Стегний П. В. Первый раздел Польши и российская дипломатия

Три раздела Польши, случившиеся в просвещенном XVIII в., не обойдены вниманием историков. В различных странах издано и продолжает выходить в свет огромное количество монографий, мемуарной литературы, архивно-документальных публикаций, в которых подробно излагаются и анализируются обстоятельства исчезновения польского государства с карты Европы¹. Разброс же мнений относительно причин трагедии Польши остается значительным: в частности, одна группа польских историков ("пессимисты") видит их в "военной, политической и дипломатической слабости Речи Посполитой", другая ("оптимисты") - в "неблагоприятном для Польши соотношении сил европейских держав и ее противоречиях с Россией и Пруссией"². В очерченном пространстве время от времени делаются попытки нестандартно взглянуть на проблему разделов³. Однако основные стереотипы, сложившиеся еще в конце XVIII - начале XIX в., под влиянием сначала французской, чуть позже - немецкой и австрийской, польской, русской ⁴ исторической школы особых изменений не претерпели.

Первый раздел Речи Посполитой

Картина Яна Матейко "Rejtan na Sejmie 1773 roku" изображает Тадеуша Рейтана, который 21 апреля 1773 года на сейме лег, преградив депутатам выход со словами: "Только через мой труп" ("Chyba po moim trupie!") В русской википедии его слова, как и название картины, искажены.

Между тем, временные рамки "польской аномалии" не ограничились XVIII в. Рецидивы разделов Польши в XIX (Венский конгресс) и XX веках (пакт Молотова - Риббентропа) показали, что мы имеем дело со сложнейшим историческим феноменом, природа, причины и следствия которого во многом остаются недостаточно выясненными. Скоординированная работа российских, германских и польских историков в рамках действующих двусторонних комиссий могла бы помочь строить настоящее и будущее Центральной и Восточной Европы не на минном поле взаимных претензий и обид, а на прочном фундаменте общности судеб и долгосрочных интересов. Думается, что ни методические, ни архивные ресурсы для этого еще далеко не исчерпаны.

Исследование базируется в основном на документах Архива внешней политики Российской империи МИД России, а также Государственного архива Российской Федерации и Российского государственного архива древних актов, значительная часть которых пока или недостаточно изучена, или нуждается в уточненных оценках.

В настоящей работе предпринимается попытка вернуться к первоистокам проблемы первого раздела Польши в контексте развития международных отношений в Европе на этапе кризиса Вестфальской системы, подведшей итоги бушевавшей в Европе Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.), проанализировать линию российской дипломатии в польских делах в увязке со стоявшими перед Екатериной II сложнейшими внутриполитическими и династическими проблемами.

Автор выражает искреннюю признательность советнику Историко-документального департамента МИД России О. А. Глушковой за помощь в подборе архивных материалов.

ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС В НАЧАЛЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II

В первые же дни после переворота 28 июня 1762 г., приведшего ее к власти, Екатерина была вынуждена вплотную заняться внешнеполитическими делами. За неполные шесть месяцев своего царствования Петр III сумел коренным образом изменить военно-политическую ориентацию России, воевавшей в Семилетней войне (1756-1763 гг.) в союзе с Австрией, Францией и Саксонией против Пруссии и Англии. Заключив в апреле 1762 г. сепаратный мир, а в июне - и союзный трактат с Пруссией, он приказал эвакуировать российские войска не только из Восточной Пруссии, население которой уже присягнуло России, но и из других владений Фридриха II, занятых в ходе войны. Ультиматум Дании по поводу Шлезвига, чреватый опасностью войны за чуждые России голштинские интересы, нелепое и неуместное пруссофильство, демонстративное неуважение к традициям и обрядам православной церкви - все это вызвало такое недовольство в армии и обществе, что низложение Петра III и восшествие Екатерины на престол приобрело характер народной революции.

Такая ситуация требовала от Екатерины незамедлительно дистанцироваться от наиболее одиозных сторон политики Петра III. Однако распорядившись о немедленном прекращении приготовлений к датскому походу, успокоив Копенгаген и отправив голштинские войска на родину, новая императрица подтвердила сепаратный мир, заключенный Петром III с Пруссией, воздержавшись только от ратификации союзного трактата и связанных с ним планов повернуть корпуса З. Г. Чернышева и М. Н. Волконского, находившиеся в Восточной Пруссии и Померании, на помощь Фридриху. К концу 1762 г. российские войска были в основном выведены из Пруссии.

Главным принципом дипломатии начинавшегося царствования было провозглашено проведение самостоятельной, ориентированной на государственные интересы политики во внешних делах⁵. "Время покажет, что мы ни за кем хвостом не тащимся"⁶, - из этой резолюции Екатерины на депеше посла в Берлине князя Долгорукова от 8 (19) ноября 1763 г. вскоре выросла панинско-екатерининская система "Северного аккорда".

Намечая летом 1762 г. контуры своей внешней политики, Екатерина, конечно же, не видела смысла в возобновлении войны против Пруссии ради интересов Австрии или Саксонии⁷. Еще меньше ей, как впрочем и Петру III, должна была импонировать идея приобретения Курляндии в обмен на передачу Польше Восточной Пруссии и восстановление спокойствия на российско-польской границе.

С Курляндией, находившейся в то время в полувассальной зависимости от Польши, Екатерина решила вопрос проще и радикальнее, поменяв правившего в Митаве саксонского герцога Карла на возвращенного из ссылки Бирона, вернувшего эту балтийскую страну в орбиту российского влияния⁸. Та же схема - доминирование с помощью своего ставленника - должна была казаться оптимальной Екатерине и в отношении Польши - но при условии гармонизации (динамического баланса) отношений России с обоими германскими государствами - Австрией и Пруссией. Отсюда - предпринятые осенью 1762 г. попытки посредничать при заключении мира между Веной и Берлином, декларация о необходимости сохранения баланса сил в Священной Римской Империи германской нации и, наконец, высказанная Екатериной в письме Фридриху II от 17 ноября 1762 г. мысль о стремлении принести пользу "Германии вообще"⁹.

Однако "Германии вообще" еще не существовало. Была Австрия Габсбургов и Пруссия Гогенполлернов, уже дважды при жизни Екатерины ввергавшие Европу в войны из-за Силезии. В Вене привыкли извлекать дипломатические выгоды из военных побед России, своего традиционного союзника с петровских времен. Поэтому австрийский посол в Петербурге граф Мерси Д'Аржанто не мог в своих депешах скрыть удивления и раздражения "политическими софизмами", исходившими из ближайшего окружения императрицы, смысл которых сводился к тому, что Россия по своему положению и внутреннему устройству вовсе не нуждается в союзах с иностранными державами¹⁰. И напротив, прибывший в Петербург в ноябре 1762 г. новый прусский посол Виктор Фридрих Сольмс, неутомимо интриговавший против Австрии и Саксонии, так строил свои первые контакты с канцлером М. И. Воронцовым и воспитателем наследника престола Н. И. Паниным, что последний, "судя по заботливому состоянию, в каком находился тогда прусский король по неимению ни с кем никакого союза", не сомневался, что "он в замену обеспечения своего нашим союзом, а наипаче по пункту Силезии, охотно уступит нам в общих делах первое место и свободное поле"¹¹. В целом специфика взаимоотношений в треугольнике Вена - Берлин - Петербург, отразившая противоречивые итоги Семилетней войны, во многом предопределила логику развития ситуации в польских делах, а именно они в начале царствования Екатерины II вышли на авансцену политической жизни в Европе.

Дело в том, что к середине XVIII в. противоречия олигархического государственного устройства Речи Посполитой - всевластие шляхты и католической церкви, принцип единогласия принятия решений на сеймах - liberum veto, выборность короля - достигли своего апогея. Огромная страна, раскинувшаяся от берегов Балтики до границ Османской империи, включая обширные области с украинским и белорусским православным населением, окончательно превратилась, используя выражение С. М. Соловьева, в "res nullis", ничью вещь, "запасный магазин Европы".

Европейские державы и прежде всего соседи Польши - Австрия, Россия и Пруссия - способствовали консервации анархии, окончательно воцарившейся в Польше после пресечения в 1572 г. польско-литовской династии Ягеллонов, хотя цели их при этом были различными. Если прусский король Фридрих II еще в так называемом "Первом политическом завещании", написанном в 1752 г., объявил присоединение польской Пруссии одним из главных условий выживания собственной страны, то Австрия и Россия исходили прежде всего из стратегической важности установления контроля над польско-литовским государством, расположенным на рубеже Западной и Восточной Европы, на границе католицизма и православия. В их подходах к методам осуществления этой задачи сохранялись, однако, принципиальные различия. Петр I, способствовавший укреплению на польском престоле представителей саксонской династии Веттинов, неоднократно отвергал предложения прусского короля Фридриха Вильгельма и саксонского курфюрста Августа II поделить часть польских владений между Пруссией, Саксонией и Россией. Со времени так называемого "немого сейма" в Варшаве в 1717 г. Россия стала основным гарантом польского государственного устройства, обеспечив себе преимущественные позиции в Речи Посполитой.

* * *
"Прощайте, странные случаются в мире ситуации", - так заканчивалось знаменитое письмо Екатерины Станиславу Понятовскому, написанное ею всего через месяц после прихода к власти, - 2 августа 1762 г. Более интересно, однако, начало письма, которое звучит следующим образом: "Я незамедлительно направляю послом в Польшу графа Кейзерлинга с тем, чтобы он сделал Вас королем после кончины нынешнего, а если это окажется невозможным, князя Адама"¹².

Мотивы, побудившие императрицу написать это письмо, более того, доверить его доставку австрийскому послу в Петербурге, казалось бы, ясны. Екатерина, видя шаткость и даже опасность своего положения, пыталась удержать рвавшегося в Петербург Понятовского в его имении Пулавы, где он проводил целые дни, лежа ничком на неразобранной постели, в головах которой стояли два портрета российской императрицы.

Не все, однако, обстояло так просто. Король Польши, саксонский курфюрст Август III, был стар и болен. С возможностью его внезапной смерти в Вене, Берлине и Петербурге вынуждены были считаться с начала 50-х годов, когда даже обсуждалась идея досрочного избрания на польский престол его сына. Зная это, Август III не только не скрывал, но афишировал свою лояльность России. Он, единственный из ее союзников по Семилетней войне, безропотно поддержал декларацию Петра III от 23 февраля 1762 г. о заключении сепаратного мира с Пруссией¹³.

Еще более нестандартной выглядела идея Екатерины возвести на польский престол своего бывшего фаворита, если учесть, что в первое время по воцарении в ее ближайшем окружении преобладали "австрийцы". Среди них - возвращенный из четырехлетней ссылки А. П. Бестужев-Рюмин, убежденный в необходимости для России действовать в польских и турецких делах в союзе с Австрией, близкий к нему фаворит Екатерины и основной участник возведения ее на престол Г. Г. Орлов. Проявлять сугубую осторожность в польских делах рекомендовал и канцлер М. И. Воронцов, советовавший в докладе, подготовленном в июле 1762 г., "и не помышлять о возвращении захваченных поляками земель, поскольку не в интересах России предпринимать новую войну, в которой Польшу поддержит Турция"¹⁴. Екатерина знала, что лишь два человека из ее ближайшего окружения - Панин и Кейзерлинг - поддержат ее планы в отношении Понятовского.

Но осенью 1762 - зимой 1763 гг. она неоднократно заверяла Понятовского в твердости своего намерения возвести его на польский престол. В чем же причина такого упорства?

Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, нам придется вернуться в 1755 год, когда 23-летний граф Станислав Понятовский впервые появился в Петербурге в свите нового английского посла Чарльза Хэнбури-Вильямса. В фондах ГАРФ сохранилась подготовленная в 1865 г. для Александра II рукопись, озаглавленная "Заметки о сэре Хэнбури - Вильямсе, его отношениях с Екатериной II и событиях его времени"¹⁵. Ее автор - тайный советник Бреверн, использовавший полученную российским МИДом от бывшего посла Англии в Берлине Роуза переписку Вильямса с Екатериной за вторую половину 1756 г. Знакомство с этим объемистым, более 500 стр., трудом не оставляет и тени сомнения в теснейших связях, существовавших между Вильямсом, его молодым протеже и прусской дипломатией. В этом были уверены осенью 1756 г. и Бестужев, и Елизавета Петровна, считавшая, что молодой поляк находится "aux gages du roi de Prusse"¹⁶. Вильямс и сам признавал, что получил от Фридриха II через английского посла в Берлине Митчела 100 тыс. французских экю на подкуп Бестужева. Воспользовался ли Бестужев денежными субсидиями от прусского короля, достоверно, не известно, но то, что Екатерина, будучи великой княгиней, неоднократно брала денежные кредиты от Вильямса (исправно вернув их после прихода к власти) - этот факт установлен.

Переписка между Вильямсом и Екатериной показывает, что посол, который и по складу личности, и по задачам, которые ставились перед ним, выглядел скорее авантюристом международного масштаба, чем дипломатом, в деталях обсуждал с ней ее поведение в случае восхождения на российский престол ¹⁷ . Не случайным в этом контексте выглядит и упоминаемое Вильямсом имя Н. И. Панина, в то время российского посла в Стокгольме. "Письма Панина доставили мне большое удовольствие, - писал Вильямс. - Особенно последнее. Оно так прелестно, что я могу угадать в его авторе будущего вице-канцлера"¹⁸. Упоминание Вильямсом о переписке между Паниным и великой княгиней, относящееся к 1756 г., существенно меняет устоявшееся представление о том, что доверительные отношения между Екатериной и будущим руководителем ее внешней политики сложились, начиная с 1760 г., когда он был назначен обер-гофмейстером (воспитателем) великого князя Павла Петровича.

Не случайной фигурой в этой компании выглядел и Герман Карл Кейзерлинг, которому предстояло сделать Понятовского королем Польши. Курляндец по происхождению, он еще в 1733 г., будучи российским послом в Варшаве, помогал только что взошедшему на престол Августу III упрочить свои позиции. Кейзерлинг был своим человеком в семье Понятовского, признававшего, что Кейзерлинг "приобрел интимную дружбу со стороны моей семьи, а также всеобщее уважение и расположение"¹⁹. С 1744 г. он преподавал Станиславу логику и математику, привыкнув с тех пор смотреть на будущего короля Полыни как на своего ученика. В 1747-1749 гг. Кейзерлинг был послом в Берлине, где пользовался доверием Фридриха II. Именно Кейзерлинг убедил родителей Понятовского отправить его в Берлин к известному тогда доктору Либеркюну (в юности Понятовский страдал от спазм в желудке), где он и познакомился с Вильямсом.

Роль Понятовского в игре, затеянной Вильямсом в Петербурге, очевидна. Молодой польский патриот, представитель влиятельного клана Чарторыйских, считавшегося в то время главным оплотом российского влияния в Польше, ознакомил великую княгиню с разработанным Чарторыйскими планом укрепления "предполья" с учетом российских интересов. Суть его, как можно предположить, сводилась к стремлению заручиться поддержкой Россией широкой программы реформ в Польше, включая восстановление наследственной монархии (разумеется, на польском престоле должен находиться не просто Пяст, но представитель Чарторыйских), в обмен на определенные обязательства нового польского короля перед Петербургом.

"Надеюсь, что когда-нибудь Вы сделаете его (С. Понятовского. - П. С.) королем Польши, - эта фраза из письма Вильямса Екатерине от 26 октября 1756 г. многое объясняет²⁰.

Недолгое, но сумбурное царствование Петра III, казалось, должно было поставить крест на этих планах. И действительно, австрийский посол Мерси Д'Аржанто в депеше графу В. А. Кауницу от 14 апреля 1762 г. сообщал, что "русский государь сказал некоторым своим министрам и приближенным, что в случае, если бы король польский умер, он употребит все усилия, чтобы доставить упраздненный престол принцу Генриху Прусскому" ²¹. Через десять дней австрийский посол добавил к этому, что ему "стало известно из достоверного источника" о подготовке соглашения, в силу которого "королю прусскому будет обещана Польская Пруссия, а императору русскому - Малороссия или польская часть Украины"²².

Однако в третьей секретной статье русско-прусского союзного договора от 6 июня 1762 г., подписанного Петром III, но не ратифицированного Екатериной, предусматривалось обязательство сторон способствовать тому, чтобы "избран был в короли Польские кто-либо из Пястов, который интересам самой нации, также и всех сочувственных держав приличественнее будет"²³.

В Архиве МИД сохранился русский проект²⁴ и прусский контрпроект²⁵ третьей секретной статьи к союзному трактату, из которого видно, что идея избрания Пяста на польский престол исходила от Фридриха II.

Нет никаких оснований утверждать, что, настаивая на избрании польским королем Пяста, Фридрих II имел какие-то планы в отношении Понятовского. Вместе с тем вполне очевидны как антисаксонская подоплека позиции прусского короля, так и сложившееся у него ко времени окончания Семилетней войны понимание, что удовлетворить свои территориальные претензии к Польше он сможет только в союзе с Россией.

Рескрипт о назначении Кейзерлинга был подписан Екатериной 8 августа 1762 г., в Варшаву он прибыл в конце года. В инструкциях, которыми снабдили нового посла, особо выделена необходимость утверждения в Курляндии Бирона вместо сына Августа III саксонского герцога Карла. Среди важнейших были названы задачи добиваться признания Польшей императорского титула русских государей, удовлетворения жалоб польских подданных православного вероисповедания, подвергавшихся преследованиям со стороны католиков и униатов, заняться упорядочением пограничных отношений, чтобы "подданные каждой страны знали что, кому и куда принадлежит", возвращением беглых, особенно староверов, находивших прибежище в Польше. Особо было приказано стараться о воссоздании в Речи Посполитой "русской партии", причем в этом контексте предлагалось обратить внимание на старых доброжелателей России, среди которых первыми назывались Чарторыйские²⁶.

К инструкции прилагалась собственноручная записка Екатерины Кейзерлингу²⁷, написанная, как мы полагаем, с единственной целью - зафиксировать, хотя бы и в неофициальной форме, главное поручение, которое давалось послу, - обеспечить после смерти Августа III избрание короля из поляков. Вполне уместен и вывод о том, что вопрос об избрании короля был обсужден Екатериной с Кейзерлингом устно.

Осторожность первых шагов Екатерины в польских делах вполне оправдывалась сложной расстановкой сил, которую Кейзерлинг застал в Варшаве. Многочисленная и влиятельная "фамилия" Чарторыйских, которую возглавляли великий канцлер Литовский Михаил и воевода Русский Август, была готова действовать совместно с Россией, хотя относительно кандидатуры Понятовского в польские короли в ее рядах единодушия не было. Многих смущал его явно недостаточный политический опыт и молодость. Чувствуя слабость поддержки даже внутри собственного клана, Понятовский метался, то обвиняя Кейзерлинга в недостаточно активном отстаивании его интересов, то жалуясь в письмах Екатерине на интриги дипломатов в Варшаве и Петербурге, о которых информировал его, и весьма недобросовестно, датский посол в российской столице Остен²⁸.

Чарторыйские, будучи одними из богатейших магнатов Польши, могли рассчитывать на поддержку четвертой части шляхты. Наиболее серьезным их соперником была партия коронного гетмана Браницкого, ориентировавшаяся на Францию. В саксонской партии главную роль играли Радзивиллы, имевшие огромные поместья в Литве и Польской Пруссии.

Первоначальные расчеты "фамилии" были связаны с продвижением своего кандидата в короли конституционным путем. Однако активизация Чарторыйских на провинциальных сеймиках привела к их открытому столкновению с кланами Мнишеков и Потоцких, придерживавшихся просаксонской ориентации. Через несколько недель люди Радзивилла пытались взять штурмом дом, в котором жил Понятовский в Вильно во время выборов в трибунал Литвы.

В этой обстановке Чарторыйские и Понятовский сделали ставку на открытую поддержку сто стороны России. "Поскольку досадное положение, в котором я оказался, и причины, вызвавшие его, известны Вашему императорскому величеству, - писал С. Понятовский в письме Екатерине от 10 декабря 1762 г., - то уважение, которое я питаю к Вашему чувству справедливости и благожелательному ко мне отношению, не позволяет мне прямо просить Вас о применении силы. Единственное, что я осмеливаюсь Вам сказать, и надеюсь, что это будет мне позволено, это напомнить о жертвах, которые из дружбы ко мне совершили столь многие люди, готовые помочь осуществлению видов Вашего величества. Долг признательности заставляет меня говорить в их пользу"²⁹.

Это первое письмо, отправленное Понятовским официально, через Кейзерлинга, следует рассматривать как изложенную в характерной для будущего короля уклончивой манере просьбу о помощи. Дело в том, что еще 11 сентября 1762 г. Екатерина выразила через своего посла в Варшаве старшему из братьев Понятовских соболезнования в связи со смертью их отца, последовавшей в конце августа. В ответном письме Казимир Понятовский писал, что поддержка Екатерины составляет "единственную надежду" его и его братьев и заверял, что "мы приложим все свои силы и усердие, чтобы убедить Вас в нашей почтительной преданности к священным интересам Вашего величества"³⁰.

О необходимости принятия срочных мер в поддержку Чарторыйских свидетельствовали, казалось бы, и полученные в начале февраля 1763 г. тревожные известия о состоянии здоровья Августа III. Однако в итоге созванной по этому поводу 3 февраля конференции с участием канцлера М. И. Воронцова, вице-канцлера А. М. Голицына, Н. И. Панина, А. П. Бестужева-Рюмина и М. Н. Волконского российским послам в Париже, Вене, Лондоне, Берлине и Константинополе были направлены рескрипты, в которых говорилось, что хотя российским интересам соответствовало бы избрание на польский престол природного поляка - Пяста, но "выбор наш не решен", в связи с чем в Петербурге "намерены предоставить в нем полную свободу полякам, лишь бы не было и никакого другого давления"³¹.

О том, в какой тайне готовила Екатерина избрание Понятовского, свидетельствуют именные рескрипты, отправленные 5 февраля 1763 г. Кейзерлингу в Варшаву. В одном из них, официальном, говорилось: "Как старость лет, так и настоящее болезненное состояние Его величества короля Польского великую подают нам причину заблаговременно принять надлежащие меры, дабы в случае кончины Его величества возведен был на польский престол такой король, от которого Государственные наши интересы не токмо никакого ущерба не претерпели, но паче вящее приращение возыметь могли б"³². Далее со ссылкой на "долговременное искусство", которое он приобрел в Варшаве, Кейзерлингу поручается "как наискорее нам донести обстоятельно, кто бы, по Вашему рассуждению, наиспособнейшим к тому быть мог из чужестранных ли принцев или из Пястов и на кого бы мы в рассуждении Государственного нашего интереса больше надежды иметь могли?"

В другом же, секретнейшем рескрипте, подписанном ею в тот же день³³, без всяких экивоков говорилось: "Мы для собственного блага республики желаем, чтобы королем выбран был собственный их патриот, таланты и достоинства к тому имеющий. К чему со своей стороны назначиваем (следующие слова вписаны рукой Екатерины) стольника литовского графа Понятовского или князя Адама Чарторыйского". Кейзерлингу предписывалось делать "внушения при всех удобных случаях" для избрания Понятовского, "о преданности которого к нашей империи мы известны и для утверждения его на польском престоле употребим все способы и от Бога дарованные нам силы"³⁴.

Совершенно исключительные меры предосторожности, предпринятые Екатериной в переписке с Кейзерлингом, свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что в ходе конференции 3 февраля ей еще не удалось добиться одобрения кандидатуры Понятовского на польский престол. С достаточной уверенностью можно сказать, что тогда императрица могла рассчитывать на поддержку только со стороны М. И. Воронцова и Н. И. Панина, контрассигновавших ее секретнейший рескрипт Кейзерлингу.

Даже Кейзерлинг, настроенный вполне антисаксонски, проявлял, по-видимому, в то время какие-то колебания в отношении Понятовского, сильные и слабые стороны которого были ему известны лучше, чем многим другим. Во всяком случае, осенью 1762 г. Понятовский неоднократно просил Екатерину в частной переписке заменить Кейзерлинга М. Н. Волконским. Когда Екатерина отказала - Понятовским и Чарторыйскими овладела идея ускорить естественный ход вещей и решить в свою пользу вопрос о престолонаследии еще при жизни престарелого Августа III с помощью объединения лояльной им шляхты в конфедерацию и русского оружия.

Просьбы Чарторыйских попали в Петербурге на благодатную почву. В феврале Сенату был дан указ заготовить 30 тыс. рублей для "чрезвычайных надобностей". Летом 1763 г. находившиеся в Польше незначительные отряды русских войск, охранявшие склады, оставшиеся после окончания Семилетней войны, были усилены до 1,5 - 2 тыс. человек.

Понятовский в "Мемуарах" утверждал, что Кейзерлинг поддерживал идею создания антисаксонской конфедерации. Фридрих II в переписке со, своим послом в Петербурге Сольмсом также выражал готовность поиграть, не особенно связываясь, с идеей конфедерации, поскольку он одно время подозревал Екатерину если не в тайных симпатиях к Саксонии, то в желании как-то устроить судьбу сына Августа III принца Карла, свергнутого ею с курляндского трона.

Против конфедерации решительно выступил Панин, считавший, что Кейзерлинг вовлекает Екатерину в опасную авантюру: "он неистово возражал против того, что императрица замышляла сделать в Польше"³⁵. В результате летом 1763 г. отношения между Екатериной и Паниным осложнились, в столице начали поговаривать, что Кейзерлинг может быть отозван из Варшавы и назначен канцлером вместо М. И. Воронцова, просившегося за слабостью здоровья на воды³⁶.

Только к концу июля 1763 г. Екатерина решила последовать советам Панина и отказалась от поддержки конфедерации. В рескрипте Кейзерлингу от 26 июля 1763 г. она написала знаменательные слова: "Благоразумная политика запрещает переменять королей". И чуть позже: "Мы термином польских дел определяем кончину королевскую"³⁷.

Чарторыйским ничего не оставалось, как "умерить свое нетерпение", хотя и после этого Понятовский регулярно обращался к Кейзерлингу с просьбой о поддержке финансами или небольшими военными демонстрациями³⁸.

Февральская 1763 г. "тревога", вызванная ухудшением здоровья Августа III, и совпавшее с ней по времени подписание Губертусбургского мира между Пруссией и Австрией способствовали достижению Екатериной II и Фридрихом II договоренности о выдвижении единого кандидата в короли Польши³⁹, что повлекло за собой форсированное русско-прусское сближение в польских делах.

С этого времени характер официальной переписки двух монархов заметно изменился. Неприятная для Фридриха тема российского посредничества в прусско-австрийском примирении уступила в ней место откровенному обсуждению совместных действий по обеспечению беспрепятственного ввода войск в Польшу на время выборов короля, мер в отношении саксонского двора и Вены. В письме от 5 апреля 1763 г. Фридрих впервые осторожно поставил вопрос о возобновлении русско- прусского союзного договора ⁴⁰ . 26 апреля 1763 г. Екатерина ответила: "Считайте, что он уже существует, хотя обычные формальности еще не соблюдены"⁴¹. Тем не менее согласование текста договора из-за противодействия Бестужева и поддерживавших его Орловых заняло около года.

К осени 1763 г. доверие между Петербургом и Берлином в польских делах уже настолько окрепло, что, когда в Петербург поступило сообщение о кончине 5 октября в Дрездене Августа III, Екатерина немедленно направила послание Фридриху, в котором назвала Станислава Понятовского российским кандидатом на польский престол. Согласие прусского короля действовать в этом вопросе заодно с Россией последовало незамедлительно⁴².

6 октября "во внутренних покоях императрицы" состоялось новое совещание по польским делам, в котором, кроме А. П. Бестужева-Рюмина и Н. И. Панина, участвовали сенатор И. И. Неплюев, Г. Г. Орлов, вице-канцлер А. М. Голицын и кабинет-секретарь императрицы А. В. Олсуфьев. Были обсуждены и намечены дипломатические и военные меры по обеспечению избрания на польский престол приемлемого для России кандидата, причем и на этот раз в протоколе имя С. Понятовского не было названо. Речь шла лишь о том, чтобы "домогаться об избрании в короли не из посторонних, но из Пястов, человека такого, который бы приписуя возведение свое на престол единственно России, ей бы всегда благодарностью обязан, от нее зависим и совершенно в ее интересах доброхотством ей предан был"⁴³.

В конце заседания на совещание был приглашен вице-президент Военной коллегии З. Г. Чернышев, изложивший план, в соответствии с которым предлагалось воспользоваться наступившим в Польше междуцарствием для "округления западных границ путем присоединения к России Польской Лифляндии, воеводств Полоцкого и Витебского и части Мстиславского, находившегося по левую сторону Днепра". Главная идея Чернышева состояла в перенесении русско-польской границы за рубеж рек Западная Двина - Друзь - Днепр. План Чернышева не был формально одобрен участниками конференции, но в ее протоколе рекомендовалось "не выпускать оный проект из виду".

План Чернышева держался в строжайшей тайне. Он был вложен в пакет, на котором Екатериной собственноручно было написано: "Секретный план, поднесенный от графа Чернышева С. К. К. П. (то есть "на случай кончины короля Польского"). Окромя меня никому не распечатывать". Несмотря на это, сведения о характере обсуждавшихся вопросов каким-то образом просочились за границу. Циркуляром от 11 ноября 1763 г. дипломатическим представителям России было предписано опровергать слухи о том, что "якобы мы намерены с Е. В. Королем Прусским отнять от Республики Польской некоторые провинции и оные между собой разделить"⁴⁴.

Дополнительные шаги для пресечения распространившихся слухов о предстоявшем разделе Польши в Петербурге были вынуждены предпринять в декабре 1763 г., после того как на конференции с А. М. Голицыным 8 декабря французский временный поверенный Беранже заявил, что "помянутый предосудительный слух собственно из Петербурга произошел" и он даже "знает имя повинного в этом русского вельможи"⁴⁵.

Важнейшим следствием обсуждения польского вопроса на совещании 6 октября явилось назначение 27 октября Панина первоприсутствующим в Коллегии иностранных дел. Решающую роль в этом сыграла твердая поддержка Паниным на этом этапе развития ситуации в Польше намерения Екатерины добиться избрания Понятовского на польский престол.

11 ноября Екатерина подписала новую инструкцию (общее наставление) Кейзерлингу и направленному ему на подмогу в Варшаву в качестве полномочного министра племяннику Панина Н. В. Репнину. Это первый документ, дающий представление об истинных целях политики, которую Екатерина была намерена проводить в отношении Польши. Характерно само его начало: "Опорожненный польский престол и избрание на него нового короля есть случай наиважнейший существительного интереса нашей империи в рассуждении безопасности ея границ, так и наипаче еще ея особливых выгод для знатного участия в политической системе всей Европе и в ея генеральных делах". Далее перечисляются известные требования к Польше: признание Бирона в качестве курляндского герцога, обеспечение прав диссидентов, урегулирование пограничных споров, отмечается твердая решимость сохранить в Польше действующий государственный порядок, включая liberum veto и ограничения на количество национальных войск. Имя Понятовского как кандидата на польский престол вновь вписано императрицей в текст инструкции от руки.

Инструкцией от 11 ноября Кейзерлингу и Репнину предписывалось объявить Понятовскому об условиях, на которых Екатерина была готова поддержать его избрание. Послам надлежало уведомить претендента не только о том, что от него ожидается окончание пограничных с Польшей дел "по справедливости и к нашему совершенному удовольствию", но и о том, что он будет должен "во все время своего государствования интересы нашей империи собственными своими почитать, их остерегать и им всеми силами по возможности поспешствовать, нелицемерною и непременную сохранить к нам преданность и во всяком случае наши справедливые намерения подкреплять не отречется"⁴⁶. Н. Д. Чечулин прав, когда называет этот пассаж из инструкции "страшно откровенным изложением целей русской политики"⁴⁷. Собственно в этом, третьем пункте инструкции, обусловливавшим избрание Понятовского обязательством выполнить по существу все предъявленные ему Россией требования, заключалась завязка той трагедии, которая завершилась разделом Польши.

К такому выводу подводит и содержание пункта 11 инструкции. В нем говорилось, что если избрание короля не удастся обеспечить без ввода российских войск в Польшу, то "в таком случае мы уже не можем удовольствовать собственный интерес нашей империи предписанными вам в предыдущих статьях кондициями, и прежде ружья не положим, покамест не присоединим оным к нашей империи всю Польскую Лифляндию". Предписание Кейзерлингу и Репнину держать этот пункт в "наиглубочайшем секрете" ничего не меняет по существу дела.

Любопытен ответ С. Понятовского на послание Екатерины от 22 октября 1763 г., в котором она подтвердила поддержку Россией его кандидатуры на польский престол: "Вне всяких сомнений я не заслуживал бы Вашей поддержки, если бы душа моя не была наполнена теми патриотическими чувствами, которые Вам, Ваше величество, было угодно увидеть во мне". И далее: "Я с большим удовлетворением отмечаю, что чем больше мой народ будет узнавать точные намерения Вашего императорского величества, тем более он убедится в твердости и решимости Вашей воли и тем менее препятствий встретится для Ваших планов в Польше"⁴⁸.

31 марта (11 апреля) 1764 г. в Петербурге были подписаны русско-прусский оборонительный трактат и секретная конвенция относительно Польши⁴⁹. Тексты этих документов известны, поэтому отметим только, что в соответствии с артикулом третьим трактата Пруссия обязывалась выплачивать России ежегодные субсидии в 400 тыс. рублей в случае ее войны с Турцией и Крымом. Относительно Польши Екатерина и Фридрих достигли полного согласия о выборе короля (имя Понятовского было названо в "артикуле сепаратном секретнейшем" конвенции), зафиксировали готовность сохранять "вплоть до применения оружия" действующие "конституцию и фундаментальные законы" Польши, совместно выступили за возвращение диссидентам "привилегий, вольностей и преимуществ, которыми они ранее владели и пользовались как в делах религиозных, так и гражданских".

В Петербурге заключению союзного трактата с Пруссией придавали исключительно важное значение. Содержание подписанных документов действительно давало основание для вывода, что Фридрих сознательно отдавал инициативу России в том, что касалось выбора нового польского короля.

Для обеспечения избрания Понятовского Паниным были задействованы все средства: дипломатические интриги, военное давление⁵⁰, подкуп шляхты. На эти цели было израсходовано около 1 млн. руб.

Наиболее серьезными противниками Чарторыйских была партия нового саксонского курфюрста Христиана Фридриха во главе с Радзивиллами, имевшими огромное поместье в польской Пруссии. Весной 1763 г. к ней примкнули партия коронного гетмана графа Браницкого, который, в случае непрохождения саксонского кандидата, сам мечтал о польской короне. Но после того как 6 декабря 1763 г. новый саксонский курфюрст умер, реальным соперником Понятовскому остался только Браницкий. Малолетний сын курфюрста Фридрих Август (ему было всего 13 лет) не мог считаться полноценным кандидатом.

Состоявшийся 26 апреля 1764 г. в Варшаве конвокационный (т. е. определивший процедуру выборов) сейм продемонстрировал эффективность тактики Панина и Чарторыйских. Сторонники Браницкого, количество которых достигало 2 тыс. человек, покинули сейм в знак протеста против присутствия российских войск. Несмотря на это в мае в Польшу был направлен новый корпус под командованием князя М. Н. Волконского, впоследствии ставшего послом в Варшаве.

Сейм признал императорский титул Екатерины, а также королевский титул за Фридрихом II, подтвердил согласие на назначение Бирона курляндским герцогом, выразил российской императрице благодарность за оказанную помощь. Браницкий был лишен гетманства, которое было передано князю Адаму Чарторыйскому. В Петербург отправлено благодарственное посольство во главе с графом Ржевусским, другом Понятовского.

Чарторыйские, воспользовавшись изменившимся в их пользу соотношением сил, провели на сейме ряд реформ, направленных на усиление полномочий короля в военных и финансовых вопросах. Кроме того, были подтверждены все прежние постановления против диссидентов, увеличены доходы казны путем введения ряда единых пошлин.

На коронационном сейме, состоявшемся 7 сентября 1764 г. под Варшавой, Понятовский был единогласно избран новым королем Польши под именем Станислава-Августа. Понятовский в разделе своих воспоминаний, озаглавленном "Анекдоты о моем избрании", ставил в заслугу Панину твердость, проявленную им накануне коронационного сейма, когда Екатерина якобы заколебалась, стоит ли называть Понятовского в качестве единственного кандидата России. В этот критический момент Панин, по мнению короля, на свой страх и риск дал соответствующие указания Кейзерлингу⁵¹. Подтверждения этой версии в российских архивах мы не обнаружили.

ДИССИДЕНТСКИЙ ВОПРОС И ПОСОЛЬСТВО Н. В. РЕПНИНА

На следующий день после избрания Понятовского, 8(19) сентября 1764 г., в Варшаве в возрасте 67 лет умер Кейзерлинг. На его место заступил Н. В. Репнин, протеже и племянник Панина. Молодой генерал-майор, отличившийся в Семилетней войне, он в 1762 г. выполнял дипломатические функции при прусской главной квартире в Берлине. Этим и ограничивался его дипломатический опыт, хотя Фридрих II, вполне оценивший как военные таланты Репнина, так и прямоту его характера, при расставании с ним сожалел.

Миссия Репнина в Варшаве имела исключительное значение, поскольку именно во время его посольства закладывались основы отношений России с Польшей постсаксонского периода. Судя по действиям Понятовского и Чарторыйских на конвокационном сейме в апреле 1764 г., они были уверены, что реформы, направленные на национальное возрождение Польши, будут поддержаны Россией в обмен на урегулирование территориальных, религиозных и других двусторонних проблем в том виде, в каком они формулировались договором о Вечном мире 1686 г. и ставились российскими дипломатическими представительствами в первой половине XVIII в.⁵².

В первые месяцы после избрания Понятовского из Петербурга поступали, казалось бы, вполне обнадеживающие для реформаторов сигналы. В сентябре 1764 г. прусский посол Сольмс сообщал в Берлин, что Панин поддержал идею польского чрезвычайного посла Ржевусского, друга Понятовского, о проведении различий между liberum veto и liberum rumpo⁵³. Однако уже через два месяца, в ноябре 1764 г., Екатерина под влиянием Фридриха категорически воспротивившегося идеям молодых реформаторов, скорректировала предыдущие указания Панина, запретив Репнину поддерживать идею Ржевусского на предстоявшем в декабре коронационном сейме⁵⁴.

Панин был очень раздосадован такой переменой в настроении Екатерины, поскольку еще 24 сентября специальным рескриптом он поставил перед Репниным задачу изложить на коронационном сейме требования немедленного уравнения в правах польских католиков, православных и протестантов в духе российско-прусской декларации о диссидентах, подписанной 11 июля 1764 г.⁵⁵. Уступки Чарторыйским по вопросу liberum rumpo могли по расчетам Панина помочь Репнину, которому предписывалось внушить самому королю, что, победив "страшилище суеверия", он приобретет себе "бессмертную славу" и исполнит "торжественное обязательство" перед Россией. О том, какое значение придавали в Петербурге тому, чтобы диссидентский вопрос был решен уже на коронационном сейме, свидетельствует то, что в случае возражений посол должен был пригрозить, что императрица "некоторыми вынужденными способами" добьется того, что король, как подразумевалось в рескрипте, должен был сделать из благодарности к России за свое избрание⁵⁶.

Однако первый приступ Репнина к диссидентскому вопросу оказался неудачным. Коронационный сейм, открывшийся 24 ноября, категорически отказался даже рассматривать декларацию о диссидентах. Более того, он подтвердил реформы, проведенные Чарторыйскими в апреле 1764 г., вызвав тем самым взрыв негодования в Петербурге. Ратификацию коронационным сеймом Вечного мира 1686 г., которой Россия добивалась несколько десятилетий, Екатерина и Панин сочли недостаточным проявлением лояльности.

Поскольку следующий сейм, согласно польской конституции, можно было созвать только через два года, в 1766 г., диссидентский вопрос выходил на главное место в российско-польских отношениях. С одной стороны такой поворот дела выглядел естественным. В силу статьи 9 Вечного мира 1686 г. Россия считалась покровительницей православного населения Польши. Требование уравнять в правах так называемых диссидентов (православных и протестантов) с католиками включалось во все без исключения русско-прусские трактаты, начиная с 1720 г. С другой стороны, диссидентский вопрос занял столь непропорциональное место в российской политике в Польше, что Фридрих II впоследствии назвал его "зародышем всех последующих проблем"⁵⁷, не упоминая, однако, о том, что инициатива в возбуждении болезненного для поляков диссидентского вопроса зачастую принадлежала ему⁵⁸. Скрытая подоплека его действий объяснялась тем, что значительное количество протестантов традиционно проживало на территории польской Пруссии.

Показателен в этом смысле и кризис, спровоцированный Фридрихом II зимой - весной 1765 г. в связи с введением на конвокационном сейме так называемого генерального тарифа. Уже в январе 1765 г. прусский посланник в Варшаве Бенуа объявил, что любые новые пошлины, затрагивающие население польской Пруссии, могут вводиться польским королем только по согласованию с Фридрихом II. В мемуаре, представленном по этому поводу Бенуа от имени жителей Восточной Пруссии и Данцига, утверждалось, что "Польская Пруссия со времени своего присоединения к Польше пользовалась привилегией не подчиняться законам, принятым на сейме, если ее представители, снабженные соответствующими инструкциями и полномочиями, на них не присутствовали"⁵⁹.

В марте 1765 г. Фридрих приказал выстроить в Мариенверде на берегу Вислы таможенный пункт, на котором все товары, направлявшиеся в Данциг, облагались 10-процентной пошлиной. Понятовский, финансовое положение которого было крайне тяжелым, поскольку согласно польской конституции в течение первого года царствования короли не финансировались из бюджета, обратился за помощью к Екатерине. Учитывая активную поддержку Репниным просьбы короля, Екатерина убедила Фридриха пересмотреть свое решение. "Упразднение таможни в Мариенверде есть жертва, приносимая мной русской императрице, - писал Фридрих II Сольмсу в июне 1765 г. - Я прекрасно понимаю, что для меня никакая система не может быть так выгодна, как союз с Россией, так как никто не осмелится тогда тронуть меня"⁶⁰.

Эпизод с успешным посредничеством России в урегулировании таможенных разногласий между Польшей и Пруссией не смог, однако, приостановить процесс неуклонного ухудшения русско-польских отношений из-за полного неприятия в Варшаве требований уравнять сначала в религиозных, а затем и сословных правах католическую шляхту и дворян-некатоликов. Екатерина подчеркнуто жестко отреагировала на неуступчивость Понятовского в диссидентском вопросе. Летом 1766 г., в связи с предстоявшим созывом сейма, Репнину было поручено передать королю, что в Петербурге смотрят на урегулирование диссидентской проблемы как на "пробный камень", по которому там будут судить о возможности "единения политической системы Польши с Российской империей"⁶¹.

У Екатерины, формировавшей в те годы идейную базу своего царствования в духе просвещенного абсолютизма, веротерпимости, утвердившейся в Европе после окончания Контрреформации, были свои причины стремиться решить старый религиозный спор с Польшей. Архиепископ Могилевский Георгий Конисский, присутствовавший на ее коронации, произвел на присутствовавших в Успенском соборе огромное впечатление своим рассказом о притеснении православной церкви в Речи Посполитой. В июле 1765 г. он представил в Коллегию иностранных дел доклад, в котором приводил сведения о разорении в Польше в последние годы более чем двухсот православных церквей. Кроме того, Екатерина, продолжившая начатые Петром III непопулярные меры по секуляризации монастырских земель, остро нуждалась в поддержке со стороны православного духовенства, в среде которого начали распространяться критические настроения (дело ростовского архиепископа Арсения Мациевича, лишенного сана и сосланного в дальний монастырь за открытые выступления против секуляризации).

Подход Панина к "диссидентскому делу" имел свои особенности, связанные с его усилиями по формированию задуманной им "Северной системы" - союза государств Северной Европы, призванного повысить роль России в европейских делах. На диссидентские дела Панин смотрел как на средство насаждения российского влияния в Польше. Показательна его депеша Репнину от 14 августа 1767 г., в которой он ставил задачу "завершить диссидентское дело не для распространения в Польше нашей и протестантской вер, но для приобретения себе оным, через посредство наших единоверных и протестантов, единожды навсегда твердой и надежной партии, с законным правом участвовать во всех польских делах"⁶². Характерно и то, что в целом ряде рескриптов Репнину Панин предупреждал его о невыгодности для России "излишнего распространения" православия в Польше, поскольку это, на его взгляд, "непременно вызвало бы значительное увеличение числа побегов в Польшу из соседних русских губерний"⁶³. С начала 1765 г. он предписывал Репнину вести дело к заключению союзного договора между Россией и Польшей.

Вместе с тем на решающих поворотах польских дел в 1763-1768 гг. Екатерина и Панин действовали скоординированно и жестко. Рескриптом от 26 августа 1766 г. Репнину было дано указание добиваться на предстоящем сейме решения диссидентского вопроса, не останавливаясь перед угрозой применения силы⁶⁴. "Повеления, данные по диссидентскому делу, ужасны, - писал Репнин Панину, ознакомившись с августовским рескриптом, - истинно волосы у меня дыбом становятся, когда думаю об оном, не имея почти ни малые надежды, кроме единственно силы, исполнить волю Всемилостивейшей Государыни"⁶⁵.

4 ноября 1766 г. на первом заседании сейма, состоявшемся в присутствии короля, Сената и иностранных послов, Репнин, сидя и не снимая в присутствии короля шляпы в соответствии с церемонией, до последней детали разработанной в Петербурге, огласил от имени императрицы письменную декларацию по диссидентам, передав ее затем королю. Послы Пруссии, Дании и Англии поддержали, но не столь решительно, российские требования. Сейм, однако, под влиянием Чарторыйских не пошел на уступки, подтвердив прежние законы о диссидентах.

В ответ Репнин взял более чем убедительный реванш, добившись отмены всех реформ, проведенных Чарторыйскими на прежних сеймах. Было торжественно закреплено liberum veto и распущена генеральная конфедерация, созданная Чарторыйскими незадолго до сейма.

С конца января 1767 г. Репнин действовал в Польше уже без оглядки на Чарторыйских. Под прикрытием русских войск, количество которых в Польше было увеличено, он принялся формировать так называемую "диссидентскую конфедерацию", опираясь на которую надеялся решить поставленные в Петербурге задачи. Однако после нескольких неудачных попыток организовать православных и протестантов усилиями Репнина была создана так называемая Радомская конфедерация во главе с вернувшимся из эмиграции врагом Чарторыйских К. Радзивиллом. В нее вошли преимущественно католики, настроенные оппозиционно по отношению к Чарторыйским.

Опираясь на Радомскую конфедерацию, Репнин добился созыва в Варшаве 23 сентября 1767 г. внеочередного сейма. На первом же заседании была сформирована комиссия для обсуждения диссидентского вопроса. С учетом того, что члены комиссии подбирались в российском посольстве, решения ее были предопределены. Для того, чтобы "привести сейм в полное повиновение", Репнин не остановился перед тем, чтобы арестовать в ночь на 3 октября своего наиболее активного оппонента краковского епископа Солтыка, киевского епископа Залуцкого и графа Ржевусского, которые под конвоем были отправлены в Калугу.

К 8 ноября комиссия закончила работу. Подтвердив католическую религию господствующей в Польше, она в то же время высказалась за предоставление православным и протестантам свободы совести и богослужения, избавления их от юрисдикции католических судов, уравняла в гражданских правах представителей всех конфессий. Все эти постановления были объявлены частью фундаментальных законов республики и поставлены под защиту России, Пруссии, Швеции и Дании.

21 февраля 1768 г. вновь созванный сейм утвердил все эти постановления. Вместе с тем Репнин при поддержке Панина добился согласия Екатерины на некоторые уступки польским реформаторам. В частности, сеймом было принято решение выносить впредь постановления по экономическим вопросам не на основе принципа liberum veto, а на основе большинства голосов.

Еще до окончания сейма 13 февраля 1768 г. был заключен русско-польский союзный договор⁶⁶, в силу которого поддержание государственного строя Польши и незыблемости его учреждения были поставлены под гарантию России. Уникальность этого документа состоит в том, что приложенный к нему Акт первый сепаратный, в котором расписаны способы урегулирования всех возможных коллизий между католиками и диссидентами, по объему в несколько раз больше текста самого договора.

В марте 1768 г. Репнин был награжден орденом Александра Невского и получил 50 тыс. рублей наградных. В письме к нему Панин с особым удовлетворением отмечал, что в польских делах Россия на этот раз действовала совершенно самостоятельно. И действительно, по требованию Панина прусский посол в Варшаве Бенуа не был даже допущен к участию в заключительном заседании сейма. Весьма существенно, что в актив своей политики Панин занес и исключение Пруссии из состава гарантов польской государственности⁶⁷.

Потребовалось, однако, совсем немного времени для того, чтобы выяснилось, что успехи в Польше оказались пирровой победой. 29 февраля 1768 г. в небольшом польском городке Бар была сформирована конфедерация, объявившая "крестовый поход" в защиту католической веры против России. Лидеры Барской конфедерации получили активную поддержку со стороны Австрии, Франции и Турции. В стране началась, по существу, гражданская война. На юге Польши в пограничных с Османской империей областях вспыхнуло стихийное восстание украинских крестьян, так называемая гайдаматчина, давшее повод к началу русско-турецкой войны в октябре 1768 г.

Такой оборот событий поставил Панина как руководителя российской внешней политики в крайне сложное положение. 14 ноября 1768 г. он был подвергнут резкой критике на заседании Государственного совета, созданного после начала русско-турецкой войны за то, что в войну с Османской империей, считавшейся могущественным противником, Россия вступала без союзников. Более того, готовясь к военным действиям с турками, Россия вынуждена была держать в Польше для борьбы с барскими конфедератами значительное количество боеспособных войск.

В этих условиях в октябре - ноябре 1768 г. Панин предпринял попытку вновь сблизиться с Чарторыйскими. В составленной по его указанию в российской Коллегии иностранных дел специальной декларации, адресованной Чарторыйским, говорилось, что гарантии России не направлены против волеизъявления польского народа и "применение их несомненно возможно лишь против третьего (третьей стороны. - П. С.), а никогда не против содоговаривающихся, в пользу которых она исключительно и поставлена"⁶⁸. Было, однако, поздно. После начала русско-турецкой войны и Чарторыйские, и барские конфедераты решили выждать и посмотреть, как обернется дело. Польское правительство с ведома короля запретило русским войскам использовать крепость Каменец-Подольский как опорный пункт для развертывания русских войск в направлении Молдавии.

23 декабря 1768 г. Екатерина подписала рескрипт об отозвании Репнина из Польши. С его отъездом закончился второй этап предыстории первого раздела Польши, в ходе которого отчетливо проявилось противоречие между заявленными целями российской политики в Польше и средствами их достижения. Стремясь сохранить анахронизм государственного устройства Польши, замкнуть на себя гарантии его сохранения, Екатерина и Панин пытались опереться на ту политическую партию, которая наиболее последовательно и активно выступала за реформы, модернизацию польских государственных порядков, т.е. менее всего подходила для выполнения отведенной ей роли. Конфликт с Чарторыйскими, а следовательно и ослабление королевской власти были неизбежны.

Однако в Петербурге вплоть до осени 1768 г. не только не предпринимали попыток сделать свою линию в Польше более гибкой, но, напротив, методично наращивали давление на короля и население, избрав для этого к тому же такой болезненный для самолюбия поляков вопрос, как диссидентский. Упорство, проявленное Екатериной и Паниным, ложилось тяжким бременем на российский бюджет. Силовая политика в Польше в период с 1764 по 1768 гг. стоила России 7-8% ее годового бюджета, который оценивался в то время приблизительно в 20 млн. руб.⁶⁹. Результатом же ее стало не только резкое осложнение международных позиций России, но и разрушение традиционных рычагов российского влияния в Польше.

М. Н. ВОЛКОНСКИЙ И К. САЛЬДЕРН И ПЛАНЫ "УМИРОТВОРЕНИЯ ПОЛЬШИ"

Князь М. Н. Волконский (1713-1788 гг.), сменивший летом 1769 г. Репнина на посту посла в Польше, был известен своей близостью к фавориту Екатерины Г. Г. Орлову, непримиримому оппоненту Панина. Это обстоятельство и сыграло решающую роль при его назначении. Хотя отзыву Репнина из Варшавы постарались придать благопристойный вид, для чего рескрипт об отозвании был подписан со ссылкой на просьбу самого посла, слишком многие связывали неудачи российской политики с диктаторским поведением посла на сеймах 1766-1768 гг., несмотря на то, что сам Репнин, как показывает его переписка с Паниным и Екатериной, хотя и питал сильное предубеждение к Чарторыйским, выступал не более чем исполнителем приказов, поступавших из Петербурга.

Волконский, ставший в ноябре 1768 г. членом Государственного совета, выступил вольным или невольным рупором этих настроений. На заседании Совета 14 ноября он "предложил свое мнение, что все теперь делаются приготовления внутри государства, а о внешних не известно, и тем осмеливается спросить: есть ли при нынешнем случае такие союзники, на которых бы можно во время нужды положиться, да и при том обстоятельства ныне в Польше он почитает скорее вредными, нежели полезными для России". Он тут же был поддержан Г. Г. Орловым, поинтересовавшимся "причинами, какие привели Польшу восстать против России". Каким образом Панин "изъяснил те причины", приходится только догадываться, поскольку в сохранившемся протоколе этого заседания Совета говорится лишь, что в связи с его разъяснениями в Совете "происходили разные политические рассуждения"⁷⁰.

Волконский не был новичком в польских делах. В 1756-1758 гг. он прослужил два года российским дипломатическим представителем при польском короле Августе III, с которым сумел наладить столь добрые отношения, что был награжден польским орденом Белого орла. В Семилетнюю войну Волконский дослужился до чина генерал-поручика, а по воцарении Екатерины был сделан сенатором и генерал-аншефом.

В инструкциях Волконскому, подписанных 31 марта 1769 г., "главной и единственной целью" нового посла объявлялось "скорейшее успокоение нации и восстановление в ней порядка". Для этого ему вменялось в обязанность (с явным намеком на неодобрение действий его предшественника) всячески "удерживать и одобрять" короля, "обходиться с ним откровенно"⁷¹.

Изложенные же в рескрипте шесть "генеральных правил", которыми ему следовало руководствоваться, отражали сохранявшуюся противоречивость российской политики. Они состояли: "1-е, в вышепредписанном удержании правительства Польскаво хотя в одной наружности. 2-е, в изыскании есть ли возможно удобнейших средств к успокоению Польши и к возстановлению в ней порядка еще и до решительнаго будущей компании оборота наших военных дел. 3-е, в сохранении диссидентскаго дела в полной его силе и во всем пространстве. 4-е, в утверждении нашей. Республики обещанной, и ею самою требованной гарантии, как на целость владений ея, так и на непременныя узаконения последнего Варшавскаго Сейма. 5-е, в недопущении поляков до соединения с турками под каким бы то видом ни было, а напоследок 6-е, в безопасность Его польскаго величества на престоле"⁷². Единственным отступлением от прежней линии была предоставленная Волконскому возможность закрыть глаза на некоторые "модификации постановленных диссидентам преимуществ", однако, только в том случае, если бы сами поляки православного и протестантского вероисповедания договорились об этом с католиками в целях восстановления внутреннего спокойствия в стране.

Прибыв в конце мая в Варшаву, Волконский обнаружил, что отзыв Репнина был истолкован и в окружении короля, и в стане оппозиции как проявление колебаний в Петербурге относительно целесообразности продолжения жесткого давления на Польшу. Король уверял посла, что без уступок о гарантиях России польской конституции и "диссидентском деле" невозможно и думать о нейтрализации Барской конфедерации и об успокоении Польши. То же повторяли ему и Чарторыйские. "Изо всех моих с здешними магнатами разговоров приметил я, - докладывал Волконский Панину 11 июня 1769 г., - что они не хотят ни за что приниматься в ожидании оборота нашего с турками, которой решит их или в нашу сторону или против нас. Между тем все поведение здешнего двора и Министерства есть таковое, что они нас чуждаются и пред нацией показывают, что никакого сообщения ни согласия с нами не имеют, да и в самом деле отнюдь ничего мне не сообщают и ни об чем не сносятся"⁷³.

Только к осени 1769 г., когда наметился первый военный успех России, отразившей набег на южнорусские земли стотысячной армии крымского хана Керим-Гирея, в Петербург начали поступать "планы умиротворения", выдвигавшиеся различными группировками польской шляхты. Панин, поддерживавший идею Волконского о создании новой конфедерации, не только подтвердил данное ему разрешение гибко вести себя в диссидентском вопросе, но и разрешил обнадежить ее лидеров Понинского и Браницкого обещанием уступки Польше Молдавии и Валахии после их завоевания русскими войсками.

Однако, король и Чарторыйские, дезориентированные тем примирительным тоном, который принял Волконский, собрали членов непризнанного Россией Постоянного совета при короле, созданного на конвокационном сейме 1764 г., и фактически дезавуировали не только решение сейма 1768 г. о гарантиях и правах диссидентов, но и объявили актом насилия ввод русских войск в Польшу, попутно дав самую нелестную характеристику деятельности Репнина в Варшаве. С декларациями об этом были направлены посольства в различные европейские столицы.

Такие действия были расценены в Петербурге как акт вероломства. Особо раздражало Панина то, что обвинения в адрес России король сопровождал постоянными просьбами о денежных субсидиях, которые Волконский, в отличие от Репнина, выплачивал ему регулярно. В начале декабря 1769 г. Волконскому были направлены указания довести до сведения короля со ссылкой на прямое поручение императрицы, что "Чарторыйские и все их креатуры не только от дела единожды навсегда отторгнуты, но и вся их сила, знатность и инфлюэнция в отечестве своем вконец и до последнего края морального небытия истреблены быть должны... Сие есть правило уже совсем решенное в политической системе нашего высочайшего двора относительно до Польши"⁷⁴.

Волконский принялся было создавать, как он выражался, "патриотическую партию", во главе которой он видел примаса Подосского, находившегося в оппозиции королю и Чарторыйским. Однако антирусские настроения в Польше, стимулированные решениями сейма 1768 г. и подпитывавшиеся неопределенностью исхода русско-турецкой войны, уже не позволяли сформировать широкую и прочную коалицию, лояльную России.

В Петербурге, судя по всему, начинали понимать это. Екатерина в письме к Фридриху, написанном в январе 1769 г. отмечала, что "оставляет на известное время Польшу в ее политическом усыплении, наблюдая только за тем, чтобы постоянные разбои не превратились в общее восстание"⁷⁵.

12 октября 1769 г. русско-прусский союзный договор, заключенный в 1764 г., был продлен на восемь лет, считая с 31 марта 1772 г. Его секретные статьи были дополнены новыми гарантиями со стороны Пруссии на случай вмешательства в польские дела Саксонии и возможного русско-шведского конфликта в случае восстановления в Швеции наследственной монархии. Россия гарантировала Фридриху II наследование спорных графств Ансбах и Байройт.

1770 год стал годом решающих военных успехов России. Победы П. А. Румянцева при Ларге и Кагуле, уничтожение турецкого флота в бухте Чесма русскими эскадрами, действовавшими в Средиземном море под командованием А. Г. Орлова и адмирала Г. А. Спиридова, предопределили исход войны в пользу России.

Волконский счел обстановку удобной, чтобы возобновить свои усилия по формированию "патриотической партии". Однако прусский посол Бенуа, которому он показал "главные пункты, на которых должно последовать успокоение Польши", в категорическом тоне заявил, что Пруссия никогда не возьмет на себя гарантии территориальной целостности Польши⁷⁶.

Это заявление Бенуа свидетельствовало о том, что польский кризис вступил в новую фазу. Еще в 1769-1770 гг. Австрия заняла заложенное Полыней Венгрии в начале XV в. графство Цинс и ряд других округов в польской Галиции. В июле 1770 г. захваченные Австрией территории были обнесены пограничным кордоном. Осенью 1770 г. аналогичные меры под предлогом защиты своих войск от свирепствовавшей в Польше чумы были предприняты Фридрихом II в районе польского города Эльбиг и Западной Пруссии.

В июне 1770 г. в Польшу для борьбы с Барской конфедерацией был введен дополнительный контингент русских войск. Это произошло тогда, когда Волконский находился в Карлсбаде на водах. Отъезд его, надо думать, носил демонстративный характер. Бенуа же еще в марте 1770 г. доносил Фридриху II: "Волконский того мнения, чтобы вывести русские войска из Польши и предоставить поляков самим себе, а если они нарушат Оливский мир, т.е. запретят диссидентам свободное отправление их религии, то Россия и Пруссия должны отобрать у них ближайшие провинции и позволить австрийцам сделать то же"⁷⁷.

Донесениям Бенуа, большого мастера дипломатической интриги, нельзя доверять полностью. Несомненно, однако, что в конце своей короткой миссии в Варшаве Волконский впал в крайний пессимизм и по примеру своих предшественников настойчиво просил отозвать его в Петербург. В беседах со своими коллегами в Варшаве он открыто жаловался на Панина, сетуя, что тот нарочно присылает ему путаные инструкции, желая, дескать, реабилитировать своего племянника Репнина.

16 января 1771 г. Волконский был возвращен на родину. Преемником его на посту посла в Варшаве стал Каспар фон Сальдерн, голштинский чиновник, перешедший на российскую службу. В Петербурге Сальдерн занимал не особо видное, но открывавшее перед ним почти неограниченные возможности место советника Панина. Осенью 1767 г. он сыграл главную роль в окончании "голштинского дела" - размене Шлезвиг-Гольштейна на графства Ольденбург и Дельменгорст, приобретя тем самым репутацию ловкого политического дельца.

В конце 1770 г. Сальдерн представил Екатерине записку⁷⁸, в которой подверг резкой критике поведение Волконского, поссорившегося с королем и Чарторыйскими, и доказывал, что успокоить польские беспорядки можно только противоположными методами. Екатерина не только одобрила мысли Сальдерна, но и предложила Панину отправить его послом в Польшу. Станислав-Август не раз просил о том же. Несмотря на крайнее нежелание покидать Петербург, Сальдерну пришлось согласиться.

Инструкция Сальдерну, подписанная 5 марта 1771 г., по существу повторяла указания, дававшиеся прежде Волконскому. Особенное внимание ему следовало обратить на выполнение союзного трактата с Польшей от 1768 г., в особенности на сепаратные артикулы относительно гарантии России основных законов Польши и диссидентского вопроса.

Прибыв в Варшаву в середине апреля, Сальдерн весьма энергично принялся исполнять составленный им самим план умиротворения. План этот, однако, имел существенный недостаток: составляя его, Сальдерн, очевидно, имел главной целью угодить Екатерине, для чего заимствовал целые пассажи из ее писем к Понятовскому и его заявлений о возможных уступках требованиям поляков, которые были настолько расплывчаты, что их можно было толковать и в ту, и в другую сторону. Если добавить к этому вздорный и высокомерный характер Сальдерна, удивлявший всех, кто имел с ним дело, - начиная от короля и кончая чинами российского посольства, -то можно согласиться с мнением Н. Д. Чечулина, считавшего, что деятельность Сальдерна в Варшаве была "суетлива, беспокойна и безрезультатна"⁷⁹.

Единственным заслуживающим упоминания "подвигом" Сальдерна в Варшаве было получение им 5 мая 1771 г. собственноручной расписки, в которой Станислав-Август обязывался "совещаться с Ее величеством обо всем и действовать согласно с нею"⁸⁰. Добиться этого Сальдерну, надо полагать, не представляло особого труда. В депеше Панину, отправленной незадолго до этого, он рисовал следующую печальную картину: "Королю нечего есть и нечем платить своим служителям, он живет в долг день за днем. Он задолжал почти каждому жителю города, и нищета его окружает. На второй же аудиенции он меня спросил, не имею ли я позволения дать ему денег, ибо он убежден, что императрица не может оставить его при такой крайности. Я пожал плечами и скрыл свою жестокую скорбь при виде короля, который со слезами просит милостыни; я был сильно тронут, но не обещал ничего. Утром, в день королевских именин граф Браницкий явился ко мне и мучил меня до тех пор, пока я не дал ему пяти тысяч червонных. Для меня необходимо такими поступками приобрести доверие короля⁸¹.

13 мая Сальдерн опубликовал в Варшаве декларацию, которой гарантировал амнистию конфедератам и приглашал "всех людей благонамеренных, истинно любящих отечество" договориться с ним "об искоренении всех смут мерами самыми законными"⁸².

Но существенных результатов ни этот, ни другие шаги Сальдерна не имели. Судьба Польши отныне решалась уже не в Варшаве. В конце мая, когда Сальдерн, разделявший убежденность Панина о необходимости для России действовать в Польше собственными силами, обвинил прусского посла Бенуа в интригах против России, тот без обиняков сказал ему по-немецки: "Я хорошо знаю, что вы друг моего короля; ради Бога, сделаем так, чтобы он мог получить приличную часть Польши. Этот неблагодарный народ заслуживает такого наказания, я вам отвечаю за благодарность моего государя". Сальдерн, лишь в общих чертах знавший о начавшихся с февраля переговорах между Россией и Пруссией о разделе Польши, вполне достойно отвечал: "Не нам с вами делить Польшу⁸³.

В депеше от 11 июня 1771 г. Панин подтвердил Сальдерну, что раздел Польши, инициатором которого он называл Фридриха II, стал делом решенным. Сальдерн, уязвленный тем, что о важнейшем решении в отношении страны его пребывания он первым узнал от прусского посла, принялся доказывать Панину нецелесообразность раздела Польши между Россией и Пруссией без участия Австрии. Он считал, что это непременно приведет к "генеральной войне" в Европе. Однако в ответ Панин заявил, что принятое решение не может быть пересмотрено. Сальдерн решил отыграться на поляках, взяв недопустимо высокомерный тон в обращении с польскими магнатами. Когда в Петербурге сделали ему по этому поводу реприманд, Сальдерн отвечал 25 сентября в письме Панину: "Я могу и хочу претерпеть все, но я никогда не позволю, чтобы Россия была унижена в то время, как я нахожусь ее представителем... К несчастью, судьба хотела, чтобы я был непосредственным преемником старой бабы (М. Н. Волконский, предшественник Сальдерна. - П. С.), который, будучи природным русским, сносил жестокие оскорбления, хотя был не только послом, но и командиром целого корпуса русской армии"⁸⁴.

Сальдерн был категорически не согласен с планом раздела в том виде, в каком он навязывался Фридрихом. "Я бы в душе одобрил ваши намерения, - писал он Панину, - если бы области, которые хочет приобресть себе король Прусский, были менее важны, если бы он домогался только Вармии и участка на реке Нетце, но вся Польская Пруссия - это смертельный удар для Польши, да и не для одной Польши, а для всего Балтийского Поморья"⁸⁵.

Такая откровенность имела своим результатом то, что с осени 1771 г. Панин прекратил информировать Сальдерна о ходе переговоров с Пруссией. Однако уже с лета 1771 г. Варшава была полна слухов о предстоявшем разделе. В депеше Панину от 1 марта 1772 г., отправленной уже после подписания русско-прусской конвенции от 4 января, Сальдерн писал: "При дворе, в городе и везде в провинциях все заняты только тем, что публично обсуждают оккупацию, которую замыслил король Пруссии. О ней здесь говорится с такими точными деталями, как будто полякам дословно известна последняя конвенция; однако здесь нет ни одной живой души, которой пришло бы в голову подозревать нас в подобном, по меньшей мере - вслух"⁸⁶.

Через две недели, 14 марта Сальдерн информировал Панина в новой шифрованной депеше с плохо скрываемым удивлением о том, что "позавчера прусский посол был извещен своим королем через курьера о том, что состоялось подписание конвенции между Россией и Пруссией. Король приказал послу связаться со мной и согласовать наши совместные действия, направленные на то, чтобы составить себе партии из представителей этой нации и выработать детальный план, который понравился бы влиятельной части польского общества и заставил ее согласиться на уничтожение всех нововведений, которых обе державы добились со времени конвокационного сейма до начала польских смут...

Я ответил господину Бенуа, что, несмотря на то, что не получал никаких инструкций от моего двора относительно способа совместных действий, которых следует придерживаться в соответствии с подписанной конвенцией, я всегда готов к совместным действиям". В заключение Сальдерн не отказал себе в удовольствии повторить вновь: "Вот уже двое суток, как в городе не говорят ни о чем другом, как об оккупации прусским королем Польской Пруссии. Считается, что это дело решенное между петербургским, венским и берлинским дворами. Надеюсь, что вы не сочтете меня слишком злым на язык, если я скажу, что имею все основания верить, что эта новость исходит от сотрудников польского посла⁸⁷.

Последние свои месяцы в Варшаве Сальдерн, по выражению С. М. Соловьева, доживал "в глубоком официальном молчании"⁸⁸.

Явная неудача планов "умиротворения Польши" во время посольств Волконского и Сальдерна во многом объясняется тем обстоятельством, что с началом русско-турецкой войны польский вопрос попал в контекст обострившейся борьбы двух основных придворных группировок - так называемой "партии Панина" и "партии Орловых". Не касаясь всего спектра противоречий между братьями Орловыми и Паниным, упомянем лишь - это важно для понимания логики переговоров о разделе, - что в первые десять лет царствования Екатерина вынуждена была маневрировать между панинской и орловской партиями, занимавшими, во многом в силу логики создавшейся при дворе ситуации, различные, нередко диаметрально противоположные, позиции по ключевым внутренним и внешним проблемам российской политики.

Во внешнеполитических вопросах Г. Г. Орлов под влиянием Бестужева был сторонником традиционного для России союза с Австрией и противником "Северной системы" Панина. Став членом Государственного совета, он получил возможность не просто озвучивать свои взгляды, но и принимать участие в формировании внешнеполитического курса России. Именно ему принадлежала идея направления в 1769 г. российского военного флота в Средиземное море, основной задачей которого было поддержать готовившееся с помощью российских эмиссаров антиосманские выступления народов Греции и Балканского полуострова. После выдающихся побед русской армии в 1770 г. Орлов выступал за окончание войны путем нанесения прямого военного удара но Константинополю.

Панин, более реалистично оценивавший в целом неблагоприятную для России расстановку сил в Европе, понимал, что для закрепления военных успехов и для достижения выгодного и почетного мира с Турцией, была необходима активная дипломатия по широкому фронту, в которой интересы России в Польше отступали на второй план по сравнению с главным - успешным завершением русско-турецкой войны. Отсюда - резкое снижение активности России в Польше во время посольств Волконского и Сальдерна, линия на нейтрализацию и умиротворение Польши даже ценой частичных уступок в вопросах, которые изначально считались ключевыми - диссидентском и о гарантиях России государственного строя Речи Посполитой.

В целом же в этой завязавшейся сложнейшей дипломатической интриге, в результате которой была решена участь Польши, первая роль, несомненно принадлежала королю Пруссии. Манипулируя острейшим диссидентским вопросом, от прямой вовлеченности в который он с 1768 г. намеренно дистанцировался, Фридрих сначала дал увязнуть Екатерине и Панину в польских смутах, а затем убедительно показал, что решение главной геополитической задачи для России - останется ли Польша форпостом "Восточного барьера" или превратится в предполье активной российской политики в Европе - зависит от готовности Петербурга согласовывать свои действия с Берлином и Веной.

РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ КАК СРЕДСТВО ОБЕСПЕЧЕНИЯ "РАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА" ПРУССИИ, РОССИИ И АВСТРИИ

Приступая к анализу дипломатической истории русско-прусско-австрийских переговоров о первом разделе Польши, необходимо отметить, что в совокупности вызвавших его разноплановых и, на первый взгляд, противоречивых обстоятельств присутствовала железная логика. Из нескольких вариантов решения проблем, возникавших на различных этапах польского кризиса, неизменно реализовывались те, которые в наибольшей степени отвечали стратегическим интересам лишь одной из держав-участниц - Пруссии.

Еще в так называемом "Первом политическом завещании" 1752 г. Фридрих II объявил присоединение Польской Пруссии задачей sine qua nоn (одним из главных условий. - П. С.) самого дальнейшего существования своего государства. Такая значительно более глубокая, по сравнению с Австрией и Россией, мотивированность польской политики Фридриха II обусловила его инициативную роль в выстраивании взаимодействия трех держав - участниц раздела. В то же время крайне ослабленное состояние, в котором находилась Пруссия в результате войны за австрийское наследство 1740-1748 гг. и Семилетней войны 1756-1763 гг., побуждало Фридриха действовать в тактическом плане предельно осторожно, добиваясь поставленных целей не только сугубо дипломатическими методами, но и, с учетом крайне неустойчивого баланса сил в Европе, всемерно маскируя существо своих действий даже в отношениях с потенциальными союзниками.

Такая тактика была особенно характерна для действий прусской дипломатии до начала русско-турецкой войны 1768-1774 гг. Опубликованные донесения прусского посла в Петербурге В. Сольмса о его беседах с Н. И. Паниным в 1763-1768 гг. и его переписка с Фридрихом свидетельствуют о том, что прусский король поначалу как бы резервировал свою позицию в ответ на любые высказывания с российской стороны, которые могли быть истолкованы как допускающие при определенных обстоятельствах территориальные приобретения за счет Польши. Подобные намеки, кстати, делались Паниным лишь в критические моменты развития ситуации, когда возрастала возможность вооруженного вмешательства Австрии в польские дела, причем, в форме, допускавшей различное толкование его слов. В частности, в декабре 1763 г., когда Вена еще не рассталась с надеждой оставить польский престол за Саксонией, Сольмс доносил в Берлин о следующих словах Панина: "Королю Прусскому не придется сожалеть о вступлении в обязательство с русским двором, потому что если сверх ожидания дела дойдут до последней крайности, то он ручается, что король Прусский, равно как и Россия, будут вознаграждены за свой труд и что даром хлопотать не придется"⁸⁹. В ответе Сольмсу от 20 января 1764 г. Фридрих писал: "Намек, сделанный Вам гр. Паниным в темных выражениях, мне кажется, так ясно обнаруживает мысль о разделе Польши в случае войны с ней, что я не могу не подозревать в этом министре планов первостепенной важности, могущих, в случае осуществления, вновь повергнуть Европу в те бедствия, от которых она едва избавилась"⁹⁰. Эта и ряд других подобных фраз Фридриха из его переписки с Сольмсом впоследствии активно использовались прусскими историками для оправдания его политики в польских делах. Между тем ясно, что Фридрих в данном случае обеспокоен вовсе не планами раздела Польши, а перспективой оказаться втянутым в войну с Австрией.

К сожалению, Панин не фиксировал письменно своих разговоров с Сольмсом, которого как старого друга и коллегу по совместной работе в Стокгольме принимал обычно в неформальной обстановке⁹¹. Даже имеющиеся в прусской интерпретации слова Панина о "вознаграждении за труд" правильнее рассматривать не в качестве приглашения к разделу Польши, а в контексте завершавшихся в то время переговоров о русско-прусском союзном трактате, зафиксировавшем обязательства Пруссии содействовать России в случае вооруженного конфликта с Османской империей.

Тот же прием Панин использовал в контактах с Сольмсом в начале 1767 г. во время наивысшего обострения диссидентского вопроса, когда перспектива войны с Австрией, а, возможно, и с другими католическими державами, стала представляться реальной и в Петербурге. "Императрица охотно соглашается, чтобы король отыскал себе вознаграждения повсюду, где представится возможность его взять, на счет державы, которая своими поступками возбудит войну"⁹², - сказал Панин от имени императрицы прусскому послу в беседе от 1 февраля 1767 г. Показательно, что реакция Фридриха на этот раз носила совершенно другой характер: "Объяснение по поводу вознаграждения, какое я необходимо должен обеспечить себе в случае военных действий, не оставляет желать ничего лучшего и я с удовольствием вижу в этом объяснении как чувство справедливости со стороны императрицы России, так и дружеского расположения ее ко мне"⁹³.

Ряд отечественных и зарубежных исследователей, в частности Н. Д. Чечулин, истолковывают эти выдержки из дипломатической переписки Сольмса для обоснования тезиса о том, что идея первого раздела Польши исходила из России. Такой подход представляется неоправданным упрощением реальной ситуации. Все державы-участницы раздела действовали в силу понимания ими "рационального государственного интереса" (если использовать терминологию представителей реалистической исторической школы) и в рамках вполне обычной в XVIII в. практики округления границ, рассматривая линию на поддержание соседних государств в ослабленном состоянии как средство обеспечения собственной безопасности.

Что же касается позиции Чечулина, то разделяя высокую оценку его работ рядом современных исследователей, мы не видим достаточных оснований приписывать Панину роль инициатора первого раздела Польши. У Панина, конечно же, были свои идеи, свои амбиции - и главная из них - создание "Северной системы", призванной упрочить безопасность России и ее влияние в европейских делах. Он не только рассматривал Польшу в качестве "пассивного члена" Северной системы, но и всемерно пытался "подтянуть" к такой позиции Фридриха II (переговоры К. Сальдерна в апреле 1766 г. в Берлине). Польша представлялась ему своеобразным полигоном, на котором он рассчитывал наработать взаимодействие "активных членов" союза северных государств - России, Пруссии, Англии и Дании. "Польша, если бы торговля ее и учреждения были благоустроеннее, могла бы заменить для союзников Австрию, не делаясь для них опасной", - эти слова из инструкции Панина одному из российских послов в Варшаве исчерпывающе отражают суть его позиции.

Не менее важно и то обстоятельство, что расхождения между Паниным и Екатериной по польскому вопросу, накапливавшиеся в течение 1763-1768 гг., с началом русско-турецкой войны, кардинально изменившей ситуацию в Центральной Европе, проявились открыто. В немалой степени этому способствовала прусская дипломатия. "Война между Россией и Турцией перемешала всю политическому систему Европы, открылось новое поле для деятельности; надо было вовсе не иметь никакой ловкости или находиться в бессмысленном оцепенении, чтобы не воспользоваться таким выгодным случаем"⁹⁴, - признавался впоследствии Фридрих в своих мемуарах.

Депешей Сольмсу от 2 февраля 1769 г. Фридрих впервые изложил идею тройственного раздела Польши, приписав его графу Линару, бывшему в начале 50-х годов датским посланником в Петербурге⁹⁵. В депеше, в частности, говорилось: "Гр. Линар возымел довольно смелую мысль соединить в пользу России интересы всех государей и разом дать делам Европы другой оборот. Он хочет, чтобы Россия предложила венскому двору за его содействие против турок Леопольд (Лемберг), Ципс, а нам Польскую Пруссию с Вармией и право покровительствовать Данцигу, а Россия, чтобы вознаградить себя за военные издержки, захватила бы такую часть Польши, какую хочет; тогда зависть между Пруссией и Австрией прекратилась бы и они бы наперерыв помогали бы России против турок"⁹⁶. Прежде чем говорить с Паниным, Сольмс, представлявший себе его образ мыслей, предупреждал Фридриха, что "в Петербурге слишком не доверяют Австрии и думают, что если в Вене представить такой проект, то им воспользуются лишь для того, чтобы бросить тень на все предшествующие поступки императрицы, и станут объяснять их как давно составленный план разграбления Польши"⁹⁷.

И действительно, Панин весьма холодно реагировал на подходы Сольмса. Он высказался, что если уже устраивать союз между Россией, Пруссией и Австрией против Турции, то "разве ж только для того, чтобы совершенно изгнать турок из Европы", а из бывших турецких владений "доставить Австрии такое вознаграждение, которое заставило бы ее забыть потерю Силезии". Что же касается России, то, по мнению Панина, она "не имела никакой претензии участвовать в дележе, так как у нее и без того земель более чем нужно"⁹⁸.

Существует множество интерпретаций такой реакции Панина. Одни считают, что Панин был принципиальным противником раздела, другие усматривают в его словах лишь ловкий маневр, направленный на то, чтобы побудить Пруссию выступить открыто и тем самым взять на себя всю ответственность за предстоявший раздел. Мы бы хотели предложить еще одну, как представляется, более близкую к реальности, версию появления "плана Линара".

План этот был целиком плодом фантазии прусского короля, который сам признавался в этом в той части своих мемуаров, которая была написана в 1775 г. Стоит, однако, задуматься, почему, предлагая своему послу впервые обсудить идею тройственного раздела с Паниным, Фридрих использовал имя датского дипломата. Ответ на этот вопрос наводит на любопытное предположение. Дело в том, что в начале 50-х годов в Петербурге Линар вел переговоры об обмене Шлезвиг-Гольштейна на Ольденбург и Дальменгорст. Переговоры тогда оказались неудачными, но в своей депеше в Копенгаген от 12 октября 1751 г. Линар, много общавшийся с Екатериной, которой Петр III доверил направлять переговоры о судьбе своего наследственного владения, писал: "Я забыл упомянуть об одном проекте великой княгини, которая, ... будучи непрестанно занята мыслями, как поднять значение Цербстского дома, задумала идею, заручившись поддержкой со стороны великого князя, состоящую в том, что тот, взойдя на престол и завоевав Шлезвиг, уступил бы все свои владения в Германии цербстскому князю, который уже владеет Еверном. К этому можно было бы добавить Остфризские земли, которые король Прусский уступил бы при условии, что Россия помогла ему завоевать Польскую Пруссию. После этого можно было бы отобрать также Бремен и Верден у Ганновера и сформировать из всех этих земель новое, десятое по счету, маркграфство"⁹⁹.

План, что и говорить, по всем статьям химерический. Простим, однако, Екатерине, которой, кстати, было в то время всего лишь 23 года, заботу о своей угасавшей ветви Ангальт-Цербстского дома и обратим внимание на другое. Линар был одним из тех дипломатических агентов, которым представители различных германских домов доверяли улаживать свои династические дела. Используя его имя, Фридрих II ввел проблему в совершенно иное русло - русло династической дипломатии Екатерины II, ее связей с Германией¹⁰⁰.

Выдвигая эту версию, мы ни в коей мере не хотим поставить под сомнение общую направленность внешней политики Екатерины, ее преданность интересам своей новой родины, стремление утвердить ее в качестве великой европейской державы. Дело, на наш взгляд, в другом. В основе внешнеполитического мышления российской императрицы лежала убежденность в возможности и полезности для России "гармонизировать" ее отношения с двумя германскими государствами с соответствующими благоприятными для России последствиями не только на европейском, но и на балтийском и, главное, черноморском направлениях ее внешней политики. В этом смысле, кстати, можно говорить и о более глубоких противоречиях между императрицей и Паниным, поскольку такой подход, включавший в себя налаживание сотрудничества с Австрией, по существу, сводил на нет усилия Панина по созданию "Северной системы".

ВИЗИТ ГЕНРИХА ПРУССКОГО В ПЕТЕРБУРГ

Решающее объяснение по поводу раздела Польши произошло в ходе поездки брата прусского короля принца Генриха в Петербург в сентябре 1770 - январе 1771 гг.

По русским архивным источникам давно установлено, что эта поездка готовилась, по крайней мере, с начала 1770 г., а вовсе не была спонтанной инициативой самого Генриха, как это пытался представить Фридрих в мемуарах¹⁰¹.

Важен и политический контекст поездки, совпавшей со вторым в течение двух лет свиданием короля с австрийским императором Иосифом II, на этот раз в моравском городе Нойштадте в августе 1770 г. Можно согласиться с теми отечественными и немецкими историками, которые считают, что "историческое примирение" Иосифа II и Фридриха II относительно Силезии, состоявшееся в ходе первого из этих свиданий (в гор. Нейсе), устранило препятствия на пути формирования треугольника Берлин - Вена - Петербург, предопределившего дальнейшее развитие польского вопроса¹⁰². Начатая в Нойштадте работа по преодолению русско-австрийских противоречий вокруг Молдавии и Валахии, занятых в ходе войны русскими войсками, за счет территориальных компенсаций в Польше по существу сформировала основу, на которой через два года была достигнута окончательная договоренность в отношении раздела Речи Посполитой. В результате польский вопрос, используя выражение Т. М. Исламова, "стал как бы частью и, можно сказать, подчиненной частью восточного"¹⁰³.

Весьма важно иметь в виду и то обстоятельство, что среди задач, которые ставились перед миссией принца Генриха в Петербурге, помимо уточнения российских условий мира с турками и дополнения продленного в 1769 г. союзного трактата с Пруссией российскими гарантиями прав прусского короля на Байройт и Ансбах, Генриху было поручено обсудить с Екатериной и чрезвычайно важный вопрос о предстоявшем браке великого князя Павла Петровича, которому в сентябре 1772 г. исполнялось 18 лет. Со своей обычной предусмотрительностью Екатерина еще с конца 1770 г. искала пути нейтрализации надежд тех при ее дворе, прежде всего Панина, кто надеялся, что по достижении совершеннолетия Павел по примеру Иосифа II, провозглашенного Марией-Терезией соправителем в 1765 г., будет допущен к более активному участию в государственных делах. Эта, возможно, основная для Екатерины часть миссии принца Генриха была реализована вполне успешно. После брака Павла с принцессой родственного Пруссии Гессен-Дармштадтского дома Натальей Алексеевной 29 сентября 1773 г. так называемый "кризис совершеннолетия" был преодолен, и Екатерина получила возможность сохранить до конца жизни в своих руках всю полноту самодержавной власти¹⁰⁴.

Пребывание и переговоры принца Генриха в Петербурге как ключевой эпизод первого раздела детально описаны в исторической литературе. Утвердилось мнение, опирающееся на воспоминания и письма самого Генриха, о том, что вопрос о разделе Польши был поднят Екатериной в разговоре с принцем в конце декабря, когда он совсем уже было собрался уезжать. В письме Фридриху от 28 декабря 1770 г. Генрих сообщал: "Уже написавши это письмо, я вечером был у императрицы, которая шутя сказала мне, что австрийцы заняли в Польше два староства и обнесли их пограничными столбами с имперским гербом. Она прибавила: "Почему бы и всем не взять точно так же?" Я сказал, что вы, мой любезный брат, хотя и держите кордон в Польше, но старосте не занимали. "А почему же бы и не занять?" - сказала императрица со смехом. Немного спустя ко мне подошел гр. Чернышев и, заговорив со мной по тому же поводу, сказал: "Почему бы вам не взять епископства Вармийского? Потому что надо уж всем взять что-нибудь". Хотя это и были шутливые речи, но несомненно, что это недаром, мне кажется очень возможным, что вы воспользуетесь случаем"¹⁰⁵. С этого, казалось бы, шутливого разговора и начались прямые контакты между Россией и Пруссией о разделе Польши, к которым с осени 1771 г. присоединилась и Австрия.

Уже с конца XVIII в. в печати начали появляться дипломатические документы, в основном из французских и прусских архивов, в которых миссия принца Генриха в Петербурге описывалась несколько в ином свете¹⁰⁶. В частности, в труде Л. Феррана, использовавшего сделанные Рюльером записи его разговоров с принцем Генрихом о пребывании последнего в Петербурге, отмечается, что основной задачей принца являлось предложить Екатерине идею раздела Польши как "средство умиротворения" не только барских конфедератов, но и - в широком смысле - Австрии, ревниво относившейся к успехам России в войне с Османской империей, при условии подключения Вены к разделу¹⁰⁷. Существенно, что сам Генрих, неоднократно заявлявший впоследствии о том, что идея раздела Польши принадлежала ему¹⁰⁸, рассказывал Рюльеру, что обсуждал с Екатериной план раздела Польши в мельчайших деталях, разложив на столе карту, на которой было отмечено, какие части могли бы взять себе Пруссия и Россия. Трудно предположить, что подобный образ действий не обсуждался им предварительно в какой-то форме с Фридрихом II¹⁰⁹.

Показательно и признание Генриха Рюльеру о том, что Панин, ссылаясь на занятость воспитанием великого князя, уклонялся от встреч с ним. Вместо Панина принц беседовал с К. Сальдерном, которого описывает как грубого педанта, читавшего ему лекции о международной политике. Однажды, когда в разговоре с Сальдерном они перебирали различные возможности заключения русско-турецкого мира, Генрих заметил, что "нужно придумать что-нибудь, чтобы оторвать австрийцев от турок". Сальдерн на это ответил: "Очень хорошо, только это не должно быть сделано за счет Польши"¹¹⁰.

Вполне созвучна с этим и депеша В. Ф. Сольмса Фридриху, отправленная 31 декабря 1770 г., т.е. через три дня после вышеописанного разговора Генриха с Екатериной и Чернышевым: "Говорил я также с этим министром (Паниным. - П. С.) о территории, занятой австрийцами в Польше, - докладывал посол. - Он очень смеялся над призрачностью их прав, будучи того мнения, что если венский двор и позволяет себе подобные выходки, то Вашему величеству и России скорее должно помешать ему, чем следовать его примеру; что касается его, то он никогда не даст своей государыне совета завладеть чем-либо, ей не принадлежащим. Наконец, он меня просил не говорить в таком тоне во всеуслышанье и не поощрять в России идеи приобретения на основании того лишь, что поступать так удобно"¹¹¹.

И наконец, сам прусский король свидетельствовал в мемуарах о том, что "граф Панин, заявивший при начале беспорядков в Польше, что Россия готова гарантировать территориальную целостность этого государства, испытывал отвращение (repugnance) к идее раздела; он, однако, пообещал не противиться этому, если дело будет передано в Совет"¹¹².

Для характеристики отношения Панина к идее раздела Польши и расстановки сил при российском дворе по этому вопросу очень важна депеша Сольмса Фридриху от 1 марта 1771 г. В ней прусский посол, несомненно, уже информированный о благожелательной реакции Екатерины¹¹³ на предложение Генриха, пытался убедить Панина в том, что участие России в разделе Польши совместно с Пруссией и Австрией - единственная возможность преодолеть сопротивление Вены заключению мира с турками на выгодных для России условиях. Будучи уверен в прочности своих тылов, Сольмс строил беседу в наступательном ключе, сходу заявив, что "настоящее поведение поляков в отношении России не заслуживает больше с ее стороны сочувствия, которое она имела основание прежде выказывать для сохранения нераздельности Польши". Панин, возражая, ссылался на самые различные соображения - от опасения "новых смут" в Польше, ослабления позиций короля до негативных последствий, которые мог бы иметь раздел Польши для настроений в турецкой столице, где набирали силу сторонники прекращения войны. "Я не думаю, чтобы раздробление Польши между тремя державами, предпринятое одновременно, - отвечает Сольмс, - сделало бы поляков более отважными, так как я всегда полагал, что и Россия поступит в этом деле согласно с двумя другими державами и, напротив, думал, что, видя согласие между ее соседями, нежелание щадить их более, они (поляки. - П. С.) тем скорее исполнят их желания, лишь бы спасти, что можно, из владений республики и не сделаться всем чьими-либо подданными, вместо того чтобы остаться свободными". Панин, понимая, очевидно, что раздел предрешен, замечал Сольмсу, что "это дело такого рода, которое должно решиться в Совете, и хотя... его там вполне одобрят и что оно даже вызовет решение ему подражать, он, однако, боится, чтобы те, которые в настоящую минуту более всего выкажут по этому делу сочувствия Вашему величеству, не постарались бы, если вследствие этого приобретения дела еще более запутаются, породить охлаждение между Вашим величеством и его государыней". Сольмс, тонко чувствовавший ситуацию, не пытался даже спорить с Паниным, отмечая лишь в конце своей депеши, что "хотя слово "приобретение" для России совершенно противно принципам графа Панина, он все же должен будет в конце согласиться на этот исход, потому что значительнейшее большинство будет против него"¹¹⁴.

19 мая 1771 г. участие России в разделе Польши впервые обсуждалось на заседании Государственного совета. Панин, информируя членов Совета (Екатерина покинула заседание перед его выступлением) о том, что "король Прусский отозвался здешнему двору в доверенности, что он не намерен быть спокойным зрителем" захвата Австрией польских земель, поскольку "также имеет право на соседние с его владениями польские земли и намерен равномерно присоединить их", заявил, что такая ситуация представляется ему "случаем, о котором всегда помышляемо для исполнения всеми желаемого было, что находим мы теперь удобность в ограничении себя от Польши реками; что хотя Россия и не имеет никакого права на Польскую Лифляндию, однако намерен он вывести права на оставленные в Польше десять заднепровских полков и требовать возвращения, а особливо чтоб Польша не исполнила получения оных обещаний; что негоциируя о сем и согласясь на всегдашнюю уступку присвоенных австрийцами и некоторых из требуемых королем Прусским польских земель, исключая Гданьска, можем мы получить Польскую Лифляндию и желаемое ограничение границы, а Польше отдать взамену отбираемых у нее земель княжество Молдавское и Валашское"¹¹⁵.

Анализируя очевидную эволюцию подхода Панина к польским делам, необходимо указать, что на участие в разделе он смотрел как на вынужденный шаг, понимая, что без содействия Пруссии и Австрии закончить войну с турками крайне необходимым России почетным и выгодным миром было невозможно. В том же выступлении в Совете он мотивировал свою позицию тем, что "заинтересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый мир с турками и успокоить польские замешательства".

Особого внимания заслуживает высказанная Паниным мысль о необходимости компенсации территориальных потерь Польши передачей ей Молдавии и Валахии. Вряд ли в этом, кстати, неоднократно впоследствии повторявшемся предложении следует усматривать лишь антиавстрийскую подоплеку.

Еще в марте 1771 г. Панин, явно пытаясь спасти если не Польшу, то свое любимое детище - "Северную систему", - счел необходимым в специальном письме прямо предупредить польского короля о том, что "никогда положение Вашего королевства не представляло опасности большего распадения"¹¹⁶.

Для оценки мотивов, побудивших Панина с мая 1771 г. превратиться если не в сторонника, то в активного участника раздела Польши, необходимо иметь в виду и противоречия, существовавшие между ним и Г. Г. Орловым относительно способа окончания турецкой войны. В основе их лежало различное отношение к блестящим военным успехам России в 1770 г. Орлов был убежден в том, что почетный мир России принесут не дипломатические заигрывания, как он считал, с Пруссией и Австрией, а решающая военная победа - взятие Константинополя. Панин же, реалистичней смотревший на возможности России, только финансовые затраты которой за три года войны составили около 25 млн. руб., что равнялось ее бюджету за два года, выступал за скорейшее окончание войны, понимая выгоды начала мирных переговоров с турками на пике военных успехов.

ПОДГОТОВКА И ПОДПИСАНИЕ ПЕТЕРБУРГСКИХ КОНВЕНЦИЙ 25 ИЮЛЯ 1772 г.

С апреля 1771 г. инициатива переговоров о разделе полностью перешла в руки Фридриха II. Панина он приучал к мысли о неизбежности раздела обещаниями снять противодействие Австрии мирному окончанию русско-турецкой войны. В беседах же с австрийским послом в Берлине Ван Свитеном утверждал, что идея раздела исходила из России¹¹⁷, нейтрализуя тем самым возможные австрийские претензии к Пруссии, чреватые угрозой вооруженного конфликта. Одновременно он виртуозно использовал затруднительное положение, в котором оказался австрийский канцлер В. А. Кауниц после опалы, постигшей в конце 1770 г. руководителя французской внешней политики герцога Э. Ф. Шуазеля, его верного союзника и ярого недоброжелателя России. В марте 1771 г. стараниями Фридриха в Петербурге вновь появился австрийский посол граф Лобкович.

Суть дипломатической игры, которую Фридрих вел в Вене и в Петербурге, заключалась в последовательном преувеличении опасности военного вмешательства Австрии в русско-турецкую войну на стороне Османской империи. Австрийский посол в Константинополе Тугут, заключивший в июле 1771 г. так называемую "субсидную конвенцию" с турками, якобы без ведома Кауница, сознательно или бессознательно - трудно сказать - подыграл Фридриху II. Несмотря на то, что "субсидная конвенция" так и не была ратифицирована Веной, в Петербурге с осени 1771 г. не только пошли на серьезные смягчения условий мира, но и приняли "добрые услуги" (но не посредничество берлинского и венского дворов).

В этих условиях Панин уже без всяких оговорок подключился к игре, начатой прусской дипломатией. Угроза территориальных приобретений в Польше Россией и Пруссией без участия Австрии превращалась для него в элемент дополнительного давления на Вену. В депеше Сальдерну от 23 августа 1771 г. он писал, что "мы должны отправляться от одного твердого и неизменного пункта, именно, что удастся ли убедить венский двор приступить к нашему соглашению с королем Прусским, или же он останется в стороне или формально воспротивится ему - во всяком случае решено, что мы тем не менее будем приводить его в исполнение"¹¹⁸. В тот же день Панин направил Сальдерну прусский проект раздела Польши и контрпроект, составленный в Петербурге. Вручить эти документы было поручено не обычному курьеру, а генералу А. И. Бибикову, направлявшемуся в Варшаву с приказанием передать их лично в руки посла.

В целом, секретность, которой были окружены переговоры о разделе, не знает прецедентов в истории. Седлер, секретарь австрийского посла в Петербурге Лобковича, говорил французскому посланнику в Петербурге Сабатье де Кабру: "Завеса тайны окутывает все, что касается сношений с королем Пруссии. Все обсуждается путем секретной переписки двух монархов; они принимают невиданные предосторожности даже относительно тех деталей, которые вынуждены сообщать своим министрам. Секретарям посольства не доверяется копировать важные бумаги, послы делают это сами"¹¹⁹. В результате ни английские, ни французские дипломаты в Петербурге и других европейских столицах не имели точных сведений о ходе подготовки первого раздела Польши. Сальдерн, как мы уже отмечали, узнавший о подписании конвенции о разделе как о свершившемся факте, смертельно обиделся на Панина и перешел на сторону его врагов.

Наиболее важную часть переговоров по разделу вели в Петербурге Панин и Сольмс. Однако Фридрих не доверял полностью даже собственному послу. Опасаясь, что Панин переиграет Сольмса, он тайно направил в Петербург своего эмиссара, работавшего ранее в прусском посольстве в Стокгольме. Тот сблизился с З. Г. Чернышевым, наиболее последовательным сторонником раздела в окружении Екатерины, и контролировал ход переговоров между Паниным и Сольмсом, информируя прусского короля об их мельчайших деталях¹²⁰.

Косвенным подтверждением того, что наиболее щекотливые вопросы решались через тайных поверенных, является и помета неизвестного лица на послании Екатерины Фридриху от 25 ноября 1771 г.: "Что до меня, то я остаюсь, как хотят, посредником инкогнито"¹²¹. Понятовский, имевший также своих информаторов в Петербурге, отмечал в записках, что, по его информации, этим посредником являлся барон Ахац Фердинанд Ассебург, бывший датский посол в Петербурге.

К концу 1771 г. русско-прусские договоренности по Польше были в основном готовы. Согласившись с основными притязаниями Фридриха II (Польская Пруссия), Екатерина настояла на том, чтобы из них были исключены Данциг и Торн, причем относительно Данцига напомнила, что она является гарантом независимости этого города. Твердость в отношении Данцига проявил в переговорах с Сольмсом и Панин¹²², понимавший, что передача устья Вислы в руки Фридриха II означала бы экономическое удушение Польши. Не поддались в Петербурге и давлению со стороны прусского короля, настаивавшего ввиду вероятного, как он одно время утверждал, сопротивления Австрии разделу на немедленном, до конца 1771 г., занятии российскими и прусскими войсками присоединившихся территорий Польши.

В этих условиях Панин принял решение о прямых контактах с австрийцами. С лета - осени 1771 г. условия мира с турками обсуждались им напрямую с Лобковичем, а проблемы Польши было поручено трактовать с Кауницем российскому послу в Вене Д. М. Голицыну. Уже в октябре 1771 г. австрийский канцлер сообщил Голицыну, что Австрия готова способствовать началу мирных переговоров между Россией и Турцией, одновременно дав понять, что она "не будет противиться" разделу Польши. В ответ в Вену через Лобковича было подтверждено принятое в Петербурге решение отказаться от дунайских княжеств.

Сообщения Голицына из Вены помогли Панину увереннее ориентироваться в сути дипломатических комбинаций, рождавшихся в треугольнике Мария-Терезия - Иосиф II - Кауниц. Выяснилось, что в качестве территориальной компенсации за согласие на присоединение польской Пруссии к владениям Фридриха II в Вене хотели бы получить обратно часть Силезии, захваченной Фридрихом в 1740 г., и графство Глац. В Берлине и слышать не хотели об этом. Претензии Австрии распространялись также на Сербию с Белградом и часть Боснии, что не устраивало уже Петербург.

Своего рода переломным моментом в контактах между Петербургом и Веной стало письмо Панина Голицыну от 5 декабря 1771 г., в котором он поручал послу уведомить "в крайней конфиденции" Кауница о том, что Россия и Пруссия готовятся предъявить "весьма основательные притязания на Польшу" и приглашают Австрию присоединиться к ним¹²³. В частном письме к Голицыну, датированном тем же числом, Панин, отмечая, что "важность настоящего нашего с Венским двором положения определяет достаточно сама по себе всю цену министериального Вашего там бдения", извещал посла о том, что направленные ему в конце сентября 1771 г. инструкции добиваться содействия Вены в "примирении Польши" утрачивают силу. "Напротив, милостивейшая Государыня изволила решиться согласно с королем Прусским обратить на поляков собственную их неблагодарность и сделать на счет их пристойные приобретения как границам империи своей, так и границам союзного своего короля Прусского, следуя в том примеру венского двора, который забрал в свои руки староство Ципское с окружностями его по некоторым старым притязаниям"¹²⁴.

Предварительное соглашение между Пруссией и Россией по польским делам было достигнуто уже в начале 1772 г. В феврале Панин и Голицын с российской стороны и В. Сольмс с прусской подписали Секретную конвенцию относительно раздела Польши и Союзную конвенцию относительно содержания вспомогательного войска¹²⁵. В конвенциях определялись польские территории, отходившие к России и Пруссии, и говорилось о приглашении Австрии участвовать в разделе. В случае отказа Вены стороны согласились осуществить раздел без ее участия.

Датированы русско-прусские документы были 4 января - на месяц раньше их фактического подписания. Смысл этой дипломатической уловки состоял в том, чтобы ускорить согласие Австрии на участие в разделе. Оно последовало 21 января, а 8 февраля 1772 г. в Петербурге и Вене Иосифом II, Марией-Терезией и Екатериной II был подписан акт, подтвердивший согласие Вены с принципами раздела Речи Посполитой¹²⁶. 10 апреля были утверждены полномочия Панину с Голицыным и Лобковичу подготовить текст окончательной конвенции¹²⁷.

В основу переговоров, растянувшихся на полгода, был положен принцип полного равенства присоединявшихся территорий. Несмотря на элегантность формулировок, торговались яростно. Фридрих II, претендовавший на самую выгодную в стратегическом отношении часть польских земель, продолжал примеряться к Данцигу и Торну. Кауниц, Иосиф II и Мария-Терезия, состязаясь друг с другом в лицемерии, требовали добавить к своей доле то Краков, то Львов, то соляные копи в Величке, дававшие треть доходов в польскую казну.

Самым употребительным в дипломатической переписке стало слово "mince" - "тощий, худой". Крылатой сделалась фраза Марии-Терезии о том, что не стоит терять репутацию ради худой выгоды - "pour un profit mince".

Екатерина и, особенно, Панин пытались умерить разыгравшиеся территориальные аппетиты Австрии и Пруссии. Панин твердо стоял за то, чтобы Польша и после раздела сохранила свою политическую независимость, став буфером между тремя державами - участницами раздела. В переданном австрийцам мемуаре, озаглавленном "Observation fondees sur l' amitie et bonne foi"¹²⁸, он настаивал на том, чтобы оставить Польше "une force et une consistence intrinseque, analogues a une telle destination"¹²⁹. Предложенный им комплексный подход к оценке равенства долей позволил доказать несоразмерность австрийских претензий на Краков и прусских - на Данциг и Торн.

В целом, однако, переговоры в тройственном формате шли вязко, все намеченные сроки срывались. Фридрих, проявлявший в связи с этим особую нервозность, сетовал впоследствии в Мемуарах на "медлительность и нерешительность русских"¹³⁰.

Медлительность, которую проявляли в Петербурге, имела свои причины. Орлов и его сторонники открыто заявляли, что ни Пруссия, ни Австрия как державы, прямо не участвовавшие в русско-турецкой войне, не имели права претендовать на какие-то территориальные компенсации. В сентябре - конце ноября 1771 г., когда русско-прусские контакты по польским делам вступили в решающую фазу, Орлов оказался в Москве, где занимался усмирением Чумного бунта.

Вернувшись в Петербург, он вновь принялся заявлять о необходимости закончить войну прямым походом на турецкую столицу. "Желание Ее императорского величества решительно положить, полезна ли к получению мира намеряемая в сем году экспедиция на Константинополь"¹³¹, - говорил он в Совете 23 января 1772 г.

На следующий день Совет собрался специально для обсуждения предложения Орлова. З. Г. Чернышев прочел мнение, сводившееся к тому, что "предпринять посылку войска в Константинополь раньше июня месяца нельзя". Панин также высказался против, указав на большую вероятность того, что Австрия в ответ оккупирует Валахию и введет свои войска в Польшу. Орлов тем не менее продолжал настаивать на необходимости нанести двойной - сухопутными и морскими силами - удар по турецкой столице, предлагая привлечь к этому и запорожских казаков.

Однако эти амбициозные замыслы разбились о суровую реальность. Фельдмаршал Румянцев, которому план Орлова был сообщен еще в декабре 1771 г., отнесся к нему скептически. "Для осуществления столь дерзкого проекта, - писал он Екатерине, - нужно по крайней мере удвоить дунайскую армию". И действительно, две попытки перейти Дунай, предпринятые Румянцевым в 1772 г., закончились неудачей.

Летом 1772 г. основные спорные вопросы были наконец согласованы. 25 июля в Петербурге состоялось подписание двух секретных конвенций: одной между Россией и Пруссией, другой между Россией и Австрией¹³², стремившейся таким образом показать, что инициатива раздела Польши принадлежала Пруссии и России. Согласно статье 4-й обеих конвенций Австрия и Пруссия обязались содействовать заключению мира России с Турцией.

К трем державам отошло около трети территории и 40 % населения Речи Посполитой. Самыми существенными были приобретения Пруссии, решившей важную для себя задачу - воссоединение Восточной и Западной Пруссии. К Пруссии были присоединены княжество Вармия, воеводства Поморское без Данцига, Мальборгское, Хелминское (без Торуня), часть Иноврацлавского, Гнезненского и Познаньского, всего 36 тыс. кв. км с населением 580 тыс. человек. Фридрих II, именовавшийся до раздела "королем в Пруссии", принял титул "короля Пруссии". Летом 1772 г. он зондировал через Сольмса возможность наградить Панина прусским орденом Черного орла. Однако тот отказался под предлогом, что ранее уже не принял шведский орден Св. Серафима.

Наиболее обширными оказались австрийские приобретения - Восточная Галиция с Львовом и Перемышлем, но без Кракова - 83 тыс. кв. км с населением 2 млн. 650 тыс. человек.

К России отошли Восточная Белоруссия и часть Ливонии - 93 тыс. кв. км с населением 1 млн. 300 тыс. человек.

Державы-участницы раздела опубликовали в 1772-73 гг. брошюры, в которых доказывали свои "исторические права" на присоединенные территории Польши. Интересно, что аргументация, подготовленная в КПД России, сводилась, в основном, к констатированию нарушения Польшей границ, установленных двусторонними договорами, начиная с 1523 года (захват в свою пользу плодородных земель общей площадью в 1300 кв. верст). В ней полностью отсутствовал тезис о "собирании русских земель", активно использовавшийся впоследствии для обоснования участия России в разделе¹³³.

2 сентября 1772 г. в Варшаву прибыл новый российский посол Отто Магнус Штакельберг, сменивший Сальдерна. 8 сентября он вместе с прусским послом Бенуа официально известил Станислава-Августа о состоявшемся 25 июля 1772 г. соглашении между Россией, Пруссией и Австрией о разделе Польши.

Станислав-Август обратился было за поддержкой в Париж и Лондон, но французы не могли, а англичане не хотели ввязываться в польские дела. На сообщение представителей трех держав при Сент-Джеймском дворе в октябре 1772 г. дан был следующий ответ: "Его величество король очень желает думать, что три двора основывали свои притязания на справедливости, хотя его величество не осведомлен об основаниях, на которых они действовали"¹³⁴.

31 октября 1772 г. Станислав-Август направил Екатерине "грамоту", содержание которой показывает, что даже через месяц после официального объявления о разделе он отказывался верить в происходившее. Выражая надежду на то, что императрица "склонится паче чего к выслушанию короля, которого Ваша многомочная рука вела к престолу, на который он вступая, на Ваших обещаниях, Вашей непоколебимой дружбе утверждал безопасность знаменитейших особ и границ своего владения, короля, который собственною своею кровью запечатлел наименование Вашего друга и который, лишившись нынче способов для пристойного сохранения достоинства да и живота своего по сие время сам себе верить не хочет, чтобы Вы могли и были причиною приведения его в бедность и претерпевание оной". В заключение Станислав-Август в самых душераздирающих выражениях высказывал надежду: "Дай Бог мне после столь продолжительных терпений дожить до той отрады дабы со всем моим народом воскликнуть мог, прославляя Ваше величество своею избавительницей. Дай Бог, чтобы Ваша десница уподобилась богатырскому оружию, которое то, что ранило прикосновением своим, исцелить смогло"¹³⁵.

Незадолго до этого, 14 октября, Штакельберг доносил из Варшавы, что "в то время как король делает по своему обыкновению заявления, порочащие Россию, он пытается убедить представителей шляхты, которых собрал из окрестностей Варшавы, в том, что императрица согласна поддержать конфедерацию против раздела"¹³⁶.

Однако попытки Польши сопротивляться разделу были обречены на неудачу. Результатом их стало лишь появление новой русско-прусской декларации, в которой говорилось, что, если по истечении установленных сроков требования, предъявленные Польше, не будут исполнены, Россия, Австрия и Пруссия сами "прибегнут к средствам, которые они признают действительными и целесообразными для полного осуществления своих прав"¹³⁷. 3 декабря в Петербурге и 7 января 1773 г. в Вене Екатерина II, Иосиф II и Мария-Терезия подписали акт об обязательствах соблюдать постановления конвенции 25 июля 1772 г.¹³⁸.

Однако и после этого Станислав-Август не оставлял надежды на чудо. В письме Екатерине от 18 января 1773 г. он писал: "Я говорю от имени тех несчастных остатков моей страны, которые должны носить отныне имя Польши. Ваша щедрость и чувство справедливости должны компенсировать Польше ее страдания. Стоит Вам лишь захотеть и Вы можете заставить Ваших союзников уважать Вашу волю, как только она будет высказана. Если они вовлекли Вас в то, чтобы причинить зло Польше, заставьте их в свою очередь сделать добро. Приобретите над ними столь ценное преимущество, которое должно импонировать Вашему благородству". И далее: "Что же касается моих нынешних планов, то они таковы. Я повсюду искал помощи, но мне в ней было отказано. Со всей откровенностью и без страха должен признаться, что убежден в том, что мои ошибки (если они были столь серьезны) не делают мне чести в Ваших глазах и наверняка сказались на Вашем уважении ко мне. Разделяя общее отчаяние, я чувствую, как приближается момент, когда я и мой народ должны будем склониться перед нашей общей судьбой. Я это чувствую и вовсе не пытаюсь бравировать этим. Но прежде чем я склонюсь под ударами судьбы, не отвергайте меня, умоляю Вас, Ваше величество, не отказать мне в утешении, проинформировать меня собственноручно о том, что Вы хотите делать, какую компенсацию предназначает нам Ваше чувство справедливости. И если всякая надежда спасти Польшу от раздела становится невозможной, соблаговолите согласиться с тем, что я имею право быть проинформированным о некоторых деталях, касающихся будущего Польши, которые, по крайней мере, могли бы хоть немного уменьшить наши несчастья"¹³⁹.

Только это, второе обращение заставило Екатерину взяться за перо. 27 февраля 1773 г. она направила Станиславу-Августу ответное письмо, в котором, в частности, говорилось: "Откровенность, с которой Ваше величество объяснились со мной, обязывает меня ответить Вам в том же духе. По своему характеру я не признаю другого языка и именно на нем я говорила каждый раз, когда должна была говорить Вам о Ваших интересах и об интересах Вашей нации. Я не буду напоминать здесь о прошлом, потому что это было бы столь же неприятно Вам, как и мне. Обстоятельства изменились, и в настоящее время они таковы, что от меня одной, без моих союзников, невозможно принятие решения о тех или иных шагах, касающихся состояния Вашего королевства... Несмотря на все затруднения, которые поляки чинили моим планам, я вовсе не прекратила думать об их общем благе. В том, что касается Вас лично, Ваше величество, мои планы состоят в том, чтобы продолжать обеспечивать неприкосновенность Вашей короны и принадлежащего Вам государства. Что касается польской нации - полное умиротворение, свободное, лучше управляемое и более спокойное, более надежное правительство для нее и для ее соседей". В заключение Екатерина все же не удержалась от того, чтобы напомнить королю о том, что он сам привел свою страну в состояние "полной анархии", прислушиваясь к советам "интриганов", которые привели бы Польшу к "полному краху, если бы не вмешательство трех соседних держав"¹⁴⁰.

19 апреля 1773 г. конфедерационный сейм, созванный Станиславом-Августом под давлением трех держав, признал произведенный раздел. В ходе проходивших параллельно русско-прусско-австрийских переговоров выяснились разночтения в названии пограничной реки, польско-австрийская граница переместилась к речке Сбруч. Пруссии удалось получить дополнительные земли в верховьях реки Нотец. России отошли города Минск, Витебск и Полоцк¹⁴¹. 7 сентября делегация сейма подписала раздельные договоры с Россией, Пруссией и Австрией. 30 сентября они были утверждены сеймом, а 8 ноября 1773 г. Станислав-Август ратифицировал их. Однако работа по пограничному разграничению продолжалась еще несколько лет, вплоть до 1782 г.

ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ И "КРИЗИС СОВЕРШЕННОЛЕТИЯ" ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ПАВЛА ПЕТРОВИЧА

Так закончился последний акт трагедии первого раздела Польши. Логика участия в нем российской дипломатии не будет, однако, вполне ясна, если не сказать несколько слов о сложнейшем внутриполитическом контексте, в котором он происходил.

Подписание Петербургской конвенции по многозначительной случайности день в день совпало с открытием русско-турецкого мирного конгресса в Фокшанах. Узнав о том, что раздел состоялся, Орлов, вновь в решающий момент оказавшийся вне Петербурга, пришел в сильнейшую ярость и открыто заявил, что "составители раздельного договора заслуживают смертной казни".

Самое неприятное заключалось в том, что Орлов был не одинок. Члены Государственного совета, неоднократно обсуждавшие на своих заседаниях польский вопрос, вели себя с разумной осторожностью, объяснившейся отчасти тем, что план раздела был тесно увязан с началом мирных переговоров с Турцией, в необходимости которых у большинства не было сомнений. Однако усиление Австрии и, особенно, Пруссии многим казалось слишком высокой ценой за полученные преимущества. Известно, как реагировал Сальдерн на сообщения Бенуа о предстоявшем разделе. Менее известно, однако, что и российский посол в Лондоне А. И. Мусин-Пушкин еще до раздела, в депеше от 6 (17) марта 1772 г. сообщал, что в английском министерстве "сумневаются, чтоб прусской Король при настоящих обстоятельствах не присвоил себе более, нежели справедливо ему принадлежать могло. Опасение сие иногда распространяется не токмо на всю Польскую Пруссию вместе с Гданьском, но и на раздробление Польши". Далее в той же депеше посол, уже от своего имени, писал, что "большое Короля Прусского усиление могло бы знатно уменьшить российскую инфлюенцию в генеральных делах европейских"¹⁴².

Так же смотрели на раздел многие в Петербурге. Федор Голицын, племянник и воспитанник Ивана Шувалова, писал в "Записках": "Россия, почти всегда господствовавшая в Польше, усилив соседей, себе выгоды ни малейшей не приобрела". Будущий преемник Мусина-Пушкина в Лондоне С. Р. Воронцов и вовсе называл раздел "актом величайшей несправедливости"¹⁴³. Прямым следствием раздела Польши выглядел и неблагоприятный для России переворот, произошедший в августе 1772 г. в Швеции. Осенью на русско- шведской границе возникла реальная опасность военного конфликта.

В довершение всего мирный конгресс в Фокшанах не оправдал надежд, которые связывали с ним в Петербурге. В провале переговоров Панин обвинял Орлова, "бешенство и колобродство" которого, как писал он в эти дни, "испортили все дело". И действительно, тактику, избранную Орловым в Фокшанах, нельзя признать удачной. Вопреки инструкциям, полученным от Панина и утвержденным Екатериной, он начал переговоры с самого трудного, требования признания Турцией независимости Крыма. Турки уперлись - и уже 1 сентября в Совете была прочитана депеша о прекращении работы фокшанского конгресса.

Вызывающее поведение Орлова в Фокшанах во многом предопределило его дальнейшую судьбу. Десятилетний союз Екатерины с Орловым был в немалой степени союзом политическим - он, с одной стороны, обеспечивал императрице поддержку гвардии, с другой - уравновешивал амбиции так называемой "партии Панина", вес и влияние которой в политической жизни России того времени были во многом связаны с ее особой близостью к наследнику престола великому князю Павлу Петровичу. Удаление Орлова от двора, официально последовавшее после разрыва Фокшанского конгресса, изменило баланс политических сил при дворе в пользу Панина и его сторонников.

Все эти перипетии приобрели особую остроту в связи с начавшимся с лета 1772 г. уже упоминавшимся выше "кризисом совершеннолетия"¹⁴⁴. Дело в том, что с достижением великим князем Павлом 18-летнего возраста (20 сентября 1772 г.) не только его сторонники, но и ряд влиятельных придворных связывали ожидания более четкого определения статуса наследника престола. К этому времени относится, в частности, так называемый "заговор Сальдерна", целью которого, по некоторым сведениям, было объявление Павла соправителем своей матери.

Создавшаяся ситуация активно использовалась Фридрихом II для углубления доверительных отношений с Екатериной. В июле 1772 г., накануне подписания Петербургских конвенций, Фридрих рекомендовал российской императрице вывести из Петербурга гвардию. Совет прусского короля был услышан. 27 июля Сольмс доносил в Берлин: "Меры предосторожности, предпринимаемые к гвардейцам, заключаются в том, что их почти не пополняют набором, так что в каждом из полков недостает одной трети против определенного положением. Затем тайно и без шума удаляют лиц, подозреваемых в стремлении к возмущению, переводя их в армейские полки. Наконец, во всех этих полках имеются майоры и несколько офицеров, доверенных немцев или финляндцев, зорко наблюдающих за поступками солдат, дабы иметь возможность погасить искру возмущения. Вследствие этого весьма трудно составить заговор без того, чтобы не дошло до сведения тех лиц, которые могли бы предупредить его"¹⁴⁵.

Как и следовало ожидать, никаких серьезных изменений в статусе великого князя 20 сентября 1772 г. не произошло. В этот день было отмечено лишь так называемое "немецкое совершеннолетие" Павла, после которого он вступил во владение своим голштинским наследством. В разговорах с иностранными послами Панин заявлял, что если ложное положение, в котором оказался его воспитанник, продлится, то он вынужден будет удалиться от службы.

Почувствовав, что ситуация может выйти из-под контроля, Екатерина приняла быстрые и решительные меры, чтобы исправить опасный перекос в балансе придворных партий, возникший в связи с удалением Орлова. 21 мая 1773 г., т.е. через месяц после того, как конфедерационный сейм в Варшаве признал раздел, неожиданно последовал высочайший указ о возвращении Орлова ко всем занимавшимся им ранее должностям "ввиду поправки здоровья". Это был сильный удар по панинской партии.

А через три месяца, осенью 1773 г., наступила очередь Панина. 23 сентября в связи с предстоявшим браком великого князя Павла, в устройстве которого непосредственное участие принимали Фридрих II и принц Генрих, Панин был отставлен от должности обер-гофмейстера, воспитателя великого князя, которую исполнял с 1760 г. Сохранив за собой пост первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел и даже будучи повышен в первый, фельдмаршальский класс в соответствии с "табелью о рангах", прежнего значения в государственных делах он уже не имел¹⁴⁶.

В эти, надо полагать, критические для него дни Панин написал частное письмо послу в Варшаве О. Штакельбергу, которое как бы приподнимает завесу над обстоятельствами, в которых происходил последний акт трагедии раздела: "Обстоятельства, в которых мы находимся, слишком отвлекают все умы от польских дел для того чтобы можно было их оценить, зрело взвесить и завершить их устройство с той точностью, которая не оставляла бы желать ничего иного. Полезные шаги, которые могут быть намечены, всегда ускользают от нашего взора, потому что польза приходит только после расходов, а любой сомнительный аванс плохо согласуется с нашим положением; к этому надо добавить известную Вам предубежденность против этих дел, которая вовсе не уменьшилась, как Вы могли бы думать, но возобновилась в своей изначальной активности. И все же нужно заканчивать. Мы нуждаемся в этом и, кроме того, не сможем остановиться, когда другие продолжают свой бег. Наилучший совет, который осторожность могла бы дать послу, попавшему в подобную ситуацию, состоит в том, чтобы побыстрее перейти к штукатурке здания, завершить его хотя бы внешне, оставив тем не менее двери открытыми, для того чтобы при более благоприятных обстоятельствах можно было бы и с той, и с другой стороны возобновить переговоры по тем важным пунктам, которые, возможно, не удастся в достаточной степени определить... Я чувствую, как трудно устроить это дело так, чтобы все остались довольными. Основная Ваша цель, однако, состоит в том, чтобы избавить Ваш двор от любого обязательства в отношении каких-либо особых затрат в настоящее время... Если все-таки Вы не будете иметь определенных инструкций по какому-нибудь пункту, договаривайтесь с Вашими коллегами, пусть они говорят первыми, следуйте их советам, а в Ваших депешах сюда показывайте, что вынуждены были принять самостоятельное решение только в силу необходимости покончить с делами в соответствии с духом Ваших инструкций. В целом, однако, на этом заключительном этапе я хотел бы, чтобы оба Ваших коллеги шли впереди Вас или, в крайнем случае, вы все трое играли бы абсолютно равные роли. Подобные нюансы никогда не повредят депешам, которые Вы будете нам направлять. Заканчивайте быстрее, мой дорогой друг, я Вас умоляю"¹⁴⁷.

НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ

1. Логика первого раздела Польши во многом предопределена длительным и исключительно сложным процессом формирования геополитических структур в Центральной и Восточной Европе после завершения Контрреформации и Вестфальского мира в 1648 г. Происшедшее в ходе 30-летней войны 1618-1648 гг. ослабление внутреннего единства Германской империи привело к созданию на пространстве от Рейна до Эльбы зоны своеобразного вакуума власти, который поочередно пытались заполнить Людовик XIV, Карл XII и Фридрих-Вильгельм I. Развязанные ими войны в течение полувека сотрясали Европу, по существу начав процесс расшатывания Вестфальской системы. Особенно рельефно подчеркнули неустойчивость баланса сил и интересов ведущих европейских держав, зафиксированного мюнстерским и оснабрюкским трактатами, Силезские 1740-1742, 1744-1745 гг. и Семилетняя войны, утвердившие новую роль Пруссии в европейских делах.

К середине XVIII в. эпицентр острого противоборства двух ведущих германских государств - Пруссии и Австрии, обусловленного их заинтересованностью как в корректировке определенного Вестфальском миром раздела "сфер влияния" в Европе, так и в компенсации материальных, а для Австрии - и территориальных потерь, понесенных во взаимных войнах, сместился на периферию Вестфальской системы, в сторону Восточной Европы, конкретно - Речи Посполитой, предельно ослабленной своим анахроничным государственным устройством. В качестве естественного оппонента подобным устремлениям традиционно выступала Франция (Grand Dessein, "Восточный барьер"), для которой Польша являлась, однако, не только важным средством обеспечения ее геополитических интересов, но и основным объектом тайной династической дипломатии Бурбонов, цели которой далеко не во всем совпадали с официально объявленной государственной политикой. Эта имманентная двойственность французской политики предопределила ее рассогласованный и в целом неэффективный, конъюнктурный характер во время первого раздела Польши.

2. Планы раздела Речи Посполитой, территориальная целостность которой не обеспечивалась мюнстерским и оснабрюкским трактатами, обсуждались Пруссией (на более раннем этапе Саксонией), Австрией с участием России с начала XVIII в. Однако Петр I неизменно отвергал предложения принять участие в разделе, предпочитая политику косвенного доминирования России в Польше под политическим "зонтиком" союзов с Австрией и Саксонией. Объективные и субъективные предпосылки для перевода планов раздела в практическую плоскость сформировались с вступлением на российский престол Екатерины II.

Обеспечив в сентябре 1764 г. в тесном взаимодействии с Пруссией избрание С. Понятовского королем и связав его условием "во все время своего государствования интересы нашей империи собственными своими почитать", Екатерина сочла создавшуюся ситуацию благоприятной для того, чтобы попытаться разрешить весь комплекс проблем, исторически накопившийся в российско-польских отношениях. Однако силовая реализация этой линии в 1764-1768 гг. (блокирование назревших внутренних реформ, одностороннее гарантирование анахроничного государственного строя Польши, прямолинейность в особо деликатном диссидентском вопросе) существенно разошлись с коллегиально (в рамках Государственного Совета) согласованными целями российской политики в Польше - урегулирование пограничных проблем, включая создание оборонительных рубежей по рекам - "план Чернышева", - возвращение беглых, обеспечение свободы вероисповедания некатоликам.

3. Вопрос о мотивации и целях такого поворота событий остается в значительной мере открытым. Вместе с тем вся последующая история екатерининской дипломатии - "Константинопольский проект", планы создания Дакии, "проект Зубова" - свидетельствуют о том, что идея овладения Константинополем и проливами, "изгнания турок из Европы" рассматривалась Екатериной как приоритетная по сравнению с другими внешнеполитическими задачами. С учетом этого союз с Пруссией 1764 г. и действия в Польше, включая сменивший силовую политику 1764-1768 гг. курс на ее "умиротворение", выглядят как попытка обеспечить прочный тыл, прежде чем открыто сместить вектор своей политики с европейско-балтийского направления на юг.

4. Говоря о генезисе русско-турецкой войны 1768-1774 гг., нельзя упускать из виду два обстоятельства. Во-первых, она явилась результатом политики России в Польше в период 1764-1768 гг. Во-вторых, - еще за несколько месяцев до ее начала (в мае 1768 г.), А. Г. Орлов (под предлогом болезни) с братом Федором выехали в Италию, где продолжили начатую еще в Петербурге подготовку восстания греков и народов Балканского полуострова против Османской империи. В январе 1769 г. старший из братьев Орловых, Григорий, выдвинул на заседании Совета предложение о направлении в Средиземное море русской эскадры под командованием Г. А. Спиридова. К концу войны в Средиземноморье находились четыре русские эскадры, имевшие в качестве задачи не только блокирование подвоза продовольствия в Константинополь через Дарданеллы, но и участие в планировавшемся двойном - морском и сухопутном - ударе по турецкой столице.

5. План этот, однако, в силу целого комплекса военных, экономических и политических причин оказался неосуществимым. К концу 1770 г. Россия настолько истощила свои военные и финансовые ресурсы, что скорейшее заключение мира с Турцией стало для нее вынужденной необходимостью. Раздел Польши совместно с Австрией и Пруссией сыграл в этих условиях роль той политической комбинации, которая позволила России, нейтрализовав открытое противодействие со стороны Австрии и скрытое - Пруссии, добиться весной-летом 1774 г. решающих успехов на театре военных действий и завершить войну подписанием Кючук-Кайнарджийского мира в 1774 г., обеспечившего ей свободу торгового мореплавания в Черном море и открывшего дорогу для присоединения Крыма в 1783 г.

6. Действия Екатерины II в польском вопросе были во многом обусловлены сложнейшим внутриполитическим контекстом первого десятилетия ее царствования, обострением династических проблем, связанных с необходимостью утверждения легитимности ее царствования. Активизация в этих условиях противоборствующих центров влияния (группировки Н. И. Панина и Г. Г. Орлова), прямая вовлеченность Фридриха II в улаживание вопросов, вставших в ходе "кризиса совершеннолетия" Павла Петровича, с одной стороны, во многом ограничили свободу маневра российской дипломатии, снизив эффективность внутренней оппозиции разделу, с другой - возможно, побудили Екатерину зайти в польском вопросе дальше, чем она первоначально планировала.

7. В политических кругах и общественном мнении Европы итоги первого раздела Польши были расценены как крупный политический просчет со стороны России, не компенсированный даже чрезвычайно выгодными для нее условиями Кючук-Кайнарджийского мира. Последующие события подтвердили справедливость этой оценки. Второй и третий разделы Польши в конце екатерининского царствования не только подвели окончательную черту под Вестфальской системой. На полтора века, до 1917 г., польский вопрос стал основным "раздражителем" во внешней политике России, существенно замедлив ее интеграцию в европейское сообщество.

Примечания

1. Обзоры основных русских и иностранных исследований по польскому вопросу см.: Кареев Н. Падение Польши в исторической литературе. СПб., 1888; Бильбасов В. А. История Екатерины II, т. I-XII. СПб., 1890-1896; Анализ современных немецких и польских исследований см.: Borntrager E.W. Katharina II. Die "Selbstherrsherin aller Reussen" Universitait Freiburg, 1991; Туполев Б. М. Фридрих II, Россия и первый раздел Полыни. - В кн.: Россия и Германия, вып. 1, М., 1999; см. также спецвыпуск журнала "Родина", 1994, N 12; Виноградов В. Н. Трудная судьба Екатерины II в историографии. - В кн.: Век Екатерины II. Дела балканские. М., 2000. Попытка современного прочтения истории разделов предпринята составителями сборника "Польша и Европа в XVIII в. Международные и внутренние факторы разделов Речи Посполитой". М., 1999, а также А. Б. Каменским в книге "Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация". М., 1999,с.269-281.
2. Туполев Б. М. Указ. соч., с. 45.
3. Скавронек Е. Удары с трех сторон: разделы Польши как составная часть европейской истории. - Родина, 1994, N 12, с. 36.
4. Rulhiere Cl. de. Histoire de I'anarchie de Pologne. Paris, 1807, 5 vol.; Ferrand L. Histoire des trois demembrements de la Pologne, 3 vol. Paris, 1820; Sorel A. La question d'Orient au XVIII siecle. Paris, 1878; Smitt F. Frederic II. Catherine et Ie partage de la Pologne, Paris - Berlin, 1861; Beer A. Die Erste Teilung Polens, Wien, 1873; Lelewel I. Panowanie kzola polskiego S. Poniatowskiego, 1818; Kalinka W. Ostatnie lata panowania St.-Augusta. Poznan, 1868; Соловьев С.М. История падения Польши. М., 1863; Костомаров Н.К. Последние годы Речи Посполитой. СПб., 1885; Чечулин Н. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. СПб., 1896.
5. К сожалению, в сохранившихся в архивах МИД России протоколах конференций по внешнеполитическим вопросам, состоявшихся в июле-августе 1762 г. с участием Екатерины, зафиксирован лишь состав участников (А. П. Бестужев-Рюмин, М. И. Воронцов, Г. Кейзерлинг, И. И. Неплюев, Н. И. Панин, М. Н. Волконский, А. М. Голицын) и круг обсуждавшихся вопросов, но не содержание самих дискуссий. Существенно, однако, что тексты секретного договора и союзного трактата Петра III с Пруссией с секретными артикулами, касавшимися Польши, были "читаны" уже на первом заседании конференции 29 июля 1762 г. - Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. Внутренние коллежские дела (конференциальные записки), оп. 21/6, 1762-1763 гг., д. 5576, л. 17-22.
6. Сборник Российского исторического общества (далее - сборник РИО), т. 51, СПб., 1886, с. 124.
7. На заседании елизаветинской Конференции 26 марта 1756 г. цели России в Семилетней войне были определены следующим образом: "Ослабить короля Прусского, сделать его для России нестрашным и незаботным; усиливши Венский двор возвращением Силезии, сделать союз с ним против турок более важным и действенным; одолживши Польшу доставлением ей королевской Пруссии, взамен получить не только Курляндию, но и такое округление границ польских, благодаря которому мы не токмо пресекли бы нынешние беспрестанные от них хлопоты и беспокойства, но, быть может, и получен был бы способ соединить торговлю Балтийского и Черного морей и сосредоточить всю левантийскую торговлю в своих руках". - Сборник РИО, т. 136. СПб.. 1912, с. 33.
8. Существенная деталь: аналогичные планы в отношении Бирона имел и Петр III. Это далеко не единственное совпадение в политических взглядах Екатерины и ее покойного супруга. Посол Фридриха II в Петербурге граф В. Ф. Сольмс писал в июне 1763 г.: "И по многим другим новым постановлениям припоминают, что те же виды имел и покойник; что ему ставили в вину такие вещи, которые его преемница, вырвавшая скипетр из его рук, считает для себя славным вводить". - Сборник РИО, т. 22, СПб., 1878, с. 74.
9. Сравнение опубликованного текста этого письма (сборник РИО, т. 20, СПб., 1877, с. 154) с черновым вариантом, написанным самой Екатериной (АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 1847, л. 46-47об.), показывает, что фраза о стремлении помочь "Германии вообще" - позднейшая вставка, осуществленная но имеющимся признакам после обсуждения проекта письма с Н. И. Паниным.
10. Сборник РИО. т. 46, СПб., 1885. с. 35.
11. Инструкция М. Н. Волконскому при назначении его послом в Польшу 31 марта 1769 г. - Сборник РИО, т. 87. СПб., 1893, с. 395; АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 960, л. 1-42об.
12. Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ), ф. 728, "Рукописные материалы библиотеки Зимнего дворца", оп. 1, ч. 1, д. 130 "Memoires clu roi de Pologne Stanislas-Auguste", т. Ill, c. 72. Здесь и далее письма Екатерины Понятовскому цитируются по восьмитомной подлинной рукописи мемуаров Понятовского, хранящейся в ГАРФ. В ее академическом издании, осуществленном в России в 1914 и 1924 гг., есть отдельные неточности.
13. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/1, 1762 г., д. 16, л. 1-3, копия, фр. яз.
14. Архив князя Воронцова, т. 25. М., 1882, с. 273.
15. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, д. 137.
16. На жаловании у прусского короля. - ГАРФ, ф. 728, on. 1,д. 137, с. 124 об.
17. ГАРФ, ф. 728; оп. 1, д. 137. с.235 об. - 237.
18. Там же, с. 237. 17 октября 1756 г. Екатерина отвечала Вильямсу: "Я уже давно вижу Панина будущим вице-канцлером; меня радует, что Вы думаете то же самое". - Горяинов С. М. Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарлза Г. Уильямса. М., 1909, с. 211.
19. Les memoires du roi Stanislas-Auguste. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, д. 130, с. 83.
20. Zamoiski A. The Last King of Poland. London, 1992, p. 62. Автор обнаружил это письмо в Архиве Чарторыйских в Кракове. С. М. Горяинов в изданной им "Переписке..." датирует это письмо 26 ноября 1756 г. и приводит его в другой редакции: "Льщу себя надеждой, месье (с целью конспирации Вильямc обращался к Екатерине как к мужчине. - П. С.), что однажды Вы и прусский король в качестве Вашего адъютанта сделаете его королем Польши". - Горяинов С. М. Указ. соч., с. 287.
21. Сборник РИО, т. 18, СПб., 1876, с. 270.
22 Там же, с. 280.
23. Шебальский П. Политическая система Петра III. М., 1870, с. 165.
24. "Его королевское величество Прусское, сим секретным артикулом торжественнейше обязуется и обещается Его императорскому величеству Всероссийскому, в случае (представления - зачеркнуто) кончины Его величества владеющего ныне Короля Польского, всеми силами ревностно стараться (и действительно вспомоществовать, чтоб избрана была - дописано на полях) в короли Польские такая особа, которая Его императорскому величеству Всероссийскому угодна будет, и о которой при настоянии того случая Его королевскому величеству Прусского знать дано быть имеет". - АВПРИ, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/1, 1762 г., д. 9, л. 44-45.
25. "Его императорское величество Всероссийское и Его королевское величество Прусское сим секретным артикулом согласились в случае кончины его величества владеющего ныне короля Польского обще и сходственно с вольным избранием республики способствовать, чтоб избран был в короли Польские особливо кто-либо из Пястов, которой интересу самой нации, также и всем соседним дворам приличественнее и никому не предосудителен будет, и о котором при настоянии того случая обои их величества между собой в дружеской откровенности согласиться соизволят". - АВПРИ, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/1, 1762 г., д. 9, л. 100-101.
26. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 789, л. 1-15 об.
27. "Я желаю как вам уже известно чтоб после смерти Нынешнего Короля выбрен был Пяст к нам склонной. Екатерина". - АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 789, л. 47.
28. Memoires de roi Stanislas-Auguste, т. Ill, с. 321-321об. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, д. 130.
29. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 241, л. 1, подлинник, фр. яз.
30. Там же, д. 240, л. 1-1об., подлинник, фр. яз.
31. Накануне конференции Екатерине было представлено "Всеподданнейшее мнение Коллегии иностранных дел", в котором в качестве основной проблемы российско-польских отношений называлась пограничная. Коллегия предлагала предпринять срочные меры по демаркации границы, особенно в районе Смоленска, направить в Польшу "военные команды" для возвращения беглых и выделить до полумиллиона рублей для урегулирования взаимных претензий жителей пограничных областей. - АВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела, он. 2/6, д. 822, л. 30-43об.
32. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 800, л. 54.
33. Н. Д. Чечулин датирует этот рескрипт 8 февраля 1763 г., тогда как на его выходных данных, сохранившихся в АВПРИ, стоит помета "Возвращен от Ее императорского величества с апробацией 5 февраля 1763 г.". 8 февраля помечены только архивные выходные данные рескрипта, причем в том месте текста, где назывались имена русских кандидатов на польский престол, сохранен пропуск. Вписанные рукой Екатерины имена кандидатов хранились в приложенном к отпуску запечатанном конверте, на котором стоит служебная помета "Секретнейший рескрипт графу Кейзерлингу, который никому не распечатывать".
34. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 800, л. 58-586.
35. Memoires du roi Stanislas-Auguste, t. Ill, p. 238. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, д. 130.
36. Даже после того, как это назначение не состоялось, Екатерина продолжала проявлять особое внимание к Кейзерлингу. "Прошу Вас продолжать давать мне Ваши советы издалека, как Вы это делали, находясь вблизи", - писала императрица в собственноручной записке Кейзерлингу от декабря 1763 г., причем зашифровать ее было поручено не Коллегии иностранных дел, а секретарю императрицы И.П. Елагину. - АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 1847, л. 48-48об.
37. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, он. 79/6, д. 804, л. 17-20 об.
38. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 273, л. 1. - Письмо С. Понятовского Г. Кейзерлингу о продвижении отряда генерала Хомутова к Петракову в связи с предстоящим открытием Трибунала.
39. В ответ на уже упоминавшийся циркулярный рескрипт, отправленный в начале февраля в европейские столицы (он был передан Фридриху в Лейпциге, где тот находился по случаю заключения прусско-австрийского мира), король отвечал Екатерине в письме от 15 февраля 1763 г.: "Из всех претендентов на польскую корону законы мировой политики обязывают меня, государыня, выключить только принцев австрийского дома, и насколько я знаком с интересами России, то мне кажется, что по этому вопросу ее выгоды достаточно отвечают моим. Впрочем, я соглашусь, государыня, избрать из всех претендентов того, которого Вы предложите, однако должен прибавить, что нашим общим интересам приличествует, чтоб то был Пяст, а не кто иной". - Сборник РИО, т. 20, СПб., 1877, с. 159-160.
40. Сборник РИО, т. 20, СПб., 1877. с. 163-164.
41. Там же, с. 165.
42. Есть основания полагать, что помимо официальной существовала и неофициальная переписка между Фридрихом II и Екатериной II. Английские дипломаты в Петербурге полагали, что она шла через специальных курьеров, посылавшихся через Курляндию. Имеются и многочисленные другие свидетельства, указывающие на это, - в частности, информируя участников совещания, состоявшегося 6 октября 1763 г. в связи со смертью Августа III, Екатерина сама заявила, что из частной переписки с прусским королем ей известно, что он поддерживает кандидатуру С. Понятовского.
43. Сборник РИО, т. 51, СПб., 1886, с. 166.
44. Там же, с. 101-102.
45. ДВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела, 1763 г., д. 877, л. 151 об. - 152. Беранже не называет имя этого "русского вельможи", но можно предположить, что речь шла о З. Г. Чернышеве, подавшем в конце 1763 г. по невыясненным причинам в отставку с поста вице-президента Военной коллегии и вернувшемся на службу только в октябре следующего. 1764 г.
46. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 149, л. 2-17 об.
47. Чечулин Н Д. Указ. соч., с. 228.
48. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, он. 79/6. д. 274, л. 1-1 об., письмо С. Понятовского Екатерине II с благодарностью за покровительство и о предстоящем избрании польского короля, подлинник, фр. яз.
49. Полный текст трактата с секретными статьями см.: Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. СПб., 1883, т. VI, N 218, с. 11-25, текст секретной конвенции - там же, N 219, с. 25-33; АВПРИ, ф. Трактаты, on. 2, д. 325. - Русско-прусский союзный договор, д. 326 - Секретная конвенция по вопросу об избрании польского короля.
50. 29 марта 1764 г. вице-канцлер А. М. Голицын сообщил послам, что по причине "насильств" и беспорядков в Польше в Петербурге решено "ввести часть своих войск в земли республики для защиты благонамеренных патриотов" и "охранения тишины". Из присутствовавших послов (Англии, Пруссии, Голландии, Швеции и Саксонии) только австрийский посол Лобкович пытался протестовать, заявив, что никаких беспорядков в Польше не происходит. - АВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела (конференциальные записки), оп.2/6, д. 879, л. 37.
51. Memoires du roi Stanislas-Augu.ste, т. Ill, с. 328-330. - ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, д. 130.
52. АВПРИ, ф. Варшавская миссия, оп. 80/1, д. 607, "Протоколы, конференции посла в Варшаве Гросса с польским и литовским министерством, держанных с 3 июля по 3 декабря 1764 г.", л. 121-166 об.
53. Имелось в виду, что утверждение принципа liberum rumpo лишит шляхту возможности срывать сеймы, оставив ей право сохранить принцип единогласия для принятия отдельных пунктов повестки дня.
54. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 842, л. 7-1 1 об.
55. АВПРИ. ф. Трактаты, оп. 2, д. 333: Декларация о правах диссидентов в Польше, опубл.: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций..., СПб., 1883. т. VI, с. 33-37. См. также АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 841, л. 1-5: Письма Екатерины II в Варшаву гр. Кейзерлингу и кн. Репнину о необходимости решения вопроса о положении диссидентов (копии).
56. Сложный контекст политики Екатерины II в "диссидентском деле" обстоятельно, с широким привлечением архивных материалов исследован в статье Б.В. Носова "Русская политика в диссидентском вопросе в Польше 1762-1766 гг.". - В кн. Польша и Европа в XVIII веке, с. 20-101.
57. C'Euvres posthumes de Frederique II, roi Prusse. Memoires, Amsterdame, 1789, p. 23.
58. См. депешу Фипкенштейна Сольмсу от 22 июня 1764 г. - Сборник РИС), т. 22, СПб., 1878, с. 256-257.
59. АВПРИ, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/6. 1764 г., д. 573. л. 41-41 об. Текст Мемуара приводится по экземпляру, переданному Сольмсом Панину.
60. Сборник РИО, т. 22, с. 385.
61. Сборник РИО. т. 67, 1889. с. 17.
62. АВПРИ, ф. Сношения России с Полыней, оп. 79/6, д. 916, л. 80-132: д. 927, л. 12-27.
63. Там же, д. 877, л. 23-24 об.
64. Там же, л. 1-46.
65. Русский биографический словарь. СПб., 1913. Т. Рейтерн - Рольтцберг, с. 96.
66. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 2, д. 276: Договор о вечной дружбе и гарантиях. 9 статей, 2 отдельных акта: 1 - о свободе греческого вероисповедания для проживающих в Польше и Литве; 2 - об основных нравах Речи Посполитой Польской. Опубл. Полное собрание законов Российской империи, N 13071.
67. Сборник РИО, т. 87. СПб.. 1893, с. 1222.
68. АВПРИ. ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 161; Проект русской декларации с призывом к совместной работе с целью "водворения порядка в Польше" от 11 ноября 1768 г.
69. Чечулин Н. Д. Указ. соч., с. 269.
70. Архив Государственного совета. Т. I. Совет в царствование Императрицы Екатерины II. 1768-1796 гг., в 2-х частях, ч. 1. СПб., 1869, с. 11.
71. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 960, л. 1-42 об., копия.
72. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 960, л. 19об.-20; Инструкция М.Н. Волконскому, подписанная Екатериной II, копия.
73. Там же. д. 963, л. 79-80об., подлинник.
74. Там же, д. 970, л. 100-109: Письмо Н. И. Панина послу кн. Волконскому от 4 декабря 1769 г.
75. Сборник РИО, т. 20. с. 252-253.
76. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 426.
77. Там же, с. 427.
78. АВПРИ" ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 997: Записка-проект Сальдерна Екатерине II о способах успокоения и водворения порядка в Польше, фр. яз., 14 февраля 1771 г.; см. также д. 1860 (1771 г.): Записка-мемуар Сальдерна о мероприятиях в целях предупреждения волнений в Польше, фр. яз.
79. Чечулин Н. Д. Указ. соч., с. 318.
80. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 998, л. 8-13: Реляция Сальдерна Екатерине II с приложением копии расписки Станислава-Августа.
81. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 506.
82. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 998, л. 36.
83. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 512.
84. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 1002, л. 50-63.
85. Там же.
86. Там же. д. 1011, л.63-65об.
87. Там же. л. 42-44.
88. Соловьев С. М. Указ. соч., с. 574.
89. Сборник Российского исторического общества (далее - сборник РИО), т. 22, 1878, с. 188-189.
90. Там же, т. 22, с. 194.
91. В фонде "Конференциальные записки" в Архиве внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. 2 Внутренние коллежские дела, оп. 2/6, с. 875-908 за все время руководства Н. И. Панина Коллегией иностранных дел (КИД) сохранилась лишь одна записка о совещании, состоявшемся у него с аккредитованными в Петербурге послами от 19 апреля 1764 г. За период с 1763 по 1780 гг. имеются лишь протоколы бесед вице-канцлера А. М. Голицына с иностранными дипломатами в 1764-1767 гг. Составление протоколов возобновляется только после назначения вице-канцлером в 1782 г. аккуратного И. А. Остермана. Аналогичная лакуна - в фонде "Секретные мнения КИД", где имеются лишь три записки Панина императрице за период до 1774 г. Написаны они рукой самого Панина, крайне неразборчиво, можно сказать небрежно, что, на наш взгляд, свидетельствует о фрондировании, которое он позволял себе в этот период в отношениях с Екатериной. Примером может служить приписка Панина на полях адресованного ему письма Н. В. Репнина из Варшавы, в котором тот сообщал о соперничестве между братом С. Понятовского Казимиром и А. Чарторыйским за пост гетмана коронного, который мог освободиться после смерти Браницкого: "Я в этом письме кроме полезного ничего не нахожу и потому ожидаю токмо высочайшего соизволения, оставляя воле вашего величества вести дело гетманское для королевского брата или же Адама Чарторыйского". - "Луче перваго а другой в запас", - написала в ответ Екатерина (ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, 1765 г., д. 866, л. 72 об. - 73). Стиль общения Панина с Екатериной меняется с конца 1773 г., когда в его доклады, переписанные по форме, возвращается полное титулование - и дистанция, не всегда присутствовавшая в его общении с императрицей в предыдущие годы.
92. Сборник РИО, т. 37, 1881, с. 49-50.
93. Там же, с. 62.
94. (Euvres posthumes de Frederique II, roi Prusse. Memoires (далее - (Euvres posthumes...), Amsterdam, 1789, p. 32.
95. Граф Рохус-Фридрих Линар, однофамилец известного саксонского дипломата Морица-Карла Динара, фаворита правительницы Анны Леопольдовны.
96. Сборник РИО, т. 37, с. 205.
97. Там же, с. 209.
98. Там же, с. 215-218.
99. Депеша Линара, сохранившаяся в саксонских архивах, цитируется по: Бильбасов В. А. История Екатерины II, т. 1, с. 377.
100. Не углубляясь в детали этого непростого вопроса, приведем в этой связи лишь следующую выдержку из письма Екатерины Фридриху II, написанного 21 июля 1744 г., сразу после ее свадьбы с Петром III в Москве: "Я вполне чувствую участие Вашего величества в новом положении, которое я только что заняла, чтобы забыть должное за то благодарение Вашему величеству; примите же его здесь, государь, и будьте уверены, что я сочту славным для себя убедить Вас при подходящем случае в своей признательности и преданности". - Сборник РИО, т. 20, 1877, с. 149-150.
101. Дипломатическая переписка российского посла в Гааге Д. А. Голицына с Екатериной по этому вопросу опубликована в т. 47 сборника РИО.
102. Исламов Т. М. Заговор против Польши. О роли прусско-русско-австрийского альянса 1772-1773 гг. в разделе польского государства. - В кн. Польша и Европа в XVIII веке. М., 1999, с. 134-136.
103. Исламов Т. М. Указ. соч., с. 128.
104. В черновых собственноручных письмах Екатерины к принцу Генриху за 1770-1782 гг. в Российском государственном архиве древних актов (далее - РГАДА) сохранились многочисленные свидетельства о том, что Екатерина весьма откровенно обсуждала ситуацию совершеннолетия Павла с Генрихом, другом своей юности. В частности, в одном из писем (все они не датированы) она писала: "Сейчас мы должны подумать о том, как предохранить его от дурной привычки слушать советы Соломона". Ясно, что под именем библейского царя имелся в виду Н. И. Панин, воспитатель великого князя. - РГАДА, ф. 4, Переписка лиц императорской фамилии и других высочайших особ, д. 134, с. 5.
105. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Соч., кн. XIV. М., 1994, с. 396.
106. Rulhere S. Histoire de l'anarchie de Pologne, Paris, 1807; Ferrand L. Histoire de trois demembrements de la Pologne. vol. 1-3, Paris. 1820.
107. Ferrand L. Op. cit., v. 1, p. 131.
108. "Ваше королевское высочество имели слишком прямое отношение к тому великому делу, которое только что свершилось между мной и Вашим братом королем, это отчасти и плод Ваших усилий (ouvrage)", - писала Екатерина принцу Генриху осенью 1772 г. - РГАДА, ф. 4, д. 134, с. 8.
109. Немецкий историк Г. Бертольд-Фольц, исследовавший материалы архива Пруссии, указывает на отсутствие в инструкциях Фридриха принцу Генриху указаний относительно постановки в Петербурге вопроса о разделе Польши, делая из этого вывод о том, что речь идет о самостоятельных шагах принца. Вместе с тем, представляется, что даже учитывая непростые отношения между королем и его братом, существовавшие в то время, Генрих вряд ли стал бы проявлять инициативу в польском вопросе, не будучи совершенно уверен в положительной реакции на это со стороны Фридриха. - См. Хартман С. Фридрих Великий и Барская конфедерация (1768-1772 гг. в: Zeitschrift fur Ostmitteleuropa Forschung, Marburg, 44/2, S. 184, цитирующего статью G. B. Volz "Prinz Heinrich und die Vorgeschichte der Ersten Teilung Polens". - Forschungen zur Brandenburgischen und Preussischen Geschichte, Bd. 35 (1923), S. 193-211.
110. Ferrand L. Op. cit., v. 1, p. 144-145.
111. Сборник РИО, т. 37, с. 343-344.
112. (Euvres posthumes..., p. 54.
113. В письме Фридриху от 19 января 1771 г. Екатерина II, сообщая в конфиденциальном порядке свои условия мира с Турцией, добавляет в контексте оценки переговоров с Генрихом: "Я не пренебрегу ничем ради успеха Ваших интересов". - Сборник РИО. т. 20, с. 297-304.
114. Сборник РИО, т. 37, с. 402-406.
115. Архив Государственного совета. Совет в царствование Екатерины II. СПб., 1869, т. 1, ч. 1, с. 83-84.
116. Сборник РИО, т. 97, СПб., 1896, с. 41.
117. Сборник РИО, т. 37, с. 479.
118. Сборник РИО, т. 97, с. 412- 414.
119. Ferrand L. Op. cit., v. 1, p. 266.
120. Ibid., p. 160.
121. Сборник РИО, т. 20, с. 312.
122. Кстати говоря, родившийся в этом городе.
123. АВПРИ, ф. Сношения России с Австрией, 1771 г., оп. 32/6, д. 520, л. 20-28.
124. Там же, л. 34 об., 37 об.
125. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, N 343, 344.
126. Там же, N 59.
127. Там же, N 60.
128. Мнение, основанное на дружбе и доверии (фр.). - АВПРИ, ф. Сношения России с Австрией, оп. 32/6, д. 973, л. 22-30.
129. Силу и внутреннюю структуру, соответствующие подобному предназначению (фр.).
130. (Euvres posthumes..., p. 64.
131. Архив Государственного совета..., ч. 1, с. 141.
132. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, N 349, N 61.
133. АВПРИ, ф. "Внутренние коллежские дела", оп. 2/6, д. 6867, л. 1-11.
134. Diaries and Correspondence of James Harris, First Earl of Malmsbury, London, 1844, v. 1, p. 91.
135. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 92, л. 11-15. Русский перевод грамоты Станислава-Августа Екатерине II от 31 октября 1772 г.
136. Там же, д. 1024, л. 75-77 об.: Шифрованная депеша О. Штакельберга Н. И. Панину от 14 октября 1772 г.
137. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, д. 351.
138. Там же, оп. 466а, д. 64.
139. АВПРИ, ф. Сношения России с Польшей, оп. 79/6, д. 93, л. 5-6.
140. Там же, д. 94, л. 1-4.
141. АВПРИ, ф. Трактаты, оп. 466а, д. 278. Договор о присоединении к России городов Минска, Витебска, Полоцка и других земель от 7 сентября 1773 г.
142. АВПРИ, ф. Сношения России с Англией, оп. 35/1, д. 247, л. 58-58об. (шифр).
143. Великий князь Николай Михайлович. "Граф Строганов", т. III, 1903, с. IX.
144. В обширной исторической литературе, существующей на эту тему, следует выделить исследование английского историка Дэвида Рансела "Политика в екатерининской России. Партия Панина". - David L. Ransel. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. London, 1975, p. 227-262.
145. Сборник РИО, т. 72, с. 211.
146. Кючук-Кайнарджийский мирный договор, завершивший русско-турецкую войну, был подписан 10 июля 1774 г. фельдмаршалом Н. П. Румянцевым, армия которого нанесла решающие поражения туркам весной-летом 1774 г.
147. АВПРИ, ф. Варшавская миссия, оп. 80/1, д. 1272, л. 134-135.