Дробышев Ю. И. Средневековый Отюкен

   (0 отзывов)

Saygo

Дробышев Ю. И. Средневековый Отюкен* // Восток (Oriens). - 2012. - № 4. - С. 5-22.

Под именем Отюкен1 известна местность в Монголии, бывшая политическим и сакральным центром нескольких могучих кочевых империй. Известия о ней дошли до наших дней благодаря тюркским руническим надписям, сочинениям китайских историографов и некоторым другим источникам. Несмотря на то что Отюкен в той или иной мере привлекает внимание ученых, специальных исследований ему посвящено весьма мало, и в сложившихся о нем представлениях остается еще много неясного.

Kultigin_Monument.thumb.jpeg.08cf8708a1f

Орхонская стела Кюль-Тегина

Kul_Tigin.jpg.173b8319f2728f769483e8c7bc

Кюль-Тегин, соправитель Второго Тюркского каганата

Uighur_Prince.jpg.7bddcc850a058886954e9b

Уйгурский каган

Uighur_king.jpg.2b5e822116348092b3186938

Уйгурский правитель. Пещеры Могао, Дуньхуан

Karakorum_Modell_1.thumb.jpg.56f3e901f4f

Каракорум, модель

Karakorum_Modell_2.thumb.jpg.c05cb571fba

В общих чертах историки более или менее едины во мнении относительно местонахождения Отюкена. Однако начнем наше исследование с идеи, стоящей несколько особняком. В одной из своих сравнительно ранних работ известный этнолог Л.П. Потапов помещал Отюкен в северо-восточной части современной Тувы, где в верховьях Бий-Хема находится одноименный горный хребет Утÿген, одна из вершин которого представляет собой почти лишенное растительности труднодоступное плато площадью примерно 15 х 30 км. Вокруг расстилается тайга. Этот Утÿген, согласно Л.П. Потапову, мог быть родовой горой древнетюркского клана Ашина, описание которой в китайских анналах во многом совпадает с обликом тувинского Утÿгена. Продвинувшись в монгольские степи, каганы не забывали о своей сакральной вершине [Потапов, 1957, с. 111-117]. Впрочем, это предположение плохо согласуется с этногенетической историей Ашина и не встречает широкой поддержки в научных кругах, но оно отнюдь не бесполезно для проникновения в духовный мир средневековых номадов, и мы еще вернемся к нему.

О почитании тувинцами этого горного массива в верховьях рек Азаса и Хамсары, включающего несколько сакральных гор, писал известный кочевниковед С.И. Вайнштейн. Любопытна “геологическая ремарка” Т.Н. Прудниковой на опубликованные материалы С.И. Вайнштейна: “...священное нагорье Отукен является не чем иным, как вулканическим плато, а одиночные священные горы - вулканическими центрами. Именно извержение вулканов - это грозное явление природы, при котором происходят мощные взрывы с выбросом громадного количества обломков, излияния лав, образование лавовых озер, а также ядовитые облака сернистых газов, изменение облика земли до неузнаваемости за считанные часы и даже минуты - породило у древнего человека веру в горных духов и заставило поклоняться им” [Прудникова, 1997, с. 294]. В этой связи необходимо сказать, что в Центральной Азии культ гор был распространен (и до некоторой степени сохраняется) повсеместно, и далеко не все священные горные вершины или массивы были когда-то действующими вулканами. На территории современной Тувы вулканическая деятельность прекратилась задолго до появления там Homo sapiens, ввиду чего сакрализация тувинского Отюкена должна была иметь иной генезис. Но и давно потухший вулкан своим необычным обликом мог вызывать у людей благоговейный страх и стать объектом почитания.

Позже Л.П. Потапов писал про Отюкен, что это «обширная горно-таежная область в Хангае и отчасти в Саянском нагорье, простирающаяся от бассейна верхнего течения Селенги до верховьев Енисея и включающая один из северо-восточных районов современной Тувы. Здесь, на реке Орхоне, находился политический центр этого (древнетюркского. - Ю.Д.) государства и резиденция каганов. Öтÿкäн, упоминаемый обычно в сочетании со словом йыш (“лес, тайга”), а один раз - с йер (“земля”), восхваляется в древнетюркских надписях как священная родина, как божественный покровитель данного государства. Öтÿкäн, который считался женским божеством, давал кут - “священную благодать” кагану, власть которого рассматривалась как божественная милость. Это был кут Öтÿкäна (il ötükän quti), как следует из одного религиозного текста и на что уже обратили внимание некоторые исследователи. Но и здесь, как мне кажется, идея получения каганом кут от божества местности Öтÿкäн отражает реальные черты земных отношений: каган являлся верховным собственником и распорядителем земель тюркского государства» [Потапов, 1973, с. 283-284].

Как полагает большинство специалистов, Отюкен - местность в Хангайских горах на территории нынешней Монголии, в районе среднего (все же точнее было бы сказать, верхнего) течения р. Орхон. Природные особенности этой местности предопределили ее выбор для размещения ставок верховных правителей кочевников. Первые достоверные известия о том, что где-то здесь существовал государственный центр, относятся к эпохе Первого Тюркского каганата (552-630 гг.). Они сохранились в китайских источниках и послужили предметом специального рассмотрения П. Пелльо [Pelliot, 1929, p. 212-219]. В них нашли отражение и высшие государственные культы древних тюрков: “Хан всегда живет у гор Дугинь. Вход в его ставку с востока, из благоговения к стороне солнечного восхождения. Ежегодно он с своими вельможами приносит жертву в пещере предков; а в средней декаде пятой луны собирает прочих, и при реке приносит жертву духу неба. В 500 ли (около 250 км. - Ю.Д.) от Дугинь на западе есть высокая гора, на вершине которой нет ни дерев, ни растений; называется она Бодын-инли, что в переводе на китайском языке значит: дух покровитель страны” [Бичурин, 1950, с. 230-231]. Полагают, что источник сообщает о реке Тамир, где обнаружен памятник Таспар-кагана (Бугутская стела), а Бодын-инли мог быть одной из вершин Хангая или весь Хангай [Войтов, 1996, с. 74].

Однако в те годы Отюкен, вероятно, был не единственной и даже не главной ставкой тюркских каганов. Большее значение имел так называемый Южный двор, находившийся у северных склонов гор Иньшань, в местности, известной как Черные пески [Czegledy, 1962, p. 67]. Известно, что эти горы служили своего рода “заповедником” еще у хунну в период их максимального могущества, поскольку там можно было давать отдых войску, пополнять с помощью охоты запасы мясной пищи, заготавливать и чинить оружие, а затем совершать набеги на Китай [Материалы..., 1973, с. 39-40]. Именно там укрывались мятежные тюрки под руководством Кутлуга и Тоньюкука перед походом на Хангай. Судя по хронологии их активности в этом регионе, запечатленной в китайских анналах, тюрки покинули Иньшань не ранее 687 г.

Более ранние сведения, касающиеся политических центров хунну и жуаньжуаней, не дают точной географической привязки, но вполне допускают предположение, что они тоже могли находиться где-то на юго-восточной окраине Хангая [Кычанов, 1997, с. 101]2. Ханьские источники упоминают некий Лунчэн (Город дракона), где каждый год собирались хунну для принесения жертв предкам, Небу и Земле, однако, где он находился, остается неясным, хотя, надо полагать, сами китайцы знали его местонахождение и даже вынашивали планы его уничтожения [Торчинов, 2005, с. 431]. Отсутствие упоминаний о разгроме Лунчэна позволяет думать, что либо он, строго говоря, не был городом, а лишь являлся местом регулярных хуннуских собраний, либо был надежно укрыт от китайских карательных армий где-то в горах, скорее всего - в Хангайских. Казалось бы, общими усилиями исследователей проблема Отюкена давно исчерпана, но сопоставление сохранившихся средневековых свидетельств об этом своеобразном уголке Центральной Азии показывает, что это не так.

Бурятский исследователь П.Б. Коновалов полагает, что понятие Отюкена как родной земли могло возникнуть еще у северных хунну [Коновалов, 1999, с. 180] и допускает возможность использования термина отюкен уже не как топонима, а для обозначения родовых гор вообще [Коновалов, 1999, с. 176, 177], что подтверждается только что рассмотренным примером Отюкена тувинцев. Видимо, не случайно Отюкеном в источниках называется иногда некая гора в Хангае, но не весь Хангай и даже не его часть. Может быть, ее же называли Кут-тагом и Хэлинем. Есть основания полагать, что под этим именем могла быть известна нынешняя гора Эрдэни-ула к западу от развалин уйгурского Орду-Балыка. Учитывая этнографические материалы по народам Центральной Азии, нельзя исключать множественность “отюкенов” как господствующих над местностью божеств земли. Более 80 лет назад Б.Я. Владимирцов доказал на филологическом материале тождество тюркского Ötüken и монгольского etügen ~ ötügen (“Земля”, “Земля-владычица, божество земли”) [Владимирцов, 1929, с. 134]3. В этом случае не приходится удивляться, что упоминание Отюкена в древнетюркских рунических надписях несет исключительно позитивные коннотации, хотя для тюрков Ашина Хангай отнюдь не являлся этнической колыбелью. Почему же тогда именно эта местность приобрела у них столь высокий статус?

Общим правилом является одухотворение, сакрализация родовых земель, но Отюкен не был таковым для тюрков. Более логично полагать, что для них сакральным был Алтай, где они жили до того, как стали гегемонами степей, и где отправляли культ предков в пещере. Полагают, что на Алтае находилась гора с названием Отюкен [Kwanten, 1979, с. 43]. По крайней мере, как считают некоторые исследователи, при массовых переселениях кочевые племена переносили прежние названия своих сакральных областей на новые, поэтому Отюкеном могла быть названа местность в новом политическом центре древних тюрков на Хангае в напоминание о прежней святыне. Однако, если еще глубже проникнуть в историю тюркского народа, возможно, Отюкен придется искать на территории бывших округов Пиньлян и Хэси в провинции Шэньси, откуда, по-видимому, вышли предки Ашина. Опираясь на китайские источники, П.Б. Коновалов выстраивает гипотезу, что эта местность находилась в горах Иньшань [Коновалов, 1999, с. 179]. Так или иначе, кажется вероятным, что древние тюрки могли воспользоваться “готовым” Отюкеном на севере Монголии, т.е. сакральной территорией бывших ее хозяев - хунну, жуаньжуаней и уйгуров, которая, впрочем, могла и не иметь ранее такого названия, и перенести туда имя своего прежнего святилища, расположенного на их прародине.

По-видимому, древние тюрки избрали Отюкенскую чернь в качестве центра каганата не в последнюю очередь благодаря славе о ее универсальной сакральности, разнесшейся по всему кочевому миру средневековья. В пользу этого предположения говорят результаты исследований П. Голдена, согласно которому претензии древних тюрков на управление кочевой ойкуменой основывались на происхождении из харизматического клана Ашина или связи с ним, а также на владении общепризнанными сакральными местами (лесами, горами, реками) [Golden, 1982, p. 56]; все перечисленное как раз и характеризует таежный Отюкен. Кроме того, рунические надписи наталкивают на предположение, что “Отюкенская земля” (“Otükän jer”) - не абстрактная земля “вообще”, а именно “своя” земля, со всеми связанными с этим понятием атрибутами сакральности и исключительности, небесного покровительства и средоточия всего благого, что есть под Небом. Ее могли считать “своей” разные народы, в том числе и те, которые пришли сюда из других мест: и хунну, и жуаньжуани, и тюрки, и уйгуры, и карлуки, которых уйгуры вытеснили из Отюкена в ходе войны со своими недавними союзниками по антитюркской коалиции, и позже монголы.

По этому поводу ряд интересных мыслей высказал А.В. Тиваненко. Он, в частности, отметил, что у всех народов Центральной Азии, начиная с племен культуры плиточных могил “наблюдается поразительно единодушное почитание в качестве священной родоплеменной территории именно Отюкена, связанного с Хангайским нагорьем” [Тиваненко, 1994, с. 37], хотя причина его приоритетного значения перед другими святынями неясна [Тиваненко, 1994, с. 134]. А.В. Тиваненко утверждает, что Отюкен имел “поистине универсальное значение” в качестве “величайшей священной земли монгольского кочевого мира”, а религиозно-мифологическое обоснование владения священным Отюкеном выдвинули именно древние тюрки - это культ “земли-воды” (Йер-Суб). Его окончательное закрепление как политического и сакрального центра было завершено созданием там каганских ставок и усыпальниц [Тиваненко, 1994, с. 89-90].

Учитывая, что свое бесспорное документально засвидетельствованное значение в качестве сакрального государственного центра Отюкен приобрел у тюрков в период Второго каганата (682-744), вполне можно допустить, что эта местность стала для них символом свободы после полувекового подчинения Китаю. Считалось, что пребывание там гарантировало тюркскому народу благоденствие. В Малой надписи Кюль-Тегина сказано: “(Итак), о тюркский народ, когда ты идешь в ту страну (Китай. - Ю.Д.), ты становишься на краю гибели; когда же ты, находясь в Отукэнской стране, (лишь) посылаешь караваны (за подарками, т.е. за данью), у тебя совсем нет горя, когда ты остаешься в Отюкэнской черни, ты можешь жить, созидая свой вечный племенной союз, и ты, тюркский народ, сыт...” [Малов, 1951, с. 35]. Священная Отюкенская чернь восхваляется древними тюрками как центр мира, откуда они ходили в походы “вперед”, “назад”, “направо” и “налево”, чтобы покорить “все четыре угла света” [Кляшторный, 2003, с. 241].

Все эти сентенции можно было бы расценить как оду родной земле, однако здесь иной случай: рунические тексты выполняют четкую идеологическую функцию, что хорошо видно как из их общей назидательной тональности, так и из частных утверждений, сделанных от имени кагана. Идеология сквозит и в заявлении знаменитого каганского советника Тоньюкука, в котором Отюкен подается в довольно неожиданном ракурсе: “Услышав, что я привел тюркский народ в землю Отюкэн и что я сам, мудрый Тоньюкук, избрал местом жительства землю Отюкэн, пришли (к нам) южные народы, западные, северные и восточные народы” [Малов, 1951, с. 66]. Не заимствована ли эта идея из Китая, где Тоньюкук под именем Юаньчжэня провел свою молодость и получил классическое конфуцианское образование [Кляшторный, 1966, с. 202-205]? К воссевшему в Отюкене каганскому советнику добровольно стекаются народы, подобно тому как, согласно традиционным китайским политическим учениям, являются “варвары” всех сторон света к “Сыну Неба”, чья благая сила Ээ достигла своего апогея. Однако Тоньюкук, несомненно, лукавил. Не он должен был быть фокусом притяжения разных племен, а верховный правитель - каган, которым в годы переселения мятежных тюрков на Хангай являлся Кутлуг, принявшим имя Эльтериш - “Создавший государство”. Подобно китайскому императору, олицетворявшему собой “мировой столп”, соединяющий Небо и Землю, учреждение в священном Отюкене каганской ставки должно было символически знаменовать установление “мировой оси”, вследствие чего все мироздание переходило в упорядоченное, гармоничное состояние. Ясно, что ко двору кагана, как к средоточию этой гармонии охотно устремлялись все племена и народы. Кажется очень вероятным, что Тоньюкук, вооружившись китайскими космологическими концепциями и, по-видимому, почерпнув из китайских источников представление о сакральности Отюкена у кочевников с древних времен, повел тюркское войско из Черных песков с благословения кагана именно туда.

В своих претензиях на Отюкен древние тюрки не были одиноки. История тюркоязычных племен, сформировавших сначала союз теле, а позже токуз-огузский союз, сумевший расправиться с Первым Восточнотюркским каганатом, позволяет ответить на вопрос, какую роль играл в их судьбах Хангай. Китайские источники под 611 г. упоминают в Отюкенской черни шесть племен: уйгуров, байирку, эдизов, тонра, боку и белых си. В том же порядке племена перечисляются и в записи под 629 г. [Малявкин, 1981, с. 87]. Разбив в 650 г. кагана Цюйби, китайцы поселили остатки его народа у горы Юйдуцюньшань (Отюкен) и поставили над ними тутука (военного губернатора) [Liu Mau-tsai, 1958, S. 156]. Согласно надписи из Могон Шине-Усу, в середине VIII в. эти места занимали карлуки и тюргеши, с которыми уйгуры сражались в Отюкене в 753 г. [Камалов, 2001, с. 81]. Нахождение там карлуков подтверждает и свод “Тан хуэйяо” [Зуев, 1960, с. 105; Камалов, 2001, с. 90]. Анализ событий, развернувшихся вокруг этого уголка Центральной Азии, позволяет думать, что особые чувства испытывала к нему уйгурская элита, так как Хангай был родиной ее предков - выходцев из телеских племен. Декларативные строки Терхинской надписи утверждают право уйгуров на владение этими землями именно постольку, поскольку ими распоряжались их прадеды, чьи могилы находятся здесь: “Мои предки правили (около) восьмидесяти лет. (Они правили) в земле Отюкен (и) Тегрес, на реке Орхон, что между этими двумя...” [Tekin, 1983(1), p. 49].

Сопоставив данные трех уйгурских надписей (Терхинской, Тэсинской и надписи из Могон Шине-Усу), С.Г. Кляшторный реконструировал уйгурскую историографическую концепцию, согласно которой Отюкен до VIII в. уже был центром двух уйгурских объединений - элей. Первый эль просуществовал 200 или 300 лет, после чего был разгромлен и целый век пребывал в условиях иноплеменного господства, а затем возродился благодаря подвигам каганов из рода Яглакар. Спустя 80 лет этот эль погиб из-за предательства вождей бузуков. Отюкен на 50 лет перешел в руки тюрков и кыпчаков. Наконец, уйгурское владычество было восстановлено силами Кюль-бегбильге-кагана и его сына Турьяна, который принял тронное имя Элетмиш Бильге-каган [Кляшторный, 1987, с. 28]. Эта концепция отнюдь не была беспочвенной выдумкой, призванной оправдать захват чужих земель. В целом она подтверждается другими источниками, в связи с чем претензии уйгуров на Отюкен представляются вполне закономерными, и, кроме того, становится более понятным их пиетет к этой местности. Есть предположение, что там находился центр уйгурской власти еще в эпоху Первого Уйгурского каганата (647-689), а также его рукотворный священный центр, которым мог быть так называемый Голубой Дворец, руины которого обнаружены на берегу реки Цаган Сумын Гол, впадающей в Орхон [Kolbas, 2005, p. 303-327].

Разгромив в 744 г. Второй Тюркский каганат и покончив со своими недавними союзниками по антитюркской коалиции, уйгуры основали центр своего государства примерно в тех же местах, где находилась орда тюркского кагана. Здесь они отстроили город Орду-Балык, развалины которого и поныне впечатляющи, известны под названием Карабалгасун. Для уйгуров, как и для их поверженных врагов, Отюкен олицетворял средоточие всех земных благ, однако было и отличие. С.В. Дмитриев обратил внимание на то, что в надписях времен Второго Тюркского каганата акцентируется хозяйственно-политическое значение Отюкена, а в уйгурских периода становления каганата (750-е гг.) сразу начинает фигурировать священная вершина Сюнгюз Башкан4, и весь регион приобретает сакральные черты. Автор вполне справедливо объясняет эту разницу в восприятии одной и той же местности: для уйгуров она была их исконной землей, а для осевших на Орхоне тюрков - не более чем благодатным краем, контроль над которым сулил много преимуществ [Дмитриев, 2009, с. 84-85].

Уйгурская гегемония в Центральной Азии продолжалась без малого век, пока с верховьев Енисея по приглашению мятежного военачальника из племени эдизов не прибыли войска кыргызов и не сокрушили каганат. Бросается в глаза, что кыргызский каган не учредил свою ставку в долине Орхона, где уже существовала развитая инфраструктура - укрепления, поселения, пашни, пути сообщения, - а откочевал к горам Танну-Ола, на расстояние в 15 дней конного перехода [Бичурин, 1950, с. 356]. Вместо того чтобы воспользоваться земледельческим районом возле Орду-Балыка, кыргызы в 840 г. разорили его, сожгли жилища уйгурского кагана и его супруги, разбили триумфальную стелу, переломали даже каменные ступы и жернова [Киселев, 1957, с. 94-95]. Отюкенская чернь, овладеть которой стремились прежде многие народы, похоже, была им не нужна. В отличие от других обитателей Центральной Азии кыргызы не придали этой местности сакрального или политического значения и уступили ее другим народам, расселившимся по монгольским степям после падения Уйгурского каганата. Более того, источники не говорят о столкновениях кыргызов с какими-либо пришельцами, в первую очередь с набиравшими силу киданями, от которых они пытались бы отстоять свои территориальные приобретения в Монголии. Не вписывающееся в привычные центральноазиатские стандарты поведение кыргызов дало повод М. Дромпу назвать происходившие в те годы события “нарушением орхонской традиции” [Drompp, 1999, p. 390-403; Drompp, 2005, p. 200]. В чем суть этой традиции?

Согласно предположениям Л. Мозеса, контролировать Отюкен в средние века означало контролировать всю Монголию, поэтому все кочевые народы от хунну до монголов, преуспевшие в создании сравнительно прочных государств в монгольских степях, основывали центр своей власти именно здесь, в долине Орхона. Соседние племена подчинялись хозяевам Отюкена. Те же кочевники, которые по каким-то причинам пренебрегли Отюкеном: юэчжи, теле, кереиты, татары, оказались неспособны консолидировать племена Центральной Азии5. С утратой этой сакральной территории рушилась система племенного подчинения, подобная феодальной (“вассал-лорд”), что иллюстрируется примерами жуаньжуаней, тюрков и уйгуров. Особый случай - кидани, о которых автор пишет сначала как об исключении из сформулированного им правила (они управляли Монголией не из Отюкена), а потом связывает гибель киданьской системы контроля над кочевниками с потерей ими Отюкена [Moses, 1974, p. 115-116]6. Между тем известно, что киданьская империя Ляо развалилась под ударами чжурчжэней раньше, чем кидани вывели свой гарнизон из города Чэн-Чжоу, являвшегося штаб-квартирой киданьского наместника в Монголии. Сюда прибыл в 1124 г. основатель государства Западное Ляо Елюй Даши в надежде сплотить племена против чжурчжэньской угрозы. Исследователи еще не пришли к единому мнению относительно места расположения этого города. Х. Пэрлээ, А.Л. Ивлиев, Н.Н. Крадин, С.В. Данилов и некоторые другие историки и археологи локализуют его в сомоне Дашинчилэн Булганского аймака Монголии и идентифицируют с городищем Чинтолгой балгас. В пользу этого говорит нахождение слоя, датированного уйгурской эпохой, под слоем киданьского времени, что согласуется с данными письменных источников о создании киданьского поселения Чэн-Чжоу на месте уйгурского города Хэдун. Другие специалисты помещают его на Орхоне, в районе столиц кочевых империй, что, хотя и не подтверждено пока археологически, представляется резонным с геополитической точки зрения. Во всяком случае, нахождение в долине Орхона киданьского города отмечено в летописях.

Весьма любопытен и многозначителен эпизод появления на развалинах Орду-Балыка первого киданьского императора Елюй Абаоцзи. В 924-925 гг. Абаоцзи снарядил экспедицию в степи против туюйхуней, дансянов и цзубу. На пути в Восточную Джунгарию он в девятом месяце 924 г. прошел через долину Орхона, где приказал стереть надпись на стеле в честь уйгурского Бильге-кагана и вместо нее высечь надпись по-киданьски, по-тюркски и по-китайски, чтобы увековечить свои славные деяния [Wittfogel, Feng Chia-sheng, 1949, p. 576; Дробышев, 2009, с. 83-85]. Кроме того, из реки взяли воды, а со священной горы - камней и доставили все это на исконные киданьские земли, где воду вылили в Шара-мурэн, а камни возложили на родовую гору киданей, что должно было символизировать поднесение дани реками и горами [Bretschneider, 1888, p. 256]. Видимо, эти действия следует расценивать как признание киданьским лидером сакрального значения этой местности. Однако занимать ее он тоже не стал и предложил бежавшим от кыргызского погрома уйгурам вернуться на Орхон, но те отказались.

После киданей в центральной части Монголии возвысились кереиты, вожди которых, возможно, имели ставку на Орхоне - город Тахай-балгас [Ткачев, 1987, с. 55]. Из “Сокровенного сказания монголов” следует, что орда Ван-хана кереитского находилась в “Тульском черном бору”, что, впрочем, больше подходит к образу покрытой лесом горы Богдо-ула у реки Тола, возле которой ныне раскинулась монгольская столица Улан-Батор. Ван-хан оказался одним из последних противников Чингисхана в монгольских степях. Персидский историк Рашид ад-Дин в Отюкен помещает найманов [Рашид ад-Дин, 1952, с. 136]; это согласуется с этнической картой дочингисовой Центральной Азии, если понимать под Отюкеном именно Хангай.

Когда Монголия была объединена под властью Чингисхана и начали складываться основы государственности, не мог не возникнуть вопрос выбора центра государства. Родные кочевья великого монгола мало подходили для этой масштабной задачи, так как располагались в стороне от степных магистралей. Едва ли случайно взгляды представителей “золотого рода” борджигин обратились на Орхон. Н.Н. Крадин пишет, “Местоположение будущей столицы было обусловлено, в первую очередь, геополитическими преимуществами. Из долины Орхона гораздо удобнее контролировать и Китай, и торговые пути через Ганьсу, и совершать походы на Джунгарию и Восточный Туркестан. Возможно, что это было также связано с особой сакральной привлекательностью этих мест, обусловленной тем, что здесь располагался исторический центр более ранних степных империй” [Крадин, 2007, с. 44-45; Крадин, 2008, с. 340]. С.В. Дмитриев обосновывает этот выбор монголами (точнее, хаганом Угэдэем) сильным идеологическим влиянием уйгурских советников - признанных учителей государственного строительства Монгольской империи, раскрывших перед своими патронами связь между священными горами и благополучием государства, которую автор удачно назвал “имперским фэншуем” [Дмитриев, 2009, с. 87, 89]. Эта связь отражена в известной легенде о происхождении уйгуров и о том, как коварный танский соглядатай обманом получил доступ к священной вершине уйгуров и унес оттуда наделенные особой благодатью камни, после чего уйгурская держава пришла в полный упадок. Легенда излагается в “Юань ши” (“Истории династии Юань”) и гласит следующее:

«Бар-чжу-артэ тэ-гинь был И-ду-гу; И-ду-гу был титул князей Гао-чана. В прежние времена они жили в стране уйгуров; там есть гора Голин, из которой текут 2 реки, они называются Ту-ху-ла и Сэ-лэн-гэ. Однажды над деревом между двумя реками появился чудный свет. Жители пошли туда, чтобы посмотреть, что это значит. На дереве показался нарост (опухоль) по виду, как живот беременной женщины. После этого свет часто показывался. После 9-и месяцев и 9 дней нарост на дереве лопнул и вышли пять мальчиков. Тамошние жители взяли их на воспитание; младшего из них звали Бу-кя-хан. Выросши, он подчинил себе тех жителей и их страну и стал царем. Более чем после 30 царей, к которым переходил престол, явился Юй-лунь-ти-гинь, сражавшийся много раз с людьми Тан. После долгого времени они стали совещаться, чтобы заключить союз на основании родства, дабы окончить войну и заняться упорядочиванием (дел) народа. Тогда Тан дали княжну Цзин-лянь Йе-ли Тегину, сыну Юй-лунь Тегина. Они жили у горы Голин, на Пе-ли-по-ли-та (т.е. таг), т.е. на горе, обитаемой женщиной. Кроме того там была гора Тянь-че-ли-юй та-ха, т.е. “гора суда небесного”, на нем (или близ него, их?) был утес (камень-гора), который называли Гу-ли-т’а-га (Ху-ли-та-ха), т.е. “гора счастья” (Кутлук-Таг). Когда послы Тан пришли туда с соглядатаем, то он сказал: “Величие и могущество Голина состоит в этой горе; эту гору надо уничтожить, чтобы ослабить это царство”. Поэтому они сказали Юй-лунь-Тегину: “Касательно заключения брака мы имеем до тебя просьбу, исполнишь ли ты ее? Камень на Горе Счастья для тебя бесполезен, а Тан желают обладать им”. Юй-лунь-Тегин отдал им камень. Но камень был велик и его не могли увезти. Тогда люди Тан раскалили его сильным огнем и полили вином и уксусом. Тогда камень распался и его унесли на носилках. Тут испустили жалобные вопли птицы и четвероногие животные в царстве уйгурском. По прошествии 7-и дней Юй-лунь-Тегин умер. Всевозможные несчастья и бедствия появились, народ жил в беспокойстве, и часто погибали и занимавшие престол. Поэтому они переселились в Цзао Чжоу, т.е. в Хо-чжоу» [Радлов, 1893(1), c. 63-64]7.

Легенда оказалась очень живучей, обитатели орхонской долины хорошо помнили ее даже в конце XIX в. Монголы называли гору так же, как и уйгуры, - Гора Счастья (по-монгольски Эрдэни-ула) и рассказывали, что здесь было закопано монгольское счастье, но китайцы разломали гору и увезли в Пекин. Вместе с горой в Китай ушло и монгольское счастье, поэтому китайцы стали богатыми, а монголы обеднели. Однако в отличие от уйгурской легенды монгольская имела оптимистичный финал. Одна старуха-шибаганца, т.е. мирянка, принявшая восемь буддийских обетов, села на том месте, где была гора, и стала призывать благополучие - талаху, отчего степь там получила название Далалхаин-тала. Она оставила китайцам золото и серебро, а монголам возвратила счастье, состоявшее в плодородии скота [Радлов, 1892, с. 91-92]. Ни о каких уйгурах нет и речи, зато основные идеи переданы точно.

Н.М. Ядринцев записал и другой вариант легенды, по которому “Темир-Тогон-хан жил во дворце Хара-Балгасун; он взял баранью лопатку и положил в тулуп, потом взял Цаган-эде (молочную пищу) и положил в ведро, потом налил в котел молока, на блюдо положил сыр (бислык), стрелу счастья и все зарыл на степи толагай и отслужил молебен. Этим он старался призвать счастье от китайцев и передать монголам” [Радлов, 1892, с. 92].

Мы не касаемся здесь истории Каракорума, так как она уже неоднократно была описана в научной литературе. К проблеме происхождения его названия мы еще вернемся, а здесь упомянем лишь, что этот город выполнял столичные функции короткое время, между 1235 (наиболее обоснованная дата его закладки) и 1260 гг., когда хаган Хубилай перенес столицу в Пекин. Согласно заведенной традиции, в годы правления монгольской династии Юань в Китае (1279-1368) в Каракоруме жил наследник юаньского престола, по существу являвшийся управителем собственно Монголии. После падения Юань столичные функции этого города не были восстановлены, а весной 1380 г. он был занят и разгромлен китайскими войсками, после чего практически утратил всякое значение в жизни монгольского общества. Однако место его расположения по-прежнему несло некоторый отпечаток сакральности, что можно предполагать на основании того факта, что именно там в 1585 г. Абатай-хан основал первый в Халхе (Северной Монголии) буддийский монастырь Эрдэни-Дзу.

В 2004 г. богатая памятниками истории и культуры долина Орхона с примыкающими к ней землями площадью около 150 тыс. га была включена в Список объектов природного и культурного наследия ЮНЕСКО [Urtnasan, 2009]. Здесь интенсивно развивается туризм, в том числе международный, продолжаются археологические и другие исследования.

В наши дни в монгольском обществе дискутируется вопрос о перспективах перенесения столицы государства на Орхон, в район Хархорина, где некогда располагалась столица Монгольской империи. Этот шаг мог бы иметь как символическое, так и чисто утилитарное значение, и если первое говорит само за себя, то последнее объясняется существенно более благоприятными природно-климатическими условиями долины Орхона по сравнению с долиной Толы, вдоль которой протянулась нынешняя монгольская столица. Господствующий в зимние месяцы (с ноября по март включительно) безветренный антициклональный режим погоды способствует формированию устойчивых температурных инверсий, которые приводят к застаиванию воздуха над Улан-Батором и накоплению в нем взвешенных частиц - пыли, копоти и т.п. Процессы самоочищения атмосферы в зимнее время проявляются здесь очень слабо, так как город со всех сторон окружен горами. На зимний период приходятся самые значительные по объему выбросы продуктов неполного сгорания твердого топлива, что ведет к накоплению в воздухе и на поверхности почвы загрязняющих веществ [Gunin, Yevdokimova, Baja, Saandar, 2003]. Этих минусов лишена хорошо проветриваемая орхонская долина.

Касаясь естественно-исторического аспекта проблемы, своевременно задать вопрос: чем же мог являться Отюкен с геоморфологической точки зрения? Словосочетание “Отюкен йыш”, обычно переводимое как “Отюкенская чернь”, т.е. тайга, указывает на горный лес, так как долины юго-восточного Хангая заняты степями сегодня и, вероятнее всего, были ими заняты в историческом прошлом, а лесные массивы (как правило, в виде островных лесов) располагаются на северных склонах гор, поскольку интересующая нас территория входит в природную зону экспозиционной лесостепи. Термин “йыш” мог обозначать горный лес, нагорье [Clauson, 1972, с. 976]. В.В. Радлов в своем “Словаре тюркских наречий” переводил его как “Bergwald” (“горный лес”), отмечая, что это “северная часть Хангая”. Собственно же “чернь”, т. е. “темная чернь” (“das dunke (dichte) Waldgebirge”), по его мнению, передается термином “тун кара йыш” [Радлов, 1893(б), с. 498]. Поэтому некоторое сомнение вызывает довольно широко распространенная трактовка древнетюркского “йыш”, основанная на лексике современных тюркских языков Саяно-Алтая, где это слово означает так называемую черневую тайгу, в которой преобладают создающие сильное затенение ель и пихта. Дело в том, что на Хангае широко представлена светлохвойная тайга, сложенная главным образом лиственницей сибирской - деревом с достаточно ажурной, светлой кроной, хорошо адаптировавшимся к засушливым условиям Центральной Азии. Практически всегда с лиственницей соседствует береза, быстро захватывающая территории, где лес по каким-либо причинам погиб. Оба эти дерева издревле пользовались у тюркских народов почитанием, их считали “светлыми” и верили, что на них останавливаются добрые духи [Герасимова, 2000, с. 28]. Они являются светлыми и визуально, поэтому состоящие из них леса также светлы и прозрачны. Лишь после дождя или сильной росы кора лиственниц становится темной.

В хозяйственном отношении горный лес, конечно, небесполезен для кочевника, так как дает древесину, всегда нужную в быту и для изготовления вооружения, служит охотничьим угодьем и местом произрастания лекарственных растений и ягод, а также пастбищем для домашнего скота, особенно весной после таяния снега. Не случайно украинский исследователь В.А. Бушаков выводит название этой местности из древнетюркского *ötügän (“удобное горное пастбище”, “место бывшей стоянки”) [Бушаков, 2007, с. 192-196], что перекликается с древнетюркским словом jïš (“нагорье с долинами, удобными для поселений”) [Древнетюркский словарь, 1969, с. 268], нередко идущим с Отюкеном в паре и представляющимся более точным, чем современное значение этого слова “чернь”. Смысловая параллель Отюкену прослеживается в монгольском слове “хангай”, обозначающем не только горную систему, но и “гористую и лесистую местность, обильную водой и плодородную” [Большой академический монгольско-русский словарь, 2002, с. 38]. Порой подчеркивается функция Отюкена как укрытия от врагов, укрепленного самой природой.

И тем не менее кочевые этносы всегда предпочитали степь, тогда как лес в целом был для них чужим и даже враждебным. Трудно представить также, даже с учетом сложной этногенетической судьбы, чтобы тюркские и уйгурские правящие кланы придерживались лесных ландшафтов, а их подданные населяли степные ландшафты. Поэтому, на наш взгляд, средневековые владельцы Отюкена ставили в его наименовании акцент на пастбищах, а не на лесе.

П.Б. Коновалов считает, что культ Отюкена суть “сакрализированная экологическая по своей сущности этнополитическая концепция Родины” [Коновалов, 1999, с. 181]. Это утверждение нисколько не противоречит самой семантике термина, но не объясняет, что же в этой концепции экологического. К сожалению, практически полностью отсутствует информация, чтобы судить, чем могло отличаться поведение людей по отношению к природе в Отюкене от их поведения за его пределами. Можно лишь предполагать более предупредительное обращение с природными богатствами и запрет на некоторые виды природопользования ввиду сакральности этой территории. Но каких-либо прямых подтверждений этому нет.

Несмотря на все вышеизложенное и кажущиеся очевидными идентификации, вопрос о рубежах Отюкена по-прежнему остается открытым. Можно ли ставить знак равенства между Отюкеном и Хангаем или относить к Отюкену только юго-восточный Хангай, или же следует ограничиваться долиной Орхона с окружающими ее горами? В литературе представлены все три точки зрения, а с учетом тувинского Отюкена, с которого мы начали статью, их будет четыре. Между тем ответ кроется в рунических текстах, причем наиболее точны и информативны надписи, высеченные на камнях в прославление подвигов уйгурского Элетмиш Бильге-кагана (747-759).

Стелы с надписями маркировали местонахождение ставок, учрежденных Элетмиш Бильге-каганом в нескольких местах на территории Хангайского нагорья вскоре после победы над тюргешами и карлуками. Некоторые из них сохранились до наших дней. Складывается впечатление, что каган быстро и методично “столбил” свои земли, разбивая в военных походах врагов и прочерчивая по окраинам Хангая границы своих владений. В идеале на востоке Азии правитель имел пять ставок: четыре по сторонам света и одну центральную, как это было, например, у киданьских и чжурчжэньских императоров; кочевники в действительности могли ограничиваться двумя - северной и южной. В данном случае вопрос заключается в том, какую из известных ставок уйгурского кагана следует считать центральной, ибо логически она-то и должна была размещаться в самом сердце Отюкена. С.Г. Кляшторный признал за таковую Орду-Балык, с чем нельзя не согласиться, хотя остается сомнение, что именно ее помещает в середину Отюкена надпись на “Селенгинском камне” из Могон Шине-Усу:

«Поразительное совпадение древнетюркской и современной гидронимики дает возможность уверенно локализовать обе ставки уйгурского кагана. Одна из них, “в середине Отюкена”, была известна из погребальной надписи Элетмиш Бильге-кагана в Могон Шине-Усу; еще до того она была обнаружена археологически - это Ордубалык (городище Карабалгасун). Вторая, западная, “в верховьях [реки] Тез” (современная р. Тэс), расположена на территории Юго-Восточной Тувы. Здесь, в междуречье Каргы (Карга нашего текста) и Каа-хема (Древнетюркское Бургу), на прибрежном островке озера Тере-холь, С.И. Вайнштейном была обнаружена дворцовая постройка уйгурского времени [Кляшторный, 1983, с. 121]. Эта постройка известна под именем Пор-Бажын. Она два сезона (750 и 753 гг.) служила центром летних кочевий Элетмиш Бильге-кагана и как минимум однажды - его сына и наследника Бёгю-кагана. Окружавшая ее местность была запретной» [Кляшторный, 2010, с. 254-257].

К сожалению, сохранность рунических надписей, описывающих возникновение или, точнее, возрождение уйгурского государства в середине VIII в., оставляет место для различных истолкований пределов Отюкена и его центра. В прочтении Терхинской надписи Талата Текина приводятся рубежи как Отюкена, так и, отдельно, границы каганских пастбищ в его пределах, причем последние легко и, по-видимому, корректно соотносятся с современными топонимами, лежащими на рассматриваемой территории. По Текину, Элетмиш Бильге-каган так описывает свои владения: “Мои летние пастбища лежат на северных (склонах гор) Отюкен. Их западная часть - это верховья (реки) Тез, а их восточная (часть) - это Канъюй и Кюнюй... Мои собственные долины (луга) лежат (в) Отюкене” [Tekin, 1983(1), p. 51]. Согласно комментарию ученого, под именем Канъюй (Q(a)ñuy) скрывается правый приток Селенги - река Хануй-Гол, а Кюнюй (Kün(ü)y) - это правый приток Хануй-Гола - р. Хунуй. Обе реки стекают с северных склонов Хангая. Вместе с верховьями Тэсийн-Гола получается четкая и вполне правдоподобная локализация пастбищ уйгурского кагана на севере этой горной системы или, во всяком случае, к северу от ее магистрального хребта.

Сложнее обстоит дело с границами Отюкена: “Его северная (часть) - это Онгы Таркан Сюй (?), принадлежащая враждебным племенам и (враждебному) кагану; его южная часть - это Алтунская чернь (т.е. горы Алтай), его западная часть - это Когмен (т.е. горы Танну-Ола), и его восточная часть - это Колти (?)” [Tekin, 1983(1), p. 51]. Для топонима, читаемого им как Онгы Таркан Сюй, Текин не предложил никакой идентификации, не соглашаясь в то же время с вариантами перевода этой части фразы М. Шинеху и С.Г. Кляшторного8. У нас также нет оснований для каких-либо предположений на этот счет. Возможно, это какой-то крупный географический объект (горный хребет, к примеру), лежащий где-то к северу за Селенгой. Алтай как южный рубеж Отюкена требует пояснения. Вероятно, здесь речь не идет о Монгольском Алтае на всем его протяжении, а лишь об его отрогах, огибающих Хангай с юго-запада, и, быть может, также о Гобийском Алтае, простирающемся еще южнее. Включение Алтунской черни в состав Отюкена весьма значительно раздвигает его пределы и, насколько нам известно, нигде больше не встречается. Упоминание гор Танну-Ола как западной части (точнее, границы) Отюкена особых возражений не вызывает. Наконец, остается лишь сожалеть о том, что ничего не известно о его восточной части. Слово “Колти” (költ) у Текина оставлено без комментариев. Поскольку от Орхона в том месте, где находился Орду-Балык, почти на 400 км к востоку простирается сравнительно ровная легкопроходимая местность, вряд ли следует искать там естественных преград, которые могли бы служить восточной границей Отюкена, если не принимать за таковую собственно окончание Хангайских гор. К тому же протекающая восточнее Тола обычно перечисляется среди подвластных каганам земель, но никогда не несет какой-либо граничной функции, во всяком случае, как только в Центральной Монголии бывали разбиты все враги. Дальше лежит Хэнтэй, существенно менее пригодный для кочевой жизни по сравнению с Хангаем. Может быть, местонахождение загадочного Колти надо искать там.

В Терхинской надписи дважды говорится об учреждении Элетмиш Бильге-каганом своей ставки и обнесении ее стенами “посредине Отюкена, к западу от священной вершины Сюнгюз Башкан” [Кляшторный, 1980, с. 92, 94]. Учитывая, что стела с надписью обнаружена в местечке Долон-мод на территории современного сомона Тариат (Архангайский аймак), в двух километрах к югу от склонов хребта Тарбагатай и 12 километрах западнее озера Тэрхийн-Цаган-Нур, а в самой надписи говорится о распоряжении кагана вырезать ее на камне там, где была учреждена его ставка, можно предположить местонахождение центра уйгурского Отюкена именно здесь.

В пользу этого предположения говорит следующее наблюдение. Обращает на себя внимание чередование употребления Элетмиш Бильге-каганом определений “там” (anta) и “здесь” (bunta) в надписях на стелах по отношению к своим ставкам, а также к местонахождению “плоских” и “грузных” камней, на которых он повелел начертать свои “вечные письмена”, и соотнесение этих объектов с центром Отюкена. В Терхинской надписи “здесь” - это местность к западу от озера Тэрхийн-Цаган-Нур, близ священной горной вершины: “.. .я провел лето посредине Отюкена, к западу от священной вершины Сюнгюз Башкан. Я повелел поставить здесь (свою) ставку и возвести здесь стены. Свои вечные письмена и знаки здесь на плоском камне я повелел вырезать.” [Кляшторный, 1980, с. 92; Кляшторный, 2010, с. 41; Tekin, 1983(1) с. 50]. В надписи из Могон Шине-Усу (местность примерно в 360 км к северо-западу от Улан-Батора в Сайхан-сомоне Булганского аймака) об этом же самом месте сказано несколько иначе: “. там я провел лето, там я велел устроить свой дворец, там я велел построить стены” и там же велел вырезать на камне свои “тысячелетние знаки” [Малов, 1959, с. 40; Кляшторный, 2010, с. 63]. Кроме того, эта надпись добавляет, что где-то в том месте сливаются реки Ябаш и Тукуш [Рамстедт, 1912, с. 43; Малов, 1959, с. 40; Кляшторный, 2010, с. 63]. Вероятнее всего, это нынешние Хойд-Тэрхийн-Гол и Урд-Тэрхийн-Гол. За священную вершину можно принять потухший вулкан Хорго, находящийся к северо-востоку от Тэрхийн-Цаган-Нура и от каганской ставки. Его необычная внешность, с глубоким, заполненным водой и частично заросшим лесом кратером, по-видимому, должна была производить на кочевников достаточно сильное впечатление9. Наличие этой святой горы вовсе не должно было препятствовать существованию в Хангае других сакральных гор, где отправлялись соответствующие культы, в том числе и на Орхоне. Этому отнюдь не противоречит и сообщение китайского источника о том, что первый уйгурский правитель Кутлуг Бильге Кюль каган (742-747) “жил на юге, на бывшей тукюеской земле; а теперь поставил орду между горами Удэгянь и рекою Гунь.” [Бичурин, 1950, с. 308], т.е. между Отюкеном и Орхоном. Что может означать эта географическая привязка? Место на левом берегу Орхона? Разумеется, ставку правителя уйгуров не размещали на горных склонах, а вот ее расположение в речной долине у подножия священной горы древних тюрков по имени Отюкен (=монгольская Эрдэни-ула?) вполне вероятно, как вероятно и то, что его преемник Элетмиш Бильге-каган мог поставить временный военный лагерь в паре сотен километров по прямой к северо-западу, а долину Орхона использовать сначала в качестве южной ставки и лишь потом возвысить ее до столичного статуса.

Таким образом, та местность, которая, согласно ее уйгурскому владельцу, представляла собой центр Отюкена, локализуется довольно уверенно, хотя мы воздержимся от утверждения, что эта задача решена окончательно и находки новых рунических надписей или новое, более точное прочтение уже введенных в научный оборот не внесут серьезных корректив. На сегодняшний день, зная предполагаемый центр и места каганских ставок, можно заключить, что в эпоху сложения Уйгурского каганата границы Отюкена фактически совпадали с границами Хангайского нагорья.

Однако даже если считать центр Отюкена обнаруженным, нам еще предстоит ответить на вопрос, почему столица Уйгурского каганата располагалась в другом месте. Ответ представляется простым: местоположение столицы должно было отвечать соображениям безопасности от набегов врагов и быть комфортным для жизни, удобно расположенным для прохода торговых караванов и осуществления контроля над своими соплеменниками и подчиненными народами. Долина Орхона в этом плане гораздо предпочтительнее узкой котловины Тэрхийн-Цаган-Нура, даже несмотря на свою большую открытость для вражеских вторжений. Орду-Балык был не просто “стольным градом” уйгуров, а также ремесленным, земледельческим и торговым центром и перевалочной базой для китайского шелка и других товаров. Отсюда быстрее и проще посылать конницу для подавления мятежей в своем государстве или в слабеющей Танской империи. Там же, вероятно, находились святыни Первого Уйгурского каганата, наличие которых могло иметь существенное значение для основания этого военнополитического и экономического узла Центральной Азии. Даже если они не сохранились ко времени возвращения уйгуров на Орхон в качестве победителей, должна была передаваться память о них. Наконец, давно окультуренная орхонская долина могла привлекать согдийцев, которых было немало среди уйгуров и чье культурное влияние на последних оценивается историками как весьма значительное.

Изложенное подталкивает нас к предположению, что можно говорить о двух центрах Отюкена уйгуров - географическом и политическом. Первый примерно совпадал с центром Хангайского нагорья, второй находился на юго-восточной окраине Хангая, в долине Орхона, и кроме политической роли играл также роль сакрального центра. О последнем говорит надпись из Могон Шине-Усу: “У слияния (рек) Орхон и Балыклыг повелел тогда воздвигнуть державный трон и государственную ставку...” [Кляшторный, 2010, с. 65].

Если же не проводить этого различия и вслед за многими специалистами предполагать, что центр Отюкена располагался в районе среднего Орхона, там, где Элетмиш Бильге-каган приказал воздвигнуть Орду-Балык, то искать священный Сюнгюз Башкан придется восточнее. Этот поиск не сулит быстрых и надежных идентификаций вследствие господства в современной топонимии Монголии собственно монгольских названий. В 20 км от развалин Орду-Балыка точно на восток, на противоположной стороне долины Орхона, находится безлесная горная вершина с довольно характерным для Монголии именем Баясгалан-Обо, что значит “Радостное обо”10 (абсолютная высота 1658 м). Еще почти 60 км восточнее возвышается Цэцэрлэг-ула (“Сад-гора”, 1966 м). Очевидно, своим названием она обязана покрывающему ее лесу. Какая из этих гор была священной, и, вообще, из них ли нужно делать выбор, остается неизвестным. Обе слишком далеки от Орду-Балыка, чтобы магически ему покровительствовать, а чем-либо заметно выделяющихся вершин ближе к уйгурской столице нет.

Сверх того ни Терхинская, ни Тэсинская надписи не дают сколько-нибудь точной восточной границы Отюкена. В добавление к неясному “Колти” Терхинской надписи Тэсинская приводит название восточной ставки кагана: “На востоке, в Эльсере, (?) он поселился” [Кляшторный, 1987, с. 33; Кляшторный, 2010, с. 89], но какая местность скрывалась под топонимом “Эльсер”, неизвестно, тем более что само это слово читается неуверенно. В этом случае возникает дилемма: либо Орхон - не центр Отюкена, а скорее его восточная часть, либо Отюкен простирался дальше на восток и, вероятно, включал Хэнтэй. В пользу второго предположения свидетельствует надпись на “Стеле о заслугах идикутов Гаочан-ванов” 1334 г., согласно которой с горы Хэлинь в земле уйгуров стекают Селенга и Тола. Хэлинь - это “колыбель” уйгуров, место, где якобы появились на свет чудесным образом прародители этого народа и где позже стояла столица каганата [Дмитриев, 2009, с. 79]. О том же повествует и цитированная выше легенда из “Юань ши”.

Между тем упомянутые реки берут начало в разных горных системах на территории Монголии: Селенга - в Хангае, а Тола - в Хэнтэе. Проще всего объяснить это несоответствие ошибкой, допущенной авторами легенды. Но не могло ли быть так, что гора Хэлинь символизировала обе горные системы Монголии, покрытые лесом, - Хангай и Хэнтэй? Обе удовлетворяют понятию “Отюкен йыш”, если “йыш” переводить как “лесистые горы”, причем Хэнтэй с его черневой тайгой имеет для этого даже больше оснований, чем Хангай. Следует помнить также, что, с одной стороны, Селенгинское среднегорье, т.е. сравнительно невысоко поднятая и слаборасчлененная поверхность между упомянутыми горными системами, тянущаяся вдоль долин Толы, Орхона, Хара-гола, Шарын-гола, не воспринимается как отчетливая граница между Хангаем и Хэнтэем, и, с другой стороны, вершины Хангая имеют пологие очертания и также не кажутся резко отделенными от соседних горных ландшафтов. Поэтому можно высказать осторожное предположение, что, по крайней мере в некоторых случаях словом Отюкен в средневековье обозначались Хангай и Хэнтэй вместе. Тогда за центр этой территории вполне можно будет принять орхонскую долину. В самом деле, ведь рубежи Уйгурского каганата, как и его исторических предшественников, простирались на восток до Большого Хингана, а отнюдь не ограничивались неоднократно упоминающейся в рунических текстах р. Толой. Впрочем, большинство источников не подтверждает этой гипотезы.

Древние тюрки, возможно, вкладывали в понятие “Отюкен” иное, более узкое содержание, чем уйгуры. Вспомним историю их появления в долине Орхона в конце VII в. Каган Кутлуг, возглавлявший тюрков в 682-692 гг., отдал приказ Тоньюкуку вести тюркское войско, после восстания против Тан некоторое время пребывавшее в Черных песках, о чем уже говорилось выше, и тот привел тюрков в место, которое сам он обозначил как “лес Отюкен”. Несомненно, речь идет о юго-востоке Хангая и, быть может, даже об окрестностях конкретной горной вершины. Когда по долине Толы туда пришло огузское войско, тюрки смогли выставить против него две тысячи воинов [Малов, 1951, с. 66], следовательно, общее их число вряд ли превышало восемь-девять тысяч человек. Для заселения всего Хангая это очень мало, а для долины Орхона и окрестных земель - вполне подходящее население, способное удержать в своих руках это плодородное и сакральное место. Обосновавшись на Орхоне, тюрки подчинили себе всю Центральную Азию и истерзали набегами земли Северного Китая. После этого Кюль-Тегин вполне мог утверждать, что Отюкен идеально подходит для созидания племенного союза. Избавившись от китайской неволи и укрывшись в лесистых горах, обильных водой и хорошими пастбищами, тюрки могли применять этот топоним в узком смысле к юго-восточной части Хангая, к тому месту, куда их привел Тоньюкук, тогда как уйгуры, опираясь на свою историческую память, распространяли его на весь Хангай.

Долина Орхона оставила еще одну загадку. Откуда там появился топоним “Каракорум”? Его тюркское происхождение можно считать доказанным, но почему именно это слово послужило названием монгольской столицы? Если его переводить буквально как “осыпь черных камней” [Древнетюркский словарь, 1969, c. 460]11, то естественно возникает вопрос: есть ли где-то поблизости такая осыпь, достаточно внушительная, чтобы дать имя городу? Возвышающаяся западнее Каракорума гора Малахитэ в этом отношении не выделяется среди других таких же гор; нет выдающихся черных осыпей на Эрдэни-уле и других окрестных горах, хотя темноцветные изверженные горные породы местами встречаются. Зато большое, зрелищное поле черной застывшей лавы распростерто подле вулкана Хорго, склоны которого усеяны черными лавовыми обломками. Выше мы предположили, что недалеко от этого вулкана находилась центральная походная ставка Элетмиш Бильге-кагана, теперь можно пойти дальше и высказать догадку, что она-то и могла называться Каракорумом. Возможно, Элетмиш Бильге-каган вошел в народную память номадов как фактический создатель Второго Уйгурского каганата и затмил славу своего предшественника, поэтому название его орды передавалось из поколения в поколение, даже если сама она просуществовала недолго, уступив пальму первенства Орду-Балыку. Джувейни сообщает, что столица Монгольской империи, построенная по приказу Угэдэя, тоже называлась Орду-Балык, хотя лучше известна под именем Каракорума [Juvaini, 1997, с. 236]. То, что обе ставки - уйгурская и монгольская - имели одинаковое имя, неудивительно, так как название “Город-дворец” отвечало их высокому статусу, а легендарное название Каракорум могло оказаться актуальным в XIII в., когда потребовалось дать достойное имя столице победоносного монгольского государства. С.В. Дмитриев объясняет его происхождение идеологическим влиянием уйгуров и отмечает, что впервые оно фиксируется как Caracoron в донесении Плано Карпини. Впоследствии это название воспроизводится у Рубрука, в трудах Джувейни, Рашид ад-Дина и других историков и становится общеизвестным [Дмитриев, 2009, с. 79]. Однако оно не пережило даже Юаньскую эпоху: в 1312 г. город официально был переименован в Хэнин, что значит “Гармоничный мир” [Pelliot, 1959, p. 165].

Но как же быть с утверждениями Джувейни и Рашид ад-Дина, что город получил имя по названию горы Каракорум? “Мнение уйгуров таково, что начало их поколения и приумножения было на берегах реки Орхон, стекающей с горы, которую они называют Кара-Корум; город, построенный Каном (Угэдэем. - Ю.Д.) в нынешнем веке, тоже зовется по имени этой горы” [Juvaini, 1997, p. 54]. Гора должна была быть велика, так как, согласно тому же источнику, с нее стекают 30 рек, и по каждой реке обитает отдельный народ. Уйгуры образуют две группы на Орхоне [Juvaini, 1997, p. 54]. В этом случае совершенно резонно считать Каракорум синонимом Хангая. Однако, оказывается, есть в тех краях горы покрупнее этой. Ссылаясь на устные сообщения, Рашид ад-Дин пишет следующее:

“Рассказывают, что в стране Уйгуристан имеются две чрезвычайно больших горы; имя одной - Букрату-Бозлук, а другой - Ушкун-Лук-Тэнгрим12; между этими двумя горами находится гора Каракорум. Город, который построил Угедей-каан, также называется по имени той горы. Подле тех двух гор есть гора, называемая Кут-таг. В районах тех гор в одной местности существует десять рек, в другой местности - девять рек. В древние времена местопребывание уйгурских племен было по течениям этих рек, в [этих] горах и равнинах. Тех [из уйгуров], которые [обитали] по течениям десяти рек, называли он-уйгур, а [живших] в [местности] девяти рек - токуз-уйгур. Те десять рек называют Он-Орхон, и имена их [следуют] в таком порядке: Ишлик, Утингер, Букыз, Узкундур, Тулар, Тардар, Адар, Уч-Табин, Камланджу и Утикан” [Рашид ад-Дин, 1952, с. 146-147].

Из перечисленных гор более-менее уверенной локализации поддается лишь Кут-таг, а перечисленные десять рек, вероятно, принадлежат бассейну Орхона, причем сам Орхон как самостоятельная река здесь не фигурирует. Любопытно название р. Утикан, созвучное с Отюкен.

Напрашивается происхождение топонима “Каракорум” от “Отюкенской черни”. Оно выглядит вполне убедительным для русскоязычного читателя, когда существительное “чернь” совершенно естественно перетекает в прилагательное “черный”, но в древнетюркском “йыш” нет и намека на черный цвет. Почему произошла эта замена одного топонима другим? Можно предположить, что первоначально “Каракорум” являлся существенно более узким понятием, относившимся к окрестностям одноименного города, а уйгурское “Отюкен йыш” просто сменилось монгольским “Хангай”, имеющим то же самое значение и ныне именующим горную систему на севере Монголии. Кстати, топоним Хангай не встречается в труде Рашид ад-Дина, из чего можно заключить, что для него Каракорум был равен Хангаю, как мы и предположили выше. Между тем последний раз топоним Отюкен встречается в знаменитом словаре Махмуда Кашгарского, составленном в 1072-1074 гг., где указывается, что Отюкеном называется местность “в татарских степях вблизи от Уйгур” [Махмуд ал-Кашгари, 2005, с. 166]. Смена этнической и языковой доминанты в степях привела к его забвению. Учитывая “странное замалчивание” Рашид ад-Дином Хангая и неоднократные упоминания горы Каракорум, остается лишь полагать, что Каракорум и есть Хангай, как его понимали монголы в XII-XIV вв.

Итак, подводя итоги, выскажем предположение, что монгольское название Хангай закрепилось за той же самой территорией, которую уйгуры называли Отюкеном, а кочевники эпохи Монгольской империи - Каракорумом.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Считаю своим приятным долгом поблагодарить С.Г. Кляшторного и Д.В. Рухлядева (ИВР РАН, С.-Петербург) за полезные замечания, советы и помощь в ознакомлении с работами турецких ученых.

1. Написание этого географического названия варьируется в трудах различных авторов. Мы придерживаемся написания “Отюкен”, сохраняя авторские варианты в цитируемых работах. О различных китайских вариациях этого топонима см.: [Малявкин, 1989, с. 116-117].

2. Есть мнение, что известный по китайским хроникам город жуаньжуаней Мумочэн мог располагаться около горы Мумэ-Толгой на р. Тамир - левом притоке Орхона [Шавкунов, 1978, с. 19].

3. Де Рахевильц также полагает, что монгольское “этуген” связано с Отюкеном, этим “священным лесом тюрков” [Rachewiltz, 1973, p. 28].

4. Название этой вершины могло происходить от тюркского süŋü (“копье”), что, однако, не прибавляет ясности в поисках ее местонахождения. В ходе ревизии и уточнения своих переводов уйгурских рунических памятников С.Г. Кляшторный предположил, что речь идет о двух разных вершинах - Сюнгюз и Ханской Священной вершине [Кляшторный, 2010, с. 41, 46]. К аналогичному выводу еще ранее пришел Т. Текин. По его мнению, каганская ставка находилась на западных склонах гор Ас-Онгюз и Кан-Ыдук [Tekin, 1983(1), p. 50]. Более того, Текин увидел здесь слово as, отмеченное у Махмуда Кашгарского со значением “белый”, и в итоге перевел As Öŋüz как “белоцветная” [Tekin, 1983(2), S. 815-816]. Так священная вершина приобрела дополнительный немаловажный маркер. Профессор Лейпцигского университета Йоханнес Шуберт, участник экспедиций в Монголию в 1957, 1959 и 1961 гг., выдвинул любопытную гипотезу относительно местоположения Отюкена: он считал, что Отюкен йыш - это самая высокая точка Хангая (4021 м), покрытая нетающей снежной шапкой гора Отгон Тэнгэр. Исходя из этого, Шуберт предположил, что область Отюкена находилась в юго-восточной части нынешнего Завханского аймака [Schubert, 1964, S. 215]. Эту идею поддерживает турецкий исследователь Эрхан Айдын. По его мнению, “белоцветная” горная вершина, упоминаемая в Терхинской надписи как расположенная “посредине Отюкена”, может указывать именно на Отгон Тэнгэр [Aydin, 2007, p. 1262-1270]. С. Гёмеч прочитал точно так же, как Кляшторный - Süŋüz-Başkan, но предложил считать термины сюнгюз и башкан названиями племен. Согласно его версии, сюнгюзы - это племя из группы дулу союза Он-ок бодун, а башканы - племя из группы нушиби. Сюнгюзы и башканы бежали от китайцев в глубь Отюкена и дали этому новому местообитанию свои племенные имена [Gömeç, 1997, с. 26; Gömeç, 2001, с. 43].

5. Это утверждение о пренебрежении Отюкеном перечисленными народами, по меньшей мере, спорно.

6. На важное стратегическое положение этого района указывают также С.Г. Кляшторный и Д. Роджерс. См.: [Кляшторный, 1964, с. 34; Роджерс, 2008, с. 161-162].

7. Рассмотренный сюжет не был уникальным в Центральной Азии. Аналогичным способом расправился со своими недругами эпический Гэсэр-хан, хитростью побудив их сделать из священного камня особые доспехи [Гесериада, 1935, с. 197-198]. А с целью уничтожения враждебных ширайгольских ханов он принес на их священной горе, очевидно являвшейся родовой, жертву шелковыми полотнищами и произнес: “Искони была ты благословением и счастием для ширайгольских ханов, а теперь будь ты, гора, благословением для меня!” [Гесериада, 1935, с. 192].

8. Вариант перевода, предложенный С.Г. Кляшторным: «По моему желанию Онгы из Отюкенской земли выступил в поход. “С войском следуй, собирай народ!” - [сказал я?]. “По. южную границу, по Алтунской черни западную границу, по Кёгмену северную границу защищай!”» [Кляшторный, 1980, с. 92]. Здесь северный и западный рубежи Отюкена обозначены несколько более правдоподобно, чем в переводе Текина.

9. Описание этого вулкана и окружающей его местности можно найти в научно-популярной книге отечественного геолога Ю.О. Липовского [Липовский, 1987, с. 50-88].

10. Обó - сложенная из камней пирамида, локальный аналог “мировой оси”, маркирующий места повышенной сакральности (горные вершины, перевалы, священные рощи, скалы, родники и т.п.). Это слово часто входит в названия гор Монголии.

11. Перевод Дж. Бойла “Black Rock” менее точен, хотя также возможен [Juvaini, 1997, c. 54]. Между тем в тюркских языках слово “кара” имеет еще несколько значений: грозный, страшный, северный и др. Поэтому не исключено, что название Каракорум могло означать Северный лагерь монгольского хана [Кононов, 1978, c. 167]. О сезонных перемещениях орды Угэдэя писали Джувейни и Рашид ад-Дин, однако, к сожалению, упоминаемые ими топонимы трудны для идентификации (см.: [Рашид ад-Дин, 1960, c. 41-42; Juvaini, 1997, c. 236-239]).

12. Вряд ли есть смысл искать эти горы под их современными названиями на карте Монголии, хотя это уточнение персидского историка позволяет считать Каракорум не самой высокой вершиной Хангая, что, можно надеяться, хоть как-то облегчит в будущем ее идентификацию. Отметим, что кратер Хорго тоже не достигает высоты горных хребтов, тянущихся вдоль котловины Тэрхийн-Цаган-Нура.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

Большой академический монгольско-русский словарь / Отв. ред. Г.Ц. Пюрбеев. Т. IV. М.: Academia, 2002.

Бушаков Валерій. Етимологія та локалізація Давньотюркського хороніма Отюкен // Вісник Львівського університету. Серія філологічна. Вип. 42. Львів, 2007.

Владимирцов Б.Я. По поводу древне-тюркского Ötüken yïš // Доклады Академии наук СССР. Серия “В”. № 7. Л., 1929.

Войтов В.Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания. М.: Государственный музей искусств народов Востока, 1996.

Герасимова К.М. Священные деревья: контаминация разновременных обрядовых традиций // Культура Центральной Азии: письменные источники. Вып. 4. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000.

Гесериада. Пер. С.А. Козина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935.

Дмитриев С.В. К вопросу о Каракоруме // XXXIX Научная конференция “Общество и государство в Китае”. М.: Издательская фирма “Восточная литература”, 2009.

Древнетюркский словарь. Л.: Наука, 1969.

Дробышев Ю.И. Западный поход Абаоцзи 924 г. и стела Орду-Балыка // Проблемы монголоведных и алтаистических исследований: Материалы международной конференции, посвященной 70-летию профессора В.И. Рассадина. Элиста: Калмыцкий государственный университет, 2009.

Зуев Ю.А. “Тамги лошадей из вассальных княжеств” // Труды Института истории, археологии и этнографии Академии наук Казахской ССР. Т. 8. Алма-Ата, 1960.

Камалов А.К. Древние уйгуры. VIII-IX вв. Алматы: Изд-во “Наш мир”, 2001.

Киселев С.В. Древние города Монголии // Советская археология. 1957. № 2.

Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М.: Наука, 1964.

Кляшторный С.Г. Тоньюкук - Ашидэ Юаньчжэнь // Тюркологический сборник. М.: Наука, 1966.

Кляшторный С.Г. Терхинская надпись (предварительная публикация) // Советская тюркология. 1980, № 3.

Кляшторный С.Г. Новые эпиграфические работы в Монголии (1969-1976 гг.) // История и культура Центральной Азии. М.: Наука, 1983.

Кляшторный С.Г. Надпись уйгурского Бёгю-кагана в Северо-Западной Монголии // Центральная Азия: Новые памятники письменности и искусства. М.: Наука, 1987.

Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.

Кляшторный С.Г. Рунические памятники Уйгурского каганата и история евразийских степей. СПб.: Петербургское востоковедение, 2010.

Коновалов П.Б. Этнические аспекты истории Центральной Азии (древность и средневековье). Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1999.

Кононов А.Н. Семантика цветообозначений в тюркских языках // Тюркологический сборник - 1975. М.: Наука, 1978.

Крадин Н.Н. Предварительные результаты изучения урбанизационной динамики на территории Монголии в древности и средневековье // История и математика: Макроисторическая динамика общества и государства. М.: КомКнига, 2007.

Крадин Н.Н. Урбанизационные процессы в кочевых империях монгольских степей // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008.

Кычанов Е.И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. М.: Издательская фирма “Восточная литература”, 1997.

Липовский Ю.О. ВХангай за огненным камнем. Л.: Наука, 1987.

Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1951.

Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959.

Малявкин А.Г. Историческая география Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1981.

Малявкин А.Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1989. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 2. Пер. В.С. Таскина. М.: Наука, 1973.

Махмуд ал-Кашгари. Диван Лугат ат-Турк. Пер., предисл. и коммент. З.-А.М. Ауэзовой. Алматы: Дайк-пресс, 2005.

Потапов Л.П. Новые данные о древнетюркском Отукан // Советское востоковедение. 1957, № 1. Потапов Л.П. Умай - божество древних тюрков в свете этнографических данных // Тюркологический сборник-1972. М.: Наука, 1973.

Прудникова Т.Н. Древние культы, мифы и загадки Тувы // Устойчивое развитие малых народов Центральной Азии и степные экосистемы. Т. 2. Кызыл-М., 1997.

Радлов В.В. Предварительный отчет о результатах экспедиции для археологического исследования бассейна р. Орхона. Приложение III. Предварительный отчет об исследованиях по р. Толе, Орхону и в Южном Хангае члена экспедиции Н.М. Ядринцева // Сборник трудов Орхонской экспедиции. Вып. I. СПб., 1892. Радлов В.В. К вопросу об уйгурах. СПб., 1893(1).

Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. 3. СПб., 1893(2).

Рамстедт Г.И. Перевод надписи “Селенгинского камня” // Труды Троицко-Кяхтинского отделения Приамурского отдела ИРГО. Т. XV. Вып. 1. СПб., 1912.

Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 1. Пер. Л.А. Хетагурова. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. II. Пер. Ю.П. Верховского. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1960. Роджерс Д. Причины формирования государств в восточной Внутренней Азии // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008.

Тиваненко А.В. Древние святилища Восточной Сибири в эпоху раннего средневековья. Новосибирск: Наука, 1994.

Ткачев В.Н. Каракорум в тринадцатом веке // Актуальные проблемы современного монголоведения. Улан-Батор: Госиздат, 1987.

Торчинов Е.А. Проблема “Китай и соседи” в жизнеописаниях Фэн Тана и Янь Аня // Страны и народы Востока. Вып. XXXII. М.: Издательская фирма “Восточная литература”, 2005.

Шавкунов Э.В. Об археологической разведке отряда по изучению средневековых памятников // Археология и этнография Монголии. Новосибирск: Наука, 1978.

Aydın E. Ötüken Adı ve Yeri üzerine Düşünceler // Turkish Studies. International Periodical For the Languages, Literature and History of Turkish or Turkic. Vol. 2/4. Fall 2007.

Bretschneider E.V. Mediaeval Researches from Eastern Asiatic Sources. Vol. I. L.: Trübner & C o , 1888.

Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteen Century Turkish. Oxford: Oxford University Press, 1972.

Czegledy K. Čoγay-quzϊ, Qara-qum, Kük Üng // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XV. 1962.

Drompp M.R. Breaking the Orkhon Tradition: Kirghis Adherence to the Yenisei Region after A.D. 840 // Journal of the American Oriental Society Vol. 119. № 3. 1999.

Drompp M.R. Tang China and the Collapse of the Uighur Empire: a Documentary History Leiden, Boston: Brill, 2005.

Gömeç S. Uygur Türkleri Tarihi ve Kültürü. Ankara: Atatürk Kültür Merkezi, 1997.

Gömeç S. Kök Türkçe Yazıtlarda Geçen Yer Adları // Türk Kültürü. Т. XXXIX/453. 2001.

Golden P.B. Imperial Ideology and the Sources of Political Unity amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia // Archivum Eurasiae Medii Aevi. T. 2. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 1982.

Gunin P.D., Yevdokimova A.K., Baja S.N., Saandar M. Social and Ecological Problems of Mongolian Ethnic Community in Urbanized Territories. Ulaanbaatar—M., 2003.

Juvaini, Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. Trans. by J.A. Boyle. Manchester, 1997.

Kolbas J.G. Khukh Ordung, a Uighur Palace Complex of the Seventh Century // Journal of the Royal Asiatic Society. Ser. 3. Vol. 15. № 3. 2005.

Kwanten L. Imperial Nomads: a History of Central Asia, 500-1500. Philadelphia, 1979.

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichen zur Geschichte der Ost-Tűrken (T’u-kue). Bd. I–II. Wiesbaden, 1958.

Moses L.W. A Theoretical Approach to the Process of Inner Asian Confederation // Etudes Mongoles. Cahier 5. 1974.

Pelliot P. Le mont Yu-tou-kin (Ütükän) des anciens Turcs / Neuf notes sur des questions d’Asie Centrale // T’oung Pao. T. 24. 1929.

Pelliot P. Notes on Marco Polo. P.: Imprimerie Nationale, Librarie Adrien-Maisonneuve, 1959.

Rachewiltz, Igor de. Some Remarks on the Ideological Foundations of Chingis Khan’s Empire // Papers on Far Eastern history. Canberra, the Australian National Univ. № 7. 1973.

Schubert J. Zum Begriff und zur Lage des ‘ÖTÜKÄN’ // Ural-Altaische Jahrbücher. T. 35. 1964.

Tekin T. The Tariat (Terkhin) Inscription // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XXXVII (1—3). 1983(1).

Tekin T. Kuzey Moğolistan’da Yeni Bir Uygur Anıtı: Taryat (Terhin) Kitabesi // Belleten. Т. LXXIX/184. 1983(2).

Urtnasan N. Orkhon Valley Cultural Landscape (World Heritage). Ulaanbaatar, 2009.

Wittfogel K.A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society Liao (907-1125). Philadelphia, 1949.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Моллеров Н.М. Революционные события и Гражданская война в «урянхайском измерении» (1917-1921 гг.) //Великая революция и Гражданская война в России в «восточном измерении»: (Коллективная монография). М.: ИВ РАН, 2020. С. 232-258.
      Автор: Военкомуезд
      Н.М. Моллеров (Кызыл)
      Революционные события и Гражданская война в «урянхайском измерении» (1917-1921 гг.)
      Синьхайская революция в Китае привела в 1911-1912 гг. к свержению Цинской династии и отпадению от государства сначала Внешней Монголии, а затем и Тувы. Внешняя Монголия, получив широкую автономию, вернулась в состав Китая в 1915 г., а Тува, принявшая покровительство России, стала полунезависимой территорией, которая накануне Октябрьской революции в России была близка к тому, чтобы стать частью Российской империи. Но последний шаг – принятие тувинцами российского подданства – сделан не был [1].
      В целом можно отметить, что в условиях российского протектората в Туве началось некоторое экономическое оживление. Этому способствовали освобождение от албана (имперского налога) и долгов Китаю, сравнительно высокие урожаи сельскохозяйственных культур, воздействие на тувинскую, в основном натуральную, экономику рыночных отношений, улучшение транспортных условий и т. п. Шло расширение русско-тувинских торговых связей. Принимались меры по снижению цен на ввозимые товары. Укреплялась экономическая связь Тувы с соседними сибирскими районами, особенно с Минусинским краем. Все /232/ это не подтверждает господствовавшее в советском тувиноведении мнение об ухудшении в Туве экономической ситуации накануне революционных событий 1917-1921 гг. Напротив, социально-политическая и экономическая ситуация в Туве в 1914-1917 гг., по сравнению с предшествующим десятилетием, заметно улучшилась. Она была в целом стабильной и имела положительную динамику развития. По каналам политических, экономических и культурных связей Тува (особенно ее русское население) была прочно втянута в орбиту разностороннего влияния России [2].
      Обострение социально-политического положения в крае с 1917 г. стало главным образом результатом влияния революционных событий в России. В конце 1917 г. в центральных районах Тувы среди русского населения развернулась борьба местных большевиков и их сторонников за передачу власти в крае Советам. Противоборствующие стороны пытались привлечь на свою сторону тувинцев, однако сделать этого им не удалось. Вскоре краевая Советская власть признала и в договорном порядке закрепила право тушинского народа на самоопределение. Заключение договора о самоопределении, взаимопомощи и дружбе от 16 июня 1918 г. позволяло большевикам рассчитывать на массовую поддержку тувинцев в сохранении Советской власти в крае, но, как показали последующие события, эти надежды во многом не оправдались.
      Охватившая Россию Гражданская война в 1918 г. распространилась и на Туву. Пришедшее к власти летом 1918 г. Сибирское Временное правительство и его новый краевой орган в Туве аннулировали право тувинцев на самостоятельное развитие и проводили жесткую и непопулярную национальную политику. В комплексе внешнеполитических задач Советского государства «важное место отводилось подрыву и разрушению колониальной периферии (“тыла”) империализма с помощью национально-освободительных революций» [3]. Китай, Монголия и Тува представляли собой в этом плане широкое поле деятельности для революционной работы большевиков. Вместе с тем нельзя сказать, что первые шаги НКИД РСФСР в отношении названных стран отличались продуманностью и эффективностью. В первую очередь это касается опрометчивого заявления об отмене пакета «восточных» договоров царского правительства. Жертвой такой политики на китайско-монгольско-урянхайском направлении стала «кяхтинская система» /233/ (соглашения 1913-1915 гг.), гарантировавшая автономный статус Внешней Монголии. Ее подрыв также сделал уязвимым для внешней агрессии бывший российский протекторат – Урянхайский край.
      Китай и Япония поначалу придерживались прежних договоров, но уже в 1918 г. договорились об участии Китая в военной интервенции против Советской России. В соответствии с заключенными соглашениями, «китайские милитаристы обязались ввести свои войска в автономную Внешнюю Монголию и, опираясь на нее, начать наступление, ...чтобы отрезать Дальний Восток от Советской России» [4]. В сентябре 1918 г. в Ургу вступил отряд чахар (одного из племен Внутренней Монголии) численностью в 500 человек. Вслед за китайской оккупацией Монголии в Туву были введены монгольский и китайский военные отряды. Это дало толчок заранее подготовленному вооруженному выступлению тувинцев в долине р. Хемчик. В январе 1919 г. Ян Ши-чао был назначен «специальным комиссаром Китайской республики по Урянхайским делам» [5]. В Туве его активно поддержали хемчикские нойоны Монгуш Буян-Бадыргы [6] и Куулар Чимба [7]. В начальный период иностранной оккупации в Туве начались массовые погромы российских поселенцев (русских, хакасов, татар и др.), которые на время прекратились с приходом в край по Усинскому тракту партизанской армии А. Д. Кравченко и П.Е. Щетинкина (июль – сентябрь 1919 г.).
      Прибытие в край довольно сильной партизанской группировки насторожило монгольских и китайских интервентов. 18 июля 1919 г. партизаны захватили Белоцарск (ныне Кызыл). Монгольский отряд занял нейтральную позицию. Китайский оккупационный отряд находился далеко на западе. Партизан преследовал большой карательный отряд под командованием есаула Г. К. Болотова. В конце августа 1919г. он вступил на территорию Тувы и 29 августа занял Кызыл. Партизаны провели ложное отступление и в ночь на 30 августа обрушились на белогвардейцев. Охватив город полукольцом, они прижали их к реке. В ходе ожесточенного боя бологовцы были полностью разгромлены. Большая их часть утонула в водах Енисея. Лишь две сотни белогвардейцев спаслись. Общие потери белых в живой силе составили 1500 убитых. Три сотни принудительно мобилизованных новобранцев, не желая воевать, сдались в плен. Белоцарский бой был самым крупным и кровопролитным сражением за весь период Гражданской войны /234/ в Туве. Пополнившись продовольствием, трофейными боеприпасами, оружием и живой силой, сибирские партизаны вернулись в Минусинский край, где продолжили войну с колчаковцами. Тува вновь оказалась во власти интервентов.
      Для монголов, как разделенной нации, большое значение имел лозунг «собирания» монгольских племен и территорий в одно государство. Возникнув в 1911 г. как национальное движение, панмонголизм с тех пор последовательно и настойчиво ставил своей целью присоединение Тувы к Монголии. Объявленный царским правительством протекторат над Тувой монголы никогда не считали непреодолимым препятствием для этого. Теперь же, после отказа Советской России от прежних договоров, и вовсе действовали открыто. После ухода из Тувы партизанской армии А.Д. Кравченко и П.Е.Щетинкина в начале сентября 1919 г. монголы установили здесь военно-оккупационный режим и осуществляли фактическую власть, В ее осуществлении они опирались на авторитет амбын-нойона Тувы Соднам-Бальчира [8] и правителей Салчакского и Тоджинского хошунов. Монголы притесняли и облагали поборами русское и тувинское население, закрывали глаза на погромы русских населенных пунктов местным бандитствующим элементом. Вопиющим нарушением международного права было выдвижение монгольским командованием жесткого требования о депортации русского населения с левобережья Енисея на правый берег в течение 45 дней. Только ценой унижений и обещаний принять монгольское подданство выборным (делегатам) от населения русских поселков удалось добиться отсрочки исполнения этого приказа.
      Советское правительство в июне 1919 г. направило обращение к правительству автономной Монголии и монгольскому народу, в котором подчеркивало, что «в отмену соглашения 1913 г. Монголия, как независимая страна, имеет право непосредственно сноситься со всеми другими народами без всякой опеки со стороны Пекина и Петрограда» [9]. В документе совершенно не учитывалось, что, лишившись в лице российского государства покровителя, Монголия, а затем и Тува уже стали объектами для вмешательства со стороны Китая и стоявшей за ним Японии (члена Антанты), что сама Монголия возобновила попытки присоединить к себе Туву.
      В октябре 1919г. китайским правительством в Ургу был направлен генерал Сюй Шучжэн с военным отрядом, который аннулировал трех-/235/-стороннюю конвенцию от 7 июня 1913 г. о предоставлении автономного статуса Монголии [10]. После упразднения автономии Внешней Монголии монгольский отряд в Туве перешел в подчинение китайского комиссара. Вскоре после этого была предпринята попытка захватить в пределах Советской России с. Усинское. На территории бывшего российского протектората Тувы недалеко от этого района были уничтожены пос. Гагуль и ряд заимок в верховьях р. Уюк. Проживавшее там русское и хакасское население в большинстве своем было вырезано. В оккупированной китайским отрядом долине р. Улуг-Хем были стерты с лица земли все поселения проживавших там хакасов. Между тем Советская Россия, скованная Гражданской войной, помочь российским переселенцам в Туве ничем не могла.
      До 1920 г. внимание советского правительства было сконцентрировано на тех регионах Сибири и Дальнего Востока, где решалась судьба Гражданской войны. Тува к ним не принадлежала. Советская власть Енисейской губернии, как и царская в период протектората, продолжала формально числить Туву в своем ведении, не распространяя на нее свои действия. Так, в сводке Красноярской Губернской Чрезвычайной Комиссии за период с 14 марта по 1 апреля 1920 г. отмечалось, что «губерния разделена на 5 уездов: Красноярский, Ачинский, Канский, Енисейский и 3 края: Туруханский, Усинский и Урянхайский... Ввиду политической неопределенности Усинско-Урянхайского края, [к] формированию милиции еще не преступлено» [11].
      Только весной 1920 г. советское правительство вновь обратило внимание на острую обстановку в Урянхае. 16-18 мая 1920 г. в тувинском пос. Баян-Кол состоялись переговоры Ян Шичао и командира монгольского отряда Чамзрына (Жамцарано) с советским представителем А. И. Кашниковым [12], по итогам которых Тува признавалась нейтральной зоной, а в русских поселках края допускалась организация ревкомов. Но достигнутые договоренности на уровне правительств Китая и Советской России закреплены не были, так и оставшись на бумаге. Анализируя создавшуюся в Туве ситуацию, А. И. Кашников пришел к мысли, что решить острый «урянхайский вопрос» раз и навсегда может только создание ту винского государства. Он был не единственным советским деятелем, который так думал. Но, забегая вперед, отметим: дальнейшие события показали, что и после создания тувинского го-/236/-сударства в 1921 г. этот вопрос на протяжении двух десятилетий продолжал оставаться предметом дипломатических переговоров СССР с Монголией и Китаем.
      В конце июля 1920 г., в связи с поражением прояпонской партии в Китае и усилением освободительного движения в Монголии, монгольский отряд оставил Туву. Но его уход свидетельствовал не об отказе панмонголистов от присоединения Тувы, а о смене способа достижения цели, о переводе его в плоскость дипломатических переговоров с Советской Россией. Глава делегации монгольских революционеров С. Данзан во время переговоров 17 августа 1920 г. в Иркутске с уполномоченным по иностранным делам в Сибири и на Дальнем Востоке Ф. И. Талоном интересовался позицией Советской России по «урянхайскому вопросу» [13]. В Москве в беседах монгольских представителей с Г. В. Чичериным этот вопрос ставился вновь. Учитывая, что будущее самой Монголии, ввиду позиции Китая еще неясно, глава НКИД обдумывал иную формулу отношений сторон к «урянхайскому вопросу», ставя его в зависимость от решения «монгольского вопроса» [14].
      Большинство деятелей Коминтерна, рассматривая Китай в качестве перспективной зоны распространения мировой революции, исходили из необходимости всемерно усиливать влияние МНРП на Внутреннюю Монголию и Баргу, а через них – на революционное движение в Китае. С этой целью объединение всех монгольских племен (к которым, без учета тюркского происхождения, относились и тувинцы) признавалось целесообразным [15]. Меньшая часть руководства Коминтерна уже тогда считала, что панмонголизм создавал внутреннюю угрозу революционному единству в Китае [16].
      Вопросами текущей политики по отношению к Туве также занимались общесибирские органы власти. Характеризуя компетентность Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома в восточной политике, уполномоченный НКИД в Сибири и на Дальнем Востоке Ф. И. Гапон отмечал: «Взаимосплетение интересов Востока, с одной стороны, и Советской России, с другой, так сложно, что на тонкость, умелость революционной работы должно быть обращено особое внимание. Солидной постановке этого дела партийными центрами Сибири не только не уделяется внимания, но в практической плоскости этот вопрос вообще не ставится» [17]. Справедливость этого высказывания находит подтверждение /237/ в практической деятельности Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома, позиция которых в «урянхайском вопросе» основывалась не на учете ситуации в регионе, а на общих указаниях Дальневосточного Секретариата Коминтерна (далее – ДВСКИ).
      Ян Шичао, исходя из политики непризнания Китайской Республикой Советской России, пытаясь упрочить свое пошатнувшееся положение из-за революционных событий в Монголии, стал добиваться от русских колонистов замены поселковых советов одним выборным лицом с функциями сельского старосты. Вокруг китайского штаба концентрировались белогвардейцы и часть тувинских нойонов. Раньше царская Россия была соперницей Китая в Туве, но китайский комиссар в своем отношении к белогвардейцам руководствовался принципом «меньшего зла» и намерением ослабить здесь «красных» как наиболее опасного соперника.
      В августе 1920 г. в ранге Особоуполномоченного по делам Урянхайского края и Усинского пограничного округа в Туву был направлен И. Г. Сафьянов [18]. На него возлагалась задача защиты «интересов русских поселенцев в Урянхае и установление дружественных отношений как с местным коренным населением Урянхая, так и с соседней с ним Монголией» [19]. Решением президиума Енисейского губкома РКП (б) И. Г. Сафьянову предписывалось «самое бережное отношение к сойотам (т.е. к тувинцам. – Н.М.) и самое вдумчивое и разумное поведение в отношении монголов и китайских властей» [20]. Практические шаги по решению этих задач он предпринимал, руководствуясь постановлением ВЦИК РСФСР, согласно которому Тува к числу регионов Советской России отнесена не была [21].
      По прибытии в Туву И. Г. Сафьянов вступил в переписку с китайским комиссаром. В письме от 31 августа 1920 г. он уведомил Ян Шичао о своем назначении и предложил ему «по всем делам Усинского Пограничного Округа, а также ... затрагивающим интересы русского населения, проживающего в Урянхае», обращаться к нему. Для выяснения «дальнейших взаимоотношений» он попросил назначить время и место встречи [22]. Что касается Ян Шичао, то появление в Туве советского представителя, ввиду отсутствия дипломатических отношений между Советской Россией и Китаем, было им воспринято настороженно. Этим во многом объясняется избранная Ян Шичао /238/ тактика: вести дипломатическую переписку, уклоняясь под разными предлогами от встреч и переговоров.
      Сиббюро ЦК РКП (б) в документе «Об условиях, постановке и задачах революционной работы на Дальнем Востоке» от 16 сентября 1920 г. определило: «...пока край не занят китайскими войсками (видимо, отряд Ян Шичао в качестве серьезной силы не воспринимался. – Н.М.), ...должны быть приняты немедленно же меры по установлению тесного контакта с урянхами и изоляции их от китайцев» [23]. Далее говорилось о том, что «край будет присоединен к Монголии», в которой «урянхайцам должна быть предоставлена полная свобода самоуправления... [и] немедленно убраны русские административные учреждения по управлению краем» [24]. Центральным пунктом данного документа, несомненно, было указание на незамедлительное принятие мер по установлению связей с тувинцами и изоляции их от китайцев. Мнение тувинцев по вопросу о вхождении (невхождении) в состав Монголии совершенно не учитывалось. Намерение упразднить в Туве русскую краевую власть (царскую или колчаковскую) запоздало, поскольку ее там давно уже не было, а восстанавливаемые советы свою юрисдикцию на тувинское население не распространяли. Этот план Сиббюро был одобрен Политбюро ЦК РКП (б) и долгое время определял политику Советского государства в отношении Урянхайского края и русской крестьянской колонии в нем.
      18 сентября 1920 г. Ян Шичао на первое письмо И. Г. Сафьянова ответил, что его назначением доволен, и принес свои извинения в связи с тем, что вынужден отказаться от переговоров по делам Уряпхая, как подлежащим исключительному ведению правительства [25]. На это И. Г. Сафьянов в письме от 23 сентября 1921 г. пояснил, что он переговоры межгосударственного уровня не предлагает, а собирается «поговорить по вопросам чисто местного характера». «Являясь представителем РСФСР, гражданами которой пожелало быть и все русское население в Урянхае, – пояснил он, – я должен встать на защиту его интересов...» Далее он сообщил, что с целью наладить «добрососедские отношения с урянхами» решил пригласить их представителей на съезд «и вместе с ними обсудить все вопросы, касающиеся обеих народностей в их совместной жизни» [26], и предложил Ян Шичао принять участие в переговорах. /239/
      Одновременно И. Г. Сафьянов отправил еще два официальных письма. В письме тувинскому нойону Даа хошуна Буяну-Бадыргы он сообщил, что направлен в Туву в качестве представителя РСФСР «для защиты интересов русского населения Урянхая» и для переговоров с ним и другими представителями тувинского народа «о дальнейшей совместной жизни». Он уведомил нойона, что «для выяснения создавшегося положения» провел съезд русского населения, а теперь предлагал созвать тувинский съезд [27]. Второе письмо И. Г. Сафьянов направил в Сибревком (Омск). В нем говорилось о политическом положении в Туве, в частности об избрании на X съезде русского населения (16-20 сентября) краевой Советской власти, начале работы по выборам поселковых советов и доброжелательном отношении к проводимой работе тувинского населения. Монгольский отряд, писал он, покинул Туву, а китайский – ограничивает свое влияние районом торговли китайских купцов – долиной р. Хемчик [28].
      28 сентября 1920 г. Енгубревком РКП (б) на своем заседании заслушал доклад о ситуации в Туве. В принятой по нему резолюции говорилось: «Отношение к Сафьянову со стороны сойотов очень хорошее. Линия поведения, намеченная Сафьяновым, следующая: организовать, объединить местные Ревкомы, создать руководящий орган “Краевую власть” по образцу буферного государства»[29]. В протоколе заседания также отмечалось: «Отношения между урянхами и монголами – с одной стороны, китайцами – с другой, неприязненные и, опираясь на эти неприязненные отношения, можно было бы путем организации русского населения вокруг идеи Сов[етской] власти вышибить влияние китайское из Урянхайского края» [30].
      В телеграфном ответе на письмо И.Г. Сафьянова председатель Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома И. Н. Смирнов [31] 2 октября 1920 г. сообщил, что «Сиббюро имело суждение об Урянхайском крае» и вынесло решение: «Советская Россия не намерена и не делает никаких шагов к обязательному присоединению к себе Урянхайского края». Но так как он граничит с Монголией, то, с учетом созданных в русской колонии советов, «может и должен служить проводником освободительных идей в Монголии и Китае». В связи с этим, сообщал И. Н. Смирнов, декреты Советской России здесь не должны иметь обязательной силы, хотя организация власти по типу советов, «как агитация действием», /240/ желательна. В практической работе он предписывал пока «ограничиться» двумя направлениями: культурно-просветительным и торговым [32]. Как видно из ответа. Сиббюро ЦК РКП (б) настраивало сторонников Советской власти в Туве на кропотливую революционную культурно-просветительную работу. Учитывая заграничное положение Тувы (пока с неясным статусом) и задачи колонистов по ведению революционной агитации в отношении к Монголии и Китаю, от санкционирования решений краевого съезда оно уклонилось. Напротив, чтобы отвести от Советской России обвинения со стороны других государств в продолжение колониальной политики, русской колонии было предложено не считать декреты Советской власти для себя обязательными. В этом прослеживается попытка вполне оправдавшую себя с Дальневосточной Республикой (ДВР) «буферную» тактику применить в Туве, где она не являлась ни актуальной, ни эффективной. О том, как И.Г. Сафьянову держаться в отношении китайского военного отряда в Туве, Сиббюро ЦК РКП (б) никаких инструкций не давало, видимо полагая, что на месте виднее.
      5 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов уведомил Ян Шичао, что урянхайский съезд созывается 25 октября 1920 г. в местности Суг-Бажи, но из полученного ответа убедился, что китайский комиссар контактов по-прежнему избегает. В письме от 18 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов вновь указал на крайнюю необходимость переговоров, теперь уже по назревшему вопросу о недопустимом поведении китайских солдат в русских поселках. Дело в том, что 14 октября 1920 г. они застрелили председателя Атамановского сельсовета А. Сниткина и арестовали двух русских граждан, отказавшихся выполнить их незаконные требования. В ответ на это местная поселковая власть арестовала трех китайских солдат, творивших бесчинства и произвол. «Как видите, дело зашло слишком далеко, – писал И. Г. Сафьянов, – и я еще раз обращаюсь к Вам с предложением возможно скорее приехать сюда, чтобы совместно со мной обсудить и разобрать это печальное и неприятное происшествие. Предупреждаю, что если Вы и сейчас уклонитесь от переговоров и откажитесь приехать, то я вынужден буду прервать с Вами всякие сношения, сообщить об этом нашему Правительству, и затем приму соответствующие меры к охране русских поселков и вообще к охране наших интересов в Урянхае». Сафьянов также предлагал /241/ во время встречи обменяться арестованными пленными [33]. В течение октября между китайским и советским представителями в Туве велась переписка по инциденту в Атамановке. Письмом от 26 октября 1920 г. Ян Шичао уже в который раз. ссылаясь на нездоровье, от встречи уклонился и предложил ограничиться обменом пленными [34]. Между тем начатая И.Г. Сафьяновым переписка с тувинскими нойонами не могла не вызвать беспокойства китайского комиссара. Он, в свою очередь, оказал давление на тувинских правителей и сорвал созыв намеченного съезда.
      Из вышеизложенного явствует, что китайский комиссар Ян Шичао всеми силами пытался удержаться в Туве. Революционное правительство Монголии поставило перед Советским правительством вопрос о включении Тувы в состав Внешней Монголии. НКИД РСФСР, учитывая в первую очередь «китайский фактор» как наиболее весомый, занимал по нему' нейтрально-осторожную линию. Большинство деятелей Коминтерна и общесибирские партийные и советские органы в своих решениях по Туве, как правило, исходили из целесообразности ее объединения с революционной Монголией. Практические шаги И.Г. Сафьянова, представлявшего в то время в Туве Сибревком и Сиббюро ЦК РКП (б), были направлены на вовлечение представителя Китая в Туве в переговорный процесс о судьбе края и его населения, установление с той же целью контактов с влиятельными фигурами тувинского общества и местными советскими активистами. Однако китайский комиссар и находившиеся под его влиянием тувинские нойоны от встреч и обсуждений данной проблемы под разными предлогами уклонялись.
      Концентрация антисоветских сил вокруг китайского штаба все более усиливалась. В конце октября 1920 г. отряд белогвардейцев корнета С.И. Шмакова перерезал дорогу, соединяющую Туву с Усинским краем. Водный путь вниз по Енисею в направлении на Минусинск хорошо простреливался с левого берега. Местные партизаны и сотрудники советского представительства в Туве оказались в окружении. Ситуация для них становилась все более напряженной [35]. 28 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов решил в сопровождении охраны выехать в местность Оттук-Даш, куда из района Шагаан-Арыга выдвинулся китайский отряд под командованием Линчана и, как ожидалось, должен был прибыть Ян Шичао. Но переговоры не состоялись. /242/
      На рассвете 29 октября 1920 г. китайские солдаты и мобилизованные тувинцы окружили советскую делегацию. Против 75 красноармейцев охраны выступил многочисленный и прекрасно вооруженный отряд. В течение целого дня шла перестрелка. Лишь с наступлением темноты окруженным удалось прорвать кольцо и отступить в Атамановку. В этом бою охрана И. Г. Сафьянова потеряла несколько человек убитыми, а китайско-тувинский отряд понес серьезные потери (до 300 человек убитыми и ранеными) и отступил на место прежней дислокации. Попытка Ян Шичао обеспечить себе в Туве безраздельное господство провалилась [36].
      Инцидент на Оттук-Даше стал поворотным пунктом в политической жизни Тувы. Неудача китайцев окончательно подорвала их авторитет среди коренного населения края и лишила поддержки немногих, хотя и влиятельных, сторонников из числа хемчикских нойонов. Непозволительное в международной практике нападение на дипломатического представителя (в данном случае – РСФСР), совершенное китайской стороной, а также исходящая из китайского лагеря угроза уничтожения населенных пунктов русской колонии дали Советской России законный повод для ввода на территорию Тувы военных частей.
      И.Г. Сафьянов поначалу допускал присоединение Тувы к Советской России. Он считал, что этот шаг «не создаст... никакого осложнения в наших отношениях с Китаем и Монголией, где сейчас с новой силой загорается революционный пожар, где занятые собственной борьбой очень мало думают об ограблении Урянхая…» [37]. Теперь, когда вопрос о вводе в Туву советских войск стоял особенно остро, он, не колеблясь, поставил его перед Енгубкомом и Сибревкомом. 13 ноября 1920 г. И.Г. Сафьянов направил в Омск телеграмму: «Белые банды, выгоняемые из северной Монголии зимними холодами и голодом, намереваются захватить Урянхай. Шайки местных белобандитов, скрывающиеся в тайге, узнав это, вышли и грабят поселки, захватывают советских работников, терроризируют население. Всякая мирная работа парализована ими... Теперь положение еще более ухудшилось, русскому населению Урянхая, сочувствующему советской власти, грозит полное истребление. Требую от вас немедленной помощи. Необходимо сейчас же ввести в Урянхай регулярные отряды. Стоящие в Усинском войска боятся нарушения международных прав. Ничего /243/ они уже не нарушат. С другой стороны совершено нападение на вашего представителя...» [38]
      В тот же день председатель Сибревкома И.Н. Смирнов продиктовал по прямому проводу сообщение для В.И. Ленина (копия – Г.В. Чичерину), в котором обрисовал ситуацию в Туве. На основании данных, полученных от него 15 ноября 1920 г., Политбюро ЦК РКП (б) рассматривало вопрос о военной помощи Туве. Решение о вводе в край советских войск было принято, но выполнялось медленно. Еще в течение месяца И. Г. Сафьянову приходилось посылать тревожные сигналы в высокие советские и военные инстанции. В декабре 1920 г. в край был введен советский экспедиционный отряд в 300 штыков. В начале 1921 г. вошли и рассредоточились по населенным пунктам два батальона 190-го полка внутренней службы. В с. Усинском «в ближайшем резерве» был расквартирован Енисейский полк [39].
      Ввод советских войск крайне обеспокоил китайского комиссара в Туве. На его запрос от 31 декабря 1920 г. о причине их ввода в Туву И. Г. Сафьянов письменно ответил, что русским колонистам и тяготеющим к Советской России тувинцам грозит опасность «быть вырезанными» [40]. Он вновь предложил Ян Шичао провести в Белоцарске 15 января 1921 г. переговоры о дальнейшей судьбе Тувы. Но даже в такой ситуации китайский представитель предпочел избежать встречи [41].
      Еще в первых числах декабря 1920 г. в адрес командования военной части в с. Усинском пришло письмо от заведующего сумоном Маады Лопсан-Осура [42], в котором он сообщал: «Хотя вследствие недоразумения. .. вышла стычка на Оттук-Даше (напомним, что в ней на стороне китайцев участвовали мобилизованные тувинцы. – Н.М.), но отношения наши остались добрососедскими ... Если русские военные отряды не будут отведены на старые места, Ян Шичао намерен произвести дополнительную мобилизацию урянхов, которая для нас тяжела и нежелательна» [43]. Полученное сообщение 4 декабря 1920 г. было передано в высокие военные ведомства в Иркутске (Реввоенсовет 5-й армии), Омске, Чите и, по-видимому, повлияло на решение о дополнительном вводе советских войск в Туву. Тревожный сигнал достиг Москвы.
      На пленуме ЦК РКП (б), проходившем 4 января 1921 г. под председательством В. И. Ленина, вновь обсуждался вопрос «Об Урянхайском крае». Принятое на нем постановление гласило: «Признавая /244/ формальные права Китайской Республики над Урянхайским краем, принять меры для борьбы с находящимися там белогвардейскими каппелевскими отрядами и оказать содействие местному крестьянскому населению...» [44]. Вскоре в Туву были дополнительно введены подразделения 352 и 440 полков 5-й Красной Армии и направлены инструкторы в русские поселки для организации там ревкомов.
      Ян Шичао, приведший ситуацию в Туве к обострению, вскоре был отозван пекинским правительством, но прибывший на его место новый военный комиссар Ман Шани продолжал придерживаться союза с белогвардейцами. Вокруг его штаба, по сообщению от командования советской воинской части в с. Усинское от 1 февраля 1921 г., сосредоточились до 160 противников Советской власти [45]. А между тем захватом Урги Р.Ф.Унгерном фон Штернбергом в феврале 1921 г., изгнанием китайцев из Монголии их отряд в Туве был поставлен в условия изоляции, и шансы Китая закрепиться в крае стали ничтожно малыми.
      Повышение интереса Советской России к Туве было также связано с перемещением театра военных действий на территорию Монголии и постановкой «урянхайского вопроса» – теперь уже революционными панмонголистами и их сторонниками в России. 2 марта 1921 г. Б.З. Шумяцкий [46] с И.Н. Смирновым продиктовали по прямому проводу для Г.В. Чичерина записку, в которой внесли предложение включить в состав Монголии Урянхайский край (Туву). Они считали, что монгольской революционной партии это прибавит сил для осуществления переворота во всей Монголии. А Тува может «в любой момент ... пойти на отделение от Монголии, если ее международное положение станет складываться не в нашу пользу» [47]. По этому плану Тува должна была без учета воли тувинского народа войти в состав революционной Монголии. Механизм же ее выхода из монгольского государства на случай неудачного исхода революции в Китае продуман не был. Тем не менее, как показывают дальнейшие события в Туве и Монголии, соавторы этого плана получили на его реализацию «добро». Так, когда 13 марта 1921 г. в г. Троицкосавске было сформировано Временное народное правительство Монголии из семи человек, в его составе одно место было зарезервировано за Урянхаем [48].
      Барон Р.Ф.Унгерн фон Штернберг, укрепившись в Монголии, пытался превратить ее и соседний Урянхайский край в плацдарм для /245/ наступления на Советскую Россию. Между тем советское правительство, понимая это, вовсе не стремилось наводнить Туву войсками. С белогвардейскими отрядами успешно воевали главным образом местные русские партизаны, возглавляемые С.К. Кочетовым, а с китайцами – тувинские повстанцы, которые первое время руководствовались указаниями из Монголии. Позднее, в конце 1920-х гг., один из первых руководителей тувинского государства Куулар Дондук [49] вспоминал, что при Р.Ф.Унгерне фон Штернберге в Урге было созвано совещание монгольских князей, которое вынесло решение о разгроме китайского отряда в Туве [50]. В первых числах марта 1921 г. в результате внезапного ночного нападения тувинских повстанцев на китайцев в районе Даг-Ужу он был уничтожен.
      18 марта Б.З. Шумяцкий телеграфировал И.Г. Сафьянову: «По линии Коминтерна предлагается вам немедленно организовать урянхайскую нар[одно-] революционную] партию и народ[н]о-революционное правительство Урянхая... Примите все меры, чтобы организация правительства и нар[одно-] рев[олюционной] партии были осуществлены в самый краткий срок и чтобы они декларировали объединение с Монголией в лице создавшегося в Маймачене Центрального Правительства ...Вы назначаетесь ... с полномочиями Реввоенсовета армии 5 и особыми полномочиями от Секретариата (т.е. Дальневосточного секретариата Коминтерна. – Я.М.)» [51]. Однако И. Г. Сафьянов не поддерживал предложенный Шумяцким и Смирновым план, особенно ту его часть, где говорилось о декларировании тувинским правительством объединения Тувы с Монголией.
      21 мая 1921 г. Р.Ф. Унгерн фон Штернберг издал приказ о переходе в подчинение командования его войск всех рассеянных в Сибири белогвардейских отрядов. На урянхайском направлении действовал отряд генерала И. Г. Казанцева [52]. Однако весной 1921 г. он был по частям разгромлен и рассеян партизанами (Тарлакшинский бой) и хемчик-скими тувинцами [53].
      После нескольких лет вооруженной борьбы наступила мирная передышка, которая позволила И.Г. Сафьянову и его сторонникам активизировать работу по подготовке к съезду представителей тувинских хошунов. Главным пунктом повестки дня должен был стать вопрос о статусе Тувы. В качестве возможных вариантов решения рассматри-/246/-вались вопросы присоединения Тувы к Монголии или России, а также создание самостоятельного тувинского государства. Все варианты имели в Туве своих сторонников и шансы на реализацию.
      Относительно новым для тувинцев представлялся вопрос о создании национального государства. Впервые представители тувинской правящей элиты заговорили об этом (по примеру Монголии) в феврале 1912 г., сразу после освобождения от зависимости Китая. Непременным условием его реализации должно было стать покровительство России. Эту часть плана реализовать удаюсь, когда в 1914 г. над Тувой был объявлен российский протекторат Однако царская Россия вкладывала в форму протектората свое содержание, взяв курс на поэтапное присоединение Тувы. Этому помешали революционные события в России.
      Второй раз попытка решения этого вопроса, как отмечалось выше, осуществлялась с позиций самоопределения тувинского народа в июне 1918 г. И вот после трудного периода Гражданской войны в крае и изгнания из Тувы иностранных интервентов этот вопрос обсуждался снова. Если прежде геополитическая ситуация не давала для его реализации ни малейших шансов, то теперь она, напротив, ей благоприятствовала. Немаловажное значение для ее практического воплощения имели данные И.Г. Сафьяновым гарантии об оказании тувинскому государству многосторонней помощи со стороны Советской России. В лице оставивших китайцев хемчикских нойонов Буяна-Бадыргы и Куулара Чимба, под властью которых находилось большинство населения Тувы, идея государственной самостоятельности получила активных сторонников.
      22 мая 1921 г. И. Г. Сафьянов распространил «Воззвание [ко] всем урянхайским нойонам, всем чиновникам и всему урянхайскому народу», в котором разъяснял свою позицию по вопросу о самоопределении тувинского народа. Он также заверил, что введенные в Туву советские войска не будут навязывать тувинскому народу своих законов и решений [54]. Из текста воззвания явствовало, что сам И. Г. Сафьянов одобряет идею самоопределения Тувы вплоть до образования самостоятельного государства.
      Изменение политической линии представителя Сибревкома в Туве И. Г. Сафьянова работниками ДВСКИ и советских органов власти Сибири было встречено настороженно. 24 мая Сиббюро ЦК РКП (б) /247/ рассмотрело предложение Б.З. Шумяцкого об отзыве из Тувы И. Г. Сафьянова. В принятом постановлении говорилось: «Вопрос об отзыве т. Сафьянова .. .отложить до разрешения вопроса об Урянхайском крае в ЦК». Кроме того, Енисейский губком РКП (б) не согласился с назначением в Туву вместо Сафьянова своего работника, исполнявшего обязанности губернского продовольственного комиссара [55].
      На следующий день Б.З. Шумяцкий отправил на имя И.Г. Сафьянова гневную телеграмму: «Требую от Вас немедленного ответа, почему до сих пор преступно молчите, предлагаю немедленно войти в отношение с урянхайцами и выйти из состояния преступной бездеятельности». Он также ставил Сафьянова в известность, что на днях в Туву прибудет делегация от монгольского народно-революционного правительства и революционной армии во главе с уполномоченным Коминтерна Б. Цивенжаповым [56], директивы которого для И. Г. Сафьянова обязательны [57]. На это в ответной телеграмме 28 мая 1921 г. И. Г. Сафьянов заявил: «...Я и мои сотрудники решили оставить Вашу программу и работать так, как подсказывает нам здравый смысл. Имея мандат Сибревкома, выданный мне [с] согласия Сиббюро, беру всю ответственность на себя, давая отчет [о] нашей работе только товарищу Смирнову» [58].
      14 июня 1921 г. глава НКИД РСФСР Г.В. Чичерин, пытаясь составить более четкое представление о положении в Туве, запросил мнение И.Н. Смирнова по «урянхайскому вопросу» [59]. В основу ответа И.Н. Смирнова было положено постановление, принятое членами Сиббюро ЦК РКП (б) с участием Б.З. Шумяцкого. Он привел сведения о численности в Туве русского населения и советских войск и предложил для осуществления постоянной связи с Урянхаем направить туда представителя НКИД РСФСР из окружения Б.З. Шумяцкого. Также было отмечено, что тувинское население относится к монголам отрицательно, а русское «тяготеет к советской власти». Несмотря на это, Сиббюро ЦК РКП (б) решило: Тува должна войти в состав Монголии, но декларировать это не надо [60].
      16 июня 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б) по предложению народного комиссара иностранных дел Г.В. Чичерина с одобрения В.И. Ленина приняло решение о вступлении в Монголию советских войск для ликвидации группировки Р.Ф.Унгерна фон Штернберга. Тем временем «старые» панмонголисты тоже предпринимали попытки подчинить /248/ себе Туву. Так, 17 июня 1921 г. управляющий Цзасакту-хановским аймаком Сорукту ван, назвавшись правителем Урянхая, направил тувинским нойонам Хемчика письмо, в котором под угрозой сурового наказания потребовал вернуть захваченные у «чанчина Гегена» (т.е. генерала на службе у богдо-гегена) И.Г. Казанцева трофеи и служебные бумаги, а также приехать в Монголию для разбирательства [61]. 20 июня 1921 г. он сообщил о идущем восстановлении в Монголии нарушенного китайцами управления (т.е. автономии) и снова выразил возмущение разгромом тувинцами отряда генерала И.Г. Казанцева. Сорукту ван в гневе спрашивал: «Почему вы, несмотря на наши приглашения, не желаете явиться, заставляете ждать, тормозите дело и не о чем не сообщаете нам? ...Если вы не исполните наше предписание, то вам будет плохо» [62]
      Однако монгольский сайт (министр, влиятельный чиновник) этими угрозами ничего не добился. Хемчикские нойоны к тому времени уже были воодушевлены сафьяновским планом самоопределения. 22 июня 1921 г. И. Г. Сафьянов в ответе на адресованное ему письмо Сорукту вана пригласил монгольского сайта на переговоры, предупредив его, что «чинить обиды другому народу мы не дадим и берем его под свое покровительство» [63]. 25-26 июня 1921 г. в Чадане состоялось совещание представителей двух хемчикских хошунов и советской делегации в составе представителей Сибревкома, частей Красной Армии, штаба партизанского отряда и русского населения края, на котором тувинские представители выразили желание создать самостоятельное государство и созвать для его провозглашения Всетувинский съезд. В принятом ими на совещании решении было сказано: «Представителя Советской России просим поддержать нас на этом съезде в нашем желании о самоопределении... Вопросы международного характера будущему центральному органу необходимо решать совместно с представительством Советской России, которое будет являться как бы посредником между тувинским народом и правительствами других стран» [64].
      1 июля 1921 г. в Москве состоялись переговоры наркома иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина с монгольской делегацией в составе Бекзеева (Ц. Жамцарано) и Хорлоо. В ходе переговоров Г.В. Чичерин предложил формулу отношения сторон к «урянхайскому вопросу», в соответствии с которой: Советская Россия от притязаний на Туву /249/ отказывалась, Монголия в перспективе могла рассчитывать на присоединение к ней Тувы, но ввиду неясности ее международного положения вопрос оставался открытым на неопределенное время. Позиция Тувы в это время определенно выявлена еще не была, она никак не комментировалась и во внимание не принималась.
      Между тем Б.З. Шумяцкий попытался еще раз «образумить» своего политического оппонента в Туве. 12 июля 1921 г. он телеграфировал И. Г. Сафьянову: «Если совершите возмутительную и неслыханную в советской, военной и коминтерновской работе угрозу неподчинения в смысле отказа информировать, то вынужден буду дать приказ по военной инстанции в пределах прав, предоставленных мне дисциплинарным уставом Красной Армии, которым не однажды усмирялся бунтарский пыл самостийников. Приказываю информацию давать моему заместителю [Я.Г.] Минскеру и [К.И.] Грюнштейну» [65].
      Однако И. Г. Сафьянов, не будучи на деле «самостийником», практически о каждом своем шаге регулярно докладывал председателю Сибревкома И. Н. Смирнову и просил его передать полученные сведения в адрес Реввоенсовета 5-й армии и ДВСКИ. 13 июля 1921 г. И.Г. Сафьянов подробно информирован его о переговорах с представителями двух хемчикских кожуунов [66]. Объясняя свое поведение, 21 июля 1921 г. он писал, что поначалу, выполняя задания Б.З. Шумяцкого «с его буферной Урянхайской политикой», провел 11-й съезд русского населения Тувы (23-25 апреля 1921 г.), в решениях которого желание русского населения – быть гражданами Советской республики – учтено не было. В результате избранная на съезде краевая власть оказалась неавторитетной, и «чтобы успокоить бушующие сердца сторонников Советской власти», ему пришлось «преобразовать представительство Советской] России в целое учреждение, разбив его на отделы: дипломатический, судебный, Внешторга и промышленности, гражданских дел» [67]. Письмом от 28 июля 1921 г. он сообщил о проведении 12-го съезда русского населения в Туве (23-26 июля 1921 гг.), на котором делегаты совершенно определенно высказались за упразднение буфера и полное подчинение колонии юрисдикции Советской России [68].
      В обращении к населению Тувы, выпущенном в конце июля 1921 г., И.Г. Сафьянов заявил: «Центр уполномочил меня и послал к Вам в Урянхай помочь Вам освободиться от гнета Ваших насильников». /250/ Причислив к числу последних китайцев, «реакционных» монголов и белогвардейцев, он сообщил, что ведет переговоры с хошунами Тувы о том, «как лучше устроить жизнь», и что такие переговоры с двумя хемчикскими хошунами увенчались успехом. Он предложил избрать по одному представителю от сумона (мелкая административная единица и внутриплеменное деление. – Я.М.) на предстоящий Всетувинский съезд, на котором будет рассмотрен вопрос о самоопределении Тувы [69].
      С каждым предпринимаемым И. Г. Сафьяновым шагом возмущение его действиями в руководстве Сиббюро ЦК РКП (б) и ДВСКИ нарастало. Его переговоры с представителями хемчикских хошунов дали повод для обсуждения Сиббюро ЦК РКП (б) вопроса о покровительстве Советской России над Тувой. В одном из его постановлений, принятом в июле 1921 г., говорилось, что советский «протекторат над Урянхайским краем в международных делах был бы большой политической ошибкой, которая осложнила бы наши отношения с Китаем и Монголией» [70]. 11 августа 1921 г. И. Г. Сафьянов получил из Иркутска от ответственного секретаря ДВСКИ И. Д. Никитенко телеграмму, в которой сообщалось о его отстранении от представительства Коминтерна в Урянхае «за поддержку захватчиков края по направлению старой царской администрации» [71]. Буквально задень до Всетувинского учредительного Хурала в Туве 12 августа 1921 г. И. Д. Никитенко писал Г.В. Чичерину о необходимости «ускорить конкретное определение отношения Наркоминдела» по Туве. Назвав И. Г. Сафьянова «палочным самоопределителем», «одним из импрессионистов... доморощенной окраинной политики», он квалифицировал его действия как недопустимые. И. Д. Никитенко предложил включить Туву «в сферу влияния Монгольской Народно-Революционной партии», работа которой позволит выиграть 6-8 месяцев, в течение которых «многое выяснится» [72]. Свою точку зрения И. Д. Никитенко подкрепил приложенными письмами двух известных в Туве монголофилов: амбын-нойона Соднам-Бальчира с группой чиновников и крупного чиновника Салчакского хошуна Сосор-Бармы [73].
      Среди оппонентов И. Г. Сафьянова были и советские военачальники. По настоянию Б.З. Шумяцкого он был лишен мандата представителя Реввоенсовета 5-й армии. Военный комиссар Енисейской губернии И. П. Новоселов и командир Енисейского пограничного полка Кейрис /251/ доказывали, что он преувеличивал количество белогвардейцев в Урянхае и исходящую от них опасность лишь для того, чтобы добиться военной оккупации края Советской Россией. Они также заявляли, что представитель Сибревкома И.Г. Сафьянов и поддерживавшие его местные советские власти преследовали в отношении Тувы явно захватнические цели, не считаясь с тем, что их действия расходились с политикой Советской России, так как документальных данных о тяготении тувинцев к России нет. Адресованные И. Г. Сафьянову обвинения в стремлении присоединить Туву к России показывают, что настоящие его взгляды на будущее Тувы его политическим оппонентам не были до конца ясны и понятны.
      Потакавшие новым панмонголистам коминтерновские и сибирские советские руководители, направляя в Туву в качестве своего представителя И.Г. Сафьянова, не ожидали, что он станет настолько сильным катализатором политических событий в крае. Действенных рычагов влияния на ситуацию на тувинской «шахматной доске» отечественные сторонники объединения Тувы с Монголией не имели, поэтому проиграли Сафьянову сначала «темп», а затем и «партию». В то время когда представитель ДВСКИ Б. Цивенжапов систематически получал информационные сообщения Монгольского телеграфного агентства (МОНТА) об успешном развитии революции в Монголии, события в Туве развивались по своему особому сценарию. Уже находясь в опале, лишенный всех полномочий, пользуясь мандатом представителя Сибревкома, действуя на свой страх и риск, И.Г. Сафьянов ускорил наступление момента провозглашения тувинским народом права на самоопределение. В итоге рискованный, с непредсказуемыми последствиями «урянхайский гамбит» он довел до победного конца. На состоявшемся 13-16 августа 1921 г. Всетувинском учредительном Хурале вопрос о самоопределении тувинского народа получил свое разрешение.
      В телеграмме, посланной И.Г. Сафьяновым председателю Сибревкома И. Н. Смирнову (г. Новониколаевск), ДВСКИ (г. Иркутск), Губкому РКП (б) (г. Красноярск), он сообщал: «17 августа 1921 г. Урянхай. Съезд всех хошунов урянхайского народа объявил Урянхай самостоятельным в своем внутреннем управлении, [в] международных же сношениях идущим под покровительством Советроссии. Выбрано нар[одно]-рев[о-люционное] правительство [в] составе семи лиц... Русским гражданам /252/ разрешено остаться [на] территории Урянхая, образовав отдельную советскую колонию, тесно связанную с Советской] Россией...» [74]
      В августе – ноябре 1921 г. в Туве велось государственное строительство. Но оно было прервано вступлением на ее территорию из Западной Монголии отряда белого генерала А. С. Бакича. В конце ноября 1921 г. он перешел через горный хребет Танну-Ола и двинулся через Элегест в Атамановку (затем село Кочетово), где находился штаб партизанского отряда. Партизаны, среди которых были тувинцы и красноармейцы усиленного взвода 440-го полка под командой П.Ф. Карпова, всего до тысячи бойцов, заняли оборону.
      Ранним утром 2 декабря 1921 г. отряд Бакича начал наступление на Атамановку. Оборонявшие село кочетовцы и красноармейцы подпустили белогвардейцев поближе, а затем открыли по ним плотный пулеметный и ружейный огонь. Потери были огромными. В числе первых был убит генерал И. Г. Казанцев. Бегущих с поля боя белогвардейцев добивали конные красноармейцы и партизаны. Уничтожив значительную часть живой силы, они захватили штаб и обоз. Всего под Атамановкой погибло свыше 500 белогвардейцев, в том числе около 400 офицеров, 7 генералов и 8 священников. Почти столько же белогвардейцев попало в плен. Последняя попытка находившихся на территории Монголии белогвардейских войск превратить Туву в оплот белых сил и плацдарм для наступления на Советскую Россию закончилась неудачей. Так завершилась Гражданская война в Туве.
      Остатки разгромленного отряда Бакича ушли в Монголию, где вскоре добровольно сдались монгольским и советским военным частям. По приговору Сибирского военного отделения Верховного трибунала ВЦИК генерала А. С. Бакича и пятерых его ближайших сподвижников расстреляли в Новосибирске. За умелое руководство боем и разгром отряда Бакича С. К. Кочетова приказом Реввоенсовета РСФСР № 156 от 22 января 1922 г. наградили орденом Красного Знамени.
      В завершение настоящего исследования можно заключить, что протекавшие в Туве революционные события и Гражданская война были в основном производными от российских, Тува была вовлечена в российскую орбиту революционных и военных событий периода 1917-1921 гг. Но есть у них и свое, урянхайское, измерение. Вплетаясь в канву известных событий, в новых условиях получил свое продол-/253/-жение нерешенный до конца спор России, Китая и Монголии за обладание Тувой, или «урянхайский вопрос». А на исходе Гражданской войны он дополнился новым содержанием, выраженным в окрепшем желании тувинского народа образовать свое государство. Наконец, определенное своеобразие событиям придавало местоположение Тувы. Труд недоступностью и изолированностью края от революционных центров Сибири во многом объясняется относительное запаздывание исторических процессов периода 1917-1921 гг., более медленное их протекание, меньшие интенсивность и степень остроты. Однако это не отменяет для Тувы общую оценку описанных выше событий, как произошедших по объективным причинам, и вместе с тем страшных и трагических.
      1. См.: Собрание архивных документов о протекторате России над Урянхайским краем – Тувой (к 100-летию исторического события). Новосибирск, 2014.
      2. История Тувы. Новосибирск, 2017. Т. III. С. 13-30.
      3. ВКП (б), Коминтерн и национально-революционное движение в Китае: документы. М., 1994. Т. 1. 1920-1925. С. 11.
      4. История советско-монгольских отношений. М., 1981. С. 24.
      5. Сейфуяин Х.М. К истории иностранной военной интервенции и гражданской войны в Туве. Кызыл, 1956. С. 38-39; Ян Шичао окончил юридический факультет Петербургского университета, хорошо знал русский язык (см.: Белов Ь.А. Россия и Монголия (1911-1919 гг.). М., 1999. С. 203 (ссылки к 5-й главе).
      6. Монгуш Буян-Бадыргы (1892-1932) – государственный и политический деятель Тувы. До 1921 г. – нойон Даа кожууна. В 1921 г. избирался председателем Всетувин-ского учредительного Хурала и членом первого состава Центрального Совета (правительства). До февраля 1922 г. фактически исполнял обязанности главы правительства. В 1923 г. официально избран премьер-министром тувинского правительства. С 1924 г. по 1927 г. находился на партийной работе, занимался разработкой законопроектов. В 1927 г. стал министром финансов ТНР. В 1929 г. был арестован по подозрению в контрреволюционной деятельности и весной 1932 г. расстрелян. Тувинским писателем М.Б. Кенин-Лопсаном написан роман-эссе «Буян-Бадыргы». Его именем назван филиал республиканского музея в с. Кочетово и улица в г. Кызыл-Мажалыг (см.: Государственная Книга Республики Тыва «Заслуженные люди Тувы XX века». Новосибирск, 2004. С. 61-64). /254/
      7. Куулар Чимба – нойон самого крупного тувинского хошуна Бээзи.
      8. Оюн Соднам-Балчыр (1878-1924) – последний амбын-нойон Тувы. Последовательно придерживался позиции присоединения Тувы к Монголии. В 1921 г. на Всетувинском учредительном Хурале был избран главой Центрального Совета (Правительства) тувинского государства, но вскоре от этой должности отказался. В 1923 г. избирался министром юстиции. Являлся одним из вдохновителей мятежа на Хемчике (1924 г.), проходившего под лозунгом присоединения Тувы к Монголии. Погиб при попытке переправиться через р. Тес-Хем и уйти в Монголию.
      9. Цит. по: Хейфец А.Н. Советская дипломатия и народы Востока. 1921-1927. М., 1968. С. 19.
      10. АВП РФ. Ф. Референту ра по Туве. Оп. 11. Д. 9. П. 5, без лл.
      11. ГАНО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 186. Л. 60-60 об.
      12. А.И. Кашников – особоуполномоченный комиссар РСФСР по делам Урянхая, руководитель советской делегации на переговорах. Характеризуя создавшуюся на момент переговоров ситуацию, он писал: «Китайцы смотрят на Россию как на завоевательницу бесспорно им принадлежащего Урянхайского края, включающего в себя по северной границе Усинскую волость.
      Русские себя так плохо зарекомендовали здесь, что оттолкнули от себя урянхайское (сойетское) население, которое видит теперь в нас похитителей их земли, своих поработителей и угнетателей. В этом отношении ясно, что китайцы встретили для себя готовую почву для конкуренции с русскими, но сами же затем встали на положение русских, когда присоединили к себе Монголию и стали сами хозяйничать.
      Урянхи тяготеют к Монголии, а Монголия, попав в лапы Китаю, держит курс на Россию. Создалась, таким образом, запутанная картина: русских грабили урянхи. вытуривая со своей земли, русских выживали и китайцы, радуясь каждому беженцу и думая этим ликвидировать споры об Урянхае» (см.: протоколы Совещания Особоуполномоченною комиссара РСФСР А.И. Кашникова с китайским комиссаром Ян Шичао и монгольским нойоном Жамцарано об отношении сторон к Урянхаю, создании добрососедских русско-китайских отношений по Урянхайскому вопросу и установлении нормального правопорядка в Урянхайском крае (НА ТИГПИ. Д. 388. Л. 2, 6, 14-17, 67-69, 97; Экономическая история потребительской кооперации Республики Тыва. Новосибирск, 2004. С. 44).
      13. См.: Лузянин С. Г. Россия – Монголия – Китай в первой половине XX в. Политические взаимоотношения в 1911-1946 гг. М., 2003. С. 105-106.
      14. Там же. С. 113.
      15. Рощан С.К. Политическая история Монголии (1921-1940 гг.). М., 1999. С. 123-124; Лузянин С.Г. Указ. соч. С. 209.
      16. Рощин С.К. Указ. соч. С. 108.
      17. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 43. Л.9.
      18. Иннокентий Георгиевич Сафьянов (1875-1953) – видный советский деятель /255/ и дипломат. В 1920-1921 гг. представлял в Туве Сибревком, Дальневосточный секретариат Коминтерна и Реввоенсовет 5-й армии, вел дипломатическую переписку с представителями Китая и Монголии в Туве, восстанавливал среди русских переселенцев Советскую власть, руководил борьбой с белогвардейцами и интервентами, активно способствовал самоопределению тувинского народа. В 1921 г. за проявление «самостийности» был лишен всех полномочий, кроме агента Сибвнешторга РСФСР. В 1924 г. вместе с семьей был выслан из Тувы без права возвращения. Работал на разных должностях в Сибири, на Кавказе и в других регионах СССР (подробно о нем см. Дацышен В.Г. И.Г. Сафьянов – «свободный гражданин свободной Сибири» // Енисейская провинция. Красноярск, 2004. Вып. 1. С. 73-90).
      19. Цит. по: Дацышеи В.Г., Оидар Г.А. Саянский узел.     С. 210.
      20. РФ ТИГИ (Рукописный фонд Тувинского института гуманитарных исследований). Д. 42, П. 1. Л. 84-85.
      21. Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 193.
      22. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 134.
      23. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 77. Л. 41.
      24. Там же.
      25. РФ ТИГИ. Д. 420. Л. 216.
      26. Там же. Л. 228.
      27. Там же. Д. 42. Л. 219
      28. Там же. П. 3. Л. 196-198.
      29 Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.): сб. док. Новосибирск, 1996. С. 136-137.
      30 Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 210.
      31. Иван Никитич Смирнов. В политической борьбе между И.В. Сталиным и Л.Д. Троцким поддержал последнего, был репрессирован.
      32. Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 216-217.
      33. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 143.
      34. РФ ТИГИ. Д. 420. Л. 219-220.
      35. История Тувы. М., 1964. Т. 2. С. 62.
      36. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 154; Д. 420. Л. 226.
      37. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 4.
      38. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 157-158; РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 103.
      39. РФ ТИГИ. Д. 42. Л. 384; Д. 420. Раздел 19. С. 4, 6.
      40. РФ ТИГИ. Д. 420. Раздел 19. С. 4. /256/
      41. Там же. С. 5.
      42. Маады Лопсан-Осур (1876-?). Родился в местечке Билелиг Пий-Хемского хошуна. С детства владел русским языком. Получил духовное образование в Тоджинском хурэ, высшее духовное – в одном из тибетских монастырей. В Тибете выучил монгольский и тибетский языки. По возвращении в Туву стал чыгыракчы (главным чиновником) Маады сумона. Придерживался просоветской ориентации и поддерживал политику И.Г. Сафьянова, направленную на самоопределение Тувы. Принимал активное участие в подготовке и проведении Всетувинского учредительного Хурала 1921 г., на котором «высказался за территориальную целостность и самостоятельное развитие Тувы под покровительством России». Вошел в состав первого тувинского правительства. На первом съезде ТНРП (28 февраля – 1 марта 1922 г. в Туране был избран Генеральным секретарем ЦК ТНРП. В начале 1922 г.. в течение нескольких месяцев, возглавлял тувинское правительство. В начале 30-х гг. был репрессирован и выслан в Чаа-Холь-ский хошун. Скончался в Куйлуг-Хемской пещере Улуг-Хемского хошуна, где жил отшельником (см.: Государственная Книга Республики Тыва «Заслуженные люди Тувы XX века». С. 77).
      43. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 56. Л. 28.
      44. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 184-185.
      45. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 56. Л. 28.
      46. Шумяцкий Борис Захарович (1886-1943) – советский дипломат. Известен также под псевдонимом Андрей Червонный. Член ВКП (б) с 1903 г., активный участник революционного движения в Сибири. Видный политический и государственный деятель. После Октябрьской революции – председатель ЦИК Советов Сибири, активный участник Гражданской войны. В ноябре 1919 г. назначен председателем Тюменского губревкома, в начале 1920 г. – председателем Томского губревкома и одновременно заместителем председателя Сибревкома. С лета того же года – член Дальбюро ЦК РКП (б), председатель Совета Министров Дальневосточной Республики (ДВР). На дипломатической работе находился с 1921 г. В 1921-1922 гг. – член Реввоенсовета 5-й армии, уполномоченный НКИД по Сибири и Монголии. Был организатором разгрома войск Р.Ф. Унгерна фон Штернберга в Монголии. Являясь уполномоченным НКИД РСФСР и Коминтерна в Монголии, стоял на позиции присоединения Тувы к монгольскому государству. В 1922-1923 гг. – работник полпредства РСФСР в Иране; в 1923-1925 гг. – полпред и торгпред РСФСР в Иране. В 1926 г. – на партийной работе в Ленинграде. С конца 1926 по 1928 г. – ректор КУТВ. В 1928-1930 гг. – член Средазбюро ВКП (б). С конца 1930 г. – председатель праазения Союзкино и член коллегии Наркомпроса РСФСР и Наркомлегпрома СССР (с 1932 г.). В 1931 г. награжден правительством МНР орденом Красного Знамени.
      47. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 208-209. И.Н. Смирнов – в то время совмещал должности секретаря Сиббюро ЦК РКП (б) и председателя Сибревкома.
      48. Шырендыб Б. История советско-монгольских отношений. М., 1971. С. 96-98, 222. /257/
      49. Куулар Дондук (1888-1932 гг.) — тувинский государственный деятель и дипломат. В 1924 г. избирался на пост председателя Малого Хурала Танну-Тувинской Народной Республики. В 1925-1929 гг. занимал пост главы тувинского правительства. В 1925 г. подписал дружественный договор с СССР, в 1926 г. – с МНР. Весной 1932 г. был расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности.
      50. РФ ТИГИ. Д. 420. Раздел 22. С. 27.
      51. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 169.
      52. Шырендыб Б. Указ. соч. С. 244.
      53. См.: История Тувы. Т. 2. С. 71-72; Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 269.
      54. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 60.
      55. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 208-209.
      56. Буда Цивенжапов (Церенжапов, Цивенжаков. Цырендтжапов и др. близкие к оригиналу варианты) являлся сотрудником секции восточных народов в штате уполномоченного Коминтерна на Дальнем Востоке. Числился переводчиком с монгольского языка в информационно-издательском отделе (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 93. Л. 2 об., 26).
      57. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 94-95.
      58. Там же. Л. 97.
      59. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 273.
      60. Там же. С. 273-274.
      61. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 59.
      62. Там же.
      63. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 60.
      64. РФ ТИГИ. Д. 37. Л. 221; Создание суверенного государства в центре Азии. Бай-Хаак, 1991. С. 35.
      65. Цит. по: Тувинская правда. 11 сентября 1997 г.
      66. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 75.
      67. Там же. Д. 42. Л. 389.
      68. Там же. Д. 81. Л. 75.
      69. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 3. Л. 199.
      70. Лузянин С.Г. Указ. соч. С. 114.
      71. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 99.
      72. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 97. Л. 27, 28.
      73. Там же. Л. 28-31.
      74. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 121. /258/
      Великая революция и Гражданская война в России в «восточном измерении»: (Коллективная монография) / Отв. ред. Д. Д. Васильев, составители Т. А. Филиппова, Н. М. Горбунова; Институт востоковедения РАН. – М.: ИВ РАН, 2020. С. 232-258.
    • Каталог гор и морей (Шань хай цзин) - (Восточная коллекция) - 2004
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Каталог гор и морей (Шань хай цзин) - (Восточная коллекция) - 2004
      PDF, отсканированные стр., оглавление.
      Перевод и комментарий Э. М. Яншиной, 2-е испр. издание, 2004 г. 
      Серия -- Восточная коллекция.
      ISBN 5-8062-0086-8 (Наталис)
      ISBN 5-7905-2703-5 (Рипол Классик)
      "В книге публикуется перевод древнекитайского памятника «Шань хай цзин» — важнейшего источника естественнонаучных знаний, мифологии, религии и этнографии Китая IV-I вв. до н. э. Перевод снабжен предисловием и комментарием, где освещаются проблемы, связанные с изучением этого памятника."
      Оглавление:

       
      Автор foliant25 Добавлен 01.08.2019 Категория Китай
    • Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае - 1964
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае - 1964
      Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае / Из истории Первой гражданской революционной войны (1924-1927) 
      / Издательство "Наука", М., 1964.
      DjVu, отсканированные страницы, слой распознанного текста.
      ОТ АВТОРА 
      "В 1923 г. я по поручению партии и  правительства СССР поехал в Китай в первой пятерке военных советников, приглашенных для службы в войсках Гуаннжоуского (Кантонского) правительства великим китайским революционером доктором Сунь Ят-сеном. 
      Мне довелось участвовать в организации военно-политической школы Вампу и в формировании ядра Национально-революционной армии. В ее рядах я прошел первый и второй Восточные походы —  против милитариста Чэнь Цзюн-мина, участвовал также в подавлении мятежа юньнаньских и гуансийских милитаристов. Во время Северного похода HP А в 1926—1927 гг. я был советником в войсках восточного направления. 
      Я, разумеется, не ставлю перед собой задачу написать военную историю Первой гражданской войны в Китае. Эта книга — лишь рассказ о событиях, в которых непосредственно принимал участие автор, о людях, с которыми ему приходилось работать и встречаться. 
      Записки основаны на личных впечатлениях, рассказах других участников событий и документальных данных."
      Содержание:

      Автор foliant25 Добавлен 27.09.2019 Категория Китай
    • «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      PDF
      Исследование, перевод с китайского, комментарий и приложения М. Ю. Ульянова; научный редактор Д. В. Деопик.
      Китайское средневековое историко-географическое описание зарубежных стран «Чжу фань чжи», созданное чиновником Чжао Жугуа в XIII в., включает сведения об известных китайцам в период Южная Сун (1127–1279) государствах и народах от Японии на востоке до Египта и Италии на западе. Этот ценный исторический памятник, содержащий уникальные сообщения о различных сторонах истории и культуры описываемых народов, а также о международных торговых контактах в предмонгольское время, на русский язык переведен впервые.
      Тираж 300 экз.
      Автор foliant25 Добавлен 03.11.2020 Категория Китай
    • Путь из Яркенда в Балх
      Автор: Чжан Гэда
      Интересным вопросом представляется путь, по которому в прошлом ходили от Яркенда до городов Афганистана.
      То, что описывали древние китайские паломники, несколько нерелевантно - больше интересует Новое Время.
      То, что была дорога из Бадахшана на Яркенд, понятно - иначе как белогорские братья-ходжи Бурхан ад-Дин и Ходжа Джахан бежали из Яркенда в Бадахшан?
      Однако есть момент - Цины, имея все возможности преследовать белогорских ходжей, не пошли за ними. Вряд ли они боялись бадахшанцев - били и не таких.
      Скорее, дорога не позволяла пройти большому конному войску - ведь с братьями-ходжами ушло не 3000 кибиток, как живописал Санг Мухаммад, а около 500 человек (это с семьями), и они прибыли к оз. Шиве совершенно одичавшими и оголодавшими - тут же произошел конфликт из-за стада овец, которое они отбили у людей бадахшанского мира Султан-шаха Аждахара!
      Ищу маршруты, изучаю орографию Памира. Не пойму пока деталей, но уже есть наметки.
      Если есть старые карты Памира, Восточного Туркестана и Бадахшана в большом разрешении - приветствуются, ибо без них сложно.