Вялков Ю. А. Проблема регионального национализма в Италии (последняя четверть XX века)

Малето Е. И. Ферраро-Флорентийский собор 1438-1439 гг. и великое княжество Московское // Вопросы истории. - 2017. - № 11. - С. 82-100.
В публикации на основе анализа русских летописей, переписки великого князя московского Василия Васильевича II с протом (греч. — настоятель монастыря и глава всего Афона) и старцами Святой Горы Афон; посланий князя к Константинопольскому патриарху и византийскому императору с привлечением материалов духовного завещания Марка, митрополита Эфесского; обращения трех восточных патриархов против подчинения православной церкви Риму, а также записок непосредственных участников Ферраро-Флорентийского собора 1438—1439 гг. (инока Фомы, Авраамия Суздальского, Симеона Суздальского, Неизвестного Суздальца) и других хорошо известных специалистам источников, автор ставит вопрос об актуализации изучения факторов внешнеполитического курса великих князей московских и Русской православной церкви, оказавших решающее влияние на процессы централизации русского государства.
Одним из центральных событий церковно-политической истории и международной жизни средневековой Европы XV столетия, оказавших глубокое влияние на историю Руси, Византии и остального мира, стал Ферраро-Флорентийский собор 1438—1439 годов. Участие в соборе представителей Русской православной церкви было первым присутствием Руси Московской на таком крупном международном собрании. Итогом собора явилось подписание унии между православной и римско-католической церквями. Однако так называемое «объединение церквей» продлилось недолго. Уже вскоре после того, как великий князь московский Василий Васильевич II (Темный) и большинство православного клира — на Руси, а также во главе с Марком Эфесским — в Византии решения собора отвергли, стало очевидно, что союз между церквями не состоялся. Опыт Византии, ослабевшей под ударами турок-османов и спасовавшей перед напором католического Рима для Руси Московской, сила которой, благодаря процессам централизации, напротив, нарастала, оказался неприемлем.
В историографии осмыслению политического, идеологического и конфессионального значения Ферраро-Флорентийского собора 1438— 1439 гг. посвящен значительный комплекс научных работ. Первые исследования об истории собора появились в отечественной историографии еще в XIX столетии. У истоков пробуждения интереса к указанному вопросу стояли видные специалисты по истории русской церкви: Н. С. Тихонравов, И. Н. Остроумов, Е. Е. Голубинский, Макарий (Булгаков), А. В. Карташёв и другие1.
Следующий этап научного исследования Ферраро-Флорентийского собора и его итогов связан с комплексом работ советских и зарубежных специалистов XX столетия. В этот период заметно расширилась источниковая база исследования этого важного международного события. Еще в 1940—1950-х гг. представителями западной историографии были предприняты попытки собрать и издать все касающиеся деятельности собора латинские и греческие источники. Удачным обобщением результатов проделанной работы стал фундаментальный труд профессора Оксфордского университета иезуита Джозефа Джилла, в котором главные аспекты деятельности собора получили всестороннее освещение2. Постепенное и последовательное возрождение интереса к истории Русской православной церкви, начиная с 1950-х — 1970-х и особенно с середины 1980-х гг. привлекло внимание отечественных специалистов и к международным аспектам заключения унии, и к судьбам непосредственных участников собора. Рост научного интереса сопровождался не только новыми публикациями источников, но и значительным расширением спектра основных направлений научных исследований3.
Опираясь на достижения прошлого, представители отечественной и зарубежной науки провели большую работу по изучению и систематизации фактов, связанных с ходом самого Фёрраро-Флорентийского собора, его документальными источниками и литературным наследием; сутью богословских расхождений относительно «филиокве» (добавлении, сделанном Римской церковью к Символу Веры об исхождении св. Духа не только от Бога отца, но «... и от Сына»); историческими персоналиями и участниками (Марк Ефесский, Виссарион Никейский, Исидор, Авраамий Суздальский, Неизвестный Суздалец и др.). Ключевую роль в актуализации изучения факторов внешнеполитического курса великих князей московских и Русской православной церкви сыграли издания и публикации, подготовленные Н. А. Казаковой, Н. И. Прокофьевым, Н. В. Синицыной, Б. Н. Флорей и другими4. В последнее время эта наметившаяся в историографии тенденция стабильно и динамично развивается5, но отдельные нюансы внешнеполитического курса великого княжества Московского и его князей по отношению к собору и его результатам так и не прояснены.
В настоящее время интерес к истории и событиям Ферраро-Флорентийского собора продолжает расти не только среди ученых, но и в богословских кругах.
Документальной основой данного исследования стали свидетельства Московского летописного свода конца XV в., Новгородской первой летописи, Софийской второй летописи, Никоновской летописи6; материалы Русской исторической библиотеки, где опубликованы памятники древнерусского канонического права7; духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.8; записки непосредственных участников собора: Авраамия Суздальского, Симеона Суздальского, Неизвестного Суздальца9, а также хорошо известное специалистам «Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче», автор которого — тверской поп Фома (Матвеевич) — доверенное лицо, посол великого князя Тверского Бориса Александровича и непосредственный участник Ферраро-Флорентийского собора 1438—1439 годов10.
Время второй четверти XV в. стало периодом серьезных испытаний для Руси, связанных с вопросом об унии с католической церковью, утвержденной в 1439 г. на Флорентийском соборе и тяжелейшим внутренним положением: шла династическая война11. Дело в том, что к концу XIV в. внутри Московского княжества в процессе вызревания предпосылок для объединения Руси образовалось несколько удельных княжеств, принадлежавших сыновьям Дмитрия Донского. Крупнейшими из них были Галицкое и Звенигородское, которые получил сын Дмитрия Донского Юрий12. Отношения между великим князем Василием I (1389—1425) и его дядей, князем Юрием, были крайне напряженными. Проблема усугублялась тем, что роль Москвы, как столицы Руси окончательно еще не была решена. В борьбе с другими удельными княжествами (Тверским, Рязанским, Суздальско-Нижегородским) Москве еще предстояло доказать свое лидерство. Процесс централизации государства шел сложно.
После смерти великого князя Василия I (1389—1425) его преемником стал 10-летний сын Василий II Васильевич (1425—1462). Возведение малолетнего князя на престол впервые состоялось в Москве, а не во Владимире, который с этого времени утратил право столичного города, хотя в титуле великих князей все еще именовался прежде Москвы. Неожиданно права на великокняжеский престол предъявил младший сын Дмитрия Донского Юрий Дмитриевич, владевший Звенигородским и Галицким княжествами. Юрий Звенигородский мог стать великим князем, если у Василия I не будет сыновей, так как в духовной Дмитрия Донского именно он упоминался в качестве наследника в случае смерти старшего сына. Однако Василий II наследовал стол по духовной Василия I. Началось ожесточенное противостояние сторон. Длительная династическая междоусобная война продолжалась с переменным успехом более двадцати лет вплоть до 1453 года. Противниками Василия II выступила коалиция удельных князей во главе с его дядей — князем звенигородским Юрием Дмитриевичем и его сыновьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой. В ходе войны, осложненной одновременной борьбой с Казанью и Великим княжеством Литовским, великокняжеский престол несколько раз переходил к галицким князьям, которых поддерживали Новгород и временно Тверь13.
В результате борьбы сторонников централизации во главе с московским князем и ее противников сначала был схвачен под Ростовом и 21 мая 1436 г. ослеплен в Москве Василий Юрьевич, а уже 16 февраля 1446 г. такая же участь постигла великого князя московского Василия II: во время богомолья в Троицко-Сергиевой лавре при активном участии монастырских властей он был захвачен сторонниками Юрьевичей и также ослеплен, получив прозвище Темный. После того, как московское боярство и церковь встали на сторону Василия Васильевича II, он вернул себе московский трон, одержав в начале 1450-х гг. победу над своими врагами (Шемяка в 1446 г. бежал в Новгород, где и был отравлен в 1453 году). В дальнейшем Василий II ликвидировал почти все мелкие уделы внутри Московского княжества и смог укрепить великокняжескую власть. В результате ряда удачных военных походов в 1441—1460 гг. им были возвращены ранее захваченные московские земли (Муром — 1443, Нижний Новгород — 1451 и ряд других территорий), усилилась зависимость от Москвы Суздальско-Нижегородского княжества, Новгородской земли, Пскова и Вятской земли.
Противникам великого князя поначалу активно помогала и церковь, в частности, рязанский епископ Иона (1448—1461). За это Дмитрий Шемяка «повеле ему идти к Москве и сести на дворе митрополиче, Иона же так и сотвори». В том же году состоялся церковный собор, оказавший поддержку Шемяке. И лишь после его изгнания из Москвы высшее духовенство предпочло перейти на сторону великого князя. Иона был поставлен митрополитом в 1448 г. по воле великого князя, став верным помощником и союзником Василия II в государственных делах. Его посвятил в митрополиты не константинопольский патриарх, а собор русских архиереев, что стало началом автокефалии русской церкви от константинопольского патриархата.
Однако в целом отношения церкви и светских властей были полны противоречий и конфликтов. Внутри церкви в XIV—XV вв. разворачивалась острейшая борьба за укрепление собственного политического, идеологического и, конечно, финансового положения. Что касается великокняжеской власти, то она, с одной стороны, была вынуждена считаться с церковью, а с другой — настойчиво стремилась к ее подчинению. Еще при Василии I великокняжеская власть предпринимала попытки ослабить церковь и ограничить увеличившееся к тому времени церковное землевладение. Международная обстановка благоприятствовала великому князю, поскольку сама Византия, вследствие расширения агрессии турок-осман и военных успехов турецкого султана Баязида, находилась в весьма затруднительном положении. Ситуацию усугубила смерть митрополита Киприана (1406 г.), на смену которому в 1410 г. на Русь из Византии был прислан очередной митрополит — грек Фотий. В результате уже в 1413 г. между великим князем и митрополитом возник открытый конфликт. Усилия Фотия были направлены на сохранение единства русской церковной организации, нарушенного в 1414—1420 гг. поставлением отдельного митрополита для русских земель в Великом княжестве Литовском — Григория Цамблака — племянника митрополита Киприана, который возглавлял киевскую митрополию до 1419 года.
При малолетнем князе Василии II митрополит Фотий занял одно из ведущих мест в московском правительстве. После смерти Фотия (1 июля 1431 г.) в условиях продолжавшейся династической войны и политической нестабильности с избранием нового митрополита правительство Василия II не спешило. Подобная медлительность, по мнению историка Н. С. Борисова, объяснялась весьма просто: «в условиях острой межкняжеской борьбы и государственной разрухи и Василий II и Юрий Звенигородский предпочитали видеть церковь обезглавленной, опасаясь, как бы новый митрополит не принял сторону соперника»14. Замешательством воспользовался литовский князь Свидригайло, который послал в 1432 г. в Константинополь ставиться митрополитом смоленского епископа Герасима. В следующем году Герасим возвратился из Константинополя митрополитом. Московский кандидат на митрополию — Рязанский епископ Иона — был отправлен в Константинополь на поставление лишь спустя четыре года, в конце 1435 — начале 1436 г., когда положение Василия II несколько упрочилось в Москве и произошла насильственная смерть Герасима, которого Свидригайло сжег в 1435 г. по подозрению в политической измене. Однако ко времени прибытия Ионы в Константинополь патриарх Иосиф II (1416—1439) уже поставил на Русь грека — митрополита Исидора (1436—1441), с которым византийская церковь связывала далеко идущие внешнеполитические и конфессиональные планы. В XV в., в обстановке угрозы турецкого нашествия, ослабевшая Византия искала союзников и вела переговоры о заключении церковной унии с римской церковью, рассчитывая получить поддержку европейских католических стран в борьбе с турками-османами. Для византийских политиков было важно сохранить в орбите своего влияния богатую русскую церковь, к которой они не раз обращались за помощью, а также втянуть Московское великое княжество в борьбу с Турцией. Митрополит Исидор — новый ставленник Константинопольской патриархии — должен был содействовать реализации этой задачи.
Политик, писатель и одновременно выдающийся богослов своего времени, Исидор был незаурядной личностью: его перу принадлежит более двадцати риторически оформленных писем на греческом языке, три энкомии (греч. — восхваление, хвалебная песнь) в честь византийских императоров, два аколуфия (греч. — песнопения богослужений суточного круга) в честь архистратига Божия Михаила и святого великомученика Димитрия Солунского, похвальная речь императору Сигизмунду Люксембургскому, два выступления на Базельском соборе, ряд речей на Флорентийском соборе и др. Как полагают, Исидор родился между 1385—1390 гг, в Монемвасии на Пелопоннесе, откуда происходил и его предшественник по Московской кафедре — святитель Фотий. Русские летописи называют его «многим языком сказателем». Образование он получил в Константинополе. После 1409 г. стал иеромонахом в монастыре Архистратига Михаила и прочих Ангелов в Монемвасии. С 1433 по 1436 г. был игуменом монастыря Святого Димитрия Солунского в Константинополе, основанного императором Михаилом VIII Палеологом (1261—1282)15. В 1434 г. в составе греческой делегации (Дмитрия Палеолога и Иоанна Дисипата) Исидор участвовал в работе католического Базельского собора (1431), заседания которого возглавлял кардинал Джулиано Чезарини, и там же впервые высказался в пользу заключения унии между церквями16. Умер он 27 апреля 1463 г. в Риме.
Римский католицизм в течение XIV в. не раз активизировал идеи о «восточной унии», рассматривая ее как утверждение власти над Византией и Русью. Ранее уния уже была провозглашена Ватиканом на I Лионском соборе в 1245 г., а затем и на II Лионском соборе в 1274 году17.
Однако на деле никакого сближения между католичеством и греками не происходило, реальной власти папа на Востоке не получил, как и не получила никакой помощи от Запада Византия, внутри которой уступки императоров папству вызывали резкий протест со стороны православного общества. В то же время папство переживало идейный и духовный кризис, обозначившийся во второй половине XIII в., а в конце XIV — начале XV в. вылившийся в раскол («схизму») в католической церкви. Тогда одновременно было два папы — в Риме и в Авиньоне, каждый из которых объявлял другого узурпатором власти. Все это дискредитировало папство, ослабляло его авторитет, поэтому видные деятели католической церкви выступили сторонниками подчинения папской власти церковному собору. Созыв католического собора в Пизе (1409 г.) после столетнего перерыва (с 1311 г.) положил начало почти непрерывному 40-летнему периоду работы католических соборов: Пизанский, Констанцский, Павийский, Сиенский, Лионский, Базельский, Феррарский, Флорентийский, Римский. Во время соборных заседаний неоднократно вставали вопросы унии с Константинополем18. Это было время формирования основ униональной политики и унии как инструмента не только конфессионального, но, прежде всего, внешнеполитического воздействия на своих противников, главными из которых на тот момент времени были Византия и Русь.
Осенью 1436 г., по возвращении из Базеля, константинопольский патриарх Иосиф II рукоположил Исидора в митрополиты русской церкви («Киевские и всея Руси»), рассчитывая на то, что Исидор будет активно добиваться унии католической и православной церквей и тем самым способствовать борьбе Византии и Рима против турецкой агрессии. В пути на Русь через г. Львов его сопровождали прибывший ранее в Константинополь рязанский епископ Иона, императорский посол Николай Гуделис, преданный митрополиту монах Григорий и греки-родственники нового митрополита. Второго апреля 1437 г. все они благополучно прибыли в Москву. Вот как сообщает об этом Новгородская первая летопись: «Тоя же весны прииде из Царяграда на Москву от Патриарха Иосифа митрополит Исидор Гречин на Митрополью»19. Московский князь Василий Васильевич вынужден был принять нового митрополита по ходатайству византийского императора: «Но за царского посла моление и за Святейшего Патриарха благословение, а за оного сокрушение и многое покорение и челобитие, едва приахом его. Приахом его, яко отца и учителя, с многою честию и благим усердием, по прежнему, якоже и онех предних Святейших Митрополитов наших Русскых, мнящее, яко да и сей един от них есть»20.
Свидетельством вполне лояльных отношений, установившихся между великим князем и митрополитом в первые месяцы после его прибытия в Москву, является, по мнению А. А. Зимина, докончание Василия II с великим князем тверским Борисом Александровичем (1425—1461), заключенное в 1437 году21. По прибытии на Русь новый митрополит, не пробыв в Москве и полгода, стал готовиться к поездке в Италию на очередной собор, выполняя, по словам П. Пирлинга, указания, которые «были выработаны еще на берегах Босфоа»22. Московский князь отпустил его с условием, что тот не допустит никаких изменений в православной вере: «о, Сидоре, дръзновенно дьеши, в Латыньскую землю идешь и составление осмаго собора поведаеши, его же отрекошася святи отци. Нынь же, аще и останешися мысли своея, но буди вьдаа, егда възвратишася оттуду к намъ, то принеси к нам изначальствьньишее прежьнее благое съединение ныныынее въсиавшее в нас благочестие и устав божественаго закона и правлениа святыа церкви»23.
8 сентября 1437 г. русское посольство выехало из Москвы. Это событие получило подробное освещение в русских летописях, путевых записках русских путешественников — хожениях — и других источниках. В свиту митрополита входило около 100 человек. Среди них были суздальский епископ Авраамий, иеромонах Симеон, дьяк суздальского владыки, «Фома, посол тверскыи», архимандрит Вассиан, дьяк Василий, «прозвищем» Карл, а также греки митрополичьей свиты. Маршрут русской делегации пролегал через Тверь, Торжок, Волочёк по р. Мете в Великий Новгород и Псков, далее — через территорию Дерптского епископства и г. Юрьев (современный г. Тарту) в «Володимеръ град» (г. Вольмар) к Риге, затем — к морю, а оттуда через германские города на юг — в Италию на Ферраро-Флорентийский собор. Это был традиционный торговый маршрут, игравший немаловажную роль в контактах Руси с ее западноевропейскими партнерами: Ганзой, Швецией, Великим княжеством Литовским, через территорию которого проходили основные пути русско-ганзейской торговли24.
По ходу своего движения митрополит останавливался в различных городах. В день праздника Воздвижения он находился в Твери, где к митрополичьему обозу присоединился посол тверского князя Фома. Сохранившиеся документы показывают, что в переписке с византийским императором и патриархом состоял не только великий князь московский, но и великий князь тверской, проводивший политику «тверского регионализма»25. Так, «Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче» со­общает, что отправке тверского посольства на собор предшествовала интенсивная переписка между византийским императором Иоанном VIII Палеологом и Борисом Тверским. Участие Твери во Флорентийском соборе историки оценивают как весьма активное, а отношение к унии отрицательное, что, по мнению Я. С. Лурье, «подтверждает стремление Твери к национально-русскому объединению»26. Сохранился и текст охранной грамоты папы римского Евгения IV послу русскому Фоме на право беспошлинного проезда и провоза багажа по всем территориям, подвластным римской курии, от февраля 1439 г., для возвращения на Русь, косвенно указывающий на заинтересованность Рима в контактах с великим князем тверским27. Из Твери делегация направилась в Великий Новгород, где митрополит пробыл «целых семь недель». За пределами русской земли, когда митрополит со своей свитой приблизился к г. Юрьеву «живущии же в нем людие православна и вси священници съ честными кресты изыдоша срьсти его, Латыни же и Нъмци скрыжь Лятскы изнесоша протьиву ему, почьсти его ради. Онъ же преступив тяшкую свою клятву, ею же клятся о благочестии великодръжавному си государю Василью Васильевичи) всея Руси»28.
При выборе митрополитом дальнейшего маршрута предпочтение было отдано не сухопутному пути через Литву и Пруссию, а водному маршруту вдоль южного побережья Балтийского моря в Любек, тесно связанный торговыми операциями с городами Северо-Запада Руси (Новгород, Псков) и хорошо известный русским купцам и дипломатам. При этом, часть людей с лошадьми Исидор отправил по сухопутной дороге, получив охранную грамоту для проезда через Курляндию, Жмудь, Пруссию, Померанию. Как отмечала Н. А. Казакова, описание пути митрополичьего обоза было первым в русской письменности описанием сухопутного маршрута из Ливонии в Германию через прибалтийские земли29.
К XV в. Византия ослабела. Ее владения составляли весьма небольшую территорию, включавшую помимо Константинополя Пелопонес, где под управлением младших представителей императорской фамилии Палеологов находился Морейский деспотат, а за его пределами — лишь незначительные владения во Фракии. В этих условиях византийский император Иоанн VIII Палеолог обратился к Западу с предложением созвать очередной собор и послал посольство в Рим к папе Евгению IV (1431—1447). Уния Византии с Римом должна была стать ценой, за которую Византийский император надеялся получить военную помощь Запада для спасения страны от турок-османов, фактически уже находившихся на подступах к столице Византии. Местом проведения собора был избран г. Феррара на северо-востоке Италии, расположенный на р. По, недалеко от Адриатического побережья. Созванный в Ферраре собор был фактически параллельным Базельскому.
Восточная церковь на соборе была представлена следующими персонами: Иосиф, патриарх Константинопольский, местоблюстители патриархов Александрии, Антиохии и Иерусалима, двадцать митрополитов, среди которых был Исидор, митрополит Киевский и всея Руси, а также император Византии Иоанн Палеолог и др. Греки рассчитывали на диалог, полагая, что вопрос об условиях объединения с католичеством будет широко обсуждаться на совместном соборе и не станет простым подчинением православных папской власти. О справедливой дискуссии говорили и члены византийской делегации на соборе: святитель Эфесский Марк, афонские монахи из монастырей Великая лавра, св. Павла и Ватопед (монахи Моисей и Дорофей), митрополит Никейский Виссарион и другие, надеясь на победу в богословских прениях. Однако, прибыв в Италию, византийцы увидели со стороны латинян игнорирование всех доводов, выдвигаемых православными. Латинская делегация во главе с кардиналом Чезарини была представлена греком Андреем Христобергом, архиепископом Родосским, Иоанном Черногорским, архиепископом Ломбардским, испанцем Иоанном де Торквемада и др.
Открытие собора в Ферраре состоялось 9 апреля 1438 г. в храме св. Георгия Победоносца. «А на соборе были с патриархом двадцать два митрополита, отметил в своих путевых записках Неизвестный Суздалец: первый — гераклейский Антоний, второй — эфесский Марк, третий — русский Исидор, четвертый — монемвасийский Досифей, пятый — трапезундский Дорофей, шестой — кизикский Митрофан, седьмой — никейский Виссарион... Первое заседание собора было 8 октября в городе Ферраре во Фряжской земле. На соборе присутствовали римский папа Евгений, и с ним двенадцать кардиналов, и архиепископы, и епископы, и капелланы, и монахи. Православной же веры были на соборе греческий император Иоанн и его брат (?) деспот Дмитрий, и вселенский патриарх Иосиф, и с ним двадцать два митрополита, и из русских епископов — Авраамий Суздальский, и архимандриты, и попы, и диаконы, и чернецы, и четыре посла — трапезундский, грузинский, тверской Фома и волошский Микула. Задавали вопросы три митрополита, отвечали — эфесский Марк, русский Исидор, никейский Виссарион»30. При этом Константинопольский патриарх Иосиф на многих заседаниях отсутствовал по болезни. Во время работы собора 10 июня 1439 г. он скончался. Таким образом, византийская делегация лишилась своего духовного лидера. Но прежде, в августе 1438 г., в Феррару прибыл со своей свитой митрополит Исидор, проведя в дороге почти год.
Исидор первым начал доказывать необходимость принятия унии на условиях, предложенных папой, и решительно повлиял на византийского императора, пользуясь своим авторитетом гуманиста, философа, богослова. Церковные историки объясняют такое поведение митрополита по-разному. Одни — его крайним патриотизмом в отношении к Византии31. Другие — личным честолюбием, «желанием занять то блестящее и высокое положение в римской иерархии или латинском духовном царстве, которое он потом действительно занял: кардинал-пресвитер и легат от ребра апостольского (legatus de latere) для провинций: Литвы, Ливонии, всей России и Польши (то есть вероятно, Галичины. — Е. М.)»32.
В Ферраре до 10 января 1439 г. прошло 15 заседаний, а затем члены собора переехали во Флоренцию из-за угрозы эпидемии чумы и якобы возникших финансовых трудностей. Но если в Ферраре еще имел место элемент дискуссии, то во Флоренции «дискуссионность и коллегиальность в поиске единства заменяются дипломатией и интригами»33. В процессе работы собора, как отмечает суздальский иеромонах Симеон, некоторые из греков «усладишася злата ради и чести, начаша к Папе часто приходити, и что слышаша от греков, и то поведаша Папе»34. Миниатюры Лицевого летописного свода запечатлели заседания униатского собора. Когда папа предложил подписать унию, митрополит Исидор активно поддержал его желание, но католический вариант трактовки встретил резкие возражения со стороны святителя Марка Эфесского. Некоторые греческие представители и вовсе пытались покинуть собор. Началось финансовое давление на делегацию и откровенный подкуп. В ход были пущены все средства, чтобы принудить греков к принятию римско-католических догматов и заключить унию. Так, за упорное нежелание греческих богословов принять Filioque папа пошел на хитрость: взяв на себя все финансовые обязательства по содержанию православных греческих делегаций, прибывших на собор, он постепенно начал урезать средства на их содержание и, в конце концов, вовсе прекратил финансирование, так что греки вынуждены были терпеть крайнюю нужду и даже голод. В свою очередь, Византийский император Иоанн VIII Палеолог запретил греческим иерархам при любых обстоятельствах покидать Флоренцию и не скупился на разные обещания и подарки: «укорял их в нерадении об общем благе, напоминал им о бедствиях отечества, выставлял выгоды от заключения мира с латинянами, грозил своим гневом»35.

Булла Laetentur Caeli, итоговый документ Флорентийского собора
Такое давление заставило православных делегатов собора уступить. Почти все греческие иерархи, за исключением Марка Эфесского, признали папу главою церкви, «наместником и местоблюстителем Иисуса Христа, с тем, однако ж, чтобы сохранены были права и имущества восточных патриархов; приняли и латинское учение о чистилище, об освящении даров и об опресноках в Евхаристии с условием, чтобы таинство могло быть совершаемо и на квасном хлебе. Они были доведены до того, что самый акт о соединении с латинами подписали, не прочитав его предварительно: содержание его знали только составители его...»36 Заседания собора затянулись, а между тем из Константинополя приходили тревожные известия о росте турецкой активности. 5 июля 1439 г. были, наконец, подписаны документы Ферраро-Флорентийской унии: «И полиса Папа Еугении, и царь Греческыи Иоан, и все гардиналове, и митрополиты подписаша на грамотех коиждо своею рукою»37. Глава русской делегации митрополит Исидор безоговорочно подписал акт об унии церквей. Его греческая подпись гласит: «Исидор, митрополит Киевский и всея Руси и представитель Апостольской кафедры Святейшего Патриарха Антиохийского Дорофея, с любовию соглашаясь и соодобряя, подписую». Он даже требовал отлучения Марка Эфесского от церкви за неприятие унии, что, однако, не поддержали греческие иерархи. После недельного заточения был вынужден признать своим «господином» папу римского и подписать акт об унии и единственный русский епископ, сопровождавший Исидора, — Авраамий Суздальский: «Смиренный епископ Авраамие Суждальский подписую».
Митрополит Ираклийский, чтобы избежать необходимости ставить свою подпись, притворился больным, но был вынужден под давлением императора также подписать унию, за что впоследствии в своей епархии всенародно просил, чтобы ему отсекли правую руку. Митрополит Эфесский Марк, иверский митрополит Григорий и ряд других православных иерархов унии не подписали унию и покинули собор. По воспоминаниям очевидца и участника событий Сильвестра Сиропула, когда папа Евгений ставил свою подпись и не увидел в документе имени святителя Марка, то невольно воскликнул: «Итак, мы ничего не сделали»38.
Торжественное провозглашение акта о «воссоединении Церквей» было совершено 6 июля 1439 г в кафедральном соборе Флоренции Санта Мария дель Фьоре (храм Девы Марии с цветком лилии в руках), сохранившемся до наших дней. Подписанное участниками собора постановление на латинском языке зачитал кардинал Джулиано Чезарини, который по призыву папы прибыл из Базеля во Флоренцию, а на греческом — митрополит Виссарион Никейский. 17 августа 1439 г. митрополит Исидор был провозглашен папским легатом «от ребра апостольского» для Литвы, Ливонии и Руси. Вместе с митрополитом Виссарионом Никейским Исидор за особые заслуги в работе униатского собора получил красную кардинальскую шляпу, о чем узнал уже на обратном пути в Венеции. Тогда же от митрополита — кардинала Исидора — сбежал вместе с тверским послом Фомой иеромонах Симеон Суздальский — спутник владыки Авраамия из Спасо-Евфимиева монастыря, а позднее — автор произведения «Исидоров Собор и хожение его», которое отличается полемической направленностью против латинян. В нем Симеон показал борьбу святителя Марка Ефесского за чистоту православия и честь Византии на соборе, а также за сохранение чистоты православия на Руси, благодаря активной позиции московского князя. Сам владыка Суздальский епископ Авраамий по возвращении на Русь составил «Исхождение Авраамия Суздальского», где описал две виденные в храмах Флоренции мистерии — сцену Благовещения в храме «во имя Причистыя нашея Богородицы» в монастыре Св. Марка и сцену-мистерию о Вознесении Господнем в Вознесенском храме на праздник Вознесения. Оставил записки об увиденном на соборе и Неизвестный Суздалец, очевидно, архиерейский дьяк39.
Несмотря на то, что долгожданная уния была подписана, желаемого политического результата она не принесла. Ферраро-Флорентийский собор 1438—1439 гг. (подменивший дискуссию между римско-католическими и православными богословами навязыванием византийским церковным иерархам Символа Веры, искаженного Филиокве и других латинских новшеств в обмен на военно-политический союз Рима с Константинополем) не сумел обеспечить признание своих решений в православном мире. Базельский собор подтвердил решение Констанцского собора (1414—1418) о примате Вселенского Собора или соборной власти епископов над папой, объявил о низложении Евгения IV и избрал другого папу под именем Феликса V, впоследствии признанного антипапой. «Не утешили папу и греки: они решительно не хотели принимать привезенного из Флоренции соединения... А патриархи Востока — Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, узнав о состоявшемся на Флорентийском соборе соединении с Римом, объявили этот собор нечестивым и уполномочили митрополита Кесарийского Арсения всюду и пред всеми проповедовать против беззаконного соединения (1443). В то же время знаменитый Марк Эфесский своими окружными посланиями заклинал всех православных удаляться этого соединения как богоненавистного»40.
В 1452 г. была предпринята попытка реанимировать итоги Ферраро-Флорентийского собора. Византийский император Константин XI из-за угроз нового турецкого султана Мехмеда II (1451—1481) утвердил Флорентийскую унию и все ее условия, но Константинополь это не спасло. 29 мая 1453 г. после почти месячной осады город был взят турками и Византийская империя окончательно пала. Таким образом, уверения в том, что «уния поднимет христианский дух», сокрушит турок и спасет Византию, оказались ложными. С этого момента наибольший дипломатический интерес для папства стала представлять Русь, где папская политика не возымела успеха.
В конце 1439 г. митрополит Исидор отправился из Италии в обратный путь. Его маршрут проходил через Венецию, Загреб, Будин («город столичный Венгерского королевства»), Краков, Львов, Вильну, Вязьму, Можайск и другие города в Москву. Из Будина в начале 1440 г. Исидор отправил окружное послание, в котором призвал православных принять унию, написав о равенстве двух церквей: чтобы латиняне и православные без боязни посещали церкви друг друга. Пребыв на русские земли в 1441 г. Исидор побывал в Киеве, где князь Александр Владимирович — внук Ольгерда и зять Василия I — дал ему особую уставную грамоту, в которой подтвердил его права как киевского митрополита-кардинала.
Не так его встретили в Москве. Пока Исидор был в Литве, в Москву вернулись его спутники — тверской боярин Фома и Симеон Суздалец, которые поведали московскому князю о предательстве православной веры Исидором и греческим духовенством. Свою лепту внесли монахи Святогорского монастыря, написавшие великому князю и назвавшие Исидора и его сторонников еретиками. Однако московский князь и духовенство не рискнули напрямую выступить против Константинополя, а решили немного подождать, пока Исидор не проявит себя как католик.
19 марта 1441 г. Исидор приехал в Москву по чину папского легата с несением латинского креста и проследовал прямо в Успенский собор для богослужения. На литургии Исидор велел на первом месте поминать не патриарха Константинопольского, а папу Евгения IV. После литургии был зачитан акт от 5 июля 1439 г. о соединении церквей, а также Исидор передал великому князю послание от папы с просьбой о поддержке его, Исидора. Для Москвы и великого князя московского вина митрополита была налицо. Великий князь Василий Васильевич экстренно созвал собор из шести русских епископов и рассмотрел папское послание. Затем «скоро обличив» Исидора и назвав его «латынским злым прелестником», приказал заточить его в Чудов монастырь. Софийская летопись сообщает: «Восхоте соединити православную веру с латыньством, не попусти же сему Богъ единому волку погубите бесчисленное стадо овечее православных христьян»41. Так великий князь московский отверг все римские нововведения и решительно отрекся от единения с Западом в духе Флорентийского собора. Историки полагают, что высшее духовенство находилось какое-то время в растерянности и не знало, какую позицию занять42. Оно не предпринимало активных шагов против Исидора, хотя уже располагало известиями о заключенной им унии. Русская церковь была противницей католицизма, но церковников беспокоило другое — прямое вмешательство великого князя в дела церковные, разрыв отношений с константинопольской патриархией, на которую они до сих пор опирались в своих конфликтах с великокняжеской властью. Сопротивлением духовенства, возможно, объясняется и непоследовательность в действиях самого великого князя, который, арестовав Исидора, вскоре дал ему возможность сбежать «нощию бездверием исшед»43 из русских пределов сначала в Тверь, где «князь Тверский Борис приа его», затем в Литву к великому князю Казимиру в Новый Городец и, наконец, в Рим к папе «своему злочестивому» Евгению IV, где Исидор был радушно принят, став вскоре одним из ближайших папских кардиналов.
Москва, по-видимому, осталась довольна таким стечением обстоятельств, так как ей это развязывало руки. К тому же митрополит Марк, участник собора, так и не подписавший унию, стал душою движения против Рима. Византийское духовенство говорило, что лучше стать турком, чем принять унию. Одновременно с этими событиями великий князь обратился к патриарху с резким осуждением унии и с просьбой разрешить избрать своего митрополита. Тем самым был предрешен вопрос о самостоятельности русской церкви: либо патриарх должен был уступить и дать просимое разрешение, либо великий князь получал безупречное, с точки зрения защиты православия, право порвать с патриархом — вероотступником. В итоге великокняжеская власть добилась своего. Русская церковь оторвалась от константинопольской церковной организации и осталась один на один с крепнувшей властью великого князя. Однако противоречия между церковью и великокняжеской властью в процессе образования единого Русского государства отнюдь не были исчерпаны.
Сведения с христианского Востока побудили московские правящие круги занять открыто враждебную позицию по отношению к приверженцам унии в Константинополе. Поводом послужил приезд послов с Афона. Сохранился текст послания, написанного не ранее лета 1441 г. и привезенного афонскими старцами московскому великому князю Василию Васильевичу в 1442 году. Опубликовал текст документов и обосновал датировку на основе упоминания константинопольского патриарха Митрофана, скончавшегося летом 1443 г., Б. Н. Флоря44 . В послании, давая высокую оценку предпринятым в Москве действиям, старцы писали, что они подняли упавший было дух противников унии: «неции... зыбляхуся пасти, встают же пакы, услышавше вашу крепость». Тем самым события, происходившие в Москве, стали переплетаться с церковной борьбой в Византии, оказывая влияние на ее ход. Подчеркивая преданность Святой Горы православию и ее враждебность латинянам, старцы сурово порицали «властель и неистовых святитель», заключивших унию. Особенно резко осуждали они императора, пожелавшего «всю благочестивую веру продать на злате студным латином», и «единомудрена латином» патриарха — одного из главных творцов унии. Старцы извещали великого князя, что «того патриарха и царя ис помяна обычна извергохом», и просили помощи против того «рушителя, а не святителя»45.
В ответном письме великий князь, рассказав об обстоятельствах изгнания митрополита Исидора, благодарил афонских старцев за преданность православию и духовное наставление («духовными крылы достизаете нас и любезно наказуете») и выражал желание поддерживать с ними связи и в дальнейшем. Отправка подобной грамоты на Афон была открытой демонстрацией враждебности по отношению к униатскому Константинополю. Если решительные действия великого князя ободрили афонских старцев, то, в свою очередь, поддержка Святой Горы вдохновила русских князей и священнослужителей на борьбу с унией. «Нам не малу силу подаете сим писанием», — отмечал великий князь афонскому проту46.
В 1449 г. вместо умершего Иоанна Палеолога на престол взошел его брат Константин. Он не был таким сторонником унии как Иоанн. В 1451 г. Константин изгнал с поста патриарха униатски настроенного Григория Мамму. Винить русских за самовольное поставление митрополита Константинополь не стал. В 1452 г. великий князь московский Василий Васильевич написал письмо в Константинополь с объяснением дела Исидора и Ионы. Однако письмо отправлено не было, так как Константинополь в 1453 г. был взят турками и константинопольский патриархат потерял независимость. Однако вскоре Константинополю пришлось признать «незаконно» поставленного митрополита Иону. В 1453 г. на патриарший престол взошел новый патриарх — Геннадий Схоларий. Взяв на себя ответственность за бедствующую церковь, Геннадий через послов обратился за помощью к единоверной Руси, отправив послом митрополита Игнатия. В 1454 г. Игнатий прибыл в Псков, а затем в Новгород. Он привез послание от патриарха, в котором Геннадий обращался за поддержкой к русской церкви, прежде всего финансовой, а также просил московского князя прислать послов в Константинополь. Видя крайнюю нужду византийской церкви, великий князь Василий Васильевич и митрополит Иона отправили ответное посольство в Константинополь, рассчитывая на благосклонность патриарха Геннадия в связи с постановлением Ионы.
Посольство имело успех. Константинопольский патриарх, учитывая невозможность для русских посещать Константинополь, в своей грамоте даровал русской церкви право самой поставлять русских митрополитов, а также узаконил, чтобы русский митрополит почитался выше прочих митрополитов и занимал место после иерусалимского патриарха. Так, из-за благоприятных обстоятельств русская церковь стала самостоятельной. Подписание митрополитом Исидором унии привело Русскую церковь к независимости не только от Рима, но и от константинопольского патриархата. После Флорентийской унии греческой и римской церквей (1439) митрополиты всея Руси перестали утверждаться константинопольским патриархом. В 1458 г. в Киеве была образована киевская митрополия, а с 1461 г. митрополиты, имевшие кафедру в Москве, стали титуловаться как «Московские и всея Руси». Реакцией на указанные события в русской книжной традиции стало активное развитие полемической антилатинской литературы, затронувшее и канонические памятники. В Кормчих книгах значительно увеличилось число антикатолических текстов.
В 70-е гг. XV в. было ясно, что Запад в лице римских пап, хоть и сменил политическую и дипломатическую тактику в отношении Руси, но цели ставил прежние: ослабить русские земли, подчинить их своему влиянию, втянуть русских князей в невыгодные для них военные предприятия и союзы. Относительно времени проведения Ферраро-Флорентийского собора можно говорить скорее о дипломатической подготовке папского Рима и европейских государств к созданию антиосманской лиги с целью втянуть Русь и другие страны в эту международную авантюру и о посреднической роли русской дипломатии, но обойти вниманием такой важный с точки зрения внешней политики сюжет невозможно47.
В середине XV в. при Мехмеде II, получившем прозвище Фатих (Завоеватель), мощь Османской империи достигла своей кульминации. В 1453 г., окончательно уничтожив Византийскую империю, государство османов стало представлять серьезную опасность для стран и народов Малой Азии, Кавказа, Центральной и Восточной Европы. Уже в 1389 г., после захвата турками Сербии, для многих европейских и ближневосточных стран степень опасности стала еще более очевидной. Понимали это и в Ватикане. В поисках выхода из тяжелого положения, уже в ходе Ферраро-Флорентийского собора, римско-католическая церковь попыталась вовлечь Русь в формируемый Римом антиосманский союз. Попытки эти предпринимались и в отношении других стран. Особое внимание римских пап, сначала Каликста III, затем Пия II (1458—1464), привлекали Трапезундская империя, Грузия и Малая (Киликийская) Армения как страны, которые после распада Византийской империи создавали на Ближнем Востоке основу жизнедеятельности православия, а также мусульманское государство белобаранных туркмен Ак-Коюнлу. Перспектива разгрома Османской империи совместными усилиями стран Европы и Ближнего Востока представлялась многим западноевропейским политикам и современникам событий реально возможным выходом из кризиса. В то же время политический и военный альянс европейских и ближневосточных государств для совместной борьбы с Турцией в Европе был особенно желательным для стран Балканского полуострова, испытавшим на себе всю тяжесть турецкого ига. Однако на деле ни одно из западноевропейских государств не проявило реальной заинтересованности в борьбе с Турцией. Даже Венеция, понесшая наибольший материальный ущерб, встала на путь соглашений с Османской империей. Единственным, кто был серьезно заинтересован в решении турецкого вопроса, являлся римский папа, которому и принадлежала сама идея создания антиосманской коалиции. Потеряв былую власть в Европе, римские папы старались выйти из кризисного положения и добиться внушительной политической победы, связанной с осуществлением идеи отвоевания у турок Константинополя48. В случае объединения западноевропейцев в борьбе с Турцией под руководством папы были бы решены одновременно две ключевые задачи: с одной стороны, восстановилась бы власть папы над разбежавшейся паствой, а с другой — при завоевании так называемого «византийского или Константинопольского наследства» расширились бы границы духовной империи католицизма, что представляло предмет особой заботы римских пап, добивавшихся унии с представителями восточно-христианских стран. Не случайно, послы Ватикана были направлены и в Грузию, и к персидскому государю Узун-Гассану, и в Московскую Русь, где при активном участии Рима при посредничестве кардинала Виссариона решался вопрос о сватовстве Софьи Палеолог — племянницы последнего византийского императора Константина — и русского царя Ивана Васильевича III, в лице которого искали союзника для создания антитурецкого фронта.
Однако воплотить в действительность свои далеко идущие планы Ватикан в лице пап так и не сумел. Проект антиосманской лиги, где ставка римской курии делалась на крепнувшую Москву и, в частности, предполагалось, что в случае ее объединения с Польшей и Великим княжеством Литовским могла возникнуть такая сила, которая, нанеся концентрированный удар по Османской империи, была бы в состоянии обеспечить безопасность для западноевропейских государств, оказался несостоятельным49. Борьба с Турцией не отвечала политическим и экономическим интересам Руси того времени. Москва преследовала собственные интересы: укрепление государственности, безопасность внешних границ, особенно южных, развитие экономики и территориальное расширение за счет устранения уделов и присоединения новых территорий.
Отголоски унии с новой силой зазвучали в России вновь уже в XVI столетии (Брест-Литовский церковный собор 1596 г. объявил о заключении религиозной унии между Римско-католической церковью и несколькими западно-русскими православными епархиями, находившимися на территории Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского, входившего на тот момент в состав Речи Посполитой. По сути Брест-Литовская уния была возвратом к Ферраро-Флорентийской унии)50.
Примечания
1. ТИХОНРАВОВ Н.С. Древнерусская литература. Новый отрывок из путевых записок суздальского епископа Аврамия 1439 г. В кн.: ТИХОНРАВОВ Н.С. Соч. Т. 1. М. 1898; ОСТРОУМОВ И.Н. История Флорентийского собора (Магистерская диссертация, переработанная А. Горским). М. 1847; ГОЛУБИНСКИЙ Е.Е. История русской церкви. Период второй, Московский. Т. II. От нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Первая половина тома. М. 1900; КАРТАШЁВ А.В. Очерки по истории русской церкви. Т. 1. М. 1993; МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ), митр. История Русской церкви. Кн. 3. М. 1995 и др.
2. Акты Ферраро-Флорентийского собора. Документы и описания Ферраро-Флорентийского собора, изданные Папским институтом восточных исследований. 11 томов (22 книги). Рим. 1940—1977.
3. ГАВРИЛОВ М.Н. Ферраро-Флорентийский собор и Русь. Нью-Йорк. 1955; РАММ Б.Я. Папство и Русь в X—XV вв. М.-Л. 1959; ЧЕРЕПНИН Л.В. Образование русского централизованного государства XIV—XV вв. М. 1960; ЕГО ЖЕ. К вопросу о русских источниках Флорентийской унии. — Средние века. Вып. 25 (1964); МОЩИНСКАЯ Н.В. Хождение Неизвестного Суздальца на Ферраро-Флорентийский собор 1436—1440 гг. — Вопросы русской литературы. Ученые Записки МГПИ им. В.И. Ленина. Т. 389. М. 1970; ЕЕ ЖЕ. Об авторе хождения на Флорентийский собор в 1437—1440 гг. — Литература Древней Руси и XVIII в. Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. Т. 363. М. 1970; ЕЕ ЖЕ. «Повесть об осьмом соборе» Семеона Суздальского и «Хождение на Ферраро-Флорентийский собор» Неизвестного Суздальца как литературные памятники середины XV в. Автореф. дисс... канд. филол. наук. М. 1972; АЛПАТОВ М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа в XII—XVII вв. М. 1973; ГЛУШАКОВА Ю.Н. Неопубликованные русские грамоты из Ватиканского Архива. — Вопросы истории. 1974, № 6, с. 128—132; Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л. 1987; МЕЙЕНДОРФ Н.Ф. Флорентийский собор: Причины исторической неудачи. — Византийский временник. М. 1991, № 52; УДАЛЬЦОВА 3.B. Борьба византийских партий на Флорентийском соборе и роль Виссариона Никейского в заключении унии. В кн.: Византийская цивилизация в освещении российских ученых 1947—1991. М. 1991, с. 106— 132; ЛОМИЗЕ Е.М. Письменные источники сведений о Флорентийской унии на Московской Руси в середине XV века. В кн.: Россия и православный Восток. М. 1996 идр.
4. КАЗАКОВА Н.А. Западная Европа в русской письменности XV—XVI вв. Л. 1980; Книга хожений: Записки русских путешественников XI—XV вв. М. 1984; СИНИЦЫНА Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV—XVI вв.). М. 1998, с. 58—132; Славяне и их соседи. Греческий и славянский мир в средние века и раннее новое время. Сб. к 70-летию академика Г.Г. Литаврина. М. 1996; РАНСИМЕН С. Великая церковь в пленении. История Константинопольской церкви от падения Константинополя в 1453 г. до 1821 г. СПб. 2006; ФЛОРЯ Б.Н. Исследование по истории Церкви. Древнерусское и славянское средневековье. М. 2007; ЗАНЕМОНЕЦ А.В. Иоанн Евгеник и православное сопротивление Флорентийской унии. СПб. 2008, с. 32—37; ВЕЛИЧКО А.М. История византийских императоров в пяти томах. Т. V. М. 2010, с. 401—422; см. также: ПА- ПДДАКИС А. Христианский Восток и возвышение папства. Церковь в 1071 — 1453 гг. Кн. 4. М. 2010; СИЛЬВЕСТР СИРОПУЛ. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе 1438—1439 гг. СПб. 2010; АКИШИН С.Ю. Митрополит Исидор Киевский и проблема церковной унии в поздней Византии. — Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. Екатеринбург. 2013; МАКАРИЙ, архим. Деятельность митрополита-кардинала Исидора на фоне византийской, древнерусской и западноевропейской политики. — Международная жизнь. 2013, декабрь, с. 114— 164; 2014, январь, с. 36—56 и др.
5. НОВИКОВА О.Л. Формирование и рукописная традиция Флорентийского цикла. В кн.: Очерки феодальной России. № 14. М.-СПб. 2010; Ферраро-Флорентийский собор. В кн.: Культура Возрождения. Энциклопедия. Т. II. М. 2011, кн. 2, кол. 1722— 1726; ДАНИЛОВ А.Г. Россия на перекрестках истории. XIV—XIX вв. СПб. 2013.
6. Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. XXV. М. 2004, с. 235—261; Софийская вторая летопись. ПСРЛ. М. 2001, с. 74—102; Новгородская первая летопись. ПСРЛ. Т. III. СПб. 1841, с. 112; Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. XII. М. 2000, с. 23, 25-38, 40-43.
7. Русская историческая библиотека. Т. 6. Ч. 1. СПб. 1908.
8. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.-Л. 1950.
9. Книга хожений: Записки русских путешественников XI—XV вв. М. 1984; Исидоров Собор и хожение его (Повесть Симеона Суздальца о восьмом Соборе). Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Музейное собрание, № 939. Сб. сочинений по истории Флорентийского собора и хождений (сер. XVII в.), л. 8об.—23.
10. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. — Памятники древней письменности и искусства. СПб. 1908, № 168; См. также: ЛУРЬЕ Я.С. Роль Твери в создании Русского национального государства. — Ученые записки ЛГУ. 1936, № 36, серия исторических наук, с. 91—92.
11. ЗИМИН А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М. 1991, с. 70-71, 75.
12. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.-Л. 1950 (ДДГ): № 8 (ок. 1375). Духовная грамота Дмитрия Ивановича, с. 24; № 12 (1389, апреля 13 — мая 16). Духовная грамота (вторая) великого князя Дмитрия Ивановича, с. 33.
13. ВЕРНАДСКИЙ Г.В. История России: Монголы и Русь. Т. 3. Тверь. 1997.
14. БОРИСОВ Н.С. Русская Церковь в политической борьбе XIV—XV веков. 1986, с. 142-143.
15. АКИШИН С.Ю. Ук. соч., с. 79; МАКАРИЙ, архим. Ук. соч., с. 147.
16. ПИРЛИНГ П. Россия и папский престол. М. 2012, с. 55—56.
17. МАКАРИЙ, архим. Ук. соч., с. 147-148.
18. ПИРЛИНГ П. Ук., соч., с. 58.
19. Новгородская первая летопись. ПСРЛ. Т. III. СПб. 1841, с. 112.
20. Русская историческая библиотека (РИБ). Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1. СПб. 1908, стб. 530—531.
21. ЗИМИН А.А. Ук. соч., с. 86; ДДГ, с. 105.
22. ПИРЛИНГ П. Ук. соч., с. 66.
23. Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. XXV. М. 2004, с. 253. •
24. Книга хожений..., с. 137—151.
25. КЛЮГ Э. Княжество Тверское (1247—1485). Тверь. 1994.
26. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. — Памятники древней письменности и искусства. СПб. 1908, № 168; ЛУРЬЕ Я.С. Роль Твери в создании Русского национального государства. — Ученые записки ЛГУ. 1936, № 36, серия исторических наук, с. 91—92.
27. GOTTLOB Dr. Aus den Rechnungsbuchem Eugens IV zur Geschichte des Florentinums Historisches Jahrbuch. V. XIV/1. München. 1893, S. 65; Охранная грамота папы Евгения IV послу русскому Фоме (О тверском посольстве на Ферраро-Флорентийский собор). В кн.: Российское государство в XIV—XVII вв. СПб. 2002; ПОПОВ А. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI—XV вв.). М. 1875.
28. Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ. Т. XXV. М. 2004, с. 253.
29. КАЗАКОВА Н.А. Ук. соч., с. 25-26.
30. Одни источники деспота Дмитрия называют братом императора Иоанна Палеолога, другие (в основном летописные) — одним из сыновей императора. Подробнее см.: Книга хожений..., с. 322.
31. КАРТАШЁВ А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 1. Минск. 2007, с. 369.
32. ГОЛУБИНСКИЙ Е. История Русской Церкви. Период второй, Московский. Т. II. От нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Первая половина тома. М. 1900, с. 442.
33. КИРИЛЛИН В.М. Западный мир в восприятии Симеона Суздальского и его современников — участников Ферраро-Флорентийского собора. Древнерусская литература: тема Запада в XIII—XV вв. и повествовательное творчество. М. 2002, с. 131.
34. ПАВЛОВ А. Критические опыты по истории древнейшей греко-русской полемики против латинян. СПб. 1878, приложение, с. 200.
35. МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ), митр. История Русской Церкви. Кн. 3. М. 1995, с. 352.
36. Там же, с. 354, 356.
37. КАЗАКОВА Н.А. Первоначальная редакция «Хождения на Флорентийский собор». Труды Отдела древне-русской литературы (ТОДРЛ). Т. 25. М-Л. 1970, с. 68.
38. СИЛЬВЕСТР СИРОПУЛ. Ук. соч., с. 285.
39. КАЗАКОВА Н.А. Ук. соч., с. 64.
40. Там же, с. 257—358.
41. Софийская вторая летопись. ПСРЛ. Т. VI. М. 2001, стб. 102.
42. Русское православие. Вехи истории. М. 1989, с. 80.
43. Московский летописный свод... ПСРЛ. Т. XXV, с. 259. Дальнейшая судьба уже бывшего русского митрополита Исидора сложилась бесславно. Осенью 1452 г. он прибыл из Рима в Константинополь, чтобы от имени папы римского Николая принять в подчинение византийскую церковь: в декабре он служил в Софийском соборе латинскую мессу. При взятии Царьграда турками Исидор был ранен, вновь оказался на Западе, где предпринимал тщетные попытки организовать крестовый поход с целью освобождения от турок бывшей столицы Византии. В 1459 г. был назначен папой Пием II (1458—1464) латинским патриархом Константинополя «под османской властью». Скончался в Риме в апреле 1463 года.
44. ФЛОРЯ Б.Н. Ук. соч., с. 387-408.
45. Там же, с. 387—408.
46. Подробнее см.: Послание великого князя Московского Василия II Васильевича Константинопольскому патриарху. ОР РНБ. Кирилло-Белозерское собрание. № 11/1088. (60-е гг. XV в.), л. 7—17об.; Послание великого князя Василия II Васильевича на Святую гору. Там же. Софийское собрание. № 1454. (2-ая четверть XVI в.), л. 443—445; Послание от Святая горы на Русь благоверному князю Василию Василевичю по Сидоре еретике князю Василию II Васильевичу. Там же. Кирилло-Белозерское собрание. № 22/1099. (сер. XV в.), л. 244—250; Послание патриарха Григория III Маммы, патриарха Константинопольского князю Александру (Олелько) Владимировичу. Там же. Собрание М.П. Погодина. № 1572. Сб. конвалют (XVII в.).
47. МАГИЛИНА И.В. Московское государство и проект антитурецкой коалиции в конце XVI — начале XVII вв. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Волгоград. 2009; ЕЕ ЖЕ. Переговоры между Московским государством и Священной Римской империей по поводу заключения антитурецкого соглашения. — Известия Самарского научного центра РАН. 2009, № 2, с. 18—23; ЕЕ ЖЕ. Россия и проект антиосманской лиги в конце XVI — начале XVII вв. Волгоград. 2012.
48. История Европы. Т. 2. Средневековая Европа. М. 1992, с. 581.
49. О миссии представителя римского папы Лудовика да Болонья в Грузии 1459 г., направленного туда с предложением образовать союз восточных государств и примкнуть к антиосманской коалиции стран Западной Европы для совместной борьбы с Турцией. Подробнее см.: ПАЙЧАДЗЕ. Д.Г. Антиосманская коалиция европейских стран и Грузия в 60-х годах XV века. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Тбилиси. 1984; КОНТАРИНИ АМВРОСИЙ. Путешествие Амвросия Контарини, посла светлейшей венецианской республики к знаменитому персидскому государю Узун-Гассану, совершенное в 1473 году. Библиотека иностранных писателей о России. Отд. 1. Т. 1. СПб. 1836, с. 5—130; Барбаро и Контарини о России. Л. 1971. Подробнее см.: ПИРЛИНГ. П. Ук. соч.; ЗОНОВА Т.В. Дипломатия Ватикана в контексте эволюции европейской политической системы. М. 2000.
50. ГОРЯНОВ, архиепископ Курганский и Шадринский. Брестская уния 1596 года как церковно-политический плод унионального богословия. К 400-летию окончания Смутного времени в России. — Родная Ладога. № 1, 2013, с. 167—191.

Пожарская С. П. Испанская "Голубая дивизия" на советско-германском фронте (1941-1943 гг.) // Вопросы истории. - 1969. - № 8. - С. 107-126.
После нападения фашистской Германии на Советский Союз и "ультра" во франкистском "национальном движении", ослепленные антикоммунизмом и ненавистью ко всему советскому, и многочисленные иностранные наблюдатели, и гитлеровцы полагали, что Мадрид с минуты на минуту станет активной (воюющей стороной, вступив в войну против СССР. Эта уверенность покоилась как на многократно повторенных заверениях Франко о незаинтересованности Испании в вооруженном конфликте между странами именно Западной Европы, так и на ненависти франкистского режима к Советскому Союзу. Хотя к тому времени в Берлине уже смогли убедиться в крайней изворотливости каудильо, так и не поднявшего пока оружия на стороне Германии, война против СССР, изображавшаяся геббельсовской пропагандой как "крестовый поход" против коммунизма, была именно тем событием, которого дожидались фашисты всей Европы. Реакционная нечисть взахлеб приветствовала Гитлера" принявшего наконец "правильное решение", а самые ретивые готовы были немедленно примкнуть к вермахту в разбойничьей войне против советского народа.
Обнадеживающие для руководства третьего рейха известия поступали и из Испании. Уже 22 июня 1941 г. испанский министр иностранных дел Серрано Суньер, сославшись на мнение Франко, сообщил германскому послу в Мадриде Штореру, что "испанское правительство выражает величайшее удовлетворение в связи с началом борьбы против большевистской России и в равной степени сочувствует Германии, вступающей в новую и трудную войну". Суньер утверждал, что нападение Германии на Советский Союз будто бы "вызвало величайший энтузиазм в Испании". Суньер обратился к германскому правительству с просьбой дать возможность добровольцам из числа членов фаланги принять участие в борьбе против общего врага. Министр пояснил, что "этот жест солидарности, разумеется, делается независимо от вопроса о полном и окончательном вступлении Испании в войну на стороне "оси", которое последует в соответствующее время". Франкистский министр в особо теплых словах выразил свою "твердую уверенность в том, что война с Россией закончится для Германии так же счастливо и победоносно, как и предшествующие войны"1. 24 июня Риббентроп известил Шторера: "Германское правительство с радостью и удовлетворением примет формирования добровольцев фаланги"2.
В тот же день Суньер публично обратился к членам фаланги с призывом поднимать добровольцев на войну против СССР3. Фалангистская пресса с энтузиазмом подхватила призыв своего шефа (Суньер был одновременно главой фаланги), причем иные горячие головы считали необходимым собрать и отправить сразу 100 тысяч добровольцев4. Однако с первоначальным замыслом формирования добровольческого соединения исключительно из членов фаланги Суньеру пришлось расстаться. 25 июня Шторер сообщил в Берлин: "Испанский министр иностранных дел очень рад согласию Германии на участие испанских добровольцев в войне против России. Он обещал поднять этот вопрос на сегодняшнем заседании совета министров и вслед за тем обо всем договориться с начальником фалангистской милиции генералом Москардо, а прежде всего о немедленном опубликовании призыва к вербовке. Но из-за соперничества фаланги и армии добровольцы будут набираться не только из фалангистов, но и из легиона, связанного с армией".
В ответ на пожелание Шторера (было бы "своевременно и желательно" объявить, что Испания находится в состоянии войны с Советским Союзом) министр ответил, что обсудит этот вопрос с Франко. От себя Суньер добавил, что в этом случае "Англия и, возможно, Америка откликнутся на такое заявление если и не объявлением войны Испании, то во всяком случае установлением блокады, в результате чего Испании грозит потеря ее судов, находящихся в настоящее время в пути..."5. В телеграмме от 26 июня 1941 г. Шторер с огорчением сообщил, что решение об объявлении Испанией войны Советскому Союзу до сих пор еще не получено и что это в большой степени зависит от реакции на посылку испанских добровольцев. Выяснилось, что Англия уже отозвалась: ввоз бензина в Испанию запрещен6.
Не следует, однако, слишком серьезно относиться к ссылке испанских официальных лиц на возможную отрицательную для Испании реакцию США и Англии как на основную причину воздержания от открытого объявления войны СССР: то была не главная причина и, во всяком случае, не единственная. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует новая телеграмма Шторера уже от 28 июня 1941 г., из текста которой следует, что протест армии против отправки фалангистских формирований имел более серьезную основу, "ежели некое соперничество: "Военные попытались выступить против всего плана в целом, так как, по их мнению, его выполнение могло поставить Испанию на грань войны...". Сам Суньер, по мнению Шторера, хочет войны, однако он ожидает более благоприятного для Испании момента, который наступит после получения сырья и материалов, находящихся в пути7, и после соответствующей подготовки общественного мнения. Главные противники вступления в войну - военные, которые, по словам Суньера, имели большое влияние на Франко. Но основная причина оттяжки вступления Испании в войну, по мнению Шторера, - "недостаточность экономической и военной подготовки"8.
Шторер высказал надежду, что политика Суньера неизбежно в конце концов приведет Испанию к вступлению в войну. Тем временем оттяжка решения об официальном вступлении в воину на стороне Германии не помешала форсировать формирование "добровольческого" соединения для войны на Востоке. 27 июня 1941 г. начальник итальянского генерального штаба У. Кавальеро записал в своем дневнике: "Глава нашей миссии в Мадриде сообщил, что немцы вербуют в Испании добровольцев для отправки в Россию. Распространяются слухи, что и мы пошлем своих добровольцев. Муссолини заявил, что не видит в этом смысла, так как в Россию отправляются регулярные части итальянской армии"9. В Риме не усмотрели никакой разницы между тем, что делалось в Италии и в Испании. Государственные же руководители Испании прибегли к уловке, обычной в условиях военных интервенций: без официального объявления войны принять в ней самое прямое участие.
Более того, отправкой дивизии в далекую Россию они хотели заменить вступление в уже начавшуюся войну. Игра Франко была очевидна, во всяком случае, для тех, кого он хотел ввести в заблуждение. Чиано записал в эти дни: "Вклад "Голубой дивизии" в дело держав "оси" нельзя было бы сравнить с успешным осуществлением операции "Изабелла - Феликс"10. В беседе с Муссолини вечером 25 августа 1941 г. в своей штаб-квартире Гитлер с горечью говорил об Испании, заявив, что эта страна "страшно его разочаровала"11.
При ретроспективном взгляде на ход событий замысел Франко также совершенно очевиден: он, "низведя эту интервенцию до "крестового похода" против коммунизма, стремился обойти вступление в войну против Англии", - отмечает современный биограф каудильо К. Мартин12. Еще в августе 1940 г., в дни подготовки операции "Изабелла - Феликс", в ответ на запрос Берлина о мотивах уклонения Испании от вмешательства в военный конфликт Шторер доносил, что "Франко стремится избежать преждевременного вступления в войну и, следовательно, такого длительного в ней участия, которое было бы не по силам Испании, а при некоторых условиях послужило бы источником опасности для режима"13. Франко не только и не столько не хотел воевать, сколько не мог воевать. Нельзя всерьез говорить о воздержании Франко "по доброй воле!" от вступления в войну, как это делает бывший политический директор испанского министерства иностранных дел Хосе Дусинаге в книге "У Испании есть право"14. Крайне неустойчивое положение внутри страны, грозившее серьезными последствиями при малейшем нарушении весьма шаткого внутриполитического баланса, - вот что было главной причиной отказа Испании от активного участия в войне.
Франкисты откладывали вступление в войну, надеясь со временем стабилизировать экономическое положение и обеспечить политическую устойчивость режима. Эти надежды не оправдались. Во время встречи с Муссолини в Бордигере 12 февраля 1941 г. Франко Заявил, что "Испания, как и прежде, хочет сотрудничать со странами "оси" и внести свой вклад в дело окончательной победы. Однако Испания испытывает самый настоящий голод и в военном отношении совершенно не подготовлена"15. Неустойчивым оставалось и внутриполитическое положение. "Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении. Победившая половина хочет наступить на горло побежденной, а побежденная по-прежнему кипит возмущением"16, - отмечал корреспондент "The Times" еще в январе 1940 года. Для борьбы с непокорившимися была создана система государственного террора. В полной мере был использован опыт фашистской Германии в ее борьбе против демократических, в первую очередь рабочих организаций. Масштабы репрессий были таковы, что, казалось, франкисты намеревались восстановить пресловутое единство нации при помощи физического уничтожения или по крайней мере строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, но и всех не поддающихся "единению во франкизме" элементов населения.
Чиано писал о 200 тысячах "красных" в тюрьмах Испании в июле 1939 года17. По данным Ватикана, в испанских тюрьмах осенью 1939 г. находилось около полумиллиона заключенных. Альварес дель Вайо, левый социалист и бывший министр иностранных дел республиканского правительства, в конце 1940 г. говорил о миллионе республиканцев в тюрьмах Франко18. Корреспондент "News Chronicle", возвратившийся из Испании в начале 1940 г., писал: "Можно с уверенностью утверждать, что в тюрьмах Испании находится от одного до двух миллионов человек"19. При всей своей разноречивости эти сведения свидетельствуют об одном - о невиданном в истории страны размахе террора. Однако усилия франкистов были тщетны. На протяжении всего периода второй мировой войны им так и не удалось стабилизировать внутриполитическое положение. "Последствия революционных лет ни с точки зрения чувств народа, ни с точки зрения экономики страны все еще не ликвидированы"20, - отмечал обозреватель швейцарской газеты "Basler Nachrichten" 6 сентября 1942 года.
А в результате фашистская Испания при всей своей симпатии к странам "оси" так и не вступала в войну: слишком велик был риск. "По темпераменту Франко был очень осторожный человек, типичный "гальего"21, или, как сказали бы в Соединенных Штатах, "человек из Миссури". К тому же у него не было иллюзий относительно слабости и истощения, которые принесли Испании предшествующие три года ужасной гражданской войны. Он не имел никаких иллюзий относительно продолжающегося глубокого разделения, которое охватило всех испанцев, и сознавал опасность, которой может подвергнуться недавно установленный и все еще неустойчивый режим, если он совершит в корне непопулярную акцию. Он знал, что подавляющее большинство испанского народа хочет мира, а не войны, все равно - гражданской или внешней"22, - отмечал посол США Хейс. А поэтому "испанское правительство, не желая вступить в конфликт официально, объявило о создании добровольческого соединения, которое должно было сражаться рука об руку с немецкой армией на Востоке"23, - замечает английский историк С. Пейн, автор одного из последних исследований по истории испанского фашизма.


Испанское добровольческое соединение, известное как "Голубая дивизия" (поскольку идея создания дивизии принадлежала лидерам фаланги, ее и стали называть "голубой": голубые рубашки и красные береты были обязательной формой фалангистов), было сформировано в самые сжатые сроки: была развернута гигантская пропагандистская кампания, и в телеграмме от 4 июля 1941 г. германский поверенный в делах Хеберлейн сообщил в Берлин: "На призыв к вербовке в "Голубую дивизию" откликнулось в 40 раз больше добровольцев, чем это было необходимо. Сегодня окончательный отбор проведут все штабы корпусов"24. Местом сбора завербованных в "Голубую дивизию" стал Ирун, расположенный вблизи испано-французской границы. Хеберлейн отмечал, что отправка дивизии в Германию начнется, "возможно, на будущей неделе". В составе дивизии - 641 офицер, 2272 унтер-офицера и сержанта, 15780 солдат. Дивизия имеет три пехотных полка, четыре артиллерийских батальона, батальон разведки, саперный батальон, противотанковый батальон, батальон связи, медчасть и штабной дивизион25. Статс-секретарь МИД Германии Вейцзекер еще 3 июля сообщил Хеберлейну, что правительство рейха "с радостью" примет испанских добровольцев всех, трех видов вооруженных сил (армии, флота и авиации), а также фалангистов и надеется, что они составят объединенное в одно целое испанское формирование под испанским командованием, но входящее в вермахт26.
Единственно, что, пожалуй, вызвало уже тогда серьезную озабоченность у германских официальных лиц, причастных к созданию "Голубой дивизии", была степень ее политической "благонадежности". Вопрос об этом встал сразу же, когда части дивизии начали следовать по пути на Восток через Германию и гитлеровцы смогли познакомиться с ними. В телеграмме от 20 августа гитлеровский дипломатический чиновник с тревогой сообщил из Берлина в Мадрид, что, по имеющимся сведениям, коммунисты пытаются проникнуть как во французские (фашистские), так и в испанские добровольческие формирования с целью перехода к русским. По полученным им сведениям, "коммунистические элементы" находились преимущественно в войсках из испанского Марокко27. В своем ответе от 21 августа Шторер сообщил в Берлин о мерах, принятых для предупреждения коммунистического "проникновения". "Голубую дивизию" составят преимущественно военнослужащие регулярных войск, "марокканцы" приниматься не будут. И главное: при соблюдении правила (основное условие для вступления в дивизию) наличия у военнослужащих не менее чем десятилетней военной выслуги коммунистическое проникновение окажется едва ли вероятным. А поскольку дивизия теперь в Германии, Шторер советовал поручить все дальнейшее расследование германской службе безопасности28. Еще ранее, в приведенной выше телеграмме от, 3 июля, Вейцзекер обратился с просьбой не принимать в дивизию русских белоэмигрантов.
К середине июля испанские добровольцы были готовы к походу на Восток. 30 июля первые испанские летчики приземлились на аэродроме Темпельгоф в Берлине. Им была устроена помпезная встреча, которая, однако, не обошлась без конфуза, досадного для организаторов этого "тоталитарного торжества": оркестр воздушных сил с большим подъемом исполнил некий гимн. Летчики удивленно крутили головами: вместо привычного фалангистского гимна, официального гимна франкистской Испании, они вдруг услышали мелодию государственного гимна Испанской республики29.
13 июля 1941 г. под оглушительный пропагандистский гром отправился первый эшелон испанских добровольцев в Германию. На торжественных проводах присутствовали и выступили с соответствующими напутствиями Серрано Суньер и военный министр Валера30. Но когда эшелоны с испанским воинством проходили через Францию, французы оказывали им весьма холодный прием31, несмотря на все усилия местных коллаборационистов. Наконец прибыли. Место назначения - Германия, лагерь под Графенвёром. В дальнейшем маршевые батальоны, посылавшиеся на пополнение "Голубой дивизии", направлялись не только в Графенвор, но также в Ауэрбах и главным образом в Гоф, где дислоцировался 481-й запасный батальон 13-го округа рейхсвера, к которому была приписана дивизия32.
В Графенвёре испанцы прошли медицинский осмотр и почти утратили свой первоначальный вид. Им роздали обмундирование, которое отличалось от обычной немецкой пехотной формы только особым нарукавным знаком выше локтя. На знаке дивизии специалисты фашистской геральдики изобразили щит зловещего вида с черной каймой. Середину щита рассекала горизонтальная желтая полоса на красном фоне, а на ней красовался четырехконечный черный крест и пять перекрещивающихся стрел, брошенных веером наконечниками вверх. Замысловатое сооружение венчала надпись "Испания". Отныне соединение стало называться 250-й пехотной дивизией вермахта. Однако даже в официальных документах она надолго сохранила свое первоначальное название "Голубая", хотя никто из ее участников уже не носил голубых рубашек и красных беретов. В 20-х числах августа дивизия отправилась к границам СССР. Колонны солдат потянулись по дорогам, разбитым войной. Сначала жара, потом дожди, слякоть. Менялись ландшафты (шли через сожженные деревни и города), но не менялось одно - команда "принять в сторону", когда испанцев обгоняли немецкие грузовики, с которых ухмыляющиеся германские солдаты приветствовали "союзников по оружию". "Голубая дивизия", как и части других сателлитов Германии, не была обеспечена транспортом. А чтобы не было жалоб, германское командование взяло на себя связь дивизии с родиной и тем самым полностью отрезало ее от внешнего мира.
4 октября 1941 г. посол Испании в Берлине Майалде передал министру иностранных дел Германии, что он получил от Франко и Суньера инструкцию немедленно установить личный контакт с командованием "Голубой дивизии". Дело в том, жаловался посол, что очень долго не было никаких известий о дивизии: ни о ее деятельности, ни о ее судьбе. Послу было разъяснено, что в настоящее время дивизия находится в пути33.
14 октября 1941 года "Голубая дивизия" прибыла в район Новгорода и заняла фронт на участке Новгород - Теремец. 16 октября немецкие войска перешли в наступление на волховско-тихвинском направлении. В наступлении участвовали девять дивизий, в том числе две танковые и две моторизованные34, а также "Голубая дивизия". "В первый день наступления противнику удалось прорвать нашу оборону в стыке ослабленных предыдущими боями 4-й и 52 армий"35, - вспоминает генерал армии И. И. Федюнинский. Фронтовая сводка в Москву от 25 октября сообщает, что "испанская дивизия, овладев деревнями Шевелево, Сытино, Дубровка, Никитино, Отенский Посад, пока их удерживает". В первых же сводках, содержащих упоминание о "Голубой дивизии", говорилось, что дивизия укомплектована испанцами в возрасте 20 - 25 лет, а командует ею генерал Муньос Гранде37. Но уже в середине ноября 1941 г. началось контрнаступление советских войск Северо-Западного фронта. "Сосед слева - 52- я армия уже вела успешные наступательные действия, создавая угрозу на южном фланге тихвинской группировки. К тому времени она овладела городом Вишера и продолжала теснить немцев"38, - вспоминает Маршал Советского Союза К. А. Мерецков, в то время командовавший отдельными 7-й и 4-й армиями; 52-й армией в то время командовал генерал-лейтенант Н. К. Клыков, которого в декабре сменил генерал В. Ф. Яковлев. 19 ноября началось контрнаступление 4-й армии, действия которой серьезно ослабили немецкую группировку в районе Тихвина. 9 декабря Тихвин был освобожден.
Южнее войска 52-й армии, усиленные резервами, к 24 ноября задержали дальнейшее продвижение немецких войск, к 25 ноября наступление противника "вовсе прекратилось, фронт стабилизовался"39. А в середине декабря советские войска перешли в контрнаступление вдоль реки Волхов. По свидетельству И. И. Федюнинского, "наступательный порыв наших войск был очень высок"40. В сводках 52-й армии от 24, 25 и 27 декабря сообщалось, что "части 250-й испанской пехотной дивизии, оставив Шевелево, в прежней группировке обороняются по западному берегу реки Волхов на участке Ямно - Еруново - Старая Быстрица и оказывают упорное сопротивление продвижению наших частей, неоднократно переходя в контратаки"41. Но уже 27 декабря войска 52-й армии вышли к р. Волхов и захватили плацдарм на ее левом берегу. "В итоге противник был отброшен на тот рубеж, с которого 16 октября начал наступление..."42. Немало испанских добровольцев осталось на заснеженных полях и в лесах, а иные, прозрев под артиллерийским огнем, подняли руки вверх.
Военнопленные 2-го батальона 269-го пехотного полка, взятые на участке Ловково 27 декабря, показали, что в ротах осталось по 50 - 60 человек вместо 150, есть обмороженные. Пленные того же 269-го пехотного полка, взятые на участке Красный Ударник, показали, что в ротах всего по 30 - 50 человек. В 3-м батальоне 263-го полка в ротах осталось 60 - 80 человек, во 2-м батальоне 262-го полка - до 80 человек. И лишь в немногих подразделениях 250-й дивизии, по показаниям военнопленных, осталось по 100 человек - в 9-й, 10-й и 14-й ротах 2-го батальона 269-го полка, в 1-м и 2-м батальонах 263-го полка43. И почти всегда в показаниях пленных речь шла об обмороженных44.
Откатившись на западный берег Волхова, части 250-й пехотной дивизии заняли оборону на рубеже Ямно - Крупново - Ловково (269-й пехотный полк), Ловково - Новая Быстрица - Делявино (3-й батальон 263-го пехотного полка) и далее на юг - до Новгорода (части 263- го и 262-го пехотных полков)45. Спокойно отсидеться по блиндажам и залечить раны не удалось. 7 января 1942 г. началось новое наступление войск Волховского фронта. В разведсводке штаба 225-й дивизии 52-й армии от 18 - 28 января 1942 г. отмечалось, что "263-й и 262-й полки 250-й дивизии, опираясь на узлы сопротивления, упорно сопротивляются действию наших частей"46. Это сопротивление, как и предыдущие декабрьские бои, дорого стоило фашистам. По сведениям военнопленных, численный состав "Голубой дивизии" на конец января 1942 г. составлял лишь 5 - 6 тысяч человек47. В сводке штаба 52-й армии от 9 - 19 февраля 1942 г. отмечалось, что за рассматриваемый период, то есть за 10 дней, полки испанской дивизии потеряли по 150 - 180 человек убитыми48. К началу февраля 1942 г. в 262-м и 263-м полках осталось по два батальона, ибо по одному батальону было взято для усиления 269-го полка.
Перебежчик 263-го полка, перешедший на сторону Красной Армии в середине апреля 1942 г., рассказал, что потери дивизии за время пребывания на фронте составили 8 тыс. человек49. Эти сведения подтверждает генерал Эмилио Эстебан-Инфантес, сменивший в дальнейшем Муньоса Грандеса на посту командира дивизии. Он сообщает, что потери на берегах озера Ильмень и реки Волхов составили 14 тыс. человек (дивизия находилась в этом районе до конца августа 1942 г.)50. Военнопленные и перебежчики говорили, что количество обмороженных достигало 10 - 15% личного состава51. Тыловые госпитали дивизии в Риге и Вильнюсе были переполнены ранеными. К тому времени у немцев сложилось вполне определенное представление об испанских солдатах. 5 января 1942 г. во время очередной "застольной беседы" в кругу своих единомышленников Гитлер заметил: "Солдатам (немецким. - С. П.) испанцы представляются бандой бездельников. Они рассматривают винтовку как инструмент, не подлежащий чистке ни при каких обстоятельствах. Часовые у них существуют только в принципе. Они не выходят на посты, а если и появляются там, то только чтобы поспать. Когда русские начинают наступление, местным жителям приходится будить их. Но испанцы никогда не уступали ни дюйма занятой территории"52. Последнее суждение можно отнести за счет того, что уже тогда ближайшее окружение Гитлера начало скрывать от него положение дел на фронте.
Но, как бы там ни было, немецкое командование считало, что "Голубая, дивизия" выдержала испытание, и в плане весеннего наступления немцев в 1942 г. ей отводилась определенная роль. Перебежчик 263-го пехотного полка 250-й дивизии в середине апреля 1942 г. рассказал о том, что слышал от офицеров: Муньос Грандес разработал "план весеннего наступления"53. Этому плану не суждено было осуществиться: Красная Армия наступала, оборонительные бои испанцев продолжались, а сам Муньос Грандес в конце мая уехал в Испанию. Временно командовать дивизией прибыл бригадный генерал Эмилио Эстебан-Инфантес54. Начиная с 1 мая 1942 г. в "Голубую дивизию" стало поступать новое пополнение, а сменившиеся подразделения отправлялись в Испанию. По сведениям, полученным от военнопленных и перебежчиков, смена подразделений должна была полностью закончиться к 15 июня 1942 г., когда в дивизии будет до 12 тысяч солдат и офицеров. Эти сведения в дальнейшем подтвердились: к концу июля было обновлено до 80% состава дивизии.
Готовясь к штурму Ленинграда, предполагавшемуся в сентябре, командование немецкой группы армий "Север" подтянуло к городу ряд новых соединений, в том числе и "Голубую дивизию".
С 20 августа 1942 г. подразделения "Голубой дивизии" небольшими группами стали уходить на запад, а 26 августа дивизия была полностью снята с фронта в районе Новгорода и по железной дороге переброшена под Ленинград - в Сиверскую, Сусанино, Вырица, Большое Лисино, где она оставалась 15 - 17 дней для укомплектования. 10 - 15 сентября дивизия заняла оборону на участке Ленинградского фронта, сменив 121-ю немецкую пехотную дивизию. Из общего оперативного приказа по 250-й дивизии следует, что границей сектора дивизии с востока была железнодорожная линия Колпино - Тосно, а с запада селение Баболово55. Так "Голубая дивизия" заняла свое место в кольце блокады, созданной немцами вокруг города Ленина. Испанские наемники Гитлера тоже несут прямую ответственность за смерть, муки и страдания мирного населения Ленинграда - факт, который, к сожалению, не нашел пока отражения в нашей историографии.
5 сентября 1942 г. в очередной "застольной беседе" Гитлер сообщил своим сотрапезникам: "Я думаю, что одним из наших лучших решений было разрешение испанскому легиону сражаться на нашей стороне. При первой же возможности я награжу Муньоса Грандеса железным крестом с дубовыми листьями и бриллиантами. Это окупит себя. Любые солдаты всегда любят мужественного командира. Когда придет время для возвращения легиона в Испанию, мы по-королевски вооружим и снарядим его. Дадим легиону гору трофеев и кучу пленных русских генералов. Легион триумфальным маршем вступит в Мадрид, и его престиж будет недостижим"56. Какую же цель преследовал Гитлер, когда он собирался придать дивизии негодяев "недостижимый престиж" именно в момент ее возвращения в Испанию? Гитлера не устраивали некоторые особенности режима Франко: влияние католической церкви и тяготение лидеров "новой" фаланги57 к реставрации монархии. Клике Суньера58, клерикалам и монархистам он собирался противопоставить "старую" фалангу - сторонников "чистого" фашизма. А Муньос Грандес с его "Голубой дивизией" был, по мнению Гитлера, как раз тем энергичным человеком, который мог бы "улучшить ситуацию" в Испании. Неоднократно предпринимавшиеся в Испании попытки отстранить Муньоса Грандеса от командования дивизией относили в Германии за счет "интриг Суньера"59.
Между тем к сентябрю 1942 г. от старого состава дивизии остался только номер да нарукавный знак. Советские воины били испанских фашистов не хуже, чем немецких. Дивизия неоднократно обновлялась. До октября 1942 г. для ее пополнения из Испании прибыло 15 маршевых батальонов, по 1200 - 1300 солдат в каждом, из них 9 маршевых батальонов до мая 1942 г. (10-й маршевый батальон прибыл в район Новгорода 24 - 25 июня)60. Это значит, что к маю 1942 г. в дивизии оставалось не более 15 - 20% тех, кто перешел советскую границу в сентябре 1941 года. Среди солдат первого формирования "Голубой дивизии" имелись фанатики - фалангисты и кадровые военнослужащие франкистской армии "националистов", прошедшие через гражданскую войну в Испании, сжигаемые ненавистью к республиканцам и к СССР. Из них немногие остались в живых, а те, кто уцелел, начали понемногу утрачивать веру в победу германского оружия. Уже первые тяжелые бои в октябре - ноябре 1941 г. подействовали отрезвляюще. Легкого похода, как нагло обещал Берлин и вторившие ему франкистские пропагандисты, не получалось.
Советский автор Б. Монастырский в очерке "Смелые рейды", повествуя о действиях нашего истребительного отряда 225-й стрелковой дивизии, рассказал о таком примечательном эпизоде. Это было 14 ноября 1941 г. в деревне Большой Донец близ озера Ильмень: "Бойцы Фролов и Пчелин узнали, что в крайней избе живут испанцы. Они без шума захватили вышедшего во двор испанского солдата и привели его к командиру группы Новожилову... Взятый в плен испанец оказался очень разбитным и общительным малым. Он знал много русских слов, легко запоминал новые и выразительно иллюстрировал свою речь жестами и мимикой. Из рассказов испанца выяснилось, что он кавалерист. В их эскадроне было первоначально 320 сабель. Теперь оставалось только 120 человек и 100 лошадей. Остальные были перебиты во время налета советской авиации, когда эскадрон шел походной колонной из Новгорода к Ильменю. Кое в чем пленный "темнил". То он уверял, что генерал Франко посадил его в тюрьму за принадлежность к компартии, то признавался, что поступил в "Голубую дивизию" добровольно. Но ясно было одно: война в России его явно не устраивала, и он был искренне рад, что попал в плен. Пленный гневно говорил о своем эскадронном командире: "Капитано - сволочь! Жрет курятину, масло, пьет дорогое вино да еще обкрадывает солдат, которым выдают всего 200 граммов сухарей в день"61. В дальнейшем число солдат "Голубой дивизии", способных трезво оценить действительность, возросло: продолжительный опыт войны делал свое дело. Иные пытались даже поделиться этим опытом: так, уезжавшие в Испанию раненые и больные солдаты встретили в пути 20-й маршевый батальон пополнения возгласами: "Эй, вы, бараны! Куда? На скотобойню?"62.
Изменился и состав дивизии: на смену фанатикам антикоммунизма и кадровым военнослужащим пришли соблазненные надеждой приобрести некоторые материальные преимущества: каждый солдат "Голубой дивизии" получал в месяц 60 марок, выплачиваемых ему рублями, из расчета 20 рублей за одну марку. Кроме того, завербованные получали подъемные по 100 песет единовременно, а их семьи в Испании - ежемесячное пособие из расчета приблизительно 8 песет ежедневно. Среди новых солдат дивизии было также немало нищих и безработных, которые ценой жизни пытались обеспечить своим родным сносное существование. В письмах, полученных солдатами "Голубой дивизии" из Испании и ставших советскими трофеями, попадались и такие, как адресованное одному уроженцу Бильбао: "Дорогой сын... Сообщаю тебе, Пако, что германское правительство платит мне ежемесячно 254 песеты, благодаря твоей помощи. А иначе не знали бы, что и делать, потому что, не имея материала, уже много месяцев мы почти без работы. И ты можешь представить себе наше положение..."63. Один пленный из 269-го полка признался, что вступил в дивизию потому, что сильно голодал и, кроме того, хотел помочь своей семье, которая стала получать за него пособие64.
Гитлеровская пропаганда в то время на все лады расписывала "победы германского оружия". Хотя успехи немецких армий и их сателлитов были временными и покупались ценой громадных потерь, отдельные испанские обыватели могли оценивать их только по карте. В середине 1942 г. в заброшенных провинциальных гарнизонах Испании война на Востоке могла представляться кое-кому в розовом свете. Солдатам казалось, что "экскурсия" с оружием в руках на советско-германский фронт позволит им вырваться из заколдованного круга тогдашней мрачной действительности франкистского государства. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал: вербовка солдат в "Голубую дивизию" с начала советско-германской войны до июля 1942 г. производились четыре раза. По его словам, "основным стимулом для солдат являлось сокращение военной службы с 2 лет до 6 месяцев, высокое жалованье и для некоторых - возможность получить галуны, то есть выслужиться в сержанты. Когда в первый раз перед строем командир роты ознакомил с условиями службы в "Голубой дивизии" и предложил желающим вступить в нее сделать шаг вперед, то шагнула вся рота. При виде этого капитан - командир роты разразился бранью, прибавив, что все хотят уехать, а кто же будет служить Испании?"65. Если предложения вступить в "Голубую дивизию" не встречали энтузиазма, то, как правило, вербовщики соблазняли вербуемых прежде всего материальными выгодами. Перебежчик, солдат 262-го пехотного полка, рассказал: "Когда мы, новобранцы, прибыли в полк, к нам стали приходить офицеры и уговаривать записаться в дивизию. При этом они говорили: "Зачем вам служить два года, когда от службы можно отделаться в 6 месяцев? Записывайтесь в 250-ю дивизию". Записалось 15 человек из всего полка"66.
Еще более откровенно определил мотивы вступления в "Голубую дивизию" другой перебежчик, солдат 269-го полка. На допросе он настаивал, что большинство испанских добровольцев "соблазнились легкой наживой и возможностью сытно пожрать"67. В том, что в "Голубую дивизию" шли не только по идейным убеждениям, а в большинстве случаев из-за голодных условий существования, нуждаемости семьи и желания ей помочь, были твердо убеждены также перебежчик, солдат 269-го полка; военнопленный, солдат 262-го полка, вступивший в дивизию в августе 1942 г.68; военнопленный, солдат 263-го полка, и многие другие69. Назывались и курьезные мотивы вступления в "Голубую дивизию": военнопленный, солдат 269-го полка, сообщил, что вступил в дивизию, "чтобы досадить своей матери, которая к нему плохо относилась"70. Перебежчик из того же полка до вступления в дивизию, по его словам, жил без нужды: он занимался мелочной торговлей и одновременно служил приказчиком в мебельном магазине, получал жалованье 10 песет в день, а 20 песет давала ему торговля. По его словам, у него были нелады с женой, что явилось причиной вступления в дивизию71.
Уже в первых разведсводках штаба 52-й армии в октябре - ноябре 1941 г. на основании опроса перебежчиков и военнопленных, захваченных документов и т. д. делался вывод, что среди солдат "Голубой дивизии" имелось немало бывших уголовников и иных деклассированных элементов72. В дальнейшем эти сведения неоднократно подтверждались. Военнопленный, солдат 262-го полка, был твердо убежден, что большинство солдат дивизии - воры и аферисты, которые занимались грабежом у себя на родине73. В своих показаниях многие военнопленные сообщали, что кража в дивизии - обычное явление. Чаще всего солдаты крали продукты друг у друга74. Из докладной записки-справки начальника разведотдела штаба Ленинградского фронта генерал-майора Евстигнеева от 14 октября 1943 г. видно, что испанские солдаты 19-го маршевого батальона сняли на одной французской станции близ г. Андай все фонари, которые им понадобились для освещения вагонов. На другой французской станции, вблизи германской границы, солдаты того же батальона взяли "штурмом" вагон с сыром и маслом и почти полностью разграбили его. На станции близ Риги испанские солдаты украли чемоданы, принадлежавшие немецким офицерам.
Отсюда - довольно суровые дисциплинарные меры. Солдаты 25-го маршевого батальона в пути находились в закрытых вагонах, откуда солдат не выпускали; воду и пищу им носили сержанты. Имелись, однако, данные, что такая мера была связана и с желанием уберечь испанских солдат от контактов с населением: из показаний военнопленных известно, что французы неоднократно выражали им презрение; были даже случаи, когда в вагоны с испанскими солдатами летели камни. Следует весьма осторожно относиться к утверждениям, что у большинства солдат дивизии - темное уголовное прошлое, хотя бесспорно, что самая атмосфера наемничества действовала разлагающе и вырабатывала своеобразную "мораль" ландскнехтов.
Показания военнопленных и перебежчиков не всегда дают возможность составить более или менее точное представление о политических симпатиях солдат "Голубой дивизии". По словам перебежчика, солдата 269-го полка, перешедшего на советскую сторону 27 января 1943 г., в дивизии служило большинство фалангистов75. В этом был убежден и перебежчик, солдат 250-й дивизии, перешедший на сторону Красной Армии 12 сентября 1943 года76. Военнопленный, солдат 262-го полка, захваченный 8 марта 1943 г. в районе Путролово, член фалангистской молодежной организации с 1939 г., сообщил, что "среди солдат царит большое недоверие друг к другу и каждого солдата подозревают в том, что он коммунист (красный)". Сам он считал, что в дивизии много фалангистов, которые слепо выполняют все требования начальства77. Перебежчик, солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 27 февраля 1943 г., также говорил, что 80% личного состава дивизии - фалангисты78. Однако сами перебежчики упорно противопоставляли себя основной "фалангистской массе" и настаивали на том, что вот они - идейные противники фаланги и существовавшего в Испании строя либо в настоящем, либо по крайней мере в прошлом. Если кое-кто из военнопленных и объяснял вступление в дивизию стремлением "перечеркнуть" в глазах властей свое левое прошлое и тем самым помочь семье, то большинство вообще уверяло, что вступило в дивизию ради перехода на сторону Красной Армии и борьбы с фашизмом.
По мнению перебежчика, солдата 262-го полка (в прошлом, по его словам, члена организации Объединенной социалистической молодежи - Соцмола), 20 - 25% солдат прибыли в дивизию для того, чтобы перейти к русским, но боятся, что их заставят потом работать на переднем крае и они подвергнутся опасности еще раз попасть к немцам79. Перебежчик, солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 г., тоже утверждал, что в прошлом он был членом Соцмола, во время гражданской войны в Испании добровольно вступил в республиканскую армию, попал к франкистам в плен и был помещен в концлагерь. По выходе из лагеря он достал себе поддельное удостоверение личности, благодаря которому ему удалось поступить на работу. До весны 1942 г. работал в Мадриде пекарем и чернорабочим на строительстве, получая 9 - 9,5 песеты в день. Летом 1942 г. был призван во франкистскую армию. Он утверждал, что записался в "Голубую дивизию" без ведома родных и еще в Испании решил перейти на сторону Красной Армии, чтобы помогать ей в борьбе против фашизма. Он настаивал, что для него лучше умереть за свободу, чем служить генералу Франко, который держит его брата в тюрьме и заставляет народ голодать и бедствовать80. На переднем крае он пробыл всего три дня и после нескольких попыток перешел на сторону Красной Армии. По его словам, такие настроения разделяли и многие другие солдаты, с которыми он прибыл на советско-германский фронт, в частности его друг, в прошлом боец республиканской армии, который очень высоко отзывался о России и говорил, что немцам ее не одолеть81.
Перебежчик, солдат 269-го полка, перешедший линию фронта 5 января 1943 г., рассказывал, что в самом начале мятежа фалангисты расстреляли двух его братьев. Остальные три брата и он сам, хотя ему и исполнилось тогда всего 14 лет, при первой возможности вступили в республиканскую армию, чтобы отомстить за братьев. Воевал на фронтах под Теруэлем и Кастильон-де-ла-Плана. Попал в плен к франкистам и до сентября 1938 г. находился в концлагере. Затем был амнистирован и в составе рабочего батальона отправлен в Африку, на строительство дорог и укреплений на границе с Французским Марокко. После 8 месяцев тяжелой службы в рабочем батальоне был отпущен в мае 1940 г. домой. Его старший брат за службу в республиканской армии был приговорен франкистами к 30 годам тюрьмы, но спустя два года освобожден. Второй брат также просидел в концлагере два года. Сам он в мае 1942 г. был призван во франкистскую армию. По его словам, солдаты полка, где он служил, сочувствовали англичанам и хотели, чтобы война поскорее окончилась; немцев в Испании ненавидят82.
Перебежчик, солдат 269-го полка, утверждал, что он был членом испанской Социалистической рабочей партии с 1934 г. по 1939 год. Работал на телеграфе в Мадриде, в начале гражданской войны был руководителем отряда рабочей милиции. В октябре 1936 г. вступил в отряд карабинеров, а затем воевал на участке Алькасар-де-Сан-Хуан-Андухар в Андалузии. Был ранен на Мадридском фронте, а в 1938 - 1939 гг. сражался на фронтах Каталонии в чине сержанта. В феврале 1939 г. вместе с другими бойцами перешел границу и был интернирован во Франции. В апреле того же года вместе с другими бывшими бойцами республиканской армии возвратился в Испанию к своей семье. Там он немедленно был заключен в концлагерь, где находился три месяца. По выходе из концлагеря ему разрешили вернуться в Мадрид и жить под надзором фашистской полиции. По его словам, в дивизию он вступил из-за своих антифашистских убеждений и твердого желания перейти на сторону Красной Армии, чтобы бороться против фашизма83.
Перебежчик, солдат 269-го полка, говорил, что он был членом Соцмола и сидел 9 месяцев в тюрьме за активное участие в астурийских событиях в октябре 1934 года. Как только начался фашистский мятеж, записался добровольцем в республиканскую армию. В августе фашисты заняли Сантандер; в сентябре 1937 г. его посадили в тюрьму, в октябре судили и приговорили к смертной казни. Обвинительное заключение было коллективное: вместе с ним судили еще 38 человек. Каждому из них было отведено только несколько строчек, содержавших в себе обвинение и приговор. В течение 18 месяцев в тюрьме Сантандера он каждую ночь ждал, что его, как и других, вызовут из камеры и поведут расстреливать. Он подсчитал, что за эти 18 месяцев в тюрьме Сантандера "законно" (во исполнение приговора) расстреляли 1 тыс. человек. Только в ночь на 27 декабря 1937 г. фашисты расстреляли более 200 республиканцев. В августе 1940 г. его временно выпустили из тюрьмы. Несколько раз он безуспешно пытался уехать на американских пароходах. В августе 1941 г., страшась отправки в концлагерь, он вступил в иностранный легион, а в январе 1942 г. добровольно записался в "Голубую дивизию"84.
Этот перечень можно было бы продолжить. Казалось, не было ни одной партии или организации, существовавших в бывшей республиканской зоне Испании, членами которых не объявляли бы себя перебежчики. Один из них даже уверял, что он с 1935 г. был членом ПОУМ. Отсутствие смущения при допросе можно объяснить лишь его дремучим политическим невежеством: он твердо был уверен, что ПОУМ была близка к Коммунистической партии, так как она называлась "Марксистской партией пролетарского единства". Когда же ему пытались объяснить, что ПОУМ являлась псевдомарксистской партией последователей Троцкого, он ответил; что об этом ему ничего не известно. А когда ему напомнили о борьбе ПОУМ против Народного фронта, он ответил, что "эти события проходили за пределами моей провинции". Но "антифранкистские" убеждения, на которых он настаивал, не помешали ему в период гражданской войны служить в армии Франко, куда он был мобилизован в сентябре 1938 года. Попыток уклониться от службы он не предпринимал. Впрочем, этот случай был чуть ли не единственным. Остальные перебежчики довольно четко и со знанием деталей рассказывали о "своем республиканском прошлом".
Эти столь часто повторяемые в показаниях перебежчиков уверения в их левых настроениях, ссылки на прошлую службу в рядах республиканской армии и т. д. можно было бы счесть за "легенды", сочиненные исключительно с целью облегчения своей участи, если бы не некоторые официальные документы. Так, 12 сентября 1941 г. штаб 262- го пехотного полка 250-й дивизии получил следующее распоряжение: "Наша секретная служба информации утверждает, что в дивизии есть люди, имевшие в прошлом самые крайние политические взгляды и бывшие под судом. Одни записались в дивизию с целью саботажа, другие пошли в дивизию во избежание суда и наказания за свои преступления, совершенные еще в прошлой нашей кампании85. Секретной службе известно также, что существует организация, в которой принимают участие все или почти все "экстремисты". Она состоит из открытых ячеек, куда приняты люди, не знающие друг друга; постепенно из них организуются закрытые ячейки. Наша секретная служба не теряет контакта с вышеуказанной организацией с целью расстроить ее намерения. Это будет невозможным без содействия и помощи службы внутренней информации в частях и подразделениях, которая до сих пор была недостаточно активной. Сложившееся положение может привести ко всяким неприятным неожиданностям, за что буду привлекать к ответственности"86.
Как видно из опроса перебежчиков и пленных, фалангисты следили за солдатами и их настроениями87. Солдат 269-го полка рассказал, что однажды, стоя на посту в Вырице, он подслушал речь на собрании фалангистов. Фалангистам разъясняли, что их главная задача на фронте - разоблачать бывших республиканцев и вскрывать "вредные настроения" среди солдат. Ему известно, что при штабе 269-го полка имеется представитель Национальной хунты фаланги солдат, некто Ревилья88. Созданная в первые дни после сформирования дивизии система слежки за солдатами сохранялась до тех пор, пока существовала сама дивизия. Капрал 269-го полка, перешедший линию фронта 26 марта 1943 г., рассказал: "В роте за солдатами следят... С декабря (1942 г. - С. П.) производится анкетирование солдат; сведения по ряду вопросов анкеты проверяют путем затребования сведений с родины"89. О систематической слежке и периодическом анкетировании сообщали многие перебежчики и военнопленные.
В "Голубой дивизии" дезертирство тоже было нередким явлением. Перебежчик, солдат 262-го полка, сообщил, что 17-й маршевый батальон прославился тем, что половина солдат, прибывших в его составе, разбежалась. Многие бежали в тыл, некоторые - к русским90. Эти сведения нашли подтверждение и в показаниях перебежчика, солдата 269-го полка, который рассказал, что офицеры заявляют солдатам: 17-й маршевый батальон "опозорил" век) 250-ю дивизию, так как многие солдаты этого батальона перебегали на сторону советских войск91. Этот же перебежчик сообщил, что в 19-м маршевом батальоне некоторые солдаты еще в Логроньо высказывали намерение "перейти к русским". По пути из Германии на Восточный фронт из батальона дезертировали 160 человек. Один из офицеров 269-го полка, принимавший пополнение из 19-го маршевого батальона, прямо заявил солдатам: "Прибывшие - все красные"92. Борьбу с дезертирством вели отряды испанской полевой жандармерии, которые охраняли дороги в тыл. Один из таких отрядов стоял в январе 1943 г. под Мосталено (Ленинградский фронт). В иных случаях к борьбе с дезертирством привлекали и фашистов-добровольцев. Военнопленный, солдат 262-го пехотного полка, захваченный в плен в районе Путролово 3 марта 1943 г. (в прошлом член фашистской молодежной организации), рассказал, что был направлен в караул для задержания перебежчиков, за что ему было обещано 5 тыс. марок (25 тыс. песет)93. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал, что во время февральской операции 1943 г. в районе селения Красный Бор 80 человек дезертировали в тыл; многие были пойманы и расстреляны на месте. В дивизии имелось немало и "моральных" дезертиров. Командир одного из подразделений 262-го полка, захваченный в плен в бою 10 февраля 1943 г. после неудачной попытки вывести остатки роты из окружения, утверждал, что политическое и моральное состояние дивизии неустойчивое94. По мнению перебежчика, солдата 262-го полка, солдаты воюют только под напором фашистской пропаганды95.
Война против Советского Союза и служба в "Голубой дивизии" оказались совсем не такими, как представляли в завлекающих россказнях щедрые на посулы вербовщики. Солдаты в большинстве своем воевать не хотят, устали от войны и ее ужасов, утверждал солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 года96. Капрал-фуражир 262-го пехотного полка 23 января 1943 г. записал в своем дневнике: "В дивизии имеются и такие, для которых русская авантюра (участие в войне против СССР. - С. П.) привела к разочарованию в жизни, и они часто жалуются на ошибку, ими совершенную. Не преувеличивая, могу сказать, что у меня, вероятно, больше, чем у кого бы то ни было, оснований для того, чтобы проклясть тот день, когда мне пришла в голову мысль поехать на родину Достоевского. Россия всегда будет для меня во многих отношениях великим укором в жизни"97. "Несправедливость Германии в войне против России очевидна. Солдаты не хотят воевать и стремятся скорее домой. Из создавшегося положения есть два выхода. Во-первых, переход к русским... Солдаты боятся переходить, так как может пострадать семья, или попросту не могут решиться. Второй выход - это совершить тяжелый проступок для того, чтобы отправили в Испанию. Но в Испании будут судить, отправят в тюрьму или концлагерь", - рассуждал солдат 269- го полка, взятый в плен 27 января 1943 г. в районе совхоза "Пушкинский"98.
При вербовке от них скрыли истину о русских, утверждая, что "Россия - пустое пространство, технически отсталая страна и какого-либо сопротивления войскам другой страны оказать не может", - с запоздалым прозрением сетовал бывший солдат 269-го пехотного полка, взятый в плен разведгруппой 26 января 1943 года. По его словам, испанские солдаты теперь очень высокого мнения о русской военной технике и стойкости красноармейцев99. Перебежчик, солдат 262-го полка, говорил, что его товарищи, которых он знает еще по 18-му маршевому батальону, убеждены, что "немцам Россию не победить"100.
Многие перебежчики и военнопленные утверждали, что в дивизии очень сильны антигерманские настроения. Солдат 269-го полка рассказал, что "он и несколько его товарищей в конце декабря (1942 г. - С. П.) были свидетелями того, как немецкий капитан, начхоз, жестоко избивал солдата-испанца Бермудоса за то, что он, придя в баню, вошел в раздевалку, а не захотел подождать на улице: в бане в это время мылись немцы. Бермудос был фалангистом..."101. Солдат отдельной роты лыжников, перешедший линию фронта 16 января 1943 г., сообщил, что солдаты его роты, в большинстве своем фалангисты, "очень злы на немцев за то, что те испанцев и других солдат вассальных стран ставят под удар, посылая их на передний край, в то время как свои войска оставляют на второй линии"102. По словам военнопленного, солдата 269-го полка, захваченного разведгруппой 26 января 1943 г. в районе совхоза "Пушкинский", "солдаты... считают себя обманутыми в отношении того, что им обещали при вербовке на военную службу. Вместо обещанного союза с Германией существует дикий антагонизм между испанцами и немцами"103. По словам перебежчика, солдата 269-го полка, при встрече немецких солдат с испанскими затевается драка, подчас даже без всякого повода104.
Американский историк Дж. Хиллс много лет спустя после окончания второй мировой войны произвел опрос бывших участников "Голубой дивизии", живших в Испании. "Я во время своего опроса не встретил ни одного человека, который не признался бы, что вначале был добровольцем, - пишет Дж. Хиллс. - Как и у всех добровольцев, мотивы, побудившие их к этому шагу, были различными: одни надеялись получить большие деньги; другие надеялись, что на русском фронте они будут лучше питаться, чем в Испании; были и такие, что искали смерти или славы; некоторые были германофилами и в еще большей степени антикоммунистами. Среди бывших членов "Голубой дивизии" я встречал и таких, кто был настроен пробритански в такой же степени, как и антисоветски... Некоторые добровольцы раскаялись в своем решении; иные утратили иллюзии, другие выражали удивление, как им вообще пришла в голову мысль стать добровольцами"105. Многое в настроениях бывших участников "Голубой дивизии", опрошенных Хиллсом, совпадает с материалами опросов перебежчиков и военнопленных. Не совпадают только сведения о политической позиции эксдобровольцев. Но это вполне объяснимо.
О постепенной эволюции взглядов даже у тех, кто считался "опорой" франкистского режима, свидетельствует книга бывшего члена Национальной хунты фаланги Дионисио Ридруехо "Письма в Испанию": "Для меня 1940 - 1941 годы были самыми противоречивыми, душераздирающими и критическими в моей жизни... К моему счастью, у меня открылись глаза - я пошел добровольцем воевать в Россию. Я выехал из Испании твердокаменным интервенционистом, обремененным всеми возможными националистическими предрассудками. Я был убежден, что фашизму суждено стать самым целесообразным образцом для Европы, что советская революция была "архиврагом", которого нужно уничтожить или, по крайней мере, заставить капитулировать...". Стоило ему попасть на фронт и провести несколько месяцев, как настроение у автора резко изменилось. Он продолжает: "В моей жизни Русская кампания сыграла положительную роль. У меня не только не осталось ненависти, но я испытывал все нарастающее чувство привязанности к народу и земле Русской. Многие мои товарищи испытывали те же чувства, что и я... Короче говоря, я вернулся из России очищенным от скверны, свободным поступать по велению своей совести"106.
Прозрение Ридруехо было вознаграждено испанскими властями. Он и поныне живет в Испании под строгим политическим надзором, изгнанником в родной стране. А радио Испании все еще каждое утро передает официальный гимн, слова которого в годы юности написал поэт Ридруехо... Те же немногие, кто по сей день сохраняет верность идеалам "Голубой дивизии", осыпаны милостями режима. Летом 1968 г. генерал Франко самолично вручил большой крест св. Фердинанда бывшему капитану "Голубой дивизии" Теодоро Паламосу107. В 1943 г. он был взят в плен Красной Армией и затем осужден как военный преступник. После возвращения в Испанию в 1954 г. он взялся за перо, в результате появилась книга "Послы в аду", где степень искажения истины может сравниться лишь с ненавистью автора к Советскому Союзу. Высокая степень ордена, который вручен "историографу", - верный критерий узости круга лиц, оставшихся верными идеалам "Голубой дивизии"...
Но до всего этого еще должно было пройти время, а в начале 1943 г. "Голубая дивизия" считалась вышестоящими немецкими штабами вполне боеспособным соединением. Процесс деморализации, очевидный солдатам дивизии, не всегда усматривался гитлеровцами Испанские части по-прежнему занимали ответственный участок фронта. Фалангисты среди испанских военнослужащих все еще говорили о предстоящей победе, хотя здравомыслящие солдаты легко могли сравнить их бахвальство с истинным положением вещей. Драконовские дисциплинарные меры усиливали глухое недовольство. Будущее, и это начинало понимать все большее число солдат, не сулило ничего хорошего.
В разведсводке штаба нашей 225-й дивизии от 18 - 28 января 1942 г., составленной по показаниям военнопленных, перебежчиков, документам убитых и другим источникам, отмечалась слабая дисциплина солдат 250-й дивизии, большое количество обмороженных (до 10 - 15%), отсутствие лыж и зимнего обмундирования108. За год больших изменений не произошло. В своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка 250-й дивизии записал 18 января 1943 г.: "Неизбежные переброски поглощают большую часть дней... В этих перемещениях лишь обнаруживаются недисциплинированность и беспорядок, характерные, к несчастью, для испанцев"109. О низкой дисциплине свидетельствуют и показания перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, перешедшего на нашу сторону 2 января 1943 года110. Солдат 269-го полка утверждал, что "солдаты неохотно выполняют приказания офицеров, все делается из-под палки"111.
Эти сведения подтверждаются показаниями многих военнопленных и перебежчиков. Солдат 269-го полка рассказал: "10 или 11 декабря (1942 г. - С. П.) командир третьей роты капитан Ферер собрал всю роту и с большим возмущением заявил: "Я собрал вас, чтобы сказать, что у нас есть много случаев нарушения дисциплины... Связные не исполняют полученных поручений и каждый раз увиливают от работы. Повара в нашей роте готовят пищу хуже, чем в других ротах. Дежурный сержант, получивший приказ послать патруль в штаб полка, выполнил его с опозданием на полтора часа. Группа солдат, которую послали приготовить помещение к рождественскому празднику, едва придя на место, по одному разошлась и не стала работать. У нас есть солдаты, осмелившиеся бить ефрейторов. Таких случаев уже было несколько. Если вы себя держите так в тылу, то на переднем крае вы будете держать себя еще хуже. Я уверен, что если нам придется идти в атаку на русских, вы оставите меня одного перед русскими траншеями"112. "Дисциплина в частях плохая, держится с помощью палки, - рассказывал перебежчик, солдат 262-го полка, - солдаты так замучены работой и нарядами, что часто, ложась спать голодными, просят не будить их, когда привезут пищу. Ходят всегда понурые. Сержанты ругают солдат, называя их "красными". Есть случаи членовредительства"113.
Об избиении солдат говорили многие. "Официально в дивизии солдат бить запрещено, но как офицерский, так и унтерский состав избивают солдат за малейшее нарушение", - жаловался солдат отдельной роты лыжников. По его словам, командир лыжной роты капитан Саласар, фалангист, болезненный и раздражительный человек, часто бьет солдат, которые его ненавидят114. Но больше жалоб вызывали все-таки сержанты, а не офицеры. По мнению капрала 269-го полка, перешедшего линию фронта 26 марта 1943 г., "сержанты избивают солдат и издеваются над ними. Офицеры понимают положение лучше и не наказывают солдат"115. По убеждению многих пленных и перебежчиков, офицеры дивизии, как правило, окончили в свое время военные училища и академии, но в последнее время (речь идет о 1943 г.) из Испании стали присылать стажеров без звания для замещения офицерских должностей. Это было вызвано тем, что после высадки англо-американцев в Северной Африке в Испании был объявлен призыв пяти возрастов, и тогда обнаружился большой дефицит офицерских кадров. Капрал, о котором речь шла выше, как, впрочем, и многие другие в дивизии, был весьма невысокого мнения о сержантах: "Сержанты, за редким исключением, все почти неграмотные. Карту читать не умеют. Они сами возмущаются, что их долго не сменяют. Никаким авторитетом ни у солдат, ни у офицеров они не пользуются"116.
По словам перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, солдаты его дивизии о международном положении "ничего не знают, об успехах Красной Армии также"117. На отсутствие регулярной информации жаловались многие: "Мы живем отрезанными от всего остального мира... Газеты, прибывающие из Испании с месячным опозданием, - наш единственный источник получения приблизительного представления о том, что творится на всех фронтах"118. Солдат 269-го полка сообщил, что в письмах, приходящих из Испании, все фразы, касающиеся международной обстановки и событий на фронтах, вычеркивались цензурой119. Командование, вероятно, полагало, что франкистский фанатизм был достаточно надежной броней против "разлагающего" влияния информации. "Исключительно важной мне представляется краткая и лаконичная сводка верховного командования, которая признает прорыв фронта южнее Сталинграда. Но этому здесь едва ли придают даже второстепенное значение, хотя этот факт представляется мне весьма симптоматичным. Такова уверенность испанского солдата в исходе войны"120, - с горестью отмечал 7 декабря 1942 г. в своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка. Как не вспомнить в этой связи клятву молодого фалангиста: "Обещаю отвергать и игнорировать голос, который может ослабить дух нашей фаланги, будь то голос друга или голос врага"121.
Впрочем, командование "Голубой дивизии" смотрело на события с большей степенью трезвости: "Мы жили в то время ожиданием предстоящего наступления на Ленинград... - писал в своих мемуарах командир дивизии генерал Эстебан-Инфантес. - Уверенные в победе, мы с нетерпением ожидали начала предстоящей операции, но вдруг поступили первые сообщения о сражении под Сталинградом!.. Как только мы осознали поражение немцев и увидели, что германские войска уходят с нашего участка фронта на юг, мы поняли, что ход войны изменился и мы наступать не будем... Сперва ушли подразделения тяжелой артиллерии, затем пехотные дивизии, транспортные средства и пр. На нашем участке фронта остались только дивизии, предназначенные для обороны"122. "Мы" - это означает командование дивизии и высшие офицеры, специальная подготовка которых и общий уровень образования были значительно выше уровня основной солдатской массы. Но, какие бы ни были сомнения у офицеров, перед строем рядовых они охрипшими, срывающимися голосами говорили, что при всех условиях "Германия выиграет войну"123.
Вот страницы уже цитировавшегося дневника: "Холодные и неспокойные ночи... В окопах тревоги беспрерывны, и принимаются всякого рода меры, чтобы предупредить сюрприз русских. Ночью, когда я наконец заснул, несмотря на разрывы русских снарядов, авиабомбы упали так близко от моего дома, что, когда я выскочил на улицу, я увидел, что исчезла крыша помещения, в котором находились запасы боеприпасов нашей дивизии... Остается несомненным, что легкие и громкие триумфы достаются все труднее. В дивизии по-прежнему царит нервное предчувствие грядущих неизбежных атак. Сегодня (27 декабря), например, пронеслись слухи о довольно важных военных операциях, которые якобы должны скоро начаться... Никто не знает, кто будет атаковать первым, но, по всей вероятности, наши военные приготовления имеют целью сдержать русское наступление"124. Январские записи 1943 г. свидетельствуют о нараставшем с каждым днем напряжении: "Тревоги в секторе дивизии, можно сказать, стали постоянными. Это война нервов, которая изматывает даже наиболее крепких людей. Часы неописуемого напряжения с вечно натянутыми нервами в ожидании противника, лучший союзник которого - внезапность. Но русские не атакуют испанцев. Страх? Простая случайность. Время, высший судья, расшифрует тайну неподвижности нашей дивизии... Сейчас остались позади мирные дни у Ильменского озера. Война начинает становиться жуткой реальностью; в шуме и грохоте сражений на обоих флангах дивизии война становится с каждым днем все более ожесточенной"125.
Утром 12 января 1943 г. "артиллерия и авиация Волховского и Ленинградского фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушили на позиции врага лавину огня и стали"126. Началось наступление советских войск. В немецком фронте образовалась брешь. А уже к 18 января командующий 18-й немецкой армией генерал-полковник Линдеман "вынужден был отдать приказ о том, чтобы каждая дивизия его армии на других участках выделила для закрытия прорыва по одному пехотному батальону или артиллерийской батарее"127. Командование "Голубой дивизии" послало в район Мги батальон 269-го полка, который считался одним из лучших и наиболее боеспособных в дивизии128. В феврале 1943 г. настала очередь и для всей дивизии. По словам перебежчика, солдата 263-го полка, удар, нанесенный советскими войсками (55-я армия) 10 февраля в районе Красный Бор, произвел на испанцев удручающее впечатление129. Военнопленный, солдат 262-го полка, взятый в плен 3 марта в районе Путролово, рассказал, что "последние бои были сильнейшим испытанием для испанцев, они понесли колоссальные потери, были уничтожены целые батальоны...". Война, а особенно последние бои, по словам пленного, сурово отразились на настроении даже солдат-фалангистов, раньше фанатически веривших в силу Германии130. В результате боев на Колпинском участке фронта 262-й полк, понесший особенно большие потери, был с линии фронта снят и отведен на укомплектование. Тяжелые потери "Голубой дивизии" во время зимнего наступления Красной Армии на Ленинградском и Волховском фронтах еще больше сгустили атмосферу пессимизма в Мадриде, вызванную итогами Сталинградской битвы.
Еще 9 июня 1942 г. между Франко и новым послом США в Испании Карлтоном Хейсом состоялась примечательная беседа. После вручения верительных грамот (кроме Франко, присутствовали Суньер и официальный переводчик барон де ла Торрес) состоялась беседа. Хейс спросил, может ли Франко спокойно относиться к такой перспективе, как господство на всем континенте нацистской Германии с ее фанатическим расизмом и антихристианским язычеством. Франко ответил, что это не совсем приятная перспектива для него самого и для Испании, но он надеется, что Германия сможет пойти на какие-то уступки западным державам и установить какого-либо вида "баланс сил" в Европе. "Франко настаивал, что опасность для Европы и Испании исходит не столько от нацистской Германии, сколько от русского коммунизма. Испания не столько желает победы "оси", сколько поражения России"131. Статут "невоюющей стороны", разъяснял Франко, означает, что Испания не является нейтральной в борьбе против коммунизма, прежде всего в войне между Германией и Советским Союзом; с другой стороны, Испания не принимает участия в конфликте между "осью" и западными державами. Испания, по его словам, не испытывает вражды к США...
За год многое изменилось. 1 мая 1943 г. новый германский посол в Испании Дикхоф сообщал в Берлин: "Бросалось в глаза, что каудильо, очевидно, не совсем верит в возможность полного разгрома Советов, он неоднократно говорил об огромных пространствах страны и ее человеческом потенциале, и вообще в его рассуждениях нельзя было не слышать скептической ноты". Он, по словам Дикхофа, "не видит, каким образом могут быть сокрушены Англия и Америка"132. Франко, видимо, решил, что пришло время для мелких уступок англо-американцам. 29 июля 1943 г. в своей резиденции Эль-Пардо Франко принял К. Хейса по его просьбе. На беседе присутствовали министр иностранных дел граф Хордана и барон де ла Торрес. В конце беседы Хейс заявил, что "испанское правительство должно отозвать свою "Голубую дивизию" из германской армии, воюющей в России". Хейс напомнил, что в 1939 - 1940 гг. не было никакой "Голубой дивизии", что она была создана только после того, как Германия напала на Россию. Отсюда складывается впечатление, что Испания больше заинтересована в оказании военной помощи Германии, хотя бы символически, чем в борьбе с коммунизмом.
Франко повторил свой излюбленный миф о "вмешательстве русских агентов" в испанскую гражданскую войну, чем и объяснял свое присоединение к Антикоминтерновскому пакту. Далее он подробно перечислил все случаи своих "расхождений" с Германией и напомнил о его "протесте" Гитлеру, который "грубо нарушил Антикоминтерновский пакт" в августе 1939 гада. "Когда Германия напала на Польшу, - продолжал Франко, - он и все испанцы симпатизировали католической Польше. Затем, когда началась советско-финская война, Франко изучал возможности посылки дивизии испанских добровольцев на помощь Финляндии, и только недостаток вооружения и транспортных средств помешал ему это сделать. Наконец, когда Германия и Россия вступили в борьбу, возникла практическая возможность посылки испанских добровольцев на Восточный фронт". По мнению Франко, это не было актом помощи Германии в борьбе против союзников, а выражало враждебность Испании коммунизму.
Хейс ответил, что не Россия напала на Германию, а Германия на Россию, и если у каудильо вызывало протест русское вмешательство в Испании, то как он может признать справедливой испанскую интервенцию в России? И что произойдет, если Советский Союз объявит войну Испании? Франко сказал, что положение изменилось с тех пор, как "Голубая дивизия" впервые появилась на Восточном фронте. Вступили в войну Соединенные Штаты. "Было бы полезно, - прибавил он, - оставить некоторое количество испанских солдат и офицеров на Восточном фронте для сбора информации о том, что происходит на фронте и в самой Германии". Последний довод чрезвычайно удивил Хейса. Он лишь заметил, что всю эту информацию можно получить через испанского военного атташе в Берлине и для этого не стоит держать целую дивизию на Восточном фронте133.
7 августа Хейс встретился с Хорданой. Хордана сообщил Хейсу, что вскоре после беседы 29 июля Франко созвал заседание Высшего военного совета, на котором присутствовали министры всех трех видов вооруженных сил и начальник штаба; было принято решение о постепенном возвращении частей дивизии. Сам Хордана, по его словам, всегда считал посылку "Голубой дивизии" в Россию ошибкой134.
20 августа, накануне своего отъезда в Англию, английский посол Сэмюэль Хор встретился с Франко. Франко сокрушался по поводу захвата Филиппин Японией, но больше всего, по словам Хора, его пугала перспектива освобождения русскими Европы. Хор, в свою очередь, пожаловался на испанскую прессу, на антисоюзнические действия, на нарушение Испанией нейтралитета и в самом конце беседы посетовал на пребывание в России "Голубой дивизии"135. Беседа с Франко внесла успокоение в его душу, и он отбыл в Англию, весьма довольный своей деятельностью. Тотчас же по прибытии Хора в Англию Би-би-си, английские и американские газеты сообщили читателям, что британский посол добился соглашения на вывод "Голубой дивизии" из России.
Однако публикация материалов о предстоящем выводе "Голубой дивизии" вызвала раздражение в Мадриде. 26 августа Хордана сообщил Хейсу, что от германского посла получен энергичный протест и что это отнюдь не способствует преодолению практических трудностей, связанных с выводом "Голубой дивизии" из германских траншей и возвращением ее через Германию. Более того, по мнению Хордана, самый факт возвращения "Голубой дивизии" даст Испании мало, если будет рассматриваться не как добровольный шаг испанского правительства, а как результат давления английского посла136. Не мог простить Хору и Хейс, который считал, что впервые протест со стороны союзников против пребывания испанских добровольцев на Восточном фронте был выражен именно им в беседе с Франко 29 июля 1943 года137.
Однако вопрос о выводе "Голубой дивизии" с Восточного фронта был решен не красноречием послов, а силой советского оружия. С. Пейн заметил, что "кривая энтузиазма в отношении Германии стала быстро спадать уже после поражения немцев под Москвой в декабре 1941 года"138. После успехов Красной Армии в ходе летней кампании 1943 г. в начале октября Франко объявил о переходе Испании от статуса "невоюющей страны" к нейтралитету. В беседе с Дикхофом 3 декабря 1943 г. он разъяснил, что "такая осторожная политика отвечает не только интересам Испании, но и интересам Германии. Нейтральная Испания, поставляющая Германии вольфрам и другие продукты, в настоящее время нужнее Германии, чем вовлеченная в войну"139. 15 октября английский военный атташе получил сообщение от начальника испанского генерального штаба о достижении соглашения с Германией относительно возвращения "Голубой дивизии". Вывод дивизии с линии фронта начался 12 октября; к 20-м числам она была снята с фронта и временно отведена в район Нарвы, а затем в район Кенигсберга. Хордана уверил Хейса, что заканчиваются последние приготовления к транспортировке дивизии и что ее возвращение в Испанию будет осуществлено как можно быстрее. Первые 600 солдат и офицеров "Голубой дивизии" прибыли в конце октября в Сан-Себастьян.
Двумя неделями позже американский военный атташе сообщил, что, по весьма надежным сведениям, 4 тысячи солдат и офицеров из общего числа в 12 тысяч прибыли на родину, а остальные должны возвратиться в течение ближайших недель и что все слухи о новом наборе в дивизию неоправданны140. А 5 декабря 1943 г. агентство Рейтер передало, что с конца октября около 8 тысяч солдат "Голубой дивизии" вернулось в Испанию. Пункт расформирования - Вальядолид. "Все испанские парни до рождества вернутся из русских траншей", - с уверенностью писал в те дни Хейс президенту Рузвельту. Однако экстремистские элементы фаланги повели энергичную агитацию за вербовку добровольцев в "Германский иностранный легион", который должен был находиться исключительно под германским командованием. В результате "Голубая дивизия" была расформирована, но в составе вермахта остался "Голубой легион".
Окончательно легион был сформирован в середине ноября 1943 года. Легион состоял из трех воинских частей. О желании остаться воевать в России офицеры спрашивали только у солдат-пехотинцев, из которых и были составлены две воинские части. В каждой пехотной части (бандере) имелось по четыре роты. Солдат специальных подразделений (артиллеристы, саперы, связисты и т. д.) оставили в приказном порядке. В "Голубом легионе" было 2500 человек, командовал им полковник Антонио Гарсия Наварро, бывший начальник штаба "Голубой дивизии". "Легион находился до конца января 1944 г. в районе неподалеку от железнодорожной станции Любань (дорога Ленинград - Москва), где в ходе начавшегося вскоре наступления Красной Армии был практически стерт с лица земли. Жалкие остатки легиона были вывезены в район Кенигсберга. Там их след теряется.
Выступая перед севильским гарнизоном 14 февраля 1942 г., Франко с большим пафосом обещал, что в момент опасности для Германии, если дорога на Берлин будет открыта, ее преградит не только дивизия испанских добровольцев, но "в случае необходимости" и миллион испанцев141. Об этом обещании каудильо постарался в дальнейшем начисто забыть, и по основательной причине: победоносное наступление Красной Армии сметало все фашистские позиции. В завязавшихся сражениях "Голубая Дивизия" понесла тяжелейшие потери. Согласно официальным данным, они составили 12736 человек, из них убитыми - 6286142. Достоверно в этих сведениях, вероятно, только одно - соотношение между убитыми и ранеными (примерно 1:1), Английский военный историк Дж. Фуллер полагал, что, как правило, соотношение убитых, раненых и пропавших без вести выглядит, как 1:3:1143. Иное соотношение между убитыми и ранеными в "Голубой дивизии" связано с особо ожесточенным характером боев на советско-германском фронте. В основном указанные данные преуменьшены в 3 - 4 раза.
Генерал Эмилио Эстебан-Инфантес, командовавший "Голубой дивизией", в своей книге "Голубая дивизия". Добровольцы на Восточном фронте" приводит следующие цифры потерь: 14 тысяч - на Волховском фронте и 32 тысячи - на Ленинградском (зима - весна 1943 г.)144. Эти данные соответствуют и тем сведениям, которые отразились в документах, собранных нами в советских архивах: на пополнение частей дивизии за все время войны прибыло 27 маршевых батальонов, по 1200 - 1300 человек в каждом145 последние 9 маршевых батальонов прибыли в период января - октября 1943 г.). Это значит, что всего на пополнение дивизий из Испании было отправлено 33 - 35 тысяч солдат и офицеров. В период первоначального формирования соединения в нем было 15780 солдат, 2727 унтер-офицеров и сержантов, 641 офицер, то есть 19148 человек. В Испанию после снятия дивизии с франта вернулись 8 тысяч солдат и офицеров, в легионе осталось 2500 человек. Если исходить из этих сведений, потери дивизии должны были составить около 42 тысяч человек. Некоторое расхождение со сведениями генерала Эстебан-Инфантеса можно объяснить тем, что часть раненых вернулась в строй. (Сюда не входят весьма значительные потери легиона.) Преуменьшение потерь "Голубой дивизии" в официальных испанских документах носит преднамеренный характер. Оно вызвано, в частности, стремлением скрыть от испанцев и мирового общественного мнения размах участия Испании в боевых действиях на стороне держав фашистской "оси".
Рассмотренные данные свидетельствуют о том, что через так называемую "Голубую дивизию" за время ее участия в операциях на советско-германском фронте прошли контингента, значительно превышающие 50 тыс. человек. По масштабам второй мировой войны это была армия, причем одновременно действовало в ней около 20 тыс. солдат и офицеров. Следовательно, участие франкистской Испании в войне против Советского Союза реально выразилось в посылке армии, носившей название "Голубая дивизия". Она была использована гитлеровским командованием на ответственных участках фронта, в первую очередь для поддержания кольца блокады вокруг героического Ленинграда. Крестоносцев антикоммунизма, явившихся из далекой Испании убивать советских людей, постигло справедливое возмездие. Хотя франкистский режим впоследствии и постарался принизить значение своего непосредственного участия в боевых действиях против Советского Союза, бесславный поход фашистов-испанцев на Восток по-своему навсегда вошел в летопись второй мировой войны.
Примечания
1. "Documents on German Foreign Policy" (DGFP). Series D. Vol. 12, pp. 1080 - 1081.
2. Ibid., p. 1081.
3. S. Hoare. Gesandter in besonderer Mission. Hamburg. 1950, S. 184.
4. "Aussenpolitisches Amt der WSDAP". N 11, 24.VI.1941.
5. DGFP. Vol. 13, pp. 16 - 17.
6. Ibid., p. 17.
7. Ibid., pp. 38 - 39.
8. Ibid., p. 39.
9. У. Ковальеро. Записки о войне. Дневник начальника итальянского генерального штаба. М. 1968, стр. 73.
10. План "Изабелла - Феликс" был разработан германским командованием летом 1940 г. в целях изгнания англичан из бассейна Средиземного моря. Согласно этому плану, одна из групп армий (20 дивизий) должна была пройти через Испанию, захватить Гибралтар и двинуться через Марокко к Тунису. Франко уклонился от участия в этой операции.
11. M. Muggeridge (Ed.). Ciano's Diplomatic Papers. L. 1948, pp. 449 - 450.
12. C. Martin. Franco: soldat et chef d'etat. P. 1959, p. 314.
13. DGFP. Vol. 10, pp. 444 - 445.
14. I. Doussinaque. Espana tenia razon. Madrid. 1950.
15. "Документы министерства иностранных дел Германии". Вып. III. М. 1946, стр. 69.
16. "The Times", 3.I.1940.
17. Ciano. L'Europa verso la catastrofe. Milano. 1948, p. 444.
18. "Chicago Daily News", 16.XII.1940.
19. "News Chronicle", 19.I.1940.
20. "Basler Nachrichten", 6.IX.1942.
21. Гальего, жители испанской провинции Галисии, откуда Франко родом, имеют репутацию крайне осмотрительных и осторожных людей.
22. C. Hayes. Wartime Mission in Spain. N. Y. 1945, p. 65.
23. S. Payne. Franco's Spain. N. Y. 1967, p. 30.
24. DGFP. Vol. 13, p. 81.
25. Современный американский историк Дж. Хиллс называет "Голубую дивизию" корпусом (см. J. Hills. Franco: the Man and his Nation. N. Y. 1967, p. 337).
26. DGFP. Vol. 13, p. 81.
27. Ibid.
28. Ibid.
29. Ibid.
30. E. Esteban-Infantes. Blaue Division. Spaniens Freiwillige an der Ostfront. Hamburg. 1958, S. 10.
31. Ibid., S. 11.
32. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 42.
33. DGFP. Vol. 13, N 380, pp. 612 - 613.
34. И. И. Федюнинский. Поднятые по тревоге. М. 1961, стр. 62.
35. Там же.
37. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 99 - 106.
38. К. А. Мередков. На службе народу. М. 1968, стр. 243.
39. И. И. Федюнинский. Указ. соч., стр. 80.
40. Там же, стр. 88.
41. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 237 - 243.
42. И. И. Федюнинский. Указ. соч., стр. 88.
43. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 244 - 255.
44. Ср. И. И. Федюнинский. Указ. соч., стр. 88.
45. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 13, л. 532.
46. Там же, д. 18, л. 15.
47. Там же, д. 13. л. 35.
48. Там же, л. 116.
49. Там же, л. 470.
50. E. Esteban-Infantes. Op. cit., p. 61.
51. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, л. 15.
52. "Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945". N. Y. 1961, pp. 188 - 189.
53. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, кадр 304.
54. Гитлер был очень недоволен попыткой устранить Муньоса Грандеса от командования дивизией, считая это интригами ненавистной ему клики Серрано Суньера (см. "Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945", p. 553).
55. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 62. См. также H. Sallisbury. 900 Day's Siege of Leningrad. N. Y. 1969, p. 538.
56. "Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945", p. 644.
57. Когда речь идет о "старой" фаланге, то имеется в виду партия фашистского типа, созданная Антонио Примо де Ривера в 1933 г., в программные положения которой вошли многие элементы, заимствованные у германского национал-социализма и итальянского фашизма. Некоторые деятели "старой" фаланги отрицали возврат к монархии и были антиклерикалами. Под "новой" фалангой подразумевается единственная дозволенная в Испании партия, созданная декретом Франко 19 апреля 1937 г. и получившая официальное название "Испанская традиционалистская фаланга", куда вошли не только фалангисты и родственные им группы, но и многие другие ультраправые партии и течения, поддерживавшие Франко, в том числе и традиционалисты с их монархическими и воинствующими клерикальными воззрениями. Шеф фаланги назначался главой государства.
58. Серрано Суньера Гитлер не любил и отзывался о нем с явным неудовольствием ("Hitler's Secret Conversations. 1941 - 1945", p. 149).
59. Ibid., pp. 530 - 533.
60. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 60.
61. Б. Монастырский. Смелые рейды. "На берегах Волхова". Сборник воспоминаний. Л. 1967, стр. 101 - 102.
62. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 184.
63. Там же, д. 125, л. 72.
64. Там же, д. 118, л. 75.
65. Там же, д. 125, л. 36.
66. Там же, д. 118, л. 13.
67. Там же, д. 125, л. 26.
68. Там же, д. 118, лл. 40, 96.
69. Там же, л. 121.
70. Там же, л. 88.
71. Там же, л. 76.
72. Там же, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, л. 135.
73. Там же, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 189.
74. Там же, л. 63.
75. Там же, л. 74.
76. Там же, л. 219.
77. Там же, л. 183.
78. Там же, л. 178.
79. Там же, л. 131.
80. Там же, лл. 2 - 13.
81. Там же, л. 14.
82. Там же, л. 13.
83. Там же, л. 76.
84. Там же, л. 205.
85. Речь идет о гражданской войне в Испании в 1936 - 1939 годах.
86. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 55.
87. Там же, д. 118, л. 37.
88. Там же, л. 77.
89. Там же, л. 210.
90. Там же, л. 16.
91. Там же, л, 71.
92. Там же, л. 73.
93. Там же, л. 188.
94. Там же, л. 145.
95. Там же, л. 178.
96. Там же, л. 4.
97. Там же, д. 125, л. 68.
98. Там же, д. 118, л. 88.
99. Там же, л. 68.
100. Там же.
101. Там же, л. 77.
102. Там же, л. 44.
103. Там же, л. 67.
104. Там же, л. 74.
105. J. Hills. Op. cit., p. 353.
106. D. Ridruejo. Escrito en Espana. Buenos Aires. 1964, pp 20, 109.
107. "Известия", 9.VII.1968.
108. Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, л. 15.
109. Там же, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 69.
110. Там же, д. 118, л. 2.
111. Там же, л. 22.
112. Там же, л. 76.
113. Там же, л. 15.
114. Там же, л. 62.
115. Там же, лл. 209 - 210.
116. Там же, л. 42.
117. Там же, л. 4. .
118. Там же, д. 125, л. 69.
119. Там же, д. 118, л. 67.
120. Там же, д. 125, л. 67.
121. См. "ООН. Совет Безопасности. Подкомитет по испанскому вопросу". Нью- Йорк. 1946, стр. 14.
122. E. Esteban-Infantes. Op. cit., pp. 72 - 73.
123. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 208.
124. Там же, д. 125, лл. 67 - 68.
125. Там же, лл. 68 - 69.
126. "История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941 - 1945". Т. III. М. 1961, стр. 133.
127. Там же, стр. 137.
128. См. E. Esteban-Infantes. Op. cit., p. 74.
129. Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 184.
130. Там же, л. 204.
131. C. Hayes. Op. cit., p. 31.
132. "Документы министерства иностранных дел Германии". Вып. III, стр. 175.
133. C. Hayes. Op. cit., pp. 159 - 161.
134. Ibid., p. 165.
135. S. Hoare. Op. cit., pp. 220 - 222.
136. C. Hayes. Op. cit., p. 166.
137. Ibid., p. 159.
138. S. Payne. Op., cit., p. 31.
139. "The Spanish Government and the Axis". Washington 1946, N 15.
140. C. Hayes. Op. cit., pp. 178 - 179.
141. F. Franco. Palabras del caudillo. Madrid. 1943, p. 204.
142. Эти сведения сообщает в своей книге J. Hills (op. cit.). По словам автора, ему была предоставлена по распоряжению Франко возможность ознакомиться со всеми военными архивами Испании.
143. Дж. Ф. С. Фуллер. Вторая мировая война. 1939 - 1945 гг. М. 1956, стр. 27.
144. E. Esteban-Infantes. Op. cit., pp. 61, 95.
145. Прибывший на советско-германский фронт в декабре 1942 г. 18-й маршевый батальон был укомплектован даже в составе 1500 человек (Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 61).

ИТАК,
 Конфликт на КВЖД случился....http://istorja.ru/forums/topic/3144-vspominaya-sovetsko-kitayskuyu-voynu/#comment-38726 теперь в продолжение темы!
         Не смотря на многочисленные попытки советской стороны уладить конфликт мирным путем, только военное вмешательство смогло разрешить существующие противоречия. CCCР пошел на силовой вариант решения проблемы не из желания наказать Ч.Кайши за его антикоммунизм и антисоветизм. Советская Россия до последнего пыталась найти мирные средства для урегулирования конфликта. Анализ дипломатическиx документов показывает, что главным для Советского союза было стремление соxранить и упрочить международный авторитет, восстановить деятельность КВЖД, прекратить преследование советскиx граждан в Манчьжурии и выступление белогвардейских отрядов на границе.1
         В октябре 1929г.,CCCР, поняв всю безысходность создавшегося положения, просил нанкинские власти урегулировать конфликт. Однако Чан Кайши, надеясь на помощь запада, нормализовать отношения с советской Россией  не собирался. И только не получив никакой конкретной поддержки и видя что армия Манчьжурии утратила боеспособность запросил мира.[2]
         Так,  19 ноября в том же году поверенный по иностранным делам Цай Юньшэн направил телеграмму представителю Наркоминдела в Хабаровске А. Симановскому о том, что два бывших сотрудника советского консульства в Харбине отправляются в сторону фронта Пограничная-Гродеково и просят, чтобы их встретили.  21 ноября двое русских — Кокорин и Нечаев, бывший переводчик КВЖД, перешли на советскую сторону в районе станции Пограничная вместе с китайским полковником. Кокорин передал советским властям послание Цай Юньшэна, что тот уполномочен мукденским и нанкинским правительством приступить к немедленным мирным переговорам и просит СССР назначить официальное лицо для встречи с ним.[3]
         22 ноября 1929г. Симановский передал им ответ советского правительства, и три посланника направились назад в Харбин. В ответной телеграмме было сказано, что СССР готов пойти на мирное урегулирование конфликта, но считает невозможным вступать в переговоры на прежних условиях, которые были оглашены через МИД Германии 29 августа, пока Китай не признает статус  кво на КВЖД на основе Пекинского и Мукденского соглашений 1924г., не восстановит в должности советского управляющего дорогой и не отпустит всех арестованных.[4]
          26 ноября представитель нанкинского правительства в Лиге Наций пытался поднять вопрос об "агрессии" СССР, однако поддержки не получил. Даже представитель Англии, в целом занимавший враждебную СССР позицию, высказался против вынесения этого предложения на рассмотрение Лиги Наций. [5]
         29 ноября правительство Чан Кайши, пытаясь сорвать переговоры Чжан Сюэляна с советскими представителями, внесло новое предложение - создать "смешанную комиссию" по расследованию обстоятельств конфликта с председателем - "гражданином нейтральной страны". Эта попытка была предпринята Чан Кайши в надежде добиться участия в советско-китайских переговорах представителей западных держав, но оказалась неудачной.[6]
         А уже 3 декабря 1929г. в Никольске-Уссурийском Цай Юньшеном был подписан протокол о восстановления статус кво  железной дороги. Он состоял из 2 пунктов. Скомпрометировавшие себя участием в инциденте советский и китайский управляющие смещались. И обе стороны обязывались строго соблюдать соглашения 1924г.[7]
         Не смотря на одержанную военную победу, Советский союз не воспользовался паническими настроениями манчьжурскиx властей. Благодаря чему Чжан Сюелян выразил полное согласие с условиями протокола и уполномочил Ц.Юньшеня  вести дальнейшие переговоры с представителями СССР.[8]
         Такое развитие событий не устраивало правительства США, Англии и Франции. Они решились устроить совместный демарш по поводу советско-китайского конфликта. В связи с чем М. М. Литвинову были вручены ноты в которыx упоминалось о II ст. пакта «Бриана-Келлога»(договаривающиеся стороны не будут искать никаких средств кроме мирныx для урегулирования любого конфликта).[9]
         Советской стороной такое отношение было расценено как давление на переговорный процесс. Советское правительство было вынуждено напомнить, что действия ОДВА являлись результатом непрекращающиxся китайскиx провокаций.[10]
         Cвое заявление правительство США предположило подписать всем участникам пакта «Бриана-Келлога». Однако из 42 стран его поддержали только десять. Решающую роль в отказе сыграл убедительный ответ Советского правительства. Таким образом очередная попытка американской администрации вмешательства в дела КВЖД вновь оказалась неудачной. В истории дипломатии она получила название : «Неудача Стимсона»-по имени Госсекретаря США.[11]
         13 декабря 1929 г. в Хабаровск прибыл Цай Юньшэн с полномочиями мукденского и нанкинского правительств для переговоров с А. Симановским. Поскольку китайские власти выполнили первый пункт Никольско-Уссурийского протокола (смещение Люй Чжунхуана), то советская сторона согласилась рекомендовать новых лиц: Рудого - Управляющим КВЖД, Денисова - его помощником[12].
         Советско-китайские переговоры завершились 22 декабря 1929 г. подписанием "Хабаровского протокола об урегулировании конфликта на КВЖД". Он состоял из 9 пунктов и дополнительного соглашения. По первому пункту на КВЖД восстанавливалось положение, существовавшее до конфликта, на основе соглашений 1924 г. Арестованные советские граждане освобождались китайскими властями все без исключения, в том числе и осужденные 15 октября 37 человек, а советское правительство освобождало всех арестованных китайских граждан и интернированных китайских солдат и офицеров.[13]
         Также все уволенные или самоуволившиеся советские сотрудники дороги имели право вернуться на свои должности. Хотя вопрос о возобновлении дипломатических отношений не обсуждался, совконсульства открывались на всей территории ТВП, а китайские - на советском Дальнем Востоке.[14]
         Оставшиеся нерешенными вопросы - возобновление в полном объеме дипломатических и консульских отношений между двумя странами, реальные гарантии соблюдения соглашений и интересов обеих сторон - переносились на советско-китайскую конференцию по урегулированию всех спорных вопросов, назначенную на 25 января 1930 г. в Москве.[15]
         В очередной раз в советско-китайских соглашениях была достигнута договоренность по вопросу о белой эмиграции. В соответствии с пунктом 4 Хабаровского протокола китайские власти должны были немедленно разоружить русские белогвардейские отряды и выслать из пределов Трех Восточных провинций их организаторов, чьи фамилии назывались в дополнительном соглашении.[16]
         Казалось бы, конфликт получил разрешение и ситуация на КВЖД нормализовалась, а китайские власти впредь будут строго выполнять достигнутые соглашения. Однако нанкинское правительство в очередной раз стало на путь нарушений своих обязательств.
          Позиция же Чжан Сюэляна была несколько другой. Мукден был против дальнейшей конфронтации с СССР. Л.М. Карахан в беседе с китайским делегатом на советско-китайской конференции летом 1930 г. подчеркнул, что мукденское правительство является "единственной силой в Китае, прочно заинтересованной в установлении и сохранении добрососедских отношений с СССР". [17]
         В начале 1930 г. мукденскими властями были проведены в жизнь те статьи  Хабаровского протокола, которые касались КВЖД и возобновления деятельности консульств, торговых и хозяйственных организаций. 31 декабря1930г. были освобождены все советские граждане[18].
         Выполнение других обязательств затягивалось Мукденом сознательно - из-за давления Нанкинского правительства. Эта политика гоминьдановского руководства была вызвана несколькими причинами. Во-первых, преследовалась цель оказать давление на СССР на предстоящей конференции, и, как оказалось, не безуспешно. Во-вторых, Чан Кайши и его окружение принимали все меры, чтобы Чжан Сюэлян не выступил на стороне северян. Очередное обострение ситуации на КВЖД могло быть для правителя Маньчжурии сильным сдерживающим фактором. А лучшее средство для ухудшения советско-китайских отношений в ОРВП - активизация антисоветской деятельности белоэмигрантских организаций и белых вооруженных отрядов. И действительно, после поражения китайцев в 1929 г., активность белых русских в 1930-1931 гг. только возросла. Так, русские люди оказались разменной картой в политической игре китайцев как между собой, так и с Советским Союзом.[19]
         8 февраля 1930 г. правительство Чан Кайши опубликовало заявление о непризнании Хабаровского протокола, в котором утверждалось, что Цаю было поручено лишь начать предварительные переговоры "об урегулировании вопросов, вытекающих из конфликта на КВЖД, и о процедуре предстоящей конференции", подписав протокол, он превысил полномочия. По мнению Нанкина протокол должен был вступить в силу только после ратификации его правительством (хотя по тексту соглашения - с момента его подписания), а задача конференции в Москве - только решение вопросов по КВЖД.[20]
         Что касается открытия советско-китайской конференции (в соответствии с Хабаровским протоколом), то Нанкин всячески его затягивал. Уже в начале января 1930 г. член правления КВЖД Ли Шаогэн просил временно исполняющего обязанности консула в Харбине А. Симановского об отсрочке конференции до 1 марта, мотивируя это необходимостью Мо Дэхою, назначенному китайским представителем на конференции, съездить в Нанкин за директивами, собрать и ознакомиться с материалами и т.п.[21]
          В конце концов в мае 1930 г. Мо Дэхой прибыл в Москву, но до начала конференции было еще далеко: он имел полномочия только на переговоры по вопросу о КВЖД, и только от нанкинского правительства[22].
 
         С мая по октябрь 1930 г. шли переговоры Л.М.Карахана и Мо Дэхоя по поводу советско-китайской конференции. Советская позиция заключалась в следующем: а) официальное и безоговорочное признание Хабаровского протокола, из чего вытекала необходимость расширения полномочий Мо Дэхоя; б) подтверждение мукденским правительством полномочий Мо Дэхоя в любой документальной форме[23].
         В итоге 4 октября 1930 г. министр иностранных дел нанкинского правительства Ван Чжэнтин дал телеграмму на имя М.М. Литвинова: "Мо Дэхою предоставлено право на предстоящей советско-китайской конференции переговоров и подписания документов по вопросам о КВЖД, о торговых отношениях и восстановлении дипломатических отношений" [24]
         Наконец, 11 октября 1930 г. состоялось открытие советско-китайской конференции. Все первое заседание прошло в бесплотных дебатах по поводу признания китайской стороной Хабаровского протокола: Мо Дэхой так и не дал утвердительного ответа на этот вопрос[25].
          Желание  как можно скорее решить проблему КВЖД и добиться нормального функционирования дороги заставило советскую сторону уступить. В письме от 10 ноября 1930 г. официальный представитель СССР на конференции Л.М. Карахан снял условие о признании Нанкином Хабаровского протокола, предложив Мо Дэхою приступить к обсуждению конкретных вопросов о КВЖД, о торговых и дипломатических отношениях. Позже Карахан назвал эту уступку "личным большим успехом Мо Дэхоя". Положение на КВЖД должно было оставаться "существующим... на основе Мукденского и Пекинского договоров, пока не будет изменено на этой конференции"[26].
          Несмотря на это китайский представитель опять попытался сорвать переговоры. 15 ноября в качестве препятствия для начала обсуждения конкретных вопросов он назвал советское требование о сохранении существующего положения на КВЖД. 21 ноября 1930 г. Чан Кайши вновь заявил представителям прессы, что Китай никогда не признает Хабаровский протокол[27].
          Все же Л.М.Карахану удалось добиться еще одного заседания конференции 4 декабря 1930 г., на котором были созданы 3 специальные комиссии: о КВЖД; о торговых отношениях; о восстановлении дипломатических отношений.[28]
         Однако через несколько дней по настоянию китайской стороны конференция была прервана: 12 декабря Мо Дэхой заявил о намерении вернуться на некоторое время в Китай. Накануне отъезда китайский делегат сделал письменное предложение о выкупе КВЖД за смехотворно маленькую сумму[29].
         В Маньчжурии продолжались провокации китайских властей в отношении советских граждан. Только за 1930 г. произошло 659 случаев нарушения чинами китайских охранных войск железнодорожных правил и конфликтов между агентами КВЖД и китайскими военными[30].
         Работа советско-китайской конференции возобновилась только в апреле 1931 г. С апреля по октябрь 1931 г. состоялось 22 заседания конференции, на которых обсуждались вопросы о выкупе КВЖД и ее временном управлении. 11 апреля обе делегации представили свои проекты основных принципов выкупа КВЖД. Советский проект предусматривал, что "размер и конкретные условия выкупа КВЖД и всех принадлежащих ей имуществ, равно как и порядок передачи их китайскому правительству, вырабатываются комиссией, которая также определяет, что КВЖД действительно стоила российскому правительству и определяет справедливую выкупную цену дороги и ее имуществ"[31].
         Также были обозначены меры, обеспечивающие интересы рабочих и служащих КВЖД - граждан СССР. Советский проект содержал мероприятия "для сохранения и дальнейшего развития установившихся экономических связей между Советским Дальним Востоком и Маньчжурией, между КВЖД и советскими дорогами, а также в целях сохранения за КВЖД важной роли в прямом международном сообщении Европы и Азии". В заключение в проекте отмечалось, что "до осуществления выкупа КВЖД на дороге должен поддерживаться и соблюдаться порядок совместного управления, установленный Пекинским и Мукденским соглашениями"[32].
         Китайский проект также предусматривал создание совместной комиссии для определения размера выкупа и порядка передачи дороги. В нем предлагалось, чтобы "суммы, подлежащие оплате дорогой Китаю, и чистый доход дороги" были вычтены из выкупной стоимости и, что "при определении чистого дохода КВЖД ее доходы и расходы за прошлое время должны быть соответственно увеличены или уменьшены в согласии с природой чисто железнодорожного предприятия". Китайская сторона утверждала, что термин "условия выкупа" в Пекинском соглашении означал лишь метод определения выкупной стоимости. Л.М. Карахан считал необходимым выкуп как самой КВЖД, так и "всех принадлежащих к ней имуществ", т.е. ряда подсобных и вспомогательных отраслей коммерческого характера[33].
         Затем по предложению китайской делегации было решено обсудить вопрос нынешнего положения КВЖД, в частности, управления дорогой. Советская сторона сочла необходимым обсудить спорные вопросы, которые возникли за период совместного управления, и выдвинула 21 июня свой перечень этих вопросов. Список включал такие проблемы, как финансовое положение дороги; деятельность китайскиx учреждений и полиции, перевозка войск, создания школ КВЖД, и сотрудничество с другими дорогами Китая. И еще ряд второстепенныx вопросов.[34]
         В дальнейшем, в июне-октябре 1931 г. шла дискуссия на основе советского перечня, в ходе которого удалось согласовать лишь вводную часть и отдельные пункты этого списка. На этом в связи с японской агрессией в Маньчжурии работа советско-китайской конференции фактически прекратилась.[35]
         Как развитие советско-китайских отношений после подписания Хабаровского протокола 1929 г., так и ход самой конференции отчетливо показали нежелание Нанкинского правительства наладить отношения с СССР. Ни по проблеме выкупа, ни по вопросу о временном управлении КВЖД конференция не перешла к конкретному обсуждению, а ограничилась дискуссией о порядке, рамках и перечне вопросов, подлежащих рассмотрению на конференции.[36]
         Анализ советско-китайских отношений в 1924-1931 гг. показывает отчетливое стремление Китая (пекинского, а затем и нанкинского правительств, мукденских властей) воспрепятствовать точному выполнению  соглашений 1924 г. и всех последовавших более мелких договоренностей, тормозить всеми силами нормальную деятельность дороги. Видимо, китайская сторона так и не смогла смириться с совместным с СССР управлением дорогой, стремилась добиться фактического и по сути бесплатного перехода дороги в свою собственность путем вытеснения оттуда Советского Союза. И если маньчжурские власти, получив в 1929 г. жестокий урок, нормализовали отношения с СССР и выполнили почти все, зависящие от Мукдена условия Хабаровского протокола, то Нанкин до последнего препятствовал установлению добрососедских отношений с СССР. По сути Китай отказывался выполнять Соглашения 1924 г. с самого начала, нагнетая напряженность в советско-китайских отношениях с первых месяцев совместного управления КВЖД, что и привело в конце-концов к вооруженному конфликту 1929 г. Советско-китайское противоборство 1929 г. вновь привлекло к КВЖД самое пристальное внимание ведущих держав мира, которые ни раз предпринимали попытку вмешаться в управление дорогой[37]
         В 1931г. Манчжурия была окончательно оккупирована Японией. В 1935 году после многочисленных провокаций в районе дороги КВЖД была продана Маньчжоу-Го.
[1] Со До Чжин. Советско-китайский дипломатический конфликт вокруг КВЖД (1917– 1931 гг.):-C. 17
[2]  Сообщение Наркома Иностранныx Дел СССР о переговораx об урегулировании конфликта на КВЖД. От 28 ноября 1929г. /ДВП СССР. Т.12. 1 января — 31 декабря 1929 г. М.: Политиздат, 1967.-  С.594-595.
[3] Капица М.С. Советско-Китайские отношения. М.: Политиздат. С.220
[4] Указ. cоч. ДВП СССР. Т.12. 1 января — 31 декабря 1929 г. М.: Политиздат, 1967.  С.594-595.
[5] Капица М.С. Указ. соч. C. 225
[6] Капица М. Указ. соч. С.150
[7] «Никольско-Уссуриский договор» о восстановлении статуса на КВЖД. От 3 декабря 1929г /Документы Внешней Политики СССР. Т.12. 1 января — 31 декабря 1929 г. М.: Политиздат, 1967. - С.601–602
[8] Там же С.603
[9]  Аблова Н.Е. История КВЖД и российской эмиграции в Китае(первая половина XXв.) Мн.: БГУ 1999.  С.121
[10]  Там же С. 121
[11] Телеграмма неофициального представителя СССР в США в Народный комиссариат Иностранныx Дел./Документы Внешней Политики СССР. Т.12. 1 января — 31 декабря 1929 г. М.: Политиздат, 1967. - С. 639
[12]  Капица М.С. Указ.соч. C.230
[13] Аблова Н.Е. Указ. cоч. С. 149
[14] Газета «ВЛАСТЬ ТРУДА»1929г. 24 дек. №299- C. 1
[15] Xабаровский протокол об урегулировании конфликта на КВЖД. от 22 декабря 1929г./ ДВП СССР Т.12. 1 января — 31 декабря 1929 г. М.: Политиздат, 1967. - С. 673-676
[16] .Капица М.С. Указ.соч. C.235
[17] История Северо-Восточного Китая ХУП-ХХ вв.: Владивосток:1989- С.100
[18] Телеграмма ВРИО Генерального Консула в Xарбине в Наркомат Иностранныx дел СССР. От 11 января 1930г. /Документы Внешней Политики СССР Т.13. 1 января — 31 декабря 1930 г. М.: Политиздат, 1967.- C.25
[19] Аблова Н.Е. Указ. соч. C. 154
[20]  Мировицкая Р.А. Советский Союз в стратегии Гоминьдана (20-30-е годы). М.: Наука., 1990.- C.162
[21] Запись беседы Официального делегата СССР на Советско –Китайской конференции Л.М.Караxана с Полномочным представителем Китая  на конференции Мо Де-Xоем. От 29мая 1930г. /Документы Внешней Политики СССР Т.13. 1 января — 31 декабря 1930 г.// М.: Политиздат, 1967.- C. 299
[22] Там же С.299
[23] Аблова Н.Е. Указ.соч. c.160
[24] Там же C.163
[25]  Капица М.C. Указ. Соч. c. 238
[26] История Северо-Восточного Китая, XVIII–XX в C.101
[27] Примечание к документу № 248. /Запись беседы Заместителя Народного комиссара Иностранныx Дел СССР Л.М. Караxана с Вице-Министром Иностранныx Дел  Ктитая Ван Цзя-чженем.от 24 августа 1931г.//ДВП СССР. Т.14:. 1 января — 31 декабря 1931 г. М.: Политиздат, 1968.  С.811.
[28] Газета «ИЗВЕСТИЯ» 1930г. 1 дек. № 330(4177)
[29] Беседа Заместителя Народного комиссара Иностранныx Дел СССР Л.М. Караxана с Вице-Министром Иностранныx Дел  Ктитая Ван Цзя-чженем.от 24 августа 1931г.-.// ДВП СССР. Т.14:. 1 января — 31 декабря 1931 г. М.: Политиздат, 1968. - С.493
[30]  История Северо-Восточного Китая, XVIII–XX вв. Кн. 2. С.101-102.
[31] Капица М.C. Указ.соч. C.234
[32] Примечания к документам конференции между СССР и Китаем «Об урегулировании вопросов о КВЖД, восстановлении торговыx и дипломатическиx отношений» от 11 октября 1930г. /Документы Внешней Политики СССР Т.14. 1 января — 31 декабря 1931 г. М.: Политиздат, 1968.-C.787
[33] Там же c. 787
[34] История Северо-Восточного Китая, XVIII–XX вв. -. С.103
[35] Примечания к документам конференции между СССР и Китаем «Об урегулировании вопросов о КВЖД, восстановлении торговыx и дипломатическиx отношений» от 11 октября 1930г /ДВП СССР. Т.14.  1 января — 31 декабря 1931 г.// М.: Политиздат, 1968. - С.788
[36] Нота Наркома Иностранныx дел СССР главе делегации Китая на конференции по разоружению  Янь Xой-Цину. Женева. 12 декабря 1932г. /ДВП СССР. Т.15:.1 января — 31 декабря 1932 г. М.: Политиздат, 1969.- С.680–681
[37]  Аблова Н.Е.Указ.cоч. c 165
 
 

Урсу Д. П. Португалия и "схватка за Африку" // Вопросы истории. - 2015. - № 11. - С. 97-115.
В истории европейского колониализма Португалия занимает особое место. Эта самая западная страна Европы, благодаря своему географическому положению, а также другим природным факторам и своеобразному национальному характеру, сделавшему из португальцев отличных мореплавателей, является первопроходцем в открытии новых морских путей и неведомых земель. Долгое время она была владычицей океанов и прибрежных земель в Африке, Азии, Южной Америке. Вместе с тем, Португалии принадлежит и сомнительное первенство в покорении, а затем — многолетнем угнетении ближних и дальних народов других континентов. Более того, именно португальцы развернули массовую торговлю людьми между Африкой и Америкой.
Трансатлантическая работорговля стала черным пятном в истории Португалии, о чем национальная историография предпочитает в основном молчать. Несмотря на обилие специальной литературы, вышедшей на рубеже XX и XXI вв. к 500-летнему юбилею открытия Бразилии, в истории колониальной экспансии португальцев в Тропической Африке еще остается немало лакун, узких мест и недоговоренностей. Из всего массива публикаций последнего времени хочется выделить фундаментальную работу «Новая история португальской экспансии», вышедшую в 11 томах в 1988—2003 годах. Она подготовлена под руководством выдающегося ученого и поэта Антониу ди Оливейры Маркиша (1933—2007). События XIX в., завершившие «схватку за Африку», вошли в 10-й том. Его редакторами были видные историки-африканисты Валентим Александр и ныне покойная Жил Диаш (1944—2008), англичанка по происхождению, выпускница Оксфордского университета, профессор Нового университета в Лиссабоне1.
Целью настоящей работы является анализ внутренних и внешних факторов колониального раздела Тропической Африки в последней четверти XIX в., получившего за свою остроту и динамичность образное название «схватки за Африку», и участия Португалии в этих событиях. Источниковой базой исследования стали материалы русских дипломатических миссий и посольств в столицах европейских держав и в центральном аппарате МИД Российской империи в Петербурге. Некоторые документы вводятся в научный оборот впервые.
Главным хранилищем, где пребывает описанная выше ценная документация, является Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Здесь в фонде 183 (опись 519) размещены материалы русской миссии в Лиссабоне за 1800—1863 годы. Нами были изучены дела этого фонда за 1860 (пять дел), 1861 (два дела) и 1862 (четыре дела) годы. Они содержат информацию только о внутриполитических событиях в Португалии — смене правительства, отставке отдельных министров, интригах знати при королевском дворе и т.п. Никаких сведений о колониальной политике, в частности, касающихся Африки, не обнаружено. Причиной такого положения стала, по всей вероятности, проводимая в 1864—1868 гг. реформа архивного дела в системе МИД России2. Она привела к тому, что основная, самая важная, документация зарубежных учреждений стала сосредотачиваться в канцелярии министра (архивный фонд 133). Именно этот массив явился базой настоящего исследования.
Кроме того, для написания данной работы привлекались неопубликованные материалы из фондов высших органов власти и управления Империи, военного и военно-морского архивов, Национального архива Франции и трофейных архивов, в частности, фонда «Министерство колоний Франции», хранящегося в Российском государственном военном архиве. Также изучены опубликованные документы на португальском, английском и французском языках (воспоминания современников и участников событий, специальная литература).
Для Португалии XIX в. стал периодом огромных перемен и больших испытаний. Нашествие войск Наполеона заставило королевский двор и правительство бежать в Бразилию. Вернувшись через несколько лет, король приобрел родину, но потерял самый ценный бриллиант в своей короне — в 1822 г. Бразилия объявила о своей независимости. От владений в Азии остались лишь разрозненные прибрежные анклавы — Макао, Гоа, Диу и Даман, а также малонаселенный остров Тимор. Отныне вся Португальская заморская империя сосредоточилась в Тропической Африке — Ангола и Мозамбик, а также острова Сан-Томе, Принсипи (в глубине Бенинского залива), острова Зеленого Мыса и Гвинея-Бисау. Причем все эти колонии располагались на побережье, лишь в Анголе власть губернатора колонии простиралась на 100—120 км вглубь территории. Несмотря на столь скромные ресурсы, португальский колониализм не собирался капитулировать. О расширении владений, однако, речь не шла.
В первой половине XIX в. определяющим процессом в Тропической Африке и в зоне Южной Атлантики была борьба за уничтожение морской работорговли — мрачного наследия позднего средневековья. Активное участие в достижении этой цели принимала Россия. Начиная с 1814 г., когда на Венском конгрессе было заявлено о необходимости покончить с позорной для христианского мира торговлей людьми, Россия участвовала во всех предпринимаемых Европой дипломатических инициативах, «...отрасль торговли, известная под именем торга африканскими неграми, была по справедливости добродетельными и просвещенными людьми всех времен почитаема равно противною законам человеколюбия и общей нравственности», — говорилось в указе императора Николая I от 26 марта 1848 г., вводившем в действие международный трактат «Об уничтожении торга неграми». Далее в документе сказано, что в Вене государи Европы приняли на себя обязанность «стремиться единодушно и употреблять все зависимые от них средства к прекращению сего торга повсюдно»3.
Однако втайне торговля продолжалась, и это повлекло необходимость подписания нового международного соглашения. Такой трактат был подписан 7/20 декабря 1841 г. между Россией, Австрией, Францией, Великобританией и Пруссией. В царском указе его основные положения сформулированы следующим образом: «Подтвердить запрещение всеми подданными договорившихся держав производить торговлю неграми в их владениях или под их флагом»; «продолжение торга считать преступлением, равным морскому разбою»; «подвергать наказанием, в законах наших определенным за разбой и грабительство на морях»4. Позже к договору 1841 г. и к дополнительному Лондонскому протоколу 1845 г. присоединилась Бельгия5, а Пруссию заменила Германская империя6.
В указанных выше документах не упоминается Португалия — старейшая колониальная держава, веками занимавшаяся работорговлей. К середине XIX столетия она стала изгоем европейского концерта великих держав, приобретя дурную славу нарушителя международных соглашений. Лишь только после того, как Бразилия запретила ввоз невольников из Африки (1851 г.), капитанов кораблей, занимавшихся контрабандой, стали вешать на реях их суден и, наконец, когда работорговля исчерпала себя экономически, Португалия вышла из дипломатической изоляции. Ее пригласили на конгресс в Берлине (1884—1885 гг.), а затем на Международную конференцию в Брюсселе (1889—1890 гг.).
Принятый второй конференцией Генеральный акт явился утопической попыткой создать некий «Кодекс поведения» просвещенного и гуманного колониализма, которого в принципе не может быть. Самым эффективным способом осуществления «нового» управления подневольными народами, — сказано в первом параграфе принятого документа, — является «... последовательная организация административных, юридических, религиозных и военных служб на территории Африки под суверенитетом или протекторатом цивилизованных народов»7. На каких основаниях будет реализована подобная организация и к каким последствиям должна привести, в Генеральном акте не уточнялось. Тем не менее, его значение не следует умалять: он явился последним гвоздем, забитым в гроб атлантической работорговли, настоящего геноцида чернокожих народов Африки, продолжавшегося несколько веков.
Еще задолго до Брюссельской конференции правящие круги Португалии стали разрабатывать планы модернизации своей Африканской империи. Запрет на ввоз в Бразилию африканских рабов по времени совпал с государственным переворотом в Португалии и приходом к власти либеральной партии. Эти чрезвычайные обстоятельства заставили главного идеолога либералов Са де Бандейру попытаться компенсировать потери от прекращения торга невольниками путем проведения политики «нового меркантилизма», что означало, прежде всего, внедрение плантационного хозяйства экспортных культур и переселения в Африку португальских крестьян. На роль «новой Бразилии» была выбрана Ангола, где собирались разбить плантации кофейных деревьев и сахарного тростника8. Кроме того, на берегах Бенинского залива, в Дагомее, к этому времени появился стихийно сложившийся весьма прибыльный рынок продукции масличной пальмы. Естественно, взоры португальских колонизаторов обратились в эту сторону, где сохранился их опорный пункт — крепость Сан-Жуан Батишта (в православной традиции — Св. Иоанна Крестителя) в г. Вида.
Усилия Са де Бандейру однако наталкивались на непреодолимые препятствия — нехватку средств для расширения плантационного хозяйства и нежелание португальских крестьян и предпринимателей эмигрировать в Африку. В 1870-е гг. на сцену выступил новый пропагандист «либерального колониализма» — министр иностранных дел Андради Корву. Он поддерживал умеренный экспансионизм, но расширение территории, по его мнению, должно было идти не военным путем, а «привлечением к себе туземного населения, его развитием к цивилизации». Кроме того, в планы Корву входило строительство в африканских владениях транспортной инфраструктуры. Но Корву, как и его предшественник, не достиг цели по тем же причинам: из-за экономической и финансовой слабости Португалии и отсутствия необходимого демографического потенциала9.
Планы португальских модернизаторов, тем не менее, не были пустыми мечтами, но они смогли осуществиться лишь в сильно урезанном виде. Преобразования, о которых они говорили, произошли не в масштабах всей Португальской Африки, а лишь на небольшой островной территории Сан-Томе, где и возникла «новая микро-Бразилия». Здесь с середины века стало быстро развиваться плантационное хозяйство (сначала кофе, позже какао), вызывая потребность импорта рабочей силы. Владельцы плантаций, европейцы по происхождению, нашли выход в привлечении невольников из Дагомеи, Анголы, Гвинеи, даже из Мозамбика, оформляя их под видом «законтрактованных рабочих».
В зоне Гвинейского залива у португальцев после потери Золотого берега, отобранного голландцами, а затем перешедшего к англичанам, опорным пунктом в XIX в. оставался форт Сан-Жуан на дагомейском берегу. Основанный в 1680 г., он несколько раз разрушался англичанами и французами и вновь восстанавливался. В последний раз португальцы обратили внимание на маленькую крепость в 1863 г. — его навестил губернатор Сан-Томе, который привез 15 солдат и офицера. Казарму отремонтировали, а оборонительные сооружения привели в боевой вид.
Стоит отметить, что о форте Сан-Жуан существует множество исторических сведений10. Наиболее надежным является документ французского архива с подробным описанием этого реликта бывшей славы Португальской колониальной империи11. Общая площадь португальского анклава составляла несколько гектаров; территория форта была окружена стенами и рвом; внутри находился большой каменный дом, несколько надворных построек. Крепость охраняли 12 солдат и офицер. С таким воинством ее военная мощь, естественно, приближалась к нулю. В целом, как остроумно замечает автор описания, Святой Иоанн Креститель ни что иное, как «исторический сувенир, в некотором роде музей под открытым небом». Около крепости располагалось село, где проживали туземцы, принявшие христианство, стояли католическая церковь и дом священника. Главное занятие португальцев, находившихся в городке Вида и в крепости, — вербовка местных рабочих на плантации Сан-Томе, а также торговля пальмовым маслом. Что касается островной «микро-Бразилии», то благодаря импорту рабочей силы она благополучно развивалась, принося владельцам плантаций немалые барыши. Экспорт кофейных зерен с островов Сан-Томе и Принсипи постоянно рос, о чем свидетельствуют следующие данные: в 1855 г. было вывезено 450 т, в 1889 г. — 2400 и в 1899 г. — более 2500 тонн12. Однако со временем производство и, соответственно, вывоз какао-бобов намного обогнали экспорт кофе. Спустя годы «новая Бразилия» превратилась в «шоколадные острова».
До начала 1880-х гг., когда Португалия сделала попытку расширить свои владения на берегах Бенинского залива за счет установления протектората над Дагомеей, она имела в этой зоне лишь анклав Виды, небольшую часть Гвинеи (Бисау) и острова Зеленого Мыса.
В гонке за окончательный раздел Западной Африки лучшими стартовыми позициями обладали Франция и Англия. В историческом обзоре, подготовленном в Министерстве колоний Франции, посчитали, что в годы Второй империи (1852—1870) площадь колониальных владений в Азии и Африке удвоилась. Среди достижений названо установление протектората над Порто-Ново в 1863 году13. Это событие не лишено драматизма: король этой страны Соджи (правил в 1848—1864 гг.) впервые стал торговать пальмовым маслом и разбогател. Он не стеснялся продавать в рабство и собственных поданных, и взятых в плен соседей йоруба, оформляя их как законтрактованных рабочих в Анголу и на Сан-Томе. В связи с этим у него был тяжелый конфликт с англичанами, укрепившимися неподалеку в Лагосе. Дело дошло до того, что в апреле 1861 г. английская эскадра подвергла город Порто-Ново бомбардировке.
Вскоре король нашел себе сильных покровителей и в феврале 1863 г. подписал с Францией договор о протекторате. Однако официальный представитель Наполеона III добрался до Порто-Ново только в мае следующего года, после смерти Соджи14. Впрочем, наследник престола признал подписанное его отцом соглашение, а с англичанами в том же году удалось договориться о разграничении территории Порто-Ново. Она составляла четырехугольник со сторонами 40— 45 км. На востоке его пределы достигали английского Лагоса, а на западе и на севере — дагомейских владений15. Действие этого договора было подтверждено спустя 10 лет, в апреле 1878 года. Потом французы на несколько лет покинули Порто-Ново, однако спустя четыре года президентским декретом протекторат был вновь восстановлен16. Последовал резкий протест англичан, которые затем предложили французам компромисс. В обмен на признание английского протектората над Масляными реками и уход из Сенегамбии французы должны были покинуть Габон, Золотой берег и низовья Нигера17. Из этих планов, однако, ничего не вышло — французы так и остались в Порто-Ново. Город стал на два десятилетия главным оплотом французской торговой и военной мощи в зоне Бенинского залива.
Роль Порто-Ново в торговле подробно описана в книге очевидца, посетившего город в 1884 году. Почти вся внешняя коммерция находилась в руках французских фирм «Режи э Фабр» и «Колонна де Леко». Кроме того, действовали три немецкие и одна португальская компании. К прежней конкуренции с англичанами из Лагоса добавилось растущее соперничество с немцами, занявшими соседний Того. Импорт составлял около 4 млн франков и состоял из алкогольных напитков и табака (здесь французские купцы конкурировали с португальцами), тканей и соли (а здесь — с немцами). Экспорт почти полностью состоял из продуктов переработки масличной пальмы — пальмового масла и пальмисты (ядер плодов масличной пальмы) и приближался к 5 млн франков18.
Из Порто-Ново французская колониальная экспансия по берегу моря продвигалась на запад — в сторону городов Котону и Вида. Когда в 1863 г. столицу Дагомеи город Абомей посетили морской офицер Дево и вице-консул Дома и получили аудиенцию у короля Глеле, тот из любезности подарил императору французов портовый город Котону. Позже, 19 мая 1868 г. в Виде этот презент был юридически оформлен соответствующим документом19. Хотя Котону, в отличие от Порто-Ново, не был морским портом и не имел особого значения для торговли, в будущем он будет способствовать покорению французами независимого Дагомейского государства.
Торговая конкуренция на африканских рынках становилась все более ожесточенной. Этот процесс отмечали русские дипломаты, как в Лиссабоне, так и в других европейских столицах. Они подчеркивали, что первопричиной обострения международных отношений в Африке являлась борьба за рынки сбыта европейских товаров. Главная забота правительства, писал один из них, — расширение торговли. Посол в Париже барон Моренгейм предупреждал министра: «беспредельная колониальная экспансия последних лет, создающая много новых конфликтных точек, есть предвестник грядущих потрясений. Следующая война может стать не только общеевропейской, но мировой... Как в Африке, так и в Азии сегодня поле боя распространяется до последних пределов обитаемого мира»20. Легко заметить, что мрачный прогноз сбылся.
К этому времени на берегах Бенинского залива окончательно определился новый ценный экспортный товар — продукты переработки масличной пальмы, который не только заменил прежний — невольников, но и превзошел его. Из пальмового масла, непригодного в пищу, в Европе производили мыло и свечи, позже оно пошло на изготовление маргарина. Кроме того, переход к машинам и моторам внутреннего сгорания требовал смазочных веществ в растущем количестве. Пальмовое масло как нельзя лучше подходило для этих нужд. Его экспорт быстро рос; главными пунктами вывоза были: английский Лагос, французские Порто-Ново, Котону и Вида. Цифры подтверждают это: в 1876 г. из трех портов Дагомеи вывезли 4 тыс. т масла, а в 1891 г. — более 6,6 тыс. тонн21. О прибыльности этого товара свидетельствуют такие цифры: если на месте 1 кг масла стоил 12—15 сантимов, то в Марселе за него давали уже 1 франк (100 сантимов). Еще больше стоила пальмиста, из которой на предприятиях Западной Европы вырабатывали превосходное пальмоядерное масло, незаменимое в кондитерской и фармацевтической промышленности. Взамен французские купцы, как и прежде, ввозили фабричные товары (ткани, бытовые изделия), много алкоголя (до 60% всего импорта) и табака. В личном фонде министра колоний Э. Шотана отложилась жалоба торговых фирм из Марселя на то, что на эти два товара в Дагомее импортные пошлины в 3—5 раз ниже, чем в других владениях Западной Африки22.
Переход от «живого товара» на торговлю маслом и пальмистой имел для прибрежных африканских обществ революционные последствия. В социальном отношении это втягивало массы в товарно-денежные отношения, вело к классово-сословному расслоению и к формированию компрадорской буржуазии. Не менее важными были цивилизационные и психологические перемены. Работорговля сеяла среди африканцев агрессию, смерть, взаимную ненависть, раболепие перед белыми и, конечно, праздность. Пальма же принесла сюда, где труд крестьянина на полевых культурах длился лишь 70 дней в году, работу в течении всех 365 дней, как того требует уход за вечнозелеными растениями и сбор урожая без перерыва. Пальма стимулировала выработку таких черт характера как трудолюбие, упорство, бережливость, а также стремление к агрономическим знаниям. Не зря Дагомею позже назовут «Латинским кварталом» Западной Африки. В итоге, за полсотни лет «пальмо-масличного бума» вся страна на глубину 100—125 км покрылась сплошным лесом из масличных пальм23.
На рубеже 1870—1880-х гг. Португалия в Бенинском заливе не проявляла большой активности. Происходили лишь мелкие дипломатические стычки с французами по поводу нарушения таможенных правил в Виде и права экстерриториальности форта Сан-Жуан24. Все внимание португальского колониального ведомства было сосредоточено южнее, там, где готовился раздел бассейна Конго, в особенности, нижнего течения этой реки. Здесь, кроме Португалии, Франции и Англии, с некоторых пор появился новый игрок — Бельгия, точнее, ее король Леопольд, собиравшийся создать нечто прежде невиданное в колониальной истории — частную колонию под экстравагантным названием «Свободное государство Конго». Между тем, португальцы из своих старых колоний на побережьях Анголы и Мозамбика продолжали продвигаться во внутренние районы навстречу друг другу. Сюда же с юга надвигались англичане, а с французами назревал конфликт по поводу раздела нижнего течения Конго25.
В таких условиях канцлер Германии Бисмарк выдвинул идею созыва в Берлине международной конференции с целью разработки принципов и правил мирного раздела африканских территорий, на которые претендовали европейские державы. В конце 1884 г. в Берлине собрались представители 14 больших и малых государств, заседавшие более трех месяцев. В подготовленной МИД России «Записке о задачах Берлинской конференции, созванной для определения положения западноафриканских владений и по реке Конго» говорилось, что «...внутри Африки постоянно открываются новые рынки для европейских товаров и новые богатства природы... Поэтому туда ринулись англичане, французы, голландцы (следовало написать — «бельгийцы». — Д. У.) и немцы, которые именем своего правительства пытаются захватить какой-нибудь кусок земли, в особенности на берегах великой реки Конго». Далее в документе перечислены задачи конференции. Ближайшая состоит в определении «... взаимных территориальных отношений и торговых прав западноевропейских государств на западном побережье Африки». Другие задачи были следующими: свобода судоходства на реках Конго и Нигер; «... определение формальных условий, при соблюдении которых новые занятия (occupations) на берегах Африки должны считаться действительными (effectives)»26. Иными словами, был выражен принцип «эффективного владения территорией», соблюдение которого давно требовала Россия, и который был записан в инструкции русскому уполномоченному на конференции П. Капнисту.
В Берлине была подведена черта под давно тлевшим конфликтом Португалии с тремя колониальными державами. Об одном из них в конце 1882 г. сообщал в Петербург князь Н. А. Орлов — русский посол в Париже. В письме министру он писал, что Франция желает установить свою власть над обширными территориями на правом берегу Конго. Но Португалия является собственницей этих самых земель уже «... более столетия, а Великобритания в этом споре собирается поддержать требования лиссабонского кабинета». Чуть позже посланник Д. Г. Глинка из Лиссабона детально описывал эти события: напряжение между Португалией и Францией достигло такого накала, что португальцы уже собирались посылать к берегам Конго свой флот. Англичане, однако, уговорили их не делать столь опрометчивых шагов и обещали помощь в решении конфликта дипломатическим путем27.
Переговоры Португалии с Англией, несмотря на солидарность в противодействии французским поползновениям, шли тяжело. Только в феврале 1884 г. в Лондоне была подписана конвенция о разделе сфер влияния в Заире. Англичане, не претендуя на земельные участки, добились главного — свободного плавания по реке торговых кораблей. Радость, впрочем, была недолгой: из-за противодействия Франции, поддержанной Германией, соглашение не вошло в силу28. Вскоре появился новый очаг напряженности — на сей раз на берегу Бенинского залива. Французы, оккупировав город Вида, потребовали передать им и форт Сан-Жуан. После долгих препирательств премьер-министр Португалии, генерал Антониу Перейра ди Мелу, согласился отдать его англичанам29, что вызвало вспышку ярости французов. Спор закончился безрезультативно — форт Сан-Жуан остался португальским.
Произошло неожиданное событие: король Дагомеи Глеле согласился перейти под протекторат Португалии. Русский поверенный в делах в Лиссабоне (посланник Глинка скоропостижно скончался, а новый еще не прибыл) сообщил в Петербург 7 октября 1885 г. сенсационную новость: «Сегодня опубликована телеграмма, что владения короля Дагомеи, по его просьбе, перешли под протекторат Португа­лии. Человеческие жертвоприношения, столь частые в этой стране, запрещены»30. Прибывший в Лиссабон новый посланник Н. А. Фонтон в конце того же месяца послал в МИД длинную депешу с подробным изложением документов, подписанных дагомейцами и португальцами. Под португальский протекторат перешли города Котону, Годомей, Аврекет, а также Вида, на которой Португалия уже некоторое время осуществляла право суверенитета. В западной части Дагомеи под протекторат подпала область Вескариас до селения Гран-Попо. Сверх того, по одному из договоров дагомейцы уступили Португалии право оккупации и полной собственности на территорию и форт в заливе Зомое, а также порт Ардра.
Что касается массовых человеческих жертвоприношений, вызывавших в Европе и Америке всеобщее негодование, то король Дагомеи обещал впредь не казнить военнопленных, а отправлять их на Сан-Томе, ибо на этом плодородном острове не хватает рабочих рук. Действительно, туда уже было отправлено 1500 пленных в качестве рабочих на выращивание кофе. Общественное мнение Португалии, продолжает далее Фонтон, приветствовало установление протектората и считало его «выполнением цивилизаторской миссии страны». Правительство же представило это событие как справедливую компенсацию за потери, понесенные при разделе Конго и Гвинеи.
29 декабря 1885 г. в Лиссабоне был опубликован королевский декрет о протекторате над далекой африканской страной. Его текст в переводе на французский язык Фонтон отослал в Петербург в качестве приложения к своему донесению. Декрет гласил: «Выслушав соображения консультативной комиссии по заморским делам, я соизволил одобрить действия губернатора Сан-Томе и Принсипи касательно установления протектората португальской нации над всей приморской частью Дагомейского королевства, а также все подписанные им документы, в полном соответствии с Генеральным актом Берлинской конференции»31.
В это время в Париже начались трудные дипломатические переговоры между Францией и Португалией о делимитации спорных территорий в Западной Африке — Гвинее, Конго, Кабинде. Конвенцию подписали 12 мая 1886 года. Гвинея была разделена на две части в соответствии с существовавшей границей, а Португалия отказалась от нагорья Фута-Джаллон, которое окончательно отошло к Франции32. Конфликт с Францией усугубился новыми для Португалии трудностями на восточном берегу Африки, где возник очаг напряженности уже с Англией из-за Занзибара. Фонтон с полным основанием сделал в середине 1887 г. краткий, но грозный вывод: «Португалия во всем мире находится во враждебных отношениях с другими державами из-за колоний»33.
Что касается Дагомеи, то обстановка здесь также изменилась в худшую сторону: французы категорически отказывались признавать португальский протекторат, а дагомейский король бросил в тюрьму сановников, которые советовали ему подписать договоры с Португалией. Речь шла о члене могущественной семьи афробразильца Ф. Ф. де Соуза Жулиане, который занимал, как и его отец, пост чачи — министра по связям с европейцами и правителя города Вида34. Жулиан за «плохие советы» не только попал в тюрьму, но вскоре был убит, сам же король демонстративно стал в оппозицию к португальцам. Ситуация для Португалии стала катастрофической — военной силы в этом регионе, достаточной для подчинения непокорных, не было. Не было и финансовых ресурсов для большой колониальной войны.
Развязка пришла поздней осенью 1887 года. Вот как об этом повествует русский посланник в Лиссабоне: «Старания португальских колониальных властей убедить короля Глеле остаться верным договорам оказались безуспешными... Король Португалии получил от него письмо с извещением, что заключенные в 1885 году от его имени четыре договора признаются недействительными на том основании, что лица, подписавшие оные, не имели на это надлежащего уполномочия. В письме этом король Глеле решительно отвергает возможность каких бы то ни было территориальных уступок, считая немыслимым отчуждение даже “одной ложки земли”. Не менее категорично отвергает он и всякое иностранное покровительство..., у него не было до сих пор намерения отречься от самостоятельности». В письме дагомейского правителя был затронут и вопрос о массовых ритуальных казнях, которые он обещал прекратить. В изложении русского дипломата его позиция такова: «Что касается до отмены человеческих жертвоприношений, то прекращения этих торжественных обрядов, постановленных религиею страны, отнюдь допущено быть не может. Единственная уступка в этом отношении ограничивается обещанием что, по совершении в течение года обычных жертвоприношений, оказавшиеся излишними военнопленные будут сдаваться португальским властям для отправки в Сан-Томе»35.
Неопределенность в отношениях между Португалией и Дагомеей разрядилась в конце 1887 года. Официальная португальская газета напечатала для всеобщего сведения ноту, отправленную 16 декабря представителям иностранных государств в Лиссабоне с извещением об отказе от протектората над Дагомеей. Посылая в Петербург ноту и, в приложении, рапорт морского министра, ведавшего колониальными делами Португалии, русский посланник следующим образом кратко пояснил причины происшедшего. Во-первых, португальцы после двухлетнего опыта убедились, что владение Дагомеей не принесет им никаких выгод; во-вторых, подобное предприятие им «... не по силам». Позже португальский министр признался Фонтону, что, учитывая «огромное пространство далекой африканской страны, протекторат над нею превосходит силы Португалии»36. Это, в самом деле, соответствовало действительности, как в финансовом, так и в военном отношении.
Чтобы понять, какими ресурсами владела Дагомея и как тяжело было бы ее покорить, достаточно привести несколько цифр. Когда французы спустя пять лет начали войну против этого хорошо организованного государства, на ее ведение им потребовалось 7 млн франков37. Но это была лишь первая порция военных расходов. Дефицит государственного бюджета достиг угрожающей величины (от 43 до 60 млн франков). Это привело к серьезным опасениям в правительстве и к резкой критике в парламенте38. Кроме того, французам пришлось перебросить к берегам Бенина (в июне 1886 г. французские владения на побережье Дагомеи были объединены в колонию с таким названием) отборные части морской пехоты и иностранного легиона (3 тыс. чел.), а также флотилию канонерок (6 кораблей)39. Более того, война в Дагомее обнаружила серьезные слабости французской армии.
Военный министр попытался ее реформировать, но не был поддержан парламентом. Было решено, оставив колониальные войска в подчинении морского министерства, усилить их восемью батальонами пехоты, а ежегодный бюджет увеличить до 6 млн франков40. Таких возможностей у Португалии не было.
Имелась и третья причина отказа Португалии от силового принуждения дагомейцев к протекторату, о которой Фонтон ничего не сказал. Внимание правящих кругов в Лиссабоне отвлеклось от Дагомеи более заманчивыми планами приобретения новых земель в центральной Африке за счет расширения границ Анголы и Мозамбика. Русские дипломаты заметили усиление соперничества Португалии с Англией и Германией в Юго-Восточной Африке. Вскоре их подозрения приняли конкретные очертания, когда речь пошла о Занзибаре, обвиненном в контрабандной работорговле. Сначала морскую блокаду острова объявили три названные выше государства, затем к ним присоединилась Франция41. Но блокада неожиданно закончилась оккупацией Занзибара англичанами (с согласия немцев), что вызвало во Франции всеобщее негодование42.
Пока португальцы выясняли отношения с дагомейским королем и боролись с работорговлей на Занзибаре, французы на Бенинском побережье укрепляли свои позиции. Как и прежде, их опорой оставался король Тоффа, правивший Порто-Ново с 1875 года. Теперь к нему добавился новый союзник — король страны Ладо. В июле 1887 г. он торжественно подписал протокол о переходе под протекторат Франции и поднял трехцветный флаг. Выступая перед собравшимися, король выразил чувство глубокого удовлетворения прибытием французских войск, которые отныне будут защищать его страну от жестоких и вероломных дагомейцев43.
Факты, подобные приведенному выше, не были единичными при колониальном разделе Африки. Бенинский историк М. Видегла приводит массу примеров, как многие города и государства, страдавшие от набегов дагомейцев, забиравших население в рабство, одобрительно встречали европейцев. Французы, англичане и немцы приносили им мир и стабильность44.
Во второй половине 1880-х гг. центр межгосударственных противоречий в Африке, в котором активно участвовала Португалия, сместился к югу, в бассейн Конго. Главный принцип, установленный в Берлине для междунородно-правового признания колониальных владений — принцип «эффективного присутствия» — стимулировал занятие «пустой» территории своей администрацией и войсками. В схватке за Конго кроме бельгийцев, чей король Леопольд II стал главой признанного на конференции «Свободного государства Конго», участвовали португальцы, давно владевшие прибрежной частью (Ангола), и французы (Габон). С юга к границам Конго приближались англичане. В такой ситуации интересно отметить появление среди русских дипломатов «афроскептиков», высме­ивавших раздел Африки с помощью «абстрактных линий на карте», называя это «пустым занятием» и «детской игрой». Среди них был и посол в Париже в 1884—1897 гг. барон А. П. Моренгейм, много сделавший для заключения русско-французского военно-политического союза.
На документах, посланных Моренгеймом в Петербург, остались одобрительные пометы царя Александра III, которые свидетельствуют о том, что высшая власть решительно поддерживала Францию в ее противостояние с Англией. На секретной телеграмме из Парижа на французском языке: «Получена новость, что Хартум взят Махди и Гордон вероятно в плену» царь синим карандашом жирно вывел по-русски: «Радуюсь от души!» В другой раз на докладе Моренгейма, где говорится о его беседе с министром иностранных дел Франции и о просьбе того оказать помощь против Англии и Бельгии в Конго, царь начертал уже по-французски: «C’est possible» («Это возможно»)45. Русский император также высказывал удовлетворение декретом французского президента о запрете ввоза в Африку огнестрельного оружия. Россия, в свою очередь, приняла подобный указ и ввела строгие меры наказания за его нарушение46.
Для Португалии раздел Конго оказался самым длительным и тяжелым процессом, хотя, казалось, что все было решено еще на Берлинской конференции. На деле тогда европейские державы, определяя большую часть бассейна Конго личным владением бельгийского короля, не только не решили спорные вопросы, а лишь усугубили противоречия между странами. В погоню за новыми владениями наряду с бельгийцами устремились португальцы, французы, англичане, немцы. Даже там, где не было больших споров, переговоры о разделе территории, а затем о делимитации границы шли тяжело и медленно. Как пример можно привести раздел области Лунда между бельгийцами и португальцами. Переговоры были начаты осенью 1890 г., соглашение подписали 31 декабря того же года в Лиссабоне, договор о делимитации «сфер суверенитета и влияния в районе Лунда» подписали в мае следующего года. Ратификация же состоялась в Брюсселе только в марте 1894 года47.
Также с немалыми трудностями, хотя и без применения силы, португальцы овладели областью Кабинда площадью в 7 тыс. кв. км, расположенной в 50 км к северу от устья р. Конго. Поблизости, занимая всю северную сторону Кабинды, обосновались французы, с которыми в мае 1886 г. была подписана конвенция о делимитации границы. О появлении на карте Африки новой колонии — Французского Конго — в МИД России сообщал посланник Фонтон в донесении от 16 июня 1887 года48. Отсюда французы продолжили колониальную экспансию на север — в сторону рек Убанги и Шари и дальше — к озеру Чад.

"Розовая карта"
Пока французы сквозь джунгли экваториального леса и бурные реки медленно продвигались на север, за тысячу километров от них португальский отряд, во главе которого стоял знаменитый путешественник А. Серпа Пинту, выйдя из Мозамбика, шел на запад, по землям Машона и Маколо. Из Анголы ему навстречу двигались другие португальские отряды, выполнявшие проект под названием «Розовая карта»49 — соединение обеих колоний и создание Португальской Южной Африки. Эта карта прилагалась к договорам о размежевании владений в Конго, подписанных с французами в 1886 и с немцами в 1887 году. Публично ее представили при ратификации подписанных документов в португальском парламенте. Англичане протестовали против португальской экспансии на земли, вид на которые имели сами, желая осуществить трансконтинентальный проект — соединить свои владения в единую цепь от Каира до Кейптауна. Но никто не ожидал ничего экстремального...
2 января (по ст. стилю) 1890 г. в МИД России была получена телеграмма из Лиссабона, в которой Фонтон сообщал: англичане категорически потребовали, угрожая разрывом отношений, отозвать отряд майора Серпа Пинту и срочно вывести все португальские военные силы из земли Машона и Маколо. Португальский кабинет подал в отставку50. Только через 10 дней русский посланник в Лиссабоне прислал обстоятельный рассказ о событиях в Португалии и дал подробный анализ английского ультиматума. Интересна в этой связи реакция простых португальцев на ультиматум со стороны державы, которую они считали союзницей со времен наполеоновских войн. «Столкновение по поводу африканских владений, — пишет Фонтон, — вызвало в Португалии шумные, враждебные Англии, демонстрации..., одновременно предпринят крестовой поход против английской промышленности. Уличные демонстрации продолжаются около недели. Статую Камоэнса (великий поэт, символ страны. — Д. У.) покрыли трауром и венками; главными участниками этих церемоний являются нижние слои населения»51.
Современные португальские историки подтверждают и дополняют наблюдения русского дипломата. В середине января 1890 г. вся страна поднялась в едином порыве против «коварного Альбиона». Возник острейший внутриполитический кризис. Антианглийские и антимонархические демонстрации шли под лозунгами «Долой грабителей!», «Долой пиратов!», «Смерть англичанам!», «Да здравствует Родина!» и даже «Да здравствует Республика!». Герцог ди Палмела, исторический лидер португальского либерализма, отказался от английских наград, полученных в молодости за участие в Крымской войне. Его примеру последовали другие старые солдаты — граф ди Порту Кову и герцог ду Кадавал. Широкие массы населения начали бойкот английских товаров52.
Политический кризис в Португалии грозил перерасти в антимонархическую революцию. Между тем, англо-португальские переговоры в Лондоне шли успешно и 20 августа 1890 г. привели к подписанию соглашения о разграничении сфер влияния на берегах Замбези и к удовлетворению требований Англии. Однако ратифицировать документ португальский парламент, избранный на волне патриотического подъема, отказался. Правительство было снова сменено, переговоры возобновлены, а подписанный в июне 1891 г. новый договор мало, чем отличался от прежнего. После долгих дебатов его, наконец, ратифицировали.
Поражение Португалии в дипломатической борьбе с Англией объясняется не только ее военно-политической слабостью. Была еще одна причина, которая редко учитывается историками. Она состояла в зависимости финансово-банковской системы от иностранных займов, что привело в июне 1892 г. к частичному дефолту по отношению к английскому банку «Бэринг» — традиционному кредитору Португалии. Годом ранее правительство отказалось от золотого стандарта, что также расшатало финансы страны. Кредиты брались у английских и французских банков без учета ограниченных возможностей государственного бюджета (их сумма на момент банкротства превышала 10 млн ф. стерлингов). Кроме того, лопнул частный банк «Генри Барнет и Ко» из-за спекулятивных сделок с государственной табачной монополией и большими расходами на железнодорожное строительство. Крах назревал в течении нескольких лет, английский ультиматум, с одной стороны, ускорил его, а с другой — сам был спровоцирован слабостью португальской стороны53.
Английский ультиматум и государственное банкротство, а также рост активности левых политических сил — либералов, республиканцев, анархистов — поставили перед правящей элитой Португалии необходимость прекратить активную колониальную экспансию и заняться назревшими внутренними реформами. Ситуация, впрочем, не была столь катастрофической, как это казалось современникам: финансовое положение удалось стабилизировать за счет новых иностранных займов. Раздел же бассейна Конго из-за противоречий между колонизаторами продолжался еще десяток лет и, в конце концов, дал Португалии большой выигрыш. Это очевидно, если взглянуть на площадь приобретений европейских держав: бельгийцы, скрывавшиеся за вывеской «Свободного государства Конго», получили 2 млн 344 тыс. кв. км, французы прирастили свои колонии за счет Правобережного Конго и Убанги-Шари площадью в 660 тыс. кв. км, а португальцы добавили к Анголе еще 909 тыс. кв. км. Конечно, программа-максимум, изложенная в проекте «розовой карты» — создание в Африке «второй Бразилии» в виде Португальской Южной Африки — не была выполнена. Однако провалились и амбициозные планы двух соперников — Англии и Франции — по созданию непрерывного пояса своих владений через весь континент.
Британцы, дойдя от Замбезы до Великих озер, где уже закрепились немцы, повернули назад, чтобы поглотить силой оружия бурские республики. Португальцы медленно осваивали новые земли, присоединенные к Анголе. Одни французы продолжали колониальную экспансию по нескольким направлениям. Завоевав Дагомею после короткой, но жестокой войны, они ликвидировали колонию Бенин (июнь 1894 г.), вернув ей прежнее название Дагомея. Были организованы пять военных экспедиций на север, к Нигеру, причем французы достигли городов Сай, Бусса и Ники. На область Боргу претендовали также немцы, но оказались менее проворными, и англичане54. В отчете Министерства колоний об этих экспедициях сказано как об успешных предприятиях: «В Западной Африке задача состояла в том, чтобы соединить колонии Сенегала и Гвинеи с Берегом Слоновой Кости и Дагомеей. Из этого соревнования с Англией и Германией мы вышли победителями, так как в результате соглашений с соперниками мы соединили Дагомею с Боргу и страной мосси»55.
До окончательного раздела территорий в суданской зоне однако оставалось еще десять лет, за которые радость победителей померкла, ибо произошли такие драматические события, которые едва не закончились для Франции тяжелым поражением. Речь идет о так называемом Фашодском инциденте, ставшем заключительным актом колониального раздела Африки, если исключить англо-бурскую войну, которая была, по сути, схваткой двух европейских народов за обладание чужими богатствами. В русском дипломатическом ведомстве внимательно следили за событиями на Верхнем Ниле и делали соответствующие заключения и прогнозы. Первая телеграмма пришла 10 сентября 1898 г.: «Маршан достиг Нила. Английские канонерки идут вверх по реке». Следующая телеграмма была послана уже после встречи майора Маршана, командира французского отряда, ставшего лагерем на берегу Нила у Фашода и поднявшего здесь трехцветный флаг, и прибывшей вверх по реке многочисленной армии (25 тыс. чел.) во главе с английским генералом Китченером, известным под именем Сердар (главнокомандующий). Во второй телеграмме было сказано: «В субботу вечером Сердар вернулся в Омдурман из Фашоды, где застал экспедицию Маршана. Сердар оставил пост у Фашоды рядом с французами, другой — у слияния Собата с Нилом»56. Тогда же в МИД было получено подробное описание противостояния на Ниле от русского посла в Париже князя Урусова. Общее мнение русской дипломатии высказал военный агент в Париже барон Фредерикс: «Не превращать столь неважный вопрос в casus belli (повод к войне. — Д. У.)»57
Этот мудрый совет как будто услышал министр иностранных дел Франции Т. Делькассе. Ровно через месяц Урусов, не скрывая удовлетворения, сообщил в МИД о мирном решении инцидента на Ниле — Маршан получил приказ о возвращении, а лорд Сольсбери, английский министр иностранных дел, заявил французскому послу, что «теперь не имеется более препятствий к открытию переговоров касательно определения границ в центральной Африке».
Начавшиеся вскоре в Лондоне переговоры не только успокоили обстановку на Верхнем Ниле, но и привели к компромиссному решению других территориальных споров между двумя странами. Отступив в частном, Франция победила в главном: отныне для обеих стран был открыт путь к «сердечному согласию». Этот парадокс отметил русский финансовый агент в Париже Татищев в письме своему шефу С. Ю. Витте: «В результате подписанной конвенции владения Великобритании и Франции разграничены на таких выгодных и почетных для последней условиях, о которых еще недавно... никто даже и не мечтал в Париже»58. Не осталась в накладе и Англия — она получила обширную область Верхнего Нила, но соединять железной дорогой Каир с Кейптауном было уже поздно.
Уступчивость Франции в Фашодском кризисе объясняется еще одной причиной, обычно не отмечаемой в современной исторической литературе, которая станет понятной, если внимательно изучить географическое распределение заграничных французских капиталовложений. Хорошо известно, что на рубеже XIX и XX вв. Англия вывозила товары, а Франция — капиталы, приносившие не меньшую прибыль. По данным русского военного агента в Париже полковника Лазарева, всего за рубежом французы вложили примерно 30 млрд фр., из них в Африке — 3,7 млрд франков. Самый интересный вопрос, как распределялись эти «африканские» капиталы: в английских колониях было размещено 1,6 млрд фр., в Египте — еще 1,44 млрд (Египет фактически тоже был колонией Англии), в Бельгийском Конго — 72 млн, в Абиссинии (Эфиопии) — 32 млн и во французском Тунисе — 512 млн франков. Данные по другим странам Африки не приводятся, очевидно, по причине их отсутствия59. Таким образом, львиная доля французских капиталов была размещена в английских владениях — более 3 млрд фр. или 82% общей суммы. Совершенно понятно, что в случае военного столкновения эти немалые деньги были бы немедленно конфискованы, что в значительной мере обусловило французскую позицию.
Разграничение между британскими владениями в Западной Африке и французскими в Западном Судане и Дагомее было произведено еще до Фашодского кризиса по конвенции от 14 июня 1898 года. Французы добились концентрации своих владений в единый блок, соединив общими границами Сенегал, Гвинею, Судан, Берег Слоновой Кости, Верхнюю Вольту и Дагомею, а также земли на восток вплоть до озера Чад. Окончательно конфликт был отрегулирован 21 марта 1899 г. дополнительной декларацией к прошлогодней конвенции: стороны признали водораздел между реками Конго и Нил линией границы английской и французской сфер влияния. Франция получала, таким образом, обширную, но малонаселенную область между оз. Чад и плоскогорьем Дарфур, англичанам остался Судан60.
Рассказ о «схватке за Африку» конца XIX в. будет неполным, если не сказать предельно кратко о ситуации в зоне Красного моря. Здесь Португалия отсутствовала, но память о португальцах осталась в Эфиопии, где они когда-то пытались евангелизировать христианский народ. Теперь, особенно после открытия Суэцкого канала, активизировались старые колониальные державы — Англия и Франция, а с ними и новый хищник — Италия. Втроем они сначала поделили «Африканский рог» Сомали, а итальянцы, кроме того, захватили Эритрею и дважды пытались силой оружия покорить Эфиопию.
Впервые в истории единоверной стране в Африке, жертве наглой агрессии, политическую, моральную и материальную помощь стала оказывать Россия. На эту тему в архивах имеется богатый документальный материал61. Написаны научные труды. Однако остался в стороне такой уникальный феномен, как попытки колонизации африканского побережья Красного моря «снизу», самовольным порядком, вопреки официальной политике Российской империи. Известно, что после многотрудной продажи Аляски было принято принципиальное решение не приобретать заморских владений ни в Африке, ни где-либо еще, которое неуклонно исполнялось. Поэтому как в центральном аппарате МИД, так и в посольствах за границей крайне отрицательно относились к простонародной колонизации, которая могла спровоцировать серьезные конфликты с великими державами. Когда на помощь Эфиопии устремились добровольцы, среди них были и романтики, и авантюристы. В дипломатических архивах отложилось много материалов о похождениях таких лиц, потому что за их передвижением велось тщательное наблюдение.
Весьма показательной для отношения властей к подобным «колонизаторам» является помета царя Николая II на депеше из Парижа. В 1897 г. князь Урусов сообщал о попытке русских кораблей высадить десант и захватить кусок побережья Красного моря. Император начертал резолюцию: «Надо как можно скорее кончать (подчеркнуто в тексте. — Д. У.) это глупое, но важное и весьма неудобное происшествие». Все страны и народы в этом регионе, за исключением Эфиопии, уже были разделены между колониальными державами, и покушение на их территорию было чревато большой войной. Значит, «схватка за Африку» закончилась.
Несколькими годами раньше царской резолюции русский посланник в Лиссабоне Фонтон ошибся в своих прогнозах, когда писал в МИД об английском ультиматуме 1890 г. и о скором разрешении вспыхнувшего конфликта между Португалией и Англией. Тогда многоопытный дипломат посчитал, что эти события означают конец колониальной битвы за Африку. «Настоящими англо-португальскими переговорами и ожидаемым соглашением между Лондоном и Парижем, пополняющим англо-германский договор, — писал Фонтон, — завершается окончательный раздел Черного континента между западными державами, и должно полагать, что на время будут устранены причины соперничества и столкновений между ними».
Фонтон в сроках ошибся: колониальный раздел Африки или, как выражаются португальцы, corrida colonial, окончательно завершится лишь в 1899 г. после англо-французского соглашению по Фашодскому делу, но по существу вопроса он оказался прав. Свое донесение в Петербург Фонтон закончил словами: «Желательно было бы для Португалии, чтобы она сумела воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы упрочить свое колониальное владычество и обеспечить свои территории от ненасытных вожделений могущественных своих соседей»62.
Именно так Португалия поступила после 1890 г.: она отказалась от новых колониальных авантюр и сохранила надолго свою африканскую колониальную империю. Будучи по времени первой в истории, она оказалась и последней. Имея немалый запас прочности, Португальская колониальная империя пережила революцию 1910 г., когда пала монархия, и просуществовала до следующей, Апрельской революции 1974 года.
Примечания
1. Nova História da expansão portuguesa. Vol.X. Lisboa. 1998.
2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ), ф. 133, оп. 470, 1865, д. 1, л. 278.
3. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1329, on. 1, д. 580, л. 14-19.
4. Там же, д. 635, л. 15—19, 29—40.
5. РГИА, ф. 1409, оп. 3, д. 9346, л. 65-77.
6. Российский государственный архив военно-морского флота (РГА ВМФ), ф. 417, оп.1,д. 550, л. 18— 18об.
7. Там же, л. 39—50.
8. RAMOS R. «Um novo Brasil de um novo Portugal». A história do Brasil e a idea de colonização em Portugal nos séculos XIX e XX. — Penélope. 2000, № 23, p.129—152; RUSSO V. Fare delPAfrica un nuovo Brasile: letteratura e retórica coloniale nelPottocento portoghese. — Tintas. Quaderni de letterature iberiche e iberoamericane, 2011, № 1, p. 191-209.
9. ALEXANDRE V. Império português (1825—1890): ideologia e economia. Analise Social. 2004, vol. XXXVIII, p. 961-970.
10. CUNHA MATOS R.J. Compêndio histórico das possessões de Portugal na Africa. Rio de Janeiro. 1963, p.84—85; LAW R. Ouidah: The Social History of West African Slavery Port. 1727-1892. Athens. 2012, p.265-269.
11. Archives Nationales. Section d’outre-mer (ANSOM). Aff. polit., 2662, 1.
12. CASTRO A. de. O sistema colonial português em Africa. Lisboa. 1980, p.216.
13. Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 2к, оп. 2, д. 1, л. 253 (трофейные документы).
14. France and West Africa. An Anthology of Historical Documents. L. 1969, p. 187.
15. La France coloniale. Histoire — Géographie — Commerce. P. 1888, p. 234.
16. ROUARD de CARD E. Traités de protectorat conclus par la France en Afrique, 1870— 1895. P. 1897, p. 91.
17. British Policy towards West Africa: Select Documents. Vol. 2. 1875—1914. Oxford. 1971, p. 179-181.
18. CHAUDOIN E. Trois mois de captivité au Dahomey. P. 1891, p. 382.
19. РГВА, ф. 59к, on. 1, д. 29, л. 48 (трофейные документы).
20. АВП РИ, ф.133, оп. 470, 1881, д. 105, л. 151; оп.470, 1893, д. 69, л. 248.
21. COQUERY-VIDROVIRCH С. De la traite des esclaves à l’exportation de l’huile de palme et des palmists au Dahomey. In: The Development of Indigenous Trade and Markets in West Africa. Oxford. 1971, p. 118.
22. РГВА, ф. 59к, on. 1, д. 28, л. 7 (трофейные документы).
23. SOTINDJO S.D. Des esclaves, de l’huile de palme et du cotton. Les étapes de la mondialisation au Benin. www.greenstone.lecames.org/B-003-002-129-147.
24. ANSOM. Aff. polit., 2662, 20-21.
25. Подробнее о разделе Конго и позиции Португалии см.: Nova História de expanção portuguesa..., vol. X, p. 472—542.
26. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1884, д. 23, л. 77—79. Документация по Берлинской конференции занимает в архивном фонде три обширных дела — №№ 23, 24 и 25. К делу № 24, где находится отчет о конференции, датированный 27 февраля 1885 г. (л. 229—243), приложены две брошюры португальской делегации на французском языке «Права Португалии на Конго» и «Португальский вопрос о Конго».
27. АВП РИ,ф. 133, оп. 470, 1882, д. 72, л. 311; оп. 470, 1883, д. 95, л. 3-5, 17.
28. Там же, оп. 470, 1884, д. 56, л. 15, 31—31об., 47. К делу прилагается изданная португальцами брошюра, обосновывающая их права на бассейн Конго, названный Заиром. См.: Portugal. Negocios externos. Questão do Zaire. Lisboa. 1884.
29. Там же, д. 96, л. 31.
30. Там же, оп. 470, 1885, д. 62, л. 107.
31. Там же, 1886, д. 64, л. 5.
32. Текст подписанной конвенции по непонятной причине был отправлен в МИД России с большим опозданием — только в приложении к донесению от 5 сентября 1887 года.
33. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1887, д. 64, л. 62.
34. LAW R. A carreira de Francisco Félix de Souza na Africa Occidental. — Topoi. 2001, mars, p. 29; COSTA E SILVA A. Francisco Félix de Souza: Mercador de escravos. Rio de Janeiro. 2004, p. 156—181.
35. АВП РИ, ф. 133, on. 470, 1887, д. 64, л. 129-131.
36. Там же, л. 132—136; ф. 1890, д. 62, л. 164.
37. Там же, оп. 470, 1892, д. 66, л. 228.
38. Там же, ф. 560, оп. 22, д. 205, л. 89.
39. РГВА, ф. 2к, оп. 2, д. 12, л. 44 (трофейные документы).
40. РГВИА, ф. 401, оп. 5, 1896, д. 2, л. 44.
41. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1888, д. 62, л. 92-96; д. 74, л. 105-110, 419-420.
42. Там же, оп. 470, 1890, д. 74, л. 214—219.
43. ANSOM. Dahomey, IV, 2.
44. Peuples du Golfe du Bénin. Etudes réunies et présentées par François de Medeiros. P. 1984, p. 54, 104-115.
45. АВП РИ, ф. 133, on. 470, 1885, д. 77, л. 417; on. 470, 1894, д. 67, л. 321.
46. РГАВМФ, ф. 417, on. 1, д. 1129, л. 153-154.
47. Acordo entre os Governos de Portugal e do Estado Independente do Congo sobre a questão da Lunda. africafederation.net/Lundall.htm.
48. АВП РИ, ф.133, on. 470, 1887, д. 64, л. 76-79.
49. Карта не была розового цвета, как ошибочно пишут некоторые историки. Это обычная черно-белая географическая карта, но владения Португалии на ней окрашены розовым цветом. Южнее экватора, слегка склоняясь к югу, через весь континент от Атлантического до Индийского океана протянулся широкий, с неровными краями розовый пояс, соединивший Анголу и Мозамбик. См.: Доклад португальских ученых на симпозиуме по исторической географии в 2011 году: CHARLES A.J., CORREIA L.A. Cartografia Histórica da Africa — Mapa Cor de Rosa. — ufmg.br.
50. АВП РИ, ф. 133, on. 470, 1890, д. 62, л. 246.
51. Там же, с. 38—39. См. также: ХАЗАНОВ А.М. «Розовая карта» и борьба европейских держав за раздел португальских колоний. — Новая и новейшая история. 2006, № 1, с. 207-213.
52. TEIXEIRA N.S. Política externa е política interna na Portugal de 1890: O Ultimatum inglês. — Analise social. 1987, vol. 23, № 4, p. 687—720; HOMEM A.C. O Ultimatum Inglês de 1890 e a opinião publica. — Revista da História das Idéas. 2007, vol. 14, p. 281-297.
53. MATA M.E. Portuguese public debt and financial business before WW1. — Business and Economic Horizons. 2010, vol. 3, № 3, p. 11—27. Тяжелым было финансовое положение и в Англии. «Финансовый кризис Английского банка грозит серьезными потрясениями для Франции», — предупреждал русский посол. АВП РИ, ф. 187, оп. 524, д. 1912, л. 58, 65—66.
54. РГВА, ф. 59к, on. 1, д. 129, л. 48; д. 30, л. 1—5 (трофейные документы).
55. Там же, ф. 2к, оп. 2, д. 1, л. 255об.—256 (трофейные документы).
56. АВП РИ, ф.133, оп.470, 1898, д.З, л. 16, 19.
57. РГВИА, ф. 401, оп. 5, д. 118, л. 2.
58. РГИА, ф. 560, оп. 22, д. 205, л. 89об.
59. РГВИА, ф. 440, on. 1, д. 209, л. 68-69.
60. Documents diplomatiques. Correspondance et documents relatifs à la Convention franco-anglaise du 14 juin 1898. P. 1899; Documents diplomatiques. Correspondance concernante la déclaration additionnelle du 21 mars 1899 à la Convention franco-anglaise du 14 juin 1898. P. 1899.
61. См., например: РГВИА, ф. 400, on. 1, д. 1994-2006, 2131, 2137-2141 и др.; АВП РИ, ф. 187, оп. 524, д. 1896, 1994, 2028, 2051, 2161 и др.
62. АВП РИ, ф. 133, оп. 470, 1890, д. 62, л. 156.

Попов В. Разгром итальянцев в октябре-ноябре 1917 г. Капоретто // Историк-марксист. - 1939. - № 4. - С. 12-30.
I. ПОДГОТОВКА ОПЕРАЦИЙ
1. Общая обстановка осенью 1917 года. 1917 год был для Антанты годом неудач. "Россия с ее бесчисленными миллионами, по боевым качествам не уступающими самым лучшим войскам, полностью и окончательно выбыла из строя", - пишет Ллойд-Джордж. "Америка участвовала в войне пока еще только номинально", ее армия еще только училась "сдваивать ряды"1. Французская армия все еще не оправилась от кровавой неудачи нивеллевского наступления. Только англичане продолжали действовать "активно", бессмысленно истребляя свой войска в болотах Пашенделя. Потери этого года у англо-французов были значительно большими чем в армиях центральных держав. А когда с выходом России из строя превосходство в количестве стратегических резервов стало склоняться на сторону Германии, положение Антанты стало весьма серьезным.
К осени 1917 г. руки Германии на востоке оказались развязанными. Это давало ей возможность отказаться от намеченного в свое время плана кампании - стратегической обороны - и перейти к наступательным действиям. Что ее наступление последует против Италии, об этом говорилось уже давно. Еще весною 1917 г., готовясь к своим наступательным операциям на западном фронте, союзники считались тогда с возможностью германского удара по Италии. Это стало уже приемом германского военного руководства - выводить из строя одного из слабых противников, лишенного возможности получить своевременную поддержку союзников (как это было с Сербией и Румынией). В итоге состоявшихся тогда по этому поводу переговоров был составлен детальный план переброски англо-французских войск с западного на итальянский фронт. Эта предусмотрительность сослужила Антанте впоследствии хорошую службу.
В то время как стратегическое положение центральных держав несколько улучшалось (неудачи Турции в Месопотамии и Палестине решающего значения пока не имели), состояние австро-венгерской армии становилось угрожающим: она с трудом держала фактически свой единственный итальянский фронт. Германии приходилось опасаться заключения Австро-Венгрией сепаратного мира: ее новый император сделал в мае 1917 г. Англии и Франции уже вполне приемлемые в этом смысле предложения. Внутреннее положение Германии и Австрии катастрофически ухудшалось, народные массы голодали, так как сельское хозяйство даже богатой Венгрии приходило в окончательный упадок, и в довершение всего осуществлявшаяся Антантой блокада становилась буквально удушающей.
Общая обстановка в 1917 г. характеризуется также нарастанием революционного движения как в странах Антанты, так и у центральных держав и обострением борьбы широких слоев населения за прекращение войны. Это был год революционного кризиса, важнейшим событием которого была революция в России.
Военно-империалистические клики обеих воюющих сторон, имея перед глазами пример России и опасаясь, что одетые в шинели массы рабочих и крестьян могут выйти и из их повиновения, с помощью своих верных агентов, социал-соглашателей, напрягают все усилия, чтобы не допустить революционного взрыва. В Англии с этой целью предпринимаются "широкие реформы"; во Франция, на фронте и в тылу, проводятся беспощадные расстрелы и вместе с тем временно отказываются от крупных наступательных операций; в Австро-Венгрии пускается в ход широкая политическая амнистия и обещание автономии различным национальностям; социал-соглашатели во всех странах занимаются самой неприкрытой демагогией. Благодаря всему этому революционный взрыв временно удается предотвратить. Этой же цели служили и провозглашение новым германским министром иностранных дел Кюльманом мира без аннексий (через полгода в Бресте выяснилось истинное значение этих уверений), и предложение папы римского о прекращении войны, и ответное выступление "поборника свободы" президента Вильсона против германского "кайзеризма", сокрушение которого якобы необходимо в целях "будущего прочного мира". В то же время ряд держав потихоньку друг от друга предпринимает серьезные попытки заключения мира. Это делает, в частности, и Италия, которая из всех стран Антанты оказалась в наиболее трудном положении. Противоречия и в том и в другом лагере империалистов сказывались все сильней.
Такова военно-политическая обстановка в октябре - ноябре 1917 г., в которой развернулись крупнейшие события на итальянском театре военных действий.
2. Обстановка на итальянском театре военных действий и характеристика итальянской армии к осени 1917 года2. С момента вступления Италии в войну прошло более двух лет. Труднодоступный горный театр, благоприятствовавший оборонительному образу действий, и необходимость для Австро-Венгрии держать главную массу своих войск на востоке (на русском фронте) привели к тому, что австро-венгерская армия ограничилась обороной против Италии, предоставив инициативу действий своему противнику. Только один раз за все время, в мае 1916 г., австрийцы перешли от обороны к наступлению на границах Южного Тироля и угрожали уже полным прорывом фронта, но выступление Брусилова спасло тогда итальянцев от казавшегося неминуемым разгрома. Так как наступление в Тироле для Италии не имело никаких перспектив, то итальянцы свои главные усилия направляют на восток, и в течение двух лет война шла, собственно говоря, в области Юлийских Альп и Карсо, где на небольшом фронте в 50 - 60 км было сосредоточено больше половины итальянской армии. Здесь проходило важнейшее операционное направление на Любляну (Лайбах), которое выводило в Дунайскую равнину и далее, на Вену. Однако все наступательные попытки итальянцев на их восточном фронте оказывались малоуспешными, и за два года войны после десятка так называемых "сражений на Изонцо" итальянцы продвинулись не больше чем на какие-нибудь 10 - 15 км, понеся при этом колоссальные потери.


В августе 1917 г. итальянцы предприняли на Изонцо свое одиннадцатое наступление, превосходившее по масштабу все предшествующие. На этот раз итальянцы достигли более заметных успехов, овладев на левом берегу Изонцо плато Байнзицца, которое имело большое значение для развития дальнейшего наступления на Любляну; однако за этот успех они заплатили 150 тыс. убитыми и ранеными. Трофеи итальянцев были невелики: 20 тыс. пленных и 125 орудий. Гораздо более важным результатом этого последнего итальянского наступления было столь серьезное ослабление австрийцев, что командование последних стало уже сомневаться в своих возможностях удержаться здесь также и в дальнейшем.
Однако итальянцы не в состоянии были использовать эту слабость противника: они сами настолько выдохлись, что о новом натиске раньше чем через 2 - 3 месяца не могло быть и речи.
Таким образом, два с половиной года войны показали, что итальянская армия не в состоянии играть активную роль в мировой войне, к что итальянцам, по-видимому, не суждено выйти когда-либо на Дунайскую равнину. Незначительность австро-венгерских вооруженных сил, находившихся на итальянском театре военных действий, и неспособность итальянской армии к наступлению обусловили то, что итальянский фронт считался все время второстепенным. Эта низкая боеспособность итальянской армии была прежде всего следствием отсталости Италии. Ленин в 1915 г. писал об итальянском империализме следующее: "Италия революционно-демократическая, т. е. революционно-буржуазная, свергавшая иго Австрии, Италия времен Гарибальди, превращается окончательно на наших глазах в Италию, угнетающую другие народы, грабящую Турцию и Австрию", и в то же время Ленин подчеркивал, что "итальянский империализм прозвали "империализмом бедняков"..., имея в виду бедность Италии и отчаянную нищету массы итальянских эмигрантов"3. Ленин отмечал также, что "в Италии 40% населения безграмотны" и "в ней доныне бывают холерные бунты"4.
Финансовое положение Италии накануне войны было исключительно трудным. Италия старалась не отставать от великих держав в предвоенной гонке вооружений. Огромных денег стоили ее колониальные авантюры в Абиссинии и Триполитании, а вызываемые этим займы ложились тяжелым бременем на ее бюджет. Слабая сторона экономики Италии заключалась в отсутствии природных богатств, жизненно необходимых для промышленности, тяжелой и военной в особенности: Италия почти не имела своего каменного угля, у нее было недостаточно железной руды, не говоря уже о нефти и об основных цветных металлах. В Италии не хватало и своего хлеба. Уже поэтому в условиях блокады Антантой центральных держав выступление Италии на стороне последних было исключено.
С такой "базой" Италия, конечно, не могла иметь и хорошей армии, и ограниченность ее бюджета несмотря на огромный процент расходов на военные нужды отражалась на техническом оснащении армии; при этом в связи с авантюрной политикой Италии на Средиземном море львиная доля бюджета шла на морской флот. Таким образом, итальянская армия стояла на последнем месте в Европе, и даже германцы с откровенным презрением отзывались о своих бывших союзниках.
Эта более чем не блестящая репутация "королевской итальянской армии" имела свое историческое обоснование. Итальянская армия не знала и в прошлом побед: все военные выступления Италии неизменно приводили к различного масштаба неудачам. Плохая боевая подготовка рядового состава итальянской армии усугублялась неудовлетворительностью ее офицерского состава. Высшие должности в итальянской армии занимали или бездарные аристократы, вроде окружавшего себя священниками мракобеса Кадорны, или колониальные и политические авантюристы. Под внешним блеском украшенных золотом мундиров скрывалась полная несостоятельность итальянского офицерства. Таково было кадровое офицерство, но еще хуже обстояло дело с офицерами военного времени. С началом войны офицерский корпус был на три четверти разбавлен офицерами ускоренных выпусков и запаса. Не удивительно, что итальянская армия не умела ни наступать, ни обороняться.
Италия плохо использовала свой нейтралитет в начале империалистической войны, хотя он и объявлен был ею для того, чтобы иметь возможность наверстать упущенное в своей подготовке к войне, а затем подороже продать свою "помощь победителю". Ленин в статье "Один из тайных договоров", разоблачая хищнический характер соглашения Италии с Антантой, приводит следующее сообщение газеты "День": "Эти земельные приращения во много раз превосходят все национальные притязания Италии, когда-либо ею прежде выставлявшиеся. Кроме областей с итальянским населением (южный Тироль и Триест) приблизительно в 600000 душ, Италия получает по договору земли более, чем с миллионным населением, этнографически и религиозно ей совершенно чуждым"5.
Итальянская армия не учла оперативно-тактических уроков кампании 1914 г. и вступила в войну с плохо подготовленными войсками и штабами. Не лучше обстояло дело с вооружением: пулеметов было мало, артиллерия - устарелых образцов, а количество тяжелых орудий было лишь (вдвое больше чем в маленькой бельгийской армии. За первые два года войны благодаря "предоставленным союзниками займам и энергии получавших сказочные прибыли итальянских промышленников положение несколько улучшилось, но тяжелой артиллерии и особенно снарядов по-прежнему не хватало.
Итальянская армия, можно сказать, далеко не соответствовала размерам империалистических вожделений Италии и тому положению, на которое она претендовала в "концерте великих держав". Итальянский шакал имел плохие зубы, и его, в конечном итоге, едва не загрызли.
3. Решение австро-германского командования о наступлении на итальянском фронте. Для командования австрийской армией не могло быть сомнений, что за одиннадцатым наступлением итальянцев на Изонцо последует новое - двенадцатое, причем надо было считаться с возможностью появления и англо-французских войск. Новый натиск итальянцев мог оказаться для Австрии роковым, и потому, как только австрийским войскам удалось к 25 августа закрепиться на новой линии фронта, решено было предупредить противника и перейти самим в наступление.
В Германии, опасаясь выхода Австрии из войны, отнеслись к этому плану одобрительно, и Вильгельм сообщил австрийскому императору, что в нападении на "вероломную" Италию Австрия может рассчитывать на всю Германию. Правда, германское верховное командование, не сразу согласилось на помощь австрийцам, не желая уменьшать "свои резервы на западном фронте и не желая отказаться от подготовлявшегося наступления в Румынии, где Людендорф думал нанести последний удар сопротивлению России. Кроме того Людендорф сомневался в возможности большого успеха на итальянском фронте из-за трудных условий наступления в горах. Все же в конце концов Людендорф согласился. Решающим моментом явилось внушавшее большое опасение внутреннее положение Австро-Венгрии, а также полученные, по-видимому, германским Правительством сведения о предпринимавшихся австрийцами шагах к заключению сепаратного мира. Эти политические соображения заставили Людендорфа не откладывая приступить к реализации предложенного плана наступления против Италии (австро-германское командование в противоположность итальянскому считало октябрь - ноябрь вполне пригодными для наступательных операций). Кроме того Людендорф хотел, по-видимому, заранее обеспечить себя со стороны итальянского фронта для намечавшегося с началом весны 1918 г. решительного наступления на западе.
Австрийцы, для которых победа над итальянцами имела также и политическое значение, хотели обойтись своими силами и поэтому настаивали на переброске австрийских войск с русского фронта с усилением их германской тяжелой артиллерией. Но германское верховное командование заявило, что только участие германских войск может гарантировать достижение необходимого результата, и поэтому отвергло смену австрийских частей в Галиции, предложив предоставить для намеченного наступления несколько своих дивизий.
Прорыв намечалось произвести на слабо занятом противником и до сих пор пассивном участке верхнего Изонцо, но относительно труднодоступном, что могло помочь внезапности наступления. Главный удар предполагалось наносить от Тольмино с его плацдармом на правом берегу Чивидале. Этим радикально разрешался и вопрос об опасности закрепления итальянцев на плато Байнзицца: "итальянцы вынуждены были бы под угрозой глубокого (охвата очистить весь левый берег Изонцо севернее Горицы. Таким образом, намечаемая операция имела ограниченную цель - отбросить противника за линию пограничных гор, "а если удастся, то за р. Тальяменто". Количество необходимых для ее проведения дивизий определялось в 12 - 13, которые в основном должны были быть германскими; из них предполагалось составить новую, 14-ю германскую армию.
Командующим этой армией был назначен ген. Белов, считавшийся одним из лучших генералов. Составленный штабом 14-й армии план наступления заключался в следующем: достижение успеха основывалось на тактике глубокого прорыва по долинам. При стоявшей ненастной погоде и слабом занятии противником этого участка фронта наступление 14-й армии имело все шансы на успех. Прорыв должен был быть осуществлен атакой отборных торных войск при мощной артиллерийской поддержке. Идея прорыва по долинам определялась стремлением не дать противнику организовать сопротивление в глубине обороны и изолировать его сильнейшие центры сопротивления - горные массивы, - после чего овладение последними явилось бы лишь вопросом времени. Успешность самого прорыва обеспечивалась сокрушительной артиллерийской подготовкой - до 150 орудий на километр фронта в направлении главного удара - и внезапностью атаки, для достижения которой артподготовка должна была быть краткой, с массовым применением химических снарядов. Надо иметь в виду, что имевшиеся у итальянцев противогазы не выдерживали германского "синего креста".
Подготовка наступления началась с первых чисел сентября. Наибольшие трудности при подготовке прорыва представляло размещение огромного количества артиллерии, а также подвоз огнеприпасов. В этом наступлении впервые применяются газометы, для "испытания" которых прибыл германский газометный батальон.
4. Положение на стороне итальянцев накануне наступления. К моменту наступления Россия вышла фактически из войны. Влияние русской революции не могло не сказаться на настроениях итальянских солдат.
Огромные потери, понесенные итальянцами в боях на Изонцо, и неудача их одиннадцати наступательных попыток также отрицательно повлияли на боеспособность итальянских войск. Таким образом, это состояние итальянской армии уже предопределяло будущие события.
О готовящемся наступлении австро-германцев стало определенно известно в итальянском штабе еще в начале октября, а перебежавшие незадолго до атаки австро-германцев несколько австрийских офицеров - чехов и румын - принесли уже самые точные сведения.
Группировка сил 2-й армии, на участке которой были обнаружены приготовления противника, с окончанием последнего, одиннадцатого наступления и в предположении нового оставалась без изменения; в смысле обороны такая группировка сил была более чем невыгодной. Главные силы ее (4 корпуса) и основная масса артиллерии находились на плато Байнзицца; такой же большой оперативной плотностью характеризовалось расположение итальянцев и к югу от плато Байнзицца до моря (еще 4 корпуса), в то время как на угрожаемом участке - на левом фланге 2-й армии - итальянцы располагали лишь 4 дивизиями. Таким образом, намечавшийся удар австро-германцев приходился во фланг целой фаланге 8 корпусов, и следовало подумать об обеспечении этого фланга. Что же предприняло итальянское командование? Забыв о тирольском уроке 1916 г. и привыкнув все время "наступать", командующий армией ген. Капелло решает противодействовать наступлению австро-германцев контрударом байнзиццской группы и армейских резервов на север, во фланг противнику. Поэтому угрожаемые корпуса - 4-й и 27-й - получили лишь небольшие подкрепления, и армейские резервы (3 корпуса) по-прежнему были оставлены за правым флангом армии; только в последний момент 1 корпус был подтянут к линии фронта для прикрытия основного направления на Чивидале. Не было изменено местонахождение и резервов главного командования - 7 пехотных и 2 кавалерийских дивизий, - расположенных примерно в районе Удине и далее, на юг.
В последнюю минуту, когда в подготовке противником атаки сомневаться больше не приходилось, в итальянской главной квартире вняли голосу здравого смысла: ген. Кадорна решил принять необходимые предупредительные меры и ограничить наступательные увлечения ген. Капелло контратаками тактического масштаба. Но время для выполнения всех этих распоряжений было уже упущено, и в результате итальянские войска просто не знали, что делать; они не были готовы ни к контрудару, ни к обороне.
5. Соотношение с и л. На всем восточном итальянском фронте, который был захвачен последующими событиями, от Монте Ромбон до моря, итальянцы имели в составе двух своих армий - 2-й и 3-й - 43 дивизии и 3600 орудий. Итальянцы держали на востоке две трети своих дивизий и более половины артиллерии, поэтому австро-германцы здесь не имели общего превосходства в силах. На фронте же наступления 14-й германской армии по числу батальонов силы сторон были примерно одинаковыми (122 у итальянцев и 120 у австро-германцев). Но это равенство в силах (если, впрочем, не считать у германцев 4 дивизий армейского резерва) было лишь кажущимся. Австро-германские части были полностью укомплектованы, в то время как итальянские, имея огромный некомплект, были примерно вдвое слабее по численному составу, а кроме того даже по штатному количеству пулеметов.
Что касается артиллерии, то тут превосходство австро-германцев было уже совершенно явным. Они на участке 14-й армии имели 2600 орудий и 300 минометов против 600 итальянских орудий. Таким образом, наступавшие австро-германцы имели над итальянцами, по крайней мере, полуторное превосходство в пехоте и тройное в артиллерии.
II. ПРОРЫВ ИТАЛЬЯНСКОГО ФРОНТА НА ВЕРХНЕМ ИЗОНЦО 24 - 26 ОКТЯБРЯ
1. Прорыв на Капоретто 24 октября. Австро-германцы начали артиллерийскую подготовку еще с ночи. Стрельба велась химическими снарядами. Погода была исключительно скверной: в горах бушевала метель, а долины были затянуты завесой дождя и тумана; итальянцы считали атаку в этот день просто невозможной. С рассветом огонь достиг степени ураганного, обрушиваясь главным образом на передовые позиции итальянцев; особенно разрушительным было действие минометов. В 8 час. утра артиллерия 14-й германской армии перенесла огонь в глубину и пехота бросилась в атаку.
Наносившая главный удар от Тольмино на запад группа (корпус) Штейна имела наибольший успех. 12-я германская пехотная дивизия, удар которой пришелся по стыку 4-го и 27-го итальянских корпусов, прорвалась по долине Изонцо и к 15 часам овладела важным узловым пунктом в тылу 4-го корпуса итальянцев - селением Капоретто. В это время ударная дивизия правофланговой группы Краусса прорвала фронт итальянцев у Плеццо.
К вечеру центр 4-го итальянского корпуса еще держался, но его правофланговая дивизия (46-я) была уже сбита, фронт на левом фланге корпуса у Плеццо прорван, и в его тылу оказалась целая дивизия противника. Корпусу угрожал полный разгром. Соседнему, 27-му корпусу также приходилось плохо: его левофланговая 19-я дивизия была буквально уничтожена.
Захваченные врасплох и подавленные артиллерийским огнем итальянские войска большей частью оказывали слабое сопротивление и сдавались в плен, только на некоторых участках они упорно оборонялись и смогли даже задержать противника. Что же касается итальянского командования, то оно позорно растерялось. Окончательно же погубил дело на фронте 4-го корпуса командир левофланговой дивизии, который, узнав о захвате Капоретто, по собственной инициативе решил отойти с наступлением темноты к западу, давая этим возможность соединиться обеим неприятельским группам прорыва и завершить таким образом окружение частей 4-го корпуса, державшихся еще севернее Изонцо.
Что касается командира 27-го корпуса, одного из "героев" современной фашистской Италии, ген. Бадольо, то он просто никак не реагировал на происходившее и лишь к вечеру, когда его 19-я дивизия была уже уничтожена, ввел в дело бригаду своего резерва.
Очень важную роль мог бы сыграть 7-й итальянский корпус, находившийся во второй линии: по замыслу итальянского командования, он должен был "в благоприятный момент контратаковать". Но части корпуса только к вечеру были выдвинуты на боевую линию, на гребень гор Коловрат, позволив 12-й пехотной дивизии противника безнаказанно продефилировать вдоль его позиций.
2. Итоги первого дня и решение сторон на 25 октября. В итоге боев 24 октября австро-германцы добились тактического прорыва неприятельского фронта у Тольмино на 15 км по фронту и в глубину более 20 километров. Успехи правофланговой группы Краусса были скромнее, но в соединении с достигнутым группой Штейна они приводили к окружению сильно пострадавшего 4-го корпуса итальянцев. Положение левого фланга 2-й итальянской армии становилось угрожающим.
Германцы решают на следующий день - 25 октября - продолжать наступление, не внося изменений в свой первоначальный план. Что касается итальянского командования, то его распоряжения отличались нерешительностью и запаздывали. От всех его контрнаступательных замыслов не осталось и следа. Командующий армией, не считая все же положение потерянным, рассчитывает остановить дальнейшее распространение противника с помощью ближайших резервов. Кадорна, в свою очередь, дает указание об организации обороны на прикрывающих выход на равнину горных хребтах, но на правом фланге эта линия была уже прорвана. Все эти мероприятия итальянского командования остались на бумаге. Главное командование, по-видимому, понимало запоздалость своих распоряжений, не верило в свои войска и потеряло уже волю к сопротивлению. В ночь на 25-е Кадорна под большим секретом отдает распоряжение о подготовке к общему отходу. Такова была обстановка к началу решительного дня 25 октября.
3. Разгром левого крыла 2-й итальянской армии 25 октября. С утра 25 октября австро-германцы возобновили наступление. 4-й итальянский корпус был ими окончательно разгромлен. Та же участь постигла и соседний, 7-й корпус, только с вечера 24-го выдвинутый в боевую линию. К исходу дня весь Коловрат оказался в руках германцев. Сильно пострадал и 27-й итальянский корпус: его левый фланг на высотах правого берега Изонцо был окончательно смят, и только прибытие дивизии армейского резерва приостановило здесь профдвижение австро-германцев. Теперь опасность угрожала уже и байнзиццской группе итальянцев и в первую очередь остальным трем дивизиям 27-го корпуса, находившимся на левам (восточном) берегу Изонцо.
В итоге этих двухдневных боев определился полный развал итальянского фронта к западу от Изонцо. Наиболее сильная и оборудованная позиция по горам Коловрат была итальянцами потеряна, левое крыло 2-й армии было разгромлено, и австро-германские войска начали спускаться по долинам, направляясь на Чивидале. Мероприятия итальянского командования по затягиванию прорыва оказались безуспешными, и к концу дня 25 октября ген. Кадорна решается уже на общее отступление. Но в последний момент Кадорна заколебался. Ему слишком трудно было пойти на потерю своих завоеваний, стоивших в течение двух лет столько крови, а кроме того на потерю и значительной части итальянской территории. В эту трудную минуту Кадорна .ищет решение у своего подчиненного! Он запрашивает мнение назначенного после полудня 25 октября нового командующего 2-й армией и, получив ответ, что последний считает возможным продолжать сопротивление на намеченной оборонительной линии, отдает приказ держаться во что бы то ни стало. Таким образом, вопреки здравому смыслу итальянцы получили приказ не отступать; что же касается требования держаться во что бы то ни стало, то оно оказалось просто невыполнимым.
4. Полный прорыв итальянского фронта 26 октября. К 26 октября 2-я итальянская армия была поделена на две группы. Северная, ген. Этна, находившаяся на участке прорыва, состояла из остатков занимавших этот участок корпусов, причем для их усиления были направлены значительные подкрепления; южная группа ген. Ферреро составилась из корпусов, находившихся на плато Байнзицца и начавших отходить на правый берег Изонцо.
Развивая свой успех, австро-германцы 26 октября вводят в бой свежие части, но их продвинувшиеся далеко вперед войска оказываются почти без поддержки артиллерии. Наступающую по горам пехоту сопровождают лишь пулеметы и немногочисленные горные батареи, не более 5 - 8 батарей на дивизию, причем часто с незначительным количеством снарядов. Но итальянские войска были настолько деморализованы, что почти не оказывали сопротивления.
К исходу дня войска группы Краусса, захватив много пленных, достигли последнего гребня гор, отделявших их от итальянской равнины. Войска группы Штейна устремились на Чивидале. Левее группы Штейна выходили также на Чивидале две дивизии третьей группы - Берера, а левофланговая группа Скотта спускалась по долине р. Юдрио, угрожая выходом во фланг правому крылу 2-й итальянской армии.
Если накануне 25 октября у итальянцев можно было наблюдать лишь отдельные группы беглецов, то 26 октября бежали уже целые части. Можно оказать, что отступление 2-й армии было начато 26 октября самими войсками. Боевые действия этого дня со стороны итальянцев фактически были арьергардными боями тек частей, которые не были еще увлечены потоком отступавших войск. К вечеру безнадежность положения итальянцев и опасность, которой подвергались остававшиеся на Изонцо войска группы Ферреро и 3-й армии, занимавшей фронт далее к югу, до моря, стали очевидными. Кадорна решается на отступление, 5, Итоги и выводы по первому этапу операции. Намеченный 14-й германской армией прорыв итальянского фронта был окончательно осуществлен. Тактический успех прорыва 24 октября объясняется не только хорошо продуманной и организованной атакой: большое значение имели непогода и туман, скрывавшие иногда весьма рискованные передвижения австро-германцев. Но больше всего, пожалуй, помогли противнику сами итальянцы. Боеспособность итальянских войск оказалась совершенно ничтожной: за три дня боя у итальянцев было разгромлено около 9 - 10 дивизий. Совершенно неудовлетворительной с итальянской стороны была организация обороны: итальянские начальники совершенно не умели вести бой из глубины. Запоздалое и разрозненное использование оперативных резервов приводило лишь к тому, что итальянцев били по частям, и в конечном итоге их главное командование осталось без резервов, причем последние большей частью были даже не израсходованы, а просто выпущены из рук. 26 октября последний барьер, который преграждал противнику выход на итальянскую равнину, оказался прорванным. На главном направлении, на Чивидале, в прорыв вошли пять австро-германских дивизий, и он получил значение оперативного, угрожающего уже всему итальянскому фронту. Не имея возможности продолжать борьбу, теряя управление войсками, итальянское командование не видело другого выхода, как начать общий отход. С 27 октября операция вступает для австро-германцев в новую фазу оперативного развития успеха.
III. ОТСТУПЛЕНИЕ НА ТАЛЬЯМЕНТО. РАЗГРОМ 2-й АРМИИ
1. Начало общего отступления. В 2 час. 30 мин. 27 октября ген. Кадорна приказал 2-й и 3-й армиям начать отход на линию р. Тальяменто.
Между тем катастрофическое положение итальянцев вызвало серьезную тревогу у правительств Англии и Франции. Не зная, конечно, об ограниченных замыслах австро-германцев и опасаясь полного вывода Италии из строя, Англия и Франция уже 26 октября предложили Италии помощь своих войск, но до их прибытия итальянскому главному командованию приходилось рассчитывать только на свои силы.
Что же касается германского командования, то успехи последних дней привели его к решению: не теряя времени на приведение войск в порядок, перейти к преследованию.
27 октября медленно продвигавшиеся в трудных условиях забитых войсками дорог и почти без артиллерии австро-германские войска на правом фланге и в центре сбили сопротивление итальянских арьергардов и начали дебушировать из гор; после полудня германцами был занят Чивидале. Однако левофланговым дивизиям австро-германцев пришлось встретиться с довольно упорным сопротивлением итальянцев, прикрывавших отход правого крыла своей 2-й армии. Что касается 3-й итальянской армии, то она, бросив большую часть позиционных орудий и массу имущества, начала свой отход только с вечера.
Необычайный успех наступления превосходил все ожидания австро-германцев, и с 27 октября командование 14-й германской армии уже не думало больше ограничиваться рамками Тальяменто. Такое решение обязывало хотя бы теперь позаботиться о подготовке переправочных средств, в достаточном количестве имевшихся в обеих изонцских армиях, однако сделано это не было. К вечеру также выяснилось весьма интересное обстоятельство: левый фланг 14-й германской армии был ближе к р. Тальяменто чем 3-я итальянская армия и во всяком случае ближе к переправам через нее чем главные силы - южная группа - 2-й Итальянской армии. Сумел ли ген. Белов воспользоваться столь благоприятным случаем, показали последующие дни.
2. Нарастание кризиса. С вечера 27 октября весь восточный итальянский фронт беспорядочными колоннами двинулся на запад. Дороги были запружены артиллерией, повозками, автомашинами бесчисленных тыловых учреждений и просто дезертирами (среди последних было немало офицеров), кроме того вместе с армией двигалось до полумиллиона беженцев с имуществом. Вся эта масса устремлялась к немногочисленным переправам через р. Тальяменто. 3-я итальянская армия, не испытавшая разгрома и отходившая вне воздействия противника, сохраняла относительный порядок. Но во 2-й армии отступление превратилось в настоящее бегство с многочисленными случаями дикой паники. Почувствовав себя на свободе, солдаты кричали: "Долой войну!" "Идем домой!" Лишь немногие части 2-й армии сохранили дисциплину и оставались, таким образом, в руках командования. К ним в первую очередь надо отнести 2 кавалерийских дивизии, которые почти не участвовали еще в войне и полностью сохранили свои кадры.
28 октября продолжался беспорядочный отход итальянцев с небольшими арьергардными боями; австро-германцы медленно продвигались. Этот день не привел к решению, хотя занятие после полудня Удине довершало окончательное разъединение двух половин 2-й итальянской армии, причем разрыв между ними достиг 8 - 10 км; но вышедшие в этот промежуток германские дивизии группы Берера своего успеха не использовали.
29 октября общая оперативная обстановка и состояние войск становятся для итальянцев угрожающими. Наиболее серьезным было положение к югу от Удине. Здесь находился центр тяжести операции. 3-я итальянская армия начала переправу через р. Тальяменто, отставшее же правое крыло 2-й армии оказалось в довольно тяжелом положении. С продвижением австро-германцев на Кодройпо и особенно с выходом 200-й пехотной дивизии к Тальяменто для остававшихся на левом берегу реки итальянских войск создавалась опасность глубокого обхода. Эта часть итальянской армии была накануне гибели; следующий день должен был решить ее судьбу. Что касается двух австрийских армий Бороевича, которые в этот день присоединялись к наступлению, то его 2-я армия отстала на целый переход, а 1-я армия только еще переправлялась через Изонцо. Главную роль попрежнему играла 14-я германская армия. Но в этот день командование последней оказалось далеко не на высоте: ее войска, группировавшиеся на двух направлениях, просто отбрасывали итальянцев к переправам, какой-либо маневр отсутствовал. Германское командование упускало представлявшиеся ему возможности такового, хотя обстановка, складывавшаяся на юге, как бы сама подсказывала необходимое решение.
3. Завершение разгрома 2-й армии. 30 октября операция достигла своего кульминационного пункта. В этот день оперативное развитие прорыва у Капоретто должно было привести к полному уничтожению южной группы 2-й армии. О 3-й итальянской армии говорить (больше не приходилось: промахи австро-германцев в течение предшествующего дня дали ей возможность уйти. Речь могла теперь идти только о том, успеют ли находившиеся еще к востоку от Тальяменто значительные силы итальянцев отойти к переправам или германцы сумеют их опередить. Наиболее критическим было положение у Кодройпо.
На севере правое крыло 14-й германской армии - группы Краусса и Штейна - достигло 30 октября р. Тальяменто, и ген. Белов, недооценивая, повидимому, трудностей переправы, приказал, не теряя времени, форсировать реку. В то же время ген. Белов не отказывается и от окружения остававшейся еще к востоку от Кодройпо части итальянской армии и направляет с этой целью левофланговую группу Скотти на Латизану. Но этот маневр с ударом на югозапад опять-таки лишь отбрасывал итальянцев к мостам.
Бывшая группа Берера6 направляется теперь на Кодройпо, где было 3 моста и можно было рассчитывать прорваться на другой берег. Наступая с севера на юг, германцы вышли во фланг прикрывавшей переправу итальянской дивизии. Когда же они после этого попытались прорваться по мостам, последние были итальянцами взорваны, и остававшиеся на левом берегу р. Тальяменто итальянские войска оказались теперь отрезанными. Здесь германцами были взяты колоссальные трофеи: до 60 тыс. одних пленных, вся артиллерия 2-й армии, с таким трудом увезенная с плато Байнзицца, и т. д., а избежавшие плена остатки различных дивизий устремились к югу, на переправы у Мадризио и Латизаны.
Наступило 31 октября. Промахи германского командования, допущенные накануне, позволили, большей части группы Ферреро и арьергардам 3-й армии итальянцев уйти в течение ночи и утра 31-го за р. Тальяменто. Не осуществились и замыслы ген. Белова на обход итальянцев через р. Тальяменто. 31 октября, как и накануне, войскам ген. Белова нигде переправиться не удалось. Австро-германские армии оказались перед непреодолимой пока преградой. Наступила невольная пауза.
Укрывшиеся за Тальяменто итальянские войска могли теперь привести себя в порядок. Однако, если они избежали окружения и полного уничтожения, как этого можно было ожидать с началом отхода, то все же результат прорыва у Капоретто был потрясающим. По скромному подсчету самих итальянцев, они потеряли 180 тыс. одними пленными, до 2500 тыс. орудий и 400 тыс. именовавшихся "потерявшими организацию" - разбежавшимися. Большим счастьем для итальянцев оказалась неожиданная прибыль воды в р. Тальяменто, которая хотя и наделала им много хлопот, но в то же время спасла их от полной катастрофы.
Австро-германское командование, сумев хорошо подготовить прорыв, с выходом на маневренный простор показало свою полную несостоятельность; разгром 2-й итальянской армии обусловливался главным образом ее внутренним состоянием. Некоторым оправданием для ген. Белова могло служить отсутствие необходимых для развития успеха и уничтожения противника подвижных войск: конницы, самокатчиков, моторизованных отрядов. Недостаток энергии и быстроты действий у австро-германцев объясняется, пожалуй, еще одним характерным обстоятельством. Изголодавшиеся германские и австрийские солдаты вместе со своими офицерами интересовались главным образом оставленными итальянцами продовольственными складами и всякого рода брошенными запасами. Насколько это захватывало даже больших начальников, видно, например, из того, что командующий 12-й германской дивизией, как пишет Лиддель Гарт, больше восторгался количеством наловленных кур чем захваченных пленных, а обладание несколькими свиньями расценивалось им как высшее блаженство. "Желание наесться брало верх над всем остальным".
Основными же причинами такого неудачного для австро-германцев завершения операции были ограниченность первоначально поставленной цели операции и неуменье в ходе таковой дать ей новое направление; замах же ген. Белова через Тальяменто не соответствовал реальным возможностям австро-германской армии. Таким образом, решительная победа над итальянцами, неожиданно оказавшаяся для австро-германцев в пределах возможного, от них ускользнула, и наиболее благоприятный момент оказался упущенным.
IV. ОТ ТАЛЬЯМЕНТО К ПЬЯВЕ - НЕУДАВШИЕСЯ КАННЫ
1. Остановка на Тальяменто. С отходом итальянских армий на Тальяменто начался новый этап операции. Первоначально поставленная австро-германцами цель была достигнута, но необычайный успех 14-й германской армии и катастрофическое состояние итальянцев толкали австро-германское. командование на то, чтобы продолжать наступление и попытаться, предприняв, по существу, уже новую операцию, довести дело до полного разгрома Италии. Для этого, правда, надо было сначала переправиться через Тальяменто, а эта задача при отсутствии переправочных средств была не из легких. Что касается итальянцев, укрывшихся за р. Тальяменто, то их огромную 2-ю армию надо было считать вышедшей из строя. Только 3-я армия еще могла считаться боеспособной, но и та потеряла половину своей артиллерии. Несмотря на столь неутешительное положение на фронте р. Тальяменто, итальянское командование видело, однако, главную опасность не здесь, на востоке, а со стороны Трентино: нанесенный оттуда удар мог привести к полному уничтожению всей итальянской армии.
Эта воображаемая пока опасность - так как первоначально о наступлении со стороны Трентино австро-германское командование и не думало, - а также определившееся к 29 октября катастрофическое состояние 2-й армии привели ген. Кадорна к решению, прикрывшись рубежом Тальяменто, отходить далее, до Пьяве. Уже отдавались распоряжения по подготовке на ней новой линии обороны; 31 октября были разосланы подробные указания по отходу. Но потом Кадорна опять колеблется. 30 октября части первых четырех французских дивизий переезжают итальянскую границу, и в тот же день ген. Фош и Робертсон прибывают в итальянскую главную квартиру. У Кадорна появляется надажда, что остановка на Тальяменто будет окончательной. Но 3 ноября противнику удается переправиться через Тальяменто, и после этого ген. Кадорна окончательно решается на дальнейший отход.
2. Отступление итальянцев на Пьяве. После трех дней безуспешных попыток переправиться через р. Тальяменто частям 55-й пехотной дивизии группы Краусса под прикрытием артиллерийского огня удалось в течение дня 2 ноября исправить взорванный пролет железнодорожного моста у Корнино, и к утру 3 ноября, сбив охранявший переправу батальон итальянцев, они были уже на правом берегу. За ними начала переправляться вторая дивизия, затем третья. 4 ноября положение итальянцев ухудшается: группа Краусса продвигается дальше на запад, начинает переправляться через реку и германская группа Штейна; вода стала спадать. Оборонительная линия Тальяменто была окончательно прорвана. 12-му корпусу (бывшей карнийской группе) были отрезаны пути выхода из гор, создавалась угроза и для 3-й армии, еще до полудня 4 ноября Кадорна отдает приказ приступить к выполнению отхода.
Узнав об успешной переправе, ген. Белов решает немедленно двинуться вперед. На правом фланге, в полосе Венецианских Альп, направляются 4 дивизии Краусса с задачей охвата фланга неприятельской армии. Эта группа Краусса должна была впоследствии отрезать 4-ю итальянскую армию и с выходом к Фельтре обойти оборонительную линию р. Пьяве по западному берегу. Главное австрийское командование под влиянием достигнутого успеха решает теперь развивать успех до полного уничтожения всей итальянской армии, раньше чем смогут прибыть на помощь англо-французские войска. 11-я армия Конрада в Трентино должна была 10 ноября перейти в наступление на Азьаго. Таким образом, после скромных замыслов прорыва на Изонцо австро-германское командование задавалось теперь операцией грандиозного масштаба. Но оно с этим решением запоздало.
Отступление 2-й и 3-й итальянских армий от р. Тальяменто началось в ночь с 4 на 5 ноября, а 4-й армии - в Карнийских Альпах - еще с вечера 3 ноября. Остатки 2-й армии направлялись в резерв за Пьяве; 3-я армия должна была занять спешно подготовлявшийся для обороны рубеж р. Пьяве; 4-я армия отводилась в предгорья Альп, в район между реками Бреетой и Пьяве, на заранее укрепленные позиции на Монте Граппа.
Отход итальянцев на рубеж р. Пьяве по равнине (на расстоянии 50 - 60 км) проходил относительно благополучно, и 8 ноября они были уже на правом берегу Пьяве. 9 ноября с приближением противника отошли части прикрытия и мосты были взорваны. Действия главных сил 14-й германской армии сводились в это время лишь "к успешному продвижению" за отходившими итальянскими арьергардами.
Более сложной была обстановка отхода в Венецианских Альпах, где действовала переправившаяся первой на правый берег р. Тальяменто группа Краусса. Центр тяжести операции переместился теперь к правому флангу. Продолжая свое движение на запад, группа Краусса отрезала путь отступления двигавшемуся на юго-запад через горы 12-му (корпусу итальянцев, окружение которого было завершено 6 ноября. Этот корпус должен был прикрывать отход правого фланга 4-й итальянской армии, который оказался теперь открытым. К счастью для итальянцев, в результате разногласий Белова с Крауссом последний задержался, и первые его дивизии появились в долине верхней Пьяве лишь 10 ноября. Они успели, правда, еще окружить арьергард 1-го корпуса 4-й армии, захватив при этом 10 тыс. пленных и более 100 орудий.
3. Союзники спешат "на помощь" Италии. Опасаясь, что дальнейшее развитие событий приведет к отпадению Италии, - а после всех неудач 1917 г. и выхода России из войны это грозило Антанте катастрофой, - вслед за посланными в Италию англо-французскими дивизиями и начальниками штабов англо-французских армий поспешили туда и оба премьера - Ллойд-Джордж и Пенлеве.
Внутреннее положение в Италии было весьма напряженным. События на фронте не замедлили соответствующим образом отразиться на настроениях широких народных масс. Впечатление от катастрофы у Капоретто было настолько сильным, что многие думали о конце войны. Правящие круги растерялись, правительство должно было подать в отставку; во главе нового кабинета был поставлен прожженный политик, бывший министр внутренних дел, ярый сторонник войны до конца - Орландо. Кадорна пока еще удержался на посту главнокомандующего, но было ясно, что и он также должен будет уйти.
Северная Италия была наводнена беженцами; вскоре они рассеялись по всей стране; никаких указаний по их эвакуации ни военным командованием, ни гражданскими властями не давалось.
Венецианская область и даже Ломбардия были охвачены паникой. Повсюду бродили сотни и тысячи побросавших оружие солдат, они рассеялись далеко за пределы прифронтовой полосы, и итальянские карабинеры (жандармы) перехватывали их даже на переправах через р. По. Настроение рабочих масс, не желавших больше войны, проявилось в мощной демонстрации за мир в Милане, над участниками которой была учинена жесточайшая расправа.
Таково было внутреннее положение в Италии к моменту прибытия английского и французского премьеров. Встреча министров произошла 4 ноября в Рапалло. Италия была представлена Орландо и старым интриганом, министром иностранных дел бароном Соннино, представителем верховного командования итальянской армии был начальник штаба Кадорны генерал Порро. Последнему Ллойд-Джордж дает убийственную характеристику, он говорит о нем как о самой беспомощной фигуре на совещании, ничтожность которой давала ключ к пониманию катастрофы.
"Видя и слушая его, мы нисколько не удивлялись тому, что генерал Фош и сэр Виллиам Робертсон сообщили нам в своем докладе о хаосе и неразберихе в главной квартире итальянской армии"7, - пишет Ллойд-Джордж в своих мемуарах. Первым шагом для восстановления доверия должны были быть коренные перемены в составе военного командования. "Неспособность этого командования была очевидна"8.
У англо-французских министров, как говорится, почва горела под ногами. Они не знали истинного масштаба австро-германского наступления и его ограниченной первоначально цели; развертывавшиеся события они рассматривали как ожидавшееся еще с весны решительное наступление. Сам по себе отход на р. Пьяве еще не имел стратегического значения, но дальнейшее отступление итальянской армии грозило потерей промышленной Северной Италии с ее арсеналами и единственной на севере Адриатики военно-морской базой - Венецией, а затем, возможно, и вторжением австро-германцев в пределы самой Франций. "Судьба Италии и может быть также Европы зависела от того, какой ответ дадут ближайшие несколько дней... Бели бы Италия отпала, то из шести держав, выступавших прежде против Германии, Австрии и Турции, остались бы только Франция и Англия. Америку можно было бы принять в расчет только через 8 - 9 месяцев"9. Приходилось беспокоиться не только за положение на фронте, где дела, в конечном итоге, оказались поправимыми и где .вследствие панических настроений в армии опасность была просто преувеличена. Ллойд-Джордж "и Пенлеве особенно боялись "взрыва изнутри": майские события, связанные с военными неудачами Нивелля, в частности восстания во французской армии, были еще достаточно свежи в памяти. "Как встретят итальянская армия и итальянский народ эти неожиданно обрушившиеся на них несчастья?" - думали они. "В Италии, - пишет дальше Ллойд-Джордж, - партия мира всегда была сильнее чем во Франции или в Англии... высшая иерархия католической церкви никогда не была другом этой войны"10. Пример России стоял перед ними грозным призраком.
Все это делает понятной проявленную обоими премьерами энергию. Они были так напуганы, что решились на крайние меры, которые тот же Ллойд-Джордж не рискнул, однако, применить по отношению к своим, не менее неудачливым полководцам: он категорически потребовал немедленного устранения ген. Кадорна. Атмосфера рапалльской конференции была довольно напряженная. Итальянцы, конечно, понимали, что приезд обоих премьеров - не только "дружеский жест" для поднятия духа своих союзников, и Орландо решил использовать момент, чтобы вытребовать у союзников как можно больше войск и вооружения, последние же в свою очередь стремились прибрать итальянцев к рукам.
Приехавший на конференцию ген. Фош доложил, что 2-я, наиболее сильная итальянская армия разбита наголову, но остальные сохранили необходимую боеспособность, и итальянские войска вполне могут удержать линию р. Пьяве; он также категорически заявил о необходимости смены верховного командования. Союзники явно не хотели опешить с вводом в дело своих дивизий, предпочитая держать их в своем распоряжении.
Итальянский премьер обрисовал положение в более мрачных тонах: он заявил, что возможность удержать рубеж р. Пьяве находится под угрозой со стороны Трентино, откуда следует теперь ожидать атаки противника. Кроме того занятие рубежа р. Пьяве поглотит все наличные силы итальянской армии и не даст возможности выделить что-либо в необходимый в такой обстановке резерв. Поэтому нужна срочная помощь союзников, и Орландо запросил не менее 15 дивизий. В противном же случае, заявил он, придется отступать дальше, а это будет военной катастрофой и повлечет самые тяжелые политические последствия. Будущее Италии (надо понимать и Антанты) зависит от решения, которое примут союзные министры. Торг начался.
Ллойд-Джордж ответил, что союзники сделают все, чтобы "помочь" Италии" и признался, что этого требуют также "интересы самой Англии и Франции" и что в Италию уже едут 8 отборных дивизий. Но основное условие для посылки союзниками своих войск - наличие хорошего руководства (которое будет подчиняться указке англо-французского командования). Итальянцы настаивали на 15 дивизиях. Но Фош решительно опроверг явно преувеличенные данные начальника штаба итальянской армии об якобы двойном численном превосходстве неприятеля и вместе с ген. Вильсоном, заменившим уехавшего Робертсона, заявил, что посланных 8 дивизий вполне достаточно. На этом и порешили. Потом, правда, было послано еще 3 дивизии.
Требование удаления ген. Кадорна не встретило особых возражений и было удовлетворено. Не пользовавшийся любовью в армии, он потерял свой авторитет, и о его смене подумывали сами итальянцы. Поскольку ни один из командующих армиями не подходил к требованию момента, выбор остановился на корпусном командире 3-й армии, ген. Диаз, обещавшем, казалось, осуществление необходимой линии поведения и быструю расправу с выходившими из повиновения войсками.
Последний день конференции, 7 ноября, был посвящен обсуждению плана дальнейших действий и вопроса о "более тесном сотрудничестве и единстве стратегии" и заключению конвенции о создании верховного межсоюзного военного совета. Таким образом, на четвертый год войны было, наконец, положено начало созданию единого командования. К моменту отъезда английского и французского премьеров из Италии итальянская армия относительно благополучно отошла за Пьяве, но тем не менее "они уезжали из Италии полные тревога".
4. Заключительная попытка австро-германце в обойти левый фланг итальянцев на р. Пьяве. Ген. Белов вторично упустил итальянскую армию, позволив итальянцам уйти за р. Пьяве. Однако австро-германское командование не отказалось от мысли устроить итальянцам задуманные Канны и решило продолжать операцию в соответствии с намеченным планом. Решающую роль попрежнему должна была выполнять группа Краусса; ей поставлена была задача: из долины верхней Пьяве прорваться с севера, между р. Брентой и р. Пьяве, и, выйдя во фланг главным силам итальянцев, обеспечить переправу 14-й армии у выхода "р. Пьяве на равнину. Одновременное наступление группы Конрада на плато Азьаго, западнее Бренты, должно было привести к казавшемуся несомненным успеху. Но австро-германское командование переоценивало свои силы и слабость итальянцев.
Обстановка изменялась в пользу последних. Сильный речной оборонительный рубеж, на который отошли итальянские войска, и значительное сокращение фронта дали им возможность обойтись сохранившими еще боеспособность дивизиями. Призыв очередного, 1899 года дал 180 тыс. для пополнения армии; они немедленно были направлены в войска. Армия понемногу приводилась в порядок. Беспощадные дисциплинарные мероприятия делали свое дело, итальянские карабинеры не стеснялись расстреливать без суда даже офицеров. Первый эшелон союзных войск - 8 англо-французских дивизий - уже сосредоточивался в районе Вероны.
В то же время боеспособность австро-германских войск, в частности их ударной 14-й армии, была значительно ослаблена. За 20 дней операции, при 150-километровом продвижении вперед состав дивизий уменьшился примерно вдвое, войска были сильно утомлены, артиллерия почти не имела снарядов, тяжелые батареи отстали. Положение с подвозом огнеприпасов и продовольствия было катастрофическим, имевшийся автотранспорт мог поднять лишь четверть суточного боевого комплекта огнеприпасов, а продовольствием люди были обеспечены лишь благодаря захваченным итальянским запасам. Особенно плохо было в правофланговой группе Краусса, на которую ложилась вся тяжесть операции. Все это, конечно, австро-германскому командованию было известно, но в своем победном увлечении оно было настроено слишком оптимистически, и в то же время обстановка требовала немедленных действий.
11-я армия Конрада 10 ноября перешла в наступление на плато Азьаго, в то время как группа Краусса, переправившись, наконец, через р. Пьяве, только 13 ноября вышла в район Фельтре. Бои на подступах к Монте Граппа начались 14 ноября. Итальянцы понимали значение этого направления и принимали все меры, чтобы удержать здесь свои позиции. Первоначальная попытка Краусса прорваться по долинам Пьяве и Бренты успеха не имела. Сражение постепенно разгоралось, австро-германцы бешено атаковали; казалось, что еще немного - и они прорвутся на равнину. 22 и 23 ноября были критическими днями. Но продвижение австро-германцев в общем было незначительным. Итальянцы удержались. Тогда австро-германское командование решает прекратить наступление. Безнадежность его определялась еще тем, что было установлено наличие в тылу у итальянцев англо-французских дивизий.
Операция, длившаяся ровно месяц, закончилась. Поставленные австро-германцами цели достигнуты не были. Все свелось лишь к занятию дополнительной территории и к ряду тактических успехов. Новый фронт итальянцев оказался достаточно прочным, и обе стороны занимали свои позиции почти без всяких перемен до решительной, закончившей войну летней кампании 1918 года.
V. ОБЩИЕ ИТОГИ И ВЫВОДЫ
К концу ноября боевые действия затихли и можно было уже подводить итоги. Значение поражения итальянской армии - частично это был даже настоящий разгром - выходило уже за рамки Италии. Это была тяжелая неудача для всей коалиции, потребовавшая выделения на итальянский фронт англо-французских войск, не говоря уже о материальной помощи. Итальянцы с 24 октября до отхода за р. Пьяве потеряли,. по данным расследовавшей комиссии, 40 тыс. убитыми и ранеными, 250 тыс. пленными (это число, по-видимому, точное) и 350 тыс. разбежавшимися; последняя цифра рекордная из всех поражений мировой войны. И это после проведенных с отходом за Тальяменто мероприятий "по сбору" иногда совершенно растаявших частей. По другим данным, за все время до конца ноября Италия потеряла 135 тыс. убитыми и ранеными и 335 тыс. пленными. Итальянцы потеряли до 50% боевого состава своей армии, из 63 итальянских дивизий только половина сохранила боеспособность, единственным" оперативным резервом были англо-французские войска. В руки неприятеля попало огромное количество всевозможных запасов и боевого имущества, одних орудий - 3150, почти половина всей артиллерии. Была потеряна Венецианская область, и противник угрожал уже самой Венеции. Все эти события нашли, конечно, свое отражение и внутри Италии, и новому итальянскому правительству и новому главному командованию армии (ген. Диаз) приходилось весьма трудно.
Что же спасло Италию от окончательного разгрома? Центральным державам неожиданно представлялся случай вывести из строя самого слабого из своих противников (некоторые их генералы мечтали уже о вторжении в южную Францию), но они не смогли им воспользоваться. Неуспех был заложен уже в ограниченной цели операции по первоначальному плану. Из импровизации в ходе самой операции ничего не получилось. Кроме того за три года позиционной войны австро-германские армии потеряли необходимую маневренность. Их войска - это были ведь лучшие дивизии - не показали былых темпов передвижения, а переход в 100 - 120 км от Изонцо до р. Пьяве привел в полное расстройство тыл австро-германцев: переправочные средства отстали, артиллерия оказалась без снарядов. Выйдя в ходе преследования итальянцев к Тальяменто и потом дальше к р. Пьяве на маневренный простор, австро-германские войсковые начальники также не показали себя с положительной стороны. Что касается командования 14-й армии, то, упустив итальянцев на Тальяменто, оно после этого замышляет глубокий оперативный охват правофланговой группой Краусса, но, направленная через горы, последняя безнадежно запаздывает. А между тем если бы группа Краусса была брошена прямо на Тревизо, она могла бы захватить итальянцев, по крайней мере, на переправах через р. Пьяве, как это было на Тальяменто. Ген. Белов не проявил своих "блестящих способностей", оперативное искусство германцев оставляло желать много лучшего.
Итальянцам в первую очередь помогли ошибки их противника. Выручил итальянцев и, так сказать, географический фактор - удачно оказавшаяся в их тылу мощная водная преграда - река Пьяве; в то же время с отходом за нее получилось более чем двойное сокращение фронта. Важнейшее значение имело также прибытие англо-французских дивизий (сначала прибыло 8, потом число их дошло до 11); составленный в свое время план переброски их на итальянский фронт действовал безотказно. Однако, согласно полученным их командованием инструкциям, они в дело не вводились, тем более что положение оказалось в конечном итоге не таким уже угрожающим: итальянцы смогли сами удержаться и на р. Пьяве и на важнейшем участке г. Граппа. Прибытие англо-французских войск имело вначале как бы моральное значение: оно повлияло на решение австро-германского командования прекратить наступление и позволило итальянцам бросить на фронт все свои войска, не заботясь о резервах. Фактический главнокомандующий ген. Фош сохранял англо-французские дивизии в своих руках: они должны были вводиться в дело лишь в крайнем случае, в решающий момент. Они так и оставались до конца операции в резерве и, возможно, должны были послужить известной гарантией от каких-либо неожиданных шагов итальянского правительства. Впрочем, с возобновлением сражения на р. Брейте (в декабре 1917 г.) пришлось использовать и их.
Австрия и Германия постарались, конечно, сильно раздуть свою победу, хотя она была, безусловно, крупнейшим успехом, одержанным за всю кампанию 1917 года. В руководящих военных кругах Германии и Австрии было немало раздоров о том, кому приписать честь того или иного успеха и кто виновник совершенных во время этой операции промахов. Итальянские войска оказывали и германцам и австрийцам одинаково слабое сопротивление. Нужно заметить, что поставленные первоначально цели операции были более чем достигнуты. В частности угроза отпадения Австрии от союза с Германией была предотвращена, достигнуто было некоторое укрепление внутреннего положения Австрии, значительно повысилось моральное состояние австро-венгерской армии. Фронт был передвинут на территорию противника. Стратегический выигрыш заключался в устранении всякой опасности со стороны итальянской армии в кампанию 1918 г., и в то же время с важнейшего, западного театра было оттянуто на итальянский фронт более десятка лучших англо-французских дивизий. Сократившаяся в то же время протяженность фронта позволяла австрийцам создать известные оперативные резервы.
Капоретто было завершением неудачной для союзников кампании 1917 г., "о в то же время оно как бы продемонстрировало силу Антанты; в общем, после Капоретто соотношения сил изменились очень мало, а рапалльская конференция привела к известному стратегическому объединению союзников. Разгром итальянцев имел больше политическое значение. Капоретто показало, что итальянский империализм стоит на глиняных ногах: созданная им армия не выдержала первого же серьезного испытания; бездарность ее руководителей и несостоятельность итальянского офицерского корпуса стали для всех очевидны. Что касается солдат, то они бежали потому, что просто не хотели больше драться, так как в свое время тот же итальянский солдат под знаменами Гарибальди совершал геройские дела. Участие Италии в мировой войне закончилось позорным провалом, и несмотря на ее "знаменитую победу" у Витторио-Венетто, где она в октябрьские дни 1918 г. "взяла реванш" у нежелавшей больше воевать австро-венгерской армии, заправилы Антанты - Англия и Франция - с ней больше особенно не считались. Италию "обделили" в Версале при распределении добычи после войны, и это сделало современную фашистскую Италию врагом Франции.
За 55 лет государственного существования Италии и за три войны, что она вела (войну с Турцией, которая не хотела воевать, можно не считать), поражения были обычным финалом всех ее военных выступлений: Кустоцца, Адуа и, наконец, Капоретто.
Итальянский фашизм получил плохое наследство. Не случайно он отваживался на выступление лишь в Абиссинии, в Испании и в Албании, где подавляющее превосходство в технике обеспечивало ему верный успех. Но "краса и гордость" итальянских фашистов - итальянские легионеры - сумели продемонстрировать свои весьма не блестящие боевые качества даже в Испании, прибавив к описку исторических поражений Италии еще одно - Гвадалахару. Итальянскую армию били все: австрийцы, абиссинцы, немцы и испанцы. Будущее не сулит им ничего, кроме нового разгрома.
Примечания
1. Ллойд-Джордж "Военные мемуары". Т. IV, стр. 374. М. 1935.
2. См. схему.
3. Ленин. Соч. Т. XVIII, стр. 289 - 290.
4. Там же, стр. 290.
5. Ленин. Соч. Т. XX, стр. 359.
6. Сам Берер был убит при въезде в Удине.
7. Ллойд-Джордж "Военные мемуары". Т. IV, стр. 381.
8. Там же.
9. Там же, стр. - 375.
10. Там же, стр. 376 - 377.