Григулевич И. Р. Инквизиция перед судом истории

Григулевич И. Р. Инквизиция перед судом истории // Вопросы истории. - 1968. - №№ 10, 11, 12.

Корни спора

Неужели вновь привлекают инквизицию к суду истории? - может с недоумением спросить читатель, прочтя заголовок очерка. Разве инквизиция не была многократно судима историками разных стран, эпох и направлений? Разве о ней не написаны горы различных трудов? Стоит ли вновь воскрешать ее преступления? Что нового можно сказать о ней? Да и изменят ли любые суждения автора давний приговор, уже вынесенный инквизиции историей? Подобного рода сомнения одолевают не только читателей, но и исследователей, намеревающихся проникнуть в лабиринты истории в поисках еще не раскрытых тайн инквизиции. В целом литературу по инквизиции обозреть почти невозможно. Далеко не полная библиография по истории инквизиции, составленная голландцем Е. ван дер Векенэ, насчитывает около двух тысяч названий¹. Среди этого моря книг - и источники, и свидетельства современников, и полемические трактаты, и пикантные очерки, вроде сочинения француза Роланда Гагей "Сексуальный облик инквизиции". И тем не менее мы далеко не все знаем о деятельности "священного трибунала". Многие архивы инквизиции еще недоступны исследователям. В начале XX в. известный апологет папства Людвиг фон Пастор, пользовавшийся доверием церковных кругов, отмечал, что даже ему не разрешили заглянуть в инквизиционные дела, хранящиеся в Ватиканском архиве. "Продолжая держать в строгой тайне исторические документы 350-летней давности, - писал он, - конгрегация священной канцелярии наносит тем самым вред не только исторической науке, но и самой себе, ибо общественное мнение будет и впредь считать все, даже самые тяжкие, обвинения против римской инквизиции оправданными"². И в наши дни Ватиканский архив продолжает держать под замком дела, относящиеся к деятельности конгрегации "священной канцелярии" - этой инквизиции нового и новейшего времени.

Хотя слово "инквизиция" стало нарицательным, однако об этом историческом учреждении в деталях известно сравнительно немного. Между тем деятельность инквизиции на протяжении многих веков оказывала огромное влияние на судьбы народов всех континентов, тормозя и задерживая их борьбу за освобождение от социального и духовного гнета. В чем же секрет долговечности этого учреждения, одно название которого внушало ужас всему христианскому миру? Каковы причины его появления и упадка? Кем были его руководители: "жертвами долга", фанатиками, готовыми пойти на самые чудовищные преступления, чтобы защитить церковь от мнимых или подлинных врагов, или бездушными церковными полицейскими, послушно выполнявшими предписания своего начальства? Кто были сами жертвы? Кого и за что преследовала инквизиция? На все эти вопросы призван ответить историк "священного трибунала", О преступлениях инквизиции следует писать в наше время еще и потому, что у нее до сих пор не перевелись ретивые защитники и что ее испытанные методы продолжаю? пользоваться успехом среди современных "псов господних", охраняющих капиталистический строй с не меньшим остервенением, чем когда-то монах Доминик, основатель одноименного ордена, защищал феодальный порядок. Двести лет назад издатель "пособия", составленного испанским инквизитором Николасом Эймеричем (вторая половина XIV в.). писал: "Возможно, найдутся честные люди и чувствительные души, которые будут обвинять нас в том, что мы обнародовали ужасные картины, написанные ранее. Они спросят, какую пользу или какое удовольствие можно получить от того, что ознакомишься со столь отвратительными вещами? Чтобы отвести их упреки, нам будет достаточно отметить: именно потому, что эти картины являются отвратительными, нам необходимо выставить их напоказ, дабы они вызвали ужас. Ведь эти жестокости находили в течение столетий поддержку у народов, которые мы именуем воспитанными и которые считают себя нравственными; кроме того, во многих странах Европы эти ужасные порядки еще считаются священными; в других же только недавно разрешено подвергать их критике и возмущаться ими. Наконец, нас может оправдать хотя бы такой факт: в 1768 г. в Париже была опубликована апология св. Варфоломея. Таким образом, все еще полезно писать об инквизиции"³. Современный историк инквизиции может привести еще более веские доводы. Разве не существует преемственной связи между кострами средневековой инквизиции и крематориями нацистских лагерей, между застенками "священного трибунала" и полицейскими застенками современного капиталистического общества, между средневековыми процессами над ведьмами и охотой за ними, практикуемой в наше время под сводами вашингтонского Капитолия?

Незримые, но крепкие нити связывают настоящее с прошлым. Эсэсовский палач из драмы Рольфа Хоххута "Наместник" заявляет священнику Рикардо Фонтане: "Мы являемся доминиканцами технического века... Это ваша церковь показала, что можно сжигать людей, как уголь. Только в Испании, не прибегая к помощи крематориев, вы превратили в пепел 350 тысяч человек, предав их почти всех живыми огню..."⁴. Столь же обоснованный упрек могли бы сделать в адрес католической церкви и весьма набожные американские поборники христианских ценностей, сжигающие во Вьетнаме напалмом женщин, детей и стариков. Следует ли удивляться, что инквизиция и сегодня находит защитников, сторонников и апологетов, которые пытаются преуменьшить ее преступления, оправдать их, показать "благотворность" для судеб человечества кровавых деяний инквизиции, "гуманность" инквизиторов? У каждого из многочисленных адвокатов инквизиции свои аргументы в ее защиту. Одни утверждают, что инквизиция якобы действовала непродолжительное время, что она никого не калечила и не казнила; этим занимались-де светские власти. Папский престол, по их мнению, имел к инквизиции весьма отдаленное отношение, а если испанская инквизиция и лютовала, то за это несет ответственность королевская власть, которой была подотчетна инквизиция, а вовсе не папа, столь же далекий формально от ее деятельности, как и от деятельности фашистских концентрационных лагерей в годы второй мировой войны. Другие защитники инквизиции пытаются возложить ответственность за преступления средневековых палачей на их же жертвы, которые-де своим неповиновением "вынуждали" церковь к жестокой расправе с ними.

Вот как трактует инквизицию официальная ватиканская "Католическая энциклопедия": "В новейшее время исследователи строго судили учреждение инквизиции и обвиняли ее в том, что она выступала против свободы совести. Но они забывают, что в прошлом эта свобода не признавалась и что ересь вызывала ужас у благомыслящих людей, составлявших, несомненно, подавляющее большинство даже в странах, наиболее зараженных ересью. Не следует, кроме того, забывать, что в некоторых странах трибунал инквизиции действовал самое непродолжительное время и имел весьма относительное значение. Например, в испанских владениях в Южной Италии он существовал только в XIII и XIV вв., еще меньше - в Германии. В самом Риме он быстро сошел со сцены; например, процесс против Лютера в 1518 г. было поручено вести не инквизиционному трибуналу, а генеральному прокурору апостолической камеры"⁵. Авторы этой статьи умалчивают об инквизиционных процессах против Джордано Бруно, Галилео Галилея, Томмазо Кампанеллы и многих других жертв римской инквизиции. Они делают вид, что им ничего не известно о преступлениях папской инквизиции - конгрегации "священной канцелярии". Одним словом, церковные апологеты изображают инквизицию не такой уж страшной, как ее будто бы хотят представить противники католической церкви, а к ним церковники причисляют всех, кто подходит с объективных позиций к изучению деятельности "священного трибунала". Вопрос о месте инквизиции в истории, целях и методах ее деятельности и поныне волнует исследователей. Инквизиция - это еще не закрытая страница истории, и спор о ней продолжается.

От Адама и Евы до..?

Существуют различные мнения о том, что следует понимать под инквизицией. Если инквизиция - осуждение и преследование господствующей церковью инакомыслящих (еретиков), то хронологические рамки этого института охватывают всю историю церкви, от ее возникновения и до наших дней, ибо епископы со времен первоначального христианства и поныне имеют право наказывать вероотступников. Если же толковать инквизицию в более узком смысле, подразумевая под этим термином деятельность особых церковных трибуналов, преследовавших еретиков, то рамки ее сужаются от возникновения названных трибуналов в XIII в. и до их повсеместной ликвидации в первой половине XIX века. Однако, кроме местных инквизиционных трибуналов, действовавших в различных странах, существовал в системе папской курии верховный инквизиционный трибунал - конгрегация римской и вселенской инквизиции ("священная канцелярия"), учрежденная папой Павлом III в 1542 г. и просуществовавшая под различными наименованиями вплоть до 1966 г., когда она была реорганизована в конгрегацию по делам веры и лишена судебных функций.

Сторонников "широкой" и "узкой" трактовки инквизиции можно найти среди как церковных, так и светских авторов. Первым сформулировал "широкую" точку зрения на историю инквизиции сицилийский инквизитор испанец Луис Парамо в опубликованном в 1598 г. в Мадриде трактате "О происхождении и развитии святой инквизиции". Родоначальником инквизиции, уверял он, был сам господь бог, первыми еретиками - Адам и Ева. Бог, утверждал Парамо, изгнал из рая провинившихся перед ним Адама и Еву, учинив им тайный допрос и суд. "Инквизиторы, - полагал Парамо, - следуют точно такой же процедуре, которую они переняли от самого бога"⁶. Фиговые листья, которыми прикрыли свою наготу Адам и Ева после неосмотрительного вкушения от запретного плода, Парамо считал первым "сан-бенито" - позорящим одеянием, носить которое приговаривались жертвы инквизиции, а изгнание прародителей рода человеческого из рая он квалифицировал как первую конфискацию "вечного блаженства", прототип более осязаемых конфискаций, применявшихся впоследствии инквизицией до отношению к имуществу своих жертв. Но все это богу, по-видимому, показалось недостаточным: он осудил людей терпеть вплоть до "страшного суда" бесчисленные болезни, эпидемии, потопы, землетрясения, холод, голод, войны; рождаться в жестоких муках, добывать себе хлеб насущный в поте лица своего и испытывать животный страх перед смертью. Даже земная жизнь праведника полна всевозможных мытарств, терзаний и испытаний. Но если так беспощадно поступил бог со всем родом человеческим, включая праведников, утверждали средневековые апологеты инквизиции, то его гнев по отношению к непокорным и строптивым потомкам Адама и Евы не знал предела. Разве не уничтожил он посредством потопа все человечество, пощадив только Ноя и его семью? Разве не сжег он живьем все население Содома и Гоморры, пролив на них "дождь, серу и огонь"⁷? Разве не истребил он 14700 человек, осмелившихся роптать против Моисея во время странствований израильтян в пустыне? Разве не послал он ядовитых змиев на тех, кто "малодушествовал" в пути⁸? Разве не убил он 50070 жителей города Вефсамиса только за то, что они "заглядывали в ковчег господа"?

Библейский бог был не только беспощадным и сверх меры жестоким к тем, кто отходил от его заповедей или ошибочно толковал его таинственные "неисповедимые пути". Он требовал от своих последователей такой же беспощадности ко всем вероотступникам, в особенности в тех случаях, когда они пытались "совратить" правоверных. "Если, - поучал бог своих последователей в Ветхом завете, - будут уговаривать тебя тайно брат твой, сын матери твоей, или сын твой, или дочь твоя, говоря: "Пойдем и будем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои", - то не соглашайся с ним и не слушай его; и да не пощадит глаз твой, не жалей его, не прикрывай его, но убий его; твоя рука прежде всех должна быть на нем, чтобы убить его, а потом руки всего народа"⁹. Иисус Христос, согласно Парамо, был "первым инквизитором Нового завета. Он приступил к обязанностям инквизитора на третий день своего рождения, когда сообщил через трех королей-волхвов, что явился на свет, и потом, когда умертвил Ирода, заставив червей съесть его... После Иисуса Христа св. Петр, св. Павел и другие апостолы занимали должность инквизиторов, которую они передали последующим папам и епископам". "Древо инквизиции зеленело и цвело, - не без удовлетворения отмечал Парамо, - и расходились его корни и ветви по всему миру, и приносило оно сладчайшие плоды"¹⁰. Ссылки на Библию позволяли церковникам более позднего времени доказать "законное", "божественное" происхождение "священного трибунала", а также его "извечный характер".

Однако современные церковные историки, учитывая одиозную славу инквизиции, предпочитают рассматривать ее в "узком" аспекте. Одним из первых сформулировал эту точку зрения французский епископ Дуэ. Не отрицая, что церковь всегда выступала против инакомыслящих, он в то же время утверждал: отличительной чертой инквизиции являются не столько характер преступления, судебная процедура или форма наказания, сколько наличие постоянного судьи, наделенного специальными полномочиями для преследования еретиков¹¹. Современный историк инквизиции американский прелат Шэннон разделяет это мнение. Инквизиция, пишет он, "являлась учреждением, установленным святым престолом, со специально назначенными судьями для расследования, суда и вынесения приговора еретикам"¹². Следует отметить, что самый термин "инквизиция" (от латинского inquisitio - расследование) появляется с возникновением инквизиционных трибуналов.

Нельзя, естественно, согласиться с мнением Парамо, относившим начало инквизиции к расправе, учиненной "всевышним" над Адамом и Евой. Но не следует и сводить ее историю только к деятельности местных "священных трибуналов". С самого возникновения христианской церкви епископы были наделены инквизиторскими "полномочиями"- расследовать, судить и карать еретиков, и они пользовались данными полномочиями на протяжении всей истории церкви. Этими "правами", согласно поныне действующим каноническим законам, они теоретически обладают и сегодня. Такие же "права" имели и имеют вселенские соборы. Если исходить из этих фактов, то следует признать, что "священные трибуналы" были наиболее "совершенной", но отнюдь не единственной формой инквизиции. Буржуазная и церковная историография не склонна объективно объяснять причины появления и столь длительное существование инквизиции, различные формы ее деятельности. Антиклерикальные историки объявляют инквизицию следствием органической порочности католической церкви и свойственного якобы только ей одной духа нетерпимости, игнорируя то обстоятельство, что еретиков с не меньшим ожесточением преследовала протестантская, православная и другие христианские церкви, а также и прочие религии. Современные церковные защитники инквизиции, хотя и высказывают лицемерное сожаление о ее "крайностях", выдают этот институт за инструмент "божественного провидения", с помощью которого церковь якобы спасала общество от разложения и маразма, а в Испании даже будто бы способствовала национальному сплочению и единству государства.

Пытаясь во что бы то ни стало оправдать преступную деятельность инквизиции, ее апологет Жозеф де Местр писал в начале прошлого столетия, что она, подобно всем институтам, созданным для свершения великих дел, "возникла неизвестно как"¹³. Между тем причины, вызвавшие инквизицию, вовсе не являются загадочными. Они кроются в самой социальной сущности христианской религии, отстаивавшей, с одной стороны, интересы эксплуататорских классов, а с другой стороны, апеллировавшей к обездоленным массам, составлявшим основной контингент верующих. Одна из особенностей христианства состоит в том, что его всегда раздирали острейшие противоречия, проявлявшиеся сперва в виде ожесточенной и беспощадной борьбы между различными направлениями, которые боролись за преобладание над верующими, а затем между господствующей верхушкой и оспаривавшим ее "законность" и "праведность" бесчисленным количеством самых разнообразных оппозиционных течений, отражавших настроения обездоленных масс и объявлявшихся этой верхушкой незаконными и еретическими. Связав свою судьбу с эксплуататорскими слоями общества, церковь оказалась бессильной построить обещанное ею "божье царство" на Земле, покончить с социальным неравенством, с эксплуатацией человека человеком. Она оказалась органически неспособной одеть, обуть и накормить всех страждущих, утешить всех скорбящих, утолить всех, алчущих справедливости. Вот та питательная среда, которая порождала на протяжении столетий самые разнообразные христианские ереси, оспаривавшие авторитет и власть церкви. Поэтому ересь, точно неотступная тень, следует за церковью на всем протяжении ее истории. Поэтому она многолика и неистребима. Ее нельзя было побелить ни уговорами, ни угрозами, ни заклинаниями, ее не удалось уничтожить ни огнем, ни мечом.

Научно объяснить существование ересей и преследовавшую их инквизицию можно, только исходя из марксистско-ленинского понимания исторического процесса. Ключ к выявлению сути этих явлений следует искать в классовой борьбе, раздиравшей феодальное общество, и в том преобладающем положении, которое занимала в нем католическая церковь, окружавшая, по меткому выражению Ф. Энгельса, "феодальный строи ореолом божественной благодати"¹⁴. К. Маркс и Ф. Энгельс первыми вскрыли социальную подоплеку средневековых ересей. Ф. Энгельс показал, что "все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные - социальные и политические - доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси"¹⁵. Отражая в различные исторические эпохи противоречивые интересы социальных групп и прослоек, ереси выступали как против церковной иерархии, так и против несправедливостей существовавшего эксплуататорского строя. Они были своеобразной формой классовой борьбы, характерной для феодального мира, мыслившего почти всегда религиозными категориями. Отсюда ожесточенный характер борьбы между церковью и ересями, отражением которой являлась религиозная нетерпимость, свойственная враждовавшим сторонам. Нередко ереси выражали взгляды той или другой прослойки горожан или крестьян, национальные либо местные интересы. Иногда они отражали настроения и отсталых слоев общества. Имелись еретические секты, за которыми стояли деклассированные элементы, искавшие "спасения" в религиозно-анархических формулах. На эти внешне несхожие и часто беспощадно боровшиеся не только с официальной церковью, но и друг с другом ереси каждая эпоха накладывала свой особый отпечаток, обусловливала им различные социальные проекции и уготавливала разные судьбы.

Преследуя еретиков, инквизиция защищала в первую очередь интересы светских и церковных феодалов. Но этим ее репрессивные функции далеко не ограничивались.

Как отмечал К. Маркс, в период разложения феодального строя инквизиция становится в руках абсолютной власти мощным инструментом подавления оппозиции. С начала XVI в. Испания и Португалия использовали инквизицию в целях колониального порабощения народов Америки и Азии. В период Ренессанса инквизиция вела борьбу против гуманистического и рационалистического мировоззрения. В XVIII в. она объявила войну просветителям и философам-материалистам, а в начале XIX в. - патриотам, выступавшим в защиту независимости колоний. Затем папская конгрегация инквизиции направила свое оружие против зарождавшегося рабочего движения. Наконец, в XX в. ее главный враг - коммунизм. Таким образом, инквизиция в течение своей многовековой истории служила феодализму, абсолютистскому государству и капитализму, в частности колониализму, то есть интересам тех эксплуататорских классов, которые преобладали в той или другой стране в ту или другую историческую эпоху. Если в средние века деятельность инквизиции была связана с застенками, пытками, аутодафе, то в новое и новейшее время, когда буржуазия, отделив церковь от государства, взяла на себя ее палаческие функции, инквизиция действует более утонченными и коварными методами. Ее главным орудием становится индекс запрещенных книг, в который заносятся произведения многих выдающихся прогрессивных ученых и мыслителей. В. И. Ленин отмечал, что "все и всякие угнетающие классы нуждаются для охраны своего господства в двух социальных функциях: в функции палача и в функции попа"¹⁶. Церковь посредством инквизиции совмещала в себе обе эти функции до тех пор, пока буржуазия не лишила ее вместе с земельными угодьями и функции палача, оставив ей только обязанности попа. Такова вкратце историческая траектория инквизиции, среди "клиентов" которой числились средневековые еретики и вероотступники; личные враги пап и церковных иерархов; население, насильственно обращенное в католичество, порабощенные народы в колониях; гуманисты, выступавшие с критикой религиозного мракобесия; враги абсолютистской власти; просветители, философы-материалисты и великие ученые; борцы за независимость; сторонники отделения церкви от государства; писатели-реалисты; первые рабочие деятели, социалисты, коммунисты и прогрессивные мыслители современности. Инквизиция никогда не преследовала и не предавала анафеме колонизаторов, капиталистов, империалистов, фашистов и прочих врагов рода человеческого. Именно в этом обстоятельстве следует искать как причины долговечности этого поразительного по своей живучести террористического института, так и объяснения его падения. Когда под мощными ударами Великой Октябрьской социалистической революции впервые в истории в одной из мировых держав рухнул "извечный" для церкви порядок социального бесправия и господства эксплуататоров и человечество тем самым вступило на реальный путь, ведущий к построению справедливого общества на Земле, конгрегация инквизиции развила бурную деятельность, чтобы приостановить победную поступь социализма. Это были предсмертные конвульсии организма, агония которого длилась еще долго и мучительно. Но никакие "чудеса", никакие мистические заклинания, никакие трюки с переодеванием не могли вернуть ему былую мощь. И вот, наконец, во второй половине XX в. "священную канцелярию" - это отвратительное чудовище, порожденное вековыми суевериями и предрассудками и искусственно взращенное когда- то власть имущими, Ватикан ликвидировал. Это событие прошло почти не замеченным в мире, давно уже считавшем только что усопшего трупом. Его матерь, католическая церковь, похоронив его, исторгла из своей старческой груди вздох облегчения. Так завершилась многовековая история инквизиции, террористическая деятельность которой не смогла в конечном счете воспрепятствовать поступательному движению общества. Это наглядный урок всем тем современным имитаторам "святого дела", которые пытаются средствами полицейского террора и охранки спасти капиталистический мир от неминуемой гибели.

Катары

Трибуналы инквизиции возникли как следствие ожесточенной борьбы католической церкви с катарской ересью, пустившей столь глубокие корни и столь широко распространившейся в христианском мире, что некоторые авторы называют ее "революцией". Термин "катар" (по-гречески "чистый") в специальном значении появился в первой половине XI века. Вскоре он стал синонимом еретика вообще. Об учении катаров нам мало что известно. Их писания были почти полностью уничтожены церковниками. Что касается церковных источников, то в них больше клеветы и вымысла, чем достоверных фактов. Если судить только по ним, то придется сделать вывод, что папство осуждало ереси, даже не имея точного представления об их содержании. Католический богослов Шэннон, изучавший документы папской курии, относящиеся к средневековым ересям, отмечает, что они дают только крайне схематичное и неудовлетворительное представление о еретических учениях этого периода¹⁷. Судя по тем скудным данным, которыми мы располагаем, катары выступали против официальной церкви с позиций первоначального христианства. Они считали, что добро (бог - творец невидимого, идеального, справедливого мира) и зло (дьявол - создатель всего материального) являются извечными началами. Тело человека создано дьяволом; в нем, как в темнице, заключена душа - творение бога¹⁸. Зло на Земле, всякого рода притеснения, несправедливости, социальное неравенство вызваны дьяволом. А так как церковь оправдывала господствовавший несправедливый строй, то она являлась пособницей и соучастницей преступлений "князя преисподней". Катары отрицали частную собственность, не признавали церковную обрядность и иерархию, выступали за строгое соблюдение обета целомудрия. Они делились на наставников - "совершенных" и просто верующих. Первые должны были являть собой пример евангельских добродетелей. Праведный образ жизни "совершенных", контрастировавший с разнузданными нравами, свойственными церковникам, был лучшей формой наглядной агитации в пользу катаров. Новая ересь, возрождавшая на практике идеалы первоначального христианства, привлекала городских плебеев и крестьян, искавших избавления от непосильных феодальных повинностей. "Совершенные" давали обет не есть мяса, сыра, яиц, молока. Рыбу, однако, употребляли, ибо зарождается она "не половым путем". Они обязывались не убивать, не лгать, воздерживались от клятв. При посвящении "совершенные" давали еще одно важное обязательство: не отрекаться от своей веры "из страха перед водой, огнем или любым другим видом наказания", представляя собой легкую добычу для их преследователей. Попав в руки противников, они мужественно отстаивали свои взгляды и не теряли присутствия духа во время пыток и даже при сожжении на костре.

Рядовым катарам было дозволено пользоваться мирскими благами, сохранять семью и собственность. Однако "спастись", обрести царство небесное они могли, лишь перейдя в разряд "совершенных". Для этого "совершенные" осуществляли над ними обряд "утешения". Как правило, большинство катаров принимало такое "утешение" на смертном одре. Производя этот обряд, "совершенный" спрашивал верующего, желает он стать проповедником или мучеником. Если он предпочитал последнее, то ему накладывали на уста подушку и молились, пока он не отходил в "лучший" из миров. Этот обряд ("испытание") был основан на вере катаров в то, что мучение, претерпеваемое перед смертью, освобождало верующего от загробных мук. Поэтому добровольное лишение себя жизни посредством голода, яда, истолченного стекла или открытия вен было весьма распространено среди катаров. Родственники умирающего, со своей стороны, старались ускорить его конец, полагая, что этим они исполняют свой долг по отношению к нему¹⁹. "Совершенных" даже в период наибольшего влияния катаров насчитывалось всего около 4 тыс. человек. Но это были истинные фанатики, оказывавшие огромное влияние на своих последователей. Когда началась борьба с катарами, церковники с особым ожесточением преследовали "совершенных", уничтожение которых лишало рядовых катаров "утешения", а значит, и "спасения".

Наряду с катарами большое распространение во Франции, Швейцарии, Италии, Германии, Чехии, Испании получило вальденское учение, основателем которого был лионский купец Пьер Вальде, находившийся под влиянием идей Арнольда Брешианского. Как известно, Арнольд Брешианский резко выступал против католического духовенства, критикуя епископов за "безобразную жизнь". Он развивал учение о евангельской бедности, требуя лишить духовенство собственности и светской власти. Его учение выражало стремление бюргерства к независимости от светской власти духовных феодалов и созданию "дешевой церкви". Первая вальденская община возникла в 1176 году. Ее участники вначале были известны как "лионские бедняки". Вальденсы требовали от церкви отказа от собственности, в первую очередь от церковной десятины, высказывались за ликвидацию сословия священников и выдвигали тезис о необходимости слушаться только бога, а не людей. Церковь опасалась еретиков прежде всего потому, что ересь привлекала народные низы. Как свидетельствует современник, Монета из Кремоны, "среди бедняков было много таких, которые умирали с голода и которых приводили в ужас и возмущение несметные богатства церкви. С напряженным вниманием и с внутренним волнением слушали они "слово божье", исходившее из уст еретиков, требовавших отказа церкви от мирских наслаждений и возврата к временам, когда бедность считалась величайшей добродетелью. Что же удивительного в том, что городская голь шла в секту катаров и другие еретические секты и пополняла их ряды свежими силами?"²⁰.

Церковь и феодалы с большим ожесточением преследовали эти ереси. При их подавлении впервые были применены массовые казни еретиков посредством сожжения. По решению местного собора, созванного в Орлеане по приказу короля Франции Роберта II (996 - 1031 гг.), в 1022 г. были приговорены к сожжению десять руководителей катаров, отказавшихся отречься от своих взглядов. В числе осужденных оказался Этьен, духовник королевы Констанции, супруги короля Роберта II. Сообщая об этом факте, генеральный секретарь испанской инквизиции Х.-А. Льоренте отмечал: "До какой крайней свирепости может довести людей слепое рвение, показывает королева, которая исповедовалась в своих грехах у ног священника Этьена, а теперь не побоялась поднять на него руку и жестоко ударить его по голове палкой в тот момент, когда он выходил из собора, чтобы отправиться на место казни. Осужденные уже были охвачены пламенем, как вдруг многие из них закричали, что заблуждались и желают подчиниться церкви; но было уже поздно: все сердца были закрыты для жалости"²¹. В Кельне и Бонне также были осуществлены массовые казни еретиков. Вскоре этому примеру последовала Италия. В 1034 г. в Милане по приказу епископа Ариберта были публично сожжены вожак местных катаров Хиральдо да Монферте и многие его сторонники. Постепенно казни еретиков стали в XI в. в католических странах Западной Европы привычным явлением.

Преследования еретиков не приносили существенных результатов, ибо условия, порождавшие ереси, не только не менялись к лучшему, а постоянно ухудшались. Еретиков сравнительно легко подавляли силой, вожаков сажали в тюрьму или казнили, а рядовых, как правило, переселяли, конфискуя их собственность. Вслед за репрессиями следовало затишье, еретики уходили в подполье, в малодоступные сельские или горные районы. Но проходило некоторое время, и ересь вспыхивала с новой силой, теперь уже в другом месте и иногда под новым названием. В начале XII в. Францию вновь сотрясают массовые еретические движения, направленные против церковной обрядности и церковной знати. На юге это движение возглавлял Петр де Брюи и его ученик Генрих, на севере - Танхельм, имевший многих последователей среди ремесленников Фландрии. В 1113 г. ересь, отрицавшая частную собственность, охватила область Суассона, а затем Периго²². Возмущение поведением церковных иерархов, их продажностью и распущенностью проявилось и в движении патаренов в Милане и других североитальянских городах, охватившем городские низы в середине XI века. Патария, как и большинство еретических сект того времени, осуждала симонию (продажа и покупка церковных должностей), накопление церковниками богатств, требовала безбрачия клира. Патаренам удалось удержать одно время перевес в Милане, они изгнали из города архиепископа и его приближенных, закрыли церкви. Вначале папский престол поддержал патаренов, стремясь с их помощью подчинить своему контролю сепаратистскую высшую церковную иерархию города. Когда же движение приобрело слишком радикальный характер, папство предало его. Вождь патаренов Ариальд был схвачен церковниками и зверски убит. Патарены подверглись преследованиям, их выселили из Милана, и они рассеялись по разным областям Северной Италии. Однако было бы ошибочным считать, что церковь на этом этапе боролась с еретическими движениями только при помощи насильственных средств. Папство делало попытки "оздоровить" прогнивший церковный организм, залечить некоторые его видимые язвы. Такой попыткой была клюнийская реформа западной церкви, осуществленная в X - XI вв. и значительно укрепившая экономическую мощь церкви и авторитет папства. Клюнийские реформаторы настаивали на независимости духовенства от светских феодалов, выступали против светской инвеституры²³ церковных иерархов, что делало последних вассалами государей, неподконтрольными папству. Они осуждали симонию, превращавшую церковь, по выражению папы Григория VII (1073 - 1085 гг.), в "содержанку на службе дьявола"; бичевали распущенность нравов и жажду мирских богатств у клириков и монахов, требуя смирения, послушания, соблюдения обета безбрачия и отказа от личной собственности. Клюнийскую реформу поддерживала феодальная знать, стремившаяся подчинить своему влиянию монастыри. В результате многие реформированные монастыри оказались в зависимости от местных феодальных сеньоров, одаривавших их землями и деньгами²⁴. Однако наряду с этим папству удалось создать новые, непосредственно ему подчиненные монастырские ордена, такие, как цистерцианский и картезианский, с очень жесткими уставами. Но, какие бы строгие нормы поведения ни устанавливались монахам, какими бы карами ни угрожала им церковь за "моральное разложение", они оказались неспособными быть исключением из общего церковного правила и были не в силах преодолеть свои "плотские слабости". Церковь учреждала все новые ордена, отчасти в надежде, что они будут праведнее прежних. Но картина продолжала оставаться удручающей.

В последней четверти XII в. центром катарской ереси становится южная Франция, где города освободились от феодальной зависимости еще в прошлом столетии. "В Лангедоке, - отмечал К. Маркс, - держались остатки римских городских прав и муниципального управления; как раз города, пострадавшие потом всего больше от жестокого преследования еретиков, [здесь] не были так разъединены, как немецкие и итальянские, и не так были отрезаны от деревни; они были также защищены от сеньоров... Даже в Тулузе, резиденции могущественного графа, управляли независимый магистрат и свободный комитет горожан... В таком цветущем состоянии была южная Франция от Альп до Пиренеев"²⁵. На юге Франции, в Лангедоке, еретиков поддерживали не только народные массы, но и дворянство, не желавшее уступать свои права церковным иерархам. Церковь, претендовавшая на львиную долю доходов от торговли и ревностно накапливавшая богатства, вызывала возмущение ремесленников и торговцев. Катары, осуждавшие тунеядство церковников и призывавшие их к отказу от мирских наслаждений, находили поддержку во всех слоях общества. Вот почему попытки церковников расправиться с катарами "мирными" средствами - отлучениями и анафемами - не приносили желаемого результата. Напрасно громили учение катаров в своих проповедях верные папскому престолу проповедники, тщетно отлучали их от церкви вселенские и местные соборы. Число сторонников катаров непрестанно росло. Шэннон отмечает по этому поводу: "Политика, основанная на предпосылке, что большинство еретиков были простаками, впавшими в ересь по неведению, и что проповедь верного учения церкви быстро образумит их и вернет к вере их отцов, была осуждена на провал, ибо опыт показал необоснованность этих благочестивых надежд. Определенные действия папства, направленные на преодоление пороков церковной иерархии и клира в зараженных ересью районах, совершались слишком поздно и в ничтожных масштабах, чтобы помочь беде"²⁶.

Еще аббат Бернар Клервоский (1091 - 1153 гг.), глава так называемой "теократической партии" во Франции, настойчиво ратовал за физическое истребление непокорных еретиков при помощи светской власти, надеясь подчинить последнюю церкви. По Бернару, церкви следовало отыскивать и изобличать еретиков, а светской власти по указанию церкви уничтожать их. Если светская власть пойдет навстречу велениям церкви о борьбе с еретиками, то тем самым она признает свое подчиненное положение по отношению к церкви и главенство папского престола. Требуя от светской власти уничтожения еретиков, Бернар одновременно отстаивал право папского престола владеть обоими "мечами" - духовным и материальным. Хотя папа уступает второй из них светской власти, он, по словам Бернара, сохраняет за собой право использовать его там и тогда, где и когда сочтет это нужным²⁷. Бернар Клервоский выдвинул стройную программу воинствующего католицизма, принятую затем на вооружение папами. Он требовал беспощадной борьбы с народными ересями и массового сожжения еретиков, "изобличенных и нераскаявшихся"; неустанной борьбы с коммунальным движением городов, нарушавшим церковные интересы и лишавшим духовных сеньоров их прежних доходов; активного противодействия византийской церкви в целях установления власти пап как в пределах самой Византийской империи, так и на всем Ближнем Востоке; истребления всех "язычников", то есть славян, живших на землях к востоку от Эльбы, арабов, турок-сельджуков и других народов, в том числе населявших Египет, Палестину и Сирию, и захвата во славу церкви территорий, принадлежавших "язычникам"; абсолютного преобладания власти духовной над властью светской и полного политического господства пап над западноевропейскими государями; сохранения вечной и нерушимой монополии церкви в области образования и беспощадной расправы со всеми представителями духовной культуры крестьянских масс, а также ранней городской культуры, нарушавшими эту церковную "монополию"; наконец, всемерного укрепления католической церкви на Западе (путем возвышения папства, создания новых монашеских духовно-рыцарских орденов, а также реформы белого духовенства) и превращения ее в силу, способную выполнить выдвигаемую "теократической партией" программу²⁸. Как следует из программы Бернара, преследование еретиков было одним из непременных условий подчинения светской власти папству. Это помогает уяснить место и значение будущей инквизиции в общей политике папского престола. Создавая инквизицию, папство надеялось, в частности, использовать ее для упрочения своих позиций по отношению к светской власти.

Первая попытка мобилизовать церковь на искоренение ереси, пустившей глубокие корни в Лангедоке, путем массового истребления вероотступников была предпринята папой Александром III на III Латеранском соборе в 1179 году. Кроме привычных уже в таких случаях анафем в адрес вероотступников, собор объявил крестовый поход против них. На соборе было обещано отпущение грехов на два года всем участникам похода и "вечное спасение" тем, кто погибнет в борьбе с еретиками. Руководство походом было поручено аббату Генриху Клервоскому, возведенному по этому случаю в кардинальское звание. Этот первый поход против альбигойцев (так стали именовать катаров, твердыней которых в Лангедоке был город Альби)²⁹ собрал сравнительно небольшое число участников. Опустошив несколько областей Лангедока, воинство Генриха вскоре разъехалось по домам, а сам он вернулся в Рим, чтобы принять участие ввиду смерти Александра III в избрании нового папы. Им стал Луций III (1181 - 1185 гг.), такой же сторонник энергичных мер против еретиков, каким был и его предшественник. Новый папа созвал собор в Вероне в 1184 г., на котором издал буллу об искоренении различных еретических учений. Булла предписывала епископам подвергать еретиков высылке, конфисковывать их имущество и осуждать на "вечное бесчестие". Она призывала очистить католические кладбища от оскверняющих останков еретиков и предать их сожжению. Хотя в булле и не говорилось о физическом уничтожении вероотступников, все же она преследовала именно эту цель. Подразумевалось, что еретики окажут сопротивление решениям собора, превратившись тем самым в бунтовщиков, а это даст повод светским властям истребить их. Веронский собор одобрил буллу Луция III. Папе удалось также заручиться поддержкой императора Фридриха I Барбароссы (1152 - 1190 гг.), обещавшего выполнять указания папских легатов о борьбе с вероотступниками. Булла Луция III послужила также "законным" основанием различным монархам для ограбления еретиков под видом искоренения ереси.

Война против альбигойцев

В 1194 г. король Арагона Альфонс II, действуя под давлением папского престола, объявил еретиков государственными преступниками и предписал им к определенному сроку покинуть пределы королевства. Верующим за общение с еретиками грозили обвинение в государственной измене и. конфискация имущества. Король разрешил своим подданным грабить еретиков, не покинувших его владения, однако запретил убивать или увечить их. Сын Альфонса Педро II пошел дальше: он распорядился сжигать на костре упорствовавших еретиков и наказывать сеньоров, не проявлявших достаточного рвения в искоренении ереси. Подавление ереси в пределах Арагонского королевства было, конечно, "похвальным делом" с точки зрения папского престола, но далеко не решало проблемы ересей в целом. Основную опасность представляли катары Лангедока: отсюда ересь распространилась на другие районы Франции и Италии, угрожая свести на нет угрозы, содержавшиеся в булле Луция III. Правителем графства Тулузского, расположенного на территории Лангедока, стал в 1194 г. Раймонд VI, который, опасаясь, с одной стороны, папских притязаний, с другой - посягательства французского короля на его территорию, относился с большой симпатией к катарам и оказывал им покровительство. Не располагая поддержкой светских властей, местная католическая иерархия была не в состоянии успешно бороться с катарами. Требовались более энергичные действия, чтобы покончить с этой опасностью. Подобные действия осуществил папа Иннокентий III, избранный на этот пост на пороге XIII века. Родом из графской семьи, обладавшей обширными земельными владениями близ Рима, Иннокентий III (1198 - 1216 гг.) получил образование в Болонском и Парижском университетах. Результатом его схоластических штудий был трактат "О презрении к миру и о бедственном состоянии человека", в котором он пытался доказать, что все слои общества в равной мере страдают за первородный грех. Весьма реалистическое описание страданий эксплуатируемых феодалами крестьян показывает, что автор хорошо был знаком с окружавшей его действительностью. Он писал: "Холоп вечно служит, терпит угрозы, обременяется барщиной, удручается побоями, лишается своего достояния; если нет у него своего добра, то его принуждают приобретать, а если есть какое-либо имущество, то его у него отнимают. Виноват господин - холоп за него отвечает, а виноват холоп - пеня с него идет в карман господину"³⁰.

Иннокентий III проявил себя сторонником крайних притязаний папства. Об этом он дал знать при своем посвящении в папы, избрав для проповеди библейский текст: "Смотри, я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать". Себя Иннокентий именовал "царем царей, владыкой владык, священником во веки веков". Это он является изобретателем нового папского титула - "наместник Иисуса Христа на Земле". Став папой в 38-летнем возрасте, Иннокентий III развил кипучую деятельность, целью которой было превратить папский престол в вершителя судеб всего христианского мира. Он заключал союзы с монархами, отлучал неугодных, интриговал, увещевал, взывал, агитировал, рассылая ежегодно сотни посланий церковным иерархам и светским государям. Его легаты, облеченные неограниченными полномочиями, терроризировали многие районы Италии, Германии и Франции. Короли Англии, Арагона, Болгарии и Португалии признавали себя его вассалами. Иннокентий III был инициатором IV крестового похода, участники которого вместо освобождения "гроба господня" опустошили христианскую Византию, захватили и разграбили Константинополь (1204 г.). Он же одобрил в 1202 г. создание ордена меченосцев и благословил их на завоевание Ливонии, а в 1215 г. призвал немецких рыцарей к крестовому походу на пруссов.

В 1198 г. Иннокентий III направил во Францию эмиссаров Ренье и Ги с полномочиями организовать преследование катаров. В инструкции им папа приказывал: "Употребляйте против еретиков духовный меч отлучения, и если это не поможет, то употребляйте против них железный меч"³¹. Папским эмиссарам не удалось добиться каких-либо существенных успехов, так как светские власти явно саботировали их деятельность. В 1203 г. их заменили цистерцианские монахи Петр де Кастельно и Арнольд Амальрик, которым были даны полномочия "разрушать повсюду, где были еретики, все, подлежащее разрушению, и насаждать все, подлежащее насаждению". В помощь этим монахам были направлены проповедники из Испании, среди которых выделялся своим рвением августинский монах Доминик де Гусман (1170 - 1221 гг.), впоследствии основатель ордена доминиканцев. Папские легаты обещали сеньорам и французскому королю за участие в репрессиях против еретиков имущество последних и прощение всех грехов. В личном послании французскому королю Филиппу II Августу папа увещевал его поднять меч на "волков, опустошающих стадо господне". Монахи - агенты легатов, подражая своим врагам, босые, в лохмотьях, бродили по Лангедоку, призывая население к расправе над еретиками. Однако их усилия не приносили результатов. Французский король не решался вторгнуться во владения графа Тулузского, а местное население, хотя и не препятствовало выступлениям папских агентов, не оказывало им активной поддержки. Папские легаты приходили в отчаяние. Петр де Кастельно был убежден, что "дело Христа не преуспеет в этой стране до тех пор, пока один из нас не пострадает за веру"³². Его слова оказались по-своему пророческими.

Кастельно отлучил графа Раймонда от церкви за нежелание сотрудничать в преследовании еретиков. В ответ один из приближенных Раймонда 15 января 1208 г. убил папского легата. Узнав об этом, Иннокентий III немедля обратился с гневным посланием к верующим христианского мира, призывая к мщению, к крестовому походу против графа Раймонда и его подданных. В послании папа заявлял: "Объявляем по сему свободными от своих обязательств всех, кто связан с графом Тулузским феодальною присягою, узами родства, союза или какими другими, и разрешаем всякому католику, не нарушая прав сюзерена (то есть французского короля), преследовать личность сказанного графа, занимать его земли и владеть ими. Восстаньте, воины Христовы! Истребляйте нечестие всеми средствами, которые откроет вам бог! Далеко простирайте ваши руки и бейтесь бодро с распространителями ереси; поступайте с ними хуже, чем с сарацинами, потому что они сами хуже их. Что касается графа Раймонда... выгоните его и его сторонников из их замков, отнимите у них земли для того, чтобы правоверные католики могли занять владения еретиков"³³. Иннокентий так пытался объяснить, почему "всемогущий" бог заинтересован в столь могучем воинстве для расправы с еретиками: "Помните, что ваш создатель, сотворив вас, нуждался в ваших услугах. Но, хотя он прекрасно может обойтись без вашей помощи и теперь, все же ваше участие поможет ему действовать с большим успехом, так же как ваше бездействие ослабит его всемогущество"³⁴. Участникам похода папа обещал не только прощение грехов, но даже освобождение от уплаты процентов по долгам, пока они будут истреблять еретиков.

На этот раз Иннокентию III удалось сколотить в Северной Франции армию из авантюристов, охочих до чужого добра, во главе с Симоном де Монфором. Не решаясь на войну с Монфором или рассчитывая перехитрить его, Раймонд проявил раскаяние: по требованию папского легата он сдал без боя крестоносцам семь важнейших крепостей и обещал выполнять все требования Иннокентия III. Его заставили явиться в Сен-Жиль, город, где якобы был убит Кастельно, и предстать обнаженным по пояс перед папским легатом, который встретил его в окружении епископов при большом стечении народа на паперти местного собора. Легат петлей надел на шею Раймонда епитрахиль (часть облачения священника, представляющая собой длинную ленту, надеваемую на шею) и повел его как бы на поводу в собор, в то время как присутствовавшие били кающегося вельможу прутьями по плечам и спине. У алтаря он получил прощение, затем его заставили спуститься в склеп и поклониться гробнице Кастельно, душа которого, как утверждали церковники, "возликовала", узрев такое унижение своего заклятого врага. Между тем сопротивление крестоносцам в Лангедоке возглавил племянник графа Раймонда Рожер. Против него двинулось войско крестоносцев в 20 тыс. всадников и 200 тыс. пеших воинов, напутствуемое очередным посланием Иннокентия III: "Вперед, храбрые воины Христа! Спешите навстречу предтечам антихриста и низвергните служителей ветхозаветного змия. Доселе вы, быть может, сражались из-за преходящей славы, сразитесь теперь за славу вечную. Вы сражались прежде за мир, сражайтесь теперь за бога. Мы не обещаем вам награды здесь, на Земле, за вашу службу богу с оружием в руках; нет, вы войдете в царство небесное, и мы уверенно обещаем вам это"³⁵.

Сея по дороге смерть и разрушение и не встречая серьезного сопротивления со стороны катаров, которым вера запрещала убивать, крестоносцы захватили город Безье, сожгли его и вырезали все его население - 60 тыс. человек. Когда крестоносцы спрашивали папского легата Арнольда Амальрика, как отличать еретиков от правоверных католиков, тот отвечал: "Бейте всех подряд, а господь отличит своих!" Симон де Монфор проявлял к своим жертвам не меньшее "милосердие". Он не щадил даже тех, кто выражал желание вернуться в католицизм. Приказав казнить одного такого отступника, Монфор заявил: "Если он лжет, это послужит ему наказанием за обман, а если говорит правду, то он искупит этой казнью свой прежний грех". Вслед за Безье настал черед Каркассона, где Рожер сосредоточил главные силы. Крестоносцы осадили город, в котором укрылись тысячи людей из окрестных селений. Каркассон был хорошо укреплен. Крестоносцы пошли на хитрость. Они предложили Рожеру начать переговоры о мире, а когда он явился в их лагерь, предательски схватили его и вскоре объявили, что он "умер от дизентерии". Оставшись без предводителя, осажденные приняли условие крестоносцев - покинуть город (мужчины в одних штанах, женщины - в рубашках). Ворвавшись в Каркассон, крестоносцы разграбили его. Отрицать их зверства клерикальные историки не в состоянии. Зато они не скупятся на комментарии. Вот, например, как рассуждает по поводу кровавых "подвигов" крестоносцев в Лангедоке Шэннон: "Это был жестокий век, и в армии крестоносцев отсутствовал даже минимум дисциплины и порядка, свойственных феодальным ополчениям. В результате, когда это воинство ворвалось с севера в города Лангедока, нельзя было ожидать от военных командиров, чтобы они направляли свои стрелы только на одних "совершенных". Таким образом, слишком часто правоверные католики гибли вместе с еретиками. Хотя личные или даже групповые трагедии в этих условиях были понятны, однако подавление, грабеж и убийства правоверных взывали к решительному осуждению, и римские папы громко протестовали против таких эксцессов"³⁶. Как следует из комментария Шэннона, зверства крестоносцев в Лангедоке были вызваны "объективными условиями", римские же папы осуждали эксцессы, правда, творимые только против правоверных католиков. Но, спрашивается, кто организовал крестовый поход против альбигойцев, как не сам папа, римский? Кто в течение двадцати лет призывал крестоносцев огнем и мечом искоренять еретиков и обещал им за это царство небесное, как не папы римские? Разве не они, не церковь в целом несут ответственность за геноцид, совершенный крестоносцами в Лангедоке по отношению к катарам? Преподобный Шэннон признал бы это, если бы он писал свой трактат в поисках исторической истины, а не для того, чтобы скрыть ее, прикрываясь туманом ложной объективности.

Вскоре после падения Каркассона среди крестоносцев начались раздоры из-за дележа награбленного. Часть их покинула Лангедок, вернувшись восвояси. Чтобы удержать в Лангедоке Монфора, Иннокентий обещал наделить его частью владений графа Тулузского и приказал церковникам передавать ему конфискованные у еретиков ценности. Не довольствуясь этими подачками, Монфор под видом искоренения ереси продолжал грабить города и селения Лангедока. Между тем Раймонд укрепил свои позиции в Тулузе, откуда вел сложную игру с Иннокентием III. Папа настаивал, чтобы граф самолично искоренял ересь, угрожая в противном случае лишить его всех владений и привлечь к суду как еретика. Раймонд обещал последовать совету Иннокентия III, но никакого рвения в преследовании еретиков не проявлял. По приказу папы Монфор попытался взять Тулузу, но потерпел поражение. Раймонду удалось заручиться поддержкой, арагонского короля, которому было выгодно сохранение Тулузского графства в качестве буфера между его владениями и владениями французского короля. Последний, в свою очередь, не сидел сложа руки, а активно помогал Монфору, которому удалось в конце концов нанести поражение Раймонду и вынудить его бежать в Англию. Наконец-то Иннокентий III мог считать себя победителем. Он расправился не только с катарами и их покровителями в Лангедоке. В папских владениях он также навел "порядок", очистив их от патаренов и подчинив непокорные коммуны, оказывавшие покровительство еретикам. При этом тысячи еретиков были изгнаны из городов, лишились имущества и средств к существованию, многие упорствовавшие были казнены. И все же эти реальные успехи не могли скрыть не менее реальных недостатков и пороков, продолжавших разъедать и подтачивать организм католической церкви. Иннокентий III созвал для обсуждения церковных дел XII (IV Латеранский) вселенский собор. Он открылся в Риме в 1215 году. Это был самый представительный из всех имевших до него место соборов католической церкви. Кроме патриархов Константинополя, захваченного крестоносцами, и Иерусалима, в нем участвовали 71 митрополит, 412 епископов, более 800 аббатов и приоров, множество других церковных иерархов. Сюда прибыли также представители ряда европейских монархов. Тайно явились на собор граф Тулузский и его сын Раймонд-младший, надеясь вымолить у Иннокентия III и соборных отцов прощение и возвратить хотя бы часть своих владений. Повестка дня собора предусматривала обсуждение следующих вопросов: отнятие св. Земли у "неверных", церковная реформа, злоупотребления духовенства и как с ними бороться, искоренение ереси и "умиротворение душ". Собор окончательно лишил Раймонда его владений, обещав частично вернуть их сыну, если он "будет того достоин". Собор принял постановление по борьбе с ересью (канон 3), обязывавшее светские и церковные власти неустанно преследовать еретиков. Вот текст этого документа, послужившего юридическим основанием для учреждения инквизиции: "Мы отлучаем и предаем анафеме всякую ересь, выступающую против святой веры, ортодоксальной и католической... Мы осуждаем всех еретиков, к какой бы секте они ни принадлежали; разные по обличию, все они связаны между собой, ибо тщеславие всех их объединяет. Все осужденные еретики должны быть переданы светским властям или их представителям для понесения достойного наказания. Клирики будут предварительно лишены сана. Собственность осужденных мирян будет конфискована, клириков же - поступит в пользу той церкви, которая платила им жалованье. Просто подозреваемые в ереси, если они не смогут доказать своей невиновности и опровергнуть выдвигаемых против них обвинений, будут подвергнуты анафеме. Если они пребудут под анафемой год и своим поведением за этот срок не докажут своей благонадежности, то пусть их судят как еретиков. Следует предупредить, вызвать и в случае надобности заставить наложением канонических наказаний светские власти, какое бы положение они ни занимали, если они хотят быть верными церкви и считаться таковыми, - сотрудничать в защите веры и изгонять силой из подвластных им земель всех еретиков, объявленных таковыми церковью. Впредь всякий при вступлении на светскую должность должен будет дать такое обязательство под присягой. В том же случае, если светский правитель, которого церковь предупреждала и от которого она требовала принять меры против еретиков, не проявит должного рвения в очищении своих земель от этой заразной ереси, то таковой правитель будет наказан митрополитом или его заместителем посредством отлучения. Если он в течение года не исправится, о нем будет доложено правящему главе церкви на предмет, чтобы папа освободил его вассалов от подчинения ему и объявил его земли свободными для занятия правоверными католиками, которые после изгнания еретиков вправе завладеть ими, дабы обеспечить на них чистоту веры. Если правитель не окажет сопротивления и не будет препятствовать этим действиям, то права на эти земли будут за ним сохранены. Это же правило будет применено к тем областям, которые не имеют правителя. Католики, участники крестовых походов против еретиков, будут пользоваться такими же индульгенциями и святыми привилегиями, как и те, кто оказывает помощь в освобождении св. Земли.

Всех, кто разделяет веру еретиков, дает им пристанище, помогает и защищает их, мы предаем отлучению и объявляем, что если они в течение года не откажутся от своих пагубных взглядов, то будут автоматически объявлены бесчестными и лишены права занимать какие-либо публичные или выборные должности, быть избираемыми на эти должности, а также лишены права выступать в роли свидетелей. Кроме того, они будут лишены права завещать и наследовать. Все освобождаются от каких-либо обязательств по отношению к ним, в то время как их обязательства по отношению к третьим лицам сохраняются... Что касается тех, кто ослушается приказов церкви и будет поддерживать с еретиками связи, то они будут отлучены до тех пор, пока не исправятся. Клирики откажут этим прокаженным в причащении, не разрешат предавать их христианскому погребению, отвергнут их подаяния и пожертвования; а если не сделают этого, то сами будут лишены своих должностей, которые могут быть им возвращены только после особого помилования святым престолом... Кроме того, каждый архиепископ и епископ или лично, или через архидиакона, либо другого доверенного лица обязан посещать раз или два раза в году свою епархию, если известно, что в ней укрываются еретики; там он, если сочтет нужным, под присягой обяжет трех или больше заслуживающих доверия лиц обследовать все население и донести епископу о тех, кто является еретиками, участвует в секретных сборищах и отходит в своей жизни от обычаев, свойственных поведению верующих. Пусть епископ вызовет к себе обвиняемых, и если они не смогут оправдаться от выдвинутых против них обвинений или вновь совершат прежние ошибки, то следует применить к ним канонические наказания. Любой, кто нарушит в преступном упорстве данную им присягу или откажется присягать, будет объявлен еретиком. Мы желаем, объявляем и приказываем всем епископам, обязанным повиноваться согласно их обету строгого послушания приказам церкви, внимательно следить за осуществлением этих мероприятий в их епархиях, если они желают избежать канонических наказаний. Если епископ проявит небрежность или любую медлительность в искоренении в своей епархии еретического брожения, признаки которого налицо, то он будет снят с епископальной должности и заменен человеком, способным и полным рвения к искоренению ереси"³⁷.

Это решение IV Латеранского собора имеет очень важное значение для установления ответственности церкви за преследование инакомыслящих. Апологеты церкви утверждают, что физически еретиков преследовали светские власти и что, мол, церковь за это вовсе не несет ответственности. Но ведь весь смысл борьбы папского престола с графами Тулузскими заключался в том, чтобы заставить их участвовать в репрессиях против еретиков. Приведенный выше текст 3-го канона показывает, что церковь обязывала к этому всех светских правителей, угрожая им в противном случае отлучением и лишением владений. Можно ли после этого утверждать, не греша против истины, что церковь не несет никакой ответственности за преследование еретиков светскими властями?

Собор обязал каждого верующего исповедоваться у своего приходского священника не реже одного раза в год и причащаться по крайней мере к пасхе. Не выполнившие этих обрядов верующие объявлялись еретиками и лишались церковного погребения. Совершенно очевидно, что, принимая это решение, церковь имела в виду использовать исповедь в качестве источника сведений о еретиках, а причащение - для давления на колеблющихся в вере своих последователей. На соборе обсуждались и другие меры по борьбе с ересью. Иннокентий III и многие церковные иерархи отдавали себе отчет в том, что одна из причин успеха ереси заключалась в упадке морального авторитета духовенства, в частности в разложении старых монашеских орденов. К тому же монастыри, как правило, больше подчинялись воле местных сеньоров, чем Риму. Папский престол не мог рассчитывать на действенную поддержку таких монастырей в борьбе за превосходство над светской властью. Собор принял ряд постановлений, которые давали папе право реорганизовать существовавшие монашеские ордена, однако запрещали учреждать новые, непосредственно подчинявшиеся папе, во избежание чрезмерного усиления его власти. Тем не менее, не успел собор закончить свою работу, как в 1216 г. новый папа, Гонорий III, учредил орден проповедников (доминиканцев), организатором которого был испанский августинец Доминик де Гусман, принимавший активное участие в преследовании катаров в Лангедоке.

"Псы господни"

Доминик прослыл бездушным фанатиком, готовым на любое преступление во имя торжества "святого дела". Бертран Рассел отмечает, что Доминику была свойственна только одна человеческая слабость: ему больше нравилось разговаривать с молодыми женщинами, чем со старыми³⁸. Доминик правильно подметил, что сила катаров заключалась в том, что они обладали забытым церковниками даром проповеди и знали назубок древние церковные тексты, давно находившиеся в забвении. Он задумал создать орден, члены которого посвятили бы себя исключительно выявлению и разоблачению еретиков и защите папского престола от их критики. Члены ордена приняли в качестве формы белое одеяние, прежнюю обувь заменили сандалиями, которые носили на босу ногу. По внешнему облику они стали походить на "совершенных" катаров. Доминиканцы давали обет бедности, что должно было способствовать укреплению их авторитета среди верующих. Орден был построен наподобие строго централизованной военной организации во главе с генералом, подчиненным непосредственно папе римскому. Первичной организацией ордена являлась монастырская община; ряд таких общин образовывал "провинцию". Члены монастырской общины избирали приора, который утверждался "провинциалом". Последний избирался монастырскими приорами и получал санкцию генерала ордена, которого, в свою очередь, выбирали "провинциалы"; окончательное же решение оставалось за папой римским. Эмблемой ордена была собака с пылающим факелом в зубах. Доминиканцы называли себя "псами господа" (Domini canes), что одновременно было созвучно имени основателя их ордена. Вскоре после учреждения ордена они прибрали к своим рукам французские и итальянские университеты. Доминиканцы принимали активнейшее участие в подавлении еретических движений. Отмечая "заслуги" ордена на этом кровавом поприще, папский престол возвел Доминика в ранг "святых" в 1234 г., спустя всего лишь 13 лет после его смерти. Железная дисциплина и поистине собачья преданность папскому престолу быстро превратили доминиканцев в ударную силу католической реакции. Не удивительно, что именно эта "стража христова" (одно из наименований доминиканского ордена) возглавила инквизицию и была использована папством для проникновения в некатолические страны. В 1233 г. доминиканцы появились на Руси, основав под Киевом монастырь. Вскоре они проникли в Чехию, Польшу, Прибалтику. В 1247 г. папа направил их с миссией к монгольскому великому хану, в 1249 г. - в Персию. В 1272 г. они обосновались в Китае, пробрались в Японию и другие азиатские страны. Доминиканцы проникли и в Африку. Позднее, в XVI в., они принимали активное участие в завоевании и порабощении испанцами и португальцами американского континента.

Если доминиканцы превратились в своего рода духовную элиту католической церкви, то другой орден, францисканский, также возникший в начале XIII в., должен был привлечь на сторону церкви плебейские элементы. "Чем шире разливалось море ересей, - отмечает советский исследователь инквизиции С. Г. Лозинский, - тем упорнее искала церковь средства борьбы с ними, и если меч и огонь были наиболее излюбленными ее орудиями, то это не исключало иные методы лечения "страшной еретической язвы", действительной причиной которой было прежде всего тяжелое материальное положение крестьян и деклассированных городских элементов средневекового общества"³⁹. Именно "иным методом" и явилось монашеское движение, зачинателем которого стал итальянец Франциск Ассизский, в миру Джованни Бернардоне (1182 - 1226 гг.). Его отец был торговцем сукна. Молодой Бернардоне вел праздный образ жизни, одно время жил во Франции (отсюда его прозвище - Франциск). Вернувшись в родной город Ассизе, Бернардоне отказался от мирских благ и встал на путь строгого аскетизма. Франциск учил, что человек должен относиться к своему телу, как к ослу, и соответственно "подвергать его тяжелой ноше, часто бить бичом и кормить плохим кормом". Правда, перед смертью он выразил сожаление, что, "истязая себя в здоровом состоянии и в болезни, он таким изнурением согрешил против брата своего, осла". Смирение и терпение - вот высшие идеалы, по разумению Франциска. Ему приписывают следующие слова: "Высшая радость состоит не в том, чтобы творить чудеса, излечивать хворых, изгонять бесов, воскрешать мертвых, она также не в науке, не в знании всех вещей и не в увлекательном красноречии, она - в терпении, с которым переносятся несчастья, обиды, несправедливости и унижения"⁴⁰. Он призывал верующих отказаться от частной собственности, оказывать друг другу помощь и добывать себе пропитание физическим трудом. Эта проповедь идеалов первоначального христианства, созвучная еретическим учениям вальденсов, с которыми францисканцев роднило и внешнее сходство - черные или серые рясы, вначале вызывала к Франциску настороженное отношение церковных иерархов. Однако большой успех его проповедей среди населения и тот факт, что Франциск в отличие от еретиков не только не выступал с критикой официальной церкви, но, наоборот, всемерно подчеркивал свою лояльность по отношению к папскому престолу, обеспечили ему поддержку Иннокентия III, который разрешил Франциску основать нищенствующий монашеский орден "миноритов", построенный по тому же принципу, что и доминиканский. Франциск основал также "второй орден" - для женщин и так называемый "третий орден" (терциарии), членам которого при соблюдении францисканского аскетического устава разрешалось жить в миру, иметь семью и не носить монашеского одеяния. При поддержке папского престола минориты не замедлили превратиться в космополитическую массовую организацию. В конце XIII в. у них уже было свыше тысячи монастырей в различных европейских странах.

Папский престол оказывал всяческое покровительство доминиканцам и францисканцам. Их деятельность не подлежала контролю местных епископов. Они имели право свободно передвигаться по всем странам, заслужив в народе название папских лазутчиков. Они могли исповедовать, накладывать и снимать епитимий и отлучения, жить среди еретиков, притворяясь такими же, если это было в интересах "святого дела". Их руководители быстро делали церковную карьеру, щедро награждались кардинальскими званиями и нередко избирались папами. Это и понятно, ведь "социальная" деятельность названных орденов в сочетании с террористической - инквизицией, к которой оба ордена имели непосредственное отношение, несомненно, способствовала в XIII в. спасению католической церкви от развала, угрожавшего ей из-за морального разложения самих церковников, антипапской политики многих королевских дворов, стремившихся освободиться от опеки церкви, и ересей, чреватых народной революцией. Подвижничество францисканцев, однако, оказалось столь же скоротечным, как и подвижничество доминиканцев. Прошло всего несколько десятилетий, и у этих орденов от нищенства остались только униформа да название. Папские и светские дарения привели к тому, что францисканцы и доминиканцы превратились в обладателей огромной недвижимой собственности, латифундий, сокровищ. Оба ордена соперничали между собой, что было на руку папам, ибо это позволяло им контролировать и тех и других. В XVI в. эти ордена придут в такой упадок, что папство будет вынуждено для своего спасения создать новый, во сто крат превосходивший своих предшественников по коварству, ханжеству и лицемерию, - орден иезуитов.

Хотя формально богатства орденов считались собственностью папского престола и находились якобы только во временном их владении, это обстоятельство, а также участие руководителей орденов во всевозможных политических интригах в интересах власть имущих не могли не вызвать со временем недовольства среди рядовых монахов. Особенно глубокие трещины появились во францисканском ордене. В отличие от доминиканцев, рекрутировавшихся из зажиточных слоев населения, большинство францисканцев составляли выходцы из плебейских низов города и деревни. В результате францисканский орден не только участвовал в подавлении "чужих" еретических движений, но порой вынужден был подавлять крамолу в своих собственных рядах, что делалось, как обычно в таких случаях, с еще большей жестокостью, чем по отношению к "чужакам". Сам Франциск незадолго до смерти покинул основанный им орден, убедившись, что он пошел вовсе не по заданному им пути. Впрочем, это не помешало папскому престолу возвести и его в сонм "святых". Другим представителям францисканской ереси так не повезло. Спиритуалов, или обсервантов, как стали именовать францисканцев, придерживавшихся евангельских добродетелей не в теории, а на практике, инквизиция преследовала как самых опасных еретиков. Им навешивали различные еретические ярлыки, их обвиняли в том, что они являются последователями Иоахима Флорского, цистерцианского монаха, обличавшего в конце XII в. церковь с позиций первоначального христианства и положившего начало иоахимистской секте, осужденной IV Латеранским собором. Францисканский орден не только породил оппозицию снизу - спиритуалов, но и вызвал к жизни целую плеяду мыслителей, бросивших вызов церковной схоластике и заложивших основы материалистического мировоззрения, таких, как Роджер Бэкон, Дуне Скот, Уильям Оккам, Раймонд Луллий, произведения которых подверглись анафеме, а сами они были отлучены от церкви за свои еретические воззрения.

Вернемся, однако, к альбигойской трагедии. Итак, IV Латеранский собор не вернул Раймонду его владений в Лангедоке, хотя старый граф и его 18-летний сын Раймонд-младший исповедались во всех прегрешениях и клялись, что не будут впредь щадить еретиков. Но папский престол уже не нуждался в их услугах. Кроме того, землями Лангедока прочно завладели Монфор и его приближенные, которые, конечно, и не помышляли возвращать их своим недавним противникам. Раймондам не оставалось другого выхода, как продолжить борьбу. В своих бывших владениях они подняли знамя восстания. Местное население, изнывавшее от грабежей и расправ крестоносцев, с энтузиазмом поддержало своих прежних правителей. Война Раймондов с Монфором разгорелась с новой силой. Раймонды, опиравшиеся на народную поддержку, в течение нескольких лет удерживали Тулузу. В 1218 г. при осаде этого города Монфор был убит, а его брат и старший сын тяжело ранены. Война продолжалась с переменным успехом еще несколько лет. В 1222 г. умер Раймонд VI. Церковники отказались его хоронить. Останки графа Тулузского пребывали в склепе одной из церквей в течение почти полутора веков. Теперь войну продолжили Раймонд VII и сын Монфора Амори. В 1227 г. Амори призвал на помощь войска французского короля Людовика IX (1215 - 1270 гг.), обещав ему отдать свои владения. Соответствующее соглашение было подписано в том же году в г. Мо. Вмешательство Людовика IX вынудило Раймонда VII капитулировать. Мир был куплен дорогой ценой: по Парижскому трактату 1229 г. дочь Раймонда VII, провозглашенная наследницей его владений, была выдана замуж за брата короля Людовика IX. В результате этого брака владения Раймонда VII после его смерти перешли к французской короне. Папский престол одобрил сделку, добившись предварительно от Раймонда VII и Людовика IX формального обязательства преследовать ересь согласно постановлениям IV Латеранского собора, которые с весьма существенными добавлениями были приняты на местном соборе в Тулузе в 1229 г. и включены в Парижский трактат. Добавления эти заключались в следующем: епископам вменялось в обязанность в каждом приходе назначать одного или нескольких священников с инквизиторскими функциями разыскивать и арестовывать еретиков, хотя право суда над ними оставалось за епископом. Добровольно раскаявшиеся еретики подлежали высылке в другие области и были обязаны, если епископ не решит иначе, носить на одежде спереди и сзади отличительный знак - крест из цветной материи. Те же, кто раскается из-за боязни смертной казни, подлежали тюремному заключению "вплоть до искупления греха". Приходским священникам приказывалось вывешивать на видном месте списки всех прихожан. Прихожане (юноши с 14-летнего и девушки с 12-летнего возраста) были обязаны публично предать анафеме ересь, поклясться преследовать еретиков и присягнуть на верность католической вере. Такая присяга повторялась через каждые два года; отказавшиеся присягать навлекали на себя обвинение в ереси. Все жители должны были исповедоваться трижды в год -на рождество, пасху и троицын день. За выдачу еретика церковь обещала платить доносчику четыре серебряные марки. За помощь еретикам виновный лишался имущества и передавался в распоряжение сеньора, который мог сделать с ним, "что пожелает". Дом еретика сжигался, собственность его конфисковывалась. Примиренный с церковью еретик терял гражданские права. Еретикам- врачам запрещалось заниматься лечебной практикой. Местные власти под страхом отлучения от церкви и конфискации имущества обязывались следить за исполнением этих решений Тулузского собора⁴¹. Следует отметить еще одно нововведение: верующим запрещалось иметь Библию и читать ее, даже на латинском языке, что становилось прерогативой исключительно духовенства. Этот запрет церковь не замедлила распространить на католиков и в других странах. Решения Тулузского собора представляют важный этап, завершением которого явилось установление постоянно действовавшего и независимого от местной церковной иерархии инквизиционного трибунала.

"Сия неистребимая мерзость"

В результате 20-летней кровопролитной войны крестоносцы истребили в Лангедоке свыше миллиона мирных жителей, превратив его цветущие города и селения в руины. Катары были в буквальном смысле стерты с лица Земли. Почему же ряд исследователей утверждает, что альбигойская война "все еще продолжается"?⁴² Потому, что и в наше время находятся сторонники "истинной веры", которые осуждают катаров, клевещут на них, пытаясь таким образом оправдать их палачей, а может быть, и самый принцип истребления всех тех, кто оспаривает угодный церкви социальный порядок. Еще церковник Вакандар в начале XX в. оправдывал истребление катаров тем, что их вероучение носило якобы "антисоциальный" характер. Подобного рода оправдания геноцида, учиненного церковью и ее союзниками, приводятся и в наше время. Так, французский историк Фернан Ниэль считает, что доктрина катаров была "опасной, аморальной, антисоциальной", что альбигойцы были "анархистами, угрожавшими обществу", что их "истребление спасло человечество"⁴³. Невольно возникает вопрос, а не стремились ли авторы такой аргументацией натолкнуть своих читателей на мысль, что и сегодня можно "спасти" эксплуататорский социальный порядок, уничтожая "анархистов"?

Итак, кровопролитная война в Лангедоке закончилась полной победой папского престола, вынудившего светскую власть участвовать в искоренении ереси, чему она долго сопротивлялась, потому что истребление части населения не отвечало ее материальным интересам. Однако династические расчеты и стремление расширить свои владения одержали верх над соображениями морального и иного порядка. Кроме того, светские правители обрели в инквизиции инструмент, способствовавший укреплению их собственного влияния. Это понял Людовик IX, которому церковь в знак признательности присвоила звание "святого". К такому же выводу пришел император Фридрих II Гогенштауфен (1212 - 1250 гг.), внук Барбароссы. Фридрих II был просвещенным человеком и весьма критически относился к вопросам веры. Ему даже приписывали авторство еретического памфлета "О трех обманщиках", в котором подвергались едким насмешкам Моисей, Христос и Мухаммед. Папский престол непрестанно враждовал с Фридрихом II, видя в нем серьезного соперника в борьбе за политическое влияние в христианском мире. Григорий IX, племянник Иннокентия III, избранный папой в 86-летнем возрасте и доживший до ста лет, дважды отлучал Фридриха II от церкви. Одолеть интриги Рима Фридрих II оказался не в силах. Относительное спокойствие он купил себе обещанием расправиться с еретиками. Такое обещание было дано императором в 1224 г. в Падуе, когда он огласил эдикт о борьбе с ересью, предусматривавший наказание различными карами, вплоть до смертной казни, еретиков, осужденных церковью и переданных на расправу светскому правосудию. Светская власть должна была по требованию церковников или просто ревностных католиков арестовывать и судить всех, подозреваемых в ереси. Еретики, примиренные с церковью, принуждались участвовать в розыске других еретиков; совершивший отречение от ереси перед казнью, а затем вторично, по "выздоровлении", впавший в нее безотлагательно предавался смертной казни. Преступление в оскорблении божия величества сильнее преступления в оскорблении человеческого величия, гласил эдикт. Так как бог наказывает детей за грехи отцов, чтобы научить их не подражать своим "преступным" родителям, то и дети еретиков до второго поколения лишались права занимать общественные или почетные должности. Исключение делалось только для детей, сделавших донос на своих отцов.

Существенным с точки зрения истории инквизиции элементом эдикта было согласие императора оказывать всемерную поддержку и покровительство доминиканским монахам в преследовании ереси. "Мы хотим, - заявлял император, - чтобы все знали, что мы взяли под свое особое покровительство монахов ордена проповедников, посланных в наши владения для защиты веры против еретиков, а также и тех, кто будет им помогать в суде над виновными, будут ли эти монахи жить в одном из городов нашей империи, или переходить из одного города в другой, или сочтут нужным возвращаться на прежнее место; и мы повелеваем, чтобы все наши подданные оказывали им помощь и содействие. Поэтому мы желаем, чтоб их принимали всюду с благорасположением и охраняли от покушений, которые еретики могли бы против них совершить; чтобы та помощь, в которой они нуждаются для выполнения своего дела в миссии, порученной им ради веры, была им оказана нашими подданными, которые должны арестовывать еретиков, когда они будут указаны в местах их жительства, и держать их в надежных тюрьмах до тех пор, пока они, осужденные церковным трибуналом, не подвергнутся заслуженному наказанию. Делать это надо в убеждении, что содействием этим монахам в освобождении империи от заразы новой установившейся в ней ереси совершается служба богу и польза государству"⁴⁴. Этот эдикт явился большой победой церкви, ибо распространял на всю Священную Римскую империю сформулированное на IV Латеранском соборе положение об ответственности светской власти за искоренение ереси. Теперь обязанность преследовать еретиков была возложена на всех, начиная от императора и кончая крестьянином, под угрозой всевозможных духовных и телесных кар, какими располагала церковь в XIII веке⁴⁵. Поощрение Фридрихом II и Людовиком IX преследования еретиков создало благоприятные условия для учреждения инквизиционных трибуналов, действовавших под непосредственным контролем папского престола. В феврале 1231 г. Григорий IX издал очередной эдикт ("генеральную конституцию"), вновь отлучавший еретиков от церкви и призывавший церковные и светские власти преследовать и подавлять их. В том же году римский сенатор (губернатор Рима, подчиненный папе) Аннибале назначил специальных инквизиторов с полномочиями арестовывать и судить еретиков. Вскоре папа послал инквизиторов с такими же полномочиями в Майнц, Милан и Флоренцию. Следующим этапом в установлении инквизиции были две буллы Григория IX, датированные 20 апреля 1233 года. В них преследование еретиков во Франции возлагалось на монахов доминиканского ордена. Первая из этих булл была обращена к епископам Франции. "Видя, что вы поглощены вихрем забот, - писал в ней папа, - и что с трудом можете дышать под гнетом тяготящих вас тревог, мы находим полезным облегчить ваше бремя, чтобы вы могли легко переносить его". "Облегчение" заключалось в посылке на подмогу епископам доминиканских монахов с неограниченными полномочиями по преследованию еретиков. Епископы, считавшиеся по церковной традиции неограниченными хозяевами своих епархий, не желали разделять власть с нищенствующими монахами, не говоря уже о том, что они сами испытывали немалый страх перед этой тайной папской полицией, которая при желании могла зачислить в еретики не только строптивых, но и недостаточно ретивых епископов. Поэтому папа увещевал епископов "во имя уважения, которое вы питаете к св. престолу", дружески принять его посланцев и помогать им, "дабы они могли хорошо выполнить свою задачу". Вторая булла предназначалась "приорам и братьям ордена проповедников, инквизиторам". В ней Григорий IX уполномочивал доминиканцев "во всех местах, где вы будете проповедовать, в случае, если грешники, несмотря на предупреждение, будут защищать ересь, - навсегда лишать духовных их бенефициев и преследовать их и всех других судом безапелляционно, призывая на помощь светскую власть, если в этом встретится надобность, и прекращая их упорство, если нужно, посредством безапелляционного наложения на них, духовных, наказания"⁴⁶. Эта булла фактически уполномочивала доминиканский орден вести борьбу с ересью во всем христианском мире. Обе буллы Григория IX подтверждались последующими папами, вносившими в их тексты лишь частичные изменения и уточнения.

В современной католической литературе утверждается, что инквизиция якобы была учреждена папством только после того, как "традиционные" для церкви методы убеждения еретиков путем увещевания и отлучения не оправдали себя. Согласно Шэннону, папы Иннокентий III, Гонорий III и Григорий IX пытались бороться с ересью и восстановить единство церкви через "укрепление епископальной бдительности. Однако все традиционные методы были исчерпаны, не принеся желаемых результатов"⁴⁷. Приведенные факты опровергают подобного рода измышления. Именно упомянутые выше папы были застрельщиками физического истребления катаров, сторонниками насильственных способов борьбы с ересью. Более того, инквизиция оформлялась не в процессе борьбы с ересью, а после разгрома катаров, когда последние уже перестали представлять какую-либо опасность для церкви. В 1252 г. папа Иннокентий IV (1243 - 1254 гг.) издал буллу, оформившую создание инквизиционных трибуналов. Булла учреждала в епархиях специальные комиссии (по борьбе с ересью) в составе 12 правоверных католиков, двух нотариусов и двух или более служащих, возглавляемые епископом и двумя монахами нищенствующих орденов. Расходы по работе этих комиссий ложились на светскую власть. Комиссиям поручалось арестовывать еретиков, допрашивать их, конфисковывать их имущество. Приговор выносили епископ и два монаха, они же по своему усмотрению могли менять состав комиссий. Светская власть и все верующие были обязаны содействовать деятельности этих инквизиционных трибуналов. Если при задержании еретиков местное население оказывало сопротивление, то за это отвечала вся община. Дома еретиков подлежали разрушению. По требованию инквизиторов светские власти были обязаны пытать тех, кто отказывался выдавать еретиков. Светским властям вменялось вносить эти распоряжения в сборники местных законов, изъяв из последних все то, что противоречило булле. Властям предписывалось под присягой и под угрозой отлучения от церкви соблюдать указания последней по искоренению ереси. Всякая небрежность в их исполнении квалифицировалась как клятвопреступление, ответственные за нее предавались "вечному позору" и наказывались штрафом в 200 марок, им угрожало "подозрение" в ереси, что было чревато потерей должности и лишением права занимать какую-либо должность в будущем. Эта булла также подтверждалась последующими папами, причем папа Климент IV (1265 - 1268 гг.) уже титуловал руководителей комиссий епископа и его коллег - монахов инквизиторами, непосредственно возлагая на них всю ответственность за борьбу с ересью.

Этим законодательным актам папского престола по созданию органов инквизиции и определению их полномочий сопутствовала бурная практическая деятельность по подавлению еретиков во всех странах, на которые простиралось влияние католической церкви. Все недовольные существовавшим порядком, любой человек, осмелившийся критиковать распущенность, продажность и алчность духовенства, всякий, кто высказывал сомнение по поводу истинности церковных догм, - всем им инквизиция угрожала беспощадной расправой. В XIII в. не было такого уголка в католической Европе, где бы не пылали костры, на которых сжигались мнимые или подлинные еретики. В Южной Франции папские инквизиторы продолжали выкорчевывать ересь на протяжении всего XIII столетия. Не менее энергично действовали они и в городах Северной Франции. Королевская власть постепенно взяла под свой контроль их деятельность: инквизиторы были подчинены высшим королевским судам, к которым со временем перешли полностью функции инквизиторских трибуналов. Таким образом, во Франции инквизиция превратилась в послушное орудие королевской власти, способствуя укреплению абсолютизма. Такой же процесс подчинения инквизиции королевской власти имел место и в некоторых иных странах. Так, в Венеции и других итальянских республиках светская власть также подчинила своему контролю деятельность этого террористического органа.

Необходимость введения инквизиции для борьбы с еретиками обосновывалась теологами при помощи различного рода богословских аргументов и ссылок на библейские тексты. За применение к еретикам силы, вплоть до их физического уничтожения, ратовал еще "блаженный" Августин (354 - 430 гг.), возведенный церковью в ранг "святого" и почитаемый ею по сей день как непреложный богословский авторитет. Его доводы были двоякого вида: церковные и светские. С одной стороны, ссылаясь на библейские тексты, свидетельствующие о расправах с божьего "попущения" с вероотступниками, Августин присовокуплял от себя следующее соображение: христианская любовь к ближнему обязывает не только помогать, но и принуждать вероотступника спасти самого себя, если он добровольно не отрекается от своих пагубных воззрений. Августин уподоблял еретиков заблудшим овцам, а церковников - пастухам, обязанность которых - вернуть этих овец в стадо, пуская в ход, если надо, кнут и палку. Порка не такое уж строгое наказание; ведь порют же своих непокорных детей родители, а непослушных учеников - воспитатели; даже епископы, возглавляющие, светские суды, присуждают к порке некоторых правонарушителей⁴⁸. Законно поэтому применять и пытки, наносящие вред лишь грешной плоти - "темнице души", если с их помощью можно возвратить еретика на путь истинный. Согласно библейскому учению, неверная жена подлежит наказанию. С тем большим основанием следует наказывать изменяющего церковным догматам вероотступника. Неважно, что еретик откажется от своей ложной веры из-за страха перед наказанием: "Совершенная любовь в конечном счете победит страх". Церковь вправе заставить силой своих блудных сынов вернуться в ее лоно, если они понуждают других губить свои души. Логический вывод из такого умствования: лучше сжечь еретика, чем дать ему возможность "костенеть в заблуждениях". "Они (еретики. - И. Г.) убивают души людей, в то время как власти только подвергают пыткам их тела; они вызывают вечную смерть, а потом жалуются, когда власти осуждают их на временную смерть"⁴⁹. По Августину, наказание ереси не зло, а "акт любви". Исчерпав таким образом богословские аргументы в пользу своего тезиса и как бы сомневаясь, все же в их убедительности, Августин рассматривал этот тезис и с практической, точки зрения. О действенности мер судят по их результатам. Применять насилие к вероотступникам церкви выгодно, ибо это приносит желаемый эффект. Создай умному человеку благоприятные возможности, и он станет еще умнее. Угроза пыток и смерти ставит вероотступника перед выбором: пребывать в своем заблуждении, пройти "через горнило мучений" и лишиться жизни или "стать умнее", то есть отречься от ложных учений и подчиниться авторитету церкви. Многие еретики избегают сделать такой выбор из-за свойственной людям в делах веры нерешительности или опасений заслужить презрение своих сторонников. Чтобы решиться на такой шаг, им нужен толчок, а его можно вызвать с помощью "сильных лекарств", рекомендуемых Августином.

Эта аргументация в пользу применения насилия против еретиков была существенно дополнена другим крупнейшим церковным авторитетом, Фомой Аквинским (1225 - 1274 гг.), удостоенным, как и его предшественник, звания "святого". Фома Аквинский в сочинении "Сумма богословия" утверждал, что еретиков законно принуждать к соблюдению тех обязательств, которые они с крещением приняли на себя по отношению к церкви. Ибо если принятие веры есть акт свободной воли, то сохранение этой веры - дело необходимости. Ересь есть грех: те, кто его совершает, заслуживают не только отлучения от церкви, но и смерти. Извращать религию, от которой зависит вечная жизнь, поучал этот теолог, гораздо более тяжкое преступление, чем подделывать монету, которая служит для удовлетворения потребностей временной жизни. Следовательно, если фальшивомонетчиков, как и других злодеев, светские государи наказывают смертью, то еще справедливее казнить еретиков, коль скоро они уличены в ереси. Церковь, убеждал Фома Аквинский, исполненная христианского милосердия, дважды увещевает еретика раскаяться. "Если же еретик и после этого продолжает упорствовать, церковь, не надеясь на его обращение и заботясь о спасении других, "отсекает" его от себя посредством отлучения, а затем передает его светскому суду, чтобы он устранил его из мира, предав смерти... Если бы и все еретики были истреблены подобным образом, это не было бы противно велениям божьим"⁵⁰. Фома Аквинский создал свою теорию добра и зла, посредством которой пытался объяснить, каким образом "всемогущий" вообще мог допустить появление ересей. Зло - словно рана в теле человека, утверждал Фома. Оно сопутствует совершенству. Наличие зла позволяет различить добро, а искоренение зла укрепляет добро. Подобно тому, как лев питается ослом, так и добро питается злом. Вот почему богу невозможно создать человека без червоточинки, как нельзя создать квадратный круг. Из этого следовал вывод: с одной стороны, ересь - "неистребимая мерзость", а с другой - церковь должна "питаться еретиками во имя спасения всех верующих".

К концу XIII в. католическая Европа была покрыта сетью инквизиционных трибуналов. Их деятельность была не только непрерывна, но и постоянна. Эти два обстоятельства отнимали у еретиков надежду выиграть время и скрыться, переходя из одной страны в другую. Инквизиция представляла собой настоящую международную полицию в ту эпоху. "Руки инквизиции были длинны, память ее непогрешима, и мы без труда понимаем, какой мистический ужас внушала инквизиция благодаря, с одной стороны, таинственности, окружавшей ее деятельность, а с другой - благодаря своей сверхъестественной бдительности... Один удачный арест еретика, сопровождаемый признанием, вырванным пыткой, мог раскрыть следы сотен людей, считавших себя до того времени в безопасности; и каждая новая жертва давала новый ряд разоблачений. Еретик жил как бы на вулкане, который во всякое время мог начать извержение и поглотить его"⁵¹. В глазах многих людей инквизиция стала как бы всеведущей, всемогущей и вездесущей.

Система и аппарат

Инквизиция была создана для искоренения ереси средствами насилия. "Задача инквизиции, - писал французский инквизитор XIV в. Бернар Ги, - истреблений ереси; ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники"⁵². Церковный историк Шэннон утверждает, что ересь понималась церковью как намеренное отрицание артикулов католической веры и упорное отстаивание "ошибочных воззрений". Еретиком же считался верующий, знакомый с католической доктриной и тем не менее отрицавший ее и проповедовавший нечто, ей противоречащее⁵³. Однако официального определения, что считать ересью и кого следует именовать еретиком, в средние века не существовало. Эти понятия произвольно толковались инквизиторами, которые преследовали как "подлинных" еретиков, так и тех, кто по самым разнообразным причинам был не угоден церкви или светским правителям. Кроме того, тысячи ни в чем не повинных людей становились жертвами инквизиции в результате политических интриг, наговоров, чрезмерной подозрительности инквизиторов, их алчности или карьеристских побуждений.

Деятельность инквизиции еще раз опровергала культивировавшуюся в течение столетий богословами легенду о христианской религии как религии всеобщей любви, милосердия и всепрощения. Подвергая свои жертвы чудовищным пыткам, сжигая их на костре, обвиняя их часто без всякого основания в нелепых преступлениях и пороках, церковь тем не менее утверждала, что она делает это во имя христианского милосердия, спасает самое ценное в человеке - его душу и обеспечивает ей вечное, хотя и потустороннее, блаженство. Это было "новое" издание традиционного христианского учения о достижении царства небесного путем принятия мук и страданий на Земле: разве Христос, проповедовала церковь, не взошел на Голгофу, не дал себя распять, чтобы искупить грехи человеческие? Что же щадить еретиков, агентов дьявола, врагов христианского благочестия? Так поступала та самая церковь, которая во время своего зарождения и становления обещала добиться всеобщего счастья путем непротивления злу и любви к ближнему. Теперь же она следовала доктрине, согласно которой цель оправдывает средства.

Как же была устроена эта дьявольская машина, именовавшаяся инквизицией? "Устройство инквизиции, - писал Г. -Ч. Ли, - было настолько же просто, насколько целесообразно в достижении цели. Она не стремилась поражать умы своим внешним блеском, она парализовала их террором"⁵⁴. Верховным главой инквизиции являлся папа римский. Ему служила и подчинялась эта машина, созданная церковью и существовавшая с ее благословения. "Монахи и инквизиторы, - признает Шэннон, - хотя и назначались на эти должности своим непосредственным начальством, в правовом отношении зависели непосредственно от папства. Инквизиционный же трибунал как чрезвычайный суд не подлежал цензуре и контролю ни со стороны папских легатов, ни со стороны руководителей монашеских орденов, назначавших инквизиторов"⁵⁵. Даже в таких странах, как Испания и Португалия, где инквизиция непосредственно зависела от королевской власти, ее действия были немыслимы без одобрения папского престола. Если бы эти действия не совпадали с интересами и политической ориентацией папства и шли с ними вразрез, то, разумеется, "святой" престол не преминул бы заявить об этом во всеуслышание. Однако с такими протестами папы римские никогда не выступали. Более того, публично или тайно Рим всегда одобрял деятельность инквизиции в католических странах, и не было случая, чтобы папа предпринял какие-либо меры для защиты ее многочисленных жертв. Когда же инквизиция прекращала по тем или иным причинам свою деятельность, то это происходило, как правило, не по воле папства, а вопреки ей.

Папство породило инквизицию, и оно же при желании могло бы ее уничтожить. Но, произведя это чудовище на свет, римские папы не думали от него избавляться. Уж слишком удобным оказался для них "священный трибунал", террористическая деятельность которого упрощала до предела отношения церкви с ее паствой. Однако действенность инквизиции таила в себе серьезную опасность для церковного организма. В самом деле, если с враждебными, недовольными, сомневающимися элементами можно было расправиться при помощи насилия, то отпадала необходимость в обновлении и пересмотре уже отживших церковных доктрин и понятий. Инквизиция, заменившая полемику с противником физической расправой с ним, способствовала идейному окостенению церкви, лишала ее мировоззрение динамичности и возможности маневра. Церковь побеждала, но отставала от жизни. Ее победы производили на первый взгляд внушительное впечатление, но это была опасная иллюзия, ибо победоносные действия инквизиции не разрешали существовавших противоречий, а только загоняли их в глубь церковного организма. Там они копились, подготавливая новый мощный взрыв - протестантскую ересь, более грозную и опасную для церкви, нежели "еретическая революция" XIII века.

Инквизиторы назначались папой римским и подчинялись только ему одному. Руководить армией инквизиторов, рассеянных по христианским странам, наводнявших с середины XIII в. своими сообщениями Рим и запрашивавших его инструкций, самому папе практически было невозможно. Еще Урбан IV (1261 - 1264 гг.) назначил своего приближенного кардинала Каэтано Орсини главным инквизитором и поручил ему решать все текущие дела, связанные с деятельностью инквизиций в разных странах. Этот пост позволил Орсини сосредоточить в своих руках столь огромную власть, что после смерти Урбана IV он через некоторое время добился своего избрания в папы, приняв имя Николая III (1277 - 1280 гг.). Орсини, став папой, в свою очередь, назначил главным инквизитором своего племянника кардинала Латино Малебранку, которого он готовил себе в преемники. Это ожесточило других кардиналов, и на очередных выборах папы Малебранка не был избран. После его смерти пост главного инквизитора оставался некоторое время свободным. Он был занят еще только один раз, при Клименте VI в середине XIV столетия. Под давлением соперничавших кардиналов папство было вынуждено отменить эту должность, дававшую слишком большую власть ее обладателю. После этого деятельностью инквизиции стали руководить различные учреждения римской курии. В ответ на протестантский раскол в XVI столетии в системе курии было создано в 1542 г. папой Павлом III специальное учреждение - Верховная конгрегация священного трибунала инквизиции, которая возглавила борьбу с ересью в мировом масштабе. Она быстро превратилась в первую не только по рангу, но и по подлинному значению и влиянию конгрегацию в системе римской курии и просуществовала, меняя наименования, вплоть до II Ватиканского вселенского собора, решением которого была преобразована в 1966 г. в Конгрегацию вероучений.

Что же представляли собой инквизиторы? Их поставляли главным образом два монашеских "нищенствующих" ордена - доминиканцы и францисканцы. Климент V установил минимальный возраст инквизитора - 40 лет. Как правило, это были коварные, жестокие, беспощадные, тщеславные и алчные на мирские богатства фанатики и карьеристы. Происхождения они были самого разного. Доминиканец Роберто ле Бург, раскаявшийся катар, был назначен в 1233 г. инквизитором в район Луары и отличился особой кровожадностью. Два года спустя он был повышен в должности и стал инквизитором всей Франции (за исключением южных провинций). За массовые казни и грабежи его прозвали "антиеретическим молотом". Возникла опасность, что жестокости, чинимые ле Бургом, могут вызвать всеобщее восстание в стране, и это вынудило папу римского сместить его. Ле Бург был арестован и осужден на пожизненное заключение за свои преступления. В истории инквизиции это был единственный случай, когда церковные власти наказали инквизитора. С некоторыми инквизиторами расправлялось само население. В 1227 г. рыцарь Конрад де Марбург был назначен инквизитором в Германию. Шесть лет свирепствовал этот изувер, пока не был убит родственниками одной из своих многочисленных жертв. Такой же конец был уготован выступавшему в 1232 г. в роли инквизитора на севере Италии доминиканцу Петру Веронскому, на совести которого были тысячи загубленных жизней. Церковь провозгласила его "императором мучеников", возвела в ранг "святого" и объявила наравне со "святым" Домиником учредителем одноименного ордена, покровителем инквизиционных палачей.

Доминиканец Бернар Ги в 46-летнем возрасте стал инквизитором в Тулузе в 1306 году. Он вошел в историю как "теоретик" инквизиторов, автор руководства для этих изуверов, в котором рекомендовал при допросах обвиняемых пользоваться различными коварными приемами с целью вынудить их к признанию. Особенно жестоко Ги преследовал иудеев. Николас Эймерич, также из доминиканцев, испанец, служил во второй половине XIV в. инквизитором в Тарагоне (Испания). Он был ревностным последователем Фомы Аквинского. Эймерич написал 37 богословских трактатов, в том числе знаменитое инквизиционное "Наставление инквизиторам", состоящее из подробного описания всевозможных ересей и практических советов коллегам по профессии, касающихся розыска, допросов, пыток и казни еретиков. Однако всех церковных палачей затмил своей жестокостью первый испанский генеральный инквизитор Томас да Торквемада, который за 18 лет своей "деятельности" (1480 - 1498 гг.) сжег 10220 человек живыми и 6860 изображений отсутствующих либо умерших еретиков, 97321 человека осудил на ношение позорного платья "санбенито", конфискацию имущества, пожизненное тюремное заключение и прочие кары⁵⁶.

Инквизиторы были наделены практически неограниченными полномочиями. За свои действия они отвечали только "перед богом", то есть ни перед кем. В 1245 г. Иннокентий IV предоставил инквизиторам право прощать друг другу и своим подчиненным все проступки, связанные с их "профессиональной" деятельностью. Они освобождались от повиновения своим руководителям по монашескому ордену, им разрешалось по их усмотрению являться в Рим с докладом папскому престолу. Согласно каноническому праву, всем, кто препятствовал деятельности инквизитора или подстрекал к этому других, грозило отлучение от церкви. "Ужасная власть, - отмечает Г.-Ч. Ли, - предоставленная, таким образом, инквизитору, становилась еще более грозной благодаря растяжимости понятия "преступление, выражавшееся в противодействии инквизиции"; это преступление было плохо квалифицировано, но преследовалось оно с неослабной энергией. Если смерть освобождала обвиненных от мщения церкви, то инквизиция не забывала их, и гнев ее обрушивался на их детей и внуков"⁵⁷.

Действовали инквизиторы в тесном контакте с местным епископом, который освящал их террористические акции и всемерно содействовал им. Обращаясь к епископу, папа называл его "мой брат", а к инквизитору - "мой сын". Таким образом, инквизитор приходился как бы племянником епископу. Эти "племянники" получили с введением инквизиции такую власть над верующими, о которой раньше епископы и не мечтали. Однако, как ни привлекала инквизиторов власть над людьми, как ни велики были материальные выгоды, связанные с их палаческой работой, все-таки пост епископа являлся более почетным и приносил больший доход, а главное, был пожизненной синекурой, в то время как должность инквизитора считалась временной. Инквизиторы сменялись со сменой пап, которые, в свою очередь, долго не задерживались на "святом" престоле, так как избирались в преклонном возрасте. Обычно инквизитор мечтал завершить свою карьеру получением епископской кафедры.

В тех случаях, когда у инквизиторов было много дел, соответствующий монашеский орден выделял в их распоряжение помощников, выступавших в роли их заместителей. Инквизитор имел также право назначать в другие города своего округа уполномоченных, которые вели слежку и осуществляли аресты подозреваемых в ереси лиц, допрашивали, пытали и даже выносили им приговоры. В XIV в. в помощь инквизиторам стали назначаться советники-юристы (квалификаторы), как правило, тоже церковники, в задачу которых входило так составить обвинение и приговор, чтобы они не противоречили светскому законодательству. По существу, квалификаторы служили ширмой для беззаконий инквизиции, прикрывали юридически ее преступления. Они были лишены возможности ознакомиться с делом подсудимого: им давалось только краткое резюме показаний его и свидетелей, часто без упоминания имен якобы для того, чтобы "эксперты" могли высказать более объективно свое мнение. В действительности это делалось с той целью, чтобы скрыть имена доносчиков. Квалификаторы указывали, являются ли высказывания, приписываемые обвиняемым, еретическими или они только приближаются к ереси. Они же устанавливали, следует ли считать автора высказываний еретиком либо лишь подозревать его в этом преступлении и в какой степени. От заключения квалификаторов зависела судьба подследственного. Но даже если бы квалификаторы и захотели высказать объективное суждение о том или другом деле, они были лишены этой возможности ввиду полной своей зависимости от инквизитора. По сути дела, квалификаторы являлись служащими трибунала инквизиции, от которого получали жалованье, и принадлежали к одному и тому же ордену, что и инквизиторы. Эти "boni viri" ("надежные мужи", как их называли) были сообщниками палачей инквизиции. И тем не менее церковные историки пытаются превратить их чуть ли не в прообраз присяжных заседателей. Такое мнение высказывает, например, французский аббат Э. Вакандар. Правда, он вынужден признать, что учрежденный папами институт квалификаторов не дал положительных результатов. Но это не помешало ему присовокупить: "И все же мы должны во имя справедливости признать, что папы делали все возможное, чтобы оградить трибуналы инквизиции от несправедливых действий его отдельных судей, требуя от инквизиторов советоваться как с "boni viri", так и с епископами"⁵⁸. Приходится только удивляться "благородству" римских пап, породивших чудовище в виде трибунала инквизиции и пытавшихся, правда безуспешно, превратить его в эталон справедливости и праведности...

Инквизиторов с самого начала их деятельности обвиняли в том, что они, пользуясь отсутствием какого-либо контроля, фальсифицировали показания обвиняемых и свидетелей. Поэтому папы римские ввели в аппарат инквизиции новых персонажей - нотариуса и понятых, должных якобы способствовать беспристрастности следствия. Нотариус скреплял своей подписью показания обвиняемых и свидетелей, что делали и понятые, присутствовавшие при допросах. Это придавало следствию видимость законности и беспристрастия. Нотариус, как правило, принадлежал к духовному званию и, хотя его должность утверждалась папой, находился на жалованье у инквизитора; понятыми выступали чаще всего монахи из доминиканского ордена. Они, как и все подвизавшиеся на инквизиционном поприще, обязывались под угрозой жестоких наказаний сохранять в строгой тайне все касающееся деятельности "священного трибунала". Находясь, таким образом, в полной зависимости от воли инквизитора, нотариус и понятые ставили свою подпись под любым составленным инквизицией протоколом.

Другими важными звеньями в аппарате инквизиции были прокурор, врач и палач. Прокурор, один из монахов на службе инквизиции, выступал в роли обвинителя. Врач следил за тем, чтобы обвиняемый не скончался "преждевременно", во время пыток. Врач также полностью зависел от инквизиции. По существу, он был помощником палача, от искусства которого часто зависели результаты следствия. Роль палача в комментариях вряд ли нуждается. Кроме руководящего аппарата трибунала, имелся подсобный, состоявший из тайных доносчиков, тюремщиков, слуг и другого обслуживающего персонала. Их называли "родственниками", или фискалами. Тайные доносчики, соглядатаи, шпионы рекрутировались из всех слоев населения. Их можно было найти в королевской свите, среди торговцев и военных, в среде художников и поэтов, дворян и простолюдинов. В это число входили также почтенные аристократы и горожане, принимавшие участие в аутодафе. Их задача заключалась в том, чтобы уговаривать осужденных публично покаяться, исповедоваться, примириться с церковью. Они сопровождали жертвы инквизиции на костер, помогали его разжечь, подбрасывали хворост в огонь. Подобная "честь" оказывалась только особо достойным прихожанам. Ряды добровольных сотрудников инквизиции исчислялись тысячами. "Родственники" инквизиции, как и все ее служители, фактически пользовались правом безнаказанности. Им разрешалось всегда носить оружие, они были неподсудны светскому и духовному судам. Всякое оскорбление, оказанное служителям инквизиции, рассматривалось как попытка помешать ее деятельности и как поступок в интересах распространения еретической "скверны". Поставленные, таким образом, в исключительное положение, "родственники" могли делать с беззащитным народом все, что угодно. Легко представить себе, какими вымогательствами занимались они, угрожая арестами и доносами. Ведь попасть в руки инквизиции было величайшим несчастьем как для правоверного католика, так и для еретика⁵⁹. В сельской местности роль ищеек выполняли приходские священники, которым помогали два помощника из мирян. Инквизиция считалась тогда высшим органом государства. Ей были обязаны повиноваться все духовные и светские власти. Любое промедление в исполнении ее приказов или сопротивление ее деятельности могли привести виновного на костер.

Донос и самообвинение

Чтобы искоренить вероотступников, следовало прежде всего их обнаружить. В первой половине XIII в., когда инквизиция начала террористическую деятельность, поиск еретиков не представлял большого труда, ибо катары, вальденсы и другие еретики не скрывали своих взглядов и открыто выступали против официальной церкви. Однако после массовых казней альбигойцев, сопровождавшихся кровавыми расправами над последователями еретических учений на севере Франции, в Италии и на землях Священной Римской империи, еретики вынуждены были скрывать свои подлинные убеждения и даже соблюдать католические обряды. Выражаясь современным языком, еретики стали конспирироваться, ушли в подполье. Инквизиторам было уже не просто обнаружить врагов церкви под личиной правоверных, а иногда даже и ревностных католиков. Но с течением времени инквизиторы и их помощники приобрели навыки сыска и сноровку, накопили опыт по раскрытию врагов католической церкви, изучили их уловки, посредством которых те скрывали свою деятельность от бдительного ока церковных преследователей. Для привлечения еретиков требовались основания. Таким основанием в делах веры служило обвинение одним лицом другого в принадлежности к ереси, в сочувствии или помощи еретикам. Кто и при каких обстоятельствах выдвигал подобного рода обвинения? Допустим, в определенную область, где, по имевшимся сведениям, еретики пользовались большим влиянием, посылался инквизитор. Он извещал местного епископа о дне своего прибытия с тем, чтобы ему была оказана соответствующая торжественная встреча, обеспечена достойная его ранга резиденция, а также подобран обслуживающий персонал. В том же извещении инквизитор просил назначить по случаю его прибытия торжественное богослужение и собрать всех прихожан, обещая им индульгенции за присутствие. На этом богослужении местный епископ представлял населению инквизитора, а последний обращался к верующим с проповедью, в которой объяснял цель своей миссии и требовал, чтобы в течение шести или десяти дней все, имеющие сведения о еретиках, донесли ему об этом. За отказ сотрудничать с инквизицией верующий автоматически отлучался от церкви. Снять же такое отлучение имел право только инквизитор, которому, естественно, виновный должен был оказать за это немало услуг. Тот, кто откликался в установленный срок на призыв инквизитора и доносил на еретиков, получал награду в виде отпущения грехов сроком на три года. В той же проповеди инквизитор объяснял верующим суть различных ересей; признаки, по которым можно обнаружить еретика; хитрости, на которые последние пускаются, чтобы усыпить бдительность преследователей; наконец, способ или форму доноса. Инквизиторы предпочитали лично получать от доносчиков информацию, обещая держать в тайне имя фискала, что имело свое значение, ибо доносчику часто грозила смерть от руки родственников или друзей загубленных им жертв.

Печальная слава, сопутствовавшая инквизиции, создавала среди населения атмосферу страха, террора и неуверенности, порождавшую волну доносов, подавляющее большинство которых было основано на вымыслах или нелепых, а порой и смехотворных подозрениях. Люди спешили "исповедаться" перед инквизитором, желая оградить в первую очередь самих себя от обвинений в ереси. Многие использовали эту возможность для мести, сведения счетов со своими противниками, конкурентами и соперниками. Особенно старались доносчики, действовавшие из корыстных побуждений в надежде получить за выдачу еретиков часть их состояния. Немало поступало и анонимных доносов, которые также учитывались инквизитором. В тех местах, где инквизиция превращалась в постоянно действующий трибунал, отпущение грехов верующим сопровождалось требованием разоблачения врагов церкви. В Испании доносы никогда не сыпались так часто, как во время пасхальных причастий, к которым допускались только исповедовавшиеся, получившие отпущение грехов после выдачи еретиков или подозреваемых в ереси. "Эта эпидемия доносов, - пишет Х.-А. Льоренте, - являлась следствием чтения предписаний, производившихся в течение двух воскресений великого поста в церквах. Одно предписание обязывало доносить в шестидневный срок под страхом смертного греха и верховного отлучения на лиц, замеченных в проступках против веры или инквизиции. Другое объявляло анафему на тех, кто пропустит этот срок, не являясь в трибунал для подачи заявлений, и все ослушники обрекались на страшные канонические кары..."⁶⁰.

Приходские священники и монахи также были обязаны доносить инквизиции о всех подозреваемых в ереси. Исповедальня служила неисчерпаемым источником для такого рода доносов. Подобного же рода рвение должны были проявлять и светские власти. Инквизиция делила доносчиков на две категории: на тех, кто выдвигал конкретные обвинения в ереси, и тех, кто указывал на подозреваемых в ереси. Разница между этими видами доноса заключалась в том, что первые были обязаны доказать обвинение, в противном случае им угрожало как лжесвидетелям наказание; вторых это не касалось, ибо они, выполняя свой долг правоверных сынов церкви, сообщали лишь свои подозрения, не вдаваясь в их оценку. О последнем заботилась инквизиция, решая, заводить ли дело на основе таких подозрений или оставить их временно без внимания. Отказ доносчика в пользу обвиняемого от своих показаний не учитывался; учитывалось только его предыдущее показание, враждебное обвиняемому. Хотя доносчиками, как и обвиняемыми, могли стать мальчики с 14 лет и девочки с 12 лет, в действительности же принимались показания и малолетних, которые тоже могли быть обвиненными в ереси. К ответственности привлекали и беременную женщину, и глубокую старуху, и ребенка, и всех их могли подвергнуть пыткам и бросить в костер. Инквизиция вовлекала, по существу, все слои населения и людей всех возрастов в преследование и травлю инакомыслящих. Бесконечная цепь обвинений, питавших инквизицию делами против еретиков, возникала потому, что почти каждый донос имел своим следствием арест подозреваемого в ереси, допрос которого за редчайшими исключениями наводил на след других мнимых или подлинных еретиков (или им сочувствовавших) и сообщников, а их арест, в свою очередь, вовлекал еще новые имена, и так далее.

Был еще один источник, питавший "делами" ненасытное чрево "священного трибунала", - художественные, философские, политические и другие произведения, в которых высказывались "крамольные" мысли и идеи. Несоответствие этих произведений принципам католической ортодоксальности служило основанием для привлечения их авторов к судебной ответственности. Таких авторов допрашивали, пытали, осуждали и весьма часто сжигали, как об этом свидетельствует, например, судьба Джордано Бруно. Считалось, что наиболее богоугодный способ обезвредить еретика - заставить его самого добровольно явиться в инквизицию, покаяться, отречься от своих заблуждений и в доказательство своей искренности выдать известных ему единомышленников. Но как добиться этого? При помощи тех же испытанных средств: страха, запугивания, угроз, террора. Инквизитор в обращении- проповеди, призывая верующих посылать ему доносы на вероотступников, одновременно объявлял для последних "срок милосердия", который длился от 15 до 30 дней. Если в течение этого "льготного" периода еретик добровольно отрекался от ереси в пользу католической церкви и выдавал своих сообщников инквизиции, то он мог спасти свою жизнь, а может быть, и имущество. Правда, если он обладал крупным состоянием, то инквизиция под предлогом, что вероотступник раскаивался не по велению совести, а по "низменным" соображениям, из-за страха быть разоблаченным или из желания обмануть церковь неискренним признанием с целью сохранить свое имущество, обирала его до нитки. И все же инквизиция всегда находила слабых и трусов, готовых добровольно каяться не только в своих собственных грехах, но и возводить напраслину на своих родственников, друзей и знакомых, лишь бы самим спасти собственную жизнь и состояние. "Легко представить себе, - пишет Г. -Ч. Ли, - какой ужас охватывал общину, когда в ней неожиданно появлялся инквизитор и выпускал свое обращение. Никто не мог знать, какие толки ходили о нем; никто не мог знать, к чему прибегнут личная вражда и фанатизм, чтобы скомпрометировать его перед инквизитором. И католики и еретики имели равное основание волноваться. Человек, который почувствовал склонность к ереси, не имел уже более ни минуты покоя при мысли, что слово, сказанное им мимоходом, могло быть перенесено во всякое время его близкими и его самыми дорогими друзьями; под влиянием этой мысли он уступал перед чувством страха и выдавал другого из боязни быть выданным самому. Григорий IX с гордостью вспоминает, что в подобных случаях родители выдавали своих детей, дети - своих родителей, мужья - жен, жены - мужей. Мы смело можем верить Бернару Ги, что всякое разоблачение вело за собой новые, пока в конце концов вся страна не покрывалась невидимой сетью; он добавляет при этом, что многочисленные конфискации, бывшие следствием этой системы, также играли здесь видную роль"⁶¹.

Для инквизиции было характерно преследование инакомыслящих и по этническому признаку. Так, в Испании и Португалии иудеи и арабы, принявшие христианскую веру, а впоследствии и их потомки подвергались преследованиям и гонениям только на основании их национальной принадлежности. Их не спасало ни верноподданническое отношение к королевской власти, ни искренние усилия ассимилироваться с местным населением, переняв не только его веру и обряды, но также язык и обычаи. Если они не могли заполучить сертификат "чистоты крови", свидетельствовавший, что среди их предков не было иудеев и арабов, инквизиция в любой момент могла привлечь их к ответственности и лишить состояния. Такие сертификаты можно было купить за очень большие деньги. Но это таило в себе другую опасность. Инквизиция знала о продаже подобных свидетельств, и ложный сертификат мог сам по себе служить вещественным доказательством виновности его обладателя.

Наконец, неисчерпаемым источником для сочинительства дел по обвинению в ереси служили сами архивы инквизиции. Николас Эймерич поучал: "Если донос лишен каких бы то ни было признаков истины, инквизитор все равно не должен вымарывать его из своей книги, ибо то, что нельзя обнаружить сегодня, можно обнаружить завтра"⁶². Дела всех, кто попадал в поле зрения инквизиции, заносились в специальные списки, или реестры. Составлялись списки на подозреваемых в ереси, на осужденных, на раскаивавшихся и примирившихся с церковью, на беглецов. Копии этих списков рассылались по католическим странам и использовались местными инквизиторами для фабрикации новых дел. Подобного рода информация представляла для инквизиторов особую ценность в периоды спада их деятельности. Когда в той или другой стране или районе "священный трибунал" в действительности искоренял ересь, его непомерно разросшийся аппарат оставался фактически не у дел. Тем не менее он не только не прекращал террористической деятельности, а продолжал, используя вышеупомянутые списки, изыскивать себе новую работу, чтобы оправдать свое существование. Именно тогда наступала пора всевозможных выдуманных дел, воскрешались старые, не доказанные ранее обвинения, вновь арестовывались выпущенные в прошлом на свободу лица, использовались слухи, сплетни, "косвенные улики" для осуждения ни в чем не повинных людей. Даже устраивались процессы над давно умершими, которые, естественно, не могли защитить или оправдать себя. Однажды запущенная, инквизиционная машина уже не могла не работать. Как ненасытный Молох, она требовала все новой и новой крови, которую ей поставляли еретики, подлинные или сфабрикованные ею же самой.

Предварительное следствие

Получив донос или показания арестованного против третьего лица, инквизитор начинал предварительное следствие. Он вызывал на допрос свидетелей, могущих подтвердить обвинение, собирал сведения о преступной деятельности подозреваемого и его высказываниях, направлял запросы в другие инквизиционные трибуналы на предмет выявления дополнительных улик. После этого собранный материал передавался квалификаторам, которые формулировали обвинение против подозреваемого в ереси. Следовал затем арест подозреваемого. Обвинение в ереси, основанное на предположениях и косвенных уликах (например, случайное общение с еретиком, проживание с ним в одном доме), служило достаточным поводом для ареста. В Испании на арест "влиятельных лиц" требовалось предварительное согласие Верховного совета инквизиции. Арестованного помещали в секретную тюрьму инквизиции, где он содержался в полной изоляции от внешнего мира, в сыром и темном каземате, часто закованный в кандалы или посаженный на цепь. Смерть обвиняемого или его сумасшествие не приостанавливали следствия.

Донос (и тем более самообвинение) являлся для инквизиторов доказательством виновности обвиняемого. Церковь рассматривала каждого верующего потенциальным еретиком, ибо, по ее мнению, дьявол пытался под покровом ереси сбить всех верующих с истинного пути. Донос же считался чуть ли не мистическим актом провидения. Доносчик выступал в роли оракула, глаголящего истину. Конечно, можно было бы рассуждать и иначе. Ведь доносчик мог действовать тоже "по наущению дьявола". Но такая интерпретация доноса лишила бы инквизицию ее многочисленных жертв. Поэтому целью следствия было не проверить донос, а непременно добиться признания обвиняемого в инкриминируемом ему преступлении, его раскаяния и "примирения" с церковью. Если же инквизиция и собирала улики, то только для того, чтобы убедить обвиняемого в необходимости признания собственной вины и раскаяния. Иначе говоря, фабрикуя улики, изобличавшие арестованного в ереси, инквизиторы действовали "в его же интересах", трудились во спасение его души. Спасти же свою душу, а тем более жизнь еретик мог только путем безоговорочного признания своей вины, путем подтверждения выдвинутого против него обвинения. Иначе говоря, улики были нужны инквизиторам и для того, чтобы лишить обвиняемого всяческой надежды на спасение иным способом, кроме чистосердечного раскаяния и "примирения" с церковью. Улики в виде свидетельских показаний, ложных или соответствовавших действительности, должны были сломить заключенного, лишить его воли к сопротивлению, заставить его сдаться на милость своего истязателя-инквизитора.

Откуда брались такого рода улики? Их, кроме доносчиков, поставляли лжесвидетели, являвшиеся тайными осведомителями инквизиции. То были убийцы, воры и другие деклассированные элементы, показания которых не имели юридической силы в светских судах даже в средневековье. Против обвиняемого принимались свидетельства его жены, детей, матери, отца, братьев, сестер и прочих родственников, а также слуг. Однако их показания в пользу обвиняемого не учитывались, ибо считалось, что благожелательные показания могли быть порождены родственными узами или зависимостью свидетеля от обвиняемого. Показания раскаявшихся еретиков, а также лиц, отлученных от церкви, и сообщников обвиняемого принимались во внимание лишь в том случае, если они подтверждали обвинение. "Ибо, - как объяснял Николас Эймерич, - показания еретика в пользу обвиняемого могут быть вызваны ненавистью к церкви и желанием помешать наказанию преступлений, совершенных против веры. Подобные предположения не могут возникнуть, если еретик дает показания против обвиняемого"⁶³. Имена доносчиков и свидетелей держались в тайне не только от квалификаторов, но и от подсудимых и их защитников, если таковые имелись. Если им и сообщались данные обвинения, то в измененной форме, не позволявшей установить подлинного имени свидетеля или доносчика. Например, если свидетель показал, что ему обвиняемый высказывал еретические взгляды, то последнему это сообщалось так: имеются показания какого-то лица, которое слышало, как обвиняемый высказывал еретические взгляды третьему лицу⁶⁴.

Современные апологеты инквизиции не в состоянии отрицать эти факты, обличающие далеко не "священные" методы деятельности "священного трибунала". Но они все же пытаются оправдать эти методы. Например, испанский иезуит Бернардино Льорка, автор книги об испанской инквизиции, рассуждает таким образом: вопрос заключается в том, признаем ли мы законной необходимость насильственного преследования ереси путем различного рода наказаний, включая пытки и казнь виновного. Если на этот вопрос дать положительный ответ, то следует признать законной деятельность инквизиции во всех ее неприглядных деталях. Теперь эта деятельность кажется чудовищной, ибо в настоящее время отрицается необходимость в инквизиции и в насильственном преследовании ереси. Подавляющее же большинство богословов прошлого считали инквизицию нужной, защищали и оправдывали ее методы, в частности утаивание имен доносчиков и свидетелей и полных текстов их показаний. "Инквизиция, - заявляет иезуит Льорка, - не может быть подлинно действенной, если не держит в тайне своих свидетелей. Это было очевидным с самого начала ее деятельности"⁶⁵.

Очные ставки свидетелей обвинения с арестованными запрещались. Единственной причиной для отвода свидетелей считалась личная "смертельная" вражда. Для этого перед началом следствия обвиняемому предлагали составить список его личных врагов, которые могли бы из соображений мести дать против него ложные показания. Если среди названных лиц значилось имя доносчика или свидетеля, то их показания теряли силу. Однако арестованному инквизиторы этого не сообщали. Они продолжали настаивать на обвинениях даже в тех случаях, когда выяснялось, что это клевета или вымысел доносчиков. К тому же со временем право отвода было обставлено такими рогатками, что воспользоваться им обвиняемому практически не представлялось возможным. Обвиняемый должен был доказать, что доносчик действительно находился с ним в отношениях смертельной вражды. А в роли судей, решавших, была ли между ними такого рода вражда, выступали те же инквизиторы, которые рассматривали все попытки арестованного отвести свидетелей обвинения как коварные увертки и хитроумные трюки с целью запутать следствие и скрыть правду. Все свидетели были, по существу, свидетелями обвинения. Обвиняемый не мог выставить свидетелей в свою защиту потому, что инквизиция обвинила бы их в потворстве и в сочувствии ереси. Правда, случалось, что свидетель менял свои показания, но инквизиция принимала во внимание только такие изменения в показаниях, которые отягощали вину обвиняемого. Необходимо отметить и то обстоятельство, что строптивый свидетель, действовавший вопреки указаниям инквизиторов, сам мог стать жертвой обвинения в ереси. Любой свидетель находился всецело во власти инквизиции, он давал клятвенное обещание, что будет хранить свои отношения с инквизицией в строгой тайне. Ему не у кого было искать помощи и защиты. Инквизиторы под предлогом, что он нарушил обет молчания или пытался ввести следствие в заблуждение, могли подвергнуть его пытке, чтобы добиться угодных им показаний. Строптивого свидетеля инквизиция могла обвинить в лжесвидетельстве и осудить на тюремное и даже пожизненное заключение или на ношение на одежде позорных знаков, изображавших чертей и языки "адского пламени". Никаких ограничительных сроков для проведения следствия не существовало. Инквизиторы имели право держать обвиняемого в тюрьме до вынесения приговора и год, и два, и десять лет, и всю его жизнь. К тому же он сам обязан был оплачивать свое пребывание здесь из своих же средств, секвестр на которые накладывался инквизицией при его аресте. Разумеется, если арестованный не представлял особого интереса для инквизиторов или у него не было состояния, позволявшего длительное время содержать его в тюрьме за его же счет, то судьба его решалась без особых проволочек. Защитники инквизиции утверждают, что ее методы соответствовали обычаям эпохи. Но это неверно. Достаточно указать хотя бы на практику светских судов в Милане в первую половину XIV века. Истец был обязан дать подписку и представить ручательство, что в случае недоказанности обвинения он сам будет наказан и возместит обвиняемому убытки. Последний имел право взять себе защитника и потребовать сообщения имен свидетелей и их показаний. Начав дело, судья под угрозой штрафа в 50 ливров должен был окончить его в течение 30 дней.

Следующим этапом в инквизиционной процедуре являлся допрос обвиняемого, основная цель которого заключалась в том, чтобы добиться от него признания, а следовательно, и отречения от еретических воззрений и примирения с церковью. Допрос основывался на предположении виновности допрашиваемого, что оказывало, отмечает Г.-Ч. Ли, "огромное и печальное влияние на всю юридическую систему Центральной Европы в течение целых пяти столетий"⁶⁶. Обвиняемый в ереси, утверждал инквизитор Николас Эймерич, сам был обязан доказать свою невиновность, а не наоборот! Он поучал: "Хотя в гражданских делах обвиняемый может не свидетельствовать против самого себя и не раскрывать факты, которые могут служить доказательством его вины, такая обязанность существует в вопросах ереси"⁶⁷. Естественно, что большинство обвиняемых в ереси клялось в своей невиновности, в верности церковным канонам, выдавало себя за ревностных католиков. Одни это делали потому, что действительно так думали, другие - с тем, чтобы скрыть свои подлинные взгляды. Инквизиторы же и тех и других предавали аутодафе (публичная церемония осуждения и наказания еретиков).

Однако ошибочно думать, что главной целью инквизитора было бросить еретика в костер. Основным он считал превращение вероотступника из "слуги дьявола" в "раба господня". Инквизитор стремился "спасти" еретика, добиться от него раскаяния, отречения от "пагубных" верований, примирения с церковью. Но, чтобы такое превращение действительно произошло и не было бы очередным обманом "лукавого", обвиняемый должен был в доказательство искренности своего раскаяния выдать своих единомышленников. Бернар Ги приводит в своем "пособии" для инквизиторов следующий примерный текст клятвенного обещания, которое заставляли произнести раскаявшегося еретика его мучители в рясах: "Я клянусь и обещаю до тех пор, пока смогу это делать, преследовать, раскрывать, разоблачать, способствовать аресту и доставке инквизиторам еретиков любой осужденной секты, в частности такой-то, их "верующих", сочувствующих, пособников и защитников, а также всех тех, о которых я знаю или думаю, что они скрылись и проповедуют ересь, их тайных посланцев, в любое время и всякий раз, когда обнаружу их"⁶⁸.

Допрос начинался с того, что обвиняемого заставляли под присягой дать обязательство повиноваться церкви, правдиво отвечать на вопросы инквизиторов, рассказать все, что он знает о еретиках и ереси, и признать законным и справедливым любое наказание, к которому он будет присужден инквизицией. После такой присяги какой-либо ответ обвиняемого, не устраивавший инквизитора, давал повод последнему обвинить свою жертву в клятвопреступлении, лжесвидетельстве, отступничестве и ереси. Инквизитор избегал выдвигать конкретные обвинения в адрес еретика, ибо не без основания опасался, что его жертва будет готова дать любые требуемые от нее показания, лишь бы поскорее избавиться от своего мучителя. Инквизитор задавал десятки самых разнообразных, часто не имеющих никакого отношения к делу вопросов с тем, чтобы запутать допрашиваемого, уличить его в противоречивых показаниях, заставить наговорить с перепугу нелепости, покаяться в мелких грехах и пороках. Достаточно было инквизитору добиться признания в богохульстве, несоблюдении того или иного церковного обряда или нарушении супружеской верности, как, ухватившись за это, он вынуждал затем свою жертву признать и другие "прегрешения".

Умение вести допрос считалось главным достоинством инквизитора. Со временем возникла своеобразная необходимость в создании детальных инструкций и руководств, в которых суммировался опыт инквизиторов и приводились варианты допросов, предназначенных для последователей различных сект. Составители этих инквизиционных пособий исходили из предпосылки, что их жертвы являются бессовестными лжецами, хитрейшими лицемерами, "слугами дьявола", которых следовало разоблачить и заставить сознаться в своих "отвратительных преступлениях" любыми средствами и во что бы то ни стало. Бернар Ги отмечал, что невозможно составить раз и навсегда данную схему допроса. В таком случае, писал он, сыны преисподней быстро приноровятся к ней и научатся без труда избегать расставляемые инквизиторами силки⁶⁹. Вот примерный образец допроса, которым рекомендовал руководствоваться тот же Ги: "Когда приводят еретика на суд, то он принимает самонадеянный вид, как будто бы он уверен в том, что невиновен. Я его спрашиваю, зачем привели его ко мне. С вежливой улыбкой он отвечает, что ожидает от меня объяснения этого. Я: "Вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и учите несогласно с верованием и учением святой церкви". Обвиняемый (поднимая глаза к небу с выражением энергичного протеста): "Сударь, вы знаете, что я невиновен и что я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинно христианской". Я: "Вы называете вашу веру христианской потому, что считаете нашу ложной и еретической. Но я спрашиваю вас, не принимали ли вы когда-либо других верований, кроме тех, которые считает истинными римская церковь?" Обвиняемый: "Я верую в то, во что верует римская церковь и чему вы публично поучаете нас". Я: "Быть может, в Риме есть несколько отдельных лиц, принадлежащих к вашей секте, которую вы считаете римской церковью? Когда я проповедую, я говорю многое, что у нас общее с вами, например, что есть бог, и вы веруете в часть того, что я проповедую; но в то же время вы можете быть еретиком, отказываясь верить в другие вещи, которым следует веровать". Обвиняемый: "Я верую во все то, во что должен веровать христианин".

Я: "Эти хитрости я знаю. Вы думаете, что христианин должен веровать в то, во что веруют члены вашей секты. Но мы теряем время в подобных разговорах. Скажите прямо: веруете ли вы в бога-отца, бога-сына и бога-духа святого?" Обвиняемый: "Верую". Я: "Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии, страдавшего, воскресшего и восшедшего на небеса?" Обвиняемый (быстро): "Верую". Я: "Веруете ли вы, что за обедней, совершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?" Обвиняемый: "Да разве я не должен веровать в это?" Я: "Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы веровать, а веруете ли?" Обвиняемый: "Я верую во все, чему приказываете веровать вы и хорошие ученые люди". Я: "Эти хорошие ученые принадлежат к вашей секте; если я согласен с ними, то вы верите мне, если же нет, то не верите". Обвиняемый: "Я охотно верую, как вы, если вы поучаете меня тому, что хорошо для меня". Я: "Вы считаете в моем учении хорошим для себя то, что в нем согласно с учением ваших ученых. Ну, хорошо, скажите, верите ли вы, что на престоле в алтаре находится тело господа нашего Иисуса Христа?" Обвиняемый (резко): "Верую в это". Я: "Вы знаете, что там есть тело и что все тела суть тела нашего господа. Я вас спрашиваю: находящееся там тело есть истинное тело господа, рождавшегося от девы, распятого, воскресшего, восшедшего на небеса и т. д.?" Обвиняемый: "А вы сами верите этому?" Я: "Вполне". Обвиняемый: "Я тоже верю этому".

Я: "Вы верите, что я верю, но я вас спрашиваю не об этом, а о том, верите ли вы сами этому?" Обвиняемый: "Если вы хотите перетолковывать все мои слова по-своему, а не понимать их просто и ясно, то я не знаю, как еще говорить. Я человек простой и темный и убедительно прошу вас не придираться к словам". Я: "Если вы человек простой, то и отвечайте просто, не виляя в стороны". Обвиняемый: "Я готов". Я: "Тогда не угодно ли вам поклясться, что вы никогда не учили ничему не согласному с верою, признаваемой нами истинной?" Обвиняемый (бледнея): "Если я должен дать присягу, то я готов поклясться". Я: "Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы дать присягу, а о том, хотите ли вы дать ее". Обвиняемый: "Если вы приказываете мне дать присягу, то я присягну". Я: "Я не принуждаю вас давать присягу, ибо вы, веря, что клясться запрещено, свалите грех на меня, который принудил бы вас к нему; но если вы желаете присягнуть, то я приму вашу присягу". Обвиняемый: "Для чего же я буду присягать, раз вы не приказываете этого?" Я: "Для того, чтобы снять с себя подозрение в ереси". Обвиняемый: "Без вашей помощи я не знаю, как приступить к этому". Я: "Если бы мне пришлось приносить присягу, то я поднял бы руку, сложил бы пальцы и сказал: "Бог - мой свидетель, что я никогда не следовал ереси, никогда не верил тому, что не согласно с истинной верой".

Тогда он бормочет, как будто не может повторить слов, и делает вид, что говорит от имени другого лица так, что, не принося настоящей присяги, он в то же время хочет показать, что дает ее. В других случаях он обращает присягу в своего рода молитву, например: "Да будет мне свидетелем бог, что я не еретик". И если его после этого спрашивают: "Поклялись ли вы?", то он отвечает: "Разве вы не слышали?" Прижатый к стене, обвиняемый обращается к милосердию судьи и говорит ему: "Если я согрешил, то я согласен поклясться; помогите мне смыть с себя несправедливое и недобросовестное обвинение". Но энергичный инквизитор не должен позволять останавливать себя подобным образом, он должен неуклонно идти вперед, пока не добьется от обвиняемого сознания в заблуждениях или по меньшей мере открытого отречения под присягой, так что если позднее обнаружится, что он дал ложную клятву,, то его можно будет, не подвергая новому допросу, передать в руки светской власти. Если обвиняемый соглашается клятвенно подтвердить, что он не еретик, то я говорю ему следующее: "Если вы собираетесь дать присягу для того, чтобы избежать костра, но ваша присяга меня не удовлетворит ни десять, ни сто, ни тысячу раз, ибо вы взаимно разрешаете друг другу известное число клятв, данных в силу необходимости. Кроме того, если я имею против вас, как думаю, свидетельства, расходящиеся с вашими словами, ваши клятвы не спасут вас от костра. Вы только оскверните вашу совесть и не избавитесь от смерти. Но если вы просто сознаетесь в ваших заблуждениях, то к вам можно будет отнестись со снисхождением"⁷⁰.

Такая или подобная схема допроса могла запутать как "виновного" в ереси, так и любого иного человека, попавшего в инквизиторские тенета. Но все же добиться признаний только путем хитроумно и коварно построенной схемы допроса инквизиторам удавалось далеко не всегда. Тогда пускались в ход другие, не менее действенные средства - ложь, обман, запугивание. Чтобы добиться желаемого эффекта, инквизитор не останавливался перед прямой фальсификацией фактов. К обвиняемому в камеру подсаживали специально натренированных провокаторов, которые, прикидываясь его единомышленниками и доброжелателями, стремились получить против него новые улики или убедить его "сознаться". Инквизиторы использовали жену и детей обвиняемого, слезы и отчаяние которых могли сделать жертву более сговорчивой. "После угроз, - пишет Г.-Ч. Ли, - прибегали к ласкам. Заключенного выводили из его смрадной тюрьмы и помещали в удобной комнате, где его хорошо кормили и где с ним обращались с видимой добротой в расчете, что его решимость ослабнет, колеблясь между надеждой и отчаянием".

У инквизиторов было множество и других средств для того, чтобы сломить волю подсудимого. Они могли без следствия и суда держать его годами в тюрьме, где он был как бы заживо погребен. Инквизиторы располагали временем, они умели ждать. Они могли вынести даже ложный смертный приговор, чтобы заставить жертву в порыве отчаяния "заговорить". Они помещали обвиняемого, как это делалось в Венеции, в камеру с подвижными стенами, которые, сближаясь, неминуемо угрожали раздавить узника, или бросали жертву в камеру, постепенно заливаемую водой. Они держали обвиняемого в сыром, темном и зловонном подземелье, где крысы и насекомые превращали его жизнь в сущий ад. Тюрьмы инквизиции, указывает Г.-Ч. Ли, "были вообще невероятные конуры, но всегда существовала возможность, если это было в интересах инквизиции, сделать их еще более ужасными. Строгая тюрьма и суровая жизнь - положение узника на цепи, полумертвого от голода, в яме без воздуха - считалось прекрасным средством добиться признания"⁷¹.

"Акт милосердия"

Все эти бесчисленные средства инквизиторского воздействия приносили свои плоды, и многие узники кончали тем, что признавали не только действительные, но и вымышленные "преступления" против веры. Многие, но не все. Причем, как правило, чем серьезнее было обвинение, тем труднее инквизиторам удавалось добиться признания. Но последним, кроме признания, требовались еще и выдача вероотступником соучастников и, наконец, отречение его от "греховных заблуждений" и примирение с церковью. А это давалось еще труднее, чем признание. Когда инквизиторы приходили к заключению, что уговорами, угрозами, хитростью невозможно сломить обвиняемого, они прибегали к пыткам, исходя из посылки, что физические муки просвещают разум значительно эффективнее, чем муки моральные. Применение инквизицией пыток на протяжении многих веков и во многих странах - одно из ярчайших доказательств неспособности церкви одержать верх над своими идейными противниками чисто богословскими методами, силой убеждения. Теперь церковники в свое оправдание говорят, что, дескать, пытки не ими были выдуманы; что они будто бы с незапамятных времен применялись светскими властями; что церковь-де только следовала их примеру, Эти лица, однако, забывают, что церковь подводила теоретический фундамент под пытки, представляя самую человеческую жизнь величайшей пыткой, наказанием за первородный грех Адама и Евы, по сравнению с чем истязание "бренного" тела во имя спасения души рассматривалось как акт милосердия по отношению к еретикам.

Нынешние богословы, оправдывающие применение пыток инквизицией ссылкой на подобную же практику светских властей, по-видимому, не отдают себе отчета в том, что они сами развенчивают миф о "божественном характере" церковного института. Хороша же "матерь божия" (так богословы именуют церковь), если она, следуя недостойному примеру светских властей, прибегает к услугам палача, истязаниями и пытками убеждая противников в своей правоте! Нельзя не отметить и того обстоятельства, что в XVIII в., когда передовые люди Европы осуждали пытки, церковь продолжала их защищать. Даже во второй половине XIX в. папа Пий IX в своем печально знаменитом "Списке важнейших заблуждений нашего времени", опубликованном в 1864 г., осудил тех, кто утверждал, что церковь не имеет права применять к своим противникам насилие. Хотя к пыткам церковники прибегали по отношению к подозреваемым в ереси еще до установления инквизиционных трибуналов, узаконил пытки уже папа Иннокентий IV. Он предписал в булле "Для искоренения" (1252 г.): "Заставлять силой, не нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь (какое проявление отеческой заботы о грешнике! - И. Г.) всех пойманных еретиков, как губителей и убийц душ и воров священных таинств и христианской веры, с предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных им других еретиков, верующих и их защитников, так же, как воров и грабителей мирских вещей заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных ими преступлениях"⁷². Последующие папы подтверждали эту буллу. Александр IV, Урбан IV, Климент IV уполномочивали инквизиторов пытать еретиков, чтобы добиться от них признаний, выдачи сообщников и отречения от еретической веры. Причем инквизиторам разрешалось лично присутствовать во время истязаний и руководить ими⁷³.

Хотя далеко не во всех делах по обвинению в ереси упоминается о пытках, это вовсе не означает, что к ним прибегали лишь в исключительных случаях. Церковный историк инквизиции Э. Вакандар вынужден признать: отсутствие во многих делах указаний на пытки объясняется тем, что показания, данные в результате пыток, считались недействительными, если они не подтверждались обвиняемым "добровольно" сутки спустя. Это подтверждение регистрировалось в протоколе с указанием, что оно было сделано добровольно, без применения угроз и насилия⁷⁴. В таких случаях предшествующие показания, данные под пыткой, часто просто уничтожались. Пытки, применявшиеся инквизицией к своим жертвам, вызывали повсеместно ужас и возмущение, и церковь не могла не считаться с этим. Однако соборы и папы римские высказывались не за отмену пыток, а за их применение "с гарантиями справедливости". Так, Вселенский собор 1311 г. постановил, что пытки могут производиться только с согласия епископа. Но подобное условие не облегчало участь жертв инквизиции. Власть "священного трибунала" была столь всеобъемлющей, а внушаемый им страх так велик, что епископы смиренно одобряли все действия инквизиторов. К тому же разве инквизиторы действовали не в интересах тех же епископов, авторитет и власть которых они защищали? Другие постановления указывали на то, что пытки должны быть "умеренными" и применяться по отношению к обвиняемому единожды. Но инквизиторы при помощи богословских казуистов, с молчаливого согласия папского престола без труда обходили такого рода ограничения. Например, чтобы не испрашивать согласия епископа на пытку, инквизиторы заявляли, что постановления собора от 1311 г. относятся к обвиняемым, а не к свидетелям. Подвергая свидетелей пытке по своему усмотрению, инквизиторы утверждали, что то же можно делать с обвиняемыми, которые при допросах превращаются в "свидетелей" по своему собственному делу или по делам других. О том, что понимать под "умеренной" пыткой, решали сами инквизиторы. Они считали, что обвиняемого можно пытать до тех пор, пока от него не будут получены необходимые показания. Только после этого пытка была бы "неоправданной" жестокостью. Столь же простыми были уловки относительно указания об однократном применении пытки. Инквизиторы объявляли пытку "незаконченной", "прерванной" и возобновляли ее по своему усмотрению до тех пор, пока жертва не давала нужных показаний или когда они убеждались в том, что пыткой нельзя сломить подсудимого.

Обвиняемый, отказавшийся давать под пыткой нужные инквизиции показания, считался изобличенным, упорствующим и нераскаявшимся еретиком. В таких случаях его ждали отлучение от церкви и костер. Не меньшее ожесточение вызывал у инквизиторов и тот обвиняемый, который давал под пыткой требуемые от него показания, а затем отказывался подтвердить их. Такой непокорный считался "вновь впавшим в заблуждение" и как таковой подвергался новым суровым пыткам с тем, чтобы добиться от него "отречения от своего отречения". Инквизиция стремилась окутать покровом тайны все свои преступления. Ее сотрудники давали строжайший обет соблюдать секреты "священных трибуналов". Того же требовали и от жертв. Если примиренный с церковью и отбывший свое наказание вероотступник, обретя свободу, начинал утверждать, что раскаяние было добыто у него путем насилия, пыток и тому подобными средствами, то его могли вновь объявить еретиком и на этом основании отлучить от церкви и сжечь на костре. Церковные апологеты не раз утверждали, что инквизиционные пытки носили "гуманный" характер. Они ссылаются на то, что инквизитор прежде, чем передать обвиняемого палачу, зачитывал ему такое уведомление: "Мы, божьей милостью инквизитор имярек, внимательно изучив материалы дела, возбужденного против вас, и, видя, что вы путаетесь в своих ответах и что имеются достаточные доказательства вашей вины; желая услышать правду из вашего собственного рта и с тем, чтобы больше не уставали уши ваших судей, постановляем, заявляем и решаем такого-то дня и в таком-то часу применить к вам пытку"⁷⁵. Затем обвиняемого как бы психологически подготавливали к предстоявшим испытаниям: знакомили с инструментами пытки (фактически пугали). Инквизиторы, перед которыми во время допросов всегда лежала библия, обращались к жертвам, не повышая голоса и якобы не подвергая их оскорблениям; палачи призывали свои жертвы к покаянию, смирению, благоразумию, примирению с церковью, обещая взамен всепрощение и вечное спасение.

Исходя из этих будто бы благочестивых побуждений, они были вынуждены-де карать еретиков решительно и беспощадно. Но эти кары не являются злом, а представляют собой спасительное "лекарство", елей на душевные раны обвиняемых. Инквизиция, утверждали богословы, не мстила, а спасала, не наказывала, а отвоевывала у дьявола человеческую душу, не уродовала, а врачевала души заблудших. Инквизиция, в описаниях теологов, не мрачный застенок с палачами и инструментами пыток, а некое подобие благотворительного института, церковной "скорой помощи". "Сопротивлявшиеся ее благодетельным усилиям, - отмечает Г.-Ч. Ли, - становились виновными в неблагодарности и непослушании, темного пятна которого ничто не могло изгладить. Это были отцеубийцы, недостойные снисхождения, и если их бичевали, то им же еще оказывали этим особую милость"⁷⁶. Да, инквизиторы не топтали своих жертв ногами, не избивали их палками, не вгоняли им иглы под ногти. Набор палаческих инструментов в камере пыток был весьма "однообразным": дыба, кобыла, плети. Часто применялась пытка водой, жаждой, голодом. После пытки врач даже залечивал раны, ибо на костер надлежало возводить еретика невредимым. Но от этого, естественно, положение узника инквизиции не становилось менее трагичным. Чтобы спастись, подсудимый должен был прежде признать себя виновным в предъявленном ему обвинении, а затем выдать подлинных или воображаемых сообщников. Лишь тогда ему разрешали отречься от ереси и примириться с церковью. Если все это он проделывал охотно и со рвением, то мог отделаться сравнительно легким наказанием. Если же инквизиторам удавалось его сломить только после длительной "обработки", то его ждала более суровая кара. Наконец, если же он упорствовал в "еретических заблуждениях", его бросали на костер.

Приговор

Следствие закончено. Теперь трибуналу инквизиции предстояло вынести приговор, который соответствующим образом покарал бы виновного. Создав инквизицию, церковь постоянно доказывала ссылками на библию, на сочинения Фомы Аквинского и других богословских авторитетов свое право применять не только духовные, но и телесные кары к провинившимся в вопросах веры. Иннокентий III в послании к судьям города Витербо от 25 марта 1199 г. так аргументировал необходимость жестокого преследования еретиков: "Светские законы наказывают предателей конфискацией собственности и смертью; из милосердия они щадят их детей. Тем более мы должны отлучать от церкви и конфисковывать собственность тех, кто является предателем веры Иисуса Христа; ибо куда более великий грех нанесение оскорбления божественному величию, чем величию суверена"⁷⁷. Постановление Тридентского собора (1545 - 1563 гг.) призывало епископов беспощадно наказывать своих прихожан за отступничество от официального вероучения и в то же время относиться к ним с "любовью и терпением". Вот текст этого чисто иезуитского по своему духу постановления, вошедшего составной частью (§ 2244) в ныне действующий кодекс канонического права:

"Да помнят епископы и прочие прелаты, что они пастыри, а не палачи, и да управляют они своими подданными, не властвуя над ними, а любя их подобно детям и братьям; стремясь призывами и предупреждениями отделить их от зла, дабы не наказывать их справедливыми карами, если они совершат проступки; и если все же случится, что из-за человеческой бренности они совершат проступки, то их следует исправлять, как учил апостол, соблюдая доброту и терпение, при помощи убеждений и горячих просьб; ибо во многих подобных случаях приносит большую пользу благожелательство, чем строгость, призыв к исправлению, чем угроза, милосердие, чем сила; если же серьезность преступления требует наказания, тогда следует применить суровость с кротостью, справедливость с состраданием, строгость с милосердием для того, чтобы, не создавая резких контрастов, сохранилась дисциплина, полезная и необходимая народам, и для того, чтобы те, кто наказан, исправились бы; если же они не пожелают этого, то пусть постигшее их наказание послужит другим оздоровляющим примером и отвратит их от греховных дел"⁷⁸.

Это было написано в середине XVI в., когда ярко пылали костры инквизиции в Испании, Португалии и в других странах, где католическая церковь сохраняла свои преобладающие позиции. Собственно говоря, инквизитор, как и любой священник, отлучал нарушителей церковных канонов от церкви и налагал на них другие кары. И все же между инквизитором и священником разница была весьма существенной. Последний не располагал средствами насилия и принуждения, и поэтому его осуждение не производило должного впечатления на "вероотступников". Другое дело - инквизитор, обладавший не только неограниченной властью над телом и душой своих жертв, но и мощными средствами, делавшими эту власть эффективной. Отлучение, провозглашенное инквизитором, грозило костром, в лучшем же случае длительным тюремным заключением и потерей состояния, не говоря уж о моральных и физических пытках. Хотя обвиняемый формально не был лишен возможности нанять себе защитника, как указывает Н. Эймерич, на практике подобное действие исключалось, ибо защитник еретика сам мог быть заподозрен в ереси, арестован и осужден инквизицией. Он вообще не был гарантирован от того, что не повредит своему клиенту. Его тоже могли привлечь к суду в качестве свидетеля, заставив под пыткой рассказать о подлинных взглядах обвиняемого, родственников подсудимого и друзей и выдать имеющиеся у него самого и компрометирующие его подзащитного материалы. В Испании же защитник назначался инквизицией, так что, по сути дела, это был не защитник, а сотрудник инквизиции, помогавший осудить обвиняемого. Такое положение вынужден признать даже иезуит Бернардино Льорка: "Вполне понятно, что, будучи казенным адвокатом, принадлежа, по существу, к числу сотрудников инквизиции, защитник действовал, исходя из тех же принципов, которыми руководствовался и святой трибунал, хотя и представлял интересы обвиняемого и использовал все, что могло бы облегчить его участь. Таким образом, как только выяснялась виновность преступника, адвокат прекращал его защиту, ибо в конце концов его целью, как и инквизиторов, было преследование ереси. Кроме того, и именно по той же причине, один из первых его советов обвиняемому - дать правдивые показания, признаться в ереси, в которой его обвиняли"⁷⁹.

Невежество не спасало обвиняемого от кары, ибо, писал Бернар Ги, невежда подлежал осуждению, являясь сыном "отца лжи", то есть самого дьявола. Несколько смягчали участь жертв инквизиции умопомешательство или опьянение, но и в том и в другом случае обвиняемый был обязан согласиться с выдвинутым против него обвинением и признать себя виновным, если хотел избежать костра. От обвинительного приговора жертва инквизиции не могла избавиться, даже покончив жизнь самоубийством. Такой акт считался признанием вины. Еще меньше шансов на оправдательный приговор имелось у тех, кто судился инквизицией заочно или посмертно. Вообще инквизиция никогда не оправдывала свои жертвы. В лучшем случае приговор гласил, что "обвинение не доказано". Это означало, что оно может быть доказанным в будущем. Оправдательный же приговор мог послужить помехой для нового процесса против той же жертвы. Иногда таких "оправданных" выпускали под большой залог на свободу, обязывая их ежедневно являться к дверям трибунала инквизиции и стоять там "от завтрака до обеда и от обеда до ужина" на случай, если инквизицией будут обнаружены новые улики и потребуется вновь водворить этих людей за решетку. В отличие от светских судов приговоры инквизиции, если не шла речь об отлучении и, следовательно, о костре, носили весьма расплывчатый и неопределенный характер. Инквизитор имел право смягчить, увеличить или возобновить вынесенное по приговору наказание. Такой угрозой заканчивался каждый приговор. Поэтому даже после вынесения приговора осужденный не был уверен в том, что его мытарства закончились: инквизитор мог присудить свою жертву к повторным епитимьям (покаяниям), к новому тюремному заключению или даже к костру. Прав был францисканский монах Бернар Делисье, публично заявивший в начале XIV в. в присутствии французского короля Филиппа IV, что инквизиция при существующей системе могла обвинить в ереси самих святых апостолов Петра, и Павла и они были бы не в состоянии защитить себя. Им не предъявили бы никаких конкретных обвинений, не ознакомили бы с именами свидетелей и их показаниями. "Каким же образом, - вопрошал Бернар Делисье, - могли бы святые апостолы защищать себя, особенно при том условии, что всякого, явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?" Приводя эту цитату, Ли присовокупляет: "Все это, безусловно, верно. Жертва была связана путами, вырваться из которых, ей было невозможно, и всякая попытка освободиться от них еще только хуже затягивала узлы"⁸⁰.

Инквизиция нередко действовала на основе противоречивых и туманных указаний римских пап и постановлений соборов. Некоторые инквизиторы составляли для своих коллег особое руководство, нечто подобное процессуальным кодексам. В Испании инквизиторы, начиная с Торквемады, издавали инструкции, регулировавшие деятельность "священного трибунала", давали пояснения на запросы провинциальных и колониальных инквизиторов. Отсутствие четкого законодательства приводило к произволу и сказывалось на приговорах. Приговоры инквизиции, как правило, отличались жестокостью. Как отмечает Ли, "ересь была столь тяжелым преступлением, что ее нельзя было загладить ни сердечным сокрушением, ни возвратом к добру. Хотя церковь объявляла, что она с радостью принимает в свои материнские объятия заблудших и раскаявшихся, но тем не менее обратный путь к ней был труден для виновного, и грех его мог быть отмыт только ценою епитимий достаточно суровых, чтобы свидетельствовать об искренности его обращения"⁸¹.

К каким же наказаниям присуждал трибунал инквизиции? В первую очередь к различным епитимьям - от "легких" до "унизительных", затем к тюремному заключению, обычному или строгому, к галерам и, наконец, к отлучению от церкви и передаче осужденного светским властям для сожжения его на костре. Почти всегда эти виды наказаний сопровождались бичеванием осужденных и конфискацией их имущества. Нарбоннский собор (1244 г.) указал инквизиторам, что они не должны щадить мужа ради жены, жену ради мужа, отца ради детей, единственным кормильцем которых он был; ни возраст, ни болезнь не должны были влиять на смягчение приговора. Другой отличительной чертой этого суда было то, что, кроме осужденного, несли наказание его дети и потомки, иногда вплоть до третьего поколения. Они не только лишались права наследства, но и гражданских прав. Им запрещалось занимать государственные должности, быть врачами, аптекарями, адвокатами, нотариусами, менялами, вступать в монашеские ордена, принимать священнический сан. Николас Эймерич обосновывал право инквизиции наказывать детей за преступления отцов следующими соображениями: "Жалость к детям виновного (в ереси. - И. Г.), вынужденных заниматься нищенством, не может смягчить эту строгость, ибо, согласно божественным и человеческим законам, дети несут наказание за ошибки их родителей. Дети еретиков, даже если они католики, не являются исключением из этого правила, и им не следует ничего оставлять (из имущества отца. - И. Г.), даже того, что им полагается согласно естественному закону"⁸².

Обычные епитимьи, накладываемые инквизицией, - чтение молитв, посещение храмов, посты, строгое исполнение церковных обрядов, хождение по святым местам, штрафы (пожертвования на "богоугодные" дела) - отличались от такого же рода наказаний, к которым прибегали священники, тем, что инквизиция применяла их к своим жертвам в "лошадиных" дозах. Такие епитимьи превращались в подлинные "подвиги благочестия" и вызывали не только моральные муки наказуемого, но приводили его самого и его семью к полной нищете. Осужденный инквизицией превращался в изгоя. Соседи и знакомые сторонились его, как прокаженного, опасаясь, что он может вновь впасть в ересь и быть привлеченным к суду инквизиции, а тогда вместе с ним могут пострадать его знакомые и друзья, на которых в таких случаях падало подозрение в содействии еретикам. Строгое соблюдение церковных обрядов, чтение молитв (иногда предлагалось повторять в присутствии свидетелей десятки раз в день одни и те же молитвы), изнурительные посты сверх предписанных церковью, пожертвования, частые паломничества к "святым" местам - все это превращалось в тяжелейшее наказание, длившееся иногда годами. Причем малейшее несоблюдение епитимий грозило новым арестом и еще более суровыми карами. В XIII в. популярным наказанием было принудительное участие в крестовых походах, однако инквизиторы впоследствии отказались от таких епитимий, опасаясь, что бывшие еретики окажут пагубное воздействие на крестоносцев.

Но если столь изнурительными были "легкие" наказания, то можно себе представить, каким бременем ложились на плечи жертвы инквизиции так называемые "унизительные" наказания. В таких случаях ко всем перечисленным выше карам прибавлялось еще ношение позорящих знаков в виде больших холщовых нашивок шафранового цвета в форме креста. В Испании осужденного одевали в желтую рубашку без рукавов с нашитыми на ней изображениями чертей и огненных "языков" из красной материи; на голову осужденный должен был надевать шутовской колпак. Позорящие нашивки осужденный носил дома, на улице и на работе, чаще всего всю свою жизнь, лишь обновляя их. Обладатель подобных нашивок был объектом постоянных издевательств со стороны обывателей, хотя соборы лицемерно призывали верующих относиться к носителям позорных знаков с "кротостью и сожалением". Таким образом, отмечает Ли, "ношение креста, этой эмблемы христианства, было одним из самых тяжких наказаний"⁸³. В числе "показательных" кар, которым подвергались жертвы инквизиции, фигурировало публичное бичевание. Осужденного, обнаженного по пояс, бичевал священник в церкви во время богослужения; его бичевали во время уличных религиозных процессий; раз в месяц он должен был ходить после обедни полуобнаженным в дома, где "грешил", и получать там удары розгой от верующих. Весьма часто осужденный подвергался таким экзекуциям до конца своей жизни. Бичевание применялось столь часто, что в средние века бытовала поговорка: "Можно спастись от инквизиции, избежав костра, но не порки".

Следующим наказанием была тюрьма, причем пожизненное заключение считалось проявлением высшей степени милосердия. Тюремное заключение было трех видов: каторжная тюрьма, когда заключенного содержали в одиночной камере в ручных и ножных кандалах; строгое тюремное заключение, когда осужденный сидел в одиночной камере в ножных кандалах, иногда прикованный к стене; простое тюремное заключение предусматривало заключение в общих камерах без кандалов. Заключенных содержали на хлебе и воде, постелью им служила охапка соломы. Узникам запрещались контакты с внешним миром. Эймерич считал, что заключенных могут навещать только ревностные католики, ибо осужденные склонны к возврату к ереси и легко "заражают" ею других. Узник инквизиции, разумеется, мог, если располагал скрытыми от нее средствами, подкупить тюремщиков и обеспечить себе некоторые поблажки и льготы. Но это удавалось сравнительно редко, ибо инквизиторы, зная продажность тюремщиков, зорко наблюдали за ними и сурово наказывали уличенных в недозволенных сношениях с узниками. Правда, случалось, что инквизиторы взамен за предательство или другие оказанные им услуги, а иногда из-за недостатка тюремного помещения выпускали на свободу некоторых осужденных. Но это никогда не было их амнистией или реабилитацией. Следуя указаниям, данным Иннокентием IV в 1247 г., инквизиторы, освобождая заключенного, предупреждали его, что при первом же подозрении он будет немедленно возвращен в тюрьму и жестоко наказан без всякого суда и следствия. Вся жизнь такого бывшего узника инквизиции, по словам Ли, "принадлежала молчаливому и таинственному судье, который мог разбить ее, не выслушав его оправданий, не объяснив причин. Он навсегда отдавался под надзор инквизиционной полиции, состоявшей из приходского священника, монахов, духовных лиц и всего населения, которым приказывалось доносить о всяком упущении, сделанном им в исполнении наложенной на него епитимьи, о всяком подозрительном слове и действии, за что он тем самым подвергался ужасным наказаниям как еретик-рецидивист. Ничего не было легче для личного врага, как уничтожить подобного человека, и сделать это было тем легче потому, что доносчик знал, что имя его будет сохранено в тайне. Мы вполне справедливо жалеем жертвы костра и тюрьмы, но было ли их положение более печально, чем участь множества мужчин и женщин, ставших рабами инквизиции после того, как она пролила на них свое лицемерное милосердие?"⁸⁴.

В XIII в. инквизиторы, осудив еретика, приказывали разрушить и сравнять с землей его дом. Однако со временем стремление завладеть имуществом осужденных взяло верх, и инквизиция отказалась от такого рода разрушений. В испанских и португальских колониях инквизиторы среди прочих наказаний осуждали свои жертвы на каторжные работы, заставляя их трудиться как рабов в монастырях, или посылали в Испанию служить на галеры, где их приковывали к сиденьям и веслам. В отличие от светских судов, для которых смерть обвиняемого снимала его вину, инквизиция, как уже говорилось выше, судила и преследовала не только живых, но и мертвых. Она расправлялась с ними столь же бесцеремонно, как и с живыми. Она могла обвинить в ереси и человека, давно умершего (сто или даже двести лет тому назад). Основанием для судебного дела могло послужить заявление любого фискала или сфабрикованный с этой целью "обличительный" документ. В таких случаях выносились приговоры, постановляющие сжечь останки еретика и пепел развеять по ветру, имущество же изъять у наследников и конфисковать. Такие процессы чаще всего возбуждались с единственной целью - завладеть имуществом жертвы, к которому инквизиция проявляла порой больший интерес, нежели к спасению душ вероотступников. Деятельность инквизиции, свидетельствует Г.-Ч. Ли, протекала в "безумном вихре хищений".

Секвестрование имущества автоматически следовало за арестом лица, подозреваемого в ереси, причем конфисковывалось все - от недвижимой собственности до домашней утвари и личных вещей арестованного. Вследствие этого семья жертвы инквизиции оказывалась лишенной средств к существованию; ее ждало нищенство или голодная смерть. В начале массового преследования еретиков на Юге Франции часть конфискованных средств использовалась на строительство тюрем, которых не хватало. В этот период еретики не только сами финансировали строительство своих темниц, но и участвовали непосредственно в их строительстве, что считалось проявлением особой преданности церкви. Впоследствии конфискованные средства делились между инквизицией, городскими властями и епископом. Французская корона и Венецианская республика со временем стали присваивать награбленные инквизицией путем конфискаций средства. В папских владениях львиная доля награбленного поступала в папскую казну. Значительная часть этих средств оседала и в карманах самих инквизиторов, помощников, фискалов и их родственников⁸⁵. Массовые аресты еретиков, сопровождавшиеся секвестрованием имущества, быстро превращали цветущие экономические районы, каким была Южная Франция в начале XIII в., в руины. "Конечно, - отмечает Ли, - было бы несправедливым говорить, что скупость и жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции, но нельзя отрицать, что эти низкие страсти играли видную роль. Все, занимавшиеся преследованием, всегда имели в виду материальную выгоду. Не заинтересованная материально инквизиция не пережила бы первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси; и катаризм, против которого не было бы систематического и долгого преследования, мог бы избегнуть полного уничтожения. Но в силу законов о конфискации еретики сами сделались виновниками своего падения. Алчность и фанатизм подали друг другу руку и в течение целого столетия были сильными двигателями жестокого, непрерывного и неумолимого преследования, которое выполнило свои планы и прекратилось только за отсутствием жертв"⁸⁶.

О характере наказаний некоторое представление могут дать сведения о 636 приговорах инквизитора Бернара Ги, вынесенных им за 1308 - 1322 гг.: лица, выданные светской власти и сожженные живыми, - 40; вырытые и сожженные останки умерших - 67; осужденные к тюремному заключению - 300; вырытые останки лиц, которые были бы присуждены к тюремному заключению, - 21; осужденные на ношение крестов - 138; осужденные на паломничества - 16; осужденный за неучастие в крестовом походе - 1; беглецы - 36; осужденный за чтение талмуда (иудейской священной книги) - 1; дома, подлежащие разрушению, - 16. Эти данные красноречивы еще и потому, что здесь нет ни одного оправдательного приговора. Приговор "священного трибунала" считался окончательным и обжалованию не подлежал. Теоретически осужденный мог, конечно, обратиться к папскому престолу с просьбой о помиловании или пересмотре дела. Но такие обращения были чрезвычайно редким явлением. Сам осужденный, находившийся в руках инквизиции, был лишен практически возможности обжаловать ее действия. А его родственники или друзья опасались делать это из боязни репрессий со стороны инквизиторов, считавших жалобы на их действия проявлением гордыни и чуть ли не доказательством еретических воззрений. К тому же жалобы подобного рода были совершенно бесполезны: папский престол обычно не отвечал на них.

Уровень инквизиторского террора не всегда был столь высок, как в XIII в.; на протяжении своей многовековой истории у инквизиции имелись взлеты и падения. Она неоднократно меняла объекты террора и его формы. Но цель ее деятельности всегда оставалась неизменной: укрепление позиций церкви и ее союзников - господствующих эксплуататорских классов путем преследования инакомыслящих, реальных или вымышленных врагов церкви и опекаемого ею несправедливого социального порядка.

Аутодафе и костер

Того из вероотступников, кто упорствовал в своих воззрениях и не желал вернуться в лоно католической церкви, того, кто отказывался признать свои прегрешения и примириться с церковью, того, кто, примирившись, вновь впадал в ересь, а также осужденного заочно и пойманного еретика - всех их инквизиция отлучала от церкви и "отпускала на волю"⁸⁷. Эта невинная на первый взгляд формулировка таила в себе смертный приговор обвиняемому. Осужденный "отпускался на волю" в том смысле, что церковь отказывалась впредь заботиться о его вечном спасении, отрекалась от него. Обретенная таким образом осужденным "воля" влекла за собой не только позорную смерть на костре, ко и вечную "гибель" его души в потустороннем мире. Наказание, невообразимо жестокое для истинно верующего человека, но, по мнению инквизиторов, вполне заслуженное теми, кто отказался от "материнской" опеки церкви, предпочитая "служить дьяволу". Упорствующий еретик не мог рассчитывать на христианское сострадание, милосердие и любовь. Его должна была поглотить не в фигуральном, а в буквальном смысле геенна огненная. Инквизиторы предпочитали, чтобы эта кара налагалась светской властью. Разные авторы по-разному пытались объяснить подобную щепетильность инквизиторов, тем более что католическая церковь не только в далеком прошлом, но и в наше время оставляет за собой право карать вероотступников всеми видами наказаний, не исключая смертную казнь. Считать, что инквизиторы, применявшие самые изощренные пытки к своим жертвам, стеснялись самолично казнить еретиков, вряд ли логично. Объяснение этому следует искать в желании церкви превратить светскую власть в соучастника своих преступлений. Еще до учреждения инквизиции церковь стремилась обязать светскую власть преследовать еретиков. Добиться этого она не смогла и поэтому была вынуждена организовать свой собственный репрессивный орган - инквизицию. Однако зловещую привилегию официально выносить смертные приговоры, казнить еретиков и оплачивать палача⁸⁸ церковь оставляла светским властям. Итак, если еретик не отрекался от своих "ложных и ошибочных" убеждений, то церковь отрекалась от него, передавая вероотступника гражданским властям с предписанием наказать его. В более поздние времена такого рода обращения сопровождались просьбами проявить к осужденному милосердие. Оно проявлялось в том, что раскаявшегося смертника душили перед казнью или надевали на его шею "воротник", начиненный порохом, чтобы сократить мучения несчастного.

Нельзя сказать, чтобы светские власти в католических странах всегда беспрекословно и с усердием выполняли навязываемые им церковью карательные функции. В XIII и XIV вв. во многих местах светские власти отказывались по различным причинам "поступать с еретиками, как принято с ними поступать", то есть посылать их на костер. Главная причина заключалась в том, что слепое повиновение приказам инквизиции превращало светскую власть из союзника церкви в ее вассала. Там, где инквизиция была подчинена королевской власти, например, в Испании и Португалии, такого противоречия не возникало. Но во Франции, Германии, итальянских республиках и княжествах, где церковь пыталась взять верх над светской властью, чрезмерное усиление влияния инквизиции постоянно вызывало сопротивление светских властей. На подобные случаи папский престол реагировал решительно и без промедления. Виновные в невыполнении приказов инквизиции, в частности в отказе посылать на костер еретиков, отлучались от церкви; на непокорные города накладывался интердикт (запрещение отправления богослужения и совершения религиозных обрядов); папский престол призывал верующих не платить налоги и не подчиняться таким властям. Утверждение, что церковь не полномочна выдавать еретиков светской власти и требовать от последней предания их смертной казни, было признано Констанцским собором (1414 - 1418 гг.) еретическим и фигурировало в качестве одного из пунктов обвинения, выдвинутого против Яна Гуса. Инквизиция была более заинтересована в отречении еретика от его воззрений, чем в героической смерти этого вероотступника на костре. "Оставим в стороне заботу о возможности спасения души, - отмечает Ли. - Обращенный, выдающий своих соумышленников, был более полезен для церкви, чем обугленный труп; поэтому не жалели усилий, чтобы добиться отречения. Опыт показал, что фанатически настроенные люди часто жаждали мучений и желали скорой смерти на костре; но инквизитор не должен был являться исполнителем их желаний. Он знал, что первый пыл часто уступал действию времени и мучений, поэтому он предпочитал держать упорствующего еретика, одинокого и закованного, в тюрьме в течение шести месяцев или целого года; к нему допускались лишь богословы и законоведы, которые должны были действовать на его ум, или его жена и дети, которые могли склонить его сердце. И только тогда, когда все усилия не приводили ни к чему, его "выпускали на волю", но даже и после этого казнь откладывалась на день, чтобы он мог отречься, что, впрочем, случалось редко, так как не уступившие до этого времени обыкновенно не поддавались никаким убеждениям"⁸⁹.

О том, как совершалась казнь еретика, сохранилось большое количество описаний современников. Постепенно выработался своеобразный ритуал, которого инквизиция повсеместно придерживалась. Обычно исполнение приговора назначалось на праздничный день. Население призывалось присутствовать при казни. Уклонение от такого приглашения, как и проявления симпатий или жалости к вероотступнику, могло навлечь подозрение в ереси. В Испании и Португалии, а также в других странах костру предшествовало аутодафе, устраиваемое на празднично убранной центральной площади города, где в присутствии церковных и светских властей, при большом стечении народа совершалось торжественное богослужение, а затем оглашался приговор инквизиции осужденным вероотступникам. Аутодафе устраивалось несколько раз в год, и на нем иногда подвергались экзекуции десятки жертв инквизиции. За месяц до его проведения приходские священники оповещали верующих о предстоящем аутодафе, приглашая участвовать в нем и обещая за это индульгенцию на 40 дней. Накануне аутодафе на улицах развешивались флаги, гирлянды цветов, балконы украшались коврами. На центральной площади воздвигался помост, на котором устанавливались алтарь под красным балдахином и ложи для короля или местного правителя и для представителей светских, военных и церковных властей. Присутствие дам и детей приветствовалось. Так как аутодафе длилось иногда весь день, то у помоста строились общественные уборные. Накануне проходила как бы генеральная репетиция аутодафе. По главным улицам города двигалась процессия прихожан, возглавлявшаяся "конгрегацией св. Петра-мученика" (итальянского инквизитора, убитого в XIII в. за его злодеяния противниками инквизиции). Члены этой конгрегации занимались подготовкой аутодафе: строили помост, подготавливали место для костра (в Испании оно называлось кемадеро - жаровня). Вслед за процессией прихожан следовал персонал местной инквизиции в белых капюшонах и длинных балахонах, скрывавших от людских глаз их лица. Два участника процессии несли зеленоцветные штандарты инквизиции, один из которых водружался на помосте аутодафе, другой - около "жаровни".

С восходом солнца тюрьма инквизиции гудела, точно улей. Заключенных, понятия не имевших об уготованной им участи, о степени наказания, к которому они присуждены (они узнавали об этом только на аутодафе), стража готовила к предстоявшей экзекуции. Их стригли, брили, надевали на них чистое белье, кормили обильным завтраком, иногда даже угощали стаканом вина. Затем набрасывали им на шею петлю из веревки и в связанные руки давали зеленую свечу. В таком виде осужденных выводили на улицу, где их ожидали стражники и "родственники" инквизиторов. Особо злостных еретиков сажали спиной вперед на ослов. Заключенных вели к кафедральному собору, откуда начиналась процессия. В ней участвовали те же лица, что и накануне. Теперь они шествовали со штандартами приходов, затянутыми в знак траура черной материей. Фискалы несли манекены, изображавшие умерших, сбежавших или непойманных еретиков, осужденных на костер. Процессия, участники которой пели траурные церковные гимны, медленно направлялась к площади, где должно было состояться аутодафе. Монахи, сопровождавшие заключенных, громко призывали их покаяться и примириться с церковью. Горожане наблюдали за процессией из окон домов или с тротуаров. Следуя указаниям церковников, многие из них осыпали заключенных бранью. Однако бросать в еретиков какие-либо предметы запрещалось, ибо практика показывала, что от этого могли пострадать не только жертвы инквизиции, но и сопровождавшая их стража.

Тем временем на месте аутодафе собирались светские и церковные власти, гости, располагавшиеся на трибунах, а также горожане, заполнявшие площадь. По прибытии процессии к месту экзекуции заключенных усаживали на скамьях позора, установленных на помосте несколько ниже почетных трибун. Затем начиналась траурная месса. За ней следовала проповедь инквизитора, которая кончалась оглашением приговоров. Приговоры, чрезвычайно длинные, изобиловавшие цитатами из библии и произведений "отцов церкви", читались медленно и по-латыни. Осужденные с трудом улавливали их смысл. Если осужденных было много, то на оглашение приговоров иногда уходило несколько часов. Венчалось аутодафе экзекуциями: одних осужденных облекали в "санбенито" и шутовские колпаки, других стегали плетьми, третьих стражники и монахи волокли на "жаровню". Она располагалась на соседней площади, куда вслед за смертниками направлялись церковные, светские власти и рядовые горожане. Здесь накануне сооружался эшафот со столбом в центре, к которому привязывали осужденного; заготавливались дрова и хворост. Сопровождавшие смертников монахи и "родственники" пытались в эту последнюю минуту принудить тех к раскаянию. О желании раскаяться осужденный мог дать сигнал только знаком, так как, опасаясь, что он будет склонять народ в пользу ереси, его вели на казнь с кляпом во рту. Когда зажигался костер, особо уважаемым прихожанам предоставлялось почетное право подбрасывать в огонь хворост, чем они приумножали перед церковью свои добродетели. Согласно преданию, Ян Гус во время своей казни сказал одной старушке, занимавшейся столь богоугодным делом: "О, святая простота!"

Палачи пытались так соорудить костер, чтобы его огонь не оставил бы и следа от осужденного. Если так не получалось, палачи рубили обуглившиеся останки на мелкие части, кости дробили, и это месиво повторно предавалось огню. Пепел, тщательно собранный, выбрасывали в реку или развевали по ветру. Подобной процедурой инквизиторы пытались лишить еретиков возможности сохранить останки своих мучеников и поклоняться им. Если осужденный на костер умирал до казни, то сжигали его труп. Сожжению предавались и останки тех, кто был осужден посмертно. В испанской и португальской инквизиции было принято сжигать на костре куклы, изображавшие смертников. Такой символической казни подвергались осужденные на пожизненное заключение, а также бежавшие из тюрем или от преследований инквизиции. Костер использовался инквизицией и для уничтожения сочинений вероотступников, иноверцев и неугодных церкви писателей. По указанию инквизиции предавались огню тысячи крамольных богословских сочинений, беспощадно истреблялись коран, талмуд, протестантские издания библии, произведения несториан, манихеев, ариан, катаров и прочих еретиков, почти полностью уничтоженные церковными палачами.

Считала ли инквизиция себя безгрешной, не способной осудить невинного, бросить в костер ни в чем не повинного человека? Вовсе нет. Николас Эймерич, например, вовсе не отрицал, что среди жертв инквизиции могли оказаться и невинные люди. Но, поучал он, "если невинный несправедливо осужден, он не должен жаловаться на суждение церкви, которая выносила свой приговор, опираясь на достаточные доказательства, и которая не может заглядывать в сердца, и если лжесвидетели способствовали его осуждению, то он обязан принять приговор со смирением и возрадоваться тому, что ему выпала возможность умереть за правду". Возникает вопрос, продолжает рассуждать тот же Эймерич, вправе ли оговоренный лжесвидетелем верующий, пытаясь спасти себя от смертного приговора, признаться в ереси и покрыть себя в результате такого признания позором? "Во-первых, - объясняет инквизитор, - репутация человека - внешнее благо, и каждый свободен пожертвовать ею с тем, чтобы избежать пыток, приносящих страдания, или спасти свою жизнь, являющуюся самым драгоценным из всех благ; во-вторых, потерей репутации не наносится никому вреда". Если же, заключает Эймерич, такой осужденный откажется "пожертвовать своей репутацией" и признать себя виновным, то исповедник обязан его призвать встретить пытки и смерть со смирением, за что ему будет уготовлена на том свете "бессмертная корона мученика"⁹⁰.

Террористическая деятельность инквизиционного трибунала, действовавшего на протяжении столетий в ряде стран, наложила отпечаток на светский суд. Как справедливо отмечает Г.-Ч. Ли, до конца XVIII в. в большей части Европы инквизиционное судопроизводство, развивавшееся в целях уничтожения ереси, сделалось обычным методом, применявшимся в отношении всех обвиняемых. В глазах светского судьи обвиняемый был человеком, стоявшим вне закона. Виновность его всегда предполагалась, и надо было во что бы то ни стало хитростью или силой вырвать его признание. Так же относились и к свидетелям. Узник, сознавшийся под пыткою, подвергался новым в надежде, что выдаст "других преступников", которых он мог знать.

***

Описанная система инквизиции действовала в католических странах Европы и в колониях Испании и Португалии на протяжении столетий. С развитием книгопечатания инквизиция особое внимание уделяет преследованию "крамольной" литературы. С этой целью в XVI в. в Риме при конгрегации инквизиции создается специальный департамент цензуры, составлявший "Индекс запрещенных книг", последнее издание которого вышло в 1948 году. В "Индексе" фигурируют гуманисты эпохи Возрождения, просветители XVIII в., крупнейшие писатели, прогрессивные мыслители, виднейшие ученые. За издание и чтение книг, занесенных в "Индекс", на верующих накладывались суровые кары, вплоть до тюремного заключения и сожжения на костре. В XVIII в. инквизиция приходит в упадок. В странах, где укрепляется система так называемого просвещенного абсолютизма, деятельность инквизиции ограничивается. Просветители, идеологи рвущейся к власти буржуазии повсеместно требуют ее запрещения. Наполеон I наряду с другими феодальными институтами отменил инквизицию во всех странах, оккупированных его войсками. В Испании на территории, занятой французскими войсками, инквизиция была запрещена в 1808 году. Кортесы в Кадисе, в свою очередь, отменили инквизицию в 1813 году. С падением Наполеона I и возвращением в Испанию Фердинанда VII инквизиция была восстановлена, но после революции 1820 г. вновь запрещена. Три года спустя Фердинанд VII восстановил "священные трибуналы" под новой вывеской - "хунты по делам веры", возглавляемые епископами. Эти учреждения весьма энергично выполняли свои инквизиторские функции. На их совести лежат два последних аутодафе в Испании. 7 марта 1826 г. отлученный от церкви по обвинению в масонстве и переданный светским властям на расправу, Антонио Каро был публично повешен и затем четвертован в Мурсии. В том же году погибла на эшафоте последняя официальная жертва инквизиции - школьный учитель Каэтано Риполь. Участник освободительной войны испанского народа против Наполеона, Риполь попал в плен к французам и несколько лет провел в заточении во Франции. После падения Наполеона он вернулся на родину, где в небольшом местечке близ Валенсии открыл начальную школу. Инквизиторы арестовали Риполя, обвинив его в том, что он запрещал своим ученикам посещать церковь, молиться, причащаться и исповедоваться. На допросах Риполь заявил, что верит в бога, но не считает себя католиком и отрицает за инквизицией право судить его. В течение двух лет инквизиторы добивались от него отречения и "примирения" с церковью. Риполь мужественно отстаивал свои взгляды. Инквизиционный трибунал объявил его еретиком, "отторг" от церкви и передал его дело "светской руке" - королевскому суду, который приговорил Риполя как "упорствующего и злобствующего еретика" к конфискации имущества, смертной казни через повешение и к символическому сожжению. Последнее выразилось в том, что после повешения труп Риполя был брошен в бочку, разрисованную языками пламени, и в таком виде захоронен на "неосвященной" земле. Аутодафе и казнь над Риполем состоялись на одной из площадей Валенсии 26 июля 1826 года. Монахи, сопровождавшие осужденного на эшафот, пытались вырвать у него отречение обещанием отмены смертной казни, но Риполь предпочел виселицу сделке со своей совестью⁹¹.

Это последнее преступление испанской инквизиции вызвало волну возмущения во всем цивилизованном мире, что заставило Фердинанда VII распустить "хунты по делам веры". Но формально инквизиция продолжала еще существовать. Только после смерти Фердинанда, в 1834 г., она была окончательно отменена и в Испании. В испанской Америке инквизиция была ликвидирована патриотами в процессе войны за независимость (1810 - 1826 гг.). Дольше всего "священные трибуналы" продержались в папских владениях в Италии, где они были восстановлены после падения Наполеона I и упразднены только в 1859 году. А папская конгрегация инквизиции ("священная канцелярия"), действовавшая с 1542 г., была отменена только II Ватиканским собором. Она прекратила свою деятельность лишь в 1966 году.

Примечания

1. E. van der Vekene. Bibliographie der Inquisition. Ein Versuch. Hildesheim., 1963.

2. Ludwig von Pastor. Geschichte der Papste. T.V. Freiburg in Breisgau. 1928, S. 160, 508, 712.

3. "Le Manuel des Inquisiteurs, a l'usage des Inquisitions d'Espagne et du Portugal. Un abrege de l'ouvrage intitule: Directcrium inquisitorium, compose vers 1358 par Nicolas Eymeric grand Inquisiteur dans le Royaume d'Arragon. On у a joint une courte Histoire de l'etablissement de l'lnquisition dans le Royaume de Portugal, tiree du latin de Louis a Paramo". Lisbonne. S. a., pp. 197 - 198.

4. R. Hohhuth. Le Vicaire. P. 1963,: p. 224.

5. "Enciclopedia Cattolica". T.VII. Citta del Vaticano. 1951, p. 47.

6. "Le Manuel des Inquisiteurs...", pp. 182 - 183.

7. "Бытие", гл. XIX, стих 24.

8. "Числа", гл. XXI, стих 5.

9. "Второзаконие", гл. XIII, стихи 6 - 9; гл. XVII, стихи 1 - 6.

10. "Le Manuel des Inquisiteurs...", pp. 190, 191.

11. C. Douais. L'Inquisition, ses origines, sa procedure. P. 1906, p. 40.

12. A.C. Shannon. The Popes and Heresy in the Thirteenth Century. Villanova, 1949, p. 49.

13. Joseph de Maistre. Considerations sur la France, suivies de I'essai sur le principe generateur des constitutions politiques, et des lettres a un gentilhomme russe sur l'Inquisition Espagnole. Bruxelles. 1858, pp. 297 - 298.

14. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 22, стр. 306.

15. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 7, стр. 361.

16. В. И. Ленин. ПСС. Т. 26, стр. 237.

17. A.C. Shannon. Op. cit., p. 8.

18. H. Sonderberg. La Religion des Cathares. Uppsala. 1945, pp. 37 - 44.

19. Г.-Ч. Ли. История инквизиции в средние века. Т. 1. СПБ. 1911, стр. 62.

20. Цит. по: С. Г. Лозинский. История папства. М. 1961, стр. 151 - 152.

21. Х.-А. Льоренте. Критическая история испанской инквизиции. Т. 1. М. 1936, стр. 46 - 47.

22. Петр Абеляр. История моих бедствий. Сопроводительная статья: Н. А. Сидорова. Петр Абеляр-представитель средневекового свободомыслия. М. 1959, стр. 186 - 187.

23. Инвеститура - акт назначения и утверждения, в данном случае - духовного лица, в должности и сане, с пожалованием земельных владений; при этом духовному лицу вручались кольцо и посох как символ духовной власти и скипетр как символ светской власти над передаваемыми ему землями.

24. О. Г. Чайковская. Клюнийское движение X - XI вв., его социальный и политический характер. "Вопросы истории религии и атеизма". Сборник VIII. М. 1960, стр. 285 - 286.

25. "Архив Маркса и Энгельса". Т. V, стр. 232 - 233.

26. A.C. Shannon. Op. cit., p. 24.

27. В. А. Сидорова. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М. 1953, стр. 135.

28. Там же, стр. 133 - 134.

29. "Наименование еретиков Южной Франции альбигойцами, как указывает русский историк Н. А. Осокин, появляется в первый раз в 1181 г. в хронике одного лимузенского аббата, который, рассказывая о походе папского легата против еретиков-альбигойцев, объединяет под этим наименованием все антицерковные секты на юге Франции, существовавшие там во второй половине XII в. (петробрусиан, генрисиан, катаров, вальденсов и пр.)" (Н. А. Сидорова, Очерки по истории ранней городской культуры во Франции, стр. 87).

30. Цит. по: В. И. Герье. Папа Иннокентий III. "Книга для чтения по истории средних веков". Вып. II. М. 1897, стр. 385 - 386.

31. E. Vacandard. The Inquisition. A Critical and Historical Study of the Coercive Power of the Church. N. Y. 1940, p. 44.

32. Цит. по: М. Покровский. Средневековые ереси и инквизиция. "Книга для чтения по истории средних веков". Вып. П. М. 1897, стр. 669.

33. Там же, стр. 670.

34. Pierre des Vaux-de-Cernay. Historia Albigensis. P. 1951, p. 31.

35. Цит. по: Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 98.

36. A.C. Shannon. Op. cit, p. 45.

37. R. Foreville. Latran I, II, III, et Latran IV. P.1965, pp. 348 - 349.

38. Б. Рассел. История западной философии. М. 1959, стр. 469.

39. С. Г. Лозинский. Указ. соч., стр. 164.

40. Г. -Ч. Ли. Указ. соч., стр. 167.

41. J. Guiraud. Histoire de requisition au moyen age. Vol. I. Origines de I'lnquisition dans le Midi de la France. Cathares et vaudois. P. 1935, pp. 1 - 6.

42. E. Fornairon. Le Mystere Cathare. P. 1964, p. 7.

43. F. Niel. Albigeois et Cathares. P. 1955, pp. 7 - 8.

44. Х.-А. Льоренте. Критическая история испанской инквизиции. Т. I. М. 1936, стр. 66.

45. Г. -Ч. Ли. История инквизиции в средние века. Т. I. СПБ. 1911, стр. 144.

46. Там же, стр. 210.

47. A.C. Shannon. The Popes and Heresy in the Thirteenth Century. Villanova. 1949, p. 25.

48. E. Vacandard. The Inquisition. A Critical and Historical Study of the Coercive Power of the Church. N. Y. 1940, p. 13.

49. Ibid., p. 15.

50. М. Покровский. Средневековые ереси и инквизиция. "Книга для чтения по истории средних веков". Вып. II. М. 1897.

51. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 232 - 233.

52. Bernardi Guidonis. Practica Inquisitionis haereticae pravitatis. P. 1886, p. 217.

53. A.C. Shannon. Op. cit., p. 4.

54. Г. -Ч. Ли. Указ. соч., стр. 234.

55. A.C. Shannon. Op. cit, p. 30.

56. Х.-А. Льоренте. Указ. соч., стр. 200.

57. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 223.

58. E. Vacandard. Op. cit., p. 101.

59. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 241 - 242.

60. Х.-А. Льоренте. Указ. соч., стр. 208.

61. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 236.

62. "Le Manuel des Inquisiteurs, a l'usage des Inquisitions d'Espagne et de Portugal. Un abrege de l'ouvrage intitule: Directorium inquisitorium compose vers 1358 par Nicolas Eymeric, Grand Inquisiteur dans le Royaume d'Arragon. On y a joint une courte Histoire de l'etablissement de l'lnquisition dans le Royaume de Portugal, tiree du latin de Louis a Paramo". Lisbonne. S. a., p. 31.

63. Ibid., p. 36.

64. Ibid., p. 43.

65. B. Llorca. La Inquisicion en Espana. Madrid - Barcelona. 1936, p. 174.

66. Г.-Ч. Ли. История инквизиции в средние века. Т. 1. СПБ. 1911, стр. 259.

67. "Le Manuel des Inquisiteurs, a l'usage des Inquisitions d'Espagne et du Portugal. Un abrege de l'ouvrage intitule: Directorium, inquisitorium, compose vers 1358 par Nicolas Eymeric grand Inquisiteur dans le Royaume d'Arragon. On у a joint tine courte Histoire de l'etablissement de l'lnquisition dans le Royaume de Portugal, tiree du latin de Louis a Paramo". Lisbonne. S. a., p. 34.

68. B. Gui. Manuel de l'Inquisiteurs. Vol. II. P. 1927, p. 29.

69. Ibid. Vol. I, p. 9.

70. Ibid., pp. 65 - 71; Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 260 - 261.

71. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 264, 265.

72. A.C. Shannon. The Popes and Heresy in the Thirteenth Century. Villanova. 1949, p. 85.

73. E. Vacandard. The Inquisition. A Critical and Historical Study of the Coercive Power of the Church. N. Y. 1940, pp. 110 - 111.

74. Ibid., pp. 112 - 113.

75. "Le Manuel des Inquisiteurs...", p. 78.

76. Г.-Ч. Ли. Указ соч., стр. 291.

77. E. Vacandard. Op. cit., p. 45.

78. "Codice de Derecho Canonico y legislation complementaria". Madrid. 1950, pp. 795 - 796.

79. B. Llorca. La Inquisicion en Espana; Madrid-Barcelona. 1936, p. 210.

80. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 284.

81. Там же, стр. 292.

82. "Le Manuel des Inquisiteurs...", p. 109.

83. Г.-Ч. Ли. Указ соч., стр. 297.

84. Там же, стр. 313.

85. A.C. Shannon. Op. cit., pp. 98 - 99.

86. Г.-Ч. Ли. Указ. соч., стр. 335 - 336.

87. "Le Manuel des Inquisiteurs...", p. 133.

88. Вот один из таких счетов по сожжению четырех еретиков в Каркассоне 24 апреля 1323 г.:

дрова                                            55 солидов    6 денариев

хворост                                         21       "          3       "

солома                                          2         "          6       "

4 столба                                       10        "          9       "

веревки                                         4         "          7       "

палачу по 20 солидов с головы  80       "

Итого: 8 ливеров 14 солидов 7 денариев (Г. -Ч. Ли. Указ. соч., стр. 348).

89. Там же, стр. 341.

90. "Le Manuel des Inquisiteurs...". pp. 151 - 153.

91. M. Menendezy Pelayo. Historia de los heterodoxos espanoles. Т. IV. Buenos Aires. 1945, pp. 188 - 189.