Черкасов П. П. "Неделя баррикад" в г. Алжире

   (0 отзывов)

Saygo

Черкасов П. П. "Неделя баррикад" в г. Алжире // Вопросы истории. - 1979. - № 1. - С. 95-109.

"Неделя баррикад" - под таким названием вошли в историю Франции события, происходившие с 24 января по 1 февраля 1960 г. в столице Алжира, находившегося в то время еще под французской юрисдикцией. Это было второе (после путча 13 мая 1958 г.) вооруженное выступление ультраколониалистских кругов с целью захвата власти и предотвращения выпадения Алжира из сферы французского колониального господства.

Мятеж 1960 г. создал кризисную ситуацию во Франции, поставив под вопрос существование режима V республики, утвердившегося после 13 мая 1958 года. Тот факт, что в подготовке и осуществлении мятежа приняли участие некоторые из организаторов предыдущего путча, а с действиями мятежников солидаризировался ряд видных активистов голлистского движения, свидетельствовал о расколе в правящем лагере на две враждебные фракции - сторонников и противников политики де Голля. Этот раскол отражал более глубокое размежевание, происшедшее внутри французской монополистической буржуазии. Наличие непримиримых противоречий, обострившихся в связи с алжирской политикой де Голля, ориентированной на признание за коренным населением Алжира права на самоопределение, проявилось уже хотя бы в том, что борьба по этому вопросу затянулась на три года и неоднократно принимала открыто вооруженный или подпольно-подрывной характер. "Неделя баррикад" и явилась первым актом этой затянувшейся политической драмы.

Инцидент с Массю

12 января 1960 г. капитан Отешо, ответственный за связь с прессой в штабе командира армейского корпуса и суперпрефекта г. Алжира генерала Ж. Массю, доложил ему о настойчивых просьбах западногерманского журналиста У. Кемпского организовать его встречу с Массю. Шеф репортерской службы мюнхенской газеты "Suddeutsche Zeitung" интересовался мнением генерала о перспективах решения алжирской проблемы1.

Встреча состоялась 15 января. Вначале беседа касалась второй мировой войны, затем разговор перешел на алжирские проблемы. Массю неожиданно резко высказался по поводу политики де Голля, заявив, что армия "не понимает более его политики" и что "генерал де Голль стал левым"2. Массю с горечью констатировал: "Армия совершила ошибку", сделав 13 мая 1958 г. ставку на де Голля. Оправданием ее служило лишь одно: "Он был единственным человеком в нашем распоряжении". На вопрос Кемпского, способна ли армия навязать правительству свои концепции, Массю ответил: "У армии есть сила. Она не проявляла ее до сих пор, но в определенных обстоятельствах армия установила бы свою власть"3. В заключение беседы генерал сказал журналисту: "Теперь вы знаете, что я думаю. Единственно, о чем я вас прошу, так это не писать, будто я фашист"4.

Спустя 48 часов после этой встречи в кабинете Массю раздался телефонный звонок главнокомандующего французскими войсками в Алжире генерала М. Шалля, который предостерегал: "Невероятная шумиха. Кемпский только что послал сообщение о вашей встрече. Нужно, чтобы вы его немедленно опровергли"5. Поздним вечером 18 января премьер-министр М. Дебре получил текст интервью и, не решаясь потревожить президента, сам связался по телефону с генеральным делегатом правительства в Алжире П. Делуврие, потребовав от него выяснения всех деталей и немедленного опровержения. Связавшись затем с Шаллем, Дебре задал ему вопрос: "Верите ли вы, что Массю мог сказать все это?" Шалль счел необходимым отметить, что основные положения текста, возможно, соответствуют действительности, так как позиция Массю в отношении алжирской политики де Голля достаточно широко известна. "Массю должен завтра прибыть в Париж, - сказал в заключение Дебре. - Я вам пошлю формальный приказ рано утром"6.

В ночь на 19 января работники Генерального штаба усердно трудились над составлением текста коммюнике, дезавуирующего интервью Массю. В коммюнике министерства вооруженных сил, распространенном на следующий день "по просьбе" Массю, опровергалась значительная часть его высказываний. "Говоря о недуге армии, - подчеркивалось в документе, - он (генерал Массю. - П. Ч.) не претендовал на то, чтобы быть ее рупором"7. Утром 20 января в Париж были вызваны все высшие должностные лица французской гражданской и военной администрации в Алжире - Делуврие, Шалль, командиры армейских корпусов, дислоцированных в Оране и Константине, генералы Ф. Гамбьез и Олье. Де Голль назначил на 22 января совещание по алжирской проблеме, на котором должны были быть подведены итоги борьбы с Фронтом национального освобождения Алжира (ФИО) в 1959 г. и обсуждено положение в этой стране. Накануне стало известно, что Массю не получил приглашения участвовать в совещании. "Это означало, - сказал он, - что я уже был устранен из Алжира"8.

На совещание в Елисейский дворец прибыли Дебре, министр иностранных дел М. Кув де Мюрвиль, Делуврие, начальник штаба ВВС генерал Э. Жуо, генералы Шалль, Гамбьез, Олье и другие. Открывая совещание, де Голль в решительных выражениях подтвердил свое намерение следовать "политике 16 сентября"9. Жуо открыто заявил, что такая политика противоречит интересам Франции10. Карьера начальника штаба ВВС была предрешена: вскоре он будет отправлен на пенсию. Де Голль сообщил о своем решении отозвать генерала Массю из Алжира и поставил вопрос о его дальнейшей судьбе. Шалль, ссылаясь на рост беспорядков, которые могут возникнуть в г. Алжире в связи с отъездом Массю, пытался добиться у де Голля "прощения" генерала. "Я только что подал рапорт об отставке генералу Эли, - сказал главком. - Без Массю я не имею более средств обеспечить порядок в Алжире". "В чем дело? - прогремел голос де Голля. - У вас есть армия, полиция. Вы имеете мою поддержку... Я даю вам генерала Крепэна. Он заменит Массю. Его назначение уже подписано. Это человек, на которого можно положиться. Авторитет государства не позволяет допустить возвращение Массю в Алжир"11. Все же Шаллю удалось добиться для Массю назначения на новый пост в метрополии, а также убедить де Голля дать ему аудиенцию.

23 января Массю был принят де Голлем. Мнения сторон резко разошлись. В заключение 20-минутной аудиенции президент сказал: "Мой бедный Массю, вы безнадежны"12. По возвращении из Елисейского дворца Массю позвонил в г. Алжир начальнику своего штаба полковнику А. Аргу и сказал ему: "Де Голль ничего не понял"13. Эти слова молниеносно распространились в кругах алжирских ультра, послужив им в какой-то мере сигналом к действию. Правобуржуазная "Le Figaro", отмечая крайне снисходительное отношение властей к "делу Массю", писала в те дни: "Правительство хочет свести инцидент к минимуму"14. В действительности же публичная реакция правительства ни в коей мере не соответствовала его подлинному отношению к инциденту с Массю. Об этом говорит хотя бы такой пример: когда на совещании 36 префектов, состоявшемся 21 января у министра внутренних дел П. Шатенэ, один из них спросил у министра, что он думает о создавшемся положении дел, тот ответил: "Мы находимся в ситуации 12 мая (1958 г. - П. Ч.). Мы вновь переживаем ночь с 12 на 13 мая"15.

Для более полного представления о значении инцидента с Массю необходимо учитывать то огромное влияние, которым он пользовался в европейских кругах Алжира16, а также тот факт, что Массю выражал отнюдь не только свою точку зрения относительно алжирской политики главы государства. "Заявления генерала Массю, - отмечала "Le Figaro", - соответствуют направлению мыслей армии в Алжире, руководители которой чувствуют теперь, как никогда, что они обмануты Шарлем де Голлем после того, как одержали победу над IV республикой"17. Кемпский, выступая в те дни но лондонскому телевидению, высказал мнение, что Массю хотел "дать предупреждение де Голлю"18. Каковы бы ни были истинные мотивы Массю, его действия послужили сигналом для развязывания в г. Алжире давно зревшего мятежа, подготовленного ультраколониалистскими кругами.

Анатомия заговора

"Наш заговор является открытым"19, - демонстративно заявляли лидеры алжирских ультра. К этому можно добавить, что заговор был перманентным с 1956 г., когда началась подготовка свержения IV республики, завершившаяся установлением во Франции V республики20. "Рожденная военно-фашистским путчем, Пятая республика, - отмечает Ю. И. Рубинский, - оказалась еще более благоприятной питательной почвой для все новых и новых заговоров, чем разлагавшаяся Четвертая республика в последние годы своего существования"21. Питательной средой для подобных заговоров долгие годы являлась война французского империализма в Алжире. Эта война, которую Франция вела с 1954 г. ради сохранения Алжира под своей властью, потребовала колоссальных усилий и крайнего напряжения всех людских и материальных ресурсов. Численность французских вооруженных сил в Алжире на заключительном этапе войны составляла около 800 тыс. человек22 (с согласия руководства блока НАТО из Западной Европы в Алжир были, например, переброшены четыре французские дивизии)23. В Алжире было занято 60% всей французской авиации и 90% военно-морских сил. Бюджетные ассигнования на войну составили к моменту ее окончания примерно 50 млрд. франков24. Будучи не в состоянии самостоятельно оплачивать расходы на ведение войны, правительство настойчиво просило помощи у Вашингтона. Правящие круги США, не одобряя вслух алжирскую войну, тем не менее предоставляли просимую помощь в сумме 3,5 млрд. долларов25.

Алжирская война стоила французскому народу значительных человеческих жертв. Общее число потерь, включая раненых и пропавших без вести, составило 100 тыс. человек, в том числе убитых - 36 895 человек26. После возвращения де Голля к власти летом 1958 г. алжирская проблема заняла центральное место среди многочисленных забот главы правительства V республики. Трезвый анализ положения - осознание невозможности военной победы в Алжире, непосильное бремя расходов на войну, растущая морально- политическая изоляция Франции на международной арене, враждебность широкой общественности продолжению войны, а также стремление ликвидировать очаг постоянной смуты в Алжире, представлявшей серьезную угрозу режиму, - все это привело де Голля к выводу о необходимости поисков мирного решения затянувшегося конфликта. К этому его подталкивали и интересы крупного французского капитала, переходившего с устаревших, колониалистских на новые, неоколониалистские методы эксплуатации бывших колоний, а также взявшего курс на развитие западноевропейской экономической интеграции.

26 августа 1959 г. де Голль на заседании совета министров впервые открыто поставил вопрос о праве алжирцев на самоопределение 27 . 16 сентября того же года он по радио и телевидению заявил о решении предоставить населению Алжира право самостоятельно выбрать свою судьбу. "На основании учета всех данных - алжирских, национальных и международных, - сказал президент, - я считаю необходимым провозгласить с сегодняшнего дня курс на самоопределение"28. Впервые за 130 лет французского господства в Алжире глава государства высказывал подобные мысли. Прогрессивные силы положительно оценили сдвиг в алжирской политике правительства. Генеральный секретарь Французской коммунистической партии (ФКП) М. Торез писал по этому поводу: "В политике наших властей произошло, во всяком случае на словах, важное изменение. Констатируя в целом провал умиротворения, генерал де Голль признал право алжирского народа на самоопределение... Главное заключается в его согласии с тем, что Алжир - это не Франция, поскольку алжирский народ может и должен сам определить собственное будущее"29.

В лагере реакции заявление де Голля вызвало бурю негодования. Вице-председатель Национального собрания Франции, один из лидеров ультра, Ш. Баулем, демонстративно сорвал с себя орден командора Почетного легиона и бросил его на стол председателя Национального собрания Ж. Шабан-Дельмаса, одного из ближайших соратников де Голля. 50 крайне правых депутатов покинули зал заседаний с криками: "Измена!" В Париже и г. Алжире состоялись манифестации, организованные националистическими организациями30. Теперь можно совершенно определенно сказать, что именно 16 сентября коалиция, совершившая 13 мая 1958 г. переворот (алжирские ультра, реакционный генералитет, голлисты), дала глубокую трещину, предрешившую вскоре ее раскол. Резкие разногласия вспыхнули и в самой голлистской партии "Союз в защиту новой республики" (ЮНР), внутри которой против курса де Голля в алжирском вопросе выступила фракция, возглавленная Ж. Сустелем, тогдашним министром-делегатом при премьер-министре Дебре.

Вскоре после 16 сентября начальник Генерального штаба вооруженных сил Франции генерал П. Эли направил президенту секретный доклад, в котором говорилось о враждебном отношении армии к его алжирской политике31. Все свидетельствовало о том, что страна находится накануне политического кризиса. Крайне правая оппозиция в парламенте и армии начала активную подготовку свержения правительства Дебре и устранения де Голля с поста главы государства. Операцию по "законному", парламентскому захвату власти (названную "Вероника" по имени французской тактической ракеты, испытываемой в то время в Сахаре) возглавили лидеры шовинистических групп и организаций депутаты Ж. Бидо, Ж. -Б. Биаджи, Р. Дюше, П. Арриги, А. де Сериньи, А. де Лакост-Лареймонди, Ф. Валантэн и др. Оппозиция выдвинула и своего кандидата на пост президента. Им должен был стать начальник штаба сухопутных вооруженных сил армейский генерал А. Зеллер, поддерживавший тесные отношения с военным губернатором Парижа генералом Р. Салапом и Жуо. После 16 сентября триумвират генералов принял решение об устранении де Голля и установил контакт с правой парламентской оппозицией, а также с алжирскими ультра.

Операция назначалась на 15 октября 1959 г., когда в Национальном собрании должны были открыться дебаты но алжирскому вопросу. Заговорщики даже распределили министерские портфели. Пост премьера предназначался старому политикану Бидо; во главе министерств должны были стать А. Морис, Дюше, Арриги, де Лакост-Лареймонди, Г. Рибо и другие реакционеры. Но внезапно генерал Зеллер, готовившийся занять Елисейский дворец, узнал, что 1 октября 1959 г. он должен уйти в отставку: службе безопасности стали известны бонапартистские планы начальника штаба сухопутных сил. Заговорщики в смятении. Они в спешке завершали подготовку операции, общий план которой заключался в следующем: 15 октября Национальное собрание должно отклонить политику самоопределения Алжира и вынудить правительство Дебре подать в отставку; де Голль будет обвинен в нарушении конституции, в той ее части, где говорится о территориальной целостности государства, армия же выдвинет Зеллера в качестве нового главы государства.

Накануне, 15 октября, девять депутатов ЮНР объявили о своем выходе из партии. Однако с самого начала заговорщики терпят неудачу: примеру девяти никто не последовал. Армия соблюдает дисциплину и не поддерживает оппозиционеров. "Генерал Зеллер, выбитый из седла своей отставкой, отказался перейти Рубикон, так как он не являлся более представителем законности"32. 15 октября 1959 г. Национальное собрание 441 голосом против 23 приняло резолюцию, одобрявшую политику главы государства33. Таким образом, заговор реакции в Париже потерпел неудачу. После октября центром деятельности антидеголлевского подполья вновь становится г. Алжир. "Через три месяца здесь кое-что произойдет", - заявил лидер Французского национального фронта (ФНФ) Ж. Ортиз тому же Кемпскому, снова посетившему Алжир осенью 1959 года. Ортиз выразил надежду, что "при определенных обстоятельствах он мог бы получить помощь людьми и оружием из некоторых европейских стран". Ортиз уточнил, что под "определенными обстоятельствами" он подразумевал "отделение (Алжира. - П. Ч.) или гражданскую войну"34.

Лагерь крайне правой реакции во Франции конца 50-х годов наряду с "законными" партиями и группировками, такими, как "Независимые и крестьяне", "Единство республики" и т. д., включал в себя большое число полулегальных, а часто и подпольных националистических и террористических организаций, объединявших правоэкстремистские круги в метрополии и Алжире. Например, "Движение молодая нация", основанное в 1949 г. братьями Сидо, сыновьями видного вишиста, казненного патриотами движения Сопротивления. Эта организация строила свою деятельность на антипарламентаризме, ксенофобии и антисемитизме. В феврале 1959 г. по инициативе Ф. Сидо и Ф. Ферро была создана "Националистическая партия", запрещенная правительством на шестой день ее существования. Подвизались и такие организации, как "Народное движение 13 мая" ("МП-13") во главе с Р. Мартелем, "Всеобщая ассоциация студентов Алжира" и другие. Все существовавшие в тот период в Алжире шовинистические организации были объединены в "Комитет согласия национальных движений"35. После провала операции "Вероника" алжирские ультра активизировали подготовку собственного выступления, которое первоначально намечалось на апрель 1960 года36. Однако инцидент с Массю спутал все карты и побудил их выступить ранее намеченного срока. Впоследствии организаторы "недели баррикад" отрицали тот факт, что в январе 1960 г. имел место заговор. Ответственность за происшедшие события они перекладывали на правительство. "Заговор подготовлен секретными службами"37, - заявляли П. Пужад и его сторонники.

Решив объявить курс на самоопределение Алжира, де Голль ясно представлял себе последствия этого шага. Зная о настроениях алжирских французов, а также определенных армейских кругов, президент не мог не предположить возможность открытого вооруженного выступления с целые воспрепятствовать проведению политики самоопределения. Позже он вспоминал: "В начале 1960 г... на алжирском горизонте появляются тучи, предвещавшие грозу"38. В этих условиях нужно было если не предотвратить вспышку, то хотя бы ослабить ее, побудив заговорщиков выступить прежде, чем они соберут достаточно сил. Есть все основания считать, что специальные службы располагали сведениями о готовившемся заговоре. Делуврие трижды предлагал де Голлю арестовать Ортиза и Мартеля, но президент отказывался. "Мой дорогой! - отвечал де Голль, -...арестом вы можете лишь придать этим людям значение и создать им паблисити"39. О подготовке выступления свидетельствовали и действия Ортиза. Как стало известно после январского мятежа, он закупил в Бельгии в конце 1959 г. 2500 пистолетов40. Цель организаторов мятежа состояла в том, чтобы добиться ухода де Голля с поста главы государства и падения Дебре с последующим формированием правительства из сторонников "французского Алжира". Часть руководителей ультра (Лефевр и др.) стремилась к замене режима V республики режимом салазаровского типа; другие думали даже об отделении Алжира от Франции и о создании там самостоятельного государства по образцу ЮАР41.

Отзыв Массю в Париж предоставил Ортизу и его сторонникам возможность начать планируемую акцию. Выступление было намечено на те дни, когда все политическое и военное руководство было вызвано из Алжира на совещание в Париж. Но из-за ряда технических трудностей, а также возникших разногласий среди лидеров ультра выступление было отсрочено42. Главная роль в мятеже отводилась "отрядам территориальной обороны" - военизированным подразделениям милицейского типа, созданным в конце 1955 г. для борьбы с "террором ФИО". Они подчинялись штабу армейского корпуса в г. Алжире. Незадолго до январских событий де Голль потребовал разоружить моторизованные части территориальных войск, однако его приказ не был выполнен, а вся документация на личный состав этих частей и их вооружение таинственно исчезла. Командующим "отрядами территориальной обороны" в январе 1960 г. был майор запаса кадровый разведчик В. Сапэн-Линьер, бывший резидент французской контрразведки на Ближнем Востоке43.

После инцидента с Массю ситуация в г. Алжире начала резко обостряться. 18 января мэры 1-го и 4-го округов Лоффредо и Плейбер заявили, что они выходят из голлистской партии "в знак несогласия с нынешней политикой партии в отношении Алжира"44.

21 января алжирские ультра связались с маршалом Жюэном, генералами Зеллером, Саланом и Жуо на предмет выяснения их намерений относительно планируемого мятежа в Алжире. Жюэн ответил, что он "готов вмешаться в случае катастрофы". Зеллер и Салан после провала плана "Вероника" заняли выжидательную позицию. Жуо был настроен более воинственно, но его активность лимитировалась тем, что он, как и Салан, находился под пристальным наблюдением службы безопасности. В тот же день Тиксье-Виньянкур, бывший защитник Петэна, "адвокат всех вчерашних и завтрашних активистов", заявил в кулуарах Дворца правосудия, что еще до конца недели де Голль покинет Елисейский дворец. Одновременно пронесся слух, что при новом правительстве Тиксье-Виньянкур получит пост генерального прокурора. Адвокат ультра не опровергал этот слух и многозначительно молчал45. Военное министерство в Париже отдало приказ о приведении в состояние повышенной боеготовности танковых частей в Рамбуйе, Сен-Жермен ан Ле, а также танковых дивизий, дислоцированных в ФРГ46. Бидо было вручено правительственное постановление, запрещавшее ему въезд в Алжир впредь до особого разрешения.

Вечером 23 января в г. Алжире начались студенческие демонстрации под антидеголлевскими лозунгами. В 21 час Генеральная делегация сообщила о встрече Делуврие с представителями алжирских "активистов" и достигнутой договоренности способствовать порядку. Одновременно стала известна инструкция Шалля войскам о поддержании порядка47. Вместе с тем в одном из баров вечером того же дня произошла встреча двух соперничавших между собой вожаков алжирских ультра - Ортиза и П. Лагайярда. Они договорились, что будут действовать параллельно: Лагайярд строит баррикады вокруг университета, а Ортиз занимает здание "Кредитного общества" и близлежащее пространство, где он также возводит кольцевые баррикады. Свидетели позднее будут утверждать, что в ночь на 23 января на крышу здания, где Ортиз разместил свой штаб, были подняты два ручных пулемета48. Лидеры ультра приняли решение продолжать забастовку, которую по их приказу в тот же день объявили владельцы магазинов и предприятий г. Алжира.

0.jpg.77f4d736c866338efa505a41284e90e3.j

1.jpg.7fbef6164b798f2c9685af07b9e42371.j

2.jpg.0068c667fb2d92d736886336ff8a14d6.j3.jpg.bf9e2ba404532ef2defdd79b38110665.j

4.jpg.6889723353e05d431130e6b8a846075c.j5.jpg.5d3dbaf7c38361d83b5ca34a7869d78a.j

6.jpg.a37f725860c03af3265842bba3fa6bf1.j7.jpg.50a53dc57b77e89a3d04b488e00bba2a.j

01.jpg.0d086b16186de9582def34691138d705.

8.jpg.4029845623c8edb78ffa6606bcc4fe25.j

9.jpg.b9fff4d791f7af68d55b514edc520857.j

24 января

На рассвете 24 января ректор Алжирского университета сообщил по телефону Делуврие, что вооруженные молодые люди, окружив здание, не позволили ему войти в университет. Генеральный делегат тотчас отдал приказ мобильной жандармерии, отрядам республиканской безопасности, парашютистам Иностранного легиона и морской пехоте занять все стратегические пункты г. Алжира49. Рано утром по городу распространялись листовки: "Французы Алжира! Генерал Массю, последний человек 13 мая, последний гарант французского Алжира и интеграции, осмеян и устранен. Де Голль хочет иметь свободные руки для того, чтобы продать Алжир, как он продал Черную Африку... Настал час подняться на борьбу и положить конец предательству. Собирайтесь в 11 часов на плато Глиер, где вы покажете вашу решимость!"50. Листовки были подписаны "Комитетом согласия ветеранов войны", "Федерацией территориальных подразделений" и "Комитетом согласия национальных движений". В густонаселенном европейском квартале Баб-эль-Уэд территориальные ополченцы с утра призывали население направиться в центр города. По громкоговорителю раздавались призывы не поддаваться на увещевания официальной пропаганды и двигаться к центральной площади столицы Форуму. В 11 час. 30 мин. у здания университета собралась многочисленная толпа. В окружении вооруженных телохранителей появился Лагайярд в форме лейтенанта-парашютиста. Толпа скандировала: "Де Голля на виселицу! Да здравствует Массю!" В отдельных местах демонстранты прорвали кордоны полиции51.

К полудню демонстрантов насчитывалось до 9 - 10 тысяч. Они пробили второе кольцо полицейских кордонов. В полдень штаб мятежников сообщил, что Шалль пригласил на переговоры лидера ФНФ Ортиза. Официальные власти опровергли это сообщение. Впоследствии, на судебном процессе, факт встречи и ее содержание стали известны благодаря показаниям капитана Филиппи из штаба армейского корпуса г. Алжира. Филиппи подтвердил, что в 11 час. 45 мин. 24 января он был вызван к полковнику Аргу, который передал ему приказ Шалля направиться в расположение штаба Ортиза, на бульвар Лаферьер, разыскать лидера ФНФ и убедить его прибыть к главнокомандующему. Некоторое время спустя Ортиз был в штабе Шалля. Они прошли в кабинет52. Детали беседы остались неизвестными. Однако есть основания полагать, что между Шаллем и Ортизом было заключено соглашение: главнокомандующий своей пассивной политикой в отношении мятежников фактически поощрял их на дальнейшие действия. Может быть, он старался заручиться поддержкой главаря мятежников, если их акция примет достаточно широкие масштабы. Обращает на себя внимание та настойчивость, с которой Ортиз стремился увеличить число демонстрантов до 100 тыс., повторяя, как заклинание, одну и ту же фразу: "Когда нас будет 100 тыс., армия встанет на нашу сторону". Впоследствии на вопрос о его беседе с Шаллем Ортиз ответит: "Я позавтракал с генералом Шаллем, и он дал мне зеленый свет"53.

Затем мятежники создали во главе с Ортизом "руководящий комитет демонстрации". После оформления органа мятежников один из лидеров комитета, Ж. -К. Пере, отдал приказ членам ФНФ "заставить все население выйти на улицы". К 15 час. 30 мин. силам безопасности удалось сломить сопротивление демонстрантов, рвавшихся к зданию радио и телевидения. Через час число мятежников достигло примерно 20 тыс. человек, и только тогда штаб армейского корпуса распространил заявление, гласившее, что армия не поддерживает демонстрантов. Руководители мятежников обратились к населению с призывом начать всеобщую городскую забастовку. Ортиз предпринял усилия для овладения Форумом, где находится монумент павшим, имеющий символическое значение. Ведь именно взятие Форума 13 мая 1958 г. предрешило судьбу IV республики.

В то самое время, когда Ортиз направлял колонны демонстрантов на Форум, начальника мобильной жандармерии г. Алжира полковника Дебросса срочно вызвал к телефону комендант северной зоны столицы генерал Кост и сообщил, что необходимо остановить мятежников, ибо "демонстрация слишком затянулась и пора ее прекратить. Вас поддержат два полка парашютистов". В 17 час. 54 мин. Дебросс начал операцию. На плато Глиер в это время находилось уже около 6 тыс. человек. В момент, когда подразделение мобильной жандармерии вошло в соприкосновение с передними шеренгами демонстрантов, достигшими монумента павшим, раздались выстрелы из пистолетов и автоматные очереди, застрочил ручной пулемет. Перестрелка велась в течение 40 минут. С той и другой стороны слышались крики и стоны раненых. Позднее возникнет дискуссия относительно того, кто сделал первый выстрел. Мятежники по понятным причинам полностью отрицали свой приоритет. Свидетели рассказывали, что стрельбу начала небольшая группа провокаторов. Жандармы утверждали, что им стреляли в спину54.

Пытаясь отбросить мятежников, мобильные жандармы понесли значительные потери. Обещанная помощь со стороны 1-го парашютно-десантного полка появилась лишь после того, как перестрелка стала затихать. "Вам потребовалось 45 минут, чтобы преодолеть 400 метров"55, - заявил в ярости Дебросс командиру парашютистов полковнику Дюфуру. На судебном процессе выяснилось, что в течение всей перестрелки парашютисты полка, скомплектованного главным образом из жителей г. Алжира, находились в 500 м от поля боя и не думали вмешиваться. Пара (так во Франции называют парашютно-десантные войска) не скрывали своего недовольства возложенной на них функцией и не имели намерения стрелять в мятежников, штурмуя баррикады, за которыми почти каждый солдат мог встретить своего отца или брата. Кроме того, необходимо учитывать степень "понимания" и симпатий в отношении мятежников, существовавшую у командного состава французской армии в Алжире. Примечательно, что после перестрелки Шалль снял Коста с занимаемой должности за то, что тот послал Дебросса на Форум. Командиру полка "малиновых беретов" полковнику Бруаза, прибывшему к Шаллго с протестом в связи с перестрелкой, главнокомандующий ответил: "Не говорите мне об этом. Я думаю так же и даже хуже, чем вы". А на судебном процессе над организаторами "недели баррикад" Шалль вообще отказался признать их вину. "Я не думаю, - заявил он, - чтобы эти люди были мятежниками"56. Приходится ли после этого удивляться, что Ортиз, Лагайярд и их сообщники в течение семи дней могли практически безнаказанно действовать?

По официальным данным, в результате вооруженного столкновения сил безопасности с мятежниками 20 человек были убиты и 143 ранены. Потери мятежников составили соответственно 6 и 20, жандармерии - 14 и 12357. Итогом столкновения явилось резкое обострение обстановки. В городе было объявлено осадное положение. В 20 час. по радио выступил Шалль: "Мятеж против французской армии не будет иметь успеха. Порядок будет восстановлен". Ультра по-своему отреагировали на действия властей. "Мы хотим создания правительства национального спасения, - требовал Ортиз, - и не желаем больше разговаривать с Генеральной делегацией"58. В тот же вечер мятежники разоружили на ул. Исли 30 жандармов. Руководство ФИО отдало распоряжение своим сторонникам не вмешиваться в конфликт между французскими властями и ультра59.

Известия о делах в Алжире застали президента в его загородной резиденции, откуда он срочно возвратился в Париж. Премьер-министр прервал поездку по Бретани и в ночь на 25 января прибыл в Елиссйский дворец, где де Голль передал ему текст своего обращения к нации60. Выступление ультра вызвало немедленную реакцию во Франции. Подавляющее большинство ее общественного мнения решительно осудило очередную вылазку крайне правой реакции. "Эти события, - писал член Политбюро ФКП В. Рочие, - вновь показывают, что алжирская война стала главным источником, питающим фашизм. Настало время покончить с этой несправедливой войной... Настало время покончить со снисходительностью властей в отношении фашистских заговорщиков"61. В поддержку политики самоопределения Алжира высказалось руководство Французской социалистической партии (СФИО), голлистской партии ЮНР и клерикального Народно-республиканского движения (МРП). С мятежниками солидаризировалась лишь незначительная кучка крайне правых. Их настроения отчетливо были выражены в телеграмме, направленной де Голлю депутатом Национального собрания П. Баттести: "Мы с теми, кто на баррикадах".

Время - против мятежников

25 января положение в г. Алжире было таким: мятежники действовали в основном двумя группами: Лагайярд забаррикадировался в университете; Ортиз обосновался в помещении "Кредитного общества". Вокруг этих зданий стали возводиться кольцевые баррикады, за которыми находились примерно 5 тыс. человек, в том числе 1200 вооруженных62. Мятежникам противостояли подразделения мобильной жандармерии и отряды республиканской безопасности. Регулярные части, хотя и находились на стороне властей, избегали столкновений с мятежниками. Один из французских историков писал в связи с этим: "Создалось своеобразное равновесие, когда армия ничего не предпринимает, а инсургенты не делают ничего лишнего. Именно это равновесие создало в метрополии впечатление, будто власть в г. Алжире беспомощна и может быть поколеблена, как 13 мая". При всей спорности данной оценки, в первую очередь в отношении мятежников, особое удивление вызывало поведение армии. Хотя ее командование на словах и выступило с осуждением акции Ортиза - Лагайярда, оно ничего не предпринимало для ее пресечения. Во время тайного визита в Алжир премьера Дебре в ночь на 26 января полковник Бруаза заявил ему: "Неужели призвание президента республики состоит в том, чтобы заставить французов стрелять друг в друга? Лично я никогда не выполню приказа взять штурмом баррикады"63. Резюмируя создавшуюся ситуацию, парижская газета "Les Echos" 26 января 1960 г. отмечала: "Армия превратилась в первую и самую мощную партию во Франции".

Имеются основания полагать, что, если бы мятеж принял более широкие масштабы, армия в Алжире примкнула бы к нему. Однако число мятежников и демонстрантов так и не превысило 20 - 25 тыс. человек, что и побудило реакционный генералитет на этот раз воздержаться от выступления, отсрочив его до более удобного момента. 25 января правительство приняло первые меры по борьбе с мятежом. Ранним утром по радио было зачитано послание президента с призывом к мятежникам "вернуться к национальному порядку". "Мятеж, только что развязанный в Алжире, - внушал де Голль, - наносит тяжелый удар по Франции... В том, что касается меня лично, я выполню мой долг"64. Днем в Елисейском дворце было созвано экстренное заседание совета министров. В правительстве не наблюдалось единства относительно возможного выхода из создавшегося конфликта. Часть министров (Сустель, Корню-Жантий и др.) решительно высказалась против применения силы в отношении мятежников и даже поставила вопрос об отказе от политики самоопределения, провозглашенной президентом. Особенно яростно выступал бывший генерал-губернатор Алжира Сустель. Страсти накалились настолько, что во время заседания президент отдал приказ службе безопасности арестовать Сустеля по выходе из дворца, но затем отменил его. Подводя итог дискуссии, де Голль заявил: "Итак, военные - против политики генерала де Голля. Военные власти города Алжира проявляют себя очень слабо или не проявляют совсем. Моя политика не изменится. Восстание должно быть подавлено. Безнаказанности не должно быть места. Если Шалль не решится действовать, его нужно будет заменить"65.

А в алжирской столице тем временем кипели страсти. "Мы сложим оружие только в том случае, - заявил Ортиз, - если генерал де Голль откажется от политики самоопределения"66. Поздно вечером 25 января на помощь правительственным войскам прибыли 14-й и 9-й полки 25-й парашютно- десантной дивизии, дислоцированной в г. Константине. Мятежники, со своей стороны, принимали меры по укреплению дисциплины в своих рядах. Лагайярд объявил по радио, что вводит в своем лагере смертную казнь и тюремное заключение для предателей и нарушителей дисциплины67.

Политическая жизнь в Париже 26 января характеризовалась лихорадочностью и ожиданием больших событий. Ходили слухи об отставке семи министров. Дебре предлагал де Голлю отказаться от курса на самоопределение для того, чтобы удержать армию от выступления на стороне мятежников. Президент ответил: "Я сказал - самоопределение, и я не отступлю... Вы будете рассуждать позже. А сейчас выполняйте то, что я приказал. Настал час, когда нужно бороться". И Дебре под диктовку де Голля стал писать новый текст своего заявления по радио, которое он должен был сделать в 14 часов68. В тот же день между де Голлем и его старым другом Жюэном произошло резкое объяснение. Маршал настаивал на пересмотре алжирской политики и требовал от президента уступить мятежникам. Тот ответил отказом. Некоторые члены правительства считали, что в создавшейся ситуации де Голлю лучше уйти в отставку69. Панические настроения охватили даже ближайшее окружение президента. В парламенте активизировались крайне правые.

Однако в метрополии действия реакции не были поддержаны ни большинством политических партий, ни тем более массами трудящихся. Политбюро ФКП в заявлении от 26 января подчеркивало, что "единственно возможной позицией в отношении ультра было бы поставить их вне закона раз и навсегда,.. а также разоружить и распустить их организации как в Алжире, так и во Франции. Интересы Франции и ее народа требуют незамедлительно покончить с войной, длящейся уже пять лет и принесшей стране столько несчастий"70. Свое осуждение мятежников выразили руководство СФИО, МРП, Бюро Французской конфедерации христианских трудящихся (ФКХТ). В обращении Национального бюро МРП содержалось "согласие с политикой, определенной генералом де Голлем 16 сентября и одобренной парламентом, политикой, которая отвечает воле подавляющего большинства страны"71.

Ночь на 27 января прошла в г. Алжире без инцидентов. В лагере мятежников царили порядок и дисциплина; в рядах правительственных войск наблюдалась некоторая расслабленность. Солдаты позволяли населению почти беспрепятственно общаться с мятежниками. В городе три дня не делали уборку, и он был завален мусором. Магазины были закрыты, но рынки торговали. Днем Лагайярд и Ортиз прибыли в штаб армейского корпуса, где вели переговоры о возможности "примирения" и прекращения борьбы на почетных для мятежников условиях. Однако непомерные требования Лагайярда и Ортиза сделали невозможным достижение согласия72. Делуврие продолжал призывать по радио прекратить мятеж и "избежать раскола между г. Алжиром и метрополией"73.

В это время в Париже было созвано экстренное заседание совета министров для принятия чрезвычайных мер в отношении мятежников. Разногласия в правительстве по-прежнему носили острый характер. Ряд министров снова высказался против применения силы, другие настаивали на решительных мерах для "поддержания авторитета государства"74. Лишь на пятый день мятежа правительство под давлением демократических сил начало полицейско- судебные акции против правых ультра в метрополии. На основании ст. 87 Уголовного кодекса, под которую подпадают действия, имеющие целью "ликвидировать или свергнуть правительство вооруженным путем", судебные органы выдали 80 ордеров на арест крайне правых активистов. Служба безопасности провела серию обысков в Париже, на квартирах функционеров правоэкстремистских организаций. Соответствующие полицейские акции были предприняты также в Бордо, Лионе, Тулузе, Марселе, Лилле, Монпелье, Руане, Ренне, Реймсе, Аижере. При этом в ряде случаев были обнаружены партии оружия, заготовленного правыми экстремистами.

В авангарде демократических сил, требовавших покончить с мятежам алжирских ультра, шла компартия. 28 января Политбюро ФКП опубликовало "призыв к единству французского народа против алжирских мятежников, за проведение в жизнь самоопределения". "Перед реальностью угрозы, в которую фашизм вовлекает Францию, - говорилось в призыве, - Политбюро Французской коммунистической партии считает необходимым сделать все возможное для объединения всех республиканских сил страны"75. ФКП предложила всем демократическим партиям и организациям немедленно объединиться для отпора алжирским мятежникам и их сторонникам в метрополии. Одновременно Генеральный секретарь ФКП М. Торез обратился е письмом к СФИО, Автономной социалистической партии, Союзу социалистических левых сил, партии радикалов и радикал-социалистов, профсоюзным объединениям - Всеобщей конфедерации труда, ФКХТ, Форс увриер, Федерации национального образования, Национальному профсоюзу учителей, Лиге по правам человека - о проведении совместных действий против фашистской угрозы76.

Руководство СФИО заняло непоследовательную позицию, оно даже не ответило на письмо Тореза. Осуждая действия мятежников, лидеры социалистической партии предпочитали единству действий демократических партий одностороннее сотрудничество с правительством. Лишь перед лицом всенародной поддержки призыва ФКП об организации всеобщей забастовки СФИО и ее профсоюзный центр Форс увриер призвали своих членов участвовать в предложенной коммунистами забастовке протеста77. "Дорога к миру (в Алжире. - П. Ч.), - отмечала в те дни демократическая газета "La Liberation", - пролегает через полный и окончательный разгром постоянно тлеющего заговора". Остроту возникшей угрозы признавали даже правобуржуазные партии и их органы печати. "Теперь, - писала "Le Figaro" 29 января 1960 г., - речь уже идет не о защите французского Алжира, а о попытке реванша со стороны определенных политических элементов, обманутых, по их мнению, 13 мая, когда они должны были прийти к власти. Для них французский Алжир - всего лишь ширма, за которой они стремятся добиться не только падения де Голля, но и всего режима, который все жееще сохраняет у нас демократию". Наряду с объединением демократических сил происходило сплочение и буржуазных партий, заявивших о своей лояльности правительству, - ЮНР, МРП, партии радикалов и др. Был создан комитет в поддержку генерала де Голля, объединивший представителей властей на местах и часть общественности.

Тем временем мятежники прилагали усилия для укрепления своих позиций и призывали жителей г. Алжира продолжать "неограниченную забастовку". Муниципальный совет города объявил сбор пожертвований в помощь "национальному движению". За одни сутки было собрано 20 млн. франков78. 28 января, в 19 час., как и во все предыдущие дни, толпа алжирских французов собралась перед зданием "Кредитного общества", чтобы получить от Ортиза очередную дозу пропагандистской зарядки. Как обычно, пара и полиция ничего не предприняли, чтобы помешать этим ежевечерним сходкам. На баррикадах можно было видеть транспаранты с лозунгом "Да здравствует Массю!", явно адресованные армии. Власти по-прежнему ограничивались призывами прекратить забастовку и разобрать баррикады, но эти призывы оставались без последствий.

29 января характеризовалось усилением нерешительности гражданской и военной администрации г. Алжира. Дело дошло до того, что генеральный делегат и главнокомандующий войсками покинули город и обосновались на базе ВВС в Регайе, в 25 км от столицы. Мятежники, захватившие городскую гостиницу, создали из муниципальных советников дополнительный "руководящий комитет" в поддержку мятежа. Днем генеральный директор алжирской службы безопасности полковник И. Годар начал переговоры с Лагайярдом, который вновь стал диктовать ему условия как равная сторона. Соглашение не было достигнуто79. Из Парижа в Регайю прибыл начальник Генерального штаба Эли, чтобы добиться от армии более определенной позиции в отношении мятежников. Командиры армейских корпусов Константины и Орана генералы Олье и Гамбьез заверили Эли в верности присяге и правительству. Командование алжирского армейского корпуса по-прежнему было пассивно и уклонилось от прямого ответа на вопрос, могут ли баррикады быть взяты штурмом. Лишь офицеры ВВС высказались за ликвидацию баррикад, обещая осуществить ее за несколько часов. Однако Шалль решительно возразил против применения силы80.

В 20 час. по французскому радио и телевидению выступил де Голль, подтвердивший намерение неуклонно проводить политику самоопределения и призвавший алжирских французов "вернуться к порядку". "Я обращаюсь к армии, - продолжал президент, - замечательные усилия которой обеспечивают нам путь к победе в Алжире, но некоторые элементы которой пытаются думать, что эта война - их война, а не война Франции и что они имеют право пытаться проводить политику, которая не была бы политикой Франции. Я говорю всем нашим солдатам: ваша миссия не допускает каких-либо экивоков и интерпретаций. Ни один солдат не должен даже пассивно присоединяться к путчу. Общественный порядок должен быть восстановлен. Да здравствует республика! Да здравствует Франция!"81.

На мятежных баррикадах выступление президента республики было встречено криками: "Де Голля на виселицу!" Однако время работало против мятежников. Надежды на поддержку в метрополии бесследно испарились. Армия в Алжире так и не присоединилась к мятежу, хотя и не проявляла должной твердости. А малочисленность мятежников не позволяла им перейти в наступление. В конечном счете кольцевые баррикады, призванные стать опорными пунктами наступательного движения, превратились в гетто для Ортиза - Лагайярда и их сообщников. В полдень 30 января, осознав безнадежность своего предприятия, Ортиз объявил, что 1 февраля забастовка должна прекратиться. "Мы приняли это решение, - заявил представитель Ортиза адвокат Ж. Менэнго, - исходя из интересов населения, а также по экономическим соображениям. Но я вас призываю приходить к нам (на баррикады. - П. Ч.) столь часто, как вы это сможете". Таким образом, мятежники решили продолжать отсиживаться за баррикадами.

В 14 час. парашютисты 25-й дивизии плотным кольцом окружили укрепленный лагерь Лагайярда, а спустя 15 мин. командир 10-й парашютно-десантной дивизии генерал Грасьё издал приказ о мобилизации военного персонала территориальных войск г. Алжира. Все военнообязанные должны были явиться к 16 час. в расположение штабов своих батальонов. Военные коменданты зон получили категорический приказ взять под прямое командование территориальные подразделения82. Итак, мятежники лишались мощной опоры и важнейшего союзника, и теперь их баррикады оставались без достаточного прикрытия. В 16 час. командир алжирского армейского корпуса Крепэн призвал по радио население "немедленно возобновить работу". Ортиз лихорадочно взывал к французам - жителям г. Алжира поддержать мятежников в надежде, что армия не станет стрелять. В ответ на ультиматум военного командования, переданный Лагайярду в 14 час., этот депутат-ультра отверг его, о чем было объявлено по радио. Среди мятежников еще более усилилось напряжение: в лагере Лагайярда была зарегистрирована попытка самоубийства. В городе ввели комендантский час.

Утро 31 января началось с распространения подстрекательских листовок. На ул. Исли вспыхнула перестрелка, в результате которой четыре человека были тяжело ранены. В 11 час. 05 мин. от взрыва мощной мины, подложенной в расположение правительственных войск, погибли три парашютиста и сам террорист, 20 человек получили ранения. В полдень представитель Ортиза опроверг слухи о готовящейся капитуляции мятежников. Полковник Годар получил приказ прекратить всякие переговоры и контакты с мятежниками. На помощь силам порядка прибыла моторизованная колонна 13-й полубригады Иностранного легиона, занявшая подступы к центру города. С 18 час. наблюдались случаи ухода территориальных ополченцев с баррикад. 31 января лагерь мятежников покинули 177 солдат территориальных подразделений. Военное командование распространило приказ, гласящий, что 1 февраля территориальные ополченцы должны приступить к исполнению своих обязанностей. Одновременно Крепэн распорядился отключить электричество в лагере мятежников. "Эта ночь будет решающей"83, - сказал Лагайярд. К полуночи мятежники были окончательно изолированы в кольцевых баррикадах. Они, как и правительство, с тревогой ожидали наступления утра 1 февраля, когда во Франции должна была начаться всеобщая забастовка протеста против мятежа, идея которой была выдвинута ФКП и одобрена всеми демократическими партиями и профсоюзами. Под давлением масс правительство приняло также ряд мер по изоляции сообщников мятежников в метрополии.

Конец мятежа

На рассвете 1 февраля из дома N 5 по ул. Шарля Пеги осторожно вышел человек. Не привлекая к себе внимания, он затерялся в узких улочках алжирской столицы. Через 10 мин. в этот дом прибыл отряд парашютистов, чтобы арестовать Ортиза - главное действующее лицо мятежа. Однако было поздно. Ортиз исчез, объявившись в скором времени в Мадриде. После бегства вожака мятежники, занимавшие здание "Кредитного общества", без единого выстрела сдались правительственным войскам.

Лагайярд повел себя иначе. С вечера 31 января он начал переговоры на командном пункте полковника Дюфура. Переговоры продолжались всю ночь и первую половину дня 1 февраля. Со стороны властей они велись на весьма высоком уровне - генералы Крепэн, Грасьё, Афруйу, полковник Мейер и др. Лагайярд выдвинул наглые требования: амнистия мятежникам, предоставление им права покинуть баррикады с оружием в руках, организация с участием Делуврие и представителей мятежников церемонии возложения венков в память жертв перестрелки 24 января, использование отрядов Лагайярда в боевых действиях против Армии национального освобождения Алжира84. Власти сочли возможным согласиться на ряд требований. Перед тем как подписать условия капитуляции, Лагайярд уничтожил имевшуюся у него документацию, и прежде всего фамилии, телефоны и адреса офицеров французской армии, с которыми он имел связь. В полдень он во главе колонны из 650 мятежников сдался властям. Из доставленных в Зеральду мятежников лишь около 100 человек изъявили желание участвовать в боевых действиях, остальные были распущены по домам85. В течение второй половины дня обстановка в городе полностью нормализовалась.

В то время как власти еще вели переговоры с Лагайярдом, во Франции прошла мощная одночасовая забастовка, в которой приняло участие более 10 млн. человек. Французы сказали свое решительное "нет" планам заговорщиков и потребовали от правительства принятия радикальных мер по пресечению их преступной деятельности. Совет министров, собравшийся в 15 час., постановил созвать чрезвычайную сессию Национального собрания и сената. Правительство запросило у парламента дополнительных полномочий сроком на один год для "восстановления порядка и законности" согласно ст. 38 конституции86. 2 февраля 1960 г. Национальное собрание 441 голосом "за" при 75 "против" и 16 воздержавшихся одобрило предоставление правительству дополнительных полномочий87. На следующий день сенат 225 голосами против 49 также одобрил законопроект88. Коммунисты-депутаты и сенаторы голосовали против, считая, что последний противоречит подлинной демократии и служит лишь еще большему усилению режима личной власти.

Получив от парламента запрошенные полномочия, де Голль осуществил 5 февраля реорганизацию правительства, из которого были устранены скомпрометированные в ходе "недели баррикад" министры. Был переведен в метрополию ряд офицеров, проявивших в ходе событий нелояльность в отношении правительства. 4 февраля делегат Делуврие подписал постановление о роспуске шести шовинистско-экстремистских организаций - ФНФ, "Студенческое националистическое движение", "Присутствие и защита", "МП- 13", "Движение за установление корпоративного порядка" и "Комитет согласия национальных движений". Одновременно были выданы ордера на арест руководителей этих организаций и лиц, активно действовавших в ходе мятежа. Были приняты меры по перестройке деятельности гражданской и военной администрации. Из Алжира был устранен полковник Годар89.

К суду военного трибунала по делу о мятеже были привлечены 15 человек90; четыре человека, которым удалось скрыться, подверглись суду заочно (Ортиз, Мартель, Менэнго, еще один из лидеров ультра, Ж. Лакьер). Во время подготовки процесса трем обвиняемым (Лагайярду, Ронда и Сюзини) удалось, не без ведома полиции, бежать в Испанию. Уже поэтому судебный процесс над организаторами "недели баррикад", открывшийся 3 ноября 1960 г., не мог считаться серьезным. Власти явно стремились свести к минимуму морально-политические издержки, понесенные режимом в ходе мятежа. К тому же крайне правая оппозиция служила козырной картой правящих кругов в их игре против демократических сил. Сохранение ее было, до определенного момента, выгодно как оправдание для все более широкого усиления полномочий исполнительной власти. Лишь в одном случае (по поводу Ортиза) суд удовлетворил требование обвинения (смертная казнь), которое не могло быть осуществлено из-за отсутствия подсудимого. Всем остальным участникам мятежа были вынесены мягкие приговоры91.

Спустив на тормозах дело о "неделе баррикад", правительство надеялось на какое-то примирение с ультра. Однако те и не помышляли ни о каком компромиссе. На пятый день после поражения на стенах г. Алжира появились подстрекательские листовки, утверждавшие, что борьба не окончена. А спустя 14 месяцев после "недели баррикад" Алжир стал очагом нового путча, подготовленного и развязанного реакционной военщиной и поддержанного французскими ультра92.

Примечания

1. С. Paillat. Dossier secrete de l'Algerie. 13 Mai 1958/28 Avril 1961. P. 1962, p. 339.

2. "Suddeutsche Zeitung", 18.I.1960.

3. Ibid.

4. "Le Figaro", 22.I.1960; M. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Barricades et colonels. 24 Janvier 1960. P. 1960, p. 35.

5. С. Paillat. Op. cit., p. 341.

6. J.-A. Faucher. Les barricades d'Alger. Janvier 1960. P. 1960, p. 64.

7. "Le Figaro", 21.I.1960.

8. Цит. no: A. de Serigny. Un proces. Interrogatoires, depositions, requisitoires, plaidoiries extraits de la stenographic et pieces authentiques du proces "des Barricades". P. 1961, p. 108.

9. 16 сентября 1959 г. де Голль впервые заявил о признании за коренным населением Алжира права на самоопределение.

10. J.-A. Faucher. Op. cit., p. 91.

11. М. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., p. 153.

12. Ibid., p. 175.

13. С. Paillat. Op. cit., p. 347.

14. "Le Figaro", 21.I.1960.

15. J.-A. Faucher. Op. cit., p. 83.

16. Выпускник Сен-Сира и лейтенант колониальной пехоты в Чаде, майор Массю присоединился в 1940 г. к движению Свободная Франция, поддержав де Голля; я 1944 г. - подполковник 2-й бронетанковой дивизии, впоследствии перешел в парашютно-десантные войска в Северной Африке, участвовал в Суэцкой операции, штурмовал Порт-Саид, затем в г. Алжире стал одним из главных действующих лиц заговора 13 мая, затем был избран ультра на должность председателя алжирского "Комитета общественного спасения". Будучи сторонником де Голля, без колебаний подчинился его приказу и покинул эту должность. Массю - единственный из генералов 13 мая, кого де Голль оставил в Алжире и даже повысил в звании и должности. Массю пользовался абсолютным доверием и поддержкой алжирских французов.

17. "Le Figaro", 22.I.1960.

18. "Le Monde", 30.I.1960.

19. Цит. по: J.-A. Faucher. L'An I du systeme gaulliste. P. 1960, p. 99.

20. Н. Н. Молчанов. Четвертая республика. М. 1963.

21. Ю. И. Рубинский. Пятая республика (Политическая борьба во Франции в 1958 - 1963 годах). М. 1964. стр. 205.

22. М. Egretaud. Realite de la nation algerienne. P. 1961, p. 227; "La Nouvelle critique", Janvier 1961, N 122.

23. "Проблемы экономики и политики Франции после второй мировой войны". М. 1962, стр. 404.

24. "L'Humanite", 6.VIII.1959; "Le Monde", 20.III.1962.

25. "Проблемы экономики и политики Франции после второй мировой войны", стр. 404.

26. Там же, стр. 405; "Europe - France Outremere", Juin 1962, N 388, p. 2.

27. Н. Н. Молчанов. Генерал де Голль. М. 1972, стр. 378 - 379.

28. Ch. de Gaulle. Discours et messages. T. III: Avec le Renouveau. Mai 1958 - Juillet 1962. P. 1970, p. 117.

29. "L'Humanite", 27.X.1959.

30. M. et S Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., p. 37.

31. Ibid., p. 58.

32. Ibid., pp. 63, 67.

33. Ibid., p. 64.

34. "Le Monde", 30.I.1960.

35. "Le Monde", 6.II.1960.

36. По другим сведениям, в апреле должно было состояться выступление офицеров-националистов (J. -A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 110).

37. M. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., p. 84.

38. Ch. de Gaulle. Memoires d'Espoir. Le Renouveau. 1958 - 1962. P. 1970, p. 83.

39. Цит. no: M. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., p. 84.

40. Ibid., pp. 18, 112.

41. "L'Express", 28.I.1960, N 450, p. 13.

42. Ibid., p. 11.

43. "Le Monde", 31.I. -1.II.1960; J. -A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 128.

44. "Le Monde", 20.I.1960.

45. М. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., pp. 139, 115.

46. Ibid., pp. 147 - 148.

47. "Le Monde", 26.I.1960.

48. J.-A. Gaucher. Les barricades d'Alger, p. 120.

49. P. Viansson-Ponte. Histoire de ia Republique Caullienne. T. I: La fin d'une epoque. P. 1970, p. 255.

50. "Le Figaro", 18.II.1960.

51. "Le Monde", 26.I.1960; J. -A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 131.

52. A. de Serigny. Op. cit., pp. 249 - 250.

53. "L'Express", 28.I.1960, N 450, p. 11; M. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., p. 211.

54. J.-A. Faucher. Les barricades d'Alger, pp. 149 - 150.

55. A. de Serigny. Op. cit., p. 212.

56. Ibid., pp. 244 - 245, 296.

57. "Le Monde", 2.II.1960.

58. "Le Figaro", 26.I.I960; "Le Monde", 26.I.1960.

59. "L'Humanite", 1.II.1930.

60. "Le Monde", 26.I.1960.

61. "L'Humanite", 25.I.1960.

62. "Le Figaro", 26.I.1960; "Le Monde", 26.I.1960.

63. С. Paillat. Op. cit, pp. 350, 353.

64. "Le Monde", 26.I.1960.

65. C. Paillat. Op. cit., pp. 351 - 352.

66. "Le Figaro", 27.I.1960.

67. A. de Serigny. Op. cit., p. 274.

68. J.-A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 207.

69. Ibid.

70. "L'Humanite", 27.I.1960.

71. "Le Monde", 27.I.1960.

72. М. et S. Bromberger, G. Elgey, J. -F. Chauvel. Op. cit., p. 334.

73. J. -A. Faucher. Les barricades d'Alger, pp. 245 - 246.

74. "Le Monde", 28.I.1960.

75. La resolution du B. P. du PCF du 28 Janvier 1960. "Cahiers du communisrne". 1960, N 2.

76. "L'Humanite", 28.I.1960.

77. "Le Monde". 30.I.1960.

78. "Le Monde", 29.I.1960.

79. A. de Serigny. Op. cit., p. 276; J. -A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 302.

80. J.-A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 281.

81. "Citations du president de Gaulle". Choisies et presentees par J. Lacouture. P. 1968, pp. 95 - 96.

82. "Le Monde", 31.I-1.II.1900.

83. "Le Monde", 2.II.1960; J. -A. Faucher, Les barricades d'Alger, p. 327.

84. С. Paillat. Op. cit., pp. 357 - 358; "Le Monde", 2.II.1960.

85. J.-A. Faucher. Les barricades d'Alger, p. 338; "Le Monde", 4, 7, 8.II.1960.

86. "Constitution et ordonnances portant lois organiques relatives a la Communaute". P. 1959, p. 14.

87. "Journal officiel de la Republique Francaise. Debats parlementaires. Assemblee Nationale. Seance du 2 Fevrier". 6 Fevrier 1960, pp. 147 - 148.

88. "Journal officiel de la Republique Francaise. Debats parlementaires. Senat. Seance du 3 Fevrier". 4 Fevrier 1960, pp. 43 - 44.

89. "Le Monde", 6 - 8.II.1960.

90. О. Арнуль, Ж.-М. Демарке, Ф. Фераль, Ж. Гард, С. Журде, П. Лагайярд, Б. Лефевр, П. Мишо, Ж.-К. Пере, М. Рамбер, М. Ронда, Ж.-М. Санн, В. Сапэн-Линьер, Ж.-Ж. Сюзини, А. де Сериньи.

91. Лагайярд - 10 лет заключения (заочно), Менэнго - 7 (заочно), Мартель - 5 (заочно), Ронда - 3, Сюзини - 2 (условно). Остальные были оправданы (A. de Serigny. Op. cil., p. 442).

92. См. П. П. Черкасов. Провал генеральского путча в Алжире. "Вопросы истории", 1977, N 9.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Деренковский Г.М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. // Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
      Автор: Военкомуезд
      Г.М. Деренковский.

      ВОССТАНИЕ РУССКИХ СОЛДАТ ВО ФРАНЦИИ
      в 1917 г.

      В первой мировой империалистической войне Франция и Англия имели в лице царской России союзника, который «...не только оттягивал на свои фронты силы противника, но и поставлял во Францию десятки тысяч отборных русских солдат» [1]. Для союзников Россия была прежде всего страной пушечного мяса. Посылка русских войск в распоряжение французского правительства в обмен на вооружение, поставлявшееся союзниками в Россию, лишний раз свидетельствовала о все возраставшей полуколониальной зависимости царской России от Антанты.

      В ответ на требование Франции царское правительство отправило весною и летом 1916 г. на французский и салоникский фронты четыре особых пехотных бригады, 1-ю и 3-ю во Францию, 2-ю и 4-ю — в Салоники [2]. Вслед за ними оно готово было отправить уже сформированные еще три особые пехотные бригады, но досылка их не состоялась ввиду срочной необходимости отправить эти части на русский фронт, нуждавшийся в пополнениях после кровопролитных боев летом 1916 г.

      Осенью 1916 г. во Францию и Салоники были отправлены многочисленные пополнения (более 6 тыс. человек), чтобы покрыть убыль русских солдат и офицеров в тяжелых боях. Формировались и готовились к отправке весною 1917 г. новые воинские части (две артиллерийские бригады, инженерные, интендантские и санитарные части), предназначавшиеся для пополнения находившихся в составе французских войск четырех русских бригад и создания из них двух дивизий — по одной для французского и салоникского фронтов.

      Русские войска во Франции находились в невыносимо тяжелых условиях. Они направлялись на самые ответственные и наиболее опасные участки фронта, протяженность которых обычно втрое превосходила участки, занимавшиеся подобными же французскими частями. В атаку в первую очередь посылали русских; самые крупные потери несли русские части. В то же время русских солдат кормили хуже французских; офицеры подвергали их порке, в госпиталях раненых русских солдат, по их заявлениям, содержали «хуже, чем свиней» [3]; почта из России до /71/

      1. История ВКП(б). Краткий курс, стр. 167.
      2. Общая численность русских войск, находившихся на французском и салоникском фронтах, по данным на 22 октября 1916 г., составляла около 43 тыс. солдат и офицеров. Во Франции находилась 1-я особая бригада под командованием генерала Лохвицкого и 3-я особая бригада под командованием генерала Марушевского, общей численностью около 20300 солдат и офицеров (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 30, л. 84).
      3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 нюня) 1917 г.

      солдат почти не доходила, а если доходила, то с такой цензурной «правкой», что оставались только «бабьи поклоны». Все это приводило солдат к выводу: «И в самом деле не люди мы, а запроданное пушечное мясо» [1].

      Весть о победе Февральской буржуазно-демократической революции в России дошла к русским солдатам на французском фронте не сразу. Временное правительство и верховное командование не торопились информировать русских солдат во Франции о революционных событиях в России, боясь политических «осложнений». Информировано было только высшее командование, среди которого весть о революции вызвала полную растерянность.

      Солдаты 3-й бригады узнали о революции в России и о свержении самодержавия из французских газет. Это произошло на пути с фронта в тыловой лагерь Майи, куда бригада отправлялась на недельный отдых после почти полугодового пребывания на передовых позициях [2]. Еще на пути в лагерь, 16 (29) марта, прошли собрания 5-го и 6-го полков и маршевого батальона. Ораторы горячо приветствовали русскую революцию. От каждой роты были избраны депутаты в солдатские комитеты [3]. Одновременно решено было, придя в лагерь Майи, пройтись с красным флагом по местечку и отслужить панихиду по расстрелянным в 1916 г. русским солдатам [4].

      В лагерь Майи, где находились запасные батальоны русских бригад, 3-я бригада пришла поздно ночью 17 (30) марта. На утро, по приказу командира бригады, генерала Марушевского, всех выстроили для смотра. Генерал держал себя очень вызывающе и отдал распоряжение об аресте на три недели одного из пулеметчиков, заявившего, что «красное знамя есть эмблема свободы, добытой пролетарскими руками». Распоряжение вызвало резкий протест солдат бригады [5].

      По договоренности с французским командованием 3-ю бригаду лишили отдыха и в ночь на 18 (31) марта отправили обратно на фронт. Но и на фронте солдатские собрания продолжались.

      Солдатские депутаты, ознакомившись с газетными новостями, решили требовать признания солдатских депутатов и их неприкосновенности, «приветствовать и поддерживать» Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, «вступить в непосредственную связь с Временным правительством» [6].

      Командование бригады оказалось вынужденным пойти на некоторые уступки, но одновременно усилило репрессии, стремясь парализовать революционизирующее влияние на солдат вестей, приходивших из России. Оно категорически запретило устройство собраний, пригрозив >в противном случае вызвать африканских солдат для усмирения [7]. /72/

      1. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
      2. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
      3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.; «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г
      4. По приговору военно-полевого суда 28 августа (10 сентября) 1916 г., в лагере Майи было расстреляно 8 русских солдат 2-й особой пехотной бригады, направлявшейся через Францию в Салоники. Это были участники стихийного (восстания, вспыхнувшего по прибытии эшелона войск 2-й особой пехотной бригады из России в лагерь близ Марселя. Восставшие солдаты убили ненавистного подполковника Краузе. Николай II потребовал от своего представителя при французской армии генерала Жилинского «водворить силой порядок энергичными скорыми мероприятиями». Восстание было подавлено; 8 человек было расстреляно, более 60 человек, лишенных всех чинов, званий и наград, отправлено в Россию. Это событие взволновало всех русских солдат, находившихся во Франции, и усилило их ненависть к царизму.
      5. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
      6. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
      7. Там же.

      Солдаты 1-й особой пехотной бригады, находившейся на позициях, узнали о Февральской революции от своих однополчан, которые возвращались в строй после болезни или ранений. Находясь на излечении в госпитале Мишле в окрестностях Парижа, они встречались с русскими политэмигрантами, от которых узнали о свержении самодержавия в России. Тотчас же после этого они явочным порядком, по инициативе наиболее передовых солдат, создали солдатский комитет [1].

      Возвратившись из госпиталя на фронт в свою бригаду, солдаты привезли с собой газеты. В тот же день при команде разведчиков 1-й бригады состоялось совещание, на котором было решено отправиться по ротам для «освещения российских событий», организации выборов ротных солдатских комитетов и делегатов на общебригадное собрание [2]. Очевидно, к этим выборам была приурочена прокламация за подписью «Группа русских солдат», озаглавленная «Русские солдаты во Франции, организуемся!» «Солдаты в России стоят дружно заодно с рабочими, — говорилось в прокламации, — стоят дружно друг за друга, посылают их на съезды, чтобы предъявить волю солдатскую, думы солдатские о войне и мире, о земле и свободе. Солдат стал гражданином, товарищи! Следуйте примеру наших братьев из госпиталя Мишле в Ванве и из третьей бригады. Выбирайте уполномоченных, образуйте свои комитеты, вырабатывайте требования, предъявляйте их и дружно отстаивайте их. Будьте достойными сынами нашей далекой родины, которая сбросила позорные царские путы и встает для новой жизни» [3].

      Судя по ссылке на опыт 3-й бригады, прокламация была составлена, когда 3-я бригада снова прибыла на позиции, и между солдатами обеих бригад установилась связь, т. е. после 19 марта (1 апреля) [4].

      На следующий день на собрании солдатских депутатов частей 1-й бригады был заслушан информационный доклад о революционных событиях в России, принято приветствие петроградским рабочим, солдатам и матросам и избран солдатский комитет [5].

      Чтобы прервать процесс революционизирования солдатской массы, полки были приведены к присяге Временному правительству, а затем брошены в наступление. По плану апрельского наступления, выработанному главнокомандующим французской армии генералом Нивелем, предполагалось одним молниеносным ударом отбросить немцев за Рейн. В этом наступлении, начавшемся 3 (16) апреля, принимали непосредственное участие обе русские бригады. Накануне наступления в обеих русских бригадах происходило голосование,— принимать ли в нем участие или нет. Громадное большинство солдат высказалось за наступление [6]. Такое решение объясняется оборонческими иллюзиями, которые сеяли среди солдат Временное правительство, а также меньшевики и эсеры, распускавшие слухи о готовящемся наступлении немцев на Петроград и об опасности, нависшей над «свободной» Россией.

      Спекулируя на революционных настроениях солдатских масс, офицеры говорили им: «Докажите, что вы умеете защищать свободу» [7].

      Товарищ Сталин в статье «О войне», опубликованной 16 марта в /73/

      1. ЦГВИА, ф. 516, оп. 8, д. 92, лл. 75—76.
      2. «Октябрь за рубежом». Сборник воспоминаний. М., 1924, стр. 26.
      3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
      4. Там же.
      5. «Октябрь за рубежом», стр. 25—26, 31.
      6. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.»; Соцэкгиз, 1934, стр. 93.
      7. «Правда» от 18 сентября 1927 г.

      «Правде», разоблачил настоящие цели Временного правительства и социал-шовинистов, маскировавших захватнические цели русских империалистов в войне фразами о борьбе за свободу. «...Нынешнее положение России, — писал И. В. Сталин, — не даёт оснований к тому, чтобы бить в набат и провозгласить: "Свобода и опасности, да здравствует война!"» [1]

      Апрельское наступление союзников на Западном фронте провалилось. Немцам заранее стал известен план Нивеля. Атака союзников началась утром 3 (16) апреля между Реймсом и местечком Супир (на восток от Суаесона), а 9 (22) апреля Нивель вынужден был отказаться от попыток прорыва, заменив общее наступление частичными операциями четырех армий, которые также кончились в мае полным провалом. Французская печать и государственные деятели восторженно отзывались о действиях русских бригад в наступлении. Даже Пуанкаре вынужден был признать что русские «сражались как львы» [2], а военный министр Пенлеве отмечал, что русские «очень храбро рубились под Бримоном» [3].

      26 рядов проволочных заграждений и 3 линии немецких окопов, которые немцы строили и усовершенствовали в течение двух лет, не остановили геройского порыва 1-й особой пехотной бригады, занявшей сильно укрепленную деревню Курси и позицию у канала. Напрасно пытались немцы ожесточенными контратаками выбить русских с захваченных позиций. Русские с исключительным мужеством отбили все атаки противника, выполнили боевую задачу, взяли в плен более 800 немецких солдат и офицеров, захватили много пулеметов и других трофеев [4]. Высоко оценило боевую деятельность русских войск в апрельских боях и французское главное командование. В специальном приказе по армии отмечались энергичные действия 1-й русской бригады, которая «блестяще овладела назначенными объектами, продолжала натиск до конца, несмотря на большие потери... и отбила все попытки неприятеля захватить завоеванную ею территорию» [5]. В другом приказе отмечалось, что 3-я русская особая бригада «вела себя блестящим образом под неприятельским огнем; получив задачу атаковать неприятельский опорный пункт, особенно сильно укрепленный, она двинулась в атаку с большим мужеством, невзирая на смертельный огонь неприятеля».

      В апрельских боях русские бригады понесли крупные потери. В донесении от 10 (23) апреля представитель русского правительства при французской армии генерал Палицын сообщал в Ставку, что общие потери русских убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 70 офицеров и 4472 солдата [6]. Это были, по-видимому, предварительные сведения. Альбер Фавр, находившийся во время наступления в штабе генерала Мишле, в своем выступлении в палате указывал, что потери русских войск составили 5813 человек [7].

      Контрреволюционное командование питало надежду, что наступление остановит процесс революционизирования русских войск, однако надежда эта не оправдалась. Наоборот, провал операции и огромные -бесплодные потери породили недовольство. Сильно поредевшие и изнуренные рус-/74/

      1. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 5.
      2. «Вечернее время» от 4(17) октября 1917 г.
      3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 93.
      4. ЦГВИА, ф. 416. оп. 1, д. 83. л 72.
      5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 61, л. 129 (французский текст).
      6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
      7. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 136.

      ские бригады были переведены в резерв. Здесь в деревнях прифронтовой полосы, где были расположены русские части, солдатские собрания возобновились. С возбуждением говорили солдаты, что, судя по всему, они фактически проданы французскому правительству. Солдаты возмущались тем, что во время кровопролитной атаки форта Бримон они не были поддержаны французскими войсками, и усматривали в этом стремление командования разделаться при помощи немецкой артиллерии с революционно настроенными солдатами. Солдаты были крайне взволнованы своим пребыванием вдали от родины в момент, когда должны были решаться давно наболевшие для них вопросы и прежде всего вопрос о мире и земле [1]. Раньше, до наступления, за немедленное возвращение на родину раздавались лишь отдельные голоса, теперь же это желание становилось всеобщим.

      9 (22) апреля в прифронтовом лесу состоялось общее собрание 3-й особой бригады. Это собрание решило командировать в Петроград двух делегатов, поручив им добиваться предоставления русским солдатам, находившимся во Франции, завоеванных в революции прав, которыми пользовались солдаты в России; предоставления русским солдатам на французском фронте отпусков по нормам французской армии; свободы деятельности комитетов и выборных лиц и т. д. [2] 3-я бригада единодушно избрала делегатами сапера Николая Афиногенова и Афанасия Чашина. Солдаты охотно жертвовали свои сбережения на поездку делегатов; собрано было 767 франков.

      Попытка Марушевского задержать делегатов вызвала резкий протест. Новая попытка воспрепятствовать поездке солдатских депутатов в Петроград была предпринята ген. Палицыным по прибытии их в Париж, 14 (27) апреля. В течение пяти дней Палицын уговаривал Афиногенова и Чашина отказаться от командировки. Жена Марушевского явилась к депутатам с предложением остаться жить в Париже или Ницце, обещая снабдить их средствами. «Вы не увидите фронта, — говорила она, — и будете кататься, как сыр в масле». Она запугивала их возможностью реставрации монархического строя в России и опасностью, которая в этом случае угрожает солдатским депутатам. Но Афиногенов и Чашин категорически отвергли все эти уговоры и потребовали от Палицына отправить их в Россию, угрожая в противном случае сообщить о задержке в бригаду. Растерявшийся Палицын уступил [3].

      6 (19) мая делегаты 3-й бригады выступили с докладом о положении русских войск во Франции в Иногороднем отделе Петроградского Совета [4]. В газетах появились многочисленные сообщения о положении русских войск во Франции. Посыпались протесты рабочих, солдат, местных Советов. Временное правительство вынуждено было дать указание не препятствовать посылке в Петроград новых делегатов. Вслед за первыми двумя делегатами в мае 1917 г. в Петроград отправились две большие делегации: одна — в составе 11 человек от 1-й особой пехотной бригады и другая — в составе 9 делегатов от 3-й бригады [5]. В составе этих делегаций /75/

      1. ЦГВИА, ф. 416, рп. 1, д. 83, лл. 9—10.
      2. «Голос солдата» от 10 (23) мая 1917 г.
      3. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 21 мая (3 июня) 1917 г.; «Новая жизнь», от 15 (28) сентября 1917 г.
      4. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г.
      5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 29.

      было по одному офицеру [1]. Бригады дали своим делегатам, отправлявшимся в Россию, наказ для заявления Совету рабочих и солдатских депутатов м Временному правительству о своих нуждах и желаниях. Ясного понимания классовой сущности политики Временного правительства в то время у них не было. В еще меньшей степени понимали они подлинную роль меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета. Об этом свидетельствует сохранившийся наказ 3-й бригады.

      Характерной особенностью этого наказа было отсутствие в нем требования прекращения войны. Необходимость продолжать войну «в интересах революции» казалась составителям наказа очевидной. В массе своей солдаты оставались еще «добросовестными оборонцами». Однако в наказе, наряду с требованиями об удовлетворении специфических нужд, диктуемых пребыванием за границей, фигурировали и общеполитические требования русского пролетариата и крестьянства: установление демократической республики; скорейшее разрешение аграрного вопроса путем конфискации земли и распределения ее «между трудящимися людьми» и т. д. [2].

      После кровопролитных апрельских боев части 1-й и 3-й бригад постепенно были отведены на левый берег реки Марны в окрестности лагеря Неф-Шато, куда они прибыли в середине апреля. Командование влило в части прибывшие пополнения и немедленно приступило к усиленным ежедневным занятиям [3]. Добиваясь заслуженного отдыха и требуя отправки их в благоустроенный лагерь, солдаты отказались являться на занятия. На ежедневных митингах и собраниях горячо обсуждались происходившие в России события.

      Несмотря на запрещение командования проводить первомайскую демонстрацию и митинги, солдаты торжественно отметили международный праздник солидарности трудящихся. Многие жители окрестных французских деревень и французские солдаты приняли участие в митинге 1 Мая. В разгар митинга неожиданно прибыл генерал Палицын. Он выступил с речью, в которой призывал довести войну совместно с союзниками до победного конца, а затем уже устраивать свою свободную жизнь. Генералу не дали договорить. Под оглушительный свист и возмущенные возгласы Палицын, сопровождаемый офицерами, буквально бежал с митинга [4].

      30 апреля (13 мая) Гучков обратился к обеим бригадам с призывом тесного единения солдат и офицеров во имя победы над врагом [5]. Призыв этот не произвел впечатления. В отряде относились с недоверием к офицерам, что было вызвано запрещением митингов, монархической пропагандой и т. д. Конфликт, вызванный нежеланием разрешить поездку первых двух делегатов от 3-й бригады, настолько обострил отношения между бригадой и ее командиром, что оставаться дальше генералу Марушевскому во главе бригады стало не безопасно для его жизни; вскоре, после соединения бригад в дивизию, командиром ее назначили ген. Лохвицкого, а Марушевский был отозван в Петроград [6]. В то же время /76/

      1. Характерно, что по прибытии делегаций в Петроград председатель Временного правительства принял 12 (25) июня не целиком делегации, а лишь двух офицеров, входивших в их состав (ЦГАОР, ф. 3, оп. 1, д. 94, л. 19).
      2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 40.
      3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 1 (с), л. 31.
      4. П. Карев. Нас не укротили. Иваново, 1937, стр. 68—71.
      5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 26 и 30.
      6. Там же, л. 50.

      Палицына пугало предстоящее прибытие из России во Францию пополнений, а также новых артиллерийских, инженерных и интендантских частей, предназначенных для реорганизации обеих бригад в дивизию. Об этом он откровенно писал Алексееву [1]. Не менее опасалось прибытия новых контингентов войск из революционной России и французское правительство. Чтобы не подливать масла в огонь, оно в июне отказалось от каких-либо новых пополнений русских войск на французском фронте [2], не возражая лишь против прибытия новых офицеров.

      К этому времени для покрытия убыли в командном составе русских бригад во Францию уже прибыло 109 офицеров [3] (из них 56 предназначались для 1-й дивизии и 53 — для 2-й, находившейся на Салоникском фронте). Эти офицеры направлялись из Петрограда в разное время небольшими группами и в одиночку через скандинавские страны. Генеральный штаб, занимавшийся подбором и направлением офицеров во Францию, отдавал предпочтение титулованной знати и вообще всем контрреволюционным, монархически настроенным офицерам, изгнанным из частей революционными солдатами или бежавшим от их гнева.

      Наводнение русских частей во Франции офицерами-монархистами вызвало бурю возмущения среди революционных солдат. Генерал Занкевич, назначенный вместо Палицына в качестве представителя Временного правительства при французской армии, вынужден был бить отбой и просить ввиду «крайнего брожения в войсках» «не присылать тех офицеров, кои исключены комитетами из полков» [4]. Вместе с тем, чтобы спасти контрреволюционных офицеров от гнева возмущенных солдат, Занкевич добивался разрешения «некоторых из этих офицеров, уже отправленных сюда, перевести во французскую армию» [5]. В Петрограде сочли необходимым удовлетворить это ходатайство.

      Запрещение митингов, откровенная монархическая пропаганда, угрозы и запугивания вызвали протесты со стороны революционных солдат обостряли антагонизм между ними и офицерством. Солдаты, между прочим, требовали удаления и наказания священника Серапиона, который вел контрреволюционную монархическую пропаганду [6].

      Наличие в русских бригадах выборных комитетов и демократических порядков оказывало революционизирующее влияние на французскую армию и народ. Чтобы парализовать это влияние, французская пресса, как бы по сигналу, подняла кампанию травли русских. Разумеется, французский народ трудно было спровоцировать на кровавые эксцессы и погромы против русских, находившихся во Франции. Однако вся эта грязная кампания клеветы и травли не могла пройти бесследно. Нередко русских солдат оскорбляли, были и случаи нападения на них несознательных и крайне отсталых зуавов. Становилось опасно ходить в одиночку или небольшими группами. Однажды во время стоянки двух встречных воинских поездов — одного с французскими, другою с русскими солдатами, кто-то из французов спровоцировал перестрелку. Машинисты моментально пустили в ход поезда и тем предотвратили кровавое столкновение [7]. /77/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 9—10.
      2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 53.
      3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 4, д. 2702, л. 1245.
      4. Там же, л. 1131 об.
      5. Там же.
      6. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
      7 «Новая жизнь» от 13 (26) сентября 1917 г.

      Начальник центрального военного почтово-телеграфного контрольного бюро в Петрограде в секретном отношении в министерство иностранных дел писал: «Из препровождаемых при сем в качестве образца... писем усматривается, что русские солдаты, сражающиеся на французском фронте, постоянно жалуются на свое крайне тягостное с моральной точки зрения положение, проистекающее, главным образом, от вражеского к ним отношения французов» [1].

      Во французских госпиталях к началу мая находилось до 6 тыс. русских солдат [2]. Французские власти установили в госпиталях, по выражению русских солдат, «тюремный режим». Их плохо кормили, палаты содержались в антисанитарном состоянии, обращение было исключительно грубое, раненым, как правило, не выдавалось жалованье, их преждевременно, с незажившими ранами, выписывали из госпиталей [3]. Когда русские пробовали добиваться улучшения своего обслуживания, для усмирения «бунтовщиков» вызывались полицейские части. В ход пускали дубинки и приклады, производили аресты.

      В мае 1917 г. начались волнения русских солдате г. Иере, на южном побережье Франции. Здесь было расквартировано около тысячи русских солдат и офицеров. Более трехсот солдат-инвалидов ожидало отправки в Россию. По данным следствия, у солдат были найдены издававшиеся в России газеты, в том числе и большевистская «Правда». Солдаты требовали предоставления им завоеванных солдатами России с первых дней революции прав и создали солдатский комитет [4].

      Между тем, командование русских бригад стремилось ускорить выступление дивизии на фронт. В связи с этим в середине мая военный министр Керенский обратился к находившемуся в Париже русскому меньшевику — адвокату Е. И. Раппу с просьбой посетить обе русские бригады, «расследовать причины брожения среди солдат», а также «разъяснить недоразумения и внести успокоение» [5]. Керенский просил также передать от его имени солдатам, что «никто из них, не взирая на временное из России отсутствие, обижен и обделен не будет... вопрос о земле будет решен Учредительным собранием», а в данный момент от них требуется лишь активное участие в войне до победного конца [6].

      В ответ на речи Раппа солдаты потребовали немедленной отправки их на родину [7]. Сообщая свои первые впечатления Керенскому, Рапп приходил к выводу что «необходимо много времени и труда, чтобы добиться успокоения». Он рекомендовал назначить при русских войсках постоянного комиссара с полномочиями по всем вопросам боевою устройства русских войск. Этому предложению сочувствовали генералы Лохвицкий и Занкевич. Рапп давал понять Керенскому, что он сам непрочь стать комиссаром, но просил, чтобы в этом назначении «проявил то или иное участие Совет рабочих и солдатских депутатов» [8].

      9 (22) июня Керенский назначил Раппа комиссаром при русских войсках во Франции. Соглашательский исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял аналогичное решение. Рапп получил те же пол-/78/

      1. «Красный архив», 1931, № 1 (44), стр. 157.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
      3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 152. См. также ф. 2003, оп. 4, д. 6, лл. 119—120.
      4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 1234.
      5. Там же, д. 92, л. 117.
      6. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 56—57.
      7. П. Карев. Указ. соч., стр. 84.
      8. ЦГВИА. ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 119.

      -номочия, что и армейские комиссары действующих армий на русском фронте

      Как уже указывалось, Рапп был меньшевиком. Когда грянула империалистическая война, он находился в эмиграции во Франции. Будучи сторонником войны, этот социал-предатель в сентябре 1914 г. вступил добровольцем в ряды французской армии, где служил сначала в чине младшего лейтенанта, а затем лейтенанта артиллерии до января 1917 г. Назначенный комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции, он обратился к французскому военному министру с просьбой об исключении его из списков французской армии, что и было оформлено президентским декретом [2]. Таким образом, выбор кандидатуры на пост комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции был не случаен. Рапп был «свой человек» и для Временного правительства, и для меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета, и для французского правительства.

      Комиссар Рапп и генерал Занкевич все чаще посещали войска, убеждая их в необходимости остаться воевать на французском фронте. Временное правительство возлагало на Занкевича большие надежды. В феврале 1917 г., во время вооруженного восстания в Петрограде, он был назначен царским правительством в помощь растерявшемуся генералу Хабалову [3]. Временное правительство полагало, что Занкевич, обладавший опытом подавления революционного движения и будучи наделен широкими полномочиями [4], сможет, не сносясь с Петроградом, принимать на месте неотложные меры к прекращению «беспорядков».

      II

      По требованиям солдат, размещенных после изнурительных кровопролитных боев по деревням в крайне неблагоприятных для отдыха условиях, обе бригады 18 июня (1 июля) были размещены в более благоустроенном лагере Ля-Куртин. Командование решило использовать это обстоятельство для слияния обеих бригад в одну дивизию перед новой отправкой на фронт.

      Переведенные в Ля-Куртин солдаты 22 июня (5 июля) отказались приступить к строевым занятиям. Солдаты заявили, что они не собираются больше воевать на французском фронте и настаивали на отправке их на русский фронт. Призыв приехавших в лагерь Занкевича и Раппа подчиниться приказаниям Временного правительства не имел успеха [5], однако посулами и угрозами им удалось в конце концов вызвать в солдатской среде разногласия. Часть солдат заявила, что она безусловно подчиняется Временному правительству, и в случае, если в Петрограде не найдут возможным возвратить дивизию в Россию, они готовы сражаться на французском фронте. Большая же часть солдат заявила, что «при полной готовности драться на русском фронте, они больше не желают сражаться во Франции» [6].

      Солдаты 1-й особой бригады были в прошлом в своем подавляющем большинстве фабрично-заводскими рабочими. Наибольшей однородно-/79/

      1. Там же, л. 127.
      2. Там же, лл. 139, 141 (французский текст).
      3. А. Блок. Последние дни императорской власти. По неизданным документам, Пг., 1921, стр. 75.
      4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 162.
      5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
      6. Там же, л. 82.

      стью социального состава отличался входивший в состав этой бригады 1-й особый полк. Он сформировался в Москве и состоял почти сплошь из рабочих, имевших «большой навык к массовым политическим выступлениям», как говорится в одном донесении [1]. Солдаты этого полка отличались своими боевыми качествами, революционным настроением, особой сплоченностью, пользовались исключительным авторитетом и оказывали большое влияние на солдат всей дивизии. Солдаты 3-й бригады в большей своей части были крестьянами.

      В виде протеста против выступления на французский фронт, по инициативе солдат 1-й бригады, была устроена демонстрация. Стройными рядами, под музыку и с красными знаменами проходили солдаты по лагерю.

      С новой силой возобновились митинги. Особенно бурным и многолюдным был митинг, проведенный в ночь на 24 июня (7 июля) по инициативе солдат 1-го полка. Кроме 1-го полка, на митинге присутствовали почти весь 2-й полк и часть 5-го и 6-го полков, т. е. большая часть дивизии. На этом митинге решено было считать распущенным возникший за две недели до этого так называемый «отрядный комитет», состоявший из ставленников Занкевича и Раппа и возглавлявшийся контрреволюционным офицером. Взамен него был избран Временный дивизионный Совет солдатских депутатов [2].

      Командование стремилось вырвать политически неразвитые, робкие и неустойчивые элементы из-под влияния решительно настроенной революционной части дивизии.

      С помощью офицера и провокаторов [3] был распространен слух о намерении солдат 1-й бригады напасть на 3-ю бригаду и разоружить ее [4]. Натравливая одну часть на другую, командование старалось сделать невозможным их дальнейшее совместное пребывание. Занкевич приказал: «Всех солдат, безусловно подчиняющихся Временному правительству, вывести из лагеря» [5]. Утром 25 июня (8 июля) все офицеры и несколько тысяч солдат ушли из Ля-Куртина в лагерь Фельтен, в 25 км от Ля-Куртина [6].

      В Ля-Куртине осталась 1-я особая бригада (за исключением 200—300 солдат, преимущественно 2-го полка) [7], более 600 солдат 5-го и 6-го полков и весь маршевый батальон 3-й бригады [8]. Иными словами, в Ля-Куртине осталась большая часть дивизии [9].

      Занкевич немедленно перевел куртинцев на тыловой оклад и прекратил выплату суточных, однако оставшиеся в Ля-Куртине солдаты по-прежнему были полны революционной решимости [10]. /80/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 4—5.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
      3. Революционными солдатами позднее были разоблачены как провокаторы переводчик Зиновьев (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 34), подпрапорщик Гук, который служил в царской охранке (там же, л. 27), и др. Комиссар Сватиков, посетивший русские войска во Франции, в докладе Временному правительству от 6 июля 1917 г. признавал, что скрытые провокаторы подстрекают одну бригаду против другой (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88).
      4. «Русские солдаты во Франции». М., 1919, стр. 7.
      5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 82.
      6. По одним данным, из Ля-Куртина было выведено 5 тыс. солдат («Русские солдаты во Франции», стр. 7), по другим — 7 тыс. человек (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 4).
      7. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 84.
      8. «Октябрь за рубежом», стр. 38; «Русские войска во Франции», стр. 7.
      9. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
      10. Там же, д. 51, л. 89.

      Прибывший в Париж комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков [1], «по усиленной просьбе» Раппа и Занкевича [2], 5 (18) июля посетил лагери русской дивизии и произвел смотр всем частям. Сватиков пытался запугать куртинцев опасностью морского пути и голодом в России, уговаривая их оставаться во Франции и итти на фронт [3].

      Солдаты обратились к Сватикову с вопросами, как возникло Временное правительство и каков его классовый состав, почему Ленин не поддерживает это правительство, а призывает передать всю власть Советам. Сватиков обрушился со злобными нападками на большевиков. Солдаты не хотели слышать от представителя Временного правительства лживые разглагольствования и клеветнические измышления о большевиках и настойчиво потребовали от него возвращения дивизии в Россию [4].

      В своем донесении в Петроград Сватиков писал, что куртинцы «представились неудовлетворительно, порядок был только в первых шеренгах, стояли неспокойно, разговаривали, в задних рядах курили, слышались возгласы с заявлением желаний» [5].

      Французское правительство было склонно вывести русские войска из Франции, и премьер-министр Рибо по телеграфу направил в Петроград просьбу об отзыве их в Россию [6]. Сватиков торопил Временное правительство с ответом на телеграмму Рибо, указывая на серьезность положения и допуская в случае промедления с ответом «возможность вооруженного вмешательства французов» [7]. Занкевич разъяснил Керенскому истинную причину позиции французского правительства, указав, что «французские военные круги относятся с большим недоброжелательством к новому укладу нашей войсковой жизни и опасаются возникновения аналогичных требований французских солдат» [8].

      7 (20) июля Керенский получил телеграмму Исполнительного комитета Временного Совета 1-й особой пехотной дивизии: «Признавая власть Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов, солдаты первой особой пехотной дивизии просят и настаивают приложить все усилия, дабы отправить их в Россию. Невыносимое ранее положение достигло теперь крайней степени». Указав на то, что «выходки разных лиц, не желающих понять положение, поселили между солдатами рознь и вражду», вследствие чего «понадобилось разъединение солдат на два лагеря», комитет продолжал: «Успешная боевая деятельность здесь невозможна и возможность дальнейшего пребывания во Франции совершенно исключается. Верные задачам русской революции, солдаты первой особой дивизии клянутся исполнить свой долг на родной земле» [9].

      Временное правительство не нашло нужным ответить на эту телеграмму. Для буржуазного Временного правительства договоры и соглашения, заключенные царским правительством с Англией и Францией, были «святыней». Первоначально ни Временное правительство, ни эсеро-/81/

      1. Сватиков был командирован Временным правительством в Англию, Францию и Италию с рядом поручений. См. «Вечернее время», № 1941, от 4 (17) октября.
      2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88.
      3. «Русские солдаты во Франции», стр. 8.
      4. П. Карев. Указ. соч., стр. 80.
      3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, лл. 59—60.
      6. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 92.
      7. Там же, л. 82.
      8. Там же, л. 89.
      9. Там же, л. 84.

      меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов даже не собирались возбуждать вопроса о возвращении русских войск из Франции. Наоборот, стараясь во что бы то ни стало угодить союзникам, Временное правительство с момента своего возникновения готовило к отправке на французский и салоникский фронты новые воинские части и пополнения.

      Как считал комиссар русских войск во Франции меньшевик Рапп, «удаление русских войск из Франции являлось бы политической ошибкой. России, — писал он, — особенно нужна как моральная, так и материальная помощь. Наше пребывание здесь [т. е. во Франции] гарантирует нашей нарождающейся молодой демократии поддержку от старой европейской демократии» [1]. Временное правительство не могло существовать без займов, получаемых от западноевропейского и американского капитала. Это было очень ярко вскрыто товарищем Сталиным в его докладе о политическом положении на VI съезде партии 30 июля 1917 г. «Милюков сказал на одном из заседаний, — указывал И. В. Сталин, — что Россия расценивается на международном рынке, как поставщик людей, и получает за это деньги, и если выяснилось, что новая власть, в лице Временного правительства, неспособна поддерживать единого фронта наступления на Германию, то не стоит и субсидировать такое правительство. А без денег, без кредита правительство1 должно было провалиться. В этом секрет того, что кадеты в период кризиса возымели большую силу. Керенский же и все министры оказались куклами в руках кадетов. Сила кадетов в том, что их поддерживал союзный капитал» [2].

      Вспыхнувшие волнения среди русских войск во Франции сильно напугали Временное правительство [1]. Больше всего оно опасалось, что эти волнения могут отрицательно повлиять на взаимоотношения с Францией. До тех пор, пока французское правительство не возбуждало вопроса о выводе русских войск из Франции, Временное правительство и не помышляло об этом. Но когда была получена телеграмма Рибо, Временное правительство рассмотрело «возбужденный французским правительством вопрос об отводе из Франции русских войск, вследствие возникшего в их среде брожения», и постановило, чтобы «этот вопрос был разрешен по соглашению между министерствами военным и иностранных дел» [3].

      Министр иностранных дел Терещенко и военный министр Керенский сошлись на необходимости убрать из Франции русские войска, предварительно «восстановив в них порядок», но отправить их не в Россию, а на Салоникский фронт. Этот вопрос обсуждался затем в Ставке, и верховный главнокомандующий Брусилов и другие генералы поддержали мнение Керенского и Терещенко [4].

      14 (27) июля Терещенко телеграфировал поверенному в делах во Франции Севастопуло, что эвакуация 1-й особой дивизии в Россию «чрезвычайно нежелательна как с общей точки зрения, так и, в частности, ввиду недостатка тоннажа, ибо перевозка войск пойдет в ущерб /82/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 11.
      2. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 175.
      3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 100.
      4. Протокол совещания, состоявшегося 16 (29) июля 1917 г., в Ставке. См. А. Зайончковский. Стратегический очерк войны 1914—1918 гг., ч. 7, Кампания 1917 г., М., 1923, стр. 182.

      доставке в Россию [закупленных в Англии и Франции военных материалов» [1]. Указывая на необходимость после подавления волнений и «устранения вредных элементов» отправить дивизию на Салоникский фронт, Терещенко продолжал: «Перевозка эта могла бы производиться эшелонами, что позволит выяснить в пути и устранить остальных нарушителей порядка и, таким образом, окончательно оздоровить войска» [2].

      Ссылка Временного правительства на отсутствие тоннажа для перевозки 1-й особой дивизии в Россию не выдерживает никакой критики. Нашелся же у французского правительства тоннаж, предназначенный для перевозки из России во Францию артиллерийских, инженерных, интендантских и санитарных частей, а также пополнений в связи с убылью в полках после тяжелых боев. Нашелся у французского правительства и тоннаж, предназначенный для перевозки из России квалифицированных рабочих-металлистов и деревообделочников, а также военнопленных,.. на посылке которых французское правительство долгое время настаивало [3]. Дело, конечно, было не в тоннаже, а в том, что Временное правительство не хотело приезда в Россию солдат, проявлявших «крамольные» настроения, оно боялось их. Кроме того, Временное правительство старалось во что бы то ни стало доказать союзникам способность сохранить «единый» фронт. Если нельзя было оставить русские войска во Франции, то их переводили на Салоникский фронт в состав той же французской армии, предварительно устранив наиболее революционных солдат. Наличие русских войск в составе войск союзников должно было постоянно напоминать о верности Временного правительства договорам, подписанным с союзниками царским правительством.

      16 (29) июля Керенский сообщил Занкевичу о расстреле июльской демонстрации в Петрограде, разоружении и расформировании воинских частей, участвовавших в этой демонстрации, о закрытии «Солдатской правды», «Окопной правды» и других большевистских газет, введении военно-революционных судов, смертной казни, запрещении в полосе армейского тыла собраний и митингов, об обязательном применении вооруженной силы против «ослушников» боевых приказов. Керенский потребовал такими же мерами «привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте», установив в ней «железную дисциплину», а затем перевести ее с французского на Салоникский фронт [4].

      Получив телеграмму Керенского, Занкевич и Рапп 19 июля (1 августа) прибыли в Ля-Куртин, где объявили решение Временного правительства. Одновременно сообщался приказ военного министра «привести к повиновению мятежных солдат, не останавливаясь перед применением вооруженной силы» [5]. В соответствии с этим Занкевич потребовал от куртинцев в течение 48 часов сдать оружие и в знак безоговорочного подчинения распоряжениям Временного правительства выйти походным порядком в местечко Клерво. Объявлялось, что не явившиеся в указанный срок будут преданы военному суду как изменники родины и Временного правительства.

      У Занкевича и Раппа имелся тайный план, принудив куртинцев оставить оружие в лагере, вывести безоружных из Ля-Куртина, окружить их силами фельтенцев, арестовать около 1500 человек, «представ-/83/

      1. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. Выдержки из этого документа, опубликованные в «Красном архиве» (1940 г., т. 2 (99), стр. 58), содержат неточности.
      2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61.
      3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 786, л. 7.
      4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 38.
      5. Там же, лл. 90—97.

      -ляющих самый беспокойный и нежелательный элемент» [1], расправиться с ними, а одновременно ввести отряд французов в лагерь Ля-Куртин и захватить оставленное сдавшимися ля-куртинцами оружие.

      Занкевич и Рапп не были уверены, что их приказ будет выполнен. Незадолго до истечения срока ультиматума Рапп прибыл в Ля-Куртин вместе с находившимися в Париже делегатами Петроградского Совета меньшевиками Русаковым, Гольденбергом, Смирновым и Эрлихом. Новая попытка повлиять на «мятежников» и заставить их сдаться, как признавал сам Рапп, потерпела полный провал, хотя «социалисты» давали лживые обещания амнистировать всех сдавшихся.

      До сих пор большинство солдат считало, что Временное правительство не в курсе требований солдат и что намерение оставить их на французском фронте целиком исходит от командования русских войск во Франции, теперь же они убедились в истинном лице Временного правительства. С другой стороны, поскольку Временное правительство оставляло их в рядах французских войск на Салоникском фронте, то солдатам становилось ясно, что характер войны после Февральской революции не изменился, что буржуазное Временное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, продолжает вместе с союзниками все ту же империалистическую войну. К этому надо добавить, что ля-куртинцам стало известно о расстреле Временным правительством июльской демонстрации в Петрограде и о преследованиях большевистской партии.

      Так сама жизнь учила солдат не верить буржуазному Временному правительству. На тысячных солдатских собраниях в Ля-Куртине впервые прозвучали боевые революционные лозунги: «Долой войну! Долой правительство Керенского! Да здравствуют Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!» [2].

      У солдат сильно возрос интерес к деятельности В. И. Ленина и руководимой им большевистской партии [3]. Большевики были единственной партией в России, которая требовала возвращения русских войск на родину и решительно протестовала против посылки новых формирований во Францию. Еще в дни апрельского кризиса Временного правительства М. С. Ольминский в большевистской газете «Социал-демократ» выступил со статьей: «Друзья Николая кровавого», в которой, напомнив о посылке Николаем II многих тысяч русских солдат во Францию и Салоники, писал: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями?» [4]. Разоблачение империалистической сущности политики Временного правительства служило могучим пропагандистским средством в руках большевистской партии в борьбе за массы, за изживание «добросовестного оборончества» и соглашательских иллюзий.

      К указанному Занкевичем сроку явилась лишь небольшая группа куртинцев. По воспоминаниям солдат, она насчитывала всего 70 человек [5], а по донесениям Занкевича в Петроград в одном случае названо /84/

      1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 25.
      2. «Октябрь за рубежом», стр. 36.
      3. П. Карев. Указ. соч., стр. 80, 98 и др.
      4. «Социал-демократ», № 27 от 2,1 апреля 1917 г. См. также М.С. Ольминский. Соч., т. II. 1933, стр. 156—157.
      5. «Октябрь за рубежом», стр. 39.

      около 500 человек, а в другом — менее тысячи [1]. Обе эти цифры, названные Занкевичем, сильно преувеличены. Некоторые из «сдавшихся» были посланы решением солдатских организаций со специальным заданием: вести пропагандистскую работу среди фельтенцев с тем, чтобы склонить их на сторону куртинцев и предотвратить использование их Занкевичем для расправы над непокорными куртинцами; кроме того, они должны были поддерживать связь, сообщая новости в Ля-Куртин [2].

      Обещание амнистии сдавшимся было вероломно нарушено. Из числа сдавшихся 22 участника солдатских организаций немедленно были арестованы [3]. Боясь расправы, многие из сдавшихся бежали обратно в Ля-Куртин.

      Весть об аресте группы сдавшихся солдат, которым высокопоставленные «социалисты» обещали «прощение», вызвала всеобщее негодование среди куртинцев. Они заявили решительный протест против ареста подчинившихся приказу товарищей и потребовали их освобождения. Генерал Лохвицкий согласился освободить арестованных, поставив предварительным условием выполнение куртинцами приказа Занкевича о сложении оружия и продлив первоначальный срок сдачи на 24 часа.

      Отрядный совет обсудил ультимативное предложение генерала Лохвицкого. Не доверяя командованию и опасаясь возможной ловушки, решили оставить в лагере для охраны имущества и оружия свыше 3000 солдат, в том числе всех пулеметчиков, которым было предложено находиться в полной боевой готовности и в случае попытки командования захватить оружие открыть огонь. Остальные шесть с лишним тысяч солдат, вооружившись браунингами и маузерами, выступили из лагеря, направляясь в Фельтен [4]. Лохвицкому было заявлено, что оставление Ля-Куртина и сложение оружия не означает отказа от требования отправки дивизии в Россию и что это требование остается в силе.

      Как и следовало ожидать, куртинцы были окружены. Председатель Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин заявил, что, предвидя этот обман, для охраны оружия в Ля-Куртине оставлены в полной боевой готовности более 3000 солдат, а выступившие 6000 солдат также вооружены. Перепуганный Занкевич отменил тогда посылку отряда французских войск, предназначавшегося для захвата оружия в Ля-Куртине, и, опасаясь перехода всей 3-й бригады на сторону куртинцев, оказался вынужденным немедленно вернуть «сдавшихся» обратно в Ля-Куртин [5]. По-видимому, какая-то часть фельтенцев перешла на сторону куртинцев, так как через несколько дней после этих событий Керенский, возмущаясь случившимся, писал Занкевичу: «Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону неповинующихся, как это имело место...» [6].

      Теперь уже не могло быть и речи о добровольной сдаче и подчинении приказам Временного правительства. План Занкевича и Раппа потерпел крах. С другой стороны, и фельтенцы были возмущены решением Временного правительства об отправке дивизии на Салоникский фронт. Занкевич, Рапп и Лохвицкий пришли к убеждению, что попытка использовать фельтенцев для усмирения куртинцев не удастся. В Фельтене /85/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97; ф. 366, оп. 1, Д. 383, л. 25.
      2. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
      3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
      4. Там же.
      5. «Октябрь за рубежом», стр. 41.
      6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 45.

      из-за резкого обострения отношений между солдатами и контрреволюционными офицерами последние покидали лагерь.

      У Занкевича не было никаких средств водворить среди подчиненных ему войск «порядок». Напрасно Корнилов, занимавший в то время пост верховного главнокомандующего, требовал от Занкевича принятия решительных мер, не останавливаясь перед применением оружия. «Немедленно введите военно-полевые суды», — приказывал Корнилов [1]. Но Занкевич был совершенно бессилен: куртинцы были хорошо вооружены, а использование против них фельтенцев, по признанию самого Занкевича, исключалось [2].

      Опасаясь перехода всех фельтенцев на сторону куртинцев, Занкевич и Рапп обратились за помощью к французскому правительству, ходатайствуя прежде всего о переводе солдат из Фельтена, где они были расположены бивуаком, в другой, удаленный от Ля-Куртина и благоустроенный лагерь. Французское правительство согласилось с необходимостью убрать «фельтенцев» подальше «от зла» и предоставило им лагерь Курно в окрестностях г. Бордо, куда они были немедленно перевезены.

      Французское правительство все более и более нервничало. Простые французские люди оказывали знаки внимания восставшим русским солдатам. Рабочие и крестьяне приезжали в лагерь Ля-Куртин, чтобы выразить свое восхищение и благодарность героям Бримона и Курси, засвидетельствовать свое уважение представителям революционного народа России. Своим приездом в Ля-Куртин они как бы подчеркивали, что те, кто ведут разнузданную клеветническую кампанию против русских, ничего общего не имеют с французским народом, приветствующим русскую революцию, симпатизирующим русским солдатам, которые борются за осуществление своих справедливых требований. Эта солидарность французского народа с русскими солдатами вызывала страх у французского правительства.

      Солдатские восстания во французской армии, рост забастовочного движения, требования о создании рабочих и солдатских комитетов, рост антивоенных настроений — все это, по мнению французских государственных деятелей, объяснялось прежде всего огромным влиянием русской революции и русских бригад [3]. Упускалось из виду, что антиправительственные и антивоенные выступления на фронте и в тылу имели место еще в 1916 г., до русской революции и создания солдатских комитетов в русских войсках, и что у французского народа было достаточно своих причин, побуждавших его выступать против империалистических правителей Франции. Разумеется, революционные настроения русских солдат влияли на уставших от войны французских солдат, но не эти настроения являлись определяющей причиной революционных выступлений во французской армии. Тем не менее, французские империалисты выставляли русских солдат едва ли не главными виновниками «беспорядков» среди французских войск. Французское правительство, принимая решительные меры для подавления революционного движения в стране, настаивало на скорейшем водворении «порядка» среди русских солдат в Ля-Куртине. Французское правительство рассчитывало, что расправа с куртинцами поможет пресечь революционные настроения во французской армии и стране. /86/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 44.
      2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 2.
      3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 64—65.

      12 (25) и 15 (28) августа Терещенко сообщил Севастопуло, что верховный главнокомандующий считает невозможным какие-либо изменения в принятом решении о посылке 1-й особой дивизии на Салоникский фронт, и приказывал генералу Заикевичу в случае дальнейшего неповиновения бригад объявить их расформированными, обезоружить при содействии французских войск, а затем одних предать суду, а других отправить на Салоникский фронт. В связи с этим поручалось «войти в соответственные отношения с французским правительством» [1].

      Занкевич обратился за содействием к французскому правительству [2], которое охотно выделило 3-тысячный отряд французских войск, окруживший и блокировавший лагерь Ля-Куртин. Занкевич лишил непокорных обитателей лагеря всякого денежного довольствия и перевел на уменьшенное продовольственное снабжение. Окружением лагеря, демонстрацией вооруженной силы Занкевич намеревался запугать восставших русских солдат, сломить их морально и физически, принудить сложить оружие и полностью капитулировать, а затем, изъяв вожаков и наиболее революционные элементы, покончить с непокорными солдатами [3].

      Революционные русские солдаты превратились в политических арестантов. С большим трудом им удалось передать на родину весть о положении, в котором они очутились. В конце августа из Бреста вместе с политэмигрантами на пароходах «Двинск» и «Царица» была отправлена в Россию подлежавшая эвакуации большая партия русских солдат-инвалидов, среди которых были солдаты 1-го полка — москвичи.

      Несмотря на невероятные трудности, ля-куртинцам удалось снабдить их письмами. Характерно, что инвалиды-москвичи передали письма в редакцию московской большевистской газеты «Социал-демократ». Этот факт свидетельствует о том, что русские солдаты видели в большевистской партии подлинного выразителя и защитника интересов народа и были убеждены, что только большевистская газета опубликует солдатские письма, рассказывающие о том, как меньшевистско-эсеровские палачи вместе с французской реакцией душат русских солдат лишь за то, что они требовдли отправки их на русский фронт и не хотели сражаться на французском.

      В одном из писем говорилось: «С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло 3 дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня (16 августа) мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем. Мы готовы итти спасать Россию, а здесь мы и так много оставили своих братьев на полях Шампани...

      Мы сейчас находимся на военнопленном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно за боевой подвиг, за взятие Курси!.. Почему нас не отправляют в Россию?

      ...Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей» [4].

      В другом письме говорилось: «Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же /87/

      1. «Красный архив». 1940, т. 2 (99), стр. 59—60.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 60.
      3. Там же.
      4. «Социал-демократ» от 29 сентября 1917 г.

      положением. Довольствие дают нам еще хуже. Наш генерал 3[анкевич] выдает нам на довольствие на каждого человека с 13 августа 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас солдат во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы» [1].

      Со времени написания этих писем до их получения в России и опубликования в большевистской газете «Социал-демократ» прошло полтора месяца. За это время, как мы ниже увидим, восстание в Ля-Куртине было подавлено вооруженной силой. Но народные массы в России еще ничего не знали об этом, так как Временное правительство тщательно скрывало все факты, связанные с пребыванием русских солдат во Франции. Появление солдатских писем в московской большевистской газете в дни, когда революционный кризис в стране назрел и почва под ногами Временного правительства колебалась, заставило его немедленно опубликовать правительственное сообщение о «беспорядках» среди русских войск во Франции. Сообщение появилось в печати 4 и 5 октября, т. е. почти месяц спустя после подавления вооруженной силой восстания, в Ля-Куртине. Сообщение это, сфабрикованное Занкевичем и Раппом, а затем отредактированное в Петрограде, фальсифицировало события. Оно клеветало на большевиков, которые якобы являлись виновниками «беспорядков», и тщательно скрывало какое бы то ни было участие французского правительства в подавлении восстания.

      Вернемся к последнему этапу и рассмотрим события, развернувшиеся в Ля-Куртине с середины августа 1917 г.

      III

      Русские и французские власти в этих событиях действовали заодно. Французское правительство пожаловало Занкевичу для поощрения орден Почетного легиона. Президент республики Пуанкаре лично говорил Занкевичу о согласии французских военных властей предоставить в его распоряжение необходимое количество солдат для подавления восстания в Ля-Куртине [2].

      К этому времени 400 солдат Салоникского фронта, находившихся на излечении в госпиталях Франции, категорически отказались вернуться на Салоникский фронт и тоже потребовали отправки их на родину [3]. Учитывая, что французское правительство желало избежать ответственности за операцию по разоружению восставших русских солдат и опасаясь возможных политических последствий вооруженного столкновения французских и русских войск, Временное правительство в поисках мер могущих «успокоить возмутившихся солдат», пошло на маневр. Оно объявило о своем решении вернуть 1-ю особую пехотную дивизии в Россию, но никаких реальных шагов для действительного возвращения русских солдат на родину не последовало ни в августе, ни в сентябре, ни в октябре. Эта пустая бумажка, содержавшая заманчивое для /88/

      1. «Социал-демократ» от 1 октября 1917 1
      2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 38.
      3. Там же, л. 11; телеграмма Занкевича — Керенскому от 8 июля 1917 г.

      солдат обещание, должна была обмануть легковерных и послужить средством успокоения непокорных солдат.

      27 августа (9 сентября) одновременно в лагере Курно [1] и в лагере Ля-Куртии [2] было объявлено Занкевичем от имени Временного правительства, что 1-я особая пехотная дивизия будет переведена в Россию как только французское правительство предоставит перевозочные средства. Вместе с тем Занкевич потребовал от частей «полного порядка, дисциплины и исполнения воинского долга».

      По-разному реагировали на это решение солдаты лагеря Курно и Ля-Куртин. Солдаты лагеря Курно с радостью встретили решение Временного правительства, так что у Занкевича возникла даже надежда, что ему удастся использовать несколько рот из этого лагеря для усмирения куртинцев [3]. Зато куртинцы не поверили в искренность намерений Временного правительства и отказались сдать оружие, заявив, что сдадут его только по прибытии в Россию. «Одной рукой, — говорили они, — сдадим французскую винтовку, а другой рукой возьмем русскую винтовку» [4]. Отголоски контрреволюционного корниловского заговора, дошедшие до русских солдат во Франции, еще больше насторожили их по отношению к генералам и офицерам.

      Волновало солдат продолжительное отсутствие каких-либо сведений от делегатов, посланных весною в Петроград. Они, конечно, не знали, что их товарищи-делегаты рвались в свои части, но Временное правительство сделало все, чтобы воспрепятствовать их возвращению во Францию [5].

      Для Занкевича и Раппа «стало вполне ясно, что куртинский мятеж /89/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 92.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
      3. Та м же, д. 80, лл. 2—9.
      4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
      5. Еще 9 (22) июля, после почти полуторамесячного пребывания в Петрограде, делегаты, считая свою миссию законченной, обратились к военному министру Керенскому с просьбой предоставить им для отъезда во Францию необходимые средства, так как «благодаря затруднительному сообщению» они не получают переводов из своих частей (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 42). С аналогичной просьбой они обратились в главное управление Генерального штаба (там же, л. 43). Не получая в течение месяца ответа, они обратились в военный отдел ВЦИК Советов, который направил в Генеральный штаб просьбу «оказать возможное содействие к возвращению товарищей делегатов от русских войск, находящихся во Франции, ввиду необходимости пребывания их во Франции в связи с недоразумением, происшедшим среди русских войск» (там же, л. 41). Так квалифицировали эсеро-меньшевистские деятели ВЦИК серьезные волнения русских войск. Вскоре после этого делегатам разъяснили, что «ввиду предстоящего отозвания наших войск из Франции военный министр полагает, что возвращение делегации во Францию представляется излишним, а сами делегаты подлежат распределению в части действующей армии по усмотрению главного управления Генерального штаба» (там же, л. 39). Делегаты не поверили в искренность намерений Временного правительства и продолжали настойчиво добиваться возвращения в свои части, во Францию. Тогда их решили отправить, но путем, исключавшим возможность достигнуть цели. Снабженные литературой, газетами, они просидели больше месяца в Бергене. На английский пароход их не взяли, так как английское консульство (по-видимому, не без согласия или просьбы российского) категорически отказало им в пропуске во Францию (ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 35). В конце концов они вынуждены были в октябре вернуться в Петроград, где их, распоряжением Генерального штаба, назначили в разные воинские части и предоставили отпуска. Это произошло накануне октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Любопытно отметить, что во всем этом деле сыграл немаловажную роль начальник Генерального штаба генерал Марушевский. В свое время ему не удалось помешать поездке делегатов из Франции в Петроград, и теперь он приложил все усилия, чтобы воспрепятствовать их возвращению в свои части во Францию («Известия» от 12 (25) декабря 1917 г.). Временное правительство имело возможность, если бы оно хотело, отправить делегатов во Францию вместе со 2-й артилле-

      может быть усмирен только вооруженной силой» [1]. Для этой цели они решили использовать находившуюся во Франции проездом в Салоники часть 2-й особой артиллерийской бригады [2]. Осуществить это намерение возможно было только при условии согласия французского главного командования, в распоряжении которого находилась упомянутая бригада. Кроме того, поскольку бригада направлялась в Салоники, то и вооружение она должна была получить по прибытии к месту назначения; если бы французское командование дало согласие на ее использование, то оно должно было вооружить выделенную часть бригады французскими ружьями, пулеметами, орудиями и, боеприпасами.

      11 (24) августа Рапп от своего имени и от имени Занкевича обратился к французскому военному министру Пенлеве с просьбой разрешить использование части русских артиллеристов, находившихся в Оранже проездом в Салоники, для усмирения ля-куртинцев. В письме выражалась надежда, что через несколько дней можно будет для той же цели выделить еще один батальон из числа русских солдат лагеря Курно [3].

      Пенлеве тотчас же известил Раппа (телеграмма от 12/25 августа) о своем согласии перевести в район Ля-Куртин русский артиллерийский отряд, который может быть поддержан русским батальоном из Курно. Пенлеве торопил с подавлением восстания. Ссылаясь на серьезность сложившейся обстановки, Пенлеве настойчиво требовал, чтобы ему сообщали о всех предпринимаемых русским командованием мероприятиях «для прекращения подобного положения». «Необходимо, — писал Пенлеве Раппу, — чтобы предпринимаемые вами меры были незамедлительно реализованы, и распоряжения, которые вы получите от своего правительства, были полностью выполнены в срочном порядке» [4]. /90/

      -рийской бригадой или 2-м инженерным (саперным) батальоном, направлявшимся через Францию в Салоники. Оно этого не сделало. В чем же истинная причина этого нежелания помочь возвращению делегатов в свои части? Несмотря на каждодневную «обработку» делегатов в эсеро-меньшевистском духе, с той поры, как они очутились в Петрограде, пролетарская часть солдатской делегации увидела, что лишь большевистская партия выражает интересы народа, и пошла за ней. Пока делегации ограничивались посылкой телеграмм в свои части, опасаться было нечего. Телеграммы отправлялись лишь через военное министерство, где их не только просматривали, но и должным образом «редактировали». Но отправку революционных солдат-делегатов обратно во Францию контрреволюционное Временное правительство и Марушев-ский допустить не могли.
      1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 37.
      2. Необходимо отметить, что Занкевичу и Раппу не сразу удалось привлечь для этой цели артиллеристов. 2-я особая артиллерийская бригада прибывала во Францию эшелонами. Попытка использовать солдат первого эшелона не удалась. Артиллеристы избрали делегацию, которая побывала в Ля-Куртине, где солдаты ее тепло встретили, ознакомилась с существом происходивших событий, характером требований солдат и, передав приветствие от революционной армии России, возвратилась для доклада своим избирателям. Домогательство о принятии артиллеристами участия в вооруженном подавлении восстания в Ля-Куртине было категорически отвергнуто. Тогда артиллеристов 1-го эшелона поторопились отправить по назначению в Салоники.
      По прибытии во Францию 2-го эшелона артиллерийской бригады Занкевич и Рапп действовали уже иначе. Соответственно подобранная и «обработанная» ими «делегация» по прибытии в Ля-Куртин сразу же обрушилась на солдат с бранью и угрозами, принуждая их к капитуляции. Возмущенные тем, что «делегация» не потрудилась даже выяснить характера требований солдат лагеря Ля-Куртин и не пожелала выслушать их доводов, ля-куртинцы выпроводили «делегацию» из лагеря.
      После тенденциозного освещения артиллеристам характера событий в Ля-Куртине удалось ввести их в заблуждение и использовать для расправы с восставшими.
      3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 66 (французский текст).
      4. Там же, л. 90.

      17 (30) августа Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й особой артиллерийской бригады в Оранже сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты (около 450 человек) и предназначенный «для восстановления порядка в Куртинском лагере с помощью французских войск». Занкевич просил французского военного министра отдать необходимые распоряжения о перевозке сформированного отряда из Оранжа в Обюссон, расквартировании и снабжении этого отряда в Обюссоне, придаче французской артиллерийской батареи, находящейся в Обюссоне, русскому отряду, обеспечении русских солдат-артиллеристов, образующих пехотный батальон, винтовками и, наконец, об усилении находящихся в районе Ля-Куртина французских войск. При этом Занкевич подтвердил, что он лично принимает общее руководство операцией, оставляя непосредственное руководство русскими частями, участвующими в этой операции, генералу Беляеву, командиру 2-й особой артиллерийской бригады [1].

      20 августа (2 сентября) Занкевич сообщил Пенлеве, что он намерен по восстановлении «порядка» в лагере Ля-Куртин предать суду военного трибунала 80 человек и около 1000 человек изолировать. В связи с этим он просил военного министра отдать необходимые распоряжения генералу Комби (командующий 12-м округом, на территории которого был расположен лагерь Ля-Куртин) о подготовке помещений для этой тысячи человек вне куртинского лагеря, под охраной французских солдат [2].

      Все ходатайства Занкевича были тотчас же удовлетворены. По распоряжению генерала Фоша, часть 2-й артиллерийской бригады (26 офицеров и 721 солдат) были доставлены из Оранжа в Обюссон. Были приняты меры для расквартирования, вооружения и снабжения этого отряда по его прибытии в Обюссон [3], увеличено число французских войск, окружавших лагерь Ля-Куртин, с 3000 до 5000 человек, подготовлены помещения для размещения 1000 солдат, которых предполагалось изъять из лагеря Ля-Куртин после подавления восстания и водворить под охрану французских солдат [4]. Кроме того, французское командование по просьбе Занкевича [5] предоставило в распоряжение генерала Беляева 4 полевых прожектора [6], 10 км провода [7], 100 взрывных снарядов для 75-миллиметровых пушек [8].

      По требованию Пенлеве [9], 22 августа Занкевич представил ему «план действий против куртинскнх мятежников». По этому плану, с утра 27 августа должна была начаться тесная блокада куртинского лагеря, а также полное прекращение снабжения. Для осуществления этой блокады Занкевич просил передать в его распоряжение с утра 26 августа французский шеститысячный отряд. В представленном плане указывался порядок размещения воинских частей, предназначенных для подавления восстания [10]. /91/

      1. Там же, л. 68 (французский текст). Генерал Беляев — брат царского военного министра, арестованного восставшими рабочими и солдатами в февральские дни 1917 г. Сам генерал Беляев пользовался неизменной поддержкой Временного правительства, которое и произвело его в генерал-майоры.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 71 (французский текст).
      3. Там же, л. 91 (французский текст).
      4. Там же, л. 92 (французский текст).
      5. Там же, л. 75—77 (французский текст).
      6. Там же, л. 97 (французский текст).
      7. Там же, л. 93 (французский текст).
      8. Там же, л. 95 (французский текст).
      9. Там же, л. 90 (французский текст).
      10. Там же, л. 72 (французский текст).

      Итак, французское правительство не только торопило Занкевича с подавлением восстания русских солдат в Ля-Куртине, но и приняла непосредственное участие в подготовке и организации военной операции по ликвидации восстания. При этом французское правительство не только было в курсе подготовляемой операции, но без его ведома и согласия ничего не делалось. Все мероприятия Занкевича должны были быть одобрены французским военным министром.

      Все войска — как русские, так и французские — поступали в распоряжение генерала Занкевича [1]. Начальником сводного отряда русских войск был назначен командир 2-й особой артиллерийской бригады генерал Беляев. Французские войска находились под общим командованием генерала Комби. Им надлежало занять позиции непосредственно за линией расположения частей русского отряда [2]. Стало быть, в боевой порядок войск, предназначенных для подавления восстания, входили и французские части.

      Французские войска принимали непосредственное участие в подавлении восстания. Предстоящая операция представлялась французскому командованию как серьезное сражение. Поэтому оно не могло положиться на свои «не бывшие в деле» тыловые части, которыми был оцеплен лагерь Ля-Куртин. Генерал Фош считал необходимым, во-первых, значительно увеличить отряд французских войск, а во-вторых, заменить тыловые части имеющими боевой опыт и более «надежными» фронтовыми частями [3]. «Ген. Занкевич сообщает из Куртин, — телеграфировал, 28 августа Севастопуло министру иностранных дел Терещенко, — что выполнение намеченной программы откладывается на три-четыре дня согласно желанию французов, которые, ввиду возможного столкновения, решили выписать с фронта хорошие боевые войска...» [4].

      1 (14) сентября сосредоточение войск для подавления восстания закончилось. Войска заняли намеченные позиции, окружив тесным кольцом лагерь Ля-Куртин. Особое внимание обращалось на возможность хорошего обстрела всех дорог, лощин, оврагов и тропинок из лагеря Ля-Куртин. Батареи, роты и взводы распределялись по фронту, с таким расчетом, чтобы везде, где восставшие пытались бы оказать сопротивление или прорвать окружение, они были встречены огнем. Начальники секторов получили боевые задания [5]. Готовились как к большому сражению: артиллерия заняла позиции на ближайших к лагерю горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином, пехота окапывалась. В первой линии находились «верные» русские войска в составе сводного полка; насчитывавшего 2500 штыков, 32 пулемета и 6 орудий [6], во второй линии — пятитысячный французский отряд. Сверх того, у французов имелся резерв, состоявший из пехотного и кавалерийского полков и батарей [7].

      В донесениях, отправленных в Петроград, Занкевич отмечал, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин, т. е. 31 августа, «в батальонах 5 и 6-го полков замечались большие колебания» [8]. Часть солдат открыто заявляла, что «ими не будет пущено в ход ору-/92/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 61.
      2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 61—62.
      3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, лл. 91, 96, 99—100 (французский текст)
      4. «Красный архив», 1940, т. 8 (99), стр. 61.
      5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 12—14.
      6. Там же, д. 83, лл. 90—97.
      7. Там же, л. 62.
      8. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.

      -жие против солдат лагеря Ля-Куртин» [1]. Солдаты, открыто заявившие о своем нежелании стрелять в восставших, были немедленно арестованы. Но этой мерой нельзя было покончить с «колебанием» остальных. Не исключалась возможность попытки перехода «усмирителей» на сторону восставших. В этом случае расположенные в непосредственном тылу у русских французские войска должны были пресечь такого рода попытки.

      Итак, французские войска фактически были призваны выполнять две палаческие полицейско-карательные функции: участвовать в подавлении восстания и своим расположением в ближайшем тылу у «колеблющихся» русских солдат создавать угрозу удара в спину, вынуждая их тем самым безоговорочно подчиняться приказам командования.

      Восставшие сразу же заметили военные приготовления окруживших лагерь войск. Из верхних этажей казарм куртинцы с помощью биноклей могли отчетливо видеть скопление войск на расположенных вокруг лагеря возвышенностях. Темной ночью смельчаки, по поручению отрядною комитета, отправились в разведку. Они установили, что большое число французских и русских солдат рыли окопы, устанавливали орудия и пулеметы. Ближайшие к лагерю окопы заняли русские, за ними на возвышенностях расположились французские солдаты с пулеметами, а на вершинах гор стояло несколько батарей французской 4-дюймовой артиллерии [2].

      Занкевич и Рапп прежде всего решили удушить «бунтовщиков» голодом. К этому времени все запасы в лагере истощились. С вечера 1 (14) сентября прекращена была доставка в лагерь пищевых продуктов. В тот же день подполковник Балбашевский и французский комендант передали «мятежникам» ультимативный приказ о сложении оружия и безоговорочном подчинении, угрожая в противном случае открыть по ним артиллерийский огонь с 10 часов утра 3 (16) сентября. В приказе указывалось, что все «принужденные к повиновению» силой оружия, согласно решению Временного правительства, будут «считаться изменниками родины и революции», преданы военно-революционному суду, лишены права выборов в Учредительное собрание, а семьи их лишены пайка и всех «благ», которые будут дарованы Учредительным собранием [3].

      Восставшие решительно отвергли ультиматум генерала Занкевича и отказались подчиниться его приказам. Они направили русским солдатам окружавших лагерь частей отпечатанную на гектографе листовку с призывом «не поднимать оружия против своих братьев» и присоединиться к восставшим [4]. Второе обращение было адресовано французскому коменданту лагеря Ля-Куртин. В нем восставшие напоминали о пролитой русскими солдатами крови на полях Шампани и под Курси, указывали, что герои прославленной 1-й особой пехотной бригады, которых вся пресса восхваляла за храбрость, теперь голодают, живут на положении пленных или арестованных, окружены со всех сторон французскими патрулями. Они заявляли, что не намерены подчиняться приказам контрреволюционного генерала Занкевича [5].

      Восставшие отправили также телеграмму французскому правительству, но получили лицемерный ответ, что оно якобы не вмешивается /93/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
      2. П. Карев. Указ. соч., стр. 95—96.
      3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 63—64.
      4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 32, л. 48.
      5. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 64—65.

      в дела русского отряда. В связи с этим в своем новом обращении к французскому коменданту лагеря Ля-Куртин восставшие разоблачили ложь французских империалистов, указывая, что среди войск Занкевича, расположенных вокруг лагеря Ля-Куртин, имеется большое число солдат во французской форме, которые готовятся под руководством генерала Занкевича к кровавому злодеянию. «Неужели ваше правительство думает, что все пройдет тайно?», — спрашивали восставшие и отвечали: «Это узнает весь свет, и позор для Франции, что она допустила у себя в стране делать гнусное преступление ген. Занкевичу» [1]. Одновременно восставшие обратились с приветствием к солдатам 3-й особой пехотной бригады, призывая их не бояться «кровопийцев офицеров», не проливать зря «невинную кровь братьев», а присоединиться к ним [2].

      Настроение среди восставших было бодрое.

      В ночь на 2 (15) сентября на площади лагеря многотысячная масса восставших смотрела самодеятельный спектакль, в котором высмеивалось бессилие генералов и «социалистов», пытавшихся поколебать революционный дух куртинцев. Утром 3 (16) сентября, когда истекал срок ультиматума, на площади началась демонстрация куртинцев. Шли под музыку духового оркестра. Впереди были члены отрядного Совета. Над головами демонстрантов развевалось много красных знамен.

      Между тем, Занкевич и Рапп перед отдачей приказа об артиллерийском расстреле восставших напоили своих солдат.

      В воспоминаниях куртинцев имеется указание на то, что часть французских солдат проявила сочувствие осажденным в лагере русским товарищам. Французские солдаты-артиллеристы одной из батарей отказались выполнить приказ своего командира, потребовавшего открыть огонь, по Ля-Куртину. «Русские солдаты, — заявили они, — дрались с нами вместе против немцев на фронте, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, в чем они виноваты и какое они сделали преступление в нашей стране». Никакие увещевания не подействовали. Командованию пришлось поставить к орудиям офицеров [3].

      В 10 часов утра 3 (16) сентября начался артиллерийский обстрел лагеря Ля-Куртин. Выпущенная шрапнель разорвалась над оркестром. По показаниям очевидцев, количество раненых было около 30 человек. Несколько человек было убито. Восставшие открыли ответный ружейный и пулеметный огонь.

      Редкий артиллерийский огонь одиночными выстрелами по лагерю продолжался до вечера. В течение дня было выпущено по восставшим 18 снарядов. Промежутки между выстрелами были сравнительно продолжительными, чтобы дать возможность восставшим, сложив оружие, выйти из лагеря и сдаться. Но восставшие воспользовались этими перерывами для других целей.

      К войскам генерала Занкевича восставшие послали своих представителей, чтобы склонить солдат на свою сторону. Пропагандистов задержали, арестовали и под французским конвоем отправили в тыл, но некоторые из них успели сделать свое дело. Среди солдат сводного отряда раздавались призывы не стрелять в своих товарищей. Об этом свидетельствует полковник Готуа. «Замечались также, — пишет он в отчете о военных действиях отряда восточного сектора, — попытки и со стороны нестроевых солдат отряда, т. е. фельдшеров, санитаров и т. д., вести /94/

      1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 66.
      2. Там же, стр. 65—66.
      3. П. Карев. Указ. соч., стр. 101.

      пропаганду среди отряда, возбуждая его к отказу применить против мятежников оружие» [1]. Об этом же сообщали в своем рапорте военному министру Занкевич и Рапп: «Были замечены попытки со стороны некоторых солдат отряда, главным образом среди нестроевого элемента» вести пропаганду, возбуждая к отказу применять против мятежников оружие» [2].

      Стойкость восставших, которых нельзя было сломить ни голодом, ни артиллерийским огнем, озадачила Занкевича и Раппа. У них возникли опасения за свои войска. «Длительная операция,— писал Занкевич, — может расшатать дух наших только что приведенных в порядок войск» [3]. Решено было ускорить темпы проведения операции, снова напоить вином солдат, особенно артиллеристов, и усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича, был закрыт водопровод, снабжавший Ля-Куртин водой.

      Утром 4 (17) сентября по восставшим в течение короткого времени было выпущено 30 снарядов [4]. Число жертв увеличилось. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые снарядами лошади были съедены голодными куртинцами. Но больше голода давало себя знать отсутствие воды.

      Среди восставших произошел раскол: большая часть решила сдаться, меньшая — продолжать борьбу. Над лагерем взвился белый флаг.

      Восставшие начали выходить из лагеря группами, без оружия. К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. Под конвоем французов небольшими группами их отправляли в тыл, предварительно обыскивая каждого сдавшегося. Интересно отметить, что у некоторых из них были найдены револьверы, что, несомненно, указывало на их стремление возобновить в будущем борьбу.

      Пуанкаре неослабно следил за ходом операции по ликвидации восстания русских солдат в Ля-Куртине. Он получал систематическую информацию и был первым, кому сообщили об «успехе», достигнутом усмирителями. Характерно, что русский поверенный в делах во Франции Севастопуло узнал о «благоприятных известиях из Куртинского лагеря» из уст президента [5]. В лагере осталось несколько сот наиболее стойких революционных солдат [6], преимущественно пулеметчиков, которые категорически отказались капитулировать. Рассеявшись по всему лагерю, они продолжали упорно сопротивляться, открыв сильный пулеметный и ружейный огонь. Чтобы сломить их сопротивление, Занкевич приказал усилить артиллерийский обстрел, а затем перейти в атаку пехотными частями.

      Вечером 4 (17) сентября каратели ворвались в лагерь и заняли его восточную часть. В телеграмме, отправленной в Россию верховному главнокомандующему, Занкевич и Рапп сообщали, что восставшие, «фанатично настроенные, засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем, пытающимся приблизиться к лагерю» [7]. /95/

      1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 70.
      2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
      3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
      4. Там же, стр. 68.
      5. ЦГВИА, ф. 415, оп, 8, д. 103, л. 84.
      6. Предполагалось, что в лагере находится до 500 восставших солдат при 48 пулеметах («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 71).
      7. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.

      С утра 5 (18) сентября в течение одного лишь часа по восставшим было выпущено 100 снарядов. Кольцо вокруг восставших все суживалось. В течение этого дня было выпущено 488 шрапнелей и 79 гранат [1]. Стрельба шрапнелью призвана была нанести максимальные потери восставшим. Постепенно оттесняя восставших и атакуя их пехотными частями, войска Занкевича к вечеру заняли примерно две трети лагеря. Восставшие храбро сопротивлялись. Дело доходило до рукопашных боев. В ход было пущено все: штыки, ручные гранаты, револьверы. Хотя ряды восставших редели, они продолжали сопротивляться с возрастающей силой. Вооруженные пулеметами, куртинцы сосредоточились главным образом в здании офицерского собрания.

      Осаждавшие начали подготовку штурма этого здания. Утром 6 (19) сентября артиллерией был открыт сильнейший огонь по его стенам, а пехота под командой полковника Готуа пошла на приступ. Часть восставших засела в подвальном этаже, обороняясь ручными гранатами и револьверами.

      К полудню 7 (20) сентября сопротивление восставших было окончательно сломлено. Всего было зарегистрировано сдавшихся 8515 солдат. По официальной версии, число жертв среди восставших составляло 10 убитых и 44 раненых, а общие потери осаждавших — 1 убитый и 4 раненых. Эти данные совершенно не соответствуют действительности.

      В телеграмме военному министру Верховскому [2] и в другой телеграмме на имя верховного главнокомандующего [3] Занкевич и Рапп сами указывали, что «действительные потери должны быть значительно больше». В воспоминаниях участников восстания сохранились другие цифры: по одним данным, только число убитых составляло 200 человек [4], по другим — число убитых и раненых доходило до 600 человек [5]. Установить точные данные о потерях куртинцев невозможно: заняв лагерь, «победители» начали заметать следы кровавого злодеяния — убитых вывозили из лагеря по ночам и погребали в поле.

      После куртинского расстрела куртинцы были разделены на три категории. К первой категории были отнесены все члены отрядного Совета и полковых комитетов, а также председатели ротных комитетов; ко второй — члены ротных комитетов и солдаты, выступавшие на митингах против Временного правительства. Все остальные были отнесены в третью категорию.

      Солдат первой и второй категорий (их было около 350 человек) арестовали. 90 человек бросили в тюрьму, а остальных заключили в казематы на острове Экс [6], расположенном в нескольких милях от Ля-Рошель и Рошфора. По распоряжению французского правительства, на остров Экс, в мрачные, сырые и холодные камеры древнего замка Генриха IV, были переведены также арестованные еще в июне и содержавшиеся в тюрьме города Бордо несколько других участников движения.

      Солдат, отнесенных к третьей категории, держали несколько суток под усиленной охраной французских караулов в открытом поле. Они почти не получали пищи. Голодные и изнуренные, проводили они без сна /96/

      1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
      2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 88. Дата телеграммы, обозначенная публикаторами 6/19 сентября, неправильна. Телеграмма, как это следует из текста, была отправлена 5/18 сентября.
      3. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
      4. «В лапах у "гуманных" французов». — «Правда», от 29 мая 1924 г.
      5. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
      6. Там же, стр. 10.

      холодные ночи. Лишь после того как зарыли трупы убитых, собрали I увезли все оставшееся в лагере оружие, Ля-Куртин был превращен в концентрационный лагерь, где снова разместили перетасованных и разбитых на 26 рог прежних обитателей лагеря. Их лишили жалованья, табака, пищу выдавали в половинном размере солдатского пайка. Деньги, присылаемые из России или от французских друзей, им не выдавали.

      Французские рабочие и крестьяне оказывали куртинцам знаки внимания. Когда выбитые огнем из лагеря русские солдаты проходили по местечку Ля-Куртин к пункту сбора «пленных», местные жители, простые французские люди, выносили им хлеб, сыр и другие продукты 1.

      В России только большевистские газеты поведали народу правду о кровавых событиях в Ля-Куртине. Центральный орган большевистской партии «Рабочий путь» сопроводил официальное сообщение о подавлении восстания русских солдат во Франции комментарием, воздав должное как «доблестным союзникам» России, которые в лице французского правительства отблагодарили русских солдат «запрещением собраний, изъятием солдатских газет, целым рядом других стеснений и, если этого мало, расстрелом», так и политике Временного правительства, которое несло ответственность за расстрел «заброшенных на чужбину русских солдат» 2. В первом же номере московской большевистской газеты «Деревенская правда», вышедшем 4(17) октября 1917 г., была помещена статья М. С. Ольминского «Как живут наши солдаты во Франции», в которой рассказывалась правда о расправе над русскими солдатами в Ля-Куртине.

      Весть о расстреле русских солдат в Ля-Куртине вызвала гнев и возмущение трудящихся масс и в России, и во Франции. Среди тех, кто в то время во Франции выражали протесты, «громко клеймя возмутительную бойню в Ля-Куртине», был Анри Барбюс. «Трагичен тот факт,— писал он,— что роль палачей сыграли в этих событиях французские солдаты, ставшие по своей несознательности орудием империалистической жестокости3.

      Расстрел революционно настроенных русских солдат в Ля-Куртине не был изолированным явлением. Это было звено в цепи многочисленных провокаций и репрессий, направленных на удушение нараставшей в России пролетарской, социалистической революции, которая оказывала сильное влияние на развитие революционного движения и в других странах.

      В заключение остановимся кратко на дальнейшей судьбе русских войск во Франции [4].

      Временное правительство не выполнило своего обещания о возвращении 1-й особой пехотной дивизии в Россию. Солдаты лагеря Курно убедились, что их подло обманули. Участники расстрела восставших товарищей в Ля-Куртине тяжело переживали эти трагические события. Все решительней раздавалось требование отправки на родину. Желание /97/

      1. П. Карев. Указ. соч., стр. 103.
      2. «Рабочий путь», от 4 (17) октября 1917 г.
      3. «Правда» от 18 апреля 1927 г.
      4. Утверждение Г. Захарова в предисловии к документам — о восстании русских солдат во Франции в 1917 г. («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 55) о том, что якобы после расправы над куртинцами и ареста «главарей» остальные были отправлены на Салоникский фронт, основано на недоразумении.

      вернуться в Россию стало всеобщим [1]. Рядовой 5-го особого полка Плахотный ставил Занкевичу и Раппу вопрос в упор: «Почему отзыв дивизии в Россию на бумаге, а не на деле? Кто виноват, ведь не солдат же»? [2] Курновцы ненавидели Раппа, Занкевича и других палачей так же, как ненавидели их куртинцы.

      Со времени получения во Франции постановления Временного правительства об отзыве русских войск в Россию и до Великой Октябрьской социалистической революции, свергнувшей антинародный режим, из Франции ушло в Россию несколько пароходов, на которых при желании можно было отправить не одну тысячу рвавшихся на родину русских солдат. Ссылки на отсутствие транспортных средств были лишь отговоркой. У французской и русской реакции имелись определенные планы.

      Русским войскам, находившимся в лагере Курно, было предложено отправиться на французский фронт на условиях, сформулированных главнокомандующим французскими войсками Петэном: допустить пребывание русских контингентов в составе французских войск при полном подчинении их французской дисциплине и безусловном отказе от каких бы то ни было комитетов или Советов.

      Курновцы категорически отвергли эти условия. «В 1916 г. французское правительство приняло нас со всем укладом жизни: розгами, побоями и бесправием. Теперь же комитеты их страшат», — говорили возмущенные солдаты [3].

      23 октября (5 ноября) 1917 г. орган Временного правительства «Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению» вынес решение «о предпочтительности, взамен возвращения русских войск, использования их хотя бы в качестве рабочей силы» [4] во Франции. Временное правительство соглашалось на любое использование русских войск во Франции, но только не на возвращение их в Россию.

      Великая Октябрьская социалистическая революция оказала огромное влияние на русских солдат во Франции. Советская власть с первых же шагов своей деятельности осуществила давнишние мечты трудящихся масс; естественно, что солдаты с удесятеренной энергией добивались возврата на обновленную родину. Но с отрядом русских войск никто во Франции не считался. Французское правительство, выступившее одним из главных застрельщиков интервенции против Советской республики, стало на путь террора и издевательств по отношению к русским солдатам. Оно прежде всего поставило их перед альтернативой: либо отправиться на фронт в составе французских частей, либо — на тыловые работы. Отказавшиеся подлежали высылке в Африку.

      Возмущенные предложением французского правительства русские солдаты заявили: «Добровольно мы не пойдем!» Раздавались призывы не слушать Занкевича, который уговаривал солдат принять условия французского правительства. Ненавистью и презрением к Занкевичу и другим контрреволюционным генералам и офицерам дышали речи русских солдат. Солдат Барашкин предлагал обратиться к советской власти, послать в Россию своих представителей [5]. Солдаты приветствовали большевиков, борющихся за мир. «В России почти мир, воевать /98/

      1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 8.
      2. Там же.
      3. Там же, л. 27.
      4. Там же, ф. 2000, оп. 3, д. 33, л. 130.
      5. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 156—157.

      нам нельзя!» — говорили они, возражая против отправки на фронт [1].

      Опасаясь нового восстания солдат, французское правительство распорядилось разоружить 1-ю особую пехотную дивизию. 12 (25) декабря 1917 г. у русских войск, находившихся в лагере Курно, было отобрано все огнестрельное и холодное оружие [2]. Куртинцев разоружили еще в сентябре.

      В ответ на требование генерала Лохвицкого и фронтового комиссара Михайлова записываться для отправки на фронтовые работы, 12 (25) декабря объединенное заседание солдатских комитетов 5-го и 6-го полков единодушно приняло решение: «Принимая во внимание, что в России заключено перемирие, мы, солдаты 5-го и 6-го полка, не считаем себя вправе итти на французские фронтовые работы» [3]. Такие же резолюции единогласно приняли солдаты 1-го и 2-го особых пехотных полков [4].

      Приказом по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте от 16 (29) декабря 1917 г. заклятый враг советской власти генерал Занкевич, перешедший на службу к французскому правительству, распустил все солдатские организации и объявил о введении французского дисциплинарного устава. Изданием этого преступного приказа и проведением его в жизнь Занкевич передал десятки тысяч русских солдат, находившихся во Франции и Салониках, во власть французского правительства [5].

      Русские солдаты протестовали против распространения на них французских законов, суда и дисциплины. Но французские империалисты не считались с этим. С циничной откровенностью палачей они говорили, что «русские солдаты проданы Франции за снабжение России снарядами и снаряжением» [6].

      С помощью вооруженной силы русских солдат распределили на три категории. Решительно отказавшихся отправиться на фронт или на тыловые работы (таких оказалось 4746 человек) сослали под конвоем на каторжные работы в Африку. 11 522 чел. отправили на заводы, рудники, шахты, торфяные болота и в непосредственное распоряжение французского главного командования для использования на работах в тылу действующей армии. 252 офицера и солдата согласились отправиться на фронт, и из них был образован «русский легион».

      Создание «русского легиона» вызвало среди солдат новый взрыв возмущения. Они приняли резолюцию, в которой говорилось: «Товарищи и граждане! Бывшие царские опричники, генерал Лохвицкий и полковник Готуа, организовали "легион чести" и хотят воевать в то время, когда вся русская армия и народ добиваются мира. Со всего 16-тысячного отряда набралось 300 братоубийц, которые сознательно изменяют всему отряду и родине. Бывшие зуботычники, шпионы, предатели, штабные воры в отряде испугались гнусности своих дел, объединились в один стан и при содействии французской буржуазии продолжают свое грязное дело братоубийства. Пусть они называют себя "легионом чести", но демократическая Россия называет их "легионом позора". Русские граждане будут их проклинать как палачей и изменников». Резолюция предупреждала всех «честных страдальцев, измученных неволей и произволом», что ввиду крайней малочисленности «легиона позора» контрреволюционное офицерство вместе с французскими реакционе-/99/

      1. Там же, л. 154.
      2. Там же, л. 189.
      3. Там же, л. 174.
      4. Там же, л. 177.
      5 «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
      6. Там же.

      рами приложат все усилия для увеличения его рядов любыми средствами [1].

      И действительно, Зинкевич, Лохвицкий и другие палачи в своем стремлении выслужиться перед французскими империалистами прибегали к различным инквизиторским приемам, чтобы заставить русских солдат вступить в так называемый «русский легион». Несмотря на дополнительную усиленную обработку солдат, им удалось послать на фронт только 4 батальона общей численностью в 1414 солдат и офицеров. Часть русских офицеров распоряжением французского правительства была определена на службу во французскую армию.

      Одновременно среди русских офицеров во Франции, общая численность которых достигла к 1918 г. 900 чел., развернули активную вербовку американские империалисты. Небывало усилившийся за годы первой мировой войны агрессивный американский империалистический хищник превратился в главный оплот мировой реакции и контрреволюции и возглавил лагерь империализма в его борьбе против Советской республики. Американские империалисты воспользовались расформированием русских частей на французском и салоникском фронтах и настойчиво стали предлагать русским офицерам подписать двухгодичный контракт, чтобы «отправиться в Россию в качестве представителя какой-либо американской фирмы» [2]. Усиленно готовясь к интервенции против Советской России, американские империалисты спешно готовили кадры шпионов и диверсантов из числа русских белогвардейских офицеров. Действовавшее во Франции американское «Христианское общество молодых людей» (УМСА), которое финансировал и которым руководил Морган, «предоставляло возможность» завербованным отправиться в США для получения «высшего образования», т. е. для прохождения специальной шпионской подготовки.

      Ядро «русского легиона» составили контрреволюционные офицеры, бежавшие из России после Февральской революции, остальная же масса его состояла из насильно набранных, обманутых, подкупленных или просто темных и несознательных солдат. Когда этим же солдатам стало известно о заключении Советской Россией Брестского мира, они решительно отказались участвовать в военных действиях. Нам удалось обнаружить среди архивных материалов чрезвычайно интересные документы, рассказывающие о героических действиях русских солдат.

      За 2 часа до посадки в автомобили 1-го батальона «русского легиона», который, находясь в составе Марокканской дивизии, должен был принять вместе с ней участие в операции на фронте в районе Суассона, младший унтер-офицер Ушаков и старший унтер-офицер Сабуров, обращаясь к солдатам своего батальона, заявили, что они категорически отказываются отправиться на фронт, и призвали остальных последовал их примеру. Их призыв встретил поддержку. По приказу подполковника Лагарда, командующего 8-м Зуавским пехотным полком, к которому был прикомандирован 1-й батальон «русского легиона», Ушаков и Сабуров были без суда расстреляны. Арестованные одновременно с ним еще 48 человек понесли тяжелые наказания, при этом 15 из них были разжалованы начальником 1-й Марокканской дивизии генералом Доган из унтер-офицеров в рядовые. Все 48 человек были отправлены в дисциплинарный взвод на каторжные тыловые работы [3]. /100/

      1. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
      2. См. Л. 3ак. Разгром интервенции Антанты на Юге России (1918—1919 гг.). Кандидатская диссертация, защищенная в МГУ, 1949, стр. 36.
      3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 78, л. 96.

      Эти события, произошедшие в апреле 1918 г., не были единичным фактом. 13 мая произошло восстание в 4-м батальоне «русского легиона». Ссылаясь на заключение Советской Россией Брестского мира, восставшие заявили, что они не желают больше находиться в составе французских вооруженных сил. Волнения происходили и в других батальонах.

      Петэн немедленно сообщил французскому военному министру свое мнение о необходимости расформировать русские батальоны. «Не желавших служить до конца войны», — так называло французское правительство русских солдат, отказавшихся сражаться, — отправляли на тяжелые тыловые работы. Вместо 4 батальонов летом 1918 г. на французском фронте остался лишь один «батальон позора».

      Французские империалисты превратили русских солдат в белых рабов. На тыловых работах русские солдаты продолжали сопротивление. Французские власти, их пособники Лохвицкий и др. жестокого расправлялись с русскими солдатами. Отказавшиеся выйти на работу солдаты Андрей Лабутин и Никифор Салдинин были отправлены в Африку [1]. За самовольное оставление работ младшие унтер-офицеры Власов, Кожевников, ефрейтор Бесфамильный, рядовые Арадцев, Овсянников, Несоленый и Бенедиктов были арестованы на 30 суток каждый [2]. Таких примеров можно привести множество. Нередко дело оканчивалось расстрелом. Аресты же, отправка на каторжные работы в Африку были обычными методами расправы французских властей с непокорными русскими солдатами.

      Отметим, что французским правительством были определены во вторую категорию и отправлены на тыловые работы также все уволенные со службы по ранениям и болезням, за исключением безруких и безногих.

      Изнурительный труд, голод и болезни буквально косили русских солдат не только в Африке, но и во Франции.

      В нашем распоряжении имеются 58 номеров газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» за 1918 г. [3]. В этом далеко не полном комплекте насчитывается 61 некролог. Причины смерти — воспаление легких, дизентерия, грипп и другие болезни. Нужно иметь в виду, что в газете, конечно, фиксировались не все случаи смерти. Не всегда представлялась возможность публиковать некролог, да и не всегда это было в интересах хозяев этой продажной газетки, издававшейся Бурцевым на французские и американские деньги [4]. И тем не менее, даже то, что публиковалось в ней, служит суровым обвинением французской реакции, преднамеренно погубившей сотни и тысячи русских солдат.

      Французской и американской реакции и подкармливавшимся у нее изменникам русскою народа не удалось отравить ядом антисоветской пропаганды русских солдат. Они верили большевистской партии и ее великим вождям В. И. Ленину и И. В. Сталину. Они ждали и верили, что советское правительство вырвет их из плена, и они смогут возвра-/101/

      1. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 193.
      2. Там же, л. 194.
      3. №№ 135, 148, 154, 156, 158, 164, 167, 169, 171, 176, 186, 188, 189, 191, 201, 203—207, 210, 214, 2118, 222 223, 243, 244, 248, 260, 272, 281, 286, 293, 296, 298, 300, 302, 304, 305, 307—316, 318, 319, 322, 324—327, 330, 332.
      4. В связи с материальными затруднениями с февраля 1918 г. эта газетка стала издаваться не только на французские, но и на американские деньги. Американское «Христианское общество молодых людей» не жалело средств на антисоветскую пропаганду среди русских войск во Франции, надеясь превратить их в слепое орудие империалистической реакции.

      -титься на родину, где свергнуто иго империализма и создано первое в мире государство рабочих и крестьян.

      Французское правительство пыталось самыми жестокими средствами сломить сопротивление русских солдат. Об этом свидетельствовали переполненные тюрьмы на островке Экс, в Марселе, Лавале, Бресте, Бордо, Ренне, Невере, Клермон-Ферране. Об этом свидетельствовали рассеянные по всей Франции многочисленные рабочие роты, в которых голодные, лишенные врачебной помощи русские солдаты, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, принуждены были выполнять превышавшую человеческую силу работу под угрозой самых жестоких наказаний, вплоть до отправки на французскую военную каторгу в Северной Африке. Но к каким бы жестоким средствам ни прибегали французские империалисты, им все же не удалось сломить русских людей. Наши соотечественники на французской территории, как это отмечало советское правительство, «остались верными своему долгу по отношению к русскому народному правительству и солидаризировались со своими братьями в России» [1].

      Русские солдаты при первой возможности совершали побеги из Африки и Франции, добираясь разными путями на родину. Солдаты одной группы, раненые во время артиллерийского обстрела лагеря Ля-Куртин, были помещены тюремной администрацией (в один из лазаретов в Бордо, откуда они совершили побег. Их поймали и отправили в Африку, откуда они снова бежали во Францию, а затем в Швейцарию. Из Швейцарии они отправились в конце июня 1918 г. через Германию в Петроград. В Петрограде они встретили отеческую заботу и получили возможность вернуться домой. Эти солдаты принимали участие в подавлении левоэсеровского мятежа, вспыхнувшего б июля [2]. Затем по прибытии в Москву они были тепло встречены на вокзале, а члены солдатских комитетов Макаров, Оченин, Власов и Карев были доставлены на автомобиле в Кремль, где их принял В. И. Ленин [3].

      В ноябре 1918 г. из Швейцарии (через Германию) в Москву прибыла новая группа русских солдат, бежавших из Франции [4].

      Еще до прибытия обеих групп русских солдат, бежавших из Франции в первой половине мая 1918 г., вместе с партией безруких, безногих и слепых инвалидов в Москву приехала делегация русского отряда, находившегося во Франции [5]. Она информировала советское правительство о том «невыразимо ужасающем положении», в каком находились русские солдаты во Франции. Выступления делегации в центральной печати ознакомили советский народ с фактами возмутительных издевательств, которым подвергались русские солдаты — пленники французских империалистов.

      С первых же дней своего существования советское правительство стало добиваться возвращения на родину всех русских войск, отправленных в свое время на французский и салоникский фронты царским, а затем Временным правительствами.

      На V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. Я. М. Свердлов предложил послать приветствие русским солдатам, находившимся во /102/

      1. «Правда» от 10 апреля 1919 г.
      2. «Красная Армия» от 10 июля 1918 г.
      3. Кярев. Указ. соч., стр. 152—153.
      4. «Вечерние Известия Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» от 28 ноября 1918 г.
      5. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.

      Франции [1]. Советское правительство обращалось к Франции с настоятельными и повторными требованиями возвращения русских войск на родину. Но французское правительство каждый раз отделывалось неопределенными обещаниями.

      После заключения перемирия на французском фронте остатки «русского легиона» были в конце декабря 1918 г. отправлены в глубь Франции якобы для демобилизации. Однако в Марселе легионеров посадили на пароход и обманным путем отправили в «неизвестном направлении». Только в открытом море они узнали, что их везут к Деникину. Тогда солдаты «взбунтовались». Их можно было заставить выступить против немцев, но они решительно отказывались сражаться против советской власти. Пароход повернули обратно, и «бунтовщиков» усмирили; 150 солдат было арестовано. Под угрозой расстрела все же удалось принудить часть легионеров отправиться к белогвардейцам [2]. В марте 1919 г., когда в марсельском порту вновь началась погрузка русских солдат для отправки к Деникину, рабочие Марселя в знак протеста забастовали, и французское правительство вынуждено было отложить погрузку под мнимым предлогом «порчи машин» [3].

      Великая Октябрьская социалистическая революция нашла мощный отклик среди французского народа и оказала огромное влияние на развитие революционного движения во Франции. На многолюдных собраниях и массовых митингах французский пролетариат приветствовал Советскую республику и громом аплодисментов встречал упоминаемое в речах имя великого Ленина. Французские рабочие, солдаты, моряки, лучшие представители интеллигенции выступали в защиту Советской России. В частности, они протестовали против попыток французских империалистов использовать русских солдат во Франции для борьбы с Советской республикой. Марсель Кашей от имени французского пролетариата настаивал на удовлетворении требования находившихся во Франции русских солдат об отправке их в Советскую Россию.

      Благодаря огромным усилиям советского правительства русских солдат удалось вырвать из когтей французских империалистов и вернуть на родину. Те же солдаты, кою обманом и грубой силой французские реакционеры отправляли к белогвардейским генералам, при первом удобном случае переходили на сторону Красной Армии.

      Только Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая конец полуколониальной зависимости России, открыла реальную возможность возвращения на родину русских солдат, фактически проданных французским империалистам царизмом и Временным правительством. «...Советское правительство, — писал товарищ Сталин, — есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несёт с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну» [4].

      Чувством горячей благодарности советскому правительству и большевистской партии были проникнуты выступления возвратившихся на родину русских солдат, которые заняли свое место в рядах защитников завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции и строителей социализма. /103/

      1. Стенограф, отчет V Всероссийского съезда Советов, 1913, стр. 13.
      2. «Коммунистический Интернационал», 1919, №2, стр. 255—256.
      3. Л. 3ак. Указ. соч., стр. 336.
      4. И.В. Сталин. Соч., т. 4, стр. 284—285.

      Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
    • Бовыкин В.И. Русско-французские противоречия на Балканах и Ближнем Востоке накануне Первой мировой войны // Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
      Автор: Военкомуезд
      РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ НА БАЛКАНАХ И БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

      В.И. Бовыкин

      Изучение русско-французских противоречий на Балканах и на Ближнем Востоке накануне первой мировой войны представляет интерес с двух точек зрения. Во-первых, оно дает возможность вскрыть действительный характер взаимоотношений двух империалистических союзников — России и Франции. Это тем более необходимо, что в последнее время некоторые советские историки, прославляя «традиционную русско-французскую дружбу», как одну из важнейших гарантий «безопасности Франции перед лицом угрозы со стороны германского империализма» [1], по существу забывают об империалистическом характере союза между буржуазной Францией и царской Россией. Во-вторых, исследование русско-французских отношений на Ближнем Востоке очень важно для выяснения истории подготовки первой мировой войны великими державами, в частности для выявления роли России.

      В советской исторической науке ближневосточная политика царской России в годы, предшествовавшие первой мировой войне, изучена слабо. Что же касается буржуазной исторической зарубежной, в частности французской, литературы, то освещение в ней этого вопроса представляет собой один из наиболее характерных примеров искажения исторической правды с целью оправдания политики своей страны.

      Многие зарубежные историки главное внимание в своем анализе происхождения первой мировой войны уделяют русско-германским и русско-австрийским противоречиям, рассматривая политику царской России на Ближнем Востоке как одну из главных причин войны. При этом обычно преподносится следующая схема: стремясь к захвату проливов, царская Россия в целях укрепления своих позиций на Ближнем Востоке создала Балканский союз; создание Балканского союза повлекло за собой балканские войны 1912—1913 гг.; балканские войны послужили прологом к мировой войне; обострение русско-германских и русско-австрийских противоречий на Ближнем Востоке в 1913—1914 гг. сделало войну неизбежной; что же касается Англии и Франции, то они оказались втянутыми в войну вследствие своих обязательств по отношению к России.

      Родоначальником этой доктрины можно считать Пуанкаре. Именно ему принадлежит утверждение о том, что Франция и Англия ничего не знали о подготовке Балканского союза и были поставлены Россией перед /84/

      1. Ю. В. Борисов. Уроки истории Франции и современность, М., 1955, стр. 3—4. См. также его же. Русско-французские отношения после Франкфуртского мира, М., 1951; В. М. Хвостов. Франко-русский союз и его историческое значение, М., 1955.

      совершившимся фактом. По словам Пуанкаре, Россия своей агрессивной политикой на Ближнем Востоке все время грозила втянуть Францию в конфликт с германо-австрийским блоком, вследствие чего все усилия французской дипломатии были направлены на то, чтобы сдержать Россию и не допустить русско-германского конфликта; однако эти усилия не увенчались успехом [2].

      С «легкой руки» Пуанкаре миф о том, что Россия втянула Францию и Англию в мировую войну, стал очень популярен в западноевропейской историографии. Пожалуй, наиболее ярко он выражен в работе французского историка Мишона, посвященной истории франко-русского союза [3]. Для Мишона союз Франции с Россией это «одна из самых темных страниц ее истории». Говоря о значении франко-русского союза, он пишет: «... "Изоляция" из которой он будто бы вывел нашу страну, была гораздо менее опасна..., чем риск быть втянутой в войну, совершенно чуждую ее жизненным интересам» [4]. Французские империалисты ни в чем не виноваты, ибо они не были заинтересованы в войне; Франция оказалась вовлечена в войну лишь по вине царской России — вот суть концепции Мишона. Для большей убедительности своих доводов Мишон выдвигает тезис о якобы подчиненности французской дипломатии русскому Министерству иностранных дел накануне войны.

      Французские историки Дебидур [5] и Ренувен [6], отмечая, что главными виновниками войны являлись центральные державы и особенно Германия, подчеркивают при этом, что основным противником Германии была Россия. Боснийский кризис, по мнению Ренувена, «был более показателен для будущего, чем кризис марокканский» [7], ибо именно он вскрыл основные противоречия, из-за которых через несколько лет разразилась мировая война.

      Подобных же взглядов придерживаются американец Фей [8], английские историки Гуч [9], Ленджер [10] и Хелмрайх [11].

      Выдвигая на первый план русско-германские и русско-австрийские противоречия на Ближнем Востоке, указанные историки затушевывают тем самым первостепенное значение англо-германских и франко-германских противоречий в происхождении первой мировой войны. Рассматривая в качестве главной причины войны стремление правящих кругов России к захвату проливов, эти историки, вольно или невольно выгораживают правящие круги Франции и Англии, снимают с них ответственность за возникновение первой мировой войны.

      Объективное изучение русско-французских противоречий на Балканах и Ближнем Востоке в 1912—1914 гг. полностью опровергает изложенные версии. /85/

      2. См. Р. Пуанкаре. Происхождение мировой войны, М., 1927; R. Р о i n с а r e. Au service de la France, tt. I—II, Paris, 1926—1927.
      3. G. Mi chon. L’alliance franco-russe (1891—1917), Paris, 1927.
      4. Там же, стр. 305—306.
      5. A. Debidour. Histoire diplomatique de I’Europe depuis le congres de Berlin jusqu’a nos jours (1878—1916), Paris, 1926.
      6. P. Renouvin. La crise europeenne de la grande guerre (1904—1918), Paris, 1934.
      7. Там же, стр. 181.
      8. С. Фей. Происхождение мировой войны, М., 1934.
      9. Г. П. Гуч. История современной Европы, М.—Л., 1925.
      10. W. Lange г. Russia, the straits question and the origins of the Balkan League 1908—1912. — «The Political Science Quarterly» IX, 1928, 43, стр. 321—363.
      11. E. Helmereich. The diplomacy of the Balkan wars 1912—1913, Cambridge, 1938.

      *    *    *
      В 1912 г. на Балканах разразились события, послужившие прологом к первой мировом войне. Балканы недаром назывались «пороховым погребом Европы». Политическая обстановка на Балканах издавна представляла собой чрезвычайно сложный узел противоречий, в котором широкое народное национально-освободительное движение самым тесным образом переплеталось, с одной стороны, с захватническими стремлениями правящих кругов балканских государств, а с другой, — с ожесточенным соперничеством империалистических держав (Германии, Англии, Франции, Австро-Венгрии и России) за преобладание на Балканах.

      «...Буржуазия угнетенных наций, — указывал В. И. Ленин, — постоянно превращает лозунги национального освобождения в обман рабочих: во внутренней политике она использует эти лозунги для реакционных соглашений с буржуазией господствующих наций...; во внешней политике она старается заключать сделки с одной из соперничающих империалистических держав ради осуществления своих грабительских целей (политика мелких государств на Балканах и т. п.)» [12].

      Такая политика национальной буржуазии балканских государств создавала благоприятные условия для вмешательства во внутренние дела этих государств со стороны великих держав, стремившихся использовать национальные и политические, противоречия на Балканах в своих империалистических интересах.

      Огромное экономическое и стратегическое значение Балканского полуострова обусловливало особую остроту борьбы, которая велась между империалистическими державами за господство на Балканах. В результате вмешательства крупных империалистических держав в дела балканских государств частные конфликты на Балканах начинают приобретать большое международное значение.

      Особенно обострилась обстановка на Балканах в 1912 г. Итало-турецкая война 1911 —1912 гг., в которой Турция потерпела жестокое поражение, вызвала новый подъем национально-освободительного движения балканских народов, стремившихся сбросить с себя турецкое иго. В этих условиях правящие крути Болгарии, Сербии, Черногории и Греции пошли на создание военно-политического союза, вошедшего в историю под названием Балканского союза, для совместной борьбы против Турции ради отторжения ее европейских владений. Активное участие в создании Балканского союза приняла царская Россия.

      В отличие от других великих держав Европы — Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, -Россия не имела сколько-нибудь значительных экономических интересов на Балканах. Слабый русский капитализм не мог здесь конкурировать со своими более сильными империалистическими соперниками. И хотя русская дипломатия проявляла большую активность на Балканах, главным объектом империалистической политики царской России в этом районе были не Балканы, а черноморские проливы. Экспансия на Балканы являлась для царизма одним из средств овладения проливами.

      Вопрос о проливах был центральным, определяющим вопросом ближневосточной политики царской России. Это объясняется прежде всего огромной стратегической ролью проливов. Кроме того, накануне первой /86/

      12. В. И. Ленин. Соч., т. 22. стр. 137.

      мировой войны заметно возросло значение проливов для России в экономическом отношении. «Морской путь через проливы является для нас важнейшей торговой артерией»,— писал вице-директор канцелярии МИД России Н. Д. Пазили в памятной записке «О целях наших на проливах» [13]. По подсчетам Пазилн, в среднем за десятилетие с 1903 по 1912 г. вывоз через Босфор и Дарданеллы составил 37% всего вывоза России [14]. Особенно большую роль играли проливы в русском хлебном экспорте. Накануне первой мировой воины от 60 до 70% всего хлебного экспорта шло через проливы. При этом вывоз пшеницы и ржи через проливы колебался между 75 и 80% [15].

      Развитие русской экономики в годы предвоенного промышленного подъема вызвало значительное повышение интереса помещичьих и торгово-промышленных кругов России к ближневосточным рынкам. Об этом свидетельствует хотя бы выход в 1910—1914 гг. большого количества литературы по вопросам внешней торговли России на Ближнем Востоке [16].

      В октябре 1908 г. текстильными фабрикантами была направлена в Константинополь специальная комиссия для изучения местного рынка. В комиссию вошли представители московских фирм Цинделя, Коновалова, Рябушинского, Лобзина, Грязнова, Покровской мануфактуры и Одесской мануфактуры Кабляревского [17].

      В начале 1910 г. промышленники Донбасса организовали плавучую выставку товаров, которая была показана в ряде портов Ближнего Востока. В выставке приняли участие 160 торгово-промышленных фирм, представлявших самые различные отрасли народного хозяйства [18].

      В мае 1910 г. в Москве состоялся всероссийский съезд представителей торговли и промышленности по вопросу о мерах к развитию торговых отношений с Ближним Востоком. На съезде были заслушаны и обсуждены доклады представителя Совета съездов горнопромышленников юга России Дитмара «О возможности экспорта продуктов горной и горнозаводской промышленности на рынки Ближнего Востока», представителя Русского общества пароходства и торговли Руммеля «О торговом флоте в России и его задачах», представителя бакинских нефтепромышленников Паппе о возможности экспорта нефти и нефтепродуктов на Ближний Восток, а также ряд докладов о вывозе на ближневосточные рынки сельскохозяйственных товаров [19]. В октябре 1910 г. состоялся первый южно-русский торгово-промышленный съезд, который также был посвящен о вопросам /87/

      13. «Константинополь и проливы», т. I, М., 1925, стр. 156.
      14. Там же, стр. 157.
      15. «Обзоры внешней торговли России по европейской к азиатской границам за 1907—1913 годы», табл. IV.
      16. С. М. Соколовский. Экономические интересы России на Ближнем Востоке (экспорт русских товаров, его прошлое и будущее), 1910; М. В. Довнар-Запольский. Очередные задачи русского экспорта, 1912; В. И. Денисов. Современное положение русской торговли, 1913; С. Петров. Русский экспорт на Ближнем Востоке. СПб, 1913; П. Шейнов. Торговый обмен между Россией и Турцией, 1913; М В. Довнар-Запольский. Русский экспорт и мировой рынок. 1914; Л. К. Перетц. Торговые интересы России и Турции, СПб., 1914, и др.
      17. Г. Ф. Зотова. Вопрос о проливах во внешней политике царской России накануне первой мировой войны (1907—1914) (дипломная работа, истфак МТУ. 1955), стр. 24. Г. Ф. Зотовой был изучен фонд московского биржевого комитета (№ 143) п Московском областном государственном историческом архиве.
      18. Там же. стр. 25.

      развития торговых связей с Ближним Востоком [20]. Этими же вопросам занималось и специальное совещание, созванное в конце 1911 г. при Министерстве торговли и промышленности. По решению совещания, в 1912 г была снаряжена особая экспедиция для изучения рынков Ближнего Востока [21].

      В 1909 г. в Константинополе было открыто отделение Русского для внешней торговли банка. Русские торгово-промышленные круги придавали этому факту большое значение. «Русский банк,— говорилось в отчете экспедиции Министерства торговли и промышленности, должен явиться авангардом русского экспорта на Ближнем Востоке и могущественным, необходимым условием его дальнейшего развития» [22].

      Рост русского хлебного экспорта через проливы и повышение интереса русской торгово-промышленной буржуазии к ближневосточным рынкам, с одной стороны, и огромное стратегическое значение проливов, с другой, — все это обусловливало ту активную позицию, которую занимала царская дипломатия в вопросе о проливах.

      В международной же обстановке кануна первой мировой войны, характеризовавшейся предельной активизацией борьбы империалистических держав за колонии и, в частности, за «оттоманское наследство», вопрос о проливах приобрел особую остроту.

      Решение этого вопроса в конечном счете зависело от исхода той ожесточенной борьбы за господство на Ближнем Востоке, которая развернулась между великими державами в предвоенные годы.

      Важнейшими участниками этой борьбы были Англия и Германия. Английские правящие круги имели давнишние интересы на Ближнем Востоке. Однако в конце XIX — начало XX в. у них появился опасный соперник в лице молодого германского империализма. Опираясь на полученную в 1898 г. немецким банком концессию на строительство Багдадской железной дороги, германский империализм начал активное проникновение на Ближний Восток, причем накануне первой мировой войны ему удалось добиться преобладающего влияния в Турции.

      Поражения Турции, понесенные ею в итало-турецкой войне 1911 — 1912 гг., побудили правящие круги царской России серьезно задуматься над возможностью полного краха Оттоманской империи и в связи с этим перехода проливов в руки какого-либо другого государства. Отмечая значительный материальный ущерб, понесенный Россией в результате закрытия Турцией проливов во время итало-турецкой и первой балканской войн, министр иностранных дел Сазонов в докладе Николаю II от 23 ноября 1912 г. писал: «Если теперь осложнения Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России» [23].

      С точки зрения правящих кругов России единственным способом действительного решения вопроса о проливах в этих условиях могла быть /88/

      20. См. «Труды I южно-русского торгово-промышленного съезда в Одессе», т. I, Одесса, 1910; т. II, Одесса, 1911.
      21. В. К- Лисенко. Ближний Восток как рынок сбыта русских товаров, СПб., 1913 (Отчет о деятельности организованной Министерством торговли и промышленности экспедиции для изучения рынков Ближнего Востока).
      22. Там же, стр. 25.
      23. А. М. Зайончковский. Подготовка России к мировой войне в международном отношении, Л., 1926, стр. 394.

      аннексия Константинополя и проливов. Однако боснийский кризис и демарш Чарыкова показали, что даже попытки изменения режима проливов, не говоря уж об их захвате, со стороны России встречают самое резкое противодействие не только Германии и Австро-Венгрии, но прежде всего союзников России по Антанте — Англии и Франции. Правящие круги Англии сами лелеяли мечты о захвате зоны проливов и некоторых других областей Оттоманской империи. Что же касается Франции, то она являлась главным кредитором Турции. Ее капиталовложения в этой стране перед мировой войной превышали 3 млрд. франков; 62,9% всей суммы турецкого долга падали на долю Франции [24]. Французские империалисты, так же как и английские, стремились не только еще более усилить свои экономические позиции в Турции, но и захватить со временем ряд принадлежавших ей территорий (Сирию, Палестину, Александретту и т.п.). До тех пор, пока этот захват не был в достаточной степени подготовлен, французская дипломатия самым категорическим образом выступала против пересмотра вопроса о проливах, опасаясь, что такой пересмотр может вызвать преждевременный развал Оттоманской империи. Кроме того, правящие круги Франции рассматривали возможную уступку в вопросе о проливах как своеобразную приманку, при помощи которой они намеревались добиться активного участия России в войне с Германией. «Когда России обеспечат обладание Константинополем, — писал Пуанкаре, — она несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией» [25].

      Не видя возможности осуществить свои империалистические планы в отношении проливов в существующей международной обстановке, правящие круги царской России стремились укрепить свои позиции на Балканах, с тем чтобы, во-первых, создать себе благоприятные условия для захвата проливов на случай изменения международной обстановки, а во-вторых, не допустить захвата проливов каким-либо другим государством.

      Активно содействуя созданию Балканского союза, царская дипломатия надеялась использовать его в качестве инструмента для решения в свою пользу вопроса о проливах. Кроме того,-в Петербурге полагали, что Балканский союз будет играть роль барьера на пути германо-австрийской экспансии.

      Правящие круги Франции и Англии внимательно следили за деятельностью русской дипломатии на Балканах. Факты, которые содержатся в советской, английской и даже французской публикациях дипломатических документов [26], а также в воспоминаниях одного из инициаторов Балканского союза, бывшего председателя Совета министров Болгарии Гешова [27], полностью опровергают утверждение Пуанкаре о том, что Балканский союз был создан по секрету от Франции и Англии. На самом деле и французское, и английское правительства были прекрасно осведомлены о переговорах, которые велись между балканскими государствами с целью создания союза.

      Английский посланник в Софии Бакс-Айронсайд, который, по сообщению русского посланника в Белграде Гартвига, пользовался «необычайным доверием местных правительственных сфер» [28], регулярно /89/

      24. А. Д. Никонов. Вопрос о Константинополе и проливах во время первой мировой империалистической войны, М., 1948 (кандидатская диссертация).
      25. Р. Пуанкаре. Воспоминания, 1914—1918, стр. 340.
      26. «Международные отношения в эпоху империализма», сер. II (М. О.); «British-documents on the origins or the war», t. IX(BD); «Documents diplomatiques francais». 3-me serie (DDF).
      27. И. E. Гешов. Балканский союз. Пгр., 1915.
      23. М. О., сер. II, т. XX, ч. 1, № 37.

      информировал английское правительство о ходе переговоров между Болгарией и Сербией [29]. В день заключения сербо-болгарского договора Бакс-Айронсайд телеграммой сообщил в Лондон его краткое содержание [30]. Французская дипломатия также была в курсе переговоров, предшествовавших созданию Балканского союза.

      Как известно, председатель Совета министров и министр иностранных дел Болгарии Гешов впервые встретился с сербским премьером Миловановичем для обсуждения сербо-болгарского договора проездом из Франции, где он был на курорте в Виши. Согласно воспоминаниям Гешова, прежде чем покинуть Францию, он посетил Париж и 21 (8) октября 1911 г. имел там беседу с французским министром иностранных дел де Сельвом. В этой беседе Гешов упомянул, в частности, о наличии опасности для Болгарии со стороны Турции, причем де Сельв ответил, что он «допускает эту опасность» [31].

      В ноябре 1911 г. Париж посетил сербский король Петр. Сопровождавший его Милованович сразу же по приезде в Париж обсудил с де Сельвом вопрос «о возможном соглашении между Болгарией и Сербией», встретив при этом с его стороны «полное одобрение своего плана» [32]. После этого в Париже между Миловановичем и специально уполномоченными Гешовым болгарскими представителями Ризовым и Станновым продолжались переговоры о сербо-болгарском соглашении [33].

      Сообщая о впечатлениях, которые вынес Милованович «из бесед с французскими правительственными лицами по вопросам балканской политики», русский посланник в Белграде Гартвиг писал: «Сердечность парижского свидания, а равно проявление французами интереса к сербским делам превзошли ожидания сербов и внушили им уверенность, что в будущих весьма вероятных осложнениях на Ближнем Востоке они могут рассчитывать вполне на дружественную помощь союзницы России — Франции» [34].

      Французский морской министр Делькассе и посол Франции в Риме Баррер, по словам Гартвига, «уверяли Миловановича» в том, что «сербоболгарскому союзу Франция во всякое время готова оказать мощную поддержку» [35].

      Дальнейшие переговоры между Болгарией и Сербией, по всей вероятности, также не были секретом для правительства Франции. О них безусловно было известно французскому посланнику в Софии Морису Палеологу, который, как сообщал Извольский, «состоял в особенно интимных отношениях с королем Фердинандом» [36]. Правда, во французской публикации дипломатических документов мы не находим каких-либо сообщений из Софии о сербо-болгарских переговорах. Однако трудно предположить, чтобы болгарские правящие круги скрывали от Палеолога то, что они до мельчайших подробностей сообщали Баксу-Айронсайду. Обычно очень хорошо осведомленный русский посланник в Белграде Гартвиг в одном из своих донесений Сазонову писал: «Мне доподлинно известно, что как /90/

      29. BD, t. IX, р. 1, №№ 525, 543, 544, 555, 558.
      30. Там же, №559.
      31. И. Е. Гешов. Указ. соч., стр. 14.
      32. Там же, стр. 23.
      33. Там же.
      34. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 1, № 144 [Гарвиг — Нератову, от 3 декабря (20 ноября) 1911 г.].
      35. Там же.
      36. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 414 [письмо Извольского Сазонову от 1 февраля (19 января) 1912 г.].

      французский, так и английский посланники в Софии в достаточной степени знакомы с ходом сербо-болгарских переговоров» [37].

      По-видимому, отсутствие во французской публикации документов, касающихся сербо-болгарских переговоров, есть одна из попыток ее составителей скрыть некоторые стороны истории внешней политики Франции.

      Во французском Министерстве иностранных дел довольно подозрительно относились к ближневосточной политике России. Сочувствуя идее создания Балканского союза постольку, поскольку его можно было использовать в качестве барьера против продвижения германского империализма на Ближний Восток, правящие круги Франции вместе с тем весьма опасались, что Россия, имевшая огромное влияние на этот союз, воспользуется им для осуществления своих планов в отношении проливов.

      Французское правительство неоднократно выражало свое недовольство тем, что политика России на Ближнем Востоке, особенно по отношению к Турции, не всегда согласуется с французским правительством. Так, например, 13 марта (29 февраля) 1912 г. Пуанкаре, обратившись к Извольскому с вопросом о том, что означают военные приготовления России на Кавказе, заявил: «Правительство республики всегда понимало союз в том смысле, что Россия не будет предпринимать никакого важного шага без предварительного согласования с ним. Недостаточно того, чтобы вы нас предупреждали; необходимо, чтобы между нами была договоренность» [38].

      Стремясь не допустить использования Россией Балканского союза в своих интересах, французская дипломатия потратила немало усилий для того, чтобы поставить внешнюю политику России на Ближнем Востоке под свой контроль.

      Сразу же после своего прихода к власти Пуанкаре в одной из бесед с Извольским заявил ему, что ввиду «возможности осложнений на Балканском полуострове к началу весны» «необходимо заранее озаботиться о том, чтобы события не застали державы врасплох и что, со своей стороны, он готов во всякое время вступить в конфиденциальный обмен мыслей как с нами (т. е. с Россией. — В. Б.), так и с лондонским кабинетом о могущих возникнуть случайностях» [39].

      Вскоре этот «обмен мыслей» состоялся. 14/1 февраля 1912 г. Сазонов вручил французскому послу в Петербурге Ж. Луи памятную записку, в которой указывалось на желательность «договориться о точке зрения и образе действий, имея в виду следующие случаи:

      а) внутренний (правительственный) кризис в Турции;

      б) активное выступление Австрии (Санджак, Албания);

      в) вооруженный конфликт между Турцией и какой-либо балканской державой (Черногория, Греция, Болгария)» [40].

      Свой ответ на записку Сазонова Пуанкаре дал лишь после ее обсуждения французским правительством. Отметив в беседе с Извольским, что в случае возникновения на Ближнем Востоке каких-либо осложнений «французское правительство твердо намерено действовать в полном согласии со своей союзницей», он, однако, тут же заявил: «Но если дело дойдет до вопроса об объявлении войны, Франция должна будет сделать различие между такими событиями, которые затронули бы область суще-/91/

      37. Там же, т. XX, ч. 1, № 137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
      38. DDF, s. III, t. II, № 193; «Affaires balkaniques», t. I, № 16.
      39. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2. № 414.
      40. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 596; DDF, s. III, t. II, № 43; «Affaires balkaniques», t. II. № 12.

      ствующего между Россией и Францией союзного договора, и обстоятельствами, так сказать, местного, ближневосточного характера. В первом случае Франция несомненно и безусловно выполнит все лежащие на ней обязательства, во втором — французское правительство должно предвидеть, что оно не будет в состоянии получить от страны и парламента надлежащих полномочий для ведения войны» [41]. При этом Пуанкаре пояснил русскому послу, «что различие, установленное между событиями, затрагивающими область союза, и такими, которые имеют, так сказать, местный характер, в сущности не имеет, по его убеждению, практического значения; при нынешней системе европейских союзов и группировок весьма трудно представить себе такое событие на Ближнем Востоке, которое не затронуло бы общего равновесия Европы, а следовательно, и области франко-русского союза. Так, например, всякое вооруженное столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за балканских дел, несомненно, представит casus foederis между Австро-Венгрией и Германией, а это, в свою очередь, вызовет применение франко-русского союза» [42].

      Другими словами, недвусмысленно намекая на то, что России будет обеспечена поддержка Франции в войне против Австро-Венгрии, Пуанкаре в то же время давал понять, что в случае военного столкновения России с Турцией царскому правительству нельзя будет рассчитывать на помощь Франции.

      Между тем русская дипломатия добивалась благоприятной позиции Франции, имея в виду прежде всего именно столкновение России с Турцией. Не случайно в памятной записке Сазонова два вопроса из трех касались Турции. Поэтому ответ Пуанкаре вызвал у русского министра иностранных дел нескрываемое раздражение. Отвечая Извольскому, сделавшему попытку в одном из своих донесений объяснить «некоторую сухость» ответа Пуанкаре тем, что на его формулировке «несомненно отразился математический ум г. Пуанкаре» [43], Сазонов писал: «Указанные свойства мышления французского министра побуждают нас к некоторой осторожности при более обстоятельном определении возможных случайностей» [44].

      По мнению Сазонова, вследствие серьезных разногласий между Францией и Россией на Ближнем Востоке «трудно определенно оформить могущие произойти события и, дабы не связывать себя заранее какими-либо определенными обязательствами, необходимо пока ограничиться лишь обещанием при всякой случайности на Балканах... прежде всего сообщить друг другу взгляд свой на происшедшие обстоятельства и приложить все усилия к взаимному согласованию своего образа действий» [45].

      Таков был результат состоявшегося «обмена мыслями». Он заставил французскую дипломатию насторожиться. Не добившись установления своего контроля над ближневосточной политикой России, правящий круги Франции прибегли к другим мерам, направленным на то, чтобы парализовать усилия русской дипломатии на Балканах.

      В мае 1912 г. в парижской газете «Матэн» появилось переданное якобы из Белграда известие о состоявшемся между Болгарией и Сербией соглашении, «краткое очертание коего почти соответствовало действительности» [46]. Не успели последовать опровержения, как другая париж-/92/

      41. М. О., сер. И, т. XIX, ч. 2, № 699 (Извольский — Сазонову, от 28/15 марта 1912 г.)
      42. Там же.
      43. Там же.
      44. Там же, № 729 [Сазонов — Извольскому, от 4 апреля (22 марта) 1912 г.].
      45. Там же.
      46. Там же, т. XX, ч. 1, стр. 127.

      ская газета — «Тан» — опубликовала заявление, в котором, ссылаясь на своего обычно хорошо осведомленного корреспондента, утверждала, что «между Сербией и Болгарией приблизительно месяц тому назад подписан наступательный и оборонительный союз» [47].

      Сербское правительство, приняв меры к выявлению источника сообщения, опубликованного в «Матэн», обнаружило, что телеграмму в эту газету послал ее белградский корреспондент, сербский адвокат Милан Джорджиевич, который, как доносил из Белграда Гартвиг, «по-видимому, сознался, что оглашенное в парижской газете известие получено было им от здешнего французского посланника» [48]. Между тем Сазонов через Извольского специально предупреждал Пуанкаре, что «факт договора должен сохраняться в безусловной тайне» [49]. В этой связи надо отметить, что Пуанкаре в беседе с Извольским заявил по поводу сербо-болгарского соглашения, что «если настоящее соглашение приведет к возобновлению переговоров о болгарском займе, для успеха этой операции необходимо будет в той или иной форме ознакомить французские финансовые сферы и французскую публику с новым курсом болгарской политики» [50]. Это заявление дает все основания предполагать, что факт разглашения французским посланником в Белграде сведений о сербо-болгарском договоре не был случайной обмолвкой неопытного дипломата.

      Во время своего визита в Петербург в августе 1912 г. Пуанкаре вновь предпринял попытку связать ближневосточную политику России какими-либо обязательствами. Убеждая Сазонова не предпринимать никаких шагов на Ближнем Востоке без согласования с Францией, Пуанкаре ссылался на то, что «французское общественное мнение не позволит правительству республики решиться на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия останется безучастной и не вызовет по собственному почину применения casus foederis». В ответ на это Сазонов в свою очередь весьма твердо заявил: «Мы также не могли бы оправдать перед русским общественным мнением нашего активного участия в военных действиях, вызванных какими-нибудь внеевропейскими колониальными вопросами, до тех пор, пока жизненные интересы Франции в Европе останутся незатронутыми» [51]. В итоге Пуанкаре удалось добиться от Сазонова лишь устного обещания в случае каких-либо осложнений на Балканах «установить сообразно с обстоятельствами совместный образ действий для предотвращения дипломатическим путем дальнейшего обострения положения» [52]. Не желая связывать внешнюю политику России на Ближнем Востоке, русский министр иностранных дел воздержался от более конкретных обязательств.

      Переговоры с Францией по ближневосточным вопросам, имевшие место в 1912 г., в частности беседы Сазонова с Пуанкаре во время визита последнего в Петербурге, показали, что союзники царской России по Антанте не склонны содействовать обеспечению ее интересов на Ближнем Востоке. В таких условиях столкновение балканских государств с Турцией, не суля никаких выгод царской России, в то же время грозило весьма неприятными для нее осложнениями. Поэтому русская дипломатия начала принимать все меры к тому, чтобы предотвратить назревавший конфликт /93/

      47. Там же, стр. 146.
      48. Там же, №137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
      49. Там же, ч. 2, № 708 (Сазонов — Извольскому, от 30/17 марта 1912 г.).
      50. Там же, т. XIX, ч. 2, № 748, стр. 392 [Извольский — Сазонову, от 10 апреля (28 марта) 1912 г.].
      61. Там же, т. XX, ч. 2, стр. 32.
      62. Там же.

      между участниками Балканского союза и Турцией и оттянуть его до более благоприятной международной обстановки.

      Но эти усилия не принесли результата: 9 октября (26 сентября) 1912 г разразилась первая балканская война.

      *    *    *

      Начало военных действий между балканскими государствами и Турцией в тот момент, когда общая международная обстановка не благоприятствовала осуществлению внешнеполитических планов царизма на Ближнем Востоке, вызвала явное беспокойство среди руководителей русской внешней политики, тем более, что им была хорошо известна военная неподготовленность России.

      В письме к председателю Совета министров Коковцову от 23/10 октября 1912 г. Сазонов заявил, что основная задача русской дипломатии состоит в том, чтобы «отстоять интересы России при сохранении мира», отмечая при этом, что осуществление этой задачи окажется возможным лишь в том случае, если «дипломатические представления» России смогут быть «должным образом поддержаны нашими военными силами». Поэтому в своем письме он настаивал на срочном проведении мероприятий по усилению боевой готовности русской армии. Эти мероприятия, по мнению Сазонова, были необходимы прежде всего на случай возможных осложнений в отношениях России с Австро-Венгрией или с Турцией, в зависимости от того или иного исхода балканской войны. «Равным образом, — указывал Сазонов, — на реальную поддержку Франции и Англии мы, по всей вероятности, вправе рассчитывать лишь в той мере, в какой обе эти державы будут считаться со степенью нашей готовности к возможным рискам» [53].

      Получив письмо Сазонова, Коковцов довел его до сведения военного министра Сухомлинова. Вскоре, по представлению последнего, Совет министров принял специальное постановление «Об отпуске сверхсметных кредитов на усиление боевой готовности армии». «Чрезвычайно усложнившаяся, вследствие балканских событий, международно-политическая обстановка данного времени, — говорилось в постановлении, — требует безотлагательного осуществления некоторых мер по усилению боевой готовности нашей армии». С этой целью было решено: 1) отпустить 53 738 тыс. руб. «на расходы по усилению боевой готовности армии»; 2) «предоставить военному министру немедленно приступить к осуществлению мероприятий на общую сумму в 13 093 тыс. руб., предусмотренных по чрезвычайному отделу государственной росписи на 1913 год» [54].

      Уведомляя Извольского в письме от 23/10 октября 1912 г. о том, что «мы пришли к заключению о необходимости принять некоторые меры предварительного характера, которые не застали бы нас не подготовленными в военном отношении», Сазонов писал: «Нами руководила при этом мысль, что известная военная готовность наша послужила бы лучше всего именно целям мирного давления и успешного вмешательства России совместно с другими державами в видах прекращения войны». В том же письме Сазонов предлагал Извольскому предпринять шаги для «безотлагательного выяснения» «той конкретной программы, с которой мы могли /94/

      53. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 45—46.
      54. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 101(8), д. 63, лл. 144—158. Особый журнал Совета министров от 31 октября и 2 ноября 1912 г.

      бы выступить в качестве исходного основания для решения вопроса как о совместном вмешательстве, так и о ликвидации результатов войны» [55].

      В правящих кругах Франции известие о начале балканской войны было воспринято вполне спокойно. Пуанкаре, сообщал Извольский в письме от 24/11 октября 1912 г., «не только не страшится мысли о необходимости при известных обстоятельствах решиться на войну, но проявляет спокойную уверенность, что настоящая военно-политическая конъюнктура вполне благоприятна для держав Тройственного согласия и что державы эти имеют на своей стороне наибольшие шансы победы. Уверенность эта основана на подробно разработанных соображениях французского генерального штаба, который учитывает, между прочим, слабость положения Австрии, принужденной бороться на два фронта — с Россией и балканскими государствами». «Такое же суждение, — добавлял Извольский, — я слышал и от высших начальников французской армии» [56].

      Первая балканская война принесла много неожиданностей для великих держав, в том числе и для России.

      Войска союзников, нанеся туркам быстрое и сокрушительное поражение, захватили большую часть Европейской Турции. Болгарская армия неудержимо двигалась к Константинополю. Опасаясь в этой связи за судьбу проливов, Сазонов начал весьма поспешно, «дружески, но серьезно» советовать правительству Болгарин «понять настоятельную необходимость благоразумия и суметь остановиться в нужный момент». При этом он обещал «все возможные компенсации в области ли реформ или земельных присоедиений», но при условии, что эти компенсации «должны быть ограничены линией, проходящей от устья Марицы через Адрианополь к Черному морю» [57].

      Одновременно Сазонов стал добиваться активной поддержки Франции и Англии в деле примирения воюющих сторон. Телеграммой от 28/15 октября 1912 г. он предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство взяло на себя инициативу в деле предложения посредничества между Турцией и балканскими союзниками [58].

      В циркулярном письме от 31/18 октября 1912 г. Сазонов выразил мнение, что в основу посредничества могли бы быть положены: «1) незаинтересованность великих держав в территориальных приращениях и 2) принцип равновесия компенсаций между балканскими государствами на основе тех договоров, которые предшествовали их объединению», при условии, что «территория от Константинополя по линию, идущую из устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана в обеспечение безопасности Константинополя и связанных с нею европейских и русских первостепенных интересов». При этом он писал: «Наши отношения с Францией и Англией побуждают нас рассчитывать на то, что первая своевременною инициативою, вторая своею поддержкою не преминут помочь нам в разрешении нынешнего столь серьезного кризиса без потрясения европейского мира» [59]. /95/

      55. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 47—48.
      56. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 179.
      57. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 19 (Сазонов — Неклюдову, от 31/18 октября 1912 г.).
      58. Там же, стр. 13—15.
      59. Там же, стр. 15—18. В публикации неправильно дан номер письма: 6782 вместо 678 (АВПР, ф. ПАN, д. 130, л. 78). См. также «Сборник дипломатических документов, касающихся событий на Балканском полуострове», СПб., 1914, № 36, где это» письмо опубликовано со значительными сокращениями и изменениями.

      Так как обсуждение основ посредничества грозило затянуться, а болгарские войска тем временем все ближе и ближе подходили к турецкой столице, русские послы в Париже и Лондоне, по поручению Сазонова обратились к правительствам Франции и Англии с просьбой дать Болгарии «дружеский совет» приостановить продвижение болгарской армии по направлению к Константинополю [60].

      Однако как Грей, так и Пуанкаре отклонили просьбу России [61]. Что же касается вопроса о посредничестве, то Пуанкаре в ответ на предложения Сазонова выдвинул свои четыре пункта условий посредничества: «1) Державы коллективно обратятся к воюющим государствам, чтобы побудить их прекратить военные действия; 2) суверенитет его императорского величества султана останется неприкосновенным в пределах Константинополя и его окрестностей и 3) в остальных областях европейской Турции — национальное, политическое и административное status quo будет изменено для каждой страны особо и при условии справедливого равновесия интересов всех этих государств; 4) для достижения полного согласия в урегулировании всех этих вопросов представители держав не замедлят собраться на конференцию, куда также будут приглашены представители воюющих стран и Румынии» [62].

      Сазонов принял пункты, предложенные Пуанкаре. В разговоре с Ж. Луи, состоявшемся поздно вечером 1 ноября (19 октября) 1912 г., он лишь потребовал заменить термин «Константинополь и окрестности» как «слишком ограниченный» другим термином «Константинополь и его район», заявив при этом: «Вы знаете, что мы очень чувствительны в отношении Константинополя» [63].

      Сообщив 2 ноября (20 октября) 1912 г. в циркулярной телеграмме о принятии Россией пунктов Пуанкаре с указанным выше изменением [64], Сазонов в этот же день поручил русским послам в Париже и Лондоне сделать заявление о том, что, по мнению русского правительства, «вмешательство держав в войну может быть успешно только, если будет безотлагательно» [65]. Как сообщал Извольский в письме от 3 ноября (21 октября) 1912 г., Пуанкаре в ответ на настояния Сазонова заявил, что он «в общем вполне разделяет» взгляды русского министра иностранных дел и тоже «считает желательным безотлагательное вмешательство держав», однако, по его мнению, на это «имеется мало надежды вследствие положения, занятого Германией и Австрией» [66].

      3 ноября (21 октября) 1912 г. турецкое правительство обратилось к великим державам с просьбой о мирном посредничестве. Воспользовавшись просьбой Турции, царское правительство 4 ноября (22 октября) 1912 г. вновь подняло вопрос о посредничестве. Сазонов по телеграфу предписал Извольскому запросить Пуанкаре, «не признает ли он возможным предпринять соответствующую инициативу в Константинополе и пе-/96/

      60. R. Poincare. Au service de la France, t. II, стр. 296; DDF, s. III, t. IV, № 307.
      61. Там же.
      62. АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 366 [телеграмма Извольского Сазонову от 1 ноября (19 октября) 1912 г.]; DDF, s. II, t. IV, № 302 и «Affaires balkaniques», t. I, № 217 [телеграмма Пуанкаре послам в Петербурге и Лондоне от 1 ноября (19 октября) 1912 г.].
      63. DDF, s. III, t. IV. №311.
      64. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 91.
      65. «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910—1914 гг.», М., 1922 (в дальнейшем цит.: «Материалы...»), стр. 293. См. также «Сборник дипломатических документов», № 40.
      «6 АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 382.

      ред державами» [67]. В другой телеграмме русскому послу в Париже, отправленной в тот же день, Сазонов, констатируя, что удержать балканских союзников от занятия Константинополя можно только «единодушным заявлением держав балканским государствам теперь же» и что поэтому было бы «крайне желательным безотлагательное обращение Франции к державам с предложением в этом смысле», писал: «Благоволите сообщить г. Пуанкаре для личного доверительного его сведения, что занятие союзниками Константинополя могло бы вынудить одновременное появление в турецкой столице всего нашего Черноморского флота. Во избежание сопряженной с этой мерой опасности общеевропейских осложнений было бы важно, чтобы Франция исчерпала все средства должного воздействия в Берлине и Вене для принятия указанного предложения» [68].

      Вместе с тем царское правительство пошло на удовлетворение французских требований в отношении Адрианополя. Вечером 4 ноября (22 октября) 1912 г. Сазонов сообщил Ж. Луи, что на секретном совещании, в котором, кроме Сазонова, приняли участие Коковцов, морской министр Григорович и начальник генерального штаба Жилинский, было признано возможным отдать Адрианополь болгарам [69].

      Поражение турецкой армии под Чорлу 6 ноября (24 октября) 1912 г. и отход ее на линию так называемых Чаталджинских позиций вызвали настоящую панику в русских правительственных сферах. В 1 час 30 мин. ночи с 7 на 8 ноября (25 на 26 октября) Григорович срочно телеграфировал Николаю II, находившемуся в то время в Спале: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры, когда в этом наступит надобность, по требованию гофмейстера Гирса (посла России в Турции. — В. Б.). Мера эта вызывается желанием ускорить исполнение распоряжений, не ожидая сношений с Петербургом. Настоящий доклад представляю на обращенную ко мне просьбу министра иностранных дел, одобренную председателем Совета министров» [70]. В 10 час. 32 мин. утра 8 ноября (26 октября) Николай II телеграммой на имя морского министра ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен» [71].

      Поясняя цели, которые преследовала бы посылка русского флота в Константинополь, Сазонов в своем докладе царю от 29/16 марта 1913 г.[72] писал: «Вызов эскадры мог бы обусловиться как необходимостью принять меры к ограждению мирного христианского населения Константинополя во время беспорядочного отступления турецкой армии, так и желательностью, чтобы в случае вступления болгарской армии в Константинополь, в водах Босфора находилась внушительная русская сила, способная своим присутствием оказать нужное давление для предотвращения таких /97/

      67. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 14.
      68. «Красный архив», 1926, т. 3 (16), стр. 21—22; «Livre noire», t. I, стр. 338—339, см. также DDF, s. III, t. IV, № 368; «Affaires balkaniques», t. I, № 234.
      69. DDF, s. III, t. IV, № 343.
      70. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 51.
      71. Там же.
      72. В тот момент в связи со взятием болгарами Адрианополя снова возникла угроза захвата Константинополя, и Сазонов просил о восстановлении права, предоставленного М. Н. Гирсу, телеграммой от 8 ноября (26 октября) 1912 г. См. об этом ниже.

      решений вопроса о Константинополе и проливах, кои были бы несовместимы с интересами России» [73].

      Наряду с посылкой флота царское правительство готовило также десантный отряд. В письме от 6/19 ноября 1912 г. военный министр Сухомлинов сообщал Коковцову, что на основании телеграммы русского посла в Константинополе Сазонов известил его письмом от 3/16 ноября 1912 г. о том, что «в случае ухода турецких войск» из Константинополя «и возникновения там беспорядков» «может наступить для России необходимость как державы, ближайшей к Константинополю, иметь наготове к немедленной посылке туда охранного отряда в 5000 человек». Сухомлинов доводил до сведения Коковцова, что им отданы для этого все необходимые распоряжения [74].

      Однако царское правительство не решилось на посылку русского черноморского флота в проливы без согласия Франции и Англии, которые самым решительным образом выступили против этой меры. Противодействуя посылке русского флота и десанта в Константинополь, правительства Франции и Англии в то же время фактически поощряли болгар к захвату турецкой столицы. Английский посол в Париже Берти в письме к английскому министру иностранных дел Грею от 7 ноября (25 октября) 1912 г., подчеркивая, что Пуанкаре отнюдь не желает быть на поводу у Сазонова и надеется на то, что Грей несколько охладит пыл руководителей внешней политики России, писал: «Русские не могут ожидать, чтобы большинство великих держав содействовало оставлению Константинополя в руках турок только для того, чтобы ждать момента, который Россия сочтет подходящим для того, чтобы самой захватить его» [75].

      Тайные попытки французской дипломатии воодушевить Болгарию на оккупацию турецкой столицы не остались секретом для Сазонова. «Не могу скрыть впечатления, телеграфировал он Извольскому 8 ноября (26 октября) 1912 г., — что Франция как будто поощряет союзников к занятию Константинополя» [76].

      7 ноября (25 октября) 1912 г. в ответ на угрозу России в случае захвата болгарскими войсками Константинополя прибегнуть к морской демонстрации в проливах, Грей предложил нейтрализовать проливы и превратить Константинополь в свободный порт под международным контролем [77]. Царское правительство, с полным основанием опасаясь, что в случае реализации предложения Грея преобладающее положение в проливах достанется отнюдь не России, попросило Францию предложить державам сделать заявление о своей незаинтересованности в вопросе о проливах. В ответ Пуанкаре потребовал, чтобы и Россия сделала подобное заявление. Не желая связывать себя в таком важном для него вопросе, царское правительство уклонилось от определенного ответа и заняло выжидательную позицию.

      Между тем болгарское наступление на Константинополь было приостановлено; на Чаталджинских позициях турецкие войска сумели задержать болгар. Непосредственная угроза захвата Константинополя миновала, и вопрос о проливах стал постепенно отходить на второй план. В центре внимания великих держав оказались новые события, а именно австро-сербские противоречия. /98/

      73. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 52.
      74. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 4.
      75. BD, LIX, р. 2, №156.
      76. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 111.
      77. Е. А. Адамов. Вопрос о проливах и Константинополе в международной политике в 1908—1917 гг. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 291.

      *    *    *

      Стремление Сербии добиться выхода к морю натолкнулось на сильное противодействие Австро-Венгрии. Сильная Сербия могла бы стать серьезным препятствием для осуществления захватнических планов Австро-Венгрии на Балканах. Поэтому Австро-Венгрия в союзе с Германией предприняла ряд мер с целью помешать Сербии получить выход к морю. Отношения между Австро-Венгрией и Сербией приобрели чрезвычайно напряженный характер. В связи с этим австрийское правительство приняло ряд мер военного характера. В октябре 1912 г. было задержано увольнение в запас очередного срока военнослужащих; под видом учебных сборов был произведен призыв дополнительного резерва для пополнения отдельных частей и т. д. В ноябре в строжайшей тайне началась мобилизация ряда корпусов против Сербии, и армия постепенно была доведена почти до состояния полной мобилизационной готовности.

      Обострение австро-сербских противоречий значительно усилило интерес французской дипломатии к положению на Балканах.

      Вопрос об отношении к австро-сербскому конфликту был впервые поднят Пуанкаре еще 4 ноября (22 октября) 1912 г. в беседе с Извольским. Согласно телеграмме Извольского, Пуанкаре заявил в этой беседе, что «его все более и более беспокоит положение, занятое Австрией, и возможность с ее стороны территориального захвата» [78]. В тот же день Пуанкаре вручил Извольскому собственноручную записку, в которой предлагал «уже теперь определить поведение совместно на случай, если бы Австрия попыталась реализовать свои стремления к территориальным приобретениям» [79].

      Комментируя предложение, содержавшееся в записке Пуанкаре, Извольский в письме к Сазонову от 7 ноября (25 октября) 1912 г. отмечал: «Предложение это было сделано по обсуждении вопроса французским Советом министров, и в нем выражается совершенно новый взгляд (подчеркнуто мной.— В. Б.) Франции на вопрос о территориальном расширении Австрии за счет Балканского полуострова. Тогда как до сих пор Франция заявляла нам, что местные, так сказать, чисто балканские события могут вызвать с ее стороны лишь дипломатические, а отнюдь не активные действия, ныне она как бы признает, что территориальный захват со стороны Австрии затрагивает общеевропейское равновесие и поэтому и собственные интересы Франции. Я не преминул заметить господину Пуанкаре,— продолжал Извольский, — что, предлагая обсудить совместно с нами и Англией способы предотвратить подобный захват, он этим самым ставит вопрос о практических последствиях предположенного им соглашения: из его ответа я мог заключить, что он вполне отдает себе отчет в том, что Франция может быть вовлечена на этой почве в военные действия... Господин Палеолог (директор политического департамента. — В. Б.) вполне признал, что предлагаемое соглашение может привести к тем или иным активным действиям» [80].

      На письмо Извольского Сазонов ответил очень осторожно. Указав на то, что «в настоящую минуту Австрия едва ли стремится к новым земельным приращениям в Европе», он вместе с тем подчеркнул желательность /99/

      78. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 387.
      79. «Материалы...», стр. 297; «Livre noire», t. 1, стр. 343; DDF, s. III, t, IV, № 346; «Affaires balkaniques», t. I, № 226.
      80. «Материалы...», стр. 296; «Livre noire», t. I, стр. 342.

      «получить уверенность, что в случае необходимого с нашей стороны вмешательства Франция не останется безучастной». «С другой стороны, — писал далее Сазонов, — так как, ввиду быстро меняющейся обстановки на Балканах, трудно предвидеть все могущие представиться случайности способные потребовать от нас тех или иных действий для обеспечения наших жизненных интересов, я считал бы необходимым тщательно избегать в наших переговорах с иностранными кабинетами всего, что впоследствии могло бы оказаться для нас стеснительным» [81].

      12 ноября (30 октября) 1912 г. Извольский вручил французскому министру иностранных дел ноту, составленную на основании письма Сазонова. В этой ноте, в частности, выражалось желание «знать позицию Франции и Англии, на случай если бы не удалось предупредить активного выступления Австрии» [82]. Но Пуанкаре уклонился от прямого ответа на заданный вопрос, сославшись на необходимость его обсуждения в Совете министров [83].

      Только 17/4 ноября 1912 г. французское правительство уведомило русского посла о своем решении. «Правительство республики, — говорилось в письме Пуанкаре на имя Извольского, — не определит своего образа действий до тех пор, пока императорское правительство не раскроет ему свои собственные намерения. Так как Россия наиболее заинтересована в данном вопросе, на нее и ложится ответственность взять на себя инициативу и сформулировать предложения» [84]. Таков был официальный ответ. Неофициально же Пуанкаре высказался более откровенно: «России должна принадлежать инициатива, — заявил он Извольскому, поясняя текст своего письма, — роль Франции — оказать ей наиболее действительную помощь». И добавил: «В сущности... все это сводится к тому, что если Россия будет воевать, Франция также вступит в войну, потому что мы знаем, что в этом вопросе за Австрией будет Германия» [85].

      В своих мемуарах Пуанкаре делает попытку доказать, что он якобы не давал подобных заверений, что французская дипломатия занимала в период австро-сербского конфликта примирительную позицию и все время придерживалась не только духа, но и буквы франко-русской военной конвенции [86]. Однако эти утверждения находятся в резком противоречии с фактами. Факты свидетельствуют о том, что французское правительство, которое в тот момент, когда над Константинополем висела угроза захвата болгарскими войсками, всемерно противодействовало вмешательству России в дела воюющих стран, в ноябре 1912 г. в связи с австро-сербским конфликтом сделало резкий поворот в своей политике и начало усиленно подталкивать Россию на выступление в защиту интересов Сербии против Австро-Венгрии, обещая при этом свою поддержку, вплоть до вступления в войну.

      Эта политика провоцирования России на войну с Австро-Венгрией (а следовательно, и с Германией, которая неминуемо должна была выступить в случае военного столкновения Австро-Венгрии и России) осуществлялась Францией при деятельной поддержке английской дипломатии. «Имею основания предполагать, — доносил в Петербург русский посланник в Софии Неклюдов, — что известная и влиятельная часть английского /100/

      81. «Материалы...», стр. 229; «Livre noire», t. I, стр, 344—345.
      82. DDF, s.III. t. IV, № 432.
      83. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 416.
      84. Там же, л. 427; DDF, s. III, t. IV, № 468.
      85. «Материалы...», стр. 300; «Lirve noire», t. I. стр. 346 (телеграмма Извольского Сазонову от 17/4 ноября 1912 г.).
      86. R. Poincare. Au service de la France, t. I, стр. 336—340.

      политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя средне-европейскими державами и державами тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии» [87].

      Через несколько дней после своей беседы с Извольским по поводу ответа французского правительства на запрос Сазонова Пуанкаре вновь заявил Извольскому, что в случае каких-либо осложнений на почве австро-сербского конфликта французское правительство готово «оказать своей союзнице самую деятельную помощь». Однако, как вновь подчеркнул Пуанкаре, «инициатива должна принадлежать русскому правительству» [88].

      Побуждая Россию взять на себя инициативу активного выступления в защиту Сербии и обещая свою вооруженную поддержку, в случае если это выступление окончится военным столкновением России с германоавстрийским блоком, Франция вместе с тем стремилась добиться всемерной активизации военных приготовлений в России. Неоднократно обращая внимание царского правительства на активную подготовку вооруженных сил Австро-Венгрии к войне, французские дипломатические и военные круги настаивали на принятии Россией ответных мер.

      23/10 ноября 1912 г. Пуанкаре прочитал Извольскому телеграмму французского посла в Вене Дюмена, в которой, «отмечая крайне повышенное настроение в Вене», посол сообщал о том, что «Австрия мобилизует три корпуса в Галиции и уже кончила все свои военные приготовления в Сербии» [89].

      3 декабря (20 ноября) 1912 г. Извольский телеграфировал, что морской генеральный штаб Франции довел до сведения русского морского агента в Париже капитана I ранга Карпова о том, что Австрия мобилизовала свой флот [90]. Как сообщал в рапорте от 3 декабря (20 ноября) 1912 г. сам Карпов, начальник I отдела французского морского генерального штаба, сообщив ему о мобилизации австрийского флота, подчеркнул, что «французский флот всегда готов» [91].

      9 декабря (26 ноября) 1912 г. Пуанкаре в разговоре с Извольским, отметив, что, по сведениям военного министра Мильерана, «военные приготовления Австрии на русской границе значительно превосходят такие же приготовления России», заявил, что «это может отразиться невыгодным образом на военном положении Франции», так как Германия получит возможность выставить против Франции большое количество войска [92]. Вечером того же дня Пуанкаре отправил французскому послу в Петербурге Ж. Луи телеграмму, в которой говорилось: «Военный министр, обеспокоенный мобилизационными мерами, к которым приступила Австро-Венгрия, желает знать, принял ли русский генеральный штаб со своей стороны какие-либо меры предосторожности» [93].

      Ответная телеграмма Ж. Луи от 10 декабря (27 ноября) 1912 г., в которой он сообщал, что, «чем сильнее выражаются в Германии, чем актив-/101/

      87. АВПР, ф. ПА, д. 3700, л. 8.
      88. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 190 (письмо Извольского Сазонову от 21/8 ноября 1912 г.).
      89. Там же, д. 101, л. 442. Телеграмма Дюмена, о которой сообщает Извольский, опубликована в DDF, s. III, IV, № 530.
      90. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 464.
      91. ЦГАВМФ, ф. 418, оп. 429, 1912 г., д. 9713, лл. 29—30.
      92. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 484.
      98. DDF, s. III, t. V, № 22.

      нее действуют в Австрии, тем более спокойны становятся здесь» [99], вызвала резкое недовольство Франции. «Я нашел сегодня Пуанкаре в высшей степени встревоженным доходящими до него со всех сторон и из самых серьезных источников известиями об интенсивных военных приготовлениях Австрии и о предстоящем в самом близком времени активном выступлении ее против Сербии, — телеграфировал Извольский 11 декабря (28 ноября) 1912 г. По сказанным сведениям, вся кавалерия в Галиции и 2 корпуса в Боснии вполне мобилизованы, а в 10 корпусах все батальоны доведены до численности в 700 человек» [95].

      Русский военный агент в Париже полковник А. А. Игнатьев, сообщая в письме от 12 декабря (29 ноября) 1912 г. о своем разговоре с первым помощником начальника французского генерального штаба генералом Кастельно, писал: «Генерал Castelnau спросил меня, не имею ли я каких-либо сведений о военных приготовлениях в нашей армии, кои являлись бы естественным ответом на серьезные военные мероприятия Австро-Венгрии. При этом генерал стремился мне дать понять, что подобный вопрос не должен объясняться праздным любопытством, а исключительно желанием согласовать действия французской армии с нашими вероятными планами войны» [96]. Ответ Игнатьева, заявившего, что сведений «о каких-либо чрезвычайных мерах», принимаемых в России, «в данный момент» он не имеет [97], заметно обеспокоил французов. Военный министр Мильеран 12 декабря (29 ноября) 1912 г. поручил французскому военному агенту в Петербурге генералу Лагишу «вновь обратить внимание русского генерального штаба на важность приготовлений, к которым приступила Австрия, и запросить военного министра о том, каковы его намерения» [98]. Однако в Петербурге в Генеральном штабе французскому военному агенту ответили, что «не верят» в нападение Австрии на Россию, а нападение Австрии на Сербию «считают весьма мало вероятным», и что «даже в случае, если бы Австрия напала на Сербию, Россия не будет воевать». Военный министр в ответ на запрос генерала Лагиша заявил, что «он вполне убежден в сохранении мира и намерен выехать 23 декабря нового стиля в Германию и на юг Франции» [99].

      Сообщение Лагиша вызвало переполох во французском правительстве, у которого, как отмечал Игнатьев, была «твердая уверенность не уклониться от войны ни при каких обстоятельствах» [10]. «Пуанкаре и весь состав кабинета крайне озадачены и встревожены» сообщением Лагиша, телеграфировал Извольский 14/1 декабря 1912 г. [101] «Правительство сильно взволновано секретной телеграммой генерала Лагиша, сообщающего, со слов нашего генерального штаба, что мы не принимаем пока серьезных мер в ответ на мобилизацию австрийской армии», — доносил Игнатьев [102]. /102/

      94. «Affaires balkaniques», t. II, № 8.
      95. АВПР, ф, Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, лл. 492—493; ЦГВИА. ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 6 (копия этой телеграммы была препровождена Сазоновым Сухомлинову «для сведения»).
      96. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86 (с), л. 21.
      97. Там же.
      98. DDF, s. III, t. V, № 48.
      99. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 14 (телеграмма Извольского Сазонову от 14/1 декабря 1912 г.); DDF, s. III, t. V, № 61 и «Affaires balkaniques», t. II, № 14 (телеграмма Ж. Луи Пуанкаре от 14/1 декабря 1912 г.).
      100. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 15,
      101. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86(c), л. 14.
      102. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 10.

      Телеграмме Лагиша было придано настолько большое значение, что сразу же по ее получении, т. е. 14/1 декабря 1912 г., она была обсуждена на специально созванном заседании Совета министров Франции [103]. Какие решения были приняты на этом заседании, пока остается неизвестным. Но беседа, которая состоялась между Мильераном и Извольским в один из последующих дней, даст основания предполагать, что Франция не оставила надежды втянуть Россию в войну с германо-австрийским блоком на почве австро-сербского конфликта. В своем письме от 19/6 декабря 1912 г. Игнатьев об этой беседе сообщал следующее: «После обмена любезностями, разговоров по техническим военным вопросам французской армии Мильеран, как я и ожидал, затронул вопрос об «австрийских корпусах» и телеграмме Лагиша, причем он не скрыл своего внутреннего волнения, доходившего до раздражения в тех случаях, когда я отвечал или неопределенно, или успокоительно. Эта часть беседы была приблизительно такова:

      Мильеран: Какая же, по вашему, полковник, цель австрийской мобилизации?

      Я: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.

      Мильеран: Хорошо, но оккупацию Сербии Вы, следовательно, не считаете прямым вызовом на войну для вас?

      Я: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.

      Мильеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию ее участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине; мы готовы; необходимо это учесть, что ... [104].

      А не можете, по крайней мере, мне объяснить, что вообще думают в России о Балканах?

      Я: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история выучила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей.

      Мильеран: Но вы же, полковник, понимаете, что здесь вопрос не Албании, не сербов, не Дураццо, а гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове?»

      Игнатьев ответил, что подобные вопросы внешней политики не входят в его компетенцию. Тогда Мильеран, подчеркнув, что он «видит залог успеха союзнических отношений в их абсолютной искренности», спросил: «Но вы все-таки кое-что да делаете по военной части?» [105].

      О причинах такого явного нажима со стороны французского правительства проговорился в разговоре с Игнатьевым первый помощник начальника генерального штаба генерал Кастельно. В одном из своих донесений Жилинскому Игнатьев писал: «Генерал Castelnau дважды мне повторил, что он не только считает лично себя готовым к войне, но даже желал бы ее. Последние слова надо понимать в том смысле, что /103/

      103. Там же, д. 86(c), л. 16.
      104. Пропуск в оригинале.
      105. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 17—19; см. изложение этого разговора: А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю, т. I, М., 1950, стр. 501—502; «История дипломатии», т. II, стр. 224—225; А. М. Зайончковский. Подготовка России к империалистической войне (планы войны), М., 1926, стр. 179—180; Н. П. Полетика. Возникновение мировой войны. М., 1935, стр. 265.

      для французов было бы наиболее выгодно, чтобы Германия начала свои военные приготовления против нас, имея французов как бы в тылу» [106].

      Провоцируя Россию на вооруженное столкновение с германо-австрийским блоком, Франция, в свою очередь, деятельно готовилась к войне.

      В письме от 4 декабря (21 ноября) 1912 г., отмечая, что французское правительство «остается в полной готовности поддержать нас против Австро-Германии не только дипломатическими средствами, но в случае нужды и силой оружия», Игнатьев сообщал: «Из случайной беседы с одним из старших штаб-офицеров генерального штаба я узнал, что в ночь с понедельника на вторник прошлой недели (13 ноября старого стиля) была послана телеграмма от военного министра командирам трех пограничных корпусов — VI, XX и VII — о немедленной подготовке границы к обороне. Подобная мера предусмотрена вне общей мобилизации и может быть принята в случае натянутых дипломатических отношений. Посетив вторично начальника генерального штаба, я встретил подтверждение вышеизложенного, причем генерал сознался, что ни в прошлом году (Агадирский инцидент), ни в 1908 г. эта «проверка» не производилась» [107].

      Французское правительство считало создавшийся момент чрезвычайно удобным для того, чтобы развязать войну с германо-австрийским блоком. Оно при этом рассчитывало на то, что война Австрии и Сербии в случае вступления в нее России должна неминуемо вызвать вмешательство Германии. При таком положении русские армии и войска государств Балканского союза должны были бы выдержать на себе основной удар Тройственного союза.

      Под нажимом французской дипломатии в высших правительственных сферах России неоднократно обсуждался вопрос о военных мероприятиях против Австро-Венгрии. Однако Россия не была готова к войне. К тому же в правящих кругах России с недоверием относились к позиции Франции, ибо, в то время как политические и военные деятели третьей республики давали русским представителям широковещательные неофициальные обещания, французское правительство упорно уклонялось от каких-либо официальных заявлений. Это недоверие нашло, в частности, отражение в составленном в 1912 г. русским генеральным штабом «Плане обороны России на случай общей европейской войны», где говорилось: «Опыт последних лет показал, что России трудно рассчитывать на помощь Франции в тех случаях, когда интересы Франции непосредственно не затронуты... Современная политика этой страны ясно показывает, что прежде всего Франция будет считаться с собственными интересами, а не с интересами союза. Поэтому, если ко времени столкновения затронуты будут также и интересы Франции, то Россия увидит верного и деятельного союзника, в противном же случае Франция легко может сыграть в двойственном союзе такую же выжидательную роль, какую Италия — в союзе тройственном. В общем нам далеко не обеспечена со стороны Франции та энергичная дипломатическая поддержка и то безусловное активное содействие всей вооруженной силой, которое уже неоднократно высказывали друг другу Германия и Австрия» [108]. Еще меньше надежды правящие круги России возлагали на активную поддержку со стороны Англии.

      Все эти соображения побуждали царское правительство быть сугубо осторожным в балканских делах и воздерживаться от всяких шагов, которые могли бы вовлечь Россию в войну. /104/

      106. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 2197, л. 104.
      107. Там же, лл. 135—137.
      108. Там же, д. 1079, л. 2.

      Как рассказывает в своих «Воспоминаниях» Коковцов, 23/10 ноября 1912 г. на совещании у Николая II, на котором присутствовали, кроме него, Сазонов, Сухомлинов, Жилинский и министр путей сообщения Рухлов, военный министр предложил произвести мобилизацию всего Киевского и части Варшавского округа, а также подготовить мобилизацию Одесского округа. Коковцов, Сазонов и Рухлов выступили против этой меры. По предложению Коковцова, было решено взамен мобилизации «задержать на 6 месяцев весь последний срок службы по всей России и этим путем разом увеличить состав нашей армии на целую четверть» [109].

      12 и 18 декабря (29 ноября и 5 декабря) 1912 г. состоялись заседания Совета министров, также посвященные вопросу «О некоторых, вызываемых современным политическим положением, мерах военной предосторожности». В особом журнале, посвященном этим заседаниям, говорится, что военный министр обратился к председателю Совета министров с доверительными письмами, в которых, отмечая тот факт, что «австро-венгерское правительство предприняло в последнее время такие военные мероприятия, которые направлены непосредственно против России и которые далеко выходят за пределы вызываемой современными политическими событиями предосторожности» [110], предлагал принять следующие меры для усиления военного положения России на австрийской границе:

      1) В Киевском и Варшавском военных округах усилить кавалерийские части, находящиеся на границе, за счет внутренних ресурсов этих округов.

      2) Выдвинуть на южный фронт Варшавского военного округа, кроме того, две отдельные кавалерийские бригады из Московского военного округа.

      3) Довести до штатов военного времени пехотные части Варшавского и Киевского округов путем призыва запасных в учебные сборы. Тем же способом укомплектовать некоторые части специальных родов оружия.

      4) Увеличить в пограничных кавалерийских и артиллерийских частях Варшавского и Киевского военных округов число лошадей.

      5) Усилить охрану военными частями железнодорожных мостов, а также некоторых мостов на шоссейных дорогах в Варшавском и Киевском военных округах.

      6) Запретить вывоз лошадей из Европейской России за границу [111].

      Коковцов и Сазонов вновь выступили против предложений Сухомлинова. «По мнению председателя и министра иностранных дел, — говорится в особом журнале Совета министров от 29 ноября и 5 декабря 1912 г., — политическая обстановка данного времени представляется в высшей степени напряженной, и всякий неосторожный с нашей стороны шаг может привести к самым грозным последствиям — к вооруженному столкновению с Австрией, которое, в свою очередь, неминуемо приведет к столкновению с Германией, т. е. к общеевропейской войне. Между тем, военная поддержка нас всеми державами Тройственного согласия не может почитаться безусловно обеспеченной. При таких условиях война с Тройственным союзом во главе с Германией явится для нас в настоящее время положительным бедствием, тем более, что у нас нет активной военно-морской силы на Балтийском море, армия еще не приведена в достаточную степень готовности, а внутреннее состояние страны далеко от того воодушевленно-патриотического настроения, которое позволило бы рассчиты-/105/

      109. В. Н. Коковцов. Воспоминания, т. II, Париж, 1933, стр. 122—125.
      110. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 112.
      111. Там же, л. 114.

      -вать на могучий подъем национального духа и живое непосредственное сочувствие» [112].

      В результате, исходя из необходимости «дальнейшее развитие нашей военной подготовки подчинить требованиям политического благоразумия и сугубой осторожности» [113], Совет министров, одобрив 1-й, 4-й и 5-й пункты предложений Сухомлинова, в отношении 2-го, 3-го и 6-го пунктов принял решение «оставить пока без исполнения, поставив осуществление сих мер в зависимость от дальнейшего хода событий» [114].

      В частном письме Игнатьеву делопроизводитель по французскому столу главного управления генерального штаба полковник Винекен сообщал: «В Совете министров наиболее миролюбиво настроены Коковцов и Сазонов; абсолютно против войны, кажется, и в Царском [Селе]. В обществе настроение скорее индиферентное; печать и часть общественных деятелей муссируют славянское движение. Меры по мобилизации (выдвигание кавалерии к границе, вручение мобилизационных билетов запасным в пограничных округах и др.), предложенные Сухомлиновым, Советом министров отклонены, отсюда некоторая раздраженность у нашего шефа» [115].

      Стремясь не допустить военного столкновения между Сербией и Австро-Венгрией, русская дипломатия начала настойчиво преподавать сербскому правительству советы благоразумия. В телеграмме русскому посланнику в Белграде Гартвигу от 9 ноября (27 октября) 1912 г. Сазонов, отмечая, что «вопрос о выходе Сербии к Адриатическому морю получил за последние дни направление, которое не может не внушить нам серьезных опасений», предупреждал: «Нельзя обострять конфликт до опасности общеевропейской войны из-за этого вопроса» [116]. 19/6 ноября 1912 г. Сазонов опять предложил Гартвигу «удерживать сербов от необдуманных действий, дабы не вызвать конфликта с Австрией» [117]. 20/7 ноября 1912 г., обеспокоенный заявлениями сербского премьер-министра Пашича, носившими «воинственный характер», Сазонов просит Гартвига «воздействовать на Пашича отрезвляющим образом» [118]. 25/12 ноября 1912 г. Сазонов телеграфирует Гартвигу о необходимости предостеречь Пашича «от крайне опасных для Сербии последствий ее необдуманного и неумеренного образа действий» [119]. 11 декабря (28 ноября) 1912 г. Сазонов вновь поручает Гартвигу «обратить внимание сербского правительства на крайнюю желательность в настоящую минуту тщательно воздерживаться от всего того, что могло бы быть сочтено Австрией за провокацию» [120].

      Следуя советам русской дипломатии/сербское правительство пошло на уступки требованиям Австро-Венгрии и отказалось от своих притязаний на порт в Адриатическом море. Такой исход дела вызвал большое разочарование в Париже. Некоторые французские газеты стали прямо пого варивать о нецелесообразности франко-русского союза. Обращаясь к Пуанкаре, «Эко де Пари», например, спрашивала: «В действительности, зачем нам нужен союз с Россией, если армия нашего союзника не всту-/106/

      102. ЦГИАЛ, ф. 1276, 1912 г., оп. 8, д. 73, л. 116.
      103. Там же, л. 118.
      104. Там же, л. 126.
      105. ЦГВИА, ф. 415, оп. 2, д. 57, лл. 3—4.
      106. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 113.
      107. Там же, д. 131, л. 19 (телеграмма Сазонова Гартвигу от 19/6 ноября 1912 г.).
      108. Там же, д. 131, л. 25.
      109. Там же, л. 40.
      110. Там же, л. 87.

      пит в войну в нужный момент, т. е. тогда, когда на наших границах разыграется решающая партия?» [121].

      «Наш полный пассифизм по отношению к австро-сербскому конфликту, при отсутствии сведений о каких бы то ни было наших военных приготовлениях, наталкивал французов на размышления, кои могли весьма пагубно повлиять на прочность нашего с ними союза, — докладывал Игнатьев Жилинскому в письме от 16/3 января 1913 г. — Самой опасной мыслью являлось соображение, что если мы так мало принимаем участия в балканском вопросе, то явится ли когда-нибудь действительно повод, достаточный для нашего вооруженного вмешательства из-за интересов чисто французских?» [122]. В связи с этим Игнатьев просил «хотя бы в самых общих чертах» впредь ставить французов в известность «о наших военных мероприятиях». Он также сообщал, что во французских военных сферах большое недовольство вызывает предполагающийся роспуск запасных в русской армии [123].

      На донесении Игнатьева Жилинский наложил следующую резолюцию: «Сообщить во Францию: 1) о том, что запасные задержаны на 6 месяцев во всех европейских и Кавказском военных округах, 2) о пополнении лошадьми кавалерии, артиллерии и обозов Варшавского и Киевского округов, 3) об укомплектовании... двух новых казачьих дивизий...» [124]. Со своей стороны, Сазонов отправил Извольскому телеграмму, в которой говорилось: «Представление о том, будто Россия не предприняла никаких мер для усиления своей боевой готовности, неверно. Задержано под ружьем около 350 000 человек запасных, отпущено около 80 миллионов рублей на экстренные нужды армии и Балтийского флота, некоторые войсковые части Киевского военного округа приближены к австрийской границе, и осуществлен целый ряд других мер» [125].

      Чтобы несколько рассеять беспокойство Франции, Сухомлинов в январе 1913 г. сделал визит в Париж, где он имел беседы с президентом республики, председателем Совета министров, «главнейшими министрами» и начальником генерального штаба [126]. Эти беседы, как сообщал Игнатьев, «во многом рассеяли те сомнения в отношении нашей военной готовности, кои назрели за последнее время» [127].

      *    *    *

      Тем временем события на Балканах шли своим чередом. 3 декабря (20 ноября) 1912 г. Турция заключила перемирие с Болгарией и Сербией. 16/3 декабря 1912 г. в Лондоне под эгидой великих держав начались переговоры между Турцией и балканскими союзниками о мирном договоре. Однако не прошло и недели, как эти переговоры были прерваны из-за отказа турецкой делегации пойти на удовлетворение требований союзников о передаче Болгарии Адрианополя. Возобновления военных действий стали ожидать со дня на день. /107/

      121. «Echo de Paris» от 21 декабря 1912 г.
      122. ЦГВИА: ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1—2; ф. 415, оп. 2, д. 96, л. 4.
      123. Там же.
      124. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1, 8;
      125. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 11; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 13 (телеграмма Сазонова Извольскому от 18/5 декабря 1912 г.).
      126. «Материалы...», стр. 314 [телеграмма Извольского Сазонову от 12 января 1913 г. (30 декабря 1912 г.)].
      127. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 1; ф. 415, оп. 2, д. 96, д. 4 (письмо Игнатьева Жилинскому, от 16/3 января 1913 г.).

      Тогда Сазонов телеграммой от 21/8 декабря 1912 г. предложил русскому послу в Константинополе Гирсу заявить турецкому правительству, что если оно «будет упорствовать в вопросе Адрианополя, Скутари и Янины и не пойдет на мир на условии проведения пограничной черты южнее Адрианополя, возобновление военных действий сделается неизбежным, и наш нейтралитет может не быть обеспечен» [128].

      Это выступление России было воспринято во Франции резко отрицательно. Как сообщал Извольский в телеграмме от 26/13 декабря 1912 г., Пуанкаре в разговоре с ним «в очень настойчивой форме» выразил сожаление по поводу того, что «подобный шаг, могущий иметь весьма серьезные последствия и вызвать осложнения, в которые может быть вовлечена и Франция», был сделан Россией «вопреки смыслу существующих между Россией и Францией соглашений, без всякого предварительного обмена мыслей» [129].

      Чтобы не допустить каких-либо единоличных действий России по отношению к Турции, Пуанкаре выразил готовность выступить с предложением о коллективном обращении великих держав к турецкому правительству. Это обращение, по мнению Пуанкаре, могло бы быть поддержано «при помощи находящейся в Босфоре международной эскадры» [130].

      Отвечая Извольскому, Сазонов по поводу «нервности г. Пуанкаре и высказанного им сожаления, что мы не посоветовались с ним», с раздражением писал: «Не желая затрагивать самолюбия г. Пуанкаре в столь серьезные минуты, когда содействие Франции для нас особенно ценно, мы не хотим возвращать французскому министру обратного упрека в чрезмерности его склонности давать советы в делах, прямо его не затрагивающих, не всегда дожидаясь, чтобы его о них попросили» [131]. К предложению Пуанкаре Сазонов отнесся недоверчиво. «Особое положение России на востоке, — писал он, — придает ее единоличным выступлениям в известных случаях гораздо больше веса».

      Однако, не решившись полностью отклонить предложение Пуанкаре, Сазонов предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство запросило по этому вопросу мнение лондонского кабинета [132].

      В тот же день, когда Извольскому была послана телеграмма с этими инструкциями, из Константинополя пришло известие, полностью подтвердившее основательность недоверия Сазонова к предложению Пуанкаре. Русский посол в Турции Гире телеграфировал о том, что французское правительство отзывает свои военные суда «Виктор Гюго» и «Леон Гамбетта» из Константинополя. «Уход судов, — писал Гире, — как раз в то время, когда следует нравственно повлиять на Порту, чтобы заставить ее уступить Адрианополь болгарам, вреден уже потому, что усилит несговорчивость Турции» [133]. В Париж срочно была дана вторая телеграмма, в которой Сазонов, указывая на нежелательность «отозвания французских судов из Константинополя», выражал свое крайнее недоумение тем, «как /108/

      128. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 20; ср.. DDF, s. Ill, t. V, № 111, 117.
      129. АВПР, ф. Канцелярии МИД Росссии, 1912 г., д. 101, л. 529; ср. DDF, s. Ill, t. V, No 123.
      130. Tам же. — Пуанкаре имел в виду те военные суда, которые держали в этот момент в проливах великие державы.
      131. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 50 (телеграмма Сазонова Извольскому от 28/15 декабря 1912 г.).
      132. Т а м же.
      133. Там же, д. 3702, л. 190 (телеграмма Гирса Сазонову от 28/15 декабря 1912 г.).

      вяжется эта мера с только что предложенной нам г. Пуанкаре морской демонстрацией» [134].

      В начале января 1913 г. на совещании послов великих держав в Лондоне было решено обратиться к Турции с коллективной нотой, потребовав от нее уступки Адрианополя. Предложение Франции о поддержке этого шага морской демонстрацией военных кораблей великих держав, как и следовало ожидать, натолкнулось на сопротивление держав Тройственного союза. Попытка России поставить вопрос о демонстрации силами лишь держав Тройственного согласия была отклонена как в Париже, так и в Лондоне [135].

      В результате воздействие великих держав на Турцию ограничилось предъявлением коллективной ноты. Тем не менее оно принесло свои результаты — турецкое правительство решило удовлетворить предъявленные ему требования. Но 23/10 января 1913 г. в Турции произошел государственный переворот. При прямой поддержке Германии к власти пришла младотурецкая партия, выступавшая против уступки Адрианополя союзникам. В результате 3 февраля (21 января) 1913 г. балканские государства возобновили военные действия и турецкие войска потерпели ряд поражений; 26/13 марта 1913 г. болгары овладели Адрианополем.

      «Взятие Адрианополя, — отмечал В. И. Ленин, — означает решительную победу болгар, и центр тяжести вопроса перенесен окончательно с театра военных действий на театр грызни и интриг так наз. великих держав» 136. 30/17 марта 1913 г. «Правда» в передовой, озаглавленной «После Адрианополя», писала: «Падение Адрианополя, решительный натиск на Чаталджинские укрепления приближают еще на шаг войска союзников к Константинополю. Опять перед Европой встает вопрос о проливах, опять туда обращено внимание дипломатии всего мира, стремящейся не упустить из своих рук лакомых кусочков» [137].

      В этих условиях Россия обратилась ко всем великим державам с предложением произвести коллективный демарш в Константинополе и Софии, с тем чтобы побудить турецкое правительство принять условия Болгарии, а болгарское правительство заставить приостановить военные действия [138]. Франция, на словах заявившая о своей готовности поддержать предложение России, на деле стала затягивать его осуществление. Русский посланник в Софии Неклюдов в телеграмме от 2 апреля (20 марта) 1913 г. сообщал, что коллективный демарш откладывается из-за того, что французский посланник не получил инструкций от своего правительства. «Тем временем, — заключал Неклюдов, — на Чаталдже болгары уже начинают получать осадные орудия из Адрианополя и иные устанавливать» [139].

      Не особенно надеясь на эффективность коллективного выступления держав, Сазонов 28/15 марта 1913 г., с одобрения Николая II и с ведома /109/

      134. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 54 (телеграмма Сазонова Извольскому от 29/16 декабря 1912 г.).
      135. АВПР, ф. ПА, д. 3703, № 28 (телеграмма Сазонова в Лондон и Париж от 15/2 января 1913 г.:); DDF, s. III, t. V, № 222 и «Affaires balkaniques», t. II, № 64 (нота русского посольства в Париже, от 16/3 января 1913 г.); «Материалы...», стр. 320 (ответная телеграмма поверенного в делах в Париже Севастопуло от 18/5 января 1913 г.).
      136. В. И, Ленин. Соч., т. 19, стр. 19.
      137. «Правда», № 64, от 17 марта 1913 г.
      138. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 185 (циркулярная телеграмма Сазонова от 28/15 марта 1913 г.); DDF, сер. III, т. VI, № 21 (письмо Извольского министру иностранных дел Франции Пишону от 28/15 марта 1913 г.)..
      139. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 282.

      морского министра Григоровича, телеграфировал послу в Константинополе М. Н. Гирсу о возобновлении его полномочий на вызов в случае надобности всего черноморского флота без предварительного уведомления Петербурга [140]. Нотой от 31/18 марта 1913 г. Извольский поставил в известность об этой мере французское правительство [141].

      5 апреля (23 марта) 1913 г. состоялось, наконец, коллективное выступление держав в Софии. Но оно не принесло результата, так как ответ болгарского правительства, по оценке министра иностранных дел Франции Пишона, «не позволял дальше надеяться на быстрое заключение мира» [142]. Опасаясь, что при таком положении Россия осуществит свою угрозу о посылке черноморского флота в проливы, французское правительство 7 апреля (25 марта) 1913 г. через своего посла в Петербурге предостерегло Сазонова от подобной меры и предложило заменить ее коллективной морской демонстрацией с участием всех великих держав [143]. Предложение было вызвано страхом Франции перед возможностью захвата проливов русскими военно-морскими силами. Что же касается коллективной демонстрации, то не только эффективность этой демонстрации, но даже возможность ее осуществления были очень сомнительны.

      Поэтому Сазонов, дав в принципе согласие на французское предложение [144], обратился к болгарскому правительству с самым настоятельным требованием не предпринимать штурма Чаталджи. В порядке компенсации он обещал поддержать требования Болгарии о военной контрибуции и гарантировать соблюдение сербо-болгарского договора 1912 г. о разграничении. Болгарское правительство решило принять требования России, и вскоре между Турцией и Болгарией была достигнута договоренность о прекращении военных действий.

      *    *    *

      Крупные противоречия существовали между Францией и Россией и в области финансовых вопросов, связанных с первой балканской войной. Эти вопросы предполагалось разрешить на заседаниях международной финансовой комиссии в Париже, однако задолго до начала работы этой комиссии обнаружилось, что Франция и Россия придерживаются диаметрально противоположных взглядов по большинству пунктов ориентировочной повестки дня заседаний комиссии. Касаясь участия России в работе этой комиссии, Сазонов в письме Извольскому от 29/16 марта 1913 г. писал, что оно «несомненно осложнится тем обстоятельством, что политические интересы России на Ближнем Востоке отнюдь не совпадают с экономическими и финансовыми интересами европейских держав, в том числе и союзной Франции» [145].

      Основными вопросами, по которым расходились Россия и Франция, были: 1) вопрос о переводе части оттоманского долга на балканские госу-/110/

      140. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 82.
      141. DDF, s. III, t. VI, № 127; «Affaires balkaniques», t. II, № 193. M. Paleologue. Au Quai d’Orsey a la veille de la tourmente, Paris, 1947, стр. 86—87.
      142. DDF, s. III, t. VI, № 273.
      143. DDF, s. III, t. VI, № 217; «Affaires balkaniques», t. II; № 200; «Материалы...», стр. 359 [телеграмма Извольского Сазонову от 8 апреля (26 марта) 1913 г.]. В «Материалах...» допущена опечатка: телеграмма Извольского помечена 26 марта (4 апреля 1913 г.)
      144. См. «Материалы...», стр. 362; DDF, s. Ill, t. VI, № 252.
      145. АВПР, ф. ПА, д. 3256, л. 233.

      дарства (в связи с переходом к ним части бывших турецких владений); 2) вопрос об установлении общеевропейского контроля над финансами Турции.

      По первому вопросу Сазонов очень подробно осветил позицию России в письме к Коковцову от 31/18 декабря 1912 г. В этом письме, отмечая, что задачи России в решении данного вопроса «коренным образом расходятся с финансовыми видами Франции», Сазонов писал: «Для финансовых кругов Франции важно не только обеспечить исправный платеж по данным долговым обязательствам, в коих заинтересованы французские капиталисты, но и по возможности облегчить Турцию от бремени этих обязательств, дабы сохранить за нею известную финансовую эластичность, которая обеспечила бы в будущем большой простор для помещения французских капиталов в различные предприятия в Малой Азии». «С мотивом этим, — продолжал Сазонов, — очевидно, связано будет стремление по возможности увеличить долю долга, причитающегося балканским государствам. Не исключена также возможность, что французское правительство будет желать по возможности даже сохранить в отходящих от Турции территориях действие нынешних учреждений публичного долга». Что же касается России, пояснял далее Сазонов, то она, «защищая интересы балканских государств», должна «зорко следить за тем, чтобы справедливое обеспечение кредиторов не повлекло за собою переложения на балканские государства части долга в размерах, превышающих удовлетворение указанной финансовой операции». Особенно подчеркивал Сазонов то, что предложение, касающееся «сохранения учреждений публичного долга на территориях, отходящих во владение балканских государств», «не может встретить с нашей стороны какой-либо поддержки» [146].

      Выступая за «наиболее выгодное для союзных государств решение вопроса о разверстке турецкого долга», русская дипломатия вместе с тем резко отрицательно реагировала на поддержанное Францией английское предложение об установлении общеевропейского контроля над турецкими финансами. В письме к Извольскому, оценивавшему в одном из своих донесений это предложение как выгодное для России ввиду того, что европейский контроль должен был бы привести к уменьшению ассигнований на вооруженные силы Турции и к снижению затрат на оборону проливов [147], Сазонов, подчеркивая, что общеевропейский контроль может выродиться «в гегемонию одной какой-либо державы», писал: «Мы полагаем, что Россия может извлечь больше выгод из прямых и непосредственных отношений со свободной Турцией, чем связав себя ее подчинением европейскому контролю, если бы таковой осуществился» [148].

      Точка зрения Сазонова была поддержана также Сухомлиновым [149] и Григоровичем [150]. Сухомлинов в своем письме к Сазонову, в частности,, писал: «Контроль будет несомненно способствовать внедрению и официальному узаконению влияния европейских держав на вопрос о проливах» [151]. /111/

      146. АВПР, ф. ПА, д. 3256, лл. 169—170.
      147. См. «Материалы..», стр. 364—366 (письмо Извольского Сазонову от 24/11 апреля, 1913 г.].
      148 АВПР, ф. ПА, д. 3048, лл. 151—155 [письмо Сазонова Извольскому от 1 мая (18 апреля) 1913 г.].
      149. Там же, лл. 156—158 [письмо Сухомлинова Сазонову от 4 мая (21 апреля) 1913 г.].
      150. Там же, лл. 159—161 (письмо Григоровича Сазонову от 21/8 мая 1913 г.).
      151. Там же, л. 157; «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 63.

      Начало работ финансовой комиссии долго откладывалось — вплоть до июня 1913 г. Но не успела она разрешить даже протокольные вопросы, как было получено известие о том, что на Балканах снова вспыхнула война.

      *    *    *

      Вторая балканская война спутала все карты великих держав.

      Угроза захвата Адрианополя Турцией снова поставила на повестку дня вопрос о проливах. Царская дипломатия считала, что переход Адрианополя к Турции слишком ее усилит, в то время как обладание этим городом Болгарией после понесенных ею поражений уже не представляет опасности для Константинополя и проливов, как это было в период первой балканской войны. Поэтому Россия выступила против занятия турецкими войсками Адрианополя.

      Телеграммой от 17/4 июня 1913 г. Сазонов предписал русским послам в Париже и Лондоне обратиться к правительствам Франции и Англии с предложением предъявить Турции совместную декларацию, в которой подчеркивалось бы, что решения, принятые великими державами в отношении турецко-болгарской границы, окончательны и изменению не подлежат. «В случае же уверток или попыток Порты уклониться от ясного ответа», писал Сазонов, эта декларация могла бы быть «поддержана, если это окажется необходимым, коллективной морской демонстрацией» [152].

      В ответ на памятную записку Извольского, составленную на основании инструкции Сазонова, французский министр иностранных дел Пишон заявил, что «Франция, конечно, согласится участвовать в коллективной морской демонстрации, если в ней примут участие все великие державы» [153]. Такое согласие было равносильно отказу, ибо державы Тройственного союза, конечно, выступили против предложении России. Между тем турецкие войска 21/8 июля 1913 г. вступили в Адрианополь.

      Чтобы добиться вывода турецких войск из Адрианополя, царское правительство вновь обратилось к Франции и Англии, предлагая на этот раз, ввиду отказа государств Тройственного союза участвовать в коллективной морской демонстрации, осуществить эту демонстрацию силами держав Антанты и одновременно сделать Турции совместное заявление о том, что «никакая финансовая помощь не будет ей предоставлена до тех пор, пока она не подчинится решениям держав относительно линии границы». Давая инструкцию Извольскому н Бенкендорфу выступить с этими предложениями в Париже и Лондоне, Сазонов вместе с тем поручал им предупредить министров иностранных дел Франции и Англии, что Россия «не примирится с захватом Адрианополя турками». «Мы, — писал Сазонов, — присоединимся к любому коллективному шагу, но если он не состоится, мы будем вынуждены прибегнуть к изолированным действиям, которых искренно стремимся избежать» [154]. /112/

      152. АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 126.
      153. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 53 (телеграмма Извольского Сазонову от 19/6 июля 1913 г.); DDF, s. III, t. VII, 410 и «Affaires balkaniques; t. II, №406 (циркулярная телеграмма Пншона от 18/5 июля 1913 г.). Содержание этой телеграммы французский посол в Петербурге Делькассе 19/6 июля 1913 г. сообщил Сазонову (АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 230, записка вице-директора Канцелярии МИД России Базили от 19/6 июня 1913 г. о разговоре с Делькассе).
      154. АВПР, ф. ПА, д. 3727, л. 23 (телеграмма Сазонова послам в Париже и Лондоне от 23/10 июля 1913 г.).

      Нота соответствующего содержания была вручена Извольским французскому правительству в 5 часов вечера 24/11 июля 1913 г.155. В этот же вечер она была обсуждена на совещании у президента, в котором приняли участие председатель Совета министров Барту, министр иностранных дел Пишон и директор политического департамента Министерства иностранных дел Палеолог. Совещание приняло решение отвергнуть предложение России ,56. «Французское правительство полагает, — писал Извольский,— что если, не добившись коллективной демонстрации, Тройственное согласие примет инициативу подобной демонстрации на себя, то тем самым оно будет виновно в нарушении европейского равновесия». «Опасность,—подчеркивалось во французском ответе, — будет еще серьезнее, если Россия выступит отдельно от Европы» 157. В таком же духе высказался и французский посол в Петербурге Делькассе 158. Что же касается предложения об отказе в финансовой помощи Турции, то французское правительство первоначально уклонилось от ответа на него.

      Убедившись в невозможности организовать коллективную морскую демонстрацию и не решаясь на осуществление такой демонстрации силами одной России, ввиду категорического отказа Франции и Англин в поддержке, русская дипломатия вновь поставила перед Парижем вопрос о прекращении финансовой поддержки Турции. В телеграмме Извольскому от 1 августа (19 июля) 1913 г. Сазонов, указывая на то, что финансовые круги Франции продолжают осуществлять неофициальную денежную поддержку Турции, предлагал «обратить самое серьезное внимание французского правительства на недопустимость стать коренного расхождения с нами союзной державы в вопросе, грозящем серьезными осложнениями» ,5®. Через несколько дней. 4 августа (22 июля) 1913 г., Сазонов отправил Извольскому еще одну телеграмму. «Известие о предстоящем подписании Францией контрактов с Турцией производит на нас крайне тяжелое впечатление,— писал он.— Полагаем своевременным, чтобы Вы имели с Питоном дружеское, но серьезное объяснение. За последнее время нам все труднее отвечать на недоумение и вопросы, с коими обращаются представители печати и общества, отмечающие постоянное расхождение с нами нашей союзницы в вопросах, гораздо более существенных для нас, нежели для нее» ,в0. Наконец, 11 августа (29 июля) 1913 г. Сазонов снова телеграфировал в Париж. Сообщив Извольскому о том, что в разговоре с французским послом он заявил, что в вопросе о давлении на Турцию Россия старается «согласно желанию Франции и других держав избежать необходимости активных действий», Сазонов продолжал: «В этих видах я считаю единственно возможным, чтобы мы с Францией и Англией заявили открыто, что пока турки не очистят Адрианополь, им будет отказано в какой-либо финансовой сделке, и чтобы такое гласное заявление не могло оставить сомнений, что решение это будет в действительности выполнено» [161].

      В соответствии с полученными инструкциями Извольский в разговорах с французскими министрами в довольно резкой форме заявил, что если /113/

      155. См. DDF, s. III, t.VII, № 460.
      156. M. Paleologue. Указ. соч., стр. 174—175.
      157. «Материалы...», стр. 393 (телеграмма Извольского Сазонову от 25/12 июля 1913 г.).
      158. DDF, s. III, t. VII, № 466.
      159. «Материалы...», стр. 396.
      160. Там же.
      161. АВПР, ф. ПА. д. 3727, л. 423.

      России «не будет оказана достаточная поддержка в настоящем вопросе, затрагивающем наше достоинство и наши исторические традиции, это может самым вредным образом отразиться на будущности франко-русского союза» [162].

      Но усилия русской дипломатии оказались тщетными. Франция, на словах заявляя о своей поддержке России, на деле противодействовала осуществлению русских предложений и продолжала оказывать финансовую помощь Турции. Отвечая на предложение Сазонова о коллективном заявлении держав Антанты об отказе в финансовой помощи Турции, Пкшон заявил, что Франция готова сделать предлагаемое заявление, «если на эго согласится также и Англия» [163]. Однако через несколько дней французский министр иностранных дел в разговоре с Извольским сообщил, что по имеющимся у него сведениям английское правительство примет участие в коллективном заявлении лишь в том случае, если к нему присоединятся все державы, что мало вероятно. Поэтому, заявил Пишон, «необходимо... предвидеть, что финансовый бойкот не встретит единодушия держав и при таких условиях не приведет ни к каким результатам» [164].

      Попытка французской дипломатии объяснить свой отказ поддержать русское предложение позицией Англии была пустой отговоркой, так как Франция и не собиралась поддерживать это предложение. В одной из своих бесед с Извольским Пишон признался, что предложение России о финансовом бойкоте Турции «ставит в особенно трудное положение Францию, имеющую громадные финансовые интересы в Турции и рискующую потерять там свое экономическое положение» [165]. В этом и состояла истинная причина противодействия Франции русским предложениям. «Предлагаемый нами финансовый бойкот Турции,— писал Извольский из Парижа,— здесь никто не считает действительной мерой принуждения, а в столь влиятельных деловых кругах вызывает сильное неудовольствие» [166].

      Более того, Франция не пошла даже на удовлетворение требования России о задержке выплат денежных сумм, причитавшихся турецкому правительству по договору с компанией «Regie des Tabacs», в которой французские финансисты играли первенствующую роль. Таким образом, в то время как русская дипломатия настаивала на сохранении границы между Турцией и Болгарией по линии Энос — Мидия, турецкое правительство получило, главным образом из французских банков, полтора миллиона лир, благодаря которым оно, как отмечали русские газеты, и смогло осуществить захват Адрианополя и удержать его за собой [167].

      Полное нежелание Франции оказать поддержку России вынудило последнюю снять свое требование о сохранении Адрианополя за Болгарией.

      Другим вопросом, при решении которого столкнулись интересы Франции и России, был вопрос о Кавалле. Этот небольшой македонский горо-/114/

      162. «Материалы...», стр. 402 [письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 125.
      163. «Материалы...», стр. 403 [телеграмма Извольского Сазонову от 13 августа (30 июля) 1913 г.]. В «Материалах...» неправильно дан номер этой телеграммы — 703 вместо 401 (АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г. д. 195, л. 111).
      164. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 129 (телеграмма Извольского Сазонову от 22/9 августа 1913 г.).
      165. Там же.
      166. Там же, л. 127.
      167. «Материалы...», стр. 396—399; DDF, s. III, t. VII, №574, 489; «Новое время» от 29 июля 1913 г.

      док, расположенный на берегу Эгейского мори и имевший очень удобную гавань, послужил яблоком раздора не только между Россией и Францией, но также между Австрией и Германией. Когда на Бухарестской конференции стали решать, кому должна достаться Кавалла, Россия и Австрия потребовали передачи ее Болгарии, а Франция и Германия настаивали на том, чтобы она была отдана Греции. Англия после некоторого колебания поддержала Францию. Позиция России (так же как и Австрии) объяснялась тем, что она стремилась привлечь этим путем Болгарию на свою сторону. Франция, наоборот, поддерживала греческие претензии, так как она имела в Греции значительные экономические интересы и, кроме того, намеревалась заполучить там ряд военно-морских баз.

      Спор о Кавалле был в конце концов разрешен в пользу Греции, и Россия потерпела очередное дипломатическое поражение. В связи с этим в русской печати поднялась шумная кампания возмущения поведением союзников России и прежде всего Франции. «Произошел раскол, притом в самом неожиданном месте, — писала кадетская «Речь», когда французская дипломатия выступила против русских предложений по вопросу о Кавалле. — Наш союзник Франция нам изменил и стал в рядах противоположной нам комбинации» [168]. «Новое время», осуждая политику Франции, писало еще более резко: «Французская дипломатия в вопросе о Кавалле покинула Россию». Неудача русской дипломатии «в вопроса о Кавалле, — продолжала газета, — всецело зависит от положения, занятого французской дипломатией... Мы в этом видим достаточную причину, даже обязанность вновь пересмотреть самую основу франко-русских отношений» [169].

      Отмечая эту кампанию, В. И. Ленин писал: «На этих обвинениях Франции, на этой попытке возобновить «активную» политику России на Балканах сошлись, как известно, «Новое Время» и «Речь». А это значит, что сошлись крепостники-помещики и реакционно-националистические правящие круги, с одной стороны, и, с другой стороны, наиболее сознательные, наиболее организованные круги либеральной буржуазии, давно уже тяготеющие к империалистской политике» [170].

      Недовольство в русской печати по поводу результатов Бухарестской конференции вызвало сильнейшую тревогу у французского посла в Петербурге Делькассе. Телеграфируя в Париж о том, что вину за поражение русской дипломатии в Бухаресте русская печать «приписывает главным образом поддержке..., которую Франция оказала Греции» [171], Делькассе поставил перед своим правительством вопрос о немедленной организации в Петербурге французской газеты с целью воздействия на русскую печать [172].

      Не менее сильную тревогу вызвала газетная кампания в России во французском правительстве. Сообщая о впечатлении, которое произвели во Франции «вопли нашей печати и, в особенности, требование «Нового времени» о пересмотре франко-русского союза», Извольский писал: «Здесь сильно испугались этих статей и поспешили по возможности /115/

      168. «Речь», от 26 июля 1913 г.
      169. «Новое время», от 28 июля 1913 г.
      170. В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 269—270.
      171. DDF, s.III, t. VII, № 574 [телеграмма Делькассе Питону от 3 августа (21 июля) 1913 г.].
      172. Там же, № 578 [телеграмма Делькассе Питону от 8 августа (26 июля) 1913 г.].

      загладить впечатление, что Франция изменила России, не стесняясь при этом ни правдою, ни даже правдоподобностью» [173].

      С этой целью в газете «Матэн» 10 августа (28 июля) 1913 г. была ©публикована официозная статья под заголовком: «Нет разногласий между Францией и Россией». В статье делалась попытка объяснить позицию французской дипломатии по вопросу о Кавалле тем, что ей будто бы была не известна точка зрения России. «За все это время, — писала газета, — петербургское правительство ни разу не обращалось к парижскому с тем, чтобы Кавалла не стала греческой». Уверяя общественное мнение о том, что между Россией и Францией «нет никаких разногласий, нет никакого недоразумения», «Матэн» утверждала, что в факте расхождения французской и русской дипломатии на Бухарестской конференции «нет решительно ничего такого, что могло бы каким-либо образом отразиться на союзе, который по-прежнему остается более чем когда-либо крепким и тесным» [174].

      Отмечая стремление французской печати сгладить возникший конфликт, Извольский писал: «Несмотря на неловкие и не совсем добросовестные попытки объяснить положение, занятое Францией в вопросе о Кавалле, недоразумением или недостаточной осведомленностью о нашем взгляде, ясно, что в этом вопросе французское правительство вполне сознательно разошлось с нами и не только пассивно, но и активно содействовало решению его в пользу Греции» [175].

      Тем не менее русская дипломатия пошла навстречу французской в ее Стремлении положить конец газетной кампании. По соглашению между Пишоном и Сазоновым, 12 августа (30 июля) 1913 г. в русской и французской печати было опубликовано совместное коммюнике, в котором возникшая газетная перепалка объяснялась чистым недоразумением. Коммюнике заявляло, что каждое из союзных правительств знало точку Зрения другого по вопросу о Кавалле, но ни одно из них не заявляло другому, что «оно требует от своего союзника принесения жертвы». В заключение в коммюнике подчеркивалось, что «никогда контакт между двумя странами не был более интимным, чем в данный момент» [176].

      *    *    *

      Чтобы полностью осветить историю взаимоотношений Франции и России по балканским и ближневосточным вопросам накануне первой мировой войны, необходимо еще остановиться на событиях, связанных с миссией Лимана фон Сандерса.

      Назначение в ноябре 1913 г. турецким правительством главы германской военной миссии в Турции Лимана фон Сандерса на пост командующего константинопольским армейским корпусом вызвало чрезвычайно сильное волнение в Петербурге. «Сама по себе немецкая военная миссия в пограничной с нами стране, — телеграфировал Сазонов русскому послу В Берлине Свербееву,— не может не вызвать в русском общественном мнении сильного раздражения, и будет, конечно, истолкована, как акт, явно недружелюбный по отношению к нам. В особенности же подчинение /116/

      173. «Материалы...», стр. 407 (письмо Извольского Сазонову от 14/1 августа 1913 г.); «Livre noire», t. II, стр. 132.
      174. «Matin» от 9 августа 1913 г.: см. также «Новое время» от 29 июля 1913 г.
      175. «Материалы...», стр. 349 (письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 122.
      176. DDF, s. III, t. VIII, №14; «Affaires balkaniques», t. III, № 8.

      турецких войск в Константинополе германскому генералу должно возбудить в нас серьезные опасения и подозрения» [177].

      Эти «опасения и подозрения» были вполне понятны, ибо указанное назначение Лимана фон Сандерса означало попытку Германии установить свой военный контроль над проливами. Указывая на недопустимость этой попытки, Сазонов в своем докладе Николаю II от 6 декабря (23 ноября) 1913 г. писал: «В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах» [178].

      Русская пресса также забила тревогу. Такие газеты, как «Речь» и «Новое время», требовали от Министерства иностранных дел самых энергичных мер, чтобы помешать немецкой военной миссии обосноваться в Константинополе.

      Царское правительство делало в начале попытку договориться непосредственно с Германией. С этой целью, по указанию Николая II, Коковцов проездом из Парижа, где он вел переговоры о займе, остановился на несколько дней в Берлине и имел там беседы с Вильгельмом II и с канцлером Бетман-Гольвегом. В своих беседах с ними Коковцов убеждал их или «отказаться вовсе от командования турецкими войсковыми частями, заменив это командование инспекцией», или перевести корпус под командованием немецкого генерала из Константинополя в какой-либо другой пункт, «но, конечно, не на нашей границе и не в сфере особых интересов Франции» [179]. Последнюю оговорку Коковцов выдвинул по требованию французского посла в Берлине Ж. Камбона, который был в курсе этих переговоров [180].

      Из своих беседе Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом Коковцов вынес «неудовлетворительное впечатление». «Объяснения мои в Берлине..., — докладывал он царю,— дают повод думать, что германское правительство не легко уступит, если оно вообще уступит избранную им позицию» [181]. Тем не менее Свербеев продолжал вести переговоры с германским правительством, надеясь «если не изменить в корне уже принятого решения, то, по крайней мере, видоизменить его применение на практике» [182].

      Однако нормальному ходу этих переговоров помешали действия французской дипломатии, явно направленные на то, чтобы до предела обострить русско-германские отношения и тем самым сделать невозможным достижение компромиссного решения вопроса. В газете «Тан», являвшейся официозом французского министерства иностранных дел, была опубликована статья ее берлинского корреспондента, в которой самым подробным образом освещались переговоры Коковцова с Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом. Разглашение в печати секретных подробностей этих переговоров произвело очень неприятное впечатление на русских дипломатов. «Благодаря прискорбной нескромности парижского «Temps», — писал Свербеев Сазонову, — в печать проникли теперь сообщения о всех разговорах председателя Совета министров с германским императором и /117/

      177. «Материалы...», стр. 633 [телеграмма Сазонова Свербееву от 10 ноября (28 октября) 1913 г.].
      178. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 71.
      179. «Материалы...», стр. 625 [«всеподданнейший» отчет Коковцова о поездке за границу от 2 декабря (19 ноября) 1913 г.
      180. DDF, s. III, t. VIII, № 506 (телеграмма Ж- Камбона Питону от 20/7 ноября 1913 г.) .
      181 «Материалы...», стр. 626.
      182. Там же, стр. 637 (телеграмма Свербеева Сазонову от 19/6 ноября 1913 г.).

      канцлером по поводу германских инструкторов. Спрошенный по этому поводу французский посол, бывший один здесь в курсе этих переговоров, на вопрос мой, откуда «Temps» почерпнул означенное известие, объяснил, что будто здешний корреспондент «Temps» получил оное от своего петербургского коллеги и передал в Париж. Так как столь несвоевременное появление означенного известия может только еще более усилить неуступчивость германского правительства, то ваше превосходительство, быть может, признаете желательным проверить версию французского посла о том, что известие исходит из Петербурга» [183].

      Одновременно с разглашением в «Тан» указанных секретных сведений французский посол в Петербурге Делькассе через секретаря посольства Сабатье д’Эсперона инспирировал в русской прессе шумную антигерманскую кампанию, которая могла лишь помешать берлинским переговорам [184].

      О смысле всех этих действий французской дипломатии проболтался сам Сабатье д’Эсперон, который, по свидетельству Р. Маршана, бывшего в то время корреспондентом французской газеты «Фигаро» в Петербурге, в одной из бесед с ним откровенно заявил: «Надо воспользоваться случаем, чтобы окончательно сломать мост между Петербургом и Берлином» [185].

      В результате русско-германские переговоры были сорваны: Бетман-Гольвег, воспользовавшись разглашением подробностей переговоров, заявил, что теперь германское правительство не может идти ни на какие уступки, так как всякая уступка должна вызвать негодование общественного мнения.

      Тогда Сазонов, обратившись к французскому и английскому правительствам, поставил вопрос «о совместном воздействии держав в Константинополе» с требованием соответствующих компенсаций со стороны Турции для других держав [186]. Французский министр иностранных дел Пишон не только поддержал предложение Сазонова, но даже поручил послу Франции в Лондоне П. Камбону убедить английского министра иностранных дел Грея присоединиться к попытке «заставить Турцию понять все серьезные последствия, которые будут иметь место, если константинопольский армейский корпус будет находиться под командой германского генерала» [187]. Однако английское правительство, морской советник которого в Константинополе генерал Лимпус являлся с 1912 г. фактически командующим турецким флотом, отрицательно отнеслось к предложению Сазонова. После долгих колебаний Грей согласился лишь на предъявление Турции совершенно бесцветной коллективной ноты, которая заведомо не могла оказать какого-либо воздействия на турецкое правительство. Такая нота была 13 декабря (30 ноября) 1913 г. вручена послами России, Франции и Англии в Константинополе великому визирю Турции. Как и следовало ожидать, турецкое правительство ее отклонило.

      В этот момент Франция снова делала попытку спровоцировать конфликт между Россией и Германией. Парижская пресса подняла по поводу возобновившихся русско-германских переговоров в отношении мис-/118/

      183. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Свербеева Сазонову от 26/13 ноября 1913 г.).
      184. «Livre noire», t. II, предисловие, стр. XV.
      185. Е. А. Адамов. Указ. соч. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 59.
      186. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Сазонова послу в Париже и поверенному в делах в Лондоне от 25/12 ноября 1913 г.).
      187. DDF, s. III, t. VIII, № 544; «Affaires balkaniques», t. III, № 152 (телеграмма Питона П. Камбону от 29/16 ноября 1913 г.).

      ссии Лимана фон Сандерса шумную кампанию, руководящую роль в которой продолжала играть та же «Тан», начавшая публикацию серии статей известного французского политического деятеля и журналиста Тардье. Статьи эти носили такой характер, что Сазонов был вынужден 24/11 декабря 1913 г. послать специальную телеграмму Извольскому. В этой телеграмме Сазонов указывал на то, что статьи Тардье, «неправильно освещая занятое нами положение в вопросе о германской военной миссии в Константинополе, создают нам затруднения как в переговорах наших с Берлином, так и в отношении нашей печати». Ввиду этого Сазонов просил «воздействовать на Тардье, чтобы он временно воздержался заниматься этим вопросом» [188]. Отвечая на телеграмму Сазонова, Извольский писал: «Мне за последние дни удалось прекратить в «Temps» и других газетах всякие суждения о занятом нами положении в вопросе о германской военной миссии. Но вчера в «Temps» появилась телеграмма из Константинополя с весьма подробными сведениями о наших переговорах с Германией по сказанному вопросу, и это может опять подать повод к комментариям в здешней печати» [189].

      Между тем французская дипломатия, делая в Берлине мирные заверения и намекая там на то, что в случае войны Франция останется нейтральной [190], одновременно начала усиленно подталкивать Россию на активное выступление против Турции. 18/5 декабря 1913 г. Извольский телеграфировал, что новый премьер-министр и министр иностранных дел Франции Г. Думерг заявил ему «о своей полной солидарности с нами и о готовности оказать нам энергичную поддержку» [191].

      Так как переговоры с Германией затягивались, русская дипломатия решила воспользоваться поддержкой Франции для того, чтобы совместно с ней и Англией произвести коллективный запрос в Берлине. Нотой от 29/16 декабря 1913 г. Извольский довел это предложение до сведения французского правительства [192]. На следующий день русскому послу в Париже была вручена ответная нота. «Правительство республики, — говорилось в ней, — твердо решило присоединиться ко всем выступлениям, предпринятым императорским правительством по вопросу о миссии генерала Сандерса в Константинополе». Вместе с тем в ноте выражалось мнение, что было бы лучше несколько повременить с коллективным выступлением в Берлине. Заявляя о полной готовности французского правительства «теперь же приступить к обсуждению совместно с императорским правительством дипломатических мер, при помощи которых Тройственное согласие должно было бы своевременно вмешаться в Берлине или в Константинополе, чтобы заставить восторжествовать свои взгляды», нота подчеркивала желание французского правительства, прежде чем осуществить это вмешательство, знать, «какие решения Россия считала бы необходимым предложить Франции и Англии в случае, если бы их согласованная деятельность в Берлине и Константинополе не привела к примиряющему разрешению...» [193]. /119/

      188. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 118. л. 52 (продажность Тардье была широко известна).
      189. «Материалы...», стр. 673 (телеграмма Извольского Сазонову от 28/15 декабря 1913 г.).
      190. С. Фей. Указ. соч., стр. 359, прим. 2.
      191. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 241.
      192. DDF, s. III, t. VIII, № 681.
      193. «Материалы...», стр. 481, 675; «Livre noire», t. II, стр. 218—219; DDF, s. III, t. VIII, № 689.

      Объяснение такой политики мы находим в письмах французского посла в Берлине Ж. Камбона, имевшего очень большое влияние на всю внешнюю политику Франции и, кстати сказать, принимавшего участие в составлении данной ноты [194]. Предостерегая французское правительство от вмешательства и берлинские переговоры, Камбон в одном из своих писем в Париж советовал: «Нужно русским предоставить идти вперед, а нам довольствоваться ролью их лойяльных помощников» т. Русским, писал он в другом письме, «нужно позволить действовать, а нам сохранять молчание. Иначе нас обвинят в том, что мы их толкали» [195].

      По этой причине французская дипломатия воздерживалась от каких-либо определенных официальных заявлений, особенно в письменной форме. Однако устные заявления руководителей внешней политики Франции были ясны и недвусмысленны. Комментируя французскую ноту от 30/17 декабря 1913 г., Извольский писал, что ему «как на Quai d’Orsay, так и в Елисеевском дворце [197] было заявлено, что в памятной записке г. Думерга вполне ясно и определенно выражена воля французского правительства действовать с нами заодно в настоящем деле» [198]. Палеолог, редактировавший этот документ, заявил Извольскому, «что каждое выражение этой записки было тщательно взвешено, и что французское правительство вполне отдает себе отчет в том, что при дальнейшем развитии настоящего инцидента может быть поставлен вопрос о применении союза» [199]. Президент Франции Пуанкаре, с которым Извольский также беседовал по поводу ноты от 30/17 декабря 1913 г., несколько раз повторил ему: «Конечно, мы вас поддержим» [200]. «Выражая таким образом, — писал Извольский, — спокойную решимость не уклониться от обязанностей, налагаемых на Францию союзом, гг. Пуанкаре и Думерг вместе с тем особенно настаивают на необходимости заранее обсудить все могущие возникнуть случайности и меры, которые мы сочтем нужным предложить в случае неуспеха дипломатических выступлений в Берлине и Константинополе» [201].

      В письме от 1 января 1914 г. (19 декабря 1913 г.), сообщая, что Думерг «настойчиво запрашивал» его «о том, какие именно меры принуждения мы намерены предложить», Извольский передавал совет М. Палеолога ввести в Босфор для «устрашения турок» один из русских черноморских броненосцев и объявить, «что он уйдет лишь после изменения контракта генерала Лимана и его офицеров». При этом М. Палеолог уверял Извольского, что «турецкие батареи, конечно, не решатся открыть по нем огонь» [202]. Правда, Палеолог дал этот совет не официально, а «как бы от лица Бомпара» [203], однако у Извольского осталось впечатление, что в «здешнем министерстве иностранных дел допускают возможность подобного крутого оборота дела» [204].

      В то время как в Париже Извольскому давались подобные советы, в Петербурге французский посол Делькассе от имени своего министра за-/120/

      194. «Материалы...», стр. 676 (телеграмма Извольского Сазонову от 30/17 декабря 1913 г.).
      195. Там же. № 555.
      196. Там же, № 522.
      197. Резиденция президента Франции.
      198. «Материалы...», сто. 479.,
      199. Там же, стр. 479.
      200. Там же, стр. 602—603.
      201. Там же. — О «спокойной решимости» Пуанкаре Извольский писал также в телеграмме от 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.); см. «Материалы...», стр. 686.
      202. «Материалы...», стр. 602—603.
      203. Там же, стр. 480. — Бомпар — французский посол в Турции.
      204. Там же, стр. 603.

      верял Сазонова в том, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия» [205].

      Под воздействием французской дипломатии руководство Министерством иностранных дел России начало склоняться к мнению о необходимости принять военные меры против Турции. 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.) Сазонов обратился к царю с докладной запиской, для обсуждения которой он просил разрешения созвать особое совещание. «Если Россия, Франция и Англия, — писал Сазонов в своей записке, — решатся повторить совместное представление в Константинополь о недопустимости командования иностранным генералом корпусом в Константинополе, то они должны быть готовы к подкреплению своего требования соответственными мерами понуждения». Отмечая, что «на почве давления на Порту не исключена возможность активного выступления Германии на ее защиту», Сазонов продолжал: «С другой стороны, если в столь существенном вопросе, как командование германским генералом корпусом в Константинополе, Россия примирится с создавшимся фактом, наша уступчивость будет равносильна крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия». В частности, особенно подчеркивал Сазонов, «во Франции и Англии укрепится опасное убеждение, что Россия готова на какие угодно уступки ради сохранения мира». В этом случае Англия могла бы склониться к соглашению «за наш счет» с Германией, и тогда, указывал Сазонов, Россия «осталась бы фактически в полном одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок».

      «Все вышеприведенные соображения, — писал в заключение Сазонов, — побуждают меня всеподданнейше доложить..., что если наши военное и морское ведомства со своей стороны признают возможным идти на риск серьезных осложнений, при условии, конечно, соответствующей решимости Франции поддержать нас всеми силами, и Англии — оказать существенное содействие, то нам следует теперь же вступить с обеими державами в весьма доверительный обмен мнений по сему вопросу» [206].

      13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.) под председательством Коковцова собралось особое совещание, в котором приняли участие Сазонов, Сухомлинов, Григорович и Жилинский. Однако, меры, предлагавшиеся Сазоновым, не получили поддержки большинства членов совещания. Коковцов, «считая в настоящее время войну величайшим бедствием для /121/

      205. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 29. Заявление Сазонова, сделанное им на особом совещании от 13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.). — Во французской публикации дипломатических документов не имеется телеграмм из Парижа в Петербург с инструкциями в этом духе. Но допустить, чтобы Сазонов сделал в особом совещании заявление такого рода без достаточных оснований, невозможно. В этой связи представляет некоторый интерес следующий подсчет. Согласно французской публикации, за период с 13 декабря 1913 г. по 13 января 1914 г. из Парижа в Петербург было послано 10 телеграмм и других видов корреспонденции, в том числе 7 циркулярных; из них 8 не имеют никакого отношения к миссии Сандерса. Одна телеграмма от 3 января 1914 г. выражает беспокойство по поводу слухов о возможной встрече Николая II и Вильгельма II для переговоров по поводу германской миссии. Другая телеграмма (циркулярная) от 8 января 1914 г. передает текст заявления, сделанного Думергу германским послом в Париже. Вот и все. Трудно представить, чтобы в течение месяца французский министр иностранных дел не давал своему послу в Петербурге совершенно никаких инструкций по одному из наиболее важных вопросов текущего момента. По-видимому, здесь мы имеем дело с сознательным изъятием составителями документов, которые, очевидно, слишком явно представляют позицию Франции по вопросу о миссии Сандерса в невыгодном для нее свете.
      206. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 62—64.

      России», высказался «в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение». Сухомлинов и Жилинский, заявив «о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией», вместе с тем выразили мнение о том, что «такое единоборство едва ли вероятно, а дело придется иметь со всем Тройственным союзом» [207]. Сазонов вынужден был признать, что «является невыясненным, насколько энергично готова была действовать Англия». В результате мнение Коковцова одержало верх. Было решено «продолжать настояния в Берлине» и вести переговоры «до выяснения их полной неуспешности»; что к «способам давления, могущим повлечь войну с Германией», по решению особого совещания, можно было бы прибегнуть лишь в случае «активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях» [208].

      Вскоре в результате переговоров между Россией и Германией было достигнуто компромиссное решение этого вопроса.

      *    *    *

      Обострение политической обстановки на Балканах господствующие классы царской России стремились использовать для осуществления своих империалистических замыслов. Первые же выстрелы, раздавшиеся на Балканах, послужили поводом для начала самой разнузданной шовинистической кампании в русской печати. «Шумихой националистических речей правящие классы тщетно стараются отвлечь внимание народа от невыносимого внутреннего положения России», — писал В. И. Ленин в проекте декларации социал-демократической фракции IV Государственной думы [209].

      Для одурачивания народных масс шовинистическая кампания в русской печати проводилась под лозунгом великодержавного панславизма. Пытаясь сыграть на симпатиях русского народа к балканским славянам и их борьбе за свое освобождение, помещичье-буржуазные партии России призывали начать «популярную» войну ради защиты «братьев-славян» и объединения всех славянских народностей под эгидой России. Лозунг великодержавного панславизма призван был придать благовидную внешность захватническим планам царизма.

      В вопросе об отношении к балканским событиям единение всех партий помещичье-буржуазного лагеря проявилось особенно наглядно. И отъявленные реакционеры и либералы, по словам В. И. Ленина, проповедовали одно: «превращение народов в пушечное мясо!» [210]. Критические же возгласы по поводу тех или иных действий русского Министерства иностранных дел, раздававшиеся иногда в печатных органах помещичье-буржуазных партий, не только не мешали, но даже были на руку царской дипломатии.

      В. И. Ленин еще в 1908 г. в статье «События на Балканах и в Персии» разоблачил глубоко реакционный смысл «критики» внешней политики /122/

      207. Между прочим, незадолго до этого совещания в военном министерстве была составлена за подписью генерал-квартирмейстера Данилова «Записка по вопросу о военной подготовке России в целях успешного активного выступления на Ближнем Востоке», датированная 19 декабря 1913 г. (т. е. 1 января 1914 г. по новому стилю), в которой прямо признавалось, что сухопутные и военно-морские силы России к осуществлению десантной операции в проливах «далёко не готовы» (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 631, л. 32).
      208. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 26—32.
      209. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 392.
      210. Там же, стр. 325.

      царского правительства со стороны помещичье-буржуазной печати. «Реакционным правительствам, — подчеркивал В. И. Ленин, — как раз в данный момент нужнее всего именно то, чтобы они могли сослаться на «общественное мнение» в подкрепление своих захватов или требований «компенсации» и т. п. Смотрите, дескать, печать моей страны обвиняет меня в чрезмерном бескорыстии, в недостаточном отстаивании национальных интересов, в податливости, она грозит войной, следовательно, мои требования, как самые «скромные и справедливые», всецело подлежат удовлетворению!» [211].

      В этом можно наглядно убедиться на следующем примере. В одном из своих писем дипломатическим представителям России за границей министр иностранных дел Сазонов, отмечая, «упреки» русской печати в том, что Россия «вступила в соглашение с Австрией, предавая интересы славян», и русские дипломаты «чуть ли не взяли на себя обязательство перед Европой — силой лишить балканские государства плодов их усилий и жертв», пояснял, что эти «упреки», создающие «ложное представление о коренном разладе между Россией официальной и неофициальной», «до известной степени» облегчают «задачи нашей политики в отношении к европейским кабинетам». «Не предполагая, — писал Сазонов, — чтобы наши союзники имели наивность разделять мнения нашей, зачастую мало разбирающейся в международных вопросах печати, мы все же до известной степени могли использовать представление о кажущемся разладе, чтобы склонить кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с нажимом нашего общественного мнения» [212].

      Только партия рабочего класса, партия большевиков, действительно выступала против внешней политики царизма, последовательно вскрывая захватнический характер этой политики. На страницах «Правды» В. И. Ленин в целой серии статьей разоблачил политику царского правительства и правительств других империалистических государств в связи с балканскими событиями.

      В. И. Ленин указывал, что политика империалистических государств, в том числе России, на Балканах представляет собой грубое вмешательство в дела балканских народов. Одновременно он вскрыл глубокое идейное родство националистов, октябристов и кадетов по вопросам внешней политики. «Националисты, октябристы, кадеты, — писал В. И. Ленин, — это — лишь разные оттенки отвратительного, бесповоротно враждебного свободе, буржуазного национализма и шовинизма!» [213].

      В. И. Ленин разъяснял, что разнузданная шовинистическая кампания, которую вели эти партии, имела своей целью отвлечь народные массы от внутреннего положения в стране, помешать развитию революционного движения. Он призывал трудящиеся массы отстаивать свободу и равноправие всех народов на Балканах, не допускать никакого вмешательства в балканские события других государств, объявить войну войне.

      В первой же своей декларации, написанной на основании тезисов В. И. Ленина, социал-демократическая фракция IV Государственной думы выступила с протестом против захватнической политики царского правительства на Балканах, против политики милитаризма и подготовки войны /123/

      211. В.И. Ленин. Соч., т. 15. стр. 202.
      212. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 15—18. Ср. «Сборник дипломатических документов...», стр. 23 (письмо дано в сокращении).
      213. В.И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 2
      214. А. Бадаев. Большевики в Государственной думе, М., 1954, стр. 66—73; Ф. Н. Самойлов. По следам минувшего, М., 1954, стр. 224—230.

      В. И. Ленин неоднократно подчеркивал «коренное отличие европейской буржуазии и европейских рабочих в их отношении к балканскому вопросу» [215]. «Либералы и националисты,— писал он,— спорят о разных способах ограбления и порабощения балканских народов буржуазией Европы. Только рабочие ведут политику истинной демократии — за свободу и демократию везде и до конца против всякого «протежирования», грабежа и вмешательства!» [216].

      Активная борьба большевистской партии против империалистической политики вмешательства в дела балканских народов в условиях роста революционного движения в стране обрекала на провал попытки помещичье-буржуазных партий при помощи разнузданной шовинистической кампании увлечь народные массы идеями панславизма и национализма. Именно напряженная политическая обстановка в стране была одной из основных причин, вынуждавших царизм проявлять осторожность на Балканах и на Ближнем Востоке, где в условиях резкого обострения империалистических противоречий в рассматриваемое время мог легко начаться (и начался) пожар мировой войны.

      Изучение русско-французских отношений в 1912—1914 гг. на Балканах и Ближнем Востоке показывает, насколько наивны все рассуждения о бескорыстии «русско-французского сотрудничества». Эти пышные фразы служили лишь прикрытием ожесточенной империалистической борьбы Франции и России на Ближнем Востоке. Франко-русский союз, как и всякий империалистический союз, представлял собой одну из форм империалистического соперничества.

      Вместе с тем анализ указанных отношений дает основание утверждать, что Россия не играла на Ближнем Востоке той определяющей роли, какую ей стремятся приписать многие французские и другие зарубежные буржуазные историки. Как показывают факты, русская дипломатия на Ближнем Востоке была по рукам и ногам связана Францией и Англией. Вот почему, несмотря на захватнические устремления царизма на Ближнем Востоке, эти устремления не могли явиться и не являлись главной причиной возникновения первой мировой войны. Первая мировая война была результатом империалистической политики всех великих держав, в том числе царской России и Франции.

      215. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 369.
      216. Тaм же, стр. 323.

      Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
    • Португальцы в Африке.
      Автор: hoplit
      - Malyn Newitt. Portuguese warfare in Africa // CPHRC (2000)

      - M.D.D. Newitt. Drought in Mozambique 1823-1831 // Journal of Southern African Studies,  Vol. 15, No. 1 (Oct., 1988), pp. 15-35.
      - Suzanne Preston Blier. Imaging Otherness in Ivory: African Portrayals of the Portuguese ca. 1492 //  The Art Bulletin,  Vol. 75, No. 3 (Sep., 1993), pp. 375-396.
      - M.D.D. Newitt. The Early History of the Maravi // The Journal of African History , Vol. 23, No. 2 (1982), pp. 145-162.
      - M.D.D. Newitt. The Early History of the Sultanate of Angoche //  The Journal of African History , Vol. 13, No. 3 (1972), pp. 397-406.
      - M.D.D. Newitt. The Portuguese on the Zambesi from the Seventeenth to the Nineteenth Centuries // Race & Class 9: 477-498. 1988.
      - Rea, W. F. Agony on the Zambezi: The First Christian Mission to Southern Africa and Its Failure, 1580–1759 // Zambezia 1/2 (1970): 46–53.
      - M.D.D. Newitt. The Portuguese on the Zambezi: An Historical Interpretation of the Prazo System // The Journal of African History,  Vol. 10, No. 1 (1969), pp. 67-85.
      -   John K. Thornton. The Art of War in Angola, 1575-1680 // Comparative Studies in Society and History,  Vol. 30, No. 2 (Apr., 1988).
      -  Richard Gray. Portuguese Musketeers on the Zambezi // The Journal of African History, Volume 12, Issue 04 (October 1971).
      - John K Thornton; Andrea Mosterman. A re-interpretation of the Kongo-Portuguese War of 1622 according to new documentary evidence //  The Journal of African History, Vol. 51, No. 2 (2010), pp. 235-248.
      - M.D.D. Newitt and P.S. Garlake. The 'Aringa' at Massangano //  The Journal of African History,  Vol. 8, No. 1 (1967), pp. 133-156.
      - M.D.D. Newitt. The Massingire Rising of 1884 //  The Journal of African History , Vol. 11, No. 1 (1970), pp. 87-105.
       
      - Allen Isaacman and Derek Peterson. Making the Chikunda: Military Slavery and Ethnicity in Southern Africa, 1750-1900 // The International Journal of African Historical Studies,  Vol. 36, No. 2 (2003), pp. 257-281
      - Allen Isaacman. The Origin, Formation and Early History of the Chikunda of South Central Africa // The Journal of African History. Vol. 13, No. 3 (1972), pp. 443-461
      - Allen Isaacman and Barbara Isaacman. The Prazeros as Transfrontiersmen: A Study in Social and Cultural Change // The International Journal of African Historical Studies. Vol. 8, No. 1 (1975), pp. 1-39
      - Matthews T. I. Portuguese, Chikunda, and Peoples of the Gwembe Valley: The Impact of the 'Lower Zambezi Complex' on Southern Zambia // The Journal of African History. Vol. 22, No. 1 (1981), pp. 23-41
      - Allen Isaacman, Wapulumuka Mulwafu and Wapulumuku Mulwafu. From Slaves to Freedmen: The Impact of the Chikunda on Malawian Society, 1850-1920 CA. // The Society of Malawi Journal. Vol. 52, No. 2 (1999), pp. 1-32
       
      JAMES H. SWEET. Recreating AFRICA. Culture, Kinship, and Religion in the African-Portuguese World, 1441–1770. 2003.
      John K. Thornton. Warfare in Atlantic Africa, 1500–1800. 1999.
      M.D.D. Newitt. The Portuguese on the Zambesi from the Seventeenth to the Nineteenth Centuries. 1968.
      George McCall Theal. History and Ethnography of Africa South of the Zambesi. 1907.
      Книги Malyn Newitt.
       
      На английском, по словам Невитт, материалов почти нет. На португальском - много чего... 
      - Oliveira de Cadornega. História general das guerras Angolanas.
      - Gomes Eanes de Zurara. Chronica do descobrimento e conquisita de Guiné.
      - José Justino Teixeira Botelho. História Militar e Política dos Portugueses em Moçambique, de 1833 aos Nossos Dias. 1921.
      - F. G. de Almeida De Eca. Historia das Guerras no Zambes. 1953.
      Занятно, что самым опасным противником властей Португалии в Мозамбике и Анголе 19-го века оказались не африканцы, а афро-португальские варлорды.
    • Сидорова Г. М., Харичкин И. К. Колониальное прошлое Бельгии
      Автор: Saygo
      Сидорова Г. М., Харичкин И. К. Колониальное прошлое Бельгии // Вопросы истории. - 2018. - № 1. - С. 82-97.
      В работе исследуются проблемы колониальных захватов XIX в. на примере Бельгии. Именно тогда европейцы стали активно интересоваться Африканским континентом и проникать вглубь центрального региона Африки. В борьбе за бассейн реки Конго наибольшего успеха достигла Бельгия, благодаря политическим спекуляциям короля Леопольда II. В работе анализируется коллективная политика европейских держав за передел границ Африки, превративших центральную Африку в своего рода Клондайк времен Золотой лихорадки в США Иллюстрацией затронутых проблем служит анализ переписки колониальных деятелей, а также другие сохранившиеся документальные материалы. Публикация базируется на документах из архива Бельгийского королевского музея Африки, а также Национального архива Демократической Республики Конго.
      В конце XIX в. раздел мира между великими державами был почти завершен, а фонд «ничейных» земель быстро сокращался. В то время как прибрежные районы Африки были освоены европейцами, Центральная Африка оставалась tern incognita. Изучению этого региона мешала его нетронутая первозданность — непроходимые леса, реки, а также воинственные племена, которые долгое время внушали страх белому человеку, наслышанному о каннибализме африканских «дикарей».
      Но такой неприглядный образ Африки формировался скорее у обывателей. Наука к тому времени располагала достоверными сведениями о континенте из европейских, прежде всего португальских, арабских и китайских источников, а также свидетельствами миссионеров. Из них стало известно, что уже в средневековье на территории современной Демократической Республики Конго (ДРК) существовали такие государственные объединения, как Конго, Канонго, Матамба, Нгола, Нгойо, Лаонго, Ндонго — в низовьях р. Конго; Бакуба (или Бушон), Батеке (или Тью), Болиа — в центре страны; Луба и Лунда — в верховьях рек Касаи, Лулуа и Ломами и другие. Об этом подробно рассказывается в монографиях историка А. С. Орловой и работах французского исследователя Ж. Вансина1. К концу XIX в. в результате распада этих государств появилось множество мелких самостоятельных образований. Их народы мужественно отстаивали свою независимость от любого вторжения иноземцев — как местных племен, так и европейцев.
      В борьбе за бассейн реки Конго наибольшего успеха достигла маленькая Бельгия. Ее предприимчивый король Леопольд II еще до своего восхождения на престол в 1865 г. вынашивал планы о присоединении к Бельгии обширных колониальных владений. В 1861 г. он писал одному из своих друзей, полковнику Бриальмонту: «Исходя из того, что колонии полезны и вносят значительный вклад в могущество государства и его процветание, постараемся и мы приобрести что-нибудь»2.
      В 1875 г. в Париже вышла книга немецкого путешественника Г. Швейнфурта «В сердце Африки», где автор предлагал создание «крупного негритянского государства»3. Она также сыграла определенную роль в формировании экспансионистских взглядов бельгийского монарха. В 1876 г. в Брюсселе Леопольд II созвал Международную географическую конференцию. На нее собрались знаменитые путешественники, исследователи Африки из Бельгии, Англии, Франции, Германии, Италии, Австро-Венгрии, США и России, которую представлял русский путешественник П. П. Семёнов-Тян-Шанский.
      Благие идеи о цивилизаторской миссии европейских стран в Африке, звучавшие во время конференции, не интересовали Леопольда II. Они лишь подходили для прикрытия истинных намерений монарха, которые заключались в создании благоприятных условий для возможной эксплуатации природных ресурсов и населения континента. Этого требовало время. Развитие энергетики, химической промышленности, коммуникаций и машиностроения толкали предпринимателей на поиск новых источников сырья. Именно в этот период Европа обратила свои взоры к Африканскому континенту.
      Для осуществления своих планов необходимо было создать подходящую организацию и привлечь достаточный капитал. Такой организацией стала Международная африканская ассоциация, переименованная в 1883 г. в Международную ассоциацию Конго.
      Выступая в 1883 г. перед миссионерами, отправлявшимися в Конго, Леопольд II обратился к ним со следующим напутствием: «Цель вашей миссии в Африке состоит не в обучении негров богословию, они и без вас это хорошо знают и поклоняются своим богам. Они также знают, что убивать, воровать, спать с чужой женой и скверно ругаться — это плохо. Давайте наберемся смелости и признаемся в этом. Главная ваша роль — облегчить задачу чиновников и предпринимателей. И еще: никоим образом не возбуждать интерес наших дикарей к богатствам, которыми переполнены их леса и недра, во избежание смертельной схватки с ними»4.
      Личный советник и партнер Леопольда II по торговым обменам между Бельгией и Конго Эдуард Бунж постоянно посылал в метрополию сводки о состоянии дел в колонии. Они касались финансовых дел, продажи злаковых культур, хлопка, каучука, пальмового масла и другого колониального товара5. В информационный «аппарат» короля Леопольда II входили люди различных профессий. Среди них были геологи, топографы, медицинские работники, военные, ученые. Все они снабжали короля важной информацией о природных богатствах Конго. По всей вероятности, особое место в этом списке занимали геологоразведчики, такие как, например, Жюль Корне, который оставил после себя много документального материала, хранящегося в «Архиве Генри Стэнли» при Музее Центральной Африки в г. Тервюрен в 15 км от Брюсселя. Это — дневники и отчеты о его посещениях медных шахт в Катанге, размышления о возможностях их эксплуатации, заметки о строившейся тогда железной дороге от Леопольдвиля до порта Матади, переписка с предпринимателями, обмен идеями о перспективах развития отдельных районов Конго и многое другое6. В одном из писем он с восторгом писал о результатах исследования грунта на востоке страны: «Анализы превосходны тем, что содержат медь и даже серебро. Хотелось бы также побольше узнать об объемах залежей этого сырья в шахте (Джуе. — Г. С., И. Х.)»7.
      В 1878 г. Леопольд II создал «Комитет по изучению Верхнего Конго», который позволил бельгийцам приступить к осуществлению задуманных планов по освоению Африки и оставить далеко позади своих конкурентов. На континент отправлялись длительные экспедиции, стала «вырисовываться» карта Центральной Африки с нанесением на нее р. Конго. Широкой публике стали известны имена Г. Стэнли, в честь которого в Конго был назван город Стэнливиль (совр. Кисангани), Давида Ливингстона, Саворньяна де Бразза и других первопроходцев центральных регионов континента. В «Архиве Генри Стэнли» хранятся документы генерал-лейтенанта, геолога Жозу Анри де ля Линди (1869—1957), геолога Жюля Корнета (1865— 1929), генерал-лейтенанта Альфонса Кабра (1862—1932), капитана Шарля Лёмера (1863—1925), капитана Альбера Силли (1867—1929), майора Гюстава Вервлу (1873—1953) и многих участников экспедиций. Их свидетельства, включая переписку, дневники, хозяйственные записки, отчеты, рисунки, сделанные от руки, впечатления от встреч с местными жителями и описания природы доподлинно воспроизводят атмосферу далеких времен8. В письме коменданта Реджафа (город в Судане) Леона Анхоле от 11 сентября 1898 г. рассказывается: «... В Реджафе 16 солдат больных оспой. Подожди подкрепления из Пока. Попроси Анри (Ж. Анри де ля Линди. — Г. С., И. Х.), чтобы он купил соль, и узнай насчет предметов туземного происхождения, которые он мог бы достать — хвосты жирафов, бивни носорогов и прочее...»9 В обращении майора Альфонса Кайена, работавшего в Службе пропаганды колоний, говорится о заслугах Генри Стэнли в области геологии — он «проложил дорогу к эксплуатации золотых шахт»10.
      Разрекламированное Конго стало популярным среди бельгийцев и других европейцев. Искателей приключений эта африканская страна манила своими богатствами и сулила быстрое обогащение. Леопольд II, в свою очередь, нуждался в большом притоке европейцев в Конго для обслуживания будущих форпостов. По сведениям американского журналиста А. Хохшильда, автора книги «Призраки короля Леопольда И», первую волну леопольдовских агентов составлял «различного рода людской сброд»11. Среди них были те, кто бежал от долгов, разорился или попросту страдал алкоголизмом. Очень наглядно характеризуют атмосферу той эпохи ходившие в народе куплеты, например: «Все, кто доставлял много хлопот родителям, кто оставлял долги и делал много глупостей... устремились в Конго»12.
      Реакция народов Конго на появление белого человека в Африке была резко негативной. Они обращались к богам с мольбой о помощи. Представляет интерес одна из записей местного фольклора, сделанная миссионером Л. Дьё: «Пусть солнце убьет белого человека, пусть луна убьет белого человека, пусть колдун убьет белого человека, пусть лев убьет белого человека, пусть крокодил убьет белого человека ...»13
      Наряду с крупнейшими географическими открытиями был проложен и путь к колонизации континента. В соответствии с масштабными планами Леопольда II, на левом берегу р. Конго была создана сеть факторий, положивших начало освоению земель современного Конго, а впоследствии установлению контроля над значительной его территорией. Международная ассоциация Конго была преобразована в Независимое государство Конго (НГК), которое стало единственной колонией в мире, юридически принадлежавшей одному человеку — королю Леопольду II. Столицу своей колонии бельгийский монарх назвал Леопольдвилем (совр. Киншаса). Монарх был тесно связан с бельгийской финансовой олигархией, в руках которой была сосредоточена реальная власть в стране. Впрочем, король Бельгии был не только исполнителем воли финансового капитала, но и одним из крупнейших его представителей, «активным участником банковских спекуляций и колониальных захватов»14. По словам Хохшильда, это был «жадный и хитрый человек, в котором уживались двурушничество и обаяние, — весь комплекс самых сложных характеристик шекспировских персонажей»15.
      Вначале колониальные чиновники сосредоточивали внимание на добыче слоновой кости, потом — каучука, хлопка, кофе и пальмового масла. С 1887 г. колониальные власти НГК начали сдавать в аренду концессии и продавать земельные участки частным компаниям, которые отчисляли государству значительную долю доходов, полученных от продажи каучука в Антверпене (Бельгия). В бассейнах рек Бусира и Ломами земельными массивами овладели на правах собственников «Compagnie du Congo pour le commerce et l’industrie» и два ее филиала — «Compagnie de chemin de fer du Congo» и «Société anonyme belge au Congo». Самыми крупными концессионерами стали: «Société anversoise du commerce au Congo», «Anglo-belgian India rubber exploring company», «Compagnie du Kasai». Из 2,3 млн кв. км, составлявших площадь колонии, около 30% рассматривались как области, где «доменные земли были переданы в собственность или концессии частным компаниям»16. (К 1960 г. только в провинции Киву концессии имели 15 государственных и 19 частных бельгийс­ких компаний17).
      Наряду с другими европейскими державами Бельгия стала активным участником коллективной политики передела границ Африки на Берлинской конференции 1884—1885 годов. В результате народы современной ДРК оказались в разных, хотя и соседних, государствах. На западе — древнее Королевство Конго было разделено на современные Анголу, ДРК и Республику Конго; на юге — империя Лунда попала в Анголу, ДРК и Замбию; на севере — область Занде — в ДРК, нынешнюю Центрально-Африканскую республику (ЦАР) и Судан; на востоке — область Бамии была поделена между ДРК, Руандой и Бурунди. Богатейшая провинция Катанга оставалась за пределами тогдашних бельгийских владений и была включена позднее. Новое территориально-административное деление перекроило и этническую карту этого региона Африки.
      Многие крупные народы, например, баконго, оказались во владениях двух или трех государств. А. С. Орлова писала, что особенностью современной политической карты Африки стала «необычайная чересполосица колониальных владений... Выкраивая себе наиболее лакомые куски территории, колонизаторы меньше всего считались с интересами местных народов»18. Политолог из Льежского университета Боб Кабамба считает, что современные границы Центральной Африки были определены великими державами еще до Берлинской конференции и стали результатом переговоров между Великобританией, Германией и агентами короля Бельгии. «Это в колониальных канцеляриях, — утверждает Кабамба, — эксперты цветными карандашами начертили границы на бумаге». Вот почему демилитаризация будущих границ требовала тщательной и длительной проработки, которая учитывала бы этнические реалии19.
      Наряду с разъединением крупных народов происходило их искусственное объединение. В 1889 г. Бельгия завоевала центральную часть Африки и присоединила ее к Конго. Таким образом, как отмечает конголезский писатель и общественный деятель Мова Сакани, «поженили силой два народа — баконго и бангала, которые сильно различались обычаями, языками и менталитетом»20. То же самое происходило и с другими этносами. Через 5 лет бельгийцы добрались до восточной части Конго и присоединили страну Киву с ее народами баши, нанде, тутси и хуту. Чуть позднее к огромной семье различных народов добавились катангцы. В 1897 г. Бельгия аннексировала страну Бойома (совр. Кисангани) на востоке современной ДРК, и в ее владениях появились другие этносы.
      В результате получилось огромное многонациональное объединение под названием Бельгийская колониальная империя, «в которой мало-помалу создаются условия для того, чтобы она раскололась на множество независимых стран в соответствии с логикой истории», — писал глава конголезского религиозно-политического объединений Не Муанда Нземи21.
      Французский ученый Ж.-К. Руфен считает, что африканцев больше всего возмущал не сам факт границ,: а то, что они были навязаны колонизаторами. Однако он утверждает, что по «линейке» границы были проведены лишь в необитаемых или перенаселенных зонах22. Эту же мысль отчасти подтвердил В. А. Субботин, посвятивший многие годы изучению Конго. Шефферии и сектора (административные единицы) создавались иногда с учетом этнических границ, и даже «были приняты меры к тому, чтобы в некоторых случаях этнические границы совпадали с административными. Так, вблизи озер Киву и Танганьика возникли к началу 1930-х гг. территории баши, бахаву и барега, насчитывавшие по 100 тыс. жителей й более. Подобные территории, правда, были исключением. Подавляющее большинство народов, имевших накануне бельгийской колонизации сравнительно крупные государственные образования — азанде, лунда, баяка и другие — по-прежнему оставались разъединенными границами территорий и дистриктов», — пишет он23. Искусственные объединения или разъединения народов Центрального региона Африки послужили почвой для новых конфликтов на фоне уже имевшихся разногласий между отдельными этносами в доколониальную эпоху, когда происходили естественные миграции народов.
      В 1897 г. Леопольд II организовал международную колониальную выставку, положившую впоследствии начало самому крупному в мире музею Африки. Ее целью было повышение интереса в Бельгии к Конго. Тем самым король рассчитывал на привлечение иностранного капитала, как европейского, так и американского. В то же время, из-за свойственного ему тщеславия, он хотел продемонстрировать свое могущество перед другими метрополиями. По этому случаю в небольшом городке Тервюрене под Брюсселем — загородной резиденции Леопольда II — возвели новое здание — Колониальный Дворец, куда были доставлены африканские животные, растения, изделия африканских ремесленников и группа аборигенов из Конго. С одной стороны, Африка была представлена в неприглядном виде и пугала посетителей своей первозданностью, с другой — давала повод предпринимателям задуматься над возможностью новых перспектив. На выставке воспроизводились сцены африканской жизни с участием аборигенов, а также выставлялись предметы «экспорта» из Конго — каучук и слоновая кость. Значительная часть экспозиции была отведена этнографии. Экспонаты располагались по племенной принадлежности с комментариями. Например: «Бавали — смешанные племена — избегают белых, кормятся устрицами и добавляют соль из морской воды; батенде — абсолютно дики и неприступны; габали и банфуму — настоящие варвары, сильные племена; гомбе — племена их многочисленны, а тутуировки их различны, они придают им самый дикий вид. Все лесные племена — каннибалы... и они разделяют страсть к человеческому мясу со всеми племенами фетишистов Центральной Африки»24.
      Путешествие в Европу для некоторых конголезцев завершилось трагически — они заболели и умерли, другим повезло больше — по окончании выставки они получили подарки на общую сумму в 45 тыс. бельг. франков25. Кое-кто увозил на родину «европейскую экзотику»: мебель и одежду, которые безвозмездно предоставили им организаторы выставки.
      На приобретенных землях Конго использовался принудительный труд местного населения, которое подвергалось жестокому обращению со стороны наемных надсмотрщиков. Бунты и восстания становились не редкостью в НГК. Так, в 1895 г. протесты против насилия были отмечены в г. Лулуабург (совр. Кананга, в провинции Западное Касаи), в 1900 г. — на шахте Шинколомбе в провинции Шаба (совр. провинция Катанга) и других местах.
      Одним из конфликтогенных районов Конго всегда была провинция Шаба (на языке суахили означает медь, совр. Катанга), расположенная на востоке страны. Ее богатейшие природные богатства притягивали внимание торговцев и были объектом конкуренции между ними.
      Издавна эта территория находилась под контролем ее традиционных вождей, которые еще в средние века научились строить плавильные печи для обработки меди. В XIX в. их потеснил предприимчивый торговец из племени ньямвези, пришедший с востока — из Танганьики (совр. Танзания) — некий Мсири26. Он успешно освоился в тех местах и стал продавать в соседнюю Анголу и на Занзибар медь, слоновую кость и рабов в обмен на оружие и порох — очень быстро разбогател, расширил свои владения и создал так называемое королевство Йеке или Гараганза, а сам получил репутацию воинственного короля. Свое государство-крепость он построил таким образом, что потенциального врага можно было заметить в радиусе до 50 км.
      Однако ни хитрость Мсири, ни его армия не могли противостоять натиску европейских колонизаторов, которые сначала заигрывали с ним, но после жестоко расправились. Так, бельгийский капитан Бодсон устроил откровенную бойню в Катанге, физически истребляя всех наследников традиционных вождей, с которыми в какой-то мере считался Мсири, а затем добрался и до него. В результате армия Мсири была разгромлена, сам он убит в 1891 г., а созданное им государственное объединение стерто с лица земли. Этот исторический момент и стал началом длительного периода эксплуатации Центральной Африки27.
      Экономическая отсталость большинства африканских стран, отсутствие собственной промышленности облегчили внедрение иностранных компаний в сферу природных богатств континента. «Медный пояс» Африки, тянувшийся по Северной Родезии и Катанге, привлекал внимание английских и бельгийских промышленников. Один из городов этого региона, Элизабетвиль (ныне Лубумбаши), они превратили в столицу, своего рода Клондайк времен Золотой лихорадки в США, «где можно было встретить авантюристов всех мастей из Европы и Южной Африки»28. Интересы предпринимателей сосредоточились в богатейшей провинции Конго Катанге, где наладила производство самая крупная бельгийская компания «Union minière du Haut Katanga» (UMOK, позднее «GECAMINES»). Производство меди и кобальта на ее предприятиях непрерывно возрастало.
      В результате разграбления природных ресурсов на рубеже XIX—XX вв. появилась так называемая параллельная экономика. От непосильных налогов люди переходили границы других государств и создавали там нелегальные сети добычи и продажи полезных ископаемых.
      По мере того, как ресурсы страны расхищались, неформальный сектор экономики, основанный на контрабанде и мошеннической торговле сырьем, процветал и превратился в единственный способ выживания большей части населения. Этот подпольный бизнес укрепил ранее существовавшие связи, основанные на родственных отношениях, между приграничными районами Конго и соседними государствами, включая Уганду, Руанду, Бурунди, Кению, Замбию, Танзанию и Анголу. По мнению конголезского историка Самюэля Сольвита, параллельная экономика всегда вела к ослаблению государства, подрывала его основы и служила одним из факторов подпитки конфликтов29.
      Экономическое освоение Конго шло быстрыми темпами. Особенно наладилась добыча каучука — главной статьи экспорта колонии. Это было выгодным делом, поскольку в Европе в то время спрос на него значительно вырос. В то время как бельгийцы получали баснословные барыши, местное население страдало от непосильного труда на плантациях. Ответной реакцией на жестокое обращение было сопротивление местного населения. В 1895, 1897—1900 гг. произошли крупные выступления против колонизаторов — восстания народов кусу, луба, тетела30. Публичную огласку принудительный труд в колонии получил после выхода в свет книги английского публициста и общественного деятеля Э. Д. Мореля «Красный каучук» (по цвету крови)31.
      В европейской печати развернулась кампания против злоупотреблений Леопольда II. Этот скандал спровоцировали финансово-промышленные конкуренты Бельгии, также претендовавшие на эксплуатацию природных ресурсов Африки. В результате Леопольд II вынужден был передать Независимое государство Конго под управление Бельгии, оставив за собой внушительные привилегии. 15 ноября 1908 г., согласно королевскому указу, эта африканская страна была преобразована в Бельгийское Конго.
      Политика нового собственника, Королевства Бельгии, в отношении бельгийской колонии мало чем отличалась от экспансионистских намерений монарха. Помимо перекраивания этнической карты колонизаторы вмешивались в традиционные устои африканских обществ, которые складывались веками, играя на межэтнических противоречиях. При этом нарушался главный принцип мирного сосуществования народов Африки — равенство. До пришельцев колонизаторов оно было «золотым правилом» в сфере человеческих отношений. В этой связи Крайфорд Юнг отмечал, «что малейшее возвышение одних над другими в повседневной жизни могло стать предлогом для дискриминации»32. В Конго белые люди выстраивали своеобразные этнические иерархии. Одних этносов относили к более, других — к менее интеллектуальным. Например, в Леопольдвиле нгала, как и в Элизабетвиле (совр. Лубумбаши) иммигранты бакасаи возвышались над автохтонными народами Конго, занимая более высокую степень в иерархической лестнице. Это неизбежно приводило к межэтническим трениям.
      В результате выделения отдельных групп африканцев, которые пользовались предпочтением у колонизаторов и которым предоставлялась возможность учиться в высших учебных заведениях, образовалась африканская интеллигенция — так называемые «эволюэ» (в переводе с французского —, продвинутые или развитые). Именно так стали именовать этот слой колониального общества. Подробная история возникновения «эволюэ» и их роль в формировании национального сознания африканцев изложена, в труде А. Б. Летнева «Общественная мыль в Западной Африке»З3. Автор отмечает: «В целом, “эволюэ” были своеобразной социальной группой, занимавшей некое срединное положение в обществе, между горсткой европейцев-колонизаторов и огромной массой неграмотных соотечественников. “Эволюэ” первым подражали, ко вторым относились скорее снисходительно. Противоестественность, уродливость такой промежуточной позиции порождали немало личных трагедий. Будучи прямым порождением колонизации, они в то же время являлись ее первой духовной жертвой»34.
      В начале XX в. территория Конго превратилась в поле активного соперничества западных держав. Параллельно с этим колониальные администрации Португалии, Бельгии и Франции занялись перекраиванием этнической карты района, расселяя различные, в прошлом враждовавшие друг с другом этнические группы, на одной территории. Тем самым они создавали почву для возникновения сепаратистских движений и для будущих гражданских войн, в основе которых лежали межэтнические противоречия.
      В результате договоренностей в 1912 г. между Бельгией, Англией и Германией было принято решение об установлении границ соответственно между Конго, Угандой и Руандой. Горный массив Сабийнио, расположенный на территории тогдашнего Королевства Руанда, послужил точкой отсчета — началом демаркационных линий колоний трех стран. Таким образом на карте появились: немецкая Руанда (совр. Руанда)35, бельгийская Руанда (совр. зона Рутчуру, Гома, Масиси и остров Идживи в ДРК) и английская Руанда (совр. район Буфумбира, дистрикт Кигези в Уганде).
      Этот факт находит подтверждение в работе Рене Буржуа «Баньяруанда-Барунди». Автор пишет: «Следуя международным договоренностям 1912 года, руандийский правитель Джуху Мусинга потерял провинции... Буфумбура и Кигези, перешедшие к англичанам, в то время как бельгийцы получили Джомбо, Бвиша (совр. район Рутчуру), Камуронси (совр. район Масиси); кроме того, бельгийцы приобрели также остров Идживи на оз. Киву»36.
      В 1916 г. бельгийские войска оккупировали территории Руанды и Бурунди, входившие ранее в состав Германской Восточной Африки, образовав, таким образом, территорию Руанда-Урунди (Урунди — название Бурунди на языке суахили), хотя до этого Германия и прилагала дипломатические усилия по сохранению своих колоний в Африке. Так, в мае 1915 г. российский посланник в Бельгии И. Кудашев сообщил в Петербург, что германское правительство предприняло через одного швейцарского политического деятеля попытку заключить мир с Бельгией на следующих условиях: эвакуация германских войск из Бельгии в обмен на передачу Германии Бельгийского Конго. Из Брюсселя ответили отказом, заявив, что, по соглашению с Францией от 10 декабря 1908 г., право на приобретение Конго имеет Бельгийское Конго37.
      В 1916 г. Руанда-Урунди была оккупирована бельгийскими войсками, а спустя некоторое время после поражения Германии в первой мировой войне она, по решению Лиги Наций, в 1922 г. получила статус подмандатной территорией Бельгии. В 1925 г. Руанда-Урунди была включена в состав Бельгийского Конго.
      Для осуществления идеи переселения была организована специальная административная служба — Миссия по эмиграции Баньяруанда во главе с комиссаром дистрикта Киву Р. Спитальсом. В своем труде «Перемещение баньяруанда в Северном Киву» он писал: «Поощрение миграционного движения в сторону Киву надо рассматривать как долг-опеку, позволяющий оживить некоторые необитаемые районы Киву»38. Часть народов, живших к северо-востоку от Стэнли-пула (населенный пункт, возникший на образовавшейся на суше между левым берегом р. Конго, где находится г. Киншаса, и правым, где расположен г. Браззавиль, местное название — Нкуна или Нтамо), была переселена в районы Нижнего Конго, балуба — в провинцию Касаи. В 1920—1930-е гг. из Руанды в Киву переселили от 1,5 до 2 млн руандофонов, которые составили от 26 до 32% населения Киву39. В результате, такие восточные районы Конго, как Масиси и Ручуру, оказались населены, в основном, выходцами из Руанды.
      Важно подчеркнуть, что переселение из Руанды и Бурунди в Конго происходило в одном и том же культурном, этническом и административном пространстве. Оно находилось в ведении Главного управления бельгийской метрополии с резиденцией в Леопольдвиле и имело два подразделения: первое занималось территорией Руанда-Урунди, второе — колонией Конго. Мигрируя на восток Конго, народы «баньяруанда шли в страну своих братьев. Там они находили родственные народы и похожий климат. На новом месте баньяруанда не были ни иностранцами, ни чужестранцами»40.
      Таким образом, речь не шла о переселении «за границу». Народы, которые приходили в район Масиси, встречали тот же народ, который жил в Руанде, преимущественно — хуту и тутси. Ни у кого не возникало мысли покинуть одно государство и переселиться в другое, поскольку Конго, Руанда и Бурунди представляли собой единое административное пространство, образованное Бельгией. Рядом с переселенцами в пограничных с Руандой провинциях — Южное и Северное Киву — издавна жили местные народы баньямуленге, говорящие на одном языке с руандофонами — киньяруанда. Из-за демографического давления, а также злоупотребления местных вождей в пользу пришельцев, начались трения и выдавливание коренных народов в другие районы. В большинстве они осели в восточных районах Валикале и Гома.
      Колониальное бремя становилось непосильным для местного населения и толкало народы Конго к протестам, в том числе и к уклонению от чрезмерных налогов. Несмотря на преобладание стихийности над организованностью освободительное движение в Бельгийской колонии росло и захватывало практически все социальные слои населения. В Леопольдвиле возникло несколько очагов антиколониальной пропаганды. Наибольшую активность проявляли две группы «бунтарей». Одной из них была «Congo Man» во главе с Андре Менго. Членам его объединения присваивались воинские звания, выдавалось огнестрельное оружие. Другая группа, куда входили в основном африканские служащие компании «Huilerie du Congo belge» и которой руководил афроамериканец Вильсон, также была популярна среди конголезцев.
      В связи с этим колониальные власти издали указ «Об установлении режимов оккупации» в районах, население которых оказывало сопротивление, а в начале 1930-х гг. появилась еще одна форма репрессий — так называемые «военные прогулки», суть которых сводилась к посылке в глубинные районы страны значительных по численности армейских отрядов. Однако антиколониальное движение разрасталось и выливалось в крупные выступления.
      Наиболее масштабным стало восстание бапенде в 1931 г. (провинция Западное Касаи), спровоцированное непомерными налогами. Чтобы уклониться от их выплаты, «тысячи конголезских крестьян бежали через открытые границы в соседние районы — Анголу и Французское Конго, а другие рассеивались по лесам до прихода сборщика податей»41. Восстание было подавлено, погибло более 400 человек42. Сотни африканцев оказались в ссылке и смогли вернуться на родину лишь через многие годы43. Тем не менее, бапенде не покорились, а их сопротивление давало о себе знать на протяжении последующих десятилетий.
      Со временем появилось множество политико-религиозных оппозиционных метрополии обществ. Самым крупным движением был кимбангизм44. Свое название оно получило от имени основателя секты Симона Кимбангу — крестьянина из народности баконго. Его проповеди о богоизбранности африканцев стали популярными сначала среди конголезцев на западе страны и в северной Анголе, а затем далеко за их пределами.
      Последователи Кимбангу видели в нем пророка и спасителя, к нему стекались тысячи крестьян и рабочих. Отсюда возникло и распространилось в течение нескольких месяцев стихийное массовое движение. Однако вопреки воле Кимбангу его последователи оказывали лишь пассивное сопротивление властям: отказывались платить налоги и работать на плантациях европейцев. Позднее движение распалось на два направления. Приверженцы одного из них считали, что Кимбангу — первый пророк и необходимы последующие; сторонники другого были убеждены, что он — единственный и бессмертный.
      В 1958 г. именно это движение было легализировано. Своеобразный синкретизм протестантизма и традиционных верований, сформировавшийся в результате протеста против бельгийской колонизации, лучше других отражает африканский менталитет. Сам Кинбангу умер в тюрьме, куда был заключен за агитацию к мятежу. В 1960 г. его останки были перезахоронены в селении Нкамба в Конго, ставшем местом паломничества.
      Помимо кимбангизма существовали и другие религиозные течения, имевшие антиколониальную направленность. Они заметно влияли на состояние морального духа колониальных народов, усиливая тем самым разложение традиционной общины. К их числу относится, например, секта Китавала, отделившаяся от американской секты «Свидетели Иеговы» и проникшая затем в Африку. Члены секты провозгласили своим лозунгом тезис: «Африка — африканцам». В провинции Западное Касаи получила известность секта Эпикилипикили. На территории Бандунду действовали Лукусу, Мувунги, Мпеве и другие. В этих же провинциях имелась секта Говорящая змея, в Нижнем Конго — Миссия черных, а в восточных провинциях — Люди-леопарды. Эти религиозно-политические движения и секты сыграли впоследствии важную роль в становлении организованных движений и партий.
      Вторая мировая война 1939—1945 гг. усилила антиколониальные настроения среди конголезцев в бельгийской колонии. Именно в эти годы была нарушена изоляция, в которой бельгийские власти пытались удержать свою колонию, чтобы максимально оградить собственные интересы от конкуренции других западных стран. Так, США и Великобритания вывозили из Бельгийского Конго военно-стратегическое сырье — медь, олово, кобальт, цинк, уран и другое ценное сырье. Конголезские подразделения (примерно от 10 до 12 тыс. солдат) участвовали в операциях союзников в Эфиопии, Египте, Бирме, на Ближнем Востоке. Солдаты сравнивали свою жизнь с жизнью других народов, накапливали опыт вооруженной борьбы. Ярким примером стойкости и патриотизма для всех африканцев стало Движение сопротивления де Голля «Свободная Франция», к которому примкнула Французская Экваториальная Африка, включая Конго-Браззавиль, Габон и Камерун. По окончании войны Бельгия разместила мощную военно-воздушную базу в г. Камина (провинция Катанга). Там готовился летный состав, состоявший как из бельгийцев, так и из конголезцев. В г. Лулуабург (провинция Касаи) была открыта школа для детей погибших военнослужащих. Впоследствии обученные военному ремеслу конголезцы пополняли офицерский состав.
      В ходе войны стали возникать новые социальные прослойки — служащие государственных и частных заведений, квалифицированные рабочие, мелкие торговцы и предприниматели. Их объединения оказались более организованными, а цели — более осознанными. В 1941 г. вспыхнула забастовка рабочих металлургических предприятий крупнейшей в стране компании ЮМОК в провинции Шаба. В бельгийской администрации ее назвали «революционной и насильственной». В 1944—1945 гг. поднялся на борьбу пролетариат в провинции Нижнее Конго, в ноябре-декабре 1945 г. прошла мощная забастовка докеров, которая парализовала на время порт Матади. Одновременно с докерами порта бастовали рабочие предприятий столицы.
      После второй мировой войны в условиях гонки вооружений, способствовавшей возможной развязке ядерной войны, ресурсы Конго стали играть стратегическую роль. На первом месте стоял уран, добычу которого захватили США для реализации «Плана Манхэттен», цель которого сводилась к созданию атомной бомбы. Как свидетельствуют документы, сырье для атомных бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, добывалось в шахте Шинколомбе в Катанге45. В 1960-е гг. на долю Конго приходилось 60% мировой добычи урана46.
      В конце 1940-х — начале 1950-х гг. повсюду в стране раздавались голоса с требованием политических реформ, свободы слова и печати. В 1950 г. возникла Ассоциация народов баконго «Абако», объединившая около 30 различных культурно-просветительных организаций. В 1953 г. она получила статус партии, а ее лидером стал Жозеф Касавубу (позднее — первый президент Конго).
      Вторая половина 1950-х гг. характеризовалась заметной активизацией общественно-политической жизни не только в Конго, но и в соседних странах. В 1945 г., после окончания второй мировой войны, режим мандатов был заменен режимом международной опеки. По решению Генеральной Ассамблеи ООН, в декабре 1946 г. Руанда-Урунди была передана под опеку Бельгии, и лишь в июле 1962 г. образовались два самостоятельных государства — Руанда и Бурунди. Бельгийский историк А. Бильсен в одном из своих исследований писал: «В эпоху 1954—1956 годов Конго и Руанда-Урунди нам казались “немыми”. Никто публично не выражал своих желаний (быть независимыми. — Г. С., И. Х.). Тем не менее, в латентной форме африканские элиты быстро эволюционировали к эмансипации»47.
      Многолетняя борьба за расширение прав профсоюзов в Конго привела к принятию в 1957 г. закона, в рамках которого население получило возможность создавать профсоюзные организации с правом на забастовку. Помимо профсоюзов стали возникать ассоциации и кружки «образованных граждан». В основном это были организации, сформированные каким-либо одним этносом. Именно в них формировались руководители общенациональных партий. Только в Киншасе в 1956 г. насчитывалось 88 таких организаций. Помимо «Абако», крупнейшими были « Братья - лулуа» и Ассоциация народа басонге. В 1957 г. в провинции Катанга появилась партия Конакат (Конфедерация племенных ассоциаций Катанги), созданная группой местных предпринимателей и вождей. Ее возглавил Моиз Чомбе, проводивший позднее идею отделения Катанги. Среди националистических партий, возникших в тот период, были Партия африканской солидарности во главе с Антуаном Гизенгой, а также партия народа балуба — Балубакат и Центр африканской перегруппировки.
      В эти же годы на политическую арену вышел Патрис Лумумба, ставший мощной политической фигурой в национально-освободительной борьбе. Это был «блестящий оратор с харизмой и обаянием вождя»48. В 1958 г. П. Лумумба создал партию «Национальное движение Конго» (НДК). Он выступал против колониализма, этнического превосходства, за единое Конго с сильной центральной властью. НДК сформировалась как общенациональная партия, объединявшая представителей различных этнических групп. Ее программа отрицала трайбализм, провозглашала принцип неделимости страны, осуждала расовую и этническую дискриминацию. Эта особенность выделяла ее среди других политических объединений.
      В конце 50-х гг. XX столетия была популярна и широко обсуждалась небольшая брошюра профессора Колониального университета в Антверпене (Бельгия) Ван Бильсена «30-летний план политической эмансипации Бельгийской Африки». В этой работе автор предложил бельгийскому правительству за 30 лет подготовить «надежную» конголезскую элиту для управления собственной страной. По его мнению, лишь тогда Конго обретет независимость. Ведущая в то время партия «Абако» во главе с Ж. Касавубу отвергла этот план и потребовала немедленного предоставления независимости. В 1957 г. колониальные власти признали африканские политические партии де-факто, а в 1959 г. — де-юре. Этот год стал переломным в борьбе за независимость49.
      Попытки правящих кругов Бельгии затормозить антиколониальное движение с помощью частичных реформ провалились. По требованию блока партий, возглавляемых НДК, на конференции «Круглого стола» (Брюссель, январь-февраль 1960 г.) Бельгия заявила о согласии предоставить Бельгийскому Конго независимость. 30 июня 1960 г. бельгийский король Бодуэн в Леопольдвиле официально объявил о независимости Бельгийского Конго. На карте мира появилось государство Республика Конго50.
      О последствиях колониализма возникает много споров. Одни отстаивают мнение о цивилизаторской миссии тех, кто покорял Африку, другие утверждают обратное. Довольно яркую оценку колониализму дал сенегальский исследователь К. Дэма: «Колонизация оглушила, словно ударом дубинки, традиционные общества и направила их эволюцию по иному пути»51. Придуманные колонизаторами теории под благовидными названиями, типа патернализма или опекунства, лишь вводили в заблуждение африканские народы, искажая реалии и разрушая их традиционные общества. Можно согласиться и с тезисом А. З. Зусмановича, автора фундаментального труда «Империалистический раздел бассейна Конго», который назвал Конго «тюрьмой для народов», а нанесение на карту искусственных границ — кровавым, насильственным вмешательством в нормальный исторический процесс формирования и развития народов Централь­ной Африки52.
      Общая картина бельгийского колониализма могла бы стать более полной при ее сопоставлении с колониальным наследием крупных метрополий, таких как Великобритания и Франция. Тем не менее, высказанные соображения помогут лучше понять происхождение современных конфликтов в Африке, которые стали прямым следствием ее колониальной истории.
      Примечания
      1. ОРЛОВА А.С. История государства Конго (XVI—XVII вв.). М. 1968; VANCINA J. Les anciens royaumes de la Savane. Léopoldville. 1965; Le royaume Kuba. Tervuren. 1964; The Tio Kingdom of the Middle Congo. 1880—1892. London-New York-Toronto. 1973.
      2. La correspondance de Leopold. — La Lutte (Dakar), № 17, Janvier 1959.
      3. СУББОТИН B.A. Бельгийская экспансия и колониальный гнет в период завершения территориального раздела Африки. В кн.: История Заира в новое и новейшее время. М. 1982, с. 71.
      4. SOLVIT S. RDC: Rêve ou illusion? Conflits et ressources naturelles en République Démocratique du Congo. Paris. 2009, p. 22.
      5. SCHUYLENBERG P. van. La mémoire des Belges en Afrique Centrale. Inventaire des Archives historiques. Vol. 8. Tervuren (Belgique). 1997, p. 8.
      6. Legs de Jules Cornet. Le 25ème et 50ème Anniversaire du Chemin de Fer du Congo. Lettre manuscrite de Toby Claes, Membre de la Commission d’enquette du Chemain de Fer du Congo (1895) à Rene-Jules Cornet. Collection № 52-9, doc. 1355.
      7. Le legs de Maurice Robert. Lettre manuscrite de J. Cornet, datée Mons, le 13 février 1911, remerciant G. Perier d’avoir bien voulu lui communiquer des renseignemets sur les mines de Djoué. R.G. 626, Collection № 60-72, doc. 548; Le legs de Maurice Robert. Lettre manuscrite de J. Cornet, daté de Mons, le 23 mars février 1911 ou J. Cornet donne son opinion quant à la possibilité et les difficultés de l’exlpotation éventuelle de la mine Djoué. R.G. 626, Collection № 60-72, doc. 550.
      8. Carnets de route de Jules Cornet du 21 août au 21 septembre 1892. De N’tenké Capelembe, de Nyagamba a laTchiunga — visites aux mines de cuivre de Kiola, de Katanga à Mkala, Katete. Excursions au gisement de cuivre de Kioabana; retour jusqu’à Moi Mokilu. Visites aux mines de cuivres de Kimbué et Inambuloi, Макака, depart pour Kilassa, Kafunda Mikopo, Moi Sompoué, Kalouloi, Chamélengué. R.G. 629, Collection № 52-9, doc. 261.
      9. Legs de Josue Henry de la Lindi.La correspondence de Josue Henry de la Lindi avec Leon Hanolet. Lettre du 11 septembre 1898. Collection № 62.40, doc. 463.
      10. Legs de Josue Henry de la Lindi. La lettre de Alphonse Cayen, attaché depuis 1916 au Service de la propagande coloniale, Ministère des Colonies, aux autorités de ce ministère du 13 juin 1919. Collection № 57.49, doc. 1915.
      11. Под названием «призраки короля Леопольда II» автор скорее всего имел в виду многочисленные человеческие жертвы, о которых власти Бельгии старались умалчивать. По прошествии времени эти жертвы «заговорили» устами автора, который собрал обширный материал по данной теме.
      12. HOCHSCHILD A. Les Fantômes du roi Leopold. La terreur coloniale dans l’Etat du Congo 1884-1908. Paris. 1998, p. 235.
      13. Ibid., p. 236.
      14. ЗУСМАНОВИЧ A.3. Империалистический раздел бассейна Конго (1876—1894 гг.). М. 1962,с. 34.
      15. Там же, с. 18.
      16. СУББОТИН В.А. Ук. соч., с. 98.
      17. TSHIMANGA KOYA KAKONA. Le Shaba. Sept ans après. T. I. 1972, p. 24.
      18. ОРЛОВА A.C. Африканские народы. M. 1958, с. 4.
      19. КАВАМВА В. Frontière en Afrique Centrale: gage de souverainité? popups.ulg.ac.be/federalism/document.php?id=294.
      20. Ibidem.
      21. Ibidem.
      22. RUFFIN J.-CH. L’Afrique déchirée. 2004. lexpress.fr/actualite/monde/afrique/l-afrique-dechiree_498748.html?p=:2.
      23. СУББОТИН В.А. Система колониальной эксплуатации и становление новых социальных сил. 1918 — 1960 гг. В кн.: История Заира в новое и новейшее время, с. 122-123.
      24. ОЛЬДЕРОГГЕ Д.А. Проблемы этнической истории Африки. В кн.: Этническая история Африки. Доколониальный период. М. 1977, с. 5.
      25. WYNANTS M. Des ducs de Brabant aux villages congolais. Tervuren et l’Exposition coloniale 1897. Musée Royal de l’Afrique Centrale. Tervuren. 1997, p. 125.
      26. VERBEKEN A. Msiri, roi du Garenganze. “L’Homme rouge” du Katanga. Bruxelles. 1956.
      27. TSHIMANGA KOYA KAKONA. Op. cit., p. 2.
      28. СУББОТИН В.А. Система колониальной эксплуатации..., с. 119.
      29. IFOLI INSILO. Op. cit., р. 30.
      30. См.: ВИНОКУРОВ Ю.Н. Народы Экваториальной Африки в борьбе против бельгийского колониализма. История национально-освободительной борьбы народов Африки в новейшее время. М. 1978; BOUVIER P. L’accession du Congo belge à l’indépendence. Bruxelles. 1965; SCHREVEL M. de. Les forces politiques de la décolonization congolaise jusqu’à la veille de l’independaance. Louvain. 1970.
      31. MOREL E.D. Red rubber. The rubber slave trade in the Congo. London. 1907.
      32. Цит no: NDAYWEL E NZIEM ISIDORE. Histoire générale du Congo. Bruxelles. 1998, р. 471.
      33. ЛЕТНЕВ А.Б. Общественная мысль в Западной Африке. 1918—1939. М. 1983, с. 23-28.
      34. Там же, с. 26.
      35. Подробнее см. ПЕРСКИЙ Е.Б. Бурунди. М. 1977.
      36. BOURGEOIS R. Banyarwanda-Barundi. T. I. Bruxelles. 1953, p. 38.
      37. МОРОЗОВ E.B. Африка в Первой мировой войне. СПб. 2009, с. 100.
      38. SPITAELES R. Transplantation des Banyarwanda dans le Kiwu-Nord. — Problème d’Afrique Centrale. 1953, № 20, p. 110.
      39. RDC: Etat de Crise et Perspectives Futures. 1 Février 1997, p. 6. http://www.unhcr.org/ refworld/docid/3ae6a6b710.html.
      40. Ibidem.
      41. Ibidem.
      42. Histoire Générale de l’Afrique. Vol. VII. Paris. 1989, p. 465.
      43. История национально-освободительной борьбы народов Африки в новейшее время. М. 1979, с. 315.
      44. Histoire Générale de l’Afrique, p. 466.
      45. NDAYWEL E NZIEM I. Histoire generale du Congo: de l’héritage ancient à la République Démocratique. Belgique. 1998, p. 13.
      46. SOLVIT S. Op.cit., p. 34.
      47. BISLEN A.A.J. van. Vers l’indépendence du Congo et du Ruanda-Urundi, Kraainem (Belgium). 1958, p. 7.
      48. История Тропической и Южной Африки в новое и новейшее время. М. 2010, с. 234.
      49. ПОНОМАРЕНКО Л.В. Патрис Лумумба: неоконченная история короткой жизни. М. 2010, с. 64.
      50. Официально Конго в разное время называлось по-разному. 30 июня 1960 г. вместо Бельгийского Конго появилась Республика Конго. С 1964 г. страна называлась Демократическая Республика Конго, с октября 1971 г. Республика Заир, а с 1997 г. — вновь Демократическая Республика Конго.
      51. DEME К. Les classe sociales dans le Sénégal précolonial. — La Pensée. 1966, № 130.
      52. ЗУСМАНОВИЧ A.3. Ук. соч., с. 9.
    • Егоров А. Б. Стратегическая концепция Галльских войн Цезаря
      Автор: Saygo
      Егоров А. Б. Стратегическая концепция Галльских войн Цезаря* // МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира. - 2007. - Выпуск 6. - С. 129-150.
      Галлы против Рима
      Галльские войны Юлия Цезаря (58-50 гг. до н.э.) были одной из самых масштабных, эффективных и исторически значимых кампаний в истории Рима. Населявшие огромную территорию современных Франции, Бенилюкса, Швейцарии и левобережной Германии, галлы были одним из самых многочисленных и сильных в военном отношении народов Европы и, наряду с карфагенянами, самым сильным и опасным противником Рима на протяжении длительного периода его истории.
      Еще в V веке до н.э. галлы вторглись в долину По, заселив область, которая получила название Цизальпийской Галлии. Первым столкновением с Римом было знаменитое галльское нашествие 390 г. В римскую историографию навсегда вошли страшный разгром при Аллии, взятие галлами Рима, семимесячная осада Капитолия и позорные условия сдачи. Римская историческая традиция завершает эту историю новым сражением, в котором избранный диктатором знаменитый полководец Марк Фурий Камилл атаковал галлов на обратном пути и нанес им сокрушительное поражение, однако, скорее всего, мы имеем дело с патриотической легендой или, по крайней мере, с явным преувеличением. Римляне запомнили даже точную дату битвы при Аллии (18 июля) и навечно объявили ее траурным днем, а рассказ о нашествии является одним из самых больших по объему рассказов в «Истории» Тита Ливия (Liv. V,33-55).
      После этого войны с галлами заполнили всю истории IV–II вв. до н.э. В 367 г. галлы вторглись в Лаций и потерпели поражение на реке Анио (Liv., VI,42). В 361 г. они пришли на помощь Тибуру и дошли до Рима, но в 360 г. были разбиты диктатором Кв. Сервилием Агалой (Ibid., VII,9-11). Новая битва произошла в 358 г. (Ibid., VII,1,12-15)1 и закончилась победой диктатора, знаменитого полководца Г. Сульпиция Петика. В 349-348 гг. набег повторился, консул М. Попилий Ленат снова разбил галлов в большой битве (Liv., VII, 23-28)2. На некоторое время нашествия прекратились, но в 295 г. вместе с этрусками и самнитами галлы сражались в битве при Сентине, генеральном сражении III Самнитской войны. В 285-282 гг. последовала новая большая война. На сей раз наступающей стороной впервые были римляне, которые нанесли галлам тяжелое поражение в сражении у Вадимонского озера (Polyb., II, 19-20).
      В конце III века до н.э. началась новая большая война. В 226 г. против Рима был заключен союз четырех племен северной Италии, бойев, инсубров, таврисков и лингонов. В 225 г. консул Эмилий Пап одержал победу над объединенными силами галлов, в 223 г. консул Фламиний прошел через области ценоманов и инсубров и разбил последних у Кластидия. В 222 г. консулы М. Клавдий Марцелл и Гн. Корнелий Сципион одержали новую победу и заняли столицу инсубров, Медиолан (Polyb., II, 22-35)3.
      Цизальпийская Галлия была покорена, но в 218 г, здесь появился Ганнибал.
      В период Ганнибаловой войны галлы составляли немалую часть армии карфагенского полководца4. При Каннах из 40.000 карфагенской пехоты 20.000 составляли галлы5. Они же оказали активную помощь армии Гаcдрубала, второй армии карфагенян, вторгшейся в Италию, и активно участвовали в битве при Метавре в 207 г. (Liv., XXVII, 39; 47-49). Наконец, после заключения мира с карфагенянами. Рим возобновил войну с инсубрами, ценоманами и бойями. Война шла с 200 по 191 г. в закончилась захватом Цизальпинской Галлии (Liv. Epit., 32-34).
      Следующий этап галльских войн приходится на конец II века до н.э. В 125 г. военные действия начал гракханец, консул Кв. Фульвий Флакк, а в 122 г. римляне атаковали аллоброгов, населявших область между Изарой (Изером) и Роной, что привело к столкновению с двумя крупнейшими племенами аякной Галлии, арвернами и эдуями. Эдуи стали союзниками Рима, а арверны пришли на помощь аллоброгам. В 121 г. у места впадения Изары в Рону консул Кв. Фабий Максим разбил объединенные силы арвернов и аллоброгов, после чего область к игу от Севенн и верхнее течение Гаронны вплоть до Толосы (Тулузы) стала новой провинцией. Трансальпийской, а позже – Нарбонской Галлией.
      На рубеже II–I вв. до н.э. с севера пришла новая опасность. В 114-101 гг. Рим вел Кимврскую войну, одну из самых тяжелых войн в своей истории. Хотя степень участия галлов можно определить лишь приблизительно, некоторые его признаки достаточно заметны. Следов сколь-нибудь серьезного сопротивления галлов германскому нашествию нет, а в 107 г. консул Г. Кассий Лонгин потерпел поражение от гельветов, бывших союзниками кимвров и тевтонов.
      В Цизальпинской Галлии было неспокойно и в I веке до н.э. В 77 г. восстание в провинции было подавлено Гнеем Помпеем6, а в 62-61 гг. Гай Помптин подавил восстание аллоброгов7. Примерно тогда же возникла угроза со стороны германцев, когда германский царь Ариовист подчинил эдуев и сделал своими данниками секванов (Caes. B.G., I,31). Каковы бы ни были планы Цезаря в Галлии, угроза провинции была вполне реальной.
      Войны Цезаря стали финалом этого длительного противостояния. Этот финал оказался неожиданно быстрым. В течение 8 лет римская армия подчинила огромную территорию Галлии, сделав это хотя и не без тяжелой борьбы, но с относительно небольшими потерями. Самым большим уроном была гибель 15 когорт (около 6.000-7.000 человек) Титурия Сабина и Аурункулея Котты во время восстания эбуронов зимой 53 г. (Caes. B.G., V,24-37), при Герговии римляне потеряли около 750 солдат и центурионов (VII, 51). Потери в других сражениях были меньше.
      Рим мобилизовал для войны лишь часть своих сил, правда, вероятно, лучшую. Армия Цезаря составляла от 6 до 10 легионов8, т.е. примерно треть тогдашних вооруженных сил Рима9. Блестящие успехи Цезаря были сенсационными даже на фоне кампаний 70-60-х гг., когда Рим видел походы Сервилия, Лукулла и Помпея. Победы Цезаря были отмечены беспрецедентными почестями: в 57 г. в честь победы над бельгами было назначено 15-дневное молебствие (Caes. B.G., II,35), в 55 г. последовало 20-дневное молебствие в честь вторжения в Британию (Ibid., IV,38), а в 52 г. еще одно 20-дневное молебствие в ознаменование победы над Верцингеториксом (Ibid., VII,90). Блестящие успехи Цезаря приводили в восхищение даже его противников. «С галлами же, отцы-сенаторы, настоящую войну мы начали вести только тогда, когда Гай Цезарь стал императором; до этого мы только оборонялись» (Cic. de prov. Cons., XIII, 32). «Замысел Гая Цезаря, – продолжает Цицерон, – был совершенно иным: он признал нужным не только воевать с теми, кто, как он видел, уже взялся за оружие против римского народа, но подчинить нашей власти всю Галлию» (Ibid., XIV. 34). Раньше, продолжал оратор, Альпы защищали Италию от галлов, теперь эти горы не нужны, угрозы с севера более не существует (Ibid.).
      Не будем оценивать, следуя за Цицероном, существовал ли у Цезаря глобальный план завоевания Галлии уже с самого начала, или же эта идея возникла несколько позже в процессе его успешных военных кампаний. Очевидно, что римский командующий не собирался ограничить свою деятельность функциями обычного провинциального наместника, о чем говорит сам факт его полномочий (получение управления тремя провинциями: Цизальпинской Галлии, Нарбонской Галлии и Иллирика сроком на 5 лет), а если в период первых кампаний 58 г. у Цезаря еще не было последовательного плана завоевания страны, то он должен был возникнуть после ошеломляющих успехов 58-57 гг.
      Кампания Цезаря (в этом Цицерон, несомненно, прав) поразительно контрастирует с предыдущими галльскими войнами римлян. В ней тоже было несколько изнурительных сражений и осад, но на смену длительным кровопролитным боям, которые сопровождали каждый шаг вперед и подчинение почти каждого племени, приходят блестящие военно-дипломатические акции, отражавшие новые принципы глобальной политики. Традиционные методы уже не работали: даже там, где Цезарь сталкивался с ожесточенным и последовательным сопротивлением одного или нескольких крупных или даже мелких племен (примером могут служить операции против эбуронов в 54-53 гг. или кампания против белловаков в 51 г.), ему приходилось использовать значительные силы своей армии. Подобных ситуаций Цезарь всегда пытался избежать.
      В рамках небольшой статьи мы не можем дать ни подробную характеристику римской армии вообще, ни армии Цезаря в частности, ограничившись лишь общим утверждением, что в I веке до н.э. военное искусство Рима достигло своего апогея, римская армия была лучшей армией античного мира, а Цезарь как полководец выделялся даже на фоне таких военачальников как Марий, Сулла, Метелл Пий, Лукулл и Помпей. Превосходство римской армии, вне всякого сомнения, было залогом успеха Цезаря, но этот совершенный механизм надо было использовать оптимальным и надлежащим образом. Мы также не можем остановиться на влиянии положения в Риме на ход галльской кампании, заметим лишь, что Цезарь, еще с большим основанием, чем Ганнибал, мог говорить, что был предан собственным правительством. Рим оказывал ему достаточно пассивную поддержку даже в самые спокойные периоды, ему приходилось постоянно отвлекаться на урегулирование положения в столице, а, начиная с 52 г. правившие в Риме Помпеи и оптиматы готовились не к войне с галлами или каким-либо другим противником, а к войне с Цезарем10. С другой стороны, у нас нет возможности дать подробную характеристику главного противника римлян – галльских и германских племен. Все это достаточно полно разобрано в соответствующей литературе, а некоторые выводы можно считать бесспорными и очевидными.
      Нашей задачей будет рассмотрение политической и стратегической составлявшей завоевания Галлии Цезарем, что, быть может, даст возможность понять секрет его успеха11.
      Источники
      Несомненным фактом является то, что при рассмотрении галльских войн 58-51 гг. мы всецело зависим от «Записок» Цезаря.
      Возможно, попытка дать альтернативную версию была предпринята Азинием Поллионом, но его сочинение до нас не дошло, и мы даже не можем сказать ничего определенного ни о содержании труда, ни о том, насколько его освещение событий действительно противоречило изложении Цезаря. В отличие от истории гражданской войны, у нас нет даже той достаточно разрозненной, идущей с обратной стороны информации, каковой являются письма и речи Цицерона, и относительно подробных альтернативных обзоров, каковым является обзор Аппиана (Арр. В.С., II,34-105).
      Рассказ Диона Кассия, вероятно, самый подробный из сохранившихся (Dio, XXXVIII, 31-50; XXXIX,1-5; 40-53; XL, I-II; 31-44), все же является менее полным, чем обзор гражданской войны 49-45 гг., которому посвящены три книги (XLI, XLII иXLIII) и, по большому счету, не противоречит Цезарю. Как и почти во всех других случаях, остается пожалеть об утрате соответствующих книг Тита Ливия (кн. CIV-CVIII)12 и упомянуть о scripta minora, относящихся к более позднему времени: относительно подробный, учитывая размеры биографии, обзор Плутарха (Plut. Caes., 15-28), достаточно полный экскурс Павла Орозия (Oros., VI, 7-11,26), от-дельные упоминания у Полиэна (Polyaen, VIII, 23,1-2), Светония Транквилла (Suet. Div.Iul., 24, 3-25), автора сочинения «О знаменитых мужах» и Евтропия (VI, 7). По большому счету, эти сочинения либо следуют Цезарю, либо являются столь краткими, что сколь-нибудь подробная характеристика становится попросту невозможной. «Они, – пишет Гирций о «Записках» Цезаря, – были изданы с целью сообщить будущим историкам достаточные сведения о столь важных деяниях, но встретили столь единодушное одобрение, что можно сказать, что у историков предвосхищен материал для работы, а не сообщен им» (Hirt. B.G., VIII, 1). Похоже, что Гирций оказался прав.
      Впрочем, опасность«одного источника» явно преувеличена, а всевозможные попытки опровергнуть Цезаря, по большому счету, терпят поражение13. Современные исследователи отмечают, что «Записки о галльской войне» представляли собой не мемуары отставного политика, пишущего их на закате своей карьеры, когда большая часть действующих лиц уже ушла с политической сцены, а иногда и из жизни, а, напротив, развернутые донесения сенату и народу, которые требовали объективной информации. Искажения событий в такого рода посланиях, конечно, наверняка имели место, но сознательная дезинформация по серьезным внешнеполитическим и военным вопросам уже относилась к категории должностных преступлений. Очевидцев событий было так много, что попытка фальсификации, несомненно, встретила бы серьезный протест. Наконец, Цезарю было нечего скрывать: большая успешная завоевательная война никогда не вызывала протестов в римском обществе, а сценарий галльских кампаний развивался столь блестяще, что заставлял умолкнуть даже самых строгих и пристрастных критиков. Вероятно, не следует принимать во внимание другой аргумент гиперкритики: Цезарю вовсе не требовалось убеждать свою аудиторию в необходимости войн с галлами. Последние были «историческим врагом», римляне всегда опасались угрозы с севера, которая действительно существовала. Как отмечает Дж, Коллинз, если бы в обществе существовали серьезные пацифистские настроения иди же серьезный протест против Галльских войн как таковых, то Цицерон, защищая необходимость продления полномочий Цезаря в 56 г., должен был доказывать вынужденность войны и ее оборонительный характер, как это обычно делала дипломатия XX века14. Даже один приведенный ранее отрывок из речи «О консульских провинциях» показывает, что оратор делал нечто прямо противоположное.
      Добавим, что римское общественное мнение вполне признавало такие понятия как «превентивная война» (эта идея достаточно часто появляется у самого Цезаря), «война мести» или «наказания» за прежние прегрешения (классические примеры – 2 Македонская и 3 Пуническая войны), наконец, противника можно было объявить «разбойниками» или «пиратами», и тогда действия против них вообще не требовали каких-то формальностей (многочисленные антипиратские акции римских полководцев, включая Сервилия Исаврийского или Помпея). Все эти обвинения (кроме, разве что, обвинения в пиратстве) можно было вполне определенно адресовать галлам. Римские противники Цезаря, по сути дела, обвиняли его в одном – использовании своего положения для усиления собственной военной и политической мощи, которая, в свою очередь, могла быть ему необходима для укрепления своих позиций в Риме. К собственно Галльским войнам это обвинение прямого отношения не имело, а Цезарь мог парировать его тем, что все его действия были продиктованы исключительно соображениями внешней политики и государственной безопасности.
      Стратегия Цезаря и точка зрения Евтропия
      Маленький очерк Евтропия, писателя IV века н.э. настолько интересен, что мы приведем его полностью: «В год от основания Города 693 Гай Юлий Цезарь, который позднее стал императором, был избран консулом вместе с Луцием Бибулом. Ему были назначены Галлия и Иллирик с 10 легионами. Первыми он победил гельветов, которые ныне именуются секванами, а затем, неизменно побеждая в тяжелых войнах, он дошел вплоть до Британского Океана. За 9 лет он подчинил почти всю Галлию, которая находится между Альпами, рекой Роданом и Океаном и имеет протяженность границ 3200 миль. Затем он принес войну британцам, которым доселе не было известно даже имя римлян. Их также побежденных он, получив заложников, заставил платить дань.
      Галлии же он велел платить 40 млн. сестерциев, а германцев, перейдя через Рейн, победил в ужаснейших сражениях. Среди стольких успехов он трижды сражался неудачно, один раз, при его участии, в области арвернов и дважды, в свое отсутствие, в Германии. Ведь два его легата, Титурий и Аврункулей, попали в засаду и были убиты» (Eutrop., VI, 17 – перевод наш).
      Интереса ради отметим ряд неточностей. Коллегу Цезаря по консульству звали Марком. Это единственная неточность, которая на наш взгляд, не несет какой-либо смысловой нагрузки. Все прочие уже имеют определенный смысл. Гельветы и секваны – это разные племена, по крайней мере, во времена Цезаря. В начале войны у Цезаря было 6 легионов. Оба сражения с германцами, в 58 г. при Вензотионе против Ариовиста, и в 55 г. против узипетов и тенктеров, состоялись на левом (галльском или потом уже римском) берегу Рейна. Римский командующий дважды переходил Рейн, в 55 и в 53 гг., но переходы носили чисто демонстративный характер, германцы отступали в леса, а римляне возвращались на свою территорию (Caes. B.G., IV, 16-19; IV, 9-10; 29). Наконец, 15 когорт Кв. Титурия Сабина и Кв. Аурункулея Котты были разгромлены в области эбуронов. Эбуроны, хотя Цезарь считает их этнически близкими к германцам, все-таки принадлежали к бельгскому союзу (Caes. B.G., II, 4) и населяли территорию на левом берегу Рейна, в центральном течении реки Моса (Маас) в современной Бельгии, примерно в районе Маастрихта-Льежа. Строго говоря, поражения Сабина и Котты было не «двумя поражениями», а одним, что подробно описано Цезарем (Caes. B.G., V, 23-37).
      Впрочем, от автора IV века достаточно трудно требовать исчерпывающей точности, и все эти ошибки интересны нам в одном смысле – в изложении Евтропия на протяжении Галльских войн Цезарь сражается с кем угодно… кроме собственно галлов, т.е. c германцами, бриттами и гельветами. Особый акцент делался на борьбу с германцами, и Евтропий так или иначе упоминает обо всех событиях борьбы с ними Цезаря. Относительно много времени (учитывая размеры его отрывка) он уделяет британским походам. Из войн против собственно галлов автор сообщает о гельветской войне (гельветы-галлы, хотя и жившие отдельно на территории современной Швейцарии) и, достаточно глухо упоминает поражение при Герговии (Caes. B.G., VII, 44-51), бывшее лишь эпизодом грандиозного восстания Верцингеторикса, о котором Евтропий даже не упоминает.
      Подобное смещение акцентов имеет определенный смысл: Галльские войны представляются, прежде всего, как война с германцами и другими периферийными народами и племенами типа бриттов, нервиев или гельветов. Можно даже упростить эту мысль – войны Цезаря это не завоевание Галлии, а защита ее от германских варваров. Подобная трактовка отчасти, несомненно, объясняется реалиями собственно IV века н.э., т.е. времени жизни Евтропия, когда галлы стали галло-римлянами, значительная часть Британии также стала римской, хотя на севере продолжались военные действия, германцы (как и при Цезаре, но даже и в большей степени) оставались злейшим врагом римлян, а Рейн был границей между римским и варварским мирами.
      Помимо всего прочего, перед глазами Евтропия были события войны 356-360 гг., которую вел против германцев назначенный тогда Цезарем будущий император Юлиан. Юлиан, несомненно, подражал своему великому предшественнику и, также как и он, писал мемуары. Даже сами события войны были во многом параллельны. Аргенторат (Страсбург), где состоялось генеральное сражение 357 г, между Юлианом и королем Аламаннов Хнодомаром, находился относительно недалеко от Вензотиона (Безансона), где Цезарь разбил Ариовиста. Аналогия усиливается тем, что Вензотион во времена Цезаря был фактически пограничным городом, каковым был Аргенторат во времена Юлиана. Юлиан много воевал в области бельгов, это ранее делал Цезарь, с той лишь разницей, что его противником были франки. Он трижды переходил Рейн, и эти походы также носили демонстративный характер. Наконец, как и для Цезаря, Галлия стала для него стартовой площадкой на пути к власти, как и Цезарю, ему постоянно мешало собственное правительство и, как и его великий предшественник, Юлиан и его армия выступили против центральной власти, столкнувшись с ее неприемлемыми требованиями. Оба начали гражданскую войну, имея обширную программу обновления общества. Параллелей было больше, чем достаточно, и современники вполне могли экстраполировать более позднюю ситуацию на более раннюю.
      Впрочем, аналогии с событиями IV века н.э. были не единственной причиной создания подобной картины. Евтропий опирался не только на современные аналогии, но и на историческую традицию, известная параллель заметна, если сопоставить его отрывок и самый большой по объему (после, конечно, самого Цезаря) рассказ о Галльских войнах, принадлежащий перу Диона Кассия.
      Дион Кассий, живший во времена Северов, когда германская опасность в Галлии начинала возрождаться, делал определенный акцент на противостоянии римского и германского мира, что отчетливо видно из структуры его «галльского раздела».
      Подробно описав кампании 58 г., против гельветов и Ариовиста (Dio, XXXVIII, 31-50), этот автор уделяет гораздо меньше внимания бельгской кампании Цезаря (57 г.) (Dio, XXXVIII, 1-5), почти пропускает события 56 г., но зато обстоятельнейшим образом рассказывает о кампаниях 55-54 гг., походах Цезаря в Германию и Британию и отражении римлянами германского нашествия (Dio, XXXIX, 40-53; XL,I-II), и только такое историческое событие, как восстание Верцингеторикса, все же привлекает внимание Диона (Dio, XL, 31-44). Из 64 глав. Посвященных Галльским войнам, 36 связаны с германским или британским вопросом.
      Завершая эту тему, отметим, что крайняя озабоченность германским проникновением характерна и для самого Цезаря и его сочинения (Caes., I. 31; 40; IV, 3-4; V, 23-24), а попытка представить свои действия как защиту Галлии и галлов против этого нашествия также была не чужда и ему самому. Будучи племянником Мария, знаменитого победителя германцев при Аквах Секстиевых и Верцеллах, и встретив их в Галлии, Цезарь, несомненно, опасался нового наступления этого народа. Еще большую роль германская проблема играла в стратегии Цезаря, став хорошим основанием для его завоевательной политике, как в идеологии, так и в конкретной политике.
      «Две Галлии» и операции Цезаря15
      Описывая Галлию, Цезарь подчеркивает факт постоянной борьбы различных группировок как характерную черту галльского образа жизни (VI,2). Эта раздробленность Галлии (региональная, политическая, социальная, клановая и межплеменная) отмечается практически всеми исследователями, занимавшимися войнами Цезаря с галлами. Впрочем, именно во времена Цезаря, отчасти под влиянием римлян, а особенно – после появления римской «Провинции» (Трансальпийской Галлии), образовавшейся после успешных войн с арвернами и аллоброгами, происходит все более и более ощутимое деление страны на «цивилизованную» и «нецивилизованную» зоны. В «цивилизованной» зоне происходит быстрый экономический рост, развитие ремесел, торговли и разнообразных ремесленных и промышленных технологий, эволюция города и городской жизни16, а также – и расслоение общества и поляризация общественных отношений. Другой характерной чертой общества является, как сообщает нам Цезарь, усиление аристократии, имевшей огромные богатства и клиентелы. Аристократия составляла элиту военных сил галлов, кавалерию, значение которой постоянно возрастало17. Напротив, Цезарь подчеркивает ухудшение положения плебса, который «держат там на положении рабов» (VI, 13-15) и забирают в рабство за долги (Ibid.). Заметим, что эта картина характерна, прежде всего, для «цивилизованной» зоны и явно контрастирует с положением у периферийных галльских племен (нервии, гельветы, венеты), еще сохраняющих внутреннее равенство, относительно низкий уровень жизни и общинные начала в управлении. Это было тем более характерно для германцев, где эти общинные начала, несомненно, доминировали (VI, 22-23).
      Вероятно, еще более интересным является то, что деление имело совершенно четкий региональный и даже «национальный» характер. Границы «цивилизованной» зоны проходили примерно по линии области, которую Цезарь называл собственно Галлией: «Все они отличаются друг от друга особым языком, учреждениями и законами. Галлов отделяет от аквитанов река Гарумна, а от бельгов – Матрона и Секвана» (I,1). В современном делении эти границы шли по Гаронне, Сене и Марне. Цезарь не указывает восточную границу этой зоны, но, вероятно, она проходила по линии Бургундского канала, Соны и Роны (Родана), т.е. по линии современных городов Саноа – Дижона – Шалона на Соне – Лиона – Баланса. Далее за Севеннами, начиналась уже римская Трансальпийская Галлия. Эти области в настоящее время составляют основу центральной и южной Франции т.е. Овернь, Лангедок, бассейн Луары, значительную часть бассейна Сены. Здесь, особенно на юге, находились самые крупные и наиболее развитые галльские племена (арверны, битуриги, карнунты, лингоны, секваны, эдуи, мандубии, сеноны, ценоманы, анды, паризии, туроны, никтоны и др.). Ни одно из этих племен не участвовало в Галльских войнах вплоть до 52 года, напротив, зона восстания Верцингеторикса полностью совпадает с территорией их расселения и не совпадает с теми областями в которых Цезарь воевал в 58-53 гг. В этой же цивилизованной Галлии находились и самые процветающие города, которые временами достигали уровня и характера урбанизации, приближающихся к городу античного мира18. Таковыми городами могут считаться Бибракте, Герговия, Алезия, на периферии находился Вензотион19.
      Эти области, занимавшие примерно половину галльского мира, были окружены, как бы полукольцом, территориями, которые можно назвать «нецивилизованной» Галлией. Впрочем, некоторые области были не столь слаборазвитыми. Так, находящаяся к югу от Гаронны Аквитания отличалась от «цивилизованной» Галлии скорее в этническом, нежели в экономическом и культурном плане. Аквитанию населяло смешанное кельтско-иберийское население, оно поддерживало отношения как с Нарбонской Галлией, так и с Испанией, здесь были поселены бывшие воины Сертория, видимо, испанского происхождения. Цезарь описывает штурм их города Публием Крассом и сообщает о большом количестве медных рудников и каменоломен, Аквитанцы использовали людские ресурсы, на которые могли рассчитывать и римляне. Готовясь к борьбе с Публием Крассом, они брали добровольцев из общин Ближней Испании, имевших опыт серторианского восстания (III,19-23).
      Римляне столкнулись с аквитанцами только один раз в 56 г., после чего ни Цезарь, ни жители этой области не вмешивались в дела друг друга.
      Несколько особняком стоят племена, находившиеся на периферии галльского мира. Гельветы населяли современную территорий Швейцарии и стали первым серьезным противником Цезаря. Он сообщает, что гельветы постоянно воюют с германцами, отличаются храбростью и боевыми качествами, отмечая, что земля у них менее плодородная, население уже не хватало места, а купцы бывали там довольно редко (I, 2). Хотя пример Оргеторига показывает процессы, сходные о теми, которые происходили в Галлии, община гельветов оказалась достаточно сильным институтом, чтобы воспрепятствовать амбициям аристократов (I, 4-5).
      Примерно к этой же категории относятся племена, населявшие области современных Бретани и Нормандии. Эти племена, особенно, венеты, жили в более бедных районах, однако они имели самый значительный в Галлии флот (III, 9-10). Расселившееся по берегам Мозеля племя треверов на востоке граничило с германцами.
      Наконец, области современных Бельгии, южной части Нидерландов, Люксембурга, Шампани, севера Франции, отчасти Лотарингии занимал мощный племенной союз бельгов. По утверждению Цезаря, большая часть бельгов – германцы по происхождению (вероятнее – смешанное галло-германское население), римский полководец считает их самым храбрым народом Галлии, «так как они живут дальше всех от Провинции с ее культурной и просвещенной жизнью» и регулярно воюют с германцами (I, 1).
      К моменту появления Цезаря над Галлией нависла двойная опасность. Во-первых, усиливается междоусобная борьба в племенах «цивилизованной зоны», когда аристократия пыталась установить свое неограниченное господство над народом, а мощные аристократические кланы и отдельные лидеры стремились к царской власти в своих племенах и подавлению общинных институтов. Это явление было повсеместно, и Цезарь приводит его многочисленные проявления (примеры Думнорикcа, Кастика, Аккона, Оргеторига и даже самого Верцингеторикса). Наверное, более серьезной была вторая опасность – усиление «нецивилизованных» племен и начало их активной экспансии. Особую опасность представляли германцы: германский царь Ариовист вмешался в борьбу между эдуями и секванами, победил первых и фактически подчинил вторых. Возникла перспектива массового переселения германцев на левый берег Рейна (I, 31). После длительной подготовки началось переселение гельветов, а определенные силы в Галлии были готовы использовать их против германцев, а возможно, и против римлян. Цезарь сообщает о плане гельветского вождя Оргеторига захватить власть в своем племени и добиться гегемонии в южной Галлии при помощи секванского вождя Кастика и эдуя Думнорикса (I, 3). События 57-56 гг. свидетельствуют о консолидации союзов бельгов и венетов (II, 1; III, 8).
      Всем этим и воспользовался Цезарь, выступивший в качестве союзника, защитника, а иногда и лидера «цивилизованной» Галлии. В 58 г. он разыграл эту карту в войне с гельветами. В этой войне Цезарь вел борьбу с гельветами не только на поле боя, но и методами дипломатии, причем, гельветы, похоже, пользовались гораздо большей поддержкой соплеменников. После того, как римский командующий не дал им перейти через Родан, секваны позволили переселенцам пройти через их территорию, после чего гельветы оказались с более уязвимой западной части Цизальпийской Галлии (I, 11). Официально эдуи помогали Цезарю, а его 4-хтысячная конница состояла из жителей Нарбонской Галлии и контингента эдуев под командованием Думнорикса, ставшего лидером антиримской партии. Эдуи поставили Цезаря в крайне сложное положение: Думнорикс способствовал поражению римлян в конном сражении с гельветами, а перебои с продовольствием (также скорее организованные, чем случайные) поставили Цезаря в крайне опасное положение. После 15-дневного преследования, когда гельветы заманили римлян вглубь страны. Цезарь обнаружил, что оказался на грани продовольственного кризиса (I, 15-16), Переговоры с лидерами эдуев, Дивитиаком и Лиском, в общем уже не могли улучшить ситуацию с продовольствием, но римский командующий, видимо, стремился к другой цели – обеспечить общую политическую лояльность племени. Решение было компромиссным, и Цезарь отказался от намерения наказать Думнорикса (I, 16-20).
      Дальнейшие действия носили чисто военный характер. Цезарь применил тот прием, который многократно приносил ему удачу в последующее время – он изменил тактику, перейдя от наступления к обороне и отходу20. У противника создалось впечатление, что его план удался (I, 23). Гельветы превратились в наступающую силу, и Цезарь дал им сражение, завершившееся его полной победой (I, 24-27). В данном случае Цезарь, всегда предпочитавший выиграть войну без генерального сражения, пошел на него не только по чисто военным, но и по политическим и идеологическим мотивам. Это было боевое крещение его армии, которая должна была поверить в себя и в своего командующего и, вместе с тем, демонстрация галлам военной мощи Рима и армии Цезаря. И то, и другое удалось в полной мере.
      Если в кампании против гельветов Цезарь стремился обеспечить хотя бы нейтралитет галлов, то в следующей кампании против Ариовиста он уже выступил как их союзник и защитник. По окончании войны с гельветами, к Цезарю явились в качестве представителей князья почти всех галльских общин, чтобы поздравить его с победой. По их просьбе он согласился на созыв официального общегалльского собрания (I, 30) и от его имени начал переговоры с Ариовистом. Услови я, выдвинутые на переговорах, сочетали как римские, так и галльские интересы: прекращение переселения германцев на левый берег Рейна, возвращение эдуям заложников и прекращение военных действий против этого племени, а также – против всех галлов (I, 33). Отказ Ариовиста привел к войне, завершившейся блестящей победой при Вензотионе.
      Война с бельгами в 57 г. представляет собой сочетание военных и политических акций. Если в 58 г. Цезарь выиграл обе войны при помощи генеральных сражений, то в 57 г. он показал другую способность – умение выигрывать войны без сражения и одерживать победу до того момента, когда начнется решительная битва.
      Он начал войну очень сильным ходом: в 15-дневный срок римская армия из 8 легионов прошла через всю Галлию и проделав 500-километровый путь, вступила в контакт с противником. Цезарю противостояло огромное ополчение бельгов численностью в 345.000 человек (II, 4). Даже если данные существенно преувеличены (обычный «числовой гипноз» в отношении «варварских армий»), численность войска была весьма велика, и именно это сработало против галлов.
      Римский военачальник «отдал ход» противнику и закрепился в своем лагере, превратив его в мощный узел обороны и одновременно оказывая помощь городу ремов Бибракту (II, 5-10). Не сумев обеспечить снабжение своего войска, становящегося все более и более неуправляемым, галльские вожди (на что и рассчитывал Цезарь) распустили ополчение и предоставили каждому племени действовать на свой страх и риск (II,10). Война была наполовину выиграна.
      В этой кампании Цезарь также использовал «галльский фактор».
      Ближайшее к бельгам племя сенонов поддержало Цезаря и поставляло ему информацию (II, 2), а верный союзник, эдуй Дивитиак, вторгся в область белловаков (II, 5). После распада ополчения, бельгские племена сдавались одно за другим: без боя сдались крупнейшие племена белловаков и суеcсионов (II, 12-13), поставившие примерно треть союзного контингента (II, 2). Самым драматическим эпизодом похода стала большая битва с северными бельгами, нервиями, показавшая, что даже часть бельгского союза представляла для римлян серьезную опасность (II, 15-28). В конце кампании Цезарь расправился с оказавшими ему сопротивление адуатуками (II, 28-29), Хотя некоторые небольшие племена бельгов не были подчинены, союз перестал существовать.
      В 56 г. Цезарь завершил покорение Галлии, причем, как и ранее, действуя именно в «нецивилизованной» зоне. Видимо, еще в конце 57 г, легат Сервий Гальба добился подчинения альпийских племен нантуатов, седунов и варагров (III, 1-6), а Титурий Сабин после сражения заставил сдаться живших в Арморике венеллов и их союзников (III,17-19). Главной кампанией стала кампания против венетов, имевших лучший флот в Галлии, против которого пришлось применить специально построенный для этой цеди флот Децима Брута (III,13-16). Тогда же Публий Красс подчинил Аквитанию.
      Два следующий года Цезарь вообще не воевал с галлами: в 55 г. он снова разбил германцев (узипетов и тенктеров), опять-таки получив поддержку галльских князей (IV, 1-15), а затем совершил демонстративный переход Рейна (IV, 16-19), тем самым прекратив опасные попытки германских вторжений. Конец года был отмечен уже новым предприятием, разведывательным походом в Британию. В 54 г. состоялся большой британский поход, во время которого Цезарь добился номинального подчинения южной части острова, также широко используя политические методы (V, 20-21). Опасаясь волнений, Цезарь взял во второй поход 4-тысячную галльскую конницу и большинство представителей галльских племен (V, 5).
      Отношения Цезаря и галлов впервые дали серьезную трещину.
      Впрочем, перспективы этого альянса едва ли стоит преувеличивать. Большинство галлов вовсе не намеревались стать подданными или вассалами Рима, а энтузиазм галлов перед германскими кампаниями Цезаря и особенно – перед войной с Ариовистом объясняется тем, что они были готовы уничтожить германцев руками римлян или, наоборот, римлян руками германцев. После того, как германцы и более отсталые галльские племена были разгромлены, перед «цивилизованной» Галлией вставала неприемлемая перспектива полного подчинения Риму. Известную роль сыграло изменение положения в Риме, начавшееся именно с 54 г.
      Триумвират распался, к власти пришло оптиматско-помпеянское правительство, состоящее из злейших врагов Цезаря (Катон, Бибул, Домиций Агенобарб и др.), а весьма прохладная и номинальная поддержка Цезаря в столице сменилась откровенной враждебностью и подготовкой гражданской войны. Победа Верцингеторикса была для римских противников Цезаря предпочтительнее победы римской армии.
      Тем не менее, восстание 54-53 гг. охватило только северные бельгские племена (эбуроны, нервии и их союзники) (V, 39), а также – сильно германизированное племя треверов (V, 46-47). Волнения затронули лишь два северных галльских племени, сенонов и карнунтов, но даже они не взялись за оружие (V,25; 54). Галлы дали Цезарю возможность добить бельгских повстанцев.
      Решающее столкновение произошло в 52 г. Грандиозное восстание Верцингеторикса, охватившее огромные по территории районы, стало самой тяжелой кампанией Цезаря. Поднялись все племена собственно Галлии (арверны, секваны, сеноны, паризии, туроны, карнунты, битуриги, анды, лемовики и многие другие). К повстанцам присоединились даже эдуи, всегда бывшие верными союзниками Рима (VII, 75). Впрочем, Цезарь имел ряд преимуществ: его армия стояла в самом сердце Галлии, она получила бесценный боевой опыт, Цезарь и войско освоились на галльской территории. Кроме того, теперь Цезарь сражался с «цивилизованной» Галлией, а вторая часть страны, разгромленная римлянами, уже не могла оказать ей помощь. Из огромной армии, собранной на помощь осажденной Алезии, и насчитывавшей, по данным Цезаря, 250.000 пехоты и 7.000 конницы, контингента из периферийной Галлии составляли всего 56.000 человек (30.000 дали племена Арморика, 14.000 – северные бельги, нервии, атребаты и морины, 8.000 – гельветы, 4.000 – соседи треверов, медиоматрики) (VII, 75).
      Если учесть, что современные исследователи снижают эти цифры примерно втрое, число оказывается еще меньшим. Примечательно, что белловаки выговорили себе право на самостоятельное ведение войны и доставили немало проблем римской армии в последний, 51 год галльских кампаний.
      Итоги
      Причины победы Цезаря в Галлии достаточно разнообразны.
      Определенную роль сыграло общее тактико-техническое превосходство римской армии вообще и той армии, которую создал Цезарь. Большое значение имел полководческий талант Цезаря и особенности его собственной тактики и стратегии. Впрочем, победил не только Цезарь, но и Рим с его более высоким уровнем культуры и цивилизации, Галлия стала частью римского мира, который мог предложить ей более высокий уровень экономического, политического и культурного развития. Одной из главных причин завоевания Галлии была ее раздробленность и умение Цезаря противопоставить ей глобальную стратегию. Римский военачальник добился успеха благодаря своей способности дистанцировать более цивилизованные племена центральной и южной Галлии от менее цивилизованной периферии, равно как и противопоставить галлов германцам.
      Если учесть, что значительную часть конницы, ополченцев и даже легионеров поставляла ему Трансальпийская Галлия, которую римский военачальник предпочитал называть просто Провинцией, то это противостояние приобретает еще более значимый характер. Провинция была надежным тылом галльской армии, она поставляла ей продовольствие, фураж и другие необходимые ресурсы, и Цезарь всегда знал, что сможет превратить ее в неприступную крепость даже в случае поражения в независимой Галлии.
      Мы не ставили и не ставим вопрос о том, было ли римское завоевание позитивным фактором в галльской истории. История не знает сослагательного наклонения, и нас прежде всего интересует вопрос о том, каким образом Цезарь сумел подчинить эту огромную страну, а не вопрос, что было бы, если бы этого не произошло. Сказанное выше позволяет нам предположить, что доримская Галлия I в. до н.э. имела весьма опасные перспективы развития в виде массированного вторжения германцев и других «варваров», возможно, сопровождаемого внутренним социальным взрывом. Римляне принесли Галлии мир, смогла ли бы достичь его независимая Галлия? Что было более вероятным, независимое Галльское государство или господство Ариовиста?
      Политика и стратегия Цезаря в Галлии не были абсолютно оригинальными и не возникли на ровном месте. Он, несомненно, опирался на вековые традиции, восходящие еще к периоду покорения Италии и затем развившиеся в более поздний период «великих завоеваний» II века до н.э. Это была не только общая традиция разделения противников, но и стремление опереться на более цивилизованные, урбанизированные, экономически развитые государства или регионы в борьбе с более сильным в военном отношении противником, стоящим на более низкой стадии экономического развития. Так, в Испании римляне пытались опереться на более цивилизованные приморские области Тарраконской провинции и долины Бетиса, ведя наступление против населявших внутренние районы кельтиберов и лузитан, а в борьбе с Македонией и Селевкидами использовали симпатии традиционных центров греческой цивилизации на Балканах и в Малой Азии. В относительно недавних (по отношению ко времени Цезаря) восточных походах Лукулла и Помпея римляне также достаточно успешно «защищали» греческий и эллинистический мир от восточной реакции, которую несли Митридат, Тигран и Парфянское царство. Идея защиты «слабого» от «сильного» также многократно использовалась римскими политиками, как это было, например во 2 и 3 Македонских и Сирийской войне, когда Рим помогал слабым, но высокоцивилизованным странам и регионам (греческие полисы и, союзы, Пергам, Египет, Родос) защититься от крупных хищников, Селевкидской империи и Македонии Филиппа V. В истории римских завоеваний было немало «мирных» или относительно «мирных» аннексий, что можно увидеть на примерах Греции, Пергама, Сирии, а также – внутренних областей Малой Азии, плавно превратившихся из вассальных и даже независимых государств в римские провинции.
      Наконец, немалое число римских войн или завоеваний были в представлении римской пропаганды борьбой с разбоем, пиратством и социальными неурядицами типа гражданской войны или смуты, восстаниями рабов или произволом тиранов. Цезарь также неоднократно пишет о своих посреднических усилиях при урегулировании внутренних смут в галльских общинах (V, 3-4; 6; 56; VI, 44; VII, 32-33; VIII, 49).
      История любого крупного римского завоевания(в том числе и войн Цезаря в Галлии) показывает сложную природу римского империализма. Он действовал не только мощью своих легионов, откровенным силовым давлением или дипломатическим шантажом. Побеждали не только римские солдаты и генералы, но и римские торговцы (помимо всего прочего их часто использовали как источник чисто военной информации), римские деловые люди и римские переселенцы. Побеждали римская экономическая и финансовая мощь, высокий технологический уровень, римский город (показательно, что завоевание и освоение новых территорий всегда сопровождалась урбанизацией) и римский уровень жизни. Трудно сказать, что было более сильным оружием римских легионеров, их мечи или копья, или приносимый ими римский менталитет и римский образ жизни. Описывая войны с галлами, Цезарь не раз упоминает о том неизгладимом впечатлении, которое производили на противника римские мосты, крепостные сооружения и осадные машины (I, 13; II,12; 30-31; III, 14-15; IV, 17-18; V, 42-43). Новые провинции не только завоевывались военной силой, но и осваивались римскими колонистами и деловым миром, завещались Риму собственными правителями (Атталом III, Никомедом IV, Птолемеем Кипрским). Инструментом имперской политики становились римское право, римская культура, римская мода и римский стиль, проявлявшийся в различных качествах, от стиля архитектуры и скульптуры до бытовых привычек. Римский быт стал таким же механизмом глобализации, как и римская администрация. Далеко не все испытывали желание подчиняться Риму, но гораздо большее число людей самых разных национальностей хотели жить так, как живут римляне, или, по крайней мере, достичь их стандартов.
      Как и многие римские политики и полководцы, Цезарь использовал самые различные рычаги. Особенностью покорителя Галлии было то, что он сделал это максимально эффективным образом.
      * Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Глобализационные процессы в античном мире»), проект № 06-01-00438а.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Согласно Ливию, победителем в этой битве был сам Марк Фурий Камилл, победитель Вей в 396 г, и спаситель Рима от нашествия 390 г. Как считали некоторые древние авторы, это была последняя, пятая, диктатура знаменитого полководца. Более вероятно, что речь идет о его сыне. Луции Фурии Камилле.
      2. Галльская война 361-360 гг. проходила на фоне войны Рима с герниками и латинским городом Тибуром. галлы заключили союз с Тибуром сразу после вторжения (Liv., VII, 9-11) и были разбиты в 360 г., в 350-349 гг. они, похоже, появились без какого-либо приглашения из Италии: Тибур сдался в 354 г. (Liv., VII, 19), а в 351 г. римляне заключили 40-летнее перемирие с этрусскими городами, Тарквиниями и Фалериями.
      3. Именно в связи с этой войной Полибий сообщает о всеобщей переписи военнообязанных в Италии (Polib., II,24). Консулы бросили огромные силы против галлов: 30.000 пехоты, 2.000 конницы и 54.000 союзников, в основном, этрусков и сабинян.
      4. Об участии галлов в Ганнибаловой войне см. Кораблев И.Ш. Ганнибал. Л., 1976. С. 88-108. Галлы стали активно поддерживать Ганнибала после сражения при Треббии,
      5. См, Кораблев И.Ш. Ганнибал. С. 98 (Треббия); 138-139 (Канны); см. Liv., XXII,46; Polib., II.113-114. Находящиеся в центре галлы понесли самые большие потери.
      6. Подробно см. Моммзен Т. История Рима. СПб., 1995. Т. 3, С. 23.
      7. Посольство аллоброгов сыграло значительную роль в раскрытии заговора Катилины (Sall. Cat., 40; 41; 44; 45-46), но римское правительство не удовлетворило требования галлов. Этот обман был одной из причин восстания.
      8. В 58 г. у Цезаря было 6 легионов, в 57 г.— восемь; в 53 г. после гибели 15 когорт Сабина и Котты, он усилил армию до 11 легионов, в 51 г. у него взяли 2 легиона под предлогом парфянской войны (VI,I; VIII, 54).
      9. Общая численность армии в 58-51 гг. – 14-26 легионов. См. Brunt P. Italian manpower. Oxford. P. 342.
      10. Можно отметить некоторые наиболее значительные и известные исследования о Цезаре. См. напр. J. Carcopino. Cesar // Histoire generale. Ed. par G. Glotz. Histoire Romaine. II. Paris,1936; Gelzer M. Julius Caesar. 6 Aufl. Wiesbaden, I960; Balsdon J.P.V.D. Julius Caesar. A Political Biography. New York, 1967; Raditsa L. Julius Caesar and his Writings // ANRW. TE.1.Bd.1. Berlin – New York, 1973. P. 417-432. Обзоры историографии о Цезаре см., напр., Collins J.H. Caesar as a political propagandist //ANRW. TI.1, Bd.1. Berlin – New York, 1972. P. 922-981; Kroymann J. Caesar und der Corpus Caesarianum in neue Forschung. Gesamtbibliographie 1945-1970 // ANRW. Tl.1. Bd.3. Berlin – New-York, 1973. S. 457-487; Cambridge Ancient History. 2nd ed. Cambridge, 1994. В отечественной историографии, на наш взгляд, наиболее основательным исследованием о Цезаре можно по прежнему считать монографию С.Л. Утченко (Утченко С.Л. Юлий Цезарь. М., 1976). Для наших целей особое значение имеют две части его труда – глава I, содержащая обзор историографии (С. 3-41) и главы 4 и 5, посвященные галльским войнам (С. 114-214).
      11. O позитивной и негативной оценках завоевания Галлии см. Моммзен Т. История Рима... Т.3, С. 145-146; Schulte-Holtay G. Untersuchungen zum gallischen Wiederstand gegen Caesar. Munster, 1969. S. 24-25; 53-54; 61-67; Gelzer M. Julius Caesar. S. 107; Утченко С.Л. Юлий Цезарь. C.11-120; Collins J.H.C. Caesar as a Political Propagandist. P. 922-941. Негативная традиция – Badian E. Roman Imperialism in the Later Roman Republic. Oxford, 1962. P. 89-92; Starr Ch. The Roman place in history //ANRW, Tl.1. Bd.1 Berlin – New York, 1972. P.8.
      12. Достоинством Ливия было и то, что он давал изложение войн Цезаря на фоне других событий, происходящих в Риме и других провинциях огромной державы.
      13. Анализ этой проблемы см, напр.: Collins J.H. Caesar as a Political Propagandist. Р. 922-941; Raditsa L. Julius Caesar and his Writings. Р. 417-433.
      14. Collins J.H. Caesar as a Political Propagandist. Р. 926-927.
      15. Все последующие ссылки на источник – это ссылки на «Галльские войны Цезаря», а потому мы будем ограничиваться указанием номера книги и главы.
      16. Подробнее см. Широкова Н.С. 1) Древние кельты на рубеже старой и новой эры. Л., 1989. С. 111-143; 2) Города в римской Галлии // Античное общество. Проблемы политической истории. СПб., 1997. С.129-132.
      17. Показателем огромного значения конницы является тот факт, что поражение Верцингеторикса было обусловлено именно ее разгромом (VII, 64-68).
      18. См. Широкова Н.С. Города в римской Галлии... С. 129-133
      19. Там же. С. 133-135
      20. Одной из важнейших особенностей тактики Цезаря является его умение и готовность сочетать различные виды ведения военных действий (наступление, оборона и даже отход) и быстро переходить от одного к другому. Будучи «мастером сражений» и умея проводить блестящие наступательные операции, он часто прибегал к преднамеренной обороне, был готов к оборонительным действиям вынужденного характера и не боялся отступления. Особенностью тактики Цезаря было то, что он был готов даже «передать инициативу» противнику. Кроме гельветской кампании такая «тактика перехода» использовалась, например, в кампании 57 г., в операциях в Британии в 55-54 гг. в кампании 52 г. против Верцингеторикса где стороны неоднократно «менялись ролями».