
В мировой истории существует немало событий, ход, причины и следствия которых представляются абсолютно очевидными лишь до тех пор, пока у историков не возникает желание всмотреться в них более пристально. Одно из таких событий относится к эпохе Французской революции XVIII в.: парижское восстание 13 вандемьера IV года республики по революционному календарю (5 октября 1795 г.).

Церковь Св. Роха 13 вандемьера

Аналогичное изображение

Генерал Бонапарт 13 вандемьера
Термидор - период меньше полутора лет между казнью М. Робеспьера и установлением Директории - традиционно привлекает мало внимания историков и нередко рассматривается как пролог к долгому правлению Наполеона Бонапарта. После переворота, свергнувшего Робеспьера и его соратников, у власти оставался тот же Национальный Конвент, что уже с осени 1792 г. де факто объединял в своих руках все ветви власти в стране. Тот же Конвент, который вынес смертный приговор Людовику XVI, одобрил так никогда и не вступившую в силу Конституцию 1793 г., голосовал за установление системы Террора. Но теперь этот Конвент начал демонтаж системы Террора, уменьшил власть своих комитетов и планировал закончить революцию. В рамках представлений той эпохи это означало переход от революционного порядка управления к конституционному и введение в действие конституции. К весне 1795 г. от текста, принятого во времена диктатуры монтаньяров, после долгих споров было решено отказаться и разработать принципиально новый основной закон страны, получивший название Конституция III года республики. К концу лета ее текст был одобрен депутатами и, как и двумя годами раньше, вынесен на референдум. Республика победила, Конвент самораспустился, объявив политическую амнистию, пришло время Директории.
В этой обстановке в Париже и произошло восстание 13 вандемьера. "Конвент принял Французскую конституцию 3-го года, - говорится в "Советской исторической энциклопедии", - лишившую монархистов возможности получить преобладание в законодательных органах. Сосредоточив в Париже значительное количество скрытых монархистов и близких к ним элементов, роялисты 3 октября 1795 г. окружили здание Конвента и создали серьезную опасность для термидорианского правительства. Член Директории П. Баррас, получив поручение подавить восстание, передал руководство военными операциями генералу Наполеону Бонапарту, который, применив пушки, 5 октября ликвидировал роялистский мятеж"1.
Этот текст (впрочем, можно было без труда выбрать и иной) весьма типичен для описания хода событий, поскольку излагает устоявшуюся, можно даже сказать "каноническую" версию событий, которая воспроизводится во множестве обобщающих работ и учебных пособий.
Прежде всего, восстание интересно не столько (или не только) само по себе, сколько как пролог к будущей карьере Наполеона. Весьма обтекаемое и противоестественное для четкой армейской иерархии выражение "передал руководство военными операциями" отражает тот факт, что историки не могут договориться между собой, какую должность занимал Бонапарт в эти дни и занимал ли вообще.
Кроме того, статья в энциклопедии наглядно демонстрирует степень интереса историков и к Термидору, и к самому восстанию. Плотность ошибок в ней поражает воображение: начиная с того, что восстание произошло вовсе не после принятия Конституции Конвентом, а после оглашения результатов референдума, и, кончая тем, что Баррас никак не мог быть в это время членом Директории, поскольку был им избран лишь 1 ноября.
Впрочем, намного важнее глобальная интерпретация этого события. Версия о роялистском характере восстания была официальной, однако современники не спешили ее поддерживать. Так, например, Ш. де Лакретель, один из первых историографов революции, отводит роялистам в этом движении лишь второстепенную роль2. Мадам де Сталь, находившаяся в середине 1795 г. в Париже, в своей работе, опубликованной в 1818 г., не говорит о роялистах ни слова, объясняя восстание совсем иными причинами3. Историки же, особенно либеральные и не занимавшиеся этим сюжетом специально еще с эпохи Реставрации, напротив, уверенно поддерживают идею о том, что восстание - дело рук эмигрантов и других монархистов4.
Ближе к концу XIX в., когда во Франции уже прочно установилась республика, словосочетание "роялистское восстание 13 вандемьера" превратилось в чеканную формулу, которая стала воспроизводиться от издания к изданию. А во второй половине XX в. ему даже отказали в праве называться "народным"5. Попробуем проанализировать, почему же это восстание стали считать ненародным и роялистским, а также, что доказывает эту точку зрения, а что ей противоречит.
Сам ход событий конца лета - осени 1795 г. не вызывает ни вопросов, ни споров, он хорошо изучен. После окончания обсуждения Конституции Конвент принял два декрета: от 5 и 13 фрюктидора (22 и 30 августа 1795 г.). В историю они вошли как "декреты о двух третях", поскольку предусматривали обязательное переизбрание в новый Законодательный корпус не менее двух третей членов Конвента. На референдум были вынесены не только Конституция, но и как бы дополнявшие ее декреты. В связи с этим современники не раз обвиняли депутатов в желании сохранить власть в своих руках, однако официально такое беспрецедентное решение объяснялось иначе: угрозой победы роялистов на выборах.
Результат референдума также оказался беспрецедентным. В голосовании приняло участие около 1 млн. чел., более 900 тыс. высказались за одобрение новой конституции. Однако подавляющее большинство из них либо вовсе не голосовало по "декретам о двух третях", либо сделало это с нарушением предписанной процедуры. В итоге было объявлено, что за декреты проголосовало немногим менее 170 тыс. чел., против - 95 тыс., в частности, 19 департаментов декреты отвергли. В Париже одобрила декреты лишь одна секция (так назывались в то время административные районы столицы) из 48. И, тем не менее, Конвент торжественно объявил, что и Конституция, и декреты приняты и назначил выборы в новый Законодательный корпус.
В Париже это вызвало повсеместное возмущение. В первых числах октября, еще до выборов, ряд секций призвал парижан к сопротивлению Конвенту. Наиболее активной была секция Лепелетье, расположенная в богатых центральных районах на правом берегу Сены. Когда к 11 вандемьера (3 октября) уже семь секций объявили себя восставшими, Конвент 12 вандемьера провозгласил, что его заседания, пока не минует кризис, будут непрерывными, и приступил к вооружению санкюлотов. В ночь с 13 на 14 вандемьера в руках восставших оказалась значительная часть города, Конвент был практически осажден и лишь с большим трудом, опираясь на вооруженную силу, смог ликвидировать мятеж.
Таким образом, на рубеже сентября-октября 1795 г. депутаты Конвента оказались в сложной ситуации. На протяжении всей революции именно парижане инициировали смену власти. Восстание 10 августа 1792 г. свергло короля и привело к выборам Конвента. Восстание 31 мая - 2 июня принесло победу монтаньярам и способствовало исключению из Конвента их политических противников. И вот теперь тот же самый Париж восстал против депутатов Конвента, давших стране республиканскую конституцию, но не пожелавших оставить бразды правления, как это сделали до них депутаты Учредительного и Законодательного собраний. Как это объяснить?
Для депутатов было очевидно, что ответственность за восстание нужно возложить на одну из двух политических группировок, с которыми Конвент боролся весь последний год: или на роялистов, или на так называемых "террористов", под которыми тогда понимали "охвостье Робеспьера", сторонников Террора, якобинцев, не смирившихся с потерей власти. По выступлениям, произнесенным с трибуны Конвента, хорошо видно, что с конца августа, когда в Париже началось брожение, депутаты никак не могли определиться, кто же им противостоит, и обвиняли обе группировки сразу. Однако постепенно обвинения в роялизме стали преобладать. 28 августа в ответ на претензии секций один из лидеров термидорианцев Ж. Л. Тальен обрушился на петиционеров с бранью, уверяя, что против Конвента ополчились люди, которые не переживут возвращения "ни кровавого терроризма, ни одиозного роялизма", то есть конституционные монархисты. Обозначить своих врагов точнее депутаты едва ли могли, поэтому постепенно общим местом стало утверждение, что в Париже действуют "роялисты и агенты заграницы". А к 19 сентября в Конвенте уже начали раздаваться голоса о том, что все происходящее - результат обширного заговора, направляемого из-за рубежа Англией и эмигрировавшими Бурбонами. И цель этого заговора, как говорил тот же Тальен, - "чтобы Париж оказался в Вандее или же Вандея в Париже"6.
Тем не менее, несмотря на непрерывно звучавшие с трибуны Конвента обвинения членов секций в роялизме, депутаты не стремились их повторять в своих воззваниях к жителям Парижа (что может говорить как о том, что эти взгляды еще не стали магистральной точкой зрения, так и о стремлении не раздражать лишний раз население столицы). "Парижане, - говорилось в обращении Конвента от 3 вандемьера (25 сентября), - чувствуете ли вы, что кинжалы интриганов, подстрекателей, анархистов и убийц вовлекают вас в бездну гражданской войны?" - о роялистах здесь ни слова7. Вечером 12 вандемьера (4 октября) в новом призыве Конвента по-прежнему прослеживается очень четкое противопоставление: на одной стороне - "все республиканцы", "друзья свободы, друзья закона, конституции и мира", "воины-граждане и граждане-воины" или, на худой конец, "люди, введенные в заблуждение", а на другой - "порочные честолюбцы", "горстка роялистов-заговорщиков"8. Именно горстка - депутаты постоянно стремились подчеркнуть, что Конвент вступил в конфликт отнюдь не с секциями, а с небольшой кучкой недовольных, пытающихся натравить граждан на правительство9.
На мой взгляд, противопоставление "роялисты" - "республиканцы" в основных чертах сложилось к 11 - 12 вандемьера, когда депутаты приняли решение опереться на санкюлотов. Его контуры были уже намечены в докладе от имени Комитета общественного спасения, произнесенном 11 вандемьера: суть нынешнего кризиса - в необходимости совершить выбор между монархией и республикой10. После подавления восстания к описанию мятежа были добавлены новые краски. В обращении, принятом Конвентом в ночь с 13 на 14 вандемьера, говорилось о раскрытии "одного из самых обширных заговоров" в истории Революции, который давно уже готовился роялистами. Хотя по-прежнему утверждалось, что "несколько одержимых интриганов обманули легковерные массы" (и поставили, замечу, в свои ряды почти тридцать тысяч человек), восставшие именовались "приспешниками Людовика XVIII"11, а нити заговора тянулись в Лондон12. Официальная точка зрения практически сформировалась уже к 14 вандемьеру в докладе Ф. А. Мерлена (из Дуэ) от имени Комитетов общественного спасения и общей безопасности13. В нем было торжественно объявлено о "блестящей победе, только что одержанной республикой над объединенными роялизмом и анархией". И, наконец, свою окончательную форму позиция Конвента приобрела 30 вандемьера (22 октября) в докладе Барраса14, добавившего несколько колоритных деталей. По его словам, "заговорщики" состояли в переписке с "австрийским комитетом в Базеле", а также "с английскими агентами в Вандее" и с принцем Конде. Кроме того, в захваченной штаб-квартире секции Лепелетье якобы были найдены "символы королевской власти", однако сами эти символы представлены Конвенту не были, и никаких уточнений не последовало. И, наконец, Баррас огласил некий "договор тиранов, заключенный в Париже и ратифицированный в Базеле" (разумеется, без упоминаний о том, кто и как его заключал, что, вкупе с содержанием, не может не вызывать сомнений в его подлинности).
Все эти детали абсолютно укладываются в рамки привычных для той эпохи кампаний по дискредитации политических противников. Во многом, следуя той же матрице, за год с лишним до этого Робеспьера обвиняли в попытке восстановить монархию и жениться на дочери Людовика XVI. Но никаких следов существования этих символов и договоров историкам обнаружить не удалось. На чем же тогда они основывались, уверяя читателей, что восстание 13 вандемьера было роялистским, как выстраивали свою систему доказательств?
Едва ли не самая распространенная логическая цепочка здесь следующая (ее, в частности, придерживается один из самых авторитетных французских специалистов по истории Французской революции второй половины XX в., историк-марксист А. Собуль). Когда в Париже стало известно про "декреты о двух третях", "первичные собрания15, в которых преобладали роялисты, исключили из своих рядов санкюлотов и бывших террористов"16, а затем взятые роялистами под контроль секции призвали к восстанию. Однако сразу же обращает на себя внимание то, что это "роялистское" восстание не ставило перед собой никаких роялистских целей: в тексте Собуля нет ни слова о требованиях восстановить монархию, о стремлении призвать на французский трон Людовика XVIII (которого роялисты считали в то время законным государем), о каких-либо антиреспубликанских лозунгах мятежников.
Перед историками, считающими восстание 13 вандемьера роялистским, невольно встает и еще одна проблема. Как известно, сторонники монархии в то время, хотя и делали неоднократные попытки к сближению, были чрезвычайно разобщены. И не только идейно, но, что в данном случае куда более важно, организационно. Представить себе, что в одном и том же движении соединились агенты Людовика XVIII, конституционные монархисты и стихийные приверженцы монархии (а ведь были еще люди, мечтавшие увидеть на троне герцога Орлеанского, герцога Шартрского, Генриха Прусского и т.д.), весьма затруднительно. Так, один из ведущих советских историков революции А. З. Манфред справедливо отмечал: "Роялистская партия не представляла собой чего-либо единого. Напротив, не было ничего более пестрого, противоречивого, разноголосого, чем партия сторонников монархии"17. Однако далее в его книге эта "партия" действует как единое целое: роялисты надеются на конституционный путь восстановления монархии, "дальше мечтаний о кровавом возмездии сплоченность роялистов не шла", "эта мысль в течение сентября воодушевляла всех сторонников монархии". И, наконец, при описании самого кануна восстания появляется, очевидно, еще более сплоченная группа людей, именуемых "заговорщиками", - именно они дают сигнал к началу восстания. Но кто эти "заговорщики"? Как они соотносятся с "роялистами"? Об этом книга умалчивает. Так кто же организовал восстание? Одним историкам кажется, что конституционные монархисты18, другим - что "откровенные роялисты"19, третьим - что "чистые роялисты"20.
Еще сложнее доказать, что среди мятежников сторонники монархии находились в большинстве: ведь никаких реальных цифр, которые позволяли бы выяснить их удельный вес среди восставших, не существует, и, скорее, наоборот, сомнительно, чтобы среди тридцати тысяч разоруженных после мятежа парижан они преобладали. "Роялисты смогли умело обмануть и объединить вокруг себя недовольных, консервативных республиканцев, всех, кто отвергал декреты", - пишет Э. Дюкудре21. Быть может, но, опять же, какие именно роялисты, если далее говорится, что они делились на конституционалистов и абсолютистов? По мнению Ж. Лефевра, восстанием 13 вандемьера "руководили контрреволюционеры, но его поддерживали конституционные монархисты, и все те, кто надеялся избавиться от депутатов Конвента"22. Кем же были эти "контрреволюционеры", которые руководили восстанием? За что они выступали? Е. В. Тарле высказывается еще осторожней: "Роялисты были далеко не одни, - поясняет он, - они находились даже и не на первом плане ни при подготовке дела, ни при самом выступлении. Это-то и делало в вандемьере положение Конвента особенно опасным"23.
Словно отчаявшись выявить этих таинственных "роялистов", один из американских специалистов по контрреволюции Д. Сазерлэнд охарактеризовал в своей монографии восстание 13 вандемьера следующим образом: "Это было едва ли не самое странное из всех парижских восстаний. Если оно было роялистским, то это ни разу не было признано ни в петициях, ни в декларациях инсургентов. Если оно просто было направлено против декретов Конвента о двух третях, то его успех помог бы роялистам, однако агенты Претендента24, находившиеся в городе, отрекались от него, как от творения монархистов конституционных. Если протест был направлен против террористов, выходит, что секции весьма умело использовали разговоры о народном суверенитете и праве на восстание в антинародном деле. Если восстание резонно представляется "буржуазным", получится, что самую большую единую категорию составляли ремесленники и подмастерья. Люди, зарабатывавшие на жизнь своими руками, составляли почти треть арестованных, чей род занятий был известен"25. При этом он, как ни странно, в конце концов, называет 13 вандемьера "частью нескоординированного, но реального наступления роялистов"26.
Удивительно на этом фоне, что если другим восстаниям революционной эпохи посвящены десятки исследований, то 13 вандемьера удостоилось лишь одной монографии - небольшой книжечки французского историка А. Зиви, опубликованной в конце XIX века. Проанализировав широчайший круг источников (в том числе и немало архивных), он вписывает восстание 13 вандемьера в следующую логику: декреты о двух третях вызвали повсеместное возмущение, но, прежде всего, ими были недовольны те, кто хотел воспользоваться Конституцией III года для восстановления монархии. Роялистов в стране было немало, хотя "в общественном мнении роялистские настроения проявлялись лишь в виде неоформившихся тенденций и опасений республиканцев"27. Фактически признав тем самым, что эти "роялисты" существовали преимущественно в воображении республиканцев, Зиви, тем не менее, далее пишет: "Однако существовали роялисты скрытые и куда более активные. После 9 термидора ими стали перековавшиеся монтаньяры, термидорианцы, Тальен, Фрерон, которые атаковали с трибун и в прессе террор и террористов. Но вскоре их ряды пополнили и иные: писатели, журналисты объединили с ними свои усилия в рамках общей мощной кампании... В их писаниях и газетах не было и следа роялизма; если их обвиняли в роялизме, они живейшим образом протестовали. Однако делали это лишь из расчета и осторожности: время для роялистской пропаганды еще не наступило, и закон был суров. Подстрекательство к восстановлению королевской власти наказывалось смертной казнью"28. Иными словами, эти "роялисты" настолько хорошо замаскировались, что доказать их существование не представляется возможным. Не случайно, Н. И. Кареев, отталкиваясь от монографии Зиви и самостоятельно проанализировав архивные источники, пришел к однозначному выводу: "Специально роялистического характера восстание 13 вандемьера отнюдь не имело"29.
Этот вывод так и не был услышан. Меж тем, мне удалось найти в историографии лишь две попытки его опровергнуть. Первым это попробовал сделать К. П. Добролюбский, высказав мысль о том, что "для определения характера движения важны не столько субъективные заявления самих участников движения, сколько объективное значение мятежа"30; едва ли этот тезис можно как-то всерьез прокомментировать. Вторым был В. М. Далин, заметивший, что Кареева, видимо, ввело в заблуждение то, что "монархические элементы в отдельных случаях могли даже, успешно маскируясь, поднимать на борьбу против термидорианцев население некоторых демократических секций" 31, однако как Далин смог разглядеть монархистов под этой маскировкой, так и остается непонятным. Попробуем сделать это самостоятельно.
Круг источников, который можно привлечь для решения этой проблемы, весьма широк. Логичнее всего было бы обратиться к протоколам заседаний парижских секций, но, как известно, значительная их часть погибла во время Парижской Коммуны. Тем не менее, часть документов замешанных в мятеже секций все же сохранилась. "Читая эти протоколы, иногда очень обстоятельные, - отмечает Кареев, - я в них не находил решительно ничего роялистического"32. В то же время, пресса, памфлеты, письма и мемуары очевидцев - все это нам доступно, однако едва ли позволяет прийти к каким-то определенным выводам.
Прежде всего, следует отметить, что, как это нередко бывало в годы революции, точка зрения современников менялась на глазах в зависимости от официальной позиции Конвента. Так, например, один из офицеров, находившихся в Париже в отпуске, до восстания уверенно утверждал, что секции выступают не за новую форму правления, а за республику и новый парламент. Письмо после подавления восстания словно пишет другой человек: "Я знаю, что многие роялисты хотели изменить форму правления, и что они присоединились к взбалмошным людям, совершившим восстание"33.
Если проанализировать прессу, то до оглашения официальной версии причин мятежа, в ней, несомненно, встречались упоминания о роялистской активности в Париже и в стране, однако их частота, на мой взгляд, была ничуть не выше, нежели в предыдущие месяцы. Во второй половине октября картина уже иная. Как видится, большинство изданий действовало по схеме, многократно проверенной в ходе Революции: придерживаться обозначенной победителями линии и не затруднять себе жизнь поисками дополнительных доказательств. При этом восстание нередко интерпретировалось как плод объединенных усилий всех роялистов, и немалая роль в мятеже приписывалась именно загранице34. Тем не менее, еще в конце 1950-х гг. Х. Митчелл в своей статье "Вандемьер, переоценка"35 убедительно доказал, что следы иностранного вмешательства в восстании обнаружить не удается.
Если обратиться к воспоминаниям депутатов Конвента, то там восстание 13 вандемьера также нередко признается роялистским, однако при этом порой к рассказу добавляются такие детали, которые заставляют усомниться в твердости памяти или искренности авторов. Если верить, к примеру, одному из творцов Конституции III года А. К. Тибодо, то "до последнего момента волнения не выходили за пределы секций;... народ предавался обычным трудам и не принимал никакого участия в этих дискуссиях". Но кто же тогда дискутировал на улицах города (в донесениях полиции есть тому немало свидетельств), если не народ? И реакцию секций на вооружение "террористов" действительно сложно понять, если считать, что "правительственные комитеты дали оружие всего нескольким людям"36. Однако, как пишет сам автор уже на следующей странице, таких людей было полторы тысячи, то есть четверть или даже больше от того числа, которое оказалось в распоряжении Конвента в день восстания. Другой депутат, монтаньяр М.-А. Бодо, упоминая в своих заметках о мятеже, выражал уверенность, что "Людовик XVIII должен был лучше, чем кто-либо еще, быть посвящен в тайну секций 13 вандемьера"37, однако это полностью противоречит имеющейся у историков информации. Баррас же "вспоминал", что в парижские первичные собрания "устремились все эмигранты в надежде свергнуть Республику"38 - словно в работе первичных собраний мог принять участие любой человек со стороны. Впрочем, не сложно процитировать и мемуары депутатов, считавших, как Ж. Ж. Р. Камбасерес, роялизм восставших лишь фантазией ряда членов Конвента, в том числе и входивших в правительственные Комитеты39.
Тот же разброс мнений мы встречаем и у других современников, хотя чем дальше они находились от Конвента, тем больше высказывалось сомнений в том, что мятеж был организован роялистами. "Роялисты вот уже несколько лет пытаются доказать, что это восстание парижан было благородным порывом в пользу Бурбонов, - писал впоследствии такой весьма осведомленный очевидец, как граф де Лавалетт, ставший в 1796 г. адъютантом Бонапарта и беседовавший к тому же со многими непосредственными участниками событий, - я утверждаю, что это не так. Действительно, в секциях было сделано несколько инсинуаций в пользу королевской семьи, но столь слабых, столь отвлеченных, что на них обратили мало внимания"40. Небезынтересно свидетельство и генерала О. Даникана, командовавшего в дни мятежа войсками секций: "Заметьте, что крики: "Да здравствует Республика!" тысячекратно повторялись по всему городу перед дулами артиллерийских орудий, которые должны были перебить республиканцев. Однако это не помешало... нагло заявлять, что отовсюду слышались крики: "Да здравствует король!". Таким образом, эти убогие были уверены, что вся Франция томится в ожидании королевской власти: они беспрестанно обвиняли граждан всех состояний в том, что те - бесчестные роялисты, шуаны и т. д."41.
Если же заглянуть в документы самих роялистов, мы увидим в них столь же пеструю картину. Так, например, один из самых информированных конституционных монархистов, к чьему мнению прислушивались многие европейские дворы, Ж. Малле дю Пан, трактовал мятеж как "сопротивление гнету узурпаторов, запятнанных многочисленными преступлениями". Напротив, провал мятежа он как раз и объясняет деятельностью роялистов. В подавляющем большинстве секций, отмечает Малле дю Пан, преобладали люди мудрые, "однако секции Лепелетье и Французского театра примкнули к роялистам - скорее пылким, нежели умелым, и к прибывшим извне эмиссарам, которые раньше времени втянули секции в наступательные действия, для которых у тех еще не было достаточно сил"42. Что же до "иностранного следа" в восстании, в чем многие современники, как мы видели, не сомневались, то мне и вовсе не удалось его обнаружить. Так, один из соратников премьер-министра Великобритании, лорд казначейства граф Морнингтон с отвращением писал в конце 1795 г. государственному секретарю по иностранным делам лорду У. Гренвилю о "силе, которая была использована, чтобы принудить народ принять эту Конституцию, и характерах тех, кто перерезал горло народу декретами от 5 и 13 фрюктидора"43 - о роялистах в его письме даже не упоминается. Нет упоминаний о них и в материалах, поступавших в российскую Коллегию иностранных дел: например, в письме непосредственного участника восстания, руководителя военной организации одной из парижских секций, переправленном в Санкт-Петербург посланником России во Франции И. М. Симолиным, говорилось лишь о выступлении против тирании44. В архиве Людовика XVIII также ничто не наводит на мысль о том, что он знал о восстании, следил за ним или направлял в Париж эмиссаров для его организации: лишь в одной анонимной записке кого-то из побывавших в Париже агентов говорилось о том, что "дух секций великолепен, они просвещены и поощрены писателями - друзьями порядка и Монархии"45.
Даже участие признанных роялистов в событиях 13 вандемьера и то выглядит далеко не однозначным. В качестве примера здесь можно привести судьбу одного из лучших журналистов той эпохи - Ж. Т. Э. Рише де Серизи. Будучи выборщиком секции Лепелетье, Рише-Серизи (как он стал писать свою фамилию) принял активное участие в восстании, входил в его руководящие органы. И, тем не менее, после подавления мятежа он трижды был оправдан судами различной юрисдикции, несмотря на явное стремление властей, кассировавших один приговор за другим, добиться его осуждения.
Таким образом, свидетельства современников и авторов мемуаров противоречат друг другу, что позволяет, при желании, найти среди них подтверждение для любых, даже диаметрально противоположных точек зрения на события 13 вандемьера. Пожалуй, объединяет их лишь одно - отсутствие сколько-нибудь весомых доказательств роялистского характера мятежа. Но если не роялисты, кто же тогда пошел против Конвента в вандемьере IV года республики? Неужели республиканцы взялись за оружие, чтобы свергнуть других республиканцев - депутатов Конвента, только что давших стране новую конституцию? Попробуем в этом разобраться.
Не вызывает сомнений, что, вне зависимости от истинных намерений членов Конвента, настаивавших на принятии "декретов о двух третях", роялистская опасность на протяжении всего 1795 г. отнюдь не была иллюзией. Письма в Конвент со всей страны пестрели сообщениями об интригах роялистов в первичных собраниях. Судя по всему, немало конституционных монархистов оказалось среди выборщиков и, соответственно, среди депутатов (из той трети, которая выбиралась свободно)46. Не вызывает сомнений, что немало сторонников возвращения монархии действительно поддерживало принятие Конституции в надежде победить на последовавших затем выборах.
В какой мере эту ситуацию можно экстраполировать на Париж? Ответ на этот вопрос позволяет дать капитальное исследование А. Олара, поместившего в многотомнике "Париж во времена термидорианской реакции и при Директории" с разбивкой по дням отчеты полицейских осведомителей о настроениях горожан. Эти документы весьма откровенны и считаются в исторической литературе заслуживающими доверия.
Донесения полиции фиксируют определенную активность роялистов как в самой столице, так и в ее окрестностях. Там сообщается, что в Версале появились листовки с призывами от имени Людовика XVIII47, в кафе временами звучали слова, явно направленные против республики48, поговаривали в столице и о разнообразных планах, направленных на реставрацию монархии49. Есть и более яркие свидетельства: "Вчера около девяти часов вечера и у ворот Сен-Мартен, и на мосту Менял группы, состоявшие из рабочих, не одобряя поведение секций, говорили, что в них доминируют роялисты"50, и именно роялистам рабочие подчас приписывали выступления в секциях против декретов о двух третях51. Вместе с тем, хотя ряд агентов и зафиксировал промонархические высказывания жителей Парижа, те оставались довольно спорадическими52 и терялись в потоке донесений, убеждавших, что народ не ставит под сомнение республиканские ценности. К тому же, если судить по донесениям, в нагнетании обстановки в столице не менее активное участие принимали и "террористы"53. Довольно показательно, что, хотя осведомители наблюдали и за работой первичных собраний, за редким исключением54, никто из них не отмечал там проявлений каких бы то ни было промонархических настроений: они докладывали, что секции в общем и целом за Конституцию, и лишь "декреты о двух третях" воспринимаются более или менее негативно.
Анализ полицейских донесений наглядно показывает, что атмосфера в секциях накалялась отнюдь не усилиями роялистов. Той осенью в Париже имел место целый ряд факторов, способствовавших росту социальной и политической напряженности. Прежде всего, это углубляющийся продовольственный и экономический кризис, заставлявший парижан волноваться55, поскольку зимой проблемы со снабжением вот уже несколько лет подряд принимали характер катастрофы. К тому же, во второй половине сентября пошли слухи о том, что нормы выдачи хлеба вскоре будут сокращены56. На этом фоне в Париже, как и по всей стране, давала о себе знать ностальгия по старым добрым временам, ассоциировавшимся после стольких лет революционных бурь со стабильностью и сытостью57. И ощущение грядущих перемен (выборов, роспуска Конвента) порой сопрягалось с мечтой о возврате в "потерянный рай": "Распространяется надежда на монархическую форму правления, со всех сторон слышатся разговоры о том, что нельзя, чтобы все оставалось, как есть, что пришло время перемен, что нельзя жить при Республике с ассигнатами58, которых не принимают земледельцы"59. Ностальгия по ушедшим временам соседствовала со все более возраставшей неприязнью народа к депутатам Конвента. Их обвиняли в неспособности вывести страну из кризиса, открыто называли ворами и казнокрадами, им припоминали разгул террора60. Парижане отчаянно надеялись, что с роспуском Конвента ситуация начнет стремительно улучшаться.
И здесь в полной мере проявлялось действие второго фактора: в Париже царило ощущение, что результаты голосования по декретам о двух третях были беззастенчиво сфальсифицированы. В собраниях секций то и дело появлялись люди из других городов с сообщениями о том, что объявленные Конвентом цифры не соответствуют истинному положению дел61. Как может быть, спрашивал у Конвента представитель секции Хлебного рынка, что по всей Франции против декретов проголосовало всего 95 тыс. человек, если только в отвергшем декреты Париже против них было 75 тысяч?62 В столице даже ходили слухи о том, что декреты отвергло три четверти департаментов63. К сожалению, сейчас очень сложно ответить на вопрос, в какой мере эти слухи были обоснованными, поскольку, несмотря на неоднократные просьбы представителей секций и даже требования некоторых депутатов64, результаты голосования по декретам в первичных собраниях так и не были опубликованы. Однако известно, что результаты референдума по Конституции VIII года были сфальсифицированы, но Бонапарту это не помешало. Дело в ином: Конвент стремительно терял доверие граждан, многие парижане не верили, что он способен навести порядок в стране, не верили в бескорыстность депутатов и даже в сообщения о победах на фронтах65.
Третьим негативным фактором стала угроза возвращения к временам диктатуры монтаньяров, которую все более явственно ощущали парижане66, причем, особенно болезненно - жители зажиточных районов города. Когда было принято решение раздать им оружие и призвать на защиту Конвента, возмущение достигло своего пика.
Сочетание всех этих факторов привело к тому, что и без роялистской пропаганды обстановка в Париже к концу сентября ощутимо накалилась. 19 сентября в докладах полиции впервые появилось предупреждение о грядущем восстании, однако главной его причиной тогда назывались отнюдь не интриги роялистов, а ненависть к торговцам, земледельцам и, наконец, к правительству, которое не может положить конец перебоям в снабжении и росту дороговизны67. Впрочем, и сам ярлык "роялист", который сегодня воспринимается совершенно однозначно, тогда трактовался иначе. Точно так же, как в 1790 г. "аристократом" могли назвать кучера, сожалевшего о старом порядке, в 1795 г. недовольные политикой Конвента именовали своих оппонентов "террористами", "анархистами" и "кровопийцами". Те же, в свою очередь, привыкнув ассоциировать Конвент с Республикой (никакого иного политического опыта у французов тогда просто не было), щедро раздавали противникам ярлыки "роялистов"68, воспроизводя, на новом витке, ту же политическую традицию, в рамках которой в роялизме поочередно обвиняли Эбера, Дантона и, наконец, Робеспьера.
Все это наводит на мысли о совершенно иной логике событий, нежели та, что обычно приводится в исторической литературе при описании причин восстания 13 вандемьера. Не роялисты были причиной брожения в секциях; оно началось, в первую очередь, из-за проблем со снабжением столицы и стремления Конвента всеми правдами и неправдами остаться у власти. Диалог с депутатами - пусть даже и на повышенных тонах - продолжался до последнего. Подливали масло в огонь и выступления ряда депутатов, называвших тех, кто голосовал против "декретов о двух третях", роялистами; изрядно разозлила парижан и угроза перенести заседания Конвента в Шалон-на-Марне и привести в боевую готовность войска в соответствии с законом от 1 жерминаля69. Тем не менее, после прочтения полицейских донесений у меня сложилось ощущение, что к началу октября парижане уже несколько устали от разговоров, связанных с "декретами о двух третях" и работой первичных собраний: проблемы с продовольствием и присоединение Бельгии к Франции в тот момент занимали их куда больше70. И, если бы Конвент в этой ситуации повел себя более терпимо, не исключено, что восстания бы не произошло.
Однако продолжение в Конвенте антипарижской риторики и его расправа с волнениями в тех городах парижского региона, которые состояли в переписке с секциями, вновь активизировали конфликт. Собрания секций восприняли происходящее как возвращение к временам диктатуры монтаньяров и Террора. Одновременно стало очевидно, что Конвент не остановится перед применением силы. Часть парижан это испугало: когда 11 вандемьера во Французском театре досрочно собралась часть выборщиков, то они подчинились решению Конвента и разошлись, а депутаты, на тот момент, были согласны на амнистию всем, кто нарушил закон в связи с работой первичных собраний. Однако семь наиболее активных секций решили не мириться с поражением и уже вечером того же дня объявили себя восставшими. В ответ Конвент призвал под ружье верных ему санкюлотов. Время ненасильственных действий кончилось: мятежникам оставалось только попытаться взять Конвент штурмом и силой заставить депутатов сложить свои полномочия.
Есть ли в материалах полиции доказательства того, что за этим, в первую очередь, стояли роялисты? Отнюдь. От 12 - 14 вандемьера в Национальном архиве сохранились не только полицейские донесения, но и множество докладных записок, составленных агентами Комитета общей безопасности. Если судить по публикации А. Олара, то за секциями и военными действиями наблюдали очень пристально, а парижане не чинили работе агентов никаких препятствий. И, тем не менее, в этих донесениях нет никаких следов историй, связанных с роялистской символикой, которые попали впоследствии в газеты и в доклад Барраса. Да и в принципе упоминаний о промонархических настроениях в секциях всего три, и лишь одно из них сообщает о готовых к вооруженному сопротивлению роялистах71, а два других ограничиваются пересказом слухов.
Таким образом, изучение многочисленных свидетельств современников, позволяющих восстановить события осени 1795 г., приводят нас к выводу о том, что ни у очевидцев мятежа, ни у историков, фактически, нет никаких оснований называть восстание 13 вандемьера роялистским. Ничто не свидетельствует о том, что роялисты были его тайными организаторами или направляли мятеж из-за рубежа. Несомненно, среди лидеров секций люди, сочувствующие монархии, были. Столь же несомненно, что были они и среди рядовых участников восстания, но, судя по эпизодичности их упоминания в документах того времени, с уверенностью можно говорить о присутствии в рядах восставших лишь очень небольшого количества сторонников королевской власти, чьи политические симпатии на тот момент подвластны четкой идентификации. Располагал ли Конвент какими-то более точными сведениями на этот счет? Едва ли, иначе депутаты не ограничились бы лишь многократными упоминаниями о роялистах и рядом довольно сомнительных свидетельств их существования, которые, впрочем, никому не были предъявлены и не сохранились в архивах.
Другое дело, что восстание 13 вандемьера, конечно же, соответствовало интересам не только тех парижан, которые устали от диктатуры Конвента. Роялисты тоже немало могли бы выиграть от отмены "декретов о двух третях". Именно это, по всей видимости, и заставило их поддержать восстание.
Впрочем, как это ни парадоксально, и той, и другой стороне было выгодно объявить мятеж делом рук роялистов: сторонникам Конвента это позволяло оправдать декреты и применение войск против жителей Парижа, а сторонникам монархии давало возможность создать преувеличенное представление о своем влиянии, якобы позволившем вывести на улицы столицы несколько десятков тысяч человек. Легенду, несомненно, породил Конвент, но и его противники не стали ее развенчивать. Думается, это и обеспечило мифу о "роялистском мятеже 13 вандемьера" столь долгую жизнь.
Примечания
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского научного фонда, грант N 14 - 18 - 01116.
1. Советская историческая энциклопедия. Т. 2. М. 1962, ст. 954.
2. LACRETELLE JEUNE. Precis historique de la Revolution francaise. P-Strasbourg. 1810, vol. II, p. 465ss.
3. STAEL madame de. Consideration sur la Revolution francaise. P. 1883, p. 319ss.
4. См., например: МИНЬЕ Ф. История Французской революции. СПб. 1906, с. 284.
5. Восстания парижских секций весной 1795 г. стали называть "последними народными восстаниями" Французской революции. См., например: СОБУЛЬ А. Первая республика. М. 1974, с. 180.
6. Reimpression de l'ancien Moniteur (далее - Moniteur). P. 1854, vol. 25, p. 611, 615; vol. 26, p. 3.
7. О них говорится лишь в последней фразе: если Конвент погибнет, то, несмотря на то, что это будет делом рук "подлых роялистов", Франция потребует у парижан отчета, как они это допустили. Ibid., vol. 26, p. 53. Однако и такое, довольно умеренное обращение, вызвало возмущение в ряде секций. AULARD A. Paris pendant la Reaction thermidorienne et sous le Directoire. P. 1899, vol. 2, p. 275 - 276.
8. Moniteur, vol. 26, p. 117 - 118.
9. См., например, выступление депутата Л. Лежандра от 22 фрюктидора (8 сентября). Ibid., vol. 25, p. 700.
10. Ibid., p. 123 - 126.
11. Ibid., p. 133 - 134.
12. Letourneur (de la Manche), au nom du Comite de Salut public, le 14 vendemiaire. Ibid., p. 137.
13. Ibid., p. 140 - 144.
14. Moniteur, vol. 26, p. 277 - 282.
15. По Конституции III года, выборы проходили в несколько этапов: сначала первичные собрания избирали выборщиков, а потом уже собрания выборщиков голосовали за депутатов.
16. SOBOUL A. La Revolution francaise. P. 1982, p. 438. На Собуля во многом ориентировалась и советская историография. К примеру его рассказ о восстании почти дословно воспроизведен в: РЕВУНЕНКОВ В. Г. История Французской революции. СПб. 2003, с. 489 - 490.
17. МАНФРЕД А.З. Наполеон Бонапарт. М. 1980, с. 118.
18. RUDE G. The French Revolution. L. 1988, p. 120.
19. РЕВУНЕНКОВ В. Г. Ук. соч., с. 489.
20. МАДЛЕН Л. Французская революция. Т. 2. Берлин. 1922, с. 199 - 200.
21. DUCOUDRAY E. Vendemiaire (Journee du 13). Dictionnaire historique de la Revolution francaise. P. 1989, p. 1077.
22. LEFEBVRE G. La France sous le Directoire. P. 1984, p. 42.
23. ТАРЛЕ Е. В. Наполеон. M. 1992, с 26.
24. Имеется в виду Людовик XVIII.
25. SUTHERLAND D.M.G. France 1789 - 1815. Revolution and Counterrevolution. L. 1988, p. 275.
26. Ibid.., p. 277.
27. ZIVY H. Le treize vendemiaire an IV. P. 1898, p. 12.
28. Ibidem.
29. КАРЕЕВ Н. И. Было ли парижское восстание 13 вандемьера IV года роялистическим? Харьков. 1914, с. 16.
30. ДОБРОЛЮБСКИЙ К. Вандемьерский мятеж (1795 г.) в: Труды Одесского государственного университета. История. Одесса. Т. 1. 1939, с. 186.
31. ДАЛИН В. М. Марк-Антуан Жюльен после 9 термидора в кн.: ДАЛИН В. М. Люди и идеи. М. 1970, с. 46 - 47.
32. КАРЕЕВ Н. И. Ук. соч., с. 12.
33. Цит. по: ZIVY H. Op. cit, p. 124ss.
34. См., например: Moniteur, vol. 26, p. 130.
35. MITCHELL H. Vendemiaire, a revaluation. - The Journal of Modern History. 1958, September, vol. XXX, N 3.
36. THIBAUDEAU A.-C. Memoires sur la Convention et le Directoire. P. 1824, vol. 1, p. 208 - 209.
37. BAUDOT M.-A. Notes historiques sur la Convention Nationale, le Directoire, l'Empire et l'exil des votants. Geneve. 1974, p. 27.
38. BARRAS P. Memoires de Barras, membre de Directoire. P. 1895, vol. 1, p. 241.
39. CAMBACERES J.J.R. Memoires inedits. P. 1999, vol. 1, p. 346.
40. LAVALETTE A.M., comte de. Memoires et souvenirs du comte Lavalette. P. 1905, p. 148.
41. DANICAN A. Notice sur le 13 vendemiaire ou Les parisiens venges. S. 1. 1796, p. 21.
42. Correspondance inedite de Mallet du Pan avec la Cour de Vienne (1794 - 1798). P. 1884, vol. 1, p. 340.
43. Historical Manuscripts commission. Report on the Manuscripts of J.B. Fortescue. L. 1899, vol. III, p. 149 - 150.
44. Архив внешней политики Российской Империи (АВП РИ), ф. 93. Сношения России с Францией, оп. 93/6, д. 518, л. 92.
45. Note sur les dispositions des conventionnels regicides. Archives du Ministere des Affaires Etrangeres. Memoires et documents. France, 624, 1795, f. 149 - 149v.
46. SURATTEAU J.-R. Les elections de l'an IV en : Annales historiques de la Revolution francaise. 1951, N 4; 1952, N 1.
47. AULARD A. Op. cit., p. 251 - 252.
48. Ibid., p. 206 - 207.
49. Ibid., p. 252. Про другие (реальные или воображаемые) планы роялистов активно писали в это время газеты. См., например: Le Censeur des journaux. 23.09.95, N 27, p. 2; La Sentinelle. 4.10.95, N 103, p. 414.
50. Ibid., p. 227 - 228.
51. Ibid., p. 232.
52. Ibid., p. 200, 210.
53. Ibid., p. 221, 273.
54. Так, один из инспекторов докладывал, что в секции Единства было подано 6 голосов за короля (Ibid., р. 234), однако всего в этой секции голосовало более 2400 человек. ZIVY Н. Op. cit., р. 24.
55. AULARD A. Op. cit., р. 242.
56. Ibid., р. 257, 260, 263.
57. Ibid., р. 204, 209.
58. Так в годы революции называли бумажные деньги.
59. AULARD A Op. cit., р. 209 - 210.
60. Ibid., р. 256, 258.
61. Ibid., р. 241 - 243, 248, 258, 261.
62. Moniteur, vol. 26, p. 50.
63. AULARD A. Op. cit., p. 269.
64. См., например: Moniteur, vol. 26, p. 32, 57.
65. AULARD A. Op. cit., p. 259.
66. Ibid., p. 245, 294 - 295.
67. Ibid., p. 253.
68. Во время ссоры в Саду Равенства, доносит один из полицейских агентов, оппоненты "именовали друг друга роялистами, фанатиками, неистовыми, террористами и якобинцами". Ibid., р. 269.
69. Proces-verbal de la Convention Nationale. Imprime par son ordre, p. IV, vol. 70, p. 68 - 69.
70. AULARD A. Op. cit., p. 284.
71. Ibid., p. 297.