Сироткина Е. В. Граф Алоис Лекса фон Эренталь // Вопросы истории. - 2016. - № 3. - С. 32-48.
В результате Боснийского кризиса 1908—1909 гг. российско-австрийские отношения обострились до предела, а о министре иностранных дел Австро-Венгрии бароне Алоисе фон Эрентале иначе как резко критическими словами в России никто и не отзывался.
С той поры прошло уже более 100 лет, но возникает ощущение, что «обида» так и осталась незабытой в России, во всяком случае, об Эрентале до сих пор пишут как об «обманщике», «интригане», «коварном противнике» нашей страны1. А ведь Эренталь, долгие годы живший в России, в самой Австрии имел репутацию «русофила». Кем же на самом деле был Эренталь — самонадеянным авантюристом, чьи безрассудные действия в конечном итоге привели монархию Габсбургов на порог войны с Россией, или решительным политиком, который последовательно защищал интересы Австрии и добыл для нее крупную дипломатическую победу в 1908—1909 годах?
Барон Алоис Леопольд Иоганн Баптист Лекса фон Эренталь родился 27 сентября 1854 г. в замке Гросскаль в Богемии. Алоис, которого в семье и друзья называли Луи, был вторым сыном барона Иоганна Лекса Эренталя (1817—1898), немецко-богемского помещика и его супруги Марии (1830—1911) — представительницы знатного богемского рода Тун-Гогенштайнов. Американский историк Соломон Вэнк в 60-е гг. XX в. провел тщательное исследование в чешских архивах генеалогии рода Эренталей. «Предки Эренталя, — писал Вэнк, по меньшей мере, с последней четверти XVII в. были мелкими фермерами и ремесленниками, которые проживали близ или в самом Пршибраме. Они были римско-католического вероисповедания и, по всей вероятности, чешского происхождения». В 1790 г. предок будущего министра иностранных дел, пражский бюргер Иоганн Антон Лекса был возведен императором Леопольдом II в дворянское сословие и получил приставку «фон» к фамилии Эренталь. А дед будущего министра, Иоганн Баптист фон Эренталь в 1828 г. был возведен в баронское достоинство2.
Сразу после получения юридического образования в университетах Бонна и Праги Эренталь начал свою дипломатическую карьеру в Париже. В 1878 г. он был переведен в Санкт-Петербург, где вскоре благодаря своим способностям и деловым качествам обратил на себя внимание посла Густава Кальноки, который в дальнейшем стал его другом, наставником и благодетелем. После своего назначения в 1881 г. министром иностранных дел Австро-Венгрии Г. Кальноки вызвал молодого секретаря посольства в Вену и сделал его своим помощником. На Балльхаусплац Эренталь прослужил с 1883 по 1888 г., курируя важнейшие вопросы внешней политики Австро-Венгрии, связанные с Россией и Балканами.
Одной из основных тем на протяжении 1870—1880-х гг. в связи с обострением «болгарского кризиса» оставались австрийско-российские отношения. В их основе лежали недоверие и страх перед могущественной и непредсказуемой Российской империей. Австрийский генерал Эдуард Клепш, долгие годы состоявший военным атташе в России, в письме своему другу Эренталю в декабре 1886 г. так оценивал перспективы австрийско-российских отношений и возможности Австрии в случае необходимости рассчитывать на помощь других стран:
«1. Отношение к Англии (полудоверительное).
Отношение к Италии на этот раз с полным доверием, поскольку Болгария (de facto и de jure снова единая) — русская, и в связи с этим Босфор вскоре может также оказаться русским. Позиции Италии в Средиземном море превращаются в неосуществимую мечту, т.к. оба его совладельца — Франция и Россия — протянув над ним руки, могут вышвырнуть Италию вон. Италия, начиная с настоящего момента (курсив автора. — Е. С.), боится России, так же как и мы!
2. Как сегодня обстоят дела в балканских государствах мы все прекрасно знаем. А какими они окажутся в ближайшее время — после всех ошибок, совершенных недавно Россией, но при этом успевшей пустить глубокие корни в самой Болгарии и в ее окрестностях, определенно трудно предвидеть! Лучше всего для нас не допускать там согласия! Если уж невозможно окончательно уничтожить любовь к России, все-таки возможно будет посеять затаенную злобу по отношению к “отрекшейся”.
3. Можем ли мы сказать, что обе армии (австрийская и русская. — Е. С.) равны сегодня или станут таковыми через 2—10 лет? Очевидно, что через два года вооруженные силы России значительно возрастут, благодаря черноморскому флоту и западным укреплениям.
4. Будем держать открытыми глаза на наши собственные привязанности и ценности! Возможно, уже завтра турки душой и телом продадут себя России и позволят, в известной степени, врасплох, захватить русским устье Босфора сухопутными войсками.
И в этом случае потеряет смысл английская помощь, потому что на Балтийском море флот Альбиона ничего существенного никогда не сможет достигнуть, но все (курсив автора. — Е. С.) будет решаться на Черном море...»3
При этом Клепш, так же как и Эренталь, являвшийся сторонником сохранения Союза трех императоров, полагал, что русский монарх ни в коем случае не готов сам отказаться от этого союза. «Император (Александр III. — Е. С.), — писал Клепш, — признает в Европе только 3 равноправные друг другу монархии (Россия — Германия — Австрия). Они должны держаться вместе в силу священнейших серьезнейших взаимных интересов. Никогда император Александр III не пойдет на союз с Францией»4.
Еще менее обнадеживающим был анализ перспектив австрийско-российских отношений посла Австро-Венгрии в России графа Антона фон Волькенштейна. 23 (11) января 1887 г. он писал Эренталю: «По моему мнению, русский император не может желать войны. Однако на войну рассчитывает вся русская либеральная партия; партия, которая жаждет установления конституционной системы в России. Либералы жаждут войны, поскольку надеются, что война будет, как многие из них надеются, способствовать претворению в жизнь их идеалов. С другой стороны, ограниченный в полноте своей власти царь не есть царь — и очень и очень спорно является ли он вообще жизнеспособной фигурой? Естественно, что император — который желает оставаться царем — уже по этой причине не может избегать войны. Он будет вынужден либо дать согласие на войну или же верить в то, что должен согласиться на нее. Наступит ли и когда именно этот момент может наступить — это уже проблема!»5
С тревогой наблюдали в Австро-Венгрии за ростом националистических настроений в России. 13 апреля 1887 г. Клепш писал Эренталю: «Мы живем здесь, находясь в центре самого зловещего явления, и весь мир, в том числе самые лучшие и самые влиятельные русские, оказались как бы поражены слепотой. Сейчас самый что ни на есть поучительный период для психиатров и просто наблюдателей. Это одновременно и предостерегающий пример того, какое безумное, сбивающее влияние может оказывать на миллионы, на тысячи просвещенных голов не контролируемый авторитет духовных и физических свойств “национального патриотизма”. “Национальность — духовное помешательство — безумие” — это три ступени одной и той же болезни.
Лишь панславянский национализм способен разглядеть в лохмотьях von Benderew, Gruev и Konsorten истинных героев и не замечать опасности собственного “я”.
Только лишенная критичности национальная гордость-фантазия может принимать разлагающие государственные, религиозные и либеральные идеи странного графа, писателя и чудака Толстого за “пик цветения глубин человеческих чувств и мощь созидания”. Лишь замутненный сверху донизу рассудок способен не признавать дезорганизующей деятельности Каткова. — У меня сейчас нет причин сожалеть, что теперь здесь (курсив автора. — Е. С.) можно свободно читать “Историю французской революции” Тьера. На каждом шагу навязывается подобие. Легкомыслие и слепая вера были характерны для русских столетия назад. Теперь они другие. Повсюду недостаток авторитета и дисциплины, безудержное предание себя чувству ненависти, нахально-бесстыдно-свободное обсуждение даже религиозных вопросов, слепое преклонение перед подобными явлениями даже со стороны хорошего общества — эти и иные наружные явления — легко заметные приметы времени.
...То, что было подготовлено 100 лет назад во Франции, происходит здесь и сейчас. Мы движемся к великой революции.... которая вспыхнет в течение ближайших 10 лет»6.
Именно русский национализм, по мнению Клепша, был способен подтолкнуть Россию к войне: «С кем бы (курсив автора. — Е. С.) я не разговаривал, постоянно слышу: России угрожают со всех сторон (т.е. Германия и мы) — России необходимо сосредоточиться на своей защите — только в этом (курсив автора. — Е. С.) якобы и заключается опасность войны.
Однако тебе как другу (курсив автора. — Е. С.) расскажу и то, что эти более или менее высокие господа говорят между собой (курсив автора. — Е. С.) и ты сразу же обнаружишь здесь очевидный подвох. Говоря кратко, это то, что Я (курсив автора. — Е.С.) называю политической директивой России и то, что, конечно же, никогда и нигде публично не провозглашается.... Германия должна быть повержена, потому что она слишком сильна. Русское слово заглушается, и России препятствуют выполнять ее святую национальную миссию, которую здесь распространяют от Балканского полуострова до — двухвосткой — на юге до Будвайза7 и на севере включая Иллирию8 — территории, которые профессор Ломанский9 называет внутренним вопросом России. Австрию же необходимо низвергнуть, как конкурентку и собственницу того, чем самим бы хотелось владеть... Император Александр III... прислушивается лишь к тем людям, которые принадлежат к панрусской партии»10.
Тяжелая болезнь вынудила австро-венгерского посла в России Антона Волькенштейна на длительное время оставить свой пост, а Эренталь получил назначение на должность первого советника посольства в Санкт-Петербурге (1888—1894 гг.)
В эти годы Эренталь приобрел известность пророссийски настроенного политика. Вопреки доминировавшему на Балльхаусплац прогерманскому курсу, он был уверен, что Австрии необходимо поддерживать самые тесные контакты с Россией. Консервативные взгляды привели его к убеждению, что сохранение стабильных позиций Габсбургской монархии ставит задачу поддержания по возможности хороших и тесных связей с Россией, а «как убежденный сторонник легитимного порядка он оказался наиболее близок к консервативным кругам России, которые усматривали разрушительную силу в социалистических происках и панславизме»11.
При этом Россия должна была выступать и в качестве противовеса чрезмерной зависимости Австрии от Германии. У Эренталя оказалось крайне мало сторонников, о чем свидетельствует его переписка с коллегами по дипломатическому цеху, в частности с австрийским дипломатом Р. Цвидинеком.
12—15 августа 1889 г. состоялся визит австрийского императора Франца Иосифа в Берлин, в ходе которого обсуждались международные проблемы. Цвидинек в этой связи в письме от 15 августа 1889 г. к Эренталю, нё скрывавшему своих скептических взглядов в отношении австрийско-германского союза, так прокомментировал состоявшиеся переговоры: «О ходе встречи двух императоров в Берлине у нас здесь пока известно не больше, чем об этом можно прочитать в газетах. Несомненно там, особенно с германской стороны, всячески подчеркивается военная ценность союза. Если только я сумел правильно интерпретировать одно из положений Вашего письма, Вас беспокоит, что в Берлине намеренно раздувают раздор между нами и Россией, чтобы таким образом сделать невозможным взаимопонимание между нами. Должен заметить, что в этом отношении я в целом не разделяю Ваших взглядов, впрочем, возможно, я заблуждаюсь. И все же мне кажется, что союз с Германией уже сослужил нам существенную службу, т.к. без него мы или были бы вынуждены уступить Балканы русским, или мы бы уже находились с ними в состоянии войны. Возможно, я ошибаюсь, но тем не менее, я убежден, что Россия с самого начала имела своей целью всячески препятствовать самостоятельному государственному развитию этой нации (болгарской. — Е. С.) — в то время как для нас важнее всего, чтобы независимая Болгария продолжала оставаться противовесом против успешного претворения панславянских и великосербских планов. И так как эти противоречия до сих пор не преодолены, я не верю, что было бы возможно даже modus vivendi12 между нами и Россией, без подготовки нами этой в какой-то мере будущей базы для нападения»13.
В письме к Эренталю от 10 октября 1889 г. Цвидинек продолжал развивать тему австрийско-германских и австрийско-российских отношений: «Ваша точка зрения о том, что нам в наших отношениях с Россией необходимо отказаться от практики во всем придерживаться германского влияния, дала мне материал для самых серьезных размышлений. Совершенно справедливо, что наши интересы совпадают не во всех без исключения направлениях с Германией — и наоборот — исходя из этого, мы всегда должны быть осмотрительны в политике использования союзнических отношений ради одной лишь милости нашего союзника»14.
Через шесть лет Эренталь вернулся в Вену, где в качестве правой руки Кальноки добился признания за собой звания эксперта в делах России. В мае 1895 г. после отставки Кальноки с поста министра иностранных дел, Эренталь был отправлен посланником в Румынию (1895—1896 гг.), а затем получил назначение на пост посла Австро-Венгерской империи в Санкт-Петербурге (1899—1906 гг.). В эти годы он, наконец, обрел и личное счастье. В 1902 г. Эренталь женится на венгерской графине Пауле Сечензи (1871 — 1945), в браке с которой у него родилось трое детей.
В течение семи лет пребывания в России Эренталь сумел хорошо выучить русский язык, он серьезно изучал русскую литературу и вообще считался знатоком всего русского. Он смог завоевать симпатии царского двора и самого императора Николая II.
Эренталь питал искренний интерес к России и был убежден, что Австро-Венгрия и Россия могут и должны сотрудничать. Бернгард фон Бюлов, в 1900—1909 гг. занимавший пост канцлера Германской империи, писал в 1906 г. своему императору Вильгельму II, что «многие при австрийском дворе и особенно барон Эренталь по-прежнему считают “Союз трех императоров” своим политическим идеалом»15.
В обстановке обострения международных отношений в конце 1906 г. в Австро-Венгрии разразился министерский кризис. Вследствие постоянных нападок венгерских депутатов и острой критики со стороны мадьярской прессы прежний глава Министерства иностранных дел Агенор Голуховский 22 октября 1906 г. подал в отставку. Два дня спустя его преемником стал барон Эренталь.
«Воистину тяжелое решение в наших отчаянных обстоятельствах принимать наследство Голуховского, — так оценивал это назначение своего племянника граф Франц Тун. — Но как же невыразимо труден твой пост: ты должен представлять общность, сохранять достойные уважения величие и престиж Габсбургской империи, но как же печально выглядит теперь эта общность, как много за последнее время из всего этого было принесено в жертву»16. В семейной корреспонденции нового министра иностранных дел можно обнаружить всего одно лаконичное замечание по поводу этого назначения. 24 октября 1906 г. Эренталь написал матери: «Твой старший сын пойман старым императором. Не остается ничего другого как надеяться на Бога и выполнять свои обязанности»17. На следующий день Эренталем было отправлено еще одно письмо — на этот раз наследнику австро-венгерского престола эрцгерцогу Францу Фердинанду, в котором он уже прямо говорил о своей «жертве»: «Принимая предложение, я должен был выдержать трудную борьбу со своей совестью и со своими убеждениями. Быть наследником Голуховского — бесконечно тяжкое бремя. Лишь будучи преданным слугой Его Величества, я принес эту патриотическую жертву, и мной как верным слугой заполнили брешь в надежде, возможно, еще сохранить status quo и задержать дальнейшее соскальзывание по наклонной плоскости»18.
Австрийская и германская пресса в большинстве своем с воодушевлением восприняла назначение Эренталя19. «Назначение барона фон Эренталя главой Министерства иностранных дел приветствуется прежде всего друзьями благоразумной и целеустремленной политики... известный факт, что господин Эренталь является верным сторонником Тройственного союза и особенно альянса с Германией, понимаемого как оплот внешней политики Монархии», — писала «Винер Алльгемайне Цайтунг»20. По мнению «Ди Нойе Фрайе Прессе»: «Будущему министру пойдут на пользу его профессиональная подготовка и опыт, которые были им накоплены при министре Кальноки» 21. «Винер Райхспост» в свою очередь написала, что с его назначением «кризис в нашем внешнеполитическом ведомстве был урегулирован, и мы не колеблясь, скажем, что мы полностью удовлетворены» 22.
Мнение профессиональных дипломатов в целом совпадало с голосами прессы. «Кризис вследствие твоего назначения был разрешен», — писал посол в Лондоне граф Менсдорфф-Поуилли Эренталю. В этом же письме он информировал нового министра иностранных дел о реакции Великобритании на его назначение: «Твое назначение восприняли здесь очень хорошо. Король сообщил мне, что он надеется, что сможет наконец-то с доверием относиться к нашей внешней политике под твоим руководством, а когда пришло официальное уведомление о твоем назначении, Его Величество сказал, что это был единственно правильный выбор.... В Форин Оффис высказали по поводу твоего назначения искреннюю радость и восторг...»23.
Лейтмотивом всей политической деятельности Эренталя станет сохранение и укрепление единства Габсбургской монархии. Его поддержка системы дуализма и связанного с нею преобладания в политической жизни империи венгров и немцев, а также защита немецкого характера общей монархии, базировались на том, что это был единственный реалистичный способ сохранения монархического единства. Концепция дуализма, однако, требовала, чтобы как мадьяры, так и немцы, подчиняли свои национальные политические соображения интересам империи. Кроме того, он считал, что министру иностранных дел Австро-Венгрии следовало бы принять на себя и роль имперского канцлера, который проводил бы общеимперскую политику, в том числе и во внутренней политике Цислейтании и Транслейтании, в духе имперского единства, и «лишь в этом случае вообще можно будет вести речь о внешней политике»24.
Новый шеф венского Балльхаусплац по своим взглядам и убеждениям во многом отличался от своего предшественника. В то время как Голуховский оставался последовательным сторонником сохранения существовавшего status quo в международных делах, энергичный Эренталь стремился к претворению конструктивной и последовательной внешней политики, направленной на улучшение в целом международных позиций Монархии.
Методы Эренталя также существенно отличались от методов «удобного» Голуховского. Новый министр иностранных дел Австро-Венгрии отличался решительностью — «канцлер жесткий как резина», — так отзывались о нем некоторые из его коллег. «Подобно леву, — писал принц Фюренберг, — он даже сидя (курсив автора. — Е.С.), утрамбовывает лапами землю». У Эренталя никогда не было недостатка в идеях и во вдохновении. Часто его коллеги упрекали его в том, что он слишком «задержался» в XVIII в. и чересчур много думает о «кабинете», не считаясь с течениями общественного мнения. Доставалось ему и за «ужасную привычку» игнорировать неудобные для него факты, которые не вписывались в его планы25.
Первый период пребывания Эренталя на посту (1906—1908 гг.) был относительно спокойным. В эти годы все еще сохранялись мирные договоренности, достигнутые между Дунайской монархией и Россией относительно Балкан, и Вена, в данный момент не нуждаясь в активной поддержке со стороны своей союзницы Германии, пыталась проводить относительно самостоятельную внешнюю политику. Монархистско-консервативные взгляды Эренталя привели его к убеждению, что для сохранения стабильного международного положения Габсбургской империи, ей необходимо поддерживать самые тесные дружеские связи с Россией, а «как убежденный сторонник легитимизма, он разделял тревогу консервативных кругов России, которые видели как в социалистических происках, так и в панславизме разрушительную силу»26.
В инструкции новому послу в России графу Леопольду Берхтольду Эренталь писал, что отношения Австро-Венгрии с Россией необходимо рассматривать, исходя из двух позиций: с точки зрения проведения охранительной политики в Центральной Европе и через призму Балканского вопроса. В Центральной Европе, по мнению Эренталя, Австрию и Россию объединяли общие интересы. «Первостепенное значение здесь, — подчеркивал Эренталь, — занимает солидарность монархических интересов Австро-Венгрии, России и Германии в деле общей защиты от социально-революционной волны, которая ныне угрожает затопить с востока Европу». Связывал три монархии и «польский вопрос», так как они опасались его превращения из внутриполитического (польские земли входили в состав трех империй. — Е. С.) в международный. Наконец, указывал Эренталь, в позициях трех империй существовала общность взглядов по вопросу о разоружении, продемонстрированная ими на Гаагской конференции27.
Будучи лично знакомым с русскими политиками и зная не понаслышке об их взглядах, Эренталь нисколько не обманывался насчет возможности легко и просто восстановить австрийско-российский союз. «У меня нет никаких иллюзий, — писал он, — относительно того, что император Николай — это лишь легко поддающийся влиянию и колеблющийся правитель; что господин Извольский имеет склонность к проведению дружественной политики в отношении Англии и что растерянные либеральствующие и заигрывающие с панславизмом придворные круги вновь могут всплыть на поверхность. Но все же хотелось бы со всеми предосторожностями, самым внимательным образом иметь в виду желательность дальнейшей консолидации наших с Германией отношений с Россией, хотя бы для того, чтобы воспрепятствовать угрозе установления англо-русской дружбы»28.
Относительно Балканского, наиболее острого для Австрии и России вопроса, с обеих сторон, по мнению Эренталя, было сделано все для того, чтобы продолжить политику мирного сотрудничества. «Что касается Ближнего Востока (курсив автора. — Е. С.), — отмечал Эренталь, — то здесь следует выделить два этапа нашей политики. Во время посещения в начале 1897 г. императором Николаем Нашего Всемилостивейшего Государя состоялся общий теоретический обмен мнениями (курсив автора. — Е. С.). Стороны констатировали, что интересам обеих империй соответствует политика, направленная на сохранение status quo в европейской Турции. Следующим шагом в этом позитивном направлении стало проведение конференции ведущих государственных деятелей осенью 1903 г. в Вене и в Мюрцштеге. Программа, получившая название по месту последнего проведения конференции, стала базисом, на котором с тех пор и осуществляются все мирные старания в Македонии. Я придаю большое значение продолжению этой акции в духе союзнической политики с Россией»29.
Эренталь, таким образом, был настроен на дальнейшее многостороннее сотрудничество с Россией, в том числе и на Балканском полуострове, что позволило бы Австрии поддерживать более устойчивую систему международных отношений и одновременно дистанцироваться от Германии и ее становившейся все более агрессивной внешней политики.
Австрийско-российский союз, которым, по мнению Эренталя, столь непростительно пренебрегал Голуховский, он рассматривал как собственный успех. В первые два года своего министерства он подчеркивал, что сотрудничать с Россией являлся движущей силой его политики.
Эренталь никогда не сомневался в первостепенной важности Двойственного союза для безопасности Австрии. В период между первым Марокканским кризисом (1905—1906 гг.) и Гаагской мирной конференцией (1907 г.) он оказывал неизменную поддержку Германии в борьбе с опасностью, которая, как он полагал долгое время, исходит из намерений Британии окружить Германию. Вместе с тем, он был убежден, что внутри Двойственного союза Монархия должна по меньшей мере стать равноправной союзницей Германии. Более того, его целью было превращение Австрии в лидирующего партнера. При этом его не останавливали ни возможность использовать ухудшение позиций Германии в целом в европейской системе международных отношений, ни тот факт, что Монархия, фактически являвшаяся слабейшим партнером, просто была не способна выполнять лидирующую роль в союзе. Для того, чтобы уменьшить зависимость Монархии от Берлина, Эренталь упорно трудился над улучшением отношений с Италией. Сходные соображения руководили им и в попытках воплощения в жизнь его идеи фикс: превратить австро-русский союз в обновленный Союз трех императоров — на этот раз, естественно, под руководством Вены.
Возникает вопрос, возможно ли было долгое время совмещать столь различные цели, как защита позиций Австро-Венгрии в ее собственной сфере влияния и усиление ее присутствия как в Османской империи, так и в Балканских государствах, что само по себе, если задуматься, являлось нелегкой задачей, так как последние мечтали разрушить первую.
Имелись и иные препятствия, мешавшие установлению по-настоящему сердечных отношений с Санкт-Петербургом. Во-первых, в превратившейся в результате революции 1905—1907 гг. в конституционную монархию России, националистическое общественное мнение теперь свободно высказывало как в Думе, так и в прессе, свои прославянские и нерасположенные к продолжению австрийско-российского союза настроения. Общественное мнение России оказалось настроено решительно негативно по отношению к Союзу трех императоров. Такого рода настроения с удовольствием воспринимались новым министром иностранных дел России А. П. Извольским. Кроме того, Извольский полагал, что безопасность России, которая сильно пострадала в результате русско-японской войны и революции 1905— 1907 гг., лучше всего могла быть защищена в том случае, если он сумеет заключить договоры с максимальным числом держав и ни с одной из них не допустит конфронтации. Извольский в значительно меньшей степени, чем Николай II, был склонен к восстановлению Союза трех императоров с его реакционной сущностью и дополнительным антианглийским звучанием. Он хотел продолжения австро-российского союза, но также надеялся, что это будет возможно в связке с российско-английским сотрудничеством на Востоке. Эренталь очень скоро с огорчением заметил, что Санкт-Петербург был готов поддержать английские требования по проведению радикальных реформ в Македонии, в то время как он сам опасался, что подобные реформы способны привести к конфронтации с султаном и нарушению равновесия на Востоке в целом.
«Раз уж Извольский не готов пройти с нами сквозь огонь и воду, то я предпочитаю прежде всего (курсив автора. — Е. С.) присоединиться к англичанам», — так высказался Эренталь30. Слова Эрента- ля указывали не только на наметившийся кризис в австрийско-российском союзе, но и на общее ухудшение австрийско-германских связей. Английские предложения на Гаагской конференции об ограничении вооружений оказались по сути совершенно безвредными, в то время как Германию, казалось, совершенно не волновало, что в результате ее действий центральноевропейским державам угрожала изоляция. Эренталь утверждал, что германская политика являлась «rhapsodisch»31, а английская — «realistisch»32, и было бы правильнее присоединиться к более «разумной» державе33.
Когда Эдуард VII в августе 1907 г. посетил Ишль, казалось, что Эренталь достиг известного успеха. Англичане обещали поддержку Австро-Венгрии в ее усилиях укрепить реформами Османскую империю и осудили Балканские страны за их участие в терроризме в Македонии. Так что Эренталь вначале был не слишком обеспокоен сближением Англии и России в результате подписания 18 (31) августа 1907 г. конвенции по делам Персии, Афганистана и Тибета34. Во всяком случае, он воспринял эту конвенцию как направленную, прежде всего, на решение именно азиатских вопросов. Когда в сентябре того же года во время своего посещения Вены Извольский не только подтвердил верность Мюрцштегской системе, но и сверх того пообещал распространить принципы союза на те случаи, в которых речь шла об изменении статуса Проливов и даже, возможно, Боснии, казалось, что Эренталь не только укрепил союз с Россией, но и усилил его благодаря сотрудничеству с Великобританией.
Разочарование не заставило себя долго ждать. Осенью 1907 г. прошла конференция послов в Константинополе по вопросу о проведении реформы системы юстиции в Македонии. Очень скоро обнаружилось, что англичане по-прежнему настаивают на проведении радикальных мер, с которыми ни султан, ни его германские друзья никогда бы не согласились. Также выяснилось, что русский посол вновь предпочел поддержать своего английского, а не австро-венгерского коллегу. В декабре Эренталь был вынужден признать, что дни Мюрцштегской системы и совместного австро-российского контроля над Македонией сочтены. Поэтому, пока еще в ней теплилась жизнь, Эренталь решил заняться расширением австро-венгерского влияния на Балканском полуострове.
Центральным звеном этой политики стало строительство протяженной сети железных дорог. Австро-Венгрия добивалась своего преобладающего положения в Салоникском и Косовском вилайетах и согласия на постройку железной дороги из Боснии через Новобазарский санджак до Митровец, уже соединенных железнодорожной линией с Салониками. В феврале 1907 г. министр иностранных дел Австро-Венгрии подписал меморандум о строительстве целого ряда балканских железных дорог. Связующая линия железных дорог через Боснию к Адриатике должна была вернуть Сербию в сферу экономического влияния Монархии. 25 мая министр иностранных дел Порты и австрийский посол подписали военную конвенцию и «Особый протокол» о концессиях в Салоникском и Косовском вилайетах, становившихся впредь областями монопольной эксплуатации двух империй. Месяц спустя оба документа были ратифицированы.
В ответ на планы Эренталя, публично озвучившего их в январе 1908 г., в Санкт-Петербурге поднялась волна протеста. Это доказывало, что в России стали более реалистично, чем прежде, оценивать усиление экономического и политического влияния Австрии на Балканском полуострове. Возмущены были и в Великобритании, которая обвинила австрийцев в сознательном саботировании реформ в Македонии ради права строительства железных дорог на Балканах. Англичане ошибочно предполагали, что за всеми этими планами стоит Германия. С другой стороны, британское Министерство иностранных дел с удовлетворением констатировало, что «борьба между Австрией и Россией за Балканский полуостров началась, и Россия больше не будет мешать нам в Азии»35.
Очевидно, что Эренталь был не единственным кто нес ответственность за возникшие трудности. Во всяком случае, англичан обрадовала новость, что Извольский заявил британскому послу А. Никольсону, что хотел бы «выйти из совместных действий с Австрией и объединиться... с теми державами, которые искренне желают реформ»36.
4 февраля Извольский вручил австрийскому послу Л. Берхтольду ноту и письмо по доводу железнодорожных и других экономических планов Вены на Балканах, расценив их как попытку нарушения status quo в регионе, которая принудила бы Россию принять соответствующие меры для ограждения ее интересов.
Извольский все-таки попытался еще раз прояснить перспективы отношений с Австро-Венгрией. 19 июня 1908 г. австрийскому послу была передана памятная записка, излагавшая мнение российского МИД по возбужденным Эренталем вопросам. Касаясь железнодорожных проектов, Извольский предлагал компромиссное решение: признать право всех Балканских государств на концессии, соответствующие их экономическим интересам, и взаимно не противодействовать предлагаемым Митровицкой и Дунайско-Адриатической линиям. В отношении македонских реформ предпринималась попытка склонить Двуединую монархию к принятию последнего проекта.
Но самая существенная часть памятной записки касалась трактовки соглашения 1897 года. Сначала подтверждалась верность зафиксированному в нем принципу незаинтересованности и желательность поддержания сложившейся ситуации так долго, как позволят обстоятельства. Однако далее Извольский выражал готовность обсудить в дружественном духе вопросы об аннексии Боснии, Герцеговины и Новобарарского санджака и о видах России на Константинополь с прилегающей территорией и Проливы. Он, правда, оговаривал, что оба вопроса имеют европейский характер и не могут быть решены путем сепаратного соглашения между Россией и Австро-Венгрией37. В июле 1908 г. Эренталь с Извольским начали переговоры о возможности изменения существующего status quo — опасное занятие, которого разумно избегали Голуховский с Ламздорфом.
Австро-Венгерская империя стремилась прочно обосноваться на Адриатическом побережье, и для этого ей необходимо было присоединить турецкие провинции Боснию и Герцеговину. Согласно XXV статье Берлинского трактата 1878 г., эти земли находились под управлением Австро-Венгрии, но формально оставались в составе Турции. Статус территорий, оккупированных Австро-Венгрией в 1878 г., был непонятным: ни Цислейтания, ни Транслейтания не захотели взять Боснию и Герцеговину под свою опеку, опасаясь дальнейшей эскалации этнических и религиозных конфликтов, ведь 42,9% населения этих областей составляли православные сербы, 21,3% — хорваты-католики, 35% — босняки, то есть славяне-мусульмане, чьи предки некогда под давлением турок приняли ислам, а еще примерно 0,5% — иудеи. Однако аннексия Боснии и Герцеговины не только де-факто, но и де-юре, могла бы, по мнению Эренталя, укрепить позиции Австро-Венгрии в стратегически важной части Балканского полуострова. И начавшаяся в это время Младотурецкая революция предоставила Вене все шансы.
19 августа 1908 г. на заседании кабинета министров Эренталь заявил, что настал выгодный момент для аннексии. По его словам, это можно было сделать, не вызвав серьезных внешнеполитических осложнений. Соблазн окончательно закрепить за Австрией дополнительные территории был велик, но вместе с тем существовали опасения, что результатом аннексии Боснии и Герцеговины могла стать конфронтация с Россией. Эренталь заявил, что сумеет достигнуть компромисса с русскими. Действительно, 16 сентября на переговорах в моравском замке Бухлау ему удалось добиться от министра иностранных дел России Извольского обещания, что Петербург не станет возражать против присоединения Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии. Извольский писал своему помощнику Н. Чарыкову, что правительство Австро-Венгрии окончательно приняло решение об аннексии и рассчитывает на его признание Россией. «Решение Вены, — сообщал он, — в ближайшее время объявить об аннексии Боснии и Герцеговины представляется окончательным и бесповоротным. (Это) решение... не касается ни наших стратегических, ни экономических интересов»38. И на самом деле, геополитическая ситуация на Балканах не должна была измениться кардинальным образом: Австро-Венгрия лишь окончательно забирала то, чем фактически уже владела 30 лет.
На встрече с Эренталем Извольский заявил, что Россия не станет возражать против аннексии Боснии и Герцеговины, если Австро-Венгрия, в свою очередь, поддержит требование Петербурга изменить статус Босфора и Дарданелл: все суда России и других государств Черного моря могли бы входить и выходить через Проливы при сохранении принципа закрытия Проливов для военных судов других наций. Эренталь согласился, поскольку резонно полагал, что другие великие державы, в первую очередь Великобритания, не пойдут навстречу пожеланиям русских. Так и случилось.
Между тем, сделка были неравноценной. Как остроумно заметил академик В. И. Хвостов, «Эренталь получал синицу в руки, а продавал он русским — журавля в небе»39. Аннексия после тридцатилетнего австро-венгерского управления Боснией и Герцеговиной была шагом, логически объяснимым, тогда как Россия Проливами никогда не владела и не могла самостоятельно решить вопрос, урегулированный на международном уровне40. Если Эренталь явился в Бухлау после двукратного рассмотрения вопроса об аннексии австрийским правительством, бесед со статс-секретарем цо иностранным делам Германии В. фон Шёном и встреч с итальянским министром иностранных дел Т. Титтони, то Извольскому аналогичная работа еще только предстояла.
Тем временем, 6 октября 1908 г., Франц Иосиф официально заявил о предстоящей аннексии. В то же время реакция западных держав на инициативу России оказалась более чем сдержанной. Франция и Англия показали русской дипломатии, «что дорога к мирному разрешению вопроса о Проливах лежит из Петербурга не через Берлин — Вену, а через Лондон — Париж, и показали это в самой решительной форме, не оставлявшей места для каких-либо сомнений и колебаний»41.
Аннексия Веной Боснии и Герцеговины 8 октября 1908 г. стала непосредственной причиной Боснийского кризиса и вызвала резко негативную реакцию со стороны Сербии и России. Правительства Сербии и Черногории объявили в своих странах мобилизацию. Правящие круги обоих государств полагали, что Босния и Герцеговина — это исторически сербские провинции, и они должны быть интегрированы в обшесербское культурное пространство. Сербия при этом рассчитывала на всестороннюю поддержку своей союзницы — России.
Извольский заявил, что Эренталь обманул его в Бухлау. Тот факт, что глава русской дипломатии согласился с экспансионистскими планами Вены, касавшимися земель, на которые претендовала Сербия, вызвал бурю негодования среди славянофилов. Извольский подвергся резкой критике в Государственной думе, а общественность обвиняла его чуть ли не в предательстве. Однако Россия, ослабленная войной с Японией и революцией 1905 г., не могла воевать — особенно с учетом того, что из Берлина прозвучали заверения в безоговорочной верности Германии союзу с Дунайской монархией.
Германский канцлер Б. фон Бюлов назвал крупной ошибкой Извольского то, что тот в Бухлау не спросил Эренталя прямо и без обиняков, когда и в какой форме Вена намеревается аннексировать Боснию и Герцеговину. Ошибкой было и то, что ошеломленный Извольский вместо того, чтобы вернуться в Петербург и защищать свою позицию перед Думой и царем, комичным образом отправился объезжать все европейские столицы42.
22 марта 1909 г. германский посол в России граф Ф. Пурталес вручил Извольскому предложения по разрешению кризиса, скорее напоминавшие ультиматум. России предлагалось дать немедленный и недвусмысленный ответ о согласии либо отказе признать аннексию Боснии и Герцеговины. Пурталес дал понять, что отрицательный ответ повлечет за собой нападение Австро-Венгрии на Сербию. Дополнительно было выдвинуто требование о прекращении дипломатической поддержки Сербии.
Общественное мнение России целиком было на стороне балканских славян и требовало выступить на стороне Сербии. Однако в Вене полагали, что Санкт-Петербург не осмелится пойти на вооруженный конфликт с Австро-Венгрией и не будет в состоянии воевать. «Русский медведь, — считал Эренталь, — будет рычать, но не укусит»43.
И он оказался прав. Царское правительство признало, что Россия к войне не готова. Министр финансов В. В. Коковцев был против принятия решения, могущего привести к войне и губительного для денежной системы страны. Военный министр В. А. Сухомлинов утверждал, что русская армия реорганизуется и находится не в том положении, в котором она могла бы предпринять серьезную военную кампанию. Совет министров единодушно решил принять германское предложение. Николай II телеграфировал кайзеру Германии Вильгельму II о согласии принять все германские требования. Это означало, что российская балканская политика потерпела полное фиаско, которое современники, памятуя о недавно завершившейся неудачной для России войне с Японией, назвали «дипломатической Цусимой».
Лидер партии кадетов П. Н. Милюков писал, что «ряд этих неудач — свидание в Бухлау, аннексия, австрийский и германский ультиматумы и безусловная сдача России, произвел огромное и тяжелое впечатление в русском обществе всех направлений»44. Действия Австро-Венгрии и Германии вызвали чувство глубокой вражды к Вене и Берлину и заставили тех, кто до сих пор колебался и сомневался, искать более тесного союза с западными державами и особенно с Англией.
31 марта 1909 г. сербский посол в Вене передал Эренталю ноту, означавшую полное дипломатическое отступление Сербии. Боснийский кризис завершился. 9 апреля 1909 г. Эренталь за заслуги перед отечеством получил титул графа.
Боснийский кризис и дипломатическое поражение России окончательно подорвали отношения Австро-Венгрии и России. Так же как и после окончания Крымской войны, Россия затаила глубокую обиду и окончательно оттолкнула от себя Австрию.
В последние шесть лет перед первой мировой войной европейская политика представляла собой череду почти непрерывных кризисов. Соперничество между двумя блоками — Антантой и Тройственным союзом — становилось все более острым. При этом в руководстве великих держав как по одну, так и по другую сторону геополитической баррикады не было единства. Практически в каждой европейской столице наблюдалось противостояние «ястребов» и «голубей» — тех, кто считал, что лишь меч может разрешить противоречия между странами-конкурентами, и тех, кто предпочитал дипломатические методы.
В Австрии после завершения кризиса возникла иллюзия «неуязвимости». Все чаще звучали голоса, призывавшие к проведению активной внешней политики. Но министр иностранных дел понимал, что большая война, особенно с Россией, может стать для Дунайской монархии последней. Своей позицией Эренталь нажил себе врага в лице начальника генерального штаба Австро-Венгрии Конрада фон Гетцендорфа, который рвался в бой, если не с Россией, то, по крайней мере, с Сербией или Италией. Францу Иосифу, не желавшему внешнеполитических конфликтов, пришлось даже осадить ретивого начальника генштаба, напомнив ему, что политика мира, которую проводит Эренталь, это его, императора, политика.
В 1911 г. состояние здоровья Эренталя резко ухудшилось, и он почти перестал бывать на Балльхаусплап, в основном, продолжая работать дома. Уже будучи смертельно больным, Эренталь 12 декабря 1911 г. писал в секретной памятной записке об отношениях с Россией: «Император Николай, возможно, в силу заложенных в основу его принципов монархических убеждений и глубоких симпатий к всемилостивейшей персоне Нашего кайзеровско-королевского Апостолического Величества не отказался бы от совместных действий с нами, но у него слабый характер, и он должен учитывать народные настроения...»45 В то же время надежда на восстановление союза с Российской империей не оставляла его: «Монархия... лишь ожидает момента, когда общее политическое положение или какая-либо особенная политическая ситуация в России окажут содействие ее сближению с нами. Следствием подобного сближения, которому венский кабинет незамедлительно пойдет навстречу, станет возможность восстановления близких связей между Монархией и Россией, возможность, которая всегда учитывалась венским кабинетом»46.
В начале 1912 г. по состоянию здоровья Эренталь подал в отставку. 17 февраля 1912 г. император Франц Иосиф утвердил его преемником Леопольда Берхтольда. С выражением «самой теплой благодарности» бывший министр иностранных дел по указу императора был награжден большим крестом с бриллиантами ордена Святого Стефана. В тот же вечер Алоис фон Эренталь скончался от лейкемии.
Однозначно ответить на вопрос, какую роль сыграл Эренталь в ухудшении австрийско-российских отношений невозможно. Тот факт, что именно при нем эти отношения окончательно испортились, можно считать свидетельством горькой иронии истории. Эренталь лично всегда испытывал расположение к России, но как верный слуга своего императора, выше всего ставивший интересы Габсбургской монархии, он не мог не использовать стечение обстоятельств, благоприятных для укрепления международных позиций своей страны, пусть даже ценой ухудшения отношений с Россией. Похоже, что Эренталь верил, что локальный конфликт не перерастет в глобальную войну. То, что Боснийский кризис 1908—1909 гг., спровоцированный Австро-Венгрией, едва не привел к крупномасштабной войне и послужил прологом первой мировой войны, вряд ли может быть подвергнуто сомнению. Однако судить поступки действующих лиц 1908 г., зная о том, что произошло шесть лет спустя, невозможно: ведь ни Эренталь, ни кто-нибудь другой из его современников знать об этом не могли.
Примечания
1. БЕСТУЖЕВ И.В. Борьба в России по вопросам внешней политики. М. 1961; История дипломатии. Т. II. М. 1963; ВИНОГРАДОВ К.Б. Боснийский кризис 1908— 1909 гг. Пролог первой мировой войны. Л. 1964; История внешней политики России. Конец XIX — начало XX века. (От русско-французского союза до Октябрьской революции). М. 1997; МУЛЬТАТУЛИ П.В. Внешняя политика императора Николая II (1894—1917). М. 2012; ШАРЫЙ А., ШИМОВ Я. Корни и корона: Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи. М. 2011.
2. WANK S. A Note on the Genealogy of Fact: Aehrenthal’s Jewish Ancestry. — Journal of Modern History. 1969, № 31, p. 319—326.
3. Aus dem Nachlass Aehrenthal. Briefe und Dokumente zur österreichisch-ungarischen Innen- und Aussenpolitik. 1885—1912. T. 1. Graz. 1994, S. 15.
4. Ibidem.
5. Ibid., S. 17.
6. Ibid., S. 18—19.
7. Чешс. České Budějovice, нем. Budweis. Ческе-Будеёвице (Будвайз) — город, административный центр Южной Чехии.
8. Иллирия — древнее название западной части Балканского полуострова.
9. Ломанский Владимир Иванович (1833—1914) — историк-славист, один из первых русских геополитиков, создатель исторической школы русских славистов, отстаивавших славянофильские и панславистсткие идеи.
10. Aus dem Nachlass Aehrenthal..., S. 19—20.
11. HANTSCH H. Aussenminister Alois Lexa Graf Aehrenthal (1854—1912). In: Gestalter der Geschichte Österreichs, Bd. 2, S. 516.
12. Временное соглашение.
13. Aus dem Nachlass Aehrenthal..., S. 35.
14. Ibid., S. 36.
15. Die Grosse Politik der europäischen Kabinette. Sammlung der Diplomatischen Akten des Auswärtigen Amtes. Im Aufträge des Auswärtigen Amtes herausgegeben von. J. Lepsius, A.M. Barthold, F. Thimme. 3. Auflage. Bd. 22. Die österreichisch-russische Entente und Balkan. 1904—1907. Berlin. 1925, S. 50—51.
16. Цит. no: SKŘIVAN A. Aehrenthal — das Profil eines österreichischen Staatsmanns und Diplomaten alter Schule. In: Prague Papers on the History of International Relations. Prag-Wien. 2007, p. 179.
17. Alois Aehrenthal an seine Mutter. Wien. 24.10.1906. In: Die Aehrenthals. Eine Familie in ihrer Korrespondenz. 1872—1911. Bd. 2 (1896—1911). Wien-Köln-Weimar. 2002, S. 915.
18. Aus dem Nachlass Aehrenthal..., S. 410—411.
19. Berichte und Kommentare der Blätter Allgemeine Zeitung (München), Deutsches Voklsblatter, Neue Freie Presse, Neue Kleines Journal (Budapest), Das Vaterland, Wiener Allgemeine Zeitung, Die Zeit. 24.10.1906; Wiener Reichspost. 25.10.1906.
20. Wiener Allgemeine Zeitung. 24.10.1906.
21. Neue Freie Presse. 24.10.1906.
22. Wiener Reichspost. 25.10.1906.
23. Цит. no: SKŘIVAN A. Op. cit., p. 182.
24. Aus dem Nachlass Aehrenthal..., Doc. 275.
25. Цит. по: Die Habsburgermonarchie, 1848—1918. Im Auftrag der Kommission für die Geschichte der österreichisch-ungarische Monarchie (1848—1918). Bd. VI. Die Habsburgermonarchie im System der internationalen Beziehungen. T. 1. Wien. 1989, S. 310.
26. HANTSCH H. Op. cit., S. 516.
27. Aus dem Nachlass Aehrenthal..., T. 2. 1994, S. 467.
28. Ibid, S. 468.
29. Ibidem.
30. Цит. по: Die Habsburgermonarchie, 1848—1918..., S. 312.
31. Музыкальный термин, означающий фрагментарность, несвязность.
32. Реалистичной.
33. Die Habsburgermonarchie, 1848—1918..., S. 312.
34. Сборник договоров России с другими государствами. 1856—1917. М. 1952.
35. Die Habsburgermonarchie, 1848—1918..., S. 313.
36. BRIDGE F.K. From Sadowa to Saraevo. The Foreing Poticy of Austria-Hungary, 1866— 1914. L.-Boston. 1972, p. 298.
37. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ A.M. Подготовка России к мировой войне в международном отношении. М. 1926, приложение 6, с. 355—357.
38. Извольский — Чарыкову, 16 сентября 1908 г. — Исторический архив. 1962, № 5, с. 123.
39. История дипломатии. Т. II. М. 1963, с. 653.
40. ИГНАТЬЕВ А.В. Внешняя политика России 1907—1914. М. 2000, с. 77.
41. Проливы. М. 1923, с. 79.
42. БЮЛОВ Б. Воспоминания. М. 1935, с. 350.
43. TYLER М. The European Powers and the Near East 1875—1908. Mineapolis. 1925, p. 205.
44. МИЛЮКОВ П.Н. Балканский кризис и политика А.П. Извольского. М. 1910, с. 305.
45. Aus dem Nachlass Aehrenthal..., T. 2, S. 760.
46. Ibidem.