Искендеров П. А. Эссад-паша Топтани

   (0 отзывов)

Saygo

Искендеров П. А. Эссад-паша Топтани // Вопросы истории. - 2008. - № 11. - С. 49-66.

Фигура Эссад-паши является весьма харизматической для истории Албании начала XX века. В ней, как в капле воды, отразились противоречивые явления и тенденции в албанском освободительном движении, лидеры которого лавировали между великими силами и балканскими странами, не отличаясь особой разборчивостью в получении финансовых средств одновременно из нескольких источников и в выборе форм и методов достижения своих амбициозных целей. Из всех ярких фигур истории Албании того времени именно Эссад-пашу менее всего жалует своим вниманием албанская историография, причислившая его к крупнейшим предателям своего народа как осмелившегося выступить за сотрудничество с Сербией1.

Эссад родился в 1863 г. в Тиране в семье влиятельного феодального магната Топтани. Его карьера мало чем отличалась от других крупных албанских землевладельцев. Владея крупными земельными наделами в центральной части Албании, он быстро продвигался по лестнице османской иерархии, став в начале XX века командующим турецкой жандармерии в Янинском вилайете. Это не помешало ему в 1908 г. активно поддержать младотурецкое движение и избраться в турецкий парламент от Дурреса. В 1909 г. именно Эссад-паша вручил султану Абдул-Хамиду II декрет об отречении последнего от власти.

Накануне первой балканской войны 1912 - 1913 гг. Эссад уже командовал жандармерией в Шкодринском вилайете, где у него завязались активные торговые контакты с итальянцами, которым Топтани предоставлял концессии на эксплуатацию местных лесов.

В начале 1913 г. турецкие власти доверили Эссад-паше командование гарнизоном крепости Шкодер, осажденной союзными сербо-черногорскими войсками. На этом посту он проявил незаурядные способности военачальника. Однако 23 апреля 1913 г., когда в крепости свирепствовали голод и эпидемии, он был вынужден сдать Шкодер черногорцам, правда, вытребовав за это приемлемые условия капитуляции: право покинуть крепость во главе отрядов в полном боевом вооружении. Поскольку к этому времени Совещание послов великих держав в Лондоне в принципе уже приняло решение оставить Шкодер в границах автономного Албанского княжества, то сдача крепости на почетных условиях представлялась Эссаду мудрым политическим решением2.

EssadPacha1914.thumb.jpg.90c1045f223a950

Essad_Pasha_and_the_Montenegrin_Officers

Эссад-паша сдает Шкодер черногорцам

Esat_Pasha_Selanik.jpg.d2465a4372fe218a7

Эссад-паша в Салониках

Essad-pasha_leaving_durazzo.jpg.ca07cdfb

Эссад-паша покидает Дуррес

Avni_Rustemi.jpg.c8e51795cabb8903dd57670

Авни Рустеми, убийца Эссад-паши

Кроме того, вооруженные отряды были необходимы Эссаду в его предстоящей борьбе за верховную власть в Албании. К тому времени в этой борьбе участвовало несколько влиятельных группировок. Эссад-паша рассчитывал не только на поддержку влиятельных мусульманских лидеров Центральной Албании (на территории между Дурресом и Тираной), но и на помощь славянских союзников в лице Сербии и Черногории. Уже 5 мая 1913 г. он информировал черногорского короля Николу о своем намерении провозгласить себя верховным правителем Албании и выразил желание сотрудничать с балканскими союзниками. При этом он подчеркивал, что албанский народ обязан своей свободой другим балканским народам, пообещав совместными усилиями (без участия великих держав) определить границы Албании. А сербскому дипломатическому представителю в Дурресе Живоину Балугджичу он прямо заявил, что хочет заключить соглашение с Сербией.

Дипломат поверил своему собеседнику и постарался убедить сербские власти в искренности его намерений3. Белград после некоторых колебаний согласился иметь отношения с Эссад-пашой, поскольку, как заверял сербские власти Балугджич, "в общем и целом его поведение выражало искреннее желание достичь соглашения с Сербией, которую он считал ядром действующих на Балканах сил"4.

Вторая балканская война 1913 г. стала еще одним искушением для Эссада. Стремясь свести счеты со своей недавней союзницей - Сербией, Болгария попыталась сделать ставку на албанских лидеров, в первую очередь на тех, кто группировался вокруг главы временного албанского правительства во Влере Исмаила Кемали. В обмен на вооруженное выступление против Сербии им были обещаны территориальные компенсации за счет сербских земель. Расчеты Софии строились на том, что восставшие против Сербии албанцы провозгласят автономию на территории Македонии, а затем Болгария аннексирует ряд районов под предлогом обеспечения безопасности. В результате реализации этого плана, говоря словами сербского историка Душана Батаковича, "через Македонию пройдет албано-болгарская граница". С военной точки зрения болгарский Генеральный штаб рассчитывал на 20 тыс. албанских штыков из Старой Сербии и Македонии, которые после первой балканской войны нашли прибежище в Албании. Повести это войско в антисербские сражения должны были засевшие к тому времени во Влерском правительстве Хасан Приштини и Иса Болетини. Временное албанское правительство распорядилось задержать на албанской территории беженцев из Старой Сербии, аргументируя это тем, что вскоре их земли будут освобождены из-под власти Сербии5.

Болгарские военные советники активно готовили албанские отряды для партизанских действий внутри Сербии; оружие и финансовые средства исправно поступали из Вены. Единственной силой на пестрой албанской политической сцене, способной противостоять попыткам албанских лидеров спровоцировать антисербское восстание в Косово и Македонии, являлся Эссад-паша, который остался верен союзническим обязательствам в отношении Сербии. Он не только отказался присоединиться к албанским вождям, но и держал сербское правительство в известности о происходящем6.

В результате организовать скоординированное албанское выступление против Сербии не удалось. Против этого выступил Эссад-паша, влияние которого оказалось достаточным, чтобы нейтрализовать усилия и Болгарии, и Австро-Венгрии вместе с Италией. Две последние великие державы действовали в унисон с Софией, пытаясь через своих агентов в лице священников и школьных учителей натравить албанцев на Сербию, а заодно и дискредитировать Эссада как главного противника предпринятых усилий7. В мае-июне 1913 г. дело в конечном счете свелось к разрозненным нападениям на сербские пограничные посты и отдельные передовые отряды.

Подписание Бухарестского мирного договора 10 августа 1913 г. не успокоило страсти, разгоревшиеся в венских, римских и софийских политических и военных коридорах. Правительство Австро-Венгрии направляло суда с оружием в Албанию, а болгарские офицеры продолжали обучать албанские вооруженные отряды навыкам партизанской войны. Со своей стороны сербское правительство, осведомленное о происходившем в албанском лагере, в том числе через Эссада, направило на переговоры с албанскими лидерами своего эмиссара Богдана Раденковича. Однако он не преуспел в посреднической миссии, и правительство Николы Пашича по-прежнему могло рассчитывать только на Эссада, который единственный из албанских вождей не ориентировался однозначно на настроенные антисербски Вену, Рим или Константинополь8.

Как справедливо отмечает Душан Батакович, нежелание Эссад-паши опереться на Австро-Венгрию, игравшую на Лондонском совещании ключевую роль в албанских делах, имело под собой веские основания. Албанский феодал понимал, что в условиях, когда соседние балканские страны - в первую очередь Греция, Сербия и Черногория, а также Италия - не скрывали своих претензий на аннексию ряда районов Албании, он может укрепить свои позиции внутри княжества, наладив контакты с балканскими союзниками. В его цели входило объединение под своей властью северных и центральных районов Албании с преимущественно мусульманским населением, что требовало опоры на Сербию, Черногорию и Италию. По мнению Батаковича, в основе военно-политических маневров Эссад-паши лежал религиозный фактор. Он полагал, что территориально менее обширная, чем было предусмотрено решениями в Лондоне, но зато более гомогенная в религиозном отношении страна окажется гораздо более стабильной. Потому он считал своими стратегическими противниками как ориентировавшиеся на Вену североалбанские католические племена, так и православное население Южной Албании, которую греческие власти именовали Северным Эпиром. Именно с этим была связана его ориентация на православную Сербию, проявившаяся также и в годы первой мировой войны9. Как тут не вспомнить слова британского историка Оуэна Пирсона, отмечавшего, что албанцы не случайно еще в 1908 г. "боялись полной независимости, полагая, что немедленная независимость сделает их страну жертвой для более сильных балканских народов"!10.

Тем временем завершение эпохи балканских войн не принесло спокойствия Балканам, особенно Сербии. 20 сентября 1913 г. албанские вооруженные отряды численностью в 10 тыс. человек пересекли установленную Лондонскими соглашениями сербо-албанскую границу в трех направлениях. Военные действия охватили как районы собственно Албании, находившиеся под контролем сербских войск, так и территории Западной Македонии и Старой Сербии, которые согласно решениям Лондонского совещания послов великих держав, были присоединены к Сербии. В последнем случае главными целями албанцев стали города Джяковица и Призрен.

Во главе отрядов стояли известные албанские вожди Иса Болетини, Байрам Цурри, Риза Бей, Элез Юсуф и Кьясим Лика. Они действовали по прямому распоряжению Исмаила Кемали, который заверил их в поддержке со стороны Австро-Венгрии и Италии, пообещав, что все занятые в результате этого наступления территории станут частью Албании. Непосредственное командование войсками осуществляли офицеры болгарской армии. Единственным из албанских лидеров, кто отказался примкнуть к военной коалиции, был все тот же Эссад-паша, проинформировавший о развитии событий и своей позиции власти Белграда11.

В это время российский поверенный в делах в Сербии В. Н. Штрандтман, неоднократно беседовавший с управляющим сербским министерством иностранных дел М. Спалайковичем, передал в МИД России содержание той программы, которую кабинет Пашича решил взять на вооружение по албанскому вопросу.

По его сведениям, сербское правительство пришло к выводу о возможности использовать внутренние неурядицы в Албании в целях решения двух задач: во-первых, добиться пересмотра в свою пользу пограничной сербо-албанской линии, намеченной решениями Лондонского совещания послов великих держав, и, во-вторых, содействовать приходу к власти в Албании правительства, не находящегося под влиянием Австро-Венгрии и проявляющего дружеское расположение по отношению к Сербии. С этой целью оно решило оказать посильное содействие Эссад-паше, ведущему борьбу против правительства Исмаила Кемали, выдвинув при этом условие получения Сербией, в случае прихода к власти Эссад-паши, соответствующего расширения сербской территории.

Сообщив Штрандтману о планах сербского правительства использовать Эссад-пашу, Спалайкович убедительно просил дипломата держать данную информацию в строгой тайне, не сообщать о ней в Санкт-Петербург из опасения крайне нежелательной для Сербии огласки. Он также привел некоторые детали указанного плана. В частности, в ближайшие дни специальное доверенное лицо должно было отправиться из Белграда через Салоники и Афины в Дуррес. Эссад-паше, испытывающему финансовые затруднения, будут направлены необходимые денежные средства. От самого же Эссада, с которым сербское правительство уже в течение некоторого времени находилось в тесном контакте, Пашич ожидает вооруженного разгрома находящегося во Влере албанского правительства в лице Исмаила Кемали, а также Исы Болетини, после чего Эссад займет пост генерал-губернатора. Своим первым указом он должен будет признать суверенитет турецкого султана и согласиться на пересмотр сербо-албанской границы в соответствии с требованиями Сербии. Вслед за этим сербские войска оккупируют часть албанской территории под предлогом обеспечения порядка и по просьбе Эссад-паши. Наконец, после укрепления своих позиций внутри страны Эссад должен будет провозгласить себя албанским князем.

Штрандтман обратил внимание Спалайковича на серьезные негативные последствия, с которыми неминуемо столкнется его страна в случае осуществления вышеуказанного плана, поскольку великие державы решительно выступят против такой политики. В ответ на это управляющий сербским министерством иностранных дел стал убеждать российского дипломата в том, что "страна не должна довольствоваться Лондонской границей, которую Австрия создала для того, чтобы Сербия не могла приступить к мирному развитию своих сил; что добрососедские отношения с Эссадом обеспечат спокойствие на Балканском полуострове; что нынешняя благоприятная минута не повторится, так как через три года Австрия перевооружится и Болгария оправится и, наконец, что сербское правительство сумеет успокоить Европу, указав в особом обращении к державам на вынужденный и чисто временный характер принимаемых военных мер, обусловленных вторжением албанцев на сербскую территорию"12. Одновременно он заявил, что сожалеет по поводу принятого несколько дней назад сербским правительством решения о выводе войск из Албании, ибо последнее албанское нападение, закончившееся взятием Дибры (Дебара. - П. И.), могло бы быть отбито с гораздо меньшими потерями со стороны сербских войск, если бы они находились на прежних стратегических позициях в глубине албанской территории, согласившись, однако, со своим собеседником в том, что и в этом случае Сербия не могла бы рассчитывать на полную защищенность от нападения албанцев, ибо численность сербского пограничного отряда, занимавшего позиции в ущельях албанских гор, не превышала одного батальона.

Как отмечалось выше, информация о состоявшейся беседе была немедленно доведена Штрандтманом до сведения российского внешнеполитического ведомства, от которого вслед за этим он получил две секретные телеграммы, датированные 28 и 29 сентября 1913 г. и подписанные товарищем министра иностранных дел России А. А. Нератовым. В этих телеграммах говорилось, что, несмотря на заявления Спалайковича о якобы строго секретном характере сообщения, он поделился своими соображениями относительно нового направления в сербской политике по албанскому вопросу с итальянским дипломатическим представителем в Белграде, который немедленно поставил в известность свое правительство. При этом управляющий министерством иностранных дел Сербии заявил итальянскому дипломату, что данный план уже встретил полную поддержку со стороны правительства России. В связи с этим Нератов дал указание Штрандтману в самые кратчайшие сроки поставить Спалайковича в известность о позиции России, которая всегда выступала против намерений Сербии следовать авантюрной политике, создающей угрозу международной безопасности, а кроме того сообщить ему, что по сведениям, которыми располагает российское правительство, личность Эссад-паши в любом случае не может внушать доверия, поскольку поддержка его может быть получена лишь путем выделения ему крупных денежных средств, а в этом отношении Сербия не может составить конкуренцию Австро-Венгрии, как и в отношении вооруженных сил - вне зависимости от сроков перевооружения австро-венгерской армии13. Кроме того, по словам товарища министра, предание международной огласке тайных замыслов Сербии неминуемо вызовет "самое решительное осуждение со стороны всех держав, утомленных длительным политическим кризисом и стремящихся к водворению прочного мира"14.

Возвращаясь через несколько дней к разговору о тайных сношениях сербского правительства с Эссад-пашой, Спалайкович сообщил, что по полученным в Белграде сведениям, "Эссад Паша вошел в сношения с Портою и, по-видимому, работает в пользу Сербии. Со стороны Турции кандидатом в албанские князья выставляют Абдул Межеда, брата наследника. Доверенное лицо, посланное Черногорией в Дураццо (Дуррес. - П. И.) к Эссаду, сообщило, что последний находится в смертельной вражде с Валонским (Влерским. - П. И.) правительством, которое, равно как и дибрские албанцы, настаивает на выступлении Эссада против Сербии. Он от этого уклоняется, надеясь, что Сербия займет часть албанской территории, ему же предоставит роль спасителя Албании"15. Сообщая об этом Штрандтману, Спалайкович заверил его, что "он решился не идти навстречу этим предложениям, несмотря на мольбы Эссада, не получающего, по-видимому, ответа и от Турции"16.

Тем временем сербский премьер Никола Пашич отправился в Париж, где обсуждал вопрос о деятельности Эссад-паши, но в несколько иной плоскости. Как сообщал 1 октября 1913 г. в Санкт-Петербург поверенный в делах России во Франции М. М. Севастопуло, имевший продолжительную беседу с Пашичем о сербо-албанских отношениях, сербский премьер считал, что центр тяжести всего положения находится в Константинополе, вследствие близких отношений, существующих между Эссад-пашой и турками. Он был убежден, что Эссад получает денежную помощь из Константинополя и является орудием последнего, точно так же, как Валлонское правительство зависит от Вены. По мнению Пашича, в интересах Турции было создать затруднения Сербии, как союзнице Греции, дабы быть в более выгодных условиях для ведения переговоров с Афинами. Он считал поэтому, что воздействие на Константинополь является наиболее целесообразным средством для прекращения сербо-албанских столкновений, так как сам Эссад никаких неприязненных чувств к Сербии не питает.

Разгром силами регулярной сербской армии албанских отрядов, финансировавшихся и вооружавшихся австрийцами, предоставил Эссад-паше удобный повод для того, чтобы провозгласить себя правителем Албании со штаб-квартирой в Дурресе - что и было им осуществлено 12 октября 1913 г. при поддержке лидеров мусульманских албанских племен и крупных землевладельцев Центральной Албании. Правительство Эссад-паши именовалось "Советом старейшин Средней Албании"17.

Австро-Венгрия расценила данный шаг как очередное свидетельство просербской ориентации Топтани. Сербия, со своей стороны, поспособствовала Эссаду в укреплении его авторитета в глазах отдельных племен, находившихся в оппозиции к временному правительству Исмаила Кемали. Формирование правительства во главе с Эссадом объективно отвечало интересам Белграда, возложившего всю ответственность за вторжение на сербскую территорию на правительство Исмаила Кемали в лице, прежде всего, его двух министров - Исы Болетини и Хасана Приштини18.

По данным Душана Батаковича, союзнические отношения между Эссад-пашой и властями Белграда никогда не были зафиксированы в специальном договоре, однако, глава сербского правительства Никола Пашич отдавал своим представителям указания снабжать это правительство оружием и деньгами. По справедливому выражению сербского исследователя, Эссад-паша рассматривался Белградом в качестве противовеса великоалбанским кругам, группировавшимся вокруг Исмаила Кемали.

Что касается социальной основы и программы "правительства" Эссад-паши, то об этом очень точно говорится в сообщении от 30 октября 1913 г. из Влеры российского генерального консула в этом городе А. М. Петряева: "Эссад-паша, из знатного и богатого рода Топтани, представляет собою интересы крупных землевладельцев, так называемых беев, которые в своих сношениях с крестьянами установили, в сущности, феодальные начала"19. По словам дипломата, вокруг Эссада сгруппировались другие крупные беи, недовольные "слишком демократической политикой Исмаил Кемальбея"20. В другом своем донесении Петряев отмечай, что Эссад-паша "подчеркивает свое уважение к калифу и к постановлениям ислама, чем и поддерживает свою популярность"21. "В этом отношении, - продолжал российский дипломат, - проводимая им в округе Дураццо внутренняя политика носит вполне консервативный характер и не лишена даже панисламистских тенденций"22.

Впрочем, и "демократизм" правительства Исмаила Кемали был весьма условным. Как отмечалось в вышеупомянутом донесении Петряева, Исмаил Кемали дал понять народу, что, по его мнению, одной из первых реформ должно быть улучшение положения мелкого крестьянства, находящегося в кабале у беев. Эта несколько общая формула трактуется приближенными Исмаила Кемаля как новое распределение земельной собственности23.

Многоликая и во многом противоречивая фигура Эссад-паши не могла не привлечь внимания одного из ведущих знатоков албанских проблем того времени - лидера Сербской социал-демократической партии Димитрие Туцовича, решительно осуждавшего силовые действия властей Белграда в отношении албанцев. 1 февраля 1914 г. в "Борбе" была опубликована его статья "Капиталистический грабеж вокруг Албании", посвященная внутренней обстановке, сложившейся в Албании, и ее международным аспектам. В этой статье Туцович отмечал, что, по его мнению, в то время наиболее влиятельной в Албании силой являлась группировка Эссад-паши. Однако, продолжал Туцович, несмотря на проводимую Эссадом политику лавирования между следованием "воле Европы" и стремлением объединить вокруг себя албанские племена, европейские силы будут мириться с ростом его авторитета лишь до тех пор, пока он не станет препятствием на пути реализации их планов экономического порабощения Албании24.

После подавления албанского восстания сербские военные власти приняли в отношении его участников крайне жесткие меры. Это заставило многих жителей Охрида, Дебара и Люмы спешно покинуть места своего проживания и искать спасения во внутренних и прибрежных районах Албании, в частности, в городах Эльбасан, Тирана и Дуррес, где уже фактически началась зима. Общее число беженцев из Сербии достигло 40 тыс. человек. Среди них наряду с мусульманами находились и лица христианского вероисповедания, главным образом, болгары из Охрида и Струги. Однако они составляли незначительное меньшинство25. Как сообщал в те дни российский представитель в Международной контрольной комиссии А. М. Петряев, "по словам недавно посетившего меня корреспондента "Таймс", положение их (беженцев. - П. И.) ужасное. Они в полном смысле слова осуждены на голодную и холодную смерть"26.

В сложившейся ситуации Эссад-паша обратился к членам Международной контрольной комиссии с настоятельной просьбой об оказании срочной материальной помощи. Однако данный вопрос, вследствие отсутствия у Комиссии денежных средств, не был решен в рамках указанного органа. Денежные средства выделяли правительства отдельных стран, в частности, Австро-Венгрии, Италии и Великобритании.

Как в этих условиях повели себя местные правительства и в первую очередь "заклятые друзья" Исмаил Кемали и Эссад-паша? Вот что по этому поводу заявлял Петряев: "Как только Контрольной комиссией были получены еще первые сведения об ужасном положении албанских эмигрантов, она решила объединить в своих руках дело оказания денежной помощи и с этой целью обратилась к правительствам в Валоне и Дураццо, предложив им предоставить в ее распоряжение часть свободной наличности. Измаил Кемаль Бей сейчас же согласился перевести на имя Комиссии две тысячи турецких лир, а Эссад-паша, после некоторых пререканий и оговорок, выдал сумму в три тысячи пятьсот турецких лир, хотя у него испрашивалось семь тысяч турецких лир"27. Примечательна оговорка российского дипломата, которая лишний раз доказала, как велика была антипатия, которую испытывали к Эссад-паше международные дипломаты, удивленные тем, что на нужды беженцев он готов был выделить средств в два раза меньше, чем требовалось от него, хотя и эта сумма превосходила взнос Исмаила Кемали: "Он (Эссад-паша. - П. И.) главным образом опасался, как бы потребованные у него деньги не были истрачены в Валонском округе, управляемом его врагом - Измаилом Кемалем Беем. Комиссия перевела часть этого благотворительного фонда в Скутари (Шкодер. - П. И.), где с ее согласия он расходуется полковником Филипсом на содержание голодающих албанских семейств. Приступить к организации общественных работ (что ранее предлагал Петряев. - П. И.), возможно, будет только тогда, когда комиссия будет располагать более определенными и крупными средствами"28. В середине декабря 1913 г. Эссад-паша сообщил Контрольной комиссии, что нет никаких оснований опасаться нападения албанцев на сербские гарнизоны в районе Дебара и Люмы, где в то время вела свою работу направленная им лично специальная комиссия для организации в указанных областях гражданской администрации29.

Тем временем Эссад-паша установил близкие отношения с сербским генералом Дамьяном Поповичем, который в период первой балканской войны находился с сербским отрядом под Шкодером. Он направил делегацию из четырех албанских нотаблей в сопровождении сербского офицера, переодетого в штатскую форму, в Белград для секретных переговоров с сербским правительством30. По прибытии в сербскую столицу нотабли были приняты Пашичем, которому они заявили, что не признают находящееся во Влере правительство Исмаила Кемали, но и не желают иметь в качестве князя назначенного европейскими государствами принца Вильгельма Вида. Они заявили, что во главе Албании, большинство населения которой составляют мусульмане, должен стоять политический деятель-мусульманин, чьи интересы они и собираются защищать, дав тем самым понять, что они имеют в виду Эссад-пашу.

Пашич был крайне осторожен в своих высказываниях, стараясь не связывать себя какими-либо конкретными обязательствами. Относительно избрания албанского князя глава сербского кабинета заявил, что этот вопрос находится в компетенции европейских держав и что Сербия не имеет там права голоса. Он заверил нотаблей в искреннем желании сербов жить в мире с соседними племенами и вручил им денежную помощь в размере 30 тыс. франков с условием ее использования в целях установления порядка на сербо-албанской границе и оказания помощи албанским семьям, пострадавшим от действий сербских войск. 18 декабря 1913 г. нотабли, удовлетворенные результатами переговоров, отбыли из Белграда31.

Разумеется, развитие сербско-албанских отношений в бурные дни конца 1913 г. знало немало примеров недопонимания, вражды, кровавого насилия. Соответствующие материалы поступали, в частности, в распоряжение делегатов Международной контрольной комиссии, которая начала свою работу в Албании в середине октября 1913 года. К чести делегатов, в том числе российского комиссара в Албании Петряева, они пытались объективно разобраться в сложившейся ситуации и не принимать на веру взаимные сербско-албанские обвинения, в которых подчас преобладали эмоции, а не факты. 21 октября 1913 г. Петряев весьма сдержанно сообщал в Санкт-Петербург, что "по имеющимся у него сведениям в разных городах Албании действительно теперь находятся несколько десятков тысяч беженцев из пограничных областей". При этом официального подтверждения фактов массовых антиалбанских репрессий в присоединенных к Сербии областях не было не только в силу особого характера сербско-российских отношений, но и в силу осознания того, что к этому следует подходить крайне осторожно и не делать громких заявлений32. К тому же следовало иметь в виду, что разные албанские лидеры и вооруженные отряды боролись друг с другом и с мирным населением с неменьшим усердием, чем с сербами. Вот что писал в этой связи в секретной телеграмме в российский МИД 26 октября 1913 г. комиссар Петряев: "Исмаил Кемаль, боясь нападения со стороны Эссада, сосредоточил у берегов Шкумбии около тысячи нерегулярных войск, состоящих из разбойников и башибузуков. Они предаются грабежам и насилиям. Окрестное население в панике"33.

Развитие сербско-албанских отношений в рассматриваемый период осложнялось тем интересом, который проявляла в отношении вышеуказанных событий Болгария. По негласным сведениям, полученным Петряевым в начале декабря 1913 г., болгарское правительство поручило, своему генеральному консулу в Албании установить контакты с албанскими лидерами в Дебаре и Люме на предмет тайного направления болгарских офицеров в качестве инструкторов с целью организации добровольческих полков на территориях, прилегающих к сербской границе34. Кроме того, согласно секретным сведениям, полученным сербским правительством, болгарский кабинет министров предпринимал усилия, направленные на подготовку антисербского восстания в Западной Македонии при непосредственном участии в нем албанцев. В связи с этим в декабре 1913 г. усилился приток болгарских эмиссаров в крупнейшие центры Албании, в частности, в Дуррес, куда под видом корреспондента софийской газеты "Вечерняя почта" прибыл майор болгарской армии Дмитрий Атанасов, который слыл официальным проправительственным лицом35. Он имел несколько встреч с Эссад-пашой, которому, по данным, сообщенным сербским правительством российскому посланнику в Белграде Н. Г. Гартвигу, предложил для обсуждения следующую программу: Интересы Болгарии и Албании требуют осуществления совместных действий с тем, чтобы держать в напряжении Сербию и Грецию, не давая им возможности укрепить свои позиции на занятых ими территориях, иначе практически окажется невозможным заставить их покинуть данные области. Военные действия должны начаться не позднее, чем через шесть месяцев, по сигналу Австро-Венгрии. Болгария к этому времени успеет предпринять дипломатические шаги по сближению с Румынией. Такое сближение, по словам Атанасова, могло бы быть достигнуто значительно раньше, если бы не препятствия, создаваемые Россией. Албанцы, со своей стороны, должны поставить под ружье не менее 30 тыс. человек, причем Болгария обязуется предоставить им необходимое оружие, боеприпасы и другие военные материалы. В заключение болгарский представитель заверил Эссад-пашу в том, что примирение между Болгарией и Сербией, несмотря на все старания России, не может быть достигнуто ни при каких обстоятельствах.

Тем не менее, Атанасову не удалось в полной мере убедить Эссад-пашу в необходимости реализации указанного плана. При этом он дал понять болгарскому представителю, что албанцы примут предложения Болгарии, если та сумеет заключить соглашения с Румынией и Турцией36. Очевидно, свою роль в этом сыграли не только финансово-политические связи Эссада с Белградом, но и его объективная оценка расстановки сил. Объединенный сербско-греческий фронт оказался слишком сильным противником для объединенных албано-болгарских сил. Тем более, что Белград и Афины связывало специальное межгосударственное соглашение, чего не имели Болгария и Албания. Еще 19 мая 1913 г. Сербия и Греция подписали приложенную к союзному договору секретную декларацию по албанским делам. В ней, в частности, было зафиксировано, что ввиду "их специальных интересов на этих территориях Адриатического побережья" они решили разделить Албанию на сферы влияния. Сербской сферой была объявлена "территория к северу от линии, проходившей по реке Семан, Девол и вдоль горной цепи Камия, греческой - к югу от этой линии"37.

17 декабря 1913 г. Симич, назначенный сербским консулом в Дурресе, прибыл к месту несения дипломатической службы, имея доверительное поручение Пашича вступить в прямые переговоры с Эссад-пашой по вопросам, представляющим взаимный интерес. Одновременно при правительстве Исмаила Кемали во Влере должен был получить аккредитацию прибывающий в этот город через несколько дней генеральный консул Гаврилович38. Таким образом, Белград стремился установить рабочие отношения с двумя главными и непримиримыми противниками на албанской политической сцене.

Однако накануне прибытия Симича в Дуррес, Эссад-паша, после консультации с австро-венгерским консулом, издал специальное постановление, в котором говорилось, что все подданные балканских государств должны немедленно покинуть управляемую им территорию. Симичу, который нанес визит Эссад-паше, последний предложил подчиниться данному распоряжению, категорически заявив, что в случае отказа он снимает с себя какую-либо ответственность за личную безопасность сербского представителя. После этого Симичу ничего не оставалось как спешно покинуть Дуррес. По данным российского комиссара в Албании, такая позиция Эссад-паши, являвшегося фактически верховным правителем Дурреса, объяснялась тем, что, находясь в постоянном контакте с Белградом, Эссад одновременно регулярно получал советы и инструкции от венского правительства через находившегося в данном городе австро-венгерского консула. Он заручился обещанием, что Дуррес станет местом пребывания нового албанского князя (против прибытия которого Эссад-паша и его сторонники, как говорилось выше, постоянно апеллировали к Белграду). Для Эссад-паши австрийская поддержка имела особое значение, учитывая его растущее соперничество с Исмаилом Кемали, который претендовал на роль главы центрального правительства во Влере.

Вместе с тем, не желая обострения отношений с белградским правительством (с которым он продолжал вести тайные переговоры через специально командированных в Белград агентов), Эссад-паша за несколько часов до отъезда сербского представителя послал к нему свое доверенное лицо, чтобы выразить сожаление по поводу случившегося и сообщить, что данная мера, не носящая враждебного по отношению к Сербии характера, была вызвана объективными обстоятельствами, не зависящими от албанского лидера.

Понятно, что председатель "центрального" албанского правительства во Влере, узнав о последних действиях своего политического соперника, настоял на скорейшем приезде в город Гавриловича, назначенного сербским генеральным консулом. По прибытии во Влеру сербский дипломат был тепло встречен самим Исмаилом Кемали, выразившим ему свое удовлетворение тем, что Гаврилович вручил ему верительное письмо за подписью Пашича, в чем он усмотрел столь важное для него признание (хотя и не прямое и не официальное) своего правительства иностранной державой39.

Продолжая вести двойную игру и маневрируя между Сербией и Австро-Венгрией, а также стремясь укрепить собственные позиции внутри Албании, Эссад-паша не удовлетворился результатами переговоров эмиссаров в Белграде и продолжал обращаться к сербскому правительству через сербских офицеров пограничной службы, пытаясь заручиться поддержкой своих политических планов со стороны кабинета Пашича. Одновременно он направил вверенные ему войска в Центральную Албанию для поддержки вспыхнувшего там крестьянского восстания, в котором участвовали младотурецкие офицеры, благодаря чему восстание обрело характер протеста албанских мусульман против христианского князя. Другие отряды Эссад послал к берегам Охридского озера. Все эти действия были призваны продемонстрировать его готовность использовать все имевшиеся силы и средства для захвата власти в стране.

Вопрос об отставке правительства Исмаила Кемали также оказался привязанным к личности Эссад-паши. Как сообщал 18 января 1914 г. Петряев, Контрольная комиссия решила приступить к ликвидации правительства во Влере "после того, как будет обеспечено и устранение Эссада-Паши. Для выяснения ситуации и проведения переговоров с ним в Дураццо (Дуррес. - П. И.) ею командируется албанский член Комиссии. Здесь преобладает мнение, что Эссад откажется принять предложение Комиссии выйти в отставку или же даст уклончивый ответ"40. Однако что мог реально сделать албанский делегат, чтобы заставить всесильного Эссад-пашу уйти в отставку, даже если он и сам к этому стремился! Понимая тщетность посреднической миссии своего албанского коллеги, члены Контрольной комиссии не исключали и жестких принудительных мер. Информируя МИД России о направлении к Эссаду албанского эмиссара, Петряев во второй телеграмме, датированной также 18 января, с тревогой сообщал, что оказался фактически меж двух огней: "В случае отказа Эссада выйти в отставку Комиссия не видит другого средства, как прибегнуть к принудительным мерам. Австрийский и итальянский делегаты настойчиво рекомендуют отправить в Дураццо корабли и произвести временную высадку. По их словам, два крейсера готовы к отплытию. По мнению английского комиссара, эта мера недостаточна и необходимо также содействие международного отряда из гарнизона в Скутари (Шкодер. - П. И.)"41

Российский дипломат явно был не в восторге от сложившейся ситуации, чреватой односторонними действиями Вены и Рима. Он считал, что "какие бы меры ни были приняты, они должны быть международного характера. Было бы нежелательно одностороннее действие Австрии и Италии, которые по-видимому имеют его в виду"42.

Предсказание Петряева относительно действий Эссад-паши оказалось пророческим. Несмотря на все усилия Комиссии, один из албанских вождей счел ниже своего достоинства подавать в отставку одновременно с ненавистным ему Исмаилом Кемали и тем более перед ним. Российскому делегату ничего не оставалось, как сообщить на Певческий мост (где тогда располагался МИД) 22 января 1914 г. о принятии Контрольной комиссией отставки главы правительства во Влере и принятии ею от Кемали мандата на управление Влерским округом (о чем был составлен специальный акт). Переговоры с Эссадом находились в самом разгаре. Спустя три дня Петряев фактически признался в том, что Комиссия вынуждена плясать под дудку Топтани: "Эссад Паша уклоняется выйти в отставку, настаивая на сохранении за ним его особенного положения в Дураццо (Дуррес. - П. И.) и предлагая условия, считаемые Комиссией неприемлемыми. На вчерашнем совещании мы пришли к заключению о необходимости сделать еще одну попытку уговорить его последовать примеру Измаила Кемаля..."43

Эта попытка была обставлена более серьезно. На переговоры с Эссадом из Влеры в Дуррес на борту военного корабля отправились два делегата Комиссии (представители Англии и Германии). Другой корабль отправился во Влеру. "В случае неуспеха этой миссии уже великим державам придется решать, не пора ли предпринять против Эссада принудительные меры" - телеграфировал Петряев44.

8 результате согласие Эссада на отставку было получено, но его политическая деятельность на этом не прекратилась. В феврале 1914 г. причуды албанской политической сцены привели Эссад-пашу в лагерь князя Вильгельма Вида, которого посадили на албанский престол великие державы и вокруг которого объединились сторонники установления албанского контроля над Косово. Эссад вошел в кабинет, сформированный Видом, и получил два ключевых поста - министра обороны и министра внутренних дел. Однако, как отмечала известный российский историк Н. Д. Смирнова, деятельность Эссад-паши "направлялась скорее на подрыв обороноспособности страны, ибо всю силу своей энергии он использовал для дискредитации монарха и на завоевание личной власти"45.

По свидетельству французского военного агента в Сербии и члена Международной комиссии по разграничению Северной Албании подполковника Фурнье, совершившего ознакомительную поездку по стране и побывавшего, в частности, в Дурресе, Эльбасане и Тиране и прожившего несколько недель в Шкодере, поддержка Эссад-паши со стороны местного населения - причем не только мусульманского, но и католического - была совершенно исключительной; его имя было окружено ореолом славы, а находившиеся в его распоряжении военные силы и материальные средства были беспрецедентными по албанским масштабам. В этих условиях общественное мнение Албании склонялось к мысли о том, что властолюбивый, энергичный, могущественный и в полной мере осознававший свое величие, Эссад-паша решил придерживаться новой линии поведения: примирившись на словах с кандидатурой христианского князя, выступавшего проводником чужих для албанского населения идей и выражавшего чуждые ему интересы, начал плести новые интриги и ждать подходящего момента для осуществления своих честолюбивых замыслов. В этой связи весьма показательным является доверительное сообщение Пашича российскому посланнику в Сербии, в котором отмечалось, что перед его отъездом во главе специальной делегации, передавшей Виду официальное приглашение занять высокий албанский престол, Эссад-паша вновь командировал в Белград своего уполномоченного с ходатайством о выдаче ему 10 тыс. золотых, заявив при этом о том, что со своей стороны он будет содействовать осуществлению территориальных притязаний Сербии. Тем самым он продемонстрировал уверенность в своей силе и своем влиянии46.

Между тем влияние Эссад-паши на албанской политической сцене не приходится переоценивать. Как сообщал в январе 1914 г. Петряев, "число самозванных правителей здесь увеличивается с каждым днем. Всякий набравший шайку в несколько вооруженных лиц провозглашает себя правителем до тех пор, пока его не сменит другой, более сильный. Беспристрастные наблюдатели из албанцев говорят о временах турецкого управления как о чем-то совершенном в сравнении с теперешнею анархией"47.

Вопрос о формировании албанской депутации к князю Виду решался непросто. По свидетельству того же Петряева, "при той партийности и личных соперничествах, которые являются характерными для Албании, выбор делегатов, действительно пользующихся доверием нации, оказался невозможным"48. Эссад-паша, - продолжал российский дипломат, - "назначенный, или вернее сам себя назначивший главою депутации, в сущности является представителем Центральной Албании, где он и пользуется большим влиянием и значением, в других же частях ее у него много недругов"49.

9 марта 1914 г. вступивший в должность албанского правителя князь Вид принял членов Международной контрольной комиссии. Во время аудиенции, продолжавшейся более часа, зашла речь и об Эссаде, в частности, о "непроизводительных тратах на содержание около 2000 человек албанцев, набранных Эссадом-пашой для его личных целей в Средней Албании, которые представляют во всех отношениях опасный элемент"50.

Но и Эссад-паша не терял времени даром. Как сообщил 10 марта 1914 г. Петряев, по его сведениям, в Мате, за несколько дней до прибытия князя, состоялось собрание племенных вождей, решивших не признавать назначенного Европой правителя и подать петицию о переходе Албании под власть сербского короля, во владениях которого уже находится несколько сот тысяч албанцев. Обращало на себя внимание также поведение Эссада-паши, который во время этой встречи держался рядом с князем, желая продемонстрировать таким образом свою особую роль в последних событиях51.

Российский комиссар в Албании Петряев довольно скептически оценивал как структуру и состав новообразованного правительства, так и перспективы деятельности в нем Эссада. "Первое, что бросается в глаза, - доносил он в Санкт-Петербург 20 марта 1914 г., - при чтении этого списка, так это то, что число созданных министерств не соответствует ни размерам, ни финансовым ресурсам, ни просто потребностям Албании в данную минуту... При составлении правительства, князю пришлось, очевидно, руководствоваться не столько действительными нуждами страны, сколько желанием удовлетворить честолюбие разных влиятельных беев, а также принять во внимание областную и религиозную рознь...

Безусловно, самою яркою личностью в кабинете является Эссад-паша. По поводу последних событий я уже не раз имел случай говорить о нем. Положение, занятое им теперь при князе лишь еще более подчеркивает его энергию, смелость и изворотливость, соединенные с нравственными качествами и замашками средневекового кондотьера (предводитель наемного отряда. - П. И.). Несомненно, считаясь с опасностью иметь его против себя, князь вынужден был назначить его на самый важный и ответственный пост министра внутренних дел в звании военного министра, данным ему, очевидно, для удовлетворения военного честолюбия генерала, который, пользуясь этим, не замедлит, вероятно, подкрепить свое положение созданием какой-либо вооруженной силы для своего личного распоряжения. Все знающие Эссада-пашу, понимают, что фактическим правителем Албании, в настоящих условиях будет он, а не князь. Это обстоятельство производит на благоразумных и умеренных албанцев крайне тяжелое впечатление, так как административные приемы Эссада-паши и его склонность к темным политическим авантюрам здесь хорошо известны"52.

Не случайно Петряев в своем обширном донесении уделил крайне мало места характеристике остальных членов албанского правительства, ограничившись, по сути, их перечислением и фразой о том, что "об остальных членах нового правительства остается сказать весьма немного, так как рядом с Эссадом-пашою они никакого значения иметь не будут"53.

Что же касается общего направления внутренней и внешней политики нового кабинета, то на сей счет российский представитель был крайне сдержан: "Пока трудно сказать что-либо более положительное о будущей внутренней и внешней политике только что образованного албанского правительства, вероятно не имеющего никакой определенной программы. Ввиду того, что за последнее время Эссад-паша недвусмысленно высказывал свои симпатии к Италии, можно лишь предположить, что влияние этой державы на албанские дела теперь значительно усилится"54.

Весьма меткая характеристика, данная Эссаду российским дипломатом, как нельзя лучше характеризует всю противоречивость отношений албанского лидера с Белградом. Его политические амбиции одновременно и создавали почву для взаимовыгодного взаимодействия с сербскими властями, и ставили эти связи в тесную зависимость от его собственных сиюминутных планов. К тому же присутствие в новом правительстве взаимодействовавшего с сербами Эссад-паши отчасти нивелировалось фигурой получившего пост министра почт и телеграфов Хасана Приштини, по словам Петряева, "одного из организаторов последнего набега албанцев на сербскую территорию и постоянно проповедовавшего здесь возвращение отторженных от Албании территорий"55.

Тем временем обстановка в Албании все более ухудшалась и возрастала угроза нового обострения ситуации в районе сербо-албанской границы. Эссад-паша умело использовал растущее недовольство политикой принца Вида, а также аграрным кризисом и поддержал восстание албанских крестьян под предводительством Хаджи-Кямиля Фейзы, младотурецкого офицера родом из Эльбасана. Младотурки, с одной стороны, и австрийские агенты - с другой, всячески подстрекали мусульманское население Албании к недовольству, и, естественно, Эссад-паша снова оказался в эпицентре событий56.

Эссадовские эмиссары, постоянно прибывавшие в Белград, ходатайствовали о получении от Сербии материальной помощи, обосновывая свои просьбы необходимостью освобождения Албании от австро-венгерского влияния и ставленника Вены в лице албанского князя. Сам же Эссад-паша, по свидетельству его племянника Ахмед-Мухтара, который часто наведывался в Белград, оказывал свою поддержку, заявляя при этом, что "здесь, в Дураццо (Дуррес. - П. И.), я пока не могу действовать, но душой я с вами"57. Ярким доказательством успешной тайной деятельности Эссад-паши может служить характеристика, данная ему за несколько дней до описываемых событий премьер-министром Албании Турхан-пашой Пермети, который, находясь в Вене, крайне оптимистично оценивал ситуацию в своей стране и на вопрос представителей средств массовой информации об Эссад-паше без колебаний ответил: "Это очень отважный человек, человек, искренне преданный князю и пользующийся полным доверием последнего". Это при том, что сам Турхан-паша имел репутацию умного, тонкого и прозорливого политика...58

Эссад-паша конфликтовал не только с принцем Видом и Исмаилом Кемали, но и с голландскими офицерами из состава международной жандармерии. Эта сторона его бурной деятельности также не осталась незамеченной российским комиссаром в Албании Петряевым. Его донесение от 7 апреля 1914 г. наглядно демонстрирует, что буквально все вопросы обустройства Албании так или иначе входили в компетенцию Эссада. Неоднократно возвращаясь к этому колоритному персонажу, российский дипломат, в частности, сообщал, что сделавшись военным министром и министром внутренних дел, он (Эссад) для сохранения и укрепления своей власти сохранил за собой контроль за деятельностью команды наемной милиции, набранной из всевозможных преступных элементов.

На этой почве у него возникло недоразумение с генералом Де-Веером, организатором всей албанской жандармерии. Последний никак не хотел признавать Эссада своим непосредственным начальником и более того допустить его к организационным делам, считая себя одного ответственным за успешное выполнение возложенной на него Европой миссии.

Между тем Эссад-паша, в свою очередь, игнорировал генерала и давал приказания жандармам, не считаясь с генералом Де-Веером. В некоторых местах происходили даже столкновения между жандармами голландской миссии и башибузуками Эссада.

Таким образом, создалось крайне тяжелое и сложное положение для албанского правительства. В этих условиях Турхан-паша, не видя иного выхода, обратился к Контрольной комиссии с просьбой срочно приехать в Дураццо и уладить дело. Как отмечал российский дипломат, представители Контрольной комиссии прибыли туда в воскресенье и в тот же день вечером состоялось совещание с председателем совета министров, в котором принял участие и Де-Веер. Что касается Эссад-паши, то он уклонился от совместного обсуждения этого вопроса. После обмена мнениями, - сообщает дипломат, - точка зрения генерала Де-Веера была признана абсолютно правильной: существование двух жандармерий - одной официальной, подчиненной голландским офицерам, а другой побочной, повинующейся только Эссаду, - недопустимо. Мы высказались также за то, - отмечает российский дипломат, - что командование жандармерией должно быть сосредоточено в руках генерала Де-Веера, который подчиняется непосредственно князю. Зависимость жандармерии от министра внутренних дел, - по мнению дипломата, - определена в том смысле, что она будет находиться в распоряжении местных властей для обеспечения общественного порядка и безопасности. Турхан-паша согласился с такой постановкой вопроса и обещал сделать все от него зависящее для осуществления этих начал и, в особенности, принять меры к роспуску нерегулярных отрядов. Генерал Де-Веер настаивал также на том, чтобы ему была подчинена и полиция, как вспомогательная сила жандармерии, но Турхан-паша отклонил это, сославшись на то, что Лондонские постановления ничего об этом не говорят.

Возник также вопрос, так и оставшийся открытым, о подчинении жандармерийского отряда, набранного специально для посылки на юг и потому как бы находящегося на особом положении. Недоразумения, возникшие между двумя генералами Де-Веером и Эссад-пашой, были устранены вышеуказанным компромиссом, но, вероятно, на недолгое время, отмечал Петряев. Эссад-паша едва ли откажется от набранной им вооруженной силы, которая представляет для него главную опору. Сейчас он является единственным человеком в Албании, могущим подкрепить свои слова действием. Создание же хорошей жандармерии, по европейскому образцу, но ему не подчиненной, конечно, не входит в его планы.

Интересно отметить, что в Совете министров все члены правительства во главе с Турханом разделяли взгляды Де-Веера по поводу организации жандармерии, но они были бессильны заставить Эссада принять их точку зрения. "Князь и Турхан-паша, - писал Петряев, - очень опасаются того, как бы дальнейшее развитие конфликта между Эссадом и Де-Веером не привело к отказу голландской миссии продолжать реорганизацию жандармерии, что поставило бы албанское правительство в крайне затруднительное и неловкое положение"59.

Чувствуя поддержку Международной контрольной комиссии, правительство Турхан-паши инициировало запросы о предоставлении ему денежной помощи. Однако его финансовые аппетиты вызывали серьезные подозрения со стороны Контрольной комиссии, и эти подозрения, как всегда, связывались с именем вездесущего Эссад-паши, что являлось еще одним доказательством его исключительной роли во всех албанских делах в рассматриваемый период. Как отмечал в этой связи Петряев, "Комиссия не нашла возможным удовлетворить полностью эту просьбу, зная по опыту, что деньги эти могут попросту перейти в бесконтрольное пользование Эссада-паши. Мы уже ранее обратили внимание албанского министра финансов на необходимость представить нам хоть какой-нибудь бюджет, дав понять ему, что, не имея росписи, мы будем вынуждены отказывать в просимых кредитах. Не желая, с другой стороны, совершенно останавливать ход государственной жизни, мы решили дать наше согласие на выдачу банками лишь 2 миллионов, поставив расходование их в условия контроля.

Таким образом, на оборудование казначейства Комиссия отпустила лишь 500 000 франков с тем, чтобы в возможно непродолжительном времени ей был представлен подробный план организации этого учреждения. На уплату жалования жандармам и добровольцам мы ассигновали тоже 500 000 франков под условием, чтобы ими распорядился генерал Де-Веер и чтобы эта сумма миновала руки Эссада-паши. На помощь беженцам было ассигновано 500 000 франков, которые должны распределяться между нуждающимися при посредстве особых комиссий"60.

В мае 1914 г. Эссад-паша Топтани был обвинен Вильгельмом Видом в государственной измене и подготовке мусульманского восстания против христианского князя, смещен со своего поста и арестован в Дурресе. Он был вынужден покинуть страну и перебраться в Италию, в Бриндизи, при содействии итальянского дипломатического представителя в Дурресе. После эмиграции Топтани албанские вооруженные отряды значительно активизировали набеги на территорию Сербии61. Хотя данных для обвинения Эссад-паши в попытке насильственного свержения Вида, было недостаточно, очевидной представлялась его заинтересованность в этом.

Впрочем, пора предоставить слово и самому нашему герою - Эссад-паше Топтани. Тем более, что в нашем распоряжении находится меморандум, представленный им Парижской мирной конференции 1919 г. и который позволяет ознакомиться с его видением событий 1913 - 1914 годов. Однако следует учитывать, что данный документ был подготовлен весьма хитрым и изворотливым албанским деятелем и имел целью убедить участников форума в том, что именно он является единственным легитимным правителем Албании62.

Утверждения Эссад-паши были вполне справедливыми. Как отмечали некоторые исследователи, после признания албанской государственности великими державами "борьба местных властей, иностранные провокации, нищенские экономические условия и застенчивые попытки провести социальные и религиозные реформы подпитывали албанские восстания, направленные против князя и Контрольной комиссии"...63

Уже в сентябре 1914 г. - после начала первой мировой войны и бегства Вильгельма Вида - Эссад-паша вернулся в страну во главе своей армии и движения "исламское сопротивление Албании" и занял Тирану. 5 октября 1914 г. Эссад-паша провозгласит себя премьер-министром "Княжества Албания - Дуррес". Он занимал этот пост и сохранял контроль над обширными районами Центральной Албании вплоть до 24 февраля 1916 г., когда перебрался в Сербию. Он заявил тогда о своем желании помогать Сербскому королевству, а также Греции в войне с Австро-Венгрией.

После окончания первой мировой войны Эссад-паша оказался во Франции, где он, как и Вид, по собственной инициативе присутствовал на заседаниях Парижской мирной конференции, проходившей в 1919 г., правда, это не прибавило международного авторитета ни ему, ни Виду. Будучи во Франции, он пытался добиться международного признания Албании. Тогда Тирана находилась под контролем полевого командира Османа Бали, который входил в окружение Эссад-паши. В июне 1920 г. Топтани несколько дней даже занимал пост албанского короля в изгнании. Решение об этом было принято Конституционной ассамблеей.

Однако такое развитие событий не устраивало тосков, придерживавшихся идеологии бекташизма64, а также православных влахов Южной Албании. Они подослали к Эссад-паше в Париж наемного убийцу - 24-летнего учителя, уроженца города Либохова Авни Рустеми. В момент, когда Эссад-паша Топтани собирался вернуться в страну и присутствовать на инаугурации, он был убит. Это произошло 13 июня 1920 года.

Французская полиция задержала Авни Рустеми, который заявил, что привел в действие смертный приговор, вынесенный Эссаду за предательство. На этом же построил свою защиту французский адвокат, напомнивший суду, что в "измене" Топтани обвинил никто иной, как международно-признанный правитель Албании князь Вильгельм Вид. Суд неожиданно для многих оправдал Рустеми. Сторонники Эссада в Албании были убеждены, что за ликвидацией их лидера стояли Франция и Сербия, не желавшие выполнять обязательства, данные ими в ходе первой мировой войны.

Что касается Авни Рустеми, то он вернулся в Албанию, где в 1921 - 1924 гг. являлся одним из организаторов и руководителей демократических организаций "Атдеу" и "Башкими" и одним из лидеров парламентской оппозиции. По зловещей иронии судьбы, его жизненный путь закончился так же, как и его жертвы: 22 апреля 1924 г. Рустеми был убит в результате заговора, организованного, как предполагалось, правительством будущего короля Албании Ахмета Зогу. Похороны Рустеми вылились в общенародную антиправительственную демонстрацию. Албания вступала в новый этап своей истории...

Примечания

1. См.: FRASHERI К. The History of Albania. Tirana. 1964, Р. 183 - 212; Historia ё popullit shqiptar. II. Prishtine. 1969, f. 371 - 516; Histoire de L`Albanie. Roanne. 1974, p. 181 - 212; QAMI M. Shqiperia ne marredheniet nderkombetare (1914 - 1918). Tirane. 1987, f. 43 - 45, 107 - 112, 240- 243, 280 - 281, 313 - 315.

2. Подробнее см.: БАТАКОВИТ) Д. Есад-паша Топтани и Србиjа 1915. године. Србиjа 1915. године. Београд. 1986, с. 299 - 303.

3. ХРАБАК Б. Арбанашки упади и побуне на Косову и у Македонии од Kpaja 1912, до Kpaja 1915 године. Враше. 1988, с. 52 - 64.

4. БАЛУГЦИЪ Ж. Кад се стварала Албанща. Српски юьижевни гласник. Београд. 1937, с. 521- 522; МИКИЪ Ъ. Албании и Србща у балканским ратовима 1912 - 1913. - Исторщски гласник. 1985. N 1/2, с. 75; Документи о спольжу политици Кральевине Србще. VI, 2, N 75, 77, 80, 86, 93, 100, 105, 124, 130, 135.

5. Документи о спольноj политици Кралевине Србще. VI, 3, 262. N 194.

6. Подробнее см.: ХРАБАК Б. Op. cit., с. 33 - 38, 60 - 61.

7. Документи о спольноj политици Кралевине Србще. VI, 3. N 194, 239, 253.

8. ХРАБАК Б. Op. cit., с. 33 - 38.

9. БАЛУГЦИЪ Ж. Op. cit., с. 521 - 522.

10. PEARSON О. Albania and King Zog. Independence, Republic and Monarchy 1908 - 1939. London, New York. 2004, Р. 1.

11. Документи о спольноj политици Кралевине Србиje. VI, 3. N 347, 351, 359, 378, 379, 406, 418.

12. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Политархив, оп. 482, д. 531, л. 352.

13. Там же, л. 358 - 359. Что касается показателей, характеризующих Сербию и Австро-Венгрию в военном отношении, то к началу первой мировой войны кадровая численность сербской армии в мирное время составляла 52 тыс. человек, а союзной с ней Черногории - 2 тыс. человек; в случае же военной опасности их численность могла составить 247 тыс. человек у Сербии и 60 тыс. у Черногории. Численность же предвоенной армии, которой располагала Австро-Венгрия, составляла 478 тыс. человек. В случае же начала военных операций "под ружье" можно было бы поставить 1 421 250 человек. (ЗАЙОНЧКОВСКИЙ А. М. Мировая война 1914 - 1918 гг. Том первый. Кампании 1914 - 1915 гг. М. 1938, с. 20 - 21).

14. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 531, л. 358.

15. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1913, оп. 470, д. 113, л. 385.

16. Там же.

17. Краткая история Албании. М. 1992, с. 251.

18. ХРАБАК Б. Op. cit., с. 57, 60 - 61.

19. Цит. по: Краткая история Албании, с. 252.

20. Там же.

21. Там же.

22. Там же, с. 252 - 253.

23. Там же, с. 251.

24. ТУЦОВИЪ Д. Сабрана дела. Кн,ига осма. Београд. 1980, с. 136.

25. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2908, л. 16.

26. Цит. по: Краткая история Албании, с. 250.

27. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2113, л. 53.

28. Там же.

29. Там же, д. 2908, л. 37.

30. Там же, л. 38.

31. Там же, д. 531, л. 449; д. 532, л. 55 - 56.

32. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1913, оп. 470, д. 19, л. 11.

33. Там же, л. 17.

34. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2908, л. 30.

35. Там же, д. 515, л. 6.

36. Там же, д. 2908, л. 56.

37. За балканскими фронтами первой мировой войны. М. 2002, с. 51.

38. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2908, л. 53.

39. Там же, л. 57.

40. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1914, оп. 470, д. 82, л. 4.

41. Там же, л. 5.

42. Там же.

43. Там же, л. 8.

44. Там же, л. 9.

45. СМИРНОВА Н. Д. История Албании в XX веке. М. 2003, с. 65.

46. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 532, л. 56 - 58.

47. Цит. по: Краткая история Албании, с. 257.

48. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1914, оп. 470, д. 6, л. 14.

49. Там же.

50. Там же, л. 26.

51. Там же, л. 24.

52. Там же, л. 30.

53. Там же.

54. Там же, л. 31.

55. Там же.

56. ХРАБАК Б. Муслимани северне Албанjе уочи избиjана рата 1914. Зборник за историjу Матице српске. 22. 1980, с. 52 - 53.

57. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 532, л. 220.

58. Там же.

59. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1914, оп. 470, д. 6, л. 32.

60. АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2115, л. 27.

61. ХРАБАК Б. Арбанашки упади и побуне на Косову и у Македонии ..., с. 33 - 38, 60 - 61.

62. Публикуем фрагмент меморандума Эссад-паши: "В конце балканских войн великие державы, столкнувшись с проблемой разрешения Балканского вопроса, сочли момент подходящим для оккупации Албании, беспокойная и хроническая история которой порождала многочисленные затруднения в течение последних пятидесяти лет. После долгих переговоров послы, собравшиеся в Лондоне и действовавшие от имени и в соответствии с инструкциями от правительств, которые они представляли, создали Албанию в качестве независимого, автономного и наследного княжества и, спустя несколько месяцев, выбрали князя Вильгельма Вида с тем, чтобы он занял новый трон (Лондонская конференция 1913 г.).

В тот момент администрация в Албании была поделена между двумя правительствами: одно находилось во Влере под председательством Исмаила Кемаль Бея и другое в Дурресе во главе со мной. Первое являлось персональным творением нескольких человек, в то время как второе проистекало из воли людей, свободно выраженной на собрании, в ходе которого свободно голосовали представители всех округов Центральной Албании. Такой была ситуация, когда Международная контрольная комиссия, второе творение Лондонской конференции, приступила к исполнению своих обязанностей (октябрь 1913 г.).

Вслед за раскрытием заговора младотурок, стремившихся вызвать мусульманское восстание в Албании, направленное против решения великих держав и в поддержку Иззет-паши, Исмаил Кемаль Бей, чье попустительство было официально подтверждено, был вынужден подать в отставку и покинуть страну. Международная контрольная комиссия взяла дело администрации в той части Албании в свои руки. Желая наделить страну одной-единственной администрацией и преодолеть все возможные расколы, она воззвала к моему чувству преданности моей стране и попросила меня сложить с себя свои функции. Хотя моя позиция опиралась на свободно выраженную волю моих соотечественников, я не колебался в том, чтобы прислушаться к требованию, которое в моем представлении выражало волю шести великих держав, и согласился с ним, после чего вышеназванная Комиссия предложила мне возглавить албанскую делегацию, образованную для того, чтобы отправиться в Германию и предложить трон выбранному князю.

Подготовленный Комиссией официальный документ отдавал должное тому, что я сделал во время своего председательства и патриотизму, который я доказал. Я желаю напомнить вам, джентльмены, эти события, поскольку они позволят вам понять, что с первого дня создания Княжества Албания, у меня было только одно желание: не совершать ничего, что могло бы скомпрометировать деятельность держав. В то время, когда Комиссия уполномочила меня отправиться в Нойвид, я хорошо осознавал, что мусульмане, составляющие значительное большинство населения, недовольны выбором, сделанным Европой, но я также осознавал, что мое влияние и власть, проистекающие из моей компетенции в качестве главы основной и старейшей семьи в Албании, не только успокоят моих соотечественников-мусульман, но и заставят их принять князя, которого я должен был в той или иной степени им навязать. Без преувеличения легко можно сказать, что решение Контрольной комиссии опиралось на тот факт, что я являлся единственной албанской фигурой, вмешательство которой в этом вопросе могло успокоить народное недовольство. Я это понимал, хотя я не мог не осознавать, что я тем самым сделал себя оппонентом по отношению к воле моих соотечественников-мусульман, и что эта позиция породит определенную враждебность по отношению ко мне.

Князь Вид прибыл в Дуррес в феврале 1914 г. Его незнание страны, его обычаи и привычки, его раболепие по отношению к определенным влияниям и слабость политического курса, продемонстрированные им уже в первые дни пребывания в стране усилили скрытое недовольство. Спустя несколько недель после его прибытия вспыхнула революция, вынудившая европейские великие державы направить в порт Дурреса международный флот, присутствие которого, как они надеялись, сдержит недовольство. К сожалению, запуганный дипломатическим представителем Австро-Венгрии князь предпринял действие, до обсуждения которого я не хотел бы снисходить, поскольку оно было совершено против моей персоны. Ночью 19 мая 1914 г. батарея, размещенная в течение ночи в дворцовых садах, открыла огонь по моему дому в центре города. Одновременно некоторое количество добровольцев, известных своими австрофильскими симпатиями, окружили мою резиденцию и их лидер, голландский офицер, уполномоченный Европой организовывать жандармерию, попытался арестовать меня. В то время я являлся военным министром и министром внутренних дел и временно исполнял обязанности премьер-министра. Я согласился, но при условии, что итальянский посланник при албанском дворе возьмет за меня ответственность. В этих обстоятельствах я был вынужден покинуть мою страну и стать беженцем сначала в Риме, а затем в Париже.

Непостижимый акт удвоил недовольство албанцев, мятеж которых распространился даже еще больше. Повторного вмешательства членов Контрольной комиссии оказалось недостаточным для того, чтобы успокоить страсти. Дуррес находился в осаде и был отрезан от остальной части Албании, и власть князя распространялась не дальше, чем на 2 - 3 километра от Дурреса". Полный текст меморандума впервые опубликован в сборнике "Европейская война 1914" (Memoire sur l'Albanie. European War 1914. L. 1919).

63. Подробнее см.: ZICKEL R., IWASKIW W. Albania. A Country Study. Washington. 1994.

64. Бекташи - дервишский орден, основанный в XV в. в Турции Хаджи Бекташем. Официально был закрыт в 1826 г. Существовал в Турции до 1925 г., затем центр бекташизма переместился в Албанию. Как сообщал А. М. Петряев, "бекташи считаются рационалистами среди мусульман. Они отрицают всякие обрядности, стоят за равноправие и, отличаясь большой терпимостью, поддерживают хорошие отношения с христианами. Им принадлежат многочисленные "текэ" (монастыри), разбросанные по разным частям Албании, где бекташи собираются для бесед под руководством своих шейхов. При турецком владычестве открытое исповедание бекташизма было запрещено и последователи его подвергались всевозможным гонениям" (АВПРИ, ф. Канцелярия, 1914, оп. 470, д. 6, л. 33 - 34).




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Капустин Л.Г. Обмундирование и форменные отличия сербо-югославянских частей на востоке России. 1918-1920 гг. // Белое армия. Белое дело. №4. 2017. С. 62-78.
      Автор: Военкомуезд
      ОБМУНДИРОВАНИЕ И ФОРМЕННЫЕ ОТЛИЧИЯ СЕРБО-ЮГОСЛАВЯНСКИХ ЧАСТЕЙ НА ВОСТОКЕ РОССИИ. 1918-1920 гг.

      Л.Г. Капустин

      В период с 1918-го по 1920 гг. на территориях, контролировавшихся антибольшевистскими силами, был создан целый ряд сербо-югославянских формирована числа бывших чинов Сербского добровольческого корпуса в России (СДК), созданного в 1916-1917 гг. для совместной борьбы с русской армией против общего врага на фронтах Великой войны, а также из состава военнопленных австро-венгерской армии славянских национальностей. При этом наиболее крупными частями стали: 1 Добровольческий полк Сербов, Хорватов и Словенцев «Майора Благотича» [1] и 1 Югославянский полк «Матия Губеца» [2].

      По первоначальному плану сербского консула Й.Миланковича, придерживавшегося политической ориентации на Сербское королевское правительство и Югославянский комитет в Лондоне, предполагалось сформировать на востоке корпус из югославян по образцу Чехословацкого корпуса (ЧСК), поручив это майору М.Благотичу. Однако последний погиб, и проект так и остался проектом. Тем не менее, меры по консолидации всех вооруженных формирований, стоявших на платформе безусловного подчинения уполномоченным королевского правительства предпринимались.

      Центром политической жизни официального сербского курса стал Челябинск. Сюда были стянуты подчиненные Й.Миланковичу военные формирования, и 8-12 сентября 1918 г. здесь состоялась Скупщина (съезд) Югославянских групп и организаций, которая приняла резолюцию о консолидации всех югославян под флагом Сербского королевства для помощи России, при безусловном отрицании всех прочих течений, групп и формирований. Кроме того, на Скупщине «для консолидации организационной, агитационной, политической и военной деятельности» был создан верховный орган всех югославян в России - Временный Югославянский народный комитет (ВЮНК).

      1 Добровольческий полк Сербов, Хорватов и Словенцев под командованием капитанов 1 класса М.Маринковича [3] и В.Павковича [4], затем капитана И.Божича [5] был сформирован согласно постановлению ВЮНК от 25 сентября 1918 г. (считался сформированным с 29 сентября) на основе Сербского батальона из Казани (ком. - майор М.Благотич, капитан 2 класса П.Вайзец, затем поручик Ч.Протич [6]), Челябинского сербского батальона (ком. - подпоручик Я.Ковачевич [7], позднее - капитан 2 класса П.Вайзец [8]) и нескольких отрядов из Самары: отряда капитана И.Божича (позднее развернутого в конный дивизион полка), кавалерийского дивизиона Ж.Магарашевича [9], /62/ нескольких более мелких команд. Национальный состав полка состоял преимущественно из сербов и хорватов, всех словенцев свели в одну роту. Планировался, но так и не был сформирован 2 Добровольческий полк имени Н.Зриньского [10].

      Согласно донесению консула Й.Миланковича в военное министерство Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), на 29 ноября 1919 г. полк имел следующую структуру: штаб и штабной отдел; два батальона (по четыре роты каждый), конный дивизион (два эскадрона), пулеметная команда, команда связи, полковая амбулатория и подразделение снабжения. Всего насчитывалось более 1200 штыков и сабель [11] (еще в январе 1919 г. было около 5000 человек [12], располагавшихся в Челябинске, частично (поротно) в Уфе, Златоусте, Тобольске). Летом 1919 г. планировалось организовать артиллерийскую часть полка, для чего имелись нижние чины-артиллеристы и несколько офицеров, однако разгром Белой армии и падение фронта не позволили этим планам осуществиться [13]. С 15 октября 1918 г. полк был подчинен 3 Уральскому корпусу, а позднее - 3 армии.

      В противовес официальному сербскому политическому курсу действовали те, кто не желал видеть Сербию во главе Балканского полуострова после окончания Великой войны, и чьи интересы представляла Югославянская комиссия при Отделении Чехо-Словацкого национального совета в России (ОЧСНС), располагавшаяся в Екатеринбурге. Еще летом 1918 г. эмиссары комиссии А.Премужич и Г.Пекле начали формировать в Самаре подчиненный командованию ЧСК югославянский полк, вербуя в него бывших пленных югославянских национальностей. Целью этих усилий было создание армии из представителей балканских народностей (при меньшинстве сербов), которая выражала бы интересы политического курса на создание независимой от Белграда республики Хорватии и Боснии. Поддержку этому плану оказывали военно-политическое руководство ЧСК и Французская военная миссия в Сибири.

      1 Югославянский полк имени Матия Губеца под командованием майора Л.Сертича [14] (с 1920 г. - капитана Й.Ширцели [15]) начал формирование осенью 1918 г. Основу его составил Томский сербский батальон капитана А.Рукавины [16], созданный на основе пришедшей из Новониколаевска роты Л.Сертича (остатки 1 Сербского ударного батальона) и навербованных военнопленных югославян - бывших чинов австро-венгерской армии - в Самаре, Екатеринбурге, Тюмени, Омске и Томске. К осени 1919 г. полк имел следующую структуру: штаб, Сербский, Хорватский и Словенский батальоны (по три роты каждый), офицерская рота, две пулеметные роты, Техническая рота (впоследствии - батальон), два блиндированных поезда «HAIDUK» и «RIJEKA», комендантский взвод охраны, лазарет и несколько ударных рот (боснийцы и личане). Всего в части в Томске насчитывалось 1650 штыков. В начале ноября 1919 г. полк выдвинулся в Нижнеудинск и на ст.Тулун для охраны железной дороги. В военном отношении часть подчинялась 2 Чехословацкой стрелковой дивизии ЧСК.

      После провозглашения 1 декабря 1918 г. Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), ставшего решающим шагом к консолидации всех югославян в Сибири и созданию одного общего политического органа, в марте 1919 г. Югославянские комиссии при ОЧСНС и ВЮНК были ликвидированы, а 4 апреля возникло Югославянское национальное вече, призванное осуществлять общее политическое и организационное руководство всеми югославянами на востоке России. Однако, политический и военный антагонизм, существовавший между представителями сербов и других балканских народностей, сохранялся вплоть до окончания Гражданской войны в Сибири. /63/



      Кроме того, существовал целый ряд мелких отрядов численностью до роты включительно, не вмешивавшихся в политику и занимавшихся в основном охраннополицейской службой в тыловых районах Восточного фронта армии адмирала А.В.Колчака. Они располагаоись в Барнауле, Владивостоке, Екатеринбурге, Златоусте, Иркутске, Красноярске, Омске, Томске, Троицке, Тюмени, Тобольске, Семипалатинске, Уфе, Хабаровске, Харбине, Челябинске, Чите и других городах Сибири, Дальнего Востока и даже в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Небольшими подразделениями югославян располагали соединения атаманов Б.В.Анненкова, И.П.Калмыкова и Г.М.Семенова.

      В военном отношении, формально, все сербские и югославянские формирования с ведома Сербского королевского правительства перешли под командование французского генерала М.Жанена, командующего союзными войсками в Сибири, о чем 21 января 1919 г. французская военная миссия официально уведомила консула И.Миланковича. Однако фактически большинство мелких отрядов на местах подчинялись местным русским военным властям, за исключением 1 Югославянского полка «Матия Губеца», который вышел из-под чешского командования, предполагался к упразднению, но ликвидирован не был и вплоть до эвакуации на родину действовал вместе с чехословаками.

      Обмундирование подразделений отличалось крайней пестротой и оригинальностью в силу отсутствия в Сибири единого формирования югославян (в отличие, например, от чехословаков или румын).

      Еще во время формирования 1 Сербской добровольческой пехотной дивизии (впоследствии корпуса) в России ее чинам была присвоена русская походная форма [17]. Основным отличительным элементом формы одежды сербских добровольцев, выделявшим их среди остальных солдат русской армии во время Великой войны, а затем и /64/ в период Гражданской на востоке России, была «шайкача» («sajkaca» или «шаjача» от «шаjaк» - валяная шерсть) - традиционный головной убор сербской армии, своеобразный символ борьбы за независимость, имевший форму пилотки (для нижних чинов) и жесткого кепи с козырьком (для офицеров). «Кроме чехословаков, к которым все привыкли, по улицам [Иркутска - Л.K.] маршируют отряды сербо-хорватов в своих характерных шапочках пирожком» - писала верхнеудинская газета «Прибайкальская жизнь» [18].

      Вместе с тем, офицеры сербской армии, прибывавшие с о. Корфу для замещения командных должностей в дивизии, сохраняли офицерскую форму, знаки различия, кокарды, награды армии своей страны. В таком обмундировании некоторые сербские офицеры впервые появились в Сибири в начале 1918 г.: «на сербских офицеров, которые носили эполеты и кокарды, ордена и сабли, большевики смотрели с подозрением...». Сербский консул Й.Миланкович, говоря об одном из офицеров, упоминал, «что он пять раз снимал и пришивал сербские эполеты» [19].

      Поскольку воевать на востоке сербы начали вместе с чехами и нередко в составе чехословацких частей, многое в манере ношения обмундирования было позаимствовано у братьев-славян.

      Судя по сохранившимся фотографиям, основная масса сербских солдат носила русскую полевую форму с «шайкачей», причем преобладали предметы произвольного покроя (гимнастерки, френчи, шаровары), лишь в общих чертах напоминавшие уставные русские предметы обмундирования. Подобная практика появилась еще на заключительных этапах Великой войны в 1916-1917 гг., когда ситуация с форменным обмундированием оставляла желать много лучшего, а дисциплина ослабла. В качестве обуви носили в основном ботинки с обмотками, сапоги, иногда ботинки с крагами (по примеру некоторых чехословацких офицеров и нижних чинов).



      Сербская рота поручника Дибича Народной армии Комитета членов Учредительного Собрания, вошедшая летом 1918 г. в Чистополь, характеризовалась полным отсутствием знаков различия, в наличии были «только трехцветные нашивки на рукавах и околышах фуражек» [20]. Вероятно, использовалась расцветка сербского (русского) национальных флагов (бело-сине-красная), а также георгиевские ленты на головных уборах.

      Часть югославян - военнопленных, бывших военнослужащих армии Австро-Венгрии, добровольно или насильно мобилизованных в сербские формирования на востоке, сохранила отдельные предметы обмундирования австро-венгерской армии.

      Сербы, служившие в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова, имели /65/ «шапки с кисточками турецкого образца»21. Вероятно, речь идет о фесках - традиционном головном уборе боснийских частей австро-венгерской армии. Вполне вероятно что подобные головные уборы носили и боснийцы-мусульмане в составе ударных рот 1 Югославянского полка «Матия Губеца». Возможно также, что имелись в виду принятые в сербской военной традиции (наряду с шайкачей) головные уборы, встречавшиеся нередко у четников - сербских партизан 1903-1914 гг. - в виде черной папахи, сужавшейся к верху с черным шлыком-лопастью с кисточкой. В этом случае эмблема «адамовой головы», также характерная для сербской партизанской традиции удачно вписывалась в аналогичную «партизанскую» символику атамана Б.В.Анненкова.

      Первые сербы в Партизанском отряде Б.В.Анненкова появились еще летом 1918 г. Как вспоминал сам атаман: «при моем штабе находились на положении комендантской команды 17 человек сербов под командованием сербского унтер-офицера Душана [21]. Указанные сербы попали ко мне в Омске» [23]. Позднее сербы были сведены в роту Партизанского отряда, а в Семиреченской области, уже в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова, на 29 января 1919 г. действовал сербский эскадрон численностью в 150 человек поручика Д.Милошевича.

      Сербам, служившим в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова, как бойцам этого соединения, полагались углы «на левом рукаве из черно-красной ленты с выпушкой приборного сукна части для всех офицеров и партизан», установленные для чинов дивизии в октябре 1918 г., но носившиеся и ранее, а также шевроны за выслугу лет, установленные приказом по Партизанской дивизии атамана Анненкова за № 285 от 11 ноября 1919 г. - «на правом рукаве на 4 вершка ниже погона угол черного цвета» [24]. Аналогичным образом сербам-анненковцам полагались кокарды с адамовой головой и такие же пуговицы и нарукавные отрядные значки, заказанные атаманом для своих партизан в Омске.

      Судя по единственной известной автору фотографии серба из Партизанской дивизии Анненкова, хранящейся в Государственном музее современной истории России, югославянами (по крайней мере, офицерами) носилась и форма дивизии - гимнастерка-ермаковка с нагрудным клапаном и газырями, отделанная по воротнику, газырям, обшлагам и нагрудному клапану галунной тесьмой, и шаровары с лампасами. Форма дополнялась шайкачей с кокардой.



      В Особом казачьем отряде атамана И.П.Калмыкова сербы появились в 1918 г. Известно, что при вступлении отряда в Хабаровск 5 сентября сербы-калмыковцы /66/ расправились на берегу Амура с бывшими пленными - австро-венгерскими музыкантами. На январь 1919г. в отряде атамана Калмыкова в Хабаровске находилось около 50 человек. Позднее к ним добавились люди из отряда Ж.Магарашевича.

      В Забайкалье, в Особом Маньчжурском отряде (ОМО) атамана Г.М.Семенова действовал укомплектованный добровольцами 2 бригады 1 Сербской добровольческой пехотной дивизии (около 300 человек) 3 батальон 1 Семеновского пешего полка (в составе двух рот) под командованием сербских же офицеров, в мае 1918 г. преобразованный в Отдельный Сербский конный дивизион (иначе - Сербский конный атамана Семенова дивизион; на 29 января 1919 г. насчитывавший около 250 сабель) под командованием подполковника русской службы Драговича [25]. С 25 апреля 1919 г. дивизион вошел в состав 1 Конного атамана Семенова полка, позднее - в 1 Сербский Королевский партизанский отряд (ком. - В.Воскар [26]), осенью 1919 г. воевавший с партизанами в Томской губернии. В феврале 1920 г. остатки подразделения вернулись в Читу вместе с чехами, где ж о всей видимости, влились в Отдельный национальный егерский батальон сербов, хорватов и словенцев.

      Кроме Сербского конного дивизиона, осенью 1918 г. в составе ОМО существовала Отдельная Сербская рота. Позднее, в 1919-1920 гг. в частях атамана Г.М. Семенова несли службу Отдельный национальный егерский батальон сербов, хорватов и словенцев капитана Пишкулича [27] (около 90 человек), Югославянский полк (120 человек), «отряд полевой полиции» (около 50 сербов). Примерно 40 сербов служили в личном конвое атамана [28].

      Сербы в соединениях дальневосточных атаманов также подпадали под общие установления для чинов этих отрядов и могли носить их желтые нарукавные щитки фигурной формы с черной литерой «К» (для калмыковцев) и литерами «ОМО» (для семеновцев), поскольку отрядные значки выделяли чинов этих частей среди других военнослужащих, и командиры не раз указывали на обязательность ревностного ношения подобного рода отличий. Так, приказом по войскам 5 Приамурского корпуса № 11 от 26 октября 1918 г. предписывалось «частям войск, входящим в состав Особого Маньчжурского отряда, иметь знаки на левом рукаве в форме щита из желтой материи с инициалом «О.М.О.» [29], а приказом № 27 от 27 января 1919 г. воспрещалось «ношение нарукавного знака «Особого Маньчжурского отряда» всем чинам армии, не состоящим в списках отряда и ... личного конвоя» [30].

      Сербский конный дивизион подполковника Драговича состоял в разное время и в составе ОМО (позднее, в Маньчжурской стрелковой дивизии) и в конвое атамана, а потому имел право ношения подобных отличий, как и прочие сербские части атамана Г.М.Семенова.

      В полосе отчуждения КВЖД находилось также немало сербо-югославян, как «отставших» при следовании эшелонов 2 бригады 1 сербской дивизии на Салоникский фронт, так и бывших военнопленных. Кроме того, еще с начала века в Харбине была большая сербская диаспора. Многие приехали сюда в процессе строительства железной дороги.

      Весной 1918 г. сербы начали поступать в местные антибольшевистские формирования - отряд «Защиты Родины и Учредительного собрания» полковника Н.В.Орлова (в составе Харбинской морской роты имени адмирала Колчака на 1 сентября 1918 г. состояло 5 сербских офицеров [31]) и Корпус охранной стражи КВЖД (сербы из числа бывших военнопленных появились здесь в апреле 1918 г.). В 1919 г. в составе Охранной стражи имелись две роты сербов. На охране железной дороги был задействован /67/



      сербский отряд, насчитывавший около 300 человек. Генерал Д.Л.Хорват, команду войсками, действовавшими в полосе отчуждения КВЖД, имел «свой личный сербский отряд, имеющий свою фантастичную униформу» [32]. Что подразумевали эти слова, однозначно сказать достаточно трудно: либо конвой генерала (который сам был, как известно, из обрусевших сербов) состоял из югославян, либо имеются ввиду сербы вообще, находившиеся в одном из упомянутых выше соединений, подчинявшихся генералу Д.Л.Хорвату.

      1 Югославянский полк имени Матия Губеца также имел свои отличия. При формировании части летом-осенью 1918 гг., очевидно, широко использовалась русская полевая форма (гимнастерки, шаровары, шинели), которой снабжали полк чехи из своих запасов, поскольку в отношении снабжения он был подчинен чехословакам. До формирования нового государства - Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (1 декабря 1918 г.) - чины полка старались не носить отличия Сербской королевской армии. На головных уборах была своя круглая кокарда, разделенная на три поля: слева - красное, справа - голубое, а внизу - белое поля [33]. В 1918 г. использовались и белые кокарды с зеленой лентой, обозначавшей принадлежность к войскам Сибирской армии. В качестве головных уборов в это время большинство офицеров и нижних чинов носили чехословацкие фуражки с мягкой тульей.

      Влияние чеховойск проявилось также в знаках различия «юговичей» (как неофициально называли чинов полка), принятых в 1918 г. и имевших прототипом знаки различия ЧСК. Они представляли собой нашивки в форме фигурного щитка (а не прямого, как у чехов) цвета хаки (очень редко - цветного) с алым кантом, нашивавшимся на левом рукаве мундира и шинели выше локтя. /68/

      Воинские чины обозначались диагональными полосами (в отличие от чехословацких знаков, где нашивки были в виде угла острием вверх): золотого галуна для старших офицеров, серебрянми - для младших офицеров, красными - для унтер-офицеров. Впрочем, знаки различия для старших офицеров имел лишь командир полка майор Л.Сертич, соответственно - это звание было старшим в полку. Майор имел 1 золотую диагональную полосу; капитан - 3 серебряных полосы, поручник -2 серебряных, подпоручник - 1 серебряную полосу, наредник - 3 красных полосы, поднаредник - 2 красных, каплар - 1 красную полосу. Щитки редов (рядовых) были без полос.

      Арабскими цифрами, располагавшимися в левом верхнем углу (выше диагональных полос) щитка обозначали номер батальона в полку (1 Сербский, 2 Хорватский, 3 Словенский), а теми же цифрами ниже полос - номер роты в батальоне. На правом рукаве мундира, гимнастерки и шинели между плечом и локтем нашивались прямые темно-синие суконные полоски под углом, обозначавшие срок службы.

      Ограниченно в полку, а, вероятно, что и в других югославянских формированиях, продолжали использовать знаки за ранения, принятые в русской армии (что было обычной практикой и в ЧСК), установленные приказом по военному ведомству № 750 от 25 декабря 1916 г. Эти знаки носились выше левого обшлага гимнастерки, кителя, мундира или шинели и представляли собой горизонтальные нашивки размером 1,5x0,2 вершка (67x10 мм) у офицеров - галунные, по цвету приборного металла, у нижних чинов - красной тесьмы.



      С 1 марта 1919 г. по настоянию сербского консула полк был выведен из подчинения ЧСК и перешел на русское обеспечение. Последнее, по всей видимости, было чисто /69/ формальной уступкой, поскольку реально часть продолжала подчиняться чехословакам действовать вместе с ними (несмотря на решение сербских властей о расформировании полка).

      В 1919 г., судя по сохранившимся фотографиям, чинами полка в качестве головных уборов носились русские фуражки и папахи (различных типов и оттенков, преимущественно белые), сербские «шайкачи» (нечасто), фуражки с мягкой тульей, похожие на британские «tranch cap» и использовавшиеся в 1918 г. чехословаками.

      В качестве формы использовались френчи французского покроя с глухим стоячеотложным воротником, застегивавшиеся на пять крупных пуговиц, с четырьмя большими накладными карманами, так любимыми чешскими легионерами; британские офицерские френчи образца 1914 г. (как оригинальные, так и реплики, похожие лишь в общих чертах на оригинал) с открытым отложным воротником и рубашкой с галстуком; русские защитные (встречались также белые) гимнастерки и шаровары. Ношение британского солдатского обмундирования образца 1902 г. в полку встречалось редко. На ногах использовались ботинки с крагами и сапоги. В холодное время года отмечено ношение однобортных и двубортных шинелей русского типа (на крючках или пуговицах) с башлыком, полушубков, тулупов, рукавиц, перчаток, валенок. В 1919 г. характерной чертой стало появление в некоторых югославянских подразделениях британского обмундирования и снаряжения.

      В ряде сербских частей, например, в Сербском отряде «имени воеводы В.Воскара» (Екатеринбург) носили «шайкачи», британскую солдатскую полевую форму образца 1902 г., а также британское брезентовое снаряжение образца 1908 г. На фотографиях /70/



      того времени у унтер-офицеров видны также поясные ремни с револьверными кобурами. В снаряжение офицеров входил поясной ремень с плечевой портупеей и револьверной кобурой. Тому свидетельство фотография смотра отряда, произведенного 9 мая 1919 г. Верховным правителем России и Верховным главнокомандующим адмиралом А.В.Колчаком и командующим Сибирской армией генералом Р.Гайдой на параде в Екатеринбурге.

      Сербский отряд воеводы В.Воскара, сформированный в конце 1918 г. в Новониколаевске по разрешению генерала МЖанена из военнопленных сербов, насчитывал около 400 человек (две роты). В конце марта 1919 г. отряд прибыл в Екатеринбург и разместился сначала в здании Художественно-промышленного училища, а затем был переведен в одно из городских училищ. Подразделение находилось в составе гарнизона города вплоть до эвакуации в июле 1919 г. Боеспособность отряд имел минимальную, поскольку в нем процветали спекуляция и пьянство. При эвакуации белого Екатеринбурга подразделение распалось, некоторые военнослужащие остались ждать красных, но большинство уехали в Сибирь, где прибились к разным сербским частям и с ними вернулись в Европу.

      По всей видимости, британское обмундирование имели на снабжении и сербы роты капитана С.Джорджевича в Семипалатинске. На это указывает свидетельство очевидца противной стороны: «у сербов наши бойцы взяли ... много английского обмундирования и боевого снаряжения» [34].

      Полк имени М.Благотича в плане снабжения первоначально предполагалось подчинить ЧСК. Однако югославяне выступили резко против, не желая зависеть от чехословаков. Сложившаяся ситуация вызвала 15 октября 1918 г. обращение сербского консула Й.Миланковича к инспектору штаба ЧСК и начальнику военного отдела ОЧСНС в России с просьбой оставить югославские части в вопросах снабжения в составе Уральского корпуса [35]. В результате русские шинели и снаряжение, «шайкачи» (офицерские и нижних чинов) имели чины подразделений 1 Добровольческого полка Сербов, Хорватов и Словенцев имени майора Благотича в Челябинске, чей парад в 1919 г. запечатлели французские кинодокументалисты. Различимы также петлицы на шинелях, но какого они образца - сербского или русского - однозначно сказать сложно. Возможно, что позднее использовалось и британское обмундирование. Однако, до весны 1919 г. и в 1920 г. ношение такового не отмечено.

      В целом же, мелкие сербские части, в большинстве нося русскую полевую форму, либо некое подражание оригинальной сербской, выделялись фуражками-кепи или «шайкачами» (шившимися в Сибири по сербским лекалам), имевшимися, впрочем, далеко не у всех, иногда сохраняя и другие отдельные предметы форменного обмундирования сербской армии, что подтверждается немногими сохранившимися фотодокументами. Военнослужащие носили кокарды королевской сербской армии в национальных цветах посередине с королевским вензелем либо с сербским крестом с огнивами.

      Сербские чины Международной военной полиции во Владивостоке носили френчи со стояче-отложным воротником, русские гимнастерки, шаровары, шайкачи, сапоги и ботинки с обмотками, использовалось русское снаряжение (брезентовые патронташи и кожаные ремни с одношпеньковой пряжкой). На левом рукаве имелась, кпк и у прочих иностранных полицейских, черная повязка с надписью белыми буквами «IMP» («International military police» - «Международная военная полиция» или «МР» («Military police» - «Военная полиция»). /71/



      Очевидно, что свои отличия присутствовали у ряда других колоритных сербских формирований, таких как: 1 Отдельный Русско-Сербский партизанский егерский батальон, 1 Славянский добровольческий отряд, 1 Сербско-польский ударный батальон, Отдельный национальный егерский батальон сербов, хорватов и словенцев, чьи форменные «изыски» пока остаются неизвестными.

      Фотографии свидетельствуют, что в качестве знаков различия использовались русские и сербские погоны с сербскими четырехугольными звездочками, которые при ношении полевого обмундирования британского образца крепили на погончиках shoulder straps (в британской армии не носивших функции знаков различия чинов).

      Чины полка «Майора Благотича», а также большинство мелких формирований, старались использовать систему знаков различия королевской сербской армии - погоны образца 1908 г. Исключение составлял лишь полк «Матия Губеца». /72/

      Рядовые носили «пустые» погоны без звездочек. Унтер-офицеры имели погоны без просветов с одной-четырьмя четырехконечными звездами (каплар - 1 звезда, поднаредник - 2, наредник - 3, расположенные в виде буквы «V», наредник 1 класса - 4 звезды «ромбом»). Обер-офицеры носили галунные погоны с одним просветом (подпоручник -1 звезда, поручник - 2, капетан 2 класса - 3, в виде буквы «V», капетан 1 класса - 4 звезды «ромбом»). Старшие офицеры (военной миссии КСХС во Владивостоке) имели галунные погоны без просветов (майор - 1 звезда, подпуковник - 2, пуковник - 3 звезды буквой «V»),

      Расцветки приборных цветов родов войск сербской армии (пехота - карминный, кавалерия - синий, артиллерия - черный, инженерные части — малиновый), вероятно, строго придерживались уже в 1920 г. на Дальнем Востоке.

      Сербы-офицеры в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова имели право на ношение знаков различия дивизии, то есть погон русского образца с углами вместо пятиконечных звездочек.

      Снаряжение (патронные сумки, ремни), помимо британского, применялось также русского образца. Офицеры носили британскую портупею типа «Sam Brown» с одним диагональным ремнем.

      Помимо Отдельного Сербского кавалерийского дивизиона ОМО и эскадрона Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова в Сибири сербская кавалерия была представлена двумя крупными частями: кавалерийским дивизионом полка имени Благотича (ком. - капитан Р.Шимунич [36]) и 1 Сербским кавалерийским дивизионом (ком. - капитан Ж.Магарашевич).

      Летом 1918 г. в Челябинске капитаном И.Божичем была создана кавалерийская часть, ставшая прообразом кавалерии полка имени Благотича. Кавалерийский дивизион части состоял из двух эскадронов (по 4 взвода в каждом). 1 эскадрон подпоручника Й.Шайновича имел в составе 11 унтер-офицеров и 69 всадников. 2 эскадрон поручника С.Шавича насчитывал 4 офицеров, 19 унтер-офицеров и 59 кавалеристов [37].

      Другой крупной кавалерийской частью являлся 1 Сербский кавалерийский дивизион. Его командир Ж.Магарашевич, бывцщй унтер-офицер СДК в России, был человеком авантюрного склада с атаманской жилкой. Весной 1918 г. в Самаре, получив от большевистских властей конский состав и снаряжение, он сформировал из сербо-югославянской молодежи 1 Социалистический революционный югославянский кавалерийский отряд. В июне, когда чехословаки подошли к городу, Магарашевич присоединился к ним и до осени воевал со своим кавалерийским отрядом при штабе Поволжской группы С.Чечека, так называемый «Сербо-Чешский эскадрон», перебазировавшийся осенью в Бугульму (около 200 сабель).

      Осенью 1918 г., после сформирования полка «имени Благотича», отряд Магарашевича, разросшийся к тому времени до дивизиона перешел в состав этой части в Челябинск, влившись в его кавалерию. Однако вскоре приказом генерала М.В.Ханжина дивизион был переведен в состав гарнизона Красноярска, куда прибыл 20 ноября 1918 г., насчитывая, к началу декабря, в своем составе около 150 сабель.

      Уже в декабре часть участвовала в боях на р.Мане с партизанами и понесла значительные потери. 7 февраля 1919 г. приказом генерала М.И.Афанасьева за снабжение красных партизан патронами и из-за опасности для города дивизион был разоружен. Между тем, весной-летом 1919 г., будучи частично временно прикомандированной к 1 Енисейскому казачьему полку, часть снова действовала вместе с казаками против партизан [38]. /73/

      Пробыв в Енисейской губернии почти год, дивизион раскололся. Очевидно, наиболее дисциплинированная и государственно-настроенная его часть ушла на запад в Челябинск, в состав полка имени «Майора Благотича», снова пополнив там дивизион капитана Р.Шимунича. Остальные кавалеристы, сведенные после после раскола в эскадрон во главе с Ж.Магарашевичем, попытались уйти на Дальний Восток. Однако под Читой их эшелон был остановлен японскими частями, «приобретенное» добро и оружие отобраны. Прибыв во Владивосток, подразделение прекратило свое существование как отдельная воинская единица, Позднее, в Хабаровске, эти югославяне влились в состав частей атамана И.М.Калмыкова.

      Сербская кавалерия была хорошо снаряжена и обмундирована. Во время нахождения в Красноярске 1 Сербского дивизиона Ж.Магарашевича местные газеты писали: «Бравый вид сербских солдат и их великолепные лошади невольно привлекают внимание публики» [39]. Сербы Магарашевича носили черные «шайкачи», за что получили у русских прозвище «Черные гусары» [40]. Обмундирование было, вероятно, русское полевое, полученное еще при формировании отряда в Самаре.

      Вполне возможно, что сербские кавалеристы подражали коллегам Королевской сербской армии и ЧСК. Об этом говорят некоторые детали их обмундирования. Кавалерийский дивизион полка имени Благотича в Челябинске, по словам консула О.И.Миланковича, «имел... хороший прибор, вооружение, новую одежду (красные брюки)...» [41]. Очевидец описывал сербских кавалеристов в Барнауле «в красных штанах, и с перьями на шапках» [42]. Хотя, возможно, имела место неточность автора, и речь шла о членах чешской военно-спортивной организации «Сокол». Однако, в Сибири была также сербская сокольская организация, поэтому перо на «шайкачах» сербами могло также носиться, по всей видимости, неофициально.

      В июне 1920 г. остатки полков «Майора Благотича» и «Матия Губеца» мелкие сербо-югославянские контингенты, сумевшие добраться до ВладиЕ под руководством прибывшей военной миссии КСХС подполковника Ж.Миче сведены в Югославянский полк из двух батальонов (численностью около 3 ООО ч

      Форма полка была подчеркнуто ориентирована на сербскую военную традицию (головные уборы, кокарды, знаки различия). Летом 1920 г. Югославянский полк частично обмундировали во французскую тропическую форму светлого хаки образца 1901 г., принятую для частей колониальной пехоты, располагавшихся во французских владениях Юго-Восточной Азии. Ранее, в августе 1918 г., в аналогичной экипировке во Владивосток прибыл военный контингент из Французского Индокитая и Китая. В 1920 г. такая форма поступила на обмундирование также Латышского полка «Иманта» на Дальнем Востоке.

      Комплект формы включал в себя китель свободного покроя с низким стоячим воротником и широкими вшивными погонами, застегивавшийся на шесть крупных пластмассовых пуговиц, двумя большими набедренными карманами без клапанов (нагрудные карманы отсутствовали), и прямые брюки также свободного кроя навыпуск. Иногда брюки заменялись шароварами темного хаки. Китель для сержантов (также носился чинами полка) отличался наличием отложного воротника и нагрудных карманов. Кроме того, югославяне нижних чинов использовали русские гимнастерки (защитные и белые) и френчи, видимо, оставшиеся от прежней формы. Все бойцы носили шайкачи разных оттенков.

      Офицеры были экипированы офицерскими шайкачами с козырьком, британскими открытыми офицерскими френчами (оригинальными и репликами, «по мотивам» /74/ нала), носившимися с защитными
      иЛИ белыми рубашками с галстуком, закрытыми френчами французского типа со стояче отложным воротником, французской тропической формой. Иногда использовались белые кители (закрытые и открытые) с брюками светлого хаки навыпуск (от французского комплекта). Офицеры военной миссии КСХС носили сербскую офицерскую форму образца 1912 г.

      Нередко шились (подобная практика существовала и до 1920 г.), скорее всего, в частном порядке, мундиры в подражание оригинальным британским офицерским образца 1914 г. и сербским офицерским образца 1912 г., но отличавшиеся от оригиналов размерами воротника, карманами, пуговицами и т.д. Отметим также ношение офицерами полка трехчастных ленточек цветов национального флага КСХС (красно-сине-белых).

      В качестве обуви, как нижними чинами, так и офицерами, использовались ботинки с обмотками и без них (иногда с кожаными крагами) и сапоги.

      Знаками различия были сербские погоны. Очень редко у некоторых нижних чинов оставались нарукавные щитки полка «Матия Губеца». Использовались кокарды Королевской сербской армии (овальные, с алым центром и сине-белой окантовкой, как с вензелем короля Петара I, так без него). Часто кокарды и знаки различия нижними чинам вообще не носились. Снаряжение составляли ремни и патронные сумки (русского) и офицерские портупеи (британского) образцов.



      Высшим воинским званием сербских частей на востоке России был чин майора. Его имел Матия Благотич. После гибели последнего под Казанью в августе 1918 г. высшим званием стал чин капитана 1 класса, хотя генерал М.Жанен и присвоил самовольно капитану 1 класса В.Павковичу звание майора. По крайней мере, так его именовали в официальных документах Французской военной миссии (а после трагической смерти сербский офицер даже был произведен в чин генерал-майора). Однако фактически В.Павкович нового звания не принял и оставался капитаном 1 класса [43].

      В военной миссии КСХС во Владивостоке в 1920 г. высшим чином был подпуковник. Его носил глава миссии Жарко Мичич.

      В 1 Югославянском полку имени Матия Губеца высшим званием был чин майора, который имел командир части Лука Сертич.

      Таким образом, система обмундирования сербо-югославянских войск на востоке России в 1918-1920 гг. представляла собой комбинацию отдельных элементов русского, австро-венгерского, британского, французского, сербского обмундирования и знаков различия, в некоторых аспектах подражая форменным отличиям чехословацкого /75/ войска в России и русских антибольшевистских сил. В силу проблем со снабжением многие югославяне, особенно, из мелких подразделений, носили отдельные элементы гражданской одежды. К относительному единообразию в обмундировании (и то частично) удалось прийти лишь в 1920 г., когда все югославянские части были объединены в Югославянский полк в Приморье и подчинены военной миссии КСХС во Владивостоке.

      1. Благотич Матия (Мата) (15.03.1884-12.08.1918) - окончил начальную школу (Ягодин), гимназию (Крагуевац), начальную школу Военной академии (1901-1905), подпоручник артиллерии (1905). Участник балканских войн 1912-1913 гг., капитан 2 класса, командир батареи 1 дивизиона 4 артиллерийского полка Моравской дивизии. В 1913 г. был командирован в Высшую техническую школу в Брюсселе. Участник Великой войны, капитан артиллерии 1 класса. Член сербской военной миссии в США, майор (1915). В 1916 г. командирован в СДК в Одессе, преподаватель школы офицеров. Добровольно остался в России. В 1917 г. являлся командиром гаубичной батареи запасного батальона СДК, в 1918 г. командовал 2 Одесским Югославянским ударным батальоном, Сербским революционным батальоном на службе в РККА (в июле-августе около 200 человек), прибывшим в июле из Ярославля в Казань и охранявшим Казанский кремль. Во главе батальона перешел на сторону антибольшевистских сил. Погиб в бою за Романовский мост. В 1914-м и 1920 гг. (посмертно) дважды был награжден орденом Звезды Карагеоргия 4 класса с мечами. Был женат, имел двух сыновей. Имя его было увековечено в названии 1 Добровольческого полка Сербов, Хорватов и Словенцев, 2 Мортирной артиллерийской батареи. Городская дума Казани в знак благодарности учредила в мужских и женских гимназиях города по одной именной стипендии, присвоила его имя одному из городских училищ.

      2. Губец Матия (1538-1573) - предводитель крестьянского восстания против местных феодалов в Хорватии и Словении. После поражения повстанцев попал в плен и был убит.

      3. Маринкович Миловой - капитан артиллерии 1 класса, один из организаторов и первый командир 1 Добровольческого полка (29.09.1918-16.01.1919).

      4. Павкович Владимир (1889(?)-1919) - уроженец г.Госпича (провинция Лика, Сербское королевство). Окончил Высшую военную школу в г.Винер-Нойштадте и Венскую консерваторию. Офицер австро-венгерской армии. Владел несколькими европейскими языками. Осенью 1918 г был освобожден вместе с группой офицеров из самарского лагеря военнопленных. В чине капитана 1 класса являлся помощником командира полка капитана М.Маринковича. По оставлении последним полка по болезни был им назначен командиром части, однако официально не был утвержден даже временным командующим полком. С марта по 10 октября (ноября?) 1919 г. являлся командиром 1 Добровольческого полка. У старых солдат части авторитетом не пользовался по причине службы в австро-венгерской армии, однако к весне 1919 г. сделал полк вполне боеспособным и образцовым по меркам Гражданской войны. 10 октября 1919 г. в Красноярске принял группу солдат, пришедших к нему с требованием выдать для самосуда офицера, случайно застрелившего унтер-офицера. Павкович не согласился на это требование, за что был убит в помещении штаба части кавалеристом эскадрона полка Хртковацем. Погребен 12 октября 1919 г.

      5. Божич Иво (09.01.1894-16.06.1962) - словенец, окончил гимназию в Карловцах (1905-1909), Кадетскую школу (1909-1913), офицер 17 Словенского пехотного полка австро-венгерской армии. Попал в плен на русском фронте в Галиции и с 1 января 1915 г. по 1 апреля 1917 г. находился в Туркестане (Ташкенте, Коканде). Одним из первых вступил в СДК (капитан 2 класса), командир роты. Осенью 1917 г. появился в Сибири, командуя эшелоном сербских войск, двигавшихся по Транссибу на Салоникский фронт.

      Являлся единственным официальным сербским военным уполномоченным для сбора добровольцев в Самаре (декабрь 1917 г.- август 1918 г.), затем в Омске, снова в Самаре, с падением которой оказался в Челябинске, где начал формировать сербский отряд. Летом 1919 г. - официальный военный представитель сербских частей в России при русских и союзнических властях. Являлся основателем и первым командиром Конного дивизиона 1 Добровольческого полка, старшим офицером полка и помощником командира, командиром батальона, с 10 ноября 1919 г. по 1920 г. командиром полка, сменив убитого Павковича. После боя под Челябинском отступит пешком вместе с пулеметным взводом и обозом полка в Омск, где находился до его эвакуации. Позднее находился в Красноярске, прошел с остатками полка Сибирский Ледяной поход и во Владивостоке возглавил все сербские части, сосредоточенные и готовившиеся к эвакуации из России (двухбатальонный Югославянский полк). /76/

      С 1920 г. проживал в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, где преподавал в пехотной школе в Сараево, занимал ряд командных постов в армии Югославии. Принял участие во Второй мировой войне и с апреля 1941 г. по апрель 1945 г. находился в плену. Позднее стал генерал-майором Югославской народной армии, первым словенским военным географом, автором нескольких трудов по военной географии. Был награжден орденом Белого Орла 4 степ, с мечами, британскими и французскими наградами.

      6. Протич Чедомир - поручик, служил во 2 Сербском ударном батальоне подполковника А.Србы (позднее майора М.Благотича), с 9 августа по 29 сентября 1918 г. являлся командиром батальона имени Майора Благотича. Осенью, после гибели майора Благотича, вывел сербский батальон из окружения под Симбирском и привел в Челябинск. 1 апреля 1919 г. «за отличия в делах против неприятеля» был награжден орденом Св. Анны 3 степ, с мечами и бантом. На 22 ноября 1919 г. находился в составе 2 роты 2 батальона полка.

      7. Ковачевич Янко - хорват, уроженец Загреба, подпоручик. Как офицер резерва находился в сербской армии с начала Великой войны. Один из первых чинов СДК в России. Один из первых сербских офицеров, организовавших сербские подразделения в Сибири летом 1918 г. Являлся первым командиром сербской роты в Челябинске. В полку имени Благотича служил командиром роты, находясь со своим подразделением в Троицке. Позднее, служа при штабе полка, был впутан в торговую аферу и уехал во Владивосток. Командовал сербским отрядом во Владивостоке. Осенью 1919 г. по дороге от казарм, располагавшихся на Второй речке, к городу был тяжело ранен неизвестным из револьвера (пуля повредила позвоночник). 9 января 1920 г. умер от полученного ранения в госпитале и был похоронен во Владивостоке на воинском кладбище Egerscheld, на внешней бухте, в шести километрах от города.

      8. Вайзец Павле (Павел Павлович) (1891-?) - хорват, окончил Загребскую гимназию, военное училище в г.Каменице, кадровый офицер австро-венгерской армии, в годы Великой войны попал в плен. В СДК находился при штабе 1 дивизии и корпуса, позднее при Югославянском обществе в Киеве сформировал сербский отряд. В 1918 г. сербским военным атташе был послан в Самару. 7-9 августа 1918 г. являлся временно исполняющим дела командира батальона Благотича в Казани, в августе-сентябре 1918 г. - командиром Челябинского сербского батальона, затем служил в штабе батальона 1 Добровольческого полка имени Благотича. Летом 1919г. находился в составе 44 Сибирского стрелкового полка. Осенью 1919 г. формировал югославянский батальон в войсках Забайкальской области. В 1920 г. находился в составе Сербской военной миссии во Владивостоке.

      9. Магарашевич Жарко - серб, унтер-офицер СДК в России. В начале 1918 г. перешел на службу к большевикам, сформировал 1 Социалистический Революционный Югославянский кавалерийский отряд. При взятии чехословаками Самары перешел на сторону последних, командовал эскадроном и дивизионом. К концу 1918 г. имел чин капитана. К 1920 г. находился в Хабаровске в составе Отдельной Сводной атамана Калмыкова стрелковой дивизии.

      10. См.: Захаров А.М. Создание Сербского добровольческого полка имени майора Благотича в России в 1918 г. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. - 2012. - № 8-2. - С.72.

      11. См.: Поповиђ Н.Б. Срби у грађанском рату у Pycиjи, 1918-1921. - Београд, 2005. - С.137.

      12. См.: Попович Н.Б. Одиссея от Одессы до Красноярска // Родина (Москва). - 2006. - № 7. - С.85.

      13. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 7.

      14. Сертич Лука - майор, в Киеве являлся командиром роты Сербского ударного батальона СДК в России, затем командовал 1 Югославянским полком «Матия Губеца». 16 февраля 1920 г. в Иркутске перешел вместе с большей частью Сербского и Хорватского батальонов полка на сторону Красной армии. Служил инструктором курсов красных командиров. В 1920х гг. вернулся на родину, был арестован, позднее находился под надзором полиции.

      15. Ширцели Иосип (1884-1931) - словенец, капитан, командир Словенского батальона 1 Югославянского полка «Матия Губеца», в 1920 г. - командир полка. В августе того же года возвратился на родину.

      16. Рукавина Анте - капитан австро-венгерской армии, осенью 1918 г. был освобожден капитаном И.Божичем из Самарского лагеря для военнопленных и в конце года, находясь в Томске, формировал Томский сербский батальон под контролем чехословацкого командования.

      17. См.: Югославянские части русской армии в Первой мировой войне. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.pogledi.rs

      18. Прибайкальская жизнь (Верхнеудинск). -1918. -22 окт.

      19. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 2-5.

      20. См.: Бодрова И.А., Капитонова Г.А., Маркина Е.М, Орлова А.Ф. История Чистополя / Учебное пособие. - Чистополь, 2012. - С.102. /77/

      21. См.: Гольцев В.А. Судьба атамана Анненкова. - М., 2009. - С. 128.

      22. Милошевич Душан - предположительно, это Д.Милошевич (1894-1967) - сербский спортсмен, легкоатлет, пловец и футболист, участник Олимпийских игр в Стокгольме 1912 г., участник Великой войны. Попал в плен, наредник (по другим данным, рядовой) СДК в России. Атаман Б.В.Анненковым был произведен в поручики русской службы. Командовал комендантской командой при штабе отряда Б.В.Анненкова; затем ротой, преобразованной в эскадрон. Умер в Белграде.

      23. Цит. по: Марковчин В.В. Одиссея атамана Анненкова. - Курск,2010. - С.47.

      24. См.: Дерябин А.И. Гражданская война в России 1917-1922. Белые армии. - М.,1998.

      25. Драгович - черногорец, офицер СДК, в январе 1918 г. в чине штабс-капитана служил в Особо Манчжурском отряде атамана Г.М.Семенова, в январе-мае 1918 г. - командир 3 (Сербского) батальона 1 Семеновского пешего полка. С мая 1918 г. являлся командиром Отдельного Сербского конного дивизиона. Осенью 1918 г. был произведен в чин подполковника. Командир Сербского конного атамана Семенова дивизиона. Приказом по войскам Отдельного Восточного казачьего и Отдельного 5 Приамурского корпусов № 33 от 30 ноября 1918 г. был назначен запасным членом суда чести. 19 декабря 1918 г. отчислен от должности командира дивизиона (по собственному желанию) с назначением в распоряжение командира 5 Приамурского корпуса.

      26. Воскар (Миланович) Влада - капитан Сербской королевской армии (1912), участник движения четников и Балканских войн 1912-1913 гг. Офицер-инструктор в первой школе четников (1912). В годы Великой войны был командирован в Россию для службы в СДК. В конце 1918 г. сформировал и возглавил отряд из военнопленных сербов в Новониколаевске (около 400 человек), с которым в марте 1919 г. прибыл в Екатеринбург. В составе гарнизона города находился до июля месяца. Осенью 1919 г. возглавлял 1 Сербский Королевский партизанский отряд, воевавший с партизанами в Томской и Енисейской губерниях. Позднее с остатками отряда прибыл в Читу, оттуда - эвакуировался на родину.

      27. Пишкулич - хорват, участник Загребского процесса 1908 г. (по обвинению группы сербов в государственной измене) на стороне Австро-Венгрии. Офицер СДК, в 1918 г. находился в ОМО, в начале 1919 г. служил офицером Сербского конного дивизиона, впоследствии капитан, в 1920 г. командовал югославским батальоном в частях атамана Г.М.Семенова.

      28. 28 См.: Bisher J. White terror. Cossak warlords of the Trans-Siberian. - London, 2005. -P. 218.

      29. Цит. по: Романов A.M. Особый Маньчжурский отряд атамана Семенова. - Иркутск, 2013. - C. 212.

      30. РГВА. Ф.40 307. Оп. 1. Д. 25. Л. 44.

      31. См.: Кузнецов Н.А. Война на Амуре в 1918 году: малоизвестные страницы истории Морской сборник (Москва). - 2010. - Т.1960. - № 7. - С.85.

      32. Мияатовиђ П. С источне стране // Politikin-zabavnik (Београд). - 2015. - 23 jaн.

      33. Автор благодарит за любезно предоставленную информацию В. Милосавлевича (Белград).

      34. Родичкин Н. Незабываемые дни. - Алма-Ата, 1958. - С. 104.

      35. См.: Поповиђ Н.Б. Срби у грађанском рату у Русиjи, 1918-1921. - С.103.

      56. Шимунич Рудольф - хорват, уроженец Загреба. Офицер австро-венгерской армии. Окончил Людвигово военное училище в Будапеште. Позднее находился в составе СДК в России. Имел чин капитана 2 класса сербской службы, перешел на службу в русскую армию, с 16 июня по 10 июля 1918 г. служил начальником штаба 1 армии РККА. Перешел на стороны антибольшевистских сил, принимал участие в боях с красными на Волге. В начале 1919 г. в Челябинске перешел в полк имени Благотича являлся командиром кавалерийского дивизиона 1 Добровольческого полка. 24 июля 1919 г. погиб в бою под Челябинском, командуя сводным отрядом полка и прикрывая за пулеметом отход остатков подразделения. Один из самых опытных и талантливых сербских офицеров в Сибири. Кавалер сербского Ордена Белого орла 4 степ, с мечами, британских и французских наград.

      37. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 7.

      38. РГВА. Ф. 39 940. Оп. 1. Д. 9. Л. 219.

      39. См.: Свободная Сибирь (Красноярск). - 1918. - 23 нояб,; Военные ведомости (Красноярск). - 1918.- 8 дек.

      40. См.: Димитриjевиђ Б. Крваве сибирске авантуре. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.rastko.org.rs/istorija/delo/12425.

      41. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 7.

      42 Sibirien: Erinnerungen aus dem Weltkrieg und aus Russland. Von einem ehemaligen Siebzehn // Dravabanat (Celje). - 1930. - 30 sept.

      43. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 9.

      Белое армия. Белое дело. №4. 2017. С. 62-78.
    • Ljubomir Stojanović. Stari srpski rodoslovi i letopisi.
      Автор: hoplit
      Ljubomir Stojanović. Stari srpski rodoslovi i letopisi. 382 s. Sremski Karlovci: Srpska Manastirska štamparija, 1927.
      Series: Zbornik za istoriju, jezik i književnost srpskog naroda. Odeljenje 1, Knj. 16
    • Ljubomir Stojanović. Stari srpski rodoslovi i letopisi.
      Автор: hoplit
      Просмотреть файл Ljubomir Stojanović. Stari srpski rodoslovi i letopisi.
       
      Ljubomir Stojanović. Stari srpski rodoslovi i letopisi. 382 s. Sremski Karlovci: Srpska Manastirska štamparija, 1927.
      Series: Zbornik za istoriju, jezik i književnost srpskog naroda. Odeljenje 1, Knj. 16
      Автор hoplit Добавлен 29.03.2020 Категория Восточная Европа
    • Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский
      Автор: Saygo
      Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
      Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
      Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
      Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
      Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
      Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
      21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
      Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
      Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
      После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
      И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
      Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
      Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
      Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
      Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
      Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
      В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
      Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
      В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
      Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
      Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
      Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
      В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
      В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
      При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
      В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
      Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
      В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
      Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
      Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
      Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
      И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
      Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
      15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
      В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
      Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
      Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
      В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
      В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
      1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
      2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
      3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
      4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
      5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
      Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
      16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
      Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
      Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
      На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
      Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
      Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
      Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
      Примечания
      1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
      3. Там же, л. 6об.—7.
      4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
      5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
      6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
      7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
      8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
      9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
      10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
      11. Там же, л. 2—3.
      12. Там же, л. 11об.—12.
      13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
      14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
      15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
      16. Там же, л. 54—60.
      17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
      18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
      19. Там же, д. 38, л. 167.
      20. Там же, д. 41, л. 96—99.
      21. Там же, л. 22.
      22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
      23. Там же, л. 83—84, 101.
      24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
      25. Там же, с. 52.
      26. Там же.
      27. Там же, с. 181-183,219.
      28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
      29. Там же, л. 9—11.
      30. Там же, л. 12—14.
      31. Там же, л. 15—17.
    • Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд
      Автор: Saygo
      Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд // Вопросы истории. - 2018. - № 2. С. 14-33.
      Публикация посвящена первой женщине — члену британского кабинета министров — Маргарет Бондфилд (1873—1953). Автор прослеживает основные этапы биографии М. Бондфилд, формирование ее личности, политическую карьеру, взгляды, рассматривает, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых была.
      На протяжении десятилетий научная литература пестрит работами, посвященными первой британской женщине премьер-министру М. Тэтчер. Авторы изучают ее характер, привычки, стиль руководства и многое другое. Однако на сегодняшний день мало кто помнит имя женщины, во многом открывшей двери в британскую большую политику для представительниц слабого пола. Лейбориста Маргарет Бондфилд стала первой в истории Великобритании женщиной — членом кабинета министров, а также Тайного Совета еще в 1929 году.
      Сама Бондфилд всегда считала себя командным игроком. Взлет ее карьеры неотделим от истории развития и усиления лейбористской партии в послевоенные 1920-е годы. Лейбористы впервые пришли к власти в 1924 г. и традиционно поощряли участие женщин в политической жизни в большей степени, нежели консерваторы и либералы. Несмотря на статус первой женщины-министра Бондфилд не была обласкана вниманием историков даже у себя на Родине. Практически единственной на сегодняшний день специально посвященной ей книгой остается работа современницы М. Гамильтон, изданная еще в 1924 году1.
      Тем не менее, Маргарет прожила довольно яркую и насыщенную событиями жизнь. Неоценимым источником для историка являются ее воспоминания, опубликованные в 1948 г., где Бондфилд подробно описывает важнейшие события своей жизни и карьеры. Книга не оставляет у читателя сомнений в том, что автор знала себе цену, была достаточно умна, наблюдательная, обладала сильным характером и умела противостоять обстоятельствам. В отечественной историографии личность Бондфилд пока не удостаивалась пристального изучения. В этой связи в данной работе предполагается проследить основные вехи биографии Маргарет Бондфилд, разобраться, кем же была первая британская женщина-министр, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых являлась, стало ли ее политическое восхождение случайным стечением обстоятельств или закономерным результатом успешной послевоенной карьеры лейбористской активистки.
      Маргарет Бондфилд родилась 17 марта 1873 г. в небогатой многодетной семье недалеко от небольшого городка Чард в графстве Сомерсет. Ее отец, Уильям Бондфилд, работал в текстильной промышленности и со временем дослужился до начальника цеха. К моменту рождения дочери ему было далеко за шестьдесят. Уильям Бондфилд был нонконформистом, радикалом, членом Лиги за отмену Хлебных законов. Он смолоду много читал, увлекался геологией, астрономией, ботаникой, а также одно время преподавал в воскресной церковной школе. Мать, Энн Тейлор, была дочерью священника-конгрегационалиста. До 13 лет Маргарет училась в местной школе, а затем недолгое время, в 1886—1887 гг., работала помощницей учителя в классе ддя мальчиков. Всего в семье было 11 детей, из которых Маргарет по старшинству была десятой. По ее собственным воспоминаниям, по-настоящему близка она была лишь с тремя из детей2.
      В 1887 г. Маргарет Бондфилд начала полностью самостоятельную жизнь. Она переехала в Брайтон и стала работать помощницей продавца. Жизнь в городе была нелегкой. Маргарет регулярно посещала конгрегационалистскую церковь, а также познакомилась с одной из создательниц Женской Либеральной ассоциации — активной сторонницей борьбы за женские права Луизой Мартиндейл, которая, по воспоминаниям Бондфилд, а также по свидетельству М. Гамильтон, оказала на нее огромное влияние. По словам Маргарет, у нее был дар «вытягивать» из человека самое лучшее. Мартиндейл помогла ей «узнать себя», почувствовать себя человеком, способным на независимые суждения и поступки3. Луиза Мартиндейл приучила Бондфилд к чтению литературы по социальным проблематике и привила ей вкус к политике.
      В 1894 г., накопив, как ей казалось, достаточно денег, Маргарет решила перебраться в Лондон, где к тому времени обосновался ее старший брат Фрэнк. После долгих поисков ей с трудом удалось найти уже привычную работу продавца. Первые несколько месяцев в огромном городе в поисках работы она вспоминала как кошмар4. В Лондоне Бондфилд вступила в так называемый Идеальный клуб, расположенный на Тоттенхэм Корт Роуд, неподалеку от ее магазина. Членами клуба в ту пору были драматург Б. Шоу, супруги фабианцы Сидней и Беатриса Вебб и ряд других интересных личностей. Как вспоминала сама Маргарет, целью клуба было «сломать классовые преграды». Его члены дискутировали, развлекались, танцевали.
      В Лондоне Маргарет также вступила в профсоюз продавцов и вскоре была избрана в его районный совет. «Я работала примерно по 65 часов в неделю за 15—25 фунтов в год... я чувствовала, что это правильный поступок», — отмечала она впоследствии5. В результате в 1890-х гг. Бондфилд пришлось сделать своеобразный выбор между церковью и тред-юнионом, поскольку мероприятия для прихожан и профсоюзные собрания проводились в одно и то же время по воскресеньям. Маргарет предпочла посещать последние, однако до конца жизни оставалась человеком верующим.
      Впоследствии она подчеркивала, что величайшая разница между английским рабочим движением и аналогичным на континенте состояла в том, что его «островные» основоположники имели глубокие религиозные убеждения. Карл Маркс обладал лишь доктриной, разработанной в Британском музее, отмечала Бондфилд. Британские же социалисты имели за своей спиной вековые традиции. Сложно определить, что ими движет — интересы рабочего движения или религия, писала она о социалистических и профсоюзных функционерах, подобных себе. Ее интересовало, что заставляет таких людей после тяжелой работы, оставаясь без выходных, ехать в Лондон или из Лондона, возвращаться домой лишь в воскресенье вечером, чтобы с утра в понедельник вновь выйти на работу. Неужели просто «желание добиться более короткой продолжительности рабочего дня и увеличения зарплаты для кого-то другого?» На взгляд Бондфилд, именно религиозность лежала в основе подобного самопожертвования6.
      Маргарет также вступила в Женский промышленный совет, членами которого были жена будущего первого лейбористского премьер-министра Р. Макдональда Маргарет и ряд других примечательных личностей. Наиболее близка Бондфилд была с активистской Лилиан Гилкрайст Томпсон. В Женском промышленном совете Маргарет занималась исследовательской рабой, в частности, проблемой детского труда7.
      В 1901 г. умер отец Бондфилд, и проживавший в Лондоне ее брат Фрэнк был вынужден вернуться в Чард, чтобы поддержать мать. В августе того же года в возрасте 24 лет скончалась самая близкая из сестер — Кэти. Еще один брат, Эрнст, с которым Маргарет дружила в детстве, умер в 1902 г. от пневмонии. После потери близких делом жизни Маргарет стало профсоюзное движение. Никакие любовные истории не нарушали ее спокойствие. «У меня не было времени ни на замужество, ни на материнство, лишь настойчивое желание служить моему профсоюзу», — писала она8. В 1898 г. Бондфилд стала помощником секретаря профсоюза продавцов, а в дальнейшем, до 1908 г., занимала должность секретаря.
      В этот период Маргарет познакомилась с активистами образованной еще в 1884 г. Социал-демократической федерации (СДФ), возглавляемой Г. Гайндманом. Она вспоминала, что в первые годы профсоюзной деятельности ей приходилось выступать на митингах со многими членами СДФ, но ей не нравился тот акцент, который ее представители ставили на необходимости «кровавой классовой войны»9. Гораздо ближе Бондфилд были взгляды другой известной социалистической организации тех лет — Фабианского общества, пропагандировавшего необходимость мирного и медленного перехода к социализму.
      Маргарет с интересом читала фабианские трактаты, а также вступила в «предвестницу» лейбористской партии — Независимую рабочую партию (НРП), созданную в Брэдфорде в 1893 году.
      На рубеже XIX—XX вв. Бондфилд приняла участие в организованной НРП кампании «Война против бедности» и познакомилась со многими ее известными активистами и руководителями — К. Гради, Б. Глазье, Дж. Лэнсбери, Р. Макдональдом. Впоследствии Маргарет подчеркивала, что членство в НРП очень существенно расширило ее кругозор. Она также была представлена известному английскому писателю У. Моррису. По свидетельству современницы и биографа Бондфилд М. Гамильтон, в эти годы ее героиня также довольно много писала под псевдонимом Грейс Дэе для издания «Продавец».
      В своей работе Гамильтон обращала внимание на исключительные ораторские способности, присущие Маргарет смолоду. На взгляд Гамильтон, Бондфилд обладала актерским магнетизмом и невероятным умением устанавливать контакт с аудиторией. «Горящая душа, сокрытая в этой женщине с блестящими глазами, — отмечала Гамильтон, — вызывает ответный отклик у всех людей, с кем ей приходится общаться»10. Сама Бондфильд в этой связи писала: «Меня часто спрашивают, как я овладела искусством публичного выступления. Я им не овладевала». Маргарет признавалась, что после своей первой публичной речи толком не помнила, что сказала11. Однако с началом профсоюзной карьеры ей приходилось выступать довольно много. Страх перед трибуной прошел. Бондфилд обладала хорошим зычным голосом, смолоду была уверена в себе. По всей вероятности, эти качества и сделали ее одной из лучших женщин-ораторов своего поколения. Впрочем, современники признавали, что ей больше удавались воодушевляющие короткие речи, нежели длинные.
      В 1899 г. Маргарет впервые оказалась делегатом ежегодного съезда Британского конгресса тред-юнионов (БКТ). Она была единственной женщиной, присутствовавшей на профсоюзном собрании, принявшим судьбоносную для британской политической истории резолюцию, приведшую вскоре к созданию Комитета рабочего представительства для защиты интересов рабочих в парламенте. В 1906 г. он был переименован в лейбористскую партию. На съезде БКТ 1899 г. Бондфилд впервые довелось выступить перед столь представительной аудиторией. Издание «Морнинг Лидер» писало по этому поводу: «Это была поразительная картина, юная девушка, стоящая и читающая лекцию 300 или более мужчинам... вначале конгресс слушал равнодушно, но вскоре осознал, что единственная леди делегат является оратором неожиданной силы и смелости»12.
      С 1902 г. на два последующих десятилетия ближайшей подругой Бондфилд стала профсоюзная активистка Мэри Макартур. По словам биографа Гамильтон, это был «роман ее жизни». С 1903 г. Мэри перебралась в Лондон и стала секретарем Женской профсоюзной лиги, основанной еще в 1874 г. с целью популяризации профсоюзного движения среди представительниц слабого пола. Впоследствии, в 1920 г., лига была превращена в женское отделение БКТ. Бондфилд долгие годы представляла в этой Лиге свой профсоюз продавцов. В 1906 г. Мэри Макартур также основала Национальную федерацию женщин-работниц. Последняя в дальнейшем эволюционировала в женскую секцию крупнейшего в Великобритании профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих, с которым будет связана и судьба Маргарет.
      В своих мемуарах Бондфилд писала, что впервые оказалась на континенте в 1904 году. Наряду с Макартур и женой Рамсея Макдональда она была приглашена на международный женский конгресс в Берлине. Маргарет не осталась безучастна к важнейшим событиям, будоражившим ее страну в конце XIX — начале XX века. Она занимала пробурскую сторону в годы англо-бурской войны. Бондфилд приветствовала известный «Доклад меньшинства», подготовленный, главным образом, Беатрисой Вебб по итогам работы королевской комиссии, целью которой было усовершенствование законодательства о бедных13. «Доклад» предлагал полную отмену Работных домов, учреждение вместо этого специального государственного департамента с целью защиты интересов безработных и ряд других мер.
      Маргарет была вовлечена в суфражистское движение, являясь членом, а затем и председателем одного из суфражистских обществ. С точки зрения Гамильтон, убеждение в полном равенстве мужчин и женщин шло у Бондфилд из детства, поскольку ее мать подчеркнуто одинаково относилась как к дочерям, так и к сыновьям14. Позиция Маргарет была специфической. Сама она писала, что выступала, в отличие от некоторых современников, против ограниченного распространения избирательного права на женщин на основе имущественного ценза. На ее взгляд, это лишь усиливало политическую власть имущих слоев населения. Маргарет же требовала всеобщего избирательного права для мужчин и женщин, а также призывала к борьбе с коррупцией на выборах. Вспоминая тщетные предвоенные попытки добиться расширения избирательного права, Бондфилд справедливо писала о том, что только вклад женщин в победу в первой мировой войне наконец свел на нет аргументы противников реформы15.
      В 1908 г. Маргарет оставила пост секретаря профсоюза продавцов. Ее биограф Гамильтон объясняет этот поступок желанием своей героини найти себе более широкое применение16. В 1910 г. Маргарет впервые посетила США по приглашению знакомой. В ходе поездки ей довелось присутствовать на выступлении Теодора Рузвельта, который, по ее мнению, эффективно сочетал в себе таланты государственного деятеля и способного пропагандиста17.
      Маргарет много ездила по стране и выступала в качестве оратора-пропагандиста от НРП. Как писала Гамильтон, в эти годы она была среди тех, кто «создавал общественное мнение»18. В 1913 г. Маргарет стала членом Национального административного совета этой партии. Она также участвовала в работе Женской профсоюзной лиги и Женской лейбористской лиги, основанной в 1906 г. при участии жены Макдональда. Лига работала в связке с лейбористской партией с целью популяризации ее среди женского электората. В 1910 г. Бондфилд приняла участие в выборах в Совет лондонского графства от Вулвича, но заняла лишь третье место. Она начала активно работать в Женской кооперативной гильдии, созданной еще в 1883 г. и насчитывавшей примерно 32 тыс. человек19.
      Очень многие представители НРП были убежденными пацифистами. Бондфилд была с ними солидарна. Она отмечала, что разделяла взгляды тех, кто осуждал тайную предвоенную дипломатию министра иностранных дел Э. Грея. Маргарет вспоминала, как восхищалась лидером лейбористской партии Макдональдом, когда он осмелился в ходе известных парламентских дебатов 3 августа 1914 г. выступить в палате общин против Грея20. Тем не менее, большинство членов лейбористской партии, в отличие от НРП, с началом войны поддержало политику правительства. Это вынудило Макдональда подать в отставку со своего поста.
      Вскоре после начала войны Бондфилд согласилась, по просьбе подруги Мэри Макартур, занять пост помощника секретаря Национальной федерации женщин-работниц. В 1916 г. Маргарет, как и большинство представителей НРП, резко протестовала против перехода к всеобщей воинской повинности. В своих мемуарах она отмечала, что отношение к человеческой жизни как к самому дешевому средству решения проблемы стало «величайшим позором» первой мировой войны21.
      В 1918 г. в лейбористской партии произошли серьезные перемены, инициированные ее секретарем А. Гендерсоном, к которому Бондфилд всегда испытывала симпатию и уважение. Был принят новый Устав, вводивший индивидуальное членство, позволившее в дальнейшем расширить электорат партии за счет населения за рамками тред-юнионов. Наряду с этим была принята первая в истории программа, включавшая в себя важнейшие социал-демократические принципы. Все это существенно укрепило позицию лейбористской партии и способствовало ее заметному усилению в послевоенное десятилетие. Как вспоминала Маргарет, «мы вступили в военный период сравнительно скромной и небольшой партией идеалистов... Мы вышли из него с организацией, политикой и принципами великой национальной партии»22. Несмотря на то, что лейбористы проиграли выборы 1918 г., новая партийная машина, запущенная в 1918 г., позволила им добиться заметного успеха в ближайшее десятилетие, а Бондфилд со временем занять кресло министра.
      В начале 1919 г. Бондфилд приняла участие в международной конференции в Берне, явившей собой неудавшуюся в конечном счете попытку возродить фактически распавшийся с началом первой мировой войны Второй интернационал. Наряду с Маргарет, со стороны Великобритании в ней участвовали Р. Макдональд, Г. Трейси, Р. Бакстон, Э. Сноуден и ряд других фигур. В том же году Бондфилд была отправлена в качестве делегата БКТ на конференцию Американской федерации труда. Это был ее второй визит в США. В ходе поездки она познакомилась с президентом Американской федерации труда С. Гомперсом.
      В первые послевоенные годы одним из острейших в британской политической жизни стал ирландский вопрос. «Пасхальное воскресенье» 1916 г., вооруженное восстание ирландских националистов, подавленное британскими властями, практически перечеркнуло все довоенные попытки премьер-министра Г. Асквита умиротворить Ирландию обещанием предоставить ей самоуправление. «Если мы не откажемся от военного господства в Ирландии, то это чревато катастрофой, — заявила Бондфилд в 1920 г. в одном из публичных выступлений. — Я твердо стою на том, чтобы предоставить большинству ирландского населения возможность иметь то правительство, которое они хотят, в надежде, что они, возможно, пожелают войти в наше союзное государство. Это единственный шанс достичь мира с Ирландией»23.
      Маргарет приветствовала англо-ирландский договор 1921 г., который было вынуждено заключить послевоенное консервативно-либеральное правительство Д. Ллойд Джорджа после провала насильственных попыток подавить национально-освободительное движение. Согласно договору, большая часть Ирландии провозглашалась «Ирландским свободным государством», однако Северная Ирландия (Ольстер) оставалась в составе Соединенного королевства. Бондфилд с печалью отмечала, что политики «опоздали на десять лет» в решении ирландского вопроса24.
      В 1920 г. Маргарет стала одной из первых англичанок, посетивших большевистскую Россию в рамках лейбористско-профсоюзной делегации. Членами делегации были также Б. Тернер, Т. Шоу, Р. Уильямс, Э. Сноуден и ряд других активистов25. Целью визита было собрать и донести до британского рабочего движения достоверную информацию о том, что на самом деле происходит в России. В ходе поездки Бондфилд вела подробный дневник, впоследствии опубликованный на страницах ее воспоминаний. Он позволяет судить о том, какое впечатление первое в мире социалистическое государство произвело на автора. Любопытно, что другая женщина — член делегации — Этель Сноуден, жена будущего лейбористского министра финансов, также обнародовала свои впечатления от этого визита, в 1920 г. издав книгу «Сквозь большевистскую Россию»26. Если сравнивать наблюдения двух лейбористок, то Бондфилд увидела Россию в целом в менее мрачных тонах, нежели ее спутница.
      Маргарет посетила Петроград, Москву, Рязань, Смоленск и ряд других мест. Она встречалась с Л. Б. Каменевым, С. П. Середой, В. И. Лениным. Последний, по воспоминаниям Бондфилд, был откровенен и даже готов признать, что власть допустила некоторые ошибки, а западные демократии извлекут урок из этих ошибок27. Простые люди, встречавшиеся в ходе поездки, показались Маргарет худыми и холодными. Ее поразило, что женщины наравне с мужчинами занимаются тяжелым физическим трудом.
      В отличие от Э. Сноуден, Маргарет не склонна была резко критиковать большевистский режим. Она отмечала в дневнике, что неоднократно встречалась с простыми людьми, которые от всего сердца поддерживали перемены. Тем не менее, Бондвилд не скрывала и того, что столкнулась в России с теми, для кого новый режим стал трагедией. По поводу иностранной интервенции Маргарет писала в 1920 г., что, на ее взгляд, она не сможет сломить советских людей, но лишь «заставит их ненавидеть нас»28.
      Более того, впоследствии в своих мемуарах Бондфилд подчеркивала, что делегация не нашла в России ничего, что оправдывало бы политику войны против нее. Активная поддержка представителями лейбористской партии кампании «Руки прочь от России» в целом не была обусловлена желанием основной массы активистов повторить сценарий русской революции. Бондфилд, как и многие ее коллеги по партии, была убеждена в том, что жители России имеют полное право без иностранного вмешательства определять контуры того общества, в котором они намерены жить.
      В 1920 г. Маргарет впервые выставила свою кандидатуру на дополнительных выборах в парламент от округа Нортамптон. Борьба закончилась поражением, принеся, тем не менее, Бондфилд ценный опыт предвыборной борьбы. В начале 20-х гг. XX в. лейбористы вели на местах напряженную организационную работу, чтобы перехватить инициативу у расколовшейся еще в 1916 г. либеральной партии. В ходе всеобщих выборов 1922 г., последовавших за распадом консервативно-либеральной коалиции во главе с Ллойд Джорджем, Бондфилд вновь боролась за Нортамптон. Несмотря на второй проигрыш подряд, она справедливо отмечала, что выборы 1922 г. стали вехой в лейбористской истории. Они принесли партии первый в XX в. настоящий успех. Лейбористы заняли второе место, вслед за консерваторами, обойдя наконец обе группировки расколовшейся либеральной партии вместе взятые. Впервые, писала Бондфилд, «мы стали оппозицией Его Величества, что на практике означало альтернативное правительство»29.
      Несмотря на неудачные попытки Маргарет стать парламентарием, ее профсоюзная карьера в послевоенные годы складывалась весьма успешно. В 1921 г. Национальная федерация женщин-работниц слилась с профсоюзом неквалифицированных и муниципальных рабочих, превратившись в его женскую секцию. После смерти своей подруги Макартур Бондфилд стала с 1921 г. на долгие годы секретарем секции. В 1923 г. она оказалась первой женщиной, которой была оказана честь стать председателем БКТ30.
      В конце 1923 г. консервативный премьер-министр С. Болдуин фактически намеренно спровоцировал досрочные выборы с тем, чтобы консерваторы могли осуществить протекционистскую программу реформ, не представленную ими в ходе последней избирательной кампании 1922 года. Лейбористы вышли на эти выборы под флагом защиты свободы торговли. Маргарет вновь была заявлена партийным кандидатом от Нортамптона. В своем предвыборном обращении она заявляла, что ни свобода торговли, ни протекционизм сами по себе не способны решить проблемы британской экономики. Необходима «реальная свобода торговли», отмена всех налогов на продукты питания и предметы первой необходимости, тяжелым бременем лежащих на рабочих и среднем классе31.
      Выборы впервые принесли Бондфилд успех. Она одержала победу как над консервативным, так и над либеральным соперником. «Округ почти сошел с ума от радости», — не без гордости вспоминала Маргарет. Победительницу торжественно провезли по городу в открытом экипаже32. Наряду с Бондфилд, в парламент были избраны еще две женщины-лейбористки: С. Лоуренс и Д. Джусон33. Что касается результатов по стране, то в целом парламент оказался «подвешенным». Ни одна из партий — ни консервативная (248 мест), ни лейбористская (191 мест), ни впервые объединившаяся после войны в защиту свободы торговли либеральная (158 мест) — не получила абсолютного парламентского большинства34.
      Формирование правительства могло быть предложено лидеру либералов Г. Асквиту, но он не желал зависеть от благосклонности соперников. В результате с согласия Асквита, изъявившего готовность подержать в парламенте стоящих на стороне фри-треда лейбористов, в январе 1924 г. было создано первое в истории Великобритании лейбористское правительство во главе с Р. Макдональдом.
      В действительности это был трагический рубеж в истории либеральной партии, которой больше никогда в XX в. не представится даже отдаленный шанс сформировать собственное правительство, и судьбоносный в истории лейбористов. Бондфилд, вспоминая события того времени, полагала, что решением 1924 г. Асквит фактически «разрушил свою партию». Вопрос спорный, поскольку в трагической судьбе либералов свою роль, несомненно, сыграл и другой известный либеральный политик — Д. Ллойд Джордж. Именно он согласился в 1916 г. стать премьер-министром взамен Асквита и тем самым способствовал расколу либеральных рядов в годы первой мировой войны на две группировки (свою и асквитанцев). Тем не менее, на взгляд Бондфилд, Асквит в своем решении 1924 г. руководствовался не только интересами свободы торговли, но и личными мотивами. Он желал, пишет она, отомстить людям, «вытолкнувшим» его из премьерского кресла в 1916 году35.
      В рядах лейбористов были определенные колебания относительно того, стоит ли формировать правительство меньшинства, не имея надежной опоры в парламенте. На митинге 13 января 1924 г., проходившем незадолго до объявления вотума недоверия консерваторам и создания лейбористского кабинета, Бондфилд говорила о том, что за возможность прийти к власти «необходимо хвататься обеими руками»36. Эту позицию полностью разделяло и руководство лейбористской партии. В итоге 22 января 1924 г. Макдональд занял пост премьер-министра. В ходе дебатов по вопросу о доверии кабинету Болдуина Маргарет произнесла свою первую речь в парламенте. Ее внимание было, главным образом, обращено к проблеме безработицы, а также фабричной инспекции37. Спустя годы, в своих воспоминаниях Бондфилд не без гордости отмечала, что представители прессы охарактеризовали эту речь как «первое интеллектуальное выступление женщины в палате общин, которое когда-либо доводилось слышать»38.
      С приходом лейбористов к власти Маргарет было предложено занять должность парламентского секретаря Министерства труда, которое в 1924 г. возглавил Т. Шоу. Как отмечала Бондфилд, новость ее одновременно опечалила и обрадовала. В связи с назначением она была вынуждена оставить почетный пост председателя БКТ. Рассказывая о событиях 1924 г., Бондфилд не смогла в своих мемуарах удержаться от комментариев относительно неопытности первого лейбористского кабинета. Она писала об огромном наплыве информации и деталей, что практически не позволяло ей вникнуть в работу других связанных с Министерством труда департаментов. «Мы были новой командой, — вспоминала она, — большинству из нас предстояло постичь особенности функционирования палаты общин в равной степени, как и овладеть навыками министерской работы, справиться с огромным количеством бумаг...»39
      К тому же работу первого лейбористского кабинета осложняло отсутствие за спиной парламентского большинства в палате общин. При продвижении законопроектов министрам приходилось оглядываться на оппозицию, строго следившую за тем, чтобы правительство не вышло из-под контроля. Комментируя эту ситуацию спустя более двух десятилетий, в конце 1940-х гг., Бондфилд по-прежнему удивлялась тому, что правительство не допустило серьезных промахов и в целом показало себя вполне достойной командой.
      Кабинет Макдональда в самом деле продемонстрировал британцам, что лейбористы способны управлять страной. Отсутствие серьезных внутренних реформ (самой заметной стала жилищная программа Уитли — предоставление рабочим дешевого жилья в аренду) с лихвой компенсировалось яркими внешнеполитическими шагами. Первое лейбористское правительство признало СССР, подписало с ним общий и торговый договоры, способствовало принятию репарационного плана Дауэса на Лондонской международной конференции, позволившего в пику Франции реализовать концепцию «не слишком слабой Германии». Партия у власти активно отстаивала идею арбитража и сотрудничества на международной арене.
      В должности парламентского секретаря Министерства труда Бондфилд отправилась в сентябре 1924 г. в Канаду с целью изучить возможность расширения семейной миграции в этот британский доминион. Пока Маргарет находилась за океаном, события на родине стали приобретать неприятный для лейбористов поворот. В августе 1924 г. был задержан Дж. Кэмпбелл, исполнявший обязанности редактора прокоммунистического издания «Уокере Уикли». На страницах газеты был опубликован сомнительный, с точки зрения респектабельной Англии, призыв к военнослужащим не выступать с оружием в руках против рабочих во время стачек, напротив, обратить это оружие против угнетателей. Генеральный атторней, однако, приостановил дело Кэмпбелла за недостатком улик. Собравшиеся на осеннюю сессию консерваторы и либералы потребовали назначить следственную комиссию с целью разобраться в правомерности подобных действий. Макдональд расценил это как знак недоверия кабинету. Парламент был распущен, а новые выборы назначены на 29 октября.
      Лейбористы вышли на выборы под лозунгом «Мы были в правительстве, но не у власти», требуя абсолютного парламентского большинства. Однако избирательная кампания оказалась омрачена публикацией в прессе за несколько дней до голосования так называемого «письма Зиновьева», являвшегося в то время председателем исполкома Коминтерна. Вероятная фальшивка, «сенсация», по словам «Таймс», содержала в себе указания британским коммунистам, как вести борьбу в пользу ратификации англо-советских договоров, заключенных правительством Макдональда, а также рекомендации относительно вооруженного захвата власти40. По неосмотрительности Макдональда, наряду с премьерством исполнявшего обязанности министра иностранных дел, письмо было опубликовано в прессе вместе с нотой протеста. Это косвенно свидетельствовало о том, что лейбористское правительство признает его подлинность. На этом фоне недавно заключенные с СССР договоры предстали в глазах публики в сомнительном свете. По воспоминаниям одного из современников, репутация Макдональда в этот момент «опустилась ниже нулевой отметки»41.
      Лейбористы проиграли выборы. К власти вновь вернулось консервативное правительство во главе с Болдуином. Бонфилд возвратилась из Канады слишком поздно, чтобы успешно побороться за свой округ Нортамптон. Как писала она сама, оппоненты обвиняли ее в том, что она пренебрегла своими обязанностями, «спасаясь за границей». В результате Маргарет оказалась вне стен парламента. Возвращаясь к событиям осени 1924 г. в своих мемуарах, Бондфилд не скрывала впоследствии своего недовольства Макдональдом. Давая задним числом оценку лейбористскому руководителю, Маргарет писала, что он не обладал силой духа, необходимой политическому лидеру его ранга. «При неоспоримых способностях и личном обаянии... он по сути был человеком слабым, — отмечала она, — при всех его внешних добродетелях и декоративных талантах». Его доверчивость и слабость оставались скрыты от посторонних глаз, пока враги этим не воспользовались42.
      В мае 1926 г. в Великобритании произошло эпохальное для всего профсоюзного движения событие — всеобщая стачка, руководимая БКТ и закончившаяся поражением рабочих. В течение девяти дней Бондфилд разъезжала по стране, встречалась с профсоюзными активистами, о чем свидетельствует ее дневник 1926 г., вошедший в издание воспоминаний 1948 года. Маргарет отмечала, с одной стороны, преданность, дисциплину бастующих, с другой, некомпетентность работодателей. В то же время она винила в плачевном для рабочих исходе событий руководителей профсоюза шахтеров — Г. Смита и А. Кука. Поддержка бастующих горняков другими рабочими, с точки зрения Маргарет, практически ничего не дала в итоге из-за того, что указанные двое заняли слишком жесткую позицию в ходе переговоров с шахтовладельцами и не желали идти на компромисс43. Тот факт, что Кук по сути явился бунтарской фигурой, на протяжении 1925—1926 гг. намеренно подогревавшей боевые настроения в шахтерских районах, отмечали и другие современники44. В своих наблюдениях Бондфилд была не одинока.
      Летом того же 1926 г. один из лейбористских избирательных округов (Уоллсенд) оказался вакантным, и Бондфилд было предложено выступить там парламентским кандидатом на дополнительных выбоpax. Избирательная кампания закончилась ее победой. Это позволило Маргарет, не дожидаясь всеобщих выборов, вернуться в палату общин уже в 1926 году.
      Еще в ноябре 1925 г. правительство Болдуина дало поручение лорду Блэнсбургу возглавить комитет, который должен был заняться проблемой усовершенствования системы поддержки безработных. Бондфилд получила приглашение войти в его состав. В январе 1927 г. был обнародован доклад комитета. Документ носил компромиссный характер и в целом не удовлетворил многих рабочих, полагавших, что система предоставления пособий безработным не охватывает всех нуждающихся, а выплачиваемые суммы недостаточны. Тем не менее, Бондфилд подписала доклад наряду с представителями консерваторов и либералов. Таким образом она обеспечила единогласие в рамках всего комитета. Это вызвало волну недовольства. По воспоминаниям самой Маргарет, в лейбористских рядах против нее поднялась настоящая кампания. Многие были возмущены тем, что Бондфилд не подготовила свой собственный «доклад меньшинства». Более того, некоторые недоброжелатели подозревали, что она подписала доклад комитета Блэнсбурга, не читая его. Впрочем, сама героиня этой статьи категорически опровергала данное утверждение45.
      Много лет спустя в свое оправдание Маргарет писала, что была солидарна далеко не со всеми предложениями подписанного ею доклада. Однако в целом настаивала на своей правоте, поскольку полагала, что на тот момент доклад был очевидным шагом вперед в плане совершенствования страхования по безработице46.
      На парламентских выборах 1929 г. лейбористская партия одержала самую крупную за все межвоенные годы победу, завоевав 287 парламентских мест. Активная пропагандистская работа в избирательных округах, стремление дистанцироваться от излишне радикальных требований принесли плоды. Лейбористам удалось переманить на свою сторону часть «колеблющегося избирателя». Бондфилд вновь выставила свою кандидатуру от Уоллсенда. Наряду с консервативным соперником в округе, в 1929 г. ей также довелось сразиться с коммунистом. Тем не менее, выборы 1929 г. вновь оказались для Маргарет успешными. Более того, по совету секретаря партии А. Гендерсона, Макдональд предложил ей занять пост министра труда. Это была должность в рамках кабинета, ступень, на которую в британской истории на тот момент не поднималась еще ни одна женщина. В должности министра Бондфилд также вошла в Тайный Совет.
      Размышляя, почему выбор в 1929 г. пал именно на нее, Маргарет впоследствии без ложной скромности называла себя вполне достойной кандидатурой, умеющей аргументировано отстаивать свою точку зрения, спонтанно отвечать на вопросы, не боясь противостоять враждебной критике. По иронии судьбы, скандал с докладом Блэнсбурга продемонстрировал широкой публике, как считала сама Бондфилд, ее бойцовские качества и сослужил в итоге хорошую службу. Маргарет писала в воспоминаниях, что в 1929 г. в полной мере осознавала значимость момента. Это была «часть великой революции в положении женщин, которая произошла на моих глазах и в которой я приняла непосредственное участие», — отмечала она47. Впоследствии Маргарет не раз спрашивали, волновалась ли она, принимая новое назначения. Она отвечала отрицательно. В 1929 г. Бондфилд казалось, что ей предстояло заниматься вопросами, хорошо знакомыми по профсоюзной работе.
      Большое внимание было приковано к тому, как должна быть одета первая женщина-министр во время представления королю. Маргарет вспоминала, что у нее даже не было времени на обновление гардероба. Из новых вещей были лишь шелковая блузка и перчатки. Из Букингемского дворца поступило указание, что дама должна быть в шляпе. Бондфилд была категорически с этим не согласна и в дальнейшем появлялась на официальных церемониях без головного убора. Она пишет, что в момент представления королю Георгу V, последний, вопреки обычаям, нарушил молчание и произнес: «Приятно, что мне представилась возможность принять у себя первую женщину — члена Тайного Совета»48.
      Тем не менее, как справедливо отмечала Маргарет, Министерство труда не было синекурой. Главная, стоявшая перед министром задача, заключалась в усовершенствовании страхования по безработице. В ноябре 1929 г. в палате общин состоялось второе чтение законопроекта о страховании по безработице, подготовленного и представленного Бондфилд. Несмотря на возражения оппозиции, Билль прошел второе чтение и в декабре обсуждался в рамках комитета. Он поднимал с 7 до 9 шиллингов размеры пособий для взрослых иждивенцев, а также на несколько шиллингов увеличивал пособия для безработных подростков. Бондфилд также удалось откорректировать ненавистную для безработных формулировку относительно того, что на пособие может претендовать лишь тот, кто «действительно ищет работу»49. Отныне власти должны были доказывать в случае отказа в пособии, что претендент «по-настоящему» не искал работу.
      Тем не менее в рядах лейбористов закон не вызвал удовлетворения. Еще до представления Билля, в начале ноября 1929 г., совместная делегация БКТ и исполкома лейбористской партии встречалась с Бондфилд и настаивала на более высокой сумме пособий50. Пожелания не были учтены. В дальнейшем недовольные участники ежегодной лейбористской конференции 1930 г. приняли резолюцию, призывавшую увеличить суммы пособий безработным, к которой также не прислушались51.
      В целом деятельность второго кабинета Макдональда оказалась существенно осложнена навалившимся на Великобританию мировым экономическим кризисом. Достойная поддержка безработных была слишком дорогим удовольствием для страны, зажатой в тисках финансовых проблем. На фоне недостатка денежных средств на поддержку малоимущих Бондфилд в целом не смогла проявить себя в роли министра труда в 1929—1931 годах. В своих воспоминаниях Маргарет всячески подчеркивает, что на посту министра труда не была способна смягчить проблему безработицы в силу объективных, нисколько не зависевших от нее обстоятельств начала 1930-х годов52. Отчасти это действительно так. Но напористое желание возложить ответственность на других и отстраниться от возможных обвинений достаточно ярко характеризует автора мемуаров.
      Еще в 1929 г. при правительстве Макдональда был сформирован специальный комитет во главе с профсоюзным функционером Дж. Томасом для изучения вопросов безработицы и разработки средств борьбы с нею. В комитет вошли канцлер герцогства Ланкастерского О. Мосли, помощник министра по делам Шотландии Т. Джонстон и руководитель ведомства общественных работ, левый лейборист Дж. Лэнсбери. Проект оказался провальным. По признанию современников, в том числе самой Бондфилд, Томас не обладал должным потенциалом для руководства подобным комитетом. Его младший коллега Мосли попытался форсировать события и подготовил специальный Меморандум, представленный в начале 1930 г. на рассмотрение Кабинета министров. Он включал такие предложения, как введение протекционистских тарифов, контроль над банковской политикой и ряд других мер. Они показались неприемлемыми для правительства Макдональда и, прежде всего, Министерства финансов во главе со сторонником ортодоксального экономического курса Ф. Сноуденом. Последующая отставка Мосли и его попытка поднять знамя протеста за рамками правительства в конечном счете ни к чему не привели. Сам же Мосли вскоре связал свою судьбу с фашизмом.
      31 июля 1931 г. был обнародован доклад комитета под председательством банкира Дж. Мэя. Комитет должен был исследовать экономическое положение Великобритании и предложить конструктивное решение. Согласно оценкам доклада, страна находилась на грани финансового краха. Бюджетный дефицит на следующий 1932/1933 финансовый год ожидался в размере 120 млн фунтов. Рекомендации комитета состояли в жесточайшей экономии государственных средств. В частности, значительную сумму предполагалось сэкономить за счет снижения пособий по безработице53.
      Как вспоминала Бондфилд, с публикацией доклада «вся затруднительная ситуация стала достоянием гласности»54. В результате 23 августа 1931 г. во время голосования о возможности сокращения пособий по безработице кабинет Макдональда раскололся фактически надвое. Это означало его невозможность функционировать в прежнем составе и скорейший уход в отставку. Однако на. следующий день, 24 августа, Макдональд поддался уговорам короля и остался на посту премьер-министра. Он изъявил готовность возглавить уже не лейбористское, а так называемое «национальное правительство», состоявшее, главным образом, из консерваторов, а также горстки либералов и единичных его сторонников из числа лейбористов. Вскоре этот поступок и намерение Макдональда выйти на досрочные выборы под руку с консерваторами против лейбористской партии были расценены как предательство. В конце сентября 1931 г. Макдональд и его соратники решением исполкома были исключены из лейбористской партии55.
      События 1931 г. стали драматичной страницей в истории лейбористской партии. Возникает вопрос, как же проголосовала Маргарет на историческом заседании 23 августа? Согласно отчетам прессы, Бондфилд в момент раскола кабинета выступила на стороне Макдональда, то есть за сокращение пособий на 10%56. Показательно, что в своих весьма подробных воспоминаниях, где автор периодически при­водит подробную информацию даже о том, что подавали к столу, Маргарет странным образом обходит вниманием детали августовского голосования, лишь отмечая, что 24 августа лейбористский кабинет, «все еще преисполненный решимости не сокращать пособия по безработице, ушел в отставку»57. Складывается впечатление, что Бондфилд намеренно не хотела сообщать читателю, что всего лишь накануне она лично не разделяла подобную решимость. В данном случае молчание автора красноречивее ее слов. Маргарет не желала вспоминать не украшавший ее биографию поступок.
      Впрочем, приведенный выше эпизод с голосованием нельзя назвать «несмываемым пятном». Так, например, голосовавший вместе с Бондфилд ее более молодой коллега Г. Моррисон успешно продолжил свое политическое восхождение в 1940-е гг. и добился немалых высот. Однако Маргарет было уже 58 лет. Ее министерская карьера завершилась августовскими событиями 1931 года. В своей автобиографии она подчеркивала, что у нее нет ни малейшего намерения предлагать читателю какие-то «сенсационные откровения» относительно раскола 1931 года58.
      В лейбористской послевоенной историографии Макдональд был подвергнут резкой критике на страницах целого ряда работ. В адрес бывшего партийного лидера звучали такие эпитеты, как «раб» консерваторов, «ренегат», человек, поставивший задачей в 1931 г. «удержать свой пост любой ценой»59. Бондфилд, издавшая мемуары в 1948 г., не разделяла такую точку зрения. «Нам не следует..., — писала она, — думать о нем (Макдональде. — Е. С.) как ренегате и предателе. Он не отказался ни от чего, во что сам действительно верил, он не изменил своему мнению, он не принял ничьи взгляды, с коими бы не был согласен». Макдональд никогда не принадлежал к числу профсоюзных функционеров и, с точки зрения Бондфилд, не слишком симпатизировал «промышленному крылу» партии. Его отношения с заметно сместившейся влево на рубеже 1920—1930-х гг. НРП, через которую бывший лидер много лет назад оказался в лейбористских рядах, также были испорчены из-за расхождения во взглядах. «Ничто не препятствовало для его перехода к сотрудничеству с консерваторами», — заключает Бондфилд60.
      С этим утверждением можно отчасти поспорить. Макдональд до «предательства» был относительно популярен среди лейбористов, и испорченные отношения с НРП, недовольной умеренным характером деятельности первого и второго лейбористских кабинетов, еще не означали потери диалога с партией в целом, с ее менее левыми представителями. Тем не менее, определенная доля истины, в частности относительного того, что Макдональду в начале 1930-х гг. на посту премьера порой легче было найти понимание у представителей правой оппозиции, нежели у бунтарского крыла лейбористов и у тред- юнионов, недовольных скудостью социальных реформ, в словах Бондфилд присутствует.
      Наблюдая за деятельностью Макдональда в последующие годы, Маргарет отмечала, что он постепенно погружался «в своего рода старческое слабоумие, за которым все наблюдали молча»61. Сама она не скрывала, что с сожалением покинула министерское кресло в августе 1931 года.
      В октябре 1931 г. в Великобритании состоялись парламентские выборы, на которых лейбористская партия выступила против «национального правительства» во главе с Макдональдом. Большинство лейбористских кандидатов оказалось забаллотировано. Из примерно 500 претендентов в парламент прошло лишь 46 человек62. Такого поражения в XX в. лейбористам больше переживать не доводилось. Бондфилд вновь баллотировалась от Уоллсенда и проиграла.
      Вспоминая события осени 1931 г., Маргарет отмечала, что избирательная кампания стала для партии, совсем недавно пребывавшей в статусе правительства Его Величества, хорошим уроком. С ее точки зрения, 1931 г. оказался своего рода рубежом в истории лейбористов. Они расстались с Макдональдом, упорно на протяжении своего лидерства двигавшим партию вправо. К руководству пришли новые люди — К. Эттли, С. Криппс, X. Далтон. Для партии наступил период переосмысления своей политики и раздумий. Бондфилд характеризует Эттли, ставшего лидером лейбористской партии в 1935 г. и находившегося на посту премьер-министра после второй мировой войны, как человека твердого, практичного и даже, на ее взгляд, прозаичного. Как пишет Маргарет, он был полностью лишен как достоинств, так и недостатков Макдональда63.
      После поражения на выборах 1931 г. Бондфилд вновь заняла пост руководителя женской секции профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих. Все ее время занимали работа, лекции и выступления. В начале 1930-х гг., будучи свободной от парламентской деятельности, Маргарет вновь посетила США. Ей посчастливилось встретиться с президентом Франклином Рузвельтом. Реформы «нового курса» вызвали у Бондфилд живейший интерес. «У Франклина Рузвельта за плечами единодушная поддержка всей страны, которой редко удостаивается политический лидер. Он поймал волну эмоциональной и духовной революции, которую необходимо осторожно направлять, проявляя в максимальной степени политическую честность...», — писала она64.
      Рассуждая о проблемах 1930-х гг. в своих воспоминаниях, Маргарет уделяет значительное внимание фашистской угрозе. С ее точки зрения, до появления фашизма фактически не существовало общественной философии, нацеленной на то, чтобы противостоять социализму. Однако, «как лейбористская партия отвергла коммунизм как доктрину, враждебную демократии, — пишет Бондфилд, — так она отвергла по той же причине и фашизм». Даже в неблагоприятные кризисные годы Маргарет никогда не теряла веры в демократические идеалы. «Демократия, — отмечала она позднее, — сильнее, чем любая другая форма правления, поскольку предоставляет свободу для критики»65. В 1930-е гг. Бондфилд не раз выступала в качестве профсоюзной активистки на антифашистскую тему.
      Вновь в качестве кандидата Маргарет приняла участие в парламентских выборах в 1935 году. Но, как ив 1931 г., результат стал для нее неутешительным. Однако, наблюдая изнутри происходившие в эти годы процессы в лейбористских рядах, она отмечала, что партия постепенно возрождалась. «Не было ни малейших причин сомневаться, — писала она, — в том, что со временем мы получим (парламентское. — Е. С.) большинство и вернемся к власти, преисполненные решимости реализовать нашу собственную надлежащую политику. Как скоро? Консервативное правительство несло ветром прямо на камни, оно не было готово ни к миру, ни к войне; у него не было определенной согласованной политики, направленной на национальное возрождение и улучшение; оно стремилось умиротворить неумиротворяемую враждебность нацистов»66. С точки зрения Бондфилд, лейбористская партия, находясь в оппозиции, напротив, переживала в эти годы период «переобучения», оттачивая свои программные установки и принципы.
      В 1938 г. Маргарет оставила престижный пост в профсоюзе неквалифицированных и муниципальных рабочих. «Есть люди, для которых выход на пенсию звучит как смертный приговор, — писала она в воспоминаниях. — Это был не мой случай». В интервью журналисту в 1938 г. Бондфилд отмечала, что не чувствует своего возраста, полна энергии и планов, а также не намерена думать о полном отстранении от дел. Однако годы напряженной работы, подчеркнула она в ходе беседы, научили ее ценить свободное время, которым она была намерена воспользоваться в большей мере, нежели ранее67.
      Последующие два годы Маргарет много путешествовала. В 1938— 1939 гг. она посетила США, Канаду, Мексику. Несмотря на приятные впечатления, встречу со старыми знакомыми и обретение новых, Бондфилд отмечала, что даже через океан чувствовала угрозу войны, исходившую из Европы. В ее дневнике за 1938 г., включенном в книгу мемуаров, уделено внимание Чехословацкому кризису. Еще 16 сентября 1938 г. Маргарет писала о том, что ценой, которую западным демократиям придется заплатить за мир, похоже, станет предательство Чехословакии. После Мюнхенского договора о разделе этой страны, заключенного в конце сентября лидерами Великобритании и Франции с Гитлером, Бонфилд справедливо подчеркивала, что от старого Версальского договора не осталось камня на камне68.
      Вернувшись из Америки в конце января 1939 г., летом того же года Маргарет направилась к подруге в Женеву. Пакт Молотова-Риббентропа, подписанный в августе 1939 г., вызвал у Бондфилд, по ее собственным словам, «состояние шока». В воспоминаниях Маргарет содержатся комментарии на тему двух мировых войн, свидетельницей которых ей довелось быть, и состояния лейбористской партии к началу каждой из них. Бондфилд писала об огромной разнице между обстановкой 1914 и 1939 годов. Многие по праву считают, отмечала она, что первой мировой войны можно было избежать. Вторая мировая война была из разряда неизбежных. Лейбористская партия в 1939 г., продолжает Маргарет, была неизмеримо сильнее и влиятельнее в сравнении с 1914 годом69.
      В 1941 г. Бондфилд опубликовала небольшую брошюру «Почему лейбористы сражаются». «Мы последовательно отвергли методы анархистов, синдикалистов и коммунистов в пользу системы парламентской демократии..., — писала она, — мы принимаем вызов диктатуры, которая разрушила родственные нам движения в Германии, Австрии, Чехословакии и Польши, и угрожает подобным в Скандинавских странах в равной степени, как и в нашей собственной»70.
      В 1941 г. Маргарет вновь отправилась в США с лекциями. Как вспоминала она сама, ее главной задачей было донести до американской аудитории британскую точку зрения. В годы войны и вплоть до 1949 г. Бондфилд являлась председателем так называемой «Женской группы общественного благоденствия»71. В период военных действий она занималась, главным образом, вопросами санитарных условий жизни детей.
      На первых послевоенных выборах 1945 г. Маргарет не стала выдвигать свою кандидатуру. В свое время она дала себе слово не баллотироваться в парламент после 70 лет и сдержала его. Наступают времена, когда силы уже необходимо экономить, писала Маргарет72. Впрочем, она приняла участие в предвыборной кампании, оказывая поддержку другим кандидатам. Последние годы жизни Маргарет были посвящены подготовке мемуаров, вышедших в 1948 году. В 1949 г. она в последний раз посетила США. Маргарет Бонфилд умерла 16 июня 1953 г. в возрасте 80 лет. На похоронах присутствовали все руководители лейбористской партии во главе с К. Эттли.
      Судьба Бондфилд стала яркой иллюстрацией изменения статуса женщины в Великобритании в первые десятилетия XX века. «Когда я начинала свою деятельность, — писала Маргарет, — в обществе превалировало мнение, что только мужчины способны добывать хлеб насущный. Женщинам же было положено оставаться дома, присматривать за хозяйством, кормить детей и не иметь более никаких интересов. Должно было вырасти не одно поколение, чтобы взгляды на данный вопрос изменились»73.
      Бондфилд сумела пройти путь от продавца в магазине в парламент, а затем и в правительство благодаря своей энергии, работоспособности, определенной силе воли, такту и организаторским качествам. Всю жизнь она была свободна от домашних обязанностей, связанных с воспитанием детей и заботой о муже. В результате Маргарет имела возможность все свое время посвящать профсоюзной и политической карьере. Размышляя на тему успеха на политическом поприще, она признавалась, что от современного политика требуются такие качества, как сила, быстрота реакции и неограниченный запас «скрытой энергии»74. Безусловно, она ими обладала.
      В своей книге Гамильтон вспоминала случившийся однажды разговор с Бондфилд на тему счастья и радости. Счастья добиться непросто, делилась своими размышлениями Маргарет, однако служение и самопожертвование приносят радость. Именно этим и была наполнена ее жизнь. Бондфилд невозможно было представить в плохом настроении, скучающую или в состоянии депрессии, писала ее биограф. Лондонская квартира Маргарет всегда была полна цветов. Своим внешним видом Бондфилд никогда не походила на изысканных английских аристократок и не стремилась к этому. Однако, по мнению Гамильтон, она всегда оставалась «женщиной до кончиков пальцев»75. Ее стиль одежды был весьма скромен и непретенциозен. Собранные в пучок волосы свидетельствовали о нежелании «пускать пыль в глаза» замысловатой и модной прической. Тем не менее, в профсоюзной среде, где безусловно доминировали мужчины, Маргарет держалась уверенно и свободно, ее мнение уважали и ценили.
      По свидетельству Гамильтон, Маргарет была практически напрочь лишена таких качеств как рассеянность, склонность волноваться по пустякам. Ей было свойственно чувство юмора, исключительная сообразительность76. Тем не менее, едва ли Бондфилд можно назвать харизматичной фигурой. Ее мемуары свидетельствуют о настойчивом желании показать себя с наилучшей стороны. Однако порой им не хватает некой глубины в анализе происходивших событий, свойственной лучшим образцам этого жанра. При характеристике лейбористской партии, Маргарет неизменно пишет, что она «становилась сильнее», «извлекала уроки». Тем не менее, более весомый анализ ситуации часто остается за рамками ее работы. Бондфилд обладала высоким, но не выдающимся интеллектом.
      По своим взглядам Маргарет была ближе скорее к правому крылу лейбористской партии. Как правило, она не участвовала в кампаниях, организуемых левыми бунтарями в 1920-е — 1930-е гг. с целью радикализации лейбористского партийного курса, на посту министра труда не форсировала смелые социальные реформы. Тем не менее, ее можно охарактеризовать как социалистку, пришедшую в политику не по карьерным соображениям, а по убеждениям. Как писала Бондфилд, социализм, который она проповедовала, это способ направить всю силу общества на поддержку бедных и слабых, которые в ней нуждаются, с тем, чтобы улучшить их уровень жизни. Одновременно, подчеркивала она, социализм — это и стремление поднять стандарты жизни обычных людей77. В отсутствие «государства благоденствия» в первые десятилетия XX в. такие убеждения были востребованы и актуальны. Мемуары героини этой публикации также свидетельствуют, что до конца жизни она в принципе оставалась идеалисткой, верящей в духовные, христианские корни социалистической идеи.
      Примечания
      1. HAMILTON М.А. Margaret Bondfield. London. 1924.
      2. BONDFIELD M. A Life’s Work. London. 1948, p. 19.
      3. Ibid., p. 26. См. также: HAMILTON M. Op. cit., p. 46.
      4. BONDFIELD M. Op. cit., p. 27.
      5. Ibid., p. 28.
      6. Ibid., p. 352-353.
      7. Ibid., p. 30.
      8. Ibid., p. 37.
      9. Ibid., p. 48.
      10. HAMILTON M. Op. cit., p. 16-17.
      11. BONDFIELD M. Op. cit., p. 48.
      12. Цит. по: HAMILTON M. Op. cit., p. 67.
      13. BONDFIELD M. Op. cit., p. 55, 76, 78.
      14. HAMILTON M. Op. cit., p. 83.
      15. BONDFIELD M. Op. cit., p. 82, 85, 87.
      16. HAMILTON M. Op. cit., p. 71.
      17. BONDFIELD M. Op. cit., p. 109.
      18. HAMILTON M. Op. cit., p. 72.
      19. BONDFIELD M. Op. cit., p. 80, 124-137.
      20. Ibid., p. 140, 142.
      21. Ibid., p. 153.
      22. Ibid., p. 161.
      23. Ibid., p. 186.
      24. Ibid., p. 188.
      25. Report of the 20-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1920, p. 4.
      26. SNOWDEN E. Through Bolshevik Russia. London. 1920.
      27. BONDFIELD M. Op. cit., p. 200.
      28. Ibid., p. 224. Фрагменты дневника Бондфилд были изданы и в отчете британской рабочей делегации за 1920 год. См.: British Labour Delegation to Russia 1920. Report. London. 1920. Appendix XII. Interview with the Centrosoius — Notes from the Diary of Margaret Bondfield; Appendix XIII. Further Notes from the Diary of Margaret Bondfield.
      29. BONDFIELD M. Op. cit., p. 245.
      30. Ibidem.
      31. Ibid., p. 249-250.
      32. Ibid., p. 251.
      33. Report of the 24-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1924, p. 12.
      34. Ibid., p. 11.
      35. BONDFIELD M. Op. cit., p. 252.
      36. Ibid., p. 254.
      37. Parliamentary Debates. House of Commons. 1924, vol. 169, col. 601—606.
      38. BONDFIELD M. Op. cit., p. 254.
      39. Ibid., p. 255-256.
      40. Times. 27.X.1924.
      41. BROCKWAY F. Towards Tomorrow. An Autobiography. London. 1977, p. 68.
      42. BONDFIELD M. Op. cit., p. 262.
      43. Ibid., p. 268-269.
      44. См., например: CITRINE W. Men and Work: An Autobiography. London. 1964, p. 210; WILLIAMS F. Magnificent Journey. The Rise of Trade Unions. London. 1954, p. 368.
      45. BONDFIELD M. Op. cit., p. 270-272.
      46. Ibid., p. 275.
      47. Ibid., p. 276.
      48. Ibid., p. 278.
      49. The Annual Register. A Review of Public Events at Home and Abroad for the Year 1929. London. 1930, p. 100; См. также представление Бондфилд Билля в парламенте: Parliamentary Debates. House of Commons, v. 232, col. 738—752.
      50. Report of the 30-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1930, p. 56—57.
      51. Ibid., p. 225—227.
      52. BONDFIELD M. Op. cit., p. 296-297.
      53. SNOWDEN P. An Autobiography. London. 1934, vol. II, p. 933—934; New Statesman and Nation. 1931, v. II, № 24, p. 160.
      54. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      55. Daily Herald. 30.IX.1931.
      56. Ibid. 24, 25.VIII.1931.
      57. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      58. Ibid., p. 305.
      59. The British Labour Party. Its History, Growth, Policy and Leaders. Vol. I. London. 1948, p. 175. COLE G.D.H. A History of the Labour Party from 1914. New York. 1969, p. 258.
      60. BONDFIELD M. Op. cit., p. 306.
      61. Ibid., p. 305.
      62. В дополнение к этому несколько депутатов представляли отдельную фракцию НРП, которая в скором времени покинула лейбористские ряды в связи с идейными спорами.
      63. BONDFIELD М. Op. cit., р. 317.
      64. Ibid., р. 323.
      65. Ibid., р. 319-320.
      66. Ibid., р. 334.
      67. Ibid., р. 339-340.
      68. Ibid., р. 340, 343-344.
      69. Ibid., р. 350.
      70. Ibid., р. 351.
      71. Dictionary of Labour Biography. London. 2001, p. 72.
      72. BONDFIELD M. Op. cit., p. 338.
      73. Ibid., p. 329.
      74. Ibid., p. 338.
      75. HAMILTON M. Op. cit., p. 176, 179-180.
      76. Ibid., p. 93, 178.
      77. BONDFIELD M. Op. cit., p. 357.