Жигалина О. И. Ситуация в этническом Курдистане и перспективы ее развития

   (0 отзывов)

Saygo

Жигалина О. И. Ситуация в этническом Курдистане и перспективы ее развития // Восточная аналитика. - 2012. - № 3. - С. 47-53.

Сохраняющаяся напряженность на Ближнем и Среднем Востоке в связи с событиями в Сирии оказывает определенное влияние и на ситуацию в курдских ареалах Сирии, Турции, а также Курдистанского региона Ирака, которые до Первой мировой войны входили в состав Османской империи. Курды представляют собой самостоятельную политическую силу в Западной Азии. На фоне развернувшихся событий в Сирии, связанных с попыткой повстанческой оппозиции свергнуть баасистский режим Б. Асада, твердо и решительно прозвучали требования гражданских прав и автономии курдов Сирии и Турции. Иракские курды, получившие федеративный статус после свержения диктаторского режима С. Хусейна, в непростых обстоятельствах внутри страны и в ближневосточном регионе в целом стремятся сохранить свой полунезависимый статус и в то же время не остаются равнодушными к судьбе сирийских и турецких курдов. Они прилагают усилия для создания необходимых условий для образования курдских автономий в Сирийском и Турецком Курдистане с целью в дальнейшем создания курдского независимого государства в Западной Азии. В связи с этим в предлагаемой статье мы постараемся проанализировать политическое положение обозначенного выше курдского ареала и перспективы развития ситуации в нем под воздействием ряда страновых, внутриполитических и внешних факторов.

Состояние курдской проблемы в Сирии

Сирийский (Западный) Курдистан, находящийся как бы на периферии разделенного государственными границами Ирака, Турции, Сирии и Ирана этнического Курдистана, под влиянием событий, связанных с попытками свержения режима Б. Асада, за последний год стал важным политическим центром. Активизация борьбы множества партий сирийских курдов за свои гражданские права потребовала их объединения и выработки общей платформы действий. Они составили два блока: один из них — Курдский национальный совет (КНС) объединяет организации прозападной ориентации, а другой — Народный Совет Сирийского Курдистана (НССК) находится под влиянием идеологии А. Оджалана. Лидирующее место в последнем занимает Партия демократического союза (ПДС), аффилированная с Рабочей партией Курдистана (РПК) турецких курдов. Эти блоки представляют серьезную военно-политическую силу, решительно заявившую о себе в Сирийском Курдистане, выступающую за свержения притеснявшего их режима Б. Асада. Они стремятся к решению курдского вопроса в Сирии на законодательной основе и в рамках новой конституции.

Летом 2012 г. силы сирийской оппозиции и армия покинули большинство городов Сирийского Курдистана, сосредоточившись на борьбе за Алеппо. Этим воспользовались вооруженные формирования ПДС, которые захватили над ними контроль. Отношения между курдской и сирийской оппозицией неоднозначны, несмотря на то, что Сирийский национальный совет (СНС) возглавляет Абдел Бассет Сейда, курд по происхождению. Кроме того, курды есть как в составе Федеральной сирийской армии, так и в подразделениях Защиты народа, которые выступили, в частности, в Алеппо, где атаковали военный контрольный пункт и убили шестерых асадовских солдат1.

Несмотря на попытки объединения сирийских курдов, на практике они участвуют в составе различных политических и военных формирований. Их военный потенциал готовы использовать и повстанческие силы, которые считают, что при получении необходимой помощи из Турции они не только могли бы свергнуть режим Б. Асада, но и разгромить группировку сторонников А. Оджалана. Однако в составе сирийской оппозиции военно-политическая группировка его сторонников является наиболее организованной и эффективной.

Из-за отсутствия реальной сплоченности сирийских курдов они по-разному представляют конечные цели своей борьбы: одни из них выступают за повторение опыта иракских курдов, требуя автономии в рамках Сирии. Хотя они считают, что время для автономии пока не пришло, но необходимо добиваться децентрализации, которая, по их мнению, является удобной формой правления в поликонфессиональной и полиэтничной Сирии2. Другая часть курдского сообщества Сирии заявляет, что не требует автономии, а желает, чтобы их права были гарантированы новой конституцией. Разделяя эту точку зрения, Байят Башир, лидер Демократической партии Сирийского Курдистана, подчеркнул, что его партия выступает за равноправие в новой Сирии и единство страны3.

Перспектива провозглашения автономии захваченной ПДС территории Сирийского Курдистана вызывает позитивную реакцию турецких и иракских курдов, о чем свидетельствует усиление их трансграничного взаимодействия.

Усиление трансграничного взаимодействия курдов Сирии, Ирака и Турции

Авторитетный и гибкий политик иракских курдов Масуд Барзани стал медиатором создания общей политической платформы двух блоков сирийских курдов. 11 июля 2012 г. в Эрбиле (Иракский Курдистан) состоялось заседание руководства двух блоков (КНС и НССК) сирийских курдов под патронатом М. Барзани, на котором было подписано соглашение между ними о единстве действий и создании Курдского Высшего Совета (КВС) сирийских курдов. На него была возложена ответственность за ситуацию в Сирийском Курдистане. Он должен быть там единственным административным органом до тех пор, пока не будут проведены демократические выборы новых структур власти. Были достигнуты договоренности, что в нем оба блока будут представлены 50/50. Безопасность этого региона будет возложена на новые подразделения, готовящиеся сейчас в Иракском Курдистане. М. Барзани заявил о наличии в регионе тренировочных лагерей для военной подготовки сирийских курдов. Это солдаты, дезертировавшие из армии и перешедшие сирийско-иракскую границу. Создаваемые силы будут в распоряжении Курдского Высшего Совета. Кроме того, в качестве поддержки сирийских курдов в Камышлы из Иракского Курдистана было направлено 700 вооруженных бойцов, а также открыт переходный пункт Хабур на иракско-сирийской границе для военных нужд и пр.4

Такая поддержка иракских курдов осуществляется, несмотря на их идеологическое различие с ПДС. Не случайно один из курдских чиновников, близких к М. Барзани, заявил, что ПДС не доминирует среди курдских группировок в Сирии; она пытается лишь восполнить политический вакуум и обеспечивает безопасность в Сирийском Курдистане, который покинула сирийская армия5.

Несогласованность действий руководства курдской оппозиции Сирии приводит к возникновению противоречий. Так, например, в переговорах в Эрбиле были проигнорированы представители ПДС, что вызвало их резкий протест. С. Муслим, генеральный секретарь ПДС, осудил деятельность членов КНС, пошедших на сотрудничество с СНС, заявив, что этот шаг изолирует ПДС от сирийской оппозиции. А раз был создан ВСК, то принятие решений в интересах одной стороны неприемлемо.

В это же время в Камышлы прошла 100-тысячная демонстрация, участники которой выражали поддержку подписанию Эрбильского соглашения. При этом представитель КНС в Камышлы сказал, что соглашение благотворным образом влияет не только на положение Сирийского Курдистана, но и Сирии в целом. При этом демонстранты держали портреты М. Барзани и А. Оджалана. Во время демонстрации Рамзия Мохаммад, сопредседатель ПДС в Камышлы, заявила свой протест одностороннему участию КНС в переговорах в Эрбиле. Она отметила, что такая позиция вредит делу сирийских курдов. Р. Мохаммад подчеркнула, что она приветствует Эрбильское соглашение, но выступает против того, чтобы оно использовалось для целей одной политической группы. Она сказала, что курды будут зорко следить за ведением политической игры в Курдистане, в особенности той, которую ведет Турция вокруг событий в Сирийском Курдистане, и призвала к реальному объединению и игнорированию участия во «враждебных сценариях»6.

Таким образом, непродуманная политика в курдском вопросе некоторых региональных политических течений может при определенных обстоятельствах стать причиной возникновения внутрикурдского конфликта.

Покровительство М. Барзани, оказанное им двум блокам сирийских курдов во время подписания ими 9 июля соглашения о сотрудничестве и создании Высшего Совета Курдистана (ВСК) как временного органа самоуправления Сирийского Курдистана, существенно усилило его авторитет среди курдов этнического Курдистана. Несмотря на идеологические и прочие расхождения, с ним считается, например, руководитель РПК М. Караийлан, который прислушивается к советам Барзани. Турецкие курды в лице РПК и руководство Курдистанского региона Ирака поддерживают усилия сирийских курдов обрести свои национальные права в новой Сирии, с одной стороны, а с другой — они стараются осуществить и собственные интересы. Начавшийся процесс консолидации сил курдского движения в этническом Курдистане не может не беспокоить Турцию и СНС, заинтересованных в приходе к власти в Сирии происламских сил.

В создавшейся ситуации М. Барзани является ключевой политической фигурой. Его авторитет пытается использовать СНС в своих интересах. Не случайно Эрбиль посетил руководитель СНС А. Б. Сейда, предложивший М. Барзани присоединиться к сирийской оппозиции. До своего назначения на пост руководителя СНС в июне 2012 г. Сейда тайно уже посещал М. Барзани. В новом альянсе сирийских курдов блок КНС для Барзани ближе другого блока Народного совета Сирийского (Западного) Курдистана, находящего под идейным влиянием А. Оджалана, бойцы которого захватили ряд городов Сирийского Курдистана и удерживают над ними контроль. Однако возглавляемые М. Барзани политические силы являются светскими и прозападными, предпочтения которых противоречат основанным на исламе идеалам СНС. Несмотря на идеологические расхождения с ПДС, иракские курды поддерживают устремления сил курдской оппозиции в Сирии.

Положение Курдистанского региона Ирака

В последнее время региональное правительство Курдистана старается укрепить свой Курдистанский регион. Пешмерга (курдкая милиция) приведены в полную боевую готовность и готовы занять Киркук, находящийся, однако, под военно-политическим контролем Багдада. Курдские подразделения располагаются севернее Рабии в иракско-турецко-сирийском треугольнике. Они также захватили контроль над провинцией Ниневея.

Являясь опытным политиком, М. Барзани, по-видимому, пытается использовать события в Сирии для решения ряда проблем и, в частности, вопроса спорных территорий. Оно торпедируется правящей в Ираке шиитской политической группировкой, руководимой премьер-министром Н. ал-Малики.

В последнее время напряженность между Багдадом и Эрбилем усилилась в связи с продвижением федеральной армии к иракско-сирийской границе. М. Барзани возражает против дислокации иракской армии в спорных территориях. Н. ал-Малики объяснил, что эта мера вызвана необходимостью предотвращения негативного влияния событий в Сирии на ситуацию в Северном Ираке и обеспечения безопасности. Он также подчеркнул, что ответственность за охрану границ и суверенитет возложена на центральное правительство.

Напряженность между Багдадом и Эрбилем усилилась, когда федеральная армия продвинулась из Рабии в контролируемый курдами пограничный пункт Фишхабур в районе Зумара, являющийся частью спорной территории. Курдские пешмерга преградили путь федеральной армии. Н. ал-Малики сказал по этому поводу, что подобные действия регионального правительства Курдистана только усилят внутриполитический конфликт между Центром и Эрбилем. На что курды заявили, что использование армии для урегулирования внутренних конфликтов противоречит иракской конституции, а М. Барзани обвинил ал-Малики в непрофессионализме7.

При этом население спорного региона и Ниневеи спасается бегством, опасаясь вооруженных столкновений пешмерга с федеральными войсками, которые будто бы уже введены в Киркук, Джалюла и Саадиа. Кроме того, федеральные войска все еще остаются в Змаре, а курдские подразделения из Ханакина следуют к линии возможного столкновения с армией. Губернатор Ниневеи отметил, что напряженность в отношениях между иракскими подразделениями, осуществляющими охрану иракско-сирийской границы, и пешмерга усиливается.

Иракское руководство заявило протест М. Барзани против открытия курдами прохода для вооруженных сирийцев из Сирии в район Хабура. В препятствии пешмерга проходу федеральных войск к иракско-сирийской границе ал-Малики усматривает попытку М. Барзани провозгласить «государство в государстве», что он считает весьма опасным прецедентом. А курдский контроль прохода со стороны Сирии в Хабур является, по его мнению, подтверждением того, что иракские курды не прекратят свою поддержку повстанцам8.

Итак, в основе напряженности между Багдадом и Эрбилем находится различие подходов к оценке событий в Сирии. Хотя правительство ал-Малики и выступает как будто против режима Б. Асада, оно заявляет о поддержке «сирийского народа». При этом он перекрыл доступ в страну сирийским беженцам по причине неспособности Ирака обеспечить им соответствующие условия пребывания.

Смягчению отношений между Эрбилем и Багдадом способствовало, однако, вмешательство США. После звонка из Вашингтона состоялось якобы подписание главой подразделений курдских пешмерга и министром обороны Ирака соглашения из 7 пунктов, касающегося продвижения федеральной армии к северной границе Ирака и дислокации подразделений пешмерга в спорных территориях9. Стороны договорились сотрудничать с целью предотвращения вооруженных стычек и вывести войска из зоны иракско-сирийской границы по завершении сирийского кризиса. Вашингтон не впервые вмешивается в дела Ирака для смягчения напряженности. Этому должно также способствовать и возобновление экспорта нефти и газа, что было одной из проблем натянутости отношений иракских курдов с центральным правительством10.

Иракское руководство заинтересовано в сохранении стабильности в Иракском Курдистане. Дело в том, что в конце 2012 г. заканчивается срок полномочий действующего президента Курдистанского региона Ирака М. Барзани. Возглавляемый им клан начал подготовку к сохранению власти в своих руках. Не случайно в Эрбиле была создана новая организация — Совет Безопасности (СБ), которую возглавил Масрур, сын Масуда Барзани. На Совет Безопасности возложена ответственность за внутреннюю безопасность в регионе. Она также будет выполнять военные и разведывательные функции в Курдистанском регионе, имеющем, согласно конституции, свое правительство, законодательство и экономическую самостоятельность. Сосредоточение в одном ведомстве различных структур безопасности, по мнению некоторых экспертов, облегчает принятие военных решений в случае необходимости11. СБ будет иметь статус министерства.

Знаковой фигурой в клане Барзани является также Нечирван Барзани, являющийся заместителем председателя ДПК. Он также исполняет обязанности премьер-министра Регионального правительства Курдистана.

Помимо важных позиций, занятых Масруром и Нечирваном Барзани, братья, племянники и другие родственники Масуда Барзани также занимают влиятельные посты в военной, административной и торговой сферах12. Это весьма важно для закрепления роли клана Барзани во властных структурах в преддверии предстоящих выборов президента Курдистанского региона Ирака.

Наряду с кланом Барзани достаточно велика роль и клана Талабани в политической жизни Курдистанского региона Ирака. Дж. Талабани, руководитель ПСК (Патриотического Союза Курдистана), является президентом Ирака, а его жена, Херо, член политбюро партии и руководитель отделения ПСК в Симани. Их сын, Кубат, представитель ПСК в США. Другие родственники также занимают важные посты13.

Между тем распределение ключевых постов среди представителей клана Барзани, а также Талабани вызывает неоднозначную реакцию среди курдского населения. Некоторые обозреватели выражают мнение, что тем самым Барзани и Талабани демонстрируют приверженность устаревшему порядку, в то время как главные руководящие посты в Курдистанском регионе должны занимать высококвалифицированные профессионалы и специалисты. Независимые наблюдатели полагают, что Масуд Барзани будет бороться за сохранение власти в своих руках и руках своего клана14.

Против засилья кланов в высших структурах власти выступает оппозиция Иракского Курдистана, обвиняя альянс ДПК-ПСК в отходе от демократических принципов и возврате к тоталитаризму. Так, например, в социальных сетях выражались саркастические мнения относительно назначения Масрура Барзани руководителем нового ведомства по безопасности, что рассматривалось ими как «поспешная подготовка другого члена его клана на должность главы курдистанского парламента». Они считают такую политику шагом назад в деле развития современной демократии в Иракском Курдистане15.

Оппозиционные организации, в числе которых Горран (Перемены), Исламский союз Курдистана, Исламская Группа Курдистана и Партия Будущего Курдистана, потребовали распустить СБ, поскольку они выступали против одобрения закона о его создании. Особое возражение оппозиционных организаций вызвало то, что этот закон был ратифицирован Региональным парламентом, несмотря на протест оппозиции. Это дало основание Масуду Барзани подписать его. Но оппозиция считает, что создание нового Совбеза поставит политическую и гражданскую жизнь Иракского Курдистана под полицейский контроль. Раздражение части курдского населения вызывает и то, что Совбез не будет подконтролен парламенту, а станет частью администрации президента Курдистанского региона, а его руководитель получил статус министра16.

К концу 2012 г. усилились расхождения по ряду вопросов между М. Барзани и Дж. Талабани17. Последний выражал недовольство позицией М. Барзани в отношении политики премьер-министра ал-Малики и требовал прервать начавшееся 16 сентября турне по Европе. В то же время Дж. Талабани как будто согласился объединиться с оппозиционным движением Горран. Разногласия между двумя курдскими лидерами ослабляют возможности курдов в переговорном процессе с Багдадом и осложняют внутриполитическую ситуацию в Курдистанском регионе Ирака.

Таким образом, положение Иракского (Южного) Курдистана достаточно сложное: во-первых, из-за разногласий с Багдадом по сирийскому и нефтяному вопросам; во-вторых, Курдистанский регион представляет как бы центр консолидации курдов этнического Курдистана; его руководство пытается использовать складывающуюся в регионе ситуацию для продвижения решения ряда актуальных проблем, в частности проблемы спорных территорий. Вместе с тем весьма неоднозначна и ситуация в собственно Иракском Курдистане из-за предстоящей борьбы различных политических сил за кресло президента Курдистанского региона.

В то же время сближение М. Барзани с оппозицией сирийских курдов особенно беспокоит руководство Турции, которое опасается того, что в Сирийском Курдистане может быть провозглашена курдская автономия, а это активизирует автономистское движение турецких курдов, возглавляемое РПК. Для обсуждения этих вопросов в Эрбиль нанес визит министр иностранных дел Турции А. Давутоглу, который пытался получить от М. Барзани обещание не оказывать поддержку турецким курдам.

Курдский вопрос и интересы Турции

Среди региональных акторов Турция проявляет наибольшую заинтересованность в событиях в Сирийском Курдистане, расположенном вблизи турецко-сирийской границы. Опасаясь осложнения и без того напряженной ситуации в Турецком Курдистане, где армия сражается с бойцами объявленной террористической Рабочей партии Курдистана (РПК), турецкое руководство склоняется к силовому вмешательству в курдский ареал Сирии с целью выдворения оттуда сил Партии демократического союза (ПДС), аффинированной с РПК.

В контролируемых ПДС курдских районах Сирии наряду с курдским национальным флагом был вывешен флаг РПК, что вызвало большое беспокойство турецких властей и протест со стороны СНС. Турецкие СМИ опубликовали по этому поводу снимки курдских флагов, развивающихся над зданиями в Сирийском Курдистане. В связи с этим в Турции в военных и политических кругах состоялись дискуссии по вопросу усиления повстанческой активности сирийских курдов, а также «террористическо-сепаратистской группы» (имеется в ввиду РПК, объявленная США и ЕС террористической) в Турции.

Хотя вторая по своей мощи натовская армия Турции уже 28 лет борется против РПК, ей не удается сломить сопротивление курдов. Турецкие власти отказываются идти с ней на переговоры, а те меры, которые они принимают с целью смягчения напряженности в отношениях с курдской оппозицией, недостаточны для глобального решения курдского вопроса в Турции. Анкара также возражает против перспективы создания в Сирийском Курдистане района самоуправления и угрожает военным вторжением на территорию Сирийского Курдистана, контролируемую ПДС. В сложившейся ситуации Анкара пытается использовать в своих интересах лидера иракских курдов М. Барзани, пользующегося также авторитетом и уважением курдов всего этнического Курдистана.

Турецкое руководство тесно сотрудничает с Курдистанским регионом Ирака как в торгово-эконо­мической, так и в политической сфере. При этом оно стремится обуздать националистические амбиции иракских курдов относительно полной независимости Иракского Курдистана и заручиться их поддержкой против РПК.

С самого начала сирийского конфликта Турция настаивает, чтобы М. Барзани присоединился к сирийской оппозиции, исключающей участие в ней ПДС. Отношения Турции с иракскими курдами омрачила поддержка М. Барзани оппозиции сирийских курдов. Турецкое руководство опасается того, что иракские курды начнут сотрудничество с РПК против Анкары. Однако это беспокойство, как представляется, сильно преувеличено, поскольку авторитет М. Барзани в Турецком Курдистане не может сравниться с авторитетом лидера РПК А. Оджалана. Руководство Курдистанского региона балансирует между Турцией и РПК. Однако представляется проблематичным, что усилия иракских курдов когда-либо будут направлены на выдворение РПК из Кандильских гор.

Недавний визит (1 августа 2012 г.) А. Давутоглу в Эрбиль был нацелен на то, чтобы склонить М. Барзани вступить в СНС, руководитель которого А. Сейда также участвовал в переговорах. В них приняли участие также 5 членов Высшего совета Курдистана (только сторонников КНС). Отсутствие на переговорах представителей ПДС вызвало недовольство ее руководства, представители которого пытались отговорить этих пятерых членов ВСК от участия в переговорах, поскольку они были нацелены против Эрбильского соглашения от 9 июля. Но они проигнорировали это предупреждение. Участвовавший в переговорах А. Сейда, руководитель СНС, подписал соглашение с представителями КНС из 4 пунктов, один из которых касается вопроса о совместном управлении в Сирии после свержения режима Б. Асада18. При этом М. Барзани уклонился от вступления иракских курдов в состав СНС.

По завершении визита А. Давутоглу в Эрбиль было подписано заявление о намерении борьбы против «терроризма и экстремизма в Сирии». При этом турецкая сторона подчеркнула, что она не позволит «террористам» контролировать Сирийский Курдистан. Однако создать новую курдскую коалицию без ПДС не удалось.

Таким образом, представители турецкого руководства прилагают усилия, чтобы обуздать процесс консолидации сил курдской оппозиции в Сирии и иракских курдов, а также расколоть союз сирийских курдов и создать новую коалицию без группировок, руководствующихся идеологией А. Оджалана. При этом М. Барзани подчеркивает, что не желает напрямую участвовать в событиях в Сирии. Он заинтересован в сохранении стабильной обстановки в Иракском Курдистане и мирном разрешении противоречий с Багдадом. Так, на брифинге для глав иностранных представительств в Эрбиле министр иностранных дел регионального правительства Курдистана Фалах Мустафа подчеркнул, что Курдистанский регион не намерен вмешиваться в дела Сирии и сирийский народ сам должен решать свою судьбу. Он также отметил, что сирийские курды имеют право на признание своих прав и равноправие. Он разъяснил, что военная подготовка группы сирийских курдов осуществляется иракскими курдами исключительно из гуманитарных соображений.

Склоняясь к военному вмешательству в ситуацию в Сирийском Курдистане, Турция якобы готовит соглашение с Соединенными Штатами об интервенции в Сирию, используя в качестве предлога необходимость защиты турецко-сирийской границы. А Р. Т. Эрдоган, премьер-министр Турции, заявил, что турецкие военные будут преследовать бойцов РПК на сирийской территории, и Анкара не откажется от борьбы с терроризмом19. Турецкое руководство настаивает на вступлении иракских курдов в СНС, так как хочет, чтобы Эрбиль способствовал предотвращению превращения Сирийского Курдистана в пристанище РПК.

Вместе с тем некоторые зарубежные аналитики считают, что силовое давление не решит курдскую проблему в Сирии. Кроме того, они советуют турецкому руководству начать переговоры с турецкими курдами под наблюдением региональных и международных представителей, что, несомненно, выгодно для обеих сторон. Они считают целесообразным объединить оппозицию сирийских курдов с сирийской оппозицией, гарантируя сирийским курдам, что после свержения режима Б. Асада их права будут реализованы в новой конституции, а также будет предоставлена возможность самоуправления курдским ареалам или ограниченная автономия. Турция, по их мнению, должна исполнять роль гаранта для сирийских курдов, развивая с Сирийским Курдистаном экономические и политические отношения на обоюдовыгодных условиях, как это делается в отношении Иракского Курдистана20.

Зарубежные аналитики предостерегают Турцию от силового решения курдской проблемы, поскольку этот шаг чреват негативными последствиями для нее самой. Они аргументируют это тем, что против турецкого руководства поднимутся все курды этнического Курдистана21.

Таким образом, события в Сирии привлекли внимание региональных и мировых держав к курдской проблеме, решение которой в Турции и Сирии пока находится в подвешенном состоянии. Напряженность сохраняется во всех трех курдских ареалах — Турции, Ирака и Сирии. Озабоченность Турции не привела, однако, к формированию ею четкого представления о решении курдского вопроса ни в Турции, ни в Сирии. Разрядка, по-видимому, может наступить после стабилизации положения в Сирии, прекращения там военных действий, когда будут созданы условия для начала мирного политического урегулирования курдского вопроса в Турции и Сирии.

Перспективы развития ситуации в этническом Курдистане

Перспективы развития ситуации в этническом Курдистане в связи с событиями в Сирии стали предметом внимательного анализа зарубежными специалистами и курдоведами. Так, А. Шанфи из Калифорнийского университета (США) скептически оценивает действия сирийских курдов, позволившие им установить контроль в Сирийском Курдистане. По его мнению, внутриполитическое положение и международные факторы не благоприятствуют провозглашению автономии Сирийского Курдистана, к чему стремятся курды. Эксперт полагает, что и в стране, и за рубежом у сирийских курдов более врагов, чем друзей. Сирийская свободная армия в случае ее поддержки Турцией готова направить свои усилия против той части курдской оппозиции Сирии, которая придерживается идеологии А. Оджалана (Партия демократического союза — ПДС). Он отмечает, что курдская оппозиция в Сирии временно объединилась и способна выдвинуть требования, которые должна гарантировать новая сирийская конституция после падения режима Б. Асада. А. Шанфи считает, что Запад должен учесть, что «курдское движение является секулярным, и оно более прогрессивно и либерально, чем возникшие ретроградные силы в регионе». Сирийские курды, по его мнению, могут извлечь пользу из опыта иракских курдов, в перспективе добиться внутренней автономии, которая позволит «создать реальные условия для реализации законных этнокультурных прав и требований широких свобод»22.

А. Шанфи тем самым как бы призывает сирийских курдов пойти на сближение с Западом, поддержать силовое смещение баасистского режима с целью в перспективе добиться автономных прав.

О. Бенджио, руководитель Курдской образовательной программы Центра Моше Даяна университета Тель-Авива, вселяет надежду сирийским курдам на решение курдского вопроса в Сирии, а также и глобального решения курдского вопроса в этническом Курдистане в интересах курдов. Так же как и Х. Занди, специалист из австралийского университета Квинсланд, О. Бенджио указывает на то, что в перспективе курды рассчитывают создать четыре автономных региона с центрами в Диарбакыре, Эрбиле, Камышлы и Мехабаде, обеспечить себе коридор к Средиземному морю для транспортировки нефти и газа из Курдистана на мировой рынок. Однако без действенной внешней помощи сирийским курдам будет сложно удержать свой контроль даже над Сирийским Курдистаном, который может стать плацдармом для атак апочистов (сторонников РПК) против Турции. О. Бенджио отмечает возникновение нового фактора в турецко-сирийско-иракском треугольнике — турецкого. Находящаяся у власти в Анкаре Партия справедливости и развития сейчас, по ее мнению, меняет свою политику как в отношении турецких курдов, так и Курдистанского региона Ирака, которую она называет, как «обязательства переполненные двусмысленностью» («engagementfraughtambiguity»). Она считает, что политика турецкого руководства по курдскому вопросу в Турции только разжигает курдский национализм и усиливает стремление РПК к сопротивлению. В то же время экономические и торговые отношения с Курдистанским регионом, в частности заключение соглашений по нефти и газу в обход Багдада, не препятствует турецкому руководству, по мнению О. Бенджио, подчеркивать важность единства Ирака. В сложившейся ситуации для Турции, полагает эксперт, сейчас лучше примириться со своими курдами и создать буфер вдоль многокилометровой турецко-сирийской границы. В то же время О. Бенджио полагает, что изменение конфигурации Ближнего и Среднего Востока не за горами и курды добьются своих целей, в том числе и выхода к морю.

Х. Занди так же, как и Шанфи, считает, что курды представляют светское и прозападное движение, и в интересах Запада и Израиля оказать им помощь, поскольку для них курдский этнографический регион может служить буфером от любой региональной угрозы, в особенности в сдерживании распространения фундаментализма. Активность салафитов в регионе, как известно, поддерживают некоторые исламские страны, в числе которых, в частности, Саудовская Аравия и Катар23.

Огромные запасы углеводородов и других природных ресурсов Курдистана восполнят энергетическую потребность Запада. В связи с этим Х. Занди считает важным поддержание геостратегических, экономических и политических отношений курдов с Западом с целью создания курдского государства, хотя Иран, Ирак, Сирия и Турция контролируют курдские ареалы и препятствуют процессу самоопределения курдов. Он позитивно оценивает усилия сирийских курдов, контролирующих район с населением в 490 тыс. человек, расположенный близ Средиземного моря.

Таким образом, представители зарубежной науки склоняют мировое общественное мнение поддержать курдов в их усилиях создать автономию в Сирийском Курдистане. Светские прозападные курдские ареалы, утверждают они, могут стать сдерживающим фактором распространения радикального ислама на Ближнем и Среднем Востоке, с одной стороны, а с другой — их создание — это важный этап перекройки границ государств региона, что согласуется, по сути, с американской идеей Большого Ближнего Востока, нацеленную, как считается, на обеспечение нефтегазовых интересов США.

Как нам представляется, в исторической перспективе борьба курдов за свои права продолжится и в Сирийском, и в Турецком, и в Иранском Курдистане. Курдистанский регион Ирака будет укреплять свои экономические и политические позиции, стараясь выполнять консолидирующую функцию среди курдов этнического Курдистана. Сын Масуда Барзани, Негирван Масуд, заявляет, что сейчас «наступает время, когда решится судьба курдской нации». Поэтому курдам необходимо национальное единство для осуществления стратегической национальной политики во имя самоопределения курдской нации. Хотя положение Курдистанского региона ненадежно, желание его населения к независимости огромно: не только курды, но даже туркоманы и ассирийцы-халдеи «ожидают и надеются на провозглашение его независимости»24.

Однако курдская элита понимает нереальность создания в нынешних геополитических условиях и внутриполитических обстоятельствах независимого Курдистана, поскольку любые шаги по расширению курдской автономии в Ираке вызывает озабоченность Анкары и Тегерана. Эта идея нереализуема без поддержки симпатизирующих курдам США и Израиля.

Несмотря на то, что основной контингент американских войск был выведен из Ирака, Соединенные Штаты сохранили свои политические позиции в его Курдистанском регионе. Как отмечалось выше, они заинтересованы в урегулировании отношений между Эрбилем и Багдадом. Им нужен стабильный Курдистан и Ирак. Вашингтон, по-видимому, рассчитывает использовать курдский фактор в своей политике в отношении Сирии и Ирана.

В нынешних обстоятельствах Иранский (Восточный) Курдистан находится как бы в стороне от развивающихся в Западной Азии событий, но политические партии иранских курдов базируются на территории Курдистанского региона Ирака. В последнее время наметились тенденции их объединения. Так, в августе 2012 г. было подписано соглашение о сотрудничестве между двумя оппозиционными курдскими партиями ДПИК (Демократическая Партия Иранского Курдистана) и Комала (Революционная партия трудящихся Курдистана)25. Однако их активность в Иранском Курдистане сведена к минимуму, т. к. РИА блокируется иранскими силами безопасности. Вооруженные акции осуществляют там бойцы Партии свободной жизни Курдистана (Пиджак), придерживавшейся идеологии А. Оджалана и действующей сепаратно от автономистского движения иранских курдов. В этих обстоятельствах решение курдской проблемы в Иранском Курдистане пока не стоит на повестке дня.

В целом политическая напряженность характерна для всех ареалов этнического Курдистана. Имеющие место в каждом из них внутрикурдские противоречия могут обострить ситуацию в них и перерасти в военно-политические конфликты. Вместе с тем пока борьба курдов нацелена на самоопределение ареалов в рамках их проживания в форме автономии. Перспектива решения курдского вопроса в каждом конкретном ареале зависит от его состояния и особенностей каждой страны проживания курдов. Автономистское движение в Сирийском Курдистане вряд ли будет успешным. Скорее всего сирийские курды будут решать свои проблемы после вероятного падения режима Б. Асада. Затем можно ожидать сдвиги в решении курдского вопроса в Турецком Курдистане.

Нельзя, однако, исключать и использования курдами возможного геополитического изменения региона в случае нанесения вооруженными силами США или Израиля удара по ядерным объектам Ирана. Это, скорее всего, вызовет подъем общекурдского движения с целью создания независимого курдского государства, иначе говоря, удар по Ирану внесет хаос в региональную ситуацию и будет способствовать успеху курдского движения.

Анализ ситуации в этническом Курдистане показывает, что там явно просматриваются тенденции к консолидации различных политических сил курдов Ирака и Турции и активизируются усилия сирийских курдов обрести автономный статус.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Статья выполнена в рамках Программы фундаментальных исследо­ваний секции истории ОИФН РАН «Нации и государство в мировой истории».

1. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/7/syriakurd562.htm
2. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/7/seriakurd551.htm
3. ekurd.net/mismas/artidles/misd2012/7/syriakurd560.htm
4. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/8/wrkey4069.htm
5. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/8/state6402.htm
6. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/8/syriakurd579.htm
7. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/7/govt2050.htm
8. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/7/wrkey4061.htm
9. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/8/state6404.htm
10. ekurd.net/misvas/aitides/misc2012/8/state6403.htm
11. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/8state6427.htm
12. Масрур Барзани Гулиан, военачальник; шейх Адхам Барзани, советник руководителя ДПК; Сидад Барзани, советник руководителя ДПК; Сирван Барзани, советник руководителя ДПК; Дильшад Барзани, представитель ДПК в Германии; Сальван Барзани, посол Ирака во Франции; Бабакар Барзани, главнокомандующий иракской армии, дядя Барзани; Диндар-Зебари, заместитель руководителя департамента международных отношений ДПК, кузен Хошияра Зебари, дяди Масуда Барзани; Баян Сами Абдурахман, представитель ДПК в Великобритании; Чинар Саид Абдулла, член парламента, министр, сейчас она совмещает функции советника руководителя ДПК с руководством общественными организациями ДПК. — ekurd.net/mismas/articles/misc2012/6/state6289.htm
13. Латур Талабани, начальник антитеррористических сил; Баис Талабани — министр финансов; Шаназ Ибрагим Ахмед , сестра Херо, представитель ПСК в Великобритании; Мохаммед Сабир, племянник Дж. Талабани, посол в Китае; д-р Камал Джамаль, племянник Дж. Талабани, министр ирригации и т. д. - ekurd.net/mismas/articles/misc2012/6/state6289.htm
14. Там же.
15. Там же.
14. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/8/syriakurd580.htm
15. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/8/irankurd872.htm
16. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/state6354.htm
17. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/state6520/htm
18. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/8/syriakurd580.htm
19. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/8/irankurd872.htm
20. ekurd.net/mismas/artides/misd2012/8/turkey4072.htm
21. ekurd.net/mismas/artides/misc2012/8/turkey4081.htm
22. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/8/syriakurd571.htm
23. ekurd/net/mismas/artides/misc2012/8turkey4069.htm
24. kurdishglobe.net/display-artide.html?id=66A4DBD919CD3E0988401EO
25. ekurd.net/mismas/articles/misc2012/8/irankurd878.htm




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Бовыкин В.И. Русско-французские противоречия на Балканах и Ближнем Востоке накануне Первой мировой войны // Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
      Автор: Военкомуезд
      РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ НА БАЛКАНАХ И БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

      В.И. Бовыкин

      Изучение русско-французских противоречий на Балканах и на Ближнем Востоке накануне первой мировой войны представляет интерес с двух точек зрения. Во-первых, оно дает возможность вскрыть действительный характер взаимоотношений двух империалистических союзников — России и Франции. Это тем более необходимо, что в последнее время некоторые советские историки, прославляя «традиционную русско-французскую дружбу», как одну из важнейших гарантий «безопасности Франции перед лицом угрозы со стороны германского империализма» [1], по существу забывают об империалистическом характере союза между буржуазной Францией и царской Россией. Во-вторых, исследование русско-французских отношений на Ближнем Востоке очень важно для выяснения истории подготовки первой мировой войны великими державами, в частности для выявления роли России.

      В советской исторической науке ближневосточная политика царской России в годы, предшествовавшие первой мировой войне, изучена слабо. Что же касается буржуазной исторической зарубежной, в частности французской, литературы, то освещение в ней этого вопроса представляет собой один из наиболее характерных примеров искажения исторической правды с целью оправдания политики своей страны.

      Многие зарубежные историки главное внимание в своем анализе происхождения первой мировой войны уделяют русско-германским и русско-австрийским противоречиям, рассматривая политику царской России на Ближнем Востоке как одну из главных причин войны. При этом обычно преподносится следующая схема: стремясь к захвату проливов, царская Россия в целях укрепления своих позиций на Ближнем Востоке создала Балканский союз; создание Балканского союза повлекло за собой балканские войны 1912—1913 гг.; балканские войны послужили прологом к мировой войне; обострение русско-германских и русско-австрийских противоречий на Ближнем Востоке в 1913—1914 гг. сделало войну неизбежной; что же касается Англии и Франции, то они оказались втянутыми в войну вследствие своих обязательств по отношению к России.

      Родоначальником этой доктрины можно считать Пуанкаре. Именно ему принадлежит утверждение о том, что Франция и Англия ничего не знали о подготовке Балканского союза и были поставлены Россией перед /84/

      1. Ю. В. Борисов. Уроки истории Франции и современность, М., 1955, стр. 3—4. См. также его же. Русско-французские отношения после Франкфуртского мира, М., 1951; В. М. Хвостов. Франко-русский союз и его историческое значение, М., 1955.

      совершившимся фактом. По словам Пуанкаре, Россия своей агрессивной политикой на Ближнем Востоке все время грозила втянуть Францию в конфликт с германо-австрийским блоком, вследствие чего все усилия французской дипломатии были направлены на то, чтобы сдержать Россию и не допустить русско-германского конфликта; однако эти усилия не увенчались успехом [2].

      С «легкой руки» Пуанкаре миф о том, что Россия втянула Францию и Англию в мировую войну, стал очень популярен в западноевропейской историографии. Пожалуй, наиболее ярко он выражен в работе французского историка Мишона, посвященной истории франко-русского союза [3]. Для Мишона союз Франции с Россией это «одна из самых темных страниц ее истории». Говоря о значении франко-русского союза, он пишет: «... "Изоляция" из которой он будто бы вывел нашу страну, была гораздо менее опасна..., чем риск быть втянутой в войну, совершенно чуждую ее жизненным интересам» [4]. Французские империалисты ни в чем не виноваты, ибо они не были заинтересованы в войне; Франция оказалась вовлечена в войну лишь по вине царской России — вот суть концепции Мишона. Для большей убедительности своих доводов Мишон выдвигает тезис о якобы подчиненности французской дипломатии русскому Министерству иностранных дел накануне войны.

      Французские историки Дебидур [5] и Ренувен [6], отмечая, что главными виновниками войны являлись центральные державы и особенно Германия, подчеркивают при этом, что основным противником Германии была Россия. Боснийский кризис, по мнению Ренувена, «был более показателен для будущего, чем кризис марокканский» [7], ибо именно он вскрыл основные противоречия, из-за которых через несколько лет разразилась мировая война.

      Подобных же взглядов придерживаются американец Фей [8], английские историки Гуч [9], Ленджер [10] и Хелмрайх [11].

      Выдвигая на первый план русско-германские и русско-австрийские противоречия на Ближнем Востоке, указанные историки затушевывают тем самым первостепенное значение англо-германских и франко-германских противоречий в происхождении первой мировой войны. Рассматривая в качестве главной причины войны стремление правящих кругов России к захвату проливов, эти историки, вольно или невольно выгораживают правящие круги Франции и Англии, снимают с них ответственность за возникновение первой мировой войны.

      Объективное изучение русско-французских противоречий на Балканах и Ближнем Востоке в 1912—1914 гг. полностью опровергает изложенные версии. /85/

      2. См. Р. Пуанкаре. Происхождение мировой войны, М., 1927; R. Р о i n с а r e. Au service de la France, tt. I—II, Paris, 1926—1927.
      3. G. Mi chon. L’alliance franco-russe (1891—1917), Paris, 1927.
      4. Там же, стр. 305—306.
      5. A. Debidour. Histoire diplomatique de I’Europe depuis le congres de Berlin jusqu’a nos jours (1878—1916), Paris, 1926.
      6. P. Renouvin. La crise europeenne de la grande guerre (1904—1918), Paris, 1934.
      7. Там же, стр. 181.
      8. С. Фей. Происхождение мировой войны, М., 1934.
      9. Г. П. Гуч. История современной Европы, М.—Л., 1925.
      10. W. Lange г. Russia, the straits question and the origins of the Balkan League 1908—1912. — «The Political Science Quarterly» IX, 1928, 43, стр. 321—363.
      11. E. Helmereich. The diplomacy of the Balkan wars 1912—1913, Cambridge, 1938.

      *    *    *
      В 1912 г. на Балканах разразились события, послужившие прологом к первой мировом войне. Балканы недаром назывались «пороховым погребом Европы». Политическая обстановка на Балканах издавна представляла собой чрезвычайно сложный узел противоречий, в котором широкое народное национально-освободительное движение самым тесным образом переплеталось, с одной стороны, с захватническими стремлениями правящих кругов балканских государств, а с другой, — с ожесточенным соперничеством империалистических держав (Германии, Англии, Франции, Австро-Венгрии и России) за преобладание на Балканах.

      «...Буржуазия угнетенных наций, — указывал В. И. Ленин, — постоянно превращает лозунги национального освобождения в обман рабочих: во внутренней политике она использует эти лозунги для реакционных соглашений с буржуазией господствующих наций...; во внешней политике она старается заключать сделки с одной из соперничающих империалистических держав ради осуществления своих грабительских целей (политика мелких государств на Балканах и т. п.)» [12].

      Такая политика национальной буржуазии балканских государств создавала благоприятные условия для вмешательства во внутренние дела этих государств со стороны великих держав, стремившихся использовать национальные и политические, противоречия на Балканах в своих империалистических интересах.

      Огромное экономическое и стратегическое значение Балканского полуострова обусловливало особую остроту борьбы, которая велась между империалистическими державами за господство на Балканах. В результате вмешательства крупных империалистических держав в дела балканских государств частные конфликты на Балканах начинают приобретать большое международное значение.

      Особенно обострилась обстановка на Балканах в 1912 г. Итало-турецкая война 1911 —1912 гг., в которой Турция потерпела жестокое поражение, вызвала новый подъем национально-освободительного движения балканских народов, стремившихся сбросить с себя турецкое иго. В этих условиях правящие крути Болгарии, Сербии, Черногории и Греции пошли на создание военно-политического союза, вошедшего в историю под названием Балканского союза, для совместной борьбы против Турции ради отторжения ее европейских владений. Активное участие в создании Балканского союза приняла царская Россия.

      В отличие от других великих держав Европы — Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, -Россия не имела сколько-нибудь значительных экономических интересов на Балканах. Слабый русский капитализм не мог здесь конкурировать со своими более сильными империалистическими соперниками. И хотя русская дипломатия проявляла большую активность на Балканах, главным объектом империалистической политики царской России в этом районе были не Балканы, а черноморские проливы. Экспансия на Балканы являлась для царизма одним из средств овладения проливами.

      Вопрос о проливах был центральным, определяющим вопросом ближневосточной политики царской России. Это объясняется прежде всего огромной стратегической ролью проливов. Кроме того, накануне первой /86/

      12. В. И. Ленин. Соч., т. 22. стр. 137.

      мировой войны заметно возросло значение проливов для России в экономическом отношении. «Морской путь через проливы является для нас важнейшей торговой артерией»,— писал вице-директор канцелярии МИД России Н. Д. Пазили в памятной записке «О целях наших на проливах» [13]. По подсчетам Пазилн, в среднем за десятилетие с 1903 по 1912 г. вывоз через Босфор и Дарданеллы составил 37% всего вывоза России [14]. Особенно большую роль играли проливы в русском хлебном экспорте. Накануне первой мировой воины от 60 до 70% всего хлебного экспорта шло через проливы. При этом вывоз пшеницы и ржи через проливы колебался между 75 и 80% [15].

      Развитие русской экономики в годы предвоенного промышленного подъема вызвало значительное повышение интереса помещичьих и торгово-промышленных кругов России к ближневосточным рынкам. Об этом свидетельствует хотя бы выход в 1910—1914 гг. большого количества литературы по вопросам внешней торговли России на Ближнем Востоке [16].

      В октябре 1908 г. текстильными фабрикантами была направлена в Константинополь специальная комиссия для изучения местного рынка. В комиссию вошли представители московских фирм Цинделя, Коновалова, Рябушинского, Лобзина, Грязнова, Покровской мануфактуры и Одесской мануфактуры Кабляревского [17].

      В начале 1910 г. промышленники Донбасса организовали плавучую выставку товаров, которая была показана в ряде портов Ближнего Востока. В выставке приняли участие 160 торгово-промышленных фирм, представлявших самые различные отрасли народного хозяйства [18].

      В мае 1910 г. в Москве состоялся всероссийский съезд представителей торговли и промышленности по вопросу о мерах к развитию торговых отношений с Ближним Востоком. На съезде были заслушаны и обсуждены доклады представителя Совета съездов горнопромышленников юга России Дитмара «О возможности экспорта продуктов горной и горнозаводской промышленности на рынки Ближнего Востока», представителя Русского общества пароходства и торговли Руммеля «О торговом флоте в России и его задачах», представителя бакинских нефтепромышленников Паппе о возможности экспорта нефти и нефтепродуктов на Ближний Восток, а также ряд докладов о вывозе на ближневосточные рынки сельскохозяйственных товаров [19]. В октябре 1910 г. состоялся первый южно-русский торгово-промышленный съезд, который также был посвящен о вопросам /87/

      13. «Константинополь и проливы», т. I, М., 1925, стр. 156.
      14. Там же, стр. 157.
      15. «Обзоры внешней торговли России по европейской к азиатской границам за 1907—1913 годы», табл. IV.
      16. С. М. Соколовский. Экономические интересы России на Ближнем Востоке (экспорт русских товаров, его прошлое и будущее), 1910; М. В. Довнар-Запольский. Очередные задачи русского экспорта, 1912; В. И. Денисов. Современное положение русской торговли, 1913; С. Петров. Русский экспорт на Ближнем Востоке. СПб, 1913; П. Шейнов. Торговый обмен между Россией и Турцией, 1913; М В. Довнар-Запольский. Русский экспорт и мировой рынок. 1914; Л. К. Перетц. Торговые интересы России и Турции, СПб., 1914, и др.
      17. Г. Ф. Зотова. Вопрос о проливах во внешней политике царской России накануне первой мировой войны (1907—1914) (дипломная работа, истфак МТУ. 1955), стр. 24. Г. Ф. Зотовой был изучен фонд московского биржевого комитета (№ 143) п Московском областном государственном историческом архиве.
      18. Там же. стр. 25.

      развития торговых связей с Ближним Востоком [20]. Этими же вопросам занималось и специальное совещание, созванное в конце 1911 г. при Министерстве торговли и промышленности. По решению совещания, в 1912 г была снаряжена особая экспедиция для изучения рынков Ближнего Востока [21].

      В 1909 г. в Константинополе было открыто отделение Русского для внешней торговли банка. Русские торгово-промышленные круги придавали этому факту большое значение. «Русский банк,— говорилось в отчете экспедиции Министерства торговли и промышленности, должен явиться авангардом русского экспорта на Ближнем Востоке и могущественным, необходимым условием его дальнейшего развития» [22].

      Рост русского хлебного экспорта через проливы и повышение интереса русской торгово-промышленной буржуазии к ближневосточным рынкам, с одной стороны, и огромное стратегическое значение проливов, с другой, — все это обусловливало ту активную позицию, которую занимала царская дипломатия в вопросе о проливах.

      В международной же обстановке кануна первой мировой войны, характеризовавшейся предельной активизацией борьбы империалистических держав за колонии и, в частности, за «оттоманское наследство», вопрос о проливах приобрел особую остроту.

      Решение этого вопроса в конечном счете зависело от исхода той ожесточенной борьбы за господство на Ближнем Востоке, которая развернулась между великими державами в предвоенные годы.

      Важнейшими участниками этой борьбы были Англия и Германия. Английские правящие круги имели давнишние интересы на Ближнем Востоке. Однако в конце XIX — начало XX в. у них появился опасный соперник в лице молодого германского империализма. Опираясь на полученную в 1898 г. немецким банком концессию на строительство Багдадской железной дороги, германский империализм начал активное проникновение на Ближний Восток, причем накануне первой мировой войны ему удалось добиться преобладающего влияния в Турции.

      Поражения Турции, понесенные ею в итало-турецкой войне 1911 — 1912 гг., побудили правящие круги царской России серьезно задуматься над возможностью полного краха Оттоманской империи и в связи с этим перехода проливов в руки какого-либо другого государства. Отмечая значительный материальный ущерб, понесенный Россией в результате закрытия Турцией проливов во время итало-турецкой и первой балканской войн, министр иностранных дел Сазонов в докладе Николаю II от 23 ноября 1912 г. писал: «Если теперь осложнения Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России» [23].

      С точки зрения правящих кругов России единственным способом действительного решения вопроса о проливах в этих условиях могла быть /88/

      20. См. «Труды I южно-русского торгово-промышленного съезда в Одессе», т. I, Одесса, 1910; т. II, Одесса, 1911.
      21. В. К- Лисенко. Ближний Восток как рынок сбыта русских товаров, СПб., 1913 (Отчет о деятельности организованной Министерством торговли и промышленности экспедиции для изучения рынков Ближнего Востока).
      22. Там же, стр. 25.
      23. А. М. Зайончковский. Подготовка России к мировой войне в международном отношении, Л., 1926, стр. 394.

      аннексия Константинополя и проливов. Однако боснийский кризис и демарш Чарыкова показали, что даже попытки изменения режима проливов, не говоря уж об их захвате, со стороны России встречают самое резкое противодействие не только Германии и Австро-Венгрии, но прежде всего союзников России по Антанте — Англии и Франции. Правящие круги Англии сами лелеяли мечты о захвате зоны проливов и некоторых других областей Оттоманской империи. Что же касается Франции, то она являлась главным кредитором Турции. Ее капиталовложения в этой стране перед мировой войной превышали 3 млрд. франков; 62,9% всей суммы турецкого долга падали на долю Франции [24]. Французские империалисты, так же как и английские, стремились не только еще более усилить свои экономические позиции в Турции, но и захватить со временем ряд принадлежавших ей территорий (Сирию, Палестину, Александретту и т.п.). До тех пор, пока этот захват не был в достаточной степени подготовлен, французская дипломатия самым категорическим образом выступала против пересмотра вопроса о проливах, опасаясь, что такой пересмотр может вызвать преждевременный развал Оттоманской империи. Кроме того, правящие круги Франции рассматривали возможную уступку в вопросе о проливах как своеобразную приманку, при помощи которой они намеревались добиться активного участия России в войне с Германией. «Когда России обеспечат обладание Константинополем, — писал Пуанкаре, — она несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией» [25].

      Не видя возможности осуществить свои империалистические планы в отношении проливов в существующей международной обстановке, правящие круги царской России стремились укрепить свои позиции на Балканах, с тем чтобы, во-первых, создать себе благоприятные условия для захвата проливов на случай изменения международной обстановки, а во-вторых, не допустить захвата проливов каким-либо другим государством.

      Активно содействуя созданию Балканского союза, царская дипломатия надеялась использовать его в качестве инструмента для решения в свою пользу вопроса о проливах. Кроме того,-в Петербурге полагали, что Балканский союз будет играть роль барьера на пути германо-австрийской экспансии.

      Правящие круги Франции и Англии внимательно следили за деятельностью русской дипломатии на Балканах. Факты, которые содержатся в советской, английской и даже французской публикациях дипломатических документов [26], а также в воспоминаниях одного из инициаторов Балканского союза, бывшего председателя Совета министров Болгарии Гешова [27], полностью опровергают утверждение Пуанкаре о том, что Балканский союз был создан по секрету от Франции и Англии. На самом деле и французское, и английское правительства были прекрасно осведомлены о переговорах, которые велись между балканскими государствами с целью создания союза.

      Английский посланник в Софии Бакс-Айронсайд, который, по сообщению русского посланника в Белграде Гартвига, пользовался «необычайным доверием местных правительственных сфер» [28], регулярно /89/

      24. А. Д. Никонов. Вопрос о Константинополе и проливах во время первой мировой империалистической войны, М., 1948 (кандидатская диссертация).
      25. Р. Пуанкаре. Воспоминания, 1914—1918, стр. 340.
      26. «Международные отношения в эпоху империализма», сер. II (М. О.); «British-documents on the origins or the war», t. IX(BD); «Documents diplomatiques francais». 3-me serie (DDF).
      27. И. E. Гешов. Балканский союз. Пгр., 1915.
      23. М. О., сер. II, т. XX, ч. 1, № 37.

      информировал английское правительство о ходе переговоров между Болгарией и Сербией [29]. В день заключения сербо-болгарского договора Бакс-Айронсайд телеграммой сообщил в Лондон его краткое содержание [30]. Французская дипломатия также была в курсе переговоров, предшествовавших созданию Балканского союза.

      Как известно, председатель Совета министров и министр иностранных дел Болгарии Гешов впервые встретился с сербским премьером Миловановичем для обсуждения сербо-болгарского договора проездом из Франции, где он был на курорте в Виши. Согласно воспоминаниям Гешова, прежде чем покинуть Францию, он посетил Париж и 21 (8) октября 1911 г. имел там беседу с французским министром иностранных дел де Сельвом. В этой беседе Гешов упомянул, в частности, о наличии опасности для Болгарии со стороны Турции, причем де Сельв ответил, что он «допускает эту опасность» [31].

      В ноябре 1911 г. Париж посетил сербский король Петр. Сопровождавший его Милованович сразу же по приезде в Париж обсудил с де Сельвом вопрос «о возможном соглашении между Болгарией и Сербией», встретив при этом с его стороны «полное одобрение своего плана» [32]. После этого в Париже между Миловановичем и специально уполномоченными Гешовым болгарскими представителями Ризовым и Станновым продолжались переговоры о сербо-болгарском соглашении [33].

      Сообщая о впечатлениях, которые вынес Милованович «из бесед с французскими правительственными лицами по вопросам балканской политики», русский посланник в Белграде Гартвиг писал: «Сердечность парижского свидания, а равно проявление французами интереса к сербским делам превзошли ожидания сербов и внушили им уверенность, что в будущих весьма вероятных осложнениях на Ближнем Востоке они могут рассчитывать вполне на дружественную помощь союзницы России — Франции» [34].

      Французский морской министр Делькассе и посол Франции в Риме Баррер, по словам Гартвига, «уверяли Миловановича» в том, что «сербоболгарскому союзу Франция во всякое время готова оказать мощную поддержку» [35].

      Дальнейшие переговоры между Болгарией и Сербией, по всей вероятности, также не были секретом для правительства Франции. О них безусловно было известно французскому посланнику в Софии Морису Палеологу, который, как сообщал Извольский, «состоял в особенно интимных отношениях с королем Фердинандом» [36]. Правда, во французской публикации дипломатических документов мы не находим каких-либо сообщений из Софии о сербо-болгарских переговорах. Однако трудно предположить, чтобы болгарские правящие круги скрывали от Палеолога то, что они до мельчайших подробностей сообщали Баксу-Айронсайду. Обычно очень хорошо осведомленный русский посланник в Белграде Гартвиг в одном из своих донесений Сазонову писал: «Мне доподлинно известно, что как /90/

      29. BD, t. IX, р. 1, №№ 525, 543, 544, 555, 558.
      30. Там же, №559.
      31. И. Е. Гешов. Указ. соч., стр. 14.
      32. Там же, стр. 23.
      33. Там же.
      34. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 1, № 144 [Гарвиг — Нератову, от 3 декабря (20 ноября) 1911 г.].
      35. Там же.
      36. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 414 [письмо Извольского Сазонову от 1 февраля (19 января) 1912 г.].

      французский, так и английский посланники в Софии в достаточной степени знакомы с ходом сербо-болгарских переговоров» [37].

      По-видимому, отсутствие во французской публикации документов, касающихся сербо-болгарских переговоров, есть одна из попыток ее составителей скрыть некоторые стороны истории внешней политики Франции.

      Во французском Министерстве иностранных дел довольно подозрительно относились к ближневосточной политике России. Сочувствуя идее создания Балканского союза постольку, поскольку его можно было использовать в качестве барьера против продвижения германского империализма на Ближний Восток, правящие круги Франции вместе с тем весьма опасались, что Россия, имевшая огромное влияние на этот союз, воспользуется им для осуществления своих планов в отношении проливов.

      Французское правительство неоднократно выражало свое недовольство тем, что политика России на Ближнем Востоке, особенно по отношению к Турции, не всегда согласуется с французским правительством. Так, например, 13 марта (29 февраля) 1912 г. Пуанкаре, обратившись к Извольскому с вопросом о том, что означают военные приготовления России на Кавказе, заявил: «Правительство республики всегда понимало союз в том смысле, что Россия не будет предпринимать никакого важного шага без предварительного согласования с ним. Недостаточно того, чтобы вы нас предупреждали; необходимо, чтобы между нами была договоренность» [38].

      Стремясь не допустить использования Россией Балканского союза в своих интересах, французская дипломатия потратила немало усилий для того, чтобы поставить внешнюю политику России на Ближнем Востоке под свой контроль.

      Сразу же после своего прихода к власти Пуанкаре в одной из бесед с Извольским заявил ему, что ввиду «возможности осложнений на Балканском полуострове к началу весны» «необходимо заранее озаботиться о том, чтобы события не застали державы врасплох и что, со своей стороны, он готов во всякое время вступить в конфиденциальный обмен мыслей как с нами (т. е. с Россией. — В. Б.), так и с лондонским кабинетом о могущих возникнуть случайностях» [39].

      Вскоре этот «обмен мыслей» состоялся. 14/1 февраля 1912 г. Сазонов вручил французскому послу в Петербурге Ж. Луи памятную записку, в которой указывалось на желательность «договориться о точке зрения и образе действий, имея в виду следующие случаи:

      а) внутренний (правительственный) кризис в Турции;

      б) активное выступление Австрии (Санджак, Албания);

      в) вооруженный конфликт между Турцией и какой-либо балканской державой (Черногория, Греция, Болгария)» [40].

      Свой ответ на записку Сазонова Пуанкаре дал лишь после ее обсуждения французским правительством. Отметив в беседе с Извольским, что в случае возникновения на Ближнем Востоке каких-либо осложнений «французское правительство твердо намерено действовать в полном согласии со своей союзницей», он, однако, тут же заявил: «Но если дело дойдет до вопроса об объявлении войны, Франция должна будет сделать различие между такими событиями, которые затронули бы область суще-/91/

      37. Там же, т. XX, ч. 1, № 137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
      38. DDF, s. III, t. II, № 193; «Affaires balkaniques», t. I, № 16.
      39. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2. № 414.
      40. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 596; DDF, s. III, t. II, № 43; «Affaires balkaniques», t. II. № 12.

      ствующего между Россией и Францией союзного договора, и обстоятельствами, так сказать, местного, ближневосточного характера. В первом случае Франция несомненно и безусловно выполнит все лежащие на ней обязательства, во втором — французское правительство должно предвидеть, что оно не будет в состоянии получить от страны и парламента надлежащих полномочий для ведения войны» [41]. При этом Пуанкаре пояснил русскому послу, «что различие, установленное между событиями, затрагивающими область союза, и такими, которые имеют, так сказать, местный характер, в сущности не имеет, по его убеждению, практического значения; при нынешней системе европейских союзов и группировок весьма трудно представить себе такое событие на Ближнем Востоке, которое не затронуло бы общего равновесия Европы, а следовательно, и области франко-русского союза. Так, например, всякое вооруженное столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за балканских дел, несомненно, представит casus foederis между Австро-Венгрией и Германией, а это, в свою очередь, вызовет применение франко-русского союза» [42].

      Другими словами, недвусмысленно намекая на то, что России будет обеспечена поддержка Франции в войне против Австро-Венгрии, Пуанкаре в то же время давал понять, что в случае военного столкновения России с Турцией царскому правительству нельзя будет рассчитывать на помощь Франции.

      Между тем русская дипломатия добивалась благоприятной позиции Франции, имея в виду прежде всего именно столкновение России с Турцией. Не случайно в памятной записке Сазонова два вопроса из трех касались Турции. Поэтому ответ Пуанкаре вызвал у русского министра иностранных дел нескрываемое раздражение. Отвечая Извольскому, сделавшему попытку в одном из своих донесений объяснить «некоторую сухость» ответа Пуанкаре тем, что на его формулировке «несомненно отразился математический ум г. Пуанкаре» [43], Сазонов писал: «Указанные свойства мышления французского министра побуждают нас к некоторой осторожности при более обстоятельном определении возможных случайностей» [44].

      По мнению Сазонова, вследствие серьезных разногласий между Францией и Россией на Ближнем Востоке «трудно определенно оформить могущие произойти события и, дабы не связывать себя заранее какими-либо определенными обязательствами, необходимо пока ограничиться лишь обещанием при всякой случайности на Балканах... прежде всего сообщить друг другу взгляд свой на происшедшие обстоятельства и приложить все усилия к взаимному согласованию своего образа действий» [45].

      Таков был результат состоявшегося «обмена мыслями». Он заставил французскую дипломатию насторожиться. Не добившись установления своего контроля над ближневосточной политикой России, правящий круги Франции прибегли к другим мерам, направленным на то, чтобы парализовать усилия русской дипломатии на Балканах.

      В мае 1912 г. в парижской газете «Матэн» появилось переданное якобы из Белграда известие о состоявшемся между Болгарией и Сербией соглашении, «краткое очертание коего почти соответствовало действительности» [46]. Не успели последовать опровержения, как другая париж-/92/

      41. М. О., сер. И, т. XIX, ч. 2, № 699 (Извольский — Сазонову, от 28/15 марта 1912 г.)
      42. Там же.
      43. Там же.
      44. Там же, № 729 [Сазонов — Извольскому, от 4 апреля (22 марта) 1912 г.].
      45. Там же.
      46. Там же, т. XX, ч. 1, стр. 127.

      ская газета — «Тан» — опубликовала заявление, в котором, ссылаясь на своего обычно хорошо осведомленного корреспондента, утверждала, что «между Сербией и Болгарией приблизительно месяц тому назад подписан наступательный и оборонительный союз» [47].

      Сербское правительство, приняв меры к выявлению источника сообщения, опубликованного в «Матэн», обнаружило, что телеграмму в эту газету послал ее белградский корреспондент, сербский адвокат Милан Джорджиевич, который, как доносил из Белграда Гартвиг, «по-видимому, сознался, что оглашенное в парижской газете известие получено было им от здешнего французского посланника» [48]. Между тем Сазонов через Извольского специально предупреждал Пуанкаре, что «факт договора должен сохраняться в безусловной тайне» [49]. В этой связи надо отметить, что Пуанкаре в беседе с Извольским заявил по поводу сербо-болгарского соглашения, что «если настоящее соглашение приведет к возобновлению переговоров о болгарском займе, для успеха этой операции необходимо будет в той или иной форме ознакомить французские финансовые сферы и французскую публику с новым курсом болгарской политики» [50]. Это заявление дает все основания предполагать, что факт разглашения французским посланником в Белграде сведений о сербо-болгарском договоре не был случайной обмолвкой неопытного дипломата.

      Во время своего визита в Петербург в августе 1912 г. Пуанкаре вновь предпринял попытку связать ближневосточную политику России какими-либо обязательствами. Убеждая Сазонова не предпринимать никаких шагов на Ближнем Востоке без согласования с Францией, Пуанкаре ссылался на то, что «французское общественное мнение не позволит правительству республики решиться на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия останется безучастной и не вызовет по собственному почину применения casus foederis». В ответ на это Сазонов в свою очередь весьма твердо заявил: «Мы также не могли бы оправдать перед русским общественным мнением нашего активного участия в военных действиях, вызванных какими-нибудь внеевропейскими колониальными вопросами, до тех пор, пока жизненные интересы Франции в Европе останутся незатронутыми» [51]. В итоге Пуанкаре удалось добиться от Сазонова лишь устного обещания в случае каких-либо осложнений на Балканах «установить сообразно с обстоятельствами совместный образ действий для предотвращения дипломатическим путем дальнейшего обострения положения» [52]. Не желая связывать внешнюю политику России на Ближнем Востоке, русский министр иностранных дел воздержался от более конкретных обязательств.

      Переговоры с Францией по ближневосточным вопросам, имевшие место в 1912 г., в частности беседы Сазонова с Пуанкаре во время визита последнего в Петербурге, показали, что союзники царской России по Антанте не склонны содействовать обеспечению ее интересов на Ближнем Востоке. В таких условиях столкновение балканских государств с Турцией, не суля никаких выгод царской России, в то же время грозило весьма неприятными для нее осложнениями. Поэтому русская дипломатия начала принимать все меры к тому, чтобы предотвратить назревавший конфликт /93/

      47. Там же, стр. 146.
      48. Там же, №137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
      49. Там же, ч. 2, № 708 (Сазонов — Извольскому, от 30/17 марта 1912 г.).
      50. Там же, т. XIX, ч. 2, № 748, стр. 392 [Извольский — Сазонову, от 10 апреля (28 марта) 1912 г.].
      61. Там же, т. XX, ч. 2, стр. 32.
      62. Там же.

      между участниками Балканского союза и Турцией и оттянуть его до более благоприятной международной обстановки.

      Но эти усилия не принесли результата: 9 октября (26 сентября) 1912 г разразилась первая балканская война.

      *    *    *

      Начало военных действий между балканскими государствами и Турцией в тот момент, когда общая международная обстановка не благоприятствовала осуществлению внешнеполитических планов царизма на Ближнем Востоке, вызвала явное беспокойство среди руководителей русской внешней политики, тем более, что им была хорошо известна военная неподготовленность России.

      В письме к председателю Совета министров Коковцову от 23/10 октября 1912 г. Сазонов заявил, что основная задача русской дипломатии состоит в том, чтобы «отстоять интересы России при сохранении мира», отмечая при этом, что осуществление этой задачи окажется возможным лишь в том случае, если «дипломатические представления» России смогут быть «должным образом поддержаны нашими военными силами». Поэтому в своем письме он настаивал на срочном проведении мероприятий по усилению боевой готовности русской армии. Эти мероприятия, по мнению Сазонова, были необходимы прежде всего на случай возможных осложнений в отношениях России с Австро-Венгрией или с Турцией, в зависимости от того или иного исхода балканской войны. «Равным образом, — указывал Сазонов, — на реальную поддержку Франции и Англии мы, по всей вероятности, вправе рассчитывать лишь в той мере, в какой обе эти державы будут считаться со степенью нашей готовности к возможным рискам» [53].

      Получив письмо Сазонова, Коковцов довел его до сведения военного министра Сухомлинова. Вскоре, по представлению последнего, Совет министров принял специальное постановление «Об отпуске сверхсметных кредитов на усиление боевой готовности армии». «Чрезвычайно усложнившаяся, вследствие балканских событий, международно-политическая обстановка данного времени, — говорилось в постановлении, — требует безотлагательного осуществления некоторых мер по усилению боевой готовности нашей армии». С этой целью было решено: 1) отпустить 53 738 тыс. руб. «на расходы по усилению боевой готовности армии»; 2) «предоставить военному министру немедленно приступить к осуществлению мероприятий на общую сумму в 13 093 тыс. руб., предусмотренных по чрезвычайному отделу государственной росписи на 1913 год» [54].

      Уведомляя Извольского в письме от 23/10 октября 1912 г. о том, что «мы пришли к заключению о необходимости принять некоторые меры предварительного характера, которые не застали бы нас не подготовленными в военном отношении», Сазонов писал: «Нами руководила при этом мысль, что известная военная готовность наша послужила бы лучше всего именно целям мирного давления и успешного вмешательства России совместно с другими державами в видах прекращения войны». В том же письме Сазонов предлагал Извольскому предпринять шаги для «безотлагательного выяснения» «той конкретной программы, с которой мы могли /94/

      53. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 45—46.
      54. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 101(8), д. 63, лл. 144—158. Особый журнал Совета министров от 31 октября и 2 ноября 1912 г.

      бы выступить в качестве исходного основания для решения вопроса как о совместном вмешательстве, так и о ликвидации результатов войны» [55].

      В правящих кругах Франции известие о начале балканской войны было воспринято вполне спокойно. Пуанкаре, сообщал Извольский в письме от 24/11 октября 1912 г., «не только не страшится мысли о необходимости при известных обстоятельствах решиться на войну, но проявляет спокойную уверенность, что настоящая военно-политическая конъюнктура вполне благоприятна для держав Тройственного согласия и что державы эти имеют на своей стороне наибольшие шансы победы. Уверенность эта основана на подробно разработанных соображениях французского генерального штаба, который учитывает, между прочим, слабость положения Австрии, принужденной бороться на два фронта — с Россией и балканскими государствами». «Такое же суждение, — добавлял Извольский, — я слышал и от высших начальников французской армии» [56].

      Первая балканская война принесла много неожиданностей для великих держав, в том числе и для России.

      Войска союзников, нанеся туркам быстрое и сокрушительное поражение, захватили большую часть Европейской Турции. Болгарская армия неудержимо двигалась к Константинополю. Опасаясь в этой связи за судьбу проливов, Сазонов начал весьма поспешно, «дружески, но серьезно» советовать правительству Болгарин «понять настоятельную необходимость благоразумия и суметь остановиться в нужный момент». При этом он обещал «все возможные компенсации в области ли реформ или земельных присоедиений», но при условии, что эти компенсации «должны быть ограничены линией, проходящей от устья Марицы через Адрианополь к Черному морю» [57].

      Одновременно Сазонов стал добиваться активной поддержки Франции и Англии в деле примирения воюющих сторон. Телеграммой от 28/15 октября 1912 г. он предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство взяло на себя инициативу в деле предложения посредничества между Турцией и балканскими союзниками [58].

      В циркулярном письме от 31/18 октября 1912 г. Сазонов выразил мнение, что в основу посредничества могли бы быть положены: «1) незаинтересованность великих держав в территориальных приращениях и 2) принцип равновесия компенсаций между балканскими государствами на основе тех договоров, которые предшествовали их объединению», при условии, что «территория от Константинополя по линию, идущую из устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана в обеспечение безопасности Константинополя и связанных с нею европейских и русских первостепенных интересов». При этом он писал: «Наши отношения с Францией и Англией побуждают нас рассчитывать на то, что первая своевременною инициативою, вторая своею поддержкою не преминут помочь нам в разрешении нынешнего столь серьезного кризиса без потрясения европейского мира» [59]. /95/

      55. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 47—48.
      56. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 179.
      57. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 19 (Сазонов — Неклюдову, от 31/18 октября 1912 г.).
      58. Там же, стр. 13—15.
      59. Там же, стр. 15—18. В публикации неправильно дан номер письма: 6782 вместо 678 (АВПР, ф. ПАN, д. 130, л. 78). См. также «Сборник дипломатических документов, касающихся событий на Балканском полуострове», СПб., 1914, № 36, где это» письмо опубликовано со значительными сокращениями и изменениями.

      Так как обсуждение основ посредничества грозило затянуться, а болгарские войска тем временем все ближе и ближе подходили к турецкой столице, русские послы в Париже и Лондоне, по поручению Сазонова обратились к правительствам Франции и Англии с просьбой дать Болгарии «дружеский совет» приостановить продвижение болгарской армии по направлению к Константинополю [60].

      Однако как Грей, так и Пуанкаре отклонили просьбу России [61]. Что же касается вопроса о посредничестве, то Пуанкаре в ответ на предложения Сазонова выдвинул свои четыре пункта условий посредничества: «1) Державы коллективно обратятся к воюющим государствам, чтобы побудить их прекратить военные действия; 2) суверенитет его императорского величества султана останется неприкосновенным в пределах Константинополя и его окрестностей и 3) в остальных областях европейской Турции — национальное, политическое и административное status quo будет изменено для каждой страны особо и при условии справедливого равновесия интересов всех этих государств; 4) для достижения полного согласия в урегулировании всех этих вопросов представители держав не замедлят собраться на конференцию, куда также будут приглашены представители воюющих стран и Румынии» [62].

      Сазонов принял пункты, предложенные Пуанкаре. В разговоре с Ж. Луи, состоявшемся поздно вечером 1 ноября (19 октября) 1912 г., он лишь потребовал заменить термин «Константинополь и окрестности» как «слишком ограниченный» другим термином «Константинополь и его район», заявив при этом: «Вы знаете, что мы очень чувствительны в отношении Константинополя» [63].

      Сообщив 2 ноября (20 октября) 1912 г. в циркулярной телеграмме о принятии Россией пунктов Пуанкаре с указанным выше изменением [64], Сазонов в этот же день поручил русским послам в Париже и Лондоне сделать заявление о том, что, по мнению русского правительства, «вмешательство держав в войну может быть успешно только, если будет безотлагательно» [65]. Как сообщал Извольский в письме от 3 ноября (21 октября) 1912 г., Пуанкаре в ответ на настояния Сазонова заявил, что он «в общем вполне разделяет» взгляды русского министра иностранных дел и тоже «считает желательным безотлагательное вмешательство держав», однако, по его мнению, на это «имеется мало надежды вследствие положения, занятого Германией и Австрией» [66].

      3 ноября (21 октября) 1912 г. турецкое правительство обратилось к великим державам с просьбой о мирном посредничестве. Воспользовавшись просьбой Турции, царское правительство 4 ноября (22 октября) 1912 г. вновь подняло вопрос о посредничестве. Сазонов по телеграфу предписал Извольскому запросить Пуанкаре, «не признает ли он возможным предпринять соответствующую инициативу в Константинополе и пе-/96/

      60. R. Poincare. Au service de la France, t. II, стр. 296; DDF, s. III, t. IV, № 307.
      61. Там же.
      62. АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 366 [телеграмма Извольского Сазонову от 1 ноября (19 октября) 1912 г.]; DDF, s. II, t. IV, № 302 и «Affaires balkaniques», t. I, № 217 [телеграмма Пуанкаре послам в Петербурге и Лондоне от 1 ноября (19 октября) 1912 г.].
      63. DDF, s. III, t. IV. №311.
      64. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 91.
      65. «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910—1914 гг.», М., 1922 (в дальнейшем цит.: «Материалы...»), стр. 293. См. также «Сборник дипломатических документов», № 40.
      «6 АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 382.

      ред державами» [67]. В другой телеграмме русскому послу в Париже, отправленной в тот же день, Сазонов, констатируя, что удержать балканских союзников от занятия Константинополя можно только «единодушным заявлением держав балканским государствам теперь же» и что поэтому было бы «крайне желательным безотлагательное обращение Франции к державам с предложением в этом смысле», писал: «Благоволите сообщить г. Пуанкаре для личного доверительного его сведения, что занятие союзниками Константинополя могло бы вынудить одновременное появление в турецкой столице всего нашего Черноморского флота. Во избежание сопряженной с этой мерой опасности общеевропейских осложнений было бы важно, чтобы Франция исчерпала все средства должного воздействия в Берлине и Вене для принятия указанного предложения» [68].

      Вместе с тем царское правительство пошло на удовлетворение французских требований в отношении Адрианополя. Вечером 4 ноября (22 октября) 1912 г. Сазонов сообщил Ж. Луи, что на секретном совещании, в котором, кроме Сазонова, приняли участие Коковцов, морской министр Григорович и начальник генерального штаба Жилинский, было признано возможным отдать Адрианополь болгарам [69].

      Поражение турецкой армии под Чорлу 6 ноября (24 октября) 1912 г. и отход ее на линию так называемых Чаталджинских позиций вызвали настоящую панику в русских правительственных сферах. В 1 час 30 мин. ночи с 7 на 8 ноября (25 на 26 октября) Григорович срочно телеграфировал Николаю II, находившемуся в то время в Спале: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры, когда в этом наступит надобность, по требованию гофмейстера Гирса (посла России в Турции. — В. Б.). Мера эта вызывается желанием ускорить исполнение распоряжений, не ожидая сношений с Петербургом. Настоящий доклад представляю на обращенную ко мне просьбу министра иностранных дел, одобренную председателем Совета министров» [70]. В 10 час. 32 мин. утра 8 ноября (26 октября) Николай II телеграммой на имя морского министра ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен» [71].

      Поясняя цели, которые преследовала бы посылка русского флота в Константинополь, Сазонов в своем докладе царю от 29/16 марта 1913 г.[72] писал: «Вызов эскадры мог бы обусловиться как необходимостью принять меры к ограждению мирного христианского населения Константинополя во время беспорядочного отступления турецкой армии, так и желательностью, чтобы в случае вступления болгарской армии в Константинополь, в водах Босфора находилась внушительная русская сила, способная своим присутствием оказать нужное давление для предотвращения таких /97/

      67. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 14.
      68. «Красный архив», 1926, т. 3 (16), стр. 21—22; «Livre noire», t. I, стр. 338—339, см. также DDF, s. III, t. IV, № 368; «Affaires balkaniques», t. I, № 234.
      69. DDF, s. III, t. IV, № 343.
      70. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 51.
      71. Там же.
      72. В тот момент в связи со взятием болгарами Адрианополя снова возникла угроза захвата Константинополя, и Сазонов просил о восстановлении права, предоставленного М. Н. Гирсу, телеграммой от 8 ноября (26 октября) 1912 г. См. об этом ниже.

      решений вопроса о Константинополе и проливах, кои были бы несовместимы с интересами России» [73].

      Наряду с посылкой флота царское правительство готовило также десантный отряд. В письме от 6/19 ноября 1912 г. военный министр Сухомлинов сообщал Коковцову, что на основании телеграммы русского посла в Константинополе Сазонов известил его письмом от 3/16 ноября 1912 г. о том, что «в случае ухода турецких войск» из Константинополя «и возникновения там беспорядков» «может наступить для России необходимость как державы, ближайшей к Константинополю, иметь наготове к немедленной посылке туда охранного отряда в 5000 человек». Сухомлинов доводил до сведения Коковцова, что им отданы для этого все необходимые распоряжения [74].

      Однако царское правительство не решилось на посылку русского черноморского флота в проливы без согласия Франции и Англии, которые самым решительным образом выступили против этой меры. Противодействуя посылке русского флота и десанта в Константинополь, правительства Франции и Англии в то же время фактически поощряли болгар к захвату турецкой столицы. Английский посол в Париже Берти в письме к английскому министру иностранных дел Грею от 7 ноября (25 октября) 1912 г., подчеркивая, что Пуанкаре отнюдь не желает быть на поводу у Сазонова и надеется на то, что Грей несколько охладит пыл руководителей внешней политики России, писал: «Русские не могут ожидать, чтобы большинство великих держав содействовало оставлению Константинополя в руках турок только для того, чтобы ждать момента, который Россия сочтет подходящим для того, чтобы самой захватить его» [75].

      Тайные попытки французской дипломатии воодушевить Болгарию на оккупацию турецкой столицы не остались секретом для Сазонова. «Не могу скрыть впечатления, телеграфировал он Извольскому 8 ноября (26 октября) 1912 г., — что Франция как будто поощряет союзников к занятию Константинополя» [76].

      7 ноября (25 октября) 1912 г. в ответ на угрозу России в случае захвата болгарскими войсками Константинополя прибегнуть к морской демонстрации в проливах, Грей предложил нейтрализовать проливы и превратить Константинополь в свободный порт под международным контролем [77]. Царское правительство, с полным основанием опасаясь, что в случае реализации предложения Грея преобладающее положение в проливах достанется отнюдь не России, попросило Францию предложить державам сделать заявление о своей незаинтересованности в вопросе о проливах. В ответ Пуанкаре потребовал, чтобы и Россия сделала подобное заявление. Не желая связывать себя в таком важном для него вопросе, царское правительство уклонилось от определенного ответа и заняло выжидательную позицию.

      Между тем болгарское наступление на Константинополь было приостановлено; на Чаталджинских позициях турецкие войска сумели задержать болгар. Непосредственная угроза захвата Константинополя миновала, и вопрос о проливах стал постепенно отходить на второй план. В центре внимания великих держав оказались новые события, а именно австро-сербские противоречия. /98/

      73. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 52.
      74. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 4.
      75. BD, LIX, р. 2, №156.
      76. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 111.
      77. Е. А. Адамов. Вопрос о проливах и Константинополе в международной политике в 1908—1917 гг. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 291.

      *    *    *

      Стремление Сербии добиться выхода к морю натолкнулось на сильное противодействие Австро-Венгрии. Сильная Сербия могла бы стать серьезным препятствием для осуществления захватнических планов Австро-Венгрии на Балканах. Поэтому Австро-Венгрия в союзе с Германией предприняла ряд мер с целью помешать Сербии получить выход к морю. Отношения между Австро-Венгрией и Сербией приобрели чрезвычайно напряженный характер. В связи с этим австрийское правительство приняло ряд мер военного характера. В октябре 1912 г. было задержано увольнение в запас очередного срока военнослужащих; под видом учебных сборов был произведен призыв дополнительного резерва для пополнения отдельных частей и т. д. В ноябре в строжайшей тайне началась мобилизация ряда корпусов против Сербии, и армия постепенно была доведена почти до состояния полной мобилизационной готовности.

      Обострение австро-сербских противоречий значительно усилило интерес французской дипломатии к положению на Балканах.

      Вопрос об отношении к австро-сербскому конфликту был впервые поднят Пуанкаре еще 4 ноября (22 октября) 1912 г. в беседе с Извольским. Согласно телеграмме Извольского, Пуанкаре заявил в этой беседе, что «его все более и более беспокоит положение, занятое Австрией, и возможность с ее стороны территориального захвата» [78]. В тот же день Пуанкаре вручил Извольскому собственноручную записку, в которой предлагал «уже теперь определить поведение совместно на случай, если бы Австрия попыталась реализовать свои стремления к территориальным приобретениям» [79].

      Комментируя предложение, содержавшееся в записке Пуанкаре, Извольский в письме к Сазонову от 7 ноября (25 октября) 1912 г. отмечал: «Предложение это было сделано по обсуждении вопроса французским Советом министров, и в нем выражается совершенно новый взгляд (подчеркнуто мной.— В. Б.) Франции на вопрос о территориальном расширении Австрии за счет Балканского полуострова. Тогда как до сих пор Франция заявляла нам, что местные, так сказать, чисто балканские события могут вызвать с ее стороны лишь дипломатические, а отнюдь не активные действия, ныне она как бы признает, что территориальный захват со стороны Австрии затрагивает общеевропейское равновесие и поэтому и собственные интересы Франции. Я не преминул заметить господину Пуанкаре,— продолжал Извольский, — что, предлагая обсудить совместно с нами и Англией способы предотвратить подобный захват, он этим самым ставит вопрос о практических последствиях предположенного им соглашения: из его ответа я мог заключить, что он вполне отдает себе отчет в том, что Франция может быть вовлечена на этой почве в военные действия... Господин Палеолог (директор политического департамента. — В. Б.) вполне признал, что предлагаемое соглашение может привести к тем или иным активным действиям» [80].

      На письмо Извольского Сазонов ответил очень осторожно. Указав на то, что «в настоящую минуту Австрия едва ли стремится к новым земельным приращениям в Европе», он вместе с тем подчеркнул желательность /99/

      78. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 387.
      79. «Материалы...», стр. 297; «Livre noire», t. 1, стр. 343; DDF, s. III, t, IV, № 346; «Affaires balkaniques», t. I, № 226.
      80. «Материалы...», стр. 296; «Livre noire», t. I, стр. 342.

      «получить уверенность, что в случае необходимого с нашей стороны вмешательства Франция не останется безучастной». «С другой стороны, — писал далее Сазонов, — так как, ввиду быстро меняющейся обстановки на Балканах, трудно предвидеть все могущие представиться случайности способные потребовать от нас тех или иных действий для обеспечения наших жизненных интересов, я считал бы необходимым тщательно избегать в наших переговорах с иностранными кабинетами всего, что впоследствии могло бы оказаться для нас стеснительным» [81].

      12 ноября (30 октября) 1912 г. Извольский вручил французскому министру иностранных дел ноту, составленную на основании письма Сазонова. В этой ноте, в частности, выражалось желание «знать позицию Франции и Англии, на случай если бы не удалось предупредить активного выступления Австрии» [82]. Но Пуанкаре уклонился от прямого ответа на заданный вопрос, сославшись на необходимость его обсуждения в Совете министров [83].

      Только 17/4 ноября 1912 г. французское правительство уведомило русского посла о своем решении. «Правительство республики, — говорилось в письме Пуанкаре на имя Извольского, — не определит своего образа действий до тех пор, пока императорское правительство не раскроет ему свои собственные намерения. Так как Россия наиболее заинтересована в данном вопросе, на нее и ложится ответственность взять на себя инициативу и сформулировать предложения» [84]. Таков был официальный ответ. Неофициально же Пуанкаре высказался более откровенно: «России должна принадлежать инициатива, — заявил он Извольскому, поясняя текст своего письма, — роль Франции — оказать ей наиболее действительную помощь». И добавил: «В сущности... все это сводится к тому, что если Россия будет воевать, Франция также вступит в войну, потому что мы знаем, что в этом вопросе за Австрией будет Германия» [85].

      В своих мемуарах Пуанкаре делает попытку доказать, что он якобы не давал подобных заверений, что французская дипломатия занимала в период австро-сербского конфликта примирительную позицию и все время придерживалась не только духа, но и буквы франко-русской военной конвенции [86]. Однако эти утверждения находятся в резком противоречии с фактами. Факты свидетельствуют о том, что французское правительство, которое в тот момент, когда над Константинополем висела угроза захвата болгарскими войсками, всемерно противодействовало вмешательству России в дела воюющих стран, в ноябре 1912 г. в связи с австро-сербским конфликтом сделало резкий поворот в своей политике и начало усиленно подталкивать Россию на выступление в защиту интересов Сербии против Австро-Венгрии, обещая при этом свою поддержку, вплоть до вступления в войну.

      Эта политика провоцирования России на войну с Австро-Венгрией (а следовательно, и с Германией, которая неминуемо должна была выступить в случае военного столкновения Австро-Венгрии и России) осуществлялась Францией при деятельной поддержке английской дипломатии. «Имею основания предполагать, — доносил в Петербург русский посланник в Софии Неклюдов, — что известная и влиятельная часть английского /100/

      81. «Материалы...», стр. 229; «Livre noire», t. I, стр, 344—345.
      82. DDF, s.III. t. IV, № 432.
      83. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 416.
      84. Там же, л. 427; DDF, s. III, t. IV, № 468.
      85. «Материалы...», стр. 300; «Lirve noire», t. I. стр. 346 (телеграмма Извольского Сазонову от 17/4 ноября 1912 г.).
      86. R. Poincare. Au service de la France, t. I, стр. 336—340.

      политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя средне-европейскими державами и державами тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии» [87].

      Через несколько дней после своей беседы с Извольским по поводу ответа французского правительства на запрос Сазонова Пуанкаре вновь заявил Извольскому, что в случае каких-либо осложнений на почве австро-сербского конфликта французское правительство готово «оказать своей союзнице самую деятельную помощь». Однако, как вновь подчеркнул Пуанкаре, «инициатива должна принадлежать русскому правительству» [88].

      Побуждая Россию взять на себя инициативу активного выступления в защиту Сербии и обещая свою вооруженную поддержку, в случае если это выступление окончится военным столкновением России с германоавстрийским блоком, Франция вместе с тем стремилась добиться всемерной активизации военных приготовлений в России. Неоднократно обращая внимание царского правительства на активную подготовку вооруженных сил Австро-Венгрии к войне, французские дипломатические и военные круги настаивали на принятии Россией ответных мер.

      23/10 ноября 1912 г. Пуанкаре прочитал Извольскому телеграмму французского посла в Вене Дюмена, в которой, «отмечая крайне повышенное настроение в Вене», посол сообщал о том, что «Австрия мобилизует три корпуса в Галиции и уже кончила все свои военные приготовления в Сербии» [89].

      3 декабря (20 ноября) 1912 г. Извольский телеграфировал, что морской генеральный штаб Франции довел до сведения русского морского агента в Париже капитана I ранга Карпова о том, что Австрия мобилизовала свой флот [90]. Как сообщал в рапорте от 3 декабря (20 ноября) 1912 г. сам Карпов, начальник I отдела французского морского генерального штаба, сообщив ему о мобилизации австрийского флота, подчеркнул, что «французский флот всегда готов» [91].

      9 декабря (26 ноября) 1912 г. Пуанкаре в разговоре с Извольским, отметив, что, по сведениям военного министра Мильерана, «военные приготовления Австрии на русской границе значительно превосходят такие же приготовления России», заявил, что «это может отразиться невыгодным образом на военном положении Франции», так как Германия получит возможность выставить против Франции большое количество войска [92]. Вечером того же дня Пуанкаре отправил французскому послу в Петербурге Ж. Луи телеграмму, в которой говорилось: «Военный министр, обеспокоенный мобилизационными мерами, к которым приступила Австро-Венгрия, желает знать, принял ли русский генеральный штаб со своей стороны какие-либо меры предосторожности» [93].

      Ответная телеграмма Ж. Луи от 10 декабря (27 ноября) 1912 г., в которой он сообщал, что, «чем сильнее выражаются в Германии, чем актив-/101/

      87. АВПР, ф. ПА, д. 3700, л. 8.
      88. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 190 (письмо Извольского Сазонову от 21/8 ноября 1912 г.).
      89. Там же, д. 101, л. 442. Телеграмма Дюмена, о которой сообщает Извольский, опубликована в DDF, s. III, IV, № 530.
      90. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 464.
      91. ЦГАВМФ, ф. 418, оп. 429, 1912 г., д. 9713, лл. 29—30.
      92. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 484.
      98. DDF, s. III, t. V, № 22.

      нее действуют в Австрии, тем более спокойны становятся здесь» [99], вызвала резкое недовольство Франции. «Я нашел сегодня Пуанкаре в высшей степени встревоженным доходящими до него со всех сторон и из самых серьезных источников известиями об интенсивных военных приготовлениях Австрии и о предстоящем в самом близком времени активном выступлении ее против Сербии, — телеграфировал Извольский 11 декабря (28 ноября) 1912 г. По сказанным сведениям, вся кавалерия в Галиции и 2 корпуса в Боснии вполне мобилизованы, а в 10 корпусах все батальоны доведены до численности в 700 человек» [95].

      Русский военный агент в Париже полковник А. А. Игнатьев, сообщая в письме от 12 декабря (29 ноября) 1912 г. о своем разговоре с первым помощником начальника французского генерального штаба генералом Кастельно, писал: «Генерал Castelnau спросил меня, не имею ли я каких-либо сведений о военных приготовлениях в нашей армии, кои являлись бы естественным ответом на серьезные военные мероприятия Австро-Венгрии. При этом генерал стремился мне дать понять, что подобный вопрос не должен объясняться праздным любопытством, а исключительно желанием согласовать действия французской армии с нашими вероятными планами войны» [96]. Ответ Игнатьева, заявившего, что сведений «о каких-либо чрезвычайных мерах», принимаемых в России, «в данный момент» он не имеет [97], заметно обеспокоил французов. Военный министр Мильеран 12 декабря (29 ноября) 1912 г. поручил французскому военному агенту в Петербурге генералу Лагишу «вновь обратить внимание русского генерального штаба на важность приготовлений, к которым приступила Австрия, и запросить военного министра о том, каковы его намерения» [98]. Однако в Петербурге в Генеральном штабе французскому военному агенту ответили, что «не верят» в нападение Австрии на Россию, а нападение Австрии на Сербию «считают весьма мало вероятным», и что «даже в случае, если бы Австрия напала на Сербию, Россия не будет воевать». Военный министр в ответ на запрос генерала Лагиша заявил, что «он вполне убежден в сохранении мира и намерен выехать 23 декабря нового стиля в Германию и на юг Франции» [99].

      Сообщение Лагиша вызвало переполох во французском правительстве, у которого, как отмечал Игнатьев, была «твердая уверенность не уклониться от войны ни при каких обстоятельствах» [10]. «Пуанкаре и весь состав кабинета крайне озадачены и встревожены» сообщением Лагиша, телеграфировал Извольский 14/1 декабря 1912 г. [101] «Правительство сильно взволновано секретной телеграммой генерала Лагиша, сообщающего, со слов нашего генерального штаба, что мы не принимаем пока серьезных мер в ответ на мобилизацию австрийской армии», — доносил Игнатьев [102]. /102/

      94. «Affaires balkaniques», t. II, № 8.
      95. АВПР, ф, Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, лл. 492—493; ЦГВИА. ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 6 (копия этой телеграммы была препровождена Сазоновым Сухомлинову «для сведения»).
      96. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86 (с), л. 21.
      97. Там же.
      98. DDF, s. III, t. V, № 48.
      99. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 14 (телеграмма Извольского Сазонову от 14/1 декабря 1912 г.); DDF, s. III, t. V, № 61 и «Affaires balkaniques», t. II, № 14 (телеграмма Ж. Луи Пуанкаре от 14/1 декабря 1912 г.).
      100. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 15,
      101. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86(c), л. 14.
      102. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 10.

      Телеграмме Лагиша было придано настолько большое значение, что сразу же по ее получении, т. е. 14/1 декабря 1912 г., она была обсуждена на специально созванном заседании Совета министров Франции [103]. Какие решения были приняты на этом заседании, пока остается неизвестным. Но беседа, которая состоялась между Мильераном и Извольским в один из последующих дней, даст основания предполагать, что Франция не оставила надежды втянуть Россию в войну с германо-австрийским блоком на почве австро-сербского конфликта. В своем письме от 19/6 декабря 1912 г. Игнатьев об этой беседе сообщал следующее: «После обмена любезностями, разговоров по техническим военным вопросам французской армии Мильеран, как я и ожидал, затронул вопрос об «австрийских корпусах» и телеграмме Лагиша, причем он не скрыл своего внутреннего волнения, доходившего до раздражения в тех случаях, когда я отвечал или неопределенно, или успокоительно. Эта часть беседы была приблизительно такова:

      Мильеран: Какая же, по вашему, полковник, цель австрийской мобилизации?

      Я: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.

      Мильеран: Хорошо, но оккупацию Сербии Вы, следовательно, не считаете прямым вызовом на войну для вас?

      Я: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.

      Мильеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию ее участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине; мы готовы; необходимо это учесть, что ... [104].

      А не можете, по крайней мере, мне объяснить, что вообще думают в России о Балканах?

      Я: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история выучила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей.

      Мильеран: Но вы же, полковник, понимаете, что здесь вопрос не Албании, не сербов, не Дураццо, а гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове?»

      Игнатьев ответил, что подобные вопросы внешней политики не входят в его компетенцию. Тогда Мильеран, подчеркнув, что он «видит залог успеха союзнических отношений в их абсолютной искренности», спросил: «Но вы все-таки кое-что да делаете по военной части?» [105].

      О причинах такого явного нажима со стороны французского правительства проговорился в разговоре с Игнатьевым первый помощник начальника генерального штаба генерал Кастельно. В одном из своих донесений Жилинскому Игнатьев писал: «Генерал Castelnau дважды мне повторил, что он не только считает лично себя готовым к войне, но даже желал бы ее. Последние слова надо понимать в том смысле, что /103/

      103. Там же, д. 86(c), л. 16.
      104. Пропуск в оригинале.
      105. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 17—19; см. изложение этого разговора: А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю, т. I, М., 1950, стр. 501—502; «История дипломатии», т. II, стр. 224—225; А. М. Зайончковский. Подготовка России к империалистической войне (планы войны), М., 1926, стр. 179—180; Н. П. Полетика. Возникновение мировой войны. М., 1935, стр. 265.

      для французов было бы наиболее выгодно, чтобы Германия начала свои военные приготовления против нас, имея французов как бы в тылу» [106].

      Провоцируя Россию на вооруженное столкновение с германо-австрийским блоком, Франция, в свою очередь, деятельно готовилась к войне.

      В письме от 4 декабря (21 ноября) 1912 г., отмечая, что французское правительство «остается в полной готовности поддержать нас против Австро-Германии не только дипломатическими средствами, но в случае нужды и силой оружия», Игнатьев сообщал: «Из случайной беседы с одним из старших штаб-офицеров генерального штаба я узнал, что в ночь с понедельника на вторник прошлой недели (13 ноября старого стиля) была послана телеграмма от военного министра командирам трех пограничных корпусов — VI, XX и VII — о немедленной подготовке границы к обороне. Подобная мера предусмотрена вне общей мобилизации и может быть принята в случае натянутых дипломатических отношений. Посетив вторично начальника генерального штаба, я встретил подтверждение вышеизложенного, причем генерал сознался, что ни в прошлом году (Агадирский инцидент), ни в 1908 г. эта «проверка» не производилась» [107].

      Французское правительство считало создавшийся момент чрезвычайно удобным для того, чтобы развязать войну с германо-австрийским блоком. Оно при этом рассчитывало на то, что война Австрии и Сербии в случае вступления в нее России должна неминуемо вызвать вмешательство Германии. При таком положении русские армии и войска государств Балканского союза должны были бы выдержать на себе основной удар Тройственного союза.

      Под нажимом французской дипломатии в высших правительственных сферах России неоднократно обсуждался вопрос о военных мероприятиях против Австро-Венгрии. Однако Россия не была готова к войне. К тому же в правящих кругах России с недоверием относились к позиции Франции, ибо, в то время как политические и военные деятели третьей республики давали русским представителям широковещательные неофициальные обещания, французское правительство упорно уклонялось от каких-либо официальных заявлений. Это недоверие нашло, в частности, отражение в составленном в 1912 г. русским генеральным штабом «Плане обороны России на случай общей европейской войны», где говорилось: «Опыт последних лет показал, что России трудно рассчитывать на помощь Франции в тех случаях, когда интересы Франции непосредственно не затронуты... Современная политика этой страны ясно показывает, что прежде всего Франция будет считаться с собственными интересами, а не с интересами союза. Поэтому, если ко времени столкновения затронуты будут также и интересы Франции, то Россия увидит верного и деятельного союзника, в противном же случае Франция легко может сыграть в двойственном союзе такую же выжидательную роль, какую Италия — в союзе тройственном. В общем нам далеко не обеспечена со стороны Франции та энергичная дипломатическая поддержка и то безусловное активное содействие всей вооруженной силой, которое уже неоднократно высказывали друг другу Германия и Австрия» [108]. Еще меньше надежды правящие круги России возлагали на активную поддержку со стороны Англии.

      Все эти соображения побуждали царское правительство быть сугубо осторожным в балканских делах и воздерживаться от всяких шагов, которые могли бы вовлечь Россию в войну. /104/

      106. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 2197, л. 104.
      107. Там же, лл. 135—137.
      108. Там же, д. 1079, л. 2.

      Как рассказывает в своих «Воспоминаниях» Коковцов, 23/10 ноября 1912 г. на совещании у Николая II, на котором присутствовали, кроме него, Сазонов, Сухомлинов, Жилинский и министр путей сообщения Рухлов, военный министр предложил произвести мобилизацию всего Киевского и части Варшавского округа, а также подготовить мобилизацию Одесского округа. Коковцов, Сазонов и Рухлов выступили против этой меры. По предложению Коковцова, было решено взамен мобилизации «задержать на 6 месяцев весь последний срок службы по всей России и этим путем разом увеличить состав нашей армии на целую четверть» [109].

      12 и 18 декабря (29 ноября и 5 декабря) 1912 г. состоялись заседания Совета министров, также посвященные вопросу «О некоторых, вызываемых современным политическим положением, мерах военной предосторожности». В особом журнале, посвященном этим заседаниям, говорится, что военный министр обратился к председателю Совета министров с доверительными письмами, в которых, отмечая тот факт, что «австро-венгерское правительство предприняло в последнее время такие военные мероприятия, которые направлены непосредственно против России и которые далеко выходят за пределы вызываемой современными политическими событиями предосторожности» [110], предлагал принять следующие меры для усиления военного положения России на австрийской границе:

      1) В Киевском и Варшавском военных округах усилить кавалерийские части, находящиеся на границе, за счет внутренних ресурсов этих округов.

      2) Выдвинуть на южный фронт Варшавского военного округа, кроме того, две отдельные кавалерийские бригады из Московского военного округа.

      3) Довести до штатов военного времени пехотные части Варшавского и Киевского округов путем призыва запасных в учебные сборы. Тем же способом укомплектовать некоторые части специальных родов оружия.

      4) Увеличить в пограничных кавалерийских и артиллерийских частях Варшавского и Киевского военных округов число лошадей.

      5) Усилить охрану военными частями железнодорожных мостов, а также некоторых мостов на шоссейных дорогах в Варшавском и Киевском военных округах.

      6) Запретить вывоз лошадей из Европейской России за границу [111].

      Коковцов и Сазонов вновь выступили против предложений Сухомлинова. «По мнению председателя и министра иностранных дел, — говорится в особом журнале Совета министров от 29 ноября и 5 декабря 1912 г., — политическая обстановка данного времени представляется в высшей степени напряженной, и всякий неосторожный с нашей стороны шаг может привести к самым грозным последствиям — к вооруженному столкновению с Австрией, которое, в свою очередь, неминуемо приведет к столкновению с Германией, т. е. к общеевропейской войне. Между тем, военная поддержка нас всеми державами Тройственного согласия не может почитаться безусловно обеспеченной. При таких условиях война с Тройственным союзом во главе с Германией явится для нас в настоящее время положительным бедствием, тем более, что у нас нет активной военно-морской силы на Балтийском море, армия еще не приведена в достаточную степень готовности, а внутреннее состояние страны далеко от того воодушевленно-патриотического настроения, которое позволило бы рассчиты-/105/

      109. В. Н. Коковцов. Воспоминания, т. II, Париж, 1933, стр. 122—125.
      110. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 112.
      111. Там же, л. 114.

      -вать на могучий подъем национального духа и живое непосредственное сочувствие» [112].

      В результате, исходя из необходимости «дальнейшее развитие нашей военной подготовки подчинить требованиям политического благоразумия и сугубой осторожности» [113], Совет министров, одобрив 1-й, 4-й и 5-й пункты предложений Сухомлинова, в отношении 2-го, 3-го и 6-го пунктов принял решение «оставить пока без исполнения, поставив осуществление сих мер в зависимость от дальнейшего хода событий» [114].

      В частном письме Игнатьеву делопроизводитель по французскому столу главного управления генерального штаба полковник Винекен сообщал: «В Совете министров наиболее миролюбиво настроены Коковцов и Сазонов; абсолютно против войны, кажется, и в Царском [Селе]. В обществе настроение скорее индиферентное; печать и часть общественных деятелей муссируют славянское движение. Меры по мобилизации (выдвигание кавалерии к границе, вручение мобилизационных билетов запасным в пограничных округах и др.), предложенные Сухомлиновым, Советом министров отклонены, отсюда некоторая раздраженность у нашего шефа» [115].

      Стремясь не допустить военного столкновения между Сербией и Австро-Венгрией, русская дипломатия начала настойчиво преподавать сербскому правительству советы благоразумия. В телеграмме русскому посланнику в Белграде Гартвигу от 9 ноября (27 октября) 1912 г. Сазонов, отмечая, что «вопрос о выходе Сербии к Адриатическому морю получил за последние дни направление, которое не может не внушить нам серьезных опасений», предупреждал: «Нельзя обострять конфликт до опасности общеевропейской войны из-за этого вопроса» [116]. 19/6 ноября 1912 г. Сазонов опять предложил Гартвигу «удерживать сербов от необдуманных действий, дабы не вызвать конфликта с Австрией» [117]. 20/7 ноября 1912 г., обеспокоенный заявлениями сербского премьер-министра Пашича, носившими «воинственный характер», Сазонов просит Гартвига «воздействовать на Пашича отрезвляющим образом» [118]. 25/12 ноября 1912 г. Сазонов телеграфирует Гартвигу о необходимости предостеречь Пашича «от крайне опасных для Сербии последствий ее необдуманного и неумеренного образа действий» [119]. 11 декабря (28 ноября) 1912 г. Сазонов вновь поручает Гартвигу «обратить внимание сербского правительства на крайнюю желательность в настоящую минуту тщательно воздерживаться от всего того, что могло бы быть сочтено Австрией за провокацию» [120].

      Следуя советам русской дипломатии/сербское правительство пошло на уступки требованиям Австро-Венгрии и отказалось от своих притязаний на порт в Адриатическом море. Такой исход дела вызвал большое разочарование в Париже. Некоторые французские газеты стали прямо пого варивать о нецелесообразности франко-русского союза. Обращаясь к Пуанкаре, «Эко де Пари», например, спрашивала: «В действительности, зачем нам нужен союз с Россией, если армия нашего союзника не всту-/106/

      102. ЦГИАЛ, ф. 1276, 1912 г., оп. 8, д. 73, л. 116.
      103. Там же, л. 118.
      104. Там же, л. 126.
      105. ЦГВИА, ф. 415, оп. 2, д. 57, лл. 3—4.
      106. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 113.
      107. Там же, д. 131, л. 19 (телеграмма Сазонова Гартвигу от 19/6 ноября 1912 г.).
      108. Там же, д. 131, л. 25.
      109. Там же, л. 40.
      110. Там же, л. 87.

      пит в войну в нужный момент, т. е. тогда, когда на наших границах разыграется решающая партия?» [121].

      «Наш полный пассифизм по отношению к австро-сербскому конфликту, при отсутствии сведений о каких бы то ни было наших военных приготовлениях, наталкивал французов на размышления, кои могли весьма пагубно повлиять на прочность нашего с ними союза, — докладывал Игнатьев Жилинскому в письме от 16/3 января 1913 г. — Самой опасной мыслью являлось соображение, что если мы так мало принимаем участия в балканском вопросе, то явится ли когда-нибудь действительно повод, достаточный для нашего вооруженного вмешательства из-за интересов чисто французских?» [122]. В связи с этим Игнатьев просил «хотя бы в самых общих чертах» впредь ставить французов в известность «о наших военных мероприятиях». Он также сообщал, что во французских военных сферах большое недовольство вызывает предполагающийся роспуск запасных в русской армии [123].

      На донесении Игнатьева Жилинский наложил следующую резолюцию: «Сообщить во Францию: 1) о том, что запасные задержаны на 6 месяцев во всех европейских и Кавказском военных округах, 2) о пополнении лошадьми кавалерии, артиллерии и обозов Варшавского и Киевского округов, 3) об укомплектовании... двух новых казачьих дивизий...» [124]. Со своей стороны, Сазонов отправил Извольскому телеграмму, в которой говорилось: «Представление о том, будто Россия не предприняла никаких мер для усиления своей боевой готовности, неверно. Задержано под ружьем около 350 000 человек запасных, отпущено около 80 миллионов рублей на экстренные нужды армии и Балтийского флота, некоторые войсковые части Киевского военного округа приближены к австрийской границе, и осуществлен целый ряд других мер» [125].

      Чтобы несколько рассеять беспокойство Франции, Сухомлинов в январе 1913 г. сделал визит в Париж, где он имел беседы с президентом республики, председателем Совета министров, «главнейшими министрами» и начальником генерального штаба [126]. Эти беседы, как сообщал Игнатьев, «во многом рассеяли те сомнения в отношении нашей военной готовности, кои назрели за последнее время» [127].

      *    *    *

      Тем временем события на Балканах шли своим чередом. 3 декабря (20 ноября) 1912 г. Турция заключила перемирие с Болгарией и Сербией. 16/3 декабря 1912 г. в Лондоне под эгидой великих держав начались переговоры между Турцией и балканскими союзниками о мирном договоре. Однако не прошло и недели, как эти переговоры были прерваны из-за отказа турецкой делегации пойти на удовлетворение требований союзников о передаче Болгарии Адрианополя. Возобновления военных действий стали ожидать со дня на день. /107/

      121. «Echo de Paris» от 21 декабря 1912 г.
      122. ЦГВИА: ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1—2; ф. 415, оп. 2, д. 96, л. 4.
      123. Там же.
      124. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1, 8;
      125. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 11; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 13 (телеграмма Сазонова Извольскому от 18/5 декабря 1912 г.).
      126. «Материалы...», стр. 314 [телеграмма Извольского Сазонову от 12 января 1913 г. (30 декабря 1912 г.)].
      127. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 1; ф. 415, оп. 2, д. 96, д. 4 (письмо Игнатьева Жилинскому, от 16/3 января 1913 г.).

      Тогда Сазонов телеграммой от 21/8 декабря 1912 г. предложил русскому послу в Константинополе Гирсу заявить турецкому правительству, что если оно «будет упорствовать в вопросе Адрианополя, Скутари и Янины и не пойдет на мир на условии проведения пограничной черты южнее Адрианополя, возобновление военных действий сделается неизбежным, и наш нейтралитет может не быть обеспечен» [128].

      Это выступление России было воспринято во Франции резко отрицательно. Как сообщал Извольский в телеграмме от 26/13 декабря 1912 г., Пуанкаре в разговоре с ним «в очень настойчивой форме» выразил сожаление по поводу того, что «подобный шаг, могущий иметь весьма серьезные последствия и вызвать осложнения, в которые может быть вовлечена и Франция», был сделан Россией «вопреки смыслу существующих между Россией и Францией соглашений, без всякого предварительного обмена мыслей» [129].

      Чтобы не допустить каких-либо единоличных действий России по отношению к Турции, Пуанкаре выразил готовность выступить с предложением о коллективном обращении великих держав к турецкому правительству. Это обращение, по мнению Пуанкаре, могло бы быть поддержано «при помощи находящейся в Босфоре международной эскадры» [130].

      Отвечая Извольскому, Сазонов по поводу «нервности г. Пуанкаре и высказанного им сожаления, что мы не посоветовались с ним», с раздражением писал: «Не желая затрагивать самолюбия г. Пуанкаре в столь серьезные минуты, когда содействие Франции для нас особенно ценно, мы не хотим возвращать французскому министру обратного упрека в чрезмерности его склонности давать советы в делах, прямо его не затрагивающих, не всегда дожидаясь, чтобы его о них попросили» [131]. К предложению Пуанкаре Сазонов отнесся недоверчиво. «Особое положение России на востоке, — писал он, — придает ее единоличным выступлениям в известных случаях гораздо больше веса».

      Однако, не решившись полностью отклонить предложение Пуанкаре, Сазонов предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство запросило по этому вопросу мнение лондонского кабинета [132].

      В тот же день, когда Извольскому была послана телеграмма с этими инструкциями, из Константинополя пришло известие, полностью подтвердившее основательность недоверия Сазонова к предложению Пуанкаре. Русский посол в Турции Гире телеграфировал о том, что французское правительство отзывает свои военные суда «Виктор Гюго» и «Леон Гамбетта» из Константинополя. «Уход судов, — писал Гире, — как раз в то время, когда следует нравственно повлиять на Порту, чтобы заставить ее уступить Адрианополь болгарам, вреден уже потому, что усилит несговорчивость Турции» [133]. В Париж срочно была дана вторая телеграмма, в которой Сазонов, указывая на нежелательность «отозвания французских судов из Константинополя», выражал свое крайнее недоумение тем, «как /108/

      128. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 20; ср.. DDF, s. Ill, t. V, № 111, 117.
      129. АВПР, ф. Канцелярии МИД Росссии, 1912 г., д. 101, л. 529; ср. DDF, s. Ill, t. V, No 123.
      130. Tам же. — Пуанкаре имел в виду те военные суда, которые держали в этот момент в проливах великие державы.
      131. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 50 (телеграмма Сазонова Извольскому от 28/15 декабря 1912 г.).
      132. Т а м же.
      133. Там же, д. 3702, л. 190 (телеграмма Гирса Сазонову от 28/15 декабря 1912 г.).

      вяжется эта мера с только что предложенной нам г. Пуанкаре морской демонстрацией» [134].

      В начале января 1913 г. на совещании послов великих держав в Лондоне было решено обратиться к Турции с коллективной нотой, потребовав от нее уступки Адрианополя. Предложение Франции о поддержке этого шага морской демонстрацией военных кораблей великих держав, как и следовало ожидать, натолкнулось на сопротивление держав Тройственного союза. Попытка России поставить вопрос о демонстрации силами лишь держав Тройственного согласия была отклонена как в Париже, так и в Лондоне [135].

      В результате воздействие великих держав на Турцию ограничилось предъявлением коллективной ноты. Тем не менее оно принесло свои результаты — турецкое правительство решило удовлетворить предъявленные ему требования. Но 23/10 января 1913 г. в Турции произошел государственный переворот. При прямой поддержке Германии к власти пришла младотурецкая партия, выступавшая против уступки Адрианополя союзникам. В результате 3 февраля (21 января) 1913 г. балканские государства возобновили военные действия и турецкие войска потерпели ряд поражений; 26/13 марта 1913 г. болгары овладели Адрианополем.

      «Взятие Адрианополя, — отмечал В. И. Ленин, — означает решительную победу болгар, и центр тяжести вопроса перенесен окончательно с театра военных действий на театр грызни и интриг так наз. великих держав» 136. 30/17 марта 1913 г. «Правда» в передовой, озаглавленной «После Адрианополя», писала: «Падение Адрианополя, решительный натиск на Чаталджинские укрепления приближают еще на шаг войска союзников к Константинополю. Опять перед Европой встает вопрос о проливах, опять туда обращено внимание дипломатии всего мира, стремящейся не упустить из своих рук лакомых кусочков» [137].

      В этих условиях Россия обратилась ко всем великим державам с предложением произвести коллективный демарш в Константинополе и Софии, с тем чтобы побудить турецкое правительство принять условия Болгарии, а болгарское правительство заставить приостановить военные действия [138]. Франция, на словах заявившая о своей готовности поддержать предложение России, на деле стала затягивать его осуществление. Русский посланник в Софии Неклюдов в телеграмме от 2 апреля (20 марта) 1913 г. сообщал, что коллективный демарш откладывается из-за того, что французский посланник не получил инструкций от своего правительства. «Тем временем, — заключал Неклюдов, — на Чаталдже болгары уже начинают получать осадные орудия из Адрианополя и иные устанавливать» [139].

      Не особенно надеясь на эффективность коллективного выступления держав, Сазонов 28/15 марта 1913 г., с одобрения Николая II и с ведома /109/

      134. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 54 (телеграмма Сазонова Извольскому от 29/16 декабря 1912 г.).
      135. АВПР, ф. ПА, д. 3703, № 28 (телеграмма Сазонова в Лондон и Париж от 15/2 января 1913 г.:); DDF, s. III, t. V, № 222 и «Affaires balkaniques», t. II, № 64 (нота русского посольства в Париже, от 16/3 января 1913 г.); «Материалы...», стр. 320 (ответная телеграмма поверенного в делах в Париже Севастопуло от 18/5 января 1913 г.).
      136. В. И, Ленин. Соч., т. 19, стр. 19.
      137. «Правда», № 64, от 17 марта 1913 г.
      138. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 185 (циркулярная телеграмма Сазонова от 28/15 марта 1913 г.); DDF, сер. III, т. VI, № 21 (письмо Извольского министру иностранных дел Франции Пишону от 28/15 марта 1913 г.)..
      139. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 282.

      морского министра Григоровича, телеграфировал послу в Константинополе М. Н. Гирсу о возобновлении его полномочий на вызов в случае надобности всего черноморского флота без предварительного уведомления Петербурга [140]. Нотой от 31/18 марта 1913 г. Извольский поставил в известность об этой мере французское правительство [141].

      5 апреля (23 марта) 1913 г. состоялось, наконец, коллективное выступление держав в Софии. Но оно не принесло результата, так как ответ болгарского правительства, по оценке министра иностранных дел Франции Пишона, «не позволял дальше надеяться на быстрое заключение мира» [142]. Опасаясь, что при таком положении Россия осуществит свою угрозу о посылке черноморского флота в проливы, французское правительство 7 апреля (25 марта) 1913 г. через своего посла в Петербурге предостерегло Сазонова от подобной меры и предложило заменить ее коллективной морской демонстрацией с участием всех великих держав [143]. Предложение было вызвано страхом Франции перед возможностью захвата проливов русскими военно-морскими силами. Что же касается коллективной демонстрации, то не только эффективность этой демонстрации, но даже возможность ее осуществления были очень сомнительны.

      Поэтому Сазонов, дав в принципе согласие на французское предложение [144], обратился к болгарскому правительству с самым настоятельным требованием не предпринимать штурма Чаталджи. В порядке компенсации он обещал поддержать требования Болгарии о военной контрибуции и гарантировать соблюдение сербо-болгарского договора 1912 г. о разграничении. Болгарское правительство решило принять требования России, и вскоре между Турцией и Болгарией была достигнута договоренность о прекращении военных действий.

      *    *    *

      Крупные противоречия существовали между Францией и Россией и в области финансовых вопросов, связанных с первой балканской войной. Эти вопросы предполагалось разрешить на заседаниях международной финансовой комиссии в Париже, однако задолго до начала работы этой комиссии обнаружилось, что Франция и Россия придерживаются диаметрально противоположных взглядов по большинству пунктов ориентировочной повестки дня заседаний комиссии. Касаясь участия России в работе этой комиссии, Сазонов в письме Извольскому от 29/16 марта 1913 г. писал, что оно «несомненно осложнится тем обстоятельством, что политические интересы России на Ближнем Востоке отнюдь не совпадают с экономическими и финансовыми интересами европейских держав, в том числе и союзной Франции» [145].

      Основными вопросами, по которым расходились Россия и Франция, были: 1) вопрос о переводе части оттоманского долга на балканские госу-/110/

      140. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 82.
      141. DDF, s. III, t. VI, № 127; «Affaires balkaniques», t. II, № 193. M. Paleologue. Au Quai d’Orsey a la veille de la tourmente, Paris, 1947, стр. 86—87.
      142. DDF, s. III, t. VI, № 273.
      143. DDF, s. III, t. VI, № 217; «Affaires balkaniques», t. II; № 200; «Материалы...», стр. 359 [телеграмма Извольского Сазонову от 8 апреля (26 марта) 1913 г.]. В «Материалах...» допущена опечатка: телеграмма Извольского помечена 26 марта (4 апреля 1913 г.)
      144. См. «Материалы...», стр. 362; DDF, s. Ill, t. VI, № 252.
      145. АВПР, ф. ПА, д. 3256, л. 233.

      дарства (в связи с переходом к ним части бывших турецких владений); 2) вопрос об установлении общеевропейского контроля над финансами Турции.

      По первому вопросу Сазонов очень подробно осветил позицию России в письме к Коковцову от 31/18 декабря 1912 г. В этом письме, отмечая, что задачи России в решении данного вопроса «коренным образом расходятся с финансовыми видами Франции», Сазонов писал: «Для финансовых кругов Франции важно не только обеспечить исправный платеж по данным долговым обязательствам, в коих заинтересованы французские капиталисты, но и по возможности облегчить Турцию от бремени этих обязательств, дабы сохранить за нею известную финансовую эластичность, которая обеспечила бы в будущем большой простор для помещения французских капиталов в различные предприятия в Малой Азии». «С мотивом этим, — продолжал Сазонов, — очевидно, связано будет стремление по возможности увеличить долю долга, причитающегося балканским государствам. Не исключена также возможность, что французское правительство будет желать по возможности даже сохранить в отходящих от Турции территориях действие нынешних учреждений публичного долга». Что же касается России, пояснял далее Сазонов, то она, «защищая интересы балканских государств», должна «зорко следить за тем, чтобы справедливое обеспечение кредиторов не повлекло за собою переложения на балканские государства части долга в размерах, превышающих удовлетворение указанной финансовой операции». Особенно подчеркивал Сазонов то, что предложение, касающееся «сохранения учреждений публичного долга на территориях, отходящих во владение балканских государств», «не может встретить с нашей стороны какой-либо поддержки» [146].

      Выступая за «наиболее выгодное для союзных государств решение вопроса о разверстке турецкого долга», русская дипломатия вместе с тем резко отрицательно реагировала на поддержанное Францией английское предложение об установлении общеевропейского контроля над турецкими финансами. В письме к Извольскому, оценивавшему в одном из своих донесений это предложение как выгодное для России ввиду того, что европейский контроль должен был бы привести к уменьшению ассигнований на вооруженные силы Турции и к снижению затрат на оборону проливов [147], Сазонов, подчеркивая, что общеевропейский контроль может выродиться «в гегемонию одной какой-либо державы», писал: «Мы полагаем, что Россия может извлечь больше выгод из прямых и непосредственных отношений со свободной Турцией, чем связав себя ее подчинением европейскому контролю, если бы таковой осуществился» [148].

      Точка зрения Сазонова была поддержана также Сухомлиновым [149] и Григоровичем [150]. Сухомлинов в своем письме к Сазонову, в частности,, писал: «Контроль будет несомненно способствовать внедрению и официальному узаконению влияния европейских держав на вопрос о проливах» [151]. /111/

      146. АВПР, ф. ПА, д. 3256, лл. 169—170.
      147. См. «Материалы..», стр. 364—366 (письмо Извольского Сазонову от 24/11 апреля, 1913 г.].
      148 АВПР, ф. ПА, д. 3048, лл. 151—155 [письмо Сазонова Извольскому от 1 мая (18 апреля) 1913 г.].
      149. Там же, лл. 156—158 [письмо Сухомлинова Сазонову от 4 мая (21 апреля) 1913 г.].
      150. Там же, лл. 159—161 (письмо Григоровича Сазонову от 21/8 мая 1913 г.).
      151. Там же, л. 157; «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 63.

      Начало работ финансовой комиссии долго откладывалось — вплоть до июня 1913 г. Но не успела она разрешить даже протокольные вопросы, как было получено известие о том, что на Балканах снова вспыхнула война.

      *    *    *

      Вторая балканская война спутала все карты великих держав.

      Угроза захвата Адрианополя Турцией снова поставила на повестку дня вопрос о проливах. Царская дипломатия считала, что переход Адрианополя к Турции слишком ее усилит, в то время как обладание этим городом Болгарией после понесенных ею поражений уже не представляет опасности для Константинополя и проливов, как это было в период первой балканской войны. Поэтому Россия выступила против занятия турецкими войсками Адрианополя.

      Телеграммой от 17/4 июня 1913 г. Сазонов предписал русским послам в Париже и Лондоне обратиться к правительствам Франции и Англии с предложением предъявить Турции совместную декларацию, в которой подчеркивалось бы, что решения, принятые великими державами в отношении турецко-болгарской границы, окончательны и изменению не подлежат. «В случае же уверток или попыток Порты уклониться от ясного ответа», писал Сазонов, эта декларация могла бы быть «поддержана, если это окажется необходимым, коллективной морской демонстрацией» [152].

      В ответ на памятную записку Извольского, составленную на основании инструкции Сазонова, французский министр иностранных дел Пишон заявил, что «Франция, конечно, согласится участвовать в коллективной морской демонстрации, если в ней примут участие все великие державы» [153]. Такое согласие было равносильно отказу, ибо державы Тройственного союза, конечно, выступили против предложении России. Между тем турецкие войска 21/8 июля 1913 г. вступили в Адрианополь.

      Чтобы добиться вывода турецких войск из Адрианополя, царское правительство вновь обратилось к Франции и Англии, предлагая на этот раз, ввиду отказа государств Тройственного союза участвовать в коллективной морской демонстрации, осуществить эту демонстрацию силами держав Антанты и одновременно сделать Турции совместное заявление о том, что «никакая финансовая помощь не будет ей предоставлена до тех пор, пока она не подчинится решениям держав относительно линии границы». Давая инструкцию Извольскому н Бенкендорфу выступить с этими предложениями в Париже и Лондоне, Сазонов вместе с тем поручал им предупредить министров иностранных дел Франции и Англии, что Россия «не примирится с захватом Адрианополя турками». «Мы, — писал Сазонов, — присоединимся к любому коллективному шагу, но если он не состоится, мы будем вынуждены прибегнуть к изолированным действиям, которых искренно стремимся избежать» [154]. /112/

      152. АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 126.
      153. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 53 (телеграмма Извольского Сазонову от 19/6 июля 1913 г.); DDF, s. III, t. VII, 410 и «Affaires balkaniques; t. II, №406 (циркулярная телеграмма Пншона от 18/5 июля 1913 г.). Содержание этой телеграммы французский посол в Петербурге Делькассе 19/6 июля 1913 г. сообщил Сазонову (АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 230, записка вице-директора Канцелярии МИД России Базили от 19/6 июня 1913 г. о разговоре с Делькассе).
      154. АВПР, ф. ПА, д. 3727, л. 23 (телеграмма Сазонова послам в Париже и Лондоне от 23/10 июля 1913 г.).

      Нота соответствующего содержания была вручена Извольским французскому правительству в 5 часов вечера 24/11 июля 1913 г.155. В этот же вечер она была обсуждена на совещании у президента, в котором приняли участие председатель Совета министров Барту, министр иностранных дел Пишон и директор политического департамента Министерства иностранных дел Палеолог. Совещание приняло решение отвергнуть предложение России ,56. «Французское правительство полагает, — писал Извольский,— что если, не добившись коллективной демонстрации, Тройственное согласие примет инициативу подобной демонстрации на себя, то тем самым оно будет виновно в нарушении европейского равновесия». «Опасность,—подчеркивалось во французском ответе, — будет еще серьезнее, если Россия выступит отдельно от Европы» 157. В таком же духе высказался и французский посол в Петербурге Делькассе 158. Что же касается предложения об отказе в финансовой помощи Турции, то французское правительство первоначально уклонилось от ответа на него.

      Убедившись в невозможности организовать коллективную морскую демонстрацию и не решаясь на осуществление такой демонстрации силами одной России, ввиду категорического отказа Франции и Англин в поддержке, русская дипломатия вновь поставила перед Парижем вопрос о прекращении финансовой поддержки Турции. В телеграмме Извольскому от 1 августа (19 июля) 1913 г. Сазонов, указывая на то, что финансовые круги Франции продолжают осуществлять неофициальную денежную поддержку Турции, предлагал «обратить самое серьезное внимание французского правительства на недопустимость стать коренного расхождения с нами союзной державы в вопросе, грозящем серьезными осложнениями» ,5®. Через несколько дней. 4 августа (22 июля) 1913 г., Сазонов отправил Извольскому еще одну телеграмму. «Известие о предстоящем подписании Францией контрактов с Турцией производит на нас крайне тяжелое впечатление,— писал он.— Полагаем своевременным, чтобы Вы имели с Питоном дружеское, но серьезное объяснение. За последнее время нам все труднее отвечать на недоумение и вопросы, с коими обращаются представители печати и общества, отмечающие постоянное расхождение с нами нашей союзницы в вопросах, гораздо более существенных для нас, нежели для нее» ,в0. Наконец, 11 августа (29 июля) 1913 г. Сазонов снова телеграфировал в Париж. Сообщив Извольскому о том, что в разговоре с французским послом он заявил, что в вопросе о давлении на Турцию Россия старается «согласно желанию Франции и других держав избежать необходимости активных действий», Сазонов продолжал: «В этих видах я считаю единственно возможным, чтобы мы с Францией и Англией заявили открыто, что пока турки не очистят Адрианополь, им будет отказано в какой-либо финансовой сделке, и чтобы такое гласное заявление не могло оставить сомнений, что решение это будет в действительности выполнено» [161].

      В соответствии с полученными инструкциями Извольский в разговорах с французскими министрами в довольно резкой форме заявил, что если /113/

      155. См. DDF, s. III, t.VII, № 460.
      156. M. Paleologue. Указ. соч., стр. 174—175.
      157. «Материалы...», стр. 393 (телеграмма Извольского Сазонову от 25/12 июля 1913 г.).
      158. DDF, s. III, t. VII, № 466.
      159. «Материалы...», стр. 396.
      160. Там же.
      161. АВПР, ф. ПА. д. 3727, л. 423.

      России «не будет оказана достаточная поддержка в настоящем вопросе, затрагивающем наше достоинство и наши исторические традиции, это может самым вредным образом отразиться на будущности франко-русского союза» [162].

      Но усилия русской дипломатии оказались тщетными. Франция, на словах заявляя о своей поддержке России, на деле противодействовала осуществлению русских предложений и продолжала оказывать финансовую помощь Турции. Отвечая на предложение Сазонова о коллективном заявлении держав Антанты об отказе в финансовой помощи Турции, Пкшон заявил, что Франция готова сделать предлагаемое заявление, «если на эго согласится также и Англия» [163]. Однако через несколько дней французский министр иностранных дел в разговоре с Извольским сообщил, что по имеющимся у него сведениям английское правительство примет участие в коллективном заявлении лишь в том случае, если к нему присоединятся все державы, что мало вероятно. Поэтому, заявил Пишон, «необходимо... предвидеть, что финансовый бойкот не встретит единодушия держав и при таких условиях не приведет ни к каким результатам» [164].

      Попытка французской дипломатии объяснить свой отказ поддержать русское предложение позицией Англии была пустой отговоркой, так как Франция и не собиралась поддерживать это предложение. В одной из своих бесед с Извольским Пишон признался, что предложение России о финансовом бойкоте Турции «ставит в особенно трудное положение Францию, имеющую громадные финансовые интересы в Турции и рискующую потерять там свое экономическое положение» [165]. В этом и состояла истинная причина противодействия Франции русским предложениям. «Предлагаемый нами финансовый бойкот Турции,— писал Извольский из Парижа,— здесь никто не считает действительной мерой принуждения, а в столь влиятельных деловых кругах вызывает сильное неудовольствие» [166].

      Более того, Франция не пошла даже на удовлетворение требования России о задержке выплат денежных сумм, причитавшихся турецкому правительству по договору с компанией «Regie des Tabacs», в которой французские финансисты играли первенствующую роль. Таким образом, в то время как русская дипломатия настаивала на сохранении границы между Турцией и Болгарией по линии Энос — Мидия, турецкое правительство получило, главным образом из французских банков, полтора миллиона лир, благодаря которым оно, как отмечали русские газеты, и смогло осуществить захват Адрианополя и удержать его за собой [167].

      Полное нежелание Франции оказать поддержку России вынудило последнюю снять свое требование о сохранении Адрианополя за Болгарией.

      Другим вопросом, при решении которого столкнулись интересы Франции и России, был вопрос о Кавалле. Этот небольшой македонский горо-/114/

      162. «Материалы...», стр. 402 [письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 125.
      163. «Материалы...», стр. 403 [телеграмма Извольского Сазонову от 13 августа (30 июля) 1913 г.]. В «Материалах...» неправильно дан номер этой телеграммы — 703 вместо 401 (АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г. д. 195, л. 111).
      164. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 129 (телеграмма Извольского Сазонову от 22/9 августа 1913 г.).
      165. Там же.
      166. Там же, л. 127.
      167. «Материалы...», стр. 396—399; DDF, s. III, t. VII, №574, 489; «Новое время» от 29 июля 1913 г.

      док, расположенный на берегу Эгейского мори и имевший очень удобную гавань, послужил яблоком раздора не только между Россией и Францией, но также между Австрией и Германией. Когда на Бухарестской конференции стали решать, кому должна достаться Кавалла, Россия и Австрия потребовали передачи ее Болгарии, а Франция и Германия настаивали на том, чтобы она была отдана Греции. Англия после некоторого колебания поддержала Францию. Позиция России (так же как и Австрии) объяснялась тем, что она стремилась привлечь этим путем Болгарию на свою сторону. Франция, наоборот, поддерживала греческие претензии, так как она имела в Греции значительные экономические интересы и, кроме того, намеревалась заполучить там ряд военно-морских баз.

      Спор о Кавалле был в конце концов разрешен в пользу Греции, и Россия потерпела очередное дипломатическое поражение. В связи с этим в русской печати поднялась шумная кампания возмущения поведением союзников России и прежде всего Франции. «Произошел раскол, притом в самом неожиданном месте, — писала кадетская «Речь», когда французская дипломатия выступила против русских предложений по вопросу о Кавалле. — Наш союзник Франция нам изменил и стал в рядах противоположной нам комбинации» [168]. «Новое время», осуждая политику Франции, писало еще более резко: «Французская дипломатия в вопросе о Кавалле покинула Россию». Неудача русской дипломатии «в вопроса о Кавалле, — продолжала газета, — всецело зависит от положения, занятого французской дипломатией... Мы в этом видим достаточную причину, даже обязанность вновь пересмотреть самую основу франко-русских отношений» [169].

      Отмечая эту кампанию, В. И. Ленин писал: «На этих обвинениях Франции, на этой попытке возобновить «активную» политику России на Балканах сошлись, как известно, «Новое Время» и «Речь». А это значит, что сошлись крепостники-помещики и реакционно-националистические правящие круги, с одной стороны, и, с другой стороны, наиболее сознательные, наиболее организованные круги либеральной буржуазии, давно уже тяготеющие к империалистской политике» [170].

      Недовольство в русской печати по поводу результатов Бухарестской конференции вызвало сильнейшую тревогу у французского посла в Петербурге Делькассе. Телеграфируя в Париж о том, что вину за поражение русской дипломатии в Бухаресте русская печать «приписывает главным образом поддержке..., которую Франция оказала Греции» [171], Делькассе поставил перед своим правительством вопрос о немедленной организации в Петербурге французской газеты с целью воздействия на русскую печать [172].

      Не менее сильную тревогу вызвала газетная кампания в России во французском правительстве. Сообщая о впечатлении, которое произвели во Франции «вопли нашей печати и, в особенности, требование «Нового времени» о пересмотре франко-русского союза», Извольский писал: «Здесь сильно испугались этих статей и поспешили по возможности /115/

      168. «Речь», от 26 июля 1913 г.
      169. «Новое время», от 28 июля 1913 г.
      170. В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 269—270.
      171. DDF, s.III, t. VII, № 574 [телеграмма Делькассе Питону от 3 августа (21 июля) 1913 г.].
      172. Там же, № 578 [телеграмма Делькассе Питону от 8 августа (26 июля) 1913 г.].

      загладить впечатление, что Франция изменила России, не стесняясь при этом ни правдою, ни даже правдоподобностью» [173].

      С этой целью в газете «Матэн» 10 августа (28 июля) 1913 г. была ©публикована официозная статья под заголовком: «Нет разногласий между Францией и Россией». В статье делалась попытка объяснить позицию французской дипломатии по вопросу о Кавалле тем, что ей будто бы была не известна точка зрения России. «За все это время, — писала газета, — петербургское правительство ни разу не обращалось к парижскому с тем, чтобы Кавалла не стала греческой». Уверяя общественное мнение о том, что между Россией и Францией «нет никаких разногласий, нет никакого недоразумения», «Матэн» утверждала, что в факте расхождения французской и русской дипломатии на Бухарестской конференции «нет решительно ничего такого, что могло бы каким-либо образом отразиться на союзе, который по-прежнему остается более чем когда-либо крепким и тесным» [174].

      Отмечая стремление французской печати сгладить возникший конфликт, Извольский писал: «Несмотря на неловкие и не совсем добросовестные попытки объяснить положение, занятое Францией в вопросе о Кавалле, недоразумением или недостаточной осведомленностью о нашем взгляде, ясно, что в этом вопросе французское правительство вполне сознательно разошлось с нами и не только пассивно, но и активно содействовало решению его в пользу Греции» [175].

      Тем не менее русская дипломатия пошла навстречу французской в ее Стремлении положить конец газетной кампании. По соглашению между Пишоном и Сазоновым, 12 августа (30 июля) 1913 г. в русской и французской печати было опубликовано совместное коммюнике, в котором возникшая газетная перепалка объяснялась чистым недоразумением. Коммюнике заявляло, что каждое из союзных правительств знало точку Зрения другого по вопросу о Кавалле, но ни одно из них не заявляло другому, что «оно требует от своего союзника принесения жертвы». В заключение в коммюнике подчеркивалось, что «никогда контакт между двумя странами не был более интимным, чем в данный момент» [176].

      *    *    *

      Чтобы полностью осветить историю взаимоотношений Франции и России по балканским и ближневосточным вопросам накануне первой мировой войны, необходимо еще остановиться на событиях, связанных с миссией Лимана фон Сандерса.

      Назначение в ноябре 1913 г. турецким правительством главы германской военной миссии в Турции Лимана фон Сандерса на пост командующего константинопольским армейским корпусом вызвало чрезвычайно сильное волнение в Петербурге. «Сама по себе немецкая военная миссия в пограничной с нами стране, — телеграфировал Сазонов русскому послу В Берлине Свербееву,— не может не вызвать в русском общественном мнении сильного раздражения, и будет, конечно, истолкована, как акт, явно недружелюбный по отношению к нам. В особенности же подчинение /116/

      173. «Материалы...», стр. 407 (письмо Извольского Сазонову от 14/1 августа 1913 г.); «Livre noire», t. II, стр. 132.
      174. «Matin» от 9 августа 1913 г.: см. также «Новое время» от 29 июля 1913 г.
      175. «Материалы...», стр. 349 (письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 122.
      176. DDF, s. III, t. VIII, №14; «Affaires balkaniques», t. III, № 8.

      турецких войск в Константинополе германскому генералу должно возбудить в нас серьезные опасения и подозрения» [177].

      Эти «опасения и подозрения» были вполне понятны, ибо указанное назначение Лимана фон Сандерса означало попытку Германии установить свой военный контроль над проливами. Указывая на недопустимость этой попытки, Сазонов в своем докладе Николаю II от 6 декабря (23 ноября) 1913 г. писал: «В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах» [178].

      Русская пресса также забила тревогу. Такие газеты, как «Речь» и «Новое время», требовали от Министерства иностранных дел самых энергичных мер, чтобы помешать немецкой военной миссии обосноваться в Константинополе.

      Царское правительство делало в начале попытку договориться непосредственно с Германией. С этой целью, по указанию Николая II, Коковцов проездом из Парижа, где он вел переговоры о займе, остановился на несколько дней в Берлине и имел там беседы с Вильгельмом II и с канцлером Бетман-Гольвегом. В своих беседах с ними Коковцов убеждал их или «отказаться вовсе от командования турецкими войсковыми частями, заменив это командование инспекцией», или перевести корпус под командованием немецкого генерала из Константинополя в какой-либо другой пункт, «но, конечно, не на нашей границе и не в сфере особых интересов Франции» [179]. Последнюю оговорку Коковцов выдвинул по требованию французского посла в Берлине Ж. Камбона, который был в курсе этих переговоров [180].

      Из своих беседе Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом Коковцов вынес «неудовлетворительное впечатление». «Объяснения мои в Берлине..., — докладывал он царю,— дают повод думать, что германское правительство не легко уступит, если оно вообще уступит избранную им позицию» [181]. Тем не менее Свербеев продолжал вести переговоры с германским правительством, надеясь «если не изменить в корне уже принятого решения, то, по крайней мере, видоизменить его применение на практике» [182].

      Однако нормальному ходу этих переговоров помешали действия французской дипломатии, явно направленные на то, чтобы до предела обострить русско-германские отношения и тем самым сделать невозможным достижение компромиссного решения вопроса. В газете «Тан», являвшейся официозом французского министерства иностранных дел, была опубликована статья ее берлинского корреспондента, в которой самым подробным образом освещались переговоры Коковцова с Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом. Разглашение в печати секретных подробностей этих переговоров произвело очень неприятное впечатление на русских дипломатов. «Благодаря прискорбной нескромности парижского «Temps», — писал Свербеев Сазонову, — в печать проникли теперь сообщения о всех разговорах председателя Совета министров с германским императором и /117/

      177. «Материалы...», стр. 633 [телеграмма Сазонова Свербееву от 10 ноября (28 октября) 1913 г.].
      178. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 71.
      179. «Материалы...», стр. 625 [«всеподданнейший» отчет Коковцова о поездке за границу от 2 декабря (19 ноября) 1913 г.
      180. DDF, s. III, t. VIII, № 506 (телеграмма Ж- Камбона Питону от 20/7 ноября 1913 г.) .
      181 «Материалы...», стр. 626.
      182. Там же, стр. 637 (телеграмма Свербеева Сазонову от 19/6 ноября 1913 г.).

      канцлером по поводу германских инструкторов. Спрошенный по этому поводу французский посол, бывший один здесь в курсе этих переговоров, на вопрос мой, откуда «Temps» почерпнул означенное известие, объяснил, что будто здешний корреспондент «Temps» получил оное от своего петербургского коллеги и передал в Париж. Так как столь несвоевременное появление означенного известия может только еще более усилить неуступчивость германского правительства, то ваше превосходительство, быть может, признаете желательным проверить версию французского посла о том, что известие исходит из Петербурга» [183].

      Одновременно с разглашением в «Тан» указанных секретных сведений французский посол в Петербурге Делькассе через секретаря посольства Сабатье д’Эсперона инспирировал в русской прессе шумную антигерманскую кампанию, которая могла лишь помешать берлинским переговорам [184].

      О смысле всех этих действий французской дипломатии проболтался сам Сабатье д’Эсперон, который, по свидетельству Р. Маршана, бывшего в то время корреспондентом французской газеты «Фигаро» в Петербурге, в одной из бесед с ним откровенно заявил: «Надо воспользоваться случаем, чтобы окончательно сломать мост между Петербургом и Берлином» [185].

      В результате русско-германские переговоры были сорваны: Бетман-Гольвег, воспользовавшись разглашением подробностей переговоров, заявил, что теперь германское правительство не может идти ни на какие уступки, так как всякая уступка должна вызвать негодование общественного мнения.

      Тогда Сазонов, обратившись к французскому и английскому правительствам, поставил вопрос «о совместном воздействии держав в Константинополе» с требованием соответствующих компенсаций со стороны Турции для других держав [186]. Французский министр иностранных дел Пишон не только поддержал предложение Сазонова, но даже поручил послу Франции в Лондоне П. Камбону убедить английского министра иностранных дел Грея присоединиться к попытке «заставить Турцию понять все серьезные последствия, которые будут иметь место, если константинопольский армейский корпус будет находиться под командой германского генерала» [187]. Однако английское правительство, морской советник которого в Константинополе генерал Лимпус являлся с 1912 г. фактически командующим турецким флотом, отрицательно отнеслось к предложению Сазонова. После долгих колебаний Грей согласился лишь на предъявление Турции совершенно бесцветной коллективной ноты, которая заведомо не могла оказать какого-либо воздействия на турецкое правительство. Такая нота была 13 декабря (30 ноября) 1913 г. вручена послами России, Франции и Англии в Константинополе великому визирю Турции. Как и следовало ожидать, турецкое правительство ее отклонило.

      В этот момент Франция снова делала попытку спровоцировать конфликт между Россией и Германией. Парижская пресса подняла по поводу возобновившихся русско-германских переговоров в отношении мис-/118/

      183. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Свербеева Сазонову от 26/13 ноября 1913 г.).
      184. «Livre noire», t. II, предисловие, стр. XV.
      185. Е. А. Адамов. Указ. соч. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 59.
      186. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Сазонова послу в Париже и поверенному в делах в Лондоне от 25/12 ноября 1913 г.).
      187. DDF, s. III, t. VIII, № 544; «Affaires balkaniques», t. III, № 152 (телеграмма Питона П. Камбону от 29/16 ноября 1913 г.).

      ссии Лимана фон Сандерса шумную кампанию, руководящую роль в которой продолжала играть та же «Тан», начавшая публикацию серии статей известного французского политического деятеля и журналиста Тардье. Статьи эти носили такой характер, что Сазонов был вынужден 24/11 декабря 1913 г. послать специальную телеграмму Извольскому. В этой телеграмме Сазонов указывал на то, что статьи Тардье, «неправильно освещая занятое нами положение в вопросе о германской военной миссии в Константинополе, создают нам затруднения как в переговорах наших с Берлином, так и в отношении нашей печати». Ввиду этого Сазонов просил «воздействовать на Тардье, чтобы он временно воздержался заниматься этим вопросом» [188]. Отвечая на телеграмму Сазонова, Извольский писал: «Мне за последние дни удалось прекратить в «Temps» и других газетах всякие суждения о занятом нами положении в вопросе о германской военной миссии. Но вчера в «Temps» появилась телеграмма из Константинополя с весьма подробными сведениями о наших переговорах с Германией по сказанному вопросу, и это может опять подать повод к комментариям в здешней печати» [189].

      Между тем французская дипломатия, делая в Берлине мирные заверения и намекая там на то, что в случае войны Франция останется нейтральной [190], одновременно начала усиленно подталкивать Россию на активное выступление против Турции. 18/5 декабря 1913 г. Извольский телеграфировал, что новый премьер-министр и министр иностранных дел Франции Г. Думерг заявил ему «о своей полной солидарности с нами и о готовности оказать нам энергичную поддержку» [191].

      Так как переговоры с Германией затягивались, русская дипломатия решила воспользоваться поддержкой Франции для того, чтобы совместно с ней и Англией произвести коллективный запрос в Берлине. Нотой от 29/16 декабря 1913 г. Извольский довел это предложение до сведения французского правительства [192]. На следующий день русскому послу в Париже была вручена ответная нота. «Правительство республики, — говорилось в ней, — твердо решило присоединиться ко всем выступлениям, предпринятым императорским правительством по вопросу о миссии генерала Сандерса в Константинополе». Вместе с тем в ноте выражалось мнение, что было бы лучше несколько повременить с коллективным выступлением в Берлине. Заявляя о полной готовности французского правительства «теперь же приступить к обсуждению совместно с императорским правительством дипломатических мер, при помощи которых Тройственное согласие должно было бы своевременно вмешаться в Берлине или в Константинополе, чтобы заставить восторжествовать свои взгляды», нота подчеркивала желание французского правительства, прежде чем осуществить это вмешательство, знать, «какие решения Россия считала бы необходимым предложить Франции и Англии в случае, если бы их согласованная деятельность в Берлине и Константинополе не привела к примиряющему разрешению...» [193]. /119/

      188. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 118. л. 52 (продажность Тардье была широко известна).
      189. «Материалы...», стр. 673 (телеграмма Извольского Сазонову от 28/15 декабря 1913 г.).
      190. С. Фей. Указ. соч., стр. 359, прим. 2.
      191. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 241.
      192. DDF, s. III, t. VIII, № 681.
      193. «Материалы...», стр. 481, 675; «Livre noire», t. II, стр. 218—219; DDF, s. III, t. VIII, № 689.

      Объяснение такой политики мы находим в письмах французского посла в Берлине Ж. Камбона, имевшего очень большое влияние на всю внешнюю политику Франции и, кстати сказать, принимавшего участие в составлении данной ноты [194]. Предостерегая французское правительство от вмешательства и берлинские переговоры, Камбон в одном из своих писем в Париж советовал: «Нужно русским предоставить идти вперед, а нам довольствоваться ролью их лойяльных помощников» т. Русским, писал он в другом письме, «нужно позволить действовать, а нам сохранять молчание. Иначе нас обвинят в том, что мы их толкали» [195].

      По этой причине французская дипломатия воздерживалась от каких-либо определенных официальных заявлений, особенно в письменной форме. Однако устные заявления руководителей внешней политики Франции были ясны и недвусмысленны. Комментируя французскую ноту от 30/17 декабря 1913 г., Извольский писал, что ему «как на Quai d’Orsay, так и в Елисеевском дворце [197] было заявлено, что в памятной записке г. Думерга вполне ясно и определенно выражена воля французского правительства действовать с нами заодно в настоящем деле» [198]. Палеолог, редактировавший этот документ, заявил Извольскому, «что каждое выражение этой записки было тщательно взвешено, и что французское правительство вполне отдает себе отчет в том, что при дальнейшем развитии настоящего инцидента может быть поставлен вопрос о применении союза» [199]. Президент Франции Пуанкаре, с которым Извольский также беседовал по поводу ноты от 30/17 декабря 1913 г., несколько раз повторил ему: «Конечно, мы вас поддержим» [200]. «Выражая таким образом, — писал Извольский, — спокойную решимость не уклониться от обязанностей, налагаемых на Францию союзом, гг. Пуанкаре и Думерг вместе с тем особенно настаивают на необходимости заранее обсудить все могущие возникнуть случайности и меры, которые мы сочтем нужным предложить в случае неуспеха дипломатических выступлений в Берлине и Константинополе» [201].

      В письме от 1 января 1914 г. (19 декабря 1913 г.), сообщая, что Думерг «настойчиво запрашивал» его «о том, какие именно меры принуждения мы намерены предложить», Извольский передавал совет М. Палеолога ввести в Босфор для «устрашения турок» один из русских черноморских броненосцев и объявить, «что он уйдет лишь после изменения контракта генерала Лимана и его офицеров». При этом М. Палеолог уверял Извольского, что «турецкие батареи, конечно, не решатся открыть по нем огонь» [202]. Правда, Палеолог дал этот совет не официально, а «как бы от лица Бомпара» [203], однако у Извольского осталось впечатление, что в «здешнем министерстве иностранных дел допускают возможность подобного крутого оборота дела» [204].

      В то время как в Париже Извольскому давались подобные советы, в Петербурге французский посол Делькассе от имени своего министра за-/120/

      194. «Материалы...», стр. 676 (телеграмма Извольского Сазонову от 30/17 декабря 1913 г.).
      195. Там же. № 555.
      196. Там же, № 522.
      197. Резиденция президента Франции.
      198. «Материалы...», сто. 479.,
      199. Там же, стр. 479.
      200. Там же, стр. 602—603.
      201. Там же. — О «спокойной решимости» Пуанкаре Извольский писал также в телеграмме от 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.); см. «Материалы...», стр. 686.
      202. «Материалы...», стр. 602—603.
      203. Там же, стр. 480. — Бомпар — французский посол в Турции.
      204. Там же, стр. 603.

      верял Сазонова в том, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия» [205].

      Под воздействием французской дипломатии руководство Министерством иностранных дел России начало склоняться к мнению о необходимости принять военные меры против Турции. 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.) Сазонов обратился к царю с докладной запиской, для обсуждения которой он просил разрешения созвать особое совещание. «Если Россия, Франция и Англия, — писал Сазонов в своей записке, — решатся повторить совместное представление в Константинополь о недопустимости командования иностранным генералом корпусом в Константинополе, то они должны быть готовы к подкреплению своего требования соответственными мерами понуждения». Отмечая, что «на почве давления на Порту не исключена возможность активного выступления Германии на ее защиту», Сазонов продолжал: «С другой стороны, если в столь существенном вопросе, как командование германским генералом корпусом в Константинополе, Россия примирится с создавшимся фактом, наша уступчивость будет равносильна крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия». В частности, особенно подчеркивал Сазонов, «во Франции и Англии укрепится опасное убеждение, что Россия готова на какие угодно уступки ради сохранения мира». В этом случае Англия могла бы склониться к соглашению «за наш счет» с Германией, и тогда, указывал Сазонов, Россия «осталась бы фактически в полном одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок».

      «Все вышеприведенные соображения, — писал в заключение Сазонов, — побуждают меня всеподданнейше доложить..., что если наши военное и морское ведомства со своей стороны признают возможным идти на риск серьезных осложнений, при условии, конечно, соответствующей решимости Франции поддержать нас всеми силами, и Англии — оказать существенное содействие, то нам следует теперь же вступить с обеими державами в весьма доверительный обмен мнений по сему вопросу» [206].

      13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.) под председательством Коковцова собралось особое совещание, в котором приняли участие Сазонов, Сухомлинов, Григорович и Жилинский. Однако, меры, предлагавшиеся Сазоновым, не получили поддержки большинства членов совещания. Коковцов, «считая в настоящее время войну величайшим бедствием для /121/

      205. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 29. Заявление Сазонова, сделанное им на особом совещании от 13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.). — Во французской публикации дипломатических документов не имеется телеграмм из Парижа в Петербург с инструкциями в этом духе. Но допустить, чтобы Сазонов сделал в особом совещании заявление такого рода без достаточных оснований, невозможно. В этой связи представляет некоторый интерес следующий подсчет. Согласно французской публикации, за период с 13 декабря 1913 г. по 13 января 1914 г. из Парижа в Петербург было послано 10 телеграмм и других видов корреспонденции, в том числе 7 циркулярных; из них 8 не имеют никакого отношения к миссии Сандерса. Одна телеграмма от 3 января 1914 г. выражает беспокойство по поводу слухов о возможной встрече Николая II и Вильгельма II для переговоров по поводу германской миссии. Другая телеграмма (циркулярная) от 8 января 1914 г. передает текст заявления, сделанного Думергу германским послом в Париже. Вот и все. Трудно представить, чтобы в течение месяца французский министр иностранных дел не давал своему послу в Петербурге совершенно никаких инструкций по одному из наиболее важных вопросов текущего момента. По-видимому, здесь мы имеем дело с сознательным изъятием составителями документов, которые, очевидно, слишком явно представляют позицию Франции по вопросу о миссии Сандерса в невыгодном для нее свете.
      206. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 62—64.

      России», высказался «в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение». Сухомлинов и Жилинский, заявив «о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией», вместе с тем выразили мнение о том, что «такое единоборство едва ли вероятно, а дело придется иметь со всем Тройственным союзом» [207]. Сазонов вынужден был признать, что «является невыясненным, насколько энергично готова была действовать Англия». В результате мнение Коковцова одержало верх. Было решено «продолжать настояния в Берлине» и вести переговоры «до выяснения их полной неуспешности»; что к «способам давления, могущим повлечь войну с Германией», по решению особого совещания, можно было бы прибегнуть лишь в случае «активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях» [208].

      Вскоре в результате переговоров между Россией и Германией было достигнуто компромиссное решение этого вопроса.

      *    *    *

      Обострение политической обстановки на Балканах господствующие классы царской России стремились использовать для осуществления своих империалистических замыслов. Первые же выстрелы, раздавшиеся на Балканах, послужили поводом для начала самой разнузданной шовинистической кампании в русской печати. «Шумихой националистических речей правящие классы тщетно стараются отвлечь внимание народа от невыносимого внутреннего положения России», — писал В. И. Ленин в проекте декларации социал-демократической фракции IV Государственной думы [209].

      Для одурачивания народных масс шовинистическая кампания в русской печати проводилась под лозунгом великодержавного панславизма. Пытаясь сыграть на симпатиях русского народа к балканским славянам и их борьбе за свое освобождение, помещичье-буржуазные партии России призывали начать «популярную» войну ради защиты «братьев-славян» и объединения всех славянских народностей под эгидой России. Лозунг великодержавного панславизма призван был придать благовидную внешность захватническим планам царизма.

      В вопросе об отношении к балканским событиям единение всех партий помещичье-буржуазного лагеря проявилось особенно наглядно. И отъявленные реакционеры и либералы, по словам В. И. Ленина, проповедовали одно: «превращение народов в пушечное мясо!» [210]. Критические же возгласы по поводу тех или иных действий русского Министерства иностранных дел, раздававшиеся иногда в печатных органах помещичье-буржуазных партий, не только не мешали, но даже были на руку царской дипломатии.

      В. И. Ленин еще в 1908 г. в статье «События на Балканах и в Персии» разоблачил глубоко реакционный смысл «критики» внешней политики /122/

      207. Между прочим, незадолго до этого совещания в военном министерстве была составлена за подписью генерал-квартирмейстера Данилова «Записка по вопросу о военной подготовке России в целях успешного активного выступления на Ближнем Востоке», датированная 19 декабря 1913 г. (т. е. 1 января 1914 г. по новому стилю), в которой прямо признавалось, что сухопутные и военно-морские силы России к осуществлению десантной операции в проливах «далёко не готовы» (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 631, л. 32).
      208. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 26—32.
      209. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 392.
      210. Там же, стр. 325.

      царского правительства со стороны помещичье-буржуазной печати. «Реакционным правительствам, — подчеркивал В. И. Ленин, — как раз в данный момент нужнее всего именно то, чтобы они могли сослаться на «общественное мнение» в подкрепление своих захватов или требований «компенсации» и т. п. Смотрите, дескать, печать моей страны обвиняет меня в чрезмерном бескорыстии, в недостаточном отстаивании национальных интересов, в податливости, она грозит войной, следовательно, мои требования, как самые «скромные и справедливые», всецело подлежат удовлетворению!» [211].

      В этом можно наглядно убедиться на следующем примере. В одном из своих писем дипломатическим представителям России за границей министр иностранных дел Сазонов, отмечая, «упреки» русской печати в том, что Россия «вступила в соглашение с Австрией, предавая интересы славян», и русские дипломаты «чуть ли не взяли на себя обязательство перед Европой — силой лишить балканские государства плодов их усилий и жертв», пояснял, что эти «упреки», создающие «ложное представление о коренном разладе между Россией официальной и неофициальной», «до известной степени» облегчают «задачи нашей политики в отношении к европейским кабинетам». «Не предполагая, — писал Сазонов, — чтобы наши союзники имели наивность разделять мнения нашей, зачастую мало разбирающейся в международных вопросах печати, мы все же до известной степени могли использовать представление о кажущемся разладе, чтобы склонить кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с нажимом нашего общественного мнения» [212].

      Только партия рабочего класса, партия большевиков, действительно выступала против внешней политики царизма, последовательно вскрывая захватнический характер этой политики. На страницах «Правды» В. И. Ленин в целой серии статьей разоблачил политику царского правительства и правительств других империалистических государств в связи с балканскими событиями.

      В. И. Ленин указывал, что политика империалистических государств, в том числе России, на Балканах представляет собой грубое вмешательство в дела балканских народов. Одновременно он вскрыл глубокое идейное родство националистов, октябристов и кадетов по вопросам внешней политики. «Националисты, октябристы, кадеты, — писал В. И. Ленин, — это — лишь разные оттенки отвратительного, бесповоротно враждебного свободе, буржуазного национализма и шовинизма!» [213].

      В. И. Ленин разъяснял, что разнузданная шовинистическая кампания, которую вели эти партии, имела своей целью отвлечь народные массы от внутреннего положения в стране, помешать развитию революционного движения. Он призывал трудящиеся массы отстаивать свободу и равноправие всех народов на Балканах, не допускать никакого вмешательства в балканские события других государств, объявить войну войне.

      В первой же своей декларации, написанной на основании тезисов В. И. Ленина, социал-демократическая фракция IV Государственной думы выступила с протестом против захватнической политики царского правительства на Балканах, против политики милитаризма и подготовки войны /123/

      211. В.И. Ленин. Соч., т. 15. стр. 202.
      212. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 15—18. Ср. «Сборник дипломатических документов...», стр. 23 (письмо дано в сокращении).
      213. В.И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 2
      214. А. Бадаев. Большевики в Государственной думе, М., 1954, стр. 66—73; Ф. Н. Самойлов. По следам минувшего, М., 1954, стр. 224—230.

      В. И. Ленин неоднократно подчеркивал «коренное отличие европейской буржуазии и европейских рабочих в их отношении к балканскому вопросу» [215]. «Либералы и националисты,— писал он,— спорят о разных способах ограбления и порабощения балканских народов буржуазией Европы. Только рабочие ведут политику истинной демократии — за свободу и демократию везде и до конца против всякого «протежирования», грабежа и вмешательства!» [216].

      Активная борьба большевистской партии против империалистической политики вмешательства в дела балканских народов в условиях роста революционного движения в стране обрекала на провал попытки помещичье-буржуазных партий при помощи разнузданной шовинистической кампании увлечь народные массы идеями панславизма и национализма. Именно напряженная политическая обстановка в стране была одной из основных причин, вынуждавших царизм проявлять осторожность на Балканах и на Ближнем Востоке, где в условиях резкого обострения империалистических противоречий в рассматриваемое время мог легко начаться (и начался) пожар мировой войны.

      Изучение русско-французских отношений в 1912—1914 гг. на Балканах и Ближнем Востоке показывает, насколько наивны все рассуждения о бескорыстии «русско-французского сотрудничества». Эти пышные фразы служили лишь прикрытием ожесточенной империалистической борьбы Франции и России на Ближнем Востоке. Франко-русский союз, как и всякий империалистический союз, представлял собой одну из форм империалистического соперничества.

      Вместе с тем анализ указанных отношений дает основание утверждать, что Россия не играла на Ближнем Востоке той определяющей роли, какую ей стремятся приписать многие французские и другие зарубежные буржуазные историки. Как показывают факты, русская дипломатия на Ближнем Востоке была по рукам и ногам связана Францией и Англией. Вот почему, несмотря на захватнические устремления царизма на Ближнем Востоке, эти устремления не могли явиться и не являлись главной причиной возникновения первой мировой войны. Первая мировая война была результатом империалистической политики всех великих держав, в том числе царской России и Франции.

      215. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 369.
      216. Тaм же, стр. 323.

      Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
    • Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский
      Автор: Saygo
      Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
      Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
      Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
      Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
      Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
      Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
      21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
      Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
      Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
      После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
      И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
      Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
      Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
      Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
      Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
      Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
      В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
      Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
      В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
      Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
      Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
      Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
      В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
      В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
      При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
      В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
      Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
      В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
      Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
      Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
      Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
      И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
      Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
      15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
      В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
      Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
      Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
      В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
      В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
      1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
      2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
      3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
      4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
      5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
      Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
      16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
      Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
      Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
      На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
      Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
      Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
      Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
      Примечания
      1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
      3. Там же, л. 6об.—7.
      4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
      5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
      6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
      7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
      8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
      9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
      10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
      11. Там же, л. 2—3.
      12. Там же, л. 11об.—12.
      13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
      14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
      15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
      16. Там же, л. 54—60.
      17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
      18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
      19. Там же, д. 38, л. 167.
      20. Там же, д. 41, л. 96—99.
      21. Там же, л. 22.
      22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
      23. Там же, л. 83—84, 101.
      24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
      25. Там же, с. 52.
      26. Там же.
      27. Там же, с. 181-183,219.
      28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
      29. Там же, л. 9—11.
      30. Там же, л. 12—14.
      31. Там же, л. 15—17.
    • Цветков В. Ж. Николай Николаевич Юденич
      Автор: Saygo
      Цветков В. Ж. Николай Николаевич Юденич // Вопросы истории. - 2002. - № 9. - С. 37-59.
      В 1931 г. русская военная эмиграция отмечала 50-летие производства генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича в первый офицерский чин. Юбилей Юденича был не столько данью уважения прошлым боевым заслугам одного из лидеров Белого движения. Он стал своеобразным "смотром сил". К юбилею была подготовлена специальная брошюра1. Во время этого юбилея сравнительно мало было сказано о последней, пожалуй, самой яркой странице военной биографии Николая Николаевича - командовании Северо-Западной добровольческой армией и знаменитом "походе на Петроград" 1919 года. В литературе русского зарубежья, равно как и в советской историографии, Северо- Западному фронту не везло. В СССР оценка Белого движения на Северо-Западе основывалась, по сути, на мнении эмигрантского публициста А. Ветлугина. Развивая его соображения, советские авторы делали вывод: "сгруппировавшаяся "у врат Петрограда" контрреволюция ничем не отличалась от деникинщины, колчаковщины и врангелевщины. Но здесь как-то особенно ярко проявились все основные черты белого движения - оторванность от широких народных масс, авантюризм и бездарность вождей, своекорыстность поддерживавших движение групп, готовность купить любой ценой, любыми унижениями помощь интервентов. Все политические Хлестаковы, Репитиловы, Собакевичи и Скалозубы как бы нарочно собрались "у врат Петрограда", чтобы продемонстрировать перед всем миром лицо российской Вандеи"2. Иными словами - никакой социальной базы, никаких возможностей для развития и, тем более, победы Белого движения на Северо-западе России не было и быть не могло.
      Лишь в последнее десятилетие стали появляться исследования, авторы которых пытались объективно представить особенности Белого движения на Северо-западе вообще и личность генерала Юденича, в частности. Монография Н.Н. Рутыча посвященная генералитету Северо-Западной армии увидела свет в текущем году. Готовится и очередной (7-й) номер исторического альманаха "Белая Гвардия", тематически посвященный Белому движению на Северо-западе России.
      Николай Николаевич Юденич родился в Москве 18 июля 1862 г. в семье коллежского советника. Его фамилия вела свою родословную от малороссийских дворян. Родители не считали, что именно военная карьера должна стать призванием их сына. Свое совершеннолетие он отметил поступлением в Межевой институт. Однако, проучившись в нем меньше года, он перешел в Александровское военное училище. 8 августа 1881 г. 19 летний взводный портупей-юнкер Юденич получил производство в первый офицерский чин поручика.
      По воспоминаниям товарищей-александровцев будущий генерал от инфантерии был худощавый, светловолосый юноша, общительный, совершенно непохожий на будущего молчаливого командарма Северо-Западной добрармии. Отличное окончание училища гарантировало поступление в гвардию. И молодой подпоручик получил направление в Варшаву, где в составе частей Варшавского военного округа был расположен лейб-гвардии Литовский полк. Округом в то время командовал герой русско-турецкой войны 1877-1878 годов генерал В. И. Гурко. Юденич стал ротным командиром литовцев3.
      В 1884 г., в 22 года он успешно выдержал вступительные экзамены и стал слушателем Николаевской академии Генерального штаба. В 1887 г. академия была закончена им по первому разряду с присвоением звания "штабс-капитан гвардии". После службы на различных штабных и строевых должностях в 14 армейском корпусе в Варшавском военном округе он в 1892 г. был произведен в подполковники и переведен в Туркестанский военный округ. Здесь он принял должность начальника штаба Памирского отряда.
      Тридцатилетний подполковник, по воспоминаниям его сослуживца Д. В. Филатьева, отличался "прямотой и даже резкостью суждений, определенностью решений, твердостью в отстаивании своего мнения и полным отсутствием склонности к каким-либо компромиссам". К этому уже добавилась его немногословность. "Молчание - господствующее свойство моего тогдашнего начальника", - писал о нем ген. А. В. Геруа4.
      Получив в 1896 г. чин полковника, Юденич вступил (в 1902 г.) в командование 18-м стрелковым полком 5-й стрелковой бригады 6-й Восточно-Сибирской дивизии. Началась Русско- японская война, и полк выступил на фронт. Накануне войны Юденичу предлагали должность дежурного генерала при штабе ТуркВО, но он отказался от спокойной тыловой жизни и предпочел фронтовые будни "на сопках Маньчжурии".
      Полковник Юденич был уверен, что личный пример начальника - лучший способ воспитания подчиненных. В сражении при Сандепу, несмотря на начавшееся отступление русских войск, Юденич на свой страх и риск лично повел в штыковую контратаку вверенную ему 5-ю стрелковую бригаду и отбросил противника. Скупой на похвалу командующий Маньчжурской армией ген. А. Н. Куропаткин особо выделил этот поступок Юденича как пример смелости и инициативы старшего командира. В штыки поднял свой полк Юденич и в сражении под Мукденом. Здесь также, несмотря на безнадежность положения, он попытался прорвать фронт в несколько раз превосходящих его японских частей. После серьезного ранения в грудь навылет, его отправили в госпиталь.
      За Русско-японскую войну Юденич был награжден золотым Георгиевским оружием "За храбрость", а также орденами Св. Владимира 3-й степени с мечами и Св. Станислава 1-й степени с мечами и произведен в чин генерал-майора (1905 г.), приняв должность командира 2-й бригады 5-й стрелковой дивизии. Однако уже на следующий год строевая служба для Юденича временно закончилась. Он стал генерал-квартирмейстером штаба Кавказского военного округа и с этого момента Кавказ стал для Юденича главным местом его военной карьеры5.
      Мирная, размеренная служба на Кавказе, казалось, не предвещала потрясений. К этому времени изменилась и его личная жизнь. Его супругой стала Александра Николаевна (урожденная Жемчужникова). Она родилась в 1871 г. и была на 9 лет моложе мужа. Брак их был спокойный, жили очень дружно, а темпераментный характер жены несколько уравновешивал немногословность Николая Николаевича. Прибывший к месту назначения боевой генерал быстро приобрел симпатии со стороны сослуживцев. Вот как вспоминал об этом ген. Б. П. Веселозеров: "От него никто не слышал, как он командовал полком, так как генерал не отличался словоохотливостью; георгиевский темляк да пришедшие слухи о тяжком ранении красноречиво говорили, что новый генерал-квартирмейстер прошел серьезную боевую страду. Скоро все окружающие убедились, что этот начальник не похож на генералов, которых присылал Петербург на далекую окраину, приезжавших подтягивать, учить свысока и смотревших на службу на Кавказе, как на временное пребывание... В самый краткий срок он стал и близким, и понятным для кавказцев. Точно всегда он был с нами. Удивительно простой, в котором отсутствовал яд под названием "генералин", снисходительный, он быстро завоевал сердца. Всегда радушный, он был широко гостеприимен. Его уютная квартира видела многочисленных сотоварищей по службе, строевое начальство и их семьи, радостно спешивших на ласковое приглашение генерала и его супруги. Пойти к Юденичам - это не являлось отбыванием номера, а стало искренним удовольствием для всех, сердечно их полюбивших"6. Их гостеприимный дом на Барятинской улице в Тифлисе вскоре превратился в место, где собирался тамошний свет.
      Дружеские отношения между генерал-квартирмейстером и его сослуживцами стали привычны. "Работая с таким начальником, - писал Веселозеров, - каждый был уверен, что в случае какой-либо порухи он не выдаст с головой подчиненного, защитит, а потом сам расправится как строгий, но справедливый отец-начальник... С таким генералом можно было идти безоглядно и делать дела. И война это доказала: Кавказская армия одержала громоносные победы, достойные подвигов славных предков"7.
      Юденич не был мелочным и не прибегал к начальственному "окрику". По словам начальника штаба Кавказского фронта генерал-лейтенанта Д. П. Драценко, "он всегда и все спокойно выслушивал, хотя бы то было противно намеченной им программе... Никогда генерал Юденич не вмешивался в работу подчиненных начальников, никогда не критиковал их приказы, доклады, но скупо бросаемые им слова были обдуманы, полны смысла и являлись программой для тех, кто их слушал". Прямота, твердость в отстаивании своей позиции, были еще одними из существенных черт его характера8. В 1909 г. Юденич получил орден Св. Анны 1-й степени, а в 1912 г. чин генерал-лейтенанта (по выслуге лет).
      Высокопрофессиональный военачальник Юденич учитывал сложность национального вопроса на Кавказе, один из немногих полностью поддерживал проект создания дружин - хумбов из армянского населения. 20 октября 1914 г. Россия объявила войну Османской империи. Кавказская армия, сформированная на базе Кавказского военного округа, приняла на себя основную тяжесть боевых действий. Кавказский наместник генерал от кавалерии граф И. И. Воронцов-Дашков принял на себя власть главнокомандующего, его помощником и фактическим командующим стал ген. А. З. Мышлаевский, начальником штаба - Н. Н. Юденич.
      Турецкая армия под командованием Энвер-паши, молодого и талантливого военачальника, прошедшего школу немецкого генштаба, рассчитывала захватить центры Армении - Каре и Эривань, надеясь после этого подойти к Грузии и Азербайджану. Турецкая разведка активно использовала контакты с азербайджанскими и горскими сепаратистами. Перешедшие в декабре 1914 г. границу турецкие дивизии быстро вышли на линию Каре - Ардаган. Кавказская армия оказалась в сложном положении под Сарыкамышем. Воронцов-Дашков приказал Мышлаевскому и Юденичу взять под контроль обстановку вокруг Сарыкамышского отряда. Прибыв на место, Юденич высказался против намерения начальника отряда генерала Г. Э. Берхмана, поддержанного Мышлаевским, отступать к Карсу, считая необходимым действовать во фланг наступавшей турецкой группировке. Возник конфликт с Мышлаевским, который также настаивал на отступлении.
      В конце концов Мышлаевский приказал отступать и уехал обратно в Тифлис. Узнав об этом, Юденич решил действовать по- своему. Исходя из того, что отступление в условиях окружения, при отсутствии коммуникаций, и к тому же в суровую зиму, приведет к разгрому, он решил оборонять Сарыкамыш. В течении 25 дней обороны Юденич постоянно был на передовой, разделяя с солдатами и офицерами все тяготы окружения. Вскоре начался перелом. Накануне Рождества русский гарнизон мощным ударом прорвал блокаду, практически полностью разгромив при этом части 9- го турецкого корпуса. Узнав о Сарыкамышской победе, Воронцов-Дашков представил своего начальника штаба к званию генерала от инфантерии. Помимо очередного повышения Юденич был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и назначен командующим Кавказской армией.
      Вскоре начались бои в Персии. За разгром "правого крыла" 3-й турецкой армии (около 90 батальонов) в ходе Евфратской операции, закончившейся 30 июля 1915 г., Юденич был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени9.
      С первых же месяцев после отъезда мужа на фронт Александра Николаевна Юденич все силы отдавала организации лазарета, оборудованного по последним достижениям хирургической науки. Привлекая жен мобилизованных солдат и офицеров, она создавала мастерские по пошиву обмундирования, изготовлению военного снаряжения. При мастерских были открыты ясли для детей работниц.
      Зенитом полководческого таланта Юденича на Кавказе стал штурм крепости Эрзерум. С началом 1916 г. Кавказская армия вплотную подошла к этой, казавшейся неприступной, "кавказской твердыне". Ее взятие позволило бы развить наступление, выйдя на равнины Анатолии, в центр Османской империи. Юденич решает взять крепость без длительной осады, что называется, "с ходу". Верховный главнокомандующий Николай II, и сменивший Воронцова-Дашкова на посту главнокомандующего Кавказским фронтом вел. кн. Николай Николаевич, не желавшие рисковать, были категорически против этой операции. Штурмовать крепость собирались зимой, двигаясь по обледеневшим горным дорогам и непроходимым перевалам. Но ничто не могло заставить Юденича отказаться от принятого, стратегически просчитанного и оправданного, в чем у него не возникало никаких сомнений, решения. Свою роль сыграли дошедшие до него известия, что после поражения десанта союзников в Галлиполийской операции освободившиеся турецкие войска перебрасываются на Кавказ.
      Высоко оценил решение Юденича генерал-майор Б. А. Штейфон, участник Эрзерумского штурма, будущий деятель Белого движения: "В действительности каждый смелый маневр генерала Юденича являлся следствием глубоко продуманной и совершенно точно угаданной обстановки. И, главным образом, духовной обстановки. Риск генерала Юденича - это смелость творческой фантазии, та смелость, какая присуща только большим полководцам". Ему вторил генерал-квартирмейстер Кавказской армии Е. В. Масловский: "генерал Юденич обладал необычайным гражданским мужеством, хладнокровием в самые тяжелые минуты и решительностью. Он всегда находил в себе мужество принять нужное решение, беря на себя и всю ответственность за него, как то было в Сарыкамышских боях, и при штурме Эрзерума. Обладал несокрушимой волей. Решительностью победить во что бы то ни стало, волей к победе весь проникнут был генерал Юденич, и эта его воля в соединении со свойствами его ума и характера являли в нем истинные черты полководца"10.
      Взяв на себя всю ответственность за операцию, Юденич в полной мере учитывал обстановку, сложившуюся на Кавказском фронте. Не испытавшая на себе пагубных последствий "окопного сидения" Кавказская армия готова была идти на прорыв и штурмовать крепость.
      В течении 20 дней тщательно подбирали силы. Для взятия крепости сосредоточили 2/3 личного состава Кавказской армии и большую часть артиллерии. Подготовка велась в глубочайшей тайне. 29 января 1916 г. после мощного артобстрела, ночью, в сильную метель штурмовые отряды пошли на приступ. Юденич приказывал вести атаку круглые сутки, без перерыва. Сам он с небольшим конвоем и штабными офицерами разместился в окопах, на передовой. Несмотря на тяжелые потери штурмующих, отчаянное сопротивление турок было сломлено, и уже к утру 3 февраля гарнизон Эрзерума выкинул белый флаг.
      Вел. кн. Николай Николаевич, поздравляя войска с победой, снял папаху и, повернувшись к Юденичу, низко поклонился ему, провозгласив, обратившись к строю: "герою Эрзерума, генералу Юденичу, ура!". За эту операцию Юденич был награжден Георгиевским крестом 2-й степени (редчайший случай в истории награждений орденом Св. Георгия)11.
      Развивая успех Эрзерумской операции, Кавказская армия во взаимодействии с кораблями Черноморского флота овладела Трапезундом - крупным морским портом на черноморском побережье Турции. Вскоре русские войска освободили всю Армению и были готовы продолжать наступление в Анатолию и Персию. За время боев на Кавказском фронте в 1914-1916 гг. войска под командованием Юденича не проиграли ни одного сражения и заняли территорию, по площади превышавшую современные Грузию, Армению и Азербайджан вместе взятые.
      Подводя итог кавказскому "периоду" боевой карьеры Юденича, ген. Масловский отмечал: "Армия малочисленная, всегда численно слабейшая противника, армия с ничтожными техническими средствами и имевшая перед собой противника с превосходными боевыми качествами, непрерывно одерживает победы над врагом... Тот, кто внимательно будет исследовать последнюю русско-турецкую войну, подметит, что все операции Кавказской армии, руководимой генералом Юденичем, всегда покоились на основных принципах военного искусства... Этот же исследователь отметит то громадное значение, которое придавалось на Кавказе духовному элементу в бою. Вот почему всегда сражение начинается поражением воображения противника неожиданностью удара, и всегда длительным напряжением до предела сил бойцов в чрезвычайно упорных и непрерывных атаках создавалось нарастание впечатления, которое потрясало противника, и он сдавал... Весь проникнутый активностью, только в проявлении крайней степени ее видя решение, генерал Юденич признает лучшим способом ведения войны наступление, а выгоднейшим средством последнего - маневр. В соответствии с духом активности генерал Юденич обладал необычайным гражданским мужеством, хладнокровием в самые тяжелые минуты и решительностью"12.
      Отзвуки Февраля 1917 года, "демократизации" армии докатились и до Кавказа. 5 марта 1917 г. Юденич стал главнокомандующим Кавказским фронтом (как говорили фронтовые острословы, одного Николая Николаевича сменил другой). Однако ему не удалось остановить начавшееся падение дисциплины, деморализацию воинских частей. Учитывая все это, Юденич отказался от наступательных операций. Фронт перешел к обороне. Это решение стоило ему слишком дорого. Его обвиняли в том, что он "игнорировал требования момента" и ничего не предпринимал для "решительного наступления революционной армии". Пробыв в должности главкома два месяца, Юденич был отстранен от должности и вызван в Петроград. Получив здесь задание "ознакомиться с настроениями" в казачьих областях, Юденич выехал в Москву, а затем в Могилев. Полностью выполнить порученное задание Юденич не смог, да, скорее всего, не очень и стремился к этому.
      В августе 1917 г. фоторепортер журнала "Искры" зафиксировал его участие в работе Государственного совещания в Москве. Видимо к этому времени и относится начало участия Юденича в российской политической борьбе. Поддержка им выступления ген. Л. Г. Корнилова показала, что его симпатии полностью на стороне тех, кто считает возможным восстановить русскую государственность и армию посредством жесткой военной диктатуры.
      Снова в Петрограде Юденич оказался уже после октября 1917 года. Сразу же перейдя на нелегальное положение, он, используя сохранившиеся у него связи в гвардейской среде и штабе Петроградского военного округа, много времени посвятил петроградскому антибольшевистскому подполью. Но рассчитывать на выступление против большевиков в Петрограде пока не приходилось, и в конце ноября 1918 г. Юденич с семьей переехал в Финляндию.
      Здесь генерал установил контакты со спецслужбами Великобритании, генштабом Финляндии и шведскими правительственными структурами13. Он ведет переговоры и с регентом независимой Финляндии бароном К. Г. Маннергеймом, бывшим офицером российской конной гвардии и главнокомандующим Финляндской армией. К началу 1919 г. из местных крестьян-карелов, под руководством русских и финских офицеров удалось создать отряды так называемой Ингерманландской армии, действовавшей на Карельском перешейке во время боев за Петроград.
      Но малочисленные финско-русские отряды не смогли, в том числе и в силу ограниченности средств, сыграть сколько-нибудь существенную роль на антисоветском фронте. Нужны были крупные, хорошо вооруженные и подготовленные формирования, серьезные политические структуры, организации, способные возглавить Белое движение на Северо-Западе, авторитетный лидер, способный устроить бы и союзников, и политических деятелей, а, особенно, военных. Фигура Юденича выглядела как наиболее перспективная. Немногословный и надежный, небольшого роста, с несколько отстраненным взглядом, не знавший поражений пятидесятивосьмилетний генерал от инфантерии мог, как многим тогда казалось, объединить силы антибольшевистского сопротивления на Северо-западе России. Правда, некоторые политические деятели оценивали его скептически. Отмечали его замкнутость, неспособность разобраться в хитросплетениях публичной политики14.
      Несмотря на организационные трудности, в январе 1919 г. в Гельсингфорсе был создан Русский политический комитет (РПК) под председательством кадета А. В. Карташева. Комитет, по существу, стал центром антисоветских сил на Северо-западе. Обеспечение финансовой стороны деятельности РПК взял на себя "российский Нобель", нефтепромышленник С. Г. Лианозов, которому удалось получить в финских банках кредит в 2 млн. марок, составивших первоначальный капитал Комитета. Миллионер Ю. Гессен (двоюродный брат кадета И. В. Гессена, бывшего соредактора П. Н. Милюкова по газете "Речь") предпринимал попытки получить такой же кредит в Лондоне. При содействии X. Лича, совладельца Петербургской посреднической фирмы "Лич и Файербрэйс" в Петрограде, предполагалось учредить англо-русский банк, способный монополизировать валютные операции15.
      Всю "черновую" политическую работу взял на себя Карташев. В своих письмах Верховному правителю адмиралу А. В. Колчаку Карташев всячески подчеркивал важность поддержки Юденича как представителя общероссийской власти в регионе. Он просил, также, оказать РПК финансовую помощь из российского золотого запаса. Денежные средства предполагалось получить путем перевода их на счета английских банков, как посредников, с целью последующего финансирования создаваемой Северо-Западной добровольческой армии.
      21 января 1919 г. Колчаку направил телеграмму и сам Юденич. В ней давалась характеристика той "военно- политической базе", на которой предполагалось построить Северо-Западный фронт: "С падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действия против большевиков, базируясь на Финляндию и Прибалтийские губернии... Около меня объединились все партии от кадет и правее. Программа тождественна с Вашей. Представители торгового класса, находящиеся в Финляндии, обещали финансовую поддержку. Реальная сила, которою я располагаю в настоящее время - Северный корпус (3 тысячи) и 3-4 тысячи офицеров, находящихся в Финляндии и Скандинавии... Я рассчитываю также на некоторое число - до 30 тысяч - военнопленных офицеров и солдат... Без помощи Антанты обойтись нельзя, и в этом смысле я вел переговоры с союзниками, но положительного ответа еще не имеется. Необходимо воздействие союзников на Финляндию, дабы она не препятствовала нашим начинаниям и вновь открыла границу для русских беженцев, главным образом, офицеров. То же в отношении Эстонии и Латвии. Необходима помощь вооружением, снаряжением, техническими средствами, финансами и продовольствием не только на армию, но и на Петроград. Вооруженная сила не требуется - достаточно флота для обеспечения портов. Но, если таковая будет, то это упростит и ускорит решение. Благоволите поддержать мое ходатайство перед Антантой". Отправляя копию этой телеграммы командующему Добровольческой армии А. И. Деникину Юденич отмечал: "Я обращаюсь к Вам с просьбой - помогите мне. Не можете уделить из имеющихся у Вас средств - я знаю, до последнего времени Вы сами во всем нуждались, - убедите наших представителей в Париже, убедите союзников, сообщите - я отойду в сторону, передав дело другому, но не губите самое дело"16.
      В этих последних словах, очевидно, и заключен, отчасти, ответ на вопрос - почему Юденич согласился взять на себя руководство Белым движением на Северо-Западе России. Не карьерные, честолюбивые замыслы влекли его. Надежд на успех было мало. Но отступить, бросить начатое - не в характере Юденича. Ради Белого движения можно и должно было бы сделать все возможное.
      В начале 1919 г. и деятели РПК, и сам Николай Николаевич были оптимистами. Как опытный военачальник Юденич считал, что, поскольку большая часть Красной армии занята на Восточном и Южном фронтах и ее переброска потребует много времени и больших средств, наступление на Петроград силами даже небольшой армии может привести к большому успеху. Основой для такого наступления должны были стать немногочисленные и весьма пестрые по своему составу части так называемого Северного корпуса, расположенные на территории Эстонии и Латвии. Оперативно они входили в состав армии Эстонской республики под командованием генерала Лайдонера, но действовали, в большинстве случаев, автономно, подчиняясь приказам своих признанных командиров (нередко в очень малых чинах), жили своей особенной, самостоятельной жизнью и скептически относились к перспективам единого руководства.
      Основой Северного корпуса стали немногочисленные части русских добровольцев, живших на территории Прибалтики, Псковской губернии, бывшие солдаты и офицеры Петроградского военного округа и Северного фронта. Популярен был генерал-майор А.П. Родзянко (родственник последнего председателя Государственной думы). Юденича, как руководителя Белого движения на Северо-западе России, многие не признавали. Говорили: "генерал едет на все готовое". Однако, авторитет А. В. Колчака снимал возражения. Твердо следуя принципу единства военного и гражданского, политического руководства в Белом движении, Колчак своим указом от 10 июня 1919 г. назначил Юденича диктатором - "Главнокомандующим всеми российскими сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против большевиков на Северо-Западном фронте". Таким образом ему формально подчинялись подразделения Северного корпуса во главе с ген. Родзянко и отряды полковника С. Н. Булак-Балаховича, полесского "батьки", оперировавшего в Псковском районе, а также части Западной Добровольческой армии, под командованием генерал-майора П. М. Бермондта-Авалова. 23-26 июня Юденич провел инспекционную поездку по фронту, познакомился с командирами частей. Затем он вернулся в Гельсингфорс. На поддержку Финляндии по-прежнему возлагались большие надежды и генерал не считал для себя возможным окончательно переехать в Прибалтику. Тем не менее, все более очевидным становилось, что надеяться придется только на собственные силы. А таковых было немного...
      Белые силы на Северо-западе состояли, по словам генерала М. Е. Леонтьева, из: "1) Русских отрядов полковника Дзерожинского... численностью до 2500 штыков и сабель. 2) Русских частей, формировавшихся в Латвии Светлейшим Князем Ливеном (их, а также отряды полковника Бермондт-Авалова, до конца 1918 г., активно поддерживало немецкое оккупационное командование - В. Ц.). 3) Русского населения Финляндии, численностью до 15 тысяч, среди которых было до 3 тысяч офицеров. 4) Русского населения освобождаемых по мере наступления армии местностей... использование мобилизационных возможностей Санкт-Петербургской и Псковской губерний. 5) Русских военнопленных в Германии. От этого последнего источника пришлось отказаться, когда выяснилось, что военнопленные оказались в большей части распропагандированными"17.
      С начала 1919 г. проводилась также активная вербовка офицеров-добровольцев. Их обучение и снаряжение осуществлялось в специально созданных в Швеции лагерях. Оттуда через Стокгольм они переправлялись в Гельсингфорс и Ревель.
      Наступление на Петроград Юденич предполагал вести или со стороны Финляндии - по Карельскому перешейку, или со стороны Эстонии - через Псков и Ямбург. До лета 1919 г. генерал отдавал явное предпочтение "карельскому варианту", исходя, в первую очередь, из краткости расстояния от финской границы до Петрограда. Восточная Карелия, в чем убеждали донесения финской разведки, была настроена крайне антибольшевистски, и поэтому можно было бы надеяться на пополнение армии за счет местных крестьян. Кроме того Юденич допускал возможность тесного взаимодействия с частями Северной Добровольческой армии ген. Миллера, продвигавшимися от Архангельска на юго-восток, и с так называемой Олонецкой армией (из финских добровольцев), действовавшей в направлении Петрозаводска. В случае успеха можно было бы рассчитывать на создание единого антисоветского фронта на севере России.
      Северо-Западное направление рассматривалось как одно из наиболее важных и на белом Юге. А. И. Гучков в письме к ген. Деникину от 17 января 1919 г. полагал, что прибалтийские республики могли бы стать плацдармом для выступления против красного Петрограда, хотя этот театр военных действий имел и свои недостатки - "большая дальность пунктов формирования и сосредоточения от основного объекта всех операций - Петрограда", замерзающий в период навигации Ревельский порт. Тем не менее, эта база должна быть использована. Ведь она, по мнению Гучкова, "во-первых, угрозой Петрограда в этом направлении отвлечет на себя часть советских сил и облегчит операцию со стороны Финляндии, и, во-вторых, даст возможность предпринять наступление на Псков - Бологое, угрожая отрезать Петроград. Это последнее направление представляет еще и ту выгоду, что армия на первых же шагах окажется среди великорусского населения таких губерний, которые и в своих крестьянских массах, и даже в своем городском населении окончательно переболели большевизмом и только и ждут избавителей, которые помогли бы им сбросить с себя большевистский гнет"18.
      Подготовка белой базы на Северо-Западе интенсивно проходила в течение января - апреля 1919 года. Весной обозначилась и перспектива первого наступления на Петроград. Поддержка (пока, правда, не более чем декларативная) Англии, наметившиеся перспективы (весьма впрочем неопределенные) вступления в войну на стороне Белого движения Финляндии, Эстонии и Латвии (последних - после неудачных попыток их оккупации Красной армией в начале 1919 г.), наконец, очевидные успехи белых армий на юге и востоке России - все это, вместе взятое, давало хоть и небольшой, но все-таки шанс для начала успешных действий и на Северо-западе.
      Не дожидаясь развертывания сил Ингерманландской армии на Карельском перешейке, Юденич принял решение начать наступление силами Северного корпуса под командованием полковника Дзерожинского из Эстонии. К началу первого наступления на Петроград корпус насчитывал немногим более 5 тысяч бойцов (в основном добровольцев и бывших красноармейцев), 18 орудий и 74 пулемета.
      Конечно, рассчитывать на победу с такими ничтожными силами не приходилось. Тем не менее, большинство в военном и политическом руководстве белых было уверено, что это наступление, во-первых, подтолкнет англичан к оказанию более существенной помощи; во-вторых, отвлечет на себя часть сил Красной армии и тем самым ослабит ее сопротивление наступавшей армии Колчака; в-третьих, позволит создать плацдарм на территории собственно российских губерний (Псковской и Санкт-Петербургской) и увеличит ряды армии за счет местных крестьян.
      Наступление Северного корпуса оказалось, вопреки опасениям, весьма успешным: 13 мая сильным ударом его части прорвали красный фронт под Нарвой и движением в обход Ямбурга принудили красных к беспорядочному отступлению (этот день стал считаться днем рождения Северо-Западной армии). 15 мая, после бомбардировки с кораблей эстонской Чудской флотилии, под контроль белых перешел Гдов, первый крупный город на пути к Петрограду. 17 мая пал Ямбург, узловой пункт на пути наступления корпуса. Тем временем подразделения эстонской армии, содействуя успеху Северного корпуса, 25 мая заняли Псков. Вместе с ними в город вошел отряд полковника С. Н. Булак-Балаховича. С 1 июня во главе корпуса встал ген. Родзянко, который фактически и руководил первым "походом на Петроград" Северного корпуса, переименованного с 19 июня в Северную, а с 1 июля 1919 г. в Северо-Западную добровольческую армию.
      В ночь на 13 июня началось восстание форта Красная Горка, защищавшего подступы к Петрограду. Вскоре ее поддержали соседние форты Серая Лошадь и Обручев. Однако для поддержки восставших ничего не было сделано и 16 июня 1919 г. восстание в Красной Горке было подавлено, а 21 июня после прибытия красных пополнений, направленных под Петроград из центра страны и с Восточного фронта, 7-я армия, при поддержке Балтийского флота начала контрнаступление.
      Первоначальная цель операции была достигнута - Северный корпус захватил необходимый для последующих наступательных действий плацдарм. Опираясь на треугольник Гдов - Ямбург - Псков, командование корпуса и политическое руководство считало, что этого вполне достаточно не только для развития наступательных действий на Петроград, Новгород, но и для того, чтобы получить серьезную поддержку от Антанты, прибалтийских лимитрофов и Финляндии.
      30 июня Карташев в письме к московским представителям "Национального центра", одного из наиболее активных общероссийских антисоветских политических блоков, выражавшего интересы, главным образом, кадетской партии, сообщал: "Твердо уверены во взятии Петрограда не позднее конца августа". "Весьма вероятно, - продолжал он, - что в ближайшие дни Юденич, с которым мы в полном единении, и все мы перейдем на русскую почву, на тот берег (то есть начнем работать в освобожденном от большевиков Петрограде. - В. Ц.), чтобы включиться в непосредственную работу"19.
      Наконец было получено и принципиальное решение об английской военной помощи. К Юденичу отправилась особая военная миссия генерала Гофа, чтобы выяснить, в чем собственно нуждается Северо-Западная армия, которая по существу именно с этого момента стала уже элементом международной антисоветской политики. С одной стороны, помощь союзников существенно возросла, но с другой, любой неуспех мог бы расцениваться ими уже как полный провал всего Белого движения в регионе. "Ваша задача, - писал Карташев П. Б. Струве - поддержать всеми средствами признаний авторитета, дипломатических сношений и всякого рода материальной и государственной помощи именно нашу лояльную, ортодоксальную комбинацию Юденича, Карташева и Ко".
      Примечательно, что в ожидании скорого падения Петрограда в политических "сферах" белых на Северо-Западе все чаще стали раздаваться заявления о "неправомерности переноса" большевиками российской столицы в "красную Москву". "Петроград для большинства из нас по-прежнему был символом единого российского государства", - писал Карташев.
      Вообще в политических сферах белого Северо-Запада очень часто говорилось о некоем собственном внутреннем и внешнеполитическом курсе. В частности, это касалось планов созыва Собрания Северо-Западной области, призванного сепаратно решать политические и экономические вопросы в трех губерниях (Петроградской, Псковской и Новгородской) до созыва Всероссийского национального собрания. Сепаратистские тенденции проявлялись и во внешней политике, прежде всего в отношениях с Эстонией и Финляндией.
      В мае Политический комитет сменило Политическое совещание. "Первейшая задача Политического совещания, - отмечал Карташев, - это быть представительным органом, берущим на себя государственную ответственность в необходимых переговорах с Финляндией, Эстонией и прочими новоявленными малыми державами. Без таких ответственных переговоров и договоров невозможна никакая кооперация наша с ними против большевиков". Вторая задача Политического совещания - выполнение функций "зачаточного временного правительства для Северо-Западной области". "Пришлось ограничиться, - писал Карташев, - подбором минимального количества лиц, не могущих вызвать против себя возражений и в русской среде, и в Париже, и у Антанты. Таким образом, в Совещании оказались: Юденич - как председатель Совещания, я (Карташев) - заместитель председателя (иностранные дела), Кузьмин-Караваев (юстиция и агитация), генерал Кондырев - начальник штаба Юденича, генерал Суворов (работавший в Петрограде с Национальным центром и стоящий на его платформе) - военные дела, внутренние дела и пути сообщения; Лианозов (промышленник-нефтяник, юрист по образованию, человек прогрессивный) - торгово-промышленность, труд и финансы... Так готовимся к событиям"20.
      Работало и антибольшевистское подполье в самом Петрограде. Политическое совещание, сам Юденич через курьеров постоянно поддерживали тесные контакты с Петроградским отделением Национального центра. Его возглавлял инженер В. И. Штейнингер, бывший гласный городской думы. Активно работал и Петроградский отдел "Союза Возрождения России" (руководители - меньшевик В. Н. Розанов и член ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьев), который объединил в своих рядах политиков левоцентристской ориентации. При нем действовала военная организация генерал-майора М. Н. Суворова и полковника Постникова, опиравшаяся на существовавшие еще с осени 1917 г. подпольные офицерские ячейки в бывших гвардейских частях. Результатом работы подполья стал переход на сторону белых нескольких частей 7-й советской армии, среди них - бывшего гвардейского Семеновского полка.
      Но не бездействовал и аппарат ВЧК. В июне начались массовые аресты среди служащих различных учреждений Петрограда. Чекисты не утруждали себя поиском доказательств, для того, чтобы выйти "на след" белого подполья. Был использован традиционный и, по существу, беспроигрышный способ борьбы с "врагами народа" - повальные, повсеместные обыски и аресты, при которых в "сети" ЧК попадали все - и виновные, и безвинные21.
      Не улучшалось и положение на фронте. В середине июля части 7-й советской армии возобновили наступление на Ямбург. В ходе тяжелых боев им удалось оттеснить поредевшие части Северо-Западной армии за реку Лугу. А в конце августа, благодаря отходу 2-й эстонской дивизии с позиций в районе Пскова, перешедшие в наступление большевики овладели городом и закрепились в нем. Таким образом, плацдарм для возможного наступления на Петроград уменьшился почти в два раза и представлял собой теперь лишь небольшой район Петроградской губернии, от Нарвы до Чудского озера.
      Главкому пришлось менять тактику борьбы. В конце августа Юденич с супругой переехал в Эстонию. Генерал жил в Нарве и Ревеле, руководя войсками, сосредоточенными на нарвском направлении, и участвуя в работе Политического совещания в эстонской столице. Между тем с фронта и прифронтовой полосы все чаще поступали заявления о "нарушении законности" со стороны воинских частей, о "репрессиях" в отношении "мирного населения", о бесконтрольном поведении военных и слабости гражданской власти. Англичане требовали замены "военной диктатуры" главкома новым, "демократическим" правительством.
      Одна из основных задач, которую должна была выполнить новая власть - признание Белым движением независимости Эстонии, ориентация на "правовые принципы". Около месяца шли бесконечные переговоры о создании новой власти. Снова говорили о непопулярности Юденича в войсках, о готовности ген. Родзянко взять на себя роль главкома. Сам Николай Николаевич не колеблясь заявил, что готов уйти в отставку только в том случае, если это будет продиктовано "интересами дела" антибольшевистского сопротивления.
      11 августа 1919 г. большинство членов Политического совещания (сам Юденич в это время находился на фронте) были вызваны в английское консульство в Ревель. В числе приглашенных оказались члены кадетской партии, представители "Национального центра", "Союза возрождения России": А. В. Карташев, С. Г. Лианозов, М. Н. Суворов, В. Д. Кузьмин-Караваев, М. С. Маргулиес, Н. Н. Иванов, К. А. Крузенштерн, а также члены образованного в Пскове "правительства" К. А. Александров, В. Л. Горн и М. М. Филиппес. Маргулиес описал этот процесс "формирования правительства". Английский бригадный генерал Ф. Марч обратился к собравшимся с короткой речью на русском языке: "Положение северо- западной армии катастрофическое. Без совместных действий с эстонцами продолжать операцию на Петроград невозможно. Эстонцы требуют для совместных действий предварительного признания независимости Эстонии. Русские сами ни на чем между собой сговориться не могут. Русские только говорят и спорят. Довольно слов, нужно дело! Я вас пригласил и вижу перед собой самых выдающихся русских людей, собранных без различия партий и политических воззрений. Союзники считают необходимым создать правительство Северо-Западной области России, не выходя из этой комнаты. Теперь 6 с четвертью часов; я вам даю время до 7 часов... Если правительство не будет к 7 часам образовано, то всякая помощь со стороны союзников будет сейчас же прекращена"22.
      Образованное таким необычным образом Северо-Западное правительство, возглавил Лианозов, военным министром стал Юденич. В состав его вошли также два правых эсера и два меньшевика. Правоцентристский вектор политической программы уходил в прошлое. Отстраненный от дел, оскорбленный Карташев заявил, что "устраивать власть на основах партийной коалиции в период анархии и революции - это государственное преступление". Карташев отмечал "два первородных греха" нового кабинета - "подписание акта об абсолютной независимости Эстонии" и "обязательство собрать в Петербурге какую-нибудь учредилку". Именно поэтому он стал считаться автором заявления: "Северо-западное правительство должно умереть у ворот Петрограда". Эта позиция, а Карташева поддерживало большинство военных, имела все перспективы стать реальностью по мере приближения к "Северной Пальмире" Да и сам Юденич, как военный человек, также скептически оценивал перспективы правительства. Он соглашался с мнением, что "лианозовский кабинет" воскрешает времена "недоброй памяти политической коалиции, сгубившей Временное правительство"23.
      Сразу же после "создания" правительства было утверждено заранее подготовленное решение о признании "в интересах нашей родины" "абсолютной независимости Эстонии". Лианозов пытался доказать Марчу, что договор необходимо согласовать с Юденичем, но английский посланник заявлял, что в этом случае у них всегда найдется новый главнокомандующий. И хотя Юденич по-прежнему продолжал считаться таковым, подчиняясь непосредственно Колчаку как Верховному правителю России, его статус диктатора был существенно ограничен.
      Но зато теперь, как считалось, отпали последние препятствия для организации широкой союзнической помощи. Признанная Эстония должна была "оказать немедленную поддержку русской Северо-Западной области вооруженною силою, чтобы освободить Петроградскую, Псковскую и Новгородскую губернии от большевицкого ига". Двум эстонским дивизиям следовало прикрывать фланги Северо-Западной армии со стороны Нарвы и Пскова. 7 августа в Ревельском порту с трех английских пароходов выгрузили долгожданные танки, бронеавтомобили, орудия и винтовки. В начале сентября была получена крупная партия вооружения и обмундирования. Правда, иногда вместо винтовок и патронов в ящиках обнаруживались теннисные ракетки и шары для гольфа с надписями: "подарок от английских докеров", "солидарных с российским пролетариатом".
      Крайне остро стоял вопрос о снаряжении армии. Его получали за счет того, что удавалось отбить у большевиков. Денежное довольствие шло от эстонского правительства и, чтобы хоть как-то улучшить положение солдат и офицеров, интендантство перепродавало американскую муку. Правда, к началу осени части на фронте все-таки получили новое английское обмундирование, продовольственные наборы и медицинские комплекты. Бронетанковые отряды, артиллерийские батареи были вооружены и снаряжены по нормам английской армии.
      Дело доходило и до непосредственной военной помощи. В ночь на 18 августа 7 британских катеров осуществили внезапную торпедную атаку Кронштадта. И хотя не все торпеды достигли цели, а три катера погибли, результатом этой атаки было повреждение основных кораблей красного Балтийского флота. Британские летчики несколько раз бомбили Кронштадт и Красную Горку. Но этим, собственно, и ограничилось непосредственное участие англичан в военных действиях24.
      Финансовое положение Северо-Западного правительства укрепилось. От Колчака был получен кредит в 900 тысяч фунтов стерлингов. Вскоре напечатали и собственные дензнаки. "Юденки", "родзянки", как называли их в просторечии, обеспечивались, как шутили в тылу, только "шириной генеральских погон". Но в особом заявлении правительства утверждалось, что эти денежные знаки "обеспечены всем достоянием государства Российского" и будут оплачены Петроградским отделением Государственного банка по расчету 40 рублей за фунт стерлингов. Примечательно, что на купюрах 1000-рублевого достоинства, помимо символики Белого движения на Северо-Западе (равноконечного белого креста, двуглавого орла с "медным всадником" на груди вместо Св. Георгия Победоносца), впервые были напечатаны, правда едва заметные, изображения погибших Николая II и Александры Федоровны с нимбами над головами. Впрочем многие полагали, что это всего лишь изображения древнегреческих богов "земного благополучия" - Гермеса и Геры.
      "Абсолютная независимость" Эстонии в какой-то мере давала ощущение и перспективности продолжающейся борьбы. Но не оставалось в стороне от эстонского вопроса и советское правительство. 31 августа наркоминдел Г. Чичерин обратился к Эстонии с предложением начать переговоры о заключении мирного договора. На конференции представителей прибалтийских государств 13 сентября в Ревеле, был напрямую поднят вопрос о поддержке и остальными лимитрофами советских дипломатических инициатив. Уже сам факт начала переговоров Советской России с Эстонией означал, что большевики готовы признать независимость республики, что практически обесценивало признание эстонской независимости Северо-Западным правительством.
      Правда, оставался еще и "финский вариант". К середине 1919 г. в Финляндии завершилась гражданская война. Отряды финской Красной гвардии были разгромлены, но Маннергейм стремился обезопасить Финляндию от "советской угрозы" со стороны столь близкого к границе Петрограда. Поэтому регент Финляндии охотно поддерживал усилия Юденича по координации военных усилий.
      Первоначально переговоры с Маннергеймом шли успешно. Он не только согласился на организацию на территории Финляндии белых добровольческих отрядов, но и сам выразил готовность предоставить для "похода на Петроград" финские воинские части. Взамен Маннергейм требовал, чтобы к Финляндии были присоединены район Печенгского залива и западная Карелия. Юденич в целом соглашался с условиями Маннергейма и сообщил о них адмиралу Колчаку. Российский представитель в Париже, бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов, категорически заявил о неприемлемости требований Маннергейма ("прибалтийские губернии не могут быть признаны самостоятельным государством. Так же и судьба Финляндии не может быть решена без участия России"). Колчак ответил Юденичу отказом. Маннергейм, полностью поддерживавший идею белых, обещал прийти на помощь даже в случае единоличного признания Юденичем выдвигаемых им условий. Главнокомандующий Северо- Западной армии, отступая от принципа "единой, неделимой России", заверил Маннергейма в своей полной лояльности и вскоре началась подготовка к совместному наступлению на Петроград25.
      Однако надежды на Финляндию не оправдались. Новый глава государства - Стольберг - политический оппонент Маннергейма, прервал переговоры с Юденичем и запретил формировать русские воинские части на финской территории. В результате, за исключением сепаратных действий отрядов финских и русских добровольцев полковника Эльвенгрена под Лемболово и Матоксой, никаких серьезных операций на Карельском перешейке не велось.
      Генералу Юденичу, вместо руководства вооруженной борьбой, фактически приходилось все силы и энергию направлять в область политики. По характеристике А. Геруа: "Изобильно облепленный иностранными воздействиями, русской, так называемой, "революционной общественностью", которую лучше было бы переименовать "полуреволюционной", представителями сбежавшего заграницу русского капитала, также не чуждого полуреволюции, и здесь ставшего "спекулятивным капиталом, плутократией", генерал Юденич был, конечно, не в своей тарелке. Неудивительно, что, по выражению окружавших его "демократов", "умный, крайне молчаливый генерал", впал в крайнее безмолвие. Вообще ген. Юденич явно избегал политических разговоров"26.
      Наступила осень. На фронте по-прежнему ничего не менялось. Эстония готовилась к переговорам с Советской Россией. Английская помощь не могла продолжаться долго. В политическом руководстве Великобритании определились серьезные разногласия между военным министром У. Черчиллем и премьер-министром Д. Ллойд-Джорджем. Глава кабинета скептически оценивал перспективы поддержки Белого движения: "Я верю, - писал он, - что кабинет не допустит вовлечения Англии в какую-либо новую военную акцию в России... Что касается "огромных возможностей" для взятия Петрограда, который, как нам говорят, "у нас уже почти в кулаке" и которого нам никогда не схватить, то мы слишком часто слышали о других "огромных возможностях в России", которые так никогда и не реализовались, несмотря на щедрые расходы для их осуществления. Только за этот год мы уже истратили более 100 млн. на Россию". Крайне низко оценивались британским премьером и полководческие таланты самого Юденича: "у него нет никаких шансов захватить Петроград... Он ничем не зарекомендовал себя как военачальник, и у нас нет доказательств, что он способен осуществить задуманное... Россия не хочет, чтобы ее освобождали. Давайте поэтому займемся собственными делами, а Россия о своих делах пусть печется сама"27.
      Черчилль же был убежден, что военная помощь Юденичу должна оказываться в нарастающих размерах. В беседе с Гучковым, он отмечал, что одним из главных направлений военной политики Англии станет помощь Юденичу. Он утверждал: "если бы мы направили на этот фронт хотя бы половину того, что мы дали на Мурманско-Архангельский фронт (имелась в виду помощь Северной Добровольческой армии ген. Миллера. - В. Ц.), то Петроград был бы давно взят"28.
      Сам Юденич продолжал верить в помощь Англии. В конце сентября в письме Черчиллю он писал: "От имени русского народа, борющегося за свержение ига большевизма, я приношу вам искреннейшие благодарности за своевременную помощь снаряжением и обмундированием, любезно предоставленную вами. Она избавила нас от страха перед надвигающимися зимними морозами и намного подняла дух наших войск. Прилагая все усилия в борьбе против общего врага, мы надеемся, что столь великодушная всегда Англия будет продолжать оказывать нам моральную и материальную поддержку"29.
      Осень 1919 г. стала переломной не только для Белого дела на Северо-Западе, но и для всего Белого движения. С одной стороны, близость победы, успешное продвижение войск Деникина к Москве, с другой, тревожное, напряженное ожидание возможной неудачи, неуверенность в прочности Белого фронта. На Северо-Западе положение усугублялось постоянным ожиданием предательства, мирных договоров между Советской Россией и прибалтийскими республиками. Эстония официально предупредила: если до зимы Северо- Западная армия не начнет боевых действий, то "правительство не в силах будет воспрепятствовать народным настроениям, требующим мира с большевиками". Англичане со своей стороны также настойчиво требовали наступления армии на Петроград, заявляя о готовности оказать содействие с моря для захвата Красной Горки и Кронштадта.
      В сложившейся ситуации новое самостоятельное наступление на Петроград становилось для Северо-Западной армии последним вариантом. Если бы наступление оказалось успешным, настроения и Англии, и прибалтийских государств изменились бы в сторону поддержки Белого движения. Юденичу были известны впечатляющие результаты похода на Москву "Вооруженных Сил Юга России", подходивших к Орлу и Брянску. Налицо была возможность комбинированного удара белых армий (единственного за всю историю гражданской войны) на Петроград и Москву.
      Северо-Западная армия должна была перейти в наступление, не дожидаясь дополнительного снабжения и подготовки. К октябрю 1919 г. ее состав вырос до 17 тысяч человек, 40 орудий, 6 танков, 2 броневиков и 4 бронепоездов. Реальные ее силы не достигали даже штатной численности дивизии военного времени (формально армия включала в себя 2 корпуса - 5 дивизий). Контингента местного населения и добровольцев были практически полностью исчерпаны еще во время первого, весеннего наступления. Большой процент составляли военнопленные красноармейцы, и даже целые части, добровольно перешедшие на сторону белых (Семеновский, Вятский, Тульский полки, отряд Булак-Булаховича и др.). Офицерство в армии было немногочисленным. Армия была крайне пестрой по социальному составу. Формировались полки буквально "на ходу". В качестве примера можно выделить один из наиболее известных - Талабский полк. 1-й батальон, кадровую основу полка, составили восставшие осенью 1918 г. рыбаки с Талабских островов (на Великом озере, близ Чудского). Во 2-й батальон вошли крестьяне-старообрядцы, жители сел Гатчинского уезда Петроградской губернии, 3-й батальон был сформирован из военнопленных красноармейцев и матросов. Во всех батальонах полка служили учащиеся Ямбурга и уездных сел - городская и крестьянская молодежь, мобилизованные и добровольцы. Незадолго до начала наступления к армии присоединился и сформированный в Латвии Русский добровольческий отряд, под командованием светл. кн. Ливена (в качестве 5-й дивизии)30.
      Перед Юденичем теперь встал вопрос о направлении главного удара. Большинство командиров во главе с ген. Родзянко предлагали начать наступление, опираясь на так называемый "псковский плацдарм". Для этого следовало бы вновь захватить Псков и "оседлать" тем самым железнодорожные линии Псков - Луга - Петроград и Псков - Луга - Новгород. Это гарантировало бы, с одной стороны, стабильный тыл, опираясь на который можно проводить мобилизации, пополнять ряды армии и создать местный административный аппарат. С другой - обладание Псковом позволило бы наносить удары по расходящимся направлениям на Новгород и на Петроград. Тогда можно было продвигаться к Петрограду, хотя и медленнее, на зато с большими шансами на успех, глубоко охватывая город с юга и юго-востока, отрезав его от Центральной России. К тому же защищенным становился правый фланг армии, что обеспечило бы наступление на Петроград со стороны Нарвы.
      Фактически этот план повторял расчеты белых еще со времени весеннего "похода на Петроград". С точки зрения классической стратегии, он имел хорошие перспективы. Но для этого, во-первых, численность бойцов Северо-Западной армии должна была быть во много раз большей, ведь только тогда она могла бы и "держать" столь широкий фронт, и наступать на Петроград и Новгород одновременно. Во-вторых, белый тыл должен был быть достаточно прочным, чтобы без серьезных опасений предпринимать столь глубокие операции против большевиков. А всего этого в условиях безвластия и хаоса, царившего в России, практически невозможно было добиться.
      Но в том-то и заключалась специфика гражданской войны, что следовать традиционным стратегическим правилам не удавалось. И главнокомандующий Северо-Западной армией принял иной план действий. Юденич решил ударить на Петроград, не дожидаясь, пока будет "укреплен тыл" и "обеспечены фланги". На военном совете он твердо заявил, что "расстояние от Ямбурга до Петрограда короче, чем расстояние от Пскова до Петрограда", и наступать надо на "кратчайшем направлении". В этом случае только стремительность, неожиданность удара обеспечат победу.
      Правильность принятого Юденичем решения подтверждали впоследствии и советские военные историки. Действительно, иного выбора в условиях малочисленности армии и необходимости оперативного взятия Петрограда и быть не могло. Решение о наступлении на Петроград полностью повторяло стратегический "стиль" Юденича, столь ярко проявившийся в боевых операциях на Кавказском фронте. Это был все тот же, типичный для него стратегический расчет на быстроту и непрерывность наступления, на силу и внезапность удара. Только целью на этот раз было не просто удачное взятие некоего, пусть даже и очень важного, населенного пункта, а овладение Петроградом, второй "красной столицей". Ставка была слишком высока, и любая, даже самая небольшая ошибка могла привести армию к катастрофе. "Белый меч" - под таким названием вошла в историю гражданской войны операция Северо-Западной армии осенью 1919 года. Мощный и быстрый удар этого "меча" должен был разрушить "цепи большевизма", освободить Петроград.
      Принимая свое решение, Юденич учитывал и настроения на фронте. Солдаты и офицеры, получившие хорошее вооружение и обмундирование, в большинстве своем верили в успех наступления. Армия жила одним словом "Петроград" и, воодушевленная этим порывом, неслась на освобождение "Северной Пальмиры". Дух армии был очень высок, тем более, что официальные сводки, не жалея радужных красок, живописали успехи армий Деникина и Колчака под Тулой и на реке Тобол. Если бы наступление задержалось, в армии мог наступить перелом настроений, причем, отнюдь, не в пользу продолжения борьбы с большевиками.
      Юденич не стал полностью отказывался и от "псковского варианта", приняв его в части нанесения демонстративного удара силами 4-й дивизии генерал-лейтенанта князя Долгорукова. 28 сентября эти части перешли в наступление на участке Варшавской железной дороги Псков - Луга и 4 октября взяли станцию Струги Белые, перерезав железнодорожное сообщение между Петроградом и Псковом. Демонстративный удар вполне удался, красное командование решило, что Юденич будет наступать на Псков, и в этот момент - 9 октября - перешли в наступление главные силы Северо-Западной армии. 11 октября Родзянко занял Ямбург, выйдя в тыл обороняющейся красной группировке и создав опорный пункт для атаки по линии Ямбург - Красное Село - Петроград.
      Итак, второе наступление на Петроград началось. Только вперед, с наивысшей, максимально возможной скоростью продвижения - таковым стал основной мотив осеннего похода. Армия отказалась от обозов. Составы с английскими продуктами так и остались в Эстонии. За Лугой застряли бронепоезда (были взорваны мосты), отстали танки. Но, несмотря ни на что, наступление успешно продолжалось.
      Части 7-й армии красных в беспорядке отступали, начались массовые сдачи в плен. 13 октября 4-я дивизия заняла узловую станцию Лугу, а 16 октября, всего через неделю после начала наступления, белые вышли на ближние подступы к Петрограду, захватив Гатчину. 20 октября подразделения 1-й дивизии генерал-майора Ярославцева заняли Павловск и Царское (переименованное большевиками в Детское) Село. 5-я (Ливенская) дивизия вступила в Лигово на крайнем левом фланге. Белые полки вышли к Пулковским высотам, а разъезды разведчиков доходили даже до Нарвской заставы. Наступили решающие дни в "битве за Петроград"31.
      В сумрачные осенние дни редкие лучи солнца освещали купол Исаакиевского собора, видный с Пулковских высот. Овладение ими, этим "замком" к Петрограду, позволяло взять под обстрел дальнобойных орудий южную окраину города. Все были убеждены, что через день-два Петроград будет занят. Ген. Родзянко отказался рассматривать Петроград с высот Красного Села, заявив, что завтра будет "гулять на Невском". Даже вечный критик своих коллег по правительству М. С. Маргулиес записал в эти дни: "Спасены: Питер виден на горизонте. Без немцев берем. И честь правительства спасена. Не даром унижались и боролись!... Взяты Лигово и Пулково, осталось 15 верст до Петрограда. Завтра, быть может, войдут"32.
      Во все концы мира летело радио: "Петроград взят. Власть Советов свергнута". Газеты белого юга, во время решительных боев на Московском направлении под Орлом и Воронежем, вышли с широкими, во всю полосу заголовками: "Доблестными войсками генерала Юденича освобожден Петроград". Уже был назначен губернатор Петрограда - генерал-майор П. В. Глазенап. В русских типографиях Гельсингфорса печатались листовки-воззвания к горожанам Петрограда с призывом "встречать своих доблестных освободителей колокольным звоном".
      Но большевики не собирались сдаваться. 16 октября в городе была объявлена всеобщая мобилизация рабочих. Был сформирован даже полк из женщин-работниц Петрограда, своего рода аналог женских ударных батальонов 1917-го года. В эти дни Ленин телеграфировал в Смольный: "Покончить с Юденичем (именно покончить - добить) нам дьявольски важно... Надо кончить с Юденичем скоро; тогда мы повернем все против Деникина"33.
      Близкий успех армии Юденича усилил позиции сторонников активной поддержки Белого движения в английском правительстве. 17 октября Черчилль поздравил Юденича с "заметными успехами в начавшемся наступлении". В этой же телеграмме говорилось об очередной партии военного снаряжения, направляемого на Петроградский фронт: танки, винтовки, артиллерийские орудия и снаряжение для 20 тысяч человек. Большую часть этого груза должен был доставить в Ре ведь пароход "Кассель". На нем же предполагалось прибытие 400 русских офицеров, бывших военнопленных, из Нью-маркетского лагеря. Отправленному к Юденичу представителю английской военной миссии генералу Р. Хэйкингу Черчилль передал "набросок инструкций". В случае взятия Петрограда главкому Северо-Западной армии следовало "обставлять свои действия с возможно большей видимостью опоры на конституционные начала".
      Но Северо-Западное правительство и не собиралось вести "реакционную политику". Постепенно восстанавливалась местная власть, органы земского и городского самоуправления. Развернутой официальной политической программы сформулировано не было, но в отдельных проектах предполагалось проведение довольно радикальных преобразований. В частности, в законопроекте министра земледелия П. А. Богданова провозглашалось "сохранение земельных отношений, которые имели место к приходу белых войск", то есть тем самым фактически признавались земельные "захваты" крестьян после 1917 года. После занятия Петрограда было решено созвать даже некое подобие парламента - Учредительное собрание Северо-Западной области, призванное решить вопрос о "конструкции власти на освобожденной от большевиков территории Петроградской, Псковской и Новгородской губерний"34.
      Для реализации всех этих планов нужно было еще овладеть Петроградом. Несколько дней продолжались упорные бои за Пулковские высоты. Белые ожесточенно рвались вперед, к Св. Исаакию, в штыковых схватках сходились с красными курсантами, латышскими стрелками и морскими десантами. Красные линкоры, поддерживавшие огнем обороняющихся, вскоре прекратили стрельбу: в перемешавшемся фронте невозможно было различить "своих" и "чужих". Становилось ясно - темп наступления утрачен, силы на исходе, шансы на победу уменьшаются с каждым днем. Большевики сосредоточили против Северо-Западной армии до 50 тысяч бойцов, большая часть которых подошла с других фронтов. Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий взял оборону Петрограда под личный контроль. Под Ижорой в бой ввели тяжелый бронепоезд "Ленин", прекрасно оснащенный, вооруженный дальнобойной артиллерией. Белые же бронепоезда так и не успели подойти к фронту. Английские и французские танки хорошо помогали при наступлении, но часто выходили из строя, ломались, отводились в тыл. Фактически единственным "бронесредством" Северо-Западной армии оставался многократно чиненый, но героически державшийся на линии огня броневик "Россия".
      Получив свежие подкрепления, Красная армия подготовилась к контрудару. Стратегический план сводился к следующему. Предполагалось нанести два удара по сходящимся направлениям со стороны Петрограда - из Тосно и Луги. Группировки красных, соединившись в Ямбурге, должны были полностью окружить Северо-Западную армию, скованную под Пулково.
      21-23 октября продолжались беспрерывные бои. Неожиданный прорыв красными позиций Вятского полка заставил белый фронт немного отступить. Давление белой армии стало ослабевать. Нужен был еще один, быть может, последний рывок. Сознательно идя на большой риск, Юденич полностью обнажил фланги, сняв части 4-й дивизии от Луги и подтянув последние резервы от Ямбурга. Собрав все силы в ударную группу под командованием молодого командира талабцев полк. Пермикина, Юденич попытался восстановить утраченное положение. 27-30 октября бои возобновились с новой силой. Пермикин и Родзянко лично водили в атаки поредевшие батальоны. Поддержал белых русско-английский танковый отряд полковника Карсона. Фланговый контрудар от Гатчины на Ропшу удался, и Пермикин сообщал, что дорога на Петроград снова открыта. Но этот последний успех, увы, уже не мог изменить ход всей операции. Армия выдыхалась, ее дух падал, утрачивалась уверенность в победе.
      В этот момент красные подкрепления ударили по открытому правому флангу Северо-Западной армии. 1 ноября они вышли к Луге. Ее комендант, полковник Григорьев, имея в распоряжении лишь тыловые команды запасных, не смог остановить натиск красных полков. Луга была сдана. Железная дорога Псков - Петроград снова оказалась под контролем большевиков.
      Наступление завершилось, белые отходили с позиций. Фронт быстро сокращался. От Пскова на Гдов и Нарву наступали свежие части 15-й армии. Были оставлены Красное Село, Павловск, Ропша, Детское Село. 3 ноября без боя сдалась Гатчина. 11-я советская дивизия вышла в тыл Северо-Западной армии и по шоссе двигалась на Ямбург. И только в этот момент эстонская армия, наконец, напомнила о себе. 1-я эстонская дивизия нанесла внезапный удар в тыл наступавшим от Петергофа красным и заставила их быстро отойти на исходные позиции. Со стороны Финского залива красных обстрелял английский монитор. Но запоздалая "помощь", уже ничего не могла изменить.
      В трехнедельных ожесточенных боях погибла почти половина белой армии. В ее рядах осталось не более восьми тысяч штыков. 7 ноября красные, наступая от Гатчины, заняли станцию Волосово, а 8-го ноября пал Гдов. Оставшиеся части армии Юденича откатывались к Ямбургу. Здесь начались бои, однако город удержать не удалось, и 14 ноября Ямбург, последний крупный центр находившийся под контролем белых, был оставлен. Вся Северо-Западная армия оказалась прижатой к реке Нарове и к эстонской пограничной полосе у города Нарвы35.
      Сильные холода, пронизывающий северный ветер усугубляли и без того тяжелое положение белых. Солдаты и офицеры мерзли в наспех вырытых окопах и землянках. Началась страшная эпидемия тифа, фактически уничтожившая остатки армии. Медицинское обслуживание отсутствовало. Сотни солдат сдавались в плен. Эстонское правительство, убедилось, что его политические интересы требуют заключения мира с Советской Россией, а не поддержки обреченного Белого движения. Переговоры с советскими дипломатами быстро завершились подписанием 31 декабря 1919 г. мирного договора. Большевики признали независимость республики, и при этом отдельным пунктом оговаривалось, что Эстония отказывается от предоставления своей территории для белых правительств и белых армий. Мир между Советской Россией и Эстонией означал конец Белого движения на Северо-Западе России36.
      Теперь бежать должна была уже вся армия. Полки разоружались, солдаты и офицеры направлялись в спецлагеря. Здесь из них формировали бригады и отправляли на лесозаготовки и торфяники. (В 1940 г., после ввода в Эстонию советских войск, оставшиеся в живых северозападники оказались под пристальным вниманием управлений НКВД и местных коммунистов и очень скоро испытали на себе ужасы советских лагерей.)
      Причины поражения "осеннего наступления" были самые различные - от геополитических до тактических просчетов. Одной из тактических ошибок Северо-Западной армии многие белые мемуаристы считали однодневную остановку в Гатчине, дневку 17-го октября. Отдых наступавшим частям был необходим, но в результате произошедшей задержки были потеряны почти целые сутки. Другая тактическая ошибка - не перерезанная вовремя Николаевская железная дорога, по которой к красным подошли подкрепления из под Новгорода и Твери. Вину за нее возложили на командира 3-й пехотной дивизии генерал-майора Ветренко, который, торопясь первым войти в Петроград, не выполнил приказа о ее перехвате. Город не был полностью блокирован37. Николаевская дорога осталась под контролем большевиков, и Красная армия беспрепятственно получала подкрепления из центра России.
      Ветренко многие считали едва ли не самым главным виновником поражения "похода на Петроград", говорили даже о его сотрудничестве с красной разведкой. Такие утверждения, пожалуй, нельзя считать полностью доказуемыми. Если бы дивизия Ветренко перенесла направление основного удара со станции Тосно на станцию Колпино (более близкую к Петрограду) то, захватив ее, разрешила бы одновременно две задачи - перерезала Николаевскую железную дорогу почти у самого ее основания и полностью блокировала Петроград, отрезав город с востока, по линии Северной железной дороги. Когда еще была уверенность в быстром взятии Петрограда, удар Ветренко на Колпино (а это также был вариант "кратчайшего направления", столь популярного осенью 1919 г.) мог оказаться гораздо более эффективным. Но успех или неудача Ветренко вряд ли изменили бы общее стратегическое положение на фронте.
      Одной из серьезных причин поражения белых является недостаток офицеров-генштабистов на командных должностях. То, что в комсоставе преобладали молодые, энергичные, но порой недостаточно опытные командиры, приводило к излишней поспешности, неосмотрительности при ведении боевых операций. Еще более серьезной причиной можно считать отсутствие резервов. Ими могли бы стать части Западной Добровольческой армии под командованием полковника П. Р. Бермондта-Авалова. Эта армия начала формироваться еще с 1918 г. на средства немецкого оккупационного командования. Разумеется, "бермондтовцы" ориентировались на Германию. И пока Северо-Западная армия шла на Петроград, Бермондт-Авалов с таким же энтузиазмом вел свою армию на штурм Риги. Пренебрегая неоднократными приказами Юденича об отправке на фронт, он решил "восстановить" "Единую, Неделимую Россию" с помощью артобстрела латвийской столицы. Части Западной армии, численностью около 30 тысяч человек (напомним, что под Петроградом сражалось в два раза меньше бойцов), могли бы, конечно, изменить положение на фронте. Но 20 октября 1919 г., в разгар боев на Пулковских высотах, Бермондт-Авалов безуспешно пытался форсировать Двину38.
      В результате латышское правительство обратились за военной поддержкой к Эстонии, правительство которой, вместо обещанной помощи Юденичу начало переброску подразделений своей армии к Риге. Разгорелся международный скандал. Белых объявили "агрессорами", готовыми уничтожить "хрупкую независимость" прибалтийских республик. С резким осуждением действий Бермондта выступили Англия и Франция.
      Возможно, что Бермондт-Авалов, как он позднее писал в своих мемуарах, руководствовался исключительно государственными интересами России. Но в тех условиях его выступление было абсолютной авантюрой. Помимо антипатии к белым в Латвии усилилась неприязнь к русским вообще. Вполне обоснованным в такой ситуации можно было считать заявление Колчака, что в случае отказа подчиниться Юденичу Бермондт "не может считаться русским подданным и офицером русской армии".
      Так или иначе, несмотря на поражение "похода на Петроград", можно отметить, что у белых были весьма серьезные возможности овладеть бывшей столицей. Очевидно, главной причиной неудачи следует все-таки признать несвязанность, несвоевременность действий русского Белого движения, Эстляндии и Финляндии. Это признавал и Ленин: "Нет никакого сомнения, - писал он, - что самой небольшой помощи Финляндии или - немного более - помощи Эстляндии было бы достаточно, чтобы решить судьбу Петрограда"39.
      Нельзя отрицать и стойкость сопротивлявшихся красных частей, особенно курсантов и матросов. Нужно отдать должное и энергии Троцкого, сумевшего за короткое время создать из Петрограда в буквальном смысле слова "цитадель революции". Необходимо помнить также и о той уверенности в возможностях обороны города, которую постоянно подчеркивали большевистские деятели.
      Обобщенную точку зрения на причины поражения армии Юденича сформулировал ген. Томилов. Кстати, именно ему был поручен Юденичем сбор материалов для книги об истории Северо-Западного фронта (которая в свет так и не вышла). Давая свою оценку причинам поражения белых, он отмечал, что "главнокомандующий сделал все, что было в его силах, чтобы одержать победу, но генерал Юденич попал в непреодолимо тяжелые условия. Ни своей территории, ни базы не было, попытка опереться на Финляндию не удалась, приходилось базироваться на Эстонию, правители которой очень боялись торжества Белого движения. Маленькой Северо-Западной армии не по силам, конечно, была задача овладеть и удержать за собой столицу. Белое движение, несмотря на весь героизм и самоотверженность, нигде не имело конечного успеха, вследствие невольной разбросанности почти по всей периферии России, исключительной трудности и сложности всей обстановки и непреодолимым стихийно-моральным причинам; тогда русский народ в своей массе еще и не начинал изживать большевизма"40.
      Несколько иную характеристику Юденичу давал А. И. Куприн. Будучи в Гатчине, он добровольно (вопреки уверениям советских литературоведов) вступил в ряды Северо-Западной армии, стал "ее бардом", как он сам себя называл, редактором газеты "Приневский край". В рассказе "Купол Св. Исаакия Далматского" он писал: "Формальный глава армии существовал. Это был генерал Юденич, доблестный, храбрый солдат, честный человек и хороший военачальник. Но... генерал Юденич только раз показался на театре военных действий, а именно тотчас же по взятии Гатчины. Конечно, очень ценно было бы в интересах армии, если бы ген. Юденич, находясь в тылу, умел дипломатично воздействовать на англичан и эстонцев, добиваясь от них обещанной реальной помощи. Но по натуре храбрый покоритель Эрзерума был в душе - капитан Тушин, так славно изображенный Толстым. Он не умел с ними разговаривать, стеснялся перед апломбом англичан и перед общей тайной политикой иностранцев"41.
      Куприн во многом был прав. Армия должна "чувствовать" присутствие своего командующего. Да, Юденич не появлялся на фронте осенью 1919 г., не водил за собой в атаки полки и дивизии, как Родзянко, Пермикин или Булак-Булахович. Но нельзя отрицать и того, что его пребывание в тылу диктовалось острой необходимостью. Дипломатическая, политическая борьба, участником которой пришлось стать Юденичу, требовала от него не меньшей самоотдачи чем руководство операциями на фронте. Стоит отметить, что при всех разногласиях, спорах со своими подчиненными - командирами корпусов и дивизий, он им полностью доверял, был абсолютно чужд интриг и конфликтов. Тем более, никто не посмел бы обвинить генерала в отсутствии личной храбрости, достаточно вспомнить его участие в штыковых атаках в русско-японской войне.
      Понимая, что борьба белых на Северо-Западе завершилась, Юденич принял решение перебросить сохранившиеся кадры армии на юг, к Деникину. С этой целью он настаивал на выделении союзниками транспортных судов. Однако все его усилия оказались тщетными. Ни с армией, ни с ее главкомом никто уже не считался.
      Теперь перед Юденичем оставался единственный выход. 22 января 1920 г. генерал издал приказ о роспуске армии и создал ликвидационную комиссию, передав в ее распоряжение имеющиеся денежные средства. В ночь на 28 января в гостиницу "Коммерс" в Ревеле, где проживал с семьей Николай Николаевич, явилось несколько белых офицеров, во главе с Булак-Балаховичем и трое эстонских полицейских, арестовавших бывшего главкома. Вскоре, правда, он был освобожден и переведен в помещение английской военной миссии. Трудно сказать, чем был вызван этот инцидент - желанием расправиться с потерявшим свою власть военачальником, или же за этим стояли более серьезные политические и дипломатические причины. Никаких обвинений предъявлено не было. Ясно одно - действия Булак-Балаховича и эстонских властей представляли не столько юридический произвол, сколько отражали изменившиеся эстонско-советские отношения. Теперь считаться со своими бывшими союзниками по борьбе против большевиков не имело смысла, а в условиях заключения мирного договора с Советской Россией становилось и крайне нежелательным.
      Позднее, уже летом 1920 г., часть северо-западников смогла все-таки переехать в Крым, где продолжала борьбу в рядах армии Врангеля. Многие вошли в ряды так называемой Русской народной добровольческой армии под командованием Булак-Балаховича, Пермикина, Б. Савинкова. Армия действовала в районе Белорусского Полесья в 1921- 1922 годах. Позднее на ее основе создавались партизанские отряды "Братства Русской правды", "Братства зеленого дуба" и других эмигрантских организаций.
      Семья Юденичей переехала в Англию, а затем во Францию, в Ниццу. Здесь в доме на маленькой улице "Кот д' Азур" потянулись размеренные дни эмигрантского бытия, спокойные, и, в общем лишенные той остроты борьбы за существование, которой жило в 1920-1930-е годы русское зарубежье. Юденичу не суждено было разделить судьбу лидеров РОВСа генералов Кутепова и Миллера, многих других генералов и офицеров, продолжавших верить в "весенний поход" против большевиков. Николай Николаевич не участвовал ни в "боевой работе" РОВСа, ни, тем более, в политических битвах русской эмиграции. Благотворительная и просветительская деятельность стала для него основной. Юденичи посильно помогали оказавшимся во Франции чинам Северо-Западной армии. Для эмиграции Юденич оставался своего рода символом славы русского оружия в годы мировой войны, побед Кавказского фронта. Он был единственным кавалером Ордена Св. Георгия 2-й степени в зарубежье, последним в истории награждения этим орденом42.
      Юденич являлся председателем Общества ревнителей русской истории в Ницце (в других источниках - Кружка ревнителей русского прошлого), на собраниях которого он неоднократно выступал с докладами о боевых действиях на Кавказе. Он также активно участвовал в работе просветительных организаций, помогал кружку молодежи по изучению русской культуры, русскому лицею "Александрино". Николай Николаевич состоял почетным членом приходского совета в церкви при Франко-русском доме в Сент-Морис. К его юбилею настоятель Храма преподнес ему икону святителя Николая Чудотворца43.
      Николай Николаевич скончался 5 октября 1933 года. Александра Николаевна надолго пережила своего мужа, дожив до 1962 года. Ею был сохранен и затем передан в США, в Гуверовский институт войны, революции и мира, семейный архив, содержащий немалое число документов по истории Белого движения на Северо-Западе России44. После ее смерти в журнале "Часовой" была опубликована часть "Воспоминаний о супруге", посвященных, главным образом, "кавказскому периоду" его биографии и 1917 - 1918 годам45.
      Примечания
      1. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич (К пятидесятилетнему юбилею). Издание Парижского Юбилейного комитета. Б.г.
      2. ВЕТЛУГИН А. Герои и воображаемые портреты, Берлин. 1922: ЛАВРЕЦКИЙ Вл. Вандея у врат Петрограда. - Минувшие дни, N 2, январь, 1928; КИТАЕВ Л. Предисловие к сборнику "Юденич под Петроградом". Л. 1927 и др.
      3. Генерал Н.Н. ЮДЕНИЧ. Краткая записка о службе. - Часовой, 1931, N 62, с. 10.
      4. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 86.
      5. Там же, с. 6.
      6. Там же, с. 83.
      7. Там же, с. 84.
      8. Там же, с. 56-57.
      9. КОРСУН Н.Г. Первая мировая война на Кавказском фронте. М. 1946; Альбом кавалеров ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия и Георгиевского оружия. Белград. 1935.
      10. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 97, 24-25.
      11. СМОЛИН А.В. Белое движение на Северо-западе России. СПб. 1999, с. 79.
      12. Генерал от инфантерии, с. 24-25.
      13. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 81; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5936, oп. 1, д. 370, л. 82об.
      14. См., например, МАРГУЛИЕС М.С. Год интервенции. Берлин. 1923, т. II, с. 132, 156, 266.
      15. ГЕФТЕР А. Воспоминания курьера. - Архив русской революции. Т. 10. Берлин. 1923, с. 123.
      16. ГАРФ, ф. 446, oп. 2, д. 94, л. 2об.
      17. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 42.
      18. ГАРФ, ф. р. - 5868, oп. 1, д. 3, лл. 2-11.
      19. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Черчилль и Милюков против Советской России. М. 1989, с. 136: Думова в своем исследовании, а также в монографии "Кадетская контрреволюция и ее разгром" (М. 1982), очень часто использует материалы переписки А.В. Карташева, хранящиеся в рукописном фонде Пражской коллекции ГАРФ. Думова впервые ввела этот ценный источник в научный оборот.
      20. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 132. 133.
      21. Известия ВЦИК, 25.IX, 9.Х. 1919.
      22. Образование Северо-Западного правительства. Объяснения членов Политического совещания при Главнокомандующем Северо-Западным фронтом В.Д. Кузьмина-Караваева, А.В. Карташева и М.Н. Суворова. Гельсингфорс. 1919, с. 42-43.
      23. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 141.
      24. МУСАЕВ В.И. Рейд английских торпедных катеров на Кронштадт 18 августа 1919 г. Его цели, ход, результаты. - Новый Часовой, 1996, N 4, с. 84-90.
      25. ГАРФ, ф. 200, oп. 1, д. 345, л. 161; ф. 5805, oп. 1, д. 558, л. 10; Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 45.
      26. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 93.
      27. GILBERT М. Winston S. Churchill. Vol. 4: 1916 - 1922. Lnd. 1975, p. 323-325.
      28. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 143-144.
      29. GILBERT М. Ор. cit., p. 336.
      30. РОДЗЯНКО А.П. Воспоминания о Северо-Западной армии, Берлин. 1920, с. 95-97.
      31. Октябрьское наступление на Петроград и причины неудачи похода. Записки белого офицера. (ротмистр Д.Д. Кузьмин- Караваев). Гельсингфорс. 1920, с. 14, 15; ГЕРШЕЛЬМАН А.С. В рядах добровольческой Северо-Западной армии. Вооруженная борьба с 111-м Интернационалом 1919 г. М. 1997; КОТОМКИНД.И. Наступление на Петроград. - Памятка ливенца, 1919-1929 гг. Б.м., с. 131-142.
      32. МАРГУЛИЕС М.С. Ук. соч., с. 331; Свобода России (Ревель), 7.Х.1919.
      33. ЛЕНИН В.И. Полн. собр. соч. Т. 51, с. 68.
      34. БОГДАНОВ П. Отчет о деятельности министерства земледелия Северо-Западной области России. - Свобода России, 31.XI1.1919; ГОРН В. Гражданская война на Северо-Западе России. Берлин. 1923, с. 144-145.
      35. ГРОССЕН Г.И. (Нео-Сильвестр). Агония Северо-Западной армии (Из тяжелых воспоминаний). - Историк и современник. Историко-литературный сборник. Т. 5. Берлин. 1924, с. 138- 139.
      36. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 394.
      37. РОДЗЯНКО А.П. Ук. соч., с. 114; Октябрьское наступление на Петроград, с. 30.
      38. АВАЛОВ П. В борьбе с большевизмом. Глюкштадт и Гамбург. 1925, с. 118-120; БЕРЕЖАН-СКИЙ Н. Бермондт в Прибалтике в 1919 г. (Из записок бывшего редактора). - Историк и современник. Т. 1. Берлин. 1922, с. 6, 7.
      39. ЛЕНИН В.И. Полн. собр. соч. Т. 39, с. 348.
      40. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 55.
      41. КУПРИН А.И. Купол Св. Исаакия Далматского. Рига. 1922, с. 72-73.
      42. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 410-411.
      43. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 65-66.
      44. См. монографию А.В. Смолина. Полную опись хранящихся в Гуверовском архиве документов можно найти в книге "Опыт библиографии Северо-Западной Добровольческой Армии Генералов Н.Н. Юденича и А.П. Родзянко" (Ямбург, 2000).
      45. Александра ЮДЕНИЧ. Воспоминания о супруге. - Часовой, N 437, октябрь 1962 г.
    • Искендеров П. А. Абдюль Фрашери
      Автор: Saygo
      Искендеров П. А. Абдюль Фрашери // Вопросы истории. - 2016. - № 12. - С. 16-28.
      Публикация посвящена одному из самых ярких представителей албанского национально-освободительного движения Абдюлю Фрашери (1839—1892). Автор анализирует основные этапы его жизни и политической деятельности. Основное внимание уделено активной роли А. Фрашери в деятельности Призренской лиги (1878—1881) и его видению путей формирования национальной албанской государственности.
      Трудно переоценить роль, которую сыграл в развитии албанского национально-освободительного движении и становлении государственности Албании Абдюль Фрашери. Старший из трех знаменитых братьев Фрашери (Абдюль, Наим и Сами), навечно вписавших свои имена в албанскую историю, стоял у истоков Призренской лиги (1878—1881 гг.), поднявшей знамя борьбы за освобождение Албании от гнета Османской империи и объединение всех албанонаселенных земель в единое государственное образование. Эти идеи были развиты следующим поколением албанских патриотов. Они нашли свое воплощение в провозглашении независимости Албании 28 ноября 1912 г. и в дальнейшем развитии Албанского государства уже после первой мировой войны. «Одни из самых уважаемых руководителей албанского национального движения» — так характеризует братьев Фрашери авторитетный албанский историк Кристо Фрашери1.
      Абдюль Фрашери — выходец из большой и знаменитой семьи. Помимо уже названных трех братьев в албанскую историю вписаны имена и других ее представителей. Сыном самого Абдюля был Мидхат Фрашери — основатель национального движения «Балли Комбетар», сыгравшего неоднозначную роль в истории национально-освободительной борьбы албанцев в годы второй мировой войны. Согласно официальной историографии периода правления Энвера Ходжи, «Балли комбетар» являлось националистическим антикоммунистическим движением, сотрудничавшим с оккупантами. Оппоненты коммунистов отстаивали прямо противоположную точку зрения.
      Абдюль Фрашери родился 1 июня (по другим данным — 17 августа) 1839 г. в городке Фрашер в обедневшей албанской аристократической семье («Фрашери» в албанском языке означает — «из Фрашера», «фрашерец»). Его отец Хали-бей Фрашери возглавлял нерегулярные албанские отряды, действовавшие в составе армии Османской империи. После смерти отца Абдюль Фрашери вместе со своими двумя младшими братьями отправился в Янину (город со смешанным албано-греческим населением на территории современной Северной Греции). Там он получил блестящее для своего времени образование у известного албанского ученого и педагога Хасана Тахсини, который преподавал Абдюлю философию, математику, а также арабский, персидский, греческий и французский языки. При этом пребывание и учебу Фрашери в Янине курировал лично местный губернатор.
      Начало общественно-политической деятельности Абдюля приходится на конец 1860-х гг., когда в албанонаселенных районах Османской империи стало активно разворачиваться национально-освободительное движение, особенно усилившееся в условиях Великого восточного кризиса 1875—1878 гг. и русско-турецкой войны 1877— 1878 годов. В мае 1877 г. Фрашери создал в Янине тайный комитет, в который вошли представители большинства районов Южной Албании. Его главной целью было объявлено достижение военно-политического соглашения с Грецией и совместное вооруженное выступление против Османской империи, занятой в то время войной с Россией. В качестве предварительной меры по реализации данной программы Янинский комитет установил связи с албанскими офицерами, находившимися в составе турецкой армии, а также предпринял дипломатические усилия на греческом направлении.
      В июле 1877 г. Абдюль Фрашери провел секретные переговоры с высокопоставленным представителем Министерства иностранных дел Греции Э. Мавроматисом. Но если вопросы совместных военных действий греческой армии и албанских вооруженных отрядов не вызвали серьезных разногласий, то проблема будущего устройства Албании и особенно ее границ фактически сорвала достижение соглашения. Греческая сторона требовала документально зафиксировать передачу Греции значительной части Южной Албании вплоть до реки Шкумбин, отказываясь в противном случае признавать Албанское княжество2. Не способствовала достижению албано-греческого соглашения и ситуация на балканских фронтах, в частности, приостановка наступления русской армии в районе Плевны.
      Ситуация вокруг Янинского комитета и его планов изменилась к концу 1877 г., когда в состав парламента Османской империи на основе введенной султаном Абдул-Хамидом в 1876 г. конституции были избраны сам Абдюль Фрашери и несколько его единомышленников-албанцев, а русская армия прорвала оборону Плевны и стала развивать стремительное наступление на столицу Османской империи. В сложившейся ситуации Афины сочли необходимым вернуться к обсуждению военного взаимодействия с албанцами и командировали во второй половине декабря 1877 г. на переговоры с Фрашери депутата греческого парламента Стефаноса Скулудиса. Однако греческие политические требования вновь сорвали достижение соглашения. Фрашери категорически отверг идею Афин о создании на территории Албании вассального княжества, на трон которого Греция собиралась усадить сына собственного короля Георга Николая. Он настаивал на признании Грецией независимости Албании и заключении между двумя государствами равноправного военного-политического союза против Османской империи. Остались неурегулированными и территориальные споры3.
      В результате Абдюль Фрашери принял решение прекратить переговоры и поставить вопрос о национальной государственности Албании в более широком контексте — в виде образования Албанской лиги, включавшей в себя представителей всех населенных албанцами районов Балкан и являвшейся ядром и моделью будущего Албанского государства. Соответствующие идеи обсуждались в рамках созданного в декабре 1877 г. в Стамбуле Центрального комитета по защите прав албанской национальности («Стамбульский комитет»). Его председателем был избран Абдюль Фрашери. В ходе дискуссий в рамках заседаний Стамбульского комитета было принято решение — ввиду в очередной раз изменившихся международных условий (подписание 3 марта Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора, который не признал независимость Албании, а также все более отчетливое намерение балканских стран присоединить территории, которые албанцы считали неотъемлемой частью собственного государства) отказаться от идеи немедленного провозглашения независимости страны, а сделать упор на лозунг создания в рамках Османской империи отдельного албанского вилайета с тем, чтобы воспрепятствовать планам балканских столиц по расчленению Турции и оккупации соответствующих областей. В конце мая 1878 г. Стамбульский комитет выступил с обращением, в котором говорилось: «Мы горячо стремимся жить в мире со всеми соседями — Черногорией, Грецией, Сербией и Болгарией. Мы не требуем и не хотим ничего от них, но полны решимости твердо удерживать все то, что является нашим»4.
      Албанская лига («Кувенд») была созвана в городе Призрен 10 июня 1878 года. В центре дискуссий в первые же дни ее работы оказались программные принципы и требования, в первую очередь, характер самой лиги. Представители албанских чиновников и духовенства, стоявшие на позициях поддержки Османской империи, заявили о необходимости выдвинуть лозунг не албанской, а мусульманской лиги, объединяющей всех мусульман Европейской Турции. Однако подобная идея была отвергнута Абдюлем Фрашери, отстаивавшим радикальные требования. В своем выступлении перед делегатами Призренской лиги он, в частности, заявил: «Цель кувенда состоит в том, чтобы встретить натиск безжалостных врагов, заключив албанскую бесу и дав клятву защищать, не жалея крови, землю, оставленную нам нашими дедами и прадедами»5. О том, какое значение имели данные земли и, в частности, сам город Призрен для балканских стран, свидетельствует в частности показательное заявление, озвученное в начале января 1878 г. сербским князем Миланом Обреновичем. Выступая перед членами Студенческого легиона Сербии в Белграде, он подчеркнул, что не допускает даже мысли о проведении мирных переговоров до тех пор, пока не возьмет Призрен6.
      Во многом под влиянием Абдюля Фрашери Призренская лига изначально была создана в виде военно-политической структуры с центральными органами и отделениями на местах. Сам он от имени Стамбульского комитета вошел в Центральный комитет Лиги, в котором возглавил комиссию по иностранным делам.
      Албанская историография и национально-государственная традиция отводят этому политическому объединению албанцев из различных районов Балканского полуострова роль организатора борьбы за освобождение и объединение албанских земель, за отстаивание национального суверенитета албанцев и противостояние попыткам великих держа и соседних балканских стран оккупировать исконные албанские земли. Возлагая вину за будущее обострение сербо-албанских отношений вокруг Косово на Белград, проводивший жесткую политику в отношении албанцев, они подчеркивают, что «отношение сербского правительства особенно поспособствовало ухудшению отношений между высланными албанцами из Южной Сербии и сербами из Косово (во время сербо-турецкой войны 1877—1878 гг. — П. И.). Тогда албанское национально-освободительное движение поднялось до уровня движения за автономию, общее освобождение и независимость. Оно основало и собственный руководящий орган, иными словами, создало Албанскую призренскую лигу, которая вела борьбу против всех возможных врагов и завоевателей»7. Схожей концепции придерживаются и некоторые российские исследователи. В частности, Н. Д. Смирнова видела в деятельности Призренской лиги важнейший этап «албанского национального Возрождения»8.
      Однако в исторических трудах представителей других государств балканского региона существует и прямо противоположная точка зрения на роль Призренской лиги. Ее сторонники называют данное объединение и принятые им программные документы первым свидетельством великодержавных устремлений стремительно конституировавшегося в конце XIX в. албанского этноса и считают все происходящее на Балканах в последующие годы (вплоть до настоящего времени) — насильственной борьбой албанцев за реализацию программ мы Призренской лиги и создание «Великой Албании» на основе насильственной перекройки границ региона и подавления (в том числе физического) других балканских народов.
      Первые решения Призренской лиги оказались не столь радикальными, как предлагал председательствовавший на заседаниях Абдюль Фрашери. В частности, в принятой 17 июня 1878 г. первой программе Лиги («Карарнаме» — «Книга решений») провозглашалась верность султану и территориальной целостности Османской империи. При этом данный документ ничего не говорил «об объединении албанских земель в один вилайет»9.
      Одновременно делегаты направили специальный меморандум участникам Берлинского конгресса (открывавшегося 13 июня 1878 г.), а также турецкому правительству и дипломатическим представителям великих держав в Константинополе, в котором акцентировали внимание Европы на вышеуказанных положениях. В частности, в меморандуме, адресованном представлявшему на Берлинском конгрессе Великобританию премьер-министру Б. Дизраэли, говорилось: «Мы не являемся и не хотим быть турками, но точно так же мы всей своей силой выступим против любого, кто захочет обратить нас в славян, или австрийцев, или греков; мы хотим быть албанцами»10. В Берлин отправилась полномочная делегация Албанской лиги во главе с Абдюлем Фрашери. Кроме того, в Лондоне, Париже и Берлине были распространены петиции с изложением требований Призренской лиги.
      Однако деятелям албанского национального движения не удалось принять участие в работе европейского форума наравне с представителями их балканских соседей и даже добиться включения в повестку дня обсуждения в отдельном формате албанского вопроса. Великие державы отрицали сам факт существования албанской нации (фраза «албанская нация не существует» принадлежала председательствовавшему на Конгрессе германскому канцлеру О. Бисмарку11) и рассматривали местности с албанским населением лишь в качестве географического понятия.
      Следует также отметить, что «границы албанской территории в то время было нелегко определить»12. Наиболее авторитетными считались свидетельства консула Австро-Венгрии в Шкодере Ф. Липпиха, представившего в 1877 г. специальный меморандум по данному вопросу правительству монархии Габсбургов. В нем он впервые предложил опираться на лингвистический, а не религиозный критерий при определении этнической картины региона и на этой основе ввел понятие «языковой границы» албанских земель. Соответствующая северная граница, по его данным, начиналась чуть к югу от города Бар (Антивари) и затем шла через Колашин на Рожай (юго-западная часть Новопазарского санджака), далее — до границы с Сербией по течению реки Морава. На своем дальнейшем протяжении нарисованная Липпихом граница пересекала долину Вардара и шла далее мимо Дебара вдоль северного берега Охридского озера13.
      Однако в первую очередь в вопросах территориального разграничения албанских и в целом балканских земель собравшиеся в Берлине представители великих держав руководствовались интересами глобальной политики. Действуя в соответствии с принципами, заложенными канцлером Бисмарком, «Конгресс занялся своим делом, не особо считаясь с национальными и местными условиями, а именно — пытаясь подправить расшатанный баланс сил на Балканах. Согласно новому устройству балканских дел, Албания претерпела урезание своей территории в пользу своих соседей»14.
      2 июля 1878 г. состоялось второе общее собрание Албанской лиги, на котором в числе основных обсуждались вопросы организации зашиты албанских земель от их передачи под чужеземное господство. На основании принятых на нем решений, в северных областях Албании создавались вооруженные албанские отряды, призванные оказать сопротивление передаче присужденных Черногории и другим балканским странам земель — в том числе в Плаве, Гусинье, Шкодере, Призрене, Превезе и Янине. Был принят Статут Лиги, которая приобрела официальное название «Албанская», и был избран состав Генерального совета. Во главе этого органа остался богатый феодал из Дибры (Дебара) Ильяз-паша Дибра, однако в его составе усилилось влияние патриотических сил. Одно из положений Статута подтверждало положение Албанской лиги о формировании вооруженных подразделений «для защиты албанских территорий». Причем в этих целях предусматривалось провести в случае необходимости «мобилизацию всех мужчин, которые способны носить оружие»15. Именно принятие Статута считается обретением Албанской лигой юридической базы «для постепенного оформления в рамках османского государства албанской автономии», поскольку «у албанцев впервые появился орган защиты военным и дипломатическим путем их национальных прав»16.
      Следует отметить, что турецкие власти и на этом этапе деятельности Лиги видели в албанцах своих естественных союзников в борьбе против диктата великих держав и нарушения территориальной целостности Империи. Часть делегатов Призренской лиги во главе с представителем Тетово шейхом Мустафой Рухи Эфенди призывала своих коллег открыто заявить о том, что они «во-первых и прежде всего оттоманы, а уже затем албанцы». Константинополь также снабжал албанцев оружием и боеприпасами. В этой связи справедливыми представляются слова британской исследовательницы М. Виккерс, указывающей, что «одним из главнейших препятствий на пути культурного, национального и политического прогресса албанцев являлся продолжавшийся отказ оттоманской администрации признать, что албанцы — не турки, а особый народ с собственной отчетливой идентичностью. Обращение большого количества албанцев в ислам, а также предоставляемая им Портой безопасность против славян и греков окончательно способствовали тому, что они скорее отождествляли себя в целом с оттоманскими турками, нежели осознавали специфические албанские идеалы и цели. Таким образом, сама природа оттоманского правления отсрочила появление албанского национального самосознания и последующего национального движения, и привела к тому, что албанцы стали последней балканской нацией, обретшей свою независимость от Оттоманской империи»17.
      Вышеуказанные идеи Призренской лиги получили дальнейшее развитие в сентябре 1878 г., когда радикальное крыло Албанской лиги во главе с Абдюлем Фрашери («Стамбульский комитет») обнародовало новую программу объединения, имевшую более радикальный характер по сравнению с предыдущей18. Ее основные положения были опубликованы 27 сентября на страницах редактируемой одним из активистов албанского национального движения Сами Фрашери стамбульской газеты «Терджюман-и Шарк» («Рупор Востока») и включали в себя следующие пункты:
      «1. Его Величество Султан должен защищать все права албанцев и не допустить, чтобы хоть одна частичка территории албанских областей была передана их соседям или другим народам, с которыми они граничат;
      2. Все албанские области, в частности, Шкодринский и Янинский вилайеты, должны соединиться в единый вилайет, так называемый «Албанский вилайет»; в его собственной среде должен быть выбран и назначен честный, способный и ученый вали, знающий страны, положение, обычаи и менталитет данного народа;
      3. Официальные лица административной и судебной сфер, которые находились бы на службе в данном вилайете, должны знать язык страны, понимать проблемы и требования, которые выдвигает народ; на официальную службу необходимо назначать тех, кто может говорить с местными жителями без переводчика.
      4. Не принимая во внимание религиозные и имущественные различия, демократическим и равноправным образом необходимо провести выборы пленарных советов таким образом, чтобы население нахий выбирало бы пленарные советы нахий, пленарные советы нахий выбрали бы пленарные советы казы, пленарные советы казы выбирали бы пленарные советы Санджака, одновременно из состава этих советов избиралась бы Национальная ассамблея;
      5. Каждый год Ассамблея проводила бы свои рабочие двухмесячные сессии в столице Вилайета. Из числа избранных членов создавался бы Совет, выполняющий национальные требования, рассматривал вопросы улучшения существующего положения и выносил несправедливости и упущения, допущенные чиновниками, на рассмотрение Национальной ассамблеи и представителя правосудия, если речь идет о подсудном деле. В этом случае судебный процесс над подобными чиновниками осуществлялся бы в рамках Национальной ассамблеи, а принятое решение приводилось бы в исполнение Центральным правительством.
      6. Вилайет поддерживал бы с Высокой Портой почтовую и телеграфную связь, а также вел переговоры на официальном османском языке, в то время как албанский язык использовался бы и применялся бы в суде, на встречах, заседаниях, в школах и гимназиях низшего уровня, которые уже существуют в областях Албании, и в тех, которые будут основаны позднее. Турецкий язык использовался бы лишь в некоторых областях знаний и наук, — там, где без этого нельзя обойтись. Почтовая службы, письменность и обучение будут осуществляться на албанском языке, а из доходов Вилайета, образующих прибыль, будет выделяться достаточно средств для развития науки и образования.
      7. Вне зависимости от религиозных различий, все албанцы должны принять участие в организации и создании национальной армии, которая, несомненно, насчитывала бы свыше двухсот тысяч военнослужащих. Для этой элитной армии, которая будет создана, существовали бы особые военные правила, а к ее подготовке и обучению были бы привлечены офицеры из иностранного государства»19.
      Многие албанские историки (в частности, К. Фрашери) предпочитают в этой связи трактовать одно из ключевых требований Призренской лиги — о создании общего вилайета для албанцев — как исходившее из сохранения Европейской Турции и потому носившее «протурецкий» характер20. Однако многие турецкие исследователи - среди них С. Кюльдже — подчеркивают, что цели и деятельность Призренской лиги изначально «находились в противоречии с интересами и самим существованием Османской империи»21. Представляется, что более обоснованной и взвешенной является точка зрения российского исследователя Г. Л. Арша, характеризующего рассматриваемый документ следующим образом: «Это первая в истории албанского национально-освободительного движения развернутая программа политической автономии Албании»22. Аналогичную оценку дала принятой программе российская газета «Голос», подчеркнувшая, что Албанская лига «приняла в последнее время характер национальный, имеющий целью домогаться образования автономного Албанского княжества, которое бы находилось только под верховной властью султана»23. Впрочем, принципиальные разногласия по вопросам истории Албании и Косово традиционно присутствуют в научной, не говоря уже о публицистической, литературе. Кроме того, как справедливо отмечает американская исследовательница Джули Мертус, «многие сторонние наблюдатели попросту не знают, что подумать о Косово»24.
      Примечательно, что столицей объединенного албанского вилайета сторонники радикального крыла Призренской лиги предполагали сделать город Охрид (современная Македония) как занимающий цен­тральное положение на Балканском полуострове. К этому времени в самой Лиге произошли существенные организационные перемены. В соответствии со своим статутом она получила официальное название «Албанская лига», а в результате переизбрания 2 июля 1878 г. прежнего Генерального совета как высшего органа данного объединения в его состав вошли приверженцы более радикальных взглядов. Новым исполнительным органом Лиги стал Национальный комитет, в состав которого вновь был избран Абдюль Фрашери в качестве руководителя комиссии по иностранным делам.
      К началу ноября 1878 г. предложенная Стамбульским комитетом новая программа Призренской лиги в целом получила поддержку со стороны ее местных отделений, правда, за исключением пункта о демократических выборах органов местного самоуправления. Абдюль Фрашери лично возглавил кампанию по сбору подписей под программными требованиями Призренской лиги в южных районах страны. В частности, он посетил города Эльбасан, Берат, Фиер, Влера, Дельвина, Гирокастра. К началу декабря необходимые подписи были собраны. Предполагалось, что затем программа будет представлена в Стамбуле албанской делегацией лично турецкому султану, однако обострение ситуации в южных районах Албании в связи со спорами о греко-турецком территориальном разграничении не позволило сделать это.
      Сам Абдюль Фрашери также пришел к выводу о необходимости выйти за рамки переговоров с Грецией и попытаться привлечь внимание великих держав. В марте 1879 г. он вместе с другим авторитетным албанским лидером Мехметом Али Вриони отправился в трехмесячное дипломатическое турне по европейским столицам. Они последовательно посетили Рим, Париж, Лондон, Берлин, Вену и, на завершающем этапе, Стамбул. Санкт-Петербург в программу турне не вошел, поскольку албанские лидеры априори были уверены в том, что Россия поддержит в территориальных спорах свою союзницу Черногорию (которой Берлинский конгресс определил приращения за счет Албании), да и Грецию тоже. Албанские делегаты представили во внешнеполитические ведомства тех стран, которые они посетили, записки идентичного содержания.
      Данный документ носил противоречивый характер, что объективно отражало неоднозначность позиции Призренской лиги по территориальным вопросам. С одной стороны, Абдюль Фрашери настаивал на невозможности передачи Греции южноалбанских земель, на которые претендовали Афины. В качестве аргумента фигурировали в том числе ссылки на чувства исторической справедливости: «Албанцы сохранили свою родину, свой язык и свои нравы, отразив в варварские времена нападения римлян, византийцев и венецианцев. Как можно допустить, чтобы в век просвещения и цивилизации нация, столь храбрая и столь привязанная к своей земле, была принесена в жертву, отдана без каких-либо законных оснований алчному соседу?»25
      С другой стороны, выступая против притязаний Греции на Южную Албанию (Северный Эпир по греческой терминологии), Абдюль Фрашери и его единомышленники со своей стороны распространили географию собственных территориальных притязаний до крупного греческого города Янина, а также городов Арта и Превеза. Авторы записки подчеркивали, что отказ великих держав от передачи этих районов проектируемой независимой Албании лишит последнюю естественных стратегических укреплений, а также плодородных зимних пастбищ для албанских пастухов. Однако главным выступал исторический аргумент — насколько емкий, настолько же и трудно доказуемый: «Албанский народ более древний, чем греческий народ; известно, что в старину Эпир был одной из составных частей Албании, и никогда греки в какой-либо мере не владели этой страной»26.
      К этому времени албанские отряды Призренской лиги уже фактически контролировали значительные территории — в том числе собственно Албанию с городом Шкодер и территорию Косово. Как признавала в те дни даже столь далекая от театра боевых действий газета, как американская «Sacramento Daily Record-Union», «турецкие офицеры и рядовые повсеместно братаются» с албанцами27. По сути, Призренская лига стала «первой албанской организацией, руководившей национально-освободительной борьбой. Заслугой ее явилось объединение, хотя и кратковременное, сил албанского народа в этой борьбе»28.
      Однако отказ Порты принять предложение Призренской лиги о создании единого албанского вилайета и нежелание великих держав обратить внимание на стремление албанцев иметь собственную государственность побудили Абдюля Фрашери перейти к более решительным действиям в русле албанского национального движения. На собравшемся в Гирокастре 23 июля 1880 г. очередном заседании Албанской лиги он обнародовал программу, имевшую радикальный характер. Она означала, что Лига берет на себя функции временного правительства автономной Албании, построенной на принципах равенства и гражданских свобод и располагающей собственной регулярной армией. За султаном, который должен был взять на себя обязательство защищать Албанию от внешней агрессии, оставлялось право назначать правителя албанского государственного образования, собирать ежегодную дань, а также получать в военное время в свое распоряжение ограниченный албанский воинский контингент. Данная программа была в целом одобрена делегатами общеалбанского собрания, однако под давлением более умеренной их части ее реализация была поставлена в зависимость от возникновения ситуации, когда Османская империя подвергнется внешней агрессии и не сможет ей эффективно противостоять.
      Однако большинство делегатов Лиги, опасавшиеся идти на разрыв с османскими властями в условиях неблагоприятной позиции великих держав, все более склонялись в сторону соглашательства с Портой. В октябре 1880 г. на состоявшемся в городе Дебар очередном общем собрании делегатов Албанской лиги произошел принципиальный раскол. Группа радикалов во главе с Абдюлем Фрашери в количестве порядка 130 чел. призвала добиваться реализации положений программы широкой автономии Албании, принятой в Гирокастре. Немного превосходившая ее по численности группа умеренных делегатов (около 150 чел.) поддержала резолюцию об обращении к турецкому правительству с просьбой о предоставлении албанским землям ограниченной автономии. Обе группы потребовали создания отдельного албанского вилайета. Наконец, небольшая группа участников форума — примерно 20 делегатов — выступила против какой-либо автономии в принципе, за сохранение в неприкосновенности существующего административно-территориального устройства Османской империи.
      Однако в Константинополе отказались даже обсуждать направленные туда резолюции, а султан Абдул-Хамид II заявил о полной неприемлемости образования отдельного албанского вилайета, назвав сторонников указанной идеи «опаснейшими врагами» Оттоманской империи и пригрозив им репрессивными мерами29.
      К этому времени отношение турецких властей к проблеме реализации решений Берлинского конгресса относительно территориального разграничения с соседними государствами претерпевало изменения. Испытывая все возраставшее давление со стороны европейских держав и понимая нежизнеспособность Османской империи в условиях внешнеполитической изоляции и возможных военно-силовых акций, султанское правительство решило форсировать выполнение наложенных на него обязательств. Это вынуждало Константинополь идти на конфликт с Албанской лигой. В начале декабря 1879 г. в Призрен прибыла очередная турецкая военная миссия во главе с губернатором Битольского вилайета Ахмедом Мухтар-пашой с тем, чтобы обеспечить, наконец, передачу Черногории округа с городами Плав и Гусинье.
      Однако решительные действия албанцев, заблокировавших продвижение турецких отрядов, в очередной раз сорвали планы «цивилизованной» Европы и Османской империи. Более того, подчинявшиеся Призренской лиге албанские вооруженные отряды нанесли 8—10 января 1880 г. в районе сел Велика и Пепич тяжелое поражение черногорским войскам, попытавшимся явочным порядком оккупировать присужденные ей Берлинским конгрессом области.
      В этих условиях правительства и дипломаты великих держав признали необходимым внести коррективы в уже подписанные ими договоренности. 18 апреля 1880 г. посланники европейских государств в Константинополе по инициативе итальянской стороны договорились о передаче Черногории вместо Плава и Гусинье североалбанских горных округов Хот и Груда к северо-востоку от Шкодера, жители которых исповедовали католицизм. И вновь попытки перекроить политическую карту Балкан без учета исторических и национальных реалий натолкнулись на решительное противодействие «несуществующей» (по мнению Европы) нации, в очередной раз получившей тайное содействие со стороны турецких властей, передавших албанским отрядам оружие и боеприпасы и позволивших им занять оборонительные позиции турецкой армии. Так произошло, в частности, в городе Тузи, расположенном в районе, подлежавшем передаче. Турецкие власти 22 апреля 1880 г. дали возможность албанским отрядам занять этот стратегически важный пункт до подхода черногорских войск, оставив им также оружие и боеприпасы, включая пушки. Организацию обороны Тузи взяли на себя Шкодринский комитет Призренской лиги, а также руководство племенного военно-политического союза Горной Малесии, в состав которого входили Хот и Груда. К маю общая численность оборонявших район Тузи албанских отрядов достигла 12 тыс. чел., включая отряды албанского племени мирдитов во главе с Пренком Биб Додой — будущим министром в правительстве князя Албании Вильгельма Вида «образца» 1914 года.
      В сложившейся ситуации в июне 1880 г. Великобритания и Австро-Венгрия убедили своих коллег по «клубу великих держав» «окончательно» пересмотреть свое же предыдущее «окончательное» решение. Теперь разменной картой в большой европейской политике стал населенный преимущественно албанскими мусульманами важный портовый город Улцинь (Дульциньо) вместе с прилегающей к нему территорией, а исполнителями — турецкие войска под командованием Дервиш-паши. А чтобы турецкое руководство на сей раз не помышляло о «двойной игре», великие державы пригрозили ему оккупацией важнейшего порта Смирна (Измир).
      В результате штурма Улциня, осуществленного значительно превосходящими по численности турецкими силами 22 ноября 1880 г., героическое сопротивление защищавшего город по распоряжению Шкодринского комитета Призренской лиги вооруженного албанского отряда под командованием Юсуф-аги Соколы было подавлено, 23 ноября в город вошли турецкие войска, а 26 ноября в него были беспрепятственно пропущены черногорские силы. Несмотря на такой исход, албанская историография традиционно трактует все события во взаимоотношениях Черногории и албанцев в 1878—1881 гг. как «войну между Черногорией и Албанской лигой Призрена», вызванной «территориальными претензиями Черногории в отношении Албании»30. Действительно, за период 1878—1880 гг. — то есть уже после завершения работы Берлинского конгресса — черногорская территория увеличилась вдвое, страна получила стратегически важные выходы к Адриатическому морю через портовые города Бар и Улцинь, и в целом использовала шанс, возникший «вследствие ослабления объятий Оттоманской империи на Балканах»31.
      В январе 1881 г. радикальное крыло Лиги во главе с Абдюлем Фрашери собралось в Призрене на собственное чрезвычайное заседание. В своей речи Фрашери, в частности, заявил: «Порта ничего не сделает для албанцев. Она относится к нам и нашим меморандумам с величайшим презрением. Порта не предприняла ничего для того, чтобы уничтожить в албанских районах старый порядок вещей и огромную нищету, и, возможно, под давлением Европы откажется от части Албании. Давайте думать о себе и работать для себя. Пусть не будет разногласий между тосками и гегами (этнические группы албанцев, населяющие соответственно южные и северные районы страны. — П. И.), пусть все мы будем албанцами и создадим Албанию»32.
      Во многом под влиянием агитации Абдюля Фрашери съезд Албанской лиги в Призрене в январе 1881 г. вошел в историю этого объединения в качестве наиболее значимого события с точки зрения радикальности принятых на нем решений. Утвержденный делегатами Национальный комитет Лиги был провозглашен «временным правительством» Албании. В его состав в качестве одного из 12-ти министров вошел и Абдюль Фрашери. На него были возложены полномочия ответственного за внешние сношения Албании.
      С этого времени вооруженные отряды, подчинявшиеся сформированной верховной албанской власти, перешли к активным боевым действиям непосредственно против турецких войск, в том числе в Косовском вилайете, Дебарском санджаке и в Македонии, где им удалось занять основные центры, включая города Дебар и Скопье (Усюоб). Однако попытки Лиги распространить вооруженную освободительную борьбу на другие албанские земли окончились неудачей. Шкодринский комитет Албанской лиги был разгромлен сразу после падения Улциня, а Янинский комитет занимался исключительно вопросами обеспечения выгодного для албанцев греко-турецкого разграничения в условиях продолжавшегося отсутствия между Афинами и Константинополем формального соглашения.
      В конце марта 1881 г. турецкие войска развернули массированное наступление против албанцев, во главе которого встал печально известный своими карательными экспедициями против албанских повстанцев Дервиш-паша. Упорное сопротивление слабо организованных и плохо вооруженных албанских отрядов было сломлено в генеральном сражении у села Штимле; в том же месяце под контроль турецких властей перешел Скопье. В конце апреля десятитысячная турецкая армия под командованием Дервиш-паши взяла штурмом Призрен, а вскоре восстановила контроль над остальными районами Косово. На всей территории, населенной албанцами, осуществлялись массовые репрессии против участников национального движения и депутатов Призренской лиги. Абдюль Фрашери был схвачен в районе албанского города Эльбасан и переправлен в Призрен, где был приговорен к смертной казни, впоследствии замененной пожизненным заключением. Абдюль Фрашери провел в призренской тюрьме около трех лет и был выпущен на свободу в 1885 г. по состоянию здоровья с условием не заниматься политической и общественной деятельностью. В 1886 г. он покинул Албанию и переехал в Стамбул, где скончался 23 октября 1892 года.
      В 1978 г. останки Абдюля Фрашери были перевезены в Тирану и торжественно захоронены на территории Большого парка в столице Албании.
      Примечания
      Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта РГНФ («Историческая типология межнациональных конфликтов на примере Балкан»), проект № 14-01-00264.
      1. ФРАШЕРИ К. История Албании. Тирана. 1964, с. 135.
      2. Краткая история Албании. М. 1992, с. 169.
      3. Там же, с. 170.
      4. Там же, с. 172.
      5. Там же, с. 173.
      6. The New York Herald. 18.1.1878.
      7. BRESTOVCI S. Marredhëniet shqiptare-serbo-malazeze (1830—1878). Prishtinë. 1983, c. 268.
      8. СМИРНОВА Н.Д. История Албании в XX веке. М. 2003, с. 25.
      9. GAWRYCH G.W. The Crescent and the Eagle: Ottoman rule. Islam and the Albanians, 1874-1913. N.Y. 2006, p. 46-47.
      10. SKENDI S. The Albanian national awakening, 1878-1912. Princeton University Press. 1967, p. 45.
      11. CASTELLAN G. L’Albanie. Paris. 1980, p. 10.
      12. VICKERS M. The Albanians. A Modem History. L.-N.Y. 1995, p. 30.
      13. LIPPICH F. Denkschrift über Albanien. Vienna. 1877, S. 8—9.
      14. CHEKREZI K. Albania. Past and Present. New York. 1919, p. 50-51.
      15. Краткая история Албании, с. 176.
      16. Там же.
      17. VICKERS М. The Albanians, p. 31.
      18. POLLO S., PUTO A. The History of Alania. London. 1981, p. 125.
      19. HAŞANI S. Kosovo. Istine i zablude. Zagreb. 1986, s. 284—285.
      20. FRÀSHERI K. Lidhja Shqiptare e Prizrenit. Tiranë. 1997, f. 115.
      21. KÜLCE S. Osmanli Tarihinde Amavutlluk. Izmir. 1944, f. 250.
      22. Краткая история Албании, с. 179.
      23. Голос. 29.IX.1878.
      24. MERTUS J. Kosovo: how myths and truths started a war. Berkeley-Los Angeles. 1999, p. 5.
      25. Цит. по: Краткая история Албании. M. 1992, с. 181—182.
      26. Там же, с. 182.
      27. Sacramento daily record-union. 12.V.1880.
      28. СЕНКЕВИЧ И.Г. Освободительное движение албанского народа в 1905—1912 гг. М. 1959, с. 60.
      29. Краткая история Албании. М. 1992, с. 194.
      30. Там же, с. 274.
      31. MORRISON К. Montenegro. A Modem History. L.-N.Y. 2009, p. 28.
      32. Цит. по: Краткая история Албании, с. 194.
    • Сироткина Е. В. Дьюла Андраши
      Автор: Saygo
      Сироткина Е. В. Дьюла Андраши // Вопросы истории. - 2017. - № 7. - С. 22-39.
      В работе рассматриваются основные вехи биографии министра иностранных дел Австро-Венгерской империи графа Дьюлы Андраши. Автор уделяет особое внимание эволюции австро-российских отношений при Андраши.
      Дьюла Андраши происходил из старинного благородного венгерского рода. Согласно семейной традиции, его начало восходит к одному из вождей мадьярских племен, переселившихся из Скифии в Венгрию, по имени Андораш. Исторические источники, впрочем, подтверждают лишь то, что род Андраши принадлежал к древнему роду секеев1. Отсюда происхождение первого титула рода Андраши: Czik-Szent-Kirâly — Чиксенткирай.
      Во второй половине XVI в. из-за вспыхнувшего народного восстания, направленного против центральной власти, Петер Андраш был вынужден бежать из Трансильвании в Венгрию. В качестве компенсации за утраченное имущество и в знак милости за доказанную верность он получил от императора Максимиллиана II замок Краснагорка в Гёмёредском комитате. Благодаря новым владениям Андраши приобрели еще один титул — Краснагорка (Krasnahorka).
      Позже семья распалась на две ветви: старшую — Бетлерер и младшую — Монокер. Одним из выдающихся представителей старшей ветви был Карой (I) Андраши, заслуживший генеральский чин при императрице Марии Терезии и получивший титул графа в 1779 году. Внуком этого генерала был Карой (III) — отец Дьюлы Андраши.
      Граф Карой Андраши был человеком довольно обеспеченным, но не богатым. Его отличали прекрасные манеры, он был превосходным наездником и танцором, все это делало его очень привлекательным кавалером в глазах дам из его окружения. В конце концов ему удалось покорить сердце богатейшей наследницы Венгрии графини Этелки Цапари. Вопреки воле родителей невесты в 1809 г. состоялась свадьба Этелки с Кароем Андраши.
      Графиня Этелка была очень темпераментной женщиной. Свои взгляды и убеждения она привыкла излагать прямо, ничего не смягчая и не приукрашивая. Современники описывали ее как исключительно рачительную хозяйку, однако, по их мнению, у нее отсутствовали свойства, столь необходимые, чтобы надолго пленить собственного мужа. По словам знавших ее людей, именно благодаря способностям и усилиям Этелки, целый комплекс владений, принадлежавших их семье, освободился от обременительных долгов2. В этом браке родилось четверо детей: старшая девочка Корнелия ( 1820—1890) и три мальчика: Мано (1821-1891), Дьюла (1823—1890) и Аладар (1827-1903).
      Дьюла Андраши родился в верхневенгерском городе Кашау (ныне Кошице в Словакии) 3 марта 1823 года. Получив начальное домашнее образование, он посещал гимназию Земпленского комитата, а затем обучался на юридическом факультете Пештского университета. Один из его первых биографов Эдуард фон Вертхаймер с заметной иронией писал: «Нам не известно насколько значительны были его успехи в изучении права, зато мы точно знаем, что он блистал как выдающийся наездник, танцор и стрелок»3.
      Большое значение для становления личности молодого аристократа и вовлечения в политическую жизнь имели его раннее знакомство и тесные контакты с выдающимся венгерским реформатором и мыслителем Иштваном Сечени, а затем и Лайошем Кошутом. Рассказывали, что Сечени еще в детские годы Дьюлы предрек мальчику блестящее будущее: «Из тебя может выйти все, что ты только захочешь сам, даже палатин Венгрии»4. Позже Андраши будет ссылаться на Сечени, утверждая, что именно он указал ему на необходимость союза Австрии и Венгрии5.
      Осенью 1847 г. Андраши был избран депутатом Государственного собрания от своего комитата и несмотря на молодость играл довольно значительную роль, за что был отмечен самим Кошутом.
      Во время революции 1848—1849 гг. Андраши являлся главой комитата Земплен, командиром батальона своего комитата, в боях проявил личную храбрость и заслужил назначение адъютантом А. Гёргея. К весне 1849 г. относится дебют Андраши на дипломатическом поприще — он стал послом революционной Венгрии в Константинополе. Перед Андраши стояла сложная задача: в условиях готовившейся царской интервенции, при активном противодействии России и Австрии постараться обеспечить максимально благоприятную позицию Османской империи по отношению к никем не признанной Венгрии. Андраши попытался даже склонить турок к вступлению в войну на стороне Венгрии, а после поражения революции, опираясь на дипломатическую поддержку Англии, смог воспрепятствовать выдаче Австрии и России интернированных в Турции венгерских революционеров6.
      Из Константинополя Андраши переселился сначала в Лондон, а затем в Париж — центр венгерской эмиграции, где был принят в высших кругах общества, включая императорскую фамилию. В 1851 г. во исполнение приговора о заочном повешении, черная таблица с его именем и именами 35 других участников революции была прибита палачом к виселице, что, впрочем, только прибавило Андраши популярности в Париже, где его стали называть «прекрасным повешенным».
      9 июля 1856 г. в столице Франции состоялось венчание графа Дьюлы Андраши с графиней Екатериной Кендеффи (1830—1896). Невеста принадлежала к одному из самых древних трансильванских венгерских аристократических родов. Впервые Андраши увидел свою будущую супругу, когда той исполнилось всего 7 лет, в доме ее матери. Они снова встретились в начале 1856 г. в Париже, куда Екатерина приехала вместе с родителями. Впечатление было настолько сильным, что спустя краткое время Андраши сделал ей предложение. У Дьюлы и Екатерины Андраши родилось четверо детей: Тивадар ( 1857— 1905), Илона (1858—1952), Мано (?—?) и Дьюла-младший (1860— 1929) — так же как и отец, ставший известным политическим и государственным деятелем.
      Обширные связи при австрийском дворе, как и изменение общей политической атмосферы в империи, позволили Андраши в 1857 г. добиться амнистии. После возвращения на родину в 1858 г. он примкнул к Ференцу Деаку и стал одним из самых последовательных его соратников.
      В 1861 г. Дьюла Андраши был избран Земпленским комитатом депутатом в Государственное собрание Венгрии и выступил совместно с Деаком за достижение соглашения с Габсбургами. И когда настал час триумфа венгерской оппозиции, Деак, «мудрец нации», отказавшись от предложенного ему поста премьер-министра, без колебаний назвал вместо себя имя Андраши. 17 февраля 1867 г. Франц назначил Андраши премьер-министром Венгрии, что стало официальной датой заключения Соглашения.
      Утром 8 июня 1867 г. в великолепном по красоте храме Матьяша первый премьер-министр первого ответственного правительства дуалистической Венгрии граф Андраши возложил овеянную легендами корону святого Иштвана на головы августейших особ — императора Франца Иосифа и его супруги Елизаветы, сделав их королем и королевой Венгрии. Отныне император стал именоваться королем Ференцем Йожефом.
      Дворяне возродившегося после тяжких испытаний королевства постарались на славу. Таких пышных торжеств древняя столица не знала, вероятно, со времен самого блистательного короля венгерской истории Матьяша Корвина. Однако ни оглушительный шум барабанов и литавр, ни роскошь платьев и драгоценностей, ни элегантность гусарских мундиров (сам Франц Иосиф красовался в мундире венгерских гусар) не могли скрыть пикантности происходившего. То ли по иронии истории, то ли по непредсказуемому стечению обстоятельств один из двух главных действующих лиц этой церемонии был условно повешенным двадцать лет тому назад, а другой — тем, по чьему приказу свершилась процедура символической казни. Теперь же этим двум деятелям, чьи дороги столь странным образом пересеклись, предстояло вместе править королевством, а спустя несколько лет вершить судьбу всей империи.
      Дуалистическое соглашение имело и весьма важные международно-правовые аспекты. Оно было одним из звеньев в цепи событий и процессов 50-х—70-х гг. XIX в., которые должны были завершиться созданием двух новых крупных государств в Европе — Италии и Германии. Превращение империи Габсбургов в двуединую монархию шло параллельно с процессом вытеснения Австрии из Германии и Италии. В момент заключения Соглашения объединение двух народов приближалось к своему логическому концу, но еще не было завершено, потому что не могло быть окончательным, бесповоротным или необратимым. Яснее всех глубинную взаимосвязь всех этих событий осознавал прусский канцлер О. фон Бисмарк, который сумел как нельзя лучше использовать их в своих интересах.
      Бисмарк был заинтересован в укреплении и усилении позиции Венгрии в дуалистическом австро-венгерском союзе, как единственного фактора, способного удержать военную партию при венском дворе от новых авантюр. Андраши, со своей стороны, надеялся не допустить выступления Австро-Венгерской империи против Пруссии на стороне Франции. Для него победа была так же нежелательна, как и поражение, которое могло бы стать началом распада Австро-Венгрии, чего он тоже хотел бы избежать. В конце концов, на основе осознанной общности интересов сложился весьма прочный, продолжительный и эффективно действовавший тандем. Так, Бисмарк дал решительный отпор планам румынского короля Карла Гогенцоллерна в 1868 г., когда в Бухаресте зародились идеи отторжения от Венгрии Трансильвании, грозя разрывом дипломатических отношений. Когда началась Франко-прусская война, на двух решающих совещаниях в Вене в июле и в августе 1870 г. Андраши употребил все свое красноречие и влияние, чтобы провалить предложение министра иностранных дел Ф. Ф. фон Бойста и военной партии о вступлении в войну на стороне Франции. Он сумел добиться сохранения Австро-Венгрией нейтралитета в этой войне. Блок Андраши-Бисмарк действовал безотказно.
      Через год возникла новая, столь же серьезная угроза дуалистической системе на этот раз со стороны чешских и австрийских деятелей. Они убедили императора подписать так называемые Фундаментальные статьи, которые превращали дуализм в триализм (в составе империи должны были находиться Австрия, Венгрия и Чехия). Андраши, опираясь на Бисмарка, сумел убедить Франца Иосифа в необходимости дезавуировать самого себя. Тот не только дал себя уговорить, но тотчас же отправил в отставку премьера австрийского кабинета, а заодно и министра иностранных дел.
      Неожиданная отставка Ф. Бойста и назначение 13 ноября 1871 г. Андраши министром иностранных дел стали большой сенсацией. Венгры чрезвычайно гордились тем, что впервые с момента существования Монархии из их среды был призван руководитель внешней политики. Немецкие австрийцы, напротив, восприняли въезд Андраши во дворец на Балльхаусплац практически как оскорбление и видели в этом ощутимый морально-политический ущерб для своего престижа. Они опасались, что при новом министре во внешней политике Австро-Венгрии будет «преобладать преимущественно мадьярская точка зрения»7. Чехи, в свою очередь, подняли яростный крик, что их противник по «кризису Гогенварта», этот «монгол», «этот могильщик Австрии» — как они называли Андраши — займет важное место в Министерстве иностранных дел. Чешские газеты писали: «Эпоха политического авантюризма завершается, отныне начинается цыганская эра венгерской степи»8.
      Личные качества Андраши были довольно необычны для дипломата. Энергичный, темпераментный до порывистости венгерский граф избрал своим стилем искренность. «Настоящий венгерский кавалер», любитель экспромта, он пытался практиковать джентльменский стиль отношений и на официальном уровне — в важном вопросе мог потребовать честного слова и удовлетвориться им и т.д. Обычно это вызывало доверие, хотя находились и скептики, не верившие в «гениальную прямоту» венгерского премьера: «...хитрый, как цыган... грубый, беззастенчивый в выборе средств, без основательных познаний, в ведении дел более чем неряшливый... всегда бесцеремонный венгерский патриот, висит ли его имя на виселице или стоит ли он перед императором Австрии»9.
      В Вене Андраши, как и любого выходца из Венгрии, встретили с недоверием. Чиновники министерства, сроднившиеся с проводимой Бойстом антипрусской политикой, неожиданно должны были резко изменить свои убеждения и повернуться лицом к Германо-прусской империи Бисмарка10. «История Андраши как министра иностранных дел в период с 1871 по 1879 гг. одновременно является историей Бисмарка», — подчеркивал биограф Андраши Э. Вертхаймер11.
      Вектор австро-венгерской политики при Андраши окончательно сместился на Балканы. «Австрия, выдворенная из Италии и Германии, обращается к Востоку, где ее интересы нам особенно враждебны», — констатировал руководитель внешней политики Российской империи князь А. М. Горчаков12.
      Андраши занял пост министра иностранных дел Австро-Венгрии в условиях политической стабильности, сопровождавшейся растущими экономическими трудностями. Биржевой кризис 1873 г., совпав с началом общей экономической депрессии в Европе, оказывал влияние на экономическую жизнь империи вплоть до 1880-х годов. Экономический подъем конца 1860-х гг. завершился, и наступило десятилетие бюджетного дефицита. Эти трудности нашли отклик в усилиях правительства по развитию австро-венгерской торговли с балканскими государствами, заинтересованности в строительстве и улучшении сухопутных и морских путей в направлении Османской империи и в решимости любыми средствами препятствовать утверждению господства потенциально враждебной державы — России — над Боснией, Герцеговиной и санджаком Новипазар.
      23 ноября 1871 г. Андраши обратился к европейским державам с циркулярной нотой. В ней он заверял, что Австрия намерена посвятить все свои силы внутренней реорганизации и не собирается искать случая для внешнего расширения, ибо она больше чем когда-либо нуждается в развитии своих сил и повышении благосостояния своих граждан. В Петербурге с одобрением встретили это заявление: «В теории, политическая программа развиваемая Андраши, нам симпатична, — писал Горчаков новому послу в Австрии Е. П. Новикову, — и мы не требовали бы лучшего»13.
      Политика Андраши на Балканах изначально существенно отличалась от политики большинства его предшественников. В то время как Бойст в сближении с Германией видел возможность налаживания отношений с ее русской союзницей, для Андраши Россия оставалась, прежде всего, угрозой, которой нужно было противостоять. Андраши, в отличие от Бойста, хотел использовать недавно начавшееся сотрудничество с Берлином, чтобы направить германскую политику в антирусском направлении. В то время как Бойст размышлял над тем, чтобы в будущем Монархия при благоприятных возможностях смогла распространить свое влияние над частью Турции, Андраши, напротив, проводил строго консервативную политику поддержки Османской империи. Дальнейшее расширение Австро-Венгрии он полностью отвергал, так как это могло привести к росту численности славянского этноса и повлекло бы за собой угрозу исчезновения мадьяр вследствие ассимиляции. В мае 1872 г. он даже назвал турок «самыми сильными и самыми надежными союзниками на Востоке»14 Австро-Венгрии.
      Успех России на Лондонской конференции по Черноморскому вопросу и усиление ее международных позиций после Франко-прусской войны оказали заметное влияние на настроение Андраши. С одной стороны, это заставляло считаться с Россией, с другой — внушало тревогу за австрийские интересы в зонах столкновений с интересами России. А так как балканские планы Андраши заходили столь далеко, что не допускали примирения с русским влиянием в этом районе, он пришел на Балльхаусплац с уже сформировавшейся мыслью о необходимости превентивной войны против России. «Если вопрос с Россией будет решен, — говорил Андраши, — тогда вопрос с Востоком решится сам собой»15. Он был далек от самонадеянной уверенности в способности Австро-Венгрии решить эту задачу самостоятельно — силы были слишком неравны. Речь шла о создании для этой цели европейской коалиции, возможной, поскольку, как он полагал, в защите от русской экспансии была заинтересована вся Европа. Именно поэтому, утверждал Андраши, «пока Австрия является оплотом против России, ее существование будет оставаться европейской необходимостью»16.
      Андраши предпринял попытку заручиться поддержкой Англии. Но в Лондоне предпочитали сохранять свободу рук в отношениях с Россией. С другой стороны, там несколько притупилось внимание к тем внешнеполитическим проблемам, которые волновали Австро-Венгрию. Английские интересы в начале 1870-х гг. все больше связывались со Средней Азией, и британское правительство Гладстона не хотело без крайней необходимости втягиваться в активную борьбу на Балканах из опасения раздробить свои силы. К тому же в Англии не сомневались, что и без этого соглашения Австро-Венгрия в нужный момент будет на стороне Британии в ее спорах с Россией17.
      После провала попытки создать антирусскую коалицию Австро-Венгрия стала склоняться к сближению с Россией. Франц Иосиф через австрийского военного атташе Бехтольсхейма обратился к царю с предложением разрешить австрийским офицерам присутствовать на русских маневрах с целью возродить военные традиции. Это предложение встретило положительный отклик у Александра II18. Явно по душе пришлось ему и назначение послом в Петербурге генерала Фердинанда Лангенау, придерживавшегося крайне консервативных взглядов.
      Горчакова явно обрадовало заявление барона Лангенау о том, что сердце его шефа лежит к сохранению добрых отношений между Россией и Австро-Венгрии19. Александр II также доброжелательно принял посланника. От русского императора Лангенау услышал, что тот рассматривает как необходимость в интересах Европы сохранять целостность Австро-Венгрии20. Барон Лангенау был обрадован дружеским приемом. «С момента моего прибытия в Петербург изо всех состоявшихся разговоров, — писал он Андраши, — я вынес впечатление, что возобновление добрых отношений между обеими империями и достижение понимания по всем без исключения вопросам и даже по Востоку — возможно и не столько уж трудно, к чему здесь явно склонны»21.
      В сентябре 1872 г. в Берлине состоялась первая за двенадцать лет встреча трех монархов, положившая начало их сближению. Разговор Горчакова с Андраши, имевший большое значение для уточнения позиций сторон и выработки согласованной платформы, состоялся 8 сентября. Андраши начал с вопроса, не думает ли Горчаков, что отношения России и Австрии, соседствующих государств, должны быть не только нормальными, но и хорошими, тем более что в настоящий момент ни у одной из сторон нет никаких оснований для серьезных жалоб, способных этому помешать22. Дуализм, в силу которого значительно отличающиеся интересы двух частей империи как бы служат противовесом друг другу, по словам Андраши, превратил Австро-Венгрию в «оборонительное государство», которое, в особенности Венгрия, не может думать о каких-либо территориальных приобретениях. Существуют только два вопроса, по которым важно было бы договориться обеим державам: Галиция и Восток. Хотя при ее конституционном режиме, заявил Андраши, в польском вопросе Австрия не располагает такой свободой действия, как Россия, «но наши уступки ни в коем случае не выйдут за пределы мер, которые нами предложены в последнее время». Если поляки не удовлетворятся этим, «они не получат ничего больше»23. Что касается Галиции, то политика в ней определяется только административными потребностями — заверял австрийский министр — и лишена всяких враждебных России побуждений. Но, конечно, когда Россия адресует ему дипломатическую ноту, требуя отчета о том, что австрийское правительство делает в Галиции, он вынужден расценивать ее как вмешательство во внутренние дела Австрии.
      Перейдя к делам Востока, Андраши попытался убедить своего собеседника в отсутствии у Австрии желания захватить Боснию и Герцеговину. Андраши утверждал, что Венгрия насыщена и не может перенести новых приобретений («венгерская ладья пойдет немедленно ко дну от малейшей перегрузки, будь то золото или грязь» — так метафорически выразил он эту мысль еще в начала разговора), а попытка Австрии присоединить к себе эти области вызвала бы противодействие венгров, которые не могут допустить усиления Австрии в ущерб существующему в империи равновесию. «Мы хотели бы сохранить Турцию такой, как она есть, и если должны свершиться перемены, мы предпочитаем, чтобы они развивались естественным образом», — так представил общую позицию своего правительства в Восточном вопросе Андраши24.
      Между обоими министрами была достигнута устная договоренность. Они условились, что Россия и Австро-Венгрия будут придерживаться сохранения status quo на Балканах и принципа «невмешательства» в балканские дела, если помимо их воли равновесие на полуострове будет все-таки нарушено.
      В июне 1873 г. Александр II в сопровождении Горчакова отправился в Вену. Это был первый визит русского царя в австрийскую столицу после Крымской войны. Таким образом, поездка приобретала демонстративное политическое значение. Россия как бы заявила о забвении той «неблагодарности», которой Австрия «удивила мир» в 1853—1856 годах.
      Царь и Горчаков попытались склонить австрийское правительство примкнуть к русско-германской конвенции от 24 апреля (6 мая) 1873 г., но австрийцы отказались. Они предложили России иное соглашение, которое и было подписано 25 мая (6 июня) 1873 г. в Шёнбрунне под Веной. Документ имел форму договора между монархами, и под ним стояли только их подписи. Оба императора обязывались договариваться в случае возникновения разногласий в конкретных вопросах, дабы эти разногласия «не возобладали над соображениями более высокого порядка». В случае угрозы нападения со стороны третьей державы оба монарха обязывались условиться друг с другом «о совместной линии поведения». Если бы в результате этого соглашения потребовались военные действия, характер их должна была бы определить специальная военная конвенция25. 11 (23) октября, по приезде в Австрию, германский император Вильгельм I присоединился к Шёнбруннскому соглашению. Оно-то и получило неточное наименование «Союз трех императоров».
      В отчете МИД Горчаков написал: «Именно согласие, установившееся между тремя дворами, дает действенную гарантию как для избегания осложнений на Востоке, так и для предотвращения европейской конфронтации». А в отношениях с Веной «вызывающее раздражение забыто», «фантомы панславизма, пангерманизма и полонизма венгеро-дунайской державы повергнуты на полагающееся им место»26.
      В отечественной историографии часто подчеркивалось, что Союз трех императоров являлся «детищем» германского канцлера О. фон Бисмарка и был заключен исключительно в интересах Германии27. Вряд ли с этим можно безоговорочно согласиться.
      Конечно, позицию Австро-Венгрии внутри комбинации из трех империй можно было считать наиболее уязвимой из-за относительной военной слабости Габсбургской монархии. Однако сближаясь с одной из них, она становилась опасной для третьей стороны. В прессе отмечалось, что вопреки ожиданиям ситуация в ходе берлинских переговоров позволила австрийцам избежать оттеснения их на задний план28.
      Соглашением с Австро-Венгрией Россия приобщала Габсбургскую империю к балканской политике, признавая ее причастность к балканским делам. В свою очередь, Петербург получил возможность (пусть минимальную) оказывать некоторое давление на Австро-Венгрию и в определенной мере страховался от австро-английского сближения, что было очень весомо.
      Несмотря на то, что немцы в октябре присоединились к Конвенции и всячески поддерживали Союз трех императоров, однако язык ведущих австрийских и русских политиков красноречиво свидетельствовал об их неослабевающем неприятии новой Германской империи. Бисмарк, со своей стороны, всячески избегал споров с Австро-Венгрией и Россией и уклонялся от участия в обсуждении любых возможных взрывоопасных вопросов по Востоку.
      Союз трех императоров выражал австрийское стремление поддерживать хорошие отношения с русскими и до тех пор, пока речь не шла о возможных переворотах в Османской империи при поддержке российского правительства, он без сомнения способствовал усилению австро-венгерского влияния на Балканах.
      В 1874 г. Андраши начал переговоры с Сербией о строительстве железной дороги из Константинополя через Белград в Вену. В Румынии, которую Андраши рассматривал как потенциальную дамбу, защищающую от славянизации Балканского полуострова, его достижения были еще более значительными. В 1874—1876 гг. была построена железная дорога между Будапештом и Бухарестом, а в 1875 г. несмотря на возражения Константинополя Андраши заключил с румынами торговый договор. К подобным действиям его подталкивали не только усугублявшийся экономический кризис, но и сами турки, которые все больше разочаровывали его своими действиями. Так, Турция всячески препятствовала работам по урегулированию судоходства по Дунаю, который связывал Австро-Венгрию с Востоком. Вместо этого турки выступали за строительство железнодорожной линии в Македонию, что благоприятствовало британским и французским конкурентам Австро-Венгрии. В 1875 г. Андраши высказался в том смысле, что отказывается от прежней политики поддержки Турции, которая способствует лишь тому, что балканские государства в конце концов объединятся в своем противостоянии Австрии и Турции. Правда, он рассматривал соседей Австро-Венгрии по Балканскому полуострову все еще как «диких индейцев, с которыми нужно обходиться, как с необъезженными лошадьми, одной рукой протягивая им овес, одновременно угрожая им плетью зажатой в другой рукой»29, но фактически возвращался к политике Бойста на Балканах.
      Причины для изменения курса Андраши были вескими, поскольку в Австро-Венгрии не были убеждены, что сохранение status quo в длительной перспективе будет в их интересах. Становилось очевидно, что турки с недоверием относятся к Австро-Венгрии из-за ее интереса к Боснии. В первую очередь, это было связано с развернувшимся строительством католических церквей и школ в Боснии, а также во многом провокационной поездкой Франца Иосифа весной 1875 г. через Далмацию. Когда у Монархии возникли внутренние и внешние трудности, связанные с вспыхнувшим в Боснии восстанием в июне 1875 г., и турки оказались предоставлены сами себе, не получив поддержки в деле усмирения вплоть до вспыхнувших беспорядков в Болгарии в 1876 г., Андраши отчасти был сам виноват в этом.
      На внутриполитическом фронте восстание и перспектива краха османского господства в Боснии лили воду на мельницу тех кругов при дворе, которые советовали оккупировать провинцию. Андраши по-прежнему считал Турцию самой удобной из возможных соседок Австро-Венгрии и испытывал страх перед увеличением численности славян в Монархии. В то же время он был вынужден признать трудность борьбы за сохранение Турции, в результате которой весь славянский мир мог превратиться во врага Австрии. Кроме того, Монархии необходимо было препятствовать опасности перехода Боснии и Герцеговины под влияние Сербии и Черногории. Эти земли могли объединиться в крупное славянское государство, которое не только препятствовало бы торговле и влиянию Монархии на юге, но было способно предъявить ирредентистские притязания к самой Монархии. Исходя из этого, политика Андраши заключалась в том, чтобы «не дать вытеснить турок из этих двух провинций; поддерживать их столь долго, сколько это возможно, консультациями и рекомендациями реформ, а в случае необходимости и отсутствия у них необходимых сил, даже защищать их позиции»30.
      Андраши опасался, что балканские славяне, воспользовавшись обстоятельствами, могли начать революционную борьбу. При этом он был убежден, что международный революционный комитет находится в центре боснийского восстания и имеет цель организовать мощное революционное ирредентистское государство на границах Монархии. Другая опасность исходила от России, которая могла вмешаться в ситуацию как защитница балканских христиан и организовать государство-сателлит, которое превратилось бы в значительную угрозу Монархии на юге, как это было с русскими позициями в Польше на севере. В этой ситуации Андраши категорически отверг предложение России о решительном вмешательстве концерта и об основании автономного государства на Балканском полуострове, будучи сам не в состоянии предложить более мягкие меры урегулирования конфликта. Прежде всего, он не хотел и слышать о планах автономии для Боснии, края, в котором католическое, православное и мусульманское население при слабом автономном режиме в условиях постоянного притеснения со стороны турок оказалось бы неуправляемым, превратившись в источник непрерывного беспокойства на границах Монархии и дальнейшего разрушения Османской империи. Когда Андраши в мае 1876 г. встретился с Горчаковым и Бисмарком, он даже угрожал отказаться от Союза трех императоров в случае, если русские и дальше будут выступать с радикальными предложениями31. Альтернатива Андраши состояла в том, чтобы предпринимать как можно меньше действий в надежде, что кризис как-нибудь разрешится сам собой с наименьшими потерями для status quo. Едва ли это можно назвать конструктивным вкладом в решение конфликта. Предложения о реформах в декабре 1875 г. в австро-венгеро-русской ноте были настолько умеренными, чтобы турки смогли их принять. Однако восставшие их отвергли. Андраши смягчил все формулировки Горчакова в Берлинском меморандуме в мае 1876 г., предпочитая использовать намеки для давления на Константинополь. Любое изменение сложившейся ситуации для Монархии было опасно или, по меньшей мере, неприятно, так что нерешительность Андраши в решении проблем понятна. Но это не вело к разрешению растущего кризиса на Востоке.
      В июне 1876 г., когда государственный переворот в Константинополе привел к хаосу, и Сербия с Черногорией объявили войну Османской империи, положение стало опасным. Очевидно, что австрийцы не могли это игнорировать, но возможности, которыми Андраши обладал для решения кризиса, были сильно ограниченными. Как обычно, Монархия нуждалась в поддержке одной из великих держав. Когда распространилась весть о болгарской резне, оказалось, что не существовало никаких перспектив того, что Великобритания предпримет какие-либо меры для защиты Османского региона, а Бисмарк прямо заявил, что Австро-Венгрия может рассчитывать на германскую поддержку лишь в случае совместной работы с Россией внутри Союза трех императоров.
      К счастью для Андраши, правительство в Санкт-Петербурге все еще не решалось поддаться панславистскому давлению, что могло привести к конфликту с центральноевропейскими державами. Так что Андраши решился подписать Рейхштадтскую конвенцию от 8 июля 1876 г., согласно которой в случае, если Османская империя будет разрушена в ходе войны, Босния и по возможности Герцеговина должны были достаться не Сербии и Черногории, а Монархии; Россия получила бы обратно лишь южную Бессарабию, а при распределении областей Балканского полуострова государства должны были придерживаться справедливого равновесия. В этом отношении Рейхштадтская конвенция препятствовала тому, чтобы война между Турцией и Балканскими государствами оказалась поводом для конфликта между Россией и Австро-Венгрией, и стала достойным внимания успехом Союза трех императоров.
      Но Андраши не был способен определять фактическое течение событий. Скоро оказалось, что Турция не была разрушена, а оба славянских государства, напротив, оказались побеждены. Этот успех придал туркам мужество отвергать даже минимальные проекты реформ концерта великих держав. Кроме того, возникла еще более серьезная проблема: давление общественного мнения на русское правительство, требовавшего использовать военную силу против Турции.
      Союз трех императоров даже обострил эту проблему. Русские, получившие горький урок в годы Крымской войны, почти отчаялись двигаться с Веной в одном направлении. Австрийцы, со своей стороны, испытывали ужас перед войной для зашиты турок, которая вызвала бы гнев всего славянского мира и втянула бы в нее саму Австро-Венгрию. Военные советники Франца Иосифа — эрцгерцог Альбрехт и граф Фридрих фон Бек — выражали недоверие по отношению к Берлину и были склонны поддерживать Санкт-Петербургский двор, уговаривая императора избегать войны с Россией, так как армия была к ней не готова, а Россию — как в этом мог убедиться еще Наполеон I невозможно быстро победить32. Даже Андраши был вынужден сдаться, признав, что нельзя подготовить войну с Россией: для этого потребовалась бы жизнь целого поколения и закончилась бы она гибелью одной или даже обеих империей.
      Еще более слабой была перспектива найти действенную поддержку извне. Британцы, возможно, хотели бы продолжить борьбу за то, чтобы держать русских на отдалении от Константинополя, но едва ли они поддерживали сохранение османского господства на Балканах. А австрийцы еще меньше, чем в 1850-х гг., были склонны служить континентальным тараном для западных морских держав. «Поэтому, — провозгласил Бек, — [Россия] ближайшая из полуокруживших Австро-Венгрию соседей, которую нельзя втягивать в войну по усмотрению западных держав, т.к. в случае войны именно Австрия вынуждена будет оказаться первой на поле битвы»33. Одновременно Берлин советовал объединиться с русскими за любую награду и защищать австро-венгерские интересы дипломатическими средствами внутри рамок Союза трех императоров.
      В 1876 г. в самый разгар Восточного кризиса была издана политическая брошюра «Пять лет государственного искусства Андраши и восточной политики Австро-Венгрии»34. «Мы хотели бы определить, — писал он, — 8 Фундаментальных статей, которые должны составить основу австро-венгерской политики, так как если при предстоящем решении Восточного вопроса для Австро-Венгерской империи дело закончится ничем, ограничившись лишь бесполезными жертвами, деньгами и кровью или же ей в конце придется одной оплатить весь счет, это обернется для нее утратой позиций великой державы и условий своего существования»35.
      8 Фундаментальных статей Андраши включали в себя следующие положения:
      Статья 1. Основным условием политики рациональных интересов Австрии является сохранение Союза трех императоров, дальнейшее его совершенствование и свободное укрепление для защиты и отпора врагам альянса трех императорских держав. За Берлинской конференцией и достигнутым на ней соглашением должно последовать как можно скорее второе свидание трех императоров, на котором должны быть окончательно конкретизированы каждый из пунктов и положений договора, оставленные в Берлине открытыми, но которые должны быть окончательно определены, если только не хотят обесценить весь союз, а дополнения «от случая к случаю» способны лишь ослабить его.
      Статья 2. Мы констатируем, что политика графа Андраши в обеих делегациях сохраняет вотум неограниченного доверия, значение которого мы не склонны недооценивать, но которое не является достаточной гарантией для обеспечения успеха всей его политики в будущем.
      Статья 3. Граф Андраши в своей политике должен придерживаться двух бесспорных фактических истин как фундаментальных принципов своей политики:
      Во-первых, Турцию нельзя сохранить, и ее распад — вопрос менее одного года, если даже не одного месяца. Процесс ее разложения усиливается, и даже если бы Россия не желала этого, османская экономика очень быстро достигнет дна.
      Во-вторых, Пруссия-Германия и Россия во всех случаях и в любых европейских конфликтах крепко и нерасторжимо связаны между собой, это произошло в результате заключения церемониальных союзов, достигнутых еще до 1865 г., которые были окончательно утверждены в 1866 г., расширены в 1870—1871 гг. и трансформировались в соответствии с меняющимися политическими формами. Вследствие этого Германская империя до некоторых пунктов, которые все же должны быть твердо определены, должна оставлять свободными руки России на Востоке. Прусская политика не является абсолютно свободной по отношению к российской, а потому нельзя думать о серьезной борьбе с Россией из-за ее союзнических связей с Германской империей.
      Статья 4. Из всего выше изложенного для любого думающего политика проистекает следующее:
      а) для уже неуклонно гибнущей Турции австрийская «политика интересов» неприемлема, это была бы работа Дон Кихота или даже безумная гусарская пьеска.
      б) удушение Абдул Азиза и государственный переворот Мурада II ни в малейшей степени не изменили внутреннюю и внешнюю политику Турции, а процесс распада не просто не приостановился, а достиг наивысшего темпа.
      в) Австрии не стоит пытаться противостоять участию одной из двух имперских держав в военной интервенции или оккупации одной или нескольких частей Турции, а необходимо использовать сложившиеся условия, чтобы утвердить свое положение великой державы перед Европой и удовлетворить собственную военную честь.
      г) роковым заблуждением, которое было бы поставлено в вину любому государственному деятелю Австрии, стала бы оккупация какого-либо небольшого государства. Талант графа Андраши и его многолетняя политика являются ручательством того, что он никогда не согласится на комбинацию, вследствие которой был бы нанесен урон военной чести Австрии, а Австрийская империя утратила бы положение великой державы, которое во многом ей еще только предстоит возродить, обосновавшись на Востоке и выдвинув притязания на компенсацию (Трентино, Каподистрию, одну из частей Далмации и т.д.).
      д) помощь туркам и преждевременное лишение поддержки бегущих в австрийские земли в поисках защиты инсургентов, могут быть восприняты как такой же акт жестокости и оказались бы значительной политической ошибкой политики Андраши, которой необходимо тщательно избегать. Австрия не может позволить себе в восточной политике больше ни единого промаха!
      Статья 5. Исходя из вышеизложенного (смотри статью 3 пункт 2) следует еще и следующее:
      а) Германская империя, столь долго шедшая к своему теперешнему виду при прусском преобладании и руководстве, никогда не будет вести войну против России. До тех пор пока современные правители и наследники престолов обеих империй будут жить и править, принципы двусторонней политики никогда существенно не изменятся. Пруссия нуждается в одобрении России, а Россия нуждается в согласии с Пруссией. Без Пруссии-Германии Россия, конечно, не смогла бы достигнуть на Востоке значительных успехов, но и Пруссии-Германии также необходима косвенная помощь России в реваншистской войне против «усилившейся» Франции. Пруссия без пассивной помощи России не сможет завершить преобразования в Германской империи, которые нынешние руководители имперской политики считают необходимыми, дабы почти свободный союз германских государств превратить в крепкий и нерасторжимый.
      б) большой политической глупостью со стороны Австрии было бы надеяться когда-либо на поддержку Пруссии-Германии в войне против России. Австро-Венгерская монархия вследствие подобной безрассудной политики оказалась бы в роли сидящего «между двумя стульями» или стала естественным объектом соглашения между спорящими сторонами и их союзниками.
      Статья 6. Граф Андраши должен решительно и непоколебимо держаться за союз с двумя северными империями, а также он должен отвергать любые английские провокационные голоса, чтобы не будить опасных заблуждений и не вызывать необоснованные подозрения.
      Статья 7. Австрии необходимо навсегда порвать с гибельной традиционной «восточной политикой». Отныне австрийская политика должна лишь делать вид, будто она вновь склоняется к Западным державам и не повторять гибельных ошибок 1854, 1859, 1866 и 1870 гг., которые, подобно говорящим табличкам, предупреждают от опасных ложных путей, самыми опасными из которых были бы сотрудничество с Францией и солидарность с англо-турецким союзом.
      Статья 8. Осознав все это, Андраши, подобно опытному капитану, который уже спас австрийское государственное судно от ряда опасных штормов, если он хочет и в дальнейшем вести верным путем свой корабль, должен принять к сердцу слова Писания (Genesis I, 17): «Спасай Себя и Свое имущество, не оглядывайся и не останавливайся ни на миг, торопись скорее вперед, чтобы ты не погиб!» Ни промедление, ни торопливость, ни бесконечные оглядывания по сторонам — не помогут Австрии в ее «восточной политике». Ни венгерские страхи, ни немецко-австрийские необоснованные тревоги не могут смущать или препятствовать руководителю австрийской политики, мужественно приближаться к намеченной цели36.
      Конвенция в Будапеште (январь-март 1877 г.) в случае русско-турецкой войны должна была защитить интересы Австро-Венгрии. Она не только подтвердила положения Рейхштадтской конвенции 1876 г., но и гарантировала Австрии изменение торговых путей через Новипазарский санджак. Так Андраши надеялся обеспечить торговлю и влияние Австро-Венгрии в западной части Балканского полуострова, не нагружая страну приобретением дополнительных областей.
      Россия обещала не допустить, чтобы начавшаяся русско-турецкая война превратилась в панславянский крестовый поход и подтвердила, что ее военные действия ограничатся восточными Балканами, и ни в какой из частей Балканского полуострова не будет образовано крупное славянское государство. Австро-Венгрия, со своей стороны, должна была пресекать любые попытки Великобритании возобновить тройственный договор, подобный заключенному в апреле 1856 г., превратив войну в европейскую.
      Когда Россия в апреле 1877 г. фактически объявила Турции войну, Андраши сдержал слово. Он оставался нечувствительным к дипломатическим «щупальцам» Лондона и, как он это называл, к «глупой суете» туркофильских кругов в Венгрии37. Будапештская конвенция парализовала воздействие концерта на продолжительность войны, а достигнутые соглашения локализовали Восточный кризис, так что совместная работа Австро-Венгрии и России внутри Союза трех императоров казалась эффективной, более того, предлагала единственно возможную защиту австро-венгерских интересов38.
      Это была защита, от которой Андраши неохотно отказался, даже когда он был вынужден признать, что русская политика резко переменилась. Русско-турецкий Сан-Стефанский договор (март 1878 г.) предусматривал автономию Боснии и создание крупного Болгарского государства, которое в течение двух лет должны были занимать русские войска — и это все при полном пренебрежении к предостережениям и протестам из Вены. Выбор Андраши дипломатического средства — конференции для пересмотра Сан-Стефанского договора — доказывал его желание избежать войны с Россией и сохранить лицо. В последующих переговорах с Россией Андраши настойчиво добивался признания своего плана сохранения Союза трех императоров и отказывался от соглашения с Великобританией, если Россия будет уважать дух договоров в Рейхштадте и Будапеште. Попытки русских расколоть ряды противников, сделав уступки Лондону и оставив Вену ни с чем, привели к краху Союз трех императоров39.
      Уже 6 июня англичане объявили, что готовы передать международный мандат на оккупацию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрии. Одновременно Андраши получил право на оккупацию Новипазарского санджака. Как и оккупация Боснии, это была скорее контрмера, которая должна была препятствовать установлению Сербией и Черногорией чересполосицы, способной изолировать подход Монархии к Балканам. Андраши достиг дальнейшего оборонительного успеха благодаря совместной англо-австрийской работе в «болгарском комитете», уменьшив размеры нового государства на треть и сократив время русской оккупации княжества с двух лет до девяти месяцев.
      Андраши сумел извлечь выгоду и из изменения позиций самих Балканских государств. В то время как Болгария была разочарована сокращением границ, которые были определены Россией, и воспринимала даже 9 месяцев оккупации как тяготу, другие балканские государства, за исключением Черногории, были глубоко разочарованы первоначальными намерениями России в Сан-Стефано, и в то время как Греция ожидала поддержку от Великобритании и Франции, Сербия и Румыния связывали свои надежды исключительно с Австро-Венгрией. Андраши одобрил сохранение формальной независимости Сербии, Румынии и Черногории: он выступил за расширение Сербии в южном направлении, склонил Турцию, Сербию и Болгарию к завершению строительства сети железных дорог в направлении австро-венгерской границы и дал Монархии более сильные позиции в Дунайской комиссии. Благодаря всем этим мерам был заложен краеугольный камень для развития экономического и политического влияния Монархии на Балканском полуострове в 1890-е годы. В области высокой политики Андраши надеялся, что новый англо-австрийский союз, даже несмотря на то, что Бисмарк все еще упорно держался за Санкт-Петербург, с турецкой помощью будет достаточно сильным, чтобы вынудить Россию к твердому соблюдению актов Берлинского конгресса, и усилит ту относительно благоприятную позицию, которую сумела занять Монархия40.
      Впрочем, эти надежды не сбылись. Акты Берлинского конгресса 1878 г. правда несколько улучшили географическое положение Турции, но основную проблему ее слабости не решили. Хотя Великобритания и Австро-Венгрия продолжили сотрудничество, чтобы ограничить русское влияние над всей Болгарией, уже скоро оказалось, что их интересы на Балканах не совпадают. Разногласия между Австро-Венгрией и Турцией, как результат Берлинского конгресса, еще более усилились, когда султан при фактической передаче власти в Боснии отказывал Андраши в любом содействии. В то время как славяне Монархии выступали за проникновение на Балканский полуостров, сторонники аннексионной политики при дворе требовали ограничиться присоединением Боснии по праву завоевателей. При этом либералы в обоих парламентах подчеркивали расходы военной авантюры, указывая на конституционные проблемы, которые возникали в результате аннексии, перед обеими половинами Монархии, и даже угрожали отклонить договор с Берлином41.
      Летом 1879 г. Андраши тяжело заболел. Когда Франц Иосиф потерял терпение от антиконституционных попыток либералов вмешиваться во внешнюю политику и сменил их на правительство во главе с клерикально-консервативным графом Э. Тааффе, Андраши стало ясно, что он как либерал и мадьяр не может больше находиться в согласии с духом, который отныне будет господствовать в австрийской политике. 6 августа 1879 г. он заявил о своей отставке.
      22 сентября 1879 г. Андраши покинул пост министра иностранных дел, завершив свою деятельность подготовкой к подписанию австро-германского союза 1879 г., положившего начало Тройственному союзу. С этого времени он занимался управлением своих имений, принимая участие в политической жизни Австро-Венгрии как член верхней палаты венгерского парламента.
      Так же как и Бойст, Андраши вынужден был усвоить главный урок — Монархия обладала минимальной силой и была способна оберегать собственные интересы лишь при поддержке других великих держав. Еще при вступлении в должность Андраши был вынужден отказаться от своего честолюбивого плана объединить Австро-Венгрию, Германию, Великобританию и Италию в блок четырех держав — другие державы просто не были в этом заинтересованы. К счастью для Андраши, сдержанность России на протяжении большей части 1870-х гг. позволила ему восстановить относительно тесные связи с русскими, чтобы сохранить status quo на Востоке и даже ограниченным способом изменить его. Андраши удалась гибкая политика, которая во время неблагоприятного экономического положения для австро-венгерских торговых интересов стала довольно выгодной.
      Особенно трудно было состоять в Союзе трех императоров уже хотя бы потому, что отсутствовали любые практические альтернативы. Без германской поддержки союз с Великобританией всегда был проблематичным, даже опасным: как и Буоль за 20 лет до него, Андраши признал, что в любой войне с Россией Австро-Венгрия должна была нести основной груз проблем. Когда Союз трех императоров вследствие изменения русской, а не австро-венгерской политики оказался несостоятельным, английская дипломатическая поддержка, так же как и дипломатические ошибки России, привели к тому, что непосредственная опасность возникла на границах Монархии42.
      Скончался Андраши в возрасте 66 лет 18 февраля 1890 г. в кругу своей семьи.
      Примечания
      1. Секкеи — мадьярские племена, жившие в восточных и северо-восточных областях Семиградья (Трансильвании).
      2. WERTHEIMER Е. von. Graf Julius Andrâssy. Sein Leben und seine Zeit. Nach ungedruckten Quellen. Bd. 1. Bis zur Ernennung zum Minister des Aussem. Stuttgart. 1910, S. 6.
      3. Ibid., S. 7.
      4. Ibid., S. 6.
      5. Ibid., S. 7.
      6. МЕДЯКОВ A.C. Между Востоком и Западом: внешняя политики монархии Габсбургов в первые годы дуализма (1866—1871). М. 2010, с. 128.
      7. Neue Freie Presse. 13.XI.1871.
      8. WERTHEIMER E. von. Op. cit., Bd. 2. Bis zur geheimen Konvention vom 15 Januar 1877. Stuttgart. 1913, S. 1-2.
      9. SCHÄFFLE A.F. Aus meinem Leben. Berlin. 1905, Bd. II, S. 43.
      10. Ibid., S. 2-3.
      11. Ibid., S. XVIII.
      12. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ), ф. Отчеты. 1872 г., л. 195.
      13. Там же, ф. Канц. 1872 г., д. 107, л. 455.
      14. Die Habsburgermonarchie, 1848—1918. Im Auftrag der Kommission für die Geschichte der österreichisch-ungarischen Monarchie (1848—1918). Bd. VI. Die Habsburgermonarchie im System der internationalen Beziehungen. Wien. 1989, S. 249.
      15. LUTZ H. Österreich-Ungarn und die Gründung des Deutschen Reiches. Europäische Entscheidung 1867—1871. Frankfurt а. M.- Wien. 1979, S. 469.
      16. DIÔSZEGI J. Einige Bemerkungen zum Frage der österreichisch-ungarische Ostpolitik. In:Österreich-Ungarn in der Weltpolitik. 1900—1918. Berlin. 1965, S. 231.
      17. История дипломатии. M. 2009, с. 580.
      18. Е.П. Новиков — А.М. Горчакову. 2 (14) февраля 1872 г. — АВП РИ, ф. Канц. 1872 г.,д. 106, л. 82-83.
      19. Langenaus an Andrâssy. 27(15).XI.1871. К. u. k. Ministerium des Äeussern. In: WERTHEIMER E. von. Op. cit., Bd. 2, S. 29-30.
      20. Langenaus an Andrâssy. 3. Dezember /21. November 1871. K. u. k. Ministerium des Aussem. Ibid., S. 29—30.
      21. Langenaus an Andrâssy. 9.X(27.XI).1871. K. u. k. Ministerium des Aussem. Ibid., S. 29—30.
      22. Доклад A.M. Горчакова Александру II. АВП РИ, ф. Канц. 1872 г., д. 30а, л. 147—154.
      23. Там же, л. 148.
      24. Там же, л. 149—150.
      25. Сб. договоров России с другими государствами. 1856—1917. М. 1952.
      26. АВП РИ, ф. Отчеты. 1874, л. 47, 153; ШНЕЕРСОН Л.М. На перепутье европейской политики: австро-русско-германские отношения, 1871—1875 гг. Мн. 1984, с. 125.
      27. Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало XX в. М. 1978. ШНЕЕРСОН Л.М. Ук. соч.; История внешней политики России. Вторая половина XIX века (от Парижского мира 1856 г. до русско-французского союза). М. 1999; История дипломатии. М. 2009 и др.
      28. Klinische Zeitung. 15.IX.1872.
      29. Die Habsburgermonarchie, 1848—1918..., S. 249.
      30. Ibid., S. 250; WERTHEIMER E. von. Op. cit., S. 266.
      31. Die Habsburgermonarchie, 1848—1918..., S. 250—251.
      32. Ibid., S. 251.
      33. Ibid., S. 252—253; DIÔSZEGI I. L’Austriche-Hongri et les perspectives d’une guerre russo-turque à l’automne 1876. — Revue d’histoire modem et contemporaine. 1980, № 27, p. 85-93.
      34. ANDRÂSSY G. Fünf Jahre Andrassy’scher Staatskunst und die Orient-politik Oesterreich- Ungams. München. 1876.
      35. Ibid., S.41.
      36. Ibid., S. 41-45.
      37. WERTHEIMER E. von. Op. cit., Bd. 3. Letzte Lebensjahre. — Charakteristik Andrässys. Stuttgart. 1913, S. 17.
      38. Die Habsburgermonarchie, 1848—1918..., S. 253.
      39. Ibid., S. 253-254.
      40. Ibid., S. 255.
      41. Ibid., S. 255-256.
      42. Ibid., S. 256-257.