Бокщанин А. А. Политика китайской империи на национальных окраинах в начале XV века

   (0 отзывов)

Saygo

Бокщанин А. А. Политика китайской империи на национальных окраинах в начале XV века // Вопросы истории. - 1977. - № 3. - С. 68-84.

В последнее время в советской востоковедческой литературе уделяется много внимания проблеме взаимоотношений Китая с сопредельными странами и народами в древности и средневековье1. Работы советских авторов вносят существенный вклад в освещение теории и практики внешних сношений китайского правительства с иноземцами. Между тем указанная общая проблема имеет еще один важный, но пока еще малоизученный аспект: китайская политика в отношении различных племен и народов, которые в течение длительного периода существования Китайской империи попадали под ее непосредственную власть, то есть, с точки зрения императорского правительства, превращались в "иноплеменных подданных".

Как известно, колыбелью китайской цивилизации был бассейн среднего и нижнего течения реки Хуанхэ. Отсюда китайская государственность и культура в течение многих веков постепенно распространялись вширь в разных направлениях, преимущественно на юг. Границы империи и ареала преобладания китайской культуры со временем претерпевали многие изменения. В связи с этим некитайские племена и народы, населявшие обширные районы Центральной и Восточной Азии, могли оказываться под властью императорского Китая. Одни из них в той или иной степени сохраняли свои национальные черты, другие постепенно ассимилировались. Расширение пределов империи сопровождалось процессом внутренней колонизации китайцами территорий, ранее занятых некитайским населением. В этих условиях китайским властям неизбежно приходилось сталкиваться с проблемой управления инонациональными, не населенными или не в достаточной степени заселенными ханьцами (китайцами) районами. Иными словами, требовалась выработка определенных принципов национальной политики.

Формирование такой политики было тесным образом связано с отмеченной выше проблемой отношений Китая с внешним миром. Вполне естественно, что во многих случаях, особенно на ранней стадии развития китайской государственности, весьма трудно проследить четкие грани между подходом к "внешним" и "внутренним" иноземцам. Нивелирующее влияние в этом плане оказывала широко распространенная в идеологии древнего и средневекового Китая догма, согласно которой все некитайские народы рассматривались как дикие, некультурные и необузданные варвары и одновременно как потенциальные подданные единственного на земле полноправного владыки - китайского монарха. Тем не менее процесс выделения национальной политики в особую сферу внутренних дел неизменно шел, диктуемый практическими потребностями.

Этот процесс в целом пока еще мало изучен. В советской литературе он получил частичное освещение лишь применительно к самому позднему, подводящему к истории нового времени рубежу, то есть периоду господства в стране династии Цин, а точнее - XVII - началу XIX века2. Однако это была маньчжурская династия, укрепившаяся в Китае после долгого сопротивления китайского народа. Поэтому национальной политике императорского двора в данный период (и более всего в конце XVII - начале XVIII в.) был свойствен ряд особых черт. Что же касается более раннего времени, то в какой-то мере пробел в исследованиях восполнен монографией Р. Ф. Итса, посвященной южнокитайскому региону и охватывающей III в. до н. э. - XVI в. н. э.3. Но основное внимание в работе уделено этнической истории обитавших здесь народов, а не политике китайского правительства на национальных окраинах страны.

Поэтому в данной статье, отнюдь не претендуя на всестороннее освещение поставленного выше вопроса, мы попытаемся рассмотреть наиболее характерные черты политики императорского двора в отношении своих некитайских подданных в начале XV века. Этот период, ограниченный в целом первой четвертью названного столетия, избран не случайно. До этого времени значительные пространства нынешней территории Южного и Юго-Западного Китая фактически не принадлежали ему, хотя формально и включались в административную систему империи в VII-XIV веках4. Лишь в начале XV в. здесь окончательно утверждается китайское господство и складывается во многом новая политическая ситуация5. С указанного момента императорское правительство вплотную сталкивается с проблемой "освоения" данных районов. Кроме того, в конце XIV - начале XV в. происходит определенная стабилизация китайских рубежей на севере и северо-западе империи. После длительного господства иноземных завоевателей (XII - середина XIV в.) северные ее районы вновь интенсивно осваиваются китайскими властями. И здесь опять-таки встает необходимость регулировать отношения с оставшимся там инонациональным населением.

В документах начала XV в. (императорских указах и инструкциях двора генералам и местным властям) сохранились некоторые высказывания, дающие представление о тех основных принципах, которыми китайское правительство намеревалось руководствоваться в своих отношениях с некитайским населением страны6. В наиболее общем виде эти принципы отразились, например, в инструкции императора Чжу Ди (1402 - 1424 гг.) от 12 марта 1403 г. по поводу действий китайской администрации в Юньнани. Ее текст, в частности, гласил: "Путь к удержанию иноплеменников7 в повиновении заключается в том, чтобы они знали о своей подчиненности8 императорскому двору и не утрачивали способности оставаться в рамках подданных"9. Подобная "способность" поддерживалась тем, что военные наместники китайского двора в отдаленных от центра провинциях получали полномочия и приказания "держать инородцев в страхе и покорности"10.

Однако наряду с этим можно проследить стремление правительства не злоупотреблять чисто военными методами удержания в покорности некитайского населения. В этом отношении весьма характерна следующая инструкция двора от 4 мая 1409 г.: "Издревле велось у нас убивать врагов-иноплеменников. Однако непременно ставить задачей убивать их - это не путь к умиротворению далеких краев. Хоть они упорны и жестоки и с трудом обращаются к цивилизации, однако натура у них не звериная и их можно приручить..."11. Такой подход был продиктован отнюдь не гуманными или же филантропическими соображениями. Просто к описываемому времени китайское правительство на опыте убедилось, что методы неприкрытого подавления не всегда приносят ожидаемые плоды и что только с их помощью справиться с освободительными стремлениями иноплеменного населения весьма трудно. Прямым подтверждением этого может служить инструкция двора от 11 октября 1402 г. генералу Хань Гуану, направляемому в Гуандун и Гуанси для "умиротворения" края. В ней говорилось: "Иноплеменники... легко поднимают бунты. За ними трудно усмотреть. Чем больше их убивают, тем труднее ими управлять"12.

"Мягкий" подход отнюдь не означал полного отказа от применения жестких и крутых мер в отношении некитайского населения. В той же инструкции 1402 г. говорится: "Вам надлежит, прибыв на место, усмирять их (иноплеменников. - Л. Б.). Опирайтесь на тех из них, кто добродетельно исполняет свой долг, тех же, кто не предан единственно долгу-убивайте"13. Военная сила и методы прямого подавления широко практиковались в национальной политике Китая в начале XV века. Следовательно, речь шла о намерениях сочетать подобные меры с более гибкими средствами "приручения" некитайского населения. Но и такой подход сам по себе заслуживает внимания. Культивируемое в Китае веками отношение ко всем иноземцам, будь то "внутренние" или "внешние", как к варварам, сопоставление их природы со звериной порождали у некоторых китайских политиков мнение, что с этими людьми не может быть иных отношений, кроме враждебности и подавления силой. Например, в ноябре 1406 г. Чжу Ди говорил придворным: "Иноплеменники добывают средства к существованию грабежами и убийствами. Разве подозревают они о существовании этикета и долга? Поэтому мудрецы считали, что этими людьми не следует управлять"14. Однако император не соглашался полностью с упомянутым мнением "мудрецов". Смысл всего высказывания сводился к тому, что управлять некитайским населением можно и нужно, но опять-таки применяя гибкую тактику.

Осуществление подобных принципов зависело от конкретной ситуации в тех или иных районах империи. В национальной политике китайского правительства начала XV в. можно условно выделить два основных направления: на северных и северо-западных рубежах, где в пределах империи проживало определенное количество чжурчжэней (протоманьчжур), корейцев, монголов (дадань), западных монголов-ойратов (вацзэ), уйгур, и в юго-западных провинциях, где значительные пространства были заселены племенами и народами чжуан, мяо, ицзу, яо, ли и прочими народностями.

Различия в подходе китайского правительства к этим двум направлениям обусловливались, во-первых, военно-стратегическими целями. На северо-западных рубежах были сосредоточены основные военные силы империи - как оборонительные, так и наступательные. Юго-западные провинции играли гораздо меньшую роль в этом плане. Например, Гу Чжэн - военный наместник двора в Гуйчжоу - в своем докладе императору о ситуации на окраинах страны в октябре 1403 г. писал: "Я полагаю, что когда в Юньнани и Лянгуане, лежащих на далеких рубежах, иноплеменные разбойники время от времени поднимают воровские мятежи, то это подобно яду от пчелиных укусов и не стоит обращать на это внимания... Только лишь новые поколения северных иноземцев, чьи номады сильны и воинственны, таят в душе коварные намерения и исподволь подкарауливают подходящий момент для нападения на наши границы. Строя государственные планы дальнего прицела, следует глубоко побеспокоиться о северных иноземцах..."15. Хотя здесь заметно нарочитое пренебрежение к освободительной борьбе народов Юго-Западного Китая (постулат о безопасности во вверенных Гу Чжэну районах должен был укрепить его репутацию при дворе), господствующие умонастроения китайских политиков отразились в докладе довольно четко. Во-вторых, к описываемому времени границы империи Мин на севере охватывали лишь часть Южной Маньчжурии, а на северо-западе шли к югу от монгольских степей. Поэтому под контролем китайских властей еще не жило сколько-нибудь значительное число чжурчжэней, монголов и других народов, а национальный вопрос еще недостаточно отделился от внешнеполитических проблем. Наоборот, на юго-западе страны некитайские народности составляли значительную часть населения. В XV в. здесь продолжался процесс внутренней колонизации, и национальный вопрос стоял очень остро.

Для северо-западного региона (или же направления национальной политики) была характерна подчиненность основных целей военно-стратегическим расчетам. Китайские власти охотно принимали монголов, чжурчжэней, уйгур и представителей прочих народностей, желавших поселиться на территории империи. Это диктовалось двояким стремлением: с одной стороны, ослабить сопредельные племена, а с другой - получить новых солдат для пограничной службы, ибо все "пришедшие и присоединившиеся" зачислялись в войска. Таким путем китайское правительство пыталось использовать феодальную раздробленность монгольских, чжурчжэньских и других племен и создать определенную буферную зону на границах империи16. Наличие инонациональных воинских контингентов на северо-западных границах (в особенности монгольских конных отрядов) многократно зафиксировано в "Мин Тай-цзун ши лу". В частности, императорский указ от 31 октября 1403 г. говорит о многочисленности монгольских воинов, служащих империи17.

Обычно оказывавшиеся в пределах досягаемости китайских местных властей или же добровольно пожелавшие поселиться в империи монгольские, чжурчжэньские, уйгурские и прочие феодалы и племенные вожди должны были сделать специальное представление двору. Для этого либо они сами или их подчиненные направлялись в столицу, либо местные китайские власти докладывали в центр об их желании. Посланцев "милостиво" принимали при дворе. Затем следовал приказ о присвоении этим феодалам и вождям китайских званий. Это, в свою очередь, сопровождалось вручением (или передачей) соответствующей китайской парадной одежды и регалий, а иногда еще и дарами. Получавшие звания "назначались" императором командирами отрядов, состоявших из их сородичей и подчиненных. Число людей, зависимых от "приходящих и присоединявшихся" феодалов и вождей, могло, как свидетельствуют источники, колебаться от десятка до нескольких тысяч человек. Они получали право жить на указанной территории. Формируемые таким путем из инонационального населения воинские подразделения вливались в состав местных китайских военно-административных единиц - вэев18.

Описанная процедура титулования не отнимала у представителей инонациональной знати права быть полновластными хозяевами среди "приводимых" ими подчиненных. Китайское правительство предпочитало не посягать на своеобразную внутреннюю автономию клановых, племенных и других объединений некитайского населения, попадавшего на территорию империи. Зависимости иноплеменных "глав" придавался характерный для периода феодализма личностный характер: император выступал сюзереном, принимающим их на службу. В этом свете важно подчеркнуть, что монгольским, чжурчжэньским и прочим командирам, служившим в китайских войсках, в отличие от китайских офицеров и военных чиновников разрешалось подносить императору "дань" и получать ответные дары от двора.

Во всей этой структуре прослеживается прямое сходство с принятой в рассматриваемое время в Китае практикой отношений с зарубежными племенами и народами на северо-западе. Китайское правительство всемерно поощряло и провоцировало прибытие оттуда посланцев с подарками, именовавшимися данью императору. В ответ на это двор посылал свои дары и назначал тех, от чьего имени приходили посланцы, командирами местных, зарубежных вэев. При этом китайцев мало интересовало как местоположение этих вэев, так и реальный статус назначаемого "главы" в местной социальной иерархии. Последние автоматически причислялись китайской стороной к числу вассалов императора и получали положенные начальнику вэя чины и регалии. Естественно, что такие зарубежные вэи практически ни в какой степени не были подчинены имперским властям19. Это осознавалось и в самом Китае. Недаром, чтобы не путать отмеченные единицы с настоящими, китайскими вэями, эти зарубежные образования именовались "цзими вэй", то есть "вэй, связывающий (силы иноземцев)"20. Такая тактика внешних отношений преследовала определенные цели. Во-первых, в ней отражались соответствующе упомянутой теории "связывания иноземцев" (цзими) принципы типа "разделяй и властвуй". Во-вторых, здесь содержались элементы задабривания иноземной знати, "привлечения ее к Китаю добрым отношением". Наконец, в-третьих, система номинально подвластных императору зарубежных владений при случае могла служить (и служила) оправданием агрессивных акций в зарубежных краях.

Очевидное сходство в обращении китайского двора со своими "внутренними и внешними вассалами" приобретает в этом свете глубокий смысл. Отрыв отдельных групп от своих единоплеменников и использование "пришедших" в китайских войсках служило усилению междоусобной розни среди сопредельных народов; "милостивое" отношение двора к "присоединившимся" (чины и регалии, дары, невмешательство в прерогативы местной верхушки) - поощрению перехода под власть империи, "привлечению сердец" к Китаю; кажущаяся унификация в обхождении с "внутренними" подданными, как с "внешними" - облегчению реального подчинения последних.

Однако наряду с этим, при всем внешнем сходстве в отношениях с "иноплеменными подданными" и иноземцами на северо-западе, здесь можно проследить и некоторые различия. Несмотря на сохранение известной внутренней автономии среди инонациональных подданных в пределах империи, идеалом китайских политиков было достичь с ними полного "единения", то есть в конечном итоге ассимилировать их. В одной из инструкций, посланных из столицы главнокомандующему войсками в Ганьсу Сун Шэну, говорилось: "Единение с пришедшими и присоединившимися является особой заботой императорского двора. Отсутствие единения ведет к стыду и огорчениям, а также к несоблюдению сдавшимися и присоединившимися к нашим пределам пути покорности"21. Такое единение понималось, естественно, как постепенное приобщение инонациональных подданных к китайским нормам и обычаям, ибо перенятие китайцами чужих нравов и образа жизни издавна приравнивалось к аморальным поступкам.

Конкретные шаги, предпринимаемые китайскими властями для этого, в описываемое время еще не были систематическими, но тем не менее их можно обнаружить. В октябре 1403 г. император дал распоряжение "даровать" китайские фамилии служившим в китайских войсках монгольским воинам22. Впоследствии присвоение китайских фамилий инонациональным подданным производилось и за определенные заслуги и без особого повода23. Данная мера, несомненно, была направлена к большему "единению" с некитайцами. В том же русле шло распространение на них порядка наследования сыновьями младших и средних офицеров должностей и званий своих отцов24. Этот порядок был принят в описываемое время в китайской армии. Заслуживает внимания упоминание в источнике о попытках сажать солдат некитайского происхождения на землю, то есть распространить на них порядок содержания войск, поддерживаемый в то время в Китае25.

В 1407 г. в источниках зафиксирован единственный в описываемый период случай создания на северо-западе страны гражданской административной единицы из инонационального населения - чжангуаньсы ("управления старшего чиновника"). Оно было учреждено в Яньтуне в провинции Шаньси. В него вошло 47 укрепленных оборонительными сооружениями поселков с населением в 1100 дворов (домохозяйств). Начальником управления - "старшим чиновником" - был назначен местный командир одного из упомянутых укрепленных поселков. Весьма важно подчеркнуть, что вошедшие в управление дворы должны были нести налоги и повинности в пользу китайского вэя Укай26. Подобные "управления старшего чиновника" культивировались китайским правительством на юго-западе империи. Они не были характерны в рассматриваемое время для северо-западного направления национальной политики. Поэтому данный факт представляет интерес, ибо свидетельствует об известной общности конечных целей этой политики в обоих регионах. В свете достижения "единения" с инонациональным населением любопытно также привлечение контингентов монгольской конницы к походам китайских войск в Монголию27. Демонстрируя свое расположение к "пришедшим и присоединившимся", императорский двор предписывал местным властям внимательно относиться к нуждам некитайского населения. В связи с этим последнему мог выдаваться из казны скот, продовольственная помощь и ссуды28.

В то же время китайские власти не переставали испытывать недоверие к инонациональному населению на северо-западе страны. Опасения и подозрения отразились во многих документах, направлявшихся в начале XV в. из столицы местному высшему военному начальству. Один из указов командованию в Ганьсу, например, гласил: "Местные монгольские правительственные (то есть служащие Китаю. - А. Б.) войска - все подстрекаются людскими речами на смуту. Боюсь, что они дезертируют или восстанут"29. Другой аналогичный указ предостерегал: "Военные люди из местных монголов в Ганьсу в глубине души питают мятежные намерения"30. Эти опасения имели основания, ибо, несмотря на попытки китайского правительства "привлечь сердца" инонациональных подданных к Китаю, реальная обстановка, в которую попадали "пришедшие и присоединившиеся", побуждала их подниматься на освободительную борьбу. В качестве мер предосторожности против волнений инонациональных отрядов китайское правительство прибегало к переселению их на другие, не обжитые ими места и к размещению рядом с ними китайских воинских соединений для большего контроля и устрашения31. Но подобные действия лишь усиливали недовольство некитайского населения. Например, поводом к восстанию в апреле 1410 г. монгольских отрядов, служивших в вэях Лянчжоу и Юнчан в Шэньси, явилось намерение властей переселить их в другие районы32.

Освободительное движение некитайского населения на северо-западе страны наиболее отчетливо прослеживается в 1410 - 1413 годах. Можно предположить, что причиной этого, кроме притеснений со стороны местных китайских властей, послужило начало в 1409 - 1410 гг. серии крупных походов китайских войск в Монголию и связанное с этим пробуждение национальных чувств у находившихся в пределах империи монголов. Так или иначе вслед за отмеченным восстанием в Шэньси, подавление которого затянулось до конца года, последовали новые выступления. В августе 1411 г. отмечено движение монголов в Нинся, длившееся до марта следующего года33. В марте 1412 г. начался мятеж под начальством Коточи в Ганьсу, продолжавшийся до лета этого года34. Наряду с ним в апреле 1412 г. зафиксирован еще один очаг восстания некитайского населения в Ганьсу35. В августе того же года вспыхнуло новое восстание монголов в Нинся, а в сентябре вторично взбунтовались инонациональные войска в вэях Лянчжоу и Юнчан36. Подавление различных очагов этого последнего из перечисленных движений стоило китайцам немалых усилий и затянулось до лета 1413 года37. В июне 1410 г. и мае 1412 г. происходили восстания мусульманского (уйгурского) населения в районе расположения вэя Сучжоу в Ганьсу38.

Характерно, что все описанные движения подавлялись силой оружия без каких- либо попыток вступать с восставшими в переговоры. Такие попытки неизменно предпринимались в, случае восстаний китайского населения. Даже при неповиновении некитайского населения на юго-западе страны императорское правительство не всегда и не сразу прибегало к военной силе. На северо-западе, напротив, в инструкциях двора указывалось, что при малейшем противодействии следует сразу же усмирять непокорных при помощи войск. Предписывалось даже "уничтожать на месте" всех некитайцев, которые так или иначе оказывают содействие восставшим39. Таким образом, освободительное движение некитайских народов на северо-западных рубежах империи подавлялось более жестоко, чем восстания китайского населения внутри страны и даже чем в других национальных районах.

В юго-западных районах империи, населенных различными некитайскими народами, минское правительство преследовало не военно-стратегические цели, а решало задачу расширения и упрочения своей административной системы управления. Это требовало немалых усилий и применения несколько иных, чем на северо-западе, методов национальной политики. Как уже отмечалось, значительные районы Южного и Юго-Западного Китая к началу XV в. фактически оставались полностью вне контроля китайских властей. В первую очередь это относится к горным районам современных китайских провинций - Гуйчжоу и западной части Хунани. Попытки предшествующих властителей Китая из династий Сун и Юань (монгольской) установить здесь свое господство не имели успеха. Неудачной была и аналогичная попытка основателя династии Мин Чжу Юань-чжана, предпринятая в конце XIV века40. Помимо того, много "диких", как определяют китайские источники, а на деле не подчиненных китайским властям районов оставалось в провинциях Сычуань, Юньнань, Гуанси и на о. Хайнань.

Намереваясь активно освоить упомянутые районы, китайское правительство в начале XV в. прибегало к тактике сочетания военного вмешательства и угроз с "привлечением сердец" инонационального населения мирным путем. При этом инструкции из столицы предписывали отдавать предпочтение последнему. Например, в октябре 1403 г. двор рекомендовал военному наместнику в Юньнани Му Шэну: "Если возможно, берите за образец привлечение сердец иноплеменников к цивилизации, а не непременно посылайте войска"41. Причины приверженности к такой гибкой политике, как уже отмечалось, заключались в понимании несовершенства методов исключительно военного подавления для закрепления своего господства в осваиваемых районах. К тому же, действия войск в труднодоступных и отдаленных от центра империи местах зачастую, как показывал предшествующий опыт, были малоэффективны. "Сначала они (инонациональные подданные. - А. Б.) все обращаются к цивилизации, а затем - снова становятся разбойниками; правительственным войскам трудно их искоренить"42, - писал в конце 1403 г. один из чинов военного ведомства в своем докладе двору о положении в Гуанси. Помимо того, император рекомендовал Му Шэну придерживаться мирной тактики лишь по возможности, отнюдь не сковывая его полномочий переходить в случае необходимости к прямому подавлению.

В чем же конкретно выражалось "привлечение" некитайского населения юго-западных окраин "к цивилизации"? Местные китайские власти, как гражданские, так и военные, силой, угрозами или же по взаимной договоренности заставляли ранее самостоятельные поселения и прочие инонациональные объединения признавать свое подданство императору. Обычно к обнаруженным "диким иноплеменникам" посылался манифест от имени китайской администрации, где предлагалось принять такое подданство и содержались завуалированные угрозы на случай неподчинения. Затем в случае надобности пускались в ход войска, а при "согласии" включался механизм, уже знакомый по северо-западному региону: в столицу направлялся либо представитель подчинившихся, либо посылался доклад местных китайских властей об их желании "придти и присоединиться". В ответ следовало высочайшее утверждение, и "местные главы" получали китайские чины, титулы и регалии. При этом в юго-западном регионе гораздо чаще прослеживается последний вариант - именно доклад китайских властей о присоединении новых инонациональных подданных, а не поездки их посланцев ко двору. Число подчиняемых могло колебаться от нескольких десятков до нескольких десятков тысяч человек. Подобная картина наблюдается в начале XV в. в отношении самых разнообразных народов в различных провинциях юго-запада страны43.

Во многих случаях одновременно с направлением "привлекающих" манифестов стягивались войска для подавления возможного сопротивления44. В свою очередь, применение армии не исключало дальнейших попыток "привлечения иноплеменников" манифестами. В этом случае в обмен на покорность давалось обещание приостановить военные действия и отвести войска45. Иначе говоря, при всем отмеченном предпочтении мирного "умиротворения" некитайского населения, последнее практически осуществлялось с позиции силы и органически сочеталось с методами прямого давления. Центральное правительство поощряло старания местных властей по "привлечению" инонационального населения "к цивилизации", о чем свидетельствуют распоряжения практиковать рассылку "привлекающих" манифестов46. За успехи в приобретении новых подданных китайские чиновники и военные получали награды и поощрения.

Что же касается административного устройства "присоединившихся" в юго-западном регионе, то оно не было единообразно. В некоторых случаях их могли просто вливать в состав китайских уездов, практически почти уравнивая в обязанностях с местным китайским населением47. Но чаще инонациональные подданные получали своеобразную автономию. На первых порах императорское правительство было готово довольствоваться общим, пусть даже формальным выражением подчинения с их стороны. Это четко отразилось в словах императора, произнесенных в конце 1406 г.: "Путь управления иноплеменниками таков: как только они подчиняются, то можно оставлять их в покое"48. Такой подход был до известной степени продиктован реальной обстановкой в указанном регионе. Китайская колонизация южных и юго-западных провинций страны, хотя и шла уже многие столетия, но все же не была столь глубока и широка, чтобы послужить достаточным основанием для быстрого и повсеместного внедрения чисто китайских порядков. Даже к началу XVI в. китайская переселенческая колонизация здесь еще не была достаточной49. Поэтому, административно осваивая данные провинции, китайцы нуждались в определенном союзе с социальной верхушкой местных племен и народов. Отражением этого и явилось сохранение некоторых ее прерогатив, к чему и сводилась упомянутая автономия.

При учете отмеченной обстановки становится более понятна та осторожность, которую центральное правительство настойчиво советовало соблюдать местным китайским властям в отношениях с "пришедшими и присоединившимися". Например, одна из инструкций императора по этому поводу гласила: "Поскольку иноплеменники обращаются к культуре, следует действенным образом поддерживать их в этом. При малейшем посягательстве на их интересы они перестанут быть искренними по отношению к императорскому двору. Следует немедленно направить распоряжение... оберегать их. Еще следует предусмотрительно дать приказание местным властям, что их долг - до конца идти по пути сердечности и мирных отношений с ними"50. Американский исследователь Ч. О. Хакер называет такую тактику "затягивающе-вежливой"51.

Конкретное выражение упомянутая автономия находила в применении известной системы "ту сы" ("местных управлений"). Ее сущность весьма точно отражена в китайских источниках, где говорится: "Со времени Хуньу (конец XIV в. - А. Б.) для управления теми юго-западными иноплеменниками, которые приходили в подчинение, использовались их собственные прежние чиновники"52." Уточнения требует лишь следующее: под чиновниками здесь подразумевается племенная и феодальная верхушка некитайских народов, получавшая, как отмечалось выше, чины и регалии от императорского двора. Учитывая суть данной системы, исследователи приходят к справедливому выводу, что она консервировала социальные отношения у некитайских народов53.

Метод оставления во главе покоряемого инонационального населения местных вождей и князьков при условии их подчинения императорской власти прослеживается, согласно китайским источникам, еще с конца II - начала I в. до н. э.54. Однако именно в рассматриваемый период, а точнее, в конце XIV - начале XV в., система "ту сы" приобретает черты особого и разработанного направления внутренней политики. Создается целая градация "местных управлений". Наиболее низкой единицей было уже упоминавшееся "управление старшего чиновника" ("чжангуаньсы"). Возглавлявший его "местный управитель" получал полный шестой чиновный китайский ранг55. Следующей, более высокой ступенью служили "управления умиротворения" (аньфусы), возглавлявшиеся людьми, получившими пятый вспомогательный чиновный ранг. Еще выше стояли "управления полного умиротворения" (сюаньфусы), во главе которых должны были находиться чиновники четвертого вспомогательного ранга. На вершине этой пирамиды стояли "управления полного успокоения" (сюаньвэйсы), руководимые чиновниками третьего вспомогательного ранга. Кроме того, в "Мин ши" называется еще один разряд подобных управлений - "управления привлечения и возмездия" (чжаотаосы)56. Практическое применение их на материале источников начала XV в. не прослеживается и ранг возглавлявших их чиновников не называется. Но судя по тому, что при соблюдении в "Мин ши" отмеченной градации эти управления поставлены источником выше "управления умиротворения", но ниже "управления полного умиротворения", они должны были возглавляться чиновником полного пятого ранга.

При всей кажущейся стройности обрисованной системы ее применение на практике не было столь определенно. Образование той или иной из перечисленных административных единиц не имело четких критериев и диктовалось конкретными обстоятельствами. Единообразного порядка подчинения вышеозначенных единиц также не существовало. Как наглядно прослеживается по источникам, "управления старшего чиновника" могли, например, подчиняться либо военному командованию провинции57, либо "управлениям полного успокоения"58, либо расквартированному поблизости военному гарнизону59. При этом вид подчинения мог изменяться в зависимости от распоряжений китайских властей60. Само существование таких "управлений" не было стабильно. Правительственная администрация могла произвольно менять статус отдельных единиц, например, преобразовывать "управления полного успокоения" в "управления старшего чиновника" и так далее61. Помимо того, китайские власти были вольны вообще упразднять подобные автономные образования, подчиняя инонациональное население контролю обычной китайской администрации62. Исчезали автономные "управления" и по собственной воле: население иногда просто разбегалось63. Наконец, образование перечисленных выше единиц на территориях расселения некитайских народов сочеталось с учреждением здесь обычных форм имперского административного деления - уездов, округов, областей и так далее. Причем во главе их могли ставиться не только китайские, но и "местные" чиновники, облеченные соответствующей должностью64.

Весьма интересен вопрос, насколько далеко распространялась, или, наоборот, насколько ограничивалась самостоятельность "местной" администрации в рамках обрисованной системы автономии. Как уже отмечалось, китайцы сохраняли определенные прерогативы социальной верхушки некитайского населения. Отсюда не исключено, что в некоторых случаях их могло удовлетворять чисто формальное признание верховной власти императора местными вождями. Получение китайских чинов и регалий в этих обстоятельствах никак не ограничивало их власти над соплеменниками. Признание такого положения содержится в китайских официальных источниках. Например, о некитайских народах в Сычуани записано: "Сообщают, что они сами имеют своих тиранов и, хотя принимают титулы и звания от императорского двора, но на деле сами являются правителями тех земель"65. В пользу определенной свободы рук "местной администрации" говорит и такой факт, как арест и ограбление одним из таких "чиновников" императорского посланца, проезжавшего через его территорию66.

Подчеркивая особое положение "местных чиновников", императорский двор практиковал поддержание с ними "даннических отношений", то есть "разрешал" им присылать в столицу "дань из местных товаров" и посылал ответные дары. Распространение этого принятого во внешнеполитических отношениях империи порядка на инонациональных подданных также свидетельствует о том, что их ставили в особое от прочих положение, продолжая считать до некоторой степени "иноземцами". Как и в случае с зарубежными странами, для отдельных групп некитайских чиновников устанавливались определенные нормы отдаривания за доставляемую "дань"67. Назначались и сроки присылки ими "дани", часто совпадавшие с периодичностью, требуемой китайцами от иностранцев, - раз в 3 года68. В начале XV в. двор устраивал пышные приемы "посольств" от "местных чиновников" в составе нескольких десятков и даже сотен человек69. В то же время, не желая чтобы "дань" служила обузой для инонациональных вождей, Чжу Ди высказывался за то, что "в посольском деле не стоит быть слишком требовательным"70. Такое подчеркнутое приближение некитайских подданных к иностранцам, несомненно, способствовало закреплению особых прав местной социальной верхушки.

Вместе с тем во многих конкретных случаях выражение покорности инонационального населения китайскому двору могло сопровождаться вполне ощутимыми ограничениями власти прежних вождей. В этом плане весьма симптоматичен такой шаг, как предписание от 5 ноября 1404 г. поставить при всех "иноплеменных главах" в Юньнани китайских "помощников", которые были бы "искушены в делах" управления71. Официально это мотивировалось незнанием такими главами китайского языка и норм делопроизводства. Но значение данного шага от этого не меняется: таким путем местные племенные объединения включались в орбиту китайского административного аппарата. Вполне вероятно предположить, что нечто подобное могло практиковаться не только в пределах одной Юньнани. Сами китайцы были не склонны расценивать учреждаемые ими автономные административные единицы как пустую формальность, ничего не менявшую в жизни инонационального населения. Упомянутая административная система рассматривалась сама по себе как фактор, сдерживающий и ограничивающий некитайские народы империи. В "Мин ши", например, по этому поводу записано: "Учреждали... различные военные и гражданские чины начальников управлений полного успокоения и сами такие управления, чтобы связывать силы (цзими) иноплеменников"72. Там, где обстоятельства позволяли это, китайская администрация не упускала случая усилить свой контроль в автономных единицах.

Характерно также отношение китайского правительства к той фактической самостоятельности "местных тиранов", которая отмечена, в частности, в приведенной выше цитате о положении в Сычуани. Констатируя такую самостоятельность, источник продолжает: "Поэтому вплоть до конца правления династии Мин часто приходилось утруждаться карательными походами против них"73. Иначе говоря, имперские власти отнюдь не были склонны довольствоваться таким положением и стремились активно бороться с проявлениями реального неподчинения под маской признания покорности. В рассматриваемом аспекте ограниченности прав некитайской администрации в рамках автономии показательны и такие факты, как прецедент безнаказанного избиения до смерти палками "местного чиновника" китайским офицером или же превращение другим военным иноплеменных подданных в своих рабов74.

Наконец, немалое значение в решении затронутой проблемы имеет вопрос о налогообложении "приходящих и присоединившихся". Выше уже говорилось о предоставлении ими "дани" двору. Помимо престижного момента, этот порядок мог нести и определенные экономические функции75. Не исключено, что в некоторых случаях китайское правительство ограничивалось лишь поставляемыми "в дань" местными товарами. Но наряду с этим уже с 1403 г. в источниках встречаются сведения о включении некитайского населения в налоговые списки-реестры, что прослеживается затем на примере многих народов юго-западных провинций Китая76. Одновременно начинают фиксироваться данные о недоимках в основных и дополнительных налогах с некитайского населения этого региона77. В Гуйчжоу после подчинения этой территории в 1414 г. стали создаваться специальные налоговые управления, "шуйкэсы"78. Таким образом, "дань" отнюдь не везде и не всегда заменяла тяжелое ярмо китайского налогообложения, которое несли "присоединявшиеся" народы. Правда, желая приспособить систему налогов к специфическим местным условиям, китайские власти практиковали здесь изъятие основного налога не только зерновыми, как это было обычно в собственно Китае, но и другими местными продуктами: золотом, серебром, киноварью, чаем, лошадьми, продуктами моря и так далее79. Но это не меняло сути. При всей возможной приспособляемости налогообложение национальных окраин в пользу китайской казны было существенным ограничением их автономии и оказывало значительное влияние на положение некитайских народов и племен в юго-западных провинциях страны.

Исходя из вышеизложенного, вряд ли можно согласиться с мнением, что китайская система управления инонациональным населением полностью оставляла без вмешательства извне существовавшие у них порядки80. Как явствует из источников, в начале XV в. описанная автономия в одних случаях могла иметь реальный смысл, а в других - быть сильно ограниченной. Такое различие зависело от конкретных обстоятельств: соотношения сил, географического положения (труднодоступности местности), местных традиций, традиций освободительного движения, стратегических расчетов китайцев и так далее. В частности, многое могло зависеть от характера подчинения автономных административных единиц. Если они отдавались в распоряжение аналогичных, но более высоких по китайской иерархии автономных образований или же подчинялись непосредственно императору, то автономия могла сохраняться в большей степени. Если же попадали под контроль военного командования провинции или ближайшего военного гарнизона, то условия для самостоятельных действий значительно суживались. Даже оставляя (в немалой степени вынужденно) определенную свободу местной социальной верхушке, императорское правительство не переставало стремиться к тому, чтобы его власть в окраинных национальных районах страны была вполне реальной. Задача "приручить иноплеменников" не снималась, хотя для достижения этой цели китайское правительство было вынуждено прибегать к различной тактике.

Наглядным свидетельством того, что императорское правительство не желало ограничиваться описанной системой автономии и стремилось к дальнейшей китаизации национальных районов, является образование в 1413 - 1414 гг. новой китайской провинции Гуйчжоу на территории, издавна заселенной народом мяо. Этот шаг можно считать кульминационным: в национальной политике в описываемое время. Здесь отразились многие характерные для нее черты и методы. Попытка покорения Гуйчжоу в конце XIV в. была, как отмечалось, неудачной. Более того, на рубеже следующего столетия из-под китайской власти освободились те районы Гуйчжоу, которые ранее считались включенными в состав империи. Но уже весной 1403 г. правительство Чжу Ди вновь подчиняет их, учредив здесь 14 управлений старшего чиновника81. В дальнейшем междоусобная борьба племен мяо была использована для вооруженного вмешательства и захвата всей их страны. В 1413 г. сюда вторглась китайская армия в 50 тыс. человек82. Уже 3 марта этого года Гуйчжоу получила "вспомогательный" статус провинции империи, а через год, в марте 1414 г., этот статус был окончательно утвержден83. Здесь были созданы обычные для Китая органы провинциальной власти - общеадминистративные, военные и судебные, проведено новое территориальное районирование. В последнем случае наблюдалось сочетание традиционных китайских административных единиц и отмеченных выше автономных образований.

Первоначально Гуйчжоу разделили на 8 областей (фу) и 4 округа (чжоу), сохранив в их подчинении 75 управлений старшего чиновника. Характерно, что все эти единицы были подведомственны имперскому ведомству налогов, то есть приобщены к китайской системе налогообложения. Кроме этих "гражданских" территориальных делений, в новой провинции были организованы 18 воинских вэев, подчинявшихся центральному военному ведомству. Оно же распоряжалось еще 7 управлениями старшего чиновника в Гуйчжоу, имевшими военизированный характер (то есть их население было приписано к военному сословию). В дальнейшем чиновные учреждения и посты, а также административное деление в Гуйчжоу неоднократно менялись. В целом правительство пыталось придерживаться порядка, чтобы в каждой области было по 6 округов и по 4 управления старшего чиновника. Но, как сообщает источник, эти единицы "то разделяли, то соединяли и реформировали по-разному"84. К управлению местными делами на уровне ниже областного могли привлекаться и "местные чиновники"85. Это облегчалось тем, что к описываемому времени у мяо уже достаточно четко выделилась социальная верхушка, приобретшая определенные административные функции86. "Местные чиновники" сохраняли "право" посылать "дань" императору. Но контроль за их назначениями на должность и преемственностью их функций был передан в руки столичного ведомства чинов. Высшее командование над всеми "местными войсками", то есть отрядами, состоявшими из воинов-мяо, поручалось центральному Военному ведомству87.

Таким образом, в системе организации управления и районирования новообразованной провинции были использованы некоторые черты автономии, оставлявшиеся за местной некитайской социальной верхушкой. Но они тесно переплетались с ординарными китайскими порядками и осуществлялись при сохранении высшего контроля в руках китайской администрации. Отсюда можно заключить, что отмеченная автономия играла вспомогательную роль и использовалась императорскими властями как орудие для закрепления своего господства. Покорение Гуйчжоу и организация здесь провинции были осуществлены с помощью прямого военного давления. Это лишний раз говорит о том, что китайское правительство в начале XV в. при всей рекомендуемой им осторожности в подходе к инонациональному населению и стремлении "привлекать сердца добрым отношением", отнюдь не ограничивалось подобными методами и при возможности прибегало к грубой силе.

Образование провинции Гуйчжоу и связанное с этим еще большее укрепление китайского господства на юго-западе империи завершает собой многовековую борьбу китайских властей за прочное овладение территориями, населенными местным некитайским населением88. Но это отнюдь не означает, что инонациональное владычество не встречало сопротивления. Вся первая четверть XV в., как до, так и после 1413-1414 гг., заполнена героической освободительной борьбой коренных жителей юго-западных провинций империи против установления китайского господства. Уже в январе 1403 г. правительство Чжу Ди было вынуждено признать, что "различные иноплеменники юго-запада с трудом покоряются и с легкостью поднимают мятежи"89. Это, естественно, не было новостью для китайцев. Указ, посланный военным властям в Сычуани в мае 1409 г., констатировал: "Такое положение, что иноплеменники бунтуют, тянется издавна"90.

Рассматриваемый период в этом плане не являлся исключением. В комментариях китайских хронистов к одному из указов императора по поводу национальной политики дана следующая обобщенная характеристика описываемого момента: "В те времена иноплеменники восставали и не подчинялись, по временам приходя в ярость"91. Официальная китайская идеология относила упомянутую ярость за счет естественных дурных качеств всех "варваров". "В сердце у иноплеменников измена"92, - писал военный из Гуанси в уже цитированном докладе двору в конце 1403 года. На деле же такая "измена" имела вполне реальные основания. В этой связи следует вспомнить приведенные выше слова того же военного из Гуанси о том, что некитайские подданные сначала приобщаются к "цивилизации", а затем снова бунтуют. Здесь заключен глубокий смысл: первоначально, выражая номинальную покорность далекому императорскому двору, некитайское население еще не сталкивалось непосредственно с гнетом китайских властей. Позже, испытав на себе этот гнет, оно поднималось на борьбу. Возможно, конечно, и другое объяснение: пока китайские войска действовали или угрожали "присоединяемым", последние подчинялись, но после ухода войск и ослабления давления - вновь стремились обрести независимость.

Правительству Чжу Ди уже с первых месяцев своего существования пришлось столкнуться с освободительным движением некитайских народов в юго-западных провинциях. В сентябре 1402 г. началось движение среди инонационального населения в Гуанси. Повстанцы "оказывали сопротивление, убивали китайских чиновников и солдат". Для подавления применялись и дипломатические и военные средства. В декабре 1403 г., истребив около 1200 человек местного населения, китайцы овладели положением93. В мае 1405 г. из Гуанси поступил доклад о подавлении нового восстания, а буквально через несколько дней - о начале следующего94. Аналогичная картина наблюдалась здесь два года спустя: в феврале 1407 г. пришло донесение об усмирении "иноплеменных разбойников", а в марте началось новое движение95. Оно быстро разрасталось, так как в это время значительная часть китайских войск из Гуанси была переброшена во Вьетнам. В результате императорским властям пришлось срочно стягивать войска из Хугуана, Юньнани, Гуй-чжоу и даже отозвать часть солдат из Вьетнама96. Восстание было подавлено к ноябрю 1407 года. Освободительное движение народов яо и мяо в Гуанси вновь вспыхнуло в октябре 1412 года. Его непосредственной причиной послужил рост налогового гнета. Китайским властям удалось справиться с ним где-то в конце того же года97. Восстания инонациональных подданных в Гуанси происходили также в 1415 и 1423 годах98. Вооруженные выступления некитайского населения Юньнани зафиксированы в 1405 и 1423 годах99. Установление китайского господства в Гуйчжоу сопровождалось вспышками сопротивления народа мяо в 1404 г., дважды в 1408 г. и еще раз в 1410 году100. Вооруженной борьбой отмечено и провозглашение Гуйчжоу провинцией в 1413 - 1414 годах. В декабре 1415 г. здесь началось новое восстание101. В 1413-1414 гг. шло освободительное движение народа мяо в Сычуани. Для его подавления туда были переброшены войска из Хугуана и Гуйчжоу102. В середине 1415 г. в Сычуани вспыхнуло восстание народа жун103. Волнения некитайского населения в Хугуане отмечены в 1405 г., 1410, дважды в 1414 и еще раз в 1420 году104.

Все эти движения можно рассматривать как закономерную реакцию на усиление китайского гнета в национальных районах на юго-западе империи. Но в целом правительству Чжу Ди удалось справиться с сопротивлением подчиняемых народов. Дело здесь не только в перевесе сил и превосходстве китайской армии, но и в известной заинтересованности социальной верхушки некитайских народов в союзе с китайскими феодалами. Такой союз помогал местной знати закрепить свое господствующее положение и приобщиться к новым, характерным для китайцев, способам эксплуатации основной массы населения. Закреплению китайского влияния способствовала также племенная и национальная разобщенность народов, населявших юго-западные провинции. Источники свидетельствуют, что китайцы умело использовали в своих интересах подобную рознь.

При возникновении междоусобных конфликтов среди своих инонациональных подданных правительство Чжу Ди предпочитало воздерживаться от непосредственного вмешательства. Несмотря на просьбы враждующих сторон о помощи, императорский двор ограничивался лишь манифестами с рассуждениями о благости мира. Официально такая тактика объяснялась двором следующим образом: "Нападения южных иноплеменников друг на друга случаются издавна. Схватить одного-двух из них и наказать - не будет достаточно для преобразования их грубых нравов... А если торопиться с наказанием,., то это лишь помешает обращению сердец людей из далеких краев к Китаю"105. Главное, на что местным китайским властям предписывалось обращать внимание при такого рода конфликтах, - это повиновение всех враждующих сторон императорской администрации. Например, на запрос Му Шэна относительно позиции во время междоусобиц в Юньнани в 1403 г. последовал ответ двора: "И нападающие и пострадавшие уже платят налоги в императорскую казну, что свидетельствует об отсутствии зла в их сердцах"106. Единственное, что пугало правительство, - это возможность перерастания мелких распрей в острые конфликты, грозившие свергнуть китайскую власть. Поэтому местным войскам предписывалось быть в постоянной готовности при междоусобных столкновениях инонационального населения107.

Таковы основные направления и методы национальной политики императорского правительства Китая в первой четверти XV века. Они были весьма неоднородными. В зависимости от обстоятельств мог варьироваться ряд средств: от номинального провозглашения верховенства императора, предоставления своеобразной автономии и культурного проникновения до прямого воздействия силой и военного подавления. Но все эти методы преследовали одну общую цель - всемерное закрепление китайской власти и влияния на национальных окраинах империи.

Примечания

1. Не ставя целью привести полный перечень работ по данной тематике, отметим для примера такие исследования, как: "Китай и соседи в древности и средневековье". М. 1970; В. А. Александров. Россия на дальневосточных рубежах. М. 1969; А. А. Бокщанин. Китай и страны Южных морей в XIV-XVI вв. М. 1968; И. С. Ермаченко. Политика маньчжурской династии Цин в Южной и Северной Монголии в XVII в. М. 1974; И. Я. Златкин. История Джунгарского ханства (1635- 1758 гг.). М. 1964; Г. В. Мелихов. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII век). М. 1974; В. С. Таскин. Материалы по истории сюнну. Т. I. М. 1968; т. 2. М. 1973; Л. И. Думан. Традиции во внешней политике Китая. "Роль традиций в истории и культуре Китая". М. 1972; Ю. Л. Кроль. О концепции "Китай - варвары". "Китай: общество и государство". М. 1973, а также доклады и сообщения Л. И. Думана, В. С. Кузнецова, Г. П. Супруненко, М. Сушайло и Н. Мадеюева, К. Ш. Хафизовой, И. И. Хвана опубликованные в материалах ежегодного симпозиума: "Научная конференция "Общество и государство в Китае" (М. 1970; М. 1971; М. 1972; М. 1973; М. 1974, М. 1975).

2. Л. И. Думан. Аграрная политика цинского (маньчжурского) правительства в Синьцзяне в конце XVIII в. М.-Л. 1936; И. С. Ермаченко. Указ. соч.; В. С. Кузнецов. Экономическая политика цинского правительства в Синьцзяне. М. 1973; Г. В. Мелихов. Указ: соч.

3. Р. Ф. Итс. Этническая история юга Восточной Азии. Л. 1972.

4. Там же, стр. 268.

5. Там ж , стр. 244, 259.

6. Основным источником для написания данной статьи послужила "Мин Тай-цзун ши лу" ("Хроника правления Тай-цзуна из династии Мин"), составленная в 1430 г. и охватывающая события с 1399 по 1424 год. Этот источник, так же как и аналогичные хроники правления других императоров из династии Мин (1368 - 1644 гг.), является одним из наиболее полных и ценных пособий для изучения политической истории Китая в XIV-XVII веках. Были также использованы разделы о "местном управлении" ("ту сы"), то есть некитайских народах на юго-западе страны, из династийной истории "Мин ши", составленной в 1678 - 1739 годах.

7. В собирательном плане китайские источники не разделяют некитайские народы на "иноземцев" и "иноплеменных подданных", обозначая их терминами "и" (как в данном случае), а также "мань", "маньи" и прочими. Поэтому, если национальная принадлежность в тексте конкретно не указывается, то эти собирательные термины можно переводить и как "иноземцы" и как "иноплеменные подданные" в зависимости от того, идет ли речь о народах, живших в пределах империи или вне ее.

8. Для обозначения подчинения инонационального населения в китайских источниках чаще всего употребляются термины "гуй хуа", "гуй сян" (как в данном случае), "гуй фу", "лай гуй" и другие, которые точнее всего можно перевести как "обратиться к цивилизации", но которые несут в себе конкретный смысл "покориться" или же "подчиниться".

9. "Мин Тай-цзун ши лу". Сянган. 1964 - 1966, цз. 17, стр. 311.

10. Там же, цз. 15, стр. 277; цз. 103, стр. 1340.

11. Там же, цз. 90, стр. 1189 - 1190.

12. Там же, цз. 12-второй, стр. 216.

13. Там же.

14. Там же, цз. 60, стр. 875.

15. Там же, цз. 23, стр. 422.

16. Г. В. Мелихов. Политика Минской империи в отношении чжурчжэней (1402 - 1413 гг.). "Китай и соседи в древности и средневековье", стр. 258.

17. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 24, стр. 442.

18. Вэй - китайское воинское соединение, юридически состоявшее из 5600 солдат и командиров. Вэи размещались на определенной территории и носили названия по месту своего расположения. Командование вэя пользовалось здесь определенными административными полномочиями. Поэтому вэй был не только воинским соединением, но отчасти и военно- административной единицей. Этот факт подтверждается и тем, что личный состав вэев практически никогда не соответствовал указанной юридической цифре, намного отклоняясь от нее в ту или другую сторону (см.: Н. П. Свистунова. Организация пограничной службы на севере Китая в эпоху Мин. "Китай и соседи в древности и средневековье", стр. 218, 222, 226, 228).

19. Подробнее см.: Г. В. Мелихов. Политика Минской империи в отношении чжурчжэней (1402 - 1413 гг.), стр. 251 - 274.

20. Политика "связывания сил иноземцев" была разработана в Китае еще в древности. Она заключалась, с одной стороны, в разжигании распрей и вражды среди зарубежных племен и народов, а с другой - в задабривании иноземной знати: подарках, династийных браках, клятвенных обязательствах и так далее.

21. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 43, стр. 681.

22. Там же, цз. 23, стр. 427 - 428.

23. Там же, цз. 44, стр. 692; цз. 107, стр. 1380 - 1381.

24. Там же, цз. 77, стр. 1041.

25. Там же, цз. 130, стр. 1610. В Китае в конце XIV-XV вв. была распространена система военных поселений (туньтянь), подразумевавшая привлечение солдат к обработке земли и снабжение их сельскохозяйственным инвентарем, чтобы они могли "и пахать, и сражаться".

26. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 66, стр. 933.

27. Там же, цз. 107, стр. 1380 - 81, 1386 - 87, 1391.

28. Там же, цз. 43, стр. 681; цз. 44, стр. 695; цз. 129 , стр. 1598 - 1599.

29. Там же, цз. 119, стр. 1504 - 1505.

30. Там же, цз. 130, стр. 1610.

31. Там же.

32. Там же, цз. 102, стр. 1324.

33. Там же, цз. 117, стр. 1492; цз. 124, стр. 1559.

34. Там же, цз. 125, стр. 1567; цз. 128, стр. 1593.

35. Там же, цз. 126, стр. 1575.

36. Там же, цз. 130, стр. 1612; цз. 131, стр. 1619.

37. Там же, цз. 131, стр. 1621; цз. 134, стр. 1635; цз. 135, стр. 1650 - 1651; цз 135, стр. 1657 - 1658; цз. 140, стр. 1682.

38. Там же, цз. 104, стр. 1352 - 1354; цз. 127, стр. 1534.

39. Там же, цз. 119, стр. 1504 - 1505; цз. 103, стр. 1342 - 1343.

40. Р. Ф. Итс. Указ, соч., стр. 268, 276,

41. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 23, стр. 425.

42. Там же, цз. 25, стр. 460.

43. Там же, цз. 43, стр. 688; цз. 44, стр. 701; цз. 52, стр. 777; цз 55, стр. 816 - 818; цз. 73, стр. 1015 - 1016; цз. 101, стр. 1318; цз. 122, стр. 1540; цз. 139, стр. 1676, цз. 141, стр. 1692.

44. Там же, цз. 141, стр. 1693.

45. Там же, цз. 51, стр. 767.

46. Там же, цз. 41, стр. 673.

47. Там же, цз. 55, стр 816 - 817; цз. 122, стр. 1540.

48. Там же, цз. 60, стр. 875.

49. W. Eberhard. Social Mobility in Traditional China. Leiden. 1962, p. 20.

50. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 38, стр. 647 - 648.

51. Ch. O. Hucker. The Traditional Chinese State in Ming Times. Tucson. 1961, p. 21.

52. "Мин ши", - "Эршиу ши". Т. 9. Шанхай. 1935, цз. 310, стр. 7867 (4).

53. Р. Ф. Итс. Указ. соч., стр. 277; Ch. O. Hucker. Op. tit., pp. 21 - 22.

54. "Мин ши", цз. 310, стр. 7867 (4).

55. В традиционной китайской табели о рангах было 9 градаций (начиная с первого как с высшего ранга). Но каждый ранг имел две ступени-"полный" (более высокий) и "вспомогательный" (то есть неполный). Таким образом, пирамида рангов практически была восемнадцатиступенчатой.

56. "Мин ши", цз. 310, стр. 7867 (4).

57. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 44, стр. 689; цз. 60, стр. 874; цз. 75, стр. 1033.

58. Там же, цз. 44, стр. 689; цз. 67, стр. 938.

59. Там же, цз. 63, стр. 907.

60. Там же, цз. 78, стр. 1053.

61. Там же, цз. 52, стр. 792 - 793.

62. Там же, цз. 145, стр. 1717; цз. 147, стр. 1729.

63. Там же, цз. 64, стр. 912; цз. 66, стр. 932; цз. 175, стр. 1920 - 1921.

64. Там же, цз. 30, стр. 551; цз. 31, стр. 560; цз. 52, стр. 777; цз. 76, стр. 1039.

65. "Мин ши", цз. 311, стр. 7870 (1).

66. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 114, стр. 1454.

67. Там же, цз. 19, стр. 346 - 347.

68. Там: же, цз. 54, стр. 806; цз. 177, стр. 1933 - 1934.

69. Там же, цз. 87, стр. 1156, 1158; цз. 16, стр. 296, 297.

70. Там же, цз. 86, стр. 1137.

71. Там же, цз. 35, стр. 610.

72. "Мин ши", цз. 316, стр. 7888 (4).

73. Там же, цз. 311, стр. 7870 (1).

74. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 47, стр. 720; цз. 87, стр. 1158.

75. Например, установленная в 1403 г. с управления полного умиротворения Пуань "дань" должна была состоять из 3000 даней (около 310 т) зерна ("Мин Тай-цзун ши лу", цз. 16, стр. 298).

76. Там же, цз. 20, стр. 364; цз. 55, стр. 816 - 817; цз. 81, стр. 1089; цз. 149, стр. 1743; цз. 150, стр. 1745; цз. 161, стр. 1825; цз. 182, стр. 1963.

77. Там же, цз. 17, стр. 311.

78. Там же, цз. 154, стр. 1776.

79. Там же, цз. 17, стр. 311; цз. 56, стр. 829; цз. 116, стр. 1479; цз. 125, стр. 1568; цз. 155, стр. 1788.

80. Ch. O. Hucker. Op. cit., pp. 21 - 22.

81. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 16, стр. 298.

82. "Мин ши", цз. 316, стр. 7888 (4).

83. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 137, стр. 1661; цз. 149, стр. 1735.

84. "Мин ши", цз. 316, стр. 7888 (4).

85. Там же.

86. Р. Ф. Итс. Указ. соч., стр. 271.

87. "Мин ши", цз. 316, стр. 7888 (4).

88. Р. Ф. Итс. Указ. соч., стр. 244, 277.

89. "Мин Тай-цзун ши лу", цз. 15, стр. 277.

90. Там же, цз. 90, стр. 1191.

91. Там же, стр. 1190.

92. Там же, цз. 25, стр. 460.

93. Там же, цз. 11, стр. 191; цз. 15, стр. 274 - 275; цз. 25, стр. 457.

94. Там же, цз. 41, стр. 671 - 672, 672 - 673.

95. Там же, цз. 62, стр. 896; цз. 64, стр. 910.

96. Там же, цз. 70, стр. 982; цз. 72, стр. 1011 - 1012.

97. Там же, цз. 132, стр. 1624; цз. 135, стр. 1645.

98. Там же, цз. 162, стр. 1837; цз. 256, стр. 2370; цз. 263, стр. 2403.

99. Там же, цз. 49, стр. 737 - 738; цз. 254, стр. 2362.

100. Там же, цз. 80, стр. 1075; цз. 84, стр. 1120; цз. 151, стр. 1760.

101. Там же, цз. 170, стр. 1899.

102. Там же, цз. 138, стр. 1671; цз. 142, стр. 1699, 1707; цз. 144, стр. 1710; цз. 147. стр. 1727.

103. Там же, цз. 166, стр. 1859 - 1860.

104. Там же, цз. 38, стр. 647; цз. 105, стр. 1360 - 1361; цз. 155, стр. 1789; цз. 157, стр. 1800; цз. 225, стр. 2212.

105. Там же, цз. 30, стр. 545.

106. Там же, цз. 23, стр. 424 - 425.

107. Там же, цз. 44, стр. 699 - 700.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Плавания полинезийцев
      Автор: Чжан Гэда
      Кстати, о пресловутых "секретах древних мореходах" - есть ли в неполитизированных трудах, где не воспеваются "утраченные знания древних", сведения, что было общение не только между близлежащими, но и отдаленными архипелагами и островами?
      А то есть тенденция прославить полинезийцев, как супермореходов, все знавших и все умевших.
      Например, есть ли сведения, что жители Рапа-нуи хоть раз с него куда-то выбирались?
    • Моллеров Н.М. Революционные события и Гражданская война в «урянхайском измерении» (1917-1921 гг.) //Великая революция и Гражданская война в России в «восточном измерении»: (Коллективная монография). М.: ИВ РАН, 2020. С. 232-258.
      Автор: Военкомуезд
      Н.М. Моллеров (Кызыл)
      Революционные события и Гражданская война в «урянхайском измерении» (1917-1921 гг.)
      Синьхайская революция в Китае привела в 1911-1912 гг. к свержению Цинской династии и отпадению от государства сначала Внешней Монголии, а затем и Тувы. Внешняя Монголия, получив широкую автономию, вернулась в состав Китая в 1915 г., а Тува, принявшая покровительство России, стала полунезависимой территорией, которая накануне Октябрьской революции в России была близка к тому, чтобы стать частью Российской империи. Но последний шаг – принятие тувинцами российского подданства – сделан не был [1].
      В целом можно отметить, что в условиях российского протектората в Туве началось некоторое экономическое оживление. Этому способствовали освобождение от албана (имперского налога) и долгов Китаю, сравнительно высокие урожаи сельскохозяйственных культур, воздействие на тувинскую, в основном натуральную, экономику рыночных отношений, улучшение транспортных условий и т. п. Шло расширение русско-тувинских торговых связей. Принимались меры по снижению цен на ввозимые товары. Укреплялась экономическая связь Тувы с соседними сибирскими районами, особенно с Минусинским краем. Все /232/ это не подтверждает господствовавшее в советском тувиноведении мнение об ухудшении в Туве экономической ситуации накануне революционных событий 1917-1921 гг. Напротив, социально-политическая и экономическая ситуация в Туве в 1914-1917 гг., по сравнению с предшествующим десятилетием, заметно улучшилась. Она была в целом стабильной и имела положительную динамику развития. По каналам политических, экономических и культурных связей Тува (особенно ее русское население) была прочно втянута в орбиту разностороннего влияния России [2].
      Обострение социально-политического положения в крае с 1917 г. стало главным образом результатом влияния революционных событий в России. В конце 1917 г. в центральных районах Тувы среди русского населения развернулась борьба местных большевиков и их сторонников за передачу власти в крае Советам. Противоборствующие стороны пытались привлечь на свою сторону тувинцев, однако сделать этого им не удалось. Вскоре краевая Советская власть признала и в договорном порядке закрепила право тушинского народа на самоопределение. Заключение договора о самоопределении, взаимопомощи и дружбе от 16 июня 1918 г. позволяло большевикам рассчитывать на массовую поддержку тувинцев в сохранении Советской власти в крае, но, как показали последующие события, эти надежды во многом не оправдались.
      Охватившая Россию Гражданская война в 1918 г. распространилась и на Туву. Пришедшее к власти летом 1918 г. Сибирское Временное правительство и его новый краевой орган в Туве аннулировали право тувинцев на самостоятельное развитие и проводили жесткую и непопулярную национальную политику. В комплексе внешнеполитических задач Советского государства «важное место отводилось подрыву и разрушению колониальной периферии (“тыла”) империализма с помощью национально-освободительных революций» [3]. Китай, Монголия и Тува представляли собой в этом плане широкое поле деятельности для революционной работы большевиков. Вместе с тем нельзя сказать, что первые шаги НКИД РСФСР в отношении названных стран отличались продуманностью и эффективностью. В первую очередь это касается опрометчивого заявления об отмене пакета «восточных» договоров царского правительства. Жертвой такой политики на китайско-монгольско-урянхайском направлении стала «кяхтинская система» /233/ (соглашения 1913-1915 гг.), гарантировавшая автономный статус Внешней Монголии. Ее подрыв также сделал уязвимым для внешней агрессии бывший российский протекторат – Урянхайский край.
      Китай и Япония поначалу придерживались прежних договоров, но уже в 1918 г. договорились об участии Китая в военной интервенции против Советской России. В соответствии с заключенными соглашениями, «китайские милитаристы обязались ввести свои войска в автономную Внешнюю Монголию и, опираясь на нее, начать наступление, ...чтобы отрезать Дальний Восток от Советской России» [4]. В сентябре 1918 г. в Ургу вступил отряд чахар (одного из племен Внутренней Монголии) численностью в 500 человек. Вслед за китайской оккупацией Монголии в Туву были введены монгольский и китайский военные отряды. Это дало толчок заранее подготовленному вооруженному выступлению тувинцев в долине р. Хемчик. В январе 1919 г. Ян Ши-чао был назначен «специальным комиссаром Китайской республики по Урянхайским делам» [5]. В Туве его активно поддержали хемчикские нойоны Монгуш Буян-Бадыргы [6] и Куулар Чимба [7]. В начальный период иностранной оккупации в Туве начались массовые погромы российских поселенцев (русских, хакасов, татар и др.), которые на время прекратились с приходом в край по Усинскому тракту партизанской армии А. Д. Кравченко и П.Е. Щетинкина (июль – сентябрь 1919 г.).
      Прибытие в край довольно сильной партизанской группировки насторожило монгольских и китайских интервентов. 18 июля 1919 г. партизаны захватили Белоцарск (ныне Кызыл). Монгольский отряд занял нейтральную позицию. Китайский оккупационный отряд находился далеко на западе. Партизан преследовал большой карательный отряд под командованием есаула Г. К. Болотова. В конце августа 1919г. он вступил на территорию Тувы и 29 августа занял Кызыл. Партизаны провели ложное отступление и в ночь на 30 августа обрушились на белогвардейцев. Охватив город полукольцом, они прижали их к реке. В ходе ожесточенного боя бологовцы были полностью разгромлены. Большая их часть утонула в водах Енисея. Лишь две сотни белогвардейцев спаслись. Общие потери белых в живой силе составили 1500 убитых. Три сотни принудительно мобилизованных новобранцев, не желая воевать, сдались в плен. Белоцарский бой был самым крупным и кровопролитным сражением за весь период Гражданской войны /234/ в Туве. Пополнившись продовольствием, трофейными боеприпасами, оружием и живой силой, сибирские партизаны вернулись в Минусинский край, где продолжили войну с колчаковцами. Тува вновь оказалась во власти интервентов.
      Для монголов, как разделенной нации, большое значение имел лозунг «собирания» монгольских племен и территорий в одно государство. Возникнув в 1911 г. как национальное движение, панмонголизм с тех пор последовательно и настойчиво ставил своей целью присоединение Тувы к Монголии. Объявленный царским правительством протекторат над Тувой монголы никогда не считали непреодолимым препятствием для этого. Теперь же, после отказа Советской России от прежних договоров, и вовсе действовали открыто. После ухода из Тувы партизанской армии А.Д. Кравченко и П.Е.Щетинкина в начале сентября 1919 г. монголы установили здесь военно-оккупационный режим и осуществляли фактическую власть, В ее осуществлении они опирались на авторитет амбын-нойона Тувы Соднам-Бальчира [8] и правителей Салчакского и Тоджинского хошунов. Монголы притесняли и облагали поборами русское и тувинское население, закрывали глаза на погромы русских населенных пунктов местным бандитствующим элементом. Вопиющим нарушением международного права было выдвижение монгольским командованием жесткого требования о депортации русского населения с левобережья Енисея на правый берег в течение 45 дней. Только ценой унижений и обещаний принять монгольское подданство выборным (делегатам) от населения русских поселков удалось добиться отсрочки исполнения этого приказа.
      Советское правительство в июне 1919 г. направило обращение к правительству автономной Монголии и монгольскому народу, в котором подчеркивало, что «в отмену соглашения 1913 г. Монголия, как независимая страна, имеет право непосредственно сноситься со всеми другими народами без всякой опеки со стороны Пекина и Петрограда» [9]. В документе совершенно не учитывалось, что, лишившись в лице российского государства покровителя, Монголия, а затем и Тува уже стали объектами для вмешательства со стороны Китая и стоявшей за ним Японии (члена Антанты), что сама Монголия возобновила попытки присоединить к себе Туву.
      В октябре 1919г. китайским правительством в Ургу был направлен генерал Сюй Шучжэн с военным отрядом, который аннулировал трех-/235/-стороннюю конвенцию от 7 июня 1913 г. о предоставлении автономного статуса Монголии [10]. После упразднения автономии Внешней Монголии монгольский отряд в Туве перешел в подчинение китайского комиссара. Вскоре после этого была предпринята попытка захватить в пределах Советской России с. Усинское. На территории бывшего российского протектората Тувы недалеко от этого района были уничтожены пос. Гагуль и ряд заимок в верховьях р. Уюк. Проживавшее там русское и хакасское население в большинстве своем было вырезано. В оккупированной китайским отрядом долине р. Улуг-Хем были стерты с лица земли все поселения проживавших там хакасов. Между тем Советская Россия, скованная Гражданской войной, помочь российским переселенцам в Туве ничем не могла.
      До 1920 г. внимание советского правительства было сконцентрировано на тех регионах Сибири и Дальнего Востока, где решалась судьба Гражданской войны. Тува к ним не принадлежала. Советская власть Енисейской губернии, как и царская в период протектората, продолжала формально числить Туву в своем ведении, не распространяя на нее свои действия. Так, в сводке Красноярской Губернской Чрезвычайной Комиссии за период с 14 марта по 1 апреля 1920 г. отмечалось, что «губерния разделена на 5 уездов: Красноярский, Ачинский, Канский, Енисейский и 3 края: Туруханский, Усинский и Урянхайский... Ввиду политической неопределенности Усинско-Урянхайского края, [к] формированию милиции еще не преступлено» [11].
      Только весной 1920 г. советское правительство вновь обратило внимание на острую обстановку в Урянхае. 16-18 мая 1920 г. в тувинском пос. Баян-Кол состоялись переговоры Ян Шичао и командира монгольского отряда Чамзрына (Жамцарано) с советским представителем А. И. Кашниковым [12], по итогам которых Тува признавалась нейтральной зоной, а в русских поселках края допускалась организация ревкомов. Но достигнутые договоренности на уровне правительств Китая и Советской России закреплены не были, так и оставшись на бумаге. Анализируя создавшуюся в Туве ситуацию, А. И. Кашников пришел к мысли, что решить острый «урянхайский вопрос» раз и навсегда может только создание ту винского государства. Он был не единственным советским деятелем, который так думал. Но, забегая вперед, отметим: дальнейшие события показали, что и после создания тувинского го-/236/-сударства в 1921 г. этот вопрос на протяжении двух десятилетий продолжал оставаться предметом дипломатических переговоров СССР с Монголией и Китаем.
      В конце июля 1920 г., в связи с поражением прояпонской партии в Китае и усилением освободительного движения в Монголии, монгольский отряд оставил Туву. Но его уход свидетельствовал не об отказе панмонголистов от присоединения Тувы, а о смене способа достижения цели, о переводе его в плоскость дипломатических переговоров с Советской Россией. Глава делегации монгольских революционеров С. Данзан во время переговоров 17 августа 1920 г. в Иркутске с уполномоченным по иностранным делам в Сибири и на Дальнем Востоке Ф. И. Талоном интересовался позицией Советской России по «урянхайскому вопросу» [13]. В Москве в беседах монгольских представителей с Г. В. Чичериным этот вопрос ставился вновь. Учитывая, что будущее самой Монголии, ввиду позиции Китая еще неясно, глава НКИД обдумывал иную формулу отношений сторон к «урянхайскому вопросу», ставя его в зависимость от решения «монгольского вопроса» [14].
      Большинство деятелей Коминтерна, рассматривая Китай в качестве перспективной зоны распространения мировой революции, исходили из необходимости всемерно усиливать влияние МНРП на Внутреннюю Монголию и Баргу, а через них – на революционное движение в Китае. С этой целью объединение всех монгольских племен (к которым, без учета тюркского происхождения, относились и тувинцы) признавалось целесообразным [15]. Меньшая часть руководства Коминтерна уже тогда считала, что панмонголизм создавал внутреннюю угрозу революционному единству в Китае [16].
      Вопросами текущей политики по отношению к Туве также занимались общесибирские органы власти. Характеризуя компетентность Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома в восточной политике, уполномоченный НКИД в Сибири и на Дальнем Востоке Ф. И. Гапон отмечал: «Взаимосплетение интересов Востока, с одной стороны, и Советской России, с другой, так сложно, что на тонкость, умелость революционной работы должно быть обращено особое внимание. Солидной постановке этого дела партийными центрами Сибири не только не уделяется внимания, но в практической плоскости этот вопрос вообще не ставится» [17]. Справедливость этого высказывания находит подтверждение /237/ в практической деятельности Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома, позиция которых в «урянхайском вопросе» основывалась не на учете ситуации в регионе, а на общих указаниях Дальневосточного Секретариата Коминтерна (далее – ДВСКИ).
      Ян Шичао, исходя из политики непризнания Китайской Республикой Советской России, пытаясь упрочить свое пошатнувшееся положение из-за революционных событий в Монголии, стал добиваться от русских колонистов замены поселковых советов одним выборным лицом с функциями сельского старосты. Вокруг китайского штаба концентрировались белогвардейцы и часть тувинских нойонов. Раньше царская Россия была соперницей Китая в Туве, но китайский комиссар в своем отношении к белогвардейцам руководствовался принципом «меньшего зла» и намерением ослабить здесь «красных» как наиболее опасного соперника.
      В августе 1920 г. в ранге Особоуполномоченного по делам Урянхайского края и Усинского пограничного округа в Туву был направлен И. Г. Сафьянов [18]. На него возлагалась задача защиты «интересов русских поселенцев в Урянхае и установление дружественных отношений как с местным коренным населением Урянхая, так и с соседней с ним Монголией» [19]. Решением президиума Енисейского губкома РКП (б) И. Г. Сафьянову предписывалось «самое бережное отношение к сойотам (т.е. к тувинцам. – Н.М.) и самое вдумчивое и разумное поведение в отношении монголов и китайских властей» [20]. Практические шаги по решению этих задач он предпринимал, руководствуясь постановлением ВЦИК РСФСР, согласно которому Тува к числу регионов Советской России отнесена не была [21].
      По прибытии в Туву И. Г. Сафьянов вступил в переписку с китайским комиссаром. В письме от 31 августа 1920 г. он уведомил Ян Шичао о своем назначении и предложил ему «по всем делам Усинского Пограничного Округа, а также ... затрагивающим интересы русского населения, проживающего в Урянхае», обращаться к нему. Для выяснения «дальнейших взаимоотношений» он попросил назначить время и место встречи [22]. Что касается Ян Шичао, то появление в Туве советского представителя, ввиду отсутствия дипломатических отношений между Советской Россией и Китаем, было им воспринято настороженно. Этим во многом объясняется избранная Ян Шичао /238/ тактика: вести дипломатическую переписку, уклоняясь под разными предлогами от встреч и переговоров.
      Сиббюро ЦК РКП (б) в документе «Об условиях, постановке и задачах революционной работы на Дальнем Востоке» от 16 сентября 1920 г. определило: «...пока край не занят китайскими войсками (видимо, отряд Ян Шичао в качестве серьезной силы не воспринимался. – Н.М.), ...должны быть приняты немедленно же меры по установлению тесного контакта с урянхами и изоляции их от китайцев» [23]. Далее говорилось о том, что «край будет присоединен к Монголии», в которой «урянхайцам должна быть предоставлена полная свобода самоуправления... [и] немедленно убраны русские административные учреждения по управлению краем» [24]. Центральным пунктом данного документа, несомненно, было указание на незамедлительное принятие мер по установлению связей с тувинцами и изоляции их от китайцев. Мнение тувинцев по вопросу о вхождении (невхождении) в состав Монголии совершенно не учитывалось. Намерение упразднить в Туве русскую краевую власть (царскую или колчаковскую) запоздало, поскольку ее там давно уже не было, а восстанавливаемые советы свою юрисдикцию на тувинское население не распространяли. Этот план Сиббюро был одобрен Политбюро ЦК РКП (б) и долгое время определял политику Советского государства в отношении Урянхайского края и русской крестьянской колонии в нем.
      18 сентября 1920 г. Ян Шичао на первое письмо И. Г. Сафьянова ответил, что его назначением доволен, и принес свои извинения в связи с тем, что вынужден отказаться от переговоров по делам Уряпхая, как подлежащим исключительному ведению правительства [25]. На это И. Г. Сафьянов в письме от 23 сентября 1921 г. пояснил, что он переговоры межгосударственного уровня не предлагает, а собирается «поговорить по вопросам чисто местного характера». «Являясь представителем РСФСР, гражданами которой пожелало быть и все русское население в Урянхае, – пояснил он, – я должен встать на защиту его интересов...» Далее он сообщил, что с целью наладить «добрососедские отношения с урянхами» решил пригласить их представителей на съезд «и вместе с ними обсудить все вопросы, касающиеся обеих народностей в их совместной жизни» [26], и предложил Ян Шичао принять участие в переговорах. /239/
      Одновременно И. Г. Сафьянов отправил еще два официальных письма. В письме тувинскому нойону Даа хошуна Буяну-Бадыргы он сообщил, что направлен в Туву в качестве представителя РСФСР «для защиты интересов русского населения Урянхая» и для переговоров с ним и другими представителями тувинского народа «о дальнейшей совместной жизни». Он уведомил нойона, что «для выяснения создавшегося положения» провел съезд русского населения, а теперь предлагал созвать тувинский съезд [27]. Второе письмо И. Г. Сафьянов направил в Сибревком (Омск). В нем говорилось о политическом положении в Туве, в частности об избрании на X съезде русского населения (16-20 сентября) краевой Советской власти, начале работы по выборам поселковых советов и доброжелательном отношении к проводимой работе тувинского населения. Монгольский отряд, писал он, покинул Туву, а китайский – ограничивает свое влияние районом торговли китайских купцов – долиной р. Хемчик [28].
      28 сентября 1920 г. Енгубревком РКП (б) на своем заседании заслушал доклад о ситуации в Туве. В принятой по нему резолюции говорилось: «Отношение к Сафьянову со стороны сойотов очень хорошее. Линия поведения, намеченная Сафьяновым, следующая: организовать, объединить местные Ревкомы, создать руководящий орган “Краевую власть” по образцу буферного государства»[29]. В протоколе заседания также отмечалось: «Отношения между урянхами и монголами – с одной стороны, китайцами – с другой, неприязненные и, опираясь на эти неприязненные отношения, можно было бы путем организации русского населения вокруг идеи Сов[етской] власти вышибить влияние китайское из Урянхайского края» [30].
      В телеграфном ответе на письмо И.Г. Сафьянова председатель Сиббюро ЦК РКП (б) и Сибревкома И. Н. Смирнов [31] 2 октября 1920 г. сообщил, что «Сиббюро имело суждение об Урянхайском крае» и вынесло решение: «Советская Россия не намерена и не делает никаких шагов к обязательному присоединению к себе Урянхайского края». Но так как он граничит с Монголией, то, с учетом созданных в русской колонии советов, «может и должен служить проводником освободительных идей в Монголии и Китае». В связи с этим, сообщал И. Н. Смирнов, декреты Советской России здесь не должны иметь обязательной силы, хотя организация власти по типу советов, «как агитация действием», /240/ желательна. В практической работе он предписывал пока «ограничиться» двумя направлениями: культурно-просветительным и торговым [32]. Как видно из ответа. Сиббюро ЦК РКП (б) настраивало сторонников Советской власти в Туве на кропотливую революционную культурно-просветительную работу. Учитывая заграничное положение Тувы (пока с неясным статусом) и задачи колонистов по ведению революционной агитации в отношении к Монголии и Китаю, от санкционирования решений краевого съезда оно уклонилось. Напротив, чтобы отвести от Советской России обвинения со стороны других государств в продолжение колониальной политики, русской колонии было предложено не считать декреты Советской власти для себя обязательными. В этом прослеживается попытка вполне оправдавшую себя с Дальневосточной Республикой (ДВР) «буферную» тактику применить в Туве, где она не являлась ни актуальной, ни эффективной. О том, как И.Г. Сафьянову держаться в отношении китайского военного отряда в Туве, Сиббюро ЦК РКП (б) никаких инструкций не давало, видимо полагая, что на месте виднее.
      5 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов уведомил Ян Шичао, что урянхайский съезд созывается 25 октября 1920 г. в местности Суг-Бажи, но из полученного ответа убедился, что китайский комиссар контактов по-прежнему избегает. В письме от 18 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов вновь указал на крайнюю необходимость переговоров, теперь уже по назревшему вопросу о недопустимом поведении китайских солдат в русских поселках. Дело в том, что 14 октября 1920 г. они застрелили председателя Атамановского сельсовета А. Сниткина и арестовали двух русских граждан, отказавшихся выполнить их незаконные требования. В ответ на это местная поселковая власть арестовала трех китайских солдат, творивших бесчинства и произвол. «Как видите, дело зашло слишком далеко, – писал И. Г. Сафьянов, – и я еще раз обращаюсь к Вам с предложением возможно скорее приехать сюда, чтобы совместно со мной обсудить и разобрать это печальное и неприятное происшествие. Предупреждаю, что если Вы и сейчас уклонитесь от переговоров и откажитесь приехать, то я вынужден буду прервать с Вами всякие сношения, сообщить об этом нашему Правительству, и затем приму соответствующие меры к охране русских поселков и вообще к охране наших интересов в Урянхае». Сафьянов также предлагал /241/ во время встречи обменяться арестованными пленными [33]. В течение октября между китайским и советским представителями в Туве велась переписка по инциденту в Атамановке. Письмом от 26 октября 1920 г. Ян Шичао уже в который раз. ссылаясь на нездоровье, от встречи уклонился и предложил ограничиться обменом пленными [34]. Между тем начатая И.Г. Сафьяновым переписка с тувинскими нойонами не могла не вызвать беспокойства китайского комиссара. Он, в свою очередь, оказал давление на тувинских правителей и сорвал созыв намеченного съезда.
      Из вышеизложенного явствует, что китайский комиссар Ян Шичао всеми силами пытался удержаться в Туве. Революционное правительство Монголии поставило перед Советским правительством вопрос о включении Тувы в состав Внешней Монголии. НКИД РСФСР, учитывая в первую очередь «китайский фактор» как наиболее весомый, занимал по нему' нейтрально-осторожную линию. Большинство деятелей Коминтерна и общесибирские партийные и советские органы в своих решениях по Туве, как правило, исходили из целесообразности ее объединения с революционной Монголией. Практические шаги И.Г. Сафьянова, представлявшего в то время в Туве Сибревком и Сиббюро ЦК РКП (б), были направлены на вовлечение представителя Китая в Туве в переговорный процесс о судьбе края и его населения, установление с той же целью контактов с влиятельными фигурами тувинского общества и местными советскими активистами. Однако китайский комиссар и находившиеся под его влиянием тувинские нойоны от встреч и обсуждений данной проблемы под разными предлогами уклонялись.
      Концентрация антисоветских сил вокруг китайского штаба все более усиливалась. В конце октября 1920 г. отряд белогвардейцев корнета С.И. Шмакова перерезал дорогу, соединяющую Туву с Усинским краем. Водный путь вниз по Енисею в направлении на Минусинск хорошо простреливался с левого берега. Местные партизаны и сотрудники советского представительства в Туве оказались в окружении. Ситуация для них становилась все более напряженной [35]. 28 октября 1920 г. И. Г. Сафьянов решил в сопровождении охраны выехать в местность Оттук-Даш, куда из района Шагаан-Арыга выдвинулся китайский отряд под командованием Линчана и, как ожидалось, должен был прибыть Ян Шичао. Но переговоры не состоялись. /242/
      На рассвете 29 октября 1920 г. китайские солдаты и мобилизованные тувинцы окружили советскую делегацию. Против 75 красноармейцев охраны выступил многочисленный и прекрасно вооруженный отряд. В течение целого дня шла перестрелка. Лишь с наступлением темноты окруженным удалось прорвать кольцо и отступить в Атамановку. В этом бою охрана И. Г. Сафьянова потеряла несколько человек убитыми, а китайско-тувинский отряд понес серьезные потери (до 300 человек убитыми и ранеными) и отступил на место прежней дислокации. Попытка Ян Шичао обеспечить себе в Туве безраздельное господство провалилась [36].
      Инцидент на Оттук-Даше стал поворотным пунктом в политической жизни Тувы. Неудача китайцев окончательно подорвала их авторитет среди коренного населения края и лишила поддержки немногих, хотя и влиятельных, сторонников из числа хемчикских нойонов. Непозволительное в международной практике нападение на дипломатического представителя (в данном случае – РСФСР), совершенное китайской стороной, а также исходящая из китайского лагеря угроза уничтожения населенных пунктов русской колонии дали Советской России законный повод для ввода на территорию Тувы военных частей.
      И.Г. Сафьянов поначалу допускал присоединение Тувы к Советской России. Он считал, что этот шаг «не создаст... никакого осложнения в наших отношениях с Китаем и Монголией, где сейчас с новой силой загорается революционный пожар, где занятые собственной борьбой очень мало думают об ограблении Урянхая…» [37]. Теперь, когда вопрос о вводе в Туву советских войск стоял особенно остро, он, не колеблясь, поставил его перед Енгубкомом и Сибревкомом. 13 ноября 1920 г. И.Г. Сафьянов направил в Омск телеграмму: «Белые банды, выгоняемые из северной Монголии зимними холодами и голодом, намереваются захватить Урянхай. Шайки местных белобандитов, скрывающиеся в тайге, узнав это, вышли и грабят поселки, захватывают советских работников, терроризируют население. Всякая мирная работа парализована ими... Теперь положение еще более ухудшилось, русскому населению Урянхая, сочувствующему советской власти, грозит полное истребление. Требую от вас немедленной помощи. Необходимо сейчас же ввести в Урянхай регулярные отряды. Стоящие в Усинском войска боятся нарушения международных прав. Ничего /243/ они уже не нарушат. С другой стороны совершено нападение на вашего представителя...» [38]
      В тот же день председатель Сибревкома И.Н. Смирнов продиктовал по прямому проводу сообщение для В.И. Ленина (копия – Г.В. Чичерину), в котором обрисовал ситуацию в Туве. На основании данных, полученных от него 15 ноября 1920 г., Политбюро ЦК РКП (б) рассматривало вопрос о военной помощи Туве. Решение о вводе в край советских войск было принято, но выполнялось медленно. Еще в течение месяца И. Г. Сафьянову приходилось посылать тревожные сигналы в высокие советские и военные инстанции. В декабре 1920 г. в край был введен советский экспедиционный отряд в 300 штыков. В начале 1921 г. вошли и рассредоточились по населенным пунктам два батальона 190-го полка внутренней службы. В с. Усинском «в ближайшем резерве» был расквартирован Енисейский полк [39].
      Ввод советских войск крайне обеспокоил китайского комиссара в Туве. На его запрос от 31 декабря 1920 г. о причине их ввода в Туву И. Г. Сафьянов письменно ответил, что русским колонистам и тяготеющим к Советской России тувинцам грозит опасность «быть вырезанными» [40]. Он вновь предложил Ян Шичао провести в Белоцарске 15 января 1921 г. переговоры о дальнейшей судьбе Тувы. Но даже в такой ситуации китайский представитель предпочел избежать встречи [41].
      Еще в первых числах декабря 1920 г. в адрес командования военной части в с. Усинском пришло письмо от заведующего сумоном Маады Лопсан-Осура [42], в котором он сообщал: «Хотя вследствие недоразумения. .. вышла стычка на Оттук-Даше (напомним, что в ней на стороне китайцев участвовали мобилизованные тувинцы. – Н.М.), но отношения наши остались добрососедскими ... Если русские военные отряды не будут отведены на старые места, Ян Шичао намерен произвести дополнительную мобилизацию урянхов, которая для нас тяжела и нежелательна» [43]. Полученное сообщение 4 декабря 1920 г. было передано в высокие военные ведомства в Иркутске (Реввоенсовет 5-й армии), Омске, Чите и, по-видимому, повлияло на решение о дополнительном вводе советских войск в Туву. Тревожный сигнал достиг Москвы.
      На пленуме ЦК РКП (б), проходившем 4 января 1921 г. под председательством В. И. Ленина, вновь обсуждался вопрос «Об Урянхайском крае». Принятое на нем постановление гласило: «Признавая /244/ формальные права Китайской Республики над Урянхайским краем, принять меры для борьбы с находящимися там белогвардейскими каппелевскими отрядами и оказать содействие местному крестьянскому населению...» [44]. Вскоре в Туву были дополнительно введены подразделения 352 и 440 полков 5-й Красной Армии и направлены инструкторы в русские поселки для организации там ревкомов.
      Ян Шичао, приведший ситуацию в Туве к обострению, вскоре был отозван пекинским правительством, но прибывший на его место новый военный комиссар Ман Шани продолжал придерживаться союза с белогвардейцами. Вокруг его штаба, по сообщению от командования советской воинской части в с. Усинское от 1 февраля 1921 г., сосредоточились до 160 противников Советской власти [45]. А между тем захватом Урги Р.Ф.Унгерном фон Штернбергом в феврале 1921 г., изгнанием китайцев из Монголии их отряд в Туве был поставлен в условия изоляции, и шансы Китая закрепиться в крае стали ничтожно малыми.
      Повышение интереса Советской России к Туве было также связано с перемещением театра военных действий на территорию Монголии и постановкой «урянхайского вопроса» – теперь уже революционными панмонголистами и их сторонниками в России. 2 марта 1921 г. Б.З. Шумяцкий [46] с И.Н. Смирновым продиктовали по прямому проводу для Г.В. Чичерина записку, в которой внесли предложение включить в состав Монголии Урянхайский край (Туву). Они считали, что монгольской революционной партии это прибавит сил для осуществления переворота во всей Монголии. А Тува может «в любой момент ... пойти на отделение от Монголии, если ее международное положение станет складываться не в нашу пользу» [47]. По этому плану Тува должна была без учета воли тувинского народа войти в состав революционной Монголии. Механизм же ее выхода из монгольского государства на случай неудачного исхода революции в Китае продуман не был. Тем не менее, как показывают дальнейшие события в Туве и Монголии, соавторы этого плана получили на его реализацию «добро». Так, когда 13 марта 1921 г. в г. Троицкосавске было сформировано Временное народное правительство Монголии из семи человек, в его составе одно место было зарезервировано за Урянхаем [48].
      Барон Р.Ф.Унгерн фон Штернберг, укрепившись в Монголии, пытался превратить ее и соседний Урянхайский край в плацдарм для /245/ наступления на Советскую Россию. Между тем советское правительство, понимая это, вовсе не стремилось наводнить Туву войсками. С белогвардейскими отрядами успешно воевали главным образом местные русские партизаны, возглавляемые С.К. Кочетовым, а с китайцами – тувинские повстанцы, которые первое время руководствовались указаниями из Монголии. Позднее, в конце 1920-х гг., один из первых руководителей тувинского государства Куулар Дондук [49] вспоминал, что при Р.Ф.Унгерне фон Штернберге в Урге было созвано совещание монгольских князей, которое вынесло решение о разгроме китайского отряда в Туве [50]. В первых числах марта 1921 г. в результате внезапного ночного нападения тувинских повстанцев на китайцев в районе Даг-Ужу он был уничтожен.
      18 марта Б.З. Шумяцкий телеграфировал И.Г. Сафьянову: «По линии Коминтерна предлагается вам немедленно организовать урянхайскую нар[одно-] революционную] партию и народ[н]о-революционное правительство Урянхая... Примите все меры, чтобы организация правительства и нар[одно-] рев[олюционной] партии были осуществлены в самый краткий срок и чтобы они декларировали объединение с Монголией в лице создавшегося в Маймачене Центрального Правительства ...Вы назначаетесь ... с полномочиями Реввоенсовета армии 5 и особыми полномочиями от Секретариата (т.е. Дальневосточного секретариата Коминтерна. – Я.М.)» [51]. Однако И. Г. Сафьянов не поддерживал предложенный Шумяцким и Смирновым план, особенно ту его часть, где говорилось о декларировании тувинским правительством объединения Тувы с Монголией.
      21 мая 1921 г. Р.Ф. Унгерн фон Штернберг издал приказ о переходе в подчинение командования его войск всех рассеянных в Сибири белогвардейских отрядов. На урянхайском направлении действовал отряд генерала И. Г. Казанцева [52]. Однако весной 1921 г. он был по частям разгромлен и рассеян партизанами (Тарлакшинский бой) и хемчик-скими тувинцами [53].
      После нескольких лет вооруженной борьбы наступила мирная передышка, которая позволила И.Г. Сафьянову и его сторонникам активизировать работу по подготовке к съезду представителей тувинских хошунов. Главным пунктом повестки дня должен был стать вопрос о статусе Тувы. В качестве возможных вариантов решения рассматри-/246/-вались вопросы присоединения Тувы к Монголии или России, а также создание самостоятельного тувинского государства. Все варианты имели в Туве своих сторонников и шансы на реализацию.
      Относительно новым для тувинцев представлялся вопрос о создании национального государства. Впервые представители тувинской правящей элиты заговорили об этом (по примеру Монголии) в феврале 1912 г., сразу после освобождения от зависимости Китая. Непременным условием его реализации должно было стать покровительство России. Эту часть плана реализовать удаюсь, когда в 1914 г. над Тувой был объявлен российский протекторат Однако царская Россия вкладывала в форму протектората свое содержание, взяв курс на поэтапное присоединение Тувы. Этому помешали революционные события в России.
      Второй раз попытка решения этого вопроса, как отмечалось выше, осуществлялась с позиций самоопределения тувинского народа в июне 1918 г. И вот после трудного периода Гражданской войны в крае и изгнания из Тувы иностранных интервентов этот вопрос обсуждался снова. Если прежде геополитическая ситуация не давала для его реализации ни малейших шансов, то теперь она, напротив, ей благоприятствовала. Немаловажное значение для ее практического воплощения имели данные И.Г. Сафьяновым гарантии об оказании тувинскому государству многосторонней помощи со стороны Советской России. В лице оставивших китайцев хемчикских нойонов Буяна-Бадыргы и Куулара Чимба, под властью которых находилось большинство населения Тувы, идея государственной самостоятельности получила активных сторонников.
      22 мая 1921 г. И. Г. Сафьянов распространил «Воззвание [ко] всем урянхайским нойонам, всем чиновникам и всему урянхайскому народу», в котором разъяснял свою позицию по вопросу о самоопределении тувинского народа. Он также заверил, что введенные в Туву советские войска не будут навязывать тувинскому народу своих законов и решений [54]. Из текста воззвания явствовало, что сам И. Г. Сафьянов одобряет идею самоопределения Тувы вплоть до образования самостоятельного государства.
      Изменение политической линии представителя Сибревкома в Туве И. Г. Сафьянова работниками ДВСКИ и советских органов власти Сибири было встречено настороженно. 24 мая Сиббюро ЦК РКП (б) /247/ рассмотрело предложение Б.З. Шумяцкого об отзыве из Тувы И. Г. Сафьянова. В принятом постановлении говорилось: «Вопрос об отзыве т. Сафьянова .. .отложить до разрешения вопроса об Урянхайском крае в ЦК». Кроме того, Енисейский губком РКП (б) не согласился с назначением в Туву вместо Сафьянова своего работника, исполнявшего обязанности губернского продовольственного комиссара [55].
      На следующий день Б.З. Шумяцкий отправил на имя И.Г. Сафьянова гневную телеграмму: «Требую от Вас немедленного ответа, почему до сих пор преступно молчите, предлагаю немедленно войти в отношение с урянхайцами и выйти из состояния преступной бездеятельности». Он также ставил Сафьянова в известность, что на днях в Туву прибудет делегация от монгольского народно-революционного правительства и революционной армии во главе с уполномоченным Коминтерна Б. Цивенжаповым [56], директивы которого для И. Г. Сафьянова обязательны [57]. На это в ответной телеграмме 28 мая 1921 г. И. Г. Сафьянов заявил: «...Я и мои сотрудники решили оставить Вашу программу и работать так, как подсказывает нам здравый смысл. Имея мандат Сибревкома, выданный мне [с] согласия Сиббюро, беру всю ответственность на себя, давая отчет [о] нашей работе только товарищу Смирнову» [58].
      14 июня 1921 г. глава НКИД РСФСР Г.В. Чичерин, пытаясь составить более четкое представление о положении в Туве, запросил мнение И.Н. Смирнова по «урянхайскому вопросу» [59]. В основу ответа И.Н. Смирнова было положено постановление, принятое членами Сиббюро ЦК РКП (б) с участием Б.З. Шумяцкого. Он привел сведения о численности в Туве русского населения и советских войск и предложил для осуществления постоянной связи с Урянхаем направить туда представителя НКИД РСФСР из окружения Б.З. Шумяцкого. Также было отмечено, что тувинское население относится к монголам отрицательно, а русское «тяготеет к советской власти». Несмотря на это, Сиббюро ЦК РКП (б) решило: Тува должна войти в состав Монголии, но декларировать это не надо [60].
      16 июня 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б) по предложению народного комиссара иностранных дел Г.В. Чичерина с одобрения В.И. Ленина приняло решение о вступлении в Монголию советских войск для ликвидации группировки Р.Ф.Унгерна фон Штернберга. Тем временем «старые» панмонголисты тоже предпринимали попытки подчинить /248/ себе Туву. Так, 17 июня 1921 г. управляющий Цзасакту-хановским аймаком Сорукту ван, назвавшись правителем Урянхая, направил тувинским нойонам Хемчика письмо, в котором под угрозой сурового наказания потребовал вернуть захваченные у «чанчина Гегена» (т.е. генерала на службе у богдо-гегена) И.Г. Казанцева трофеи и служебные бумаги, а также приехать в Монголию для разбирательства [61]. 20 июня 1921 г. он сообщил о идущем восстановлении в Монголии нарушенного китайцами управления (т.е. автономии) и снова выразил возмущение разгромом тувинцами отряда генерала И.Г. Казанцева. Сорукту ван в гневе спрашивал: «Почему вы, несмотря на наши приглашения, не желаете явиться, заставляете ждать, тормозите дело и не о чем не сообщаете нам? ...Если вы не исполните наше предписание, то вам будет плохо» [62]
      Однако монгольский сайт (министр, влиятельный чиновник) этими угрозами ничего не добился. Хемчикские нойоны к тому времени уже были воодушевлены сафьяновским планом самоопределения. 22 июня 1921 г. И. Г. Сафьянов в ответе на адресованное ему письмо Сорукту вана пригласил монгольского сайта на переговоры, предупредив его, что «чинить обиды другому народу мы не дадим и берем его под свое покровительство» [63]. 25-26 июня 1921 г. в Чадане состоялось совещание представителей двух хемчикских хошунов и советской делегации в составе представителей Сибревкома, частей Красной Армии, штаба партизанского отряда и русского населения края, на котором тувинские представители выразили желание создать самостоятельное государство и созвать для его провозглашения Всетувинский съезд. В принятом ими на совещании решении было сказано: «Представителя Советской России просим поддержать нас на этом съезде в нашем желании о самоопределении... Вопросы международного характера будущему центральному органу необходимо решать совместно с представительством Советской России, которое будет являться как бы посредником между тувинским народом и правительствами других стран» [64].
      1 июля 1921 г. в Москве состоялись переговоры наркома иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина с монгольской делегацией в составе Бекзеева (Ц. Жамцарано) и Хорлоо. В ходе переговоров Г.В. Чичерин предложил формулу отношения сторон к «урянхайскому вопросу», в соответствии с которой: Советская Россия от притязаний на Туву /249/ отказывалась, Монголия в перспективе могла рассчитывать на присоединение к ней Тувы, но ввиду неясности ее международного положения вопрос оставался открытым на неопределенное время. Позиция Тувы в это время определенно выявлена еще не была, она никак не комментировалась и во внимание не принималась.
      Между тем Б.З. Шумяцкий попытался еще раз «образумить» своего политического оппонента в Туве. 12 июля 1921 г. он телеграфировал И. Г. Сафьянову: «Если совершите возмутительную и неслыханную в советской, военной и коминтерновской работе угрозу неподчинения в смысле отказа информировать, то вынужден буду дать приказ по военной инстанции в пределах прав, предоставленных мне дисциплинарным уставом Красной Армии, которым не однажды усмирялся бунтарский пыл самостийников. Приказываю информацию давать моему заместителю [Я.Г.] Минскеру и [К.И.] Грюнштейну» [65].
      Однако И. Г. Сафьянов, не будучи на деле «самостийником», практически о каждом своем шаге регулярно докладывал председателю Сибревкома И. Н. Смирнову и просил его передать полученные сведения в адрес Реввоенсовета 5-й армии и ДВСКИ. 13 июля 1921 г. И.Г. Сафьянов подробно информирован его о переговорах с представителями двух хемчикских кожуунов [66]. Объясняя свое поведение, 21 июля 1921 г. он писал, что поначалу, выполняя задания Б.З. Шумяцкого «с его буферной Урянхайской политикой», провел 11-й съезд русского населения Тувы (23-25 апреля 1921 г.), в решениях которого желание русского населения – быть гражданами Советской республики – учтено не было. В результате избранная на съезде краевая власть оказалась неавторитетной, и «чтобы успокоить бушующие сердца сторонников Советской власти», ему пришлось «преобразовать представительство Советской] России в целое учреждение, разбив его на отделы: дипломатический, судебный, Внешторга и промышленности, гражданских дел» [67]. Письмом от 28 июля 1921 г. он сообщил о проведении 12-го съезда русского населения в Туве (23-26 июля 1921 гг.), на котором делегаты совершенно определенно высказались за упразднение буфера и полное подчинение колонии юрисдикции Советской России [68].
      В обращении к населению Тувы, выпущенном в конце июля 1921 г., И.Г. Сафьянов заявил: «Центр уполномочил меня и послал к Вам в Урянхай помочь Вам освободиться от гнета Ваших насильников». /250/ Причислив к числу последних китайцев, «реакционных» монголов и белогвардейцев, он сообщил, что ведет переговоры с хошунами Тувы о том, «как лучше устроить жизнь», и что такие переговоры с двумя хемчикскими хошунами увенчались успехом. Он предложил избрать по одному представителю от сумона (мелкая административная единица и внутриплеменное деление. – Я.М.) на предстоящий Всетувинский съезд, на котором будет рассмотрен вопрос о самоопределении Тувы [69].
      С каждым предпринимаемым И. Г. Сафьяновым шагом возмущение его действиями в руководстве Сиббюро ЦК РКП (б) и ДВСКИ нарастало. Его переговоры с представителями хемчикских хошунов дали повод для обсуждения Сиббюро ЦК РКП (б) вопроса о покровительстве Советской России над Тувой. В одном из его постановлений, принятом в июле 1921 г., говорилось, что советский «протекторат над Урянхайским краем в международных делах был бы большой политической ошибкой, которая осложнила бы наши отношения с Китаем и Монголией» [70]. 11 августа 1921 г. И. Г. Сафьянов получил из Иркутска от ответственного секретаря ДВСКИ И. Д. Никитенко телеграмму, в которой сообщалось о его отстранении от представительства Коминтерна в Урянхае «за поддержку захватчиков края по направлению старой царской администрации» [71]. Буквально задень до Всетувинского учредительного Хурала в Туве 12 августа 1921 г. И. Д. Никитенко писал Г.В. Чичерину о необходимости «ускорить конкретное определение отношения Наркоминдела» по Туве. Назвав И. Г. Сафьянова «палочным самоопределителем», «одним из импрессионистов... доморощенной окраинной политики», он квалифицировал его действия как недопустимые. И. Д. Никитенко предложил включить Туву «в сферу влияния Монгольской Народно-Революционной партии», работа которой позволит выиграть 6-8 месяцев, в течение которых «многое выяснится» [72]. Свою точку зрения И. Д. Никитенко подкрепил приложенными письмами двух известных в Туве монголофилов: амбын-нойона Соднам-Бальчира с группой чиновников и крупного чиновника Салчакского хошуна Сосор-Бармы [73].
      Среди оппонентов И. Г. Сафьянова были и советские военачальники. По настоянию Б.З. Шумяцкого он был лишен мандата представителя Реввоенсовета 5-й армии. Военный комиссар Енисейской губернии И. П. Новоселов и командир Енисейского пограничного полка Кейрис /251/ доказывали, что он преувеличивал количество белогвардейцев в Урянхае и исходящую от них опасность лишь для того, чтобы добиться военной оккупации края Советской Россией. Они также заявляли, что представитель Сибревкома И.Г. Сафьянов и поддерживавшие его местные советские власти преследовали в отношении Тувы явно захватнические цели, не считаясь с тем, что их действия расходились с политикой Советской России, так как документальных данных о тяготении тувинцев к России нет. Адресованные И. Г. Сафьянову обвинения в стремлении присоединить Туву к России показывают, что настоящие его взгляды на будущее Тувы его политическим оппонентам не были до конца ясны и понятны.
      Потакавшие новым панмонголистам коминтерновские и сибирские советские руководители, направляя в Туву в качестве своего представителя И.Г. Сафьянова, не ожидали, что он станет настолько сильным катализатором политических событий в крае. Действенных рычагов влияния на ситуацию на тувинской «шахматной доске» отечественные сторонники объединения Тувы с Монголией не имели, поэтому проиграли Сафьянову сначала «темп», а затем и «партию». В то время когда представитель ДВСКИ Б. Цивенжапов систематически получал информационные сообщения Монгольского телеграфного агентства (МОНТА) об успешном развитии революции в Монголии, события в Туве развивались по своему особому сценарию. Уже находясь в опале, лишенный всех полномочий, пользуясь мандатом представителя Сибревкома, действуя на свой страх и риск, И.Г. Сафьянов ускорил наступление момента провозглашения тувинским народом права на самоопределение. В итоге рискованный, с непредсказуемыми последствиями «урянхайский гамбит» он довел до победного конца. На состоявшемся 13-16 августа 1921 г. Всетувинском учредительном Хурале вопрос о самоопределении тувинского народа получил свое разрешение.
      В телеграмме, посланной И.Г. Сафьяновым председателю Сибревкома И. Н. Смирнову (г. Новониколаевск), ДВСКИ (г. Иркутск), Губкому РКП (б) (г. Красноярск), он сообщал: «17 августа 1921 г. Урянхай. Съезд всех хошунов урянхайского народа объявил Урянхай самостоятельным в своем внутреннем управлении, [в] международных же сношениях идущим под покровительством Советроссии. Выбрано нар[одно]-рев[о-люционное] правительство [в] составе семи лиц... Русским гражданам /252/ разрешено остаться [на] территории Урянхая, образовав отдельную советскую колонию, тесно связанную с Советской] Россией...» [74]
      В августе – ноябре 1921 г. в Туве велось государственное строительство. Но оно было прервано вступлением на ее территорию из Западной Монголии отряда белого генерала А. С. Бакича. В конце ноября 1921 г. он перешел через горный хребет Танну-Ола и двинулся через Элегест в Атамановку (затем село Кочетово), где находился штаб партизанского отряда. Партизаны, среди которых были тувинцы и красноармейцы усиленного взвода 440-го полка под командой П.Ф. Карпова, всего до тысячи бойцов, заняли оборону.
      Ранним утром 2 декабря 1921 г. отряд Бакича начал наступление на Атамановку. Оборонявшие село кочетовцы и красноармейцы подпустили белогвардейцев поближе, а затем открыли по ним плотный пулеметный и ружейный огонь. Потери были огромными. В числе первых был убит генерал И. Г. Казанцев. Бегущих с поля боя белогвардейцев добивали конные красноармейцы и партизаны. Уничтожив значительную часть живой силы, они захватили штаб и обоз. Всего под Атамановкой погибло свыше 500 белогвардейцев, в том числе около 400 офицеров, 7 генералов и 8 священников. Почти столько же белогвардейцев попало в плен. Последняя попытка находившихся на территории Монголии белогвардейских войск превратить Туву в оплот белых сил и плацдарм для наступления на Советскую Россию закончилась неудачей. Так завершилась Гражданская война в Туве.
      Остатки разгромленного отряда Бакича ушли в Монголию, где вскоре добровольно сдались монгольским и советским военным частям. По приговору Сибирского военного отделения Верховного трибунала ВЦИК генерала А. С. Бакича и пятерых его ближайших сподвижников расстреляли в Новосибирске. За умелое руководство боем и разгром отряда Бакича С. К. Кочетова приказом Реввоенсовета РСФСР № 156 от 22 января 1922 г. наградили орденом Красного Знамени.
      В завершение настоящего исследования можно заключить, что протекавшие в Туве революционные события и Гражданская война были в основном производными от российских, Тува была вовлечена в российскую орбиту революционных и военных событий периода 1917-1921 гг. Но есть у них и свое, урянхайское, измерение. Вплетаясь в канву известных событий, в новых условиях получил свое продол-/253/-жение нерешенный до конца спор России, Китая и Монголии за обладание Тувой, или «урянхайский вопрос». А на исходе Гражданской войны он дополнился новым содержанием, выраженным в окрепшем желании тувинского народа образовать свое государство. Наконец, определенное своеобразие событиям придавало местоположение Тувы. Труд недоступностью и изолированностью края от революционных центров Сибири во многом объясняется относительное запаздывание исторических процессов периода 1917-1921 гг., более медленное их протекание, меньшие интенсивность и степень остроты. Однако это не отменяет для Тувы общую оценку описанных выше событий, как произошедших по объективным причинам, и вместе с тем страшных и трагических.
      1. См.: Собрание архивных документов о протекторате России над Урянхайским краем – Тувой (к 100-летию исторического события). Новосибирск, 2014.
      2. История Тувы. Новосибирск, 2017. Т. III. С. 13-30.
      3. ВКП (б), Коминтерн и национально-революционное движение в Китае: документы. М., 1994. Т. 1. 1920-1925. С. 11.
      4. История советско-монгольских отношений. М., 1981. С. 24.
      5. Сейфуяин Х.М. К истории иностранной военной интервенции и гражданской войны в Туве. Кызыл, 1956. С. 38-39; Ян Шичао окончил юридический факультет Петербургского университета, хорошо знал русский язык (см.: Белов Ь.А. Россия и Монголия (1911-1919 гг.). М., 1999. С. 203 (ссылки к 5-й главе).
      6. Монгуш Буян-Бадыргы (1892-1932) – государственный и политический деятель Тувы. До 1921 г. – нойон Даа кожууна. В 1921 г. избирался председателем Всетувин-ского учредительного Хурала и членом первого состава Центрального Совета (правительства). До февраля 1922 г. фактически исполнял обязанности главы правительства. В 1923 г. официально избран премьер-министром тувинского правительства. С 1924 г. по 1927 г. находился на партийной работе, занимался разработкой законопроектов. В 1927 г. стал министром финансов ТНР. В 1929 г. был арестован по подозрению в контрреволюционной деятельности и весной 1932 г. расстрелян. Тувинским писателем М.Б. Кенин-Лопсаном написан роман-эссе «Буян-Бадыргы». Его именем назван филиал республиканского музея в с. Кочетово и улица в г. Кызыл-Мажалыг (см.: Государственная Книга Республики Тыва «Заслуженные люди Тувы XX века». Новосибирск, 2004. С. 61-64). /254/
      7. Куулар Чимба – нойон самого крупного тувинского хошуна Бээзи.
      8. Оюн Соднам-Балчыр (1878-1924) – последний амбын-нойон Тувы. Последовательно придерживался позиции присоединения Тувы к Монголии. В 1921 г. на Всетувинском учредительном Хурале был избран главой Центрального Совета (Правительства) тувинского государства, но вскоре от этой должности отказался. В 1923 г. избирался министром юстиции. Являлся одним из вдохновителей мятежа на Хемчике (1924 г.), проходившего под лозунгом присоединения Тувы к Монголии. Погиб при попытке переправиться через р. Тес-Хем и уйти в Монголию.
      9. Цит. по: Хейфец А.Н. Советская дипломатия и народы Востока. 1921-1927. М., 1968. С. 19.
      10. АВП РФ. Ф. Референту ра по Туве. Оп. 11. Д. 9. П. 5, без лл.
      11. ГАНО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 186. Л. 60-60 об.
      12. А.И. Кашников – особоуполномоченный комиссар РСФСР по делам Урянхая, руководитель советской делегации на переговорах. Характеризуя создавшуюся на момент переговоров ситуацию, он писал: «Китайцы смотрят на Россию как на завоевательницу бесспорно им принадлежащего Урянхайского края, включающего в себя по северной границе Усинскую волость.
      Русские себя так плохо зарекомендовали здесь, что оттолкнули от себя урянхайское (сойетское) население, которое видит теперь в нас похитителей их земли, своих поработителей и угнетателей. В этом отношении ясно, что китайцы встретили для себя готовую почву для конкуренции с русскими, но сами же затем встали на положение русских, когда присоединили к себе Монголию и стали сами хозяйничать.
      Урянхи тяготеют к Монголии, а Монголия, попав в лапы Китаю, держит курс на Россию. Создалась, таким образом, запутанная картина: русских грабили урянхи. вытуривая со своей земли, русских выживали и китайцы, радуясь каждому беженцу и думая этим ликвидировать споры об Урянхае» (см.: протоколы Совещания Особоуполномоченною комиссара РСФСР А.И. Кашникова с китайским комиссаром Ян Шичао и монгольским нойоном Жамцарано об отношении сторон к Урянхаю, создании добрососедских русско-китайских отношений по Урянхайскому вопросу и установлении нормального правопорядка в Урянхайском крае (НА ТИГПИ. Д. 388. Л. 2, 6, 14-17, 67-69, 97; Экономическая история потребительской кооперации Республики Тыва. Новосибирск, 2004. С. 44).
      13. См.: Лузянин С. Г. Россия – Монголия – Китай в первой половине XX в. Политические взаимоотношения в 1911-1946 гг. М., 2003. С. 105-106.
      14. Там же. С. 113.
      15. Рощан С.К. Политическая история Монголии (1921-1940 гг.). М., 1999. С. 123-124; Лузянин С.Г. Указ. соч. С. 209.
      16. Рощин С.К. Указ. соч. С. 108.
      17. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 153. Д. 43. Л.9.
      18. Иннокентий Георгиевич Сафьянов (1875-1953) – видный советский деятель /255/ и дипломат. В 1920-1921 гг. представлял в Туве Сибревком, Дальневосточный секретариат Коминтерна и Реввоенсовет 5-й армии, вел дипломатическую переписку с представителями Китая и Монголии в Туве, восстанавливал среди русских переселенцев Советскую власть, руководил борьбой с белогвардейцами и интервентами, активно способствовал самоопределению тувинского народа. В 1921 г. за проявление «самостийности» был лишен всех полномочий, кроме агента Сибвнешторга РСФСР. В 1924 г. вместе с семьей был выслан из Тувы без права возвращения. Работал на разных должностях в Сибири, на Кавказе и в других регионах СССР (подробно о нем см. Дацышен В.Г. И.Г. Сафьянов – «свободный гражданин свободной Сибири» // Енисейская провинция. Красноярск, 2004. Вып. 1. С. 73-90).
      19. Цит. по: Дацышеи В.Г., Оидар Г.А. Саянский узел.     С. 210.
      20. РФ ТИГИ (Рукописный фонд Тувинского института гуманитарных исследований). Д. 42, П. 1. Л. 84-85.
      21. Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 193.
      22. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 134.
      23. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 77. Л. 41.
      24. Там же.
      25. РФ ТИГИ. Д. 420. Л. 216.
      26. Там же. Л. 228.
      27. Там же. Д. 42. Л. 219
      28. Там же. П. 3. Л. 196-198.
      29 Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.): сб. док. Новосибирск, 1996. С. 136-137.
      30 Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 210.
      31. Иван Никитич Смирнов. В политической борьбе между И.В. Сталиным и Л.Д. Троцким поддержал последнего, был репрессирован.
      32. Дацышен В.Г., Ондар Г.А. Указ. соч. С. 216-217.
      33. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 143.
      34. РФ ТИГИ. Д. 420. Л. 219-220.
      35. История Тувы. М., 1964. Т. 2. С. 62.
      36. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 154; Д. 420. Л. 226.
      37. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 4.
      38. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 157-158; РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 103.
      39. РФ ТИГИ. Д. 42. Л. 384; Д. 420. Раздел 19. С. 4, 6.
      40. РФ ТИГИ. Д. 420. Раздел 19. С. 4. /256/
      41. Там же. С. 5.
      42. Маады Лопсан-Осур (1876-?). Родился в местечке Билелиг Пий-Хемского хошуна. С детства владел русским языком. Получил духовное образование в Тоджинском хурэ, высшее духовное – в одном из тибетских монастырей. В Тибете выучил монгольский и тибетский языки. По возвращении в Туву стал чыгыракчы (главным чиновником) Маады сумона. Придерживался просоветской ориентации и поддерживал политику И.Г. Сафьянова, направленную на самоопределение Тувы. Принимал активное участие в подготовке и проведении Всетувинского учредительного Хурала 1921 г., на котором «высказался за территориальную целостность и самостоятельное развитие Тувы под покровительством России». Вошел в состав первого тувинского правительства. На первом съезде ТНРП (28 февраля – 1 марта 1922 г. в Туране был избран Генеральным секретарем ЦК ТНРП. В начале 1922 г.. в течение нескольких месяцев, возглавлял тувинское правительство. В начале 30-х гг. был репрессирован и выслан в Чаа-Холь-ский хошун. Скончался в Куйлуг-Хемской пещере Улуг-Хемского хошуна, где жил отшельником (см.: Государственная Книга Республики Тыва «Заслуженные люди Тувы XX века». С. 77).
      43. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 56. Л. 28.
      44. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 184-185.
      45. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 56. Л. 28.
      46. Шумяцкий Борис Захарович (1886-1943) – советский дипломат. Известен также под псевдонимом Андрей Червонный. Член ВКП (б) с 1903 г., активный участник революционного движения в Сибири. Видный политический и государственный деятель. После Октябрьской революции – председатель ЦИК Советов Сибири, активный участник Гражданской войны. В ноябре 1919 г. назначен председателем Тюменского губревкома, в начале 1920 г. – председателем Томского губревкома и одновременно заместителем председателя Сибревкома. С лета того же года – член Дальбюро ЦК РКП (б), председатель Совета Министров Дальневосточной Республики (ДВР). На дипломатической работе находился с 1921 г. В 1921-1922 гг. – член Реввоенсовета 5-й армии, уполномоченный НКИД по Сибири и Монголии. Был организатором разгрома войск Р.Ф. Унгерна фон Штернберга в Монголии. Являясь уполномоченным НКИД РСФСР и Коминтерна в Монголии, стоял на позиции присоединения Тувы к монгольскому государству. В 1922-1923 гг. – работник полпредства РСФСР в Иране; в 1923-1925 гг. – полпред и торгпред РСФСР в Иране. В 1926 г. – на партийной работе в Ленинграде. С конца 1926 по 1928 г. – ректор КУТВ. В 1928-1930 гг. – член Средазбюро ВКП (б). С конца 1930 г. – председатель праазения Союзкино и член коллегии Наркомпроса РСФСР и Наркомлегпрома СССР (с 1932 г.). В 1931 г. награжден правительством МНР орденом Красного Знамени.
      47. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 208-209. И.Н. Смирнов – в то время совмещал должности секретаря Сиббюро ЦК РКП (б) и председателя Сибревкома.
      48. Шырендыб Б. История советско-монгольских отношений. М., 1971. С. 96-98, 222. /257/
      49. Куулар Дондук (1888-1932 гг.) — тувинский государственный деятель и дипломат. В 1924 г. избирался на пост председателя Малого Хурала Танну-Тувинской Народной Республики. В 1925-1929 гг. занимал пост главы тувинского правительства. В 1925 г. подписал дружественный договор с СССР, в 1926 г. – с МНР. Весной 1932 г. был расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности.
      50. РФ ТИГИ. Д. 420. Раздел 22. С. 27.
      51. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 169.
      52. Шырендыб Б. Указ. соч. С. 244.
      53. См.: История Тувы. Т. 2. С. 71-72; Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 269.
      54. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 60.
      55. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 208-209.
      56. Буда Цивенжапов (Церенжапов, Цивенжаков. Цырендтжапов и др. близкие к оригиналу варианты) являлся сотрудником секции восточных народов в штате уполномоченного Коминтерна на Дальнем Востоке. Числился переводчиком с монгольского языка в информационно-издательском отделе (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 93. Л. 2 об., 26).
      57. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 94-95.
      58. Там же. Л. 97.
      59. Дальневосточная политика Советской России (1920-1922 гг.). С. 273.
      60. Там же. С. 273-274.
      61. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 59.
      62. Там же.
      63. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 60.
      64. РФ ТИГИ. Д. 37. Л. 221; Создание суверенного государства в центре Азии. Бай-Хаак, 1991. С. 35.
      65. Цит. по: Тувинская правда. 11 сентября 1997 г.
      66. РФ ТИГИ. Д. 81. Л. 75.
      67. Там же. Д. 42. Л. 389.
      68. Там же. Д. 81. Л. 75.
      69. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 3. Л. 199.
      70. Лузянин С.Г. Указ. соч. С. 114.
      71. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 99.
      72. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 97. Л. 27, 28.
      73. Там же. Л. 28-31.
      74. РФ ТИГИ. Д. 42. П. 2. Л. 121. /258/
      Великая революция и Гражданская война в России в «восточном измерении»: (Коллективная монография) / Отв. ред. Д. Д. Васильев, составители Т. А. Филиппова, Н. М. Горбунова; Институт востоковедения РАН. – М.: ИВ РАН, 2020. С. 232-258.
    • Каталог гор и морей (Шань хай цзин) - (Восточная коллекция) - 2004
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Каталог гор и морей (Шань хай цзин) - (Восточная коллекция) - 2004
      PDF, отсканированные стр., оглавление.
      Перевод и комментарий Э. М. Яншиной, 2-е испр. издание, 2004 г. 
      Серия -- Восточная коллекция.
      ISBN 5-8062-0086-8 (Наталис)
      ISBN 5-7905-2703-5 (Рипол Классик)
      "В книге публикуется перевод древнекитайского памятника «Шань хай цзин» — важнейшего источника естественнонаучных знаний, мифологии, религии и этнографии Китая IV-I вв. до н. э. Перевод снабжен предисловием и комментарием, где освещаются проблемы, связанные с изучением этого памятника."
      Оглавление:

       
      Автор foliant25 Добавлен 01.08.2019 Категория Китай
    • Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае - 1964
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае - 1964
      Черепанов А. И. Записки военного советника в Китае / Из истории Первой гражданской революционной войны (1924-1927) 
      / Издательство "Наука", М., 1964.
      DjVu, отсканированные страницы, слой распознанного текста.
      ОТ АВТОРА 
      "В 1923 г. я по поручению партии и  правительства СССР поехал в Китай в первой пятерке военных советников, приглашенных для службы в войсках Гуаннжоуского (Кантонского) правительства великим китайским революционером доктором Сунь Ят-сеном. 
      Мне довелось участвовать в организации военно-политической школы Вампу и в формировании ядра Национально-революционной армии. В ее рядах я прошел первый и второй Восточные походы —  против милитариста Чэнь Цзюн-мина, участвовал также в подавлении мятежа юньнаньских и гуансийских милитаристов. Во время Северного похода HP А в 1926—1927 гг. я был советником в войсках восточного направления. 
      Я, разумеется, не ставлю перед собой задачу написать военную историю Первой гражданской войны в Китае. Эта книга — лишь рассказ о событиях, в которых непосредственно принимал участие автор, о людях, с которыми ему приходилось работать и встречаться. 
      Записки основаны на личных впечатлениях, рассказах других участников событий и документальных данных."
      Содержание:

      Автор foliant25 Добавлен 27.09.2019 Категория Китай
    • «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      Автор: foliant25
      Просмотреть файл «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа ― важнейший историко-географический источник китайского средневековья. 2018
      PDF
      Исследование, перевод с китайского, комментарий и приложения М. Ю. Ульянова; научный редактор Д. В. Деопик.
      Китайское средневековое историко-географическое описание зарубежных стран «Чжу фань чжи», созданное чиновником Чжао Жугуа в XIII в., включает сведения об известных китайцам в период Южная Сун (1127–1279) государствах и народах от Японии на востоке до Египта и Италии на западе. Этот ценный исторический памятник, содержащий уникальные сообщения о различных сторонах истории и культуры описываемых народов, а также о международных торговых контактах в предмонгольское время, на русский язык переведен впервые.
      Тираж 300 экз.
      Автор foliant25 Добавлен 03.11.2020 Категория Китай