Чиняков М. К. Мятеж в Ля-Куртин // Вопросы истории. - 2004. - № 3. - С. 57-73.
События первой мировой войны до недавнего времени исследовались отечественными историками как предтеча Октябрьской революции. Героизм русских солдат, сражавшихся на Восточноевропейском фронте, оказался если не полностью забытым, то, по крайней мере, неблагодарной темой. Практически неизвестными оставались и остаются до сих пор страницы первой мировой войны, касающиеся участия русских войск в борьбе против Германии, Австро-Венгрии и их союзников за пределами России.
В связи с тяжелым положением на Западноевропейском театре военных действий, в конце 1915 г. Франция обратилась с просьбой к России выделить войска для оказания помощи в борьбе против общего врага - держав Центрального союза. В силу специальных соглашений, заключенных между французским и российским правительствами, в марте-октябре 1916 г.1 Николай II направил во Францию и Грецию (Салоники) первоначально одну, а затем дополнительно три Особые пехотные бригады (после войны они стали известными под названием Русского экспедиционного корпуса); всего - свыше 40 тыс. солдат и офицеров. 1-я и 3-я Особые бригады (с мая 1917 г. - 1-я Особая пехотная дивизия) были отправлены на Западноевропейский фронт, 2-я и 4-я (с мая-июня 1917 г. - 2-я пехотная дивизия) - на Салоникский.
Русские войска участвовали во многих сражениях и боях на французском фронте и заслужили множество положительных отзывов и наград как коллективных, так и индивидуальных. Так, в течение июня-сентября 1916 г. из нижних чинов 1-го Особого полка были награждены (указаны самые приблизительные подсчеты): Георгиевскими крестами 4-й степени - 2, Георгиевскими медалями "За храбрость" 4-й степени - 9, французским Военным крестом - 3 человека. Но больше всего наград получили солдаты 2-го Особого полка: Георгиевскими крестами 4-й степени - 38, Георгиевской медалью "За храбрость" 4-й степени - 82, Военным крестом - 66 человек2. В сентябре 1916 г. 3-му батальону 2-го полка от командующего IV французской армии генерала А. Ж. Гуро был пожалован Военный крест с пальмой3. В соответствии с приказом от 24 апреля 1917 г. командующий V французской армии генерал Мазель за мужество и самопожертвование пожаловал также на знамена 1-го и 2-го Особых полков 1-й Особой бригады Военный крест с пальмами4.
Разложение царской армии в 1917 г., в полной мере проявившееся в России, не обошло и русские войска во Франции, хотя падение дисциплины и боевого духа происходило не только среди русских частей. Волна антивоенных настроений на фронте захлестнула как войска Антанты, так и войска германского блока. Провалившееся наступление на Западном фронте Ж.-Р. Нивеля, главнокомандующего французскими армиями, весной 1917 г. только обострило и до того сложное положение на передовой и в тылу всех воюющих стран.
Особенно остро негативные процессы отразились на русских войсках, оторванных от своей страны. Их моральное состояние, все чаще и чаще возникающие вопросы о смысле войны, постоянно нарастающие пацифистские настроения, - все это не могло не сказаться на боеспособности Особых бригад. Офицерский корпус также не стал примером дисциплины и порядка. Очень редкие офицеры могли похвастаться порядком в подразделении, да и то хватало случаев, когда и в "примерных" ротах возникало неповиновение, превращающееся в анархию. Причем офицеры сами растерялись - как свидетельствует один из очевидцев драмы, чем старше по званию был офицер, тем заметнее была растерянность. Так, командир 1-го Особого полка полковник А. Н. Сперанский откровенно признавался, что в марте 1917 г. с брожением в своей части и оставлением солдатами боевых позиций для митингов в тылу он боролся... "путем убеждений", никаких наказаний не накладывал, поскольку "виновных обнаруживать было трудно"5.
Дисциплина разваливалась. Достаточно сослаться на два приказа, где говорится о наказаниях за пьянство. В первом, N 13 от 24 января 1917 г. по 3-й Особой бригаде, некий нижний чин, напившийся "до нетрезвого состояния", подлежал аресту на 20 суток. Во втором приказе по той же бригаде, N 42 от 21 февраля 1917 г. (то есть спустя месяц), за один день патруль задержал в общей сложности 13 (!) пьяных военнослужащих, двое из которых были задержаны лично командиром бригады генералом В. В. Марушевским. В итоге наказанию были подвергнуты только четверо, на которых налагалось строжайшее взыскание; под арест попали четверо командиров рот, в которых служили "напившиеся до бесчувствия". "С прочих нижних чинов не взыскиваю, так как целиком возлагаю всю вину и ответственность за них, в данном случае, на их непосредственных начальников"6. Подобные и другие случаи нарушения дисциплины (например, случаи хищения государственного и частного имущества) присутствуют во многих приказах весны 1917 года.
В то время как в феврале-марте 1917 г. в России происходили важные события, во Франции офицеры и солдаты об этом ничего не знали или получали сведения в виде слухов. Так, генерал Ф. Ф. Палицын, военный представитель Верховного командования при Главной квартире французских армий, просит Петроград подтвердить информацию об отречении Николая II, но ответа не получает. В результате об отречении императора и его брата русские военнослужащие узнали из французских источников. Так, в приказе по 3-й Особой бригаде N 70 от 23 марта 1917 г. текст отречения Николая II от престола приводился в переводе с французского7. Солдаты пытались восполнить информационный пробел, черпая сведения частично из русских газет (издававшихся в Париже и крайне тенденциозных), частично от революционно настроенных эмигрантов. Эти сведения оказывались в большинстве весьма отрывочными и, скорее всего, порождали новые вопросы, чем разрешали старые.
Большие потери русских войск во время провалившегося наступления Нивеля послужили последней каплей, переполнившей чашу терпения солдат. С этого времени начинается полный крах боеспособности русского военного контингента во Франции. Русские солдаты настойчиво требуют прекращения их участия в войне на французском фронте и немедленной отправки в Россию. Однако вместо попыток разрешения внутренних проблем в Особых дивизиях, из Петрограда приходит приказ от военного министра А. И. Гучкова о продолжении войны: "только победа даст нам возможность бодро смотреть на грядущее..."8. А время было очень тревожным; русское командование Особыми войсками во Франции находилось в полной растерянности, не говоря уже о рядовых офицерах. Мало того, что Особая дивизия потеряла боеспособность, так еще и отношение к русским со стороны французов изменилось в худшую сторону.
В сознании подавляющего большинства как французского населения, так и французских солдат, русские становятся символом сепаратистов, не желающих сражаться с врагом. Известия о братании русских и немцев на восточном театре войны не могли способствовать оздоровлению обстановки. Доходило до того, что французы называли русских солдат "бошами" (презрительное название немцев), во французской прессе все чаще появляются антирусские статьи.
Но могли ли французы относиться по-другому к русским солдатам, когда последние давали повод, чтобы вызывать к себе неприязнь? С марта в русских войсках стали возникать солдатские комитеты, в госпиталях (где они тоже были созданы), русские солдаты отказывались от работ, которые должны были выполнять наравне с французами (уборка помещений, кухонные наряды), заявляя, что теперь они подчиняются собственным организациям. При этом происходили нарушения дисциплины со стороны русских солдат - они могли курить в палатах, самовольно покидать место лечения и пр.
После весенних боевых действий русские бригады отвели в тыл, под Нефшато, где началось полное разложение войск. В Особые бригады хлынули нескончаемым потоком агитаторы с антивоенными и пацифистскими взглядами. Даже Временное правительство способствовало проникновению антивоенных и большевистских идей в солдатскую массу. Оно "...предписывало из Петрограда не препятствовать доступу к русским войскам всех лекторов "на политические темы", если таковые пожелают во Франции изложить свои мысли молодым солдатам-гражданам"9. Среди агитаторов, конечно, были и большевики, но их число установить весьма сложно. К тому же ни солдаты, ни офицеры совершенно не разбирались во взглядах большевиков, меньшевиков, эсеров или кадетов. Но дело не в этом. Главное состояло в том, что эмигранты всех мастей, живущие во Франции, старались прежде всего "распропагандировать" солдат, желая не столько сделать из них своих адептов, сколько вбить клин в отношения между рядовым составом Особых бригад и командованием.
Первый серьезный факт неповиновения в 1-й Особой дивизии произошел 1 мая 1917 года. В этот день должен был состояться митинг, на который было приказано явиться без оружия, но по призыву солдатского комитета 1-го Особого полка некоторые роты прибыли с винтовками в руках. 3-я Особая бригада, напротив, приказ выполнила. Подобные события в мае стали все чаще повторяться. Так, значительное число солдат 1-й бригады под воздействием комитета 1-го Особого полка отказались принять участие в занятиях для подготовки выступления на фронт10. Отсутствие наказаний за массовое неповиновение вдохновило его организаторов.
Ситуация сложилась весьма непростая. В главной французской штаб-квартире "русский вопрос" старались вообще не замечать, надеясь на то, что все образуется "само по себе". Иллюзии развеял командующий Восточной группой армий генерал Н. Э. Кастельно, лично посетивший 4 июня Особые бригады в лагере под Нефшато и убедившийся, что, во- первых, русские офицеры потеряли контроль над подчиненными; во-вторых, войска утратили дисциплину и, как результат, их необходимо отправить в Россию. Этого мнения придерживался и преемник Палицына генерал М. И. Занкевич.
В лагере Ля Куртин. Старые открытки.
Для дальнейшего разрешения проблемы с русским военным контингентом 1-ю Особую дивизию решили временно разместить в одном из внутренних военных лагерей во Франции - в Ля-Куртине (департамент Крез), где до прибытия русских войск содержались германские военнопленные. Именно в Куртине в июне-июле расположилась русская дивизия, прибывшая из лагеря под Нефшато - 135 офицеров и 16187 солдат11. Отныне она выводилась из состава действующей армии и передавалась в подчинение тылового управления командующего XII военным округом генерала Л. Комби, назначившего военным комендантом лагеря подполковника французской службы Фарина. Для наблюдения за русскими войсками генерал разместил около лагеря два полка. Однако спасти дивизию уже было почти невозможно. Она постепенно превращалась в самоуправляемую вольницу со своими законами и обычаями. Препровождая русских солдат в тыл, французское командование обрекало их на бездеятельность и анархию, которая охватила 1-ю Особую дивизию, и прежде всего 1-й Особый полк; но иначе поступить французские генералы не могли (они даже ничего не сделали для того, чтобы разоружить русских солдат - после ликвидации мятежа французы вывезли из Куртина шесть вагонов с оружием!). Вместо военного командования власть в полках захватывали солдатские комитеты. Комитет 1-го полка возглавил Ян Янович Балтайс (Болтайс или Балтайтис), уроженец Добленского уезда Курляндской губ., секретарем стал Михаил Иванович Волков, уроженец Волоколамского уезда Московской губернии.
По некоторым сведениям, 29-летний ефрейтор 8-й роты 1-го полка Балтайс, участник революционных событий 1905 г., еще до Февральской революции подозревался в связях с германскими агентами, и французские военные власти требовали его выдачи, но командир 1-го полка отстоял его. Именно Балтайс, "очень умный, но большевик" сыграл большую роль в мятеже вместе с Волковым. (В действительности принадлежность обоих к большевикам весьма относительна: оба ставили во главу угла скорее чисто пацифистские идеи.) Не случайно французские военные власти оценивали его как самого опасного организатора мятежа, имевшего огромное влияние на солдат12.
Однако не стоит переоценивать возможности Балтайса. Для того, чтобы иметь влияние на всех солдат (в Куртине находилось около 10 тыс. человек) и установить строгий контроль над претворением в жизнь принятых комитетом решений, требовался мощный централизованный административный аппарат, о создании которого за столь короткий срок говорить не приходится. Поэтому неудивительно, что часть резолюций и постановлений Балтайса и его сподвижников (особенно более или менее умеренного характера) подвергалась искаженной трактовке лицами, имевшими непосредственное влияние на солдатскую массу (назовем их условно агитаторами), то есть служившими вместе с ней и бывшими к ней намного ближе, чем Балтайс, и придерживавшимися идей анархии и полного неподчинения командирам (поддерживал ли он политику агитаторов?).
Так, когда председатель ротного комитета 1-го Особого полка И. Ф. Ермин прибыл с заседания Отрядного комитета в роту, намереваясь рассказать о том, что происходило там (в частности, о разделении голосов на тех, кто хотел выполнять воинский долг во Франции и на тех, кто требовал немедленной отправки в Россию), агитаторы не дали ему говорить и освистали. Когда 2-я пулеметная рота 1-го Особого полка согласилась предоставить Временному правительству решение их судьбы - в Россию, так в Россию, остаться во Франции, так во Франции, - представитель роты (из агитаторов) заявил полковому совету, что рота проголосовала за немедленную отправку домой. Когда поручик 8-й роты 1-го полка Н. Н. Неклюдов пытался вести среди своих солдат под заглушающими его голос крики и свист агитаторов разъяснительную работу (напомнить солдатам о воинском долге, о необходимости борьбы с немцами), член ротного комитета сказал офицеру: "Напрасно, вы, господин поручик, здесь говорите... нас-то не слушают, а вас то тем более"13.
Как правило, лица, сеявшие беспорядок в частях 1-й Особой дивизии, не занимали никаких постов. Агитаторов было очень немного, но они занимались чрезвычайно активной деятельностью и умели воздействовать на простых солдат, играя на их желании вернуться домой и на общем состоянии усталости (свойственной войскам по обе стороны фронта). Прежде всего они агитировали за прекращение войны и отправку в Россию, лозунгов о ненависти к "мировой буржуазии" они практически не высказывали. Вопрос о политической принадлежности агитаторов - если она вообще существовала - остается открытым (как и их организация), хотя в данном случае существуют некоторые свидетельства их принадлежности именно к большевикам, а не к каким-либо другим политическим организациям. Солдаты, ушедшие в июле из Куртина, об агитаторах отзываются весьма нелестно: это и солдаты, постоянно отсиживавшиеся в тылу, это и лица, "которые своего имели мало [то есть не обладали интеллектом. - М. Ч.], как люди слабо развиты и действовали больше всего криком", это и бывший вор, которого солдаты как-то раз чуть было не убили за кражу (а теперь беспрекословно его слушались), это и бывший уголовник-фальшивомонетчик и др.14.
Личность самого Балтайса заслуживает особого внимания. Не вызывает сомнений его разрушительная деятельность, направленная против командования. Все - и русские, и французские очевидцы и современники - сходятся в одном мнении: Балтайс был центральной фигурой в революционных летних событиях 1917 года. Однако был ли он в 1917 г. истинным "ленинцем", истинным большевиком? Действительно ли он имел связи с революционерами в Швейцарии и Париже, о которых не раз говорил? Убедительных подтверждений данной версии пока найти не удалось, за исключением некоторых косвенных данных. Не исключено, что Балтайс придерживался идей большевизма "по-своему", то есть взял из ленинских положений лишь некоторые требований, более понятные ему как солдату - например, требование прекратить войну и заключить мир; соглашался ли он с другими постулатами ленинского учения, тем более неизвестно. О нем можно встретить противоречивые оценки: от отечественных работ недавнего прошлого, где Балтайс изображен мягкими красками, до трудов эмигрантов Русского зарубежья, где Балтайс предстает перед нами в совершенно ином свете.
В обращении к солдатам по поводу своей отставки Балтайс предстает перед нами несколько в ином ключе, чем можно было предполагать: "Я смотрю на состояние солдата, как на состояние временное. Кончится война и оставшиеся в живых вернутся на родину. Теперь у нас новые условия. Каждый человек лично сам принимает участие в политической, экономической и общественной жизни страны, каждый сам вносит туда свою долю... Вот я и решил, что мы обязаны здесь пока у нас есть время и возможность, научиться чему-нибудь, что после может пригодиться. С этою целью мы учили вас правильно вести собрания, устроили библиотеку, стали издавать "Бюллетень" [в нем публиковались материалы пацифистского характера. - М. Ч.]. Далее разработали план школы грамотности для неграмотных, общеобразовательных курсов для ознакомления интересующихся с важнейшими явлениями в природе и жизни. Наконец учредили комиссию театральную и спортивную, приняли уставы потребительской лавки и ротных касс взаимопомощи. Во все эти учреждения я хотел привлечь вас, товарищи, дабы вы наглядно ознакомились бы с тем, что вас встретит в новой России или что вам самим придется насаждать по деревням. Словом, как при земствах существуют опытные поля, так и эти учреждения будут практическою школою, но не земледелия, а общественности.
Еще другое значение я придавал всем этим начинаниям. Они заполнили бы ваш досуг, вам не пришлось бы шататься от нечего делать, скучать, и искать развлечения в пьянстве и карточной игре. Напротив они пробудили бы в вас интерес к чему либо более высокому, и чистому.
Первый раз вы помешали моей работе в начале мая пока я был в Париже. Вы отказались от занятий это обострило наладившиеся между солдатами и офицерами отношения и создало атмосферу, при которой выполнение намеченных мною задач немыслимо.
Ваше требование тогда было: дайте нам подходящий лагерь и мы займемся [учебными, строевыми, военными и пр. занятиями. - М. Ч.] ... Но вы и в Ля Куртине вновь отказались от занятий. Потребовали отправки в Россию. Я вошел в Исполнительный комитет Отрядного совета, ставший во главе вас, не потому, что согласился с вашей тактикою, а лишь потому, что в нужную минуту своим советом не дать вам окончательно зайти в тупик ... Поставленной... цели мне, следовательно, не удалось исполнить и мое дальнейшее в нем [в комитете. - М. Ч.] пребывание не имеет значения ...
Ходатайствовать об отправке в Россию мы могли бы и занимаясь... я... настоял, чтобы полковой совет 1-го полка высказался бы за занятия ... Но в ротах нашлись безответственные люди, настроили большинство вас против занятий... Вы, товарищи, не считаетесь никогда с оценкой момента. В начале марта, в разгар революции можно было многое брать захватом. Тогда не было законности... Сейчас положение изменилось. Сейчас такая сила у Временного правительства есть и мы вынуждены с нею считаться. ...что это за сила. В России - Совет солдатских и рабочих депутатов, опирающийся на значительную часть армии, здесь - французы. В России ленинцы также как и вы не учли этого обстоятельства. Правительство их разбило и разбило окончательно [речь идет о подавлении большевистского выступления в июле 1917 г. - М. Ч.]. С нами если мы не переменим тактики, будет тоже ...
Я не хочу сказать, что именно так будет, но я утверждаю, что такой результат возможен.
Теперь, я надеюсь, вы поняли, почему я советовал перейти на другую тактику: безусловно подчиниться Временному правительству и на почве строгой законности уже отстаивать свое...
Еще раз повторяю: может быть все выйдет к лучшему, но вести вас "на авось" я не могу.
Я слышал, товарищи, голоса возмущения: нас оставляют люди, которым мы верили. Если вы, товарищи, мне так верили, то почему вы вдруг не верите теперь, когда вопрос идет может быть о наших головах.
Я оставляю вас, товарищи, не из упрямства или не потому что, как говорят, я подкуплен......все вы знаете, у меня вечно пустые карманы.
Нет, товарищи. Я оставляю вас по следующим двум причинам:
1) потому, что вы встали со вчерашнего вечера на ложный и опасный путь [выше говорилось об отказе принятия комитетом резолюции о подчинении войск Временному правительству. - М. Ч.] и не послушались человека, который может быть всю душу вложил в ваше дело [Балтайс имеет здесь в виду себя. - М. Ч.], - и
2) потому, что тревожное положение и забота об отряде в последнее время, а также упорная работа в течение предыдущих 4-х месяцев окончательно подорвали мои силы и без того слабое здоровье..."15.
Любопытно, что в "Обвинительном акте по делу о беспорядках в частях 1-й Особой пехотной дивизии, имевших место в лагере Ля-Куртин" от 7 ноября 1917 г. (знаменательная дата!), составленным специально прибывшим во Францию военным прокурором Ю. И. Лисовским, нет ни единого слова о добровольном подчинении Балтайса и Волкова приказу генерала Занкевича № 34 от 30 июля 1917 г. (В "Обвинительном акте" нельзя также встретить ни одной строчки о штурме Куртина, за исключением туманных намеков.) Зато прокурор весьма обстоятельно исследует факты революционной деятельности и "антимилитарных высказываний" этих персонажей (но не представив убедительных доказательств связей Балтайса с некоей организацией, контролировавшей его деятельность - при условии, если они существовали). Ознакомившись с "Обвинительным актом", можно констатировать, что при составлении столь серьезного документа Лисовский (в части обвинения Балтайса, Волкова и др.) во многом руководствовался эмоциями, нежели желанием всестороннего анализа прошедших событий. В начале лета 1917 г. обстановка в лагере Куртин продолжала сохраняться тревожной. 5 июля генерал Занкевич докладывал военному министру А. Ф. Керенскому в Петроград: "Части 1-й Особой пехотной дивизии состоявшей в лагере "Ля- Куртин" [так в тексте. - М. Ч.], поддавшись агитации ленинцев 22 июня [по новому стилю - 5 июля. - М. Ч.] отказались вопреки приказа начальника дивизии приступить к занятиям, имевшим целью боевую подготовку дивизии, заявив через свои организации о нежелании сражаться на Французском фронте и требуя немедленной отправки в Россию"16.
Впрочем, в составе дивизии раздавались голоса некоторых военнослужащих, которые требовали поскорее отправить их на фронт, дабы спасти от бездеятельности и недисциплинированности. Большинство их было среди солдат 1-й, 3-й, 4-й, 9-й, 10-й и 11- й рот 5-го Особого полка. Некоторые офицеры и солдаты, не дожидаясь решения дальнейшей судьбы 1-й Особой дивизии, сами подавали ходатайства о переводе их на службу в иностранные армии на передовую.
В итоге в 1-й Особой дивизии образовались две большие группы. Их объединяло только одно - требование возвращения в Россию. Но если первая требовала сражаться только в России, вторая выражала согласие принять участие в борьбе и на французском фронте, если прикажет Временное правительство. Первого мнения придерживалась большая часть всех русских солдат 1-й Особой дивизии (преимущественно 1-я Особая бригада). Думается, подлинное желание этих войск сражаться в России вызывает большие сомнения. Один из мятежников так и сказал: "...и в России не пойдем на фронт, потому что я свободный гражданин и если меня убьют, то на какой черт мне свобода"17.
Трения между обеими бригадами начались почти с первых же дней сосредоточения в Куртине. Необходимо учитывать и разный социальный состав Особых бригад - в 1-й подавляющее большинство составляли рабочие Самары и Москвы (имевшие опыт забастовок и прочих "эксцессов" со времен 1905 - 1906 гг.), во 2-й - крестьяне Уфимской, Казанской, Оренбургской губерний. В июне произошел один неприятный инцидент, обостривший взаимоотношения между бригадами. Солдаты из 1-й Особой бригады избили и арестовали штабс-капитана 5-го Особого полка 3-й Особой бригады В. Н. Разумова. Узнав об этом, солдаты из его 1-й пулеметной роты того же полка приготовились выручать офицера, и даже расчехлили пулеметы. Однако благодаря своевременному вмешательству русского коменданта Куртина подполковника Гринфельда инцидент был ликвидирован.
Желая впредь не допустить подобных инцидентов, генерал Занкевич решил отделить лояльные ему подразделения от взбунтовавшихся солдат. Поэтому 8 июля часть солдат была отправлена из лагеря в Фельтен, что в 25 км от Куртина: из 5-го и 6-го Особых полков ушло около 3 тыс. чел., из 1-го и 2-го Особых полков - около 1 тыс. чел., в том числе почти все офицеры дивизии (впоследствии общее число фельтенцев возросло). Число ушедших могло быть и больше, но агитаторы, угрожая желающим уйти из лагеря солдатам избиением и смертью, заставляли оставаться многих. Так, когда из одной роты решили уйти 64 человека, их сразу же освистали, силой отобрали винтовки, чуть ли не сняли с них всю одежду вплоть до сапог. В итоге число желающих покинуть лагерь из этой роты снизилось до 23 человек18. Раздел дивизии еще больше укрепил веру "неподчинившихся" в свою силу.
Судя по французским данным, из 6744 человек 1-й бригады (на 16 июня) в июле вышло из Куртина 1162 человека, из 5840 солдат 2-й бригады (также на 16 июня) подчинились приказу 4714 человек, из двух маршевых батальонов (более 3 тыс. человек), лагерь покинул 351 человек. Таким образом, в Куртине осталась подавляющая часть 1-й Особой дивизии (9 или 12 тыс. человек19), преимущественно все из 1-й Особой бригады, возглавляемой комитетом с Балтайсом и Волковым, избранными только одним полком - 1-м Особым, что являлось незаконным.
В это время французское правительство вело долгие переговоры с Временным правительством по поводу отправки 1-й Особой дивизии в Россию. Между договаривающимися сторонами возникли разногласия. Временное правительство не желало, чтобы 1-я Особая дивизия прибыла в Россию, так как она непременно оказалась бы еще одним источником напряжения в стране. Поэтому Петроград пытался разрешить проблему другими способами. Так, Временное правительство решило послать 1-ю Особую дивизию на Салоникский фронт, но из-за нежелания французского командования иметь недисциплинированные войска в одном месте, от данного проекта отказались. Не последнюю роль в этом отказе сыграло следующее обстоятельство - не поддавшиеся пропаганде "левых" солдаты и офицеры не желали выезжать в Салоники. К тому же французское правительство не обладало необходимыми транспортными средствами для перевозки 1-й Особой дивизии, а Временное правительство явно не понимало, что могло бы произойти с русскими войсками на Салоникском фронте в случае их объединения.
Пока Париж и Петроград обменивались телеграммами, генералы Занкевич и командир 1-й Особой пехотной дивизии Н. А. Лохвицкий пытались урегулировать обстановку. Они несколько раз посещали Ля-Куртин, уговаривая солдат сдать оружие и добиться от них повиновения, но безуспешно. Подобным образом обстояли дела у полномочного представителя Временного правительства профессора С. Г. Сватикова, комиссара Временного правительства Е. И. Раппа (при нем находился помощник - прапорщик Н. С. Гумилев, известный поэт) и у Смирнова, начальника делегации от Совета солдатских и рабочих депутатов. Так, солдаты отнеслись к Сватикову с неприязнью, "...смотрели хмуро и недоверчиво, курили, даже стоя в первых рядах"20. Трудно сказать, на что надеялся Сватиков, гражданский человек, призывая к подчинению Временному правительству военнослужащих-фронтовиков.
28 июля Занкевич получил телеграмму N 3172 от Керенского, где последний писал, что он "...находит необходимым восстановить... порядок самыми решительными мерами, не останавливаясь перед применением вооруженной силы и руководствуясь только что введенным положением о военно-революционных судах с правом применения смертной казни ...приказываю привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте и ввести в нее железную дисциплину"21. На основании этой телеграммы Занкевич издает приказ-ультиматум № 34 от 30 июля, в котором куртинцам было приказано подчиниться Временному правительству.
Подчиняясь Занкевичу и приказам Временного правительства, Балтайс, "не желая быть в руках бессознательной массы солдат какою-то игрушкою, не признававшей доводов рассудка, требующего безусловного подчинения Временному правительству и Совету солдатских и рабочих депутатов, во имя интересов Русской революции..."22, с частью солдатского комитета 1-го полка и восемью сотнями солдат покинул Куртин; по прибытии в Фельтен Балтайс, Волков и еще 20 человек были арестованы.
Следовательно, Балтайс либо не был готов идти до конца, либо не хотел, что лишний раз доказывает необходимость взвешенных оценок его деятельности. Вместе с тем нельзя не заметить, что Балтайс ушел из Куртина не 8 июля, а 30-го. Между этими двумя датами существует примечательное вышеупомянутое событие - Июльский кризис, когда в Петрограде 16 - 18 июля прошли беспорядки с участием воинских частей, после подавления которых В. И. Ленин вместе с Г. Е. Зиновьевым скрылся в знаменитом шалаше на станции Разлив, опасаясь ареста за "государственную измену". Если Балтайс был сторонником Ленина, не увидел ли он в июльских событиях крах своего кумира (то есть проявил "политическую близорукость")? Не зря же он говорит, что в России сегодня есть сила - Совет солдатских и рабочих депутатов, "опирающийся на значительную часть армии". Или, с радостью встретив Февральскую революцию в качестве "великого уравнительного движения" (как с восторгом приветствовали Великую Французскую революцию 1789 г. простые французские унтер-офицеры и солдаты, путь которым по служебной лестнице наверх был закрыт), Балтайс просто решил, что революция завершилась, и скоро все вернется на круги своя?
Несмотря на нежелание выполнять приказы "царских палачей", куртинцы во главе с временным председателем отрядного солдатского совета Куртина П. Кидяевым и членом Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин (переименованного из Куртинского отрядного комитета) А. П. Глобой решились выйти из лагеря к месту предполагаемой встречи между куртинцами и фельтенцами, предприняв меры безопасности, которые не оказались лишними. После ухода подавляющей части куртинцев к Куртину подошли фельтенцы и попытались захватить лагерь, но оставленные в лагере солдаты помешали нападавшим. После встречи Лохвицкого и Занкевича с куртинцами последние отказались выполнять приказ о подчинении Временному правительству - командование явно не владело ситуацией. К счастью, пока все обошлось без кровопролития, хотя куртинцев встретили вооруженные фельтенцы при поддержке пулеметов, несмотря на первоначальную договоренность о том, что обе стороны придут на встречу без оружия. Из сохранившихся свидетельств до сих пор не совсем ясно, как в действительности проходила эта встреча и как сторонам удалось избежать кровопролития (хотя куртинцы оставили винтовки в лагере, многие пришли с пистолетами и гранатами в карманах).
Первым (и последним) главой только что образованного Совета стал 24-летний младший унтер-офицер Афанасий Петрович Глоба, уроженец Екатеринбургской губернии, служивший в 1-й Особой бригаде с момента ее образования в 1916 г., и ранее не упоминавшийся в рапортах французского и русского военного командования (по непонятной причине Лисовский ни разу не упоминает о нем в "Обвинительном акте"). Теперь о нем говорили как о "большевистском лидере", "баптисте и фанатике". После ухода Балтайса он стал общепризнанным лидером.
Как и все куртинцы, он не хотел сражаться на французском фронте и ратовал за отправку домой. Как и многие солдаты Особых бригад, Глоба не имел четко выраженных политических пристрастий. По некоторым данным он был близок к анархистам. После окончания первой мировой войны он обратился к французским властям с прошением отпустить его в Россию, а "...лучше всего украинскому правительству (но не большевистскому), ибо я украинец"23.
Как отмечает военный прокурор, прибывший расследовать дело о мятеже в Куртине, Лисовский, "...Занкевич терялся все больше и больше, не зная с кем посоветоваться и на кого опереться". Не мог он опереться и на фельтенцев, в рядах которых удалось навести лишь относительный порядок. Обстановка требовала срочного решения во избежание вооруженного столкновения как между русскими солдатами, так и между русскими и французами. Когда Занкевич и Лохвицкий получили новый приказ Верховного главнокомандующего Русской армии генерала Л. Г. Корнилова с требованием навести порядок в Куртине железной рукой, Занкевич отправил в Ставку мрачный ответ: "Для подавления выступления [мятежа. - М. Ч.] не имею ни русских, ни французских войск"24.
В то время, когда во Франции остро стоял вопрос о пребывании Особой дивизии, в Петрограде, в Совете солдатских и рабочих депутатов вопрос о пребывании русских войск за границей даже не поднимался. Сватиков был прав, называя Особые дивизии "забытыми русскими войсками"25.
Постоянные увещевания солдат, покрытых, как говорилось в одном из рапортов, "плесенью анархии", убеждали куртинцев в том, что с ними никто ничего не сможет сделать, и все будет, как они захотят. Например, второй ультиматум от 4 августа генерала Занкевича, призывавшего немедленно подчиниться Временному правительству под страхом смерти, мятежниками не был выполнен, а бездействие командования и в этом случае дало куртинцам лишний повод еще больше уверовать в собственную безнаказанность. Русское командование 1-й Особой дивизии пребывало в растерянности, не зная как обращаться с куртинцами, пытаясь заигрывать с ними, но не решаясь действовать уверенно и решительно. Фельтенцы, в свою очередь, требовали, чтобы их начальство прекратило "миндальничать" с "негодяями-куртинцами".
Положение в лагере Ля-Куртин освещалось в советской историографии весьма тенденциозно, впрочем, как и в эмигрантских изданиях за рубежом. Приведем лишь два отрывка из работ П. Ф. Карева и В. А. Васильева: "Как только начались занятия, сразу же прекратились всякие неполадки. Караулы стали добросовестно относится к своим обязанностям, часовые на постах не спали, как раньше... Прекратились хищения военного имущества, пьянство, нелады с местным населением". "Разнузданная, распропагандированная толпа в солдатских шинелях, потерявшая человеческий облик, с озлобленными, озверелыми лицами бушует, пьянствует и безобразничает в военном лагере Ля-Куртин. Жители соседних сел по вечерам запираются на запоры"26.
Судя по архивным данным, дисциплина все-таки существовала, хотя и не в полной мере, поддерживаемая Отрядным комитетом лагеря. Жалоб от населения на куртинцев первое время вообще не поступало. Даже наоборот, в частях 3-й Особой бригады, считавшейся более дисциплинированной, чем 1-я, происходили случаи некоторых "обыденных эксцессов" с местным населением (хотя вопрос о внутреннем распорядке и жизни куртинцев после раскола 1-й Особой дивизии требует еще дополнительных изысканий). Но через две-три недели внутреннее положение в Куртине изменяется только в худшую сторону (особенно после "отставки" Балтайса), и русское командование начинает активно готовиться к ликвидации мятежа. Занкевич предпринимает ряд мер. В частности, с 20 июля начинает работу следственная комиссия во главе с подполковником 2-го Особого полка Ждановым, которой надлежало выявить зачинщиков мятежа и предать их суду. Уже к 10 августа комиссия составила обвинительный акт по делу о волнениях среди солдат 1-й Особой пехотной дивизии. Аресту подлежало 177 человек, но все они находились в Куртине.
В начале августа Занкевич запретил выплату жалованья куртинцам и сократил их пайки, поскольку мятежники до сих пор получали продовольствие в полном объеме - русское командование предполагало, что солдаты вскоре сами успокоятся, и продолжало принимать куртинцев за солдат, а не за мятежников. Только убедившись в невозможности "естественного" хода событий, Занкевич решил прибегнуть к "тактике голода". В частности, с 14 августа было приказано выдавать 300 г хлеба ежесуточно (вместо 750 г), 75 г мяса (вместо 400 г); лишились фуража и 3 тыс. лошадей, а с 21 августа отпуск продуктов питания уменьшился еще на 30%. Но полный голод лагерю не грозил. В Куртине, по официальным данным, имелся значительный запас консервов, 30 - 100 тыс. тонн картофеля и, конечно, лошади.
Наконец, Занкевич решился на применение военной силы. Желая навести порядок в дивизии, он заручился помощью французского правительства, которое согласилось на применение своих войск, но только после "констатированного неуспеха" русских войск. В итоге войска генерала Комби окончательно изолировали 1-ю Особую дивизию в Ля-Куртине, а 10 - 12 августа лояльные войска 3-й Особой бригады перевезли солдат этой дивизии из Фельтена в 15 эшелонах вглубь страны, в лагерь Курно (около Бордо), подальше от вредного влияния куртинцев и от "всеразрушающей анархии".
Лагерь Курно.
Однако применять французские части против куртинцев никто не хотел: ни французские, ни русские генералы. Желающих среди курновцев участвовать в подавлении мятежа куртинцев не хватало, но тут Занкевичу повезло: 3 августа в Брест из России, для дальнейшего отбытия через Францию в Салоники, прибыли "благонадежные" войска 2-й Особой артиллерийской бригады во главе с генерал-майором М. А. Беляевым. Прежде чем согласиться на участие в подавлении мятежа куртинцев, артиллерийская бригада послала в лагерь "депутацию". Быстро убедившись в полной бесполезности переговоров, артиллеристы договорились сформировать артиллерийское подразделение и по собственной инициативе сформировали пехотный батальон для помощи курновцам при наведении порядка в Куртине.
В итоге Занкевичу удалось сформировать пять пехотных батальонов приблизительно по 500 человек, две пулеметные роты с 48 пулеметами и шестью 58-мм, 120-мм и 240-мм орудиями (всего - 6 тыс. человек). Два батальона восточного сектора (полковник Г. С. Готуа) получили оригинальное название "батальоны смерти", остальные три батальона - "батальоны чести". Чтобы отличить своих от мятежников, на левый рукав курновцы-артиллеристы повязали желтые, курновцы-пехотинцы - синие повязки. (В тылу стояли 5 тыс. французов.) К штурму русское командование приготовилось основательно. Связь между начальниками секторов, Занкевичем и Беляевым поддерживалась по телефону, пешими и конными ординарцами. В распоряжении курновцев имелось 4 - 6 прожекторов, которыми ночью освещали наиболее опасные участки во избежание внезапной атаки со стороны противника. Можно предположить, что в военном отношении подавление мятежа было подготовлено довольно профессионально.
Сводный отряд был разделен на несколько секторов. Непосредственно в штурме лагеря участвовали три сектора - северный, восточный и западный; главным сектором являлся восточный. Северный сектор (9 офицеров и 522 солдата) - 1-й батальон 5-го Особого полка (1-я, 2-я, 3-я и 4-я роты), 11-я и 12-я роты 5-го Особого полка, 1-я пулеметная рота 5-го Особого полка (8 пулеметов) и два взвода (полурота) 3-й пулеметной роты 6-го Особого полка (4 пулемета) во главе с полковником М. Е. Рытовым; восточный - 4 роты 2- го Особого полка, 2-я пулеметная рота 5-го Особого полка (8 пулеметов), 2-я полурота 3-й пулеметной роты 6-го Особого полка (4 пулемета) и 1 рота 2-й Особой артиллерийской бригады (без орудий, использовавшаяся в качестве пехоты) во главе с Готуа; западный - 3- я и 4-я роты 6-го Особого полка, 2-й батальон 6-го Особого полка (5-я, 6-я, 7-я и 8-я роты) и 2-я пулеметная рота 6-го Особого полка (8 пулеметов) во главе с полковником Г. К. Стравинским. Артиллерийские части (возглавляемые капитаном Омельяновичем) состояли из 7-й батареи 2-й Особой артиллерийской бригады (6 орудий), прикрытые 6-м батальоном той же бригады, но использовавшимся в качестве пехоты. В резерве (так называемый южный сектор) находились 7 стрелковых рот, подразделения 2-й Особой артиллерийской бригады (1750 человек) и 2 пулеметные роты (16 пулеметов) во главе с полковником Котовичем27.
Командовал всеми войсками генерал Занкевич. Непосредственное руководство сводным отрядом осуществлял генерал Беляев. 13 сентября он издает приказ: "Стрельба по безоружным солдатам в секторах западном и северном ни в коем случае не допустима, а в восточном секторе и на всем протяжении кроме деревни Ля-Куртин, где следует отдельных людей и небольшие группы задерживать, а по большим массам, хотя бы и безоружным, открывать огонь"28.
К 14 сентября сосредоточение русских и французских войск закончилось; ситуация достигла апогея. Дальнейшие события можно представить в виде хроники.
14 сентября. Прекратилась доставка в лагерь любого питания. Отрядный комитет лагеря выпустил обращение к французскому коменданту Ля-Куртина с резкой критикой в адрес генерала Занкевича по поводу прекращения всякого довольствия как солдатам, так и лошадям. Однако в официальном рапорте от 14 октября на имя военного министра генерал-майора А. И. Верховского (преемник Керенского) генерал Занкевич указывает, ссылаясь на данные от подполковника Фарины, что куртинцы на сутки раньше, т.е. 13 сентября, сами отказались от всех продуктов питания, в том числе и от фуражного довольствия. В этот же день подполковник Балбашевский и подполковник Фарин от имени генерала Занкевича предъявили куртинцам ультиматум: "Приказываю солдатам лагеря Ля-Куртин изъявить полную покорность, беспрекословно подчиняться всем моим распоряжениям и с момента получения сего приказа складывать оружие... Сложившим оружие надлежит выходить из лагеря... На выполнение указанных выше требований сложения оружия и выхода из лагеря предоставляю время с момента получения сего приказа до 10-ти часов утра 16 сего сентября, когда по оставшимся в лагере Ля-Куртин будет открыт артиллерийский огонь...
Все солдаты, не подчинившиеся указанным выше требованиям к 10-ти часам утра 16 сентября, будут, согласно приказаниям Временного правительства, считаться изменниками Родины и революции и лишаются:
A) права участия в выборах Учредительного собрания;
Б) семейные - пайка;
В) всех улучшений и преимуществ, которые будут дарованы Учредительным собранием. Каждый солдат, выходящий из лагеря с оружием, будет подвергнут обстрелу"29.
15 сентября. Со стороны осаждающих делаются последние попытки урегулировать конфликт мирным путем, куртинцев пытаются уговорить сдать оружие и подчиниться генералу Занкевичу. В качестве парламентера выступает председатель полкового комитета 6-го Особого полка старший унтер-офицер Родин; его миссия оказалась безуспешной. Уверовав в бессилие властей (на то существовали веские причины), предводители куртинцев даже не допустили Родина к солдатской массе.
Руководители мятежников предпринимают ответные действия: передают в ряды осаждавших и французскому коменданту ряд прокламаций и воззваний, по большей части анонимных. Суть "пропаганды" сводилась к следующему: переходите в Куртин, наш враг немец, а не вы; необходимо не допустить кровопролития между русскими солдатами; не подчиняйтесь генералу Занкевичу. С другой стороны, куртинцы грозили, что на силу они ответят силой. Надо заметить, что некоторые прокламации были довольно грамотно составлены в идеологическом плане, хотя и содержали явные лексические и грамматические ошибки. Так, в одной из них говорилось: "Твои родители скажут: мы твои родители, отец и мать, братья и сестры боремся за свободу, а ты проклятый каин убивал своего брата и давал помочь проклятым буржуазам душить нас... ты не сын нам на которого возлагали с твоего отъезда все надежды и ты оказался убийца братьев и отца и матери. Так вот друзья не дадут [тебе. - М. Ч.] хлеба и гроб...". В этот же день, 15 сентября мятежники пишут: "так дайте же [раненых, отправленных курновцам. - М. Ч.] ему [Занкевичу. - М. Ч.], пусть он пьет из ран больных, если для него мало вина..."30. (Примечательно, что уже 15 сентября, т. е. до начала обстрела, уже имелись раненые - правда, по данным одной, заинтересованной, стороны).
В результате "идеологической обработки" курновцев лишь единицы отказались участвовать в подавлении мятежа. Руководители мятежа успешно влияли только на оставшихся в Куртине, заявляя им, что по ним стрелять не будут, а орудия, которые они видят вдалеке - деревянные, сделанные по приказу "офицеров-кровопийцев".
16 сентября. В 10 часов утра время ультиматума истекло - сдалось всего несколько десятков человек. Нападающие открыли артиллерийский огонь; в течение дня было выпущено 18 снарядов; в ответ куртинцы открыли ружейно-пулеметный огонь. Вторая попытка Родина уговорить куртинцев сдаться также оказалась неудачной. Складывалось впечатление, что дело затянется31.
17 сентября. Утром выпущено 30 снарядов (то есть всего с начала штурма было выпущено 48 снарядов, а не "три выстрела картечью", как указывал Сватиков32). К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. В лагере осталось несколько десятков мятежников (укрывшихся с пулеметами в здании офицерского собрания), которые с наступлением темноты открыли сильный огонь по курновцам. Вечером сводный отряд генерала Беляева вошел в лагерь. Решившим сражаться "до последнего патрона" была даже оказана медицинская помощь со стороны атакующих - к осажденным прибыл врач 2-го Особого полка с четырьмя фельдшерами (по словам врача, большинство нежелающих сдаваться находились в состоянии сильного алкогольного опьянения).
18 сентября. Утром, в течение одного часа, было выпущено 100 снарядов, в течение дня - 488 шрапнельных снарядов и 79 гранат. С 15 часов до утра 19 сентября сдалось свыше 50 человек, в том числе и Глоба (по некоторым сведениям, он был арестован русским патрулем около лагеря вместе с любовницей-француженкой).
19 сентября. По опорным пунктам оборонявшихся было выпущено 600 снарядов; местами вспыхивали рукопашные бои. В течение дня сопротивление куртинцев было сломлено (отдельные бои продолжались до полудня 20 сентября).
Вопрос о потерях с обеих сторон остается открытым. Известно, что Занкевич докладывал Верховскому в рапорте от 14 октября: "Констатированные потери мятежников до вечера 5 сентября [18 сентября по новому стилю. - М. Ч.] 10 убитых и 44 раненых. Действительные потери должны быть значительно больше". Число сдавшихся куртинцев, по официальным данным, составило 8515 человек, по другим - 8383 человек. Атакующие, по словам Занкевича, потеряли убитым 1 солдата 2-го Особого полка и 5 ранеными (французские войска, участвовавшие в кольце заграждения, также понесли потери - одного убитого и одного раненого - по "несчастной случайности")33.
Как сообщил 20 сентября Занкевич Верховскому, "...Куртинский бунт ликвидирован нашими войсками без какого-либо активного участия французов". 23 сентября военный министр Франции П. Пенлеве свидетельствовал: "Во время этих операций [по подавлению мятежа. - М. Ч.] генерал Занкевич использовал исключительно русские части... Французские войска, расположенные в тылу русских войск, чтобы парировать любой инцидент, ни разу не вмешивались". По данным Пенлеве, мятежники потеряли 9 убитыми и 46 легкоранеными, большинство которых было ранено "...огнем самих мятежников, стрелявших из пулемета по своим товарищам, пытавшимся выйти из лагеря, чтобы добиться их подчинения"34.
Очевидцы, написавшие через несколько десятилетий работы, посвященные истории Особых бригад, называют совершенно разные общие цифры потерь: Р. Я. Малиновский - свыше 200 человек, авторы сборника "Русские солдаты во Франции" - до 600 человек, П. Ф. Карев - не менее 1 тыс., Д. У. Лисовенко - 3 тыс. Но их данные можно сразу подвергнуть сомнению из-за существовавшей во время написания их работ политической конъюнктуры. Однако очевидец тех событий французский лейтенант П. Пети утверждает, что потери составили около 1,5 тыс. куртинцев. Современный французский историк Р. Адан подсчитал, что из списков 1-й Особой дивизии в данный период "исчезли" от 750 до 1000 человек35.
92 активных мятежника из куртинцев были заключены в военную тюрьму в Бордо; 300 человек сосланы на остров Экс, еще 300 были сосредоточены в лагере Бург-Ластик (около города Клермон-Ферран в департаменте Пюи-де-Дом), где господствующие порядки напоминали тюремный режим (позже в лагере вспыхнул бунт, в подавлении которого участвовали французские пехотный полк и три пулеметные роты; 50 человек сослали на Экс, около 250 - отправили в рабочие батальоны). Самых известных мятежников, в том числе Балтайса, Волкова и Глобу (всего 22 человека), сослали на Экс, где им было запрещено общаться с русскими и французами.
Лагерь Ля Куртин после подавления восстания.
Из остальных солдат, оставшихся в Куртине (около 7,5 тыс. человек), сформировали 19 сводных маршевых рот приблизительно по 400 человек в каждой, размещенных в том же лагере; как состоявшие под следствием они находились под охраной французских войск. Однако теперь к ним относились значительно мягче, что тут же сказалось на их дисциплине. Как замечает П. Пети, солдаты "стали вести настоящую цыганскую лагерную жизнь": пили, танцевали - одним словом, проводили день за днем "в праздности и веселье"36, что не могло не привести к их дальнейшему разложению.
11 ноября в Ля-Куртине снова вспыхнул мятеж среди русских солдат, но незначительного масштаба, главным требованием мятежников являлось немедленное возвращение в Россию. Но этот мятеж был подавлен быстро, причем силами самих французов; участников волнений отправили на работы во Францию или в североафриканские лагеря. С прибытием 20 декабря 1917 г. американских войск в пустой лагерь Ля-Куртин окончательно закончилась Куртинская трагедия (впрочем, некоторое число русских военнослужащих - 15 офицеров и 40 солдат - находились в лагере еще в начале января 1918 г.).
Подводя итоги мятежа в Ля-Куртине, необходимо отметить следующее. Во-первых, отсутствие жестких и репрессивных мер против руководителей мятежа - Балтайса, Волкова и Глобы, не говоря уже о других участниках выступления (во французской и британской армии таких военнослужащих неминуемо ждала бы смертная казнь). В мае 1918 г. Глоба вместе с группой куртинцев прибыл с острова Экс в город Белоостров (Финляндия), где его обменяли на группу французских граждан, занимавшихся шпионской деятельностью в Советской России; правительственную комиссию по встрече Глобы и его товарищей встречал с советской стороны Д. З. Мануильский.
В центре — арестованный Глоба.
Не были казнены и Балтайс с Волковым. Судя по некоторым данным, в конце 1919 г. - начале 1920 г. они вернулись на территорию бывшей Российской империи, где их следы затерялись. По некоторым сведениям, Балтайс вступил в члены РКП(б) и вошел в состав коммунистического подполья в Латвии (либо работал в МИДе Латвии). Волков, вероятно, устроился в Петрограде, потом в Москве. О Глобе известно только то, что, вступив в ряды РКП(б), в начале 30-х гг. он работал на одном из украинских заводов. Учитывая прошлое вышеперечисленных персонажей, сомнительно, чтобы они смогли дожить до старости. Косвенным фактом, подтверждающим это, может служить отсутствие сведений о дальнейшей судьбе Балтайса, Волкова и Глобы у советских историков-очевидцев событий 1917 г.: у Кареева, Лисовенко и др.
Во-вторых, наводит на некоторые размышления резкая диспропорция потерь - от нескольких человек до 3 тыс. человек. Например, если потери действительно доходили до нескольких тысяч человек, возможно ли было осенью 1917 г. в официальном документе (на имя военного министра!) занизить цифру - как минимум - в несколько десятков раз? Возможно ли было скрыть - пусть не от русской Ставки, расположенной далеко от места событий - от французов сотни (тысячи?) убитых и раненых военнослужащих? Любопытные данные сообщает французский военный архив: в момент расформирования 1-й Особой дивизии в декабре 1917 г. в ней насчитывалось около 16,5 тыс. человек, хотя в июне того же года в ней находилось 15,5 тыс. человек37. К сожалению, остаются неизвестными источники пополнения и численность 1-й Особой дивизии за сентябрь.
Вышеупомянутый Адан утверждает, что трупы убитых куртинцев были сожжены ночью и захоронены в неизвестном месте (убитому солдату "батальона чести" устроили торжественные воинские похороны) - иными словами, власти могли скрыть от общественности десятки (сотни?) жертв. В 1934 г., на вопрос французского репортера Ш. Штебера о потерях куртинцев один местный житель - лично не видевший подавление мятежа - сказал "то, что тут говорят все": "Убитые? О Господи, да, конечно, без всякого сомнения! Но никто не мог сказать, сколько их тогда погибло. Говорили о трех тысячах [газета вышла 7 декабря 1934 г. - М. Ч.]. Некоторые [жители. - М. Ч.] полагают, что погибших было больше, и они же утверждают, что их всех сожгли"38.
К тому же в данных Занкевича присутствует некое противоречие. В вышеуказанном рапорте от 14 октября он определяет потери куртинцев в 10 убитых и 44 раненых, а в рапорте от 22 сентября генерал сообщает в Петроград: "Доношу точное число потерь... у мятежников 8 убитых и 44 раненых". Еще раньше, 19 сентября Занкевич писал в Петроград, что "констатированные потери" мятежников к вечеру 18 сентября составляют 10 убитых и 44 раненых39.
Если обратиться к рапортам на имя Лохвицкого начальников секторов полковников Готуа (от 23 сентября), Рытова (от 24 сентября) и Стравинского (от 26 сентября), потери мятежников составили 8 человек убитыми и - по словам сдавшихся куртинцев - около 30 ранеными (только за первый день обстрела). Все трое сообщают, что главари расстреливали тех, кто собирался уйти из Куртина. Готуа, который штурмовал офицерское собрание, в рапорте указал, что куртинцы оказали упорное сопротивление, стреляли из револьверов, бросали гранаты; солдаты обеих сторон участвовали в рукопашных схватках. Указанные потери в 8 человек мятежники понесли именно здесь; здесь был убит и единственный солдат со стороны курновцев, получивший смертельное ранение от револьверной пули, выпущенной подпрапорщиком-мятежником40.
Непонятно, какими данными пользовался французский военный министр, но он, как было сказано выше, указал потери куртинцев в 9 человек и 46 раненых. Он заявил, что большинство из них было ранено своими же, но рапорт Готуа (в части причин и места смерти мятежников) является в данном случае более ценным источником информации, чем предоставленные Пенлеве сведения его сотрудников.
О потерях курновцев, то есть атакующей стороны, также приводятся различные данные. Так, по рапорту от 14 октября (и от 22 сентября) Занкевич говорит об 1 убитом и 5 раненых, а сентябрьские рапорты начальников секторов говорили об 1 убитом (у Готуа) и 3 раненых (у Рытова); Стравинский о потерях не обмолвился и словом41.
19 сентября 1917-го года — солдаты покидают лагерь Ля Куртин.
Но самое большое удивление вызывает фраза Занкевича в рапорте от 14 октября: "Действительные потери должны быть значительно больше". Со времени подавления куртинского мятежа прошел почти месяц, но генерал ничего не может сказать о точном количестве погибших и раненых! Так кто же и когда должен был их подсчитать, если Занкевич - фактически командующий русскими войсками во Франции - не может их сообщить (при этом его ставка находится в Париже, а не в Петрограде)? Что хотел сказать Занкевич, не совсем ясно: то ли не хотел пугать Петроград (хотя в данной фразе уже явно присутствует мрачный и пессимистический оттенок), то ли пытался преследовать какие-то цели, понятные только ему и, возможно, некоторым посвященным. Вместе с тем не забудем, что в рапорте от 22 сентября он довольно бодро и четко, как и приличествует военному человеку, сообщил о потерях. К сожалению, на данный момент можно только строить догадки, что же повлияло на Занкевича между 22 сентября и 14 октября.
Вероятно, уточнить данные о потерях можно будет лишь после детального изучения не только французских центральных архивов (военного и юстиции), но и местных (полиции и префектуры департамента Крез).
Мятеж в Ля-Куртине русское командование подавило, но "русский вопрос" не разрешило. Перед французским и Временным правительствами оставалась прежняя задача - что делать дальше с русскими военными контингентами? Поскольку Временное правительство уже дышало на ладан, его волновали другие проблемы, в число которых судьба русских войск во Франции и Греции не входила. Более того, 5 ноября 1917 г. орган Временного правительства "Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению" вынес решение о невозвращении русских бригад, и возможности их использования если не на фронте, то в качестве рабочей силы42. Предполагалось, что русских офицеров и солдат возьмет "под свое крыло" французское правительство, которое пошлет их на свои заводы и фабрики, в североафриканские лагеря и только небольшую часть - на фронт в виде Русского легиона, прославившегося под названием Русского Легиона Чести.
В итоге куртинская трагедия, "одна из зарниц грядущей гражданской войны в России"43, стала поворотным пунктом в истории Особых бригад не только во Франции, но и в Греции, поскольку события в Крезе прямым образом коснулись и русских войск на Салоникском фронте. Теперь союзники, и прежде всего французы, стали видеть в русских не вчерашних братьев по оружию, а людей, предавших союзнические обязательства. Коренным образом изменились и отношения между русскими солдатами 1- й Особой дивизии: теперь, оказавшись вместе в каких-либо лагерях, они интересовались друг у друга, кто был по какую "линию фронта" при событиях в Куртине. Затем следовало выяснение отношений. Зачастую стычки между противоборствующими сторонами заканчивалась синяками или - что было, к сожалению, не редкостью - убийствами. Особенно непримиримыми являлись экс-куртинцы.
В полной мере русским солдатам и офицерам экспедиционного корпуса пришлось выпить горькую чашу страданий. Оставшихся в живых после первой мировой войны ждали новые испытания: кто-то вернулся на родину, участвовал (или не участвовал) в Гражданской войне по обоим сторонам фронта или в составе "зеленых", кто-то начал трудную жизнь в качестве эмигрантов во Франции (или в другой стране), кто-то служил в Иностранном легионе или в рядах другой иностранной армии, а кто-то прошел все эти этапы поочередно...
Примечания
1. Даты указываются по новому стилю.
2. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 15221, оп. 1, д. 1, л. 78, 83, 109.
3. Французские боевые награды полкам. - Военно-исторический вестник, 1971, N 37, с. 32.
4. ХАЗОВ А. А. Русский экспедиционный корпус во Франции. - Русский рубеж, 1991, N 5, с. 9.
5. РГВИА, ф. 15223, оп. 2, д. 9, л. 1.
6. "Все эти нижние чины не только не имели при себе увольнительных записок, но в большинстве не имели представления, о какой записке их спрашивают". - Там же, ф. 15222, оп. 1, д. 43, л. 29.
7. Там же, л. 56.
8. Там же, ф. 15234, оп. 1, д. 7, л. 26.
9. ЛИСОВСКИЙ Ю. Лагерь Ля-Куртин (Русская революция во Франции). - Архив русской революции. Т. 17. М. 1993, с. 266 - 267.
10. ПАВЛОВ А. Ю. Русские экспедиционные силы во Франции и на Балканах в годы Первой мировой войны (1916 - 1918). СПб. 1998, с. 59.
11. PETIT P. Histoire des Russes incorpores dans les Armees francaises pendant la Grande Guerre (1914 - 1918). Nanterre. 1992, p. 19. По другим данным, - 318 офицеров, 18687 солдат. - ЛИСОВЕНКО Д. У. Их хотели лишить Родины. М. 1960, с. 91.
12. ADAM R. D'une revolution a 1'autre. Le corps expeditionnaire russe en France (1915 - 1920). Lyon. 1994, p. 269. Из показаний унтер-офицера Кутковского прокурору Лисовскому: "В письмах Балтайса [предположительно письма написаны не позже января 1917 г. - М. Ч.] с поразительной точностью перечисляется количество войск и артиллерии на фронте, как союзническом, так и немецком и определяется численность всех войск, каковые должны были принимать участие в весеннем наступлении со стороны обеих воюющих сторон". - РГВИА, ф. 15223, оп. 1, д. 35, л. 13. Встает закономерный вопрос: как простой русский унтер-офицер мог оценить с "поразительной точностью" количество войск на своем и вражеском фронтах? От кого Кутковский мог узнать эти сведения? К сожалению, прокурор не опросил другого важного свидетеля - командира 1-го Особого полка генерала М. Д. Нечволодова, также общавшегося с французскими полицейскими, прибывшими в расположение русских войск с целью арестовать Балтайса.
13. РГВИА, ф. 15223, оп. 2, д. 9, л. 8 (об.). "Все бюллетени полкового комитета 6-го полка Кропачев [агитатор. - М. Ч.] передавал совершенно в искаженном смысле, пользуясь неграмотностью преобладающего большинства", - там же, л. 100 (об); см. там же, л. 26, 45.
14. Там же, л. 5 (об), 8, 12, 34, 39 (об), 46, 58. 77 (об).
15. Bakhmeteff Archive. N.Y. Microfilm N 6.
16. РГВИА, ф. 15223, оп. 1, д. 18, л. 38.
17. Там же, оп. 2, д. 9, л. 19 (об).
18. КАРЕВ П. Ф. Экспедиционный корпус. Куйбышев. 1957, с. 78; РГВИА, ф. 15223, оп. 2, д. 9, л. 43. См. также: там же, л. 13, 15, 37, 56, 58.
19. ПАВЛОВ А. Ю. УК. соч., с. 64; ЛИСОВСКИЙ Ю. УК. соч., с. 273; PETIT P. Op. cit., p. 20.
20. Цит. по: ГУСАРОВА Л. О. Материалы о деятельности комиссара Временного правительства С. Г. Сватикова за границей. - Голоса истории. М. 1999, вып. 24, кн. 3, с. 246.
21. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. - Красный архив, 1940, N 2 (99), с. 58.
22. Bakhmeteff Archive. Ibid.
23. Цит. по: ADAM R. Op. cit., p. 266.
24. ЛИСОВСКИЙ Ю. УК. соч., с. 274; ПАВЛОВ А. Ю. УК. соч., с. 67.
25. РГВИА, ф. 15234, оп. 1, д. 30, л. 137.
26. КАРЕВ П. Ф. УК. соч., с. 79; ВАСИЛЬЕВ В. А. Русский Легион Чести. - Часовой, 1981, N 629 (1), с. 19.
27. РГВИА, ф. 15234, оп. 1, д. 59, л. 155 - 165. См. также: WATT R.M. Dare call it Treason. N.Y. 1963, p. 271.
28. Восстание русских солдат, с. 62.
29. Там же, с. 63.
30. РГВИА, ф. 15234, оп. 1, д. 59, л. 48, 55, 62 - 64.
31. Там же, д. 46, л. 109.
32. СВАТИКОВ С. Г. "Полки чести". - Донская волна, 1919, N 4 (32), с. 12.
33. Восстание русских солдат, с. 68; РГВИА, ф. 15234, оп. 1, д. 59, л. 86; д. 7, л. 97; ДАНИЛОВ Ю. Н. Русские отряды на французском и македонском фронтах. 1916 - 1918. Париж. 1933, с. 149.
34. Восстание русских солдат, с. 69. Убытки, причиненные лагерю в результате штурма, оценивались в 5 млн. франков; "Мы пережили здесь свою революцию...". - Источник, 2001, N 1, с. 25 - 26.
35. МАЛИНОВСКИЙ Р. Я. Солдаты России. М. 1969, с. 329; Русские солдаты во Франции. М. 1919, с. 6; КАРЕВ П. Ф. УК. соч., с. 98; ЛИСОВЕНКО Д. У. УК. соч., с. 229 - 230; PETIT P. Op. cit., р. 20; ADAM R. Le corps expeditionnaire russe en France et la Revolution de 1917. Essai d'interpretation. Lyon. 1991, p. 29.
36. PETIT P. Op. cit., p. 20.
37. ПАВЛОВ А. Ю. УК. соч., с. 71.
38. STEBER Ch. Le Saint-Barthelemy. Anti-Marxiste de 1917. - Patrie Humaine. 7.12. 1934.
39. РГВИА, ф. 15234, оп. 1, д. 59, л. 88, 84.
40. Там же, л. 155 - 165.
41. Там же.
42. ДЕРЕНКОВСКИЙ Г. М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. - Исторические записки. Т. 38. М. 1951, с. 98.
43. ЛЕТНЕВ А. Б. Алжирская Одиссея (Из истории Русского экспедиционного корпуса на Западном фронте). - Африка глазами современников и историков. М. 1998, с. 133.