Алексеев В. А. Политика США накануне капитуляции Италии в 1943 году

   (0 отзывов)

Saygo

Алексеев В. А. Политика США накануне капитуляции Италии в 1943 году // Вопросы истории. - 1971. - № 2. - С. 74-87.

3 сентября 1943 г. Италия, порвав с Гитлером, заключила с союзным командованием перемирие, а вскоре объявила войну нацистской Германии. В ходе переговоров о перемирии было решено, что в нескольких пунктах Италии, в том числе и под Римом, одновременно с сообщением о заключении перемирия будут высажены союзные десанты. Однако в самый последний момент при обстоятельствах, длительное время остававшихся неясными, уже подготовленная операция под Римом была отменена, что имело трагические последствия для итальянской столицы и в целом для Италии.

Как известно, подписанию перемирия предшествовали события большого исторического значения. Сокрушительные поражения, нанесенные Красной Армией немецко-фашистским войскам под Сталинградом и на Курской дуге, создали коренной перелом в ходе второй мировой войны. В условиях, когда подавляющая масса гитлеровских вооруженных сил была втянута в боевые действия на советско-германском фронте, англо-американские войска разгромили и изгнали из Африки итало-немецкие армии, а 10 июля высадились в Сицилии. Военное поражение Италии сопровождалось развалом итальянской экономики, резким ухудшением материального положения трудящихся. Италия оказалась на грани национальной катастрофы. В стране нарастало революционное движение, в авангарде которого шли коммунисты.

В этих условиях правящие круги Италии были вынуждены отстранить от власти Муссолини с тем, чтобы вывести страну из войны и предотвратить революционный взрыв. В Италии было создано правительство П. Бадольо. В ходе переговоров с союзниками о заключении перемирия, которые оно начало с большим промедлением, вело вяло и нерешительно, встал очень острый и важный вопрос о том, чтобы после заключения перемирия предотвратить захват Рима немецкими войсками. Вопрос о защите итальянской столицы имел военный, политический и экономический аспекты. Здесь находилось правительство, органы государственного управления, центры политических партий, наконец, король и его семья. В Риме были сосредоточены верховное командование, генштаб и крупные воинские соединения. Этот город являлся развитым промышленным центром и крупнейшим узлом железнодорожных коммуникаций Италии. Сохранение столицы в руках итальянцев ускорило бы и облегчило продвижение союзных войск на север и оказало бы важное влияние на ход последующих военных действий в Италии.

Однако защита Рима была нелегким делом, поскольку после заключения перемирия он оказался бы на значительном расстоянии от союзников и в непосредственной близости от крупных соединений гитлеровских войск. Радикальной мерой, обеспечивавшей успешную оборону Рима, явилась бы высадка вблизи него союзного воздушного десанта, который совместно с итальянскими войсками смог бы отразить немецкое наступление и удержать столицу до подхода союзных войск. Как известно, во время переговоров о перемирии вопрос о такой операции был согласован. Однако в самые последние часы она была отменена.

О несостоявшейся десантной операции под Римом и тесно связанных с этим других вопросах (о бегстве короля и Бадольо из Рима, о сдаче итальянской столицы гитлеровцам) написано довольно много. При этом почти каждая из политических партий, существовавших в Италии после войны, высказала свое отношение к этому вопросу. Авторы, принадлежавшие к лагерю монархистов1, признавали, что отмена десантной операции явилась ошибкой. Но, говоря о лицах, ответственных за нее, они умалчивают о Д. Эйзенхауэре, итальянском короле Викторе-Эммануиле III и Бадольо, а всю вину возлагают на генерала Дж. Карбони, командира мотомеханизированного корпуса, которому было поручено руководить обороной Рима. Так, монархист Малакола, критикуя решение об отмене десантной операции, подчеркивал, что союзники, втянувшись в эту операцию, по соображениям престижа взяли бы на себя всю тяжесть битвы за итальянскую столицу и город не был бы сдан немцам. Он обвинил Карбони в том, что тот совершил тяжелую ошибку, выступив с советом отменить намеченную высадку десанта2. По словам бывшего итальянского дипломата монархиста А. Тамаро, предполагаемая десантная операция была бы трудной, но возможной, и для отмены ее не было достаточных оснований3. К авторам-монархистам примыкает генерал Дж. Кастеллано, известный своими дружескими связями с Эйзенхауэром и другими американскими военными руководителями. Он также назвал ошибкой отказ принять помощь американского авиадесанта и утверждал, что операция имела шансы на успех4.

Вопрос об отмене десантной операции под Римом привлекал также внимание представителей левых демократических кругов. Виновниками срыва этой операции они называли короля, Бадольо, итальянских генералов и прежде всего Карбони. Эти авторы, опубликовавшие свои книги вскоре после войны, не располагали секретными материалами и не могли поставить вопрос об ответственности Эйзенхауэра за отмену операции. К. Сильвестри, ветеран Итальянской социалистической партии (ИСП), неоднократно подвергавшийся арестам и заключениям в период фашистской диктатуры, назвал блефом слова Карбони, высказанные им 8 сентября 1943 г. в беседе с американским генералом М. Тейлором, о том, что необходимо отказаться от высадки авиадесанта ввиду превосходства немецких войск. Отказ от высадки воздушного десанта, как считал Сильвестри, стоил союзникам десятков тысяч солдат, убитых и раненных под Кассино и в Романье, и затянул окончание войны5. А. Корона, в послевоенные годы член руководства ИСП, отмечал вину Карбони, заключавшуюся в том, что он в упомянутой беседе с Тейлором нарисовал мрачную картину военной обстановки и, заявив, что высадившаяся американская дивизия будет обречена на уничтожение, запугал американского генерала6.

Дж. Карбони вступил со своими "оппонентами" в ожесточенную полемику. В начале этой дискуссии, длившейся несколько лет, он в категорической форме утверждал, что отмена десантной операции являлась "актом лояльного, великодушного итальянского военного товарищества, благодаря которому Америка избежала абсолютно напрасного уничтожения всей американской усиленной парашютной дивизии и морального урона в связи с громкой и кровавой неудачей"7. Однако в последующие годы Карбони под воздействием бесспорных фактов заметно изменил свою точку зрения, уже соглашаясь с тем, что при определенных условиях высадка американского десанта под Римом могла быть успешной и имела бы положительное значение8.

Среди мемуаров, касающихся рассматриваемого исторического периода и написанных государственными деятелями, наибольший интерес представляют воспоминания У. Черчилля9. Они, в частности, показывают, какое большое военное и политическое значение придавали союзники высадке десанта под Римом. Но Черчилль также не назвал главного виновника срыва этой операции. Совершенно неудовлетворительное впечатление оставляет также тот раздел воспоминаний самого Эйзенхауэра, где речь идет о несостоявшемся десанте. Прибегая к общим, ничего не значащим фразам, а подчас и к прямой подтасовке фактов, Эйзенхауэр умалчивает о том, что высадка американского десанта была отменена по его прямому приказу. Он пишет: "В последний момент или страх итальянского правительства, или, как утверждают итальянцы, передвижение немецких военных резервов, я не знаю, что именно, вынудило отменить этот замысел"10. В книгах и статьях, написанных руководящими деятелями Итальянской коммунистической партии (ИКП) и историками-коммунистами, также содержатся высказывания о несостоявшейся десантной операции. Особенно важное значение имеет сформулированный Генеральным секретарем ЦК ИКП Луиджи Лонго вывод о том, что "Рим мог бы быть освобожден объединенными усилиями армии, народа и союзных войск, предполагавших сбросить в районе Рима воздушный десант"11. Это высказывание служит ключом к правильному пониманию изучаемого вопроса.

Maxwell_D_Taylor.thumb.jpg.6edd4dc544050

Генерал Максвелл Д. Тэйлор

504th_parachute_infantry_regiment_WWII_i

Десантники 82-й дивизии в Италии, сентябрь 1943 года

В наши дни историк, пожелавший углубиться в изучение этой темы, располагает уже вполне достаточным количеством материалов и документов. Основными источниками являются упомянутые книги Кастеллано и Карбони. Особенно большое значение имеют воспоминания Кастеллано, поскольку в них впервые опубликован ряд документов из американских и итальянских военных архивов: справка Военно-исторического архива США о подготовке десантной операции; донесение Кастеллано о плане осуществления десанта, направленное в генштаб Италии; телеграммы Эйзенхауэра и Бадольо; записи бесед Кастеллано с представителями союзного командования и другие.

Авторы названных книг принимали самое активное и непосредственное участие в описываемых событиях. Кастеллано как начальник отдела планирования итальянского генштаба являлся доверенным лицом начальника генштаба В. Амброзио. По поручению короля и Бадольо он вел секретные переговоры с союзниками в Лисабоне, а затем в Сицилии о выходе Италии из войны и подписал перемирие. Карбони, пользовавшийся доверием короля и Бадольо, вскоре после отстранения Муссолини от власти был назначен начальником итальянской военной разведки и командиром мотомеханизированного корпуса, сформированного для обороны Рима от немецкого нападения и для борьбы с нараставшим революционным движением. Карбони располагал большой властью, имел доступ к секретной информации, в том числе и о готовившейся десантной операции, являлся первым советником Бадольо.

При изучении литературы о подготовке авиадесанта под Римом можно встретиться с совершенно противоположными суждениями относительно того, кто и когда впервые выдвинул эту идею. А. Корона пишет, что вопрос о высадке парашютного десанта был поднят Кастеллано 19 августа 1943 г. во время переговоров в Лисабоне12. Черчилль излагает совершенно иную версию, утверждая, что у Эйзенхауэра был свой план высадки десанта под Римом и что он об этом информировал Кастеллано13. Что касается самого Эйзенхауэра, являвшегося одним из главных действующих лиц этого исторического эпизода, то он в своих мемуарах не дает никаких сведений о том, когда такой план впервые появился и кто был его инициатором. Наиболее достоверным источником по этому вопросу следует признать записи бесед Кастеллано с представителями союзного командования. Из них явствует, что 19 августа на переговорах с союзниками вопрос о высадке авиадесанта под Римом не поднимался. Инструкция, подготовленная для Кастеллано перед его отъездом в Сицилию для продолжения переговоров, предписывала ему согласиться на принятие перемирия лишь при условии, если произойдет высадка по меньшей мере 15 союзных дивизий на побережье между Чивитавеккьей и Специей14. В упомянутом документе отсутствовало указание на то, чтобы Кастеллано обратился к союзникам с просьбой о высадке авиадесанта под Римом. Однако когда Кастеллано из высказываний американского генерала Б. Смита понял, что союзные войска будут высажены на побережье не севернее, а южнее Рима и над итальянской столицей нависнет угроза захвата ее гитлеровцами, он 31 августа во время переговоров в деревне Кассибиле впервые поставил вопрос о высадке американского десанта вблизи Рима в день объявления перемирия.

В записи второй беседы, состоявшейся также 31 августа, по этому поводу говорилось: "Затем ген. Кастеллано спросил, возможно ли для союзников высадить парашютную дивизию в ночь после объявления перемирия рядом с Римом и одновременно с тем высадить десант в Остии. Генерал Смит заявил, что это было бы возможно, если бы итальянское правительство выделило два аэродрома и оказало бы помощь"15. Маловероятно, что у Кастеллано эта идея неожиданно появилась во время переговоров и он ее выдвинул, не имея на то соответствующих полномочий. По-видимому, перед отъездом в Сицилию она обсуждалась в итальянском генштабе, хотя сам Кастеллано об этом не сообщает.

Как известно, 31 августа в Кассибиле Смит и Кастеллано наметили план действий на случай, если итальянское правительство согласится на безоговорочную капитуляцию. Этот план, как явствует из записи беседы Кастеллано, должен был осуществляться по следующим этапам: "Второстепенная высадка (5 или 6 союзных дивизий)... После короткого промежутка времени (одна или две недели) высадка главных союзных сил южнее Рима. Действия парашютной дивизии вблизи Рима и одновременно объявление перемирия"16. Небезынтересно отметить, что в связи с беспокойством, проявленным Кастеллано о судьбе короля и его семьи, Смит подсказал, что король мог бы покинуть Рим и перебраться в Палермо17. Таким образом, оказывается, что идея бегства короля из итальянской столицы, последовавшего в ночь с 8 на 9 сентября, была подсказана американцами.

Сообщая подробности о том, как протекало дальнейшее обсуждение вопроса о высадке союзного десанта под Римом, которой было дано кодовое название "Гигант-2", Кастеллано пишет в своих воспоминаниях, что он внес предложение об участии в десантной операции под Римом двух дивизий (авиадесантной и танковой). Союзное командование с большим вниманием отнеслось к этой идее. "Эйзенхауэр и его генеральный штаб, - отметил Кастеллано, - были убеждены в необходимости не оставлять Рим в руках немцев"18. Высадка десанта вблизи итальянской столицы была утверждена как часть общего оперативного плана, разработанного командованием союзных вооруженных сил, и для ее осуществления была выделена 82-я американская авиадесантная дивизия и 100 противотанковых пушек, недостаток которых остро ощущался в итальянских войсках. Кастеллано назвал 82-ю авиадесантную дивизию самой хорошей и наиболее боеспособной среди тех, которые были в распоряжении Эйзенхауэра19. Что же касается танковой дивизии, то Эйзенхауэр обещал изучить вопрос о ее привлечении к операции "Гигант-2".

Союзное командование немедленно доложило план десантной операции под Римом соответственно своим правительствам, которые его полностью одобрили. Ф. Рузвельт и У. Черчилль, находившийся в это время также в Вашингтоне, направили Эйзенхауэру телеграмму, в которой сообщалось: "Мы полностью одобряем Ваше решение осуществить операцию "Эвеланш" и высадить авиадесантную дивизию вблизи Рима на указанных условиях"20. Руководители правительств США и Англии придавали операции "Гигант-2" большое значение и даже сочли необходимым информировать об этом главу Правительства СССР. 3 сентября в своей телеграмме, отправленной И. В. Сталину, они писали: "Принятие условий итальянцами в значительной степени облегчается тем, что мы отправим парашютную дивизию в Рим для того, чтобы помочь им сдержать немцев, которые собрали бронетанковые силы вблизи Рима и которые могут заменить правительство Бадольо какой-нибудь квислинговской администрацией, возможно, во главе с Фариначчи"21.

В ночь с 1 на 2 сентября союзное командование направило верховному командованию итальянских вооруженных сил телеграмму, в которой сообщалось, что оно приступило к разработке операции по высадке парашютного десанта под Римом. В ответной телеграмме итальянская сторона по просьбе союзного командования указала итальянские аэродромы, которые можно было бы использовать для высадки десанта: Ченточелле, Урбе и Гвидония22.

1 сентября утром, тотчас после возвращения Кастеллано с Сицилии, состоялось совещание под председательством Бадольо, на котором было заслушано сообщение Кастеллано о результатах переговоров в Кассибиле и оглашен текст соглашения о перемирии, разработанный союзниками. На совещании присутствовали также министр иностранных дел Р. Гуарилья, начальник генштаба Амброзио, министр королевского двора П. Аквароне и генерал Дж. Карбони. Судя по сообщению Кастеллано, против этого плана высказался лишь Карбони, отметивший, что его мотомеханизированный корпус не сможет из-за отсутствия бензина и боеприпасов выстоять в бою с немецкими войсками. Впоследствии Карбони писал, что в своем выступлении на совещании он внес предложение отсрочить на 4 - 5 дней дату объявления перемирия, поскольку изменился план союзников, которые, отменив свое первоначальное решение о высадке войск севернее Рима, стали планировать осуществление этой операции южнее Рима. Все присутствовавшие, по словам Карбони, согласились с этим предложением, а Бадольо и Амброзио заверили, что продление срока объявления перемирия совершенно необходимо и оно, безусловно, будет запрошено.

Однако выступление Карбони на совещании носило противоречивый характер. Если из вышеизложенного заявления можно было понять, что в принципе он был согласен с проведением десантной операции, то затем он стал говорить, что высадка американской парашютной дивизии принесет мало пользы, так как итальянское командование испытывает потребности не в легком, а в тяжелом вооружении, боеприпасах, бензине, танках и противотанковой артиллерии, то есть как раз в том, чем парашютисты не располагают. Карбони далее заявил, что высадка парашютного десанта не создала бы для итальянцев никаких преимуществ, но привела бы к весьма опасному ухудшению обстановки, так как это привязало бы итальянские войска к аэродромам23.

Есть основания предполагать, что генерал Карбони, непосредственно подчинявшийся начальнику штаба итальянской армии генералу М. Роатта и обязанный ему своим продвижением по службе (по протекции Роатта он в августе 1943 г. был назначен командующим мотомеханизированным корпусом и начальником итальянской военной разведки), в данном случае проводил линию своего шефа, который был против высадки десанта. Роатта считал, что если бы американская парашютная дивизия была уничтожена при высадке, то им было бы предъявлено обвинение в том, что они предали американцев и завлекли их в ловушку24. Анализ выступления Карбони показывает, что данные им оценки и предложения являются совершенно необоснованными. Во-первых, абсолютно ошибочным было заявление Карбони о том, что высадка американского десанта не только не принесла бы итальянцам никаких преимуществ, но, наоборот, осложнила бы положение итальянских дивизий. Любому непредубежденному человеку, даже если он не является специалистом в военной области, ясно, что введение в бой американских парашютистов привело бы к дальнейшему изменению соотношения сил в пользу итальянских вооруженных сил и оказало бы огромное влияние на моральный дух армии и народа Италии, увеличив силу их отпора немцам. Союзная авиация, которая в тот период уже господствовала в воздухе, сумела бы прикрыть аэродромы, где высаживались американские парашютисты, от немецких как наземных, так и воздушных атак. Не следует также упускать из виду, что союзное командование запланировало вместе с парашютной дивизией доставить 100 противотанковых пушек, кроме того, в стадии рассмотрения находился вопрос о высадке американской танковой дивизии вблизи Рима (в устье Тибра). При создавшейся обстановке было ошибочным и даже пагубным ставить вопрос о переносе даты десанта, поскольку уже 7 сентября гитлеровское командование разослало приказ о разоружении всех итальянских войск, и исполнение этого приказа не началось лишь из-за появления сообщения о выходе в море союзных судов с десантными войсками25. Совершенно очевидно, что если бы заключение перемирия и высадка десанта, как это предлагал Карбони, были отсрочены, то гитлеровские войска неожиданным ударом разоружили бы итальянские дивизии и, не встречая сопротивления, овладели бы Римом. Расчет Карбони на то, что отсрочка даты высадки авиадесанта создала бы наиболее благоприятные условия для осуществления операции, был с самого начала ошибочным. Он свидетельствовал о том, что Карбони - начальнику итальянской военной разведки - был неизвестен план Гитлера разоружить итальянские войска.

Кроме того, в связи с изменением места высадки союзных войск (не севернее, а южнее Рима) вряд ли требовалась какая-либо значительная перегруппировка итальянских войск, расположенных вокруг Рима, поскольку местонахождение немецких дивизий, борьба с которыми входила в задачу этих итальянских войск, осталось прежним. К тому же угрожающее положение с обеспечением мотомеханизированного корпуса горючим и боеприпасами в последующие дни было в значительной мере устранено. По сообщению заместителя начальника штаба итальянской армии Ф. Росси, к утру 7 сентября недостающее количество горючего и боеприпасов было в значительной мере восполнено26. При этом следует иметь в виду, что итальянским дивизиям, занявшим вблизи Рима круговую оборону, вряд ли понадобилось бы осуществлять такие маневры, которые потребовали бы значительного количества бензина.

Какова была реакция участников совещания у Бадольо 1 сентября на выступление Карбони, к сожалению, точно неизвестно. Король, которому Бадольо доложил о результатах переговоров и о проведенном им совещании, решил принять требование союзников о безоговорочной капитуляции. Подписание перемирия, порученное Кастеллано, состоялось 3 сентября 1943 г. в Кассибиле.

Итальянские коммунисты, предвидя, что осуществление перемирия и выход Италии из войны можно будет осуществить лишь в результате трудной вооруженной борьбы с гитлеровскими войсками, выступили с широкой программой действий, рассчитанной на заблаговременную подготовку к отражению предстоящего немецкого удара. В последних числах августа Л. Лонго подготовил "Меморандум о срочной необходимости организовать национальную оборону против оккупантов и угрозы неожиданных ударов со стороны немцев". В этом документе, переданном Комитетом оппозиционных антифашистских партий итальянскому правительству, в частности, предлагалось немедленно порвать с Германией и заключить перемирие с союзниками, отдать приказ о вооруженном сопротивлении агрессивным действиям со стороны немецких войск и итальянских фашистов, наладить боевое сотрудничество армии и гражданского населения, приступить к организации вооруженных народных отрядов, придать совместным боевым действиям "характер войны за освобождение и национальную независимость"27.

Однако правительство Бадольо опасалось, что вооруженный народ, отбив нападение гитлеровцев, выступит с оружием в руках за установление в стране демократического строя и свергнет монархию, безнадежно скомпрометировавшую себя многолетним сотрудничеством с фашизмом. Поэтому оно, не осмеливаясь демонстративно отвергнуть план действий, предложенный коммунистами, фактически его саботировало. В ночь с 3 на 4 сентября, буквально через несколько часов после подписания перемирия, в Кассибиле состоялось совещание по разработке плана операции "Гигант-2"28. В совещании участвовали начальник генерального штаба союзных войск на Средиземном море американский генерал Б. Смит, начальник штаба американской 82-й авиадесантной дивизии генерал М. Тейлор, начальник военной разведки английский генерал К. Стронг, командующий авиацией США на Средиземном море американский генерал Кэннэн, Дж. Кастеллано и представители итальянских родов войск майор Л. Маркези (армия) и майор Дж. Вассалло (авиация), а также итальянский консул Монтанари в качестве переводчика. На этом совещании, продолжавшемся до утра 4 сентября, были разработаны вопросы взаимодействия американских и итальянских войск. Было решено, что передовые подразделения 82-й дивизии будут сброшены на парашютах, а остальные подразделения и части будут доставлены на транспортных самолетах, на итальянские аэродромы, не занятые немцами. Переброску дивизии под Рим предполагалось завершить в течение трех-четырех дней. При этом, по совету Кастеллано, вместо ранее намеченных аэродромов американцам были названы в качестве наиболее пригодных: Черветери, Фурбара и Гвидония, поскольку они находились вне зоны действия немецкой зенитной артиллерии, были заняты лишь итальянскими войсками и расположены на ближайшем расстоянии от морского побережья.

В ходе совещания был изучен район предстоящей военной операции и согласовано взаимодействие итальянских войск с американским воздушным десантом. 5 сентября Маркези доставил в Рим план осуществления десантной операции29. Следует отметить, что американское командование, разрабатывая совместно с итальянскими офицерами этот план, тем не менее не сочло возможным сообщить дату высадки десанта, а также силы и средства, выделявшиеся для ее осуществления.

Исчерпывающая информация по этим вопросам есть в справке Военно-исторического отдела США, опубликованной в мемуарах Кастеллано30. В этом документе указывается, что, по замыслу американского командования, 130 самолетов должны были ночью, высадить на аэродромах Черветери и Фурбара два батальона и часть командного состава 500-го парашютного полка, зенитную батарею и вспомогательные войска. 90 самолетов, выделенных для проведения операции, должны были сбросить парашютистов, а остальные - приземлиться и высадить войска. Предусматривалось также, что отдельные части 82-й американской дивизии будут погружены на десантные баржи и танки-амфибии и высадятся в устье Тибра. В соответствии с разработанным планом американские самолеты должны были подняться с сицилийских аэродромов, лететь над морем до устья Тибра и сделать поворот над английской подводной лодкой, подающей световые сигналы.

В ночь с 6 на 7 сентября с Сицилии в Рим секретно отбыли генерал М. Тейлор и заместитель командира 51-й американской группы транспортной авиации полковник Гардинер. Их цель состояла в том, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте и установить связь с итальянским военным командованием. Меры, принятые итальянской контрразведкой для сохранения в тайне этой поездки, несколько напоминают описания, встречающиеся в приключенческих романах. Тейлор и Гардинер отправились из Палермо на английском торпедном катере до расположенного на севере от Сицилии острова Устика. В одной из бухт этого острова, на котором еще находился итальянский гарнизон, под покровом ночной темноты офицеры перешли на ожидавший их итальянский военный корвет, который полным ходом устремился к Италии. Тейлор и Гардинер были приняты на борт этого корабля как два пленных союзных летчика, самолет которых был подбит. В сопровождении адмирала Мауджери, являвшегося начальником разведки итальянского военно-морского флота (незадолго до этого он переправил Муссолини к месту заключения), Тейлор и Гардинер прибыли на итальянскую военно-морскую базу Гаэта, где были посажены в машину "Скорой помощи" и на ней отправлены в Рим. По прибытии туда 7 сентября они были доставлены во дворец Капрара, где находилась резиденция начальника штаба армии генерала Роатта и подчинявшегося ему генерала Карбони. Здесь Тейлор и Гардинер имели краткую беседу с заместителем начальника штаба армии генералом Росси, а затем с Карбони, который, как об этом сообщает А. Корона, в черных красках обрисовал сложившееся положение, указав, что к Риму подошли немецкие подкрепления, что у итальянских войск не хватает боеприпасов и горючего, так как немецкое командование прекратило снабжение. Карбони заявил, что в этих условиях авиадесантная дивизия, высаженная под Римом, была бы неминуемо обречена на гибель. Он подчеркнул необходимость отсрочить объявление перемирия, а вместе с этим - и высадку авиадесанта под Римом31. Эти сведения полностью совпадают с информацией, содержащейся в справке Военно-исторического отдела США. Карбони сообщил, отмечается в этом документе, что "нацисты лишили итальянскую армию снабжения боеприпасами и горючим, лишили ее средств передвижения. В то же время немецкий гарнизон, размещенный вдоль Тибра, увеличен с трех до двенадцати тысяч человек со 100 орудиями тяжелой артиллерии"32. Тейлор, со своей стороны, не веря в успешное проведение десантной операции, прибыл в Рим с предвзятым о ней мнением и искал повода отказаться от нее. Как явствует из воспоминаний Карбони, в беседе с ним в ночь с 7 на 8 сентября Тейлор заявил, что эта операция была задумана поспешно и опрометчиво33.

Как и Карбони, Бадольо, с которым встретились Тейлор и Гардинер, настаивал на том, чтобы отложить срок объявления перемирия и высадки десанта. Итальянский премьер-министр заявил, что если будет объявлено перемирие, то Рим не продержится более 12 часов даже в случае высадки союзного десанта. Он просил Тейлора и Гардинера убедить Эйзенхауэра отменить намеченное решение34. После бесед с Бадольо и Карбони Тейлор направил Эйзенхауэру шифрованную телеграмму, содержавшую совет аннулировать операцию "Гигант-2". В 2 часа утра 8 сентября Бадольо также направил телеграмму Эйзенхауэру, в которой писал: "Принимая во внимание быстро происходящие изменения в обстановке и наличие немецких сил в зоне Рима, больше не представляется возможным немедленно огласить перемирие, поскольку это привело бы к тому, что столица была бы оккупирована немцами, а правительство уничтожено... Операция "Гигант-2" более невозможна, так как у меня нет достаточных сил, чтобы гарантировать аэродромы"35. Вскоре после этого Тейлор и Гардинер возвратились в Тунис, где находилась ставка Эйзенхауэра. Вместе с ними выехал Росси с поручением любой ценой убедить Эйзенхауэра согласиться отсрочить объявление перемирия.

Сообщение о том, что Бадольо просит отложить объявление перемирия и вместе с этим высадку десанта под Римом, вначале поступило в главную штаб-квартиру союзного командования, находившуюся в Алжире. Ознакомившись с этой телеграммой, офицеры штаб-квартиры радировали о ее содержании Объединенной группе начальников штабов и Эйзенхауэру, который находился на своем командном пункте около Картахены. С текстом телеграммы итальянского премьер-министра Эйзенхауэр ознакомился в 12 часов дня 8 сентября. О том, как развивались последующие события, рассказал сам Эйзенхауэр в своих мемуарах "Крестовый поход в Европу". "Решив действовать по своему собственному усмотрению, - писал он, - я приказал штабу аннулировать сообщение Объединенной группе начальников штабов или, если этого нельзя было сделать, объяснить, что я сам занялся решением вопроса"36. Приняв решение не откладывать объявление перемирия и высадить два десанта на побережье Италии, Эйзенхауэр вместе с тем проявил нерешительность и недальновидность, вначале отложив высадку авиадесантной дивизии под Римом, а затем, 9 сентября, и вовсе ее отменив. Следует отметить, что когда приказ Эйзенхауэра отсрочить намеченную операцию поступил в 82-ю парашютную дивизию, то самолеты, предназначенные для участия в этой операции, были уже готовы к вылету, а одна из групп даже направлялась на стартовую площадку37. В ответной телеграмме, направленной 8 сентября итальянскому премьер-министру, Эйзенхауэр писал: "Намереваюсь передать по радио сообщение о перемирии в намеченный час... Я не принимаю ваше послание, полученное этим утром, об отсрочке перемирия... По вашей просьбе намеченная на ближайшее время воздушная операция временно приостановлена. У вас достаточно войск вблизи Рима, чтобы обеспечить временную безопасность города"38.

Эйзенхауэр единолично принял решение об аннулировании плана высадки союзного десанта под Римом, ранее утвержденного главами правительств США и Англии. Таким образом, на него падает главная ответственность за срыв операции и вызванные этим последствия.

У Эйзенхауэра были все объективные предпосылки для того, чтобы вопреки просьбе Бадольо, продиктованной трусостью и двурушничеством, подтвердить ранее данный приказ о проведении намеченной десантной операции под Римом. Ему, как никому другому, было известно, какое большое военное и политическое значение придавалось этой операции. Помимо обширной, постоянно стекавшейся к нему информации, он получил от Кастеллано самые достоверные сведения о численности и дислокации итальянских и немецких войск в районе Рима, из чего следовал бесспорный вывод о численном превосходстве итальянцев и прочности их позиций, о наличии условий для благополучного проведения операции "Гигант-2" и успешной обороны Рима при тесном взаимодействии американских и итальянских войск. Эйзенхауэр имел реальную возможность, опираясь на право, вытекавшее из факта безусловной капитуляции Италии, заставить Бадольо через находившегося в Риме Тейлора отдать итальянским вооруженным силам приказ атаковать немецко-фашистские войска и обеспечить необходимые условия для высадки союзного десанта.

Большую долю вины за несостоявшуюся операцию несут король и Бадольо. Ведь именно Бадольо с согласия короля обратился к Эйзенхауэру с просьбой об отмене операции. Просьба о перенесении даты объявления перемирия и об отмене десантной операции под Римом являлась логическим продолжением линии короля и Бадольо, всячески оттягивавших начало переговоров с союзниками. В страхе перед репрессиями со стороны гитлеровских войск, боясь народного восстания в Риме, король и Бадольо лелеяли надежду на то, что, оттягивая время, они смогут дождаться того дня, когда обстановка сложится для них благоприятно и осуществление перемирия произойдет без потрясений. Бадольо и его министры весьма неясно представляли себе, в результате чего сложится благоприятная обстановка: то ли американо-английские войска молниеносно появятся под стенами Рима, то ли немецко-фашистские войска, не дожидаясь прихода союзников, отступят в Северную Италию. Что касается короля, то он, по словам Кастеллано, втайне надеялся даже на то, что ход военных действий изменится и Гитлер победит39. Итальянские реакционные и в особенности монархические круги, стремясь обелить Эйзенхауэра, короля и Бадольо, пытались превратить Карбони в "козла отпущения", доказать, что он является единственным и главным виновником отмены десантной операции "Гигант-2". Эту мысль пытался провести и американский генерал Смит, заявив, что высадку десанта под Римом можно было бы осуществить, если бы итальянский генерал, командовавший войсками в зоне Рима, был "храбрым, энергичным, решительным и убежденным в возможности успеха"40. Однако хотя генерал Карбони и несет известную ответственность за отмену десантной операции, его нельзя никак признать виновным в равной степени с Бадольо. Ведь именно Бадольо с одобрения короля принял решение обратиться к Эйзенхауэру с просьбой об ее аннулировании. И какую бы информацию ни представлял Карбони Тейлору, какие бы доводы за отмену операции он ни высказывал Бадольо, последний не сделал бы вышеупомянутого шага, если бы этот шаг не соответствовал политической линии короля.

Немалую долю вины несет американский генерал Тейлор, который, не разобравшись в обстановке, сложившейся в районе Рима к 8 сентября, обратился к Эйзенхауэру с предложением об аннулировании плана высадки десанта. Известную ответственность несут и итальянские генералы Росси и Кастеллано, являвшиеся представителями Бадольо при Эйзенхауэре. Хотя они были сторонниками проведения операции и верили в ее успех, они не сделали в целях ее реализации всего того, что было в их силах. Они не выразили решительного протеста Эйзенхауэру и Бадольо в связи с отменой десантной операции, не предприняли настоятельных попыток убедить их вернуться к первоначальному замыслу. Как известно, Кастеллано лишь послал в Рим телеграмму, призывавшую правительство сохранить веру в то, что операция все же состоится. Росси же ограничился заявлением Эйзенхауэру о том, что объявление перемирия создало, как никогда, трудное положение для итальянского правительства41.

Одним из факторов, от которых в значительной степени зависел исход намеченной десантной операции, являлось сложившееся к 8 сентября соотношение сил между итальянскими и немецкими войсками в этой зоне. Как известно, с итальянской стороны основной силой, предназначенной для защиты Рима, был находившийся под командованием генерала Карбони мотомеханизированный корпус. Входившие в этот корпус четыре дивизии были расположены в ближайших окрестностях Рима. Окружив его, они перекрыли все дороги, ведущие к столице. В ее окрестностях находились еще два воинских соединения: Римский армейский территориальный корпус и 18-й армейский корпус. В итальянских соединениях, преградивших путь двум немецким дивизиям, насчитывалось 55 тыс. чел., в том числе маневренная группа (корпус Карбони) - 45 тыс. чел. и 200 танков.

Общая численность немецко-фашистской группировки, нацеленной на Рим (две дивизии, учебные и находящиеся в стадии формирования подразделения), достигала приблизительно 45 тыс. чел., из которых в маневренную группу входило 40 тыс. чел. и 500 танков. Таким образом, итальянские войска, уступая немецким в танках, имели явное численное превосходство. К этому следует добавить, что в пути к Риму находились еще две итальянские дивизии - "Король" и "Тосканские волки", а севернее 3-й танковой дивизии в районе г. Гроссето стояла итальянская дивизия "Равенна".

Эти данные показывают, что итальянские дивизии смогли бы помешать немецким войскам атаковать высаживающийся американский десант, обеспечить успешное проведение этой операции, а затем совместными усилиями организовать оборону Рима. Преимущество немцев в технике практически сводилось на нет целым рядом отрицательных факторов, вытекающих из их дислокации. Они были расположены изолированно и окружены итальянскими дивизиями. При высадке американского десанта они сразу были бы вынуждены начать борьбу на два фронта: против американских парашютистов и итальянских войск. При попытке двинуться на Рим они должны были прорвать два эшелона итальянских дивизий, а их тыл оказался бы под ударом итальянских войск. Резко пересеченная местность с большим количеством оврагов, высоких холмов, узких дефиле на дальних и ближних подступах к Риму затруднила бы немцам активное использование танков.

Немецкое военное командование с учетом всех вышеупомянутых факторов, разумеется, не один раз и на разных уровнях обсудило свои планы на случай высадки союзного десанта под Римом, в результате чего была выработана вполне определенная линия. Гитлер и высшее немецкое командование в этом случае не ставили перед своими войсками задачу захватить и удерживать Рим. Немецкие дивизии имели директиву отойти на север Италии и закрепиться на линии Апеннинских гор. Командующий немецкими войсками в Италии фельдмаршал А. Кессельринг на допросе, проведенном в 1945 г. американским генералом Б. Смитом, заявил, что "если бы он получил сообщение о высадке американцев под Римом, то отдал бы приказ всем своим войскам отступить на север". Начальник штаба Кессельринга генерал З. Вестфаль в своих мемуарах сообщает, что Кессельринг со вздохом облегчения принял сообщение о том, что около Рима не высажен союзный десант. Вестфаль разъясняет, что "в соответствии с первоначальной идеей Гитлера, дивизии Кессельринга должны были возможно быстрее отступить за Апеннины и вместе с войсками Роммеля создать единую оборонительную линию, но, увидев, что катастрофа, которой он опасался, не произошла, Гитлер счел целесообразным защищать территорию южнее Рима"42. Известный английский историк Ч. Вилмот на основе изучения неопубликованных секретных документов также пришел к выводу, что Гитлер после 25 июля 1943 г. был готов отказаться от Южной Италии, включая Рим, и считал важным создание фронта в Северной Италии от Пизы до Римини через Апеннины43.

Гитлеровское командование, будучи уверено в неизбежности высадки под Римом союзного десанта и необходимости в связи с этим отступления на север своих войск, уже вечером 8 сентября дало указание всем немецким учреждениям в Риме сжечь архивы и немедленно выехать из Рима. Готовясь к отступлению, немцы разрушили военно-морскую базу в Фьюмичино44. Начальник гестапо в Риме полковник Дольман писал в своих воспоминаниях, что командир 2-й немецкой парашютной дивизии Штудент 8 сентября после объявления перемирия заявил: "Все было бы потеряно, если бы ночью высадились американские парашютисты"45. Конечно, едва ли можно оправдать итальянскую и союзную военные разведки, которые своевременно не раскрыли гитлеровских планов на случай высадки десанта под Римом. Впоследствии Б. Смит признал, что операция "Гигант-2" прошла бы успешно и ее аннулирование являлось ошибкой. Однако, не желая компрометировать Эйзенхауэра, он всю вину возложил на Тейлора. "Американская сторона, - писал Смит, - совершила ошибку, направив (на переговоры в Рим. - В. А.) генерала Тейлора, который ничего не понимал и был человеком, неспособным настоять перед Бадольо"46.

8 сентября 1943 г. Эйзенхауэр в речи по радио объявил о подписании перемирия с Италией. Дальнейшие события развивались стремительно. Крупные десанты союзных войск ночью высадились у Салерно (южнее Неаполя) и в Таранто (Южная Италия): В 19 час. 30 мин. 8 сентября по радио было передано выступление Бадольо о перемирии, и вскоре после этого король, премьер-министр и высшее военное командование бежали из Рима, бросив на произвол судьбы город, армию и гражданское население. Через несколько часов после речи Бадольо немецкие дивизии, расположенные вблизи Рима, начали боевые действия против итальянских войск (первые сообщения об этом поступили около 11 часов вечера 8 сентября). Итальянские дивизии, поддержанные гражданским населением, дали отпор немецким войскам. Дивизия "Сардинские гренадеры" оказала ожесточенное сопротивление немецкой 2-й авиадесантной дивизии, которая, отбросив вначале итальянские посты на побережье, пыталась подойти к Риму с запада по дороге Остиензе. В ходе завязавшихся боев противник был остановлен. Подразделения дивизии "Пьяве" утром 9 сентября окружили и атаковали немецкий десант (1 тыс. чел.), сброшенный в небольшом городке Монтеротондо, где, как предполагало немецкое командование, находился итальянский генеральный штаб. В ходе умело проведенного боя десант был обезврежен (400 чел. убито и 600 сдались в плен)47. 9 сентября, утром, дивизия "Арьете", уже получив приказ о передислокации в Тиволи, вступила в бой с перешедшей с севера в наступление на Рим 3-й немецкой танковой дивизией. В ходе боя под г. Монтерози немцы потеряли 40 танков, 100 грузовиков, две батареи и 50 солдат. Под г. Браччано, расположенном в этом же секторе, гитлеровцы из 40 танков, брошенных в атаку, потеряли 30. Нанесенные итальянцами удары были настолько сильными, что немецкие войска до середины дня 11 сентября в этом секторе больше не рискнули возобновить наступление48.

Вышеприведенные факты убедительно подтверждают справедливость оценки, приведенной выше при анализе соотношения итальянских и немецких вооруженных сил в зоне Рима. Итальянские дивизии, находившиеся под Римом, в целом были вполне боеспособны. Несмотря на предательский приказ, отданный генералом Роатта, об отступлении к Тиволи для прикрытия бежавшего короля, итальянская армия в течение почти двух дней вела бои с немцами, которым так и не удалось сломить сопротивление итальянских дивизий.

Как только разнесся слух о начавшемся немецком наступлении на Рим, на помощь сражавшимся солдатам устремились добровольцы, организованные и возглавляемые итальянскими коммунистами. Л. Лонго, непосредственно руководивший деятельностью римских коммунистов, вспоминает: "Ветераны" движения Сопротивления, вместе с новыми борцами за свободу, повсюду начали делать попытки объединить армию и граждан для борьбы против немцев"49. Отряды народных добровольцев, которые удалось создать и вооружить, плечом к плечу с армией приняли участие в обороне Рима. В западной части столицы у пирамиды Честия, у Тестаччио, на ул. Мармората в течение нескольких часов стойко бились 10 сентября с немецкими подразделениями итальянские солдаты и присоединившиеся к ним добровольцы, образуя единые стрелковые цепи. В этом же районе добровольцами были построены две баррикады. В центре города в тот же день разгорелась длительная к упорная перестрелка с немцами, засевшими в отдельных зданиях на площади Чинквеченто, улицах Кавура и Паолина. Высокую оценку совместным действиям солдат и вооруженных горожан дал историк-коммунист Р. Батталья. Он подчеркнул: "Рим не пал без сопротивления: благодаря солидарности между армией и народом и их готовности к самопожертвованию столица избежала самого глубокого унижения, какое только могло ее постигнуть"50. 9 сентября представители шести антифашистских партий создали в Риме Комитет национального освобождения, который призвал итальянцев к решительной борьбе с немецко-фашистскими войсками. Газета итальянских коммунистов "Unita" на своих страницах подхватила призыв, содержавшийся в этом документе. 10 сентября она писала: "Изгнать немцев из Италии и окончательно разгромить фашизм - вот наша непосредственная задача. Мы должны сотрудничать со всеми силами, стремящимися к этой цели. Эти силы объединяются Комитетом национального освобождения"51. В тот же день "Unita", обращаясь с воззванием к солдатам и офицерам, наметила программу их действий: нападение на нацистов и их разоружение, захват их транспорта и складов, отказ итальянских солдат от разоружения и их присоединение к народным добровольцам, уничтожение всего того, чем могут воспользоваться немцы в оккупированных ими местностях, и т. п.

В то время как итальянская армия и добровольцы сражались с немецкими войсками, в центре Рима с каждым часом возрастали смятение и неразбериха. Оставшиеся в столице министры прекратили работу и исчезли из своих ведомств. Генерала Карбони, которому было поручено возглавить оборону Рима, всю первую половину дня 9 сентября не было в городе, и боевыми действиями итальянских войск никто не руководил. Следует отметить, что, вернувшись в Рим, он принял ряд мер по усилению обороны, которые, однако, явно запоздали.

Воспользовавшись обстановкой в Риме, подняла голову "пятая колонна". Группа реакционно настроенных генералов-монархистов вступила в переговоры с немецким командованием и 10 сентября 1943 г. подписала соглашение о сдаче Рима. После этого итальянские части и добровольцы прекратили сопротивление. Итальянские дивизии были разоружены. Гитлеровцы беспрепятственно овладели Римом. В городе воцарился режим кровавой гитлеровской диктатуры. Итальянская столица была освобождена союзными войсками лишь через девять месяцев. Таков трагический результат отказа Эйзенхауэра от подготовленной операции "Гигант-2" и последовавшего за ним бегства из итальянской столицы короля и Бадольо.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Malacola. Il popolo, fascismo e monarchia. R. 1945; P. Monelli. Roma 1943. R. 1946; G. Zanussi. Guerra e catastrofe dell Italia. R. 1946; Q. Armelini. Diario di guerra. Milano. 1946; A. Tamaro. Due anni di storia 1943 - 1945. R. 1948.

2. Malacola. Op. cit., pp. 156 - 157.

3. A. Tamaro. Op. cit., p. 350.

4. G. Castellano. La guerra continua. Milano. 1963, p. 140.

5. C. Silvestri. I responsabili della catastrofe italiana. Milano. 1946, p. 46.

6. A. Corona. La verita sul 9 settembra. R. 1945, p. 27.

7. G. Carboni. L'Italia tradita dall'armistizio alia pace. R. 1947, p. 8.

8. Ibid., p. 107.

9. W. Churchill. The Second World War. Closing the Ring. Cambridge. 1951.

10. D. Eisenhower. Crusade in Europe. L. 1948, p. 202.

11. Л. Лонго. Народ Италии в борьбе. М. 1952, стр. 83.

12. A. Corona. Op. cit., p. 22.

13. W. Churchill. Op. cit., p. 109.

14. G. Castellano. Op. cit., p. 78.

15. Ibid., p. 218.

16. Ibid., pp. 218 - 219.

17. Ibid., p. 218.

18. Ibid., р. 83.

19. Ibid.

20. W. Churchill. Op. cit, p. 109.

21. "Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг.". Т. 1. М. 1957, стр. 152.

22. G. Castellano. Op. cit., p. 108.

23. G. Carboni. Op. cit., p. 63.

24. A. Tamaro. Op. cit., pp. 350 - 351.

25. F. Deakin. Storia della republica di Salo. Torino. 1963, pp. 521 - 523.

26. G. Castellano. Op. cit, p. 87.

27. "Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской коммунистической партии". М. 1953, стр. 428.

28. G. Castellano. Op. cit., pp. 108, 112 - 116.

29. Ibid., pp. 107 - 108.

30. Ibid., pp. 115 - 116.

31. A. Corona. Op. cit., pp. 25 - 27.

32. G. Castellano. Op. cit., p. 107.

33. G. Carboni. Op. cit., p. 107.

34. G. Castellano. Op. cit., p. 130; A. Corona. Op. cit., p. 27.

35. G. Castellano. Op. cit., pp. 117 - 118.

36. D. Eisenhower. Op. cit., p. 205.

37. G. Castellano. Op. cit., p. 124.

38. Ibid., p. 122.

39. Ibid., p. 40.

40. G. Carboni. Op. cit., p. 17.

41. G. Castellano. Op. cit., pp. 121, 125.

42. Ibid., pp. 138, 222.

43. C. Wilmot. The Struggle for Europe. L. 1952, pp. 133 - 134.

44. G. Castellano. Op. cit., p. 138.

45. Ibid., p. 138.

46. Ibid., p. 222 - 223.

47. Р. Батталья. История итальянского движения Сопротивления. М. 1954, стр. 106 - 108.

48. Там же, стр. 108.

49. Л. Лонго. Указ. соч., стр. 81.

50. Р. Батталья. Указ. соч., стр. 112 - 113.

51. "Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской коммунистической партии", стр. 429.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Развитие промышленности в США
      Автор: Чжан Гэда
      Тема общая - и про обычную и про военную промышленность. США - это промышленность. Мощная. Создавшая эту страну в том виде, в котором мы ее знаем.
      Вот интереснейшая статья - про то, как два промышленника, Джон Хэнкок Холл и Симеон Норт, создали систему производства стандартизованных изделий.
      Еще пара не применяли, но уже умели достигать скорости вращения шкива ременной передачи более 3000 об/мин., разработали автоподачу и автоостановку режущего инструмента, систему измерений и добились высокой степени унификации производства - в 1826 г. при приемке разобрали 100 винтовок Холла и собрали в произвольном порядке. В результате все собралось без сучка-задоринки!
      Скорости вращения были такие высокие, что для станков потребовалось разрабатывать специальные виброгасящие чугунные опоры - в общем, когда комиссия из Управления Артиллерии приехала принимать партию винтовок, они бегали от радости и писали пачками восторженные отзывы.
      Во вложении - винтовка Холла. После винтовки Фергюсона (1776) - первое казнозарядное оружие, довольно широко распространенное в войсках и применявшееся в боях против индейцев, войне против Мексики (1846-1848) и даже в Гражданской войне в США (1861-1865):
       
       

    • Боярский В.И. «В боевом содружестве с патриотами Польши» // Военно-исторические исследования в Поволжье: сборник научных трудов. Вып. 12-13. Саратов, «Техно-Декор», 2019. С. 394-409.
      Автор: Военкомуезд
      «В БОЕВОМ СОДРУЖЕСТВЕ С ПАТРИОТАМИ ПОЛЬШИ»

      Аннотация. В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) сохранились неопубликованные ранее воспоминания Героя Советского Союза Николая Архиповича Прокопюка, в виде переплетенной рукописи. В советское время они могли бы «очернить» советско-польскую дружбу и потому не были опубликованы. Между тем, это бесценные страницы истории Великой Отечественной войны, которые проливают свет на заслуги советских партизан в освобождении Польши от гитлеризма. Сегодня, когда в Польше вандалы при попустительстве властей разрушают надгробья советских воинов и сносят памятники героям-освободителям, только истина может послужить уроком политикам, так и не научившимся разграничивать национализм и патриотизм. Это во все времена довольно тонкая и деликатная тема.

      Воспоминания Н.А. Прокопюка возвращают нас к боевым действиям советских и польских партизан в Липском лесу 14 июня 1944 года, которые в истории войны предстают как крупнейшее сражение партизан на польской земле и могут послужить историческим уроком.

      Ключевые слова: партизанская борьба, «партизанка», «малая война», бандеровцы, Украинская Повстанческая Армия (УПА), «Охотники», Армия Крайова, Армия Людова, Билгорайская трагедия.

      В.И. Боярский (Москва)

      На завершающем этапе Великой Отечественной войны особая роль отводилась разведывательно-боевым действиям советских партизанских формирований и организаторских групп за рубежом, особенно в Польше, Чехословакии, Венгрии и Румынии, территории которых к лету 1944 г. стали оперативным, а в ряде случаев и тактическим тылом гитлеровских войск. Так, на польской земле действовали соединения и отряды И.Н. Банова, Г.В. Ковалева, С.А. Санкова, В.П. Чепиги и многие другие. В их числе были формирования, организованные по линии ОМСБОНа. Партизанскими они не назывались. О них /395/ говорили как о группах или отрядах специального назначения, присваивали им кодовые наименования, например, «Олимп», «Борцы», «Славный», «Вперед». Нередко они становились ядром крупных партизанских отрядов. Одной из таких групп, которой было присвоено кодовое наименование «Охотники», командовал Николай Архипович Прокопюк. Еще в период пребывания на территории Украины его группа выросла в бригаду, которой довелось совершить легендарный рейд по тылам немецких войск на территории Польши и Чехословакии.

      После войны Героя Советского Союза Н.А. Прокопюка избрали членом Советского комитета ветеранов войны и членом правления Общества советско-польской дружбы. Его посылали на международные конференции по проблемам движения Сопротивления: в 1959 и 1962 годах в Вену, в 1961 году в Милан, затем в Варшаву, Никосию. Выступления Н.А. Прокопюка всегда вызывали особый интерес, ибо выступал он и как участник событий, и как историк-исследователь, убедительно и доказательно.

      …Известно, что успешность действий во вражеском тылу, успех партизанской борьбы в целом напрямую зависят от участия в ней профессионалов, людей, владеющих cпециальными военными знаниями и опытом. Такие знания и опыт к июлю 1941 года были не у многих. Самородки, подобные Сидору Ковпаку, идеалом которого был Нестор Махно, явление исключительное. Грамотно воевали те, кто партизанил во времена гражданской, чекисты и разведчики, оказавшиеся в окружении командиры, а также прошедшие накануне войны специальные курсы.

      Не случайно именно они вошли в когорту прославленных партизанских командиров, мастеров «малой войны». В этой категории выделяется прослойка людей с особым характером. За плечами у них совсем не случайно оказывалась школа партизанской войны в горячих точках и как кульминация, — проверка знаний на практике. Такую жизненную школу прошел Николай Архипович Прокопюк.

      Родился он 7 июня 1902 года на Волыни (где, кстати, довелось воевать), в селе Самчики Старо-Константиновского уезда в крестьянской семье. С двенадцати лет работал. В 1916 году, самостоятельно подготовившись, он экстерном сдал экзамен за шесть классов мужской гимназии. В шестнадцать лет добровольно вступает в вооруженную дружину завода.

      В 1919 году участвовал в «сове́тско-по́льской войне» (в современной польской историографии она имеет название «польско-большевистская война»), в составе 8-й Червоно-Казачьей дивизии. Затем работал в Старо-Константиновском уездном военном комиссариате, принимал участие в борьбе с дезертирством и бандитизмом.

      В 1921 году Николая Прокопюка направляют на работу в уездную Чрезвычайную комиссию. Это стало поворотным пунктом в его судьбе. Одной из крупнейших диверсионно-террористических банд, в уничтожении которой принимал участие Николай Прокопюк, была банда Тютюнника, засланная польской разведкой на территорию Советской Республики. В 1924 году Николая Архиповича направили в пограничные войска. До 1929 года он — на разведывательной работе. В эти годы и происходит его становление как разведчика и контрразведчика.

      Зарубежные разведки забрасывали в Советский Союз диверсантов и агентуру. А контрабандная деятельность наносила огромный ущерб экономике СССР. Не прекращался и политический бандитизм.

      Прокопюк организовывал проникновение разведчиков в зарубежные антисоветские центры. Они старались создавать в бандах, окопавшихся в приграничных районах, атмосферу безысходности, рядовых бандитов убеждали в /396/ бесполезности борьбы против Советской власти, склоняли к добровольной явке с повинной.

      В 1931 году Прокопюка направили на работу в центральный аппарат ГПУ Украины. Сначала заместителем, а затем и начальником отдела. Это было повышение в должности, которое не исключало личного участия в боевых операциях. Параллельно с основной работой он начинает заниматься подготовкой кадров для партизанской борьбы на случай войны.

      Партизанство, как «второе средство борьбы» с врагом постоянно совершенствовалось и с самого начала возможной войны должно было оказать значительную поддержку нашим регулярным войскам в решении задач как оперативных, так и стратегических. Но прежде был опыт войны в Испании. Советское правительство разрешило выезд в Испанию добровольцев — военспецов, в которых остро нуждалась республиканская армия. Из личного дела Н.А.Прокопюка:

      ...«Совершенно секретно. Начальнику... отдела УГБ НКВД УССР майору государственной безопасности... рапорт. Имея опыт разведывательной работы и руководства специальными и боевыми операциями... и теоретический опыт партизанской борьбы и диверсий... прошу Вашего ходатайства о командировании меня на специальную боевую работу в Испанию... Н. Прокопюк. 4 апреля 1937 г. Киев».

      Выезд разрешили. В Испании он стал советником и командиром партизанского формирования на Южном фронте. Его стали называть «команданте Николас». Под его руководством испанские партизаны провели не одну успешную диверсионную акцию в тылу войск франкистов.

      Военное командование республиканцев долго недооценивало возможностей партизанской борьбы в тылу мятежников и не создавало всех условий, необходимых для развертывания этой борьбы. Официально сформирован был всего лишь один партизанский спецбатальон (под командованием Доминго Унгрия). И лишь в конце 1937 года решили объединить все силы, действовавшие в тылу противника, в 14-й специальный корпус. С марта по декабрь 1938 года Николай Архипович был старшим советником этого корпуса. А когда стало очевидным поражение республиканцев, и интернационалисты постепенно стали покидать Испанию, Николай Архипович отплыл на пароходе из Валенсии на Родину.

      Его направляют на работу в центральный аппарат органов государственной безопасности. В 1939 г. заместитель начальника внешней разведки НКВД СССР Павел Судоплатов, знавший Прокопюка еще по работе в органах ГПУ Украины, предложил назначить его начальником отделения Иностранного отдела НКВД УССР, ведавшего подготовкой сотрудников к ведению партизанских операций в случае войны с Польшей и Германией. Это предложение не прошло. Ранее, в мае 1938 г., по обвинению в контрреволюционной деятельности был арестован брат Николая Прокопюка Павел, занимавший ответственный пост в Наркомпросе УССР. В итоге Прокопюк остался на низовой должности в центральном аппарате внешней
      разведки, а в октябре 1940 г. был направлен в Хельсинки для работы в резидентуре в Финляндии. Здесь его и застала война.

      Прокопюк не сразу попал в партизаны. В этом ему помог П.А. Судоплатов. В сентябре 1941 г. Прокопюка назначили командиром 4-го батальона 2-го полка ОМСБОНа. Батальон держал оборону на одном из участков фронта между Ленинградским и Волоколамским шоссе. /397/

      С ноября 1941 по июнь 1942 года Н.А. Прокопюк — начальник оперативной группы 4-го управления НКВД СССР при штабе Юго-Западного фронта, организует подготовку диверсионных и партизанских групп для боевых действий в тылу врага. Оперативная группа вела глубокую разведку в тылу противника на Киевском направлении.

      В начале июня 1942 года Николая Архиповича вызвали в Москву для подготовки к выполнению специального задания в качестве командира спецгруппы. Вместе со своей группой он должен был десантироваться в глубокий тыл противника. Пребывание в тылу никаким сроком определено не было. В течение месяца он отобрал в ОМСБОНе шестьдесят четыре прошедших подготовку бойцов, среди которых были чекисты, пограничники, минеры, радисты, медицинские работники, получил необходимые инструкции и снаряжение и к 1 августа доложил о готовности к выполнению задания. Группа получила название «Охотники».

      В ночь на 1 августа 1942 года первый эшелон «Охотников» в количестве 28 человек десантировался на парашютах в 800 километрах от линии фронта, в районе города Олевска Житомирской области. До 18 августа туда же были переброшены второй и третий эшелоны.

      Первую зиму Николай Архипович со своей группой вел боевую работу в западных районах Киевской области. Вскоре группа выросла в отряд за счет притока местных патриотов.

      В начале апреля 1943 года Прокопюк уводит отряд в Цуманьские леса. Об этом периоде своей жизни, о пребывании на территории Польши и Чехословакии, Прокопюк (Сергей) напишет в своих воспоминаниях «Цуманьские леса» и « Отряд уходит на запад». Текст подкреплен воспоминаниями участников боев. Там же рецензия, написанная в 1959 году Прокопюком на книги польских историков, в частности, на работу В. Тушинского «Партизанские бои в Липских, Яновских лесах и Сольской пуще», изданной в Варшаве в 1954 году. В рецензии под названием «В боевом содружестве с патриотами Польши» он уточняет детали проведенных боевых операций, называет участников событий. В последующем при описании событий мы будем придерживаться этих неопубликованных текстов.

      К географическому понятию «Цуманьские леса» партизаны в годы войны относили все леса, расположенные на обширной территории в треугольнике Сарны — Ровно — Ковель. Места эти привлекали партизан возможностью эффективной боевой работы. Отсюда было совсем близко до Ровно, Луцка, Ковеля. Рядом пролегали две важные железнодорожные магистрали, по которым двигались эшелоны из Германии к фронту. Параллельно проходило шоссе Брест — Киев. Здесь воевали многие партизанские формирования: 1-й батальон соединения А.Ф. Федорова, спецотряд майора В.А. Карасева, отсюда уходило в Карпатский рейд соединение С.А. Ковпака. А севернее железной дороги Сарны — Ковель начинался сплошной партизанский край, где обосновались отряды А.П. Бринского, Г.М. Линькова (Бати), И.Н. Баннова (Черного), и позже основные силы соединений А.Ф. Федорова (Черниговского), В.А. Бегмы, И.Ф. Федорова (Ровенского). Еще севернее были обширные территории, освобожденные от оккупантов партизанами Белоруссии. По сути, это был партизанский край.

      Отряды кружили, петляли, передвигались и маневрировали, то изготовляясь к нанесению ударов, то просто уходили из-под докучливых налетов вражеской авиации, которая из-за нехватки у оккупантов наземных сил долгое время в единственном числе дарила их своим вниманием. /398/

      В Цуманьских лесах — а это была Волынь — отряд действовал девять месяцев, оседлав железную дорогу Ровно — Ковель. Прокопюк систематически отправлял группы в 3-5 человек подрывать вражеские эшелоны с живой силой и боевой техникой. Немцы в ответ значительно уменьшили скорость поездов. Это привело к снижению эффективности диверсий. Тогда он решил, что минирование нужно сочетать с налетами на вражеские эшелоны. После захвата подорванного эшелона партизаны уносили трофеи с собой, а все оставшееся в вагонах и на платформах поджигали. Подобные операции проводились за 15 — 20 минут. Горевшие поезда загромождали пути, и таким образом противнику наносился не только материальный ущерб, но и снижалась пропускная способность железной дороги.

      Приведем запись за сентябрь 1943 г.: «В ночь на 1-е подорван поезд, следовавший на восток. 14-го пущен под откос эшелон с пополнением. 28-го взорван спецпоезд, 13 классных вагонах. Все они разбиты. По немецким данным, убито 12, тяжело ранено 100 офицеров. По уточненным несколькими железнодорожниками данным, убито 90 офицеров, тяжело ранено до 150 фашистов. Место взрыва — перегон Киверцы — Рожице».

      Не раз гитлеровцы и сами, и с помощью украинских националистов пытались выжить партизан из Цуманьских лесов, но безрезультатно. Отряд провел в период мая по ноябрь 1943 года около двадцати боев с карателями, заканчивавшихся поражением последних.

      В ноябре 1943 года отряд по приказу из Центра, который предписывал уклоняться от затяжных боев, на время покинул Цуманьские леса. Карательной экспедицией тогда руководил гитлеровский генерал, названный «мастером смерти» — Пиппер. Основной бой между батальонами Пиппера и отрядом Д.Н. Медведева произошел 7 ноября 1943 под Берестянами, который закончился поражением гитлеровцев. В то время отряд Прокопюка базировался у села Великие Целковичи, в 15 километрах от стоянки соединения А.Ф. Федорова.

      В Цуманьских лесах партизаны впервые в своей практике столкнулись с польскими вооруженными формированиями. В мае I943 года их насчитывалось четыре группировки. Они базировались на Гуту Степаньскую и колонию Галы (у Сарн), в селе Пшебродзь (в просторечии Пшебражже) и местечке Рожище (у Луцка). Все они возникли стихийно в порядке самообороны от националистических банд ОУН. Польский гарнизон в селе Гута Степаньская в какой-то мере был связан с советским партизанским соединением Григория Линькова, дислоцировавшимся севернее железной дороги Сарны — Ковель. Вторая польская группировка на севере в колонии Галы, по воспоминаниям Прокопюка, ориентировалась на поддержку со стороны немцев и последними была частично вооружена. Связи отряда Прокопюка с поляками в Гуте Степаньской и колонии Галы не получили развития (северное направление партизан Прокопюка мало интересовало в оперативно-боевом отношении). В последующем многие поляки из этих гарнизонов ушли в активно действовавшие против гитлеровцев отряды и соединения. Оставшиеся сориентировались на акковцев (Армия Крайова) с присущей им практикой лавирования, выжидания и сохранения своих сил.

      О контактах советских партизан с польскими гарнизонами следует сказать особо. Так, своеобразные отношения сложились у Прокопюка с комендантом села Пшебродзь (около 10 тысяч жителей). Цыбульским (лесник из Камень–Каширска). Одно время он был в группе советских партизан Льва Магомета. Потом то ли случайно оторвался, то ли сознательно ушел. Цыбульский вел политику лавирования между оуновцами, советскими партизанами и немцами. То было время острого противостояния поляков и оуновцев. /399/

      30 августа была наголову разбита группа ОУН, пытавшаяся напасть на село Пшебродзь. Поляки отождествляли ОУН и УПА со всем украинским местным населением. С приходом отряда Прокопюка вылазки поляков против украинских сел прекратились.

      5 ноября 1943 года, чтобы отвести от себя даже малейшую тень подозрения о связях с советскими партизанами, Цыбульский инсценировал бой с отрядом Прокопюка. Инсценировка была выдана за чистую монету. Были даже инсценированы похороны врача и офицера, якобы погибших в бою. Мнимые покойники благополучно убыли в Варшаву. При встрече с Прокопюком Цыбульский признался, что хотел обелить себя в глазах карателей. Прокопюк дал согласие на инсценировку еще одного боя, хотя это дискредитировало советских партизан в глазах поляков. Но это был выход для беспомощного гарнизона, который каратели могли в любой момент стереть с лица земли. Цыбульский пообещал Прокопюку, что в будущем устно и печатно опровергнет эту провокацию. До 1957 года Цыбульский так и не выполнил своего обещания. Похоже, что он вообще не собирался его выполнять.

      Предвзятое отношение к советским партизанам польских формирований было очевидно. В Армии Крайовой распространялась установка о двух врагах Польши, отражавшая курс польского правительства в эмиграции. Газета «народовцев» «Мысль паньствова» пророчила: «К концу войны не немцы, покидаюшие Польшу, будут являться главной политической военной проблемой, но наступающие русские. И не против немцев мы должны мобилизовать наши главные силы, а против России…Немцы, уходящие из Польши перед лицом наступающих русских не должны встречать препятствий со стороны поляков…В условиях создания оккупации немцев не может быть речи ни о каком антинемецком восстании, речь может идти только о восстании антирусском…».

      Отряд Прокопюка все время перемещался, и это осложняло ситуацию с ранеными. Но вскоре у Прокопюка сложились дружеские отношения с партизанским командиром А.Ф. Федоровым [1], и появилась возможность передавать раненых в госпиталь его соединения, а иногда даже пользоваться его аэродромом для отправки на Большую землю тяжелораненых и пленных.

      Широкие связи с местным населением позволили отряду создать разведывательные позиции в крупных населенных пунктах, в том числе в Ровно. Боевую деятельность на Волыни партизанским отрядам приходилось вести в сложной обстановке. У немцев была здесь многочисленная агентура. Украинские националисты сковывали передвижение партизанских формирований, часто охраняли железные дороги, нападали на мелкие группы партизан и на базы отрядов. Местное население, распропагандированное националистами, в подавляющем большинстве отнюдь не сочувствовало партизанам, которых нынешние исследователи партизанской борьбы в отличие от местных украинских и польских называют советскими партизанами. Все это требовало выработки определенной линии поведения.

      Ни постоянные перемещения, ни стремительный, «короткий» характер ударов по военным объектам противника не оберегали отряд Прокопюка от боевого соприкосновения с карательными экспедициями фашистов. Как уже говорилось, с мая по ноябрь 1943 года таких боев было двадцать, и всякий раз враг проигрывал.

      1. Алексей Фёдорович Фёдоров (30 марта 1901 года — 9 сентября 1989 года) — один из руководителей партизанского движения в Великой Отечественной войне, дважды Герой Советского Союза (1942, 1944), Генерал-майор (1943). /400/

      В ноябре Николай Архипович получил приказ из Центра временно покинуть Цуманские леса. Втягиваться в затяжные бои для отряда значило сковывать себя ситуацией, навязанной немцами, и идти на нежелательные потери. К 25 декабря немцы сняли блокаду, и отряд Прокопюка вновь возвратился в Цуманьские леса. Это было время, когда фронт значительно приблизился к партизанам.

      Регулярные советские войска приступили к освобождению правобережной Украины. В конце декабря – январе начались Житомирско-Бердичевская, Кировоградская, Луцко-Ровненская, Корсунь-Шевченковская и Никопольско-Криворожская операции. Цуманьские леса оказались в полосе наступления войск правого крыла 1-го Украинского фронта. Партизаны были уверены, что закончился их полуторагодичный партизанский путь. Но это были только иллюзии.

      5 января 1944 года Прокопюк получил радиограмму из Центра, которая гласила: «С приближением фронта, не дожидаясь дальнейших распоряжений, двигаться на запад в направлении города Брест».

      Командование, штаб, личный состав, который к тому времени насчитывал около 500 бойцов (отряд Прокопюка вырос в бригаду), начали подготовку к рейду. Нужно было пять суток, чтобы собрать все находившиеся на заданиях подразделения.

      10 января 1944 г. выступили на запад. К вечеру 12 января вышли к реке Стырь в районе села Четвертни. Как раз в это время, как сообщила Прокопюку разведка, в городе Камень-Каширский состоялось совещание представителей ОУН с гитлеровцами, на котором фашистское командование сообщило бандеровцам о своем решении передать им перед оставлением города все склады немецкого гарнизона с боеприпасами, медикаментами и продовольствием. Это делалось для того, чтобы обеспечить активные подрывные действия националистических банд в тылу советских войск. Бандеровцы быстро вывезли содержимое складов из города и спрятали в схронах (потайных ямах-амбарах) в селе Пески на реке Припять. Однако, как доложили разведчики, нашлись люди, готовые показать схроны. Прокопюк принял решение задержаться.

      25 января Николай Архипович во главе двух рот сам провел операцию по изъятию содержимого схронов, блокировав на рассвете село Пески. Подогнали 35 пароконных саней и загрузили их военным имуществом, медикаментами, боеприпасами. Продовольствие отдавали крестьянам, с собой решили взять только 300 пудов сахара. Когда к селу подошли банды УПА (Украинской Повстанческой Армии), их встретили партизанские заслоны, завязался бой. В этом бою было уничтожено 70 бандитов, в том числе руководитель северного «провода» Сушко. Партизаны потеряли трех бойцов, еще трое были ранены.

      …Напомним, что Советский Союз на протяжении всей войны оказывал разнообразную помощь движению Сопротивления многих стран. В СССР готовились кадры для национальных партизанских формирований. Советская сторона заботилась об обеспечении их оружием, боеприпасами, медикаментами, о лечении раненых. В апреле 1944 года по просьбе польской эмиграции в СССР только что созданному Польскому штабу партизанского движения были переданы партизанские бригады и отряды, состоявшие из поляков. Большая часть этих отрядов, сформированных в западных районах Украины и Белоруссии, вскоре перешла на территорию Польши. Одновременно в Польшу стали переходить и наиболее опытные советские партизанские формирования.

      В конце марта 1944 г., как писал Николай Архипович, перед началом рейда по территории Польши Прокопюк встретился с направлявшимися в Москву представителями Краевой Рады Народовой Марианом Спыхальским, Эдвардом /401/ Осубка-Моравским, Яном Хонеманом и Казимиром Сидора. Встречи с ними дали возможность правильно понять и оценить обстановку в Польше. А ситуация там складывалась следующим образом. В стране действовали внутренние силы в лице многочисленных партий и союзов. Силы эти в условиях войны и оккупации делились на два лагеря. С одной стороны, партии и союзы, стоявшие на позициях непримиримой борьбы с фашистами и солидаризировавшиеся в этой борьбе с Советским Союзом. Этот лагерь возглавлялся Польской рабочей партией. С другой стороны – партии и организации, занимавшие выжидательную позицию в войне и враждебную по отношению к первому лагерю и Советскому Союзу. Руководящим органом второго лагеря было эмигрантское правительство Польши в Лондоне.

      С учетом политического положения в стране и расстановки польских сил Сопротивления командование бригады во главе с Прокопюком определило политическую линию поведения в ходе рейда как бригады в целом, так и каждого бойца в отдельности.

      Бригада выходила на территорию Польши четырьмя эшелонами. 12 мая эшелоны соединились.

      Рейд подразделений бригады по территории Польши продолжался до 19 июля. За это время было проведено 11 встречных боев, осуществлено 23 диверсии, в которых был подорван и пущен под откос 21 вражеский эшелон и разрушено 3 железнодорожных моста. Было выведено из строя 38 фашистских танков, захвачено много оружия разного калибра и автомашин. Кроме того, по разведывательным данным бригады авиация Дальнего Действия Красной армии (АДД) осуществила ряд воздушных налетов на военные объекты врага. В частности, в ночь на 17 мая 1944 года по целенаводке партизан АДД нанесла бомбовый удар по скоплению эшелонов противника на станции Хелм, в результате чего были разбиты два эшелона с живой силой и подвижный состав с горючим; уничтожены местная база горючего и крупный склад зерна; повреждено несколько паровозов, стоявших в депо.

      Все это данные из архива, и цифры говорят сами за себя. Если посчитать, то получается, что «Охотники» совершали приблизительно одну диверсию в неделю, уничтожали в неделю один эшелон, в день – 13 солдат противника...

      В конце мая в связи с предстоящим крупным летним наступлением Красной армии Центр отдал приказ передислоцироваться в Липско-Яновские леса. Прокопюк, оценив обстановку, решил провести бригадой стремительный марш в назначенный район по степной местности в обход города Люблина с востока. Чтобы дезинформировать противника, днем 27 мая бригада начала рейд в северо-западном направлении, а ночью резко повернула на юг и, обходя населенные пункты, броском двинулась к цели.

      1 июня 1944 года бригада в полном составе сосредоточилась в Липско-Яновском лесу. К тому времени в ней было 600 бойцов.

      В начале июня 1944 года в этих лесах находились также советские партизанские соединения В. Карасева и В. Чепиги, отдельные отряды В. Пелиха, М. Наделина, С. Санкова, И. Яковлева, польско-советский отряд Н. Куницкого, польские партизанские бригады имени Земли Любельской и имени Ванды Василевской Гвардии Людовой, отряд Армии Крайовой под командованием Конара (Болеслава Усова). В общей сложности группировка насчитывала 3 тысячи человек.

      Совокупность обстоятельств оказалась такой, что немцы неминуемо должны были принять меры к очищению этих мест от партизан. Во-первых, слишком уж /402/ быстро росло партизанское движение в восточных областях Польши, а во-вторых, территория эта постепенно превращалась в непосредственный оперативный тыл немецких войск на Восточном фронте.

      6 июня Николай Архипович, связавшись с Центром по радио, попросил ускорить высылку людей для укомплектования группы майора Коваленко, которая предназначалась к выходу на территорию Чехословакии, и параллельно сообщил: «Обстановка здесь такова, что задерживаться не придется; противник кровно заинтересован в занимаемом нами плацдарме на реке Сан и Висле и, как свидетельствуют приготовления, намерен заняться нами всерьез».

      Решение Прокопюка покинуть Липско-Яновский лес было, безусловно, правильным: лучше несколько неподорванных эшелонов, чем открытые бои с регулярными частями противника. Но было уже поздно. Немцы разработали операции «Штурмвинд-1» (на первом этапе) и «Штурмвинд-П» (на втором этапе) и начали окружение партизанской зоны.

      Отряд Прокопюка стал центром, на базе которого проводились встречи командного состава партизанских отрядов и соединений. Вот и 7 июня в штабе собрались на совещание командиры, комиссары и начальники штабов всех отрядов, находившихся в Липском лесу. Присутствовавшие были в большей или меньшей мере осведомлены о карательной экспедиции и решили: действовать сообща, взаимно информировать друг друга об обстановке, не покидать лес в порядке односторонних решений, в затяжные бои в одиночку не ввязываться, чтобы не распылять сил, а под напором превосходящих сил противника отходить к деревне Лонжек – пункту общей концентрации партизанских отрядов в Липском лесу. Было также решено дать карателям бой, если это потребуется. Николай Архипович подчеркивает в своей рукописи, что «такая договоренность была достигнута на паритетных началах, а не в порядке чьего бы ни было старшинства».

      Столкновения с карателями начались 9 июня. Вплоть до 13 июня они носили характер боевого прощупывания партизанских сил, 11 июня определился замысел противника, пытавшегося замкнуть партизан в Липском лесу. Разгадав это намерение, партизанская группировка переместилась восточнее, в район Порытовой высоты на реке Бранев, где к рассвету 13 июня были заняты более выгодные в тактическом и оперативном отношении позиции.

      В тот же день взяли в плен гауптмана (капитан немецкой армии) и доставили в штаб. Прокопюк допросил его и получил ценные сведения о составе немецкой карательной экспедиции и ее планах на ближайшее время. Наступление немцев было назначено на 14 июня.

      Вечером 13-го было создано объединенное командование польско-советской партизанской группировкой во главе с подполковником Прокопюком. В своей рукописи Прокопюк вновь подчеркивает, что ни о каком приоритете его отряда и его старшинстве по отношению к другим командирам не было и речи. Все принимаемые решения были плодом коллективной мысли. Забегая вперед следует отметить, что в последующем на совещании командиров отрядов, комиссаров и начальников штабов получила признание точка зрения о принятии боя на месте и по существу был решен вопрос о составе объединенного командования: командующий Прокопюк, заместитель Карасев, начальник штаба Горович. Все польские командиры единодушно поддержали решение о принятии боя на месте и изъявили готовность стать под руководство объединенного командования.

      В партизанскую группировку входили: /403/
      – Отряд связи ЦК ППР под командованием «Яновского» (Л. Касман) – 60 человек;
      – Первая бригада имени Земли Любельской под командованием капитана «Вацека» (И. Боровский) — 380 человек;
      – Бригада имени Ванды Василевской под командованием Шелеста (зам. А. Кремецкий) — 300 человек;
      – Смешанный полько-советский отряд имени Сталина под командованием Куницкого – 160 человек;
      – Отряд Прокопюка — 540 человек;
      – Отряд Карасева — 380 человек;
      – Отряд имени Буденного под командованием капитана Яковлева — 180 человек;
      – Отряд имени Кирова под командованием Наделина — 60 человек;
      – Отряд имени Суворова под командованием С. Санкова — 60 человек;
      – Отряд имени Хрущева под командованием В. Чепиги — 280 человек;
      – Сводный отряд (в составе отдельных групп В. Галицкого, А. Филюка и Василенко) под общим командованием подполковника В. Гицкого — 90 человек;
      – Отряд группы военнопленных во главе с А.Зайченко — 15 человек;
      – Отряд Армии Крайовой под командованием поручика «Конор» (Б.Усова) – 93 человека.

      В этот список не включены радисты, медицинский персонал, ездовые, ординарцы, раненые и больные — еще 540 человек.

      Со стороны немцев в карательной операции участвовали: 154-я резервная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Ф. Альтрихтера, 174-я резервная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Ф.Эбергардта, часть 213-й охранной дивизии под командованием генерал-лейтенанта А. Хоешена, Калмыцкий кавалерийский корпус, 4-й учебный полк группы армии «Северная Украина», 115-й полк стрельцов Крайовых, 318-й полк охраны, 4-й полк полиции совместно с подразделениями жандармерии и обеспечения, один моторизованный батальон СС и несколько других частей вермахта и полиции. Общее руководством осуществлял командующий Генеральным Военным Округом Губернаторства генерал З. Хенике.

      Общая численность немецких войск составляла 25 — 30 тысяч против 3 тысяч партизан. Кроме того, группировку поддерживала артиллерия, бронепоезд и авиация 4-й немецкой воздушной армии.

      Судя по содержанию приказа по осуществлению карательной экспедиции, захваченному у немецкого офицера, немцы точно определили количество замкнутых в кольцо окружения партизан — «разрозненных советских и польских банд» и их численность. Штурмовым группам предписывалось расчленить партизанскую группировку и подавить сопротивление изолированных очагов. В случае необходимости авиация вызывалась тремя красными ракетами в зенит. При этом передний край карателей следовало выложить белыми полотнищами клиньями в сторону партизан. Если немецкие части попадали под свой артиллерийский или минометный огонь, сигналом служила белая ракета в зенит, означавшая – «свой».

      При изучении приказа был сделан вывод, что нужно сорвать регламентированную часть операции и подвести ее к 13 — 14 часам, когда вступит в действие «если». Было и другое: приказ игнорировал возможность такого развития событий, когда операция могла затянуться до ночи. Это и был непоправимый просчет немецкого командования. Ведь приказ предписывал в 7.00 /404/ войти в соприкосновение с противником, в 9.00 навязать противнику свою инициативу, в 11.00 доложить о ликвидации партизанской группировки, при этом предписывалось «предпочесть пленение главарей и радистов».

      Партизаны заняли круговую оборону, которая представляла собою эллипс и была разделена на 11 секторов — по количеству входивших в группировку формирований. К утру 14 июня были полностью завершены работы по оборудованию всех позиций, определены стыки и порядок связи как между соседними отрядами, так и всех отрядов и бригад со штабом объединенного командования.

      …Утром начался бой. Немцам сразу же удалось вклиниться в позиции партизан на стыке участков обороны отряда связи ЦК ППР и бригады имени Ванды Василевской. Создалось угрожающее положение, поскольку этот частный успех противника в начале боя не только нарушал общую систему обороны, но и мог оказаться решающим по своему психологическому воздействию.

      Майор Карасев и его сосед слева командир польского формирования Леон Касман прибыли на командный пункт и доложили Прокопюку о неспособности локализовать прорыв собственными силами. Прокопюк бросил на ликвидацию прорыва 80 человек из оперативного резерва.

      Немцы не выдержали контратаки и отошли на исходные позиции. В 12 часов дня образовался еще один прорыв в связи с потерями, понесенными 1-й ротой бригады Прокопюка. В прорыв было введено 120 человек резерва, и немцы были опять отброшены.

      Третий прорыв обороны случился около 23 часов на участке отрядов С. Санкова и М. Наделина. На ликвидацию прорыва Прокопюк бросил взвод, одно отделение комендантского взвода, а также польский отряд Армии Крайовой — всего около 150 человек, опять же из оперативного резерва. Прорыв был быстро ликвидирован, и положение восстановлено.

      В ходе многочисленных и безуспешных атак в течение 15 часов немцы потеряли три с половиной тысячи человек убитыми и ранеными, а партизаны — около 210 человек. Этот успех был прежде всего обеспечен умелой организацией, блестящим командованием партизанской группировкой. Сыграла свою роль оперативная информация, полученная от плененного накануне этих боев немецкого офицера. Пользуясь ею, партизаны неоднократно дезориентировали фашистскую авиацию, выкладывая белые полотнища клиньями в сторону карателей, вследствие чего фашистские летчики сбрасывали бомбы на свои войска. А когда гитлеровцы белыми ракетами подавали сигнал воспрещения огня, партизаны присоединялись к этому фейерверку.

      После войны боевые действия партизан в Липском лесу 14 июня 1944 года войдут в историю как крупнейшее сражение партизан на польской земле. Весьма значительной по своим последствиям явилась завершающая контратака на позициях бригады Прокопюка.

      Противник начал атаку на фронте бригады одновременно с ударом в других секторах. Немцы уже чувствовали, что «захлебываются», и предприняли последнюю в тот день попытку достигнуть перевеса. Под руководством начальника объединенного штаба старшего лейтенанта А. Горовича атака была отбита.

      Преследуя фашистов, партизаны вклинились более чем на 300 метров в глубину и по фронту во вражеское расположение и, пользуясь наступившей темнотой, закрепились в прорыве. Николай Архипович с нетерпением ждал этого момента, и когда ему доложили, что в кольце окружения образован достаточный /405/ коридор, он тотчас отдал приказ выводить из леса все блокированные партизанские отряды и эвакуировать госпиталь. Выход закончился в 01.00 час 15 июня. Из окружения вышли без единого выстрела.

      Боевой день 14 июня закончился полной победой партизан. План противника покончить с партизанами одним ударом за каких-нибудь 3 — 4 часа, как это предполагал командующий германской группировки генерал Кенслер, потерпел провал. Партизаны заставили Кенслера подтянуть второй и третий эшелоны.

      Гитлеровцы понесли громадные потери. Но даже при этом армия оставалась армией. Они не сомневались в своем абсолютном превосходстве, над замкнутыми в кольцо партизанами. Расчет на то, что каратели отстанут, как это было не раз, здесь себя не оправдывал. Боеприпасы у партизан кончались. Нужно было уходить и уходить немедленно этой же ночью, что и было сделано, сделано блестяще благодаря опыту и таланту Прокопюка.

      Выходили в южном направлении, где в коридоре шириной чуть более 300 метров по докладу разведки Горовича немцев не было. Идти на запад означало обрекать себя на постоянную настороженность карателей и угрозу собственных завалов и минных ловушек, которые партизаны щедро наставили при отходе. Не все сразу же согласились с таким решением Прокопюка. Никто тогда не знал, что вопреки общему решению остались с небольшими группами Чепига и Василенко. Они попытались прорваться на запад, попали под губительный огонь карателей и почти все погибли.

      Ранее была достигнута договоренность, что под объединенным командованием партизаны действуют до выхода на линию реки Букова, а в дальнейшем — по своему усмотрению. Не доходя до села Шелига, отряды разобрали раненых и разделились. Здесь формально прекратило свое существование объединенное командование. Оно могло бы позитивно проявить себя и дальше. Но так не случилось.

      Забегая вперед, отметим, что по-иному было во второй половине июня в Билгорайских лесах (Сольская пуща), когда каратели вновь окружили партизан Прудникова, Карасева и две польских бригады Армии Людовой. Здесь же по соседству оказалась однотысячная группировка Армии Крайовой под общим командованием майора «Калины» (Эдвард Маркевич) – инспектора Армии Крайовой Люблинского округа. Однако «Калина» уклонился от «союза с советскими» перед лицом равноценной опасности и сделал это не из-за недоверия к военным способностям советских командиров, а потому, что ему «не по пути» было с советами («даже на одну ночь») политически. Не удалось с ним объединиться и командованию обеих польских бригад Армии Людовой. Посыльному был дан ответ, что «пан спит». Прокопюк специально послал к «Калине» своего заместителя Галигузова. «Калина» отклонил предложение об оперативном подчинении, сославшись на то, что «у него нет полномочий на взаимодействие с советами».

      Прокопюк в своей рукописи приводит слова свидетеля переговоров Анны Дануты Бор Пжичинкувны, дочери квартийместера Армии Крайовой Бора:

      «…В пятницу 23 июня пополудни еще раз приехали в лагерь командиры советской «партизанки». Состоялись переговоры, к которым мы с Ксантурой прислушивались. Советы предлагали, чтобы еще ночью вместе ними пробиться и хотели возглавить командование полком. Их было две тысячи, а нас около тысячи. Инспектор «Калина» на это не согласился, обольщаясь надеждой, что немцы будут преследовать советские отряды и минут нас. Согласие не состоялось. «Советы отбыли»…» /406/

      Калиновцы пренебрегли предложением Прокопюка, остались в лесу и не воспользовались брешью, которую ночью пробили в кольце окружения советские партизаны. Отряды Прокопюка и Карасева, польские бригады Армии Людовой вырвались из «котла». Потери партизан составили 22 бойца и командира и 30 раненых.

      Войдя в лес, каратели нашли деморализованных калиновцев и уничтожили их поголовно. Вырвались с десяток бойцов поручика «Вира», вышел ротмистр «Меч», погиб «Калина», только и успевший предупредить своих подчиненных, чтобы его называли не «пан майор», а «пан капрал». Очевидно, что просчет «Калины» стоил жизни десяти сотен польских солдат, павших жертвой безрассудного руководства Армии Крайовой, в игре которого и сам «Калина», и все его павшие бойцы были всего лишь пешками.

      «А ведь, в сущности, — пишет Прокопюк, — майор «Калина» был, безусловно, антигитлеровцем. Эдвард Маркевич — это его настоящее имя — имел за плечами много лет деятельности в подполье. Его родной брат — поручик «Скала» был зверски замучен при допросе в гестапо… В этом роде многое можно сказать о других офицерах-аковцах. И уж, конечно, ничего дурного не было за душой сотен поляков — рядовых и сержантов Армии Крайовой. Но для таких офицеров как «Калина» и многих других, им подобных, были характерными гонор и слепое повиновение, унаследованные от бездумного офицерского корпуса «санационной» Польши; кастовая замкнутость глухой стеной отгораживающаяся от интересов своего народа. И даже сегодня таким свидетелям билгорайской трагедии как «Меч», «Вир» и другим, которым удалось спастись 24 июня, даже сегодня им недостает непосредственности Анны Бор Пшычникувны, ни гражданского мужества и мужества вообще, сказать правду о тайне Осуховского кладбища (жертвы Билгорайского побоища захоронены в селе Осухи). Наоборот, предпочли и предпочитают хранить молчание, а порой даже пытаются выдать судьбу этих жертв за результат совместных боевых действий с советскими партизанами (такое имело место на десятитысячном траурном митинге в селе Осухи 23-го июня 1957 года, посвященном тринадцатилетию событий в Билгорайских лесах. Плохая, скажем так, услуга истории… Билгорайская трагедия — волнующая тема периода второй мировой войны. Она навсегда останется позорной страницей деяний реакции, не останавливавшейся ни перед чем, когда речь заходила о принижении роли народного движения сопротивления Польши гитлеровской оккупации. Об этой странице истории еще не все сказано…»

      Переход бригады в Сольскую пущу сопровождался целым рядом встречных боев. Особо острое столкновение произошло 15 июня у деревни Шелига, где партизаны разгромили вражескую группу преследования и полностью истребили два дивизиона его конницы.

      21 июня немцы вновь окружили партизан. Николай Архипович и руководители других отрядов решили не доводить дело до нового сражения и покинуть блокированную пущу, поскольку, ввязываясь в подобные бои, партизаны безусловно проигрывали, не имея резервов. Польско-советская группировка разделилась.

      В ночь на 24 июня в исключительно трудной ситуации партизаны пробили брешь в окружении, преодолели три линии вражеского заслона и с боем форсировали труднопроходимую, заболоченную речку Танев. К вечеру 25 июня группировка достигла Янов-Львовского леса. Последующие тринадцать дней партизаны умело маневрировали между Япов-Львовским и Синявскими лесами, /407/ уклоняясь от главных сил противника и громя отдельные группы карателей во встречных боях.

      8 июля в Янов-Львовском лесу удалось принять большой транспортный самолет «Дуглас». На этом самолете и нескольких По-2, прилетавших из-за линии фронта в период с 25 июня по 7 июля, были наконец эвакуированы все раненые. Вслед за эвакуацией наступило новое разделение. Большинство отрядов вышло в обратный рейд на Люблинщину, где они вскоре соединились со вступившими на территорию Польши частями Красной Армии.

      Бригада Прокопюка, соединение Карасева и польско-советский отряд под командованием Н. Куницкого направились в Карпаты. 19 июля бригада Прокопюка форсировала реку Сан в ее верхнем течении и обосновалась на горе Столы (высота 967). Здесь бригада была доукомплектована специальными десантами, предназначавшимися для действий в Чехословакии, и с 1 августа 1944 года начала свою деятельность на территории восточных районов Словакии. Так закончилась для Николая Архиповича Прокопюка боевая работа в Польше.

      В мае 1944 года в Советском Союзе начали подготавливать специальные кадры из чехословацких патриотов. После кратковременного обучения в июле — августе несколько групп было переброшено на территорию Чехословакии. В их состав входили и советские партизаны. Всего было десантировано 24 организаторские партизанские группы, руководимые в основном чехами и словаками. Вслед за десантом на территорию Словакии перебазировалось несколько советских партизанских формирований.

      Рейд бригады Прокопюка в Чехословакии продолжался два месяца. Маневрируя в районе Снина, Гуменне, Медзилаборце на сравнительно небольшой территории, партизаны нарушали связь и снабжение врага, неожиданно появлялись в самых уязвимых для противника местах. Последний бой в Чехословакии в конце сентября бригада вела в тактическом взаимодействии с нашими наступавшими войсками.

      В ночь на 26 сентября силами своей бригады Прокопюк занял хребет на участке между высотами 811 и 909 общей протяженностью 2,9 километра и выслал разведчика, чтобы доложить советскому командованию о своем решении. Разведчик должен был служить проводником для наших частей. Он был уроженцем закарпатского села и хорошо ориентировался в горах.

      Утром противник двинул свой батальон на хребет. К 11 часам немцы – около 200 человек — достигли линии обороны бригады Прокопюка. Но, не успев развернуться, они были смяты партизанами и обращены в бегство. Операция закончилась к 14.00, и в этот день попыток к овладению хребтом Бескид противник больше не предпринимал. Утром бригада, занимавшая оборону на хребте, подверглась атакам немцев с запада, со стороны высот 698 и 909. Бой продолжался в течение всего дня, и в ходе него атаки пехоты врага чередовались с крупными артиллерийскими налетами.

      Партизаны отбили все атаки и продолжали удерживать занятую позицию. В 6 утра 28 сентября на хребет прибыли первый и второй батальоны 869-го полка 271-й дивизии под командованием старшего лейтенанта Пыхтина и капитана Полинюка. Батальонам была придана минометная батарея старшего лейтенанта Шушина из 496-го горновьючного Остропольского дважды Краснознаменного полка Резерва Главного Командования.

      Первый батальон Прокопюк расположил на западе, а второй на востоке хребта вместе со своими подразделениями. В течение двух последующих суток партизаны при поддержке прибывшего подкрепления удерживали свои позиции, /408/ несмотря на ожесточенные попытки противника занять хребет. Так, например, 28 сентября немцы предприняли 16 атак, причем две атаки были ночные. Наступлению пехоты всякий раз предшествовал артиллерийско-минометный налет.

      Имея связь с 271-й дивизией, Николай Архипович получил от командира этой дивизии заверения, что к ним идет поддержка. Помощь необходима была потому, что прибывшие батальоны из-за своей малочисленности и слабости огневых средств не представляли собой существенной силы. Но вечером 29 сентября командир 271-й дивизии сообщил Николаю Архиповичу, что направленные ему части пробиться к хребту не могут, партизанам предлагалось самим изыскать пути к соединению с частями Красной армии. Позиции на Бескидах было приказано оставить.

      Прокопюк составил из своих подразделений группу прорыва, а во втором эшелоне поставил кавалерийский эскадрон, который эвакуировал раненых. Замыкали колонну батарея Шушина и оба батальона 271-й дивизии. Оторвавшись от противника незамеченными в 02.00 30 сентября, партизаны и красноармейцы после шестикилометрового марша перешли линию фронта в районе села Воля Михова. При этом группа прорыва стремительным ударом с тыла уничтожила пять дзотов, несколько пулеметных гнезд и минометную батарею противника. Эта операция заняла 15 минут, и в образовавшийся коридор вышли подразделения Прокопюка и части 271-й дивизии, эскадрон эвакуировал 50 раненых.

      Всего в боях за хребет Бескид потери партизан составили 6 человек убитыми и 34 человека ранеными. Без вести при прорыве пропало 8 человек. Обо всем происшедшем на хребте Бескид Николай Архипович доложил рапортом командующему 4-м Украинским фронтом генерал-полковнику И.Е. Петрову. 1 октября 1944 года бригада Николая Архиповича соединилась с нашими войсками. Схватка на хребте Бескид была последним боем Прокопюка в Великой Отечественной войне.

      290 бойцов и командиров бригады, созданной на базе спецгруппы «Охотники», были награждены орденами и медалями. Кроме того, 75 человек удостоились наград Польской Народной Республики и 125 человек – Чехословацкой Социалистической Республики. Николаю Архиповичу Прокопюку было присвоено звание Героя Советского Союза. Кроме того, он награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени и медалями, а также восемью иностранными орденами — польскими и чехословацкими. В энциклопедиях Николаю Архиповичу Прокопюку посвящено несколько скупых строк.

      Источники и литература
      Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ).
      Ф.17. Оп.1. Д.401. Лл.8-11.
      Ф.71. Оп.25. Д.11914. Лл.2-45.
      Российский государственный военный архив (РГВА). Ф.38963. Оп.1. Д.59.
      Медведев Д. Сильные духом. М.: Молодая гвардия, 1979. /409/
      Старинов И.Г. Мины замедленного действия. Альманах Вымпел. Москва, 1999.
      Судоплатов П. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005.
      Федоров А.Ф. Подпольный обком действует. М.: Воениздат, 1956.
      Чекисты. М.: Молодая гвардия, 1987.
      Попов А. Лубянка. Диверсанты Сталина. Яуза. ЭКСМО. Москва. 2004.

      Военно-исторические исследования в Поволжье: сборник научных трудов. Вып. 12-13. Саратов, «Техно-Декор», 2019. С. 394-409.
    • Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский
      Автор: Saygo
      Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
      Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
      Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
      Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
      Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
      Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
      21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
      Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
      Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
      После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
      И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
      Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
      Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
      Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
      Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
      Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
      В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
      Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
      В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
      Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
      Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
      Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
      В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
      В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
      При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
      В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
      Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
      В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
      Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
      Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
      Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
      И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
      Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
      15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
      В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
      Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
      Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
      В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
      В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
      1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
      2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
      3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
      4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
      5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
      Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
      16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
      Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
      Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
      На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
      Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
      Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
      Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
      Примечания
      1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
      3. Там же, л. 6об.—7.
      4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
      5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
      6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
      7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
      8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
      9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
      10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
      11. Там же, л. 2—3.
      12. Там же, л. 11об.—12.
      13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
      14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
      15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
      16. Там же, л. 54—60.
      17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
      18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
      19. Там же, д. 38, л. 167.
      20. Там же, д. 41, л. 96—99.
      21. Там же, л. 22.
      22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
      23. Там же, л. 83—84, 101.
      24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
      25. Там же, с. 52.
      26. Там же.
      27. Там же, с. 181-183,219.
      28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
      29. Там же, л. 9—11.
      30. Там же, л. 12—14.
      31. Там же, л. 15—17.