Тихвинский С. Л. К истории восстановления послевоенных советско-японских отношений

   (0 отзывов)

Saygo

Тихвинский С. Л. К истории восстановления послевоенных советско-японских отношений // Вопросы истории. - 1990. - № 9. - С. 3-28.

Война с фашистской Германией была в самом разгаре, когда 25 октября 1943 г. участвовавший в работе Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании государственный секретарь США К. Хэлл по поручению президента США Ф. Рузвельта в доверительной беседе поставил перед И. В. Сталиным вопрос о возможном участии Советского Союза в войне против милитаристской Японии. Этот же вопрос был поставлен перед Сталиным 28 ноября 1943 г. в Тегеране Рузвельтом и У. Черчиллем. В ходе состоявшейся между ними беседы советский руководитель заявил: "Мы, русские, приветствуем успехи, которые одерживались и одерживаются англо-американскими войсками на Тихом океане. К сожалению, мы пока не можем присоединить своих усилий к усилиям наших англо-американских друзей потому, что наши силы заняты на западе и у нас не хватает сил для каких-либо операций против Японии. Наши силы на Дальнем Востоке более или менее достаточны лишь для того, чтобы вести оборону, но для наступательных операций надо эти силы увеличить, по крайней мере, в три раза. Это может иметь место, когда мы заставим Германию капитулировать. Тогда - общим фронтом против Японии"1.

В последовавших затем дипломатических контактах с союзниками советское руководство стремилось уточнить, какую роль они предназначают Советскому Союзу в войне на Дальнем Востоке, чтобы легче принять участие в разработке планов операций против Японии. 14 декабря 1944 г., отвечая на запрос Рузвельта о политических вопросах, связанных со вступлением Советского Союза в войну с Японией, Сталин заявил послу США в СССР А. Гарриману, что "Советский Союз хотел бы получить Южный Сахалин, т. е. вернуть то, что было передано Японии по Портсмутскому договору, а также получить Курильские острова"2.

8 февраля 1945 г. в беседе с Рузвельтом на Крымской конференции Сталин поинтересовался, как обстоит дело с политическими условиями, на которых СССР вступит в войну против Японии, о которых он, Сталин, беседовал с Гарриманом в Москве. "Рузвельт отвечает, что южная часть Сахалина и Курильские острова будут отданы Советскому Союзу... Сталин говорит, что если будут приняты советские условия, то советский народ поймет, почему СССР вступает в войну против Японии. Поэтому важно иметь документ, подписанный президентом, Черчиллем и им, Сталиным, в котором будут изложены цели войны Советского Союза против Японии. В этом случае можно будет внести вопрос о вступлении Советского Союза в войну против Японии на рассмотрение Президиума Верховного Совета СССР"3.

11 февраля 1945 г. руководители СССР, США и Великобритании подписали в Крыму соглашение о том, что через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания войны в Европе Советский Союз вступит в войну против Японии на стороне союзников при условии "восстановления принадлежавших России прав, нарушенных вероломным нападением Японии в 1904 г., а именно: а) возвращения Советскому Союзу южной части о. Сахалина и всех прилегающих к ней островов; передачи Советскому Союзу Курильских островов". Главы правительств СССР, США и Великобритании поставили свои подписи под этим соглашением, в котором заявляли, что "претензии Советского Союза должны быть, безусловно, удовлетворены после победы над Японией"4.

Вопрос об аннулировании Портсмутского договора 1905 г. и о возвращении Советскому Союзу Южного Сахалина и Курильских островов был поставлен Советским правительством перед Японией еще в 1940 г. в ходе переговоров в Москве о заключении пакта о нейтралитете. В беседе с японским послом в Москве Татэкава 18 ноября 1940 г. нарком иностранных дел В. М. Молотов заявил, что "у общественного мнения СССР вопрос о заключении нового пакта о ненападении, на этот раз с Японией, естественно, будет связываться с вопросом о возвращении утраченных ранее территорий. Может встать вопрос о Южном Сахалине и о Курильских островах"5. Принимая 13 и 23 декабря 1940 г. Татэкава, Молотов заявил, что "если Япония думает оставить без изменения на веки вечные Портсмутский договор, на который в Советском Союзе смотрят так же, как в Западной Европе смотрят на Версальский договор, то это является грубой ошибкой". Япония, подчеркнул Молотов, нарушила этот договор. Кроме того, поскольку он был заключен после поражения России, он не может оставаться вечно без изменений и подлежит исправлению"6. Эта же формулировка была повторена наркомом иностранных дел 7 апреля 1941 г., когда он принимал министра иностранных дел Японии Мацуока7.

При посещении Сталина 12 апреля 1941 г. японский министр иностранных дел повторил ранее сделанное им предложение о покупке Японией у Советского Союза Северного Сахалина, на что Сталин, подойдя к географической карте и указывая на Советский Дальний Восток, ответил: "Япония держит в руках все выходы Советского Приморья в океан - пролив Курильский у южного мыса Камчатки, пролив Лаперуза к югу от Сахалина, пролив Цусимский у Кореи. Теперь вы хотите взять Северный Сахалин и вовсе закупорить Советский Союз. Вы что хотите нас задушить?"8.

Условия вступления Советского Союза в войну с Японией на стороне антифашистской коалиции отражали давние чаяния советского народа. Правящие круги Японии были уведомлены Советским правительством об этих чаяниях еще до того, как Япония развязала войну на Тихом океане. Советский народ не мог забыть зверств японских оккупантов на Дальнем Востоке в 1918 - 1922 гг., бесконечных провокаций на границе в 30-е годы, боев с японскими милитаристами в районе оз. Хасан и на Халхин-Голе. В годы войны против фашистской Германии японская военщина держала Советские Вооруженные Силы на Дальнем Востоке в постоянном напряжении. В 1941 г. военнослужащие Квантунской армии, дислоцированной в Северо-Восточном Китае, нарушили сухопутную Государственную границу СССР: 36 раз, в 1942 г. - 229 раз, а в 1943 г. - 433 раза. Японский флот блокировал советские дальневосточные порты; с лета 1941 г. до конца 1944 г. было незаконно задержано 178 советских торговых судов, три торговых судна были торпедированы японскими подводными лодками9. На протяжении всей Великой Отечественной войны Япония непрерывно нарушала советско-японский пакт о нейтралитете и таким образом лишила его всякой реальной силы.

5 апреля 1945 г. Советское правительство денонсировало пакт о нейтралитете с Японией, подписанный в Москве 13 апреля 1941 г., в полном соответствии со ст. 3 пакта, предусматривавшей право сторон на его денонсацию за один год до истечения пятилетнего срока его действия. Это было серьезным предупреждением правительству Японии о необходимости незамедлительного прекращения развязанной японскими милитаристами в декабре 1941 г. широкомасштабной войны на Тихом океане. Однако, несмотря на это, даже после разгрома и безоговорочной капитуляции союзницы Японии - фашистской Германии, - японские милитаристы упрямо продолжали "тотальную войну".

26 июля 1945 г. в Потсдаме была опубликована Декларация США, Великобритании и Китая, призвавшая Японию к немедленной безоговорочной капитуляции. В пункте 8 декларации, в частности, отмечалось, что после безоговорочной капитуляции Японии "японский суверенитет будет ограничен островами Хонсю, Хоккайдо, Кюсю Сикоку и теми менее крупными островами, которые мы укажем"10. Правительство СССР солидаризировалось с духом и основными положениями Потсдамской декларации, а 8 августа официально присоединилось к ней.

С 9 августа Советский Союз считал себя в состоянии войны с Японией. В ходе военных действий Советских Вооруженных Сил в Маньчжурии, Корее, на Сахалине и Курильских островах японским войскам был нанесен существенный урон и они в результате совместных ударов союзных войск были вынуждены капитулировать. В обращении Сталина к советскому народу по случаю подписания Японией акта о безоговорочной капитуляции 2 сентября 1945 г. говорилось: "Поражение русских войск в 1904 г. в период русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания... Сегодня Япония признала себя побежденной и подписала акт безоговорочной капитуляции. Это означает, что Южный Сахалин и Курильские острова отойдут к Советскому Союзу и отныне они будут служить не средством отрыва Советского Союза от океана и базой японского нападения на наш Дальний Восток, а средством прямой связи Советского Союза с океаном и базой обороны нашей страны от японской агрессии"11.

Несмотря на стремление правящих кругов США к установлению после капитуляции Японии своего безраздельного господства над этой страной, они сразу же после победы антифашистской коалиции не могли не учитывать позиции своих союзников, мирового общественного мнения и настроений американского народа. Военная администрация США в Японии, возглавлявшаяся генералом Д. Макартуром, во исполнение решений Крымской конференции и в соответствии с Потсдамской декларацией направила японскому правительству специальную директиву N 677 от 29 января 1946 г., в которой указывалось, что из-под юрисдикции японского правительства исключаются "Курильские (Тисима) острова, группа островов Хабомаи (Хабомадзё), включая острова Суяё, Юри, Акиюри, Сибоцу и Тараку, а также остров Сикотан"12. Основываясь на этой директиве, в последующие месяцы японские власти издали распоряжение о репатриации своих граждан с Южного Сахалина и Курильских островов. 2 февраля 1946 г. был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР, объявивший государственной собственностью Советского Союза все земли с недрами и водами на территории Южного Сахалина и Курильских островов.

Обеспокоенные нарастанием социальных конфликтов в Японии, под давлением мировой и японской демократической общественности, американские оккупационные власти пошли на осуществление серьезных реформ государственной и экономической структур Японии, носивших буржуазно-демократический характер. В то же время с первых дней оккупации они в тесном сотрудничестве с реакционными силами в самой Японии стали проводить антисоветскую политику, всячески противодействовали распространению влияния СССР, а также победе китайской революции и учреждению Китайской Народной Республики (КНР).

Антисоветский курс администрации Г. Трумэна наглядно проявился в ходе подготовки мирного договора с Японией. Как известно, правительства стран, подписавших Декларацию Объединенных Наций, принятую в Вашингтоне 1 января 1942 г., взяли на себя обязательство не заключать сепаратного мира с вражескими странами. 2 августа 1945 г. на конференции руководителей трех союзных держав в Берлине ими было принято решение о создании Совета министров иностранных дел пяти держав - СССР, США, Великобритании, Франции и Китая - для подготовки мирных договоров с вражескими странами13.

Игнорируя это решение Берлинской конференции, правительство США отказалось от рассмотрения вопроса о заключении мирного договора с Японией на Совещании Совета министров иностранных дел и 11 июля 1947 г. информировало Советское правительство о своем намерении созвать 19 августа 1947 г, конференцию по составлению мирного договора с Японией из представителей 11 стран - членов Дальневосточной Комиссии для Японии. 13 августа 1947 г. правительство США заявило, что не считает Совет министров иностранных дел "надлежащим органом для рассмотрения вопроса о японском мирном договоре"14. В памятной записке от 29 августа 1947 г. правительству США Советское правительство вновь привело аргументацию в пользу предварительного рассмотрения вопроса о мирном договоре с Японией на Совете министров иностранных дел и напоминало, что особая заинтересованность входящих в него держав в вопросах послевоенного урегулирования с Японией была подчеркнута на Московской конференции министров иностранных дел в 1945 г. при установлении принципа единогласия этих держав в Дальневосточной Комиссии для Японии и при учреждении Союзного Совета для Японии в составе представителей этих держав15.

Подготовка мирного урегулирования с Японией проходила в условиях все усиливавшейся "холодной войны", разрыва союзнических отношений, существовавших между западными державами и СССР в годы войны. В госдепартаменте США возобладало мнение о нежелательности сотрудничества с Советским Союзом в деле мирного урегулирования с Японией и о необходимости использования оккупации этой страны американскими войсками в интересах дальнейшего укрепления политических и экономических позиций США в Японии; американское военное ведомство высказывалось за сохранение оккупационного режима в Японии на длительное время. Правящие круги Японии активно использовали усиление антисоветских настроений американской администрации. В январе 1947 г. министр иностранных дел Японии Х. Асида в меморандуме официальным представителям США предлагал, с учетом обострения американо-советских отношений, заключить между Японией и США соглашение против агрессии со стороны "третьей державы".

В начале 1950 г. президент Трумэн назначил одного из наиболее воинствующих антикоммунистов, Дж. Ф. Даллеса, главой американской миссии по заключению мирного договора с Японией. В июне 1950 г. вспыхнула война в Корее, в ходе которой укрепился военно-политический союз правящих кругов Японии и США, получивший вскоре официальное оформление. Несмотря на неоднократные попытки Советского правительства добиться созыва Совета министров иностранных дел для обсуждения условий мирного договора с Японией, США отказались от переговоров по данному вопросу, одновременно проводя активную работу по подготовке и заключению военного союза с Японией и по оставлению на ее территории американских войск, о чем открыто заявил Даллес в Токио в феврале 1951 года16.

В марте 1951 г. правительство США разослало странам - членам Дальневосточной Комиссии для Японии свой проект мирного договора с Японией, не обсудив его в предварительном порядке ни с Советским правительством, ни с правительством КНР. 12 июля 1951 г. был опубликован совместный американо-английский проект мирного договора с Японией, положенный в основу обсуждения на созванной в сентябре того же года в Сан-Франциско конференции. К участию в ней не были допущены представители Китая, Кореи, Вьетнама и Монголии - стран, внесших существенный вклад в разгром Японии.

Критикуя предложенный проект мирного договора, первый заместитель министра иностранных дел СССР А. А. Громыко в своем выступлении на конференции указал, что втягивание Японии в военные группировки не может не вызвать тревогу со стороны: государств, действительно заинтересованных в сохранении и поддержании мира на Дальнем Востоке. По поручению Советского правительства он предложил включить в текст мирного договора обязательства о выводе с территории Японии в 90-дневный срок всех вооруженных сил союзных держав и статью, запрещающую размещать в Японии иностранные войска или морские базы. Хотя позиция СССР и пользовалась поддержкой ряда делегаций, особенно азиатских стран, заинтересованных в том, чтобы Япония стала миролюбивой нейтральной страной, благодаря усилиям США и их союзников, а также правящих кругов Японии Сан-Францискский мирный договор был подписан 48 странами17, в том числе Японией, и вступил в силу.

Сан-Францискский мирный договор в ст. 2 раздела II - "Территория" зафиксировал отказ Японии "от всех прав, правооснований и претензий на Курильские острова и на ту часть острова Сахалин и прилегающих к нему островов, суверенитет над которыми Япония приобрела по Портсмутскому договору от 5 сентября 1905 г."18. Однако в силу крайне враждебной СССР позиции США в тексте договора не было зафиксировано соглашение, достигнутое в Ялте, о включении Курильских островов и Сахалина в состав Советского Союза.

Конференция в Сан-Франциско проходила в период резкого обострения советско-американских отношений, в разгар "холодной войны" и кровопролитных сражений на Корейском полуострове, в которых американским войскам противостояли, наряду с северокорейской армией, крупные силы "китайских добровольцев" - регулярных частей Народно-освободительной армии Китая (НОАК). Между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой лишь за полтора года до этого, 14 февраля 1950 г., был заключен Договор о дружбе, союзе и взаимопомощи, направленный против любых попыток возрождения японского милитаризма со стороны как японской реакции, так и иностранных государств, которые способствовали бы этому возрождению. Это был недвусмысленный намек на США.

Соединенные Штаты отстранили от мирного урегулирования с Японией корейский народ, в 1910 г. ставший жертвой японской агрессии, и китайский народ, против которого милитаристская Япония вела необъявленную войну еще со времени захвата 18 сентября 1931 г. северо-восточных провинций Китая (Маньчжурии), а с 7 июля 1937 г. - при явном попустительстве США, Великобритании и Франции - развернула крупномасштабную тотальную войну. Не были на конференции в Сан-Франциско должным образом представлены и многие другие народы Азии, испытавшие на себе гнет японских оккупантов и боровшиеся с ними.

Текст Сан-Францискского договора не гарантировал прочного мира ни народам стран Азии, ни самому японскому народу, он не содержал положений, направленных на подлинную демократизацию японского общества, на чем настаивала советская делегация на конференции в Сан-Франциско. Одновременно с заключением сепаратного мирного договора с Японией в Сан-Франциско был подписан американо-японский "договор безопасности", превращавший территорию Японских островов в передовой плацдарм вооруженных сил США, направленный против СССР, КНР и КНДР.

30 мая 1952 г., через 2 дня после вступления в силу Сан-Францискского договора, японское правительство, придерживавшееся в области внешней политики односторонней ориентации на США, довело до сведения представительства СССР в Японии, что в связи с отменой оккупационного режима и прекращением деятельности Союзного Совета для Японии "японское правительство считает, что Советская часть Союзного Совета для Японии прекратила свое существование". В ответ 11 июня 1952 г. Представительство СССР в Японии направило письмо министру иностранных дел Японии, в котором указало, что "ссылка японского правительства на вступление в силу сепаратного мирного договора не может служить законным основанием для заявления по поводу Представительства СССР"19. (В последующее годы японская сторона хотя и не ставила вопроса о прекращении деятельности Советского представительства, поставила его в положение определенной изоляции, воздерживаясь от установления с ним официальных контактов.)

После подписания Сан-Францискского договора правительство С. Иосида запретило японским фирмам вступать в какие-либо контакты с советскими внешнеторговыми организациями, что привело к резкому сокращению товарооборота между СССР и Японией. Японское правительство препятствовало также осуществлению научных и культурных связей между обеими странами, развитию контактов по линии профсоюзных и общественных организаций.

Начиная с 1953 г. деловые круги и общественность Японии стали все настойчивее требовать от правительства нормализации отношений с СССР и КНР, с другими социалистическими странами. В свою очередь, и в правящих кругах Японии зрели настроения в пользу проведения независимой от диктата США внешней политики. Учитывая это, а также руководствуясь стремлением жить в мире и добрососедстве со своим дальневосточным соседом, Советское правительство выступило с инициативой нормализации отношений с Японией. Отвечая на вопросы главного редактора газеты "Цюбу Ниппон симбун" М. Судзуки, министр иностранных дел СССР Молотов 11 сентября 1954 г. выразил готовность советской стороны к нормализации отношений с Японией. Вслед за этим, 12 октября того же года, правительства СССР и КНР выступили с совместной декларацией об отношениях с Японией, в которой высказались "за развитие широких торговых отношений с Японией на взаимовыгодных условиях, за установление с ней тесных культурных связей", выразили "готовность предпринять шаги с целью нормализации своих отношений с Японией"20.

В декабре 1954 г. после поражения на парламентских выборах проамериканский кабинет С. Иосида ушел в отставку. Новый премьер-министр Японии И. Хатояма, выражая интересы торгово-промышленных кругов, лишившихся после окончания войны в Корее прибыльных заказов, а также под давлением профсоюзов и общественных организаций взял курс на восстановление отношений с СССР и КНР и развитие с ними торговых связей. 22 января 1955 г. Хатояма заявил в парламенте, что важнейшей задачей его правительства в области внешней политики будет достижение самостоятельности и независимости21.

В январе 1955 г. временно исполнявший обязанности торгового представителя СССР в Японии А. И. Домницкий вручил Хатояма письмо Советского правительства, в котором выражалась готовность начать переговоры о нормализации отношений между обеими странами. Затем переговоры велись в Нью-Йорке между постоянным представителем СССР при ООН А. А. Соболевым и японским наблюдателем в ООН Савада. Под нажимом США японское правительство упорно отказывалось от советского предложения о проведении в Москве или в Токио официальных переговоров о нормализации отношений, настойчиво предлагая местом переговоров Нью-Йорк, где американские дипломаты могли бы влиять на их ход. Японская дипломатия намеревалась вести переговоры с СССР по аналогии с русско-японскими переговорами 1905 г., в ходе которых США, как известно, оказывали давление на Россию и во многом способствовали удовлетворению экспансионистских требований Японии.

Уже первые сообщения относительно готовящихся переговоров Японии с Советским Союзом вызвали открытое недовольство правящих кругов США, усиливших свое давление на кабинет Хатояма. Выступая 8 февраля 1955 г. с речью в сенате США, Г. Хэмфри обвинил Советский Союз в стремлении оторвать Японию от США и под предлогом подписания с нею мирного договора включить ее в свою орбиту. Другой американский сенатор, М. Мэнсфилд, посвятил несколько выступлений в сенате "советской угрозе" Японии, рекомендуя ее правительству не идти на уступки СССР в территориальном вопросе22. В мае 1955 г. перед началом советско-японских переговоров Даллес направил Хатояма послание, в котором запугивал Японию прекращением американской помощи в случае расширения Японией экономических связей с Китаем и Советским Союзом и установления с ними дипломатических отношений23.

После длительного обсуждения местом переговоров о нормализации советско-японских отношений был избран Лондон, где 3 июня 1955 г. они официально и открылись.

Делегацию СССР возглавлял советский посол в Лондоне А. Я. Малик, в прошлом посол в Японии, а затем постоянный представитель СССР при ООН. В состав советской делегации входили советник Дальневосточного отдела (ДВО) МИД СССР Н. Б. Адырхаев, заведующий ДВО МИД СССР И. Ф. Курдюков, советник ДВО МИД СССР Г. И. Павлычев и автор настоящей статьи, в то время советник посольства СССР в Великобритании. Японскую делегацию возглавлял бывший посол Японии в Лондоне С. Мацумото, незадолго до этого вышедший в отставку и посвятивший себя парламентской деятельности. На парламентских выборах осенью 1955 г. он баллотировался от либерально-демократической партии по фракции Хатояма и пользовался его полным доверием. Хатояма назначил Мацумото главой делегации на переговорах в Лондоне вопреки мнению министра иностранных дел М. Сигэмицу, который пользовался поддержкой многих проамерикански настроенных консервативных деятелей Японии и испытывал довольно сильное их влияние. Членами японской делегации были заместитель заведующего отделом договоров МИД Японии М. Такасахи, посланник Японии в Швеции Т. Ниидзэки, первый секретарь посольства Японии в Лондоне А. Сигэмицу и специалист по Советскому Союзу МИД Японии Т. Хираока.

Еще на предварительной, неофициальной встрече глав обеих делегаций, состоявшейся 1 июня 1955 г., был решен ряд процедурных вопросов, в частности было условлено, что заседания будут проходить два раза в неделю. Однако вскоре С. Мацумото, получив указание от своего министра иностранных дел М. Сигэмицу, что "не нужно спешить с японо-советскими переговорами"24, внес предложение сократить число встреч до одного раза в неделю. Указание Сигэмицу носило отнюдь не процедурный характер и во многом предопределило ход лондонских переговоров.

На первом официальном заседании делегаций, проходившем в посольстве СССР в Лондоне 3 июня 1955 г., Малик, приветствуя японскую делегацию, подчеркнул готовность Советского Союза нормализовать отношения с Японией. В ответном слове Мацумото выразил надежду на то, что предстоящие переговоры будут проходить в духе взаимного понимания и сотрудничества и что будут найдены удовлетворяющие обе стороны условия для восстановления дипломатических отношений25.

На втором заседании 7 июня 1955 г. Мацумото зачитал и вручил Малику текст выступления Сигэмицу 26 мая 1955 г. на сессии японского парламента, в котором был назван ряд вопросов, подлежащих урегулированию в ходе переговоров о нормализации отношений между Японией и СССР: освобождение и репатриация японцев, задержанных в Советском Союзе; территориальный вопрос (острова, относящиеся к о. Хоккайдо, Курильские острова, южная часть Сахалина и др.); рыболовство в северных водах; вопрос о торговле; допуск Японии в ООН.

В развитие высказанных Сигэмицу положений японский делегат на этом заседании выдвинул в качестве предварительных условий для заключения мирного договора 7 пунктов: 1. Возвращение японских гражданских лиц и военнослужащих, задержанных в СССР. 2. Заявление СССР и Японии о том, что переговоры между ними будут вестись с учетом прав и обязанностей, взятых Японией по Сан-Францискскому мирному договору и договору безопасности. 3. Уважение территориального суверенитета (возврат Японии Курильских островов и Южного Сахалина). 4. Обеспечение безопасного промысла японских рыбаков в северных водах, возвращение японских судов, задержанных Советским Союзом за лов рыбы в его территориальных водах. 5. Всемерное экономическое сотрудничество, учитывая международные обязательства каждой из сторон. 6. Подтверждение положения Устава ООН о взаимном уважении суверенитета. 7. Поддержка СССР обращения Японии о приеме ее в ООН26.

Мацумото недвусмысленно давал понять, что стремление Японии пересмотреть статью Сан-Францискского договора, касавшуюся отказа Японии от притязаний на Южный Сахалин и Курильские острова, будет поддержано Западом. Ссылаясь на дебаты в японском парламенте по вопросу о начале японо-советских переговоров в Лондоне, он обратил внимание советской делегации на тот факт, что, по мнению депутатов парламента от правящей партии, самым важным моментом при ведении переговоров с СССР должно быть тесное сотрудничество Японии с западными державами. Мацумото на том же заседании передал главе советской делегации текст парламентского запроса депутата от либеральной партии Охаси и ответ на него премьер-министра Хатояма. В запросе говорилось, что "согласованные действия между государствами западного мира окажут величайшее влияние на результаты настоящих переговоров, поскольку одновременно с японо-советскими переговорами будет происходить совещание глав правительств Англии, США, Франции и СССР". В ответ на это глава советской делегации подчеркнул, что, "как известно, некоторые из западных стран занимают такую позицию, которая отнюдь не может содействовать успеху советско-японских переговоров". Он высказал твердую убежденность в том, что "в переговорах необходимо исходить из интересов двух стран, участвующих в переговорах, безотносительно к третьим странам". Мацумото согласился с мнением Малика, однако просил советскую сторону "учесть то обстоятельство, что Япония имеет определенные права и обязанности, вытекающие из Сан-Францискского мирного договора и договора безопасности, заключенного с США". Глава советской делегации в связи с этим разъяснил, что "советская сторона не ставит условием нормализации советско-японских отношений и заключения мирного договора с Японией ее отказ от обязательств, вытекающих из имеющихся у нее международных договоров"27.

На третьем заседании 14 июня советская делегация внесла на рассмотрение проект мирного договора с Японией, который предусматривал прекращение состояния войны между двумя странами и восстановление между ними официальных отношений на основе равенства, взаимного уважения территориальной целостности и суверенитета, невмешательства во внутренние дела и ненападения, подтверждал и конкретизировал действующие международные соглашения в отношении Японии, которые были провозглашены Потсдамской декларацией. Проектом предусматривались также последующие переговоры сторон о заключении отдельных договоров и конвенций о торговле и мореплавании, рыболовстве, культурном сотрудничестве, консульских отношениях и по другим практическим вопросам развития советско-японских отношений и взаимовыгодного сотрудничества. Советская сторона выражала готовность постатейно обсудить как свой проект договора, так и японский, если он будет представлен японской делегацией. Такой порядок отвечал требованиям демократической процедуры, давал возможность по-деловому и плодотворно проводить работу по согласованию положений будущего мирного договора.

Обе делегации исходили из целесообразности проведения переговоров в спокойной и конфиденциальной обстановке при соблюдении правил взаимного согласия сторон на обнародование хода и результатов переговоров. Однако после получения советского проекта мирного договора Сигэмицу, не считаясь с договоренностью сторон и с существующими традициями, провел совещание заведующих политическими отделами ведущих японских газет, на котором отрицательно отозвался о советском проекте и пессимистически оценил перспективы японо-советских переговоров в Лондоне. Заявление Сигэмицу было явно рассчитано на то, чтобы помешать переговорам, создать вокруг них неблагоприятное мнение японской и международной общественности. Малик на очередной встрече с Мацумото квалифицировал заявление японского министра иностранных дел как нарушение договоренности воздерживаться от публикации сообщений о ходе переговоров без взаимного согласия сторон. Мацумото признавал впоследствии, что он тогда оказался в весьма трудном положении перед членами советской делегации.

На четвертой, пятой и шестой встречах глав делегаций Мацумото неизменно поднимал вопрос о репатриации из Советского Союза японских военнопленных, хотя она была в основном завершена еще в начале 1950 года28. В СССР оставалась лишь сравнительно небольшая часть отбывавших наказание японских военных преступников. Советская сторона передала японской делегации на переговорах в Лондоне списки 1016 бывших военнопленных и 357 гражданских лиц, отбывавших в СССР наказание за военные преступления.

Руководствуясь стремлением облегчить переговоры по основным положениям проекта мирного договора, Советское правительство, хотя оно могло этого и не делать до мирного урегулирования, не прекращало репатриацию японских военных преступников по мере отбытия ими сроков наказания и не ставило этот вопрос в зависимость от хода переговоров в Лондоне. Этот шаг, казалось, должен был быть воспринят японской стороной как проявление дружелюбия со стороны СССР. К тому же Советское правительство заявило, что оно передаст японским властям всех оставшихся в СССР японских военных преступников сразу же после восстановления дипломатических отношений между двумя странами.

Требование японских представителей о безусловной и немедленной репатриации всех военных преступников напоминало скорее ультиматум, чем аргументированную позицию страны, подписавшей акт о безоговорочной капитуляции и стремившейся к заключению мирного договора со страной-победительницей. Индийский историк С. Вишванатхан отмечал в этой связи: "Тон заявлений японского представителя в ходе переговоров о восстановлении дипломатических отношений был таким, что вынуждал советского представителя неоднократно напоминать ему о том, что Япония проиграла войну и безоговорочно капитулировала"29.

И хотя Мацумото продолжал настаивать на приоритете рассмотрения вопроса о репатриации отбывающих наказание в СССР военных преступников, для участников переговоров с той и другой стороны было очевидным, что он действовал вопреки логике вещей и лишь выполнял директиву руководителя МИД Японии по искусственному затягиванию переговоров. Кроме того, переговоры в Лондоне с самого начала показали, что позиция японской делегации во многом определялась политическим нажимом на японское правительство со стороны США.

Мацумото и его советники в беседе с членами советской делегации давали понять, что территориальный вопрос, вопросы о международных обязательствах и военных союзах Японии, а также о режиме прохода военных судов через японские проливы, - все это области, в которых Япония не могла принимать самостоятельных решений без предварительного согласования с США. Эти вопросы фактически были изъяты Соединенными Штатами из компетенции японского правительства. По словам Мацумото, они являлись самыми "трудными" для достижения по ним договоренности30. Однако это вовсе не означало, что Япония не хотела бы их решать с учетом своих интересов.

Именно во время переговоров в Лондоне обнаружился на практике кабальный для Японии характер договора с США об обеспечении безопасности. Например, предложение Советского Союза запретить прохождение военных кораблей через японские проливы для государств, не граничащих с Японским морем, отвечало интересам мира и безопасности на Дальнем Востоке, в том числе и самой Японии. Однако оно противоречило позиции США, и поэтому Япония, выступая против включения в мирный договор статьи о проливах, выражала не свои, а американские интересы, связанные с военно-стратегической концепцией США. Мацумото заявлял, что "если советская сторона не снимет своих предложений о проливах, то вряд ли можно будет рассчитывать на успешное завершение переговоров". Он полагал даже, что "по территориальному вопросу можно договориться, но что вопрос о проходе военных кораблей может оказаться камнем преткновения"31.

4 августа 1955 г. Мацумото заявил Малику, что "японский народ удручен тем, что Хабомаи и Сикотан, являющиеся продолжением острова Хоккайдо, не возвращены Японии, а также тем, что Курильские острова и Южный Сахалин за столь короткий срок войны между СССР и Японией отторгнуты от Японии", он просил ускорить ответ советской стороны по территориальным вопросам, поставленным японской стороной. И хотя Малик заявил, что "вопрос о Курильских островах и Южном Сахалине ясен", но эта его реплика была воспринята японским делегатом как свидетельство готовности советской стороны пойти на частичное удовлетворение японских требований.

9 августа 1955 г. Малик в беседе с Мацумото дал понять, что Советское правительство готово пойти навстречу пожеланию японской стороны и рассмотреть вопрос о передаче Японии близлежащих к ней о-вов Хабомаи и Сикотан при условии окончательного урегулирования территориального вопроса между обеими странами при подписании мирного договора и в общем контексте, наряду с другими вопросами, а не изолированно32. Таким образом, Советское правительство сделало в ходе переговоров серьезную уступку, желая открыть путь к достижению договоренности о заключении мирного договора.

По заявлению Мацумото, этот шаг советской стороны был "воспринят японским правительством с большой радостью". Как впоследствии отмечалось в его мемуарах, он "подумал тогда о сближении взглядов сторон и о близости завершения переговоров". Вместе с тем он понимал, что позиция Японии в вопросе о "северных территориях" зависела от США, и поэтому опасался, что американцы снова могут помешать достижению договоренности сторон33. В интервью бывшего члена японской делегации на лондонских переговорах К. Ниидзэки, ныне директора Института международных отношений при МИД Японии, опубликованном в 1989 г. в журнале "Гайко форум", признается, что японская делегация никак не ожидала подобной уступки со стороны СССР (то есть согласия на возвращение Японии островов Хабомаи и Сикотан одновременно с подписанием мирного договора)34.

Малик, учитывая недовольство Москвы медленным ходом переговоров, как нам представляется, поторопился выдать на встрече с Мацумото имевшуюся у советской делегации запасную позицию, рассчитывая тем самым на взаимную уступчивость японской стороны и успешное завершение переговоров. Однако эта уступка имела обратный эффект: японские правящие круги решили теперь добиваться также передачи островов Кунашир и Итуруп. 6 сентября 1955 г. Мацумото спросил Малика, "можно ли считать, что СССР намерен передать острова Хабомаи и Сикотан без каких-либо условий, и не потребует ли СССР объявления этих островов демилитаризованной зоной". Малик разъяснил японской стороне, что вопрос о передаче Японии островов Хабомаи и Сикотан обусловлен достижением соглашения обеих сторон по всем другим статьям мирного договора, и подчеркнул, что позиция Советского Союза относительно этих островов служит убедительным доказательством того, что советская сторона делает все возможное, чтобы успешно завершить переговоры о нормализации советско-японских отношений35.

11 августа в Лондон прибыл министр земледелия и лесоводства Японии И. Коно, ближайший сторонник премьер-министра Хатояма. Мацумото информировал Коно о переговорах, подчеркнув, что они "проходят вполне удовлетворительно и имеют хорошие перспективы". Коно выразил удовлетворение ходом переговоров, но на жалобы Мацумото по поводу антисоветской позиции МИД Японии и лично Сигэмицу ответил, что "обстановка в Токио весьма сложная". "Правительство Хатояма опиралось на меньшинство в правящей партии и всегда находилось между двух стульев, - писал позднее Мацумото. - Справа на него давила либеральная партия, а слева - социалистическая. В силу этого возможности И. Хатояма как руководителя были весьма слабыми и ему пришлось сполна испить всю горечь поражения правительства, опиравшегося на партийное меньшинство. Это обстоятельство сильно сказывалось и на японо-советских переговорах". Сигэмицу, находясь в это время с очередным визитом в США, заявил в пресс-клубе в Вашингтоне, что "Япония не намерена устанавливать дружественных отношений с Советским Союзом". Такого рода заявления Сигэмицу даже глава японской делегации Мацумото расценивал как "обструкцию" переговорам36.

9 августа 1955 г. глава японской делегации передал советскому представителю составленную МИД Японии историко-географическую справку, в которой содержались утверждения об "исконной принадлежности" Японии Курильских островов и Южного Сахалина. При этом особый акцент делался на тезис о географической и исторической общности Хоккайдо и о-вов Хабомаи, Сикотан, Кунашир и Итуруп, якобы не входящих в понятие "Курильские острова"37.

Советской делегацией было убедительно показано, что впервые русские исследователи посетили Курильские острова еще в первой половине XVII в. и впоследствии дали им, как отличающимся активной вулканической деятельностью то название, которое и закрепилось за ними. Русскими людьми осуществлялось и хозяйственное их освоение38. Однако в ходе переговоров советская делегация делала упор не на историческое право первооткрытия и хозяйственного освоения Курильских островов, а на международно-правовые аргументы.

Лишь через два с половиной месяца после начала переговоров в Лондоне, 16 августа, японская сторона представила свой проект мирного договора. В нем содержалось положение о передаче Японии Южного Сахалина и Курильских островов. Подобная позиция японской стороны была шагом назад и противоречила здравому смыслу. Она резко контрастировала с гибкой и реалистической позицией Советского Союза на переговорах.

На лондонских переговорах японская сторона обосновывала свои притязания на южную часть Курильских островов ссылками на Симодский торговый договор (1855 г.), в соответствии с которым (ст. 2) граница между Россией и Японией на Курильских островах устанавливалась между островами Итуруп и Уруп. Впоследствии по Санкт-Петербургскому договору (1875 г.) Россия уступила Японии среднюю и северную части Курильских островов за ее отказ от необоснованных притязаний на Сахалин. Однако эти территориальные уступки царской России, сделанные в 1855 и 1875 гг., утратили международно-правовую силу: после развязывания в 1904 г. войны против России и отторжения у нее Южного Сахалина Япония потеряла всякое право ссылаться на японо-русские договоры 1855 и 1875 годов. Японское правительство в соответствии со ст. 9 Портсмутского мирного договора 1905 г. и приложением N 10 к нему само аннулировало все предшествующие договоры с Россией. Продолжая политику территориальных захватов, Япония фактически нарушила и Портсмутский договор: в 1918 г. она оккупировала и пыталась отторгнуть от Советского Союза Приморье, Забайкалье и Северный Сахалин.

На советско-японских переговорах в Лондоне советская сторона решительно заявляла, что территориальный вопрос уже решен рядом действующих международных соглашений. Условия Ялтинского соглашения СССР, США и Великобритании совершенно определенно указывают на то, что Советскому Союзу должен быть возвращен Южный Сахалин и переданы Курильские острова. Потсдамская декларация обусловливает, что положения Каирской декларации должны быть выполнены и что ст. 8 данной декларации базируется на Ялтинском соглашении. Подписав акт о капитуляции, Япония взяла на себя обязательство честно выполнять условия Потсдамской декларации, в которой зафиксированы положения Ялтинского соглашения и Каирской декларации о возвращении Южного Сахалина и Курильских островов Советскому Союзу. Поскольку эти территории были исключены из числа тех, которые оставлены союзниками под суверенитетом Японии, ее нынешние претензии на них не имеют каких-либо международно-правовых оснований.

Аргументация японской стороны, что она не связана Ялтинским соглашением, не будучи его участницей, являлась несостоятельной. Хотя Япония и не подписывала этого соглашения, но, капитулировав, она приняла те условия, которые были определены в Ялте союзными державами. Принятие Японией их условий по этому вопросу зафиксировано и в Сан-Францискском мирном договоре 1951 года.

Несмотря на то, что СССР не подписал Сан-Францискского договора, Япония, подписав его, юридически отказалась от "северных территорий", зафиксировав это в ст. 2 договора. Как подчеркивал американский исследователь японо-советских отношений Янг С. Ким, СССР считает, что "обязательства Японии, возлагаемые на нее мирным договором, базируются на соглашениях военного времени, заключенных между союзными державами, и на Акте о капитуляции. Следовательно, притязания Японии содержат в себе попытку пересмотреть итоги второй мировой войны и условия мирного договора"39.

Понимая слабость своей позиции, японская сторона пыталась исключить из Курильских островов Итуруп и Кунашир, а Хабомаи и Сикотан отнести к прибрежным территориям о. Хоккайдо. Янг С. Ким отмечает, что "японская сторона на переговорах знала о том, что Курильские острова, от которых она отказалась по условиям мирного договора, включали в себя все Курильские острова, в том числе Итуруп и Кунашир. На заседаниях парламентских комитетов, обсуждавших Сан-Францискский договор, представителем правительства Японии был дан официальный и авторитетный ответ, что Курильские острова, упоминаемые в договоре, включали в себя и Северные Курилы и Южные Курилы (Итуруп и Кунашир). Только с 1955 г. Япония заняла позицию, заключающуюся в том, что Курильские острова, от которых она отказалась по ст. 2, не включают в себя Южные Курилы"40.

Действительно, ни в Ялтинском соглашении, ни в Сан-Францискском договоре никакого различия между северной и южной частями Курильской гряды не делается, и речь идет о Курильских островах в целом. Поэтому заявление японской стороны, что Итуруп и Кунашир не входят в состав Курильских островов, лишено всякого основания. Кстати, многие японские картографические издания подтверждают, что эти острова являются частью Курильской гряды. Разговоры по поводу того, что на Итуруп и Кунашир якобы не распространяется географическое понятие "Курильские острова", которое зафиксировано в Сан-Францискском мирном договоре, не выдерживают критики.

В ходе Сан-Францискской мирной конференции в беседах с государственным секретарем США Даллесом глава японской делегации Иосида в неофициальном порядке зондировал вопрос о возможности исключить Итуруп и Кунашир из понятия "Курильские острова". Но эти притязания "остались без внимания"41. США опасались тогда ставить этот вопрос на обсуждение участников мирной конференции, зная, что подобное притязание японской стороны лишено правового обоснования и может отрицательно сказаться на итогах конференции. Только пятью годами позже японской стороне удалось склонить правительство США высказать в меморандуме от 7 сентября 1956 г. точку зрения о том, что о-ва Итуруп и Кунашир в прошлом являлись "исконной японской территорией"42. Но и это по существу ничего не меняло, так как осталась в силе ст. 2 Сан-Францискского договора, согласно которой Япония отказалась от всех прав, правооснований и претензий на Курильские острова.

В мемуарах участников переговоров отмечался тот факт, что японская делегация первоначально была уполномочена подписать мирный договор на условиях распространения суверенитета Японии на Хабомаи и Сикотан и тем самым завершить дискуссию по территориальному вопросу43. Однако из-за противодействия США и противников нормализации японо-советских отношений в самой Японии подписание мирного договора было тогда сорвано.

Советская сторона проявила в ходе лондонских переговоров большую выдержку и терпение, настойчиво вела работу по согласованию отдельных статей мирного договора. В результате было согласовано 9 из 12 статей советского проекта договора. В частности, была достигнута договоренность по преамбуле мирного договора, по статьям о решении международных споров мирными средствами, об отказе от репараций и взаимных претензий, о невмешательстве во внутренние дела договаривающихся сторон, об экономических отношениях и о заключении соглашения по рыболовству, а также о порядке ратификации и времени вступления в силу мирного договора. Японская же сторона не стремилась к быстрому завершению переговоров и намеренно затягивала их44. Премьер-министр Японии Хатояма был фактически отстранен от руководства переговорами и даже не получал из-за саботажа, проводимого его противниками, объективной информации о них45.

Причина неудачи лондонских переговоров заключалась прежде всего в том, что Япония в то время делала лишь первые робкие попытки проводить самостоятельную внешнюю политику. В то же время в правящих кругах страны оставались неустраненными серьезные разногласия по вопросу о японо-советских отношениях. Фракция Иосида, недовольная приходом к власти Хатояма, активно противодействовала всем мероприятиям его кабинета, стремилась вынудить его уйти в отставку. Министр иностранных дел Сигэмицу рассматривал предвыборные обещания и заявления премьера о нормализации отношений с Советским Союзом лишь как маневр, обеспечивший консервативным кругам большинство голосов избирателей на парламентских выборах в 1954 году.

Японский представитель в Лондоне Мацумото, хотя и был сторонником линии Хатояма, однако находился под постоянным нажимом противников нормализации японо-советских отношений и поэтому занимал выжидательную позицию. Будучи одновременно и дипломатом, и депутатом парламента, он прислушивался не только к инструкциям премьер-министра, но и министра иностранных дел, значительно отличавшимся друг от друга, а также к ходу парламентских дебатов в Японии. Мацумото в одной из бесед с Маликом признавал, что "на его позицию влияет внутриполитическое положение в стране. Кабинет Хатояма... является кабинетом меньшинства, и поэтому он, Хатояма, вынужден считаться с мнением многих политических групп и течений в Японии"46.

Тактики затягивания переговоров японская сторона придерживалась вплоть до весны 1956 года. После 23 совместных заседаний 20 марта 1956 г. лондонские переговоры были прерваны.

Между тем политические круги Японии, испытывая мощное давление со стороны широких слоев своего народа, все более убеждались в том, что путь к независимости страны, к ее выходу на широкую международную арену лежит через нормализацию японо-советских отношений.

В апреле - мае 1956 г. делегация японских рыбопромышленных кругов во главе с министром земледелия и лесоводства Японии Коно посетила Советский Союз и обсудила с советскими представителями вопросы рыболовства в северо-западной части Тихого океана и оказания помощи людям, терпящим бедствие на море. Несмотря на то, что переговоры о восстановлении дипломатических отношений были прерваны, Советское правительство 14 мая подписало в Москве советско-японскую конвенцию по рыболовству в открытом море в северо-западной части Тихого океана и соглашение по оказанию помощи людям, терпящим бедствие на море. Обе стороны договорились о том, что считают необходимым в самое ближайшее время, но не позднее 31 июля 1956 г., возобновить переговоры о нормализации советско-японских отношений47. Предусматривалось, в частности, что оба документа войдут в силу одновременно с подписанием мирного договора или восстановлением дипломатических отношений между СССР и Японией.

Направляя в Москву Коно, сторонника нормализации японо-советских отношений, Хатояма, помимо урегулирования вопросов, связанных с рыболовством, преследовал также цель установить прямые контакты с Советским правительством по вопросам, связанным с продолжением переговоров о нормализации японо-советских отношений. Как писал Коно в своих мемуарах, Хатояма, направляя его в СССР, сказал ему: "Конечно, рыба - штука важная, но наступило такое время, когда нужно решить основной вопрос, вопрос о нормализации отношений между двумя странами. Поэтому возможно, что и мне придется поехать в Москву. Вот почему я и хотел бы, чтобы вы сейчас отправились в Советский Союз выяснить его точку зрения и все обстоятельства на месте"48.

Пребывание в Москве делегации во главе с Коно способствовало решению вопроса о фактическом признании официальным советским учреждением представительства СССР в Токио, которое игнорировалось МИД Японии в течение четырех лет после вступления в силу Сан-Францискского мирного договора. Возглавить представительство было поручено автору данной статьи в ранге чрезвычайного и полномочного посланника I класса.

На решение японского правительства возобновить переговоры о нормализации японо-советских отношений и согласиться на приезд в Токио официального советского представителя оказал влияние ряд факторов, в том числе рост в стране широкого движения за нормализацию отношений, в котором принимали участие представители деловых кругов, почти все политические партии, интеллигенция, студенчество, профессиональные союзы, различные общественные организации.

В конце 1955 г. в результате слияния правых партий в единую либерально-демократическую партию, лидером которой был избран Хатояма, его сторонники несколько укрепили свои позиции в правительстве и парламенте. В начале июля 1956 г. прошли очередные выборы в верхнюю палату парламента, и правительство было серьезно обеспокоено резкой критикой со стороны кандидатов оппозиционных партий. Основой для нее послужило невыполнение правительством обязательства о нормализации отношений с СССР. Во многих избирательных округах кандидаты от либерально-демократической партии, выступавшие против нормализации японо-советских отношений, потерпели поражение.

Большое влияние на мобилизацию общественного мнения Японии в пользу быстрейшей нормализации отношений с СССР оказал визит в Советский Союз японской парламентской делегации, возглавляемой депутатами парламента Китамура Токутаро (Либерально-демократическая партия) и Номидзо Масару (Социалистическая партия) осенью 1955 г. по приглашению Верховного Совета СССР. На возобновление японо-советских переговоров о нормализации двусторонних отношений влиял также усилившийся нажим на правительство Японии со стороны рыбопромышленников и деловых кругов, заинтересованных в развитии рыболовного промысла в северо-западной части Тихого океана, в закупке сырья в СССР и продаже ему японских промышленных товаров.

Важным фактором, действовавшим в направлении ускорения нормализации японо- советских отношений, явилось также общее ослабление международной напряженности, чему в немалой степени содействовали женевское совещание руководителей четырех держав (1954 г.), рассматривавшее вопрос о мирном урегулировании в Корее и восстановлении мира в Индокитае, установление дружественных отношений СССР со странами Азии, в том числе с Индией и Биэмой, итоги Бандунгской конференции стран Азии и Африки (апрель 1955 г.) и другие события.

Советское правительство, стремясь к укреплению мира на Дальнем Востоке и в интересах развития добрососедских отношений с Японией, сочло возможным удовлетворить пожелания ее рыбопромышленных кругов о разрешении лова лососевых в путину 1956 г., не дожидаясь вступления в силу мирного договора или восстановления дипломатических отношений между двумя странами, как это предусматривалось конвенцией о рыболовстве в открытом море в северо-западной части Тихого океана. Вскоре по прибытии в Токио главой советского представительства было выдано 1027 разрешений японским рыбакам на лов лососевых в путину 1956 года.

Дружественная позиция СССР способствовала росту симпатий к нему со стороны широких слоев японского населения. Поэтому решение правительства Японии о возобновлении не позже 31 июля 1956 г. переговоров с Советским Союзом было с большим удовлетворением воспринято широкими кругами японской общественности. 18 июля посол Японии в Лондоне Ниси через советского посла Малика сообщил Правительству СССР, что Япония готова возобновить переговоры о нормализации отношений, которые раньше велись в Лондоне. 21 июля Советское правительство ответило согласием на продолжение переговоров в Москве.

Противники нормализации японо-советских отношений встретили решение кабинета Хатояма о возобновлении переговоров с СССР активизацией своей деятельности, направленной на их срыв. Еще 24 мая лидеры враждебных Хатояма группировок созвали в Токио "совещание старых дипломатов" для обсуждения вопроса о нормализации отношений. На нем присутствовали дипломаты, в прошлом активно содействовавшие осуществлению японской экспансионистской политики, такие, как бывшие премьеры страны Иосида и Асида, адмирал Номура, и др. Участники этого совещания выступили против предстоящих переговоров с СССР и обрушились с нападками на внешнюю политику кабинета Хатояма. Однако, как сообщала 26 мая 1956 г. газета "Ниппон таймс", "премьер-министр Хатояма подтвердил свою решимость добиваться мира с Советским Союзом и коммунистическим Китаем".

По мере приближения начала переговоров деятельность противников нормализации советско-японских отношений принимала все более враждебный характер. Они, в частности, чинили всяческие препятствия нормальной работе советского представительства в Токио. Летом 1956 г. у здания представительства СССР трижды устраивались антисоветские демонстрации.

Накануне отъезда японской делегации в Москву развернулась борьба между отдельными группировками Либерально-демократической партии по вопросу о составе японской делегации на предстоящих переговорах. Возглавить делегацию неожиданно согласился сам министр иностранных дел Японии Сигэмицу, ранее категорически отказывавшийся от поездки в Москву. Его готовность возглавить делегацию не вызвала большого энтузиазма у фракции Хатояма-Коно, поскольку его деятельность давно служила объектом резкой критики со стороны не только оппозиции, но и многих депутатов, членов Либерально-демократической партии.

Сигэмицу, отражая настроения крайне правых элементов в партии, хотел по-прежнему применять тактику затягивания переговоров. Поэтому с целью обеспечения точного выполнения главой делегации инструкций японского правительства было решено направить на переговоры второго полномочного представителя - депутата нижней палаты Мацумото, представлявшего Японию на лондонских переговорах. Таким образом достигался определенный компромисс между конфликтовавшими группировками в либерально-демократической партии и правительстве Японии.

Как говорится в мемуарах Мацумото49, утвержденные правительством инструкции для делегации предусматривали, чтобы уже в начале переговоров японская делегация повторно предъявила известные территориальные притязания. По получении отказа советской стороны (а в том, что японские территориальные притязания будут вновь решительно отвергнуты, никто в правительстве не сомневался) делегация должна была запросить дальнейших указаний из Токио. Такая тактика, по мнению некоторых членов японского правительства, позволяла смягчить нападки на него со стороны противников нормализации отношений с СССР, обвинявших Хатояма в нежелании добиваться передачи Японии Южных Курил. Предполагалось, что по получении телеграммы от Сигэмицу, подтверждавшей неизменность позиции Советского Союза в территориальном вопросе и запрашивавшей дальнейших указаний, Хатояма проведет специальное заседание кабинета в присутствии представителей всех группировок Либерально-демократической партии для утверждения новых инструкций, предусматривавших достижение соглашения с СССР.

На заседании 1 августа в Москве японская делегация предложила, чтобы в тексте мирного договора, в частности в статье, посвященной территориальному вопросу, было записано согласие СССР на передачу Японии островов Итуруп и Кунашир при условии отказа Японии от претензий на Южный Сахалин и другие Курильские острова. Это предложение ничем не отличалось от предложений, сделанных год назад Мацумото в Лондоне и еще тогда решительно отвергнутых советской стороной. Естественно, что и на переговорах в Москве это предложение вновь было отклонено как совершенно безосновательное и идущее вразрез с решениями союзных держав военного и послевоенного времени, а также актом о капитуляции Японии. Японская позиция противоречила и Сан-Францискскому договору.

Во время последующих встреч японских представителей с советскими руководителями, в том числе на высшем уровне, прогресс по территориальному вопросу не был достигнут. В переговорах наступил момент, когда японская делегация, исчерпав все свои "доводы", пришла к выводу о необходимости завершения переговоров, готова была подписать мирный договор и тем самым выполнить обещания, данные своему народу перед отъездом в Москву. Принципиальная линия СССР на переговорах, отклонение явно неправомерных притязаний японской стороны обезоруживали Сигэмицу, который 11 августа был уже склонен прекратить бесплодную дискуссию по территориальному вопросу и подписать мирный договор, тем более что по остальным статьям практически расхождений между сторонами не было.

12 августа Сигэмицу, информируя Токио о ходе переговоров в Москве, сообщал, что "переговоры уже пришли к концу. Дискуссии исчерпаны. Все, что можно было сделать, сделано. Необходимо определить нашу линию поведения. Дальнейшая оттяжка способна лишь больно ударить по нашему престижу и поставить нас в неудобное положение. Не исключено, что вопрос о передаче нам островов Хабомаи и Сикотан будет поставлен под сомнение"50.

Как вспоминал спустя четыре года один из видных членов кабинета Хатояма и его преемник на посту премьер-министра Т. Исибаси, "когда велись переговоры между Японией и Советским Союзом, министр иностранных дел Сигэмицу заявил, что Япония отказалась от южнокурильских островов по Сан-Францискскому мирному договору. На этом основании он запросил инструкций правительства, рекомендуя пойти на заключение мирного договора, отказавшись от Итурупа и Кунашира, с тем, однако, что Хабомаи и Сикотан будут переданы Японии, Однако в то время мы отвергли предложение Сигэмицу"51.

Естественно, Исибаси не пишет, что такое решение было принято под давлением США. 19 августа 1956 г. Сигэмицу, находясь в Лондоне на конференции по Суэцкому каналу, посетил американское посольство и информировал Даллеса о ходе московских переговоров. Даллес от имени своего правительства заявил, что в случае подписания Японией мирного договора с СССР, в котором Япония согласится признать Южный Сахалин и Курилы частью территории Советского Союза, США навечно сохранят в своем владении о-ва Рюкю (самый большой из них - Окинава уже давно был превращен американцами в свою крупнейшую авиабазу на Дальнем Востоке).

За несколько дней до заявления Даллеса госдепартамент США выступил с аналогичным демаршем перед японским посольством в Вашингтоне, а американское посольство в Токио - перед МИД Японии. Генеральный секретарь японского кабинета Немото Рютаро в своем выступлении 30 августа 1956 г. признал, что 13 августа, то есть когда в Москве еще велись переговоры, заместитель помощника госсекретаря США В. Себолд пригласил японского посланника в Вашингтоне Сима Сигэнобу "для обсуждения с ним вопросов о применении статьи 26 Сан-Францискского договора"52, якобы препятствующей Японии самостоятельно договариваться с другими странами, и прежде всего с СССР, о мирном урегулировании взаимных претензий.

25 августа в Лондоне Даллес вновь обсуждал с Сигэмицу, на этот раз в присутствии американского посла в Москве Ч. Болена, ход японо-советских переговоров и подтвердил ранее высказанную им точку зрения по этому вопросу. Наконец, во время нового свидания с Сигэмицу в Лондоне Даллес, ссылаясь на ст. 26 Сан-Францискского мирного договора, категорически потребовал от японского правительства отказаться от урегулирования территориального вопроса с Советским Союзом, заявив, что условия вышеупомянутой статьи запрещают Японии предоставлять странам, не подписавшим Сан- Францискский договор, "более благоприятные условия", чем странам - участницам этого договора. "По этому вопросу, - вспоминает Мацумото, - и в прошлом в посольство Японии в Вашингтоне поступали представления со стороны госдепартамента США"53.

Эти акции американской дипломатии со всей очевидностью показывали, что США стремились не допустить положительного исхода московских переговоров. Они ставили задачу по мере возможности помешать нормализации японо-советских отношений. В случае, если им все-таки не удалось бы воспрепятствовать заключению японо-советского мирного договора, то они попытались бы оставить "территориальный вопрос" неурегулированным и тем самым вбить клин в японо-советские отношения, а в будущем, возможно, и использовать это как предлог для вмешательства США в переговоры Японии с СССР54.

Реваншистские и крайне правые группировки в Японии стали требовать от правительства передачи вопроса о территориальных притязаниях к СССР на рассмотрение международной конференции, на которую предлагалось пригласить государства - участников Сан-Францискского договора. По замыслу этих группировок, конференция должна была пересмотреть статьи этого договора об отказе Японии от Южного Сахалина и Курильских островов. Однако даже наиболее воинственно настроенные антисоветские круги на Западе понимали всю абсурдность подобной акции.

Заявления официальных американских представителей о намерении США отторгнуть от Японии о-ва Рюкю и вмешательство Даллеса в ход японо-советских переговоров вызвали всеобщее возмущение в Японии. Почти все средства массовой информации осудили заявление Даллеса, рассматривая его как попытку нажима на японское правительство с целью срыва японо-советских переговоров.

Правительство страны оказалось в исключительно трудном положении. Противники нормализации японо-советских отношений пытались добиться отставки кабинета Хатояма. С этой целью они провели сбор подписей среди представителей деловых и финансовых кругов. 7 сентября правительству была вручена петиция с требованием об отставке, подписанная 78 руководителями крупных торгово-промышленных фирм, связанных с американским капиталом. В Токио расклеивались плакаты, содержавшие провокационные выпады против Хатояма и Коно, а также представительства СССР в Японии, раздавались призывы не допускать поездки Хатояма в Москву для окончательного урегулирования японо-советских отношений. С самолета над Токио разбрасывались десятки тысяч антисоветских листовок.

Однако правительство Хатояма проявило твердость. "Проблема завершения японо- советских переговоров рассматривалась всем японским народом как самая первоочередная задача"55, - подчеркивал в своих мемуарах Мацумото. Правительство резко осудило подачу петиции руководителями торгово-промышленных компаний и объявило выговор трем подписавшим этот документ лицам, связанным с правительственными и полуправительственными компаниями. Эти действия кабинета получили одобрение со стороны японской общественности, требовавшей быстрейшего урегулирования отношений с Советским Союзом. Резиденцию премьер-министра в эти дни посещали делегации различных общественных организаций, полностью поддерживавших решимость правительства завершить нормализацию японо-советских отношений. Опираясь на широкую поддержку общественного мнения, японское правительство вскоре по возвращении Сигэмицу из Лондона стало активно изучать вопрос о возможности возобновления переговоров с Советским Союзом.

В этой связи в неофициальных беседах с главой представительства СССР в Японии Коно и министр без портфеля, начальник правительственного бюро экономического планирования Т. Такасаки, исполнявший во время отсутствия Сигэмицу обязанности министра иностранных дел, интересовались мнением Советского правительства о возможности урегулирования отношений между обеими странами без заключения официального мирного договора. Следствием этих бесед явилось послание премьер-министра Японии Председателю Совета Министров СССР от 11 сентября 1956 г., в котором Хатояма просил подтвердить высказанные представителем Советского правительства в Токио условия урегулирования отношений между СССР и Японией. "Учитывая ход переговоров между обоими государствами, - писал Хагояма, - я имею честь сообщить Вам, что Япония, при условии, что переговоры по территориальному вопросу будут продолжаться в будущем, готова приступить к переговорам в целях нормализации отношений между обеими странами в том случае, если Советский Союз заранее выразит свое согласие со следующими 5 пунктами: 1) прекращение состояния войны между обеими странами, 2) взаимный обмен посольствами, 3) немедленная репатриация задерживаемых японских граждан, 4) вступление в силу рыболовной конвенции и 5) поддержка Советским Союзом приема Японии в ООН"56.

На это послание Председатель Совета Министров СССР ответил письмом от 13 сентября 1956 г., в котором сообщал, что Советское правительство подтверждает свою готовность возобновить в Москве переговоры без заключения в настоящее время мирного договора. Предложенная японской стороной формула нормализации отношений в тот момент более всего устраивала правительство Хатояма, поскольку она обезоруживала внешних и внутренних противников нормализации: США лишались формального повода для осуществления своей угрозы об отторжении от Японии о-ов Рюкю, а шовинистически настроенные элементы внутри страны не могли далее препятствовать восстановлению дипломатических отношений между Японией и СССР.

7 октября Хатояма в сопровождении Коно, Мацумото, советников и экспертов вылетел в Москву. Переговоры проходили с 13 по 19 октября 1956 года. В них приняли участие руководители КПСС и Советского правительства - Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, А. И. Микоян, Д. Т. Шепилов и др.

Как указывалось в подписанной обеими сторонами 19 октября 1956 г. Совместной декларации СССР и Японии, оба государства полностью согласились, что восстановление дипломатических отношений между ними будет служить развитию взаимопонимания и сотрудничества между обоими государствами в интересах мира и безопасности на Дальнем Востоке. Было достигнуто соглашение о том, что состояние войны между СССР и Японией прекращается со дня вступления в силу Совместной декларации (т. е. со дня обмена ратификационными грамотами) и что между СССР и Японией восстанавливаются дипломатические и консульские отношения.

СССР и Япония подтвердили, что они в своих отношениях будут руководствоваться принципами Устава ООН, в частности его ст. 2, - разрешать свои споры мирными средствами таким образом, чтобы не подвергать угрозе международный мир, безопасность и справедливость; воздерживаться в международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с целями ООН.

СССР и Япония подтвердили, что в соответствии со ст. 51 Устава ООН каждое из государств имеет неотъемлемое право на индивидуальную или коллективную самооборону. Обе стороны взяли на себя обязательство не вмешиваться прямо или косвенно во внутренние дела друг друга по любым мотивам экономического, политического или идеологического характера. СССР брал на себя обязательство поддержать просьбу Японии о принятии ее в члены ООН, обещал со вступлением в силу Совместной декларации освободить и репатриировать всех осужденных в СССР японских граждан.

Советский Союз отказался от всех репарационных претензий к Японии. СССР и Япония взаимно отказывались от всех претензий, возникших в результате войны с 9 августа 1945 г., соответственно со стороны своего государства, его организаций и граждан к другому государству, его организациям и гражданам. Обе стороны согласились в возможно короткий срок вступить в переговоры о заключении договора или соглашений, для того чтобы поставить на прочную и дружественную основу их отношения в области торговли, торгового мореплавания и других коммерческих взаимоотношений и продолжить после восстановления дипломатических отношений переговоры о заключении мирного договора. Идя навстречу пожеланиям Японии и учитывая интересы японского государства, Советский Союз соглашался на передачу Японии островов Хабомаи и Сикотан, с тем, однако, что фактическая их передача будет произведена после заключения мирного договора между СССР и Японией57. Одновременно с Совместной декларацией был подписан протокол о развитии торговли и взаимном предоставлении режима наиболее благоприятствуемой нации.

Известие об успешном завершении переговоров и подписании Совместной декларации было с огромным удовлетворением встречено японским народом. Только правые группировки не прекращали своей подрывной деятельности, направленной на срыв ратификации Совместной декларации. Помимо враждебных выступлений членов этих группировок в парламенте и на заседаниях Либерально-демократической партии (бывших премьеров Иосида и Асида, бывшего министра финансов Икэда, бывшего посла Японии в США Номура и др.) ими широко использовалась реакционная пресса, критиковавшая Хатояма и его окружение за "пособничество коммунизму в Японии", требовавшая его отставки и призывавшая не допускать учреждения в Токио советского посольства, поскольку оно якобы будет "направлять деятельность левых элементов". 12 ноября профашистские группировки совершили налет на здание представительства СССР в Японии, пытаясь проникнуть внутрь здания. Прибывшая полиция разогнала налетчиков.

Несмотря на противодействие ультраправых сил, 27 ноября нижняя палата японского парламента единогласно ратифицировала Совместную декларацию, протокол о развитии торговли, конвенцию о рыболовстве и соглашение о сотрудничестве при спасении людей, терпящих бедствие на море. За ратификацию проголосовали все 365 присутствовавших на заседании депутатов; члены группировок, выступавших против нормализации японо-советских отношений, общим числом около 60 человек, демонстративно не явились на заседание. 3 декабря японо-советские соглашения 224 голосами против 3 были ратифицированы верхней палатой парламента. 8 декабря император Хирохито утвердил ратификацию Совместной декларации и других документов, касающихся нормализации японо-советских отношений. В тот же день советско-японские документы ратифицировал Президиум Верховного Совета СССР.

12 декабря в МИД Японии заместитель министра иностранных дел СССР Н. Т. Федоренко и министр иностранных дел Японии Сигэмицу обменялись ратификационными грамотами Совместной декларации СССР и Японии, а также протокола между СССР и Японией о развитии торговли и взаимном предоставлении режима наиболее благоприятствуемой нации. По условиям Совместной декларации и протокола они вступали в силу в день обмена ратификационными грамотами. 14 декабря МИД Японии был извещен о закрытии с 12 декабря представительства СССР в Токио, об открытии посольства СССР и о назначении автора этих строк временным поверенным в делах СССР в Японии. 10 февраля 1957 г. в Токио прибыл первый после; восстановления советско-японских отношений чрезвычайный и полномочный посол СССР в Японии И. Ф. Тевосян.

В результате нормализации советско-японских отношений еще в декабре 1956 г. в Японию вернулись из Советского Союза свыше 100 осужденных японских военных преступников, досрочно освобожденных из мест заключения в соответствии с изданным Президиумом Верховного Совета СССР Указом об амнистии. 18 декабря 1956 г. при поддержке Советского Союза Япония на XI сессии Генеральной Ассамблеи ООН была принята в члены ООН.

С подписанием Совместной декларации завершился важный этап в истории советско- японских отношений. Усилия СССР и реалистически настроенных политических и деловых кругов и прогрессивной общественности Японии увенчались успехом.

Со времени вступления в силу Совместной декларации СССР и Японии прошло более 30 лет. В обеих странах, да и во всем мире за эти годы произошли огромные изменения. В конце 50-х годов советско-японские отношения начали было приобретать динамизм во всех областях - торгово-экономической, культурной, общественно-политической. Однако в связи с подписанием 19 января 1960 г. Договора о взаимном сотрудничестве и безопасности между Японией и США Советское правительство 27 января 1960 г. направило правительству Японии Памятную записку, в которой расценивало заключение Японией нового военного договора с США как "подтачивающего устои на Дальнем Востоке, создающего препятствия развитию советско-японских отношений". В Памятной записке этот договор квалифицировался как фактически лишающий Японию независимости и узаконивающий пребывание на ее земле иностранных войск, как направленный против СССР и КНР.

Советское правительство заявляло, что "только при условии вывода всех иностранных войск с территории Японии и подписания мирного договора между СССР и Японией острова Хабомаи и Сикотан будут переданы Японии, как это было предусмотрено Совместной декларацией СССР и Японии от 19 октября 1956 г."58. Советское правительство, говорилось в Памятной записке, "не может содействовать тому, чтобы передачей указанных островов Японии была бы расширена территория, используемая иностранными войсками".

Предпринимая такой шаг, Хрущев, по всей видимости, исходил не только из соображений противодействия военному союзу США и Японии, направленному на возрождение военного потенциала Японии, но и из стремления поддержать широкое движение протеста японской общественности против договора с США, развернувшееся в Японии с конца 1959 г., когда стал известен текст подготавливавшегося договора. Определенную роль играло и стремление Хрущева продемонстрировать солидарность СССР с КНР. Дело в том, что отношение Китая к Советскому Союзу стало в то время заметно ухудшаться. Китайское руководство открыто обвиняло Хрущева в "сговоре с США", отказе от борьбы с империализмом, в "ревизионизме". Однако, как показало время, Памятная записка Советского правительства от 19 января 1960 г. отнюдь не способствовала улучшению ни советско-японских, ни советско-китайских отношений.

В то же время военно-политический союз между Японией и США и сегодня продолжает вызывать серьезное беспокойство соседних с Японией государств Азиатско- Тихоокеанского региона, в первую очередь вследствие того, что в рамках этого союза Япония усиленно наращивает свою военную мощь, и под предлогом необходимости обороны от "советской угрозы" начал возрождаться японский милитаризм. Советский Союз не мог оставаться сторонним наблюдателем этого процесса. Выступая в Красноярске 17 сентября 1988 г., М. С. Горбачев говорил, что "японцы вроде бы доказали, что в современном мире можно идти к статусу великой державы, не опираясь на милитаризм. Естественно, возникает вопрос: зачем же дискредитировать этот свой уникальный и столь поучительный для всего человечества опыт?"59.

Сменявшие друг друга после отставки Хатояма правительства Японии, однозначно придерживаясь курса правящей Либерально-демократической партии на "неразделение политики и экономики", продолжали блокировать развитие крупномасштабных торгово- экономических, научно-технических и культурных связей между Японией и Советским Союзом, выжидая уступок с его стороны в вопросе о "северных территориях". Для оказания постоянного нажима на СССР в данном вопросе японские правящие круги в 1981 г. официально объявили 7 февраля днем борьбы за возвращение "северных островов". Правительство Японии стремится вовлечь в это движение все большее число жителей страны.

Историческая память как советского, так и японского народов хранит немало горьких воспоминаний о прошлых конфликтах. Этим в какой-то мере можно объяснить и нынешнюю тупиковую ситуацию с заключением между двумя странами мирного договора.

В СССР хорошо понимают стратегическое значение островов Хабомаи, Сикотан, Кунашир и Итуруп. В 1904 г. они явились базой для ведения военных операций против России - с о. Сикотан был высажен японский десант на Камчатку. 26 ноября 1941 г. именно с баз на Курилах японский флот отправился для нападения на Пёрл-Харбор. В годы Великой Отечественной войны с Курильских островов и Южного Сахалина японские военно-морские силы совершали пиратские нападения на советские торговые суда в дальневосточных водах. Курильские острова стали замком, который закрывал для нашей страны выход в океан, а также к портам Камчатки и Чукотки.

Во время проходивших за последние годы визитов в Японию советских руководителей, в ходе бесед, имевших место в Москве с видными японскими деятелями, на международной встрече во Владивостоке "Азиатско-Тихоокеанский регион: диалог, мир, сотрудничество", состоявшейся осенью 1988 г., и на других международных форумах продолжался поиск взаимоприемлемых решений для преодоления имеющихся разногласий, высказывались конкретные предложения о поэтапном развитии советско-японских отношений в экономической, культурной и иных областях.

В связи с сообщением., что в 1991 г. ожидается визит Президента СССР М. С. Горбачева в Японию, в нашей стране, в деловых, политических и общественных кругах Японии активизировались поиски путей вывода отношений между двумя странами на уровень, который соответствовал бы требованиям времени и складывающейся и международных отношениях обстановке устранения конфронтации, смягчения напряженности, роста взаимопонимания и доверия.

В советских средствах массовой информации в последнее время высказываются различные, порой диаметрально противоположные мнения относительно того, как следовало бы устранить препятствия, лежащие на пути развития добрососедских отношений с Японией. Некоторые придерживаются того мнения, что в настоящее время нет оснований для пересмотра итогов второй мировой войны, что даже в Сан-Францискском мирном договоре содержится отказ Японии от каких-либо прав как на Южный Сахалин, так и на Курильские острова. Что касается искусственно раздуваемой в Японии кампании за возврат "северных территорий", то она является не чем иным, как попыткой пересмотреть итоги войны.

Некоторые советские политологи полагают, что не только не следует идти на удовлетворение территориальных притязаний Японии, но и следовало бы отказаться от идеи скорого и радикального углубления хозяйственных связей с нею и ориентироваться на развитие этих отношений с Южной Кореей. Эти авторы предлагают активизировать советско-американские консультации по японской проблематике с тем, чтобы США проявили более взвешенное отношение к японскому тезису о "советской угрозе", под предлогом которой происходит возрождение японского милитаризма60.

Заслуживают серьезного внимания и соображения тех, кто признает наличие территориальной проблемы и предлагает поэтапное ее разрешение в течение 15 - 20 последующих лет то ли в форме совместного протектората, или кондоминиума СССР и Японии над спорными островами, или предоставление им полной самостоятельности с превращением их в зону свободного предпринимательства. Некоторые предлагают Хабомаи и Сикотан передать Японии и вынести вопрос об Итурупе и Кунашире на общенародный плебисцит. Кое-кто предлагает просто отдать эти острова Японии в обмен на экономическую помощь Советскому Союзу или продать их Японии за сходную цену и на вырученные средства приобретать товары народного потребления. Раздаются голоса и в пользу превращения спорных островов в "международный экологический заповедник".

Ряд реалистически мыслящих политиков и общественных деятелей Японии полагают, что в условиях продолжающихся серьезных изменений во взаимоотношениях СССР с США, Канадой, европейскими странами, с КНР и Южной Кореей замороженное состояние отношений между СССР и Японией является анахронизмом, и выступают с рядом конструктивных предложений, направленных на улучшение японо-советских отношений. Одни предлагают оставить без изменений принцип "неразделения политики и экономики" до тех пор, пока СССР не согласится передать Японии "северные территории", но зато потом оказать СССР щедрую экономическую помощь, поделиться "ноу-хау" в области управления, пойти на широкий обмен специалистами и на иную "интеллектуальную поддержку"; другие считают необходимым отойти от этого принципа и в первую очередь добиться возвращения Хабомаи и Сикотана, а вопрос о Кунашире и Итурупе отложить на будущее. Находятся и сторонники полного пересмотра ст. 2 Сан-Францискского договора, требующие безоговорочной передачи Японии Южного Сахалина и всех Курильских островов. Некоторые японские авторы предлагают купить у Советского Союза ряд островов Курильской гряды.

В свете столь значительного разброса взглядов и мнений по вопросу о будущности советско-японских отношений на пути заключения советско-японского мирного договора предстоит преодолеть еще немало трудностей. Поэтому этот вопрос нельзя, наверное, считать первоочередной задачей. К тому же вопрос о мирном договоре не может решаться вне контекста проблемы обеспечения безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Представляется, что на нынешнем этапе следовало бы шаг за шагом развивать связи между двумя странами во всех областях - в торговле, культуре, образовании, науке, совместном предпринимательстве, экологии, сохранении и приумножении природных ресурсов, в частности рыбных, в проведении совместных исследований в области природы землетрясений, цунами и вулканической активности и т. д., продолжать вести политический диалог и поиск приемлемых компромиссов, создавая тем самым атмосферу доброжелательства и добрососедства, в условиях которой со временем станет возможным переход к решению более сложных проблем, включая и вопрос о территориальном урегулировании двусторонних отношений.

Примечания

1. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг. Т. II. Тегеранская конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании (28 ноября - 1 декабря 1943 г.). Сб. док. М. 1978, с. 95.

2. Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг. Док. и м-лы. Т. 2. 1944 - 1945. М. 1984, с. 272.

3. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг. Т. IV. Крымская конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании (4 - 11 февраля 1945 г.). Сб. док. М. 1979, с. 140 - 141.

4. Там же, с. 273.

5. АВП СССР, ф. 06, оп. 2, пор. N 18, п. 3, л. 45.

6. Там же, лл. 34, 85.

7. Там же, оп. 3, пор. N 383, п. 28, л. 16.

8. Там же, оп. 52а, п. 458, д. 2, л. 169.

9. См.: СССР и Япония. М. 1987, с. 222; Иванов М. И. Япония в годы войны. Записки очевидца. М. 1978.

10. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг. Т. VI. Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании (17 июля - 2 августа 1945 г.). Сб. док. М 1980, с. 382.

11. См. Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. III. М. 1947, с. 56.

12. Сборник документов (Каирская декларация, Крымское соглашение, Потсдамская декларация, Решение Московского совещания министров иностранных дел и другие документы, связанные с капитуляцией Японии) 1943 - 1946 гг. М. 1947, с. 24.

13. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг. Т. VI, с. 482 - 483.

14. Сборник нот и заявлений правительств СССР, США, Китая, Англии и других стран по вопросу мирного урегулирования для Японии. Июль 1947 - июль 1951. М. 1951, с. 35 - 36.

15. Правда, 31.VIII.1947.

16. Правда, 11. II.1951.

17. Большинство их не принимало прямого участия в войне с Японией (21 государство Латинской Америки, 7 стран Африки).

18. Текст договора был издан в Лондоне на английском, испанском и французском языках (см. АВП СССР, ф. 146, оп. 44, пор. N 5, п. 149).

19. Там же, ф. 048, оп. 31г, п. 11, д. 1.

20. Правда, 13.IX.1954.

21. См. Кутаков Л. Н. Внешняя политика и дипломатия Японии. М. 1964, с. 284.

22. Там же, с. 286 - 287.

23. См. История внешней политики СССР. 1945 - 1980. Т. 2. М 1981, с. 224.

24. Мацумото С. Радуга из Москвы. Токио. 1966, с. 27 (на яп. яз.).

25. АВП СССР, ф. 146, оп. 44, пор. N 4, п. 149, лл. 72 - 73.

26. Там же, пор. N 3, п. 149, лл. 11 - 14.

27. Там же, д. 3, л. 19.

28. Правда, 22.IV.1950.

29. Vishwanathan S. Normalization of Japanese-Soviet Relations 1945 - 1970. Florida. 1973, p. 88.

30. См. АВП СССР, ф. 146, оп. 44, п. 149, д. 3, л. 16.

31. Там же, лл. 32, 47.

32. Там же, лл. 18, 22, 36.

33. Мацумото С. Ук. соч., с. 14.

34. Ниидзэки К. Три волны в японо-советских отношениях. - Проблемы Дальнего Востока, 1990, N 1.

35. АВП СССР, ф. 146, оп. 44, п. 149, д. 3, л. 39. Развивая эту тему после окончания официального заседания делегаций, Мацумото намекнул Малику на согласие Японии демилитаризовать острова Хабомаи, Сикотан, Кунашир и Итуруп в случае их возвращения Японии. В ответ Малик сказал, что "возвращение Хабомаи и Сикотана - это предел, и он (Малик) не может ставить перед Советским правительством вопрос о новых уступках Японии" (см. там же, пор. N 3, п. 149, д. 146, л. 44).

36. Мацумото С. Ук. соч., с. 65, 52, 67.

37. Этот же тезис был 14 мая 1990 г. повторен на заседание бюджетной комиссии палаты советников японского парламента директором договорного департамента МИД Японии Х. Фукуда (Нихон Кэйдзай, 15.V. 1990).

38. Советские историки и архивисты выявили и опубликовали документы, убедительно свидетельствующие о приоритете России в открытии и хозяйственном освоении островов Курильской гряды (см. Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в. Сб. док. М. 1984; Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в. Сб. док. М. 1989).

39. Young S. Kim. Washington Papers, Japanese-Soviet Relations. Lnd. 1974, p. 31.

40. Ibid., p. 22.

41. Цит. по: Vishwanathan S. Op. cit., p. 51.

42. Цит. по: Young S. Kim. Op. cit., p. 31.

43. См. Мацумото С. Ук. соч.

44. Принимая в Москве делегацию японских парламентариев 21 сентября 1955 г., Н. С. Хрущев, касаясь лондонских переговоров, заявил: "У нас создается такое впечатление, что японская сторона не проявляет особой заинтересованности в нормализации отношений между Советским Союзом и Японией и поэтому искусственно затягивает переговоры" (Правда, 24.IX.1955).

45. См. Мацумото С. Ук. соч., с. 44.

46. АВП СССР, ф. 146, оп. 44, п. 149, д. 3, л. 24.

47. Правда, 16.V.1956.

48. Коно И. Теперь можно рассказать. Токио. 1958, с. 15 (на яп. яз.).

49. Мацумото С. Ук. соч., с. 104.

50. Цит. по: там же, с. 110; Коно И. Ук. соч., с. 21.

51. Цит. по: Кутаков Л. Н. Ук. соч., с. 337.

52. Цит. по: Леонидов С. Т. Из истории нормализации советско-японских отношений после второй мировой войны. В кн.: Япония. Вопросы истории. М. 1959, с. 273.

53. Мацумото С. Ук. соч., с. 117.

54. Обстоятельные документальные данные о давлении американской дипломатии и лично Даллеса на японскую сторону в ходе переговоров в Лондоне в 1955 - 1956 гг. приведены в докладе английского историка Дж. Хэслэма "Москва разговаривает с Токио 1955 - 1956" на конференции по американо-советским отношениям, состоявшейся в октябре 1988 г. в университете штата Огайо (Haslam J. Moscow Talks to Tokyo 1955 - 1956. Conference on US-USSR Relations. Ohio University. 1988. October 7 - 9). Хэслэм признает, что юридические права СССР на Курильские острова бесспорны, и приводит заключение юридического департамента Форин оффис от 5 июня 1956 г., что Кунашир и Итуруп являются частью Курильских островов. Первоначальное юридическое заключение госдепартамента США по данному вопросу было идентичным британскому (заключение заместителя юридического советника госдепартамента США по политическим вопросам Сноу от 25 ноября 1949 г. см.: Foreign Relations of the United States. Vol. 7. 1949. Washington. 1976, p. 905).

55. Мацумото С. Ук. соч., с. 119.

56. Сборник документов и материалов по Японии (1954 - 1956 гг.). ДВО МИД СССР, 1959, с. 1.

57. Известия, 9.XII.1956.

58. Известия, 29. I.1960.

59. Известия, 18.IX.1988.

60. См. Богатуров А., Носов М. АТР и советско-американские отношения. - Международная жизнь, 1990, N 1, с. 111-112.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.