Ватлин А. Ю. Граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург и эпоха массовых репрессий в СССР

   (0 отзывов)

Saygo

Ватлин А. Ю. Граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург и эпоха массовых репрессий в СССР // Вопросы истории. - 2012. - № 2. - С. 32-54.

В литературе посол Германии в СССР в 1934 - 1941 гг. Фридрих Вернер фон дер Шуленбург выступает в роли одного из творцов пакта о ненападении между Германией и СССР 1939 г., последовательного противника гитлеровской войны на Востоке1. В мемуарах его соратники подчеркивали независимость и даже фронду посольства по отношению к основным направлениям политики Третьего рейха2. Значительное внимание уделяется Шуленбургу как одному из участников антигитлеровского заговора, казненному в ноябре 1944 года3. Менее известно о другой сфере деятельности посла - его попытках противодействовать Большому террору, когда были затронуты судьбы граждан Германии, проживавших в СССР4.

С выходом в свет в 2009 г. книги "Das Amt" в ФРГ развернулась дискуссия о соучастии германских дипломатов в преступлениях нацистов5. Возражая против огульных обвинений всего корпуса сотрудников Министерства иностранных дел Германии, критики этого издания проводят различие между новым поколением "нацистских атташе" и дипломатами старой школы6. Посол Шуленбург принадлежал ко второй категории. Более того, имя его - участника заговора 1944 г. - высечено на памятной доске в здании МИД ФРГ среди тех немногих имен, на которые должны равняться современные германские дипломаты.

Schulenburg.jpg.fe29e0379714b9c491757551

При реконструкции взглядов и деятельности графа Шуленбурга, разумеется, этот его позитивный образ не должен влиять на освещение предшествующих событий. Попади он в руки Красной армии, он был бы доставлен в Москву уже без почетного караула7. Как одна из ключевых фигур дипломатии, он, конечно, не был свободен в своих решениях. В то же время специфика звания и должности посла, усиленная сословной традицией и воспитанием, побуждала Шуленбурга отстаивать собственное мнение в диалоге и с окружением Гитлера, и с высшими деятелями сталинского режима.

В деятельности посольства Германии в СССР и самого посла одним из направлений являлась оперативная реакция на массовые аресты: ведение "войны нот" с Наркоминделом, сбор информации об арестованных и попытки установления с ними прямого контакта. Берлин просил германских дипломатов оценить ущерб, нанесенный интересам Германии, предлагаемые ответные меры репрессивного и политического характера. Гестапо требовало присылки подробной информации на каждого немца, приговоренного Особым совещанием НКВД к высылке из СССР, выискивая среди них советских шпионов и коммунистических эмиссаров. Не меньшую активность проявляла и Заграничная организация НСДАП, настаивавшая на том, чтобы в. Германию не попали лица еврейского происхождения. Наконец, работавшим в Москве дипломатам приходилось реагировать на запросы репрессированных о судьбе своих близких, об оставленном имуществе, выдавать им многочисленные справки и характеристики. Посольство и консульство работали в те годы в авральном режиме, о чем косвенно свидетельствует и усиление их персонала чиновниками, временно откомандированными из Германии8.

Шуленбург старался передоверить оперативную работу своим подчиненным (центральную роль среди них играл поверенный в делах Вернер фон Типпельскирх), сосредоточившись на контактах с руководителями Наркоминдела. Он постоянно, хотя и безуспешно, настаивал на личной встрече с Н. И. Ежовым, а потом с Л. П. Берией. Вопрос о репрессированных германских гражданах являлся основным в ходе его переговоров с председателем Совнаркома В. М. Молотовым 23 декабря 1936 года. В то же время посол представлял руководству Германии собственное видение причин большого террора и перспектив внутриполитического развития СССР. По оценке А. Тейлора, "никто не мог судить о советской политике лучше Шуленбурга"9.

Начальный этап репрессий. Шуленбург прибыл в Москву в момент, когда советско-германские отношения достигли пика напряженности. Только что закончился Лейпцигский процесс о поджоге Рейхстага, произошла взаимная высылка корреспондентов обеих стран, антисоветская риторика нацистских вождей вызывала ответную реакцию советской пропаганды10. Попытки посла Р. А. Надольного вернуть отношения СССР и Германии на рельсы Рапалло встретили отпор со стороны А. Гитлера и И. Риббентропа и завершились его отставкой.

При вручении Шуленбургом верительных грамот и в ходе последующей беседы с председателем ВЦИК М. И. Калининым 3 октября 1934 г. была выражена взаимная готовность не придавать особого значения враждебной кампании в прессе и искать пути к улучшению отношений". Оказавшись рядом с дородным немцем, Калинин удачно сострил: "Ну, сразу видно, что имеешь дело с представителем высшей расы"12. Однако дальше благих пожеланий дело не пошло. В речи на съезде НСДАП Гитлер назвал большевизм главной угрозой современному миру, министерство пропаганды Й. Геббельса требовало от МИДа информации о кознях коминтерновских эмиссаров во всех странах, где находились дипломатические представительства Германии. Шуленбург неоднократно делал представления в Берлин, возражая против выдуманных репортажей о голоде в СССР, сопровождаемых фотографиями, сделанными еще в 1921 г., поскольку "это подрывает репутацию немецкой прессы как наиболее осведомленной о событиях в СССР", вредит и без того замороженным советско-германским отношениям13.

С началом гражданской войны в Испании каждая из сторон искала все новые средства давления на оппонента. Германские пограничные службы чинили препятствия советским гражданам, отправлявшимся по железной дороге во Францию, а оттуда в Испанию. В свою очередь НКВД активизировал административную высылку представителей немецких промышленных кругов, обвинявшихся в шпионаже14. После первого из московских показательных процессов усилилась слежка за немецкими дипломатами, каждого из них "водила" по Москве целая группа сотрудников госбезопасности. Посетителей германского посольства останавливали на выходе и записывали их личные данные либо отводили в отделение милиции. В дипломатическом корпусе стало известно о подготовке следующего судебного процесса, который должен будет "раскрыть связи между троцкизмом и германским фашизмом". Подтверждение этого слуха не заставило себя долго ждать.

В Москве первые массовые аресты немецких граждан прошли в ночь на 5 ноября, в Ленинграде - в ночь на 10 ноября 1936 года. Всего было арестовано 23 человека15. Помимо лиц с германским паспортом были репрессированы советские сотрудники посольства и консульств Германии, юристы, оказывавшие им помощь на договорных началах. Ноябрьские аресты немцев выглядят незначительным эпизодом на фоне последующих событий Большого террора, однако с них начался новый этап нагнетавшейся в стране шпиономании, когда кропотливая работа по выявлению агентуры стала подменяться репрессиями в отношении лиц из окружения официальных представителей зарубежных стран16.

Шуленбург в эти дни находился с дочерью в Тбилиси, поэтому с протестом к заместителю наркома иностранных дел В. П. Потемкину отправился Типпельскирх. 5 ноября он сообщил в МИД список арестованных, отмечая: "Причины этой волны арестов неизвестны. Очевидно, в комиссариате внутренних дел царит повышенная нервозность, которая находит свое выражение в ужесточении контроля над зданием посольства и его посетителями"17. Советские партнеры на первых порах ссылались на излишнее рвение низовых работников "органов" в связи с празднованием годовщины революции и обещали, что недоразумение вскоре разъяснится18. Первые сообщения об арестах германская пресса увязывала с августовским показательным процессом (Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и др.), в них усматривалась попытка советских властей добиться полной изоляции посольства Германии от внешнего мира19.

Сразу же по возвращении в Москву Шуленбург отправился в НКИД и был принят М. М. Литвиновым. Нарком иностранных дел заверил его, что аресты немцев, произведенные в городах, где находятся дипломатические представительства Германии, не имеют ни малейшей связи с политикой. Органам госбезопасности удалось вскрыть "разветвленную фашистскую организацию, к которой принадлежат все арестованные"; некоторые из них уже дали признательные показания. Подобные структуры, занимающиеся подрывной деятельностью, существуют и в других странах, сказал он. Речь шла о так наз. "зарубежных группах НСДАП", которые легально существовали в ряде стран, где немцы составляли значительную национальную группу (например, в Польше). В СССР такой организации не существовало, хотя НКВД предпринимал огромные усилия для того, чтобы ее обнаружить20. "Советским органам внутренних дел мерещатся привидения", - заявил Шуленбург21. Он считал, что происшедшее было не следствием произвола органов НКВД, как объяснял это Литвинов, а реализацией директив высшего руководства страны.

Персонал посольства чувствовал, что состояние осажденной крепости в любой момент может смениться штурмом. Глава консульского отдела Г. Гензель поставил вопрос о том, не следует ли рекомендовать всем "политически благонадежным германским гражданам" покинуть СССР, и предложил начать общественные акции солидарности в Германии22. Типпельскирх доложил в МИД свое видение ситуации, считая необходимым разоблачать в прессе "явное несоответствие между советской конституцией и демократической болтовней, с одной стороны, и реалиями Советского Союза, который остается страной азиатского произвола и ужасающего террора"23.

Шуленбург предпочитал линию на постепенное сглаживание конфликта: любая шумиха повредит делу и арестованным немцам; видя, что НКИД фактически ничего не решает, он предлагал пока не раздувать кампанию в прессе и выждать, как будут далее развиваться события. По словам посла, Литвинов в ходе беседы "выглядел растерянным и смущенным", он мог стать союзником в урегулировании ситуации, к созданию которой ни он сам, ни его ведомство не имели ни малейшего отношения.

Посол выступил против жестких ответных мер, разрабатываемых в Берлине. 23 ноября сотрудники МИД и гестапо провели специальное совещание по вопросу об аресте и высылке советских граждан, находившихся в Германии24. По мнению Шуленбурга, прибегать к арестам следовало только при наличии серьезных оснований, иначе немцев обвинят в заимствовании "методов советских властей", что лишит возможности использовать мировую прессу. Кроме того, предполагаемые репрессии вызовут новую волну арестов немецких граждан в России и ухудшат положение уже арестованных25. Вопрос об ответных репрессиях в отношении советских граждан был на время закрыт.

В ходе дальнейших встреч с представителями НКИД Шуленбург не использовал его для давления на партнеров, однако настоятельно добивался ответа, когда же начнется судебный процесс над арестованными германскими гражданами. Литвинов обещал, что некоторые из арестованных будут освобождены, но о деталях предстоящих процессов он ничего сказать не мог26.

23 декабря состоялась встреча посла с Молотовым. Шуленбург сразу же перешел в наступление, потребовав скорейшей высылки немцев, арестованных по надуманным обвинениям: в СССР нет ни одной организации НСДАП, хотя один из чинов посольства является "доверенным лицом партии"27. Молотов со своей стороны пообещал не раздувать конфликт, свести преследование немцев к "минимальному масштабу". Однако германские граждане, чья вина будет доказана, понесут заслуженное наказание.

31 декабря Шуленбург разослал в германские консульства на территории СССР краткий отчет о встрече с председателем СНК, представив ее как максимально возможный успех. "Я передал нашу просьбу, чтобы, если для советской стороны процесс представляется неизбежным, ему не был придан характер политической демонстрации (показательного процесса)"28. Сотрудники дипломатических представительств находились в состоянии высшего напряжения, ни о каких отпусках не могло быть и речи, но "наши опасения, что русские устроят процесс как раз в рождественские дни, к счастью, не подтвердились"29. Германские дипломаты не могли знать, что он был назначен на 3 января, однако представленный Ежовым и А. Я. Вышинским сценарий не удовлеторил И. В. Сталина, который отложил начало процесса30.

Свою роль здесь сыграла и позиция НКИД, на что рассчитывал Шуленбург. Литвинов в письме Сталину 15 января 1937 г. не решился высказаться против показательного процесса в принципе, но предложил учитывать интересы НКИД - "нами уже давно обещано германскому послу освобождение некоторой части арестованных немцев". Тех Же, кто подлежал суду, нарком иностранных дел просил не приговаривать к высшей мере наказания: "Мы всегда стояли на той точке зрения, что иностранные граждане, свободные в отношении нас от гражданских обязанностей и чувства долга перед Родиной, менее отвечают за антигосударственные действия, чем советские граждане"31. А главное, в тот момент советское руководство все еще прощупывало почву для улучшения отношений с Германией (миссия Д. В. Канделаки в Берлине32), и создавать новый полюс напряженности не имело смысла.

Новогоднюю паузу Шуленбург использовал для того, чтобы осмыслить итоги беседы с Молотовым, о которых он сообщал в личном письме своему старому знакомому, руководителю политического отдела МИД Э. фон Вайцзеккеру 9 января 1937 года33. Посол так объяснял свой визит к руководителю советского правительства накануне рождества: во-первых, надо было "еще раз подчеркнуть русским, что мы придаем весьма важное значение этому делу, во-вторых, из деловых и человеческих побуждений мне хотелось использовать все возможные средства для того, чтобы облегчить положение арестованных".

В письме приоткрывалась система внутренних взаимоотношений в окружении Сталина. "Я получил приглашение к господину Молотову неожиданно быстро. Кроме этого, были и другие признаки, свидетельствовавшие о том, что Литвинову было в высшей степени приятно, что "премьер-министру" - действительно важному и влиятельному лицу в Советском Союзе - было сообщено иностранным дипломатом о перегибах в действиях советских внутренних органов". Литвинов даже просил переводить самые острые места в речи Шуленбурга советника посольства Г. Хильгера, чтобы не возникло впечатления, что он сам каким-то образом сгущает краски.

"Нет сомнения в том, что некоторые из арестованных в ноябре подданных Германии не являются ангелами, например, новосибирский инженер Штиклинг, у которого есть немецкая и русская жены, последняя к тому же еврейка, и против которого в Германии идет судебный процесс о бигамии. В то же время представляется очевидным, что мы не можем делать различий между арестованными. Мы не можем выступать в защиту одного и не проявлять заинтересованности в другом. Это напоминает случай с Содомом и Гоморрой: даже если среди арестованных окажутся всего три праведника - хотя их гораздо больше - следует пытаться защищать каждого из них. Если мы будем действовать иначе, советские власти смешают всех арестованных в одну кучу, и наверняка не в ту, которая соответствует нашим интересам".

Такой подход предполагал отказ от протестов в германской и мировой прессе до тех пор, пока советские власти будут выполнять свое обещание ограничить репрессии "минимальным объемом" (то есть откажутся от показательного процесса против немцев). Еще до получения утвердительного ответа из Берлина34 посол 19 января 1937 г. пригласил к себе иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, и изложил им свою позицию - мы считаем все обвинения в адрес германских граждан надуманными, но не хотели бы устраивать шумную кампанию, которая может только повредить арестованным35.

Через несколько дней в Доме Союзов начался процесс К. Б. Радека - Г. Л. Пятакова. Среди 17 обвиняемых не было германских граждан, но о связях подсудимых с фашизмом в обвинительном заключении говорилось немало. В отличие от первого процесса, который остался "незамеченным" Шуленбургом, на это судебное действо он обратил пристальное внимание, очевидно, опасаясь, что следующий процесс будет "германским". Как только прояснился замысел процесса и состав обвиняемых, наступило облегчение. Посол сообщил в МИД о "чисто театральном характере" судебной инсценировки, что делало излишними любые протесты36. Уже на следующий день "театральный процесс" упомянул в своей публичной речи Г. Геринг, и руководство внешнеполитического ведомства Германии согласилось с тем, что протестовать по дипломатическим каналам не имеет никакого смысла37.

В то же время Шуленбург подчеркивал, что процесс Радека-Пятакова "нельзя рассматривать западноевропейскими глазами и мерить западноевропейским масштабом". Судебный фарс - часть большого плана Сталина по насаждению страха в советском обществе, а заодно и самоизоляции страны от внешнего мира. Посол не скрывал иронии, перечисляя в своих телеграммах абсурдные обвинения: немцы оказались замешаны в преступлениях во всех отраслях советской экономики, "только железную дорогу оставили японцам". Загадкой оставалось, почему обвиняемые соглашались признавать преступления, которые гарантировали им смерть ("может быть, им грозили чем-то более страшным, чем смертная казнь")38.

Хотя точка зрения Шуленбурга о "театральном характере" процесса была воспринята руководителями Третьего рейха, они хотели видеть в нем нечто большее. В дневнике Геббельс записал реакцию Гитлера, который обратил внимание на то, что среди обвиняемых преобладали евреи. "Фюрер все еще в сомнениях, не кроется ли здесь скрытая антисемитская тенденция. Может быть, Сталин все-таки собирается проучить евреев"39.

Представитель классической школы дипломатии, Шуленбург в оценках ситуации в Советском Союзе не проводил мысль о "еврейской угрозе", хотя посольству неоднократно приходилось выполнять запросы Берлина о том, сколько евреев находится на высших государственных постах40. Более того, посол пригрозил собственной отставкой, когда МИД попытался уволить с дипломатической службы его помощника Г. Герварта из-за его "неарийского происхождения"41.

Линия посла на ожидание "доброй воли" со стороны советских властей без применения ответных репрессий вызывала растущее непонимание в руководстве внешнеполитического ведомства. Вайцзеккер, ссылаясь на давление со стороны родственников арестованных немцев, требовал конкретных результатов42. Шуленбург был вынужден дать развернутое обоснование своей позиции, подчеркнув, что ни на один миг не ослаблял внимание к проблеме арестованных граждан Германии. На протяжении трех месяцев "мы оказывали на Комиссариат иностранных дел неослабевающее давление, хотя нам было совершенно ясно, что наши шаги имеют чисто формальный характер и не приведут ни к каким результатам". Сотрудники НКИД находятся в "крайне неловком положении", так как не имеют достаточной информации о происходящем и один за другим становятся жертвами репрессий. Сгущая краски и подчеркивая, что перспектива "немецкого процесса" отнюдь не исчезла, посол страховал себя от упреков в бездействии, которые приходили с дипломатической почтой. На февраль-март 1937 г. пришелся период его самых активных контактов с руководством НКИД, и Шуленбург проявил немалую настойчивость.

17 февраля состоялась прошедшая в конструктивном духе беседа с заместителем наркома Н. Н. Крестинским, но уже на следующий день из Наркомата иностранных дед поступило предложение добровольно отозвать двух сотрудников посольства, чьи имена были названы на процессе Радека-Пятакова43. Это было явным подтверждением растерянности, царившей в НКИД. 22 февраля Шуленбург заявил Крестинскому, что подобный шаг означал бы согласие с надуманными обвинениями, прозвучавшими в ходе процесса, и пригрозил ответными мерами. Переговоры зашли в тупик, одной из сторон необходимо было пойти на уступки. Уже через три дня были названы первые фамилии немцев, которые будут высланы из страны, хотя советская сторона уведомила, что остальным придется пройти через судебный процесс.

27 февраля представитель посольства получил к ним доступ44. В тот же день Шуленбург сообщил в Берлин о высылке четырех немецких граждан из Москвы и шести - из Ленинграда и просил, чтобы "гестапо отнеслось к ним помягче, допросило и установило слежку"45. Последовало специальное сообщение ТАСС, воспроизведенное советской немецкоязычной газетой, о решении НКВД выслать часть арестованных за шпионаж германских граждан46. Упоминание в сообщении о том, что двое из них отказались ехать в Германию из-за того, что там господствует фашистский режим, вызвало саркастическую ремарку посла: шпионы не желают возвращаться в страну, ради которой якобы рисковали собственной жизнью!47

Так или иначе, высылку первой партии "ноябрьских арестованных" следовало рассматривать как шаг навстречу. Вопрос о "немецком процессе" не был снят с повестки дня, но переведен в плоскость обычного дипломатического торга. Посол покинул СССР в первой декаде марта, и Литвинов расценил это как демарш. "Допускаю, что Шуленбург не будет возвращаться в Москву до ликвидации вопроса об отозвании Баума (пресс-атташе германского посольства. - А. В.) и, может быть, даже до процесса над немцами". Полпред Советского Союза в Германии Я. З. Суриц отметил, что во время пребывания в Берлине Шуленбург резко изменил свою благожелательную позицию по отношению к России, рисуя ее внутреннее положение в самых мрачных тонах48.

Немецкий дипломат имел возможность познакомиться с протоколами допросов немцев, высланных из СССР, которые предоставило гестапо49. Из них следовало, что советские органы госбезопасности меньше всего интересовало установление истины, требовалось лишь получить от немцев признания в шпионаже и диверсиях, даже в подготовке убийства Сталина, для чего использовались самые жесткие методы вплоть до применения физического насилия. Это отразилось на тоне беседы Шуленбурга и Литвинова 27 марта 1937 года. "Аресты германских граждан превращаются в спортивное соревнование для нижних полицейских чинов", - заявил посол50. За немецкими дипломатами в СССР установлена неприкрытая слежка, сотрудникам консульства не дают встречаться с арестованными, передавать им деньги и теплые вещи. Перечень претензий завершался требованием немедленной встречи с Ежовым - эта идея, несомненно, хоть на миг развеселила Литвинова.

Наступательный дух Шуленбурга опирался на уверенность в том, что худшее уже позади. Действительно, сценарий "немецкого процесса" был отвергнут, однако вместо него началась разработка широкой карательной операции, призванной раз и навсегда покончить с "фашистским подпольем" в СССР. Свидетельством ее подготовки стала "Ориентировка о деятельности германских фашистов в СССР", разосланная руководством НКВД на места 2 апреля 1937 года51. 21 апреля Литвинов предложил вождю начать торг вокруг арестованных граждан Германии: поскольку показательного процесса не будет, "я хотел бы получить от немцев некоторую компенсацию"52. 3 мая нарком сообщил Шуленбургу о предстоящей высылке из СССР основной группы "ноябрьских арестованных", попросив в качестве ответного жеста доброй воли повлиять на правительство Ф. Франко, чтобы тот освободил советских моряков с захваченных кораблей, которые везли грузы в республиканскую Испанию53.

Несмотря на то, что подобный "неформальный обмен" был одобрен Гитлером, процесс освобождения моряков затянулся почти на год. Первые из них прибыли на родину только в сентябре 1937 г., остальных удерживали в качестве заложников до тех пор, пока шел процесс высылки германских граждан из СССР. Последняя группа советских моряков прибыла на родину летом 1938 г., когда Франко передал Германии восемь последних членов экипажа теплохода "Комсомолец"54.

Еще одной сферой дипломатического торга, выросшей из шпиономании в СССР и напрямую связанной с массовыми репрессиями, стала судьба иностранных консульств. 27 мая 1937 г. Шуленбург проинформировал МИД о том, что советские власти поставили вопрос о закрытии германских консульств со ссылкой на то, что их в СССР - семь, а советских в Германии - только два. В первую очередь речь шла о консульствах во Владивостоке и в Одессе55. Одним из главных аргументов стала вовлеченность их персонала в шпионскую деятельность56. Как нельзя кстати пришлись признания, полученные у арестованных немецких граждан, проживавших в Ленинграде.

То, что консульства традиционно занимаются сбором информации о стране, где они находятся, ни для кого не является секретом. Во второй половине 1930-х годов даже проезд дипкурьеров во Владивосток и в Токио по Транссибирской железной дороге использовался немцами для сбора разведывательной информации57. В то же время арестованные в 1945 г. германские дипломаты показывали на допросах, что жесткие меры по их изоляции от местного населения свели информационный потенциал консульств к нулю58. С точки зрения интересов национальной безопасности особой нужды сворачивать сеть иностранных консульств в СССР не было. Эта акция преследовала иную цель - утвердить в сознании советских людей умонастроения осажденной крепости, окруженной врагами и сотрясаемой диверсиями иностранных разведок.

Смягчая раздражение Берлина из-за требований ликвидировать консульства, представители НКИД одновременно объявили Шуленбургу, что "немецкого процесса" не будет, и затребовали список арестованных германских граждан, который вели в посольстве. Их набралось уже более ста, что вызвало удивление у сотрудника Наркомата иностранных дел, который принял список от Шуленбурга 31 мая59.

Период "массовых операций". К концу июля 1937 г. наметился прорыв в решении вопроса об обмене советских моряков на арестованных немцев, и казалось, что вопрос о "ноябрьских арестованных" будет вот-вот закрыт60. Однако именно в эти дни началась реализация оперативного приказа НКВД N 00439: арестовать всех германских граждан, занятых в оборонной промышленности и на транспорте. За первую неделю, к 6 августа, было арестовано 340 человек61. До посольства доходила только отрывочная информация, да и то с опозданием: на 7 августа 1937 г. оно доложило в Берлин о 47 случаях арестов немецких граждан в предшествующие дни62. Цифры, вызвавшие в Леонтьевском переулке настоящую панику, выглядели весьма скромно на фоне разворачивавшегося в Советском Союзе Большого террора. "Немецкая" операция органов госбезопасности была лишь одним из множества его направлений и вскоре приобрела собственную динамику, а в итоге оказалась "посвящена в первую очередь гражданам советским, в основном этническим немцам"63. За эту категорию лиц посольство не чувствовало себя ответственным.

Советник посольства Типпельскирх беседовал с Литвиновым по поводу новой волны арестов уже 7 августа. Нарком был настроен благодушно, считая вопрос о "ноябрьских арестах" исчерпанным, и подчеркнул, что советская сторона отказалась от идеи устроить показательный процесс против германских шпионов. Судя по немецкой записи беседы, Литвинов не был в курсе происходящего; он также признал, что у его ведомства нет никаких средств воздействия на НКВД.

В отсутствие Шуленбурга Типпельскирх применил собственную тактику противодействия репрессиям против германских граждан, рассчитанную на то, что протесты международной прессы заставят русских одуматься. Он получил согласие Берлина, Вайцзеккер лишь попросил в сообщениях для газет говорить не о германских, а об "иностранных гражданах"64. 16 августа статс-секретарь МИД Г. Макензен разрешил сотрудникам посольства предпринять усилия к возвращению всех политически благонадежных немцев в Германию. Тех, кто остается в силу договоров своих фирм, следовало призвать к максимальной сдержанности в высказываниях65.

Вернувшись в Москву, посол 21 августа имел беседу с Потемкиным, потребовав немедленных объяснений. Вопрос об обмене теряет всякий смысл, ибо "советские власти высылают определенное количество немцев, а на следующий день арестовывают вдвое больше"66, Шуленбург напомнил о своей договоренности с Литвиновым, что те граждане Германии, по которым имеются подозрения в шпионаже, будут высылаться из страны без предварительного ареста и осуждения. Потемкин мог "успокоить" посла только тем, что нынешняя фаза репрессий проводится НКВД не только против немцев, но и против остальных иностранцев.

Шуленбург вернулся к оправдавшей себя ранее тактике замалчивания арестов и устроил форменный выговор корреспонденту одной из немецких газет в Москве, который опубликовал обширный материал о новой волне арестов67. Не имея данных ни о масштабе немецкой операции НКВД, ни о реальном числе арестованных германских граждан, он расценивал происходившее как давление советских властей ради скорейшего завершения переговоров об освобождении моряков. Рост числа арестованных не играл особой роли, если сторонам удастся договориться о принципе обмена "всех на всех". Здесь Шуленбургу изменило чувство реальности. Он переоценил и заинтересованность Сталина в освобождении собственных граждан, и его страх перед осуждением со стороны мирового общественного мнения (в своих донесениях посол неоднократно отмечал, что угрозу кампании в европейских газетах он оставляет как решающий козырь напоследок).

11 сентября 1937 г. Шуленбург сделал соответствующий намек руководству НКИД - отказ представителям посольства в свиданиях с находящимися в тюрьмах гражданами Германии рано или поздно будет расценен мировой прессой как "особая жестокость, направленная на изматывание арестованных"68. Репрессии коснулись не только их, но и членов их семей, которые автоматически лишаются вида на жительство и вынуждены покидать Россию, бросая все свое имущество. Никто из разумных людей не поверит, что какое-либо из государств мира содержит в СССР такое число шпионов, а тем более пытается их руками убить советских политических лидеров, будь то Сталин или А. А. Жданов.

Сообщая о предпринятых шагах руководителям консульств и требуя от них сделать все возможное для облегчения судьбы арестованных, посол должен был признать, что в создавшихся условиях Наркомат иностранных дел не решается вмешиваться в деятельность всесильного НКВД. Действительно, в ходе встреч с Шуленбургом Потемкину не оставалось ничего иного, как повторять фразы из передовиц советских газет: "Мы знаем, что враги нашей родины всеми средствами стараются ослабить ее экономическую и военную мощь и лишить СССР его вождей"69.

28 октября (в списках арестованных германских граждан было уже 458 человек70) наметилось разрешение, казалось, безвыходной ситуации. Потемкин сообщил, что получил от Ежова согласие на высылку из страны "всех германских граждан" (к тому моменту уже были высланы 24 человека из числа "ноябрьских арестованных"), как только будут освобождены советские моряки. Шуленбург оказывал давление не только на Наркоминдел, но и на собственное руководство: "Задержка с отправкой матросов в значительной мере осложнит решение здесь различных вопросов, включая консульский, а также ослабит мои позиции, ибо именно я предложил отправку матросов на немецком пароходе. Поэтому прошу не затягивать с отправлением советских матросов на родину"71.

За ноябрь и декабрь 1937 г. по приговору Особого совещания НКВД было выслано сразу 148 германских граждан, спасению которых способствовали не только внешнеполитические соображения72, но и энергичная деятельность самого Шуленбурга. Для него во второй половине года вопрос о судьбах арестованных стал самым главным, отодвинув на второй план даже перспективу закрытия германских консульств. У их руководителей, находившихся в форменной осаде, иногда сдавали нервы. Глава консульства в Новосибирске Мейер-Гейденхаген 13 декабря 1937 г. направил в Москву граничившее с истерикой сообщение о нетерпимых условиях его существования. Все связи консульства с внешним миром оборваны, местные власти саботируют любую просьбу, не работают даже водопровод и канализация, так как ни один водопроводчик не решается войти в здание, боясь последующего ареста73. Шуленбург отправил этот "крик души" в Берлин с философской припиской: то, что консул считает проявлением некоей сибирской азиатчины, является обычным делом во всем СССР.

Аналитическая работа посла. Шуленбург ценился как опытный дипломат и аналитик не только руководителями германского МИДа - он был гостем съездов НСДАП в 1934 и 1936 гг., неоднократно встречался с лидерами Третьего рейха. Нацистам импонировало то, что кадровый дипломат попал в орбиту их идеологического влияния. Часть письма Шуленбурга от 9 февраля 1937 г. с тезисом о внутренней прочности сталинского режима была доложена Гитлеру. 28 апреля 1941 г. посол сделал последнюю попытку убедить фюрера в гибельности войны на Востоке74. После нападения на СССР он вместе с Риббентропом не раз бывал в ставке Гитлера, когда обсуждались вопросы оккупационной политики75.

Донесения, которые в 1937 - 1938 гг. шли из Москвы в Берлин за подписью Шуленбурга, являлись плодом коллективной работы "мозгового центра" в посольстве, куда входили 4 - 5 человек. Однако в каждом случае право на решающие оценки оставалось за самим послом. Его переписка с германским МИДом позволяет говорить о том, что он сознательно уводил на второй план идеологическую сторону советской внешней политики, предпочитая давать ее анализ с точки зрения "реальполитик" в бисмарковском духе. Что касается внутренней политики СССР, то посол избегал демонизации политики Сталина, пытаясь ограничиться максимально возможным объективным анализом76.

Показательные судебные процессы Шуленбург рассматривал как превентивный удар советского вождя против его поверженных противников, которые в случае любого обострения ситуации могут стать центром формирования политической оппозиции. "Нетрудно предположить, что троцкисты, как подлинные революционеры, сохраняли в той или иной форме контакты между собой". Если Троцкий обвиняет Сталина в предательстве интересов мировой революции, то Сталин Троцкого - в предательстве интересов своей советской родины.

В результате на скамье подсудимых оказались не столько сами обвиняемые, сколько все недовольные единовластием вождя. "Процесс должен стать предупреждением для тех, кто не одобряет политику Сталина, направленную на наращивание военного потенциала страны и при этом ссылается на ленинские высказывания. Суд должен показать, что их всезнайство может окончиться смертным приговором"77. Не меньшую роль играет, и попытка отвлечь мировое общественное мнение от политики советского вмешательства при помощи Коминтерна в дела других стран. Обвиняя Японию и Германию в подстрекательстве и шпионаже, Сталин следует известному правилу - громче всех кричать "держи вора". Поэтому жертвы показательных процессов, среди которых рано или поздно окажутся "правые" во главе с Н. И. Бухариным и А. И. Рыковым, так много говорят о своих связях с мировым фашизмом.

Шуленбург считал, что временный паралич государственной машины, порожденный страхом высших чиновников оказаться следующей жертвой "репрессий, в конечном счете работал на укрепление режима личной власти. Все рычаги управления находятся в руках Сталина, "без его согласия никто не шевельнет и пальцем". Поэтому, отмечал он после завершения процесса Радека-Пятакова, на какое-то время волна репрессий прекратится. "Но никто не может знать, какие мысли внезапно родятся в мозгу Всемогущего в Кремле". Сообщения западной прессы о кризисе и даже близком крахе советского режима - глупость, состряпанная в Варшаве. "Обратившись к истории этой страны, мы видим, что в ней внезапно может произойти все что угодно, но только не насильственное свержение такого сильного и волевого диктатора, каким является Сталин"78.

Поводом к аналитической записке "Большевизм и международное право"79 стала кампания советской прессы против Е. Б. Пашуканиса, одного из главных экспертов в вопросах государственного строительства СССР. Ставя ему в упрек "правовой нигилизм", советские власти, как считал Шуленбург, подписывают приговор самим себе - с момента Октябрьской революций именно такое отношение к праву господствовало в стране. Что касается международного права, то здесь толкование его Пашуканисом как "оформление временного компромисса двух антагонистических систем, социализма и капитализма"80 ныне подвергнуто кардинальной ревизии. Такое толкование недооценивает попрание международного права германским фашизмом, более того - льет воду на его мельницу. В подобном анализе дискуссии довольно академического характера трудно увидеть скрытую критику Шуленбургом гитлеровской ревизии Версаля, однако очевидно, что он ограничивает пределы этой ревизии рамками международно-правовых актов. С этой же позиции он рассматривал в дальнейшем и Мюнхенский договор четырех держав и советско-германский пакт о ненападении.

Полной неожиданностью для Шуленбурга оказалось раскрытие "заговора" в руководстве Красной армии. На сей раз в официальном сообщении о состоявшемся процессе не уточнялось, на какую из иностранных разведок работали осужденные, отметил посол, что можно рассматривать как некое смягчение антигерманской направленности советской пропаганды. В то же время "в здешнем дипломатическом корпусе никто не сомневается в надуманности обвинений". Их причины - все тот же страх Сталина перед тем, что кто-то из высших армейских командиров бросит ему вызов. Посол подчеркивал, что это серьезный удар по Красной армии, она лишилась своих "лучших и самых способных командиров", заменить которых в течение короткого времени не удастся. "Несмотря на противоположные уверения советской прессы, следует предположить, что разоблачение высшего армейского командования как последних предателей окажет деморализующее воздействие на офицерский корпус"81.

Тень шпиономании, охватившей весь Советский Союз, упала даже на празднование двадцатилетия революций. "В настоящий момент советское правительство крайне напугано, везде видит шпионов, убийц и диверсантов, иностранные консульства по определению оказываются центрами всяческих злодейств"82. "Лыком в строку" пришлись даже окольцованные в Германии вороны, обнаруженные на территории СССР, о чем, конечно, не мог знать Шуленбург. Органы НКВД рассматривали этот факт как свидетельство того, что "немцы при помощи ворон исследуют направление ветров, с целью использования их в чисто диверсионных и бактериологических целях (поджог населенных пунктов, скирд хлеба и т.п.)"83.

Специалисты посольства трудились над докладом своего шефа, который тот прочитал в академии вермахта в Берлине 25 ноября 1937 г., очевидно, в присутствии военного министра В. Бломберга84. Вряд ли интерес к ситуации на Востоке вырос на пустом месте - 5 ноября Гитлер объявил генералам вермахта о переходе к завоеванию соседних государств, на первых порах речь шла о Чехословакии и Австрии85. Шуленбург начал свой пространный доклад историческим введением - позиция России на протяжении двух столетий играла решающую роль в развитии Пруссии. Несмотря на серьезное ослабление страны в годы революции и понесенные территориальные потери, ныне СССР - фактор мирового значения, с которым нельзя не считаться.

Печальный опыт прошлого заставляет нынешнее руководство страны форсировать движение страны к автаркии и наращивание военно-промышленного потенциала, не обращая внимания на потребности населения. Ставка делается не на производство качественных продуктов мирового уровня, а на валовые показатели. В результате экономику одолевают "детские болезни", главными из которых являются "ужасающе низкое качество выпускаемой продукции, дефицит квалифицированной рабочей силы и плохая организация производственного процесса". Готовность СССР к будущей "войне ресурсов" весьма условна - без достаточного количества предприятий, которые в мирное время производят товары народного потребления, а с началом войны будут переведены на военные рельсы, ей не выдержать состязания с ведущими мировыми державами. Кроме того, ахилесовой пятой страны остается ее слаборазвитая транспортная система.

Но главная слабость Советского Союза лежит в политической плоскости, а именно в растущем противоречии между обветшавшей коммунистической доктриной и национальными интересами новой державы. В борьбе со сторонниками Л. Д. Троцкого Сталину удалось победить, взяв в свои руки партийный аппарат и выбросив немало идеологического балласта. В годы нэпа оба наследника Ленина отстаивали альтернативные проекты развития страны, но настроения в партии заставили Сталина в конечном счете принять программу своего поверженного противника.

Уделив всего одну страницу экономическому развитию страны, Шуленбург перешел к той духовной контрреволюции, которую совершил сталинский режим по отношению к обществу эпохи нэпа. Это стало основной частью его доклада - и по объему и в содержательном плане. Он приветствовал возвращение России к консервативным ценностям: семья как основная ячейка общества, восстановление авторитета родителей над детьми, запрет абортов, уголовное преследование гомосексуализма. Акцент в деятельности комсомола перенесен из политической сферы в утилитарную, эта организация служит уже не воспитанию борцов за мировую революцию, а военной подготовке юношей.

"Ранее считавшаяся буржуазным пережитком забота о внешнем виде, о собственном теле или о жилище ныне выступает в качестве позитивного идеала. Ателье мод объявляют, что могут сшить платья по последним парижским моделям. В крупных городах открываются кафе и рестораны с такими ценами на еду и напитки, которые может позволить себе только слой людей, получающих максимальную зарплату. Джаз-банды оказываются высшим проявлением культурного прогресса". Посол не забыл упомянуть появление неоклассицизма в архитектуре, реабилитацию новогодней елки. Все это являлось не просто мозаикой личных впечатлений, но подчинялось мысли о том, что возвращение к нормальности стало источником силы для Советского Союза. "В то время как после революции целью исторического обучения были этапы социологического развития, теперь вновь делается акцент на показ событий прошлого и исторических личностей. В недавно изданных новых учебниках появились даже князья, такие как Александр Невский...

Фигура Петра Великого подается таким образом, что он в известном смысле оказывается предшественником Сталина. Одним словом, молодежи прививается образ мыслей, соответствующий империалистическим целям советского государства".

Не отказываясь от антирелигиозной пропаганды, режим поворачивается лицом к ценностям "советского патриотизма". Армия стала любимым детищем не только властей, но и всего народа, социальный статус офицеров - ничуть не ниже, чем при царском режиме. Не проводя прямых параллелей с ситуацией в Третьем рейхе, Шуленбург описывал нововведения сталинского курса в таком же позитивном ключе. Это противоречило уничижительному тону немецкой прессы, наставляемой Министерством пропаганды Геббельса86.

Подобные оценки, которые Шуленбург высказывал и ранее, не могли оставаться без внимания в Берлине. В качестве примера можно привести письмо министра иностранных дел К. Нейрата министру экономики Я. Шахту о беседе с фюрером 11 февраля 1937 года. Нейрат, очевидно, передавая позицию Гитлера, выражал сомнение в том, что современные лидеры СССР на деле отмежевались от агитации Коминтерна. "Все бы выглядело несколько по-другому, если бы развитие России повернулось в направлении абсолютной деспотии, опирающейся на военные круги. В этом случае нам нельзя упустить момент для возобновления активных отношений с Россией"87. В копии данного письма, присланной в германское посольство в Москве, именно это место подчеркнуто красным карандашом - вероятно, самим Шуленбургом88.

Однако сам посол не считал, что "абсолютная деспотия" в России является делом ближайшего будущего. Это лишь один из возможных сценариев внутриполитического развития СССР, страна находится на перепутье, и на сегодняшний день мы не можем исключать ее трансформации в буржуазном ключе (Verburgerlichung). "Сталин вынужден признать, что здоровое и сильное государство невозможно построить на основе коммунистических теорий". Довольно отстраненно излагая эволюцию высшей власти в Советском Союзе, посол не жалел черной краски при изложении материальных условий жизни простых трудящихся и преобладающих настроений. "Население измотано двадцатью годами гражданской войны, бессмысленных экспериментов и ужасающей нужды. Осталась только жажда покоя. Большинство людей готово принять любую систему, лишь бы она давала хоть малейшую надежду на улучшение условий их жизни".

Подавляющее большинство населения получает зарплату, которая едва-едва позволяет держаться на плаву. Отменена карточная система, в рамках которой рабочие получали продовольствие по сниженным ценам. "Вместо бесклассового общества, которое коммунистическая партия превозносила в качестве конечной цели своих устремлений, ныне в Советском Союзе социальные противоречия достигли такого размаха, что не могут не бросаться в глаза. Так, господа народные комиссары и прочие высшие чиновники пользуются автомобилями высшего класса и дачами, расположенными в самых живописных местах, в то время как пролетарии, якобы осуществляющие свою диктатуру, ждут общественного транспорта в огромных очередях и имеют на человека всего по 4 кв. метра жилой площади".

Хуже выглядело только положение крестьян, которым, находясь на положении рабов, приходится своим бесплатным трудом оплачивать индустриализацию страны. Идеологическая слепота привела к непродуманной коллективизации сельского хозяйства. Шуленбург называет два последствия этой политики, которые в перспективе негативно скажутся на оборонном потенциале СССР. Во-первых, "крестьяне теперь воспринимают своих детей не как дешевую рабочую силу, а как излишних едоков, и рождаемость на селе вскоре резко упадет". Во-вторых, значительное потребление горючего механизированным сельским хозяйством будет забирать его у других отраслей экономики и у армии.

Естественно, в докладе перед высшим офицерским корпусом Шуленбург не мог обойти вопрос о грядущей войне. Его позиция выражена в докладе предельно четко: невозможно выиграть наступательную войну против России, за нее будет сражаться сама природа и география. "Если Советский Союз ныне и на годы вперед не в состоянии вести наступательную войну, то в ходе оборонительной войны на его стороне окажутся все те преимущества географического положения и национального характера, которые многократно приходили на помощь России в ходе ее истории". Эта мысль повторялась им неоднократно на протяжении доклада и, конечно, не могла пройти мимо внимания слушателей89.

Характеристику сталинского правления Шуленбург также начинал с далекого прошлого. "Русская история демонстрирует нам немало примеров, когда такие люди, как Иван Грозный, Петр Великий или Николай I, благодаря беспощадному уничтожению противников смогли с успехом сохранить и укрепить свою власть". Способность Сталина вывести страну из революционной анархии вполне импонировала прусскому консерватору, аристократу Шуленбургу, равно как и его ближайшим сотрудникам: "строгий централизм и жесткий этатизм сталинской системы находили в посольстве сдержанное одобрение"90. Его личный помощник писал в мемуарах: "Мы были убеждены в том, что Сталин, отбросив идеологический балласт и проводя прагматичную политику, стал возводить на месте коммунистического хаоса сильную в экономическом и военном отношении державу. Мы воспринимали Россию гораздо серьезнее, чем национал-социалисты"91. Иной подход был у ключевых фигур консервативного Сопротивления Гитлеру - их страшило именно то, что нацистский режим по мере своего развертывания все больше напоминал то, что происходило в Советском Союзе92.

Непонимание германских дипломатов вызывали лишь те колоссальные усилия, которые Сталин тратил на поддержание обветшавшего идеологического фасада, вместо того чтобы отказаться от него. Шуленбург приводил в качестве примера пропагандистскую кампанию, связанную с принятием "самой демократической конституции" и проведением общенародных выборов, а также существование таких подрывных организаций, как Коммунистический интернационал. Сталин, в отличие от Троцкого - чистый прагматик. Он давно отказался бы и от риторики мировой революции и от Коминтерна, но эта организация служит инструментом советской внешней политики, и - что еще более важно - в случае войны компартии станут важным союзником СССР в тылу врага. Прагматизм Сталина делает его несравненно более опасным противником Германии, чем правоверные коммунисты, утверждал докладчик.

Не мог Шуленбург обойти своим вниманием и тему репрессий. Учитывая интересы аудитории, он больше всего говорил о "заговоре" в Красной армии, который рождал у слушателей неизбежные параллели с событиями "ночи длинных ножей" в Германии. При моральном осуждении расстрелов красных маршалов в докладе прозвучало их условное оправдание с макиавеллевской точки зрения: "Очевидно, что такая сильная личность, как Тухачевский, представлялся Сталину постоянной угрозой его собственной власти, кроме того, за рубежом Тухачевского неизменно видели в роли будущего главы России, своего рода Бонапарта". Советские власти так и не предъяви-, ли миру никаких свидетельств преступных намерений заговорщиков, однако трудно себе представить, чтобы генералы не высказывали своего критического отношения к происходящему в стране. Итог этой чистки на руку Германии - она привела к падению армейской морали и назначению на высшие посты офицеров, не имевших опыта управления войсками.

Говоря о состоянии большевистской партии, Шуленбург констатировал растущее недовольство, связанное с тем, что реальная политика режима все дальше отходит от целей, провозглашенных в программе коммунистов. Партийные активисты, способные самостоятельно принимать решения, Сталину не нужны, ему нужны "слепые инструменты". Отсюда продолжающиеся репрессии против ключевых фигур государственного аппарата, особенно тех, кто был соратником Ленина, а ныне считает, что подлинно революционную линию выражают взгляды Троцкого. Последний видит себя в роли Ленина, противостоявшего всей мощи социал-демократического движения в годы мировой войны.

На место казненных и отправленных в лагеря приходят "молодые люди в возрасте 30 - 35 лет, недавно пришедшие в партию и занимавшие до того самые низшие посты. Эта советская молодежь совершенно не помнит дореволюционную эпоху, полностью изолирована от контактов с заграницей и вполне доверяет советской пропаганде, твердящей об "ужасающем" положении царской России и капиталистического мира. Однако еще важнее то, что эти молодые люди не имеют личного опыта времен Ленина и ортодоксального коммунизма".

Причины нынешней волны террора, подчеркивал Шуленбург, нельзя сводить только к насильственному обновлению руководящих кадров. "Большинство наблюдателей полагает, что старые большевики, пережившие дореволюционное время и эпоху чистого коммунизма, равно как и все, кто имеет хоть какие-то связи с иными культурами, будь то иностранцы, проживающие в СССР, или люди, имеющие родственников за рубежом, - должны быть либо уничтожены, либо обезврежены. Таким образом, советские люди лишатся возможности сравнивать, а посему малейшее улучшение их ужасающего материального положения покажется им огромной милостью "всемогущего" Сталина".

Этим почти орвелловским тезисом заканчивается обширный доклад, что, очевидно, отражает то значение, которое Шуленбург придавал репрессиям как инструменту формирования новой системы власти. Конечно, посол не мог знать тех или иных деталей о "массовых операциях" НКВД и точно судить о размахе репрессий, однако главное им угадано верно - речь шла не просто о "притоке свежей крови" во власть, но и о лишении общества ценностных ориентиров. Точным оказался и заключительный прогноз о том, что волна репрессий не может продолжаться долго и вскоре наступит некоторое потепление в сфере внутренней политики Советского Союза.

Делая выводы прикладного характера, Шуленбург подчеркивал, что главная цель внешней политики СССР - не допустить новой войны, а значит, не допустить возрождения военного потенциала Третьего рейха. "Каждый шаг к могуществу Германии рассматривается в Советском Союзе как собственное поражение". Тезис докладчика о том, что русские не в состоянии противодействовать подъему новой Германии, явно импонировал слушателям, но был предназначен не только для внутреннего потребления93. Шуленбург утверждал, что страх перед немцами, имеющий глубокие исторические корни и многократно усиленный после прихода к власти национал-социализма, заставляет СССР активно вооружаться и искать союзников в Европе. Он уже привел к повороту от пролетарского интернационализма к национально окрашенному патриотизму в советской пропаганде.

Прямого призыва к сотрудничеству с Советским Союзом в докладе не содержалось, как не было в нем и критических выводов из очевидных параллелей во внутриполитическом развитии двух стран94. Однако каждый слушатель мог понять, что идеологически мотивированная конфронтация и антисоветская риторика Геббельса как минимум невыгодны Третьему рейху. Почему бы не отвратить Сталина от идеи коалиции с западными союзниками, которая представляется советскому вождю вынужденной и противоестественной, но в нынешних условиях единственно возможной? Эта мысль получила свою практическую реализацию в августе 1939 г. - при самом деятельном участии Шуленбурга.

Написанный с позиций "реальполитик" доклад, конечно, не являлся "проектом будущего сотрудничества России и Германии"95. Скорее можно говорить о том, что он имел характер предупреждения. Проницательный аналитик и отнюдь не пацифист, Шуленбург донес до офицерского корпуса несколько бесспорных истин: Россия не может и не будет вести наступательную войну, но сильна в обороне уже в силу своих геополитических позиций. Германия для русских - исконный враг, поэтому именно от нее ждут угрозы и нападения. На сегодняшний день страна ослаблена радикальными переворотами в хозяйственной системе и репрессиями против руководства Красной армии, но ее военно-промышленный потенциал растет день ото дня.

Подобные истины можно было интерпретировать по-разному96. Представляется сомнительным, чтобы они могли отвратить вермахт и политическое руководство Третьего рейха от замыслов завоевания "жизненного пространства" на Востоке. В то же время нельзя исключать, что они укрепляли стремление опередить противника и захватить его врасплох в момент сосредоточения сил. С подобной аргументацией германский Генеральный штаб настаивал на скорейшем открытии военных действий в августе 1914 года. События конца тридцатых годов показали, что опыт первой мировой войны не пошел впрок.

События 1938 года. В первые месяцы 1938 г. немецкая операция НКВД продолжала набирать обороты, хотя доля германских граждан в числе арестованных сокращалась - большинство из них последовало настоятельным советам посольства и покинуло страну; членов семей репрессированных советские органы высылали в административным порядке. Закрытие 22 консульств различных стран (в том числе трех германских) рассматривалось Шуленбургом как составная часть процесса максимальной изоляции страны от внешнего мира97. В январе из СССР было выслано 102 германских гражданина - максимальная цифра в период "массовых операций"; в посольстве начали надеяться на то, что постоянно пополняемые списки арестованных наконец-то начнут сокращаться.

Именно с высылкой была связана неожиданно возникшая линия напряженности во взаимоотношениях дипломатического представительства Германии и двух советских наркоматов - внутренних и иностранных дел. Сообщая в гестапо об арестах немецких эмигрантов-антифашистов, посольство в ряде случаев начинало в отношении их процесс лишения германского гражданства. Например, получив сообщение о высылаемом из СССР коммунисте И. Паутце, гестапо потребовало не выдавать ему паспорт, чтобы "уберечь германское народное сообщество от нового контакта с ним"98.

Сотрудники консульского отдела выполняли указания могущественного ведомства, аннулируя и оставляя у себя паспорта лиц, которых в спешном порядке лишали германского гражданства. В результате советским органам госбезопасности приходилось повторять всю процедуру оформления следственных дел и вынесения приговора, что лишь усиливало неразбериху периода "массовых операций". Шуленбург не просто получил соответствующее представление Наркоминдела, советская сторона пригрозила полностью приостановить процесс высылки германских граждан на родину. Послу пришлось искать выход из непростой ситуации.

В беседах с советскими дипломатами он подчеркивал, что речь идет в основном о коммунистах, и Третий рейх имеет такое же право не пускать к себе людей, занимающихся подрывной деятельностью, как и советское правительство, которое отказывает во въезде белоэмигрантам. В своих письмах в МИД Шуленбург предлагал "ради интересов всех арестованных" максимально сузить число тех, кому отказано в возвращении в Германию, и не начинать процедуру лишения гражданства сразу же после того, как советская сторона присылает в посольство документы для получения транзитных виз99.

Такой подход может быть расценен и как содействие передаче в гестапо немецких антифашистов (как уже отмечалось выше, некоторые политэмигранты отказывались добровольно возвращаться на родину), и как борьба за их вызволение с Лубянки. И то и другое было побочным эффектом прагматичной установки Шуленбурга на максимально быструю репатриацию германских граждан, осужденных в СССР за политические преступления. Посольство не должно принимать на себя роль политического фильтра, на это существуют специальные службы на территории Третьего рейха. Не испытывая ни малейших симпатий к коммунистам, посол в ряде случаев помогал членам их семейств спастись от репрессий. По его личному указанию на территории посольства несколько недель жила А. Зингфогель, муж которой, крупный функционер КПГ К. Гельвиг был расстрелян Сталиным в конце 1937 года100.

Позиция Шуленбурга была не без колебаний поддержана в Берлине. Сотрудники "русского реферата" признавали, что приезд в Германию лиц, "которые представляются нам нежелательными", "ставит МИД в непростое положение по отношению к гестапо". Чтобы избежать конфликта двух ведомств, руководители Министерства иностранных дел обещали ведомству Гиммлера довести доводы гестапо до посла в "приватном письме", а также рекомендовали гестаповцам арестовывать "закоренелых коммунистов" при пересечении ими границы101. Как видно из служебной переписки, на пятом году существования Третьего рейха германские дипломаты все еще не испытывали особого пиетета перед тайной полицией. Однако она находила способы отстаивания своих интересов. За 1937 - 1938 гг. около 20 немцев, приговоренных в СССР к высылке, так и остались в ГУЛАГе, ибо в процессе следствия и после вынесения приговора они были лишены германского гражданства102.

Шуленбург продолжал доставлять Потемкину списки арестованных, которые с марта 1938 г. перестали увеличиваться. Сообщая в МИД о 665 германских гражданах, находившихся в советских тюрьмах, Шуленбург признавал, что эта цифра неполная, так как в нее не входят политэмигранты, прибывшие в СССР по подложным паспортам103. О них органы НКВД вообще ничего не сообщали германским представителям, самовольно приравнивая их по правовому статусу к советским гражданам. Число таких политэмигрантов оценивалось консульством примерно в 200 человек, что явно занижено: только в Москве к концу 1937 г. было арестовано 228 членов КПГ104.

Всю осень и зиму 1937 - 1938 г. в Берлине продолжался поиск ответных мер, в который Шуленбург был частично вовлечен. Ведомство Гиммлера 5 января 1938 г. распорядилось о поголовной высылке советских евреев из Германии105. Распоряжение было получено в московском посольстве и принято к сведению без каких-либо возражений. В то же время посол неизменно выступал против тактики "око за око, зуб за зуб", отдавая себе отчет в том, что для Сталина ни советские граждане в Германии, ни немецкие коммунисты особой ценности не представляли. Использовать их можно было только тогда, когда это обещало пропагандистский эффект, как в случае в Э. Тельманом или советскими моряками, захваченными в Испании. На запрос гестапо о возможном введении запрета для немцев работать в советских учреждениях в Германии посол дал негативный отзыв - это приведет к тому, что мы в России лишимся местных сотрудников, а от их услуг мы не можем отказаться. Кроме того, всех их тут же арестует НКВД106.

К осени 1938 г. проблема арестованных немецких граждан превратилась в дипломатическую рутину. Готовясь к встрече с Молотовым, Шуленбург отмечал, что их число все еще составляет 400 человек. Одновременно он планировал поставить перед председателем Совнаркома СССР практические вопросы о разрешении на вывоз их имущества и денежных средств, облегчение выезда в Германию их жен и детей107. После освобождения советских моряков германский посол в ходе беседы 29 октября предложил Литвинову окончательно закрыть вопрос по репрессированным108.

Можно не сомневаться в том, что и Шуленбург и Литвинов с облегчением восприняли весть об отставке Ежова, которая символизировала завершение активной фазы Большого террора. Именно так оценил это событие посол в своей аналитической записке: разрушение сложного государственного механизма грозит стать необратимым процессом, теперь Сталину понадобился человек, способный воплотить свою энергию в созидательном плане. Конечно, это не означает отказа от методов ГПУ, скорее речь идет о попытке после почти полного уничтожения старой большевистской гвардии Ежовым реконструировать советский аппарат, в который благодаря репрессиям устремились "молодые сталинские кадры"109.

После смены власти в НКВД Наркомат иностранных дел стал более внимательно реагировать на запросы германской стороны. Литвинов даже поставил перед Берией вопрос о том, "согласны ли Вы принять германского посла", который настойчиво просил об этом. Новый нарком внутренних дел, поднаторевший в аппаратных интригах, отказался от встречи, написав Сталину записку по существу вопросов, поднятых Шуленбургом110. В результате были сверены списки репрессированных, началась служебная проверка по следственным делам некоторых из них, найдены и отправлены на родину дети германских граждан, о судьбе которых посол неоднократно запрашивал чиновников НКИД111.

В 1939 г. проблема репрессий все больше теряла свою остроту. Европа стояла накануне новой войны, и Шуленбург сосредоточил свое внимание на изменении общего климата советско-германских отношений. В НКИД заверяли его, что частные вопросы, такие, как хозяйственные связи и судьбы находившихся в тюрьмах немецких граждан, сами собой получат разрешение, как только под них "будет подведена надлежащая политическая база"112. Действительно, после заключения пакта о ненападении началась вторая волна высылки из СССР репрессированных немцев, которая затронула более трехсот человек113.

Образ и реальность. В своей борьбе за освобождение и возвращение на родину репрессированных в Советском Союзе германских граждан Шуленбург руководствовался не только кодексом чести добросовестного бюрократа, но и гуманитарными соображениями. Постоянные демарши по поводу репрессий посол вполне мог переложить на плечи своих сотрудников, тем более что избранный им "метод надоедания" чиновникам НКИД не обещал скорого и радикального решения проблемы. Вряд ли имеет смысл искать в этой деятельности некие "точки роста", которые привели графа в антигитлеровское Сопротивление, однако близкое знакомство с репрессивной практикой обоих тоталитарных режимов не могло пройти бесследно.

Подобно своему визави - наркому Литвинову, Шуленбург стремился использовать порученное ему дело для реализации собственных представлений об оптимальном развитии отношений между двумя странами. Полоса арестов германских граждан, начавшаяся в ноябре 1936 г., представлялась ему новым барьером на этом пути. Речь шла не столько об отдельных судьбах, сколько о перспективе показательного судебного процесса с немцами в качестве главных обвиняемых, который довел бы советско-германские отношения до крайней точки. Как только в Москве отказались от проведения судебного спектакля, Шуленбург приложил усилия для подготовки обмена советских моряков, захваченных Франко, на репрессированных германских граждан. Здесь он чувствовал себя в своей стихии, сумев добиться "неформального обмена". В то же время мимо внимания Шуленбурга (а также германской дипломатии, равно как и мирового общественного мнения в целом) прошел масштаб "массовых операций" НКВД, развернувшихся в Советском Союзе летом 1937 года. Хотя в посольстве били тревогу - цифры арестов говорили сами за себя - но качественных изменений не заметили. Посол продолжал свою старую тактику: неустанные напоминания о судьбах арестованных в беседах с руководителями НКИД, требования встречи с Ежовым, отказ от подключения прессы для морального давления на советские власти.

В своих аналитических материалах Шуленбург отмечал, что репрессии направлены не столько против реальных и потенциальных шпионов, сколько против всех тех, кто в прошлом и настоящем видел "иной мир", а значит, оказывался прямой угрозой сталинской унификации советского общества. Весьма проницательным был его вывод о том, что волна массовых арестов не может продолжаться бесконечно, ибо она уже нанесла огромный вред оборонному потенциалу СССР и его моральному авторитету за границей. В то же время Шуленбург признавал, что репрессии укрепили самодержавную власть Сталина над народом. Имея за плечами десятилетний опыт работы на посту посланника в Персии, он требовал от своих сотрудников не мерить происходившее "западноевропейским масштабом", воздерживаться от привычных моральных оценок. С его точки зрения Сталин в гораздо большей мере вписывался в традицию русской истории, нежели сторонники мировой революции.

Представления Шуленбурга о стране пребывания развивались в русле прусской бюрократической традиции и консервативного понимания "государственного интереса"114. Симпатизируя сталинскому повороту к прагматизму и великодержавию, германский аристократ не видел ничего противоестественного в том, что народы России безропотно принимали все новые удары начальственного хлыста. Можно говорить о двойной морали и национализме графа - подобное смирение он, как показало дальнейшее, не стал бы считать бесспорным достоинством немецкого народа.

Историки германского Сопротивления несколько преувеличивают оппозиционность Шуленбурга гитлеровскому режиму. Третий рейх не был для него полным отрицанием кайзеровской Германии, равно как и Советский Союз - отрицанием царской России. Его линия на сближение двух стран, в которых после эпохи анархии победила "сильная рука", долгое время оставалась незамеченной и в рейхсканцелярии Гитлера, и в МИДе. Чем меньше посол мог воздействовать на ход советско-германских отношений в целом, тем больше энергии он тратил в тех сферах, где от его рвения хоть что-то зависело. Судьба немецких граждан, репрессированных в эпоху Большого террора, представлялась ему важной точкой приложения собственных сил именно потому, что позволяла действовать, как он писал Вайцзеккеру, "исходя из человеческих побуждений".

Будучи по натуре "добрым чиновником", Шуленбург отказался от превращения посольства в политический фильтр для высылаемых германских граждан, считая, что этим должно заниматься гестапо. В ряде случаев он и его сотрудники помогали семьям коммунистов и евреев получать выездные документы. Но исключения только подтверждали правило - германское посольство в Москве не было местом, свободным от национал-социализма, вопреки утверждениям работавших там мемуаристов. Да и сам посол, являвшийся членом НСДАП, долго разделял иллюзии, что сможет в нужном ключе повлиять на вождей Третьего рейха.

Шуленбург был казнен в 1944 г. не как активный участник антифашистского Сопротивления - таковым он не был, хотя поддерживал связи с "кружком Крайзау" и постоянно фигурировал в планах заговорщиков115. Он являлся символической фигурой прусского служилого сословия, которое считало Гитлера полезным, пока тот шел от одного успеха к другому, и которое перешло к открытой фронде, когда режим национал-социалистов зашатался. В этом плане его судьба оказалась весьма похожей на судьбы "старых большевиков", уничтоженных, как справедливо отмечал сам Шуленбург, не из-за того, что им можно было предъявить конкретные обвинения, а потому, что их взгляд на мир олицетворял собой угрозу сталинскому самодержавию.

Кроме того, Гитлеру нужны были козлы отпущения за военную катастрофу на Востоке. В их число попали военные и дипломаты, оказывавшие сопротивление его планам завоевания мирового господства. Это также напоминало историю отношений Сталина с внутрипартийной оппозицией. То, что Шуленбург в ходе "заговора генералов" находился всего лишь в стратегическом резерве, ни в коей мере не умаляет ни его личного мужества, ни оценки его усилий по нормализации отношений двух стран в те годы, когда он занимал пост посла Германии в СССР.

Примечания

1. ФЛЯЙШХАУЭР И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938- 1939. М. 1990; СОКОЛОВ В. В. Германский посол в Москве в 1934 - 1941 гг. Ф. Шуленбург - противник войны с Советским Союзом. - Новая и новейшая история, 2010, N 2; FLEISCHHAUER I. Diplomatischer Widerstand gegen "Unternehmen Barbarossa". Die Friedensbemuhungen der Deutschen Botschaft Moskau 1939 - 1941. Berlin. 1991; WOLLSTEIN G. Botschafter von der Schulenburg. Oberlegungen zum Problem der "Normalitat" der deutsch-sowjetischer Beziehungen. In: MachtbewuBtsein in Deutschland am Vorabend des Zweiten Weltkrieges. Padeborn. 1984.

2. SOMMER E.F. Botschafter Graf Schulenburg. Der letzte Vertreter des Deutschen Reiches in Moskau. Asendorf. 1987. Наиболее известны следующие мемуары: HERWARTH H. Zwischen Hitler und Stalin. Erlebte Zeitgeschichte 1931 - 1945. Frankfurt a.M. 1985; HILGER G. Wir und derKreml. Deutsch-sowjetische Beziehungen 1918 - 1941. Erinnerungen eines deutschen Diplomaten. Frankfurt a.M. 1964.

3. CHAVKIN B.L. Der deutsche Widerstand und Graf von der Schulenburg. - Forum fur osteuropaische Ideen- und Zeitgeschichte, 2010, N 2.

4. Деятельность Шуленбурга в этой сфере упоминается в ряде работ, однако пока еще не становилась предметом самостоятельного анализа (SCHAFRANEK Н. Zwischen NKWD und Gestapo. Die Auslieferung deutscher und bsterreichischer Antifaschisten aus der Sowjetunion an Nazideutschland 1937 - 1941. Frankfurt a.M. 1990; MENSING W. Eine "Morgengabe" Stalins an den Paktfreund Hitler? Die Auslieferung deutscher Emigranten an das NS-Regime nach AbschluB des Hitler/Stalin-Pakts - eine zwischen den Diktatoren arrangierte Preisgabe von "Antifaschisten"? - Zeitschrift des Forschungsverbundes SED-Staat, 2006, N 20.

5. См. БОРОЗНЯК. А. И. "Некролог, который заслужили эти господа". Нацистское прошлое германских дипломатов. - Новая и новейшая история, 2011, N 4; HUERTER J. Das Auswartige Amt, die NS-Diktatur und der Holocaust. Kritische Bemerkungen zu einem Kommissionsbericht. - Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte, 2011, N 2.

6. MAYER M. Akteure, Verbrechen und Kontinuitflten. Das Auswartige Amtim Dritten Reich - Eine Binnendifferenzierang. - Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte, 2011, N 4.

7. На Лубянке оказались практически все германские дипломаты, арестованные советскими контрразведчиками в странах Центральной Европы на завершающем этапе войны (Тайны дипломатии Третьего рейха. Германские дипломаты, руководители зарубежных миссий, военные и полицейские атташе в советском плену. М. 2011).

8. Показания В. Эйзенгарта, в январе-марте 1938 г. работавшего в германском консульстве в Москве и занимавшегося отправкой имущества репрессированных немецких граждан (там же, с. 541 - 545).

9. TAYLOR A.J.P. The origins of the Second World War. London. 1961, p. 242.

10. СССР-Германия. 1933 - 1941. M. 2009, с 66 - 93.

11. Politisches Archiv des Auswartigen Amtes, Berlin (PAAA). Botschaft Moskau. Akte 211.

12. HERWARTH H. Op. cit., S. 97.

13. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 212.

14. Ibid. Протокол беседы германского дипломата Ф. Твардовского и представителя НКИД Б. С. Штейна, 1.VIII.1936.

15. PAAA. Politische Abteilung V. R 104384. О составе этой группы, куда входили и три члена КПГ, см. SCHAFRANEK H. Op. cit, S. 27 - 28.

16. ХАУСТОВ В., САМУЭЛЬСОН Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936 - 1938 гг. М. 2009, с. 40. По данным, приводимым в книге, в рамках подготовки "немецкого" судебного процесса только в ноябре 1936 г. было арестовано 83 советских гражданина, имевших контакты с посольством Германии (с. 45).

17. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 417.

18. Запись беседы Типпельскирха и Крестинского 11.XI.1936. Ibid.

19. Auslanderverhaftungen in Moskau. - Deutsche Allgemeine Zeitung. 11.XI.1936.

20. В 1934 - 1936 гг. с этой целью была проведена операция "Коричневая паутина", когда были взяты на учет все лица, имевшие связь с германскими представительствами в СССР (ХАУСТОВ В., САМУЭЛЬСОН Л. Ук. соч., с. 44 - 45).

21. PAAA. Politische Abteilung V. R 104384. Шуленбург - в МИД, 17.XI.1936.

22. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 417. Докладные записки Гензеля, 10 и 16.XI.1936.

23. PAAA. Politische Abteilung V. R 104384. Типпельскирх - руководителю "русского реферата" МИД Шлипу, 23.XI.1936.

24. По итогам совещания гестапо составило списки советских граждан, проживавших в Германии - 1101 человек, включая сотрудников посольства и торгпредства (PAAA. Politische Abteilung V. R 104384). На протяжении 1936 г. советская колония в Германии резко сократилась, на начало года в стране постоянно проживало 3794 гражданина СССР и 22569 человек, ранее имевших подданство России (PAAA. Botschaft Moskau. Akte 239). К январю 1938 г. почти вдвое сократился персонал полпредства и торгпредства СССР, из него были уволены все германские коммунисты (ibid. Akte 215).

25. Телеграмма Шуленбурга в МИД, 28.XI.1936. 3 декабря она была переслана "русским рефератом" МИД в гестапо (PAAA. Politische Abteilung V. R 104384).

26. Ibid. Докладная записка Шуленбурга о беседе с Литвиновым 5 декабря 1936 года.

27. 16 января 1937 г. министр иностранных дел К. Нейрат подтвердил советскому послу в Германии Сурицу, что в СССР нет никакой организации НСДАП (Akten zur deutschen auswartigen Politik (ADAP). Reihe С Bd. 6. S. 314).

28. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 417.

29. PAAA. Politische Abteilung V. R 104384. Руководитель политического отдела МИД Э. Вайцзеккер - Шуленбургу, 20.I.1937.

30. ХАУСТОВ В., САМУЭЛЬСОН Л. Ук. соч., с. 45.

31. Цит. по: Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937 - 1938. М. 2004, с. 40.

32. НАРИНСКИЙ М. М. Миссия Д. Канделаки в Берлине и советско-германские отношения (1935-1937 гг.). В кн.: 200 лет МИД России. Третьи Горчаковские чтения. М. 2003, с. 174 - 187.

33. ADAP. Reihe С. Bd. 6, S. 288 - 291.

34. PAAA. Politische Abteilung V. R 104384. Вайцзеккер - Шуленбургу, 20.I.1937.

35. Ibid. R 104385. Шуленбург - в МИД, 1.II.1937.

36. Ibid. R 104401. Шуленбург - в МИД, 29.I.1937.

37. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 385. Вайцзеккер - в германское посольство в Москве, 3.II.1937.

38. Ibid., S. 377 - 382. Шуленбург - в МИД, 1.II.1937.

39. Цит. по: FRIEDLANDER S. Das Dritte Reich und die Juden. 1. Band. Munchen 1998, S. 204.

40. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 558. Запрос МИД всем дипломатическим представительствам Германии, 16.VIII.1938. В ответе московского посольства были названы 22 человека.

41. HERWARTH H. Op. cit., S. 109.

42. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 385. Вайцзеккер - Шуленбургу, 3.II.1937.

43. PAAA. Politische Abteilung V. R 104385. Шуленбург - в МИД, 17.II.1937.

44. SCHAFRANEK H.. Op. cit., S. 29.

45. PAAA. Politische Abteilung V. R 104385.

46. Ausweisung von neun deutschen Staatsangehorigen aus der UdSSR. - Deutsche Zentralzeitung. 1.III.1937.

47. PAAA. Politische Abteilung V. R 104385. Шуленбург - в МИД, 3.III.1938.

48. Документы внешней политики СССР (ДВП). Т. 20. М. 1976, с. 120, 139. Литвинов - Сурику, 11.III.1937.

49. Гестапо уже 24 марта прислало в МИД обобщенную сводку по допросам высланных из СССР, подчеркнув, что арестованным говорили в ходе следствия, будто представители германского посольства отказываются вступать с ними в контакт (PAAA. Politische Abteilung V. R 104385).

50. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 646.

51. Наказанный народ. Репрессии против российских немцев. М. 1999, с. 40.

52. Лубянка. 1937 - 1938, с. 1,33.

53. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 761. 27 мая МИД Германии дал свое согласие и, поскольку моряков было больше, чем арестованных на тот момент немцев, высказался за обмен по принципу "одного на одного" (ibid., S. 841).

54. СССР-Германия. 1933 - 1941, с. 177.

55. PAAA. Politische Abteilung V. R 104371.

56. ДВП. Т. 20, с. 667. Запись беседы Литвинова с Шуленбургом, 15.XI.1937.

57. ADAP. Reihe D. Bd. 1..S. 743. Военное министерство предоставляло дипкурьеру в качестве сопровождающего кадрового разведчика.

58. Тайны дипломатии Третьего рейха, с. 517.

59. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 843.

60. См. переписку МИД и посланника Германии при правительстве Франко в Саламанке (РААА. Politische Abteilung V. R 104400).

61. Наказанный народ, с. 38.

62. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 260. Из Харькова пришла информация о 25 арестованных, в остальных городах, где находились консульства Германии, было арестовано по 2 - 3 человека. В Москве, по данным посольства на 7 августа, было арестовано 14 подданных Германии, хотя на самом деле эта цифра достигала 79 человек (Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 10035.

63. Наказанный народ, с. 51.

64. PAAA. Politische Abteilung V. R 104400. Вайцзеккер - в посольство Германии в Москве, 9.VIII.1937.

65. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 1075.

66. PAAA. Politische Abteilung V. R 104385. Шуленбург - в МИД, 21.VIII.1937.

67. ADAP. Reihe С. Bd. 6. S. 1108 - 1109. Статья появилась в "Deutsche Allgemeine Zeitung" 28 августа. Ее автор В. Юст был отозван из СССР (HERWARTH H. Op. cit., S. 68).

68. PAAA. Politische Abteilung V. R 104386. Шуленбург - в Генеральное консульство Германии в Киеве, 24.IX.1937.

69. СССР-Германия. 1933 - 1941, с. 160. Дневник Потемкина, запись 13.X.1937.

70. ADAP. Reihe D. Bd. 1. S. 739.

71. ADAP. Reihe C. Bd: 6. S. 1164 - 1165. Команды советских теплоходов "Комсомолец" и "Смидович" прибыли в германский порт Вильгельмсхафен 27 октября (ДВП, с. 576), оттуда их забрал советский транспорт.

72. Наказанный народ, с. 51.

73. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 419.

74. FLEISCHHAUER I. Op. cit, S. 309 - 310.

75. Тайны дипломатии Третьего рейха, с. 506. Герварт отмечал, что и до 1941 г. посол "имел возможность встречаться с Гитлером, как только видел необходимость в такой встрече" (HERWARTH H. Op. cit., S. 98).

76. SOMMER E.F. Op. cit, S. 55.

77. ADAP. Reihe C. Bd. 6. S. 382.

78. Ibid. S. 409, 410. Шуленбург - в МИД, 8.II.1937.

79. Записка была отправлена в МИД 22 мая 1937 г. (PAAA. Politische Abteilung V. R 104407).

80. ПАШУКАНИС Е. Б. Очерки по международному праву. М. 1935.

81. ADAP. Reihe С. Bd. 6, S. 912 - 914. Шуленбург - в МИД, 14.VI.1937.

82. Ibid., S. 1168. Шуленбург - в МИД, 8.XI.1937.

83. Лубянка. 1937 - 1938, с. 251.

84. В сборнике "Внешняя политика Германии" опубликованы заключительные страницы доклада Шуленбурга (ADAP. Reihe D. Bd. 1, S. 729 - 730), полный текст находится в архиве МИД (PAAA. Botschaft Moskau. Akte 215). В воспоминаниях Герварта, который принимал участие в подготовке доклада, приведены выдержки из него (HERWARTH H. Op. cit, S. 124 - 130).

85. "Совершенно секретно! Только для командования!" Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. М. 1967, с. 57 - 59.

86. Das Rufflandbild im Dritten Reich. Koln. 1994.

87. ADAP. Reihe C. Bd. 6, S. 426 - 427.

88. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 213.

89. "Я попытался показать Вам, что ныне Советский Союз находится в стадии масштабных перемен и поэтому на протяжении еще довольно длительного времени не будет в состоянии вести наступательную войну с надеждой на успех".

90. ФЛЯЙШХАУЭР И. Ук. соч., с. 48.

91. HERWARTH H. Op. cit,. S. 87.

92. Г. Моммзен говорит даже об "идентификации национал-социализма и большевизма" отдельными идеологами Сопротивления (MOMMSEN H. Gesellschaftsbild und Verfassungsplane des deutschen Widerstandes. In: Widerstand im Dritten Reich. Frankfurt a.M. 1994, S. 28, 57.

93. Отсюда панический страх советского руководства перед всемогуществом разведслужб Третьего рейха. 21 мая 1937 г. Сталин внушал Ежову: "Необходимо полностью учесть урок сотрудничества с немцами. Рапалло, тесные взаимоотношения создали иллюзию дружбы. Немцы же, оставаясь нашими врагами, лезли к нам и насадили свою [разведывательную] сеть" (ПЕТРОВ Н. В., ЯНСЕН М. "Сталинский питомец" - Николай Ежов. М. 2009, с. 292).

94. Хорошо знавший Шуленбурга посол Румынии в СССР Г. Гафенку отмечал в мемуарах, имея в виду германского посла: "Дипломаты, которым в одинаковой степени были духовно чужды и большевистское учение, и национал-социалистская доктрина, понимали (возможно, благодаря именно этому отчуждению), в какой мере имевшиеся в обеих системах аналогии можно было бы использовать для достижения примирения и доброго согласия" (цит. по: ФЛЯЙШХАУЭР И. Ук. соч., с. 49).

95. HERWARTH H. Op. cit., S. 129 - 130.

96. Нет оснований говорить (ФЛЯЙШХАУЭР И. Ук. соч., с. 50) о том, что доклад свидетельствовал о переходе Шуленбурга к "активной оппозиции в отношении планов Гитлера в Восточной Европе".

97. ADAP. Reihe D. Bd. 1. S. 734. Шуленбург - в МИД, 17.I.1938.

98. PAAA. Politische Abteilung V. R 104402. Рейхсфюрер СС и шеф тайной полиции - в МИД, 15.1.1938.

99. Ibid., Шуленбург - в МИД, 12.I.1938.

100. Анна Зингфогель ждала выдачи германского паспорта, но сразу же после выхода из здания посольства была арестована и приговорена к высылке в декабре 1939 г. (ГАРФ, ф. 10035, оп. 2, д. 28484).

101. PAAA. Politische Abteilung V. R 104402. Шлип - в гестапо, 24.1.1938.

102. SCHAFRANEK. H. Op. cit., S. 49. После подписания советско-германского пакта о ненападении большинство из них было выслано в Германию, зачастую против их собственной воли.

103. ADAP. Reihe D. Bd. 1. S. 739 - 740. Шуленбург - в МИД, 7.II.1938.

104. Российский государственный архив социально-политической истории, ф. 495, оп. 292, д. 94, л. 1.

105. ADAP. Reihe D. Bd. 1. S. 731. Детали этой акции, ставшей образцом для последующих репрессий против евреев с иностранным гражданством в Третьем рейхе, до сих пор не изучены.

106. PAAA. Botschaft Moskau. Akte 213. Шуленбург - в МИД, 13.VI.1938.

107. Ibid. Akte 558. Заметки Шуленбурга, 26.X.1938.

108. Ibid. Politische Abteilung V. R 104386. Шуленбург - в МИД, 31.X.1938.

109. Ibid. Botschaft Moskau. Akte 558. Шуленбург - в МИД, 12.XII.1938. ПО. СССР-Германия. 1933 - 1941, с. 171 - 172.

111. "Детей ведь ни в чем не обвиняют, для вас они - только лишние расходы", - заявил Шуленбург Литвинову 4 января 1939 г. (PAAA. Politische Abteilung V. R 104386). О детях арестованной и умершей в заключении И. Марсман, которые были найдены в детском доме в Волгоградской области усилиями сотрудников посольства, см. MENSING W. Von der Ruhr in den GULag. Opfer des Stalinschen Massenterrors aus dem Ruhrgebiet. Essen. 2001, S. 145 - 154.

112. СССР-Германия. 1933 - 1941, с. 177. Дневник Потемкина, запись 20.V.1939.

113. Подробнее см.: SCHAFRANEK H. Op. cit., S. 54 - 88.

114. "В соответствии с лучшей, хотя и слишком редко проявлявшейся прусской традицией, он поставил законы совести и глубоко укорененного патриотизма выше обязанности подчинения и повиновения, которой он на протяжении длительного срока своей службы образцово и с готовностью следовал" (ЛИНКЕ Х. Г. Общность судеб? Советский Союз в политических расчетах германских послов в Москве с 1922 по 1941 г. В кн.: Россия и Германия в XX веке. М. 2010, с. 162).

115. ХАВКИН Б. Л. Граф Шуленбург: "Сообщите господину Молотову, что я умер... за советско-германское сотрудничество". - Родина, 2011, N 1, с. 121 - 128.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.