Ванина Е. Ю. Засада на дороге: история одного политического убийства в Могольской Индии

Шестопалов А. П. Великая княгиня Елена Павловна // Вопросы истории. - 2001. - № 5. - С. 73 - 94.

Шестопалов А. П. Великая княгиня Елена Павловна // Вопросы истории. - 2001. - № 5. - С. 73 - 94.
XIX век в отличие от XVIII не стал в России "веком женщин", примеры участия дам в высокой политике крайне редки и ограничены узкими временными рамками. Указ императора Павла I от 5 апреля 1797 г. положил конец политическому матриархату в России. Ни в эпоху Александра I, ни в период правления его брата - Николая I случаев женского политического подвижничества не замечено. Как супруги, так и фаворитки первых лиц империи строго следовали рамкам установившихся обычаев и традиций, не выходя за пределы законодательных и моральных канонов и представлений. И все же российская история XIX в. - века политиков-мужчин - дала редкий, и от этого еще более заслуживающий внимания, пример активного, хотя и негласного, вмешательства в политические процессы рубежа 1850-х-1860-х годов, одного из членов императорской фамилии, тетки Александра II - великой княгини Елены Павловны. Образ этой умной, образованной, энергичной женщины может стать, но пока не стал, предметом специального исторического исследования.

Портрет 1824 г. С. Шерадам

Елена Павловна с дочерью Марией. К. Брюллов, 1830

Портрет 1862, Ф. Ксавье

Фото 1860-х
Дочь принца Павла-Карла-Фридриха-Августа Вюртембергского и его супруги Екатерины-Шарлотты, урожденной принцессы Саксен-Альтенбургской, 16-летняя принцесса Фредерика-Шарлотта-Мария (родилась 28 декабря 1806 г., по новому стилю - 9 января 1807 г. в Штутгарте)1 прибыла в Россию 30 сентября 1823 г. в качестве нареченной невесты младшего сына Павла I великого князя Михаила Павловича. Сведения о предыдущей жизни будущей великой княгини скудны и неполны. Вюртембергский король Вильгельм I, старший брат отца принцессы Фредерики-Шарлотты, вступил на престол в 1816 г. в возрасте 35 лет. В браке с великой княгиней Екатериной Павловной, четвертой дочерью Павла I, у него росли две дочери, однако сына не было. Между тем по вюртембергскому законодательству (впрочем, как и по российскому) исключалось наследование престола по женской линии, и в случае смерти Вильгельма королевский престол должен был перейти к его брату Павлу, у которого было два сына и две дочери. Сам же принц Павел склонности к государственным делам не испытывал, отдавая предпочтение общественным удовольствиям и увеселениям. Чопорный двор вюртембергской королевской семьи ему претил, с братом он не ладил; после очередной размолвки с Вильгельмом принц Павел оставил Штутгарт и поселился в Париже.
По приезде в Париж он отдал сыновей в лицей, а дочерей - в пансион известной писательницы госпожи Кампан. В пансионе, куда были помещены принцессы, воспитывались дочери наполеоновского генерала графа Вальтера. Вальтеры были в близком родстве со знаменитым ученым-натуралистом Жоржем Кювье. Девицы Вальтер подружились с принцессами и свободное время проводили вместе с ними. Часто в праздничные дни они приглашались в Кювье, который в роли замечательного экскурсовода знакомил их со своей богатейшей коллекцией флоры и фауны. Именитый ученый особенно полюбил принцессу Фредерику-Шарлотту, которая живостью ума и сердечной простотой привораживала к себе всех окружавших ее людей. Продолжительные беседы с ученым во многом способствовали развитию от природы даровитой и любознательной принцессы. Павел редко уделял внимание детям, его эксцентрические выходки пугали домочадцев. Зная, что Фредерика-Шарлотта страшно боится мышей, "любящий" отец, по свидетельству одной из сестер Вальтер, приказал слугам набрать целый мешок мышей и, не предупредив дочь, велел высыпать их на пол. Упавшую в обморок принцессу с трудом привели в чувство. Принц Павел продолжал жить в Париже и после вступление его дочери в брак с великим князем Михаилом Павловичем, получая вплоть до своей смерти, последовавшей в 1852 г., немалую субсидию от русского двора. Благополучно разрешился династический кризис и в Вюртемберге. После кончины в 1818 г. Екатерины Павловны Вильгельм I вступил в третий брак с герцогиней Вюртембергской Полиной-Луизой-Терезой, которая в 1823 г. родила ему долгожданного сына - Карла2.
Став супругой брата будущего императора Николая I и приняв православие, немецкая принцесса получила имя Елена Павловна. "Личико у нее премилое, - писал в письме к своей дочери сенатор Ю. А. Нелединский-Мелецкий, - и таким, конечно, всякому покажется, потому что имеет черты правильные, свежесть розана, взгляд живой, вид ласковый; ростом она невелика и еще не совсем сложилась. Одним словом, очень приятно на нее смотреть и слышать ее непринужденный разговор". Позднее нидерландский полковник Фридрих Гагерн, находившийся в свите голландского принца Александра, посетившего Россию в 1839 г., был очарован внешностью Елены Павловны: "Великая княгиня... была очень красива, даже, можно сказать, красива теперь"3.
Воспитанная в парижском пансионе и проведшая основную часть своей жизни в тихой германской глуши, великая княгиня не была избалована; пышный петербургский двор, в который она попала, разительно отличался от ее прошлого скромного жилища. Тем не менее вхождение в круг петербургских небожителей прошло довольно быстро и успешно. Характер немецкой принцессы оказался сильным и основательным, а ее врожденное хладнокровие помогло ей в кратчайший срок преодолеть огромную пропасть между Вюртембергом и Петербургом. Россия очаровала юную немку. Она тут же занялась изучением своей новой Родины, сама изучила русский язык и освоила грамматику, прочла историю Н. М. Карамзина в подлиннике и хотя до конца жизни плохо владела русским языком, но уже с первых своих появлений в петербургском свете могла изъясняться с придворными, не умевшими говорить на иностранных языках (придворный этикет того времени требовал безукоризненного знания французского языка. - А. Ш.)"4. Подобно Екатерине Великой, она хотела быть в России русской.
Оказавшись в Петербурге, Елена Павловна сразу же сумела понравиться придворному обществу, найти с каждым человеком общий язык и общие интересы. Карамзин, представленный ей во время одного из приемов, был явно польщен, услышав из уст столь юной особы: "Ваше сочинение мне известно, и не думайте, чтоб я читала его только в переводе, я читала его также по-русски". Во время первой же своей встречи с министром духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицыным она чрезвычайно поразила известного сановника своей осведомленностью в делах его ведомства: "Я вам весьма обязана за ту быстроту, с которой мне сменяли подставы на каждой станции". Бывший свидетелем их разговора, Ю. А. Нелединский-Мелецкий вспоминал: "Это меня более всего удивило. Видите ли, как она все подробно разведала и обдумала? Довольно бы затвердить, что князь Голицын министр духовных дел и народного просвещения, нет! Она узнала, что и почты его ведомства... Умница редкая, все в этом согласны. Но, говорят, кроме ума, она имеет самый зрелый рассудок, и были примеры решительной ее твердости и в 16 лет... Это нечто чудесное". "Всех без изъятия она пленила", - писал все тот же Нелединский-Мелецкий. Подобное мнение о юной принцессе разделялось практически всеми. "Она как феномен, - писал о начальном периоде пребывания ее в России известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, - обратила на себя внимание всех и более месяца составляла предмет общих разговоров; я не видел ни одного человека из представленных ей, который бы не отзывался с восхищением об уме ее, о сведениях ее и о любезности... Смотря на нее, я воображал, что Екатерина II, вероятно, поступала таким же образом, когда привезена была ко двору Елизаветы Петровны"5.
Супруга брата императора не была чужда внешнего блеска и роскоши, двор ее был поистине царским. Она любила празднества с их блеском и пестротою, находила удовольствие в сутолоке нарядной толпы6. Французский путешественник Астольф де Кюстин, автор знаменитой книги "Россия в 1839 году", оставил блестящее описание одного из таких праздников, проходивших в Михайловском дворце: "Внешний фасад Михайловского дворца со стороны сада украшен во всю длину итальянским портиком. Вчера воспользовались 26-градусной жарой, чтобы эффектно иллюминировать колоннаду галереи группами оригинальных лампионов: они были сделаны из бумаги в форме тюльпанов, лир, ваз. Это было ново и довольно красиво. Великая княгиня Елена для каждого устраиваемого ею празднества придумывает, как мне передавали, что-нибудь новое, оригинальное, никому не знакомое. И на этот раз свет отдельных групп цветных лампионов живописно отражался на колоннах дворца и на деревьях сада, в глубине которого несколько военных оркестров исполняли симфоническую музыку. Большая галерея, предназначенная для танцев, была декорирована с исключительной роскошью. Полторы тысячи кадок и горшков с редчайшими цветами образовали благоухающий боскет. В конце залы, в густой тени экзотических растений, виднелся бассейн, из которого беспрерывно вырывалась струя фонтана. Брызги воды, освещенные яркими огнями, сверкали, как алмазные пылинки, и освежали воздух... Невольно грезилось наяву - так все кругом дышало не только роскошью, но и поэзией. Блеск волшебной залы во сто крат увеличивался благодаря обилию огромных зеркал, каких я нигде ранее не видел. Эти зеркала, охваченные золочеными рамами, закрывали широкие простенки между окнами, заполняли также противоположную сторону залы, занимающей в длину почти половину всего дворца, и отражали свет бесчисленного количества свечей, горевших в богатейших люстрах. Трудно себе представить великолепие этой картины. Совершенно терялось представление о том, где ты находишься. Исчезли всякие границы, все было полно света, золота, цветов, отражений и чарующей, волшебной иллюзии. Движение толпы и сама толпа увеличивались до бесконечности, каждое лицо становилось сотней лиц. Этот дворец как бы создан для празднеств"7. Среди приглашаемых на эти вечера были не только представители столичной знати, здесь высоко ценились личные достоинства каждого гостя, к какой бы среде он ни принадлежал. Либеральные поступки такого рода расходились с бытовавшими тогда нормами придворной моды, но великая княгиня с достоинством переносила раздававшиеся в свой адрес порицания и кривотолки.
Современники отмечали ее страсть к музыке; ее двор всегда был приютом для иностранных и русских музыкантов и певцов; в Петербурге, в Москве, в Ницце, в Карлсбаде, где бы она ни была, ее пребывание сопровождалось концертами и музыкальными вечерами. Но те же современники отмечали и другое - необыкновенную разносторонность интересов великой княгини: "Все ее интересовало, она всех знала, все понимала, всему сочувствовала". Не было такой проблемы или вопроса, в который бы она при случае не попыталась вникнуть. По выражению В. Одоевского, "она вечно училась чему-нибудь". Известный государственный деятель граф П. Д. Киселев писал: "Выданная весьма молодою замуж, она не переставала изучать науки и быть в сношениях со знаменитостями, которые приезжали в Петербург, или которых она встречала во время своих путешествий за границею, или внутри России. Разговор ее с людьми сколько-нибудь замечательными никогда не был пустым или вздорным; она обращалась к ним с вопросами полными ума и приличия, вопросами, которые просвещали ее и льстили ее собеседнику. Все после аудиенции у нее удивлялись ее познаниям и подробностям, которые она хотела знать". Строгий ум Елены Павловны и особенности ее мышления придавали многим, иногда, казалось бы, мимолетным, интересам характер серьезных занятий8.
Она следила за новинками русской литературы и была большой поклонницей таланта Н. В. Гоголя; ее внимание привлекали споры славянофилов с западниками, господствовавшие в литературе 1840-х годов. Ее занимали географические открытия. Ученые Лоде и Петерсон читали ей лекции по лесоводству и агрономии, акад. Ф. Ф. Брандт - по энтомологии, К. И. Арсеньев знакомил ее с новинками истории и статистики. Своими познаниями в финансах и в организации судопроизводства она поражала даже самых опытных специалистов; ее вопросы по богословию ставили в тупик самых образованных иерархов церкви. Однажды архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий после беседы с великой княгиней заехал к хорошо его знавшему графу Киселеву. Удрученный вид священнослужителя встревожил Киселева, с глубоким уважением относившегося к известному знатоку православия. Каково же было его удивление, когда он услышал от своего приятеля, "что он (Иннокентий. - А. Ш.) был удивлен и почти унижен признанием, что великая княгиня более, нежели он сам, знала историю и основания нашего православия. Она спрашивала меня о некоторых неясностях, которые она хотела разъяснить себе. Я был захвачен врасплох, и чтобы не ввести ее в заблуждение, я признался ей в этом и просил дозволения справиться и через несколько дней представить ей категорический ответ". Этот пример, по мнению Киселева, в числе многих других, явно доказывал способность великой княгини осваиваться со всем, что ей казалось полезным знать. "Сегодня она спрашивает епископа, завтра будет делать то же с агрономом или с другим специалистом, чтобы узнать или дополнить то, что она знает поверхностно"9.
Пользуясь любым случаем, любой представлявшейся возможностью, великая княгиня черпала сведения не только из книг, но и из разговоров, постоянно вращаясь в ученых кругах. Своим широким и разносторонним образованием она с успехом пользовалась в отношениях с людьми, искусно подчиняя их своему влиянию. Она всегда знала, с кем, о чем и как говорить: со священнослужителями она беседовала о церковных вопросах, с финансистами - о финансах, с героем Карса (генералом Н. Н. Муравьевым-Карским.) - о Хиве и о завоевании Индии, с молодежью - о своем внимании к новым веяниям, с мужем - о солдатах10.
Для великой княгини не было неинтересных людей и скучных собеседников. Наставляя графиню А. Д. Блудову, она учила ее: "Маленький круг делает большой вред; он суживает горизонт, он развивает предрассудки; из твердости правил он зарождает упрямство. Для сердца нужно водиться только с друзьями, но для ума нужны элементы новые, нужно противоречие. Надобно знать, что делается и вне вашего дома. Поверьте, нет такого тупого или невежественного человека, от которого бы нельзя было узнать чего-нибудь полезного, если хочешь дать себе труд поучиться". "С каждым умела она найти предмет разговора, - вспоминал князь Д. А. Оболенский, - и притом с таким тактом находила всегда живую струнку своего собеседника, что тот невольно выносил самое отрадное впечатление и горделиво относил оказанное ему внимание личному своему достоинству. Этой чисто женской способностью, как будто мимоходом, намекнуть человеку, что он ею замечен, обладала великая княгиня в высшей степени". Д. А. Милютин (в 1861 - 1881 гг. военный министр в правительстве Александра II) отмечал: "Всякий чувствовал себя в ее обществе, как говорится, свободно, непринужденно". Она умела заставлять высказываться и быть откровенными. Известный славянофил А. И. Кошелев так резюмировал свои впечатления о встрече с царственной особой: "Не могу не сказать, что она... поразила меня и своим умом, и своею ловкостью; и тем она произвела на меня самое сильное и для нее самое выгодное впечатление. Взгляд ее на дела был поистине государственный".
Сочетание рассудочности и ума с горячностью и пылом, характерные для великой княгини, давало в ее руки сильное оружие в отношениях с людьми. Она имела свойство увлекаться, бросалась в дело с характерным для нее темпераментом, не знала и не хотела знать препятствий, верила и всегда хотела верить в успех. Но при всем при этом бурные порывы своей энергичной натуры вполне могла подчинять здравому рассудку. Это сочетание сильного ума с живостью и способностью увлекаться отмечала графиня Блудова: "У нее ум мужской, а душа женская"11.
Однако долгое время великая княгиня не имела возможностей для проявления своих способностей. Ее честолюбие, страсть к власти не находили практического применения. Официальное положение Елены Павловны как супруги Михаила Павловича оттесняло ее на второй план и не позволяло развернуться всем ее блестящим дарованиям. В течение первых семи лет Елена Павловна и ее супруг по старшинству семейной иерархии занимали лишь пятое место. Благоговея перед Александром I, младшие братья - Николай и Михаил - называли его "батюшкою", беспрекословно повинуясь его повелениям как повелениям Монарха и родного отца. При этом, в чисто внутрисемейных делах, император неизменно признавал старшинство вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Вслед за ними следовал цесаревич Константин Павлович, неизменно покровительствовавший Михаилу Павловичу. Четвертое место по старшинству неоспоримо принадлежало великому князю Николаю Павловичу, тогда уже тайно нареченному преемником Александра I. Михаил Павлович никогда не забывал о своем положении в императорской фамилии. Всенародно, и в обществе, в самом тесном семейном кругу, великий князь оказывал императору (вначале- Александру I, а после его кончины - Николаю I) троякое уважение: как верноподданный - государю, как подчиненный - начальнику, как младший- старшему. Строгий блюститель служебной субординации, Михаил Павлович никогда не позволял себе никакой фамильярности по отношению к старшим братьям. Во все продолжение своей жизни и долговременной службы он ни разу не позволил себе назвать старших братьев, даже заочно, уменьшительными именами. Этого же правила неуклонно придерживалась и его супруга, всегда почтительная и покорная перед старшими членами царской семьи.
Последовавшая в ноябре 1825 г. кончина императора Александра I, а в октябре 1828 г. смерть жены Павла I императрицы Марии Федоровны, наконец, неожиданная кончина от холеры в июне 1831 г. Константина Павловича существенно изменили всю придворную субординацию. Отныне Михаил Павлович и его супруга поднялись на вторую ступень семейной иерархии. Заметно увеличился круг общественной и благотворительной деятельности великой княгини. Этому в немалой степени способствовало и духовное завещание императрицы Марии Федоровны, назвавшей именно Елену Павловну своей преемницей в деле попечительства благотворительных заведений.
Завещание Марии Федоровны, несомненно, свидетельствовало о том, как хорошо понимала и высоко ценила она душевные и деловые качества своей младшей невестки: "Я желаю, чтобы оба моих институты (Мариинский и Повивальный) управлялись с тою же заботливостью и вниманием, как при мне, и поэтому прошу сына моего (императора Николая Павловича) поручить управление ими невестке моей, супруге великого князя Михаила; я убеждена, что в таком случае они всегда будут процветать и приносить пользу государству. Зная твердость и доброту ее характера, я вполне уверена, что она отнесется к этой обязанности с должным вниманием и заботливостью"12. В течение 45 лет, до самой своей кончины, Елена Павловна строго и неукоснительно следовала завещанию Марии Федоровны. Посещая вверенные ей учреждения, великая княгиня являлась для их обитательниц не только доброй матерью и сострадательной женщиной, но и заботливой хозяйкой. Она внимательно изучила порядок деятельности своих заведений, функции внутренней администрации, порядок финансирования институтов. Для всех и каждого - от служанки до начальницы - добрая, приветливая великая княгиня находила слова ласки и одобрения, при этом провинившиеся покорно сносили неприятные замечания и упреки.
Семейная жизнь Елены Павловны не удалась. Младший сын Павла I - великий князь Михаил Павлович, страстный поклонник военной службы, женился поздно. В то время, как император Александр I женился 15-ти лет, цесаревич Константин - 17-ти, великий князь Николай - 19-ти, Михаил Павлович - на 27-ом году жизни. Строгий, взыскательный по службе, порой грубый, он одним своим видом (впрочем, как и император Николай I) наводил страх на своих подчиненных. Известно, что императрица Мария Федоровна, видя склонность младших сыновей к военным вопросам, пыталась приобщить их к гражданским занятиям. Когда в 1817 г. 19-летний Михаил Павлович готовился предпринять ознакомительное путешествие по России, императрица наставляла приставленного к нему "дядьку" - генерал-лейтенанта И. Ф. Паскевича, чтобы Михаил Павлович "более занимался гражданской частью и елико возможно менее военною". "Я знаю, - сказала императрица, - что у него есть особое расположение к фронту, но ты старайся внушить ему, что это хорошо, но гораздо существеннее узнать быт государства"13. Мария Федоровна не переставала бороться с врожденными наклонностями своих сыновей, но ее просьбы и настойчивые требования ни к чему не привели: заботливой матери не удалось искоренить особое расположение к военным занятиям в Николае Павловиче, а еще менее - в Михаиле Павловиче.
Императору самому впоследствии приходилось неоднократно обращаться внимание на грубость, вспыльчивость, жестокость обращения Михаила Павловича со своими подчиненными. Когда 8 ноября 1826 г. великий князь был назначен командующим гвардейским корпусом, то уже буквально в первые дни императору пришлось сдерживать порывы необузданной вспыльчивости и горячности брата, чье чрезвычайно строгое и до мелочности требовательное командование сразу же восстановило против него весь офицерский состав. В переписке генерал-адъютанта, шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа сохранились следы этих столкновений и его личного вмешательства в конфликт в целях разрешения возникавших при участии великого князя столкновений. "Начиная с некоторого времени, - писал Бенкендорф, - жалобы на мелочную требовательность и строгость великого князя Михаила возросли до такой степени, что это стало казаться тревожным... Мне приказали (император. - А. Ш.) переговорить с великим князем; сцена должна была быть преисполнена волнения и тягостна для меня и огорчительна для государя; в результате оказалось, что вот уже 4 дня, как его высочество сделался неузнаваемым; он вежлив, приветлив, одним словом, такой, каким он должен быть постоянно, а я, быть может, навсегда поссорился с ним". Но, к сожалению, подобное затишье продолжалось обыкновенно недолго, и жалобы возобновлялись по-прежнему. Вконец растерявшийся император даже был вынужден поделиться с Бенкендорфом: "Больно читать, ей-богу, не знаю, чем помочь, ибо ни убеждения, ни приказания, ни просьбы не помогают, - что делать?"14.
Будучи с 1828 по 1849 г. владельцем оставленного ему после смерти Марии Федоровны Павловска, великий князь, не уступая в этом отцу, превратил его в великолепный полигон для военных экзерциций. Современники вспоминали: "На обширном поле, за зверинцем, происходили ежедневные учения кавалеристов; в воскресные и праздничные дни, во время пребывания великого князя в Павловске, на дворцовой площадке бывали разводы. Бывали случаи военных смотров даже в "тронной зале" Большого дворца, зимою, причем паркет застилался помостом из досок и ставились железные временные печи. Случалось, что весь мирный городок Павловск делался ареною маневров; тогда с утра до ночи отряды кавалерии и пехоты то рассыпались по городу, - грохотал ружейный огонь, гремели пушки, то войска сдвигались сплошными массами, проходя через Павловск, обороняя его как ключ позиции, либо атакуя его или, наконец, после боя, располагаясь в нем бивуаками"15.
Вместе с тем Михаил Павлович показал себя заботливым и рачительным хозяином. Именно в его управление Павловск преобразовался в хорошо устроенный, уютный городок, став любимым местом для загородных гуляний петербуржцев, из года в год, в течение весны и лета, регулярно любовавшихся его видами и красотами. Местные крестьяне, неоднократно обращаясь за помощью к великому князю, неизменно находили взаимопонимание. Так, в мае 1845 г. крестьянам Выскатской волости, пострадавшим от неурожая и падежа скота, по велению владельца Павловска было выдано безвозвратно 8500 руб. серебром на покупку лошадей и семян для посева16.
Будучи знатоком военного дела, не только не уступавшим, но и превосходившим в некоторых областях своего брата Николая, великий князь, в силу своих личных качеств, не пользовался должным авторитетом в армии. Его терпели как брата императора, но не любили. Облеченный званием генерал-фельдцейхмейстера со дня рождения, Михаил Павлович фактически вступил в управление артиллерийским ведомством в 1819 году. Он способствовал проведению целого ряда преобразований и улучшений в армии, особенно в артиллерии и инженерной части. Великий князь был членом следственной комиссии по делу о декабристах (1826 г.); генерал-инспектором по инженерной части (1825 г.); присутствующим в Государственном совете (с 1826 г.) и в Сенате (с 1834 г.); главным начальником Пажеского и всех сухопутных кадетских корпусов и кадетского полка (с 1831 г.). Михаил Павлович был, несомненно, храбр, смел, умел отличиться в бою. В 16 -летнем возрасте он уже участвовал в военных действиях против Наполеона. Гвардейский корпус под его командованием прекрасно зарекомендовал себя в период русско-турецкой войны 1828 - 1829 гг., а сам командир был награжден орденом святого Георгия 2-й степени, при взятии крепости Браилов. В 1830 - 1831 гг. великий князь, при подавлении Польского восстания, отличился при штурме Варшавы17.
И вот этот непростой, не очень приятный в обращении, с манерами плохо воспитанного холостяка человек, даже не пытавшийся скрывать огрехи своего образования и воспитания, достался племяннице вюртембергского короля. Юная принцесса была поражена холодностью великого князя, но с достоинством и сдержанностью приняла этот удар судьбы. Известная отчужденность, которая была присуща великому князю вначале по отношению к невесте, а потом и к жене, была заметна для всех. В немалой степени на его отношение к супруге повлиял Константин Павлович, который после неудачного брака с великой княгиней Анной Федоровной (Юлией-Генриеттой-Ульрикой, принцессой Саксен-Заафельд-Кобургской) возненавидел всех немецких принцесс. Михаил Павлович боготворил цесаревича Константина, чрезвычайно тепло и дружественно к нему относился и Константин Павлович: их отношения при значительной разности лет были, скорее, отношениями нежного отца к почтительному сыну. "Видишь ли, Михаил, - сказал он ему однажды, готовясь к встрече с великим князем Николаем Павловичем, - с тобою мы по-домашнему, а когда я жду брата Николая, мне все кажется, будто готовлюсь встретить государя"18.
Государственные браки не заключаются на небесах, у них другая природа и другое предназначение. Михаил Павлович примирился с браком и "простил ей (Елене Павловне. - А. Ш.), что она была выбрана ему в жены, тем дело и кончилось". Все ее качества, "кажется, не оценены ее мужем, - писала в феврале 1824 г. дружившая с ней императрица Елизавета Алексеевна. - Надо надеяться, что при настойчивости с ее стороны время изменит эти грустные отношения". Поведение Михаила Павловича шокировало даже его братьев. Узнав великую княгиню поближе, Константин Павлович писал в 1828 г.: "Положение (Елены Павловны) позорно и оскорбительно для женского самолюбия и для той деликатности, которая, вообще, особенно свойственна женщинам. Это потерянная женщина, если ложное положение, в котором она находится, не изменится". Великая княгиня болезненно воспринимала свое положение, "она временами почти граничила с отчаянием". "Я не предвижу возможного улучшения, - подмечал в том же году Николай I,- так как я не предвижу какого-либо конца, пока причины существуют и должны существовать благодаря природному характеру лиц; это очень прискорбно". В дальнейшем отношения между супругами стали более лояльными, по крайней мере, при дворе и в обществе, хотя особой теплоты по отношению друг к другу они так никогда и не испытывали19.
В течение 25 -летнего брака у Михаила Павловича и Елены Павловны родились пятеро дочерей: Мария (1825 - 1846 гг.); Елизавета (1826 - 1845 гг.), Екатерина (1827 - 1894 гг.), вышедшая замуж за герцога Мекленбург-Стрелицкого Георга и родившая дочь Елену и двух сыновей: Георга и Карла; Александра (1831 - 1832 гг.) и Анна (1834 - 1836 гг.). Предоставив воспитание дочерей супруге, Михаил Павлович тем не менее ввел в их учебную программу один из элементов военных знаний, мотивируя это тем, что каждая из его дочерей, как, впрочем, и супруга, были шефами кавалерийских полков. Полушутя, полусерьезно его высочество знакомил великих княжон с кавалерийскими и пехотными сигналами на горне и на барабане. Твердое знание юными княжнами этих сигналов подавало иногда их родителю повод для еще большей требовательности по отношению к офицерам, делавшим ошибки в этой азбуке строевой службы. Случалось, что великий князь, строго выговорив провинившемуся и объявив ему арест, привозил его с собою в Михайловский дворец и, пригласив в зал великих княжон, заставлял горниста с дворцовой гауптвахты играть на выдержку два-три сигнала, и одна из княжон безошибочно объясняла их значение. "Вот, сударь мой, - говорил тогда великий князь сконфуженному гвардейцу, - мои дочери, дети, малютки знают сигналы, которые, как видно, вам совсем не знакомы, а потому-с милости прошу отправиться на гауптвахту"20.
Елену Павловну и ее мужа рано постигло родительское горе. Потеря младших дочерей Александры и Анны в 1832 и 1836 гг. серьезно подорвала здоровье великой княгини. С этого времени она часто выезжала за границу на лечение, особенно в Ниццу, Карлсбад, Остенде, Рагац, климат которых более подходил ее расстроенному здоровью. Еще большим горем для нее стала смерть старших дочерей. 16 января 1845 г. в Висбадене скончалась княжна Елизавета, только что ставшая женой (в 1844 г.) герцога Нассауского Адольфа. В следующем году, 7 ноября 1846 г., последовал новый удар - не стало старшей дочери Марии. В память усопших дочерей великая княгиня основала "Елисаветинскую" клиническую больницу для малолетних детей и приют "Елисаветы и Марии" в Петербурге, точно такой же приют открылся в Павловске.
Николай I любил своего брата, был неизменно с ним приветлив, заботлив, внимателен. Но это расположение вряд ли распространялось за пределы царской фамилии. В государственных делах Николай предпочитал обходиться без младшего брата: он председательствовал во всевозможных комитетах, но ни одна из этих должностей не имела какого-либо серьезного государственного значения. По сути дела, заметное влияние великого князя не простиралось дальше вопросов военной формы и покроя солдатского платья, которые он знал едва ли не лучше своего венценосного брата. Во всех государственных и семейных делах Михаил Павлович неизменно следовал за Николаем I. "Могу только в одном тебя уверить, что покуда я жив и во мне хоть малейшая сила, они (т. е. жизнь и сила) будут посвящены служить тебе верой и правдой", - писал он императору в 1837 году. Всей своей жизнью он и являл подданным Николая "пример, указание... служить до последнего истощения сил, не ослабевая в усердии и деятельности" 21. По отношению к императору он выработал определенный стиль поведения, граничивший с самоуничижением: "Это величайший царедворец в России; в обществе можно всегда видеть, как он, согнувшись в три погибели, разговаривает с братом с показной почтительностью". Он и научился себя ценить исключительно с точки зрения своей служебной годности. "Раз я слышал на одном балу, - писал один из современников, - как он сказал с сожалением: "Все мои товарищи обогнали меня по службе". Жизнь и деятельность великого князя вполне укладывались в известную формулу поведения: "В России все, женщины, дети, слуги, родственники, фавориты, все следуют за императорским вихрем, улыбаясь до смерти; чем ближе человек находится к этому светилу всех помыслов, тем больше он невольник"22.
Великая княгиня была слишком умна, чтобы не видеть своего постоянно возраставшего превосходства над мужем. Их взгляды на жизнь, их умственные интересы существенно разнились. Духовные запросы Елены Павловны не могли встретить взаимопонимания у мужа, который "ничего ни письменного, ни печатного с малолетства не любил, а из музыкальных инструментов понимал только барабан и презирал занятия искусствами"23. Со своей стороны, великая княгиня, принужденная интересоваться военными занятиями своего супруга, не чувствовала к ним никакого интереса и не скрывала этого от окружающих. Взаимное отчуждение между супругами, особенно в последние годы жизни Михаила Павловича, ни для кого не было секретом. Князь П. В. Долгоруков сообщал в "Петербургских очерках", что Михаил Павлович "беспрестанно ссорился с нею (Еленой Павловной. - А. Ш.), и на вопрос одного из своих адъютантов: "Ваше высочество будет праздновать годовщину двадцатипятилетия своей свадьбы?" он отвечал: "Нет, любезный, я подожду еще пять лет и тогда отпраздную годовщину моей тридцатилетней войны"24. При дворе ценили ум великой княгини, но лишь поскольку это было необходимо для придания известного интеллектуального блеска императорской фамилии и в представительских целях. "Елена - это ученый нашей семьи, - говорил про нее Николай I графу Киселеву. - Я к ней отсылаю европейских путешественников; в последний раз это был Кюстин, который завел со мною разговор об истории православной церкви, я тотчас отправил его к Елене, которая расскажет ему более, чем он сам знает". После встречи с Еленой Павловной Астольф де Кюстин вполне согласился с распространенным мнением о великой княгине как "одной из выдающихся женщин Европы"25. В императорской семье она стояла особняком.
Еще в 1840-е годы в Михайловском дворце, под "фирмою" княжны Е. Львовой (гофмейстерина Елены Павловны) и при непосредственном участии великой княгини и ее дочери Екатерины был создан кружок молодежи, впоследствии развившийся в блестящий салон, игравший выдающуюся роль в интеллектуальной и культурной жизни северной столицы. Летом 1846 г. на одном из таких вечеров великой княгине был представлен будущий деятель крестьянской реформы Н. А. Милютин. Появлялся на "четвергах" (встречи обыкновенно проходили по четвергам) и сам Михаил Павлович "с сигарою во рту и с громадной собакой", "много шутил и острил", а затем садился за партию в шахматы с одной из дам26. Вечера у княжны Львовой давали возможность великой княгине хотя бы несколько расширить те придворные рамки, в которые она изначально была поставлена.
Внезапная смерть Михаила Павловича в 1849 г. произвела большие перемены в судьбе Елены Павловны. 12 августа 1849 г. во время учений 7-й легкой кавалерийской дивизии на Мокотовском поле под Варшавой Михаила Павловича разбил паралич. 28 августа великого князя не стало. Елена Павловна с дочерью Екатериной, "проведя последние дни у постели умирающего, который узнал их и очень был обрадован, выдержали это тяжкое время с удивительною твердостью и покорностью воле божьей; но вместе с тем, с печалью, которая ни с чем сравниться не может", - писал очевидец прощания с покойным братом императора дежурный штаб-офицер Ф. И. Горемыкин27.
После кончины великого князя Михайловский дворец преобразился: он сделался средоточием всего интеллигентного общества: "все именитое и выдающееся в обществе" съезжалось теперь на вечера к великой княгине, по воспоминаниям современников, они "представляли собою явление совершенно новое и небывалое"28. Благодаря этим регулярным встречам Елена Павловна постепенно приобрела немалый политический вес в придворных кругах и в обществе.
Крымская война открыла известный простор для жаждущей деятельности великой княгини. Со свойственной ей энергией и деловитостью она принялась за организацию медицинской помощи посредством создания отрядов сестер милосердия в воюющих войсках. К этой работе были привлечены лучшие врачебные силы, включая знаменитого хирурга Н. И. Пирогова. Елена Павловна вообще сыграла немаловажную роль в судьбе этого удивительного человека.
В 1847 г. Пирогов был командирован на Кавказ для оказания мер по устройству военно-полевой медицины. Девять месяцев, проведенных в труднейших условиях, дали ему неоценимый опыт в области применения новых хирургических способов спасения раненых. Возвратившись в Петербург, Николай Иванович был принят военным министром Чернышевым. Пирогов был буквально "потрясен" министерской оценкой его самоотверженной работы. Сиятельный сановник начал с того, что грубо указал ему на несоблюдение формы и кончил тем, что приказал ему отправиться в Медико-хирургическую академию (место службы хирурга), где его ожидало объявление строгого выговора, сделанное по приказанию Чернышева. Об этом эпизоде Пирогов вспоминал в письме к баронессе Э. Ф. Раден от 27 февраля 1876 г.: "Утомленный мучительными трудами, в нервном возбуждении от результата своих испытаний на поле битвы, я велел о себе доложить военному министру, почти тотчас по своем приезде, и не обратил внимание, в каком платье я к нему явился. За это я должен был выслушать резкий выговор насчет моего нерадения к установленной форме от г. Анненкова (тогдашнего начальника Медико-хирургической академии). Я так был рассержен, что со мной приключился истерический припадок, с слезами и рыданиями; я теперь сознаюсь в своей слабости"29. Но тогда Пирогов был в полном отчаянии, решив выйти в отставку и уехать навсегда за границу. Потеря выдающегося хирурга стала бы невосполнимой утратой для отечественной медицинской науки.
Слух о том, как Чернышев приструнил "проворного резаку", быстро распространился по Петербургу. Дошел он и до Елены Павловны, которая не знала Пирогова лично. Николай Иванович был приглашен в Михайловский дворец на встречу с великой княгиней. Этот визит к Елене Павловне знаменитый хирург запомнил на всю жизнь. "Великая княгиня возвратила мне бодрость духа, - писал он впоследствии, - она совершенно успокоила меня и выразила своей любознательностью уважение к знанию, входила в подробности моих занятий на Кавказе, интересовалась результатами анестизаций на поле сражения. Ее обращение со мною заставило меня устыдиться моей минутной слабости и посмотреть на бестактность моего начальства как на своевольную грубость лакея"30.
Когда над Россией разразилась "травматическая эпидемия" (как называл войну Н. И. Пирогов), он обратился к начальству с просьбой отправить его в действующую армию. Отклика не последовало. Устав ждать, потеряв терпение, Пирогов решился написать Елене Павловне, и она немедленно приняла его. "Она мне тотчас объявила, - писал он баронессе Раден, - что взяла на свою ответственность разрешение моей просьбы, - и тут же объяснила свой гигантский план основать организованную женскую помощь больным и раненым на поле битвы, предложив мне самому избрать медицинский персонал и взять управление всего дела. Никогда я не видел великую княгиню в таком тревожном состоянии духа, как в этот день, в эту памятную для меня аудиенцию. Со слезами на глазах и с разгоревшимся лицом она несколько раз вскакивала со своего места, как будто бессознательно прохаживалась большими шагами по комнате и говорила громким голосом: "И зачем вы ранее не обратились ко мне, давно бы ваше желание было исполнено, и мой план тогда тоже давно бы состоялся... Как можно скорее приготовьтесь к отъезду... времени терять не следует" 31. Просьба Пирогова была незамедлительно удовлетворена. На другой день во время встречи с великой княгиней были обговорены конкретные детали создания женской службы - с перевязочными пунктами и подвижными лазаретами. Сам же Михайловский дворец был вскоре превращен в мастерскую белья и медицинских материалов.
Графиня Блудова оставила ценные воспоминания об участии великой княгини в оказании повсеместной помощи воюющим солдатам в Крыму: "Взявшись помочь раненым и больным, она позаботилась о том, чтоб все было доставление верно, и скоро и сохранно... Все отправления транспортов были... материально обеспечены, и нравственно, так сказать, застрахованы ее заботливыми распоряжениями... Госпитальные принадлежности уже не гнили и не залеживались на пути. Хины у нас было слишком мало. Великая княгиня воспользовалась своими сношениями за границей и через брата своего, принца Августа, выписала в это время громадное количество хины из Англии. Везде, где была потребность, она узнавала о лучшем способе удовлетворения и к этому способу прибегала с неутомимой деятельностью и умением. Все в ее дворце работали по ее примеру. Внизу тюки принимались, разбирались, уставлялись, распределялись; вверху у фрейлин - свои и посторонние шили, кроили, примеряли, делали образцы чепцов, передников, воротников для сестер, записывали их имена. В конторе, с раннего утра и до поздней ночи, принимали ответы. Посылали отзывы, писали условия с подрядчиками, с врачами, с аптекарями. У самой великой княгини являлись лица, нужные для этой новой деятельности, составлялся устав и инструкции для общины сестер милосердия Воздвижения Креста"32. В целях медицинской практики сестры милосердия прошли курс обучения при больницах, оказывая помощь при операциях и в последующем лечении.
Великая княгиня и сама нередко присутствовала и помогала при перевязках ампутированным больным, находя необходимые ободряющие слова, а порой и осуществляла финансовую поддержку пациентам.
Николай I, не сочувствовавший этой идее (его шокировала сама мысль о присутствии женщин в лагерях), был вынужден уступить энергичному напору своей невестки. "Октября 25-го 1854 г. был утвержден устав Крестовоздвиженской общины (сестер. - А. Ш.), 5 ноября после обедни растроганная великая княгиня сама надела каждой из первых 35-ти сестер крест на голубой ленте, а 6-го они уже уехали. За первым отрядом последовал ряд других, и так возникла первая в мире военная община сестер милосердия. В этом деле Россия имеет полное право гордиться своим почином. Тут не было обычного заимствования "последнего слова" с Запада - наоборот, Англия первая стала подражать нам, прислав под Севастополь недавно умершую мисс Найтингель, со своим отрядом", - вспоминал в своей речи на 100-летнем юбилее со дня рождения Н. И. Пирогова хорошо знавший его видный судебный деятель А. Ф. Кони33.
Кроме доктора Тарасова, который выехал с первым отрядом сестер и оставался в общине до конца войны, Елена Павловна послала ему на помощь еще пятерых опытных хирургов и врачей. В Севастополе сестер ожидал Пирогов, которому, помимо общих трудностей, связанных с постановкой нового дела, приходилось еще испытывать канцелярские придирки ближайшего начальства и явное недоброжелательство главнокомандующего А. С. Меншикова, встретившего Пирогова вопросом, не придется ли с прибытием сестер открыть отделение для лечения венерических больных. Можно себе представить, что должен был переживать Николай Иванович, встречаясь с этим "нерадивцем человеческого рода". Вклад Пирогова в излечение больных и раненых оказался огромным, за время осады Севастополя он вместе со своими помощниками сделал около 10 тыс. операций. Рядом с ним и подле него рука об руку работали сестры милосердия. Крестовоздвиженской общиной в историю Крымской войны вписано немало драматических страниц героической, на грани жизни и смерти, деятельности сестер милосердия, оказавших помощь тысячам раненых и умирающих солдат и офицеров. Через десять лет, в 1864 г., швейцарский общественный деятель А. Дюнан станет основателем Международного Красного Креста. Прототипом последнего и явилась первая в мире военная община сестер милосердия, основанная Еленой Павловной34.
Поражение в Крымской войне потрясло всю Россию. Боль и обиду за поруганное Отечество вместе со всем обществом разделяла и великая княгиня. К тому же, 18 февраля 1855 г. умер Николай I, бывший "ее искренним любящим другом". За несколько часов до своей кончины слабеющий император простился со всем семейством. Когда вошла Елена Павловна, он спокойно сказал ей, как будто при обыкновенном посещении: "Благодарю". Потом, возможно, вспомнив о потерянном брате и супруге Елены Павловны, прибавил: "Теперь и мне пришло время. Скажите моей сердечный поклон Кате (великой княгине Екатерине Михайловне. - А. Ш.), ей и ему (герцогу Георгию Мекленбург-Стрелицкому. - А. Ш.), им обоим"35.
Сложившиеся трагические обстоятельства, в силу которых Елена Павловна стала старейшим членом императорской фамилии, неопытность молодого монарха - ее племянника позволили ей занять достойное место в политической нише, стать своеобразным политическим маяком, на который ориентировались все либеральные силы русского общества. К концу Крымской кампании чувствовалась необходимость коренных реформ, "все самые важные вопросы носились, так сказать, в воздухе". По мере того, как неизбежность реформ становилась все более очевидной, салон великой княгини приобретал все больший авторитет. К Елене Павловне обращались со всевозможными предложениями, рассчитывая на ее помощь и влияние; через ее руки проходило множество всевозможных записок по самым разнообразным вопросам: о финансовых реформах, о судебных преобразованиях, преобразовании армии, проекты железных дорог, но подавляющая часть материалов касалась наиболее существенного и злободневного вопроса - крестьянского.
Необходимость покончить с таким многовековым злом, как крепостничество, была очевидна и для императорской семьи, особенно для Елены Павловны и разделявшего ее взгляды брата Александра II Константина Николаевича. Уже в начале 1856 г. в России было известно, что великая княгиня "стоит горой за это дело". Внимательно читая записки по крестьянскому делу, Елена Павловна достаточно быстро и детально ознакомилась с этой проблемой, впрочем, сама она как-то в беседе с императрицей Марией Александровной призналась: "Я всегда думала об эмансипации"36. Будучи обладательницей крупных поместий в Полтавской губ., великая княгиня с большой симпатией и интересом входила в нужды своих крестьян. Современники отмечали, что она проявляла в разговорах "такую обширность сведений о быте, верованиях и предрассудках нашего русского народа, что едва ли деревенские барыни-хозяйки имеют столько сведений о быте народном и в такой подробности". В записках того времени попадаются сведения, свидетельствующие о заботе, проявляемой великой княгиней по отношению к своим крестьянам. Известно, например, что в 1833 г., когда в Малороссии был неурожай, она деятельно заботилась о снабжении крестьян ее имений продовольствием37.
Вопрос об освобождении крепостных ее интересовал еще при Николае I. Когда группа тульских дворян в 1847 г. составляла проект освобождения крестьян, Елена Павловна не только была об этом осведомлена, но и удостоила "милостивой и откровенной беседы более двух часов" одного из авторов проекта - помещика Мяснова. Естественно, что многочисленные записки по крестьянскому вопросу, имевшие хождение в середине 1850-х годов при дворе и в обществе, еще более утвердили великую княгиню в правильности ее суждений. Особый интерес у нее вызвала записка известного либерала К. Д. Кавелина. К моменту, когда в официальных кругах только вырабатывалось определенное мнение по "современному вопросу", Елена Павловна, как ей казалось, уже не только представляла суть дела, но и была готова реализовать его в практической деятельности.
Желая сдвинуть этот вопрос с мертвой точки, Елена Павловна задумала освободить крестьян своего полтавского имения Карловка (имение насчитывало 12 селений, в которых проживало 7392 души мужского пола и 7625 душ женского пола, обрабатывавших свыше 9 тыс. дес. земли). Однако не подкрепленное солидной аргументацией, а главное, определенным планом желание тетки императора не вызвало особого восторга ни у ее венценосного племянника, ни у графа Киселева, автора реформы управления государственной деревней 1837 - 1841 гг., ни у Н. А. Милютина, посоветовавшего ей "пока повременить со своим намерением", так как этот вопрос еще не вполне выяснен в законодательной работе38. "Как много стоило Николаю Алексеевичу, - писала в своих записках М. А. Милютина, - в самом начале убедить великую княгиню не ограничиваться одним поспешным примером великодушия, не отпускать своих крестьян на волю одним росчерком пера, как ей сперва хотелось, но, определив их поземельное устройство, воспользоваться случаем, чтобы предложить правительству некоторые основные меры, которые могли бы со временем войти в общую программу реформы, - словом, вывести крестьянский вопрос сперва из области мечтаний и благородных фантазий, потом из сфер канцелярских тайн на тот честный, прямой, незыблемый законодательный путь, по которому ему следовало разрабатываться"39.
Тем не менее Милютин решился помочь своей высокой покровительнице, но, составляя записку на имя императора, попытался придать проблеме более общий характер, разработав "план действий для освобождения в Полтавской и смежных губерниях крестьян тех помещиков, которые сами того пожелают". В основе этого проекта лежала идея "совещания с благонамеренными помещиками", которая тогда имела хождение при дворе. При отсутствии обязательности участия в деле для помещиков все значение предполагаемых мер было исключительно нравственным, но никак не обязывающим. В марте 1856 г. великая княгиня представила этот план на утверждение императора и получила предварительное согласие на его осуществление. Не останавливаясь на этой стадии, великая княгиня поручила Милютину составить вторую, более обширную записку о детальном "устройстве отношений между помещиками и крестьянами", в которой вполне определенно уже проводился принцип полного освобождения крестьян с наделом посредством выкупной операции со стороны правительства и намечалась организация комитета из влиятельных помещиков Полтавской губернии40. Таким образом, из достаточно туманных представлений о "совещании с магнатами" вырастал вполне определенный план проведения реформы с участием губернских комитетов.
Записка Милютина, представленная царю великой княгиней 7 октября 1856 г., вызвала монаршее недоумение, ибо вместо акта личной благотворительности ему была предложена программа общегосударственного решения крестьянского вопроса. Ответ Александра II был предельно тактичен по отношению к великой княгине и максимально уклончив по отношению к ее новым предложениям. Текст ответа царя чрезвычайно любопытен, так как реально раскрывает состояние крестьянского вопроса осенью 1856 года. Поблагодарив Елену Павловну за желание "дать свободу крестьянам вашим", император был вынужден признать: "Не могу ныне положительно указать общих оснований для руководства вашего в сем случае". Последующее объяснение свидетельствовало о колебаниях верховной власти в определении программы отмены крепостного права, о нежелании государства взять на себя инициативную роль в решении крестьянского дела, которое так непосредственно и остро затрагивало положение высшего сословия и государственные интересы в целом: "Решение этого вопроса подчинено многим и различным условиям, которых значение может быть определено только опытом; и потому, не спеша начертанием общих законоположений для нового устройства многочисленнейшего сословия в государстве, я выжидаю, чтобы благомыслящие владельцы населенных имений сами высказали, в какой степени полагают они возможным улучшить участь своих крестьян на началах, для обеих сторон неотяготительных и человеколюбивых"41.
Великой княгине было дозволено ограничиться делами своего имения и соседних помещиков: "В сих видах я не только согласен, но желаю, чтобы некоторые избранные вами и одушевленные чувством общего блага помещики Полтавские или смежных губерний сбирались негласным образом под вашим покровительством для обсуждения и составления проекта тех правил, на которых они желают дать своим крестьянам свободу и которые в свое время будут мне представлены на утверждение". При этом была выражена уверенность, что "они произведут труд полезный, который, будучи основан на справедливости, послужит для многих других владельцев примером, а правительству облегчением в постоянном стремлении его разрешить одну из важнейших задач государственного управления". "О мерах, предложенных самому правительству, не было и речи". Венчала документ подпись императора, датированная 26 октября 1856 года42.
Очевидно, что осенью 1856 г. император был еще не готов к обсуждению общих начал реформы. Неудивительно, что планы Милютина, поддержанные Еленой Павловной, не получили в то время утвердительного ответа. Ближайшее же окружение царя вообще не испытывало положительных эмоций от "прокрестьянской" деятельности великой княгини: "В этом кругу заранее были не расположены к проекту великой княгини, и это нерасположение переносилось на самое великую княгиню". С последовавшим вскоре отъездом великой княгини за границу Милютин и его сторонники лишились необходимой поддержки, так как не член царской семьи не мог иметь "достаточного авторитета и независимости, чтобы взять на себя подобную обязанность", и лишь повредил бы себе, не достигнув цели43. На начальном этапе подготовки реформы вопрос о Карловке больше не поднимался. Основная цель - получение высочайшего одобрения главных начал - не была и не могла быть достигнута в тот период. План Елены Павловны и Милютина явно опередил свое время. Через несколько лет карловский проект послужит тем материалом, на основе которого будут выработаны общие принципы будущей крестьянской реформы.
Вернувшись осенью 1858 г. в Россию после длительной поездки в Европу великая княгиня сразу оказалась в круговороте политических событий. К этому времени уже были созданы официальные учреждения, призванные решить крестьянский вопрос: в январе 1857 г. - Секретный комитет по крестьянскому делу, в феврале 1858 г. - заменивший его Главный комитет по крестьянскому делу, наконец, в феврале 1859 г. для окончательного составления общего проекта реформы были учреждены Редакционные комиссии под председательством генерал-адъютанта, члена Государственного совета Я. И. Ростовцева44. Не испытывая особых симпатий к бывшему заместителю своего мужа по военно-учебным заведениям, великая княгиня сумела переломить себя, наладив добрые, дружеские отношения с председателем комиссий. Со свойственным ей тактом и гибкостью она неизменно оказывала ему нравственную поддержку, в которой тот нередко нуждался.
В Редакционных комиссиях трудились лица, симпатии к которым Елена Павловна питала еще в 1840-е годы - Н. А. Милютин, В. А. Черкасский, Ю. Ф. Самарин и многие другие. Ее волновали и заботили их проблемы, и она, насколько это было возможно, старалась, пользуясь своим высоким положением при дворе, помочь им, создать благоприятные условия для работы. Двери ее дворца были всегда гостеприимно открыты для них. У нее почти во все время своего пребывания в Петербурге жил князь Черкасский; когда в августе 1859 г. серьезно заболел Самарин, она оказала большое содействие в его излечении; Милютину она всегда оказывала негласную денежную поддержку, от которой, тот, впрочем, отказывался, и необычайно сердечно относилась к нему.
Для заседаний Редакционных комиссий Елена Павловна освободила помещение в своем дворце на Елагинском острове и внимательно, во всех деталях следила все время за ходом их работ. Проводя часть года за границей, она через свою фрейлину баронессу Раден все время требовала новых сведений. Великая княгиня регулярно читала все журналы и доклады Редакционных комиссий, с удовлетворением отмечая, что они "так же добросовестны, как и разумны". Тотчас после смерти Ростовцева, последовавшей в феврале 1860 г., она получила копию его предсмертной записки. Ей были известны даже все памфлеты, направленные против Редакционных комиссий45.
Со своей стороны, великая княгиня регулярно сообщала членам комиссий все сведения, которые до нее доходили и которые могли быть им полезны. Подобная помощь пришлась как нельзя кстати лидерам Редакционных комиссий, наталкивавшимся на все возраставшее озлобление и сопротивление помещичьей среды. Вокруг Елены Павловны практически стягивались все закулисные нити предварительной работы по крестьянскому вопросу. Дворец великой княгини, по образному выражению К. П. Победоносцева, "стал центром, в котором приватно разрабатывался план желанной реформы, к которому собирались люди ума и воли, издавна замышлявшие и теперь подготовлявшие ее". Это не оказалось скрытым и от современников. В иностранной прессе сообщалось, что "члены Редакционной комиссии собираются в ее гостиной, толкуют при ней и под ее председательством, и под ее влиянием разрешаются трудные вопросы". В петербургском обществе очень скоро стало известно, что великая княгиня "разделяла взгляды Редакционной комиссии и поддерживала ее членов своим влиянием при дворе". "Матерью-благодетельницею" с благодарностью именовали ее в своем кругу сторонники реформы.
Современников поражали тонкое чутье, знание характеров, умение добиться желаемого - сочетание всех этих высоких качеств, которыми в избытке обладала Елена Павловна. Наиболее сложными были ее отношения с императором, не выносившим прямого давления на него. С ним надо "поступать очень осторожно", - говорила великая княгиня, не ставить навязчивых вопросов и незаметно его направлять. Император при встрече с Еленой Павловной, например, упомянул о представлении ему депутатов от губернских комитетов, большая часть которых была враждебна взглядам членов Редакционных комиссий. Великой княгине очень хотелось узнать, что же им сказал император, но она не решилась и только спросила: "Ну что же они Вам сказали?" - "Что они могли мне сказать? Это я им сказал, что мною им даны руководящие основания и что они должны их держаться". Прямо, и то с большой осторожностью, великая княгиня действовала, лишь опираясь на авторитет Ростовцева (известно, что императора и председателя Редакционных комиссий связывали долголетние дружеские отношения). После смерти Ростовцева она продолжала пользоваться его влиянием на императора. Через несколько дней после похорон в беседе с Александром II, навестившим ее, она показала на лежавшую у нее на столе предсмертную записку покойного. Император сказал: "Это очень хорошо написано". - "Но нужно, чтобы это хорошо защищалось", - последовала подсказка великой княгини. - "Конечно", - вымолвил скорбивший о друге монарх. И впоследствии, сообразуясь с текущими интересами дела, Елена Павловна часто напоминала ему об этой записке46.
Так же тонко и продуманно действовала она и по отношению к другим членам императорской фамилии. Ей удалось не только подчинить, но главным образом осознанно привлечь на свою сторону императрицу Марию Александровну, поддержавшую работу Редакционных комиссий. Стремясь получить поддержку членов императорской семьи, она прибегала к любым способам, вплоть до использования влияния на нужных ей лиц их ближайших друзей и сторонников. Так, зная о том, какое влияние на императрицу имеет ее фрейлина А. Ф. Тютчева, великая княгиня сблизилась и подружилась с последней (впрочем, это не было удивительным, имея ввиду высокий интеллектуальный уровень обеих). "Надо чаще видеться с Тютчевой. Как можно чаще повторять без всяких ухищрений, что надо дать землю крестьянам". Точно так же, для воздействия на великого князя Константина Николаевича она пыталась, и не без успеха, использовать влияние его доверенного помощника А. В. Головнина47.
В отношениях с людьми, не сочувствовавшими реформе, она умела выдержать властный тон и при необходимости прикрыться именем императора. Широко известен факт ее разговора с князем В. А. Долгоруковым. Беседуя с великой княгиней, начальник III Отделения императорской канцелярии выразил свое сожаление по поводу исключения из Редакционных комиссий графа П. П. Шувалова и князя Ф. И. Паскевича (открытых противников отмены крепостного права), сославшись на то, что тем самым оказались ущемлены интересы помещичьей аристократии, защитниками которой в комиссиях являлись названные лица. "Великая княгиня, - вспоминала Милютина, - отвечала очень находчиво и сказала, между прочим, что эти господа выходят из комитета не по случаю того вопроса, который стоит теперь на очереди и относительно которого с ними пытались прийти к соглашению, но что они являются противниками тех принципов, которые были одобрены самим императором. Тогда князь Долгоруков должен был замолчать"48.
Негласной политической ареной, на которой со всей яркостью проявлялись тактические таланты Елены Павловны, являлся ее блестящий салон. "На вечерах великой княгини, - писал Победоносцев, - встречались государственные люди с учеными, литераторами, художниками"49. Здесь обсуждались литературные новинки, статьи Н. Г. Чернышевского и Б. Н. Чичерина в "Современнике", здесь князь Д. А. Оболенский читал статьи из революционного "Колокола". На "четвергах" регулярно появлялись представители дипломатических кругов, среди которых наиболее колоритной фигурой являлся будущий "железный" канцлер Германии Отто фон Бисмарк, в ту пору бывший прусским посланником при русском дворе; многие "из сильных мира сего": начальник второго отделения императорской канцелярии граф Д. Н. Блудов, председатель Государственного совета и Комитета министров князь А. Ф. Орлов, министр юстиции граф В. Н. Панин; на вечерах блистали "корифеи партии национально-демократической" - Ю. Ф. Самарин, К. Д. Кавелин, И. С. Аксаков, "либералы-западники" из кругов, близких к великому князю Константину Николаевичу, - А. В. Головнин, М. Х. Рейтерн; постоянными и самыми желанными гостями салона были "выдающиеся члены Редакционных комиссий" - Н. А. Милютин, В. А. Черкасский, В. В. Тарновский, Г. П. Галаган50.
Особую значимость вечерам придавало присутствие на них Александра II, Марии Александровны, других членов императорской фамилии51. Присутствие на вечерах лиц, относившихся к царской семье и к большому двору, деятелей различных партий и группировок, встречи представителей правительства с людьми, не принадлежавшими непосредственно к их кругу, особенно приглашение видных "работников по крестьянскому вопросу", - все это придавало известный политический характер вечерам великой княгини, заслоняя светские развлечения общественными интересами дня.
Именно в этот яркий и пестрый круг "политического" общества великая княгиня вводила своих единомышленников по крестьянскому вопросу, давая им возможность встречаться с влиятельными лицами из правительственных кругов. "С изумительным искусством, - писал Оболенский, - умела она группировать гостей так, чтобы вызвать государя и царицу на внимание и на разговор с личностями, для них нередко чуждыми и против которых они могли быть предубеждены; при этом все это делалось незаметно для непосвященных в тайны глаз и без утомления государя".
Зачастую встречи устраивались намеренно и с обдуманной целью. Так, когда после смерти Ростовцева настроение большей части Редакционных комиссий было чрезвычайно подавленным, великая княгиня устроила вечер, на котором император не просто встретился с членами комиссий, но и сумел найти наиболее приличествующие данному моменту и состоянию слова поддержки и благодарности52. Точно так же в феврале 1860 г., когда на место умершего Ростовцева был назначен его антипод Панин, что вполне естественно могло привести к отставке ряда ведущих членов Редакционных комиссий, великая княгиня устроила в салоне встречу императора с Милютиным. В ходе продолжительного разговора Александр II дал понять растерявшемуся чиновнику, что он и впредь рассчитывает на его дальнейшее участие в работах53. Когда в апреле 1860 г. разногласия между Паниным и членами комиссий дошли до того, что в обществе заговорили об их закрытии, великая княгиня специально организовала 16 апреля встречу монарха с Милютиным и Галаганом, изложившими императору суть их разногласий с Паниным.
Лучше всех оценивали значение этих встреч и разговоров противники реформы. Милютина вспоминала случай, когда наблюдавший издали за продолжительной беседой императора с Милютиным начальник штаба корпуса жандармов А. Е. Тимашев не выдержал и злобно поздравил Самарина. Наиболее взвешенную и правильную оценку "правыми" того, что происходило в салонах великой княгини, дал сенатор Н. А. Муханов: "Некоторые из сих людей (сторонников освобождения крестьян. - А. Ш.) проникли в семейство императорское, легкий имеют туда доступ и свободно говорят о настоящем вопросе. Но только не пользуются сим преимуществом те, кто не разделяют их мнения, но с ними постоянно уклоняются от всякого разговора"54.
Содействие и помощь, которые Елена Павловна регулярно оказывала сторонникам крестьянской реформы, те огромные возможности, которые предоставлял ее салон для распространения идей Редакционных комиссий, вызывали озлобление и ненависть со стороны крепостнической оппозиции. Реакция крепостников на деятельность великий княгини была столь откровенной, что отступали на второй план и придворные традиции, и требования светского этикета. Один из крупнейших помещиков России (он же, по совместительству, и председатель Главного комитета по крестьянскому делу), князь Орлов, докладывая императору о поведении владетельницы Михайловского дворца, прямо высказал ему свое мнение: "Я терпеть не могу того, что происходит в этом доме". Елене Павловне не могли простить ее вмешательства в политические интересы, того, что она явно вышла за рамки, разрешенные не только обычной женщине, но и великой княгине. "Всеми она признана мастерицей устраивать праздники, - говорили про нее, - и пленять своим умом; если бы эта умная женщина не мешалась в государственные дела, она, конечно, была бы украшением нашего двора"55.
Чтобы еще более очернить великую княгиню, поссорить ее с императором и императрицей, распускались самые нелепые слухи о "неблагонадежных людях", которыми она якобы себя окружает. Не ограничиваясь намеками на политическую неблагонадежность друзей Елены Павловны, сочиняли и распространяли гнусные сплетни об отношениях между великой княгиней и Милютиным. Многие из министров не упускали случая в мелочах "подсолить" влиятельной тетке Александра II. "У великой княгини много противников в петербургском обществе, - писал Киселев. - Причина тому- превосходство ее ума и ее обращения, в котором она не допускает излишней фамильярности, она поддерживает свое достоинство без всякой натянутости, но с глубоким сознанием долга который возлагает на нее ее положение и который она обязана исполнять". Однако и пренебрегать оппозицией было нельзя. Среди противников Редакционных комиссий были талантливые люди, вполне умевшие влиять на императора в нужную для них сторону. Но великую княгиню тревожили не столько личные нападки, сколько скользкие интриги, направленные против дела, "которые всюду окружали государя". Несмотря на грязную возню вокруг своего имени, развернутую крепостниками, великая княгиня не отступилась от основных принципов крестьянской реформы, не прервала деловых отношений с лидерами Редакционных комиссий56.
К октябрю 1860 г. работы комиссий были закончены и подготовленный проект реформы подвергся обсуждению, вначале в Главном комитете по крестьянскому делу, а затем в Государственном совете под председательством императора. 19 февраля 1861 г. Александр II подписал Манифест и другие документы реформы, положившие конец крепостному праву в России. 5 марта манифест был оглашен в Москве и Петербурге, чуть позже - по всей России. Великая княгиня присутствовала на обедне в Зимнем дворце, там же были император и другие члены царской семьи.
В письме к Елене Павловне, посланном 12 марта из Тульской губ., Черкасский писал: "Ваше Высочество! Счастливое событие, покрывающее славой царствование его Императорского Величества и удовлетворяющее желаниям Вашего Высочества, только что, сегодня утром, оглашено в скромной церкви моего села, так же как и во всех приходских церквах нашей губернии... В эту торжественную минуту нам, и в особенности мне, невозможно было не перенестись мыслью к могущественному покровительству, которым мы постоянно пользовались, благодаря Вашему доброму расположению, среди самых различных критических обстоятельств... История несомненно передаст нашим потомкам, Ваше Высочество, с какой ясностью Вы сумели издавна понять истинные нужды нашей страны и нашего времени и насколько настойчиво старания Вашего Высочества сумели поддержать державную волю Августейшего Главы Вашего Дома". Последовавшее письмо Елены Павловны от 3 апреля отразило ответную реакцию великой княгини и на письмо Черкасского, и на крестьянскую реформу в целом: "Дорогой князь! Наши мысли встретились, - я также думала о Вас в этот торжественный день, который всех нас освободил - правительство, дворянство и народ от той тяжелой цепи, которую крепостное право накладывало на всех различным образом"57.
Время "славной борьбы", работы, волнений и надежд миновало. Наступала пора реализации тех идей и принципов, которым была верна великая княгиня на протяжении нескольких лет напряженной работы над проектом реформы. Она понимала, что еще большие трудности ждут всех впереди. "Хорошо, - писала она Черкасскому в апреле 1861 г., - если б великое дело, которое Государь с такою твердостью и таким беспримерным искусством сумел довести до счастливого конца, осуществилось таким же образом во всех дальнейших стадиях своего развития. Вот моя забота в настоящую минуту... Я льщу себя надеждой, что истина пробьется к свету, и изменение в привычках поведет к просвещению умов, что даст в будущем правительству просвещенных благонамеренных деятелей. Надежды, как видите, составляют во мне противовес сомнениям, от которых я тем не менее не могу вполне отрешиться при виде несостоятельности большинства людей, призванных к исполнению дела, которому они не сочувствовали". Елена Павловна не могла не заметить известных изменений в настроениях обитателей Зимнего дворца. Последовавшие в апреле внезапные отставки министра внутренних дел С. С. Ланского и его заместителя Н. А. Милютина чрезвычайно огорчили великую княгиню. Милютина вспоминала, что в эти дни "Михайловский дворец как-то озабочен и притих"58.
К своим единомышленникам великая княгиня до конца жизни сохраняла самые теплые отношения, особенно к Милютину, все дальнейшие жизненные шаги которого она наблюдала с трогательной заботой и вниманием вплоть до того момента, когда она навестила его накануне смерти (Милютин скончался в возрасте 54-х лет 26 января 1872 г. в Москве). В марте 1862 г. в ряде писем Киселеву она выражала сожаление, что Милютин устраняется от участия в делах, что он один мог бы вывести стоявшие на очереди вопросы. Уже в мае того же года Милютин был вызван императором для консультаций по поводу его назначения Наместником Царства Польского.
Назначение это не состоялось, в последний момент Александр II остановился на другой кандидатуре, как ему казалось, более авторитетной - великого князя Константина Николаевича. Однако польский вояж великого князя оказался на редкость неудачным: либеральные идеи и принципы Константина Николаевича не были восприняты местными националистами. Вспыхнувшее восстание удалось подавить не только силой оружия, но и благодаря блестяще осуществленной Милютиным крестьянской реформе 1864 г., оторвавшей крестьянство от сепаратистки настроенного шляхетства. Польский этап оказался конечным витком государственной деятельности Милютина.
В 1866 г. инсульт сделает невозможным его возвращение на государственную службу. Когда в 1862 г., по состоянию здоровья, граф Киселев был вынужден оставить пост посла в Париже, великая княгиня лично позаботилась о том, чтобы ему была назначена приличная пенсия, чтобы увеличена была получаемая им аренда и чтобы в рескрипте, которым обыкновенно сопровождался уход с политической авансцены государственного человека, были бы отражены все его выдающиеся заслуги в звании посла. И действительно, в течение последних шести лет представителем России в Париже графом Киселевым было сделано все от него зависящее, чтобы установить дружественные отношения между двумя империями и внушить правителю Франции доверии к политике русского самодержца59.
За крестьянской реформой последовала целая россыпь либеральных реформ 1860-х годов. Великая княгиня не осталась в стороне от этих нововведений. "Она была высокообразованная женщина и принимала участие во всех разумно свободных явлениях нашего времени"60, - писал известный литератор А. В. Никитенко. Судебная реформа, облегчение цензурных условий, введение земских учреждений - все это встречало в ней энергичную поддержку. Однако кульминационным пунктом общественной деятельности великой княгини, имевшей наибольший политический резонанс, осталась крестьянская реформа 1861 года. С тех пор ее роль в государственных делах резко пошла на убыль. После известного выстрела А. Каракозова, покушавшегося на императора 4 апреля 1866 г., наступила пора реакции, в первую очередь ударившая по либеральным реформаторам. "Защитники реформ, - писал князь Д. А. Оболенский, сам принадлежавший к кругу этих лиц, - уже обнародованных и вошедших в закон, заклейменные названием красных, подвергнуты были или явному гонению, или опале"61. Опалу своих друзей и соратников разделила и великая княгиня. Расположение к ней Александра II постепенно ослабло, она утратила свое политическое значение. Подобно многим приверженцам реформ, она была вынуждена устраниться от дел, более того, для многих из ее друзей был закрыт доступ в ее дворец.
Но живая, энергичная натура великой княгини не смирилась с новой участью. Она увлеклась затеей издать Православный календарь, много и успешно покровительствовала искусствам, снискала огромное уважение благодаря своей неустанной благотворительной деятельности. При ее непосредственном участии и финансовой помощи было основано Русское музыкальное общество, в ее дворце в 1858 г. открылись первые классы петербургской консерватории, официально основанной в 1862 году. По настоянию великой княгини, первый музыкальный вуз России возглавил А. Г. Рубинштейн. Выдающаяся картина А. А. Иванова "Явление Христа народу", выполненная в Италии, возможно, еще долго бы оставалась на чужбине, если бы великая княгиня не выделила средства на перевозку внушительных размеров полотна в Россию. В последние годы своей жизни Елена Павловна была занята мыслью об устройстве такого лечебного и научно-учебного учреждения, в котором молодые врачи могли бы практически совершенствовать свои навыки и умения. Замысел великой княгини осуществился уже после ее смерти, когда в 1885 г. был открыт Клинический институт великой княгини Елены Павловны.
Но все эти занятия частного лица не могли скрыть ее разочарования полной политической замкнутостью. Годы и болезни постепенно давали себя знать. "Тщетно искала она живых развлекающих впечатлений в сфере не политической, - писал о последних годах жизни великой княгини Д. А. Оболенский. - Слабеющие физические силы лишили ее возможности принимать участие в прежних многолюдных и оживленных собраниях". Великая княгиня угасала нравственно и физически. Последний "четверг" у Елены Павловны, состоявшийся в апреле 1871 г., мало походил на прежние вечера. "Кроме внешности, все на нем отсутствовало: веяние идей, благородство интересов, блеск остроумия, друзья прежних лет"62.
9 января 1873 г. великой княгини не стало. "Ее смерть почти во всех кругах петербургского общества, - отмечал вскоре после ее кончины один из биографов, - произвела сильное и глубокое впечатление, и вряд ли в скором времени заполнится пробел, который она причинила". "В глуши враждебной провинции я буду чтить память великой княгини, проводя в неизвестности те идеи, с которыми она познакомила меня на более блестящем поприще", - писал, откликнувшийся на ее смерть Ю. Ф. Самарин. Прощальное слово писателя А. В. Никитенко было некорректным по отношению к оставшемуся царскому дому: "Последняя умственная сила отнята у двора". В том же году было образовано особое ведомство учреждений великой княгини Елены Павловны, в состав которых вошли: Училище Святой Елены для девушек всех сословий; Мариинской институт; Повивальный институт, с родильным и гинекологическим госпиталями; бесплатная Елизаветинская клиническая больница для малолетних детей бедных родителей; Максимиллиановская амбулаторная лечебница; Крестовоздвиженская община сестер милосердия, при которой, кроме больницы, имелись еще амбулаторная лечебница и бесплатная школа для 30 девочек63.
В дореволюционное время личность Елены Павловны нашла достойную оценку как со стороны литераторов, так и профессиональных историков. В советское время жизнь и деятельность великой княгини интереса не вызывала, хотя ее имя и встречалось при упоминании сторонников крестьянской реформы. Время все вернуло на свои места. Галерея общественных политических деятелей XIX в. существенно расширилась с возвращением в ее строй одной из колоритных фигур 1860-х годов - великой княгини Елены Павловны. История России богата на имена выдающихся государственных и общественных персоналий. Тем более в ней должно найтись подобающее место для героини нашего повествования. Именно к ней - немке по происхождению, но русской по духу - вполне применимы поэтические строки А. Н. Апухтина, обращенные к другой великой немке - Екатерине II: "Я больше русскою была, чем многие цари по крови вам родные"64.
Примечания
1. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 647, он. 1, д. 1, л. 1 - 2.
2. См. Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат. Т. 20. М. Б. г., с. 27; Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. Т. ХIа. СПб. 1894, с. 600; КОНИ А. Ф. Великая княгиня Елена Павловна. Великая реформа. Т. 5. М. 1911, с. 14 - 15; Великая княгиня Елена Павловна. - Русская старина, 1888, т. 57, N 3, с. 808 - 809, 810.
3. Великая княгиня Елена Павловна. - Русская старина, 1882, т. 33, N 3, с. 786; ГАГЕРН Ф. Дневник путешествия по России в 1839 году. - Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. Л. 1991, с. 669.
4. ГАРФ, ф. 647, оп. 1, д. 16, л. 1 - 17. (Тетрадь по русской литературе великой княгини Елены Павловны); НИКИТЕНКО А. В. Дневник. В 3-х тт. Т. 1 М. 1955, с. 330.
5. Русская старина, 1882, т. 33, N 3, с. 784 - 786; ШИЛЬДЕР Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. 4. СПб. Б. г., с. 287 - 288.
6. ЗАБОЛОЦКИЙ-ДЕСЯТОВСКИЙ А. П. Граф Киселев и его время. Т. 3. СПб. 1882, с. 307; БАХРУШИН С. Великая княгиня Елена Павловна. Освобождение крестьян. Деятели реформы. М. 1911, с. 121 - 122; Из записок Марии Агеевны Милютиной. Русская старина, 1899, т. 97, N 1,с.55.
7. КЮСТИН А. Россия в 1839 году. В кн.: Россия в первой половине XIX в. глазами иностранцев. Л. 1991, с. 479 - 480.
8. ГАРФ, ф. 647, оп. 1, д. 6, л. 1 - 58; Воспоминания А. Г. Рубинштейна. - Русская старина, 1889, т. 64, N 11, с. 543 - 544, 553; Великая княгиня Елена Павловна. - Русский архив, 1881, кн. 3, с. 303; ОБОЛЕНСКИЙ Д. А. Мои воспоминания о великой княгине Елене Павловне. - Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 514; Записки В. А. Инсарского. - Русская старина, 1907, т. 129, N 1, с. 54; ЗАБОЛОЦКИЙ-ДЕСЯТОВСКИЙ А. П. Граф Киселев и его время. Т. 3. СПб. 1882, с. 306.
9. Русская старина, 1907, т. 129, N 1, с. 54; 1909, т. 137, N 3, с. 514; Великая реформа. Т. 5. М. 1911, с. 16; ЗАБОЛОЦКИЙ-ДЕСЯТОВСКИЙ А. П. См. Ук. соч. Т. 3, с. 306 - 307.
10. БАРСУКОВ Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. XIV. СПб. 1900, с. 114 - 115; Русская старина, 1907, т. 129, N 3, с. 510; Из записок Н. Н. Муравьева-Карского. - Русский архив, 1894, N 9, с. 48 - 49.
11. Воспоминания графини Блудовой. - Русский архив, 1878, N 11, с. 361; Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 513; МИЛЮТИН Д. А. Воспоминания. 1860 - 1862. М. 1999, с. 202; Русское общество 40 - 50-х годов XIX века. Ч. 1. Записки А. И. Кошелева. М. 1991, с. 111, 114; БАРСУКОВ Н. П. Ук. соч. Кн. XIV, с. 114.
12. Русская старина, 1882, т. 33, N 3, с. 795 - 796.
13. ШИЛЬДЕР Н. К. Император Николай Первый. Т. 12. СПб. 1903 Т. 1, с. 103.
14. Там же, Т. 2, с. 37 - 38.
15. Именной указ императора Николая I Сенату от 28 декабря 1828 г. гласил: "Императрица Мария Федоровна VI статьею духовного своего завещания, предоставить изволила Павловский дворец со всеми принадлежащими к оному зданиями, заведениями, садами и деревнями, и с капиталом 1.500.000руб., ассигнаций, назначенных на содержание Павловска и внесенным на вечное обращение, - в собственность любезнейшего брата Нашего Великого Князя Михаила Павловича и старшего мужеского его поколения с тем, чтоб в случае пресечения мужеского поколения Его Императорского Высочества, наследие Павловской вотчины и капитала к ней принадлежащего, переходит в мужеское поколение младшего Нашего сына и т. д. по праву наследства". Цит. по: Павловск. 1777 - 1877. СПб. 1877, с. 289 - 290. (Младшим сыном Императора Николая! при жизни Марии Федоровны был великий князь Константин Николаевич, который, при отсутствии детей мужского пола у великого князя Михаила Павловича, и унаследовал после его смерти Павловск); Павловск. Очерк истории и описание. 1777 - 1877. СПб. 1877, с. 299.
16. Павловск, с. 305.
17. Дом Романовых. Биографические сведения о членах царственного дома, их предках и родственниках. СПб. 1992, с. 137; ШИЛЬДЕР Н. К. Император Николай Первый. Т. 2, с. 140.
18. Там же. T. 1, с. 135.
19. Великий князь Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна. Т. 3. - СПб. 1909, с. 281, 294 - 295; Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 117 - 118. Переписка императора Николая И с великим князем, цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1. 1825 - 1829 (Письма цесаревича от 5 и 21 мая и императора от 16 мая 1828 года).- Сборник русского исторического общества. Т. 131. СПб. 1910, с. 224 - 232.
20. Дом Романовых, с. 138; Русская старина, 1882. т. 33, N 3, с. 797 - 798.
21. Письма императора Николая! и великого князя Михаила Павловича. - Русская старина, 1902, т. 110, N 5, с. 229; БАРСУКОВ Н. П. Ук. соч. Кн. X. СПб. 1896, с. 282.
22. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 125 - 126.
23. Там же, с. 127.
24. Записки графа М. Д. Бутурлина. - Русский архив, 1897, N 12, с. 521; Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 510 - 511; ДОЛГОРУКОВ П. В. Петербургские очерки. М. 1992, с. 130.
25. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 128; Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. Л. 1991, с. 478.
26. Русская старина, 1889, т. 64, N 11, с. 543; 1909, т. 137, N 3, с. 510.
27. ГОРЕМЫКИН Ф. И. Великий князь Михаил Павлович. Последние дни его жизни. - Русская старина, 1882, т. 33, N 2, с. 521 - 522.
28. Там же, 1889, т. 64, N 1, с. 534; Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 513.
29. Сочинения Н. И. Пирогова. Т. 2, СПб. 1887, с. 501 - 502.
30. КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 7. М. 1969, с. 206 - 208; Сочинения Н. И. Пирогова. Т. 2, с. 502.
31. Сочинения Н. И. Пирогова. Т. 2, с. 502 - 503.
32. Воспоминания графини Блудовой. - Русский архив, 1878, N 11, с. 363 - 364.
33. Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 517; КОНИ А. Ф. Ук. соч., с. 211.
34. Русский архив, 1878, N 11, с. 365; КОНИ А.Ф. Ук. соч., с. 211 - 212, 470.
35. БЛУДОВ Д. Н. Последние дни жизни императора Николая I. СПб. 1855, с. 18.
36. ТРУБЕЦКАЯ О. Материалы для биографии князя В.А. Черкасского. T. 1, кн. 2, ч. III. (1859 - 1861). СПб. 1904, с. 103.
37. СЕМЕВСКИЙ В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX вв. Т. 2. СПб. 1888, с. 251; ТИМИРЯЗЕВ Ф. Страницы прошлого. - Русский архив, 1884, N 2, с. 314 - 315.
38. На заре крестьянской свободы. - Русская старина, 1897, т. 92, N 10, с. 22.
39. Русская старина, 1899, т. 97, N 2, с. 268 - 269.
40. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 142.
41. ГАРФ, ф. 647, оп. 1, д. 194, л. 25.
42. Там же, л. 25 - 26; Русская старина, 1899, N 97, N 2, с. 267.
43. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 144; Русская старина, 1899, т. 97, N 2, с. 268.
44. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1180, оп. 1, д. 8, л. 1 - 27; д. 38, л. 1 - 43.
45. ТРУБЕЦКАЯ О. Ук. соч. Т. 1, кн. 3, ч. III, с. 67, 70; Воспоминания жизни Ф. Г. Тернера- Русская старина, 1909, т. 140, N 11, с. 320 - 321; 1899, т. 97, N 3, с. 582.
46. ТРУБЕЦКАЯ О. Ук. соч., с. 87 - 153; Русская старина, 1909, т. 140, N 11, с. 320.
47. Освобождения крестьян. Деятели реформы, с. 156; ТРУБЕЦКАЯ О. Ук. соч., с. 26 - 27.
48. Русская старина, 1899, т. 97, 3, с. 578.
49. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 158.
50. Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 514; ЗАБОЛОЦКИЙ-ДЕСЯТОВСКИЙ А. П. Ук. соч. Т. 4, прил. N 80. СПб 1882, с. 347 - 348.
51. Русская старина, 1909, т. 137, N 3, с. 527; 1889, т. 97, N 1, с. 52 - 53.
52. Там же, 1909, т. 138, N 4, с. 60; ТРУБЕЦКАЯ О. Ук. соч., с. 163.
53. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 162.
54. БАРСУКОВ Н. П. Ук. соч. Кн. XVII, с. 108 - 109.
55. Там же, с. 110; Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 163.
56. Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 164; ЗАБОЛОЦКИЙ-ДЕСЯТОВСКИЙ А. П. Ук. соч. Т. 3, с. 307; ТРУБЕЦКАЯ О. Ук. соч., с. 106.
57. ТРУБЕЦКАЯ О. Ук. соч. Т. 1, кн. 3, ч. IV (1861 - 1863), с. 235 - 236.
58. Там же, с. 237 - 238, 271.
59. МИЛЮТИН Д. А. Воспоминания. 1860 - 1862, 1999, с. 339, 340 - 344, 382.
60. НИКИТЕНКО А. В. Ук. соч. Т. 3, с. 267.
61. Русская старина, 1909, т. 138, N 4, с. 62.
62. Там же, N 5, с. 276; Освобождение крестьян. Деятели реформы, с. 171.
63. Там же, с. 172; НИКИТЕНКО А. В. Ук. соч. Т. 3, с. 267.
64. Цит. по: КОНИ А. Ф. Ук. соч., с. 56.

Зырянов П. Н. Николай Николаевич Муравьёв-Амурский / Вопросы истории. - 2008. - № 1. - С. 22-46.
В анналах русской истории Муравьёвы появляются при Петре I, но видной роли не играют. Более ранние сведения о них достаточно легендарны. Считается, что основатель их рода - крещеный татарский мурза Василий Аляповский. Внуки его Иван и Осип получили прозвания Муравей и Пуща. От них произошли известные дворянские роды Муравьёвых и Пущиных. Около 1500 г. великий князь Иван III переселил их из Рязанской земли в Новгородскую1.
"Эра Муравьёвых" начинается с Екатерины II. У правнука легендарного Ивана Муравья, Федора Максимовича Муравьёва, были сыновья Феоктист и Пимен. К роду Пимена Федоровича принадлежал, среди прочих, Степан Воинович Муравьёв, флотский лейтенант, первый среди русских моряков прошедший от Архангельска к Обской губе. Его сын Назарий Степанович был гражданским губернатором в Архангельске, а внук, Николай Назарьевич (1775 - 1845), отец будущего графа Амурского, был человеком многосторонних интересов и необыкновенной судьбы. Свою службу Николай Назарьевич начинал в Горном корпусе и, словно предвосхищая судьбу своего старшего сына, побывал на заводах в Нерчинске. Затем перешел во флот, где прослужил 10 лет. С 1803 г. Николай Назарьевич на службе в Министерстве народного просвещения, а через несколько лет вышел в отставку и поселился в новгородском имении. Не усидев долго в родовом имении, Николай Назарьевич, по предложению новгородского губернатора Н. И. Сумарокова, занял у него должность вице-губернатора. В Крестецком уезде той губернии находилось село Грузино - имение графа А. А. Аракчеева, с которым не поладил Сумароков, а новый вице-губернатор, напротив, быстро с ним подружился, став вскоре губернатором. Николай Назарьевич после 4-летнего губернаторства в царствование Николая I пошел еще выше: сенатор, статс-секретарь и управляющий Собственной его императорского величества канцелярией.
Николай Назарьевич был дважды женат - на Е. Н. Мордвиновой и Е. А. Моллер (обе - дочери морских министров) и имел в общей сложности 17 детей. Многие из них умерли малолетними, так что осталось шестеро: три сына от первого брака и три дочери от второго2.
Первая жена, Екатерина Николаевна, была дочерью адмирала Н. С. Мордвинова, известного государственного деятеля. Уважаемый в обществе человек, он отличался независимостью мнений. Среди членов Верховного уголовного суда он был единственным, кто отказался подписать смертный приговор декабристам. Известно адресованное ему стихотворение А. С. Пушкина, который сравнивал старого адмирала с седым утесом, недвижно стоящим среди волнующегося моря3. 11 августа 1809 г. у Николая Назарьевича и Екатерины Николаевны родился первенец, которого назвали в честь отца и деда - Николаем.
"Доблестный воин, прошедший строгую школу николаевского времени, мудрый администратор и патриот, Муравьёв является лицом выдающимся, как по своим заслугам, так и свойствам своего чисто русского самобытного характера. Неутомимый труженик, одаренный умом государственным, необыкновенной энергией и предприимчивостью, он постоянно руководился мыслью быть полезным государю и Отечеству", - так он характеризуется в Русском биографическом словаре4.
Среди биографических работ о Муравьёве-Амурском (список их невелик) выделяется двухтомный труд И. П. Барсукова, вышедший в 1891 году. Барсуков, историк правого направления, был приглашен группой друзей и родственников покойного уже тогда графа написать (вернее - составить) его биографию по имеющимся у них материалам. Биография действительно выдержана в строго правом духе. Свидетельства со стороны либералов и демократов почти не используются. Видимо, автор и не вел самостоятельных поисков. Однако личность Муравьёва-Амурского явно не втискивается в заданные рамки, и между авторским текстом и обильно цитируемыми документами, вышедшими из-под пера его героя, нередко возникают несоответствия и скрытая полемика. Второй том биографии состоит из писем и записок Муравьёва, посылавшихся на "высочайшее" имя или же министрам и другим видным государственным деятелям.
В советское время о Муравьёве-Амурском вспомнили лишь однажды. В 1946 г. в Хабаровске вышла брошюра М. Г. Штейна, в коей он характеризовался как "талантливый государственный деятель", входивший в число "тех русских патриотов, которые своим трудом и энергией прокладывали для России новые пути"5.
Изменение приоритетов в постсоветские времена позволило Муравьёву-Амурскому лишь отчасти выйти из забвения. Почему-то укоренилось мнение, что он был "местным деятелем", а потому им должны заниматься местные историки. Кое-что они делают. В 1997 г. во Владивостоке вышла научно-популярная книга М. А. Кутузова "Дело жизни", основанная на материалах Барсукова и сохранившая его антилиберальные тенденции.
Гораздо более основательный и глубокий биографический труд о Муравьёве-Амурском принадлежит Н. П. Матхановой, автору книги о генерал-губернаторах Восточной Сибири середины XIX века. Центральное место в монографии занимает глава о Муравьёве-Амурском, написанная на основе широкого круга источников, в том числе архивных. Основное внимание в ней уделяется сибирскому периоду жизненного пути Николая Николаевича.
Каждый, кто пишет о Муравьёве-Амурском, неизбежно сталкивается с главным вопросом: почему так неожиданно рано оборвалась его карьера? Отвечая на этот вопрос, Матханова указывает прежде всего на утрату Муравьёвым-Амурским доверия в верхах. А далее она пишет: "Начав свою деятельность в Сибири как представитель центральной власти в ее постоянном противостоянии поползновениям к самостоятельности со стороны провинциальной элиты, Муравьёв к концу своего управления превратился в представителя интересов региона. Возможно, именно это и предопределило неизбежность его ухода с политической сцены". В то же время автор справедливо отвергает домыслы, будто Муравьёв задумывал отделение или какое-то серьезное обособление Сибири от России6.
Разумеется, отстаивание интересов Сибири как региона - это вовсе не сепаратизм. Но существует ли столь резкая грань между "ранним" генерал-губернаторством Муравьёва и "поздним", чтобы можно было их противопоставлять? Матхановой не удалось найти такую грань, и думается, что подобная постановка вопроса носит искусственный характер.
Н. П. Матханова, кроме того, подготовила сборник воспоминаний о Муравьёве-Амурском, состоящий из опубликованных и отчасти ранее неопубликованных архивных источников7. При этом автор сборника испытывает острый недостаток архивных документов, так как иркутский пожар 1879 г. уничтожил многие материалы, хранившиеся по месту последней службы Муравьёва-Амурского. Позднейший его архив, судьба которого неизвестна, остался за рубежом. Так что основным источником к биографии графа остаются печатные материалы: воспоминания, письма, статьи в периодической печати и, не в последнюю очередь, - Полное собрание законов Российской империи.


Н. Н. Муравьев с женой Екатериной Николаевной (Катрин де Ришемон до принятия православия)


Михаил Семенович Корсаков

Геннадий иванович Невельской

Территории, которые принес России сначала Айгунский договор 1858 года, затем Пекинский договор 1860 года

Памятник Н. Н. Муравьеву-Амурскому в Хабаровске
В письме матери Николая Николаевича, Екатерины Николаевны, к свекрови, описывается ее жизнь в усадьбе с малыми детьми: "Детушки наши гуляют в саду. Николушка роется лопаточкою и что-то садит, а Валерочку8 возят в колясочке... Валерочка говорит "мама" и "баба" и страх как брата своего любит, который его точно бережет и забавляет; я растаю всегда, когда вижу их вместе". И впоследствии, во взрослой жизни, Николай и Валериан старались держаться вместе. Служить, правда, пришлось в разных местах, но они постоянно переписывались и были заодно. Младший брат, Александр, переживший обоих, был с ними не столь близок. Екатерина Николаевна, истощенная частыми родами, умерла, когда старшему сыну не было и 10 лет9.
После смерти матери братья были отданы в частный пансион Годениуса для подготовки к поступлению в университет. Маленький Николушка не выделялся среди сверстников ни ростом, ни силой. Однако он должен был чем-то выделиться - недаром же он родился под созвездием Льва. И способ был найден. Много лет спустя, уже в отставке, Муравьёв-Амурский рассказывал племяннику, что не раз и не два проделывал он одно и то же: в прихожей, где учителя оставляли свои зонтики, выбирал самый большой из них, залезал на крышу одноэтажного здания пансиона и прыгал вниз с зонтиком, как с парашютом, на виду у своих товарищей10. Никто из них не решился повторить эту опасную проделку.
Учение в пансионе продолжалось бы и далее, а впереди маячил университет. Но вмешался Александр I. В 1802 г. он преобразовал Пажеский корпус в учебное заведение, оставив на пажах церемониальные обязанности при дворе. Первое время государь очень заботился о новом учебном заведении. Подыскал для него отличное здание - бывший дворец графа М. И. Воронцова. В 1811 г. император сам экзаменовал камер-пажей11, но потом вдруг невзлюбил Пажеский корпус. Тогда-то он и посоветовал Николаю Назарьевичу отдать в корпус двух его сыновей. "Высочайшими" советами пренебрегать не следовало. Впереди для братьев теперь вместо учебы в университете вырисовывалась военная карьера. Считалось, что выпускник Пажеского корпуса может по своему желанию идти в любой гвардейский полк.
В 14 или 15 лет Муравьёв был произведен в камер-пажи и назначен к великой княгине Елене Павловне, жене Михаила Павловича, младшего брата царя. Своего пажа она была старше всего на 2 - 3 года, и между ними сложились дружеские отношения. Покровительство Елены Павловны сыграло в жизни Муравьёва большую роль. Но оно не означало покровительства ее мужа. Братья царя, Николай и Михаил, считали пажей избалованными мальчишками и неохотно принимали в полки12, состоявшие под их началом13. Много лет спустя, уже в Сибири, декабрист Г. С. Батеньков говорил в частной беседе, что Н. Н. Муравьёв знал о готовящемся выступлении на Сенатской площади14. Впрочем, в дни междуцарствия, накануне выступления, в Петербурге об этом не знал разве что глухой. После разгрома декабристов Муравьёв испытывал постоянную тревогу и чувствовал себя неуверенно - среди заговорщиков было много его родственников. Однажды, по его словам, во время фамильного обеда он, как обычно, стоял за стулом Елены Павловны. По другую сторону стола сидел Николай, ставший уже царем. Ему принесли бумагу, которую он прочитав, передал императрице Александре Федоровне. Она воскликнула: "Опять Муравьёв!" Николай предостерегающе показал ей глазами на пажа, стоявшего за стулом его невестки. Юный Муравьёв перехватил этот взгляд и понял, что в бумаге сообщалось об аресте еще одного его родственника15. Елена Павловна, несомненно, тоже поняла, на кого указывал государь, но от своего пажа не отказалась.
Выпуск 1827 г. в Пажеском корпусе состоял из 33 человек. Среди них было пять князей, два графа и один барон. Возникает вопрос, не с пажеских ли лет появилась у Муравьёва отмечавшаяся мемуаристами глубокая неприязнь к аристократам, всячески подчеркивающим свою знатность, к богачам, кичащимся своим состоянием? Если это так, то он мог быть доволен: заняв в списке первое место, он, выходец из небогатой дворянской семьи, утер нос этим зазнайкам. Кстати говоря, никто из выпуска, кроме него, в дальнейшем ничем не отметился16.
Н. Н. Муравьёв был произведен в прапорщики и направлен в лейб-гвардии Финляндский полк. Туда же назначили еще трех его товарищей из верхней части списка. В Преображенский, Семеновский и Измайловский полки не попал никто. Видимо, для пажей вход туда был по-прежнему закрыт, и для Михаила Павловича не имело значения то, что Муравьёв состоял при его жене. В 1828 г. был выпущен из корпуса и Валериан.
Жизнь гвардейского офицера в столице была связана с большими расходами, а как раз в это время материальное положение Николая Назарьевича сильно пошатнулось. В мае 1827 г., в связи с производством старшего сына в офицеры, он выслал ему 100 руб. "на штиблеты и в запас" и письмо с наставлениями, в коем, между прочим, говорилось: "Не стыдись показаться недостаточным в кармане. Ничего нет возвышеннее, как сердцем быть богатее своего кармана!"17. На какое-то время от проблем, связанных с денежными затруднениями, юного Муравьёва освободила начавшаяся в апреле 1828 г. война с Турцией.
Финляндский полк выступил в поход 3 апреля. Манифест об объявлении войны (14 апреля) застал его в пути. Когда подошли к Дунаю, русская армия была уже на другом его берегу. 27 июня Финляндский полк переправился через реку в нижнем ее течении, близ крепости Исакчи, и вдоль берега Черного моря двинулся к осажденной крепости Варна.
16 сентября прапорщик Муравьёв первый раз в жизни принял участие в "жарком деле" - на высотах Южной стороны крепости. День был действительно жаркий - до 40 градусов. Отряд генерала К. И. Бистрома должен был отразить наступление 25-тысячного турецкого корпуса под начальством паши Омер-Врионе, который хотел прорваться на выручку Варне. Запомнилась первая граната, которая, шипя, разорвалась перед строем, никого не задев. Впереди гарцевала неприятельская кавалерия, осторожно приближаясь. И когда стали уже различимы отдельные всадники, генерал скомандовал: "Начинай, ребята!" Затрещали ружья, грохнула артиллерия. Сражение продолжалось семь часов. Турецкие атаки были отбиты и неприятель не прорвался к крепости18. Варна сдалась 29 сентября. Русские войска, во главе с Николаем I, под звуки марша, с распущенными знаменами, вошли в город через проломы в крепостных стенах. Болгары становились на колени перед русским царем и его войском и кричали: "Братья, братья!".
После взятия Варны Финляндский полк был отправлен на родину. Муравьёв в это время заболел, а когда выздоровел, то не захотел возвращаться в Россию до окончания войны. Причин, как видно, было две: желание военных подвигов и нежелание жить в столице с пустым карманом. Произведенный в подпоручики, он был назначен адъютантом к генерал-лейтенанту Е. А. Головину, военному губернатору Варны. Евгений Александрович нового своего адъютанта отправил на эскадру к десантным войскам.
По возвращении в Варну он был вновь отослан - теперь в действующую армию. 30 мая участвовал в генеральном сражении близ деревни Кулевичи, между Варной и Шумлой. 40-тысячная армия великого визиря Решид-паши была разбита. На следующий день сражение продолжилось под стенами Шумлы, были взяты три редута, причем во время штурма последнего из них Муравьёв был в числе первых, бросившихся в ров и взбежавших на вал. Он был награжден за это орденом св. Анны 3-й степени.
Шумлу, однако, тогда взять не удалось. Оставив около нее блокирующий отряд, главные силы русской армии двинулись за Балканы. Муравьёв вернулся в Варну, где заболел "валахской язвой" (разновидность тифа). Пока лежал в лазарете, Головин был назначен военным губернатором Румелии с резиденцией в Бургасе. Муравьёва, явившегося к нему, он больше никуда не отсылал19. Видимо, генерал убедился, что его адъютант - юноша отважный и трудностей не боится. В апреле 1830 г. они вместе вернулись в Петербург, причем Муравьёв - уже в чине поручика.
Пребывание в столице оказалось недолгим. В Польше началось восстание, и 26 декабря Финляндский полк отправился в новый поход. В феврале 1831 г. он вступил в пределы Польши. Несколько месяцев прошло в преследовании отдельных отрядов мятежников и в мелких стычках, а 15 мая Муравьёв был вновь назначен адъютантом к генералу Головину. Поручик Муравьёв в ходе боевых действий выполнял разнообразные задания: выезжал на дальние рекогносцировки, несколько раз отвозил к неприятелю письма пленных - это тоже был вид разведки. Однажды, когда фельдмаршал И. Ф. Паскевич уже начал штурмовать Варшаву, он съездил парламентером в штаб вышедшего из польской столицы корпуса. По существу это была обоюдная разведка - обе стороны пытались "прощупать" друг друга. И неслучайно Головин послал в польский штаб именно Муравьёва, хотя он был легко ранен в недавнем бою. Муравьёв уже имел опыт общения с польскими генералами, некоторые из коих воевали еще под знаменами Наполеона. Во время беседы Муравьёв заметил немногословного господина с проседью в курчавых волосах, холодным взглядом и надменным выражением лица. По той предупредительности, с коей все к нему обращались, Муравьёв понял, что это Адам Чарторыйский, бывший когда-то близким другом и соратником Александра I, а совсем недавно - главой польского Национального правительства. Эта встреча происходила 26 августа, а вечером Варшава пала. Разрозненные части польских войск поспешили к австрийской и прусской границам, чтобы за их чертой сложить оружие20.
В ходе кампании Муравьёв ни разу не побывал ни в Варшаве, ни в других крупных польских городах. Зато, постоянно находясь в движении по большим и малым польским дорогам, он достаточно насмотрелся на сельскую, "проселочную" Польшу, выучил польский язык и на всю жизнь сохранил убеждение, что "народ польский ... никогда не был и не будет нам враждебен"21.
В конце 1832 г. Муравьёв получил чин штабс-капитана, а в феврале 1833 г. вышел в отставку. Николай Назарьевич, чьи дела совсем пришли в упадок, выхлопотал в аренду казенное имение Стоклишки в Виленской губернии, и молодой отставник взялся его наладить. "Похозяйничай, - сказал Головин, с сожалением отпуская адъютанта, - узнай из опыта, что и в частном быту не всегда покоятся на розах и что безгорестное состояние не есть доля человека на земном поприще"22.
Много лет спустя местные жители еще помнили недолгого арендатора, который ездил верхом по полям, не считаясь с дорогой, а как ему ближе. Муравьёва всегда сопровождала большая собака. Если встречалась речка, он не искал брода, а прямо в нее въезжал - правда, до другого берега всем троим иногда приходилось добираться вплавь - хозяину, лошади и собаке. В Стоклишках Николай Николаевич нашел родник, которым потом пользовались местные жители. Подружился Муравьёв и с окрестными польскими помещиками23. Однако, поднять имение не удалось, и Николай Николаевич весной 1838 г. вернулся к Головину, став офицером для особых поручений в чине майора.
Как и многих других русских офицеров того времени, Муравьёва не обошла Кавказская война. Головина назначили командующим Отдельным Кавказским корпусом, и Николай Николаевич, выполняя его поручения, уходил вместе с военными экспедициями далеко в горы Дагестана, участвовал в боях, тактично и умело вел переговоры со старейшинами аулов24. 16 июля 1839 г. Муравьёв, уже в чине подполковника, участвовал в штурме аула Ахульго, где укрывался Шамиль. Штурм окончился неудачей и стоил больших жертв - 156 убитых и 719 раненых, в числе коих оказался и Муравьёв. Пуля попала в правую руку, раздробила одну кость и повредила другую. Несколько месяцев он провел в лазарете в Тифлисе. Но и после выписки рана сильно беспокоила. Тремя средними пальцами правой руки Муравьёв в это времени не владел - пришлось учиться писать левой рукой25.
Осенью 1839 г. Д. А. Милютин, в будущем военный министр, а тогда - штабс-капитан, побывал в Тифлисе. В свободное время встречался он со старыми своими друзьями. "Чаще всего бывал я у Н. Н. Муравьёва, - вспоминал он, - человека развитого, живого, вместе с тем честолюбивого, с некоторым влиянием на генерала Головина, у которого он был в большой милости"26. Другой сослуживец Муравьёва, Г. И. Филипсон, утверждал, что Муравьёв, будучи искренне предан Головину, "служил ему пером и головою", был у него правой рукой и имел на него "огромное влияние". "Между товарищами он казался добрым малым, - вспоминал Филипсон, - любил дружескую беседу за бутылкою вина; но, проведши так всю ночь, он мог целый день работать пером".
Филипсон был с Муравьёвым в неровных отношениях, но в воспоминаниях старался быть объективным. "Господствующими страстями Н. Н. Муравьёва, - писал он, - были честолюбие и самолюбие. Для их удовлетворения он был не всегда разборчив на средства. Малого роста, юркий, с чертами лица некрасивыми, но оригинальными, он имел бойкие умственные способности, хорошо владел пером и был хорошо светски образован". Кем-то было замечено, что выходцы из старинных дворянских родов удивительным порой образом напоминают свою фамилию. Если Булыгин - то флегматичный и малоподвижный. Если Муравьёв - то маленький, юркий, неутомимый. Хотя наиболее характерная черта Муравьёвых - это их множественность.
"У него были какие-то кошачьи манеры... - продолжал Филипсон. - Улыбка и глаза у него были фальшивые. Под влиянием огорчения он не умел сдерживать своего раздражения и легко решался на крайние меры. В беседе, особливо за бутылкой вина, он высказывал довольно резко либеральные убеждения, но на деле легко от них отступался. Он умел узнавать и выбирать людей, стоял за своих подчиненных и особенно любил приближать к себе молодежь, выдающуюся над невысоким уровнем общего образования. Со всеми разжалованными он был очень ласков и внимателен; но, как он сам говорил, это не помешало бы ему каждого из них повесить или расстрелять, если бы это было нужно". На Кавказе служили рядовыми многие декабристы. Видимо, уже тогда Муравьёв, кое с кем давно знакомый, запросто с ними встречался. Надо сказать, что он так-таки никого не расстрелял и не повесил, а говорил эти слова скорее всего для того, чтобы подстраховать себя от возможных последствий таких встреч.
"К делам своего управления он был очень усерден, - заканчивал Филипсон, - работал скоро, хорошо и с какой-то лихорадочной деятельностью. Он был хороший администратор, особливо для края нового, в котором личные качества начальника ничем не заменимы". Эти последние слова написаны, видимо, под влиянием известий о последующей деятельности Муравьёва - уже в Сибири, где Филипсон с ним не был.
Добавляя штрихи к своей развернутой характеристике, Филипсон писал, что на Кавказе Муравьёв был еще холост, у него жила какая-то особа, которую он никому не показывал и называл родственницей. "Образ жизни его был прост, но приличен. Состояния он не имел и был всегда выше всякого подозрения в стяжании"27.
С конца 1839 г. Головин добивался производства Муравьёва в полковники. Николай I не соглашался, указывая на то, что он не более года, как подполковник. Головин не отступал и в начале 1840 г., оказавшись в Петербурге, лично выпросил у государя производство28.
После этого Муравьёв был переведен на место начальника Абхазского отделения Черноморской береговой линии, состоявшей из цепи укреплений, тянувшихся по побережью от устья Кубани до Гагр. Под началом Муравьёва оказалось 9 таких укреплений. Все они в фортификационном отношении были недостаточно обустроены, а у Муравьёва в распоряжении не было никаких мореходных средств, чтобы в случае надобности быстро прийти к ним на помощь. Да и войск у него было немного. Все это заставило его вступить в длительную и бесплодную переписку с ближайшим начальством. Между тем, в феврале 1840 г., горцы уже захватили форты Вельяминовский, Лазаревский и Михайловский севернее абхазского побережья.
Обезопасить растянутые по побережью укрепления можно было одним способом: не допускать скопления повстанцев на прилегающей горной местности. Для этого предпринимались большие и малые экспедиции вдоль побережья. Участвуя в них, Муравьёв порою бывал очень азартен. Однажды, когда отправилась большая экспедиция во главе с начальником береговой линии генералом И. Р. Анрепом, Муравьёву было поручено командовать авангардом. Он ушел с ним настолько далеко и так оторвался от основной части, что Анрепу пришлось выставить новый авангард. Потом, объясняясь с командующим, он дерзко ответил, что "ходит не немецким, а Муравьёвским шагом". Так же он держал себя и с другим кавказским начальством, исключая, разумеется, Головина. Дерзость и слишком быстрое продвижение по службе Муравьёва стали причиной недолюбливания его старшими офицерами.
При этом с местной аристократией и прежде всего - с владетельным князем в Абхазии он наладил дружеские отношения. Муравьёв завоевал в Абхазии большое уважение. Здесь его именовали не иначе, как "джигит"29. Муравьёв пытался также завязать отношения с горскими старейшинами и князьями. Но время для таких контактов было неподходящее. В начале 1840-х годов горцы нанесли русским войскам ряд поражений, перехватив инициативу. Предложения о переговорах воспринимались как признак слабости, достигнутые соглашения нарушались. Особенно тяжелым для Муравьёва был 1841 год. Нападения горского племени убыхов на Сочи и Сухум отражались с большим трудом. В октябре Муравьёву удалось вынудить к отступлению 5-тысячное горское войско, значительно превосходившее собственные его силы30. В конце года он получил чин генерал-майора, путь до котрого от майора был преодолен всего за три с небольшим года.
В начале 1842 г. Муравьёва стала донимать лихорадка, заболела старая рана. Он отпросился в отпуск и провел весь год частью в Петербурге, а частью в Стоклишках. К месту службы вернулся в 1843 г. - и вновь бои с неуемными убыхами. Только в 1844 г. накал сражений пошел на убыль, стала заметна усталость горцев. Некогда многочисленные их войска превращались в небольшие отряды, отражать их нападения становилось все легче.
Старая рана время от времени давала о себе знать. Вновь и вновь возвращалась лихорадка. В 1844 г. Головин оставил свой пост. Решил покинуть Кавказ и Муравьёв. В 1844 - 1845 гг. он в первый раз съездил за границу. Вернувшись, схоронил отца, не оставившего ему почти никакого наследства. Обосновался Николай Николаевич на некоторое время в имении своего родственника в Богородицком уезде Тульской губернии, по преимуществу же проживал в Богородицке. Жизнь в Петербурге ему по-прежнему была не по карману. В конце 1845 г. его причислили к Министерству внутренних дел (МВД) с сохранением военного чина31.
Новую свою службу Муравьёв начал с ревизии Тихвинского полицейского стана Новгородской губернии. После этого, 16 июня 1846 г., он был назначен исправляющим должность тульского военного и гражданского губернатора. В Тулу Николай Николаевич прибыл в начале июля, предупредив, чтобы не устраивали пышной встречи.
Первым делом новый губернатор совершил поездку по губернии, которую, впрочем, немного уже знал. Свои впечатления, наблюдения и конкретные предложения он изложил в записке, отправленной в МВД. Кроме того, Муравьёв в том же году представил государю записку "Опыт возможности приблизительного уравнения состояний и уничтожения крепостного права в Русском царстве, без потрясений в государстве"32. Он изложил план социальных преобразований, концептуальным положением которых являлся тезис о том, что "главный источник богатства России составляет земледелие". Исходя из этого, Муравьёв отрицательно оценивал деятельность ушедшего в отставку министра финансов Е. Ф. Канкрина. Особое недовольство вызывала проводившаяся Канкриным таможенная политика, направленная на поддержание русской промышленности. В противовес этому, Муравьёв настаивал на том, чтобы свободный ввоз в Россию иностранных промышленных изделий уравновешивался столь же свободным вывозом из нее хлеба и сырья.
Государственных крестьян Муравьёв предлагал переименовать в вольные хлебопашцы, передав им в собственность их надел (по две десятины на ревизскую душу). "Право собственности, - подчеркивал он, - есть главный рычаг деятельности человека". За этот надел государственные крестьяне должны были выплачивать выкуп из расчета половины стоимости десятины земли в данной губернии. Рекрутскую повинность следовало сократить до 10 лет. "Крепостное состояние, - писал Муравьёв, - постыдное, унизительное для человечества, не должно быть терпимо в государстве, ставшем наряду со всеми европейскими государствами, заслуживающее справедливый упрек всего образованного мира". Отмену его Муравьёв предполагал провести путем предоставления помещикам права переводить своих крестьян в вольные хлебопашцы без их согласия, передавая в собственность надел по 1,5 дес. на ревизскую душу, причем временнообязанные отношения не должны были продолжаться более 15 лет.
В целом же Муравьёв выглядит в этой записке как очень ревностный защитник взглядов и интересов аграриев, вплоть до предложений о частичном расселении городов. И это несколько удивительно, ибо сам он помещиком не был, хотя и мечтал "осесть" на землю: 2 ноября 1846 г. он просил в письме брата Валериана выбрать ему имение33.
Отправив записку, Муравьёв составил и адрес на высочайшее имя об освобождении крестьян. Его подписали 9 тульских помещиков, в том числе один из князей Голицыных и один из Норовых (возможно, товарищ по Пажескому корпусу). Император отнесся к инициативе благосклонно, но передал, чтобы дело продолжали с осторожностью и постарались умножить число подписей. Но больше никто из тульских помещиков не пожелал подписаться, и дело остановилось.
Назначение на губернаторскую должность упрочило материальное положение Николая Николаевича, повысило его общественный статус, и он решил, что настал момент распрощаться с холостой жизнью. Будучи за границей, он познакомился с французской дворянкой де Ришемон. Теперь он написал ей письмо, предлагая руку и сердце. Предложение было принято, и вскоре молодая француженка приехала в Петербург, встреченная его братом и сестрой. Капитан В. Н. Зарин, бывший адъютант Николая Николаевича, проводил ее в Богородицк. Здесь она крестилась по православному обряду и, нареченная Екатериной Николаевной, 19 января 1847 г. сочеталась браком с Николаем Николаевичем. Любящий муж в письмах именовал ее не иначе, как Катенькой, и, как говорят, со временем она приобрела на него большое влияние, умеряя его крутой и вспыльчивый нрав. Сразу после свадьбы она взялась за изучение русского языка, а Муравьёв отправился в очередную поездку по губернии34.
Летом в Туле случился пожар, затронувший и губернаторский дом. С помощью Валериана погоревший губернатор частично возместил свои потери. В Туле он, видимо, собирался оставаться надолго и беспокоился лишь тем, почему он все еще исправляет должность, а губернатором не назначен.
До него дошли вести, что по результатам сенаторской ревизии отрешен от должности генерал-губернатор Восточной Сибири В. Я. Руперт. Говорили, что Комитет министров хотел отдать его под суд, а государь распорядился уволить по прошению. В письме к Валериану, служившему в Сенате, Николай Николаевич полюбопытствовал: "Кого назначают вместо Руперта в Восточную Сибирь?"
В августе стало известно, что, направляясь в южные губернии, через Тулу проедет Николай I. У Муравьёва сразу прибавилось хлопот: надо было срочно привести в порядок только что погоревший город, перемостить во многих местах улицы и проверить дорогу от границы с Московской губернией до границы с Орловской. Суетились, однако, зря, потому что император проехал через Тулу ночью. Муравьёву было приказано встречать высочайшего гостя на первой станции за Тулой. Но государь проспал эту станцию, так что губернатору пришлось последовать вслед за ним. Он продолжал спать и на следующей станции. И лишь на третьей, в 7 часов утра, Муравьёв смог ему представиться.
Николай I сразу же объявил Муравьёву, что назначает его генерал-губернатором Восточной Сибири. Это было настолько неожиданно, что Муравьёв прослезился. Николаю это понравилось. Он любил такое трепетное к себе отношение35. Беседа была недолгой. Николай расспросил о Туле, похвалил его деятельность на посту губернатора. Коснувшись Восточной Сибири, он упомянул о состоянии золотопромышленности, о непорядках в пограничной торговле с Китаем (в Кяхте). "Что же касается до русской реки Амур, то об этом речь впереди", - многозначительно сказал император и велел явиться к нему в Петербурге по окончании его поездки на Юг. Государь поехал дальше, оставив губернатора в состоянии счастливой растерянности. "Таким образом, исполнились все мои живейшие желания, - писал он брату, - я на поприще огромном и вдали от всех интриг и пересуд вашего общества и света, убежден в неизменности благосклонного ко мне расположения государя, которое сохранить сумею, если только Бог даст здоровья"36. 5 сентября 1847 г. вышел указ о назначении Н. Н. Муравьёва исправляющим должность иркутского и енисейского генерал-губернатора и командующего войсками в Восточной Сибири. Это назначение стало сенсацией в Петербурге. В высших же административных сферах эта новость приобрела даже скандальный характер.
Вскоре выяснилось, что инициатива в выдвижении Муравьёва принадлежала министру внутренних дел Л. А. Перовскому. Когда-то он участвовал в декабристских кружках, но потом от них отошел, а на посту министра составил записку об отмене крепостного права - примерно в то же время, что и Муравьёв. Перовский продвигал его кандидатуру через великую княгиню Елену Павловну, которая, конечно же, помнила бывшего своего пажа37. Николай I во многом прислушивался к ее голосу, а кроме того он видел, что Муравьёв - губернатор дельный, но затрагивает такие вопросы, которых, как он считал, касаться еще не время, а потому лучше послать его туда, где поприще широкое, но этот вопрос отсутствует.
В конце сентября Муравьёв прибыл в Петербург и в ожидании аудиенции занялся изучением положения дел в Восточной Сибири. В те времена она напоминала темный чулан на задворках Российской империи. Правительство засылало туда всех, кто ему был неугоден, начиная от уголовников и кончая политическими противниками. Товарообмен с Европейской Россией осуществлялся медленно и с великими трудами. Выхода к Тихому океану Восточная Сибирь фактически не имела. Для того чтобы попасть из Восточной Сибири в порт Аян на берегу Охотского моря надо было проделать трудную и полную опасностей экспедицию. Сообщение с Русской Америкой и Камчаткой поддерживалось в основном при помощи кругосветных экспедиций вокруг мыса Доброй Надежды или мыса Горн. Интересы России, Восточной Сибири в том числе, требовали "прорубить окно" в Азиатско-Тихоокеанский регион через Амур и Тихий океан, подобно тому, как Петр "прорубил" его в Европу через Балтику.
Беглый взгляд на географическую карту говорил о том, что сделать это легче всего по реке Амур. Но действовал договор, заключенный с Китаем в 1689 г., во времена Софьи Алексеевны. Русская сторона вынуждена была оставить обширную территорию Албазинского воеводства и вывести поселенцев с левого берега Амура. Но пограничная линия была четко определена только по р. Аргуни. К северу от Амура четкого юридического закрепления границы не произошло ввиду того, что географические названия не были унифицированы в русском, латинском и маньчжурском экземплярах договора. Вопрос долгие годы оставался неурегулированным. Земли, откуда были изгнаны русские поселенцы, китайцами почти не осваивались, там не было и китайской администрации38.
Устье Амура, открывавшее выход в Тихий океан, в то время было еще совсем не исследовано. Муравьёв обратился за помощью и советами к морякам, и ему указали на капитан-лейтенанта Г. И. Невельского, который в это время находился в Гельсингфорсе, где строился транспорт "Байкал" для регулярной доставки на Камчатку грузов. Предполагалось, что Невельской будет назначен его командиром. Они познакомились, и оказалось, что Невельской тоже очень интересуется вопросом об Амуре. Предварительным образом договорились, что по прибытии в Петропавловск и перед обратным рейсом Невельской постарается, с разрешения командования, выделить время для обследования устья Амура.
Перед отъездом в Сибирь Муравьёв представился государю. Они говорили примерно о том же, что и на станции. Николай I спросил, собирается ли он побывать на Камчатке, куда до сих пор не заезжал ни один восточносибирский генерал-губернатор. Муравьёв ответил: "Я постараюсь и туда добраться". В свою очередь он попросил позволения в нужных случаях писать обо всем без утайки прямо в собственные его руки - государь разрешил39. Пребывание в Петербурге несколько затянулось - видимо, ждали, когда установится санный путь. В Сибирь Николай Николаевич вместе с Екатериной Николаевной выехал в январе 1848 года.
27 февраля 1848 г. Муравьёв прибыл в Красноярск. Енисейская губерния входила в Восточносибирское генерал-губернаторство, и здесь Муравьёву пришлось на несколько дней задержаться. До Иркутска он добрался поздно вечером 12 марта40 и въехал в свою резиденцию - "Белый дом" на берегу Ангары, построенный в строгом стиле классицизма и когда-то принадлежавший купцам Сибиряковым. Нового генерал-губернатора давно уже ждали. Говорили, что он человек еще молодой, но очень деятельный, справедливый и строгий. Народ, как обычно, возлагал на нового правителя преувеличенные надежды, а чиновники сильно беспокоились за свои места.
На следующий день после приезда генерал-губернатор устроил общий прием. В "Белом доме" собрались военные и гражданские чины, представители купечества, ремесленных цехов и городской думы. "Растворились двери, - вспоминал очевидец, - и появился человек невысокого роста, с красным и моложавым лицом, с курчавыми светло-русыми, слегка рыжеватыми волосами. На нем был общий армейский мундир, правая рука... висела на перевязи". Прием длился всего около получаса. Генерал сдержанно, порой даже холодно отвечал на приветствия представлявшихся чиновников. Видимо, по дороге в Иркутск он наслышался о порядках во вверенном ему крае. Одному чиновнику тут же предложил подать в отставку. Впоследствии, однако, выяснилось, что в горном ведомстве отставки не принимались: можно было уйти лишь по старости или болезни, но этот человек не был стар и не имел болезней. Тогда по приказанию Муравьёва ему было выдано ложное свидетельство о болезни41. Только так удалось избавиться от известного взяточника.
Муравьёв установил твердый распорядок работы для себя и подчиненных. В шесть утра он начинал трудовой день. К этому времени должен был прийти дежурный чиновник. Составлялось расписание докладов - каждый на определенный час. Опоздания допускались, но не более, чем на четверть часа. Если докладчик являлся позднее, генерал-губернатор его уже не принимал, а последствия были очень неприятны. Работа шла целый день, а когда она заканчивалась - мемуаристы точно сказать затрудняются.
Вскоре новому генерал-губернатору посыпались жалобы на произвол властей. Буряты целыми толпами приходили в город, чтобы искать правды и защиты. Муравьёв пытался разобраться со всеми жалобами. И вскоре среди народа прошел слух, что новый генерал-губернатор не такой, как прежние. Он оказался доступен для простого народа. В его приемной всегда можно было увидеть и крестьян, и ремесленников, и бурятов. По их просьбам и жалобам быстро составлялись справки, и Муравьёв решал дела - чаще всего так, что простой человек не уходил от него разочарованным и обиженным42. Правда, порой генерал-губернатор действовал очень круто. В ответ пошли жалобы в Петербург - от обиженных чиновников.
Наиболее коррумпированным делом в Восточной Сибири была золотопромышленность. Муравьёв послал записку царю, где подробно изложил положение дел в этой области. Говорят, в Петербурге это вызвало бурю страстей43. Но число искателей "монаршей милости" заметно уменьшилось44. При новом царствовании Муравьёв смог добиться расширения возможностей для частной золотопромышленности. 27 июля 1856 г. был издан закон о разрешении частным лицам заниматься этим промыслом в Верхнеудинском округе, т.е. в Забайкалье45.
Муравьёв обратил внимание на откупа. В Сибири существовала казенная монополия производства крепких напитков. Торговля же ими периодически сдавалась с торгов на откуп. Откупщик вносил в казну определенную на торгах сумму, а все, что он затем выручал от продажи водки сверх того, шло в его доход, величина которого не разглашалась. В качестве откупщика часто выступал золотопромышленник, который, торгуя водкой, фактически возвращал себе деньги, выданные рабочим. Эта система приобретала совсем замкнутый характер, если в нее включалась полиция, которая, получив мзду, с полным равнодушием смотрела на то, что откупщик бессовестно разбавлял водку водой.
Муравьёв считал, что казенное винокурение и солеварение следует упразднить - вместе с откупами. Но пока время для такой решительной реформы еще не пришло, он принимал иные меры. По выходе рабочих с приисков их встречала полиция и сопровождала до родных деревень "в том предположении, что они, по прибытии в места их водворения с немалыми средствами, употребят таковые на домообзаведение и на устройство своего быта". Неизвестно, как отнеслись рабочие к такому о них попечению, но откупщики были недовольны. В Петербург вновь потекли жалобы. Чувствуя поддержку в верхах, откупщики вступили в "стачку" и в 1851 г. не явились на торги. Тогда Муравьёв сдал откуп от себя купцу Ф. П. Соловьеву, не вошедшему в "стачку"46.
Еще одной проблемой для Муравьёва была торговля с Китаем, производившаяся только в одном месте - забайкальском городе Кяхте. В 1800 г. для кяхтинской торговли были введены специальные правила. Она носила строго обменный характер, цены ежегодно назначались по соглашению с местным купечеством. Муравьёв настаивал на введении свободной торговли в Кяхте, вновь столкнувшись здесь с министерскими интересами, которые не желали утечки в Китай золота и боялись расстроить отечественную промышленность. Рассмотрение вопроса тянулось с 1848 по 1851 год, когда Государственный совет несколько изменил правила кяхтинского торга, введя их в виде опыта на 3 года. Точка зрения Муравьёва в основном победила. В 1855 г. было решено допустить в Кяхте свободную торговлю, в том числе и на звонкую монету, с некоторым, правда, ограничением ее отпуска за границу.
Во время поездок по Восточной Сибири Муравьёв обратил внимание на крайне тяжелое положение крестьян, приписанных к Нерчинским сереброплавительным заводам. Помимо оброков, они должны были подвозить на заводы руду, дрова и уголь, получая за это ничтожную плату.
И рекрутская повинность была у них неслыханно тяжелой. Забирали 12-летних ребят, которые 35 - 40 лет работали на заводах или в рудниках наравне с каторжниками, имевшими перед ними то преимущество, что не позднее, чем через 20 лет, их переводили на поселение. И не раз поэтому бывало, что призванные из деревень рабочие совершали тяжкие преступления только затем, чтобы попасть на каторгу47.
Освободить этих людей от каторжной неволи было нелегко, когда в стране существовало крепостное право. Но Муравьёв нашел выход. В 1851 г. по его инициативе, в связи с необходимостью укрепления границы, было образовано Забайкальское казачье войско48. А три месяца спустя, 21 июня 1851 г., ему удалось провести и другой закон - "Положение о пеших батальонах Забайкальского казачьего войска"49. В пункте первом Положения говорилось: "Крестьяне, приписанные к Нерчинским горным заводам, составляющим частную собственность его императорского величества, отчисляются от сих заводов и присоединяются к Забайкальскому казачьему войску". В другом пункте устанавливалось, что вместе с ними поступают во владение Забайкальского казачьего войска земли, которые состояли в их пользовании.
Тогда же, в 1851 г., была образована Забайкальская область с центром в Чите. Губернатором стал родственник и ближайший сподвижник Муравьёва М. С. Корсаков (в письмах Муравьёва и книге Барсукова он упоминается как Карсаков). В дальнейшем Муравьёв попытался перевести Нерчинские заводы из Кабинета его императорского величества в казенное ведомство, сделать их общегосударственным достоянием. Но не смог преодолеть сопротивления в петербургских верхах. Не сочувствовал этому и Александр II50.
С самого начала пребывания в Сибири на столь ответственном посту Муравьёв чувствовал недостаток в знающих и добросовестных помощниках. Он приглашал к себе тех, кто служил с ним в Туле и на Кавказе. Едва ли не с самого начала его взоры обращались в сторону ссыльных декабристов. Они не были связаны с этими верхами сибирского общества и в то же время хорошо знали Сибирь, притом - с самых низов. Ко времени приезда Муравьёва в селениях близ Иркутска проживало несколько декабристов: С. Г. Волконский, С. П. Трубецкой, А. А. Быстрицкий, А. В. Поджио, П. А. Муханов, В. А. Бечаснов, А. В. Веденяпин и др. Муравьёв отменил стеснения для передвижения декабристов внутри губернии. Отныне они свободно посещали друг друга и ездили в город. Более того, они были приняты в доме генерал-губернатора. Екатерина Николаевна быстро подружилась с княгинями М. И. Волконской и Е. И. Трубецкой. Николай Николаевич ближе всего сошелся с Волконским. Губернатор прислушивался к мнениям декабристов, но не мог никого из них назначить на классную должность.
Иркутский губернатор А. В. Пятницкий, замешанный в "золотых" делах, по настоятельному совету Муравьёва должен был уйти в отставку, но решил сыграть на близости генерал-губернатора к "государственным преступникам", отправив донос в Петербург. Николай I велел переслать его Муравьёву для объяснений. Николай Николаевич отвечал, что эти люди уже искупили "заблуждения юности" тяжелым наказанием и теперь принадлежат к числу "лучших подданных русского царя" и что никакое наказание не должно быть пожизненным, так как его цель есть исправление. Император написал на Муравьёвском ответе "Благодарю" и, как говорят, прибавил при этом: "Нашелся человек, который понял меня, понял, что я не ищу личной мести этим людям, а исполняю только государственную необходимость и, удалив преступников отсюда, вовсе не хочу отравлять их участь там". Пятницкий был уволен без прошения51.
В 1850 г. в Иркутск прибыли члены кружка М. В. Петрашевского, в том числе сам Петрашевский и Н. А. Спешнев, дальний родственник Муравьёва. Петрашевский некоторое время жил в доме генерал-губернатора. Спешнева, сосланного в Нерчинск, Муравьёв при первой возможности перевел в Иркутск и в 1857 г. назначил редактором "Иркутских губернских ведомостей". При содействии Муравьёва и участии Спешнева и Петрашевского в Иркутске была создана библиотека52.
При Муравьёве Иркутск стал превращаться в научный центр Сибири. В 1851 г. здесь был открыт Сибирский отдел Русского географического общества (первый отдел этого общества, основанного в 1845 году). В этих культурнических и научных начинаниях участвовал и переехавший в 1859 г. из Томска в Иркутск еще один дальний родственник Муравьёва - М. А. Бакунин.
В апреле 1853 г., отвечая на запрос министра народного просвещения П. А. Ширинского-Шихматова, Муравьёв писал, что народных училищ, низших школ для крестьян в крае не хватает и местная администрация изыскивает средства для увеличения их числа. Что же касается гимназий и уездных училищ, то генерал-губернатор считал преждевременным расширение их сети, ибо гораздо полезнее, писал он, "присутственные места в Сибири наполнить благонамеренными людьми, рожденными и получившими надлежащее образование во внутренних губерниях России" и свободными от той "заразы", которая распространилась среди "местных купцов и чиновников"53. Что за "зараза", Муравьёв в этом документе не пояснил, но, как с очевидностью следует из его же высказываний, имелись в виду, во-первых, упоминавшиеся уже родственные и прочие связи, а во-вторых, областничество, т.е. стремление к сибирской автономии, которое Муравьёв уже тогда заметил и которое считал вредным.
В донесениях Николаю I Муравьёв упорно, как когда-то древний Катон насчет Карфагена, проводил одну и ту же мысль: если не занять устья Амура, его займут англичане, и их пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска или даже до Читы. Между тем в министерствах боялись возбудить недовольство китайцев, не давали денег, утверждая, что Амур для России - лишнее54. В конце концов император повелел создать особый Комитет по Амуру в составе нескольких министров, которые к началу февраля 1849 г. выработали Положение о морской экспедиции для исследования устья Амура. Капитан-лейтенанту Г. И. Невельскому было поручено по прибытии в Петропавловск и сдаче грузов "без шума и с должною осторожностью сделать осмотр берегов от Шантарских островов до устья Амура, а также северных берегов Сахалина"55. В Петропавловск была послана соответствующая бумага. Она задержалась в пути и, кажется, так и не дошла по адресу.
Транспорт "Байкал" в мае пришел в Петропавловск, и там Невельскому вручили письмо Муравьёва, где говорилось, что скоро придет распоряжение из Петербурга, так что лучше, не теряя времени, отправляться к устью Амура. 31 мая "Байкал" вышел из Петропавловска и направился к Сахалину56.
В апреле 1849 г. вышел высочайший указ о производстве Муравьёва в генерал-лейтенанты, а 15 мая он отправился в большую поездку по обозрению восточных областей вверенного ему края. Екатерина Николаевна, героическая женщина, уговорила мужа взять ее с собой и вместе с ним проделала весь этот трудный и опасный путь. На берегу Охотского моря, южнее Охотска, Муравьёв встретился с Невельским, который сообщил ему ошеломляющие известия. "Байкал" вошел с моря в устье Амура и после многодневных поисков нащупал-таки фарватер, позволяющий входить в реку судам с осадкой до 15 футов. Но и это еще не все. Оказалось, что неправы были великие мореплаватели Ж. Ф. Лаперуз и И. Ф. Крузенштерн, утверждавшие, что Сахалин - полуостров. Оставив "Байкал" в Амурском лимане, Невельской на шлюпке прошел самое узкое место между островом и материком. Глубина здесь оказалась 5 сажень (10,7 метра)57. Окрыленный увиденным и услышанным, Николай Николаевич отправился в обратный путь. В Якутске пришлось задержаться в ожидании санного пути. В Иркутск генерал-губернатор вернулся в конце ноября58.
Зимой 1849/1850 гг. Невельской доставил в Петербург отчеты, карты и планы, составленные на основании летних экспедиций. Серьезность сделанных открытий оценили очень многие, в том числе Николай I. По предложению Муравьёва была учреждена Амурская экспедиция. Действуя под флагом Российско-Американской компании, формально она считалась частным предприятием, имеющим целью установить торговые сношения с гиляками (нивхами), обитающими в устье Амура и не считавшимися китайскими подданными. Предполагалось основать зимовье на морском берегу близ Амурского лимана. Руководство экспедицией было поручено Невельскому. Ближайшим его начальником стал Муравьёв. Было также утверждено предложение Муравьёва о строительстве Аянского тракта. По-видимому, в то время Муравьёв полагал, что пробиться в Тихий океан будет легче все же через Аян, а не по Амуру. И некоторые мероприятия по подготовке к сооружению дороги от Якутска на Аян начали осуществляться. Их прекратили лишь при следующем генерал-губернаторе, когда выяснилось, что строить тракт на Аян не будут из-за неблагоприятного климата59.
"Байкал" под командованием капитана 1 ранга Невельского вновь отправился к устью Амура, вошел в него, и здесь, на левом берегу, 1 августа 1850 г. Невельской основал Николаевский пост (ныне Николаевск-на-Амуре) и поднял русский флаг. Этого, кажется, никто не ожидал. В правительстве негодовали. Муравьёв, тоже немало озадаченный самоуправством Невельского, срочно выехал в Петербург, чтобы постараться все уладить. Ему удалось получить аудиенцию у императора, и Николай I повелел создать очередной Комитет, на этот раз - по гиляцким делам. Обстановка в нем сложилась для генерал-губернатора трудная, и решение было не в его пользу. Его попросили подписать постановление Комитета. Вместо этого Муравьёв написал особое свое мнение. Николай I приказал созвать новое заседание Комитета - на этот раз под председательством наследника престола Александра Николаевича. Посоветовавшись с Муравьёвым, наследник встал на его сторону, но в правительстве продолжали возражать. Последнее слово осталось за Николаем I. Он решил военный пост на Амуре оставить и даже усилить еще одним кораблем, но представить это мероприятие, как устройство лавки Российско-Американской компании; с Китаем же император указал лишь обменяться мнениями о защите Амура от проникновения судов третьих стран.
В Петербурге Муравьёв задержался на семь месяцев, попутно решив вопросы об устройстве Забайкальской области и казачьего войска и ряд других вопросов. Кроме того он получил ордена Св. Анны 1-й степени и Св. Георгия 4-й степени60.
В 1852 г. сменилось руководство Министерства внутренних дел и несколько проектов Муравьёва застряли в бюрократических лабиринтах. В 1853 г. его вызвали в Петербург. Тогда, не чувствуя для себя прочной опоры, он впервые заговорил об отставке: "Лучше уйти, другому, может быть, поверят".
Вопреки опасениям, Николай I с пониманием воспринял доклад Муравьёва и в целом одобрил намеченные в нем действия: предложить Российско-Американской компании устроить новые посты близ устья Амура, а также занять Сахалин и основать там несколько постов. В заключение беседы Николай I взглянул на карту и ткнул пальцем в устье Амура: "Все это хорошо, но ведь я должен посылать защищать это из Кронштадта". - "Кажется, нет надобности, государь, так издалека, можно и поближе подкрепить, - ответил Муравьёв. - Государь! Сами обстоятельства указывают этот путь", - он провел пальцем по течению Амура. - "Ну, так пусть же обстоятельства к этому и приведут, подождем", - закончил разговор Николай I, возможно, подозревая, что обстоятельства эти наступят очень скоро.
Уладив дела, Муравьёв выхлопотал 4-месячный отпуск и отправился вместе с Екатериной Николаевной сначала на воды в Мариенбад, а затем в путешествие по Европе (Франция, Италия, Испания, Бельгия).
Когда вернулись в Петербург, уже началась русско-турецкая война - пролог Крымской. Муравьёв представил записку, спрашивая разрешения сплавить по Амуру некоторое число войск для защиты устья, а также и Камчатки. Расходы на это он предложил взять из остаточных сумм всех ведомств по Восточной Сибири. В январе 1854 г. царь утвердил его решение, предоставив Муравьёву право вести переговоры о разграничении восточной окраины государства. Было также решено "плыть по Амуру", даже если не будет получено ответа от китайского правительства на сделанный запрос. Подписав эти распоряжения, Николай I прибавил твердо и определенно: "Но чтобы при этом не пахло порохом". Это было последнее свидание Муравьёва с Николаем I.
В апреле было послано уведомление китайскому правительству о том, что для защиты владений России в Тихом океане вниз по Амуру пройдет караван судов с войсками и боеприпасами. Одновременно генерал-губернатор приглашал китайских уполномоченных для окончательного определения границ между двумя державами.
14 мая флотилия во главе с генерал-губернатором отплыла вниз по Шилке. С флотилией переправлялись: тысяча человек пехоты, сотня казаков и два орудия. 18 мая флотилия вошла в Амур. Муравьёв зачерпнул стаканом амурской воды и поздравил всех с началом великого пути. Могучее "ура" нарушило тишину амурских вод. Местные жители в ужасе разбегались, завидев нечто небывалое. 14 июня флотилия прибыла на Мариинский пост, основанный Невельским. Здесь воинский отряд разделился: часть осталась, часть переправилась на Николаевский пост, а часть продолжила переход в Петропавловск61.
Подкрепления в Петропавловск пришли кстати. 18 августа 1854 г. англо-французская эскадра из шести кораблей бросила якоря в Авачинской губе. Через два дня начался артиллерийский бой. Благодаря огню трех батарей, прикрывавших вход во внутреннюю гавань, неприятельские корабли не смогли войти туда: союзники отмечали превосходное устройство батареи из 11 орудий большого калибра. Их десант, высаженный на полуострове, образующем бухту, был отброшен в тот же день. 24 августа союзники зашли в тыл Петропавловска и, разгромив две слабые батареи, высадили два десанта общей численностью около тысячи человек. Но руководители обороны генерал-майор В. С. Завойко и капитан-лейтенант И. И. Изыльметьев, разгадав этот маневр, перебросили к месту высадки подкрепления, которые сбросили неприятельский десант в море. Союзники понесли большие потери (около 450 человек) - особенно при эвакуации с полуострова. Русские потеряли более 100 человек. 27 августа неприятельские корабли покинули Авачинскую губу62.
Было очевидно, что англичане и французы могут повторить экспедицию. Муравьёв решил стянуть все силы в устье Амура и приказал эвакуировать Петропавловск. 3 марта 1855 г. военный губернатор Петропавловска Завойко получил соответствующее предписание. 5 апреля эскадра покинула Петропавловск и 1 мая прибыла в залив Де Кастри (вблизи устья Амура). Через неделю в тот же залив вошли три английских корабля, в том числе большой 60-пушечный фрегат. Неприятель заметил русскую эскадру, но, к досаде своей, упустил ее - англичане еще не знали об открытии Невельским сквозного прохода между Сахалином и материком63.
Муравьёв, вернувшись после сплава домой, начал готовить новый. На этот раз он ехал вместе с Екатериной Николаевной. В мае 1855 г. этот сплав отправился к низовьям Амура. Всего было отправлено 104 больших и 50 малых судов. На них разместились 8 тыс. войска, экспедиция Сибирского отдела Русского географического общества и первые русские переселенцы, набранные из штрафованных солдат и казаков Забайкальского войска. В жены штрафованным солдатам Муравьёв определил, на правах отца-командира, выявленных в Иркутске путан64.
Еще до окончания Крымской войны у Муравьёва возник конфликт с Невельским и Завойко, и он отправил их в Петербург. С последним, как говорят, у него возникли принципиальные расхождения: генерал-губернатор стремился к первоочередному развитию левого берега Амура, а также приглядывался к Уссурийскому краю, а Завойко первое место по-прежнему отводил Петропавловску и Камчатке. С Невельским же, как говорят, просто не поделили славу, и Муравьёв стал называть его сумасшедшим65. К сожалению, нежелание видеть в своем окружении крупных и ярких личностей - отличительная черта многих руководителей.
Но судьба редко бывает милостива к тем, кого она избрала орудием преследования других людей. В 1856 г. Муравьёв, присутствуя на коронации Александра II, заметил весьма сдержанное к себе отношение лиц из ближайшего окружения нового царя. Очень поразило его производство в полные генералы князя А. И. Барятинского, личного друга Александра II, только что назначенного наместником на Кавказе. Князь, моложе Муравьёва на шесть лет, был выхвачен откуда-то из середины списка генерал-лейтенантов и обошел многих лиц. Но только двое из них подали в отставку - Муравьёв и А. А. Суворов, генерал-губернатор Прибалтийского края. Император не принял ни ту, ни другую отставку. Николай Николаевич удовлетворился подтверждением его полномочий на ведение переговоров с Китаем66.
Первая встреча Муравьёва с китайской делегацией произошла 9 сентября 1855 г. на Мариинском посту. Генерал-губернатор заявил, что Амур является естественной и бесспорной границей между двумя государствами, так что земли по левому его берегу должны быть возвращены России. За ней, добавил он, должен остаться и Приморский край, где уже созданы русские поселения. На этом переговоры пока закончились67. Следующий год не принес успеха в переговорах, что дало повод близкому к Константину Николаевичу контр-адмиралу и дипломату графу Е. В. Путятину предложить свою кандидатуру для ведения переговоров. Путятин ссылался на свое "испытанное наделе умение общаться с народами крайнего Востока"68. В апреле 1857 г. Путятин прибыл в Кяхту, но китайское правительство заявило, что у него "нет никаких особо важных дел с Россией", чтобы принимать русского посланника. Раздосадованный Путятин предложил занять Айгунь. Муравьёв холодно отнесся к этой инициативе. Путятин ни с чем отправился далее на восток. По пути, в Чите, он познакомился с Завалишиным. Морские офицеры быстро нашли общий язык и в дальнейшем составили коалицию против Муравьёва. Муравьёв же, получив "высочайшую" санкцию, продолжал устройство на левом берегу Амура казачьих станиц69.
В 1858 г., когда началось судоходство по Амуру, Муравьёв произвел очередной сплав с войсками и переселенцами, а на обратном пути, в начале мая, встретился в Айгуне (ныне Хэйхэ) с китайскими представителями. 11 мая начались заседания, происходившие ежедневно и длившиеся часами. Когда по тексту была достигнута полная договоренность, китайские уполномоченные заявили, что должны согласовать его в Пекине. Муравьёв решительно ответил, что никаких изменений он более не допустит и что китайцы должны будут пенять на себя, если с этой стороны у них возникнут неприятности от англичан. Этот аргумент подействовал. 16 мая 1858 г. трактат был подписан70 (2 июня утвержден указом китайского императора, 8 июля ратифицирован Александром II71).
Впоследствии Муравьёв говорил, что нарочно подгадал так, чтобы договор был подписан 16-го числа, которое он считал своим заветным. Дважды, в Польше и на Кавказе, он счастливо избежал смерти именно в такой день, хотя и был ранен72.
Переправившись из Айгуня через реку на присоединенную к России территорию, в Усть-Зейск, Муравьёв издал приказ: "Товарищи, поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России! Св. Церковь молит за вас, Россия благодарит! Да здравствует Император Александр и да процветает под кровом его вновь приобретенная страна!"
21 мая на Усть-Зейском посту архиепископ камчатский Иннокентий (Вениаминов) заложил храм во имя Благовещенья Пресвятой Богородицы. После молебна архиепископ произнес речь, в которой, в частности, сказал, обращаясь к Муравьёву: "Но если бы, паче чаяния, когда-нибудь и забыло тебя потомство, и даже те самые, которые будут наслаждаться плодами твоих подвигов, то никогда, никогда не забудет тебя наша православная церковь". Торжества завершились переименованием Усть-Зейского поста в город Благовещенск73. 30 мая был основан военный пост Хабаровка (ныне г. Хабаровск). По распоряжению Муравьёва в Уссурийский край вскоре было отправлено несколько исследовательских экспедиций74.
26 августа был объявлен высочайший рескрипт на имя Муравьёва. Высоко оценивая государственную его деятельность, император сообщал, что он возведен в графское достоинство с присоединением к фамилии его именования Амурский. Одновременно он получил чин генерала от инфантерии75.
Весть о заключении Айгунского договора получила большой общественный резонанс. Произошло, действительно, важное историческое событие. Россия вернулась на берега Амура и "прорубила окно" в Тихий океан. С тех пор Амур, о котором прежде мало кто знал и слышал, прочно вошел в русские судьбы, в русскую жизнь, в русское творчество.
П. И. Пахолков, нерчинский коммерсант и пароходовладелец, вспоминал: "Помнится мне, что Муравьёв вернулся из Петербурга в Иркутск еще до начала зимы 1858/59 гг. Вернулся он с титулом графа Амурского, довольный, веселый. И эта зима была самая веселая в Иркутске из всей эпохи его генерал-губернаторства; на время он отбросил от себя и врожденные деспотические замашки и явился добрым, либеральным, гуманным генерал-губернатором; помнится, в это время он сделал множество визитов купцам (даже второстепенным) в Иркутске и всех настолько обворожил своей любезностью, что все прежние дерзкие деспотические выходки были забыты и все в восторге восхваляли его добрые качества"76.
В 1859 г. Муравьёв вновь выехал на Амур, побывал в Японии на Хоккайдо, где вел переговоры относительно Сахалина. И не подозревал, какие неприятности скоро на него обрушатся.
При Николае I происки завистников мало смущали Муравьёва. Он имел прямой выход на императора, который, получая на него жалобы, обычно налагал такого рода резолюции: "Будем иметь в виду по приезде генерал-губернатора Муравьёва"77. С воцарением Александра II Муравьёв лишился прямого выхода на императора минуя министров и Сибирский комитет. Муравьёв пытался действовать через Константина Николаевича, но тщетно: посланные таким образом письма и представления все равно шли через министров и Сибирский комитет. "Посылаю тебе два письма на твое имя Муравьёва-Амурского, врученные мне по его приказанию прибывшим сюда генерал-майором Корсаковым, - писал Александр II брату 16 ноября 1858 года. - Я их никому не показывал, ибо они бы его окончательно рассорили со всеми министрами, но сообщил выписки тем, до которых упоминаемые в них дела касаются... Все представления его к наградам я сам рассматривал, но должен был многое изменить, ибо они выходили из всякой меры. Жаль, что при всех его достоинствах, которые никто более меня не умеет ценить, он постоянно стремится к достижению такой власти, которая сделала бы его независимым от центрального управления, чего я никак допустить не могу"78. Императора, видимо, начинало беспокоить стремительное возвышение Муравьёва, хотя он невольно сам этому способствовал.
В свою очередь генерал-губернатора раздражали медленность и бюрократический характер работы министерств. Поэтому он настаивал, чтобы дела по Восточной Сибири не гуляли по министерствам и департаментам, а рассматривались в Сибирском комитете, который работал в том же Петербурге и в который входили те же министры. На великого князя Константина Николаевича Муравьёв, зная, что начавшаяся против него газетно-журнальная кампания - во многом дело рук великого князя, возлагал надежды до конца своих дней. К нему, генерал-адмиралу флота, побежали жаловаться все недовольные Муравьёвым морские офицеры - Путятин, Невельской, Завойко и др. "А, Муравьёв! - сказал великий князь. - Он любит рядить всех в шуты: пусть-ка попробует сам побывать в этой роли"79. Санкция была дана, и в дело включили Завалишина, который вскоре настрочил целый ряд статей, обнаружив незаурядный талант публициста-разоблачителя, не стесняющегося перегибов. Все это исходило из глубокого его убеждения, что Муравьёв - зло, исчадие ада, с которым надо бороться, не покладая рук и до последнего дыхания. Даже воспоминания Завалишина, написанные уже не по заказу, поражают пылкой ненавистью к бывшему генерал-губернатору80.
Статьи Завалишина, начиная с 1859 г., печатались в "Морском сборнике" и "Вестнике промышленности". Главное обвинение, выдвинутое против Муравьёва, сводилось к тому, что амурские переселенцы влачат жалкое существование и гибнут и что край фактически не заселяется, а устилается русскими косточками. "Колокол", оставшийся в общем-то верным Муравьёву, впоследствии писал, что Завалишину нельзя во всем верить, что сам он на Амуре не бывал, а собирал слухи в Чите81.
Критику в свой адрес Муравьёв воспринимал с большим возмущением, негодуя, что позволяется порицать действия высшего должностного лица в крае, назначенного императором - да еще в издаваемом правительством органе печати. Приехав в Петербург, он не постеснялся спросить великого князя, почему в "Морском сборнике" печатаются против него статьи. Константин Николаевич с невинным видом ответил, что это было во время его отсутствия82.
В середине февраля Муравьёв прибыл в Петербург, получил аудиенцию у императора и представил проект выделения из Восточно-Сибирского генерал-губернаторства Приморской области, с установлением там управления по образцу генерал-губернаторского вместе с запиской, где в деликатной форме изложил те условия, при которых он мог бы еще на год вернуться в Сибирь. Государь отправил все это на рассмотрение в Сибирский комитет. Дело затянулось, потому что министр иностранных дел А. М. Горчаков сильно болел. Тогда Муравьёв попросил 6-недельный отпуск за границу. Екатерина Николаевна, которой врачи запретили проживание в Сибири, уехала в Париж еще в 1857 г., и Николай Николаевич, видимо, подумывал об отставке и о совместной с ней жизни.
Комитет, в присутствии государя, собрался 11 мая. Проект о выделении из Восточносибирского генерал-губернаторства Приморской области отклонили, но для облегчения службы генерал-губернатора создали должность его помощника, на которую был назначен Корсаков. Муравьёв запросился было в отставку, но Александр II счел необходимым его пребывание на прежнем посту вплоть до окончания переговоров в Пекине о новом трактате. Крайне разочарованный и с большой неохотой в конце мая Муравьёв отправился обратно. "Обязанность перед Россиею заставляет меня еще раз съездить в Иркутск, и уже возвратившись сюда в конце года, я окончательно попрошу моего увольнения", - писал он Валериану83.
Муравьёв вернулся в Иркутск около 15 июня. Последние свои месяцы здесь он провел деятельно и с пользой. Прежде всего ему пришлось вновь начать пререкания с Министерством финансов, которое прилагало усилия, чтобы отнять один очень богатый прииск у его владельца и передать другому - разумеется, по своему выбору. Летом Муравьёв ездил в Кяхту, Петровский завод и Верхнеудинск - главным образом для того, чтобы привести в норму отношения между местным бурятским населением, исповедующим буддизм, и православными миссионерами, которые, как иронически он отмечал, желали бы "обратить в нашу веру и самого китайского императора". Продолжалось переселение на Амур и в Уссурийский край, владеемый совместно с Китаем. В 1860 г. в Приморскую область из Европейской России прибыло 1806 душ обоего пола. Судя по письмам, Муравьёв теперь больше вникал в нужды и заботы переселенцев. Силами флота исследовалась береговая линия. 20 июня 1860 г. на южной оконечности полуострова Муравьёва-Амурского, вокруг бухты Золотой Рог, был основан пост Владивосток. В это же время под руководством Муравьёва была окончена работа над тремя законопроектами: о землях по Амуру и о городовом положении амурских городов, о ссыльных в Восточной Сибири и о преобразовании губерний Иркутской и Енисейской по образцу Забайкальской области, т.е. с некоторым упрощением административной схемы. Все они были отосланы в Сибирский комитет84.
Прикидывая свои шансы на будущее, он отдавал отчет, что в окружении Александра II ему не найти поддержки. Разве только у Елены Павловны. Тем более, что Муравьёва нельзя было назначить губернатором даже в столичную губернию - это было бы понижение. Ему можно было предложить пост наместника какого-либо края или министра, но о последнем он вряд ли мечтал.
2 (14) ноября 1860 г. завершились длительные и трудные переговоры, которые вел молодой дипломат, русский посланник в Китае Н. П. Игнатьев. Согласно подписанному в этот день трактату, к России окончательно отошел Уссурийский край. В Иркутске Игнатьеву устроили торжественную встречу. Сам генерал-губернатор встретил его на перевозе через Ангару.
В начале января 1861 г. Корсаков вернулся из Петербурга, и Муравьёв сдал ему дела. В день отъезда, в середине января, граф отстоял напутственный молебен в соборе, прошел через площадь, заполненную народом, в Собрание, прощаясь со знакомыми и незнакомыми, в Собрании попрощался с депутациями и поехал в Вознесенский монастырь. Здесь тоже был молебен, а затем завтрак у настоятеля. После этого, по сибирскому обычаю, чиновники вынесли генерал-губернатора на руках. Затем его перехватили крестьяне, а потом - бурятская делегация. "Мы тебя, граф, не забудем, - сказали буряты, усаживая его в возок, - не забудь и ты нас". "Не забудь нас!" - подхватили собравшиеся. Повозки тронулись, все обнажили головы. И еще долго стояли без шапок, когда уже скрылись повозки. И это были искренние проводы, с настоящей горечью расставания. Муравьёв ведь поссорился с иркутским обществом, а не с народом.
Муравьёв-Амурский прибыл в Петербург в дни отмены крепостного права. Он был принят государем в день своего приезда, 11 февраля, подав прошение об увольнении его от должности и о дозволении продолжительного заграничного отпуска. В исторический день 19 февраля 1861 г., наряду с Манифестом об отмене крепостного права, был подписан и высочайший указ об увольнении Муравьёва-Амурского от должности восточносибирского генерал-губернатора, с рескриптом на его имя, награждением орденом Св. Владимира 1-й степени с мечами, назначением в члены Государственного совета и определением содержания в 15 тыс. рублей серебром ежегодно. На место генерал-губернатора Восточной Сибири, по рекомендации Муравьёва, был назначен М. С. Корсаков85.
Затем пошли слухи о назначении Муравьёва наместником в Варшаву, где старый и больной М. Д. Горчаков явно не справлялся с ситуацией. Потом распространился другой слух - о назначении наместником в Тифлис. "Меня уговаривают ехать наместником на Кавказ, а не в Варшаву, - писал Муравьёв Корсакову 21 февраля, - вероятно, не будет ни того, ни другого; но я все-таки предпочел бы Варшаву, а всего лучше мой милый Государственный совет, где я, как у Христа за пазухой". Однажды в каком-то "интимном кружке" его прямо спросили: принял бы он должность наместника в Польше? "Пусть мне скажут сначала, - отвечал Муравьёв, - чего хочет правительство в Варшаве: искреннего мира или полицейского спокойствия? Уступок полякам или усмирения их? Тогда я пойду. А вилять - не в моем характере". Но у правительства тогда не было определенной политики, и Муравьёв в Польшу не поехал. Позднее он говорил, что Варшавы ему никто и не предлагал. Наместник на Кавказе князь А. И. Барятинский, переломивший ход Кавказской войны и пленивший Шамиля, находился на вершине славы. Но его сильно подвело здоровье, и еще в апреле 1860 г. князь должен был оставить Кавказ. Барятинский рвался назад, к месту службы, но болезнь цепко его удерживала. Так что государь, наконец, предложил товарищу военного министра Д. А. Милютину переговорить с Муравьёвым о замещении должности наместника. Однако Муравьёв от предложения отказался, ответив, что после князя Барятинского самостоятельным правителем Кавказа может быть только член императорской фамилии. Князь Барятинский принял и свои меры, чтобы назначение Муравьёва не состоялось. "Мое нетерпение вернуться на Кавказ становится непреодолимым, - писал он императору, - я вижу, как мне необходимо, во что бы то ни стало, быть там к будущей весне... Многие надеются и желают заместить меня, и это обстоятельство может породить беспорядки в делах. Муравьёв-Амурский, как говорят, имеет более всех прав на это место; но смею просить Ваше величество на случай, если бы Вы не пожелали оставить меня, постараться выбрать личность хотя, быть может, и менее просвещенную, но зато более преданную..."86. На Кавказ впоследствии был назначен великий князь Михаил Николаевич.
20 февраля 1861 г. Н. Н. Муравьёв впервые присутствовал на заседании Государственного совета, и в тот же день ему пришлось там выступать по вопросу о кяхтинской торговле. По словам очевидцев, он говорил твердо, с большим знанием дела, не смущаясь маститых сановников. Не дождавшись нового назначения, Муравьёв собрался к жене в Париж, запросив бессрочный отпуск и заверив, что в случае надобности он явится по первому зову. Если вызова не будет, он предполагал вернуться через год. 24 марта он выехал за границу. Николай Николаевич поселился на Елисейских Полях, в аристократическом квартале Парижа, в доме жены на рю Миромесниль. На зиму он предпочитал уезжать в городок По, на юге Франции, где было имение жены. Летом 1861 г. Муравьёв ездил на воды в Пиренеи и в Баден (Германия). В Бадене он виделся с великой княгиней Еленой Павловной. Она по-прежнему готова была назначить его на самый высокий пост, но уже не имела такого влияния при дворе. Николай Николаевич все же оценил то, что великая княгиня нисколько не изменила своего к нему отношения, несмотря на, как он выразился, "настоящее мое политическое положение"87.
В письмах Муравьёва не упомянут его визит в Лондон в сентябре 1861 г., когда там находился Константин Николаевич. 21 сентября его семейство отмечало именины одного из младших своих членов - Дмитрия Константиновича. За завтраком и обедом присутствовали Муравьёв-Амурский и А. В. Головнин, сын прославленного мореплавателя. Константин Николаевич много общался с Головниным88, который через три месяца стал министром народного просвещения. С Муравьёвым потолковать было не о чем, и он уехал из Лондона ни с чем. Такие мелкие обиды постепенно начинали отравлять жизнь.
В Париже Николай Николаевич подружился с русским послом графом П. Д. Киселевым. Здесь Муравьёв часто встречался с С. Г. Волконским, с другими декабристами и петрашевцами. С Герценом он не встречался, так как обиделся на него, когда "Колокол" задел Валериана, ставшего псковским губернатором89. Нападки на брата Николай Николаевич воспринимал, как на самого себя. В письмах к брату и к Корсакову Муравьёв затрагивал и политические вопросы: ругал, по обыкновению, министерства; сожалел об отставке Милютина; в конце 1861 г. с тревогой отмечал, что у Александра II стала заметно ослабевать воля к преобразованиям, и они замедлились.
Многие годы, начиная с конца своего генерал-губернаторства, Муравьёв был убежден, что Завалишин и Петрашевский пишут на него доносы в III Отделение90. Такое же мнение высказывал и Бакунин91. Н. П. Матханова разыскала в архиве записку Д. И. Завалишина на имя министра внутренних дел П. А. Валуева от 30 декабря 1861 г. о состоянии экономики и административного управления Читы. В записке, между прочим, написано и такое: "Ведь и Муравьёв - революционер, да еще какой! Боже упаси!"92. Петрашевский тоже писал министру, упоминая о "неудовлетворительности многих "блистательных" административных мер Муравьёва-Амурского"93. В архиве III Отделения доносов Завалишина и Петрашевского обнаружить не удалось.
В 1863 г., когда над Россией сгустились тучи военной угрозы в связи с польскими событиями, Муравьёв, не дождавшись вызова, поспешил на родину. Но тучи быстро, к счастью, рассеялись. В высших сферах Муравьёвым по-прежнему не интересовались. Поприсутствовав некоторое время в Государственном совете, он снова уехал в Париж94.
В конце 1864 г. Муравьёв был вызван в Государственный совет для консультаций. Приехал он нездоровым и задержался, потому что нашел подходящего, понимающего доктора (лечение теперь составляло одно из главных его занятий). Поселился Николай Николаевич в гостинице - так сложилось, что он никогда в жизни не имел своего дома. Запоем читал русские газеты, окунулся в русские дела. В письмах к брату (в это время - московскому сенатору) он ругал безобразную русскую цензуру, от коей за границей порядочно отвык. Муравьёв приветствовал судебную реформу, начавшуюся в 1864 году. Ему, однако, казалось, что мировые судьи наделены чрезмерно широкими полномочиями95.
Весной 1865 г. Екатерине Николаевне делали глазную операцию в Берлине, и Николай Николаевич ездил туда. Встречался он и с Отто Бисмарком, с которым был уже знаком. О чем говорили "два Бисмарка" - один настоящий, а другой не состоявшийся - остается неизвестным. Однажды, как говорят, Муравьёв привез Бисмарку дальневосточной икры, а так как дело происходило на масленице, то Бисмарк распорядился испечь к икре блинов. В июле супруги приехали в Москву, а затем в имение брата Валериана, где оставались до начала августа. Потом они сняли квартиру в Царском Селе, недалеко от дворца. Тихий и тенистый городок, с прекрасным парком, им очень понравился, и Николай Николаевич размечтался о том, что они купят в Царском Селе домик с садом и навсегда здесь поселятся96.
В этом году он было увлекся службой в Государственном совете. Но постепенно ему становилось здесь не по себе. Голос Николая Николаевича чаще всего оставался в меньшинстве. Чувствуя себя еще достаточно живым человеком, он вновь запросился в отпуск, ссылаясь на болезни. Тем более, что в конце октября Екатерина Николаевна уехала в Париж: после операции ей пока еще нельзя было смотреть на снег. Николай Николаевич задержался, чтобы уладить дело с графским титулом. У них с Екатериной Николаевной не было детей. Пришлось подавать на "высочайшее" имя прошение о передаче, после смерти, титула графа Амурского брату Валериану с его потомством. В начале 1866 г. Муравьёв-Амурский вновь выехал в Париж97, где день за днем, уходил остаток жизни.
В начале 1868 г. Корсаков был на аудиенции у Александра II, и во время разговора император очень тепло отозвался о Муравьёве, высказав надежду, что ему еще придется послужить Отечеству. В апреле Муравьёв вновь приехал в Россию и снял квартиру в Царском Селе. Николай Николаевич получил аудиенцию у государя, но тот ограничился словами, что рад его видеть. В Царском Селе Муравьёв оказался соседом Барятинского, который теперь тоже был в отставке. Он начал было возлагать на него какие-то надежды, забыв, что в "той жизни" друзьями они не были. Надежды эти, конечно же, не оправдались. Князь и фельдмаршал был неразговорчив и ссылался на занятость98. Ему явно не хотелось, чтобы давний его соперник вернулся "на тот берег", куда сам он возвратиться был уже не в силах.
Николаю Николаевичу иногда доводилось слышать упреки в том, что он отказывается от деятельности, не желает служить Отечеству и тому подобное. Это его обижало и раздражало. Он решительно отвечал, что слишком ценит государевы милости и пожалованные ему чины, чтобы подчиняться младшему в чине. "Довольно сказать, - писал он Корсакову, - что я не в силах исполнять приказаний ничьих, кроме государевых: так я был 13 лет в Восточной Сибири - и лицом в грязь не ударил; не на старости же лет мне учиться ждать по передним благосклонного приема"99. На этот раз Муравьёв уезжал из России с тяжелым чувством. В Петербурге его забыли и не желали вспоминать. Он получил отпуск "до излечения болезни", по сути дела - навсегда. Ни на что почти уже не надеясь, он мечтал лишь о том, чтобы поселиться где-нибудь на юге России.
Вскоре Муравьёва постигли две большие утраты. В 1869 г. умер Валериан. Вновь встал вопрос о передаче титула. Муравьёв был очень недоволен старшим своим племянником, Николаем, будущим министром юстиции (1894 - 1905), который затеял судебную тяжбу со своей матерью из-за наследства, а потому предпочел передать графский титул младшему сыну брата, Валериану. Вопрос этот рассматривался в Государственном совете, который утвердил волю завещателя100. Корсаков в 1870 г. оставил пост генерал-губернатора Восточной Сибири, приехал в Петербург, получил место в Государственном совете, а затем вдруг заболел тифом и в начале 1871 г. скончался. Так, почти одновременно, порвалась переписка с Валерианой и Корсаковым - основной источник сведений о жизни Муравьёва-Амурского в период его отставки. Дальнейшая его жизнь освещена в источниках недостаточно подробно.
Конечно, Муравьёв был не из тех людей, которые могут долго предаваться унынию. В его привычку вошли ежедневные и длительные прогулки по городу - иногда до шести часов. Париж менялся на его глазах. Третья республика воспринималась им более положительно, чем рухнувшая империя. Во Франции он вообще был республиканцем и всегда подчеркивал, что Россия с Французской республикой никогда не воевала. Англию, с ее аристократическими традициями, он не любил101. В новые времена менялись и некоторые его взгляды относительно России. В 1871 г. русским послом в Париже был назначен князь Н. А. Орлов. Несмотря на разницу в возрасте, Муравьёв и Орлов быстро подружились. Близкие отношения у Николая Николаевича сложились и с настоятелем православного храма в Париже отцом Василием Прилежаевым102. В 1877 г. в письме к министру народного просвещения А. В. Головнину он поддержал проект создания первого университета в Сибири - в Томске или Иркутске103.
Долгое пребывание не у дел наложило отпечаток на Николая Николаевича. Он отвык от систематической работы, особенно кабинетной, к которой и прежде не был особенно склонен. В 1869 г., по договоренности с Муравьёвым, был командирован из Иркутска чиновник особых поручений П. В. Шумахер с рукописью "О приобретении и занятии Приамурской страны и о всех экспедициях, которые для этой цели были совершены в тот край". Предполагалось, что граф прочтет и отредактирует этот труд. Через некоторое время Шумахер писал в Иркутск: "Занятия мои с графом Николаем Николаевичем, хотя и медленно, но продвигаются. Настала Страстная неделя; граф говел; на Святой множество визитов не позволили ему заняться со мною, и до настоящего времени он мог мне посвятить только несколько утренних часов... Теперь опять препятствие: ему велел доктор утром ездить в Анген брать ванны. Это снова задержит занятия..."104. Работа с Шумахером была все же выполнена. Но воспоминаний Николай Николаевич не оставил.
В последний раз Муравьёв приезжал в Петербург весной 1877 г., чтобы предложить свои услуги, как военного человека, в связи с началом русско-турецкой войны105. На него вновь не обратили внимания. Уезжая, он прощался со всеми со слезами на глазах, говорил, что больше уж не приедет.
Из воспоминаний журналиста Югорского (возможно, это псевдоним, расшифровать который не удалось), побывавшего в Париже примерно в эти годы, мы знаем, что в кабинете у Николая Николаевича по-прежнему собирались русские жители французской столицы и гости из России. Граф говорил задумчиво, тихо и плавно: "Русский народ представляется мне в виде огромного, сильного слона. Идет себе этот слон по своей дороге, тихо, спокойно, медленно продвигаясь вперед и все вперед. А у головы его, вокруг ушей кишат кучи мошек, мух и комаров. Все они жужжат ему в уши, садятся ему на голову и вообще беспокоят его. Но слон идет себе все вперед и помахивает хоботом направо и налево от беспокойных мошек. Так и Россия наша; сколько бы над нею ни жужжали разные деятели с общественного или частного почина, а ей они в поступательном движении нисколько не помешают. Все она идет себе вперед, как мощная, хотя и тяжелая на подъем слоновая натура"106. Возможно, это последнее, что дошло до нас от графа Н. Н. Муравьёва-Амурского.
В последний год жизни Николай Николаевич почти никого уже не принимал. Он всегда боялся за сердце и печень, а погубила его болезнь, с ними не связанная. Возможно, дала о себе знать старая кавказская рана. Умирал он долго и тяжело. 18 ноября 1881 г. в метрической книге Свято-Троицкой Александро-Невской церкви в Париже появилась запись: "Скончался от гангрены член Государственного совета, генерал от инфантерии граф Н. Н. Муравьёв-Амурский 72-х лет от роду". Перед смертью его исповедал и приобщил Святых Тайн протоиерей В. Прилежаев107. На отпевание собралось много русских, присутствовал великий князь Константин Николаевич108. Похоронили Н. Н. Муравьёва-Амурского на Монмартрском кладбище, в усыпальнице семейства де Ришемон.
По словам одного из мемуаристов, А. М. Линдена, Муравьёва всегда побуждали к действию два главных стимула - чувство патриотизма и желание славы и почестей109. Это неплохое сочетание, и надо отличать честолюбие от тщеславия. Но Муравьёв не окончился тогда, когда оборвалась его карьера. В вынужденном бездействии он стал зорким наблюдателем русской жизни, конструктивным ее критиком и воспитателем тех русских людей, которые хотели у него научиться пониманию своего Отечества и его нужд. Как Сократ, он предпочитал устное воспитание письменной педагогике.
Через 10 лет после смерти Муравьёва, по собранной его друзьями и почитателями подписке, в Хабаровске был сооружен памятник основателю города работы скульптора А. М. Опекушина. Пьедесталом послужила скала на берегу Амура. Высота фигуры доходит до пяти метров. Муравьёв-Амурский стоит со скрещенными на груди руками и смотрит вдаль по течению реки. В одной руке у него бинокль, в другой - свиток с Айгунским договором110.
Примечания
1. БАРСУКОВ И. П. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам. М. 1891. Кн. 1, с. 1 - 2, 598; КРОПОТОВ Д. А. Жизнь графа М. Н. Муравьёва, в связи с событиями его времени, до назначения его губернатором в Гродно. СПб. 1874, с. 3 - 4.
2. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 5 - 6.
3. ПУШКИН А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 3. Л. 1977, с. 16.
4. Русский биографический словарь (РБС). Маак - Мятлева. М. 1999, с. 234.
5. ШТЕЙН М. Г. Н. Н. Муравьёв-Амурский, 1809 - 1881. Историко-биографический очерк. Хабаровск. 1946, с. 3, 42.
6. МАТХАНОВА Н. П. Генерал-губернаторы Восточной Сибири середины XIX в. Новосибирск. 1998, с. 217, 223.
7. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников. Новосибирск, 1998.
8. Средний из трех братьев Муравьёвых - Валериан Николаевич.
9. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 8 - 9.
10. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский. 1809 - 1909. Варшава. 1909, с. 7.
11. МИЛОРАДОВИЧ Г. А. Материалы для истории Пажеского е.и.в. корпуса, 1711 - 1875. Киев. 1876, с. 42 - 43.
12. В бригаде Николая Павловича состояли Измайловский и Лейб-Егерский полки, а у Михаила Павловича - Преображенский и Семеновский.
13. ГАНГЕБЛОВ А. С. Воспоминания декабриста. М. 1888, с. 10 - 11.
14. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109, 1 экспедиция, 1870, д. 17, ч. 3, л. 12.
15. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 8.
16. МИЛОРАДОВИЧ Г. А. Ук соч., с. 172 - 173; ЛИНДЕН А. М. Записки. В кн.: Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 145.
17. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 8.
18. Там же, с. 13 - 14.
19. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 294.
20. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 15 - 32; Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 294, 370.
21. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 630.
22. РБС, с. 248.
23. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 6.
24. РБС, с. 248.
25. Там же, с. 235; МИЛЮТИН Д. А. Воспоминания, 1816 - 1843. М. 1997, с. 250 - 252.
26. Там же, с. 276.
27. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 33 - 34.
28. Там же, с. 33.
29. Там же, с. 37.
30. РБС, с. 250.
31. Там же, с. 251.
32. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 17 - 27.
33. Там же, с. 162.
34. Там же, с. 162 - 163.
35. СОЛОВЬЕВ С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других. Пгр. Б.г., с. 118.
36. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 164 - 168, 170 - 171.
37. Там же, с. 166, 170.
38. Русско-китайские отношения, 1689 - 1916. Сб. док. М. 1958, с. 9 - 11; История Китая. М. 2004, с. 276 - 277.
39. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 172, 181.
40. ВАГИН В. И. К биографии Н. Н. Муравьёва-Амурского. В кн.: Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 266.
41. Там же, с. 178, 179.
42. Там же, с. 267.
43. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 183 - 184.
44. Колокол, 1861, вып. 3, с. 615.
45. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ), собр. 2, т. 31, N 30779.
46. РБС, с. 238, 255.
47. Там же, с. 239, 240.
48. ПСЗ, собр. 2, т. 26, N 25039.
49. Там же, N 25324.
50. МАТХАНОВА Н. П. Ук. соч., с. 212 - 213.
51. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 185 - 188; ЛИНДЕН А. М. Ук. соч., с. 144 - 145.
52. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 226; РБС, с. 267.
53. Колокол, 1861, вып. 4, с. 910 - 912.
54. РБС, с. 256 - 257.
55. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 196.
56. Там же, с. 197 - 198.
57. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 198 - 199; РБС, с. 258.
58. РБС, с. 258.
59. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 142.
60. РБС, с. 259.
61. Там же, с. 242, 243, 260.
62. СЕРГЕЕВ М. А. Оборона Петропавловска на Камчатке. М. 1954, с. 47 - 68; Морской сборник, 1855, N 1, с. 88.
63. Морской сборник, 1856, N 1, с. 174 - 178.
64. Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огарёву. С биографическим введением и объяснительными примечаниями М. П. Драгоманова. СПб. 1906, с. 133.
65. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 146.
66. ВЕНЮКОВ М. И. Из воспоминаний. 1881 - 1884 годы. В кн.: Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 282; РБС, с. 237, 262.
67. РБС, с. 262.
68. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем. М. 1994, с. 130.
69. Там же, с. 23, 130.
70. РБС, с. 244.
71. ПСЗ, собр. 2, т. 36, N 36787.
72. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 12.
73. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 513 - 514.
74. История внешней политики России. Вторая половина XIX в. М. 1997, с. 138 - 139.
75. РБС, с. 244, 263 - 264.
76. ПАХОЛКОВ П. И. Записки об Амуре, за первые годы занятия его Россией в 1854 г. // Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 285.
77. РБС, с. 241, 257.
78. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем, с. 73.
79. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 219.
80. ЗАВАЛИШИН Д. И. Записки декабриста. СПб., 1906; Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 84 - 113.
81. Колокол, 1867, 1 августа, с. 2.
82. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 582.
83. Там же, с. 578 - 580, 587, 591.
84. Там же, с. 597, 605.
85. Там же, с. 612 - 613, 618 - 619.
86. Там же, с. 619, 622, 627; Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 282.
87. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 619, 623 - 625, 629.
88. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем, с. 340.
89. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 628 - 629; Колокол, 1861, вып. 4, с. 817 - 819, 915.
90. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 586, 598.
91. Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву, с. 117.
92. МАТХАНОВА Н. П. Ук. соч., с. 218 - 219.
93. Колокол, 1861, вып. 4, с. 775.
94. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 639.
95. Там же, с. 642, 650, 652 - 653.
96. Там же, с. 646 - 648.
97. Там же, с. 650 - 653.
98. Там же, с. 657, 659, 661, 664.
99. Там же, с. 665.
100. Там же, с. 652; ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. М. 1960. Т. 2, с. 263.
101. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 145.
102. Московские ведомости, 1891, 18 января.
103. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 363.
104. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 667.
105. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 34.
106. Московские ведомости, 1891, 18 января.
107. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 671.
108. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 281.
109. Там же, с. 144.
110. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 671.

Зимин И. В. Последняя российская императрица Александра Федоровна // Вопросы истории. - 2004. - №6. - С. 112-120.
Тема здоровья будущей императрицы впервые возникает в переписке Николая и Аликс сразу после помолвки, с весны 1894 года. К обсуждению этой проблемы активно привлекается и английская королева Виктория. Неблестящее состояние здоровья принцессы Алисы не только не скрывалось накануне замужества ее родственниками, но наоборот, подчеркивалось ими. Дело в том, что королева Виктория была поначалу категорически против самой возможности этого брака1.
В письме, написанном 25 мая 1894 г. в резиденции Балморал, королева Виктория подчеркивала запущенный характер болезни - "то, что она делает сейчас, надо было сделать прошлой осенью и зимой". Особый интерес представляет упоминание о том, что смерть отца и беспокойство за брата, споры о ее будущем "очень сильно подорвали ее нервную систему. Надеюсь, ты это поймешь и не будешь спешить со свадьбой, ведь ради твоего и своего блага она сначала должна выздороветь и окрепнуть"2. Королева была достаточно откровенна со своим родственником, т. к. особенности болезненной психики Гессенского дома были широко известны среди владетельных дворов Европы.

Семья великого герцога Гессенского Людвига IV

Дети Гессен-Дармштадского дома. 1978

Королева Виктория и её родня. Кобург, апрель 1894 г. Рядом с королевой сидит её дочь Вики со своей внучкой Фео. Шарлотта, мать Фео, стоит правее центра, третья справа от своего дяди принца Уэльского (он в белом кителе). Слева от королевы Виктории — её внук кайзер Вильгельм II, непосредственно за ними — цесаревич Николай Александрович и его невеста, урождённая Алиса Гессен-Дармштадтская (полгода спустя они станут российскими императором и императрицей).

Помолвка Николая и Аликс


Царская семья. 1913
После того, как к осени 1894 г. стало очевидно, что состояние здоровья Александра III безнадежно, был окончательно решен вопрос о невесте наследника. Алису Гессенскую срочно вызывают в Ливадию, прервав ее лечение. 20 октября 1894 г. Александр III умирает и принцесса Алиса Гессенская становится невестой русского императора.
Говоря о здоровье русской императрицы Александры Федоровны, нельзя пройти мимо вопроса, связанного с проблемой гемофилии. О том, что родственники королевы Виктории несут в себе гены гемофилии, было известно. Эта болезнь была даже названа "викторианской". Механизм ее действия на генном уровне, конечно, не был тогда известен, однако, ее страшные последствия были известны хорошо. При заключении династических браков, носящих по большей части политический характер, чувства, как правило, не принимались во внимание. Естественно, возникает вопрос, что заставило согласиться на этот брак, последствия которого были очевидны, Александра III и, прекрасно знавшую все династические хитросплетения, его жену императрицу Марию Федоровну.
Впоследствии, современники много писали об этом. А. Ф. Керенский упоминает в мемуарах: "Царь Александр, зная, что гемофилия из поколения в поколение поражала членов Гессенского дома, решительно воспротивился планам брачного союза, но, в конце концов, вынужден был уступить"3. Великий князь Александр Михайлович считал, что роковую роль сыграла небрежность, "которую проявил царский двор в выборе невесты Николая II"4. С ним был солидарен С. Ю. Витте, утверждавший, что цесаревичу невесту "серьезно и не искали, что было большой политической ошибкой"5. Весьма информированный английский посол в России Дж. Бьюкенен считал, что "Женитьба императора на принцессе Алисе Гессенской не была вызвана государственными соображениями"6. Балерина М. Кшесинская писала: "Государь и Императрица были оба против этого брака по причинам, которые остались до сих пор неизвестными. Но другой подходящей невесты не было, а времени терять было нельзя, и Государь и Императрица были вынуждены дать согласие, хотя чрезвычайно неохотно"7. Переписка за май-июнь 1894 г. между Марией Федоровной и Александром III свидетельствует, что императрица была больше озабочена состоянием здоровья второго сына Георгия Александровича, чем состоянием здоровья невестки. Сам же Александр III в это время боролся с развивавшейся болезнью.
Уже после Февральской революции этот вопрос неоднократно обсуждался в самых различных периодических изданиях, причем в плоскости политической. В "Историческом вестнике" в апреле 1917 г. было напечатано: "Знал ли Николай II, что в роду Алисы Гессенской имеются гемофилики, - неизвестно. Но об этом хорошо знала сама Александра Федоровна и особенно князь Бисмарк. Существует предположение, что железный канцлер из вполне понятных политических расчетов умышленно подсунул наследнику русского престола Алису Гессенскую, кровь которой была заражена страшным ядом"8.
Таким образом, во-первых, о гемофилии родственников королевы Виктории было известно всем заинтересованным лицам. Во-вторых, женитьба цесаревича на Алисе Гессенской не была вызвана серьезными династическими соображениями. В-третьих, вероятность заболевания гемофилией наследника русского престола принималась во внимание германской и европейской дипломатией, т. к. это объективно ослабляло персонифицированную самодержавную власть в России. В-четвертых, медики не имели никакого отношения к решению династических проблем и никаких консультаций с ними не проводилось.
Возникает вопрос: почему император и императрица все-таки дали согласие на этот брак. Мемуаристы об этом умалчивают. Видимо, во второй половине 1894 г. сплелось воедино несколько факторов, которые роковым образом отразились на судьбах российской монархии. Прежде всего, это фактор времени. Александр III не ожидал, что в возрасте 49 лет перед ним может серьезно встать вопрос о престолонаследии и упустил время для спокойного решения этой проблемы. Кроме того цесаревич был увлечен Алисой Гессенской, а у больного императора и императрицы не оставалось ни времени, ни сил, для того чтобы переломить упрямство своего сына. Маловероятен, но возможен вариант, что "фактор гемофилии" был просчитан родителями цесаревича, которые были не просто родителями, но самодержцами. Александр III не считал, что его старший сын наделен волей и государственными талантами и поэтому проблематичность появления у него сына-наследника давала шанс на занятие трона третьему сыну императора - Михаилу Александровичу, который был любимцем отца и чертами характера, по его мнению, больше подходил на роль самодержца всероссийского. Второй сын императора - Георгий Александрович на этот момент был уже фактически приговорен медиками, которые еще в 1892 г. констатировали у него туберкулез. При таком раскладе, Александр III мог, хотя и неохотно, согласиться на данный брак. Это утверждение косвенно подтверждается А. А. Вырубовой: "Говорили, что Государыня Мария Федоровна жалела, что долго не было наследиика; впоследствии же сожалела, что больной Алексей Николаевич занял место ее здорового сына, великого князя Михаила Александровича"9.
Алиса Гессенская достаточно долго не соглашалась на брак с наследником Российской короны по религиозным соображениям. Биограф Николая II А. Боханов высказывает предположение, что главной причиной, заставлявшей столь долго колебаться немецкую принцессу, была причина "медицинского свойства". "Сыновья ее старшей сестры Ирэны, вышедшей замуж за Генриха Прусского в 1888 г., были гемофиликами. Известно, что она читала труды австрийского естествоиспытателя Менделя, где анализировались важнейшие факторы наследственности. Она боялась"10.
Впоследствии, за полгода до рождения наследника Алексея Николаевича, она узнала о смерти одного из своих племянников. Великая княгиня и сестра царя Ксения Александровна записала в дневнике 13 февраля 1904 г.: "Аликс вся в слезах, получила известие о смерти маленького племянника, младшего сына Irene! У него была ужасная болезнь английского семейства, и недавно бедный маленький упал со стула на голову - с тех пор он все болел и надежды на его выздоровление не было с самого начала!"11 Таким образом, к 1904 г. царская семья была вполне осведомлена о наследственной болезни среди потомков королевы Виктории мужского пола - гемофилии.
Проблема престолонаследия во все времена тесно переплеталась с закулисными интригами. Особенно остро с этим вопросом столкнулась семья последнего российского императора. Главной династической задачей любой императрицы является рождение наследника престола. Однако, рождение четырех дочерей (1895 г., 1897 г., 1899 г., 1901 г.) подряд не только подорвало ее физические силы, но и сформировало предпосылки для развития проблем, связанных с психическим здоровьем.
Череда дочерей в царской семье вызвала разочарование в обществе. В. П. Обнинский писал в 1913 г.: "свет встречал бедных малюток хохотом ... Оба родителя становились суеверны". При рождении Анастасии в 1901 г. в дневнике Ксении Александровны появляется запись: "Аликс чувствует себя отлично - но, боже мой! Какое разочарование!.. 4-ая девочка!". Дядя Императора, - великий князь Константин Константинович записал 6 июня того же года в дневнике: "Прости Господи! Все вместо радости почувствовали разочарование, так ждали наследника и вот - четвертая дочь..."12.
В ноябре 1900 г. в Ливадии Николай II тяжело переболел брюшным тифом, и в газетах начали регулярно печатать бюллетени о состоянии здоровья императора. Царская чета и, прежде всего, императрица, пытались зондировать возможность передачи трона, в случае смерти Николая II старшей дочери - великой княжне Ольге Николаевне. Таким образом, впервые вопрос о престолонаследии серьезно встал перед царской четой в конце 1900 года.
Рождение подряд четырех дочерей, интриги, связанные с престолонаследием, страх от ожидания рождения больного наследника привели к формированию специфического отношения к медикам, связанным с императорской семьей.
В ноябре 1903 г. во время пребывания царской семьи в Скреневицах императрица заболела настолько серьезно, что в газетах начали появляться бюллетени о состоянии ее здоровья. Заболевание было связано с воспалительными процессами в ухе, которые потребовали прокола перепонки. В дневнике А. Н. Куропаткина упоминается, что во время болезни императрица стремилась оставаться одна и даже приход в комнату фрейлин раздражал ее13. Это одно из первых мемуарных упоминаний о "раздражениях" императрицы, которые выплескивались на окружающих. Эти постоянные "раздражения" начали вызывать самые разнообразные слухи в аристократической и чиновной среде.
Слухи о психическом нездоровье императрицы циркулируют в столице в период первой русской революции. В дневнике Е. А. Святополк-Мирской в феврале 1906 г. появляется запись о том, что "Александра Федоровна имеет дурное влияние, что она злая и ужасный характер, на нее нападают ражи, и тогда она не помнит, что делает"14. Рождение наследника и русская революция послужили отправными точками движения императрицы из семьи в политику. А. Ф. Керенский пишет, что "После рождения престолонаследника она стала уделять внимание делам государственным"15. Характерно, что начало широкого распространения этих слухов приходится на период острого политического кризиса.
В 1907 г. во время обычного августовского круиза по финским шхерам императорская яхта "Штандарт" налетела на камень, не указанный в лоциях. Удар был столь сильным, что котлы сдвинулись с фундаментов, и яхту удалось снять только через 10 дней. На борту яхты находилась вся царская семья. Императрица была сильно испугана, прежде всего за детей, особенно за наследника, поскольку существовала реальная угроза взрыва котлов яхты. Видимо, произошедшее подтолкнуло процессы, которые впоследствии позволяли говорить недоброжелателям о ее психическом нездоровье.
Осенью 1907 г. к императрице вновь начинаются визиты врачей. Судя по их количеству, медицинские проблемы были серьезными. С 11 по 30 ноября 1907 г. врач Царскосельского Дворцового госпиталя Фишер посетил императрицу 29 раз, с 1 по 21 декабря 13 раз16. То есть, всего 42 визита за полтора месяца. Видимо эти визиты продолжались и далее, поскольку сама императрица писала своей дочери Татьяне 30 декабря 1907 г.: "Доктор сейчас опять сделал укол - сегодня в правую ногу. Сегодня 49 день моей болезни, завтра пойдет 8-я неделя"17. Поскольку императрица писала дочери записки, то можно предположить, что она была изолирована от детей.
В 1908 г. лечение императрицы было продолжено на водах в Наугейме, известном германском курорте. Это был второй визит императрицы на европейские курорты с 1899 года. Негативно относившийся к ней С. Ю. Витте в "Воспоминаниях" утверждает, что болезнь была "нервно-психического" характера, "отражающегося на сердце". Он подчеркивает, что Александра Федоровна болела ею "уже много лет". Характер лечения, по словам С. Ю. Витте, был связан с приемом лечебных ванн. Болезнь императрицы старались не афишировать, поэтому ванны она принимала в замке, принадлежащем Дармштатскому дому. По сведениям Витте, которого информировали "франфуртские профессора и знаменитости", лечение ее шло недостаточно рационально и "по этой причине Наугейм не принес ее величеству надлежащей пользы"18.
В конце 1907 - начале 1908 гг. коренным образом меняется характер оказания медицинской помощи императрице. Если до 1907 г. медиков, занимавшихся ее здоровьем, было достаточно много, и число их визитов исчислялось сотнями, то в 1908 г. около императрицы появляется ее новый личный врач Е. С Боткин, сын знаменитого ученого лейб-медика С. П. Боткина. Императорской семье он был известен с русско-японской войны, когда в ходе боевых действий проявил себя с самой лучшей стороны. После его назначения визиты "посторонних" врачей были сокращены до минимума.
Заболевание императрицы, начавшееся осенью 1907 г., которое обычно связывали с "сердечными припадками", продолжало развиваться, и весьма информированная А. В. Богданович в дневнике записывает (24 февраля 1909 г.): "Про царицу Штюрмер сказал, что у нее страшная неврастения, что у нее на ногах появились язвы, что она может кончить сумашедствием". Плохое состояние здоровья императрицы не было секретом и сплетни поступали к Богданович со всех сторон. В сентябре 1909 г. она записала: "Сегодня Каульбарс сказал, что царица совсем больна - у нее удушье, ноги опухли"19. Таким образом, ухудшение состояния здоровья императрицы в 1907 - 1909 гг. ее недоброжелатели начали связывать с "сумасшествием", а те, кто ей симпатизировал, с заболеванием сердца.
А. А. Вырубова пишет о проблемах с сердцем: в Ливадии "все чаще и чаще повторялись сердечные припадки, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у нее постоянно синеют руки и она задыхается. - Я не хочу, чтоб об этом знали, - говорила она"20. О проблемах с сердцем упоминается и в дневнике Ксении Александровны. 11 января 1910 г. она записала: "Бедный Ники озабочен и расстроен здоровьем Аликс. У нее опять были сильные боли в сердце, и она очень ослабела. Говорят, что это на нервной подкладке, нервы сердечной сумки. По-видимому это гораздо серьезнее, чем думают"21. Великий князь Константин Константинович записал в дневнике 26 января 1910 г.: "Между завтраком и приемом Царь провел меня к Императрице, все не поправляющейся. Уже больше года у нее боли в сердце, слабость, неврастения"22. Для лечения императрицы активно применяют успокаивающий массаж. Александра Федоровна писала Николаю из Царского села: "Была массажистка, голова лучше, но все тело очень болит, влияет и погода... идет доктор, я должна остановиться, кончу позже"23. Таким образом, в аристократической среде, начиная с 1907 г., широкое распространение получают слухи о психическом нездоровье императрицы, а близкие к ней люди пишут о больном сердце.
В июле 1910 г. царская семья, как и в 1908 г., уезжает в Наугейм, где изолированно живет в замке Фридберг. Как следует из письма царя к Марии Федоровне (11 ноября 1910 г.) Александру Федоровну в это время снова беспокоят "боли в спине и в ногах, а по временам и в сердце"24. Царская семья старалась не предавать огласке личные проблемы, в том числе и связанные со здоровьем, и поэтому оказывалась совершенно безоружной против великосветских сплетен. Так, А. А. Бобринский в дневнике (26 ноября 1910 г.) без всяких сомнений констатировал, что "Ее психическая болезнь - факт"25.
О том, каково было психическое состояние императрицы в действительности можно судить в основном по мемуарам. Никаких документов медицинского характера в архивном фонде личной канцелярии Александры Федоровны не обнаружено. При этом необходимо иметь в виду, что мемуаристика того периода в основном негативна по отношению к императрице. Со всей определенностью можно сказать, что проблемы, связанные с сердцем, продолжали сохраняться, но при этом нарастали и психологические нагрузки, связанные с периодическими кризисами в состоянии здоровья цесаревича Алексея.
Осень, проведенная в Спале в октябре 1912 г., тяжелейшим образом отразилась на физическом и душевном здоровье императрицы. Цесаревич Алексей был при смерти и медики фактически заявили о своем бессилии. Но после вмешательства Г. Е. Распутина (как искренне считала императрица) ребенок был спасен и она впервые за несколько недель позволила себе расслабиться после неимоверного напряжения. Император в письме к матери (20 октября 1912 г.) подчеркивал, что "Она лучше меня выдерживала это испытание".
Новое испытание для здоровья императрицы было связанно с празднованиями, посвященными 300-летию династии Романовых. Еще не оправившаяся от ужаса осени 1912 г. в феврале 1913 г. она выглядела не лучшим образом. Бывший министр народного просвещения гр. И. И. Толстой записал в дневнике (21 февраля 1913 г.): "молодая императрица в кресле, в изможденной позе, вся красная, как пион, с почти сумашедшими глазами, а рядом с нею, сидя тоже на стуле, несомненно усталый наследник... Эта группа имела положительно трагический вид"26.
В 1914 г. началась первая мировая война. Это заставило Александру Федоровну отвлечься от личных проблем, в том числе и от проблем, связанных с состоянием ее здоровья. Большинство современников в один голос утверждают, что она стала гораздо более энергичной, ее внешний вид изменился в лучшую сторону. После серьезных неудач на фронте весной 1915 г. у императора начинает вызревать решение занять пост Верховного главнокомандующего. В этом намерении Александра Федоровна горячо поддержала мужа. Генерал Ставки Ю. Н. Данилов утверждает: "Несомненно одно: решение было принято не только с одобрения императрицы, но и под ее настойчивым давлением"27. Собственно с этого момента начинается прямое участие императрицы в политической жизни страны.
Поскольку с весны 1915 г. Александра Федоровна все плотнее втягивается в хитросплетения политической жизни России, состояние ее здоровья перестает быть делом только царской семьи, а становится объектом интереса публичной политики. А поскольку политика во все времена была достаточно грязной, то именно с этого времени все активнее муссируется в обществе тема психического нездоровья царицы. В эту уязвимую точку и для императора и для императрицы оппозиция без устали била на протяжении почти двух лет.
Разность политических убеждений, в том числе и обращенных в прошлое, порождает множественность мнений. То, что Александра Федоровна была политическим деятелем, как по своему положению, так и фактически со второй половины 1915 г., в этом нет сомнений. Как у любого политика у нее были как противники, так и соратники. Поэтому приводимые ниже мнения уместно разделить как по временному признаку, так и по признаку политических предпочтений или человеческих симпатий.
Уже в 1915 - 1916 гг. современники отчетливо понимали мифологизированность облика императрицы. Великий князь Андрей Владимирович писал в сентябре 1915 г.: "Почти вся ее жизнь у нас была окутана каким-то туманом непонятной атмосферы. Сквозь эту завесу фигура Аликс оставалась совершенно загадочной. Никто ее в сущности не знал, не понимал, а потому и создавали догадки, предположения, перешедшие впоследствии в целый ряд легенд самого разнообразного характера"28. Кшесинская писала о ней как о женщине больших душевных качеств и долга29. Сын Вильгельма II, наносивший визит царской чете в январе 1903 г., упоминает о ее нервности, подчеркивая, что она не могла "исправить" этого недостатка и при этом "казалась тоже недовольной и даже мрачной"30. Дочь П. А. Столыпина - М. П. Бок подчеркивает скованность Александры Федоровны в общении с малознакомыми людьми: "Красные пятна появились на ее щеках, и видно было, как она ищет тему, не находит ее, и отойти, поговорив лишь минуты две не хочет"31. О подобном же пишет в дневнике и посол Франции в России М. Палеолог. В июле 1914 г. он записал: "Но вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы ... До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина видимо борется с истерическим припадком". Через месяц, в августе 1914 г., он вновь фиксирует внешний облик царицы: "Она едва отвечает, но ее судорожная улыбка и странный блеск ее взгляда, пристального, магнетического, блистающего, обнаруживает ее внутренний восторг"32.
С чувством глубокого уважения и симпатии об Александре Федоровне отзывался председатель Совета министров в 1911 - 1914 гг. В. Н. Коковцов, подчеркивая, что "Это была в лучшем смысле слова, безупречная жена и мать"33. Вместе с тем, Палеолог, ссылаясь на Коковцова, упоминает, что в августе 1916 г. он говорил об Александре Федоровне как о больной, страдающей неврозом, галлюцинациями, "которая кончит мистическим образом и меланхолией"34. Великая княгиня Ольга Александровна добавляет, что "Аликс наиболее часто была объектом клеветы. С навешанными на нее ярлыками она так и вошла в историю"35. Подруга императрицы Лили Ден категорически заявляла: "я не замечала в ней ни малейших признаков истерии. Иногда Ее Величество охватывал внезапный гнев, но она обычно умела сдерживать свои чувства"36. Палеолог, собиравший слухи по великосветским гостиным, и сам распространявший их, во время обеда с великой княгиней Марией Павловной в октябре 1916 г. охарактеризовал императрицу следующим образом: "если не считать мистических заблуждений, более закаленный характер, чем у царя, более сильный ум, более авторитетная добродетель, душа более воинствующая, более властная"37.
Среди мемуаристов были авторы, которые пытались объективно охарактеризовать то место и роль, которую сыграла Александра Федоровна в политической истории России. Английский посол Дж. Бьюкенен четко разделял ее личностные качества и политическую деятельность. Он писал: "Касаясь роли императрицы, я показал, что она, хоть и была хорошей женщиной, действовавшей по самым лучшим мотивам, послужила орудием ускорившим наступление окончательной катастрофы"38.
В распространении негативных слухов об императрице немалую роль играли ее ближайшие родственники. Великая княгиня Мария Павловна в 1916 г. писала: "бывали дни, когда казалось, что ее состояние безнадежно ... она постепенно теряла психическое равновесие"39. Монархист В. М. Пуришкевич, считавший, что именно Александра Федоровна, приблизив к себе Распутина, подорвала престиж самодержавной власти в глазах народа, писал, что "царица страдала припадками в крайне тяжелой форме; эти припадки, по заключению профессора Бехтерева, были на нервной почве, как следствие тяжелого душевного состояния; услуги врачей были тщетны. Государь был в отчаянии. Ожидал, что императрица сойдет с ума. У нее появились на этой почве фантастическая религиозность и непонятная склонность к "странникам"40.
Ф. Ф. Юсупов писал, что Александра Федоровна "страдала болезнью нервной системы и тяжелым неврозом сердца: это действовало на ее душевное состояние и часто омрачало атмосферу в царской семье"41. M. B. Родзянко пытался объективно разобраться в трагедии императрицы: "Причины такого ее душевного состояния объяснить, конечно, трудно. Было ли это последствием частого деторождения, упорной мысли о желании иметь наследника, когда у нее рождались все дочери, или крылось ли это настроение в самом ее душевном существе - определить я не берусь. Но факт ее болезненного мистического и склонного к вере в сверхъестественное настроения, даже к оккультному, - вне всякого сомнения". Он добавляет, что "по мнению врачей, в высшей степени нервная императрица страдала зачастую истерическими припадками, заставлявшими ее жестоко страдать, и Распутин применял в это время силу своего внушения и облегчал ее страдания... Явление чисто патологическое и больше ничего. Мне помнится, что я говорил по этому поводу с бывшим тогда председателем Совета Министров И. Л. Горемыкиным, который прямо сказал мне: "Это клинический вопрос""42. Одним из самых последовательных недоброжелателей императрицы был С. Ю. Витте. Свои воспоминания он написал еще при ее жизни, они пристрастны и субъективны, как всякие мемуары, но Витте и не стремился к объективности, он прямо высказывал свою негативную оценку личности и деятельности царицы. "Только ненормальность "истеричной" особы может служить если не оправданием, то объяснением многих ее действий и того пагубного влияния, которое она оказывала на императора"; "Он женился на хорошей женщине, но на женщине совсем ненормальной и забравшей его в руки, что было нетрудно, при его безволии"43.
Есть одно свидетельство самого Николая II, которое часто цитируется. Об этих словах, сказанных царем П. А. Столыпину, мы узнаем из книги его дочери, то есть фактически через третьи руки. Бок передает слова отца: "Ничего сделать нельзя. Я каждый раз, как к этому представляется случай, предостерегаю государя. Но вот, что он мне недавно ответил: "Я с Вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы". Конечно, все дело в этом. Императрица больна, серьезно больна"44. Современники отмечали, что к распространению этих слухов причастно окружение Столыпина. Так, в 1911 г. А. А. Бобринский в дневнике писал: "не так императрица Александра Федоровна больна, как говорят. Столыпину выгодно раздувать ее неспособность и болезни, благо неприятна ему. Правые теперь будут демонстративно выставлять императрицу, а то, в угоду, как оказывается, Столыпину, ее бойкотировали и замалчивали и заменяли Марией Федоровной"45.
Подогревало слухи о психическом нездоровье императрицы влияние на императрицу Распутина. В связи с этим в великокняжеской среде обсуждались различные прожекты - от заточения императрицы в монастырь, до отстранения царя от власти. В ноябре 1916 г. великий князь Николай Михайлович писал вдовствующей императрице Марии Федоровне: "Есть только один способ, каким бы неприятным он ни казался Сандро и Павлу, - самые близкие, т. е. Вы и Ваши дети, должны проявить инициативу, пригласить лучшие медицинские светила для врачебной консультации и отправить Ее в удаленный санаторий - с Вырубовой или без нее - для серьезного лечения. В противном случае будьте готовы ко всяким случайностям". После убийства Распутина в конце декабря 1916 г. он же писал: "Я ставлю перед Вами всю ту же дилемму. Покончив с гипнотизером, нужно постараться обезвредить А. Ф., т. е. загипнотизированную. Во чтобы то ни стало надо отправить ее как можно дальше - или в санаторий, или в монастырь. Речь идет о спасении трона - не династии, которая пока прочна, но царствование нынешнего Государя. Иначе будет поздно"46. За неделю до февральской революции Юсупов в письме к великому князю Николаю Михайловичу утверждал, что "с сумасшедшими рассуждать невозможно" и предлагал отправить Александру Федоровну в Ливадию47.
Александра Федоровна в силу своего характера была не способна на компромиссы, неизбежные в политической жизни. Более того, она не понимала и не принимала их. По мнению современников,она была в большей степени проникнута духом абсолютной самодержавной власти, чем сам император. Что касается "сумасшествия", о котором постоянно твердили ее недоброжелатели, то можно утверждать, что его не было. Были неизбежные стрессы, от которых не застрахован ни один человек. Многочисленные слухи, окружавшие императрицу, были следствием напряженной политической борьбы вокруг первых лиц Империи и надо признать, что психологическое давление на императорскую чету было эффективным и принесло политические дивиденды в феврале 1917 года.
Примечания
1. БОХАНОВ А. Романовы и английский королевский дом: династические узы и политические интересы. - Отечественная история, 2000, N 3.
2. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Николай и Александра. История любви. М. 1998, с. 86.
3. КЕРЕНСКИЙ А. Ф. Россия на историческом повороте. М. 1993, с. 108.
4. Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. М. 1991, с. 151.
5. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. Т. 3. М. I960, с. 285.
6. БЬЮКЕНЕН Дж. Мемуары дипломата. М. 1991, с. 216.
7. КШЕСИНСКАЯ М. Воспоминания. М. 1992, с. 48.
8. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), ф.7б, д. 248, л. 5.
9. ТАНЕЕВА (ВЫРУБОВА) А. Страницы из моей жизни. Берлин. 1923, с. 41.
10. БОХАНОВ А. Император Николай II. М. 1998, с. 116.
11. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 242.
12. ОБНИНСКИЙ В. П. Последний самодержец. М. 1992, с. 61; МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 211.
13. КУРОПАТКИН А. Н. Дневник. Н. Новгород. 1923, с. 103.
14. СВЯТОПОЛК-МИРСКАЯ Е. А. Дневник. Август 1904 - октябрь 1905 г. Исторические записки. Т. 77. М. 1965, с. 284.
15. КЕРЕНСКИЙ А. Ф. Ук. соч., с. 109.
16. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 525, оп. 1, д. 58, л. 1.
17. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 304.
18. ВИТТЕ СЮ. Воспоминания. Т. З, с. 533, 534.
19. БОГДАНОВИЧ А. В. Дневник. Три последних самодержца. М. 1924, с. 457, 466.
20. ТАНЕЕВА (ВЫРУБОВА) А. Ук. соч., с. 20.
21. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 323.
22. Великий князь Константин Константинович Романов. Дневники. Воспоминания. М. 1998, с. 323.
23. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 330.
24. Из переписки Николая и Марии Романовых в 1907 - 1910 гг. Красный архив. Т. 1 - 2(50- 51). М. 1932, с. 193.
25. БОБРИНСКИЙ А. А. Дневник. 1910 - 1911. Красный архив. Т. 1. М. 1928, с. 140.
26. ТОЛСТОЙ И. И. Дневник. 1906 - 1916. СПб. 1997, с. 428.
27. ДАНИЛОВ Ю. Н. На пути к крушению. М. 1992, с. 22.
28. Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича. 1915 г. Л. 1925, с. 82.
29. КШЕСИНСКАЯ М. Ук. соч., с. 38.
30. Записки германского кронпринца. М. 1923, с. 61.
31. БОК М. П. Воспоминания о моем отце П. А Столыпине. Нью-Йорк. 1953, с. 265.
32. ПАЛЕОЛОГ М. Царская Россия во время мировой войны. Пг. 1923, с. 30, 111.
33. КОКОВЦОВ В. Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1911 - 1919. М. 1991, с. 404.
34. ПАЛЕОЛОГ М. Распутин. Воспоминания. М. 1923, с. 87.
35. ВОРРЕС Й. Последняя великая княгиня. М. 1998, с. 224.
36. ДЕН ЛИЛИ. Подлинная царица. М. 1998, с. 26.
37. ПАЛЕОЛОГ М. Распутин, с. 94.
38. БЬЮКЕНЕН Дж. Ук. соч., с. 23.
39. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 455.
40. ПУРИШКЕВИЧ В. Дневник. М. 1990, с. 130.
41. Там же, с. 6.
42. РОДЗЯНКО М. В. Крушение империи. Л. 1929, с. И, 18.
43. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. Т. 2, с. 474, 332.
44. БОК М. П. Ук. соч., с. 331.
45. БОБРИНСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 144.
46. Письма Великого князя Николая Михайловича вдовствующей Императрице Марии Федоровне. - Источник. 1998, N 4, с. 17, 21.
47. МЕЙЛУНАС А., МИРОНЕНКО С. Ук. соч., с. 526.

Зимин И. В. Последняя российская императрица Александра Федоровна // Вопросы истории. - 2004. - №6. - С. 112-120.