Ванина Е. Ю. Засада на дороге: история одного политического убийства в Могольской Индии

   (0 отзывов)
Saygo

От Saygo

Ванина Е. Ю. Засада на дороге: история одного политического убийства в Могольской Индии1 // Восток (Oriens). - 2013. - № 6. - С. 19-29.

Статья исследует убийство крупнейшего политического деятеля, историка и мыслителя Могольской Индии Абу-л Фазла Аллами. Современные и относящиеся к более позднему времени источники позволяют не только проанализировать разнообразие трактовок и реконструкций этого события в интересах различных политических группировок империи, но и рассмотреть данное происшествие в контексте такой проблемы, как движение и власть в позднесредневековой Индии.

12 августа 1602 г. недалеко от города Нарвар (современный штат Мадхъя-Прадеш) был убит один из крупнейших государственных деятелей, мыслителей и писателей Могольской Индии, министр и личный друг падишаха Акбара Абу-л Фазл Аллами. Довольно крупный вооруженный отряд, посланный раджпутским князем Биром (Виром) Сингхом Бунделой, устроил засаду на дороге, по которой Абу-л Фазл с горсткой телохранителей ехал в Агру. Несмотря на свою малочисленность, министр и его спутники приняли бой, отважно сопротивлялись, но силы оказались неравны, и Абу-л Фазл был убит. Его отрубленную голову отправили подлинному заказчику убийства - сыну и наследнику Акбара Салиму, который три года спустя воссел на могольский трон под именем падишаха Джахангира.

Имя Абу-л Фазла Аллами (р. 1551) хорошо известно каждому, кто изучает историю империи Великих Моголов. Выходец из знатной семьи шейхов, известных высокой образованностью и вольномыслием2, он был представлен Акбару своим младшим братом Абу-л Фаизом Файзи, который к тому времени уже служил при дворе3. Разнообразные дарования, интеллект и кругозор Абу-л Фазла были оценены Акбаром, который приобрел в молодом шейхе одно из “девяти сокровищ”4 своего двора - политика, администратора, военачальника, историографа и, что редко бывает с государями, искреннего и верного друга5. Занимая различные посты в могольской администрации, Абу-л Фазл достиг высокой должности вазира6; в 1592 г. получил придворный ранг (мансаб) двухтысячника7; три года спустя ранг был повышен до двух с половиной тысяч, а в 1600 г. - до четырех; выше в придворной иерархии находились только принцы крови.

Влияние Абу-л Фазла при дворе, равно как и на самого императора, было огромно. Он по праву считается одним из идеологов реформ Акбара, направленных на достижение надконфессиональной консолидации мусульманской и индусской феодальных элит и превращение Могольской империи в сильное централизованное государство8. К сожалению, научной биографии этого выдающегося деятеля в мировой индологии до сих пор нет. Исследователей гораздо больше интересовали сведения по аграрной системе, налогам и административному устройству Могольской империи, содержащиеся в главных произведениях Абу-л Фазла - хронике “Книга Акбара” (Akbar Nama) и трактате “Установления Акбара” (A’in-Т Akbari), чем личность и мировоззрение автора9.

Гибель Абу-л Фазла не была первым политическим убийством в истории средневековой Индии. Источники свидетельствуют о том, что подобные преступления против власть имущих были обычной практикой. Так, например, согласно китайскому путешественнику Сюань Цзяну, еще в середине VII в. император Харшавардхана чуть не стал жертвой убийцы, подосланного брахманами, которые были недовольны политикой государя-буддиста: сострадательный монарх отпустил убийцу, а заказчики покушения отделались ссылкой [Beal, 1906, p. 220-221]. В 1167 г. Биджджала, правитель южноиндийского княжества Кальяни, был убит сторонниками реформаторской секты лингаятов, отомстивших таким образом за расправу над своими собратьями; результатом было массовое истребление членов секты [Zvelebil, 1984, p. 148-149]. В 1325 г. делийский султан Гийяс уд-дин Туглак погиб под руинами павильона, сооруженного собственным сыном и наследником, который затем короновался под именем Мухаммад-шаха Туглака10. В 1564 г. жертвой покушения стал сам Акбар: неизвестный ранил его стрелой в плечо и был схвачен стражниками; император с мрачной иронией приказал казнить его на месте, но не допрашивать, ибо допрос мог бы выявить причастность к покушению слишком многих придворных [Abu-l Fazl Allami, 2000 (1907), p. 312]. Убийство Абу-л Фазла выделяется в этом списке как самими обстоятельствами, так и результатами, позволяющими проанализировать важные закономерности развития могольского государства.

Akbar_greeting_Rajput_rulers.thumb.jpg.e

Акбар принимает при дворе раджпутских князей

An_Attempt_on_Akbar.thumb.jpg.ffad939fb7

Покушение на Акбара

Jahangir.thumb.jpg.a0b4882950531a2451290

Шахзаде Салим, впоследствии падишах Джахангир

AbulFazlPresentingAkbarnama.thumb.jpg.f9

Абу-л Фазл преподносит Абару "Акбарнаме"

Portrait_of_Rao_Vir_Singh.thumb.jpg.8b53

Вир Сингх Бундела

МОГОЛЬСКАЯ ИМПЕРИЯ: ВЕЧНОЕ ДВИЖЕНИЕ

Империя Великих Моголов возникла в результате завоевания Индии среднеазиатскими и афганскими феодалами во главе с правителем Ферганы, тимуридом Бабуром. Его поход на Индию стал кульминацией постоянных перемещений сначала внутри ферганского домена, который нужно было завоевывать и защищать от амбициозных соперников, потом в Герат, куда разбитый кочевыми узбеками Бабур был вынужден бежать; за этим последовали захват Кандагара и Кабула, два похода на Панджаб и, наконец, в 1526-1527 г. - завоевание относительно небольшой части Северной Индии. Когда Бабур умер в 1530 г., его владения в Индии включали Панджаб, территорию между Дели и Агрой; на востоке - часть Бихара, на юге границей империи был Гвалиор [Richards, 2000, p. 8-9]. Сын и наследник Бабура Хумаюн, которому отец завещал индийские владения, сначала попытался расширить свой домен за счет раджпутских княжеств и Гуджарата, но затем был разбит братьями-соперниками и афганцами во главе с Шерханом Сури и бежал: долго скитался по Синду, а потом нашел убежище в Иране. Его смерть в 1556 г., через год после возвращения в Дели, возвела на трон Акбара, подлинного создателя Могольской империи, при котором основной частью государственной политики стало присвоение и освоение географического и культурного пространства Индии.

Акбар начал с утверждения своей власти в Раджпутане. Браком с дочерью Бхармала Качхвахи, правителя княжества Амбер, император предложил раджпутам почетную и выгодную роль вассалов-родственников, что вполне соответствовало их собственным традициям, согласно которым клан невесты становился вассалом клана жениха11. Тех раджпутских князей, которые, подобно влиятельному клану Сисодия из Мевара, не пожелали войти в союз с Моголами, пришлось покорять силой; в этом Акбару охотно помогали раджпуты из числа его новых союзников. Затем, подавляя попутно восстания старой узбекской и афганской знати, недовольной союзом Акбара с раджпутами, император завоевал Малву в Центральной Индии и Гуджарат с его богатыми городами и стратегически важным портом Суратом (1572-1573). После этого настала очередь еще одного богатого региона - Бенгалии (1574-1575); под власть Моголов попала и значительная часть соседней Ориссы. В 1586 г. Акбар присоединил к империи “земной рай” - Кашмир.

В конце 90-х гг. XVI в. Акбар начал расширение своей империи на юг. В 1596 г. под могольский контроль попал Берар - регион на севере современной Махараштры, сейчас известный как Видарбха. В 1600 г. пало княжество Ахмаднагар, управляемое воинственной регентшей Чанд Биби: ее гибель в результате заговора придворных облегчила Моголам победу. Затем после упорной и кровопролитной войны пало княжество Кхандеш: могольская армия сначала захватила его столицу Бурханпур, а потом, после многомесячной осады, - считавшуюся неприступной крепость Асир [Антонова, 1952, с. 226-233; Richards, 2000, p. 16-57]. Абу-л Фазл непосредственно участвовал в этих войнах, командуя армиями12 и одновременно принимая меры к тому, чтобы не допустить раздоров между могольскими военачальниками и объединения деканских правителей против империи. Именно за военные и дипломатические успехи он получил ранг четырехтысячника. В результате деканской кампании к концу царствования Акбара южная граница Могольской империи проходила по северу Махараштры.

С самого начала и до самого конца своей истории империя Моголов представляла магистральную культуру, нацеленную, по определению А.В. Головнева, на присвоение и освоение больших пространств [Головнев, 2009, с. 21-22]. Одним из факторов, толкавших Моголов (а до них - правителей Делийского султаната) к территориальным захватам, была военно-ленная система. Единственным способом обеспечить лояльность престолу конфессионально и этнокультурно пестрой элиты (представителей среднеазиатских народов, иранцев, афганцев, индийских мусульман, потом и раджпутов) была раздача государем на условиях службы земельных владений (джагиров). Эта практика неизбежно сокращала земельный фонд, находившийся в руках императора, и истощала казну. Попытка Акбара ликвидировать военно-ленную систему потерпела провал, так что единственным способом пополнить фонд коронных земель было завоевание новых территорий13.

При этом земли, вошедшие в состав империи, нужно было сначала завоевать, а потом, что оказывалось еще сложнее, удержать. Местные феодалы, изъявлявшие под давлением могольской армии покорность императору, поднимали сепаратистские восстания при каждом удобном случае, так что карательные экспедиции против мятежников были такой же неотъемлемой частью имперской государственно-политической практики, как и завоевательные походы.

Вообще сам характер Могольской империи - огромного государственного образования, созданного не в результате естественных интеграционных процессов, как это было в ряде европейских государств позднего средневековья, но путем завоевания извне, - требовал от государя и его приближенных постоянного перемещения по подвластным территориям. Падишах, воплощавший собой государственную власть, должен был постоянно демонстрировать себя подданным - карать мятежников, вершить правосудие, принимать изъявление покорности от местных элит, посещать те или иные территории под предлогом охоты, паломничества к святыням, наслаждения природными красотами, переезда из одной резиденции в другую (столицей империи был то Дели, то Агра; на лето двор перебирался в Лахор или Сринагар). По подсчетам американского исследователя С.П. Блейка, пятую часть своего 49-летнего царствования Акбар провел вне столицы (С.П. Блейк не учитывал краткосрочные выезды, иначе результат был бы еще больше) [Blake, 1997, с. 298-299]14. Американская исследовательница Р. Лал имела все основания, исследуя домашний мир ранних Моголов (от Бабура до Акбара), назвать этот мир “странствующим” (peripatetic) [Lal, 2005, p. 103-139]. Приближенные могольских императоров также постоянно находились в пути, то сопровождая своего властелина в непрекращающихся поездках, то в составе завоевательных или карательных экспедиций, то по собственной инициативе - подражая падишаху в объездах своих владений, паломничествах и охотничьих экспедициях.

История покушения на Абу-л Фазла как нельзя лучше демонстрирует все те особенности могольского государства, о которых речь шла выше. Верный слуга и друг императора был убит по дороге в столицу с юга, где он командовал армией, присланной завоевывать и удерживать для империи новые земли. В новых провинциях было неспокойно, и после того как Акбар отбыл в Агру, оставив наместником деканских владений своего сына Данияла, Абу-л Фазлу пришлось усмирять сепаратистское выступление в Бераре. Ему удалось подавить мятеж, но вскоре приказом императора вазир был срочно вызван обратно в Агру. Причиной этому явились важные события.

Еще в 1600 г., когда могольская армия во главе с самим Акбаром осаждала крепость Асир, Салим, старший сын15 и наследник императора, поднял мятеж против отца. Он захватил Аллахабад и объявил себя падишахом, но, не получив поддержки, принес отцу повинную голову и был прощен. Мятеж усилиями придворных был объявлен недоразумением, что хорошо отражено в одном из замечательных произведений литературы того времени, автобиографической поэме “Половина рассказа”, автором которой был купец-джайн Банараси Дас [Банараси Дас, 2000, с. 213-214]. Однако вскоре Акбар получил сведения о том, что Салим не оставил своих преступных планов захвата власти и смог привлечь на свою сторону ряд крупных феодалов, недовольных политикой Акбара. В этой тревожной обстановке император решил вызвать в столицу Абу-л Фазла, на верность которого он всегда мог положиться. Оставив своего сына Абд ур-Рахмана во главе армии, Абу-л Фазл поспешил в Агру по дороге, лежавшей через Бунделкханд.

Этот регион, который в настоящее время делят между собой штаты Уттар-Прадеш и Мадхъя-Прадеш, получил свое название от раджпутского клана Бундела, владевшего данной территорией с начала XVI в. К моменту могольского завоевания Бунделкханд состоял из нескольких мелких княжеств, одним из наиболее значительных была Орчха. В 70-е гг. XVI в., после упорного сопротивления, княжество Орчха было завоевано и вошло в состав империи как вассальное. Раджа Мадхукар Шах сдался и отправил на могольскую службу одного из своих восьми сыновей, Ратансена, который затем принял участие в бенгальской кампании и в 1582 г. погиб, сражаясь в рядах могольской армии.

Десять лет спустя раджа Мадхукар Шах умер, и на престол взошел старший из его сыновей, Рам Сингх (или Рам Шах). Но младший брат нового раджи, Бир Сингх, поднял мятеж и заявил о своих претензиях на трон Орчхи. Он самовольно покинул деканскую армию, в которую входил вместе со своей дружиной, вернулся в Бунделкханд и начал вооруженную борьбу против своего брата, что не могло не вызвать негативной реакции Акбара - как сюзерен, он был обязан охранять права своего вассала и защищать его от врагов. Предчувствуя скорую расправу, Бир Сингх бежал в Аллахабад и присоединился к принцу Салиму [Kolff, 1990, p. 124-125; Busch, 2005, p. 35-38]. Два мятежника, в жажде власти не посчитавшиеся с семейными узами, встретились и объединились. Именно Биру Сингху Салим и поручил убийство верного слуги и друга своего отца.

“ОН КАК ЗАНОЗА В МОЕМ СЕРДЦЕ”

Покушение на Абу-л Фазла не принадлежит к числу загадочных и до сих пор не раскрытых исторических преступлений, о которых современники и потомки выдвигали различные версии. Имя исполнителя и заказчика стало известно практически сразу. В своих мемуарах Салим, ставший после смерти отца падишахом Джахангиром, с обескураживающей откровенностью поведал о том, как сразу же после своей коронации он присвоил ранг трехтысячника Биру Сингху Бунделе, “который заслужил мою милость и превосходит своих родичей и прочих, равных ему по положению, храбростью, добродетелью и простосердечием”. И далее падишах рассказывает о той услуге, за которую раджпутский принц был столь щедро награжден.

Признавая, что Абу-л Фазл “превосходил всех шейхов Хиндустана мудростью и ученостью”, Джахангир обвинил его в стремлении посеять вражду между Акбаром и его наследником. Джахангир повествует о том, как Абу-л Фазл был вызван с Декана, “и поскольку его чувства ко мне не были честными, он явно и тайно выступал против меня. В это время, когда из-за козней интриганов, разжигателей ненависти, возвышенные чувства моего царственного отца были целиком и полностью ожесточены против меня, стало ясно, что если Абу-л Фазл удостоится чести общения с моим отцом, это явится причиной еще больших недоразумений и помешает нашему примирению. Было необходимо не допустить приезда Абу-л Фазла ко двору. И поскольку владения Бира Сингха находились как раз по дороге, и Бир Сингх был в то время мятежником, я отправил ему послание о том, что если ему удастся остановить и убить этого возмутителя спокойствия, он сможет рассчитывать на любую награду с моей стороны. Божьей милостью, когда шейх Абу-л Фазл проезжал через страну Бира Сингха, раджа преградил ему путь и после небольшой схватки рассеял его людей и убил его, отправив голову ко мне в Аллахабад. И хотя это событие вызвало сильный гнев покойного государя, оно все же позволило мне в конце концов спокойно направиться ко двору, поцеловать порог отцовского дворца, и постепенно гнев повелителя смягчился” [Jahangir, 1909, p. 24-25].

При всей своей кажущейся наивности венценосный мемуарист, разумеется, лукавил. На самом деле ожесточение Акбара против старшего сына было вызвано не “кознями интриганов”, а властными амбициями самого наследника, открыто поднявшего мятеж против отца. То, что мятеж кончился примирением, никого не обманывало. Верные Акбару придворные, включая Абу-л Фазла, понимали, что Салим не оставит попыток добиться трона и что враги императора из среды мусульманских феодалов и представителей духовенства, открыто обвинявших Акбара в ереси и отступничестве от ислама, охотно поддержат мятежника. Поэтому в среде приближенных императора возникла идея о необходимости, в интересах государства, объявить наследником престола не Салима, а его сына Хусро16. Абу-л Фазл, очевидно, поддерживал этот проект [Alam, Subrahmanyam, 2000, p. 106-122; Alam, Subrahmanyam, 2012, p. 126-145]. Именно поэтому для Салима было столь важно не допустить возвращения Абу-л Фазла ко двору, где вазир, с его влиянием и энергией, вполне мог бы добиться провозглашения Хусро наследником престола.

В признании Джахангира любопытен и следующий момент. С точки зрения принца, тот факт, что владения Бира Сингха лежали “по дороге” следования кортежа Абу-л Фазла, не просто облегчал задачу убийцы, но в какой-то мере оправдывал его. И дальше в приведенном выше фрагменте венценосный мемуарист еще раз напоминает о том, что в момент убийства Абу-л Фазл “проезжал через страну Бира Сингха”. Это показывает, насколько превращение Могольской империи в единое централизованное государство было в то время проектом, политической целью, а не реальностью. Даже для Салима, ставшего к моменту написания мемуаров падишахом Джахангиром, имперская идентичность территории, на которой погиб Абу-л Фазл, была менее легитимна и значима, чем ее принадлежность старым раджпутским владетелям. Бир Сингх совершил убийство на “своей” земле, что в какой-то степени выводило его, по мысли Джахангира, из-под юрисдикции центральной власти.

Долгое время история убийства Абу-л Фазла была известна только по мемуарам Джахангира. В той или иной мере ее повторяли и последующие авторы, например, Шах Наваз-хан в энциклопедическом сборнике биографий государственных деятелей Могольской империи “Современник эмиров” (Ma’athir ul-umara), (конец XVIII в.) [Shah Nawaz Khan, 1979, p. 122-123]. Однако исследования последних лет позволили ввести в научный оборот два источника, не опровергающие основной версии, но позволяющие уточнить ряд важных деталей, в том числе - роль исполнителя убийства, раджпутского князя Бира Сингха Бунделы. Главная же ценность этих источников - их альтернативность придворным хроникам и мемуарам Джахангира.

Разработанный колониальной индологией и на два столетия внедренный в науку догмат “антиисторичности индийского сознания” и “отсутствия в средневековой Индии исторических источников, за исключением персоязычных хроник” в последние десятилетия успешно преодолевается мировой наукой17. Одним из интересных текстов, введенных в научный оборот в результате пересмотра ориенталистских клише, является историческая поэма на брадже18 “Жизнеописание Бира Сингха Дева” (Virsihghdevcarit, 1607), автором которой был известный поэт Кешавдас. Это произведение с литературоведческой и культурно-исторической точек зрения было проанализировано американской исследовательницей Э. Буш в статье и недавно вышедшей монографии [Busch, 2005; Busch, 2011, p. 46—61]19. К нему также обратилась в монографии о культуре и литературе Могольской Индии индийская исследовательница С. Шарма [Sharma, 2011, p. 158-165].

Кешавдас (1556-1617) служил правителям Орчхи как придворный знаток санскрита и поэт. Его карьера совпала с присоединением княжества к Могольской империи, и Кешавдас отразил эти события в своей более ранней поэме “Пятьдесят две строфы о Ратне” (Ratnabavani)20. Почти три десятилетия спустя, когда было написано “Жизнеописание Бира Сингха Дева”, ситуация изменилась. Княжества Бунделкханда, включая Орчху, прочно вошли в состав империи, Бир Сингх в благодарность за убийство Абу-л Фазла получил высокий ранг при могольском дворе, что, видимо, вызывало недовольство и нарекания тех, кто служил Акбару. Возникла необходимость если не оправдать убийцу, то смягчить его вину. Кешавдас, как верный слуга Бира Сингха, взял эту нелегкую задачу на себя.

Вторым источником, воспроизводящим картину убийства, является фарсиязычное сочинение под названием “Запись событий Азад-бега” (Nuskha-i Ahval-i Azad Begh), относящееся к тому же времени, что и “Жизнеописание”. Автором его был некий Азад-бег Казвини, чиновник, находившийся в свите Абу-л Фазла на начальном этапе роковой поездки и называвший себя преданным слугой и другом вазира. По приказу Абу-л Фазла Азад-бег остался с частью отряда в городе Сирондж. Но Акбар, получив известие о гибели верного министра, потребовал выяснить, где находился в это время Азад-бег, пообещав в случае виновности лично “изрубить его в куски”. Азад-бегу удалось оправдаться, и, видимо, чтобы избежать слухов и осуждения, он и сочинил свою “Запись”. Его версия событий во многом совпадает с версией Кешавдаса; оба, и поэт-индус, и чиновник-мусульманин, не были непосредственными свидетелями событий. Оба реконструировали их в собственных целях: один стремился оправдать своего патрона, другой снять обвинения с себя.

Поэма Кешавдаса начинается с подробного и весьма осторожного описания борьбы Бира Сингха и его брата Рама Сингха за престол Орчхи. Не поддерживая прямо ни одну из сторон, поэт следует за Биром Сингхом вплоть до его приезда в Аллахабад и свидания с Салимом. Раджпутский мятежник становится верным слугой и другом могольского, приносит Салиму клятву верности. Поэт особо подчеркивает это обстоятельство - ключевое в последующем обелении убийцы. Верность сюзерену считалась важнейшей добродетелью раджпута [Ванина, 2007, с. 180-183], который должен был выполнить приказ господина, даже если был с ним не согласен. Именно в верности данной клятве, по мнению Кешавдаса, и заключалось оправдание Бира Сингха. Салим осыпает раджпута похвалами, называет советником и другом, обещает “умереть вместе”, а затем излагает свою просьбу: убить или захватить в плен Абу-л Фазла:

Он как заноза в моем сердце. Если можешь, вытащи.

Сколько ни есть знатных семейств, все меня уважают.

Он один ни во что меня не ставит, словно я былинка.

Овладел сердцем государя и отвратил его от меня [Keshavdas, 1956, p. 80].

Бир Сингх пытается отговорить Салима от убийства, призывает к снисходительности, которая подобает господину в отношении слуги, напоминает о дружеских отношениях Абу-л Фазла с Акбаром, умоляет не принимать необдуманных решений. Но Салим стоит на своем: “Пока он жив, считай меня мертвым”. И Бир Сингх отправляется в одну из своих деревень, собирает войско и посылает соглядатаев, которые сообщают ему о передвижении Абу-л Фазла с кортежем. И вот, когда после ночевки у местечка Параичха министр с охраной двинулись дальше, на них напал со своими воинами Бир Сингх. Им сразу же удалось захватить знамя - личный штандарт вазира.

Согласно Азад-бегу, Абу-л Фазла несколько раз предупреждали о возможной засаде, но он пренебрег опасностью и даже оставил часть своего отряда с Азад-бегом в Сирондже, на который ожидалось нападение Индраджита Бунделы, еще одного брата Бира Сингха, который также встал на путь мятежа и борьбы за власть. По мнению Азад-бега, в этом проявлялась воля судьбы, так что смерть Абу-л Фазла была предопределена заранее, и ничто не могло ее предотвратить [Alam, Subrahmanyam, 2000, p. 113-117]. У Кешавдаса о предупреждениях не сообщается. Оба автора вместе с тем ярко и красочно описывают, каждый по-своему, события, последовавшие за нападением. Некий афганец из охраны, убедившись в многократном превосходстве сил неприятеля, стал уговаривать вазира бежать, обещая задержать убийц; напомнил ему о том, с каким нетерпением падишах ждет его возвращения и сколько горя принесет государю весть о гибели верного слуги. Но Абу-л Фазл был непреклонен:

Государь надеется на меня, как могу я бежать?

Потеряв знамя, что скажу я, представ перед государем? [Keshavdas, 1956, p. 84-85]21.

Далее у Кешавдаса следует яркое описание битвы и отваги, которую в неравном бою проявил Абу-л Фазл. Затем версии двух авторов расходятся. Кешавдас сообщает, что вазир был убит пулей в сердце. Азад-бег, со своей стороны, повествует, что Абу-л Фазла, раненного копьем в спину, один из его спутников по имени Джаббар вывез с поля боя, но из-за тяжелого состояния вазира он был вынужден остановиться. Подскакавший со своими воинами Бир Сингх приблизился к лежавшему на земле раненому, вытер кровь с его лица, а затем сказал, что прибыл по приказу принца Салима, от имени которого и обещал вазиру полную безопасность. Он даже показал некий документ, якобы подтверждавший его добрые намерения. Абу-л Фазл в ответ осыпал раджпута оскорблениями. Джаббар, вначале поверивший в благородство врага, выхватил меч и набросился на Бира Сингха, тогда сопровождавшие его воины отрубили Абу-л Фазлу голову [Alam, Subrahmanyam, 2000, p. 115-117], которую убийца и преподнес Салиму.

“ЛУЧШЕ БЫ ОН УБИЛ МЕНЯ”

Как ни парадоксально, Азад-бег намного больше, чем Кешавдас, преуспел в обелении убийцы: в его версии Абу-л Фазл погибает от рук не самого Бира Сингха, а его воинов. Стремясь любыми способами подтвердить свою невиновность, Азад-бег подчеркивает, что Абу-л Фазл погиб по воле судьбы, а также из-за собственной неосторожности и самоуверенности. Никакого героического поведения его рассказ за вазиром не числит. Совсем по-другому выглядит картина убийства у Кешавдаса. В его нарративе Абу-л Фазл сражается, подобно герою из раджпутского эпоса.

Бился шейх насмерть, не отступив ни на шаг.

Защищая обе веры, не преступил он границ дхармы.

Обличенный доверием господина, отправился в рай [Keshavdas, 1956, p. 87-88].

Таким образом, Кешавдас, служивший убийце и стремившийся оправдать его, воздает почести убитому. Индус, он делает для посмертного возвышения Абу-л Фазла несравнимо больше, чем единоверец Азад-бег. У Кешавдаса Абу-л Фазл защищает “обе веры”, не преступает “границ дхармы”, что делает могольского вельможу, прославленного широтой взглядов и нетерпимостью к религиозному фанатизму, героем и на взгляд индусов. После смерти его покрытое пылью тело, в описании Кешавдаса, испускает “аромат” (sugandh), что придает покойному почти божественный статус. Сам Бир Сингх, отрубивший голову Абу-л Фазла и отправивший ее Салиму, “охвачен радостью и скорбью”. А вот Салим, получив зловещий сувенир, не скрывает вос­торга и заявляет, что “Бир Сингх сегодня добыл для меня власть” [Keshavdas, 1956, p. 89-90]. Трудно с уверенностью определить, каким был подлинный замысел поэта, но результат его усилий заставляет усомниться в том, что автор на самом деле стремился оправдать Бира Сингха и Салима. В литературе индийского средневековья немного найдется текстов такой обличительной силы, тем более созданных “от противного”.

Далее оба нарратива сходятся в описании реакции Акбара на гибель верного министра. Никто из придворных не смеет сообщить государю страшную новость; он же, обеспокоенный долгим отсутствием как самого Абу-л Фазла, так и каких-либо вестей о нем, постоянно расспрашивает приближенных, но не получает ответа. Наконец придворный по имени Рамдас Качхваха, от которого Акбар потребовал прояснить ситуацию, осмелился поведать падишаху страшную правду. Услышав ее, Акбар у Азад-бега проливает горькие слезы и тут же требует выяснить роль Азад-бега в происшедших событиях.

У Кешавдаса картина выглядит более яркой и трагической. Узнав о случившемся, Акбар падает в глубокий обморок, повергнувший в ужас всех придворных; придя в себя, он расспрашивает о подробностях, обливается слезами, отказывается от еды и призывает смерть22. Свита и весь дворец также охвачены скорбью; один из придворных, Азам-хан, пытается утешить государя, причем весьма своеобразно: он напоминает Акбару о силе и величии его империи, перечисляет имена наиболее крупных сановников и спрашивает, стоит ли так оплакивать одного шейха при наличии стольких верных слуг. Но Акбар безутешен: в “Современнике эмиров” сообщается о том, что он оплакивал верного министра и друга больше, чем собственных сыновей; в его уста Шах Наваз-хан вложил следующие горькие слова: “Если Салим так домогался трона, лучше бы он убил меня, но сохранил жизнь Абу-л Фазлу” [Shah Nawaz Khan, 1979, р. 123-124]. Акбар приказал найти и доставить Бира Сингха. Первым выполнить приказ падишаха, по Кешавдасу, вызвался его брат Рам Сингх, и Акбар направил его вместе с другими военачальниками на поиски убийцы. Несмотря на все их усилия, Биру Сингху удалось скрыться в джунглях Бунделкханда и продержаться до смерти Акбара (1605), после чего заказчик убийства взошел на трон и щедро отблагодарил исполнителя.

Более полутора веков спустя стоявший на ортодоксальных позициях Шах Наваз-хан зафиксировал те споры, которые велись в среде образованной мусульманской элиты по поводу Абу-л Фазла. «Мнение о том, что шейх был неверным, было у всех на устах, - писал он. - Некоторые обвиняли его в приверженности к индуизму, другие называли огнепоклонником. Третьи доходили в своем отвращении до того, что называли его грешником и безбожником. Те же, в ком преобладала справедливость и кто, подобно мистикам, дают хорошие названия дурным вещам, относили его к сторонникам “мира для всех”23, к тем, кто придерживается широких взглядов, принимает все религии, стремится ослабить закон и является вольнодумцем». Признавая высокий интеллект и обширные познания Абу-л Фазла, Шах Наваз-хан далее выразил сожаление в том, что вазир при всех своих достоинствах “не вошел в соглашение с мудрыми и отринул истинный путь” [Shah Nawaz Khan, 1979, р. 124-125].

Среди ортодоксального мусульманского духовенства и иных противников политики Акбара гибель Абу-л Фазла была встречена с радостью. Традиция предписывала отмечать важные события хронограммой; один из вельмож, Хан Азим, предложил такой текст: “чудесный меч божьего пророка отсек голову мятежнику” [Shah Nawaz Khan, 1979, р. 124]. Абу-л Фазл, разумеется, не был мятежником; наоборот, он прославился преданностью Акбару. В глазах мусульманских ортодоксов, однако, мятежниками были и министр, и его венценосный друг. Обоих, равно как и их единомышленников из числа “просвещенных философов” - так называли кружок вольнодумцев-рациона- листов, главой которых был сам Акбар24, - в течение всей жизни обвиняли в ереси и отступничестве от ислама.

“Ересь” состояла в стремлении превратить Могольскую империю из рыхлого конгломерата феодальных владений, созданного по типу Золотой Орды, в централизованную империю, из мусульманского государства в надконфессиональное, опирающееся на союз индусской и мусульманской элиты. Ересью было официальное признание всех религий равно истинными и закрепление за всеми, от падишаха до последнего из подданных, возможности беспрепятственно исповедовать свою религию. Ересью были осознание Акбаром, Абу-л Фазлом и их единомышленниками из числа неортодоксальных мусульман своей индийской идентичности, интерес к индийской культуре, стремление сделать могольскую власть как можно более индийской и “своей” для немусульманского большинства. Убийство выдающегося государственного деятеля и мыслителя Могольской Индии стало мрачной пародией союза индусской и мусульманской элиты, к которому так стремились Абу-л Фазл и Акбар. Взаимодействие во имя укрепления государства и “мира для всех” было подменено родством низменных интересов двух мятежников. Процесс надконфессиональной консолидации правящих сословий - раджпутов и моголов - развивался и после смерти своих инициаторов, но единая имперская идентичность, которую стремились создать Акбар и Абу-л Фазл, в значительной степени осталась проектом, что и подтвердил начавшийся через несколько десятилетий после рассмотренных в этой статье событий распад государства Великих Моголов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Статья выполнена в рамках проекта “Движение и покой в истории и культуре Южной Азии” программы фундаментальных исследований Президиума РАН “Традиции и инновации в истории и культуре”.

2. В автобиографической части трактата “Установления Акбара” Абу-л Фазл поведал о духовной и педагогической карьере своего отца, о его публичном выступлении в защиту еретиков-махдистов и преследованиях, которым он за это подвергся вместе со всей семьей [Abu-l Fazl Allami, 1977-1978, III, p. 478-509]. См. об этом также: [Антонова, 1952, с. 223-224].

3. Файзи стал одним из крупнейших персоязычных поэтов своего времени. Его поэма “Наль и Даман”, в основу которой лег один из сюжетов “Махабхараты”, была переведена на русский язык Г. Плисецким и Г. Алиевым [Файзи, 1982].

4. К числу “девяти сокровищ” двора Акбара традиция причисляет, кроме Абу-л Фазла и Файзи, министра финансов Тодара Мала, военачальников Мана Сингха, Абдула Рахима Ханханана и Мирзу Азиза Коку, музыканта Тансена, острослова Бирбала и муллу по имени Две луковицы, полуфольклорный комедийный персонаж, идентифицировать которого исследователи не могут до сих пор.

5. Об особых отношениях между Акбаром и Абу-л Фазлом свидетельствует, например, тот факт, что император дважды приезжал в дом Абу-л Фазла, чтобы поддержать его в личном горе - сначала после кончины матери, а потом у смертного одра Файзи.

6. Миссионеры-иезуиты, прибывшие ко двору Акбара в 1582 г., называли Абу-л Фазла то “премьер-министром”, то “капелланом” (последнее, видимо, из-за его активного участия в религиозных диспутах) и подчеркивали высочайший авторитет “Абдулфасилиуса” при дворе. См. подробнее: [Monserrate, 1922, р. 57].

7. О могольской системе служебных рангов (мансабов) см. [Антонова, 1952, с. 146-149; Алаев, 2003, с. 166].

8. См. подробнее: [Ванина, 1993, с. 33-45, 64-82].

9. Внимание исследователей привлекли лишь историософские концепции Абу-л Фазла. См. подробнее: [Олимов, 1996; Mukhia, 2001, 2002].

10. См. подробнее: [Saksena, 1970, p. 476].

11. Примеру амберских раджей последовали правители ряда других княжеств региона: раджпутская конница стала основой могольской армии; перед элитой региона открылись невиданные возможности придворной карьеры (например, Ман Сингх Качхваха, племянник Акбара и амберской княжны, стал крупнейшим полководцем империи и по рангу сравнялся с принцами крови).

12. Акбару пришлось направить Абу-л Фазла в деканскую армию, поскольку ранее командовавший этой армией принц Султан Мурад. второй сын императора, сначала пренебрегал делами из-за пристрастия к алкоголю и ссор с другими военачальниками, а в 1598 г. умер от белой горячки.

13. См. подробнее: [Ванина, 2000, с. 29-31].

14. Этот результат, по тем же подсчетам, выглядит довольно скромным в сравнении с падишахом Аурангзебом (пр. 1658-1707), который также правил 49 лет и из них 34 года провел вне столицы.

15. На самом деле Салим был третьим сыном Акбара. Двое его старших брата, близнецы Хасан и Хусейн, умерли в младенчестве.

16. В древней и средневековой Индии не существовало права первородства. Правящий государь должен был еще при жизни объявить наследником престола того из сыновей, которого считал более достойным. Именно это обусловило, например, одну из главных сюжетных коллизий древнеиндийского эпоса “Рамаяна”. И в реальной истории борьба за престол братьев, не согласных с выбором отца, происходила постоянно.

17. См. подробнее: [Ванина, 2007, с. 10б-147].

18. Брадж - язык, распространенный в Северной (особенно район Агра-Дели), Центральной и Западной Индии и вместе с другими языками региона известный в средневековье под собирательным названием хинди/хиндави. На брадже была создана богатейшая литература, почти забытая в Индии после создания и введения (XIX в.) колониальной лингвистикой в литературный и образовательный оборот языка хинди на основе другого североиндийского диалекта - кхари боли. См. подробнее: [Васильева, 2008, с. 293-298; Busch, 2011, p. 212-236].

19. Э. Буш любезно прислала мне копию одного из изданий поэмы и в электронной переписке обсуждала со мной этот текст, за что я приношу ей искреннюю благодарность. Монография Э. Буш “Поэзия королей. Классическая литература хинди Могольской Индии” является новаторским исследованием литературного направления рити, к которому принадлежал Кешавдас. Это направление в отечественной и зарубежной индологии долго воспринималось как элитарное и консервативное в противовес “революционной” поэзии реформаторского течения бхакти. Э. Буш радикально и обоснованно пересмотрела эти представления. См. мою рецензию на ее книгу: [Vanina, 2012].

20. Это произведение, видимо, первое в творчестве Кешавдаса, представляет собой характерный для средневековой Индии “эпос сопротивления” мусульманским завоевателям. Следование канонам этого жанра, особенно укоренившегося в раджпутской литературе, привело поэта к “фальсификации истории”: у него принц Ратансен Бундела пал, защищая Орчху от имперской армии, в то время как на самом деле он поступил на службу к Акбару и погиб, как было указано выше, во время бенгальской кампании [Busch, 2005, p. 34-37].

21. Благодарю Л.З. Танееву-Саломатшаеву за помощь при переводе этого фрагмента.

22. Даже если здесь Кешавдас, не присутствовавший при данной сцене, следовал литературным канонам (именно так они предписывали изображать горе и скорбь), его описанию можно верить - если не в деталях, то по существу, тем более, что оно во многом совпадают с другими свидетельствами. Скорбь по верному слуге и другу, по общему представлению современников, приблизила смерть Акбара.

23. “Мир для всех” (sulh-i kul) - разработанная в трудах Абу-л Фазла доктрина, согласно которой государь должен руководствоваться в своей политике не догматами веры, а принципами всеобщего блага. См. подробнее: [Ванина, 1993, с. 64-82].

24. См. подробнее: [Ванина, 1993, с. 67-83; Ванина, 2011, с. 40-48].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Алаев Л.Б. Средневековая Индия. СПб: Алетейя, 2003.

Антонова К.А. Очерки общественных отношений и политического строя Могольской Индии времен Акбара (1556-1605). М.: Изд-во АН СССР, 1952.

Банараси Дас. Половина рассказа. Семейная хроника XVI-XVII вв. Предисл. и пер. с хинди Е.Ю. Ваниной // Голоса индийского средневековья. / Отв. ред. И.Д. Серебряков, Е.Ю. Ванина. М.: Эдиториал УРСС, 2000.

Ванина Е.Ю. Идеи и общество в Индии XVI-XVIII вв. М.: Восточная литература, 1993.

Ванина Е.Ю. Глава I. Исторический обзор // Индия: страна и ее регионы. / Отв. ред. Е.Ю. Ванина. М.: Эдиториал УРСС, 2000.

Ванина Е. Ю. Средневековое мышление: индийский вариант. М.: Восточная литература, 2007.

Ванина Е.Ю. “Просвещенные философы” и “сотоварищи Иисуса”: первый контакт интеллектуальных сообществ Индии и Запада // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. № 36, 2011.

Васильева Л.А. От “шахского двора” до языка урду // Язык до Индии доведет. Памяти А.Т. Аксёнова. / Ред. и сост. И.П. Глушкова. М: Восточная литература, 2008.

Головнев А.В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург: УРО РАН, Волот, 2009.

Олимов М.А. Эволюция историософских воззрений в фарсиязычной историографии Индии // Восток (Oriens). 1996. № 3.

Файзи, Абул Файз. Наль и Даман: Поэма. / Пер. с перс. Г. Плисецкого. М.: Художественная литература, 1982.

Abu-l Fazl Allami. A’Jn-1AkbarJ. Vols. I (tr. by H. Blochmann), II& III (tr. by H.S. Jarrett). Delhi: Munshiram Manoharlal, 1977-1978 (reprint).

Abu-l Fazl Allami. Akbar Nama. / Tr. by H. Beveridge. Vol. II. Calcutta: The Asiatic Society (reprint), 2000 (1907).

Alam M., Subrahmanyam S. Witnessing Transition: Views on the End of the Akbari Dispensation // The Making of History. Essays Presented to Irfan Habib. / Ed. by K.N. Panikkar, Terence S. Byres and Utsa Patnaik. Delhi, Tulika, 2000.

Alam M., Subrahmanyam S. Writing the Mughal World: Studies on Culture and Politics. N.Y.: Columbia University Press, 2012.

Beal S. (tr.), Si-yu-ki, Buddhist Records of the Western World. Vol. I. L., Trubner, 1906.

Blake S. The Patrimonial-Bureaucratic Empire of the Mughals // The State in India 1000-1700. / Ed. by H. Kulke. Delhi: Oxford University Press, 1997.

Busch A. Literary Responses to the Mughal Imperium: the Historical Poems of Kesavdas // South Asia Research. 2005. Vol. 25. No 1.

Busch A. Poetry of Kings. The Classical Hindi Literature of Mughal India. N.Y: Oxford University Press, 2011.

Jahangir. The Tuzuk-i Jahangiri or Memoirs of JahangJr. / Tr. by A. Rogers; ed. by H. Beveridge. L.: Royal Asiatic Society, 1909.

Keshavdas. VJrsinghdevcarit / Ed. by Shyam Sundar Dvivedi. Prayag: Matribhasha mandir, 1956.

Kolff D.H.A. Naukar, Rajput and Sepoy: the Ethnohistory of the Military Labour Market in Hindustan, 1450­1850. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

Lal R. Domesticity and Power in the Early Mughal World. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. Monserrate A. The Commentary of Father Monserrate S.J. On His Journey to the Court of Akbar / Trans. by J.S. Hoyland. L.: Humphrey Milford, 1922.

Mukhia Harbans. Time, Chronology and History: the Indian Case // Making Sense of Global History. / Ed. by Solvi Sogner. Oslo: Universitetsforlaget, 2001.

Mukhia Harbans. Time, Religion and History in India // Historical Inquiry. Vol. 29. June 2002.

Richards J.F. The Mughal Empire. The New Cambridge History of India. Delhi: Foundation Books, Cambridge University Press, 2000.

Saksena B.P. Ghiyasuddin Tugluq // A Comprehensive History of India / Ed. Mohammad Habib, R.C. Mazumdar, R.C. Sharma. Vol. V. Delhi: People’s Publishing House, 1970.

Shah Nawaz Khan. The Maathir-ul-Umara, Being Biographies of the Muhammadan and Hindu Officers of the Timurid Sovereigns of India from 1500 to About 1780 A.D. / Ed. and tr. by H. Beveridge, B. Prasad. Vol. I. Patna: Janaki Prakashan, 1979.

Sharma S. Literature, Culture and History in Mughal North India 1550-1800. Delhi: Primus Books, 2011. Vanina E. Review of: Allison Busch, Poetry of Kings: The Classical Hindi Literature of Mughal India. N.Y.: Oxford University Press, 2011 // The Indian Historical Review. 2012. Vol. 39(2).

Zvelebil K. The Lord of the Meeting Rivers: Devotional Poems of Basavanna. Delhi: Motilal Banarasidass, 1984.

Перейти к записи История Индии и Пакистана

Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.




  • Категории

    Показать все категории  

  • Файлы

  • Темы на форуме

  • Похожие публикации

    • Saygo
      Полунов А. Ю. Константин Петрович Победоносцев - человек и политик
      Автор: Saygo
      Полунов А. Ю. Константин Петрович Победоносцев - человек и политик // Отечественная история. - 1998. - № 1 - С. 42 - 55.
      Вторая половина XIX и начало XX в. были одной из самых напряженных эпох в истории России, когда решалось - устоит ли "старый порядок" или страна свернет на путь, ведущий к революции. В 1860-1870-е гг. самодержавие провело серию Великих реформ, глубоко обновивших социально-политические структуры страны; однако резкая, сжатая модернизация "сверху" оказалась весьма болезненной. Экономика с трудом перестраивалась на новый лад; росла социальная напряженность, зачатки самоуправления плохо уживались с бюрократией, общество раскололось на яростно враждующие течения. Апогеем кризиса стала гибель в 1881 г. царя-реформатора Александра II от бомбы террориста. В этот момент на авансцену вышел политик, настоявший на крутом разрыве с курсом реформ, предложивший свою альтернативу развития России. Советам этого деятеля следовали Александр III и Николай II, он глубоко повлиял на политику правительства, а в начале XX в. казался многим главным виновником революции. "Его деятельность в течение двадцати пяти лет - история России за этот период, - писала в 1907 г. одна из российских газет. - По его воле мы неуклонно шли назад, хотя все чувствовали необходимость идти вперед"1.
      Кем же он был - Константин Петрович Победоносцев? Об отдельных сторонах его политической карьеры написано немало, но до сих пор в историографии недостает обобщающего взгляда на жизнь и деятельность этого сановника, ученого, публициста2.




      * * *
      Победоносцев родился в 1827 г. Он был сыном профессора словесности Московского университета и внуком приходского священника. Окончив в 1846 г. Училище правоведения, Победоносцев служил в московских департаментах Сената и к 1863 г. стал действительным статским советником, обер-прокурором восьмого департамента. Одновременно Константин Петрович изучал историю русского гражданского права, с 1858 г. начал публиковать свои работы, а в 1859-1865 гг. состоял профессором Московского университета. Главный труд Победоносцева-правоведа - "Курс гражданского права" - выдержал пять изданий, став настольной книгой для ряда поколений русских юристов. Литературных и ученых занятий Константин Петрович не оставлял до конца жизни: он написал свыше 70 статей, 17 книг, перевел 19 книг, издал 11 сборников исторических и юридических материалов. Победоносцев был почетным членом Российской и Французской академий наук, Московского, Петербургского, Киевского, Казанского и Юрьевского университетов.
      В 1881 г. Константин Петрович был приглашен в царскую семью преподавать правоведение. Он был наставником цесаревича Николая, великих князей Александра (стал наследником после смерти Николая) и Владимира, цесаревны Марии Федоровны. В 1865 г. Победоносцев перебрался в Петербург, приобщившись к высшей государственной деятельности и придворным сферам через салоны графини А. Д. Блудовой и великой княгини Елены Павловны. В 1868 г. он стал сенатором, в 1872 г. - членом Государственного совета, состоял в комиссиях по рассмотрению отчетов Министерства народного просвещения (1875-1876) и по тюремной части (1877). В 1880 г. Победоносцев был назначен обер-прокурором Святейшего Синода и членом Комитета Министров.
      Эпоха Александра III стала апогеем могущества Победоносцева, но заметную роль играл он и позднее. В 1894 г. Победоносцев получил звание статс-секретаря, а спустя два года был награжден орденами Святого Владимира первой степени и Андрея Первозванного. Обер-прокурор входил в совещание, рассматривавшее петиции литераторов о смягчении цензуры (1895); возглавил два совещания по рабочему вопросу (1896 и 1898); играл видную роль в комиссии о законодательстве для Финляндии (1898-1899). В отставку обер-прокурор подал через два дня после выхода Манифеста 17 октября 1905 г. и в марте 1907 г. скончался.
      Молодость Победоносцева, казалось бы, ничем не предвещала ни громкой государственной роли, ни мрачной славы врага прогресса. "Это был прелестный человек, - вспоминал о Победоносцеве начала 1860-х гг. его коллега-профессор Б. Н. Чичерин. - Тихий, скромный, глубоко благочестивый... с разносторонне образованным и тонким умом, с горячим и любящим сердцем, он на всем существе своем носил печать удивительной задушевности, которая невольно к нему привлекала"3.
      Победоносцев вырос в большой патриархальной семье, где десять братьев и сестер были намного старше его. С детства замкнутый и одинокий, он привык к упорному труду, страстно любил чтение и был необычайно привязан к церкви. "Если бы не случай, - замечал о Победоносцеве сановник и литератор Е. М. Феоктистов, - из него вышел бы замечательный деятель на ученом или литературном поприще"4.
      Впоследствии Константин Петрович с тоской вспоминал годы уединенных занятий наукой, "когда он жил без забот, тихо и незнаемый людьми, в Москве, в родительском доме".
      Многие современники соглашались с тем, что научно-литературная стезя больше всего подошла бы Победоносцеву. И внешность, и манеры его до конца жизни несли печать академизма. "В его сухой, худой фигуре, - вспоминал литератор Е. Поселянин, - в пергаменте выбритого лица, в глазах, бесстрастно глядевших на вас сквозь стекла больших черепаховых очков, было что-то удивительно напоминавшее немецкого ученого"5.
      Начало Великих реформ Победоносцев встретил с энтузиазмом. Как и многие современники, он возмущался произволом и бюрократизмом николаевских времен, мечтал приобщить Россию к новейшим успехам науки и цивилизации. В 1859 г. Константин Петрович защитил магистерскую диссертацию о реформе гражданского судопроизводства (опубликована в "Русском вестнике" М. Н. Каткова), отослал Герцену в Лондон памфлет против министра юстиции графа В. Н. Панина, а с 1861 г. активно участвовал в разработке судебной реформы.
      Что же погасило либеральные стремления молодого реформатора? Что толкнуло замкнутого московского ученого на широкое политическое поприще? Истоки этого поворота восходили к давнему прошлому, к духовной атмосфере родительского дома, наложившей глубокую печать на мировоззрение Победоносцева.
      Отец будущего обер-прокурора Петр Васильевич (1771-1843) был типичным разночинцем-поповичем, интеллигентом в первом поколении. Усердно занимаясь всеми видами умственного труда для того, чтобы "выбиться в люди", Петр Васильевич благоговел перед наукой, просвещением, европейской культурой, но воспринимал их главным образом внешне. Переводя западных авторов, он и не предполагал, что их идеи могут болезненно столкнуться с основами российского жизнеустройства. Судя по публикациям Победоносцева-старшего, он никогда не задумывался над справедливостью окружавших его социально-политических порядков, принимал их как данность и непоколебимо верил в неизбежный прогресс посредством распространения просвещения, утверждения морали и хорошего вкуса6.
      Сходным было отношение Победоносцева-младшего к либеральным началам в эпоху Великих реформ. Он твердо отстаивал гласный, устный, состязательный и независимый суд (т.е. переустройство в рамках механизма юстиции), но умалчивал о расширении прав общества (выборный мировой суд, присяжные). Живая деятельность духа в суде, писал Победоносцев, "явилась бы сама собою, и те же судьи стали бы действительно судьями, когда бы вместо немой бумаги стали бы перед ними живые люди... Если бы притом в залу присутствия проник свет... тогда в священном и торжественном обряде суда не было бы... неправды". Успех, полагал Победоносцев, придет и без глубоких перемен. "Не нужно писать новых законов; стоит только понять и применить к делу учреждения уже существующие"7.
      Что же должен был испытать Победоносцев, когда реформы начали выходить из намеченного им русла, казавшегося столь разумным и спокойным? "Я... протестовал, - вспоминал впоследствии Константин Петрович, - против безрассудного заимствования из французского кодекса форм, несвойственных России и, наконец, с отвращением бежал из Петербурга в Москву, видя, что не урезонишь людей"8.
      Сознание Победоносцева, не осмыслившего либеральные идеи во всей их сложности и глубине, пережило в пореформенную эпоху катастрофический перелом. Он не смог более или менее плавно скорректировать свои взгляды, перейдя к безусловному отрицанию прежних оценок. "Царствование Николая как будто отодвинуло нас далее в глубину минувших эпох", - доказывал Победоносцев в герценовской публикации, а спустя четверть века он тосковал по тому времени: тогда "просты и ясны казались те задачи жизни, которые с тех пор усложнились и запутались невообразимо". В 1859 г. Победоносцев порицал николаевский режим за "суровое отдаление от народа", а в 1896 г. утверждал, что плодотворные меры исходят лишь «от центральной воли государственного деятеля и меньшинства, просветленного высокой идеей и глубоким знанием... а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы "vulgus"». "Правда не боится света. Что прячется от света и скрывается в тайне, в том, верно, есть неправда", — категорично заявлял Победоносцев в магистерской диссертации. "В наше время, когда задумывается доброе и чистое дело, надобно тщательно укрывать его от гласности, как курица ищет тайного угла, чтобы снесть яйцо свое", - утверждал он двадцать лет спустя9.
      Подобный мировоззренческий сдвиг не был плодом холодного расчета - за ним стояли человеческие эмоции и переживания. Константина Петровича страшило развитие пореформенной России, где все менялось с небывалой быстротой, исчезла привычная опека власти, рушился патриархально-сословный уклад с его вековой размеренностью и определенностью. "Как же тяжел этот мир, - жаловался Победоносцев своей доверенной собеседнице Е. Ф. Тютчевой. - Как и куда от него укрыться, чтобы не видеть и не слышать!.. Есть что-то фантастически дикое и страшное в этом трепетании жизни"10.
      Фактически все социальные и идейные новшества 1860-1870-х гг. с ужасом и презрением отвергались Победоносцевым. "Накопилась в нашем обществе, - писал он, - необъятная масса лжи, проникшей во все отношения, поразившей саму атмосферу, которой мы дышим, среду, в которой мы движемся и действуем, мысль, которой мы направляем свою волю, и слово, которым выражаем мы мысль свою"11. Константина Петровича глубоко травмировало исчезновение прежней ясности и предсказуемости, постепенное размывание сословных и бюрократических "рамок", избавлявших в прежние времена от необходимости мучительного личного выбора.
      В пугающе жестком мире Победоносцев после переезда в Петербург пытался создать теплый "микрокосм" - узкий круг доверенных собеседников. К их числу принадлежали сестры А. Ф. и Е. Ф. Тютчевы, хозяйка известного интеллектуального салона баронесса Э. Ф. Раден, профессор-ботаник и сельский педагог С. А. Рачинский, а также супруга Константина Петровича - Екатерина Александровна, урожденная Энгельгардт, бывшая его ученица. В кругу литературно-научных тем, в личных отношениях сановник был подчеркнуто учтив и деликатен, что резко контрастировало с его жесткой политической позицией.
      От "испорченного" общества пореформенной эпохи Победоносцев стремился бежать в уединение, на лоно природы, в мир религиозных чувств. "Я смог позабыться, - писал он в 1864 г. А. Ф. Тютчевой из смоленского имения будущего тестя, - и пожить органической жизнью простого человека, отложив в сторону всякие заботы... которые не дают перевесть дух... в кругу так называемой общественной деятельности. Для того, чтобы так пожить и так забыться, лучше нет места, как русский монастырь или русская деревня"12. Победоносцев истово любил богослужение, часто посещал храм, ежегодно Страстную (последнюю предпасхальную) неделю проводил с женой в Троице-Сергиевой пустыни под Петергофом.
      Что же касается официальной столицы, то она вызывала у Победоносцева крайнюю неприязнь. "Пока живу в Петербурге, - жаловался он Е. Ф. Тютчевой, - мне все кажется, что я в чужом городе - и где-то в гостинице". Космополитичный "град Петра" с его бюрократической сухостью и контрастными индустриального прогресса казался после старозаветной Москвы наваждением, фантасмагорией. Порой Победоносцев страшился даже выйти на улицу. "В сырости, в слякоти, в мерцании фонарей, - описывал он прогулку по Невскому, - со всех сторон шмыгали какие-то фигуры странного, казалось, вида - было что-то мрачно-таинственное в этом движении. Я подумал: если бы это привиделось во сне, человек проснулся бы с тяжелым ощущением"13.
      Вообще переезд в северную столицу стал для Победоносцева своеобразным шоком, чем-то вроде психологической травмы. "Вдруг, - писал он Е. Ф. Тютчевой, - однажды раскрылось окно... и меня выперло на большую дорогу, на рынок житейских дел, на берега Невы, на остров блаженного законодательства". Особенно горька была для бывшего профессора необходимость поминутно отрываться от книги, погружаясь в нелюбимую чиновничью суету и рутину. "Мой кабинет возле самой передней и звонка, - жаловался он Тютчевой, - так что всякий желающий может достать меня немедленно и кто только не достает меня. И так книгу постоянно у меня вырывают. А их так много, и таких интересных"14.
      Строгий моралист из арбатских переулков неодобрительно поглядывал на царившую вокруг расточительность и "вольные нравы" высшего света. Въехав в 1880 г. с женой в обер-прокурорский дом, Победоносцев писал Тютчевой: "Не поверите, как неприятно видеть всю эту роскошь... Мы ходили тут с задней мыслью о том, что не наша вина, что мы право не виноваты". В своей публицистике он клеймил "великолепные чертоги", "где разряженные дамы рассказывают друг другу про любовные игры свои, где слышится во всех углах щебетание взаимного самодовольства и беззаботной веселости, где извиняют друг другу все - кроме строгого отношения к нравственным началам жизни"15. Дважды Константин Петрович предлагал Е. Ф. Тютчевой начать среди светских дам движение против роскоши в одежде - обзавестись общей портнихой, уговориться шить недорогие платья.
      В свою очередь и свет платил Победоносцеву неприязнью, награждая его за глаза обидными кличками: "попович", "пономарь", "просвирня". Все это углубляло природный пессимизм и мизантропию Победоносцева: лейтмотивом его писем были болезни, смерти, похороны, всегдашняя усталость и безысходность. По мнению многих современников, Победоносцев в 1870-е гг. оказался попросту не на своем месте, однако сам он никогда не пытался уйти с раздражавшего его поприща: все повороты в своей судьбе Константин Петрович связывал с волей Провидения и страстно стремился искоренить в окружающем мире все, что не вписывалось в его взгляды.
      Чем же, по Победоносцеву, были вызваны беды пореформенной России? Их корнем сановник считал порочный принцип, положенный в основу реформ, - веру в добрую природу человека, стремление максимально освободить его. "Печальное будет время... - доказывал Константин Петрович, - когда водворится проповедуемый ныне культ человечества. Личность человека немного будет в нем значить; снимутся и те, какие существуют теперь, нравственные преграды насилию и самовластию"16.
      Порочная идея "народовластия", по мнению Победоносцева, дала буйную поросль проникнутых ложью учреждений. Выборное начало вручает власть толпе, которая, будучи не в силах осмыслить сложные политические программы, слепо идет за броскими лозунгами. Так как непосредственное народоправство невозможно, народ передоверяет свои права выборным представителям, однако те, поскольку человек эгоистичен, оказавшись у власти, помнят лишь о своих корыстных интересах. Свобода печати дает огромную и по сути бесконтрольную власть случайным людям, сулит успех лишь изданиям, рассчитанным на низменные вкусы; в суде присяжных решения выносят люди некомпетентные и подверженные сторонним влияниям.
      Все пороки, полагал Победоносцев, приходят вместе с усложнением, отходом от "естественных", исторически сложившихся форм социальной жизни. Опорой порядка Победоносцев считал "простой народ", интуитивно, на основе традиции и опыта отделяющий добро от зла. "Во всяком деле жизни действительной, - настаивал сановник-публицист, - мы более полагаемся на человека, который держится упорно и безотчетно мнений, непосредственно принятых и удовлетворяющих инстинктам и потребностям природы, нежели на того, кто способен изменять свои мнения по выводам своей логики"17. Носителями деструктивных тенденций виделись "беспочвенные" слои - интеллигенция и бюрократия, склонные перестраивать жизнь по рациональным схемам на основе западных образцов.
      Бывший московский профессор с большим недоверием относился к теоретическим конструкциям, опасался насилия отвлеченной догмы над жизнью. В его научных трудах царил культ "факта" при неприязненном отношении к выводам, теории, умозаключениям. "Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себя ум человеческий, находятся в глубине поля и в полумраке, - подчеркивал Победоносцев. - Около этих-то смутных идей, которые мы не в силах привесть в связь между собою, - вращаются ясные мысли"18.
      Победоносцев с опаской воспринимал и яркие проявления индивидуальности, способные поколебать прочность сложившегося уклада. «Самолюбия, выраставшие прежде ровным ростом... стали разом возникать, разом подниматься во всю безумную высоту человеческого "я", - писал он. - Прежде было больше довольных и спокойных людей, потому что люди не столько ожидали от жизни, довольствовались малой, средней мерою, не спешили расширять судьбу свою»19. Оптимальным историческим путем при таком подходе виделся механизм, максимально близкий к животному или растительному росту, огражденный от всяких волевых вторжений.
      Неоднозначность и противоречивость пореформенного развития казались Победоносцеву признаком деградации, ему хотелось внести во все безусловную четкость и определенность. «Главная наша беда в том, - писал обер-прокурор царю, - что цвета и тени у нас перемешаны. Мне всегда казалось, что основное начало управления - то же, которое явилось при сотворении мира Богом. "Различа Бог между светом и тьмою" - вот где начало творения вселенной»20. В соответствии с этой схемой вся власть должна была сосредоточиться в руках самодержавия, а общество по сути своей являлось ведомым, управляемым началом. Страна спокойна, доказывал обер-прокурор, когда правительство твердо следует раз усвоенным принципам; все смуты связаны с политикой уступок, лавирования, маневров, за которыми, по Победоносцеву, стояло лишь малодушие и тщеславие правителей.
      Политические выкладки Победоносцева перекликались с его историческими штудиями: он полагал, что у России "не было своих средних веков", здесь не сформировалось "третьего сословия" с присущими ему склонностями и понятиями. Все служилые и тяглые корпорации в России были "собственностью государства"; на русской почве не могло сложиться ни полноценной частной собственности, ни понятия о "самостоятельной гражданской личности"21.
      Самодержцу, согласно взглядам Победоносцева, отводилась в обществе исключительно большая роль. "Вся тайна русского порядка и преуспеяние - наверху, в лице верховной власти... - наставлял Победоносцев Александра Александровича. - Ваш труд всех подвинет на дело, ваше послабление и роскошь зальют всю землю послаблением и роскошью... Нигде, а особливо у нас, в России, ничего само собою не делается, без правящей руки, без надзирающего глаза, без хозяина"22. Власть рассматривалась как высший арбитр абсолютно во всех вопросах, к которому можно обратиться за разрешением любой коллизии.
      При этом самодержавие Победоносцева вовсе не было "диктатурой дворянства" - монарху надлежало стоять над классами и сословиями, выражая общенациональные интересы. "Вот неудобство - оттенять то или другое сословие в смысле какого-то преимущественного права на преданность престолу и отечеству. В этом все равны, - писал обер-прокурор Александру III23. Социальным идеалом Победоносцева был гармоничный союз традиционных сословий - патриархального крестьянства, купечества, "коренного" дворянства, живущего в своих имениях. Важнейшим залогом стабильности виделось духовное единство власти и народа, исключавшее, по мысли Победоносцева, свободу совести, отделение Православной церкви от государства и уравнение исповеданий.
      Каково было предназначение каждого верноподданного в рамках "двухцветной" (власть - народ) государственной системы? Ему надлежало выбрать определенный, строго очерченный круг занятий и замкнуться на нем, не задаваясь общими вопросами. Сам Победоносцев как администратор не доверял официальным управленческим структурам, казавшимся слишком сложными и разветвленными. "Часто думаешь, - писал Победоносцев Тютчевой, - что во всей нашей призрачной, самообольстительной, суетной деятельности одно лишь не призрачно: дело в самой простой его форме - алчущего накормить, жаждущего напоить, нагого одеть"24.
      Образцом такого "дела" виделась филантропия, которой Победоносцев занимался всю жизнь: его жена вспоминала, как по праздникам Константин Петрович заказывал массу игрушек, которые лакей разносил по квартирам бедным, а по воскресеньям после церковной службы много денег раздавал нищим25.
      Обратной стороной "черно-белого" видения мира было стремление относить все беды на счет чьих-то происков. "Я не имею никакого сомнения, - писал Победоносцев Тютчевой в 1879 г., - что весь нынешний террор того же происхождения, как и террор 1862 г.: тот же польский заговор, только придуманный искуснее прежнего, а наши безумные, как всегда, идут, как стадо баранов... Главным сознательным орудием служат жиды - они ныне повсюду первое орудие революции"26. Подобный взгляд на мир порождал гнетущее чувство бессилия перед таинственным заговором, состояние паники, истерии на крутых поворотах истории: "Я живу... в каком-то кошмаре, от которого лишь изредка как будто просыпаешься, а потом опять что-то ложится на грудь и давит" (1876); "Как печально, как бестолково, как безнадежно... Свету нет, нет воздуха, нет движения, нет мысли и воли" (1879)27.
      На излете эпохи реформ обличения Победоносцева встречали сочувствие в разных общественных кругах, отнюдь не только ортодоксально-реакционных. "Он производил очень хорошее впечатление, - вспоминал о Победоносцеве конца 1870-х гг. А. Ф. Кони. - Ум острый и тонкий, веское и живое слово были им обыкновенно обращаемы на осуждение правительственных порядков царствования, которое началось так блестяще, а кончалось так плачевно"28. Четкость и ясность идей Победеносцева казалась желанным ориентиром в запутанной ситуации конца 1870-х гг.: не случайно к Победоносцеву тянулся, считал его своим другом и наставником в последние годы жизни Ф. М. Достоевский. Все сильнее попадал под влияние Победоносцева и наследник престола Александр Александрович - человек волевой и упорный, однако весьма ограниченный, жаждавший простого объяснения причин неурядиц пореформенной России и столь же простых рецептов их искоренения.
      Доверительные отношения между бывшим учителем и учеником постепенно приобретали оттенок оппозиции курсу правительства, особенно по церковному и национальному вопросам. В 1867 г. Победоносцев рекомендовал наследнику поехать в Москву на похороны митрополита Филарета (Александр II счел это неуместным). По совету своего наставника цесаревич прочел запрещенные в России "Письма из Риги" Ю. Ф. Самарина, принял (несмотря на возможный протест Вены) опальных славянских деятелей из Австро-Венгрии.
      Балканский кризис 1875-1876 гг. Победоносцев встретил на позициях панславизма, резко порицал пассивность правительства, а после начала войны с Турцией слал наследнику, возглавившему Рущукский отряд, подробные реляции об обстановке в России. Эти письма стали для цесаревича фактически единственным источником политических новостей из России (по официальным каналам до наследника доводили только военную информацию). Воспользовавшись этим, Победоносцев повел большую и опасную политическую игру: в своих письмах он твердил (со ссылками на "толки" и "слухи") о воровстве и развале в ведомствах либералов - Морском министерстве великого князя Константина Николаевича и Военном министерстве Д. А. Милютина. В 1878 г. Победоносцев занял и официальный пост при цесаревиче, возглавив состоявший под его патронажем Добровольный флот. Между тем либералы проглядели возвышение Победоносцева, считая его взгляды немыслимым и неопасным анахронизмом. Победоносцева называли "человеком из XVII, а не из XIX века", "русским китайцем", а глава правительства М. Т. Лорис-Меликов с улыбкой говорил ему: "Вы оригинально честный человек и требуете невозможного"29. По ходатайству Лорис-Меликова, искавшего контактов с наследником, "русского китайца" ввели в Верховную распорядительную комиссию, а затем и в правительство.
      1 марта 1881 г. смешало все карты и в одночасье вознесло "дьячкова внука" на вершины государственной власти. «Хотя Победоносцев не кичился и не рисовался своим влиянием, - вспоминал Кони, - все немедленно почувствовали, что это "действительный тайный советник" не только по чину». Большинство ораторов в Государственном совете "стало постоянно смотреть в его сторону, жадно отыскивая в сухих чертах его аскетического лица знак одобрения"30. Обер-прокурор сыграл главную роль в разгроме всех покушений на незыблемость самодержавия - "конституции" Лорис-Меликова (март-апрель 1881 г.), Земского собора Н. П. Игнатьева (май 1882 г.), аристократической Святой дружины (ноябрь 1882 г.)31. Однако, когда пришло время воплощать в жизнь общие политические декларации, Победоносцев стал проявлять удивившие многих колебания и нерешительность. В чем же заключалось своеобразие позиции обер-прокурора?
      Для ответа на этот вопрос необходимо осмыслить поведение Победоносцева весной 1881 г., когда решалась и судьба России, и личная карьера обер-прокурора. На одном из правительственных совещаний (21 апреля), опровергая заявления либеральных бюрократов о том, что болезни России коренятся в незавершенности реформ, Победоносцев говорил: "Все беды нашего времени происходят от страсти к легкой наживе, от недобросовестности чиновников, от недостатка нравственности и веры в высших слоях общества, от пьянства в простом народе"32. Либералы попросту не приняли эту тираду всерьез, между тем для обер-прокурора она была исполнена глубокого смысла. Прямым ее продолжением стал написанный Победоносцевым Манифест 29 апреля 1881 г., не только отвергавший покушения на самодержавие, но и намечавший определенную позитивную программу - "Мы призываем всех верных подданных Наших... к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения"33.
      Думается, сердцевиной речей и деклараций обер-прокурора, основой его взглядов был принцип "люди, а не учреждения". К этому его подталкивало и воспитание в духе морализаторских концепций XVIII в., и былой профессорский опыт, и своеобразие политической ситуации 1880-х гг. Глубже и раньше других осознавший сложность положения правительства (либеральные реформы не принесли благоденствия, но их отмена в перспективе грозила общественными потрясениями), Победоносцев попытался предложить "третий путь": заморозить статус-кво в сфере "учреждений", а тем временем переродить людей внутренне. "Мы живем в век трансформации всякого рода в устройстве администрации и общественного управления, - писал Победоносцев Рачинскому. - До сих пор последующее оказывалось едва ли не плоше предыдущего... У меня больше веры в улучшение людей, нежели учреждений"34.
      Следует отметить, что Победоносцев действовал в русле давней традиции консервативной политической мысли. Еще в начале XIX в., протестуя против конституционных проектов М. М. Сперанского, Н. М. Карамзин писал: "Не формы, а люди важны"; "общая мудрость рождается только от частной"; "дела пойдут как должно, если вы найдете в России пятьдесят мужей умных, добросовестных"35. За несколько месяцев до 1 марта старая коллизия "ожила" в полемике вокруг Пушкинской речи Достоевского, причем сам писатель, защищавший приоритет внутреннего совершенствования человека, прямо ссылался в своих письмах на советы и наставления Победоносцева36.
      В сфере государственного управления опора на "людей" предполагала назначение достойных правителей вместо административных реформ, напряженный личный труд царя, контроль за всеми сферами государственной жизни. "Устроить порядок, - внушал Победоносцев Александру Александровичу, - можно только людьми способными и горячими и толковыми... А для того, чтобы их выбрать, нужно иметь, кроме ума, горячее сердце и быть в живом общении с живыми людьми"37. Связывать монарха с народом призван был честный и близкий к народной жизни советник, в этой роли Победоносцев видел прежде всего себя. "Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует, - писал он царю. - Вы, конечно, чувствуете, при всех моих недостатках, что я при вас ничего не искал, и всякое слово мое было искренним"38.
      В то же время контрреформы, переделку институтов 1860-1870-х гг. обер-прокурор воспринял настороженно - ведь это было столь нелюбимое им волевое вмешательство в статус-кво, пусть и реакционное. "Зачем строить новое учреждение... когда старое учреждение потому только бессильно, что люди не делают в нем своего дела как следует?" - говорил Победоносцев царю при обсуждении университетского устава 1884 г., первого законодательного акта в цепи контрреформ39. Эту же мысль Победоносцев внушал своему однокашнику государственному секретарю А. А. Половцову, надеясь через него повлиять на судьбу законопроекта. "Приходит Победоносцев и в течение целого часа плачет на тему, что учреждения не имеют важности, а что все зависит от людей, а людей нет", - отмечал Половцов в дневнике в мае 1884 г. «Победоносцев не перестает восклицать "Нету людей! Художника нету, чтобы все это сводить к единству"», - записал он месяц спустя40.
      Идейные установки Победоносцева отчетливо проявились в его практической деятельности. Он подбирал кандидатов на ключевые посты в правительстве (министра внутренних дел, народного просвещения, юстиции, финансов), следил за замещением постов начальников государственной полиции и цензуры, генерал-губернаторов окраинных земель. Иногда обер-прокурор напрямую вмешивался в текущую деятельность администраторов - например, главы цензуры Е. М. Феоктистова, министра внутренних дел Н. П. Игнатьева. Последнему за год его министерства (1881-1882) Победоносцев отправил 79 директивных писем.
      Стремясь внести справедливость и порядок в жизнь государства, Победоносцев обращался непосредственно к царю по всем вопросам, которые казались ему важными. "Простите, Ваше Величество, - писал обер-прокурор императору, - что я слишком, может быть, часто утруждаю Ваше внимание своими писаниями. Но что же делать, когда сердце не терпит в таких делах, в коих только у Вашего Величества можно искать крепкую опору живого движения к правде"41. С недоверием относясь к "столичной публике", обер-прокурор во время многочисленных разъездов по стране пытался выявить и поощрить "на местах" каждого отдельного усердного работника, отсылая царю подробные реляции о состоянии дел в провинции и детальные характеристики местной администрации.
      Победоносцеву в высшей степени был присущ "синдром педагога" - желание всех наставлять, всем указывать, ничего не пускать на самотек. Порой его подозрительность принимала маниакальный характер. Так, он затеял особую переписку с министром внутренних дел, заметив в продаже конверты подозрительного красного цвета; водяной знак на почтовой бумаге, по мнению Победоносцева, напоминал "галльского петуха" и мог быть понят как намек на революцию.
      Особо строго Победоносцев надзирал за духовной жизнью общества - репертуаром театров и выставок, работой народных читален, составом библиотечных фондов, развитием литературы и периодики. "Я всегда изумлялся, - вспоминал Феоктистов о Победоносцеве, — как у него хватало времени читать не только наиболее распространенные, но и самые ничтожные газеты, следить в них не только за передовыми статьями и корреспонденциями, но даже (говорю без преувеличения) за объявлениями, подмечать в них такие мелочи, которые не заслуживали ни малейшего внимания. Беспрерывно я получал от него указания на распущенность нашей прессы, жалобы, что не принимается против нее достаточно энергичных мер"42. С 1882 г. обер-прокурор вошел в Верховную комиссию по печати, получившую право административным путем закрыть любое издание. Под давлением и при личном участии Победоносцева до 1887 г. было ликвидировано 12 газет и журналов, в том числе "Голос" А. А. Краевского и "Отечественные записки" Салтыкова-Щедрина, резко ограничено открытие новых изданий43.
      Одним из первых Победоносцев осознал важность "идеологического обеспечения" для государственной политики: в 1880-1890-е гг. им было организовано 17 массовых церковно-общественных торжеств - 1000-летие кончины св. Мефодия (1886, Петербург), 900-летие крещения Руси (1888, Киев), 500-летие кончины Сергия Радонежского (1892, Москва) и др.
      Поощрялась реставрация древних святынь (Успенских соборов в Москве и Владимире, Софии Новгородской, Ростовского Кремля) и строительство новых храмов в "самобытном" стиле - Владимирского собора в Киеве, храма Спаса на Крови в Петербурге. Администрация была призвана блюсти и "чистоту нравов": обер-прокурор стремился подчинить общественный быт церковным нормам, препятствовал женской эмансипации и реформе законодательства о браке.
      Важнейшее, если не главное место в планах Победоносцева занимала церковь. Именно в ней обер-прокурор видел основной рычаг "внутреннего перерождения" людей, призванного решить острейшие проблемы российской действительности. Церковная проповедь покорности, смирения, дисциплины виделась Победоносцеву главной плотиной на пути пореформенного "хаоса" и "своеволия". При активном содействии обер-прокурора за 1881-1905 гг. количество монастырей выросло с 631 до 860, число церквей - с 41 683 до 48 375, численность монашествующих - с 28 500 до 63 080, численность белого духовенства - с 94 437 до 103 437. Особенно бурным был рост церковных школ для народа: их число увеличилось почти в 10 раз (с 4 404 до 42 884), количество учащихся в них - в 20 раз (с 104 781 до 2 006 847)44. Политика Победоносцева заметно отличалась от привычного обер-прокурорского утилитаризма по отношению к церкви и заставила многих говорить о начале "новой эры" в церковно-государственных отношениях. Не случайно светская бюрократия заподозрила обер-прокурора в "клерикализме", в намерении поставить церковь выше государства и даже прозвала его "русским папой".
      Победоносцев наметил и пытался воплотить в жизнь обширную программу социальных акций церкви: развитие проповеди, внебогослужебных собеседований, благотворительности, учреждение библиотек, распространение церковных братств. За 1880-е гг. примерно вдвое выросло число церковных журналов и газет, втрое - продукция синодальных типографий45.
      Обер-прокурор и сам активно брался за перо, публиковал множество сочинений по вопросам религии, семьи и школы, а квинтэссенция его публицистики - "Московский сборник" - вышел пятью изданиями и был переведен на несколько языков.
      В школьных и издательских программах Победоносцева явно просвечивало наследство идей просветительства - вера во всемогущество "учения" и "воспитания". Со сходных "просветительских" позиций оценивались и негативные (для Победоносцева) процессы: так, религиозное брожение в пореформенной России объяснялось "невежеством" масс и "подстрекательствами" извне. В связи с этим просветительские меры по отношению к "инаковерующим" дополнялись ужесточением репрессий. Старообрядцам было отказано в ходатайстве о распечатании алтарей на Рогожском кладбище, об отмене порицаний на старые обряды в синодальных изданиях, сорвано признание старообрядческой иерархии Константинопольским патриархатом. Русским баптистам (штундистам) запретили молитвенные собрания, чем фактически поставили это движение вне закона.
      В Прибалтике возбуждались уголовные дела против пасторов, совершавших требы для формально приписанных к православию (в 1890-е гг. в крае по данным властей числилось 15 тыс. "упорствующих" бывших лютеран)46. В Западном крае бывших униатов, обращавшихся за требами к ксендзам, облагали штрафами, конфисковывали их имущество, сажали под арест, высылали из края (в западных губерниях по официальным данным числилось 74 тыс. "упорствующих"). Победоносцев лично следил за производством дел в суде, полиции и прокуратуре, требуя как можно шире трактовать законы о вероисповедных преступлениях. "Всякая уступка с нашей стороны, хотя бы во имя формальной справедливости, становится победным успехом для противной стороны", - доказывал он47.
      Вплоть до первой русской революции Победоносцев казался публике могущественным "серым преосвященством", наделенным огромной и таинственной властью. Литераторы-символисты видели в обер-прокуроре чуть ли не воплощение вселенского зла: Андрей Белый сделал его прототипом сенатора Аблеухова в романе "Петербург", Блок описывал, как "Победоносцев над Россией простер совиные крыла". Между тем реальное влияние стареющего сановника пошло на убыль уже через семь-восемь лет после его взлета48. Осведомленных современников в конце 1880-х гг. поражал катастрофически пустевший кабинет Победоносцева, еще недавно переполненный просителями и прожектерами. Объясняли этот факт по-разному: сам Победоносцев жаловался на "интриги", в "свете" судачили о тех или иных промахах обер-прокурора, но главное было в другом - сама жизнь год за годом неумолимо выявляла неприменимость большинства рецептов Победоносцева.
      Попытки поставить массу мельчайших вопросов под личный контроль самодержца расшатывали механизм управления. Сам обер-прокурор, вмешиваясь абсолютно во все, провоцировал бесконечные межведомственные войны, оказался буквально затоплен волной людей и бумаг. "У меня, - жаловался друзьям Победоносцев, - сидят люди с утра до вечера и до ночи и совсем отнимают у меня время, нужное для... изучения больших вопросов, коих множество... Удивляюсь, как голова моя выдерживает такой напор с утра до ночи. Иногда в середине дня я не в силах припомнить раздельно, кто был у меня и кто о чем говорил мне"49.
      Нельзя было улучшить ход государственного управления лишь за счет личного фактора. К тому же Победоносцев, будучи человеком кабинетным, плохо разбирался в людях: его любимцами были такие авантюристы, как петербургский градоначальник Н. М. Баранов и "завоеватель" Абиссинии Н. И. Ашинов. Мысль же о том, что нужды страны надо узнавать не через представительные учреждения, а советуясь с "честными выходцами из народа", исподволь готовила при дворе почву для появления и триумфа в начале XX в. Распутина50.
      В этих условиях неприязнь обер-прокурора к административно-законодательным переустройствам все чаще казалась странным капризом, до крайности раздражая коллег по охранительному лагерю - министра внутренних дел Д. А. Толстого, М. Н. Каткова, да и самого Александра III. Победоносцева начали осторожно "отодвигать" в сторону как почтенный, но практически бесполезный реликт прошлого. В начале 1890-х гг., вводя С. Ю. Витте в курс государственных дел, царь предупреждал, "что вообще Победоносцев человек очень ученый, хороший... но тем не менее из долголетнего опыта он убедился, что Победоносцев отличный критик, но сам ничего никогда создать не может"51.
      Жизнь всякий раз мстила Победоносцеву за попытку направлять ее приказами. Взявшись упорядочить саморазвитие общества неким контролем сверху, обер-прокурор на деле дал гораздо больше места субъективизму и случайностям: поощрял религиозную живопись В. М. Васнецова, но преследовал картины Н. Н. Ге и И. Е. Репина, выхлопотал у царя денежное пособие П. И. Чайковскому, но боролся против книг Л. Н. Толстого, B. C. Соловьева, Н. С. Лескова. Административные запреты в сфере семьи и брака обернулись ростом проституции, количества внебрачных детей и незаконных сожительств. Что касается "неугодной" прессы, то победоносцевские гонения лишь прибавляли ей популярности. "Нередко случалось, что то же развращающее чтение, которое запретным своим свойством привлекало воспитанников, составляло в то же время любимую духовную пищу... у самих начальников и преподавателей", - признавал обер-прокурор в циркуляре к руководству духовных семинарий52.
      Но самым, пожалуй, тяжким ударом стали для Победоносцева неудачи его церковной политики. При всех заботах о материальных нуждах церкви обер-прокурор решительно отвергал ее самостоятельность: здесь ему чудилась тень ненавистного либерализма. "Идеалисты наши, - писал Победоносцев Тютчевой о славянофилах, - проповедуют... соборное управление церковью посредством иерархов и священников. Это было бы то же самое, что ныне выборы земские и городские, из коих мечтают составить представительное собрание для России"53. Итог не заставил себя ждать: клирики вяло и неохотно подключались к выполнению программы Победоносцева, что вынуждало его ужесточать контроль и принуждение54.
      Стремясь вернуть церковь к "исконным" основам, обер-прокурор ограничивал в ее жизни начала самоуправления и автономии. Упразднялась выборность благочинных (священников, ведавших рядом церквей епархии), съезды приходского духовенства ставились под строгий контроль архиереев. Однако и сами архиереи были бесправны перед лицом обер-прокурора.
      "Кого ни вызови в Синод, - замечал управляющий синодальной библиотекой А. Н. Львов, - результат всегда будет один. Ведь центр тяжести не в Синоде, а в канцелярии его"55. При всем своем личном благочестии Победоносцев не только не изжил "синодальный" бюрократизм, но даже довел его до апогея, что во многом обессилило церковь перед лицом социальных бурь XX столетия.
      Тяжелым ударом стала для церкви и победоносцевская тяга к "опростительству", боязнь самостоятельного духовного творчества и сложной культуры. Духовно-учебные заведения ставились под жесткий контроль администрации, воспрещался доступ посторонних на лекции и диспуты в духовные академии, ограничивалось число студентов-богословов, над их кругом чтения и повседневной жизнью устанавливался бдительный надзор. Усиливался утилитарный и прикладной характер семинарского образования, принятые при Победоносцеве правила для рассмотрения диссертаций фактически блокировали развитие богословской науки. Обер-прокурор попытался и вовсе обойтись без просвещения, организовав широкий приток в клир простолюдинов-начетчиков. "В действительности это было отступление Церкви из культуры, - писал об акциях Победоносцева известный православный богослов Г. В. Флоровский. - Спорные вопросы... снимались. И естественно, что на них искали ответов на стороне. Влиятельность Церкви этим несомненно подрывалась"56.
      К началу XX в. все яснее выявлялись и идейные, и практические провалы Победоносцева. Сочетание репрессий и просветительства в борьбе с иноверием оказывалось безуспешным: священники и миссионеры, имея возможность в любой момент обратиться за помощью к властям, редко утруждали себя духовной работой. Религиозные гонения отталкивали от правительства многих лояльных и консервативных людей, переключали религиозное брожение в русло социального и политического протеста. Деятельность духовного ведомства показывала, что в пореформенной России было крайне трудно организовать преследования на религиозной, идеологической основе: этому мешала и относительно свободная печать, и независимый суд, призванный охранять формальную законность.
      Своими акциями обер-прокурор невольно ставил под сомнение весь сложившийся к концу XIX в. в России политический строй. Разуверившись в собственных замыслах, Победоносцев дал волю пессимизму и цинизму, поражавшим современников. «Слышал, - записывал в дневник Половцов, - как государь, подойдя к Победоносцеву, сказал ему, что был в Александро-Невской лавре и нашел там большой беспорядок, а Победоносцев ответил на это: "Что же мудреного, Ваше Величество, там настоятель целый день пьян"». Обер-прокурор даже утверждал, что "никакая страна в мире не в силах была избежать коренного переворота, что вероятно и нас ожидает подобная же участь и что революционный ураган очистит атмосферу"57.
      В то же время Победоносцев не уставал выступать против всех новшеств, которые расходились с его собственными идеями; именно в этом - чисто отрицательном плане - он и в 1890-1990-е гг. сохранил немалое влияние. Он составил знаменитую речь Николая II перед представителями общества (1895), которая с самого начала задала новому царствованию крайне напряженный тон. В 1904 г. Победоносцев сорвал планы министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирского ввести депутатов от земства в Государственный совет. Последний акцией Победоносцева стал совет царю не допускать созыва церковного собора, способствовавший отсрочке этого события до 1917 г.
      Какое же место занимал Победоносцев в истории пореформенной России? Думается, что его воззрения были плодом того тяжелого, почти катастрофического перелома, который пережила страна на пути от патриархально-сословного уклада к индустриальному. Попытки обер-прокурора "выпрыгнуть из истории", вернуться от сложной культуры, неизбежных формальностей и разветвленных управленческих механизмов к неким элементарным, а потому и безопасным формам были глубоко утопичны и способствовали разрушению самодержавной государственности "изнутри".
      Невозможно было на пороге XX в. обойтись без политической стратегии, волевого конструктивного вмешательства в социально-политическую структуру, решить "терапевтическим" перевоспитанием проблемы, требовавшие "хирургического" вмешательства - реформ. Сам Победоносцев наглядно подтверждал это: он на каждом шагу зримо нарушал собственный принцип "выбрать дело в меру сил своих", лично занимаясь сразу всеми вопросами.
      В антидемократических инвективах Победоносцева человек выступал исключительно с дурной стороны, а воспеваемый им "народ", как только речь заходила о политических свободах, немедленно превращался в "массу" и "толпу". По сути, в этом было столько же упрощения и схематизма, как в либерально-радикальных взглядах, которые обер-прокурор так страстно обличал. Непримиримо воюя с "левыми", Победоносцев в пылу борьбы незаметно для себя отразил их взгляды с зеркальной точностью: "левые" идеализировали свободу, народовластие, обер-прокурор с ходу их отвергал. Такая позиция делала Победоносцева бессильным перед лицом надвигавшейся революции, каждым своим шагом он не столько гасил радикальное движение, сколько разжигал, провоцировал его.
      Чем была вызвана знаменитая непреклонность Победоносцева? Думается, за ней стояла не только духовная несгибаемость, но и боязнь серьезной внутренней работы, тяга к душевному комфорту, нежелание расстаться с раз усвоенными понятиями. Путь тотального отрицания идейных и социальных новшеств с их неизбежными темными сторонами был самым несложным, но он блокировал все попытки совершенствования государственного организма - не только в либеральном, но и в консервативном духе. "Твоя душа, - писал Победоносцеву хорошо знавший его славянофил И. С. Аксаков, - слишком болезненно-чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши"58.
      Среди современников, ставших свидетелями жестких мер и циничных высказываний Победоносцева о церкви, родилась легенда о тайном безбожии "русского Торквемады". Думается, с этим нельзя согласиться. Религиозность Победоносцева была, безусловно, искренней и пламенной, но, как заметил Н. А. Бердяев, она обращалась лишь к высшим, потусторонним сферам. В отношении же к человеку и миру Победоносцев по сути был атеистом, не видел в них Божественного начала, не верил в силу добра. Мировоззрение Победоносцева было удачно названо Бердяевым "нигилизмом на религиозной почве"59.
      "Религиозный нигилизм" пронизал практически все сферы деятельности Победоносцева, заставляя его с сомнением относиться ко всем защищаемым им началам. Декларативно превознося на словах "русские устои", он в частных разговорах называл русских "ордой, живущей в каменных шатрах", заявлял, что Россия - "это ледяная пустыня без конца-края, а по ней ходит лихой человек". "В течение более чем двадцатилетних дружеских отношений с Победоносцевым, - вспоминал консервативный публицист В. П. Мещерский, - мне ни разу не пришлось услыхать от него прямо и просто сказанного хорошего отзыва о человеке"60.
      В социокультурном плане Победоносцев был своеобразным отражением российской модернизации XIX в. - зачастую сжатой, торопливой, а потому неорганичной. В сознании советника последних царей смешались, не слившись, черты разных традиций - аскетическая неприязнь к свободному творчеству и сложной культуре и поверхностно-просветительские представления о путях решения общественных проблем. Не сумев реализовать на основе таких воззрений стоявшие перед ним вопросы, Победоносцев перешел к голому отрицанию, став страшным символом исчерпанности творческого потенциала предреволюционного самодержавия.
      Примечания
      1. Пензенские губернские ведомости, 1907, № 60. Цит. по: Преображенский И. В. Константин Петрович Победоносцев, его жизнь и деятельность в представлении современников его кончины. СПб., 1912. С. 8.
      2. Последние работы о Победоносцеве вышли в конце 1960-х гг.: Эвенчик С. Л. Победоносцев и дворянско-крепостническая линия самодержавия в пореформенной России // Ученые записки МГПИ. № 309. М., 1969; Вуrnеs R. Pobedonostsev. His Life and Thought. Bloomington-London, 1968; Simоn G. Konstantin Petrovic Pobedonoscev und die Kirchenpolitik des Heiligen Synod. Gottingen, 1969. Эти обстоятельные, но сравнительно давние труды страдают известной односторонностью: С. Л. Эвенчик рассматривала политику Победоносцева с классовых позиций (как отражение интересов крепостнического дворянства), Бирнс и Зимон обращали главное внимание на субъективный момент - психологические характеристики и особенности управленческой деятельности Победоносцева. Недавний очерк Н. А. Рабкиной (Вопросы истории. 1995. № 2) опирается главным образом на уже известные источники и не дает систематического обзора государственной деятельности Победоносцева.
      3. Чичерин Б. Н. Воспоминания. Земство и Московская дума. М., 1934. С. 102-103.
      4. Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. Л., 1929. С. 219.
      5. Цит. по: Глинский Б. Б. Константин Петрович Победоносцев (материалы для биографии) // Исторический вестник. 1907. №. 4. С. 273.
      6. См.: Вуrnes R. Op. cit. P. 7-13, 19-20.
      7. Победоносцев К. П. О реформе в гражданском судопроизводстве // Русский вестник. 1859. № 7. С. 17-18; Победоносцев К. П. Граф Панин. Министр юстиции // Голоса из России. L., 1859. С. 32.
      8. К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. 1. Полутом 2. М.; Пг., 1923. С. 485.
      9. Победоносцев К. П. Граф Панин. С. 4, 6; Победоносцев К. П. О реформе в гражданском делопроизводстве. С. 176; Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), ф. 230, к. 4410, е/х. 1. л. 5. Победоносцев К. П. Московский сборник. М., 1896. С. 27, 43; Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. П. М., 1926. С. 5.
      10. ОР РГБ, ф. 230, к. 4410, е/х. 2, л. 19.
      11. Победоносцев К. П. Московский сборник. С. 97.
      12. ОР РГБ, ф. 230, к. 5273, е/х. 2, л. 5 об.
      13. Там же, к. 4409, е/х. 2, л. 48 об, 81 об.
      14. Там же, ф. 230, к. 4408, е/х 13, л. 21; е/х 11, л. 7-7 об.
      15. Там же, ф. 230, к. 4409, е/х 2, л. 66 об-67, Победоносцев К. П. Московский сборник С. 134-135.
      16. Победоносцев К. П. Московский сборник. С. 177.
      17. Там же. С. 73.
      18. Там же. С. 189.
      19. Там же. С. 97, 92.
      20. Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. II. С. 145.
      21. См.: Победоносцев К. П. Исторические исследования и статьи. СПб., 1876.
      22. Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. I. M., 1925. С. 54, 52.
      23. Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. II. С. 46. В 1889 г. обер-прокурор критиковал продворянский закон о земских начальниках, год спустя высказался против автоматического включения в земские собрания крупных землевладельцев. Победоносцев "ко всему, что связано с дворянством, относился почти неприязненно", - замечал известный публицист В. П. Мещерский. (Мещерский В. П. Мои воспоминания. Т. III. СПб., 1912. С. 287). Сам обер-прокурор в письме к С. Ю. Витте предельно четко высказался о сословном начале в государственном управлении: "Создано учреждение земских начальников с мыслью обуздать народ посредством дворян, забыв, что дворяне, одинаково со всем народом, подлежат обузданию" // Красный архив. 1928. Т. 5. С. 101.
      24. ОР РГБ, ф. 230, к. 4408, е/х. 13, л. 10 об.
      25. РГИА, ф. 1574, оп. 1, д. 29, л. 6.
      26. ОР РГБ, ф. 230, к. 4409, е/х. 1, л. 14 об.
      27. Там же, к. 4408, е/х. 12, л. 28; к. 4409, е/х 1, л. 29 об.
      28. Кони А. Ф. Триумвиры // Собр. соч. Т. II. М., 1966. С. 258-259.
      29. ОР ГБЛ, ф. 230, к. 4410, е/х. 1, л. 49, 2 об.
      30. Кони А. Ф. Указ. соч. С. 255.
      31. См.: Готье Ю. В. Борьба правительственных группировок и манифест 29 апреля 1881 г. // Исторические записки. Т. 2. М., 1938; 3айончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х гг. М., 1964. С. 302-474.
      32. Цит. по: Перетц Е. А. Дневник Е. А. Перетца. М.; Л., 1927. С. 63.
      33. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3-е Т. I. СПб., 1885. № 118.
      34. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), ф. 631. Письма к С. А. Рачинскому. Сентябрь-декабрь 1883, л. 44 об.
      35. Карамзин Н. М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Литературная учеба. 1988. № 4. С. 127.
      36. Достоевский и Победоносцев // Красный архив. 1922. № 2. С. 248.
      37. Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. I. С. 250-251.
      38. К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. I. Полутом 1. С. 48; Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. I. С. 317.
      39. Там же. Т. П. С. 169-170.
      40. Половцов А. А. Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. Т. 1. М., 1966. С. 212, 231. Сочувствуя главной цели контрреформ (укрепление сильной власти), обер-прокурор обставлял движение к ней множеством поправок, сводивших на нет существо законопроектов. Он выступал за сохранение выборного ректора в университетах, против введения государственных экзаменов (1884); отвергал чисто сословный характер института земских начальников, слияние в их руках судебной и административной власти (1889); возражал против ликвидации земских управ с превращением земств в консультативный орган при губернаторе (1890). Сам Победоносцев подал только один проект контрреформ (в судебной сфере), но и в этой области на практике он отстаивал прежде всего меры, лежавшие в русле его "морализаторской" концепции (ограничение публичности судов для ограждения общественной нравственности, изъятие дел о многобрачии из ведения присяжных и др.). См.: 3айончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 322-323, 366-368, 388-389, 405-406, 247-250, 255-256.
      41. Письма К. П. Победоносцева к Александру III. Т. II. С. 66. Темы лишь некоторых посланий Победоносцева к Александру Александровичу, разработка "воздухоплавательных снарядов" для бомбардировки Англии (июль 1878); сооружение подводной лодки для русского флота (май-декабрь 1878); реформа гимназий и реальных училищ (январь 1882); политика по отношению к князю Николаю Черногорскому (июль 1882); вопрос об иностранном транзите по Кавказско-Бакинской железной дороге (декабрь 1882); открытие женского мусульманского училища в Тифлисе (октябрь 1883); разрешение американской компании строить в России элеваторы и зерновые склады (февраль 1884); споры о сооружении памятника Александру II в Кремле (апрель 1885); война Сербии против Болгарии и возможность переворота в Сербии (ноябрь 1885); протесты против открытия университета в Томске (январь 1886); пожар в г. Белом Смоленской губ. (апрель 1886); расширение полномочий кавказского наместника (июль 1886); вопрос о нормировке сахарного производства (ноябрь 1886); причины падения курса рубля, планы тайной скупки русским правительством акций балканских железных дорог (декабрь 1886); протест против вынесения взыскания Каткову (март 1887); дело о присоединении Ростова-на-Дону к области Войска Донского (март 1887); пожары на уральских горных заводах, обмеление Камы и Волги (июль 1890); протест против возобновления высших женских курсов (1891).
      В социально-экономической сфере Победоносцев выступал за консервацию крестьянской общины, ограничение иностранного предпринимательства в России, против "социальной политики" начала 1880-х гг. (отмена соляного налога, снижение выкупных платежей, учреждение Крестьянского банка) и развития рабочего законодательства в 1890-х гг. В сфере международных отношений Победоносцев стремился укрепить влияние России в славянских землях Австро-Венгрии, на Балканах и на Ближнем Востоке (Палестина, Абиссиния).
      42. Феоктистов Е. М. Указ. соч. С. 220-221.
      43. См.: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. С. 263-264, 266-267.
      44. Извлечение из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода К. Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1881 г. Приложение. С. 15, 17, 22-23, 91; Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1905-1907 гг. СПб., 1910. Приложение. С. 5, 7, 9, 28, 210-211.
      45. Извлечение... за 1881 г. СПб., 1883. С. 80; Всеподданнейший отчет... за 1888-1889 гг. СПб., 1891. С. 404; Рункевич С. Г. Русская церковь в XIX в. СПб., 1902. С. 208-210.
      46. РГИА, ф. 797, on. 60, отд. 2, от. 3, д. 386, л. 87.
      47. Там же, оп. 51, отд. 2, ст. 3, д. 128, л. 57.
      48. См.: Половцов А. А. Дневник... Т. II. М., 1966, С. 271.
      49. ОР РНБ, ф. 631, Письма к С. А. Рачинскому. Январь-июль 1882, л. 1 об.; РГБ, ф. 230, к. 4410, е/х 1, л. 123.
      50. Нельзя не согласиться с А. Я. Аврехом в том, что появление при дворе Николая II личности, подобной Распутину, во многом было предопределено (См.: Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М., 1989. С. 44—45). К этому неизбежно вела риторика о "необходимости единения царя с народом" при сохранении прежних авторитарно-бюрократических структур. Можно выделить и иные аспекты влияния обер-прокурора на политическое сознание последнего царя (который, как и его отец, был учеником Победоносцева): это и убежденность в необходимости незыблемого самодержавия, и попытки "личного управления" страной, и вера в безусловную преданность "простого народа" царю.
      51. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. I. M., 1960. С. 368-369.
      52. РГИА, ф. 797, оп. 60, отд. 1, ст. 2, д. 63, л. И об.
      53. ОР РГБ, ф. 230, к. 4410, е/х 1, л. 75-75 об.
      54. Характерно, что Победоносцев с недоверием относился ко всякой яркой фигуре в церковной среде, даже придерживавшейся консервативных взглядов - например, к Иоанну Кронштадтскому, епископу Антонию (Храповицкому).
      55. Львов А. Н. Князья церкви // Красный архив. 1930. № 2. С. 114.
      56. Флоровский Г. В. Пути русского богословия. Вильнюс. 1991. С. 417.
      57. Половцов А. А. Дневник. Т. П. С. 35; Феоктистов Е. М. Указ. соч. С. 220.
      58. К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. I. Полутом 1. С. 277.
      59. Бердяев Н. А. Духовный кризис интеллигенции. СПб., 1910. С. 201-207.
      60. Кони А. Ф. Указ. соч. С. 263; Гиппиус 3. Н. Слова и люди // Литературное обозрение. 1990. № 9. С. 104, Мещерский В. П. Указ. соч. С. 336.
    • Saygo
      Константин Петрович Победоносцев
      Автор: Saygo
      Полунов А. Ю. Константин Петрович Победоносцев - человек и политик // Отечественная история. - 1998. - № 1 - С. 42 - 55.
    • Saygo
      Минаева Н. В. Никита Иванович Панин
      Автор: Saygo
      Минаева Н. В. Никита Иванович Панин // Вопросы истории. - 2001. - № 7. - С. 71-91.
      Есть в отечественной истории личности, обозначившие определенные вехи, по которым идет отсчет времени. К числу столь значительных людей принадлежит екатерининский вельможа граф Никита Иванович Панин. От него, его мыслей берет начало конституционная идея в России, возникает осознанная критика абсолютной монархии с ее незыблемым патримониальным началом.
      Родился Никита Иванович 18 сентября 1718 г. в Данциге, где отец его служил в комиссариате, снабжавшем русскую армию, и был в чине генерал-поручика. Детские годы Никиты Панина прошли в городке Пернове Ревельской губернии, куда отец был переведен после окончания Северной войны.
      Никите Ивановичу удалось подняться выше всех из всего рода Паниных. А род этот уходил своими корнями в глубокую старину. Сам он, искусный рассказчик, не без гордости признавал, что его род насчитывает более трехсот лет. В год рождения великого князя Ивана Васильевича, будущего царя Ивана Грозного, в 1530 г. - предок Никиты Панина - Василий Панин был убит в неудачном Казанском походе. Не только при Рюриковичах, но и при Романовых Панины не затерялись. При Михаиле Федоровиче, в 1626 г. другой предок Никиты - Никита Федорович Панин значился в числе дворян, пожалованных прибавкою оклада. На земских соборах царя Алексея Михайловича звучал голос думского дворянина Панина, по отцу - Никитича.
      Не угасла слава Паниных и в дальнейшем. При Федоре Алексеевиче (1676-1682) знатный и родовитый дворянин Василий Васильевич Панин был комнатным стольником и участвовал в решении важных дел. Был Василий Васильевич близок к царю и ко всем Милославским - врагам будущего самодержца Петра Алексеевича1. Однако, это не помешало ему отдать своих горячо любимых синовей на службу молодому царю. Немалые дипломатические способности пришлось тогда проявить Василию Васильевичу. Ведь родные матери Петра Алексеевича - бояре Нарышкины - враждовали с Милославскими. Это умение приспособиться к обстоятельствам и одновременно быть на виду, способность постоять за себя - стали родовой чертой Паниных. В походах Петра Великого уже числился генерал-поручик Иван Васильевич Панин и генерал-майор Андрей Васильевич Панин - сыновья ловкого и дальновидного Василия Васильевича. Крепкие родственные связи также отличали это семейство.



      Отец Никиты Ивановича - Иван Васильевич - большой друг детей, был убежден, что хорошее воспитание в детстве, очень помогает в дальнейшей жизни. Если много добрых воспоминаний набрать с собою то спасен человек. И даже, если одно только доброе воспоминание при нас останется, то и оно может когда-нибудь послужить во спасение. Иван Васильевич пережил императора Петра и при Анне Иоанновне снова вошел в фавор и стал сенатором. Мать Никиты Панина - Аграфена Васильевна (урожденная Эверкалова) воспитала своих детей в большой привязанности друг к другу. Она была племянницей светлейшего князя А. Д. Меншикова, водила дружбу с Головиными, С. А. Колычевым. Знакомые и родственники Паниных были близки к придворным и столичной знати. Сенатор и куратор Московского университета В. Е. Ададуров в письме уже двадцатидевятилетнему камергеру Никите Панину, отмечал особенно горячее чувство его к "государыне матушке"2.
      Семья Паниных оставила заметный след в екатерининскую эпоху. Никита был старшим, следующим шел Петр, прославивший себя на военном поприще - он был участником русско-турецких войн, взятия крепости Бендеры. В 1774 г. Екатерина привлекла его к подавлению Пугачевского восстания. Петр Панин вложил много труда в разработку военной реформы и был влиятельным советником по военным вопросам наследника императрицы Павла Петровича.
      Одна из сестер Паниных - Александра Ивановна - была выдана замуж за князя Александра Борисовича Куракина, масона и блестящего светского щеголя, личного друга Павла Петровича, вместе с которым он воспитывался и часто совершал заграничные путешествия. Родственные связи с князем Куракиным использовались Никитой Паниным не единожды. Другая сестра - Анна Ивановна - была выгодно выдана замуж за Ивана Ивановича Неплюева, русского посланника в Константинополе, большого знатока Востока и восточной политики. Он прославился также строительством русских крепостей, позже стал сенатором и начальником Оренбургского края.
      Никита Панин начал военную службу еще при Анне Иоановне вахмистром конной гвардии, а потом корнетом. Его карьера быстро пошла вверх при Елизавете Петровне. Он почувствовал вкус к участию в интригах, тайных кознях придворного мира. Свидетельства современников красноречиво говорят об этом. Он стал опасным соперником А. Г. Разумовскому и И. И. Шувалову. Канцлер А. П. Бестужев-Рюмин поспешил отправить его подальше из Петербурга. Так Панин получил пост русского посланника в Дании. В Копенгаген он отправился в 1747 г., в Берлине, был представлен молодому прусскому королю Фридриху II, который произвел на Никиту Панина сильное впечатление своим пониманием европейской политики. Уже тогда у русского дипломата зародилась мысль о возможном союзе северных европейских государств. В Гамбурге он получил известие о присвоении ему придворного звания камергера и отличительный знак - ключ на голубой ленте.
      В Копенгаген Панин прибыл уже вполне представительным дипломатом. Он был свидетелем открытия датского парламента в Кристианборге. Не успел он привыкнуть к европейской жизни и царящим здесь политическим порядкам, как в 1749 г. его перевели в том же ранге в Швецию, с которой императрица Елизавета Петровна вела весьма оживленную дипломатическую переписку. Стокгольм, в котором Никита Панин провел двенадцать лет, оказал на него очень большое влияние. Благодаря своей общительности и ловкости, проницательности и ироничному уму, он был хорошо принят королевским окружением, стал вхож в королевский дворец, посещал светские рауты, свел знакомство с дипломатами и высшим обществом. Там же и приняли его в одну из известных тогда масонских лож.
      Масонство проникло в Швецию с 1735 года. К моменту прибытия Панина в Стокгольм оно достигло уже такого влияния, что в 1753 г. главным мастером был избран король Адольф Фридрих. Ни в одной европейской стране масонство не пользовалось таким сильным покровительством царствующего дома, как в Швеции. Короли Швеции, как правило, были масонами и гроссмейстерами масонских лож. Шведская масонская система весьма ощутимо повлияла на соседние страны. К этому времени и в России масонство уже давно пользовалось известностью. Источники хранят свидетельства о первой ложе, основанной Петром I или Ф. Лефортом в 1698 году. В начале XVIII в. в России уже действовал основатель масонской ложи генерал Джеймс Кейт, брат лорда-маршала Шотландии Джорджа Кейта. В 1747 г. на допросе в тайной канцелярии графа Николая Головина выяснилось, что и он состоит в масонской ложе, а кроме него масонские взгляды разделяют братья Захар и Иван Чернышевы3.
      В разных странах масонское движение имело свои национальные черты, определявшиеся насущными духовными потребностями общества, христианскими принципами и некоторыми постулатами просветительства. Вполне возможно, что Никита Панин читал масонский катехизис4. Постепенно российские масоны расширяли обычаи и организацию цеха каменщиков до целостного общественного учреждения, а "лекции" средневекового цеха перелились в "конституции"5. Вполне вероятно, что подобную "конституцию" принимал при вступлении в масонскую ложу и Никита Панин. Он должен был быть знаком и с главной книгой масонов - знаменитой "Книгой конституций" Дж. Андерсона6, датированной 1723 годом. Книга эта вобрала в себя "лекции" и "уставы немецких каменщиков", увидевшие свет в 1459 году. В это же собрание вошли и другие документы XV и XVI веков. В "Книге конституций" были собраны руководящие нравственные и общественные идеи всего европейского масонства.
      Знал ли Никита Панин эти сочинения? На этот вопрос нельзя ответить с полной уверенностью. Но очевидно, получив предложение Елизаветы Петровны стать главным воспитателем цесаревича Павла, Панин прибыл в Россию уже с некой "конституцией", в дальнейшем претерпевшей многие изменения и обретшей известность под довольно неопределенным названием "Конституция Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина".
      Не только шведское влияние испытывал Панин, разрабатывая свой конституционный проект. Вернувшись в Россию, он застал распространение масонства по английской системе. Лондонская ложа - родоначальница русских лож (основанных И. П. Елагиным, кабинет-секретарем Екатерины II). Английское масонство восходит к истории династии Стюартов в Англии7. В Россию масонство по шведской системе попало значительно позже. Однако, в 70-80-е годы XVIII в. оно приобретает большую значимость. И это связано, прежде всего, с мыслями и занятиями Панина, который пользовался большим влиянием при дворе Екатерины II.
      Еще по пути в Данию, Панин завернул в Дрезден, чтобы поздравить польского короля Августа III по случаю его бракосочетания с принцессой Марией. Это было время политического кризиса в Речи Посполитой и неустойчивого положения польского сейма. Позиция России в Европе тогда еще определялась. В Стокгольм Никита Панин попал как раз вовремя. Предотвратив угрозу войны Швеции против России, он подружился с первыми сановниками шведского королевства.
      Столь незаурядная личность должна была быть востребованной в своем отечестве. И такой момент настал. Еще в 1758 г. канцлер Елизаветы Петровны Бестужев-Рюмин, уверенный в недееспособности будущего императора Петра III, стал выдвигать великую княгиню Екатерину Алексеевну в качестве возможной регентши при ее сыне Павле Петровиче. Да и сама Елизавета Петровна не была уверена в возможностях своего племянника наследовать русский престол. Ее фаворит Иван Шувалов придерживался того же мнения. В 1760 г. и был назначен воспитателем малолетнего Павла Никита Панин. С ним-то и начал Шувалов тайные переговоры об устранении только что воцарившегося Петра III и передаче власти великому князю Павлу при регентстве Екатерины Алексеевны. Шел 1761 год. Екатерина соглашалась на такое развитие событий. Она признавалась датскому посланнику в Петербурге барону Остену: "Предпочитаю быть матерью императора, а не супругой!"
      К июню 1762 г., когда произошел дворцовый переворот, Панин уже имел разработанную программу изменения абсолютной монархии в России. Но победившая партия Орловых, поддерживала Екатерину Алексеевну как абсолютную монархиню, облеченную неограниченной властью. Однако пособничество, которое оказали перевороту Панин и его сторонники не могло пройти бесследно. В манифесте о воцарении Екатерины по настоянию Панина предусматривалось "узаконение особых государственных установлений", что напоминало, кто же должен считаться законным наследником русского престола.
      Об источниках политического проекта Панина можно судить лишь по косвенным свидетельствам. Идея "конституции" могла быть навеяна Панину масонскими документами. И тайна, которой окутан первый политический документ Панина, также, вероятно, объясняется масонской принадлежностью русского вельможи. Известно, что в основу своего политического проекта Панин положил принципы государственного устройства шведского королевства, где власть монарха была ограничена представительным риксдагом. В начале XVIII в. влияние Швеции испытывал князь Я. Ф. Долгорукий. В свое время Панин выступил инициатором создания Постоянного совета при польском короле Станиславе Августе Понятовском и разрабатывал польскую конституцию.
      В 1762 г. Никита Панин представил Екатерине свой политический проект8. При монархе создавался Императорский совет, - из шести или восьми советников. При Совете предполагалось иметь четыре статс-секретаря или министра для наблюдения над четырьмя департаментами: иностранных дел, внутренних дел, военного и морского. Панин информировал императрицу о круге лиц, разделявших его позицию. Среди них был уже упоминавшийся елизаветинский канцлер Бестужев-Рюмин, в 1762 г. первоприсутствующий в Сенате. Кроме него в "партию Панина" входил князь Я. П. Шаховской, граф М. И. Воронцов, генерал Н. В. Репнин - племянник братьев Паниных, Екатерина Романовна Дашкова. Панина поддерживали и некоторые сторонники Екатерины, в том числе Алексей Григорьевич Разумовский.
      В декабре 1762 г. императрица, казалось, решила пойти на уступки панинской партии и скрепить его проект своей подписью 9. Однако, в процессе бурного объяснения с Никитой Паниным о полноте ее власти она в гневе надорвала лист с уже готовой подписью и бросила список сторонников ограничения самодержавия в огонь.
      Настойчивый Панин продолжал бороться за свой проект. Он отстаивал права Павла Петровича на российский престол. Екатерина же, мать законного наследника, может рассчитывать на регентство при малолетнем Павле. Рюльер в "Истории русской революции 1762 года" утверждал, что Екатерина Дашкова и Панин выработали условия, по готорым русские вельможи, отстраняя Петра III, могли передать престол его супруге "посредством формального избрания с ограничением ее власти". Позже Дашкова, рецензируя книгу Рюльера, оставила это положение автора без изменений. Она вспоминала и о том, что, во время разговора с Паниным, последний согласился с ней и добавил: "Недурно было бы также установить правительственную форму на началах шведской монархии"10. Со временем Екатерина постаралась устранить всех единомышленников Панина. Он остался один. Самого автора проекта, которого императрица и ценила, и побаивалась, она не трогала.
      Вступив на престол, Екатерина Алексеевна провозгласила себя самодержицей, одновременно назначив своего сына Павла Петровича законным наследником (ведь, если бы победили приверженцы Петра III, предполагавшего жениться на Елизавете Воронцовой, Павел мог бы лишиться права наследовать престол и повторить печальную участь Ивана Антоновича). Екатерина продолжала воспитывать Павла как цесаревича, как это началось еще при Елизавете Петровне. И Панин нужен был Екатерине в качестве воспитателя цесаревича. Императрица считала своим долгом дать наследнику первоклассное европейское образование. Стать наставником русского цесаревича предлагали французскому просветителю Ж. Л. д'Аламберу, однако тот, ознакомившись с манифестом о воцарении Екатерины II, в котором смерть Петра III приписывалась "геморроидальному припадку", отказался от столь почетного поручения, сославшись на то, что страдает тем же недугом. Его примеру последовали Дидро, Мормонтель и Сорент. Пришлось довольствоваться русскими воспитателями, из которых Никита Панин был самым просвещенным.
      После неудачной попытки 1762 г. создать при Екатерине Императорский совет, Панин сосредоточился на воспитании цесаревича как просвещенного монарха европейского типа, советующегося с представительным органом власти. К этому времени для Панина авторитетом был прусский король Фридрих II. Именно с ним - участником первого раздела Речи Посполитой - обсуждался план политического устройства Польши с Постоянным советом при короле, подобным Императорскому совету в проекте Панина.
      В основу разработанного Паниным плана воспитания будущего монарха11 были положены принципы, заимствованные в Швеции. Предусматривались экзамены по главным дисциплинам, изучаемым цесаревичем (иногда в присутствии императрицы) - истории, географии, математике и другим наукам. Панин приказал перенести свою кровать в опочивальню Павла и зорко следил за его самостоятельными занятиями. Для характеристики воспитания цесаревича весьма важны "Записки" С. А. Порошина, первого учителя Павла, человека простодушного и непосредственного, которого Панин оттеснил, как и других воспитателей, стремившихся влиять на душу цесаревича. Никита Панин, свидетельствует Порошин, оставался главным воспитателем Павла Петровича вплоть до его совершеннолетия. Получив звание гофмейстера двора ее императорского величества, Панин беззастенчиво ограничил влияние других учителей: "Тебе, - обращался он к Порошину,- военные науки, русская история и география Отечества... Не стеснялся граф указывать и другим учителям их скромное место: Андрею Андреевичу Грекову, немцу Францу Ивановичу Эпинусу, тайному советнику Остервальду, французам Гранже и Теду"12.
      Порошин с горечью отмечал, что все помыслы Панина были связаны с Европою, с приобщением России к европейскому миру. Во имя этого Панин прибегал, по его словам, "к хитростям и интригам". И старый учитель не был далек от истины. Стремясь добиться ограничения власти монархии в России, Панин не останавливался перед сопротивлением императрице и ее окружению.
      Панин был сын своего века. Французский посланник в Петербурге М. Д. де Корберон так характеризовал его: "Сладострастный по темпераменту и ленивый, столько же по системе, сколько и по привычке, он старался, однако, вознаградить себя за малое влияние на ум императрицы - своей повелительницы. Величавый, по манере держаться, ласковый, честный против иностранцев, которых очаровывал при первом знакомстве, он не знал слова "нет", но исполнение редко следовало за его обещаниями, и, если, по-видимому, сопротивление, с его стороны - редкость, то и надежды, возлагаемые на его обещания, ничтожны. В характере его замечательна тонкость, но это вовсе не та обдуманная и странная тонкость Мазарини, которую скорее можно назвать двоедушием; тонкость Панина более мелочна, соединенная с тысячью приятных особенностей, она заставляет говорящего с ним о делах забывать, она обволакивает собеседника и он уже в плену обаяния графа, он забывает, что находится перед первым министром государыни; она, эта тонкость, может также заставить потерять из виду предмет дипломатической миссии и осторожность, которую следует соблюдать в этом увлекательном разговоре"13.
      Но это - суждения людей сторонних, иностранцев, сталкивавшихся с русским вельможей в ходе дипломатического противоборства. Суждение о личности Никиты Ивановича сохранилось и в мемуарных записках одного из осведомленных и образованных его современников - Ф. Н. Голицына, собеседника Вольтера и французских королей. Он утверждал, что Никита Панин обладал большими достоинствами и "его отличала какая-то благородность в обращении, во всех его поступках... внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал... Я в жизни моей видел мало вельмож, столь по наружности приятных. Природа его одарила сановитостью и всем, что составить может прекрасного мужчину. Все его подчиненные его боготворили"14.
      Порошин тоже вполне положительно характеризовал Панина, но, по прошествии времени, все более и более проникался критическим к нему отношением, отмечая его недостатки и слабости. Восторгаясь остроумием, обходительностью графа Панина, он все более и более проникается скепсисом. "Подлость и пронырство, подлинная интрига, - писал Порошин, - все восстало против меня. И первый зачинатель всех козней был светлейший граф Никита Панин". Желая показать свое усердие, свое старание и опеку великого князя перед императрицей, главный воспитатель придумал такую игру, которая могла бы удержать цесаревича от шалостей и дурных поступков. Он начал выпускать особые "Ведомости", где в отделе "Из Петербурга" упоминалось о всех проступках великого князя. Панин заверял, что "Ведомости" рассылаются по всей Европе, и он оповестит всю аристократию Европы о проступках цесаревича.
      По словам Порошина, "Панин - большой обжора и лентяй, у него лучшая в столице поварня, где шведский повар готовит ему любимые кушанья". Зачастую сам вельможа занимался стряпней. "Как-то, находясь во дворце, приказал поставить около себя, конфор и принялся варить устриц с английским пивом. Так старался, что прожег себе манжет. Великий князь тоже приказал себе приступочек к стулу, залез на него и стал с превеликим интересом смотреть, как этот суп варится, веселился, в суп хлеб бросая". Страсть графа хорошо покушать часто была предметом насмешек молодого Павла Петровича. Когда наследнику было лет девять, что-то занемог его воспитатель и все спрашивал у доктора, скоро ли ему можно покушать. "Боюсь, - смеялся великий князь, - как бы Вам, ваше превосходительство, не остаться голодным!" Этой страсти воспитатель пытался обучить и ученика. Подали раз на стол омара и очищенные рачьи клешни и хвостики. Все кушанье было сдобрено перцем и уксусом. Великий князь отведал этого кушанья, поднес к носу и с ужасом отшвырнул от себя. Порошин язвительно заметил: "Можно, конечно, любить устриц, омаров, объедаться арбузом и восторгаться бужениной, но не иметь при этом других пороков".
      "Был он, - утверждает Порошин, - сластолюбец. Никогда не женился, а любовных историй было у него предостаточно". Женитьба на А. П. Шереметевой, правда, так и не состоялась в связи со смертью невесты, заболевшей оспой в 1768 году. О похождениях молодого Никиты содержатся слухи, распространявшиеся в столичном свете, в воспоминаниях британского посла в Петербурге Джона Бэкингэмшира. Оба брата Паниных были большими охотниками до женщин. Много двусмысленных историй было связано с их именами. Как-то Петр Панин уезжал из Петербурга и наказывал своему старшему брату Никите Ивановичу: "Ты, уж, Никитушка, моих любовных дел не продолжай, сам приеду - справлюсь".
      Беседы с цесаревичем и в петербургских гостиных были пересыпаны остротами на излюбленную тему. Никита Иванович не церемонился в выражениях и охотно, даже с особым вкусом, передавал все придворные сплетни и слухи. Любил он читать великому князю о любовных похождениях Жиль Блаза, а если сам был занят, привлекал к чтению книги А.-Р. Лесажа графа 3. Г. Чернышева. Когда прочитали первый том, и приступили ко второму, где повествовалось о любовных приключениях главной героини Бланки, великий князь не выдержал и вскричал: "Перестаньте же читать такую непристойность!"
      Никита Иванович любил детей и, не имея своих, все силы свои отдавал воспитаннику, а также любимому племяннику - сыну своего брата Петра, от его первого брака. Английский посланник в Петербурге Гаррис вспоминал: "Сэр Панин, - добрая душа, огромное тщеславие и необыкновенная неподвижность, - вот три его отличительные черты"15.
      Стремление гофмейстера не могло не беспокоить императрицу. Чтобы несколько ограничить влияние Панина на цесаревича, она на следующий же год после воцарения назначает его главой департамента иностранных дел, полагая, что именно он наиболее подходит для этой должности благодаря своим связям в ряде европейских стран. (К общему хору друзей и врагов Панина, может быть присоединен голос такого искателя приключений как Джовани Казанова, который был знаком с Паниным еще по Дании и Швеции16.) Отношения Екатерины со своим первым министром были довольно сложными, но между ними сохранялись все атрибуты придворного этикета. В рождество, 25 декабря 1765 г. ее величество изволила плясать с Никитою Паниным в аудиенц-комнате, где "трон стоял": плясали по-русски, танцевали по-польски менуэты и контрадансы17.
      Титула графа оба брата Панины были удостоены в 1767 году. По какой-то необъяснимой причине, братья постепенно присвоили себе право быть независимыми в воспитании цесаревича, как законного наследника престола. Никита Панин настоятельно формировал у цесаревича тщеславную страсть к власти, непременному участию в делах государственных.
      В 1768 г. в Петербурге случилась эпидемия оспы. Болезнь перекинулась на Царское село, где находился цесаревич со своим воспитателем. Екатерина 5 мая 1768 г. пишет верному человеку, статс-секретарю Потемкина И. П. Елагину, главному масону, гроссмейстеру ложи, куда входил и Панин: "Иван Перфильевич, я в превеликом затруднении по причине оспы А. П.18, если бы я следовала моей склонности, я бы тотчас сюда великого князя перевезла, а Никита Иванович дня через два за ним бы приехал; но я думаю, что Никите Ивановичу сие тягостно покажется; вы знаете, как он не любит места переменять, сверх того, это его с невестою разлучит; оставить сына моего в городе опять и то опасаюсь, чтоб частые переезды не причинили сыну моему какую опасность; знаю и то, что приезд сюда мне причинит неприязни, ибо конференции с министрами, следовательно их приезд сюда меня будет женировать; однако лишь бы великий князь был цел, то на то не посмотрю; Никите Ивановичу же о сем писать не могу, чтоб не умножить и его, без того неприятные обстоятельства, ибо (от чего Боже сохрани) если Великому князю сделается оспа и сию минуту, то публика не будет без попрекания. Сделаем , милость, хоть от себя уважай все сие и Никитою Ивановичем"19. Екатерина так и не решилась пригласить наследника и его воспитателя в Петербург до той поры, пока не был вызван из Англии доктор Фома Димсталь и 12 октября ей, а позже и наследнику, была сделана прививка против оспы.
      Никита Панин был привлечен Екатериной к работе Уложенной комиссии 1767-1769 гг., созванной императрицей как бы в осуществление обещаний, данных в "манифесте" о твердых "государственных установлениях". Этот временный коллегиальный всесословный орган, предусматривавший разработку и обсуждение законов по важнейшим проблемам в государстве, был мало эффективен, но к сотрудничеству в нем были привлечены многие талантливые люди, в том числе Д. И. Фонвизин, в то время уже известный писатель. Там и состоялось первое знакомство, а позже завязалась его крепкая дружба с Паниным.
      В проекте Панина одна из частей была посвящена преобразованному Сенату, который нес в себе большие возможности для организации в дальнейшем представительного правления. Не случайно многие предложения о политических преобразованиях конца XVIII - начала XIX вв. предусматривали реорганизацию Сената (записки А. Р. Воронцова, проекты М. М. Сперанского).
      С 1769 г. Панин привлек Фонвизина к работе в департаменте иностранных дел. С тех пор их сотрудничество, как по службе в департаменте, так и в качестве соавтора и единомышленника в разработке основных положений "конституции" стало постоянным. К тому же оба принадлежали к масонству, которое в 60-е годы XVIII в. продолжало влиять на фон общественной жизни русской аристократической верхушки. К 1756 г. относятся показания М. Олсуфьева о масонской ложе в Петербурге20. В 1763 г. Екатерина потребовала обстоятельного отчета о распространении масонских лож. Проявляя особую осторожность и осмотрительность в этом вопросе, она объявила себя покровительницей московской ложи "Клио". О влиянии масонства в эти годы свидетельствует процесс и следствие по делу поручика Смоленского полка В. Я. Мировича, пытавшегося в 1764 г. освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. Была установлена принадлежность Мировича к масонской ложе21. Лонгинов приводит сведения о существовании в Архангельске масонской ложи, созданной купцами в 1766 году. Многие русские аристократы вступали в масонские ложи во время путешествий по Европе. Граф А. Мусин-Пушкин был принят в ложу "Строгого наблюдения" в Гамбурге. Возвращающиеся в Россию "братья" распространяли свое влияние. В 1768-1769 годы появилась "Тамплиерская система" масонства, на основе которой возникает в России крупнейшая ложа "Феникса". "Великая провинциальная ложа" в Петербурге известна с 1770 года. Она наладила связи с берлинской ложей той же системы. На следующий год генерал-аудитор гвардии Рейхель открыл ложу "Аполлона" в Петербурге по Циннендорфской системе. Братья Панины, входившие сразу в несколько лож, были активными участниками масонского движения. Их связи были хорошо известный Екатерине II.
      Панины, время от времени, давали императрице почувствовать свою волю. Было использовано для этого и восстание Пугачева. 9 апреля 1774 г. скончался генерал-аншеф А. И. Бибиков, руководивший всей кампанией по подавлению восстания. Пугачев набирал силу, была захвачена Казань, разорен Саратов. Необходимо было срочно назначить нового опытного командующего карательной армией. Тогда-то ловкий Никита Панин и напомнил императрице о своем брате - генерале Петре Панине, который был в опале и жил в Москве. После героической баталии и взятия турецкой крепости Бендеры (27 ноября 1770 г.) Петр Панин был отстранен от дел, получив орден Святого Георгия. Его оппозиционные настроения были известны императрице. По свидетельству М. Пассек, Петр Панин стал инициатором московского восстания ("чумного бунта") 15 сентября 1771 года. Но теперь в трудный момент Екатерина II как бы закрыла на это глаза. А. С. Пушкин, изучая историю Пугачевского бунта, замечал: "В сие время вельможа, удаленный от двора и, подобно Бибикову, бывший в немилости, граф Петр Иванович Панин, сам вызвался принять на себя подвиг, недовершенный его предшественником. Екатерина с признательностью увидела усердие благородного своего подданного"22.
      29 июля 1774 г. Екатерина подписала рескрипт военной коллегии, объявляющий Петра Панина командующим войсками, направленными против Пугачева. Зная политические амбиции братьев Паниных, Екатерина не чувствовала себя уверенно, и призвала на помощь князя Г. А. Потемкина. Императрица рассчитывала, что именно он первым известит ее о поимке Пугачева. Но Петру Панину удалось послать курьера раньше. Общественное мнение сложилось в пользу генерала Панина. Весть об этом облетела всю Россию. Казалось, братья Панины обошли императрицу. Однако спустя некоторое время императорским рескриптом Петр Панин был вновь отправлен в отставку. Пожалованный за поимку Пугачева должностью "властителя" Оренбургского края, похвальною грамотой, мечом, алмазами украшенным, орденом св. Андрея Первозванного и шестью тысячами рублей серебром, он вновь оказался в опале.
      Недоверие Екатерины к братьям Паниным возрастало по мере приближения совершеннолетия цесаревича. Императрица называла Петра Панина "первым вралем и персональным ее оскорбителем". В письме к М. Н. Волконскому от 25 сентября 1773 г. она открыто выражала свою неприязнь: "Что касается до дерзких выходок Вам известного болтуна (Петра Панина - Н. М.), то я здесь кое-кому внушила, чтобы до него дошло, что, если он не уймется, то я принуждена буду его унять, наконец. Но как богатством я брата его осыпала выше его заслуг на сих днях, то я чаю, что и он уймется, а мой дом очистит от каверзы"23.
      Письмо это было написано за несколько дней до совершеннолетия Павла Петровича. Встал вопрос о его бракосочетании. Екатерина заблаговременно стала подбирать невесту. Она повела переговоры с ландграфиней гессендармштадтской насчет смотрин ее трех дочерей. Выбор пал на Вильгельмину, образованную молодую принцессу, жаждущую известности.
      В эти переговоры тайно вмешался Никита Панин, в чем был уличен Екатериной II, насторожив и напугав ее. По этому поводу она писала барону А. И. Черкасову 30 мая 1773 года: "Граф Панин скрывает от меня до сих пор полученное им письмо; он не хочет, чтобы я видела надежду его довести свою ладью до пристани, да и меня он хорошо знает и не может верить, чтобы подобные дела могли мне нравиться". Барон Черкасов вторил ей: "Удивляюсь смелости, с которой граф Панин посягает на то, чтобы скрыть от Вас письмо подобного содержания... Граф Панин сильно ошибается, желая вести Ваши дела на свой манер. Он едва сам умеет вести себя, да и то довольно худо"24.
      Озлобление сановников, настороженность самой императрицы, усилившаяся к моменту совершеннолетия цесаревича, совпадает с новым витком работы Никиты Панина над конституционным проектом, который, торопясь провести свой проект в жизнь, инспирировал заговор против императрицы. На борту корабля, на котором принцесса Вильгельмина плыла в Россию, она была вовлечена Андреем Разумовским в планы Панина. Первый брак вел. кн. Павла Петровича и крещенной в православную веру принцессы Вильгельмины - Наталии Алексеевны - оказался несчастливым. Вскоре молодая супруга умерла, то ли в результате происков Екатерины, то ли по причине других, личных обстоятельств. Впавший в отчаяние Павел, был принужден матерью открыть замыслы заговорщиков. Императрица вынудила архиепископа исповедать умирающую Наталию Алексеевну, узнать у нее круг заговорщиков и, нарушив тайну исповеди, выдать их имена. Среди заговорщиков был назван и Никита Панин. С этого момента он был отстранен императрицей от должности гофмейстера и воспитателя цесаревича. По своему обычаю Екатерина II сопроводила эту отставку щедрыми дарами. Ему было присвоено звание первого класса в ранге генерала-фельдмаршала с жалованьем и столовыми деньгами. Императрица подарила ему 4512 душ в Смоленской губернии, 3900 душ в Псковской, сто тысяч рублей, дом в Петербурге, провизии и вин на целый год, положила ежегодное жалование по 14 тысяч рублей, экипаж и придворную ливрею. Но огорчению Никиты Панина не было пределов, он был отброшен от своего основного замысла. С досады он раздал часть царских подарков своим секретарям, в том числе Фонвизину - 4 тысячи крепостных из пожалованных ему Екатериной П. Ей тут же об этом донесли и она с негодованием писала: "Я слышала, граф, что Вы вчера расточали столь щедрые подарки подчиненным!" "Не понимаю, - парировал Панин, - о чем, Ваше величество, изволите говорить?" "Как, разве Вы не подарили несколько тысяч душ своим секретарям?" "Так это Вы называете моими щедротами Ваши собственные, государыня?" - ответствовал ей Панин25.
      Сведения о заговоре 1773-1774 гг. относительно скупы. Лишь, спустя много лет, о нем повествовал племянник Д. Фонвизина - Михаил Александрович Фонвизин, декабрист, участник Союза благоденствия26, в своих, написанных уже в ссылке воспоминаниях о рассказах отца, очевидца событий 1773-1774 годов. Михаил Фонвизин утверждал, что, когда великий князь Павел достиг совершеннолетия и женился на Наталии Алексеевне, граф Никита Панин, его брат Петр, княгиня Дашкова, княь Н. В. Репнин, митрополит Гавриил и несколько гвардейских офицеров составили заговор с целью свергнуть Екатерину и посадить на трон наследника, который должен был принять написанную Паниным "Конституцию". Судя по всему, именно к этой редакции "конституции" и было написано секретарем Панина Д. И. Фонвизиным пространное введение - "Рассуждение о непременных государственных законах". В основу его положен проект панинской конституции 1762 года. Весь проект не сохранился. Он был сожжен - во время гонения на масонов - братом Д. Фонвизина Павлом Ивановичем, директором Московского университета. Сохранившаяся часть Известна в литературе. С нее была снята копия, получившая широкое хождение в обществе.
      Введение Д. И. Фонвизина начиналось следующим заявлением: "Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных". Далее идет рассуждение в духе идей Просвещения в тесной связи с феодальным патримональным правом: "Государь, подобие Бога на земле,.. не может равным образом ознаменовывать ни могущества, ни достоинства своего, иначе, как поставя в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам".
      Просветительский принцип примата, главенства закона явственно звучит в следующем положение Д. Фонвизина: "Без сих правил..., без непременных государственных законов, непрочно ни состояние государства, ни состояние государя". Влияние масонства, призывов к всеобщему примирению обнаруживается в ряде тезисов, например: "Кроткий государь не возвышается никогда унижением человечества. Сердце его чисто, душа права, ум ясен"27.
      Но было бы заблуждением считать, что этот документ был оторван от реальной жизни. Специальный раздел "О злоупотреблениях произвола власти" посвящен порокам общества и власти в России. Примечательно, что именно здесь приведена любимая поговорка Никиты Панина: "В России кто может - грабит, кто не может - крадет!" Это лишний раз подтверждает общее авторство данной редакции конституции: и Панина, и Фонвизина.
      Некоторые положения из текста редакции 1773-1774 гг. включены во введение Фонвизина, другие восстановлены историком М. М. Сафроновым28. Конституция исходила из главного постулата, появившегося лишь в редакции 1773-1774 гг.: о роли дворянства, как опоры государя. Императорский совет теперь заменялся Верховным сенатом, часть несменяемых членов которого назначалась "от короны", а другая избиралась "от дворянства" дворянскими собраниями в губерниях и уездах. Сенату же передавалась полнота законодательной власти, императору предоставлялась исполнительная власть и право утверждения законов, принятых Сенатом29.
      Спустя полвека, Александр I, занимаясь правкой Государственной уставной грамоты 1818-1820 гг., остановил свое внимание именно на том параграфе, где шла речь о компетенции законодательной власти, и сделал замечание: "Избиратели могут, таким образом, назначать сами кого вздумается: Панина, например!"30. Очевидно Александр I знал и хорошо помнил текст той самой редакции конституции Панина - Фонвизина!
      Об участии Дениса Фонвизина в работе над новой редакцией свидетельствует письмо его Петру Панину 1778 г., в котором Денис Фонвизин переслал, как сказано в письме, "одну часть моих мнений, которые мною самим сделаны еще в 1774 году"31. Существование редакции 1773-1774 гг. можно считать доказанным.
      Вторая половина 70-х годов ознаменовалась новым оживлением масонского движения. На собрании ложи "Немезида" в сентябре 1776 г. ложа Рейхеля слилась с ложами Елагина. Были определены общие обряды и "акты трех степеней", великим мастером был избран Елагин, наместным мастером - Никита Панин32. Через месяц, 30 сентября князь А. Б. Куракин отправился в Стокгольм для сообщения королю Швеции о втором браке наследника русского престола Павла Петровича. Куракин вернулся, облеченный особыми масонскими полномочиями и привез специальную масонскую литературу. Среди книг, которые читал Никита Панин в эти годы обращает на себя внимание сочинение Л.-К. Сен-Мартена "О заблуждениях и истине", вышедшее в 1775 году. Оно направлено на развенчание просветительской теории естественного права и обосновывает новый взгляд на политический курс государств в период нарастающего кризиса феодальных монархий. В этом смысле Сен-Мартен был предшественником Луи Габриэля Бональда и Ж. де Местра. Никита Панин познакомил с этой книгой Павла Петровича и его супругу Марию Федоровну. Известно, что в 1777 г. он сам читал книгу Сен-Мартена великокняжеской чете, известны и беседы Панина с Елагиным по сюжетам масонской и мистической литературы33.
      1777 г. знаменателен в истории масонского движения в России. В июне в Петербург прибыл шведский король Густав III. Были устроены торжественные заседания масонских лож по шведской системе. В том же году была учреждена ложа "Благотворительность к Пеликану" под управлением Елагина. По его инициативе произошло слияние английской и шведско-берлинской систем масонства. Шведская система стала в Петербурге преобладающей. В том же году открылась ложа "Святого Александра", гроссмейстером ее был избран родственник Никиты Панина князь Куракин, давний сторонник масонства по шведской системе. Масонство стало прибежищем для преследуемых сторонников Панина. Его мысли об ограничении самодержавия разделяли Куракин, Н. В. Репнин, князь Голицын, адмирал Н. С. Мордвинов, прокурор Василий Пассек, князь Васильчиков. Но и сторонники Екатерины активно участвовали в масонских ложах. Граф 3. Г. Чернышев, генерал-прокурор князь А. А. Вяземский, генерал-полицмейстер, обер-прокурор Зиновьев, сенатор Елагин, граф Я. А. Брюс - все активно поддерживали императрицу и входили в разные масонские ложи34. Особенно приближен к Екатерине был Елагин - сторонник английского масонства. Он занимал должность управляющего петербургскими театрами, помогал императрице в написании пьес и был ею назначен в 1770 г. в совет Российской академии наук.
      Екатерина II приняла известие о прибытии Густава III весьма прохладно. Она сохраняла и большую настороженность в отношении масонов. Панинскому пониманию роли монарха она противоставила собственное толкование характера власти в России. Осуждая крайние проявления деспотии, она признавалась: "Не удивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен и полон доносчиков и людей, которые под предлогом усердия ищут лишь как бы обратить в свою пользу все для них подходящее; надо быть хорошо воспитану и очень просвещенну, чтобы отличить истинное усердие от ложного, отличить намерение от слов, и эти последние от дел. Человек, не имеющий воспитания, в подобном случае будет или слабым, или тираном, по мере его ума; лишь воспитание и знание людей может указать настоящую середину".
      Самовластие, облеченное в просвещенные формы, она считала вполне удовлетворительным, чтобы царствовать в России. В этом своем убеждении Екатерина II следовала принципам Фридриха II Великого, который ей покровительствовал еще тогда, когда она была бедной немецкой принцессой Софией Фредерикой Августой. От него же она восприняла и в дальнейшем использовала приемы усения обращаться с людьми: "Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора; отыскивайте истинное достоинство, хоть оно было на краю света: по большей части оно скромно и прячется где-нибудь в отдалении... Доблесть не лезет из толпы, не жадничает, не суетится и позволяет забывать о себе. Никогда не позволяйте льстецам осаждать вас: давайте почувствовать, что вы не любите ни похвал, ни низостей. Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет мужество при случае вам поперечить и кто предпочитает ваше доброе имя вашей милости. Выслушивайте все, что хоть сколь-нибудь заслуживает внимания; пусть видят, что вы мыслите и чувствуете так, как вы должны мыслить и чувствовать. Поступайте так, чтобы люди добрые вас любили, злые боялись, и все уважали. Храните в себе те великие душевные качества, которые составляют отличительную принадлежность человека честного, человека великого и героя"35.
      Между екатерининским представлением о форме государственного правления и панинскими замыслами преобразования монархии в России лежала глубокая пропасть. Это различие наиболее емко определил А. Г. Тартаковский. Политика "просвещенного абсолютизма", даже включающая самые прогрессивные реформы, глубоко противоречила конституционным замыслам Никиты Панина: конституционное, то есть опирающееся на закон, право, "фундаментальное законодательство", ограничение самодержавия, установление в России конституционной монархии36.
      Отстраненный от обязанностей воспитателя цесаревича Павла Петровича, Панин продолжал влиять на своего бывшего воспитанника. В 1780 г. Екатерина стала искать союза с австрийским императором Иосифом II, стремясь осуществить свои восточные замыслы. Панин же ориентировался на европейскую политику и мечтал о "вечном союзе" с Пруссией. Он настоял на сообщении замыслов Екатерины II прусскому принцу Фридриху Вильгельму и Павел с готовностью это исполнил в июле 1780 г. в присутствии Никиты Панина37. Намерение углубить сближение России и Пруссии не оставляло Панина и в дальнейшем. Современник вспоминал, как 19 сентября 1781 г. из Царского Села отправлялись в заграничное путешествие "их императорские высочества" Павел Петрович и Мария Федоровна. Князь Орлов, князь Потемкин, граф Панин и большая часть придворных чинов провожала их до кареты. Императрица находилась здесь же. Панин стоял ближе всех к карете. Когда великий князь садился в экипаж, Панин что-то прошептал ему на ухо. Путь молодой четы, отправлявшейся под именем графа и графини Северных, лежал через Берлин. Вероятно в Берлине Павел выполнял поручение своего наставника о контактах с королем Пруссии.
      Будучи человеком своего времени, Никита Панин очень чутко воспринимал тенденции в международной политике Европы. Задолго до революции во Франции он с большим интересом изучал политические системы Запада, особенно те, где существовали представительные органы власти - Великобритании, Швеции, Дании, Польши. Еще будучи дипломатом, он с досадой отмечал, что за Россией закрепилось мнение, как о стране второстепенной, международное положение которой определяется не ее собственной политикой, а интересами сильных соседних держав38.
      С приходом к руководству внешней политикой одного из последних "птенцов Петра Великого", А. П. Бестужева-Рюмина, внешняя политика России получила иной характер. Бестужев-Рюмин снискал известность и авторитет в Европе. Никита Панин стал одним из наиболее ярких деятелей международной политики Европы. Усиление Пруссии в Европе с приходом к власти в 1740 г. Фридриха II грозило России ущемлением ее положения на европейской международной арене. Никите Панину пришлось конкурировать с этим выдающимся государственным деятелем, испытавшим влияние французских просветителей, покровителем немецкого просвещения.
      Сильное влияние Фридриха II на Петербург отмечают многие исследователи39. Екатерина II выступала ему достойным партнером. После Семилетней войны расстановка сил на европейском континенте изменилась. Франция и Россия, обрели роль столпов европейского мира. Это отчетливо проявилось и в настроениях французских дипломатов в Петербурге. Л. Беранже - поверенный Франции в Петербурге - в дни дворцового переворота 1762 г., вполне сочувствовал великой княгине Екатерине Алексеевне и ее сторонникам. Он тесно сотрудничал с пьемонтцем Джованни Одаром - секретарем будущей императрицы и непосредственным участником возведения ее на престол40.
      Французские дипломаты пытались подчинить Россию, остающуюся державой "второго сорта" влиянию Франции. Но в Россию проникало влияние передовых идей, распространявшихся в Европе. Французский посланник маркиз де Боссе, назначенный в Петербург в начале 1764 г., высказывал опасение на этот счет41. Франция опасалась продвижения России по пути прогресса и роста ее влияния в Польше и Швеции. Весь 1763 год Россия вынуждена была сопротивляться недоброжелательству французской дипломатии и бороться с ее интригами. Русской императрице требовался опытный и осведомленный советник в европейских делах. Таким и был Никита Панин. Первое время он фигурировал как лишь неофициальный советник по внешнеполитическим делам. Ему необходимо было выдержать конкуренцию со своим давним другом и доброжелателем Бестужевым-Рюминым, и они разошлись по главным вопросам внешней политики. С октября 1763 г. Панину официально было поручено заведование коллегией иностранных дел. С той поры, в течение почти двадцати лет, он был бессменным руководителем российского внешнеполитического ведомства. Не назначенный официально канцлером, он фактически стоял над вице-канцлером князем Голицыным. В особенности сильным было его влияние на внешнюю политику в первые годы царствования Екатерины II, которая не приобрела еще необходимого опыта и уверенности во внешнеполитических и дипломатических делах.
      Панину первому пришлось вступить в противостояние политическим интригам Франции. Русские посланники в Париже доводили до сведения французского правительства его мнение о все возрастающей роли России в торговых и политических делах Европы. Многолетняя борьба Франции за восстановление своего влияния в России закончилась предложением французской стороны о заключении торгового договора42. Однако, Панин сразу же распознал тайный смысл этого предложения, за которым скрывалось стремление помешать подписанию более выгодного для России русско-английского торгового договора. Противоборство России и Франции усугублялось еще и тем, что к этому времени сложился и укрепился союз южноевропейских государств: Франции, Австрии и Испании, который основывался на религиозных (католических), династических и политических связях.
      После Семилетней войны Никите Панину пришлось разрабатывать новую внешнеполитическую доктрину, предусматривающую активную роль страны и защиту национальных интересов на европейском континенте. Не стремясь к военному разрешению противоречий, и, даже избегая его, Никита Панин преследовал цель мирным, дипломатическим путем утверждать активную и сильную роль России в системе европейских государств. В феврале 1764 г. он представил императрице общие соображения о своей внешнеполитической доктрине - "Северном аккорде".
      Главные идеи доктрины были навеяны собственными впечатлениями, вынесенными из долголетних наблюдений сначала в Дании, потом в Швеции. Донесения русских послов в других европейских странах еще более укрепили убеждения Панина. Из Парижа, Мадрида и Вены сообщали о недружественных настроениях Франции, Испании и Австрии в отношении России и развитии южно-европейского союза. А. Корф - русский посланник в Копенгагене предупреждал об опасности создания в центральной и южной Европе католического союза, вынашивающего агрессивные планы против Англии, Пруссии и, в конечном итоге, против России. Инициатором этого блока выступала Франция.
      Корф же первый и выдвинул идею, позже развитую Паниным в обширном трактате. В 1764 г. Корф, обращаясь к императрице, высказывал мысль: "нельзя ли на Севере составить знатный и сильный союз против держав бурбонского союза"?43.
      В проекте Панина эта идея получила обоснование и конкретность. Обладая складывающимися капиталами, Франция привязывала к себе Швецию и Данию, предоставляя им финансовую поддержку. Руководствуясь политическими мотивами, она угрожала этим странам лишением необходимых субсидий в случае, если они откажутся следовать угодной Франции линии. Разрушая сложившуюся традицию, Панин начал переговоры с Англией, убеждая последнюю взять на себя выплату субсидий ради создания северного альянса. Он долго добивался, в том числе и используя свои масонские связи, усиления русского влияния в Швеции. Но шведские партии, не доверяя России, не откликнулись на его инициативу. Однако Панин продолжал настаивать на идее "Северного союза". Переговоры с Англией принесли некоторые результаты. В конечном итоге, Англия согласилась, хотя и в ограниченных размерах, субсидировать Швецию и Данию, подрывая тем самым французское влияние в этих странах.
      Обосновывая доктрину "Северного аккорда", Панин выдвинул концепцию стран "активных" и "пассивных". К первым он относил Россию, Пруссию, Англию, отчасти, Данию; ко вторым Швецию, Польшу и все другие государства, которые можно было бы привлечь к "Северному союзу". "Активные" страны, по его мнению, способны были вступить в открытую борьбу с державами южно-европейского союза. Однако, Панин был далек от мысли о военном столкновении с этими странами. Он вынашивал мысль мирным путем, посредством искусной дипломатической игры усилить роль России на европейском континенте; "поставить Россию способом общего северного союза на такой степени, чтобы она, как в общих делах знатную часть руководства имела, так особливо на севере тишину и покой нерушимо сохранить могла"44.
      Понимая недостаточность еще влияния России в Европе, Панин рассматривал доктрину "Северного аккорда" скорее не как конечную и реальную цель, а, видимо, как средство, орудие, которым можно будет манипулировать во внешней политике. Этот дипломатический прием не сразу был разгадан соседями и дипломатами "южного союза".
      В развитие своего плана Панин приглашал в "Северный союз" Пруссию, Данию, Швецию и Польшу, а если удастся, то и Англию. Эти государства должны были заключить оборонительный договор, обеспечивающий мир на севере Европы. Они же были призваны противостоять агрессивным планам Бурбонской и Габсбургской династиям на юге Европы. Отношения со Швецией и Данией были лишь частью общего плана. Ослабление влияния Франции в этих странах связывалось с тонкой дипломатической игрой в отношении Великобритании. Панину удалось переиграть английских дипломатов и склонить Великобританию к идее создания "Северного аккорда".
      Визиту шведского короля Густава III в Петербург в 1777 г. Панин придавал особенное значение. Не одобряя разгона Густавом III шведского риксдага и Государственного совета, по образцу которого сам Панин разрабатывал конституцию, он приветствовал шведского короля, как реального союзника в европейской политике и возможного участника "Северного аккорда". Екатерина не разделяла надежд Панина.
      Не меньшую трудность для Панина представляли отношения с Пруссией, как партнером по "Северному аккорду". Панин не раз давал понять прусскому послу в Петербурге В. фон Сольмсу, что, если Фридрих II желает сотрудничать с Россией, то должен предоставить твердые гарантии русского влияния в Польше, которую Россия считала сферой своего дипломатического и политического влияния. Русский канцлер граф М. И. Воронцов в своем докладе императору Петру III от 23 января 1762 г. обращал внимание на политическое положение польского общества: "Польша, будучи погружена во внутренние раздоры и беспорядки, упражняется всегда оными, и пока сохраняет она конституцию свою, то и не заслуживает быть почитаема в числе держав европейских. По причине ныне пребывания и частых переходов российских войск, происходят нередко великие беды и крики, но скоро умолкли опять"45.
      В ходе Семилетней войны русские войска беззастенчиво проходили через Польшу и там создавали базы снабжения, провиантские склады, не считаясь с настроениями местного населения. Никита Панин включал Речь Посполитую в орбиту своего внешнеполитического проекта. Екатерина вполне одобряла отношение Панина к Польше и разделяла его позицию. Особенно усилились ее экспансионистские настроения с появлением при русском дворе молодого Станислава Понятовского, попавшего в Россию случайно. Будучи племянником М. Чарторыйского, он вскоре получил пост польско-саксонского посланника в Петербурге. Во время Семилетней войны Понятовский был уличен в агентурных действиях в пользу Фридриха II и выслан из России. Но положение его неожиданно изменилось после переворота 1762 года. Екатерина II, став императрицей, в своей политике в Речи Посполитой решила действовать совместно с Фридрихом II. Польская партия князей Чарторыйских, ранее придерживающаяся прусской ориентации, теперь превратилась в русско-прусскую, а Понятовский из врага России в ее друга.
      В программу партии Чарторыйских входило требование о восстановлении сейма и шляхетской конституции, предусматривающей "вольную элекцию" и "либерум вето", то есть свободные выборы короля и предоставление законодательной инициативы всем участникам сейма. В разгар готовящегося переворота в Речи Посполитой, 5 октября 1763 г. внезапно умер король Август III. Встал вопрос о выборах нового короля. Вмешиваясь в польские дела, Россия, однако, не решилась действовать самостоятельно, а предпочла следовать совету Фридриха II. В 1764 г. был подписан Санкт-Петербургский союзный договор с Пруссией, к которому прилагалась секретная конвенция от 31 марта, содержавшая положение об избрании на польский престол Станислава Понятовского.
      С помощью Екатерины II и Никиты Панина на польский престол и был возведен родственник Чарторыйских - Станислав Август Понятовский. При нем был создан кабинет министров ("конференция"), угодный и послушный Петербургу. Религиозные разногласия в Польше, так называемый "диссидентский вопрос", то есть уравнение в правах при выборах в сейм христиан-некатоликов с католиками, был ловко использован как средство влияния России на Речь Посполитую. Этот тонкий дипломатический маневр был предпринят Паниным вопреки договоренности с Фридрихом II. Прусский посол в Петербурге Ф. А. Бенуа внешне оправдывал такое вмешательство. Екатерина II понимала роль Панина в выборах Станислава Понятовского и с удовлетворением отмечала его заслугу. "Поздравляю Вас,- писала ему императрица, - с королем, которого мы делали; сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность"46.
      Прусский король, казалось, примирился с вмешательством России в польские дела, но он решительно возражал против реформы государственного устройства, на которой настаивал Панин, требовавший заключения договора с Польшей, гарантирующего реформу сейма с его правом "либерум вето" и создание Постоянного совета с совещательным голосом при короле, что перекликалось с его конституционным проектом. Польша рассматривалась как один из участников "Северного аккорда", что предполагало возможность реформирования политического правления и в некоторых других странах - участницах этого союза. Панин рассчитывал на поддержку польской аристократии. Он искал опоры и в шведском обществе, добиваясь расширения прав риксдага. Дания и Англия имели постоянные парламенты, наделенные устойчивыми конституционными правами. Россией были потрачены немалые средства для поддержания своего влияния в Польше и Швеции. Усилиями Панина расширилась прорусская партия в Польше. В Варшаву еще в 1763 г. был назначен русским посланником князь Н. В. Репнин, племянник братьев Паниных. Он сумел войти в партию Чарторыйских, окружение которых обладало к этому времени большим влиянием. При участии Репнина был заключен договор с Польшей, предусматривающий реформу сейма под протекторатом России. По решению сейма в ноябре 1767 г. Россия становилась гарантом государственного устройства Речи Посполитой47. Подписание полнокровного договора с Польшей состоялось в 1768 году. Репнин проявил себя как талантливый дипломат и незаурядный полководец (он участвовал в заключении мирных договоров с Турцией в 1774 и 1791 годах). Верный масонским убеждениям Панина, Репнин выполнял волю своего дяди и "брата" по масонской ложе в польских делах.
      Станислав Понятовский оказался под давлением таких сильных дипломатов как Панин и Репнин. И, несмотря на неудовольствие Фридриха II, реформы в Польше были осуществлены. Польский сейм возобновил свою работу по программе Панина. Создание "Северного аккорда" близилось к концу, однако, сторонники южно-европейского союза вмешались в события. В самый разгар русского вмешательства в польские дела Австрией и Францией была спровоцирована в 1768 г. война России с Турцией.
      Над Паниным сгущались тучи. Екатерина стала проявлять все большую подозрительность к своему советнику. Она стала прислушиваться к голосам оппозиции: Орловым, Разумовскому, Чернышеву, Голицыным, которые придерживались французско-австрийской ориентации. Никита Панин добивался назначения командующим первой армией на Балканах своего брата Петра Ивановича, но Екатерина отдала предпочтение П. А. Румянцеву, умножившему свою славу победами под Рябой Могилой, при Ларге и Кагуле и получившему в 1770 г. титул графа Задунайского. Петр Панин также был отправлен на войну. Братья Панины поддерживали тесную связь. Переписка их, времен русско-турецкой войны, свидетельствует об их крепкой привязанности друг к другу. В апреле 1770 г. Петр сообщал Никите о рождении своего первенца Никиты Петровича, который позже возглавит заговор против Павла48.
      Несмотря на боевые действия на турецком театре войны, польские события продолжали развиваться. Никита Панин все еще не терял надежды выстроить свою "северную систему". Оставалось добиться договоренности с Пруссией. Фридрих II, преследуя, разумеется, свои цели, дал согласие Панину вступить в "Северный аккорд"" при условии, что прусским войскам не помешают вторгнуться в шведскую Померанию с центром в г. Штеттине.
      В декабре 1769 г. удалось привлечь к "Северному аккорду" Данию.
      Труднее всего складывались союзнические отношения с Англией, которая не собиралась расходовать средства на выборы польского короля. Немалые усилия прикладывал русский посол в Стокгольме граф И. А. Остерман для сохранения добрых отношений со Швецией. Но он был отозван в Петербург и назначен на пост вице-канцлера при конференции министров49.
      Фридрих II не преминул воспользоваться трудным положением России, сложившимся в самый разгар турецкой компании. Он стал настаивать на разделе Речи Посполитой. Его план предполагал нейтрализацию Австрии посредством включения ее в состав участниц польского раздела. России предназначалась самая скромная роль и только в том случае, если она выведет свои войска из пределов Польши. По этому поводу еще в 1768 г. Панину была передана нота прусского правительства через русского посла в Константинополе А. М. Обрезкова.
      В июне 1772 г. состоялся первый раздел Речи Посполитой. Россия получила часть Ливонии и несколько воеводств: Полоцкое, Витебское, Мстиславское и частично Минское. К Австрии перешла часть Польши вместе со Львовым. Пруссия получила преимущества в контроле за торговлей зерном в Польше, что было весьма выгодным. 5 августа 1772 г. была подписана конвенция о разделе, и к моменту работы сейма в Варшаву были введены войска всех трех стран-участниц. Русско-турецкая война клонилась к концу. 10 июня 1774 г. был подписан выгодный для России Кючук-Кайнарджийский мир. Россия получила право свободного прохода русских кораблей через черноморские проливы, крепости Керчь и Еникале, а также право держать торговый и военный флот на Черном море.
      С середины 70-ых годов наметился поворот в европейской политике. Французский историк А. Вандаль отмечает, что борьба французского двора с Габсбургами должна была привести Францию к поискам союза с Россией50. Опираясь на мемуары Фредерика Массона, важнейший источник по истории внешних сношений XVIII в., Вандаль прослеживает, как в разные периоды на протяжении XVIII в. Франция искала союза то со Швецией, потом с Польшей, позже - с Турцией и, наконец, с Россией.
      Со своей стороны Россия не могла ограничиться "дружбой" только с северными странами. В ходе русско-турецкой войны укрепился союз с Австрией и Францией. Екатерина II увлеклась восточной политикой. Ею овладела мысль выйти к берегам Средиземного моря. Она начала разрабатывать так называемый "греческий проект". А тем временем - в 1781 году - Панин был отстранен от руководства департаментом иностранных дел.
      Английский посол в 1762-1765 гг. в Петербурге Джон Бэкингэмшир признавал, что "Панин был лучше всего сведущ в делах севера". Однако, он весьма критически расценивал "Северный аккорд": "система, который он (Панин.- Н. М.) придерживался и от которой его не заставило отступить ничто до тех пор, пока не обнаружится ее полная непрактичность ввиду нерасположения к ней других держав"51. Знаток европейского международного права Ф. Ф. Мартенc считал проект Панина "доктринерством в политике"52. В. О. Ключевский признавал достоинство и выгоду "Северного аккорда" для России, но приходил к выводу, что "трудно было действовать вместе государствам, столь разнообразно устроенным, как самодержавная Россия, конституционно-аристократическая Англия, солдатски-монархическая Пруссия, республиканско-анархическая Польша"53. Некоторые авторы еще более узко смотрели на панинский замысел "Северного аккорда". Так П. А. Александров утверждал, что Панин позволил Пруссии сделать Россию орудием, и польза от этой "системы" досталась лишь Пруссии, а не России54. Е. М. Миронова выделяет наиболее существенные шаги по оформлению союза северных государств: договор России с Пруссией - 1764 г., с Данией - в два этапа - в 1766 и 1769 годах, с Польшей - в 1768 г. и оборонительный союз Великобритании и Швеции - в 1765 году55.
      Однако, никто не обратил внимания на то, что "Северный аккорд" складывался одновременно с работой Никиты Панина над конституционным проектом. Рассмотрение "Северного аккорда" в контексте главной идеи Панина придает ей более глубокий смысл. В политических системах северных европейских государств в эпоху нарастающего кризиса абсолютных монархий Никита Панин искал опоры для обоснования своего конституционного проекта.
      Когда же через четырнадцать месяцев Павел Петрович и Мария Федоровна вернулись в Россию, они застали Панина тяжело больным. Павел лишь раз побывал у Панина, опасаясь преследования со стороны Екатерины II. Как свидетельствует в своих "Записках" Голицын, по возвращении в Петербург Павел и Мария Федоровна "безо всякой известной причины, по крайней мере в течение месяца, не только не едут к нему (Никите Панину. - Н. М.), но и не наведаются о его здоровье... Меня уверяли, - пишет Голицын, - что при свидании в чужих краях с герцогиней Виртембергской, родительницей Марии Федоровны, много было говорено о графе Панине... и, что герцогиня в угождение императрице Екатерине, советовала великому князю не столько уже быть подвластному наставлениям графа Панина. Крайне удивило и оскорбило всех родных графа такое по возвращении странное Его Высочества поведение. Наконец, за несколько дней перед кончиной графа, пожаловал к нему на вечер великий князь. Тут было объяснение о всем предыдущем"56.
      Панин оставался тверд в своих намерениях. Работая над текстом конституции, он перефразировал свою поговорку: "На Руси, кто может, тот дерет; кто не может, тот берет; а кто работает, тот страдает!" Последний разговор Никиты Панина с Павлом - своеобразное завещание, записанное великим князем. Сафонову удалось найти в личных бумагах Павла эти важнейшие записи57. Они представляют собой две записки, одна из которых озаглавлена "Рассуждение вечера 28 марта 1783 года". По содержанию они тесно связаны между собой. Первая открывается положением о главной функции государства- оно обязано обеспечить безопасность своим подданным. Далее, развивается принцип разделения властей: законодательная власть отделена от законы хранящей и исполнительной. Законодательная власть остается в руках государя; власть, законы хранящая, - в руках всей нации; исполнительная - "под государем". Здесь же развивается положение о роли дворянства, которое должно участвовать в управлении государством через Сенат и министерства, которые автор этих размышлений мыслит как часть общей системы государственного управления. Вторая записка- о структуре министерств и развитии закона о престолонаследовании с "предпочтением мужской персоны". Сопоставляя содержание "Рассуждения" с предшествующими редакциями (точнее с их отдельными фрагментами), можно считать, что обе записки опережают последнюю редакцию конституции Панина - Фонвизина.
      В ночь с 30 на 31 марта 1783 г. Никита Иванович Панин скоропостижно скончался. Говорили, что цесаревич рыдал над покойным. Поклялся ли он воплотить в жизнь заветы своего воспитателя, нельзя утверждать с уверенностью. Фонвизин глубоко скорбел о потере своего друга и говорил: "Всякий смертию Панина нечто потерял"!58. "Нечто" - это и была та мечта Никиты Панина о твердых законах в России и ограничении самовластия, за которые он боролся столько лет.
      По справедливому замечанию Г. В. Вернадского программа братьев Паниных и Фонвизина сводилась к следующим положениям. 1) Поддержка претендента на престол (Павла Петровича). 2) Поиски дипломатической и международной поддержки. 3) Связи цесаревича с "северными домами" (имеются в виду царствующими в Европе династиями). Все это могло бы быть возможным на основе разрабатываемой конституции и благодаря масонскому движению, своеобразному оппозиционному центру59.
      После смерти Никиты Панина все его бумаги попали к брату Петру, который привел в порядок весь архив по основным вопросам государственного строя, а также составил текст манифеста, с которым Павел должен был обратиться к народу в момент своего воцарения60. В 1789 г. умер и Петр Иванович Панин, передав все бумаги Денису Фонвизину, у которого они находились до кончины последнего в 1792 году. По всей видимости эти документы существовали не в единственном экземпляре. Часть бумаг под титулом "Для вручения государю императору Павлу Петровичу", по договоренности с Петром Паниным, была передана Денисом Фонвизиным петербургскому генерал-прокурору Пузыревскому и оставалась в его семье. Другая часть - возможно полный комплект конституционного проекта - осталась в семье Фонвизиных. Из воспоминаний Михаила Фонвизина известно, что в год смерти писателя, в доме его брата - Павла Ивановича Фонвизина, директора Московского университета, полицией был устроен обыск. Искали масонские документы и улики причастности Павла Фонвизина к масонским ложам. К счастью, у него в гостях оказался младший брат Александр Иванович, который сумел вынести и спасти введение к конституционному проекту. Оно-то и сохранилось в домашней библиотеке младших Фонвизиных. Михаил Фонвизин, тогда еще ребенок, не один раз слышал от отца всю историю облавы на масонов и перипетий создания тайной конституции. Именно из этого дома содержание "Рассуждения о непременных государственных законах" стало известно в декабристских кругах и, в частности, было использовано Никитой Муравьевым в работе над конституцией.
      Поиски текста конституции Панина-Фонвизина уводят в царский дворец. Как бумаги Никиты Панина попали в Зимний дворец, остается невыясненным до сих пор. Когда вдова генерал-прокурора Пузыревского передала Павлу столь опасный пакет - нет документальных свидетельств. Однако известно, что Александр Павлович после убийства Павла I обнаружил в его письменном бюро потаенный ящик, где находились "важные документы". М. И. Семевский нашел подтверждение этому факту. Он пишет: "Все бумаги Павла Петровича после его насильственной смерти перепуганный сын его, ставши императором Александром I, поручил разобрать другу Павла Петровича князю Александру Борисовичу Куракину. Сам молодой царь Александр обнаружил "собственную шкатулку" своего отца, наткнувшись на потайной ящик его письменного бюро"61.
      То, что бумаги Павла разбирал личный друг его, родственник Никиты Панина и масон, придерживающийся как и Панин, шведской масонской системы, не может ни обратить на себя внимание. Александр не мог не знать всех обстоятельств и, очевидно, проявив родственное чувство к отцу, поручил разбирать бумаги его другу Куракину.
      О том, что Александр I знал содержание "бумаг Павла" есть прямое доказательство в истории создания Государственной уставной грамоты 1818 года. О "бумагах Павла" знала и Мария Федоровна. Свидетельство этому - запись на конверте, приложенном к "бумагам", гласящая, что "бумаги" переданы ею сыну - императору Николаю I и проставлена дата - 27 июня 1827 года.
      Из всего этого следует, что усилия и идеи Никиты Панина не пропали. Документы Панина, конечно, вышли и за стены царского дворца. Кроме Фонвизиных они попали и в другие круги русского общества. Куракин, которому Александр I поручил разбирать "собственную шкатулку" Павла I, прежде чем передать подлинники Александру, собственноручно снял копии с этих бумаг и, затем, "озаботился оставлением у себя еще одной копии". В дом Куракина, еще при жизни Павла Петровича в качестве секретаря был вхож М. М. Сперанский. Его пытливость, огромная эрудиция и необычайная тщательность в работе не могли не обратить на себя внимание, и он, конечно, не упустил возможности познакомиться со столь важными документами, хранившимися у Куракина. Не оттуда ли берут свое начало идеи русского реформатора о примате, главенстве закона, о принципе разделения властей и, наконец, о перспективе ограничения самовластия в России?
      В канун Французской революции, обнажившей глубокий кризис абсолютных монархий, Н. И. Панин выступил с настойчивым требованием изменить форму государственного строя, установить в России конституционную монархию. Сторонник мирного решения вопросов без революций и войн, он показал себя как крупная личность своего времени, чутко улавливающая очертания будущего мира.
      Примечания
      1. КОРСАКОВ Д. А. Из жизни русских деятелей XVIII в. Казань. 1891; Материалы для жизнеописания графа Никиты Петровича Панина. 1770-1837. Т. I. СПб. 1888.
      2. Русский архив, 1888, N 10, с. 177, 179.
      3. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Русское масонство в царствование императрицы Екатерины II. Пг. 1917, с. 20; Записки Кушелева. 3.II.1821, с. 467; ЕШЕВСКИЙ С. В. Сочинения. Т. III. М. 1870, с. 445-446; ПЕКАРСКИЙ П. П. Наука и культура при Петре. Т. 2. М. 1862. Дополнения, с. 3.
      4. Текст одного из них - "Нравоучительного катехизиса" - воспроизводится в: ЛОНГИНОВ М. Н. Новиков и московские мартинисты. М. 1867.
      5. ПЫПИНА. Н. Русское масонство в XVIII - перв. пол. XIX вв. Пг. 1916, с. 67.
      6. О. Ф. Соловьев называет ее "Книгой уставов", что не совсем точно. См. Вопросы истории. 1988, N 10 и др.
      7. ПЫПИН А. Н. Ук. соч., с. 35.
      8. СОЛОВЬЕВ С. М. Императорские советы в России в XVIII в. - Русская старина, 1870, т. II, с. 463-468.
      9. О проекте 1762 г. см.: ФОНВИЗИН М. А. Обозрение политической жизни в России. В кн.: Сочинения и письма. Иркутск. 1982, с. 127-129, 369-371; СЕМЕВСКИЙ В. И. Из истории общественного движения в России в XVIII - нач. XIX вв. - Историческое обозрение. СПб. 1897, т. IX, с. 248.
      10. ДАШКОВА Е. Р. Записки. М. 1990; ГОЛИЦЫН Ф. Н. Записки.- Русский архив, 1874, кн. 5, стб. 1282.
      11. План воспитания Павла Петровича.- Русская старина, 1882, т. XXXVI, с. 315 и ел.
      12. Записки С. А. Порошина. - Русский архив, 1865, N 7.
      13. Письмо Корберона от 9 апреля 1778 г. См. ЛЕБЕДЕВ П. Опыт разработки новейшей русской истории по неизданным источникам. М. СПб. 1863, с. 45-46.
      14. ГОЛИЦЫН Ф. Н. Ук. соч., стб. 1321.
      15. Секретные материалы, относящиеся к кабинету в Санкт-Петербурге 1764 - 1765 гг. - Вопросы истории, 1999, N 4-5, с. 116. См. также: ВИЛЬБУА Ф. Рассказы о российском дворе. - Вопросы истории, 1992, N 1, 4-5; ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 46.
      16. КАЗАНОВА Дж. Записки венецианца. - Русская старина, 1871, т. 9, с. 540.
      17. ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 46.
      18. А. П. - невеста Н. И. Панина, графиня Шереметева.
      19. ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 309-310.
      20. ЛОНГИНОВ М. Н. Ук. соч., с. 93.
      21. ПЕКАРСКИЙ П. П. Ук. соч. Дополнения, с. 8-11.
      22. ПУШКИНА. С. Собр. соч. в 10-ти тт. Т. 7. М. 1976, с. 5.
      23. БАНТЫШ-КАМЕНСКИЙ Д. Словарь достопамятных людей. Т. 4. М. 1890, с. 74.
      24. ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 149-150.
      25. БАНТЫШ-КАМЕНСКИЙ Д. Ук. соч., с. 105.
      26. ФОНВИЗИН М. А. Сочинения и письма. Иркутск. 1982. Т. II, с. 127-129.
      27. ФОНВИЗИН Д. И. Рассуждение о непременных государственных законах. Собр. соч. Т. 2. М.-Л. 1959, с. 254.
      28. САФОНОВ М. М. Конституционный проект Н. И. Панина-Д. И. Фонвизина. - Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. Л. 1974, с. 261-281; Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 1 ед. хр. 57, л. 1.
      29. Списки "Рассуждения о непременных государственных законах" сохраняются в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), ф. 48, on. 1, д. 265, ч. 1; РГАДА, ф. 1, д. 17; Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 195, оп.,1, д. 1150. Впервые изложение "Конституции Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина", переданное М. А. Фонвизиным в его "Записках" было опубликовано А. И. Герценом в "Историческом сборнике" Вольной русской типографии в Лондоне в 1861 г. (кн. 2, с. 169-189). Кроме того см.: ШУМИГОРСКИЙ Е. С. Император Павел. Жизнь и царствование. СПб. 1907. Приложение, с. 3-14; ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собрание соч. Т. 5. СПб. 1880, с. 185; его же, Старая записная книжка. Собр. соч., т. 9, с. 3; ПИГАРЕВ К. В. Рассуждение о непременных государственных законах в переработке Никиты Муравьева. - Литературное наследство. Т. 60, кн. 1. М. 1956, с. 339-369; ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Герцен против самодержавия. М. 1975, с. 117-120; ТАРТАКОВСКИЙ А. Г. Павел I. Романовы.- Исторические портреты. Т. II. М. 1997, с.196-203.
      30. Это известно из беседы Н. И. Тургенева с П. А. Вяземским, которую они вели в период подготовки русской конституции в имперской канцелярии в Варшаве. См. Избранные социально-политические произведения декабристов. Т. I. M. 1951, с. 22.
      31. Цит. по ТАРТАКОВСКИЙ А. Г. Ук. соч., с. 196.
      32. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Ук. соч., с. 36-38.
      33. Объяснение на книгу "Заблуждение и истина" Елагина.- Русский архив, 1864, с. 94-95. См. также Вернадский Г. В. Ук. соч., с. 81, 162.
      34. О принадлежности этих лиц к масонским ложам см. в кн.: ЛОПУХИН И. В. Записки. - Русский архив, 1884, т. 1, с. 18-19; ГЕБЕР. Записки.- Русский вестник, 1868, т. 14, с. 581-582; Русская старина, 1861, т. I, с. 24-25.
      35. Записки императрицы Екатерины II. СПб. 1907, с. 367, 658.
      36. ТАРТАКОВСКИЙ А. Г. Ук. соч., с., 196.
      37. КОБЕКОД. Цесаревич Павел Петрович. СПб. 1887, с. 191.
      38. ЧЕЧУЛИНЫ. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. СПб. 1896, с. 23.
      39. СОЛОВЬЕВ С. M. История России. Кн. V. т. 1, M. 1985, с. 142; кн. VI, т. 1, M. 1986, с. 32; КОСТОМАРОВ Н. И. Последние годы Речи Посполитой. т. 1, с. 142; СОРЕЛЬ А. Европа и Французская революция. Т. 1, с. 32; ЧЕЧУЛИН Н. Д. Ук. соч., с. 54.
      40. Беранже-графу де Шуазелю. СПб. 1762. Сб. РИО, т. 140, с. 2.
      41. Архив Министерства иностранных дел Франции. Дипл. переписка. Russia, т. 77, с. 292-295; т. 140, с. 499.
      42. ЧЕЧУЛИН Н. Д. Ук. соч., с. 185.
      43. Цит. по А. И. БРАУДО. А. И. Панин, Н. И. Панин. - Русский биографический словаре. СПб. 1902, с. 195.
      44. ЧЕЧУЛИН Н. Д. Ук. соч., с. 184.
      45. История Польши. Т. 1. M. 1956, с. 319.
      46. БРАУДО А. И. Ук. соч., с. 196.
      47. ГЕРАСИМОВА Г. И. Северный аккорд гр. Панина. - Российская дипломатия в портретах. M.1992, с.78.
      48. БРИКНЕР А. Материалы для жизнеописания графа Никиты Петровича Панина. (1770- 1837). СПб. 1888, с. 2-3.
      49. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 93, on. 6, ед. хр. 312, л. 65-68.
      50. ВАНДАЛЬ А. Елизавета Петровна и Людовик XV. СПб. 1912, с. 9.
      51. Секретные материалы, относящиеся к кабинету в Санкт-Петербурге (1764-1765 гг.), с. 111-127.
      52. МАРТЕНС Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. СПб. 1895, т. VI, с. 39.
      53. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. Т. V. M. 1989, с. 39.
      54. АЛЕСАНДРОВ П. А. Северная система. M. 1914, с. 11.
      55. МИРОНОВА Е. M. Складывание "северной системы" Н. И. Панина (60-ые гг. XVIII в.) - Вестник МГУ, сер. 8. История. 1999, N 6, с. 41-51.
      56. ГОЛИЦЫН Ф. Н. Ук. соч., стб. 1284.
      57. САФОНОВ M. M. Ук. соч., с. 280.
      58. ФОНВИЗИН Д. И. Из жизни графа Никиты Ивановича Панина. - Собр. соч. Т. 2. M. Л. 1959, с.288.
      59. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Ук. соч., с. 226.
      60. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Ук. соч., с. 231. См. также: ШУМИГОРСКИЙ Е. С. Ук. соч., с. 23.
      61. СЕМЕВСКИЙ M. И. Материалы к русской истории ХVIII в. 1788. - Вестник Европы, 1867, март, год второй, т. 1, с. 301.
    • Saygo
      Сацкий А. Г. Дмитрий Николаевич Сенявин
      Автор: Saygo
      Сацкий А. Г. Дмитрий Николаевич Сенявин // Вопросы истории. - 2002. - № 11. - С. 73-97.
      В плеяде известных российских адмиралов есть два имени флотоводцев с большой буквы - Ф. Ф. Ушаков и Д. Н. Сенявин. Сложилось так, что почти все крупные победы российского флота - Чесма, Наварин, Синоп - являлись операциями по уничтожению вражеских эскадр, заблокированных на своих базах и лишенных возможности маневра. И только Ушаков и Сенявин выиграли сражения в открытом море, что расценивается специалистами как высшее проявление военно-морского искусства. Вершиной флотоводческого таланта Ушакова считается битва при Калиакре, для Сенявина же это Афонское сражение. По грамотности замысла, четкости реализации и блестящему результату последнее является классическим образцом битвы парусных флотов и с полным правом может быть отнесено к высшему достижению отечественной военно-морской мысли. Однако негативные итоги сенявинской средиземноморской экспедиции, обусловленные политическими обстоятельствами, и последовавшая затем опала Сенявина, приверженность правительственных кругов в первой четверти XIX в. континентальной доктрине и недооценка роли и значения флота, стали причиной если не забвения, то умаления заслуг одного из талантливейших адмиралов российского флота.
      Фамилия Сенявины появилась в российском флоте почти одновременно с созданием регулярных военно-морских сил Петром I. Братья Сенявины: Иван, Наум и Ульян Акимовичи входили в первую немногочисленную группу русских дворян, начавших осваивать морское искусство в конце XVII века. Двое из них, пройдя все ступени нелегкой службы в петровском флоте, начиная с матросов, достигли высоких чинов: Иван Акимович стал контрадмиралом, а Наум Акимович - вице-адмиралом. Еще выше поднялся по служебной леснице младший сын последнего - Алексей Наумович Сенявин - полный адмирал, создатель и главнокомандующий Азовской флотилии, член Адмиралтейств-совета. У него в должности генеральс-адъютанта служил его двоюродный брат Николай Сенявин, отец кадетов Сергея и Дмитрия, владелец небольшого родового имения Комлево в Калужской губернии, где 6 августа 1763 г. и родился наш герой. Служба отца вдали от дома переложила все заботы по управлению имением и воспитанию детей на плечи матери. Основам грамоты Дмитрия поначалу учил приходской священник, затем недолгое время обучение продолжалось при школе кантонистов в уездном городке Боровске. На девятом году жизни его пытались определить в сухопутный кадетский корпус. А через год Николай Сенявин по совету Алексея Наумовича поместил сына в Морской корпус. Это произошло в феврале 1773 года.
      В 1780 г. начались итоговые экзамены. Дмитрий Сенявин сдал их весьма успешно, заняв четвертое место в списке из 46 выпускников1. Указ о производстве в мичманы был подписан 1 мая. Каждый из выпускников получил на экипировку по 20 руб. и отрез сукна на мундир, с последующим вычетом этих денег и стоимости материи из 120-рублевого годового жалования. По случаю производства в мичманы двоюродный дядя Сенявина, Алексей Наумович, подарил ему 25 рублей.
      В конце февраля 1780 г. Россия объявила воюющим странам - Англии, Франции и Испании о введении правил о вооруженном нейтралитете, призванных обезопасить морскую торговлю нейтральных государств2. Для поддержания принципов свободы мореплавания в поход были назначены три балтийские эскадры: одна в Средиземное море, другая в северные воды, и третья, под командованием бригадира Н. Л. Палибина, к берегам Португалии3. В состав последней входил линейный корабль "Кн. Владимир", на который был определен мичман Сенявин. В середине июня эскадра снялась с якорей и пошла в Атлантику. С приближением осени эскадра Палибина в соответствии с имевшимися инструкциями взяла обратный курс к балтийским портам. Однако противные ветры упорно удерживали суда в океане. Отчаявшись вернуться до зимы в свои гавани, совет командиров решил направить корабли в нейтральный Лиссабон. Зиму эскадра провела на реке Тежу под стенами португальской столицы. Едва ли не ежедневные обеды и балы у богатых негоциантов, иностранных дипломатов и португальских вельмож, ответные приемы на флагманском "Иезекииле" не позволяли скучать русским офицерам. Сенявин писал в воспоминаниях: "Я был тогда на 18-м году и резв до беспамятства". Причем "резв" до такой степени, что командующий эскадрой, близко знавший отца и дядей Сенявина, и поэтому опекавший его, предупредил, что "если ты не перестанешь беситься, я право отдеру тебя на обе корки". Палибин, относившийся к Сенявину, как к родному сыну, постоянно брал его с собой на приемы и балы. В ту зиму Сенявин близко познакомился с флаг-офицером Палибина - своим будущим покровителем и начальником капитан-лейтенантом Н. С. Мордвиновым. Прошли зима и большая часть весны, пришло время возвращаться на Балтику. Сенявин покидал Лиссабон в душевном смятении, едва-ли не со слезами, расставаясь со своей первой любовью - пятнадцатилетней англичанкой Нэнси Плиус, с которой ему доведется еще встретиться здесь же спустя 28 лет.
      На кампанию следующего, 1782 г. Сенявина определили на эскадру, назначенную для похода в Средиземное море. Он уже находился на борту корабля "Америка", когда получил предписание Адмиралтейств-коллегий о переводе в числе 15 мичманов выпуска 1780 г. в Азовскую флотилию. Прибыв в Петербург для получения проездных документов, Сенявин побывал и у своего знаменитого дяди. Алексей Наумович спросил племянника, где тот хотел бы служить и услышал в ответ, что "батюшка приказал мне служить, и мне все равно там или здесь"4. Получив для препровождения на Азовское море команду из 12 матросов и унтер-офицера, Сенявин отправился на ямских подводах через Москву в Таганрог. По пути он заехал повидаться с родными в село Комлево.


      Афонское сражение 19 июня 1807 года. А. П. Боголюбов, 1853

      Остров Тенедос

      Карта Бока-ди-Каттаро
      Из Таганрога молодых офицеров отправили в Керчь - базу Азовской флотилии. Там Сенявин получил назначение на корабль "Хотин", где находился командующий флотилией бригадир Т. Г. Козлянинов. "Хотин" перевозил в Петровскую крепость крымского хана Шагин-Гирея с сопровождавшими его мурзами. Прощаясь с экипажем, хан одарил офицеров: Сенявин получил серебряные часы. Из Петровской крепости "Хотин" вернулся в Керчь, а затем перешел в Кафу. В корабле обнаружилась сильная течь, и он возвратился для ремонта в Керчь. Здесь находился пришедший накануне из Таганрога новый 32-пушечный фрегат "Крым". Козлянинов перебрался на фрегат, взяв с собой и Сенявина. Вскоре "Крым" бросил якорь на феодосийском рейде. Офицеры часто ездили на берег, не обращая внимания на слухи о появившейся в городе чуме. Первый больной обнаружился на фрегате 1 ноября. Козлянинов отправил "Крым" в Керченский пролив. Там, вдали от города, экипаж разбил на берегу лазарет, но болезнь унесла 18 человек5.
      1 января 1783 г. Сенявин был произведен в лейтенанты. В начале апреля из Петербурга в Керчь прибыли вице-адмирал Ф. А. Клокачев, назначенный главнокомандующим флота на Азовском и Черном морях, и контр-адмирал Т. Макензи. Манифестом от 8 апреля Россия объявила о включении Крымского ханства в состав империи, в результате чего российские морские силы получили Ахтиарскую бухту для базирования. Генерал-губернатор Новороссии князь Г. А. Потемкин приказал Азовской флотилии передислоцироваться в Ахтиар. 2 мая суда флотилии бросили якоря в будущей главной базе Черноморского флота. 8 мая Клокачев по распоряжению Потемкина отбыл в Херсон, чтобы возглавить Черноморское ведомство, поручив эскадру Макензи. Контр-адмирал назначил Сенявина своим флаг-офицером и адъютантом. Если судить по тому, что Сенявин позволял себе отдавать общие распоряжения по эскадре за спиной командующего, он пользовался практически неограниченным доверием Макензи.
      В конце мая пришло распоряжение Клокачева о создании в Ахтиаре военного порта. Следовало приступить к постройке пристаней, казарм, сараев для хранения судового имущества, флигелей для жилья офицеров. Сенявину, как помощнику командующего, приходилось заниматься хозяйственно-бытовыми, строительными, снабженческими вопросами6. Из камня, доставлявшегося матросами из развалин расположенного поблизости древнегреческого Херсонеса, строились часовня, дом для Макензи, пристань и кузница.
      В октябре 1783 г. от чумы умер Клокачев. Из столицы прибыл новый командующий вице-адмирал Я. Ф. Сухотин. Черноморский флот и военный порт в Ахтиаре продолжали строиться. Г. А. Потемкин избрал для зарождающегося города греческое имя Севастополь, которое и было утверждено Екатериной II в начале 1784 года7.
      Зимние месяцы в Севастополе, как вспоминал Сенявин, проходили довольно весело. Макензи отвел большой склад под благородное собрание, где трижды в неделю собиралось общество, преимущественно офицеры. В воскресные и праздничные дни Макензи устраивал приемы в своем доме. В свободные дни общество отправлялось на охоту или на рыбалку. Всюду контрадмирал Макензи являлся со своим флаг-офицером. Несколько раз в Севастополь приезжал Потемкин. "Я всегда назначался к нему в ординарцы, - вспоминал Сенявин, - он часто по многому спрашивал меня, я угождал ему ответами и тем нравился ему"8.
      В кампанию 1785 г. в море вышла эскадра, состоявшая из 66-пушечной "Славы Екатерины" и шести 32-пушечных азовских фрегатов. "Крыма", в команде которого продолжал числиться Сенявин, среди них не было. Осенью севастопольская эскадра пополнилась линейным кораблем "Св. Павел", которым командовал капитан 1 ранга Ф. Ф. Ушаков, 54-пушечным фрегатом "Св. Георгий" и 66-пушечной "Марией Магдалиной". Этот год ознаменовался радикальными переменами в управлении Черноморским ведомством, перешедшим из ведения Государственной адмиралтейской коллегии в полное подчинение Потемкину. Для руководства ведомством было организовано Черноморское адмиралтейское правление9. Вице-адмирал Сухотин отбыл на Балтику, передав дела старшему члену правления капитану 1 ранга Н. С. Мордвинову. В начале января 1786 г. скоропостижно скончался контр-адмирал Макензи. По распоряжению Потемкина в командование эскадрой вступил М. И. Войнович, оставивший Сенявина в прежней должности флаг-офицера.
      Весной 1786 г. Сенявин заболел крымской лихорадкой. Войнович, с участием относившийся к здоровью своего флаг-офицера, летом назначил его командиром бота "Карабут", ходившего под почтовым флагом в Константинополь с депешами к российскому посланнику при Оттоманской Порте Я. И. Булгакову. Командующий надеялся, что смена климата положительно скажется на состоянии здоровья Сенявина. Более чем месячная задержка в Босфоре действительно излечила его от малярии10.
      В первой половине 1787 г. происходило знаменитое путешествие Екатерины II в Новороссию. Главным подарком, который Потемкин намеревался преподнести императрице, являлся Черноморский флот. Немалая доля забот легла на плечи Сенявина как помощника командующего. Судя по мартовской ведомости, он продолжал числиться командиром пакетбота "Карабут". В конце апреля Войнович отправил Сенявииа с проектом церемониала встречи императрицы в Севастополе для согласования с Потемкиным, находившимся в это время при Екатерине II в Кременчуге. Проделав половину пути на перекладных, а остальные три сотни верст верхом по летучей казачьей почте, Сенявин успел в качестве зрителя побывать на балу, устроенном местным дворянством в честь высоких гостей. Уже на следующий день он с утвержденным Потемкиным церемониалом встречи отправился в обратный путь.
      Под вечер субботы 22 мая Екатерина II прибыла из Инкермана на шлюпке в Севастополь. Накануне сюда был доставлен указ, подписанный 16 мая императрицей, о производстве в следующие чины большой группы офицеров. В частности, Мордвинов и Войнович были пожалованы в контрадмиралы, Ушаков в капитаны бригадирского ранга, Сенявин в капитан-лейтенанты. Сенявина Екатерине II Потемкин представлял лично11.
      Поездка Екатерины II в Новороссию, расцененная европейской дипломатией как политическая демонстрация экспансионистских устремлений России на Балканы, чрезвычайно встревожила не только Оттоманскую Порту. Война началась 21 августа 1787 г. нападением турецких канонерских лодок на стоящие у Кинбурна русские военные суда.
      31 августа севастопольская эскадра в составе трех 66-пушечных кораблей, двух 54- и пяти 40-пушечных фрегатов вышла в море, имея приказ уничтожить находящуюся у Варны часть турецкого флота. Когда утром 8 сентября суда подошли к мысу Калиакра, ветер переменил направление, предвещая шторм. 9 сентября начался "чрезвычайный шторм с дождем и превеликой мрачностью". Флагманская "Слава Екатерины", где при Войновиче находился Сенявин, потеряла все три мачты и бушприт уже утром. Из-за непрерывной качки в корпусе образовалась течь: вода в трюме поднялась натри метра, и несмотря на предпринятые усилия, не убывала. Стараясь облегчить корабль, за борт выбрасывали все, что только было можно. Одним из немногих офицеров, сохранивших в эти драматические часы присутствие духа и хладнокровие, был Сенявин. Корабль остался на плаву в значительной мере благодаря его мужеству, самообладанию и распорядительности. В критическую минуту он взял на себя командование спасательными работами.
      "Св. Екатерина" добралась до Севастополя под импровизированной парусной оснасткой только 22 сентября. На рейде ее ожидало зрелище истерзанных пятидневным штормом судов эскадры. Она практически перестала существовать.
      Войнович отправил 24 сентября Сенявина с донесениями о постигшей флот катастрофе к Мордвинову и Потемкину. В кратком письме к Мордвинову он сообщал: "Капитан-лейтенант Сенявин вам обо всем донесет обстоятельно; он офицер испытанный и такой, каких я мало видел; его служба во время несчастия была отменная". Из Херсона Сенявин отправился в Кременчуг. Здесь Потемкин задержал его на несколько дней, заставляя опять и опять рассказывать с новыми подробностями о трагическом плавании эскадры, а главное, позволяя Сенявину убедить себя, что флот к маю будущего года будет исправлен, выйдет в море и разобьет неприятеля. Только 1 октября Сенявин покинул ставку светлейшего. Прибыв на следующий день в Херсон, он узнал о нападении турок на Кинбурн и победе А. В. Суворова. Пробыв в Херсоне десяток дней, он возвратился в Севастополь.
      Зима и весна 1788 г. прошли в трудах и заботах по ремонту судов и восстановлению боеспособности севастопольской эскадры. В море она вышла 18 июня. А 3 июля произошло первое большое сражение между молодым черноморским и турецким флотами. Последний в несколько раз превосходил российскую эскадру как по числу и рангу линейных кораблей и фрегатов, так и по количеству и калибру орудий. Тем не менее, лежавшие в линии баталии русские суда выдержали удар двух колонн турецкого флота, заставив последний покинуть место боя с большими повреждениями; причем особенно пострадал 80-пушечный корабль капитан-паши.
      Рапорт Войновича о сражении в ставку Потемкина повез Сенявин. Излагая обстоятельства боя и отмечая заслуги офицеров и экипажей судов своей эскадры, контр-адмирал, в частности, писал, что "находящийся за флаг-капитана, капитан-лейтенант Сенявин отменно храбр и неустрашим"12. Этот рапорт стал поводом для начала открытой конфронтации между Войновичем и Ушаковым, считавшим, что контр-адмирал из зависти принизил заслуги как самого Ушакова, так и авангарда, которым он командовал, и чьи действия сыграли решающую роль в исходе сражения. Поскольку Сенявин по должности флаг-офицера занимался делопроизводством по эскадре, в том числе составлением проектов приказов, донесений, распоряжений, рапортов и т. п., то, естественно, враждебное отношение Ушакова к Войновичу распространилось и на его флаг-капитана.
      На основании донесения Войновича Потемкин составил реляцию Екатерине II о сражении и отправил ее с Сенявиным в Петербург13. По прибытии в столицу он был принят императрицей и за доставление радостного известия получил из ее рук золотую, украшенную бриллиантами табакерку с двумястами червонцами14. Досрочное же производство в следующий чин (такой вид награды лицам, доставившим победную реляцию, практиковался достаточно широко) Екатерина II оставила на усмотрение князя15. По действовавшему положению Потемкин мог выбрать двух морских офицеров в ранге подполковника для назначения своими генеральс-адъютантами16. Князь назначил ордером от 11 августа вернувшегося из Петербурга Сенявина генеральс-адъютантом. По флотским спискам Сенявин продолжал числиться в чине капитан-лейтенанта, хотя теперь находился в должности, соответствовавшей капитану 2 ранга. Только в июле 1791 г. Потемкин предписал Черноморскому адмиралтейскому правлению поместить Сенявина и второго генеральс-адъютанта М. Л. Львова в список капитанов 2 ранга, считая их в этом чине с момента назначения на адъютантские должности. Служба при всесильном Потемкине порученцем хотя и накладывала огромную ответственность, но и открывала большие возможности в отношении дальнейшей карьеры, и, к тому же, давала определенные материальные выгоды: генеральс-адъютанты получали двойной оклад по чину.
      Из ставки Потемкина Сенявин возвратился в Севастополь. В начале сентября там стало известно о находящихся у берегов Анатолии восьми турецких транспортных судах. Войнович решил направить туда крейсерский отряд из казенного "Полоцка" и трех греческих корсарских судов. "По известной мне способности вашей светлости штаба генеральс-адъютанта Сенявина, - сообщал контр-адмирал Потемкину, - препоручил оному сию экспедицию". Сенявин с блеском выполнил поставленную задачу. Покинув 16 сентября Севастополь, отряд, пройдя вдоль неприятельского побережья от Синопа до Гиресуна, за десять дней потопил и сжег 11 крупных и мелких грузовых судов, уничтожил несколько береговых складов и 6 октября вернулся в базу с богатой добычей и пленными17. Об успешном рейде отряда Сенявина к берегам Анатолии императрица узнала из донесения Потемкина, по представлению которого за этот поход он был награжден орденом св. Георгия 4 степени.
      Следующим заданием, порученным Сенявину теперь уже Потемкиным, стал привод к Кинбурну 56-пушечного "Леонтия Мученика". Этот бывший турецкий корабль, захваченный в летних сражениях в лимане и переоборудованный в "образ европейский" у Глубокой Пристани, срочно нужен был для
      усиления лиманской флотилии в связи с намеченным штурмом Очакова. Когда прошли все обещанные сроки готовности "Леонтия", Потемкин решил отправить в Глубокую Сенявина для обеспечения доставки корабля к Кинбурну. 11 октября князь предписал Войновичу "прислать как наискорее" к нему Сенявина. И уже утром 21 октября генеральс-адъютант находился на борту "Леонтия". На следующий день, несмотря на недоделки и бурную погоду, Сенявин приказал ставить паруса. Попав на мель, но благополучно снявшись с нее, он сумел привести корабль к Кинбурну18.
      Зима в том году сковала льдом лиман как никогда рано. Большинство судов парусной и гребной флотилий, застигнутые морозами в лимане, все же смогли, разбивая лед, пробиться к Глубокой Пристани. Несколько судов погибло. "Св. Владимир" - 66-пушечный линейный корабль - вмерз в лед у Кинбурна. Стремясь спасти новый корабль, Потемкин приказал прорубить во льду канал к открытой воде и отправить "Владимир" в Севастополь, считая, что "из всех рисков, сей меньшой". Только к 8 января удалось вырвать корабль из ледового плена. Возглавить опасный зимний переход князь поручил Сенявину. Еще ни один корабль Черноморского флота не выходил в море в столь позднее время года. И на этот раз Сенявин с честью справился с чрезвычайно ответственным поручением - 18 января "Св. Владимир" благополучно прибыл в главную базу флота. Наградой молодому офицеру стал орден Св. Владимира 4 степени19.
      Конец 1788 г. ознаменовался не только взятием Очакова, но и сменой командования Черноморским флотом. Мордвинов из-за конфликтов с Потемкиным подал в отставку; на его место князь определил Войновича, оставив Ушакова командовать севастопольской эскадрой.
      При распределении капитанов на кампанию 1789 г. Сенявин был назначен на 80-пушечный "Иосиф II"20. Корабль, спущенный на воду еще в мае 1787 г. в присутствии Екатерины II и австрийского императора, в честь которого он был назван, продолжал находиться в Херсоне. И только теперь, после полного овладения лиманом, "Иосифа" перевели к Глубокой Пристани на достройку. Месяц спустя корабль вместе с новым 54-пушечным "Св. Александром" и "Леонтием Мучеником" перешел к Кинбурну для установки пушек и подготовки к выходу в море. Здесь корабли поджидали достраивающуюся у Глубокой Пристани 60-пушечную "Марию Магдалину", чтобы затем одним отрядом соединиться с севастопольской эскадрой. В конце июня на "Иосифе" поднял свой флаг Войнович.
      Частым гостем на "Иосифе" был генерал-майор И. М. де Рибас, приезжавший из Очакова к Войновичу обменяться новостями и сплетнями за обильным адмиральским столом. На встречах обычно присутствовал и Сенявин21. Видимо, с этого времени и установились дружеские отношения между Сенявиным и Рибасом.
      1790 г. принес очередные изменения в руководстве морскими силами на Черном море. Потемкин, недовольный упущенной возможностью дать сражение турецкому флоту из-за несогласованности и инертности действий лиманской и севастопольской эскадр в прошедшую кампанию, решил лично возглавить Черноморское ведомство, подчинив его структурные части отдельным начальникам. Ушаков получил в командование корабельный флот, И. М. де-Рибас - гребную флотилию. Войновича князь отстранил от должности и отправил командовать Каспийской флотилией. На спешно достраиваемый в Херсоне 50-пушечный фрегат "Навархия Вознесение Господне" Потемкин ордером от 14 марта определил командиром Сенявина22. Ушаков 7 апреля отрапортовал Потемкину, что на днях отправляет генеральс-адъютанта из Севастополя сухим путем, "дабы он не упуская времени находился при вверенном ему корабле".
      В 20-х числах августа "Навархия" и три малых фрегата стояли под Очаковом в ожидании подхода севастопольской эскадры. Турецкий флот стоял между Тендрой и Гаджибеем. Утром 28 августа с юга подошла эскадра Ушакова и с ходу атаковала неприятеля. Тендровское сражение завершилось убедительной победой русских сил. Турецкий флот бежал в сторону Дуная, а севастопольская эскадра отправилась в Гаджибейский залив, где встретилась с гребной флотилией и "Навархией".
      Началась служба Сенявина под командованием ревнителя воинской дисциплины, педантично требовательного Ушакова. Потемкин, в последнее время недовольный поведением своего генеральс-адъютанта, предписал контр- адмиралу обратить на службу Сенявина особое внимание23. Ушаков неприязненно относился к бывшему флаг-офицеру своего недоброжелателя Войновича. Сенявин платил адмиралу той же монетой. Что касается недовольства Потемкина, то оно, в частности, было связано с неувязками в вооружении фрегата "Федот Мученик", проходившим у Кинбурна под присмотром Сенявина. "Видя "Федота" я еще больше сделался Сенявиным не доволен; посоветуйте ему исправиться", - писал князь 17 августа де-Рибасу в Очаков24.
      Зимой 1790 г. Сенявин ездил в Москву. По возвращении в Севастополь отношения между ним и командующим еще более ухудшились. "Кажется надеется он на какой-нибудь мой упадок и более явно наводит мне разстройку и делает помешательство в делах", - жаловался Ушаков светлейшему князю. Повод для прямого столкновения адмирала с генеральс-адъютантом не заставил себя ждать. В первых числах апреля 1791 г. Ушаков приказал отобрать с эскадры определенное число служителей "из лучших, в своем звании исправных, здоровых и способных к исправлению должностей" для отправки в Херсон и Таганрог, где они должны были составить костяк экипажей на новопостроенных кораблях и фрегатах. При смотре выделенных с судов служителей, адмирал обнаружил несколько матросов с "Навархии" с явными признаками болезней, и тут же приказал Сенявину заменить их. Тот во всеуслышание отказался это сделать. Последовал общий по флоту приказ командующего с выговором командиру "Навархии" за неисполнительность, предписанием о немедленной замене больных матросов здоровыми и предупреждением, что в случае повторения подобного адмирал будет жаловаться светлейшему. Сенявин, посчитав себя незаслуженно ославленным на весь флот, подал 9 апреля по команде рапорт с приложением прошения на имя Потемкина о расследовании инцидента, и почти одновременно с этим послал с оказией, пользуясь своим адъютантским правом, прямо на имя светлейшего жалобу с обвинениями в адрес Ушакова. Адмирал, узнав об этом, 12 апреля направил Потемкину по делу Сенявина рапорт, донесение и личное письмо. Потемкин, находясь с 28 февраля в Петербурге, отложил разрешение конфликта до своего возвращения в Новороссию.
      Однако, при крайнем недовольстве Сенявиным, Ушаков, имевший от светлейшего полномочия на назначение и смещение флотских офицеров, в том числе и командиров кораблей, не посмел отстранить от командования "Навархией" строптивого генеральс-адъютанта, назначенного на эту должность самим Потемкиным. В летнюю кампанию 1791 г. Сенявин продолжал командовать "Навархией".
      Севастопольская эскадра в том году вышла в море только 10 июля. Первый выход эскадры прошел, в общем, безрезультатно. Зато второй поход был успешным. 31 июля эскадра обнаружила турецкий флот, стоящий на якорях у мыса Калиакра под защитой береговой батареи. Ушаков сходу атаковал противника. Сражение при Калиакре завершилось разгромом турецкого флота.
      В рапорте Потемкину Ушаков, давая оценку действиям отдельных судов и командиров, в частности, отмечал: "командующие кораблей ... "Петра Апостола" Заостровский, "Леонтия" - Обольянинов, "Навархии" - генеральс-адъютант Сенявин хотя во время боя также оказали храбрость и мужество, но, спускаясь от ветра, не столь были близки к линии неприятельской, как прочие"25. Какой-либо вины в этом названных командиров не было, а причина заключалась только в строгом следовании ими сигналам флагмана и определенным их кораблям местам в боевом ордере при его перестроениях и неоднократной смене галсов.
      Победа при Калиакре явилась финалом кампании и войны в целом. 8 августа Ушаков получил депешу о заключении 31 июля перемирия, и 20 числа флот возвратился на севастопольский рейд. В этот день Потемкин, вернувшийся, наконец, из Петербурга и занявшийся рассмотрением накопившихся за его пятимесячное отсутствие дел, в частности, апрельского инцидента между Сенявиным и Ушаковым, поздравил ордером контр-адмирала с победой, объявив ему и "всем соучаствовавшим в знаменательном сем происшествии" свою благодарность, и предписал: "флота капитану второго ж ранга Сенявину, переименованному из генеральс-адъютантов, извольте приказать немедленно явиться ко мне". Отстранение Сенявина от должности адъютанта и командования кораблем без какого-либо расследования конфликта, являлось своего рода выражением признательности Ушакову как главному герою черноморских побед. Получив ордер, адмирал приказал Сенявину сдать "Навархию" новому командиру и отправляться в Яссы. Спустя неделю Ушаков получил предписание светлейшего немедленно приехать в ставку и самому. В Яссах адмирал нашел Сенявина лишенного шпаги и под арестом в кордегардии. Ему грозил военный суд и разжалование в матросы. Потемкин за "дерзость и невежество флота капитана Сенявина, нарушающие порядок и долг службы, ...готов был показать над ним примерную строгость законов"26. Ушаков же считал арест и угрозу судом достаточным наказанием для способного и храброго офицера и просил Потемкина ограничиться этой мерой, если Сенявин принесет извинения и даст обещание решительно изменить свое поведение. Светлейший пошел навстречу адмиралу и отдал ему шпагу Сенявина, разрешив вернуть ее владельцу, когда Ушаков сочтет это нужным, что сразу же и было сделано. Примирение, таким образом, формально состоялось. Однако, если судить по тому, что Сенявина не вернули в корабельный флот, не говоря уже о восстановлении в остававшейся вакантной должности генеральс-адъютанта, прощение не было полным. Правда, и его раскаяние, как показало уже ближайшее время, оказалось неискренним. В Севастополь Сенявин уже не вернулся, а получил назначение в гребной флот и отправился в Галац, где находилась Дунайская флотилия.
      В начале октября 1791 г. скончался князь Потемкин. Ушаков утратил своего благодетеля. Нервозность обстановки обостряли слухи, бродившие по Севастополю. Источником "неприличных и соблазнительных для команды новостей" оказался такелаж-мастер В. Аржевитинов, получивший, как донесли Ушакову, из Херсона какие-то письма. Адмирал тут же послал чиновника изъять письма. Автором одного из них оказался Сенявин, сообщивший "новость", что вскоре И. М. де Рибас и командующий Дунайской флотилией П. В. Пустошкин будут назначены в Черноморское адмиралтейское правление и "пошлют всех других к черту", подразумевая, надо думать, в первую очередь, Ушакова, продолжавшего оставаться старшим членом этого правления. Такелаж-мастера Ушаков посадил под домашний арест, объявив о его провинности и проступке Сенявина, "которым написаны язвительные и дерзкие слова, до правления черноморского касающиеся", приказом по флоту от 24 января 1792 года27. Возмущенный неблагодарностью человека, освобожденного от "строжайшего по закону наказания" только "единственно чрез усильные прошения и ходатайство" именно его, Ушакова, адмирал обратился к Каховскому с требованием о расследовании недостойного поведения Сенявина.
      С прибытием в апреле 1792 г. нового главы Черноморского ведомства вице-адмирала Н. С. Мордвинова, положение Сенявина в корне изменилось. Сам в какой-то мере пострадавший от Потемкина, адмирал с пониманием отнесся к судьбе своего давнего, еще с лиссабонской зимовки палибинской эскадры знакомого. На кампанию 1792 г. Сенявин указом Черноморского правления был определен командиром линейного фрегата "Св. Александр Невский". Получив на руки предписание, он прибыл в Севастополь. В этот год флот в море не выходил и Сенявин, как и большинство офицеров, жил на берегу.
      В мае 1794 г. пришел высочайший указ о посылке эскадры для проведения практического плавания. Пять кораблей, десять фрегатов, в том числе "Св. Александр" под командованием Сенявина, и несколько мелких судов в середине июля вышли в море для обучения офицеров и служителей28. Флот требовал обновления. Первым шагом в этом направлении явился январский 1794 г. указ Екатерины II о постройке двух 74-пушечных кораблей. Эти суда проектировал и строил в Херсонском адмиралтействе корабельный мастер А. С. Катасанов. Новые корабли отличались от существовавших наличием сплошной верхней палубы. Новшество, внедренное Катасановым с согласия и при поддержке Мордвинова, вызвало споры, разделив моряков на два лагеря, - во главе с Мордвиновым, и его главным оппонентом - Ушаковым. Первый из кораблей, поначалу именовавшийся "N 1", а затем "Св. Петр", спустили на воду в начале ноября 1794 г. Его командиром Мордвинов определил Сенявина. Это назначение, видимо, было заранее обговорено, если судить по тому, что еще в сентябре Сенявин взял в Адмиралтейском правлении ссуду в 300 руб. на строительство дома в Херсоне, в котором он впоследствии и жил29.
      В Севастополь Сенявин вернулся только 18 октября 1796 г. на новом корабле и в чине капитана 1 ранга, в который он был произведен 1 января того же года. На следующий день туда пришел и второй 74-пушечный корабль "Свв. Захарий и Елисавет". По прибытии капитаны подали на имя Ушакова рапорты о недостатках своих кораблей, выявленных в первом плавании. В противоположность Сенявину, давшему положительную опенку "Св. Петру", командир однотипного "Захария" И. И. Ознобишин высказал ряд претензий к конструкции и мореходным качествам корабля, что и послужило толчком к началу двухлетнего противостояния, в которое оказались втянуты и Государственная адмиралтейская коллегия, и сам император Павел I. Назначались специальные комиссии, производились опыты, писались рапорты, жалобы, объяснения. Стороны обвиняли друг друга в предвзятости, в подтасовке фактов, в давлении на подчиненных. Для Сенявина, основного сторонника мордвиновского лагеря в Севастополе, дальнейшая служба под началом Ушакова становилась несносной, особенно после состоявшегося в апреле 1798 г. очередного сравнительного испытания кораблей, закончившегося скандалом из-за уличения Сенявиным Ушакова в искажении фактов. Это обстоятельство явилось одной из главных причин, склонивших Сенявина к решению перейти на береговую должность.
      В этом плане подходящим вариантом представлялось место капитана над Херсонским портом. Для Сенявина такое назначение явилось бы очередным шагом по служебной лестнице, поскольку по штату эта должность соответствовала чину генерал-майора флота. Необходимо было получить согласие Павла I на данное назначение. Мордвинов обратился за содействием к генерал-адъютанту императора Г. Г. Кушелеву. Все флотские дела шли к Павлу Петровичу или от него только через Кушелева.
      Перевод в Херсон решал и личные проблемы Сенявина: там у него был собственный дом, семья, - в 1797 г. он женился на 25-летней дочери австрийского консула в Яссах Розоровича Терезе Ивановне. В доме консула однажды оказался и генеральс-адъютант князя Потемкина. Здесь Сенявин познакомился с семьей хозяина: красавицей женой-гречанкой и двумя его дочерьми30.
      В кампанию 1798 г. севастопольская эскадра совершила три практических плавания в северо-западной части Черного моря. Во втором походе во время ночной грозы молния ударила в фок-мачту сенявинского "Св. Петра", серьезно повредив ее, при этом погибли три матроса31.
      Возвратившуюся в Севастополь эскадру ожидал царский рескрипт об отправке в Средиземное море для оказания помощи Турции в войне против Франции. В середине августа эскадра под флагом Ушакова в составе шести линейных кораблей, в том числе и "Св. Петра", шести фрегатов и нескольких мелких судов вышла в море. Уже I октября соединенные русско-турецкие военно-морские силы заняли первый из Ионических островов - Цериго. Затем наступила очередь Занте, Кефалонии, Св. Мавры. К каждому из этих островов Ушаков направлял отдельный отряд судов с десантом. Взятие Св. Мавры, второго после Корфу по степени укрепленности острова, адмирал поручил Сенявину, выделив в его распоряжение кроме "Св. Петра" и "Навархии" еще турецкие линейный корабль и фрегат. Однако наличных сил для взятия крепости с французским гарнизоном в 540 человек и мощной артиллерией у Сенявина оказалось недостаточно, и он вынужден был просить подкрепление. К острову подошли основные русско-турецкие силы. Под угрозой штурма превосходящими силами, французское командование подписало капитуляцию, вручив Сенявину ключи от крепости, флаг и два знамени плененного гарнизона. Хотя Сенявин не справился самостоятельно с боевым заданием, тем не менее, Ушаков, оценивая в рапорте Павлу I его действия, отмечал, что Сенявин "исполнил повеления мои во всякой точности во всех случаях; ...употребил все возможные способы и распоряжения как надлежит усердному, расторопному и исправному офицеру с отличным искусством и неустрашимой храбростию"32. На основании этого представления Сенявин императорским рескриптом от 8 января 1799 г. был награжден орденом Св. Анны 2-ой степени.
      Между тем, хлопоты Мордвинова об определении Сенявина капитаном над Херсонским портом увенчались успехом. Он высочайшим указом был назначен на эту должность. В Николаеве, где размещалось Черноморское адмиралтейское правление, об этом стало известно уже после ухода эскадры в Средиземное море. На запрос Мордвинова, как поступить в такой ситуации, Кушелев оставил решение вопроса на усмотрение адмирала, разрешив вернуть Сенявина на Черное море, но не считая это целесообразным33. Сенявин, будучи формально командиром Херсонского порта, остался в эскадре Ушакова до завершения Ионической кампании.
      В конце осени, когда Сенявин с эскадрой Ушакова находился в Неаполе, Павел I подписал указ о пожаловании в следующие чины большой группы офицеров. Сенявин, исключенный из флотских списков после назначения его на береговую должность капитана над Херсонским портом, этим указом производился в генерал-майоры.
      Из Неаполя русская эскадра перешла в Мессину, где Ушакова ожидал рескрипт Павла I о возвращении российского флота и войск на Черное море. Только в конце октября 1800 г. корабли бросили якоря на севастопольском рейде.
      Спустя месяц адмирал В. П. фон-Дезин, сменивший на посту главного командира Черноморских флотов и портов уволенного от службы Мордвинова, предписал генерал-майору Сенявину вступить в свою должность34. В соответствии с новыми обязанностями Сенявина в его подчинении находились практически все структурные подразделения Морского ведомства в Херсоне, являвшегося главным центром кораблестроения на Черном море. Его главная забота состояла в обеспечении успешной деятельности верфи. Довольно долгое пребывание Сенявина в Херсоне при постройке "Св. Петра" позволило ему достаточно хорошо ознакомиться с разносторонней адмиралтейской деятельностью и теперь быстро освоить новые обязанности. Уже 5 июля 1801 г. на основании представления фон-Дезина "об отличном усердии к службе и деятельности главного начальника в Херсонском порте генерал-майора Сенявина" Александр I выразил ему официальное монаршее благоволение35. По долгу службы Сенявину приходилось вникать в различные тонкости постройки и оснастки судов, зачастую самому руководить самым ответственным завершающим этапом - проводкой новопостроенных судов через опасное в навигационном отношении Днепровское гирло36.
      Летом 1803 г. Сенявин был освобожден от должности капитана над Херсонским портом и снова переведен во флот. В сентябре в Петербурге состоялось баллотирование высших морских чинов, где рассматривалась и кандидатура Сенявина. Получив при тайном голосовании все "достойные баллы", Сенявин высочайшим повелением был переименован из генерал-майоров флота в контр-адмиралы, считая его старшинство в этом чине со дня производства в генерал-майоры.
      Высочайшим повелением от 27 сентября 1804 г. Сенявин назначается флотским начальником в Ревель - вторую по значению после Кронштадта военно- морскую базу на Балтике37.
      В 1804 г. стала явной направленность наполеоновской экспансии на Балканы. В этой ситуации вновь возросла стратегическая весомость Ионических островов. Для воспрепятствования "видам первого консула на Ионические острова и области турецкие со стороны Адриатического и Белого (Эгейского - А. С.) моря", Александр I в подкрепление российскому островному гарнизону отправил из Севастополя пехотную дивизию под командованием генерал-майора Анрепа, а из Кронштадта отряд из двух линейных кораблей и двух фрегатов под брейд-вымпелом капитан-командора А. С. Грейга38. Летом 1805 г. правительство решило усилить контингент российских сил на Средиземном море еще одним балтийским отрядом: в начале июля последовало высочайшее повеление о подготовке к "дальнему походу", без указания конечной цели, трех линейных кораблей и военного транспорта. Спустя две недели число линейных судов было увеличено до пяти. Ход подготовки судов курировал товарищ морского министра П. В. Чичагов - фактический глава Морского ведомства.
      Несмотря на все понукания Чичагова, работы затягивались. Одна из причин состояла в отсутствии командующего эскадрой. У высшего руководства были сложности с подбором подходящей кандидатуры. Формально, исходя из числа и ранга судов, отправляемых в плавание и уже находившихся в Средиземном море, соединение составляло флотскую дивизию, и в соответствии с действующим положением должно было возглавляться флагманом в чине вице-адмирала. Разумеется, кандидат на должность командующего морскими и сухопутными силами в Адриатике должен был быть хорошо знаком с условиями театра, где ему предстояло действовать. Немаловажным являлось также и знание портово-хозяйственной специфики для успешного завершения подготовки эскадры. Указанным требованиям, да и то не в полной мере, соответствовал весьма узкий круг лиц: адмирал Ф. Ф. Ушаков, вице-адмирал П. В. Пустошкин и контрадмиралы А. П. Алексиано и Д. Н. Сенявин. Назначению Ушакова препятствовали его слишком высокий чин, возраст (ему уже перевалило за шестьдесят лет), и негативное отношение к нему Александра I39. Пустошкин, командовавший эскадрой, и Алексиано служили на Черном море, и перевод их на Балтику надолго задержал бы выход эскадры. Таким образом, оставалась лишь кандидатура Сенявина.
      Находившийся в Ревеле Сенявин 27 июля получил высочайшее предписание немедленно принять командование над отправляющейся в поход эскадрой. На следующий день он был уже в Кронштадте, а 30 июля отправил в Петербург обстоятельный доклад о состоянии дел по подготовке судов к выходу в море. Чичагов торопил: он обязал Сенявина завершить подготовку эскадры в двухнедельный срок, указав, что в случае невыполнения распоряжения ответственность ляжет на него.
      16 августа Александр I произвел Сенявина в вице-адмиралы. 22 августа Чичагов сообщил Сенявину, что государь пожаловал ему 3000 руб. на "снаряжение" себя в плавание и назначил такую же ежемесячную сумму столовых денег. Несмотря на все трудности, Сенявин смог сообщить в Петербург, что эскадра будет готова к плаванию 23 августа. Спустя два дня после указанного срока эскадру посетил император. Уже перед отплытием Сенявин получил для руководства к действию секретную инструкцию, подписанную царем, с изложением целей экспедиции и политической ситуации, сложившейся в Европе. Документ категорически запрещал заходы в порты Франции и подчеркивал нежелательность посещения любых других портов кроме датских и английских40.
      10 сентября эскадра оставила Кронштадт и взяла курс на Ревель. Загрузив там отсутствовавшее в главной базе снаряжение и добрав экипажи, корабли вышли в море. Спустя три недели показались берега Британии, и 9 октября суда стали на Спидхедском рейде. Пополнив эскадру двумя купленными в Англии бригами, погрузив на суда заказанные заранее припасы и взяв на борт нанятых по контракту по лекарю и подлекарю на каждый линейный корабль, а главное снабдив корабельные пушки английскими орудийными замками, эскадра 16 ноября оставила Портсмут. Выход оказался неудачным: в проливе Ла-Манш ее встретил жестокий встречный ветер. Сенявин вынужден был дать сигнал о возвращении. Ночью исчезли в неизвестном направлении 80-пушечный "Уриил", 74-пушечный "Селафаил" и транспорт "Кильдюин", появившийся лишь спустя три дня. Сильный ветер и отсутствие сведений о пропавших кораблях не давали покоя Сенявину. Только в конце месяца ветер изменил направление. Адмирал тотчас же отправил "Кильдюин" для поиска кораблей или хотя бы сведений о них. 3 декабря отряд вновь отправился в путь. При выходе в Ла-Манш русские суда встретились с частью английской эскадры, возвращавшейся на родину после Трафальгарской победы над соединенным франко-испанским флотом. Флагманский "Ярослав" приветствовал 15-ю пушечными выстрелами шедшие с наполовину спущенными флагами и вымпелами корабли во главе с "Виктори", на борту которого находилось тело павшего в сражении адмирала Г. Нельсона41.
      Присоединившийся вскоре к отряду "Кильдюин" доставил известие, что "Уриил" и "Селафаил" прошли в океан. Подгоняемая устойчивым попутным ветром эскадра шла на юг. Сенявин остерегался встречи с французскими кораблями. В середине декабря отряд пришел к Гибралтару, на рейде которого Сенявин нашел "Уриила" и "Селафаила". Эскадра опять была в сборе и спустя два дня вышла в Средиземное море. Короткие остановки у берегов Сардинии, в Мессине, и наконец, 18 января эскадра достигла Корфу, над знакомым Сенявину рейдом прокатился грохот орудийного салюта с крепостных бастионов и кораблей отряда А. С. Грейга. Теперь под началом Сенявина находилось 10 линейных кораблей, 5 фрегатов, 6 корветов, столько же бригов, канонерские лодки, вспомогательные суда, и почти 12-тысячный корпус экспедиционных войск.
      Между тем обстановка на континенте резко изменилась. Поставленная Наполеоном на колени Австрия отдала победителю в числе прочего бывшие венецианские материковые владения42. Инструкции, полученные Сенявиным при отплытии, в значительной мере потеряли актуальность. Александр I 24 ноября подписал указ об отправлении в Россию большей части армейских полков экспедиционного корпуса, а 14 декабря - рескрипт на имя Сенявина о возвращении всех морских сил в Черное море.
      Франция, заняв Западные Балканы, отрезала Ионические острова и соответственно российский гарнизон от материковых баз снабжения и получала возможность открытого давления на Турцию с целью склонения ее на свою сторону. В случае разрыва союзных отношений между Турцией и Россией прерывалась тонкая нить поставок через черноморские проливы. Республика Семи Островов оказывалась в наполеоновских клешах и ее падение было лишь вопросом времени. Обсуждение сложившейся ситуации высшими морскими и армейскими чинами при участии полномочного представителя Александра I при Ионической республике гр. Г. Д. Мочениго позволило утвердиться во мнении, что наилучшим вариантом защиты островов является занятие участка балканского побережья в центральной части Адриатики. Таким образом, опираясь на помощь славянского населения Далмации, Черногории и Герцеговины, традиционно приверженных России, Сенявин мог надеяться остановить французские войска на дальних подступах к островам. Успех операции зависел от быстроты и решительности действий. Следовало упредить передачу австрийцами ключевых крепостей побережья французам. Однако ввод российских войск в формально уже принадлежащие Франции, но еще занятые австрийскими гарнизонами прибрежные укрепления, возможен был только в случае их перехода по просьбе жителей под российское покровительство. Кроме того, успех намеченной операции в значительной степени зависел от достаточности контингента сухопутных войск. Для Сенявина это являлось самой болезненной проблемой, поскольку генерал Б. П. де-Ласси, командующий армейским экспедиционным корпусом, имел указ императора от 24 ноября о возвращении всех полков в Россию. Но настоятельные просьбы Сенявина и Мочениго, да и сама обстановка склонили де-Ласси к принятию компромиссного решения. Сенявин, ссылаясь на чрезвычайность военных обстоятельств, выделял суда для транспортировки только одного из шести армейских полков. Де-Ласси отправлялся на Черное море с этим полком, формально приступив тем самым к выполнению царского указа. Оставшиеся же войска переходили под начальство Сенявина.
      Когда в конце января австрийский комендант Боко-ди-Каттаро объявил населению о предаче порта Каттаро и области французам, это вызвало бурное негодование жителей. Российский дипломатический агент в Черногории известил об этом Сенявина, тут же направившего туда суда с десантом. Русские войска при поддержке отрядов светского и церковного главы Черногории Петра Негоша заняли Каттарскую область. Стратегическое положение Ионической республики и условия базирования русского флота существенно улучшились. Заняв часть далматинского побережья и опираясь на граничащую с Боко-ди- Каттаро Черногорию, Сенявин мог рассчитывать, что ему удастся если не предотвратить, то сильно затруднить продвижение французских сил на юг. Мало того, адмирал разработал и приступил к осуществлению плана наступательных операций в северном направлении с целью овладения далматинским побережьем, и, в первую очередь, городом Рагуза (Дубровник. - А. С.). Располагая значительными морскими силами, Сенявин активно использовал их для блокады занятой противником части побережья, нарушения его морских коммуникаций и зашиты торгового мореплавания каттарских судов, ходивших по принятии Боко-ди-Каттаро покровительства России, под российским флагом. Действия флота оказались столь успешными, что Наполеон потребовал от Австрии закрыть свои порты для российских и английских судов. Сенявин с частью эскадры находился в Триесте, когда его комендант фельдмаршал Цах получил по этому поводу предписание из Вены и предложил адмиралу немедленно покинуть порт. Ответ Сенявина был лаконичен: "...оставлю порт как только исправлю некоторые повреждения моих кораблей". Однако Цах задержал в гавани несколько каттарских судов под российским флагом. Адмирал расценил это как оскорбление русского флага и категорически потребовал их немедленного освобождения, пригрозив, в противном случае, начать бомбардировку города и силой забрать не только свои, но и австрийские суда43. Комендант вынужден был подчиниться, увидев что русские корабли стали выстраиваться в боевую линию.
      Планы развития военно-политического успеха, достигнутого в Боко-ди-Каттаро и Черногории, перечеркнул полученный адмиралом 27 марта рескрипт царя об отзыве морских сил в Россию. Сенявин начал скрытно, стараясь преждевременно не встревожить своих балканских союзников, готовиться к отплытию в Черное море44. Однако, пока указ три месяца добирался до Корфу, многое переменилось. Александр I указом от 3 февраля предписал задержать армейские полки на Корфу, отменив тем самым свое распоряжение от 24 ноября об эвакуации экспедиционного корпуса де-Ласси. Депешу из Министерства иностранных дел об этом решении царя Мочениго получил вскоре по прибытии рескрипта от 14 декабря 1805 года. Сложилась противоречивая ситуация: армейские части оставались, а флот должен был уйти из Средиземного моря, что резко снижало обороноспособность островов, не говоря уже о Каттарской области. Это понимали и Сенявин и Мочениго, настоятельно убеждавший адмирала задержаться с отзывом кораблей из Адриатики, мотивируя это тем, что по логике вещей вот-вот должен прийти и приказ об отмене рескрипта от 14 декабря. "Я нахожу весьма правильными доводы ваши, чтобы мне дождаться другого повеления и, принимая все ваши виды во уважение, поставлю себе также за долг несколько повременить", - соглашался с дипломатом адмирал.
      Ситуация разрядилась по прибытии на Корфу почты на имя де-Ласси. Однако последний уже находился на пути в Россию. Полагая, что в пакете могут также находиться бумаги, относящиеся к морским силам, Мочениго и Сенявин после некоторых колебаний вскрыли пакет, где нашли ряд документов, из которых следовало, что "начальствующий вице-адмирал Сенявин вправе отложить возвращение эскадры в черноморские порты до получения высочайшего о том повеления"45. Только в конце мая Сенявин получил императорский рескрипт, отменявший прежний от 14 декабря и предоставлявший ему право вести военные действия по своему усмотрению, имея в виду, что "главным предметом ... есть обеспечение Ионической республики, Морей и всей Греции от всякого непрятельского нападения"46. Это позволяло адмиралу активизировать военные действия в Адриатике. Однако время было упущено: французских войск в Далмации "гораздо умножилось", что не дало русским войскам овладеть Рагузой.
      Но уже в середине лета 1806 г. российские завоевания на балканском побережьи вновь оказались под угрозой их потери: 8 июля уполномоченный российского правительства П. Я. Убри подписал в Париже договор, по которому Россия обязалась вывести войска и передать Боко-ди-Каттаро и другие занятые ею области австрийцам для последующей передачи их французам. Получив депешу от Убри со статьями договора, Сенявин вынужден был вступить в формальные переговоры с австрийскими представителями "дабы выиграть время", упирая при этом на невозможность самостоятельного, без императорского повеления, принятия решения о выводе войск. Твердая позиция Сенявина и на этот раз не подвела его, - Александр I отказался ратифицировать парижский "акт сего мнимого умиротворения"47 и, в общем, одобрил действия адмирала в отношении невыполнения статьи договора Убри о Боко-ди-Каттаро.
      1806 г. ознаменовался очередным военно-политическим кризисом, одним из следствий которого явилось объявление Турцией войны России. Сенат Ионической республики, отвергнув требование Порты, под протекторатом которой она находилась, выступить против России, принял демонстративное решение поднести Сенявину золотые, украшенные бриллиантами шпагу и жезл, подчеркнув тем самым свою приверженность России, роль ее вооруженных сил и лично адмирала в защите независимости республики, ее экономических интересов48.
      Из Петербурга прибыли новые инструкции, где Сенявину предписывалось перейти с основными силами в Архипелаг для пресечения подвоза продовольствия и стратегических материалов в Константинополь, а при благоприятной обстановке и атаковать столицу Турции с моря. Автором этой авантюристической идеи являлся Чичагов, настоятельно навязывывший ее Александру I. План предполагал совместные действия Черноморского флота со стороны Босфора и эскадры Сенявина от Дарданелл. Для выполнения этой задачи адмиралу разрешалось обратиться за содействием к английским союзникам. При этом вся ответственность за последствия операции возлагалась на Сенявина; как говорилось в инструкции: "...как добрые, так и худые следствия не к иному чему, как собственным дарованиям и искусству вашему отнесены будут"49. Сенявин, трезво оценивая авантюристичность этого проекта, тем не менее, вынужден был формально принять его к исполнению.
      На Корфу достоверное известие о ведении открытых военных действий между Россией и Турцией прибыло 5 февраля 1807 года. Спустя пять дней Сенявин, оставив часть сил в Адриатике, с восемью линейными кораблями и фрегатом, имея на борту два батальона пехоты, легкую артиллерию и 250 албанских стрелков, отправился в Эгейское море. Спустя еще пять дней эскадра стала у острова Идра для пополнения запасов питьевой воды. На Идре узнали новость, что английская эскадра, упредив русских, еще 9 февраля прошла через Дарданеллы к Константинополю. В ночь на 21 февраля Сенявин спешно двинулся к проливу50, где через два дня увидел английскую эскадру вице-адмирала Дакуорта, исправлявшую повреждения после своего рискованного похода к Константинополю. Английский адмирал имел предписание заставить Порту под угрозой бомбардировки с кораблей турецкой столицы разорвать союзные отношения с Францией. Однако, пока шли переговоры, турки установили береговые батареи и подтянули в Босфор военные суда, а французские инженеры привели в боевую готовность артиллерию дарданелльских крепостей. Чтобы не оказаться в ловушке, Дакуорт вынужден был вернуться в Эгейское море, прорываясь по длинному и узкому проливу под огнем пушек крепостных батарей.
      Сенявин пытался уговорить Дакуорта повторить прорыв к Константинополю, но теперь уже совместными силами. Английский адмирал отказался, ссылаясь поначалу на необходимость исправления почти трети своих судов, а затем на полученный им приказ перейти с эскадрой к Египту для блокирования его портов. Англичане ушли из Архипелага. Созванный Сенявиным военный совет высказал мнение о невозможности прорыва через Дарданеллы, вследствие чего решено было ограничиться блокадой пролива. В качестве опорной базы эскадры адмирал выбрал Тенедос, расположенный в 10 милях к югу от входа в Дарданеллы. С вершины его единственной горы удобно было следить за устьем пролива. 8 марта корабли начали обстрел островной крепости и побережья, затем был высажен десант. Турки упорно сопротивлялись, но, тем не менее, спустя три дня над крепостью был поднят императорский штандарт.
      Стремясь выманить турок в море, Сенявин демонстративно направлял отдельные отряды судов то к острову Митилена, то к Салоникам, то отходил от Тенедоса со всей эскадрой, провоцируя капитан-пашу напасть на остров. Наконец, восемь линейных кораблей, шесть фрегатов и множество мелких турецких судов приблизились к Тенедосу. Дождавшись попутного ей южного ветра русская эскадра 10 мая направилась к стоящему на якоре неприятельскому флоту. Турки выстроили боевую линию поперек устья пролива. Между тем ветер слабел, сильное течение из пролива стало относить турецкие суда мористее, ломая боевую линию. Капитан-паша дал сигнал входить в пролив. Однако ветер и течение препятствовали этому, вынуждая турецкие корабли становиться на якорь. Сблизившись с неприятелем в рассыпном строю, русские корабли поодиночке вступали в бой, произвольно выбирая себе противника. Стремясь нанести как можно больше вреда вражеским кораблям, русские канониры стреляли по их корпусам, а не по мачтам и реям. И в этом была их тактическая ошибка. Воспользовавшись усилением ветра и темнотой, турецкие суда ставили паруса и уходили под защиту крепостных батарей. Русские же корабли вернулись к Тенедосу. Так, без явного успеха закончилось первое сражение сенявинской эскадры с турецкой.
      Между тем блокада Дарданелл все действенней сказывалась на положении Константинополя: запасы продовольствия подходили к концу, неимоверно вздорожали продукты, над жителями нависла угроза голода. Вспыхнул бунт, закончившийся свержением Селима III. Новый султан потребовал от капитан-паши решительных действий, приказав ему отобрать у русских Тенедос и обеспечить свободный подвоз хлеба из Малой Азии. К этому времени и турецкая, и русская эскадры усилились: капитан-паша получил подкрепление из Босфора, к Сенявину пришли два линейных корабля из Адриатики.
      Турецкий флот вышел из пролива 10 июня и, пройдя несколько миль, стал на якорь, готовый в любой момент отойти под прикрытие крепостных батарей. Летом в этой части Эгейского моря южный ветер, благоприятный для перехода русской эскадры от Тенедоса к устью пролива, дул редко и слабо; господствовали ветры северной четверти горизонта51. Учитывая имевшееся к тому же довольно сильное постоянное течение из пролива в море, добраться до капитан-паши можно было только поднявшись северней устья пролива, чтобы, спускаясь оттуда с сильным попутным ветром, успеть отсечь от него турецкую эскадру. Сенявин 12 июня приступил к выполнению этого обходного маневра, предварительно отдав свой знаменитый приказ по эскадре, которым должны были руководствоваться капитаны в предстоящем сражении.
      План боя, изложенный в приказе, однозначно расцениваемый военно-морскими специалистами и исследователями истории флота, как образец высокого военно-морского искусства эпохи парусного флота, предусматривал атаку каждого из трех турецких флагманских кораблей двумя русскими с одного борта с дистанции картечного выстрела. Две оставшиеся пары кораблей - Сенявина, и младшего флагмана А. С. Грейга - должны были обеспечить кораблям основной группы выполнение задачи по выведению из строя турецких флагманов. Учитывая опыт боя у Дарданелл, Сенявин четко оговорил не только сами цели, но и направление стрельбы: "...Есть ли неприятель под парусами, бить по мачтам, есть ли же на якоре, то по корпусу." Приказ заканчивался словами: "...надеюсь, что каждый сын отечества почтится выполнить долг свой славным образом"52.
      Русская эскадра из 10 линейных кораблей оставила якорную стоянку у Тенедоса и, обойдя остров с юга, направилась к северу. Капитан-паша, узнав об уходе русских от Тенедоса, напал на остров: его корабли обстреливали укрепления, с анатолийского берега на лодках на остров переправилось до 7 тыс. турок. Тем временем Сенявин выполнил задуманный маневр и вышел с наветренной стороны к месту, где еще недавно стоял неприятельский флот. Не обнаружив его ни там, ни в проливе, он 17 июня отправился к Тенедосу. Заметив паруса приближающихся от пролива русских кораблей, Саид-паша снялся с якоря и скрылся с флотом за островом. Разогнав своим приближением по бухточкам побережья турецкую гребную флотилию, Сенявин вынужден был остановиться для пополнения снабжения и запасов гарнизона крепости. Утром следующего дня он отправился на поиски капитан-паши. Вечером адмирал взял курс к Дарданеллам, стремясь занять выгодную наветренную позицию на случай, если каптан-паша еще не успел проскользнуть в пролив. Эскадры разделял только остров Лемнос. На рассвете следующего дня, 19 июня, с русских судов увидели выходящий из-за Лемноса неприятельский флот в составе 10 линейных кораблей, шести фрегатов и нескольких меньшего ранга судов, держащий курс также к северу. Колонна русских линейных кораблей, подгоняемая почти идеальным для нее по силе и направлению ветром, под всеми парусами шла наперерез неприятельской эскадре. В 8 часов утра на мачте флагманского "Твердого" затрепетали разноцветные флаги - сигнал начать сражение. Турецкие корабли шли в боевой линии, в центре которой находились три адмиральских корабля. Высокий уровень организованности и боевой выучки экипажей позволил провести начальную фазу боя почти в соответствии с разработанной адмиралом схемой. Сам же Сенявин с "Твердым" и "Сильным" сражался на самых ответственных участках то с одной, то с другой группой неприятельских судов, препятствуя им прийти на помощь своим флагманским кораблям. "...Турецкие корабли, жестоко повреждаемые, не переставали отчаянно драться и нападать; ...и безусловно можно признаться, что турецкий корабль легче разбить, потопить, сжечь, нежели принудить сдаться"53.
      Сражение закончилось вблизи Афонского полуострова поражением турецкого флота: в плен был взят, правда сильно поврежденным, без мачт, с разбитой артиллерией и заваленными телами убитых палубами, вице-адмиральский корабль; два фрегата и линейный корабль взлетели на воздух; два фрегата затонули от полученных повреждений, и у острова Тассо турки сами сожгли разбитые линейный корабль и фрегат.
      Остатки турецкого флота ушли в Дарданеллы, а затем в Константинополь, где адмиралу и четырем капитанам отрубили головы "за то, что не умерли в сражении"54, а Сенявин, получив сообщение, что Тенедос в отчаянном положении, отправился спасать его гарнизон. Окружив кораблями остров, он под дулами корабельных пушек принудил турецкий десантный отряд в 4600 человек сдаться на условии, что отпустит их с оружием и имуществом. Тенедос вновь перешел полностью в руки русских. Корабли исправляли полученные в последнем сражении повреждения, продолжали блокаду пролива.
      Между тем обстановка на континенте снова резко изменилась. 23 августа прибыл курьер с высочайшим рескриптом, которым повелевалось прекратить военные действия, передать Тенедос Турции, а Ионические острова и Боко-ди- Коттаро - Франции, флоту же и армейским полкам возвращаться в Россиию. Формального перемирия с Турцией еще не было, и поэтому Сенявин приказал перед уходом с Тенедоса взорвать укрепления. В Корфу эскадра пришла 4 сентября.
      Крутой поворот в политике России после Тильзитского мира поставил Сенявина в сложное положение: вчерашние союзники - англичане, чей флот господствовал в Средиземном море и Атлантическом океане, не говоря уже о проливе Ла-Манш и Северном море, завтра могли стать противниками. Пока этого не случилось, следовало спешить с возвращением на Балтику.
      Шесть армейских полков на купеческих судах отправились в Триест, откуда они пешим порядком должны были идти в Россию. Корабли, фрегаты и транспорты Черноморского флота ушли в Триест и Венецию, дожидаться обещанного Наполеоном Александру I согласия Турции на пропуск этих судов через проливы для возвращения в Севастополь. Балтийский отряд из 10 линейных кораблей, двух фрегатов и шлюпа под флагом Сенявина покидал Корфу 19 сентября.
      6 октября корабли вышли в Атлантику, но уже к вечеру следующего дня встречный шквал остановил эскадру. После десяти дней изнуряющей борьбы Сенявин повел эскадру в открытый океан, надеясь отыскать вдали от берегов благоприятный ветер. Но и там он нашел все тот же крепкий северный ветер. Изношенные корабли с трудом держались на плаву. Ночь с 26 на 27 октября принесла ураган, разбросавший суда по океану и причинивший им повреждения, с которыми дальнейшее плавание стало невозможным. Сенявин сумел собрать большую часть эскадры и направился в нейтральный, по его сведениям, Лиссабон. 30 октября эскадра вошла в порт, где, к глубокому облегчению, адмирал нашел два своих корабля, потерявшихся во время последнего шторма. По осмотру Сенявиным судов, оказалось, что практически все они требовали серьезного ремонта. Адмирал обратился к португальским властям за позволением закупать необходимые материалы и остаться эскадре до весны в Лиссабоне, на что было получено разрешение.
      Однако Лиссабон оказался не лучшим местом для зимовки русской эскадры. В город должны были войти французские войска. Английская эскадра заблокировала устье реки Тежу. Сенявин отправил в Петербург рапорт с просьбой снабдить его инструкциями на дальнейшее время.
      Между тем, власть в Португалии сосредоточилась в руках наместника Наполеона генерала Жюно. На первых порах отношения Сенявина с новыми властями складывались достаточно дружески: французы содействовали ремонту кораблей русской, теперь союзной им эскадры; на балу, состоявшемся 12 января 1808 г. на флагманском корабле "Твердый", кроме гостей из города присутствовали штаб генерала Жюно в полном составе и офицеры испанских полков, входивших в состав его корпуса55. Англичане, поначалу опасавшиеся, что эскадра Сенявина намерено прибыла в Лиссабон в соответствии с секретными статьями Тильзитского договора, убедились в ошибочности своих предположений. И хотя Англия и Россия формально находились в состоянии войны, командование английской эскадры не предпринимало никаких враждебных действий против русских.
      Только в середине февраля 1808 г. в Лиссабон прибыли инструкции для Сенявина. Чичагов сообщил адмиралу указания Александра Т. Император выражал уверенность, что в случае атаки британским флотом русской эскадры, "неприятель будет отражен и честь Российского флага защитится"; если же нападение произойдет "гораздо превосходнейшими силами", и гибель судов будет неминуема, то разрешалось команды снять с кораблей, а их сжечь или затопить, чтобы они не стали добычей неприятеля. Если же эскадра сохранится в боеспособном состоянии, то ее действия должны быть подчинены распоряжениям Наполеона, которые адмирал будет получать через российского посла в Париже. Документ недвусмысленно давал понять, что в войне с Англией эскадра должна играть пассивную роль. Бонапарта, понятно, это не устраивало. Стремясь заставить Россию фактически вести военные действия против Англии, он добился, что Александр I подписал 1 марта 1808 г. рескрипт командующим эскадрами, находящимся вне страны, в том числе и Сенявину, с приказом "учредить все действия и движения вверенной начальству вашему эскадры, чиня неукоснительно точнейшие исполнения по всем предписаниям, какие от его величества императора Наполеона посылаемы вам будут"56.
      Курьеры, прибывавшие из Петербурга и Парижа, доставляли не только повеления, все жестче ограничивавшие самостоятельность действий адмирала, но иногда и приятные сюрпризы. В мае нарочный привез награды, пожалованные Александром I за победы над турками. Сенявин получил орден св. Александра Невского.
      Давление французского командования на Сенявина возрастало по мере ухудшения положения наполеоновских войск в Португалии. Восстания в северных провинциях страны и в Испании против владычества Франции, высадка английских десантов на португальском побережьи побуждали Жюно все настойчивей требовать участия в военных действиях российских войск и кораблей. Сенявин же отмалчивался или отделывался отписками с зачастую явно надуманными причинами отказа. Ничто не могло заставить адмирала, видевшего в сохранении эскадры свою главную задачу, нарушить избранный им негласный нейтралитет.
      В середине августа 1808 г. французские войска в Португалии потерпели поражение. Жюно подписал конвенцию о сдаче, и англичане заняли Лиссабон. Если при французах положение русской эскадры было сложным, то теперь оно стало критическим. Англичанам предпочтительно было захватить эскадру в качестве военного трофея. С другой стороны, зная решительность и непреклонность Сенявина, они понимали, что тот скорей взорвет или затопит свои суда, чем сдаст их неприятелю. Начались переговоры. Сенявин с завидной дипломатической тонкостью ссылался на неучастие русских в военных действиях на стороне французов, и на то, что теперь, после освобождения Португалии и восстановления ее государственности, эскадра находится в порту вновь нейтральной страны со всеми вытекающими отсюда последствиями, определяемыми международными договорами. Английский адмирал Коттон приказал в ответ поднять над фортами британские флаги, заявив, что взятый с бою Лиссабон не может считаться нейтральным портом.
      Лондонский кабинет заранее наметил возможные варианты действий в отношении русской эскадры и наделил Коттона необходимыми полномочиями для ведения переговоров. Признание Лиссабона нейтральным портом влекло необходимость до момента подписания перемирия между Россией и Англией держать у устья Тежу эскадру, равную по силе сенявинской, для блокирования последней. Содержание такого отряда обходилось довольно дорого, да и корабли целесообразней было использовать в борьбе с французским флотом. Поэтому англичане, в общем-то, принудили Сенявина под дулами орудий занятых ими фортов принять более выгодный для них вариант интернирования эскадры в одном из портов Англии. Впоследствии в объяснительной записке царю Сенявин по этому поводу писал; "...будучи стесняем со всех сторон несоразмерно превосходнейшими неприятельскими силами..., был уверен, что при малейшем с моей стороны упорствовании эскадра должна непременно истребиться или достаться во власть неприятеля, ...с другой стороны, находил выгоду купно с честью поддаться на предложения неприятельские"57. 22 августа Сенявин и Коттон подписали конвенцию, по которой русские корабли передавались на сохранение английскому правительству, обязующемуся возвратить их России в теперешнем их состоянии в течение шести месяцев после заключения мира; военнослужащих с эскадры правительство отправляет за свой счет в Россию без каких-либо ограничений относительно их дальнейшей службы. По настоянию Сенявина командующие эскадрами утвердили дополнительные статьи, чрезвычайно важные для Сенявина, поскольку речь шла об ограждении чести и достоинства российского флага: "Флаг его императорского величества на моем корабле и на других русских кораблях не снимается, покуда адмирал не сойдет со своего корабля, или покуда их капитаны не учинят того же самого". Утверждая это требование Сенявина, Коттон вышел за рамки данных ему полномочий, что навлекло на него немало нареканий английского общественного мнения и служебное разбирательство.
      31 августа корабли русского отряда, приняв на борт экипажи остававшихся в Лиссабоне неблагонадежных "Рафаила" и "Ярославля", в сопровождении равного по силе эскорта покинули Португалию. Когда спустя две недели эскадры подходили к портсмутскому рейду, на кормовых флагштоках русских кораблей развивались андреевские флаги. На следующий день, 15 сентября, сенявинская эскадра перешла на внутренний рейд под барабанный бой выстроенной для официальной встречи английской морской пехоты и возмущенные выкрики из собравшихся на берегу толп народа, требовавших убрать неприятельские флаги. 16 сентября Сенявину вручили ноту первого лорда адмиралтейства, аннулирующую от имени короля как неправомочные дополнительные статьи конвенции, и в категоричной форме требующую снять флаги. Выразив официальный протест по данному поводу, адмирал, тем не менее, ответил, что "находясь в порте и владении английском не могу не исполнить воли его королевского величества". На следующее утро на мачтах русских кораблей были подняты только вице-адмиральский флаг на флагмане и капитанские вымпелы на остальных. Командир Портсмутского порта расценил это как нарушение королевского указа и, угрожая применить силу, потребовал немедленно спустить и их. Вскоре адмирал Монтегю уже читал резкий ответ Сенявина: "...я здесь еще не пленник, никому не сдавался, не сдамся и теперь, флаг мой не спущу днем, и не отдам его как только вместе с жизнью моею". Монтегю больше не настаивал, и флаги были спущены "в обыкновенное время по захождении солнца, с должными почестями"58. От предложения съехать ему и капитанам для жительства на берег Сенявин отказался и продолжал находиться на кораблях вместе с экипажами до конца пребывания в Англии, сохранив, во многом благодаря этому, в командах воинскую дисциплину и порядок в этот долгий период вынужденного бездействия.
      В середине октября суда эскадры перешли на отведенное им место постоянной стоянки между островом Уайт и городком Госпорт. Без флагов, со спущенными реями и стеньгами, свезенными на берег порохом и пушками, они являли собой удручающую картину. В Портсмуте в это время находились в плену экипажи фрегата "Спешный" и транспорта "Вильгемина". "Спешного", везшего на Корфу около двух миллионов рублей в золотой и серебряной монете жалованья экипажам судов сенявинской эскадры, разрыв между Россией и Англией застал на портсмутском рейде. Фрегат был захвачен, деньги конфискованы. Однако серебряный сервиз - подарок Александра I Сенявину, также находившийся на борту фрегата, англичане передали адмиралу как его собственность59. Подарок царь сделал еще до прибытия эскадры в Португалию и заключения конвенции о передаче ее англичанам, узнав о чем император "был очень опечален, но делу помочь было уже поздно"60.
      На эскадре понимали, что до открытия весенне-летней "коммуникации" на Балтике, британское адмиралтейство не может отправить экипажи в Россию, хотя их содержание было весьма накладно для англичан: месячная сметная сумма превышала 400 тыс. руб. Несмотря на то, что портовые власти мелочно экономили на всем, вовлекая тем самым Сенявина в бумажную войну с адмиралтейскими чиновниками, русским морякам жилось, особенно в сравнении с их пленными товарищами со "Спешного", довольно сносно. Офицеры могли посещать Портсмут, совершали поездки на остров Уайт. "...Мы здесь не похожи на врагов, а более на друзей, - писал своим знакомым в Россию один из офицеров, видя в этом прежде всего заслугу Сенявина. - ...Этот удивительный начальник сумел снискать уважение и у неприятелей"61. В феврале 1809 г. адмирал Кэри, сменивший Монтегю, приезжал на эскадру официально выразить Сенявину благодарность лондонского кабинета "за поведение офицеров и нижних чинов". Признательные сослуживцы, в большинстве искренне уважавшие и любившие Сенявина, решили преподнести ему в качестве памятного подарка серебряную вазу, которую заказали в Лондоне, и благодарственный адрес - "Общий глас офицеров к своему начальнику господину вице-адмиралу Дмитрию Николаевичу Сенявину". Растроганный адмирал дал бал, пригласив на обед всех офицеров, которые "были вполне счастливы, что заплатили благодарностью отличному нашему начальнику".
      В июне 1809 г. началась подготовка к размещению экипажей на английских грузовых судах для отправки их в Россию. Однако вскоре она была приостановлена в связи с нехваткой транспортных средств для операции по высадке британских десантных войск на голландское побережье. Только 3 августа личный состав эскадры был погружен на купеческие суда. Вечером следующего дня конвой из 21 транспорта в сопровождении английского фрегата "Чампион", где находился Сенявин, покинул Портсмут. В проливе Большой Бельт, "Чампиона" сменил пришедший из Англии фрегат "Тартар", привезший Сенявину подарочную серебряную вазу. 8 сентября адмирал со всем личным составом прибыл в Ригу, завершив свою драматичную четырехлетнюю средиземноморскую эпопею. После выполнения карантинных, таможенных и прочих формальностей, команды отправились сухим путем частью в Кронштадт, частью в Ревель. Сенявин же отбыл в Петербург, где ему предстояло дать отчет о своих действиях правительству. Ехал он с тяжелым сердцем, будучи поставлен в известность о запрете появляться при дворе. Началась долгая полоса опалы. Александр I не простил Сенявину Лиссабонскую конвенцию, явившуюся нарушением его указов и поставившую императора в неблаговидное положение перед Наполеоном, не говоря уже о беспрецедентном в морской истории России факте сдачи боеспособной эскадры противнику.
      В столицу Сенявин прибыл 24 сентября. Здесь он находился до весны 1811 г., занимаясь сдачей обширной документации по эскадре и подготовкой многочисленных отчетов для различных служб Морского министерства. В 1810 г. адмирал по семейной традиции определил своего первенца Николая в морской кадетский корпус62. Наконец, все бумажные дела были, в основном, закончены, и в апреле 1811 г. он был назначен императорским указом главным командиром Ревельского порта, что, в общем, можно расценить даже как некоторое продвижение по службе по отношению к его прежней должности старшего морского начальника. Вице-адмирал уехал в Ревель, оставив семью в Петербурге.
      После четырехлетнего, практически, единовластного командования эскадрой и армейскими частями, второстепенная береговая должность была не в радость Сенявину. Тяготило все, - и недоброжелательное отношение со стороны царя и морского руководства, и бедственное состояние флота, когда из списочного состава в 42 линейных корабля на Балтике в строю находилось только 963 и собственное стесненное материальное положение, а главное, невыполненные обязательства перед сослуживцами по экспедиции о выплате им призовых денег тотчас же по возвращении на родину.
      До вступления Турции в войну деньги для расходов по эскадре поступали через Севастополь и частично от графа Мочениго. С закрытием проливов поступление финансовых средств прекратилось, и Сенявин вынужден был использовать на содержание эскадры и войск суммы, получаемые от продажи захваченных неприятельских, так называемых, призовых судов и грузов, являвшихся подействовавшим узаконнениям собственностью команд, захвативших приз. По возвращении в Россию адмирал сразу же принялся хлопотать о выплате своих и служительских призовых денег, составлявших сумму около 400 тыс. червонцев. Поначалу это касалось подлежащих демобилизации увечных и отслуживших свой срок морских чинов, которым правительство выплачивало задолженности по курсу 3 руб. 30 коп. за червонец. Столь низкий курс, служителям армейских частей, вернувшимся из Англии, выплата денег с утверждения императора производилась из расчета 9 руб. за червонец, был определен Александром I в отместку морякам за сдачу своих кораблей. Когда же Сенявин обратился с просьбой о выдаче 25 тыс. руб. из положенной ему призовой суммы, он получил не просто отказ, а отказ с императорской резолюцией, "что нельзя предполагать установленной о призах награды тогда, когда и сама эскадра приобретавшая сии призы, оставлена наконец в руках неприятельских"64.
      Началась многолетняя, унизительная для Сенявина тяжба с правительством о выплате призовых денег. Причем речь шла уже не о нем лично, а о сослуживцах по экспедиции, безуспешно пытавшихся получить принадлежащие им деньги, и обращавшихся за содействием к бывшему своему командующему. Сенявин старался доказать чиновникам, что императорская резолюция о призах относится только к нему, как главнокомандующему, и что только он несет ответственность за подписание Лиссабонской конвенции, а призовые деньги суть не награда, которую можно дать или не дать, а законная личная собственность российских подданных, отданная ими на время казне. Нельзя сказать, что морская администрация этого не понимала, но императорская резолюция являлась предлогом для отказа от выплаты денег, которых как министерство, так и правительство не имело. Инфляция, огромный дефицит государственного бюджета, обусловленные непрерывными войнами, опустошили казну. Тем не менее, правительство в 1811 г. нашло возможность выплатить долг в 2 450 000 руб. по особой статье бюджета "на удовлетворение команд бывших в эскадре вице-адмирала Сенявина жалованьем, провизиею и прочим", но не включавшей призовые деньги65.
      В 1812 г. Сенявин подал прошение на имя царя о своем желании участвовать в войне против Наполеона. На обескураживающую резолюцию императора "где? в каком роде службы? и каким образом?" адмирал в письме морскому министру И. И. де Траверсе ответил, что он даже согласен уволиться с должности, набрать из своих крепостных крестьян отряд и вступить в ополчение, чтобы "служить таким точно образом, как служил я всегда, и как обыкновенно служат верные и приверженные русские офицеры государю императору своему и Отечеству"66. Письмо вообще не было удостоено ответа. Оскорбленный столь явным пренебрежением, адмирал подал прошение об отставке и был уволен в апреле 1813 г. от службы с пенсионом половинного жалованья, составившим 1000 рублей. В этом году на Балтику вернулось два линейных корабля из оставленных Сенявиным в Портсмуте - "Мощный" и "Сильный". Вошедшие в состав флота в 1805 г., они сохранились лучше других. За остальные пять кораблей и фрегат, которые уже не могли выйти в море из-за плохого состояния, англичане уплатили России по их остаточной стоимости. Корабли доставили в Кронштадт корабельную артиллерию и амуницию, снятые в свое время англичанами с судов эскадры.
      Сенявин поселился в Петербурге в небольшом бревенчатом доме, где жил почти затворником. Скудость средств, которыми он располагал, не позволяла ему содержать семью в дорогом для жизни Петербурге и он отправил ее, видимо, в свое небольшое имение в Тульской губернии. Длительная тяжба по поводу находившегося под арестом его родового калужского имения в 183 души мужского пола, постоянно требовала денег, и он все больше и больше влезал в долги. Иногда навещавшие его сослуживцы с трудом узнавали в сидящем обычно на скамейке у ворот понуром пожилом человеке своего бывшего командира: жизнерадостного, высокого и крепкого, с румянцем во всю щеку. Снова и снова адмирал обращался к властям с прошениями о выдаче ему и его бывшим подчиненным призовых денег. В последнем прошении, находясь на грани отчаяния, адмирал писал: "Честь моя жестоко страдает и отнимается хотя неважное все и последнее мое достояние (то есть спорное имение. - А. С.), и я, не имея никакого имущества, а получая токмо тысячу рублей пенсиона, нахожусь в крайнем со всех сторон стеснении под бременем долгов". И в конце крик души: "Государь, не попусти упасть под бременем чувствований страждущей чести и не лиши действия ... тобой любимого правосудия, того, который не щадил ни имения, ни самой жизни для запечатления тебя, государь, опытами своего усердия и верноподданической преданности"67. Наконец, император смилостивился: в 1818 г. была назначена призовая комиссия. По итогам ее работы Сенявин в 1820 г. получил 300 тыс. руб. серебром призовых денег. Большая их часть ушла на оплату его долгов.
      В том же, 1820 году, случились события, неприятные для Сенявина. В марте сын Николай оставил флотскую службу и перешел в лейб-гвардии Финляндский полк с чином поручика. 7 ноября близкий знакомый Сенявина уведомил его о слухе "будто существует здесь (то есть Петербурге. - А. С.) какое-то общество, имеющее вредные замыслы против правительства, и что почитают его, Сенявина, начальником или головою этого общества". Сообщение чрезвычайно обеспокоило адмирала, поскольку грозило куда более серьезными последствиями, чем просто царская опала. Утром следующего дня Сенявин был первым посетителем на квартире управляющего министерством внутренних дел графа В. П. Кочубея. В беседе с графом он отмел всякие домыслы о своем участии в антиправительственном обществе, о существовании которого даже не знал, и заверил Кочубея в полной лояльности и преданности верховной власти и лично императору. Однако назвать имя человека, сообщившего ему этот слух, он отказался, сославшись на непорядочность такого поступка. Министр одобрил намерение адмирала нанести визит по этому же поводу столичному военному генерал-губернатору и писать государю, "если он, Сенявин, уверен в невинности своей, как и он, граф Кочубей, полагает"68. Каких-либо последствий для Сенявина это дело, видимо, не имело.
      Сразу же по воцарении Николая I Сенявин подал прошение о принятии его на службу. Новый император, видимо, знал обстоятельства опалы известного адмирала и придерживался по данному поводу отличного от покойного брата мнения. Царская резолюция от 24 декабря 1825 г. гласила: "Принять прежним старшинством и объявить, что я радуюсь видеть опять во флоте имя, его прославившее"69. На следующий день Сенявин первым из российских моряков был пожалован в генерал-адъютанты. Между тем, сын Николай в марте 1826 г. попал под арест по делу декабристов. Затем, по ходу работы следственной комиссии выявилось, что руководители Северного общества намеревались включить в свое временное правительство адмиралов Мордвинова и Сенявина70. Отца не тронули, но сына продержали до середины июня, когда по решению комиссии, не выявившей явных связей капитана лейб-гвардии Сенявина с заговорщиками, его освободили, "вменяя арест в наказание".
      31 декабря 1825 г. император подписал рескрипт, предписывавший создание "Комитета образования флота", куда, в частности, вошли Д. Н. Сенявин, А. С. Грейг, И. Ф. Крузенштерн. Комитет заслушал доклад Сенявина с анализом причин упадка морских сил России и программой их обновления, ставшей основой для разработки новых штатов отечественного флота71.
      В кампанию 1826 г. Сенявин командовал эскадрой, стоявшей на кронштадтском рейде. Николай I продолжал осыпать милостями стареющего флотоводца: он жалует его чином адмирала и назначает сенатором. Тем самым император как бы стремился показать, сколь высоко ценит верховная власть верность и преданность трону в человеке, который, не в пример другим, ничем не обделенным, но вышедшим 14 декабря на Сенатскую площадь, имел все основания для недовольства властью, но, тем не менее, даже в мыслях не усомнился в священности основ монархии.
      1827 г. принес резкое обострение Восточного вопроса. Новая война с Турцией стала, практически, неизбежной. Сенявин рассчитывал на назначение его главным командиром Черноморского флота. Однако царь поручил ему сопровождать с отрядом кораблей до Портсмута отправляющуюся в Средиземное море эскадру контр-адмирала Л. П. Гейдена. С начала мая Сенявин почти все время находится в Кронштадте, занимаясь подготовкой эскадр к походу. Свой флаг он поднял на линейном корабле "Азов", которым командовал капитан 1 ранга М. П. Лазарев, будущий известный российский адмирал. Эскадры трижды посещал Николай I, удостаивая каждый раз Сенявина "высочайшего благоволения"72. Накануне отправления в море адмиралу было пожаловано 25 тыс. руб. серебром. При награждении моряков по случаю Наваринской победы царь не обошел и Сенявина: ему были пожалованы бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского.
      В кампании 1828 и 1829 гг. Сенявин продолжал командовать эскадрами, совершая плавания по Балтике. Царь жалует его 12-летней арендой в 8 тыс. рублей. В последнем походе Сенявин серьезно занемог: на ногах появились отеки, перешедшие в водянку. По рекомендации врачей он в следующем году, взяв четырехмесячный отпуск, поехал в Москву лечиться искусственными минеральными водами. Однако болезнь прогрессировала. К тому же Сенявина в этом году постигло тяжелое горе: умер младший сын Лев, до этого оставивший службу в армии по причине слабого здоровья.
      Скончался адмирал 5 апреля 1831 г., оставив двух дочерей - Марию и Александру, и сына Николая Дмитриевича, ставшего командиром 30-го егерского полка. Он не намного пережил отца: случайная простуда оказалась фатальной для 34-летнего полковника. Д. Н. Сенявин завещал похоронить себя без всяких почестей на Охтинском кладбище. Однако ледоход на Неве не позволил исполнить последнюю волю усопшего. Император пожаловал на погребение 5 тыс. руб., оплатил казенный долг адмирала в 30 тыс. руб., пожаловал вдове адмирала Терезе Ивановне пожизненную пенсию в 10 тыс. руб., и сам командовал почетным воинским эскортом на всем пути траурной процессии от Адмиралтейской церкви до Благовещенского собора Александровской лавры, где упокоился выдающийся российский адмирал.
      Примечания
      1. КОРГУЕВ Н. Обзор преобразований Морского кадетского корпуса с 1852 г. СПб. 1897, с. 32.
      2. ВЕСЕЛАГО Ф. Ф. Краткая история русского флота. СПб. 1893, с. 112 - 113.
      3. Русские и советские моряки па Средиземном море. М. 1976, с. 50.
      4. Записки адмирала Д. Н. Сенявина. - Морской сборник. 1913, N 7, с. 7, 12, 13, 16.
      5. Материалы для истории русского флота. Ч. VI. СПб. 1877, с. 601.
      6. История города-героя Севастополя. 1783 - 1917. Киев. 1960, с. 30.
      7. ГОЛОВАЧЕВ В. Ф. История Севастополя как русского порта. СПб. 1872, с. 86.
      8. Записки Сенявина, с. 25.
      9. История отечественного судостроения. Т. 1. СПб. 1994, с. 260.
      10. Записки Сенявина, с. 28.
      11. Приложения и дополнения к камер-фурьерскому журналу 1787 г. СПб. 1886, с. 70.
      12. Материалы. Ч. XV. СПб. 1895, с. 55. 58. 60.
      13. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. - Сборник военно-исторических материалов. Вып. 6. СПб. 1893, с. 354 - 358.
      14. Записки М. Гарновского. - Русская старина, 1876. N 5, с. 32.
      15. Памятные записки А. В. Храповицкого. М. 1990, с. 78.
      16. Военная энциклопедия. Г. 7. СПб. 1912, с. 226.
      17. Российский государственный архив военно-морского флота (РГАВМФ), ф. 197, оп. I, д. 63, л. 78; ПЕТРОВ А. П. Вторая турецкая война в царствование императрицы Екатерины II. СПб. 1880, с 206 - 208.
      18. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. - Сборник военно-исторических материалов. Вып. 7. СПб. 1894, с. 51; Жизнь моя. Записки адмирала Данилова. 1759 - 1806 гг. Кронштадт. 1913, с. 110.
      19. АРЦИМОВИЧ А. А. Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. - Морской сборник. 1855, N 4, с. 157 (отдел учено-литературный).
      20. Материалы, ч. XV, с. 230.
      21. Письма адмирала И. М. де Рибаса. - Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 11. Одесса. 1879, с. 396. 400, 401.
      22. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. Вып. 8. СПб. 1894, с. 17.
      23. Материалы, ч. XV, с. 293. 383.
      24. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического, вып. 8, с. 139.
      25. Материалы, ч. XV, с. 381 - 386, 404.
      26. Адмирал Ушаков. Документы. Т. I. М. 1951, с. 521, 536.
      27. Письма адм. И. М. де Рибаса, с. 428; Материалы, ч. XV, с. 409.
      28. Адмирал Ушаков. Документы, с. 618.
      29. РГАВМФ, ф. 245, оп. 1, д. 138; ТИМОФЕЕНКО В. М. Города Северного Причерноморья во второй половине XVIII века. Киев. 1984, с. 138.
      30. АРЦИМОВИЧ А. А. ук. соч., N 11, с. 267; ФРАНСIСКО ДЕ МИРАНДА. Щоденник. - Київська старовина, 1996, N 1.
      31. СОКОЛОВ А. П. Летопись крушений и пожаров судов русского флота от начала его по 1854 год (1713 - 1854), СПб. 1855.
      32. Адмирал Ушаков. Документы. Т. 2. М. 1952, с. 177.
      33. Архив гр. Мордвиновых. Т. 2. СПб. 1901, с. 686 - 687.
      34. Материалы. Ч. XVI. СПб. 1902. с. 477, 530.
      35. РГАВМФ, ф. 243, оп. 1. д. 124, л. 29; Материалы. Ч. XVII. СПб. 1904, с. 36.
      36. РГАВМФ, ф. 1057, оп. 1, д. 124, л. 22.
      37. Материалы, ч. XVII, с. 560; ГОЛОВИЗИН К. Очерки для истории русского флота. - Морской сборник, 1883, N 10. с. 156 (отдел неофициальный).
      38. ТАРЛЕ Е. В. Сочинения. Т. 10. М. 1959, с. 248 - 250; ВЕСЕЛАГО Ф. Ф. ук. соч. Ч. 11. СПб. 1895, с. 328.
      39. РГАВМФ, ф. 25, оп. I, д. 16, л. 15, 16.
      40. ГОЛОВИЗИН К. ук. соч., N 12, с. 89 - 112.
      41. БРОНЕВСКИЙ В. Записки морского офицера в продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д. Н. Сенявина от 1805 по 1810 г. Ч. 1. СПб. 1836, с. 66.
      42. ТАРЛЕ Е. В. Наполеон. М. 1957. с. 175.
      43. БРОНЕВСКИЙ В. ук. соч., с. 112 - 114; ШАПИРО А. Л. Адмирал Д. Н. Сенявин. М. 1958, с. 126.
      44. БРОНЕВСКИЙ В. ук. соч., с. 175 - 177.
      45. СТАНИСЛАВСКАЯ А. М. Россия и Греция в конце XVIII - начале XIX века. М. 1976, с. 239.
      46. РГАВМФ, ф. 315. оп. 1, д. 65, л. 80 - 83.
      47. ШИЛЬДЕР Н. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т. 2. СПб. 1904, с. 152.
      48. СТАНИСЛАВСКАЯ А. М. ук. соч., с. 331; ГОНЧАРОВ В. Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. - Морской сборник, 1913, N 7, с. 60 (отдел неофициальный).
      49. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 63.
      50. ПАНАФИДИН П. И. Письма морского офицера. Пг. 1916, с. 50.
      51. КОКОВЦОВ М. Г. Описание Архипелага и Варварийского берега. СПб. 1786, с. 19.
      52. БРОНЕВСКИЙ В. ук. соч. Ч. 3. СПб. 1837, с. 88.
      53. ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 62.
      54. БРОНЕВСКИЙ В. Письма морского офицера. Ч. 2. М. 1825, с. 358, 361.
      55. ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 84.
      56. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 80 - 81; ТАРЛЕ Е. В. Сочинения, т. 10, с. 331.
      57. Там же, с. 343.
      58. АРЦИМОВИЧ А. А. ук. соч. N 12, с. 253 - 255; БРОНЕВСКИЙ В. Записки, ч. 4. СПб. 1837, с. 298 - 299.
      59. ГОЛОВИН В. М. Путешествие на шлюпе "Диана". М. 1961, с. 126; ДАВЫДОВ Ю. В. Вечера в Колмове. И перед взором твоим... Опыт биографии моряка-мариниста. М. 1989, с. 228; ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 96 - 97.
      60. АРЦИМОВИЧ А. А. ук. соч. N 12, с. 254.
      61. ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 101.
      62. Общий морской список. Ч. 8. СПб. 1894, с. 207.
      63. КАЛЛИСТОВ Н. Д. Русский флот и двенадцатый год. СПб. 1912, с. 20 - 27.
      64. РГАВМФ, ф. 25, оп. 1, д. 145, л. 17об., 17.
      65. БЛИОХ И. О. Финансы России XIX столетия. Т. 1. СПб. 1882; БРЖЕСКИЙ Н. Государственные долги России (Историко-статистическое исследование). СПб. 1896; ПЕЧЕРИН Я. И. Исторический обзор росписи государственных доходов и расходов, СПб. 1896; Сборник РИО. Т. 45. СПб. 1885, с. 458.
      66. АРЦИМОВИЧ А. ук. соч. N 12, с. 260.
      67. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 91 - 95.
      68. ТАРЛЕ Е. В. Сочинения, т. 10, с. 354, 355.
      69. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 95.
      70. СЕМЕНОВА А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М. 1982, с. 14.
      71. История отечественного судостроения, т. 1, с. 345; БЕСКРОВНЫЙ Л. Г. Русская армия и флот в XIX в. М. 1973, с. 494.
      72. Записки Государственного адмиралтейского департамента. СПб. 1827, с. 291 - 302.
    • Saygo
      Ячменихин К. М. Алексей Андреевич Аракчеев
      Автор: Saygo
      Ячменихин К. М. Алексей Андреевич Аракчеев // Вопросы истории. - 1991. - № 12. - С. 37 - 50.
      Всем знакомы хрестоматийные строки: "Всей России притеснитель..." Эту эпиграмму А. С. Пушкин написал в 1820 г., когда А. А. Аракчеев находился в зените могущества. Но есть и иные оценки. "Это лицо, - писал П. А. Вяземский, - как и многие другие лица современной истории, ожидает еще верного, строгого, но и беспристрастного суда истории потомственной, которая часто проверяет и очищает приговоры и суждения истории современной: ибо в этой последней нередко имеют слишком большое значение сплетни, предубеждения, личности и страсть текущего дня. Разумеется, из этих слов не должно выводить какого-либо притязания на апологию Аракчеева. Мы говорим только о необходимости скептического воздержания в отношении к резким, исключительным и, по большей части, опрометчивым оценкам так называемого общественного мнения"1.
      Аракчеевы ведут свой дворянский род от новгородца Ивана Степанова Аракчеева, которому за службу и заслуги его предков в 1684 г. были пожалованы имения в Бежецкой пятине Новгородского уезда. Все Аракчеевы по мужской линии служили в армии. Отец А. А. Аракчеева служил в лейб-гвардии Преображенском полку и, воспользовавшись манифестом 1762 г. о вольности дворянства, вышел в отставку в чине поручика2. При разделе родового поместья ему досталась небольшая часть (20 душ крепостных) в Бежецком уезде Тверской губернии.


      Елизавета Андреевна Аракчеева (урожденная Витлицкая)

      Герб Аракчеева с девизом "без лести предан"

      Алексей Андреевич Аракчеев родился 23 сентября 1768 г. в обычной мелкопоместной дворянской семье3. Мать, Елизавета Андреевна Витлицкая (ум. 1820 г.), которую он нежно любил и чутко к ней относился, приучила его с детства к практичности, аккуратности и бережливости. Отец, Андрей Андреевич (ум. 1796 г.), большого влияния на сына не оказывал. Алексей - старший из братьев - рос в обстановке набожности, постоянного физического труда и требовательности к себе, отличался замкнутостью и серьезностью уже в детские годы.
      Грамматике и началам арифметики его обучил сельский дьячок, который вскоре, особенно в арифметике, стал отставать от своего ученика - мальчик мог в уме умножать довольно большие числа. Отец готовил его в подьячие, но, когда десятилетний Алексей увидел сыновей соседского помещика Г. И. Корсакова в мундирах артиллерийского и инженерного шляхетского корпуса, он твердо решил посвятить себя военной службе и поступить именно в этот корпус. В январе 1783 г. отец повез его в Петербург, но сразу оформить необходимые для зачисления документы не удалось, поскольку новый директор корпуса, генерал-лейтенант П. И. Мелиссино, ожидал утверждения в должности и не принимал прошений. Полгода Аракчеевым пришлось добиваться аудиенции, и только в июле, после того как мальчик отважился подойти к директору и со слезами на глазах изложил суть вопроса, он был зачислен в кадеты4. Не потому ли граф Аракчеев впоследствии так строго требовал, чтобы все запросы и жалобы как можно оперативнее доводились до его сведения, и добивался от подчиненных быстрого их разрешения?
      В артиллерийском и инженерном шляхетском корпусе (впоследствии - 2-й кадетский) преподавали арифметику, геометрию, начала тригонометрии, фортификацию и артиллерийское дело. Поскольку учебная литература была преимущественно на иностранных языках, в корпусе изучали французский, немецкий и латинский языки. В "верхних" классах преподавание велось только на иностранных языках. Из "изящных" дисциплин кадет обучали танцам и фехтованию.
      В корпусе Аракчеев особенно отличался в изучении военно-математических наук, не имея больших склонностей к гуманитарному циклу. Несмотря на слабое домашнее образование, он благодаря своему упорству уже через семь месяцев смог перейти в "верхний" класс. Его наставником в военно-математических науках был известный математик Верещагин, и Аракчеев в такой степени воспользовался его уроками, что в чине сержанта был назначен преподавателем арифметики и артиллерии5. Военный историк В. Ф. Ратч, собиравший материалы об Аракчееве, утверждает, что он свободно читал по-французски, говорил на этом языке, но выговор его был весьма "шершавым". По-немецки говорил довольно бегло, поскольку во время службы в гатчинских войсках ему часто приходилось общаться с офицерами немецкого происхождения.
      В сентябре 1787 г. в чине армейского поручика (далеко не все выпускники кадетского корпуса сразу получали этот или соответствующий ему чин подпоручика артиллерии) он по окончании курса наук был оставлен в корпусе преподавателем математики и артиллерии6. Кроме того, в его ведение была передана корпусная библиотека. Во время войны 1788 - 1790 гг. со Швецией ему было поручено обучение рекрутов артиллерийскому делу, что было в тех условиях весьма сложной задачей. Аракчеев успешно справился с ней, прибегнув, между прочим, к составлению собственного учебного пособия - "Краткой артиллерийской записки в вопросах и ответах"7.
      В 1789 г. по протекции Мелиссино Аракчеев попал в дом графа Н. И. Салтыкова - в качестве учителя математики сыновей знатного вельможи. Это помогло бедному подпоручику артиллерии несколько поправить свои материальные дела. Через два года не без протекции Салтыкова он был назначен старшим адъютантом к Мелиссино, который упорно не желал этого, поскольку предпочитал иметь адъютантов из богатых семейств. Одновременно Аракчеев продолжал преподавать в корпусе и заведовать его библиотекой.
      Осенью 1792 г. великий князь Павел Петрович обратился к Мелиссино с просьбой направить в гатчинские войска толкового артиллериста-практика. Тот назвал Аракчеева, пытаясь, по-видимому, избавиться таким образом от навязанного ему не столь блестящего адъютанта. Великий князь согласился, тем более что незадолго до этого присутствовал при стрельбе Аракчеева из мортиры и убедился в его искусстве и практических познаниях.
      Новое назначение сыграло огромную роль в его судьбе. Командуя артиллерией гатчинских войск, он вошел в круг лиц, близких к "малому двору" наследника. При этом Аракчеев прекрасно понимал, что придворная карьера ему не по плечу и его положение в обществе будет зависеть в основном от собственных деловых качеств и способностей, от умения исполнять желания наследника в отношении гатчинских войск. И надо отдать ему должное - он быстро усвоил свою задачу и принялся за ее исполнение с большим усердием. В светских беседах он старался не принимать участия, проявляя интерес к обсуждению только служебных проблем. Не имея связей и ощутимой поддержки, он тем не менее держался независимо и не втягивался в дворцовые интриги. Все его помыслы были сосредоточены на одном - угодить великому князю.
      Честолюбивое стремление выйти на первые роли, сознание своего превосходства в профессиональном плане заговорили в нем в тот момент, когда он соприкоснулся с высшими кругами общества. Еще недавно простой артиллерийский офицер, сын бедного бежецкого дворянина, за девять лет до этого вынужденный вместе с отцом просить милостыню на паперти (ожидая в Петербурге решения о зачислении Алексея в корпус, они прожили все деньги, не имея в столице ни родственников, ни друзей), он ухватился за открывшуюся возможность и не щадил сил. Привычка к точной и безукоризненной самоотверженной исполнительности была заложена в нем с детства и развита кадетским корпусом, и это способствовало его быстрому продвижению по гатчинской служебной лестнице.
      Впоследствии, уже будучи инспектором артиллерии, а затем и военным министром, Аракчеев провел значительные реформы в армии и артиллерии, и многие идеи этих реформ были заимствованы из практики гатчинских войск, причем идеи эти принадлежали не самому Аракчееву, а великому князю. Дело в том, что еще до прихода Аракчеева (1786) гатчинская артиллерия была сформирована и обучалась по новым правилам8. Кратко их суть сводилась к следующему: артиллерия выделялась в самостоятельный от армейских полков род войск и придавалась им только во время боевых действий; за основу комплектования рот бралось определенное количество орудий (12 стволов); значительно (почти наполовину) уменьшились их калибры, что привело к облегчению веса орудий, уменьшению размера лафетов и повысило подвижность и маневренность. Эти основные положения легли в основу инструкции для артиллерии, написанной Аракчеевым в декабре 1795 г. и действовавшей вплоть до середины XIX века.
      Из гатчинских войск впоследствии вышли хорошо подготовленные офицеры-артиллеристы, в обучении которых принимал участие и Аракчеев! Здесь же он познакомился с великим князем Александром Павловичем, командовавшим одним из гатчинских батальонов. Характерно, что в переписке Аракчеева с Павлом Петровичем и Александром Павловичем ни разу не упомянуто имя Екатерины II, а наследник еще до 1796 г. титуловался: ваше величество9.
      Как только Павел стал императором, на Аракчеева посыпались особые милости: 8 ноября 1796 г. он был произведен в генерал-майоры, 9 ноября назначен командиром сводного гренадерского батальона лейб-гвардии Преображенского полка, 13 ноября пожалован анненским кавалером и 12 декабря получил богатую Грузинскую вотчину в Новгородской губернии (более 2 тыс. душ крепостных). В день коронации Павла I,5 апреля 1797 г., состоялось пожалование Аракчеева александровским кавалером и баронским титулом.
      Достигнув столь высокого положения, он продолжал рассчитывать только на самого себя, не сближаясь ни с кем из высших сановников и пользуясь только покровительством императора, который высоко ценил его железную волю и крутой нрав, в чем они были очень близки друг к другу. Возможно, что такие черты характера Аракчеева формировались под непосредственным влиянием Павла I. Насколько император доверял ему, видно из того, что Аракчееву были одновременно поручены три должности: коменданта Петербурга, командира Преображенского полка и генерал-квартирмейстера всей армии (с 19 апреля 1797 г.).
      Стиль деятельности Аракчеева хорошо вписывался в систему, которая насаждалась и поощрялась Павлом I: жесткая требовательность, холодность в обращении с сослуживцами, личное самоограничение и рвение по службе, требование крайних форм воинской дисциплины и внушение трепета. Вся его последующая деятельность проходила под знаком тех навыков, которые он усвоил, находясь в гатчинских войсках при Павле I.
      Суровость армейских порядков тех времен отчасти коренилась в предшествующей эпохе. К концу царствования Екатерины II содержание, обучение и даже обмундирование личного состава стали во многом зависеть от полковых командиров. Тысячи рекрутов, особенно те, кто был обучен ремеслам, попадали не в полки, а в поместья своих командиров. Плохо был налажен учет строевого состава. Все это отразилось на боеспособности армии. Но правительство Павла I не нашло иного способа поднять престиж русского оружия, помимо насаждения крайних форм палочной дисциплины и "военно-балетного" искусства в прусских традициях. Естественно, что все это вызвало негативную реакцию в военных кругах, особенно в гвардии, где соблюдение воинской дисциплины было больше исключением, чем правилом.
      Выискивая даже мелочные упущения по службе, Аракчеев незамедлительно докладывал о них императору, зная при этом, что гнев последнего мог сломать карьеру и жизнь любого офицера или генерала. Не избежал царского гнева и он сам. Речь идет об известном в литературе конфликте с подполковником Леном - георгиевским кавалером, который был одно время обер-квартирмейстером в войсках А. В. Суворова. Оскорбленный Аракчеевым, Лен пытался вызвать его на дуэль, но не застал его дома. Вернувшись к себе, он застрелился, оставив письмо с объяснением причин самоубийства. 1 февраля 1798 г. Аракчеев был уволен в отпуск с сохранением лишь должности генерал-квартирмейстера, а 18 марта того же года получил чистую отставку с производством в генерал-лейтенанты10.
      Однако первая опала продолжалась недолго. Павел I нуждался в людях, подобных Аракчееву. В мае он был "прощен" и возвращен на службу, получив, кроме прежней должности генерал-квартирмейстера, еще и должность инспектора всей артиллерии. Одновременно он был пожалован графским титулом, а в его герб император сам вписал девиз: "Без лести предан". Однако вскоре последовала вторая опала (октябрь 1799 - май 1803 г.; из ссылки возвратил его уже Александр I).
      Все началось, казалось бы, с пустяка. В артиллерийском складе кто-то из солдат украл позумент со старинной гвардейской колесницы. Аракчеев должен был немедленно доложить о происшествии императору, но караул во время кражи нес батальон генерал-майора Андрея Аракчеева, и брат попытался выручить его, сказав императору, что охрана была якобы от полка генерал-лейтенанта Вильде, который и был немедленно отстранен от должности. Через И. П. Кутайсова Вильде сумел довести до императора правду, и 1 октября 1799 г. "за ложное донесение" оба брата были отправлены в отставку, причем Аракчееву было запрещено приезжать в столицу11. В армейских кругах его отставка вызвала радость: пошатнулась одна из опор бессмысленной железной дисциплины, которая изматывала своей педантичностью и жестокостью. Кроме того, гатчинцы, с которыми ассоциировался Аракчеев, влившись в старую гвардию, всегда вызывали у гвардейцев чувство презрения.
      Служба Павлу I положила начало карьере Аракчеева. Однако трудно согласиться с утверждениями, что в этот период он оказывал сколько-нибудь значительное влияние на формирование внутренней политики или хотя бы на процесс насаждения в армии прусских порядков. Тем более неправомерно называть его временщиком при Павле I: для этого он все- таки занимал довольно скромные должности. То был лишь фундамент последующей головокружительной карьеры, которая продолжалась без малого 25 лет. И еще одна деталь: отсутствуют какие-либо надежные свидетельства садистской жестокости Аракчеева по отношению к подчиненным. Да, были жестокость, педантичная требовательность. Но версия о выдергивании усов и избиении тростью перекочевала в историографию из небесспорных сообщений мемуаристов.
      О грузинских годах жизни Аракчеева (1799 - 1803) известно мало. В своем уединении он практически не покидал имения. (По непроверенным данным, накануне 11 марта 1801 г. Аракчеев был вызван Павлом I, однако заговорщики помешали ему приехать в Петербург.) Одним из его немногочисленных корреспондентов оставался Александр, сообщавший в письмах как о государственных, так и о личных делах, хотя и не поспешил возвратить его из ссылки, когда стал императором.
      Преданность Аракчеева Павлу I и его идеям не вызывает сомнения. Но что же сблизило его с Александром I, который значительно отличался и от своего отца, и от Аракчеева как воспитанием, так и образом мыслей и приемами государственной деятельности? Был ли Аракчеев искренен? В чем был смысл этого союза? Ответы на эти вопросы заключаются во многих конкретных обстоятельствах. Александра I и Аракчеева очень сближала, например, страстная привязанность к армии, с ее строгими порядками, экзерцициями и вахтпарадами. Аракчеев всегда тонко улавливал настроения и желания своих покровителей, никогда не высказывал ни слова против, умело сдерживая свои чувства. Кроме того, Александр I, еще будучи наследником, получал от него существенную помощь: Аракчеев играл роль буфера между отцом и сыном, которого Екатерина II прочила в наследники, и это, естественно, не могло не наложить отпечаток на их взаимоотношения. Но когда Павел предложил Аракчееву следить за Александром как за "бабушкиным баловнем", то встретил категорический отказ.
      В мае 1803 г. возвращенный на службу Аракчеев был назначен инспектором всей артиллерии, то есть, не выходя сразу на политическую авансцену, занятую участниками "негласного комитета", ведает только специфическими вопросами артиллерийского дела. В кампанию 1805 г. Аракчеев находился в свите императора. Но когда в разгар боя при Аустерлице Александр I предложил ему командовать одной из колонн, он, сославшись на расстроенные нервы, решительно отказался и после этого ни разу не принимал участия в боевых действиях. Большинство современников и историков полагали, что боевого генерала из Аракчеева не получилось из-за его патологической трусости.
      Ведь в ту романтическую эпоху многие генералы и офицеры искали "поля брани". А вот Аракчеев в апреле 1812 г. писал брату Петру: "Но беспокоит меня то, что... велят мне ехать и быть в армии без пользы, а как кажется только пугалом мирским, и я уверен, что приятели мои употребят меня в первом возможном случае тем, где иметь я буду верный способ потерять жизнь"12. Сам он успокаивал себя тем, что считал своим уделом не командование войсками на поле боя, а военно-административную деятельность. И позже, в 1812 г., даже в составе императорской квартиры он не рисковал появляться на поле боя. Вероятно, поэтому он и не принял звания фельдмаршала, которое хотел присвоить ему наряду с Барклаем де Толли Александр I в марте 1814 года13. Это значило бы бросить вызов обществу.
      Печатные экземпляры указа Аракчеев приказал немедленно уничтожить (в его личном архиве сохранился лишь один экземпляр).
      Но все это не помешало дальнейшей дружбе и сотрудничеству с Александром I, которого, напротив, в трусости упрекнуть было трудно. Более того, в июне 1807 г. последовало присвоение Аракчееву чина генерала от артиллерии с назначением состоять при императоре "по артиллерийской части"14 и с правом издавать от его имени указы по артиллерии. Тут-то и начались радикальные преобразования, которые сыграли свою роль в успешном исходе Отечественной войны и во время заграничных походов.
      После заключения Тильзитского договора Александр I пытался путем замены отдельных должностных лиц сгладить впечатление от очевидных неудач во внешней политике. В январе 1808 г. Аракчеев стал военным министром и генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии. Он согласился вступить на эти должности при условии значительного расширения полномочий военного министра, вплоть до подчинения ему главнокомандующих армиями. Требуя единоличных докладов императору по военному ведомству, Аракчеев пытался не допустить какого-либо соперничества своему влиянию на Александра I.
      Естественно, что столь неожиданный для многих взлет Аракчеева вызвал бурю негодования со стороны сановников-аристократов, оттесненных им на второй план. Таким образом, Александр I является в своих отношениях к Аракчееву не жертвой безотчетного увлечения его личностью, а, наоборот, господином, сознательно употреблявшим Аракчеева в качестве орудия для исполнения своих планов. Когда Александр I был наследником, Аракчеев был ему нужен, чтобы заслониться от отца, а когда сам начал царствовать, то приближал к себе Аракчеева всякий раз, когда считал необходимым заслониться им от своих подданных15. Возвышение Аракчеева - жесткого, точного и волевого исполнителя - было ответом на недовольство общества условиями Тильзитского мира, континентальной блокадой, унижавшими чувство национального достоинства.
      1806 - 1810 гг. - период первого возвышения Аракчеева. Оно шло параллельно с возвышением М. М. Сперанского, что отражает нарастание политических затруднений. Но возможности системы бюрократического централизма не были исчерпаны, и определенные паллиативные меры давали результаты. За два года (до января 1810 г.) военный министр сумел провести ряд значительных преобразований, особенно в комплектовании и обучении строевого состава. По его проектам были учреждены рекрутские депо для начальной подготовки рекрутов перед отправкой в линейные части и учебные карабинерные полки для обучения унтер-офицерского состава и музыкантов. В армии была окончательно введена дивизионная организация. Военная коллегия получила право самостоятельно решать многие вопросы, появилась должность дежурного генерала, в значительной степени освободившая военного министра от необходимости вникать во всевозможные мелкие дела.
      Особенно много было сделано в артиллерии. По новому штатному расписанию артиллерия получила более совершенную структуру и мобильность; вводились экзамены для фейерверкеров, юнкеров и обер-офицеров (до поручика включительно) при занятии тех или иных должностей, совершенствовались учебные занятия и боевые стрельбы16. Артиллерийские подразделения были выделены в отдельный род войск и сведены в роты и бригады. Изменениям подверглась и материальная часть.
      Значительные перемены произошли на заводах, выпускавших оружие и боеприпасы, а в артиллерийских арсеналах Аракчеев очень интересовался техническими новинками и был всегда в курсе дела по этой части. При создании военных поселений по его предложению в ряде округов были построены паровые лесопильные заводы, механические прачечные в госпиталях, а на оз. Ильмень и р. Волхов с 1819 г. появился буксирный пароход для перевозки строительных материалов. С 1825 г. начались регулярные пассажирские рейсы двух пароходов от Старой Руссы до Новой Чудовской дороги17. В бытность военным министром Аракчеев написал несколько статей по вопросам технологии изготовления пороха, селитры и выполнения боевых стрельб; при его непосредственном участии был создан Военно-ученый комитет и начат выпуск "Артиллерийского журнала".
      Император доверил ему прием на службу и увольнение по своему усмотрению чиновников комиссариатского и провиантского департаментов до шестого класса включительно. В знак особого отличия 30 августа 1808 г. Александр I повелел переименовать Ростовский мушкетерский полк в полк имени Аракчеева (с 27 января 1811 г. по 28 апреля 1834 г. - гренадерский графа Аракчеева полк).
      Накануне 1812 г. Россия вела войны с Турцией, Персией, Швецией, Австрией и - фактически в результате участия в "континентальной блокаде" - с Англией. В советской историографии мало известен факт участия Аракчеева в русско-шведской войне 1808 - 1809 годов. В феврале 1809 г. он выехал в Финляндию, для того чтобы ускорить выполнение войсками приказа императора о переходе Ботнического залива и переносе военных действий на территорию Швеции. Общее руководство войсками на данном этапе войны принадлежало генералу Б. В. Кноррингу, главная квартира которого располагалась в Або. Под его началом находились корпуса М. Б. Барклая де Толли, П. А. Шувалова и П. И. Багратиона. Главнокомандующий, учитывая слабую материально-техническую обеспеченность армии, был противником зимнего перехода через залив.
      В трудных условиях зимнего времени Аракчееву удалось в короткий срок пополнить запасы продовольствия, снаряжения и вооружения, однако и после этого его поддержал лишь Багратион. Только настойчивость военного министра заставила Кнорринга и Барклая де Толли предпринять труднейший переход и тем самым решить исход всей кампании и судьбу Финляндии. Аракчееву едва не был пожалован орден Андрея Первозванного, от которого он решительно отказался, поскольку непосредственного участия в походе не принимал. Однако Александр I нашел другой способ отметить его заслуги: "В воздаяние ревностной и усердной службы военного министра графа Аракчеева, - говорилось в указе от 7 ноября 1809 г., - войскам отдавать следующие ему почести и в местах пребывания Его Императорского Величества"18.
      Заканчивался первый взлет карьеры Аракчеева, совпавший с периодом Тильзитского мира. Второй раз его звезда достигнет зенита в эпоху Священного союза. В промежутке Аракчеев как бы теряется на втором плане, хотя и не уходит с политической сцены. Причина, видимо, заключается в том, что к 1810 г. он в целом выполнил возложенную на него миссию - навел в армии более или менее надлежащий порядок. В период же военных действий 1812 - 1814 гг. он не мог выдвинуться, поскольку война требовала несколько иных качеств. Александр I был тогда популярен в армии и в народе и не очень нуждался в Аракчееве.
      В чем же причина охлаждения императора к Аракчееву? Предприняв попытку некоторых реформ по проектам Сперанского, Александр I одновременно проводит при помощи Аракчеева политику "подтягивания общества". Предполагалось, что оба государственных деятеля смогут успешно выполнять эти задачи, не мешая друг другу. Но тщеславие Аракчеева не позволяло ему смириться с тем, что реформы готовились от него втайне и он вынужден делить расположение и покровительство императора со Сперанским. При этом он трезво оценивал себя, отзываясь о своем сопернике следующим образом: "Если бы у меня была треть ума Сперанского, я был бы великим человеком"19. Но в 1810 г. "единовластие" Аракчеева не устраивало царя. Возможно, тут повлияло усиление при дворе партии графа Н. И. Салтыкова и князя А. Н. Голицына, особенно ненавидевших военного министра20.
      Аракчеев уехал в Грузино, послал императору довольно резкую просьбу об отставке. Ссылаясь на недостаток образования, он называл себя "ремесленником" в военном деле, но главный упор делал на то, что "при вновь заводимых учреждениях (по реформам Сперанского. - К. Я.) потребуются более... просвещенные министры"21. Александр I сумел несколько сгладить конфликт, сыграв на слабости Аракчеева: его обидчивость идет-де вразрез с его постоянными уверениями в безграничной и беззаветной личной преданности его царю, он "предпочитает пользе империи свое мнимо затронутое честолюбие"22. Ему был предоставлен выбор: остаться на посту военного министра или возглавить департамент военных дел в создаваемом Государственном совете. Аракчеев выбрал последнее. Примирение завершилось императорским посещением летом 1810 г. Грузинской вотчины23.
      Падение Сперанского ненамного усилило позиции Аракчеева. Прямых свидетельств его участия в коалиции против Сперанского нет, но, вероятно, Александр I советовался с ним, прежде чем отправить Сперанского в ссылку. Аракчеев оставался в числе участников совещаний, происходивших у императора в 1811 - начале 1812 года. В мае 1812 г. он сопровождает его в поездке в Вильну, а после начала военных действий - в укрепленный лагерь при Дриссе. Вместе с А. Д. Балашовым и А. С. Шишковым он убедил Александра I оставить армию и через Смоленск и Москву сопровождал его в Петербург. Впоследствии, будучи в составе императорской квартиры, занимался в основном комплектованием войск и артиллерийским снабжением.
      В войну 1812 г. влияние Аракчеева на формирование внутренней политики постепенно набирает силу. Новое возвышение опять не было связано с каким-либо участием Аракчеева в многочисленных придворных группировках. Он выступал как ближайший личный поверенный императора. По свидетельству А. И. Михайловского-Данилевского, в тот момент, когда Москва находилась в руках неприятеля, Александр I никого к себе не допускал; Аракчеев был единственным докладчиком по всем текущим вопросам.
      И в период Священного союза он преимущественно оставался только отличным исполнителем воли императора - будь то проект освобождения крестьян или создание военных поселений. Но при этом ему удавалось устранить любое влияние на Александра I со стороны других сановников. О "всевластии" же Аракчеева в последние десять лет царствования Александра I можно говорить лишь со значительными оговорками. Сила Аракчеева заключалась во владении высшими бюрократическими рычагами государственного аппарата, но "генерировать идеи" он не мог, хотя и был далеко не глупым человеком. Аракчеев прекрасно понимал это и считал, что каждый должен заниматься только тем делом, которое ему под силу.
      После взятия Парижа, перед тем как расстаться (Александр I уезжал в Англию, а Аракчеев получил отпуск для лечения), они обменялись письмами, в которых заверили друг друга в безграничной любви и преданности. На обратном пути в Россию император еще раз встретился с Аракчеевым в Кёльне, что свидетельствует о его потребности в частых консультациях с первым "визирем" империи.
      В начале августа 1814 г. император вызвал Аракчеева из Грузина. Ему было поручено заняться разбором прошений, поданных генералами и офицерами - участниками войны, в основном о вспомоществовании. Фактически же круг ведения Аракчеева был гораздо шире. Все дела, касающиеся государственного устройства и управления, рассматривались и готовились к всеподданнейшему докладу только канцелярией Аракчеева. Через него шли представления всех министерств и нередко даже "мнения" Государственного совета. В августе 1818 г. Аракчеев, несмотря на сопротивление министра финансов графа Д. А. Гурьева, был назначен руководителем канцелярии Комитета министров и тем самым получил официальную возможность влиять на важнейшие решения.
      Разлад Александра I с общественным мнением и особенно с армией после окончания военных действий, вызванный нежеланием правительства проводить либеральные реформы, до известной степени возродил некоторые черты внутренней политики периода Тильзитского мира. Но в данный момент не было Сперанского, и ставка была сделана только на "твердую руку" Аракчеева. Вновь прикрываясь им, как щитом, Александр I попытался оградить свое имя от общественной критики и направить ее на непосредственного исполнителя своих решений, и это ему в определенной степени удалось. "Аракчеевщиной" историки, писатели и публицисты нередко склонны именовать деяния только самого Аракчеева, не вдаваясь в детальный анализ того, кто же направлял его руку.
      Классическим примером является система военных поселений, насаждавшаяся по инициативе Александра I, причем первый опыт их введения относится к 1810- 1812 гг., когда в Могилевской губернии была произведена попытка поселить запасной батальон Елецкого пехотного полка24, но война прервала этот эксперимент.
      После войны экономика России оказалась в крайне тяжелом положении: районы боевых действий подверглись разорению, сократилась торговля, переживала кризис финансовая система. Поскольку страна не могла провести даже частичную демобилизацию армии, перейдя к всеобщей воинской повинности, приходилось тратить на ее содержание более 50% бюджетных поступлений25. Кроме того, внешнеполитическая обстановка диктовала реорганизацию армии с увеличением ее численности путем создания обученного резерва. Сохранение рекрутских наборов вызывало недовольство и протест со стороны крестьянства, подрывая и производительные силы страны, лишая помещиков значительного количества рабочих рук. Стремясь разрешить хотя бы часть этих проблем, Александр I предложил вернуться к идее военных поселений.
      Вопрос решался около 1816 г. в очень узком кругу, куда, кроме императора, входили только А. А. Аракчеев, А. П. Ермолов, генерал-лейтенант И. О. Витт и, по-видимому, чиновник собственной е. и. в. канцелярии И. Ф. Самбурский, без обсуждения в каком-либо правительственном органе. Александр I предлагал поселить войска по примеру казачьих полков вдоль западной границы. Аракчеев возразил: трудно, мол, ожидать со стороны западных государств "хищнических набегов, каким в старину подвергались казаки, поселенные на границе", а следовательно, в такого рода поселениях будет преобладать сельский элемент в ущерб военному26.
      После длительного обсуждения было решено поселить пехоту возле Новгорода, а кавалерию - на Украине. При этом Ермолов предложил ввести военные поселения без громкой огласки и, назначив войскам постоянные квартиры, предоставить им полную свободу "сливаться с населением страны". Под давлением Аракчеева такой вариант был отвергнут и принято решение о создании замкнутой единицы в виде округа поселения отдельного пехотного или кавалерийского полка27. В идеале новая система должна была значительно сократить государственные расходы на содержание армии, ликвидировать рекрутские наборы в мирное время и тем самым облегчить экономическое положение страны. Создание зажиточного военного-земледельческого сословия расширило бы социальную базу самодержавия. К тому же, казалось, это обеспечивало надежное прикрытие границ и сокращало передислокацию войск в случае военных действий. Вполне конкретного плана, однако, не было; он формировался в ходе самого исполнения идеи.
      Начало ее осуществления было положено созданием округов поселений пехоты в Новгородской губернии. К 1831 г. там возникли поселения гренадерского корпуса с артиллерией (без 3-й гренадерской дивизии), а в Могилевской и Витебской губерниях - двух саперных бригад, в Петербургской - Охтенского порохового завода, в Слободско-Украинской - 2-го резервного кавалерийского корпуса, в Херсонской и Екатеринославской - 3-го резервного кавалерийского корпуса. Поселениями было занято 32 тыс. кв. верст, в них сосредоточивалось более 573 тыс. душ обоего пола (без действующих батальонов)28. В процентном отношении поселенные войска едва ли достигали десятой части всего состава армии.
      В составлении в 1817 - 1818 гг. основного нормативного документа - "Учреждения о военном поселении" - Аракчеев принимал непосредственное участие. В управлении военными поселениями чисто военные функции (боевая подготовка войск) сочетались с хозяйственными (организация строительных и мелиоративных работ, транспорта, промышленности и сельского хозяйства). Вначале были созданы низовые органы управления: полковые и ротные комитеты. Высшие органы начали оформляться несколько позже. Объясняя причины этого, Аракчеев писал в 1821 г. императору: "Я с намерением отлагал оное, дабы из опытов двухлетнего производства дел посредством штаба почерпнуть правила, сообразные действиям сего управления, столь же нового, как и обширного и многосложного".
      Вначале ввиду большого объема операций по закупке материалов и инструментов был учрежден Экономический комитет военных поселений29, независимый от "других учреждений и лиц" и подчиненный только Аракчееву: даже Главный штаб не вмешивался в управление ими. Такая автономия была возможна лишь в связи с особым положением Аракчеева в государственном аппарате. Именно это заставляло все министерства и главные управления всемерно содействовать новому делу поставками материалов и рабочей силы.
      Свой талант практика Аракчеев направил на устройство и развитие системы военных поселений, вкладывая всю энергию, опыт и волю в фантастический проект Александра I. Будучи сам человеком пунктуальным, Аракчеев требовал дисциплины и от своих подчиненных. Все это в совокупности с его властью над бюрократическим аппаратом позволило ввести в жизнь военных поселений некоторые элементы планирования. В 1819 г. была учреждена должность начальника штаба, на которую был назначен флигель-адъютант полковник П. А. Клейнмихель.
      В феврале 1821 г. все войска, подчиненные Аракчееву, были сведены в Отдельный корпус военных поселений, включавший, кроме собственно поселенных войск, также войска, командируемые туда, где требовались строительные и мелиоративные работы. В марте того же года был создан ряд органов (штаб корпуса, Совет главного над военными поселениями начальника), потребовавшихся ввиду сложности и новизны дела и необходимости коллегиальных решений по таким вопросам, как рассмотрение новых проектов, покупка крупных имений, составление годовых планов и смет. Решения совета обретали силу только после визирования Аракчеевым и утверждения императором.
      Попытка облагодетельствовать солдат и крестьян путем введения казарменных методов хозяйствования сразу натолкнулась на их отчаянное сопротивление, выливавшееся в бунты. Практически весь хозяйственный уклад в районах военных поселений, особенно в Новгородской губернии, был изменен. До того значительное количество крестьян было втянуто в товарно-денежные отношения. Перейдя же в разряд поселян-хозяев, они практически лишались этих связей и вместо того были обязаны содержать солдат действующих батальонов и эскадронов. Объективно государство было заинтересовано в создании зажиточного хозяйства поселянина, но используемые крайние формы принуждения (насильственное прикрепление поселян к земле, лишение их права заниматься торговлей, отходничеством и промыслами, регламентация многих сторон жизни и т. д.) приводили к разорению. Если основная масса крестьян, особенно непомещичьи, имела возможность приторговывать и развивать свое хозяйство, то экономика военных поселений загоняла их в тупик.
      Аракчеев был твердо убежден, что каждый в государстве должен заниматься возложенным на него делом: крестьянин - выращивать хлеб, купец - торговать, чиновник - управлять. Поэтому крестьянин никак не может заниматься торговлей, отвлекающей его от основного рода деятельности. К тому же граф смотрел на военные поселения как на любимую игрушку императора, отдавая предпочтение форме. Примечательно, что в их переписке последних семи лет нет практически ни одного письма, где бы не упоминались военные поселения30. Насаждение военных поселений стало апогеем деятельности Аракчеева; соответственно и недовольство общественного мнения в связи с их введением обратилось полностью против него.
      После Венского конгресса Александр I чрезвычайно увлекся внешней политикой, и ему нужен был человек, способный "подтянуть" общество, а главное - армию, впитавшую дух вольнодумства за время Отечественной войны и заграничных походов. На передний план выдвинулись охранительные задачи. Только Аракчеев, с его огромной волей, мог сдавить своей железной рукой общественные порывы. Боязнь революционных потрясений как в Западной Европе, так и внутри страны (восстание Семеновского полка было расценено Александром I не только как следствие жестокости полковника Шварца) побудила императора более решительно опереться на Аракчеева. Однако это не означает, что он был предоставлен самому себе. Когда после смерти Аракчеева Клейнмихель разбирал его архив, то обнаружилось, что черновики многих бумаг, подписанных Аракчеевым, были составлены императором31.
      Достигнув зенита, Аракчеев, казалось, мог бы не беспокоиться о прочности своих позиций. Но и в этот момент он не терпел даже тени какого-либо соперничества. На ключевые посты назначались преданные ему люди (князь Д. И. Лобанов-Ростовский, П. М. Волконский, В. П. Кочубей). Единственно удачной была замена Д. А. Гурьева Е. Ф. Канкриным на посту министра финансов, поскольку последний был на голову выше многих министров того времени. Но это было, как отмечает А. А. Кизеветтер, случайное счастливое исключение: все остальные креатуры Аракчеева отличались посредственностью и возбуждали своей деятельностью резкое недовольство общества32.
      Особую ненависть испытывал он к министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну, который был дружен с императором с детства. Голицын являлся главным организатором библейских обществ в России, заботивших мистически настроенного Александра I не меньше, чем военные поселения. Свой план борьбы с Голицыным Аракчеев построил на том, чтобы опорочить мистическое движение с точки зрения политической благонадежности. Он сумел убедить Александра I, что библейские общества и другие предприятия Голицына по части просвещения есть та же революция, только прикрытая религиозным флагом. В этом Аракчееву помогли М. Л. Магницкий и игумен Юрьевского монастыря Фотий33, руками которых Аракчеев добился отставки Голицына. Это была последняя крупная победа Аракчеева в политической интриге.
      Нельзя не упомянуть и об участии его в разработке проектов освобождения крестьян, к чему он приступил по поручению императора около 1818 года. Подлинник аракчеевского проекта не разыскан и известен только в изложении других лиц. Суть его в общих чертах сводилась к следующему. Владельческие крестьяне и дворовые люди с согласия помещиков постепенно выкупались казной. Кроме того, опять-таки с согласия помещиков, государство могло выкупить по 2 десятины пахотной земли на каждую ревизскую душу. Такая мизерность наделов, естественно, способствовала бы развитию арендных отношений и препятствовала полному отрыву крестьянского хозяйства от помещичьего. На покупку крестьян и земли правительство должно было отпускать ежегодно по 5 млн. руб., покрывая недостаток денег выпуском особых казначейских билетов. По мнению Аракчеева, интересы дворянства ограждались тем, что оно получало наличный капитал для уплаты долгов и развития хозяйства на новых условиях. Оставшиеся после выкупа государством земли должны были отдаваться в аренду малообеспеченным крестьянским хозяйствам.
      Вторая половина 1825 - начало 1826 г. стали переломными в политической карьере Аракчеева. Летом 1825 г. императору поступил донос унтер-офицера Шервуда о группе заговорщиков, которые вели антиправительственную пропаганду в частях 2-й армии. Отправляясь на юг, Александр I поручил Аракчееву разобраться с этим делом. Но 10 сентября в Грузине дворовые люди убили Н. Ф. Минкину (Шумскую) - экономку графа, которая была его фавориткой более 25 лет34. Аракчеев был настолько потрясен ее смертью, что совершенно отошел от государственных дел и не выполнил важного поручения. Дела по Кабинету министров он передал статс-секретарю М. Н. Муравьеву, а командование корпусом военных поселений - генерал-майору А. Х. Эйлеру. Одновременно он отправил письмо Александру I, в котором изложил причины оставления всех государственных постов. Письма императора свидетельствуют, что он довольно снисходительно отнёсся к этому шагу Аракчеева и даже пытался различными способами лично или через других лиц утешить графа.
      Вторым ударом для Аракчеева стала неожиданная смерть императора 19 ноября 1825 года. Тем не менее он сумел быстро прийти в себя после потери могущественного покровителя и 30 ноября принял присягу Константину Павловичу, уведомив его, что "получил облегчение от болезни". Довольно оперативно проведенная повторная присяга поселенных войск Николаю I не смогла, однако, спасти их начальника. Император не простил Аракчееву его трусости 14 декабря, когда тот так и не вышел на Сенатскую площадь из Зимнего дворца, а также прежних унижений, когда великие князья часами дожидались аудиенции у Аракчеева. Впоследствии Шервуд писал, что курьер Аракчеева, которому он должен был передать важные сведения о заговорщиках, опоздал на несколько дней, а не будь этого, "никогда возмущения 14 декабря на Исаакиевской площади не случилось, затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы"35.
      Окончательную точку в этом деле поставила собственная бестактность Аракчеева. 12 декабря 1825 г. великий князь Михаил Павлович писал Дибичу: "Третьего дня видел в первый раз графа Аракчеева. Он мне упомянул об этом деле (о заговоре. - К. Я.), не зная, на чем оно остановилось, и говорил про оное, потому что полагает его весьма важным. Я тогда же сообщил об этом Милорадовичу, который хотел видеться с Аракчеевым; но как граф принял за правило никого у себя и нигде не видеть, даже и по службе, то и не пустил к себе Милорадовича, хотя он и велел сказать, что он от меня"36. 20 декабря Аракчеев был освобожден от заведования делами Комитета министров и перестал быть членом Государственного совета. За ним сохранилась лишь должность главного над военными поселениями начальника, но и на ней он пробыл очень недолго.
      Весной 1826 г. во время инспекторского смотра аракчеевского полка несколько солдат подали генерал-майору Петрову жалобу, что "служить невозможно тяжело стало". Следствие проводил сам Аракчеев, зачинщики были наказаны шпицрутенами и сосланы в Сибирский корпус. Граф попытался скрыть факт возмущения в полку его имени от Николая I, но тот узнал об этом от Клейнмихеля и в апреле того же года провел инспекторский смотр ряда округов 1-й гренадерской дивизии. Император понял, что блестящая форма не соответствует содержанию - округа гренадерского корпуса так и не смогли перейти на самообеспечение продовольствием и фуражом.
      Почувствовав, что тучи сгущаются, Аракчеев написал прошение об отпуске для лечения за границей. Фактически это была просьба об отставке, поскольку срок отпуска в рапорте не оговаривался; Аракчеев понимал, что после возвращения вряд ли будет допущен хотя бы к командованию военными поселениями, судьба которых при новом императоре становилась неясной. 30 апреля 1826 г. последовал рескрипт; Николай I удовлетворил просьбу Аракчеева об отпуске. Командование поселенными войсками на время его отсутствия вверялось Клейнмихелю, и ему предписывалось "о делах важных", требующих разрешения Главного над военными поселениями начальника, "относиться" к начальнику Главного штаба е. и. в.37. Тем самым нарушалась автономия военных поселений, и началось постепенное их подчинение общему армейскому управлению.
      В начале 1827 г. Аракчееву пришлось давать объяснения по поводу появления за границей изданной им переписки с Александром I. Аракчеев был вынужден признать, что отпечатал в типографии штаба военных поселений 30 экземпляров38 без разрешения правительства.
      После возвращения из-за границы граф постоянно жил в Грузине, изредка выезжая к друзьям и родственникам. В Петербурге за ним сохранился казенный дом, который в 1832 г. военный министр граф А. И. Чернышев попытался у него отобрать, однако Аракчеев воззвал к заступничеству императора, и дом был оставлен за ним. Но вообще он старался как можно меньше напоминать о себе. Известны всего два-три его письма Николаю I. Так, во время восстания в новгородских поселениях в 1831 г. перепуганный граф приехал в Новгород, однако губернатор Денфер, опасаясь гнева поселян, попросил его покинуть город. Оскорбленный Аракчеев обратился к императору. Губернатор получил взыскание, а Аракчееву было разрешено проживать там, где он пожелает.
      После реорганизации новгородских военных поселений в округа пахотных солдат было решено на базе штаба бывшего округа гренадерского наследного принца прусского полка (дер. Новоселицы) создать Новгородский кадетский корпус. В 1832 г. Аракчеев просил Николая I принять от него 300 тыс. руб., на проценты от которых должны были содержаться дети бедных дворян Новгородской и Тверской губерний39.
      В последние годы жизни он особенно много занимается устройством имения, старается вникнуть во все стороны хозяйственной жизни, читает много литературы по экономике. Хотя его крестьяне в целом жили в достатке и не было в имении совершенно бедных хозяйств, некоторые стороны их жизни, как и в военных поселениях, были доведены до абсурда различными строгими предписаниями и инструкциями. Большинство домов крестьян были крыты железом, в Грузине был госпиталь, где крестьяне могли получить бесплатную медицинскую помощь, здесь же по инициативе Аракчеева был создан заемный банк для крестьян, где они были обязаны брать ссуды для покупки семян, скота и т. д. Дороги в имении были в основном с твердым покрытием, их исправность поддерживалась самими крестьянами. Аракчеев очень строго наказывал за пьянство и нерадение к хозяйству.
      Усадьба графа была выстроена архитектором И. Минутом и во многом напоминала постройки военных поселений. Современники свидетельствуют, что у Аракчеева был прекрасный сад с множеством скульптур, беседок, павильонов и т. д.40 Есть свидетельства, что он собирался продать имение в казну за 10 млн. руб. и выехать за границу на лечение41.
      Прямых наследников Аракчеев не оставил. Своих детей он не имел, а его воспитанник М. Шумский, которому он дал блестящее образование (он закончил Пажеский корпус, знал почти все европейские языки) и добился для него звания флигель-адъютанта, спился и был лишен наследства. С родственниками Аракчеев практически не поддерживал отношений и принимал у себя только Канкриных и фон Фрикенов42.
      К концу жизни граф был обладателем дипломов Российской академии, Общества истории и древностей российских при Московском университете, Общества любителей коммерческих знаний, Филотехнического общества, Харьковского университета и ряда других учреждений. Его грузинская и малая библиотека в Петербурге насчитывали до 15 тыс. книг, периодических изданий, карт и эстампов; много книг было на английском, немецком, французском языках и на латыни, из них свыше 100 наименований были либо запрещены цензурой, либо были ей неизвестны43. Последний указ, касавшийся служебного положения Аракчеева, был издан 8 апреля 1833 г.: "Не считать гр. А. А. Аракчеева инспектором артиллерии и пехоты"44.
      Аракчеев был среднего роста, сухощав и слегка угловат. Никогда не отличался хорошим здоровьем и часто болел. Был вспыльчив, подозрителен и недоверчив. Но если проникался к кому доверием, то не изменял своего отношения без очень весомых причин. Так, он очень трогательно относился к Г. С. Батенькову, входившему в Совет главного над военными поселениями начальника. В кругу близких людей бывал весел, любил шутить, зачастую прибегая к едким словечкам, сарказму. Любил покровительствовать одаренным людям и часто приглашал в имение ученых, литераторов и художников. Был набожен и очень редко употреблял вино.
      Подводя итог прожитому, он писал: "В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами - никогда не рассуждал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая все время и все силы мои службе царской. Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут, да что делать? Таким меня бог создал! И мною круто поворачивали, а я за это остался благодарен. Мягкими французскими речами не выкуешь дела! Никогда я ничего не просил для себя, и милостью божьей дано мне все! Утешаюсь мыслью, что я был полезен"45.
      Умер Аракчеев 21 апреля 1834 г. и был похоронен с отданием всех воинских почестей в Спасо-Преображенском соборе с. Грузина у подножия памятника Павлу I. Поскольку он не вписал в завещание, составленное и высочайше утвержденное в 1816 г., имени наследника, Николай I указом от 6 мая 1834 г. передал Грузинское имение, а также капитал - 1,5 млн. руб. - в распоряжение Новгородского кадетского корпуса, который стал именоваться Аракчеевским46. Сюда же была передана значительная часть библиотеки и архива.
      В Новгородской области до сих пор частично сохранились штабные комплексы военных поселений, которые местное население называет "аракчеевскими казармами". На карте мира есть Аракчеевы острова - 64 острова Маршалльского архипелага, открытые в 1817 г. мореплавателем О. Е. Коцебу47.
      После смерти Александра I Аракчеев составил завещание на сумму 50 тыс. руб. для написания книги о жизни и деятельности своего покровителя, которую следовало издать через сто лет, когда этот капитал в несколько раз увеличится за счет процентов. Но не это было главным в определении столь длительного срока. Он прекрасно понимал, что будущий историк Александра I не сможет не написать и о нем, оценивая его государственную деятельность. Граф хотел войти в историю, но не таким, каким рисовался современникам, рассчитывая на более благожелательную оценку потомков.
      Александр I нужен был Аракчееву так же, как Аракчеев - Александру I. В их взаимоотношениях, когда на первое место выдвигается идея, а не человек, было больше прагматического и меньше личного. И тот и другой были великолепными актерами, которые блестяще исполнили свои роли на подмостках исторической сцены. В последующем властители неоднократно прибегали к методам и средствам той политики, основы которой были заложены Александром I и Аракчеевым.
      Примечания
      1. Исторический вестник, 1868, N 2, с. 283.
      2. РАТЧ В. Ф. Сведения о графе А. А. Аракчееве. - Военный сборник, 1863, NN 5, 12; 1864, N 1.
      3. Его братья - Петр, 1776 г. рождения, флигель-адъютант Александра I, долгое время служил комендантом в Киеве; Андрей, 1778 г. рождения, - генерал-майор.
      4. Военный сборник, 1863, N 12, с. 39. В формулярном списке значится 10 октября (Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА) СССР, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 158).
      5. МИХАЙЛОВСКИЙ-ДАНИЛЕВСКИЙ А. И. Император Александр I и его сподвижники в 1812- 1815 гг. СПб. 1848 - 1849. Т. 6.
      6. ЦГВИА СССР, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 158.
      7. Опыт библиотеки для военных людей. СПб. 1826. Данная записка ошибочно приписывалась Мелиссино.
      8. ПОТОЦКИЙ П. История гвардейской артиллерии. СПб. 1896, с. 17.
      9. Русская старина, 1873, N 7, с. 477 - 490; см. также: ИКОННИКОВ В. С. Опыт русской историографии. Т. 1, кн. 2. Киев. 1892, с. 1320.
      10. ЦГВИА СССР, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 158.
      11. ЯКУШКИН В. Сперанский и Аракчеев. М. 1916, с. 8.
      12. Русская старина, 1874, N 5, с. 191.
      13. Столетие Военного министерства 1802 - 1902. Т. 3. Ч. 1. СПб. 1909, с. 18 - 35.
      14. ЯКУШКИН В. Ук. соч., с. 40.
      15. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Император Александр I и Аракчеев. В кн.: Исторические очерки. М. 1912, с. 68.
      16. Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (РО ГБЛ), ф. 471, карт. 1, д. 1,лл. 89 об. - 93; д. 6, л. 3.
      17. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 1, д. 481, лл. 358 - 359; д. 186, л. 555.
      18. МИХАЙЛОВСКИЙ-ДАНИЛЕВСКИЙ А. И. Ук. соч. Т. 6.
      19. Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (РО ГПБ), ф. 859, карт. 31, д. 14, л. 40об.
      20. Русская старина, 1874, N 5, с. 191.
      21. ШИЛЬДЕР Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. Т. 2. СПб. 1898, с. 261- 264.
      22. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Ук. соч., с. 71.
      23. Александр I посетил Грузино 12 раз. Ежегодно он там бывал после создания в Новгородском уезде округов поселений 1-й гренадерской дивизии (Русский архив, 1869, N 9, с. 1471).
      24. ФЕДОРОВ В. А. Солдатское движение в годы декабристов. 1816 - 1825 гг. М. 1963, с. 26.
      25. БОГДАНОВИЧ М. И. История царствования императора Александра I и России в его время. СПб. 1868 - 1872. Т. 6, прил. к гл. 23.
      26. РО ГПБ, ф. 859, карт. 31, д. 17, л. 53.
      27. До конца истоки идеи военных поселений еще не выяснены. Известно, что она имела как противников (М. Б. Барклай де Толли, И. И. Дибич и др.), так и сторонников (В. П. Кочубей, П. П. Лопухин, А. И. Чернышев и др.). Правда, М. И. Богданович полагает, и не без основания, что они положительно отзывались о военных поселениях из лести императору (см.: Вестник МГУ. Серия 8. История. 1985, N 3, с. 64; Исторический сборник, 1861, N 6; БОГДАНОВИЧ М. И. Ук. соч. Т. 6, с. 117 - 118).
      28. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 2, д. 6933, л. 269; дд. 155, 771, 1469, 1960.
      29. Там же, оп. 1, д. 88, л. 232об.; д. 39, лл. 66 - 146.
      30. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Ук. соч., с. 25.
      31. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 4, д. 1746, лл. 3 - 4.
      32. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Ук. соч., с. 18.
      33. Русский архив, 1868, N 6, с. 950.
      34. Женитьба Аракчеева на Наталье Хавестовой (Хомутовой) в апреле 1806 г. оказалась неудачной, вскоре они разошлись.
      35. Исповедь Шервуда-Верного. - Исторический вестник, 1896, январь, с. 76.
      36. Цит. по: Энциклопедический словарь Брогкауза и Ефрона. Т. 3, с. 320.
      37. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 1, д. 409, л. 844.
      38. Рескрипты и записки государя императора Павла I к графу Аракчееву. 1794 - 1799. - Русская старина, 1873, т. 7, с. 477 - 478.
      39. РО ГБЛ, ф. 471, карт. 3, д. 14, лл. 4, 6 - 9.
      40. Во время Великой Отечественной войны фронт длительное время проходил по р. Волхов и усадьба была полностью уничтожена.
      41. Русская старина, 1870, N 1, с. 243.
      42. Генерал-майор Ф. К. фон Фрикен был одним из помощников Аракчеева при создании военных поселений в Новгородской губернии (Исторический вестник, 1862, N 2, с. 231).
      43. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 4, д. 1754, л. 23.
      44. РО ГПБ, ф. 859, карт. 31, д. 14, л. 7.
      45. Цит. по: МИХАЙЛОВСКИЙ-ДАНИЛЕВСКИЙ А. И. Ук. соч. Т. 6, с. 202.
      46. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 4, д. 1746, л. 65; КАРЦОВ П. П. Новгородский кадетский корпус. - Русская старина, 1884, т. 41, с. 519.
      47. РО ГБЛ, ф. 471, карт. 8, д. 1, л. 3.