Ивонин Ю. Е. Священная Римская империя в раннее Новое время (1495-1806 гг.)

   (0 отзывов)

Saygo

Двухсотлетний юбилей конца Священной Римской империи или, как ее чаще теперь называют, Старой империи, широко отмечавшийся в Германии в 2006 г., способствовал организации ряда выставок и публикации многочисленных обобщающих и специальных трудов, напомнивших о ее истории, как в целом, так и особенно в раннее Новое время. Для Германии и ее соседей объективная и научно обоснованная история Старой империи важна как показатель отказа от имперских амбиций и конца немецкой идеологии, в которой Старая империя фигурировала в качестве главного препятствия на пути создания национального немецкого государства, согласно критериям государственности эпохи модерна. Характеризуя работы последних лет, авторы обзорных статей В. Хехбергер и Х. Карл отмечают плюрализм мнений и концепций, существующих в современной историографии, которые оценивают Старую империю, то как основу миропорядка в Центральной Европе, то как ленную систему, то как носительницу "третьего пути" Германии, то с точки зрения двойной государственности, то есть дуализма Империи и территориальных государств. Во всяком случае, часто звучит мнение о Старой империи как предшественнице федеративной системы современной Германии. Постоянный рейхстаг в Регенсбурге рассматривается как "парламент Старой империи". После "печальных опытов" национал-социализма и второй мировой войны Старая империя стала более привлекательной, так как не была ни сильным централизованным, ни национальным государством. Представления о Священной Римской империи в раннее Новое время в последние три десятилетия прошлого столетия и в начале XXI в. подверглись радикальному пересмотру в немецкой историографии, во многом благодаря усилиям таких крупных историков, как К. О. фон Аретин, Ф. Шуберт, Ф. Пресс, Х. Шиллинг, Х. Духхардт, А. Шиндлинг, В. Циглер, Г. Шмидт, Б. Штольберг-Рилингер, А. Готтхард1.

Kaiser_im_Kreis_der_Kurf%C3%BCrsten.jpg
Император и курфюрсты
800px-Reichskrone.jpg
Императорская корона
Wappen_r%C3%B6m.kaiser.JPG
Императорский герб
1024px-1640_sitzung-des-immerwaehrenden-reichstags-regensburg-stich-merian_1-1560x1100.jpg
Рейхстаг в Регенсбурге
Reichskarte1705.jpg
Niederlegung_Reichskrone_Seite_1.jpg
Отречение Франца II

 

Последствия поражения Германии во второй мировой войне привели к переосмыслению и переоценке господствовавших в немецкой историографии второй половины XIX-первой половины XX в. постулатов малогерманской (боруссианистской или прусскоцентристской) историографии, негативно оценивавших Священную Римскую империю как препятствие на пути создания германского национального государства в форме нации-государства и апологетизировавших роль Пруссии как спасителя немецкого народа и объединителя Германии. "Национальный" блеск Священной Римской империи "германской нации" изрядно потускнел, и было выяснено, что национальное находилось в рудиментарном состоянии. В XVIII в. в документах имперского придворного суда (Reichshofrat) упоминались понятия "Священная империя", "Римская империя", "Священная Римская империя", но не "Германская империя", отмечает фон Аретин. По сути дела, не все проблемы Старой империи были решены в конце раннего Нового времени. Сохранившийся в XIX в. индивидуальный характер отдельных территорий это хорошо доказывает. Л. фон Ранке рассматривал созданный по инициативе прусского короля Фридриха II Княжеский Союз 1785 г, как предтечу малогерманской национально-государственной концепции под водительством Пруссии. Эта мысль была развита И. Г. Дройзеном, Г. фон Трейчке и другими апологетами малогерманской историографии.

 

Сама по себе длительность существования Священной Римской империи на протяжении восьми столетий доказывает ее способность приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам, несмотря на стабильность политической системы и отсутствие революций. Сторонники имперского и германского федерализма рассматривали Империю как посредника в отношениях между территориями и защищали имперскую конституцию, особенно от посягательств на нее со стороны Австрии и Пруссии. Дискуссии, происходившие в последние десятилетия, достаточно ясно показали доминанту в определении Старой империи. Она не была государством, не была нацией, не была абсолютной монархией. Американский историк Д. Шихан настаивает на том, с чем не соглашается ряд германских историков, - что она не была "международной организацией", а была явлением ушедшего мира без политического значения. В XVIII в. наиболее четко сформировалось представление об идеале Старой империи как иерархической федерации различных типов малых государств2.

 

Это соображение тем более важно, что австрийская великогерманская школа рассматривала Австрию как носительницу средневековых имперских традиций. Разумеется, об объективности этой школы говорить не приходится, хотя ее представители указывали на то, что нельзя рассматривать имперскую политику средневековья и начала Нового времени исходя из представлений XIX в. о нациях и национальных интересах. Давая оценку состоянию немецкоязычной (германской и австрийской) историографии XIX- первой половины XX в. по интересующей нас проблеме, современный немецкий историк В. Шульце и американец Т. Брэди отмечают, что конфликт между протестантской Пруссией и католической Австрией, а также подъем Пруссии в значительной степени повлияли на оценки Реформации, Контрреформации и Тридцатилетней войны, суть которых сводилась к утверждениям о том, что без протестантского и антиимператорского происхождения прусского государства не было бы "нашей новой Германской империи". Мало того, во времена Третьего Рейха имело место отождествление Старой империи и германского национального государства. Как бы в противовес этим устаревшим идеям Брэди пишет, что Реформация не изменила характер немецкого партикуляризма и направления, в котором он развивался, не усилила германские национальные чувства за счет локального (территориального) патриотизма, а союз протестантских князей Германии эпохи Реформации (Шмалькальденский союз) никогда не выходил за рамки имперской конституции. Г. А. Винклер, в свою очередь, отмечает, что Германия стала позднее Франции и Англии национальным государством, а еще позднее-демократическим, вследствие ряда особенностей германской истории, главными из которых были Реформация и австро-прусский дуализм. Задавая вопрос, чем была Германия в 1800 г., Х.-У. Велер пишет, что Германия не была ни государством, ни даже географическим единством, тем более политической нацией наподобие тех, что образовались к тому времени в США и Франции. Так называемые "естественные границы" в фатальном мифе национализма и его псевдонаучной геополитики относительно Германии в то время отсутствовали, а языковое пространство "распространялось по всем небесным направлениям в неопределенность". Тем более, что немецкие интеллектуалы, например, Гёте и Шиллер, еще в 1796 г. скептически относились к возможности создания в Германии национального государства, а Шиллер писал, что Германская империя и германская нация-это две разные вещи. Тридцать лет назад Й. Виллмс в книге с характерным названием "Национализм без нации. Германская история от 1789 до 1914 г.", характеризуя национализм как великий исторический миф эпохи модерна, который оставил глубокую печать на германской истории XIX в., отметил в первую очередь универсализм Старой империи и ее роль как гаранта стабильности европейского порядка после Вестфальского мира 1648 года3.

 

Что же в реальности представляла собой Священная Римская империя в раннее Новое время в свете современных исследований? В 2006 г. на сайте Google было отмечено около 60 тыс. наименований работ по этой тематике, и за последние годы это число значительно увеличилось. С 1495 г. Старую империю нельзя рассматривать только с точки зрения дуализма между императором и имперскими чинами (сословиями) или как проблему "император и Империя", отмечают авторы предисловия и редакторы "Книги для чтения по Старой империи" С. Вендерот и З. Вестфаль. Но, может быть, пользуясь определениями ее современников в раннее Новое время (выдающийся немецкий юрист, историк и публицист Самуэль фон Пуфендорф и картограф Себастьян Мюнстер) называть ее или "бесформенным монстром" или "парадизом" соответственно? С какого времени можно говорить о движении Германии по западному пути развития государства или продолжать настаивать на ее "особом пути"? И можно ли называть Священную Римскую империю государством и, если не государством, то как? Насколько соответствовала истине сложная и неуклюжая формулировка "Священная Римская империя германской нации", если в Империю в разное время входили Нидерланды, Богемия (Чехия), Швейцарский союз, франкофонские территории по границам с Францией, итальянские лены и т. д.?4

 

Следует заметить, что для большинства современных немецких и австрийских историков, особенно католически ориентированных, Старая империя представляет собой образец федералистской государственности с политическим, культурным и религиозным разнообразием в отличие от национально ориентированного германского государства и германского национализма, принесшего, подчеркивает К. П. Хартманн, так много несчастья миру. Он же предлагает характеризовать Священную Римскую империю с 1648 г. Средней Европой регионов (Mitteleuropa der Regionen), для которой были свойственны конфессиональное, этническое и языковое разнообразие и связанные с этим культурный расцвет и культурные различия территорий. Но вследствие усиления региональных властей и Реформации, укрепившей их позиции, универсализм и единство веры были ослаблены, хотя это не означало упадка Империи, сумевшей существовать при конфессиональном многообразии, сохранившемся до нашего времени в Германии5.

 

Как замечает К. Малеттке, констатация того, что Империя не имела четко обозначенных границ, это анахронизм, исходящий из модели территориального суверенитета государства Нового времени, не учитывающий специфических структур политической организации Империи, тем более что ее властные структуры не были гомогенными. Многочисленные религиозные и правовые конфликты часто могли парализовать юрисдикцию Империи и рейхстага, в чем немалую роль играли противоречия между монархическим принципом и свободами имперских чинов, которые неоднократно могли консолидироваться, усиливая свои позиции за счет императора. Это обстоятельство лишний раз показывает очень сложные отношения между императорами и имперскими чинами, что исключало движение имперских властей к абсолютной монархии на уровне Империи, но оставляло свободу для формирования абсолютизма на территориальном уровне6.

 

Территориально-государственная структура Империи была такова, что по соседству оказывались республиканские (вольные и имперские города) и монархические формы правления. Территории объединялись в 10 имперских округов, решавших политические проблемы на территориальном уровне, но, вероятно, самое важное заключалось в том, что имперская конституция гарантировала безопасность средним и малым имперским чинам от посягательств со стороны крупных чинов, а постоянный рейхстаг и имперские суды являлись инстанциями, способными мирно улаживать спорные вопросы. Два конфликта Империи, то есть конфликт между князьями и императором и между князьями и городами, закончились достаточно эффектной победой князей, подчинивших города на своих территориях, ослабивших власть императоров, но сохранивших Империю как федеративную систему7.

 

Государственность раннего Нового времени развивалась в Империи на уровне территориальных государств, не только Австрии и Пруссии, но и Баварии и т. д. под общей крышей Империи. Другой чертой Империи являлась ее поликонфессиональность, позволявшая протестантскому меньшинству (имеется в виду количество имперских чинов в рейхстагах) сохранять свою религиозную идентичность, гарантированную имперской конституцией. Здесь нужно упомянуть о том, что часто приводимые сторонниками малогерманской историографии цитаты из произведений Ульриха фон Гуттена, Ипполитуса а Лапиде (Богислав фон Хемниц) и многих протестантских публицистов с критикой в адрес Империи можно сопоставить с не менее, если не более многочисленными цитатами из произведений имперских публицистов, например, Лазаря фон Швенди или Готфрида Вильгельма Лейбница, лютеранина по происхождению. Тем более, что с конца XVI в. в работах немецких профессоров права начинают теоретически обосновываться принципы федеративного устройства Империи, особенно в XVIII в. в трудах Иоганна Якоба Мозера8.

 

Необходимо подчеркнуть также, что опора на гуманистов в оценке "немецкости" истории Священной Римской империи в раннее Новое время оказывается довольно шаткой, поскольку, как отмечает современный немецкий историк Р. Бабель, она во многом отмечена знаком антагонизма между Францией и Габсбургами в XVI - первой половине XVII в., то есть между относительно сложившейся "национальной" монархией и верховным главой "европейского масштаба" династического союза государей, к которому принадлежала также и Империя. Противники императора Карла V оценивали концепцию универсальной монархии скорее с пропагандистских позиций, делая ее синонимом стремления к неограниченному господству. Поэтому для Франции ведущей линией разрушения основы державы Габсбургов была борьба против универсальной монархии вплоть до Вестфальского мира 1648 г. и Пиренейского мира 1659 года. Типичная для Франции сильно развитая идентичность монарха и нации для Империи не подходила. Но зато можно было говорить о "Германии" в культурном контексте XVI в., опираясь при этом на пример Франции, при том, что Империя имела значительную негерманскую часть, а ее чины, по крайней мере, наиболее сильные из них, могли стать участниками антигабсбургской и антиимператорской политики Франции. Действия Франции в первой половине XVII в., особенно во время министерства Ришелье, велись под знаменем борьбы против универсальной монархии Дома Габсбургов. Что касается Германии, то здесь, в отличие от Франции, не было полного равенства между политической организацией и нацией, но понятие "Священной Римской империи германской нации" указывало на тесную связь между Империей и германской нацией и гордость за Империю, ее сакральную легитимацию, а также призыв к солидарности имперских чинов с императором.

 

Концентрировавшаяся на австрийских родовых владениях, части бургундских земель и Испании держава Габсбургов была противоположностью французскому королевству. На рубеже XV-XVI вв. в трудах немецких гуманистов на примере Франции создавалась конструкция коллективной памяти нации на основе ее происхождения с исходным пунктом в виде "Германии" Тацита и идеей восходящей к древним германцам общей этнической, языковой и культурно-цивилизационной принадлежности. В трудах многих немецких гуманистов эта идея имела целью отделение от римского и вообще романского, с явным намеком на французское. А в произведениях гуманистов типа Ульриха фон Гуттена и Якоба Вимпфелинга идея тесного родства германцев Тацита и современных им жителей Германии носит откровенно антиримский характер. Чуть позже антиримские призывы зазвучали в лютеровской Реформации, в чем можно также увидеть национальные моменты.

 

Но самое главное в этих спорах заключалось, подчеркивает Бабель, не просто в поисках германской этнической идентичности, а в том, могут ли франки идентифицироваться с французами, поскольку император Карл Великий имел германское происхождение, и вообще галлы "не могли быть римскими королями", так как принадлежали к отличной от германцев нации, следовательно, французские короли не имели никаких прав на земли по течению Рейна. В итоге, пишет Бабель, "спор с историей вел немецких гуманистов не только к историческому портрету "германской нации" с двойной подкладкой, но там, где дело касалось общего корня германского и французского прошлого, к усиленному отграничению обоих обществ". В дополнение к подобному мифотворчеству немцы и французы начали создавать негативные образы друг друга. К этому добавился еще один, совсем не новый аргумент о том, что французский король подавляет свободы своих подданных, добавивший еще больше остроты в феномен "наследственной вражды" между немцами и французами, нашедшей еще более сильное выражение в эпоху Людовика XIV. Еще ранее, в XIV и XV вв., юристами была создана теория о передаче римским папой Львом III через Карла Великого титула римского императора от греков к немцам. Французские юристы доказывали "французскость" Карла Великого, тогда как немецкие, напротив, - идею передачи Римской империи (Translatio Imperii) немцам. Эти споры продолжались в первой половине XVI в., когда даже французского короля Франциска I называли потомком немцев на том основании, что франки вышли из Германии. Карл Габсбург, не будучи еще избранным императором, вынужден был доказывать свое происхождение от немцев. Таким образом, мифотворчество в концепции Священной Римской империи германской нации оказалось тесно связанным с политическим соперничеством9.

 

Можно также добавить суждение В. Демеля о том, что национализм, появившийся в результате Французской революции, преодолевал "Landespatriotismus" (земельный патриотизм) и космополитизм эпохи Просвещения. С другой стороны, срединное положение Старой империи и Германии в Европе оставляло две ее границы незащищенными, потенциально делая их и захватчицами, и жертвой. Кроме того, исторический опыт, пишет американский историк С. Озмент, заставлял немцев больше бояться анархии, чем тирании10.

 

В учениях имперских публицистов о Священной Римской империи германской нации "римское" занимало достаточно большое место, причем не столько в претензиях на континуитет от Римской империи или империи Карла Великого, сколько в представлениях об основах государственного римско-германского права. Именно в правовой сфере государственное римско-германское право становилось ответом на вопрос о характере Старой империи. Вопрос о так называемом "Translatio Imperii" многократно дискутировался в публицистике. Защитники католической церкви и имперского универсализма настаивали на том, что Священная Римская империя представляет собой наилучший образец политического и юридического устройства для всего мира11.

 

Обычно идею создания универсальной католической империи приписывают канцлеру императора Карла V (с 1518 г.) итальянцу, выходцу из Пьемонта Меркуриноди Гаттинаре, поклоннику идей Данте и Эразма Роттердамского. Идеология "универсальной монархии" и ее конкретная реализация была по большей части делом Гаттинаре при прямой и постоянной поддержке Карла V. Эта идея определенно строилась на представлениях Гаттинаре о Римской империи и христианском экуменизме, которые в сочетании друг с другом образовывали конструкцию универсализма и единства через римское право и образ мышления сторонников Империи в Италии. Центром ее, в видении Гаттинары, должна была быть Италия - "сад Империи". Защитником христианства, согласно идеям Гаттинаре, должен был стать император Священной Римской империи. Но как бы то ни было, Священная Римская империя была примером высокоорганизованного, широко интегрированного государственного сообщества, основанного на принципах международного права с четкой правовой природой как нетипичного союза государств, сохранявшего специфику средневекового ленного государства. В XVIII в. чаще стало появляться понятие "Германская империя" без приставки "священная", что означало очевидный процесс секуляризации Священной Римской империи, несмотря на претензии императоров на исполнение роли защитников христианства и церкви. Но вряд ли можно назвать, как это делает А. Бушманн, Старую империю действительным государством, хотя бы потому, что в ней отсутствовала эффективная исполнительная власть12.

 

После 1648 г. Империя не была ни союзным государством с федералистской конституцией, поскольку имперские чины были больше, чем автономными провинциями, ни союзом государств, поскольку даже крупные имперские чины не достигли полного суверенитета, подчеркивает Х. Духхардт. Другой немецкий историк Ф. Босбах назвал универсальную монархию ведущим политическим понятием раннего Нового времени и проследил историю его происхождения и эволюции от средневековья до конца эпохи Просвещения. Действительно, понятие универсальной монархии было существенным фактором в отношениях между коалициями европейских государств, играя ключевую роль в габсбургско-французских противоречиях и происходя из природы династического государства. Собственно, на династической основе формировалась в целом система габсбургских владений в Европе, корни которой возникли в средние века. Римское папство и Империя были воплощением универсалистских политических сил. Поэтому с избранием Карла V императором идея универсальной монархии приобрела конкретные очертания.

 

Интересный подход в духе своей миросистемной теории предлагает известный американский социологи. Валлерстайн, который считает, что политика Карла V была попыткой "поглотить всю европейскую мироэкономику в систему своей империи", то есть создать мир-империю. Но его противники увидели в этой идее средство установления господства императора над другими государями и тиранию и обвиняли Габсбургов в универсализме. Они считали стремление Дома Габсбургов к универсальной монархии главной причиной Тридцатилетней войны. После войны подобные обвинения служили средством интерпретации политики Людовика XIV и ее несправедливого характера, а затем, в начале второй половины XVIII в., в духе уже сложившейся традиции - как результат соперничества за преобладание между европейскими государствами13.

 

Но была ли Старая империя универсальной монархией в полном смысле этого слова? Отвечая на этот вопрос, надо, прежде всего, акцентировать внимание на типе ее государственности. Вообще Старая империя имела как бы трехуровневую государственность: Империя, которая не была государством в полном смысле этого слова, территориальные княжества и вольные имперские города, а также комплекс родовых владений Габсбургов, ставший основой Австрийской империи. На мой взгляд, прав Шиллинг, считающий Старую империю скорее частично модернизированной имперской системой, имперским союзом территориальных государств, то есть федерацией или конфедерацией с избираемым императором. Поэтому говорить об имперском государстве и о германской культурной нации как ее основе в духе Ф. Мейнеке или Шмидта было бы не совсем корректно14.

 

Упоминание работ Шмидта совсем не случайно, поскольку публикация им ряда статей и в 1999 г. книги "История Старой империи. Государство и нация 1495 - 1806 гг." вызвала не прекратившуюся до сих пор дискуссию, в ходе которой многие немецкие историки достаточно серьезно критиковали основные положения его концепции. Шмидт, развивая некоторые положения Мейнеке, отмечает, что Империя была идеей, иерархической структурой и государственно-политической программой, в которой сочетались и противоречили друг другу римская традиция и немецкая реальность. Он выделяет следующие представления о Священной Римской империи раннего Нового времени: 1) западноевропейская универсальная христианская империя как стоящий над государствами правовой орган; 2) имперский ленный союз в границах средневековой Германской империи, управляемый из императорского двора; 3) сконцентрированная на немецких чинах и землях Империя; 4) ядро Империи, сосредоточенное в землях Швабии, Франконии и рейнских территориях. Империя с немецким ядром, как пишет Шмидт, переживала в позднее средневековье процесс концентрации в территориях к северу от Альп: "Империя германской нации была в конце средневековья империей императора, курфюрстов и большинства верхненемецких чинов". Именно это образование Шмидт называет комплементарной государственностью, конкретизирующей государственность Германии и отличающей ее от других наций. На вопрос о том, была ли Реформация причиной раскола Империи, он отвечает следующим образом: у Лютера не было национальной немецкой программы, это была программа разрыва с Римом, требовавшая определенных религиозных правил для Германии. Но ее превратили в таковую радикалы и гуманисты вроде Ульриха фон Гуттена, рассматривавшего германцев Тацита как предшественников немцев15.

 

Книга Шмидта вызвала несколько болезненную реакцию многих немецких историков, прежде всего Шиллинга и Й. Буркхардта. Шиллинг решительно выступил против тезиса о комплементарном имперском государстве и национальном самосознании немцев раннего Нового времени. Очевидно, как подчеркивает Шиллинг, Шмидт и его помощники вдохновились идеями объединения Германии 1990 г. и преувеличили степень национального самосознания в Германии раннего Нового времени, тогда как правильнее было бы говорить о времени до середины XVIII в, как преобладании имперского, а не национального патриотизма. В итоге вырисовывается достаточно опасная тенденция к восстановлению некоторых постулатов малогерманской национально-государственной историографии XIX-первой половины XX в., смысл которых заключается в усматривании государства в предгосударственных формах Старой империи. Эта тенденция, замечает Шиллинг, может вызвать опасения со стороны европейских соседей Германии. Последнее замечание небезосновательно, так как в мае 2000 г. тогдашний министр внутренних дел Франции Жан-Пьер Шевенман в своем выступлении по поводу рассуждений министра иностранных дел ФРГ Йозефа Фишера о европейской федерации заметил, что немцы все еще мечтают о Священной Римской империи, что они еще не излечились от отклонения, которым в их истории был нацизм16.

 

Свои аргументы Шмидт повторил в выступлении на проходившей 25 - 27 сентября 2001 г. в Институте европейской истории в Майнце конференции. В следующем году вышел в свет объемистый сборник статей по материалам конференции, научный редактор которого М. Шнеттгер подчеркнул, что вследствие объединения Германии в 1990 г. наметилась некоторая смена приоритетов в изучении Старой империи. Поиски парламентаризма, правового государства и федерализма у ряда историков сменились акцентами на "немецкое" в Империи и рекламирование Старой империи как предшественницы объединенного германского государства, что особенно характерно для книги Шмидта. Большинство участников конференции не поддержало позицию Шмидта, считая, что Старая империя не была государством в полном смысле этого слова, тем более, национальным. В выступлениях Дюамеля, Шнеттгера, Буркхардта, Шиллинга, Вреде, Штольберг-Рилингер и др. подчеркивалось, что в итальянских ленах Империи существовало восприятие этих земель как части Империи, а не Германии, что французские и голландские современники Старой империи рассматривали ее как систему, отличную от западноевропейских государств.

 

Критика концепции Шмидта продолжается до сегодняшнего дня. Сам Шмидт в своих последних работах смягчил концепцию "комплементарного имперского государства", которое было "убито" после Семилетней войны 1756 - 1763 гг. немецким дуализмом (австро-прусским) и Наполеоном. Но все же, пишет он, усилился национальный дух и патриотизм, который сохранял немецкую нацию и ее федеративное единство. Однако Шмидт противоречит самому себе, когда в заключительных абзацах книги о Германии XVIII в. подчеркивает, что с концом Империи закончилась и Старая Пруссия, а Австрия начала выделяться из Германии. Суть дела заключается в том, что выделение Австрии началось раньше17.

 

Разумеется, и Германия, и германский национализм имели глубокие исторические и культурные корни, но до эпохи модернизации, согласно ставшему уже достаточно распространенному мнению, германского национализма не существовало. Следовательно, прав О. Данн, утверждая, что именно после 1806 г., когда объявили о своем суверенитете Бавария, Баден, Вюртемберг и ряд других средних германских княжеств и была распущена Священная Римская империя, идея централизации стала доминирующей силой Германии. Как подчеркивают Д. Лангевише и Данн, рождение германского национального государства в результате политики и войн эпохи Бисмарка и возникшего на этой почве мифа о единстве германской нации и германского государства отодвинули в конце XIX в. воспоминания о федеративных корнях немецкой нации. Даже в первой половине XIX в. немцы имели как бы двойную национальность - они были пруссаками, саксонцами, баварцами, гессенцами и только затем "немцами". Заметим, что все эти региональные самовосприятия сохраняются в германской политической культуре по сей день. Крупный историк права М. Штолльайс отмечает, что имперский патриотизм конца XVIII в. существенно отличался от энтузиазма гуманистов начала XVI в. и патриотизма времен Тридцатилетней войны и войн эпохи Людовика XIV, воплощаясь в империю не политическую, а в "империю в идее" (Фридрих Шиллер). Немудрено, что Шиллер в конце XVIII в. восклицал: "Германия? Но где она находится? Я не знаю, где найти эту страну..."18.

 

Сторонники кельнской школы во главе с Т. Шидером и его учениками особо подчеркивали, что носителями идеи "национального государства" в раннее Новое время были королевская власть, дворянство и находившиеся на государственной службе представители бюргерства и буржуазии. В то же время они отмечали, что не любивший немецкую литературу Фридрих II Прусский вряд ли мог стать воплощением национального духа и тем более идеи национального государства, а идея строительства культурной нации в творчестве Иоганна Готфрида Гердера и Фридриха Готлиба Клопштока впоследствии стала не только мифом, но и была сильно эстетизирована19. Данн и М. Грох акцентируют внимание, прежде всего, на том, что Священная Римская империя не была государством Нового времени. Как сама Старая империя не могла быть модернизирована в духе национального государства, так и Пруссия и Австрия не могли стать в конце ее существования основой для формирования национального государства по западной модели в силу преобладания имперского и территориального патриотизма, возможности и влияние которого долгое время не были исчерпаны. Мало того, национальная идентичность в Старой империи вплоть до начала XIX в. существовала преимущественно в кругах интеллигенции, тогда как для основной массы населения были характерны конфессиональная и территориальная самоидентификации20.

 

Любопытный факт: в XV в. в Риме воспринимали как немцев всех жителей Священной Римской империи, включая Нидерланды, Богемию, Швейцарский союз и так далее21. В современной литературе существует понятие "гипотеза Тацита", под которой подразумевается идущее от немецких гуманистов (Якоб Вимпфелинг, Ульрих фон Гуттен и др.) ложное мнение о том, что правильно понять часть германской истории, можно только возвращаясь к "Германии" Корнелия Тацита22. Примером того, как могли создаваться германские национальные исторические мифы, является творчество баварского гуманиста Иоганна Авентина23.

 

Действительно, в границах Священной Римской империи говорили на разных вариантах романских языков (французском, итальянском, ретороманском), нескольких вариантах нижненемецкого, славянских и т.д., что, как бы то ни было, создавало основу для универсалистских тенденций династии Габсбургов24. Сама идея универсальной христианской империи, которую в разные времена интерпретировали в совершенно различном духе, была построена на мечтах о восстановлении Римской империи, "садом" которой должна была стать Италия. Реформация и религиозные войны первой половины XVI в. подорвали эту идею, но причина крылась не в германском национальном движении, а в углублении тенденций территориализма. Вормский рейхстаг 1521 г., по мнению Шиллинга, на столетия вперед создал основу формирования политики, конституции и общества Нового времени, так как выросшие в течение средневековья основы укрепления структур земельных церквей в процессе создания автономных территориально-княжеских церквей были существенно усилены. Следующим шагом в формировании поликонфессионализма и федерализма в Германии стал Аугсбургский рейхстаг 1555 года. Тем самым, полагает Шиллинг, тот симбиоз религии и культуры, церкви и государства, который господствовал в латинско-христианской Европе, был разрушен, открыв путь к поликонфессионализму раннего Нового времени и плюрализму эпохи модерна. Такбюргерско-реформаторское движение, олицетворением которого был Лютер, стало решающим шагом на пути формирования государственности раннего Нового времени.

 

Шиллинг приходит к выводу, что вследствие Реформации произошло обновление христианства, а конец универсализма католической церкви в Европе наступил практически одновременно с концом универсализма Священной Римской империи, когда Карл V отрекся от испанской и императорской корон. Но в самой Империи установился поликонфессионализм, отнюдь не мешавший существованию основанной теперь, а особенно после Вестфальского мира 1648 г., на принципе равенства католической и протестантских конфессий имперской конституции и Империи как аристократической ассоциации имперских чинов. Этот же поликонфессионализм утвердился как в европейской, так и в имперской системе государств. В принципе, конфессиональный век, по замечанию Брэди, продолжался не только до 1870, но и до 1950 года25.

 

Религиозные конфликты после 1648 г. улаживались мирными средствами, хотя порой Старая империя находилась на грани новой религиозной войны. Священная Римская империя конца XVII-XVIII в., казалось бы, являлась воплощением германского мирного порядка и европейской стабильности, несмотря на ряд войн. Но это была только видимость. Австрийский историк Г. Хауг-Мориц, изучая отношения протестантских княжеств имперских властей, отметила, что, начиная с конституирования в постоянном рейхстаге в Регенсбурге партии протестантских княжеств и городов под названием Corpus Evangelicorum с 1716 г. и далее, конфликты между протестантскими и католическими чинами неоднократно могли перерастать в войны. Временами по этой причине деятельность рейхстага на несколько лет могла парализоваться. Католических чинов было больше, но большинство из них представляли собой маленькие княжества, тогда как протестантский лагерь возглавляли сильные княжества во главе с Бранденбургом-Пруссией. Именно подъем Бранденбурга-Пруссии, особенно после Семилетней войны, война за баварское наследство 1778 - 1779 гг., Княжеский союз 1785 г., а также все большая концентрация усилий Габсбургов по укреплению Австрии способствовали начавшемуся распаду Империи, который был ускорен политикой Наполеона. Австро-прусский дуализм стал платформой, на которой Австрия и Пруссия начали формироваться как великие европейские державы. Представитель австрийского императора Франца II в "немецком комитете" на Венском конгрессе 1814 - 1815 гг. Петер Антон фон Франк был прав, когда говорил, что с началом Реформации сформировались причины будущего распада Священной Римской империи в виде оппозиции императорам со стороны протестантов, хотя, с другой стороны, он пренебрег фундаментальными изменениями в мультиконфессиональной структуре Империи и соответственно их политическим подтекстом, за которым скрывалось формирование германской "федеративной нации"26.

 

Французская революция и наполеоновские войны привели к концу Священной Римской империи. Секуляризация 1803 г, подорвавшая опору Габсбургов в виде католических князей-епископов, создание Рейнского союза 1806 г. и провозглашение суверенитета ряда германских государств, вышедших из Империи, привели, в конечном счете, к отречению императора Франца II от короны Священной Римской империи и ее роспуску. Но говорить о том, что это произошло при полном равнодушии ее жителей, как это делалось в боруссианистской историографии, было бы неправомерно. Подъем Пруссии и возникновение австро-прусского дуализма создали соответственно образ нового имперского врага в лице Пруссии. С другой стороны, Вена и Париж вместе с римским папством в прусской протестантской пропаганде изображались как враги Империи и Германии. Во время Семилетней войны 1756 - 1763 гг. врагом германской нации усилиями прусской пропаганды становилась и Россия. А характеристика Франции как врага Империи и Германии перешла в XIX в., где к сонму врагов была позже присоединена и Великобритания27.

 

Суть дела заключалась еще и в том, что ни страны, ни тем более государства под названием "Германия" не существовало, а в географическом смысле она имела слишком неопределенные границы. Под понятием "нация" имелось в виду политическое сообщество немецких князей. Но вряд ли в силу самой государственно-политической структуры Империи и сильных тенденций территориализма, а не только Реформации, религиозного раскола и слабости имперского рыцарства и имперских городов, как считалось до недавнего времени, движение в направлении создания централизованного государства не получилось. Не совсем обоснованным представляется и утверждение о том, что Реформация расколола немцев и воспрепятствовала утверждению идеи национального единства. Скорее, сама Реформация произошла благодаря территориально-государственной структуре Империи, закрепив идею территориальных отдельных государств и способствовав государственному строительству раннего Нового времени. Три доминирующих черты Священной Римской империи заключались, по замечанию Брэди, в традиционном, ненациональном характере управления, преобладании малых государств и активном участии в политической жизни трех основных конфессий. По его мнению, "особый путь" ("Sonderweg") Германии заключался в том, что только с 1800 г. началось ее движение по образцу западного национального правового государства Нового времени, хотя эта идея оспаривается рядом современных немецких историков, считающих "особый путь" Германии историческим мифом. В итоге, как стоит еще раз повторить, идея культурной общности сформировалась в среде дворянско-буржуазной образованной элиты, начиная с гуманистов конца XV-начала XVI века28. Наиболее значительный интерес к национальному, хотя и в условиях сохранения влияния имперского патриотизма, отмечается со второй половины XVIII века29.

 

Священная Римская империя так никогда и не стала государством - ни в момент своего возникновения, ни в последующие века30. Более реальным явлением были малые государства (Kleinstaaten) раннего Нового времени как в Германии, так и в имперской Италии, получившие в результате роспуска Старой империи в 1806 г. полный суверенитет, который, вследствие их ограниченных ресурсов и малой территории, был пониженным суверенитетом31. Поэтому сохраняет свою актуальность известная фраза Т. Ниппердея - "в начале был Наполеон" - как обозначение водораздела между негосударственной Священной Римской империей германской нации и движением к формированию национального немецкого государства. После ратификации генерального постановления о секуляризации 1803 г. встал вопрос о преобразовании имперской церкви в церкви отдельных земель. Одна из главных опор Габсбургов рухнула, открыв дорогу к светскому суверенитету духовным княжествам.

 

Уже в тексте Пресбургского мира 26 декабря 1805 г., подписанного вскоре после поражения австро-русской армии при Аустерлице 2 декабря, ни словом не упоминалась Священная Римская империя, а говорилось только о "германской конфедерации". Состоявшееся в Париже 12 июля 1806 г. заключение Рейнского союза открывало его участникам выход из Священной Римской империи. Францем II при отречении от короны императора Священной Римской империи руководили как чувство долга перед Империей, так и страх перед Наполеоном и стремление к миру, а также намерение получить от Франции "наибольшие преимущества для моей монархии".

 

6 августа 1806 г. Франц II объявил о своем отречении и роспуске рейхстага в Регенсбурге, имперского суда в Вецларе и имперского придворного совета в Вене. "Княжеская" или "территориальная" революция на германской почве привела к новому территориальному порядку под протекторатом двух великих континентальных держав - Франции и России. Но тут надо сделать замечание. Если в XVIII в. два источника власти, экономический и военный, отличали структуры западного общества, то в XIX в., как пишет М. Манн, ими были классы и нации. После наполеоновских войн мир изменился32.

 

Всплеск интереса к характеру Священной Римской империи усилился в 2006 г. в связи с двухсотлетним юбилеем ее роспуска. Он вызвал волну публикаций в Германии и Австрии. Их главным содержанием и пафосом было стремление окончательно избавиться от наследия малогерманских концепций и взглядов второй половины XIX-первой половины XX в., согласно которым Империя играла негативную роль в истории Германии. Имперское право и имперская конституция претерпели глубокую трансформацию в начале XIX в., замечает К. Хертер в статье для специального юбилейного номера "Новой истории права". Безусловно, продолжает автор, конституция Старой империи едва ли годится для сегодняшней политической аргументации. Но дело в том, что новые исследования показали европейское значение правовой и конституционной системы Старой империи через ее дезинтеграцию в 1806 году. Долгое время в исторической науке конец Империи рассматривался как глубокий разрыв в германской истории, так как Австрия и Пруссия не присоединились к Рейнскому союзу, а имперская конституция потеряла силу. В этом смысле влияние Французской революции, особенно "революционная экспансия", имперская война с Францией и гегемонистская политика Наполеона были внешними факторами разрушения Старой империи. Внутренними факторами являлись австро-прусский дуализм и стремление многочисленных светских чинов к приобретению суверенитета33.

 

Тот ренессанс изучения Старой империи, который имел место в последние четыре десятилетия, привел не только к значительным переоценкам ее роли и места в германской и европейской истории, но и в известной мере к изменениям в историческом сознании немецкоязычных народов. Непосредственно темы конца Священной Римской империи касаются статьи В. Бургдорфа "Finis Imperii-Старая империя в конце. Результат долговременных изменений?" и Готтхарда "Император и Империя". Обратим внимание на статью Готтхарда. В ней подчеркивается, что понятие "немецкая нация" сплетено не из мифического германского первобытного времени, а формировалось постепенно и очень медленно, как чувство общей принадлежности. Сама же Старая империя, в рамках которой до 1806 г. существовала германская история, была не больше, чем союзной крышей, члены которой жили своей собственной жизнью, а понятие "германская свобода", относящееся к Империи, подразумевало защиту и возможность координации политики для региональных властей, курфюрстов, князей, графов и магистратов имперских городов. Поэтому имперская политика всегда встречалась с большими трудностями, порождая внутренние имперские кризисы еще до того, как под давлением наполеоновских армий Империя распалась. Но этот бесславный конец, замечает Готтхард, не следует смешивать со всей почти тысячелетней историей Старой империи34. Хартманн в статье в сборнике "Священная Римская империя и ее конец в 1806 г.", пишет, что Священная Римская империя представляла собой образец конфедерации на основе имперского мира и имперского порядка, а с 1648 г. была функционирующей Средней Европой регионов, в которой господствовало политическое, культурное и религиозное разнообразие. Заключительный вывод историка гласит, что распавшаяся в 1806 г. Старая империя представляет в силу своего культурного, политического и религиозного многообразия интересный и побуждающий к мысли объект для изучения в современной Европе35.

 

Важна и другая проблема, поднятая в уже упоминавшейся полемике Шмидта и Шиллинга. Это - проблема соотношения государства и нации в Священной Римской империи, которую Шмидт в соответствии со своей концепцией "комплементарного" имперского государства видит в существовании федеративного государства на основе немецких и австрийских областей. Его оппоненты во главе с Шиллингом, представляющие большинство современных германских историков, настаивают на том, что Старая империя была предгосударственной и многонациональной политической системой. Пытаясь доказать свою точку зрения, Шмидт подчеркивает, что с такими территориями, как Бургундия, Верхняя Италия и Богемия (Чехия), принадлежавшими другим государствам или существовавшими самостоятельно, как Нидерланды или Швейцарский Союз, ленная система вела к политически бездейственной Империи. Мало того, историк считает, что концепция предгосударственной системы является мифом. Но "комплементарное" имперское государство не зафиксировано в каких-либо правовых и государственных документах, тогда как ленно-правовые отношения между императорами и имперскими чинами четко прослеживаются во всех официальных документах.

 

Это противоречие Шмидт пытается обойти с помощью старой концепции "германской культурной нации", созданной столетие назад Ф. Мейнеке. Он подвергает сомнению правильность разделения понятий "Империя" и "нация" в современной германской историографии, утверждая, что германская нация сформировалась на основе языка и этногенеза, и ей соответствовало "комплементарное" государство, по сути германское. Эту идею национального государства, по мнению йенского историка, как раз и использовал "дитя революции" Наполеон, хорошо понимавший важность национальной идеи, хотя, как можно было убедиться, Наполеоном скорее использовалась идея территориального суверенитета36. В принципе, в статье Шиллинга с полным основанием утверждается, что Германия раннего нового времени не была готова к государственному строительству на национальном уровне. Идея Шиллинга заключается в том, что международная система государств раннего Нового времени как, собственно, и государственное строительство, относится к особенностям латинско-европейского, то есть западного цивилизационного типа. Продолжая свою мысль, он пишет, что внутреннее государственное строительство, внешняя политика и становление европейских великих держав раннего Нового времени происходили не только параллельно во времени, но и были тесно связаны между собой, отличаясь в корне от международных отношений эпохи сформировавшихся классических национальных государств XIX века. К критике концепции Шмидта присоединился также В. Рейнхард, решительно настаивавший на том, что Старая империя не была государством не только с точки зрения классических политических категорий, но и с точки зрения современных исследований, показавших, что предшественники германского государства находились на уровне территорий37.

 

Другой миф малогерманской историографии, как полагает Шиндлинг, заключается в утверждении, что конец Священной Римской империи был неизбежным. Ученый задает кажущийся неисторичным, но в принципе небезосновательный вопрос: а если бы Наполеон потерпел поражение при Аустерлице, последовали бы тогда Пресбургский мир и конец Старой империи? И еще один вопрос: имела ли Империя после генерального заключения имперской депутации 1803 г. о секуляризации церковных княжеств шанс на выживание? Вопросы эти звучат вполне логично, поскольку парадигма малогерманской историографии с 1871 г. была канонизирована в университетах, школьных учебниках и в официальной культурной памяти38.

 

В отечественной историографии последних лет образ Старой империи в раннее Новое время не имеет одинаковой оценки, что связано как с расхождениями в методологических подходах, так и в степени осведомленности о состоянии современной зарубежной историографии, в результате чего наши историки иногда пользуются далеко не лучшими ее образцами. Не понятно, в частности, чем мотивировалось издание книги малоизвестного французского историка Ф. Раппа, который настаивает на том, что германцы во все время Священной Римской империи ощущали себя единой нацией, а князья "хотели быть частью большого государства", тогда как "триумфальный успех Лютера и выборы Карла V ярко доказывали, что немецкая нация полностью сформировалась, она осознавала свои достоинства и не терпела, когда их недооценивали. Унижения только возбудили ее гордость, а империя стала ее божественным предназначением. Империя создала единый народ из множества народностей"39.

 

В первом томе трехтомной "Истории Германии" под редакцией Б. Бонвеча и Ю. В. Галактионова отмечается, что Священная Римская империя "оставалась особой формой государства в Европе", которое не было ни федеративным, ни в полной мере конфедеративным, а представляло собой государственно-правовую систему, которая "политически связывала всех ее участников" 40. А. И. Патрушев в своей книге "Германская история: через тернии тысячелетий" акцентировал конфедеративное устройство Священной Римской империи и формирование абсолютизма на уровне территориальных государств41. Уже упоминавшийся ранее Прокопьев позиционирует себя как сторонник концепции "комплементарного имперского государства" Шмидта, а в ряде своих последних работ дает оценки Священной Римской империи сточки зрения преимущественно социокультурного подхода, что создает не всегда достаточно адекватное представление о Старой империи. Например, в одной из своих статей он пишет, что "Империя в 1612 г. - содружество и сообщество курфюрстов, т.е. представителей относительно узкого круга влиятельных семейств, без которых немыслима сама монархия". Там же можно встретить еще одно определение: "Священная Римская империя - эластичная и очень прочная семейно-олигархическая структура...". И, наконец, "Священная Римская империя в позднее средневековье представляла собой многоступенчатую пирамиду сословий... Современники подразумевали под Империей собственно рейхстаг, собиравший знать и выступавший персональным воплощением Империи". Вряд ли можно признать понимание отношений императоров и чинов "как два базовых полюса общественной организации", так как речь идет о государственно-политической структуре Старой империи. Читатель может быть введен в заблуждение следующим заключением автора: "Германия встретила XVIII в. с окрепшими, испытавшими пробу на прочность структурами имперской организации, восстановленными после 1648 года. Немецкие земли были избавлены от тяжкого груза острых религиозных разногласий и получили возможность еще почти сто лет сосуществовать в рамках единого здания Священной Римской империи под державной десницей Габсбургов"42. С одной стороны, приведенные выше формулировки интересны, но, с другой стороны, они содержат не совсем адекватные представления о Старой империи. Против них говорят постоянные конфликты в рейхстагах между протестантскими и католическими чинами, два из которых едва не привели к войне, австро-прусский дуализм и Семилетняя война 1756 - 1763 гг., которую в последнее время стали называть "второй Тридцатилетней войной" и в которой по не совсем точным данным Пруссия потеряла 500 тыс. человек. Кроме того, в течение XVIII в. происходило укрепление Австрии как государства и выделение ее из Империи. Вестфальский мир 1648 г. открыл дорогу интернационализации внутриимперских конфликтов и ослабил позиции императоров в Империи, параллельно поспособствовав длительному переключению внимания Вены на юго-восток и формированию Дунайской монархии. Дипломатическая революция или "ниспровержение альянсов" 1756 г., то есть прекращение после более двух с половиной веков конфликта между Габсбургами и Францией, привела к окончательному утверждению Пентархии в европейской политике, в которой двумя крупными игроками из пяти были Австрия и Пруссия43. Translatio Imperii завершилось созданием Австрийской империи, унаследовавшей не только символы Священной Римской империи, но и ряд ее проблем.

 

Старая империя была композитарной, то есть смешанной имперской системой. Как показывают современные исследования в области государственно-правовых систем и государственного строительства Нового времени, ее лучше всего можно понять в терминах транснационального jus commune (общее или гражданское право) и наднациональных империй. И в этом смысле Старая империя представляет собой образцовый случай для изучения, поскольку она состояла из территорий с различными языками, религиями и культурами, связанных между собой феодально-ленными отношениями и имперской сословностью, то есть совокупностью и положением имперских чинов под универсальной властью Империи. Но положение их было неодинаковым, поскольку, например, Швейцарская конфедерация или Нидерланды были исключительно поверхностно связаны с имперской федерацией. Правовые системы в территориях были по большей части неравнозначными, поэтому имперская правовая система была в сущности многотерриториальной, что совпадало с общей тенденцией к формированию государственности на территориальном уровне. Источником права был не только император, но и каждый территориальный чин. Поэтому Старая империя не могла стать гомогенным национальным государством44. Участие в постоянном рейхстаге в Регенсбурге во все большей степени становилось не привилегией аристократии, а относилось к территории или княжеству, а императоры могли гарантировать только несколько новых мест в коллегии князей. В общем же постоянный рейхстаг был так или иначе "интегрирован в европейский контекст как модель мирного порядка, подчиненного правлению закона"45. Вместе с тем, пишет известный немецкий историк права М. Штолльайс, "сияние (солнца) князя стало затмевать все прочие. В свете этого сияния скоро зародились придворное государство, центральные органы управления земли, учреждения разных уровней, воинские части для обороны государства, финансовое управление земли. Они быстро росли. Все это вместе образовывало "модерное государство"46.

 

Следует сказать также несколько слов, относительно нередко используемых в отечественной литературе неточных терминов и определений, относящихся к государственно-политической жизни Старой империи. Они появились в XIX в. и используются до сих пор. Это бросается в глаза при чтении немецких работ в переводе на английский язык. Например, постоянный рейхстаг (Immerwahrende Reichstag) называется у нас часто вечным рейхстагом, хотя точный перевод слова immerwahrend с немецкого языка - постоянный, и в переводе с немецкого на английский звучит как permanent, но не eternal. Другой пример касается употребления слова "надворный" в отношении имперских учреждений. Хорошо еще, что Hofkriegsrat переводится как Придворный военный совет. А вот Reichshofrat переводится как имперский надворный совет. Между тем это высший судебный орган Империи, находившийся в Вене. При переводе на английский язык используется слово aulic, что означает принадлежащий к королевскому двору, придворный. Заметим, что Hofrat идентичен Тайному совету, то есть privy council, и уместно ли здесь называть его надворным советом, тем более, что в восприятии читателя слово "надворный" ассоциируется с надворным советником, то есть чиновником 7-го класса согласно Табели о рангах. Получается, что члены Тайного совета-высшего органа власти - приравнены к чиновникам средней руки.

 

Подводя краткие итоги, необходимо отметить, что Священная Римская империя в раннее Новое время была имперским ленным союзом территориальных государств, сочетая одновременно элементы монархического и демократического правления. Универсальное в концепции Священной Римской империи германской нации проистекало не столько из теории, сколько из политической практики, уходящей корнями в воспоминания о Римской империи и идее единой христианской Европы, тогда как национальное формировалось на уровне дискуссий гуманистов и просветителей в поисках национальной идентичности носителей континуитета от Римской империи и империи Карла Великого и в спорах за правопреемственность этой империи между германскими и французскими королями. Но поскольку носителями государственности в Священной Римской империи в раннее Новое время являлись территориальные государства, к тому же конфессионально ориентированные, самоидентификация их властей и проходила на уровне имперской, территориальной и конфессиональной принадлежности, а не германской. Национальная доминанта в Германии начнет стремительно развиваться со времени наполеоновских войн, укрепляясь за счет старых и новых национальных мифов. Что же касается соотношения Запада и Востока в развитии государственных и национальных идентичностей в Священной Римской империи германской нации, то, не присоединяясь к сторонникам "особого пути" государственно-политического и национального развития Германии, укажем лишь на срединное положение германских и австрийских земель в Европе при формировании в Старой империи все же суверенной правовой государственности западного типа. Эта государственность только в XIX в. трансформируется в западное "государство-нацию" Германию, запоздалое государство-нацию, в котором национальные мифы приобретут гипертрофированные формы.

 

Примечания

 

1. HECHBERGER W. Heilig - Romisch - Deutsch. Zur Bilanz einer Ausstellung. - Historische Zeitschrift. 2009, Hf. 1, S. 123 - 137; CARL H. "Schwerfalligen Andenkens" oder "Das Recht, interessant zu sein"? Das Alte Reich in der neueren Forschungsliteratur. - Zeitschrift fur Historische Forschung. 2010, Hf. 1, S. 73 - 97; SCHNETTGER M. Von der "Kleinstaaterei" zum "komplementaren Reichs-Staat". Die Reichsverfassungsgeschichtsschreibung seit dem Zweiten Weltkrieg. Geschichte der Politik. Alte und Neue Wege. Munchen. 2007, S. 136; ARETIN K.O. von. Das Reich. Friedensordnung und europaisches Gleichgewicht 1648 - 1806. Stuttgart. 1992 (1 Aufl. 1986), S. 12 passim; EJUSD. Das Alte Reich. Bd. 1 - 4. Stuttgart. 1993 - 2000; SCHUBERT F. Die deutsche Reichstage in der Staatslehre der Fruhen Neuzeit. Gottingen. 1966; PRESS V. Kriege und Krisen. Deutschland 1600- 1715. Munchen. 1991; EJUSD. Das Alte Reich. Berlin. 1997; SCHILLING H. Aufbruch und Krise. Deutschland 1517 - 1648. Berlin. 1988; EJUSD. Hofe und Allianzen. Deutschland 1648 - 1763. Berlin. 1989; Die Territorien des Reiches im Zeitalter der Reformation und Konfessionalisierung. Land und Konfession 1500 - 1650. Bd. 1 - 7. Munster. 1989 - 1995; ШИНДЛИНГ А., ЦИГЛЕР B. Кайзеры. Священная Римская империя, Австрия, Германия. Ростов-на-Дону. 1997; SCHMIDT G. Geschichte des Alten Reiches. Staat und Nation in der Fruhen Neuzeit 1495 - 1806. Munchen. 1999; DUCHHARDT H. Europa am Vorabend der Moderne 1650 - 1800. Stuttgart. 2003; GOTTHARD A. Das Alte Reich 1495 - 1806. Darmstadt, 2003; STOLLBERG-RIUNGER B. Das Heilige Romische Reich Deutscher Nation. Vom Ende des Mittelalters bis 1806. Munchen. 2006.
2. RANKE L. von. Die deutsche Machte und der Furstenbund. Deutsche Geschichte von 1780 bis 1790. Bd. 1 - 2. Leipzig. 1871 - 1872; DROYSEN J.G. Geschichte der Preussischen Politik. Erster Teil. Leipzig. 1868, S. 3 - 4; TREITSCHKE H. von. Deutsche Geschichte im Neunzehnten Jahrhundert. Erster Teil. Leipzig. 1927, S. 3 - 31. Ср.: UMBACH M. Reich, Region, und Foderalismus als Denkfiguren in politischen Diskursen der Fruhen und Spaten Neuzeit. In: Foderative Nation. Deutschlandkonzepte von der Reformation bis zum ersten Weltkrieg. Munchen. 2000, S. 191 - 214; EADEM. Federalism and Enlightenment in Germany 1740 - 1806. L. 2000, p. 2 - 3, 5, 129 - 134, 160 - 161, 192; SHEEHAN J. Der Ausklang des Alten Reiches. Deutschland seit dem Ende des Siebenjahrigen Krieges bis zur gescheiterten Revolution 1763 bis 1850. Berlin. 1994, S. 12; GREEN A. The Federal Alternative? A New View of Modern German History. - The Historical Journal. 2003, N 1, p. 189 - 192; SCHNETTGER M. Kleinstaaten in der Fruhen Neuzeit. Konturen eines Forschungsfeldes. - Historische Zeitschrift. Bd. 286, 2008, Heft 3, S. 605 - 640.
3. SCHULZE W. Deutsche Geschichte im 16. Jahrhundert 1500 - 1618. Frankfurt am Main. 1987, S. 18 - 19; BRADY TH. Zwischen Gott und Mammona. Protestantische Politik und deutsche Reformation. Berlin. 1996, S. 16, 292 - 293; WINKLER H.A. Der Lange Welt nach Westen. Bd. 1. Deutsche Geschichte vom Ende des Alten Reiches bis zum Untergang der Weimarer Republik. Munchen. 2000, S. 5, 19; WEHLER H. -U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 1. Vom Feudalismus des Alten Reiches bis zur Defensiven Modernisierung der Reformare 1700 - 1815. Munchen. 1996 (1 Aufl. 1987), S. 44 - 45; WILLMS J. Nationalismus ohne Nation. Deutsche Geschichte von 1789 bis 1914. Dusseldorf. 1983, S. 9 - 11, 22.
4. См. также статьи M. Вреде, В. Шмале и А. Готтхарда в этом издании: Lesebuch Altes Reich. Munchen. 2006, S. 1 - 7, 53 - 66ff.
5. HARTMANN P.C. Das Heilige Romische Reich - ein foderalistisches Staatsgebilde. In: Das Heilige Romische Reich und sein Ende 1806. Zasur in der deutschen und europaischen Geschichte. Regensburg. 2006, S. 11 - 22; SCHILLING H. Hofe und Allianzen, S.99 - 100.
6. MALETTKE K. Les relations entre la France et le Saint. In: Empire au XVIIe siecle. Paris. 2001, p. 15, 32^9 ; DUCHHARDT H. Op. cit., S. 226, 230 - 231.
7. SCHILLING H. Hofe und Allianzen..., S. 119 - 129; ОЗМЕНТ С. Могучая крепость. Новая история германского народа. М. 2007, с. 97 - 103.
8. SCHILLING H. Op. cit., S. 95 - 100.
9. BABEL R. Deutschland und Frankreich in Zeichen der habsburgischen Universalmonarchie 1500- 1648. Darmstadt. 2005, S. 9 - 10, 76 - 77, 138, 143 - 148, 152 - 153, 164.
10. DEMEL W. Europaische Geschichte des 18. Jahrhunderts. Standische Gesellschaft und europaisches Machtesystem in beschleunigten Wandel (1689/1700 - 1789/1800). Stuttgart-Berlin-Koln. 2000, S. 281; ОЗМЕНТ С. Ук. соч., с. 17, 28.
11. HAMMERSTEIN N. Das Romische am Heiligen Romischen Reich Deutscher Nation in der Lehre der Reichs. Publicisten. Zeitschrift der Savigny. Stiftung fur Rechtsgeschichte. Bd. 100, Germanistische Abteilung, 1983, S. 119 - 144.
12. CZERNIN U. Gattinara und Italienpolitik Karls V. Grundlagen, Entwicklung und Scheitern eines politischen Programmes. Frankfurt am Main u.a. 1993, S. 32 - 181; KODEK I. Der Grosskanzler Kaiser Karls V zieht Bilanz. Die Autobiographie Merkurino Gattinaras aus dem Lateinisch ubersetzt. Minister. 2004, S. 3 - 105 (текст автобиографии см.: S. 106 - 249); RANDELZHOFER A. Volkerrechtliche Aspekte des Heiligen Romischen Reiches nach 1648. Berlin. 1967; BUSCHMANN A. Heiliges Romisches Reich. Reich, Verfassung, Staat. In: Zusammengesetzte Staatlichkeit in der Europaischen Verfassungsgeschichte. Berlin. 2006, S. 9 - 39.
13. DUCHHARDT H. Op. cit., S. 230; BOSBACH F. Monarchia universalis. Ein politischer Leitbegriff der fruhen Neuzeit. Gottingen. 1988, S. 9 - 11, 21, 35 - 36, 63, 105 - 106, 117, 121, 124; WALLERSTEIN I. The Modern World System I. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World. In: Economy in the Sixteenth Century. San Diego. 1974, p. 170.
14. SCHILLING H. Reichs - Staat und fruhneuzeitliche Nation der Deutschen oder teilmodernisiertes Reichssystem. Uberlegungen zu Charakter und Aktualitat des Alten Reiches. - Historische Zeitschrift. Bd. 272 (2001), Hf. 2, S. 377 - 395; EJUSD. Wider den Mythos vom Sonderweg - die Bedingungen des deutschen Weges in die Neuzeit. In: Reich, Regionen und Europa in Mittelalter und Neuzeit. Festschrift fur Peter Moraw. Berlin. 2000, S. 699 - 714.
15. SCHMIDT G. Op. cit., S. 9 - 11, 17, 44, 55 - 61 passim; EJUSD. Friedrich Meinekes Kulturnation. Zum historischen Kontext nationaler Ideen in Weimar - Jena urn 1800. - Historische Zeitschrift. Bd. 284(2007), Hf. 3, S. 597 - 621.
16. Frankfurter Allgemeine Zeitung. 31.V.2000; Le Monde. 22.V.2000.
17. Altes Reich, Frankreich und Europa. Politische, philosophische und historische Aspekte des franzosischen Deutshlandbildes im 17 und 18 Jahrhundert. Berlin. 2001; Imperium Romanum - irregulare corpus - Teutscher Reichs - Staat. Das Alte Reich im Verstandnis der Zeitgenossen und der Historiographie. Mainz. 2002; SCHNETTGER M. "Principe sovrano" oder "civitas imperialis"? Die Republik Genua und das Alte Reich in der Fr'uhen Neuzeit (1556 - 1797). Mainz. 2006; EJUSD. Von der "Kleinstaaterei" zum "komplementaren Reichs-Staat", S. 129 - 154; JENDORFF A. Gemeinsam Herrschen. Das alteuropaische Kondominat und das Herrschaftsverstandnis der Moderne. - Zeitschrift fur Historische Forschung. 2007, Hf. 2, S. 215 - 242; SCHMIDT G. Wandel durch Vernunft. Deutsche Geschichte im 18. Jahrhundert. Miinchen. 2009, S. 18 - 19, 394 - 395. Тем более удивительно, что некоторые наши историки некритически и даже положительно восприняли концепцию Г. Шмидта. См.: ПРОКОПЬЕВ А. Ю. Германия в эпоху религиозного раскола 1555 - 1648. СПб. 2002, с. 10, 32 - 34, 42 - 43, 74, 94 - 95, 121, 276, 328, 358, 360.
18. DANN O. Der deutsche Weg zum Nationalstaat im Lichte des Foderalismus. Problem. Zentralismus und Foderalismus im 19. und 20. Jahrhundert. Berlin. 2000, S. 9 - 13, 55; LANGEWISCHE D. Foderative Nationalismus als Erbe der deutschen Reichsnation. Uber Foderalismus und Zentralismus in der deutschen Nationalgeschichte. Foderative Nation. Deutschlandkonzepte von der Reformation bis zum ersten Weltkrieg. Munchen. 2000, S. 215 - 242; STOLLEIS M. Public Law and Patriotism in the Holy Roman Empire. Infinite Boundaries. Order, Disorder and Reorder in Early Modern German Culture. Kirksville. 1998, p. 11 - 33; SCHULZE H. Staat und Nation in der europaischen Geschichte. Munchen. 1994, S.128.
19. DANN O. (Einleitung), SCHIEDER TH. Nationalismus und Nationalstat. Studien zum Nationalen Problem im modernen Europa. Gottingen. 1991, S. 7 - 13; EJUSD. Nationalismus in vorindustrieller Zeit. Nationalismus in vorindusrieller Staat. Munchen. 1986, S. 7 - 10; FRUHWALD W. Die Idee kultureller Nationsbildung und die Entstehung der Literatursprache. Ibid., S. 129 - 141; SCHIEDER TH. Friedrich der Grosse - eine Integrationsfigur des deutschen Nationalbewusstseins in 18. Jahrhunderts? Ibid., S. 113 - 127.
20. DANN O., HROCH M. (Einleitung). Patriotismus und Nationsbildung am Ende des Heiligen Romischen Reiches. Koln. 2003, S. 9 - 18; WALDMANN A. Reichspatriotismus im letzten Drittel des 18. Jahrhunderts. Ibid., S. 19 - 61; BONING H. Das Volk im Patriotismus der deutschen Aufklarung. Ibid., S. 63 - 98.
21. SCHULZ K. Was ist deutsch? Zum Selbstverstandnis deutscher Bruderschaften im Rom der Renaissance. Papste, Pilger, Ponitentiarie. Festschrift fur Ludwig Schmugge zum 65. Geburtstag. Tubingen. 2004, S. 135 - 179; SIEBER-LEHMANN С "Teutsche Nation" und Eidgenossenschaft. Der Zusammenhang zwischen Turken und Burgunderkriegen. - Historische Zeitschrift. 1991, Hf. 3, S. 561 - 602.
22. CRUZ L. Turning Dutch: Historical Myth on early Modern Netherlands. - The Sixteenth Century Journal. 2008, N 1, p. 3 - 22; ОЗМЕНТ С. Ук. соч., с. 12.
23. ДОРОНИН А. В. Историк и его миф. Иоганн Авентин (1477 - 1534). М. 2007.
24. PRESS V. Kriege und Krisen.., S. 13 - 15.
25. SCHILLING H. Hofe und Allianzen..., S. 99 - 100; EJUSD. Konfessionalisierung und Staatsbildung. Internationale Beziehungen 1559 - 1660. Paderborn u.a. 2007, S. 347 - 367, 385 - 395, 588 - 599; EJUSD. Der Augsburger Religionsfriede als deutsches und europaisches Ereignis. Festvortrag am 25. September 2005 in Augsburg. - Archiv fur Reformationsgeschichte. Jg. 98, 2007, S. 244 - 245; EJUSD. Martin Luther. Rebell in einer Zeit des Umbruchs. Munchen. 2012, S. 217, 225, 233 - 249, 612 - 636; BRADY TH. Confessionalisation: the Career of a Concept. - Confessionalisation in Europe 1550 - 1700. Essays in Honour and Memory of Bodo Nischan. Aldershot-Burlington. 2004, p. 13; SCHULZE W. Konfessionsfundamentalismus in Europa urn 1600: Zwischen discordia und composition. Konfessioneller Fundamenalismus. Religion als politischer Faktor in europaischen Machtesystem urn 1600. Munchen. 2007, S. 135 - 148.
26. GOTTHARD A. Der deutsche Konfessionskrieg seit 1619. Ein Resultat gestbrter politischer Kommunikation. - Historisches Jahrbuch. 122 Jg. 2002, S. 141 - 172; KLEINEHAGENBROCK F. Die Erhaltung des Religionsfriedens. Konfessionelle Konflikte und Ihre Beilegung im Alten Reich nach 1648. - Historisches Jahrbuch. 126 Jg. 2006, S. 135 - 156; WREDE M. Das Reich als deutsche Friedensordnung und europaischer Stabilitatsanker. - Lesebuch..., S. 97; HAUG-MORITZ G. Protestantisches Einungswesen und kaiserliche Macht. Die konfessionelle Pluralitat des fruhneuzeitlichen Reiches (16. bis 18. Jahrhundert). - Zeitschrift fur Historische Forschung. 2012, Hf. 2, S. 189 - 214.
27. См. подробнее: WREDE M. Das Reich und seine Feinde. Politische Feindbilder in der Reichspatriotischen Publizistik zwischen Westfalischem Frieden und Siebenjahrigem Krieg. Mainz. 2004; BURGDORF W. Ein Weltbild verliert seine Welt. Der Untergang des Men Reiches und die Generation 1806. M'unchen. 2006.
28. МЕДЯКОВ А. С. Национальная идея и национальное сознание немцев (конец XVIII в. - 1871 г.). В кн.: Национальная идея в Западной Европе в Новое время. Очерки. М. 2005, с. 392 - 401; Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 7. Stuttgart. 1992, S. 485; Ср.: SCHILLING H. Nationale Identitat und Konfession in der europaischen Neuzeit. In: Nationale und kulturelle Identitat-Studien zur Entwicklung des kollektiven Bewusstseins in der Neuzeit. Frankfurt. 1991, S. 200 - 207; BRADY TH. Some Peculiarities of German Histories in the Early Modern Era. In: Germania Illustrate. Essays on Early Modern Germany Presented to Gerald Strauss. Kirksville. 1992, p. 197 - 216.
29. МЕДЯКОВ А. С. Ук. соч., с. 403 - 405.
30. БАЛАКИН В. Творцы Священной Римской империи. М. 2004, с. 5 - 8; КОЛЕСНИЦКИЙ Н. Ф. "Священная Римская империя": притязания и действительность. М. 1977; ШИНДЛИНГ А., ЦИГЛЕР В. Кайзеры. Священная Римская империя. Австрия. Германия. Ростов-на-Дону. 1997, с. 8 - 16; ОЗМЕНТ С. Ук. соч., с. 211 - 212.
31. SCHNETTGER M. Kleinstaaten in der Fruhen Neuzeit. Konturen eines Forschungsfeldes....
32. NIPPERDEY TH. Deutsche Geschichte 1800 - 1866. Munchen. 1983, S. 11 - 12; ARETIN K.O. von. Das Alte Reich. Bd. 3 Das Reich und der osterreichisch-preussische Dualismus (1745 - 1806). Stuttgart. 1997, S. 516 - 527; EJUSD. Heiliges Romisches Reich. Teil II. Wiesbaden. 1967, S. 334 - 344; STRUCK B., GANTET C. Revolution, Krieg und Verflechtung 1789 - 1815. Darmstadt. 2008, S. 98 - 99; MANN M. Geschichte der Macht. Bd. 3, Teil 1. Frankfurt-New York. 1998, S. 14.
33. HARTER K. Reichsrecht und Reichsverfassung in der Auflosungsphase des Heiligen Romischen Reichs deutscher Nation: Funktionsfahigkeit, Desintegration und Transfer. - Zeitschrift fur Neuere Rechtsgeschichte, 28 Jg, 2006, N 3/4, S. 316 - 337.
34. Lesebuch Altes Reich, S. 80 - 86.
35. HARTMANN P. C. Das Heilige Romische Reich - ein foderalistisches Staatsgebilde. Das Heilige Romische Reich und sein Ende 1806. Zasur in der deutschen und europaischen Geschichte. Regensburg. 2006, S. 6 - 7, 10 - 22.
36. SCHMIDT G. Das Reich und deutsche Kulturnation. Heiliges Romisches Reich Deutscher Nation 962 bis 1806. Altes Reich und neue Staaten 1495 bis 1806. Essays. Dresden. 2006, S. 105 - 107.
37. SCHILLING H. Das Reich als Verteidigungs und Friedensorganisation. Ibid., S. 119 - 133; ARNDT J. Deutsche Territorien im europaischen Machtesystem. Ibid., S. 112; REINHARD W. Fruhmoderner Staat und deutsches Monstrum. Die Entstehung des modernen Staat und das Alte Reich. - Zeitschrift fur Historische Forschung. 2002, Hf. 3, S. 339 - 357.
38. SCHINDLING A. War das Scheitern des Men Reiches unausweichlich? - Ibid., S. 303 - 307.
39. РАПП Ф. Священная Римская империя германской нации. От Отгона Великого до Карла V. СПб. 2008, с. 7 - 12, 399 - 402.
40. История Германии. Т. 1. Кемерово. 2005, с.316.
41. ПАТРУШЕВ А. И. Германская история: через тернии тысячелетий. М. 2007, с. 107, 123.
42. ПРОКОПЬЕВ А. Ю. Дворянство Священной Римской империи: социо-культурный аспект. Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История, вып. 4, с. 209, 213; Всемирная история. Т. 3. М. 2013, с. 217, 608, 611.
43. ВОЦЕЛКА К. История Австрии. М. 2007, с. 176; DUCHHARDT H. Balance of Power und Pentarchie. Internationale Beziehungen 1700 - 1785. Paderborn-Munchen-Wien-ZOrich. 1997, S. 322 - 333, 363 - 365; BRAUN G. Von der politischen zur kulturellen Gegemonie Frankreichs 1648 - 1789. Darmstadt. 2008, S. 93 - 94; STRUCK B., GANTET C. Revolution, Krieg und Verflechtung 1789 - 1815, S. 10.
44. HARTER K. The Early Modern Roman Empire of the German Nation (1495 - 1806): a multi-layered Legal System. Law and Empire. Ideas, Practices, Actors. Leiden-Boston. 2013, p. 111 - 130.
45. HARTER K. The Permanent Imperial Diet in European Context, 1663 - 1806. In: The Holy Roman Empire 1495 - 1806. Oxford. 2011, p. 115 - 135.
46. ШТОЛЛЬАЙС М. Око закона. История одной метафоры. М. 2012, с. 34.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Джон Робертс. Шанс для мира? Советская кампания в пользу завершения Холодной войны. 1953-1955 годы
      Автор: Saygo
      Джон Робертс. Шанс для мира? Советская кампания в пользу завершения Холодной войны. 1953-1955 годы // Новая и новейшая история. - 2008. - № 6. - C. 35-75.
      Перевод с английского языка - к.и.н. Г. Е. Гиголаева.
      ВСТУПЛЕНИЕ
      В апреле 1953 г. в речи "Шанс для мира" президент США Д. Эйзенхауэр назвал СССР виновником "холодной войны". Эйзенхауэр посчитал необходимым, чтобы СССР продемонстрировал свои мирные намерения посредством завершения войны в Корее, подписания договора с Австрией, освобождения военнопленных, начала серьезных переговоров о разоружении и контроле над вооружениями, предоставления народам Восточной Европы свободы выбора своих правительств. Два года спустя только последнее из этих требований оставалось невыполненным.
      Существовала ли возможность закончить "холодную войну" после смерти И. В. Сталина? В современной исторической науке высказывается единодушное мнение, что, несмотря на существенные изменения во внутренней и внешней политике постсталинского СССР, возможность завершить "холодную войну" была, в лучшем случае, мимолетной. В этом плане особенно важным представляется осмысление влияния на советское руководство восстания в Восточной Германии в июне 1953 г. Обычно утверждается, что это событие разрушило советские иллюзии относительно перспектив коммунистического развития в Германии, и реакцией Москвы был отказ от проведения политики объединения Германии. Факт принятия Советским Союзом идеи двух Германий означал, что политическое решение германского вопроса было заблокировано и, таким образом, был открыт путь к усилению раскола Европы и к будущему глубокому кризису конца 1950-х - начала 1960-х годов1.
      Главная проблема подобной интерпретации состоит в том, что СССР после июньских событий в ГДР не только не отказался от политики объединения Германии, но стал стремиться к этой цели с еще большим рвением. На Берлинском совещании министров иностранных дел в январе-феврале 1954 г. советская сторона предложила немедленно создать временное общегерманское правительство, которое организовало бы всегерманские выборы с целью скорейшего достижения воссоединения страны.
      Это предложение было дополнено радикальным планом замены порожденных "холодной войной" блоков на общеевропейскую систему коллективной безопасности. В значительной степени европейская система коллективной безопасности предлагалась как контекст, в рамках которого могло бы быть достигнуто решение по объединению двух Германий. Эта политика общеевропейской коллективной безопасности, с одной стороны, и воссоединения Германии - с другой, была снова предложена советской стороной на Женевской встрече в июле 1955 г. и Женевском совещании министров иностранных дел в октябре-ноябре 1955 г.
      Если руководствоваться общедоступными данными о происходившем, "шанс для мира" после смерти Сталина был скорее длительным процессом, чем мимолетной возможностью. Исследования, проведенные историками в российских архивах в последние годы, подтверждают этот вывод и устанавливают, что широкая кампания Москвы по завершению "холодной войны" была отнюдь не простым пропагандистским актом. Н. И. Егорова в обзоре советской политики безопасности 1954 - 1955 гг. подчеркивает, что поиск Москвой новых подходов к решению споров, порожденных холодной войной, был искренним - это касалось, в частности, предложений по общеевропейской коллективной безопасности2.
      В исследовании Н. Е. Быстровой, посвященном формированию послевоенных блоков в Европе, обрисована схожая картина постоянных, хотя и безуспешных усилий Москвы предотвратить дальнейшую поляризацию, вызванную "холодной войной", в первые годы после смерти Сталина3.
      Согласно мнению Ф. И. Новик, изложенному в детальном исследовании германской политики СССР в 1953 - 1955 гг., предложения Москвы по достижению единства Германии были серьезными, и только в середине 1955 г., когда Западная Германия была принята в НАТО и образовалась Организация Варшавского договора - СССР окончательно принял концепцию двух Германий4.
      А. М. Филитов в серии статей, посвященных СССР и германскому вопросу, приходит во многом к тем же выводам, что и Ф. И. Новик, однако особенность его точки зрения заключается в том, что он рассматривает в качестве главного архитектора советской политики разрядки министра иностранных дел В. М. Молотова, хотя обычно эта роль приписывается Н. С. Хрущеву, сменившему Сталина на посту партийного лидера. Однако А. М. Филитов описывает Хрущева скорее в качестве "ястреба", который саботировал усилия Молотова и министерства иностранных дел (МИД) СССР, направленные на достижение договоренности с Западом по германскому вопросу5.
      Наша статья продолжает линию современной российской историографии и исследует готовность Москвы к достижению в годы после смерти Сталина широкомасштабного урегулирования порожденных "холодной войной" в Европе споров6. Широкий круг новых свидетельств из российских архивов демонстрирует готовность СССР к радикальному компромиссу по германскому вопросу и серьезному обсуждению планов по созданию структур паневропейской системы коллективной безопасности, то есть, к переговорам, которые могли бы привести к окончанию "холодной войны". В самом деле, в период Женевского совещания министров иностранных дел советская кампания по созданию европейской коллективной безопасности была на грани серьезного прорыва, поскольку западные державы сами предложили мероприятия по организации общеевропейской системы безопасности в обмен на общегерманские выборы, ведущие к достижению единства Германии. Молотов был готов к дальнейшим переговорам, но Хрущев заблокировал любые переговоры, касающиеся обмена германского единства на общеевропейскую коллективную безопасность. В итоге советская кампания за окончание "холодной войны" была заведена в тупик вследствие коллизий советской внутренней политики. Однако более гибкая реакция Запада на изначальные предложения Москвы по созданию коллективной безопасности могла бы изменить динамику борьбы между Хрущевым и Молотовым вокруг внешнеполитических вопросов и, возможно, открыла бы путь к урегулированию германского вопроса.
      СОВЕТСКОЕ МИРНОЕ НАСТУПЛЕНИЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА
      Традиционной отправной точкой в анализе послесталинской советской внешней политики является так называемое "мирное наступление", начатое на похоронах Сталина 9 марта 1953 г. Основным докладчиком был Г. М. Маленков, только что избранный председателем Совета Министров СССР. По словам Маленкова, "Советский Союз проводил и проводит последовательную политику сохранения и упрочения мира, политику борьбы против подготовки и развязывания новой войны, политику международного сотрудничества и развития деловых связей со всеми странами, политику, исходящую из ленинско-сталинского положения о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух систем - капиталистической и социалистической"7. Несколькими днями позже, на заседании Верховного Совета СССР, Маленков заявил, что "нет такого спорного или нерешенного вопроса, который не мог бы быть разрешен мирным путем на основе взаимной договоренности заинтересованных стран. Это касается наших отношений со всеми государствами, в том числе и наших отношений с Соединенными Штатами Америки. Государства, заинтересованные в сохранении мира, могут быть уверены как в настоящем, так и в будущем, в прочной мирной политике Советского Союза"8.
      Мирное наступление продолжилось в апреле 1953 г., когда советский представитель в ООН А. Я. Вышинский призвал к заключению пакта мира между Великобританией, Китаем, Францией, СССР и США9. Это было не новое предложение. Вышинский впервые выдвинул подобную идею в своем выступлении в ООН в 1949 г., а в 1951 - 1952 гг. руководимое СССР движение сторонников мира провело широкую кампанию за заключение этого пакта. Одним из главных мероприятий этой кампании стало составление массовой петиции, под которой было собрано 600 млн. подписей - на 100 млн. больше, чем под знаменитым Стокгольмским воззванием, требовавшим запрещения ядерного оружия10.
      О пакте мира Маленков говорил и в докладе ЦК КПСС на XIX партсъезде в октябре 1952 г.: "Существует другая перспектива, перспектива сохранения мира, перспектива мира между народами. Эта перспектива требует запрещения пропаганды войны... запрещения атомного и бактериологического оружия, поступательного сокращения вооруженных сил великих держав, заключения пакта мира между державами, роста торговли между странами, восстановления единого мирового рынка, и других подобных мер в духе укрепления мира"11.
      Приведенные высказывания Маленкова наглядно демонстрируют, что постсталинское мирное наступление было продолжением мирной кампании, начавшейся в конце сталинской эпохи. Впрочем, в советской внешней политике присутствовали как Преемственность, так и перемены. От ряда наиболее острых черт сталинской политики после его смерти было решено отказаться: была прекращена антисионистская кампания и произошло восстановление дипломатических отношений с Израилем; прекратились требования территориальных уступок от Турции, равно как и претензии на совместный контроль над Черноморскими проливами; завершился конфликт с Югославией и был произведен обмен послами с Белградом, что стало началом полномасштабного восстановления советско-югославских отношений; и, главное, был найден выход из тупика в переговорах о перемирии в Корее - в июле 1953 г. соглашение было подписано.
      Западные лидеры отреагировали на изменения в советской внешней политике выдвижением собственных инициатив и предложений. 16 апреля 1953 г. Эйзенхауэр произнес речь "Шанс для мира", а 11 мая британский премьер-министр У. Черчилль в очередной раз призвал к проведению встречи лидеров великих держав. Москва ответила на речь Эйзенхауэра большой передовицей в "Правде" от 25 апреля12. Эта редакционная статья стала первым важным внешнеполитическим заявлением нового советского руководства. Проект статьи был подготовлен главным редактором "Правды" Д. Т. Шепиловым и журналистом Г. А. Жуковым. Затем статья была отредактирована Молотовым, который разослал ее членам Президиума ЦК для внесения замечаний. Маленков, Каганович и, в особенности, курировавший государственную безопасность Берия дали свой детальный комментарий - их предложения были включены в текст13. Хотя в статье подчеркивалась преемственность советской внешней политики и давался резкий отпор критике, высказанной Эйзенхауэром, тон статьи был гораздо менее воинственным, чем в аналогичных документах сталинской эпохи; особый акцент делался на готовности СССР вести переговоры по всем неразрешенным проблемам.
      Одной из важных тем, поднятых в статье, был германский вопрос. Речь шла о том, чтобы "как можно скорее был заключен мирный договор с Германией, дающий германскому народу возможность воссоединиться в едином государстве и занять подобающее место в содружестве миролюбивых народов, и чтобы вслед за этим были выведены из Германии оккупационные войска, содержание которых ложится дополнительным бременем на плечи германского народа". Месяц спустя "Правда" вернулась к германскому вопросу в другой обширной передовице, опубликованной на этот раз в качестве ответа на призыв Черчилля к проведению саммита глав великих держав. Данная редакционная статья также была в целом позитивной по содержанию, однако Черчилль был подвергнут критике за то, что не упомянул достигнутые в Ялте и Потсдаме соглашения о создании единой миролюбивой и демократической Германии: "восстановлении единства Германии, что имеет решающее значение не только для самой Германии, но и для дела обеспечения безопасности в Европе и во всем мире... расчленение Германии означает восстановление очага военной опасности в центре Европы"14.
      ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ГЕРМАНСКОГО ВОПРОСА
      После смерти Сталина советская позиция по германскому вопросу оставалась в основном такой же, как и при его жизни. Объединение Германии в качестве миролюбивого и демократического государства обозначалось как цель, которую следовало достичь путем переговоров о заключении мирного договора, который гарантировал бы нейтралитет Германии и ее неучастие в "холодной войне".
      Советские требования объединения Германии восходят еще к 1945 г.15 Однако поворотный пункт в советской политике относится к марту 1952 г., когда была опубликована обращенная к западным державам нота, в которой предлагалось немедленно начать переговоры по мирному договору с Германией, что должно было привести к объединению страны. Исторические дебаты вокруг этой ноты в основном велись относительно интерпретации намерений Сталина: был ли он серьезно настроен на достижение договоренности о единой Германии, или это была политическая игра16? Этот спор вряд ли возможно разрешить, поскольку имеющиеся свидетельства не однозначны и может оказаться, что и сам Сталин не был полностью уверен в своих намерениях. Однако представляется достаточно ясным, что те, кто формулировал советскую политику в германском вопросе - Молотов и его коллеги в МИД - делали предложения по объединению Германии вполне серьезно, как в 1952 г., так и в 1953 г., когда они снова повторили их после смерти Сталина17.
      Мартовские предложения 1952 г. были запоздалым ответом на "план Плевена" (октябрь 1950 г.), который предусматривал образование европейской армии и объединенного европейского министерства обороны - план, который впоследствии включил в себя предложения о перевооружении Западной Германии и интеграции ФРГ в Европейское оборонительное сообщество (ЕОС). СССР в своей ноте впервые представил проект предполагаемого мирного договора с Германией. По советскому плану, Германия должна была стать единым государством; союзные оккупационные войска подлежали выводу из страны в течение года; германские вооруженные силы должны были быть сокращены до уровня, необходимого для обороны страны; и, самое главное, Германия обязывалась не вступать ни в одну коалицию или военный союз, направленные против государств, которые воевали против нее в последнюю войну, то есть Германии не было бы позволено вступить в НАТО или ЕОС. В советской ноте также говорилось о создании условий, способствующих скорейшему формированию общегерманского правительства, выражающего волю всего немецкого народа.
      В своем ответе на советскую ноту, датированном 25 марта, американское, британское и французское правительства в очередной раз повторили свой постоянный призыв к проведению свободных общегерманских выборов, которые позволили бы сформировать правительство, а уже после того это правительство смогло бы заключить мир. И, как и в вопросе заключения мирного договора, будущее германское правительство должно было быть совершенно свободно в вопросе вступления в любую организацию, не противоречащую принципам ООН, включая "чисто оборонительное Европейское сообщество, которое будет оберегать свободу, способствовать предотвращению агрессии и препятствовать возрождению милитаризма". В ответной ноте от 9 апреля советская сторона допускала возможность дискуссии о свободных общегерманских выборах, но настаивала на предотвращении вступления объединенной Германии в любой союз или коалицию, которая могла бы быть направлена против СССР. Обмен нотами между СССР и западными державами продлился несколько месяцев18. Но к концу 1952 г. советская сторона утратила интерес к переписке. Ответ на западную ноту от 23 сентября был подготовлен, но так и не увидел свет19. Только весной 1953 г. Молотов и его коллеги из МИД СССР решили попробовать еще раз.
      Помимо возможностей, предоставившихся благодаря смерти Сталина, здесь необходимо учитывать некоторые внутренние особенности, повлиявшие на советскую позицию по Германии. 18 апреля 1953 г. И. И. Тугаринов, глава малого Комитета информации при МИД СССР, представил информационную справку по западной политике в германском вопросе. Тугаринов отмечал, что западные державы в своем стремлении протолкнуть ратификацию парижско-боннских соглашений по образованию ЕОС сталкиваются со все более усиливающейся оппозицией во Франции и Западной Германии. Тугаринов также говорил о том, что советское мирное наступление породило на Западе ожидания, что СССР возьмет на себя инициативу и предложит провести конференцию четырех держав по германскому вопросу20. В тот же день Г. М. Пушкин, бывший глава советской дипломатической миссии в Берлине, и М. Г. Грибанов, заведующий Третьим европейским отделом МИД (курировавшим Германию), направили Молотову памятную записку с предложением новых инициатив по германскому вопросу. Они указывали, что западные державы опасаются активизации советской политики в германском вопросе, и предлагали меры по укреплению позиций восточногерманского правительства и образованию временного общегерманского правительства, сформированного из представителей обеих Германий, в задачу которого входила бы, главным образом, разработка избирательного закона для проведения общегерманских выборов21.
      Предложение о создании временного общегерманского правительства стало неотъемлемой частью памятных записок, подготовленных в МИД СССР22. Примечательна записка, направленная Молотову 28 апреля 1953 г. Я. А. Маликом, бывшим советским представителем в ООН (вскоре он был назначен советским послом в Великобритании), и В. С. Семеновым23, бывшим председателем Советской контрольной комиссии в Германии, а также Пушкиным и Грибановым.
      Советские дипломаты утверждали, что для того, чтобы удержать инициативу в германском вопросе в своих руках, СССР должен предложить не только создание временного общегерманского правительства, но и немедленный вывод всех оккупационных войск после формирования этого правительства. Подобное двойное предложение, по мнению составителей памятной записки, должно было подорвать позицию Запада, требовавшего проведения общегерманских выборов еще до обсуждения условий мирного договора24. Непосредственные политические выгоды от предложения о выводе оккупационных войск сразу после формирования общегерманского временного правительства (что существенно отличалось от прежних советских требований о выводе войск через год после подписания мирного договора) подчеркивались Семеновым и в меморандуме в адрес Молотова от 2 мая 1953 г. Позиция Семенова заключалась в том, что переговоры по мирному договору могут затянуться на годы, в то время как вывод оккупационных войск по мере создания временного правительства открывает более близкую перспективу в этом вопросе. Это может повлиять на общественное мнение в Германии и помочь Советскому Союзу перехватить инициативу в борьбе за воссоединение страны на демократической и мирной основе.
      Хотя Семенов, как и другие сотрудники МИД, при обосновании новых внешнеполитических инициатив выдвигал, прежде всего, тактические соображения, он также четко представлял себе и стратегические цели новых предложений. Как гласил меморандум, "Главной трудностью германского вопроса в послевоенный период была проблема национального воссоединения Германии. Началась борьба между Советским Союзом и ГДР, с одной стороны, и США, Англией, Францией и Боннским правительством - с другой... С 1945 г. вся политика в германском вопросе была построена на защите требования объединения Германии на мирной и демократической основе, а позднее также на требованиях скорейшего заключения мирного договора, сопровождающемся выводом всех оккупационных сил из Германии"25.
      На основе этих внутриведомственных соображений Молотов и МИД в начале мая подготовили проект предложений для Президиума ЦК, поставив вопрос о необходимости новых инициатив по германскому вопросу, краеугольным камнем которых был призыв к созданию временного общегерманского правительства26. Однако эти предложения не дали немедленного результата, поскольку в ГДР нарастал кризис, связанный с миграцией населения, который требовал большего внимания: только за первые 4 месяца 1953 г. более чем 120 тыс. жителей Восточной Германии эмигрировали в Западную. Миграция в подобных масштабах вела к политическому ослаблению, угрозам экономике и вносила существенный вклад в нарастание социального недовольства в ГДР. Непосредственной причиной миграционного кризиса стала программа по ускоренному строительству социализма, развернутая в ГДР в середине 1952 г., и связанное с ней повышение трудовых нормативов для населения. Столкнувшись со все множившимися свидетельствами народного недовольства по отношению к восточногерманским властям, Москва пыталась стабилизировать ситуацию27. 2 июня Советское правительство приняло резолюцию, предложенную Молотовым, Маленковым и Берия, "О мерах по оздоровлению политической ситуации в ГДР". Немецким коммунистам было предписано отказаться от форсированного строительства социализма и осуществить ряд экономических и политических реформ в целях восстановления собственной популярности и авторитета. В числе этих мер было "сделать задачу политической борьбы в целях восстановления национального единства Германии и заключения мирного договора центром внимания широких народных массе, как в ГДР, так и в Западной Германии"28.
      В тот же день делегация восточногерманских коммунистов прибыла в Москву на трехдневные переговоры с советскими лидерами. Среди участников переговоров был Маленков, который подготовил выступление о событиях в Восточной Германии и их взаимосвязи с резолюцией по германскому вопросу. Главная идея речи Маленкова состояла в том, что объединение Германии в качестве мирного и демократического государства является более важным приоритетом, чем построение социализма в ГДР: "Вопрос о перспективах развития Германской Демократической республики не может рассматриваться в изоляции от задачи объединения Восточной и Западной Германии в единое Германское государство. Необходимо подчеркнуть, что наиболее важной проблемой современной международной системы является возрождение германского единства, превращения Германии в мирное демократическое государство. Некоторые люди склонны думать, что мы выдвигаем вопрос восстановления германского единства, преследуя определенные пропагандистские цели, что на самом деле мы не стремимся положить конец разделению Германии, что мы не заинтересованы в возрождении единой Германии. Это глубочайшее заблуждение... Мы рассматриваем единство Германии и ее превращение в демократическое и миролюбивое государство как наиболее важное условие, как одну из наиболее существенных гарантий сохранения европейской и, как следствие, мировой безопасности... Глубоко заблуждаются те, кто думает, что Германия может существовать в течение долгого времени в условиях расчленения в форме двух независимых государств. Придерживаться позиции сохранения расчленения Германии значит придерживаться курса на новую войну... Бороться за объединение Германии на определенных условиях, за превращение ее в мирное и демократическое государство, значит придерживаться курса на предотвращение новой мировой войны... На каких основаниях может быть достигнуто объединение Германии в современной международной ситуации? По нашему мнению, только на основании того, что Германия будет буржуазно-демократическим государством. В существующих условиях национальное объединение Германии на основе преобразования Германии в государство диктатуры пролетариата в форме народной демократии - невыполнимо... Соответственно, необходимо выбирать: или курс на ускоренное строительство социализма в ГДР, на существование двух независимых Германий, и значит курс на Третью мировую войну, или отказ от ускоренного строительства социализма в ГДР и курс на объединение Германии в форме буржуазно-демократического государства на условиях ее преобразования в миролюбивую и демократическую страну. Вот почему, по нашему мнению, наиболее неотложная задача для наших немецких друзей состоит в быстром и решительном осуществлении мер, которые мы рекомендуем для нормализации политической и экономической ситуации в ГДР и для сохранения в будущем успешного решения задачи объединения Германии и ее превращения в мирное и демократическое государство"29.
      Это был примечательный документ. Никогда прежде политическая логика советской позиции по германскому вопросу не была изложена столь откровенно. Как в публичных выступлениях, так и во внутриведомственных документах МИД СССР вероятные политические последствия объединения Германии для ГДР постоянно обходились молчанием. Безоговорочно принималось на веру, что успешная борьба за миролюбивую и демократическую Германию усилит позицию ГДР и западногерманских коммунистов и, таким образом, позитивно скажется на социальном и политическом характере нового германского государства, которое утвердится в форме режима левой ориентации, симпатизирующего Советскому Союзу. Никто не задавался вопросом, что будет, если этот идиллический сценарий не материализуется и Советскому Союзу придется выбирать между стратегическими выгодами от создания объединенной нейтральной Германии и политическими императивами поддерживать позиции коммунистов в ГДР? Маленков тоже не задавал подобный вопрос, но по крайне мере он был уверен относительно приоритетов.
      Несмотря на то, что степень откровенности выступления Маленкова была уникальной, все, что он вынужден был сказать, находилось в четком соответствии с долговременной политикой СССР и с результатами пересмотра германского вопроса, предпринятого Молотовым и возглавляемым им МИД в апреле-мае 1953 г. В самом деле, после отъезда восточногерманской делегации из Москвы в Восточный Берлин, МИД СССР продолжал выпускать документы, и по языку и по основным идеям схожие с тем, что сказал Маленков в своей речи30. Однако события следующих нескольких недель еще более сузили временные рамки, в течение которых германский вопрос мог обсуждаться советским руководством.
      Первым из этих событий стало июньское восстание 1953 г. в Восточной Германии31. Провозглашение правительством ГДР "нового курса", который должен был умерить темп строительства социализма, было воспринято частью населения как признак слабости. В то же самое время правительство отказалось снизить трудовые нормативы; результатом стал рост массового протеста, который перерос в полномасштабное общенациональное народное восстание к 16 - 17 июня. Согласно советским данным, предназначенным для внутреннего пользования, порядка 450000 человек участвовали в забастовке и свыше 330000 - в антиправительственных демонстрациях32. И хотя забастовки и демонстрации были сравнительно легко подавлены советскими войсками, размещенными в Германии33, восстание продемонстрировало политическую уязвимость восточногерманского коммунистического режима, и это привело к удвоению усилий СССР по укреплению ГДР.
      Вторым событием стало падение Берии и его осуждение на пленуме ЦК КПСС 2 - 7 июля 1953 г. Основные обвинения против Берии (который находился под арестом и не присутствовал на пленуме) относились к его деятельности на внутриполитической сцене и его мнимому стремлению захватить власть в сотрудничестве с империалистами34. Но обвинения в том, что он хотел сдать ГДР империалистам тоже были приняты во внимание в ходе процесса, хотя они играли и не столь выдающуюся роль как другие обличения. Открытый доклад на пленуме, озаглавленный "О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берии", был сделан Маленковым. В разделе, посвященном германскому вопросу, Маленков объяснил, почему советское руководство почувствовало необходимость отказа от курса на ускоренное построение социализма в ГДР. Подводя итоги, Маленков заявил, что "надо сказать, что Берия, при обсуждении германского вопроса, предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию. В свете всего, что мы узнали теперь о Берии, мы должны по-новому оценить эту его точку зрения. Ясно, что этот факт характеризует его как буржуазного перерожденца"35. В сравнении с прочими измышлениями и упреками, брошенными в адрес Берии, это было относительно мягкое определение. Однако затем выступал Хрущев, который взвинтил тон высказываний о Берии и германском вопросе: "Наиболее ярко он показал себя как провокатор, как не коммунист это по германскому вопросу, когда поставил вопрос о том, что надо отказаться [от] строительства социализма, надо пойти на уступки Западу. Тогда ему сказали: что это значит? Это значит, что 18 миллионов немцев отдать под покровительство американцев. А он отвечает: да, надо создать нейтральную демократическую Германию. Как может нейтральная демократическая буржуазная Германия быть между нами и Америкой? Возможно ли это? ...Берия говорит, что мы договор заключим. А что стоит этот договор? Мы знаем цену договорам. Договор имеет свою силу, если подкреплен пушками. Если договор не подкреплен, он ничего не стоит. Если мы будем говорить об этом договоре, над нами будут смеяться, будут считать наивными. А Берия не наивный, не глупый, не дурак. Он умный, хитрый, но вероломный. Поэтому он так и делал, а может быть, делал по заданию, черт его знает, может быть, он получал через своих резидентов [т.е. агентов иностранных разведок - Дж. Р.) другие задания. Я за это не поручусь. Поэтому еще раз повторю, что он не коммунист, он провокатор, и вел он себя провокационно"36.
      Затем выступал Молотов, и он тоже подверг Берию нападкам в связи с германским вопросом. Берия, говорил он, безосновательно утверждал, что возможно существование миролюбивой Германии, которая при этом оставалась бы буржуазной. Молотов обвинял Берию в попытках извратить позицию Президиума ЦК по вопросу построения социализма в Германии, указав на то, что во время дискуссии с Берия он (Молотов) настаивал, что ошибкой было ускоренное строительство социализма, а не строительство социализма само по себе. Заявления Берии по германскому вопросу, говорил Молотов, свидетельствуют о том, что он "не имеет ничего общего с нашей партией, это человек из буржуазного лагеря, это человек антисоветский"37.
      Следом за Молотовым выступил военный министр Н. А. Булганин, который сказал, что Берия выступал за ликвидацию ГДР и восстановление буржуазной Германии38. В заключительном слове Маленков не возвращался к германскому вопросу, однако в принятой пленумом резолюции, обвинявшей Берию, отмечалось, что последний говорил "об отказе от курса на строительство социализма в Германской Демократической Республике" и хотел превратить ГДР в буржуазную республику39.
      Осуждение предложенного Берией решения германского вопроса было связано с июньскими событиями в ГДР. Эти беспорядки оценивались советскими властями, причем и публично, и приватно, как результат провокации, направленной из-за рубежа40. Связывая Берию с идеей о ликвидации ГДР, его бывшие товарищи обвинили его в том, что он не только политический ренегат и несостоявшийся диктатор, но и агент империализма. Кампанию по осуждению Берии возглавил Хрущев, и, возможно, подчеркивание им германского вопроса было связано с тем, что он испытывал сомнения или просто был отрицательно настроен по отношению к политике единой Германии. Определенно, в течение следующих двух лет Хрущев выступил как горячий защитник ГДР и поборник идеи двух Германий. В случае с Молотовым скорее всего превалировало его стремление дистанцироваться от Берии и от той политики советского правительства в германском вопросе, которую они вдвоем с Маленковым сформулировали в конце мая - начале июня. Высказывания Молотова на пленуме могли бы быть расценены как свидетельства того, что он окончательно склонился к позиции поддержки ГДР, однако, как мы увидим, подобное заключение не согласуется с политикой, которую он в действительности проводил в качестве министра иностранных дел в течение последующих двух лет - то есть стратегией объединения Германии.
      Как повлияло на советскую политику по германскому вопросу осуждение Берии? М. Леффлер утверждает, что "обвинения против Берии продемонстрировали, как опыт прошлого, идеология и соотношение сил в рамках международной системы воспрепятствовали соглашению по воссоединению Германии"41.
      Это оправданный вывод, если говорить о долгосрочной перспективе, однако непосредственное влияние дела Берии было куда более ограниченным и противоположным по содержанию. Речь больше не шла о том, что объединенная Германия может быть именно буржуазно-демократической, но задача воссоединения Германии в качестве демократического и мирного государства по-прежнему оставалась официальной задачей внешней политики. Точно так же, хотя советская поддержка ГДР как социалистического государства усилилась, Москва пока не давала никаких твердых гарантий относительно долговременного самостоятельного существования ГДР, контролируемой коммунистами.
      Судя по всему, после дела Берии наступила пауза в размышлениях по германскому вопросу, однако к концу июля произошло возвращение к той позиции, которая была подготовлена в МИД в апреле - мае. Стимулом для этого стало получение 15 июля западной ноты с предложением созвать конференцию министров иностранных дел по германскому вопросу42. 30 июля заместитель Молотова А. А. Громыко представил своему шефу проект ноты по германскому вопросу. Громыко особо отмечал заявление от 15 июля и связывал активизацию политики западных держав в германском вопросе с предстоящими в Западной Германии парламентскими выборами. Громыко предлагал ряд мер с целью усиления позиций СССР в Германии и престижа ГДР как основу для восстановления объединенной Германии в качестве миролюбивого и демократического государства. Предложения были следующими: согласиться на проведение совещания министров иностранных дел при условии, что на нем будет обсуждаться мирный договор с Германией, а также меры по оздоровлению международных отношений в Европе и Азии; опубликовать советскую ноту по германскому вопросу с предложением о создании временного общегерманского правительства; провести в жизнь ранее предложенные экономические и политические меры по поддержке ГДР; провести совещание стран народной демократии в целях издания совместного заявления по германскому вопросу и заключению коллективного договора о дружбе; пригласить в Москву делегацию правительства ГДР и политических партий Восточной Германии43.
      2 августа 1953 г. Молотов переслал проект Громыко в Президиум ЦК, который согласился со всеми предложениями МИД за исключением совещания стран народной демократии44.
      Ответ СССР на ноту западных держав от 15 июля увидел свет 4 августа. Советская сторона выражала согласие на проведение совещания министров иностранных дел для обсуждения германского вопроса, однако настаивала, что обсуждаться должны также меры по смягчению международной напряженности, а в равной степени и вопрос германского единства и заключения мирного договора с Германией45.
      15 августа советское правительство выпустило еще одну ноту, на этот раз специально посвященную германскому вопросу. В ноте заявлялось, что "восстановление национального единства демократической Германии остается основополагающей проблемой немецкого народа, в разрешении которой заинтересованы все миролюбивые народы Европы... не должно быть никакой задержки в принятии мер, которые могли бы способствовать по меньшей мере постепенному решению проблемы объединения Германии, формирования общегерманского демократического правительства". С этой целью советское правительство предлагало созвать в шестимесячный срок совещание для обсуждения мирного договора с Германией, а также говорило о необходимости создания общегерманского временного правительства: "подобное правительство могло бы, по прямому соглашению между Восточной и Западной Германией, быть создано для замещения существующих правительств Германской демократической республики и Германской федеративной республики. Если бы это оказалось трудным в настоящее время, Временное общегерманское правительство могло бы быть образовано даже при том, что правительства ГДР и ГФР продолжали бы действовать какое-то время; в таком случае общегерманское правительство обладало бы, очевидно, только ограниченными функциями. Но даже в этом случае формирование Временного общегерманского правительства представляло бы собой реальный шаг вперед, в направлении объединения Германии, которое было бы осуществлено посредством создания общегерманского правительства на основе действительно свободных общегерманских выборов".
      Текст ноты в целом отражал ту большую интеллектуальную работу, которая была проделана советским МИД в течение предшествующих месяцев, за исключением одного аспекта: в нем не было призыва к выводу оккупационных войск после создания общегерманского временного правительства - это умолчание было возможно вызвано опасением за сохранение коммунистического контроля над Восточной Германией после июньских событий в ГДР. Вместо этого было предложено ограничить расходы на содержание оккупационных войск. Изначальное советское предложение 1952 г. о выводе войск через год после подписания мирного договора также было отложено46.
      20 августа 1953 г. в Москву прибыла делегация ГДР для переговоров с советским руководством. По отбытии делегации в Германию через три дня было опубликовано коммюнике, отражавшее ряд советских уступок, направленных на усиление экономических позиций восточногерманского режима: выплата репараций прекращалась с января 1954 года; советские предприятия в Германии передавались правительству ГДР; советские оккупационные расходы должны были быть сокращены, а все долги ГДР перед СССР списывались; торговля между двумя странами должна была возрасти, что предусматривало предоставление Советским Союзом кредитов ГДР. Статус советской дипломатической миссии в ГДР повышался до уровня посольства, а также была достигнута договоренность об ускорении процесса освобождения немецких военнопленных, содержащихся в СССР47. 22 августа, в речи в честь делегации ГДР на обеде в Кремле, Маленков подчеркнул необходимость противостояния планам Запада по разделу Германии и важность борьбы за объединение Германии на миролюбивой и демократической основе48.
      НА ПУТИ К КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
      За появлением советских нот от 4 и 15 августа 1953 г. последовал традиционный обмен враждебными дипломатическими выпадами с Западом. Тем не менее, к концу 1953 г. было достигнуто соглашение о проведении совещания министров иностранных дел. При этом в ходе обмена нотами начал вырисовываться основополагающий сдвиг в советской внешней политике, поскольку СССР начал переходить от позиции, что разрешение германского вопроса является ключом к европейской безопасности, к той точке зрения, что европейская безопасность является ключом к разрешению германского вопроса. Когда Молотов прибыл на совещание министров иностранных дел в Берлин в январе 1954 г., все было уже готово к запуску нового грандиозного советского проекта, который получил предпочтение по сравнению с предложением мирного договора с Германией: создания общеевропейской системы коллективной безопасности.
      В ходе обмена нотами в 1953 г. советская сторона настаивала, что германский вопрос должен обсуждаться во взаимосвязи с мерами по уменьшению международной напряженности. Как заявил Молотов на пресс-конференции 13 ноября: "разрешение германской проблемы теснейшим образом связано с европейской безопасностью и, соответственно, с ослаблением международной напряженности"49. Тремя днями позже западные державы опубликовали ноту, в которой обвинили СССР в том, что он выдвигает предложения, которые "имели бы своим следствием отказ Франции, Великобритании и США от всех планов по обеспечению своей собственной безопасности. Беззащитность Западной Европы, по всей видимости, является той наградой, которой хочет добиться советское правительство за свое участие в совещании"50. Уязвленная этой западной контратакой советская сторона в ответной ноте от 26 ноября 1953 г. заявила: "Безопасность западноевропейских стран будет твердо гарантирована, если она будет основываться не на противопоставлении Западноевропейских стран Восточноевропейским странам, а на совместных усилиях по защите европейской безопасности... Советский Союз готов, вместе с другими европейскими странами, приложить все усилия для сохранения европейской безопасности посредством соответствующего соглашения, охватывающего все страны Европы вне зависимости от их социальной системы"51.
      Это была основа советских предложений по общеевропейской безопасности. Помимо того, что это было новым направлением советской политики, существовала еще и тактическая необходимость упредить западные предложения по европейской коллективной безопасности.
      В течение осени 1953 г. советские аналитики докладывали о дискуссиях в западной прессе по вопросу создания системы пактов о ненападении в Европе - предложении, которое должно было стать ответом на советскую обеспокоенность по поводу перевооружения Западной Германии и создания ЕОС. Советские обозреватели возводили истоки этих споров к предложению Черчилля о новом "Локарно", которое он сделал в мае 1953 г. Это была ссылка на Локарнские соглашения 1924 г., которые смягчили опасения Франции по поводу восстановления германской мощи посредством гарантий безопасности французских границ. Основная идея заключалась в том, чтобы предложить Советскому Союзу схожие гарантии, которые могли бы оформиться через признание территориальных границ, сложившихся в 1945 г. (т.е. признавались бы территориальные потери Германии в пользу Польши и СССР) и заключение ряда соглашений о ненападении между Западом и Востоком. Также велись разговоры о выводе всех иностранных войск из объединенной Германии, о создании демилитаризованной зоны в Центральной Европе и даже о западных гарантиях безопасности СССР52. Схожие комментарии и оценки содержались в указаниях МИД по поводу вероятной позиции западных держав на Берлинском совещании. Делался вывод, что западные державы могут предоставить СССР гарантии безопасности в обмен на прогресс в германском вопросе и признание Москвой ЕОС53. Эти аналитические обзоры и отчеты были использованы в итоговом докладе Семенова и Пушкина Молотову 5 января 1954 г., в котором отмечались также западные спекуляции о том, что СССР может ответить на различные западные предложения своим собственным планом Европейской коллективной безопасности54.
      Первый проект договора о европейской коллективной безопасности был подготовлен МИД 22 декабря 1953 г. Основное положение проекта заключалось в том, что все европейские страны должны были подписать договор о коллективной безопасности, обязавшись оказывать помощь друг другу в случае агрессии55. Однако на этой стадии СССР ограничивался идеей, что европейская безопасность завязана вокруг решения германской проблемы. Только затем, постепенно общеевропейская система коллективной безопасности стала главным пунктом советской политики на Берлинском совещании. Действительно, когда Молотов представил Маленкову и Хрущеву первый проект директив советской делегации 3 января 1954 г., в нем не было даже упоминания о европейской коллективной безопасности. Проект указаний определял цели СССР на совещании следующим образом: использовать разногласия между империалистическими державами, чтобы сорвать перевооружение Западной Германии и формирование ЕОС; усилить международные позиции СССР; ослабить международную напряженность, в том числе посредством проведения конференции пяти держав с участием Китайской народной республики; обсудить вопрос о заключении мирного договора с Германией и о создании демократического и миролюбивого германского государства.
      Однако на следующий день Молотов направил Маленкову и Хрущеву дополнение к проекту, в котором уточнялось, что если нельзя будет прийти к соглашению по германскому вопросу, то советская делегация могла бы выдвинуть новое предложение по сохранению безопасности в Европе, направленное на противостояние западной пропаганде в пользу "нового Локарно". В этом дополнении было заявлено, что в ожидании подписания мирного договора с Германией оккупационные силы должны быть выведены из страны (однако союзники могли бы сохранить право вторжения в случае угрозы германской агрессии); германские вооружения должны быть ограничены; необходим договор о европейской коллективной безопасности.
      Проект Молотова был рассмотрен Президиумом ЦК КПСС 7 января 1954 г. Мы не знаем, что происходило в ходе этого заседания, однако 12 января Громыко и Пушкин подготовили новый проект указаний, который Молотов представил Маленкову и Хрущеву на следующий день. В новом проекте был параграф, посвященный европейской коллективной безопасности, но в общем контексте детальных инструкций этот вопрос представляется в качестве второстепенного для советской политики. 15 января 1954 г. Президиум ЦК принял решение по проекту указаний. Нам не известен общий контекст этой резолюции, однако спустя два дня Громыко представил Молотову проект подробных предложений по договору о европейской коллективной безопасности. 20 января этот документ был представлен Маленкову и Хрущеву для утверждения, а затем, в тот же день, остальным членам Президиума ЦК для ознакомления56.
      До этих пор тактическая подготовка к Берлинскому совещанию концентрировалась на германской проблеме и МИД готовил большое количество документации с целью анализа позиции Запада по Германии и выработки мер по защите советской позиции в этом вопросе57. Теперь же внимание переключилось на изучение возможных возражений Запада по договору о паневропейской коллективной безопасности58.
      БЕРЛИНСКОЕ СОВЕЩАНИЕ МИНИСТРОВ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ 25 ЯНВАРЯ - 18 ФЕВРАЛЯ 1954 г.
      Совещание министров иностранных дел по предложению СССР прошло в Берлине. Была достигнута договоренность проводить заседания по очереди во всех четырех оккупационных секторах города. Главной темой был германский вопрос. На всех публичных заседаниях (их было 27) преобладала полемика пропагандистского толка. Конференция закончилась без достижения соглашения, за исключением общего обязательства продолжить дискуссии по разоружению и решения провести международную конференцию с участием коммунистического Китая по ситуации в Корее и войне в Индокитае.
      Молотов прибыл на конференцию вместе с большой делегацией, состоящей из заместителей и советников, включая Громыко, Малика (ставшего к тому времени послом в Великобритании), Пушкина и Семенова (вернувшегося в Германию в качестве Верховного комиссара). "Советская делегация была бесспорно их лучшей командой", - отмечал С. Д. Джэксон, эксперт президента Д. Эйзенхауэра по психологической войне, сопровождавший Дж. Ф. Даллеса на конференции59.
      Дискуссии по германскому вопросу на конференции60 во многом повторяли полемику между Востоком и Западом, которая велась в предшествующие месяцы. Западные державы требовали свободных общегерманских выборов в качестве предварительного условия переговоров по мирному договору, в то время как СССР настаивал на создании временного общегерманского правительства, которое должно было организовать выборы и в то же время вести переговоры по условиям мирного договора. Официально западные державы охарактеризовали выступление Молотова на конференции как догматическое, бескомпромиссное и в целом отрицательное, и многие историки ограничились принятием этого утверждения на веру. Однако беспристрастное прочтение источников свидетельствует о том, что Молотов демонстрировал достаточную гибкость и стремление к достижению соглашения. В первом выступлении в дискуссии Молотов сказал, что "мы собрались не для того, чтобы делать категорические заявления, а для того, чтобы выслушать друг друга и найти возможность договориться по тем вопросам, по которым можно договориться сегодня"61. В этом духе Молотов, отклонив западные утверждения о том, что предложения о создании временного правительства направлены на отмену общегерманских выборов, заявил, что можно было бы согласовать краткий план действий, ведущих к проведению выборов. Молотов отрицал тот факт, что целью СССР якобы является проведение выборов по образцу Восточной Германии, результатами которых можно было бы манипулировать, и указывал на послевоенный опыт в Европе, который демонстрировал, что не во всех случаях участие коммунистов в коалиционном правительстве вело к установлению народной демократии. Молотов даже предложил возможность проведения в Германии референдума, где народу был бы предоставлен выбор между присоединением к ЕОС и подписанием мирного договора. Также было выдвинуто новое советское предложение: оккупационные силы, за исключением сохранения символического присутствия, должны были быть выведены еще до выборов (то есть, процесс мог бы начаться до подписания мирного договора). Много раз Молотов повторял, что советские предложения открыты для подробного обсуждения и дополнений. В неформальной обстановке Молотов был настроен еще более дружественно и любезно. На обеде с Даллесом 6 февраля Молотов сказал, что "он думал, что существует возможность достижения некоторого прогресса по Германии... в плане Германии с небольшой армией и правительством, которое не было бы настроено ни против США, Франции и Великобритании, ни против СССР. Он задавался вопросом, была ли эта возможность полностью исключена". Позже в течение этой же беседы Молотов "повторил свою точку зрения, что создание Германии с небольшой армией и правительством, не направленным ни против одной из четырех держав, было бы возможной линией развития". Ближе к концу разговора Молотов высказался в том же духе снова, "но при этом от его слов создалось впечатление, что если подобное развитие исключено, то можно рассмотреть и другие варианты"62.
      Молотов продемонстрировал сходную гибкость и в вопросе о мирном договоре с Австрией. Советское предложение по этой проблеме состояло в том, что мирный договор, завершающий союзную оккупацию и восстанавливающий независимость Австрии, мог бы быть подписан при соблюдении двух условий: во-первых, Австрия не будет вступать ни в какие военные блоки и коалиции и не позволит создавать иностранные военные базы на своей территории; во-вторых, окончательный вывод оккупационных войск будет отложен до момента подписания мирного договора с Германией. Второй пункт был направлен на предотвращение возможного "аншлюса", который объединил бы две страны. Однако советская сторона имела в виду сохранение символических оккупационных сил, которые в действительности не могли бы осуществлять оккупационные функции. Пункт о нейтралитете, на котором настаивал Молотов, был сходным с тем, что предлагалось и в отношении Германии, и оба требования были связаны между собой желанием держать обе страны вне рамок ЕОС. Но когда австрийский представитель заявил, что его правительство не хочет включения подобной статьи в договор, однако готово дать публичное обещание, Молотов дал понять, что этого будет вполне достаточно.
      Следующий блок обсуждений на конференции был посвящен советскому предложению по общеевропейской системе коллективной безопасности, которое было внесено Молотовым 10 февраля63. Западная реакция на советское предложение была предсказуемо враждебной, особенно когда Молотов дал понять, что предлагаемая система коллективной безопасности является прямой альтернативой ЕОС. Яблоком раздора в особенности явилось то, что, согласно условиям советского проекта договора, США являлись бы не членом новой организации коллективной безопасности, а всего лишь наблюдателем, наряду с коммунистическим Китаем. По мнению Джексона, это было грубой тактической ошибкой Молотова: "Затем настало время большой бомбы. США определенно были исключены из договора о коллективной безопасности... В этот момент мы стали смеяться вслух и русские были полностью застигнуты врасплох нашей реакцией. Молотов со второй попытки выдавил, наконец, улыбку, но русские упустили свой момент"64. Этот пассаж часто цитируется в историографии. Однако без внимания остается то обстоятельство, что в последовавшей дискуссии Молотов согласился, что эта статья в советском проекте договора о коллективной безопасности может быть исправлена. Он отметил, что если идея коллективной безопасности неприемлема, то советское предложение потерпит неудачу. Если идея не отвергнута, но требуется иной проект или исправления к изначальному проекту - это уже другой вопрос65.
      На заседании 15 февраля Молотов специально высказался в отношении американского членства в организации европейской коллективной безопасности: "можно иначе сформулировать этот пункт, иначе определить особое положение США, или вовсе исключить данный пункт. Мы готовы обсудить такие предложения, которые устроили бы всех"66.
      На этом же заседании Молотов проявил уступчивость в отношении НАТО, заявив, что идея о том, что договор о европейской коллективной безопасности направлен против НАТО, является дезинформацией. Договор о европейской коллективной безопасности направлен против ЕОС и перевооружения Германии67. Побуждаемый французским министром иностранных дел Ж. Бидо и британским министром иностранных дел А. Иденом, Молотов снова вернулся к проблеме НАТО на заседании 17 февраля: "Советская делегация может лишь повторить тот ответ на этот вопрос, который был дан на прошлом заседании. Проект "Общеевропейского договора" является альтернативой договора о "Европейском оборонительном сообществе"... Что касается того, совместим ли Североатлантический договор с "Общеевропейским договором", то нельзя забывать о том, что о Североатлантическом договоре имеются различные мнения. Г-н Иден не раз подчеркивал здесь, что с его точки зрения, этот договор имеет оборонительный характер. Об этом же говорил г-н Бидо. Но советское правительство оценивает существо Североатлантического договора иначе. Вот почему для того, чтобы исчерпывающим образом ответить на вопрос г-на Бидо, совместим ли Североатлантический договор с "Общеевропейским договором", четырем державам следует совместно изучить этот вопрос"68. Молотов не исключил, что Североатлантический пакт может быть исправлен и тогда расхождения относительно характера договора будут устранены69.
      Высказывания Молотова относительно участия США в системе европейской коллективной безопасности и советского подхода к НАТО были полностью приведены в "Правде"70. Эти заявления явились предвестием радикальной советской внешнеполитической инициативы: через несколько недель последовали предложения о присоединении СССР к НАТО.
      Важным для советского предложения по коллективной безопасности было то, что дискуссия об общеевропейском договоре являлась составной частью процесса, ведущего к заключению мирного договора с Германией. Действительно, организация общеевропейской системы коллективной безопасности была бы важным контекстом, в котором могло бы состояться подписание этого договора и формирование единой Германии. Иными словами, не было бы ни ЕОС, ни перевооружения Германии, и мир был бы защищен коллективными гарантиями против агрессии. Как заявил Молотов в речи, посвященной предложениям по коллективной безопасности: "Создание системы коллективной безопасности в Европе не может и не должно в какой бы то ни было степени умалять значение необходимости скорейшего урегулирования германского вопроса в соответствии с требованиями поддержания мира в Европе. Более того, осуществление системы коллективной безопасности может содействовать созданию более благоприятных условий для урегулирования германского вопроса, поскольку она исключает вовлечение той или иной части Германии в военные группировки и устраняет, таким образом, одно из главнейших препятствий на пути создания единого миролюбивого и демократического германского государства"71.
      Западные державы имели иное видение проблемы. Для них ЕОС было оборонительной организацией, а также способом к сдерживанию Германии и, одновременно, усилению западной обороны против советской угрозы. В отличие от Молотова, урок, который западные представители извлекли из предвоенной истории, заключался в том, что карательная политика только подстегнула бы германский национализм, и что разоруженная и нейтральная Германия нежизнеспособна в долгосрочной перспективе. Соответственно, гораздо лучше приручить Германию, чем включать ее в систему коллективной безопасности, как предлагает советская сторона. Следовательно, западные представители не выразили доверия в отношении советских предложений, как по германскому вопросу, так и по европейской коллективной безопасности: они рассматривали их как прикрытие для зловещих замыслов Кремля. В своем радио - и телеобращении к американской аудитории от 24 февраля Даллес описал советские намерения как создание контролируемой коммунистами Германии и контролируемой СССР Европы, из которой США были бы полностью удалены. Он высмеял предложение Молотова о коллективной безопасности, как "настолько нелепое, что когда он зачитывал его, смех звучал на западной стороне стола переговоров, приводя в уныние коммунистическую делегацию"72.
      26 февраля в докладе Совету национальной безопасности Даллес был не менее едким, когда доказывал, что конференция показала невозможность нейтрализации Германии и Австрии, даже если бы это было желательно, поскольку СССР не согласился бы на меньшее, чем полный контроль над этими странами. Чего хотят Советы, говорил Даллес, так это раздела мира, при котором США были бы ограничены Западным полушарием, в то время как СССР доминировал бы в Евразии73.
      По возвращении из Берлина Молотов набросал проект указаний для советской прессы по освещению результатов совещания. Хотя эти инструкции были весьма критичными в отношении западных держав, обвиняя их в разделении Германии и возрождении германского милитаризма, прессе также рекомендовалось выдвинуть на первый план роль конференции в уменьшении международной напряженности. "Советская печать, - говорилось в документе, - должна действовать аргументированно, но умеренно, давая отпор буржуазным нападкам на политику СССР"74.
      В начале марта Молотов представил отчет о совещании на очередном пленуме ЦК КПСС. В его докладе сильно критиковалась политика Запада, однако Молотов видел надежду в росте народной оппозиции ЕОС в Западной Европе, особенно во Франции и Западной Германии. Ни в коем случае не отказываясь от своих предложений по коллективной безопасности в свете резкого отпора со стороны Запада, советская сторона рассматривала Берлинское совещание как площадку для запуска политической и дипломатической кампании, продвигающей их альтернативное видение европейской безопасности. Главной целью этой кампании должна была стать Франция, которой приходилось ратифицировать парижско-боннские соглашения и которая была глубоко обеспокоена ремилитаризацией Германии. Таким образом, как заключал Молотов, хотя договоренность о проведении пятисторонней конференции по проблемам Дальнего Востока была важной и совещание представителей великих держав после пятилетнего перерыва само по себе было важным, "результаты Берлинского совещания, конечно же, не стоит переоценивать"75.
      Доклад Молотова был опубликован в "Правде" от 5 марта, однако в этом варианте опускался следующий фрагмент: "Необходимо специально отметить, что наше правительство и Центральный комитет коммунистической партии придавали большую важность подготовке советской делегации к совещанию. В результате, как вы знаете из нашей прессы, советская делегация прибыла на Берлинское совещание не с пустыми руками. Все темы, все решения Берлинского совещания были затронуты в ходе нескольких обсуждений в Президиуме ЦК перед совещанием. Проекты Министерства иностранных дел детально обсуждались и были улучшены и дополнены в ходе этого обсуждения. Это говорит о значении и силе коллективного руководства, которое было упрочено в нашем центральном комитете в последнее время. Мы прибыли в Берлин с ясной программой и детальными инструкциями. Перед нашим Президиумом ЦК стояла фундаментальная задача изобретения мер, которые могли бы помочь уменьшению напряженности в международных отношениях и, одновременно, дальнейшему укреплению международных позиций Советского Союза. Такова неизменная политика Советского правительства, направленная на сохранение мира"76.
      Возможно, Молотов таким образом отдавал дань традиционной постсталинской риторике о достоинствах коллективного руководства, однако, может быть, он также пытался свести к нулю возможную критику в отношении его стратегии и тактики на конференции. В Берлине он упорно пытался достичь соглашения с Западом и в этих попытках, возможно, выходил за рамки полученных им инструкций. Как отмечал после конференции госсекретарь США Даллес, "Молотов говорил с явным осознанием собственной власти. Советский министр иностранных дел более не выступал как простой подчиненный, как во времена Сталина. Он казался сравнительно свободным, по крайней мере, в принятии собственных решений при минимальном обращении к Москве за инструкциями"77.
      Когда Молотов завершил свой доклад на пленуме, Маленков вступил в дискуссию, чтобы придать более позитивный характер оценке итогов конференции, сказав, что она привела к усилению международных позиций Советского Союза и нанесла "действенный удар" по планам ЕОС. Маленков добавил, что пленум должен признать, что Молотов соответствовал порученным ему задачам и советская делегация на Берлинском совещании была на высоте. Это замечание было встречено "бурными и продолжительными аплодисментами". Затем Маленков, от имени Президиума, выступил с предложением об одобрении деятельности советской делегации на Берлинском совещании. Хрущев, председательствовавший на заседании, ничего не добавил, а сразу предложил проголосовать за резолюцию (была принята единогласно), а затем объявил о закрытии пленума78.
      В ходе Берлинского совещания советская сторона отслеживала освещение своих предложений в западной прессе, которая проявила большой интерес к предложению по европейской коллективной безопасности79. Сразу по возвращении в Москву Молотов занялся вопросами, относящимися к участию США в европейской коллективной безопасности и советскому подходу к НАТО. Группе сотрудников МИД было поручено сформулировать новую политику в этом вопросе и они выступили с предложением о том, что США должны быть полноправным членом организации европейской коллективной безопасности, а СССР должен вступить в НАТО. В проекте записки в Президиум ЦК КПСС от 10 марта 1954 г., в которой рекомендовалась данная политическая линия, Молотов обращал внимание на то, что: "Участие США в общеевропейском соглашении... не означало бы, что позиция США была бы сопоставима с позицией европейских государств, принимая во внимание, что было бы недопустимо для американских войск оставаться в Европе после решения германского вопроса... [и]... в результате присоединения СССР к Североатлантическому альянсу, произошли бы фундаментальные изменения в его характере, и он бы разрушился как агрессивный альянс, направленный против СССР"80.
      Эти внутренние размышления и движение в направлении более гибкой позиции в отношении США и НАТО имели отклик в ходе мартовской кампании 1954 г. по выборам в Верховный Совет СССР. В предвыборных речах и Маленков и Молотов подчеркивали важность борьбы за европейскую коллективную безопасность. Маленков был особенно решителен: "За последнее время агрессивные круги все более открыто проводят политику... раскола Европы, натравливание одной части европейских государств на другую. Но этой линии противостоит крепнущая солидарность европейских народов в деле борьбы против губительной политики раскола, в деле защиты мира и прогресса... Неправда, что человечеству остается выбирать лишь между двумя возможностями: либо новая мировая бойня, либо так называемая холодная война. Народы кровно заинтересованы в прочном укреплении мира. Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики "холодной войны", ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой бойни, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации... главным препятствием на пути к дальнейшему ослаблению международной напряженности является то, что западные державы подходят к решению важных международных вопросов как замкнутая военная группировка, которая ставит превыше всего агрессивные военно-стратегические соображения. Только этим можно объяснить отношение, проявленное западными державами к предложению о заключении Общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе... Можно не сомневаться, что при наличии действительного стремления к обеспечению безопасности в Европе, представилось бы возможным преодолеть препятствия к заключению Общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе"81.
      Молотов в своей речи дал отпор критике в отношении предложенного СССР договора, в плане того, что в нем США не были включены в предлагаемую организацию коллективной безопасности, подчеркнув, что "в ходе Берлинского совещания не отрицалась возможность рассмотрения соответствующих поправок к представленному проекту". Как утверждал Молотов, "Советский проект "Общеевропейского договора" ... несовместим с попытками создания военных группировок европейских государств, ведущими к новой войне в Европе. Этот проект является средством сплочения народов Европы в интересах укрепления мира и международной безопасности"82.
      В своей предвыборной речи Хрущев отметил, что на Берлинском совещании "делегация Советского Союза выдвинула конкретные предложения, направленные на ослабление напряженности в международных отношениях", но он не уточнил, в чем они состояли. Главной международной темой его выступления было растущее значение социалистического лагеря. Речь Хрущева завершалась так: "как могучий исполин Советская держава, в братском сотрудничестве со странами народной демократии, уверенно идет вперед к великой цели, одерживая одну победу за другой. Нет в мире таких сил, которые могли бы приостановить наше победоносное движение к коммунизму"83.
      Открытость Москвы к дальнейшим переговорам с Западом была подхвачена советской прессой. В статье в "Новом времени" цитировались предвыборные речи Молотова и Маленкова и доказывалось, что "вывод о том, что общеевропейская система коллективной безопасности "несовместима" с Атлантическим союзом, является чистым продуктом западной пропаганды"84.
      В конце марта 1954 г. советское правительство выступило с новой нотой по коллективной безопасности, в которой содержались два новых пункта по сравнению с проектом договора, предложенным на Берлинском совещании. Во-первых, США не исключались из числа формальных участников системы коллективной безопасности в Европе. Во-вторых, если НАТО утратит свой агрессивный характер, СССР мог бы рассмотреть вопрос о своем участии в этой организации. В подобных обстоятельствах, как заключалось в тексте ноты, НАТО "перестала бы быть закрытым военным объединением государств и стала бы открытой для прочих европейских государств, что, вместе с созданием эффективной системы европейской коллективной безопасности, имело бы огромную важность для содействия миру во всем мире"85.
      7 мая 1954 г. западные державы отвергли советское предложение о вступлении в НАТО на том основании, что участие СССР в НАТО было бы несовместимым с целями этой организации86.
      Это был не первый и не последний случай, когда СССР заявлял, что если НАТО является оборонительным союзом, то он хотел бы присоединиться к нему. На совещании заместителей министров иностранных дел в 1951 г. Громыко говорил, что если НАТО направлен против германской агрессии, СССР хотел бы стать его членом. Это высказывание было опубликовано в "Правде"87. В августе 1952 г. Сталин пошутил в разговоре с французским послом, что если НАТО - миролюбивый союз, то тогда Советскому Союзу следовало бы присоединиться к нему88.
      Само-собой, Сталин и Громыко таким образом стремились "набрать очки" в пропагандистских целях и мартовская нота 1954 г. также имела пропагандистскую направленность. Но это было также серьезным предложением, разработанным для того, чтобы сделать идею коллективной безопасности более приемлемой для Запада и открыть путь к переговорам, ведущим к общеевропейской разрядке. В действительности, двойное предложение об участии США в европейской безопасности, с одной стороны, и советском участии в НАТО - с другой, было одним из множества подобных шагов в сторону компромисса с Западом. Эта склонность к поиску столь радикального и всестороннего урегулирования с Западом была подкреплена позитивным воздействием, которое произвела на западную общественность переформулировка советской позиции по Европейской коллективной безопасности89.
      Параллельно с продолжением кампании по коллективной безопасности советское руководство размышляло о том, что можно предпринять в германском вопросе. Поскольку в тот момент переговоры с Западом были заблокированы, внимание Москвы сосредоточилось на мерах по усилению позиций ГДР. В записке Молотову от 27 февраля 1954 г. Пушкин и Семенов делали различные предложения, чтобы повысить статус и авторитет правительства ГДР90. Многие из их предложений нашли свое публичное выражение в советском заявлении об отношениях с ГДР, появившемся 26 марта 1954 г. В нем провозглашалось, что отношения Советского Союза с ГДР впредь будут такими же как и с остальными независимыми государствами, и что восточногерманское правительство будет свободно в определении своей внутренней и внешней политики. С этой целью советский надзор в органах власти ГДР был отменен, а роль Советского Верховного комиссара по Германии - главы оккупационных властей в Восточной Германии существенно уменьшилась91.
      Подобные мероприятия отражали тенденцию в Советской политике по укреплению позиций ГДР как отдельного германского государства, однако другим приоритетом МИД оставалась борьба за объединение Германии в приемлемой форме. В комментарии к мартовскому 1954 г. политическому заявлению Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) "Принципы для воссоединения Германии в мирное, демократическое независимое государство" Пушкин и Семенов говорили, что "документ требует серьезного исправления, поскольку в нем не был сделан необходимый акцент на борьбу против парижско-боннских соглашений и упускался призыв к долгу Западногерманского правительства по заключению мирного договора, который привел бы к воссоединению Германии"92. Семенов и Пушкин предлагали провести в Германии референдум по вопросу: мирный договор против парижско-боннских договоренностей. Эта идея впервые была высказана Молотовым на Берлинском совещании. В июне 1954 г. официальный, контролируемый властями референдум был проведен в ГДР. Неудивительно, что предложение по мирному договору, согласно официальным данным, получило подавляющую поддержку населения Восточной Германии. Неофициальный референдум в Западной Германии по тому же вопросу привел к схожему результату: около 90% - в пользу мирного договора, однако в ФРГ голосовали только 500 тыс. чел.93
      Примером позиции МИД СССР по германскому вопросу была памятная записка Грибанова от 16 июля 1954 г. Автор писал Молотову, что, несмотря на то, что СССР должен придерживаться позиции, изложенной на Берлинском совещании (временное общегерманское правительство, переговоры по мирному договору, вывод оккупационных войск и т.д.), если по этим предложениям не удастся добиться прогресса, СССР должен попробовать достичь договоренности с Западом по некоторым другим вопросам, включая временный вывод оккупационных войск к границам Германии; организацию общегерманского совещания по экономическим и культурным связям между двумя германскими государствами; проведение общеберлинских выборов94.
      Эти идеи не были воплощены на практике, однако они показывают, как отмечает Ф. И. Новик, что после Берлинского совещания советская дипломатия продолжала искать пути достижения соглашения с Западом, если не по основным проблемам объединения Германии, то хотя бы по другим вопросам, в которых можно было достичь скорее восстановления отношений, нежели дальнейшего размежевания двух германских государств95.
      В тот же день Грибанов составил еще один документ - анализ влияния советских предложений по европейской коллективной безопасности на западную политику в германском вопросе. Основной посылкой Грибанова было то, что советские предложения оставались в центре общественного внимания на Западе, особенно после появления мартовской ноты, предлагавшей вступление СССР в НАТО. Согласно Грибанову, советские предложения имели существенное влияние на рост движения против ратификации парижско-боннских соглашений, особенно во Франции96. Летом 1954 г. перспективы провала проекта ЕОС привлекали внимание Москвы гораздо больше, чем германский вопрос, поскольку это предоставляло возможность вернуть дипломатическое измерение кампании в пользу европейской коллективной безопасности.
      ОТ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ К ВАРШАВСКОМУ ДОГОВОРУ
      Выдвижение новой советской инициативы по коллективной безопасности было обусловлено успехом Женевской конференции, на которой были подписаны соглашения, положившие конец войне в Индокитае97. Конференция завершилась 21 июля 1954 г. и уже на следующий день Москва выступила с заявлением, подчеркивавшим важность уроков конференции для других международных переговоров: "Тот факт, что Женевская конференция завершилась соглашением заинтересованных государств, является новым доказательством плодотворности международных переговоров, учитывая добрую волю сторон, доказательством того, что основные международные вопросы могут быть решены с помощью этого метода... Результаты Женевской конференции подтверждают убежденность Советского правительства в том, что сейчас не существует таких спорных вопросов в международных отношениях, которые не могли бы быть урегулированы путем переговоров и соглашений, направленных на обеспечение международной безопасности, ослабление международной напряженности и мирное сосуществование государств, независимо от их социальных систем"98.
      24 июля 1954 г. советская сторона опубликовала ответ на западную ноту от 7 мая 1954 г. В советской ноте содержались два новых предложения. Первое - то, что проект договора о Европейской коллективной безопасности должен быть расширен и включать статьи не только о политическом, но и об экономическом сотрудничестве. Второе - что нужно провести конференцию для обсуждения организации системы коллективной безопасности в Европе. США, наряду со всеми европейскими государствами, должны были быть ее участниками, а коммунистическому Китаю было бы предложено прислать наблюдателей99.
      30 августа 1954 г. французская Национальная ассамблея значительным большинством отвергла план ЕОС. В заявлении, опубликованном 10 сентября 1954 г., СССР приветствовал "крах этого планировавшегося военного блока" и повторял "предложения по системе Европейской коллективной безопасности, организация которой облегчила бы объединение Германии в качестве мирного и демократического государства"100. Однако в тот же день западные державы опубликовали свой ответ на советскую ноту от 24 июля 1954 г. В ноте западных держав снова заявлялись требования общегерманских выборов и немедленного заключения мирного договора с Австрией, однако предполагалась и возможность совещания министров иностранных дел по европейской безопасности, если эти вопросы могли быть решены. К тому времени как СССР опубликовал ответную ноту - 23 октября 1954 г. - лондонско-парижские соглашения о прямом приеме Западной Германии в НАТО, ставшие альтернативой провалившемуся проекту ЕОС, уже находились в процессе заключения.
      Москва ответила на такое развитие событий предупреждением, что "если эти решения будут выполнены, Западную Германию нельзя больше будет рассматривать как мирное государство, и это сделает воссоединение Германии невозможным в течение длительного времени". Советская нота завершалась согласием с идеей проведения совещания министров иностранных дел, если оно будет рассматривать такие вопросы, как: общегерманские выборы, ведущие к воссоединению Германии в качестве мирного и демократического государства; вывод оккупационных сил из Германии; проведение общеевропейской конференции по коллективной безопасности101.
      Столкнувшись с отсутствием какого-либо прогресса в обсуждении своих предложений по европейской коллективной безопасности, советская сторона решила проявить инициативу в одностороннем порядке. 13 ноября 1954 г. была опубликована советская нота о том, что конференция будет проведена в Москве (или в Париже, если западные страны согласятся в ней участвовать) 29 ноября 1954 г.102
      Приглашения присутствовать на конференции были направлены США и всем европейским странам, однако западные державы отказались от участия на том основании, что советские предложения не содержат ничего нового ни по германскому вопросу, ни по европейской безопасности. Западная нота от 29 ноября 1954 г. выдвигала контрпредложение о немедленном подписании мирного договора с Австрией и прояснении позиции СССР по общегерманским выборам до проведения следующей конференции министров иностранных дел. В случае успеха этой конференции можно было бы созвать более широкое совещание по европейской безопасности103. Другими словами, так как это касалось западных держав, не могло быть и речи о коллективной безопасности до решения германского вопроса.
      "Совещание европейских стран по сохранению мира и безопасности в Европе" с участием СССР и его союзников по восточному блоку прошло в Москве с 29 ноября по 2 декабря 1954 г. Оно представило все известные советские доводы против ЕОС, НАТО и перевооружения Западной Германии и в поддержку общеевропейской коллективной безопасности. Однако на нем была поднята еще одна новая тема, заявленная Молотовым в его речи на конференции: "Миролюбивые страны не могут не замечать того, что агрессивные элементы в ряде западных стран стремятся предотвратить создание системы коллективной европейской безопасности. Они теперь удваивают свои усилия по созданию военных объединений, представляющих опасность для мира... Поэтому мы не можем игнорировать или недооценивать того факта, что ратификация Парижских соглашений повлечет необходимость принятия новых весомых мер с целью обеспечения надлежащей защиты миролюбивых государств". Этот пункт был повторен в коммюнике, изданном по итогам совещания: "если эти военные альянсы в Европе будут наращивать свои наземные, воздушные и прочие силы... прочие европейские государства неизбежно будут вынуждены принять эффективные меры для самообороны, чтобы защитить себя от нападения"104.
      Непосредственно после совещания в МИД СССР началась работа над новым набором политических установок по германскому вопросу и европейской безопасности. Уже в день окончания конференции Семенов представил Молотову серию предложений о "дальнейших мероприятиях СССР, связанных с ратификацией Парижских соглашений". Основное предложение Семенова состояло в проведении второй конференции по европейской безопасности с целью заключения договора о коллективной обороне, включая создание объединенного военного командования восточного блока. С этим было связано и предложение о подписании двустороннего договора об обороне между ГДР и СССР, а также между Восточной Германией и другими "народными демократиями"105.
      В течение декабря 1954 г. и января 1955 г. министерство работало над этими предложениями.106 25 февраля 1955 г. Молотов направил проект в Президиум ЦК вместе с запиской, в которой предлагалось проведение второй советско-восточноевропейской конференции по европейской коллективной безопасности. Среди предложений в проекте МИД содержалась статья договора, учреждавшая объединенное военное командование - условие, в дальнейшем разработанное Молотовым и министром обороны СССР Г. К. Жуковым в марте-апреле 1955 г.
      Хотя Восточная Германия должна была стать участником договора, вопрос о ее участии в объединенном военном командовании был пока отложен. В записке в Президиум ЦК от 9 мая 1955 г. Молотов писал, что было бы целесообразно для правительства ГДР заявить, что будущая объединенная Германия не будет связана многосторонним пактом о взаимопомощи107.
      Публично Молотов обозначил свои намерения в заявлении от 15 января 1955 г. по германскому вопросу: "Если парижские соглашения будут ратифицированы, создастся новая ситуация, в которой Советский Союз предпримет меры не только для укрепления дружественных связей с Германской демократической республикой, но также, посредством объединенных усилий миролюбивых европейских государств, для укрепления мира и безопасности в Европе"108.
      В речи перед Верховным Советом СССР от 8 февраля 1955 г. Молотов сказал: "Советский Союз и другие миролюбивые государства, против которых направлены Парижские соглашения, не будут сидеть сложа руки. Им придется принять соответствующие меры для более эффективной защиты своей безопасности и защиты мира в Европе... Эти меры в первую очередь включают... договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи... Поэтому, чтобы не терять времени, консультации по этому вопросу уже ведутся. На новые военные союзы и блоки, создающиеся в соединении с германским милитаризмом, мы ответим дальнейшим укреплением наших рядов, укреплением наших уз дружбы, развивая наше сотрудничество в целом и там, где это необходимо, расширяя возможности нашей взаимопомощи"109.
      Второе "Совещание европейских стран по сохранению мира и безопасности в Европе" было проведено в Варшаве 11 - 14 мая 1955 г. Оно завершилось подписанием многостороннего Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи - пакта, который ознаменовал образование Организации Варшавского договора (ОВД). Главной причиной создания Варшавского пакта было то, что ратификация Боннским парламентом парижско-лондонских соглашений в феврале-марте 1955 г. создала ситуацию, которая требовала новых мер для противостояния угрозе возрождения германского милитаризма. Но даже в этом случае путь к мирному урегулированию германского вопроса не был закрыт и проект Европейской коллективной безопасности также не был полностью оставлен. Главную речь на конференции произнес Булганин, сменивший Маленкова на посту главы правительства. Он сказал, что Советский Союз был "готов оказать всевозможную помощь восстановлению единства Германии и заключению мирного договора с Германией на приемлемой основе". Он также повторил советское предложение о выводе оккупационных сил из Германии и отметил, что "Советское правительство продолжает придерживаться точки зрения о том, что... лучший путь для сохранения мира и предотвращения новой агрессии... заключается в организации системы коллективной безопасности с участием всех европейских стран, вне зависимости от их социального устройства... Ратификация Парижских соглашений сделала разрешение этой проблемы более трудным, но не сняла его с повестки дня"111.
      ОВД часто рассматривается как советский противовес НАТО, но его действительным смыслом была кампания по созданию Европейской коллективной безопасности; его назначение было скорее политическим, чем военным: показать пример общеевропейской коллективной безопасности. Как говорилось в заключительной статье Варшавского договора: "в случае создания в Европе системы коллективной безопасности... настоящий договор утрачивает свою силу со дня вступления в действие общеевропейского договора"112.
      Несмотря на препятствие, каковым стало вступление ФРГ в НАТО, Москва сохраняла оптимизм относительно шансов удачной кампании за европейскую коллективную безопасность, не в последнюю очередь потому, что имелись некоторые позитивные моменты, в особенности - неизбежное подписание соглашения между СССР и Западом о воссоединении Австрии.
      Противоречия в отношениях между СССР и Западом, связанные с договором, который должен был подвести черту под союзнической оккупацией Австрии, были устранены Молотовым в речи в феврале 1955 г. на заседании Верховного Совета СССР. Годом раньше, на Берлинском совещании, Молотов выделил два условия подписания австрийского договора: гарантия нейтралитета и сохранение символического советского оккупационного контингента до подписания мирного договора с Германией. Цель выдвижения этих условий состояла в том, чтобы защититься от возможности нового "аншлюса" и оказать дополнительное давление на Запад в переговорах по мирному договору с Германией. В речи перед Верховным Советом СССР Молотов изменил позицию, сказав, что в случае получения гарантий недопущения нового "аншлюса", все войска могут быть выведены еще до подписания мирного договора с Германией. Но Молотов также призвал к конференции с участием СССР и стран Запада, посвященной как австрийскому, так и германскому вопросам, таким образом сохранив взаимосвязь между двумя будущими договорами113. Однако несколькими днями позже австрийский посол в Москве Н. Бишоф намекнул Семенову, что возможны двусторонние переговоры с СССР по вопросу о договоре114. Молотов получил от Президиума ЦК поручение использовать эту возможность.
      25 февраля 1955 г. Молотов в беседе с Бишофом указал на то, что его речь в Верховном Совете о выводе войск из Австрии до заключения мирного договора с Германией является новой позицией СССР, которая также подразумевает возможность новых переговоров115. Последовали дипломатические переговоры, которые проложили путь в Москву австрийской правительственной делегации во главе с канцлером Ю. Рабом. Результатом визита Раба в Москву в середине апреля 1955 г. стало совместное коммюнике, в котором Австрия обязалась сохранять вечный нейтралитет, а СССР соглашался вывести свои оккупационные войска из Австрии к 31 декабря 1955 г.116
      В Вене начались переговоры четырех держав и 15 мая 1955 г. Австрийский государственный договор был подписан. В своей речи на церемонии подписания Молотов заявил, что "заключение Австрийского государственного договора будет способствовать ослаблению международной напряженности и в этом заключается его особая важность"117.
      Обычно утверждается, что Молотов был против ухода советских войск из Австрии, что его заставили пойти на это другие представители советского руководства, благожелательно относившиеся к инициативе, которая могла бы улучшить перспективы разрядки между Западом и Востоком. Возникновение этой легенды может быть отнесено к июльскому пленуму ЦК 1955 г.118 На этом пленуме развернулась широкая дискуссия по советско-югославским отношениям, которая концентрировалась вокруг оппозиции со стороны Молотова восстановлению межпартийных отношений с югославскими коммунистами. Молотов не возражал против восстановления политических и дипломатических отношений с Югославией, однако он не соглашался с полным отказом от прежней советской критики Тито как отступника от идей марксизма-ленинизма (критики, которую Молотов вместе со Сталиным сформулировал и озвучил). На пленуме Молотов был подвергнут критике за эту позицию, которую он отстаивал в ходе дискуссий в Президиуме ЦК в предшествующие месяцы119; причем эта критика была включена в формальную резолюцию, которую принял пленум. В своей речи, открывающей пленум, Хрущев сосредоточился на югославском вопросе и не упоминал австрийский. Однако выступавшим сразу после того, как Молотов дал свой первый ответ, был Булганин, который расширил нападки на Молотова, включив его прочие внешнеполитические просчеты, в том числе и в отношении Австрии. Замечания Булганина были подхвачены Микояном, который детально разъяснил, как Молотов сопротивлялся изменению политики на австрийском направлении. Прочие выступавшие также упоминали ошибочную позицию Молотова в австрийском вопросе. В своей заключительной речи Хрущев посвятил значительную часть австрийскому вопросу. Основной смысл слов Хрущева заключался в том, что Молотов мешал заключению договора по Австрии и был серьезно настроен на сохранение присутствия советских войск в Австрии.
      Реакция Молотова на эти нападки была и покаянной и вызывающей одновременно. В своем первом ответе на речь Хрущева он защищал предшествующую политику в отношении Югославии как вполне законную критику националистических отклонений со стороны Тито и указывал, что недавно Белград принял внешнеполитическую программу, весьма отличающуюся от советской. Однако в конце дискуссии Молотов несколько отступил: он признался "в грехе оппозиции" в отношении югославского вопроса и заверял в своей вечной верности партии и ее руководству. В отношении австрийского вопроса он заявил, что никогда не сомневался в том, что этот вопрос должен быть решен. Молотов ссылался на то, что МИД, возможно, промедлил с изменением позиции по указанным вопросам. Касательно своих возражений по отдельным пунктам, он говорил, что они не были существенными. Касательно упоминавшегося предложения МИД в первоначальном варианте сохранить право СССР снова ввести войска в Австрию, в случае осложнений, связанных с ремилитаризацией Западной Германии, Молотов говорил, что МИД не настаивал на нем, в противном случае это была бы ошибка. Он не отрицал, что некоторые предложения МИД могли быть неправильными или неточными. Президиум и ЦК поправляли их, требуя большей четкости и ясности в проектах. Но это, по его мнению, было вполне рабочим моментом120.
      Версия событий, изложенная Молотовым, подтверждается А. М. Филитовым, который утверждает, что переформулирование советской политики в австрийском вопросе в начале 1955 г. исходило от МИД121.
      Без сомнения, обсуждения в Президиуме ЦК сыграли роль в этом процессе. Представляется вполне вероятным, что Молотов был тверже остальных советских руководителей в плане сохранения увязки этого вопроса с заключением мирного договора с Германией. Но различия между старой и новой позицией СССР в вопросе австрийского мирного договора не следует переоценивать: они сводились к тому, сохранять или нет символический советский контингент в Австрии до подписания мирного договора с Германией. Прежняя позиция имела смысл в плане заключения сделки в контексте ожидаемого обсуждения по германскому мирному договору, однако к началу 1955 г. эти надежды исчезли и тактические преимущества изменились в пользу подписания договора с Австрией, что могло бы послужить шаблоном для возможного урегулирования по Германии. Если не принимать во внимание последовавшую полемику, не существует свидетельств того, что Молотов испытывал трудности с принятием новой политической линии. Нет также никаких причин полагать, что он вообще мог испытывать проблемы в этой связи, особенно в свете того, что нам теперь известно о его приверженности внешнеполитической линии, направленной на ведение переговоров с Западом.
      Если полагать, что в Президиуме ЦК в 1955 г. были "голуби" и "ястребы" (хотя на самом деле ситуация была куда сложнее), тогда Молотов был в первом из этих двух лагерей, а Хрущев - во втором. Как Хрущев давал понять, особенно в его заключительных высказываниях на пленуме, основной направляющей его решимости исправить отношения с Тито была не разрядка с Западом, а его собственная концепция укрепления братской дружбы в рамках соцлагеря: "После Второй мировой войны страны с общим населением в 900 миллионов человек откололись от лагеря империализма. Народная революция победила в такой огромной стране как Китай. Эти страны координируют свои действия... Советский Союз, Китайская народная республика и остальные страны народной демократии должны исходить из общих интересов рабочего класса и всех трудящихся, из интересов борьбы за победу коммунизма. Таким образом, мы должны заботиться о том, чтобы использовать все материальные и духовные возможности для укрепления нашего социалистического лагеря... Понимать, что социалистические страны обязаны помогать друг другу, чтобы дружба между нами укреплялась... Исторический опыт Советского Союза подчеркивает учение Ленина о том, что различные страны, объединенные интересами сохранения завоеваний социализма, могут выбирать разные формы и методы решения конкретных проблем социалистического строительства, в зависимости от их исторических и национальных особенностей"122.
      Эти приоритеты вели Хрущева к тому, чтобы предпочесть реальность существования социалистической ГДР неопределенному исходу переговоров по урегулированию германского вопроса. Однако Молотов и МИД продолжали бороться за конструктивные переговоры с Западом, которые могли бы привести к созданию общеевропейской системы коллективной безопасности и затем к нейтрализации объединенной Германии.
      ДВЕ ЖЕНЕВЫ
      Заключительная фаза советской кампании по созданию европейской коллективной безопасности охватывает женевскую встречу на высшем уровне (18 - 23 июля 1955 г.) и совещание министров иностранных дел (26 октября - 16 ноября 1955 г.) в Женеве. Линия на создание системы европейской коллективной безопасности, выдвинутая Советским Союзом на этих встречах, была в целом сходной с той, что была представлена годом ранее на Берлинском совещании, однако с некоторыми важными дополнениями и исправлениями. Данные политические акции были разработаны, чтобы ограничить эффект поляризации, вызванный расширением НАТО и созданием ОВД, и облегчить ведение серьезных переговоров об организации общеевропейской системы коллективной безопасности.
      Приглашение на саммит для обсуждения мировых проблем было сделано западными державами 10 мая 1955 г., и 24 мая советская сторона приняла его. С этим обстоятельством совпало переформулирование политики Москвы в германском вопросе. 27 мая 1955 г. Пушкин направил Молотову документ, озаглавленный "К вопросу о новых советских предложениях относительно объединения Германии". Исходным пунктом его записки была новая ситуация, созданная с вхождением Западной Германии в НАТО. Поскольку представлялось маловероятным, что в ближайшей перспективе Западную Германию можно будет вынудить покинуть НАТО, требовался новый подход к объединению Германии.
      В центре предлагаемой Пушкиным политической перспективы была идея процесса восстановления отношений между ГДР и ФРГ и достижения объединения Германии постепенно, шаг за шагом123. Эта концепция длительного перехода к германскому единству имела двойной смысл. Во-первых, она подчеркивала важность системы коллективной безопасности, которая должна была обеспечить существенные условия для конструктивного сосуществования двух германских государств. Во-вторых, что представлялось более насущным, если ГДР приходилось сосуществовать и стремиться к восстановлению отношений с Западной Германией, то же самое следовало сделать СССР.
      В январе 1955 г. Советский Союз заявил о своей готовности нормализовать отношения с ФРГ. В конце того же месяца было издано постановление о прекращении состояния войны с Германией. Декларация была направлена на облегчение подписания договора между СССР и ГДР, однако она также открывала путь к установлению нормальных дипломатических отношений с боннским правительством.
      8 июня 1955 г. советская сторона опубликовала заявление с предложением об установлении прямых политических, торговых и культурных связей с ФРГ и приглашением федеральному канцлеру К. Аденауэру посетить Москву для переговоров. Западногерманская сторона отреагировала на эту инициативу позитивно, однако предложила неофициальные переговоры для выяснения ряда вопросов, перед тем как приступить к официальным дискуссиям. Продолжение переговоров принесло свои плоды в виде визита Аденауэра в Москву в сентябре 1955 г. и установления дипломатических отношений между СССР и ФРГ124.
      Это событие было "уравновешено" подписанием 27 сентября 1955 г. договора между СССР и ГДР, в котором стороны заверяли друг друга в дружбе, сотрудничестве и продолжении усилий для достижения "объединения Германии на мирной и демократической основе". Одновременно СССР объявил о прекращении деятельности своего Верховного комиссара в Германии и о передаче восточным немцам контроля над границами с Западной Германией, включая Берлин. Это соглашение в действительности было результатом предложения МИД, выдвинутого в декабре 1954 г. относительно пакта о взаимопомощи между ГДР и СССР125.
      Концепция многофазового подхода в достижении целей также проявилась как центральная в переформулировании советской политики коллективной безопасности. Директивы для советской делегации на женевской встрече126 определяли в качестве наиважнейшей цели СССР уменьшение международной напряженности и развитие доверительных отношений между государствами. Что касается коллективной безопасности, то на западные возражения против предыдущих советских предложений следовало ответить выдвижением новых мероприятий, состоящих из двух стадий. На первой стадии (в течение 2 - 3 лет) соглашения и структуры, создающие основу НАТО и Варшавского пакта, оставались бы в силе, однако стороны объявили бы о ненападении и политическом сотрудничестве; на второй стадии существующие институты были бы заменены новой системой общеевропейской безопасности. Советская делегация получила инструкции не поднимать германский вопрос по собственной инициативе и противостоять любым попыткам увязать объединение Германии с проблемой коллективной безопасности. Занятие подобной позиции советской стороной было весьма любопытным, принимая во внимание ее предшествующие заявления о неразрывной связи между европейской безопасностью и германским вопросом. Однако советская сторона хотела бы также избежать спора с Западом по поводу общегерманских выборов, что могло бы отвлечь от приоритетного обсуждения вопросов европейской безопасности. Общегерманские выборы были вычеркнуты из советской повестки дня, по крайней мере, на ближайшее будущее. Было очевидно, что подобные выборы привели бы к созданию общегерманского правительства, которое захотело бы удержать Германию в НАТО, а это было абсолютно неприемлемо для Москвы.
      Вторым приоритетным вопросом для обсуждения в Женеве был контроль над вооружениями и ядерное разоружение. 10 мая 1955 г. Советский Союз выступил с призывом к ООН образовать Международное агентство, которое смогло бы контролировать радикальное сокращение вооружений и вооруженных сил и инициировать процесс запрещения ядерного оружия127. Советская делегация получила задание следовать этим предложениям и оказывать давление на западные государства с целью достижения соглашения.
      На совещании в Женеве, которое проходило с 18 по 23 июля 1955 г., советскую делегацию возглавлял Булганин. Его сопровождали Хрущев, Молотов и Жуков. В своей первой речи Булганин фактически повторил изначальные высказывания Молотова на Берлинском совещании, которое прошло 18 месяцами ранее. Он отметил, что цель конференции заключается "не в том, чтобы выдвигать здесь те или иные обвинения друг против друга, а в том, чтобы отыскать пути и средства ослабления международной напряженности и создания атмосферы доверия во взаимоотношениях между государствами". Позднее в своем выступлении Булганин выделил новое советское предложение поэтапного подхода к европейской безопасности. В отношении германского вопроса Булганин утверждал, что европейская коллективная безопасность является ключем к его решению. Это был пункт, к которому он вернулся в своей заключительной речи на совещании. Возникновение двух отдельных германских государств и их членство соответственно в НАТО и ОВД означали, что "механического слияния" двух частей Германии быть не могло. Что, как заявлял Булганин, требовалось в данной ситуации, так это создание внутренних и внешних условий, способствующих германскому объединению. Внешним условием являлась европейская коллективная безопасность, а внутренним должно было стать восстановление отношений двух германских государств128.
      В то время как Булганин беседовал с Эйзенхауэром, Иденом, который стал премьер-министром Великобритании, премьер-министром Франции Э. Фором, Молотов участвовал в параллельной дискуссии министров иностранных дел с Даллесом, Г. Макмилланом и А. Пине. В центре обсуждений были вопросы как переговоров на саммите, так и будущей конференции министров иностранных дел. Как и следовало ожидать, западные представители хотели обсуждать германскую проблему и вопрос общегерманских выборов. Молотов, верный своим инструкциям, настаивал, что европейская безопасность должна обсуждаться в первую очередь, отдельно от германского вопроса. Этот продолжительный спор был разрешен принятием решения обсуждать европейскую безопасность и германский вопрос в качестве первого пункта повестки дня будущего совещания министров иностранных дел. При этом оставалось неясным, будут ли эти два вопроса рассматриваться вместе или раздельно. Руководители внешнеполитических ведомств США, Великобритании и Франции расценивали особый акцент Молотова на проблему европейской безопасности как средство избежать или понизить важность обсуждения германского вопроса. Это в действительности было так, но это также отражало советские приоритеты и то, как Москва представляла себе развитие разрядки с Западом129.
      Единственным конкретным результатом саммита было соглашение о проведении совещания министров иностранных дел в Женеве в октябре 1955 г. для обсуждения европейской безопасности и германского вопроса, проблем разоружения и развития контактов между Востоком и Западом. Однако атмосфера на совещании была позитивной, особенно в ходе конфиденциальных заседаний и встреч130. Были достигнуты определенные подвижки по вопросу европейской безопасности. Выступая с первой речью, Идеи предложил Советскому Союзу подписать пакт безопасности, заключить соглашение об уровне вооруженных сил и вооружений на территории Германии и около ее границ, а также обсудить создание демилитаризованной зоны между Востоком и Западом в Центральной Европе. Фор говорил о создании общеевропейской организации безопасности в обмен на согласие СССР на объединение Германии. Эйзенхауэр был более сдержан на совещании, однако еще в мае он выступил с идеей создания "нейтрального пояса" в Центральной Европе131. На совещании Булганин отмел эти инициативы: он заявил, что СССР не нуждается в западных гарантиях своей безопасности. Однако заявления Запада обеспечили важные подходы к переформулированию советской политики коллективной безопасности в Европе на пути к совещанию министров иностранных дел. Самое важное, что директива глав правительств своим министрам иностранных дел включала указание рассмотреть пакт европейской безопасности на грядущем совещании132.
      Ко времени проведения женевской встречи Хрущев утвердил свое главенство в советском руководстве. Дискуссия по югославскому вопросу стала серьезным ударом по престижу Молотова и его позициям в советском руководстве и негативно сказалась на его способности сохранять инициативу и контроль над внешней политикой. Показательный случай, отображающий новое соотношение сил между Хрущевым и Молотовым, произошел за несколько дней до женевского совещания, во время обсуждения в Президиуме ЦК мидовского проекта заявления Булганина по германскому вопросу. Это заявление было подготовлено как ответ на западные претензии по поводу того, что СССР потерял интерес к объединению Германии. Проект отвергал эти предположения и подтверждал советскую поддержку идеи германского единства, но при этом доказывал, что это может быть достигнуто только в контексте европейской коллективной безопасности и постепенного восстановления отношений между ГДР и ФРГ. В этом заявлении не было ничего исключительного - его язык и тон были нормальными по советским меркам и его политическое содержание вполне соответствовало текущему развитию линии Москвы в германском вопросе и вопросе европейской коллективной безопасности. Но проект был отвергнут Хрущевым как слишком "задиристый" и "прямолинейный", в то время как по мнению Булганина заявление было "сухим", его тон "нетерпимым", а выводы не соответствовали тексту. Проект был "возвращен" в МИД, чтобы никогда больше не увидеть свет133. Приблизительно в это же время Молотову был нанесен еще один сокрушительный удар, когда мидовский проект заявления ТАСС по германскому вопросу был существенно исправлен Президиумом ЦК перед его публикацией. Главная цель поправок, внесенных Президиумом ЦК, состояла в том, чтобы обесценить вопрос общегерманских выборов и подчеркнуть необходимость постепенного и пошагового подхода к воссоединению Германии134.
      В Женеве присутствие Хрущева было весьма ощутимым. Однако Хрущев, как и Булганин, не отступали от ранее согласованной политической линии, произнося заранее подготовленные тексты речей, выработанные в сотрудничестве с Молотовым и МИД135.
      Возвращаясь из Женевы, Булганин и Хрущев остановились в Берлине для переговоров с руководством ГДР. 27 июля 1955 г. было опубликовано совместное коммюнике, в котором СССР и ГДР подтвердили обязательство добиваться воссоединения Германии в контексте восстановления отношений между двумя германскими государствами и движения к европейской коллективной безопасности136. Это заявление вполне соответствовало советской линии поведения в Женеве. Однако Хрущев также выступил в Берлине с речью на митинге, собравшем 250 тыс. человек, в которой он возвестил о существенном ужесточении советской позиции по германскому вопросу: "Нельзя решить германский вопрос за счет интересов Германской Демократической Республики. Мы уверены, что трудящиеся Германской Демократической Республики не согласятся с такой точкой зрения, которая учитывает лишь интересы западной группировки стран, в ущерб интересам Германской Демократической Республики. Может ли Германская Демократическая Республика согласиться с тем, чтобы ее включили в Североатлантический пакт и Западноевропейский союз и взвалили на ее плечи бремя гонки вооружений? Могут ли трудящиеся Германской Демократической Республики пойти на ликвидацию всех своих политических и социальных завоеваний, на ликвидацию всех демократических преобразований? Мы убеждены, что трудящиеся Германской Демократической Республики не согласятся пойти по такому пути"137.
      Поднятая Хрущевым тема была подхвачена Булганиным в докладе о женевском совещании на сессии Верховного Совета СССР 4 августа 1955 г.: "нельзя не учитывать того, что в обоих этих государствах сложились разные по своей природе общественные и экономические уклады. В Германской Демократической Республике у власти стоят рабочие и их союзники... ставшие на путь социалистического строительства и полные уверенности в правильности избранного ими пути. Вполне понятно, если трудящиеся Германской Демократической Республики заявляют, что они не могут поставить под угрозу свои завоевания, достигнутые за указанный период138.
      Сходные настроения отразились и в мидовском проекте послания правительствам стран "народной демократии" по результатам переговоров в Женеве, в котором было заявлено, что решение германского вопроса не произойдет за счет социалистических завоеваний ГДР и что восстановление отношений между двумя германскими государствами займет 10 лет. Документ также прояснял, что не может быть и речи о признании объединенной Германии, интегрированной в НАТО в обмен на западные гарантии безопасности СССР139.
      Подобное развитие событий означало, что надежда на создание системы европейской коллективной безопасности мала, поскольку Запад потребует определенного компромисса по германскому вопросу, если ему придется инициировать это мероприятие. Дилемма, с которой Молотов и МИД столкнулись в ходе подготовки женевского совещания министров иностранных дел, состояла в том, как продолжать вести переговоры по коллективной безопасности и одновременно реагировать на давление со стороны Хрущева и прочих в вопросе дальнейшей интеграции ГДР в социалистический лагерь.
      Ответом МИД на эту дилемму стала очередная инновация: предложение о том, что Восточная и Западная Германия должны сформировать конфедерацию с целью облегчения процесса восстановления отношений между двумя государствами и подготовки почвы для будущего объединения. Представляя 8 октября 1955 г. это предложение Молотову от имени группы разработчиков (которая включала в себя Громыко и Пушкина), Семенов сказал, что: "На наш взгляд, вопрос формирования германской конфедерации является принципиально новым, и поэтому было бы желательно обменяться мнениями с руководящими товарищами перед представлением проекта в Президиум ЦК. Со своей стороны мы полагаем, что поскольку в рамках германской конфедерации ГДР и ФРГ сохранят полный суверенитет, подобное предложение выполняет как задачу укрепления ГДР как суверенного государства, так и задачу сохранения в наших руках знамени германского единства"140.
      Сотрудники МИД полагали, что германская конфедерация будет сформирована на условиях, согласованных между ГДР и ФРГ. Для обеспечения координации будет избрана консультативная ассамблея и общегерманские правительственные органы.
      Конфедерация облегчит сотрудничество между двумя германскими государствами; следует провести переговоры по заключению соглашения об объединении Германии в качестве демократического и миролюбивого государства; объединение Германии включало бы в себя и проведение общегерманских выборов141. Семенов также предлагал провести консультации с руководством ГДР относительно этих предложений. Был подготовлен проект телеграммы советскому послу в Берлине с предложением неофициального визита в Москву восточногерманской делегации142.
      Неясно, какого рода консультации имели место, однако в окончательном проекте указаний делегации имелось существенное изменение: пункт о создании германской конфедерации был опущен и заменен следующим: "При рассмотрении германского вопроса на совещании, делегация должна исходить из того факта, что в современных условиях фундаментальной задачей в отношении германского вопроса является консолидация социальной системы, формирующейся в ГДР, а также усиление внешнеполитических позиций ГДР как суверенного государства. В этих условиях необходимо дать отпор всем попыткам трех западных держав решить германский вопрос за счет ГДР и его социальных завоеваний"143.
      Как показывает эта директива, существовавшая в советской политике тенденция принять перспективу существования двух Германий, в которой приоритетом являлось усиление ГДР в качестве члена социалистического лагеря, консолидировалась в определенную политическую позицию. Однако Молотов еще не отказался от решения германского вопроса путем переговоров, во взаимосвязи с проблемой европейской коллективной безопасности. В ходе женевского совещания он вынужден был предпринять последнее усилие для того, чтобы убедить советское руководство одобрить более примирительный подход к переговорам с западными державами.
      Более успешным был другой компонент подготовки МИД к женевскому совещанию: дальнейшее усовершенствование многоступенчатого подхода к достижению европейской коллективной безопасности. В то время как изначальное советское предложение об общеевропейской коллективной безопасности должно было быть снова выдвинуто в случае, если Запад отвергнет всеобъемлющий пакт, Молотов затем должен предложить договор о безопасности между меньшим количеством государств, возможно только между четырьмя великими державами и двумя Германиями. При этом не существовало бы временных ограничений по упразднению существующих группировок, таких как НАТО и ОВД. Если и это предложение будет отвергнуто, СССР должен предложить договор о ненападении между четырьмя державами и, если это будет неприемлемо, это могло бы быть просто соглашение о ненападении между НАТО и Варшавским договором. Советская сторона готова была также рассмотреть учреждение контролируемой зоны в Центральной Европе, включая обе части Германии, внутри которой вооруженные силы имели бы ограниченную численность и подвергались бы инспекциям. Советской делегации было также указано выдвигать прежние предложения по контролю над вооружениями и ядерному разоружению144.
      Достигнув этой, более гибкой, позиции по вопросам европейской безопасности, советская сторона, в действительности, вступила на путь сближения с западными державами, которые готовились представить инициативы, идущие дальше их прежнего предложения гарантий безопасности. На этот раз советская кампания была более успешной. На западные правительства оказывало давление общественное мнение: идея общеевропейской коллективной безопасности пользовалась растущей популярностью. Анализ опросов общественного мнения, подготовленный для администрации Эйзенхауэра сразу после женевской встречи, убеждал, что результаты "повышают сомнения относительно будущего НАТО". Наиболее впечатляющие данные касались вопроса: "представьте, что будет выдвинуто предложение заменить НАТО системой безопасности, включающей и США, и СССР, и другие европейские государства. Вы бы одобрили это предложение, или вы предпочитаете уже существующие меры обеспечения западноевропейской обороны?" 38% респондентов в Британии, Франции и Италии ответили, что предпочли бы новую систему, в то время как сохранение НАТО предпочли бы только 19%, а 43% затруднились с ответом. Число тех, кто предпочел бы взаимный вывод американских и советских войск из Европы, было еще выше. Среди "верхних социально-экономических слоев населения" процент тех, кто предпочитал общеевропейскую безопасность и вывод войск был еще выше. "НАТО, в действительности, представляется весьма уязвимым с точки зрения общественного мнения", - такой вывод делался на основе анализа данных. "По крайней мере, кажется, что народы Западной Европы теперь хотят изучить альтернативную НАТО систему мер обеспечения безопасности"145.
      В ответ на эти и другие политические затруднения западные державы решили предложить договор о европейской безопасности. Согласно этому договору следовало бы отказаться от использования военной силы, ограничить вооружения и численность вооруженных сил, взять обязательства по совместному противодействию агрессии, независимо от того, будет ли нападающая сторона, или ее жертва членом НАТО. Это предложение было весьма далеко от советской концепции замены структур "холодной войны" новой системой общеевропейской коллективной безопасности, но гораздо ближе к той переформулировке политической позиции, которую предпринял советский МИД по итогам встречи на высшем уровне в Женеве.
      Позиция Запада была изложена в конфиденциальном четырехстороннем документе по политическим вопросам и линии поведения на предстоявшем женевском совещании. Документ был подготовлен рабочей группой, заседавшей в Париже 10 - 20 октября 1955 г. Однако к 28 октября 1955 г. Комитет государственной безопасности сумел представить Хрущеву полный русский перевод французской версии этого секретного документа146. Неизвестно, видел ли Молотов этот документ, но он бы его ничем не удивил. Вероятность того, что Запад выступит с такого рода предложением, хорошо прослеживалась советской стороной. В информационном документе, подготовленном в МИДе накануне совещания, суть западных предложений оценивалась правильно. В документе содержался комментарий о том, что если по германскому вопросу западные государства едины, то в вопросе о европейской безопасности между ними есть разногласия и напряженность. В отличие от американцев, британцы и французы не преданы идее о том, что германское единство должно стать предварительным условием соглашения по европейской безопасности: "факты показывают, что правящие круги Франции и Англии склоняются к достижению соглашения между западными странами и СССР относительно мер по уменьшению напряженности в Европе даже при сохранении двух германских государств"147.
      Отсюда следовало, что СССР сможет получить свой кусок пирога - в плане европейской безопасности и сохранения ГДР. Однако если в Москве и были такие расчеты, они оказались иллюзиями, которые не были долговечными, поскольку с самого начала совещания Запад дал понять, что платой за европейскую коллективную безопасность должна стать объединенная Германия.
      Главным указанием Президиума ЦК советской делегации было закрепление успеха женевского совещания на высшем уровне и поиск путей к дальнейшему уменьшению международной напряженности. Выступая в Верховном Совете СССР в августе 1955 г., Булганин подвел итоги женевского совещания, отметив, что это был важный поворот в сторону улучшения отношений между четырьмя державами. Он также выразил надежду, что этот поворотный момент закончит "холодную войну", обеспечит демонстрацию доброй воли всех заинтересованных сторон и искреннее желание сотрудничать.
      Открытие совещания министров иностранных дел в Женеве, казалось бы, подтверждало надежды на дальнейшее продвижение к разрядке. Первым пунктом повестки дня была европейская безопасность. Молотов представил разнообразные советские предложения по многоступенчатому подходу к достижению европейской коллективной безопасности, в то время как западные участники представили на рассмотрение свои "Основные принципы договора о гарантиях по воссоединению Германии"148, которые предлагали пакт о безопасности в обмен на общегерманские выборы, ведущие к воссоединению страны. В ходе обсуждения обе стороны приветствовали встречные предложения друг друга, отмечая сближение позиций со времени берлинского совещания и женевского саммита. Молотов приветствовал тот факт, что Запад осознал потребность в европейской коллективной безопасности и принял довольно примирительный тон даже когда он выступал против увязывания договора о гарантиях с проблемой объединения Германии149. Даллес был почти сентиментален в своей оценке продвижения к соглашению, заявив 2 ноября 1955 г.: "Поскольку я исследовал предложения, выдвинутые западными державами, и сравнил их с предложениями и позициями, изложенными господином Молотовым, я обнаружил, что существует очень существенный параллелизм в нашем мышлении... мы, как мне кажется, достигли в весьма высокой степени параллельного мышления в отношении концепции европейской безопасности... Мне кажется, что мы достигли точки, когда в результате конструктивных размышлений обеих сторон мы сможем увидеть вполне осуществимый образ европейской безопасности"150. Но, как продолжил Даллес, существовал и камень преткновения - это были неудачные попытки договориться по германскому вопросу.
      С начала совещания западные представители оказывали давление на Молотова в вопросе об общегерманских выборах, подчеркивая, что в указаниях глав государств, согласованных на встрече на высшем уровне в Женеве, утверждалось, что "решение германского вопроса и воссоединение Германии посредством свободных выборов будет проведено в соответствии с национальными интересами немецкого народа и интересами европейской безопасности"151. Молотову напомнили, что на берлинском совещании он поддержал идею общегерманских выборов. В ответ Молотов повторил советскую позицию о том, что со времен совещания в Берлине положение дел изменилось, и что продвижение к выборам должно основываться на признании факта существования двух германских государств с различными социальными системами. Далее Молотов доказывал, что идея европейской безопасности должна быть осуществлена раньше: она призвана обеспечить основы для воссоединения Германии в качестве демократического и миролюбивого государства. Молотов говорил, что путем вперед является восстановление отношений между двумя Германиями. С этой целью он предлагал учреждение общегерманского совета из представителей ГДР и ФРГ.
      Молотов не исключал проведение общегерманских выборов в конечном счете, однако давал ясно понять, что ни при каких обстоятельствах членство объединенной Германии в НАТО не будет являться приемлемым условием. Продолжение членства ФРГ в НАТО было отдельным вопросом, и значение советского предложения о пакте о ненападении между НАТО и ОВД заключалось в том, что Западная Германия смогла бы остаться членом западного альянса в обозримом будущем.
      Обмен мнениями между Молотовым и главами западных внешнеполитических ведомств был искренним и хорошо аргументированным с обеих сторон. Но было ясно, что дальнейший прогресс в переговорах по пакту о европейский безопасности невозможен в отсутствие соглашения по общегерманским выборам. В этот момент слушаний Молотов вернулся в Москву для консультаций с советским руководством. На заседании Президиума ЦК 6 ноября 1955 г. он представил резолюцию "Европейская безопасность и Германия", которая была подготовлена, чтобы разблокировать тупик, создавшийся в отношении общегерманских выборов. Молотовская резолюция предлагала возврат к более ранней советской позиции по германскому вопросу: выборы возможны, а объединенная Германия должна оставаться нейтральной. Еще более важно: резолюция определяла, что ГДР и ФРГ должны будут обсудить и приготовиться к общегерманским выборам в как можно более короткий срок. Это обязательство проведения выборов было подстраховано определенными ограничениями, например, в отношении защиты "демократических и социальных преобразований и свобод" немецкого народа - но оно открывало путь для дальнейших переговоров. Документ подытоживал, что в целях облегчения проведения в максимальной степени свободных выборов все иностранные войска (за исключением небольших ограниченных контингентов) должны были быть выведены из Германии в течение трех месяцев.
      Это было уже слишком много для советского руководства, которое отвергло предложения Молотова и решило вновь подтвердить существующие указания советской делегации152. Согласно записям обсуждения в Президиуме ЦК 6 ноября 1955 г., Хрущев возражал против предложения Молотова: "Ход совещания нормален. Делегация все сделала. Что предлагается - не стоит идти на это. Много подводных камней. Они могут пойти на вывод войск. Даллес маневрирует. Немцев дезориентируем, если уйдем ни с чем; ничего, годик еще поживем".
      Молотов ответил, что: "вызвано это предложение тем, что перед немцами это выглядит - [они] за выборы, а мы нет. Тактически не поставили бы себя в менее выгодное положение. Мы требуем от них отмены Парижских соглашений".
      Однако Хрущева поддержали остальные члены Президиума ЦК. В конце дискуссии он высказался так: "Вой поднимут, что позиция силы берет верх. Немцы из ГДР скажут: "Вы нас предаете". Мы ничем не рискуем. 20 миллионов немцев, это же мы в душу немцев залезаем. В центре Европы. Тактику новую разработать. Терпение и упорство проявить. Позиции не менять".
      Обсуждение продолжилось на заседании Президиума ЦК на следующий день, когда Хрущев стал убеждать: "Год назад мы ставили вопрос о выборах. Тогда не приняли. Теперь положение изменилось. Хотят с позиции силы теперь говорить о выборах. Этому надо противопоставить нашу аргументацию. Говорите "если ФРГ выйдет из НАТО"; не втягивать себя в этот разговор. Лучше передать этот вопрос самим немцам. Вопрос о европейской безопасности - общий вопрос - он может быть решен и при двух Германиях. Мы хотим сохранить созданный в ГДР строй - сказать об этом"153.
      Хрущева поддержали остальные члены Президиума ЦК. Дверь к продолжению переговоров по общегерманским выборам была резко захлопнута. Молотов вернулся в Женеву и в соответствии с новой инструкцией 8 ноября 1955 г. выступил с речью, которая не только исключала общегерманские выборы в обозримом будущем, но и давала Восточной Германии действенное право вето на объединение Германии: "Механическое слияние двух частей Германии посредством так называемых свободных выборов... может привести к нарушению жизненных интересов трудящихся Германской Демократической Республики... Естественно, нельзя согласиться на то, чтобы фабрики и заводы, земля и ее минеральные богатства были бы отняты у трудящихся Германской Демократической Республики... единственный путь к поиску правильного разрешения германской проблемы заключается в том, чтобы полностью отдавать себе отчет, что на территории Германии существует два различных германских государства, и что воссоединение Германии не может быть осуществлено иначе, как путем взаимного согласия этих государств"154.
      В ответной речи 9 ноября 1955 г. Даллес правильно оценил важность изменений в советской позиции: "Вчера, господин Молотов, только что вернувшийся из Москвы, сделал заявление от имени Советского Союза. Это имело столь серьезные последствия, что я попросил отложить нашу встречу до сегодняшнего дня, чтобы иметь возможность тщательно обдумать его заявление... Советский Союз утверждает самым категоричным образом, что безопасность в Европе наилучшим образом может быть обеспечена посредством продолжения раздела Германии, по крайней мере, до тех пор, пока Германия не сможет быть объединена на таких условиях, которые позволят советизировать всю Германию... Я был бы неискренним, если бы не сказал что, как это представляется США, то, что здесь случилось - в значительной степени разрушило то доверие, которое было рождено совещанием на высшем уровне в Женеве"155.
      В отсутствие перспективы решения вопроса об общегерманских выборах западное предложение по пакту европейской безопасности было снято с повестки дня. Совещание закрылось, так и не достигнув соглашения. В кратком коммюнике, выпущенном по окончании конференции, отмечалось, что состоялась "откровенная и всесторонняя дискуссия" и что четыре министра иностранных дел договорились рекомендовать своим правительствам проводить дальнейшее обсуждение по дипломатическим каналам. Мидовская оценка конференции, изложенная в проекте телеграммы для стран "народной демократии", заключалась в том, что совещание продемонстрировало, что западные государства не заинтересованы в коллективной безопасности, а только "в ликвидации ГДР, ремилитаризации всей Германии и включении объединенной Германии в западный военный блок"156. Западные державы "не хотят обсуждать с Советским Союзом в деловой манере вопрос о европейской безопасности, или германский вопрос", - было заявлено в проекте доклада Молотова по результатам совещания. Самое лучшее, что можно было сказать о совещании, это то, что если международная атмосфера не улучшилась, то она и не ухудшилась157.
      Но не Молотов вынес официальный советский вердикт совещанию, а Хрущев, вернувшийся из своего триумфального визита в Бирму и Индию осенью 1955 г. Хрущева во время поездки сопровождал Булганин; оба советских руководителя выступили с докладами перед Верховным Советом СССР в конце декабря 1955 г. Доклад Булганина концентрировался собственно на итогах поездки, но Хрущев воспользовался возможностью произнести всестороннюю речь по вопросам внешней политики158.
      Речь Хрущева была в высшей степени полемичной и идеологизированной. Хрущев сказал, что, в конечном счете, решающая роль в международных делах принадлежит народу, миллионам "простых людей, которые выступают за обеспечение безопасности, за разоружение, за смягчение международной напряженности, за прекращение холодной войны". Советский Союз, говорил Хрущев, стоит за мирное сосуществование и мирное соревнование с капиталистическим миром, но это не означает, что он отказался, или когда-нибудь откажется от своей идеологии: "Мы никогда не отказывались и не откажемся от своих идей, от борьбы за победу коммунизма. Идеологического разоружения от нас они никогда не дождутся!" В таком же тоне Хрущев защищал Коминформ, что было курьезом, учитывая, что через несколько месяцев он распустил эту организацию: "Конечно, противникам коммунизма не нравится Коминформ... Врагам коммунизма не нравится не только Коминформ, им гораздо больше не нравится тот непреложный факт, что всепобеждающее учение коммунизма с каждым годом завоевывает под свое знамя все больше и больше людей во всех странах". Как следовало ожидать, Хрущев обвинял Запад в угасании "духа Женевы" и в провале совещания министров иностранных дел: "Самый острый вопрос сегодня - это вопрос об обеспечении европейской безопасности. От решения этого вопроса зависит урегулирование и других международных проблем. Вы знаете, однако, что наши партнеры по переговорам - США, Англия и Франция - противопоставляют этому вопросу германскую проблему. Их позиция состоит в том, чтобы к Западной Германии присоединить Германскую Демократическую Республику, ликвидировав социальные завоевания трудящихся ГДР, вооружить до зубов это объединенное и, притом, включенное в НАТО Германское государство. На таких условиях они не прочь подписать договор о "европейской безопасности", хотя на деле это не только не вело бы к обеспечению безопасности в Европе, но, напротив, намного увеличило бы угрозу развязывания новой войны в Европе со всеми ее тяжелыми последствиями для народов"159.
      По мнению Хрущева, цель западных стран на переговорах заключалась не только в усилении НАТО, но и в том, чтобы заставить СССР и страны народной демократии капитулировать и принять их условия. Хрущев повторил довод, изложенный им на заседании Президиума ЦК в ноябре 1955 г.: тот факт, что объединение Германии при существующих условиях невозможно, не должен препятствовать соглашению по европейской коллективной безопасности. В этом отношении Хрущев благоприятно отозвался о высказываниях Идена и Фора по европейской безопасности на саммите в Женеве, сказав, что эти заявления создали основу для переговоров. Однако именно из-за связи между германским вопросом и проблемой европейской безопасности переговоры на совещании министров иностранных дел потерпели неудачу. Хрущев ничего не сказал о том, как можно было бы преодолеть различия между западной и советской позициями.
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      Изучая упущенные возможности в истории "холодной войны", специалист по американо-советским отношениям Д. У. Ларсон отмечала, что, чтобы возможность можно было считать упущенной, она должна существовать. Должна быть реальная альтернатива, при реализации которой стороны могли бы договориться: "Тезиз об упущенных возможностях влечет за собой необходимость демонстрации того, что обе стороны хотели договориться, для иного результата история не должна быть полностью переписана. Другими словами, что вполне была вероятна такая последовательность событий, которая могла бы привести к соглашению"160. Одним из исследованных ей в этом отношении эпизодов была возможность решения германского вопроса после смерти Сталина. Д. У. Ларсон доказывает, что такая вероятность существовала, наилучшие шансы для ее реализации были в 1953 - 1954 гг. - до вступления Западной Германии в НАТО и до укрепления Восточной Германии в качестве социалистического государства. Эта возможность не была реализована из-за взаимного недоверия, основанного на "идеологических различиях, историческом багаже и интуитивных ментальных предубеждениях"161. Изучая причины "упущенных возможностей", историк отмечает сложное воздействие, которое на внешнюю политику Москвы оказывала советская внутренняя политика, в частности личное и политическое соперничество внутри послесталинского руководства162.
      Настоящая статья подтверждает многие из доводов Д. У. Ларсон. Советская сторона всерьез рассматривала возможности мирного решения германского вопроса, включая проведение свободных общегерманских выборов, при условии гарантии соблюдения интересов своей безопасности. Это означало создание системы европейской коллективной безопасности и нейтральный статус объединенной Германии. После вступления ФРГ в НАТО Москва отказалась от стратегии "сдачи" ГДР в обмен на коллективную безопасность, однако возможность такого решения сохранялась до совещания министров иностранных дел в октябре-ноябре 1955 г. К этому времени наметилось существенное совпадение западной и советской позиций по европейской коллективной безопасности. Точки зрения по германскому вопросу, правда, расходились. Однако компромисс между СССР и Западом на основе постепенного перехода к объединению Германии, при котором ФРГ и ГДР временно могли бы оставаться членами соответствующих блоков, был еще возможен в контексте движения в сторону долговременной разрядки и создания структур европейской коллективной безопасности. С советской стороны главным препятствием такому решению проблемы было доминирование Хрущева в Президиуме ЦК и в вопросах внешней политики.
      Д. У. Ларсон, не имевшая доступа к российским архивам, неверно трактует многие разногласия по вопросам внешней политики внутри советского руководства. Главным действующим лицом с советской стороны, продвигавшим идеи разрядки, коллективной безопасности и компромиссного решения германского вопроса, был Молотов, который был весьма далек от того образа консервативного сторонника жесткой линии, который создан в книге Д. У. Ларсон. Маленков, как и Берия, действительно были сторонниками конструктивных переговоров с Западом. Однако Молотов и возглавляемый им МИД выступали инициаторами, инноваторами и проводниками этой политики. Хрущев, напротив, предпочитал внешнюю политику, в которой акцент делался на идеологическую воинственность и политическую борьбу, а не на дипломатические переговоры. Главным приоритетом Хрущева было укрепление социалистического лагеря, что означало предпочтение коммунистического контроля над Восточной Германией политике коллективной безопасности.
      К сожалению, спор между Хрущевым и Молотовым по Югославии в первой половине 1955 г., который привел к изоляции Молотова в Президиуме ЦК, совпал с финальной стадией процесса, ведшего к перевооружению Западной Германии и ее приему в НАТО. Соответственно возможность Молотова сохранять контроль над внешней политикой ослабла, в то время как аргументы Хрущева в пользу более осторожной политики "двух Германий" получили дополнительную силу.
      Советское руководство не собиралось признавать поражения в "холодной войне", отказавшись от коммунистического блока. Достижение решения германской проблемы было делом иного рода. Свидетельства показывают, что до середины 1955 г. существовала определенная возможность договоренности по общегерманским выборам, которые вели бы к объединению Германии, в обмен на соглашение по европейской коллективной безопасности.
      Исходное предложение Москвы по созданию европейской коллективной безопасности было нереалистичным: Эйзенхауэр требовал "освобождения" Восточной Европы. Однако к середине 1955 г. советские предложения были развиты в концепцию разрядки между Востоком и Западом. Разрядка между блоками вела бы к постепенному роспуску всех структур, порожденных "холодной войной". В таком контексте компромисс между советским требованием нейтральной Германии и желанием Запада усилить НАТО посредством включения в него ФРГ мог быть вполне возможен, при наличии определенного доверия и доброй воли обеих сторон. Конечно, нельзя сказать, что возможность мира, если бы стороны использовали ее, не несла бы в себе проблем. Неясно, какое влияние могла бы оказать потеря ГДР на советский контроль над Восточной Европой или на социалистическую систему в самом СССР. При этом также было неясно, будет ли объединенная Германия долго оставаться удовлетворенной своим нейтралитетом, ограничением уровня вооружений и подчиненным положением в системе европейской коллективной безопасности. Возможно, окончание "холодной войны" привело бы к уменьшению уровня безопасности и стабильности в Европе. Однако успех советской кампании в пользу европейской коллективной безопасности в середине 1950-х годов мог бы привести к продолжительной и глубокой разрядке в отношениях между Востоком и Западом, которая предотвратила бы многие негативные последствия "холодной войны", продлившейся еще несколько десятилетий.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Kramer M. Introduction. - The Cold War after Stalin's Death: A Missed Opportunity for Peace? Lanham, 2006.
      2. Егорова Н. И. Европейская безопасность, 1954 - 1955 гг. Поиски новых подходов. - Холодная война, 1945 - 1963 гг. Историческая ретроспектива. М., 2003; ее же. Понятие "разрядка" в 1950-е годы: советская и западная интерпретация. - Холодная война и политика разрядки: дискуссионные проблемы. М., 2003.
      3. Быстрова Н. Е. СССР и формирование военно-блокового противостояния в Европе (1945 - 1955 гг.), т. 2. М., 2005.
      4. Новик Ф. И. "Оттепель" и инерция холодной воины (германская политика СССР в 1953 - 1955 гг.). М., 2001.
      5. Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма. - Сталин и холодная война. М., 1998; СССР и ГДР: год 1953-й. - Вопросы истории, 2000, N 7; его же. СССР и германский вопрос: поворотные пункты (1941 - 1961). - Холодная война, 1945 - 1963 гг.; его же. Нота 10 марта 1952 года: продолжающаяся дискуссия. - Россия и Германия, вып. 3. М., 2004; Filitov A. The Post-Stalin Succession Struggle and the Austrian State Treaty. - Der Osterreichische Staatsvertrag 1955. Vienna, 2005.
      6. Статья основана на результатах исследований, проведенных автором в 2004 - 2008 гг. в архивах России: Архиве внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ), Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Автор использовал микрофильмы документов РГАНИ, ставшие доступными благодаря программе Гарвардского университета по исследованию "холодной войны". Автор работал с недавно рассекреченными материалами личного фонда В. М. Молотова в РГАСПИ, однако документы этого фонда в основном датируются периодом до смерти И. В. Сталина.
      7. Правда, 10.III.1953.
      8. Речь Председателя Совета министров СССР Г. М. Маленкова - Правда, 16.III.1953.
      9. Выступление А. Я. Вышинского в Политическом комитете Генеральной ассамблеи ООН 9 апреля 1953 г. - Правда, 11.IV.1953.
      10. РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1397 - 1404.
      11. В проекте речи Маленкова этот раздел был разработан более детально: в нем говорилось о заключении пакта о ненападении между великими державами сроком на 50 лет и проведении международной мирной конференции. Но речь была отредактирована Сталиным и эти положения были заменены на текст, приводимый в обратном переводе с английского. Текст был разослан членам Политбюро, однако лишь Сталин внес в него существенные поправки. В архиве содержатся варианты речи Маленкова. - РГАСПИ, ф. 592, оп. 1, д. 6, л. 5.
      12. К выступлению президента Эйзенхауэра. - Правда, 25.IV.1953. Перевод на английский язык вместе с факсимильным изображением первой страницы газеты см.: The Current Digest of the Soviet Press, v. 5, 1953, N 14, p. 5 - 7.
      13. Проект статьи, подготовленной Шепиловым и Жуковым, а также замечания Молотова см.: АВП РФ, ф. 06, оп. 12. п. 27, д. 413. Последующие проекты и замечания членов Президиума ЦК. - Там же, д. 414, л. 55 - 130.
      14. К современному международному положению. - Правда, 24.V.1953. Об ответе СССР на предложение Черчилля о встрече в верхах см.: Bar-Noi U. The Soviet Union and Churchill's Appeals for High-Level Talks, 1953 - 1954: New Evidence from the Russian Archives. - Diplomacy & Statecraft, v. 9, 1998, N 3, p. 110 - 133.
      15. Послевоенная советская политика по германскому вопросу подробно освещена в сборнике документов "СССР и германский вопрос, 1941 - 1949 гг." (т. 1 - 3. М., 1996 - 2003). После выхода в свет этой публикации стали доступны новые документы из архива Молотова.
      16. Особенно острыми были дебаты между немецкими историками. См.: Steininger R, The German Question and the Stalin Note of 1952. New York, 1990; Stalin and German Reunification: Archival Evidence on Soviet Foreign Policy in Spring 1952. - The Historical Journal, v. 37, 1994, N 2; Wettig G. The Soviet Union and Germany in the Late Stalin Period, 1950 - 1953. - The Soviet Union and Europe in the Cold War, 1949 - 1953. London, 1996; Loth W. Stalin's Unwanted Children: The Soviet Union, the German Question and the Founding of the GDR. London, 1998; Bereitschaft zurEinhat in Freiheit? Die Sowjetische Deutschlandpolitik, 1945 - 1955. Munchen, 1999; Die Stalin-Note vom 10.Marz 1952. Munchen, 2002; The Origins of Stalin's Note of 10 March 1952. - Cold War History, v. 4, 2004, N 2; Laufer J. Die Stalin-Note vom 10.Marz 1952 im Lichte neuer Quellen. - Vierteljahrshefte Fur Zeitgeschichte, 2004, N 1; Die Sowjetunion und die Deutsche Frage. Gottingen, 2007.
      17. О роли Молотова и МИД СССР в создании мартовской ноты 1952 г. см.: Bjornstad S. The Soviet Union and German Unification during Stalin's Last Years. Oslo, 1998. Изыскания С. Бьорнстада могут быть дополнены материалами из недавно рассекреченного фонда Молотова в РГАСПИ, содержащего политические проекты, подготовленные для Сталина и реализованные в мартовской ноте 1952 г. - РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1169 - 1170.
      18. Текст этих нот был опубликован в ряде изданий, например: The Efforts Made by the Federal Republic of Germany to Re-Establish the Unity of Germany by Means of All-German Elections. Bonn, 1954, p. 84 - 110. Тексты советских проектов ответов на западные ноты см.: РГАСПИ: ф. 82, оп. 2, д. 1170 - 1171.
      19. Проект ноты правительству США. - АВП РФ, оп. 41, п. 271, д. 19, л. 58 - 65.
      20. О политике западных держав по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 18, л. 3 - 29. Английский перевод этого документа см.: Uprising in East Germany 1953. Budapest, 2001, p. 52 - 56.
      21. Записка по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 19, л. 13 - 19. См. также: Uprising in East Germany 1953, p. 67 - 70.
      22. Записка по германскому вопросу, 21.04.1953. - АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 18, л. 30 - 43; Предложения по германскому вопросу, 24.04.1953. - АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 19, л. 1 - 12, 20 - 30.
      23. См.: От Хрущева до Горбачева. Из дневника чрезвычайного и полномочного посла, заместителя министра иностранных дел СССР В. С. Семенова. - Новая и новейшая история, 2004, N 3, 4.
      24. О наших дальнейших мероприятиях по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 18, л. 44 - 48. См. также: Uprising in East Germany 1953, p. 71 - 73.
      25. Uprising in East Germany 1953, p. 82 - 85; Записка по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 082, on. 41, папка 271, д. 18, л. 52 - 59. 5 мая 1953 г. Семенов направил Молотову документ аналогичной направленности: справку по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 19, л. 31 - 38.
      26. О наших дальнейших мероприятиях по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 06, оп. 12, п. 16, д. 259, л. 39 - 73. Документы показывают, что мидовские предложения были изучены партийным руководством 5 мая 1953 г.; исправленный проект был рассмотрен 10 мая. В середине мая последовал новый этап работы над политическим заявлением: "Нота по германскому вопросу" 13 мая 1953 г. и "Проект ноты правительству США 15 мая 1953 г." (АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 18, л. 60 - 79). Один из вариантов документа, подготовленного для Президиума ЦК, опубликован на английском языке: Uprising in East Germany 1953, p. 90 - 96. См. также: Scherstjanoi E. Die Sowjetische Deutschlanpolitik nach Stalins tod 1953: Neue Dokumente aus dem Archiv des Moskauer Aussenministeriums. - Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte, Bd. 46, 1998, N 3, S. 535 - 543.
      27. Kramer M. The Early Post-Stalin Succession Struggle and Upheavals in East-Central Europe, p. 1. - Journal of Cold War Studies, v. 1, 1999, N l.p. 12 - 15,22 - 30.
      28. Uprising in East Germany 1953, p. 133 - 136.
      29. Filitov A. "Germany will be a Bourgeois-Democratic Republic". The New Evidence from the Personal File of Georgy Malenkov. - Cold War History, 2006, v. 6, N 4. Цитируется в обратном переводе с английского. Оригинал на русском языке - РГАСПИ, ф. 83, оп. 1, д. 3, л. 131 - 141.
      30. Проект ноты правительству США, 8.VI.1953 г. - АВП РФ, ф. 06, оп. 121, п. 3, д. 36, л. 1 - 24.
      31. Документы Центрального архива ФСБ России о событиях 17 июня 1953 г. в ГДР. - Новая и новейшая история, 2004. N 1; Хавкин Б. Л. Берлинское жаркое лето 1953 г. - Новая и новейшая история, 2004, N 2.
      32. О событиях 17 - 19 июня 1953 г. в Берлине и ГДР и некоторых выводах из этих событий. - АВП РФ, ф. 06, оп. 12а, п. 51, д. 301, л. 1 - 49. Английский перевод документа см.: Uprising in East Germany 1953, doc. 60.
      33. Согласно тем же данным, всего было 29 погибших, включая 11 представителей партии, полиции и правительственных сил и 350 раненых, в том числе 83 с правительственной стороны.
      34. Наумов В. П. Был ли заговор Берии? Новые документы о событиях 1953 г. - Новая и новейшая история, 1998, N5.
      35. Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 1999, с. 223.
      36. Там же, с. 97.
      37. Там же, с. 102.
      38. Там же, с. 111.
      39. Там же, с. 359.
      40. Крах авантюры иностранных наймитов в Берлине. - Правда, 23.VI.1953.
      41. Leffler M.P. For the Soul of Mankind: The United States, the Soviet Union and the Cold War. New York, 2007, p. 119.
      42. The Efforts Made by the Federal Republic of Germany, p. 126 - 127.
      43. Проект Записки в ЦК КПСС по германскому вопросу. - АВП РФ, ф. 06, оп. 12, п. 16, д. 264, л. 2 - 7. Громыко незадолго до того вернулся в Москву после краткосрочного пребывания на посту посла СССР в Великобритании.
      44. АВП РФ, ф. 06, оп. 121, п. 3, д. 36, л. 37 - 39.
      45. Note of the Soviet Government, August 4, 1953. - New Times, 12.VIII. 1953, p. 2 - 4.
      46. Note of the Soviet Government to the Governments of France, Great Britain and the USA on the German Question. - New Times, 19.VIII.1953, p. 2 - 6.
      47. Soviet-German Communique. - New Times, 26.VIII.1953, p. 2 - 4.
      48. Speech by G.M. Malenkov. - Ibid., p. 5 - 7.
      49. Ibid., 14.XI.1953, p. 4.
      50. Ibid., 28.XI.1953, p. 4.
      51. Ibid., p. 6.
      52. О планах заключения "пакта о ненападении" между западными державами и СССР. - АВП РФ, ф. 0129, оп. 37, п. 266, д. 24, л. 135 - 143; Высказывания иностранных государственных деятелей по вопросу предоставления Советскому Союзу "гарантий безопасности", - Там же, л. 145 - 153; Обзоры прессы по США, октябрь - декабрь 1953 г. - Там же, п. 265, д. 17, л. 1 - 127.
      53. Обзор печати западных стран по вопросу о предстоящем совещании министров иностранных дел четырех держав. - АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 65, д. 28, л. 13 - 24; Пресса западных стран о совещании министров иностранных дел четырех держав. - Там же, л. 25 - 51; Позиция Англии в связи с совещанием министров иностранных дел четырех держав в Берлине. - Там же, л. 62 - 64; Позиция США в связи с совещанием министров иностранных дел четырех держав в Берлине. - Там же, л. 83 - 85; Позиция Франции по вопросу о предстоящем совещании министров иностранных дел четырех держав. - Там же, л. 90 - 116.
      54. О проектах предоставления западными державами "гарантий" Советскому Союзу и другим европейским странам. - АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 287, д. 35, л. 54 - 70.
      55. Основные принципы общеевропейской организации безопасности. - АВП РФ, ф. 06, оп. 13, п. 6, д. 42, л. 14 - 16.
      56. Переписка Молотова с Хрущевым, Маленковым и Президиумом ЦК содержится в папке "Записки в ЦК КПСС: проекты директив для советской делегации к Берлинскому совещанию министров иностранных дел четырех держав" (АВП РФ, ф. 06, оп. 13, п. 5, д. 41). Проекты Громыко и Пушкина от 12 и 17 января 1954 г. - Проекты директив к Берлинскому совещанию. - Там же, д. 42.
      57. Англо-американский план "свободных выборов в Германии" от 12.01.1954 и 12.01.1954 г., Германский вопрос и вопрос европейской безопасности, 16.01.1954 г. - АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 287, д. 34, л. 1 - 40,41 - 52,57 - 99. Справка о Боннском и Парижском договорах, 16.01.1954 г. - Там же, ф. 06, оп. 13-а, п. 35, д. 167, л. 15^П.
      58. Возможные аргументы против общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе и наши контраргументы. - АВП РФ, ф. 6, оп. 13-г, п. 65, д. 25, л. 1 - 5.
      59. Post-Berlin Thoughts on the Current Soviet Psyche. - Eisenhower Library, CD. Jackson Papers, Box 50, Eisenhower Correspondence 1954 (2).
      60. Автор основывался на американских записях, содержащихся в "Foreign Relations of the United States" (далее - FRUS), 1952 - 1954, v. 5, p. 1. Washington (DC), 1983, p. 809 - 1205. В советском варианте: Стенограммы заседаний министров иностранных дел четырех держав. - АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 63, д. 12; ф. 444, оп. 1, п. 1, д. 1-а, 3, 5.
      61. Молотов В. М. Выступления на Берлинском совещании министров иностранных дел СССР, Франции, Англии и США. М., 1954, с. 23; АВП РФ, ф. 06, он. 13-г, п. 63, д. 12, л. 27.
      62. Memorandum of Conversation, February 6, 1954. - Eisenhower Library, Eisenhower Papers, Dulles-Herter Series, Box 2, file February 54 (1).
      63. The Soviet Union and the Safeguarding of European Security. - New Times, 20.11.1954, p. 3 - 8.
      64. Letter from CD. Jackson dated February 10, 1954, - Eisenhower Library, CD. Jackson Papers, Box 33, file Berlin Basics (1).
      65. АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 63, д. 12, л. 250.
      66. Правда, 16.11.1954; АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 63, д. 12, л. 501.
      67. АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 63, д. 12, л. 504.
      68. Правда, 18.11.1954; АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 63, д. 12, л. 548 - 549.
      69. АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 63, д. 12, л. 548 - 549.
      70. Правда, 11.II.1954; 16.II.1954; 18.II.1954.
      71. Молотов В. М. Указ. соч., с. 107; The Soviet Union and the Safeguarding of European Security. - New Times, 20.II.1954, p. 6.
      72. Report on Berlin: Address by Secretary Dulles. - Department of State Bulletin, 8.III.1954, p. 343 - 344.
      73. Memorandum of Discussion at the 186th Meeting of the National Security Council, Friday, February 26, 1954. - FRUS, 1952 - 1954, v. 5, p. 1, p. 1221 - 1231.
      74. Указания для советской печати и радио в связи с итогами Берлинского совещания и подготовкой женевской конференции. - АВП РФ, ф. 06, оп. 13, п. 6, д. 45.
      75. The Berlin Conference. - New Times, 6.III.1954, p. 3 - 14. Проекты доклада Молотова см.: АВП РФ, ф. 06, оп. 13, п. 6, д. 46.
      76. Цит. в обратном переводе с английского языка. Оригинал на русском языке. - РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 77, л. 28 - 29.
      77. FRUS, 1952 - 1954, v. 5, р. 1, р. 1221. В документе от 26 февраля 1954 г. Даллес характеризовал Молотова как "очень умного и ловкого на протяжении всей встречи. Молотов один из самых проницательных и коварных дипломатов этого века или даже любого века". - FRUS, 1952 - 1954, v. 5, p. 1, p. 1223 - 1224.
      78. РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 77, л. 79 - 80.
      79. Обзор N 4 откликов прессы западных держав о совещании министров иностранных дел СССР, Франции, Англии и США. - АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 287, д. 35, л. 34-37.
      80. Текст приводится в обратном переводе с английского языка, см.: Очерки истории министерства иностранных дел России, т. 2. М., 2002, с. 350 - 351.
      81. Правда, 13.III.1954.
      82. Правда, 12.III.1954.
      83. Правда, 7.III.1954. В 1955 г. на январском пленуме ЦК Молотов подвергся нападкам за допущенные им в предвыборной речи "пораженческие" утверждения о том, что ядерная война приведет к разрушению человеческой цивилизации, включая и лагерь социализма. Однако за день до произнесения этой речи Маленков послал ее копию Хрущеву. Хрущев подписался под текстом, который был затем напечатан в газетах и издан в виде брошюры. - РГАСПИ, ф. 83, оп. 1, д. 15, л. 116, 156 - 163.
      84. New Times, 20.III.1954, p. 3 - 7.
      85. Note of the Soviet Government, 31.01.1954. - New Times, 3.IV.1954.
      86. US Rejects Soviet Proposals for European Security. Text of US Note. - Department of State Bulletin, 17.V.1954, p. 756 - 757.
      87. Справка об отношении Советского Союза к Североатлантическому пакту. - АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 284, д. 14, л. 3 - 5.
      88. Егорова Н. И. НАТО и европейская безопасность: восприятие советского руководства. - Сталин и холодная война. М., 1998, с. 310.
      89. Отношение в Западной Германии к итогам Берлинского совещания, 16.06.1954 г. - АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 287, д. 35, л. 172 - 193.
      90. О мероприятиях в отношении Германии в связи с Берлинским совещанием. - АВП РФ, ф. 06, оп. 36, п. 36, д. 169, л. 1 - 3.
      91. Statement of the Soviet Government on Relations Between the Soviet Union and the German Democratic Republics. - New Times, 27.III.1954, p. 1.
      92. АВП РФ, ф. 06, оп. 13-а, п. 35, д. 165, л. 44-45.
      93. Новик Ф. И. Указ. соч., с. 129 - 138.
      94. Германский вопрос. - АВП РФ, ф. 06, оп. 36, п. 36, д. 169, л. 6 - 9.
      95. Новик Ф. И. Указ. соч., с. 148.
      96. Советские предложения об обеспечении коллективной безопасности в Европе и их влияние на политику западных держав в германском вопросе. - АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 284. д. 14, л. 34 - 62.
      97. Gaiduk I. V. Confronting Vietnam: Soviet Policy toward the Indochina Conflict, 1954 - 1963. Washington (DC), 2003; Olsen M. Soviet-Vietnam Relations and the Role of China, 1949 - 1964. London, 2006.
      98. Statement of the Soviet Government on the Geneva Conference. - New Times, 24.VII.1954, p. 2.
      99. Note of the Soviet Government of July 24, 1954. - New Times, 31.VII.1954, p. 4 - 8.
      100. Statement of the Ministry of Foreign Affairs of the USSR. - New Times, 11.IX.1954, p. 2 - 5.
      101. Note of the Soviet Government to the Government of France, Great Britain and the USA. - New Times, 30.X.1954, p. 3 - 8.
      102. Note of the Soviet Government to the Governments of Europe and the USA. - New Times, 20.XI.1954, p. 2 - 4.
      103. АВП РФ, ф. 69, оп. 46, п. 155, д. 15, л. 64 - 68.
      104. Conference of European Countries on Safeguarding European Peace and Security, Moscow, November 29-December 2, 1954. - New Times, 4.XII.1954, p. 15, 69; АВП РФ, ф. 446, оп. 1, п. 1, д. 1.
      105. Предложения о дальнейших мероприятиях СССР, связанных с ратификацией Парижских соглашений. - АВП РФ, ф. 06, оп. 13, п. 27, д. 27, л. 2 - 4.
      106. Там же, оп. 14, п. 13, д. 183.
      107. См.: Быстрова Н. Е. Указ. соч., с. 471 - 477.
      108. Statement of the Soviet Government on the German Question. - New Times, 22.I.1955, p. 5.
      109. Molotov V.M. The International Situation and the Foreign Policy of the Soviet Government. - New Times, 12.11.1955, p. 21.
      110. Маленков был смещен на январском пленуме ЦК в 1955 г.
      111. Речь Булганина и другие документы см.: Conference of European Countries on Safeguarding European Peace and Security, Warsaw, 11 - 14.V.1955. - New Times, 21.V.1955, p. 5 - 70; АВП РФ, ф. 06, оп. 14-г, п. 69, д. 1.
      112. Организация Варшавского Договора. Документы и материалы. 1955 - 1985. М, 1986, с. 9 - 13.
      113. New Times, 12.II.1955, p. 23.
      114. Filitov A. The Post-Stalin Succession Struggle..., p. 140.
      115. Steininger R. 1955: The Austrian State Treaty and the German Question. - Diplomacy & Statecraft, v. 3, 1992, N3, p. 500.
      116. Soviet-Austrian Communique. - New Times, 23.IV.1955, p. 2.
      117. Statement by V.M. Molotov at the Signing of the Austrian State Treaty, 15. V. 1955. - New Times, 28.V. 1955, p. 4.
      118. Пленум ЦК КПСС, июль 1955 г. Стенографический отчет, вып. 2. - РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 143, л. 151 - 200.
      119. О противостоянии Молотова с Президиумом ЦК по югославскому вопросу см. Президиум ЦК КПСС. 1954 - 1964, т. 1. М., 2004, с. 41 - 54.
      120. Пленум ЦК КПСС, июль 1955 г. - РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 143, л. 196.
      121. Filitov A. The Post-Stalin Succession Struggle..., p. 138 - 143.
      122. Цит. в обратном переводе с английского языка, оригинал см.: РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 143, л. 141.
      123. Новик Ф. И. Указ. соч., с. 171 - 172.
      124. Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ. Документы и материалы. М., 2005.
      125. New Times, 22.IX.1955, p. 8 - 12; Новик Ф. И. Указ. соч., с. 156 - 169.
      126. Директивы для делегации СССР на совещании глав правительств четырех держав в Женеве. - АВП РФ, ф. 06, он. 14, п. 3, д. 43, л. 120 - 156.
      127. Proposal of the Soviet Government on the Reduction of Armaments, Prohibition of Atomic Weapons, and Elimination of the Threat of Another War. - New Times, 14.V. 1955, p. 2 - 6.
      128. Правда, 19.VII.1955; Bulganin's opening and closing speeches. - New Times, 21.VII.1955, p. 15 - 19; 28.VII.1955, p. 20 - 23.
      129. Стенограммы заседаний министров иностранных дел на совещании глав правительств четырех держав в Женеве. - АВП РФ, ф. 448, оп. 1, п. 3, д. 8.
      130. Женевское совещание глав правительств 1955 г. Стенограммы заседаний глав правительств четырех держав. - АВП РФ, ф. 445, оп. 1, п. 1, д. 1, л. 74 - 76, 92 - 97, 106 - 113, 156 - 169; FRUS, 1955 - 1957, v. 5. Washington (DC), 1988.
      131. Dockrill S. The Eaden Plan and European Security. - Cold War Respite: The Geneva Summit of 1955. Baton Rouge, 2000.
      132. Directive of the Heads of Government of the Four Powers to the Foreign Ministers. Geneva, 23.VII.1955. - FRUS, 1955 - 1957, v. 5, p. 527 - 528.
      133. Президиум ЦК КПСС. 1954 - 1964, т. 2. М., 2006, с. 14, 97 - 100.
      134. Там же, с. 93 - 97; Заявление ТАСС по германскому вопросу. - Правда, 13.VII.1955.
      135. Проект речи Булганина на открытии совещания и правки Молотова см.: АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 43, л. 101 - 121, 156 - 157.
      136. The Current Digest of the Soviet Press, v. 7, 1955, N 30, p. 14 - 15.
      137. Митинг в Берлине по случаю пребывания в Германской демократической республике советской правительственной делегации. Речь товарища Н. С. Хрущева. - Правда, 27.VII.1955.
      138. Правда, 5.VIII.1955; New Times, 11.VIII.1955, p. 14.
      139. Проект информации послов стран народной демократии об итогах Женевского совещания глав правительств четырех держав. - АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 44. л. 29-37.
      140. Цит. в обратном переводе с английского языка, оригинал см.: АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 46, л. 1.
      141. О создании германской конфедерации. - АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 46, л. 28 - 29.
      142. Там же, л. 31.
      143. Цит. по обратному переводу с английского языка. - Там же, л. 82.
      144. Директивы для делегации СССР на совещании министров иностранных дел четырех держав в Женеве. - Там же, л. 73 - 108. Это был окончательный вариант проекта указаний, направленный Молотовым в Президиум ЦК 15.Х.1955 г.
      145. Eisenhower Library, Eisenhower Papers, A. Whitman File, International Meetings Series, Box 2, Geneva Conference 1955(4).
      146. 115-страничный перевод и сопроводительную записку КГБ Хрущеву см.: РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 115.
      147. О возможных позициях трех западных держав по германскому вопросу и вопросу безопасности в Европе на предстоящем совещании министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции в Женеве. - Там же, д. 114, л. 191 - 217. Цит. в обратном переводе с английского языка.
      148. Department of State Bulletin, 7.XI.1955, p. 730 - 732.
      149. Soviet News, 28.X.1955, 31.X.1955, 1.XI.1955, 2.XI.1955, 3.XI.1955.
      150. Department of State Bulletin, 14.XI.1955, p. 780 - 781.
      151. Ирония ситуации заключалась в том, что именно Молотов предложил эту формулировку на Женевской встрече. См.: АВП РФ, ф. 448, оп. 1, п. 3, д. 8, л. 54 - 55.
      152. Президиум ЦК КПСС. 1954 - 1964, т. 2, с. 104 - 107.
      153. Там же, т. 1, с. 58 - 60.
      154. Soviet News, 9.XI.1955, p. 2.
      155. Department of State Bulletin, 21.XI.1955, p. 825 - 827.
      156. Информация о Женевском совещании для правительств стран народной демократии и Югославии. Цит. в обратном переводе с английского языка. - АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 4, д. 51, л. 2 - 10.
      157. Заявление В. М. Молотова об итогах совещания министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции в Женеве. - АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 4, д. 52, л. 2 - 17.
      158. Заседание Верховного Совета СССР. Речь товарища Н. С. Хрущева. - Правда, 30.XII.1955.
      159. Там же.
      160. Larson D.W. Anatomy of Mistrust: US-Soviet Relations during the Cold War. Ithaca, 1997, p. 3.
      161. Ibid., p. 5.
      162. Ibid., Chapter 2.
    • Первая Синявинская операция
      Автор: Snow
      Сяков Ю. А. Первая Синявинская наступательная операция (сентябрь 1941 г.) // Вопросы истории. - 2007. - № 3. - C. 121-134.
    • Сяков Ю. А. Первая Синявинская наступательная операция (сентябрь 1941 г.)
      Автор: Saygo
      Сяков Ю. А. Первая Синявинская наступательная операция (сентябрь 1941 г.) // Вопросы истории. - 2007. - № 3. - C. 121-134.
      Синявинская наступательная операция советских войск под Ленинградом в сентябре 1941 г. - одна из самых малоизученных в истории Великой Отечественной войны. Первая неудачная попытка прорыва блокады во многом предопределила неблагоприятный ход событий на этом участке фронта и трагическую судьбу города. В провале операции был обвинен командующий 54-й отдельной армией маршал Г. И. Кулик. Он был снят с должности и отозван в Москву. Армию включили в состав Ленинградского фронта и поставили перед ней ту же задачу - прорыв блокады Ленинграда со стороны внешнего кольца. Сражение продолжалось 900 дней и ночей. В нем принимали участие десять советских армий и армейских групп. Только с советской стороны в битве за Ленинград участвовало около миллиона солдат и офицеров.
      До сих пор в отечественной историографии Первой Синявинской наступательной операции уделялось недостаточно внимания. В трудах по истории Великой Отечественной войны и битвы за Ленинград ей в лучшем случае посвящалось несколько строк. При оценке событий не проводился сравнительный анализ советских и немецких источников. Нет полной ясности и в вопросе о количестве потерь, которые понесли стороны в сентябрьских боях на синявинских рубежах.
      В начале сентября 1941 г. боевая обстановка на восточном фланге битвы за Ленинград складывалась для советских войск крайне напряженно. Немцы, захватив Шлиссельбург, вышли на южный берег Ладожского озера в районе Липок, образовав знаменитое "бутылочное горло", которое в советских штабных документах называли шлиссельбурско-синявинским выступом. Фронт на внешнем кольце блокады в первой половине сентября 1941 г. имел сложную и неопределенную конфигурацию в связи с непрерывными атаками советских и немецких войск, отбитыми и вновь оставленными населенными пунктами. Он проходил по линии восточнее Липки на побережье Ладожского озера строго на юг через Турышкино, Вороново, Синявино, болото Малуксинский мох, района Киришей и далее по восточному берегу реки Волхов до рубежа восточнее Новгорода и озера Ильмень.
      Самый короткий путь для бойцов Красной армии к Ленинграду был через "бутылочное горло". Его предстояло преодолеть советским войскам, чтобы освободить Ленинград от блокады. 23 августа на фланге наступающих в направлении Ленинграда немецких войск на линии Тихвин, Малая Вишера, Валдай, Осташков директивой Ставки ВГК N 001200 приступила к развертыванию 52-я отдельная армия генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова. Она в срочном порядке формировалась на базе 25-го стрелкового корпуса. В ее состав было включено шесть стрелковых дивизий, из которых 285-я и 292-я находились в районе города Волхов, 288-я - в Тихвине, 314-я - на Валдае, 294-я - в районе Окуловки, а 286-я в Череповце. В связи продвижением противника по Московскому шоссе к Любани 292-я стрелковая дивизия была переведена на западный берег р. Волхов для обороны по реке Тигода с целью прикрыть направление на Кириши1.
      2 сентября директивой Ставки ВГК N 001563 на базе 44-го стрелкового корпуса под Москвой началось формирование 54-й отдельной армии. В директиве говорилось: "1. В связи с создавшейся на Ленинградском фронте обстановкой в районе Новая Ладога, Волховстрой, Городище, Тихвин сосредоточить вновь формируемую 54-ю армию. 2. Командование возложить на маршала Советского Союза т. Кулика". В состав 54-й армии включались: 285 сд в районе Волховстроя (один ее полк сосредоточивался в районе Иссад, Сельцо, Кобылкино), 310 сд; 286 сд; 314 сд. 27-я кавалерийская дивизия, 122-я танковая бригада, 119-й танковый батальон, 881 и 882 - 883-ие корпусные артполки, 150-й понтонный батальон, четыре мотоинженерных батальона, резервная группа тов. Холзакова в составе: 185-й и 283-й полки МиГ-3, 160-й авиаполк Лаг-3, 32-й авиаполк СБ, 225-й авиаполк ББ, эскадрилья Р-5 для разведки и связи. Штаб 54-й армии - Мыслино. Сосредоточение армии предлагалось закончить 5 сентября. "Задачи армии: 6 сентября перейти в наступление и, нанося удар, развить его одной стрелковой дивизией и 122-й танковой бригадой вдоль жд Волховстрой - ст. Мга; остальными силами армии - на Турышкино, раз. Погостье, ст. Сальцы"2.
      Анализируя директиву Ставки, можно сделать вывод, что в Москве не совсем понимали всю сложность обстановки, которая складывалась на восточном фланге битвы за Ленинград. Во-первых, переподчинив четыре дивизии 52-й армии формируемой в авральном порядке 54-й армии, Ставка ВГК ослабила направление, которое должны были прикрывать войска генерала Н. К. Клыкова. Уже на этом этапе, согласно директиве германского командования, группа армий "Север" собиралась перенацелить часть войск на Тихвинское направление, и соединиться с финскими корпусами на реке Свирь3. Осуществлению этого плана помешало быстрое продвижение немецких войск к Ленинграду, которое укрепило уверенность немецких генералов, что взятие города предопределено. К этому плану гитлеровскому командованию пришлось вернуться и попытаться его осуществить в октябре-ноябре, когда Ленинград не удалось взять с ходу. В блокадном фронте оказалась большая, не замкнутая цепь - Ладожское озеро, через которое шло снабжение сражающегося города на Неве. Во-вторых, Ставка ВГК ставила 54-й армии сложную задачу: по расходящимся направлениям наступать небольшими силами при явно недостаточном укомплектовании бронетехникой, направляемой во фланг 39-му танковому корпусу немцев, который к тому времени уже захватил Мгу, перерезал железнодорожное сообщение Ленинграда со страной и наступал в сторону Шлиссельбурга. В-третьих, дивизии, которые передавались 54-й армии, еще находились на стадии формирования и располагались далеко от места сосредоточения, например в Вологодской области, требовалось время, чтобы собрать их вместе на предполагаемых рубежах. Поэтому было нереально за четыре дня сформировать армию, подготовить ее войска к наступлению. Это понимали и в Москве, и в штабе маршала Г. И. Кулика. Но поскольку немцы захватили Шлиссельбург, отрезали Ленинград от Большой земли, требовалось любой ценой спасать положение.
      Быстрое наступление немецких войск не оставляло времени на то, чтобы сосредоточить войска в местах дислокации, подтянуть тылы, подготовиться к наступлению или обороне. К тому же, в течение короткого времени Москва меняла подчиненность частей и соединений армейским штабам, перед ними ставилась то одна, то другая задача и при этом даже тогда, когда дивизии находились в эшелонах на пути к фронту. Это создавало обстановку неуверенности, неорганизованности в действиях командиров, в большинстве своем только недавно занявших высокие командные посты.
      54-й отдельной армии предстояло играть одну из главных ролей в судьбе Ленинграда. Как начинались бои на внешнем кольце блокады в районе "бутылочного горла", рассказал их участник, рядовой стрелок 286-й сд К. Д. Григорьев: "Выгрузили нас с эшелонов на станции Назия. В сентябре это было. Политрук сказал: "Немецкие гады окружили Ленинград, надо освободить колыбель революции от вражеских оков". Пошли в атаку в полный рост со штыками наперевес. По болоту... вода выше колен, деревца стоят чахлые - не спрячешься. Немцы на высотах засели, по нам из минометов шпарят, из пулеметов поливают, а мы идем...И они пошли на нас. Идем навстречу, стреляем друг в друга. Раненые падали, даже кричать не могли. Тут же захлебывались в болотной жиже. Из нашей роты в том бою семеро в живых осталось"4.
      И. В. Сталин послал К. Е. Ворошилова выручать верного своего соратника, которого хорошо знал еще по гражданской войне, маршала Г. И. Кулика. Это был единственный случай в истории Великой Отечественной войны, когда на должность командующего в спешке сосредотачиваемой в Южном Приладожье 54-й отдельной армии назначили маршала, что свидетельствовало о важности задачи, которую ставил перед ней Верховный главнокомандующий - ликвидировать угрозу окружения Ленинграда и разгромить врага на восточном крыле фронта.
      За тот короткий срок, который определила Москва, армия не могла решить поставленные задачи: с одной стороны, ударить во фланг наступающей на Мгу и Шлиссельбург сильной группировке противника, а с другой - отразить немецкое наступление юго-западнее реки Волхов. Маршал Г. И. Кулик прибыл со штабом армии в город Волхов только 5 сентября5. 310-я сд смогла собрать полки в районе Тихвина в последних числах августа. Первые эшелоны 286-й сд отправились на фронт в район станции Волховстрой из Череповца 1 сентября. Последний эшелон пришел в пункт назначения только 9 сентября. Не успевали выйти в указанные пункты и другие части армии. Это позволило противнику усилить войска в районе предполагаемого наступления и укрепить позиции на линии Шлиссельбург - Синявино - Вороново - Малуксинский мох.
      Ф. Гальдер 10 сентября отметил в дневнике: "Группа армий "Север": отмеченное интенсивное движение железнодорожных составов к волховскому участку фронта позволяет сделать вывод, что противник перебрасывает сюда новые дивизии, кроме уже установленной здесь вчера 286-й, сразу по двум железным дорогам. Пока не ясно, попытается ли противник изменить судьбу Ленинграда, или он намерен только обороняться"6.
      286-я сд разгружалась с эшелонов на станциях Жихарево и Назия. Дальше к фронту более 10 км шли пешком. 9 сентября к вечеру дивизия вышла на исходный рубеж - озеро Синявинское, поселок Михайловский, д. Сиголово, д. Карбусель, чтобы с утра начать наступление. Прямо с колес, необстрелянная, необученная, не зная местности, без артподготовки и прикрытия с воздуха, не имея ни танков, ни бронемашин, 10 сентября, утром, 286-я выполняя приказ, атаковала противника в направлении на Мгу. Немцы отразили все атаки. На следующий день противник контратаковал крупными силами пехоты при поддержке танков. Немцы прорвались на командный пункт дивизии у деревни Поречье. В этом бою погиб комиссар дивизии Л. Данилов, который возглавлял контратаку. Командир дивизии полковник Г. Соколов, собрав отступавших через лес бойцов и командиров, повел их в атаку на врага и тоже погиб. В результате, потеряв общее управление и в связи с гибелью командира и комиссара дивизии, полки 286-й оказались отброшенными на десять километров, оставив врагу деревни Вороново и Поречье. Но они сумели удержать фронт по реке Назии. Потери за два дня боев составили более половины штатного состава дивизии.
      На этом же участке фронта начался боевой путь и 310-й стрелковой дивизии. При попытке отбить деревню Поручье, любой ценой остановить продвижение противника в сторону Волхова 1084-й полк майора Юртова оказался в окружении и с трудом пробился к своим. Большие потери понесли бойцы 310-й сд и не от пехоты и танков противника, а от вражеской авиации, которая господствовала в воздухе7.
      Маршал Г. И. Кулик с первых дней своего командования армией совершал те же ошибки, что и другие командармы начала войны. Армия, не закончив формирования, вводилась в бой, по мере прибытия на фронт дивизий, от которых требовалось одно - наступать прямо с колес. В результате каждая дивизия действовала в отрыве от других частей, каждая решала свою задачу. Все это приводило к неоправданным потерям, нередко к разгрому, гибели командного состава, потере управления полками и батальонами, окружению.
      На шлиссельбургско-синявинском выступе, где расстояние между внутренним и внешним кольцом блокады составляло не более 16 километров, сосредоточились крупные немецкие силы группы "Север" - около 54 тысяч солдат и офицеров, 450 орудий всех калибров, значительное количество танков и штурмовых орудий. Они не теряли надежду форсировать Неву и соединиться с финскими войсками на Карельском перешейке. Немецкие дивизии, которые имели в своем составе по 17 тысяч человек, оборонялись в среднем на фронте 12 - 15 километров8. Они за короткое время для прикрытия флангов создали прочную эшелонированную полосу деревянно-земляных оборонительных сооружений с отлаженной системой артиллерийского и пулеметного огня. Передний край противника был оснащен разветвленной сетью минно-взрывными и проволочными заграждениями. Эта система обороны в течение полутора лет успешно отражала атаки советских войск.
      Сравнительный анализ показывает, что на начальном этапе сражения на внешнем кольце блокады 54-я отдельная армия уступала противнику не по численному составу, а по количеству танков и тяжелого вооружения. Немцы имели большой опыт боев, научились быстро приспосабливаться к условиям местности и выработать соответствующую тактику. Советские дивизии, как правило, выдвигались на фронт из глубокого тыла. Они не имели соответствующего штатному расписанию вооружения, особенно пулеметов и противотанковых орудий, а также боевого опыта. Двух-трех недель формирования явно не хватало для того, чтобы подготовить из гражданского человека бойца. Дивизии были сформированы за счет призыва запасных и прибывали на фронт не сплоченными, со слабо подготовленным командным составом.
      Оборона состояла в каждой дивизии из одной линии отдельных опорных пунктов и узлов сопротивления, оборудованных, как правило, лишь стрелковыми окопами на отделение, площадками для пулеметов, противотанковых ружей и огневых позиций для минометов и артиллерии. В этих условиях создать глубокую и прочную оборону было невозможно. Недостаток сил и средств, слабая обеспеченность в материально-техническом отношении, лесисто-болотистая местность, почти полное бездорожье крайне осложняли положение советских войск, лишали их возможности маневра. Дивизии, которым было приказано наступать, не строили оборонительных сооружений, дзотов и блиндажей, не заботились об инженерном обеспечении передовой полосы, что делало их позиции уязвимыми для атак вражеских танков и пехоты. Не имея опыта боев в наступлении, части Красной армии оказались не готовы и к оборонительным сражениям.
      11 сентября командующий Ленинградским фронтом К. Е. Ворошилов направил Кулику письмо, в котором были такие строки: "Почему Вы ничего не сообщаете о действиях и намерениях 54-й армии, ведь она должна работать в тесном взаимодействии с армиями Ленинградского фронта? Почему не посылаете сводок? Всего этого не понимаю. Так могут вести себя только зарапортовавшиеся люди". 12 сентября К. Е. Ворошилов и А. А. Жданов обратились к начальнику Генерального штаба Красной армии Б. М. Шапошникову с телеграммой: "Командующим Ленфронтом приказано частям стрелковой дивизии НКВД форсировать Неву для захвата Шлиссельбурга во взаимодействиями с подходящими с востока частями 54-й армии. Последние же продолжают оставаться на линии Липки - отметка 23,4 и восточнее на два километра озера Синявинское, что исключает возможность начала переправы. Просим срочного приказания Кулику развить удар для отрезания и захвата Шлиссельбурга, учитывая, что одновременно будет организован удар с правого берега Невы, с переправой на участке Шлиссельбург - Марьино, при поддержке Ладожской флотилии"9.
      Несогласованность действий двух советских группировок внутри блокадного кольца и на внешнем его очертании приводили к многочисленным потерям и отсутствию положительного результата в наступательных действиях. Известна запись переговоров по прямому проводу К. Е. Ворошилова с Г. И. Куликом, которая состоялась 13 сентября 1941 года. В оценке командующего 54-й армии ситуация на его участке фронта развивалась следующим образом: "...перешел в наступление на фронте: справа - по берегу Ладожского озера; слева - железная дорога, идущая на Мгу. 10,11,12 (сентября) имели продвижение в среднем 2 - 3 километра. 11 сентября противник подбросил из района Тосно, Любани до одной танковой дивизии и решил сорвать наше наступление на запад, нанося удар из района Турышкино, Муя в направлении на Вороново. Обеспечивающая с юга главную группировку армии 286-я сд не сдержала противника, и он ворвался в район Вороново. Во второй половине дня одиннадцатого, весь день двенадцатого и сегодня идут ожесточенные бои в Поречье, Хандрово, Михалево, Вороново по уничтожению прорвавшихся танков и пехоты. Только вчера к исходу дня мы имели здесь переход инициативы в наши руки". Г. И. Кулик сообщил о 17 уничтоженных и захваченных танках, отбитой танковой атаке противника.
      На рассвете 13 сентября противник вновь возобновил атаки, пытаясь сорвать попытку прорыва блокады. Командующий 54-й армией обнадежил К. Е. Ворошилова: "Сил и средств в этом районе достаточно для выполнения задачи".
      Однако на левом фланге 54-й армии нависала усиливающаяся немецкая группировка, которая беспокоила маршала Г. И. Кулика. За счет маршевых батальонов он хотел восстановить боеспособность обескровленных в предыдущих боях соединений 48-й армии, которые были переданы в его подчинение. Г. И. Кулик информировал К. Е. Ворошилова: "Думаю, через пару дней ликвидирую группировку, нависшую у меня на левом фланге, и начну действовать на соединение с вами". В этом же разговоре по прямому проводу, который больше напоминал монолог, маршал Г. И. Кулик дал оценку событиям, которые привели к захвату Шлиссельбурга: "Люди врут, обманывают друг друга. На бумаге все хорошо, а на картах вензеля, в особенности, в том числе и у нашего с вами приятеля, а на деле, когда проверишь, совершенно другое. Поэтому захват Шлиссельбурга нужно отнести за счет общего вранья и незнания дел высших начальников, как обстоит дело на месте. И они меня обнадежили, что в этом районе все обстоит благополучно...".
      Маршал К. Е. Ворошилов сообщил Г. И. Кулику, что противник 11 и 12 сентября, "прорвав укрепленную линию Кроасногвардейского УР у Красного села, оттеснил наши части, которые в настоящее время заняли фронт Ропща, Константиновка, Александровка, Пушкин. На направлении Федоровское, что на Московском шоссе к р. Ижора, противник вклинился небольшими силами и пытается расширить прорыв... Отсюда ты поймешь всю серьезность и крайнюю необходимость максимально быстрого и эффективного содействия твоей армии этому участку нашего фронта". В заключении разговора маршал К. Е. Ворошилов попросил маршала Г. И. Кулика действовать "напористей и без замедлений. Противник, хоть весьма и нахален, все же исчерпан до крайности и бить его не только должно - но и можно без особых усилий, если ваши и наши командиры дивизий, полков, батальонов и рот за это возьмутся под нашим руководством, он рухнет"10. Эти слова лишь подтверждали, что К. Е. Ворошилов потерял чувство реальности. На следующий день его сменил генерал армии Г. К. Жуков.
      13 сентября К. Е. Ворошилов вместе с Г. К. Жуковым и М. С. Хозиным провели переговоры по прямому проводу с Г. И. Куликом: "Мы все трое считаем главнейшей вашей задачей в оказании боевого содействия войскам Ленфронта: мощным ударом опрокинуть противника на вашем правом фланге и, овладев Шлиссельбургом, бить врага в направлении Мга и далее на запад"11. Этот разговор тоже отражает непонимание обстановки, сложившейся на левом фланге битвы за Ленинград. Допустив врага на ближайшие подступы к городу, К. Е. Ворошилов и генералы, которые были рядом с ним, думали, что исход битвы удастся решить одним фланговым ударом: спасти Ленинград от блокады и разгромить противника. Задача по прорыву блокады была поставлена 54-й армии в процессе сосредоточения ее в Южном Приладожье. Но она не отменяла других задач, которые были определены директивой Ставки ВГК. Поэтому маршал не смог собрать силы армии в кулак на главном направлении и преодолеть немецкое "бутылочное горло".
      Наступление 54-й армии не позволило немецкому командованию снять с рубежа Шлиссельбург, Синявино, Мга 39-й моторизованный корпус и направить его на усиление своих ударных группировок, наступающих на Ленинград. Более того, противник во второй декаде сентября вынужден был перебросить на этот участок фронта 8-ю танковую дивизию, ранее предназначенную для усиления группировки в районе Колпино, и часть сил 96-й пехотной дивизии12.
      Войска Г. И. Кулика понесли большие потери, не улучшили свои позиции, а в ряде случаев вынуждены были отступить. Однако эти аргументы не брались в расчет в Москве. Верховный главнокомандующий Сталин требовал наступать.
      Остается открытым вопрос, когда началась первая Синявинская наступательная операция? Участник Ленинградской битвы, полковник в отставке Д. Жеребов считает, что 10 сентября13. Именно в этот день начала наступать 286-я стрелковая дивизия и некоторые другие части 54-й армии. В энциклопедии "Великая Отечественная война" время проведения первой Синявинской операции обозначено с 10 по 26 сентября14. Доктор военных наук Н. Сорокин, однако, придерживается другой точки зрения: "Возникает вопрос: можно ли считать началом первой Синявинской операции выход стрелковой дивизии и одного стрелкового батальона на исходный рубеж и попытку перейти в наступление с последующим отходом к Назии? Ответ может быть один - это были частные боевые действия тактического значения. Они не могут рассматриваться как начало операции. Об этом свидетельствует телефонный разговор Г. К. Жукова с Г. И. Куликом в ночь на 15 сентября, в ходе которого командующий Ленинградским фронтом не мог добиться согласия на развертывание наступления войск 54-й армии в ближайшие дни"15. По мнению Сорокина, правильнее считать, что первая Синявинская операция началась в ночь на 20 сентября, когда советские войска форсировали Неву и захватили плацдарм на левом берегу в районе Невской Дубровки. С ним трудно не согласиться. Не могла наступательная операция по деблокаде Ленинграда пройти незамеченной для германского командования.
      В записках командующего группой армий "Север" Риттера фон Лееба только 20 сентября появляется сообщение: "...Критический район - это зона ответственности 39-го корпуса. Налицо все признаки того, что противник стремиться выйти на восток к Неве, чтобы отсюда совершить прорыв к осажденному городу. Это единственная для него возможность решить в свою пользу судьбу Ленинграда"16.
      Начальник Генерального штаба сухопутный войск Германии Ф. Гальдер, который в своем военном дневнике отмечал не только любые изменения на участках советско-германского фронта, но и передвижение отдельных советских дивизий, не мог не отметить решительного наступления советских войск по прорыву блокады Ленинграда. До 24 сентября у него нет никаких записей, свидетельствующих о намерениях русских пробить брешь в обороне германских войск южнее Ладожского озера в районе шлиссельбургско-синявинского выступа. Однако кровопролитные бои по прорыву блокады велись и до 20 сентября. Об этом свидетельствует запись телефонного разговора И. В. Сталина и Б. М. Шапошникова с маршалом Г. И. Куликом, который состоялся 16 сентября. " Кулик: Завтра в 10.00 перехожу в наступление. Сегодня только закончили всю организацию по наступлению. Части заняли исходное положение, отработано в деталях взаимодействие. Шапошников: ...завтра, 17 сентября, должны обязательно атаковать и разбить противника в направлении на станцию Мга, захватить эту станцию и преследовать противника. У вас целых три корпусных артиллерийских полка, и вы можете с успехом решить эту задачу. Сталин: ... если вы завтра ударите, как следует, на Мгу с тем, чтобы прорваться или обойти оборону Мги, то получите от нас две хорошие кадровые дивизии и, может быть, новую танковую бригаду. Но если отложите завтрашний удар, даю вам слово, что вы не получите ни двух дивизий, ни танковой бригады"17. Первая Синявинская операция, в которой было "отработано в деталях взаимодействие" началась 17 сентября. До этого проходили бои местного значения. Гитлеровское командование восприняло это как попытку русских улучшить свои позиции.
      20 сентября Г. И. Кулик вновь разговаривал по прямому проводу с Москвой. "Сталин: В эти два дня, 21 и 22, надо пробить брешь во фронте противника и соединиться с ленинградцами, а потом уже будет поздно. Вы очень опоздали. Надо наверстывать потерянное время. В противном случае, если вы еще будете запаздывать, немцы успеют превратить каждую деревню в крепость, и вам никогда не придется соединиться с ленинградцами, а потом уже будет поздно. Кулик: Я имел в виду перейти в наступление после прихода новых дивизий, так как существующие оказались недостаточными. Только вернулся из боя. Целый день шел сильный бой за взятие Синявино и за взятие Вороново. На фронте противник заменил свои части, то есть 20-ю и 21-ю пехотные дивизии, новыми 126-й и 122-й дивизиями, которые дерутся более стойко, чем те, которые мы хорошо побили... Сталин: Новые дивизии и бригада даются вам не для взятия станции Мга. Наличных сил вполне достаточно, чтобы станцию Мга взять не один раз, а дважды. Кулик: Докладываю, что наличными силами, без ввода новых частей станцию Мга не взять. За четыре дня боев у нас убыло 10 тысяч человек убитыми и ранеными. Противник переходил несколько раз в контратаки, несмотря на губительный огонь с нашей стороны (я применял сегодня оба РС, ввел все резервы), но успеха не имел. Поэтому я сегодня приказал закрепиться на существующих позициях, зарыться в землю и завтрашний день приводить части в порядок и влить пополнение. Повторяю, что эти четыре дня боя были очень жестокими, где перемалывалась живая сила с обеих сторон, и противник уже к концу третьего дня боя заменил побитые дивизии новыми"18.
      По данным командования группы армий "Север", потери в ходе сентябрьских боев на шлиссельбургско-синявинском выступе в пехотных дивизиях составили: убито офицеров - 2, рядовых - 130, ранено - 13 офицеров, 554 рядовых19. Слова маршала Кулика о "побитых немецких дивизиях" не более чем преувеличение. В период с 15 сентября по 5 октября в списках погибших в 21-й пехотной дивизии, стоявшей на острие удара 54-й армии, "было зарегистрировано: 1 офицер, 17 унтер-офицеров и 93 рядовых. 4 офицера, 44 унтер-офицера и 208 рядовых были ранены, плюс к этому 19 человек оказались больными"20. В других немецких частях, которые в той или иной степени участвовали в отражении атак советских войск потери были небольшие. Немцы сидели в хороших укрытиях и спокойно расстреливали советскую пехоту, рвущуюся к Ленинграду, из пулеметов и орудий.
      20 сентября немцы планировали наступать на восток, чтобы выйти к Ладожскому озеру и окружить 54-ю армию. "Фельдмаршал фон Лееб пытался улучшить положение фронта. Он дал 39-му танковому корпусу приказ: позиции у Мги - так называемое "бутылочное горлышко" - расширить в направлении Волховстроя. Это наступление сорвалось уже в самом начале. 8-я танковая дивизия, планировавшаяся в качестве ударного клина, лишь с трудом сумела выдержать вражескую контратаку. 39-й танковый корпус остановился", - писал В. Хаупт21.
      Маршал Кулик после неудачной попытки пробиться к Ленинграду в ходе наступления, начатого 17 сентября медлил с решительными действиями. Это беспокоило Верховного главнокомандующего и Генеральный штаб22. Командующий Ленинградским фронтом Г. К. Жуков в ночь с 19 на 20 сентября начал операцию по деблокаде. Части 115-й сд переправились через Неву в районе Московской Дубровки и захватили плацдарм. Их поддержали моряки 4-й отдельной бригады морской пехоты Балтийского флота. В тот же день, 20 сентября, в район д. Марьино пытался высадиться на левый берег Невы один стрелковый батальон 1-й дивизии НКВД. В самом начале эта десантная группа потерпела неудачу23. Четыре дня немцы крупными силами атаковали клочок земли, впоследствии названный "Невский пятачок". Его утюжили танками, громили артиллерией и минометами, не жалели авиабомб, но бойцы 115-й дивизии и моряки выстояли. 20 сентября из резерва Ставки ВГК на станцию Жихарево для пополнения 54-й армии прибыли 3-я и 4-я гвардейские стрелковые дивизии, получившие гвардейское звание в боях под Ельней24. Это усиление группировки Кулика давало основание и Москве и командующему Ленинградским фронтом Жукову надеяться, что блокада будет прорвана.
      Однако 21 сентября советские части на внешнем фронте блокады были атакованы 18-й мотопехотной дивизией, которая, следуя приказу командующего группой армий "Север" фон Лееба, пошла в наступление в направлении станции Волховстрой (г. Волхов). Начались тяжелые встречные бои, в которых стороны пытались перехватить инициативу. Но к этому моменту "54-я армия была уже полностью сосредоточена и готова к обороне. Наступление не удалось. Этот провал вызвал чрезвычайно бурную реакцию Гитлера. А на Волхове прошел слух, что придется простоять здесь всю зиму. Вероятно, этому способствовал и призыв Гитлера, обращенный к войскам в начале октября, согласно которому войскам еще предстояла последняя решающая битва на восточном фронте"25, - говорится в истории немецкой 21-й пехотной дивизии.
      Если посмотреть на оперативную карту того времени, то по расположению войск противника можно увидеть, что на фронте сложилась очень неблагоприятная ситуация для 54-й отдельной армии. Маршал Кулик был человеком недальновидным, но и он понимал, что со своими дивизиями в любой момент может оказаться в "котле". Левый фланг был прикрыт очень слабо. Достаточно было нанести сильный удар и немцы выходили на оперативный простор, который давал им возможность замкнуть второе кольцо блокады не только на Свири, соединившись с финнами, но и значительно ближе - с выходом к городам Волхов и Новая Ладога, отрезав 54-ю армию. Попытка такого удара была предпринята противником 20 сентября, но ее не заметили ни в штабе Кулика, ни в Москве, приняв наступательную операцию немцев за контрудары с целью остановить советские войска. По словам фон Лееба "Наступление 30-го армейского корпуса (начавшееся 20 сентября. - Ю. С.), кажется, пока не принесло большой пользы"26. В последующие дни командующий группы армий "Север" регулярно отмечал в своих заметках события, происходившие в Южном Приладожье. Этот участок фронта его беспокоил. Сюда он постоянно перебрасывает подкрепления, забирая боевые части из-под Ленинграда.
      21 сентября маршал Кулик подписал приказ о наступлении 54-й армии на Синявино. С тяжелыми боями части и соединения продвинулись вперед на 3 - 4 км. Но им не удалось преодолеть полосу немецких укреплений. Противник расчетливо маневрировал своими силами. Бои шли в тактической зоне обороны, что не давало оснований говорить о каком-то серьезном успехе советских войск. В результате упорного сопротивления немецких дивизий части 54-й армии остановились. Командующий Ленинградским фронтом Жуков телеграфировал начальнику Генерального штаба Б. М. Шапошникову и командующему 54-й армии Кулику "молнию": "Топтание на месте правофланговой и центральной группировок 54-й армии может сорвать всю операцию и поставить в катастрофическое положение два полка Ленинградского фронта, у которых нет тыла. Я категорически прошу немедленного захвата Синявино"27. Последовала новая директива командующему 54-й армией: "В третий раз Ставка ВГК приказывает вам принять все меры к незамедлительному занятию Синявино и соединению с ленинградскими войсками. Личная ответственность за выполнение этого возлагается на маршала Кулика"28.
      23 сентября фельдмаршал фон Лееб вновь отметил в записках: "Положение в полосе ответственности 39-го корпуса по-прежнему неудовлетворительное, так как корпус, вынужденный перейти к обороне, должен отражать многочисленные атаки противника на Неве, все еще удерживается противником. Исходя из этого, необходимо ввести на этот участок дополнительные силы. В настоящий момент это было бы возможно только за счет высвободившихся дивизий в районе Кронштадской бухты, но тогда их нельзя будет задействовать для поддержки наступления на Ленинград..."29.
      Утром 24 сентября маршал Кулик вновь отдает приказ частям 54-й армии перейти в наступление и пробиваться навстречу 115-й сд, пытающейся прорваться в Невский пятачок. Это была четвертая попытка армии решить стратегическую задачу - прорвать блокаду Ленинграда.
      Пошла в наступление и 310-я стрелковая дивизия. Командир 1084-го полка этой дивизии Н. Е. Еськов писал в воспоминаниях: "Наступательные действия развивались успешно. Сказывалась хорошая подготовка личного состава, горячее стремление воинов разгромить врага, освободить временно захваченные им советские земли. Напряженные бои начались уже на окраинах поселка Синявино. И чтобы прорвать блокаду осажденного города, требовалось пройти с боями 8 - 9 километров. Несмотря на яростное сопротивление врага, бойцы были полны решимости сделать этот рывок"30. В эти дни Софинформбюро передавало сообщение об успехах 310-й сд: "Части полковника Замировского, ведя успешные боевые действия на Ленинградском фронте, продвинулись вперед на 15 километров и овладели населенными пунктами: Апраксин городок, Тортолово, Гайтолово, поселками Первый, Михайловский, разъездом Апраксин..."31.
      Но, как не раз случалось в первые месяцы войны, часто желаемое выдавалось за действительное. Информационные сообщения о мнимых боевых успехах в большей степени давались для поднятия морального духа в войсках. Атаки свежей, полностью укомплектованной по штату военного времени и хорошо вооруженной кадровой дивизии на начальном этапе действительно имели некоторый успех.
      122-я танковая бригада полковника Л. А. Давыдова при поддержке 310-й сд выбила гитлеровцев из Гайталово и вышла на рубеж речки Черной. Малочисленная 1-я отдельная горнострелковая бригада при поддержке танкистов из 16-й бригады под командованием полковника И. Г. Цыбина с ходу нанесла удар по правому флангу противника в районе поселка Михайловский. 16-я танковая бригада только что прибыла на фронт. При разгрузке пятого эшелона на станции Войбокало она подверглась бомбардировке с воздуха. В результате прямо на станции сгорело несколько колесных бронемашин, имелись раненые. 23 сентября, едва успев разгрузиться, 1-й танковый батальон получил приказ: через два часа сосредоточиться на исходных позициях и совместно с частями 4-й гвардейской дивизии нанести удар по врагу, прорвавшемуся в районы Гонтовой Липки и поселка Синявино32. Основу бригады составлял танковый полк, имевший три батальона тяжелых, средних и легких танка. На вооружении полка были 46 боевых машин, в том числе КВ-7, Т-34 - 22, остальные - легкие танки Т-2633.
      Вскоре танковый батальон вместе с мотострелковым батальоном вступили в бой. Танкистам впервые пришлось воевать в условиях лесисто-болотистой местности. Части бригады были распределены по пехотным подразделениям и использовались как средство их боевой поддержки, что значительно снижало эффективность применения бронетехники в бою.
      Успешные действия правого и левого соседей были использованы 286-й стрелковой дивизией. Она ударила вдоль железной дороги на Мгу и тоже вышла на рубеж речки Черной, Мышкино, Поречье, Вороново, а затем была вынуждена перейти к обороне, отражая контратаки немецких войск. В общей сложности войска 54-й армии продвинулись на Мгинском и Синявинском направлениях в сторону Ленинграда на 6 - 10 километров.
      Положением на этом участке фронта было обеспокоено высшее немецкое командование. Ф. Гальдер записывал в дневнике: "День 24.9 был для ОКВ в высшей степени критическим днем. Тому причиной неудача наступления 16-й армии у Ладожского озера, где наши войска встретили серьезное контрнаступление противника, в ходе которого 8-я танковая дивизия была отброшена и сужен занимаемый нами участок на восточном берегу Невы"34. Гальдер, конечно, имел в виду южный берег реки Нева, по которому проходила линия фронта от окраин Ленинграда до Шлиссельбурга и далее по берегу Ладожского озера до района Липки включительно.
      Главное командование сухопутных сил Германии ввиду такого развития событий отдало приказ о срочной переброске воздухом в группу армий 20 000 человек - речь шла о 7-й авиадивизии (парашютно-десантной). Находившуюся на марше по пути в группу армий "Центр" 250-ю пд - испанскую "Голубую дивизию" - тотчас же остановили и направили на север. 72-ю пехотную дивизию, дислоцированную во Франции погрузили в эшелоны и направили в район боевых действий группы армий "Север"35.
      24 сентября фельдмаршал Лееб записал в дневнике: "Напряженная ситуация в полосе 39-го армейского корпуса приобрела кризисный характер. 8-я танковая дивизия сегодня вновь несколько раз подверглась сильным атакам и вынуждена была отойти за речку Черная. 39-й корпус перешел к обороне, наступление прекращено". Значит, до этого дня немецкое наступление, которое не заметили исследователи Ленинградской эпопеи, продолжалось. Командующий группы армий "Север" с горечью отмечает: "В группе армий "Север" резервов больше нет". Такая ситуация "создает предпосылки к тому, что как кронштадтская, так и ленинградская группировки, в конечном итоге, перейдут к обороне"36. Как маршалу Кулику из Москвы, так и фельдмаршалу Р. фон. Леебу из Берлина направлялись требования во что бы то ни стало продолжать наступление. Германское командование требовало продолжать наступление в Кронштадтском районе до "окончательной его очистки от противника; овладеть ближним рубежом окружения; форсировать Неву силами 39-го армейского корпуса"37. В этот же день фельдмаршал Лееб помечает в записной книжке: "Гайтолово оставлено нашими войсками. Кризис в 39-м армейском корпусе"38.
      Немцы испытывали силу ударов авиации и артиллерии советских войск. Во второй декаде сентября в штаб армии доложили, что в результате налета наших бомбардировщиков на три полевых аэродромах немцев уничтожено 50 самолетов. 24 сентября подразделения 54-й армии атаковали и захватили населенный пункт, в котором им достались трофеи: 10 противотанковых орудий, 10 минометов, 6 пулеметов, три штабные машины39. Красноармеец Иван Самокруткин во время боя уничтожил три огневых точки противника и тем самым обеспечил продвижение роты. Об этих событиях также писала армейская газета "В решающий бой".
      В эти дни через станцию Волховстрой в сторону Войбокало прошли эшелоны 153-й сд (за бои под Ельней, переименованной в 3-ю гвардейскую). Она сменила потерявшую до 70 процентов личного состава 310-ю дивизию.
      28 сентября силами одного 435-го полка под командованием майора Юлдашева 3-я гвардейская дивизия пошла в наступление на отбитое немцами Гайтолово. Линия фронта проходила через болота и торфяные топи. Окопы и землянки рыть было бесполезно - их сразу заливало коричневой водой. Приходилось под огнем врага строить валы из чахлых деревьев и земли, за ними укрываться. Ни прилечь, ни согреться у огня, спать приходилось, сидя на корточках. Промокшие, голодные и злые пошли в атаку. Девять атак отбили немцы. Затем отошли за речку Черная. С огромными потерями дивизия овладела Эстонским поселком. Дальше пробиться не удалось. За пять дней боев силы дивизии иссякли. И она была отведена с переднего края. Части получили пополнение - людьми и вооружением, а бойцы - добротное зимнее обмундирование. После короткой передышки дивизию снова направили под Синявино40.
      Ветеран 16-й танковой бригады полковник запаса М. Казачинский вспоминал: "Атаки в направлении Гонтовой Липки, рощи "Круглая", рабочего поселка № 7 ... Фашисты сосредоточили немалую наземную и воздушную мощь против свежих советских сил. Все танкодоступные направления были под многослойным перекрестным огнем. Леса и болота затрудняли маневрирование. Горели лесные массивы, торфяники. Горело железо танков. Казалось, вода кипела в речках Назия и Черная. Но наши танкисты сквозь удушливое пламя, через непролазные топи рвались на выручку города Ленина. Тридцатичетверки старшего лейтенанта Хазарова и лейтенанта Данилова, вместе с мотострелками лейтенанта Вирьяшина первыми ворвались в Тортолово и Гонтовую Липку. За героизм и самоотверженность бойцов, командиров и политработников в первых боях под Волховом к правительственным наградам были представлены 49 танкистов. Многие посмертно"41.
      Во время атаки на Гонтовую Липку танки старшины Н. Я. Чепелева и старшего сержанта Ситникова, глубоко вклинившись в оборону противника, вышли из строя. Первый был подбит из противотанковой пушки, а второй - подорвался на минах. Под сильным огнем врага экипаж Чепелева отремонтировал танк и буксиром эвакуировал танк Ситникова в расположение своих войск. В этом бою экипаж Чепелева уничтожил два противотанковых орудия противника. В боях по прорыву блокады в 1941 г. отличились командир роты лейтенант В. В. Антонюк, комиссар батальона старший политрук А. В. Почепаев и экипаж братьев Каганец: Александр - старший лейтенант, командир танка; Алексей - старший сержант, механик-водитель; Иван - рядовой, командир орудия. Все они были награждены правительственными наградами42.
      Настойчивые действия войск 54-й армии и Невской оперативной группы успеха не имели. Дивизии, наступающие с востока в направлении Синявино продвинулись на несколько километров, а на мгинском направлении вынуждены были отойти от железной дороги Мга-Кириши на реку Назия. Однако наступление 54-й армии не позволило немецкому командованию снять с рубежа Шлиссельбург, Синявино, Мга 39-й корпус и направить его на усиление своих ударных группировок, наступающих на Ленинград. Более того, противник во второй декаде сентября вынужден был перебросить на этот участок фронта значительные силы. Активные действия 54-й армии сковывали врага, главным образом танковые и моторизованные, способствовали срыву немецкого наступления в районах Колпино и Урицка и облегчили, таким образом, положение наших войск, обороняющихся на южных подступах к Ленинграду.
      К завершению первой Синявинской операции 26 сентября на внешнем фронте блокады в срочном порядке началось формирование 4-й отдельной армии. В директиве Ставки ВГК N 002339 командующим войсками 52-й и 54-й отдельными армиями приказывалось передать часть своих сил в состав новой армии, которой предстояло не только прикрыть направление на реку Свирь, но и принимать активное участие в прорыве вражеской блокады на восточном участке битвы за Ленинград. В ее состав передавались: две стрелковые и одна кавалерийская дивизии, отдельные танковый и понтонный батальоны из 54-й армии. Две стрелковые дивизии были переданы из 52-й армии. В состав 4-й армии включили и одну танковую бригаду из резерва Верховного Главнокомандования. "В качестве управления 4-й армии использовать управление 52-й армии, переведя его к вечеру 29.09 в Глажево...", - говорилось в директиве; армии ставилась задача: "пока оборонять занимаемый рубеж по линии деревень Малукса, Ларионов Остров, Мерятино, Новые Кириши, а также линию Званка, Новые Кириши по обе стороны р. Волхов, имея в виду в ближайшем будущем наступление на фронт Любань - Чудово"43. Основной задачей 54-й армии оставался прорыв блокады Ленинграда. 4-я отдельная армия заняла позиции между 52-й и 54-й армиями и прикрывала левый фланг последней. Но, передав соседней армии две дивизии, танковый и понтонный батальоны, 54-я ослабила острие главного удара.
      Первая Синявинская операция закончилась неудачей для советских войск. Главная стратегическая задача - прорыв блокады Ленинграда не была решена. Одной из причин этой неудачи было встречное наступление немецких войск в направлении на Волховстрой (г. Волхов), незамеченное ни командованием 54-й армии, ни в Москве. Силы немецких дивизий были истощены в этих встречных боях, но войскам 54-й армии не удалось прорваться к ленинградцам, которые отбивали яростные атаки немецких дивизий на Невском пятачке. 26 сентября Ставка ВГК освободила Г. И. Кулика от командования 54-й армией и подчинила ее Ленинградскому фронту. Ее новым командующим в этот же день был назначен начальник штаба Ленинградского фронта генерал-лейтенант М. С. Хозин44.
      В книге "Ленинград в блокаде" Д. В. Павлов, уполномоченный Государственного Комитета Обороны по обеспечению Ленинграда и войск фронта продовольствием, писал: "Эта мера, как показали последующие события, способствовала успешной обороне Ленинграда и нанесению врагу чувствительных ударов"45.
      На начальном этапе войны враг не решил ни одной стратегической задачи. Ленинград в блокаде продолжал сражаться, немецкие войска не соединились с финскими, группа армий "Север" оказалась скованной непрерывными боями и не смогла участвовать в наступлении на Москву с севера. Противник, понеся большие потери в сражениях летом 1941 года, не располагал в тот период необходимыми резервами, чтобы решить задачи, поставленные высшим политическим руководством Германии в плане "Барбаросса". На внешнем кольце блокады Ленинграда линия фронта к исходу сентября стабилизировалась. Она проходила восточнее Шлиссельбурга от южного берега Ладожского озера на юго-восток через Вороново, болото Малуксинский Мох до реки Волхов и далее по восточному ее берегу до позиций Новгородской армейской группы.
      Однако, анализируя ежедневные сводки потерь, можно сделать вывод, что в сентябре 1941 г. наиболее упорные бои развернулись 15, 16, 17 и 18 числа. Затем на короткое время на фронте наступило относительно затишье. С 23 сентября сражение разгорелось с новой силой. Наибольшие число убитых и раненых на Ленинградском фронте в сентябрьские дни было в 254-й, 121-й немецких пехотных дивизиях, которые занимали оборону в районе "бутылочного горла". Это было связано с попыткой советских войск прорвать блокаду Ленинграда на этом участке фронта. Не меньшие потери были в 1-й пехотной дивизии, которая воевала в восточной части Ораниенбаумского плацдарма, а также в 58-й пехотной дивизии, которая отражала контратаки советских войск на участке фронта между Пушкином и Урицком.
      С 24 сентября основные потери немецкой 18-й армии приходятся на те же дивизии, которые вели активную боевую деятельность непосредственно под Ленинградом и перед фронтом 54-й советской армии на внешнем фронте блокады.
      К концу сентября 54-я армия Ленинградского фронта занимала рубеж от Липок до болота Малуксинский мох (34 км по фронту). В ее состав входили 3-я и 4-я гвардейские дивизии, 128, 310, 294 и 286-я стрелковые дивизии, 21-я танковая дивизия без танков, 1-я горнострелковая бригада, 16-я и 122-я танковые бригады, два корпусных артиллерийских полка46. В полосе обороны 54-й армии в среднем на дивизию приходилось 4,7 километра фронта. Но укомплектованность дивизий личным составом была невысокой. На 1 октября в 128-й стрелковой дивизии насчитывалось 2145 человек, в 3-й гвардейской - 5594 человека, в 286-й - 6016 человек, в 310-й - 3735 человек. Они были плохо вооружены автоматическим стрелковым оружием, артиллерией и минометами. Так в 128-й дивизии станковых и ручных пулеметов имелось всего 12, 82 и 120-мм минометов - 8, а орудий не было совсем. В 310-й пулеметов было 36, минометов - 7 и два орудия. Лучше всех была вооружена 3-я гвардейская дивизия. Станковых и ручных пулеметов в ней насчитывалось 177, минометов - 54, орудий калибра 76-мм и выше - 32. В 286-й дивизии пулеметов было в наличии 102, минометов - 5, орудий калибра 76-мм и выше - 27. В среднем в дивизиях армии было 5,5 тысяч человек, 115 пулеметов, 24 миномета и 26 орудий47. В немецких пехотных дивизиях было почти в три раза больше штыков. Механизированные соединения противника в четыре раза превосходили советские части по танкам, в пятнадцать раз по орудиям и минометам, имели превосходство в воздухе. В сентябре 1941 г. Красная армия с силу объективных и субъективных причин не смогла прорвать блокаду Ленинграда.
      Первая Синявинская наступательная операция закончилась неудачей. Основные причины, которые повлияли на ее исход и не привели к прорыву блокады Ленинграда в сентябре 1941 г.: во-первых, противник под Ленинградом оказался значительно сильнее, чем первоначально предполагало советское командование, организуя наступление 54-й армии; во-вторых, были допущены тактические просчеты и распыление сил, когда советские дивизии прямо с эшелонов бросались в бой, и наступали по расходящимся направлениям, пытаясь добиться успеха на разных участках фронта; в-третьих, войска не были обучены наступательному бою и маневрированию, четкому взаимодействию между родами войск, что приводило к большим неоправданным потерям; в-четвертых, не хватало вооружения и боеприпасов; в-пятых, на моральном состоянии командиров частей и подразделений негативно сказывались последствия предвоенных "чисток" и продолжающихся после предыдущих поражений репрессий в армии. Характерным для того времени является сообщение командующего Ленинградским фронтом генерал-майора И. И. Федюнинского в Генеральный штаб 23 октября 1941 г.: "Военным советом фронта приняты решительные меры (вплоть до репрессий) для того, чтобы ускорить движение вперед"48. Спешка при организации наступательных операций, слабое преставление о силах и огневой мощи противника вели к многочисленным жертвам, особенно в стрелковых подразделениях. Все это предопределило итоги сентябрьского сражения на восточном фланге битвы за Ленинград.
      Примечания
      1. Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации (ЦАМО РФ), ф. 148а, оп. 3408, д. 4, л. 132 - 137.
      2. Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов. СПб. 2004, с. 22 - 24.
      3. Совершенно секретно! Только для командования! М. 1967. Т. 2, с. 142.
      4. Архив музея истории города Волхова. Фонд 286-й стрелковой дивизии, д. 18, л. 3.
      5. САМСОНЕНКО Г., СЯКОВ Ю. Сражение за Волхов. СПб. 2003, с. 38.
      6. ГАЛЬДЕР Ф. Военный дневник. Смоленск. 2001, с. 322.
      7. ЗВЕНИГОРОДСКИЙ И. Дорогами войны. - Волховские огни, 13.XII.1974.
      8. Битва за Ленинград 1941 - 1944. М. 1964, с. 107.
      9. ПАВЛОВ Д. В. Ленинград в блокаде. Л. 1985, с. 35, 36.
      10. ЦАМО РФ, ф. 217, оп. 1221, д. 174, л. 41 - 42.
      11. Северо-запад России в годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945. СПб. 2005, с. 84.
      12. Битва за Ленинград 1941 - 1944, с. 112.
      13. ЖЕРЕБОВ Д. Ленинградская битва. - Диалог, 1988, N36.
      14. Великая отечественная война. Энциклопедия. М. 1985, с. 653.
      15. СОРОКИН Н. Упущенная возможность. - Ленинградская панорама, 1988, N 7.
      16. ЛЕБЕДЕВ Ю. М. По обе стороны блокадного кольца. СПб. 2005, с. 62.
      17. Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов. СПб. 2004, с. 43 - 44.
      18. Там же, с. 45 - 46.
      19. Национальных архив США (NARA). Т-311, Roll 108, 1st Frame. 150 - 156.
      20. ALLMAYER-BECK С. Die Geschichte der 21. (ostpr./westpr.) Infanterie-Division. Munchen. 1990, S. 175.
      21. ХАУПТ В. Группа армий "Север". Бои за Ленинград 1941 - 1944. М. 2005, с. 102.
      22. КРЮКОВСКИХ А. Оборона Ленинграда: сентябрь сорок первого. - Санкт-Петербургская панорама, 1993, N9.
      23. КОНЬКОВ В. Ф. Боевая задача - наступать. - "Невский пятачок". Л. 1977, с. 43. 24 Северо-запад России в годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945, с. 84.
      25. ALLMAYER-BECK С. Ibid., S. 173.
      26. ЛЕБЕДЕВ Ю. М. Ук. соч., с. 66.
      27. Там же, с. 85.
      28. ЦАМО РФ, ф. 148а, оп. 3763, д. 93, л. 40.
      29. ЛЕБЕДЕВ Ю. М. Ук. соч., с. 68.
      30. ЕСЬКОВ Н. В боях за Родину. - Волховские огни, 20.IV. 1974.
      31. Ленинградская правда, 26.IХ.1941.
      32. ЦАМО РФ, ф. 3076, оп. 1, д. 3, л. 3.
      33. ЦАМО РФ, ф. 3076, оп. 1, д. 3, л. 14.
      34. ГАЛЬДЕР Ф. Ук. соч., с. 371.
      35. ХАУПТ В. Ук. соч., с. 103.
      36. ЛЕБЕДЕВ Ю. М., с. 70.
      37. Там же, с. 71.
      38. Там же.
      39. В решающий бой, 20.IХ.1941.
      40. СТЕБУНОВ В. Под знаменем, овеянным славой. - Волховские огни, 23.II.1988.
      41. КАЗАЧИНСКИЙ М. Почти три тысячи километров с боями. - Волховские огни, 8.IX.1973.
      42. ЦАМО РФ, ф. 3091, оп. 1, д. 1, л. 18.
      43. САМСОНЕНКО Г. Г., СЯКОВ Ю. А. Ук. соч., с. 44.
      44. Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов, с. 50 - 51.
      45. ПАВЛОВ Д. В. Ук. соч., с. 36.
      46. БАРБАШИН И. П., ХАРИТОНОВ А. Д. Боевые действия Советской армии под Тихвином в 1941 году. М. 1958, с. 17.
      47. Там же, с. 18.
      48. Блокада в документах рассекреченных архивов, с. 53.
    • План нацистского переворота в Финляндии
      Автор: Saygo
      Барышников В. Н. О германских планах 1942-1945 гг. совершения государственного переворота в Финляндии // МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира. Выпуск 12: Из истории античности и нового времени. Сборник статей к 80-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова. - 2013. - С. 485-502.
    • Барышников В. Н. О германских планах 1942-1945 гг. совершения государственного переворота в Финляндии
      Автор: Saygo
      Барышников В. Н. О германских планах 1942-1945 гг. совершения государственного переворота в Финляндии // МНЕМОН. Исследования и публикации по истории античного мира. Выпуск 12: Из истории античности и нового времени. Сборник статей к 80-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова. - 2013. - С. 485-502.
      В отечественной историографии практически не исследовался вопрос, связанный с тем, как в Германии реагировали на решение Финляндии завершить в 1944 г. войну на стороне рейха и порвать с нацистами.
      Известно, что финско-немецкие отношения к концу войны крайне обострились и переросли в 1944-1945 гг. даже в боевые действия. Они стали именоваться т.н. «лапландской войной». Тем не менее, в канун их возникновения и принятия в Хельсинки официального решения о разрыве с Германией, немецкий посланник в финской столице В. Блюхер получил распоряжение «попытаться поднять оппозиционные национальные силы страны против политики правительства» Финляндии1.
      В результате, таким образом, на рубеже осени 1944 г., когда начался процесс выхода Финляндии из нацистского лагеря, в рейхе явно стремились насильственным путем отстранить от власти то финское руководство, которое перешло к политике разрыва с Германией. Более того, известно, что в Берлине даже рассчитывали на поддержку в готовящемся заговоре командира III-го финского армейского корпуса, ранее входящего в подчинение немецкому командованию в Лапландии, генерала Х. Сийласвуо, либо же на высокопоставленного генерала финской ставки А. Айро2.
      Тем не менее, возникает вопрос, насколько продуманными в Германии были начавшиеся тогда подобные инициативы и являлись ли они лишь импровизацией или были уже заранее хорошо спланированны, планом, который должен был применяться в случае возникновения кризисной в финско-германских отношениях ситуации?
      Чтобы ответить на этот вопрос, следует, очевидно, обратиться к анализу отношений, складывавшихся между Финляндией и Германией в ходе войны. Причем динамика развития этих отношений явно может указать как на время, когда в Берлине полностью доверяли финскому руководству, так и на то, когда начали уже сомневаться «в надежности» Финляндии. Также благодаря этому будет понятно, когда в рейхе реально приняли решение о необходимости организации заговора и начали продумывать отстранение финского правительства от власти. Несомненно, при этом также необходимо еще учитывать и международный внешнеполитический и военный фон, при котором нацистское руководство приходило к подобного характера заключениям.
      В данном случае очевидно, что первые сомнения в верности Финляндии рейху, стали возникать тогда, когда произошел провал «блицкрига», подкрепленный срывом штурма Ленинграда в 1941 г. Затем проявилась явная неспособность вермахта организовать и в 1942 г. новый штурм города. Именно тогда финская политическая элита стала явно стремиться несколько дистанцироваться от гитлеровских военных планов, чем, несомненно, в рейхе были, по крайне мере, не совсем удовлетворены. Причем ситуация стала стремительно обостряться, поскольку в ходе продолжающейся войны на восточном фронте начались уже регулярные поражения немецких войск. Это, несомненно, стало усложнять дальнейшее финско-германское военное сотрудничество. Очевидно, что тогда в Берлине стали понимать, что оказались слишком уверенными в скорой победе над Советским Союзом и поэтому накануне и в начальной стадии войны «чересчур доверяли» финскому руководству.
      Теперь время изменилось, и Германии приходилось делать соответствующие выводы. Поэтому осенью, а точнее в ноябре 1942 г. в рейхе стал разрабатываться вариант создания альтернативного финскому правительства, другого руководства этой страны, которое уже не должно было сомневаться в перспективах полной победы Германии над СССР и было бы фанатично предано рейху. Столь сложную задачу тогда поставили службам немецкой разведки и контрразведки, которые размещались на территории Финляндии. Однако возникшие новые тенденции в политической линии Германии достаточно быстро были зафиксированы финнами. Как отметил возглавлявший в ставке Маннергейма информационный отдел, капитан К. Лехмус, немцы, по его данным, действительно уже начали тогда «планировать образование дружественного нацистам марионеточного финского правительства»3.
      Это «правительство» предполагали разместить в столице Лапландии в городе Рованиеми, а во главе него назначить финского генерала Х. Сийласвуо4.
      Очевидно, что успех этой операции связывался с тем, что у немецкой разведки в Финляндии «имелись многочисленные финские помощники, которые были известными должностными лицами» страны5.
      Место же расположения нового «правительства» тоже было понятным, поскольку в Рованиеми непосредственно размещались немецкие войска.
      Тем не менее, поскольку об идее этого заговора стало достаточно быстро известно спецслужбам Финляндии, о нем заблаговременно проинформировали К. Г. Маннергейма. Финский маршал срочно вызвал из северной Финляндии генерала Х. Сийласвуо. В ходе прошедших затем разбирательств выяснилось, что Х. Сийласвуо «был совершенно не осведомлен обо всем этом деле»6.
      Тем не менее, «от греха» его решили перевести в Хельсинки и назначали на мало влиятельный пост «генерала-инспектора». Так, первая попытка рейха начать соответствующую работу по разложению финского руководства оказалась неудачной.
      В целом, оперативность, с которой реагировали в Финляндии на первые планы нацистов начать готовить государственный переворот, очевидно, несколько охладила Германию. В Берлине явно посчитали, что более приемлемым будет продолжать контакты с существующим финским руководством, оказывая на него при необходимости соответствующее давление. Гарантией же сохраняющихся рычагов воздействия на Хельсинки была крупная группировка немецких войск, дислоцирующаяся на севере страны, а также германские экономические и военные поставки, от которых в очень большой зависимости находилась в то время Финляндия. Как заметил в своей книге «Братья по оружию или союзники?» историк М. Йокисипиля, Германии тогда казалось «достаточным, чтобы Финляндия вела себя как это положено воюющему государству». Причем финский историк вполне обоснованно пояснил свою мысль тем, что «в ставке Гитлера не верили в то, что Финляндия сможет действовать иначе, нежели чем продолжать войну на стороне Германии»7.
      Да и немецкий посланник в Хельсинки В. Блюхер весной 1943 г. говорил финскому министру иностранных дел Х. Рамсаю, что «из войны невозможно выйти, также просто, как выпрыгнуть из вагона поезда». Аналогичные взгляды выразил и глава МИДа рейха И. Ф. Риббенторп, который тогда указал своему финскому коллеге, что «Германия ведет войну и за Финляндию»8.
      Таким образом, первоначальные идеи возможного быстрого свержения существующей в стране власти и формирования чисто пронацистского финского правительства в Берлине временно оставили, но это не решало возникшую проблему в германо-финляндских взаимоотношениях. На протяжении 1943 г. в Финляндии явно наблюдались и усиливались тенденции к продолжению поиска различных путей выхода страны из войны9.
      Об этом, естественно, регулярно в немецкую столицу доходила информация, что не могло не раздражать нацистское руководство. Финский посланник в Берлине Т. Кивимяки 25 сентября 1943 г. уже прямо писал своему руководству, что руководитель СС Г. Гиммлер и министр иностранных дел И. Риббентроп открыто ему угрожали, что рейх может «оккупировать Финляндию, подобно Италии, если она пойдет на сепаратный мир»10.
      Действительно, тогда Германия явно пыталась запугивать финское руководство, предупреждая, что «рейх будет в любом случае рассматривать заключение Финляндией перемирия или сепаратного мира как совершение в отношении немецкого народа и германской армии преступления с соответствующими по этому поводу выводами». Об этом 21 февраля 1944 г. посланник рейха в Хельсинки В. Блюхер официально сделал уже уведомление в финский МИД11.
      Но угрожающие предупреждения продолжали в Германии сочетаться с дальнейшим продумыванием путей силового воздействия на Финляндию. 28 сентября 1943 г. А. Гитлер подписал директиву № 50, в которой, как считает немецкий профессор М. Менгер, «был дан старт тщательного планирования», направленного на то, чтобы не допустить финско-германского разрыва12. При этом в рейхе ставку продолжали делать на немецкую группировку войск на севере Финляндии. Она должна была реально помешать вероятному разрыву. Также в Берлине стали еще планировать возможность развертывания боевых действий против финских войск на юге страны. Все это сочеталось твердой уверенностью нацистов, что «часть финской армии и гражданского населения страны могут… для продолжения борьбы [против СССР. – В. Б.], перейти на сторону немцев»13. Более того, существовала весьма мало проверенная информация о том, что высокопоставленные финские генералы, такие как A. E. Хейнрикс и А. Ф. Айро были бы готовы в случае прекращения Финляндией войны против СССР организовать «военный переворот»14. Но намечавшееся перспективное планирование жесткого силового воздействия продолжало сочетаться «с использованием гибкой системы дипломатического, экономического и военного давления» на финское руководство15.
      Наиболее рельефно данная тактика нацистов проявилась, когда в результате советского наступления в июне 1944 г. на Карельском перешейке финская армия потерпела сокрушительное поражение. Безвыходность сложившейся тогда ситуации потребовала от Финляндии срочно обратиться в Берлин с просьбой о помощи. Рейх эту помощь оказал, направив в южную Финляндию свои войска. Но одновременно, потребовал, чтобы финское правительство дало торжественное обещание продолжить военные действия, которое 26 июня 1944 г. президент Финляндии Р. Рюти вынужден был сделать. Он лично направил А. Гитлеру письмо, в котором говорилось: «Принимая во внимание ту военную помощь, которая Германия оказывает Финляндии, я, как президент Финляндии, обещаю, что не заключу мира с Советским Союзом, иначе как во взаимодействии с Германией, и не позволю, чтобы правительство или какое-либо лицо начало переговоры о мире, иначе как во взаимодействии с правительством Германии»16.
      Это был очевидный успех германской дипломатии, поскольку в рейхе, наконец, получили письменное заверение в том, что Финляндия продолжает оставаться в фашистском лагере. Но прежнего доверия к финскому правительству в Берлине уже не испытывали. Поэтому когда в июне 1944 г. И. Риббентроп, лично прибывший в Финляндию для получения от нее заверений в сохраняющемся германо-финском единстве, продолжал параллельно уже на месте решать вопрос о свержении существующего руководства страны. В конфиденциальной беседе с немецким посланником В. Блюхером он 22 июня 1944 г. прямо поставил перед ним вопрос: «Найдется ли в Финляндии 1000 надежных людей, на которых можно бы было положиться в политическом отношении и которые бы были готовы, если от них потребуют, взять власть в свои руки». И хотя рейхсминистер не получил удовлетворяющий его ответ17, было понятно, что в Берлине все же рассчитывают в данных условиях на возможность организации государственного переворота.
      Очевидную опору в осуществлении этого заговора должны были по-прежнему выполнить немецкие войска, которые дислоцировались в Лапландии. Более того к этому времени уже был разработан план, согласно которому, в случае возникновения угрозы выхода Финляндии из войны командование немецких войск на севере страны срочно должно было постараться подчинить часть финской армии и таким образом заставить финнов продолжить войну. К тому же генерал-полковник Э. Дитль, который командовал располагавшейся там 20-й армией, полагал, что «у значительной части финских вооруженных сил, в отличие от пессимистически настроенного военно-политического руководства Финляндии, проявляется стремление биться до последнего патрона»18.
      Это положение затем легло в основу специального подготовленного «Исследования по вопросу о продолжении борьбы в Южной и Центральной Финляндии в случае краха Финляндии». Считалось, что руководство 20-й армии должно было в критический для финско-германского «братства по оружию» срочно создать новый фронт, причем в его организации «первым условием было то, что значительная часть финских вооруженных сил под командованием немцев сможет продолжать сопротивление»19.
      В результате главным для нацистского руководства оставалась идея любым способом не допустить разрыва правительством Финляндии отношений с Германией. Удобным в этом плане также было то, что в июне 1944 г. возникла перспектива использования боевого потенциала немецких войск, которые были направлены для оказания помощи Финляндии, пытавшейся всеми силами остановить советское наступление на Карельском перешейке. В частности, тогда в районе Выборга оказалась 122-я немецкая пехотная дивизия. Теперь на ее базе планировалось создать «сильную германскую группировку на юге» страны, которая должна была блокировать все попытки Хельсинки встать на путь окончания войны20.
      Однако общего военного потенциала в 1944 г. для оказания существенного давления на финское руководство у Германии становилось уже явно недостаточно. Части 122-й немецкой дивизии, которые были сняты с советско-германского фронта и переброшены на помощь обороняющимся финнам на юго-восточном направлении, не представляли грозной силы. Как заметил в своих воспоминаниях известный финский государственный и политический деятель В. Таннер: Эти части «были уставшими и плохо экипированными… Они прибыли из Эстонии и, несомненно, до своей отправки вели там тяжелые бои». Далее же он высказал весьма красноречивое наблюдение: «население на них взирало подавленно»21.
      Это признание человека, который сам когда-то выступал за финско-германское военное сближение, было весьма показательно. В немецкую победу уже мало кто верил. Рассчитывать же на то, что в данных условиях нацистам кто-то в этой стране будет оказывать активную поддержку, было тоже достаточно сложно. К тому же 122-я пехотная дивизия уже в августе 1944 г., ввиду весьма тяжелого военного положения сложившегося для немецких войск в Прибалтике, вновь была возвращена на советско-германский фронт, заняв позиции под Таллинном и Пярну. В итоге, первоначальный план нацистского руководства, строившийся на идее опоры на юге Финляндии на мощь 122-й дивизии сорвался. По наблюдениям профессора М. Менгера, у Германии «из-за вынужденного вывода 122-й дивизии из южной Финляндии не оставалось собственных сил способных к сопротивлению» начавшемуся процессу выхода этой страны из войны22.
      И вот, когда немецкая дивизия в августе 1944 г. покинула Финляндию, в Хельсинки открыто заявили о своем желании достигнуть с СССР перемирия. Находясь в безвыходном положении и понимая, что страна оказалась уже на грани катастрофы, финское руководство вынуждено было, несмотря на заявление Р. Рюти, все же пойти на переговоры о заключении соглашения о перемирии с Советским Союзом. Это, естественно, заставило Берлин окончательно вернуться к мысли о необходимости срочно приступить к созданию чисто пронацистской власти в Финляндии, организовав в Хельсинки государственный переворот. В рейхе, как заметил по этому поводу немецкий профессор М. Менгер, «чем больше утрачивалась вера в собственные возможности, тем более масштабными становились безудержные расчеты на коллаборационистские круги Финляндии»23. Причем моделью для будущего Финляндии мог стать режим, который был установлен нацистами в Норвегии, где страной управлял их ставленник В. Квислинг24. Опору же в организации и проведении этого переворота гитлеровцы видели, прежде всего, в финских солдатах, прошедших суровую эсэсовскую школу, служа делу великой Германии в немецкой дивизии ваффен-СС «Викинг» и уже вернувшиеся в 1943 г. на родину25.
      Но для эсэсовцев становилось, прежде всего, важным четко определиться с личностью руководителя планирующегося заговора. Особо разнообразных вариантов в этом отношении в рейхе не было. Свои надежды здесь могли связывать только с представителями высокопоставленных финских генералов и старших офицеров, которые были очень хорошо знакомы немцам по периоду Первой мировой войны, поскольку тогда являлись солдатами кайзеровской армии.
      Непосредственные перспективы в организации переворота стали теперь соединять с именем генерала Пааво Талвела. Тогда он был ближе всего к гитлеровскому командованию, являясь с февраля 1942 г. представителем ставки Маннергейма в рейхе. Надежда подкреплялась верой в реальные способности генерала создать в финских военных кругах оппозицию, поскольку считалось, что «между маршалом Маннергеймом и генералом Пааво Талвела проявляются острые противоречия»26.
      Тем временем, 5 сентября 1944 г., т.е. спустя два дня после того, как финское руководство официально сообщило Германии о решении выйти из войны, в Берлине перешли к практическим действиям. По распоряжению А. Гитлера, там окончательно приступили к реализации идеи подготовки в Финляндии государственного переворота. Эта попытка вначале предполагала осуществление достаточно комплексной по своему характеру системы мероприятий, которые даже учитывали возможность организации покушения на Маннергейма27.
      Естественно, что к решению поставленной задачи были подключены непосредственно именно эсэсовцы. Тогда же решили обратиться и к генералу П. Талвела. В ночь на 5 сентября 1944 г. с ним лично встретился рейхсфюрер СС Г. Гиммлер. Как свидетельствуют источники, беседа оказалась достаточно «дружественной» и глава эсэсовцев «обстоятельно говорил о большевистской опасности»28. Но самое главное, что тогда произошло, заключалось в том, что рейхсфюрер откровенно предложил Талвела «возглавить в Финляндии движение сопротивления»29. Однако Талвела на это предложение твердо заявил, что будет «подчиняться только маршалу Финляндии»30.
      Пытаясь разобраться в мотивах такого ответа, немецкий историк М. Менгер справедливо заметил, что «ему представлялось все-таки очень трудным выступить против Маннергейма»31.
      В Берлине беседа с Талвела, которую провел Гиммлер, естественно, на этом не закончилась и получила свое продолжение. Далее финский представитель имел еще встречу с генерал-полковником А. Йодлем32. На ней также обсуждался вопрос относительно перспектив организации «движения сопротивления» в Финляндии. Речь здесь уже шла о налаживании тайных связей между финским и немецким командованием. И хотя П. Талвела тогда тоже заявил, что для этой цели нужен «другой, более молодой генерал», важным оказалось то, что все же договорились, что Талвела установит с Йодлем личную секретную связь, которая должна была осуществляться через немецкого военного атташе в Стокгольме33. Таким образом нацисты могли продолжать надеяться на возможность вести в Финляндии активную работу и как отмечает профессор М. Менгер, Гиммлер даже «ждал успеха в этом вопросе»34.
      Конкретную работу по организации в Финляндии «внутреннего фронта сопротивления» возглавил начальник внешней разведки Главного управления имперской безопасности бригаденфюрер СС (генерал-майор) В. Шелленберг. Под его контролем в начале сентября сотрудники руководства СС в Хельсинки, а также финские офицеры СС Ю. Итяля и В. Вайнио, имея при себе «значительное количество финской валюты», приступили к работе «по организации добровольцев» для создания финских воинских соединений на базе 6-й немецкой дивизии СС «Норд», дислоцируемой тогда в Финляндии35. Кроме того, эсэсовцы начали планировать формирование т.н. «антисоветского подполья, которые должно было приступить к действиям в случае советского вторжения в страну»36.
      Непосредственная организация этой пронацистской работы легла на плечи финских активистов, которых возглавил один из руководителей ярко выраженного антироссийского общественного объединения Академическое Карельское общество, выступающего за создание т. н. «великой Финляндии», В. В. П. Хеланен. Он в свое время стоял у истоков нацистских формирований в Финляндии, оказывая весной 1941 г. помощь в создании в стране финских эсэсовских войск37. Кроме того к налаживанию предполагаемого финского «движения сопротивления» был привлечен подполковник Й. К. Фабрициус, а также крупный предприниматель П. Форсстрем38. который традиционно активно поддерживал нацистов в Финляндии и обеспечивал финансирование разворачиваемого движения39.
      Именно эти люди должны были возглавить работу по налаживанию взаимосвязи командования германских войск, размещавшихся в Лапландии, с предполагаемым финским «подпольем», которое должно было опираться на такие организации как Академическое Карельское общество, а также на профашистскую партию Патриотические народное движение (ИКЛ). К разворачиваемой работе также были подключены представители правого крыла партии Аграрный союз. Кроме того, идеи вооруженной борьбы с СССР после официального выхода Финляндии из войны разделяли в руководстве т.н. Союза офицеров резерва, Союза братьев по оружию и других различных профашистских и крайне правых политических организациях40.
      В результате, фактически была предпринята попытка создания своеобразного политического центра будущего подполья. Причем, по мнению финского исследователя Ю. Рислаки, «финское движение сопротивления стремилось распространять свои щупальца по всей стране»41.
      Благодаря начавшейся энергичной деятельности сторонников нацизма достаточно быстро была образована целая сеть предполагаемого движения «сопротивления». Она, прежде всего, охватывала главные финские города – Хельсинки и Турку. Также влияние нового формирующегося пронацистского движения затронуло еще и провинцию, мобилизуя своих сторонников в таких городах как Вааса, Оулу, Куопио, Лахти, Котка. Наблюдалось распространение разворачивающегося движения и в ряде мелких населенных пунктов страны42. Тогда же начала переводиться «на практические основы» и идея создания некого финского «правительства в изгнании», которое, по мысли немецкого командования, должно было разместиться в Стокгольме.
      Поскольку генерал П. Талвела не пожелал возглавить «движение сопротивления», то руководитель Академического Карельского общества В. Хеланен теперь принялся обсуждать с нацистами перспективы альтернативных кандидатов на будущее руководство страной. Тогда речь пошла либо об экс-президенте Финляндии Р. Рюти, который в момент принятия в Финляндии решения о выходе из войны ушел в отставку, либо о Т. Кивимяки, бывшем финском премьере, который теперь являлся посланником в Берлине43. Однако больших результатов эта работа не дала. Как вынужден был записать в своем дневнике 8 сентября 1944 г. немецкий генерал при ставке Маннергейма В. Эрфурт: «До сих пор непохоже, чтобы хотя бы один финн был бы готов сражаться в рядах вооруженных сил Германии»44. И это можно было объяснить, прежде всего, тем, что в Финляндии итог войны был уже понятен и большинство населения страны мечтало лишь только об одном – о мире. Поэтому, попытка стремительно организовать с помощью финских сторонников нацизма тайную сеть будущего «движения сопротивления» и организацию государственного переворота мало что реально давала.
      С другой стороны, советское руководство не планировало оккупации Финляндии. Это делало главную цель нацистского подпольного «движения сопротивления» – борьбу с советским оккупационным режимом достаточно сомнительной. К тому же, финские власти стали проявлять в отношении пронацистски настроенных финнов явную осторожность. В ставке Маннергейма стало известно, в частности, об активизации немецкой разведки, направленной против Финляндии, и о полученном из Германии приказе доставить в рейх «топографические карты всей Финляндии»45.
      Маршал срочно начал предпринимать контрмеры. Вокруг Хельсинки стали сосредотачиваться дополнительные войсковые соединения. С тем, чтобы не допустить неожиданного немецкого десанта с южного побережья Финского залива, было решено безотлагательно приступить к созданию финской разведывательной сети в Эстонии46.
      В целом, по распоряжению Маннергейма, в Хельсинки «против угрозы диверсий со стороны немцев» явно начали усиливать меры внутренней безопасности47. Конкретно, они выразились в том, что в начале сентября в Финляндии стали задерживать сочувствовавших национал-социализму финнов48.
      Это в корне меняло характер готовящегося нацистами переворота. Теперь нацистам становилось уже достаточно сложным продолжение начатой до этого работы. Ярким доказательством тому был отказ немецкого посланника в Хельсинки В. Блюхера выполнить распоряжения «поднять против политики правительства ‘‘национальные силы” сопротивления». Он прямо сообщил в Берлин, что в Финляндии явно отсутствуют какие-либо признаки возможного восстания, причем, как он заметил, «некоторые лица из числа финских национал-социалистов уже арестованы»49.
      Действительно, в подтверждении этих слов чуть позже все существовавшие в Финляндии профашистские организации были запрещены. Таким образом, попытка организации нацистами стремительного заговора против финского руководства с использованием сторонников нацизма в Финляндии уже на начальной стадии потерпела серьезную неудачу. Не удалась и попытка наладить создание пронацистских финских воинских частей. Как не без горечи заметил затем немецкий генерал В. Эрфурт, «те финны, которые стремились вступить в германский вермахт, представляли собой исключение, большинство же даже и не думало срывать принятый финским правительством политический курс и отказывать маршалу в повиновении»50.
      Тем не менее, с подписанием между СССР и Финляндией 19 сентября 1944 г. соглашения о перемирии, нацистская Германия явно начала утрачивать прежние рычаги влияния на население Финляндии. После заключения соглашения финская цензура сразу же отдала органам массовой информации распоряжение, запрещающее публикацию всяких материалов о финско-германском «братстве по оружию»51. Радио Финляндии также приступило к активной критике тезиса немецкой пропаганды о том, что «финское население сочувственно относится к Гитлеру»52, что явно означало стремление более решительно, в идеологическом плане, оторваться от нацизма.
      В складывающейся неблагоприятной для Германии ситуации нацистам оставалось лишь только одно – пытаться наладить работу своей собственной пропагандистской машины, направленной на формирование в общественных кругах Финляндии взглядов противоположных официально провозглашаемым финскими органами массовой информации. В частности, 23 сентября 1944 г. в эсэсовском руководстве Германии определили главные задачи своей пропаганды, которые выражались в стремлении «разжечь у финского населения настроения, направленные против мирных условий», а также создать благоприятную ситуацию для «притока новых добровольцев» из числа финнов в немецкие войска на севере Финляндии. Кроме того, считалось необходимым с помощью активной агитации «не допускать столкновения частей армии Маннергейма с немецким вермахтом». Далее руководство СС давало установку к активному развертыванию специальной пропаганды в отношении финских войск, которые следовало всячески призывать к «продолжению борьбы против советской армии и присоединению их к немецким частям» или организации т.н. «партизанской борьбы»53.
      Иными словами, со стороны эсэсовцев началась развертываться весьма жесткая пропагандистская работа, направленная против государственного и военного руководства Финляндии. В этом отношении значительную роль теперь стали отводить созданной тогда на территории Германии специальной немецкой радиостанции «Свободное радио Финляндии». Она начала на коротких волнах вещать на всю территорию страны, проводя в жизнь нацистские установки. Главным диктором этой радиостанции стал бывший военнослужащий финского эсэсовского батальона унтерштурмфюрер СС (лейтенант) Ю. Пурьо, а на Финляндию посыпались призывы, в которых говорилось: «Защитим каждую пять нашей земли! Сохраним Финляндию от русских! Только такая борьба будет благословлена Богом!»54.
      Однако дальше звучавших в эфире этих «красивых» лозунгов, лившихся с эсэсовской радиостанции, дело не шло. Поэтому и эффективность данной работы была весьма незначительной. Также малоэффективной стала попытка начала нелегального издания для населения Финляндии специального нацистского журнала. Было опубликовано несколько номеров этого прогерманского печатного органа55. Однако результативность публикуемых в журнале материалов оказалась также очень небольшой. Свидетельством тому стало то, что финнов, желающих продолжать боевые действия на стороне Германии, оказалось весьма немного, всего 68 человек. Причем из числа военнослужащих только 8 имели офицерские звания56.
      Сохранялась еще и идея все-таки образовать «правительство сопротивления». В реализации данного замысла в начале 1945 г. в Германию нелегально на немецкой подводной лодке доставили подполковника финской армии Й. К. Фабрициуса. Тогда он провел здесь целую серию переговоров с Г. Гиммлером и одним из руководителей карательного аппарата нацистов, генералом войск СС. Кальтербрунером. Обсуждалась конкретная необходимость образования нового «правительства» Финляндии57. Причем Фабрициус представил высшему эсэсовскому руководству отчет о состоянии финских вооруженных сил и просил еще постараться направить в Финляндию до восьми немецких дивизий, которые, по его мысли, должны были обеспечить полный захват страны гитлеровцами58.
      В рейхе, в принципе, поддерживали подобные инициативы финских сторонников нацизма, считая, что как само «движение сопротивления», так и альтернативное финскому руководству новое «правительство» поможет общему делу «победы в войне». Фабрициусу предложили установить контакт, прежде всего, с Р. Рюти и Т. Кивимяки и постараться продолжить работу по образованию пронацистского правительства. Более того, ему самому лично посоветовали «возглавить движение сопротивления в Финляндии»59.
      В результате, в рейхе, наконец, нашли наиболее надежного человека, которого теперь могли представить как финского лидера нацистов. В конце февраля 1945 г. Й. К. Фабрициуса на самолете нелегально доставили в район города Пори, где затем он катапультировался на парашюте на финскую территорию. Но организовать «движение сопротивления» Й. К. Фабрициус так и не сумел. Также нацисты не смогли перебросить в Финляндию дополнительное количество немецких войск, которые были в состоянии оккупировать страну. Иными словами, пронацистская работа сторонников Германии среди финского общества хотя и продолжалась, но в условиях завершающейся войны и краха фашизма становилась бессмысленной.
      В результате в Финляндии нацистские планы рухнули. Все это свидетельствовало о том, что сама идея заговора против финского руководства носила явно поверхностный характер, а финское общество, очевидно, его не воспринимало и не поддерживало. Причем Германия, в данном случае, оказалась несомненным инициатором попытки раскола финского общества и установления в Финляндии режима ярко выраженной нацистской диктатуры. Этого к концу Второй мировой войны добиться уже было очевидно невозможно.
      Примечания
      1. Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Г.Финляндия во второй мировой войне. Л., 1989. С. 282.
      2. Там же. С. 278.
      3. См.: Lehmus K.Tuntematon Mannerheim. Hels., 1967. S. 115.
      4. Ahto S. Siilasvuo ja saksalaiset // Tuntematon sota. Hels.-Porto (Portugeli). 1991. S. 65.
      5. Lehmus K.Tuntematon Mannerheim. S. 115.
      6. Ibid. S. 116; См. также: Ahto S.Siilasvuo ja saksalaiset. S. 65.
      7. Jokisipilä M. Aseveljiä vai liittolaisia? Hels., 2004. S. 198.
      8. Blücher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935-44. Porvoo-Hels., 1951. S. 339, 342.
      9. См.: Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Г. Финляндия во второй мировой войне. С. 203-216.
      10. Soikkanen H. Sota-ajan valtioneuvosto // Valtioneuvoston historia. 1917-1966. Osa II. Hels., 1977. S. 170.
      11. Blücher W.Suomen kohtalonaikoja. S. 364-365.
      12. Menger M.Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944 // Bulletin des Arbeitskreises «Zweiter Weltkrieg». 1983. № 3-4. S. 5-6; Menger M. «Herbstmanöver» oder Krieg? Zur Vertreibung der faschistischen Truppen aus Nordfinnland 1944 // Nordeuropa-Studien. Beiheft 8. Greifswald, 1979. S. 82.
      13. Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 6.
      14. Ibidem.
      15. Ibid. S. 7.
      16. Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Г. Финляндия во второй мировой войне. С. 255.
      17. Blücher W. Suomen kohtalonaikoja. S. 381.
      18. Цит. по: Menger M.Deutschland und Finnland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 219.
      19. Ibid. S. 220.
      20. Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 9.
      21. Tanner V. Suomen tie rauhan 1943-44. S. 307.
      22. Menger M.Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 9.
      23. Menger M. Deutschland und Finnland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 220.
      24. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. Hels., 1982. S. 290.
      25. См.: Барышников В. Н. Финны на службе в войсках СС в годы Второй мировой войны. С. 112-126.
      26. Цит. по: Lehmus K. Kolme kriisiä... Hels., 1971. S. 211.
      27. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 291.
      28. Ulkoasiainministeriön arkisto (UM). 12 L. Asko Ivalon tiedoitus P.M. 7.09.1944 «Suomen ja Saksan suhteiden katkeaminen».
      29. Talvela P. Sotilaan elämä. Muistelmat. Os. 2. Jyväskylä, 1977. S. 483.
      30. Brantherg R. Sotakenraalit. Jyväskylä, 1998. S. 215; Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. // Bulletin des Arbeitskreises «Zweiter Weltkrieg». 1983. № 3-4. S. 12.
      31. Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 12.
      32. UM. 12 L. Asko Ivalon tiedoitus P.M.:lle 7.09.1944 «Suomen ja Saksan suhteiden katkeaminen».
      33. Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 13.
      34. Ibid. S. 12.
      35. Ibidem.См. также: Erfurth W. Sotapäiväkirja vuodelta 1944. Porvoo; Hels., 1954. S. 281.
      36. Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 11.
      37. Jokipii M. Panttipataljoona. Suomalaiset SS-pattaljoonan historia. Jyväskylä, 1996. S. 38.
      38. См.: Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945 // Tiedonantaja. 1984, 14. 09.
      39. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293.
      40. Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945; Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293.
      41. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293.
      42. Ibidem.
      43. Ibid. S. 291.
      44. Erfurth W. Sotapäiväkirja vuodelta 1944. S. 281.
      45. Mäkelä J. L. Salaista palapeliä. Tiedustelupalvelua ja tapahtumia talvisodan ja jatkosodan vaiheilta. Porvoo-Hels., 1964. S. 258.
      46. Ibid. S. 260.
      47. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 291.
      48. Ibid. S. 292.
      49. Ibidem.
      50. Эрфурт В. Финская война 1941-1944 гг. М., 2005. С. 255.
      51. Rusi A.Lehdistösensuuri jatkosodassa. Hels., 1982. S. 354.
      52. Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 13.
      53. Ibid. S. 14.
      54. Ibid. S. 14, 15.
      55. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 292.
      56. Nikkilä-Kiipula E. Suomalainen SS-komppania syntyi uudelleen syksyllä 1944 // Lapin Kansa. 2010, 02.03.
      57. Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945.
      58. Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 297.
      59. Ibidem.
      Список использованной литературы
      Барышников В. Н. Финны на службе в войсках СС в годы Второй мировой войны. СПб., 2012.
      Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Г. Финляндия во Второй мировой войне. Л., 1989.
      Эрфурт В. Финская война 1941-1944 гг. М., 2005.
      Ahto S. Siilasvuo ja saksalaiset // Tuntematon sota. Hels.-Porto (Portugeli). 1991.
      Blücher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935-44. Porvoo; Hels.,1951.
      Brantherg R. Sotakenraalit. Jyväskylä, 1998.
      Erfurth W. Sotapäiväkirja vuodelta 1944. Porvoo-Hels., 1954.
      Jokipii M. Panttipataljoona. Suomalaiset SS-pattaljoonan historia. Jyväskylä, 1996.
      Jokisipilä M. Aseveljiä vai liittolaisia? Hels., 2004.
      Lehmus K. Kolme kriisiä. Hels., 1971.
      Lehmus K. Tuntematon Mannerheim. Hels., 1967.
      Mäkelä J. L. Salaista palapeliä. Tiedustelupalvelua ja tapahtumia talvisodan ja jatkosodan vaiheilta. Porvoo-Hels., 1964.
      Menger M. «Herbstmanöver» oder Krieg? Zur Vertreibung der faschistischen Truppen aus Nordfinnland 1944 // Nordeuropa-Studien. Beiheft 8. Greifswald, 1979.
      Menger M. Deutschland und Finnland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988.
      Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944 // Bulletin des Arbeitskreises «Zweiter Weltkrieg». 1983. № 3-4.
      Nikkilä-Kiipula E. Suomalainen SS-komppania syntyi uudelleen syksyllä 1944 // Lapin kansa. 2010. 02.03.
      Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. Hels., 1982.
      Rusi A. Lehdistösensuuri jatkosodassa. Hels., 1982.
      Soikkanen H. Sota-ajan valtioneuvosto // Valtioneuvoston historia. 1917-1966. Osa II. Hels., 1977.
      Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945 // Tiedonantaja. 1984. 14. 09.
      Talvela P. Sotilaan elämä. Muistelmat. Osa II. Jyväskylä, 1977.