Барышев Э. А. Мотоно Итиро (1862-1918) - яркий представитель политики здравого смысла

   (0 отзывов)

Saygo

Говоря о русско-японских отношениях в предреволюционный пери­од невозможно обойти молчанием имя Мотоно Итиро, с января 1906 г. по октябрь 1916 г. представлявшего интересы Японии в России снача­ла в качестве посланника, а затем - посла. Под всеми важнейшими со­глашениями, подписанными в эти годы между правительствами двух стран, можно увидеть его подпись. Имя Мотоно, по отношению к ко­торому тогдашняя периодическая печать употребляла такие эпитеты как «русофил» и «последовательный сторонник русско-японского сближения», было известно в то время каждому образованному чело­веку не только в России и Японии, но и во многих других странах ми­ра. В прессе начала XX в. о Мотоно говорилось как об одном из глав­ных «виновников» двустороннего сближения1.

Ichir%C5%8D_Motono.jpg

0_10d2f2_1d9e85ff_XXXL.jpg

Мотоно Итиро за кистями в своей резиденции в Санкт-Петербурге

0_10d2f3_191b1b07_XXXL.jpg

Его супруга

MotonoIchiro20131208.jpg

Так ли это было на самом деле? Что это был за человек, о личности которого вообще и его дипломатической деятельности как на посту японского посла, так и на посту министра иностранных дел (он занимал его с ноября 1916 г. по апрель 1918 г.) очень мало говорится не только в отечественной, но и в японской историографии2. Какую роль в дейст­вительности сыграл этот человек в русско-японском сближении? Какие мотивы и соображения двигали этой незаурядной личностью? Каким политическим капиталом обладал этот дипломат? Обнаруживаются ли во внешнеполитических взглядах Мотоно «русофильские» нотки? В данной статье автор хотел бы рассмотреть процесс становления Мотоно Итиро как личности и дипломата, остановившись подробнее на его ди­пломатической деятельности, непосредственно предшествовавшей русско-японскому сближению в указанный выше период времени.

На пути к дипломатии: молодые годы Мотоно Итиро

Мотоно Итиро, выдающийся японский дипломат конца XIX - начала XX в., родился в местечке Кубота-Токуман провинции Хидзэн (сейчас преф. Сага) в 1862 г. Он был первым сыном в семье ученого-голландоведа (рангакуся) и чиновника Мотоно Моримити (1836-1909), одного из способнейших представителей японского общества того времени. Не будет преувеличением сказать, что именно отец и проторил для Мотоно путь в большую политику.

В период ослабления политической системы сёгуната Токугава Мо­римити, как и многие другие «дальнозоркие» люди южнояпонских провинций, начал изучение «западной науки» и европейских языков - сначала голландского, а потом - английского. В 1858-1860 гг. Мори­мити обучался в школе известного голландоведа и врача Огата Коан (1810-1863) в Осака, где познакомился со ставшим широко известным впоследствии просветителем Фукудзава Юкити (1835-1901). Затем в 1862-1865 гг. он стал учеником в школе английского языка в Нагасаки, в которой преподавал американский протестанский проповедник Гуидо Фербек (1830-1898). Здесь, в Нагасаки, служившим тогда для Японии «окном в большой мир», Моримити близко сошелся с Окума Сигэнобу (1838-1922), который был родом из той же провинции Хидзэн и стал впоследствии его надежным другом и покровителем. Реставрация Мэйдзи открыла для Моримити путь «во власть»: в апреле 1868 г. он стал чиновником в управлении префектуры Канагава, находившейся тогда на «передовой линии» отношений Японии со всем остальным миром и контролировавшей почти все внешнеторговые потоки.

В Иокогаме в 1870 г. Моримити основал вместе со своими друзьями по Нагасаки Коясу Такаси (1836-1898) и Сибата Масакити (1841-1901) первую в Японии печатную типографию «Ниссюся», положив тем самым начало самой влиятельной в настоящее время в Японии ежедневной газеты «Иомиури». Впрочем, сам Моримити должен был на некоторое время отойти от издательских дел: в октябре 1872 г. он отправился в Лондон в качестве первого секретаря японской миссии. Вместе с ним направился в Европу и его сын Итиро, которому было тогда 11 лет. Од­нако младшего Мотоно ждала не Англия, а Франция: ему предстояло учиться в одной из парижских школ. Это было время, когда Япония, приступившая к решительному слому старой средневековой системы, во всем училась у Запада, перенимая новые знания и порядки3.

Пожалуй, этому знакомству с Францией и французским языком Мотоно и был обязан своим последующим стремительным взлетом в качестве дипломата. 14 лет своей не очень продолжительной жизни Мотоно провел именно во Франции. Три года учебы во французской школе также сыграли большую роль в его судьбе, во многом сформировав его характер и взгляды на жизнь. В 1876 г. его отец оставил свой пост в Лондоне и они вернулись на родину, после чего старший Мотоно пе­решел на службу в министерство финансов, заняв должность началь­ника Иокогамского таможенного управления, а младший поступил в Токийскую школу иностранных языков (нынешний Токийский универ­ситет иностранных языков), которую благополучно закончил спустя три года. Затем Мотоно-младший некоторое время изучал «китайские науки» (кангаку) в школе основателя религиозной секты «Синто тайсэйкё» Хираяма Сэйсай (1815-1890).

Первым местом работы Мотоно Итиро - с лета 1880 г. - стала ком­пания «Боэки сёкай» («Внешнеторговое общество»), созданная в то время в Иокогаме при непосредственном участии тогдашнего министра финансов Окума, основателя корпорации «Мицубиси» Ивасаки Ятаро (1835-1885) и уже упомянутого выше Фукудзава с целью «потеснить иностранцев из сферы внешнеторговых сделок на японском рынке» путем прямого выхода на иностранные рынки. Предполагалось, что «Внеш­неторговое общество» сможет выполнить поставленные перед ним за­дачи, опираясь на созданный почти одновременно с ним «Иокогама Спеши Банк». Это была крайне смелая для того времени экономическая инициатива, движимая здоровым чувством национализма и патриотизма. Для большинства представителей «Внешнеторгового общества» дви­жение за независимость и самостоятельность Японии в мировых делах стало основой их жизненной философии. Исполнительным директором и управляющим компании был назначен некто Асабуки Эйдзи (1849- 1918), ближайшее доверенное лицо и зять Фукудзава4. В начале XX в. именно Асабуки, с которым Мотоно сохранял на протяжении всей сво­ей жизни самые теплые отношения, стал одним из главных людей в «империи Мицуи».

В мае 1882 г. по совету своего начальника Асабуки Мотоно был от­правлен по торговым делам в Европу. После непродолжительного пре­бывания в Англии весной 1883 г. руководство компании решило на­править своего представителя в крупнейший промышленный центр Франции Лион, где Мотоно должен был осваивать коммерцию в одной из местных компаний. Однако дела «Внешнеторгового общества» шли незавидно: на министра финансов Окума посыпались яростные напад­ки со стороны влиятельных представителей кланов Сацума и Тёсю, в результате чего тот вынужден был в октябре 1881 г. надолго отойти от политических дел. Это нанесло сокрушительный удар по только что учрежденному «Внешнеторговому обществу» и на время закрыло путь для Мотоно в высшие политические круги. В этих условиях будущий министр иностранных дел решил избрать для себя иной путь: продол­жая числиться в рядах сотрудников компании, в ноябре 1884 г. Мотоно поступает в престижный и поныне Лионский юридический институт. В 1887 г. он получил там степень бакалавра, а еще через два года стал доктором юридических наук. В октябре 1889 г. он снова - уже в воз­расте 27 лет - вернулся в Японию5. К этому времени Окума, занимав­ший с февраля 1888 г. по декабрь 1889 г. пост министра иностранных дел, сумел восстановить часть своего былого политического влияния.

Знания, которые Мотоно приобрел во время своей длительной и усердной учебы, оказались востребованными. Япония только начинала свой путь в качестве конституционного и парламентского государства и нуждалась в специалистах в области права. С момента возвращения в страну Мотоно энергично включается в научно-политическую жизнь Японии: он становится одним из активнейших членов общества моло­дых исследователей права, объединившихся вокруг французского пра­воведа Густава Эмиля Буассонада (1825-1910), служившего с 1873 г. по 1895 г. советником при японском правительстве по юридическим вопросам. Уже в 1890 г. Мотоно выпустил сразу несколько работ по теории и практике права.

Успехи молодого правоведа были замечены. В мае 1890 г. Мотоно по рекомендации старого приятеля его отца графа Окума поступил на службу в МИД Японии в качестве «помощника переводчика». Любо­пытно, что из всех, поступивших на дипломатическую службу в те го­ды, Мотоно был единственным, кто имел на руках диплом не японско­го, а зарубежного высшего учебного заведения. На эту должность ни­кто кроме него не был принят6. В мае 1893 г. Мотоно получил япон­скую степень доктора юридических наук и был назначен членом Коми­тета по изучению законодательства (хотэн тёсакай сатэй иин). Еще через некоторое время он занял пост советника политического отдела при министерстве иностранных дел и стал во главе комитета. Мотоно и ему подобные были первыми японскими правоведами в современном смысле этого слова, которые шли на смену именитых «учителей- иностранцев», во множестве принятых на службу с началом реформ Мэйдзи.

В мае 1893 г. почти одновременно с получением японской доктор­ской степени Мотоно вступил в брак с дочерью влиятельного политика и представителя клана Тёсю Номура Ясуси (1842-1909), с которым его отец был близко знаком еще со времени своей службы в Иокогаме. На праздничном свадебном банкете присутствовали самые высокие пер­соны Японии, включая главу тогдашнего кабинета министров Ито Хиробуми (1841-1909), представителей родовой аристократии, депутатов обеих палат парламента и даже иностранных посланников из России, Франции и Китая с их супругами. Этот брак, несомненно, также спо­собствовал повышению социального статуса молодого дипломата7.

Становление дипломата: деятельность Мотоно во время японо-китайской войны

Вступление в силу в 1890 г. конституции рассматривалось многими как завершение строительства фундамента нового государства, и Япо­ния начала все громче заявлять о своем желании покончить с таможен­ной несамостоятельностью и правом экстерриториальности, которым пользовались ведущие западные державы. Примечательно, что она со­биралась добиться пересмотра отношений со странами Запада не путем прямых переговоров с ее «обидчиками», а путем колониальных захва­тов, стремясь утвердиться в качестве «полноправного империалистического хищника» в Восточной Азии. Проблемы, с которыми столкну­лась Япония, лежали в международно-правовой плоскости, и здесь бы­ли необходимы знания таких людей, как Мотоно8. Японо-китайская война 1894-1895 гг. предоставила молодому дипломату прекрасную возможность проявить свои способности.

1 июня 1894 г. японское правительство, обеспокоенное обращением корейских властей к китайскому правительству с просьбой о посылке экспедиционных войск для подавления народного восстания «Тонхак», приняло правительственную резолюцию об отправке своих войск в Корею с целью «защиты местного японского населения». 5 июня 1894 г.

советник Мотоно вместе с японским посланником в Сеуле Отори Кэйсукэ (1833-1911) в окружении военных и особой посольской охраны отправился на крейсере «Яэсуяма» на материк. Фактически на Мотоно была возложена подготовка международно-правового обоснования и дипломатического «сопровождения» предстоящего военного конфликта. Проще говоря, ему нужно было найти подходящее и достаточное осно­вание для объявления войны «отсталому» Китаю.

10 июня японская дипломатическая миссия, сопровождаемая не­сколькими ротами морского десанта, вошла в Сеул. Разобравшись в ситуации и не увидев причины для размещения дополнительных япон­ских войск в Корее, посланник Отори попытался ослабить возрастав­шую напряженность в японо-корейских и японо-китайских отношени­ях и даже пообещал китайской стороне вывести войска из столицы по­сле успокоения народного восстания. В результате его переговоров с китайским посланником Юань Шикаем (1859-1916) 15 июля была дос­тигнута предварительная устная договоренность в отношении числен­ности японских и китайских войск в Корее. В этой обстановке сторон­ники военного столкновения с Китаем, объединившись, заставили по­сланника Отори отказаться от курса на мирное урегулирование корей­ского вопроса. Сказал свое веское слово в пользу конфликта и совет­ник Мотоно. 17 июня японские военные и дипломатические предста­вители в Сеуле взяли курс на эскалацию конфликта.

В телеграмме посланника Отори министру иностранных дел от 17 июня говорилось следующее: «В этих условиях, не начиная эвакуации своих соединений, следует обратиться к корейскому правительству и китай­скому посланнику с требованием вывода китайских войск. Если китай­ский представитель отвергнет наши требования, японская сторона под предлогом того, что этот отказ свидетельствует о неизменности курса Цинского Китая на сохранение монархии в Корее, отрицает тем самым идею независимости Корейского государства и, как след­ствие, нарушает наши права в этой стране, должна силой принудить Китай вывести свои войска из Кореи» (здесь и далее курсив автора. - Э. Б.). В стиле этого документа легко обнаруживается рука юриста, хо­рошо изучившего европейскую юридическую казуистику9.

Японское военное присутствие в Корее и наличие многочисленных сторонников активных действий сделало свое дело: позиция японских представителей в Сеуле быстро эволюционировала и стала даже более агрессивной, чем позиция правительства. Находившиеся в Сеуле воен­ные и дипломаты объединенными силами решили воздействовать на правительство, чтобы склонить последнее к более решительным дейст­виям. В то время, как центральное правительство пыталось воздейст­вовать на Сеул требованиями внутренних реформ, японские предста­вители в Сеуле решили ребром поставить вопрос о вассальной зависи­мости Кореи от Китая. Их позиция была сформулирована следующим образом: «Если японо-китайское столкновение в этой ситуации неиз­бежно, Японии было бы выгодно начать военные действия как можно раньше. Единственным подходящим предлогом к началу войны является вопрос самостоятельности Кореи, имеющий открытый, справедливый характер, и которого вполне достаточно для того, чтобы продемон­стрировать остальным державам нашу добрую волю. Хотя Цинская империя огромна по своим размерам и внешне располагает современ­ными армией и флотом, на самом деле она крайне слаба и ее не стоит опасаться».

2 июля советник Мотоно и подполковник Генерального штаба Фукусима Ясумаса (1852-1919) отправились в Токио для разъяснения данной позиции вышестоящему начальству. Утром 9 июля они прибыли в Токио, а 13 числа, добившись понимания дипломатического и военного ведомств, вновь отправились в Корею. Министр иностранных дел Муцу Мунэмицу (1844-1897) предоставил своим дипломатическим представителям в Сеуле полный карт-бланш в создании предлога для военного вмешатель­ства10. 20 июля посланник Отори вручил корейскому правительству ультимативную ноту, содержащую заведомо невыполнимые требования по расторжению «неравноправных» договоров с Цинским Китаем, а 23 числа 21-й пехотный полк вступил в Сеул, занял императорский дворец Кёнбоккун и низложил существующее правительство. Это был прямой путь к японо-китайской войне, начавшейся 25 июля 1894 г.

Во время японо-китайской войны Мотоно проявил себя как решитель­ный дипломат, ревниво и настойчиво отстаивающий национальные ин­тересы страны. Он оставил Сеул только в середине сентября 1894 г. после взятия японскими войсками Пхеньяна, где были сосредоточены основные силы противника. После этого Мотоно неоднократно выез­жал по делам призового суда в Сасэбо и, по-видимому, помогал амери­канскому дипломатическому советнику Генри Денисону (1846-1914) в подготовке проекта японо-китайского мирного договора, предполагавшего отторжение от Китая Ляодунского полуострова и заключенного в апреле 1895 г. в Симоносэки. В марте 1895 г. профессор Буассонад, получив орден Восходящего Солнца первой степени, возвратился во Францию, и молодой доктор права Мотоно сменил Буассонада на его посту в ка­честве советника правительства по юридическим вопросам. Летом того же года, когда обострилась болезнь министра иностранных дел Муцу, Мотоно был своего рода связующим звеном между министром и его заместителем Сайондзи Киммоти (1849-1940). Осенью этого же года Мотоно стал начальником политического отдела министерства, а затем был назначен секретарем министра иностранных дел и советником по дипломатическим вопросам. В следующем, 1896 г. ему был пожалован пост начальника секретариата управления министра иностранных дел11.

Несомненно, японо-китайская война преподнесла Мотоно немало жизненных уроков, сформировав его внешнеполитические взгляды и подходы к решению международных проблем, стоявших перед Япони­ей. Один из таких уроков, преподнесенный неожиданным для японской стороны «тройственным вмешательством» в конфликт России, Герма­нии и Франции, состоял в осознании необходимости уделять во время войны большее внимание «обработке» общественного мнения ино­странных держав путем использования прессы. Впоследствии Мотоно неоднократно проявлял себя как сторонник активного внешнеполити­ческого курса, опирающегося на военную силу.

Начало активной дипломатической деятельности: формирование круга Мотоно

Первым местом службы Мотоно в качестве дипломата стала Россия. В сентябре 1896 г. он был назначен первым секретарем японской мис­сии в Санкт-Петербурге. Мотоно временно возглавил дипломатичес­кую миссию, сменив на этом посту видного специалиста по России Ниси Токудзиро (1847-1912), назначенного министром иностранных дел. Одной из причин этого назначения было то, что к тому времени Мотоно являлся неплохим специалистом по «корейскому вопросу», со­ставлявшему тогда основное содержание российско-японских отношений. Между тем, с 1896 г. Россия оказалась впутанной в «маньчжурскую авантюру», и Япония получила шанс укрепить свое влияние в Корее. Мотоно исправно доносил о всех российских инициативах, связанных с делами Русско-китайского банка и строительством КВЖД. Фактиче­ски, он оказался первым из японцев, кто столкнулся с необходимостью глубокого изучения политики России в Маньчжурии. Хотя в мае 1897 г. во главе японской миссии встал влиятельный дипломат Хаяси Тадасу (1850-1913), состоявший в родственных отношениях с главой компа­нии «Мицубиси» Ивасаки, Мотоно, по-видимому, также внес немалый вклад в подготовку условий для заключения российско-японского со­глашения о разграничении влияния в Корее, подписанного в Токио в апреле 1898 г. министром Ниси и российским посланником Розеном12.

Предполагается, что именно в Петербурге у Мотоно завязываются тесные связи с одним из влиятельнейших финансистов Франции того времени Альбером Каном (1860-1940). Еврейский банкир и патрон различных «прогрессивных» обществ, Кан сделал свое состояние, вы­ведя в 1880-е годы на европейский рынок ценных бумаг акции компа­нии «Де Бирс», главными держателями которых являлись французские и английские Ротшильды. В результате выгодной сделки, уже в 1884 г. он получает 50% капитала Банка Гудшо, а в 1892 г. становится его полноправным владельцем. В своей финансовой деятельности Кан не мог обойти вниманием и Россию. Оформление русско-французского союза в начале 1894 г. открыло путь французскому капиталу на рос­сийский рынок. Маньчжурская политика России требовала огромных затрат, и французские капиталисты поспешили в Петербург, чтобы воспользоваться этой прекрасной возможностью расширить свое эко­номическое и политическое влияние. Известно, что уже в 1896-1897 гг. Банк Гудшо вместе с Санкт-Петербургским международным коммер­ческим банком вкладывал свои капиталы в разработку золотых приис­ков в Нерчинском округе, и Кан неоднократно посещал российскую столицу. По-видимому, в начале 1897 г. Мотоно устанавливает контакт с Каном и докладывает о «предприимчивом французе» министру ино­странных дел Окума13.

По утверждению авторитетного французского биографического словаря, Кан не только являлся экономическим советником японского императорского дома, но и финансировал «победоносные войны» «прогрессивной» Японии против «отсталых» Китая и России, поддер­живая тем самым индустриализацию Японии. Документы свидетельст­вуют, что уже с 1897 г. Кан участвовал в переговорах с японским правительством и, в частности, с графом Окума об организации займа во Франции и посещал при этом «страну Восходящего Солнца». В резуль­тате этого визита у него установились отношения с представителями «Мицуи Буссан» (Масуда Такаси, 1848-1938) и руководством банка «Дайити», возглавляемом тогда влиятельнейшим японским промыш­ленником Сибусава Эйити (1840-1931). Кан проявлял большой интерес к колонизационной деятельности японских компаний на Тайване и в Корее и с 1899 г. даже тайно вошел в число соучредителей указанного банка. Таким образом, уже на данном этапе, несмотря на существова­ние военно-политического союза между Францией и Россией, фран­цузский капитал поддерживал связи с будущим противником России.

Несомненно, финансовая деятельность Кана способствовала усилению японского влияния на Корейском полуострове. Роль важнейшего свя­зующего звена между французским капиталом и руководством Японии играл молодой дипломат Мотоно Итиро14.

Служба Мотоно в России была недолгой: уже в октябре 1898 г. бла­годаря тому же Окума, совмещавшему тогда посты премьера-министра и министра-иностранных дел, он был назначен первым полномочным посланником в Бельгии. Таким образом, через Санкт-Петербург Мото­но снова «возвратился» в Европу, где провел свои юношеские и моло­дые годы.

Как и в настоящее время, Брюссель являлся важным центром евро­пейской политической и экономической жизни, в котором сходились и пересекались международно-политические интересы многих европей­ских стран и различных финансовых кругов. Международная политика Брюсселя шла в ногу с политикой Лондона: с конца XIX в. именно Бельгия и возглавляемая Сесилем Родсом (1853-1902) «Де Бирс» зада­вали направление колониальной экспансии на африканском континенте. Умело используя необходимость Бельгии, относительно слабой среди европейских держав, в международной поддержке, Япония укрепляла свой вес в мировой политике, открывая себе путь к новым территори­альным захватам. Период пребывания Мотоно в Брюсселе совпал со временем англо-бурской войны, перелистнувшей новую страницу в ис­тории мирового империализма.

Весной-летом 1899 г. Мотоно в качестве полномочного представи­теля Японии принял участие в своей первой международной конфе­ренции: это была Гаагская мирная конференция, устроенная по ини­циативе русского императора Николая II с целью разработки много­сторонних соглашений в области законов и обычаев ведения войны. Конференция в Гааге стала первым международным форумом, на ко­торой был поставлен вопрос об ограничении вооружений. Впрочем, в условиях, когда ведущие европейские державы отнеслись к ней без особого энтузиазма, Япония также смотрела на это собрание лишь как на возможность прощупать настроения сторон и попытаться извлечь для себя политические выгоды. Японские военные, пребывавшие в разных точках Российской империи, продолжали собирать сведения о степени боеготовности российской армии и слабых местах ее обороны, а Мотоно и его коллеги по дипломатическому ведомству начали рабо­тать на обеспечение международно-политического тыла Японии.

По-видимому, именно во время пребывания в Брюсселе у Мотоно появились широкие знакомства в кругу «европейской передовой общест­венности». Он сходится с представителями различных «неправительст­венных организаций» и многочисленными «гуманистами», ведущими пропаганду «мира во всем мире». В число его знакомых вошли австрий­ская писательница и пацифистка, первая женщина лауреат Нобелевской премии за вклад в дело мира в 1905 г. Берта фон Зуттнер (1843-1914), немецкий химик, нобелевский лауреат 1909 г. Вильгельм Фридрих Ост­вальд (1853-1932), французский архитектор Ле Корбюзье (1887-1965) и многие другие, активно участвовавшие в пацифистском движении, пропагандировавшие эсперанто в качестве универсального способа международного общения и стремившиеся утвердить «международный стиль» в жизни человечества. Ясно, что за деятельностью этих органи­заций и обществ стояли не только высокие идеи, но и большие капиталы и все нарастающее политическое влияние. Многие из них принимали активное участие в деятельности основанного еще в 1891 г. в Берне «Бюро постоянного международного мира», ставшего вместе с Межпарламент­ским союзом прообразом будущей Лиги Наций15.

Способствовал расширению контактов Мотоно и его покровитель Альбер Кан, сумевший приобрести к тому времени немалое общественно-политическое влияние в европейских кругах. Еще в 1893 г. Кан приоб­ретает в предместье Парижа роскошное поместье Булонь-Биланкур, где создает уникальный садово-парковый ансамбль. С конца XIX в. это место становится местом встреч «прогрессивной европейской интеллигенции». Частыми посетителями виллы Кана были не только люди искусства и науки, но и такие политические фигуры, как будущий президент Фран­ции Раймон Пуанкаре (1860-1934), ставший с начала XX в. во главе новой буржуазной центристской партии «Демократический республи­канский союз». Поддерживал банкир, как говорили современники, и связи с представителями Социалистической партии Франции Альбером Тома (1878-1932) и Рене Вивиани (1862 1925)16.

В августе 1901 г. Мотоно приказано было вернуться «на отдых» в Японию, а в ноябре стало известно, что он назначен посланником во Францию вместо Курино Синъитиро (1851-1937). После четырехме­сячного пребывания на родине в марте 1902 г. Мотоно вместе с семьей отправился во Францию. Здесь необходимо напомнить о том, что в ян­варе 1902 г. произошло важное международно-политическое событие: между Японией и Великобританией был заключен союзный договор, подписанный с японской стороны уже упомянутым выше Хаяси, за что последнему был пожалован титул виконта. Иными словами, отправка Мотоно во Францию была осуществлена в условиях, когда Япония уже взяла курс на подготовку к войне с Россией. Несомненно, что Мотоно получил при назначении соответствующие инструкции, и был прекрас­но осведомлен о приготовлениях военных. По крайней мере, известно, что Мотоно, находившийся в фарватере японской дипломатии и прекрасно осведомленный о положении дел в России и Европе, стоял на позициях военного конфликта с «северной империей»: разведывательные данные и другая информация, имевшаяся в его распоряжении, говорили в пользу военного успеха Японии. По-видимому, изучение обстановки в России и ослабление русско-французского союза были в числе глав­нейших задач, поставленных перед новым японским посланником. Па­риж был удобным местом для «отслеживания» внутриполитической ситуации в России и оценки настроений в европейских политических и экономических кругах17.

Деятельность Мотоно во время русско-японской войны

После заключения англо-японского военно-политического союза путь к русско-японской войне был фактически открыт. Мотоно и дру­гие дипломаты должны были работать в направлении сближения с ев­ропейскими державами с целью международной изоляции России: для этого нужны были контакты с местной публикой, формирующей обще­ственное мнение страны, и влиятельными финансовыми кругами. Мис­сия Мотоно заключалась, прежде всего, в том, чтобы ослабить узы русско-французского союза и обеспечить поддержку «международного сообщества» в условиях русско-японского военного противостояния.

Во время русско-японской войны посланник Мотоно, используя свои обширные связи и богатые навыки дипломата, внес значительный вклад в сбор стратегически ценной информации о противнике. В част­ности, он направил на имя министра иностранных дел несколько осно­ванных на отчетах «доверенных лиц» докладов, посвященных внут­ренней ситуации в России. Так, в своей корреспонденции от 22 января 1904 г., еще за две недели до начала войны, Мотоно сообщал министру иностранных дел Комура Дзютаро (1855-1911) конфиденциальное мнение редактора журнала «La Revue», осевшего во Франции польско­го еврея Жана Финкельгаузена (1858-1922), о слабых сторонах России. По мысли последнего, Россия может справиться с финансовыми и эко­номическими проблемами за счет ограничения «аппетитов» правящего класса и сокращением расходов бюджета; главная же и единственная опасность для государственного строя России исходит от революци­онных элементов, которые, однако, ничего не смогут сделать, если не получат соответствующей финансовой помощи из-за рубежа18. Так уже до начала русско-японской войны начала вырисовываться одна из генеральных линий японской стратегии против России.

Разумеется, японское высшее руководство особенно интересовала деятельность Китайской Восточной железной дороги, от работы кото­рой во многом зависел исход баталии, поэтому Мотоно поспешил от­править в Россию своего французского агента для сбора сведений о КВЖД и Русско-Китайском банке. Начиная с лета 1904 г. этот француз дважды посетил Россию, объехав Петербург, Москву, Варшаву, Ниж­ний Новгород и даже Харбин, имея продолжительные беседы с такими влиятельными политическими фигурами, как министр финансов Витте, министр внутренних дел Плеве, французский посол в Петербурге Мо­рис Луи Бомпар (1857-1935) и др.19 Кроме того, еще один агент - польский инженер был отправлен в Россию для изучения общего внут­реннего положения. Как показывает анкета, которую составил Мотоно для своего агента, японскую сторону интересовали прежде всего следую­щие вопросы: 1) отношение верхов российского общества к войне и, в частности, к вопросу о путях ее прекращения; 2) влияние войны на на­родное хозяйство России и ситуация в области финансов; 3) размах ре­волюционного движения в стране (прежде всего в Польше и Финляндии, а также среди рабочих и студентов). В конце июля - начале августа 1904 г. Мотоно переслал своему начальнику Комура подробнейшие от­четы своих агентов и чертежи железной дороги, которые раздобыл по его просьбе вернувшийся из Рима «толковый польский священник»20.

Полученные Мотоно агентурные сведения свидетельствовали о том, что в целом верхи российского общества были полны решимости сра­жаться до победного конца, будучи уверенными в том, что Япония не сможет вести длительную войну, однако при дворе с опасением взирали на рост революционного движения и усиление леворадикального террора. Французский агент Мотоно, подчеркивая, что силы, определяющие по­ложение дел, находятся не в Маньчжурии, а в Санкт-Петербурге, сове­товал использовать их страхи перед революцией для склонения России к миру21. Похоже, что Мотоно взял этот совет себе на заметку: под­держка революции в России стала одним из важнейших направлений его деятельности.

Хорошо известно, что весной 1905 г. японское военное командование в лице начальника Генерального штаба маршала Ямагата Аритомо (1838 1922) выделило крупную сумму в размере 1 млн иен (около 50 млрд. иен, или более 40 млн. долл. по современному курсу) на подрывную деятельность в России. Выполнением задания занимался полковник Акаси Мотодзиро (1864-1919), бывший военный агент при японской миссии в Санкт-Петербурге. С началом войны штат миссии перемес­тился в Европу, откуда наблюдал за развитием ситуации в России. Акаси обосновался сначала в Стокгольме, где вошел в контакт с одним из лидеров Партии активного сопротивления Финляндии Конни Циллиакусом (1855-1924), ставшим для него основным звеном связи с рос­сийскими революционными организациями. Именно через него Акаси сумел наладить контакты с польскими революционерами - членом Тайного совета «Лиги народовой» Романом Дмовским (1864-1939) и лидером правого крыла Польской социалистической партии Юзефом Пилсудским (1867-1935)22.

Акаси не оставил без внимания и один из главных международных революционных центров Парижа, где находились, например, руковод­ство Грузинской партии социалистов-федералистов-революционеров во главе с горным инженером Георгием Деканози (1863-1938) и штаб-квартира армянской партии «Дашнакцутюн» во главе с Иваном Лорисом-Меликовым. Именно в Париже в конце сентября - начале октября 1904 г. состоялся первый представительный съезд российских антиправитель­ственных сил, на котором присутствовали и либералы, и социалисты-революционеры, и националисты. Парижское совещание вынесло ре­золюцию об «уничтожении самодержавия», о создании «свободного демократического строя на основе всеобщей подачи голосов» и требо­вало признания «национальной автономии». Его участники признали «полезным» для «освобождения» России ее поражение в войне с Япо­нией и призвали всячески способствовать этому. Участники совещания решили создать в России и за границей комитеты по подготовке революции. Во главе заграничного комитета был поставлен Циллиакус, в обязанности которого в том числе была включена работа по установ­лению связей с ведущими западными органами периодической печати.

Парижский съезд был организован на деньги японского правитель­ства, щедро выделившего на эти цели 100 тыс. иен. Эта сумма была выбита в результате совместных действий японских военных (Акаси и военные агенты в Париже и Лондоне) и дипломатов, сумевших убедить высшее командование в целесообразности данного шага. 23 октября подробнейший отчет Циллиакуса о прошедшем совещании был пере­правлен в секретном порядке посланником Мотоно министру ино­странных дел Комура. Можно предположить, что Мотоно выступал в качестве одного из главных теневых организаторов данного съезда23.

В то же время Мотоно прилагал усилия по «обработке» обществен­ного мнения Франции с целью нейтрализации русско-французского союза. Правительство Японии выделило немалые деньги для «под­кормки» французской прессы, которые через Мотоно поступали в проправительственную газету «Le Temps», консервативную «Le Siècle», умеренную «Le Gil Blas», печатный орган французских социалистов «L'Action», журнал «Le Memorial Diplomatique» и некоторые другие из­дания. Так, первым двум печатным органам решено было ежемесячно выплачивать по 5500 франков, чтобы ослабить их критику в адрес Японии. Мотоно вполне успешно осуществил операцию по подкупу французских газет. Впрочем, если «L'Action» открыто выражала свои симпатии по отношению к Японии, то ведущие парижские газеты, та­кие, как «Le Temps», не могли открыто выходить за рамки, очерченные русско-французским союзом. Организация прояпонской кампании во французской прессе требовала особенно осторожного и выверенного подхода24. В этих условиях основные силы были направлены на ослаб­ление финансовой составляющей русско-французского союза.

Еще летом 1904 г. Мотоно и его агенты обращали внимание руко­водства страны на финансовые затруднения противника, указывая на то, что Петербургу не обойтись без размещения внешних и внутренних займов в новом 1905 г. По их самым скромным подсчетам, за первые пять месяцев войны Россия вывезла из страны 120 млн. золотых рублей в качестве оплаты по кредитам и поставкам оружия. Совокупные военные расходы должны были составлять до 600 млн. рублей в год. Чтобы смягчить удар, нанесенный войной по финансам и экономике страны, правительство вынуждено было осуществить внутренний заем в размере 300 млн. рублей, однако этой суммы могло хватить в лучшем случае до конца 1904 г. «В конечном счете, вопрос сохранения системы “золотого стандарта” сводится к проблеме, сможет ли Россия разместить за рубежом новые займы, необходимые для расчетов по военным заказам за границей» - таков был вывод французского агента Мотоно25.

В телеграмме на имя министра иностранных дел от 27 февраля 1905 г. Мотоно сообщал буквально следующее: «Я также придерживаюсь того мнения, что Россия не попросит нас о мире, пока не потерпит реши­тельного поражения ее армия в Маньчжурии или не будет разгромлен ее новый флот, направляющийся в тихоокеанские воды. Россия будет предпринимать самые тщетные попытки, чтобы вернуть утраченные территории, до тех пор пока ее азиатская стратегия не потерпит пол­нейший крах. Единственными причинами, которые могут заставить российское правительство начать переговоры о мире, являются фи­нансовые трудности либо внутренние беспорядки. С финансовой точ­ки зрения, Россия, несмотря на ее действительные трудности, еще не нуждается в принудительной эмиссии бумажных денег и, следовательно, приходится признать, что она способна еще в течение долгого времени нести необходимые военные расходы. Кроме того, ее возможности иностранных займов еще полностью не исчерпаны. Однако в этой связи я получил из надежных источников информацию о том, что размещение нового российского займа размером в 1,5 млрд. франков, подписание которого намечено на апрель сего года, встретится с многочисленными трудностями. Ко мне неоднократно поступали предложения провести в прессе кампанию по дискредитации российских финансов, однако до сих пор я отказывался от них, считая, что время еще не пришло. Сейчас же я думаю, что наступил благоприятный момент, и веду переговоры по этому вопросу со сведущим в этом деле человеком... Что касается революционного движения, то кажется, что обстановка будет нака­ляться день ото дня»26.

Деятельность Мотоно в немалой степени способствовала срыву российско-французских переговоров о размещении нового российского займа во Франции, предварительное соглашение о котором уже было достигнуто в Санкт-Петербурге27. В выполнении этой задачи огромную помощь Мотоно оказал все тот же Финкельгаузен (он же Финкелыитейн), устроивший весной 1905 г. на страницах своего издания мощную кам­панию «за скорейший мир между Россией и Японией». Смысл данных публикаций сводился к тому, что финансовая помощь только продлит муки России и углубит ее кризисное состояние, и она в конечном счете не сможет расплатиться по счетам с французскими вкладчиками, что мо­жет привести к краху «третьей республики». Одна из статей, написанных Финкельгаузеном под псевдонимом «сторонник русско-французского союза», была озаглавлена именно в этом духе - «Как спасти наши мил­лиарды». Вместе с тем «La Revue» выступил в качестве флагмана французско-японского сближения, помещая на своих страницах пропа­гандистские речи барона Суэмацу Кэнтё (1855-1920), находившегося в Европе с особой миссией28.

«La Revue» был не одинок в своей направленности «на скорейший мир между Россией и Японией». Даже известная своей якобы пророссийской позицией «La Soleil» уже в ноябре 1904 г. писала об обоюдной вредоносности войны и перспективе русско-японского союза после ее окончания. Учитывая тот факт, что газета частично субсидировалась из российской казны, можно предположить, что тон ее публикаций отра­жал смену внутриполитической обстановки в самой России: почувст­вовав, что трон заколебался перед лицом неудач и все нараставшего революционного движения. В конце первого года войны либералы за­говорили о возможности мира с Японией29.

По-видимому, именно во Франции окончательно сформировался международно-политический взгляд Мотоно, предполагавший опору на европейские пружины мировой политики. Уже на данном этапе Мо­тоно прекрасно усвоил принципы и условия ведения «закулисной» ди­пломатической работы, изучив при этом слабые стороны российской общественной организации. Во время русско-японской войны, исполь­зуя свои связи, Мотоно сначала сыграл большую роль в «нейтрализа­ции» русско-французского союза, а затем - в переориентации француз­ского капитала с российского рынка на японский рынок.

Посланник Мотоно и вопрос иностранных займов

Как уже говорилось выше, еще до начала русско-японской войны во многом благодаря Мотоно установились тесные отношения между японскими экономическими кругами и французским банкиром Альбером Каном. Нет сомнения в том, что руководители Японии уделяли связям с ним столь большое значение, поскольку считали, что он мо­жет вывести их на более крупную «добычу»: через него открывался путь на капиталы Ротшильдов и связанных с ними финансовых кругов.

Во время русско-японской войны японское правительство четырежды размещало на Западе крупные займы на общую сумму около 800 млн.

иен (82 млн. фунтов стерлингов). Свой капитал Японии предоставили лондонские, нью-йоркские и гамбургские финансисты, объединившие­ся вокруг «банкира короля Англии» Эрнеста Кассела (1852-1921) и главы американского банковского дома «Кун, Лейб энд Компани» Якова Шиффа (1847-1920). Английские Ротшильды отказались участ­вовать в займе в виду солидарности со своими парижскими родствен­никами, связанными формальным обязательством французского пра­вительства перед Россией. Ротшильды объясняли свой отказ тем, что их участие могло бы усугубить положение их «единоверцев» в России. Обойденные таким образом своими конкурентами Ротшильды тем не менее не собирались отказываться от выгодного экономического со­трудничества с набиравшей силу «молодой восточной державой» и ис­кали пути к «реваншу». Когда стало ясно, что Россия «задыхается» в своей колонизационной деятельности в Маньчжурии, финансовые кру­ги Европы, до сих пор «спонсировавшие» российские «дальневосточ­ные предприятия», поворачиваются в сторону Японии. Япония также была заинтересована в том, чтобы распределить иностранные займы между различными финансовыми группировками. На этой почве интересы японского правительства и Ротшильдов совпали. Зондаж японских правительственных кругов на предмет получения займа во Франции начался уже во время русско-японской войны30.

Иными словами, японское руководство не только стремилось по­мешать размещению нового российского займа во Франции, но и само рассматривало возможность получения французского кредита. В конце 1904 г. Мотоно обсудил этот вопрос с влиятельными представителями финансовых кругов Франции, включая знакомого ему барона Рот­шильда (1827-1905), однако положительного результата достичь не сумел. В январе 1905 г. он сообщил об этом министру финансов Сонэ Арасукэ (1849-1910), присовокупив к докладу мнение о том, что Япо­нии необходимо приступить к непосредственным действиям, направ­ленным на организацию послевоенных займов на французском рынке. Для этого Мотоно предлагал направить к нему в помощь специального человека, который при содействии прессы смог бы заняться установле­нием прочных контактов с нужными людьми, разъясняя последним си­туацию на японском рынке31.

Руководство Японии прислушалось к совету своего посланника в Париже. Сразу после подписания Портсмутского мирного договора в сентябре 1905 г. в Париж для ведения переговоров с французскими финансистами прибыл особый представитель японского правительства Такахаси Корэкиё (1854-1936), занимавшийся во время войны разме­щением японских займов на зарубежном рынке. Вследствие этих пере­говоров, в ноябре 1905 г. французское правительство согласилось вой­ти в международный синдикат для открытия Японии нового послево­енного кредита. На этот раз японский заем на общую сумму 25 млн. фунтов стерлингов был поделен между участниками прежнего банков­ского синдиката в лице британских, американских и германских банки­ров, а также лондонской и парижской ветвями Ротшильдов. Основным подписчиком японского займа во Франции стал банк «Братья Ротшиль­ды», ставший во главе парижского банковского объединения, приняв­шего к учету японские векселя на сумму 12 млн. фунтов стерлингов. Среди второстепенных подписчиков японского займа было имя и упо­минавшегося выше Альбера Кана, одного из самых приближенных лиц к японскому политическому эстеблишменту32.

В январе 1906 г. Мотоно был назначен посланником в Петербург, однако это не означало, что его прежние связи с парижскими финансо­выми кругами прервались. Вероятно, в его жизни и мироощущении также почти ничего не изменилось: не только на Россию, но и на весь мир он смотрел уже сформировавшимися «французскими» глазами. Собственно России, выходящей за рамки балов, банкетов и роскошных петербургских салонов, места в этой картине мира, пожалуй, почти не оставалось.

Главная внешняя задача, которая стояла перед новым японским по­сланником в России, состояла в том, чтобы сгладить существующие острые противоречия между двумя странами и обезопасить тем самым будущее развитие Японии от возможных потрясений. Вместе с тем нормализация отношений с бывшим противником означала - и это было не менее важно для Токио - открытие дверей во Францию, связанную обязательствами русско-французского союза. Впрочем, в этом вопросе Япония могла рассчитывать на полное содействие крупного финансового капитала Франции, стремившегося занять подобающее ему место на японском рынке и фактически подталкивающего Японию к заключению с Россией «соглашения о дружбе». В снятии русско-японских противоре­чий была заинтересована и Англия, стремившаяся направить «русский таран» на Запад против Германии. Именно поэтому летом 1907 г. в крайне короткие сроки произошла не только нормализация русско-япон­ских отношений (первая политическая конвенция от 17 / 30 / июля), но и заключение соответствующих соглашений между Францией и Японией (10 июня), Англией и Россией (31 августа). В международной политике все эти соглашения представляли собой звенья одной цепи. На деле это означало, что сначала от России была отколота Франция; затем после­довало вынужденное для России сближение с Японией; и уже после всего этого «туманный Альбион» решил «зафиксировать» существующее со­отношение сил в мировой политике путем соглашения с Россией, тем самым, прикрепив ее к существующей комбинации держав и интересов.

Следует обратить внимание, что дипломатическая перестройка 1907 г. была осуществлена правительством Сайондзи, представлявшим, преж­де всего, интересы крупного ориентированного на Запад финансового капитала. Министром иностранных дел тогда был бывший посланник Японии в Лондоне виконт Хаяси. С точки зрения Японии, осуществ­ленный дипломатический прорыв состоял не столько в восстановлении русско-японских, сколько японо-французских отношений. Что касается финансовой стороны дела, то за этими соглашениями скрывалась переориентация японской экономики с капиталов Кассела и Шиффа на фи­нансы Ротшильдов. В марте того же года Японии был предоставлен новый кредит в размере в 23 млн. фунтов стерлингов, поделенный по­полам между парижской и лондонской ветвями влиятельного семейства. Хотя, с точки зрения политической механики, ничего необычного и сверхъестественного в образовании новых отношений между мировы­ми державами не было, в Японии заслуги Мотоно тотчас же были от­мечены: уже в сентябре 1907 г. он получил орден Восходящего Солнца первой степени и был возведен в ранг потомственной аристократии с присвоением титула барона33.

Таким образом, после русско-японской войны происходит стреми­тельное углубление японско-французских экономических отношений, и здесь немаловажную роль сыграл посол в России Мотоно, сумевший установить во Франции тесные отношения с представителями крупного финансового капитала, прежде всего с Альбером Каном. 19 декабря 1908 г., когда посол Мотоно пребывал на отдыхе в Японии, банкир сам прибыл на пароходе в Иокогаму. Японские политики, промышленники и банкиры оказали европейскому гостю самый радушный прием, приветствуя как своего давнего знакомого и «верного друга Японии». Сре­ди тех, кто ждал приезда французского капиталиста, были граф Окума и барон Сибусава, связанные с ними промышленники Окура Магобэй (1843-1921) и Моримура Саэмон (1839-1919), директор Банка Японии Мацуо Сигэёси (1843-1916) и руководство компании «Мицуи». Окума рассыпался в реверансах по отношению к французскому гостю, сравнивая жизненную философию Кана с этическим кодексом самурая бу­сидо; находившаяся под контролем графа газета «Хоти» помещала на своих страницах хвалебные статьи в адрес французского банкира. По случаю приезда Кана в Японию ему от имени японского императора были вручены три золотые чаши34.

Одной из главных целей визита Кана в Японию были переговоры с компанией «Мицуи», стремительно осваивающей для себя в новой международно-политической обстановке французский рынок. Уже в 1908 г. «Мицуи» успешно разместила на французском рынке заем от лица круп­ной хлопчатобумажной фабрики «Канэфути-босэки» (впоследствии из­вестная под названием «Канэбо»). Что касается результатов поездки Кана, то они сказались в мае 1909 г., когда та же компания получила большой кредит под модернизацию инфраструктуры г. Киото (строительство второй линии водоканала от озера Бива и трамвайных путей) в размере 225 млн. франков (около 18 млн. фунтов стерлингов). Второй, точно такой же заем для Киото, предназначенный для строительства электростанции и водопровода, был выпущен в Париже через год. Этот контракт был подписан непосредственно Каном, компанией «Мицуи» и муниципалитетом города. На этот раз Кан выступил в качестве центральнообразующей фигуры нового банковского синдиката и стал одним из главных участников указанных сделок, заработав на них 2,25 млн. франков35.

В отношениях Европы и Японии Кан играл почти такую же роль, что и заокеанский финансист Яков Шифф в японо-американских отношениях. Одним из средств распространения влияния Кана служил созданный им еще в 1905 г. международный фонд (известный под названием «Фонд Кана»), который занимался среди всего прочего и организацией годич­ных кругосветных путешествий для ученых и исследователей. Уже с 1907 г. фонд стал предоставлять гранты японским ученым, благодаря чему возник важный канал французско-японского международного сообщения. Японское отделение Фонда, официально созданное в марте 1913 г., возглавил член Тайного совета виконт Суэмацу, а граф Окума и барон Сибусава вошли в число его постоянных членов36.

Благодаря каналу связи между японской элитой и европейским капи­талом, проторенному в конце XIX в. и поддерживаемому на протяжении последующих двух десятилетий во многом благодаря активной дипло­матической деятельности Мотоно, Япония до конца 30-х годов XX в. умело «держалась на плаву», сохраняя достаточно прочное место в так называемой Версальской системе международных отношений, одним из важнейших факторов которой стала созданная при активном участии европейских финансистов Лига Наций. Более того, инерционное влия­ние тех влиятельных связей, которые установил во Франции Мотоно Итиро, сохраняется и по сей день: японский сад в Булонь-Биланкур и поместье Кана в Кап-Мартане до сих пор является излюбленным ме­стом посещения японских дипломатов37.

Как показывают документы, Мотоно Итиро был типичным «салон­ным» дипломатом того времени. Он увлекался всем, чем увлекались «сливки общества» той эпохи: играл в теннис, катался на коньках, ув­лекался охотой и рыбалкой, интересовался изобразительным искусст­вом и сам недурно рисовал акварелью, занимался фотографией, прово­дил вечера за игрой в «бридж», называя себя «сильнейшим игроком к востоку от Суэца». Именно этот мир «высокой моды» и «просвещения» был для Мотоно сферой дипломатической деятельности. Главным ко­зырем в его дипломатической работе было то, что он прекрасно разби­рался в пружинах западноевропейской политики и ему была хорошо понятна логика мышления мировой элиты. В этом смысле, Мотоно был не только знатоком, но и проводником западного влияния как в Японии, так и в России. Органическое «включение» Японии в мир европейской политики было, пожалуй, для Мотоно одной из главных целей его дея­тельности38.

Примечания

1. Например, см.: Нитиро домэй-рон: Мосукофусукиэ вэдомосути-си сясэцу (Дискуссия о русско-японском союзе: Передовица газеты «Московские ведомости»).- Гайко дзихо («Ди­пломатический вестник»). 01.12. 1914 г., № 242, с. 83; Нитиро но татэякуся: Рококу гайму дайдзин Сазонофу-си, тюро нихон тайси Мотоно Итиро (Достопочтимые личности Японии и России: российский министр иностранных дел Сазонов и японский посол в России Мотоно Итиро). - Нитиро дзицугё симпо (Вестник японско-российского предпринимательства). 1916, июль, с. 48-50; Виконт Мотоно. - Приамурские ведомости, 09.08.1916, № 2461.

2. Пожалуй, единственным серьезным сочинением о Мотоно является написанная его внуком Мориюки (родился в 1924 г.) история японской дипломатии, рассмотренная через призму дипломатической деятельности четырех поколений рода Мотоно, опубликованная на страницах японского ежемесячника «Гайко фораму» («Дипломатический форум») в 1993-1995 гг. под названием «Нихон гайко сики» («Частные записки о японской дипломатии»).

3. Мотоно Мориюки. Нихон гайко сики (Частные записки о японской дипломатии) (2-9). - Гайко фораму (Дипломатический форум), май 1993 г. - январь 1994 г. Краткое описание жиз­ненного пути Мотоно Моримити см.: Мотоно Моримити-си но эймин (На смерть Мотоно Моримити). - Иомиури симбун. 11.12.1909, с. 3.

4. О мотивах создания «Внешнеторгового общества» и его дальнейшей судьбе см.: Асабу- ки Эйдзи дэн (Биография Асабуки Эйдзи). Токио, 1928, с. 80-108. Любопытно, что предста­вительства «Внешнеторгового общества» были созданы помимо Лиона в Лондоне, Нью- Йорке и Владивостоке. В 1887 г. филиал компании во Владивостоке перешел в руки ее быв­шего представителя Сугиура Хисаси, основавшего на его месте «Торговый дом Сугиура» («Сугиура-сётэн»).

5. Архив внешней политики Японии (далее - АВПЯ). 6. 1. 5. 3. Сёкуин нарабн рирэкн ни кансуру какутё офукусё (Переписка различных ведомств в отношении сотрудников и их био­графических данных). Т. 3; Мотоно Мориюки. Нихон гайко сики. Ч. 11, 12. - Гайко фораму (Дипломатический форум), март-апрель 1994,; Иомиури симбун. 27.12. 1885; 24.12. 1886; 29.12. 1886; 14.09.1887; 14.07. 1888; 05.10. 1889.; Виконт Мотоно. - Приамурские ведомости. 09.08. 1916, №2461.

6. См.: АВПЯ. 6. 1. 5. 3. Сёкуин нараби рирэки ни кансуру какутё офукусё (Переписка различных ведомств в отношении сотрудников и их биографических данных), т. 3.

7. Мотоно Мориюки. Нихон гайко сики. Ч. 11, 12. - Гайко фораму (Дипломатический фо- рум), март-апрель 1994 г.; Мотоно хакуси но энъюкай (Праздничный банкет доктора Мото­но). - Иомиури симбун. 29.05.1893, с. 2. После завершения своей учебы во Франции Мотоно собирался было связать свои узы с француженкой, но родители были против, и молодые вы­нуждены были расстаться. Брак с дочерью Номура Ясуси Хисако, которая только что расста­лась с известным аристократом Мадэнокодзи, выглядел браком по расчету.

8. Мотоно Итиро. Дзёяку кайсэй то хотэн дзисси (Пересмотр договоров и исполнение норм закона). - Иомиури симбун. 26.05.1892, с. 2.

9. Табохаси Киёси. Киндай ниссэн канкэй но кэнкю (Исследование японо-корейских от­ношений в новое время). Токио, т. 2.: Бунка-сирё-тёсакай (Общество изучения материалов по истории культуры), 1964, с. 298-304, 309.

10. Там же, с. 365-367, 416-421, 424-449.

11. Мотоно Мориюки. Нихон гайко сики, ч. 12. - Гайко фораму (Дипломатический фо- рум), апрель 1994, с. 92.

12. См.: Синкоку ннйтн ни ойтэ фусэцу субэки тэцудо мэнкёдзё о росин гинко ни кафуси- мэру но кэн (О предоставлении Русско-китайскому банку лицензии на строительство желез­ной дороги на территории Цинской империи). - Мицудай никки (Секретные записки). 1896, июль - декабрь, т. 2. Военное министерство Японии. Азиатский центр документации. Мик­рофильм, с. 955, 955-2.

13. Albert Kahn, 1860-1940: Réalités D'une Utopia, Boulogne: Musee Albert Kahn, 1995, p. 30, 62, 107-124; Мотоно Мориюки. Нихон гайко сики. Ч. 17. - Гайко фораму (Дипломатический форум), сентябрь 1994 г., с. 89-90; Лебедев С. К. С.-Петербургский Международный коммер­ческий банк во второй половине XIX в.: европейские и русские связи. М., 2003, с. 382.

14. Albert Kahn. 1860—1940. Réalité s d'une utopia, Boulogne: Musee Albert Kahn, 1995, p. 64, 124; Albert Kahn et le Japon. Confluences, Paris: Presses Aristiques, 1990, p. 3, 14-15; Dictionaire de Biographie Française, Paris. 1994, t. 18, p. 1070-1071; Мотоно Мориюки. Нихон гайко си- ки.Ч. 17. - Гайко фораму (Дипломатический форум), сентябрь 1994 г., с. 90; Окума Сигэнобу хатидзюго нэнси (85-летняя история жизни Окума Сигэнобу). Токио, 1926, т. 2, с. 526.

15. Мотоно Мориюки. Нихон гайко сики. Ч. 14. - Гайко фораму (Дипломатический фо­рум), июнь 1994 г., с. 90-91.

16. Dictionaire de Biographie Française. Paris, 1994, т. 18, p. 1070-1071; Albert Kahn, 1860- 1940, p. 127.

17. Мотоно Мориюки. Нихон гайко сити. Ч. 14. - Гайко фораму (Дипломатический фо- рум), июнь 1994 г., с. 92-93; Окума-хаку но нитиро-дан (Мнение графа Окума о русско-японских отношениях). - Иомиури симбун. 08.04.1901, с. 2.

18. № 1091. 22 января 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру инос транных дел Комура. - Нихон гайко бунсё (Японские дипломатические документы). Токио, 1958, т. 37, кн. 2. с. 516. - далее НГБ.

19. № 1165. 26 августа 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных дел Комура. НГБ. Т. 37, кн. 2, с. 611-613. Хотя в документах нет имени указанного французского агента, однако, по всей видимости, это была достаточно известная в те времена фигура, связанная каким-то образом с правлением Русско-китайского банка в Париже.

20. № 1165. 26 августа 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных дел Комура. - НГБ. Т. 37, кн. 2, с. 601-603.

21. № 1165. 26 августа 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных дел Комура. - НГБ. Т. 37, кн. 2, с. 627.

22. Об Акаси и его деятельности см.: Павлов Д. Б., Петров С. А. Японские деньги и рус- ская революция. - Тайны русско-японской войны. М., 1993, с. 5-140; Вада Харуки. Никорай Рассэру. Коккё о коэру народоники (Николай Руссель. Народники за рубежом). Токио, 1973, т. 1, с. 241-273; Акаси Мотодзиро - сэйкай о юсабутта супай ва хаката но дандизму но нака кара умарэта (Акаси Мотодзиро - потрясший мир шпион родился из «дендизма» Хаката). - Хаката ни цуёку наро сиридзу (Серия «Давайте больше узнаем о Хаката»). Фукуока, май 1983 г.

23. № 1183. 23 октября 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру инос транных дел Комура. - НГБ, т. 37, кн. 2, с. 669-676.

24. Мацумура Масаёси. Кохо гайко ни окэру нитиро но тосо (Японско-русская борьба ме­тодами «публичной дипломатии»), - Нитиро сэнсо но синситэн (Новый подход к изучению русско-японской войны). Токио, 2005, с. 190-192.

25. № 1151. 30 июля 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных дел Комура; № 1153. 2 августа 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных

дел Комура; № 1165. 26 августа 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностран­ных дел Комура. - НГБ, т. 37, кн. 2, с. 585-586, 588-590, 600-627.

26. № 57. 27 февраля 1905 г. Посланник Мотоно министру иностранных дел Комура. - Каккоку найсэй канкэй дзассан: Рококу но бу (Подборка документов по внутренней политике разных стран: Россия). Азиатский центр документации. Микрофильм. Т. 4, пленка № 1-1079, с. 275.

27. Об истории с неудавшимся французким займом см.: Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903-1919. М.,1992, т. 1, ч. 1, гл. VI.

28. Russia of Today and Tomorrow. Noted Editor of La Revue Declares That Progress of Czar’s Empire Has Been Impeded by German Influence, by Jean Finot. - The New York Times. 28.03.1915. См. также: Мацумура Масаёси. Ёроппа ни окэру «кохо танто тайси» тоситэ но Суэмацу Кэнтё (Суэмацу Кэнтё в качестве «посла по общественной пропаганде» в Европе). - Нитиро сэнсо (I). Кокусайтэки буммяку (Русско-японская война. Т. I. Международный ас­пект). Токио, 2004, с. 134-135.

29. № 1192. 28 ноября 1904 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных дел Комура . - НГБ, т. 37, кн. 2, с. 687-691.

30. Adler C. Jacob Schiff: His Life and Letters, New York, 1929, vol. 1, p.212-230; Байсуэй С. Дж. Нихон кэйдзай то гайкоку сихон. 1858-1939 (Японская экономика и иностранный капитал, 1858-1939). Тосуй-сёбо, 2005, с. 111-114.

31. № 976. 05 января 1905 г. Посланник во Франции Мотоно министру иностранных дел Комура. - НГБ. Токио, 1959, т. 38, кн. 2, с. 468-48.

32. Такахаси Корэкиё-дзидэи (Автобиография Такахаси Корэкиё). Токио, 1936, с. 758-793; Smethurst R. Takahashi Korekiyo, the Rothchilds and the Russo-Japanese War, 1904-1907. - The Rothschild Archive: Review of the Year, April 2005 to March 2006, p. 22-23 (www.rothschildarchive. org); Байсуэй С. Дж. Нихон кэйдзай то гайкоку сихон.1858-1939, с. 114; Albert Kahn, 1860- 1940, p. 124, 127-128.

33. Нитифуцу кёяку юрай (Предыстория японско-французского соглашения). - Иомиури симбун. 08.05.1907, с. 2; Smethurst R., Takahashi Korekiyo, the Rothchilds and the Russo- Japanese War, 1904-1907. - The Rothschild Archive: Review of the year. April 2005 to March 2006, p. 24-25.

34. Albert Kahn, 1860-1940, p. 25-29; Albert Kahn et le Japon, p. 3, 15; Хигасибана Синдзин. Хэнсиюсицу ёри (От редакции). - Иомиури симбун. 24.01.1909, с. 2; Окума Сигэнобу хатид- зюго иэнси (85-летняя история жизни Окума Сигэнобу), с. 526-528.

35. Байсуэй С. Дж. Нихон кэйдзай то гайкоку сихон, с. 115; Albert Kahn, 1860-1940, p. 126.

36. Мотоно Мориюки. Ч. 17. - Гайко форам (Дипломатический форум), 1994, сентябрь, с.88-95; Albert Kahn, 1860-1940, p. 151-156; Сибусава Эйити дэнки сирё (Биографические материалы Сибусава Эйити). Токио, 1961, т. 36, с. 160-162.

37. См.: Мотоно Мориюки. Нихон гайко Сити. Ч. 17. - Гайко фораму (Дипломатический форум), сентябрь 1994, с.88-95.

38. Там же, ч. 19. - Гайко фораму (Дипломатический форум), ноябрь 1994 г., с. 82-84; Сайсин-сики но сясин-дзюцу: Мотоно тюро тайси но какуси-гэй (Новейшее фотографическое искусство: скрытое мастерство посла в России Мотоно). - Иомиури симбун, 27.09. 1908, с. 3; Мотоно тайси то Ито-си но дзюрё-дан (Беседа посла Мотоно и виконта Ито о ружейной охо­те). - Иомиури симбун, 06.10. 1908, с. 4.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.