Дэвид Рейнолдс. Черчилль и "решение" Англии продолжать войну в 1940 г.: правильная политика, ложные причины

Дэвид Рейнолдс. Черчилль и "решение" Англии продолжать войну в 1940 г.: правильная политика, ложные причины // Вопросы истории. - 1990. - № 9. - С. 29-48.

Лето 1940 г. вошло в английский исторический фольклор как самый славный час Британии. После падения Франции английский народ продолжал борьбу в одиночестве, но объединенный, пробужденный чудом Дюнкерка, под защитой героического английского военно-воздушного флота. Больше всего британцев вдохновляла бульдожья хватка Черчилля: "Победа любой ценой", "Кровь, труд, слезы и пот", "Мы будем сражаться на побережье... мы не сдадимся никогда". Эта история рассказывается с ностальгией при каждом национальном кризисе, и ее убедительность подчеркивается категорическим утверждением Черчилля в его мемуарах: "Будущие поколения, возможно, сочтут достопримечательным тот факт, что на повестку дня военного кабинета ни разу не был поставлен важнейший вопрос - надо ли нам продолжать борьбу в одиночестве", об этом "даже вскользь не упоминалось на наших самых секретных совещаниях". "Само собой разумелось", уверял он читателей, что Англия продолжит борьбу, а "мы были слишком заняты, чтобы терять время на отвлеченные, теоретические споры"¹.

Действительно, вопрос о продолжении борьбы никогда специально не выносился на обсуждение военного кабинета. Однако во всех других отношениях утверждения сэра Уинстона были по меньшей мере неискренними. Вопрос был чересчур реален, и ответ на него вовсе не разумелся сам собой, после того как лучшая в мире армия была разбита за шесть недель и Англия осталась в изоляции и с минимальной обороной.

В данной статье мы намерены пересмотреть некоторые мифы о событиях 1940 года. Сначала обратимся к дискуссиям в Уайтхолле и Вестминстере о перемирии и свяжем их с неустойчивой политической ситуацией в первые месяцы пребывания Черчилля на посту премьера. Затем рассмотрим причины, почему правительство, в частности Черчилль, верило в то, что у Англии тогда был шанс победить Германию. Эти причины не были убедительными, ибо основывались на ошибочных представлениях о Германии и США. Такое исследование даст гораздо более сложный образ Черчилля, чем образ неукротимого, идущего напролом, проамерикански настроенного героя, бережно хранимый военными мемуарами и национальной мифологией.

Чтобы понять проводившиеся в Англии дискуссии о перемирии, надо вспомнить о необычном политическом положении Черчилля летом 1940 года. В течение десятилетия - с 1929 до 1939 г. - он был в тени, и большинство членов парламента вспоминают о нем как о выдохшемся и эксцентричном государственном деятеле, не присоединявшемся к "команде" тори в таких крупных вопросах, как Индия, перевооружение и отречение^*. В конце 30-х годов консервативная оппозиция внешней политике Чемберлена группировалась скорее вокруг Идена, а не Черчилля, и хотя в сентябре 1939 г., когда разразилась война, Черчилль был введен в военный кабинет как военно-морской министр, он не был допущен к эффективному контролю над военными действиями. Но при вынесении палатой общин вотума доверия по вопросу о норвежской кампании 8 мая 1940 г. Чемберлен вместо обычных примерно 100 голосов получил 81. Он тщетно пытался соединить лейбористов и либералов в национальную коалицию, и через два дня политической сумятицы, вечером 10 мая, король поручил Черчиллю сформировать правительство. Утром этого дня Германия начала наступление на Западном фронте. Для Черчилля это был судьбоносный час.

В течение 1940 г. Черчилль занял в Вестминстере и по всей стране более сильные позиции, чем Чемберлен даже на вершине своей популярности - после Мюнхена. Но в первые месяцы премьерства Черчилль чувствовал себя не очень уверенно. Сменить Чемберлена - это было не его решение. Министр иностранных дел лорд Галифакс пользовался доверием Чемберлена, короля и тори, и он был бы поддержан лейбористской и либеральной партиями². Именно нерасположение Галифакса дало Черчиллю шанс. В то время Черчилль был премьер-министром без партии. Чемберлен оставался лидером консерваторов, а тори-парламентарии подчеркнуто сплотились вокруг него сразу же после политического кризиса. Черчилль был очень обеспокоен этими политическими реальностями. "В большой степени я нахожусь в Ваших руках", - писал он Чемберлену, приняв поручение сформировать правительство³, и это отразилось на составе его кабинета.

Несмотря на то, что в нем добавились лейбористские и либеральные лидеры, коалиция все же сохранила многих из старой гвардии тори на ключевых постах. Чемберлен стал лордом-председателем совета, получив контроль над внутренней политикой. Галифакс остался министром иностранных дел вместе со своим заместителем - близким другом Чемберлена Р. А. Батлером, а Кингсли Вуд стал министром финансов. После Дюнкерка, когда в прессе прошла мощная кампания за устранение "виновных", предположительно ответственных за несчастья Англии, Черчиллю стало ясно, что если Чемберлена заставили подчиниться, то Саймон, Кингсли Вуд и некоторые заместители министров, включая Батлера, могут уйти с таким же успехом. Призывая через прессу лордов к сдержанности, Черчилль облек свою обеспокоенность в крайние выражения. Он сказал, что не забыл того, как год назад, на Рождество, они попытались изгнать его из его избирательного округа; впоследствии поразивший его ход событий привел к тому, что в результате практически единогласного голосования обеих палат парламента он стал премьер-министром. Но люди, которые поддерживали Чемберлена и изгоняли Черчилля, продолжали оставаться в парламенте. Когда тот и другой приветствовали палату после образования новой администрации, Чемберлена встретили самой громкой овацией.

Всеобщие выборы во время войны невозможны, и поэтому с существующей палатой общин, какой бы непредставительной она ни выглядела в стране, необходимо считаться как с основным источником власти на этот период. Если бы Черчилль оказал давление на этих людей, как он это умел, это восстановило бы их против него, и такие междоусобные раздоры дали бы Германии наилучший победный шанс⁴. Опасения Черчилля, вероятно, были необоснованны. Вначале казалось, что Чемберлен сохраняет надежду возвратить себе пост премьера после войны, но операция и диагноз врачей заставили его осенью отойти от политики⁵, и Черчилль, которому в октябре предложили стать лидером консерваторов, следуя поучительным примерам своих предшественников - Ллойд Джорджа и Макдональда, - быстро согласился. С этих пор его политическое положение стало непоколебимый. Однако весной и летом Черчилль испытывал опасения, и это надо иметь в виду, возвращаясь к дискуссиям о перемирии в военном кабинете.

Эти дискуссии состоялись 26, 27 и 28 мая 1940 года. К 26 мая большие массы английских экспедиционных сил сосредоточились вокруг Дюнкерка. На этой стадии ожидалось, что можно будет эвакуировать только 30 - 50 тыс. войск без техники, которые составят основу для успешной защиты против вторжения⁶. Более того, имелись опасения, что вторжение неизбежно. Некоторое время в конце мая данные английской разведки говорили о том, что Гитлер собирается ввернуть военные действия во Франции, с тем чтобы атаковать Британские острова⁷. Перспектива была, как опасался, в частности, Галифакс, ужасающей. Как и большинство в Уайтхолле, министр иностранных дел был ошеломлен уничтожением французской армии - "единственной твердыни, на которую все возлагали надежды в последние два года"⁸ - и еще в декабре 1939 г. заметил в кабинете, что, если французское правительство захочет заключить перемирие, "мы не сможем вести войну самостоятельно"⁹. Теперь, столкнувшись лицом к лицу с непредсказуемым, он начал искать выход.

Важно иметь ясное представление о том, что говорил тогда Галифакс. Он не призывал к немедленной капитуляции или к чему-либо подобному. Он хотел при помощи итальянцев выяснить условия перемирия с Гитлером. Галифакс подчеркивал, что он боролся бы до конца, если бы оказались под угрозой целостность и независимость Англии - если, например, Гитлер потребует флот или английские военно-воздушные силы. Однако если его условия гарантируют сохранение независимости - пусть даже они повлекут за собой потерю части империи, - тогда, по его мнению, бессмысленно было бы допустить дальнейшие разрушения и кровопролитие¹⁰. Черчилль отвечал, что никакой удовлетворительный мир невозможен, пока Англия не показала Гитлеру, что она не может быть побеждена. Только тогда могут быть достигнуты основы равенства, на которых возможны переговоры. Даже простой интерес сейчас к германским условиям мира, настаивал Черчилль, был бы проявлением слабости, что может подорвать позиции Англии внутри страны и за рубежом¹¹.

Выход был с трудом найден в результате пяти долгих совещаний, во время которых был применен сильный для Галифакса аргумент - разговор об отставке¹². В конце концов Чемберлен склонился к точке зрения Черчилля, которая также была поддержана лейбористами и либералами - членами военного кабинета и встречена аплодисментами на собрании заместителей министров. Галифакс, таким образом, оказался в изоляции, и идея сближения с итальянцами была отклонена¹³. Более того, к началу июня военная ситуация выглядела гораздо лучше. К всеобщему изумлению и облегчению, из Дюнкерка было эвакуировано 335 тыс. союзных войск, и одновременно стало ясно, что Гитлер намеревается покончить с Францией, прежде чем напасть на Англию. Когда угроза кризиса миновала, в кабинете сложился консенсус вокруг позиции Черчилля, согласно которой вопрос об условиях перемирия не должен подниматься, пока не будет выиграна битва за Англию. Однако была еще надежда на то, что, продолжая борьбу, Британия сможет обеспечить себе не полную победу, но приемлемые условия мира. Галифакс и Батлер категорически на этом настаивали, опасаясь, что эмоции и бравада вовлекут Черчилля в продолжение войны без необходимости¹⁴.

В Вестминстере также сомневались в мудрости решения продолжать борьбу. Группа из примерно 30 членов парламента и десяти пэров, организованная бизнесменом-лейбористом Р. Стоксом, считала, что продолжение войны было бы катастрофическим для Англии и Германии. Кто бы ни победил, говорили они, Европа будет разорена, и единственными, кто от этого выиграет, будут Россия и США. Это был аргумент не в защиту лозунга "мир любой ценой", а в пользу того, чтобы серьезно подумать над любыми разумными предложениями Гитлера, открывающими возможность "немедленного мира при разоружении"¹⁵. Группа Стокса видела в Ллойд Джордже своего потенциального лидера. Отношение бывшего премьер-министра к вопросу было очень сходным с позицией военного кабинета после Дюнкерка. Он не призывал к немедленному миру, но считал, что англичане смогут добиться благоприятных условий перемирия, когда будет выиграна битва за Англию¹⁶.

Хотя в 1940 г. Ллойд Джордж уже сходил с политической арены, его современники так не считали. Дряхлость только подступала к нему, и он оставался в стране и за границей влиятельной фигурой, в которой многие все еще видели крупного лидера. Черчилль, несомненно, не сбрасывал его со счетов. Несколько раз в мае и июне он пытался ввести Ллойд Джорджа в свое правительство, но эти попытки расстраивал Чемберлен, чья ожесточенная ненависть к Ллойд Джорджу восходила ко времени первой мировой войны. Черчилль убедил Чемберлена изменить позицию в компенсацию за прекращение в прессе кампании против "виновных". Однако Ллойд Джордж отказался войти в правительство якобы потому, что не желал служить вместе с теми, кого он называл "архитекторами несчастья", - Чемберленом и Галифаксом¹⁷. Но это была не единственная причина. Как подозревали Чемберлен и Черчилль, Ллойд Джордж также видел себя в роли будущего премьер-министра - миротворца, готового принять власть, когда битва за выживание будет выиграна и народ поймет невозможность достижения полной победы. Как сказал он своему секретарю в октябре 1940 г., "я подожду, пока Уинстон лопнет"¹⁸.

Сегодня, вне связи с логикой момента, легко обвинить Галифакса, Ллойд Джорджа и им подобных в примиренчестве и пораженчестве. Велика разница между разговорами о компромиссном мире в 1940 г. и безоговорочной капитуляцией, подписанной Германией в мае 1945 года. Поэтому важно подчеркнуть, что идея возможного урегулирования путем переговоров не была ошибочной и непатриотической, а в действительности являлась целью, которую преследовали английские лидеры, вступая в войну в 1939 году. В октябре 1940 г. Чемберлен писал Рузвельту: "Мое личное убеждение состоит в том, что мы одержим победу, но не полную и эффектную, которая в нынешних условиях невероятна, а убедив немцев в том, что они победить не могут. А придя к такому выводу, они, я думаю, не смогут противостоять нашему неослабевающему давлению, поскольку они начали эту войну без энтузиазма и уверенности 1914 года"¹⁹. Убедить "немцев в том, что они победить не могут", означало оказывать давление, чтобы "пал фронт в самой Германии" и чтобы свергнуть Гитлера и нацистскую систему²⁰. После этого могли бы быть проведены переговоры с новым германским правительством с возможным участием Геринга и консервативных генералов, с которыми английское правительство пыталось наладить связь зимой 1939/40 года. Чемберлену и его коллегам это казалось взвешенным к реалистичным.

Целью Англии было уничтожить нацистскую угрозу европейской безопасности, а не сокрушить немецкую нацию, и после ужасов 1914- 1918 гг. никто не мог с энтузиазмом думать о войне на истощение, особенно при отсутствии Восточного фронта. Некоторые правые члены кабинета в своих расчетах шли еще дальше. Исторически английские лидеры сохраняли представление о сильной, но миролюбивой Германии как о возможном факторе стабильности в Центральной Европе. Устранить нацистскую угрозу ценой того, чтобы навлечь на континент "советскую угрозу", вряд ли было желанной перспективой. Поэтому С. Хор, министр внутренних дел в правительстве Чемберлена и его близкий помощник, хотел внутреннего краха Германии и установления там сдержанного, миролюбивого правительства, но не настоящей революции, которая привела бы к большевистской Европе²¹.

Какую позицию по этому вопросу занимал Черчилль? Он заявил 13 мая в палате общин, что его политика - это "победа любой ценой, победа несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем". В частных беседах 18 мая и 1 июня он выражал уверенность в том, что Англия победит Германию, и отбрасывал идею о возможной эвакуации королевской семьи и правительства за границу²². Но в кабинете во время дюнкеркского кризиса он гораздо менее твердо стоял на том, что единственно приемлемым выходом является полная победа. На вопрос Галифакса 26 мая, будет ли он готов обсудить условия мира, если убедится в достаточной степени, что они не затронут независимость страны, Черчилль ответил, что "он был бы рад выйти из нынешних трудностей на таких условиях, которые сохранили бы нам главные элементы нашей жизненной мощи, даже ценой уступки части территории"²³. В более живописном пересказе Чемберлена ответ Черчилля звучал так: "Если бы мы могли выйти из этой переделки, отдав Мальту, Гибралтар и несколько африканских колоний, я бы ухватился за эту возможность", хотя он и не видел таких перспектив²⁴.

На следующий день Черчилль занимал такую же позицию. Согласно протоколам военного кабинета, он заметил, что "если герр Гитлер готовится заключить мир на условиях возвращения германских колоний и территорий в Центральной Европе, то это одно дело", но считал, что это "очень маловероятно"²⁵. Суммируя свою позицию 28 мая, Черчилль подчеркивал, что в настоящем кризисе нельзя получить приемлемых условий мира от Италии и Германии: "Синьор Муссолини, если бы он принял роль посредника, получил бы свое независимо от нас. Невозможно было представить, что герр Гитлер окажется настолько глуп, чтобы позволить нам продолжать перевооружение. На самом деле условия полностью отдали бы нас в его власть. Если мы продолжим борьбу и даже если потерпим поражение, мы получим условия не хуже тех, которые были бы предложены нам сейчас. Однако если мы продолжим войну и Германия предпримет вторжение, мы, несомненно, будем нести потери, но и она тоже кое-что потеряет. Сократятся их поставки нефти. Придет время, когда мы сочтем, что пора положить конец войне, но условия мира не будут тогда более смертельны для нас, чем нынешние"²⁶.

В любом случае премьер-министр, по-видимому, допускал возможность заключения мира, хотя и подчеркивал, что момент для этого совершенно неподходящий. Конечно, его язык был далек от выражений типа "победа любой ценой". Как можно объяснить эти замечания? Пытался ли Черчилль просто сохранить единство кабинета, убеждая податливых коллег в том, что он не твердолобый романтик? Этот аргумент, несомненно, правдоподобен, особенно если вспомнить, что политическое положение Черчилля тем летом было сравнительно слабым. Но прежде чем мы отбросим его утверждения как тактическую уловку, надо отметить, что подобную линию он проводил и при других обстоятельствах, когда можно было ожидать от него более запальчивых, оптимистических заявлений с целью укрепить общественное мнение в стране. 29 мая, касаясь пораженческих разговоров в Лондоне, он издал приказ министрам поддерживать "высокий моральный дух в своей среде, не преуменьшая опасности событий, но демонстрируя уверенность в нашей стабильности и непоколебимой решимости продолжать войну до тех пор, пока мы не разрушим планы врага поставить всю Европу под свое господство"²⁷. Никакого упоминания о полной победе здесь нет.

Могут, однако, возразить, что все эти высказывания Черчилля, как и полемика в военном кабинете, восходят к периоду Дюнкерка и, таким образом, отражают атмосферу крайне острого, но скоротечного кризиса, царившую перед успешной эвакуацией. Такое объяснение, как и предыдущее, может быть принято, но уместно отметить, что Черчилль делал подобные заявления о заключении мира в самые безнадежные моменты. На зондирование Гитлером в конце сентября 1939 г. вопроса о мире Черчилль набросал примерный ответ. Хотя ответ и был отрицательным, но, как он писал Чемберлену, "не закрывающим дверь перед любым искренним предложением" с германской стороны²⁸. 6 июня 1940 г. Черчилль сказал Галифаксу, что прежде чем согласиться на предоставление Ллойд Джорджу какого-либо поста в кабинете, он бы провел бывшего премьер-министра "сначала через инквизицию, чтобы узнать, что у него на уме". Черчилль сказал, что в качестве критерия он принял бы формулу Галифакса, что "любые предлагаемые сейчас и потом условия мира не должны подрывать нашу независимость"²⁹. И в августе 1940 г. в выражениях, напоминающих прошлую осень, премьер-министр настойчиво повторял, что твердый ответ на гитлеровские инициативы - "единственный шанс вырвать у Германии такие условия, которые не будут фантастическими"³⁰.

Таким образом, вполне вероятно, что Черчилль не отбрасывал возможности заключения мира, если даже в мае 1940 г. считал момент для этого неподходящим. Как и для его коллег, речь для него могла идти не о полной победе, которая казалась нереальной даже при участии Франции в войне, а об устранении Гитлера и нацизма, возврате завоеванных Германией территорий и о надежно гарантированном прочном мире. В конце концов он больше чем все тори опасался долговременной "большевистской угрозы" и в августе 1941 г. говорил о своей цели видеть Германию "богатой, но бессильной"³¹. Вспомним также, что военные цели Англии формировались медленно и что курс на "безоговорочную капитуляцию", взятый в январе 1943 г., возник на совершенно другом этапе войны. После "блицкрига" Геринга, выглядевшего в глазах англичан уже очень непривлекательно, и в течение всего 1941 г. ожидания в отношении германской "сдержанности" постепенно испарились. В то же время Россия и США стали активными союзниками. Иными словами, к 1943 г. полная победа казалась и необходимой и возможной; не такой была ситуация в 1940 году.

В конечном счете эти аргументы умозрительны: они выведены из отрывочных и неясных свидетельств. Но почти несомненно то, что в противоположность усиленно создаваемой им самим легенде Черчилль временами впадал в те же сомнения, которые испытывали и другие английские лидеры летом 1940 года. В феврале 1946 г., вспоминая о черных днях войны, Черчилль удивил Галифакса, сказав, что "он в действительности никогда не верил во вторжение. Этими проблемами он занимался с 1913 года [как военно-морской министр] и представляет себе, как это трудно"³². Но 4 июня 1940 г. Черчилль набросал С. Болдуину несколько торопливых строк, тон которых совершенно другой: "Мы переживаем оч[ень] тяжкие времена, и я ожидаю худшего; но я совершенно уверен, что наступят лучшие дни. Хотя довольно сомнительно, что мы до них доживем"³³. А в июле 1946 г. американский писатель Р. Шервуд говорил о тех же днях с генералом Исмеем, военным секретарем премьер-министра в годы войны. Исмей вспоминал о своей беседе с Черчиллем 12 июня 1940 г., после их предпоследнего совещания с деморализованным французским командованием в Бриаре. Согласно Шервуду, когда Черчилль приехал в аэропорт для возвращения в Англию, он сказал Исмею, что, кажется, "мы боремся в одиночку". Исмей сказал, что он этому рад и что "мы выиграем битву за Англию". Черчилль взглянул на него и заметил: "Мы-то с вами умрем через три месяца"³⁴.

Из сказанного ясно, что вопрос о заключении мира обсуждался в Уайтхолле и Вестминстере летом 1940 года. Ясно также, что некоторые приверженцы этой идеи, а именно Галифакс и Ллойд Джордж, были политиками, которых Черчилль должен был принимать всерьез. Мы видели, что Черчилль, возможно, разделял некоторые их сомнения относительно шансов Англии и что во многих частных беседах он говорил о возможности заключения мира. Однако было, видимо, очень важно публично демонстрировать самые обнадеживающие и вдохновляющие чувства, чтобы поддерживать в стране моральный дух в ожидании вторжения. Отсюда и серии произносимых с пафосом речей Черчилля. Но одной риторики было недостаточно. Помимо эмоций, помимо "твердой" решимости, нужно было найти неотразимые доводы для продолжения борьбы. И такие доводы последующая историография упустила из виду.

Одно из наиболее убедительных письменных заявлений в пользу раннего мира было сделано в сентябре 1940 г. Ллойд Джорджем. В пространном и вдумчивом меморандуме он раскрыл всю серьезность стратегического положения Англии по сравнению с ситуацией первой мировой войны. Тогда понадобилось четыре года кровопролитных сражений, проводимых большей частью на два фронта в сотрудничестве с сильными союзниками, прежде чем Германия окончательно пала. На этот раз Англия оторвана от континента, Россия нейтральна, а Франция завоевана. Чтобы разбить Германию, указывал Ллойд Джордж, Англия должна прежде всего восстановить свои позиции на континенте - что само по себе является нелегкой задачей, - а затем вести продолжительную войну на истощение, как в 1914 - 1918 годах. Все это займет от пяти до десяти лет, а тем временем Британские острова будут опустошены, оставлены людьми и разорены, причем большая часть империи и ее торговля попадут в руки США, России и Японии. Ллойд Джордж не возлагал также особых надежд и на вмешательство Америки. "Она, несомненно, поможет нам всеми средствами, кроме военных, - писал он. - Я не могу себе представить, что она пошлет еще одну огромную армию в Европу". И даже если она решится на это, то из горького опыта 1917 - 1918 гг. Ллойд Джордж делал вывод, что армия США "не будет эффективным военным инструментом по крайней мере еще года два. Затем она может занять место французской армии в последней войне - хотя это и сомнительно"³⁵.

Ллойд Джордж прямо указал на два центральных, самых жизненных момента. Можно ли было победить Германию, избежав еще одной кровавой бойни на континенте? И каковы были перспективы скорой и достаточно широкой помощи со стороны Америки? Ответами на эти два вопроса в большой степени определялась оценка шансов Англии. На оба вопроса ответ Ллойд Джорджа был отрицательным - отсюда и его пессимизм. Черчилль выражал более оптимистическую точку зрения, которую он постепенно утверждал в качестве официальной политики.

Чтобы дать этому оценку, следует более внимательно рассмотреть позицию Англии по отношению к Германии, а затем к США.

Английские стратеги в 1940 - 1941 гг. (а также и раньше и позже) упорно не учитывали того, что было сформулировано Ллойд Джорджем как первый аргумент, - что Германия не могла быть побеждена без ведения войны на истощение на континенте. С их точки зрения (и особенно Черчилля), широкомасштабные действия английских экспедиционных сил во время первой мировой войны были ужасной ошибкой, отступлением от традиционной политики Англии XVIII и XIX столетий. Нынешняя война должна вестись старым методом, иными словами, путем соединения английских экономических, финансовых ресурсов и морских вооружений с живой силой союзников на континенте. (Или, как говорили во Франции, Англия будет воевать до последнего француза.) Таким образом, военные планы в 1939 г. предусматривали, что французская армия и упомянутые английские экспедиционные силы будут противостоять первому натиску Германии. А затем экономика и моральный дух последней будут подтачиваться блокадой и бомбардировками промышленных центров, а также интенсивной пропагандой, пока не пробьет час окончательного наступления³⁶.

Эта стратегия была в целом хороша для периода англо-французского союза. Но английские политики цеплялись за нее и после потери французской армии. Как считали начальники штабов в сентябре 1940 г., "наша стратегия должна основываться на том, чтобы сломить сопротивление Германии путем всевозрастающего экономического давления"³⁷. К триаде "блокада, бомбардировки, пропаганда" добавлялось новое оружие - партизанское движение. Англия должна была участвовать в партизанском движении на территории оккупированной Европы, терроризируя там нацистское командование и подготавливая возможные восстания. (Именно в июле 1940 г. Черчилль создал Командование особыми операциями, целью которого было "повергнуть Европу в пламя".) Армия будет жизненно необходима для защиты Британских островов и империи, но ее оборонительная роль все еще рассматривалась как ограниченная. Как указывал Черчилль, "это не наша политика - пытаться поднять и ввести на континент армию, по размерам сравнимую с германской. Несмотря на это, мы будем стремиться... чтобы могли быть использованы с хорошими шансами на успех силы меньшей численности, восстановить на континенте ударные силы, с которыми мы могли бы войти в Германию и диктовать ей свои условия"³⁸.

Как могла эта стратегия ограничений ответственности заслуживать доверия после июня 1940 года? Частично ответ содержится в возрастающей вере в стратегические бомбардировки. В сентябрьском меморандуме начальники штабов все еще возлагали свои основные надежды на блокаду, но уже выделялись особые задачи военно-воздушного флота и ему постепенно придавалось официально все большее значение во многом благодаря поддержке Черчилля. Теперь, когда Германия контролировала Скандинавию и большую часть Европы, в июле 1940 г. премьер-министр отметил, что блокада не оправдала надежд как эффективное оружие. По его мнению, единственное средство, с помощью которого может быть повержен Гитлер, - это опустошающие, разрушительные бомбардировки Германии³⁹.

Свою мысль Черчилль выразил еще более полно в меморандуме кабинету от 3 сентября: "Морской флот может проиграть войну, и только авиация может ее выиграть. Поэтому наши основные усилия должны быть направлены на достижение подавляющего господства в воздухе. Истребители - это наше спасение (в защите Британских островов. - Д. Р.), но только бомбардировщики позволят одержать победу. Таким образом, мы должны наращивать мощь для нанесения Германии ударов всевозрастающей силы так, чтобы уничтожить промышленную и научную структуру, от которой зависят военные возможности и хозяйственная жизнь противника, хотя мы и будем держать его на расстоянии вытянутой руки от нашего острова. Ни на один другой способ в обозримом будущем мы не можем возлагать надежды, чтобы превзойти громадную военную мощь Германии"⁴⁰.

Черчилль продолжал делать упор на эту стратегию и в последующие месяцы. "Я считаю быстрое наращивание бомбардировочной авиации одной из крупнейших военных задач, стоящих сейчас перед нами", - писал он в декабре 1940 года. А затем в июле 1941 г. он указывал, что к концу 1942 г. Англия должна добиться превосходства не менее чем вдвое над силами люфтваффе. Это было "самое меньшее, на что нужно рассчитывать, раз уж до сих пор не предложено никакого другого способа победить"⁴¹. Точка зрения руководства военно-воздушных сил, что сухопутные войска могут едва ли больше, чем "нанести завершающий удар"⁴², была, естественно, непопулярна в военном министерстве, где в течение 1941 г. росла оппозиция этой стратегии военной победы⁴³. Но официально на высшем уровне все три службы теперь склонялись к точке зрения Черчилля.

Обзор начальниками штабов "генеральной стратегии" от 31 июля 1941 г. оставлял армии лишь роль оккупационных сил на финальной стадии поражения Германии, если только не будет решено ускорить победу броском на континент на более раннем этапе. Однако даже тогда это были бы дивизии с современным вооружением, способные к высокой мобильности, а не пехотные линии образца первой мировой войны. И в противоположность этому о массированных бомбардировках начальники штабов говорили как о "новом оружии", на которое Англия должна в основном полагаться, чтобы разрушить экономику и подорвать моральный дух Германии. Производству этого "оружия" должен был отдаваться приоритет, и в его наращивании не должно было быть ограничений⁴⁴.

Но даже этой чрезмерной надежды на стратегические бомбардировщики в 1940 - 1941 гг. недостаточно для объяснения оптимизма Англии з отношении победы над Германией ценой ограниченных усилий. Основной причиной была серьезная и длительная недооценка мощи германской военной экономики⁴⁵. 18 мая 1940 г. "Чипе" (Г. Ченнон), помощник министра иностранных дел, записал: "Сейчас все считают, что война закончится в сентябре - Германия или выиграет, или будет измотана этим потрясающим натиском"⁴⁶. Подобный образ мыслей с очевидностью проявился в дебатах военного кабинета 26 мая: Эттли сказал, что Гитлер "должен победить к концу года", а Чемберлен - что "должен победить к началу зимы". Даже Галифакс разделял эту уверенность во "внутренней слабости Германии: он использовал ее, чтобы обосновать свое утверждение, что Гитлер, возможно, не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы настаивать на "оскорбительных условиях"⁴⁷. Эти замечания были основаны на предположениях, что прекращение поставок в Германию продовольствия и сырья, особенно нефти, скоро даст о себе знать. 25 мая начальники штабов вынесли свое заключение по вопросу, может ли Англия надеяться на победу в одиночку. (Знаменательно, что дословно вопрос был поставлен так: "Сможем ли мы до конца оказывать на Германию достаточное экономическое давление, которое бы обеспечило ее поражение?".) Они отметили, что если блокада будет поддерживаться, то к зиме 1940/41 г. сокращение поставок нефти и продовольствия ослабит господство Германии в Европе, и к середине 1941 г. "Германия будет испытывать трудности в воспроизводстве военного снаряжения. Большая часть европейских заводов будет остановлена, поставив перед германской администрацией огромную проблему безработицы"⁴⁸. В более взвешенном документе от 4 сентября начальники штабов предсказывали, что, "если только Германия не сумеет существенно улучшить свое положение", в 1941 г. дефицит жизненно важных продуктов - нефти, продовольствия и текстиля - "может оказаться катастрофическим". Далее они вынесли примечательное заключение, что хотя 1941 год будет изнурительным для Англии, ее целью "будет переход к генеральному наступлению во всех сферах и на всех театрах с наибольшей возможной силой весной 1942 года"⁴⁹.

Черчилль, по-видимому, разделял предположение, что германская экономика перенапряжена; еще в феврале 1939 г. он заявил: "Гитлер сейчас достиг пика своей военной мощи. С этого момента она будет ослабевать по отношению к Англии и Франции"⁵⁰. В мае 1940 г. он настаивал, что, "если только мы сумеем продержаться еще три месяца, положение будет совершенно другим"⁵¹. И эта вера в то, что в своей основе Германия слаба, также проливает свет на часто забываемую сторону "звездной" речи премьер-министра в палате общин 18 июня 1940 года. В ней он ободрял своих соотечественников, потрясенных падением Франции, напоминая им, что "на протяжении первых четырех лет прошлой войны союзников преследовали сплошные неудачи и разочарования. В ту войну мы не раз задавали себе вопрос: "Как мы придем к победе?", и никто не мог дать на него точного ответа, пока в конце совершенно неожиданно и внезапно наш страшный враг не капитулировал перед нами, а мы так упивались победой, что в своем безумии отбросили прочь ее плоды"⁵².

Как мы теперь знаем, представление о "перенапряженной" нацистской экономике, уязвимой для экономического давления и стратегических бомбардировок, было иллюзорным. Военное производство Германии достигло своего пика только в июле 1944 г., бомбардировки всего лишь ограничили общий объем продукции к концу года; и моральный дух, и производительность труда пусть немного, но повысились, когда войска союзников вошли в Германию⁵³. Почему же английские политики так ошибались? Как считает Хинсли, ошибка была допущена в основном не из-за плохой информированности, а из-за ложных предположений. И таких предположений было несколько. Прежде всего существовало убеждение, что главной целью Гитлера было порабощение Англии, а не экспансия на Восток. Политики Уайтхолла склонились к этой точке зрения к концу 1938 г., и с января 1939 г. были все признаки того, что Германия может совершить молниеносный опустошительный воздушный налет на Лондон, возможно, минуя Францию⁵⁴.

4 мая 1940 г., менее чем за неделю до начала наступления на Западном фронте, начальники штабов высказывали мнение, что нападение на Англию более правдоподобно, чем на Францию⁵⁵, что подтвердилось, как они считали, во время Дюнкерка. Черчилль, вероятно, разделял убеждение, что настоящей целью Гитлера была Англия. 26 мая он заметил, что Франции "повезло, что Германия предложила ей приличные условия мира, каких нам не предложит... Нет пределов, до которых дошла бы Германия, навязывая нам свои условия, если дело дойдет до этого"⁵⁶. Однако из всей историографии, посвященной военным целям Гитлера, ясно видно, что по крайней мере на ранних стадиях своей экспансионистской программы он добивался и ожидал молчаливого согласия Англии на то время, пока он укреплял свои позиции в завоеванных странах Европы. К этой мысли приводит осуществлявшееся перевооружение всех родов войск нацистской армии, за исключением флота, и когда в 1938 - 1939 гг. выяснилось, что надежды на такое согласие не оправдали ожиданий, германские вооруженные силы оказались плохо подготовленными к общеевропейской войне, разразившейся в сентябре 1939 года. Даже в течение лета 1940 г. Гитлер все еще питал надежды на соглашение с Англией⁵⁷.

Итак, в 1939 г. Англия ошибочно полагала, что Гитлер намерен воевать с нею. Англичане считали, что он только тогда начнет эту войну, когда его экономика будет полностью к ней готова. Под этим они подразумевали экономику, переведенную с мирных на военные рельсы, с соответствующим переоборудованием, контролем и организацией. В отношении Германии такое суждение казалось особенно разумным, ведь это было тоталитарное государство, по-видимому, подчиненное строжайшему режиму. Начальники штабов комментировали это положение в сентябре 1940 г.: "Экономическая система Великой Германии достигла выдающихся успехов, поскольку она основана на контролируемой сверху дисциплине, охватывающей все виды деятельности вплоть до сделок частных лиц"⁵⁸, хотя англичане знали, что в абсолютных цифрах уровень производства и запасов в Германии не был впечатляющим. Из этого они делали вывод, что гитлеровская экономика достигла пика в своем развитии, что этого уровня недостаточно для ведения длительной войны и что система так перенапряжена, что скоро взорвется под продолжающимся давлением Англии. Как отмечал в сентябре министр военной экономики, "нацистская экономика гораздо более хрупка, чем экономика Германии в 1914 - 1918 гг., которая не была столь высоко интегрированной. Нет ничего невозможного в том, что острый дефицит нефти или остановка транспортной системы могут стать причиной развала тесно взаимоувязанной нацистской системы с огромными последствиями для всей Германии и завоеванной ею Европы"⁵⁹.

Здесь налицо два коренных заблуждения. Первое состоит в том, что англичане мыслили категориями либо военной, либо мирной экономики: они не поняли промежуточной концепции блицкрига. А. Милуорд отмечал, что это был точно рассчитанный Гитлером ответ на требования, диктуемые экономическим и геополитическим положением Германии: короткие, стремительные войны против отдельного врага, для которых нет необходимости настраивать всю экономику на военное производство. Это делало возможным избежать второй войны на два фронта для Германии и иметь как пушки, так и масло. Недавно такие историки, как Р. Овари, В. Мюррей и В. Дайст, высказали предположение, что блицкриг был не глубоко продуманной стратегией, а спонтанным ответом на крупномасштабную войну, начавшуюся на несколько лет раньше, чем рассчитывали германские лидеры. Так или иначе, но для германской военной экономики 1940 года было характерно скорее перевооружение по горизонтали, чем по вертикали. Армии и вооруженным силам не хватало резервов, запчастей и особенно снабжения для продолжительной военной кампании, но они обладали исключительной силой краткосрочного удара, которую широко продемонстрировали в Польше и во Франции. Англичане это оценили (отсюда их соображения, что важно выдержать первые несколько месяцев после удара Германии), но они считали, что тогда был пик возможностей Гитлера.

Вторым заблуждением было то, что они не поняли природы некоординированной, малоэффективной нацистской военной экономики 1939- 1940 годов. В то время Германии, далеко не являвшейся строго упорядоченной тоталитарной системой, не хватало крепкого экономического управления из центра. Промышленность Германии сильно отставала в переходе на выпуск военной продукции, а отсталая промышленная структура требовала введения автоматизации, других методов массового производства. Порядок был наведен только к 1942 г., при Шпеере, и это помогает понять, почему Германия не достигла пика в своем производстве раньше 1944 года. Другими словами, нацистская экономика, бывшая в 1940 г. далеко не "перенапряженной", сохраняла еще большие резервы для развития.

Как показано в труде Хинсли, "гвоздь" хорошей разведки зачастую не в специфической информации (собираемой шпионами, осведомителями и т. п., обыкновенно связываемой в воображении обывателей с разведдеятельностью), а в отыскании парадигм или создании схем предположений, в ячейки которых помещаются зерна информации. Английские оценки уровня производства и запасов Германии были неверными, но они не были и грубо ошибочными. Важнее всего были стоящие за ними уверенность в целях Гитлера, представление о природе военной экономики и режиме тоталитарного государства. Английские политики в 1942 г. считали, что эффективность германской военной машины приближается к максимуму и что традиционные методы экономического давления в сочетании с "новым оружием" - тяжелыми бомбардировщиками - приведут к удовлетворительному исходу борьбы, позволив избежать еще одной крупной войны на континенте. Эти иллюзии медленно рассеивались. Они помогают прежде всего понять, почему Англия противилась американской стратегии второго фронта в 1942 - 1943 годах⁶⁰. И они частично объясняют решимость Англии продолжать борьбу в одиночку в 1940 году.

Другой вопрос - это, конечно, ожидание Англией помощи со стороны США. Оценивая шансы Англии победить в одиночку, начальники штабов отчетливо высказали свое твердое убеждение в том, что США "пожелают предоставить нам полную экономическую и финансовую поддержку, без которой, как мы думаем, мы не сможем продолжать войну с каким-либо шансом на успех"⁶¹. Они делали особый упор на широкое сотрудничество с Западным полушарием в усилении блокады Германии, на немедленные поставки США самолетов и кораблей и на помощь американского флота на Тихом океане против Японии. Но они все еще не думали о новых американских экспедиционных силах - и не только потому, что считали это утопией на той стадии перевооружения США. Военное планирование отмечало в конце июля, что, хотя американский технический персонал был бы очень ценен, "для нас нежелательна присылка войск", поскольку тогда Англия сама должна будет предоставить адекватные людские резервы⁶². Здесь снова проявляется распространенная уверенность в том, что Германия может быть побеждена прежде всего путем экономического давления.

Больше всего английские лидеры в середине 1940 г. надеялись на скорое объявление Америкой войны. У них были для этого две причины. В перспективе, как они считали, только это может расшевелить американцев и позволит им начать всеобщую экономическую мобилизацию. Но немедленное решение вопроса, с их точки зрения, оказало бы благотворное воздействие на моральный климат в Англии и других странах. Черчилль прямо отмечал, обращаясь к Рузвельту 15 июня: "Когда я говорю о вступлении Соединенных Штатов в войну, я, конечно, не думаю о посылке экспедиционных сил, о которой, как я знаю, вопрос не стоит. То, что я имею в виду, - это громадный моральный эффект, который произвело бы подобное решение Америки не только во Франции, но также во всех демократических странах мира, и в обратном смысле - среди народов Германии и Италии"⁶³.

И вновь озабоченность Черчилля психологическим эффектом вступления Америки в войну может быть до конца понята, если только мы вспомним о его уверенности в том, что это не будет война больших армий. Если целью Англии было приблизить общий крах Германии путем подрыва ее воли к победе, то соотношение морального духа воюющих сторон становилось решающим фактором. К этой теме Черчилль часто возвращался. В беседе с редакторами газет 22 августа 1941 г., пишет Кинг, "он был сильно озабочен тем, чтобы Америка объявила войну Германии, и рассчитывал на психологический эффект этого акта. Он заявил, что предпочел бы, чтобы Америка вступила в войну и 6 месяцев не оказывала помощь, чем чтобы она удвоила эту помощь, но сохранила бы свой теперешний нейтралитет. Он пришел к выводу, что это - психологическая война и что многое зависит от того, смогут ли немцы заставить европейцев принять их новый порядок, прежде чем мы сможем их убедить в своей способности освободить их. В этой борьбе за выигрыш времени участие американцев в войне было бы большим психологическим аргументом в нашу пользу"⁶⁴.

На протяжении 1940 и большей части 1941 г. проблема для Черчилля заключалась в том, что американцы не выказывали явной готовности объявить войну. Наоборот, их немедленной реакцией на падение Франции была паническая забота о своей собственной обороне, даже в ущерб той ограниченной материальной помощи, которую они оказывали Англии. Но в течение лета 1940 г. Черчилль настойчиво повторял, что вопрос о вступлении США в войну будет решен самое большее через несколько месяцев, и выражал свою уверенность с такой решительностью и пылом, что она сделалась аксиомой английской политики.

Как и в случае с его верой в падение Германии, свои предсказания относительно США Черчилль ставил в зависимость от предполагаемого эффекта бомбардировок: налеты германской авиации на английские города разбудят американское общественное мнение и приведут к объявлению войны. Он долго был уверен в этом и выражал эту уверенность во многих частных беседах в течение 1939 года⁶⁵. И повторял это в середине 1940 г., даже когда речь шла о поражении или капитуляции. Конкретные аргументы варьировались. Иногда он подчеркивал самый эффект бомбардировок. В своих мемуарах де Голль вспоминал: "Я помню, как в Чекерсе, однажды в августе, он воздел кулаки к небу и воскликнул: "Итак, они не придут!" Я спросил его: "Вы в таком ужасе при виде ваших разрушенных городов?" "Видите ли, - ответил он, - бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут такую волну возмущения в Соединенных Штатах, что они вступят в войну!"⁶⁶. В других случаях Черчилль делал акцент на возможности вторжения, говоря обеспокоенному министру по делам колоний 16 июня, что "зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет Соединенные Штаты в войну"⁶⁷.

Но после того как в июне ему не удалось убедить Рузвельта вступить в войну, Черчилль все больше признавал, что у президента связаны руки до выборов 5 ноября, и именно на эту дату он возлагал свои надежды. 20 июня, сразу после того, как французы запросили перемирия, он выступил на строго секретном заседании палаты общин. Сохранились только его заметки, но они ясно показывают смысл его выступления: "Отношение Соединенных Штатов. Ничто их не расшевелит так, как военные действия в Англии. Нельзя показывать им, что мы в нокауте. Героическая борьба Англии - лучший шанс их вовлечь... Все зависит от нашей решимости держаться до результата выборов. Если мы это сумеем, я не сомневаюсь, что весь англоязычный мир станет единым фронтом"⁶⁸. В начале осени Черчилль усердно проводил эту мысль. В письме Бевину от 15 октября он критически замечает относительно США: "Я все еще надеюсь, что здесь произойдут большие события"⁶⁹. А 1 ноября Черчилль заявил, что "он уверен в победе на выборах Рузвельта гораздо более значительным большинством голосов, чем предполагается, и он верит, что Америка вступит в войну"⁷⁰. В это же время даже осторожные специалисты из американского отдела Форин оффис склонялись к этой точке зрения. Действительно, адмиралу Р. Шортли, "чрезвычайному морскому представителю" США в Лондоне, казалось, что "все в Великобритании ожидают, что США вступят в войну через несколько дней после переизбрания президента"⁷¹.

Эти ожидания желаемого воздействия немецких бомбардировок на общественное мнение в США помогли Англии выстоять летом 1940 года. И можно найти свидетельство этому в комментариях такого выдающегося американского журналиста, как У. Липпман⁷², и даже в частном замечании самого президента, которое было передано королем Георгом VI английским лидерам, среди которых, вероятно, был и Черчилль, летом 1939 года⁷³. Однако, как и уверенность в скором крахе Германии, эти ожидания оказались совершенно неоправданными. Переизбрание Рузвельта не стало провозвестником вступления США в войну. Они сделали это только в декабре 1941 г., и то в ответ на действия Германии и Японии.

Чем же объяснить сверхдоверие Англии? Частично ответ лежит в их чересчур завышенных ожиданиях эффекта бомбардировок. Блицкриг не оказался таким разрушительным, как опасались англичане⁷⁴. Человеческих жертв было неожиданно мало по сравнению с большим ущербом, причиненным недвижимости и основным службам, и хотя немецкие налеты способствовали усилению проанглийских настроений в США, они не стали таким катализатором, как предсказывал Черчилль. Другой причиной было то, что он постоянно преувеличивал степень единства того, что называл "англоязычным миром". Несмотря на свое полуамериканское происхождение и частые визиты в США, Черчилль имел слабое представление об этническом разнообразии этой страны и об англофобии, которую вывезли из Старого Света многие из ее европейских иммигрантов. Для него США были продолжением английской семьи народов, связанной родственными, культурными узами, и прежде всего языком, - поэтому, как он заявил французским лидерам 31 мая 1940 г., вторжение в Англию, если оно случится, будет иметь глубокий эффект, "особенно во множестве тех городов Нового Света, которые носят одинаковые названия с городами на Британских островах"⁷⁵.

Черчилль также недооценивал политические факторы, все еще влиявшие на Рузвельта после 5 ноября. Как и большинство английских политиков, он с трудом осознавал, насколько далеко американские политические партии отстали от своих вестминстерских собратьев по уровню сплоченности и дисциплины. Даже получив огромное большинство на выборах 1940 г., президент все же должен был потрудиться, чтобы создать консенсус среди конгрессменов и публики в отношении любой внешнеполитической инициативы, как показали дебаты 1941 г. о ленд-лизе, конвоях и возобновлении призыва в армию. И, видимо, Черчилль слишком оптимистично оценивал готовность самого президента вступить з войну. В представлении английских лидеров Рузвельт всегда находился в состоянии высокой боевой готовности; по мнению публики, он мог бы вступить в конфликт завтра. А ведь Рузвельт был непревзойденным мастером сказать слушателям именно то, что они хотят услышать⁷⁶. Истинные намерения этого глубоко скрытного человека было трудно угадать, но можно предположить, что он всегда надеялся избежать формального, тотального вовлечения США в войну, если удастся сохранить независимость страны силами союзников. Возможно также, что такую надежду укрепило гитлеровское наступление на Востоке и успешное сопротивление русских летом 1941 года.

Все это может подтвердить представление о Черчилле как о героической, но несложной, даже наивной личности, человеке, надеявшемся на американскую дружбу, которая была воодушевляющей, но несвоевременной; человеке, который 20 августа 1940 г. сравнил англо-американское сотрудничество с великой Миссисипи, катящей "полные воды, неостановимой, неудержимой, благодатной, стремящейся к новым берегам и лучшим дням"⁷⁷. Однако чтобы правильно оценить подобные высказывания и вынести взвешенное суждение о публично демонстрируемом Черчиллем доверии к США, надо иметь в виду два других обстоятельства: выражаемое им в частных беседах тем летом глубокое разочарование отсутствием действительной американской помощи, а также очень твердую линию, проводимую им в отношении США в заокеанской дипломатии.

Черчилль полностью разделял общее чувство Уайтхолла по поводу изоляционистской паники в Вашингтоне, и 27 мая 1940 г. с горечью заметил, что США "практически не оказали нам помощи в войне, и теперь, когда они увидели, как велика опасность, их отношение таково, что они хотят сохранить все, что могло бы нас поддержать, для нужд своей собственной обороны"⁷⁸. Или, как он сформулировал это спустя месяц в телеграмме своему давнему американскому другу Б. Баруху, "уверен, с нами будет все в порядке, но ваш народ не сделал многого"⁷⁹. В этих обстоятельствах Черчилль считал, что США нужно подтолкнуть, и поэтому в течение лета он настаивал, вопреки совету Форин оффис, чтобы любая уступка со стороны Англии Соединенным Штатам делалась бы только в том случае, если в ответ Рузвельтом будет предложена соразмерная выгода. Например, он был непреклонен, считая, что США нельзя давать право строить столь необходимые им военные базы на Британских островах, в Карибском море и Атлантике, за исключением условия, по которому Англия получит истребители и другое снаряжение. Точно так же он решительно отмел предложения, чтобы британское правительство выдало американцам свои военные секреты, вроде гидролокационных и радарных установок, и затем посмотрело бы, что они предложат в обмен. "В целом, - писал он 17 июля, - меня не приводит в ужас выдача наших секретов, если это приблизит США к войне"⁸⁰.

Черчилль прибег даже к дипломатическому шантажу в своих усилиях сдвинуть США с их позиции. В Вашингтоне тем летом были широко распространены опасения, что английский и французский флоты будут разбиты или капитулируют. Эти опасения разделял и Рузвельт, который получил искаженные, полные тревоги сообщения о дискуссиях, проходивших в английском кабинете в конце мая. В это время США имели флот только в одном океане, обычно он базировался в Пёрл-Харборе, за две тысячи миль от их Западного побережья, чтобы сдерживать Японию; и если бы Гитлер получил контроль над Атлантикой, Восточное побережье США могло оказаться крайне уязвимым. Черчилль настойчиво играл на этих опасениях во время падения Франции. 20 мая он заявил Рузвельту, что, хотя его правительство никогда не капитулирует, оно может не пережить успешного вторжения немцев и, "если другие придут к переговорам в окружении руин, вы не должны закрывать глаза на тот факт, что единственным предметом для торговли с Германией останется флот, и если Соединенные Штаты оставят эту страну (Англию. - Д. Р.) на произвол судьбы, никто не посмеет обвинить тех, кто будет добиваться наилучших возможных условий для выжившего населения"⁸¹. Таков был и смысл нескольких других телеграмм, направленных им президенту в мае и июне.

Настроение Черчилля в основном не изменилось ни после заключения соглашения об истребителях в сентябре 1940 г., ни после переизбрания Рузвельта два месяца спустя. Напротив, премьер-министр 2 декабря признался, что он "скорее разочарован" позицией США в предыдущие месяцы⁸², а 20-го он сетовал: "Мы не получили от Соединенных Штатов ничего, за что бы мы не заплатили, а то, что мы получили, не сыграло большой роли в нашем сопротивлении"⁸³. Решительный поворот наступил, по-видимому, в январе 1941 года. То, что Рузвельт представил конгрессу билль о ленд-лизе, а затем визит в Лондон его ближайшего друга Г. Гопкинса, - все это убедило Черчилля, что президент в самом деле "лучший друг" Англии и что он не имел в виду ничего другого, когда говорил об ограниченности своих возможностей. Но в середине 1940 г., как мы видели, Черчилль был гораздо менее оптимистичен.

Все вышесказанное подводит нас к первому из двух выводов - что Черчилль из легенды (и из военных мемуаров) - это не всегда тот Черчилль, который был в истории. Ученые, занимающиеся 30-ми годами и второй мировой войной, давно догадывались об этом несоответствии, но его надо подчеркнуть в связи с поисками биографов и телепродюсеров. В противоположность легендам Черчилль не находился в полном и героическом противостоянии к своим малодушным, недалеким коллегам-политикам. Перед всеми английскими лидерами 30-х годов и второй мировой войны стояла одна и та же основная проблема: как защитить глобальные интересы своей страны имеющимися в ее распоряжении минимальными средствами. Разные политические линии, которые они проводили, не разводят их в различные лагеря, а скорее являются разными частями многообразного спектра, и никто из них не впадал в крайность, как это часто считается. Это относится и к эпохе Чемберлена, это также верно и в отношении 1940 года. В частных беседах Черчилль часто признавал, что шансы на выживание при политике невмешательства были зыбки. Он разделял идею возможного перемирия на условиях, гарантирующих независимость Британских островов, даже если пришлось бы пожертвовать частью империи и предоставить Германии господство в Центральной Европе. Отношение Черчилля к США в 1940 г. было часто демонстрацией недоверия и подозрительности, поскольку он использовал даже дипломатическое оружие, включая угрозу капитуляции Англии, чтобы подтолкнуть колеблющегося Рузвельта к оказанию ей реальной помощи. Но на публике по всем этим проблемам высказывания Черчилля были совершенно другими. На публике он держал себя как неутомимый оптимист, настаивая, что Англии нужна только полная победа, и отвечал скептикам дома и за границей, что США скоро вступят в войну. Это ни в коем случае не преуменьшает величия Черчилля. Напротив. Распространенный стереотип не соответствует сложности этого замечательного человека и помещает его на выдуманный пьедестал, Искусный политик, подающий одни и те же решения по-разному публике дома и за рубежом, наедине борющийся с собственными сомнениями и страхами, но скрывающий их, чтобы поддержать дух руководителей своей и других стран, - это, бесспорно, более впечатляющая, а также и более близкая к истине фигура, чем пузатый бульдог из народных легенд.

Столь же обманчиво и традиционное представление о "самом славном часе" Англии. Формального "решения" продолжать борьбу в июне 1940 г. не было, но от него вовсе не воздерживались, как это дает понять Черчилль. Во время Дюнкерка в британском кабинете и среди небольшой группы парламентариев и пэров шли серьезные дебаты о шансах Англии на будущее и о возможности удовлетворительных условий перемирия - немедленно или когда минует угроза вторжения. Среди тех, кого объединяли эти идеи, были Галифакс и Ллойд Джордж - бывший соперник Черчилля, претендовавший на премьерство, а впоследствии предполагаемый лидер будущего миротворческого правительства. В это время Черчилль был премьер-министром без партии, он живо помнил о своей недавней изоляции не только в кабинете, но и в консервативной партии. И поэтому он вынужден был принимать всерьез возможную угрозу со стороны этих коллег и их политики.

На выдвигаемые сторонниками раннего перемирия доводы о плачевном состоянии дел Черчилль и другие так же настроенные английские политики отвечали, что если Англия сможет выжить в 1940 г., то она сможет выиграть войну. Они считали, что экономика Германии уже достигла пика и уязвима для английских бомбардировок и что Гитлер должен победить Англию к зиме, если ему вообще суждено победить. Если до тех пор она сможет продержаться, то желательно, чтобы возможное германское вторжение, и особенно беспощадные бомбардировки английских городов, возмутили бы общественное мнение в США и вовлекли бы их в войну после ноябрьских выборов. Черчилль поставил рядом оба этих соображения 20 июня в своей решающей речи на секретном заседании палаты общин. Вот его заметки: "Если Гитлер упустит момент вторгнуться или разрушить Англию, он проиграет войну. Я считаю, что Европу ждет испытание не только в виде суровой зимы. На будущее я собираюсь добиваться превосходства в авиации. Если [мы] продержимся три месяца, [мы] продержимся три года"⁸⁴.

Английские оценки в отношении Германии и США были почти полностью ошибочными. Надежды на выживание, на победу без вмешательства союзников также могли оказаться чересчур оптимистичными - для Гитлера. Действительно, весомая причина продолжать борьбу была им в это время неизвестна: а именно, что в июле 1940 г. Гитлер уже думал повернуть войска в 1941 г. на Россию. Об этом в докладах и стратегических оценках английской разведки в 1940 г. не найти ни слова. В течение этого и большей части следующего года англичане считали, что основной целью Гитлера были Британские острова. Поэтому балканская кампания Гитлера весной 1941 г. рассматривалась как часть периферийной стратегии, имевшей целью перерезать жизненно важные коммуникации Британской империи - в качестве прелюдии к возможному вторжению в конце года. И в апреле многие английские стратеги допускали, что Германия может проложить мост к Южному побережью в любой момент, когда она решится пойти на жертвы. Посетивший Англию американский генерал отмечал: "Дилл, Бивербрук, Фримэн и Синклер - все считают, что это может быть сделано и что попытка состоится". Их усилия были сосредоточены не на том, как предупредить вторжение, а на том, как остановить прорыв немецкого морского десанта⁸⁵.

Как показал Хинсли, Уайтхолл только в июне 1941 г. согласился с тем, что Гитлер действительно собирается напасть на Советский Союз. И даже тогда были такие сомнения в военной мощи русских, что, когда 22 июня началась операция "Барбаросса", большинство английских политиков полагали, что война будет окончена Германией в шесть недель без тяжелых потерь⁸⁶. Неудивительно, что 25 июня Черчилль отдал приказ к 1 сентября завершить подготовку мер против вторжения на Британские острова⁸⁷. Если бы Гитлер не повернул на Восток, если бы русские не устояли, если бы Гитлер затем не умножил безумие, бросив Японию против США, исход войны мог бы быть совершенно другим. В 1940 г. Черчилль и его коллеги приняли правильное решение, но сделали это, исходя из ложных причин.

* Отречение от престола английского короля Эдуарда VIII (январь - декабрь 1936 г.) в пользу своего младшего брата Георга VI. - Ред.

Примечания

1. Churchill W. S. The Second World War. Vol. 1-VI. Lnd. 1948 - 1954. Vol. II, pp. 157, 172, 199, 216.

2. Как считает Д. Карлтон (Carlton D. Anthony Eden. Lnd. 1981, pp. 161 - 162), Чемберлен мог предпочесть Черчилля Галифаксу, но мы придерживаемся более традиционной оценки.

3. Birmingham University Library, Neville Chamberlain Papers, NC 7/9/80.

4. См. King C. H. With Malice toward None: A War Diary. Lnd. 1970, p. 50 (запись от 7 июня 1940 г.). "Если интриги против правительства или нападки на него усилятся, - писал в июле Батлер, - все, что нам нужно будет сделать, - это потянуть за веревочку игрушечную собачку, чтобы она залаяла. После нескольких стаккато станет ясно, что правительство в своем большинстве зависит от консерваторов" (Cambridge University Library, Templewood Papers, T/XIII/17).

5. Перенеся операцию по поводу рака, Чемберлен писал в своем дневнике 9 сентября 1940 г. о необходимости "приспособиться к жизни частично скованного человека, каким я теперь являюсь. Любые идеи о новом премьерстве после войны - я знаю, что о них нет и речи" (Chamberlain Papers, NC 2/24A).

6. Черчилль заявил заместителям министров 28 мая, что "мы, несомненно, будем в состоянии эвакуировать 50 тысяч. Если бы мы смогли эвакуировать 100 тысяч, это была бы невероятная удача" (British Library of Political and Economic Science, Dalton Diary, Vol. 22, p. 93).

7. Hinsley F. H. British Intelligence in the Second World War: Its Influence on Strategy and Operations. Vol. 1. Lnd. 1979, pp. 165 - 166.

8. Borthwick Institute, York. Hickleton Papers, A. 7. 8. 4, Halifax Diary, 25.V.1940.

9. CAB 65/2, War Cabinet Minutes, WM 107 (40).

10. Cm. CAB 65/13, pp. 149, 151, 179 - 180.

11. Ibid., pp. 150, 187; Chamberlain Papers, NC 2/24A.

12. Hickleton Papers, A 7. 8. 4, Halifax Diary, 27.V.1940.

13. Этот эпизод Черчилль в своих мемуарах рассматривает в контексте англо-американских отношений - можно ли подкупить Муссолини и предупредить его вступление в войну (Churchill W. S. Op. cit. Vol. II, pp. 108 - 111).

14. Woodward L. British Foreign Policy in the Second World War. Vol. I. Lnd. 1970, p. 204.

15. House of Lords Record Office, Lloyd George Papers, G/19/3, Stockes to Lloyd George, 17.VII.1940. Основой группы Стокса была "парламентская группа мирных целей", организованная осенью 1939 г. инакомыслящими лейбористами - членами парламента (подробнее об этом см.: Bodleian Library, Oxford, Richard R. Stockes Papers, fil. 73,76).

16. См. Lloyd George Papers, G/3/4, Lloyd George to the Duke of Bedford, 14.IX.1940.

17. Lloyd George Papers, G/4/5, Lloyd George to Churchill, 29.V.1940; см. также: Chamberlain Papers, NC 2/24A; Life with Lloyd George: The Diary of A. J. Sylvester, 1931 - 1945. Lnd. 1975, pp. 360 - 370.

18. Cm. Life with Lloyd George, p. 281.

19. Public Record Office (PRO), PREM 1/366.

20. Chamberlaine Papers, NC 18/1/1116, Neville Chamberlain to Ida Chamberlain, 10.IX.1939.

21. Sussex University Library, Brighton, Kingsley Martin Papers, box 30, fil. 6, Notes of Interview with Hoare, 22.IX, 15.X.1939.

22. House of Commons, Debates, 5th Series, Vol. 360, Col. 1502; Gilbert M. Winston S.. Churchill. Vol. VI. Lnd. 1983, pp. 358, 449.

23. CAB 65/13, pp. 179 - 180, WM, 142 (40) CA, 27.V.1940. Галифакс напомнил премьер-министру о дискуссии в предшествующие дни, но Черчилль не опроверг этого пересказа своих замечаний.

24. Chamberlain Papers, NC 2/24A.

25. CAB 65/13, p. 180.

26. CAB 65/13, p. 187, WM 145 (40) I, CA.

27. House of Lords Record Office, Beaverbrook Papers, D 414/3.

28. PRO, PREM 1/395, Churchill to Chamberlain, 9.X.1939.

29. Hickleton Papers, A 7. 8. 4, Halifax Diary.

30. PREM 4/100/3, p. 131.

31. Dalton Diary, Vol. 25, p. 57.

32. Черчилль добавил, что "хотя он в то время этого полностью не осознавал, но для него несомненно, что немцы допустили огромную ошибку, растратив попусту силы своего флота на всякие норвежские дела" (Hickleton Papers, A. 7. 8. 18, Halifax Diary, 10. II.1946; Churchill W. S. Op. cit. Vol. II, p. 144: "Я всегда был уверен, что мы одержим победу").

33. Cambridge University Library, Stanley Baldwin Papers, Vol. 174, p. 264.

34. "Исмей сказал: "Очень возможно, что мы чертовски хорошо проведем свою последнюю неделю". Черчилль, как видно, почувствовал, что его слова были поняты, как надо" (Harvard University, Houghton Library, Sherwood Papers, fol. 1891).

35. Lloyd George Papers, G/81, Lloyd George, memo, 12.IX.1940.

36. См. CAB 16/183A, DP (P) 44, §§ 27 - 37, 267 - 268, Chiefs of Staff Sub-Committee, "European Appreciation", 20. II.1939.

37. CAB 80/17, COS (40) 683, § 211, Paper on "Future Strategy", 4.IX.1940.

38. Ibid., § 214.

39. Beaverbrook Papers, D. 414/36, Churchill to Beaverbrook, 8.VII.1940.

40. CAB 66/11, WP (40) 352, "The Munitions Situation", 3.IX.1940. Из уважения к начальникам штабов Черчилль высказался при этом менее пессимистично о блокаде и говорил только, что ее "ослабили" победы немцев.

41. PRO, Ministry of Aircraft Production Papers, AVIA 9/5, M 485, M 740/1, 30.XII.1940, 12.VII.1941.

42. Так выразился сэр С. Ньюэлл, командующий штабом авиации, 31 августа 1940 г. (SA(J), CAB 122/59, pp. 5 - 6).

43. См. Chief of Staff: The Diaries of Lieutenant-General Sir Henry Pownall, Vol. 1 - 2, Lnd., 1972 - 1974; Vol. II, pp. 38 - 39, 20.VIII.1941.

44. CAB 99/18, COS (R) 14, §§ 28 - 29, 36 - 38. Эта преувеличенная вера в стратегические бомбардировщики ограничивалась 1940 - 1941 гг. (но не для командования ВВС). Впоследствии эта вера рассеялась в основном в связи с тем, что вступление в войну союзников коренным образом изменило в 1941 г. стратегическую ситуацию. Как отмечал Черчилль в июле 1942 г., "в те дни, когда мы боролись в одиночку, на вопрос, как мы победим Германию, мы отвечали: мы разобьем Гитлера бомбардировками. С тех пор немецкой армии был нанесен огромный урон русскими, а также войсками и снаряжением США, и это открыло новые возможности. Мы предвидим массовое вступление в Европу освободительных армий и всеобщее восстание народов против гитлеровской тирании" (A Review of the War Position, 21 July 1942, CAB 66/26, WP (42) 311). Далее Черчилль, однако, отметил, что бомбардировки могут подготовить почву для финального натиска, и именно эту "дополняющую" роль они призваны играть в стратегии союзников (см. Webster C., Frankland N. The Strategic Air Offensive against Germany, 1939 - 1945. Vol. 1 - 4. Lnd. 1961. Vol. 1, pp. 184, 319, 342 - 343; Overy R. J. The Air War, 1939 - 1945. Lnd. 1980, ch. 5).

45. См. Hinsley F. H. Op. cit. Vol. I, pp. 63 - 73, 232 - 248, 500 - 504.

46. "Chips". The Diaries of Sir Henry Channon. Lnd. 1967, p. 253.

47. CAB 65/13, pp. 148 - 149. Ср. запись в секретном дневнике Галифакса от 16 марта 1941 г. А. 7. 8. 19: "Я помню, как в мае и июне прошлого года все говорили: если мы сумеем, продержаться до осени, все будет в порядке".

48. CAB 66/7, WP (40) 168, § 18.

49. CAB 80/17, COS (40), 683, §§ 50, 47, 218.

50. Franklin D. Roosevelt Library, New York, President's Secretary's File (PSF) 73, Agriculture Department. Wasserman W. S. Interview with Mr. Winston Churchill, 10.II.1939, p. 3.

51. CAB 65/13, p. 147, WM 140 (40) CA.

52. House of Commons, Debates, 5th Series, Vol. 362, Col. 59 - 60.

53. Klein B. H. Germany's Economic Preparations for War. Cambridge (Mass.), 1959, pp. 225 - 235; см. также: Overy R. L. Op. cit., pp. 122 - 125.

54. Cp. Hinsley F. H. Op. cit., p. 80.

55. CAB 66/7, WP (40) 145.

56. CAB 65/13, p. 148.

57. См.: Hildebrand K. The Foreign Policy of the Third Reich. Berkeley. 1973; Hillgruber A. England's Place in Hitler's Plans for World Dominion. - Journal of Contemporary History, 1974, N 9; Deist W. The Wehrmacht and German Rearmament. Lnd. 1981.

58. CAB 80/17, COS (40) 683, 4.IX.1940, § 44. Выдвигались подобные предложения и в более раннее время (Wark W. K. British Intelligence on the German Air Force and Aircraft Industry, 1933 - 1939. -The Historical Journal, 1982, N 25, pp. 644, 646 - 647).

59. Ministry of Economic Warfare, note, app. to CAB 79/6 COS 295 (40) 2, 5.IX.1940. С конца 1940 г., однако, английские эксперты в области нефти постепенно стали давать менее радужные для англичан оценки положения в Германии.

60. После обсуждения с Черчиллем стратегии наступления в континентальной Европе 22 мая 1943 г. Г. Уоллес, вице-президент США, отмечал: "Черчилль и Черуэлл (Ф. А. Линдеманн, советник премьер-министра по науке) до сих пор думают, что все можно решить в воздухе и на море, без помощи сухопутных сил" (The Price of Vision. The Diary of Henry A. Wallace, 1942 - 1946. Boston. 1973, p. 210).

61. CAB 66/7, WP (40) 168, § 1, Chiefs of Staff, "British Strategy in a Certain Eventuality", 25.V.1940.

62. CAB 80/13, COS (40) 496, § 29, Chiefs of Staff, Joint Planning Sub-Committee, draft Aide-Memoire, 27.VI.1940.

63. PREM 3/468, pp. 126 - 127.

64. King C. H. Op. cit., p. 139.

65. В феврале 1939 г. Черчилль сказал одному американскому гостю, что, если разразится война с Германией и Италией, основным театром ее будет Средиземноморье, а линия Мажино оградит Францию. "В то же время может быть много неприятностей с воздуха. Возможны бомбардировки Лондона. Зрелище 50 тысяч убитых английских женщин и детей действительно может вовлечь Соединенные Штаты в конфликт - особенно с учетом нынешнего отношения г-на Рузвельта" (Wasserman W. S. Interview, p. 5, note 54). В сентябре он сказал английскому послу в Вашингтоне, что Гитлер может воздержаться от решающей воздушной атаки на английские фабрики. "Если, однако, он сделает это и добьется успеха, Соединенные Штаты вступят в войну". Есть и другие подобные его высказывания (Bombs don't Scare Us Now. - Colliers, 17.VI.1939; News of the World, 18.VI.1939).

66. Charles de Gaule. War Memoirs. Vol. 1. Lnd. 1955, p. 108.

67. PREM 4/438/1, p. 278, Churchill to Dominions PMs, 16.VI.1940.

68. Churchill W. S. Secret Session Speeches. Lnd. 1946, p. 15.

69. Churchill College, Cambridge, Ernest Bevin Papers, 3/1, p. 58.

70. Colville J. Footprints in Time. Lnd. 1976, pp. 144 - 145.

71. Naval Historical Division Archives, Washington Navy Yard, Washington, D. C, US Navy Strategic Plans Division, box 117.

72. Lippmann W. Today and Tomorrow Column. - Washington Post, 23.III.1939. Это было принято всерьез в Форин оффис (FO 371/22829, А 2439/1292/45).

73. После беседы с Рузвельтом 10-11 июня 1939 г. король записал в своем блокноте: "Если Лондон будут бомбить, США вмешаются". Возвратившись в Лондон, король, по словам его биографа, "сообщил о содержании своих бесед с президентом лидерам страны" (Wheeler-Bennett J. W. King George VI: His Life and Reign. Lnd. 1958, pp. 391 - 392). Черчиллю король, несомненно, рассказал о военно-морских аспектах своей беседы с Рузвельтом (Churchill to Pound, 7.IX.1939, Admiralty Papers, ADM 116/3922, p. 255, PD 07892/39) и, возможно, передал ему суть остальных замечаний президента. Если, так, то это, вероятно, сильно укрепило убежденность Черчилля в эффекте бомбардировок.

74. Особенно явно эти опасения выражены в письме А. Тойнби американскому правоведу-международнику вскоре после Мюнхена: "Вероятно, невозможно вообразить, что чувствуют люди, ожидающие неизбежных интенсивных бомбардировок в такой маленькой и густонаселенной стране, как наша. Я не мог бы этого себе представить, если бы сам не испытал в Лондоне на позапрошлой неделе (мы ожидали, что каждую ночь в Лондоне будут погибать 30 тыс. человек, а в среду утром мы считали, и, я думаю, правильно, что до часа "икс" нам осталось три часа). Это было похоже на конец света. Еще несколько минут - и часы бы остановились, и жизнь в ее привычном виде прекратилась бы. Эта перспектива ужасной гибели всего, что входит для нас в понятия "Англия" и "Европа", еще тяжелее, чем перспектива личной гибели человека и его семьи. И такие же чувства испытали 7 - 8 миллионов жителей Лондона" (Arnold Toynbee to Quincy Wright, 14.X. 1938, in Roger S. Greene Papers, fol. 747, Houghton Library, Harvard University).

75. CAB 99/3, Supreme War Council (39/40). 13th mtg., p. 12. Ср. доклад посла США в Лондоне: "Черчилль заявил мне совершенно определенно: он ожидает, что в США после выборов все нормализуется; когда американский народ увидит разрушенные бомбардировками английские города, именами которых названы многие города в Америке, он захочет присоединиться к нам и вступить в войну" (National Archives, Washington, D. С, State Department, decimale file, 740. 0011 EW 1939/3487 6/10).

76. Очень похоже, например, что так он вел себя с королем в июне 1939 года. Лица из Форин оффис, лучше знавшие Рузвельта, относились к его стилю с необходимой долей скепсиса.

77. House of Commons, Debates, 5th Series, Vol. 364, Col. 1171; Barnett C. The Collapse of British Power. Lnd. 1972, pp. 588 - 589.

78. Cabinet Minutes, WM 141(40) 9, CAB 65/7.

79. Prinston University, Seeley G. Mudd Library, Selected Correspondence, Vol. 47, Bernard M. Baruch Papers.

80. PREM 3/475/1, Churchill to Ismay, 17.VII.1940.

81. FO 371/24192. A3261/1/51, Churchill to Roosevelt, 20.V.1940.

82. Cabinet Minutes, CAB 65/10, WM 299 (40) 4.

83. PREM 4/25/8, p. 502, Churchill to Foreign Secretary, 20.XII.1940.

84. Churchill W. S. Secret Session Speeches, p. 14. Спустя несколько дней Черчилль вспоминал: "Палата общин на своем секретном заседании настойчиво добивалась, чтобы я гарантировал, что нынешнее правительство и все его члены будут вести борьбу до конца, и я сделал это, приняв на себя личную ответственность за все" (FO 800/322, р. 277, Churchill to Halifax, 26.VI.1940).

85. Library of Congress, Washington, D. C, Arnold Papers, box 271. Бивербрук часто склонялся к пораженчеству, но этого нельзя сказать о других (Дж. Дилл - начальник имперского генштаба, В. Фримэн - заместитель начальника штаба ВВС и А. Синклер - госсекретарь ВВС). Подобные взгляды высказывались Арнольду несколькими днями раньше в числе прочих военно-морским министром А. В. Александером (ibid., p. 14).

86. Hinsley F. H. Op. dt., pp. 248 - 249, 347, 355, 429, 470 - 483.

87. Как он отмечал это в телеграмме Рузвельту 1 июля (PREM 3/469, р. 212).