Дэвид Рейнолдс. Черчилль и "решение" Англии продолжать войну в 1940 г.: правильная политика, ложные причины

   (0 отзывов)

Saygo

Дэвид Рейнолдс. Черчилль и "решение" Англии продолжать войну в 1940 г.: правильная политика, ложные причины // Вопросы истории. - 1990. - № 9. - С. 29-48.

Лето 1940 г. вошло в английский исторический фольклор как самый славный час Британии. После падения Франции английский народ продолжал борьбу в одиночестве, но объединенный, пробужденный чудом Дюнкерка, под защитой героического английского военно-воздушного флота. Больше всего британцев вдохновляла бульдожья хватка Черчилля: "Победа любой ценой", "Кровь, труд, слезы и пот", "Мы будем сражаться на побережье... мы не сдадимся никогда". Эта история рассказывается с ностальгией при каждом национальном кризисе, и ее убедительность подчеркивается категорическим утверждением Черчилля в его мемуарах: "Будущие поколения, возможно, сочтут достопримечательным тот факт, что на повестку дня военного кабинета ни разу не был поставлен важнейший вопрос - надо ли нам продолжать борьбу в одиночестве", об этом "даже вскользь не упоминалось на наших самых секретных совещаниях". "Само собой разумелось", уверял он читателей, что Англия продолжит борьбу, а "мы были слишком заняты, чтобы терять время на отвлеченные, теоретические споры"1.

Действительно, вопрос о продолжении борьбы никогда специально не выносился на обсуждение военного кабинета. Однако во всех других отношениях утверждения сэра Уинстона были по меньшей мере неискренними. Вопрос был чересчур реален, и ответ на него вовсе не разумелся сам собой, после того как лучшая в мире армия была разбита за шесть недель и Англия осталась в изоляции и с минимальной обороной.

В данной статье мы намерены пересмотреть некоторые мифы о событиях 1940 года. Сначала обратимся к дискуссиям в Уайтхолле и Вестминстере о перемирии и свяжем их с неустойчивой политической ситуацией в первые месяцы пребывания Черчилля на посту премьера. Затем рассмотрим причины, почему правительство, в частности Черчилль, верило в то, что у Англии тогда был шанс победить Германию. Эти причины не были убедительными, ибо основывались на ошибочных представлениях о Германии и США. Такое исследование даст гораздо более сложный образ Черчилля, чем образ неукротимого, идущего напролом, проамерикански настроенного героя, бережно хранимый военными мемуарами и национальной мифологией.

Чтобы понять проводившиеся в Англии дискуссии о перемирии, надо вспомнить о необычном политическом положении Черчилля летом 1940 года. В течение десятилетия - с 1929 до 1939 г. - он был в тени, и большинство членов парламента вспоминают о нем как о выдохшемся и эксцентричном государственном деятеле, не присоединявшемся к "команде" тори в таких крупных вопросах, как Индия, перевооружение и отречение*. В конце 30-х годов консервативная оппозиция внешней политике Чемберлена группировалась скорее вокруг Идена, а не Черчилля, и хотя в сентябре 1939 г., когда разразилась война, Черчилль был введен в военный кабинет как военно-морской министр, он не был допущен к эффективному контролю над военными действиями. Но при вынесении палатой общин вотума доверия по вопросу о норвежской кампании 8 мая 1940 г. Чемберлен вместо обычных примерно 100 голосов получил 81. Он тщетно пытался соединить лейбористов и либералов в национальную коалицию, и через два дня политической сумятицы, вечером 10 мая, король поручил Черчиллю сформировать правительство. Утром этого дня Германия начала наступление на Западном фронте. Для Черчилля это был судьбоносный час.

В течение 1940 г. Черчилль занял в Вестминстере и по всей стране более сильные позиции, чем Чемберлен даже на вершине своей популярности - после Мюнхена. Но в первые месяцы премьерства Черчилль чувствовал себя не очень уверенно. Сменить Чемберлена - это было не его решение. Министр иностранных дел лорд Галифакс пользовался доверием Чемберлена, короля и тори, и он был бы поддержан лейбористской и либеральной партиями2. Именно нерасположение Галифакса дало Черчиллю шанс. В то время Черчилль был премьер-министром без партии. Чемберлен оставался лидером консерваторов, а тори-парламентарии подчеркнуто сплотились вокруг него сразу же после политического кризиса. Черчилль был очень обеспокоен этими политическими реальностями. "В большой степени я нахожусь в Ваших руках", - писал он Чемберлену, приняв поручение сформировать правительство3, и это отразилось на составе его кабинета.

Несмотря на то, что в нем добавились лейбористские и либеральные лидеры, коалиция все же сохранила многих из старой гвардии тори на ключевых постах. Чемберлен стал лордом-председателем совета, получив контроль над внутренней политикой. Галифакс остался министром иностранных дел вместе со своим заместителем - близким другом Чемберлена Р. А. Батлером, а Кингсли Вуд стал министром финансов. После Дюнкерка, когда в прессе прошла мощная кампания за устранение "виновных", предположительно ответственных за несчастья Англии, Черчиллю стало ясно, что если Чемберлена заставили подчиниться, то Саймон, Кингсли Вуд и некоторые заместители министров, включая Батлера, могут уйти с таким же успехом. Призывая через прессу лордов к сдержанности, Черчилль облек свою обеспокоенность в крайние выражения. Он сказал, что не забыл того, как год назад, на Рождество, они попытались изгнать его из его избирательного округа; впоследствии поразивший его ход событий привел к тому, что в результате практически единогласного голосования обеих палат парламента он стал премьер-министром. Но люди, которые поддерживали Чемберлена и изгоняли Черчилля, продолжали оставаться в парламенте. Когда тот и другой приветствовали палату после образования новой администрации, Чемберлена встретили самой громкой овацией.

Всеобщие выборы во время войны невозможны, и поэтому с существующей палатой общин, какой бы непредставительной она ни выглядела в стране, необходимо считаться как с основным источником власти на этот период. Если бы Черчилль оказал давление на этих людей, как он это умел, это восстановило бы их против него, и такие междоусобные раздоры дали бы Германии наилучший победный шанс4. Опасения Черчилля, вероятно, были необоснованны. Вначале казалось, что Чемберлен сохраняет надежду возвратить себе пост премьера после войны, но операция и диагноз врачей заставили его осенью отойти от политики5, и Черчилль, которому в октябре предложили стать лидером консерваторов, следуя поучительным примерам своих предшественников - Ллойд Джорджа и Макдональда, - быстро согласился. С этих пор его политическое положение стало непоколебимый. Однако весной и летом Черчилль испытывал опасения, и это надо иметь в виду, возвращаясь к дискуссиям о перемирии в военном кабинете.

Эти дискуссии состоялись 26, 27 и 28 мая 1940 года. К 26 мая большие массы английских экспедиционных сил сосредоточились вокруг Дюнкерка. На этой стадии ожидалось, что можно будет эвакуировать только 30 - 50 тыс. войск без техники, которые составят основу для успешной защиты против вторжения6. Более того, имелись опасения, что вторжение неизбежно. Некоторое время в конце мая данные английской разведки говорили о том, что Гитлер собирается ввернуть военные действия во Франции, с тем чтобы атаковать Британские острова7. Перспектива была, как опасался, в частности, Галифакс, ужасающей. Как и большинство в Уайтхолле, министр иностранных дел был ошеломлен уничтожением французской армии - "единственной твердыни, на которую все возлагали надежды в последние два года"8 - и еще в декабре 1939 г. заметил в кабинете, что, если французское правительство захочет заключить перемирие, "мы не сможем вести войну самостоятельно"9. Теперь, столкнувшись лицом к лицу с непредсказуемым, он начал искать выход.

Важно иметь ясное представление о том, что говорил тогда Галифакс. Он не призывал к немедленной капитуляции или к чему-либо подобному. Он хотел при помощи итальянцев выяснить условия перемирия с Гитлером. Галифакс подчеркивал, что он боролся бы до конца, если бы оказались под угрозой целостность и независимость Англии - если, например, Гитлер потребует флот или английские военно-воздушные силы. Однако если его условия гарантируют сохранение независимости - пусть даже они повлекут за собой потерю части империи, - тогда, по его мнению, бессмысленно было бы допустить дальнейшие разрушения и кровопролитие10. Черчилль отвечал, что никакой удовлетворительный мир невозможен, пока Англия не показала Гитлеру, что она не может быть побеждена. Только тогда могут быть достигнуты основы равенства, на которых возможны переговоры. Даже простой интерес сейчас к германским условиям мира, настаивал Черчилль, был бы проявлением слабости, что может подорвать позиции Англии внутри страны и за рубежом11.

Выход был с трудом найден в результате пяти долгих совещаний, во время которых был применен сильный для Галифакса аргумент - разговор об отставке12. В конце концов Чемберлен склонился к точке зрения Черчилля, которая также была поддержана лейбористами и либералами - членами военного кабинета и встречена аплодисментами на собрании заместителей министров. Галифакс, таким образом, оказался в изоляции, и идея сближения с итальянцами была отклонена13. Более того, к началу июня военная ситуация выглядела гораздо лучше. К всеобщему изумлению и облегчению, из Дюнкерка было эвакуировано 335 тыс. союзных войск, и одновременно стало ясно, что Гитлер намеревается покончить с Францией, прежде чем напасть на Англию. Когда угроза кризиса миновала, в кабинете сложился консенсус вокруг позиции Черчилля, согласно которой вопрос об условиях перемирия не должен подниматься, пока не будет выиграна битва за Англию. Однако была еще надежда на то, что, продолжая борьбу, Британия сможет обеспечить себе не полную победу, но приемлемые условия мира. Галифакс и Батлер категорически на этом настаивали, опасаясь, что эмоции и бравада вовлекут Черчилля в продолжение войны без необходимости14.

В Вестминстере также сомневались в мудрости решения продолжать борьбу. Группа из примерно 30 членов парламента и десяти пэров, организованная бизнесменом-лейбористом Р. Стоксом, считала, что продолжение войны было бы катастрофическим для Англии и Германии. Кто бы ни победил, говорили они, Европа будет разорена, и единственными, кто от этого выиграет, будут Россия и США. Это был аргумент не в защиту лозунга "мир любой ценой", а в пользу того, чтобы серьезно подумать над любыми разумными предложениями Гитлера, открывающими возможность "немедленного мира при разоружении"15. Группа Стокса видела в Ллойд Джордже своего потенциального лидера. Отношение бывшего премьер-министра к вопросу было очень сходным с позицией военного кабинета после Дюнкерка. Он не призывал к немедленному миру, но считал, что англичане смогут добиться благоприятных условий перемирия, когда будет выиграна битва за Англию16.

Хотя в 1940 г. Ллойд Джордж уже сходил с политической арены, его современники так не считали. Дряхлость только подступала к нему, и он оставался в стране и за границей влиятельной фигурой, в которой многие все еще видели крупного лидера. Черчилль, несомненно, не сбрасывал его со счетов. Несколько раз в мае и июне он пытался ввести Ллойд Джорджа в свое правительство, но эти попытки расстраивал Чемберлен, чья ожесточенная ненависть к Ллойд Джорджу восходила ко времени первой мировой войны. Черчилль убедил Чемберлена изменить позицию в компенсацию за прекращение в прессе кампании против "виновных". Однако Ллойд Джордж отказался войти в правительство якобы потому, что не желал служить вместе с теми, кого он называл "архитекторами несчастья", - Чемберленом и Галифаксом17. Но это была не единственная причина. Как подозревали Чемберлен и Черчилль, Ллойд Джордж также видел себя в роли будущего премьер-министра - миротворца, готового принять власть, когда битва за выживание будет выиграна и народ поймет невозможность достижения полной победы. Как сказал он своему секретарю в октябре 1940 г., "я подожду, пока Уинстон лопнет"18.

Сегодня, вне связи с логикой момента, легко обвинить Галифакса, Ллойд Джорджа и им подобных в примиренчестве и пораженчестве. Велика разница между разговорами о компромиссном мире в 1940 г. и безоговорочной капитуляцией, подписанной Германией в мае 1945 года. Поэтому важно подчеркнуть, что идея возможного урегулирования путем переговоров не была ошибочной и непатриотической, а в действительности являлась целью, которую преследовали английские лидеры, вступая в войну в 1939 году. В октябре 1940 г. Чемберлен писал Рузвельту: "Мое личное убеждение состоит в том, что мы одержим победу, но не полную и эффектную, которая в нынешних условиях невероятна, а убедив немцев в том, что они победить не могут. А придя к такому выводу, они, я думаю, не смогут противостоять нашему неослабевающему давлению, поскольку они начали эту войну без энтузиазма и уверенности 1914 года"19. Убедить "немцев в том, что они победить не могут", означало оказывать давление, чтобы "пал фронт в самой Германии" и чтобы свергнуть Гитлера и нацистскую систему20. После этого могли бы быть проведены переговоры с новым германским правительством с возможным участием Геринга и консервативных генералов, с которыми английское правительство пыталось наладить связь зимой 1939/40 года. Чемберлену и его коллегам это казалось взвешенным к реалистичным.

Целью Англии было уничтожить нацистскую угрозу европейской безопасности, а не сокрушить немецкую нацию, и после ужасов 1914- 1918 гг. никто не мог с энтузиазмом думать о войне на истощение, особенно при отсутствии Восточного фронта. Некоторые правые члены кабинета в своих расчетах шли еще дальше. Исторически английские лидеры сохраняли представление о сильной, но миролюбивой Германии как о возможном факторе стабильности в Центральной Европе. Устранить нацистскую угрозу ценой того, чтобы навлечь на континент "советскую угрозу", вряд ли было желанной перспективой. Поэтому С. Хор, министр внутренних дел в правительстве Чемберлена и его близкий помощник, хотел внутреннего краха Германии и установления там сдержанного, миролюбивого правительства, но не настоящей революции, которая привела бы к большевистской Европе21.

Какую позицию по этому вопросу занимал Черчилль? Он заявил 13 мая в палате общин, что его политика - это "победа любой ценой, победа несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем". В частных беседах 18 мая и 1 июня он выражал уверенность в том, что Англия победит Германию, и отбрасывал идею о возможной эвакуации королевской семьи и правительства за границу22. Но в кабинете во время дюнкеркского кризиса он гораздо менее твердо стоял на том, что единственно приемлемым выходом является полная победа. На вопрос Галифакса 26 мая, будет ли он готов обсудить условия мира, если убедится в достаточной степени, что они не затронут независимость страны, Черчилль ответил, что "он был бы рад выйти из нынешних трудностей на таких условиях, которые сохранили бы нам главные элементы нашей жизненной мощи, даже ценой уступки части территории"23. В более живописном пересказе Чемберлена ответ Черчилля звучал так: "Если бы мы могли выйти из этой переделки, отдав Мальту, Гибралтар и несколько африканских колоний, я бы ухватился за эту возможность", хотя он и не видел таких перспектив24.

На следующий день Черчилль занимал такую же позицию. Согласно протоколам военного кабинета, он заметил, что "если герр Гитлер готовится заключить мир на условиях возвращения германских колоний и территорий в Центральной Европе, то это одно дело", но считал, что это "очень маловероятно"25. Суммируя свою позицию 28 мая, Черчилль подчеркивал, что в настоящем кризисе нельзя получить приемлемых условий мира от Италии и Германии: "Синьор Муссолини, если бы он принял роль посредника, получил бы свое независимо от нас. Невозможно было представить, что герр Гитлер окажется настолько глуп, чтобы позволить нам продолжать перевооружение. На самом деле условия полностью отдали бы нас в его власть. Если мы продолжим борьбу и даже если потерпим поражение, мы получим условия не хуже тех, которые были бы предложены нам сейчас. Однако если мы продолжим войну и Германия предпримет вторжение, мы, несомненно, будем нести потери, но и она тоже кое-что потеряет. Сократятся их поставки нефти. Придет время, когда мы сочтем, что пора положить конец войне, но условия мира не будут тогда более смертельны для нас, чем нынешние"26.

В любом случае премьер-министр, по-видимому, допускал возможность заключения мира, хотя и подчеркивал, что момент для этого совершенно неподходящий. Конечно, его язык был далек от выражений типа "победа любой ценой". Как можно объяснить эти замечания? Пытался ли Черчилль просто сохранить единство кабинета, убеждая податливых коллег в том, что он не твердолобый романтик? Этот аргумент, несомненно, правдоподобен, особенно если вспомнить, что политическое положение Черчилля тем летом было сравнительно слабым. Но прежде чем мы отбросим его утверждения как тактическую уловку, надо отметить, что подобную линию он проводил и при других обстоятельствах, когда можно было ожидать от него более запальчивых, оптимистических заявлений с целью укрепить общественное мнение в стране. 29 мая, касаясь пораженческих разговоров в Лондоне, он издал приказ министрам поддерживать "высокий моральный дух в своей среде, не преуменьшая опасности событий, но демонстрируя уверенность в нашей стабильности и непоколебимой решимости продолжать войну до тех пор, пока мы не разрушим планы врага поставить всю Европу под свое господство"27. Никакого упоминания о полной победе здесь нет.

Могут, однако, возразить, что все эти высказывания Черчилля, как и полемика в военном кабинете, восходят к периоду Дюнкерка и, таким образом, отражают атмосферу крайне острого, но скоротечного кризиса, царившую перед успешной эвакуацией. Такое объяснение, как и предыдущее, может быть принято, но уместно отметить, что Черчилль делал подобные заявления о заключении мира в самые безнадежные моменты. На зондирование Гитлером в конце сентября 1939 г. вопроса о мире Черчилль набросал примерный ответ. Хотя ответ и был отрицательным, но, как он писал Чемберлену, "не закрывающим дверь перед любым искренним предложением" с германской стороны28. 6 июня 1940 г. Черчилль сказал Галифаксу, что прежде чем согласиться на предоставление Ллойд Джорджу какого-либо поста в кабинете, он бы провел бывшего премьер-министра "сначала через инквизицию, чтобы узнать, что у него на уме". Черчилль сказал, что в качестве критерия он принял бы формулу Галифакса, что "любые предлагаемые сейчас и потом условия мира не должны подрывать нашу независимость"29. И в августе 1940 г. в выражениях, напоминающих прошлую осень, премьер-министр настойчиво повторял, что твердый ответ на гитлеровские инициативы - "единственный шанс вырвать у Германии такие условия, которые не будут фантастическими"30.

Таким образом, вполне вероятно, что Черчилль не отбрасывал возможности заключения мира, если даже в мае 1940 г. считал момент для этого неподходящим. Как и для его коллег, речь для него могла идти не о полной победе, которая казалась нереальной даже при участии Франции в войне, а об устранении Гитлера и нацизма, возврате завоеванных Германией территорий и о надежно гарантированном прочном мире. В конце концов он больше чем все тори опасался долговременной "большевистской угрозы" и в августе 1941 г. говорил о своей цели видеть Германию "богатой, но бессильной"31. Вспомним также, что военные цели Англии формировались медленно и что курс на "безоговорочную капитуляцию", взятый в январе 1943 г., возник на совершенно другом этапе войны. После "блицкрига" Геринга, выглядевшего в глазах англичан уже очень непривлекательно, и в течение всего 1941 г. ожидания в отношении германской "сдержанности" постепенно испарились. В то же время Россия и США стали активными союзниками. Иными словами, к 1943 г. полная победа казалась и необходимой и возможной; не такой была ситуация в 1940 году.

В конечном счете эти аргументы умозрительны: они выведены из отрывочных и неясных свидетельств. Но почти несомненно то, что в противоположность усиленно создаваемой им самим легенде Черчилль временами впадал в те же сомнения, которые испытывали и другие английские лидеры летом 1940 года. В феврале 1946 г., вспоминая о черных днях войны, Черчилль удивил Галифакса, сказав, что "он в действительности никогда не верил во вторжение. Этими проблемами он занимался с 1913 года [как военно-морской министр] и представляет себе, как это трудно"32. Но 4 июня 1940 г. Черчилль набросал С. Болдуину несколько торопливых строк, тон которых совершенно другой: "Мы переживаем оч[ень] тяжкие времена, и я ожидаю худшего; но я совершенно уверен, что наступят лучшие дни. Хотя довольно сомнительно, что мы до них доживем"33. А в июле 1946 г. американский писатель Р. Шервуд говорил о тех же днях с генералом Исмеем, военным секретарем премьер-министра в годы войны. Исмей вспоминал о своей беседе с Черчиллем 12 июня 1940 г., после их предпоследнего совещания с деморализованным французским командованием в Бриаре. Согласно Шервуду, когда Черчилль приехал в аэропорт для возвращения в Англию, он сказал Исмею, что, кажется, "мы боремся в одиночку". Исмей сказал, что он этому рад и что "мы выиграем битву за Англию". Черчилль взглянул на него и заметил: "Мы-то с вами умрем через три месяца"34.

Из сказанного ясно, что вопрос о заключении мира обсуждался в Уайтхолле и Вестминстере летом 1940 года. Ясно также, что некоторые приверженцы этой идеи, а именно Галифакс и Ллойд Джордж, были политиками, которых Черчилль должен был принимать всерьез. Мы видели, что Черчилль, возможно, разделял некоторые их сомнения относительно шансов Англии и что во многих частных беседах он говорил о возможности заключения мира. Однако было, видимо, очень важно публично демонстрировать самые обнадеживающие и вдохновляющие чувства, чтобы поддерживать в стране моральный дух в ожидании вторжения. Отсюда и серии произносимых с пафосом речей Черчилля. Но одной риторики было недостаточно. Помимо эмоций, помимо "твердой" решимости, нужно было найти неотразимые доводы для продолжения борьбы. И такие доводы последующая историография упустила из виду.

Одно из наиболее убедительных письменных заявлений в пользу раннего мира было сделано в сентябре 1940 г. Ллойд Джорджем. В пространном и вдумчивом меморандуме он раскрыл всю серьезность стратегического положения Англии по сравнению с ситуацией первой мировой войны. Тогда понадобилось четыре года кровопролитных сражений, проводимых большей частью на два фронта в сотрудничестве с сильными союзниками, прежде чем Германия окончательно пала. На этот раз Англия оторвана от континента, Россия нейтральна, а Франция завоевана. Чтобы разбить Германию, указывал Ллойд Джордж, Англия должна прежде всего восстановить свои позиции на континенте - что само по себе является нелегкой задачей, - а затем вести продолжительную войну на истощение, как в 1914 - 1918 годах. Все это займет от пяти до десяти лет, а тем временем Британские острова будут опустошены, оставлены людьми и разорены, причем большая часть империи и ее торговля попадут в руки США, России и Японии. Ллойд Джордж не возлагал также особых надежд и на вмешательство Америки. "Она, несомненно, поможет нам всеми средствами, кроме военных, - писал он. - Я не могу себе представить, что она пошлет еще одну огромную армию в Европу". И даже если она решится на это, то из горького опыта 1917 - 1918 гг. Ллойд Джордж делал вывод, что армия США "не будет эффективным военным инструментом по крайней мере еще года два. Затем она может занять место французской армии в последней войне - хотя это и сомнительно"35.

Ллойд Джордж прямо указал на два центральных, самых жизненных момента. Можно ли было победить Германию, избежав еще одной кровавой бойни на континенте? И каковы были перспективы скорой и достаточно широкой помощи со стороны Америки? Ответами на эти два вопроса в большой степени определялась оценка шансов Англии. На оба вопроса ответ Ллойд Джорджа был отрицательным - отсюда и его пессимизм. Черчилль выражал более оптимистическую точку зрения, которую он постепенно утверждал в качестве официальной политики.

Чтобы дать этому оценку, следует более внимательно рассмотреть позицию Англии по отношению к Германии, а затем к США.

Английские стратеги в 1940 - 1941 гг. (а также и раньше и позже) упорно не учитывали того, что было сформулировано Ллойд Джорджем как первый аргумент, - что Германия не могла быть побеждена без ведения войны на истощение на континенте. С их точки зрения (и особенно Черчилля), широкомасштабные действия английских экспедиционных сил во время первой мировой войны были ужасной ошибкой, отступлением от традиционной политики Англии XVIII и XIX столетий. Нынешняя война должна вестись старым методом, иными словами, путем соединения английских экономических, финансовых ресурсов и морских вооружений с живой силой союзников на континенте. (Или, как говорили во Франции, Англия будет воевать до последнего француза.) Таким образом, военные планы в 1939 г. предусматривали, что французская армия и упомянутые английские экспедиционные силы будут противостоять первому натиску Германии. А затем экономика и моральный дух последней будут подтачиваться блокадой и бомбардировками промышленных центров, а также интенсивной пропагандой, пока не пробьет час окончательного наступления36.

Эта стратегия была в целом хороша для периода англо-французского союза. Но английские политики цеплялись за нее и после потери французской армии. Как считали начальники штабов в сентябре 1940 г., "наша стратегия должна основываться на том, чтобы сломить сопротивление Германии путем всевозрастающего экономического давления"37. К триаде "блокада, бомбардировки, пропаганда" добавлялось новое оружие - партизанское движение. Англия должна была участвовать в партизанском движении на территории оккупированной Европы, терроризируя там нацистское командование и подготавливая возможные восстания. (Именно в июле 1940 г. Черчилль создал Командование особыми операциями, целью которого было "повергнуть Европу в пламя".) Армия будет жизненно необходима для защиты Британских островов и империи, но ее оборонительная роль все еще рассматривалась как ограниченная. Как указывал Черчилль, "это не наша политика - пытаться поднять и ввести на континент армию, по размерам сравнимую с германской. Несмотря на это, мы будем стремиться... чтобы могли быть использованы с хорошими шансами на успех силы меньшей численности, восстановить на континенте ударные силы, с которыми мы могли бы войти в Германию и диктовать ей свои условия"38.

Как могла эта стратегия ограничений ответственности заслуживать доверия после июня 1940 года? Частично ответ содержится в возрастающей вере в стратегические бомбардировки. В сентябрьском меморандуме начальники штабов все еще возлагали свои основные надежды на блокаду, но уже выделялись особые задачи военно-воздушного флота и ему постепенно придавалось официально все большее значение во многом благодаря поддержке Черчилля. Теперь, когда Германия контролировала Скандинавию и большую часть Европы, в июле 1940 г. премьер-министр отметил, что блокада не оправдала надежд как эффективное оружие. По его мнению, единственное средство, с помощью которого может быть повержен Гитлер, - это опустошающие, разрушительные бомбардировки Германии39.

Свою мысль Черчилль выразил еще более полно в меморандуме кабинету от 3 сентября: "Морской флот может проиграть войну, и только авиация может ее выиграть. Поэтому наши основные усилия должны быть направлены на достижение подавляющего господства в воздухе. Истребители - это наше спасение (в защите Британских островов. - Д. Р.), но только бомбардировщики позволят одержать победу. Таким образом, мы должны наращивать мощь для нанесения Германии ударов всевозрастающей силы так, чтобы уничтожить промышленную и научную структуру, от которой зависят военные возможности и хозяйственная жизнь противника, хотя мы и будем держать его на расстоянии вытянутой руки от нашего острова. Ни на один другой способ в обозримом будущем мы не можем возлагать надежды, чтобы превзойти громадную военную мощь Германии"40.

Черчилль продолжал делать упор на эту стратегию и в последующие месяцы. "Я считаю быстрое наращивание бомбардировочной авиации одной из крупнейших военных задач, стоящих сейчас перед нами", - писал он в декабре 1940 года. А затем в июле 1941 г. он указывал, что к концу 1942 г. Англия должна добиться превосходства не менее чем вдвое над силами люфтваффе. Это было "самое меньшее, на что нужно рассчитывать, раз уж до сих пор не предложено никакого другого способа победить"41. Точка зрения руководства военно-воздушных сил, что сухопутные войска могут едва ли больше, чем "нанести завершающий удар"42, была, естественно, непопулярна в военном министерстве, где в течение 1941 г. росла оппозиция этой стратегии военной победы43. Но официально на высшем уровне все три службы теперь склонялись к точке зрения Черчилля.

Обзор начальниками штабов "генеральной стратегии" от 31 июля 1941 г. оставлял армии лишь роль оккупационных сил на финальной стадии поражения Германии, если только не будет решено ускорить победу броском на континент на более раннем этапе. Однако даже тогда это были бы дивизии с современным вооружением, способные к высокой мобильности, а не пехотные линии образца первой мировой войны. И в противоположность этому о массированных бомбардировках начальники штабов говорили как о "новом оружии", на которое Англия должна в основном полагаться, чтобы разрушить экономику и подорвать моральный дух Германии. Производству этого "оружия" должен был отдаваться приоритет, и в его наращивании не должно было быть ограничений44.

Но даже этой чрезмерной надежды на стратегические бомбардировщики в 1940 - 1941 гг. недостаточно для объяснения оптимизма Англии з отношении победы над Германией ценой ограниченных усилий. Основной причиной была серьезная и длительная недооценка мощи германской военной экономики45. 18 мая 1940 г. "Чипе" (Г. Ченнон), помощник министра иностранных дел, записал: "Сейчас все считают, что война закончится в сентябре - Германия или выиграет, или будет измотана этим потрясающим натиском"46. Подобный образ мыслей с очевидностью проявился в дебатах военного кабинета 26 мая: Эттли сказал, что Гитлер "должен победить к концу года", а Чемберлен - что "должен победить к началу зимы". Даже Галифакс разделял эту уверенность во "внутренней слабости Германии: он использовал ее, чтобы обосновать свое утверждение, что Гитлер, возможно, не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы настаивать на "оскорбительных условиях"47. Эти замечания были основаны на предположениях, что прекращение поставок в Германию продовольствия и сырья, особенно нефти, скоро даст о себе знать. 25 мая начальники штабов вынесли свое заключение по вопросу, может ли Англия надеяться на победу в одиночку. (Знаменательно, что дословно вопрос был поставлен так: "Сможем ли мы до конца оказывать на Германию достаточное экономическое давление, которое бы обеспечило ее поражение?".) Они отметили, что если блокада будет поддерживаться, то к зиме 1940/41 г. сокращение поставок нефти и продовольствия ослабит господство Германии в Европе, и к середине 1941 г. "Германия будет испытывать трудности в воспроизводстве военного снаряжения. Большая часть европейских заводов будет остановлена, поставив перед германской администрацией огромную проблему безработицы"48. В более взвешенном документе от 4 сентября начальники штабов предсказывали, что, "если только Германия не сумеет существенно улучшить свое положение", в 1941 г. дефицит жизненно важных продуктов - нефти, продовольствия и текстиля - "может оказаться катастрофическим". Далее они вынесли примечательное заключение, что хотя 1941 год будет изнурительным для Англии, ее целью "будет переход к генеральному наступлению во всех сферах и на всех театрах с наибольшей возможной силой весной 1942 года"49.

Черчилль, по-видимому, разделял предположение, что германская экономика перенапряжена; еще в феврале 1939 г. он заявил: "Гитлер сейчас достиг пика своей военной мощи. С этого момента она будет ослабевать по отношению к Англии и Франции"50. В мае 1940 г. он настаивал, что, "если только мы сумеем продержаться еще три месяца, положение будет совершенно другим"51. И эта вера в то, что в своей основе Германия слаба, также проливает свет на часто забываемую сторону "звездной" речи премьер-министра в палате общин 18 июня 1940 года. В ней он ободрял своих соотечественников, потрясенных падением Франции, напоминая им, что "на протяжении первых четырех лет прошлой войны союзников преследовали сплошные неудачи и разочарования. В ту войну мы не раз задавали себе вопрос: "Как мы придем к победе?", и никто не мог дать на него точного ответа, пока в конце совершенно неожиданно и внезапно наш страшный враг не капитулировал перед нами, а мы так упивались победой, что в своем безумии отбросили прочь ее плоды"52.

Как мы теперь знаем, представление о "перенапряженной" нацистской экономике, уязвимой для экономического давления и стратегических бомбардировок, было иллюзорным. Военное производство Германии достигло своего пика только в июле 1944 г., бомбардировки всего лишь ограничили общий объем продукции к концу года; и моральный дух, и производительность труда пусть немного, но повысились, когда войска союзников вошли в Германию53. Почему же английские политики так ошибались? Как считает Хинсли, ошибка была допущена в основном не из-за плохой информированности, а из-за ложных предположений. И таких предположений было несколько. Прежде всего существовало убеждение, что главной целью Гитлера было порабощение Англии, а не экспансия на Восток. Политики Уайтхолла склонились к этой точке зрения к концу 1938 г., и с января 1939 г. были все признаки того, что Германия может совершить молниеносный опустошительный воздушный налет на Лондон, возможно, минуя Францию54.

4 мая 1940 г., менее чем за неделю до начала наступления на Западном фронте, начальники штабов высказывали мнение, что нападение на Англию более правдоподобно, чем на Францию55, что подтвердилось, как они считали, во время Дюнкерка. Черчилль, вероятно, разделял убеждение, что настоящей целью Гитлера была Англия. 26 мая он заметил, что Франции "повезло, что Германия предложила ей приличные условия мира, каких нам не предложит... Нет пределов, до которых дошла бы Германия, навязывая нам свои условия, если дело дойдет до этого"56. Однако из всей историографии, посвященной военным целям Гитлера, ясно видно, что по крайней мере на ранних стадиях своей экспансионистской программы он добивался и ожидал молчаливого согласия Англии на то время, пока он укреплял свои позиции в завоеванных странах Европы. К этой мысли приводит осуществлявшееся перевооружение всех родов войск нацистской армии, за исключением флота, и когда в 1938 - 1939 гг. выяснилось, что надежды на такое согласие не оправдали ожиданий, германские вооруженные силы оказались плохо подготовленными к общеевропейской войне, разразившейся в сентябре 1939 года. Даже в течение лета 1940 г. Гитлер все еще питал надежды на соглашение с Англией57.

Итак, в 1939 г. Англия ошибочно полагала, что Гитлер намерен воевать с нею. Англичане считали, что он только тогда начнет эту войну, когда его экономика будет полностью к ней готова. Под этим они подразумевали экономику, переведенную с мирных на военные рельсы, с соответствующим переоборудованием, контролем и организацией. В отношении Германии такое суждение казалось особенно разумным, ведь это было тоталитарное государство, по-видимому, подчиненное строжайшему режиму. Начальники штабов комментировали это положение в сентябре 1940 г.: "Экономическая система Великой Германии достигла выдающихся успехов, поскольку она основана на контролируемой сверху дисциплине, охватывающей все виды деятельности вплоть до сделок частных лиц"58, хотя англичане знали, что в абсолютных цифрах уровень производства и запасов в Германии не был впечатляющим. Из этого они делали вывод, что гитлеровская экономика достигла пика в своем развитии, что этого уровня недостаточно для ведения длительной войны и что система так перенапряжена, что скоро взорвется под продолжающимся давлением Англии. Как отмечал в сентябре министр военной экономики, "нацистская экономика гораздо более хрупка, чем экономика Германии в 1914 - 1918 гг., которая не была столь высоко интегрированной. Нет ничего невозможного в том, что острый дефицит нефти или остановка транспортной системы могут стать причиной развала тесно взаимоувязанной нацистской системы с огромными последствиями для всей Германии и завоеванной ею Европы"59.

Здесь налицо два коренных заблуждения. Первое состоит в том, что англичане мыслили категориями либо военной, либо мирной экономики: они не поняли промежуточной концепции блицкрига. А. Милуорд отмечал, что это был точно рассчитанный Гитлером ответ на требования, диктуемые экономическим и геополитическим положением Германии: короткие, стремительные войны против отдельного врага, для которых нет необходимости настраивать всю экономику на военное производство. Это делало возможным избежать второй войны на два фронта для Германии и иметь как пушки, так и масло. Недавно такие историки, как Р. Овари, В. Мюррей и В. Дайст, высказали предположение, что блицкриг был не глубоко продуманной стратегией, а спонтанным ответом на крупномасштабную войну, начавшуюся на несколько лет раньше, чем рассчитывали германские лидеры. Так или иначе, но для германской военной экономики 1940 года было характерно скорее перевооружение по горизонтали, чем по вертикали. Армии и вооруженным силам не хватало резервов, запчастей и особенно снабжения для продолжительной военной кампании, но они обладали исключительной силой краткосрочного удара, которую широко продемонстрировали в Польше и во Франции. Англичане это оценили (отсюда их соображения, что важно выдержать первые несколько месяцев после удара Германии), но они считали, что тогда был пик возможностей Гитлера.

Вторым заблуждением было то, что они не поняли природы некоординированной, малоэффективной нацистской военной экономики 1939- 1940 годов. В то время Германии, далеко не являвшейся строго упорядоченной тоталитарной системой, не хватало крепкого экономического управления из центра. Промышленность Германии сильно отставала в переходе на выпуск военной продукции, а отсталая промышленная структура требовала введения автоматизации, других методов массового производства. Порядок был наведен только к 1942 г., при Шпеере, и это помогает понять, почему Германия не достигла пика в своем производстве раньше 1944 года. Другими словами, нацистская экономика, бывшая в 1940 г. далеко не "перенапряженной", сохраняла еще большие резервы для развития.

Как показано в труде Хинсли, "гвоздь" хорошей разведки зачастую не в специфической информации (собираемой шпионами, осведомителями и т. п., обыкновенно связываемой в воображении обывателей с разведдеятельностью), а в отыскании парадигм или создании схем предположений, в ячейки которых помещаются зерна информации. Английские оценки уровня производства и запасов Германии были неверными, но они не были и грубо ошибочными. Важнее всего были стоящие за ними уверенность в целях Гитлера, представление о природе военной экономики и режиме тоталитарного государства. Английские политики в 1942 г. считали, что эффективность германской военной машины приближается к максимуму и что традиционные методы экономического давления в сочетании с "новым оружием" - тяжелыми бомбардировщиками - приведут к удовлетворительному исходу борьбы, позволив избежать еще одной крупной войны на континенте. Эти иллюзии медленно рассеивались. Они помогают прежде всего понять, почему Англия противилась американской стратегии второго фронта в 1942 - 1943 годах60. И они частично объясняют решимость Англии продолжать борьбу в одиночку в 1940 году.

Другой вопрос - это, конечно, ожидание Англией помощи со стороны США. Оценивая шансы Англии победить в одиночку, начальники штабов отчетливо высказали свое твердое убеждение в том, что США "пожелают предоставить нам полную экономическую и финансовую поддержку, без которой, как мы думаем, мы не сможем продолжать войну с каким-либо шансом на успех"61. Они делали особый упор на широкое сотрудничество с Западным полушарием в усилении блокады Германии, на немедленные поставки США самолетов и кораблей и на помощь американского флота на Тихом океане против Японии. Но они все еще не думали о новых американских экспедиционных силах - и не только потому, что считали это утопией на той стадии перевооружения США. Военное планирование отмечало в конце июля, что, хотя американский технический персонал был бы очень ценен, "для нас нежелательна присылка войск", поскольку тогда Англия сама должна будет предоставить адекватные людские резервы62. Здесь снова проявляется распространенная уверенность в том, что Германия может быть побеждена прежде всего путем экономического давления.

Больше всего английские лидеры в середине 1940 г. надеялись на скорое объявление Америкой войны. У них были для этого две причины. В перспективе, как они считали, только это может расшевелить американцев и позволит им начать всеобщую экономическую мобилизацию. Но немедленное решение вопроса, с их точки зрения, оказало бы благотворное воздействие на моральный климат в Англии и других странах. Черчилль прямо отмечал, обращаясь к Рузвельту 15 июня: "Когда я говорю о вступлении Соединенных Штатов в войну, я, конечно, не думаю о посылке экспедиционных сил, о которой, как я знаю, вопрос не стоит. То, что я имею в виду, - это громадный моральный эффект, который произвело бы подобное решение Америки не только во Франции, но также во всех демократических странах мира, и в обратном смысле - среди народов Германии и Италии"63.

И вновь озабоченность Черчилля психологическим эффектом вступления Америки в войну может быть до конца понята, если только мы вспомним о его уверенности в том, что это не будет война больших армий. Если целью Англии было приблизить общий крах Германии путем подрыва ее воли к победе, то соотношение морального духа воюющих сторон становилось решающим фактором. К этой теме Черчилль часто возвращался. В беседе с редакторами газет 22 августа 1941 г., пишет Кинг, "он был сильно озабочен тем, чтобы Америка объявила войну Германии, и рассчитывал на психологический эффект этого акта. Он заявил, что предпочел бы, чтобы Америка вступила в войну и 6 месяцев не оказывала помощь, чем чтобы она удвоила эту помощь, но сохранила бы свой теперешний нейтралитет. Он пришел к выводу, что это - психологическая война и что многое зависит от того, смогут ли немцы заставить европейцев принять их новый порядок, прежде чем мы сможем их убедить в своей способности освободить их. В этой борьбе за выигрыш времени участие американцев в войне было бы большим психологическим аргументом в нашу пользу"64.

На протяжении 1940 и большей части 1941 г. проблема для Черчилля заключалась в том, что американцы не выказывали явной готовности объявить войну. Наоборот, их немедленной реакцией на падение Франции была паническая забота о своей собственной обороне, даже в ущерб той ограниченной материальной помощи, которую они оказывали Англии. Но в течение лета 1940 г. Черчилль настойчиво повторял, что вопрос о вступлении США в войну будет решен самое большее через несколько месяцев, и выражал свою уверенность с такой решительностью и пылом, что она сделалась аксиомой английской политики.

Как и в случае с его верой в падение Германии, свои предсказания относительно США Черчилль ставил в зависимость от предполагаемого эффекта бомбардировок: налеты германской авиации на английские города разбудят американское общественное мнение и приведут к объявлению войны. Он долго был уверен в этом и выражал эту уверенность во многих частных беседах в течение 1939 года65. И повторял это в середине 1940 г., даже когда речь шла о поражении или капитуляции. Конкретные аргументы варьировались. Иногда он подчеркивал самый эффект бомбардировок. В своих мемуарах де Голль вспоминал: "Я помню, как в Чекерсе, однажды в августе, он воздел кулаки к небу и воскликнул: "Итак, они не придут!" Я спросил его: "Вы в таком ужасе при виде ваших разрушенных городов?" "Видите ли, - ответил он, - бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут такую волну возмущения в Соединенных Штатах, что они вступят в войну!"66. В других случаях Черчилль делал акцент на возможности вторжения, говоря обеспокоенному министру по делам колоний 16 июня, что "зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет Соединенные Штаты в войну"67.

Но после того как в июне ему не удалось убедить Рузвельта вступить в войну, Черчилль все больше признавал, что у президента связаны руки до выборов 5 ноября, и именно на эту дату он возлагал свои надежды. 20 июня, сразу после того, как французы запросили перемирия, он выступил на строго секретном заседании палаты общин. Сохранились только его заметки, но они ясно показывают смысл его выступления: "Отношение Соединенных Штатов. Ничто их не расшевелит так, как военные действия в Англии. Нельзя показывать им, что мы в нокауте. Героическая борьба Англии - лучший шанс их вовлечь... Все зависит от нашей решимости держаться до результата выборов. Если мы это сумеем, я не сомневаюсь, что весь англоязычный мир станет единым фронтом"68. В начале осени Черчилль усердно проводил эту мысль. В письме Бевину от 15 октября он критически замечает относительно США: "Я все еще надеюсь, что здесь произойдут большие события"69. А 1 ноября Черчилль заявил, что "он уверен в победе на выборах Рузвельта гораздо более значительным большинством голосов, чем предполагается, и он верит, что Америка вступит в войну"70. В это же время даже осторожные специалисты из американского отдела Форин оффис склонялись к этой точке зрения. Действительно, адмиралу Р. Шортли, "чрезвычайному морскому представителю" США в Лондоне, казалось, что "все в Великобритании ожидают, что США вступят в войну через несколько дней после переизбрания президента"71.

Эти ожидания желаемого воздействия немецких бомбардировок на общественное мнение в США помогли Англии выстоять летом 1940 года. И можно найти свидетельство этому в комментариях такого выдающегося американского журналиста, как У. Липпман72, и даже в частном замечании самого президента, которое было передано королем Георгом VI английским лидерам, среди которых, вероятно, был и Черчилль, летом 1939 года73. Однако, как и уверенность в скором крахе Германии, эти ожидания оказались совершенно неоправданными. Переизбрание Рузвельта не стало провозвестником вступления США в войну. Они сделали это только в декабре 1941 г., и то в ответ на действия Германии и Японии.

Чем же объяснить сверхдоверие Англии? Частично ответ лежит в их чересчур завышенных ожиданиях эффекта бомбардировок. Блицкриг не оказался таким разрушительным, как опасались англичане74. Человеческих жертв было неожиданно мало по сравнению с большим ущербом, причиненным недвижимости и основным службам, и хотя немецкие налеты способствовали усилению проанглийских настроений в США, они не стали таким катализатором, как предсказывал Черчилль. Другой причиной было то, что он постоянно преувеличивал степень единства того, что называл "англоязычным миром". Несмотря на свое полуамериканское происхождение и частые визиты в США, Черчилль имел слабое представление об этническом разнообразии этой страны и об англофобии, которую вывезли из Старого Света многие из ее европейских иммигрантов. Для него США были продолжением английской семьи народов, связанной родственными, культурными узами, и прежде всего языком, - поэтому, как он заявил французским лидерам 31 мая 1940 г., вторжение в Англию, если оно случится, будет иметь глубокий эффект, "особенно во множестве тех городов Нового Света, которые носят одинаковые названия с городами на Британских островах"75.

Черчилль также недооценивал политические факторы, все еще влиявшие на Рузвельта после 5 ноября. Как и большинство английских политиков, он с трудом осознавал, насколько далеко американские политические партии отстали от своих вестминстерских собратьев по уровню сплоченности и дисциплины. Даже получив огромное большинство на выборах 1940 г., президент все же должен был потрудиться, чтобы создать консенсус среди конгрессменов и публики в отношении любой внешнеполитической инициативы, как показали дебаты 1941 г. о ленд-лизе, конвоях и возобновлении призыва в армию. И, видимо, Черчилль слишком оптимистично оценивал готовность самого президента вступить з войну. В представлении английских лидеров Рузвельт всегда находился в состоянии высокой боевой готовности; по мнению публики, он мог бы вступить в конфликт завтра. А ведь Рузвельт был непревзойденным мастером сказать слушателям именно то, что они хотят услышать76. Истинные намерения этого глубоко скрытного человека было трудно угадать, но можно предположить, что он всегда надеялся избежать формального, тотального вовлечения США в войну, если удастся сохранить независимость страны силами союзников. Возможно также, что такую надежду укрепило гитлеровское наступление на Востоке и успешное сопротивление русских летом 1941 года.

Все это может подтвердить представление о Черчилле как о героической, но несложной, даже наивной личности, человеке, надеявшемся на американскую дружбу, которая была воодушевляющей, но несвоевременной; человеке, который 20 августа 1940 г. сравнил англо-американское сотрудничество с великой Миссисипи, катящей "полные воды, неостановимой, неудержимой, благодатной, стремящейся к новым берегам и лучшим дням"77. Однако чтобы правильно оценить подобные высказывания и вынести взвешенное суждение о публично демонстрируемом Черчиллем доверии к США, надо иметь в виду два других обстоятельства: выражаемое им в частных беседах тем летом глубокое разочарование отсутствием действительной американской помощи, а также очень твердую линию, проводимую им в отношении США в заокеанской дипломатии.

Черчилль полностью разделял общее чувство Уайтхолла по поводу изоляционистской паники в Вашингтоне, и 27 мая 1940 г. с горечью заметил, что США "практически не оказали нам помощи в войне, и теперь, когда они увидели, как велика опасность, их отношение таково, что они хотят сохранить все, что могло бы нас поддержать, для нужд своей собственной обороны"78. Или, как он сформулировал это спустя месяц в телеграмме своему давнему американскому другу Б. Баруху, "уверен, с нами будет все в порядке, но ваш народ не сделал многого"79. В этих обстоятельствах Черчилль считал, что США нужно подтолкнуть, и поэтому в течение лета он настаивал, вопреки совету Форин оффис, чтобы любая уступка со стороны Англии Соединенным Штатам делалась бы только в том случае, если в ответ Рузвельтом будет предложена соразмерная выгода. Например, он был непреклонен, считая, что США нельзя давать право строить столь необходимые им военные базы на Британских островах, в Карибском море и Атлантике, за исключением условия, по которому Англия получит истребители и другое снаряжение. Точно так же он решительно отмел предложения, чтобы британское правительство выдало американцам свои военные секреты, вроде гидролокационных и радарных установок, и затем посмотрело бы, что они предложат в обмен. "В целом, - писал он 17 июля, - меня не приводит в ужас выдача наших секретов, если это приблизит США к войне"80.

Черчилль прибег даже к дипломатическому шантажу в своих усилиях сдвинуть США с их позиции. В Вашингтоне тем летом были широко распространены опасения, что английский и французский флоты будут разбиты или капитулируют. Эти опасения разделял и Рузвельт, который получил искаженные, полные тревоги сообщения о дискуссиях, проходивших в английском кабинете в конце мая. В это время США имели флот только в одном океане, обычно он базировался в Пёрл-Харборе, за две тысячи миль от их Западного побережья, чтобы сдерживать Японию; и если бы Гитлер получил контроль над Атлантикой, Восточное побережье США могло оказаться крайне уязвимым. Черчилль настойчиво играл на этих опасениях во время падения Франции. 20 мая он заявил Рузвельту, что, хотя его правительство никогда не капитулирует, оно может не пережить успешного вторжения немцев и, "если другие придут к переговорам в окружении руин, вы не должны закрывать глаза на тот факт, что единственным предметом для торговли с Германией останется флот, и если Соединенные Штаты оставят эту страну (Англию. - Д. Р.) на произвол судьбы, никто не посмеет обвинить тех, кто будет добиваться наилучших возможных условий для выжившего населения"81. Таков был и смысл нескольких других телеграмм, направленных им президенту в мае и июне.

Настроение Черчилля в основном не изменилось ни после заключения соглашения об истребителях в сентябре 1940 г., ни после переизбрания Рузвельта два месяца спустя. Напротив, премьер-министр 2 декабря признался, что он "скорее разочарован" позицией США в предыдущие месяцы82, а 20-го он сетовал: "Мы не получили от Соединенных Штатов ничего, за что бы мы не заплатили, а то, что мы получили, не сыграло большой роли в нашем сопротивлении"83. Решительный поворот наступил, по-видимому, в январе 1941 года. То, что Рузвельт представил конгрессу билль о ленд-лизе, а затем визит в Лондон его ближайшего друга Г. Гопкинса, - все это убедило Черчилля, что президент в самом деле "лучший друг" Англии и что он не имел в виду ничего другого, когда говорил об ограниченности своих возможностей. Но в середине 1940 г., как мы видели, Черчилль был гораздо менее оптимистичен.

Все вышесказанное подводит нас к первому из двух выводов - что Черчилль из легенды (и из военных мемуаров) - это не всегда тот Черчилль, который был в истории. Ученые, занимающиеся 30-ми годами и второй мировой войной, давно догадывались об этом несоответствии, но его надо подчеркнуть в связи с поисками биографов и телепродюсеров. В противоположность легендам Черчилль не находился в полном и героическом противостоянии к своим малодушным, недалеким коллегам-политикам. Перед всеми английскими лидерами 30-х годов и второй мировой войны стояла одна и та же основная проблема: как защитить глобальные интересы своей страны имеющимися в ее распоряжении минимальными средствами. Разные политические линии, которые они проводили, не разводят их в различные лагеря, а скорее являются разными частями многообразного спектра, и никто из них не впадал в крайность, как это часто считается. Это относится и к эпохе Чемберлена, это также верно и в отношении 1940 года. В частных беседах Черчилль часто признавал, что шансы на выживание при политике невмешательства были зыбки. Он разделял идею возможного перемирия на условиях, гарантирующих независимость Британских островов, даже если пришлось бы пожертвовать частью империи и предоставить Германии господство в Центральной Европе. Отношение Черчилля к США в 1940 г. было часто демонстрацией недоверия и подозрительности, поскольку он использовал даже дипломатическое оружие, включая угрозу капитуляции Англии, чтобы подтолкнуть колеблющегося Рузвельта к оказанию ей реальной помощи. Но на публике по всем этим проблемам высказывания Черчилля были совершенно другими. На публике он держал себя как неутомимый оптимист, настаивая, что Англии нужна только полная победа, и отвечал скептикам дома и за границей, что США скоро вступят в войну. Это ни в коем случае не преуменьшает величия Черчилля. Напротив. Распространенный стереотип не соответствует сложности этого замечательного человека и помещает его на выдуманный пьедестал, Искусный политик, подающий одни и те же решения по-разному публике дома и за рубежом, наедине борющийся с собственными сомнениями и страхами, но скрывающий их, чтобы поддержать дух руководителей своей и других стран, - это, бесспорно, более впечатляющая, а также и более близкая к истине фигура, чем пузатый бульдог из народных легенд.

Столь же обманчиво и традиционное представление о "самом славном часе" Англии. Формального "решения" продолжать борьбу в июне 1940 г. не было, но от него вовсе не воздерживались, как это дает понять Черчилль. Во время Дюнкерка в британском кабинете и среди небольшой группы парламентариев и пэров шли серьезные дебаты о шансах Англии на будущее и о возможности удовлетворительных условий перемирия - немедленно или когда минует угроза вторжения. Среди тех, кого объединяли эти идеи, были Галифакс и Ллойд Джордж - бывший соперник Черчилля, претендовавший на премьерство, а впоследствии предполагаемый лидер будущего миротворческого правительства. В это время Черчилль был премьер-министром без партии, он живо помнил о своей недавней изоляции не только в кабинете, но и в консервативной партии. И поэтому он вынужден был принимать всерьез возможную угрозу со стороны этих коллег и их политики.

На выдвигаемые сторонниками раннего перемирия доводы о плачевном состоянии дел Черчилль и другие так же настроенные английские политики отвечали, что если Англия сможет выжить в 1940 г., то она сможет выиграть войну. Они считали, что экономика Германии уже достигла пика и уязвима для английских бомбардировок и что Гитлер должен победить Англию к зиме, если ему вообще суждено победить. Если до тех пор она сможет продержаться, то желательно, чтобы возможное германское вторжение, и особенно беспощадные бомбардировки английских городов, возмутили бы общественное мнение в США и вовлекли бы их в войну после ноябрьских выборов. Черчилль поставил рядом оба этих соображения 20 июня в своей решающей речи на секретном заседании палаты общин. Вот его заметки: "Если Гитлер упустит момент вторгнуться или разрушить Англию, он проиграет войну. Я считаю, что Европу ждет испытание не только в виде суровой зимы. На будущее я собираюсь добиваться превосходства в авиации. Если [мы] продержимся три месяца, [мы] продержимся три года"84.

Английские оценки в отношении Германии и США были почти полностью ошибочными. Надежды на выживание, на победу без вмешательства союзников также могли оказаться чересчур оптимистичными - для Гитлера. Действительно, весомая причина продолжать борьбу была им в это время неизвестна: а именно, что в июле 1940 г. Гитлер уже думал повернуть войска в 1941 г. на Россию. Об этом в докладах и стратегических оценках английской разведки в 1940 г. не найти ни слова. В течение этого и большей части следующего года англичане считали, что основной целью Гитлера были Британские острова. Поэтому балканская кампания Гитлера весной 1941 г. рассматривалась как часть периферийной стратегии, имевшей целью перерезать жизненно важные коммуникации Британской империи - в качестве прелюдии к возможному вторжению в конце года. И в апреле многие английские стратеги допускали, что Германия может проложить мост к Южному побережью в любой момент, когда она решится пойти на жертвы. Посетивший Англию американский генерал отмечал: "Дилл, Бивербрук, Фримэн и Синклер - все считают, что это может быть сделано и что попытка состоится". Их усилия были сосредоточены не на том, как предупредить вторжение, а на том, как остановить прорыв немецкого морского десанта85.

Как показал Хинсли, Уайтхолл только в июне 1941 г. согласился с тем, что Гитлер действительно собирается напасть на Советский Союз. И даже тогда были такие сомнения в военной мощи русских, что, когда 22 июня началась операция "Барбаросса", большинство английских политиков полагали, что война будет окончена Германией в шесть недель без тяжелых потерь86. Неудивительно, что 25 июня Черчилль отдал приказ к 1 сентября завершить подготовку мер против вторжения на Британские острова87. Если бы Гитлер не повернул на Восток, если бы русские не устояли, если бы Гитлер затем не умножил безумие, бросив Японию против США, исход войны мог бы быть совершенно другим. В 1940 г. Черчилль и его коллеги приняли правильное решение, но сделали это, исходя из ложных причин.

* Отречение от престола английского короля Эдуарда VIII (январь - декабрь 1936 г.) в пользу своего младшего брата Георга VI. - Ред.

Примечания

1. Churchill W. S. The Second World War. Vol. 1-VI. Lnd. 1948 - 1954. Vol. II, pp. 157, 172, 199, 216.

2. Как считает Д. Карлтон (Carlton D. Anthony Eden. Lnd. 1981, pp. 161 - 162), Чемберлен мог предпочесть Черчилля Галифаксу, но мы придерживаемся более традиционной оценки.

3. Birmingham University Library, Neville Chamberlain Papers, NC 7/9/80.

4. См. King C. H. With Malice toward None: A War Diary. Lnd. 1970, p. 50 (запись от 7 июня 1940 г.). "Если интриги против правительства или нападки на него усилятся, - писал в июле Батлер, - все, что нам нужно будет сделать, - это потянуть за веревочку игрушечную собачку, чтобы она залаяла. После нескольких стаккато станет ясно, что правительство в своем большинстве зависит от консерваторов" (Cambridge University Library, Templewood Papers, T/XIII/17).

5. Перенеся операцию по поводу рака, Чемберлен писал в своем дневнике 9 сентября 1940 г. о необходимости "приспособиться к жизни частично скованного человека, каким я теперь являюсь. Любые идеи о новом премьерстве после войны - я знаю, что о них нет и речи" (Chamberlain Papers, NC 2/24A).

6. Черчилль заявил заместителям министров 28 мая, что "мы, несомненно, будем в состоянии эвакуировать 50 тысяч. Если бы мы смогли эвакуировать 100 тысяч, это была бы невероятная удача" (British Library of Political and Economic Science, Dalton Diary, Vol. 22, p. 93).

7. Hinsley F. H. British Intelligence in the Second World War: Its Influence on Strategy and Operations. Vol. 1. Lnd. 1979, pp. 165 - 166.

8. Borthwick Institute, York. Hickleton Papers, A. 7. 8. 4, Halifax Diary, 25.V.1940.

9. CAB 65/2, War Cabinet Minutes, WM 107 (40).

10. Cm. CAB 65/13, pp. 149, 151, 179 - 180.

11. Ibid., pp. 150, 187; Chamberlain Papers, NC 2/24A.

12. Hickleton Papers, A 7. 8. 4, Halifax Diary, 27.V.1940.

13. Этот эпизод Черчилль в своих мемуарах рассматривает в контексте англо-американских отношений - можно ли подкупить Муссолини и предупредить его вступление в войну (Churchill W. S. Op. cit. Vol. II, pp. 108 - 111).

14. Woodward L. British Foreign Policy in the Second World War. Vol. I. Lnd. 1970, p. 204.

15. House of Lords Record Office, Lloyd George Papers, G/19/3, Stockes to Lloyd George, 17.VII.1940. Основой группы Стокса была "парламентская группа мирных целей", организованная осенью 1939 г. инакомыслящими лейбористами - членами парламента (подробнее об этом см.: Bodleian Library, Oxford, Richard R. Stockes Papers, fil. 73,76).

16. См. Lloyd George Papers, G/3/4, Lloyd George to the Duke of Bedford, 14.IX.1940.

17. Lloyd George Papers, G/4/5, Lloyd George to Churchill, 29.V.1940; см. также: Chamberlain Papers, NC 2/24A; Life with Lloyd George: The Diary of A. J. Sylvester, 1931 - 1945. Lnd. 1975, pp. 360 - 370.

18. Cm. Life with Lloyd George, p. 281.

19. Public Record Office (PRO), PREM 1/366.

20. Chamberlaine Papers, NC 18/1/1116, Neville Chamberlain to Ida Chamberlain, 10.IX.1939.

21. Sussex University Library, Brighton, Kingsley Martin Papers, box 30, fil. 6, Notes of Interview with Hoare, 22.IX, 15.X.1939.

22. House of Commons, Debates, 5th Series, Vol. 360, Col. 1502; Gilbert M. Winston S.. Churchill. Vol. VI. Lnd. 1983, pp. 358, 449.

23. CAB 65/13, pp. 179 - 180, WM, 142 (40) CA, 27.V.1940. Галифакс напомнил премьер-министру о дискуссии в предшествующие дни, но Черчилль не опроверг этого пересказа своих замечаний.

24. Chamberlain Papers, NC 2/24A.

25. CAB 65/13, p. 180.

26. CAB 65/13, p. 187, WM 145 (40) I, CA.

27. House of Lords Record Office, Beaverbrook Papers, D 414/3.

28. PRO, PREM 1/395, Churchill to Chamberlain, 9.X.1939.

29. Hickleton Papers, A 7. 8. 4, Halifax Diary.

30. PREM 4/100/3, p. 131.

31. Dalton Diary, Vol. 25, p. 57.

32. Черчилль добавил, что "хотя он в то время этого полностью не осознавал, но для него несомненно, что немцы допустили огромную ошибку, растратив попусту силы своего флота на всякие норвежские дела" (Hickleton Papers, A. 7. 8. 18, Halifax Diary, 10. II.1946; Churchill W. S. Op. cit. Vol. II, p. 144: "Я всегда был уверен, что мы одержим победу").

33. Cambridge University Library, Stanley Baldwin Papers, Vol. 174, p. 264.

34. "Исмей сказал: "Очень возможно, что мы чертовски хорошо проведем свою последнюю неделю". Черчилль, как видно, почувствовал, что его слова были поняты, как надо" (Harvard University, Houghton Library, Sherwood Papers, fol. 1891).

35. Lloyd George Papers, G/81, Lloyd George, memo, 12.IX.1940.

36. См. CAB 16/183A, DP (P) 44, §§ 27 - 37, 267 - 268, Chiefs of Staff Sub-Committee, "European Appreciation", 20. II.1939.

37. CAB 80/17, COS (40) 683, § 211, Paper on "Future Strategy", 4.IX.1940.

38. Ibid., § 214.

39. Beaverbrook Papers, D. 414/36, Churchill to Beaverbrook, 8.VII.1940.

40. CAB 66/11, WP (40) 352, "The Munitions Situation", 3.IX.1940. Из уважения к начальникам штабов Черчилль высказался при этом менее пессимистично о блокаде и говорил только, что ее "ослабили" победы немцев.

41. PRO, Ministry of Aircraft Production Papers, AVIA 9/5, M 485, M 740/1, 30.XII.1940, 12.VII.1941.

42. Так выразился сэр С. Ньюэлл, командующий штабом авиации, 31 августа 1940 г. (SA(J), CAB 122/59, pp. 5 - 6).

43. См. Chief of Staff: The Diaries of Lieutenant-General Sir Henry Pownall, Vol. 1 - 2, Lnd., 1972 - 1974; Vol. II, pp. 38 - 39, 20.VIII.1941.

44. CAB 99/18, COS (R) 14, §§ 28 - 29, 36 - 38. Эта преувеличенная вера в стратегические бомбардировщики ограничивалась 1940 - 1941 гг. (но не для командования ВВС). Впоследствии эта вера рассеялась в основном в связи с тем, что вступление в войну союзников коренным образом изменило в 1941 г. стратегическую ситуацию. Как отмечал Черчилль в июле 1942 г., "в те дни, когда мы боролись в одиночку, на вопрос, как мы победим Германию, мы отвечали: мы разобьем Гитлера бомбардировками. С тех пор немецкой армии был нанесен огромный урон русскими, а также войсками и снаряжением США, и это открыло новые возможности. Мы предвидим массовое вступление в Европу освободительных армий и всеобщее восстание народов против гитлеровской тирании" (A Review of the War Position, 21 July 1942, CAB 66/26, WP (42) 311). Далее Черчилль, однако, отметил, что бомбардировки могут подготовить почву для финального натиска, и именно эту "дополняющую" роль они призваны играть в стратегии союзников (см. Webster C., Frankland N. The Strategic Air Offensive against Germany, 1939 - 1945. Vol. 1 - 4. Lnd. 1961. Vol. 1, pp. 184, 319, 342 - 343; Overy R. J. The Air War, 1939 - 1945. Lnd. 1980, ch. 5).

45. См. Hinsley F. H. Op. cit. Vol. I, pp. 63 - 73, 232 - 248, 500 - 504.

46. "Chips". The Diaries of Sir Henry Channon. Lnd. 1967, p. 253.

47. CAB 65/13, pp. 148 - 149. Ср. запись в секретном дневнике Галифакса от 16 марта 1941 г. А. 7. 8. 19: "Я помню, как в мае и июне прошлого года все говорили: если мы сумеем, продержаться до осени, все будет в порядке".

48. CAB 66/7, WP (40) 168, § 18.

49. CAB 80/17, COS (40), 683, §§ 50, 47, 218.

50. Franklin D. Roosevelt Library, New York, President's Secretary's File (PSF) 73, Agriculture Department. Wasserman W. S. Interview with Mr. Winston Churchill, 10.II.1939, p. 3.

51. CAB 65/13, p. 147, WM 140 (40) CA.

52. House of Commons, Debates, 5th Series, Vol. 362, Col. 59 - 60.

53. Klein B. H. Germany's Economic Preparations for War. Cambridge (Mass.), 1959, pp. 225 - 235; см. также: Overy R. L. Op. cit., pp. 122 - 125.

54. Cp. Hinsley F. H. Op. cit., p. 80.

55. CAB 66/7, WP (40) 145.

56. CAB 65/13, p. 148.

57. См.: Hildebrand K. The Foreign Policy of the Third Reich. Berkeley. 1973; Hillgruber A. England's Place in Hitler's Plans for World Dominion. - Journal of Contemporary History, 1974, N 9; Deist W. The Wehrmacht and German Rearmament. Lnd. 1981.

58. CAB 80/17, COS (40) 683, 4.IX.1940, § 44. Выдвигались подобные предложения и в более раннее время (Wark W. K. British Intelligence on the German Air Force and Aircraft Industry, 1933 - 1939. -The Historical Journal, 1982, N 25, pp. 644, 646 - 647).

59. Ministry of Economic Warfare, note, app. to CAB 79/6 COS 295 (40) 2, 5.IX.1940. С конца 1940 г., однако, английские эксперты в области нефти постепенно стали давать менее радужные для англичан оценки положения в Германии.

60. После обсуждения с Черчиллем стратегии наступления в континентальной Европе 22 мая 1943 г. Г. Уоллес, вице-президент США, отмечал: "Черчилль и Черуэлл (Ф. А. Линдеманн, советник премьер-министра по науке) до сих пор думают, что все можно решить в воздухе и на море, без помощи сухопутных сил" (The Price of Vision. The Diary of Henry A. Wallace, 1942 - 1946. Boston. 1973, p. 210).

61. CAB 66/7, WP (40) 168, § 1, Chiefs of Staff, "British Strategy in a Certain Eventuality", 25.V.1940.

62. CAB 80/13, COS (40) 496, § 29, Chiefs of Staff, Joint Planning Sub-Committee, draft Aide-Memoire, 27.VI.1940.

63. PREM 3/468, pp. 126 - 127.

64. King C. H. Op. cit., p. 139.

65. В феврале 1939 г. Черчилль сказал одному американскому гостю, что, если разразится война с Германией и Италией, основным театром ее будет Средиземноморье, а линия Мажино оградит Францию. "В то же время может быть много неприятностей с воздуха. Возможны бомбардировки Лондона. Зрелище 50 тысяч убитых английских женщин и детей действительно может вовлечь Соединенные Штаты в конфликт - особенно с учетом нынешнего отношения г-на Рузвельта" (Wasserman W. S. Interview, p. 5, note 54). В сентябре он сказал английскому послу в Вашингтоне, что Гитлер может воздержаться от решающей воздушной атаки на английские фабрики. "Если, однако, он сделает это и добьется успеха, Соединенные Штаты вступят в войну". Есть и другие подобные его высказывания (Bombs don't Scare Us Now. - Colliers, 17.VI.1939; News of the World, 18.VI.1939).

66. Charles de Gaule. War Memoirs. Vol. 1. Lnd. 1955, p. 108.

67. PREM 4/438/1, p. 278, Churchill to Dominions PMs, 16.VI.1940.

68. Churchill W. S. Secret Session Speeches. Lnd. 1946, p. 15.

69. Churchill College, Cambridge, Ernest Bevin Papers, 3/1, p. 58.

70. Colville J. Footprints in Time. Lnd. 1976, pp. 144 - 145.

71. Naval Historical Division Archives, Washington Navy Yard, Washington, D. C, US Navy Strategic Plans Division, box 117.

72. Lippmann W. Today and Tomorrow Column. - Washington Post, 23.III.1939. Это было принято всерьез в Форин оффис (FO 371/22829, А 2439/1292/45).

73. После беседы с Рузвельтом 10-11 июня 1939 г. король записал в своем блокноте: "Если Лондон будут бомбить, США вмешаются". Возвратившись в Лондон, король, по словам его биографа, "сообщил о содержании своих бесед с президентом лидерам страны" (Wheeler-Bennett J. W. King George VI: His Life and Reign. Lnd. 1958, pp. 391 - 392). Черчиллю король, несомненно, рассказал о военно-морских аспектах своей беседы с Рузвельтом (Churchill to Pound, 7.IX.1939, Admiralty Papers, ADM 116/3922, p. 255, PD 07892/39) и, возможно, передал ему суть остальных замечаний президента. Если, так, то это, вероятно, сильно укрепило убежденность Черчилля в эффекте бомбардировок.

74. Особенно явно эти опасения выражены в письме А. Тойнби американскому правоведу-международнику вскоре после Мюнхена: "Вероятно, невозможно вообразить, что чувствуют люди, ожидающие неизбежных интенсивных бомбардировок в такой маленькой и густонаселенной стране, как наша. Я не мог бы этого себе представить, если бы сам не испытал в Лондоне на позапрошлой неделе (мы ожидали, что каждую ночь в Лондоне будут погибать 30 тыс. человек, а в среду утром мы считали, и, я думаю, правильно, что до часа "икс" нам осталось три часа). Это было похоже на конец света. Еще несколько минут - и часы бы остановились, и жизнь в ее привычном виде прекратилась бы. Эта перспектива ужасной гибели всего, что входит для нас в понятия "Англия" и "Европа", еще тяжелее, чем перспектива личной гибели человека и его семьи. И такие же чувства испытали 7 - 8 миллионов жителей Лондона" (Arnold Toynbee to Quincy Wright, 14.X. 1938, in Roger S. Greene Papers, fol. 747, Houghton Library, Harvard University).

75. CAB 99/3, Supreme War Council (39/40). 13th mtg., p. 12. Ср. доклад посла США в Лондоне: "Черчилль заявил мне совершенно определенно: он ожидает, что в США после выборов все нормализуется; когда американский народ увидит разрушенные бомбардировками английские города, именами которых названы многие города в Америке, он захочет присоединиться к нам и вступить в войну" (National Archives, Washington, D. С, State Department, decimale file, 740. 0011 EW 1939/3487 6/10).

76. Очень похоже, например, что так он вел себя с королем в июне 1939 года. Лица из Форин оффис, лучше знавшие Рузвельта, относились к его стилю с необходимой долей скепсиса.

77. House of Commons, Debates, 5th Series, Vol. 364, Col. 1171; Barnett C. The Collapse of British Power. Lnd. 1972, pp. 588 - 589.

78. Cabinet Minutes, WM 141(40) 9, CAB 65/7.

79. Prinston University, Seeley G. Mudd Library, Selected Correspondence, Vol. 47, Bernard M. Baruch Papers.

80. PREM 3/475/1, Churchill to Ismay, 17.VII.1940.

81. FO 371/24192. A3261/1/51, Churchill to Roosevelt, 20.V.1940.

82. Cabinet Minutes, CAB 65/10, WM 299 (40) 4.

83. PREM 4/25/8, p. 502, Churchill to Foreign Secretary, 20.XII.1940.

84. Churchill W. S. Secret Session Speeches, p. 14. Спустя несколько дней Черчилль вспоминал: "Палата общин на своем секретном заседании настойчиво добивалась, чтобы я гарантировал, что нынешнее правительство и все его члены будут вести борьбу до конца, и я сделал это, приняв на себя личную ответственность за все" (FO 800/322, р. 277, Churchill to Halifax, 26.VI.1940).

85. Library of Congress, Washington, D. C, Arnold Papers, box 271. Бивербрук часто склонялся к пораженчеству, но этого нельзя сказать о других (Дж. Дилл - начальник имперского генштаба, В. Фримэн - заместитель начальника штаба ВВС и А. Синклер - госсекретарь ВВС). Подобные взгляды высказывались Арнольду несколькими днями раньше в числе прочих военно-морским министром А. В. Александером (ibid., p. 14).

86. Hinsley F. H. Op. dt., pp. 248 - 249, 347, 355, 429, 470 - 483.

87. Как он отмечал это в телеграмме Рузвельту 1 июля (PREM 3/469, р. 212).


1 пользователю понравилось это


Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Лосев К.В., Михайлов В.В. Английская политика в Закавказье и в Азербайджане в 1918г.: между большевиками и пантуранистами // Вопросы истории. №4 (1). 2021. С. 239-252.
      Автор: Военкомуезд
      К. В. Лосев, В. В. Михайлов

      Английская политика в Закавказье и в Азербайджане в 1918г.: между большевиками и пантуранистами

      Лосев Константин Викторович — доктор экономических наук, декан гуманитарного факультета Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения; Михайлов Вадим Викторович — доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения (ГУАП).

      Аннотация. Статья посвящена истории Первой мировой войны и революции в Закавказье. Авторы обратились к материалам английского Военного кабинета и заседаний Палаты общин британского парламента, посвященным ситуации в Закавказье, прежде всего в Баку — мировом центре нефтедобычи и стратегически важном портовом городе на берегу Каспийского моря. Изучение материалов английских архивов и публикаций стенограмм заседаний парламента позволяет ответить на ряд вопросов, которые прежде оставались за рамками советской и английской историографии.

      Ключевые слова: Октябрьский переворот в России, Брестский мир, распад Кавказского фронта Первой мировой войны, Британский военный кабинет, Имперский военный совет Великобритании, Палата общин парламента Великобритании, Азербайджанская демократическая республика, Бакинская коммуна, генерал Л. Денстервилль, турецкая интервенция в Закавказье.

      События, происходившие в Закавказье в 1918 г., представляют особый интерес для исторической науки, поскольку в них пересекаются /239/ практически все линии противоречий мировых держав, вызванные Первой мировой войной и русской революцией. Военные и политические перемены, связанные с образованием на обломках царской России самопровозглашенных государств, и политику признания и непризнания этих государств Советской Россией и европейскими державами важно анализировать еще и потому, что они могут рассматриваться во взаимосвязи с недавним распадом СССР и соответствующими геополитическими проблемами. Особенно любопытны в этой связи официальные документы английских военных и политических институтов, определявших в 1918 г. общую политику государства, споры и противоречия влиятельных военных и политиков, их компетентность в вынесении оценок и принятии решений, имевших важное стратегическое значения для страны и влияющих на ситуацию в регионах и мире в целом.

      Отпадение Закавказья от России и политика в отношении признания независимости Азербайджана, крупнейшего мирового центра нефтедобычи, на который жадно смотрели и страны Антанты, и страны Центрального блока, и, несомненно, лидеры Советской России, представляет собой любопытнейший вопрос истории, до сих пор не потерявший актуальности. Поскольку отечественная научная общественность до сих пор слабо знакома с документами английских архивов и публикациями парламентских заседаний Палаты общин и Палаты лордов Великобритании, можно сказать, что этот аспект исследован недостаточно, в основном по опубликованным международным договорам, подоплека заключения которых во многом до сих пор остается за рамками имеющихся исследований проблемы политики Великобритании относительно Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР) и Азербайджанской демократической республики.

      Британский военный кабинет, Имперский военный совет Великобритании и английский парламент в 1917—1918 гг. неоднократно рассматривали события в России и их влияние на военные действия против Османской империи. Первое оптимистичное впечатление от демократизации политической жизни России в результате падения царского режима, которое демонстрировало заседание Имперского военного совета 22 марта 1917 г., быстро рассеялось. Общие выводы, сделанные к лету 1917 г., были неутешительными. Миссия Артура Хендерсона указала на политическую слабость Временного правительства и влияние на военные решения стихийно образованных солдатских советов как на «главную опасность для политического и военного положения России», а также на все более усиливающиеся в обществе требования заключить сепаратный мир [1]. Неспособность России противостоять Турции беспокоила английское командование и политиков, особенно после провала Галлиполийской операции в конце 1915 г. и катастрофической сдачи в плен корпуса генерала Ч. Таунсенда в Кут-эль-Амаре летом 1916 г. [2] «Неудачи английской политики на Востоке продолжило падение проантантовского кабинета в Персии 27 мая 1917 г., который 6 июня заменил кабинет персидских националистов, выступивший с предложением к британскому и российскому Временному правительству вывести из страны свои войска» [3]. Намеченная на лето 1917 г. совместная российско-английская Мосульская операция против турецких сил в Месопотамии провали-/240/-лась [4]. На заседании Иосиного кабинета 10 августа 1917 г., посвяшеи-ного носиной политике в отношении совместных действий с Россией ш турецком направлении, говорилось: «Одними из наиболее разочаровывающих последствий русской рсволюнии стали события на турецком театре. Несмотря на блестящие операции в Месопотамии генерала сэра Стенли Мода, достигшего значительных результатов, неудача русского наступления позволила туркам сдержать нас на границах Сирии и Палестины... Общие выводы комитета, исходя из ситуации в России можно суммировать как следующие:

      a) будет правильным основывать наши планы, исходя из того, что русские не смогут усилить свою военную эффективность в этом году;

      b) нельзя отвергать возможность того, что Россия откажется продолжать войну предстоящей зимой, либо вследствие того, что правительство пойдет на сепаратный мир, либо поскольку солдаты откажутся оставаться в окопах» [5]. Британские военные опасались, что революционные события в России приведут к восстанию мусульман в российской армии на Кавказе, которое может охватить и индийские войска Британии в Месопотамии. Поэтому в октябре 1917 г. генерал Бартер даже просил российское Верховное командование «перевести магометанские части с Кавказского на какой-либо другой фронт» [6].

      Большевистский переворот в Петрограде еще более усугубил негативную для Антанты ситуацию на Кавказском фронте, а публикация Декрета о мире и заявление В. И. Ленина о том, что Советская Россия «не будет признавать договоров, заключенных Россией царской, и опубликует все документы европейской тайной дипломатии» [7], вдохновило турецких политиков и воодушевило турецкое общество на продолжение борьбы с англичанами. Характерно, что начавшаяся летом 1917 г. подготовка к заключению сепаратного мира между Великобританией и Османской империей была прервана военным министром Турции Энвером-пашой в феврале 1918 г. [8] Перемирие, заключенное между командующим Третьей турецкой армией Вехиб-пашой и командиром Кавказской армии генералом М. Пржевальским 5 декабря 1917 г. [9], хотя и не было признано большевистским правительством Советской России, фактически прекращало действия русских вооруженных сил в войне с Турцией. Заключенный большевиками с Центральным блоком Брест-Литовский договор (3 марта 1918 г.) прекращение войны на Кавказском фронте подтвердил и узаконил [10].

      Подписание Брестского мира изменило отношение правительства Великобритании к союзным обязательствам перед Россией, которые были даны царскому правительству. Если 6 февраля 1918 г. в «Кратком отчете о союзных обязательствах Британии перед союзниками» авторы секретного документа признавали российские права на турецкие территории по российско-английским соглашениям о Константинополе (март 1915 г.) и договору Сайкса-Пико (1916 г.), хотя отдельно упоминалось, что российское правительство не ратифицировало решения Парижской экономической конференции 1916 г., что ставило под вопрос участие России в судьбе турецкого государственного долга [11], то уже в начале марта, когда был заключен брестский мир, позиция английских военных и политических лидеров резко изменилась и «все /241/ договоры, заключенные Великобританией с царским правительством, перестали считаться обязательными в отношении правительства большевиков» [12].

      Брестский мир изменил и политическую ситуацию на Кавказе, поскольку возвращение Турции территорий до границ 1914 г. не устраивало народы Армении и Грузни. Созданный в ноябре 1917 г. Закавказский комиссариат, предполагавший, что судьбу Закавказья должно решать Всероссийское учредительное собрание, после разгона последнего большевиками [13] составил в феврале 1918 г. из бывших депутатов Учредительною собрания от трех национальных советов (армянского, грузинского и мусульманского) Закавказский сейм, принявший на себя законодательную власть в регионе до прояснения ситуации в России [14]. Сейм отказался признать Брестский мир, а турецкая интервенция в Закавказье с февраля 1918 г., имевшая целью силой занять территории, отходящие к Турции по условиям Брестского мира, привела к тому, что 22 апреля 1918 г. Закавказье объявило о своем отделении от России и образовании Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР), признавшей, по настоянию Турции, условия Брестского мира [15]. Таким образом, провозглашение независимости не помогло грузинским и армянским политикам сохранить территории [16], более того, Турция ультимативно потребовала от лидеров ЗДФР отвести свои войска за бывшую российско-турецкую границу 1877 г., передав Турции Карс и Батуми [17]. Споры о принятии ультиматума раскололи федерацию [18]. Грузия обратилась к Германии с просьбой взять ее под протекторат, чтобы помешать Турции отторгнуть от нее значительную территорию и важный морской порт, и 27 мая 1918 г. сейм констатировал распад ЗДФР [19]. 28 мая Национальный совет закавказских мусульман объявил об образовании независимой Азербайджанской демократической республики (АДР) [20].

      С первых дней после большевистского переворота и начала распада империи перед британскими политиками встала сложная задача: признавать ли фактическое отторжение Закавказья от России и образование на его территории независимого мусульманского государства или не признавать, поддерживая единство России, как призывали антибольшевистские силы в России, заявлявшие о сохранении союзных отношений с Антантой и непризнании Бреста.

      В меморандуме лорда Р. Сесиля, переданном в Военный кабинет 23 февраля 1918 г., говорилось, что 3 декабря 1917 г., согласно принятому правительством решению, антибольшевистские и проантантовские силы в России получили значительные суммы, однако никаких эффективных результатов это не дало. В результате в конце декабря было принято решение «продолжить неофициальные контакты с большевистским правительством в Петрограде, одновременно делая все возможное для поддержки антибольшевистских движений на Юге и Юго-востоке России и везде, где они еще возникнут». Причем, как писал Сесиль, если по этому поводу возникнут трения с большевиками, следует оставлять их протесты без внимания. Такую позицию Сесиль считал оправданной, и в феврале, например, он полагал, что отторжение Сибири, Кавказа и черноморских портов создаст большевикам «серьезные военные и экономические проблемы» [21]. /242/

      С другой стороны, в те же дни Военный кабинет получил сведения, что на Кавказе активно действуют турецкие агенты. Бюро разведки 27 февраля 1918 г. сообщало, что «тюркистская» пропаганда среди российских мусульман, особенно в Азербайджане, ведется агрессивно, а ее целью является отторжение Закавказья от России и присоединение к Османской империи. Разведка предлагала кабинету обратить внимание на сохраняющее политический вес общероссийское мусульманское движение, лидер которого, осетин Л. Цаликов, продолжает призывать мусульман Поволжья и Кавказа к сохранению «консолидированного Российского государства» [22].

      Таким образом, перед политиками и военными Великобритании на Кавказе ясно вставали образы двух врагов — российских большевиков и турецких «тюркистов» или «пантюрков». После заключения Брестского мира тон британских политиков изменился. Уже 11 марта 1918 г. Военный кабинет рассматривал возможность направления военных сил для оккупации важного черноморского порта Закавказье — Батуми, а также угрозу оккупации турецкими или германскими войсками Баку и возможность и даже необходимость «помощи русским против немцев в Баку» [23]. Еще в январе командование британских сил в Месопотамии наметило сформировать компактные силы, которые предполагалось направить в Северную Персию для предотвращения турецкой оккупации региона. Теперь эта цель была дополнена новой — походом на Баку. Командовать формирующимся отрядом было поручено генералу Л. Денстервиллю, отчего вся экспедиция получила название «Денстерфорс» [24]. 17 февраля 1918 г. Денстервилль прибыл в Энзели, где обнаружил Революционный комитет, объявивший, что Закавказское правительство является его врагом [25].

      В апреле и мае, когда в Закавказье происходили знаменательные события, связанные с самоопределением федерации и отдельных независимых государств, британский Военный кабинет был озабочен «панисламизмом» азербайджанских татар, которые, по сообщению «двух авторитетов, пользующихся доверием» армянской национальности, более фанатичны, нежели даже турки, и собираются «из центра заговора — Баку — организовать масштабные акции против армянского населения Закавказья» [26]. Можно отметить, что в это время в Баку власть находилась в руках большевиков, которых полностью поддерживал Армянский национальный совет как в Баку, так и в Тифлисе, где он составлял фракцию Закавказского сейма, и в конце марта — начале апреля 1918 г. именно армянско-большевистские вооруженные отряды устроили кровавый погром в мусульманских кварталах Баку с десятками тысяч жертв. 25 мая в Военный кабинет был представлен меморандум «О настоящих настроениях в Турции», в котором Департамент разведки утверждал, что турецкие лидеры после заключения Брестского мира полны надежд на расширение территории в Закавказье и уверены в силе Германии противостоять Антанте в Европе и защитить интересы своего союзника. Именно эти ожидания реаннексии территорий, отвоеванных Россией у Османской империи в 1877—78 и 1914—1917 гг., как говорилось в меморандуме, препятствуют попыткам турецкой оппозиции начать переговоры с Антантой [27]. Политическая ситуация в Закавказье английской разведке была /243/ известна до такой степени плохо, что Военный совет в апреле сделал заключение о необходимости налаживания телеграфной связи с Тифлисом и Тебризом в целях получения достоверной и своевременной информации о событиях в Закавказье и Северной Персии [28]. Показательно, что на переданное через Константинополь в столицы европейских держав сообщение о провозглашении Азербайджанским советом независимого государства, как и на переданное через Германию аналогичное грузинское заявление, английское иностранное ведомство не отреагировало.

      Так или иначе, ситуация в Закавказье была столь сложная, а интересы сторон так переплетены, что говорить о единой политике английского правительства в отношении различных закавказских властей не приходится. После распада ЗДФР и объявления о независимости Азербайджана ситуация в регионе еще больше усложнилась. 4 июня 1918г. правительство АДР заключило с Османской империей Договор о дружбе, который по сути поставил АДР в положение подданного Турции образования. Турецкое командование настояло на смене азербайджанского кабинета и роспуске Национального собрания, по условиям договора турецкие военные получили контроль над всеми азербайджанскими железными дорогами и портами [29]. В Гяндже, куда из Тифлиса переехало правительство АДР, начала формироваться Кавказская армия ислама, в которую вошли регулярные турецкие силы в количестве двух дивизий и азербайджанские соединения, формировавшиеся под контролем турецких инструкторов и укомплектованные турецким офицерским составом. Целью операции, ради которой создавалась армия, было отвоевать у большевиков Баку и создать единое Азербайджанское государство.

      6 июня Военный кабинет получил из Генерального штаба документ о возможном экономическом и военном значении Кавказа для стран германской коалиции. В нем указывалось, что кавказские ресурсы как в производстве зерна и мяса, гак и в добыче таких важных стратегических материалов, как грузинский марганец и бакинская нефть, могут заметно усилить экономику противника, а также что контроль над Кавказом «станет очередным шагом в реализации плана германских восточных амбиций. Их Багдадскую схему мы сумели нейтрализовать, но на Кавказе они могут найти альтернативу, а вместе с дунайским регионом владение кавказскими портами обеспечит им контроль над всем Черным морем. Следующим шагом после Кавказа станет выход через Каспий в Среднюю Азию» [30]. Важно отметить, что в самой Британии остро ощущалась нехватка бензина, так что в начале июля был издан специальный билль о нефтепродуктах и создан «Нефтяной фонд», ответственный за пополнение запасов этого стратегического военного сырья [31]. 17 июня было проведено совещание по среднеазиатским проблемам, на котором британские политики и военные приняли решение срочно принять меры к тому, чтобы прервать сообщение по Транс-Кавказской железнодорожной системе (Батум-Александрополь-Джульфа и Тифлис-Гянджа-Баку), находившейся к тому времени под полным контролем Германии и Турции [32].

      Угроза Индии, которая явно прослеживается в выводах и решениях экспертов, несомненно, ускорила решение начать военную операцию по защите Баку от турецкого наступления. Особенность ситуации с предотвращением занятия Баку турками или немцами была в том, что власть /244/ в Баку удерживал Бакинский совет, председатель которого С.Г. Шаумян признал Баку неделимой частью Советской России, следовательно, вести борьбу с врагами по мировой войне англичанам пришлось бы в союзничестве с большевиками. Можно утверждать, что сторонники признания власти большевиков среди английских политиков были. Причем не только среди военных, которых порой не смущали политические противоречия, если просматривалась военная выгода, но и в парламенте. Так, когда 24 июня 1918 г. в Палате общин обсуждался «русский вопрос», любопытное предложение об отношении к большевистскому правительству России высказал полковник Веджвуд, который в обстоятельном докладе сообщил, что президент США В. Вильсон склонен признать большевиков, и это ставит аналогичный вопрос перед британским правительством. «Это жизненно важный вопрос сегодня, поскольку Германия и в особенности Турция распространяют свое влияние через Россию, через Кавказ, через Туркестан до самых границ нашей Индийской империи. Сегодня усиливается их влияние в Персии и восточных провинциях Китая». Веджвуд предложил создать правительственную комиссию, целью которой должны стать мероприятия по улучшению отношений с Россией. Он высказал мнение, что необходимо убедить посланника М. Литвинова в том, что Россия должна обратиться к президенту Вильсону за помощью в борьбе с германской интервенцией, а любую попытку союзной интервенции в Сибири, на Севере или Юге России назвал бесплодной и вредной всему союзному делу. Кавказ в рассуждениях Веджвуда играл главную роль. Он утверждал, что принятие его предложения «особенно важно сегодня, когда англичане вынуждены перебрасывать свои силы с Месопотамского и Палестинского фронтов в Европу, чтобы удержать от германского наступления Западный фронт» [33]. Премьер Д. Ллойд-Джордж не стал комментировать предложение Веджвуда, но высказался по поводу российской проблемы, указав на хаотическую ситуацию с властью в границах бывшей империи [34]. В целом Палата общин оставила «российский вопрос» без каких-либо предложений правительству в отношении Кавказа.

      Военные в это время активно готовились к тому, чтобы не допустить турок и немцев в Баку. Переговоры с большевистскими лидерами Бакинской коммуны было поручено начать командиру английских сил в Персии казачьему атаману Л. Бичерахову, который после развала Кавказского фронта и мира с Турцией перешел на службу к англичанам. История этого «противоестественного» военно-политического союза отечественными исследователями достаточно хорошо изучена, однако что касается ее отражения в документах английских архивов, можно обнаружить, что материалов о решении Военного кабинета об отправке Л. Бичерахова в Баку нет. Оно полностью остается на совести командующего «Денстерфорс» генерала Л. Денстервилля. Денстервилль в своих мемуарах пишет: «Мы пришли к полному соглашению относительно планов наших совместных действий, на которые я возлагал большие надежды и о которых я здесь умолчу. Он (Бичерахов. — В. М.) вызвал большое изумление и ужас среди местных русских, присоединившись к большевикам, но я уверен, что он поступил совершенно правильно: это был единственный путь на Кавказ, а раз он только там утвердился, то и дело будет в шляпе» [35]. Знаменательное «умолчание» английского генерала оставляет историкам большой /245/ простор для фантазии. Примечательно и то, что председатель Бакинского совнаркома С. Г. Шаумян очень настойчиво убеждал большевистское руководство и самого В. И. Ленина н том, что Бичерахов симпатизирует большевизму и готов защищать Баку от турок [36], несмотря на то, что он являлся к этому времени кадровым английским генералом и получал для своего отряда продовольствие, амуницию, боеприпасы и деньги, что было хорошо известно С. Шаумяну [37].

      Л. Бичерахов был назначен командующим всеми войсками, которые смог мобилизовать совнарком для обороны Баку, хотя после прибытия из Астрахани большевистского отряда Г. Петрова последний был прикомандирован к Бичерахову в качестве комиссара. Этому странному военному тандему не удалось остановить турецко-азербайджанские силы Кавказской армии ислама, а 31 июля 1918 г. в Баку произошла смена власти. Бакинский совнарком был вынужден подчиниться решению Бакинского совета, передавшего власть новоизбранному органу, который первым делом принял решение о приглашении англичан для защиты Баку от турок, для чего в Энзели в тот же день была направлена делегация к генералу Л. Денстервиллю.

      Не случись в Баку политического переворота, в результате которого власть Бакинского совнаркома была свергнута и передана довольно странному учреждению, получившему наименование Диктатура «Центрокаспия», лидерами которого были бывшие члены Бакинской городской думы и главы совета моряков Каспийской военной флотилии, никакой английской экспедиции по спасению Баку проведено бы не было. Поэтому можно предположить, что целью Л. Бичерахова была не только военная помощь коммунарам в отражении турецкого наступления, но и подготовка смены власти в Баку.

      Это подтверждается той активной ролью, которую английский консул в Баку Р. Мак-Донелл играл в неудачной попытке свержения большевиков, разоблаченной 12 июня 1918 г. Существование планов Бичерахова и Денстервилля относительно смены власти в Баку могут доказать, скорее всего, лишь секретные документы британского разведывательного ведомства, пока нам недоступные. Секретность экспедиции Денстервилля подтверждает и то, что Военный кабинет практически ни разу не выносил на открытое обсуждение ее планы и цели, да и результаты неудачной операции по спасению Баку от германо-турок открыто не обсуждались. 15 октября 1918 г. на заседании Палаты общин разбирались вопросы присутствия английских войск в России, но когда либеральный депутат Кинг попросил дать «какую-нибудь информацию относительно сил, которые были направлены в Баку», спикер палаты ответил, что этот вопрос находится вне компетенции собрания [38]. Единственное, что позволили узнать депутатам, это то, что «все войска, бывшие в Баку, несмотря на значительные потери, были успешно выведены после героического сопротивления значительно превосходящим силам противника» [39]. Депутат Кинг 23 октября пытался узнать, была ли экспедиция в Баку санкционирована Генеральным штабом и одобрена советом Антанты. Па это депутат Макферсон заявил: «Ответ на первую часть вопроса утвердительный. Верховный совет Антанты определяет только общую политику, поэтому вторая часть вопроса некорректна» [40]. /246/

      Английская общественность была на удивление слабо знакома с событиями в Закавказье летом-осенью 1918 г., когда в Баку сражались силы «Денстерфорс», и даже депутаты парламента часто были вынуждены черпать информацию в прессе или из неподтвержденных источников. Так, 24 октября депутат Дж. Пиль спрашивал, какую позицию, дружественную или нет, занимали перед падением Баку и эвакуацией Денстерфорс местные армянские вооруженные силы. Р. Сесил ответил, что «в общественном мнении существует некоторое недопонимание относительно переговоров, которые вели с противником армянские лидеры в Баку. Правительство Его Величества было информировано, что эти переговоры были предложены генералом Денстервиллем, когда он увидел неизбежность падения города». На вопрос, почему из Баку пришло сообщение о предательстве армян, Сесиль не ответил, пообещав уточнить информацию [41].

      Можно быть уверенным, что если бы в Англии узнали, что Денстервилль сотрудничает с большевистским совнаркомом в Баку, это привело бы к скандалу и в правительстве, и в парламенте, поэтому падение Коммуны и взятие власти Диктатурой «Центрокаспия» в первую очередь было выгодно англичанам. Но в этой истории есть подоплека, на которую намекает тот факт, что Сесиль явно пытается оправдать действия армянских лидеров в Баку. Хорошо известно, что после распада ЗДФР Грузия приняла протекторат Германии, а Азербайджан практически стал политическим придатком Турции. В этих условиях Армения также пыталась найти для себя сильного иностранного защитника. Известно, что в июне армянская делегация была направлена в Вену с просьбой к австро-венгерскому правительству «взять под свою сильную защиту Армению» [42]. Однако в то же время армянские политики испытывали сильную тягу к Англии, среди лидеров Армении находилось немало англофилов. Поэтому не исключено, что и председатель Бакинского совнаркома С. Г. Шаумян, который находился в тесном контакте с лидерами Национального армянского совета в Закавказском сейме, а позже с правительством Армянской республики, вполне мог сочувствовать идее приглашения английских вооруженных сил для защиты Баку от турок. Одно письмо С. Шаумяна В.И. Ленину показывает, что председатель Бакинского совнаркома даже путает свои большевистские вооруженные силы с вооруженными силами дашнакской Армении. 23 мая 1918 г. он пишет: «Наши войска, застигнутые врасплох, не могут остановить наступление и 16-го сдают Александрополь. 17-го турки потребовали обеспечить им свободный пропуск войск в Джульфу, обещав не трогать население... Мы принуждены были согласиться на требования турок» [43]. Однако Карс и Александрополь в эти дни защищали вовсе не красные отряды коммуны, а национальные вооруженные силы дашнакского Армянского совета, входящие в состав армии «предательской» и «контрреволюционной» ЗДФР. С другой стороны, в Баку многие свидетели и участники событий называют войска коммуны просто армянскими.

      Хотя после падения коммуны С. Шаумян и печатал воззвания с проклятиями «дашнакам» и «контрреволюционерам», предавшим советскую власть английским империалистам, указанные выше факты, а также странное поведение совнаркома, добровольно сложившего с себя власт-/247/-ные полномочия 30—31 июля, позволяют предположить неискренность Шаумяна. В воззвании «Турецкие войска под городом», опубликованном в газете «Бакинский рабочий» 20 сентября, Шаумян обвиняет в падении коммуны и дашнаков, и командиров армянских вооруженных отрядов, и армянскую буржуазию, и шведского консула, и наемников английского империализма, проникших во флот, и «спасителя» Бичерахова. В этом же воззвании Шаумян, последовательно выступавший за развязывание гражданской войны, даже ценой жертв из «мусульманской бедноты» и угрозы перерастания гражданской войны в национальную резню, неожиданно заявляет, что Совет Народных Комиссаров «предпочел не открывать гражданской войны, а прибегнуть к парламентскому приему отказа от власти» [44]. Это очень непохоже на прежние его заявления, например в 1908 г.: «Мы отвергаем единичный террор во имя массового революционного террора. Лозунг «Долой всякое насилие!» — это отказ от лучших традиций международной социал-демократии» [45]. Не случайно И. В. Сталин, лучше других советских лидеров разбиравшийся в кавказских делах и непосредственно общавшийся с Шаумяном в дни Бакинской коммуны и ее падения, говорил в интервью газете «Правда»: «Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва... Они бросили власть, сдали ее врагу без боя... Они приняли мученическую смерть, были расстреляны англичанами. И мы щадим их память. Но они заслуживают суровой оценки. Они оказались плохими политиками» [46].

      В свою очередь, английские военные очень критично отозвались о действиях генерала Л. Денстервилля в Азербайджане. Главнокомандующий колониальными южно-африканскими войсками генерал-лейтенант Я. Сматс уже 16 сентября 1918 г., то есть на следующий день после падения Баку, представил в Военный кабинет секретный меморандум «Военное командование на Среднем Востоке», в котором написал: «Я оцениваю военную ситуацию на Среднем Востоке как очень неудовлетворительную... Если противник достигнет Центральной Персии или Афганистана к следующему лету, ситуация станет угрожать индийским границам... С этой точки зрения контроль над железной дорогой Багдад-Хамадан-Энзели и недопущение противника к Каспийскому морю является делом чрезвычайной важности. Баку уже наверняка потерян, но это не означает потерю Каспия... Ошибки наших командующих в этом регионе проистекают либо из некомпетентности, либо из неумения оценить ситуацию. Денстервилля послали в Баку для получения контроля над Каспием, но его усилия были потрачены, в основном, на другие предприятия» [47].

      После вывода английских войск из Баку и падения города под ударами сил Кавказской армии ислама британское правительство и общественность снова обеспокоилась темой «пантуранизма», угрожающего азиатским планам Англии в Закавказье и Средней Азии и, конечно же, алмазу в британской короне — Индии. Летом 1918 г. скорого крушения Турции и ее выхода из войны английские военные и политики не предполагали. Напротив, в августе Военный кабинет рассматривал планы мировой войны на 1919 год, причем некоторые эксперты утверждали, что следует иметь в виду и следующий, 1920 год. На заседании Имперского военного совета 1 августа 1918 г. Ллойд Джордж принял решение о разработке возможности вывода из войны Болгарии и Турции «дипломатическими /248/ мерами» [48]. О том же Я. Сматс говорил на заседании Имперского военного совета 16 августа. Он сказал, что не ожидает ничего хорошего от того, что война продлится в 1919 г., поскольку враг, даже медленно отступая на Западе, сможет сконцентрировать значительные усилия на Востоке, и он боится, что кампания 1919 г. тоже ничего не решит, и это подвергнет позиции Англии на Востоке еще большей опасности. И уж совсем безрадостно Я. Сматс смотрел на перспективы кампании 1920 г.: «Безусловно, Германия потерпит поражение, если война продлится достаточно долго, но не станет ли от этого нам еще хуже? Наша армия будет слабеть, и сами мы можем обнаружить, еще до окончания войны, что оказались в положении второсортной державы, сравнимой с Америкой или Японией». Сматс предлагал «сконцентрироваться на тех театрах, где военные и дипломатические усилия могут быть наиболее эффективны, т.е. против слабейших врагов: Австрии, Болгарии и Турции» [49].

      При этом английские военные и политики рассчитывали на то, что бакинский вопрос расстроит союзные отношения Турции и Германии. Для этого были основания, особенно после заключения 27 августа 1918 г. Германией дополнительного к Брестскому договора с Советской Россией, в котором Германия признавала Баку за Советами в обмен на поставку ей четвертой части бакинской нефти 50. Однако туркам германский МИД также предложил «сладкую пилюлю», пообещав в случае заключения Болгарией сепаратного мира с Антантой восстановить османское господство над этой страной. Об этом в Военный совет 4 октября сообщал политико-разведывательный отдел «Форин-офис» в меморандуме «Германо-турецкие отношения на Кавказе» II Таким образом, рассчитывать на распад германо-турецкого союза англичанам не приходилось, а соглашение немцев с большевиками можно было списать на тактическую дипломатическую уловку.

      Чтобы более компетентно воспрепятствовать протурецкой пропаганде на Востоке, разведывательному ведомству была дана задача подготовить подробное пособие по ознакомлению военных с «туранизмом» и «пантуранизмом», дабы показать все опасности этого движения для английской политики на Востоке. Довольно скоро было отпечатано объемное руководство, в котором были отражены история становления пантуранистской идеологии в Османской империи, обозначены все туранские народы, включая финно-угорские народности, тюркские народы Поволжья, Сибири, Китая, Средней Азии, Кавказа, Крыма [52]. Любопытно, что в число современных, по мнению авторов руководства, туранских народов попали русские летописные мещера и черемисы, а также совершенно былинные тептеры [53].

      Впрочем, новых «антипантуранистских» усилий англичанам прикладывать не пришлось. 30 октября 1918 г. на борту английского линкора «Агамемнон» было заключено перемирие между Османской империей и Великобританией [54], и Турция вышла из Первой мировой войны. Руководство по пантуранизму, напечатанное в ноябре, сразу же оказалось устаревшим. Политика Великобритании на Кавказе теперь имела перед собой другие цели: определиться в своих отношениях с белыми и красными вооруженными силами на Северном Кавказе и с признанием или непризнанием независимости Азербайджана, Грузии и Армении, которые /249/ объявили себя после поражения стран Центрального блока союзниками победившей Антанты. Эти задачи определяли споры и разногласия в Военном кабинете и парламенте Великобритании по «русскому вопросу» на Кавказе в 1919 году.

      Примечания

      1. National (British) Archives. War Cabinet (NA WC). CAB24/4. British Mission to Russia, June and July, 1917. Report by the Rt. Hon. Arthur Henderson, M.R P. 1—15, p. 6,12.
      2. МИХАЙЛОВ В. В. Противостояние России и Британии с Османской империей на Ближнем Востоке в годы Первой мировой войны. СПб. 2005, с. 123, 163.
      3. ЕГО ЖЕ. Русская революция и переговоры английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа о сепаратном мире с Османской империей в 1917—1918 гг. (по материалам английских архивов). — Клио. 2017, № 4 (124), с. 166—173.
      4. ЕГО ЖЕ. Российско-британское военное сотрудничество на севере Месопотамии в 1916—1917 гг.: планы и их провал. — Военно-исторический журнал. 2017, № 12, с. 68—73.
      5. NA WC. САВ24/4. Report of Cabinet Committee on War Policy. Part II. The New Factors. Russia, p. 107—108.
      6. ИГНАТЬЕВ А. В. Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции (февраль-октябрь 1917 г.). М. 1966, с. 371.
      7. МИХАИЛОВ В.В. Развал русского Кавказского фронта и начало турецкой интервенции в Закавказье в конце 1917 — начале 1918 гг. — Клио. 2017, № 2 (122), с. 143—152.
      8. ЕГО ЖЕ. Русская революция и переговоры английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа о сепаратном мире с Османской империей в 1917—1918 гг. (по материалам английских архивов), с. 171.
      9. ИГНАТЬЕВ А.В. Ук. соч., с. 13.
      10. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1. 7 ноября 1917 г. — 31 декабря 1918 г. М. 1959, с. 121.
      11. National (British) Archives. India Office Record (NA IOR). L/PS/18/D228. Synopsis of our Obligations to our Allies and Others. 6 Feb 1918.
      12. МИХАЙЛОВ B.B. 1918 год в Азербайджане: из предыстории британской оккупации Баку. — Клио. 2011, № 1 (52), с. 27.
      13. Декреты советской власти. Т. 1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. М. 1957, с. 335— 336.
      14. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии. Тифлис. 1919, с. 6—7.
      15. Там же, с. 221.
      16. МИХАЙЛОВ В.В. Османская интервенция первой половины 1918 года и отделение Закавказья от России. В кн.: 1918 год в судьбах России и мира: развертывание широкомасштабной Гражданской войны и международной интервенции. Сборник материалов научной конференции. — Тематический сборник международной конференции 28— 29 октября 2008 г. Архангельск. 2008, с. 186.
      17. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии, с. 310.
      18. Протоколы заседаний мусульманских фракций Закавказского сейма и Азербайджанского национального совета. 1918 г. Баку. 2006, с. 78—93.
      19. Документы и материалы по внешней политике..., с. 336—338.
      20. МИХАЙЛОВ В. В. Особенности политической и национальной ситуации в Закавказье после октября 1917 года и позиция мусульманских фракций закавказских правительств (предыстория создания первой независимой Азербайджанской Республики). — Клио. 2009, № 3 (46), с. 62—63.
      21. NA WC. САВ24/43/3725. Memorandum on Russia, by Lord R. Cecil. 18/E/128.
      22. NA WC. САВ24/43/ 3755. Turkey and other Moslem Countries. Weekly report by Department of Information. I8/OC/I6. /250/
      23. NA WC. CAB24/44/3882. British Intervention to Prevent Surrender of Batoum under Russo-GermanPeace Terms. 20/H/l.
      24. МИХАЙЛОВ В. В. Российские и британские вооруженные соединения в сражениях против турок при обороне Баку в 1918 г. — Клио. 2006, № 1 (32), с. 197—198.
      25. NA WC. САВ24/43/3721. Caucasus Situation. Telegram 52925 from D.M.I. to Caucasus Military Agent. 20/H/l.
      26. NA WC. CAB24/48/4251. Political Situation in the Caucasus and Siberia as affected by German penetration, with some practical Suggestions. Memo (10.4.1918. Russia/005) by Political Intelligence Department, F.O. 18/E/155.
      27. NA WC. CAB24/53/4701. Turkey. Memo by Political Intelligence Department “The Present State of mind in Turkey”. 18/0J/1.
      28. NA WC. CAB24/48/4251. Political Situation in the Caucasus and Siberia as affected by German penetration, with some practical Suggestions. Memo (10.4.1918. Ruissia/005) by Political Intelligence Department, F.O. 18/E/155.
      29. МИХАЙЛОВ В.В. К вопросу о политической ситуации в Закавказье на заключительном этапе Первой мировой войны. — Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 2. Исторические науки. 2006. Вып. 4, с. 132.
      30. NA WC. САВ24/54/4883. Caucasus and its value to Germany. Note by General Staff. 18/E/98.
      31. NA WC. CAB24/56/5049. Draft of a Bill for obtaining Petroleum in the United Kingdom. 29/D/6.
      32. NA WC. CAB24/55/4940. Decision of conference on Middle Eastern Affairs held 17.6.18. at 10, Downing Street. 18/J/38.
      33. Parliamentary Debates. Fifth series. Volume 104. Eighth Session of the Thirtieth Parliament of the United Kingdom of Great Britain & Ireland. 8 George V. House of Commons. Fifth Volume of Session 1918. Comprising Period from Monday, 17th June, to Thursday, 4th July, 1918. London: H.M. Stationery Office. Published by His Majesty’s Stationery Office. 1918, col. 1—1984, col. 754—757.
      34. Ibid., col. 782.
      35. ДЕНСТЕРВИЛЛЬ Л. Британский империализм в Баку и Персии. 1917—1918). Воспоминания. Тифлис. 1925, с. 164.
      36. ШАУМЯН С.Г. Избранные произведения в 2-х тт. Т. 2. М. 1978, с. 323—324.
      37. Там же, с. 343.
      38. Parliamentary Debates. Fifth series. Volume 110. Eighth Session of the Thirtieth Parliament of the United Kingdom of Great Britain & Ireland. 9 George V. House of Commons. Eighth Volume of Session 1918. Comprising Period from Tuesday, 15th October, to Thursday, 21st November, 1918. London: H.M. Stationery Office. Published by His Majesty’s Stationery Office. 1918, col. 1—3475, col. 13.
      39. Ibid., col. 279.
      40. Ibid., col. 765.
      41. Ibid., col. 889.
      42. «Мы обращаемся с покорной просьбой соизволить принять под свою мощную защиту нуждающуюся в этом Армению». Послание уполномоченного Армянской Республики А. Оганджаняна министру иностранных дел Австро-Венгрии И.Б. фон Райежу. 1918 г. (подг. текста, предисловие и примечания В.В. Михайлова). — Исторический архив. 2018, №5, с. 182—188.
      43. ШАУМЯН С. Г. Ук. соч., с. 279.
      44. Там же, с. 402—407.
      45. Там же, с. 259.
      46. ПУЧЕНКОВ А. С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 г.). М. 2016, с. 153.
      47. NAWC. САВ24/63/5700/. Military Command in the Middle East. Memo by Lt.-Gen Smuts. 16 September, 1918.18/J/38.
      48. National (British) Archives. Imperial War Cabinet (NA IWC). CAB 23/44a. Committee of Prime Minister. Notes of Meetings. June 21 — Aug. 16. Minutes of a Meeting held at 10 Downing Street, S.W. on Thursday, August 1,1918 at 11 a.m.
      49. NAIWC. CAB23/145. Minutes of Meetings Aug. 13 — Dec. 311918. Minutes of a Meeting at 10, Downing St. on Wednesday, 14th August. 1918. /251/
      50. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1, с. 444.
      51. NAWC. САВ24/66/5908. Turco-German Relations over the Caucasus. Memorandum by Political Intelligence Department (4.10.1918. Turkey /006).18/OJ/14.
      52. NA IOR. L/MIL/17/16/25. A Manual on the Turanians and Pan-Turanianism. Nov. 1918. P. 1—258+maps.
      53. Ibid., p. 193—194.
      54. Международная политика в договорах, нотах и декларациях. Часть II. От империалистической войны до снятия блокады с Советской России. М. 1926, с. 188—190.

      Вопросы истории. №4 (1). 2021. С. 239-252.
    • Развитие промышленности в США
      Автор: Чжан Гэда
      Тема общая - и про обычную и про военную промышленность. США - это промышленность. Мощная. Создавшая эту страну в том виде, в котором мы ее знаем.
      Вот интереснейшая статья - про то, как два промышленника, Джон Хэнкок Холл и Симеон Норт, создали систему производства стандартизованных изделий.
      Еще пара не применяли, но уже умели достигать скорости вращения шкива ременной передачи более 3000 об/мин., разработали автоподачу и автоостановку режущего инструмента, систему измерений и добились высокой степени унификации производства - в 1826 г. при приемке разобрали 100 винтовок Холла и собрали в произвольном порядке. В результате все собралось без сучка-задоринки!
      Скорости вращения были такие высокие, что для станков потребовалось разрабатывать специальные виброгасящие чугунные опоры - в общем, когда комиссия из Управления Артиллерии приехала принимать партию винтовок, они бегали от радости и писали пачками восторженные отзывы.
      Во вложении - винтовка Холла. После винтовки Фергюсона (1776) - первое казнозарядное оружие, довольно широко распространенное в войсках и применявшееся в боях против индейцев, войне против Мексики (1846-1848) и даже в Гражданской войне в США (1861-1865):
       
       

    • Боярский В.И. «В боевом содружестве с патриотами Польши» // Военно-исторические исследования в Поволжье: сборник научных трудов. Вып. 12-13. Саратов, «Техно-Декор», 2019. С. 394-409.
      Автор: Военкомуезд
      «В БОЕВОМ СОДРУЖЕСТВЕ С ПАТРИОТАМИ ПОЛЬШИ»

      Аннотация. В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) сохранились неопубликованные ранее воспоминания Героя Советского Союза Николая Архиповича Прокопюка, в виде переплетенной рукописи. В советское время они могли бы «очернить» советско-польскую дружбу и потому не были опубликованы. Между тем, это бесценные страницы истории Великой Отечественной войны, которые проливают свет на заслуги советских партизан в освобождении Польши от гитлеризма. Сегодня, когда в Польше вандалы при попустительстве властей разрушают надгробья советских воинов и сносят памятники героям-освободителям, только истина может послужить уроком политикам, так и не научившимся разграничивать национализм и патриотизм. Это во все времена довольно тонкая и деликатная тема.

      Воспоминания Н.А. Прокопюка возвращают нас к боевым действиям советских и польских партизан в Липском лесу 14 июня 1944 года, которые в истории войны предстают как крупнейшее сражение партизан на польской земле и могут послужить историческим уроком.

      Ключевые слова: партизанская борьба, «партизанка», «малая война», бандеровцы, Украинская Повстанческая Армия (УПА), «Охотники», Армия Крайова, Армия Людова, Билгорайская трагедия.

      В.И. Боярский (Москва)

      На завершающем этапе Великой Отечественной войны особая роль отводилась разведывательно-боевым действиям советских партизанских формирований и организаторских групп за рубежом, особенно в Польше, Чехословакии, Венгрии и Румынии, территории которых к лету 1944 г. стали оперативным, а в ряде случаев и тактическим тылом гитлеровских войск. Так, на польской земле действовали соединения и отряды И.Н. Банова, Г.В. Ковалева, С.А. Санкова, В.П. Чепиги и многие другие. В их числе были формирования, организованные по линии ОМСБОНа. Партизанскими они не назывались. О них /395/ говорили как о группах или отрядах специального назначения, присваивали им кодовые наименования, например, «Олимп», «Борцы», «Славный», «Вперед». Нередко они становились ядром крупных партизанских отрядов. Одной из таких групп, которой было присвоено кодовое наименование «Охотники», командовал Николай Архипович Прокопюк. Еще в период пребывания на территории Украины его группа выросла в бригаду, которой довелось совершить легендарный рейд по тылам немецких войск на территории Польши и Чехословакии.

      После войны Героя Советского Союза Н.А. Прокопюка избрали членом Советского комитета ветеранов войны и членом правления Общества советско-польской дружбы. Его посылали на международные конференции по проблемам движения Сопротивления: в 1959 и 1962 годах в Вену, в 1961 году в Милан, затем в Варшаву, Никосию. Выступления Н.А. Прокопюка всегда вызывали особый интерес, ибо выступал он и как участник событий, и как историк-исследователь, убедительно и доказательно.

      …Известно, что успешность действий во вражеском тылу, успех партизанской борьбы в целом напрямую зависят от участия в ней профессионалов, людей, владеющих cпециальными военными знаниями и опытом. Такие знания и опыт к июлю 1941 года были не у многих. Самородки, подобные Сидору Ковпаку, идеалом которого был Нестор Махно, явление исключительное. Грамотно воевали те, кто партизанил во времена гражданской, чекисты и разведчики, оказавшиеся в окружении командиры, а также прошедшие накануне войны специальные курсы.

      Не случайно именно они вошли в когорту прославленных партизанских командиров, мастеров «малой войны». В этой категории выделяется прослойка людей с особым характером. За плечами у них совсем не случайно оказывалась школа партизанской войны в горячих точках и как кульминация, — проверка знаний на практике. Такую жизненную школу прошел Николай Архипович Прокопюк.

      Родился он 7 июня 1902 года на Волыни (где, кстати, довелось воевать), в селе Самчики Старо-Константиновского уезда в крестьянской семье. С двенадцати лет работал. В 1916 году, самостоятельно подготовившись, он экстерном сдал экзамен за шесть классов мужской гимназии. В шестнадцать лет добровольно вступает в вооруженную дружину завода.

      В 1919 году участвовал в «сове́тско-по́льской войне» (в современной польской историографии она имеет название «польско-большевистская война»), в составе 8-й Червоно-Казачьей дивизии. Затем работал в Старо-Константиновском уездном военном комиссариате, принимал участие в борьбе с дезертирством и бандитизмом.

      В 1921 году Николая Прокопюка направляют на работу в уездную Чрезвычайную комиссию. Это стало поворотным пунктом в его судьбе. Одной из крупнейших диверсионно-террористических банд, в уничтожении которой принимал участие Николай Прокопюк, была банда Тютюнника, засланная польской разведкой на территорию Советской Республики. В 1924 году Николая Архиповича направили в пограничные войска. До 1929 года он — на разведывательной работе. В эти годы и происходит его становление как разведчика и контрразведчика.

      Зарубежные разведки забрасывали в Советский Союз диверсантов и агентуру. А контрабандная деятельность наносила огромный ущерб экономике СССР. Не прекращался и политический бандитизм.

      Прокопюк организовывал проникновение разведчиков в зарубежные антисоветские центры. Они старались создавать в бандах, окопавшихся в приграничных районах, атмосферу безысходности, рядовых бандитов убеждали в /396/ бесполезности борьбы против Советской власти, склоняли к добровольной явке с повинной.

      В 1931 году Прокопюка направили на работу в центральный аппарат ГПУ Украины. Сначала заместителем, а затем и начальником отдела. Это было повышение в должности, которое не исключало личного участия в боевых операциях. Параллельно с основной работой он начинает заниматься подготовкой кадров для партизанской борьбы на случай войны.

      Партизанство, как «второе средство борьбы» с врагом постоянно совершенствовалось и с самого начала возможной войны должно было оказать значительную поддержку нашим регулярным войскам в решении задач как оперативных, так и стратегических. Но прежде был опыт войны в Испании. Советское правительство разрешило выезд в Испанию добровольцев — военспецов, в которых остро нуждалась республиканская армия. Из личного дела Н.А.Прокопюка:

      ...«Совершенно секретно. Начальнику... отдела УГБ НКВД УССР майору государственной безопасности... рапорт. Имея опыт разведывательной работы и руководства специальными и боевыми операциями... и теоретический опыт партизанской борьбы и диверсий... прошу Вашего ходатайства о командировании меня на специальную боевую работу в Испанию... Н. Прокопюк. 4 апреля 1937 г. Киев».

      Выезд разрешили. В Испании он стал советником и командиром партизанского формирования на Южном фронте. Его стали называть «команданте Николас». Под его руководством испанские партизаны провели не одну успешную диверсионную акцию в тылу войск франкистов.

      Военное командование республиканцев долго недооценивало возможностей партизанской борьбы в тылу мятежников и не создавало всех условий, необходимых для развертывания этой борьбы. Официально сформирован был всего лишь один партизанский спецбатальон (под командованием Доминго Унгрия). И лишь в конце 1937 года решили объединить все силы, действовавшие в тылу противника, в 14-й специальный корпус. С марта по декабрь 1938 года Николай Архипович был старшим советником этого корпуса. А когда стало очевидным поражение республиканцев, и интернационалисты постепенно стали покидать Испанию, Николай Архипович отплыл на пароходе из Валенсии на Родину.

      Его направляют на работу в центральный аппарат органов государственной безопасности. В 1939 г. заместитель начальника внешней разведки НКВД СССР Павел Судоплатов, знавший Прокопюка еще по работе в органах ГПУ Украины, предложил назначить его начальником отделения Иностранного отдела НКВД УССР, ведавшего подготовкой сотрудников к ведению партизанских операций в случае войны с Польшей и Германией. Это предложение не прошло. Ранее, в мае 1938 г., по обвинению в контрреволюционной деятельности был арестован брат Николая Прокопюка Павел, занимавший ответственный пост в Наркомпросе УССР. В итоге Прокопюк остался на низовой должности в центральном аппарате внешней
      разведки, а в октябре 1940 г. был направлен в Хельсинки для работы в резидентуре в Финляндии. Здесь его и застала война.

      Прокопюк не сразу попал в партизаны. В этом ему помог П.А. Судоплатов. В сентябре 1941 г. Прокопюка назначили командиром 4-го батальона 2-го полка ОМСБОНа. Батальон держал оборону на одном из участков фронта между Ленинградским и Волоколамским шоссе. /397/

      С ноября 1941 по июнь 1942 года Н.А. Прокопюк — начальник оперативной группы 4-го управления НКВД СССР при штабе Юго-Западного фронта, организует подготовку диверсионных и партизанских групп для боевых действий в тылу врага. Оперативная группа вела глубокую разведку в тылу противника на Киевском направлении.

      В начале июня 1942 года Николая Архиповича вызвали в Москву для подготовки к выполнению специального задания в качестве командира спецгруппы. Вместе со своей группой он должен был десантироваться в глубокий тыл противника. Пребывание в тылу никаким сроком определено не было. В течение месяца он отобрал в ОМСБОНе шестьдесят четыре прошедших подготовку бойцов, среди которых были чекисты, пограничники, минеры, радисты, медицинские работники, получил необходимые инструкции и снаряжение и к 1 августа доложил о готовности к выполнению задания. Группа получила название «Охотники».

      В ночь на 1 августа 1942 года первый эшелон «Охотников» в количестве 28 человек десантировался на парашютах в 800 километрах от линии фронта, в районе города Олевска Житомирской области. До 18 августа туда же были переброшены второй и третий эшелоны.

      Первую зиму Николай Архипович со своей группой вел боевую работу в западных районах Киевской области. Вскоре группа выросла в отряд за счет притока местных патриотов.

      В начале апреля 1943 года Прокопюк уводит отряд в Цуманьские леса. Об этом периоде своей жизни, о пребывании на территории Польши и Чехословакии, Прокопюк (Сергей) напишет в своих воспоминаниях «Цуманьские леса» и « Отряд уходит на запад». Текст подкреплен воспоминаниями участников боев. Там же рецензия, написанная в 1959 году Прокопюком на книги польских историков, в частности, на работу В. Тушинского «Партизанские бои в Липских, Яновских лесах и Сольской пуще», изданной в Варшаве в 1954 году. В рецензии под названием «В боевом содружестве с патриотами Польши» он уточняет детали проведенных боевых операций, называет участников событий. В последующем при описании событий мы будем придерживаться этих неопубликованных текстов.

      К географическому понятию «Цуманьские леса» партизаны в годы войны относили все леса, расположенные на обширной территории в треугольнике Сарны — Ровно — Ковель. Места эти привлекали партизан возможностью эффективной боевой работы. Отсюда было совсем близко до Ровно, Луцка, Ковеля. Рядом пролегали две важные железнодорожные магистрали, по которым двигались эшелоны из Германии к фронту. Параллельно проходило шоссе Брест — Киев. Здесь воевали многие партизанские формирования: 1-й батальон соединения А.Ф. Федорова, спецотряд майора В.А. Карасева, отсюда уходило в Карпатский рейд соединение С.А. Ковпака. А севернее железной дороги Сарны — Ковель начинался сплошной партизанский край, где обосновались отряды А.П. Бринского, Г.М. Линькова (Бати), И.Н. Баннова (Черного), и позже основные силы соединений А.Ф. Федорова (Черниговского), В.А. Бегмы, И.Ф. Федорова (Ровенского). Еще севернее были обширные территории, освобожденные от оккупантов партизанами Белоруссии. По сути, это был партизанский край.

      Отряды кружили, петляли, передвигались и маневрировали, то изготовляясь к нанесению ударов, то просто уходили из-под докучливых налетов вражеской авиации, которая из-за нехватки у оккупантов наземных сил долгое время в единственном числе дарила их своим вниманием. /398/

      В Цуманьских лесах — а это была Волынь — отряд действовал девять месяцев, оседлав железную дорогу Ровно — Ковель. Прокопюк систематически отправлял группы в 3-5 человек подрывать вражеские эшелоны с живой силой и боевой техникой. Немцы в ответ значительно уменьшили скорость поездов. Это привело к снижению эффективности диверсий. Тогда он решил, что минирование нужно сочетать с налетами на вражеские эшелоны. После захвата подорванного эшелона партизаны уносили трофеи с собой, а все оставшееся в вагонах и на платформах поджигали. Подобные операции проводились за 15 — 20 минут. Горевшие поезда загромождали пути, и таким образом противнику наносился не только материальный ущерб, но и снижалась пропускная способность железной дороги.

      Приведем запись за сентябрь 1943 г.: «В ночь на 1-е подорван поезд, следовавший на восток. 14-го пущен под откос эшелон с пополнением. 28-го взорван спецпоезд, 13 классных вагонах. Все они разбиты. По немецким данным, убито 12, тяжело ранено 100 офицеров. По уточненным несколькими железнодорожниками данным, убито 90 офицеров, тяжело ранено до 150 фашистов. Место взрыва — перегон Киверцы — Рожице».

      Не раз гитлеровцы и сами, и с помощью украинских националистов пытались выжить партизан из Цуманьских лесов, но безрезультатно. Отряд провел в период мая по ноябрь 1943 года около двадцати боев с карателями, заканчивавшихся поражением последних.

      В ноябре 1943 года отряд по приказу из Центра, который предписывал уклоняться от затяжных боев, на время покинул Цуманьские леса. Карательной экспедицией тогда руководил гитлеровский генерал, названный «мастером смерти» — Пиппер. Основной бой между батальонами Пиппера и отрядом Д.Н. Медведева произошел 7 ноября 1943 под Берестянами, который закончился поражением гитлеровцев. В то время отряд Прокопюка базировался у села Великие Целковичи, в 15 километрах от стоянки соединения А.Ф. Федорова.

      В Цуманьских лесах партизаны впервые в своей практике столкнулись с польскими вооруженными формированиями. В мае I943 года их насчитывалось четыре группировки. Они базировались на Гуту Степаньскую и колонию Галы (у Сарн), в селе Пшебродзь (в просторечии Пшебражже) и местечке Рожище (у Луцка). Все они возникли стихийно в порядке самообороны от националистических банд ОУН. Польский гарнизон в селе Гута Степаньская в какой-то мере был связан с советским партизанским соединением Григория Линькова, дислоцировавшимся севернее железной дороги Сарны — Ковель. Вторая польская группировка на севере в колонии Галы, по воспоминаниям Прокопюка, ориентировалась на поддержку со стороны немцев и последними была частично вооружена. Связи отряда Прокопюка с поляками в Гуте Степаньской и колонии Галы не получили развития (северное направление партизан Прокопюка мало интересовало в оперативно-боевом отношении). В последующем многие поляки из этих гарнизонов ушли в активно действовавшие против гитлеровцев отряды и соединения. Оставшиеся сориентировались на акковцев (Армия Крайова) с присущей им практикой лавирования, выжидания и сохранения своих сил.

      О контактах советских партизан с польскими гарнизонами следует сказать особо. Так, своеобразные отношения сложились у Прокопюка с комендантом села Пшебродзь (около 10 тысяч жителей). Цыбульским (лесник из Камень–Каширска). Одно время он был в группе советских партизан Льва Магомета. Потом то ли случайно оторвался, то ли сознательно ушел. Цыбульский вел политику лавирования между оуновцами, советскими партизанами и немцами. То было время острого противостояния поляков и оуновцев. /399/

      30 августа была наголову разбита группа ОУН, пытавшаяся напасть на село Пшебродзь. Поляки отождествляли ОУН и УПА со всем украинским местным населением. С приходом отряда Прокопюка вылазки поляков против украинских сел прекратились.

      5 ноября 1943 года, чтобы отвести от себя даже малейшую тень подозрения о связях с советскими партизанами, Цыбульский инсценировал бой с отрядом Прокопюка. Инсценировка была выдана за чистую монету. Были даже инсценированы похороны врача и офицера, якобы погибших в бою. Мнимые покойники благополучно убыли в Варшаву. При встрече с Прокопюком Цыбульский признался, что хотел обелить себя в глазах карателей. Прокопюк дал согласие на инсценировку еще одного боя, хотя это дискредитировало советских партизан в глазах поляков. Но это был выход для беспомощного гарнизона, который каратели могли в любой момент стереть с лица земли. Цыбульский пообещал Прокопюку, что в будущем устно и печатно опровергнет эту провокацию. До 1957 года Цыбульский так и не выполнил своего обещания. Похоже, что он вообще не собирался его выполнять.

      Предвзятое отношение к советским партизанам польских формирований было очевидно. В Армии Крайовой распространялась установка о двух врагах Польши, отражавшая курс польского правительства в эмиграции. Газета «народовцев» «Мысль паньствова» пророчила: «К концу войны не немцы, покидаюшие Польшу, будут являться главной политической военной проблемой, но наступающие русские. И не против немцев мы должны мобилизовать наши главные силы, а против России…Немцы, уходящие из Польши перед лицом наступающих русских не должны встречать препятствий со стороны поляков…В условиях создания оккупации немцев не может быть речи ни о каком антинемецком восстании, речь может идти только о восстании антирусском…».

      Отряд Прокопюка все время перемещался, и это осложняло ситуацию с ранеными. Но вскоре у Прокопюка сложились дружеские отношения с партизанским командиром А.Ф. Федоровым [1], и появилась возможность передавать раненых в госпиталь его соединения, а иногда даже пользоваться его аэродромом для отправки на Большую землю тяжелораненых и пленных.

      Широкие связи с местным населением позволили отряду создать разведывательные позиции в крупных населенных пунктах, в том числе в Ровно. Боевую деятельность на Волыни партизанским отрядам приходилось вести в сложной обстановке. У немцев была здесь многочисленная агентура. Украинские националисты сковывали передвижение партизанских формирований, часто охраняли железные дороги, нападали на мелкие группы партизан и на базы отрядов. Местное население, распропагандированное националистами, в подавляющем большинстве отнюдь не сочувствовало партизанам, которых нынешние исследователи партизанской борьбы в отличие от местных украинских и польских называют советскими партизанами. Все это требовало выработки определенной линии поведения.

      Ни постоянные перемещения, ни стремительный, «короткий» характер ударов по военным объектам противника не оберегали отряд Прокопюка от боевого соприкосновения с карательными экспедициями фашистов. Как уже говорилось, с мая по ноябрь 1943 года таких боев было двадцать, и всякий раз враг проигрывал.

      1. Алексей Фёдорович Фёдоров (30 марта 1901 года — 9 сентября 1989 года) — один из руководителей партизанского движения в Великой Отечественной войне, дважды Герой Советского Союза (1942, 1944), Генерал-майор (1943). /400/

      В ноябре Николай Архипович получил приказ из Центра временно покинуть Цуманские леса. Втягиваться в затяжные бои для отряда значило сковывать себя ситуацией, навязанной немцами, и идти на нежелательные потери. К 25 декабря немцы сняли блокаду, и отряд Прокопюка вновь возвратился в Цуманьские леса. Это было время, когда фронт значительно приблизился к партизанам.

      Регулярные советские войска приступили к освобождению правобережной Украины. В конце декабря – январе начались Житомирско-Бердичевская, Кировоградская, Луцко-Ровненская, Корсунь-Шевченковская и Никопольско-Криворожская операции. Цуманьские леса оказались в полосе наступления войск правого крыла 1-го Украинского фронта. Партизаны были уверены, что закончился их полуторагодичный партизанский путь. Но это были только иллюзии.

      5 января 1944 года Прокопюк получил радиограмму из Центра, которая гласила: «С приближением фронта, не дожидаясь дальнейших распоряжений, двигаться на запад в направлении города Брест».

      Командование, штаб, личный состав, который к тому времени насчитывал около 500 бойцов (отряд Прокопюка вырос в бригаду), начали подготовку к рейду. Нужно было пять суток, чтобы собрать все находившиеся на заданиях подразделения.

      10 января 1944 г. выступили на запад. К вечеру 12 января вышли к реке Стырь в районе села Четвертни. Как раз в это время, как сообщила Прокопюку разведка, в городе Камень-Каширский состоялось совещание представителей ОУН с гитлеровцами, на котором фашистское командование сообщило бандеровцам о своем решении передать им перед оставлением города все склады немецкого гарнизона с боеприпасами, медикаментами и продовольствием. Это делалось для того, чтобы обеспечить активные подрывные действия националистических банд в тылу советских войск. Бандеровцы быстро вывезли содержимое складов из города и спрятали в схронах (потайных ямах-амбарах) в селе Пески на реке Припять. Однако, как доложили разведчики, нашлись люди, готовые показать схроны. Прокопюк принял решение задержаться.

      25 января Николай Архипович во главе двух рот сам провел операцию по изъятию содержимого схронов, блокировав на рассвете село Пески. Подогнали 35 пароконных саней и загрузили их военным имуществом, медикаментами, боеприпасами. Продовольствие отдавали крестьянам, с собой решили взять только 300 пудов сахара. Когда к селу подошли банды УПА (Украинской Повстанческой Армии), их встретили партизанские заслоны, завязался бой. В этом бою было уничтожено 70 бандитов, в том числе руководитель северного «провода» Сушко. Партизаны потеряли трех бойцов, еще трое были ранены.

      …Напомним, что Советский Союз на протяжении всей войны оказывал разнообразную помощь движению Сопротивления многих стран. В СССР готовились кадры для национальных партизанских формирований. Советская сторона заботилась об обеспечении их оружием, боеприпасами, медикаментами, о лечении раненых. В апреле 1944 года по просьбе польской эмиграции в СССР только что созданному Польскому штабу партизанского движения были переданы партизанские бригады и отряды, состоявшие из поляков. Большая часть этих отрядов, сформированных в западных районах Украины и Белоруссии, вскоре перешла на территорию Польши. Одновременно в Польшу стали переходить и наиболее опытные советские партизанские формирования.

      В конце марта 1944 г., как писал Николай Архипович, перед началом рейда по территории Польши Прокопюк встретился с направлявшимися в Москву представителями Краевой Рады Народовой Марианом Спыхальским, Эдвардом /401/ Осубка-Моравским, Яном Хонеманом и Казимиром Сидора. Встречи с ними дали возможность правильно понять и оценить обстановку в Польше. А ситуация там складывалась следующим образом. В стране действовали внутренние силы в лице многочисленных партий и союзов. Силы эти в условиях войны и оккупации делились на два лагеря. С одной стороны, партии и союзы, стоявшие на позициях непримиримой борьбы с фашистами и солидаризировавшиеся в этой борьбе с Советским Союзом. Этот лагерь возглавлялся Польской рабочей партией. С другой стороны – партии и организации, занимавшие выжидательную позицию в войне и враждебную по отношению к первому лагерю и Советскому Союзу. Руководящим органом второго лагеря было эмигрантское правительство Польши в Лондоне.

      С учетом политического положения в стране и расстановки польских сил Сопротивления командование бригады во главе с Прокопюком определило политическую линию поведения в ходе рейда как бригады в целом, так и каждого бойца в отдельности.

      Бригада выходила на территорию Польши четырьмя эшелонами. 12 мая эшелоны соединились.

      Рейд подразделений бригады по территории Польши продолжался до 19 июля. За это время было проведено 11 встречных боев, осуществлено 23 диверсии, в которых был подорван и пущен под откос 21 вражеский эшелон и разрушено 3 железнодорожных моста. Было выведено из строя 38 фашистских танков, захвачено много оружия разного калибра и автомашин. Кроме того, по разведывательным данным бригады авиация Дальнего Действия Красной армии (АДД) осуществила ряд воздушных налетов на военные объекты врага. В частности, в ночь на 17 мая 1944 года по целенаводке партизан АДД нанесла бомбовый удар по скоплению эшелонов противника на станции Хелм, в результате чего были разбиты два эшелона с живой силой и подвижный состав с горючим; уничтожены местная база горючего и крупный склад зерна; повреждено несколько паровозов, стоявших в депо.

      Все это данные из архива, и цифры говорят сами за себя. Если посчитать, то получается, что «Охотники» совершали приблизительно одну диверсию в неделю, уничтожали в неделю один эшелон, в день – 13 солдат противника...

      В конце мая в связи с предстоящим крупным летним наступлением Красной армии Центр отдал приказ передислоцироваться в Липско-Яновские леса. Прокопюк, оценив обстановку, решил провести бригадой стремительный марш в назначенный район по степной местности в обход города Люблина с востока. Чтобы дезинформировать противника, днем 27 мая бригада начала рейд в северо-западном направлении, а ночью резко повернула на юг и, обходя населенные пункты, броском двинулась к цели.

      1 июня 1944 года бригада в полном составе сосредоточилась в Липско-Яновском лесу. К тому времени в ней было 600 бойцов.

      В начале июня 1944 года в этих лесах находились также советские партизанские соединения В. Карасева и В. Чепиги, отдельные отряды В. Пелиха, М. Наделина, С. Санкова, И. Яковлева, польско-советский отряд Н. Куницкого, польские партизанские бригады имени Земли Любельской и имени Ванды Василевской Гвардии Людовой, отряд Армии Крайовой под командованием Конара (Болеслава Усова). В общей сложности группировка насчитывала 3 тысячи человек.

      Совокупность обстоятельств оказалась такой, что немцы неминуемо должны были принять меры к очищению этих мест от партизан. Во-первых, слишком уж /402/ быстро росло партизанское движение в восточных областях Польши, а во-вторых, территория эта постепенно превращалась в непосредственный оперативный тыл немецких войск на Восточном фронте.

      6 июня Николай Архипович, связавшись с Центром по радио, попросил ускорить высылку людей для укомплектования группы майора Коваленко, которая предназначалась к выходу на территорию Чехословакии, и параллельно сообщил: «Обстановка здесь такова, что задерживаться не придется; противник кровно заинтересован в занимаемом нами плацдарме на реке Сан и Висле и, как свидетельствуют приготовления, намерен заняться нами всерьез».

      Решение Прокопюка покинуть Липско-Яновский лес было, безусловно, правильным: лучше несколько неподорванных эшелонов, чем открытые бои с регулярными частями противника. Но было уже поздно. Немцы разработали операции «Штурмвинд-1» (на первом этапе) и «Штурмвинд-П» (на втором этапе) и начали окружение партизанской зоны.

      Отряд Прокопюка стал центром, на базе которого проводились встречи командного состава партизанских отрядов и соединений. Вот и 7 июня в штабе собрались на совещание командиры, комиссары и начальники штабов всех отрядов, находившихся в Липском лесу. Присутствовавшие были в большей или меньшей мере осведомлены о карательной экспедиции и решили: действовать сообща, взаимно информировать друг друга об обстановке, не покидать лес в порядке односторонних решений, в затяжные бои в одиночку не ввязываться, чтобы не распылять сил, а под напором превосходящих сил противника отходить к деревне Лонжек – пункту общей концентрации партизанских отрядов в Липском лесу. Было также решено дать карателям бой, если это потребуется. Николай Архипович подчеркивает в своей рукописи, что «такая договоренность была достигнута на паритетных началах, а не в порядке чьего бы ни было старшинства».

      Столкновения с карателями начались 9 июня. Вплоть до 13 июня они носили характер боевого прощупывания партизанских сил, 11 июня определился замысел противника, пытавшегося замкнуть партизан в Липском лесу. Разгадав это намерение, партизанская группировка переместилась восточнее, в район Порытовой высоты на реке Бранев, где к рассвету 13 июня были заняты более выгодные в тактическом и оперативном отношении позиции.

      В тот же день взяли в плен гауптмана (капитан немецкой армии) и доставили в штаб. Прокопюк допросил его и получил ценные сведения о составе немецкой карательной экспедиции и ее планах на ближайшее время. Наступление немцев было назначено на 14 июня.

      Вечером 13-го было создано объединенное командование польско-советской партизанской группировкой во главе с подполковником Прокопюком. В своей рукописи Прокопюк вновь подчеркивает, что ни о каком приоритете его отряда и его старшинстве по отношению к другим командирам не было и речи. Все принимаемые решения были плодом коллективной мысли. Забегая вперед следует отметить, что в последующем на совещании командиров отрядов, комиссаров и начальников штабов получила признание точка зрения о принятии боя на месте и по существу был решен вопрос о составе объединенного командования: командующий Прокопюк, заместитель Карасев, начальник штаба Горович. Все польские командиры единодушно поддержали решение о принятии боя на месте и изъявили готовность стать под руководство объединенного командования.

      В партизанскую группировку входили: /403/
      – Отряд связи ЦК ППР под командованием «Яновского» (Л. Касман) – 60 человек;
      – Первая бригада имени Земли Любельской под командованием капитана «Вацека» (И. Боровский) — 380 человек;
      – Бригада имени Ванды Василевской под командованием Шелеста (зам. А. Кремецкий) — 300 человек;
      – Смешанный полько-советский отряд имени Сталина под командованием Куницкого – 160 человек;
      – Отряд Прокопюка — 540 человек;
      – Отряд Карасева — 380 человек;
      – Отряд имени Буденного под командованием капитана Яковлева — 180 человек;
      – Отряд имени Кирова под командованием Наделина — 60 человек;
      – Отряд имени Суворова под командованием С. Санкова — 60 человек;
      – Отряд имени Хрущева под командованием В. Чепиги — 280 человек;
      – Сводный отряд (в составе отдельных групп В. Галицкого, А. Филюка и Василенко) под общим командованием подполковника В. Гицкого — 90 человек;
      – Отряд группы военнопленных во главе с А.Зайченко — 15 человек;
      – Отряд Армии Крайовой под командованием поручика «Конор» (Б.Усова) – 93 человека.

      В этот список не включены радисты, медицинский персонал, ездовые, ординарцы, раненые и больные — еще 540 человек.

      Со стороны немцев в карательной операции участвовали: 154-я резервная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Ф. Альтрихтера, 174-я резервная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Ф.Эбергардта, часть 213-й охранной дивизии под командованием генерал-лейтенанта А. Хоешена, Калмыцкий кавалерийский корпус, 4-й учебный полк группы армии «Северная Украина», 115-й полк стрельцов Крайовых, 318-й полк охраны, 4-й полк полиции совместно с подразделениями жандармерии и обеспечения, один моторизованный батальон СС и несколько других частей вермахта и полиции. Общее руководством осуществлял командующий Генеральным Военным Округом Губернаторства генерал З. Хенике.

      Общая численность немецких войск составляла 25 — 30 тысяч против 3 тысяч партизан. Кроме того, группировку поддерживала артиллерия, бронепоезд и авиация 4-й немецкой воздушной армии.

      Судя по содержанию приказа по осуществлению карательной экспедиции, захваченному у немецкого офицера, немцы точно определили количество замкнутых в кольцо окружения партизан — «разрозненных советских и польских банд» и их численность. Штурмовым группам предписывалось расчленить партизанскую группировку и подавить сопротивление изолированных очагов. В случае необходимости авиация вызывалась тремя красными ракетами в зенит. При этом передний край карателей следовало выложить белыми полотнищами клиньями в сторону партизан. Если немецкие части попадали под свой артиллерийский или минометный огонь, сигналом служила белая ракета в зенит, означавшая – «свой».

      При изучении приказа был сделан вывод, что нужно сорвать регламентированную часть операции и подвести ее к 13 — 14 часам, когда вступит в действие «если». Было и другое: приказ игнорировал возможность такого развития событий, когда операция могла затянуться до ночи. Это и был непоправимый просчет немецкого командования. Ведь приказ предписывал в 7.00 /404/ войти в соприкосновение с противником, в 9.00 навязать противнику свою инициативу, в 11.00 доложить о ликвидации партизанской группировки, при этом предписывалось «предпочесть пленение главарей и радистов».

      Партизаны заняли круговую оборону, которая представляла собою эллипс и была разделена на 11 секторов — по количеству входивших в группировку формирований. К утру 14 июня были полностью завершены работы по оборудованию всех позиций, определены стыки и порядок связи как между соседними отрядами, так и всех отрядов и бригад со штабом объединенного командования.

      …Утром начался бой. Немцам сразу же удалось вклиниться в позиции партизан на стыке участков обороны отряда связи ЦК ППР и бригады имени Ванды Василевской. Создалось угрожающее положение, поскольку этот частный успех противника в начале боя не только нарушал общую систему обороны, но и мог оказаться решающим по своему психологическому воздействию.

      Майор Карасев и его сосед слева командир польского формирования Леон Касман прибыли на командный пункт и доложили Прокопюку о неспособности локализовать прорыв собственными силами. Прокопюк бросил на ликвидацию прорыва 80 человек из оперативного резерва.

      Немцы не выдержали контратаки и отошли на исходные позиции. В 12 часов дня образовался еще один прорыв в связи с потерями, понесенными 1-й ротой бригады Прокопюка. В прорыв было введено 120 человек резерва, и немцы были опять отброшены.

      Третий прорыв обороны случился около 23 часов на участке отрядов С. Санкова и М. Наделина. На ликвидацию прорыва Прокопюк бросил взвод, одно отделение комендантского взвода, а также польский отряд Армии Крайовой — всего около 150 человек, опять же из оперативного резерва. Прорыв был быстро ликвидирован, и положение восстановлено.

      В ходе многочисленных и безуспешных атак в течение 15 часов немцы потеряли три с половиной тысячи человек убитыми и ранеными, а партизаны — около 210 человек. Этот успех был прежде всего обеспечен умелой организацией, блестящим командованием партизанской группировкой. Сыграла свою роль оперативная информация, полученная от плененного накануне этих боев немецкого офицера. Пользуясь ею, партизаны неоднократно дезориентировали фашистскую авиацию, выкладывая белые полотнища клиньями в сторону карателей, вследствие чего фашистские летчики сбрасывали бомбы на свои войска. А когда гитлеровцы белыми ракетами подавали сигнал воспрещения огня, партизаны присоединялись к этому фейерверку.

      После войны боевые действия партизан в Липском лесу 14 июня 1944 года войдут в историю как крупнейшее сражение партизан на польской земле. Весьма значительной по своим последствиям явилась завершающая контратака на позициях бригады Прокопюка.

      Противник начал атаку на фронте бригады одновременно с ударом в других секторах. Немцы уже чувствовали, что «захлебываются», и предприняли последнюю в тот день попытку достигнуть перевеса. Под руководством начальника объединенного штаба старшего лейтенанта А. Горовича атака была отбита.

      Преследуя фашистов, партизаны вклинились более чем на 300 метров в глубину и по фронту во вражеское расположение и, пользуясь наступившей темнотой, закрепились в прорыве. Николай Архипович с нетерпением ждал этого момента, и когда ему доложили, что в кольце окружения образован достаточный /405/ коридор, он тотчас отдал приказ выводить из леса все блокированные партизанские отряды и эвакуировать госпиталь. Выход закончился в 01.00 час 15 июня. Из окружения вышли без единого выстрела.

      Боевой день 14 июня закончился полной победой партизан. План противника покончить с партизанами одним ударом за каких-нибудь 3 — 4 часа, как это предполагал командующий германской группировки генерал Кенслер, потерпел провал. Партизаны заставили Кенслера подтянуть второй и третий эшелоны.

      Гитлеровцы понесли громадные потери. Но даже при этом армия оставалась армией. Они не сомневались в своем абсолютном превосходстве, над замкнутыми в кольцо партизанами. Расчет на то, что каратели отстанут, как это было не раз, здесь себя не оправдывал. Боеприпасы у партизан кончались. Нужно было уходить и уходить немедленно этой же ночью, что и было сделано, сделано блестяще благодаря опыту и таланту Прокопюка.

      Выходили в южном направлении, где в коридоре шириной чуть более 300 метров по докладу разведки Горовича немцев не было. Идти на запад означало обрекать себя на постоянную настороженность карателей и угрозу собственных завалов и минных ловушек, которые партизаны щедро наставили при отходе. Не все сразу же согласились с таким решением Прокопюка. Никто тогда не знал, что вопреки общему решению остались с небольшими группами Чепига и Василенко. Они попытались прорваться на запад, попали под губительный огонь карателей и почти все погибли.

      Ранее была достигнута договоренность, что под объединенным командованием партизаны действуют до выхода на линию реки Букова, а в дальнейшем — по своему усмотрению. Не доходя до села Шелига, отряды разобрали раненых и разделились. Здесь формально прекратило свое существование объединенное командование. Оно могло бы позитивно проявить себя и дальше. Но так не случилось.

      Забегая вперед, отметим, что по-иному было во второй половине июня в Билгорайских лесах (Сольская пуща), когда каратели вновь окружили партизан Прудникова, Карасева и две польских бригады Армии Людовой. Здесь же по соседству оказалась однотысячная группировка Армии Крайовой под общим командованием майора «Калины» (Эдвард Маркевич) – инспектора Армии Крайовой Люблинского округа. Однако «Калина» уклонился от «союза с советскими» перед лицом равноценной опасности и сделал это не из-за недоверия к военным способностям советских командиров, а потому, что ему «не по пути» было с советами («даже на одну ночь») политически. Не удалось с ним объединиться и командованию обеих польских бригад Армии Людовой. Посыльному был дан ответ, что «пан спит». Прокопюк специально послал к «Калине» своего заместителя Галигузова. «Калина» отклонил предложение об оперативном подчинении, сославшись на то, что «у него нет полномочий на взаимодействие с советами».

      Прокопюк в своей рукописи приводит слова свидетеля переговоров Анны Дануты Бор Пжичинкувны, дочери квартийместера Армии Крайовой Бора:

      «…В пятницу 23 июня пополудни еще раз приехали в лагерь командиры советской «партизанки». Состоялись переговоры, к которым мы с Ксантурой прислушивались. Советы предлагали, чтобы еще ночью вместе ними пробиться и хотели возглавить командование полком. Их было две тысячи, а нас около тысячи. Инспектор «Калина» на это не согласился, обольщаясь надеждой, что немцы будут преследовать советские отряды и минут нас. Согласие не состоялось. «Советы отбыли»…» /406/

      Калиновцы пренебрегли предложением Прокопюка, остались в лесу и не воспользовались брешью, которую ночью пробили в кольце окружения советские партизаны. Отряды Прокопюка и Карасева, польские бригады Армии Людовой вырвались из «котла». Потери партизан составили 22 бойца и командира и 30 раненых.

      Войдя в лес, каратели нашли деморализованных калиновцев и уничтожили их поголовно. Вырвались с десяток бойцов поручика «Вира», вышел ротмистр «Меч», погиб «Калина», только и успевший предупредить своих подчиненных, чтобы его называли не «пан майор», а «пан капрал». Очевидно, что просчет «Калины» стоил жизни десяти сотен польских солдат, павших жертвой безрассудного руководства Армии Крайовой, в игре которого и сам «Калина», и все его павшие бойцы были всего лишь пешками.

      «А ведь, в сущности, — пишет Прокопюк, — майор «Калина» был, безусловно, антигитлеровцем. Эдвард Маркевич — это его настоящее имя — имел за плечами много лет деятельности в подполье. Его родной брат — поручик «Скала» был зверски замучен при допросе в гестапо… В этом роде многое можно сказать о других офицерах-аковцах. И уж, конечно, ничего дурного не было за душой сотен поляков — рядовых и сержантов Армии Крайовой. Но для таких офицеров как «Калина» и многих других, им подобных, были характерными гонор и слепое повиновение, унаследованные от бездумного офицерского корпуса «санационной» Польши; кастовая замкнутость глухой стеной отгораживающаяся от интересов своего народа. И даже сегодня таким свидетелям билгорайской трагедии как «Меч», «Вир» и другим, которым удалось спастись 24 июня, даже сегодня им недостает непосредственности Анны Бор Пшычникувны, ни гражданского мужества и мужества вообще, сказать правду о тайне Осуховского кладбища (жертвы Билгорайского побоища захоронены в селе Осухи). Наоборот, предпочли и предпочитают хранить молчание, а порой даже пытаются выдать судьбу этих жертв за результат совместных боевых действий с советскими партизанами (такое имело место на десятитысячном траурном митинге в селе Осухи 23-го июня 1957 года, посвященном тринадцатилетию событий в Билгорайских лесах. Плохая, скажем так, услуга истории… Билгорайская трагедия — волнующая тема периода второй мировой войны. Она навсегда останется позорной страницей деяний реакции, не останавливавшейся ни перед чем, когда речь заходила о принижении роли народного движения сопротивления Польши гитлеровской оккупации. Об этой странице истории еще не все сказано…»

      Переход бригады в Сольскую пущу сопровождался целым рядом встречных боев. Особо острое столкновение произошло 15 июня у деревни Шелига, где партизаны разгромили вражескую группу преследования и полностью истребили два дивизиона его конницы.

      21 июня немцы вновь окружили партизан. Николай Архипович и руководители других отрядов решили не доводить дело до нового сражения и покинуть блокированную пущу, поскольку, ввязываясь в подобные бои, партизаны безусловно проигрывали, не имея резервов. Польско-советская группировка разделилась.

      В ночь на 24 июня в исключительно трудной ситуации партизаны пробили брешь в окружении, преодолели три линии вражеского заслона и с боем форсировали труднопроходимую, заболоченную речку Танев. К вечеру 25 июня группировка достигла Янов-Львовского леса. Последующие тринадцать дней партизаны умело маневрировали между Япов-Львовским и Синявскими лесами, /407/ уклоняясь от главных сил противника и громя отдельные группы карателей во встречных боях.

      8 июля в Янов-Львовском лесу удалось принять большой транспортный самолет «Дуглас». На этом самолете и нескольких По-2, прилетавших из-за линии фронта в период с 25 июня по 7 июля, были наконец эвакуированы все раненые. Вслед за эвакуацией наступило новое разделение. Большинство отрядов вышло в обратный рейд на Люблинщину, где они вскоре соединились со вступившими на территорию Польши частями Красной Армии.

      Бригада Прокопюка, соединение Карасева и польско-советский отряд под командованием Н. Куницкого направились в Карпаты. 19 июля бригада Прокопюка форсировала реку Сан в ее верхнем течении и обосновалась на горе Столы (высота 967). Здесь бригада была доукомплектована специальными десантами, предназначавшимися для действий в Чехословакии, и с 1 августа 1944 года начала свою деятельность на территории восточных районов Словакии. Так закончилась для Николая Архиповича Прокопюка боевая работа в Польше.

      В мае 1944 года в Советском Союзе начали подготавливать специальные кадры из чехословацких патриотов. После кратковременного обучения в июле — августе несколько групп было переброшено на территорию Чехословакии. В их состав входили и советские партизаны. Всего было десантировано 24 организаторские партизанские группы, руководимые в основном чехами и словаками. Вслед за десантом на территорию Словакии перебазировалось несколько советских партизанских формирований.

      Рейд бригады Прокопюка в Чехословакии продолжался два месяца. Маневрируя в районе Снина, Гуменне, Медзилаборце на сравнительно небольшой территории, партизаны нарушали связь и снабжение врага, неожиданно появлялись в самых уязвимых для противника местах. Последний бой в Чехословакии в конце сентября бригада вела в тактическом взаимодействии с нашими наступавшими войсками.

      В ночь на 26 сентября силами своей бригады Прокопюк занял хребет на участке между высотами 811 и 909 общей протяженностью 2,9 километра и выслал разведчика, чтобы доложить советскому командованию о своем решении. Разведчик должен был служить проводником для наших частей. Он был уроженцем закарпатского села и хорошо ориентировался в горах.

      Утром противник двинул свой батальон на хребет. К 11 часам немцы – около 200 человек — достигли линии обороны бригады Прокопюка. Но, не успев развернуться, они были смяты партизанами и обращены в бегство. Операция закончилась к 14.00, и в этот день попыток к овладению хребтом Бескид противник больше не предпринимал. Утром бригада, занимавшая оборону на хребте, подверглась атакам немцев с запада, со стороны высот 698 и 909. Бой продолжался в течение всего дня, и в ходе него атаки пехоты врага чередовались с крупными артиллерийскими налетами.

      Партизаны отбили все атаки и продолжали удерживать занятую позицию. В 6 утра 28 сентября на хребет прибыли первый и второй батальоны 869-го полка 271-й дивизии под командованием старшего лейтенанта Пыхтина и капитана Полинюка. Батальонам была придана минометная батарея старшего лейтенанта Шушина из 496-го горновьючного Остропольского дважды Краснознаменного полка Резерва Главного Командования.

      Первый батальон Прокопюк расположил на западе, а второй на востоке хребта вместе со своими подразделениями. В течение двух последующих суток партизаны при поддержке прибывшего подкрепления удерживали свои позиции, /408/ несмотря на ожесточенные попытки противника занять хребет. Так, например, 28 сентября немцы предприняли 16 атак, причем две атаки были ночные. Наступлению пехоты всякий раз предшествовал артиллерийско-минометный налет.

      Имея связь с 271-й дивизией, Николай Архипович получил от командира этой дивизии заверения, что к ним идет поддержка. Помощь необходима была потому, что прибывшие батальоны из-за своей малочисленности и слабости огневых средств не представляли собой существенной силы. Но вечером 29 сентября командир 271-й дивизии сообщил Николаю Архиповичу, что направленные ему части пробиться к хребту не могут, партизанам предлагалось самим изыскать пути к соединению с частями Красной армии. Позиции на Бескидах было приказано оставить.

      Прокопюк составил из своих подразделений группу прорыва, а во втором эшелоне поставил кавалерийский эскадрон, который эвакуировал раненых. Замыкали колонну батарея Шушина и оба батальона 271-й дивизии. Оторвавшись от противника незамеченными в 02.00 30 сентября, партизаны и красноармейцы после шестикилометрового марша перешли линию фронта в районе села Воля Михова. При этом группа прорыва стремительным ударом с тыла уничтожила пять дзотов, несколько пулеметных гнезд и минометную батарею противника. Эта операция заняла 15 минут, и в образовавшийся коридор вышли подразделения Прокопюка и части 271-й дивизии, эскадрон эвакуировал 50 раненых.

      Всего в боях за хребет Бескид потери партизан составили 6 человек убитыми и 34 человека ранеными. Без вести при прорыве пропало 8 человек. Обо всем происшедшем на хребте Бескид Николай Архипович доложил рапортом командующему 4-м Украинским фронтом генерал-полковнику И.Е. Петрову. 1 октября 1944 года бригада Николая Архиповича соединилась с нашими войсками. Схватка на хребте Бескид была последним боем Прокопюка в Великой Отечественной войне.

      290 бойцов и командиров бригады, созданной на базе спецгруппы «Охотники», были награждены орденами и медалями. Кроме того, 75 человек удостоились наград Польской Народной Республики и 125 человек – Чехословацкой Социалистической Республики. Николаю Архиповичу Прокопюку было присвоено звание Героя Советского Союза. Кроме того, он награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени и медалями, а также восемью иностранными орденами — польскими и чехословацкими. В энциклопедиях Николаю Архиповичу Прокопюку посвящено несколько скупых строк.

      Источники и литература
      Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ).
      Ф.17. Оп.1. Д.401. Лл.8-11.
      Ф.71. Оп.25. Д.11914. Лл.2-45.
      Российский государственный военный архив (РГВА). Ф.38963. Оп.1. Д.59.
      Медведев Д. Сильные духом. М.: Молодая гвардия, 1979. /409/
      Старинов И.Г. Мины замедленного действия. Альманах Вымпел. Москва, 1999.
      Судоплатов П. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005.
      Федоров А.Ф. Подпольный обком действует. М.: Воениздат, 1956.
      Чекисты. М.: Молодая гвардия, 1987.
      Попов А. Лубянка. Диверсанты Сталина. Яуза. ЭКСМО. Москва. 2004.

      Военно-исторические исследования в Поволжье: сборник научных трудов. Вып. 12-13. Саратов, «Техно-Декор», 2019. С. 394-409.