Пресняков А. З. Великие державы и решение Адриатической проблемы в 1918-1920 годах

А. П. ПОГРЕБИНСКИЙ
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ВОПРОС В РОССИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Продовольственный кризис в царской России, возникший и прогрессивно нараставший в годы первой мировой войны, явился полной неожиданностью как для царского правительства, так и для буржуазно-помещичьих кругов. Накануне войны в буржуазной экономической литературе и периодической печати господствовала совершенно антинаучная, реакционно-националистическая доктрина Блиоха, предсказывавшая особую устойчивость русского тыла в условиях длительной войны. [1]

Основываясь на безнадежно-устарелых представлениях Блиоха о требованиях, которые война предъявит к народному хозяйству, русская буржуазия рассчитывала, что аграрная Россия сумеет полностью обеспечить продовольствием армию и население, и это явится важным преимуществом ее в борьбе с Германией. [2] Буржуазно-дворянская печать не только не предвидела голода и дороговизны, но «предсказывала», что прекращение экспорта создаст в стране огромные излишки хлеба и падение цен на сельскохозяйственные продукты. [3]

Однако уже в течение первого года войны обнаружилась вся беспочвенность этих расчетов. Значительная нехватка продуктов в промышленных центрах н заметное повышение цен наглядно опровергали представление о том, будто война не нарушит продовольственного изобилия, а снабжение армии и населения не вызовет никаких затруднений.

Упадок сельского хозяйства и продовольственный кризис, переросший накануне Февральской буржуазно-демократической революции в подлинную катастрофу, являлись звеньями общего экономического раз-/37/

1. И. С. Блиох. Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях, т. IV, СПб., 1898, стр. 26, 186, 313.
2. «...В наилучшем положении, — писал И. С Блиох, — очевидно, будет находиться Россия, которая с закрытием экспорта не только не почувствует недостатка, но, напротив, будет обладать излишком зерна и не ощутит затруднений в продоволь-огвовании населения». (Там же, стр. 284).
3. Проф. П. П. Митулин в начале войны писал: «Страна земледельческая, Россия, конечно, пострадает вследствие сокращения экспорта своих сельскохозяйственных продуктов. Однако это будет иметь и свою хорошую сторону: названные продукты подешевеют для внутреннего потребления, в то время как они резко должны вздорожать в странах промышленных». (Новый Экономист, 1914, № 30, стр. 3). В Московском сельскохозяйственном обществе был даже прочитан специальный доклад о борьбе с падением хлебных цен н избытком продовольствия (Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, Пгр., 1921, стр. 15).

вала страны. Голод и дороговизна вызывали недовольство и озлобление среди трудящихся и усиливали революционность масс. Царское правительство и буржуазная общественность вынуждены были изыскивать различные средства для борьбы с дороговизной и организации продовольственного снабжения армии и населения.

Настоящая статья, основанная на материалах московских архивов, трудах и отчетах буржуазных общественных организаций и различных ведомств, имеет своей целью исследовать положение сельского хозяйства и продовольственного дела в дореволюционной России в годы первой мировой войны, а также проанализировать продовольственную политику царизма на различных этапах ее развитая.

Исследователь наших дней, занимающийся вопросами военной экономики России в годы первой мировой войны, не может пройти мимо того опыта перестройки социалистическим государством всех отраслей народного хозяйства и максимального приспособления его к нуждам военного времени, блестящие успехи которого были так наглядно продемонстрированы в 1941—1945 гг.

Продовольственный кризис в первую мировую войну и полное банкротство правящих кругов в деле организации снабжения армии и населения отнюдь не были случайностью. Сравнительное изучение состояния сельского хозяйства и продовольственного снабжения в СССР в 1941—1945 гт. и в дореволюционной России в 1914—1917 гг. не только наглядно показывает огромные преимущества колхозного строя и планового социалистического хозяйства, но и облегчает понимание тех конкретных исторических причин, которые вызывали неизбежное нарастание продовольственного кризиса в царской России. Среди этих причин, разумеется, не последнее место занимала и продовольственная политика царизма, носившая ярко выраженный антинародный характер, нисколько не нарушавшая своекорыстных интересов помещиков и хлебных спекулянтов.

Одним из наиболее важных факторов, повлиявших на состояние сельского хозяйства в годы войны, был недостаток рабочих рук. С 1914 по 1916 г. в армию было мобилизовано 12 млн. человек, и война оторвала от деревни наиболее работоспособное взрослое мужское население.

Уже в 1916 г. из 44 губерний, обследованных министерством земледелия, в 36 губерниях чувствовался острый недостаток в рабочей силе. [4] По данным всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г., работоспособное мужское население деревни сократилось приблизительно на 40%. [5]

В связи с войной также резко сократились внутреннее производство и ввоз сельскохозяйственных машин. В 1916 г. было произведено лишь 25% общего количества сельскохозяйственных машин и орудий, выпущенных промышленностью царской России в 1913 г., а ввоз из-за границы уменьшился наполовину. [6]

За время войны ввоз минерального удобрения в Россию, составлявший в 1913 г. 34 млн. пудов, совершенно прекратился, а внутреннее производство, удовлетворявшее лишь 30% общей потребности, резко уменьшилось. /38/

4. Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, Пгр., 1921, стр. 3.
5. Вестник сельского хозяйства, 1917, № 7, стр. 7.
6. Ввоз машин изменялся в годы войны следующим образом: в 1914 г. было ввезено 6400 тыс. пудов; в 1915 г. — 1555 тыс. пудов, а в 1916 г. — 2945 тыс. пудов (Статистические сведения о финансовом и экономическом положении России к 15 декабря 1916 г, стр. 21).

На состоянии сельского хозяйства сказывалась также мобилизация для нужд армии около 2 млн. лошадей. Массовые реквизиции скота привели к резкому сокращению поголовья.

Все указанные обстоятельства: недостаток рабочих рук, сельскохозяйственных машин и минерального удобрения, реквизиции лошадей и рогатого скота резко сказались на общем состоянии сельского хозяйства страны. В результате этих причин сократилась посевная площадь, ухудшилась обработка земли и уменьшились урожаи, в тяжелом состоянии оказалось животноводство страны.

В 1913 г. в России насчитывалось около 53 млн. голов крупного рогатого скота, а годовое потребление составляло 9 млн. голов. Но уже в 1915 г., в связи с огромными потребностями армии, было забито около 18 млн. голов. [7]

Империалистическая война ускорила процесс капитализации сельского хозяйства страны. Она вызвала усиленную дифференциацию деревни. Кулачество, используя продовольственный кризис и высокие цены на сельскохозяйственные продукты, обогащалось. Оно увеличивало запашку, усиленно скупая земли разорявшейся бедноты, а также помещичьи земли, увеличивало живой и мертвый инвентарь своего хозяйства, переходило на улучшенные системы полеводства и т. д.

Наряду с этим шел усиленный процесс разорения бедняцкого хозяйства. В условиях непрекращавшихся мобилизаций рабочей силы, реквизиции скота и т. п. бедняки усиленно выделялись из общины, продавали землю и пролетаризировались.

Что касается помещичьего хозяйства, то влияние на него войны было крайне сложным. Здесь необходимо, прежде всего, иметь в виду, что помещичий класс еще со времени реформы 1861 г. состоял из различных прослоек. Значительная часть его использовала свои огромные земельные владения не для организации крупного капиталистического хозяйства, а для сдачи земель в аренду.

Рента — отработочная и испольная — исчерпывающе описанная и блестяще проанализированная Лениным в его гениальном труде «Развитие капитализма в России»,— была главным источником обогащения этой наиболее паразитической части класса помещиков.

Другая часть помещиков организовала на своих землях крупное капиталистическое земледелие с машинной обработкой и массовым применением наемного труда. Дворянство, особенно из числа живших за счет аренды земли, используя беспрерывно возраставшие земельные цены, постепенно распродавало свои земли. Процесс сокращения дворянскою землевладения особенно ускорился со времен столыпинской реформы, которая предоставила широкую возможность помещикам продавать свои земли по выгодным ценам через Крестьянский банк.

По данным статистики, площадь дворянского землевладения по 4 губерниям Европейской России с 1862 по 1910 г. уменьшилась почти наполовину — с 87 млн. до 45 млн. десятин. [8] В годы войны продолжался /39/

7. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 24, стр. 4. Потребление скота превышало приплод. В 1916 г, поголовье крупного рогатого скота сократилось по сравнению с 1913 г. на 7 млн. голов (см. Мировое хозяйство с 1913 по 1922 г. Статистический ежегодник, М., 1922, стр. 39). Необходимо иметь в виду, что в этих цифрах не учитывается убыль скота, вызванная занятием немцами прибалтийских губерний и Польши. Если учесть и эти данные, то общая убыль крупного рогатого скота выразится в цифре в 12 млн. голов (Очередные задачи ведомства земледелия в связи с войной, Пгр., 1916, стр. 21).
8. Материалы по статистике движения землевладения в России, изд. департамента окладн. сборов, вып. XXIII, Пгр., 1914, стр. 10; вып. XXV, Пгр., 1917, стр. 63.

процесс перехода помещичьих земель в руки зажиточного крестьянства. Ленин считал, что в годы империалистической войны особенно нажилось кулачество, прибравшее к своим рукам часть помещичьих земель и нажившееся на народной нужде. В августе 1918 г. Ленин писал, что из всего состава 15 млн. крестьянских семей нужно считать 10 млн. бедноты, 3 млн. середняков и около 2 млн. «кулачья, богатеев, спекулянтов хлебом. Эти кровопийцы нажились на народной нужде во время воины, они скопили тысячи и сотни тысяч денег, повышая цены на хлеб и другие продукты. Эти пауки жирели насчет разоренных войною крестьян, насчет голодных рабочих. Эти пиявки пили кровь трудящихся, богатея тем больше, чем больше голодал рабочий в городах и на фабриках. Эти вампиры подбирали и подбирают себе в руки помещичьи земли, они снова и снова кабалят бедных крестьян». [9]

В годы империалистической войны значительно снизилась роль помещиков в сельскохозяйственном производстве страны. Это выразилось, прежде всего, в резком сокращении посевной площади помещичьего землевладения. Если даже не принимать во внимание данных сельскохозяйственной переписи 1916 г., не отличающихся особой точностью, то по другим многочисленным бесспорным данным подтверждается факт значительного сокращения посевной площади помещиков в годы воины. [10]

Материалы анкетного обследования, произведенного Министерством земледелия, хоть и не дают возможности представить картину сокращения посевных площадей у помещиков и крестьян, однако со всей бесспорностью свидетельствуют о том, что посевные площади в помещичьем хозяйстве всюду сокращались значительнее, чем в кулацком хозяйстве. Корреспонденты Орловской губернии сообщали Министерству земледелия, что посевная площадь яровых хлебов подвергалась некоторому сокращению «почти исключительно в немногих крупных владельческих /40/

9. В. И. Ленин Соч., изд. 3-е, т. XXIII, стр. 207.
10. По данным сельскохозяйственной переписи, помещичьи посевы в 1916 г. составляли по отношению к площади посева 1913 г. лишь 26.9%, в то время как крестьянские посевы увеличились до 117.7% (Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, стр. 12). Всего, по данным переписи, под помещичьими посевами .находилось лишь 7687 тыс. дес. земли. Эти данные, по-видимому, являются весьма неточными. Здесь не учитывается, прежде всего, что само помещичье землевладение в 1916 г. несколько сократилось по сравнению с 1913 г. С другой стороны, вообще представляется крайне сомнительным, чтобы в 1916 г, % помещичьих земель, находившихся в собственной зксплоатации помещиков, оставались незасеянными. Здесь, очевидно, какая-то ошибка в подсчетах. По этим же данным получается, что доля помещичьих посевов в годы империалистической войны стала совсем незначительной: на 100 десятин посева приходилось 89.1 дес. крестьянской и 10.9 дес. помещичьей земли. После окончания сельскохозяйственной переписи 1916 г. в некоторых районах для проверки производились повторные переписи, которые показали, что данные о посевных площадях были несколько неточными. Во Владимирской губернии данные о посевной площади были уменьшены на 14.3%, в Орловской — на 9.9%, в Уфимской — на 8.2% и т. д. (Предварительные итоги всероссийской сельскохозяйственной переписи, изд. Особого совещания по прод. делу, вып. 1, Пгр., 1916, стр. 12). К тому же нужно иметь в виду, что сама обстановка, в которой проводилась перепись 1916 г., не способствовала точности результатов ее. В обстановке военного времени, при беспрерывных реквизициях хлеба и сельскохозяйственных продуктов со стороны органов Особого совещания по продовольствию, сельскохозяйственное население (особенно помещики и кулаки) склонно было давать преуменьшенные сведения о посевах, урожае, количестве живого и мертвого инвентаря, хлебных запасах и т. д. Проф. А. А. Кауфман еще накануне переписи высказывал опасения, что результаты ее будут неточными. «Как бы то ни было, — писал он, — опасливое и недружелюбное отношение населения ко всякой переписи, какая может быть предпринята в настоящий тяжелый момент, в настоящих тяжелых условиях, это факт, с которым неизбежно придется считаться и бороться» (А. А. Кауфман. Учет сельскохозяйственных сил, вып. 1, М.— Пгр., 1916, стр. 48).

хозяйствах». [11] По мнению корреспондентов почти всех губерний, сокращение посевной площади у помещиков связано, главным образам, с недостатком рабочей силы. Из Рязанской губернии сообщали, что помещики сдавали там землю на один посев крестьянам, так как не могли обработать ее сами. [12]

Корреспонденты из степной Украины сообщали, что там «площадь посевов яровых хлебов несколько сократилась, особенно во владельческих хозяйствах. Недостаток рабочих рук в меньшей степени отразился на площади посева в крестьянских хозяйствах, где яровые хлеба в большинстве случаев были высеяны полностью». [13]

Из Пензенской губернии сообщали о сокращении площади помещичьих посевов на 40%, крестьянских — на 15%. [14]

Корреспонденты Тамбовской и Воронежской губерний отмечали, что на сокращение площади владельческих посевов оказало влияние также прекращение винокурения. [15]

Значительное сокращение площади помещичьих посевов имело место в Левобережной Украине и во всем Поволжье. На это указывали корреспонденты Харьковской и Полтавской губерний. Из Самарской губернии сообщали, что в южной части губернии недосевы достигли 50—75%. «Указанные недосевы наблюдались исключительно во владельческих имениях и на землях крупных арендаторов и помещиков». [16]

Этот далеко не полный обзор материалов, собранных министерством земледелия, показывает, что сокращение посевной площади помещичьих земель было повсеместным явлением. Крестьянские посевы сокращались далеко не всюду и всегда в значительно меньших размерах, чем помещичьи.

О значительном недосеве помещичьих полей свидетельствует также и периодическая печать военного времени. Сельскохозяйственные журналы были заполнены известиями о недосеве помещичьих земель. [17]

Чем же объяснить, что помещичье хозяйство оказалось во время войны наименее устойчивым, в то время как зажиточное середняцкое и кулацкое хозяйства приспособлялись гораздо успешнее к новым условиям? Помещичье землевладение, как показал Ленин, являлось помехой на пути свободного капиталистического развития страны. Помещичьи земли Ленин называл крепостническими латифундиями, далеко превышающими «своими размерами капиталистические экономии данной эпохи в России и всего более извлекающие доход из кабальной и отработочной эксплуатации крестьянства» [18]. Империалистическая война ускорила процесс постепенного сокращения помещичьего хозяйства отработочного типа. В условиях военного времени резко сокращался спрос на аренду земли. Что касается помещичьих экономий, построенных на капиталистических началах, то на их развитии в военные годы также чрезвычайно болезненно отразился недостаток рабочих рук. /41/

11. 1916 год в сельскохозяйственном отношении, изд. отделов сельскохозяйственной экономики и сельскохозяйственной статистики Министерства земледелия, вып. 2, Пгр., 1916, стр. 3.
12. Там же, стр. 5.
13. Там же, стр. 12; см. также стр. 14.
14. Там же, стр. 28.
15. Там же, стр. 6—7.
16. Там же, стр. 22. Корреспонденты средневолжских губерний высказывались таким же образом (там же).
17. См., например, по этому поводу ряд статей в Вестнике сельского хозяйства за 1916 г.
18. В. И. Ленин. Соч., изд. 4-е, т. 13, стр. 203.

До войны помещичьи экономии набирали сезонных рабочих на летние полевые работы из числа беднейшего крестьянства, не имевшего возможности обеспечить себя на своих ничтожных клочках земли и вынужденного прирабатывать на стороне. В связи с мобилизациями, крестьяне сами испытывали недостаток рабочей силы, и количество сельскохозяйственных рабочих, искавших применения своего труда в помещичьих экономиях, резко сократилось. Большинство газет уже в 1915 г. подчеркивало, что главной причиной недосева помещичьих земель был недостаток рабочих рук. [19]

Резкое сокращение предложения сельскохозяйственного труда в годы войны подтверждается целым рядом данных. Летом 1913 г. через станцию Тихорецкую Донской области прошло 85 тыс. сельскохозяйственных рабочих, а в 1916 г.— лишь 18 тыс. чел. [20]

Из анкеты, проведенной Харьковским земством, видно, что недостаток рабочих рук уже в 1915 г. был основной причиной недосева в помещичьем хозяйстве. [21]

По данным Министерства земледелия заработная плата сельскохозяйственных рабочих ко времени весенней посевной кампании увеличилась в 2 1/2 раза. [22]

В конце ноября 1916 г. Всероссийская сельскохозяйственная палата, объединявшая дворян-землевладельцев, требовала от правительства решительных мер помощи дворянским имениям. В частности выдвигались требования установления массовых отпусков для солдат на время полевых работ, увеличения количества военнопленных и беженцев, работающих на помещичьих землях, использования для этой же цели воинских команд, расположенных в тылу, и т. д. [23]

Вопрос о методах борьбы с недостатком рабочей силы был центральным для помещичьего хозяйства на всем протяжении войны. Он усиленно дебатировался в газетах, в экономической печати, на заседаниях различных сельскохозяйственных обществ, в Государственной думе и т. д. Царское правительство оказывало всемерную помощь не разорявшемуся в военные годы маломощному крестьянскому хозяйству, а исключительно помещикам. Большинству помещиков была предоставлена возможность применять труд военнопленных и беженцев. К концу 1915 г. в сельском хозяйстве России работало 220 тыс. военнопленных, [24] которые были сосредоточены почти исключительно в помещичьих имениях. [25]

В начале 1916 г., по ходатайству Министерства земледелия, в помещичьи имения было переведено из Туркестана и Сибири еще 180 тыс. военнопленных, а с весны 1916 г., после начавшегося нового наступления на галицийском фронте,— дополнительно 160 тыс. пленных. Таким обра-/42/

19. См. по этому поводу данные в статье Г. Тана «Крестьянское и помещичье хозяйство во время войны» (Вестник сельского хозяйства, 1917, № 7, стр. 10).
20. Там же.
21. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 13, стр. 8.
22. 1916 год в сельскохозяйственном отношении, вып. 2, стр. 13.
23. Вестник сельского хозяйства, 1917, № 3, стр. 11.
24. Очередные задачи ведомства земледелия в связи с войной, изд. Министерства земледелия. Пгр., 1916, стр. 8.
25. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 13, стр. 13. О применении труда военнопленных в помещичьих имениях см. также «1916 год в сельскохозяйственном отношении», вып. 2, стр. 9—10. Труд военнопленных в крестьянском хозяйстве играл ничтожную роль, составляя около 3% занятой здесь рабочей силы (См. по этому поводу «Народное хозяйство в 1916 г.», вып. V—VI, стр. 3; А. Хрящева. Крестьянство в войне и революции, М., 1921, стр. 26). Незначительное количество военнопленных, занятых в крестьянском хозяйстве, полностью работало у кулаков.

-зом, к середине 1916 г. в помещичьих имениях насчитывалось почти 600 тыс. военнопленных.

Помимо этого, по данным Министерства земледелия, на 1 июня 1916 г. было привлечено к работам в помещичьем хозяйстве около 240 тыс. беженцев. Если сложить все эти цифры, то получается, что к лету 1916 г. в помещичьи экономии было привлечено около 800 тыс. военнопленных и беженцев. Но помещики считали эту помощь недостаточной.

По данным всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г., использование труда военнопленных и беженцев лишь на 23% восполняло потребность в рабочей силе, которую испытывало помещичье хозяйство. Попытки Министерства земледелия организовать ввоз рабочих из Персии и Китая закончились неудачей. [26] Сельскохозяйственная печать подчеркивала, что применение труда военнопленных и беженцев «лишь в незначительной степени может восполнить убыль, произведенную среди рабочего населения мобилизациями». [27] Саратовские земцы считали, что число военнопленных, работавших в помещичьих имениях, ничтожно по сравнению с количеством мобилизованных на войну; к тому же труд военнопленных и беженцев был менее производителен. [28]

Гораздо легче перенесло недостаток рабочих рук кулацкое и зажиточное середняцкое хозяйство. Здесь убыль работоспособного мужского населения компенсировалась усиленным применением труда женщин, подростков и стариков. Данные сельскохозяйственной переписи 1916 г. свидетельствуют о резком увеличении женского труда на полевых работах. В сельском хозяйстве Калужской губернии на 100 мужчин приходилось 222 женщины, в Ярославской губернии — 269 женщин. [29] Женский труд находил себе применение на самых разнообразных сельскохозяйственных работах. Корреспондент «Земледельческой газеты» писал: «Всюду женщина. Пашет женщина, сеет женщина, молотит женщина, корм для скота готовит женщина».

Деревня реагировала на сокращение взрослого мужского населения уменьшением отходничества и сокращением неземледельческих промыслов. Во время войны роль промыслового отхода резко упала. В 1912 г., например, в Тульской губернии 75% крестьянских хозяйств занимались также и промыслами, а в 1917 г. — лишь 32%; в Пензенской губернии соответствующие цифры — 46 % и 18 %. [30]

Как уже указывалось выше, война ударила не только по помещичьему хозяйству капиталистического типа, но и по землевладельцам, сдававшим свою землю в аренду. А. Шестаков указывает, что землевладельческие хозяйства отработочного типа, потеряв возможность во время войны выгодно сдавать землю в аренду, не могли приспособиться к условиям капиталистического хозяйства. [31] /43/

28. Батюшков. Мобилизация русского сельского хозяйства, 1915, стр. 5. По Данным Министерства земледелия за годы войны удалось перевезти из Китая и использовать в помещичьих экономиях лишь 20 тыс. китайцев (Очередные задачи ведомства земледелия, стр. 11).
27. Вестник сельского хозяйства, 1916, № 12, стр. 7.
26. Доклад комиссии о несоответствии цен на продукты сельского хозяйства в сравнении с ценами на продукты добывающей и обрабатывающей промышленности, Саратов, 1917, стр. 7.
29. Вестник сельского хозяйства, 1917, № 7, стр. 7.
30. А. Хрящева. Указ. соч., стр. 27.
31. А. Шестаков. Очерки по сельскому хозяйству и крестьянскому движению в годы войны и перед октябрем 1917 г., Л., 1927, стр. 22.

По количеству лошадей, крупного и мелкого скота, удельный вес помещичьего хозяйства накануне Февральской революции был крайне незначителен. Крестьяне имели 22.1 млн. лошадей, помещики — 1.4 млн. Крупного рогатого скота крестьяне имели 36.5 млн. голов, помещики — лишь 2.2 млн. [32] Мелкого рогатого скота у крестьян было 130 млн. голов, у помещиков — лишь 7 млн. [33]

Все эти данные показывают, что наряду с уменьшением посевной площади и удельный вес помещичьего хозяйства в общем сельскохозяйственном производстве страны за годы войны резко снизился. А это обстоятельство имело важные последствия.

Продукция помещичьих экономий носила товарный характер. Помещики продавали почти все сельскохозяйственные продукты на рынке, в то время как крестьянство (за исключением его кулацкой верхушки) значительную часть хлеба тратило на собственное потребление. Значительные излишки хлеба были лишь у кулаков.

Поэтому сокращение удельного веса помещичьих экономий в общем сельскохозяйственном производстве страны приводило к уменьшению товарных ресурсов хлеба и продовольствия.

Каковы же были общие размеры сельскохозяйственного производства России в военные годы?

По данным Центрального статистического комитета, сбор семи важнейших зерновых культур изменялся следующим образом: [34]

Средний годовой сбор за 1909—1913 гг. . . . . . . . 4 350 млн. пудов
1914 г....................................................................... 4 304 » »
1915 г. ..................................................................... 4 659 » »
1916 г........................................................................3 916 »

Таким образом, в связи с ухудшением качества обработки земли и сокращением посевной площади, в 1916 г. сбор зерновых сократился на 434 млн. пудов по сравнению с довоенным периодом. [35] Надо еще принять во внимание, что количество товарного хлеба сократилось значительно больше.

Еще хуже обстояло дело с техническими культурами, для возделывания которых требуется особенно тщательная обработка земли. Посевная площадь под сахарной свеклой в военные годы сократилась с 689 тыс. дес. в 1914 г. до 591 тыс. дес. в 1916 г. Производство сахара в военные годы уменьшалось следующим образом: [36]

1914/15 г.............107 млн. пудов
1915/16 г.............92 » »
1916/17 г............ 84 » »

Еще губительнее отозвалась война на маслоделии. Мы уже указывали, что массовая реквизиция скота для нужд армии привела к упадку животноводства и, следовательно, к уменьшению продукции молочного хозяйства. /44/

32. Предварительные итога Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г., вып. 1, Пгр., 1916, стр. 634—635.
33. Статистический справочник по аграрному вопросу, вып. 2, М., 1918, стр. 16—19.
31. Е. Яшнов. Достаточно ли хлеба в России? Изд. Министерства продовольствия, Пгр., 1917, стр. 12. В подсчет не включены польские и прибалтийские губернии, занятые немцами.
35. Посевная площадь в 1916 г. составляла 94.5% довоенной (Народное хозяйство В 1916 г., вып. V—VI, стр. 9).
30. Народное хозяйство в 1916 г., вып. V—VI, стр. 41.

Производство масла в военные годы сокращалось следующим образом: [37]

1914 г............. 8 339 тыс. пудов
1915 г. ........... 8 628 » »
1916 г............. 6 000 » » (приблизительно)

Все эти данные свидетельствуют о заметном снижении хлебных и продовольственных ресурсов России в военные годы. [38]

При установлении причин, вызвавших продовольственный кризис и дороговизну военных лет, нельзя, разумеется, сбрасывать со счетов общий упадок сельскохозяйственного производства, ставший особенно заметным в 1916 г. Но этот фактор был не единственным и не решающим. Война привела к почти полному прекращению экспорта хлеба и продовольственных продуктов. В 1913/14 г. из России было вывезено 764 млн. пудов хлебных продуктов (включая муку, крупу и отруби), а в 1914/15 г.— только 60 млн. пудов. [39] Таким образом, недобор хлебов в военные годы, связанный с сокращением посевной площади и уменьшением урожайности, полностью перекрывался за счет сокращения экспорта. Вместе с тем уже к концу 1914 г. в стране стали ощущаться нехватка продуктов и повышение цен. По данным продовольственной комиссии Петроградской городской думы, к концу 1914 г. цены на важнейшие виды продовольствия в столице выросли по сравнению с довоенным периодом следующим образом: [40]

мука ржаная...................на 13%»
овес ................................на 23%
крупа гречневая.............на 51%
масло сливочное...........на 30%
мясо (II сорт)..................на 20%.
соль................................на 57%.

37. Там же, стр. 79. Общин размер производства масла вычислен на основании данных о его железнодорожных перевозках. Это, конечно, очень неточный метод исчисления, но, к сожалению, в царской России, где отсутствовала крупная молочная промышленность, не существовало более точного учета. Для 1916 г. отсутствуют суммарные данные о железнодорожных перевозках масла. Известно только, что в основных маслодельных районах производство его резко сократилось. В Сибири, например, продукция масла в 1916 г. по сравнению с 1915 г. сократилась приблизительно на 30—40 % (там же, стр. 81).
38. Сравнивая эти данные с положением социалистического сельского хозяйства накануне и в годы Великой Отечественной войны, мы убеждаемся прежде всего в огромном скачке, сделанном нашей страной за годы Советской власти. Наивысший валовой урожай хлеба дореволюционной России составлял около 5 млрд. пудов («Социалистическое строительство Союза ССР», Стат. сборник. М.— Л. 1939, стр. 98), в то время как в СССР накануне войны с гитлеровской Германией он, как известно, составил свыше 7 млрд. пудов. За годы Советской власти на востоке была создана мощная база зернового хозяйства. Производство зерна в восточных районах с 1913 по 1940 г. значительно увеличилось. Благодаря этому временная оккупация немцами южных районов не вызвала продовольственной катастрофы в стране. Посевная площадь колхозов в 1941—1945 гг. на территории, не занятой немцами, не только не сократилась, но, наоборот, несколько увеличилась.
39. Торгово-промышленный мир России, иллюстр. ежегодник за 1916 г., ч. 1, Пгр., 1916, стр. 29.
40. Журнал совещания под председательством начальника Петроградского военного округа по вопросу о мерах борьбы с повышением цен на предметы первой необходимости и пищевые продукты в районе округа, Пгр., 1915, стр. 21.

Столкнувшись с повсеместным повышением цен на продовольствие, чиновники царского правительства были совершенно беспомощны объяснить причины, вызвавшие это явление. С этой точки зрения представляют большой интерес материалы созванного в январе 1915 г. начальником Петроградского военного округа совещания по борьбе с дороговизной. Большинство участников совещания объясняло нехватку продуктов случайными, временными причинами. Так, например, гласный Петроградской думы генерал Веретенников считал, что повышение цен на продукты вызвано газетными слухами. Отметив, что русский экспорт в 1914 г. сократился на 400 млн. руб. при неизменности населения, Веретенников указал, что «нет никаких оснований, чтобы продукты вздорожали, а скорее они должны были стать дешевле». [41] Другие участники совещания были также далеки от понимания подлинных, коренных причин нехватки продовольствия в стране и ссылались, главным образом, на истощение продовольственных запасов в столице и сокращение подвоза хлеба, масла и других продуктов.

Но почему истощались запасы? Почему новые партии продовольствия с трудом доходили до столицы, задерживаясь в пути? Почему торговые фирмы испытывали трудности в закупке продовольствия? Почему повсеместно наблюдалось повышение цен? На все эти вопросы участники совещания не могли дать сколько-нибудь вразумительный ответ. Им оставалось только признать, что расчеты на избыток продовольствия и падение хлебных цен в военные годы явно не оправдались. [42]

В течение 1915 г. наблюдалось дальнейшее повышение цен на хлеб и другие продукты и обострение продовольственного кризиса в стране. Охранка, систематически следившая за движением цен на предметы первой необходимости, составила любопытную таблицу вздорожания главных предметов продовольствия в столице к началу 1916 г., из которой видно было, что мясо, сыр и масло вздорожали примерно в три раза, а чайная колбаса — в 2—2 1/4 раза. [43]

Цены на хлеб и продовольствие наиболее быстро росли в промышленных центрах и особенно в столицах. В 1915—1917 гг. единых цен на хлеб и продовольствие уже не существовало. Как правило, в потребляющих губерниях цены на хлеб были значительно выше, чем в производящих. Так, например, пшеница весной 1916 г. в черноземных губерниях стоила на 37% дороже, чем в 1913 г., а в нечерноземных губерниях — на 67%. [44]

Пуд овса в это же время стоил в Москве 4 руб., в Калуге — 2 руб. 60 коп., а в Ростове на Дону — 2 руб. 10 коп.

Еще более разительным оказывается разрыв в ценах, если для сравнения взять крупные промышленные центры потребляющей полосы и районы Сибири. Пшеница, например, продавалась в Петербурге по 1 р. 90 коп. за пуд, а в Омске она стоила в это же время 50 коп. пуд.

Разрыв в ценах существовал в отношении всех сельскохозяйственных продуктов. В апреле 1916 г. экспортное сибирское масло 1 сорта /46/

41. Журнал совещания..., стр. 19.
42. Характерно в этом отношении выступление председателя Калашниковской биржи Воробьева. «Мы думали, — сказал он, — что когда закрыли порты, то у нас в России будет переизбыток. Ошибался не только я, но и многие» (там же, стр. 13).
43. ЦГИА, деп. полиции, 4-е делопроизводство, № 61, ч. II, лит. А, т. I, л. 49. Данные охранки несколько расходятся с другими материалами о дороговизне в годы войны, не показывающими столь резкого повышения цен. Дело в том, что охранка приводила движение розничных цен, которые росли особенно быстро.
44. Торгово-промышленный мир России, 1916 г., ч. 1, стр. 23.

продавалось в Омске по 18 руб. 50 коп. за пуд, а в Петрограде оно стоило 35 руб. 50 коп. В сентябре 1916 г. разрыв в ценах на масло еще больше усилился. В это время сибирское масло в Омске стоило 28 руб. 50 коп. пуд, а в Петрограде — 71 руб. [45]

Это колоссальное расхождение цен свидетельствует о глубине экономического расстройства страны уже в первые годы войны.

Еще в начале 1915 г. Союз городов решил исследовать вопрос о дороговизне. На места была разослана анкета с вопросами о причинах повышения цен на предметы продовольствия. Из ответов 86 крупных и 124 малых городов видно, что повышение цен на продовольствие стало всеобщим явлением. [46]

В декабре 1915 г. в циркуляре Особого совещания по продовольствию отмечалось: «Наряду с недостатком мяса, недостаток муки, связанный с ним недостаток печеного хлеба стал во многих местностях приобретать острый характер... Что касается Петрограда, то здесь недостаток муки начинает принимать тревожный характер. Из 1000 петроградских пекарен ввиду отсутствия муки закрылось 300». [47]

1916 год принес новое обострение продовольственного положения в стране. На 1 июня 1916 г. цены на муку, по сравнению с довоенными, выросли в 2.26 раза, на мясо — в 2.91 раза, на жиры — в 3.12 раза. [48] Вторая половина 1916 г. принесла новое, еще более значительное повышение цен на предметы первой необходимости. Из донесений местных органов департамента полиции видно, что дороговизна и продовольственный кризис во всех крупных городах к концу 1916 г. приняли катастрофические размеры. Тифлисский губернатор в июне 1916 г. доносил департаменту полиции о недостатке продуктов и о том, что среди населения «все громче и громче раздаются жалобы на дороговизну».

Такого же рода сведения поступали из Киева, Харькова, Екатеринослава и других промышленных центров страны. В декабре 1916 г. московский губернатор сообщал по этому поводу департаменту полиции: «Настроение всех слоев населения повышенное, продовольственный вопрос является самым волнующим, дороговизна и недостача предметов первой необходимости, главным образом, топлива и продовольствия, вызывает общее озлобление как против торговцев, так и против правительства». [49]

Начальник Петроградского губернского жандармского управления в это же приблизительно время сообщал: «грозящее населению недоедание в связи с наблюдаемой неурядицей в продовольственном деле порождает в массах ропот и неудовольствие как местными представителями власти, так и центральным правительством». [50]

Обобщив все эти данные, департамент полиции указывал, что по всей империи «дороговизна и недостаточность продуктов заставляет людей потерять голову» и что все усилия правительства должны быть направлены на урегулирование продовольственного вопроса. [51]

Каковы же были причины продовольственного кризиса?

Выше указывалось, что упадок сельского хозяйства и сокращение /47/

45. Положение молочного хозяйства до и во время войны, Пгр., 1917, стр. 42—43.
48. Анкета о дороговизне, изд. Всероссийского Союза городов, М., 1915.
47. Моск. Обл. Архив, ф. Московского биржевого комитета, железнодор. отдел, св. 100, д. 1110, л. 46.
48. Движение цен на предметы массового потребления в период войны, вып. 1, Самара, 1918, стр. 13.
49. ЦГИА, ф. деп. полиции, 4-е делопроизводство, 1916 г., д. 108, лл. 75, 23.
50. Там же, 6-е делопроизводство, д. 167, ч. 58, л. 14.
51. Там же, Особый отдел, д. 347, л. 341.

общей массы продовольственных ресурсов страны являлись лишь одной из причин кризиса.

Важным фактором, повлиявшим на продовольственное положение страны, было резкое повышение спроса на хлеб и продукты со стороны неземледельческого населения. Здесь необходимо прежде всего иметь в виду огромный концентрированный спрос армии. К началу 1916 г. численность армии достигла 9 млн. человек; для питания ее требовалось огромное количество хлеба, мяса, сахара, жиров и прочих продуктов. Ежедневная потребность армии в одном только мясе исчислялась в 2000 тонн. [52] Между тем, царская армия состояла в основном из крестьян, которые в мирное время питались главным образом за счет собственного хозяйства. В годы же войны питание армейских контингентов происходило за счет товарных ресурсов хлеба и продовольствия, которые заготовительные органы скупали на рынке. Этим значительно уменьшалась та доля продовольствия, которая шла на питание городского населения. В течение одного только первого года войны было закуплено для армии 300 млн. пудов хлеба и различных круп. [53] Огромное влияние на обострение продовольственного кризиса в стране оказывало расстройство железнодорожного транспорта. Война возложила на железные дороги новые сложные задачи. Перевозка мобилизованных, воинских частей, раненых и беженцев, снабжение армии вооружением и боеприпасами — все это потребовало от русских железных дорог большой дополнительной работы. Кроме того, война изменила направление грузопотоков. В военные годы, в связи с прекращением импорта угля и занятием Польши, Донбасс превратился в единственную мощную каменноугольную базу страны. Это повысило нагрузку Екатерининской железной дороги, соединявшей Донбасс с промышленными, центрами. Доставка из-за границы вооружения и оборудования, прибывавших почти исключительно через Владивостокский и Архангельский порты, приводило к перегрузке Архангельской и Сибирской железных дорог. Как пропускная способность русских железных дорог, так и имеющийся подвижной состав не соответствовали тем задачам, которые война поставила перед транспортом. Для коммерческих грузов в военные годы оставалось только 150 тысяч вагонов, в то время как в мирное время на эти цели выделялось более 300 тысяч вагонов. [54]

Недостаток подвижного состава в военные годы усугублялся увеличением количества «больных» паровозов и вагонов. Заводы и ремонтные мастерские Министерства путей сообщения были заняты изготовлением снарядов, и своевременный ремонт подвижного состава не производился.

Слабая пропускная способность железных дорог и нехватка подвижного состава приводили к тому, что железные дороги не в состоянии были обеспечить своевременный подвоз сырья и топлива к промышленным центрам и обеспечить бесперебойную работу даже важнейших, с точки зрения интересов армии, предприятий страны. Железнодорожный транспорт оказался самым слабым звеном военной экономики царской России. Особенно загруженной оказалась Сибирская ж.-д. магистраль, которая не в силах была перевозить накоплявшиеся во Владивостокском порту грузы. /48/

52. В. И. Попов. Довольствие мясом русской армии в первую мировую войну 1914—1918 гг. Труды Академии тыла и снабжения Красной Армии им. В. М. Молотова, выл. 3, М., 1942, стр. 4.
53. И. А. Орлов. Продовольственное дело в России во время войны и революции, М., 1919, стр. 11.
54. Краткий очерк деятельности русских железных дорог во вторую отечественную войну, ч. 2, Пгр., 1916, стр. 20.

Транспортная разруха оказала прямое влияние на обострение продовольственного кризиса в стране. Большие запасы хлеба и масла, имевшиеся в Сибири, не могли своевременно подвозиться к промышленным центрам страны. Расстройство транспорта нарушило нормальные экономические связи и совершенно изолировало друг от друга отдельные районы. В военные годы наблюдалось резкое сокращение общих перевозок по железным дорогам хлебных и продовольственных грузов. Так, перевозка зерна с 1913 по 1916 г. сократилась с 844 млн. пудов до 413 млн. пудов, сахара — с 136 млн. пудов до 72 млн. пудов, мясных продуктов с 20 млн. пудов до 12 млн. пудов. [55] В наиболее тяжелом положении очутились железные дороги к концу 1916 г. К этому времени работа железнодорожного транспорта, по данным Министерства путей сообщения, сократилась на 25 проц. Во второй половине 1916 г. железные дороги оказались не только не способными подвозить продовольственные грузы к промышленным центрам страны, но даже обеспечить бесперебойную перевозку продовольствия на фронт для армии.

Особое совещание по продовольствию указывало на транспортные затруднения как на основную причину нехватки продуктов. [56]

Большинство городов в ответах на разосланную Союзом городов анкету основную причину повышения цен также объясняло транспортными затруднениями. Виленская городская управа, например, требовала в целях борьбы с дороговизной установления правил внеочередной отправки продовольственных грузов по железной дороге. Ставропольская управа требовала включения представителей городских и земских управлений в органы, регулирующие перевозки. Аналогичные ответы дало подавляющее большинство опрошенных городов.

Именно из-за транспортных затруднений в городах Сибири стояли баснословно низкие цены на хлеб и другие предметы продовольствия, в то время как почти во всех промышленных центрах Европейской России в них ощущалась острая нужда.

Одной из важнейших причин продовольственного кризиса был товарный голод и падение покупательной способности денег. Мобилизация промышленности приводила к резкому сокращению выпуска гражданской продукции. Усиленное производство вооружения, боеприпасов, военно-инженерного имущества, одежды и обуви для армии приводило к сокращению производства товаров, рассчитанных на удовлетворение массового спроса населения.

Товарный голод и растущее обесценение денег приводили к тому, что деревня стремилась задержать хлебные излишки, воздерживаясь от реализации их на рынке. Помещики, кулаки и хлебные торговцы припрятывали продовольственные запасы, наживаясь на голоде и нужде трудящихся города. Продовольственный кризис и дороговизна были порождены общим экономическим развалом страны, вызванным войной.

В нелегальной большевистской брошюре, изданной в 1916 г., говорилось: «В чем суть дороговизны? В том, что господство помещиков и крупных капиталистов истощило страну и истощенную ввергло в Разбойничью войну; в том, что страна не выдерживает бремени войны, в том, что одних продуктов нехватает, другие плохо подвозятся и самое Равное в том, что рубль обесценился». [57] /49/

55. Г. Рубинштейн. Внутренний рынок и торговля в период первой мировой Труды Ленинградского Финансово-экономического института, вып. 3, Л., 1947, стр. 250.
56. Обзор деятельности Особого совещания по продовольствию, Пгр., 1918, стр. 32, 239.
57. Война и дороговизна в России, Пгр., 1916, стр. 14.

«Регулирующая» политика царского правительства носила крайне ограниченный характер и сводилась, главным образом, к трем мероприятиям: 1) централизованной закупке хлеба для армии; 2) установлению ограничений в вывозе хлеба и продовольствия из одного района в другой и 3) введению такс на продовольствие.

Все эти полумеры не могли спасти положения, так как сохранялось главное — частная торговля хлебом и продовольственными товарами. Неудивительно, что при таком положении вещей хозяевами оставались держатели товарных излишков, успешно боровшиеся с таксами и перепродававшие хлеб и продукты по спекулятивным ценам на черный рынок.

В годы первой мировой войны перед царским правительством встали задачи удовлетворения потребностей многомиллионной армии в хлебе и вместе с тем борьбы с нарастающим продовольственным кризисом в промышленных и административно-политических центрах страны. Между тем, заготовительная и закупочная деятельность продовольственных органов не могла обеспечить даже бесперебойное снабжение армии по установленным нормам. Мясной рацион для солдата за время с начала войны до апреля 1916 г. был уменьшен втрое.

Царское правительство уже в 1915 г. не в состоянии было полностью удовлетворить армию свежим мясом по установленным нормам. Воинские части получали вместо мяса копченую рыбу, сушеную воблу, бобы, горох и чечевицу; широко применялись японские, шведские и датские консервы крайне низкого качества. [58] К концу 1915 г. сливочное масло в армии было полностью заменено растительным, бараньим салом и маргарином. [59]

Еще более ухудшилось снабжение армии в 1916 г. Главное интендантство вынуждено было в июне 1916 г. вводить мясопустные дни, уменьшать нормы выдачи жиров и т. п. [60] На совещании в Ставке командующие фронтами отмечали ухудшение продовольственного снабжения армии. Царские генералы высказывали опасение, что недоедание может отрицательно сказаться на боеспособности армии. [61]

Если царское правительство не в состоянии было вполне удовлетворительно справиться даже со снабжением армии, то в деле заготовки продовольствия для населения «регулирующие» потуги царизма и буржуазных общественных организаций были обречены на полный провал.

Перейдем теперь к рассмотрению этих попыток.

Первым шагом в этом направлении явилось издание указа от 17 февраля 1915 г., по которому командующие военными округами получили право устанавливать предельные цены на хлеб и продовольствие, закупаемое для армии, а также запрещать вывоз продуктов из пределов округа. [62]

Издавая этот указ, царское правительство рассчитывало, что запрещение вывоза из производящих губерний создаст большие излишки хлеба и продовольствия, которые хлебные торговцы не смогут скупать для перевозки в другие местности. Но надежды на то, что хлеб и продовольствие попадет в руки уполномоченных по снабжению армии не оправда-/50/

68. В. И. Биншток и Л. С. Каминский. Народное питание и народное здравие, М.— Л., 1929, стр. 40.
59. Там же, стр. 42.
60. ЦГВИА, ф. 2003, д. 703, л. 286.
61. Там же, л. 535.
62. Регулирующие мероприятия правительства и общественной власти в хозяйственной жизни за время войны, Пгр., 1917, стр. 6.

лиcь. Указ 17 Февраля 1915 Г. лишь усилил нехватку хлеба и продовольствия в промышленных центрах и вызвал еще большее повышение цен и спекуляцию. Хлебные торговцы оказались более подвижными, чем уполномоченные по закупке хлеба для армии. Они скупали продовольствие и, несмотря на все преграды, ухитрялись вывозить его из запрещенной зоны и перепродавать втридорога в промышленных центрах.

Ко времени издания указа 17 февраля 1915 г. в большинстве городов ужe существовали продовольственные комиссии при городских управах, пытавшиеся оказать влияние на продовольственное снабжение городского населения. Деятельность их, однако, состоявшая в установлении такс на хлеб и продукты и централизованной закупке продовольствия, имела ничтожное значение. Каждый город устанавливал свои таксы, городские же самоуправления, располагавшие незначительными средствами, могли лишь в самых ограниченных размерах развернуть свои закупочные операции. Хозяевами положения продолжали оставаться хлебные торговцы, в руках которых были сосредоточены основные ресурсы хлеба и продовольствия и которые имели возможность припрятывать хлеб и продавать его из-под полы по повышенным ценам. Большинство городских самоуправлений признавало свое бессилие в борьбе с дороговизной. Ивановская городская дума, например, отмечала: «Справиться с растущей дороговизной городское самоуправление не в состоянии» [63].

Указ 17 февраля 1915 г. еще более затруднил деятельность городских самоуправлений и ослабил их позиции в борьбе с дороговизной. Этот указ поставил в тяжелое положение ряд городов, лишившихся возможности получить продукты из запрещенных зон. Калужское городское управление, например, в июле 1915 г. сообщало, что запрещение вывоза из южных губерний вызвало повышение цен в три раза. [64] Аналогичным образом высказывались 32 города. [65] Даже само Главное управление землеустройства и земледелия признавало, что закон 17 февраля 1915 г. временно создал затруднения для обычной хлебной торговли. [66]

По указу 17 февраля 1915 г., твердые цены вводились только для закупок хлеба для армии. Цены для частной хлебной торговли не нормировались. Таким образом, в связи с этим указом создавалась двойственность цен на хлеб и продовольствие, что способствовало развитию спекуляции. Закупочные операции для армии проводились без всякого плана, неорганизованно, и это создавало в ряде районов искусственное взвинчивание цен и недостаток в продуктах. Заготовительные органы старались вывозить хлеб и продукты из наиболее близких к фронту губерний. Почти совершенно не были намечены закупки в богатых хлебом сибирских губерниях из-за отсутствия там развитой железнодорожной сети.

Создавая аппарат по снабжению армии, царское правительство беспомощно топталось на месте в поисках наиболее гибких организационных форм. Сперва указом 11 августа 1914 г. закупка продовольствия для армии была возложена на Главное управление землеустройства и земледелия, которое выделило для этой цели Особое главное управление. Затем решено было это дело передать Министерству промышленности и торговли. 19 мая 1915 г. при последнем был создан специальный главный продовольственный комитет. На местах были созданы губернские продовольственные комитеты, во главе которых стояли губернато-/51/

63. Борьба с дороговизной и городские управления, вып. 2, М., 1916, стр. 15.
64. Анкета о дороговизне, стр. 10.
65. Там же, стр. 10 и сл.
66. Совещание уполномоченных Главного управления землеустройства и земледелия по закупке хлеба для армии 1 июля 1915 г., Пгр., 1915, стр. 6.

-ры; губернские продовольственные комитеты должны были координировать действия всех военных и гражданских закупочных организаций. Наконец, 17 августа 1915 г. создается особое совещание по продовольствию под председательством главноуправляющего землеустройства и земледелия. Состав Особого совещания по продовольствию строился так же, как и в трех остальных созданных совещаниях — из представителей Государственного совета, Государственной думы, министерств, Союза земств и городов и т. п. Закупка хлеба и других продуктов производилась местными уполномоченными Особого совещания по продовольствию в 61 губернии и области по твердым ценам принудительным путем. [67] Но эти закупки не снижали цен на продукты на частном рынке. Особенно быстро возрастали цены на сахар.

В октябре 1915 г. Особое совещание по продовольствию установило твердую цену, по которой сахарозаводчики должны были продавать сахар для нужд армии. При отказе продавать сахар по этой цене уполномоченным Особого совещания предоставлено было право реквизировать его. [68] Для централизации закупок сахара органами Особого совещания по продовольствию было создано в начале 1916 г. в Киеве специальное Центральное бюро, подчиненное Министерству земледелия. Огромные правительственные закупки уменьшали сахарные запасы и, таким образом, создавали почву для развития спекуляции. Сахарозаводчики вознаграждали себя непомерным повышением цен на частном рынке. Они всячески стремились припрятать сахар и продавать его по спекулятивным ценам на частный рынок. Спекуляцией сахаром занимались также банки, оптовые купцы, мелкие и средние торговцы. Для борьбы со спекулятивной вакханалией Министерство земледелия издало постановление, запрещавшее перевозку сахара из одной губернии в другую без разрешения Центрального бюро или уполномоченного Особого совещания по продовольствию. Но это мероприятие еще больше усилило сахарный голод в губерниях, не производивших сахара, и тем самым создало более благоприятные условия для развития спекуляции.

Кроме обеспечения армии продовольствием и фуражом, на Особое совещание было возложено регулирование снабжения населения. Если Особое совещание в течение 1915 и начала 1916 г. кое-как справлялось с задачей заготовки хлеба и продуктов для армии, то оно оказалось совершенно несостоятельным в деле проведения широких государственных мероприятий, способных устранить дороговизну и надвигавшийся продовольственный кризис в стране.

Попытки Особого совещания по продовольствию бороться со спекулятивным повышением цен были безуспешны. Совещанию оставалось лишь констатировать, что «восток, запад, юг России — все охвачено спекулятивным ростом цен на хлебные продукты». [69]

Как уже указывалось, помимо Особого совещания, попытки бороться с растущей дороговизной путем установления предельных цен — такс на предметы первой необходимости делали также и городские управления. Само собой разумеется, что в условиях капиталистического хозяйства попытки эти были обречены на полный провал. Местные органы власти действовали лишь в пределах одного города, без связи с другими городами. В том случае, если таксы оказывались слишком низкими, хлеб /52/

67. Обзор деятельности Особого совещания по продовольствию с 17 августа 1915 г. по 17 февраля 1917 г., Пгр., 1918, стр. 15.
68. Потребление сахара в России, Пгр., 1916, стр. 93, 95.
60. Обзор деятельности Особого совещания по продовольствию, стр. 62.

и продукты немедленно исчезали из торговой сети, а рынок уходил в подполье. Городские продовольственные органы вынуждены были непрерывно пересматривать таксы. [70]

В условиях страшного разнобоя в ценах в различных районах страны, острой нехватки продуктов в большинстве городов Европейской России, громадного концентрированного спроса на продовольствие со стороны армии, неудачных попыток центральных и местных органов власти регулировать закупки и цены нa продовольствие, — неизбежно должна была развиваться спекуляция, еще более ухудшившая положение.

Спекулятивная вакханалия началась еще в 1915 г. Спекуляцией продуктами занимались мелкие розничные торговцы, оптовые купцы, различные комиссионеры, крупные биржевые дельцы, банки и т. д. Огромные барыши наживали хлебные торговцы. Ростовский мукомол Парамонов только за один год войны на спекулятивном повышении цены на муку получил несколько миллионов рублей прибыли. [71] На съезде Союза городов в марте 1916 г. приводились многочисленные примеры обогащения хлебных торговцев. Петербургская охранка в начале 1916 г. указывала, что спекуляция продуктами первой необходимости охватила самые различные круги столичной буржуазии; «во всех кафе на Невском, — писала охранка, — в любое время дня можно видеть сотни комиссионеров, устраивавших всякого рода сделки». [72]

Спекуляция сахаром и зерном сосредоточена была в руках частных коммерческих банков. Банки скупали огромные партии муки, сахара, масла и через некоторое время продавали эти запасы по повышенным ценам. [73] В целях получения максимальной прибыли банки переключили значительную часть своих средств на спекуляцию товарами первой необходимости. Уже в мае 1915 г., когда началось резкое повышение цен на сахар, запасы частных коммерческих банков составляли 4.5 млн. пудов сахара. Спекулятивные сделки с продуктами, приносившие огромные барыши, составляли основное содержание деятельности русских банков в годы войны.

Помимо непосредственного участия банков в спекулятивной торговле, они занимались также финансированием спекулятивных сделок. Ссуды по торгово-спекулятивным счетам за одно только полугодие с 1 октября 1914 г. по 1 апреля 1915 г. выросли на 104 млн. руб. [74]

Данные департамента полиции, относящиеся к началу 1916 г., рисуют яркую картину спекулятивной деятельности банков в годы войны. По этим данным, 8 сахарных заводов, сосредоточивших в своих руках 50% производства сахара, находились в сфере влияния Русского для внешней торговли банка. Остальные 50% предприятий — в сфере влияния группы Кенига, Вогау, Харитоненко, Международного банка и др. Подавляющая часть продукции этих заводов попадала в руки банков, которые затем по спекулятивным ценам сбывали ее на рынке. [75]

Кроме спекуляции сахаром банки занимались спекулятивной торговлей мукой и другими продуктами. По данным департамента полиции, к началу 1916 г. в руках у банков находились огромные запасы муки. /53/

70. Анкета о дороговизне, стр. 70—71.
71. М. М. Ковальская. Дороговизна жизни и борьба с ней, М., 1917, стр. 256.
72. ЦГИА, ф. деп. полиции, 4-е делопроизводство, № 61, ч. 2, лит. А, т. I, л. 51.
73. Труды комиссии по изучению современной дороговизны, М., 1915, т. Ill, стр. 266—267.
74. Там же, стр. 215.
78. ЦГИА, ф. деп. полиции, 4-е делопроизводство, № 61, ч. 2, лит. А, т. I, л. 58.

Таким образом, в годы войны вся внутренняя торговля страны сверху донизу приняла спекулятивный характер. Припрятыванием продуктов с целью спекулятивного повышения цен на них занимались все, начиная от деревенских лавочников и кончая помещиками, фабрикантами, крупными биржевыми акулами и банковскими дельцами. [76] Царское правительство, опиравшееся на эти слои населения, не умело и не желало бороться с растущей спекуляцией, еще более усугублявшей продовольственный кризис в стране.

К концу 1916 г. продовольственные затруднения почти во всей стране резко усилились и начали принимать катастрофический характер. Многочисленная мемуарная литература свидетельствует о продовольственном кризисе, отсутствии хлеба, огромных очередях у продовольственных магазинов в Петрограде. В других городах положение было не лучше. В конце 1916 г. в ряде городов резко ограничили продажу муки. В Сормове и Воронеже населению продавали только по 5 фунтов муки на человека в месяц, в Пензе продажу сначала ограничили 10 фунтами, а затем вовсе прекратили. [77]

Продовольственный кризис ставил в особенно тяжелое положение рабочее население городов.

Статистические данные, имеющиеся в материалах фабрично-заводской инспекции, говорят, будто реальная заработная плата в первый год войны не была снижена. Что касается квалифицированных рабочих отраслей промышленности, связанных с военным производством, то их реальная заработная плата как будто даже повысилась. [78] Однако эти данные требуют больших поправок. Прежде всего установление стоимости товарного рубля в статистических обзорах страдало значительными погрешностями. В условиях непрерывного повышения цен, статистические индексы постоянно отставали от жизни. Значительное вздорожание стоимости жизни только частично отражалось в официальном индексе.

Кроме того, дело здесь заключалось не только в ценах на продукты, но и в фактическом отсутствии последних на рынке. В отдельные периоды в крупных промышленных центрах страны, Донбассе и Урале, продукты питания нельзя было купить даже по сложившимся высоким рыночным ценам, и рабочие сидели без хлеба, мяса и других насущно необходимых предметов питания. Продовольственный кризис усиливал недовольство рабочих и тяжело отражался на работе мобилизованной промышленности.

Вопрос о снабжении продовольствием предприятий, работавших по заказам военного ведомства, неоднократно ставился как в Особом совещании по обороне, так и высших органах командования армии. /54/

76. Московские текстильные фабриканты в целях взвинчивания цен в годы войны отпускали товары в провинцию исключительно мелкими партиями, создавая, таким образом, искусственно повышенный спрос на ткани. Такая система отпуска товаров давала возможность фабрикантам беспрерывно пересматривать прейскуранты и повышать, цены. Когда был организован импорт в Россию японских и американских сукон через дальневосточные порты, московские фирмы учредили специальные агентства в Харбине и Владивостоке, скупавшие все импортные товары и затем перепродававшие их по спекулятивным ценам населению (Война и промышленность, хроника с 1 мая по 30 июня 1916 г., Харьков, 1916, стр. 204).
77. Продовольственное положение городов в январе 1917 г., изд. Союза городов, 1917, стр. 15.
78. В 1915 г. средняя реальная заработная плата по сравнению с 1913 г. уменьшилась с 22 до 21.2 товарного рубля в месяц, т. е. весьма незначительно (Моск. Обл. Архив, ф. 69, св. 87, д. 905, л. 74). К сожалению, в материалах фабрично-заводской инспекции не отражен 1916 г., когда особенно быстро повышались цены, от уровня которых все больше отставала заработная плата.

В июле 1916 г. на совещании в Ставке ставился вопрос о государственном снабжении рабочих заводов, работавших на оборону. Представитель Министерства земледелия Глинка, возглавлявший работу по поставкам для армии продовольствия и фуража, в специальном докладе отметил желательность снабжения рабочих продуктами по нормам солдатского пайка. Но уже на заседании выявились значительные трудности, встававшие при выполнении этой задачи.

Прежде всего, установлена была невозможность снабжения рабочих жирами и мясом, так как этих продуктов нехватало даже для армии, речь могла итти только о снабжении хлебом, крупами и сахаром рабочих наиболее крупных металлообрабатывающих предприятий, каменноугольных шахт и металлургических заводов. В дальнейшем, однако, выяснилась совершенная неподготовленность снабженческого аппарата армии к осуществлению этого мероприятия даже в столь ограниченном объеме.

Выступивший на заседании начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев обратил внимание на значение намечаемой меры в деле борьбы с забастовочным движением. Он указал, что, прежде чем приступить к ее осуществлению, нужно создать сеть продовольственных лавок и хлебопекарен на предприятиях. В результате июльского совещания было решено начать подготовительную работу к переводу крупнейших предприятий на государственное снабжение по нормам армии. Проведение этой меры было возложено на Министерство торговли и промышленности, военное министерство и главного уполномоченного по закупкам и снабжению для армии. [79]

Несмотря, однако, на «высочайшее одобрение», намеченные мероприятия так и не были проведены в жизнь. Мероприятие, намеченное Ставкой, постигла участь многочисленных проектов разрешения продовольственного вопроса, выдвинутых в последний период существования самодержавия. Пока «подготавливалась» намеченная мера, продовольственный вопрос еще больше обострился. Полное расстройство транспорта ставило в тяжелое положение не только снабжение промышленных центров, но и самой армии. В связи с отсутствием топлива, останавливались мельницы, и уполномоченные Особого совещания по продовольствию не в состоянии были выполнить наряды интендантства на муку. [80] При таком положении дел армейские заготовительные органы не могли взять на себя снабжение .продовольствием также и предприятий.

В катастрофическом положении очутился Петроград. На заседании Особого совещания по обороне 29 января 1917 г. отмечено было резкое сокращение подвоза продовольственных грузов в столицу. На этом же заседании оглашено было письмо уполномоченного Особого совещания по продовольствию Галле, в котором указывалось, что в Петрограде имеется только десятидневный запас муки, трехдневный запас жиров, а мяса совершенно нет. [81] Из-за транспортной разрухи, достигшей к этому периоду кульминационного пункта, рассчитывать на регулярный подвоз хлеба из производящих районов не приходилось.

Царское правительство считало продовольственный кризис важнейшей причиной роста забастовочного движения в стране. В постановлении Совета министров от 22 октября 1916 г. значение продовольственного вопроса определяется следующим образом: «Правильная постановка дела /55/

79. ЦГВИА, ф. 369, оп. XII, д. 7, л. 131 и сл.
80. Там же, оп. 1, д. 104, л. 162.
81. Там же, ф. 369, оп. 1, д. 439, л. 7, 19 и сл.

снабжения населения империи продовольствием, находясь в тесной связи с сохранением спокойствия в стране, представляется несомненно в настоящее время вопросом первостепенной государственной важности». [82]

Назначенный в октябре 1916 г. министром внутренних дел А. Д. Протопопов выдвинул свой план урегулирования продовольственного дела. «План» этот сводился к передаче продовольственного дела из Министерства земледелия в ведение Министерства внутренних дел. Уверенный во всесилии губернаторов, Протопопов утверждал, что с их помощью Министерство внутренних дел сумеет заготовить хлеб и предотвратить надвигавшийся голод. Протопопов предложил создать Совещание из трех министров: земледелия, внутренних дел и путей сообщения, которые практически должны были руководить всем делом продовольственного снабжения.

«План» Протопопова, не выдвигая никаких серьезных мер, направленных к ликвидации кризиса и сводивший все дело к передаче продовольственною дела из одного ведомства в другое, вызвал большое противодействие со стороны большинства Совета министров. Как указывали 7 министров, губернаторы не сумеют урегулировать продовольственного дела и только дискредитируют себя политически в глазах населения.

Несмотря на то, что Николай II сначала поддерживал Протопопова, рассмотрение его «плана» реорганизации продовольственного снабжения было отсрочено, а затем царское, правительство и совсем отказалось от осуществления протопоповской «реорганизации». [83]

Продовольственный кризис особенно обострился к концу 1916 г. В Одессе, Киеве, Чернигове, Подольске и во многих других городах тысячные толпы стояли в очереди за хлебом, мясом без уверенности в возможности что-либо достать. При таком положении вещей местные городские управления в ряде городов вынуждены были с конца 1916 г. перейти на карточную систему. Деятелям Союза городов оставалось только утешать себя тем, что карточки вызваны «относительным временным и местным недостатком продуктов». [84]

В декабре 1916 г. карточки на сахар, хлеб и другие продукты первой необходимости были введены в Москве, Харькове, Одессе, Воронеже, Иваново-Вознесенске и ряде мелких городов.

Большинство городов совершенно прекратило выпечку пшеничного хлеба. Но и ржаного и пеклеванною хлеба нехватало. С начала 1917 г. на дверях московских булочных все чаще появлялась надпись: «сегодня хлеба нет и не будет». [85]

Катастрофическое положение с продовольствием, в котором очутилась страна к началу 1917 г., было отражением общего экономического развала — начала краха всей хозяйственной системы царской России. Отрыв и обособление отдельных экономических районов дошли до такой степени, что даже в близ расположенных районах цены были совершенно различные. В Курске, например, в январе 1917 г. пуд пшеницы стоил 4 руб., а в Брянске — 15 руб.

Последней попыткой царизма урегулировать продовольственный вопрос была система разверстки, установленная министром земледелия Риттихом с декабря 1916 г. Россия была разделена на ряд районов, в каждом из которых должно было быть заготовлено определенное коли-/56/

82. ЦГАОР, ф. 6, on. 1, д. 15, л. 20.
83. Подробности об этом см. в указанном деле ЦГАОР.
84. Продовольственное положение городов к январю 1917 г., стр. 17.
85. Карточная система в городах, изд. Союза городов, М., 1916, стр. 6.

чество хлеба по твердым ценам. Снабжение армии и населения находилось в руках двух особо действующих и не связанных между собой уполномоченных. Царское правительство возлагало все надежды на это мероприятие, рассчитывая при помощи ею спасти положение. Сам Риттих, приступая к разверстке, хвастливо заявил, что он через «три недели поставит на ноги продовольственное дело в империи, и этот вопрос потеряет свою остроту». [86] Но через короткое время от этой уверенности не осталось и следа. Разверстку пришлось продлить до 1 марта.

К этому времени заготовка хлеба была сосредоточена в руках 220 уполномоченных Особого совещания по продовольствию, из которых 140 заготовляли хлеб и продовольствие для армии, а остальные — для населения. Обладая большими полномочиями и правами, уполномоченные действовали совершенно изолированно один от другого, без единой программы и централизованною руководства. Уполномоченные при принудительной разверстке хлеба, обязательного к сдаче государству по твердым ценам, пользовались правом запрещать вывоз продуктов из района своей деятельности. Это обстоятельство нарушало экономические связи между отдельными губерниями и частями страны. Установление многочисленных запретных зон вывоза продуктов ухудшило продовольственное снабжение промышленных центров.

Само собой разумеется, что ни Особое совещание по продовольствию, ни городские самоуправления не ставили вопроса о ликвидации частной торговли хлебом, — царское правительство и буржуазия охраняли интересы помещиков и хлебных спекулянтов. Но в условиях свободной торговли хлебом и продуктами проведение разверстки по твердым ценам не могло быть успешным.

На местах между уполномоченными, ведавшими заготовкой продовольствия для армии й населения, развернулась самая острая конкурентная борьба. «Как феодалы в средние века, екатеринославский, таврический и прочие уполномоченные перехватывают на базарах и на железных дорогах, на складах и на мельницах друг у друга хлеб», — с сокрушением писал Союз городов о «деятельности» уполномоченных, которые не останавливались перед повышением твердых цен, перехватыванием чужих грузов, реквизицией чужой тары и т. д. [87]

Последнее бюрократическое мероприятие царского правительства по продовольственному вопросу закончилось полным провалом. Уже накануне Февральской революции Риттих, разуверившись в возможности благоприятных результатов разверстки, стремился ограничиться лишь снабжением армии, предоставив снабжение населения местным городским управлениям.

Каждый город имел свои нормы продовольственною снабжения, особый порядок выдачи продуктов, свои цены. Продовольствие, однако, которое получали города, лишь в незначительной степени могло обеспечить снабжение населения по установленным нормам. Москва с 10 декабря 1916 г. по 9 января 1917 г. должна была получить 10 227 вагонов продовольствия, а получила только 3318. [88] В других городах дело обстояло еще хуже. Тульской делегации, явившейся в Министерство земледелия с сообщением об отчаянном положении города, Риттих заявил, что «на заботе министра удовлетворение потребности исключительно армии, а города должны сами изворачиваться как знают». [89] /57/

85. Продовольственное положение к январю 1917 г., стр. 20.
87. Tам же, стр. 7.
88. Там же, стр. 19.
89. Там же, стр. 13.

Количественные итоги риттиховской «разверстки» видны из следующих данных.

Разверстка была принята и проводилась в 21 губернии, в остальных районах России заготовка хлеба производилась на прежних основаниях. Особое совещание по продовольствию разверстало между губерниями 505 млн. пудов хлеба, но губернские и уездные совещания сократили эту цифру до 320 млн. пудов. Таким образом, прежде чем приступили к выполнению «разверстки», — она сократилась больше чем на одну треть. [90] Фактически же разверстка была выполнена в размере не более 170 млн. пудов. [91]

Накануне Февральской революции в стране возникла настоящая угроза голода. Отсутствие хлеба и самых необходимых продуктов в первую очередь ударяло по интересам трудящихся масс города, не имевших возможности доставать продукты из-под полы по спекулятивным ценам.

Уже перед самой революцией царизм почувствовал угрозу, которая создалась для него продовольственной катастрофой. Недаром Протопопов распорядился не допускать никаких разговоров и совещаний по продовольственному вопросу. Это единственное, что оставалось делать царским министрам. Они оказались совершенно неспособными бороться с продовольственным кризисом, знаменовавшим собою общий экономический развал страны.

Так же неудачны были попытки борьбы с продовольственной разрухой буржуазных общественных организаций. Буржуазия, стремившаяся в годы войны захватить в свои руки управление хозяйством страны, резко критиковала царское правительство за его неумение урегулировать продовольственный вопрос. Охранное отделение подчеркивало в своих донесениях, что буржуазные общественные организации пытались использовать неудачи правительства в продовольственном деле для критики самодержавия. [92]

В середине 1916 г., по инициативе Союза городов, был создан Центральный комитет общественных организаций по продовольственному делу. В состав этого комитета вошли представители Союзов земств и городов, военно-промышленных комитетов, съезда представителей биржевой торговли и сельского хозяйства, Всероссийской сельскохозяйственной палаты и других организаций. Буржуазия хотела захватить в свои руки все продовольственное дело, так же как при помощи военно-промышленных комитетов она хотела захватить руководство промышленностью. В конце октября 1916 г. на заседании Центрального комитета общественных организаций по продовольственному делу специально разбирался вопрос о направлении деятельности этой организации. Меньшинство членов этого Центрального комитета во главе с Громаном рассматривало комитет как общественную организацию, которая должна существовать и действовать наряду с государственными органами, отнюдь не сливаясь с ними. Однако эта точка зрения была отвергнута большинством комитета, высказавшимся за полное сосредоточение продоволь-/58/

90. Известия Особого совещания по продовольственному делу, № 1, 1917 г., стр. 10.
91. Точных подсчетов выполнения затянувшейся до лета 1917 г. «разверстки» не существует. Известно только, что крестьяне сдали около 130 млн. пудов. Что касается частных владельцев, то они должны были сдать 40 млн. пудов хлеба. Сведений о том, как фактически осуществлялась разверстка в помещичьих хозяйствах, не существует. Таким образом, если даже предположить, что помещики полностью сдали причитающийся с них хлеб, что более чем сомнительно, то и при этих условиях общее количество заготовленного хлеба не превышало 170 млн. пудов.
92. ЦГИА, ф. деп. полиции, б-е делопроизводство, № 341, ч. 57, 1916 г., л. 92.

ственного дела в руках «общественности». «Центральный комитет, — заявил один из ораторов на заседании, — должен сыграть организующую государственную роль в продовольственном, деле». [93]

В декабре 1916 г. буржуазия намечала созыв специального всероссийского продовольственного съезда, на котором предполагалось наметить конкретную программу перехода продовольственного дела из государственных органов в руки «общественности». [94]

Предполагалось создать специальную продовольственную организацию, которая имела бы широко разветвленную сеть в стране. Эта организация должна была составляться из (представителей Союзов земств и городов, военно-промышленных комитетов, кооперативных союзов. Однако Всероссийский продовольственный съезд был запрещен правительством. [95]

Буржуазные общественные организации проявили большую активность в изучении продовольственного вопроса. Союз городов провел ряд обследований и опубликовал целую серию экономических обзоров, посвященных состоянию продовольственного дела. [96]

Буржуазная печать резко критиковала действия Особого совещания по продовольствию и других правительственных органов в области организации продовольственного дела. В разрешении продовольственного вопроса были непосредственно заинтересованы деловые круги промышленной буржуазии также и потому, что продовольственный кризис и дороговизна грозили нарушить систему «гражданского мира», провозглашенную заправилами военно-промышленных комитетов. Это делает понятными особую активность буржуазии в обсуждении продовольственного вопроса и создание ею специального Центрального комитета общественных организаций по продовольственному делу. Но и этот комитет, так же как и правительственные организации, бессилен был смягчить продовольственный кризис. На нескольких состоявшихся заседаниях комитета обсуждались общие меры борьбы с повышением цен, указывалось на необходимость разработки плана снабжения населения продовольствием, высказывались соображения о необходимости введения твердых цен на продукты, [97] но никаких реальных и конкретных мер, направленных к улучшению продовольственного дела, комитет не сумел не только провести в жизнь, но даже наметить.

Успешное разрешение проблемы продовольственного снабжения страны, разоренной войной, требовало ломки основных устоев капиталистической экономики и в первую очередь ликвидации частной торговли хлебом и продовольствием. Ни царское правительство, ни буржуазная общественность не могли затронуть интересы держателей хлеба — помещиков, кулаков и хлебных спекулянтов.

Изучение продовольственного дела в годы первой мировой войны 1914—1916 гг. показывает не только экономическую слабость царской России, но и неспособность самодержавия и буржуазии использовать наиболее рационально те материальные ресурсы, которые были в их распоряжении.

Через 25 лет после нерпой мировой войны СССР, в условиях гораздо более трудной и разрушительной войны, лишенный на длительное вре-/59/

93. Центр, арх. профсоюзов, ф. 10, д. 300, л. 21.
94. Там же, л. 2.
95. Там же, л. 3.
96. Очерк деятельности экономического отдела ВСГ к VII съезду ВСГ 14—16 октября 1917 г.
97. Известия Главного комитета Всероссийского земского союза, 1916, № 42—46, стр. 7.

-мя многих хлебородных районов, сумел успешно разрешить продовольственный вопрос и обеспечить бесперебойное снабжение армии и населения продовольствием.

Эти успехи были достигнуты нашей страной благодаря колхозному строю, сосредоточению основной массы товарного хлеба в руках у социалистического государства, а также значительному развитию зернового хозяйства в восточных районах страны. В своем докладе на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1943 г. товарищ Сталин сказал: «Если на третьем году войны наша армия не испытывает недостатка в продовольствии, если население снабжается продовольствием, а промышленность сырьем, то в этом сказались сила и жизненность колхозного строя, патриотизм колхозного крестьянства». [98] /60/

98. И. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, изд. 5-е. М., 1947, стр. 117.

Исторические записки. Вып. 31. 1950. С. 37-60.

3. Формирование разведывательного сообщества нового типа и туркестанское направление его деятельности

а) Общеимперские институты

Информационное, а также нередко и аналитическое обеспечение деятельности комитетов и конференций, занимавшихся конкретными внешнеполитическими и военными вопросам, включая туркестанское направление, осуществлялось достаточно большим количеством британских государственных органов, составлявших разведывательное сообщество. В силу сложившейся имперской британской институциональной практики оно включало также и органы, занимавшиеся внутренней безопасностью. Одной из характерных особенностей существовавших органов и организаций, в компетенцию которых входил помимо остальных регионов бывший российский Туркестан, было их разделение на общеимперские и региональные. Первые находились непосредственно в Британии и являлись составной частью центральных органов управления, либо сами становились таковыми в своей области. Вторые входили в систему управления британской Индии, через аппарат генерал-губернатора (вице-короля) которой взаимодействовали или подчинялись соответствующим профильным структурам метрополии, но при этом сохраняли высокую степень самостоятельности, являясь органами британской колониальной власти в Индии.

К числу первых из них относились структурные подразделения центральных имперских министерств — военного, военно-морского и /28/ внешнеполитического. В оборонном ведомстве существовало Управление военной разведки (Directorate of Military Intelligence — ДМ7), секции которого имели буквенное (в виде акронимов MI — Military Intelligence, т. е. военная разведка) и числовое обозначение. Часть этих подразделений имела непосредственное отношение к работе по туркестанскому направлению, так как возможная связь конфессиональных и политических движений, ориентированных на борьбу с британскими властями в Индии, с бывшим российским Туркестаном рассматривалась с точки зрения вероятных действий не только советской России, но и граничивших с самой Индией государств.

Одним из важных подразделений являлось MI5 (МИ5), которое занималось контрразведкой внутри Британии ещё с 1909 г. и к октябрю 1917 г. оно насчитывало 700 сотрудников, число которых к 11 ноября 1918 г. увеличилось уже до 844 служащих [32]. После заключения перемирия в ходе Первой мировой войны большевизм определялся британскими политическими кругами как новая угроза для безопасности Великобритании и роль контрразведки приобретала особое значение в этом контексте. Поэтому в марте 1919 г. правительство приняло решение о создании Управления разведки (Directorate of Intelligence) Хоум Офис, которое просуществовало до декабря 1921 г. и выделилось в отдельную службу — Службу безопасности (Security Service), ставшую уже затем окончательно известной MI5. Оно являлось важным структурным подразделением Министерства внутренних дел и отвечало за всю контрразведывательную деятельность в Британии, отслеживая возможные связи радикальных общественно-политических движений в ней с аналогичными движениями за рубежом. Первым и единственным руководителем Управления стал Б. Томсон, возглавлявший ранее Специальный отдел (Special Branch) Скотланд-Ярда, занимавшегося в период войны контрразведкой [33].

Важным направлением деятельности Управления разведки являлось предоставление британскому правительственному кабинету информации, включавшей элементы анализа, а большей частью сопровождавшейся объяснением. В центре внимания подразделения были развитие революционных движений, общественно-политических настроений в конкретных странах и регионах, имевших принципиальное значение с точки зрения британских правительственных кругов для международ-/29/

32. Northcott С. В. The Development of MIS 1909-1918. Digitised version of a dissertation submitted to the University of Bedfordshire. University of Luton, 2005. P. 54 [Электронный ресурс] — http://hdl.handle.net/10547/346882 (Дата обращения: 14.09.2018); Andrew Ch. The Defence of the Realm: The Authorized History of MI5. London: Penguin, 2012.
33. Northcott С. B. Op.cit. P. 77.

ных позиций империи, а также её внутренней безопасности. Туркестан в этих материалах рассматривался в контексте потенциальных угроз Британской империи и общественно-политического положения в Индии. На протяжении 1919-1921 гг. туркестанское направление и связанная с ним тематика получали освещение с различной степенью подробности в секретных бюллетенях, специально издаваемых Управлением для членов правительства ограниченным тиражом: «Еженедельном обзоре развития революционного движения за границей» («A Weekly Review of the Progress of Revolutionary Movements Abroad») (c 1919 г.) и другом аналогичном материале — «Ежемесячном обзоре развития революционных движений за границей» («A Monthly Review of the Progress of Revolutionary Movements Abroad»), выпускавшимся с октября 1918 г. и последовательно сменявшим до конца 1921 г. своё название на «Ежемесячное обозрение революционного движения в зарубежных странах» («A Monthly Review of Revolutionary Movements in Foreign Countries») и «Ежемесячное обозрение революционных движений в британских заморских владениях и зарубежных странах» («Monthly Review of Revolutionary Movements in British Dominions Overseas & Foreign Countries»).

В структуре Управления военной разведки существовал «территориальный» Отдел № 2 (MI2). Среди стран и регионов, за которые отвечало это подразделение, были Балканы, Османская империя, бывшее российское Закавказье, Ближний Восток, Северная Африка, за исключением владений Франции и Испании. После Первой мировой войны MI2 был переориентирован на ведение разведки на русском и скандинавском направлениях. Получивший впоследствии наибольшую из всех существовавших и существующих британских разведывательных организаций известность Отдел № 6 в конце Первой мировой войны лишь только начал обретать самостоятельность как главный орган внешней разведки. Его название даже в официальных и не предназначенных для посторонних глаз документах нередко упоминалось в различных формах: МI1c, Секретная разведывательная служба (Secret Intelligence Service) и как служба MI6 [34]. Особенность её институциональных позиций заключалась в тес-/30/

34. Процесс создания MI6, несмотря на существующую обширную историографию и опубликованные источники, а также частично доступные архивные документы, продолжает сохранять свою дискуссионность. Официальной датой образования организации считается 1909 г., а ее первоначальным названием было «Секретная Служба». На этом настаивал её первый руководитель Мэнсфилд Джордж Смит-Камминг, который отмечал в комментариях к обзору деятельности этой организации, что он был назначен в 1909 г. главой структуры именно под этим названием. В действительности, он стал руководителем Бюро Секретной Службы (Secret Service Bureau) вместе с В. Киллом в октябре 1909 г. с конкретной целью борьбы с не-шпионажем в портах Великобритании и в целом с проникновением германской раз-

-ной связи с разведывательными структурами трек видов вооружённых сил, а также Форин Офис, Хоум Офис, Министерством по делам колоний и Министерством по делам Индии. Более того, её представители в разведывательных организациях видов вооружённых сил одновременно являлись сотрудниками как этих структур, так и входили в штатный состав собственно М1Iс. Агентурная деятельность на «восточном» направлении, включавшем и туркестанское, на протяжении 1920-1921 гг. обеспечила эту службу, судя по всему, источниками в высших эшелонах советского Народного Комиссариата иностранных дел и в Кавказском бюро РКП(б). Это позволило получать информацию по ситуации на Кавказе, о советско-турецких отношениях и действиях большевиков на мусульманском Востоке. В число важных источником информации входила секретарь Л. Троцкого Е. Шелепина, которая передавала протоколы заседаний советского партийно-государственного руководства британскому журналисту, а в последствие известному писателю, А. Рэнсому — сотруднику МI1с, женой которого она стала позже [35].

На многих из докладов МI1с в правительственный кабинет по этим направлениям сообщалось, что данные получены «от надёжного источника », а на самих документах делалась пометка «А.1», означавшая, «что источник доказал свою надёжность и имел доступ к документам высокого уровня, некоторые из которых инспектор Секретной разведывательной службы видел сам в их оригинальном виде» [36]. Эти данные подтверждались по каналам радиоперехвата и агентурной разведки [37]. /31/

-ведки на Британские острова. Вскоре произошло разделение на отделы внешней (Foreign) и внутренней (Ноше) разведки. С началом войны в 1914 г. Бюро стало частью Управления военных операций военного ведомства, а в 1915 г. — частью Управления военной разведки под названием МO5 во главе с Киллом. Затем это подразделение было передано в Хоум Офис и впоследствии превратилось в самостоятельную организацию MI5. Другая его часть во главе со Смит-Каммингом как полноценный институт внешней разведки получила такой статус лишь в конце 1919 г. по предложению Военного ведомства. Тем не менее, на протяжении вплоть до 1922 г. в документах, представляемых в правительство, использовались одновременно две аббревиатуры: S. I. S. и Mile. К концу 20-х г. XX в. первая из них стала использоваться чаще, а к началу Второй мировой войны наряду с ней появилась аббревиатура MI6, заменившая её окончательно после окончания войны. Подробнее об организационных перипетиях: Andrew Ch. Her Majesty's Secret Service: the making of the British intelligence community. London: Penguin, 1987; Andrew Ch. The Defence of the Realm: The Authorized History of MIS. London: Penguin, 2010; Jeffery К, MI6: The History of the Secret Intelligence Service 1909-1949. London: Bloomsbury Publishing PLC, 2010; Smith M. SIX: A History of Britain's Secret Intelligence Service — Part 1: Murder and Mayhem 1909-1939. London: Dialogue, 2010.
85. Smith M. Op. cit.
86. Ferris J. Issues In British and American Signals Intelligence, 1919-1932. United States Cryptologic History. National Security. Agency. 2016. Special series. Vol. 11. P. 28.
87. Ibid.

В отличие от военного ведомства, Адмиралтейство, являвшееся министерством по военно-морским делам, не обладало столь развитой разведывательной структурой. После создания Военно-морского штаба в 1917 г. деятельность Отдела военно-морской разведки (The Naval Intelligence Division — NID) была сконцентрирована на получении разведывательной информацией для своего ведомства. Позиции Отдела, как и его влияние среди других подразделений ВМШ, на протяжении долго времени были слабыми, что отражало общую тенденцию в развитии так называемых ведомственных разведывательных организаций [38]. В то же время, несмотря на несопоставимые с другими более сильными аналогичными членами британского разведывательного сообщества организациями, это подразделение имело определённое значение с точки зрения получения разведывательной информации по складывавшейся ситуации в бывшем российском Туркестане. Особенно это проявилось после прекращения существования в 1920 г. Управления политической разведки Форин Офис, а затем и реорганизации Разведывательного управления Хоум Офис в 1921 г. С 8 января 1921 г. Отдел военно-морской разведки начал составление и издание достаточно большим тиражом как для военно-морского ведомства, так и других общеимперских институтов и членов британского кабинета секретного бюллетеня «Еженедельная разведсводка» («Weekly Intelligence Summary»), который включал материалы как по военно-морской тематике, то есть основной специализации подразделения, так, постепенно, и по политическим вопросам.

Особая роль в работе Отдела на «восточном» направлении во многом была связана с усиливавшимися позициями его главы — контр-адмирала У. О. Холла. Ещё в начале Первой мировой войны он фактически руководил установлением негласных контактов с политическими кругами Османской империи с целью её отрыва от австро-германского блока в интересах сведения к минимуму риска проведения Дарданелльской операции. Используя свою агентуру, Холл надеялся добиться свержения младотурецкого правительства партии «Единение и прогресс». Одновременно он собирался, заплатив турецкой стороне сначала 500 тыс. фунтов, а затем повысив сумму до 4 млн фунтов, добиться сдачи Дарданелл. Вмешательство Первого морского лорда Дж. Фишера заставило Холла отказаться от этого плана [39]. В период с ноября 1918 г. по сентябрь 1923 г., /32/

38. Wells An. R. Studies in British naval intelligence, 1880-1945. A Thesis submitted for the Degree of Doctor of Philosophy in War Studies of the University of London. King's College, 1972. (Электронный ресурс] — https:/Aclpure.kcl.ac.uk/portal/flles/2926735/294575.pdf (Дата обращения: 06.04.2017).
39. Ibid. P. 102.

когда силы Антанты заняли Западную и Центральную части Анатолии, а также взяли под контроль Стамбул, Отдел военно-морской разведки сначала под руководством У. О. Холла, а затем последовательно сменявших его вице-адмиралов X. Синклейра и М. Фицмориса вновь проявил себя. Он занимался агентурной разведкой не только в Константинополе, но и перехватом радиообмена по всей Анатолии и на территории Кавказа, а также Северной Персии. Особое место в этой связи занимала его совместная работа с другими разведывательными органами Великобритании. Это проявилось на протяжении 1920-1921 гг. в работе британского разведывательного центра в Константинополе. Его деятельность распространялась не только на территорию Османской империи, но и на южную часть бывшей Российской империи, включая Центральную Азию. Центр возглавлялся майором В. Вивианом. Подразделение состояло из представителей МI1с, военно-морской и военной разведки, офицеров органов разведки британской администрации Индии. Оно находилось в двойном подчинении как непосредственно МI1с, так и британского правительства Индии. Основное внимание в своей работе разведцентр уделял ситуации, складывавшейся в Османской империи, деятельности большевиков в регионе, панисламистским планам политических и правительственных кругов государств региона [40]. Получаемые британской разведкой на протяжении 1919-1922 гг. сведения о движении под руководством Мустафы Кемаля-паши в Анатолии были результатом деятельности нескольких разведывательных органов. Прежде всего, расшифровкой передававшихся по телеграфу или радио сообщений иностранных государств занималась действовавшая в Константинополе британская военная разведка, а также Правительственная школа кодов и шифров, находившаяся в Лондоне. Активную роль в добывании информации играли «территориальный» Отдел № 2 (MI2) Управления военной разведки, а также усиливавшая свою работу как самостоятельный разведывательный орган МI1с — Секретная разведывательная служба и Отдел военно-морской разведки Военно-морского штаба, занимавшиеся агентурной разведкой. МI1с смогла «перехватывать не только значительную часть телеграфных сообщений османских министров в Константинополе, включая аппарат Великого визиря, военного ведомства и министерства внутренних дел, но и администрации турецких националистов в Анкаре и основных воинских подразделений в глубине территории» [41]. Техниче-/33/

40. Ferris J. Op. cit. P. 27.
41. MacFie A. British Intelligence and the Turkish National Movement, 1919-22 // Middle Eastern Studies, 2001. Vol. 37. № 1. P. 2.

ские средства разведки использовались с наряду традиционными методами агентурной работы. Целью британской разведки было получение помимо данных о самом движении в Анатолии также информации о возможных связях с организациями, выступающими за объединение тюркоязычных народов и мусульман для борьбы против Великобритании в Индии и центрально-азиатском регионе, прежде всего в Туркестане. Так называемый константинопольский разведцентр предоставлял в ряд общеимперских ведомств и в британский правительственный кабинет секретный материал — «Еженедельную сводку разведывательных докладов Mile константинопольского отдела» («Weekly Summary of Intelligence Reports Issued by Mile, Constantinople Branch»), в которой содержались данные и по Туркестану.

В начале 1922 г. администрация британской Индии потребовала возвращения прикомандированных к центру сотрудников, служивших в соответствующих органах и ведомствах Индии, что привело к фактическому прекращению функционирования этого подразделения42. Действия британского индийского правительства были обусловлены его стремлением укрепить собственные структуры разведки и безопасности.

К числу центральных ведомственных органов разведки и безопасности, деятельность которых имела прямое или косвенное отношение к туркестанскому направлению, относилась Правительственная школа кодов и шифров (Government Code and Cypher School — GC&CS or GCCS). Она была создана 1 ноября 1919 г. по инициативе лорда Кёрзона и в соответствии с решением Комитета по деятельности секретной службы из двух организаций, существовавших на протяжении Первой мировой войны — во-первых, относившегося к ведению оборонного ведомства Отдела МИЬ и, во-вторых, подчинявшегося Адмиралтейству, известного в узких кругах как «комната 40» (Room 40), Отдела военно-морской разведки № 25, сокращенно NID 25 (Navy Intelligence Department 25)43. Изначально Школа находилась в подчинении военно-морского ведомства, но затем стала самостоятельной службой. Русское направление в Школе возглавил бывший главный дешифровальщик царского МИД Э. Феттерлейн. Он бежал после большевистского переворота 1917 г. и прибыл в Великобританию, судя по всему, 18 мая 1918 г., где получил гражданство в октябре 1923 г.44 Именно /34/

42. Ferris J. Op. cit. P. 28.
43. См. подробнее: Beesly P. Room 40: British Naval Intelligence 1914-1918. Oxford: Hamish Hamilton ltd, 1982; Bruce J. «А Shadowy Entity»: MI1(b) and British Communications Intelligence, 1914-1922 // Journal Intelligence and National Security. 2017. Vol. 3.2. Iss. 3. P. 313-332.
44. Madeira V. Britannia and the Bear: The Anglo-Russian Intelligence Wars, 1917-1929. Woodbridge: The Boydell Press, 2014. P. 209.

Феттерлейн и возглавлявшаяся им группа занимались расшифровкой советских кодов подавляющей части зашифрованного радиообмена [45]. Усиление работы радиоразведки на советском направлении произошло после Первой мировой войны, в то время как основное внимание до этого уделялось Германии. Россия в складывавшейся ситуации оказывалась «менее знакомой, а потому и менее понимаемой как цель разведки». Это, в свою очередь, обуславливало то, что «большая часть путаницы и настойчивого преувеличения, связанных с предполагаемой коммунистической интригой и поддержкой панисламизма в Британской империи, отражали аналогичную неопределённость у себя дома» [46].

В тесной связи со Школой находились армейские службы радиоперехвата, которые часто направляли полученные данные в отдел Феттерлейна. Они занимались радиоразведкой и расшифровкой советских радио и телеграфных сообщений на Востоке. В британской Индии их центр находился в г. Абботабаде и ему подчинялась сеть радиопостов на Северо-Западной приграничной территории.

Перехватывавшиеся разведывательной радиослужбой GC&CS сообщения после их расшифровки передавались в МI1с, которая включала наиболее значимые из них по содержанию в специальные обзоры разведывательной информации [47], представлявшиеся в печатном виде под грифом «секретно» как сводка в британский правительственный кабинет наряду с другой информацией. Общее количество дешифрованных перехваченных радиосигналов составило за период с середины июня 1920 г. и до середины января 1924 г. 12 600 единиц, в то время, как общее количество самих радиоперехватов «сократилось с 300 в месяц в 1920 г. до 250 в 1922-1923 гг.» [48]. Радиопост перехвата британской военной разведки в Константинополе являлся одним из важных элементов складывавшейся британской системы перехвата шифрованных сообщений иностранных государств на регулярной основе. Радиообмен советской шифросвязи /35/

45. См. рассекреченные американским Агентством Национальной безопасности (АНБ) воспоминания сотрудника этого подразделения бригадира Дж. Тилтмана: Tiltman J. Experiences 1920-1929. DOCID 386863. S. L., S. D. — [Электронный ресурс] — https://www.nsa.gov/news-features/declassifled-documents/tech-joumals/assets/files/experiences.pdf (Дата обращения: 10.09.2018); Andrew Ch. The British Secret Service and Anglo-Soviet Relation in 1920 If The Historical Journal. Vol. 20. NB3. 1977. P. 673-706; УсовВ. Советская разведка в Китае. 20-е годы XX века. М.: Олма-Пресс, 2002.
46. Thomas М. Empires of Intelligence: Security Services and Colonial Disorder after 1914. Berkley, Los Angeles, London University of California Press; 2007. P. 38,
47. Jeffery K., Sharp A Lord Curzon and Secret Intelligence// Intelligence and International Relations, 1900-1945. Ed. by Andrew Ch. М., Noakes J. Exeter: University of Exeter, 1987. P. 108.
48. Jeffery K., Sharp A Op. cit. P. 108.

между Ташкентом и Кабулом находился под столь плотным контролем постов британской радиоразведки, что, как констатировалось ею самой в декабре 1920 г., расшифровка советских радиограмм происходила в течение пяти дней с момента их перехвата, несмотря на изменения кодов советской стороной [49]. В 1921 г. ситуация с используемыми советскими властями шифрами начала меняться. Они стали усложняться, что требовало, в свою очередь, от британских криптографов, работавших в Индии, большего времени и усилий [50].

Военно-морское ведомство, в свою очередь, в конце Первой мировой войны сформировало так называемые Группы наблюдения за беспроводной связью (Wireless Observation Groups), которые занимались перехватом сообщений беспроводного телеграфа и прослушиванием радиосетей. Одна из этих групп под № 3 была размещена первоначально в Константинополе, а в 1923 г., после эвакуации сил союзников, вместе с частью группы № 2 переместилась в Палестину. Группа № 4 дислоцировалась в Багдаде и занималась перехватом радиосообщений между Баку и Северной Персией. В г. Симла с 1921 г., являвшимся «летней столицей» британской колониальной администрации, активно действовал радиопост, подчинявшийся Генеральному штабу британской Индии. Он занимался не только перехватом, но и дешифровкой радиообмена между Москвой и Кабулом, а также между Москвой и Ташкентом. Станции перехвата были созданы в Черате, на возвышенности над Пешаваром и в Северо-Западной приграничной территории в Пишине (Белуджистан), где до этого уже существовал подобный радиопост в Кветте, а также в Бирме, в г. Мемьо [51].

Разведывательные органы, создававшиеся в гражданских общеимперских ведомствах и работавшие, помимо прочих, по туркестанскому направлению, были связаны прежде всего с деятельностью британского внешнеполитического ведомства — Форин Офис. Это серьёзно сказывалось на характере их деятельности в части, касавшейся сбора информации и её анализа. Гарольд Никольсон, один из самых молодых на тот момент, но хорошо зарекомендовавших себя ответственных сотрудников Форин Офис, определяя роль и место политической разведки в дипломатической работе, отмечал, что «любой прогноз в сфере дипломатии должен неизбежно касаться не монофакторных сил, а многофакторных тенденций; такие данные, будучи доступными, порождаются массой неодно-/36/

49. Jeffery К., Sharp A. Op. cit. Р. 108.
50. См. воспоминания генерал-майора Дж. Тилтмана, являвшегося криптографом, работавшим в Британии и Индии на протяжении 1920-1939 гг.: Brigadier John H. Tiltman. Op. cit. P. 4.
51. Ibid.

родных явлений, противоречащие друг другу, накладывающиеся одно на другое, и каждое из которых требующее конкретного и часто несочетающихся одного с другим решений» [52]. При этом необходимость сочетания системной организованной разведывательной деятельности с аналитической работой в данной сфере порождала серьёзные институционально-бюрократические проблемы. Они были характерны для государственного аппарата, каждая из частей которого, курирующая финансы, внешнюю и военную политику, взаимоотношения между различными министерствами и ведомствами, связанными с государственной безопасностью и оборонной политикой, стремилась получить контроль над всем комплексом института разведки. Заместитель главы внешнеполитического ведомства А. Бальфура лорд Хардинг [53], имевший управленческий опыт, связанный с получением разведывательных данных политического характера, ещё в годы своей службы британском посольстве в Иране в конце XIX в., а затем, будучи заместителем руководителя Форин Офис в 1906-1910 гг. и вице-королём Индии в 1910-1916 гг., активно лоббировал в правительстве идею создания подразделения политической разведки, находящегося в структуре Форин Офис и отличающегося спецификой своей работы от разведывательных отделов, входивших в структуру Адмиралтейства и Министерства обороны. В свою очередь, глава Управления информации, ставшего в 1918 г. Министерством информации, лорд Бивербрук противодействовал этому [54]. Он стремился подчинить себе ведение политической разведки, аргументируя подобный подход важностью данного направления деятельности для выполнения задач внутренней и внешней пропаганды в условиях войны. Особую роль играло Разведывательное бюро Управления информации (Department of Information's Intelligence Bureau), существовавшее в структуре Управления информации во главе с лордом Э. Гличином. Этот орган был ориентирован на обеспечение пропагандистской работы, проводившейся Управлением как в стране, так и за рубежом. Бюро получало информацию из открытых источников, а также через личные связи его сотрудников. Именно оно привлекло внимание лорда Хардинга, планировавшего реорганизовать его в подразделение политической разведки Форин Офис, что являлось одной из первых серьёзных попыток создать координирующий орган политической разведки на национальном уровне. /37/

52. Goldstein Е. The Foreign Office and Political Intelligence 1918-1920// Review of International Studies. 1988. Vol. 14. № 4. P. 275.
55. В русскоязычной литературе встречается написание его фамилии как «Гардинг». Английский оригинал имени и фамилии — Allan Francis John Harding.
54. Goldstein E. Op. cit.

Среди информационно-аналитических секретных периодических изданий — бюллетеней, рассчитанных на членов военного кабинета и составлявшихся в Бюро и затрагивавших туркестанскую тематику были издававшийся с 23 апреля 1917 г. «Еженедельный доклад по России» («Weekly Report on Russia»), и «Еженедельный доклад по Турции и другим мусульманским странам» («Weekly Report on Turkey and other Moslem Countries») первый номер которого появился 27 февраля 1918 г.

Однако работа Бюро фактически была прекращена после назначения лорда Брейвбрука министром информации, когда эксперты — сотрудники этой организации отказались продолжать работать в этой структуре и ушли в отставку. Практически все они были взяты в созданное 11 марта 1918 г. в Форин Офис Управление политической разведки (Political Intelligence Department of the Foreign Office). Его возглавил У. Тиррел. Задача нового структурного подразделения внешнеполитического ведомства заключалась прежде всего в ведении аналитической работы по широкому кругу проблем международных отношений, а также ситуации в конкретных странах и регионах. Заместителем Тиррела был Дж. У. Хидлэм-Морли — известный историк дипломатии, свободно говоривший на немецком и ставший позже советником Форин Офис по истории. Одной из сложностей, с которой столкнулся Форин Офис при получении информации о внешнеполитической активности большевистского руководства за рубежом, а также о происходящем внутри самих высших партийно-государственных органов Советской России, было увеличение количества широко распространявшихся фальсифицированных документов, создававшихся в русских эмигрантских кругах. Несмотря на превалирование подлинной информации, получаемой из разных источников, тем не менее к 1921 г. британское внешнеполитическое ведомство оказалось в достаточно сложной ситуации из-за наличия «значительного числа антисоветских подделок» [55].

Подготовка к мирным переговорам по мере приближения конца войны в 1918 г. «выявила две школы среди принимавших решения британских политиков относительно целей Британии в послевоенном урегулировании» [56]. Одна из них была представлена Управлением политической разведки Форин Офис, а другая, сосредоточившаяся в Комитете по восточным делам, неформально возглавлялась «империалистом старого /38/

55. Andrew С. The British Secret Service and Anglo-Soviet Relations in the 1920s. Parti: From the Trade Negotiations to the Zinoviev Letter//The Historical Journal. 1977. Vol. 20. № 3. P. 677.
56. Goldstein E. British Peace Aims and the Eastern Question: The Political Intelligence Department and the Eastern Committee, 1918 //Middle Eastern Studies. 1987. Vol. 23. № 4. P. 419.

образца» лордом Кёрзоном и «реформистом» лордом Милнером. При этом, если сторонники первой, занимавшейся на начальном этапе подготовки исключительно европейскими делами, выступали в поддержку решения проблем в духе предложений американского президента Вильсона, то члены второй считали, что для Британии «основные интересы связывались с заморскими владениями империи и касались прежде всего неевропейских областей в послевоенном урегулировании» [57]. Именно они придавали особое внимание Ближнему и Среднему Востоку как важным регионам с точки зрения обеспечения безопасности Индии. В этой связи важное значение приобретала судьба территорий, входивших в Османскую империю. Механизм выработки и принятия решений по данному вопросу заключался в поэтапном процессе. Сначала Управление политической разведки Форин Офис составляло конкретный документ, направлявшийся в Комитет по Восточным делам, затем, после обсуждений в нём, результаты, включая рекомендации и замечания, передавались в Военный кабинет. Последний принимал окончательное решение по определению как целей британской политики, так и методов её достижения [58]. Особое значение придавалось в британских политических кругах, занятых обсуждением и принятием решений по вопросам послевоенного урегулирования, проблеме самоопределения народов, что было вызвано распадом четырёх крупнейших империй — Австро-Венгерской, Германской, Османской и Российской. Для британской стороны было важно выяснить степень влияния этого процесса на британские колонии и определить, в частности, его последствия как в политическом, так и военном отношении для обеспечения безопасности Индии, а также другие британские владения. Позиция лорда Кёрзона, председательствовавшего на заседаниях Комитета по делам Востока, в отношении народов Востока и их территорий, которые ранее входили в состав Османской империи, вызывала резкую критику высокопоставленных представителей британского имперского политического и управленческого истеблишмента. На состоявшемся 9 декабря 1918 г. заседании Комитета Министр по делам Индии Э. Монтэгю заявил о том, что «мы [участники заседаний Комитета] рассматриваем каждый регион, как мне кажется, в соответствии с почти неопровержимыми и бесспорными доводами, представляемыми нам нашим председателем. Похоже, что с согласия Комитета мы склоняемся к занятию позиции, когда от самого востока и до запада существует только одно решение всех наших проблем, а именно, что Великобритания /39/

57. Ibid.
58. Ibid.

должна взять на себя ответственность за все эти страны» [59]. Со своей стороны начальник Генерального Штаба генерал Г. Уилсон придерживался мнения о необходимости распространения британского мандата, в целях дальнейшего обеспечения обороноспособности Индии, и на регион Кавказа [60].

Привлечение к работе в Управлении политической разведки Форин Офис учёных-специалистов по широкому кругу вопросов истории и политики, международным отношениям и географии было во многом обязано настойчивости и большому влиянию в правительственных кругах лорда Хардинга. Он являлся в 1910-1916 гг. вице-королем Индии, а с 1916 г. по 1920 гг. занимал пост заместителя главы британского внешне-политического ведомства [61]. Лорд рассматривал Управление, состоявшее из академически подготовленных специалистов-учёных, как орган, которому предстояло заниматься подготовкой справочных материалов для выработки британской стороной решений для предстоящей мирной конференции [62].

Сотрудниками Управления были представители академического сообщества, специализировавшиеся по региональным и страновым проблемам, владевшие несколькими иностранными языками и обладавшие аналитическими способностями. На момент создания этой структуры на работу в ней были приняты практически все ранее состоявшие на службе в разведывательном Бюро: Э. Биван — энциклопедист-философ, специалист по эллинистическому миру, этнополитическим проблемам и международным отношениям; Дж. Сондерс — известный британский журналист, хорошо осведомлённый в германских делах, работавший в газетах «The Morning Post» и в «The Times» корреспондентом в Берлине и Париже; братья Александр (Ален) и Реджинальд (Рекс) Липеры — молодые сотрудники Форин Офис, первый из которых являлся полиглотом, знавшим 15 иностранных языков и специализировавшийся на центрально-европейской тематике, а второй стал в дальнейшем известным дипломатом и основателем Британского Совета, а в Управлении он занимался «русскими» делами. Помимо них сотрудниками подразделения являлись Л. Немиер (Л. Ньемировски) — историк польско-еврейского происхождения, специалист по политической истории России, Польши и Британии; Дж. Симпсон — известный специалист в области наук о природе, а также хорошо знакомый с общественно-политической ситуацией в бывших Балтийских провинциях Российской империи и Финляндии; Дж. Пуэлл; /40/

59. Goldstein Е. Op. cit. Р. 433.
60. Ibid.
61. Ibid. Р. 419.
62. Ibid. Р. 420.

известный историк А. Тойнби, специализировавшийся на проблемах Юго-Восточной Европы и тюрко-мусульманским вопросам в Управлении; Э. Карр — начинавший в то время специализироваться по российской истории и Балтии, впоследствии известный дипломат; А. Циммерман — учёный-историк, специалист по международным отношениям и британской истории; Р. У. Ситон-Уотсон — известный историк, специализировавшийся в области истории и политики Центрально-Европейского региона; Г.Темперли — специалист по новой и новейшей истории; а также Г. Никольсон — в то время молодой дипломат, знавший страны Пиренейского полуострова и Германию. Сотрудниками Управления были также лорд Ю. Пирси — дипломат и Р. Вэнситтарт — опытный дипломат, хорошо знавший страны Среднего Востока и Европы [63]. Помимо этого, Форин Офис привлёк для работы известного британского историка Дж. У. Протеро в качестве советника по историческим вопросам. На протяжении 1917-1920 гг. он возглавлял Исторический отдел Форин Офис, занимаясь составлением справочных и аналитических материалов в связи с подготовкой Парижской мирной конференции 1919 г. [64] Его сотрудники подготовили для британской делегации 180 справочников по всему спектру проблем, обсуждавшихся на заседаниях конференции и служивших важным источником информации для дипломатов [65]. В ноябре 1918 г., в связи с ухудшением состояния здоровья, Протеро был вынужден покинуть пост советника, который занял заместитель главы Управления политической разведки Дж. У. Хидлэм-Морли [66].

Примечательным фактом, имевшим отношение к роли британских историков в формулировании политической повестки, было то, что они сыграли одну из важнейших ролей, имевших серьёзные политические последствия для общественных настроений, в формулировании и пропаганде тезиса вины Германии в подготовке и начале мировой войны. Это способствовало соответствующему восприятию британским обществом наложенных на Германию после заключения мира ограничений. Первые /41/

63. Подробнее об этом в: An Historian in Peace and War. The Diaries of Harold Temperley. Ed. by Otte T. G. London: Routledge, 2016; Goldstein E. The Foreign Office and Political Intelligence 1918-1920 // Review of International Studies. 1988. Vol. 14, № 4. P. 275-288; Sharp A. Some Relevant Historians — the Political Intelligence Department of the Foreign Office, 1918-1920 // Australian Journal of Politics and History. 1988. Vol. 34, Iss. 3. P. 359-368.
64. Подробнее в: Goldstein E. Historians Outside the Academy: G. W. Prothero and the Experience of the Foreign Office Historical Section, 1917-20 // Historical Research. 1990. Vol. 63, Iss. 151. P. 119-219.
65. Dockrill M. L. Steiner Z. The Foreign Office at the Paris Peace Conference in 1919 // The International History Review. 1980. Vol. 2. № 1. P. 56.
66. An Historian in Peace and War: The Diaries of Harold Temperley. P. 2.

изменения данной позиции историков начали происходить в начале 20-х гг. XX в. с появлением документальных источников. Новая концепция содержала не столь однозначные тезисы, и серьёзно влияла на «элиту, принимающую решения в области внешней политики» [67]. В этой связи, артикулировавшиеся отдельными британскими историками утверждения о слишком тяжёлом бремени наказания, наложенного на Германию по результатам войны, и двусмысленности, появившиеся относительно однозначной вины Германии в развязывании войны, привлекали внимание не только в германских академических, но и в общественно-политических кругах, которые к 1921 г. уже обращали особое внимание на эту группу историков [68].

Несмотря на малочисленность сотрудников Управления, но благодаря их высокой компетентности, информационные и аналитические доклады по конкретным проблемам, а также регулярно издававшиеся бюллетени по странам, подготовленные в этом подразделении, являлись важнейшей составной частью всего комплекса материалов, представляемых как в высшие органы управления — Военный кабинет, так и в совещательные — комитеты и конференции для выработки и принятия как конкретных, так и общеполитических решений. Начиная с июня 1918 г. Управление готовило и издавало секретное издание «Ежемесячный доклад» («Monthly Report») для правительственного кабинета с целью его информирования по текущим политическим вопросам и международным событиям, а также с целью объяснения характера возможной перспективы развития ситуации как в рамках конкретных государств, так и в более широком масштабе. Сам Форин Офис, с участием представителей различных отделов, также занимался подготовкой ряда секретных периодических изданий, в которых с разной степенью подробности достаточно активно использовалась как полученная по дипломатическим каналам, так и по каналам британского разведывательного сообщества информация, имевшая непосредственное отношение к формированию туркестанского плацдарма. К их числу относились начавший издаваться с 10 января 1917 г. еженедельный секретный бюллетень «Восточный доклад» («Eastern Report»), специально предназначенный для Комитета имперской обороны, и одновременно попадавший к членам британского кабинета, для которых с 1917 г. готовилось еженедельное секретное издание «Доклад о Британской империи и Африке» («British Empire and Africa /42/

67. Cline С. British Historians and the Treaty of Versailles // A Quarterly Journal Concerned with British Studies. 1988. Vol. 20, № 1. P. 45.
68. Ibid. P. 48.

Report»), с 2 октября 1919 г. еженедельный «Доклад о Британской империи» («British Empire Report»), а с 8 октября 1919 г полумесячный «Доклад о зарубежных странах» («Foreign Countries Report»).

За месяц до окончания войны Управление было разделено на 9 секций. Каждая из них находилась под руководством возможного будущего делегата от Британии на международной мирной конференции, и их работа заключалась в разработке аналитических материалов и практических рекомендаций в отношении конкретных стран и регионов. В то же время 4 апреля 1919 г. на заседании Комитета по делам секретной службы (Secret Service Committee), проходившем под председательством лорда Кёрзона, было принято решение о том, что Управление политической разведки должно быть связано с создаваемым Управлением новостей (News Department), а руководителю политической разведки Тирреяу поручалось контролировать и его работу [69]. Существование этого подразделения Форин Офис, несмотря на его продуктивность и представляемые в правительственный кабинет материалы, содержавшие структурированное описание ситуации как по общим вопросам международных отношений, так и, что было не менее важным, конкретным региональным проблемам, оказалось под угрозой к лету 1920 г. Это объяснялось проводившейся правительством политикой экономии расходов. В определённой степени одной из причин было и сокращение влияния в правительственных кругах покровителя Управления лорда Хардинга Это выразилось в назначении премьер-министром Д. Ллойд Джорджем на ожидавшийся лордом пост старшего советника на Парижской мирной конференции секретаря правительственного кабинета и секретаря Комитета имперской бороны подполковника М. Хэнки. Последующее согласие Хардинга на занятие должности посла Великобритании во Франции и окончательная потеря им интереса к деятельности Управления лишь ускорили ликвидацию этой структуры во второй половине 1920 г. [70]

Необходимость создания аналитической структуры, одновременно игравшей роль институции, формулирующей общественную повестку дня по вопросам международной политики и её региональным аспектам, начинала всё более ощущаться в британских политических кругах к концу Первой мировой войны. В этой связи важное место стала занимать идея создания Института международных отношений (Institute of International Affairs). Она активно обсуждалась весной 1919 г. в кулуарах Парижской мирной конференции представителями американской и британской де-/43/

69. TNA. САВ 24/77/87. Secret Service Committee. (Minutes of Third Meeting). 04 April 1919.
70. Подробнее об этом: Goldstein E. The Foreign Office and Political Intelligence. P. 284.

легаций, и 30 мая 1919 г. более тридцати участников с обеих сторон провели встречу в резиденции британской делегации — отеле «Маджестик», на которой предстояло принять план организации Института. Подавляющее большинство собравшихся составляли члены британской делегации, входившие в руководство Форин Офис и его отдельных подразделений, включая и Управление политической разведки, оборонного ведомства, министерства по делам колоний и ряда других британских государственных институтов, имевших отношение к внешней политике [71]. Новосоздаваемая организация рассматривалась как научно-аналитический институт, работающий в интересах правительственных ведомств и, одновременно, оказывающий влияние на процесс формирования общественного мнения по вопросам внешней политики государств и международным отношениям. В развернутом виде задачи будущей организации были изложены в выступлении Л. Кёртиса — сотрудника Министерства по делам колоний, — который заявил о том, что «все мыслящие люди считают, что в будущем политика каждого из государства не должна руководствоваться простым учётом его собственных интересов. Национальная политика должна формироваться в соответствии с концепцией интересов общества в целом; ибо именно в продвижении этого всеобщего интереса будут найдены конкретные интересы нескольких народов. Поэтому очень важно культивировать общественное мнение в различных странах мира, которое имеет в виду общий интерес. С этой целью различные организации экспертов из разных стран должны стараться поддерживать связь друг с другом» [72]. Как пример подобной организации для нового института Кёртис рассматривал одно из старейших, основанное ещё в 1830 г., Королевское географическое общество [73]. Однако по мере обсуждения перспектив создания института выявились опасения Форин Офис, выступавшего с позиций институциональной бюрократии, увидевшей в создаваемой организации угрозу традиционной работе внешнеполитического ведомства [74]. Одним из активных противников планировавшегося международного института являлся лорд Хардинг, считавший обсуждение и критику официальной правительственной внешнеполитической линии «вне стен Форин Офис» неприемлемой [75]. Аналогичной /44/

71. DockrillM. Historical Note: The Foreign Office and the «Proposed Institute of International Affairs 1919 // International Affairs. Royal Institute of International Affairs. 1980. Vol. 56. №4. P. 665,666.
72. Ibid. P. 667.
75. Ibid.
74. Ibid. P. 669.
75. Ibid. P. 670.

точки зрения придерживался сменивший на посту главы этого ведомства А. Бальфура лорд Кёрзон [76]. Именно публичная деятельность будущего Института международных отношений настораживала высших представителей британской внешнеполитической бюрократии. В связи с этим Л. Кёртис стал апеллировать к опыту уже существовавшего с 26 июня 1868 г. Королевского колониального общества. Оно являлось одновременно как местом для обсуждения внешнеполитических вопросов на узкой «клубной» основе, так и просветительским институтом, члены которого не участвовали в публичных дискуссиях (включая выступления в печати) по проблемам внешней политики [77]. Это было одним из главных отличий Колониального общества от Королевского географического общества и Центрально-азиатского общества, основанного в 1901 г., и поменявшего в 1914 г. своё название на Королевское центрально-азиатское общество. На его заседаниях и проводимых лекциях открыто и в присутствии представителей британской внешнеполитической и военной бюрократии из числа управленцев и администраторов, включая действующих высокопоставленных гражданских чиновников и военных, а также отставных сотрудников государственных ведомств, обсуждались внешнеполитические и общественно-политические вопросы. Более того, выпускавшийся под его эгидой «Журнал Центрально-азиатского общества» («Journal of Central Asian Society») являлся своего рода трибуной для озвучивания конкретных идей относительно британской политики на Востоке, включая Туркестан и сопредельные с ним территории и страны, а также её оценка (не всегда положительная).

Несмотря на многие препятствия, и благодаря активности инициатора создания Института Л. Кёртиса, он был официально создан 5 июля 1920 г. как Британский институт международных отношений (British Institute of International Affairs), впоследствии переименованный в Королевский Институт международных отношений (Royal Institute of International Affairs) и известный позже в политических и аналитических кругах по месту своего расположения как «Чатем Хаус» («Chatham House»). Его примечательной особенностью, что отмечалось исследователями, было то, что «основываясь на дальновидной предпосылке необходимости полного запрета войны, Институт продвигал новую модель демократической дипломатии, которая последовательно выступала против тайной дипломатии, приведшей Европу к катастрофе, и ставил своей це-/45/

76. Ibid.
77. Подробнее об обществе см.: Reese Т. The History of the Royal Commonwealth Society 1868-1968. Melbourne: Oxford University Press, 1968.

лью просвещение общественного мнения по вопросам международной политики» [78]. В то же время сформулированные при его основании, а затем ставшие традиционными как для него самого, так и других подобных организаций в Британии и за рубежом, принципы работы, довольно серьёзно повлияли на политику закрытости его функционирования, что предопределило трудности, а порой невозможность знакомства исследователей с его внутренними материалами [79]. В институциональном плане появление подобных структур стало этапом в развитии уже современных аналитических институтов, вошедших в политическую практику демократических государств под названием think-tanks.

б) Региональные структуры

Вторая группа органов разведки и безопасности, занимавшаяся сбором и анализом информации, включая и данные о развитии ситуации в бывшем российском Туркестане и на сопредельных территориях, была представлена государственными институтами британской колониальной администрации Индии. С конца 1919 г. ею на нерегулярной основе составлялись и направлялись в Министерство по делам Индии краткие «Разведывательные сводки» («Intelligence Summary»), представлявшие собой компендиум разведывательных данных, полученных от различных структур, находившихся в её подчинении. Тема туркестанского плацдарма находила в них отражение в тесной связи с военно-стратегической обстановкой вокруг Индии и вероятных действий Советской России на индийском направлении.

Старейшим и пережившим многочисленные трансформации ещё со времён своего создания в структуре Ост-Индской компании являлся один из важнейших институтов администрации британской Индии — Индийский департамент по международным и политическим делам (Indian Foreign and Political Department — IFPD), который вплоть до конца XIX в. назывался Департаментом по секретным и политическим делам. Его переименование в XX в. фактически не изменило функций этого органа, отвечавшего за взаимоотношения с индийскими княжествами и азиатскими государствами (политическая часть) и внешними отноше-/46/

78. Di Fiore L. L’Islam di A. J. Toynbee: Prima di Huntington, oltre Huntington // Contemporanea. Revista di storia dell’ 800 e dell’ 900. luglio 2010. Vol. 13. № 3. P. 433.
79. Его архивы с момента основания и до сегодняшнего дня хранятся непосредственно в самом Королевском Институте международных отношений, получившем с 1923 г. по зданию, в котором расположен на Сейнт Джеймс сквеар (St James's Square), неофициальное название «Chatham House».

-ниями с европейскими государствами (иностранная, или внешнеполитическая часть Департамента) [80]. Данный институт, являвшийся составной частью правительства британской Индии, играл одну из ключевых ролей в подготовке им, а также общеимперским правительством, рекомендаций и решений по политическим вопросам, имевшим непосредственное отношение к проблемам разведки и безопасности Индии. В рассматриваемый период 1917-1922 гг., как это уже сложилось исторически и продолжалось вплоть до приобретения Индией независимости, Департамент вел активную разведывательную работу, включая её агентурную часть, в Индии, в соседних с ней странах и их отдельных регионах. Как бывший российский Туркестан, так и Центральная Азия в целом находились в зоне пристального стратегического и оперативного интереса этого Департамента. С ним согласовывалась деятельность в данной области государственных институтов управления британской администрации Индии, включая и оборонное ведомство (сначала Военный департамент, а затем Департамент армии) [81]. Особое место в этой системе разведывательного обеспечения на туркестанском направлении занимал Генеральный штаб британской индийской армии. Он, находясь в тесной связи с Военным департаментом, являлся фактически рекрутской базой для его кадров. Одним из аспектов работы, заключавшейся в концентрации значимых с точки зрения обороны британской Индии данных, было создание реферативных материалов по политическим вопросам, справочных информационных сборников по широкому кругу вопросов, включая и общественно-политические персоналии стран региона. К их числу относились материалы по Персии и Афганистану, тесно связанных с событиями в Туркестане. Особенностью досьевых материалов по персоналиям было наличие в них развернутых биографических данных, характеристика политических взглядов включенных в справочники лиц, их связи с иностранными государствами — Британией, Турцией, Германией и Советской Россией.

Касаясь ситуации в Туркестане, глава Министерства по делам Индии Э. Монтэгю отмечал 5 января 1918 г. в своей телеграмме вице-королю Ф. Челмсфорду, что контроль над населением этого региона со стороны России был потерян в результате крушения в ней центральной власти, и «существует серьёзная опасность того, что Туркестан может полностью /47/

80. Подробнее об особенностях бюрократической системы управления Министерства по делам Индии и его структуре в конце ХЕХ в. — начале XX в. см: Kaminsky A. The India Office, 1880-1910. New York: Greenwood Press, 1986.
81. В тексте данной работы используется применительно ко всему периоду название Военный департамент, так как оно более точно соответствует нормам перевода.

/пропуск стр. 48/

было исключительно функциональным органом. При этом оно формально относилось к структуре военной разведки, но сам его глава считался офицером Управления криминальной разведки Индии [84]. Основная работа этой организации велась в Европе, а среди её агентов, действовавших, в частности, в Швейцарии, был ставший впоследствии известным британский писатель Уильям Сомерсет Моэм. В задачу Управления входило отслеживание за рубежом политической активности выходцев из Индии, вовлечённых в деятельность, рассматривавшуюся британскими властями как анархическая и подрывная, то есть опасная с точки зрения внутриполитического положения империи, а также её отдельных частей. Информация, которую добывало Управление, направлялась по двум адресам: через Департамент общественной безопасности и юстиции британской администрации в Индии Государственному секретарю (министру) по делам Индии, а через Разведывательное бюро Департамента внутренних дел — британскому индийскому правительству. Особенность деятельности Управления заключалась в том, что на начальном этапе своего существования после создания в 1909 г. как Управление политической разведки Индии оно было ориентировано на работу по отслеживанию активности революционных этнических и конфессиональных организаций, создававшихся выходцами из Индии, и их связям с аналогичными иностранными организациями. Однако накануне и в период Первой мировой войны основное внимание уделялось собственно разведывательным действиям Германии и попыткам германской разведки использовать подобные движения. Особое место в её работе занимал так называемый «Берлинский комитет». Позже он был переименован в «Комитет за независимость Индии», выполнявший в планах Германии и, в определённой степени, Османской империи, функции политической и агитационной, а со временем и военной координации радикальной оппозиции из числа противников Британии среди общественно-политических и религиозных деятелей Индии. Управление вело разведку против Германии и во Франции. Своё название в окончательном виде — Управление индийской политической разведки — организация получила в 1921 г., и стала фактически разведывательной структурой британского правительства Индии.

Другая организация была создана в рамках формировавшейся в начале XX в. правительством Британской Индии системы безопасности весной 1904 г. и называлась Центральный особый отдел (Central Special /49/

84. Popplewell R.J. Intelligence and Imperial Defence. British Intelligence and the Defence of the Indian Empire, 1904-1924. London: Frank Cass, 1995. P. 216-217.

Branch), впоследствии переименованный в Управление криминальной разведки (Criminal Intelligence Department) [85]. Очередное переименование превратило её в Центральное Управление криминальной разведки (Central Criminal Intelligence Department) и было призвано подчеркнуть высокую степень полномочий этого органа, занимавшегося выявлением социально опасных уголовных преступлений, совершаемых организованными группами. В 1918 г. его название было вновь изменено, на этот раз на Центральное разведывательное управление (Central Intelligent Department). Имея в виду потенциальную общественную угрозу преступлений с использованием насилия в отношении органов власти и правительственных институтов, а также возможность связи подобных действий с активностью политических сил, преследовавших антиправительственные цели, включая возможную вовлеченность в это и зарубежных государств, британские колониальные власти Индии расширили полномочия структуры. С 1919 особым решением британского индийского правительства служба была непосредственно подчинена вице-королю и вплоть до 1924 г. её возглавлял С. Кей. В 1920 г. название организации было вновь изменено на Разведывательное бюро (Intelligence Bureau), а сама структура наделена фактически разведывательными (внутри Индии) и контрразведывательными функциями, что превращало её в важную часть разведывательного сообщества британской Индии, занимающегося внутренней безопасностью [86]. Она имела свои отделения во всех основных регионах, а непосредственно туркестанским направлением занималось размещавшееся в г. Пешавар Разведывательное бюро Северо-западной пограничной провинции (North-West Frontier Province Intelligence Bureau). На протяжении периода с декабря 1919 г. по декабрь 1922 г. оно составляло еженедельную сводку, направлявшуюся в центральный офис Разведбюро («Diary of the North-West Frontier Province Intelligence Bureau»).

В конце 1919 г. — начале 1920 г. под руководством подполковника В. Ф. Т. О'Коннора, являвшегося специалистом по Тибету и участником /50/

85. Применительно к институтам безопасности и разведки британской администрации Индии в данной работе используется более соответствующее их институциональному статусу и полномочиям, а также нормам, принятым в русскоязычной традиции перевода в этой области, название «Управление».
86. В работе бывшего Генерального директора полиции Северо-Западной пограничной провинции К. С. Субраманьяна «Политическое насилие и полиция в Индии» ошибочно сообщается, без упоминаний о предыдущих изменениях в названии, о том, что «в 1920 г. Центральный особый отдел был впервые переименован в Разведывательное Бюро, задачи которого были коротко очерчены в разделе 40(2) Акта Правительства Индии 1919 г.» Subramanian К. S. Political Violence and the Police in India. New Delhi: Thousand Oaks: SAGE Publication. 2007. P. 83.

британских экспедиций в этот регион, включая известную экспедицию Ф. Э. Янгхасбенда в Лхасу в 1903 г. — 1904 г., британской администрацией Индии было создано Индийское специальное бюро информации (Indian Special Bureau of Information). В задачу организации входило отслеживание деятельности большевиков в Индии и соседних странах, а также контроль печатных изданий, привозимых или присылаемых в Индию. Особое внимание уделялось перемещению беженцев и эмигрантов в британские индийские владения. Однако в декабре 1920 г. было принято решение о его расформировании, так как, во-первых, подразделение дублировало деятельность других организаций в этой сфере, и, во-вторых, в виду малочисленности персонала оно не справлялось с поставленными задачами [87].

Деятельность многочисленных органов разведки и безопасности к концу Первой мировой войны требовала определённого упорядочивания в связи с менявшейся международной ситуацией, влиявшей и на внутриполитические процессы как в метрополии, так и колониях Британской империи. 24 января 1919 г. на заседании Военного кабинета эта тема обсуждалась особо. Собравшиеся рассмотрели обращение главы Адмиралтейства — Военно-морского ведомства Великобритании — У. Лонга по поводу реорганизации Секретной службы, под которой подразумевались практически всё разведывательное сообщество империи и органы, занимавшиеся её внутренней безопасностью. Он настаивал на необходимости принятия немедленного решения по данному вопросу, так как «существующая система заключается в том, что деятельность Секретной службы разделена между несколькими организациями». При этом, соглашаясь на сохранение разведывательных структур в рамках Военного и Военно-морского ведомств, Лонг рекомендовал объединить аналогичные подразделения гражданских министерств в единый орган — Управление (Directorate). Предполагалось подчинение его министру, «предпочтительно без портфеля», который фактически должен был заниматься исключительно деятельностью данной структуры [88]. В свою очередь, глава МВД Э. Шорт, также направивший свою записку в Военный кабинет и присутствовавший вместе с Лонгом на его заседании 24 января, достаточно осторожно, но настойчиво подчёркивал в составленном им документе свои возражения против предложений главы Адмиралтейства [89]. /51/

87. Подавляющая часть документов этой структуры составляет особый фонд Национального архива Великобритании: TNA. FO 228/3216. Dossier 120Е Secret Intelligence Indian Special Bureau of Information. 1920 June - 1921 January.
88. TNA. CAB 23/9/6. Conclusion. Minuets of a meeting of the War Cabinet. 24 January 1919. P. 3.
89. Ibid. P. 4.

Судя по всему, он стремился не столько сохранить существовавшее раз деление разведывательных и контрразведывательных структур как разных ведомствах, так и в виде отдельных организаций, сколько пере подчинить их именно своему министерству. В этой связи, выступивший Лорд-хранитель малой печати Э. Бонар Лоу предложил сформировать при Военном кабинете специальный комитет для изучения вопроса и координации усилий по его решению во главе с лордом Кёрзоном. Осторожная попытка бывшего главы Военно-морского ведомства Э.Геддеса склонить присутствовавших к решению вопроса в пользу создававшегося Министерства исследований и пропаганды как координатора разведывательной деятельности была отвергнута присутствовавшими. У. Лонг заявил о том, что вопрос организации разведки и безопасности требует серьёзного отношения в виду наличия угрозы большевизма, которая нарастает [90]. Военный кабинет в конечном счёте принял решение о создании такого комитета.

С целью проведения реформ, а также реорганизации разведывательного сообщества и институтов безопасности британский кабинет министров созывал на протяжении 1919-1932 гг. шесть совещаний упоминавшегося выше Комитета по делам секретных служб, три из которых проходили в 1919 г., 1921 г. и 1922 г. Основными темами этих консультаций являлись финансовые и организационные вопросы, связанные с деятельностью британского разведывательного сообщества и структур безопасности. В январе 1919 г. MI5 была передана под руководство нового Управления гражданской разведки Министерства внутренних дел (Ноте Office Civil Intelligence Directorate), которое возглавил Б. Томсон. Подготовка к упорядочиванию разведывательной и контрразведывательной деятельности, начатая в январе 1919 г., требовала серьёзной инвентаризации имевшихся сил и средств. В этой связи, Министерство внутренних дел Великобритании подготовило в феврале 1919 г. достаточно подробный обзор разведывательного сообщества, а также контрразведывательных организаций страны. Этот документ был оформлен в виде специального меморандума Комитета по делам секретных служб [91].

Финансирование Управления происходило за счёт сокращения бюджета MI5 и МI1с. Через два года организация была ликвидирована из-за постоянных трудностей во взаимоотношениях с полицией и MI5. В 1921г. Комитет собрался вновь для обсуждения финансовых вопросов, связанных с ассигнованиями деятельности MI5 и MI1c, что привело к очеред-/52/

90. TNA. САВ 23/9/6. Conclusion. Minuets of a meeting of the War Cabinet. 24 January 1919. P.
91. TNA. CAB 24/76/67. Report of Secret Service Committee. February 1919.

-ному значительному сокращению: с 475 тыс. фунтов до 300 тыс. фунтов. На состоявшемся уже в 1922 г. совещании было принято решение об ассигнованиях, выделяемых этим двум организациям в ещё меньшем объёме, составившем 200 тыс. фунтов на 1922/1923 финансовый год [92].

Переживавшиеся на протяжении 1917-1922 гг. британскими государственными институтами и органами, имевшими прямое отношение к разведывательной деятельности на туркестанском направлении, трансформации являлись отражением общих тенденций общественно-политического развития большинства стран на заключительном этапе Первой мировой войны и после неё. Отличительной чертой происходивших изменений именно британской государственно-бюрократической практики были особые позиции Великобритании как мировой империи, азиатские владения которой требовали пристального внимания метрополии к обеспечению их безопасности. В данном случае бывший российский Туркестан представлял стратегическое значение, во-первых, с точки зрения определения «угрозы с севера» для британской Индии и, во-вторых, как катализатор опасных разрушительных социально-политических и этноконфессиональных процессов на всём пространстве Передней Азии и на Востоке в целом, где они имели потенциал перерасти в антибританские политические движения, способные серьёзно повлиять на Британскую империю в целом.
Улунян Ар. А. Туркестанский плацдарм. 1917-1922: Британское разведывательное сообщество и британское правительство. М., URSS. 2020. С. 28-53

Александр Борисович
АСТАШОВ
д-р ист. наук, профессор
Российского государственного
гуманитарного университета
БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
4. Там же. Л. 2 об.
5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
3. Там же. Л. 518. /229/
обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
3. Там же. Л. 522 об.
4. Там же. Л. 520-522. /230/
общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
«Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
3. Там же. Л. 29-29 об.
4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
«о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
2. Там же. Л. 31.
3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.

ОБМУНДИРОВАНИЕ И ФОРМЕННЫЕ ОТЛИЧИЯ СЕРБО-ЮГОСЛАВЯНСКИХ ЧАСТЕЙ НА ВОСТОКЕ РОССИИ. 1918-1920 гг.

Л.Г. Капустин

В период с 1918-го по 1920 гг. на территориях, контролировавшихся антибольшевистскими силами, был создан целый ряд сербо-югославянских формирована числа бывших чинов Сербского добровольческого корпуса в России (СДК), созданного в 1916-1917 гг. для совместной борьбы с русской армией против общего врага на фронтах Великой войны, а также из состава военнопленных австро-венгерской армии славянских национальностей. При этом наиболее крупными частями стали: 1 Добровольческий полк Сербов, Хорватов и Словенцев «Майора Благотича» [1] и 1 Югославянский полк «Матия Губеца» [2].

По первоначальному плану сербского консула Й.Миланковича, придерживавшегося политической ориентации на Сербское королевское правительство и Югославянский комитет в Лондоне, предполагалось сформировать на востоке корпус из югославян по образцу Чехословацкого корпуса (ЧСК), поручив это майору М.Благотичу. Однако последний погиб, и проект так и остался проектом. Тем не менее, меры по консолидации всех вооруженных формирований, стоявших на платформе безусловного подчинения уполномоченным королевского правительства предпринимались.

Центром политической жизни официального сербского курса стал Челябинск. Сюда были стянуты подчиненные Й.Миланковичу военные формирования, и 8-12 сентября 1918 г. здесь состоялась Скупщина (съезд) Югославянских групп и организаций, которая приняла резолюцию о консолидации всех югославян под флагом Сербского королевства для помощи России, при безусловном отрицании всех прочих течений, групп и формирований. Кроме того, на Скупщине «для консолидации организационной, агитационной, политической и военной деятельности» был создан верховный орган всех югославян в России - Временный Югославянский народный комитет (ВЮНК).

1 Добровольческий полк Сербов, Хорватов и Словенцев под командованием капитанов 1 класса М.Маринковича [3] и В.Павковича [4], затем капитана И.Божича [5] был сформирован согласно постановлению ВЮНК от 25 сентября 1918 г. (считался сформированным с 29 сентября) на основе Сербского батальона из Казани (ком. - майор М.Благотич, капитан 2 класса П.Вайзец, затем поручик Ч.Протич [6]), Челябинского сербского батальона (ком. - подпоручик Я.Ковачевич [7], позднее - капитан 2 класса П.Вайзец [8]) и нескольких отрядов из Самары: отряда капитана И.Божича (позднее развернутого в конный дивизион полка), кавалерийского дивизиона Ж.Магарашевича [9], /62/ нескольких более мелких команд. Национальный состав полка состоял преимущественно из сербов и хорватов, всех словенцев свели в одну роту. Планировался, но так и не был сформирован 2 Добровольческий полк имени Н.Зриньского [10].

Согласно донесению консула Й.Миланковича в военное министерство Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), на 29 ноября 1919 г. полк имел следующую структуру: штаб и штабной отдел; два батальона (по четыре роты каждый), конный дивизион (два эскадрона), пулеметная команда, команда связи, полковая амбулатория и подразделение снабжения. Всего насчитывалось более 1200 штыков и сабель [11] (еще в январе 1919 г. было около 5000 человек [12], располагавшихся в Челябинске, частично (поротно) в Уфе, Златоусте, Тобольске). Летом 1919 г. планировалось организовать артиллерийскую часть полка, для чего имелись нижние чины-артиллеристы и несколько офицеров, однако разгром Белой армии и падение фронта не позволили этим планам осуществиться [13]. С 15 октября 1918 г. полк был подчинен 3 Уральскому корпусу, а позднее - 3 армии.

В противовес официальному сербскому политическому курсу действовали те, кто не желал видеть Сербию во главе Балканского полуострова после окончания Великой войны, и чьи интересы представляла Югославянская комиссия при Отделении Чехо-Словацкого национального совета в России (ОЧСНС), располагавшаяся в Екатеринбурге. Еще летом 1918 г. эмиссары комиссии А.Премужич и Г.Пекле начали формировать в Самаре подчиненный командованию ЧСК югославянский полк, вербуя в него бывших пленных югославянских национальностей. Целью этих усилий было создание армии из представителей балканских народностей (при меньшинстве сербов), которая выражала бы интересы политического курса на создание независимой от Белграда республики Хорватии и Боснии. Поддержку этому плану оказывали военно-политическое руководство ЧСК и Французская военная миссия в Сибири.

1 Югославянский полк имени Матия Губеца под командованием майора Л.Сертича [14] (с 1920 г. - капитана Й.Ширцели [15]) начал формирование осенью 1918 г. Основу его составил Томский сербский батальон капитана А.Рукавины [16], созданный на основе пришедшей из Новониколаевска роты Л.Сертича (остатки 1 Сербского ударного батальона) и навербованных военнопленных югославян - бывших чинов австро-венгерской армии - в Самаре, Екатеринбурге, Тюмени, Омске и Томске. К осени 1919 г. полк имел следующую структуру: штаб, Сербский, Хорватский и Словенский батальоны (по три роты каждый), офицерская рота, две пулеметные роты, Техническая рота (впоследствии - батальон), два блиндированных поезда «HAIDUK» и «RIJEKA», комендантский взвод охраны, лазарет и несколько ударных рот (боснийцы и личане). Всего в части в Томске насчитывалось 1650 штыков. В начале ноября 1919 г. полк выдвинулся в Нижнеудинск и на ст.Тулун для охраны железной дороги. В военном отношении часть подчинялась 2 Чехословацкой стрелковой дивизии ЧСК.

После провозглашения 1 декабря 1918 г. Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), ставшего решающим шагом к консолидации всех югославян в Сибири и созданию одного общего политического органа, в марте 1919 г. Югославянские комиссии при ОЧСНС и ВЮНК были ликвидированы, а 4 апреля возникло Югославянское национальное вече, призванное осуществлять общее политическое и организационное руководство всеми югославянами на востоке России. Однако, политический и военный антагонизм, существовавший между представителями сербов и других балканских народностей, сохранялся вплоть до окончания Гражданской войны в Сибири. /63/



Кроме того, существовал целый ряд мелких отрядов численностью до роты включительно, не вмешивавшихся в политику и занимавшихся в основном охраннополицейской службой в тыловых районах Восточного фронта армии адмирала А.В.Колчака. Они располагаоись в Барнауле, Владивостоке, Екатеринбурге, Златоусте, Иркутске, Красноярске, Омске, Томске, Троицке, Тюмени, Тобольске, Семипалатинске, Уфе, Хабаровске, Харбине, Челябинске, Чите и других городах Сибири, Дальнего Востока и даже в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Небольшими подразделениями югославян располагали соединения атаманов Б.В.Анненкова, И.П.Калмыкова и Г.М.Семенова.

В военном отношении, формально, все сербские и югославянские формирования с ведома Сербского королевского правительства перешли под командование французского генерала М.Жанена, командующего союзными войсками в Сибири, о чем 21 января 1919 г. французская военная миссия официально уведомила консула И.Миланковича. Однако фактически большинство мелких отрядов на местах подчинялись местным русским военным властям, за исключением 1 Югославянского полка «Матия Губеца», который вышел из-под чешского командования, предполагался к упразднению, но ликвидирован не был и вплоть до эвакуации на родину действовал вместе с чехословаками.

Обмундирование подразделений отличалось крайней пестротой и оригинальностью в силу отсутствия в Сибири единого формирования югославян (в отличие, например, от чехословаков или румын).

Еще во время формирования 1 Сербской добровольческой пехотной дивизии (впоследствии корпуса) в России ее чинам была присвоена русская походная форма [17]. Основным отличительным элементом формы одежды сербских добровольцев, выделявшим их среди остальных солдат русской армии во время Великой войны, а затем и /64/ в период Гражданской на востоке России, была «шайкача» («sajkaca» или «шаjача» от «шаjaк» - валяная шерсть) - традиционный головной убор сербской армии, своеобразный символ борьбы за независимость, имевший форму пилотки (для нижних чинов) и жесткого кепи с козырьком (для офицеров). «Кроме чехословаков, к которым все привыкли, по улицам [Иркутска - Л.K.] маршируют отряды сербо-хорватов в своих характерных шапочках пирожком» - писала верхнеудинская газета «Прибайкальская жизнь» [18].

Вместе с тем, офицеры сербской армии, прибывавшие с о. Корфу для замещения командных должностей в дивизии, сохраняли офицерскую форму, знаки различия, кокарды, награды армии своей страны. В таком обмундировании некоторые сербские офицеры впервые появились в Сибири в начале 1918 г.: «на сербских офицеров, которые носили эполеты и кокарды, ордена и сабли, большевики смотрели с подозрением...». Сербский консул Й.Миланкович, говоря об одном из офицеров, упоминал, «что он пять раз снимал и пришивал сербские эполеты» [19].

Поскольку воевать на востоке сербы начали вместе с чехами и нередко в составе чехословацких частей, многое в манере ношения обмундирования было позаимствовано у братьев-славян.

Судя по сохранившимся фотографиям, основная масса сербских солдат носила русскую полевую форму с «шайкачей», причем преобладали предметы произвольного покроя (гимнастерки, френчи, шаровары), лишь в общих чертах напоминавшие уставные русские предметы обмундирования. Подобная практика появилась еще на заключительных этапах Великой войны в 1916-1917 гг., когда ситуация с форменным обмундированием оставляла желать много лучшего, а дисциплина ослабла. В качестве обуви носили в основном ботинки с обмотками, сапоги, иногда ботинки с крагами (по примеру некоторых чехословацких офицеров и нижних чинов).



Сербская рота поручника Дибича Народной армии Комитета членов Учредительного Собрания, вошедшая летом 1918 г. в Чистополь, характеризовалась полным отсутствием знаков различия, в наличии были «только трехцветные нашивки на рукавах и околышах фуражек» [20]. Вероятно, использовалась расцветка сербского (русского) национальных флагов (бело-сине-красная), а также георгиевские ленты на головных уборах.

Часть югославян - военнопленных, бывших военнослужащих армии Австро-Венгрии, добровольно или насильно мобилизованных в сербские формирования на востоке, сохранила отдельные предметы обмундирования австро-венгерской армии.

Сербы, служившие в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова, имели /65/ «шапки с кисточками турецкого образца»21. Вероятно, речь идет о фесках - традиционном головном уборе боснийских частей австро-венгерской армии. Вполне вероятно что подобные головные уборы носили и боснийцы-мусульмане в составе ударных рот 1 Югославянского полка «Матия Губеца». Возможно также, что имелись в виду принятые в сербской военной традиции (наряду с шайкачей) головные уборы, встречавшиеся нередко у четников - сербских партизан 1903-1914 гг. - в виде черной папахи, сужавшейся к верху с черным шлыком-лопастью с кисточкой. В этом случае эмблема «адамовой головы», также характерная для сербской партизанской традиции удачно вписывалась в аналогичную «партизанскую» символику атамана Б.В.Анненкова.

Первые сербы в Партизанском отряде Б.В.Анненкова появились еще летом 1918 г. Как вспоминал сам атаман: «при моем штабе находились на положении комендантской команды 17 человек сербов под командованием сербского унтер-офицера Душана [21]. Указанные сербы попали ко мне в Омске» [23]. Позднее сербы были сведены в роту Партизанского отряда, а в Семиреченской области, уже в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова, на 29 января 1919 г. действовал сербский эскадрон численностью в 150 человек поручика Д.Милошевича.

Сербам, служившим в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова, как бойцам этого соединения, полагались углы «на левом рукаве из черно-красной ленты с выпушкой приборного сукна части для всех офицеров и партизан», установленные для чинов дивизии в октябре 1918 г., но носившиеся и ранее, а также шевроны за выслугу лет, установленные приказом по Партизанской дивизии атамана Анненкова за № 285 от 11 ноября 1919 г. - «на правом рукаве на 4 вершка ниже погона угол черного цвета» [24]. Аналогичным образом сербам-анненковцам полагались кокарды с адамовой головой и такие же пуговицы и нарукавные отрядные значки, заказанные атаманом для своих партизан в Омске.

Судя по единственной известной автору фотографии серба из Партизанской дивизии Анненкова, хранящейся в Государственном музее современной истории России, югославянами (по крайней мере, офицерами) носилась и форма дивизии - гимнастерка-ермаковка с нагрудным клапаном и газырями, отделанная по воротнику, газырям, обшлагам и нагрудному клапану галунной тесьмой, и шаровары с лампасами. Форма дополнялась шайкачей с кокардой.



В Особом казачьем отряде атамана И.П.Калмыкова сербы появились в 1918 г. Известно, что при вступлении отряда в Хабаровск 5 сентября сербы-калмыковцы /66/ расправились на берегу Амура с бывшими пленными - австро-венгерскими музыкантами. На январь 1919г. в отряде атамана Калмыкова в Хабаровске находилось около 50 человек. Позднее к ним добавились люди из отряда Ж.Магарашевича.

В Забайкалье, в Особом Маньчжурском отряде (ОМО) атамана Г.М.Семенова действовал укомплектованный добровольцами 2 бригады 1 Сербской добровольческой пехотной дивизии (около 300 человек) 3 батальон 1 Семеновского пешего полка (в составе двух рот) под командованием сербских же офицеров, в мае 1918 г. преобразованный в Отдельный Сербский конный дивизион (иначе - Сербский конный атамана Семенова дивизион; на 29 января 1919 г. насчитывавший около 250 сабель) под командованием подполковника русской службы Драговича [25]. С 25 апреля 1919 г. дивизион вошел в состав 1 Конного атамана Семенова полка, позднее - в 1 Сербский Королевский партизанский отряд (ком. - В.Воскар [26]), осенью 1919 г. воевавший с партизанами в Томской губернии. В феврале 1920 г. остатки подразделения вернулись в Читу вместе с чехами, где ж о всей видимости, влились в Отдельный национальный егерский батальон сербов, хорватов и словенцев.

Кроме Сербского конного дивизиона, осенью 1918 г. в составе ОМО существовала Отдельная Сербская рота. Позднее, в 1919-1920 гг. в частях атамана Г.М. Семенова несли службу Отдельный национальный егерский батальон сербов, хорватов и словенцев капитана Пишкулича [27] (около 90 человек), Югославянский полк (120 человек), «отряд полевой полиции» (около 50 сербов). Примерно 40 сербов служили в личном конвое атамана [28].

Сербы в соединениях дальневосточных атаманов также подпадали под общие установления для чинов этих отрядов и могли носить их желтые нарукавные щитки фигурной формы с черной литерой «К» (для калмыковцев) и литерами «ОМО» (для семеновцев), поскольку отрядные значки выделяли чинов этих частей среди других военнослужащих, и командиры не раз указывали на обязательность ревностного ношения подобного рода отличий. Так, приказом по войскам 5 Приамурского корпуса № 11 от 26 октября 1918 г. предписывалось «частям войск, входящим в состав Особого Маньчжурского отряда, иметь знаки на левом рукаве в форме щита из желтой материи с инициалом «О.М.О.» [29], а приказом № 27 от 27 января 1919 г. воспрещалось «ношение нарукавного знака «Особого Маньчжурского отряда» всем чинам армии, не состоящим в списках отряда и ... личного конвоя» [30].

Сербский конный дивизион подполковника Драговича состоял в разное время и в составе ОМО (позднее, в Маньчжурской стрелковой дивизии) и в конвое атамана, а потому имел право ношения подобных отличий, как и прочие сербские части атамана Г.М.Семенова.

В полосе отчуждения КВЖД находилось также немало сербо-югославян, как «отставших» при следовании эшелонов 2 бригады 1 сербской дивизии на Салоникский фронт, так и бывших военнопленных. Кроме того, еще с начала века в Харбине была большая сербская диаспора. Многие приехали сюда в процессе строительства железной дороги.

Весной 1918 г. сербы начали поступать в местные антибольшевистские формирования - отряд «Защиты Родины и Учредительного собрания» полковника Н.В.Орлова (в составе Харбинской морской роты имени адмирала Колчака на 1 сентября 1918 г. состояло 5 сербских офицеров [31]) и Корпус охранной стражи КВЖД (сербы из числа бывших военнопленных появились здесь в апреле 1918 г.). В 1919 г. в составе Охранной стражи имелись две роты сербов. На охране железной дороги был задействован /67/



сербский отряд, насчитывавший около 300 человек. Генерал Д.Л.Хорват, команду войсками, действовавшими в полосе отчуждения КВЖД, имел «свой личный сербский отряд, имеющий свою фантастичную униформу» [32]. Что подразумевали эти слова, однозначно сказать достаточно трудно: либо конвой генерала (который сам был, как известно, из обрусевших сербов) состоял из югославян, либо имеются ввиду сербы вообще, находившиеся в одном из упомянутых выше соединений, подчинявшихся генералу Д.Л.Хорвату.

1 Югославянский полк имени Матия Губеца также имел свои отличия. При формировании части летом-осенью 1918 гг., очевидно, широко использовалась русская полевая форма (гимнастерки, шаровары, шинели), которой снабжали полк чехи из своих запасов, поскольку в отношении снабжения он был подчинен чехословакам. До формирования нового государства - Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (1 декабря 1918 г.) - чины полка старались не носить отличия Сербской королевской армии. На головных уборах была своя круглая кокарда, разделенная на три поля: слева - красное, справа - голубое, а внизу - белое поля [33]. В 1918 г. использовались и белые кокарды с зеленой лентой, обозначавшей принадлежность к войскам Сибирской армии. В качестве головных уборов в это время большинство офицеров и нижних чинов носили чехословацкие фуражки с мягкой тульей.

Влияние чеховойск проявилось также в знаках различия «юговичей» (как неофициально называли чинов полка), принятых в 1918 г. и имевших прототипом знаки различия ЧСК. Они представляли собой нашивки в форме фигурного щитка (а не прямого, как у чехов) цвета хаки (очень редко - цветного) с алым кантом, нашивавшимся на левом рукаве мундира и шинели выше локтя. /68/

Воинские чины обозначались диагональными полосами (в отличие от чехословацких знаков, где нашивки были в виде угла острием вверх): золотого галуна для старших офицеров, серебрянми - для младших офицеров, красными - для унтер-офицеров. Впрочем, знаки различия для старших офицеров имел лишь командир полка майор Л.Сертич, соответственно - это звание было старшим в полку. Майор имел 1 золотую диагональную полосу; капитан - 3 серебряных полосы, поручник -2 серебряных, подпоручник - 1 серебряную полосу, наредник - 3 красных полосы, поднаредник - 2 красных, каплар - 1 красную полосу. Щитки редов (рядовых) были без полос.

Арабскими цифрами, располагавшимися в левом верхнем углу (выше диагональных полос) щитка обозначали номер батальона в полку (1 Сербский, 2 Хорватский, 3 Словенский), а теми же цифрами ниже полос - номер роты в батальоне. На правом рукаве мундира, гимнастерки и шинели между плечом и локтем нашивались прямые темно-синие суконные полоски под углом, обозначавшие срок службы.

Ограниченно в полку, а, вероятно, что и в других югославянских формированиях, продолжали использовать знаки за ранения, принятые в русской армии (что было обычной практикой и в ЧСК), установленные приказом по военному ведомству № 750 от 25 декабря 1916 г. Эти знаки носились выше левого обшлага гимнастерки, кителя, мундира или шинели и представляли собой горизонтальные нашивки размером 1,5x0,2 вершка (67x10 мм) у офицеров - галунные, по цвету приборного металла, у нижних чинов - красной тесьмы.



С 1 марта 1919 г. по настоянию сербского консула полк был выведен из подчинения ЧСК и перешел на русское обеспечение. Последнее, по всей видимости, было чисто /69/ формальной уступкой, поскольку реально часть продолжала подчиняться чехословакам действовать вместе с ними (несмотря на решение сербских властей о расформировании полка).

В 1919 г., судя по сохранившимся фотографиям, чинами полка в качестве головных уборов носились русские фуражки и папахи (различных типов и оттенков, преимущественно белые), сербские «шайкачи» (нечасто), фуражки с мягкой тульей, похожие на британские «tranch cap» и использовавшиеся в 1918 г. чехословаками.

В качестве формы использовались френчи французского покроя с глухим стоячеотложным воротником, застегивавшиеся на пять крупных пуговиц, с четырьмя большими накладными карманами, так любимыми чешскими легионерами; британские офицерские френчи образца 1914 г. (как оригинальные, так и реплики, похожие лишь в общих чертах на оригинал) с открытым отложным воротником и рубашкой с галстуком; русские защитные (встречались также белые) гимнастерки и шаровары. Ношение британского солдатского обмундирования образца 1902 г. в полку встречалось редко. На ногах использовались ботинки с крагами и сапоги. В холодное время года отмечено ношение однобортных и двубортных шинелей русского типа (на крючках или пуговицах) с башлыком, полушубков, тулупов, рукавиц, перчаток, валенок. В 1919 г. характерной чертой стало появление в некоторых югославянских подразделениях британского обмундирования и снаряжения.

В ряде сербских частей, например, в Сербском отряде «имени воеводы В.Воскара» (Екатеринбург) носили «шайкачи», британскую солдатскую полевую форму образца 1902 г., а также британское брезентовое снаряжение образца 1908 г. На фотографиях /70/



того времени у унтер-офицеров видны также поясные ремни с револьверными кобурами. В снаряжение офицеров входил поясной ремень с плечевой портупеей и револьверной кобурой. Тому свидетельство фотография смотра отряда, произведенного 9 мая 1919 г. Верховным правителем России и Верховным главнокомандующим адмиралом А.В.Колчаком и командующим Сибирской армией генералом Р.Гайдой на параде в Екатеринбурге.

Сербский отряд воеводы В.Воскара, сформированный в конце 1918 г. в Новониколаевске по разрешению генерала МЖанена из военнопленных сербов, насчитывал около 400 человек (две роты). В конце марта 1919 г. отряд прибыл в Екатеринбург и разместился сначала в здании Художественно-промышленного училища, а затем был переведен в одно из городских училищ. Подразделение находилось в составе гарнизона города вплоть до эвакуации в июле 1919 г. Боеспособность отряд имел минимальную, поскольку в нем процветали спекуляция и пьянство. При эвакуации белого Екатеринбурга подразделение распалось, некоторые военнослужащие остались ждать красных, но большинство уехали в Сибирь, где прибились к разным сербским частям и с ними вернулись в Европу.

По всей видимости, британское обмундирование имели на снабжении и сербы роты капитана С.Джорджевича в Семипалатинске. На это указывает свидетельство очевидца противной стороны: «у сербов наши бойцы взяли ... много английского обмундирования и боевого снаряжения» [34].

Полк имени М.Благотича в плане снабжения первоначально предполагалось подчинить ЧСК. Однако югославяне выступили резко против, не желая зависеть от чехословаков. Сложившаяся ситуация вызвала 15 октября 1918 г. обращение сербского консула Й.Миланковича к инспектору штаба ЧСК и начальнику военного отдела ОЧСНС в России с просьбой оставить югославские части в вопросах снабжения в составе Уральского корпуса [35]. В результате русские шинели и снаряжение, «шайкачи» (офицерские и нижних чинов) имели чины подразделений 1 Добровольческого полка Сербов, Хорватов и Словенцев имени майора Благотича в Челябинске, чей парад в 1919 г. запечатлели французские кинодокументалисты. Различимы также петлицы на шинелях, но какого они образца - сербского или русского - однозначно сказать сложно. Возможно, что позднее использовалось и британское обмундирование. Однако, до весны 1919 г. и в 1920 г. ношение такового не отмечено.

В целом же, мелкие сербские части, в большинстве нося русскую полевую форму, либо некое подражание оригинальной сербской, выделялись фуражками-кепи или «шайкачами» (шившимися в Сибири по сербским лекалам), имевшимися, впрочем, далеко не у всех, иногда сохраняя и другие отдельные предметы форменного обмундирования сербской армии, что подтверждается немногими сохранившимися фотодокументами. Военнослужащие носили кокарды королевской сербской армии в национальных цветах посередине с королевским вензелем либо с сербским крестом с огнивами.

Сербские чины Международной военной полиции во Владивостоке носили френчи со стояче-отложным воротником, русские гимнастерки, шаровары, шайкачи, сапоги и ботинки с обмотками, использовалось русское снаряжение (брезентовые патронташи и кожаные ремни с одношпеньковой пряжкой). На левом рукаве имелась, кпк и у прочих иностранных полицейских, черная повязка с надписью белыми буквами «IMP» («International military police» - «Международная военная полиция» или «МР» («Military police» - «Военная полиция»). /71/



Очевидно, что свои отличия присутствовали у ряда других колоритных сербских формирований, таких как: 1 Отдельный Русско-Сербский партизанский егерский батальон, 1 Славянский добровольческий отряд, 1 Сербско-польский ударный батальон, Отдельный национальный егерский батальон сербов, хорватов и словенцев, чьи форменные «изыски» пока остаются неизвестными.

Фотографии свидетельствуют, что в качестве знаков различия использовались русские и сербские погоны с сербскими четырехугольными звездочками, которые при ношении полевого обмундирования британского образца крепили на погончиках shoulder straps (в британской армии не носивших функции знаков различия чинов).

Чины полка «Майора Благотича», а также большинство мелких формирований, старались использовать систему знаков различия королевской сербской армии - погоны образца 1908 г. Исключение составлял лишь полк «Матия Губеца». /72/

Рядовые носили «пустые» погоны без звездочек. Унтер-офицеры имели погоны без просветов с одной-четырьмя четырехконечными звездами (каплар - 1 звезда, поднаредник - 2, наредник - 3, расположенные в виде буквы «V», наредник 1 класса - 4 звезды «ромбом»). Обер-офицеры носили галунные погоны с одним просветом (подпоручник -1 звезда, поручник - 2, капетан 2 класса - 3, в виде буквы «V», капетан 1 класса - 4 звезды «ромбом»). Старшие офицеры (военной миссии КСХС во Владивостоке) имели галунные погоны без просветов (майор - 1 звезда, подпуковник - 2, пуковник - 3 звезды буквой «V»),

Расцветки приборных цветов родов войск сербской армии (пехота - карминный, кавалерия - синий, артиллерия - черный, инженерные части — малиновый), вероятно, строго придерживались уже в 1920 г. на Дальнем Востоке.

Сербы-офицеры в Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова имели право на ношение знаков различия дивизии, то есть погон русского образца с углами вместо пятиконечных звездочек.

Снаряжение (патронные сумки, ремни), помимо британского, применялось также русского образца. Офицеры носили британскую портупею типа «Sam Brown» с одним диагональным ремнем.

Помимо Отдельного Сербского кавалерийского дивизиона ОМО и эскадрона Партизанской дивизии атамана Б.В.Анненкова в Сибири сербская кавалерия была представлена двумя крупными частями: кавалерийским дивизионом полка имени Благотича (ком. - капитан Р.Шимунич [36]) и 1 Сербским кавалерийским дивизионом (ком. - капитан Ж.Магарашевич).

Летом 1918 г. в Челябинске капитаном И.Божичем была создана кавалерийская часть, ставшая прообразом кавалерии полка имени Благотича. Кавалерийский дивизион части состоял из двух эскадронов (по 4 взвода в каждом). 1 эскадрон подпоручника Й.Шайновича имел в составе 11 унтер-офицеров и 69 всадников. 2 эскадрон поручника С.Шавича насчитывал 4 офицеров, 19 унтер-офицеров и 59 кавалеристов [37].

Другой крупной кавалерийской частью являлся 1 Сербский кавалерийский дивизион. Его командир Ж.Магарашевич, бывцщй унтер-офицер СДК в России, был человеком авантюрного склада с атаманской жилкой. Весной 1918 г. в Самаре, получив от большевистских властей конский состав и снаряжение, он сформировал из сербо-югославянской молодежи 1 Социалистический революционный югославянский кавалерийский отряд. В июне, когда чехословаки подошли к городу, Магарашевич присоединился к ним и до осени воевал со своим кавалерийским отрядом при штабе Поволжской группы С.Чечека, так называемый «Сербо-Чешский эскадрон», перебазировавшийся осенью в Бугульму (около 200 сабель).

Осенью 1918 г., после сформирования полка «имени Благотича», отряд Магарашевича, разросшийся к тому времени до дивизиона перешел в состав этой части в Челябинск, влившись в его кавалерию. Однако вскоре приказом генерала М.В.Ханжина дивизион был переведен в состав гарнизона Красноярска, куда прибыл 20 ноября 1918 г., насчитывая, к началу декабря, в своем составе около 150 сабель.

Уже в декабре часть участвовала в боях на р.Мане с партизанами и понесла значительные потери. 7 февраля 1919 г. приказом генерала М.И.Афанасьева за снабжение красных партизан патронами и из-за опасности для города дивизион был разоружен. Между тем, весной-летом 1919 г., будучи частично временно прикомандированной к 1 Енисейскому казачьему полку, часть снова действовала вместе с казаками против партизан [38]. /73/

Пробыв в Енисейской губернии почти год, дивизион раскололся. Очевидно, наиболее дисциплинированная и государственно-настроенная его часть ушла на запад в Челябинск, в состав полка имени «Майора Благотича», снова пополнив там дивизион капитана Р.Шимунича. Остальные кавалеристы, сведенные после после раскола в эскадрон во главе с Ж.Магарашевичем, попытались уйти на Дальний Восток. Однако под Читой их эшелон был остановлен японскими частями, «приобретенное» добро и оружие отобраны. Прибыв во Владивосток, подразделение прекратило свое существование как отдельная воинская единица, Позднее, в Хабаровске, эти югославяне влились в состав частей атамана И.М.Калмыкова.

Сербская кавалерия была хорошо снаряжена и обмундирована. Во время нахождения в Красноярске 1 Сербского дивизиона Ж.Магарашевича местные газеты писали: «Бравый вид сербских солдат и их великолепные лошади невольно привлекают внимание публики» [39]. Сербы Магарашевича носили черные «шайкачи», за что получили у русских прозвище «Черные гусары» [40]. Обмундирование было, вероятно, русское полевое, полученное еще при формировании отряда в Самаре.

Вполне возможно, что сербские кавалеристы подражали коллегам Королевской сербской армии и ЧСК. Об этом говорят некоторые детали их обмундирования. Кавалерийский дивизион полка имени Благотича в Челябинске, по словам консула О.И.Миланковича, «имел... хороший прибор, вооружение, новую одежду (красные брюки)...» [41]. Очевидец описывал сербских кавалеристов в Барнауле «в красных штанах, и с перьями на шапках» [42]. Хотя, возможно, имела место неточность автора, и речь шла о членах чешской военно-спортивной организации «Сокол». Однако, в Сибири была также сербская сокольская организация, поэтому перо на «шайкачах» сербами могло также носиться, по всей видимости, неофициально.

В июне 1920 г. остатки полков «Майора Благотича» и «Матия Губеца» мелкие сербо-югославянские контингенты, сумевшие добраться до ВладиЕ под руководством прибывшей военной миссии КСХС подполковника Ж.Миче сведены в Югославянский полк из двух батальонов (численностью около 3 ООО ч

Форма полка была подчеркнуто ориентирована на сербскую военную традицию (головные уборы, кокарды, знаки различия). Летом 1920 г. Югославянский полк частично обмундировали во французскую тропическую форму светлого хаки образца 1901 г., принятую для частей колониальной пехоты, располагавшихся во французских владениях Юго-Восточной Азии. Ранее, в августе 1918 г., в аналогичной экипировке во Владивосток прибыл военный контингент из Французского Индокитая и Китая. В 1920 г. такая форма поступила на обмундирование также Латышского полка «Иманта» на Дальнем Востоке.

Комплект формы включал в себя китель свободного покроя с низким стоячим воротником и широкими вшивными погонами, застегивавшийся на шесть крупных пластмассовых пуговиц, двумя большими набедренными карманами без клапанов (нагрудные карманы отсутствовали), и прямые брюки также свободного кроя навыпуск. Иногда брюки заменялись шароварами темного хаки. Китель для сержантов (также носился чинами полка) отличался наличием отложного воротника и нагрудных карманов. Кроме того, югославяне нижних чинов использовали русские гимнастерки (защитные и белые) и френчи, видимо, оставшиеся от прежней формы. Все бойцы носили шайкачи разных оттенков.

Офицеры были экипированы офицерскими шайкачами с козырьком, британскими открытыми офицерскими френчами (оригинальными и репликами, «по мотивам» /74/ нала), носившимися с защитными
иЛИ белыми рубашками с галстуком, закрытыми френчами французского типа со стояче отложным воротником, французской тропической формой. Иногда использовались белые кители (закрытые и открытые) с брюками светлого хаки навыпуск (от французского комплекта). Офицеры военной миссии КСХС носили сербскую офицерскую форму образца 1912 г.

Нередко шились (подобная практика существовала и до 1920 г.), скорее всего, в частном порядке, мундиры в подражание оригинальным британским офицерским образца 1914 г. и сербским офицерским образца 1912 г., но отличавшиеся от оригиналов размерами воротника, карманами, пуговицами и т.д. Отметим также ношение офицерами полка трехчастных ленточек цветов национального флага КСХС (красно-сине-белых).

В качестве обуви, как нижними чинами, так и офицерами, использовались ботинки с обмотками и без них (иногда с кожаными крагами) и сапоги.

Знаками различия были сербские погоны. Очень редко у некоторых нижних чинов оставались нарукавные щитки полка «Матия Губеца». Использовались кокарды Королевской сербской армии (овальные, с алым центром и сине-белой окантовкой, как с вензелем короля Петара I, так без него). Часто кокарды и знаки различия нижними чинам вообще не носились. Снаряжение составляли ремни и патронные сумки (русского) и офицерские портупеи (британского) образцов.



Высшим воинским званием сербских частей на востоке России был чин майора. Его имел Матия Благотич. После гибели последнего под Казанью в августе 1918 г. высшим званием стал чин капитана 1 класса, хотя генерал М.Жанен и присвоил самовольно капитану 1 класса В.Павковичу звание майора. По крайней мере, так его именовали в официальных документах Французской военной миссии (а после трагической смерти сербский офицер даже был произведен в чин генерал-майора). Однако фактически В.Павкович нового звания не принял и оставался капитаном 1 класса [43].

В военной миссии КСХС во Владивостоке в 1920 г. высшим чином был подпуковник. Его носил глава миссии Жарко Мичич.

В 1 Югославянском полку имени Матия Губеца высшим званием был чин майора, который имел командир части Лука Сертич.

Таким образом, система обмундирования сербо-югославянских войск на востоке России в 1918-1920 гг. представляла собой комбинацию отдельных элементов русского, австро-венгерского, британского, французского, сербского обмундирования и знаков различия, в некоторых аспектах подражая форменным отличиям чехословацкого /75/ войска в России и русских антибольшевистских сил. В силу проблем со снабжением многие югославяне, особенно, из мелких подразделений, носили отдельные элементы гражданской одежды. К относительному единообразию в обмундировании (и то частично) удалось прийти лишь в 1920 г., когда все югославянские части были объединены в Югославянский полк в Приморье и подчинены военной миссии КСХС во Владивостоке.

1. Благотич Матия (Мата) (15.03.1884-12.08.1918) - окончил начальную школу (Ягодин), гимназию (Крагуевац), начальную школу Военной академии (1901-1905), подпоручник артиллерии (1905). Участник балканских войн 1912-1913 гг., капитан 2 класса, командир батареи 1 дивизиона 4 артиллерийского полка Моравской дивизии. В 1913 г. был командирован в Высшую техническую школу в Брюсселе. Участник Великой войны, капитан артиллерии 1 класса. Член сербской военной миссии в США, майор (1915). В 1916 г. командирован в СДК в Одессе, преподаватель школы офицеров. Добровольно остался в России. В 1917 г. являлся командиром гаубичной батареи запасного батальона СДК, в 1918 г. командовал 2 Одесским Югославянским ударным батальоном, Сербским революционным батальоном на службе в РККА (в июле-августе около 200 человек), прибывшим в июле из Ярославля в Казань и охранявшим Казанский кремль. Во главе батальона перешел на сторону антибольшевистских сил. Погиб в бою за Романовский мост. В 1914-м и 1920 гг. (посмертно) дважды был награжден орденом Звезды Карагеоргия 4 класса с мечами. Был женат, имел двух сыновей. Имя его было увековечено в названии 1 Добровольческого полка Сербов, Хорватов и Словенцев, 2 Мортирной артиллерийской батареи. Городская дума Казани в знак благодарности учредила в мужских и женских гимназиях города по одной именной стипендии, присвоила его имя одному из городских училищ.

2. Губец Матия (1538-1573) - предводитель крестьянского восстания против местных феодалов в Хорватии и Словении. После поражения повстанцев попал в плен и был убит.

3. Маринкович Миловой - капитан артиллерии 1 класса, один из организаторов и первый командир 1 Добровольческого полка (29.09.1918-16.01.1919).

4. Павкович Владимир (1889(?)-1919) - уроженец г.Госпича (провинция Лика, Сербское королевство). Окончил Высшую военную школу в г.Винер-Нойштадте и Венскую консерваторию. Офицер австро-венгерской армии. Владел несколькими европейскими языками. Осенью 1918 г был освобожден вместе с группой офицеров из самарского лагеря военнопленных. В чине капитана 1 класса являлся помощником командира полка капитана М.Маринковича. По оставлении последним полка по болезни был им назначен командиром части, однако официально не был утвержден даже временным командующим полком. С марта по 10 октября (ноября?) 1919 г. являлся командиром 1 Добровольческого полка. У старых солдат части авторитетом не пользовался по причине службы в австро-венгерской армии, однако к весне 1919 г. сделал полк вполне боеспособным и образцовым по меркам Гражданской войны. 10 октября 1919 г. в Красноярске принял группу солдат, пришедших к нему с требованием выдать для самосуда офицера, случайно застрелившего унтер-офицера. Павкович не согласился на это требование, за что был убит в помещении штаба части кавалеристом эскадрона полка Хртковацем. Погребен 12 октября 1919 г.

5. Божич Иво (09.01.1894-16.06.1962) - словенец, окончил гимназию в Карловцах (1905-1909), Кадетскую школу (1909-1913), офицер 17 Словенского пехотного полка австро-венгерской армии. Попал в плен на русском фронте в Галиции и с 1 января 1915 г. по 1 апреля 1917 г. находился в Туркестане (Ташкенте, Коканде). Одним из первых вступил в СДК (капитан 2 класса), командир роты. Осенью 1917 г. появился в Сибири, командуя эшелоном сербских войск, двигавшихся по Транссибу на Салоникский фронт.

Являлся единственным официальным сербским военным уполномоченным для сбора добровольцев в Самаре (декабрь 1917 г.- август 1918 г.), затем в Омске, снова в Самаре, с падением которой оказался в Челябинске, где начал формировать сербский отряд. Летом 1919 г. - официальный военный представитель сербских частей в России при русских и союзнических властях. Являлся основателем и первым командиром Конного дивизиона 1 Добровольческого полка, старшим офицером полка и помощником командира, командиром батальона, с 10 ноября 1919 г. по 1920 г. командиром полка, сменив убитого Павковича. После боя под Челябинском отступит пешком вместе с пулеметным взводом и обозом полка в Омск, где находился до его эвакуации. Позднее находился в Красноярске, прошел с остатками полка Сибирский Ледяной поход и во Владивостоке возглавил все сербские части, сосредоточенные и готовившиеся к эвакуации из России (двухбатальонный Югославянский полк). /76/

С 1920 г. проживал в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, где преподавал в пехотной школе в Сараево, занимал ряд командных постов в армии Югославии. Принял участие во Второй мировой войне и с апреля 1941 г. по апрель 1945 г. находился в плену. Позднее стал генерал-майором Югославской народной армии, первым словенским военным географом, автором нескольких трудов по военной географии. Был награжден орденом Белого Орла 4 степ, с мечами, британскими и французскими наградами.

6. Протич Чедомир - поручик, служил во 2 Сербском ударном батальоне подполковника А.Србы (позднее майора М.Благотича), с 9 августа по 29 сентября 1918 г. являлся командиром батальона имени Майора Благотича. Осенью, после гибели майора Благотича, вывел сербский батальон из окружения под Симбирском и привел в Челябинск. 1 апреля 1919 г. «за отличия в делах против неприятеля» был награжден орденом Св. Анны 3 степ, с мечами и бантом. На 22 ноября 1919 г. находился в составе 2 роты 2 батальона полка.

7. Ковачевич Янко - хорват, уроженец Загреба, подпоручик. Как офицер резерва находился в сербской армии с начала Великой войны. Один из первых чинов СДК в России. Один из первых сербских офицеров, организовавших сербские подразделения в Сибири летом 1918 г. Являлся первым командиром сербской роты в Челябинске. В полку имени Благотича служил командиром роты, находясь со своим подразделением в Троицке. Позднее, служа при штабе полка, был впутан в торговую аферу и уехал во Владивосток. Командовал сербским отрядом во Владивостоке. Осенью 1919 г. по дороге от казарм, располагавшихся на Второй речке, к городу был тяжело ранен неизвестным из револьвера (пуля повредила позвоночник). 9 января 1920 г. умер от полученного ранения в госпитале и был похоронен во Владивостоке на воинском кладбище Egerscheld, на внешней бухте, в шести километрах от города.

8. Вайзец Павле (Павел Павлович) (1891-?) - хорват, окончил Загребскую гимназию, военное училище в г.Каменице, кадровый офицер австро-венгерской армии, в годы Великой войны попал в плен. В СДК находился при штабе 1 дивизии и корпуса, позднее при Югославянском обществе в Киеве сформировал сербский отряд. В 1918 г. сербским военным атташе был послан в Самару. 7-9 августа 1918 г. являлся временно исполняющим дела командира батальона Благотича в Казани, в августе-сентябре 1918 г. - командиром Челябинского сербского батальона, затем служил в штабе батальона 1 Добровольческого полка имени Благотича. Летом 1919г. находился в составе 44 Сибирского стрелкового полка. Осенью 1919 г. формировал югославянский батальон в войсках Забайкальской области. В 1920 г. находился в составе Сербской военной миссии во Владивостоке.

9. Магарашевич Жарко - серб, унтер-офицер СДК в России. В начале 1918 г. перешел на службу к большевикам, сформировал 1 Социалистический Революционный Югославянский кавалерийский отряд. При взятии чехословаками Самары перешел на сторону последних, командовал эскадроном и дивизионом. К концу 1918 г. имел чин капитана. К 1920 г. находился в Хабаровске в составе Отдельной Сводной атамана Калмыкова стрелковой дивизии.

10. См.: Захаров А.М. Создание Сербского добровольческого полка имени майора Благотича в России в 1918 г. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. - 2012. - № 8-2. - С.72.

11. См.: Поповиђ Н.Б. Срби у грађанском рату у Pycиjи, 1918-1921. - Београд, 2005. - С.137.

12. См.: Попович Н.Б. Одиссея от Одессы до Красноярска // Родина (Москва). - 2006. - № 7. - С.85.

13. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 7.

14. Сертич Лука - майор, в Киеве являлся командиром роты Сербского ударного батальона СДК в России, затем командовал 1 Югославянским полком «Матия Губеца». 16 февраля 1920 г. в Иркутске перешел вместе с большей частью Сербского и Хорватского батальонов полка на сторону Красной армии. Служил инструктором курсов красных командиров. В 1920х гг. вернулся на родину, был арестован, позднее находился под надзором полиции.

15. Ширцели Иосип (1884-1931) - словенец, капитан, командир Словенского батальона 1 Югославянского полка «Матия Губеца», в 1920 г. - командир полка. В августе того же года возвратился на родину.

16. Рукавина Анте - капитан австро-венгерской армии, осенью 1918 г. был освобожден капитаном И.Божичем из Самарского лагеря для военнопленных и в конце года, находясь в Томске, формировал Томский сербский батальон под контролем чехословацкого командования.

17. См.: Югославянские части русской армии в Первой мировой войне. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.pogledi.rs

18. Прибайкальская жизнь (Верхнеудинск). -1918. -22 окт.

19. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 2-5.

20. См.: Бодрова И.А., Капитонова Г.А., Маркина Е.М, Орлова А.Ф. История Чистополя / Учебное пособие. - Чистополь, 2012. - С.102. /77/

21. См.: Гольцев В.А. Судьба атамана Анненкова. - М., 2009. - С. 128.

22. Милошевич Душан - предположительно, это Д.Милошевич (1894-1967) - сербский спортсмен, легкоатлет, пловец и футболист, участник Олимпийских игр в Стокгольме 1912 г., участник Великой войны. Попал в плен, наредник (по другим данным, рядовой) СДК в России. Атаман Б.В.Анненковым был произведен в поручики русской службы. Командовал комендантской командой при штабе отряда Б.В.Анненкова; затем ротой, преобразованной в эскадрон. Умер в Белграде.

23. Цит. по: Марковчин В.В. Одиссея атамана Анненкова. - Курск,2010. - С.47.

24. См.: Дерябин А.И. Гражданская война в России 1917-1922. Белые армии. - М.,1998.

25. Драгович - черногорец, офицер СДК, в январе 1918 г. в чине штабс-капитана служил в Особо Манчжурском отряде атамана Г.М.Семенова, в январе-мае 1918 г. - командир 3 (Сербского) батальона 1 Семеновского пешего полка. С мая 1918 г. являлся командиром Отдельного Сербского конного дивизиона. Осенью 1918 г. был произведен в чин подполковника. Командир Сербского конного атамана Семенова дивизиона. Приказом по войскам Отдельного Восточного казачьего и Отдельного 5 Приамурского корпусов № 33 от 30 ноября 1918 г. был назначен запасным членом суда чести. 19 декабря 1918 г. отчислен от должности командира дивизиона (по собственному желанию) с назначением в распоряжение командира 5 Приамурского корпуса.

26. Воскар (Миланович) Влада - капитан Сербской королевской армии (1912), участник движения четников и Балканских войн 1912-1913 гг. Офицер-инструктор в первой школе четников (1912). В годы Великой войны был командирован в Россию для службы в СДК. В конце 1918 г. сформировал и возглавил отряд из военнопленных сербов в Новониколаевске (около 400 человек), с которым в марте 1919 г. прибыл в Екатеринбург. В составе гарнизона города находился до июля месяца. Осенью 1919 г. возглавлял 1 Сербский Королевский партизанский отряд, воевавший с партизанами в Томской и Енисейской губерниях. Позднее с остатками отряда прибыл в Читу, оттуда - эвакуировался на родину.

27. Пишкулич - хорват, участник Загребского процесса 1908 г. (по обвинению группы сербов в государственной измене) на стороне Австро-Венгрии. Офицер СДК, в 1918 г. находился в ОМО, в начале 1919 г. служил офицером Сербского конного дивизиона, впоследствии капитан, в 1920 г. командовал югославским батальоном в частях атамана Г.М.Семенова.

28. 28 См.: Bisher J. White terror. Cossak warlords of the Trans-Siberian. - London, 2005. -P. 218.

29. Цит. по: Романов A.M. Особый Маньчжурский отряд атамана Семенова. - Иркутск, 2013. - C. 212.

30. РГВА. Ф.40 307. Оп. 1. Д. 25. Л. 44.

31. См.: Кузнецов Н.А. Война на Амуре в 1918 году: малоизвестные страницы истории Морской сборник (Москва). - 2010. - Т.1960. - № 7. - С.85.

32. Мияатовиђ П. С источне стране // Politikin-zabavnik (Београд). - 2015. - 23 jaн.

33. Автор благодарит за любезно предоставленную информацию В. Милосавлевича (Белград).

34. Родичкин Н. Незабываемые дни. - Алма-Ата, 1958. - С. 104.

35. См.: Поповиђ Н.Б. Срби у грађанском рату у Русиjи, 1918-1921. - С.103.

56. Шимунич Рудольф - хорват, уроженец Загреба. Офицер австро-венгерской армии. Окончил Людвигово военное училище в Будапеште. Позднее находился в составе СДК в России. Имел чин капитана 2 класса сербской службы, перешел на службу в русскую армию, с 16 июня по 10 июля 1918 г. служил начальником штаба 1 армии РККА. Перешел на стороны антибольшевистских сил, принимал участие в боях с красными на Волге. В начале 1919 г. в Челябинске перешел в полк имени Благотича являлся командиром кавалерийского дивизиона 1 Добровольческого полка. 24 июля 1919 г. погиб в бою под Челябинском, командуя сводным отрядом полка и прикрывая за пулеметом отход остатков подразделения. Один из самых опытных и талантливых сербских офицеров в Сибири. Кавалер сербского Ордена Белого орла 4 степ, с мечами, британских и французских наград.

37. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 7.

38. РГВА. Ф. 39 940. Оп. 1. Д. 9. Л. 219.

39. См.: Свободная Сибирь (Красноярск). - 1918. - 23 нояб,; Военные ведомости (Красноярск). - 1918.- 8 дек.

40. См.: Димитриjевиђ Б. Крваве сибирске авантуре. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.rastko.org.rs/istorija/delo/12425.

41. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 7.

42 Sibirien: Erinnerungen aus dem Weltkrieg und aus Russland. Von einem ehemaligen Siebzehn // Dravabanat (Celje). - 1930. - 30 sept.

43. Военный архив Сербии. Оп. 3. Кор. 3. Пап. 1. Ном. 11. С. 9.

Белое армия. Белое дело. №4. 2017. С. 62-78.

П.М. ШОРНИКОВ,
канд. ист. наук (г. Тирасполь)

ПОДГОТОВКА ПРАВИТЕЛЬСТВОМ РУМЫНИИ АННЕКСИИ БЕССАРАБИИ НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Аннотация: Статья посвящена характеристике предыстории аннексии Бессарабии королевской Румынией в 1917 - начале 1918 гг. Раскрыта деятельность Молдавской национальной партии, Молдавской прогрессивной партии, Сфатул Цэрий, румынской резидентуры по подготовке вооруженной интервенции румынских войск в Бессарабскую губернию и дальнейшей ее аннексии королевской Румынией.

Ключевые слова: Молдавская национальная партия, Молдавская прогрессивная партия, Сфатул Цэрий, аннексия, Румыния.

Распространенным методологическим пороком современной историографии Молдавии является рассмотрение событий переломных 1917-1918 гг. вне исторического контекста, как обусловленных только внутренними социально-экономическими причинами. Между тем, в научном обороте находится достаточное количество источников, свидетельствующих об активном вмешательстве в политическую борьбу, развернувшуюся в Бессарабии после падения царской власти, королевского правительства Румынии. Иностранное влияние на ход событий заслуживает специального рассмотрения.

У политического класса Румынского королевства уже в конце XIX в. имелись территориальные претензии к соседним странам, в том числе к России. В первые годы XX в. секретная служба Бухареста пыталась инициировать среди молдаван, составлявших /144/ половину населения Бессарабии, движение за ее присоединение к Румынии. Накануне и в период революции 1905-1907 гг. центральную роль в подрывной операции сыграл молдаванин-эмигрант, писатель Константин Стере. Ему удалось привлечь к прорумынской «национально-культурной» деятельности нескольких лиц и выпустить шесть номеров газеты «Басарабия», в которой он огласил идею автономизации области.

В период Первой мировой войны на страницах финансируемой из Румынии кишиневской газеты «Кувынт молдовенеск» публиковались явно антироссийские материалы [12, с. 202-215; 13, с. 28-44]. Однако молдавское национально-культурное движение стояло на позициях российского патриотизма, а его деятели, подобно поэту и историку Алексею Матеевичу, с начала войны находились в действующей армии.

Губерния являлась тылом войск русского Юго-Западного фронта. Значительная часть мужского населения была призвана в армию. Общая численность мобилизованных в 1914-1917 гг. достигла 256 тыс. человек, 10,4% всего населения губернии. Участвуя в боевых действиях, уроженцы Бессарабии проявляли храбрость и мужество, преданность Российскому государству; дезертиров было немного [6, с. 105; 2, с. 286-289]. Массовый характер носили также трудовые мобилизации.

Население оставалось лояльным существующей власти. В политическом обзоре за октябрь 1915 - февраль 1916 гг., составленном губернским жандармским управлением, отмечено: «...ввиду постройки в северной части губернии целого ряда укреплений военным начальством требуется значительное количество в несколько десятков тысяч рабочих и тысячи подвод со всей территории губернии. Не было случая отклонения от исполнения сего или сопротивления при нарядах и отправлении этой массы, часто следующей на места работы по железной дороге в полном порядке и почти без надзора. Плохая организация этого дела на месте работы, когда тысячи людей по два-три дня ждут нарядов под открытым небом, /145/ в степи, вызывает лишь пассивный протест путем бегства на место жительства, но, возвращаемые полицией обратно, беглецы безропотно являются на места работы даже одиночным порядком» [6, с. 105-107].

Военные нужды стимулировали подъем ряда отраслей промышленности. Было проложено до 400 верст железнодорожных линий, общая протяженность железнодорожных путей удвоилась. Быстро развивался Бендерский железнодорожный узел. К лету 1917 г. Бендерский участок тяги располагал 253 паровозами, его паровозный парк почти равнялся Киевскому и Одесскому, вместе взятым. Большое развитие получила ремонтная база. В Килии и Бендерах были построены или реконструированы судоремонтные мастерские. В мастерских Килии работало 600 рабочих и солдат, а в Рени при мастерских возник целый рабочий поселок. Подъем переживали мукомольная промышленность, винокурение и переработка табака, кожевенное и обувное производства, деревообработка. Однако половина крупных предприятий закрылась из-за нехватки сырья и топлива [6, с. 103-104]. Социальная напряженность в губернии, как и в стране в целом, возрастала.

Угроза превращения Бессарабии в театр военных действий возникла осенью 1916 г., когда в войну на стороне Антанты вступила Румыния. Австро-венгерская армия, в июле-августе потерпевшая поражение на полях Галиции от русских войск под командованием генерала А.А. Брусилова, отыгралась на более слабом противнике. В течение 100 дней она разгромила румынскую армию, захватила Бухарест и большую часть Румынии [16, р. 296-297]. Бессарабию наводнили румынские беженцы. Спешно создав Румынский фронт, российское командование остановило наступление противника в Пруто-Карпатской Молдавии. На фронте продолжалась позиционная война, а королевское правительство обосновалось в Яссах и, опираясь на помощь России, приступило к воссозданию румынской армии. То обстоятельство, что русские войска спасли румынскую государственность, не помешало правящим кругам страны вспомнить о территориальных притязаниях к России. В феврале 1917 г., когда в России началась революция, королевское правительство вмешалось во внутренние дела союзного государства.

К этому времени 80% территории Румынии были оккупированы австро-германскими войсками, а румынская армия разгромлена. Королевское правительство всецело зависело от России. «Если мы имеем кусок хлеба на столе, - говорил премьер-министр Братиану, - /146/ он идет к нам из России! Если есть у нас оружие, которым мы еще удерживаем фронт, - оно поступает к нам из России! Если есть еще в госпиталях для раненых какие-то медикаменты или пакет ваты - все они идут из России. К несчастью, мы сегодня живем из милости России!».

Тем не менее уже в декабре 1916 г. по поручению премьера была проведена политическая рекогносцировка. Из Ясс выехал в Бессарабию участник румынского национального движения в Трансильвании Онисифор Гибу. «Я не отправился в Бессарабию в качестве беженца, - вспоминает он, - а поехал с точно разработанным планом... Нельзя было заниматься национальной политикой в Бессарабии, - пишет далее мемуарист, - без директив тех, кто отвечает за саму судьбу нации». Перед отъездом в Бессарабию О. Гибу принимали в Яссах премьер-министр И. Братиану, начальник генштаба румынской армии генерал К. Презан, министры Т. Ионеску, О. Гога, Н. Иорга и др.

К моменту падения царской власти молдавских националистических организаций с фиксированным членством и политической программой в Бессарабии не существовало. Отсутствовали и сепаратистские тенденции. «Революция, - признал в 1930-е гг. историк Шт. Чобану, - застала бессарабских молдаван еще менее подготовленными к ней, чем другие народы России». «Молдавский народ, - отметил другой деятель того времени, Г. Пынтя, - не был готов к этим великим переменам и национальным реформам» [4, с. 9]. Крестьянство Бессарабии стремилось к переделу земли. Правительство Румынии попыталось использовать в своих интересах провозглашенный революцией лозунг права наций на самоопределение «вплоть до отделения». «Великая русская революция, провозгласившая принцип права народов самим решать свою судьбу, - полагал О. Гибу, - логически вела к идее присоединения Бессарабии к румынскому стволу» [14, р. 40-41]. Нарастающая в России революционная смута внушила правящим кругам Румынии уверенность в успехе операции по политической подготовке аннексии Бессарабии. /147/

Вторично О. Гибу, отметим эту странность - подданный Австро-Венгрии, с которой Россия и Румыния вели войну, - прибыл в Кишинев 12 марта 1917 г., после свержения царя, в качестве «делегата» Министерства культов Румынии. 5 апреля при содействии редактора газеты «Кувынт молдовенеск» Пантелеймона Халиппы эмиссар собрал полтора десятка небезызвестных в городе лиц: отставного генерала Донича, помещиков П. Горе и В. Херцу (немца), юристов И. Пеливана, Т. Ионку, С. Мурафу, священнослужителей Гурия и К. Партение и др., по его словам, «бессарабских интеллигентов, думавших воспользоваться новой революцией» в личных целях, и объявил об учреждении Молдавской национальной партии (далее - МНП). Румынский резидент снабдил «молдавскую» партию проектом программы. Увязывая деятельность МНП с интересами текущей политики Румынии, он обязывал партию поддержать лозунг войны до победного конца. Другим лозунгом, подлежавшим продвижению, стал лозунг автономизации Бессарабии; в ее осуществлении румынская сторона усматривала прелюдию отделения области от России [14, р. 95, 111]. Обеспечивая румынскому правительству организационный контроль над МНП, ключевой пост «секретаря для заседаний» занял сам О. Гибу. Председателем МНП участники заседания заочно провозгласили уроженца Трансильвании помещика Василе Строеску, проживавшего в Одессе, старого и больного человека. Пост «генерального секретаря» МНП получил П. Халиппа. В ноябре 1917 г. румынский министр Г. Мырзеску квалифицировал Халиппу как «агента Стере», который выполнял задания румынской разведки. Другим агентом К. Стере была, по утверждению министра, активистка МНП Елена Алистар.

«Команда МНП» была не единственной ставкой румынской спецслужбы. В марте 1917 г. в Петроград были вызваны с фронта несколько десятков солдат и офицеров-молдаван. После двухмесячной политической подготовки «Петроградская группа» (47 человек), руководимая преподавателем коммерческого училища, членом Петроградского Совета Иваном Инкульцом, а /148/ также приват-доцентами Пантелеймоном Ерханом и Александром Болдуром, была направлена в Бессарабию с задачей «углублять революцию». За ее спиной, по утверждению Инкульца, стояли румынский посол в России К. Диаманди и сам глава Временного правительства А.Ф. Керенский [15, р. 9-10]. Если Ерхана и Болдура румынская спецслужба, похоже, использовала втемную, то Инкулец свою революционную карьеру, несомненно, делал по ее заданию. Иначе он не был бы спустя всего несколько месяцев включен в состав румынского правительства. В Севастополе, где проходили службу несколько тысяч солдат, матросов и офицеров-молдаван, не без влияния офицеров комитета стоявших там румынских кораблей образовалась еще одна молдавская националистическая группа. И, наконец, в середине марта 1917 г. в Одессе, на курсах переводчиков при разведывательном отделе I штаба военного округа, где обучались около 100 солдат-молдаван, был учрежден Организационный комитет Молдавской прогрессивной партии (далее - МПП) во главе с начальником курсов штабс-капитаном Эммануилом Катели [4, с. 19, 52].

Органы политического сыска были в России разгромлены, но военная контрразведка сохранилась и, несомненно, была в курсе румынских происков. Однако установившееся в России двоевластие гарантировало исполнителям подрывной работы безопасность, а сотрудничество с О. Гибу - легкий заработок. Деньги у резидента имелись. Октавиан Гога, прибыв по заданию генерального штаба румынской армии в Кишинев, передал ему огром-/149/-ную сумму в 20 тыс. руб. Кроме того, деньги поступали через В. Строеску. На эти средства О. Гибу учредил ряд печатных органов. Центральным органом МНП стала выходившая с 1915 г. газета «Кувынт молдовенеск». При посредстве группы румынских беженцев Гибу учредил в Кишиневе «панрумынский» еженедельник «Ардялул» и журнал «Шкоала молдовеняскэ», а для распространения в русских войсках - газету «Солдатул молдован». В Киеве был налажен выпуск газеты «Ромыния Маре», а в Одессе - двух газет: для солдат-молдаван - «Депеша», для румынских беженцев - «Лупта». Вся эта пресса пыталась направить критику царского режима в антирусское русло, пропагандировала латинскую графику, а главное, формировала актив, ориентированный на Румынию. На проходивших весной и летом 1917 г. в Кишиневе съездах, конференциях, собраниях, а также в печати члены «команды МНП» пропагандировали лишь идею автономии Бессарабии. На учительском съезде 10 апреля 1917 г. учитель И. Буздыга (впоследствии - Буздуган) озвучил доклад, написанный О. Гибу и выдержанный в антирусском духе. Подобным образом выступил на съезде и П. Халиппа. Однако отклика среди учителей их тезисы не нашли.

На съезде молдавских учителей 25-28 мая румынский резидент устами того же Буздыги поставил вопрос о переводе молдавской письменности на латинскую графику. Несмотря на поддержку Халиппы и других членов МНП, предложение было встречено протестами. Против этой идеи высказались и участники курсов повышения квалификации учителей. И только Молдавская школьная комиссия при губернском земстве, состоявшая из членов МНП, проголосовала за латинскую графику. Из активистов МНП Гибу учредил «Ассоциацию бессарабских учителей» и - практически из тех же лиц - «Общество за культуру румын в Бессарабии». С целью привития учителям-молдаванам румынского национального сознания он от имени «Ассоциации» организовал в Кишиневе курсы румынского языка. Из их участников преподаватели-румыны и сам резидент вербовали подручных. «Обществу» резидент передал доставленную из Румынии типографию с латинским шрифтом, и подручные резидента начали печатать латиницей учебники для молдавских школ. Однако учительство не приняло смены графики. В 1917-1918 учебном году обучение письму и преподавание в молдавских школах велось на кириллице.

Опасаясь отрыва Бессарабии от России, молдавское крестьянство отвергало идею автономизации края. «Самым мощным их оружием, - сообщали о своих противниках - молдавских патриотах эмиссары /150/ МНП в Бельцком уезде, - является убеждение крестьян, что мы (молдавская партия) куплены боярами и желаем вновь навязать им [крестьянам] королей или присоединить Бессарабию к Румынии». Крестьяне-молдаване срывали принятие выдвигаемых членами МНП предложений автономистского толка и добивались принятия анти-автономистских резолюций. На съезде аграриев в Оргееве крестьяне произносили «речи о недоверии к Молдавской национальной партии, отказывались от автономии, видя в ней желание отделиться от России». В пределах Российской демократической республики, записано в резолюции крестьянского съезда в Бельцах, Бессарабии не нужно никакой автономии. «Молдавское население, - говорилось в телеграмме, направленной Временному правительству крестьянами села Устье Криулянской волости, - считает гибельным для Бессарабии выделение ее в особую политическую единицу, признавая, что только полное слияние Бессарабии с демократически управляемой великой Россией поможет процветанию нашего края и всего его населения, без различия национальностей» [1, с. 43]. Политический эффект деятельности МНП, как вскоре показали выборы в Учредительное собрание, был близок к нулю.

Результативнее действовали члены «Петроградской группы», политически более подготовленные, чем провинциалы из «команды МНП». Выступая с позиций интернационализма и российского патриотизма, поддерживая требования крестьянства, Ерхан, Инкулец и некоторые из их спутников уже летом 1917 г. стали играть ведущие роли в губернском исполнительном комитете, исполкоме Совета крестьянских депутатов Бессарабии, в губернском земстве и других организациях. Казалось, они захватили руководство молдавским национальным движением. Но связывать свою политическую судьбу с вопросом об автономизации Бессарабии они не желали. Сдвиг в общественном мнении по этому вопросу произошел под влиянием Киева. 10 июня 1917 г. Центральная Рада приняла декларацию об автономии Украины. 6 июля Рада потребовала включения в состав Украины Бессарабской губернии. Прекрасно уживаясь с русинами и малороссами, молдаване и другие национальные сообщества Бессарабии не желали оказаться под властью украинских националистов. Кишиневский Совет рабочих и солдатских депутатов, Советы крестьянских депутатов, губернский исполнительный комитет, земские организации, бессарабские организации кадетов, трудовой народно-социалистической партии, МПП, молдавские организации в армии и представители общественных организаций национальных /151/ меньшинств, даже лица, выступавшие от имени местных украинцев, осудили притязания Рады на Бессарабию [4, с. 93, 110]. Спасением от диктата Рады представлялась автономизация Бессарабии.

В июле 1917 г., после провала «наступления Керенского» в районе Луцка, австро-венгерские войска заняли Черновцы. Угроза оккупации нависла над севером Бессарабии. Однако в сражении при селе Мэрэшть в Южной Буковине войска 4-й русской и 2-й румынской армий, предприняв контрнаступление, добились тактического успеха и сорвали подготовленное к этому времени наступление противника. В августе в боях, вошедших в румынскую историю как сражение при Мэрэшешть, румынские и русские войска отразили наступление 12 германских и австро-венгерских дивизий. Попытка противника завершить оккупацию Румынии и вывести королевство из войны была сорвана [16, р. 300]. В конце августа-сентябре 1917 г. на Румынском фронте продолжались кровопролитные бои, тем не менее стойкость, проявленная румынами под Мэрэшть и Мэрэшешть, показала, что румынская армия обрела боеспособность. Осознание этого обстоятельства побудило королевское правительство к активизации операции в Бессарабии.

В ее проведении были задействованы пять министерств и Генеральный штаб румынской армии. «Пятую колонну» Румынии в Бессарабии составляли в основном не молдаване, а румыны. К августу 1917 г. от имени МНП идеологию румынизма насаждали в Бессарабии более 800 беженцев из Румынии -учителей, священников и других интеллигентов, в основном трансильванцы. Они сознавали, что участвуют в заговоре. «Я уже давно нахожусь в Бессарабии, вместе с другими, местными, мы готовим важные события, которые произойдут в ближайшем будущем», - сообщал своему другу в Румынию профессор Мургоч. «Ардялъские интеллигенты, - подчеркнул Гибу в своих воспоминаниях, - выступили инициаторами и участниками движения за отделение Бессарабии от /152/ России и ее объединение с Румынией». Это было не только его мнение. Трансильванцы, отмечал в 1918 г. румынский министр Константин Арджетояну, были единственными сеятелями румынизма в Бессарабии [14, с. 247, 588].

Действительно, антироссийский сепаратизм в Бессарабии отсутствовал. В ходе общественной дискуссии, спровоцированной конфликтом с Киевом, в обществе было достигнуто согласие о создании автономии; о решении этого вопроса без плебисцита, по согласию «авторитетных общественных групп»; о представительстве в ее законодательном собрании всех национальных сообществ Бессарабии. Продолжались споры по вопросу о форме автономии, пределах компетенции ее органов и т.п. Однако автономистское движение все же не приобрело характера движения народного. Даже бессарабские приверженцы «свободного устройства наций» полагали, что «движение к автономии носит в Бессарабии интеллигентский характер, что молдаване в массе своей чужды ему». В дни наступления австро-германских войск на Румынском фронте, начатого в июле 1917 г., молдавские военные организации обратились к солдатам и офицерам-молдаванам с призывом не слушать тех, кто разлагает армию, стойко защищать Свободную Россию и Бессарабию [4, с. 128]. Таким образом, общественное согласие на автономизацию губернии не означало принятия курса на отрыв губернии от России.

Осенью 1917 г. в России развернулось крестьянское движение. В Бессарабии крестьяне вопреки протестам и угрозам властей, призывам МНП и других партий и организаций также громили имения помещиков, делили помещичью землю и собственность; чтобы предотвратить возвращение владельцев, сжигали жилые и хозяйственные постройки. Под предлогом необходимости пресечь анархию Временное правительство приступило к формированию национальных воинских частей - латышских, польских, украинских, молдавских и др. Эта мера создавала для целостности страны гораздо большую угрозу, чем подрывная работа противника и «союзников». Поскольку личный состав таких частей получал возможность неопределенно долгое время избегать участия в боевых действиях, отзыв «национальных» солдат и офицеров с фронта разжигал в армии национальный антагонизм, ускорял ее разложение. В съезде, состоявшемся в Кишиневе 20-27 октября 1917 г. с согласия А.Ф. Керенского и при содействии начальника штаба Румынского фронта генерала Д.Г. Щербачева, приняли участие около 600 солдат и офицеров-молдаван. Они поддержали требования о «национализации» /153/ армии и «автономизации» Бессарабии, а также решение об образовании Краевого Совета (Сфатул Цэрий), приняли резолюцию о признании федерации единственно приемлемой формой государственного устройства России. Кишиневский съезд был звеном общероссийской операции по развалу армии и государства. В те же дни с подобной повесткой дня в Киеве был проведен Всероссийский военно-украинский съезд, принявший сходные решения [14, р. 417-419].

25 октября власть в Петрограде взяли большевики. Одним из первых они приняли декрет «О праве наций на самоопределение». Препятствий воссозданию молдавской государственности не предвиделось. Стремясь расставить в ее руководстве своих людей, румынская агентура законспирировала работу по выполнению решений военно-молдавского съезда, поручив эту работу комиссии в составе И. Инкульца, П. Ерхана, П. Халиппы и двоих политически малоопытных военных. Однако и в этом составе комиссия не принимала мер по сепарации Бессарабии. Учредительный съезд Сфатул Цэрий был назначен на 21 ноября 1917 г. по инициативе О. Гибу. Извещение об этом было опубликовано только в органе трансильванских беженцев газете «Ардялул». 20 ноября резидент провел в комиссии решение о том, что к избранию председателем Сфатул Цэрий будет рекомендован член «команды МНП» И.В. Пеливан, шовинист и русофоб. «Я ушел с заседания, - признал О. Гибу в мемуарах, - будучи доволен тем, что Сфатул Цэрий будет иметь соответствующего председателя».

Однако после его ухода пришли представители национальных меньшинств и запротестовали. Деятели «Петроградской группы» охотно пересмотрели принятое решение. На первом же заседании Краевого Совета по предложению П.В. Ерхана председателем Сфатул Цэрий был избран И.К. Инкулец [14, р. 436]. Члены Краевого Совета, представлявшие 29 общественных организаций, предпочли члена Петроградского Совета. «Генерального секретаря» МНП П. Халиппу избрали всего лишь вице-председателем Сфатул Цэрий. Вероятно, О. Гибу был не главным закулисным дирижером подрывной опера-/154/-28 ноября Сфатул Цэрий объявил себя «верховной властью в Бессарабии до созыва Бессарабского народного собрания». Его исполнительным органом стал Совет генеральных директоров. Таким образом, к концу ноября 1917 г. Бессарабия располагала законодательным собранием (Сфатул Цэрий), правительством (Совет генеральных директоров), вооруженными силами (молдавские полки). 13-15 ноября в Бессарабии, как и во всей России, состоялись выборы в Учредительное собрание. Набрав всего 2,2% голосов, МНП не смогла провести в Учредительное собрание ни одного своего кандидата. Однако по списку Совета крестьянских депутатов мандаты завоевали молдаване И.К. Инкулец, П.В. Ерхан, Т.В. Которое, В.М. Рудьев и, возможно, Ф.П. Кожухарь [3, с. 51-52]. Для Халиппы и других деятелей МНП единственный шанс удержаться на политической арене заключался в образовании молдавской государственности. 2 декабря Сфатул Цэрий провозгласил создание Молдавской Народной Республики (далее - МНР) в составе федеративной России. По предложению И.К. Инкульца ее правительство возглавил П.В. Ерхан. Таким образом, власть оказалась в руках лиц, направленных в Бессарабию при участии А.Ф. Керенского. Однако Временное правительство уже было свергнуто, а главное, у И. Инкульца имелись и другие хозяева, в Яссах. По этой причине политический инструмент в его лице обрело правительство Румынии.

Стремясь рассорить молдаван с украинцами и создать рычаг давления на Киев, румынская агентура предъявила от имени Сфатул Цэрий территориальные претензии Украине. В составе Краевого Совета для «заднестровских» молдаван были зарезервированы 10 мест. 17 декабря 1917 г. О. Гибу, П. Халиппа и еще двое активистов МНП выехали в Тирасполь и вместе с несколькими военными и учителями, прошедшими в июне-июле в Кишиневе курсы «языковой» и политической переподготовки, инсценировали съезд «заднестровских» молдаван. Участвовали примерно 50 человек: крестьяне из ближних сел, 15 солдат-трансильванцев, несколько интеллигентов. Проект резолюции, составленный О. Гибу, включал требования об обеспечении школьного обучения, богослужения, судопроизводства и медицинского обслуживания на молдавском языке. Резидент подсказал участникам «съезда» также пункт о переводе молдавской письменности на латинскую (не румынскую!) графику [14, р. 467-485].

Правительство большевиков пыталось вывести Россию из войны, а в Яссах зрело решение спасти румынскую монархию путем капитуляции; 26 ноября 1917 г. румынское правительство заключило /155/ в Фокшанах перемирие со странами германского блока. Представители Франции и Англии, взявших курс на разжигание гражданской войны в России, поддержали намерение королевского двора удалить русские войска, сражавшиеся на Румынском фронте.

Выступление Румынии против русских войск, напомнил на Парижской мирной конференции 1 февраля 1919 г. Ион Братиану, было предпринято «по предложению правительств Антанты, в письменной форме заявивших, что эта операция будет последним военным сотрудничеством, которое мы вправе ожидать от Румынии...».

Генерал Д.Г. Щербачев возглавил заговор. 3-4 декабря 1917 г., когда большевики объявили о признании фронтом власти Совета народных комиссаров, Щербачев арестовал некоторых членов Военно-революционного комитета Румынского фронта. При содействии румынских войск Щербачеву удалось разгромить на фронте большевиков. Лишенные снабжения, преданные союзниками и собственным командованием, русские солдаты начали массами покидать окопы. 7 декабря, захватив бессарабское местечко Леово, румынские войска расстреляли Ивана Нестрата и еще четверых членов местного Совета [8, с. 279; 10, с. 29]. Тем самым Румыния первой из 14 государств начала интервенцию против России.

По вопросу о том, как обойтись с самой Румынией, согласия между Веной и Берлином не было. Австрийцы намеревались раздробить страну, но командующий германскими войсками в Румынии генерал А. фон Макензен полагал необходимым румынское государство сохранить, а чтобы окончательно рассорить румын с русскими -передать Румынии Бессарабию. 11 декабря 1917 г. до сведения румынского правительства в Яссах были доведены «рекомендации» Макензена: «Сохраните армию и, если можете, оккупируйте Бессарабию!». 26 декабря 1917 г. немцы и румынские коллаборационисты в Бухаресте «отредактировали проекты оккупации Бессарабии». Таким образом, вопрос об оккупации был решен /156/ оккупированной врагом столице Румынии [8, с. 278]. Румынской агентуре в Кишиневе оставалось обеспечить агрессии пропагандистское прикрытие. Однако даже выполнение этой вспомогательной задачи встретило непреодолимые трудности.

19 декабря 1917 г., когда в Сфатул Цэрий был поставлен вопрос о «приглашении» в Молдавскую республику румынских войск с целью «пресечения анархии», разразился скандал. В Совете директоров, правительстве Молдавской республики, дело доходило чуть «не до бросания чернильниц друг в друга». На молдавские полки, находившиеся в стадии формирования, «пятая колонна» не рассчитывала, их солдаты были настроены патриотически и поддерживали социальные требования крестьянства. «На молдавские части, которые мы имеем, - признал П.В. Ерхан, - мы не можем полагаться, они болъшевизированы». «Молдавская армия, - доложил в конце декабря 1917 г. в Яссы О. Гибу, - более не может противостоять анархии». Видимо, по совету лиц, связанных с Румынией, Ерхан попросил румынское правительство перебросить в Кишинев полк, сформированный к этому времени в Киеве из военнопленных - подданных Австро-Венгрии. Однако текст секретной телеграммы попал в газеты. В народе вспыхнула ненависть к Сфатул Цэрий. Члены правительства МНР - представители Молдавского блока подали в отставку. Инкульцу пришлось выступить с публичным заверением, что «большинство членов Сфатул Цэрий стоят за единство с Российской федеративной республикой», а «свои взгляды за Прут направляет только кучка людей». Надеемся, заверял румынский агент, «что Сфатул Цэрий удастся защитить Бессарабию от поползновений со стороны Румынии». Кризис был преодолен с помощью «демократов» - меньшевиков, бундовцев, эсеров.

Однако в ночь на 1 января 1918 г. власть в Кишиневе взяли большевики. В тот же день румынское правительство приняло решение о вводе своих войск в Бессарабию. Роль ударной силы переворота была отведена трансильванскому полку. Было принято решение о переброске из Киева на ближайшую к Кишиневу железнодорожную станцию румынского полка численностью в 1 тыс. солдат и офицеров. Это были уроженцы Трансильвании, яростные румынские националисты. Они имели фронтовой опыт и сохраняли дисциплину. Резиденту генерал Презан поручил политическое руководство действиями полка: «Даем Вам, господин Гибу, трансильванских волонтеров, используйте их, как сочтете нужным». В ночь с 5 на 6 января 1918 г. эшелон с трансильванцами прибыл в Кишинев, якобы «не /157/ для того, чтобы оккупировать его в политическом смысле, а чтобы восстановить порядок». Однако революционные власти Кишинева получили сведения о продвижении полка по железной дороге и его задачах. На объединенном заседании Кишиневского Совета рабочих и солдатских депутатов, Центрального молдавского военного исполнительного комитета, губернского исполкома Совета крестьянских депутатов, проходившем под председательством Т.В. Ко-тороса, была принята резолюция: «Принимая во внимание интересы революции, родного края и его трудовых масс, мы категорически протестуем против ввода в пределы края чужеземных войск...». Далее содержалось решение об «установлении немедленной связи» с правительством В.И. Ленина, т.е. о признании Советской власти [7]. У станции Гидигич к северу от Кишинева эшелон трансильванцев встретили подразделения 1-го Молдавского и 5-го Заамурского кавалерийского полков. После короткой перестрелки несостоявшиеся каратели сложили оружие. Переворот был сорван.

Однако революционные силы Бессарабии не располагали ни армией, ни временем, необходимым для ее формирования. Анархия, наступившая после переворота Щербачева в русских войсках Румынского фронта, не позволяла привлечь их к обороне Бессарабии. Центральная Рада нарушила связь Бессарабии с Центральной Россией. 13 января румынские части с боями заняли Кишинев. Оккупацию не приняли не только крестьяне и рабочие, но и буржуазные круги.

Сфатул Цэрий, собравшись ночью на экстренное заседание, постановил не участвовать в торжественной встрече интервентов. 14 января «от имени Бессарабии» командующего румынских войск генерала Э. Броштяну приветствовал только О. Гибу, румынский резидент и подданный Австро-Венгрии. Революционные силы Бессарабии организовали вооруженное сопротивление румынским войскам в районе Бельц, под Бендерами, на юге Бессарабии. Бои с интервентами продолжались около двух месяцев [10, с. 29-33; 17, р. 222]. Террор и грабеж, проводимые румынской армией и полицией в оккупиро-/158/-ванной Бессарабии, уничтожили в народе любые иллюзии о возможности цивилизованных отношений с властями Румынии [5; 9].

Население Бессарабии не смирилось с ее аннексией румынским государством. Как заключил позднее О. Гибу, насильственное, идеологически не подготовленное «объединение», осуществленное вопреки воле молдаван (русских, украинцев, евреев, болгар, гагаузов, составлявших половину населения Бессарабии, он вообще не брал в расчет), вызвало отчуждение между ними и румынами. Способ, каким было осуществлено «объединение», «форсировал события, которые, будь они предоставлены своему естественному ходу, имели бы лучшее окончание...». Того же мнения придерживался и участник интервенции генерал Михаил Скина. Ввод румынских войск, признавал и бывший премьер-министр Румынии Константин Арджетояну, покончил с надеждами бессарабского крестьянства, связанными с русской революцией, и крестьяне не простили румынам этого [11, с. 73-79]. Таким образом, операция по политической подготовке захвата Бессарабии Румынией, проведенная королевским правительством против союзной России в годы войны, провалилась.

Сам факт проведения этой операции в разгар Первой мировой войны свидетельствует о безответственности и авантюризме правящих кругов Румынии, наглядно характеризует их политическую безнравственность. Однако то обстоятельство, что одну из центральных ролей в ее осуществлении сыграл подданный Австро-Венгрии О. Гибу, а кадры румынской «пятой колонны» составили уроженцы Трансильвании, наводит на мысль о том, что в действительности ее инициировала австрийская секретная служба. Втягивание румынского правительства в подрывную работу в Бессарабии должно было привести к столкновению Румынии с Россией. Неужели О. Гибу, О. Гога, Таке Ионеску и другие румынские деятели, причастные к Бессарабской операции, не понимали ее провокационного не только антироссийского, но потенциально и антирумынского смысла? Считать их глупцами оснований нет. Потерпев провал в качестве миссионера румынизма, Гибу успешно сыграл свою роль в подготовке конфликта между Румынией и Россией. Вероятно, только капитуляция королевского правительства в конце 1917 г. помешала австрийской разведке разоблачить его происки в Бессарабии и спровоцировать российско-румынский конфликт. В конце 1917 г. Румыния была выведена из войны и до поражения Германии и Австро-Венгрии превратилась в их колонию. После окончания Первой мировой войны Франция и Англия постарались закрепить /159/ Бессарабию, коварный дар Берлина, в составе Румынии и обрели мощный рычаг давления на ее правительство. По вине Бухареста расчет А. фон Макензена оправдался: с момента вторжения румынских войск в Бессарабию Бессарабский вопрос более двух десятилетий отравлял отношения между Румынией и Россией/СССР.

ЛИТЕРАТУРА

1. Есауленко А.С. Социалистическая революция в Молдавии и политический крах буржуазного национализма. Кишинев, 1977.
2. История и культура гагаузов. Очерки. Комрат-Кишинэу, 2006.
3. Левит И. Молдавская республика. Ноябрь 1917 - ноябрь 1918. Год судьбоносный: от провозглашения Молдавской республики до ликвидации автономии Бессарабии. Кишинев, 2000.
4. Левит И.Э. Движение за автономию Молдавской республики. 1917. Кишинев, 1997.
5. Лунгу В. Политика террора и грабежа в Бессарабии. Кишинев, 1979.
6. Репида Л.Е. Суверенная Молдова. История и современность. Кишинев, 2008.
7. Свободная Бессарабия. 1917. 29 декабря.
8. Стати В. История Молдовы. Кишинев, 2003.
9. Фьодоров Г.К. Режим де репрессий сынжероасе (Ку привире ла политика репресивэ дусэ де Ромыния регалэ ын Басарабия ын аний 1918-1940). Кишинэу, 1973.
10. Шорников П. Бессарабский фронт. Кишинев, 2010.
11. Шорников П. Трансильванская колонна, или Секретная миссия Онисифора Гибу // Мысль. 2000. № 1.
12. Шорников П.М. Молдавская самобытность. Тирасполь, 2007.
13. Шорников П.М. Секретная миссия Константина Стере // Вестник Славянского университета. 2003. Вып. 8.
14. Ghibu О. Ре baricadele vielii: On Basarabia revolulionara. (1917-1918). Amintiri. Chisinau, 1992.
15. Incule) I. О revolu(ie traita. Chisinau, 1994.
16. Istoria Romaniei on date. Chisinau, 1992.
17. Levit I. An de raspontie: de la proclamarea Republicii Moldovene§ti pina la desfiinjarea autonomiei Basarabiei (noiembrie 1917 - noiembrie 1919). Chisinau, 2003. /160/

Приднестровье в 1914-1920-е годы: взгляд через столетие: Сборник докладов научно-практических конференций. Тирасполь, 2021. С. 28-45. С. 144-160.