в его команду. 13-го мая генерал Гиббс обратился "к приматам острова Идры": скоро в Архипелаг прибудет "господин Гулиермо Лоренцо, главнокомандующий над всей в Архипелаге флотилиею", и просил приматов оказать этому офицеру посильную помощь, так как "он находится в службе нашей августейшей государыни". С того времени Лоренцо ставил свою подпись как "Флота Ея Императорскаго Величества подполковник и начальник эскадры Ея в Средиземном море"58. Кацони же так и не выполнил мартовский ордер генерала Заборовского, не соединился с Лоренцо в назначенной точке рандеву и не пошел вместе с ним к Дарданеллам, чтобы "занять линию чрез Афонскую гору, Лемнос, Тенедос, дабы пресечь сею дорогою привоз съестных припасов из Египта, Натолии, Архипелага и Румелии в Константинополь".

После разбойного нападения в водах Адриатики у Бока ди Катаро, Кацони пришел на остров Занте, принадлежавший Венеции, где от консула Дамиано Загурисского узнал, что у берегов Мореи и у острова Негропонта успешно действует флотилия лейтенанта Самуэля де Шаплета59. На этот раз Кацони поспешил в Архипелаг и у близлежащего к Негропонту острова Зея устроил якорную стоянку. Читаем донесение генерала Гиббса императрице: "Не видя охотников к получению корсарских патентов, вооружил пришедших из Триеста четыре судна, и флотилию из шести судов вверил лейтенанту де Шаплету, которую и отправил в Архипелаг. Здесь у берегов Мореи, у местечка Капо Исидора, де Шаплет усмотрел совсем готовую к спуску новую шамбеку и около 300 собравшихся турок конницы и пехоты". Приблизившись к берегу, де Шаплет открыл стрельбу, рассеял противника, а затем высадил на берег 250 человек, которые в ходе завязавшегося боя овладели тем местом, а шебеку сожгли. От пленных де Шаплет узнал, что "морейские турки" готовили шебеку в подарок новому султану60. Донесение Гиббса дополнил Загурисский: действия де Шаплета у берегов Мореи "привели в великое смятение морейских турков", особенно сожжение 36-пушечной шебеки61.

Отплыв от Мореи, де Шаплет получил информацию, что "у кастелей Дарданельских" стоит турецкая эскадра, готовая к выходу в Архипелаг, поэтому принял решение идти к острову Зея, где, как ему доложили, находилась флотилия Ламбро. Де Шаплет намеревался соединиться с Кацони, чтобы вместе атаковать противника, но сначала он подошел к Негропонту, где обстрелял форштадт и потопил турецкий кирлангич. Накануне этих событий Гвильермо Лоренцо, имея предписание генерала Гиббса вручить обращение жителям острова Идро, с тремя фрегатами вышел из Мессины и 16 июня соединился с де Шаплетом, а затем с небольшим отрядом графа Георгия Войновича. У турок служба информации работала достаточно оперативно, поэтому та эскадра, которая стояла наготове "у кастелей Дарданельских", немедленно проследовала в Архипелаг. Эта эскадра состояла из трех линейных кораблей, четырех фрегатов, пяти кирлангичей и двух галиотов, на которые и указывал Кацони. Затем, как пишет Гиббс, "после бывшаго сражения, от котораго напоследок неприятель удалился, умножена неприятельская эскадра еще четырью фрегатами и двумя шамбеками"62.

Что же произошло дальше, и какое сражение имел в виду генерал Гиббс? Соединившись, три флотилии - Г. Лоренцо, С. де Шаплета и Г. Войновича - имели в своем распоряжении больше десяти судов. Они рассчитывали еще на суда Кацони,

для чего отрядили одно судно и направили его к острову Зея с письменным уведомлением самого Кацони, что они идут к нему на соединение, и чтобы он был готов. По пути следования узнали, что турецкая эскадра уже находится в проливе между островами Тино и Микони, времени подходить к Зее не оставалось, и 21 июня де Шаплет с Лоренцо и Войновичем приняли решение идти прямо "к неприятелю, в упование, что майор Ламбро Кациони поспешит к ним присовокупиться для нападения общими силами"63.

23 июня "открылась у острова Сира неприятельская эскадра из трех линейных кораблей о 64 пушках, из четырех фрегатов о 40 пушках, из пяти кирлангичей о 20 пушках и из двух полугалер". 24 июня соединенная эскадра де Шаплета, Войновича и Лоренцо лавировала, пытаясь выиграть ветер, и ожидала подхода флотилии Кацони. С наступлением следующего дня, 25-го июня, ветер выиграть так и не удалось, Кацони тоже не подошел, а противник, будучи на ветре, стремительно приближался. Начальник российской флотилии капитан Г. Лоренцо принял решение принять бой и приказал лечь в линию баталии; вскоре на ближних дистанциях началось жестокое сражение, которое продолжалось около трех часов. Гиббс докладывал императрице: "В сем случае весьма нужно было послушание Ламбро Кациони, который противными своими мнениями подвергал малосильную флотилию опасности, и упустя соединиться, дал неприятелю случай избежать удара"64.

Консул на Занте Загурисский также сообщил в Петербург об этом сражении: "Турки, построившись в линию, производили изрядную пальбу. Россияне хотя имели нещастие быть под ветром, однакож сражались очень мужественно и причинили немалый вред неприятелю". Гвильермо Лоренцо пообещал своим артиллеристам, что "даст 50 червонцев самому искусному и расторопному" - тому, "кто пушечным ядром собьет флаг с неприятельского корабля. Один бравый артиллерист" справился с заданием65.

Турецкие суда сильно пострадали от выстрелов российской эскадры и начали уходить к острову Тино - россияне преследовали их. По пути отступления турецкая эскадра почти вплотную столкнулась с судами Кацони и начала их обстреливать, но тот успел отойти на дальнюю дистанцию. Именно при таких обстоятельствах Гвильермо, Войнович и де Шаплет соединились с Кацони. Противник же тем временем отошел к острову Самос, где получил подкрепление - еще четыре фрегата, а затем направился к Хио. Российская флотилия ушла в обратном направлении, к острову Идро.

На стоянке у Идро Гвильермо Лоренцо, пользуясь правом начальника императорской флотилии, собрал военный совет с целью определиться, как действовать дальше, но, как он позже доложил Гиббсу, майор Кацони даже не появился на этом совете, и вообще, "никаких советов не принял и данные ему от меня повеления презрев, изъяснил о себе, что он прислан на море начальствовать и не обязан принимать советов ни от кого"66. После этого пути Лоренцо и Кацони разошлись навсегда. Кацони так и не стал подчиняться Лоренцо, не признавал в нем начальника, равно как и не признал себя лишенным высочайшего патента на право называться российским арматором. Более того, он так и не появился в Сиракузах и никогда лично не встречался с генералом Гиббсом, которому, по уставу, как председателю призовой комиссии должен был отчитываться о каждом захваченном призе.

В конце реляции генерал Гиббс писал: "Жалобы на Ламбро Кациони в комиссию учрежденную над арматорами, умножаются ежевременно. Вот и еще одну прислало на сих днях неаполитанское правительство, и требует удовлетворения". Внизу страницы имеется любопытное добавление Гиббса: "По данной мне инструкции поступать с майором Ламбро Кациони в столь нужное время не осмеливаюсь"67. Жалобы на пирата действительно продолжались. В том же августе подал протест вице-канцлеру Остерману французский посланник в России граф Л.-Ф. Сепор: люди Кацони захватили в нейтральных водах судно, принадлежавшее французским подданным, и нанесли им значительный ущерб. Императрица не желала повторения ситуации с французами как в прошлую войну, и просила Гиббса во всем разобраться68, но в том-то и дело, что разбирательства не требовалось - все было ясно, требования пострадавших справедливы.

Успешная весенне-летняя кампания российской легкой флотилии под командованием капитана Лоренцо в Эгейском море привела к смене паши греческого полуострова Морея. Турецкий султан Селим III назначил нового пашу, которого специально вызвал из Боснии, и едва прибыв на полуостров, он тут же "лишил жизни четырех главнейших деев греческих", а остальным грекам пригрозил, что убьет еще нескольких, если они будут плохо воевать на стороне Турции. Многие греки бежали из Мореи69. Сентябрьским донесением из Вены российский дипломат Д. М. Голицын сообщал: "Вооруженные алжирские суда соединясь с турецкою беломорскою эскадрою, атаковали флотилию российских корсаров" и совершили нападение на остров Зея70.

На этом острове действительно произошла трагедия, и случилось это опять-таки по вине подполковника Кацони. После сражения с турецкой эскадрой он вернулся к острову Зея, где даже успел жениться. В море его флотилия встретила как раз те алжирские суда, шедшие на соединение с турками, о которых упоминал князь Голицын. Алжирцы решительно атаковали малочисленную флотилию Кацони и захватили два его судна, но нескольким матросам удалось спастись; сам Кацони тоже успел бежать. Спасшиеся матросы добрались до острова Занте, где нашли прибежище благодаря поддержке консула Загурисского. Консул был потрясен, увидев этих греков: "Сих нещастных числом 21. Они пребывают в крайней нищете". А озлобленный Кацони вернулся на Зею и выместил весь свой гнев на местных жителях, "разорил зделанные там укрепления, и по взятии с собою тех людей и вещей, коих только мог, удалился из Архипелага" и пошел к острову Цериго, захватив по пути "в добычу два судна, принадлежащие грекам, с разными товарами". Вскоре на Зее высадились вооруженные турки и алжирцы. Население острова, объятое страхом, вышло им навстречу, старики говорили, что "с россиянами участия не принимали никакого", но турки безжалостно "отрубили головы четырем начальникам помянутаго острова"71. Вместо того, чтобы защищать своих соотечественников, Кацони предал их, бросил на произвол судьбы, да еще прежде чем сбежать, разрушил укрепления.

После появления в водах Архипелага сильной турецко-алжирской эскадры, российская императорская флотилия под командованием подполковника Гвильермо Лоренцо, куда входили отряды С. де Шаплета и Г. Войновича, вынуждена была на некоторое время покинуть опасный район и вернуться на базу в Сиракузы - слишком несоразмерным стало соотношение сил, да и требовалось пополнить запасы. Поэтому донесения Кацони "о продолжающихся подвигах в Архипелаге", которые он отсылал Заборовскому и Потемкину, следует считать лживыми и не соответствующими действительности.

Павел Мартынович Скавронский, посланник в Неаполе, в одном из сентябрьских донесений информировал: "Умножилось число неприятельских судов до тридцати шести. Сие, а больше всего надобность снабдить себя военными и съестными припасами, заставили господина Гулиелмо возвратиться в Сицилию. Майор Ламбро оставил остров Зею очень скоропостижно, зажегши в тамошнем порте собственное свое судно, дабы не овладел оным неприятель, бросивши несколько людей на острову и не успев свезти на суда пяти пушек, принадлежащих ему. Не знаю, куда он от туда пошол". А через месяц, в октябре 1789 г., Скавронский доложил об "удалении флотилии нашей из Архипелага", чему активно способствовали алжирцы, и об отправлении турками в Эгейское море сильного отряда - двух 64-пушечных кораблей и одного 40-пушечного фрегата "для подкрепления имеющейся уже тамо ескадры от поисков флотилии нашей"72.

После случившегося на Зее, матросы, служившие у Кацони, стали уходить от него. Одни не хотели брать грех на душу и участвовать в разбоях и убийствах ни в чем не повинных людей, другие просто по причине неплатежей обещанного жалования. Обратимся к показаниям бывших матросов, служивших под началом Кацони. Все они говорили о тщеславии, непомерных амбициях, "гордости и славолюбии" этого человека. "Греков, взимая в призы, разоряет столь безчеловечно, что все в Архипелаге вопиют от него. В острове Термия один их греков, очень богатый примат, говорил об нем худо", так в отместку Кацони выслал туда вооруженных до зубов людей с приказом доставить этого грека к себе. Подойдя к дому, где жил грек, они постучали в дверь, но он не открыл, и тогда люди Кацони начали стрелять по окнам и двери. Однако примат оказался не робкого десятка, занял вместе с семьей круговую оборону и оказал сопротивление. Бой продолжался в течение двух часов; грек и его племянник погибли, а жену и двоих сыновей захватили - жену продали в рабство на том же острове, а сыновей отвезли к Кацони. "Для сих нещастых по приказанию майора тот час зделаны были две виселицы, и непременно повесили бы", если бы вовремя не подоспел посланец от архиерея острова Термин с письменным прошением, в котором умолял Кацони пощадить юношей и "призывал его к страху Божию"73.

Бывшие сослуживцы Кацони под присягой показали, что он вынашивал честолюбивый, далеко идущий план - "приглася греческий народ к возмущению, возвратить от турок греческое царство, а потом зделаться первенствующим... Не признает никакого начальства, публично говорит, что ежели не удастся ему зделать вышеобъявленного, то удалится в Святые Горы, или в Сирию к Агмет паше Жезаир. Публично говорит и то, что не обманут его более россияне, и он уже не в Триест, ни в Сиракузу никуда из Архипелага не выдет... В донесениях своих к генералу Заборовскому и к другим пишет по большей части небылицы. Одному из пленных турок по приказанию его за то, что якобы притворялся сумасшедшим, отрубили голову. Ламбро подговаривал и брал к себе людей из екипажа лейтенанта де Шаплета и капитана Лоренца"74.

Позже греки, которые ушли от него в знак протеста против совершавшихся злодеяний, назвали его "скотом, порочащим всех греков", а его поступки "ужасными, гнусными и подлыми", позорившими Российский флаг и "весь греческий народ". Они считали его "мятежником и злодеем", вознамерившимся стать "князем в какой либо области Греции", для чего и сына своего он назвал Ликургом75. Такова горькая правда.

С наступлением весны 1790 г. призовая комиссия по делам российских корсаров перебазировалась из Сиракуз в Ливорно. К тому времени Ламбро Кацони окончательно заслужил себе репутацию мятежника и ослушника; он так и не соединился с Гвильермо Лоренцо и продолжал беззаконные действия. С увеличением численности турецких сил в Архипелаге, объединенные отряды Лоренцо, Войновича и Шаплета уже не могли в полной мере противостоять противнику. Председатель призовой комиссии генерал-майор Гиббс докладывал в Петербург: "Неприятельская в Архипелаге сила состоит из семи турецких фрегатов, шести судов тунисских и шести алжирских. Напротив того, не имея сведений от Ламбро Кацони о числе судов вверенную ему флотилию составляющих, не могу донести, сколь велико будет наше вооружение, когда генерал майор Псаро соединится с его флотилиею"76.

Гиббс имел в виду следующее. Екатерина II назначила командующим объединенной флотилией генерал-майора (и контр-адмирала) Антона Константиновича Псаро, поручив ему отправиться из Ливорно на соединение с Кацони. Аналогичное приказание она передала и для Кацони, но точного местонахождения его никто не знал - лишь по неопределенным сведениям, он вернулся на остров Зея. Гиббс писал вице-канцлеру Остерману: "Жалобы на майора Ламбра умножаются. Многие из греков, обиженные до разорения майором Ламбро, отправились уже с жалобами своими в Санкт Петербург, и многие еще к тому же готовятся"77. Чаша терпения Екатерины II переполнилась, когда консул на Занте Дамиано Загурисский сообщил об очередной выходке "доблестного полковника Кацони": "Во второй день Пасхи майор Кацони по учинении высадки в Трикере (последний мыс в заливе Волло в Адриатике - Г. Г.) запер всех обывателей, находившихся в церкви и упражнявшихся в молитве, ограбил их и взял с них потом великую дань за то, что не сжег их домы. Он причинил им и другие обиды, и все сие делал, чтоб отомстить за одного албанца, капитана Андруца, потерявшего там в прошлом году своего брата"78.

Из залива Волло Кацони отплыл к острову Зея, куда вскоре из Сиракуз прибыл капитан Егор Палатино с пакетами от генералов Гиббса и Заборовского - императрица приказывала Кацони поступить под "ведомство и послушание" контр-адмирала А. Н. Псаро. Однако, по словам Е. Палатино, Кацони "не хотел слушаться и исполнить все то, что ему предписывал контр адмирал противу службы и имяннаго повеления Ея Императорского Величества, коим наистрожайше подтверждалось послушание и дисциплина. Я соразмерно данных мне как письменно так и словесно приказаниев старался всячески его склонить к послушанию для пользы службы". Палатино говорил, что прибытие Псаро в Архипелаг ожидается со дня на день, поэтому Кацони нужно немедленно отплывать от Зеи и следовать навстречу Псаро. Целых трое суток Палатино убеждал Кацони повиноваться и выполнить приказ, но тот отказывался79.

Гиббс докладывал: Кацони стал жертвой своего "славолюбия, презрев общую пользу и желая всегда быть начальником, ни от кого не зависящим, старался отдаляться от соединения, от чего и в прошлогоднюю кампанию действия против неприятеля не столь великие выгоды имели. Из Сиракузы послал я к нему капитана Папа-тину с повелениями и наставлениями о пользе соединиться с генерал майором Псаро, однако же он по прежнему для сборища своей республики определил остров Зею с таковым может быть намерением, чтоб не допущать к себе казенную флотилию". Гиббс добавил: по достоверным сведениям, Кацони намеревался "начальствовать в Архипелаге независимо и после заключения мира", почему и находился безвылазно на Зее80.

Вскоре к Кацони поступила информация о сосредоточении значительных турецких сил у острова Андрос. Тогда "майор Ламбро велел всем своим подчиненным выйти на берег для слушания обедни, по окончании которой заставил их учинить присягу в том, что они обещаются до прибытия нового начальника идти с ним против неприятеля, или погибнуть всем в бою, или одержать победу". Капитана Палатино и всю свою команду Кацони заставил присягнуть на Евангелии в исполнении его приказа81. После этого он собрал своих людей и отплыл к Андросу, где располагая семью судами, вознамерился атаковать эскадру в количестве 23 единиц. Гордыня, амбиции и безрассудство этого человека привели к трагическим последствиям.

17 мая 1790 г. у Андроса произошло "сражение, которое с полудня по самый вечер продолжалось без знатного вреда на обе стороны". Бой длился в течение восьми часов и возобновился на следующий день. Подоспевшие из засады на помощь туркам алжирские шебеки "ударили на средину судов Ламбровых с такою жестокостию, что греки уступили победу неприятелю". Когда греки расстреляли весь боезапас, алжирцы пошли на абордаж и захватили три судна и два кирлангича. Капитан Палатино свидетельствовал, что Кацони сам "сжег свой фрегат и ушел на кирлангиче"82.

Сражение, развязанное Кацони, и взятие в плен множества его людей, "стало предосудительным для чести Российскаго флага в здешних местах", - докладывали консулы. Английский фрегат, заходивший из Смирны в Ливорно, "разнес о майоре Ламбро молву" о его позорном бегстве, - с горечью писал Гиббс. "Ежели бы майор предпринял со славою умереть или победить для общей пользы, не пустился бы безвременно на неприятеля, превосходящего силами"83. Однако больше всех пострадали взятые в плен греки из команды Кацони - 180 человек. Их привезли в Константинополь, где победители целых пять дней праздновали победу и устроили настоящий военный парад. Прямо перед летним дворцом султана, под гром пушечных выстрелов, повесили на реях своих судов 20 человек, надев на них Андреевские флаги, "и с таким позорищем" корабли вошли в Адмиралтейство. Затем в присутствии султана турки отрубили головы шестерым пленным и продолжили расправу на следующий день, казнив еще 21 человека, головы которых вывесили на городских воротах. Всего турки казнили 46 человек.

Капитана Егора Палатино турки также вывели на казнь, но сераскир узнал его и вспомнил, что Палатино в сражении не участвовал, а только выполнял роль курьера, поэтому пощадил его. Против подобных жестокостей с военнопленными резко выступил французский посол в Константинополе Шуазель Гуфье: посол выразил решительный протест и заявил, что турецкая сторона расправляется не с греками, а с подданными российской императрицы и глумится над российским флагом, что непозволительно для любой державы. Только тогда турецкие власти остановили казни. Шуазель Гуфье помог отправить по назначению письмо Егора Палатино из константинопольской тюрьмы, в котором тот рассказал обо всем случившемся по вине Кацони.

После неудачного сражения с турками Кацони ушел сначала на Цериго, потом на Итаку, где его и разыскал генерал-майор А. К. Псаро. Подойдя к Итаке, Псаро отправил на шлюпке офицера с приказом для Кацони немедленно прибыть к нему на корабль, но Кацони под предлогом болезни отказался. Тогда Псаро сам отправился на берег и приказал Кацони вернуть греческим владельцам все захваченные у них суда и "не притеснять более греческий народ отнятием судов и другого имения". Псаро передал предписание императрицы о передаче ему командования российской флотилией в Архипелаге. В ответ Кацони показал приказ Потемкина от 26-го января 1790 г. с требованием о срочном прибытии его, Кацони, в Яссы84. Однако и этот, уже повторный приказ князя, Кацони проигнорировал. Будучи на Итаке, генерал Псаро вернул двум грекам их суда, незаконно захваченные Кацони.

Что же предпринял Кацони после сокрушительного поражения? Через месяц, 15-го июня 1790 г., он отослал Потемкину победный рапорт о своих "подвигах" в Архипелаге, о чем Григорий Александрович поспешил доложить императрице. В частности, он сказал, что получил от подполковника Кацони письма, в которых тот пишет следующее: "Порта встревожена его предприимчивостию и мужеством, старалась уловить его разными обещаниями, которые он отверг с презрением"85. Какие же обещания имел в виду подполковник, и зачем он похвастался Потемкину, что "отверг их с презрением"? Объяснения дерзкому поведению Кацони, его самоуверенности, наглым выходкам и неисполнению приказов командования содержатся в письме драгомана Стефанаки Мавроения, служившего в турецком министерстве.

Мавроений обратился к Кацони с официальным предложением, сделанным по повелению Его Величества султана Селима III: "По данному мне повелению от Гази Гусейн паши, дабы известить вам, что Оттоманская Порта, будучи уверена о происхождении отца вашего, который был верный подданный государя нашего, неоднократно получавшего щедрые воздаяния и чин кожа баши, то Его Султанское величество приняв в милостивое свое уважение оказанные отцом вашим услуги, не преминет и вам оказать свое благоволение. Мы слышим, что вы служите России уже лет двадцать, но какими подаяниями награждены по оказании Империи Российской услуг, да еще какое достоинство имеете? Все подданные турецкие, кои в прошлую войну возставши против своего государя, принялись за оружие, Россиею ничем не были вознаграждены, и по заключению мира россияне оставили их без попечения. Полно тебе служить России, прибегай к покровительству султана Селима. Все не только будете прощены, но еще и награждены наивеликолепнейше, подарив вам и подчиненным вашим месте для вашего жительства в Архипелаге. Россияне вас обманывают своим лицемерством и ложными обещаниями"86.

Имея такое письмо, Кацони, рассчитывал, что при любом раскладе он не проиграет. Если Архипелаг освободится из-под турецкого господства, то он сможет напомнить Екатерине, что когда-то "отверг с презрением" столь заманчивое предложение Оттоманской Порты. Если станет ясно, что русские уйдут из Эгейского моря, то тогда бросится в ноги к султану, согласится со всеми доводами и попросит предложенное "место жительства" на каком-нибудь острове. На всякий случай, Кацони решил подстраховаться и сообщить Потемкину о своем поражении, но доложить так, чтобы это выглядело как мученичество, как временное поражение. Потемкин, получив письмо Кацони, доложил императрице, что "Качони один только дерется. Я произвел его подполковником прошлаго года, прошу о пожаловании его полковником". Свое начальство Кацони так охарактеризовал князю: "Гипс пьян, Псаро никуды не годится, грабитель греков и не терпим ими. Гвилиелми стар, католик, разоряет греков, и они его не терпят"87.

Загурисскому стали известны подробности сговора между Кацони и венецианским адмиралом Анджело Эмо. "Находящийся в Архипелаге остров Идра, обитаемый народом мочным и весьма занимающимся торговлею, коего жители все христиане греческаго восточнаго исповедания, не может быть терпим венецианскими господами за то, что они затмили торговлею их в Леванте, которая распространяется с немалым успехом и по западным морям", что привело к тому, что венецианцы задумали разорить жителей Идро, и сделать это руками пирата Кацони - докладывал Загурисский в коллегию Иностранных дел. "Вот причина, которая побудила адмирала Эмо тайно поощрять Кацония, чтобы он грабил идриотские суда и истреблял их, что он и исполнил, не желая наблюдать повелений Ея Императорскаго Величества, данных в пользу христиан греков. Все награбленное у греков судами Кацония было публично и по самой низкой цене продано в портах Республики" - настолько "корысть, клонящаяся к ободрению грабителя", возымела верх над законами и высочайшими указами88.

Загурисский говорил, что российское консульство на Занте направило в Сенат республики Венеции протест против подобных действий адмирала Эмо, проводило переговоры с самим Эмо и направляло приказы Кацони, но ничего, кроме "досады от венецианскаго адмирала и презрения и непристойных слов от Кацония" в ответ не получало. Кацони действовал уже по опробованной схеме - когда консулы или генералы серьезно его в чем-то обвиняли, он просто строчил на них жалобы и отсылал князю Потемкину. Узнав о жалобе Кацони, Загурисский спрашивал коллегию Иностранных дел: за что тот клевещет на него? За то, что он честно выполняет свои обязанности консула и исполняет долг перед собой и государыней? Несколько дней назад, пишет Загурисский, адмирал Эмо снова встречался с Кацони: они долго разговаривали, а потом два кирлангича, принадлежащих Кацони, ушли "в Левант и там страшным образом теперь разоряют бедных греков христиан"89.

Более того, по свидетельству Загурисского, Кацони "в наглостях" пошел еще дальше: несмотря на существующее на Занте официальное российское представительство, он учредил на этом острове свое, собственное консульство, куда назначил поверенного в делах грека А. Андрианопуло - бывшего офицера, когда-то состоявшего на российской службе. "Сей грек дерзает даже выдавать патенты и свидетельствы на пограбленное Кацонием", - возмущался Загурисский, и в доказательство приложил копию такого патента. В нем было записано, что Кацони захватил у жителя острова Идро судно с хлебом и продал его венецианцам, и теперь это судно ходит под венецианским флагом в составе эскадры адмирала Эмо. "Это тем более обидно для идриота, что в начале войны он добровольно отдал одно судно своего племянника" российским арматорам, пришедшим в Средиземное море. Вместо того, чтобы выполнять приказы командования, Кацони грабил и убивал мирных жителей, в основном своих же соотечественников. В заключение Загурисский уведомил КИД, что спасаясь от турецких гонений, на Занте переселилось много греческих семей из Мореи. Все они успешно занимаются морским промыслом и торговлей, и адмирал Эмо ими уже заинтересовался - просил "полицейских офицеров зделать ему список мориотам"90.

Тем временем, россиская флотилия в Эгейском море продолжала нести службу, и все лето и осень 1790 г. контр-адмирал А. К. Псаро провел в крейсерстве и остался в Архипелаге на зимовку - "дабы воспрепятствовать неприятелю провозить в Константинополь жизненные припасы". И это несмотря на то, что в тот период в Средиземном и Эгейском морях находились значительные турецкие силы: два линейных корабля в 60 и 56 пушек, одиннадцать 30- и 32-пушечных фрегатов, четыре канонерские лодки и шесть кирлангичей. А всего флот Его Величество султана Селима III насчитывал 85 единиц91.

Чтобы снабжать эскадру провиантом и пополнять запасы, Псаро отряжал к берегам Сирии и Египта капитана 2-го ранга Лоренцо, который захватывал турецкие торговые суда, следовавшие с грузами в Константинополь. "Я оставался в здешних местах сколько [необходимо] для удержания в порядке остальных майора Ламбра арматоров", - докладывал Псаро, - и теперь арматоры "поступают сходно с моими запрещениями, и ныне никто не явился ко мне с жалобами на них". От имени российской императрицы Псаро принес извинения греческому народу и подданным нейтральных держав за пиратские действия Кацони, которые тот совершал "против воли и намерений нашего Двора". Казенная императорская флотилия в Средиземном море насчитывала тогда всего шесть судов92.

Узнав о возвращении главных турецких сил из Архипелага в Константинополь на зимнее время, Псаро отправил к берегам Сирии и Египта фрегат "La Fama" под начальством капитана Лоренцо и два "вольнослужащих" судна. Целью крейсерско-поисковой операции являлось нарушение турецкой торговли, так как "в помянутых местах неприятель в октябре и ноябре проходит с вывозимыми из Александрии жизненными припасами, и чтоб сему провозу возпрепятствовать". 30 ноября 1790 г. крейсируя у Родоса, капитан Лоренцо захватил 30-пушечную турецкую шебеку, следовавшую из Александрии в Смирну. Турки оказали сопротивление, и после пятичасового боя экипаж "La Fama" взял шебеку на абордаж. Псаро докладывал начальству: в числе пленных пассажиров шебеки находилось "некоторое число из турок, жидов и греков, а между матрозами и греки, служившие на оном судне... По вычислению моему явилось, что товары стоят пятьдесят тысяч пиастров, кроме судна, которое очень изрядное, большое и к службе весьма способное. Оно третьего года было вооружено в турецкой эскадре против нас, ныне же имеет только восемнадцать пушек". Продавая различные товары жителям островов, Псаро имел возможность платить жалование офицерам и матросам своей малой флотилии, которая, согласно распоряжению Г. А. Потемкина, поступила под его начальство93.

Генерал С. С. Гибш писал вице-канцлеру Остерману: "Долг имею представить Вашему Сиятельству о капитане Гульелмо Лоренсо, что он сверх исправности своей довольно показал и показывает свое усердие к службе нашей, и командовав в 789 году всею казенною ескадрою, имея сражение с неприятельскою флотилиею гораздо силами превосходящую, успехами над неприятелем приобретенными делает славу и честь Императорскому Российскому флагу". Потеря шебеки с богатым грузом нанесла противнику ощутимый урон, а в целом успешное крейсерство российской флотилии в Архипелаге в течение лета-осени 1790 и зимы-весны 1791 г. послужило причиной резкого ограничения торгового сообщения между Египтом и Константинополем. Более того, Порта приказала часть сил, предназначенных для Черного моря, в том числе алжирские суда, перебросить в Архипелаг94.

10 марта 1791 г. в Ливорно прибыл генерал-майор Василий Степанович Томара с ордером князя Потемкина принять "в свое ведение флотилию в Средиземном море и в Архипелаге". К лету того года состав флотилии увеличился до 14 судов: в ведомости за подписью генерал-майора Томары числились 44-пушечный фрегат "La Fama" под командованием капитана 2-го ранга Г. Лоренцо, две 24-пушечные шебеки, 20-пушечный пакетбот, четыре кирлангича от 18 до 22 пушек, две полугалеры и четыре малых судна. Личный состав флотилии насчитывал 890 человек, из них 68 албанских офицеров и 624 албанских матроса; матрос получал в месяц 10 пиастров, офицер - 2495.

В конце июля 1791 г. Гвильермо Лоренцо выехал в Россию - Потемкин отзывал его на службу в Черноморский флот96. Принадлежащий Лоренцо фрегат "La Fama" принял под свое командование лейтенант С. М. Телесницкой, который после завершения боевых действий в Архипелаге привел фрегат в Ливорно, а сам сухим путем вернулся в Россию. Несколько слов об этом лейтенанте. Сведения о нем очень скудны, известно лишь, что Степан Михайлович Телесницкой проявил в греческом Архипелаге храбрость и отвагу, сражался с турками вместе с Лоренцо. В 1789 г. у острова Сифанто произошло сражение между 14 турецкими судами и одним фрегатом "L'Abbondance", которым командовал Телесницкой. Лейтенант со своей командой выдержал жесточайшее сражение, длившееся более трех часов, и когда турки уже приготовились к абордажу, Телесницкой закричал, что взорвет фрегат. Противник поспешил удалиться, и лейтенант успел укрыться за островом. За этот подвиг императрица удостоила его орденом Св. Георгия 4-ой степени. Известна еще такая деталь: в 1798 - 1800 гг. в заграничном походе адмирала Ф. Ф. Ушакова Степан Михайлович занимал должность историографа флота97.

В то время, когда контр-адмирал Псаро налаживал дисциплину среди сослуживцев Кацони, уцелевших после рокового сражения, а капитан Лоренцо и другие офицеры продолжали борьбу с турками в Архипелаге, сам "доблестный" подполковник обретался... в Вене, где по причине его бесцеремонного поведения едва не разразился дипломатический скандал. Но Кацони это совсем не волновало, да и зачем ему было выполнять ордера Потемкина, подчиняться Гиббсу, Псаро, или еще кому-то, когда проще отправить победный рапорт Потемкину с очередной порцией лжи, и преспокойно делать то, что вздумается.

А произошло следующее. Кацони неизвестно зачем приехал в Вену (такого приказа ему никто не давал) и каким-то образом попал на прием к государственному канцлеру Австрии князю В. -А. Каунипу. В разговоре с канцлером, "ища себе пустой славы", Кацони заявил, что "щастие воспротивилось предприятию его и лишило удовольствия возвратить свободу ста семидесяти пяти пленникам австрийским", которых увозили из Рагузы в Константинополь на рагузском судне. Кацони, дескать, погнался за судном, но не смог догнать. Князь Кауниц немедленно дал ход заявлению Кацони, на что очень болезненно отреагировал представитель Рагузской республики в Вене. Российские дипломаты, аккредитованные в Вене и на Венецианских островах, встревожились последствиями, которые могли произойти от "помянутой повести Кацония". Они докладывали в Петербург: Рагузская республика "во все продолжение настоящей войны безпрестанно прилагает старание, дабы ни в коем случае Порта не могла воспользоваться ею к причинению вреда" обоим императорским дворам - российскому и австрийскому. Наоборот, рагузцы всячески стараются оказывать любую помощь России и Австрии, а во избежание незаконных захватов со стороны турецких властей, правительство даже запретило купеческим судам своих подданных заходить в турецкие порты. И уж тем более Рагуза никогда бы не допустила случаев, как с австрийскими пленными - это в чистом виде ложь подполковника Кацони98. Инцидент в Вене вызвал резкое недовольство Екатерины II, а последствия от беззаконных действий Кацони ничего, кроме неприятностей дипломатического характера и разбирательств с нейтральными державами, России не принесли.

5 сентября 1791 г. генерал-майор Томара приказом по казенной императорской флотилии объявил, что с Оттоманской Портой заключено перемирие на восемь месяцев, поэтому все действия в Архипелаге прекращаются. Судам надлежит следовать в точку рандеву к острову Цериго, а оттуда соединенно отправляться в Ливорно. В течение последних четырнадцати месяцев успешные действия флотилии по нарушению торговли противника нанесли Турции урон на сумму 58 026 пиастров, и Гиббс выразил контр-адмиралу Псаро благодарность: "Во время командования вашего сбережение казенного интереса приписывается усердию вашему к пользе службы... Сохранили вы честь императорского флага, содержав арматоров в надлежащем порядке", а с восстановлением законности в Адриатике и греческом Архипелаге призовая комиссия больше уже никаких жалоб от греков и от других народов не получала99.

Но полковника Кацони эти события не касались. В феврале 1792 г. Томара изыскал возможность уведомить его о прекращении военных действий и передал копию ордера командующего Южной армией генерал-аншефа М. В. Коховского об отправлении части малых судов в Черное море под купеческими флагами. Затем генерал Гиббс отправил Кацони высочайшее повеление ехать в Петербург - "ради личного объяснения о всем том, что относится до бывшего его над флотилиею начальства и до учиненных им на щет казны издержек"100. Но Кацони не спешил прекращать войну, а тем более выезжать в Петербург. Консулы на Занте Загурисский, на Корфу Л. Бенаки и полномочный министр в Венеции А. С. Мордвинов сообщили в Вену и в Петербург леденящие душу подробности одного из последних злодеяний этого человека.

26 апреля 1792 г. Кацони с семью судами подошел к берегам Мореи и высадился в местечке Кастра, где нашли убежище спасавшиеся от чумы греки с острова Идро. Полковник знал, что война окончена, а следовательно, турок в большом количестве в том месте не будет. Он вместе со своими людьми ночью высадился на берег и окружил поселение беззащитных идриотов; как докладывал Загурисский, часть жителей "сумела спастись бегством в горы, а кто остался, попали в плен или были убиты. За тем последовал всеобщий грабеж, причиняли женам нещастных наипоноснейшие ругательства, а стоявшие там восемь идриотских судов были взяты, так что опустошение, грабеж, причиненные от своевольных матрозов, не представляют иного для идриотов как только плачевное зрелище"101.

Весть о преступлении Кацони мгновенно распространилась по полуострову, и проживавшие в Морее турки в срочном порядке выслали в Константинополь курьера с мольбой о помощи, а сами пока вооружились и наскоро укрепили свои поселения. Кацони же продолжил совершать новые преступления. На своем судне он поднял флаг с изображением трех сердец и трех шпаг, с надписью: "Избавитель греков". После расправы с идриотами на суше, он отправился грабить их на море и остановил кирлангич, принадлежавший греку, подданному Венеции. Люди Кацони ограбили его, забрали весь сыр, который находился на борту, и 1200 пиастров. Одному греку Кацони приказал отрезать нос, а остальных пообещал оставить в живых, но с условием, что они пойдут не в Венецию, а в другую сторону. Владелец кирлангича рассказал, что матросы Кацони "во всеуслышание разглашали", что они так поступают по приказу генерала Томары102. О том, что война окончена, полковник намеренно не объявлял своей команде.

9 июня 1792 г. представителю России в Венеции Александру Семеновичу Мордвинову Сенат республики подал официальную жалобу на действия Кацони: "Беспорядочное поведение и выходящие из границ поступки арматоров флотилии, состоящей под командою полковника Ламбро Качония, который как с самого начала последней с Портою Оттоманскою войны, так и после заключения мира, находился всегда с флотилиею близ Венецианских островов, лежащих в Леванте, не наблюдая должного уважения к земским правам нашей Республики и нарушая исповедуемое и хранимое постоянно доброе согласие и дружбу между августейшею государынею вашею и Республикою нашею, составляют неприятный предмет объявления вам. Приятно было полученное известие о недавнем прибытии в Корфу секретаря г-на Томары с данным ему повелением освидетельствовать помянутую флотилию и восстановить в оной надлежащее благоустройство прекращением беспорядков"103.

Пересылая копию этой жалобы вице-канцлеру Остерману, Мордвинов пояснял, что в течение всей войны флотилия Кацони "почти всегда крейсировала около венецианских в Леванте островов, и часто имела убежище в портах Венецианской Республики", получая там необходимую помощь в снабжении и ремонте. И никогда правительство Венеции ему ни в чем не отказывало, но как отплатил полковник Кацони за помощь и гостеприимство? Черной неблагодарностью, грабежами, издевательствами над подданными республики и совершением новых преступлений. Например, губернатор острова Св. Мавры направил к Кацони своего уполномоченного офицера с требованием выдать "многих бежавших и им принятых на эскадру солдат, но он безстыдным образом в том отказал", - писал Мордвинов.

По приказу Кацони его люди похитили в Превезе 10-летнего мальчика - под предлогом долга его отца, который будто бы задолжал Кацони крупную сумму денег. Кацони освободил ребенка только после личного вмешательства градоначальника. Но сразу после этого случая полковник принял к себе на службу "известного ссылочного по кличке Чира", который совершил разбойное нападение на дом, где жил этот мальчик с матерью, и ограбил женщину. Градоначальник призвал Чиру добровольно отдать похищенное, но он не подчинился; впоследствии власти острова сумели выследить и арестовать этого беглого каторжника104.

После серии разбирательств на дипломатическом уровне, Екатерина II направила генералу Томаре указ для передачи полковнику Ламбро Кацони, "чтоб он со всем своим ополчением возвратился как наискорее в Ливорну или другую итальянскую гавань, которую вы ему укажете, назначив при том и крайний срок возвращения его и сказав ему, что естьли он в течение сего времени не явится, то Российский двор от него отрекается"105.

Но полковник и на этот раз не явился ко двору. Он понимал, что кроме Потемкина в России у него нет покровителя, а после смерти князя отсылать "победные" рапорты было некому и надеяться тоже не на кого. Он предпочел дальнейший путь грабежей и насилия. У берегов Мореи он сжег два купеческих французских судна, после чего к венецианским властям присоединились турки и французы. В частности, к генералу Томаре попало письмо командира французского фрегата "La Badine" Симона Брутьера, адресованное неизвестному лицу. Из текста письма (от 5 августа 1792 г.) следовало, что "для обеспечения торговли всех наций и удержания разбойничества таковых судов", Франция готова направить свои корабли в Средиземное и Эгейское моря106.

Пока Кацони грабил мирных торговцев, в том числе и своих соотечественников, из Константинополя подоспела помощь: турки выслали в Эгейское море 18 вымпелов под командованием самого капудана-паши, к которым присоединились 15 хорошо вооруженных идриотских судов. У одного из островов эта эскадра обнаружила стоявшую на якоре флотилию Кацони и атаковала ее. Полковнику удалось бежать на малом быстроходном галиоте, бросив, как и в прошлый раз, свою команду, часть которой турки захватили в плен107. Российский поверенный в делах в Константинополе А. С. Хвостов сообщал Томаре: Кацони "капитан пашею загнан в горы, и взято восемь судов с орудиями, кроме потопленных и сожженных. Тож взято в плен три офицера и 64 простых грека"108.

Тем временем, до Петербурга дошли майские донесения Хвостова из Константинополя, в которых он информировал о результатах прошедших переговоров с турецким министром иностранных дел Рейс-эфенди по поводу незаконных действий Кацони в отношении "турецких подданных в Белом море". Рейс-эфенди говорил: "Злодейства его изо дня в день умножаются, и вчера вновь получено известие, что помянутый Ламбро захватил одно идриотское судно. Ежели бы Порта в Черное и Азовское моря послала своих корсаров, и когда б оные начали грабежи причинять, какие б Российский двор для охранения своих берегов и подданных принял меры, дозволяя корсарам турецким причинять подданным своим обиды и грабежи?" Выждав паузу, эфенди твердо заявил: "Порта почитая теперь Ламбра действительным корсаром, неминуема должна прибегнуть к средствам в руках у нее имеющимся, и послать на изкоренение его войска и суда"109.

Что представитель Екатерины II мог ответить на эти вопросы и как опровергнуть неоспоримые доводы? Он лишь заверил турецкого министра, что российских военных судов в Средиземном море и Архипелаге больше нет, так как война давно окончена, и Блистательная Порта, конечно же, знает, какие меры ей следует принять "для охранения своих вод и подданных против корсеров". Эфенди подтвердил: безусловно, его руководство примет надлежащие меры "на истребление" Кацони, который осмеливается совершать преступления то под российскими, то под немецкими, то под венецианскими флагами. На это Хвостов ответил так: "Сия перемена флагов доказывает, что то не могут быть суда российские, кои свой флаг не имеют нужды менять ни на чей. Я не могу препятствовать Порте в распоряжениях ее относительно безопасности земель ее и повторяю, что военных российских судов в Белом море нет". Эфенди завершил конференцию следующими словами: "Следовательно, оным и дело сие кончено, ибо Порта употребит силу против Ламбра яко точного корсера, ныне в Белом море грабежи производящего"110.

В фондах Архива внешней политики Российской империи обнаружены сведения о последних злодеяниях полковника Ламбро Кацони и короткая справка об участи его семьи. В делах хранятся донесения российских консулов и посланника в Вене Разумовского вице-канцлеру Остерману и Екатерине II за 1792 - 1793 гг., свидетельские показания бывших сослуживцев Кацони и документ под заголовком "Выписка из бумаг, касающихся греков флотилии Ламбро, плененных венецианцами и частично выданных туркам". В преамбуле этого документа говорится: "Когда мир с Портою Оттоманскою уже обнародовали в Европе, со всех концов Архипелага еще продолжали поступать жалобы на морские разбои Ламбро Каццони и его флотилии. В связи с этим императрица распорядилась лишить сих непокорных ее покровительства, объявив незаконными все их призы, захваченные после обнародования мира, и рекомендовав преследовать их, чтобы положить конец их разбою. В результате флотилия была разбита, а личный состав пленен или рассеян. Ламбро удалось скрыться"111.

Итак, Екатерина II отреклась от бывшего офицера своего флота, который вовсе не служил России, а преследовал собственные корыстные интересы, вплоть до возведения самого себя на княжество в Архипелаге на одном из островов. Но полковник Кацони сумел войти в доверие к князю Потемкину, отсылал ему донесения с ложными сведениями и тем самым вводил в заблуждение не только Потемкина, но и императрицу. Теперь же, когда открылась вся правда о его преступлениях, Екатерина II сама рекомендовала правительству Венеции поймать этого пирата и положить конец его злодеяниям. После получения такого ответа, Сенат республики постановил: "Вследствие неоднократных известий о наглых поступках и грабительствах полковника Каццония и подчиненных ему арматоров..., для общей безопасности и спокойствия" арестовать полковника Кацони и конфисковать его флотилию112.

Каков же был финал полковника и - по милости Потемкина - Георгиевского кавалера? Чашу терпения венецианского правительства переполнило его очередное дерзкое преступление. В конце июня 1792 г. на рейде у острова Занте бросило якорь купеческое судно под российским флагом, на борту которого находился, судя по документам, "богатый груз". Каким-то образом об этом узнал Кацони, и пока капитан с командой сходили на берег, он и его люди пробрались на судно, подняли паруса и вышли в море. Но их заметил венецианский сторожевой фрегат и вынудил вернуться на рейд. При появлении вооруженного наряда, Кацони "протестовал с оскорблениями и руганью, пытался сбежать и даже открыл стрельбу из ружей", но венецианские власти арестовали его и всю его команду и приставили к ним часовых. Через некоторое время полковнику все же удалось обмануть охрану и сбежать, а сторожевой фрегат снова пустился за ним в погоню.

На этот раз Кацони открыл стрельбу из пушек по "войскам и флагам Республики", чем не только оскорбил национальные чувства венецианцев, но и окончательно разозлил их. Они настигли и вновь арестовали беглецов, посадив их под усиленный караул. Во время преследования и перестрелки погибло несколько греков из команды Кацони, но сам он под арестом находился не долго - видимо, ему все-таки удалось сбежать. В начальных числах июня полковник появился уже в другом месте владений Венеции - в бухте Каламо и "требовал, чтоб жители сего города прислали к нему тридцать мешков денег". Вместо денежного подношения жители Каламо оказали пирату вооруженный отпор, встретив его шквальным ружейным огнем.

Этот случай вынудил правительство Венеции пойти на самые крайние меры: командующий морскими силами республики адмирал Эмо получил приказ снарядить сильную эскадру для поиска и поимки преступника, а также арестовать находившихся на острове Цериго жену, детей и шурина Кацони. Российские консулы протестовали против последнего решения, но тщетно - Сенат заявил, что "готов освободить только тех пленников, которые родились российскими подданными, но обязательства Венецианской республики перед Оттоманской Портой не позволяют ей сделать это по отношению к тем грекам, которые родились турецкими подданными, даже несмотря на то, что во время войны они принимали присягу на верность России и служили под ее флагами. Договоры с Турцией обязывают Венецию выдать этих греков туркам, по их требованию". Заковав в кандалы членов семьи Кацони, венецианские власти посадили их на галеры и вместе с другими пленными греками отправили в Константинополь113.

31 августа 1792 г. поверенный в делах в Турции Хвостов информировал генерала Томару, что ждет высочайших повелений относительно линии поведения с турками, поскольку "двор от Ламбро отступился". Хвостов пишет и о том, что размеры ущерба, причиненного Кацони разным державам и частным лицам, еще предстоит выяснить; этот человек оставил за собой такой "шлейф" преступлений и недостойных дел, что Петербург будет долго разбираться с разными консульствами и представительствами. Полковник потерял в Архипелаге почти весь свой отряд.

3 мая 1793 г. вице-адмирал Мордвинов, служивший на Черноморском флоте, докладывал в Петербург: "Минувшаго апреля с 15 по 28 число прибыли в Севастополь суда, отправленные из Средиземного моря от генерал майора Томары под Российским флагом. Трехмачтовые Святый Николай, Святый Матвей, Святая Елена и кирлангич двухмачтовый Ахил. Поверенный в делах при Порте Оттоманской полковник Хвостов извещает, что выдано им на все суда две тысячи десять пиастров". Согласно документу, экипажи этих и других судов состояли из представителей разных национальностей - греков, россиян, итальянцев, англичан, неаполитанцев, славон, албанцев; например, на "Святом Александре" служили 28 венецианцев114. Кацони вместе со всеми на Черное море не прибыл.

Полковник потребовал вернуть ему указанные четыре судна, для чего и отважился поехать в Россию и даже не постеснялся сыграть на семейной драме. В апреле 1795 г. он прибыл в Херсон и сразу подал на имя князя П. А. Зубова протест на комиссию, "учрежденную для свидетельства щетов и разсмотрения претензий по флотилии бывшей в Средиземном море в последнюю с турками войну" за невыплату жалования его офицерам, и потребовал вернуть ему якобы его суда. Платон Зубов доложил обо всем императрице, и с ее повеления началось разбирательство.

Процедуру рассмотрения дела комиссия сформулировала так: "Офицеров следует разделить на три периода: 1. Когда флотилия была на положении арматорском. 2. Когда она присвоена в казну и обращена на военные действия, и что сей второй период есть тот, в который всем служащим следует выдавать жалование из казны, каковым некоторые из них уже здесь и удовлетворены. 3. По заключении с турками мира, когда Ламбро Качони, не взирая на данные ему повеления о прекращении всяких военных действий, самовольно продолжал оные, при чем и сам он, Ламбро, получил высочайшее позволение приехать в Санктпетербург и предстать в комиссию ради личного объяснения о всем том, что относится до бывшего его над сею флотилиею начальства и до учиненных им на щот казны издержек"115.

Вначале Кацони не отрицал, что флотилия находилась на положении арматоров, в связи с чем он должен был отчислять в казну часть призовых денег. Но затем, по своей привычке, начал лгать, говоря, что участвовал "единственно в военных действиях и сражался не против купеческих судов, а военных неприятельских и даже линейных кораблей, где" он "ничего не выигрывал, кроме ядер, пуль и потери" своих судов116. На этом этапе разбирательства он ни слова не сказал о том, что снаряжал фрегат "Минерва Северная" "на собственный кошт", зная о показаниях капитана П. Кассими.

Комиссия работала долго. Были привлечены все оставшиеся в живых участники событий, в том числе И. А. Заборовский, А. К. Псаро и В. С. Томара. Гиббс скончался в 1795 г. в звании вице-адмирала. Дело разбухло до тысячи листов: в него вошли копии всех высочайших повелений и инструкций, отчеты генералов и множество других документов, связанных с действиями Кацони. Вот, к примеру, одно из показаний Антония (Антона) Константиновича Псаро от 19 июля 1795 г.: "Ламбро и сопутствовавшие ему не только не захотели покориться инструкциям, но паче презирая начальника, от которого они были присланы, продолжали по алчности своей поступать с дружественными нациями и с греками так, что в Сиракузскую комиссию ежедневно вступали как от нейтральных купцов так и от греков жалобы от претерпеваемых ими от арматоров несправедливых грабительствах". Более того, Псаро свидетельствовал, что Кацони переманивал к себе в команду людей из флотилии Гвильермо Лоренцо обещаниями быстрой наживы, то есть действовал "без правильной дисциплины и жадностию к наглым похищениям", чем наносил вред российской императорской службе и дискредитировал ее. "Едва лишь зделалось мое прибытие известным, - говорил Псаро, - то множество народа пришло в присутствии нашего вице консула Загурисского просить моей помощи против беззаконных грабительств вышеобъявленных корсаров"117.

Комиссия перечислила все пункты расходов Кацони, которые ему, по первому же требованию, всегда возмещала казна. Деньги выдавались на жалование, ремонт, "на все издержки", включая закупку провианта, но Кацони оказался вором и пиратом, опозорившим честь российского флага. Члены комиссии прямо заявили ему, что "почитают ево по сие время яко отверженнаго бунтовщика". В ответ Кацони оправдывался, жалуясь на князя Мещерского, который посадил его в тюрьму и хотел заменить Г. Войновичем, говорил, что "пошел на Майну" по причине нужды в деньгах и пропитании, а там якобы ему были должны "31 мешок и 50 пиастров". Он утверждал, что будто бы даже посылал своих депутатов в Константинополь в российское посольство "к министру, от которого надеялся получить пособие", но никто не хотел платить, а его людей избили. Жаловался и на то, что не мог распоряжаться своей флотилией "как хозяин", так как служил Ея Величеству, что его "жена с детьми страдала в каторжной работе два месяца и двенадцать месяцев в тюрьме", а сам он ради спасения жизни скрывался "в турецкой земле"118.

По поводу снабжения флотилии, Василий Степанович Томара задал ему такой вопрос: с какой целью, господин полковник, вы посадили на свои суда "до 1500 человек всякой сволочи, с которыми поплыли в Майну"? Вы же имели "готовое для ополчения своего пропитание в Сицилии, не далее Майны от Венецианских островов отстоящей, куда приказывал я вам неоднократно присылать казенные суда и самому со всеми своими судами следовать". В Мессине, говорил Томара, на корвете "Св. Николай" находился "готовый магазин провизии", которую поставлял сицилийский дом Навантери, но полковник даже не появился там, игнорируя все приказы119. Как же на это отреагировал Кацони? Он тут же выдвинул встречный иск и заявил, что ссудил Томаре 12 500 левков, а тот ему их не вернул. Томара назвал это ложью - он никогда не получал этих денег, и вообще, "чтоб давать, надо иметь", а он постоянно видел Кацони "в скудном состоянии. В Вене, где его нашол, жил он в долг, - говорил Томара. - В Триесте содержал его купец Николай Жоржи... До четырех тысяч левков сумма, издержанная в острове Каламо, дана ему от капитанов вольной флотилии, явившихся тогда из Архипелага"120.

Кацони все время твердит: "Мои кирлангичи, моя флотилия", но давайте разберемся, что есть собственность Кацони, а что нет. Как выяснилось, лично Кацони принадлежало только судно "Св. Елена", которое арестовал генерал-майор Псаро, а Томара потом вернул его Кацони обратно121. Часть остальных судов полковник захватил у архипелагских греков, часть принадлежала другим владельцам.

В новом 1796 г. комиссия передала генерал-прокурору А. Н. Самойлову общий реестр долгов Кацони на сумму 41 736 турецких пиастров и 10 тыс. голландских червонцев. Разбирательство по делу Кацони продолжалось и после смерти Екатерины II, так как он постоянно подавал новые иски. Судя по всему, полковник решил, что император Павел, в отличие от матери, совсем не в курсе дела, а потому его можно ввести в заблуждение, еще раз перечислив свои "подвиги", пожаловаться на тяжелую участь. 28 января 1797 г. Кацони подал Павлу прошение, в котором "слезно просил заплатить ему за фрегат "Минерву Северную", также и за три собственные мои суда, кровью моею вооруженные и отправленные после в службу Черноморскую". Теперь полковник уже смело говорил, что он лично вооружил "Минерву Северную" "чрез продажу последней рубахи в начале выезда из Триеста", и это стоило ему 42 тыс. флоринов. Как видно из его прошения, вооружение еще трех судов он также приписывал себе. Жаловался Кацони и на своих "заимодавцев", из-за которых он пребывает "в бедствии" и рискует "подпасть под стражу на вечность", указывая на свою 27-летнюю службу и страдания родственников122.

Потребовалось не так много времени, чтобы разобраться, кому принадлежали те три судна, отправленные на Черное море, о которых говорил Кацони. Комиссия установила, что эти суда Кацони захватил у архипелагских греков, поэтому никакой платы ему не положено, а выплаты будут производиться настоящим владельцам123.

Император Павел простил преступника и даже проявил к нему "немалую щедрость". 22 декабря 1797 г. государственный казначей барон А. И. Васильев получил высочайший указ о выплате полковнику Кацони 576 тысяч 674 рублей. Но Кацони такая сумма не устроила, и он продолжал беспокоить комиссию и в следующем, 1798 году. Тогда Павел распорядился вновь принять его на службу и определил в Черноморский гребной флот - очевидно, с целью дать ему возможность послужить России, а заодно зарабатывать на жизнь. По справке Адмиралтейств-коллегии от 22 декабря 1796 г., Кацони был определен в Черноморский гребной флот и получил назначение в Одессу124, но разве могло такое решение удовлетворить человека, привыкшего никому не подчиняться?

До сих пор считалось, что полковник прибыл в распоряжение черноморского начальства и стал служить на флоте, но последние архивные находки опровергли это. В АВПРИ обнаружены два списка: первый датирован июлем 1797 г. и называется "Список уволенным от службы грекам и другим левантским жителям во флотах Черноморских в прошедшую с турками войну". Согласно этому списку, "греков и других левантских жителей", служивших в русско-турецкую войну в Черноморском флоте, уволено: капитан-лейтенантов - 8, лейтенантов - 4, мичманов - 3, секунд-майоров - 8, прапорщиков - 54.

Второй список, под той же датой, имеет название "Список отлучным по Черноморскому Адмиралтейскому Правлению, к своим командам неявившимся, и за то по силе Высочайшаго Его Императорскаго Величества повеления выключенными из службы без ношения мундира"125. Столь суровое наказание, как исключение из службы без права носить мундир применялось не так часто, но в данном случае цифры впечатляют: "флота лейтенанты - 3; мичманы - 2; полковник Ламбро Качони, секунд майор - 1; капитаны - 4; поручики - 10; подпоручики - 10; прапорщики - 33".

Бывший полковник российской службы Кацони сделался хозяином винного завода, так и не вернув долги своим кредиторам и адмиралу Мордвинову. В 1911 г. в журнале "Исторический Вестник" появилась статья некоего Кацони - видимо его, потомка, который восхвалял "подвиги" своего предка. Эпитеты, которыми наделил полковника автор, примерно такие: "корсар-герой, наводивший ужас на турок", храбрец и патриот, бесстрашно громивший "ненавистного врага". Эти и другие мифы подхватили современные историки, которым выгодно выставлять Кацони в роли греческого героя-освободителя, пусть даже и наперекор исторической истине. Потомок полковника поведал о финальном завершении жизненного пути своего предка: Ламбро Кацони отравил неизвестный человек, который проник к нему, представившись доктором, и подсыпал яд в вино. Умирая, Кацони будто бы успел заколоть незнакомца кинжалом126.

Благодаря настойчивым требованиям России, турецкие власти освободили семью полковника, но о дальнейшей судьбе греков из его флотилии, совершавших вместе с ним разбойные нападения и грабежи, фактически ничего не известно. С момента их ареста и отправления в Константинополь Екатерина II не оставляла без внимания этот вопрос и добивалась их освобождения. Однако сложность заключалась в том, что единственным способом добиться этого являлось предъявление турецким властям веских доказательств принадлежности арестованных греков к "подданным Ея Величества" российской императрицы. В противном случае Порта давала примерно такой ответ: на каком основании Россия требует выдать опасных преступников, подданных Турции? Только потому, что они ее единоверцы? Но этого недостаточно, чтобы избежать наказания за тяжкие уголовные преступления, умышленно ими совершенные.

Примечания

1. Например, см.: ПРЯХИН Ю. Д. Полковник и кавалер Ламброс Кацонис (Качони) в боевой летописи флота России: Греки в истории России. СПб. 1999; ЕГО ЖЕ Ламбро Кацонис. Личность, жизнь и деятельность. СПб. 2011.

2. Архив внешней политики Российской империи. Историко-документальный департамент МИД РФ (АВПРИ ИДД МИД РФ), ф. 89, сношения России с Турцией, оп. 89/8, д. 708, л. 25; ф. 41, сношения России с Венецией, оп. 41/3, д. 431.

3. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 18, л. 26, 41. 7 марта 1788 г.; ф. 5. оп. 5/1, д. 587, л. 27.

4. Русский Архив, 1866, с. 1382. 7 марта 1788 г.

5. ПЕТРОВ А. Н. Вторая турецкая война в царствование императрицы Екатерины II. Т. 1. Приложение N 9.

6. Российский государственный архив Военно-морского флота (РГАВМФ), ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 1.

7. Там же, д. 18, л. 2 - 3, 234об.

8. Материалы для истории русского флота (МИРФ), ч. XIII, с. 252.

9. РГАВМФ. ф. 150, оп. 1, д. 34. л. 4об.

10. Там же, ф. 315, оп. 1, д. 470, л. 1 - 27.

11. РГАВМФ, ф. 197, оп. 1, д. 63, л. 168 - 168об.

12. АВПРИ, ф. 32, сношения России с Австрией, оп. 32/6, д. 1291, л. 89 - 90, от 25 апреля 1788 г.

13. Там же, л. 76, 90об.

14. Там же, л. 75об., 91об.-92.

15. Там же, д. 1291.

16. Там же, ф. 70, сношения России с Неаполем и Сицилией, оп. 70/2, д. 200, л. 28, 31- 31об., 39.

17. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 1049.

18. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2036, л. 27 - 27об., 37.

19. МИРФ, ч. XIII, с. 252.

20. АВПРИ, ф. 41, оп. 41/3, д. 431, л. 30, 64, 135об.

21. РГАВМФ, ф. 197, оп. 1, д. 63, л. 144.

22. АВПРИ, ф. 70, оп. 70/2, д. 202, л. 3 - 3об.

23. Там же, д. 200, л. 67.

24. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 1292, л. 14 - 15.

25. МИРФ, ч. XIII, с. 255, от 3 мая 1788 г.

26. АВПРИ, ф. 32, оп. 32/6, д. 1292, л. 66.

27. МИРФ, ч. XIII, с. 275.

28. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2036, л. 83.

29. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 11об., от 31 июля 1788 г.; 12.

30. Там же, л. 68 - 71, от 20 августа 1788 г.

31. Там же, л. 64об.; ф. 32, оп. 32/6, д. 1304. По сути, все дело на 170 листах состоит из судебного разбирательства по факту незаконного захвата майором Кацони судна мальтийского корабельщика П. Целалиха.

32. Там же, ф. 2, оп. 6, д. 5132, л. 137 об. 141 - 142.

33. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 206, л. 55об.; ф. 89, оп. 89/8, д. 958, л. 3.

34. Там же, д. 2062, л. 17об.

35. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 1290, л. 3 - 10; д. 1301, л. 1 - 3, от 16 января 1789 г.; ф. 70, оп. 70/2, д. 206, л. 45 об., 55 об.; ф. 32, оп. 32/6, д. 706, л. 12 об., 19 - 19 об.

36. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 1295, л. 3 - 3об.

37. Там же, д. 1299, л. 1 - 2.

38. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 22 - 23.

39. АВПРИ, ф. 32, оп. 32/6, д. 1299, л. 3 - 3 об.

40. Там же, л. Зоб.

41. Там же, л. 4.

42. Там же, л. 4 - 4об.

43. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 2093, л. 13.

44. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 24 - 25об.

45. АВПРИ, ф. 32, оп. 32/6, д. 1299, л. 4об. -5; д. 1301, л. 2 - 2 об.

46. РГАВМФ, ф. 197, оп. 1, д. 31, л. 28 - 28об.

47. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2093, л. 3.

48. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 1299, л. 6 - 7об.

49. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 13 - 17об., 139 - 142об.

50. Там же, л. 7, 18 - 20.

51. И. А. Заборовский И. А. - А. А. Безбородко, в Петербург, 23 апреля 1789 г. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2093, л. 4об.

52. И. А. Заборовский - Екатерине II, 24 апреля 1789 г. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2107, л. 1 - 2 об.

53. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2093, л. 9.

54. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 1296, л. 33 - 34; 30.

55. Там же, ф. 41, сношения России с Венецией, оп. 41/3, д. 433, л. 49 - 50.

56. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 1301, л. 73 - 74.

57. Там же, д. 737, л. 59 - 60об.

58. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 2093, л. 11 - 11об.; д. 2094, л. 20.

59. Там же, ф. 41, оп. 41/3, д. 433. л. 23 - 24.

60. С. С. Гиббс - Екатерине II, 22 августа 1789 г. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2114, л. 3 - 3об.

61. АВПРИ, ф. 41, оп. 41/3, д. 433, л. 60.

62. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 2114, л. 1об.

63. Там же, л. 3об.-5.

64. Там же, л. 5об.

65. Там же, ф. 41, оп. 41/3, д. 433, л. 35 - 36.

66. Из донесения С. С. Гиббса императрице от 22 августа 1789 года. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2114. л. 5об.-6, 9.

67. Там же, л. 6об.

68. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 208, л. 1 - 1об.

69. Там же, ф. 41, оп. 41/3, д. 433, л. 72 - 73.

70. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 732, л. 70об.

71. Там же, ф. 41, оп. 41/3, д. 433, л. 78об. - 79; 77 - 78; 77об.

72. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 206, л. 106об. - 107, 110, 116.

73. Из донесения генерала С. С. Гиббса Екатерине II от 22 августа 1789 г. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8. д. 2114, л. 8 - 8об.

74. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2114, л. 8об. - 9об.

75. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 793, л. 65 - 65об.

76. С. С. Гиббс - И. А. Остерману, 15 мая 1790 г. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2130, л. 4.

77. Там же, л. 4об.

78. АВПРИ, ф. 41, оп. 41/3, д. 436, л. 7 - 9, от 22 мая 1790 г.

79. РГАВМФ, ф. 197, оп. 1, д. 64, л. 82 - 83об.

80. С. С. Гиббс - И. А. Остерману, 7 июня 1790 г. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2130, л. 5об.

81. АВПРИ, ф. 89, оп. 89/8, д. 2130, л. 19об. - 20.

82. РГАВМФ, ф. 197, оп. 1, д. 64, л. 82 - 83об.

83. АВПРИ, ф. 41, оп. 41/3, д. 436, л. 9; ф. 89, оп. 89/8, д. 2130, л. 5.

84. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 2129, л. 1 - 4; д. 2130, л. 31об.

85. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 52, оп. 2, д. 19, л. 2.

86. Там же, ф. 52, оп. 2, д. 19, л. 7 - 8.

87. Там же, д. 18, л. 128.

88. АВПРИ, ф. 41, оп. 41/3, д. 436, л. 32 - 36, донесение от 29 июля 1790 г.; л. 33об.

89. Там же, л. 33об., 35.

90. Там же, л. 34, 65об.

91. Там же, д. 184, л. 87.

92. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 217, л. 25 - 26, 28об.; ф. 89, оп. 89/8, д. 2130, л. 25 - 25об.

93. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 2130, л. 41 - 41об.; 26об.; 22.

94. Там же, л. 1об. - 2.

95. Там же, д. 2135, л. 3 - 3 об.; д. 2134, л. 5; РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 170.

96. Гвильермо Лоренцо не довелось послужить в Черноморском флоте: пока он сухим путем добирался до Севастополя, произошло последнее сражение с турками на море вблизи Калиакрии. Очередная победа, доставленная Отечеству Ф. Ф. Ушаковым, ускорила заключение мирного договора с Турцией.

97. Общий Морской Список, часть V.

98. АВПРИ, ф. 70, оп. 70/2, д. 212, л. 120 - 121об.

99. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 78, 864; 161 - 161об.

100. Там же, л. 193об. - 194, 266, 268.

101. АВПРИ, ф. 32, оп. 32/6, д. 793, л. 1 - 2, 7, 10.

102. Там же, л. 74; 10об. - 11.

103. Там же, ф. 41, оп. 41/3, д. 203, л. 24 - 26. 9 июня 1792 г.

104. Там же, л. 29 - 31об., 32 - 32об.

105. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 65об.

106. Там же, л. 65, 128.

107. Там же, ф. 32, оп. 32/6, д. 793, л. 77.

108. РГАВМФ, ф. 150, оп. 1, д. 126, л. 29 - 29об., от 29 июня 1792 г.

109. Там же, д. 34, л. 123 - 123об., 124 - 124об. 110. Там же, л. 125 - 125об.

111. Там же, ф. 41, оп. 41/3, д. 213, л. 17 - 20об.; ф. 32, оп. 32/6, д. 793; л. 17.

112. Там же, д. 203, л. 78.

113. Там же, д. 213, л. 17об. - 20об.

114. РГАВМФ, ф. 239, оп. 1, д. 4, л. 1 - 3, 6.

115. Там же, ф. 150, оп. 1, д. 34, л. 1 - 3.

116. Там же, л. 4 - 4об.

117. Там же, л. 278 - 281об.

118. Там же, л. 203 - 204; 9об. - 12.

119. Там же, л. 64.

120. Там же, л. 66об. - 67.

121. Там же, л. 68.

122. Там же, л. 364 - 365, 710.

123. Там же, л. 775об. - 776, февраль 1797 года.

124. Там же, л. 514.; ф. 172, оп. 1, д. 309, л. 1.

125. АВПРИ, ф. 90, константинопольская миссия, оп. 90/1, д. 1165, л. 5 - 7, 8.

126. КАЧИОНЕ С. А. Пират-витязь - Исторический Вестник. Октябрь, 1911, с. 195 - 212.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.