Голобуцкий В. А. Запорожская Сечь

РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ НА БАЛКАНАХ И БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

В.И. Бовыкин

Изучение русско-французских противоречий на Балканах и на Ближнем Востоке накануне первой мировой войны представляет интерес с двух точек зрения. Во-первых, оно дает возможность вскрыть действительный характер взаимоотношений двух империалистических союзников — России и Франции. Это тем более необходимо, что в последнее время некоторые советские историки, прославляя «традиционную русско-французскую дружбу», как одну из важнейших гарантий «безопасности Франции перед лицом угрозы со стороны германского империализма» [1], по существу забывают об империалистическом характере союза между буржуазной Францией и царской Россией. Во-вторых, исследование русско-французских отношений на Ближнем Востоке очень важно для выяснения истории подготовки первой мировой войны великими державами, в частности для выявления роли России.

В советской исторической науке ближневосточная политика царской России в годы, предшествовавшие первой мировой войне, изучена слабо. Что же касается буржуазной исторической зарубежной, в частности французской, литературы, то освещение в ней этого вопроса представляет собой один из наиболее характерных примеров искажения исторической правды с целью оправдания политики своей страны.

Многие зарубежные историки главное внимание в своем анализе происхождения первой мировой войны уделяют русско-германским и русско-австрийским противоречиям, рассматривая политику царской России на Ближнем Востоке как одну из главных причин войны. При этом обычно преподносится следующая схема: стремясь к захвату проливов, царская Россия в целях укрепления своих позиций на Ближнем Востоке создала Балканский союз; создание Балканского союза повлекло за собой балканские войны 1912—1913 гг.; балканские войны послужили прологом к мировой войне; обострение русско-германских и русско-австрийских противоречий на Ближнем Востоке в 1913—1914 гг. сделало войну неизбежной; что же касается Англии и Франции, то они оказались втянутыми в войну вследствие своих обязательств по отношению к России.

Родоначальником этой доктрины можно считать Пуанкаре. Именно ему принадлежит утверждение о том, что Франция и Англия ничего не знали о подготовке Балканского союза и были поставлены Россией перед /84/

1. Ю. В. Борисов. Уроки истории Франции и современность, М., 1955, стр. 3—4. См. также его же. Русско-французские отношения после Франкфуртского мира, М., 1951; В. М. Хвостов. Франко-русский союз и его историческое значение, М., 1955.

совершившимся фактом. По словам Пуанкаре, Россия своей агрессивной политикой на Ближнем Востоке все время грозила втянуть Францию в конфликт с германо-австрийским блоком, вследствие чего все усилия французской дипломатии были направлены на то, чтобы сдержать Россию и не допустить русско-германского конфликта; однако эти усилия не увенчались успехом [2].

С «легкой руки» Пуанкаре миф о том, что Россия втянула Францию и Англию в мировую войну, стал очень популярен в западноевропейской историографии. Пожалуй, наиболее ярко он выражен в работе французского историка Мишона, посвященной истории франко-русского союза [3]. Для Мишона союз Франции с Россией это «одна из самых темных страниц ее истории». Говоря о значении франко-русского союза, он пишет: «... "Изоляция" из которой он будто бы вывел нашу страну, была гораздо менее опасна..., чем риск быть втянутой в войну, совершенно чуждую ее жизненным интересам» [4]. Французские империалисты ни в чем не виноваты, ибо они не были заинтересованы в войне; Франция оказалась вовлечена в войну лишь по вине царской России — вот суть концепции Мишона. Для большей убедительности своих доводов Мишон выдвигает тезис о якобы подчиненности французской дипломатии русскому Министерству иностранных дел накануне войны.

Французские историки Дебидур [5] и Ренувен [6], отмечая, что главными виновниками войны являлись центральные державы и особенно Германия, подчеркивают при этом, что основным противником Германии была Россия. Боснийский кризис, по мнению Ренувена, «был более показателен для будущего, чем кризис марокканский» [7], ибо именно он вскрыл основные противоречия, из-за которых через несколько лет разразилась мировая война.

Подобных же взглядов придерживаются американец Фей [8], английские историки Гуч [9], Ленджер [10] и Хелмрайх [11].

Выдвигая на первый план русско-германские и русско-австрийские противоречия на Ближнем Востоке, указанные историки затушевывают тем самым первостепенное значение англо-германских и франко-германских противоречий в происхождении первой мировой войны. Рассматривая в качестве главной причины войны стремление правящих кругов России к захвату проливов, эти историки, вольно или невольно выгораживают правящие круги Франции и Англии, снимают с них ответственность за возникновение первой мировой войны.

Объективное изучение русско-французских противоречий на Балканах и Ближнем Востоке в 1912—1914 гг. полностью опровергает изложенные версии. /85/

2. См. Р. Пуанкаре. Происхождение мировой войны, М., 1927; R. Р о i n с а r e. Au service de la France, tt. I—II, Paris, 1926—1927.
3. G. Mi chon. L’alliance franco-russe (1891—1917), Paris, 1927.
4. Там же, стр. 305—306.
5. A. Debidour. Histoire diplomatique de I’Europe depuis le congres de Berlin jusqu’a nos jours (1878—1916), Paris, 1926.
6. P. Renouvin. La crise europeenne de la grande guerre (1904—1918), Paris, 1934.
7. Там же, стр. 181.
8. С. Фей. Происхождение мировой войны, М., 1934.
9. Г. П. Гуч. История современной Европы, М.—Л., 1925.
10. W. Lange г. Russia, the straits question and the origins of the Balkan League 1908—1912. — «The Political Science Quarterly» IX, 1928, 43, стр. 321—363.
11. E. Helmereich. The diplomacy of the Balkan wars 1912—1913, Cambridge, 1938.

*    *    *
В 1912 г. на Балканах разразились события, послужившие прологом к первой мировом войне. Балканы недаром назывались «пороховым погребом Европы». Политическая обстановка на Балканах издавна представляла собой чрезвычайно сложный узел противоречий, в котором широкое народное национально-освободительное движение самым тесным образом переплеталось, с одной стороны, с захватническими стремлениями правящих кругов балканских государств, а с другой, — с ожесточенным соперничеством империалистических держав (Германии, Англии, Франции, Австро-Венгрии и России) за преобладание на Балканах.

«...Буржуазия угнетенных наций, — указывал В. И. Ленин, — постоянно превращает лозунги национального освобождения в обман рабочих: во внутренней политике она использует эти лозунги для реакционных соглашений с буржуазией господствующих наций...; во внешней политике она старается заключать сделки с одной из соперничающих империалистических держав ради осуществления своих грабительских целей (политика мелких государств на Балканах и т. п.)» [12].

Такая политика национальной буржуазии балканских государств создавала благоприятные условия для вмешательства во внутренние дела этих государств со стороны великих держав, стремившихся использовать национальные и политические, противоречия на Балканах в своих империалистических интересах.

Огромное экономическое и стратегическое значение Балканского полуострова обусловливало особую остроту борьбы, которая велась между империалистическими державами за господство на Балканах. В результате вмешательства крупных империалистических держав в дела балканских государств частные конфликты на Балканах начинают приобретать большое международное значение.

Особенно обострилась обстановка на Балканах в 1912 г. Итало-турецкая война 1911 —1912 гг., в которой Турция потерпела жестокое поражение, вызвала новый подъем национально-освободительного движения балканских народов, стремившихся сбросить с себя турецкое иго. В этих условиях правящие крути Болгарии, Сербии, Черногории и Греции пошли на создание военно-политического союза, вошедшего в историю под названием Балканского союза, для совместной борьбы против Турции ради отторжения ее европейских владений. Активное участие в создании Балканского союза приняла царская Россия.

В отличие от других великих держав Европы — Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, -Россия не имела сколько-нибудь значительных экономических интересов на Балканах. Слабый русский капитализм не мог здесь конкурировать со своими более сильными империалистическими соперниками. И хотя русская дипломатия проявляла большую активность на Балканах, главным объектом империалистической политики царской России в этом районе были не Балканы, а черноморские проливы. Экспансия на Балканы являлась для царизма одним из средств овладения проливами.

Вопрос о проливах был центральным, определяющим вопросом ближневосточной политики царской России. Это объясняется прежде всего огромной стратегической ролью проливов. Кроме того, накануне первой /86/

12. В. И. Ленин. Соч., т. 22. стр. 137.

мировой войны заметно возросло значение проливов для России в экономическом отношении. «Морской путь через проливы является для нас важнейшей торговой артерией»,— писал вице-директор канцелярии МИД России Н. Д. Пазили в памятной записке «О целях наших на проливах» [13]. По подсчетам Пазилн, в среднем за десятилетие с 1903 по 1912 г. вывоз через Босфор и Дарданеллы составил 37% всего вывоза России [14]. Особенно большую роль играли проливы в русском хлебном экспорте. Накануне первой мировой воины от 60 до 70% всего хлебного экспорта шло через проливы. При этом вывоз пшеницы и ржи через проливы колебался между 75 и 80% [15].

Развитие русской экономики в годы предвоенного промышленного подъема вызвало значительное повышение интереса помещичьих и торгово-промышленных кругов России к ближневосточным рынкам. Об этом свидетельствует хотя бы выход в 1910—1914 гг. большого количества литературы по вопросам внешней торговли России на Ближнем Востоке [16].

В октябре 1908 г. текстильными фабрикантами была направлена в Константинополь специальная комиссия для изучения местного рынка. В комиссию вошли представители московских фирм Цинделя, Коновалова, Рябушинского, Лобзина, Грязнова, Покровской мануфактуры и Одесской мануфактуры Кабляревского [17].

В начале 1910 г. промышленники Донбасса организовали плавучую выставку товаров, которая была показана в ряде портов Ближнего Востока. В выставке приняли участие 160 торгово-промышленных фирм, представлявших самые различные отрасли народного хозяйства [18].

В мае 1910 г. в Москве состоялся всероссийский съезд представителей торговли и промышленности по вопросу о мерах к развитию торговых отношений с Ближним Востоком. На съезде были заслушаны и обсуждены доклады представителя Совета съездов горнопромышленников юга России Дитмара «О возможности экспорта продуктов горной и горнозаводской промышленности на рынки Ближнего Востока», представителя Русского общества пароходства и торговли Руммеля «О торговом флоте в России и его задачах», представителя бакинских нефтепромышленников Паппе о возможности экспорта нефти и нефтепродуктов на Ближний Восток, а также ряд докладов о вывозе на ближневосточные рынки сельскохозяйственных товаров [19]. В октябре 1910 г. состоялся первый южно-русский торгово-промышленный съезд, который также был посвящен о вопросам /87/

13. «Константинополь и проливы», т. I, М., 1925, стр. 156.
14. Там же, стр. 157.
15. «Обзоры внешней торговли России по европейской к азиатской границам за 1907—1913 годы», табл. IV.
16. С. М. Соколовский. Экономические интересы России на Ближнем Востоке (экспорт русских товаров, его прошлое и будущее), 1910; М. В. Довнар-Запольский. Очередные задачи русского экспорта, 1912; В. И. Денисов. Современное положение русской торговли, 1913; С. Петров. Русский экспорт на Ближнем Востоке. СПб, 1913; П. Шейнов. Торговый обмен между Россией и Турцией, 1913; М В. Довнар-Запольский. Русский экспорт и мировой рынок. 1914; Л. К. Перетц. Торговые интересы России и Турции, СПб., 1914, и др.
17. Г. Ф. Зотова. Вопрос о проливах во внешней политике царской России накануне первой мировой войны (1907—1914) (дипломная работа, истфак МТУ. 1955), стр. 24. Г. Ф. Зотовой был изучен фонд московского биржевого комитета (№ 143) п Московском областном государственном историческом архиве.
18. Там же. стр. 25.

развития торговых связей с Ближним Востоком [20]. Этими же вопросам занималось и специальное совещание, созванное в конце 1911 г. при Министерстве торговли и промышленности. По решению совещания, в 1912 г была снаряжена особая экспедиция для изучения рынков Ближнего Востока [21].

В 1909 г. в Константинополе было открыто отделение Русского для внешней торговли банка. Русские торгово-промышленные круги придавали этому факту большое значение. «Русский банк,— говорилось в отчете экспедиции Министерства торговли и промышленности, должен явиться авангардом русского экспорта на Ближнем Востоке и могущественным, необходимым условием его дальнейшего развития» [22].

Рост русского хлебного экспорта через проливы и повышение интереса русской торгово-промышленной буржуазии к ближневосточным рынкам, с одной стороны, и огромное стратегическое значение проливов, с другой, — все это обусловливало ту активную позицию, которую занимала царская дипломатия в вопросе о проливах.

В международной же обстановке кануна первой мировой войны, характеризовавшейся предельной активизацией борьбы империалистических держав за колонии и, в частности, за «оттоманское наследство», вопрос о проливах приобрел особую остроту.

Решение этого вопроса в конечном счете зависело от исхода той ожесточенной борьбы за господство на Ближнем Востоке, которая развернулась между великими державами в предвоенные годы.

Важнейшими участниками этой борьбы были Англия и Германия. Английские правящие круги имели давнишние интересы на Ближнем Востоке. Однако в конце XIX — начало XX в. у них появился опасный соперник в лице молодого германского империализма. Опираясь на полученную в 1898 г. немецким банком концессию на строительство Багдадской железной дороги, германский империализм начал активное проникновение на Ближний Восток, причем накануне первой мировой войны ему удалось добиться преобладающего влияния в Турции.

Поражения Турции, понесенные ею в итало-турецкой войне 1911 — 1912 гг., побудили правящие круги царской России серьезно задуматься над возможностью полного краха Оттоманской империи и в связи с этим перехода проливов в руки какого-либо другого государства. Отмечая значительный материальный ущерб, понесенный Россией в результате закрытия Турцией проливов во время итало-турецкой и первой балканской войн, министр иностранных дел Сазонов в докладе Николаю II от 23 ноября 1912 г. писал: «Если теперь осложнения Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России» [23].

С точки зрения правящих кругов России единственным способом действительного решения вопроса о проливах в этих условиях могла быть /88/

20. См. «Труды I южно-русского торгово-промышленного съезда в Одессе», т. I, Одесса, 1910; т. II, Одесса, 1911.
21. В. К- Лисенко. Ближний Восток как рынок сбыта русских товаров, СПб., 1913 (Отчет о деятельности организованной Министерством торговли и промышленности экспедиции для изучения рынков Ближнего Востока).
22. Там же, стр. 25.
23. А. М. Зайончковский. Подготовка России к мировой войне в международном отношении, Л., 1926, стр. 394.

аннексия Константинополя и проливов. Однако боснийский кризис и демарш Чарыкова показали, что даже попытки изменения режима проливов, не говоря уж об их захвате, со стороны России встречают самое резкое противодействие не только Германии и Австро-Венгрии, но прежде всего союзников России по Антанте — Англии и Франции. Правящие круги Англии сами лелеяли мечты о захвате зоны проливов и некоторых других областей Оттоманской империи. Что же касается Франции, то она являлась главным кредитором Турции. Ее капиталовложения в этой стране перед мировой войной превышали 3 млрд. франков; 62,9% всей суммы турецкого долга падали на долю Франции [24]. Французские империалисты, так же как и английские, стремились не только еще более усилить свои экономические позиции в Турции, но и захватить со временем ряд принадлежавших ей территорий (Сирию, Палестину, Александретту и т.п.). До тех пор, пока этот захват не был в достаточной степени подготовлен, французская дипломатия самым категорическим образом выступала против пересмотра вопроса о проливах, опасаясь, что такой пересмотр может вызвать преждевременный развал Оттоманской империи. Кроме того, правящие круги Франции рассматривали возможную уступку в вопросе о проливах как своеобразную приманку, при помощи которой они намеревались добиться активного участия России в войне с Германией. «Когда России обеспечат обладание Константинополем, — писал Пуанкаре, — она несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией» [25].

Не видя возможности осуществить свои империалистические планы в отношении проливов в существующей международной обстановке, правящие круги царской России стремились укрепить свои позиции на Балканах, с тем чтобы, во-первых, создать себе благоприятные условия для захвата проливов на случай изменения международной обстановки, а во-вторых, не допустить захвата проливов каким-либо другим государством.

Активно содействуя созданию Балканского союза, царская дипломатия надеялась использовать его в качестве инструмента для решения в свою пользу вопроса о проливах. Кроме того,-в Петербурге полагали, что Балканский союз будет играть роль барьера на пути германо-австрийской экспансии.

Правящие круги Франции и Англии внимательно следили за деятельностью русской дипломатии на Балканах. Факты, которые содержатся в советской, английской и даже французской публикациях дипломатических документов [26], а также в воспоминаниях одного из инициаторов Балканского союза, бывшего председателя Совета министров Болгарии Гешова [27], полностью опровергают утверждение Пуанкаре о том, что Балканский союз был создан по секрету от Франции и Англии. На самом деле и французское, и английское правительства были прекрасно осведомлены о переговорах, которые велись между балканскими государствами с целью создания союза.

Английский посланник в Софии Бакс-Айронсайд, который, по сообщению русского посланника в Белграде Гартвига, пользовался «необычайным доверием местных правительственных сфер» [28], регулярно /89/

24. А. Д. Никонов. Вопрос о Константинополе и проливах во время первой мировой империалистической войны, М., 1948 (кандидатская диссертация).
25. Р. Пуанкаре. Воспоминания, 1914—1918, стр. 340.
26. «Международные отношения в эпоху империализма», сер. II (М. О.); «British-documents on the origins or the war», t. IX(BD); «Documents diplomatiques francais». 3-me serie (DDF).
27. И. E. Гешов. Балканский союз. Пгр., 1915.
23. М. О., сер. II, т. XX, ч. 1, № 37.

информировал английское правительство о ходе переговоров между Болгарией и Сербией [29]. В день заключения сербо-болгарского договора Бакс-Айронсайд телеграммой сообщил в Лондон его краткое содержание [30]. Французская дипломатия также была в курсе переговоров, предшествовавших созданию Балканского союза.

Как известно, председатель Совета министров и министр иностранных дел Болгарии Гешов впервые встретился с сербским премьером Миловановичем для обсуждения сербо-болгарского договора проездом из Франции, где он был на курорте в Виши. Согласно воспоминаниям Гешова, прежде чем покинуть Францию, он посетил Париж и 21 (8) октября 1911 г. имел там беседу с французским министром иностранных дел де Сельвом. В этой беседе Гешов упомянул, в частности, о наличии опасности для Болгарии со стороны Турции, причем де Сельв ответил, что он «допускает эту опасность» [31].

В ноябре 1911 г. Париж посетил сербский король Петр. Сопровождавший его Милованович сразу же по приезде в Париж обсудил с де Сельвом вопрос «о возможном соглашении между Болгарией и Сербией», встретив при этом с его стороны «полное одобрение своего плана» [32]. После этого в Париже между Миловановичем и специально уполномоченными Гешовым болгарскими представителями Ризовым и Станновым продолжались переговоры о сербо-болгарском соглашении [33].

Сообщая о впечатлениях, которые вынес Милованович «из бесед с французскими правительственными лицами по вопросам балканской политики», русский посланник в Белграде Гартвиг писал: «Сердечность парижского свидания, а равно проявление французами интереса к сербским делам превзошли ожидания сербов и внушили им уверенность, что в будущих весьма вероятных осложнениях на Ближнем Востоке они могут рассчитывать вполне на дружественную помощь союзницы России — Франции» [34].

Французский морской министр Делькассе и посол Франции в Риме Баррер, по словам Гартвига, «уверяли Миловановича» в том, что «сербоболгарскому союзу Франция во всякое время готова оказать мощную поддержку» [35].

Дальнейшие переговоры между Болгарией и Сербией, по всей вероятности, также не были секретом для правительства Франции. О них безусловно было известно французскому посланнику в Софии Морису Палеологу, который, как сообщал Извольский, «состоял в особенно интимных отношениях с королем Фердинандом» [36]. Правда, во французской публикации дипломатических документов мы не находим каких-либо сообщений из Софии о сербо-болгарских переговорах. Однако трудно предположить, чтобы болгарские правящие круги скрывали от Палеолога то, что они до мельчайших подробностей сообщали Баксу-Айронсайду. Обычно очень хорошо осведомленный русский посланник в Белграде Гартвиг в одном из своих донесений Сазонову писал: «Мне доподлинно известно, что как /90/

29. BD, t. IX, р. 1, №№ 525, 543, 544, 555, 558.
30. Там же, №559.
31. И. Е. Гешов. Указ. соч., стр. 14.
32. Там же, стр. 23.
33. Там же.
34. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 1, № 144 [Гарвиг — Нератову, от 3 декабря (20 ноября) 1911 г.].
35. Там же.
36. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 414 [письмо Извольского Сазонову от 1 февраля (19 января) 1912 г.].

французский, так и английский посланники в Софии в достаточной степени знакомы с ходом сербо-болгарских переговоров» [37].

По-видимому, отсутствие во французской публикации документов, касающихся сербо-болгарских переговоров, есть одна из попыток ее составителей скрыть некоторые стороны истории внешней политики Франции.

Во французском Министерстве иностранных дел довольно подозрительно относились к ближневосточной политике России. Сочувствуя идее создания Балканского союза постольку, поскольку его можно было использовать в качестве барьера против продвижения германского империализма на Ближний Восток, правящие круги Франции вместе с тем весьма опасались, что Россия, имевшая огромное влияние на этот союз, воспользуется им для осуществления своих планов в отношении проливов.

Французское правительство неоднократно выражало свое недовольство тем, что политика России на Ближнем Востоке, особенно по отношению к Турции, не всегда согласуется с французским правительством. Так, например, 13 марта (29 февраля) 1912 г. Пуанкаре, обратившись к Извольскому с вопросом о том, что означают военные приготовления России на Кавказе, заявил: «Правительство республики всегда понимало союз в том смысле, что Россия не будет предпринимать никакого важного шага без предварительного согласования с ним. Недостаточно того, чтобы вы нас предупреждали; необходимо, чтобы между нами была договоренность» [38].

Стремясь не допустить использования Россией Балканского союза в своих интересах, французская дипломатия потратила немало усилий для того, чтобы поставить внешнюю политику России на Ближнем Востоке под свой контроль.

Сразу же после своего прихода к власти Пуанкаре в одной из бесед с Извольским заявил ему, что ввиду «возможности осложнений на Балканском полуострове к началу весны» «необходимо заранее озаботиться о том, чтобы события не застали державы врасплох и что, со своей стороны, он готов во всякое время вступить в конфиденциальный обмен мыслей как с нами (т. е. с Россией. — В. Б.), так и с лондонским кабинетом о могущих возникнуть случайностях» [39].

Вскоре этот «обмен мыслей» состоялся. 14/1 февраля 1912 г. Сазонов вручил французскому послу в Петербурге Ж. Луи памятную записку, в которой указывалось на желательность «договориться о точке зрения и образе действий, имея в виду следующие случаи:

а) внутренний (правительственный) кризис в Турции;

б) активное выступление Австрии (Санджак, Албания);

в) вооруженный конфликт между Турцией и какой-либо балканской державой (Черногория, Греция, Болгария)» [40].

Свой ответ на записку Сазонова Пуанкаре дал лишь после ее обсуждения французским правительством. Отметив в беседе с Извольским, что в случае возникновения на Ближнем Востоке каких-либо осложнений «французское правительство твердо намерено действовать в полном согласии со своей союзницей», он, однако, тут же заявил: «Но если дело дойдет до вопроса об объявлении войны, Франция должна будет сделать различие между такими событиями, которые затронули бы область суще-/91/

37. Там же, т. XX, ч. 1, № 137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
38. DDF, s. III, t. II, № 193; «Affaires balkaniques», t. I, № 16.
39. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2. № 414.
40. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 596; DDF, s. III, t. II, № 43; «Affaires balkaniques», t. II. № 12.

ствующего между Россией и Францией союзного договора, и обстоятельствами, так сказать, местного, ближневосточного характера. В первом случае Франция несомненно и безусловно выполнит все лежащие на ней обязательства, во втором — французское правительство должно предвидеть, что оно не будет в состоянии получить от страны и парламента надлежащих полномочий для ведения войны» [41]. При этом Пуанкаре пояснил русскому послу, «что различие, установленное между событиями, затрагивающими область союза, и такими, которые имеют, так сказать, местный характер, в сущности не имеет, по его убеждению, практического значения; при нынешней системе европейских союзов и группировок весьма трудно представить себе такое событие на Ближнем Востоке, которое не затронуло бы общего равновесия Европы, а следовательно, и области франко-русского союза. Так, например, всякое вооруженное столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за балканских дел, несомненно, представит casus foederis между Австро-Венгрией и Германией, а это, в свою очередь, вызовет применение франко-русского союза» [42].

Другими словами, недвусмысленно намекая на то, что России будет обеспечена поддержка Франции в войне против Австро-Венгрии, Пуанкаре в то же время давал понять, что в случае военного столкновения России с Турцией царскому правительству нельзя будет рассчитывать на помощь Франции.

Между тем русская дипломатия добивалась благоприятной позиции Франции, имея в виду прежде всего именно столкновение России с Турцией. Не случайно в памятной записке Сазонова два вопроса из трех касались Турции. Поэтому ответ Пуанкаре вызвал у русского министра иностранных дел нескрываемое раздражение. Отвечая Извольскому, сделавшему попытку в одном из своих донесений объяснить «некоторую сухость» ответа Пуанкаре тем, что на его формулировке «несомненно отразился математический ум г. Пуанкаре» [43], Сазонов писал: «Указанные свойства мышления французского министра побуждают нас к некоторой осторожности при более обстоятельном определении возможных случайностей» [44].

По мнению Сазонова, вследствие серьезных разногласий между Францией и Россией на Ближнем Востоке «трудно определенно оформить могущие произойти события и, дабы не связывать себя заранее какими-либо определенными обязательствами, необходимо пока ограничиться лишь обещанием при всякой случайности на Балканах... прежде всего сообщить друг другу взгляд свой на происшедшие обстоятельства и приложить все усилия к взаимному согласованию своего образа действий» [45].

Таков был результат состоявшегося «обмена мыслями». Он заставил французскую дипломатию насторожиться. Не добившись установления своего контроля над ближневосточной политикой России, правящий круги Франции прибегли к другим мерам, направленным на то, чтобы парализовать усилия русской дипломатии на Балканах.

В мае 1912 г. в парижской газете «Матэн» появилось переданное якобы из Белграда известие о состоявшемся между Болгарией и Сербией соглашении, «краткое очертание коего почти соответствовало действительности» [46]. Не успели последовать опровержения, как другая париж-/92/

41. М. О., сер. И, т. XIX, ч. 2, № 699 (Извольский — Сазонову, от 28/15 марта 1912 г.)
42. Там же.
43. Там же.
44. Там же, № 729 [Сазонов — Извольскому, от 4 апреля (22 марта) 1912 г.].
45. Там же.
46. Там же, т. XX, ч. 1, стр. 127.

ская газета — «Тан» — опубликовала заявление, в котором, ссылаясь на своего обычно хорошо осведомленного корреспондента, утверждала, что «между Сербией и Болгарией приблизительно месяц тому назад подписан наступательный и оборонительный союз» [47].

Сербское правительство, приняв меры к выявлению источника сообщения, опубликованного в «Матэн», обнаружило, что телеграмму в эту газету послал ее белградский корреспондент, сербский адвокат Милан Джорджиевич, который, как доносил из Белграда Гартвиг, «по-видимому, сознался, что оглашенное в парижской газете известие получено было им от здешнего французского посланника» [48]. Между тем Сазонов через Извольского специально предупреждал Пуанкаре, что «факт договора должен сохраняться в безусловной тайне» [49]. В этой связи надо отметить, что Пуанкаре в беседе с Извольским заявил по поводу сербо-болгарского соглашения, что «если настоящее соглашение приведет к возобновлению переговоров о болгарском займе, для успеха этой операции необходимо будет в той или иной форме ознакомить французские финансовые сферы и французскую публику с новым курсом болгарской политики» [50]. Это заявление дает все основания предполагать, что факт разглашения французским посланником в Белграде сведений о сербо-болгарском договоре не был случайной обмолвкой неопытного дипломата.

Во время своего визита в Петербург в августе 1912 г. Пуанкаре вновь предпринял попытку связать ближневосточную политику России какими-либо обязательствами. Убеждая Сазонова не предпринимать никаких шагов на Ближнем Востоке без согласования с Францией, Пуанкаре ссылался на то, что «французское общественное мнение не позволит правительству республики решиться на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия останется безучастной и не вызовет по собственному почину применения casus foederis». В ответ на это Сазонов в свою очередь весьма твердо заявил: «Мы также не могли бы оправдать перед русским общественным мнением нашего активного участия в военных действиях, вызванных какими-нибудь внеевропейскими колониальными вопросами, до тех пор, пока жизненные интересы Франции в Европе останутся незатронутыми» [51]. В итоге Пуанкаре удалось добиться от Сазонова лишь устного обещания в случае каких-либо осложнений на Балканах «установить сообразно с обстоятельствами совместный образ действий для предотвращения дипломатическим путем дальнейшего обострения положения» [52]. Не желая связывать внешнюю политику России на Ближнем Востоке, русский министр иностранных дел воздержался от более конкретных обязательств.

Переговоры с Францией по ближневосточным вопросам, имевшие место в 1912 г., в частности беседы Сазонова с Пуанкаре во время визита последнего в Петербурге, показали, что союзники царской России по Антанте не склонны содействовать обеспечению ее интересов на Ближнем Востоке. В таких условиях столкновение балканских государств с Турцией, не суля никаких выгод царской России, в то же время грозило весьма неприятными для нее осложнениями. Поэтому русская дипломатия начала принимать все меры к тому, чтобы предотвратить назревавший конфликт /93/

47. Там же, стр. 146.
48. Там же, №137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.].
49. Там же, ч. 2, № 708 (Сазонов — Извольскому, от 30/17 марта 1912 г.).
50. Там же, т. XIX, ч. 2, № 748, стр. 392 [Извольский — Сазонову, от 10 апреля (28 марта) 1912 г.].
61. Там же, т. XX, ч. 2, стр. 32.
62. Там же.

между участниками Балканского союза и Турцией и оттянуть его до более благоприятной международной обстановки.

Но эти усилия не принесли результата: 9 октября (26 сентября) 1912 г разразилась первая балканская война.

*    *    *

Начало военных действий между балканскими государствами и Турцией в тот момент, когда общая международная обстановка не благоприятствовала осуществлению внешнеполитических планов царизма на Ближнем Востоке, вызвала явное беспокойство среди руководителей русской внешней политики, тем более, что им была хорошо известна военная неподготовленность России.

В письме к председателю Совета министров Коковцову от 23/10 октября 1912 г. Сазонов заявил, что основная задача русской дипломатии состоит в том, чтобы «отстоять интересы России при сохранении мира», отмечая при этом, что осуществление этой задачи окажется возможным лишь в том случае, если «дипломатические представления» России смогут быть «должным образом поддержаны нашими военными силами». Поэтому в своем письме он настаивал на срочном проведении мероприятий по усилению боевой готовности русской армии. Эти мероприятия, по мнению Сазонова, были необходимы прежде всего на случай возможных осложнений в отношениях России с Австро-Венгрией или с Турцией, в зависимости от того или иного исхода балканской войны. «Равным образом, — указывал Сазонов, — на реальную поддержку Франции и Англии мы, по всей вероятности, вправе рассчитывать лишь в той мере, в какой обе эти державы будут считаться со степенью нашей готовности к возможным рискам» [53].

Получив письмо Сазонова, Коковцов довел его до сведения военного министра Сухомлинова. Вскоре, по представлению последнего, Совет министров принял специальное постановление «Об отпуске сверхсметных кредитов на усиление боевой готовности армии». «Чрезвычайно усложнившаяся, вследствие балканских событий, международно-политическая обстановка данного времени, — говорилось в постановлении, — требует безотлагательного осуществления некоторых мер по усилению боевой готовности нашей армии». С этой целью было решено: 1) отпустить 53 738 тыс. руб. «на расходы по усилению боевой готовности армии»; 2) «предоставить военному министру немедленно приступить к осуществлению мероприятий на общую сумму в 13 093 тыс. руб., предусмотренных по чрезвычайному отделу государственной росписи на 1913 год» [54].

Уведомляя Извольского в письме от 23/10 октября 1912 г. о том, что «мы пришли к заключению о необходимости принять некоторые меры предварительного характера, которые не застали бы нас не подготовленными в военном отношении», Сазонов писал: «Нами руководила при этом мысль, что известная военная готовность наша послужила бы лучше всего именно целям мирного давления и успешного вмешательства России совместно с другими державами в видах прекращения войны». В том же письме Сазонов предлагал Извольскому предпринять шаги для «безотлагательного выяснения» «той конкретной программы, с которой мы могли /94/

53. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 45—46.
54. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 101(8), д. 63, лл. 144—158. Особый журнал Совета министров от 31 октября и 2 ноября 1912 г.

бы выступить в качестве исходного основания для решения вопроса как о совместном вмешательстве, так и о ликвидации результатов войны» [55].

В правящих кругах Франции известие о начале балканской войны было воспринято вполне спокойно. Пуанкаре, сообщал Извольский в письме от 24/11 октября 1912 г., «не только не страшится мысли о необходимости при известных обстоятельствах решиться на войну, но проявляет спокойную уверенность, что настоящая военно-политическая конъюнктура вполне благоприятна для держав Тройственного согласия и что державы эти имеют на своей стороне наибольшие шансы победы. Уверенность эта основана на подробно разработанных соображениях французского генерального штаба, который учитывает, между прочим, слабость положения Австрии, принужденной бороться на два фронта — с Россией и балканскими государствами». «Такое же суждение, — добавлял Извольский, — я слышал и от высших начальников французской армии» [56].

Первая балканская война принесла много неожиданностей для великих держав, в том числе и для России.

Войска союзников, нанеся туркам быстрое и сокрушительное поражение, захватили большую часть Европейской Турции. Болгарская армия неудержимо двигалась к Константинополю. Опасаясь в этой связи за судьбу проливов, Сазонов начал весьма поспешно, «дружески, но серьезно» советовать правительству Болгарин «понять настоятельную необходимость благоразумия и суметь остановиться в нужный момент». При этом он обещал «все возможные компенсации в области ли реформ или земельных присоедиений», но при условии, что эти компенсации «должны быть ограничены линией, проходящей от устья Марицы через Адрианополь к Черному морю» [57].

Одновременно Сазонов стал добиваться активной поддержки Франции и Англии в деле примирения воюющих сторон. Телеграммой от 28/15 октября 1912 г. он предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство взяло на себя инициативу в деле предложения посредничества между Турцией и балканскими союзниками [58].

В циркулярном письме от 31/18 октября 1912 г. Сазонов выразил мнение, что в основу посредничества могли бы быть положены: «1) незаинтересованность великих держав в территориальных приращениях и 2) принцип равновесия компенсаций между балканскими государствами на основе тех договоров, которые предшествовали их объединению», при условии, что «территория от Константинополя по линию, идущую из устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана в обеспечение безопасности Константинополя и связанных с нею европейских и русских первостепенных интересов». При этом он писал: «Наши отношения с Францией и Англией побуждают нас рассчитывать на то, что первая своевременною инициативою, вторая своею поддержкою не преминут помочь нам в разрешении нынешнего столь серьезного кризиса без потрясения европейского мира» [59]. /95/

55. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 47—48.
56. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 179.
57. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 19 (Сазонов — Неклюдову, от 31/18 октября 1912 г.).
58. Там же, стр. 13—15.
59. Там же, стр. 15—18. В публикации неправильно дан номер письма: 6782 вместо 678 (АВПР, ф. ПАN, д. 130, л. 78). См. также «Сборник дипломатических документов, касающихся событий на Балканском полуострове», СПб., 1914, № 36, где это» письмо опубликовано со значительными сокращениями и изменениями.

Так как обсуждение основ посредничества грозило затянуться, а болгарские войска тем временем все ближе и ближе подходили к турецкой столице, русские послы в Париже и Лондоне, по поручению Сазонова обратились к правительствам Франции и Англии с просьбой дать Болгарии «дружеский совет» приостановить продвижение болгарской армии по направлению к Константинополю [60].

Однако как Грей, так и Пуанкаре отклонили просьбу России [61]. Что же касается вопроса о посредничестве, то Пуанкаре в ответ на предложения Сазонова выдвинул свои четыре пункта условий посредничества: «1) Державы коллективно обратятся к воюющим государствам, чтобы побудить их прекратить военные действия; 2) суверенитет его императорского величества султана останется неприкосновенным в пределах Константинополя и его окрестностей и 3) в остальных областях европейской Турции — национальное, политическое и административное status quo будет изменено для каждой страны особо и при условии справедливого равновесия интересов всех этих государств; 4) для достижения полного согласия в урегулировании всех этих вопросов представители держав не замедлят собраться на конференцию, куда также будут приглашены представители воюющих стран и Румынии» [62].

Сазонов принял пункты, предложенные Пуанкаре. В разговоре с Ж. Луи, состоявшемся поздно вечером 1 ноября (19 октября) 1912 г., он лишь потребовал заменить термин «Константинополь и окрестности» как «слишком ограниченный» другим термином «Константинополь и его район», заявив при этом: «Вы знаете, что мы очень чувствительны в отношении Константинополя» [63].

Сообщив 2 ноября (20 октября) 1912 г. в циркулярной телеграмме о принятии Россией пунктов Пуанкаре с указанным выше изменением [64], Сазонов в этот же день поручил русским послам в Париже и Лондоне сделать заявление о том, что, по мнению русского правительства, «вмешательство держав в войну может быть успешно только, если будет безотлагательно» [65]. Как сообщал Извольский в письме от 3 ноября (21 октября) 1912 г., Пуанкаре в ответ на настояния Сазонова заявил, что он «в общем вполне разделяет» взгляды русского министра иностранных дел и тоже «считает желательным безотлагательное вмешательство держав», однако, по его мнению, на это «имеется мало надежды вследствие положения, занятого Германией и Австрией» [66].

3 ноября (21 октября) 1912 г. турецкое правительство обратилось к великим державам с просьбой о мирном посредничестве. Воспользовавшись просьбой Турции, царское правительство 4 ноября (22 октября) 1912 г. вновь подняло вопрос о посредничестве. Сазонов по телеграфу предписал Извольскому запросить Пуанкаре, «не признает ли он возможным предпринять соответствующую инициативу в Константинополе и пе-/96/

60. R. Poincare. Au service de la France, t. II, стр. 296; DDF, s. III, t. IV, № 307.
61. Там же.
62. АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 366 [телеграмма Извольского Сазонову от 1 ноября (19 октября) 1912 г.]; DDF, s. II, t. IV, № 302 и «Affaires balkaniques», t. I, № 217 [телеграмма Пуанкаре послам в Петербурге и Лондоне от 1 ноября (19 октября) 1912 г.].
63. DDF, s. III, t. IV. №311.
64. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 91.
65. «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910—1914 гг.», М., 1922 (в дальнейшем цит.: «Материалы...»), стр. 293. См. также «Сборник дипломатических документов», № 40.
«6 АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 382.

ред державами» [67]. В другой телеграмме русскому послу в Париже, отправленной в тот же день, Сазонов, констатируя, что удержать балканских союзников от занятия Константинополя можно только «единодушным заявлением держав балканским государствам теперь же» и что поэтому было бы «крайне желательным безотлагательное обращение Франции к державам с предложением в этом смысле», писал: «Благоволите сообщить г. Пуанкаре для личного доверительного его сведения, что занятие союзниками Константинополя могло бы вынудить одновременное появление в турецкой столице всего нашего Черноморского флота. Во избежание сопряженной с этой мерой опасности общеевропейских осложнений было бы важно, чтобы Франция исчерпала все средства должного воздействия в Берлине и Вене для принятия указанного предложения» [68].

Вместе с тем царское правительство пошло на удовлетворение французских требований в отношении Адрианополя. Вечером 4 ноября (22 октября) 1912 г. Сазонов сообщил Ж. Луи, что на секретном совещании, в котором, кроме Сазонова, приняли участие Коковцов, морской министр Григорович и начальник генерального штаба Жилинский, было признано возможным отдать Адрианополь болгарам [69].

Поражение турецкой армии под Чорлу 6 ноября (24 октября) 1912 г. и отход ее на линию так называемых Чаталджинских позиций вызвали настоящую панику в русских правительственных сферах. В 1 час 30 мин. ночи с 7 на 8 ноября (25 на 26 октября) Григорович срочно телеграфировал Николаю II, находившемуся в то время в Спале: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры, когда в этом наступит надобность, по требованию гофмейстера Гирса (посла России в Турции. — В. Б.). Мера эта вызывается желанием ускорить исполнение распоряжений, не ожидая сношений с Петербургом. Настоящий доклад представляю на обращенную ко мне просьбу министра иностранных дел, одобренную председателем Совета министров» [70]. В 10 час. 32 мин. утра 8 ноября (26 октября) Николай II телеграммой на имя морского министра ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен» [71].

Поясняя цели, которые преследовала бы посылка русского флота в Константинополь, Сазонов в своем докладе царю от 29/16 марта 1913 г.[72] писал: «Вызов эскадры мог бы обусловиться как необходимостью принять меры к ограждению мирного христианского населения Константинополя во время беспорядочного отступления турецкой армии, так и желательностью, чтобы в случае вступления болгарской армии в Константинополь, в водах Босфора находилась внушительная русская сила, способная своим присутствием оказать нужное давление для предотвращения таких /97/

67. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 14.
68. «Красный архив», 1926, т. 3 (16), стр. 21—22; «Livre noire», t. I, стр. 338—339, см. также DDF, s. III, t. IV, № 368; «Affaires balkaniques», t. I, № 234.
69. DDF, s. III, t. IV, № 343.
70. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 51.
71. Там же.
72. В тот момент в связи со взятием болгарами Адрианополя снова возникла угроза захвата Константинополя, и Сазонов просил о восстановлении права, предоставленного М. Н. Гирсу, телеграммой от 8 ноября (26 октября) 1912 г. См. об этом ниже.

решений вопроса о Константинополе и проливах, кои были бы несовместимы с интересами России» [73].

Наряду с посылкой флота царское правительство готовило также десантный отряд. В письме от 6/19 ноября 1912 г. военный министр Сухомлинов сообщал Коковцову, что на основании телеграммы русского посла в Константинополе Сазонов известил его письмом от 3/16 ноября 1912 г. о том, что «в случае ухода турецких войск» из Константинополя «и возникновения там беспорядков» «может наступить для России необходимость как державы, ближайшей к Константинополю, иметь наготове к немедленной посылке туда охранного отряда в 5000 человек». Сухомлинов доводил до сведения Коковцова, что им отданы для этого все необходимые распоряжения [74].

Однако царское правительство не решилось на посылку русского черноморского флота в проливы без согласия Франции и Англии, которые самым решительным образом выступили против этой меры. Противодействуя посылке русского флота и десанта в Константинополь, правительства Франции и Англии в то же время фактически поощряли болгар к захвату турецкой столицы. Английский посол в Париже Берти в письме к английскому министру иностранных дел Грею от 7 ноября (25 октября) 1912 г., подчеркивая, что Пуанкаре отнюдь не желает быть на поводу у Сазонова и надеется на то, что Грей несколько охладит пыл руководителей внешней политики России, писал: «Русские не могут ожидать, чтобы большинство великих держав содействовало оставлению Константинополя в руках турок только для того, чтобы ждать момента, который Россия сочтет подходящим для того, чтобы самой захватить его» [75].

Тайные попытки французской дипломатии воодушевить Болгарию на оккупацию турецкой столицы не остались секретом для Сазонова. «Не могу скрыть впечатления, телеграфировал он Извольскому 8 ноября (26 октября) 1912 г., — что Франция как будто поощряет союзников к занятию Константинополя» [76].

7 ноября (25 октября) 1912 г. в ответ на угрозу России в случае захвата болгарскими войсками Константинополя прибегнуть к морской демонстрации в проливах, Грей предложил нейтрализовать проливы и превратить Константинополь в свободный порт под международным контролем [77]. Царское правительство, с полным основанием опасаясь, что в случае реализации предложения Грея преобладающее положение в проливах достанется отнюдь не России, попросило Францию предложить державам сделать заявление о своей незаинтересованности в вопросе о проливах. В ответ Пуанкаре потребовал, чтобы и Россия сделала подобное заявление. Не желая связывать себя в таком важном для него вопросе, царское правительство уклонилось от определенного ответа и заняло выжидательную позицию.

Между тем болгарское наступление на Константинополь было приостановлено; на Чаталджинских позициях турецкие войска сумели задержать болгар. Непосредственная угроза захвата Константинополя миновала, и вопрос о проливах стал постепенно отходить на второй план. В центре внимания великих держав оказались новые события, а именно австро-сербские противоречия. /98/

73. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 52.
74. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 4.
75. BD, LIX, р. 2, №156.
76. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 111.
77. Е. А. Адамов. Вопрос о проливах и Константинополе в международной политике в 1908—1917 гг. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 291.

*    *    *

Стремление Сербии добиться выхода к морю натолкнулось на сильное противодействие Австро-Венгрии. Сильная Сербия могла бы стать серьезным препятствием для осуществления захватнических планов Австро-Венгрии на Балканах. Поэтому Австро-Венгрия в союзе с Германией предприняла ряд мер с целью помешать Сербии получить выход к морю. Отношения между Австро-Венгрией и Сербией приобрели чрезвычайно напряженный характер. В связи с этим австрийское правительство приняло ряд мер военного характера. В октябре 1912 г. было задержано увольнение в запас очередного срока военнослужащих; под видом учебных сборов был произведен призыв дополнительного резерва для пополнения отдельных частей и т. д. В ноябре в строжайшей тайне началась мобилизация ряда корпусов против Сербии, и армия постепенно была доведена почти до состояния полной мобилизационной готовности.

Обострение австро-сербских противоречий значительно усилило интерес французской дипломатии к положению на Балканах.

Вопрос об отношении к австро-сербскому конфликту был впервые поднят Пуанкаре еще 4 ноября (22 октября) 1912 г. в беседе с Извольским. Согласно телеграмме Извольского, Пуанкаре заявил в этой беседе, что «его все более и более беспокоит положение, занятое Австрией, и возможность с ее стороны территориального захвата» [78]. В тот же день Пуанкаре вручил Извольскому собственноручную записку, в которой предлагал «уже теперь определить поведение совместно на случай, если бы Австрия попыталась реализовать свои стремления к территориальным приобретениям» [79].

Комментируя предложение, содержавшееся в записке Пуанкаре, Извольский в письме к Сазонову от 7 ноября (25 октября) 1912 г. отмечал: «Предложение это было сделано по обсуждении вопроса французским Советом министров, и в нем выражается совершенно новый взгляд (подчеркнуто мной.— В. Б.) Франции на вопрос о территориальном расширении Австрии за счет Балканского полуострова. Тогда как до сих пор Франция заявляла нам, что местные, так сказать, чисто балканские события могут вызвать с ее стороны лишь дипломатические, а отнюдь не активные действия, ныне она как бы признает, что территориальный захват со стороны Австрии затрагивает общеевропейское равновесие и поэтому и собственные интересы Франции. Я не преминул заметить господину Пуанкаре,— продолжал Извольский, — что, предлагая обсудить совместно с нами и Англией способы предотвратить подобный захват, он этим самым ставит вопрос о практических последствиях предположенного им соглашения: из его ответа я мог заключить, что он вполне отдает себе отчет в том, что Франция может быть вовлечена на этой почве в военные действия... Господин Палеолог (директор политического департамента. — В. Б.) вполне признал, что предлагаемое соглашение может привести к тем или иным активным действиям» [80].

На письмо Извольского Сазонов ответил очень осторожно. Указав на то, что «в настоящую минуту Австрия едва ли стремится к новым земельным приращениям в Европе», он вместе с тем подчеркнул желательность /99/

78. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 387.
79. «Материалы...», стр. 297; «Livre noire», t. 1, стр. 343; DDF, s. III, t, IV, № 346; «Affaires balkaniques», t. I, № 226.
80. «Материалы...», стр. 296; «Livre noire», t. I, стр. 342.

«получить уверенность, что в случае необходимого с нашей стороны вмешательства Франция не останется безучастной». «С другой стороны, — писал далее Сазонов, — так как, ввиду быстро меняющейся обстановки на Балканах, трудно предвидеть все могущие представиться случайности способные потребовать от нас тех или иных действий для обеспечения наших жизненных интересов, я считал бы необходимым тщательно избегать в наших переговорах с иностранными кабинетами всего, что впоследствии могло бы оказаться для нас стеснительным» [81].

12 ноября (30 октября) 1912 г. Извольский вручил французскому министру иностранных дел ноту, составленную на основании письма Сазонова. В этой ноте, в частности, выражалось желание «знать позицию Франции и Англии, на случай если бы не удалось предупредить активного выступления Австрии» [82]. Но Пуанкаре уклонился от прямого ответа на заданный вопрос, сославшись на необходимость его обсуждения в Совете министров [83].

Только 17/4 ноября 1912 г. французское правительство уведомило русского посла о своем решении. «Правительство республики, — говорилось в письме Пуанкаре на имя Извольского, — не определит своего образа действий до тех пор, пока императорское правительство не раскроет ему свои собственные намерения. Так как Россия наиболее заинтересована в данном вопросе, на нее и ложится ответственность взять на себя инициативу и сформулировать предложения» [84]. Таков был официальный ответ. Неофициально же Пуанкаре высказался более откровенно: «России должна принадлежать инициатива, — заявил он Извольскому, поясняя текст своего письма, — роль Франции — оказать ей наиболее действительную помощь». И добавил: «В сущности... все это сводится к тому, что если Россия будет воевать, Франция также вступит в войну, потому что мы знаем, что в этом вопросе за Австрией будет Германия» [85].

В своих мемуарах Пуанкаре делает попытку доказать, что он якобы не давал подобных заверений, что французская дипломатия занимала в период австро-сербского конфликта примирительную позицию и все время придерживалась не только духа, но и буквы франко-русской военной конвенции [86]. Однако эти утверждения находятся в резком противоречии с фактами. Факты свидетельствуют о том, что французское правительство, которое в тот момент, когда над Константинополем висела угроза захвата болгарскими войсками, всемерно противодействовало вмешательству России в дела воюющих стран, в ноябре 1912 г. в связи с австро-сербским конфликтом сделало резкий поворот в своей политике и начало усиленно подталкивать Россию на выступление в защиту интересов Сербии против Австро-Венгрии, обещая при этом свою поддержку, вплоть до вступления в войну.

Эта политика провоцирования России на войну с Австро-Венгрией (а следовательно, и с Германией, которая неминуемо должна была выступить в случае военного столкновения Австро-Венгрии и России) осуществлялась Францией при деятельной поддержке английской дипломатии. «Имею основания предполагать, — доносил в Петербург русский посланник в Софии Неклюдов, — что известная и влиятельная часть английского /100/

81. «Материалы...», стр. 229; «Livre noire», t. I, стр, 344—345.
82. DDF, s.III. t. IV, № 432.
83. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 416.
84. Там же, л. 427; DDF, s. III, t. IV, № 468.
85. «Материалы...», стр. 300; «Lirve noire», t. I. стр. 346 (телеграмма Извольского Сазонову от 17/4 ноября 1912 г.).
86. R. Poincare. Au service de la France, t. I, стр. 336—340.

политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя средне-европейскими державами и державами тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии» [87].

Через несколько дней после своей беседы с Извольским по поводу ответа французского правительства на запрос Сазонова Пуанкаре вновь заявил Извольскому, что в случае каких-либо осложнений на почве австро-сербского конфликта французское правительство готово «оказать своей союзнице самую деятельную помощь». Однако, как вновь подчеркнул Пуанкаре, «инициатива должна принадлежать русскому правительству» [88].

Побуждая Россию взять на себя инициативу активного выступления в защиту Сербии и обещая свою вооруженную поддержку, в случае если это выступление окончится военным столкновением России с германоавстрийским блоком, Франция вместе с тем стремилась добиться всемерной активизации военных приготовлений в России. Неоднократно обращая внимание царского правительства на активную подготовку вооруженных сил Австро-Венгрии к войне, французские дипломатические и военные круги настаивали на принятии Россией ответных мер.

23/10 ноября 1912 г. Пуанкаре прочитал Извольскому телеграмму французского посла в Вене Дюмена, в которой, «отмечая крайне повышенное настроение в Вене», посол сообщал о том, что «Австрия мобилизует три корпуса в Галиции и уже кончила все свои военные приготовления в Сербии» [89].

3 декабря (20 ноября) 1912 г. Извольский телеграфировал, что морской генеральный штаб Франции довел до сведения русского морского агента в Париже капитана I ранга Карпова о том, что Австрия мобилизовала свой флот [90]. Как сообщал в рапорте от 3 декабря (20 ноября) 1912 г. сам Карпов, начальник I отдела французского морского генерального штаба, сообщив ему о мобилизации австрийского флота, подчеркнул, что «французский флот всегда готов» [91].

9 декабря (26 ноября) 1912 г. Пуанкаре в разговоре с Извольским, отметив, что, по сведениям военного министра Мильерана, «военные приготовления Австрии на русской границе значительно превосходят такие же приготовления России», заявил, что «это может отразиться невыгодным образом на военном положении Франции», так как Германия получит возможность выставить против Франции большое количество войска [92]. Вечером того же дня Пуанкаре отправил французскому послу в Петербурге Ж. Луи телеграмму, в которой говорилось: «Военный министр, обеспокоенный мобилизационными мерами, к которым приступила Австро-Венгрия, желает знать, принял ли русский генеральный штаб со своей стороны какие-либо меры предосторожности» [93].

Ответная телеграмма Ж. Луи от 10 декабря (27 ноября) 1912 г., в которой он сообщал, что, «чем сильнее выражаются в Германии, чем актив-/101/

87. АВПР, ф. ПА, д. 3700, л. 8.
88. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 190 (письмо Извольского Сазонову от 21/8 ноября 1912 г.).
89. Там же, д. 101, л. 442. Телеграмма Дюмена, о которой сообщает Извольский, опубликована в DDF, s. III, IV, № 530.
90. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 464.
91. ЦГАВМФ, ф. 418, оп. 429, 1912 г., д. 9713, лл. 29—30.
92. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 484.
98. DDF, s. III, t. V, № 22.

нее действуют в Австрии, тем более спокойны становятся здесь» [99], вызвала резкое недовольство Франции. «Я нашел сегодня Пуанкаре в высшей степени встревоженным доходящими до него со всех сторон и из самых серьезных источников известиями об интенсивных военных приготовлениях Австрии и о предстоящем в самом близком времени активном выступлении ее против Сербии, — телеграфировал Извольский 11 декабря (28 ноября) 1912 г. По сказанным сведениям, вся кавалерия в Галиции и 2 корпуса в Боснии вполне мобилизованы, а в 10 корпусах все батальоны доведены до численности в 700 человек» [95].

Русский военный агент в Париже полковник А. А. Игнатьев, сообщая в письме от 12 декабря (29 ноября) 1912 г. о своем разговоре с первым помощником начальника французского генерального штаба генералом Кастельно, писал: «Генерал Castelnau спросил меня, не имею ли я каких-либо сведений о военных приготовлениях в нашей армии, кои являлись бы естественным ответом на серьезные военные мероприятия Австро-Венгрии. При этом генерал стремился мне дать понять, что подобный вопрос не должен объясняться праздным любопытством, а исключительно желанием согласовать действия французской армии с нашими вероятными планами войны» [96]. Ответ Игнатьева, заявившего, что сведений «о каких-либо чрезвычайных мерах», принимаемых в России, «в данный момент» он не имеет [97], заметно обеспокоил французов. Военный министр Мильеран 12 декабря (29 ноября) 1912 г. поручил французскому военному агенту в Петербурге генералу Лагишу «вновь обратить внимание русского генерального штаба на важность приготовлений, к которым приступила Австрия, и запросить военного министра о том, каковы его намерения» [98]. Однако в Петербурге в Генеральном штабе французскому военному агенту ответили, что «не верят» в нападение Австрии на Россию, а нападение Австрии на Сербию «считают весьма мало вероятным», и что «даже в случае, если бы Австрия напала на Сербию, Россия не будет воевать». Военный министр в ответ на запрос генерала Лагиша заявил, что «он вполне убежден в сохранении мира и намерен выехать 23 декабря нового стиля в Германию и на юг Франции» [99].

Сообщение Лагиша вызвало переполох во французском правительстве, у которого, как отмечал Игнатьев, была «твердая уверенность не уклониться от войны ни при каких обстоятельствах» [10]. «Пуанкаре и весь состав кабинета крайне озадачены и встревожены» сообщением Лагиша, телеграфировал Извольский 14/1 декабря 1912 г. [101] «Правительство сильно взволновано секретной телеграммой генерала Лагиша, сообщающего, со слов нашего генерального штаба, что мы не принимаем пока серьезных мер в ответ на мобилизацию австрийской армии», — доносил Игнатьев [102]. /102/

94. «Affaires balkaniques», t. II, № 8.
95. АВПР, ф, Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, лл. 492—493; ЦГВИА. ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 6 (копия этой телеграммы была препровождена Сазоновым Сухомлинову «для сведения»).
96. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86 (с), л. 21.
97. Там же.
98. DDF, s. III, t. V, № 48.
99. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 14 (телеграмма Извольского Сазонову от 14/1 декабря 1912 г.); DDF, s. III, t. V, № 61 и «Affaires balkaniques», t. II, № 14 (телеграмма Ж. Луи Пуанкаре от 14/1 декабря 1912 г.).
100. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 15,
101. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86(c), л. 14.
102. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 10.

Телеграмме Лагиша было придано настолько большое значение, что сразу же по ее получении, т. е. 14/1 декабря 1912 г., она была обсуждена на специально созванном заседании Совета министров Франции [103]. Какие решения были приняты на этом заседании, пока остается неизвестным. Но беседа, которая состоялась между Мильераном и Извольским в один из последующих дней, даст основания предполагать, что Франция не оставила надежды втянуть Россию в войну с германо-австрийским блоком на почве австро-сербского конфликта. В своем письме от 19/6 декабря 1912 г. Игнатьев об этой беседе сообщал следующее: «После обмена любезностями, разговоров по техническим военным вопросам французской армии Мильеран, как я и ожидал, затронул вопрос об «австрийских корпусах» и телеграмме Лагиша, причем он не скрыл своего внутреннего волнения, доходившего до раздражения в тех случаях, когда я отвечал или неопределенно, или успокоительно. Эта часть беседы была приблизительно такова:

Мильеран: Какая же, по вашему, полковник, цель австрийской мобилизации?

Я: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.

Мильеран: Хорошо, но оккупацию Сербии Вы, следовательно, не считаете прямым вызовом на войну для вас?

Я: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.

Мильеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию ее участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине; мы готовы; необходимо это учесть, что ... [104].

А не можете, по крайней мере, мне объяснить, что вообще думают в России о Балканах?

Я: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история выучила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей.

Мильеран: Но вы же, полковник, понимаете, что здесь вопрос не Албании, не сербов, не Дураццо, а гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове?»

Игнатьев ответил, что подобные вопросы внешней политики не входят в его компетенцию. Тогда Мильеран, подчеркнув, что он «видит залог успеха союзнических отношений в их абсолютной искренности», спросил: «Но вы все-таки кое-что да делаете по военной части?» [105].

О причинах такого явного нажима со стороны французского правительства проговорился в разговоре с Игнатьевым первый помощник начальника генерального штаба генерал Кастельно. В одном из своих донесений Жилинскому Игнатьев писал: «Генерал Castelnau дважды мне повторил, что он не только считает лично себя готовым к войне, но даже желал бы ее. Последние слова надо понимать в том смысле, что /103/

103. Там же, д. 86(c), л. 16.
104. Пропуск в оригинале.
105. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 17—19; см. изложение этого разговора: А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю, т. I, М., 1950, стр. 501—502; «История дипломатии», т. II, стр. 224—225; А. М. Зайончковский. Подготовка России к империалистической войне (планы войны), М., 1926, стр. 179—180; Н. П. Полетика. Возникновение мировой войны. М., 1935, стр. 265.

для французов было бы наиболее выгодно, чтобы Германия начала свои военные приготовления против нас, имея французов как бы в тылу» [106].

Провоцируя Россию на вооруженное столкновение с германо-австрийским блоком, Франция, в свою очередь, деятельно готовилась к войне.

В письме от 4 декабря (21 ноября) 1912 г., отмечая, что французское правительство «остается в полной готовности поддержать нас против Австро-Германии не только дипломатическими средствами, но в случае нужды и силой оружия», Игнатьев сообщал: «Из случайной беседы с одним из старших штаб-офицеров генерального штаба я узнал, что в ночь с понедельника на вторник прошлой недели (13 ноября старого стиля) была послана телеграмма от военного министра командирам трех пограничных корпусов — VI, XX и VII — о немедленной подготовке границы к обороне. Подобная мера предусмотрена вне общей мобилизации и может быть принята в случае натянутых дипломатических отношений. Посетив вторично начальника генерального штаба, я встретил подтверждение вышеизложенного, причем генерал сознался, что ни в прошлом году (Агадирский инцидент), ни в 1908 г. эта «проверка» не производилась» [107].

Французское правительство считало создавшийся момент чрезвычайно удобным для того, чтобы развязать войну с германо-австрийским блоком. Оно при этом рассчитывало на то, что война Австрии и Сербии в случае вступления в нее России должна неминуемо вызвать вмешательство Германии. При таком положении русские армии и войска государств Балканского союза должны были бы выдержать на себе основной удар Тройственного союза.

Под нажимом французской дипломатии в высших правительственных сферах России неоднократно обсуждался вопрос о военных мероприятиях против Австро-Венгрии. Однако Россия не была готова к войне. К тому же в правящих кругах России с недоверием относились к позиции Франции, ибо, в то время как политические и военные деятели третьей республики давали русским представителям широковещательные неофициальные обещания, французское правительство упорно уклонялось от каких-либо официальных заявлений. Это недоверие нашло, в частности, отражение в составленном в 1912 г. русским генеральным штабом «Плане обороны России на случай общей европейской войны», где говорилось: «Опыт последних лет показал, что России трудно рассчитывать на помощь Франции в тех случаях, когда интересы Франции непосредственно не затронуты... Современная политика этой страны ясно показывает, что прежде всего Франция будет считаться с собственными интересами, а не с интересами союза. Поэтому, если ко времени столкновения затронуты будут также и интересы Франции, то Россия увидит верного и деятельного союзника, в противном же случае Франция легко может сыграть в двойственном союзе такую же выжидательную роль, какую Италия — в союзе тройственном. В общем нам далеко не обеспечена со стороны Франции та энергичная дипломатическая поддержка и то безусловное активное содействие всей вооруженной силой, которое уже неоднократно высказывали друг другу Германия и Австрия» [108]. Еще меньше надежды правящие круги России возлагали на активную поддержку со стороны Англии.

Все эти соображения побуждали царское правительство быть сугубо осторожным в балканских делах и воздерживаться от всяких шагов, которые могли бы вовлечь Россию в войну. /104/

106. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 2197, л. 104.
107. Там же, лл. 135—137.
108. Там же, д. 1079, л. 2.

Как рассказывает в своих «Воспоминаниях» Коковцов, 23/10 ноября 1912 г. на совещании у Николая II, на котором присутствовали, кроме него, Сазонов, Сухомлинов, Жилинский и министр путей сообщения Рухлов, военный министр предложил произвести мобилизацию всего Киевского и части Варшавского округа, а также подготовить мобилизацию Одесского округа. Коковцов, Сазонов и Рухлов выступили против этой меры. По предложению Коковцова, было решено взамен мобилизации «задержать на 6 месяцев весь последний срок службы по всей России и этим путем разом увеличить состав нашей армии на целую четверть» [109].

12 и 18 декабря (29 ноября и 5 декабря) 1912 г. состоялись заседания Совета министров, также посвященные вопросу «О некоторых, вызываемых современным политическим положением, мерах военной предосторожности». В особом журнале, посвященном этим заседаниям, говорится, что военный министр обратился к председателю Совета министров с доверительными письмами, в которых, отмечая тот факт, что «австро-венгерское правительство предприняло в последнее время такие военные мероприятия, которые направлены непосредственно против России и которые далеко выходят за пределы вызываемой современными политическими событиями предосторожности» [110], предлагал принять следующие меры для усиления военного положения России на австрийской границе:

1) В Киевском и Варшавском военных округах усилить кавалерийские части, находящиеся на границе, за счет внутренних ресурсов этих округов.

2) Выдвинуть на южный фронт Варшавского военного округа, кроме того, две отдельные кавалерийские бригады из Московского военного округа.

3) Довести до штатов военного времени пехотные части Варшавского и Киевского округов путем призыва запасных в учебные сборы. Тем же способом укомплектовать некоторые части специальных родов оружия.

4) Увеличить в пограничных кавалерийских и артиллерийских частях Варшавского и Киевского военных округов число лошадей.

5) Усилить охрану военными частями железнодорожных мостов, а также некоторых мостов на шоссейных дорогах в Варшавском и Киевском военных округах.

6) Запретить вывоз лошадей из Европейской России за границу [111].

Коковцов и Сазонов вновь выступили против предложений Сухомлинова. «По мнению председателя и министра иностранных дел, — говорится в особом журнале Совета министров от 29 ноября и 5 декабря 1912 г., — политическая обстановка данного времени представляется в высшей степени напряженной, и всякий неосторожный с нашей стороны шаг может привести к самым грозным последствиям — к вооруженному столкновению с Австрией, которое, в свою очередь, неминуемо приведет к столкновению с Германией, т. е. к общеевропейской войне. Между тем, военная поддержка нас всеми державами Тройственного согласия не может почитаться безусловно обеспеченной. При таких условиях война с Тройственным союзом во главе с Германией явится для нас в настоящее время положительным бедствием, тем более, что у нас нет активной военно-морской силы на Балтийском море, армия еще не приведена в достаточную степень готовности, а внутреннее состояние страны далеко от того воодушевленно-патриотического настроения, которое позволило бы рассчиты-/105/

109. В. Н. Коковцов. Воспоминания, т. II, Париж, 1933, стр. 122—125.
110. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 112.
111. Там же, л. 114.

-вать на могучий подъем национального духа и живое непосредственное сочувствие» [112].

В результате, исходя из необходимости «дальнейшее развитие нашей военной подготовки подчинить требованиям политического благоразумия и сугубой осторожности» [113], Совет министров, одобрив 1-й, 4-й и 5-й пункты предложений Сухомлинова, в отношении 2-го, 3-го и 6-го пунктов принял решение «оставить пока без исполнения, поставив осуществление сих мер в зависимость от дальнейшего хода событий» [114].

В частном письме Игнатьеву делопроизводитель по французскому столу главного управления генерального штаба полковник Винекен сообщал: «В Совете министров наиболее миролюбиво настроены Коковцов и Сазонов; абсолютно против войны, кажется, и в Царском [Селе]. В обществе настроение скорее индиферентное; печать и часть общественных деятелей муссируют славянское движение. Меры по мобилизации (выдвигание кавалерии к границе, вручение мобилизационных билетов запасным в пограничных округах и др.), предложенные Сухомлиновым, Советом министров отклонены, отсюда некоторая раздраженность у нашего шефа» [115].

Стремясь не допустить военного столкновения между Сербией и Австро-Венгрией, русская дипломатия начала настойчиво преподавать сербскому правительству советы благоразумия. В телеграмме русскому посланнику в Белграде Гартвигу от 9 ноября (27 октября) 1912 г. Сазонов, отмечая, что «вопрос о выходе Сербии к Адриатическому морю получил за последние дни направление, которое не может не внушить нам серьезных опасений», предупреждал: «Нельзя обострять конфликт до опасности общеевропейской войны из-за этого вопроса» [116]. 19/6 ноября 1912 г. Сазонов опять предложил Гартвигу «удерживать сербов от необдуманных действий, дабы не вызвать конфликта с Австрией» [117]. 20/7 ноября 1912 г., обеспокоенный заявлениями сербского премьер-министра Пашича, носившими «воинственный характер», Сазонов просит Гартвига «воздействовать на Пашича отрезвляющим образом» [118]. 25/12 ноября 1912 г. Сазонов телеграфирует Гартвигу о необходимости предостеречь Пашича «от крайне опасных для Сербии последствий ее необдуманного и неумеренного образа действий» [119]. 11 декабря (28 ноября) 1912 г. Сазонов вновь поручает Гартвигу «обратить внимание сербского правительства на крайнюю желательность в настоящую минуту тщательно воздерживаться от всего того, что могло бы быть сочтено Австрией за провокацию» [120].

Следуя советам русской дипломатии/сербское правительство пошло на уступки требованиям Австро-Венгрии и отказалось от своих притязаний на порт в Адриатическом море. Такой исход дела вызвал большое разочарование в Париже. Некоторые французские газеты стали прямо пого варивать о нецелесообразности франко-русского союза. Обращаясь к Пуанкаре, «Эко де Пари», например, спрашивала: «В действительности, зачем нам нужен союз с Россией, если армия нашего союзника не всту-/106/

102. ЦГИАЛ, ф. 1276, 1912 г., оп. 8, д. 73, л. 116.
103. Там же, л. 118.
104. Там же, л. 126.
105. ЦГВИА, ф. 415, оп. 2, д. 57, лл. 3—4.
106. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 113.
107. Там же, д. 131, л. 19 (телеграмма Сазонова Гартвигу от 19/6 ноября 1912 г.).
108. Там же, д. 131, л. 25.
109. Там же, л. 40.
110. Там же, л. 87.

пит в войну в нужный момент, т. е. тогда, когда на наших границах разыграется решающая партия?» [121].

«Наш полный пассифизм по отношению к австро-сербскому конфликту, при отсутствии сведений о каких бы то ни было наших военных приготовлениях, наталкивал французов на размышления, кои могли весьма пагубно повлиять на прочность нашего с ними союза, — докладывал Игнатьев Жилинскому в письме от 16/3 января 1913 г. — Самой опасной мыслью являлось соображение, что если мы так мало принимаем участия в балканском вопросе, то явится ли когда-нибудь действительно повод, достаточный для нашего вооруженного вмешательства из-за интересов чисто французских?» [122]. В связи с этим Игнатьев просил «хотя бы в самых общих чертах» впредь ставить французов в известность «о наших военных мероприятиях». Он также сообщал, что во французских военных сферах большое недовольство вызывает предполагающийся роспуск запасных в русской армии [123].

На донесении Игнатьева Жилинский наложил следующую резолюцию: «Сообщить во Францию: 1) о том, что запасные задержаны на 6 месяцев во всех европейских и Кавказском военных округах, 2) о пополнении лошадьми кавалерии, артиллерии и обозов Варшавского и Киевского округов, 3) об укомплектовании... двух новых казачьих дивизий...» [124]. Со своей стороны, Сазонов отправил Извольскому телеграмму, в которой говорилось: «Представление о том, будто Россия не предприняла никаких мер для усиления своей боевой готовности, неверно. Задержано под ружьем около 350 000 человек запасных, отпущено около 80 миллионов рублей на экстренные нужды армии и Балтийского флота, некоторые войсковые части Киевского военного округа приближены к австрийской границе, и осуществлен целый ряд других мер» [125].

Чтобы несколько рассеять беспокойство Франции, Сухомлинов в январе 1913 г. сделал визит в Париж, где он имел беседы с президентом республики, председателем Совета министров, «главнейшими министрами» и начальником генерального штаба [126]. Эти беседы, как сообщал Игнатьев, «во многом рассеяли те сомнения в отношении нашей военной готовности, кои назрели за последнее время» [127].

*    *    *

Тем временем события на Балканах шли своим чередом. 3 декабря (20 ноября) 1912 г. Турция заключила перемирие с Болгарией и Сербией. 16/3 декабря 1912 г. в Лондоне под эгидой великих держав начались переговоры между Турцией и балканскими союзниками о мирном договоре. Однако не прошло и недели, как эти переговоры были прерваны из-за отказа турецкой делегации пойти на удовлетворение требований союзников о передаче Болгарии Адрианополя. Возобновления военных действий стали ожидать со дня на день. /107/

121. «Echo de Paris» от 21 декабря 1912 г.
122. ЦГВИА: ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1—2; ф. 415, оп. 2, д. 96, л. 4.
123. Там же.
124. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1, 8;
125. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 11; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 13 (телеграмма Сазонова Извольскому от 18/5 декабря 1912 г.).
126. «Материалы...», стр. 314 [телеграмма Извольского Сазонову от 12 января 1913 г. (30 декабря 1912 г.)].
127. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 1; ф. 415, оп. 2, д. 96, д. 4 (письмо Игнатьева Жилинскому, от 16/3 января 1913 г.).

Тогда Сазонов телеграммой от 21/8 декабря 1912 г. предложил русскому послу в Константинополе Гирсу заявить турецкому правительству, что если оно «будет упорствовать в вопросе Адрианополя, Скутари и Янины и не пойдет на мир на условии проведения пограничной черты южнее Адрианополя, возобновление военных действий сделается неизбежным, и наш нейтралитет может не быть обеспечен» [128].

Это выступление России было воспринято во Франции резко отрицательно. Как сообщал Извольский в телеграмме от 26/13 декабря 1912 г., Пуанкаре в разговоре с ним «в очень настойчивой форме» выразил сожаление по поводу того, что «подобный шаг, могущий иметь весьма серьезные последствия и вызвать осложнения, в которые может быть вовлечена и Франция», был сделан Россией «вопреки смыслу существующих между Россией и Францией соглашений, без всякого предварительного обмена мыслей» [129].

Чтобы не допустить каких-либо единоличных действий России по отношению к Турции, Пуанкаре выразил готовность выступить с предложением о коллективном обращении великих держав к турецкому правительству. Это обращение, по мнению Пуанкаре, могло бы быть поддержано «при помощи находящейся в Босфоре международной эскадры» [130].

Отвечая Извольскому, Сазонов по поводу «нервности г. Пуанкаре и высказанного им сожаления, что мы не посоветовались с ним», с раздражением писал: «Не желая затрагивать самолюбия г. Пуанкаре в столь серьезные минуты, когда содействие Франции для нас особенно ценно, мы не хотим возвращать французскому министру обратного упрека в чрезмерности его склонности давать советы в делах, прямо его не затрагивающих, не всегда дожидаясь, чтобы его о них попросили» [131]. К предложению Пуанкаре Сазонов отнесся недоверчиво. «Особое положение России на востоке, — писал он, — придает ее единоличным выступлениям в известных случаях гораздо больше веса».

Однако, не решившись полностью отклонить предложение Пуанкаре, Сазонов предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство запросило по этому вопросу мнение лондонского кабинета [132].

В тот же день, когда Извольскому была послана телеграмма с этими инструкциями, из Константинополя пришло известие, полностью подтвердившее основательность недоверия Сазонова к предложению Пуанкаре. Русский посол в Турции Гире телеграфировал о том, что французское правительство отзывает свои военные суда «Виктор Гюго» и «Леон Гамбетта» из Константинополя. «Уход судов, — писал Гире, — как раз в то время, когда следует нравственно повлиять на Порту, чтобы заставить ее уступить Адрианополь болгарам, вреден уже потому, что усилит несговорчивость Турции» [133]. В Париж срочно была дана вторая телеграмма, в которой Сазонов, указывая на нежелательность «отозвания французских судов из Константинополя», выражал свое крайнее недоумение тем, «как /108/

128. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 20; ср.. DDF, s. Ill, t. V, № 111, 117.
129. АВПР, ф. Канцелярии МИД Росссии, 1912 г., д. 101, л. 529; ср. DDF, s. Ill, t. V, No 123.
130. Tам же. — Пуанкаре имел в виду те военные суда, которые держали в этот момент в проливах великие державы.
131. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 50 (телеграмма Сазонова Извольскому от 28/15 декабря 1912 г.).
132. Т а м же.
133. Там же, д. 3702, л. 190 (телеграмма Гирса Сазонову от 28/15 декабря 1912 г.).

вяжется эта мера с только что предложенной нам г. Пуанкаре морской демонстрацией» [134].

В начале января 1913 г. на совещании послов великих держав в Лондоне было решено обратиться к Турции с коллективной нотой, потребовав от нее уступки Адрианополя. Предложение Франции о поддержке этого шага морской демонстрацией военных кораблей великих держав, как и следовало ожидать, натолкнулось на сопротивление держав Тройственного союза. Попытка России поставить вопрос о демонстрации силами лишь держав Тройственного согласия была отклонена как в Париже, так и в Лондоне [135].

В результате воздействие великих держав на Турцию ограничилось предъявлением коллективной ноты. Тем не менее оно принесло свои результаты — турецкое правительство решило удовлетворить предъявленные ему требования. Но 23/10 января 1913 г. в Турции произошел государственный переворот. При прямой поддержке Германии к власти пришла младотурецкая партия, выступавшая против уступки Адрианополя союзникам. В результате 3 февраля (21 января) 1913 г. балканские государства возобновили военные действия и турецкие войска потерпели ряд поражений; 26/13 марта 1913 г. болгары овладели Адрианополем.

«Взятие Адрианополя, — отмечал В. И. Ленин, — означает решительную победу болгар, и центр тяжести вопроса перенесен окончательно с театра военных действий на театр грызни и интриг так наз. великих держав» 136. 30/17 марта 1913 г. «Правда» в передовой, озаглавленной «После Адрианополя», писала: «Падение Адрианополя, решительный натиск на Чаталджинские укрепления приближают еще на шаг войска союзников к Константинополю. Опять перед Европой встает вопрос о проливах, опять туда обращено внимание дипломатии всего мира, стремящейся не упустить из своих рук лакомых кусочков» [137].

В этих условиях Россия обратилась ко всем великим державам с предложением произвести коллективный демарш в Константинополе и Софии, с тем чтобы побудить турецкое правительство принять условия Болгарии, а болгарское правительство заставить приостановить военные действия [138]. Франция, на словах заявившая о своей готовности поддержать предложение России, на деле стала затягивать его осуществление. Русский посланник в Софии Неклюдов в телеграмме от 2 апреля (20 марта) 1913 г. сообщал, что коллективный демарш откладывается из-за того, что французский посланник не получил инструкций от своего правительства. «Тем временем, — заключал Неклюдов, — на Чаталдже болгары уже начинают получать осадные орудия из Адрианополя и иные устанавливать» [139].

Не особенно надеясь на эффективность коллективного выступления держав, Сазонов 28/15 марта 1913 г., с одобрения Николая II и с ведома /109/

134. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 54 (телеграмма Сазонова Извольскому от 29/16 декабря 1912 г.).
135. АВПР, ф. ПА, д. 3703, № 28 (телеграмма Сазонова в Лондон и Париж от 15/2 января 1913 г.:); DDF, s. III, t. V, № 222 и «Affaires balkaniques», t. II, № 64 (нота русского посольства в Париже, от 16/3 января 1913 г.); «Материалы...», стр. 320 (ответная телеграмма поверенного в делах в Париже Севастопуло от 18/5 января 1913 г.).
136. В. И, Ленин. Соч., т. 19, стр. 19.
137. «Правда», № 64, от 17 марта 1913 г.
138. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 185 (циркулярная телеграмма Сазонова от 28/15 марта 1913 г.); DDF, сер. III, т. VI, № 21 (письмо Извольского министру иностранных дел Франции Пишону от 28/15 марта 1913 г.)..
139. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 282.

морского министра Григоровича, телеграфировал послу в Константинополе М. Н. Гирсу о возобновлении его полномочий на вызов в случае надобности всего черноморского флота без предварительного уведомления Петербурга [140]. Нотой от 31/18 марта 1913 г. Извольский поставил в известность об этой мере французское правительство [141].

5 апреля (23 марта) 1913 г. состоялось, наконец, коллективное выступление держав в Софии. Но оно не принесло результата, так как ответ болгарского правительства, по оценке министра иностранных дел Франции Пишона, «не позволял дальше надеяться на быстрое заключение мира» [142]. Опасаясь, что при таком положении Россия осуществит свою угрозу о посылке черноморского флота в проливы, французское правительство 7 апреля (25 марта) 1913 г. через своего посла в Петербурге предостерегло Сазонова от подобной меры и предложило заменить ее коллективной морской демонстрацией с участием всех великих держав [143]. Предложение было вызвано страхом Франции перед возможностью захвата проливов русскими военно-морскими силами. Что же касается коллективной демонстрации, то не только эффективность этой демонстрации, но даже возможность ее осуществления были очень сомнительны.

Поэтому Сазонов, дав в принципе согласие на французское предложение [144], обратился к болгарскому правительству с самым настоятельным требованием не предпринимать штурма Чаталджи. В порядке компенсации он обещал поддержать требования Болгарии о военной контрибуции и гарантировать соблюдение сербо-болгарского договора 1912 г. о разграничении. Болгарское правительство решило принять требования России, и вскоре между Турцией и Болгарией была достигнута договоренность о прекращении военных действий.

*    *    *

Крупные противоречия существовали между Францией и Россией и в области финансовых вопросов, связанных с первой балканской войной. Эти вопросы предполагалось разрешить на заседаниях международной финансовой комиссии в Париже, однако задолго до начала работы этой комиссии обнаружилось, что Франция и Россия придерживаются диаметрально противоположных взглядов по большинству пунктов ориентировочной повестки дня заседаний комиссии. Касаясь участия России в работе этой комиссии, Сазонов в письме Извольскому от 29/16 марта 1913 г. писал, что оно «несомненно осложнится тем обстоятельством, что политические интересы России на Ближнем Востоке отнюдь не совпадают с экономическими и финансовыми интересами европейских держав, в том числе и союзной Франции» [145].

Основными вопросами, по которым расходились Россия и Франция, были: 1) вопрос о переводе части оттоманского долга на балканские госу-/110/

140. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 82.
141. DDF, s. III, t. VI, № 127; «Affaires balkaniques», t. II, № 193. M. Paleologue. Au Quai d’Orsey a la veille de la tourmente, Paris, 1947, стр. 86—87.
142. DDF, s. III, t. VI, № 273.
143. DDF, s. III, t. VI, № 217; «Affaires balkaniques», t. II; № 200; «Материалы...», стр. 359 [телеграмма Извольского Сазонову от 8 апреля (26 марта) 1913 г.]. В «Материалах...» допущена опечатка: телеграмма Извольского помечена 26 марта (4 апреля 1913 г.)
144. См. «Материалы...», стр. 362; DDF, s. Ill, t. VI, № 252.
145. АВПР, ф. ПА, д. 3256, л. 233.

дарства (в связи с переходом к ним части бывших турецких владений); 2) вопрос об установлении общеевропейского контроля над финансами Турции.

По первому вопросу Сазонов очень подробно осветил позицию России в письме к Коковцову от 31/18 декабря 1912 г. В этом письме, отмечая, что задачи России в решении данного вопроса «коренным образом расходятся с финансовыми видами Франции», Сазонов писал: «Для финансовых кругов Франции важно не только обеспечить исправный платеж по данным долговым обязательствам, в коих заинтересованы французские капиталисты, но и по возможности облегчить Турцию от бремени этих обязательств, дабы сохранить за нею известную финансовую эластичность, которая обеспечила бы в будущем большой простор для помещения французских капиталов в различные предприятия в Малой Азии». «С мотивом этим, — продолжал Сазонов, — очевидно, связано будет стремление по возможности увеличить долю долга, причитающегося балканским государствам. Не исключена также возможность, что французское правительство будет желать по возможности даже сохранить в отходящих от Турции территориях действие нынешних учреждений публичного долга». Что же касается России, пояснял далее Сазонов, то она, «защищая интересы балканских государств», должна «зорко следить за тем, чтобы справедливое обеспечение кредиторов не повлекло за собою переложения на балканские государства части долга в размерах, превышающих удовлетворение указанной финансовой операции». Особенно подчеркивал Сазонов то, что предложение, касающееся «сохранения учреждений публичного долга на территориях, отходящих во владение балканских государств», «не может встретить с нашей стороны какой-либо поддержки» [146].

Выступая за «наиболее выгодное для союзных государств решение вопроса о разверстке турецкого долга», русская дипломатия вместе с тем резко отрицательно реагировала на поддержанное Францией английское предложение об установлении общеевропейского контроля над турецкими финансами. В письме к Извольскому, оценивавшему в одном из своих донесений это предложение как выгодное для России ввиду того, что европейский контроль должен был бы привести к уменьшению ассигнований на вооруженные силы Турции и к снижению затрат на оборону проливов [147], Сазонов, подчеркивая, что общеевропейский контроль может выродиться «в гегемонию одной какой-либо державы», писал: «Мы полагаем, что Россия может извлечь больше выгод из прямых и непосредственных отношений со свободной Турцией, чем связав себя ее подчинением европейскому контролю, если бы таковой осуществился» [148].

Точка зрения Сазонова была поддержана также Сухомлиновым [149] и Григоровичем [150]. Сухомлинов в своем письме к Сазонову, в частности,, писал: «Контроль будет несомненно способствовать внедрению и официальному узаконению влияния европейских держав на вопрос о проливах» [151]. /111/

146. АВПР, ф. ПА, д. 3256, лл. 169—170.
147. См. «Материалы..», стр. 364—366 (письмо Извольского Сазонову от 24/11 апреля, 1913 г.].
148 АВПР, ф. ПА, д. 3048, лл. 151—155 [письмо Сазонова Извольскому от 1 мая (18 апреля) 1913 г.].
149. Там же, лл. 156—158 [письмо Сухомлинова Сазонову от 4 мая (21 апреля) 1913 г.].
150. Там же, лл. 159—161 (письмо Григоровича Сазонову от 21/8 мая 1913 г.).
151. Там же, л. 157; «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 63.

Начало работ финансовой комиссии долго откладывалось — вплоть до июня 1913 г. Но не успела она разрешить даже протокольные вопросы, как было получено известие о том, что на Балканах снова вспыхнула война.

*    *    *

Вторая балканская война спутала все карты великих держав.

Угроза захвата Адрианополя Турцией снова поставила на повестку дня вопрос о проливах. Царская дипломатия считала, что переход Адрианополя к Турции слишком ее усилит, в то время как обладание этим городом Болгарией после понесенных ею поражений уже не представляет опасности для Константинополя и проливов, как это было в период первой балканской войны. Поэтому Россия выступила против занятия турецкими войсками Адрианополя.

Телеграммой от 17/4 июня 1913 г. Сазонов предписал русским послам в Париже и Лондоне обратиться к правительствам Франции и Англии с предложением предъявить Турции совместную декларацию, в которой подчеркивалось бы, что решения, принятые великими державами в отношении турецко-болгарской границы, окончательны и изменению не подлежат. «В случае же уверток или попыток Порты уклониться от ясного ответа», писал Сазонов, эта декларация могла бы быть «поддержана, если это окажется необходимым, коллективной морской демонстрацией» [152].

В ответ на памятную записку Извольского, составленную на основании инструкции Сазонова, французский министр иностранных дел Пишон заявил, что «Франция, конечно, согласится участвовать в коллективной морской демонстрации, если в ней примут участие все великие державы» [153]. Такое согласие было равносильно отказу, ибо державы Тройственного союза, конечно, выступили против предложении России. Между тем турецкие войска 21/8 июля 1913 г. вступили в Адрианополь.

Чтобы добиться вывода турецких войск из Адрианополя, царское правительство вновь обратилось к Франции и Англии, предлагая на этот раз, ввиду отказа государств Тройственного союза участвовать в коллективной морской демонстрации, осуществить эту демонстрацию силами держав Антанты и одновременно сделать Турции совместное заявление о том, что «никакая финансовая помощь не будет ей предоставлена до тех пор, пока она не подчинится решениям держав относительно линии границы». Давая инструкцию Извольскому н Бенкендорфу выступить с этими предложениями в Париже и Лондоне, Сазонов вместе с тем поручал им предупредить министров иностранных дел Франции и Англии, что Россия «не примирится с захватом Адрианополя турками». «Мы, — писал Сазонов, — присоединимся к любому коллективному шагу, но если он не состоится, мы будем вынуждены прибегнуть к изолированным действиям, которых искренно стремимся избежать» [154]. /112/

152. АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 126.
153. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 53 (телеграмма Извольского Сазонову от 19/6 июля 1913 г.); DDF, s. III, t. VII, 410 и «Affaires balkaniques; t. II, №406 (циркулярная телеграмма Пншона от 18/5 июля 1913 г.). Содержание этой телеграммы французский посол в Петербурге Делькассе 19/6 июля 1913 г. сообщил Сазонову (АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 230, записка вице-директора Канцелярии МИД России Базили от 19/6 июня 1913 г. о разговоре с Делькассе).
154. АВПР, ф. ПА, д. 3727, л. 23 (телеграмма Сазонова послам в Париже и Лондоне от 23/10 июля 1913 г.).

Нота соответствующего содержания была вручена Извольским французскому правительству в 5 часов вечера 24/11 июля 1913 г.155. В этот же вечер она была обсуждена на совещании у президента, в котором приняли участие председатель Совета министров Барту, министр иностранных дел Пишон и директор политического департамента Министерства иностранных дел Палеолог. Совещание приняло решение отвергнуть предложение России ,56. «Французское правительство полагает, — писал Извольский,— что если, не добившись коллективной демонстрации, Тройственное согласие примет инициативу подобной демонстрации на себя, то тем самым оно будет виновно в нарушении европейского равновесия». «Опасность,—подчеркивалось во французском ответе, — будет еще серьезнее, если Россия выступит отдельно от Европы» 157. В таком же духе высказался и французский посол в Петербурге Делькассе 158. Что же касается предложения об отказе в финансовой помощи Турции, то французское правительство первоначально уклонилось от ответа на него.

Убедившись в невозможности организовать коллективную морскую демонстрацию и не решаясь на осуществление такой демонстрации силами одной России, ввиду категорического отказа Франции и Англин в поддержке, русская дипломатия вновь поставила перед Парижем вопрос о прекращении финансовой поддержки Турции. В телеграмме Извольскому от 1 августа (19 июля) 1913 г. Сазонов, указывая на то, что финансовые круги Франции продолжают осуществлять неофициальную денежную поддержку Турции, предлагал «обратить самое серьезное внимание французского правительства на недопустимость стать коренного расхождения с нами союзной державы в вопросе, грозящем серьезными осложнениями» ,5®. Через несколько дней. 4 августа (22 июля) 1913 г., Сазонов отправил Извольскому еще одну телеграмму. «Известие о предстоящем подписании Францией контрактов с Турцией производит на нас крайне тяжелое впечатление,— писал он.— Полагаем своевременным, чтобы Вы имели с Питоном дружеское, но серьезное объяснение. За последнее время нам все труднее отвечать на недоумение и вопросы, с коими обращаются представители печати и общества, отмечающие постоянное расхождение с нами нашей союзницы в вопросах, гораздо более существенных для нас, нежели для нее» ,в0. Наконец, 11 августа (29 июля) 1913 г. Сазонов снова телеграфировал в Париж. Сообщив Извольскому о том, что в разговоре с французским послом он заявил, что в вопросе о давлении на Турцию Россия старается «согласно желанию Франции и других держав избежать необходимости активных действий», Сазонов продолжал: «В этих видах я считаю единственно возможным, чтобы мы с Францией и Англией заявили открыто, что пока турки не очистят Адрианополь, им будет отказано в какой-либо финансовой сделке, и чтобы такое гласное заявление не могло оставить сомнений, что решение это будет в действительности выполнено» [161].

В соответствии с полученными инструкциями Извольский в разговорах с французскими министрами в довольно резкой форме заявил, что если /113/

155. См. DDF, s. III, t.VII, № 460.
156. M. Paleologue. Указ. соч., стр. 174—175.
157. «Материалы...», стр. 393 (телеграмма Извольского Сазонову от 25/12 июля 1913 г.).
158. DDF, s. III, t. VII, № 466.
159. «Материалы...», стр. 396.
160. Там же.
161. АВПР, ф. ПА. д. 3727, л. 423.

России «не будет оказана достаточная поддержка в настоящем вопросе, затрагивающем наше достоинство и наши исторические традиции, это может самым вредным образом отразиться на будущности франко-русского союза» [162].

Но усилия русской дипломатии оказались тщетными. Франция, на словах заявляя о своей поддержке России, на деле противодействовала осуществлению русских предложений и продолжала оказывать финансовую помощь Турции. Отвечая на предложение Сазонова о коллективном заявлении держав Антанты об отказе в финансовой помощи Турции, Пкшон заявил, что Франция готова сделать предлагаемое заявление, «если на эго согласится также и Англия» [163]. Однако через несколько дней французский министр иностранных дел в разговоре с Извольским сообщил, что по имеющимся у него сведениям английское правительство примет участие в коллективном заявлении лишь в том случае, если к нему присоединятся все державы, что мало вероятно. Поэтому, заявил Пишон, «необходимо... предвидеть, что финансовый бойкот не встретит единодушия держав и при таких условиях не приведет ни к каким результатам» [164].

Попытка французской дипломатии объяснить свой отказ поддержать русское предложение позицией Англии была пустой отговоркой, так как Франция и не собиралась поддерживать это предложение. В одной из своих бесед с Извольским Пишон признался, что предложение России о финансовом бойкоте Турции «ставит в особенно трудное положение Францию, имеющую громадные финансовые интересы в Турции и рискующую потерять там свое экономическое положение» [165]. В этом и состояла истинная причина противодействия Франции русским предложениям. «Предлагаемый нами финансовый бойкот Турции,— писал Извольский из Парижа,— здесь никто не считает действительной мерой принуждения, а в столь влиятельных деловых кругах вызывает сильное неудовольствие» [166].

Более того, Франция не пошла даже на удовлетворение требования России о задержке выплат денежных сумм, причитавшихся турецкому правительству по договору с компанией «Regie des Tabacs», в которой французские финансисты играли первенствующую роль. Таким образом, в то время как русская дипломатия настаивала на сохранении границы между Турцией и Болгарией по линии Энос — Мидия, турецкое правительство получило, главным образом из французских банков, полтора миллиона лир, благодаря которым оно, как отмечали русские газеты, и смогло осуществить захват Адрианополя и удержать его за собой [167].

Полное нежелание Франции оказать поддержку России вынудило последнюю снять свое требование о сохранении Адрианополя за Болгарией.

Другим вопросом, при решении которого столкнулись интересы Франции и России, был вопрос о Кавалле. Этот небольшой македонский горо-/114/

162. «Материалы...», стр. 402 [письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 125.
163. «Материалы...», стр. 403 [телеграмма Извольского Сазонову от 13 августа (30 июля) 1913 г.]. В «Материалах...» неправильно дан номер этой телеграммы — 703 вместо 401 (АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г. д. 195, л. 111).
164. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 129 (телеграмма Извольского Сазонову от 22/9 августа 1913 г.).
165. Там же.
166. Там же, л. 127.
167. «Материалы...», стр. 396—399; DDF, s. III, t. VII, №574, 489; «Новое время» от 29 июля 1913 г.

док, расположенный на берегу Эгейского мори и имевший очень удобную гавань, послужил яблоком раздора не только между Россией и Францией, но также между Австрией и Германией. Когда на Бухарестской конференции стали решать, кому должна достаться Кавалла, Россия и Австрия потребовали передачи ее Болгарии, а Франция и Германия настаивали на том, чтобы она была отдана Греции. Англия после некоторого колебания поддержала Францию. Позиция России (так же как и Австрии) объяснялась тем, что она стремилась привлечь этим путем Болгарию на свою сторону. Франция, наоборот, поддерживала греческие претензии, так как она имела в Греции значительные экономические интересы и, кроме того, намеревалась заполучить там ряд военно-морских баз.

Спор о Кавалле был в конце концов разрешен в пользу Греции, и Россия потерпела очередное дипломатическое поражение. В связи с этим в русской печати поднялась шумная кампания возмущения поведением союзников России и прежде всего Франции. «Произошел раскол, притом в самом неожиданном месте, — писала кадетская «Речь», когда французская дипломатия выступила против русских предложений по вопросу о Кавалле. — Наш союзник Франция нам изменил и стал в рядах противоположной нам комбинации» [168]. «Новое время», осуждая политику Франции, писало еще более резко: «Французская дипломатия в вопросе о Кавалле покинула Россию». Неудача русской дипломатии «в вопроса о Кавалле, — продолжала газета, — всецело зависит от положения, занятого французской дипломатией... Мы в этом видим достаточную причину, даже обязанность вновь пересмотреть самую основу франко-русских отношений» [169].

Отмечая эту кампанию, В. И. Ленин писал: «На этих обвинениях Франции, на этой попытке возобновить «активную» политику России на Балканах сошлись, как известно, «Новое Время» и «Речь». А это значит, что сошлись крепостники-помещики и реакционно-националистические правящие круги, с одной стороны, и, с другой стороны, наиболее сознательные, наиболее организованные круги либеральной буржуазии, давно уже тяготеющие к империалистской политике» [170].

Недовольство в русской печати по поводу результатов Бухарестской конференции вызвало сильнейшую тревогу у французского посла в Петербурге Делькассе. Телеграфируя в Париж о том, что вину за поражение русской дипломатии в Бухаресте русская печать «приписывает главным образом поддержке..., которую Франция оказала Греции» [171], Делькассе поставил перед своим правительством вопрос о немедленной организации в Петербурге французской газеты с целью воздействия на русскую печать [172].

Не менее сильную тревогу вызвала газетная кампания в России во французском правительстве. Сообщая о впечатлении, которое произвели во Франции «вопли нашей печати и, в особенности, требование «Нового времени» о пересмотре франко-русского союза», Извольский писал: «Здесь сильно испугались этих статей и поспешили по возможности /115/

168. «Речь», от 26 июля 1913 г.
169. «Новое время», от 28 июля 1913 г.
170. В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 269—270.
171. DDF, s.III, t. VII, № 574 [телеграмма Делькассе Питону от 3 августа (21 июля) 1913 г.].
172. Там же, № 578 [телеграмма Делькассе Питону от 8 августа (26 июля) 1913 г.].

загладить впечатление, что Франция изменила России, не стесняясь при этом ни правдою, ни даже правдоподобностью» [173].

С этой целью в газете «Матэн» 10 августа (28 июля) 1913 г. была ©публикована официозная статья под заголовком: «Нет разногласий между Францией и Россией». В статье делалась попытка объяснить позицию французской дипломатии по вопросу о Кавалле тем, что ей будто бы была не известна точка зрения России. «За все это время, — писала газета, — петербургское правительство ни разу не обращалось к парижскому с тем, чтобы Кавалла не стала греческой». Уверяя общественное мнение о том, что между Россией и Францией «нет никаких разногласий, нет никакого недоразумения», «Матэн» утверждала, что в факте расхождения французской и русской дипломатии на Бухарестской конференции «нет решительно ничего такого, что могло бы каким-либо образом отразиться на союзе, который по-прежнему остается более чем когда-либо крепким и тесным» [174].

Отмечая стремление французской печати сгладить возникший конфликт, Извольский писал: «Несмотря на неловкие и не совсем добросовестные попытки объяснить положение, занятое Францией в вопросе о Кавалле, недоразумением или недостаточной осведомленностью о нашем взгляде, ясно, что в этом вопросе французское правительство вполне сознательно разошлось с нами и не только пассивно, но и активно содействовало решению его в пользу Греции» [175].

Тем не менее русская дипломатия пошла навстречу французской в ее Стремлении положить конец газетной кампании. По соглашению между Пишоном и Сазоновым, 12 августа (30 июля) 1913 г. в русской и французской печати было опубликовано совместное коммюнике, в котором возникшая газетная перепалка объяснялась чистым недоразумением. Коммюнике заявляло, что каждое из союзных правительств знало точку Зрения другого по вопросу о Кавалле, но ни одно из них не заявляло другому, что «оно требует от своего союзника принесения жертвы». В заключение в коммюнике подчеркивалось, что «никогда контакт между двумя странами не был более интимным, чем в данный момент» [176].

*    *    *

Чтобы полностью осветить историю взаимоотношений Франции и России по балканским и ближневосточным вопросам накануне первой мировой войны, необходимо еще остановиться на событиях, связанных с миссией Лимана фон Сандерса.

Назначение в ноябре 1913 г. турецким правительством главы германской военной миссии в Турции Лимана фон Сандерса на пост командующего константинопольским армейским корпусом вызвало чрезвычайно сильное волнение в Петербурге. «Сама по себе немецкая военная миссия в пограничной с нами стране, — телеграфировал Сазонов русскому послу В Берлине Свербееву,— не может не вызвать в русском общественном мнении сильного раздражения, и будет, конечно, истолкована, как акт, явно недружелюбный по отношению к нам. В особенности же подчинение /116/

173. «Материалы...», стр. 407 (письмо Извольского Сазонову от 14/1 августа 1913 г.); «Livre noire», t. II, стр. 132.
174. «Matin» от 9 августа 1913 г.: см. также «Новое время» от 29 июля 1913 г.
175. «Материалы...», стр. 349 (письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 122.
176. DDF, s. III, t. VIII, №14; «Affaires balkaniques», t. III, № 8.

турецких войск в Константинополе германскому генералу должно возбудить в нас серьезные опасения и подозрения» [177].

Эти «опасения и подозрения» были вполне понятны, ибо указанное назначение Лимана фон Сандерса означало попытку Германии установить свой военный контроль над проливами. Указывая на недопустимость этой попытки, Сазонов в своем докладе Николаю II от 6 декабря (23 ноября) 1913 г. писал: «В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах» [178].

Русская пресса также забила тревогу. Такие газеты, как «Речь» и «Новое время», требовали от Министерства иностранных дел самых энергичных мер, чтобы помешать немецкой военной миссии обосноваться в Константинополе.

Царское правительство делало в начале попытку договориться непосредственно с Германией. С этой целью, по указанию Николая II, Коковцов проездом из Парижа, где он вел переговоры о займе, остановился на несколько дней в Берлине и имел там беседы с Вильгельмом II и с канцлером Бетман-Гольвегом. В своих беседах с ними Коковцов убеждал их или «отказаться вовсе от командования турецкими войсковыми частями, заменив это командование инспекцией», или перевести корпус под командованием немецкого генерала из Константинополя в какой-либо другой пункт, «но, конечно, не на нашей границе и не в сфере особых интересов Франции» [179]. Последнюю оговорку Коковцов выдвинул по требованию французского посла в Берлине Ж. Камбона, который был в курсе этих переговоров [180].

Из своих беседе Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом Коковцов вынес «неудовлетворительное впечатление». «Объяснения мои в Берлине..., — докладывал он царю,— дают повод думать, что германское правительство не легко уступит, если оно вообще уступит избранную им позицию» [181]. Тем не менее Свербеев продолжал вести переговоры с германским правительством, надеясь «если не изменить в корне уже принятого решения, то, по крайней мере, видоизменить его применение на практике» [182].

Однако нормальному ходу этих переговоров помешали действия французской дипломатии, явно направленные на то, чтобы до предела обострить русско-германские отношения и тем самым сделать невозможным достижение компромиссного решения вопроса. В газете «Тан», являвшейся официозом французского министерства иностранных дел, была опубликована статья ее берлинского корреспондента, в которой самым подробным образом освещались переговоры Коковцова с Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом. Разглашение в печати секретных подробностей этих переговоров произвело очень неприятное впечатление на русских дипломатов. «Благодаря прискорбной нескромности парижского «Temps», — писал Свербеев Сазонову, — в печать проникли теперь сообщения о всех разговорах председателя Совета министров с германским императором и /117/

177. «Материалы...», стр. 633 [телеграмма Сазонова Свербееву от 10 ноября (28 октября) 1913 г.].
178. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 71.
179. «Материалы...», стр. 625 [«всеподданнейший» отчет Коковцова о поездке за границу от 2 декабря (19 ноября) 1913 г.
180. DDF, s. III, t. VIII, № 506 (телеграмма Ж- Камбона Питону от 20/7 ноября 1913 г.) .
181 «Материалы...», стр. 626.
182. Там же, стр. 637 (телеграмма Свербеева Сазонову от 19/6 ноября 1913 г.).

канцлером по поводу германских инструкторов. Спрошенный по этому поводу французский посол, бывший один здесь в курсе этих переговоров, на вопрос мой, откуда «Temps» почерпнул означенное известие, объяснил, что будто здешний корреспондент «Temps» получил оное от своего петербургского коллеги и передал в Париж. Так как столь несвоевременное появление означенного известия может только еще более усилить неуступчивость германского правительства, то ваше превосходительство, быть может, признаете желательным проверить версию французского посла о том, что известие исходит из Петербурга» [183].

Одновременно с разглашением в «Тан» указанных секретных сведений французский посол в Петербурге Делькассе через секретаря посольства Сабатье д’Эсперона инспирировал в русской прессе шумную антигерманскую кампанию, которая могла лишь помешать берлинским переговорам [184].

О смысле всех этих действий французской дипломатии проболтался сам Сабатье д’Эсперон, который, по свидетельству Р. Маршана, бывшего в то время корреспондентом французской газеты «Фигаро» в Петербурге, в одной из бесед с ним откровенно заявил: «Надо воспользоваться случаем, чтобы окончательно сломать мост между Петербургом и Берлином» [185].

В результате русско-германские переговоры были сорваны: Бетман-Гольвег, воспользовавшись разглашением подробностей переговоров, заявил, что теперь германское правительство не может идти ни на какие уступки, так как всякая уступка должна вызвать негодование общественного мнения.

Тогда Сазонов, обратившись к французскому и английскому правительствам, поставил вопрос «о совместном воздействии держав в Константинополе» с требованием соответствующих компенсаций со стороны Турции для других держав [186]. Французский министр иностранных дел Пишон не только поддержал предложение Сазонова, но даже поручил послу Франции в Лондоне П. Камбону убедить английского министра иностранных дел Грея присоединиться к попытке «заставить Турцию понять все серьезные последствия, которые будут иметь место, если константинопольский армейский корпус будет находиться под командой германского генерала» [187]. Однако английское правительство, морской советник которого в Константинополе генерал Лимпус являлся с 1912 г. фактически командующим турецким флотом, отрицательно отнеслось к предложению Сазонова. После долгих колебаний Грей согласился лишь на предъявление Турции совершенно бесцветной коллективной ноты, которая заведомо не могла оказать какого-либо воздействия на турецкое правительство. Такая нота была 13 декабря (30 ноября) 1913 г. вручена послами России, Франции и Англии в Константинополе великому визирю Турции. Как и следовало ожидать, турецкое правительство ее отклонило.

В этот момент Франция снова делала попытку спровоцировать конфликт между Россией и Германией. Парижская пресса подняла по поводу возобновившихся русско-германских переговоров в отношении мис-/118/

183. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Свербеева Сазонову от 26/13 ноября 1913 г.).
184. «Livre noire», t. II, предисловие, стр. XV.
185. Е. А. Адамов. Указ. соч. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 59.
186. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Сазонова послу в Париже и поверенному в делах в Лондоне от 25/12 ноября 1913 г.).
187. DDF, s. III, t. VIII, № 544; «Affaires balkaniques», t. III, № 152 (телеграмма Питона П. Камбону от 29/16 ноября 1913 г.).

ссии Лимана фон Сандерса шумную кампанию, руководящую роль в которой продолжала играть та же «Тан», начавшая публикацию серии статей известного французского политического деятеля и журналиста Тардье. Статьи эти носили такой характер, что Сазонов был вынужден 24/11 декабря 1913 г. послать специальную телеграмму Извольскому. В этой телеграмме Сазонов указывал на то, что статьи Тардье, «неправильно освещая занятое нами положение в вопросе о германской военной миссии в Константинополе, создают нам затруднения как в переговорах наших с Берлином, так и в отношении нашей печати». Ввиду этого Сазонов просил «воздействовать на Тардье, чтобы он временно воздержался заниматься этим вопросом» [188]. Отвечая на телеграмму Сазонова, Извольский писал: «Мне за последние дни удалось прекратить в «Temps» и других газетах всякие суждения о занятом нами положении в вопросе о германской военной миссии. Но вчера в «Temps» появилась телеграмма из Константинополя с весьма подробными сведениями о наших переговорах с Германией по сказанному вопросу, и это может опять подать повод к комментариям в здешней печати» [189].

Между тем французская дипломатия, делая в Берлине мирные заверения и намекая там на то, что в случае войны Франция останется нейтральной [190], одновременно начала усиленно подталкивать Россию на активное выступление против Турции. 18/5 декабря 1913 г. Извольский телеграфировал, что новый премьер-министр и министр иностранных дел Франции Г. Думерг заявил ему «о своей полной солидарности с нами и о готовности оказать нам энергичную поддержку» [191].

Так как переговоры с Германией затягивались, русская дипломатия решила воспользоваться поддержкой Франции для того, чтобы совместно с ней и Англией произвести коллективный запрос в Берлине. Нотой от 29/16 декабря 1913 г. Извольский довел это предложение до сведения французского правительства [192]. На следующий день русскому послу в Париже была вручена ответная нота. «Правительство республики, — говорилось в ней, — твердо решило присоединиться ко всем выступлениям, предпринятым императорским правительством по вопросу о миссии генерала Сандерса в Константинополе». Вместе с тем в ноте выражалось мнение, что было бы лучше несколько повременить с коллективным выступлением в Берлине. Заявляя о полной готовности французского правительства «теперь же приступить к обсуждению совместно с императорским правительством дипломатических мер, при помощи которых Тройственное согласие должно было бы своевременно вмешаться в Берлине или в Константинополе, чтобы заставить восторжествовать свои взгляды», нота подчеркивала желание французского правительства, прежде чем осуществить это вмешательство, знать, «какие решения Россия считала бы необходимым предложить Франции и Англии в случае, если бы их согласованная деятельность в Берлине и Константинополе не привела к примиряющему разрешению...» [193]. /119/

188. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 118. л. 52 (продажность Тардье была широко известна).
189. «Материалы...», стр. 673 (телеграмма Извольского Сазонову от 28/15 декабря 1913 г.).
190. С. Фей. Указ. соч., стр. 359, прим. 2.
191. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 241.
192. DDF, s. III, t. VIII, № 681.
193. «Материалы...», стр. 481, 675; «Livre noire», t. II, стр. 218—219; DDF, s. III, t. VIII, № 689.

Объяснение такой политики мы находим в письмах французского посла в Берлине Ж. Камбона, имевшего очень большое влияние на всю внешнюю политику Франции и, кстати сказать, принимавшего участие в составлении данной ноты [194]. Предостерегая французское правительство от вмешательства и берлинские переговоры, Камбон в одном из своих писем в Париж советовал: «Нужно русским предоставить идти вперед, а нам довольствоваться ролью их лойяльных помощников» т. Русским, писал он в другом письме, «нужно позволить действовать, а нам сохранять молчание. Иначе нас обвинят в том, что мы их толкали» [195].

По этой причине французская дипломатия воздерживалась от каких-либо определенных официальных заявлений, особенно в письменной форме. Однако устные заявления руководителей внешней политики Франции были ясны и недвусмысленны. Комментируя французскую ноту от 30/17 декабря 1913 г., Извольский писал, что ему «как на Quai d’Orsay, так и в Елисеевском дворце [197] было заявлено, что в памятной записке г. Думерга вполне ясно и определенно выражена воля французского правительства действовать с нами заодно в настоящем деле» [198]. Палеолог, редактировавший этот документ, заявил Извольскому, «что каждое выражение этой записки было тщательно взвешено, и что французское правительство вполне отдает себе отчет в том, что при дальнейшем развитии настоящего инцидента может быть поставлен вопрос о применении союза» [199]. Президент Франции Пуанкаре, с которым Извольский также беседовал по поводу ноты от 30/17 декабря 1913 г., несколько раз повторил ему: «Конечно, мы вас поддержим» [200]. «Выражая таким образом, — писал Извольский, — спокойную решимость не уклониться от обязанностей, налагаемых на Францию союзом, гг. Пуанкаре и Думерг вместе с тем особенно настаивают на необходимости заранее обсудить все могущие возникнуть случайности и меры, которые мы сочтем нужным предложить в случае неуспеха дипломатических выступлений в Берлине и Константинополе» [201].

В письме от 1 января 1914 г. (19 декабря 1913 г.), сообщая, что Думерг «настойчиво запрашивал» его «о том, какие именно меры принуждения мы намерены предложить», Извольский передавал совет М. Палеолога ввести в Босфор для «устрашения турок» один из русских черноморских броненосцев и объявить, «что он уйдет лишь после изменения контракта генерала Лимана и его офицеров». При этом М. Палеолог уверял Извольского, что «турецкие батареи, конечно, не решатся открыть по нем огонь» [202]. Правда, Палеолог дал этот совет не официально, а «как бы от лица Бомпара» [203], однако у Извольского осталось впечатление, что в «здешнем министерстве иностранных дел допускают возможность подобного крутого оборота дела» [204].

В то время как в Париже Извольскому давались подобные советы, в Петербурге французский посол Делькассе от имени своего министра за-/120/

194. «Материалы...», стр. 676 (телеграмма Извольского Сазонову от 30/17 декабря 1913 г.).
195. Там же. № 555.
196. Там же, № 522.
197. Резиденция президента Франции.
198. «Материалы...», сто. 479.,
199. Там же, стр. 479.
200. Там же, стр. 602—603.
201. Там же. — О «спокойной решимости» Пуанкаре Извольский писал также в телеграмме от 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.); см. «Материалы...», стр. 686.
202. «Материалы...», стр. 602—603.
203. Там же, стр. 480. — Бомпар — французский посол в Турции.
204. Там же, стр. 603.

верял Сазонова в том, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия» [205].

Под воздействием французской дипломатии руководство Министерством иностранных дел России начало склоняться к мнению о необходимости принять военные меры против Турции. 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.) Сазонов обратился к царю с докладной запиской, для обсуждения которой он просил разрешения созвать особое совещание. «Если Россия, Франция и Англия, — писал Сазонов в своей записке, — решатся повторить совместное представление в Константинополь о недопустимости командования иностранным генералом корпусом в Константинополе, то они должны быть готовы к подкреплению своего требования соответственными мерами понуждения». Отмечая, что «на почве давления на Порту не исключена возможность активного выступления Германии на ее защиту», Сазонов продолжал: «С другой стороны, если в столь существенном вопросе, как командование германским генералом корпусом в Константинополе, Россия примирится с создавшимся фактом, наша уступчивость будет равносильна крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия». В частности, особенно подчеркивал Сазонов, «во Франции и Англии укрепится опасное убеждение, что Россия готова на какие угодно уступки ради сохранения мира». В этом случае Англия могла бы склониться к соглашению «за наш счет» с Германией, и тогда, указывал Сазонов, Россия «осталась бы фактически в полном одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок».

«Все вышеприведенные соображения, — писал в заключение Сазонов, — побуждают меня всеподданнейше доложить..., что если наши военное и морское ведомства со своей стороны признают возможным идти на риск серьезных осложнений, при условии, конечно, соответствующей решимости Франции поддержать нас всеми силами, и Англии — оказать существенное содействие, то нам следует теперь же вступить с обеими державами в весьма доверительный обмен мнений по сему вопросу» [206].

13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.) под председательством Коковцова собралось особое совещание, в котором приняли участие Сазонов, Сухомлинов, Григорович и Жилинский. Однако, меры, предлагавшиеся Сазоновым, не получили поддержки большинства членов совещания. Коковцов, «считая в настоящее время войну величайшим бедствием для /121/

205. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 29. Заявление Сазонова, сделанное им на особом совещании от 13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.). — Во французской публикации дипломатических документов не имеется телеграмм из Парижа в Петербург с инструкциями в этом духе. Но допустить, чтобы Сазонов сделал в особом совещании заявление такого рода без достаточных оснований, невозможно. В этой связи представляет некоторый интерес следующий подсчет. Согласно французской публикации, за период с 13 декабря 1913 г. по 13 января 1914 г. из Парижа в Петербург было послано 10 телеграмм и других видов корреспонденции, в том числе 7 циркулярных; из них 8 не имеют никакого отношения к миссии Сандерса. Одна телеграмма от 3 января 1914 г. выражает беспокойство по поводу слухов о возможной встрече Николая II и Вильгельма II для переговоров по поводу германской миссии. Другая телеграмма (циркулярная) от 8 января 1914 г. передает текст заявления, сделанного Думергу германским послом в Париже. Вот и все. Трудно представить, чтобы в течение месяца французский министр иностранных дел не давал своему послу в Петербурге совершенно никаких инструкций по одному из наиболее важных вопросов текущего момента. По-видимому, здесь мы имеем дело с сознательным изъятием составителями документов, которые, очевидно, слишком явно представляют позицию Франции по вопросу о миссии Сандерса в невыгодном для нее свете.
206. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 62—64.

России», высказался «в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение». Сухомлинов и Жилинский, заявив «о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией», вместе с тем выразили мнение о том, что «такое единоборство едва ли вероятно, а дело придется иметь со всем Тройственным союзом» [207]. Сазонов вынужден был признать, что «является невыясненным, насколько энергично готова была действовать Англия». В результате мнение Коковцова одержало верх. Было решено «продолжать настояния в Берлине» и вести переговоры «до выяснения их полной неуспешности»; что к «способам давления, могущим повлечь войну с Германией», по решению особого совещания, можно было бы прибегнуть лишь в случае «активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях» [208].

Вскоре в результате переговоров между Россией и Германией было достигнуто компромиссное решение этого вопроса.

*    *    *

Обострение политической обстановки на Балканах господствующие классы царской России стремились использовать для осуществления своих империалистических замыслов. Первые же выстрелы, раздавшиеся на Балканах, послужили поводом для начала самой разнузданной шовинистической кампании в русской печати. «Шумихой националистических речей правящие классы тщетно стараются отвлечь внимание народа от невыносимого внутреннего положения России», — писал В. И. Ленин в проекте декларации социал-демократической фракции IV Государственной думы [209].

Для одурачивания народных масс шовинистическая кампания в русской печати проводилась под лозунгом великодержавного панславизма. Пытаясь сыграть на симпатиях русского народа к балканским славянам и их борьбе за свое освобождение, помещичье-буржуазные партии России призывали начать «популярную» войну ради защиты «братьев-славян» и объединения всех славянских народностей под эгидой России. Лозунг великодержавного панславизма призван был придать благовидную внешность захватническим планам царизма.

В вопросе об отношении к балканским событиям единение всех партий помещичье-буржуазного лагеря проявилось особенно наглядно. И отъявленные реакционеры и либералы, по словам В. И. Ленина, проповедовали одно: «превращение народов в пушечное мясо!» [210]. Критические же возгласы по поводу тех или иных действий русского Министерства иностранных дел, раздававшиеся иногда в печатных органах помещичье-буржуазных партий, не только не мешали, но даже были на руку царской дипломатии.

В. И. Ленин еще в 1908 г. в статье «События на Балканах и в Персии» разоблачил глубоко реакционный смысл «критики» внешней политики /122/

207. Между прочим, незадолго до этого совещания в военном министерстве была составлена за подписью генерал-квартирмейстера Данилова «Записка по вопросу о военной подготовке России в целях успешного активного выступления на Ближнем Востоке», датированная 19 декабря 1913 г. (т. е. 1 января 1914 г. по новому стилю), в которой прямо признавалось, что сухопутные и военно-морские силы России к осуществлению десантной операции в проливах «далёко не готовы» (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 631, л. 32).
208. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 26—32.
209. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 392.
210. Там же, стр. 325.

царского правительства со стороны помещичье-буржуазной печати. «Реакционным правительствам, — подчеркивал В. И. Ленин, — как раз в данный момент нужнее всего именно то, чтобы они могли сослаться на «общественное мнение» в подкрепление своих захватов или требований «компенсации» и т. п. Смотрите, дескать, печать моей страны обвиняет меня в чрезмерном бескорыстии, в недостаточном отстаивании национальных интересов, в податливости, она грозит войной, следовательно, мои требования, как самые «скромные и справедливые», всецело подлежат удовлетворению!» [211].

В этом можно наглядно убедиться на следующем примере. В одном из своих писем дипломатическим представителям России за границей министр иностранных дел Сазонов, отмечая, «упреки» русской печати в том, что Россия «вступила в соглашение с Австрией, предавая интересы славян», и русские дипломаты «чуть ли не взяли на себя обязательство перед Европой — силой лишить балканские государства плодов их усилий и жертв», пояснял, что эти «упреки», создающие «ложное представление о коренном разладе между Россией официальной и неофициальной», «до известной степени» облегчают «задачи нашей политики в отношении к европейским кабинетам». «Не предполагая, — писал Сазонов, — чтобы наши союзники имели наивность разделять мнения нашей, зачастую мало разбирающейся в международных вопросах печати, мы все же до известной степени могли использовать представление о кажущемся разладе, чтобы склонить кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с нажимом нашего общественного мнения» [212].

Только партия рабочего класса, партия большевиков, действительно выступала против внешней политики царизма, последовательно вскрывая захватнический характер этой политики. На страницах «Правды» В. И. Ленин в целой серии статьей разоблачил политику царского правительства и правительств других империалистических государств в связи с балканскими событиями.

В. И. Ленин указывал, что политика империалистических государств, в том числе России, на Балканах представляет собой грубое вмешательство в дела балканских народов. Одновременно он вскрыл глубокое идейное родство националистов, октябристов и кадетов по вопросам внешней политики. «Националисты, октябристы, кадеты, — писал В. И. Ленин, — это — лишь разные оттенки отвратительного, бесповоротно враждебного свободе, буржуазного национализма и шовинизма!» [213].

В. И. Ленин разъяснял, что разнузданная шовинистическая кампания, которую вели эти партии, имела своей целью отвлечь народные массы от внутреннего положения в стране, помешать развитию революционного движения. Он призывал трудящиеся массы отстаивать свободу и равноправие всех народов на Балканах, не допускать никакого вмешательства в балканские события других государств, объявить войну войне.

В первой же своей декларации, написанной на основании тезисов В. И. Ленина, социал-демократическая фракция IV Государственной думы выступила с протестом против захватнической политики царского правительства на Балканах, против политики милитаризма и подготовки войны /123/

211. В.И. Ленин. Соч., т. 15. стр. 202.
212. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 15—18. Ср. «Сборник дипломатических документов...», стр. 23 (письмо дано в сокращении).
213. В.И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 2
214. А. Бадаев. Большевики в Государственной думе, М., 1954, стр. 66—73; Ф. Н. Самойлов. По следам минувшего, М., 1954, стр. 224—230.

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал «коренное отличие европейской буржуазии и европейских рабочих в их отношении к балканскому вопросу» [215]. «Либералы и националисты,— писал он,— спорят о разных способах ограбления и порабощения балканских народов буржуазией Европы. Только рабочие ведут политику истинной демократии — за свободу и демократию везде и до конца против всякого «протежирования», грабежа и вмешательства!» [216].

Активная борьба большевистской партии против империалистической политики вмешательства в дела балканских народов в условиях роста революционного движения в стране обрекала на провал попытки помещичье-буржуазных партий при помощи разнузданной шовинистической кампании увлечь народные массы идеями панславизма и национализма. Именно напряженная политическая обстановка в стране была одной из основных причин, вынуждавших царизм проявлять осторожность на Балканах и на Ближнем Востоке, где в условиях резкого обострения империалистических противоречий в рассматриваемое время мог легко начаться (и начался) пожар мировой войны.

Изучение русско-французских отношений в 1912—1914 гг. на Балканах и Ближнем Востоке показывает, насколько наивны все рассуждения о бескорыстии «русско-французского сотрудничества». Эти пышные фразы служили лишь прикрытием ожесточенной империалистической борьбы Франции и России на Ближнем Востоке. Франко-русский союз, как и всякий империалистический союз, представлял собой одну из форм империалистического соперничества.

Вместе с тем анализ указанных отношений дает основание утверждать, что Россия не играла на Ближнем Востоке той определяющей роли, какую ей стремятся приписать многие французские и другие зарубежные буржуазные историки. Как показывают факты, русская дипломатия на Ближнем Востоке была по рукам и ногам связана Францией и Англией. Вот почему, несмотря на захватнические устремления царизма на Ближнем Востоке, эти устремления не могли явиться и не являлись главной причиной возникновения первой мировой войны. Первая мировая война была результатом империалистической политики всех великих держав, в том числе царской России и Франции.

215. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 369.
216. Тaм же, стр. 323.

Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.

ДАМИАН БЬЕНЯШ
«ЛЕДЯНОЙ МАРШ» 5-Й СИБИРСКОЙ ДИВИЗИИ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВОЗВРАЩЕНИЯ ЕЕ СОЛДАТ В ПОЛЬШУ НА КОРАБЛЕ «ЯРОСЛАВ»
В середине сентября 1919 года в Иркутске состоялась конференция союзников, на которой глава французской военной миссии генерал Пьер Жанен сообщил представителям войск, участвовавших в интервенции в Россию, что он назначен командующим операцией по эвакуации на Дальний Восток. Польская военная миссия была проинформирована об этом через месяц, т.е. в середине октября. Точная дата начала эвакуации не называлась, но уже тогда был определен порядок вывода войск. В первую очередь выводился Чехословацкий корпус, потом югославский полк, румынский легион, сербский полк и латышский батальоны, а в качестве арьергарда была назначена 1-я польская дивизия [1].
Падение власти адмирала Колчака было результатом не только успехов Красной Армии, но и общего падения авторитета его диктатуры, превратившейся в царский деспотизм, а также продажного и самоуправного аппарата его администрации, занимавшейся откровенным бандитизмом. Тотализм военной силы привел к массовой эвакуации, а затем бегству колчаковцев и союзных войск [2]. Еще в первых числах ноября (!), когда адмирал Колчак уже бежал на восток, был организован парад польских войск и банкет польского командования. Трудно было найти более русофильской демонстрации холопства польских командиров по отношению к колчаковцам [4]. /37/
1. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сибирской дивизии в свете исторической правды, «Сибиряк», № 13(1) 1937, стр. 3-4.
2. В. Шольце-Сроковский, 5-я польская стрелковая дивизия в Сибири, [в:] А. Кучиньский, Сибирь. Четыреста лет польской диаспоры. Историко-культурная антология, Вроцлав-Варшава-Краков 1993, стр. 353; А. Остоя-Овсяны, Пути к независимости, Варшава, 1989, стр. 102-103; см. Донесение начальника польской военной миссии в Сибири майора Ярослава Окулича-Козарина в Министерство военных дел об угрозе разгрома армии адмирала Александра Колчака после ухода контрреволюционных чехословацких и польских воинских частей на восток — 4 ноября 1919, Омск. Документы и материалы по истории польско-советских отношений, изд. W. Gostyńska и др., т. II, Варшава, 1961, стр. 423-424.
3. А. Колчак выехал из Омска только 13 ноября 1919 г., т. е. относительно поздно, см. Б. Хлусевич, В защиту чести воинов 5-й Сибирской дивизии, «Сибиряк», № 13 (1) 1937 г., стр. 13.
4. Смолик П. Через земли и океаны. Приключения пленника в Азии во время Великой войны. Шесть лет на Дальнем Востоке, Варшава — Краков [1921], стр. 110.
Неудачи армии Колчака создали очень волнительную ситуацию. Внутренние и внешние потрясения оставили свой след. Почувствовалось, что это печальное начало конца и предвестник гибели [5].
Некоторые из поляков, особенно связанные с Сибирью, покидали под покровом ночи свои эшелоны, чтобы спастись от возможной катастрофы. Это была своего рода «подготовка» [6]. Для эвакуация поляки уже начали карательные экспедиции, в которых собиралось главным образом продовольствие и, прежде всего, подводы.
Благодаря изобретательности и находчивости подчиненных, [Командование Войска Польского — Д.Б.] смогло к моменту эвакуации заполучить три броненосца [т.е. бронепоезда – Д.Б.], два санитарных поезда, несколько десятков локомотивов, несколько сотен грузовых вагонов, приспособленных к морозу и длительной транспортировке [7].
Большую роль в этом сыграл полковник Казимеж Румша, который захватил 60 эшелонов и заранее приказал переоборудовать 3 эшелона в броненосцы «Познань», «Краков» и «Варшава» [8].
Командование уже подготовило подробные планы эвакуации, которые включали последовательность движения транспортов, создание пунктов движения и расчет подачи вагонов, но этот проект не был принят генералом Пьером Жаненом [9]. В Польшу должны были вернуться не только солдаты, но и их семьи, сибирские ссыльные и бывшие польские повстанцы [10]. Однако по общему впечатлению, которое производила Войско Польское в конце лета 1919 г., никто в ней не был готов к эвакуации, и она сама не была подготовлена. Наоборот — казалось, солдатам жизнь в Новониколаевске очень нравилась [11].
Начатая эвакуация союзных войск не привела к эвакуации польско-литовских войск. Два батальона 1-го полка и Литовский батальон, входящий в состав V-й стрелковой дивизии под командованием капитана В. Юзефа Веробея, отправили на станцию Черепаново, где они должны были прикрывать Новониколаевск с юга [12]. /38/
5. П. П. Тышка, Из трагического опыта в 5-й Сибирской дивизии и в плену (1918-1921), «Сибиряк», № 12 (4), 1935, стр. 18-19.
6. Подготовка к эвакуации велась дивизией самостоятельно вопреки приказу генерала Жанена; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 14-15.
7. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358. Полковник Ян Скоробогатый-Якубовский утверждал, что осенью 1919 г. дивизия не была готова к эвакуации из-за отсутствия подвижного состава, находившегося в руках чехов и колчаков, см. Я. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 4. Чехи забрали около 20 000 (!) вагонов и локомотивы, см. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 103.
8. Х. Багиньски, Войско Польское на Востоке 1914-1920 гг., Варшава, 1990 г., стр. 575; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 108. Полковник Хлусевич утверждал, что у поляков было 57 поездов, см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
9. Х. Багинский, указ. соч. соч., стр. 573; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 106.
10. Й. Биркенмайер, Польская дивизия в сибирской тайге, Львов, 1934, стр. 31.
11. П. Смолик, указ. соч., стр. 107.
12. Ю. П. Вишневский, Отдельный литовский батальон им. Витольда Великого в 5-й польской стрелковой дивизии, [в:] У Балтийского моря. В кругу политики, экономики, национальных и социальных проблем XIX и XX веков: юбилейная книга, посвященная профессору Мечиславу Войцеховскому: сборник исследований под редакцией З. Карпуся, Ю. Клачкова, М. Волоса, Торунь, 2005 г., стр. 984-985.
Тяжелое положение солдат и отсутствие сведений об эвакуации привели к обвинениям в адрес польского командования в том, что они бросили литовцев на произвол судьбы, что подогревалось советскими агитаторами [13]. Беспорядки на станции Черепаново привели к мятежу, в ходе которого часть литовских солдат-коммунистов [14] арестовала офицеров, забрала на санях продовольствие и оружие и бежала со всем пассивным к событиям составом батальона к большевистским партизанам. Там батальон и закончил свою жизнь. Солдат разоружили, некоторых зарубили шашками без суда и следствия, а по прибытии регулярных войск призвали в Красную Армию. Кого-то демобилизовали, потому что им было за 35 лет, а кого-то (в основном повстанцев из Черепанова) отправили на угольные шахты в качестве «рабочих отрядов». Большинство литовцев, сражавшихся в батальоне, вернулись в страну либо по суше через европейскую часть России, либо по морю через Маньчжурию и Владивосток, благодаря помощи литовской и польской военных миссий [15], а затем служили в польской армии. Печальный конец польско-литовского сотрудничества в Сибири трагической иронией завершился в Красноярске, где литовцы, служившие тогда в большевистском 412-м [16] батальоне внутренней службы, караулили в лагере военнопленных своих бывших сослуживцев и благотворителей поляков [17] из 5-й дивизии [18]. Поляки, напротив, великодушно прозывали их «героическим» термином «утекайтисы» [19].
Кратко резюмируя историю Литовского батальона при 5-м пехотном полку, следует подчеркнуть, какое большое политическое, моральное и военное значение имело для литовцев создание собственной части, и как нуждались в этом поляки, желавшие укрепить свой авторитет среди союзных литовских сил. Их участие в обороне Транссибирской магистрали оказалось очень полезным. Жаль только, что все так печально закончилось. К причинам объединения поляков и литовцев, безусловно, следует добавить национально-исторические чувства. Доказательством этого было обращение с литовцами как с поляками во время призыва на военных пунктах. Ведь мы существовали несколько веков /39/
13. Эти обвинения были ложными, см. Ю. П. Вишневский, указ. соч. там же, стр. 981.
14. Тот факт, что повстанцы были коммунистами, также упоминается генералом Жаненом, см. А. Домашевский, Генерал Жанен о Сибирской дивизии, «Сибиряк», № 11 (3) 1936 г., стр. 38.
15. Дела о литовской военной миссии во Владивостоке, а также о польской помощи литовцам: CAW, Войско Польское в Сибири, I.122.91.73; см. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 985.
16. Р. Дыбоски утверждает, что это был 212-й батальон, см. Р. Дыбоски, Семь лет в России и Сибири 1915-1921, Варшава, 2007, стр. 141.
17. Слово «благодетели» ни в коем случае не преувеличение — кроме поляков, никакая другая союзная армия: ни чехословацкая, ни французская, ни латышская, не была заинтересована в сотрудничестве с литовцами, и если бы не полковник Румша, их полк не был бы так хорошо оснащен. Литовцы многим были обязаны полякам; см. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 973, 981, 986.
18. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 984-985; Й. Нея, Характеристики окружения 5-й польской стрелковой дивизии в Сибири, [в:] Сибирь в истории и культуре польского народа, под редакцией А. Кучинского, Вроцлав 1998, стр. 283.
19. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 141.
одна общая республика, и Литва считались неотъемлемой частью нового польского государства, восставшего из пепла, как феникс [20].
Польская дивизия начала эвакуацию только 26 ноября и «следовала» в качестве арьергарда колчаковских и союзных войск [21]. В это время 3-й полк застрял в 400 километрах от Новониколаевска на станции Татарская, где был блокирован русскими эшелонами [22]. Та же задача прикрытия была возложена и на чехов, но они не выполнили соглашение, поэтому генерал Жанен возложил все бремя прикрытия отступления на поляков [23].
К сожалению, мы знаем из истории многочисленные случаи, когда союзники ставили польское войско именно таким образом, а поляки по разным причинам не могли противостоять подобным требованиям [24].
Когда поляки начали эвакуацию, союзные войска уже находились в Восточной Сибири, а национальные формирования (чешские, румынские, сербско-хорватские и латышские) направлялись туда же [25]. Первая организационная ошибка командования дивизии заключалась в том, что оно не отправило вперед солдатские семьи, чтобы они могли быстрее добраться до Дальнего Востока, а вторая – в том, что последние эшелоны не были заполнены кавалерией, которая в случае стычек или необходимой эвакуации, могла сесть на лошадей и быстро уйти. Отправление польских поездов осуществлялось в порядке очереди. Взаимные похищения вагонов были обычным явлением. То, что в вагонах ехали солдаты с семьями, снижало их боеспособность, а армейские обозы превращались в «вагоны беженцев», как их называли большевики [26]. Добывать все приходилось каждому самостоятельно, начиная с обычных досок и заканчивая различным необходимым оборудованием [27]. Выслать вперед вооружение, обмундирование и продовольственные склады не представлялось возможным, ввиду противодействия со стороны русского командования. Единственным эшелоном, отправленным впереди остальных, был санитарный поезд № 9 с ранеными и больными [28]. Тому, что семьи солдат не были отправлены вперед, дивизия обязана полковнику Валериану Чуме, который согласился на просьбу женщин не разлучать их с мужьями [29].
Здесь следует кратко охарактеризовать положение женщин в 5-й Сибирской дивизии. Кроме настоящих супруг, в вагонах жили разные женщины, солдатские «жены». У каждой из них был «свой мужчина» и один не имел права «подбирать» «жену» другого, а если хотел ее обменять, то мог пойти на вокзал, где «был большой выбор». Среди прочего, такие жены занимались стиркой, штопкой, мытьем котелков и посуды. Одних больше любили за заботу о всех обитателях вагона и трудолюбие, других меньше за лень. Бывало, что за лень или измену быстро выбрасывали на мороз. Ведь на /40/
20. См. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 977, 986.
21. Комментарий генерала Жанена к решению см. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 152; Я. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 4.
22. Там же, стр. 5.
23. П. П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
24. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 106.
25. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 357.
26. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 152.
27. П. Смолик, указ. соч., стр. 111.
28. Но и у него были большие проблемы с проездом по Транссибирской магистрали, см. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358; см. Х. Багински, указ. соч., стр. 574; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского…, указ. соч., стр. 5.
29. С. Богданович, Охотник, Варшава, 2006 г., стр. 64.
станции всегда можно было сразу выбрать другую. Каждая женщина должна была хранить верность своему «мужу», оплачивая пребывание в обозе и солдатское питание дарами своей природы, которыми солдаты пользовались всякий раз, когда у них выдавалась свободная минута [30].
Аналогично вели себя и жены русских офицеров, с той разницей, что они достались чешским офицерам. Отдельной категорией женщин были так называемые «мешочницы». Они пользовались тем, что в одних городах был избыток определенного товара, а в других его недостаток, что приводило к большой разнице в цене. Такие женщины зарабатывали деньги, перевозя их в воинских эшелонах, особенно в тех, которые были в свободном доступе для солдат [31].
Говоря о женах и «женах», можно привести анекдот про некую жену штурмовика, т.е. члена штурмового батальона, периода эвакуации. Она была одной из немногих женщин, которым разрешалось ездить верхом вместе с мужем. Судьба сделала ее единственной дамой в купе, поэтому она вызывала большой интерес у окружающих. Все они могли шпионить за ней, пока она переодевалась, но это не было для нее проблемой.
Был только один бой. Ее муж как-то ночью дежурил у локомотива, о чем она не знала, потому что спала. Когда он вернулся утром, она очень удивилась, что его не было всю ночь. Последний поднял шумиху, желая узнать, какой негодяй заменил его. Он чуть не подрался с ближайшими соседями, но ничего не выяснил, и дело заглохло [32].
Польская дивизия со всем своим снаряжением, сопровождающими гражданскими лицами и их имуществом в итоге заняла 70 эшелонов и следовала за огромным числом составов из 250 эшелонов, большей частью принадлежавших чехословакам [33]. Чтобы перевезти такое большое количество техники и людей (а также лошадей, которых было около 400 00 [34]), уже в августе польское министерство иностранных дел через дипломатическое представительство в Париже хотело начать переговоры с союзниками — Японией и США, чтобы получить корабли соответствующего водоизмещения для перевозки V-й дивизии [35]. В связи с трудностями, вызванными дороговизной транспорта, подчинением польских войск французской миссии, сосредоточившей все военные вопросы у генерала Жанена, деятельностью Коалиционного совета, принимавшего решение о тоннаже кораблей, даже в октябре 1919 г. переговоры ни с одной из этих стран не были инициированы [36]. /41/
30. Там же, стр. 11-14.
31. Там же, стр. 17-18.
32. Там же, стр. 71-72.
33. Ж. Серочински, Войско польское во Франции. История войск генерала Галлера в изгнании, Варшава, 1929 г., стр. 237. Б. Хлусевич утверждает, что 57 польских эшелонов были перемешаны примерно с 200 колчаковскими между Новониколаевском и станцией Тайга. Позже это число увеличилось примерно до 300 между обеими станциями; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
34. А. Домашевский, соч. соч., стр. 40.
35. Письмо заместителя министра иностранных дел Вл. Скшинского в польскую миссию в Париже по поводу эвакуации контрреволюционных польских войск, воевавших против Советской власти, из Сибири — 14 июля 1919, Варшава. См.: Документы и материалы…, изд. В. Гостыньска и др., т. 2, стр. 329-330.
36. Письмо польской миссии в Париже в Министерство иностранных дел о положении контрреволюционных польских войск в Сибири — 8 октября 1919 г., Париж. См.: Документы и материалы…, изд. В. Гостыньска и др., т. 2, стр. 394-396.
Боевой порядок Войска Польского был сформирован так: впереди шел бронепоезд «Варшава», затем несколько вооруженных эшелонов, хозяйственных и интендантских поездов, где-то посередине бронепоезд «Краков», а в конце эшелоны с 1-м и 3-м боевыми батальонами 1-го полка, штурмовым батальоном, артиллерийской батареей и бронепоездом «Познань». Всем арьергардом командовал капитан Веробай [37].
С самого начала передвигаться по Транссибирской магистрали было очень сложно. Путь был переполнен невообразимым количеством поездов. Положение в Сибири было взрывоопасно. Частые «технические проблемы» чехов задерживали дорогу. На станциях было так много вагонов и паровозов, что маневрировать было невозможно. Перед семафорами образовались пробки в несколько десятков километров. Локомотивы замерзали, их топили дровами из-за отсутствия угля, что подрывало их техническое состояние. Не было воды, которую приходилось добывать из растаявшего снега. Переключатели часто «ломались», что считалось явно не случайным. Не было технической и железнодорожной службы, которые приходилось заменять инженерной бригаде, но ее было недостаточно. Кроме того, были разногласия между польскими и российскими или чешскими властями, как, например, стрельба на станции Мариинска [38].
Чехи отдали железнодорожную ветку полякам со средней скоростью 20 км/сутки, тогда как Красная Армия вместе с партизанскими частями и дезертировавшими колчаковскими соединениями продвигалась со скоростью до 40 км/сутки. Результатом этого должны были рано или поздно стать столкновение с подошедшими большевистскими войсками [39].
Мы ужасно растянулись. На путях, насколько хватало глаз, была выстроена шеренга наших эшелонов, все как один ожидавших свободной дороги. Вид был довольно живописен: заснеженные вагоны, а на крышах, тормозах и где только можно — были набиты дрова. Развешанное женское и детское белье показывало, в каких вагонах находятся семьи [40].
На каждой станции воровали провизию, оружие и все, что можно было украсть. Ничто не презиралось. Никто не спрашивал, где его товарищи это взяли, просто все вместе использовали добычу. Говорили, что чем больше гранат будет доставлено в Польшу, тем лучше будет вооружена польская армия. Поляки объясняли друг другу, что лучше украсть то и это, чем если это достанется большевикам. На каждой станции целые группы солдат отправлялись на грабежи [41].
Насколько медленно шла новониколаевская эвакуация, хорошо иллюстрирует тот факт, что последние поезда еще не вышли из города, а первые эшелоны Войска Польского уже достигли узловой станции Тайга! Поляки часто захватывали железнодорожные станции силой, против воли русских командиров. Ими управляли бойцы инженерно-саперного батальона, в первую очередь железнодорожной роты [42]. Согласно указаниям генерала Жанена, V-я стрелковая дивизия должна была защищать /42/
37. Х. Багинский, указ. соч., стр. 577.
38. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358; Р. Дыбоски, соч. соч., стр. 152-153; П.П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
39. Х. Багинский, указ. соч., стр. 576; описание эвакуации дивизии и ее технических проблем, см. Дж. Биркенмайер, указ. соч., стр. 33.
40. С. Богданович, указ. соч., стр. 71.
41. Там же, стр. 74-75.
42. Х. Багинский, указ. соч., стр. 577.
железную дорогу между станциями Новониколаевск и Тайга, а также обеспечивать работу Анжерской и Судженской шахт [43].
Последние польские эшелоны вышли из Новониколаевска лишь 9 декабря 1919 года, предварительно подавив пробольшевистское восстание колчаковских полков [44].
Вся Польша — из трех частей — в нищете, но вместе. […] Легионы в Сибири — 5-я Сибирская дивизия. Старая Польша — как до раздела, три части слились в одну. Судьба-злодейка разлучила Польшу, сожгла ее в горниле страдания, [...] но судьба же воссоздала ее [...] в хаосе, в снегах, снова в нищете, голоде [...]. Серые шинели легионеров 5-й дивизии возвращаются [...] по белым дорогам мучений [45].
Замерзали целые поезда, а их экипажи не только от страха попасть в руках красных, но и перед призраком смерти от голода и мороза, отчаявшись в своем положении, утрачивали человеческие чувства. Руководствуясь лишь инстинктом самосохранения, они легко шли на жестокость ради спасения собственной жизни. Нормальным явлением были целые кровавые бои за паровозы и место в вагонах [46].
Все без сомнений обвиняли во всем этом в первую очередь чехов с их эгоизмом и произволом [47].
Не будет преувеличением сказать, что пропитаны русской кровью были каждый фунт кофе, каждый кусок хлеба и каждый товар, вывезенный из Сибири в Чехию [48].
Положение становилось все более и более тяжелым. На плечи дивизии легло двойное бремя: оборона от большевиков и спасение паровозов от замерзания. Холод парализовывал движение. Не намазав лицо, уши и руки соленым салом, нельзя было выйти из вагона. Это никого не смущало. За топливо для локомотивов боролись все, не смотря на сон, еду, отдых и безопасность [49].
Когда поезд двигался по свободному месту под гору, он сталкивался с предыдущим поездом и разбивал ему 3 или 4 вагона. Если там давили людей, то их бросали в снег. Все более слабый локомотив требовал сокращать состав поезд. Так, с насыпи около 30 крестьян уронили подводу, и она перевернулась, кувыркаясь под причитания женщин, бросивших свои пожитки. Поскольку эта армия ехала с семьями и имуществом, она не могла сопротивляться. День и ночь мимо поездов скользили сани беженцев, но, как и конница, они доходили только до Иркутска, если только не умирали от тифа [50].
Принимая активное участие в сборе «топлива», нужно было следить за тем, чтобы не ушел собственный эшелон. Один из таких опасных случаев описал офицер-интендант Павел Тышка: /43/
43. А. Домашевский, соч. соч., стр. 40.
44. Й. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 5.
45. В. Гжмелевска, Вильнюс на сибирской тропе, «Сибиряк», № 7 (3) 1935, стр. 27-28.
46. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 14.
47. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 107-108.
48. Ю.В. Войстомский, О польском Сибирском легионе — статьи, Варшава 1937 г., стр. 63 [из:] А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 108.
49. П.П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
50. А. Масиеса, покойный проф. Михал Станиславский, инженер, «Сибиряк», № 14 (1-2) 1938, стр. 67.
По необходимости наш поезд встал на мост, предназначенный исключительно для проезда одиночного поезда, без ограждений, как и почти все сибирские мосты. Он был настолько узок, что было трудно перебраться на другую сторону и приходилось держаться за выступающие части вагонов. Мне, как дежурному эшелона, [...] пришлось искать топливо. Пришлось перейти мост. Находясь уже посреди моста [...], я услышал паровозный гудок. […] Поезд тронулся. Меня охватил испуг. Я отпустил железную дверь и во всеоружии, с парой ручных гранат за поясом, инстинктивно схватился за единственную свободную обледенелую доску. Подо мной зияла пропасть […]. Я проверил свою совесть, мысленно попрощался с семьей и помолился, чтобы поезд остановился. Но скорость только нарастала. Я видел, как приближалась американская лора. Мои глаза затуманились, я почувствовал сильный удар в бок и холод снега, в который я упал. Я был уже на другой стороне моста [51].
Как оказалось, поезду Павла Тышки было приказано уступить место эшелону командира дивизии — полковника К. Румши.
Среди многих мирных жителей, эвакуировавшихся вместе с дивизией, стоит упомянуть Адольфа Экеша, которого на короткое время завербовал в Войско Польское Владислав Овоц в Елабуге [52]. Он переехал в Новониколаевск, где снял квартиру. Дни он проводил в дивизии, а ночи дома. Там он пробыл недолго, так как его бывший партнер по заводу «Молния», которым он владел, инженер Каплан убедил польское командование, что Экеш будет более полезен как производитель важных для армии гальванических элементов, чем как рядовой солдат. Экеша направили в Томск, где был основан завод «Электрод», на котором работало 200 человек [53].
В декабре 1919 года, когда большевистские войска стали подходить к Томску, завод был эвакуирован, а за ним последовали эшелоны 5-й дивизии. Одна машина предназначалась для оборудования, другая для сотрудников. К сожалению, завод постигла та же участь, что и дивизию под Клюквенной. Семья Экешов попала в плен. Она вернулась в Томск, где ей предложили перезапустить «Электроду». Предложение действовало недолго, потому что большевики не любили находчивого капиталиста. Осенью 1920 года Экеши начали возвращаться домой. С помощью транспорта в Финляндию, затем на корабле в Щецин, поездом в Ченстохову и далее в свой родной город Львов, они вернулись как раз к Рождеству [54].
12 декабря 1919 года из Новониколаевска вышли последние арьергардные эшелоны с полковником Румшей, который приказал разрушить мост через р. Обь, как только ее перейдут польские части. Этот приказ не был выполнен из-за протеста русских, желавших сохранить свои войска в тылу врага [55].
Когда в декабре 1919 года полковник Румша прибыл в Тайгу, он приказал польским солдатам взять станцию под контроль, несмотря на угрозы Колчаковского генерала Пепеляева, эвакуировавшего в это время свою армию из Томска. После этого через город шли только польские поезда, пока арьергард не прошел дальше. Однако это мало помогло, так как почти одни пути остались забиты /44/
51. П. П. Тышка, указ. соч., стр. 19-20.
52. З. Лех, Сибирь пахнет Польшей, Варшава 2002, стр. 275-277. О том же самом писал автор цитируемой книги, в статье, опубликованной в «Жизнь Варшавы» (№ 10, 1988 г.), под названием «Неизвестная судьба поляков. Сибирский странник».
53. Там же, стр. 278.
54. Там же, стр. 278-280.
55. А. Домашевский, указ. соч., стр. 40-41.
ожидавшими отправления русскими эшелонами, а чехи, еще не покинувшие станцию, заблокировали остальные. В результате произошли стычки между подразделениями капитана Веробея на более ранних станциях: Тутальской 19 декабря (где арьергард был атакован регулярной советской 5-й армией) и Литвиново 20 декабря, а также на мосту через Обь, который продержался более трех суток. Атаки большевиков отражались ручными гранатами и огнем из «Познани» [56].
В непрерывных боях днем и ночью отступали польские части арьергарда. Убежденность в том, что они прикрывали грудью своих братьев и тысячи польских семей в передовых эшелонах, придавала им стойкости, несмотря на декабрьские морозные сибирские ночи [57].
Еще до того, как арьергард достиг Тайги, он был ослаблен из-за разрушения бронепоезда большевистской артиллерией, которая также повреждила его орудия. В результате дивизия потеряла несколько поездов, следующих за «Познанью». Итоги оказались плачевными, так как солдатам, которые постоянно сражались, негде было отдохнуть, а бои происходили на сорокаградусном морозе [58].
Обстоятельства гибели бронепоезда были довольно интересными. Когда поезд остановился на станции Тутальская, солдаты Залевский и Томашевский использовали телефон, подключив его к кабелю, свисающему над путями. Неожиданно они включились в сеть Советов и, выдав себя за партизан-большевиков, узнали об окружении противника и готовящемся нападении на станцию Тайга. Сигналом к нападению должны были стать горящие вагоны. Следующей ночью бронепоезд был неожиданно обстрелян и атакован. Хотя трое поляков, в том числе Томашевский, потерявший в бою глаз, сумел подобраться к башне и отразить атаку на орудие гранатами, но воспользоваться им не удалось. Сделав всего один выстрел, она так и не заработала снова из-за повреждения ее большевистским огнем. Штурм был окончательно отбит уже с помощью пулеметов и подоспевшего взвода пехоты [59].
На следующий день командир «Познани» лейтенант Чарнецкий приказал покинуть поезд и отправиться к находившемуся неподалеку брошенному бронепоезду колчаковцев. Томашевский был отправлен в Тайгу, чтобы сообщить майору Вернеру о планируемом нападении на станцию. На нем в то время находился еще один польский бронепоезд «Варшава». К сожалению, когда он приехал, вагоны уже горели, а штурм начат. В ходе боя Томашевскому удалось вынести тяжело раненного в ногу лейтенанта Чарнецкого с поля боя и отойти от станции на одном из поездов [60].
Тем временем войска капитана Веробея и капитана Дояна, при постоянных боях, вошли пешком на станцию, где под командованием майора Вернера уже шел бой против большевиков. Запруженная военными транспортами и лишенная воды из-за разрушения водонапорной башни сбежавшими железнодорожниками, станция была не подходящим местом для остановки или обороны [61]. /45/
56. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578; Я. Скоробогатый-Якубовский, соч. соч., стр. 5; Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
57. Ю. Роговский, История Войска Польского в Сибири, Познань, 1927 г., стр. 42.
58. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578-579.
59. В. Томашевский, На линкоре «Познань», «Сибиряк», № 8 (4) 1935 г., стр. 55-56.
60. Там же, стр. 56-57.
61. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578-579; Дж. Роговский, соч. соч., стр. 42; Ю. Скоробогатый Якубовский, Тени товарищей по оружию под Тайгой, «Сибиряк», № 8 (4) 1935, стр. 53-54; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 15-16.
Битва при Тайге 23 декабря 1919 года стала самым крупным и кровопролитным сражением 5-й дивизии в Сибири. Массовые атаки большевиков долгое время отражались пулеметным огнем. Ситуация была безнадежной, пока не была развернута батарея и захвачен бронепоезд «Забияка», названный «Познань II» в честь дезертировавших колчаковцев, на котором они и продвигались. Огонь из всех орудий был направлен на наступающие части Красной Армии, а после отхода за станцию развернут боевой порядок. Именно тогда были нанесены наибольшие потери противнику, который надолго перестал беспокоить поляков. Позднее арьергард пешком отступил на станцию Андженка в 30 верстах от Тайги. С этого момента большевики занимали последующие станции только тогда, когда поляки уходили с них [62]. «Еще бы одна такая Тайга, — говорили они, — и мы пошли бы обратно за Иртыш» [63]! Польские потери составили более 100 убитых и несколько сотен раненых [64].
Битва за Тайгу стала последним боевым эпизодом 5-й Сибирской дивизии и после кровопролитного боя ее бойцы в последний раз собрались в свои боевые «эшелоны» за Рождественским ужином [65].
Однако не все из них были спокойны. Отдельные эшелоны отбивали атаки противника, несмотря на окончание боя. «Никто не вспомнил про Сочельник» [66]. Кадровый батальон встретил Рождество иначе. Пока арьергард проливал кровь под Тайгой, его бойцы оставались спокойными и невредимыми в своем недогретом эшелоне на станции Итат. Укомплектованный и охраняемый боевыми постами, он оказался счастливой гаванью, минуткой передышки во время святок. К сожалению, немногие поляки смогли провести следующее Рождество на родине. Большинство из них затем пострадало в советских тюрьмах [67].
Между тем положение польских эшелонов не улучшалось. Остановки на каждой станции, вызванные эвакуацией чехов, нехватка угля для локомотивов, мороз и истощение людей, как солдат, так и гражданских — женщин и детей, постоянная работа по рубке мерзлых дров и тасканию ведер снега, свидетельствовали о надвигающейся катастрофе [68].
В конце декабря 1919 г. польские транспорты прибыли в Красноярск. В это время в нем уже было у власти новое эсеровское правительство. 24 декабря полковник Чума издал им воззвание, в котором пояснял, что Войско Польское нейтрально по отношению к внутренним делам России, стремится только к эвакуации на Дальний Восток и сражается с большевиками только для самообороны. Багинский утверждает, что: /46/
62. Х. Багинский, op. соч., стр. 579; Дж. Биркенмайер, указ. соч., стр. 33-34; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 41-43; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Тени сопровождают..., стр. 54; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 110.
63. Й. Биркенмайер, указ. соч., стр. 34.
64. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сиберийской…, стр. 6. Полковник Хлусевич приводит гораздо большие потери: 200 чел., а по советским 2000; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 16.
65. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Тени сопровождают…, стр. 55.
66. В «Сибиряке» от 1936 г. имеется рассказ под заголовком «Он умер при восходе Вифлеемской звезды» о мемуарах, опубликованных в журнале «Нация и армия» (Варшава, № 36-37 от 27 декабря 1936 г.). В этой информации цитируется фрагмент этих «воспоминаний», в которых Алексей Коваленко говорит и рассказывает о погибшем солдате. Он автор слов «Никто не вспомнил про Сочельник», но я не знаю, кто автор воспоминаний или автор этой информации, так как это не указано.
67. А. Конопка, Солдатская звезда в Сибири, «Сибиряк», № 3 (3) 1989 г., стр. 8-9.
68. Х. Багинский, op. соч., стр. 580; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 16-17.
[...] солдаты, уставшие от постоянных боев [...], успокаивающе действовали на других, считая, что бой окончен, и большевики [...] позволят им беспрепятственно двигаться дальше [69].
Эшелоны 5-й дивизии ждали под Красноярском 3 дня, прежде чем войти в город[70]. Коммунистическая агитация в дивизии усилилась после получения известия о том, что польско-большевистская война «закончена». Все чаще повторялось, что благодаря миру поляки быстрее вернутся через Запад, т.е. через Европейскую Россию, чем через Восток, т.е. через Владивосток [71].
Польский солдат […] окончательно усомнился в необходимости и благополучном исходе своих боев и лишений. Перед ним были огромные, многотысячные версты пространства, через которые вела единственная искупительная тропа — занятая беспощадным и сильным врагом — чехом. Сзади и вокруг был враг-большевик, [...] была вся огромная Советская Россия. Так что выбора не было [...] Если бы [...] с ним не было жены, [...] матери, [...], старого отца и т. д., он мог бы даже не подумать об этом, он бы вышел из теплого фургона и направился со штыком в руке на восток и на родину... Но он был прикован к фургону своей семьей, а также офицером, который не смог призвать смело вперед за собой солдата, потому что сам трепетал за судьбу своей матери или жены... [72].
Таково было положение польской дивизии. При подходе к городу регулярной советской армии эсеровские войска разобрали пути перед станциями Мимино и Бугач, находившимися перед городом, и потребовали разоружения заблокированных таким образом 8 поездов, в которых располагался арьергард 5-я дивизии. После ожесточенного, но непродолжительного боя часть бойцов и членов их семей сдались в плен, а остальные, прорвав окружение и Красноярск, уведомили командование о потере эшелонов. Полковник Румша хотел в отместку разбомбить Красноярск и мост на Енисее, но от этого намерения отказались, чтобы спасти оставшиеся поезда [73].
В окончательном изнеможении дивизия остановилась 7 января 1920 года перед станцией Клюквенная, где чехословаки заморозили 2 латышских эшелона, а на станции стояло еще 19 эшелонов поляков и сербов, так что поляки не могли прорваться [74].
Создается впечатление, что чехи предопределили истребление польских войск, чтобы спасти себя и свое имущество, и что главной причиной поражения поляков была чешская неискренность [75]. /47/
69. Х. Багинский, указ. соч., стр. 580-581.
70. См.: Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского..., стр. 6.
71. Х. Багинский, указ. соч., стр. 581.
72. Смолик П., op. соч., стр. 115.
73. Х. Багинский, указ. соч., стр. 581-582; Дж. Роговский, соч. соч., стр. 44; Ю. Скоробогатый Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского..., стр. 6; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 17.
74. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 240. Вероломное разоружение 5-й дивизии упоминается Симоноловичем, см. К. Симонолович, Маньчжурский мираж, Варшава, 1932 г., стр. 196. Об издании без сантиментов и замороженных эшелонов см.: Р. Дыбоски, указ соч., стр. 136, 154. Багинский пишет о 19 чешских и латвийских поездах, ср. Х. Багинский, указ. соч., стр. 582. Роговский пишет один раз о 17 поездах, один раз о 19 чешских и сербских поездах, см. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 44, 84; аналогичная информация предоставлена Хлусевич, см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 17-18.
75. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 43.
Ввиду вышеизложенного командование решило послать телеграммы генералу Янину и генералу Сырови, чешскому командующему. Они предложили чехам пропустить не менее пяти эшелонов с семьями, больными и ранеными, потому что только в этом случае 5-я дивизия могла продолжать выполнять свой долг арьергарда [76]. Чехословацкая реакция была почти немедленной, но трагичной. Генерал Сырови отказался пропускать эшелоны, заявив, что положение дивизии не опасно. Полковник Румша отозвался о телеграмме отрицательно, хотя ее поддержали представители союзных стран, ехавшие с командованием 5-й дивизии, — французский полковник Любиньяк, английский капитан Мюрэй и консул США мистер Рэй [77].
Полковник Чума решил отправиться на восток. Солдаты должны были идти пешком, а женщины, дети, боеприпасы и припасы — в санях. 10 января — в день отъезда — все были готовы, в том числе штурмовой батальон, 1-й полк, кавалерийские эскадроны и батареи. Однако реакция генерала Сырового и волнение некоторых солдат и офицеров, не решавшихся идти в поход и опасавшихся за жизнь своих семей, заставили командование направить делегацию в Красную Армию. Предстояло обсудить условия капитуляции [78]. Учитывая критическое положение дивизии, солдаты спокойно приняли возможность советского плена, обескураженные трудностями эвакуации через Восток и подстрекаемые большевистскими агитаторами к скорейшему возвращению в страну [79]. 10 января полковник Чума отдал приказ о капитуляции:
не имея возможности продвинуться дальше на восток, я начал переговоры с военными представителями и комиссаром Советской России, чтобы обеспечить наилучшие условия жизни для нашей армии и отдельных ее членов. [условия капитуляции - Д.Б.] 1. Вооруженные Силы Польши, сложив оружие, теми же транспортами отправляются обратно в Красноярск; 2. гарантируется личная неприкосновенность членов Войска Польского; 3. продовольствия в эшелонах оставляется на 15 дней; 4. обеспечивается неприкосновенность частной собственности; 5. Более подробные условия будут сообщены после согласования с Красноярским главкомом. [80]
Советы, конечно, не выполнили эти условия. Солдат и офицеров либо сажали в лагеря, либо отправляли на каторгу, а женщин и детей просто выбрасывали на красноярские мостовые.
Полковник Чума решил остаться со своими солдатами в советском плену, несмотря на то, что его уговорили бежать и была такая возможность [81]. Генерал Янин считал, что Войско Польское перешло на сторону большевиков «при обстоятельствах [...] необъяснимых», утверждая, что это было результатом медленной организации эвакуации командованием Войска Польского, «убеждая, что, поговорив с большевиками, можно будет попасть на запад» и что польская часть состояла из непроверенных людей с разными политическими /48/
76. Х. Багинский, указ. соч., стр. 582-584.
77. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 239.
78. Х. Багинский, указ. соч., стр. 584-585; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сибирской..., стр. 7; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 18.
79. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 141-142, 154-155.
80. Х. Багинский, op. соч., стр. 585-586; П. Смолик, соч. соч., стр. 117-118.
81. А. Стемпора, Чума Валериан, [в:] Энциклопедия белых пятен, под редакцией А. Винярчика, т. IV, Радом, 2000 г., стр. 205.
взглядами. Кроме того, он упоминает о недостатке угля и паровозов, а также о большом количестве эшелонов по отношению к численности войск [82].
Полковник Хлусевич категорически отвергает обвинения в адрес польских командиров. Он утверждает, что Верховное командование прекрасно знало о плохом состоянии войск русского фронта и подготовило план эвакуации, представленный генералу Жанену уже в июне 1919 г. [!], но из-за дороговизны содержания армии в Маньчжурии, где в валюте были только доллары, иены и царские рубли, он был отвергнут. Кроме того, «много времени было потеряно на переговоры с генералом Яниным, который в итоге не утвердил план», а вместо этого отдал приказ подавить большевистские восстания в городах Камень и Урман, а также Кулундских степях [83].
Сожаление о понесенных потерях, невозможность использовать преимущества польских солдат, невыполнение миссии и отчаяние после невыполнения обещания вернуться в страну с оружием в руках, а также общее убеждение в том, что сроки соглашения не будет выполнены (так и произошло) привели к тому, что многие поляки покончили с собой [84]. Символичной была ситуация, когда после сдачи один из солдат не выдержал и попытался покончить жизнь самоубийством. Его друг, который был разведчиком, взял у него из рук револьвер и сказал, чтобы он не беспокоился, потому что ничего не произошло, что это всего лишь одна неудача, которая не исключает того факта, что Польша уже возродилась [85]. Следует помнить, что под Клюквенной также был захвачен Советами «цвет польской молодежи — разведчики», как писала годы спустя Зофия Лех [86].
После капитуляции сформировался ряд мелких частей из добровольцев, в основном солдат 1-го полка, артиллеристов и кавалеристов. Среди них были больные полковник Румша, майор Диндорф-Анкович и капитан Веробай. Эти отряды прорвались на восток в Иркутск, затем в Харбин и Владивосток. Всего они составляли около 1800 человек [87]. Часть солдат спряталась в сибирских лесах, чтобы продолжить борьбу с большевиками, или прорваться в Польшу, или (просто) выжить. Среди них были, например, Влодзимеж Шольц-Сроковский [88] и Казимеж Фальковский [89]. Майор Вернер и капитан Дояны, притворяясь большевиками, пробрались через Россию на запад и достигли Польши, где присоединились к Войску Польскому [90].
Вторым путем, которым шли поляки, была Монголия. Это направление выбрали Валериан Куликовский из инженерного батальона [91], Казимеж Гинтовт-Дзевалтовский, вице-президент Польского военного комитета, оставшийся после капитуляции в Сибири заниматься общественной деятельностью среди соотечественников, а когда /49/
82. Письмо Верховного Главнокомандования Войска Польского генерал-адъютанту Главнокомандующего и Президиума Канцелярии Министерства военных дел, с изложением телеграммы генерала Янина о судьбе 5-й Польской дивизии в Сибирь — 29 февраля 1920 г., Варшава, [в:] Документы и материалы..., изд. В. Гостыньска и др., т. II, стр. 616-617.
83. Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 14.
84. Тышка П.П., op. соч., стр. 20.
85. Дж. Нея, op. соч., стр. 282.
86. З. Лех, op. соч., стр. 272.
87. Х. Багинский, op. соч., стр. 586.
88. А. Кучиньский, [Биографический очерк Влодзимежа Шольце-Сроковского], [в:] А. Кучиньский, Сибирь.., стр. 351-352.
89. С. Лубодзецкий, С. П. Казимеж Фальковский, «Сибиряк», № 10 (2) 1936, стр. 70-71.
90. Ю. Скоробогатый-Якубовский, майор Эмиль Вернер, «Сибиряк», № 9 (1) 1936, стр. 20-21.
91. К. Гижицкий, Через Урянхай и Монголию, Ломянки б.р.в., стр. 47, 119.
его обнаружила ЧК, он отправился на родину через Монголию [92]. Камиль Гижицкий тоже воевал в Урянхае в составе инженерного батальона. Многие поляки присоединились к антибольшевистским партизанам. Гижицкий объясняет это так: «это позволяло мне беспокоить тыл противника, сражавшегося одновременно на берегах реки Вислы» [93].
Те, кто остался в поездах, занялись меновой торговлей с сельским населением. Когда крестьяне узнали, что в эшелонах есть поляки, они тут же побежали выторговывать что-нибудь у богатой армии. Таким образом, резервы военного комиссариата быстро истощались. Однако следует подчеркнуть, что большая часть этих припасов была разворована красноармейцами. Другие материалы поляки обменивали на продукты питания. Позже солдат пешком согнали в Красноярск, на т.н. «гауптвахту» [94].
Следует суммировать все прямые и косвенные причины катастрофы 5-й дивизии: внутренние разногласия в армии, главным образом из-за т. н. пограничного района, споры между различными польскими общинами в Сибири, атмосфера политической неопределенности из-за смены власти в Сибири, отсутствие польского представительства в Межсоюзническом совете во Владивостоке, затягивание ухода Войска Польского из Сибири генералом Жаненом и адмиралом Колчаком, беспощадность генерала Янина, оставившего 5-ю дивизию в арьергарде, военные ошибки польского командования при эвакуации, деятельность агитаторов-коммунистов, беспощадность чехословаков в остановке польских эшелонов, упадок морального и боевого духа и общие сомнения в успехе эвакуации. Все это заставило поляков капитулировать [95].
Стоит задаться вопросом, была бы судьба дивизии иной, если бы организационные и мобилизационные возможности в Сибири были должным образом использованы. Ведь предполагалось, что будут созданы две дивизии, которые будут самой значительной военной силой у союзников сразу после чехословаков. Чехи, сформировавшие антибольшевистский фронт на Урале, фактически диктовали условия. На них держалась власть белых в Сибири. Когда они ушли с фронта, он рухнул. Шольце-Сроковский считал, что «результат действий этих 3-х дивизий — Чешское государство в сегодняшних границах» (т.е. с 1918-1938 гг.), но не хотел фантазировать, какое влияние на польско-большевистскую войну и Уральский фронт оказало бы появление двух польских дивизий на Урале в 1918 году [96]. Ссылаясь на это рассуждение, он ясно указал свои причины, когда написал:
главная причина заключалась в том, что некоторые группы [поляков] недооценивали необходимость формирования национальной армии в любой возможный момент, независимо от теоретических невозможностей и политических условий. Это было связано не с отсутствием патриотических чувств у этих масс, а с неоправданным страхом перед тем, что эта армия может быть использована в качестве орудия чужих интересов. Только когда стало ясно, что горстка легионов способна восстать против всей мощи Центральных держав, была оценена ценность обладания пусть даже самой малой, но собственной военной силой [97]. /50/
92. М. Поз, поздн. Казимеж Гинтовт-Дзевалтовский, «Сибиряк», № 12 (4) 1936, стр. 76.
93. К. Гижицкий, указ. соч., стр. 34. Поляков тогда называли «маленькими Лаврентиями», см. В. Михаловский, Завещание барона, Варшава, 1972 г., стр. 104.
94. П. П. Тышка, op. соч., стр. 21.
95. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 87.
96. В. Шольце-Сроковский, Генезис Войска Польского в Сибири, «Сибиряк», № 9 (1) 1936 г., стр. 9.
97. Там же, стр. 10.
Капитан Мурри [Мюрэй], которого цитирует полковник Хлусевич в статье, озаглавленной В защиту чести воинов 5-й Сибирской дивизии, дает такую моральную оценку дивизии: «Красноярск и Клюквенная — черные пятна, свидетельствующие против всех, но не против поляков» [98]. Ян Роговский, с другой стороны, подчеркивает, что «Клюквенная была не позором, а несчастьем». Это важное утверждение, потому что в Сибири, которая была «краем мук и страданий», краем несчастливым для польского солдата, они могли сказать о себе, что «шли по старому следу наших отцов, шли по крови наших отцов на свободу». Многие из них не дошли до нее [99].
В Харбине полковник Румша организовал польский комиссариат сборный пункт. Из числа уцелевших воинов он начал формировать новые отряды. Майор Хлусевич принял на себя командование штабом, 1-й батальон 1-го полка возглавил капитан Веробей, артиллерией командовал майор Юркевич, кавалерией — майор Езерский, а офицерским легионом — майор Диндорф-Анкович. Полковник Румша также отправился в Шанхай, куда прибыла направленная для польской армии в Сибири польская военная миссия в лице генерала Барановского и г-на Тарговского. Румша передал командование в руки генерала Барановского, который немедленно начал формировать штаб, начальником которого назначил подполковника Скоробогатого. В Красноярский лагерь также были отправлены эмиссары для информирования заключенных о прибытии миссии и планах эвакуации [100].
С помощью французской миссии остатки 5-й дивизии получили из Англии старый корабль «Ярослав», использовавшийся для перевозки грузов или китайских рабочих. Раньше он принадлежал русскому «Добровольческому флоту», отсюда и его русское название. Он мог вместить не более 500 человек, но в него было загружено 1500 поляков. Корабль вошел в Дайрен и ушел с польскими солдатами 15 апреля 1920 г. в составе конвоя английских и японских военных кораблей. Поляков (в том числе гражданских) перевезли из Харбина в Дайрен на 4 эшелонах. В Харбине остался единственный сборный пункт для беженцев из Клюквенной и Красноярского лагеря [101]. По приглашению японских генералов 60 польских офицеров вместе с японскими офицерами посетили крепость Порт-Артур и Военный музей, а также участвовали в торжественном ужине с ее командиром генералом Хацибаном [102].
Корабль был тесным, слишком маленьким для такого количества людей на нижней палубе. Духота, вызванная отсутствием вентиляции и плохими санитарными условиями, сопровождала поляков на протяжении всего пути. Каюты вообще не были обставлены. Вместо кроватей или нары были деревянные ящики, т.н. «гробы». Были последовательно посещены порты: Нагасаки, где предпринимались попытки наладить «вентиляцию», если это можно так назвать, но безуспешно; Гонконг, где китайские /51/
98. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 19.
99. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 92.
100. Х. Багинский, указ. соч., стр. 587-588; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 47-48.
101. Х. Багинский, указ. соч., стр. 588-589; П. Смолик, указ. соч., стр. 129, 134. К. Чапло, Исторический очерк истории V-й Сибирской, ее воссоздание в возрожденной Польше как Сибирской бригады и обстоятельства военной деятельности майора Яна Чапло и его смерти на 14 августа 1920 г., «Сибиряк», № 6(1) 1991 г., стр. 37. На этом корабле было развернуто польское знамя. Вероятно, это был первый польский «флаг», развевавшийся над волнами далекого океана. — см. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 48.
102. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 241; см. Х. Багинский, указ. соч., стр. 589.
рабочие произвели необходимые доработки; затем двухдневная остановка в Сингапуре и 24-часовая остановка в Коломбо, Цейлон [103].
3 мая в Гонконге отметили День Конституции. В храме прошла торжественная служба. Офицерский хор пел песни. Проповедь читал о. Тартыло, тот самый, который организовал комитет в Уфе и все это время служил военным капелланом. Праздник Богоматери Ченстоховской также отмечался очень торжественно, но уже на корабле, который был украшен фонарями белого и пурпурного цветов и, в том числе, польским флагом на мачте [104]. Во время поездки было получено телеграфное сообщение о захвате Киева польской армией, что также стало поводом для большого торжества [105].
На […] корабле этой плавучей маленькой Польши происходило в основном то, что обычно бывает в Польше… Много ссор, много зависти, еще более нелепой гордыни, эгоизма и желания пользоваться только своей силой и якобы превосходством, которое, к тому же, явилось результатом […] совпадения, дающего силу определенным индивидам и власть над этим небольшим бродячим сообществом. Это сообщество сразу же разделилось [...] на четыре мира, совершенно чуждых и [...] даже враждебных друг другу, живущих каждый отдельной жизнью [...]. Этими четырьмя мирами были: штаб, серая толпа польских офицеров, «гражданская шайка» (!) с семьями и солдатский мир. Не было никого, кто мог бы примирить эти миры и создать «модус вивенди» [106].
По словам П. Смолика, на корабле, на котором плыли поляки, было два мира — английские хозяева, т. е. корабельные офицеры, и солдаты 5-й дивизии, возвращавшиеся на родину. Здесь следует привести пример поведения англичан по отношению к полякам, неискушенным в морских путешествиях и жарких странах. При приближении к Адену пассажиров стал мучить высокий зной, и однажды англичане пропустили выдачу воды полякам. Из-за неосторожности польских командиров, не позаботившихся о снабжении водой или другими напитками, люди были вынуждены пользоваться английским буфетом, где корабельная администрация зарабатывала большие деньги на холодном пиве или виски с содовой, устанавливая очень высокие цены. Поляки, напротив, всегда стояли толпами в очереди, часто расплачиваясь последними деньгами за минутку освежения. В худшем положении оказались те пассажиры, которые не могли позволить себе такую «роскошь» [107].
Генерал Барановский считался худшим злоумышленником из этого польского «мира», то есть, из штабных офицеров. Такие офицеры считали себя выше других благодаря своему званию, не имея никакого понимания других пассажиров корабля. Сами они занимали самые комфортабельные каюты на палубе корабля, а другим приходилось ютиться под палубой. Многие из них были холостяками и свободно пользовались для своих утех первым классом. Известна позорная история, когда польские офицеры пытались заставить женщин подписать заявления о том, что они удовлетворены условиями на борту, угрожая выбросить их в ближайшем порту в случае отказа [108].
103. Смолик П., указ. соч., стр. 135-148.
104. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 49-50.
105. Х. Багинский, указ. соч., стр. 590.
106. Смолик П., указ. соч., стр. 149.
107. Там же, стр. 156-157.
108. Там же, стр. 150.
И в отношении кают, и питания на корабле существовала какая-то средневековая жестокая кастовая система, которая разделяла эту маленькую польскую общину на враждебные лагеря [109].
Первый класс занимал уже описанный персонал, к которому относились на равных с хозяевами корабля — английскими офицерами. Второй класс занимала группа старших офицеров с семьями, а также несколько врачей, тоже с семьями. Третьим классом (если так можно назвать эти скудные условия) была офицерская коллегия для низших офицеров и членов их семей. Четвертый класс (!) составляли бывшие солдаты и женщины с детьми, не имевшие права ни на один из высших классов. Пятый класс (!!!) составляла так называемым «гражданская шайка», почти голодающая на протяжении всего пути [110].
На корабле была организована школа для детей. Ею руководил профессора Здек, Голуб, Мазур и доктор Орловский. К сожалению, из-за плохих санитарных условий и плохого питания многие дети заболели. Многие из них погибли, особенно самые молодые. Наиболее опасной была корь, перешедшая в эпидемию, но все же положение удалось удержать под контролем. Была организована «медицинская служба» под руководством доктора Орловского. Во многом благодаря ему состояние здоровья пассажиров «Ярослава» после прибытия на родину было на удивление хорошим [111].
Так же, как и в Сибири, на корабле поляков поддерживал мистер Конвис с YMCA:
чрезвычайно услужливый и активный опекун и друг польского солдата. Этот человек умел выполнять свою гуманитарную миссию удивительно мягко и просто, при этом всегда оставаясь в тени […]. Только благодаря его услужливости почти тысяча польских солдат на корабле имели отличные сигареты, табак, консервированную сгущенку, шоколад, бумагу и карандаши за бесценок на протяжении всего тяжелого пути [...]. Он также служил […] переводчиком и посредником в переговорах […] [112].
Находясь в Порт-Саиде, поляки узнали, что польско-большевистский фронт рушится под напором Советов, и офицеры немедленно пошли добровольцами на действительную службу в Войско Польское, чтобы иметь возможность сражаться за свою родину [113]. С этого момента путешествие по Средиземному морю, Гибралтару и Атлантике пошло быстрее. 23 июня «Ярослав» находился в порту Шернес в устье Темзы, откуда вышел через Датские проливы в Балтийское море [114].
1 июля 1920 г. [115] в Гданьск прибыли 120 офицеров, 800 рядовых и горстка гражданских [116]. Вскоре из них был сформирован кадровый батальон
109. Там же, стр. 151.
110. Там же, стр. 151.
111. Там же, стр. 157.
112. Там же, стр. 158.
113. Х. Багинский, op. соч., стр. 591.
114. П. Смолик, op. соч., стр. 160.
115. П. Смолик называет неправильную дату прибытия «Ярослава» в Гданьск — 11 июля 1920 г., см. П. Смолик, соч. соч., стр. 160.
116. Норман Дэвис говорит про 10 000 солдат, вернувшихся под командованием полковника Румши, но из других источников видно, что это число не соответствует действительности, см. N. Davies, Белый Орел, Красная Звезда. Польско-советская война 1919-1920 гг., Краков 2000 г., стр. 38. Реальное число – это упомянутые 920 солдат. См.
под командованием майора Яна Чапло и Офицерский легион майора Францишека Диндорф-Анковича [117]. За полгода до того в Польшу прибыл отряд из Мурманска, формально принадлежавший 5-й стрелковой дивизии, в составе 400 солдат и медведя Башки [118]. Сибиряков сильно разочаровал вид немецкого Данцига, с немецким языком и немецким флагом. Лишь известие о разрешении полковнику Румше сформировать Сибирскую бригаду на польской земле вызвало радость на лицах солдат [119].
Новички были сгруппированы в Группу (она же Офицерская Легия) в Хелмно (батальон капитана Веробеи) в Померании, а мирных жителей отправили в Варшаву. Батальон вскоре отправился в районы проведения плебисцита в Вармии и Мазуре для защиты тамошнего населения. 12 июня в Группу прибыл полковник Румша, чтобы отдать приказ о создании бригады, основу которой должны были составить сибиряки. 1-й полк должен был быть сформирован в Торуни, 2-й полк — в Грудзёндзе, где также был организован штаб бригады с подполковником Скоробогатым-Якубовским, капитаном Прухницким, капитаном В. Кухаржевским и лейтенантом Рыбоцким [120].
В конце июля к бригаде присоединились 500 добровольцев, «в основном студенты средних учебных заведений и различных организаций и объединений, таких как […] гребное общество из Калиша» [121]. Также присоединились поляки — американские граждане из армии генерала Галлера. Их тренировали без оружия и обмундирования, потому что бригада их не получила. Только после перевода в Скерневице 3 августа 1920 года ей выдали минимальное обмундирование и вооружение. 8 августа бригаду снова перебросили, на этот раз в Зегже, где она была включена в состав 5-й армии генерала Сикорского [122].
Сибирская бригада, отправлявшаяся на фронт, была очень плохо вооружена. Она представляла собой трагическое зрелище, больше похожее на собрание случайных людей, и задачи, которые перед ней ставились, были непростыми. Совместно с 5-й армией она должна была нанести контрудар из Модлина на Новый Място и Насельск. Свой первый бой она провела 14 августа под Боркувом и Завадами. Плохо обученные добровольцы отступили под атаками большевиков, но после нескольких контратак поляки заставили советскую армию отступить. К сожалению, они заплатили за это потерей нескольких сотен бойцов! В конечном итоге бригада выполнила свою задачу, прорвав фронт на линии Варшава — Модлин [123].
Сибиряки в Борковской битве дали первый бой на своей родине, они прошли многие тысячи километров через тайгу Сибири, Маньчжурию и океаны до
М. Вжосек, Польские военные действия во время Первой мировой войны 1914-1918 гг., Варшава, 1990 г., стр. 457.
117. К. Чапло, указ. соч., стр. 37.
118. Э. Козловски, М. Вжосек, История польского оружия 1794-1939 гг., Варшава, 1984 г., стр. 498.
119. Х. Багинский, указ. соч., стр. 591-592; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 51.
120. Х. Багинский, указ. соч., стр. 592-593; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 53; Ю. Кулак, биография Уланского, «Сибиряк», № 5 (2) 1990 г., стр. 30.
121. Х. Багинский, указ. соч., стр. 593.
122. Х. Багинский, указ. соч., стр. 593-594; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 53-54; К. Чапло, указ. соч., стр. 37.
123. Х. Багинский, указ. соч., стр. 594-595; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 54-55; Б. Скарадзинский, Польские годы 1919-1920, т. 2. Суд Божий 1920, Варшава 1995, стр. 234.
отдайте дань кровью в защиту любимой и такой далекой родины. Добровольцы, призванные в полк за несколько дней до боя, даже стрелять не могли. Показывая пример, старый солдат бригады шел вперед, принимая всю тяжесть борьбы на себя, сражался и погиб. Волонтер с энтузиазмом, отвагой и самоотверженностью соревновался со старым сибирским солдатом [124].
Следуя за противником, сибиряки использовали старый метод быстрого марша и частого беспокойства противника атаками. Следующие бои бригада вела под Прусяновцами, Щекоцинами и Чарноставом. В этих боях среди прочих погибли сибирские ветераны майор Вернер, майор Чапло, младший лейтенант Милковский. 19 августа 1-й полк достиг Макова. Бригаде приказано атаковать в направлении Пшасныша и Чорзеля, которые она захватила после боя 22 августа. Окруженная польской армией, 4-я советская армия атаковала укрепленные позиции бригады. После долгих боев советские войска разбили бригаду, но остатки 4-й армии были либо интернированы в Восточной Пруссии, либо разбиты 14-й и 15-й польскими дивизиями [125].
Тех, кто погиб на поле боя, родственники увезли для захоронения по месту жительства, остальных похоронили в братской могиле на кладбище в Чекшине [126]. Бригада с потерями, достигающими 50% личного состава, была отведена в Зегже, куда прибыла 4 сентября. Многие солдаты получили кресты «Виртути Милитари» и «Крест Доблести» за большевистскую кампанию. После пополнения из демобилизованной прусской армии бригада снова отправилась на фронт в Граево, где присоединилась к армии, наступавшей на Гродно. Позже бригада была в резерве армии в районе Августовского канала, а позже в Гродно. После заключения мира она была выведена в Поморье, преобразована в дивизию и получила название «Сибирь» [127]. Боевые действия Сибирской бригады в битве под Варшавой были своеобразным катарсисом. «Блестящая победа 1920 года означала, что Сибирь навсегда перестала быть для нас страной ссылки — местом нищеты, нищеты, жестоких преследований» [128].
Кроме «Ярослава» в Польшу прибыл второй корабль с выжившими бойцами 5-й дивизии и польскими беженцами из Сибири и Дальнего Востока — «Воронеж». Среди прочих, на нем был и Кароль Залески, соучредитель польского скаутского движения в Сибири. После капитуляции он пробрался через Никольск-Уссурийский во Владивосток, где из солдат, как и он, избежавших советского плена, был сформирован Владивостокский батальон 5-й дивизии. 19 июня 1920 г. он отплыл на японском пароходе «Нейсе Мару» в порт Цуруга, где был перегружен на старое русское судно «Воронеж», реквизированное англичанами у царского флота. 3 июля 1920 г. около полутысячи польских солдат с семьями и тысяча латышских солдат с семьями, также находившихся на «Воронеже», отправились в круиз домой. Он продолжался три месяца, и 29 сентября 1920 г. судно пришвартовалось в Гданьске [129].
Здесь стоит привести слова Кароля Залески, которыми он прощался с латышами в Гданьске, и которые прекрасно выражают суть и подчеркивают ценность этого похода:
124. К. Чапло, указ. соч., стр. 40.
125. Х. Багинский, указ. соч., стр. 595-597.
126. К. Чапло, указ. соч., стр. 41.
127. Х. Багинский, указ. соч., стр. 597-598.
128. А. Ануш, Роль сибиряка в польском обществе, «Сибиряк», № 1 (1) 1934 г., стр. 26.
129. З. Лех, указ. соч., стр. 272.
Латвийские братья! Пришло время нам попрощаться. Промысел Божий распорядился, чтобы мы вместе совершили этот долгий путь — этот путь, который был вожделенной мечтой для каждого из нас. Завершился путь, которого мы ждали годами, часто разбредаясь и скитаясь по огромной Российской империи. Наш поход от берегов Тихого океана к цели нашего путешествия к нашему Балтийскому морю навсегда останется самым дорогим воспоминанием для каждого из нас. Наши души сегодня горят радостью и энтузиазмом. Наши земли вышли из-под длительного ига рабства и дышат своей, независимой государственной жизнью [130].
130. К. Залески, указ. соч., с. 272, 274.
Zesłaniec. №52. 2012. С. 37-36: http://zeslaniec.pl/51/Bienias.pdf

ДАМИАН БЬЕНЯШ
«ЛЕДЯНОЙ МАРШ» 5-Й СИБИРСКОЙ ДИВИЗИИ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВОЗВРАЩЕНИЯ ЕЕ СОЛДАТ В ПОЛЬШУ НА КОРАБЛЕ «ЯРОСЛАВ»
В середине сентября 1919 года в Иркутске состоялась конференция союзников, на которой глава французской военной миссии генерал Пьер Жанен сообщил представителям войск, участвовавших в интервенции в Россию, что он назначен командующим операцией по эвакуации на Дальний Восток. Польская военная миссия была проинформирована об этом через месяц, т.е. в середине октября. Точная дата начала эвакуации не называлась, но уже тогда был определен порядок вывода войск. В первую очередь выводился Чехословацкий корпус, потом югославский полк, румынский легион, сербский полк и латышский батальоны, а в качестве арьергарда была назначена 1-я польская дивизия [1].
Падение власти адмирала Колчака было результатом не только успехов Красной Армии, но и общего падения авторитета его диктатуры, превратившейся в царский деспотизм, а также продажного и самоуправного аппарата его администрации, занимавшейся откровенным бандитизмом. Тотализм военной силы привел к массовой эвакуации, а затем бегству колчаковцев и союзных войск [2]. Еще в первых числах ноября (!), когда адмирал Колчак уже бежал на восток, был организован парад польских войск и банкет польского командования. Трудно было найти более русофильской демонстрации холопства польских командиров по отношению к колчаковцам [4]. /37/
1. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сибирской дивизии в свете исторической правды, «Сибиряк», № 13(1) 1937, стр. 3-4.
2. В. Шольце-Сроковский, 5-я польская стрелковая дивизия в Сибири, [в:] А. Кучиньский, Сибирь. Четыреста лет польской диаспоры. Историко-культурная антология, Вроцлав-Варшава-Краков 1993, стр. 353; А. Остоя-Овсяны, Пути к независимости, Варшава, 1989, стр. 102-103; см. Донесение начальника польской военной миссии в Сибири майора Ярослава Окулича-Козарина в Министерство военных дел об угрозе разгрома армии адмирала Александра Колчака после ухода контрреволюционных чехословацких и польских воинских частей на восток — 4 ноября 1919, Омск. Документы и материалы по истории польско-советских отношений, изд. W. Gostyńska и др., т. II, Варшава, 1961, стр. 423-424.
3. А. Колчак выехал из Омска только 13 ноября 1919 г., т. е. относительно поздно, см. Б. Хлусевич, В защиту чести воинов 5-й Сибирской дивизии, «Сибиряк», № 13 (1) 1937 г., стр. 13.
4. Смолик П. Через земли и океаны. Приключения пленника в Азии во время Великой войны. Шесть лет на Дальнем Востоке, Варшава — Краков [1921], стр. 110.
Неудачи армии Колчака создали очень волнительную ситуацию. Внутренние и внешние потрясения оставили свой след. Почувствовалось, что это печальное начало конца и предвестник гибели [5].
Некоторые из поляков, особенно связанные с Сибирью, покидали под покровом ночи свои эшелоны, чтобы спастись от возможной катастрофы. Это была своего рода «подготовка» [6]. Для эвакуация поляки уже начали карательные экспедиции, в которых собиралось главным образом продовольствие и, прежде всего, подводы.
Благодаря изобретательности и находчивости подчиненных, [Командование Войска Польского — Д.Б.] смогло к моменту эвакуации заполучить три броненосца [т.е. бронепоезда – Д.Б.], два санитарных поезда, несколько десятков локомотивов, несколько сотен грузовых вагонов, приспособленных к морозу и длительной транспортировке [7].
Большую роль в этом сыграл полковник Казимеж Румша, который захватил 60 эшелонов и заранее приказал переоборудовать 3 эшелона в броненосцы «Познань», «Краков» и «Варшава» [8].
Командование уже подготовило подробные планы эвакуации, которые включали последовательность движения транспортов, создание пунктов движения и расчет подачи вагонов, но этот проект не был принят генералом Пьером Жаненом [9]. В Польшу должны были вернуться не только солдаты, но и их семьи, сибирские ссыльные и бывшие польские повстанцы [10]. Однако по общему впечатлению, которое производила Войско Польское в конце лета 1919 г., никто в ней не был готов к эвакуации, и она сама не была подготовлена. Наоборот — казалось, солдатам жизнь в Новониколаевске очень нравилась [11].
Начатая эвакуация союзных войск не привела к эвакуации польско-литовских войск. Два батальона 1-го полка и Литовский батальон, входящий в состав V-й стрелковой дивизии под командованием капитана В. Юзефа Веробея, отправили на станцию Черепаново, где они должны были прикрывать Новониколаевск с юга [12]. /38/
5. П. П. Тышка, Из трагического опыта в 5-й Сибирской дивизии и в плену (1918-1921), «Сибиряк», № 12 (4), 1935, стр. 18-19.
6. Подготовка к эвакуации велась дивизией самостоятельно вопреки приказу генерала Жанена; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 14-15.
7. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358. Полковник Ян Скоробогатый-Якубовский утверждал, что осенью 1919 г. дивизия не была готова к эвакуации из-за отсутствия подвижного состава, находившегося в руках чехов и колчаков, см. Я. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 4. Чехи забрали около 20 000 (!) вагонов и локомотивы, см. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 103.
8. Х. Багиньски, Войско Польское на Востоке 1914-1920 гг., Варшава, 1990 г., стр. 575; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 108. Полковник Хлусевич утверждал, что у поляков было 57 поездов, см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
9. Х. Багинский, указ. соч. соч., стр. 573; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 106.
10. Й. Биркенмайер, Польская дивизия в сибирской тайге, Львов, 1934, стр. 31.
11. П. Смолик, указ. соч., стр. 107.
12. Ю. П. Вишневский, Отдельный литовский батальон им. Витольда Великого в 5-й польской стрелковой дивизии, [в:] У Балтийского моря. В кругу политики, экономики, национальных и социальных проблем XIX и XX веков: юбилейная книга, посвященная профессору Мечиславу Войцеховскому: сборник исследований под редакцией З. Карпуся, Ю. Клачкова, М. Волоса, Торунь, 2005 г., стр. 984-985.
Тяжелое положение солдат и отсутствие сведений об эвакуации привели к обвинениям в адрес польского командования в том, что они бросили литовцев на произвол судьбы, что подогревалось советскими агитаторами [13]. Беспорядки на станции Черепаново привели к мятежу, в ходе которого часть литовских солдат-коммунистов [14] арестовала офицеров, забрала на санях продовольствие и оружие и бежала со всем пассивным к событиям составом батальона к большевистским партизанам. Там батальон и закончил свою жизнь. Солдат разоружили, некоторых зарубили шашками без суда и следствия, а по прибытии регулярных войск призвали в Красную Армию. Кого-то демобилизовали, потому что им было за 35 лет, а кого-то (в основном повстанцев из Черепанова) отправили на угольные шахты в качестве «рабочих отрядов». Большинство литовцев, сражавшихся в батальоне, вернулись в страну либо по суше через европейскую часть России, либо по морю через Маньчжурию и Владивосток, благодаря помощи литовской и польской военных миссий [15], а затем служили в польской армии. Печальный конец польско-литовского сотрудничества в Сибири трагической иронией завершился в Красноярске, где литовцы, служившие тогда в большевистском 412-м [16] батальоне внутренней службы, караулили в лагере военнопленных своих бывших сослуживцев и благотворителей поляков [17] из 5-й дивизии [18]. Поляки, напротив, великодушно прозывали их «героическим» термином «утекайтисы» [19].
Кратко резюмируя историю Литовского батальона при 5-м пехотном полку, следует подчеркнуть, какое большое политическое, моральное и военное значение имело для литовцев создание собственной части, и как нуждались в этом поляки, желавшие укрепить свой авторитет среди союзных литовских сил. Их участие в обороне Транссибирской магистрали оказалось очень полезным. Жаль только, что все так печально закончилось. К причинам объединения поляков и литовцев, безусловно, следует добавить национально-исторические чувства. Доказательством этого было обращение с литовцами как с поляками во время призыва на военных пунктах. Ведь мы существовали несколько веков /39/
13. Эти обвинения были ложными, см. Ю. П. Вишневский, указ. соч. там же, стр. 981.
14. Тот факт, что повстанцы были коммунистами, также упоминается генералом Жаненом, см. А. Домашевский, Генерал Жанен о Сибирской дивизии, «Сибиряк», № 11 (3) 1936 г., стр. 38.
15. Дела о литовской военной миссии во Владивостоке, а также о польской помощи литовцам: CAW, Войско Польское в Сибири, I.122.91.73; см. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 985.
16. Р. Дыбоски утверждает, что это был 212-й батальон, см. Р. Дыбоски, Семь лет в России и Сибири 1915-1921, Варшава, 2007, стр. 141.
17. Слово «благодетели» ни в коем случае не преувеличение — кроме поляков, никакая другая союзная армия: ни чехословацкая, ни французская, ни латышская, не была заинтересована в сотрудничестве с литовцами, и если бы не полковник Румша, их полк не был бы так хорошо оснащен. Литовцы многим были обязаны полякам; см. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 973, 981, 986.
18. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 984-985; Й. Нея, Характеристики окружения 5-й польской стрелковой дивизии в Сибири, [в:] Сибирь в истории и культуре польского народа, под редакцией А. Кучинского, Вроцлав 1998, стр. 283.
19. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 141.
одна общая республика, и Литва считались неотъемлемой частью нового польского государства, восставшего из пепла, как феникс [20].
Польская дивизия начала эвакуацию только 26 ноября и «следовала» в качестве арьергарда колчаковских и союзных войск [21]. В это время 3-й полк застрял в 400 километрах от Новониколаевска на станции Татарская, где был блокирован русскими эшелонами [22]. Та же задача прикрытия была возложена и на чехов, но они не выполнили соглашение, поэтому генерал Жанен возложил все бремя прикрытия отступления на поляков [23].
К сожалению, мы знаем из истории многочисленные случаи, когда союзники ставили польское войско именно таким образом, а поляки по разным причинам не могли противостоять подобным требованиям [24].
Когда поляки начали эвакуацию, союзные войска уже находились в Восточной Сибири, а национальные формирования (чешские, румынские, сербско-хорватские и латышские) направлялись туда же [25]. Первая организационная ошибка командования дивизии заключалась в том, что оно не отправило вперед солдатские семьи, чтобы они могли быстрее добраться до Дальнего Востока, а вторая – в том, что последние эшелоны не были заполнены кавалерией, которая в случае стычек или необходимой эвакуации, могла сесть на лошадей и быстро уйти. Отправление польских поездов осуществлялось в порядке очереди. Взаимные похищения вагонов были обычным явлением. То, что в вагонах ехали солдаты с семьями, снижало их боеспособность, а армейские обозы превращались в «вагоны беженцев», как их называли большевики [26]. Добывать все приходилось каждому самостоятельно, начиная с обычных досок и заканчивая различным необходимым оборудованием [27]. Выслать вперед вооружение, обмундирование и продовольственные склады не представлялось возможным, ввиду противодействия со стороны русского командования. Единственным эшелоном, отправленным впереди остальных, был санитарный поезд № 9 с ранеными и больными [28]. Тем, что семьи солдат не были отправлены вперед, дивизии обязан полковнику Валериану Чуме, согласившемуся на просьбу женщин не разлучать их с мужьями [29].
Здесь следует кратко охарактеризовать положение женщин в 5-й Сибирской дивизии. Кроме настоящих супруг, в вагонах жили разные женщины, солдатские «жены». У каждой из них был «свой мужчина» и один не имел права «подбирать» «жену» другого, а если хотел ее обменять, то мог пойти на вокзал, где «был большой выбор». Среди прочего, такие жены занимались стиркой, штопкой, мытьем котелков и посуды. Одних больше любили за заботу о всех обитателях вагона и трудолюбие, других меньше за лень. Бывало, что за лень или измену быстро выбрасывали на мороз. Ведь на /40/
20. См. Ю. П. Вишневский, указ. соч., стр. 977, 986.
21. Комментарий генерала Жанена к решению см. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 152; Я. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 4.
22. Там же, стр. 5.
23. П. П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
24. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 106.
25. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 357.
26. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 152.
27. П. Смолик, указ. соч., стр. 111.
28. Но и у него были большие проблемы с проездом по Транссибирской магистрали, см. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358; см. Х. Багински, указ. соч., стр. 574; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского…, указ. соч., стр. 5.
29. С. Богданович, Охотник, Варшава, 2006 г., стр. 64.
станции всегда можно было сразу выбрать другую. Каждая женщина должна была хранить верность своему «мужу», оплачивая пребывание в обозе и солдатское питание дарами своей природы, которыми солдаты пользовались всякий раз, когда у них выдавалась свободная минута [30].
Аналогично вели себя и жены русских офицеров, с той разницей, что они достались чешским офицерам. Отдельной категорией женщин были так называемые «мешочницы». Они пользовались тем, что в одних городах был избыток определенного товара, а в других его недостаток, что приводило к большой разнице в цене. Такие женщины зарабатывали деньги, перевозя их в воинских эшелонах, особенно в тех, которые были в свободном доступе для солдат [31].
Говоря о женах и «женах», можно привести анекдот про некую жену штурмовика, т.е. члена штурмового батальона, периода эвакуации. Она была одной из немногих женщин, которым разрешалось ездить верхом вместе с мужем. Судьба сделала ее единственной дамой в купе, поэтому она вызывала большой интерес у окружающих. Все они могли шпионить за ней, пока она переодевалась, но это не было для нее проблемой.
Был только один бой. Ее муж как-то ночью дежурил у локомотива, о чем она не знала, потому что спала. Когда он вернулся утром, она очень удивилась, что его не было всю ночь. Последний поднял шумиху, желая узнать, какой негодяй заменил его. Он чуть не подрался с ближайшими соседями, но ничего не выяснил, и дело заглохло [32].
Польская дивизия со всем своим снаряжением, сопровождающими гражданскими лицами и их имуществом в итоге заняла 70 эшелонов и следовала за огромным числом составов из 250 эшелонов, большей частью принадлежавших чехословакам [33]. Чтобы перевезти такое большое количество техники и людей (а также лошадей, которых было около 400 00 [34]), уже в августе польское министерство иностранных дел через дипломатическое представительство в Париже хотело начать переговоры с союзниками — Японией и США, чтобы получить корабли соответствующего водоизмещения для перевозки V-й дивизии [35]. В связи с трудностями, вызванными дороговизной транспорта, подчинением польских войск французской миссии, сосредоточившей все военные вопросы у генерала Жанена, деятельностью Коалиционного совета, принимавшего решение о тоннаже кораблей, даже в октябре 1919 г. переговоры ни с одной из этих стран не были инициированы [36]. /41/
30. Там же, стр. 11-14.
31. Там же, стр. 17-18.
32. Там же, стр. 71-72.
33. Ж. Серочински, Войско польское во Франции. История войск генерала Галлера в изгнании, Варшава, 1929 г., стр. 237. Б. Хлусевич утверждает, что 57 польских эшелонов были перемешаны примерно с 200 колчаковскими между Новониколаевском и станцией Тайга. Позже это число увеличилось примерно до 300 между обеими станциями; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
34. А. Домашевский, соч. соч., стр. 40.
35. Письмо заместителя министра иностранных дел Вл. Скшинского в польскую миссию в Париже по поводу эвакуации контрреволюционных польских войск, воевавших против Советской власти, из Сибири — 14 июля 1919, Варшава. См.: Документы и материалы…, изд. В. Гостыньска и др., т. 2, стр. 329-330.
36. Письмо польской миссии в Париже в Министерство иностранных дел о положении контрреволюционных польских войск в Сибири — 8 октября 1919 г., Париж. См.: Документы и материалы…, изд. В. Гостыньска и др., т. 2, стр. 394-396.
Боевой порядок Войска Польского был сформирован так: впереди шел бронепоезд «Варшава», затем несколько вооруженных эшелонов, хозяйственных и интендантских поездов, где-то посередине бронепоезд «Краков», а в конце эшелоны с 1-м и 3-м боевыми батальонами 1-го полка, штурмовым батальоном, артиллерийской батареей и бронепоездом «Познань». Всем арьергардом командовал капитан Веробай [37].
С самого начала передвигаться по Транссибирской магистрали было очень сложно. Путь был переполнен невообразимым количеством поездов. Положение в Сибири было взрывоопасно. Частые «технические проблемы» чехов задерживали дорогу. На станциях было так много вагонов и паровозов, что маневрировать было невозможно. Перед семафорами образовались пробки в несколько десятков километров. Локомотивы замерзали, их топили дровами из-за отсутствия угля, что подрывало их техническое состояние. Не было воды, которую приходилось добывать из растаявшего снега. Переключатели часто «ломались», что считалось явно не случайным. Не было технической и железнодорожной службы, которые приходилось заменять инженерной бригаде, но ее было недостаточно. Кроме того, были разногласия между польскими и российскими или чешскими властями, как, например, стрельба на станции Мариинска [38].
Чехи отдали железнодорожную ветку полякам со средней скоростью 20 км/сутки, тогда как Красная Армия вместе с партизанскими частями и дезертировавшими колчаковскими соединениями продвигалась со скоростью до 40 км/сутки. Результатом этого должны были рано или поздно стать столкновение с подошедшими большевистскими войсками [39].
Мы ужасно растянулись. На путях, нсколько хватало глаз, была выстроена шеренга наших эшелонов, все как один ожидавших свободной дороги. Вид был довольно живописен: заснеженные вагоны, а на крышах, тормозах и где только можно — были набиты дрова. Развешанное женское и детское белье показывало, в каких вагонах находятся семьи [40].
На каждой станции воровали провизию, оружие и все, что можно было украсть. Ничто не презиралось. Никто не спрашивал, где его товарищи это взяли, просто все вместе использовали добычу. Говорили, что чем больше гранат будет доставлено в Польшу, тем лучше будет вооружена польская армия. Поляки объясняли друг другу, что лучше украсть то и это, чем если это достанется большевикам. На каждой станции целые группы солдат отправлялись на грабежи [41].
Насколько медленно шла новониколаевская эвакуация, хорошо иллюстрирует тот факт, что последние поезда еще не вышли из города, а первые эшелоны Войска Польского уже достигли узловой станции Тайга! Поляки часто захватывали железнодорожные станции силой, против воли русских командиров. Ими управляли бойцы инженерно-саперного батальона, в первую очередь железнодорожной роты [42]. Согласно указаниям генерала Жанена, V-я стрелковая дивизия должна была защищать /42/
37. Х. Багинский, указ. соч., стр. 577.
38. В. Шольце-Сроковски, указ. соч., стр. 358; Р. Дыбоски, соч. соч., стр. 152-153; П.П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
39. Х. Багинский, указ. соч., стр. 576; описание эвакуации дивизии и ее технических проблем, см. Дж. Биркенмайер, указ. соч., стр. 33.
40. С. Богданович, указ. соч., стр. 71.
41. Там же, стр. 74-75.
42. Х. Багинский, указ. соч., стр. 577.
железную дорогу между станциями Новониколаевск и Тайга, а также обеспечивать работу Анжерской и Судженской шахт [43].
Последние польские эшелоны вышли из Новониколаевска лишь 9 декабря 1919 года, предварительно подавив пробольшевистское восстание колчаковских полков [44].
Вся Польша — из трех частей — в нищете, но вместе. […] Легионы в Сибири — 5-я Сибирская дивизия. Старая Польша — как до раздела, три части слились в одну. Судьба-злодейка разлучила Польшу, сожгла ее в горниле страдания, [...] но судьба же воссоздала ее [...] в хаосе, в снегах, снова в нищете, голоде [...]. Серые шинели легионеров 5-й дивизии возвращаются [...] по белым дорогам мучений [45].
Замерзали целые поезда, а их экипажи не только от страха попасть в руках красных, но и перед призраком смерти от голода и мороза, отчаявшихся из-за своего положения, утрачивали человеческие чувства. Руководствуясь лишь инстинктом самосохранения, они были легко способны на жестокость ради спасения собственную жизнь. Нормальным явлением были целые кровавые бои за паровозы и место в вагонах [46].
Все без сомнения обвиняли во всем этом в первую очередь чехом с их эгоизмом и произволом [47].
Не будет преувеличением сказать, что пропитаны русской кровью были каждый фунт кофе, каждый кусок хлеба и каждый товар, вывезенный из Сибири в Чехию [48].
Положение становилось все более и более тяжелым. На плечи дивизии легло двойное бремя: оборона от большевиков и спасение паровозов от замерзания. Холод парализовывал движение. Не намазав лицо, уши и руки соленым салом, нельзя было выйти из вагона. Это никого не смущало. За топливо для локомотивов боролись все, не смотря на сон, еду, отдых и безопасность [49].
Когда поезд двигался по свободному месту под гору, он сталкивался с предыдущим поездом и разбивал ему 3 или 4 вагона. Если там давили людей, то их бросали в снег. Все более слабый локомотив требовал сокращать состав поезд. Так, с насыпи около 30 крестьян уронили подводу, и она перевернулась, кувыркаясь под причитания женщин, бросивших свои пожитки. Поскольку эта армия ехала с семьями и имуществом, она не могла сопротивляться. День и ночь мимо поездов скользили сани беженцев, но, как и конница, они доходили только до Иркутска, если только не умирали от тифа [50].
Принимая активное участие в сборе «топлива», нужно было следить за тем, чтобы не ушел собственный эшелон. Один из таких опасных случаев описал офицер-интендант Павел Тышка: /43/
43. А. Домашевский, соч. соч., стр. 40.
44. Й. Скоробогатый-Якубовский, указ. соч., стр. 5.
45. В. Гжмелевска, Вильнюс на сибирской тропе, «Сибиряк», № 7 (3) 1935, стр. 27-28.
46. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 14.
47. А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 107-108.
48. Ю.В. Войстомский, О польском Сибирском легионе — статьи, Варшава 1937 г., стр. 63 [из:] А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 108.
49. П.П. Тышка, указ. соч., стр. 19.
50. А. Масиеса, покойный проф. Михал Станиславский, инженер, «Сибиряк», № 14 (1-2) 1938, стр. 67.
По необходимости наш поезд встал на мост, предназначенный исключительно для проезда одиночного поезда, без ограждений, как и почти все сибирские мосты. Он был настолько узок, что было трудно перебраться на другую сторону и приходилось держаться за выступающие части вагонов. Мне, как дежурному эшелона, [...] пришлось искать топливо. Пришлось перейти мост. Находясь уже посреди моста [...], я услышал паровозный гудок. […] Поезд тронулся. Меня охватил испуг. Я отпустил железную дверь и во всеоружии, с парой ручных гранат за поясом, инстинктивно схватился за единственную свободную обледенелую доску. Подо мной зияла пропасть […]. Я проверил свою совесть, мысленно попрощался с семьей и помолился, чтобы поезд остановился. Но скорость только нарастала. Я видел, как приближалась американская лора. Мои глаза затуманились, я почувствовал сильный удар в бок и холод снега, в который я упал. Я был уже на другой стороне моста [51].
Как оказалось, поезду Павла Тышки было приказано уступить место эшелону командира дивизии — полковника К. Румши.
Среди многих мирных жителей, эвакуировавшихся вместе с дивизией, стоит упомянуть Адольфа Экеша, которого на короткое время завербовал в Войско Польское Владислав Овоц в Елабуге [52]. Он переехал в Новониколаевск, где снял квартиру. Дни он проводил в дивизии, а ночи дома. Там он пробыл недолго, так как его бывший партнер по заводу «Молния», которым он владел, инженер Каплан убедил польское командование, что Экеш будет более полезен как производитель важных для армии гальванических элементов, чем как рядовой солдат. Экеша направили в Томск, где был основан завод «Электрод», на котором работало 200 человек [53].
В декабре 1919 года, когда большевистские войска стали подходить к Томску, завод был эвакуирован, а за ним последовали эшелоны 5-й дивизии. Одна машина предназначалась для оборудования, другая для сотрудников. К сожалению, завод постигла та же участь, что и дивизию под Клюквенной. Семья Экешов попала в плен. Она вернулась в Томск, где ей предложили перезапустить «Электроду». Предложение действовало недолго, потому что большевики не любили находчивого капиталиста. Осенью 1920 года Экеши начали возвращаться домой. С помощью транспорта в Финляндию, затем на корабле в Щецин, поездом в Ченстохову и далее в свой родной город Львов, они вернулись как раз к Рождеству [54].
12 декабря 1919 года из Новониколаевска вышли последние арьергардные эшелоны с полковником Румшей, который приказал разрушить мост через р. Обь, как только ее перейдут польские части. Этот приказ не был выполнен из-за протеста русских, желавших сохранить свои войска в тылу врага [55].
Когда в декабре 1919 года полковник Румша прибыл в Тайгу, он приказал польским солдатам взять станцию под контроль, несмотря на угрозы Колчаковского генерала Пепеляева, эвакуировавшего в это время свою армию из Томска. После этого через город шли только польские поезда, пока арьергард не прошел дальше. Однако это мало помогло, так как почти одни пути остались забиты /44/
51. П. П. Тышка, указ. соч., стр. 19-20.
52. З. Лех, Сибирь пахнет Польшей, Варшава 2002, стр. 275-277. О том же самом писал автор цитируемой книги, в статье, опубликованной в «Жизнь Варшавы» (№ 10, 1988 г.), под названием «Неизвестная судьба поляков. Сибирский странник».
53. Там же, стр. 278.
54. Там же, стр. 278-280.
55. А. Домашевский, указ. соч., стр. 40-41.
ожидавшими отправления русскими эшелонами, а чехи, еще не покинувшие станцию, заблокировали остальные. В результате произошли стычки между подразделениями капитана Веробея на более ранних станциях: Тутальской 19 декабря (где арьергард был атакован регулярной советской 5-й армией) и Литвиново 20 декабря, а также на мосту через Обь, который продержался более трех суток. Атаки большевиков отражались ручными гранатами и огнем из «Познани» [56].
В непрерывных боях днем и ночью отступали польские части арьергарда. Убежденность в том, что они прикрывали грудью своих братьев и тысячи польских семей в передовых эшелонах, придавала им стойкости, несмотря на декабрьские морозные сибирские ночи [57].
Еще до того, как арьергард достиг Тайги, он был ослаблен из-за разрушения бронепоезда большевистской артиллерией, которая также повреждила его орудия. В результате дивизия потеряла несколько поездов, следующих за «Познанью». Итоги оказались плачевными, так как солдатам, которые постоянно сражались, негде было отдохнуть, а бои происходили на сорокаградусном морозе [58].
Обстоятельства гибели бронепоезда были довольно интересными. Когда поезд остановился на станции Тутальская, солдаты Залевский и Томашевский использовали телефон, подключив его к кабелю, свисающему над путями. Неожиданно они включились в сеть Советов и, выдав себя за партизан-большевиков, узнали об окружении противника и готовящемся нападении на станцию Тайга. Сигналом к нападению должны были стать горящие вагоны. Следующей ночью бронепоезд был неожиданно обстрелян и атакован. Хотя трое поляков, в том числе Томашевский, потерявший в бою глаз, сумел подобраться к башне и отразить атаку на орудие гранатами, но воспользоваться им не удалось. Сделав всего один выстрел, она так и не заработала снова из-за повреждения ее большевистским огнем. Штурм был окончательно отбит уже с помощью пулеметов и подоспевшего взвода пехоты [59].
На следующий день командир «Познани» лейтенант Чарнецкий приказал покинуть поезд и отправиться к находившемуся неподалеку брошенному бронепоезду колчаковцев. Томашевский был отправлен в Тайгу, чтобы сообщить майору Вернеру о планируемом нападении на станцию. На нем в то время находился еще один польский бронепоезд «Варшава». К сожалению, когда он приехал, вагоны уже горели, а штурм начат. В ходе боя Томашевскому удалось вынести тяжело раненного в ногу лейтенанта Чарнецкого с поля боя и отойти от станции на одном из поездов [60].
Тем временем войска капитана Веробея и капитана Дояна, при постоянных боях, вошли пешком на станцию, где под командованием майора Вернера уже шел бой против большевиков. Запруженная военными транспортами и лишенная воды из-за разрушения водонапорной башни сбежавшими железнодорожниками, станция была не подходящим местом для остановки или обороны [61]. /45/
56. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578; Я. Скоробогатый-Якубовский, соч. соч., стр. 5; Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 15.
57. Ю. Роговский, История Войска Польского в Сибири, Познань, 1927 г., стр. 42.
58. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578-579.
59. В. Томашевский, На линкоре «Познань», «Сибиряк», № 8 (4) 1935 г., стр. 55-56.
60. Там же, стр. 56-57.
61. Х. Багинский, указ. соч., стр. 578-579; Дж. Роговский, соч. соч., стр. 42; Ю. Скоробогатый Якубовский, Тени товарищей по оружию под Тайгой, «Сибиряк», № 8 (4) 1935, стр. 53-54; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 15-16.
Битва при Тайге 23 декабря 1919 года стала самым крупным и кровопролитным сражением 5-й дивизии в Сибири. Массовые атаки большевиков долгое время отражались пулеметным огнем. Ситуация была безнадежной, пока не была развернута батарея и не был захвачен бронепоезд «Забияка», названный «Познань II» в честь дезертировавших колчаковцев, на котором они и пробирались. Огонь из всех орудий был направлен на наступающие части Красной Армии, а после отхода за станцию развернут боевой порядок. Именно тогда были нанесены наибольшие потери противнику, который надолго перестал беспокоить поляков. Позднее арьергард пешком отступил на станцию Андженка в 30 верстах от Тайги. С этого момента большевики занимали последующие станции только тогда, когда поляки уходили с них [62]. «Еще бы одна такая Тайга, — говорили они, — и мы пошли бы обратно за Иртыш» [63]! Польские потери составили более 100 убитых и несколько сотен раненых [64].
Битва за Тайгу стала последним боевым эпизодом 5-й Сибирской дивизии и после кровопролитного боя ее бойцы в последний раз собрались в свои боевые «эшелоны» за Рождественским ужином [65].
Однако не все из них были спокойны. Отдельные эшелоны отбивали атаки противника, несмотря на окончание боя. «Никто не вспомнил про Сочельник» [66]. Кадровый батальон встретил Рождество иначе. Пока арьергард проливал кровь под Тайгой, его бойцы оставались спокойными и невредимыми в своем недогретом эшелоне на станции Итат. Укомплектованный и охраняемый боевыми постами, он оказался счастливой гаванью, минуткой передышки во время святок. К сожалению, немногие поляки смогли провести следующее Рождество на родине. Большинство из них затем пострадало в советских тюрьмах [67].
Между тем положение польских эшелонов не улучшалось. Остановки на каждой станции, вызванные эвакуацией чехов, нехватка угля для локомотивов, мороз и истощение людей, как солдат, так и гражданских — женщин и детей, постоянная работа по рубке мерзлых дров и тасканию ведер снега, свидетельствовали о надвигающейся катастрофе [68].
В конце декабря 1919 г. польские транспорты прибыли в Красноярск. В это время в нем уже было у власти новое эсеровское правительство. 24 декабря полковник Чума издал им воззвание, в котором пояснял, что Войско Польское нейтрально по отношению к внутренним делам России, стремится только к эвакуации на Дальний Восток и сражается с большевиками только для самообороны. Багинский утверждает, что: /46/
62. Х. Багинский, op. соч., стр. 579; Дж. Биркенмайер, указ. соч., стр. 33-34; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 41-43; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Тени сопровождают..., стр. 54; А. Остоя-Овсяны, указ. соч., стр. 110.
63. Й. Биркенмайер, указ. соч., стр. 34.
64. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сиберийской…, стр. 6. Полковник Хлусевич приводит гораздо большие потери: 200 чел., а по советским 2000; см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 16.
65. Ю. Скоробогатый-Якубовский, Тени сопровождают…, стр. 55.
66. В «Сибиряке» от 1936 г. имеется рассказ под заголовком «Он умер при восходе Вифлеемской звезды» о мемуарах, опубликованных в журнале «Нация и армия» (Варшава, № 36-37 от 27 декабря 1936 г.). В этой информации цитируется фрагмент этих «воспоминаний», в которых Алексей Коваленко говорит и рассказывает о погибшем солдате. Он автор слов «Никто не вспомнил про Сочельник», но я не знаю, кто автор воспоминаний или автор этой информации, так как это не указано.
67. А. Конопка, Солдатская звезда в Сибири, «Сибиряк», № 3 (3) 1989 г., стр. 8-9.
68. Х. Багинский, op. соч., стр. 580; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 16-17.
[...] солдаты, уставшие от постоянных боев [...], успокаивающе действовали на солдат, считая, что бой окончен, что большевики [...] позволят им беспрепятственно двигаться дальше [69].
Эшелоны 5-й дивизии ждали под Красноярском 3 дня, прежде чем войти в город[70]. Коммунистическая агитация в дивизии усилилась после получения известия о том, что польско-большевистская война «закончена». Все чаще повторялось, что благодаря миру поляки быстрее вернутся через Запад, т.е. через Европейскую Россию, чем через Восток, т.е. через Владивосток [71].
Польский солдат […] окончательно усомнился в необходимости и благополучном исходе своих боев и лишений. Перед ним были огромные, многотысячные версты пространства, через которые вела единственная искупительная тропа — занятая беспощадным и сильным врагом — чехом. Сзади и вокруг был враг-большевик, [...] была вся огромная Советская Россия. Так что выбора не было [...] Если бы [...] с ним не было жены, [...] матери, [...], старого отца и т. д., он мог бы даже не подумать об этом, он бы вышел из теплого фургона и направился со штыком в руке на восток и на родину... Но он был прикован к фургону своей семьей, а также офицером, который не смог призвать смело вперед за собой солдата, потому что сам трепетал за судьбу своей матери или жены... [72].
Таково было положение польской дивизии. При подходе к городу регулярной советской армии эсеровские войска разобрали пути перед станциями Мимино и Бугач, находившимися перед городом, и потребовали разоружения заблокированных таким образом 8 поездов, в которых располагался арьергард 5-я дивизии. После ожесточенного, но непродолжительного боя часть бойцов и членов их семей сдались в плен, а остальные, прорвав окружение и Красноярск, уведомили командование о потере эшелонов. Полковник Румша хотел в отместку разбомбить Красноярск и мост на Енисее, но от этого намерения отказались, чтобы спасти оставшиеся поезда [73].
В окончательном изнеможении дивизия остановилась 7 января 1920 года перед станцией Клюквенная, где чехословаки заморозили 2 латышских эшелона, а на станции стояло еще 19 эшелонов поляков и сербов, так что поляки не могли прорваться [74].
Создается впечатление, что чехи предопределили истребление польских войск, чтобы спасти себя и свое имущество, и что главной причиной поражения поляков была чешская неискренность [75]. /47/
69. Х. Багинский, указ. соч., стр. 580-581.
70. См.: Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского..., стр. 6.
71. Х. Багинский, указ. соч., стр. 581.
72. Смолик П., op. соч., стр. 115.
73. Х. Багинский, указ. соч., стр. 581-582; Дж. Роговский, соч. соч., стр. 44; Ю. Скоробогатый Якубовский, Капитуляция 5-го Сибирского..., стр. 6; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 17.
74. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 240. Вероломное разоружение 5-й дивизии упоминается Симоноловичем, см. К. Симонолович, Маньчжурский мираж, Варшава, 1932 г., стр. 196. Об издании без сантиментов и замороженных эшелонов см.: Р. Дыбоски, указ соч., стр. 136, 154. Багинский пишет о 19 чешских и латвийских поездах, ср. Х. Багинский, указ. соч., стр. 582. Роговский пишет один раз о 17 поездах, один раз о 19 чешских и сербских поездах, см. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 44, 84; аналогичная информация предоставлена Хлусевич, см. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 17-18.
75. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 43.
Ввиду вышеизложенного командование решило послать телеграммы генералу Янину и генералу Сырови, чешскому командующему. Они предложили чехам пропустить не менее пяти эшелонов с семьями, больными и ранеными, потому что только в этом случае 5-я дивизия могла продолжать выполнять свой долг арьергарда [76]. Чехословацкая реакция была почти немедленной, но трагичной. Генерал Сырови отказался пропускать эшелоны, заявив, что положение дивизии не опасно. Полковник Румша отозвался о телеграмме отрицательно, хотя ее поддержали представители союзных стран, ехавшие с командованием 5-й дивизии, — французский полковник Любиньяк, английский капитан Мюрэй и консул США мистер Рэй [77].
Полковник Чума решил отправиться на восток. Солдаты должны были идти пешком, а женщины, дети, боеприпасы и припасы — в санях. 10 января — в день отъезда — все были готовы, в том числе штурмовой батальон, 1-й полк, кавалерийские эскадроны и батареи. Однако реакция генерала Сырового и волнение некоторых солдат и офицеров, не решавшихся идти в поход и опасавшихся за жизнь своих семей, заставили командование направить делегацию в Красную Армию. Предстояло обсудить условия капитуляции [78]. Учитывая критическое положение дивизии, солдаты спокойно приняли возможность советского плена, обескураженные трудностями эвакуации через Восток и подстрекаемые большевистскими агитаторами к скорейшему возвращению в страну [79]. 10 января полковник Чума отдал приказ о капитуляции:
не имея возможности продвинуться дальше на восток, я начал переговоры с военными представителями и комиссаром Советской России, чтобы обеспечить наилучшие условия жизни для нашей армии и отдельных ее членов. [условия капитуляции - Д.Б.] 1. Вооруженные Силы Польши, сложив оружие, теми же транспортами отправляются обратно в Красноярск; 2. гарантируется личная неприкосновенность членов Войска Польского; 3. продовольствия в эшелонах оставляется на 15 дней; 4. обеспечивается неприкосновенность частной собственности; 5. Более подробные условия будут сообщены после согласования с Красноярским главкомом. [80]
Советы, конечно, не выполнили эти условия. Солдат и офицеров либо сажали в лагеря, либо отправляли на каторгу, а женщин и детей просто выбрасывали на красноярские мостовые.
Полковник Чума решил остаться со своими солдатами в советском плену, несмотря на то, что его уговорили бежать и была такая возможность [81]. Генерал Янин считал, что Войско Польское перешло на сторону большевиков «при обстоятельствах [...] необъяснимых», утверждая, что это было результатом медленной организации эвакуации командованием Войска Польского, «убеждая, что, поговорив с большевиками, можно будет попасть на запад» и что польская часть состояла из непроверенных людей с разными политическими /48/
76. Х. Багинский, указ. соч., стр. 582-584.
77. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 239.
78. Х. Багинский, указ. соч., стр. 584-585; Ю. Скоробогатый-Якубовский, Капитуляция 5-й Сибирской..., стр. 7; Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 18.
79. Р. Дыбоски, указ. соч., стр. 141-142, 154-155.
80. Х. Багинский, op. соч., стр. 585-586; П. Смолик, соч. соч., стр. 117-118.
81. А. Стемпора, Чума Валериан, [в:] Энциклопедия белых пятен, под редакцией А. Винярчика, т. IV, Радом, 2000 г., стр. 205.
взглядами. Кроме того, он упоминает о недостатке угля и паровозов, а также о большом количестве эшелонов по отношению к численности войск [82].
Полковник Хлусевич категорически отвергает обвинения в адрес польских командиров. Он утверждает, что Верховное командование прекрасно знало о плохом состоянии войск русского фронта и подготовило план эвакуации, представленный генералу Жанену уже в июне 1919 г. [!], но из-за дороговизны содержания армии в Маньчжурии, где в валюте были только доллары, иены и царские рубли, он был отвергнут. Кроме того, «много времени было потеряно на переговоры с генералом Яниным, который в итоге не утвердил план», а вместо этого отдал приказ подавить большевистские восстания в городах Камень и Урман, а также Кулундских степях [83].
Сожаление о понесенных потерях, невозможность использовать преимущества польских солдат, невыполнение миссии и отчаяние после невыполнения обещания вернуться в страну с оружием в руках, а также общее убеждение в том, что сроки соглашения не будет выполнены (так и произошло) привели к тому, что многие поляки покончили с собой [84]. Символичной была ситуация, когда после сдачи один из солдат не выдержал и попытался покончить жизнь самоубийством. Его друг, который был разведчиком, взял у него из рук револьвер и сказал, чтобы он не беспокоился, потому что ничего не произошло, что это всего лишь одна неудача, которая не исключает того факта, что Польша уже возродилась [85]. Следует помнить, что под Клюквенной также был захвачен Советами «цвет польской молодежи — разведчики», как писала годы спустя Зофия Лех [86].
После капитуляции был сформирован ряд мелких частей из добровольцев, в основном солдаты 1-го полка, артиллеристы и кавалеристы. Среди них были больные полковник Румша, майор Диндорф-Анкович и капитан Веробай. Эти отряды прорвались на восток в Иркутск, затем в Харбин и Владивосток. Всего они составляли около 1800 человек [87]. Часть солдат спряталась в сибирских лесах, чтобы продолжить борьбу с большевиками, или прорваться в Польшу, или (просто) выжить. Среди них были, например, Влодзимеж Шольц-Сроковский [88] и Казимеж Фальковский [89]. Майор Вернер и капитан Дояны, притворяясь большевиками, пробрались через Россию на запад и достигли Польши, где присоединились к Войску Польскому [90].
Вторым путем, которым шли поляки, была Монголия. Это направление выбрали Валериан Куликовский из инженерного батальона [91], Казимеж Гинтовт-Дзевалтовский, вице-президент Польского военного комитета, оставшийся после капитуляции в Сибири заниматься общественной деятельностью среди соотечественников, а когда /49/
82. Письмо Верховного Главнокомандования Войска Польского генерал-адъютанту Главнокомандующего и Президиума Канцелярии Министерства военных дел, с изложением телеграммы генерала Янина о судьбе 5-й Польской дивизии в Сибирь — 29 февраля 1920 г., Варшава, [в:] Документы и материалы..., изд. В. Гостыньска и др., т. II, стр. 616-617.
83. Б. Хлусевич, соч. соч., стр. 14.
84. Тышка П.П., op. соч., стр. 20.
85. Дж. Нея, op. соч., стр. 282.
86. З. Лех, op. соч., стр. 272.
87. Х. Багинский, op. соч., стр. 586.
88. А. Кучиньский, [Биографический очерк Влодзимежа Шольце-Сроковского], [в:] А. Кучиньский, Сибирь.., стр. 351-352.
89. С. Лубодзецкий, С. П. Казимеж Фальковский, «Сибиряк», № 10 (2) 1936, стр. 70-71.
90. Ю. Скоробогатый-Якубовский, майор Эмиль Вернер, «Сибиряк», № 9 (1) 1936, стр. 20-21.
91. К. Гижицкий, Через Урянхай и Монголию, Ломянки б.р.в., стр. 47, 119.
его обнаружила ЧК, он отправился на родину через Монголию [92]. Камиль Гижицкий тоже воевал в Урянхае в составе инженерного батальона. Многие поляки присоединились к антибольшевистским партизанам. Гижицкий объясняет это так: «это позволяло мне беспокоить тыл противника, сражавшегося одновременно на берегах реки Вислы» [93].
Те, кто остался в поездах, занялись меновой торговлей с сельским населением. Когда крестьяне узнали, что в эшелонах есть поляки, они тут же побежали выторговывать что-нибудь у богатой армии. Таким образом, резервы военного комиссариата быстро истощались. Однако следует подчеркнуть, что большая часть этих припасов была разворована красноармейцами. Другие материалы поляки обменивали на продукты питания. Позже солдат пешком согнали в Красноярск, на т.н. «гауптвахту» [94].
Следует суммировать все прямые и косвенные причины катастрофы 5-й дивизии: внутренние разногласия в армии, главным образом т. н. пограничный район, споры между различными польскими общинами в Сибири, атмосфера политической неопределенности из-за смены власти в Сибири, отсутствие польского представительства в Межсоюзническом совете во Владивостоке, затягивание ухода Войска Польского из Сибири генералом Жаненом и адмиралом Колчаком, беспощадность генерала Янина, оставившего 5-ю дивизию в арьергарде, военные ошибки польского командования при эвакуации, деятельность агитаторов-коммунистов, беспощадность чехословаков в остановке польских эшелонов, упадок морального и боевого духа и общие сомнения в успехе эвакуации. Все это заставило поляков капитулировать [95].
Стоит задаться вопросом, была бы судьба дивизии иной, если бы организационные и мобилизационные возможности в Сибири были должным образом использованы. Ведь предполагалось, что будут созданы две дивизии, которые будут самой значительной военной силой у союзников сразу после чехословаков. Чехи, сформировавшие антибольшевистский фронт на Урале, фактически диктовали условия. На них держалась власть белых в Сибири. Когда они ушли с фронта, он рухнул. Шольце-Сроковский считал, что «результат действий этих 3-х дивизий — Чешское государство в сегодняшних границах» (т.е. с 1918-1938 гг.), но не хотел фантазировать, какое влияние на польско-большевистскую войну и Уральский фронт оказало бы появление двух польских дивизий на Урале в 1918 году [96]. Ссылаясь на это рассуждение, он ясно указал свои причины, когда написал:
главная причина заключалась в том, что некоторые группы [поляков] недооценивали необходимость формирования национальной армии в любой возможный момент, независимо от теоретических невозможностей и политических условий. Это было связано не с отсутствием патриотических чувств у этих масс, а с неоправданным страхом перед тем, что эта армия может быть использована в качестве орудия чужих интересов. Только когда стало ясно, что горстка легионов способна восстать против всей мощи Центральных держав, была оценена ценность обладания пусть даже самой малой, но собственной военной силой [97]. /50/
92. М. Поз, поздн. Казимеж Гинтовт-Дзевалтовский, «Сибиряк», № 12 (4) 1936, стр. 76.
93. К. Гижицкий, указ. соч., стр. 34. Поляков тогда называли «маленькими Лаврентиями», см. В. Михаловский, Завещание барона, Варшава, 1972 г., стр. 104.
94. П. П. Тышка, op. соч., стр. 21.
95. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 87.
96. В. Шольце-Сроковский, Генезис Войска Польского в Сибири, «Сибиряк», № 9 (1) 1936 г., стр. 9.
97. Там же, стр. 10.
Капитан Мурри [Мюрэй], которого цитирует полковник Хлусевич в статье, озаглавленной В защиту чести воинов 5-й Сибирской дивизии, дает такую моральную оценку дивизии: «Красноярск и Клюквенная — черные пятна, свидетельствующие против всех, но не против поляков» [98]. Ян Роговский, с другой стороны, подчеркивает, что «Клюквенная была не позором, а несчастьем». Это важное утверждение, потому что в Сибири, которая была «краем мук и страданий», краем несчастливым для польского солдата, они могли сказать о себе, что «шли по старому следу наших отцов, шли по крови наших отцов на свободу». Многие из них не дошли до нее [99].
В Харбине полковник Румша организовал польский комиссариат сборный пункт. Из числа уцелевших воинов он начал формировать новые отряды. Майор Хлусевич принял на себя командование штабом, 1-й батальон 1-го полка возглавил капитан Веробей, артиллерией командовал майор Юркевич, кавалерией — майор Езерский, а офицерским легионом — майор Диндорф-Анкович. Полковник Румша также отправился в Шанхай, куда прибыла направленная для польской армии в Сибири польская военная миссия в лице генерала Барановского и г-на Тарговского. Румша передал командование в руки генерала Барановского, который немедленно начал формировать штаб, начальником которого назначил подполковника Скоробогатого. В Красноярский лагерь также были отправлены эмиссары для информирования заключенных о прибытии миссии и планах эвакуации [100].
С помощью французской миссии остатки 5-й дивизии получили из Англии старый корабль «Ярослав», использовавшийся для перевозки грузов или китайских рабочих. Раньше он принадлежал русскому «Добровольческому флоту», отсюда и его русское название. Он мог вместить не более 500 человек, но в него было загружено 1500 поляков. Корабль вошел в Дайрен и ушел с польскими солдатами 15 апреля 1920 г. в составе конвоя английских и японских военных кораблей. Поляков (в том числе гражданских) перевезли из Харбина в Дайрен на 4 эшелонах. В Харбине остался единственный сборный пункт для беженцев из Клюквенной и Красноярского лагеря [101]. По приглашению японских генералов 60 польских офицеров вместе с японскими офицерами посетили крепость Порт-Артур и Военный музей, а также участвовали в торжественном ужине с ее командиром генералом Хацибаном [102].
Корабль был тесным, слишком маленьким для такого количества людей на нижней палубе. Духота, вызванная отсутствием вентиляции и плохими санитарными условиями, сопровождала поляков на протяжении всего пути. Каюты вообще не были обставлены. Вместо кроватей или нары были деревянные ящики, т.н. «гробы». Были посещены последовательно порты: Нагасаки, где предпринимались попытки наладить «вентиляцию», если это можно так назвать, но безуспешно; Гонконг, где китайские /51/
98. Б. Хлусевич, указ. соч., стр. 19.
99. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 92.
100. Х. Багинский, указ. соч., стр. 587-588; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 47-48.
101. Х. Багинский, указ. соч., стр. 588-589; П. Смолик, указ. соч., стр. 129, 134. К. Чапло, Исторический очерк истории V-й Сибирской, ее воссоздание в возрожденной Польше как Сибирской бригады и обстоятельства военной деятельности майора Яна Чапло и его смерти на 14 августа 1920 г., «Сибиряк», № 6(1) 1991 г., стр. 37. На этом корабле было развернуто польское знамя. Вероятно, это был первый польский «флаг», развевавшийся над волнами далекого океана. — см. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 48.
102. Дж. Серочински, указ. соч., стр. 241; см. Х. Багинский, указ. соч., стр. 589.
рабочие произвели необходимые доработки; затем двухдневная остановка в Сингапуре и 24-часовая остановка в Коломбо, Цейлон [103].
3 мая в Гонконге отметили День Конституции. В храме прошла торжественная служба. Офицерский хор пел песни. Проповедь читал о. Тартыло, тот самый, который организовал комитет в Уфе и все это время служил военным капелланом. Праздник Богоматери Ченстоховской также отмечался очень торжественно, но уже на корабле, который был украшен фонарями белого и пурпурного цветов и, в том числе, польским флагом на мачте [104]. Во время поездки было получено телеграфное сообщение о захвате Киева польской армией, что также стало поводом для большого торжества [105].
На […] корабле этой плавучей маленькой Польши происходило в основном то, что обычно бывает в Польше… Много ссор, много зависти, еще более нелепой гордыни, эгоизма и желания пользоваться только своей силой и якобы превосходством, которое, к тому же, явилось результатом […] совпадения, дающего силу определенным индивидам и власть над этим небольшим бродячим сообществом. Это сообщество сразу же разделилось [...] на четыре мира, совершенно чуждых и [...] даже враждебных друг другу, живущих каждый отдельной жизнью [...]. Этими четырьмя мирами были: штаб, серая толпа польских офицеров, «гражданская шайка» (!) с семьями и солдатский мир. Не было никого, кто мог бы примирить эти миры и создать «модус вивенди» [106].
По словам П. Смолика, на корабле, на котором плыли поляки, было два мира — английские хозяева, т. е. корабельные офицеры, и солдаты 5-й дивизии, возвращавшиеся на родину. Здесь следует привести пример поведения англичан по отношению к полякам, неискушенным в морских путешествиях и жарких странах. При приближении к Адену пассажиров стал мучить высокий зной, и однажды англичане пропустили выдачу воды полякам. Из-за неосторожности польских командиров, не позаботившихся о снабжении водой или другими напитками, люди были вынуждены пользоваться английским буфетом, где корабельная администрация зарабатывала большие деньги на холодном пиве или виски с содовой, устанавливая очень высокие цены. Поляки, напротив, всегда стояли толпами в очереди, часто расплачиваясь последними деньгами за минутку освежения. В худшем положении оказались те пассажиры, которые не могли позволить себе такую «роскошь» [107].
Генерал Барановский считался худшим злоумышленником из этого польского «мира», то есть, из штабных офицеров. Такие офицеры считали себя выше других благодаря своему званию, не имея никакого понимания других пассажиров корабля. Сами они занимали самые комфортабельные каюты на палубе корабля, а другим приходилось ютиться под палубой. Многие из них были холостяками и свободно пользовались для своих утех первым классом. Известна позорная история, когда польские офицеры пытались заставить женщин подписать заявления о том, что они удовлетворены условиями на борту, угрожая выбросить их в ближайшем порту в случае отказа [108].
103. Смолик П., указ. соч., стр. 135-148.
104. Дж. Роговский, указ. соч., стр. 49-50.
105. Х. Багинский, указ. соч., стр. 590.
106. Смолик П., указ. соч., стр. 149.
107. Там же, стр. 156-157.
108. Там же, стр. 150.
И в отношении кают, и питания на корабле существовала какая-то средневековая жестокая кастовая система, которая разделяла эту маленькую польскую общину на враждебные лагеря [109].
Первый класс занимал уже описанный персонал, к которому относились на равных с хозяевами корабля — английскими офицерами. Второй класс занимала группа старших офицеров с семьями, а также несколько врачей, тоже с семьями. Третьим классом (если так можно назвать эти скудные условия) была офицерская коллегия для низших офицеров и членов их семей. Четвертый класс (!) составляли бывшие солдаты и женщины с детьми, не имевшие права ни на один из высших классов. Пятый класс (!!!) составляла так называемым «гражданская шайка», почти голодающая на протяжении всего пути [110].
На корабле была организована школа для детей. Ею руководил профессора Здек, Голуб, Мазур и доктор Орловский. К сожалению, из-за плохих санитарных условий и плохого питания многие дети заболели. Многие из них погибли, особенно самые молодые. Наиболее опасной была корь, перешедшая в эпидемию, но все же положение удалось удержать под контролем. Была организована «медицинская служба» под руководством доктора Орловского. Во многом благодаря ему состояние здоровья пассажиров «Ярослава» после прибытия на родину было на удивление хорошим [111].
Так же, как и в Сибири, на корабле поляков поддерживал мистер Конвис с YMCA:
чрезвычайно услужливый и активный опекун и друг польского солдата. Этот человек умел выполнять свою гуманитарную миссию удивительно мягко и просто, при этом всегда оставаясь в тени […]. Только благодаря его услужливости почти тысяча польских солдат на корабле имели отличные сигареты, табак, консервированную сгущенку, шоколад, бумагу и карандаши за бесценок на протяжении всего тяжелого пути [...]. Он также служил […] переводчиком и посредником в переговорах […] [112].
Находясь в Порт-Саиде, поляки узнали, что польско-большевистский фронт рушится под напором Советов, и офицеры немедленно пошли добровольцами на действительную службу в Войско Польское, чтобы иметь возможность сражаться за свою родину [113]. С этого момента путешествие по Средиземному морю, Гибралтару и Атлантике пошло быстрее. 23 июня «Ярослав» находился в порту Шернес в устье Темзы, откуда вышел через Датские проливы в Балтийское море [114].
1 июля 1920 г. [115] в Гданьск прибыли 120 офицеров, 800 рядовых и горстка гражданских [116]. Вскоре из них был сформирован кадровый батальон
109. Там же, стр. 151.
110. Там же, стр. 151.
111. Там же, стр. 157.
112. Там же, стр. 158.
113. Х. Багинский, op. соч., стр. 591.
114. П. Смолик, op. соч., стр. 160.
115. П. Смолик называет неправильную дату прибытия «Ярослава» в Гданьск — 11 июля 1920 г., см. П. Смолик, соч. соч., стр. 160.
116. Норман Дэвис говорит про 10 000 солдат, вернувшихся под командованием полковника Румши, но из других источников видно, что это число не соответствует действительности, см. N. Davies, Белый Орел, Красная Звезда. Польско-советская война 1919-1920 гг., Краков 2000 г., стр. 38. Реальное число – это упомянутые 920 солдат. См.
под командованием майора Яна Чапло и Офицерский легион майора Францишека Диндорф-Анковича [117]. За полгода до того в Польшу прибыл отряд из Мурманска, формально принадлежавший 5-й стрелковой дивизии, в составе 400 солдат и медведя Башки [118]. Сибиряков сильно разочаровал вид немецкого Данцига, с немецким языком и немецким флагом. Лишь известие о разрешении полковнику Румше сформировать Сибирскую бригаду на польской земле вызвало радость на лицах солдат [119].
Новички были сгруппированы в Группу (она же Офицерская Легия) в Хелмно (батальон капитана Веробеи) в Померании, а мирных жителей отправили в Варшаву. Батальон вскоре отправился в районы проведения плебисцита в Вармии и Мазуре для защиты тамошнего населения. 12 июня в Группу прибыл полковник Румша, чтобы отдать приказ о создании бригады, основу которой должны были составить сибиряки. 1-й полк должен был быть сформирован в Торуни, 2-й полк — в Грудзёндзе, где также был организован штаб бригады с подполковником Скоробогатым-Якубовским, капитаном Прухницким, капитаном В. Кухаржевским и лейтенантом Рыбоцким [120].
В конце июля к бригаде присоединились 500 добровольцев, «в основном студенты средних учебных заведений и различных организаций и объединений, таких как […] гребное общество из Калиша» [121]. Также присоединились поляки — американские граждане из армии генерала Галлера. Их тренировали без оружия и обмундирования, потому что бригада их не получила. Только после перевода в Скерневице 3 августа 1920 года ей выдали минимальное обмундирование и вооружение. 8 августа бригаду снова перебросили, на этот раз в Зегже, где она была включена в состав 5-й армии генерала Сикорского [122].
Сибирская бригада, отправлявшаяся на фронт, была очень плохо вооружена. Она представляла собой трагическое зрелище, больше похожее на собрание случайных людей, и задачи, которые перед ней ставились, были непростыми. Совместно с 5-й армией она должна была нанести контрудар из Модлина на Новый Място и Насельск. Свой первый бой она провела 14 августа под Боркувом и Завадами. Плохо обученные добровольцы отступили под атаками большевиков, но после нескольких контратак поляки заставили советскую армию отступить. К сожалению, они заплатили за это потерей нескольких сотен бойцов! В конечном итоге бригада выполнила свою задачу, прорвав фронт на линии Варшава — Модлин [123].
Сибиряки в Борковской битве дали первый бой на своей родине, они прошли многие тысячи километров через тайгу Сибири, Маньчжурию и океаны до
М. Вжосек, Польские военные действия во время Первой мировой войны 1914-1918 гг., Варшава, 1990 г., стр. 457.
117. К. Чапло, указ. соч., стр. 37.
118. Э. Козловски, М. Вжосек, История польского оружия 1794-1939 гг., Варшава, 1984 г., стр. 498.
119. Х. Багинский, указ. соч., стр. 591-592; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 51.
120. Х. Багинский, указ. соч., стр. 592-593; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 53; Ю. Кулак, биография Уланского, «Сибиряк», № 5 (2) 1990 г., стр. 30.
121. Х. Багинский, указ. соч., стр. 593.
122. Х. Багинский, указ. соч., стр. 593-594; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 53-54; К. Чапло, указ. соч., стр. 37.
123. Х. Багинский, указ. соч., стр. 594-595; Дж. Роговский, указ. соч., стр. 54-55; Б. Скарадзинский, Польские годы 1919-1920, т. 2. Суд Божий 1920, Варшава 1995, стр. 234.
отдайте дань кровью в защиту любимой и такой далекой родины. Добровольцы, призванные в полк за несколько дней до боя, даже стрелять не могли. Показывая пример, старый солдат бригады шел вперед, принимая всю тяжесть борьбы на себя, сражался и погиб. Волонтер с энтузиазмом, отвагой и самоотверженностью соревновался со старым сибирским солдатом [124].
Следуя за противником, сибиряки использовали старый метод быстрого марша и частого беспокойства противника атаками. Следующие бои бригада вела под Прусяновцами, Щекоцинами и Чарноставом. В этих боях среди прочих погибли сибирские ветераны майор Вернер, майор Чапло, младший лейтенант Милковский. 19 августа 1-й полк достиг Макова. Бригаде приказано атаковать в направлении Пшасныша и Чорзеля, которые она захватила после боя 22 августа. Окруженная польской армией, 4-я советская армия атаковала укрепленные позиции бригады. После долгих боев советские войска разбили бригаду, но остатки 4-й армии были либо интернированы в Восточной Пруссии, либо разбиты 14-й и 15-й польскими дивизиями [125].
Тех, кто погиб на поле боя, родственники увезли для захоронения по месту жительства, остальных похоронили в братской могиле на кладбище в Чекшине [126]. Бригада с потерями, достигающими 50% личного состава, была отведена в Зегже, куда прибыла 4 сентября. Многие солдаты получили кресты «Виртути Милитари» и «Крест Доблести» за большевистскую кампанию. После пополнения из демобилизованной прусской армии бригада снова отправилась на фронт в Граево, где присоединилась к армии, наступавшей на Гродно. Позже бригада была в резерве армии в районе Августовского канала, а позже в Гродно. После заключения мира она была выведена в Поморье, преобразована в дивизию и получила название «Сибирь» [127]. Боевые действия Сибирской бригады в битве под Варшавой были своеобразным катарсисом. «Блестящая победа 1920 года означала, что Сибирь навсегда перестала быть для нас страной ссылки — местом нищеты, нищеты, жестоких преследований» [128].
Кроме «Ярослава» в Польшу прибыл второй корабль с выжившими бойцами 5-й дивизии и польскими беженцами из Сибири и Дальнего Востока — «Воронеж». Среди прочих, на нем был и Кароль Залески, соучредитель польского скаутского движения в Сибири. После капитуляции он пробрался через Никольск-Уссурийский во Владивосток, где из солдат, как и он, избежавших советского плена, был сформирован Владивостокский батальон 5-й дивизии. 19 июня 1920 г. он отплыл на японском пароходе «Нейсе Мару» в порт Цуруга, где был перегружен на старое русское судно «Воронеж», реквизированное англичанами у царского флота. 3 июля 1920 г. около полутысячи польских солдат с семьями и тысяча латышских солдат с семьями, также находившихся на «Воронеже», отправились в круиз домой. Он продолжался три месяца, и 29 сентября 1920 г. судно пришвартовалось в Гданьске [129].
Здесь стоит привести слова Кароля Залески, которыми он прощался с латышами в Гданьске, и которые прекрасно выражают суть и подчеркивают ценность этого похода:
124. К. Чапло, указ. соч., стр. 40.
125. Х. Багинский, указ. соч., стр. 595-597.
126. К. Чапло, указ. соч., стр. 41.
127. Х. Багинский, указ. соч., стр. 597-598.
128. А. Ануш, Роль сибиряка в польском обществе, «Сибиряк», № 1 (1) 1934 г., стр. 26.
129. З. Лех, указ. соч., стр. 272.
Латвийские братья! Пришло время нам попрощаться. Промысел Божий распорядился, чтобы мы вместе совершили этот долгий путь — этот путь, который был вожделенной мечтой для каждого из нас. Завершился путь, которого мы ждали годами, часто разбредаясь и скитаясь по огромной Российской империи. Наш поход от берегов Тихого океана к цели нашего путешествия к нашему Балтийскому морю навсегда останется самым дорогим воспоминанием для каждого из нас. Наши души сегодня горят радостью и энтузиазмом. Наши земли вышли из-под длительного ига рабства и дышат своей, независимой государственной жизнью [130].
130. К. Залески, указ. соч., с. 272, 274.
Zesłaniec. №52. 2012. С. 37-36: http://zeslaniec.pl/51/Bienias.pdf

Е.В. Кодин, И.И. Родионов
Польские военнопленные в лагерях Центральной России, 1919—1921 гг.
Аннотация. В статье представлены основные аспекты условий пребывания польских военнопленных (польско-советская война) в лагерях Центральной России в 1919—1921 гг. Материально-бытовые условия, медицинское обслуживание, питание в концлагерях и в специально создаваемых лагерях военнопленных соответствовали международным стандартам и соглашениям. Польских военнопленных, как и пленных красноармейцев в Польше, использовали на принудительных работах. Труд польских пленных оплачивался по тем же нормам, что и для местного населения. Репатриация польских военнопленных была осуществлена в кратчайшие сроки после подписания соответствующего межгосударственного соглашения: в течение марта-октября 1921 г.
Ключевые слова: польско-советская война, польские военнопленные, концентрационные лагеря, лагеря военнопленных, репатриация.
Кодин Евгений Владимирович — доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Смоленского государственного университета; Родионов Иван Игоревич — аспирант кафедры истории России факультета истории и права Смоленского государственного университета.
Проблема военнопленных польско-советской войны остается одним из самых дискуссионных вопросов в современной российско-польской историографии. За последнее десятилетие по данной теме издано немало работ как в Польше, так и в России [1]. Особое место /162/ занимают совместные публикации историков двух стран [2]. При этом основное внимание в указанных и других исследованиях уделяется трагическим судьбам красноармейцев в польском плену [3]. Однако не менее важным в рамках означенной проблематики является, с нашей точки зрения, и исследование положения польских военнопленных в лагерях советской России.
Первым среди российских специалистов проблемой польских военнопленных в советском плену стал заниматься И. И. Костюшко [4]. Затем в исследовательское поле попала тема польских военнопленных в Сибири [5], а также механизмы взаимодействия различных советских ведомств по вопросам польских военнопленных [6] и деятельность отдельных концентрационных лагерей для польских военнопленных [7]. История советских концентрационных лагерей, в которых находились польские военнопленные, затрагивается в трудах некоторых российских исследователей. Так в сфере научных интересов А.Ф. Гавриленкова — история Рославльского концентрационного лагеря Смоленской области [8]. М. Д. Хейсин и Н.В. Нестеров рассматривают смоленские губернские концлагеря в рамках советской пенитенциарной системы [9]. Региональные исследователи (например: В.В. Крашенинников — Брянск; Ю.Ф. Смирнов — Тула) рассматривают тему польских военнопленных в контексте истории функционирования концентрационных лагерей в отдельных губерниях советской России [10]. Непосредственно проблематика положения польских военнопленных в лагерях Центральной России разрабатывается в рамках отдельного исследовательского проекта «Польские военнопленные в лагерях Центральной России, 1919—1922 гг.» [11]
Документы по теме исследования с разной степенью информативности имеются как в региональных, так и в федеральных архивах. В Государственном архиве Смоленской области материалы по теме сосредоточены в основном в фонде Р-136 «Смоленский концентрационный лагерь»; в Государственном архиве новейшей истории Смоленской области — в фонде Р-3 «Смоленский губернский комитет (Губком) ВКП(б)», а также в архивном отделе Рославльского района Смоленской области в фонде 338 «Рославльский концентрационный лагерь». Характер документов — материалы о создании и закрытии лагерей, списки польских военнопленных, приказы по лагерям, циркуляры и инструкции, книги учета, наряды на работу, переписка с головными и местными учреждениями, отчеты, документы по репатриации и другие.
В целом в такой же структурной наполняемости представлены материалы о лагерях с польскими военнопленными в других региональных архивах: в фонде Р-2376 «Брянский губернский концентрационный лагерь» Государственного архива Брянской области по Брянскому концентрационному лагерю и Бежицкому лагерю; в фондах Р-1716 «Орловский концентрационный лагерь», Р-1162 «Отдел Управления исполкома Орловского губернского совета» и Р-1196 «Мценский лагерь военнопленных» Государственного архива Орловской области, в фондах Р-967 «Концентрационный лагерь Калужского губернского Управления местами заключения» и Р-1962 «Концлагерь принудительных работ Тулгорсовета» Государственного архива Тульской области. /163/ В Государственном архиве Российской Федерации наряду с общероссийского уровня установочными документами по функционированию лагерей с польскими военнопленными выявлены материалы по отдельным московским лагерям, особенно в фонде № 393, опись 89 «Главное управление принудительных работ», где содержатся материалы об организации лагерей в Москве: Ново-Песковского, Ново-Спасского, Покровского, Андроньевского, Кожуховского, Владыкинского.
Основной объем документов центрального уровня по теме польских военнопленных хранится в двух федеральных архивах: Государственном архиве Российской Федерации (фонд № 393, опись 89 «Главное управление принудительных работ» (особый интерес представляет переписка с губернскими ведомствами); фонд № 3333 «Центральное управление по эвакуации населения (Центроэвак)», в котором содержится переписка с другими ведомствами, статистические данные о количестве перевозимых польских военнопленных и др. и в Российском государственном архиве социально-политической истории (фонд № 63 «Польское бюро ЦК РКП(б)», в первую очередь, отчеты политинструкторов с информацией о лагерях и их место нахождении).
В Российском государственном военном архиве в фонде 104 «Управление армий Западного фронта» в значительном объеме представлены сводки по количеству пленных польской армии в 1919—1920 гг.
Структурно архивные материалы по всем выявленным на данном этапе работы лагерям центральных губерний России (Смоленская, Брянская, Орловская, Калужская, Тульская, Московская) в целом совпадают: это решения о создании и закрытии лагерей по завершении репатриации, движение контингента, характеристика материальной базы, обеспечение военнопленных питанием, обмундированием, постельными принадлежностями, санитарное и медицинское обслуживание, трудовое использование, агитационно-пропагандистская работа, репатриация. Даже с учетом разной степени информативной наполняемости фондов архивов это позволяет в достаточно полной мере описать положение польских военнопленных в лагерях центральной России.
Пленение. Этапирование в лагеря. 12 декабря 1918 г. войска советской Западной армии получили приказ о занятии территорий до линии Поневеж — Вильно — Лида — Барановичи — Пинск, которые покидали немецкие войска и на которые претендовала Польша. 13 февраля 1919 г. в окрестностях Барановичей произошло столкновение польских и советских войск, что расценивается многими историками как начало польско-советской войны. Первым знаковым моментом стало занятие польскими войсками 19 апреля 1919 г. Вильно. В августе 1919 г. польская армия заняла Минск и вышла на линию Березины [12].
Первые документы, относящиеся к попавшим в плен польским солдатам, датируются весной 1919 г., когда боевые действия между польской и Красной армиями в Белоруссии и в районе Вильно приняли постоянный характер. Сводки Западного фронта (оперативного управления штаба, полевого штаба) показывают, что в начале 1919 г. приток военнопленных был незначительный, но к ноябрю он увели-/164/-чился в десять раз, а в конце года снова пошел на спад. Всего на Западном фронте за период с февраля по декабрь 1919 г. в плен попали 1431 военнослужащих польской армии. По данным И. И. Костюшко, всего за 1919 г. было пленено около 1,5—2,0 тыс. польских солдат и офицеров [13]. С 1 января до середины октября 1920 г. на Западном фронте было захвачено в плен, по разным сведениям, от 12,4 до почти 20 тыс. чел., войсками Юго-Западного фронта «на польском фронте» еще более — 12 тыс. человек [14]. В документах также отмечалось, что число военнопленным польских легионеров увеличивалось в связи с частыми добровольными перебежками [15].
Содержание на фронте все возраставшего количества польских пленных становилось обременительным для Красной армии. В связи с этим приказом Реввоенсовета республики и Народного комиссариата внутренних дел от 17 февраля 1920 г. № 278 при Реввоенсоветах армии для приема и направления военнопленных и перебежчиков организовывалась особая комиссия из представителей Центроэвака и отдела принудительных работ НКВД [16].
23 июля 1920 г. на совместном совещании по польским пленным представителями военного ведомства, особого отдела ВЧК, НКВД, Главного управления принудительных работ (ГУПР), Польского бюро ЦК РКП(б) было предложено направлять польских военнопленных в лагеря Центральной России с сосредоточением их в отдельных лагерях численностью не свыше 300 чел. в каждом [17]. 7 сентября 1920 г. на заседании межведомственной комиссии (присутствовали представители Польского бюро ЦК РКП(б), ГУПР, Центроэвака, Польского отдела Политического управления Реввоенсовета (ПУР), Еврейской секции ЦК РКП(б), особого отдела ВЧК) было решено не размещать военнопленных поляков в местностях, где не было каких-либо предприятий или фабрик. Там же было поручено Польбюро ЦК РКП(б) делегировать своих представителей в Центроэвак и ГУПР для помощи в работе и наблюдения за передвижением и снабжением военнопленных поляков. Отдельно ставился вопрос о ведении учета и централизации при ГУПР статистики по движению и положении? польских пленных [18]. В докладе Политического управления Реввоенсовета (ПУР) от 11 сентября 1920 г. требовалось максимально сократить сроки пребывания пленных в прифронтовой полосе, производить регистрацию пленных особым отделом незамедлительно и сразу направлять в отведенные для них лагеря, где, в соответствии с письмом секретаря Польского бюро ЦК РКП(б) от 18 сентября 1920 г. в особый отдел Западного фронта, и должна была решаться их дальнейшая судьба [19].
Сеть лагерей для польских военнопленных. Первые партии пленных поляков размещались в уже существовавших к тому времени концентрационных лагерях, а затем также и в специально создаваемых лагерях для военнопленных. Первые концентрационные лагеря были созданы в Москве и Петрограде на основе постановления президиума Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) от 15 апреля 1919 г. об организации лагерей принудительных работ (концлагерей) [20]. В губерниях это будет сделано несколько позже. Для Управления лагерями при НКВД по соглашению с ВЧК в середине /165/ 1919 г. было образовано Центральное управление лагерями (ЦУЛ), которое в 1920 г. было переименовано в Главное управление принудительных работ (ГУПP). Оно ведало созданием и обеспечением работы лагерей и распределительных пунктов. В мае 1919 г. был подготовлен проект инструкции о лагерях. Центральное управление лагерей в августе 1919 г. приступило к разработке единой нормативной базы деятельности лагерей.
В губерниях созданием концлагерей должны были заниматься губернские чрезвычайные комиссии с последующей передачей их в подчинение отделам управления губернских исполнительных комитетов. В циркулярной записке от 30 мая 1919 г. местным губчека и отделам управления предписывалось на основании постановления ВЦИК от 15 апреля 1919 г. немедленно приступить к устройству лагерей и открыть их не позже 20 мая с возможностью размещения не менее чем 300 человек. Лагеря предлагалось, по возможности, устраивать в черте города. Средства на оборудование лагерей должны были выделяться по линии Центрального управления лагерей [21].
В реальности эти жесткие сроки нигде не выдерживались. Так, например, концентрационные лагеря в Смоленской, Калужской, Тамбовской, Ярославской, Костромской, Рязанской, Тверской, Тульской губерниях создавались губернскими чрезвычайными комиссиями в период с мая по декабрь 1919 года. В Брянской и Орловской губерниях концентрационные лагеря формировались вплоть до середины 1920 года.
Увеличение числа польских военнопленных привело к тому, что в конце 1920 г. — начале 1921 г. стали создаваться специализированные лагеря, которые предназначались только для польских военнопленных. В целом их можно условно разделить на три типа: лагеря и рабочие группы, в которых содержались исключительно военнопленные поляки; лагеря со смешанным составом, в которых были и заключенные, но преобладали польские военнопленные; лагеря, в которых военнопленные польской армии составляли меньшую часть общего контингента.
Большинство концентрационных лагерей Центральной России в 1919 — начале 1920 г. являлись лагерями смешанного типа — одновременно и лагерем для военнопленных, и лагерем принудительных работ, и концентрационным лагерем. Лагеря же военнопленных в большинстве своем предназначались только для пленных. Так, в Смоленской губернии действовало три учреждения: два концентрационных лагеря: один — в губернском центре, второй — в уездном городе Рославле, и один лагерь военнопленных — в Смоленске. В Брянской губернии было два лагеря: Брянский концлагерь и Бежицкий лагерь военнопленных. В Орловской губернии также было два: концлагерь и лагерь военнопленных. В Калуге действовал один концлагерь, в котором и содержали пленных польской армии. В Тульской губернии действовало четыре лагеря, в двух из которых содержались польские военнопленные: в лагерях № 2 и 4. В Москве находилось девять лагерей — разных по типу и по составу контингента. Из исследованных 15 лагерей чуть более половины ведут свою историю с 1919 г., при-/166/-чем большая часть из них находилась в Москве, а 46% были открыты в 1920 году.
Первое время (апрель-июль 1920 г.) польские военнопленные содержались при концентрационных лагерях. Затем для их размещения стали подбираться отдельные помещения, на базе которых формировались самостоятельные лагеря военнопленных. Так, например, военнопленные поляки поступили в Брянский концлагерь 21 июля 1920 г. с Западного и Юго-Западного фронтов в количестве 490 чел. (21 офицер и 469 рядовых) [22]. В докладе от 19 октября 1920 г. указывалось, что помещения Брянского концлагеря были заполнены, и подотдел принудительных работ принял меры для поиска подходящего помещения для организации отдельного лагеря. С этой целью в Брянске была организована комиссия, которая выбрала под лагерь помещения в Бежице вместимостью 350 человек [23]. Согласно приказу местного подотдела принудительных работ от 20 декабря 1920 г., Бежицкий лагерь военнопленных стал функционировать независимо от Брянского концлагеря.
В Орловской губернии военнопленные поляки находились в двух лагерях из пяти имевшихся: в Орловском концлагере (лагерь № 1) и в лагере военнопленных (лагерь № 2). Первый был организован в феврале 1920 г. в центральном рабочем доме и управлялся самостоятельно. В нем имелось три кирпичных двухэтажных здания, из которых два использовались для содержания заключенных и пленных и одно было отведено под больницу [24].
В Смоленске концлагерь был образован 1 августа 1919 г. и размещался в зданиях бывшего Авраамиевского мужского монастыря. Польские военнопленные располагались в отдельных корпусах концлагеря. Смоленский лагерь военнопленных размещался в Гусаровских казармах. В 1919 г. эти здания находились в подчинении Смоленского губпленбежа [25], а отвечали за военнопленных в лагере местный военный комиссар и особый отдел Западного фронта [26]. В начале февраля 1920г. казармы перешли в ведение 16-й армии Западного фронта [27], а 19 ноября 1920 г. лагерь был передан в ведение Смоленского подотдела принудительных работ [28]:
Калужский концентрационный лагерь начал функционировать с 24 июля 1919 года [29]. В Тульской губернии концлагерь № 1 был фактически открыт 23 сентября 1919 году. Под него было отведено 11 бараков губернской военно-инженерной дистанции [30]. 14 марта 1920 г. в помещениях Воронежских казарм был открыт новый лагерь (№ 2) на 800 человек [31]. 27 мая 1920 г. из Тулы сообщали в ЦУЛ, что в связи с прибывшими военнопленными в середине мая был открыт третий концлагерь, и шли приготовления для открытия лагеря № 4 [32], который фактически начнет функционировать с 15 июня 1920 года [33]. В отчете тульского подотдела принудительных работ за декабрь 1920 г. сообщалось о том, что польские военнопленные-солдаты содержались с русским военнопленными-офицерами в лагере № 4, а польские военнопленные-офицеры содержались с русскими пленными в лагере 2 [34].
По состоянию на 25 июня 1919 г., в пределах Москвы действовало четыре лагеря: Ново-Песковский распределитель — на 450 чел., По-/167/-кровский — на 700, Андроньевский — на 750, Кожуховский распределительный пункт № 13 — на 2500 человек [35].
Ново-Песковский концлагерь был организован 5 мая 1919 года [36]. Покровский концлагерь, один из самых больших московских концлагерей, начал свою деятельность 12 апреля 1919 г. [37] и снимал бывший особняк Морозовых (дома 1—3 и строение 3 по Большому Трехсвятительскому переулку). Андрониковский (Андроньевский) концлагерь располагался на территории Андроникова монастыря, он был открыт 15 июня 1919 года [38]. Владыкинский концлагерь был открыт 18—19 октября 1919 г. рядом со станцией Владыкино окружной железной дороги. Лагерь расположился в районе бывшей суконной фабрики Моргунова. Кожуховский концлагерь был открыт в июне 1919 года г. [39] Он был выстроен еще в годы Первой мировой войны для содержания военнопленных, и представлял из себя сборно-распределительный и эвакуационный пункт военнопленных, концлагерь и питательный пункт в одном учреждении.
Помещения лагерей, в которых размещались польские пленные, не были типизированы: использовались здания бывшего земства (Рославль, Смоленская губерния), особняки (Покровский концлагерь, Москва), отдельные дома (Ордынский концлагерь, Москва), рабочие дома (Брянск, Орёл), помещения бывшего дворянского пансиона (Орёл, лагерь № 2), казармы (Смоленск, лагерь военнопленных), бараки (Тула, Кострома, Брянск), монастырские и тюремные помещения (Ярославль, Смоленск, концлагерь, Рождественский концлагерь в Москве). В целом почти треть лагерей (31%) использовали для размещения военнопленных имевшиеся в регионах гражданские помещения, 29% — здания бывших монастырей, 16% — фабричные помещения, в 8% случаев под лагеря использовали бывшие тюремные помещения, военные казармы и бараки.
В большей части концлагерей инфраструктура представляла из себя следующее: несколько корпусов для контингентов, помещения для врача и караула, хозяйственные постройки (сараи, амбары, бани и прачечные и т.д.), в отдельных зданиях организовывались мастерские.
Так, например, Смоленский концлагерь к весне 1920 г. занимал три двухэтажных корпуса для размещения заключенных и военнопленных, один флигель под приемный покой на 25 кроватей с квартирой для фельдшера, флигель для караульной команды и вновь прибывающих заключенных и военнопленных [40]. В источниках отмечается наличие столярной мастерской, бани и прачечной, сараев, амбаров и других хозяйственных построек, в лагере было проведено электричество и исправно работал водопровод. Польские военнопленные располагались в отдельных корпусах концлагеря [41].
В Калуге под концлагерь вначале было занято недостроенное помещение — дом бывшего союза учителей, расположенное на окраине города, в котором имелось 11 комнат, из них три комнаты использовались под канцелярию лагеря, околодок и караульное помещение, а остальные комнаты — под камеры. Лагерь был оборудован на 120— 150 человек [42]. Однако по причине отсутствия водопровода, канали-/168/-зации, отопления, бани, хлебопекарни 7 мая 1920 г. решением губис-полкома лагерь был переведен в помещение бывшего Лаврентьевского монастыря, который располагался в двух верстах от Калуги. В нем в гораздо более обустроенных помещениях можно было разместить до 200—300 человек [43].
Владыкинский концлагерь Москвы расположился в районе бывшей суконной фабрики Моргунова. На территории лагеря находились главный фабричный корпус и служебные постройки, среди которых электрическая станция, мельница, водопроводная станция, огород, прачечная и баня. Имелась библиотека с фондом в 1500 книг, работали театр и школа грамоты. В лагере также действовало несколько мастерских сапожная, портновская, столярная, кузнечная, слесарная, ремонтная для земледельческих машин и орудий. Покровский концлагерь занимал бывший особняк Морозовых. Рождественский концлагерь представлял из себя четыре кирпичных корпуса на территории Богородице-Рождественского монастыря.
Лагеря военнопленных обычно также занимали несколько зданий. Так, в Смоленске лагерь военнопленных состоял из одного двухэтажного кирпичного корпуса и одного двухэтажного деревянного здания [44]. В Брянске Бежицкий лагерь представлял собой четырехугольник, который был окружен деревянным забором с колючей проволокой. Во дворе лагеря находились четыре барака, три из которых были заняты военнопленными поляками. Бараки делились на четыре казармы каждый, в которых также размещались канцелярия, клуб и кухня. В каждой казарме находилось от 20 до 40 человек [45]. В Туле подотдел принудительных работ и лагерь военнопленных были расположены на окраине города в барачном городке [46].
Ликвидация лагерей военнопленных началась в середине 1921 г. Это было связано с процессом репатриации. Военнопленных польской армии стали концентрировать в крупных губернских концлагерях, мелкие лагеря закрывались. В Рославле лагерь закрыли 20 января 1921 г. [47] В Орловской губернии лагерь был ликвидирован 1 мая 1921 г. [48] Лагерь военнопленных в Смоленске функционировал до 5 июня 1921. [49] Бежицкий лагерь просуществовал также до лета 1921 г. [50] Смоленский концентрационный лагерь был закрыт 23 октября 1922 г. Приказом по Тульскому подотделу принудительных работ от 12 февраля 1922 г. концлагеря № 1 и 3 были слиты в один [51], затем 21 апреля 1922 г. лагеря № 1 и 2 были также слиты в один. Приказом по Тульскому концлагерю от 17 января 1923 г. лагерь был переименован в Тульское губернское место заключения № 2 [52]. Брянский концлагерь был ликвидирован в начале 1923 г. [53] В Москве большая часть концлагерей (Андрониковский (Андроньевский), Кожуховский) Функционировала до лета-осени 1922 г., остальные прекратили свою Деятельность весной 1923 г.
Численность военнопленных польской армии. Сведения о численности польских военнопленных стали собирать с августа 1920 г. Сбором этой информации сначала занимались объездные политинструкторы Польской секции ПУР [54], затем — лагерные политические инструкторы. Учетом занималось и Главное управление принудитель-/169/-ных работ. 7 сентября 1920 г. решением уже упоминавшийся межве-домственной комиссии поручалось организовать при ГУПР статистический отдел, а также готовить еженедельные сводки по лагерям о движении пленных и об их положении [55].
В докладе ПУР от 11 сентября 1920 г. указывалось, что в 23 лагерях находилось около 30 тыс. человек. При этом отмечалось, что точная цифра не могла быть указана, поскольку ни Центроэвак, ни Главное управление принудительных работ не могли дать полного списка лагерей и места их расположения [56]. В протоколе совещания представителей Польской секции (отдела) ПУР, ГУПР, Московского управления лагерями, управления Красных коммунаров от 1 декабря 1920 г. ГУПР поручалось циркулярно распорядиться по всем лагерям о составлении в срок до 15 декабря именных алфавитных списков военнопленных поляков. Процесс составления списков должны были контролировать политические инструкторы под руководством Польского отдела [57].
Численность польских военнопленных в лагерях Смоленской и Брянской губерний была небольшой (100—200 человек). В Смоленскую губернию первые военнопленные прибыли 20 ноябре 1919 г. на станцию Гнездово эшелоном [58]. В списке было 29 человек, из которых 17 — польские легионеры (1 бежал). Самым крупным лагерем в губернии был Смоленский лагерь военнопленных, и именно через него осуществлялась отправка польских военнопленных с прифронтовой территории в другие губернии страны. В декабре 1919 г. в лагере было 160 польских военнопленных [59].
Полная динамика изменения численности военнопленных по Смоленскому лагерю военнопленных за 1920—1921 гг. представлена в таблице (см. таблицу № 1). С июня 1921 г. данные о численности пленных отсутствуют по причине ликвидации лагеря.
Таблица № 1 Численность военнопленных в Смоленском лагере военнопленных [60] 1920 Январь Февраль Март Май Июль Август Октябрь Декабрь – 424 345 654 271 489 217 29 1921 Январь Февраль Март Апрель Май Июнь Июль Август 257 286 475 177 208 – – –
В Смоленском концентрационном лагере в 1921 г. количество пленных варьировалось в пределах 120—150 человек (см. таблицу №2).
В Рославльском концентрационном лагере на 24 ноября 1920 г. находился 71 польский военнопленный [62].
В Брянском концентрационном лагере на 21 июля 1920 г. находилось свыше 469 рядовых и 21 офицер польской армии [63]. С открытием Бежицкого лагеря половину польских пленных перевели туда, общее число польских военнопленных варьировалось в пределах 240—250 /170/ человек [64]. В ряде лагерей Москвы (Покровском, Ново-Песковском, Андроневском) [65] в 1919 г. пленных поляков не было совсем. Их направляли в Кожуховский лагерь. Так, на 20 ноября 1919 г. в Кожуховском лагере находились 164 польских военнопленных [66]. В остальные московские концлагеря пленные поляки стали поступать в 1920 году. К 1 января 1921 г. через Владыкинский лагерь прошло около 800 военнопленных поляков [67]. В 1920 г. в Ново-Песковском лагере содержалось 195 пленных, в Покровском — 50 [68].
Таблица 2. Численность военнопленных в Смоленском концлагере за 1921 г. (чел.)
29 января 23 мая 15 июня 21 июня 1-я пол. августа Сентябрь 27 октября 118 47 83 111 162 63 6
Движение контингента в Калужских лагерях наглядно иллюстрирует «перевалочную» функцию губернских заведений для последующей отправки военнопленных в Москву. Первая партия польских военнопленных в количестве 63 чел. прибыла в Калужскую губернию 25 октября 1919 года [69]. После 16-дневного пребывания в концлагере группа польских военнопленных была отправлена 10 ноября в Кожуховский лагерь Москвы [70]. 31 октября 1919 г. особый отдел Западного фронта направил в Калужский концлагерь следующую группу польских военнопленных в количестве 86 человек [71]. Она прибыла в Калугу 5 ноября 1919 г., а 10 ноября их также отправили в Кожуховский лагерь. На 14 сентября 1920 г. в Калужском концлагере находилось 58 польских военнопленных-солдат [72]. К ноябрю 1920 г. их число увеличилось до 136 чел., но 82 из них были отправлены 26 ноября 1920 г. в Кожуховский лагерь [73]. Через Тульский концлагерь № 1 с конца 1919 по начало 1920 г. прошел 71 военнопленный, а именно: в октябре 1919 г. — 55 чел., в ноябре — 6 чел., в декабре — 10 человек [74]. На 16 сентября 1920 г. в Тульском лагере № 2 было 220 польских военнопленных (всего в нем содержалось 323 человека) [75].
Социальный состав военнопленных. В ходе работы с архивными материалами с целью формирования общего социального портрета польских военнопленных были обработаны списки Смоленского лагеря военнопленных [76], Смоленского концентрационного лагеря [77], Рославльского [78], Брянского [79] и Калужского [80] концлагерей.
В базе данных по указанным лагерям за 1920—1921 гг. содержался 1191 чел.: Смоленский лагерь военнопленных — 487 чел. (на 10 марта 1921 года), Рославльский концентрационный лагерь — 71 чел. (на 24 ноября 1920 года), Смоленский концентрационный лагерь — 633 чел. (вторая половина — конец 1921 года), Брянский концентрационный лагерь — 94 чел. (в списках только четыре поля: ФИО, возраст, звание, место пленения), Калужский концентрационный лагерь — 131 чел. (конец 1919 года). Максимальная информация имеется по 492 военнопленным. По всем позициям в анкетных данных имеются незаполненные поля. В целом же они дают следующую картину. /171/
Большая часть военнопленных причисляла себя по национальному признаку: к полякам — 80%, евреям — 10%, русским — 8%. До польско-советской войны 78% военнопленных проживали в Польше, 5% — в Белоруссии, 4% — в Украине, 3% — в Литве (у 10% пленных место проживания не указано). В списках четко не обозначалось название территории, на которой до войны проживали военнопленные. Упоминались губерния, уезд, волость, деревня или город. По этим данным делалась территориальная привязка.
В лагерях Центральной России среди польских военнопленных преобладали рядовые — 83%. Пленные офицеры составляли 12% контингента. Существенно преобладала группа военнопленных в возрасте 20—30 лет (89%). «Крайние» возрастные группы составляли меньшинство: 18—19-лет — 8%, 31—55 лет — 2%. Польские военнопленные были в основном крестьянского сословия — 77%, мещане составляли 19% общей численности, дворяне — 3%. Среди польских военнопленных семейных было лишь 4%. Количество не обремененных семейными заботами на момент пленения составляло 89%.
Подавляющее большинство польских военнопленных не связывали себя ни с какой из политических партий. Беспартийными были 90% военнослужащих. Партийные же представляли весь спектр основных политических партий на территории Польши: коммунисты составляли 4% пленных, представители Бунда — 3%, ППС (Польская партия социалистов) — 2%, Поалей Цион — 1%. Архивные материалы свидетельствуют о достаточно высоком уровне грамотности польского населения. Даже с учетом того, что более 70% военнопленных составляли крестьяне, 60% из них были грамотными людьми, хотя почти каждый пятый получил домашнее образование. Очевидно, что прошедшие после первой всероссийской переписи населения 20 лет, и интенсивное промышленное развитие дали свои положительные результату в вопросе общего образования в землях Российской империи. В целом полученные данные по военнопленным полякам из лагерей центральной России вполне соотносятся с социальной стратификацией польского общества начала XX в.
Трудовое использование военнопленных. Массовые мобилизации взрослого населения в ходе любой войны всегда вызывают нехватку рабочих рук, в первую очередь в сельском хозяйстве и в промышленности. Одним из способов «компенсации» такой нехватки становилось использование труда военнопленных. Польско-советская война начала XX в. не стала в этом отношении каким-либо исключением. Труд военнопленных использовался как в Польше, так и в России. В советской России польских военнопленных было в целом существенно меньше, тем не менее, для разрушенной гражданской войной и иностранной интервенцией экономики страны, а также для разных организаций, учреждений и ведомств они представляли собой значительную дополнительную рабочую силу, которую можно было использовать для решения различных хозяйственных задач.
В соответствии с циркуляром НКВД и Главного управления принудительных работ № 46 «О нормах оплаты труда и о порядке учинения расчета с военнопленными и заключенными» [81], для польских /172/ военнопленных устанавливался 8-часовой рабочий день. Вознаграждение за труд каждого военнопленного должно было производиться по ставкам профессиональных союзов соответственных местностей. Учреждения и организации, желавшие получить военнопленных на определенный срок, должны были вносить в депозит лагеря аванс в размере 50% заработной платы требуемого количества рабочих. При направлении военнопленных на работы вне места нахождения лагеря на иждивение работодателя порядок расчета изменялся: из заработной платы вычиталась стоимость довольствия, содержания администрации лагеря и караула. Это составляло до 60% заработка, остальные 40% записывались на личный счет пленного.
На Смоленщине первые запросы на рабочую силу из числа военнопленных стали поступать в Смоленский концлагерь в конце 1919 г. Например, Реввоенсовет 16-й армии в телеграмме от 20 ноября 1919 г. просил руководство лагеря предоставить в распоряжение отдела снабжения армии 21 рабочего из числа военнопленных [82]. Отдельно в распоряжение комиссии снабжения тыловых частей на станции Стодолище той же 16-й армии Смоленским лагерем было предоставлено 8 польских военнопленных [83]. В Брянске большинство польских военнопленных работали при Брянском заводе [84]. В Твери пленные польской армии в количестве 282 чел. были распределены на постоянные работы на огородах, в советских коммунах, на кирпичном заводе, на торфяных болотах [85]. В Туле пленные работали на электростанции, мельницах, занимались погрузкой угля и древесины, убирали улицы [86]. В Рязанской губернии военнопленные поляки работали на угольных шахтах Побединского горного района [87]. На январь 1920 г. в Москве на внешние работы польских военнопленных отправляли только из лагерей особого назначения, в остальных пленных задействовали только на внутренних работах [88].
В Москве «рабочий ресурс» из числа польских военнопленных определялся в документах как «единственное средство» поддержания правильного снабжения расходных складов и сохранения работы Москово-Казанской железной дороги [89]. В ноябре 1920 г. управление работ по переустройству Москворецкой системы прислало в Польбюро сведения о работавших у них 360 военнопленных (платформа Перерва Московско-Курской железной дороги (в 12 верстах от Москвы) — 200 чел.; станция Томилино Московско-Казанской железной дороги (в 30 верстах) — 100 чел.; станция Фаустово Московско-Казанской железной дороги (в 10 верстах) — 60 человек [90].
В Москве и в тех губерниях, где была высокая концентрация военнопленных польской армии, формировались и так называемые трудовые дружины. Так при Московском управлении принудительных работ на 23 февраля 1921 г. было сформировано четыре трудовые дружины [91]. Первая насчитывала 463 чел. (418 — военнопленных и 45 командного состава) и располагалась в Рождественском лагере [92]. Она занималась очисткой железнодорожных путей (в частности, Московского узла) и другими работами в городе. Вторая и третья дружины были сведены в первый отдельный трудовой батальон в составе 1717 чел. (1569 чел. — пленных, 145 чел. — командный состав) и размеща-/173/-лись на станции Владыкино (тоже занимались очисткой путей от снега на железных дорогах Московского узла). Четвертая (416 пленных и 52 комсостава) была на станции Перерва Московско-Курской железной дороги. Пленные этой трудовой дружины работали при станциях Московской, Курской, Казанской железных дорог и на Коломенском заводе [93].
В Смоленской губернии военнопленные работали в мастерских лагеря, как вольнонаемные [94], при железнодорожных станциях [95], по специальности вне лагеря (слесари, парикмахеры токари) [96], на предприятиях губернии (государственный маслобойный завод, при губернском комитете кожевенной промышленности (Губкоже), на Ярцевской фабрике, на первом государственном овчинном заводе, при губернском комитете по торфу (губторф) [97], при советских учреждениях (штаб армии, губернский отдел по эвакуации населения, военноконтрольный пункт особого отдела Западного фронта, Смоленская губернская чрезвычайная комиссия, губернский продовольственный комитет, курсы армии Западного фронта и др.), в бане, в больницах и т.д. [98]
Военнопленными поляками выполнялись поденные работы: разгрузка вагонов [99], погрузка муки, ржи, соли [100], распилка дров [101], строительные работы [102], прессовка и погрузка сена [103], рытье ям и установка столбов [104], очистка города [105] и другие работы. Учреждение или организация, в которой работали военнопленные поляки, составляли платежные листы и расписки, в которых отражалась информация о периоде работы, количестве отработанных дней и заработанных суммах. Например, расписка от 2 ноября 1919 г. свидетельствует о том, что 1—2 ноября на пристани на разгрузке картофеля работали 25 военнопленных Смоленского лагеря [106]. По непосредственно отработанным дням составлялись специальные табели [107]. 13 декабря 1919 г. управление коменданта Смоленского лагеря в связи с переходом всех военнопленных в распоряжение Губпленбежа потребовало от всех учреждений и организаций города немедленно расплатиться по табелю за проведенные военнопленными работы [108]. При необходимости в решение вопросов оплаты труда «вмешивалось» и Польское бюро ЦК партии. Например, 3 сентября 1921 г. Польбюро писало в Заднепровский райком г. Смоленска, что подотдел принудительных работ требовал от райкома уплатить заработанную военнопленными сумму в кассу подотдела за проделанную работу в качестве курьеров в первой половине июля 1921 года [109].
С началом репатриации польских военнопленных стали снимать с работ. 3 марта 1921 г. Главное управление принудительных работ приказывало комендантам лагерей приступить к «группированию» всех польских военнопленных в губернских центрах, оставляя пленных временно на работах, если предприятия были размещены в непосредственной близости от лагерей. Также предписывалось немедленно произвести выплату заработка всем военнопленным. Перед репатриацией военнопленные подавали заявления в подотделы принудительных работ для выдачи им заработанных средств, которые они должны были получить в день отправления на родину. /174/
Репатриация. Обсуждение вопросов обмена пленными велось воюющими сторонами уже в конце 1919 г. Окончательный текст соглашения о репатриации между РСФСР, УССР и Польшей будет подписано только 24 февраля 1921 года. На его основе 26 февраля того же года будут изданы два совместных приказа Реввоенсовета республики, Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) и Народного комиссариата здравоохранения (Наркомздрав) за № 473—68/589 и № 473—68/590. Первый приказ утверждал «Правила о порядке обслуживания при обмене пленными и беженцами с Польшей» [110], второй определял порядок снабжения пленных на пути в Польшу [111].
Согласование репатриационных мероприятий началось в марте 1921 года. В это время в российских лагерях уже шла активная подготовительная работа для эшелонной отправки польских военнопленных. Эшелоны из центральных губерний в основном следовали через Смоленск до Минска, оттуда — до пограничных с Польшей станций. Реконструировать процесс и механизм репатриации в достаточно полном объеме позволяют архивные материалы Смоленских, Брянских и Орловских лагерей военнопленных, эшелоны для отправки которых формировались по цепочке: Орел — Брянск — Смоленск и далее к польской границе.
В самой западной из российских территорий, Смоленской губернии, через которую будет идти основной поток польских пленных из РСФСР, репатриация началась в марте 1921 г. Первый эшелон планировался к отправке 15 марта. Полученная в Смоленске 6 марта телеграмма от председателя Центроэвака и заместителя председателя ГУПР предписывала Наркомату путей сообщения предоставить вагоны для отправки первого эшелона военнопленных поляков: 9 марта на станции Смоленск должно было быть двадцать вагонов и одна санитарная теплушка для погрузки всех пленных солдат (в лагере военнопленных на тот момент размещалось 475 пленных поляков) и 60 офицеров; 13 марта — еще двадцать вагонов для погрузки 300 военнопленных; 15 марта — 4 вагона для 100 поляков. В вопросах отправки польских военнопленных губэвакам надлежало согласовывать свои действия с местными отделами принудительных работ [112].
В Орле первая погрузка репатриируемых началась с утра 29 марта 1921 г., эшелон был отправлен в брянском направлении около 3 час. ночи 30 марта [113]. Эшелон из 18 вагонов-теплушек, включая комендантский и санитарный вагоны, имел свой номер — № 5. В поезд было погружено 502 человека [114]. Перед отправкой военнопленным выдали двухдневный сухой паек, предоставили горячую пищу. Военнопленным было полностью выплачено жалованье по день эвакуации из сумм, заработанных ими на принудительных работах.
В Брянске к орловскому эшелону присоединили еще 14 теплушек с 384 «брянскими» поляками (15 — офицеров и 369 — рядовых) [115]. Брянским военнопленным также была предоставлена горячая пища, и они были обеспечены довольствием на весь период следования. Из Брянска эшелон № 5 отбыл уже в составе 34 теплушек с 887 военнопленными по направлению к станции Смоленск, куда прибыл 31 марта. В Смоленске эшелон был передан от Рига-Орловской железной до-/175/-роги в ведение Александровской железной дороги и выбыл в сторону Орши 1 апреля.
В середине августа 1921 г. в Смоленске для отправки в Польшу была подготовлена последняя пятая партия военнопленных в количестве 210 чел., для чего был выписан наряд на 10 вагонов [116]. К этому времени Рославльский концентрационный лагерь и Смоленский лагерь военнопленных были уже закрыты. В Смоленском концлагере в основном оставались только заключенные.
Как свидетельствуют материалы смешанной комиссии по репатриации, до 1 июня 1921 г. в Польшу было отправлено 12322 военнопленных и приблизительно еще столько же подлежало отправке. Через станцию Негорелое выбыли 10445 человек [117]. Всего пунктов, через которые передавались польские военнопленные, было три: на станциях Негорелое, Барановичи, Ровно.
К июлю 1921 г. через станцию Негорелое прошло 14 711 чел., через Барановичи (в период с марта по июль 1921 г.) — 9 677 чел., через Ровно (в тот же промежуток) — 2 645 человек [118]. В предварительном отчете руководителя отдела военнопленных польской делегации Котвич-Добжаньского от 11 июля 1921 г. отмечалось, что репатриация польских пленных из советской России на европейской территории приближалась к окончанию [119]. На август 1921 г. оставались для отправки два эшелона из Москвы, один из Петрограда и пленные из 5-й Сибирской дивизии в общем количестве около 10 тыс. человек. Также говорилось о том, что в различных местностях советской России (в госпиталях и тюрьмах, на принудительных работах) все еще находилось несколько сотен пленных, «разбросанных по одиночке или группками по несколько человек [120]. Последние партии польских военнопленных из Москвы и Питера были отправлены в сентябре 1921 года. В большинстве губерний Центральной России репатриация польских военнопленных завершилась до ноября 1921 года. В дальнейшем в работе смешанной российско-украинско-польской комиссии по репатриации речь на заседаниях будет идти о возвращении в Польшу лишь отдельных лиц. Этот процесс завершится осенью 1922 года.
Примечания
Статья подготовлена при поддержке РФФИ, проект № 19—09—00091/19 «Польские военнопленные в лагерях Центральной России, 1919—1922 гг.»
1. СИМОНОВА Т.М. «Поле белых крестов»: русские военнопленные в польском плену. — Родина. 2001. №4, с. 53; ЕЕ ЖЕ. Русские пленные в польских лагерях. 1919—1922 гг. — Военно-исторический журнал. 2008. № 2, с. 60—63; ЕЕ ЖЕ. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные красной армии в польских лагерях (1919—1924 гг.). Монография. М. 2008; МАТВЕЕВ Г.Ф. О численности красноармейцев во время польско-советской войны 1919—1920 годов. — Вопросы истории. 2001. № 9, с. 120—126; ЕГО ЖЕ. Еще раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919—1920 годах. — Новая и новейшая история. 2006. № 3, с. 47—56; МАТВЕЕВ Г.Ф., МАТВЕЕВА B.C. Польский плен. Военнослужащие Красной армии в плену у поляков в 1919—1921 годах. М. 2011; ИХ ЖЕ. «Комиссаров живыми наши не брали вообще». Красноармейцы в польском плену. — Родина. 2011. № 2, с. 113—119; ТРОШИНА Т. И. Советско-польская война и судьба красноармейцев, ин-/176/-тернированных в Германии в 1920—1921 годах. — Новая и новейшая история. 2014. № 1, с. 76—91; KARPUS Z. Jericy i intemowani rosyjscy i ukrairiscy naterenie Polski w latach 1918—1924. Torun. 1997; KARPUSZ. Stosunki polsko -ukrainskic w okresie ksztaltowania sie polsko ukrainskiej granicy wschodnej w latach 1918— 1921, «Torunskie Studia Miedzynarodowe», 2009, nr; OLSZEWSKI W. Jency i intemowani zmarli w obozie Strzalkowo w latah 1915—1921. Warszawa. 2012; TUCHOLA. Oboz jencow 1 intemowanych 1914—1923. Torun. 1997.
2. Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг. Сб. документов и материалов. М.-СПб. 2004; Польские военнопленные в РСФС Р, БССР и УССР (1919—1922 годы): Документы и материалы. М. 2004; Polscy jency wojenni w niewoli sowieckiej w latach 1919—1922: Materialy archiwalne. Warszawa. 2009; Советские военнопленные в Польше 1920—1921. Сборник сообщений Секции военнопленных и интернированных Штаба Министерства военных дел. Торунь. 2013.
3. КОРНИЛОВА О. В. Красноармейцы в польском плену (1919—1922): основные направления современной российской и польской историографии. — Известия Смоленского государственного университета. 2019. № 4 (48), с. 355—373.
4. КОСТЮШКО И.И. К вопросу о польских пленных 1920 г. — Славяноведение. 2000. № 3. с. 42—63. URL: http://inslav.ru/page/slavyanovedenie-podshivka-nomerov-1992—2012-gody; ЕГО ЖЕ. Польское национальное меньшинство в СССР (1920-е годы). / Отв. ред. А.Ф. Носкова; Рос. акад. наук. Ин-т славяноведения. М. 2001.
5. ОСТРОВСКИЙ Л. К. Польские военнопленные в Сибири (1917—1921 гг.) — Труды НГАСУ. Т. 5. № 4 (19). Новосибирск. 2002. с. 19—23; ЕГО ЖЕ. Дивизия 5-я Сибирская польских стрелков. Энциклопедия Новосибирск. 2003, с. 265—266; ЕГО ЖЕ. Советская власть и польское население Западной Сибири (первая половина 1920-х гг.) — Гуманитарные науки в Сибири. 2011. №4, с. 56—59. Http://www.sibran.ru; ОПЛАКАНСКАЯ Р. В. Пленные 5-й польской стрелковой дивизии в Минусинском уезде в начале 1920-х гг. — Гуманитарные науки в Сибири. 2013. № 3, с. 18—21; ЕЕ ЖЕ. Положение польских военнопленных в Сибири в начале 1920-х гг. — Вестник Томского государственного университета. 2014, с. 116—119. URL: https:// cyberleninka.ru; ЕЕ ЖЕ. Пленные польские легионеры — участники гражданской войны — в Хакасско-минусинском крае в начале 1920-х гг. В сборнике: Полонийные чтения. 2013: история, современность, перспективы развития полонийного движения. Международная научная конференция, посвященная 150-летию польского восстания 1863—1864 гг. и 20-летию МОО «Национально-культурная автономия поляков г. Улан-Удэ «Наджея». 20 сентября 2013 г. Министерство иностранных дел Республики Польша, МОО «Национально-культурная автономия поляков г. Улан-Удэ «Наджея», ФГБОУ ВПО «Восточно-Сибирская государственная академия культуры и искусств». 2013, с. 82—90;
6. КОСТЮШКО И. И. Польское бюро ЦК РКП(б). 1920—1921 гг. / Отв. ред. А. Л. Шемякин. М. 2005; ОПЛАКАНСКАЯ Р. В. Деятельность представительства Смешанной комиссии в Сибири по репатриации польских военнопленных в 1921 году. — Томский журнал ЛИНГ и АНТР. Tomsk Journal LING & ANTHRO. 2015. № 3 (9), с. 120— 127. URL: http://ling.tspu.edu.ru.
7. БЕЛОВА И. Б. Концентрационные лагеря принудительных работ в Советской России: 1919—1923 гг. 2013. URL: www.gramota.net/materials/3/2013/12—1/5. html; ВОЛОДИН С.Ф. Тульские концентрационные лагеря принудительных работ в период военного коммунизма. 2013. URL: https://cyberleninka.ru; ГРИГОРОВ А.А., ГРИГОРОВ А. И. Заключенные Рязанского губернского концлагеря РСФСР 1919—1923 гг. URL: http://genrogge. ru/riazanskiy_konclager_1919—1923/riazanskiy_ konclager_1919—1923_predislovie.htm; КАМАРДИН И. И. Лагеря принудительных работ в Поволжье в годы военного коммунизма. — Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов. 2013. № 7 (33). Ч. I, с. 95—98; ЛЫШКОВСКАЯ И. Смоленский концентрационный лагерь. — Край Смоленский. 2006. № 8, с. 48—53. ГАВРИЛЕНКОВ А.Ф. Рославльский концентрационный лагерь принудительных работ (1920—1921). — Край Смоленский. 2000. № 5—6, с. 64—69; ЕГО ЖЕ. Рославльский концентрационный лагерь принудительных работ (1920—1921). — Вопро-/177/-сы истории, 2001. №8, с. 170—172; ЕГО ЖЕ. Страницы истории Рославля первых лет Советской власти. 1918-1922 гг. Смоленск. 2005; ЕГО ЖЕ. Рославльский концентрационный лагерь принудительных работ (1920—1921 гг.): история создания И структура. Край Смоленский, 2015. Mi 10, с. 46—50; ЕГО ЖЕ. Система концентрационных лагерей в Смоленской губернии в период советско-польской войны 1920-1921 гг. В кн.: Studia intcrnationalia: Материалы IV международной научной конференции «Западный регион России в международных отношениях. X—XX вв.» (1-3 июля 2015 г.). Брянск. 2015, с. 191 — 195.
9. ХЕЙСИН М.Д., НЕСТЕРОВ Н.В. Привкус горечи: смоленские тюрьмы (1917—1929). Смоленск, 2016, с. 274—295.
10. КРАШЕНИННИКОВ В.В. Брянский концентрационный лагерь в 1920—1922 гг. В кн.: Страницы истории города Брянска: материалы историко-краеведческой конференции. Брянск. 1997. с. 113—120; СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Тульские концентрационные лагеря принудительных работ в 1919—1923 гг.: организация, эффективность, повседневность: монография. Калуга. 2013.
11. Данный научный проект реализуется при поддержке РФФИ (М 19—09—00091/19) исследовательским коллективом Смоленского государственного университета под руководством профессора Е.В. Кодина (канд. ист. наук О. В. Корнилова, аспирант И.И. Родионов).
12. Белые пятна — черные пятна: Сложные вопросы в российско-польских отношениях: научное издание. / Под общ. ред. А. В. Торкунова, А. Д. Ротфельда. Отв. ред. А.В. Мальгин, М.М. Наринский. М. 2017, с. 31, 33.
13. Польские военнопленные в РСФСР, БССР и УССР (1919—1922 годы): Документы и материалы. М. 2004, с. 4.
14. Там же.
15. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 63, on. 1, д. 107, л. 44.
16. Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ), ф. 393, оп. 10, д. 32, л. 71; Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 4, оп. 3, д. 58, л. 149; Польские военнопленные, с. 22.
17. Польские военнопленные, JSfe 24, с. 35—36.
18. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 7, л. 18—18об.
19. Польские военнопленные, № 63, с. 74.
20. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 156, л. 27—27об.
21. Там же, л. 4.
22. Государственный архив Брянской области (ГА БО), ф. Р-2376, оп. 1, д. 109, л. 89.
23. ГА БО, ф. Р-2376, on. 1, д. 66, л. 9—9об.
24. Государственный архив Орловской области (ГА ОО), ф. Р-1716, оп. 1, д. 35, л. 51.
25. Государственный архив Смоленской области (ГА СО), ф. Р-183, оп. 1, д. 47.
26. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 71, л. 3.
27. Польские военнопленные, с. 15.
28. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 59, л. 100—101об.
29. Государственный архив Калужской области (ГА КО), ф. Р-967, оп. 2, д. 173, л. 40.
30. СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 24; Государственный архив Тульской области (ГА ТО), ф. Р-1962, оп. 3, д. 7, л. 1.
31. СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 29; ГА ТО, ф.Р-717, оп. 2, д. 170, л. 39.
32. СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 33.
33. ГА ТО, ф. Р-95, оп. 1, д. 87, л. 4.
34. СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 97; ГА ТО, ф. Р-95, оп. 1, л. 87, л. 4.
35. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 156, л. 8—9.
36. Там же, л. 20—20об.
37. Там же, л. 19—19об.
38. Там же, л. 21—21 об.
39. Там же, л. 24—24об.
40. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 59, л. 100—101об
41. ХЕЙСИН М.Д., НЕСТЕРОВ Н.В. Ук. соч. с 278
42. ГА КО, ф. Р-967, оп. 1, д. 3, л. 20. /178/
43. Там же, оп. 2, д. 173, л. 439.
44. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 59, л. 100—101 об.
45. ГАБО, ф. Р-2376, оп. 1,д.2, л. 1 — 1 об.
46. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 59, л. 6.
47. Архивный отдел «Рославльского района», ф. 2873/388, оп. 1, Д. 1. Приказы по лагерю. Приказ № 3 от 20 января 1921 г.
48. ГА ОО, ф. Р-1716, оп. 1, д. 13, л. 21.
49. Государственный архив новейшей истории Смоленской области (ГАНИ СО), ф. Р-3, оп. 1, д. 1167, л. 5.
50. КРАШЕНИННИКОВ В. В. Ук. соч., с. 115.
51. СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 45; ГА ТО, ф. Р-1962, оп. 3, д. 335, л. 106.
52. СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 46.
53. КРАШЕНИННИКОВ В. В. Ук. соч., с. 115.
54. РГАСПИ, ф. 63, оп. 1, д. 200, л. 23—27, 28—32.
55. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 7, л. 18об.
56. Польские военнопленные, № 66, с. 77.
57. Там же, № 123, с. 163.
58. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 1, л. 59.
59. Там же, ф. Р-183, оп. 1, д. 47, Л. 14—15об.
60. ГА СО, ф. Р-183, оп. 1, д.658, л. 1, 6, 12; д.659, л. 3, 10; д. 117, л. 43—43об., 109, 197—197об., 363—363об., 402.
61. Там же, ф. Р-136, oh. 1, д. 112, л. 183—184; д.336, л. 51—52, 66, 70—71, 72, 77— 78об., 137—138об.; д. 326, л. 158—158об.; д. 319, л. 454—455.
62. Архивный отдел «Рославльского района», ф. 2873/388, оп. 1, д. 2. Список военнопленных польской армии (приложение к отношению № 302 от 24/XI-20).
63. КРАШЕНИННИКОВ В.В. Ук. соч., с. 116.
64. ГА БО, ф. Р-2376, оп. 1, д. 8, л. 62—63.
65. ГА РФ, ф, 393, оп. 89, д. 156, л. 19—19об., 20—20об.
66. Там же, д. 16, л. 25.
67. Там же, ф. Р-4042, оп. 1а, д. 26, л. 183.
68. Там же, ф. 393, оп. 89, д. 13, л. 42.
69. ГА КО, ф. Р-967, оп. 2, д. 7, л. 1.
70. Там же, д. 7.
71. Там же, д. 8, л. 1.
72. Там же, д. 172, л. 133-133об.
73. Там же, д. 173, л. 585—585об.
74.СМИРНОВ Ю.Ф., ВОЛОДИН С.Ф. Ук. соч., с. 25; ГА ТО, ф. Р-1962, оп. 3, д.7, л. 85.
75. ГА ТО, ф. Р-1962, оп. 3, д. 36, л. 53.
76. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 112, л. 249—264об.; ф. Р-183, оп: 1, д. 656, л. 1—62.
77. Там же, ф. Р-136, оп. 1, д. 111, 135, 169,319, 337.
78. Архивный отдел «Рославльского района», ф. 2873/388, оп. 1, д. 2, Список военнопленных польской армии (приложение к отношению № 302 от 24/XI-20).
79. ГА БО, ф. Р-2376, оп. 1, д. 27.
80. ГА КО, ф. Р-967, оп. 1, д. 1, л. 24об.р-30об.; оп. 2, д. 7, л; 3—60; д. 8, л. 6—37.
81. Документ был создан во второй половине 1919 г., поступил в Смоленский концлагерь 15 ноября 1920 г., имеется в деле «Декреты, постановления, циркуляры, инструкции ЦИК, В ЦИК и НКВД РСФСР о лагерях принудительных работ» за 1919—1920 гг.; ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 83, л. 80—80об.
82. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 1, л. 48.
83. Там же, л. 55.
84. ГА БО, ф. Р-2376, оп. 1, д. 8, л. 28.
85. Польские военнопленные, № 244, с. 322.
86. КОСТЮШКО И.И. К вопросу о польских пленных 1920 г., с. 47.
87. Польские военнопленные, № 72, с. 89.
88. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 16, л. 31 об.
89. Там же, д. 156, л. 1. /43/
90. РГАСПИ, ф. 63, оп. 1, д. 187, л. 31.
91. Польские военнопленные, № 211, с. 282.
92. КОСТЮШКО И.И. К вопросу о польских пленных 1920 г., с. 53.
93. Польские военнопленные, № 211, с. 283.
94. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 19, л. 1.
95. Там же, д. 1, л. 56.
96. Там же, д. 1, л. 37; д. 30, л. 39, 42.
97. Там же, д. 30, л. 55, 93, 128; д. 319, л. 91—91об.
98. Там же, л. 31, 89, 111, 142, 144; д.319, л. 104, 136—136об., 149, 223.
99. Там же, д. 1, л. 64; д. 16, л. 41; д. 30, л. 101.
100. Там же, д. 1,л. 101, 103, 144, 148; д. 30, л. 76об.
101. Там же, д. 1, л. 72, 78.
102. Там же, л. 110.
103.Там же, л. 119.
104. Там же, д. 30, л. 38.
105.Там же, л. 239.
106. Там же, д. 16, л. 1, 41.
107. Там же, л. 153—154.
108. Там же, д. 45, 46, 54.
109.ГАНИ СО, ф. Р-3, д. 1172, л. 55.
110. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д. 169, л. 22—23.
111. Там же, д. 103, л. 208об.-209об.
112. Там же, д. 59, л. 53.
113. Польские военнопленные, с. 311.
114. ГА ОО, ф. Р-1716. оп. 1, д. 20, л. 15.
115. ГА БО, ф. Р-2376, оп. 1, д. 109, л. 89.
116. ГА СО, ф. Р-136, оп. 1, д, 135, л. 58.
117. ГА РФ, ф. 3333, оп. 2, д. 223, л. 22; РГАСПИ, ф. 63, оп. 1, д. 199, л. 9.
118. ГА РФ, ф. 393, оп. 89, д. 151, л. 206; ф. Р-3333, оп. 4, д. 85, л. 107.
119. Польские военнопленные, с. 342—344.
120. Там же, с. 342. /44/
Вопросы истории. №12 (4). 2022. С. 162-180.

Вячеслав Олегович ТЕРЕНТЬЕВ
кандидат исторических наук, доцент кафедры ОИ ПС, Государственный университет морского и речного флота им. адмирала С. О . Макарова (Санкт-Петербург, Россия)

2‑Я СТРЕЛКОВАЯ ДИВИЗИЯ РККА ПРИ ШТУРМЕ БРЕСТА 1–2 АВГУСТА 1920 г.

Штурм Бреста Красной армией 1 августа 1920 г. — одно из ключевых событий советско-польской войны, незаслуженно забытых в настоящее время. Ю. Пилсудский рассматривал Брест-Литовск как опорный пункт будущего контрудара против армий Тухачевского. Взятие Бреста и разгром польской Полесской группы, практически равной по численности силам Красной Армии, позволили советским войскам Западного фронта сорвать планы польского командования, форсировать Буг и развивать наступление на Варшаву. Успех под Брестом вскоре затмило стратегическое поражение Красной армии и ее отход до Минска и Киева. Польское командование возлагало на Брестскую крепость большие надежды. Тем не менее, уверенные и грамотные действия советского командования, а также упорство и доблесть красноармейцев привели к быстрому овладению сильнейшей крепостью. В представленной статье впервые в отечественной историографии приводится комплексный анализ этих событий, имеющих важное военно-историческое значение и представляющих интересный образец военного искусства РККА, на основании массива как российских, так и польских источников.

Ключевые слова: советско-польская война, 1920, Брест, 2‑я стрелковая дивизия, РККА , Советская Россия, Польша, Брестская крепость, фортификация, штурм, Судаков.

Штурм Бреста Красной армией 1 августа 1920 г. — одно из ключевых событий советско-польской войны, незаслуженно забытых в настоящее время. Польское командование рассматривало Брест-Литовск как опорный пункт будущего контрудара против армий Западного фронта Советской России. Ведущую роль во взятии крупнейшей польской крепости сыграла 2‑я стрелковая дивизия, костяком которой являлся Петроградский пролетариат.

2‑я стрелковая дивизия (СД) — одно из сложившихся в ходе Гражданской войны кадровых соединений Красной Армии, закаленная в боях с Юденичем и эстонскими войсками [1]. К лету 1920 г. 2‑я СД численно-/485/-

1. Терентьев В. О., Терентьева Е. А. 2‑й Петроградский стрелковый полк Особого назначения в боях за Гатчину в октябре 1919 г. // Вестник гуманитарного факультета СПБГУТ им. проф. М.А. Бонч-Бруевича. 2018 г. № 10. СПб.: СПбГУТ, 2018. С. 320–326; Терентьев В. О. 17‑й стрелковый полк в Ямбургской и Нарвских операциях 1919 г. //

-стью 3780 штыков, была переброшена на Западный фронт М. Тухачевского [2]. Дивизия была достаточно высоко политизирована — в ее составе было 2816 коммунистов, большинство из которых — рабочие Петрограда, бойцы ЧОН [3]. Дивизия была направлена в 16‑ю армию в район Бобруйска, где получила пополнение из белорусов. К началу июльского наступления РККА 2‑я СД насчитывала уже 5,5 тыс. штыков и 36 ору-/486/

Россия и мир в новое и новейшее время — из прошлого в будущее. В 4‑х т. Т . 2. СПб.: СПбГУ ПТД , 2019. С. 244–249.
2. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. Пр. 12. Гл. IV.
3. Терентьев В. О. 1‑й Василеостровский рабочий резервный полк и формирование 2‑го Петроградского полка особого назначения в 1918–1919 гг. // Военная история России XIX–XX веков. СПб.: СПбГУ ПТД, 2018. С. 455–465; Суслов П. В. Политическое обеспечение Советско-польской кампании 1920 года. М.‑Л .: Госиздательство, 1930. С. 77–78.

дий. Общая численность соединения возросла с 9 до 15,5 тыс. едоков. С 1 июля 1920 г. 2‑я СД под командованием будущего чекиста и организатора Польской Красной армии Р. В. Лонгва участвовала в освобождении Белоруссии от польских войск. На протяжении Июльской операции противником 2‑й СД выступала 14‑я Великопольская пехотная дивизия (ПД) генерала Д. Конажевского силами в 5,8 тыс. штыков, 600 сабель, 52 орудия [4]. Поляки значительно превышали советские войска и по количеству пулеметов. С 1 июля 2‑я СД вела боевые действия на Бобруйском направлении. 10 июля освободила Бобруйск, 12 — Осиповичи, 15 — Слуцк, а 23 июля после прорыва линии бывших германских укреплений под Барановичами — Слоним она была выведена в резерв 16‑й армии.



Ил. 1. Карта-схема боев в северном секторе Брестской крепости

Сражение за Брест началось на дальних подступах за несколько дней до непосредственного штурма крепости. Ю. Пилсудский, под влиянием главы французской военной миссии в Польше генерала Анри после июльского поражения, рассматривал Брест-Литовск как опорный пункт будущего контрудара против армий Тухачевского [5]. Он принял решение задержать здесь наступление советских войск и дать решающее сражение. Его план предусматривал усиление Полесской группы (командир генерал В. Сикорский) в районе Бреста за счёт войск из Галиции, и нанесение этими силами удара на север, в левое крыло стремящихся к Висле войск советского Западного фронта. Полесская группа, несмотря на отход от Мозыря, расценивалась Пилсудским как значительная по количеству войск, сохранившая боеспособность и способная удержать РККА под Брестом [6]. Новый начальник польского генштаба Розвадовский приказал войскам Полесской группы занять оборону по линии Каменец-Литовский — Кобрин.

Оценка сил и средств противников на Брестском направлении до сих пор в историографии отсутствуют. Нередко историки просто сопоставляют количество соединений или опираются на оценки Тухачевского и Пилсудского. Однако сравнение количества польских и советских дивизий в оценке польско-советской войны 1920 г. некорректно, т. к. после проведенной реформы польские дивизии были более компактными, маневренными и лучше вооруженными, чем советские, продолжавшие традиции РИА. По своему составу польские дивизии насчитывали две пехотные и одну артиллерийскую бригады (четыре пехотных, кавале-/487/

4. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. Пр. 1. Гл. VIII.
5. Операции на Висле в польском освещении. Сб. статей и документов. Под ред. С. Р. Будкевича. М.: ГВИ, 1931. С. 44, 90, 111–113.
6. Пилсудский Ю. 1920 год // Пилсудский против Тухачевского. Сб. М.: Воениздат, 1991. С. 180.

рийский, запасной, один-два артиллерийских полка, саперный батальон и части связи), а советские — три бригады по три полка с четырьмя артдивизионами и множеством вспомогательных частей. При этом по штату советская дивизия должна была насчитывать до 58 тыс. едоков [7]. Однако необходимо учитывать и реальное состояние войск. Польские части, отошедшие с боями в Брест, получили здесь пополнение из резервных и запасных частей, а также значительное число добровольцев [8]. Советские войска были перегружены отставшими небоевыми подразделениями и обескровлены в предыдущих боях. Так во 2‑й СД на 4,5 тыс. штыков было 12 тыс. едоков [9]. Командующий Западным фронтом М. Тухачевский оценивает советские силы 16‑й армии и Мозырской группы (6 дивизий и сводный отряд) в 15 тыс. штыков и сабель, а противостоящие польские (5 дивизий, 3 бригады, 5 батальонов и 1 отряд) — в 17,8 тыс. [10] В свою очередь польский главком Ю. Пилсудский пытается эти данные опровергнуть, говоря о превышении сил РККА [11]. В целом для соотношения сил 16‑й советской и польской Полесской группы это, скорее всего, верно [12].

Однако красноармейская разведка, на данные которой опирались Тухачевский и Какурин, не учитывает значительное количество запасных и резервных частей на польской территории. Тем не менее, сам Пилсудский и полковые истории, основанные на документах и написанные по горячим следам, говорят о получении польскими боевыми частями значительного пополнения в Бресте. С учетом указанных фактов и на основе общего сопоставления сил с определенной уверенностью можно говорить, что к началу боев за Брест советские бригады (3 полка) по своей боевой мощи соответствовали польским полкам, усиленным артиллерией, а советские полки — польским батальонам. Под Брестом с учетом подошедших позже сил Мозырской группы в советской штурмовой группе, не объединенной общим командованием, в составе 2‑й, 10‑й, 57‑й СД было 9 бригад численностью 12 тыс. штыков и сабель, 83 орудия, а в польской Полесской группе — 10 пехотных полков (32‑й, 63‑й, 64‑й, 66‑й, 22‑й, 15‑й пехотные, /488/

7. Калюжный Р. Г. Красная армия 1918–1934: структура и организация. М.: Фонд «Русские витязи», 2019. С. 381–383.
8. Пилсудский Ю. 1920 год // Пилсудский против Тухачевского. Сб. М.: Воениздат, 1991. С. 182.
9. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. Пр. 19. Гл. VIII.
10. Тухачевский М. Поход за Вислу // Пилсудский против Тухачевского. Сб. М.: Воениздат, 1991. С. 54.
11. Пилсудский Ю. 1920 год // Пилсудский против Тухачевского. Сб. М.: Воениздат, 1991. С. 90.
12. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. Пр. 19. Гл. VIII.

1‑й, 2‑й, 3‑й, 4‑й горнострелковые (Подгальских стрелков)), 4 уланских полка (2‑й, 4‑й, 15‑й, 19‑й), подразделения 1‑го, 9‑го, 11‑го артполков, 5 этапных батальонов, 3 бронепоезда, общей численностью 15 тыс. штыков и сабель, 130 орудий, что не только подтверждает равенство сил, но и говорит о превышении численности польских войск [13].

Польская Полесская группа расположилась от оз. Ореховое (юго-западнее Малориты) до Воробьина (22 км. северо-западнее Бреста). Для своего размещения войска использовали старые русские укрепления и немецкие траншеи времён Первой мировой войны. В целом линия обороны протянулась на 75 км [14]. Оборона была подготовлена заблаговременно и тщательно продумана. Непосредственно крепость с фортами и полевыми позициями занимала группа подполковника Я. Слупского, основой которой был усиленный артиллерией и бронепоездами 32‑й пехотный полк (1,5 тыс. чел., 20 ор.)15. Ему была придана 4‑я этапная (маршевая) бригада (2,5 тыс. чел., 20 ор.), три батальона которой разместились в фортах, а два — в цитадели. К северу от крепости 2‑й советской СД (три бригады) противостояла 16‑я польская ПД (три полка — 3,5 тыс. чел., 32 ор.). 10‑й советской СД (три бригады) — бригада Горской дивизии (два полка — 2,0 тыс. чел., 20 ор.). Еще один (1 тыс. чел., 4 ор.) был выделен в резерв Полесской группы и размещен в форте «Граф Берг». Запоздавшей к штурму 57‑й советской СД (две бригады) противостояла 17‑я пехотная бригада 9‑й ПД в составе трех полков (3 тыс. чел., 28 ор.) [16].

24 июля войска левого крыла 16‑й армии вышли на подступы к Пружанам и Березе, но были задержаны упорными трехдневными боями с отошедшей сюда от Бобруйска 14‑й Великопольской дивизией полковника Д. Конажевского [17]. В подробном исследовании А. Грицкевича под редакцией А. Тараса она неверно именуется 1‑й Великопольской, хотя переименование прошло еще 10 декабря 1919 г. Также ошибоч-/489/

13. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. Пр. 1. Гл. X; Пр. 19. Гл. VIII; С. 441. Encyklopedia wojskowa. T. I. Warszawa: Wydawnictwo Towarzystwa Wiedzy Wojskowej i Wojskowego Instytutu NaukowoWydawniczego, 1931. S. 454–455.
14. Грицкевич А. П. Западный фронт РСФСР 1918–1920. Борьба между Россией и Польшей за Белоруссию. Минск: Харвест, 2010. С. 268.
15 Horasymow S. Zarys historii wojennej 32‑go Pułku Piechoty. Warszawa: Polska Zjednoczona, 1928. S. 20.
16. Odziemkowski J. Leksykon wojny polsko-rosyjskiej 1919–1920. Warszawa: «Rytm», 2004. S. 62–63; Encyklopedia wojskowa. T. I. Warszawa: Wydawnictwo Towarzystwa Wiedzy Wojskowej i Wojskowego Instytutu Naukowo-Wydawniczego, 1931. S. 454–455.
17. Какурин Н. Е., Вацетис И. И. Гражданская война. 1918–1921. СПб.: Полигон, 2002. С. 455–456.

но упоминается 21‑я горнострелковая дивизия. В период отступления и боев под Брестом она именовалась Горской дивизией, а не 21‑й, какой она стала лишь 10 августа [18]. На протяжении трех дней 8‑я и 10‑я СД РККА безуспешно пытались прорвать оборону противника на участке Пружаны — Береза. Объединив под своим командованием отступающие и выходящие из окружений войска, в т. ч. 37‑й пехотный и 4‑й уланский полки, Конажевский подготовил по реке Ясельда крепкий рубеж. В это время под Свислочью группа генерала В. Юнга была разбита и отступала под натиском правого крыла 16‑й армии. Между группами Юнга и Конажевского, к северу от Пружан, образовался разрыв, куда были введены 2‑я и 17‑я СД РККА [19]. 27 июля совместными усилиями 8‑й СД с фронта и 2‑й СД с тыла Пружаны были освобождены. Одновременно 10‑я СД овладела Березой. Группа Конажевского попала в окружение. Вечером 27 июля польское главное командование прислало генералу Сикорскому в Кобрин приказ об отходе его группы в район Бреста и удержании там большого плацдарма на восточном берегу Западного Буга как основы для будущей наступательной операции [20]. С утра 28 июля левое крыло 16‑й армии в составе 8‑й и 10‑й СД, преследуя разбитые части 14‑й ПД, стало быстро продвигаться к Кобрину. Навстречу советским войскам поляки бросили 31‑ю пехотную бригаду из Полесской группы. 32‑я бригада срочно была снята из‑под Дрогичина и направлена в Кобрин, а 32‑й пехотный полк — в Брест, где приступил к организации обороны. Горская дивизия Полесской группы также направилась к Кобрину, но на марше развернута в Брест. 28–29 июля разбитые 14‑я и 16‑я ПД поляков прикрываясь сильными арьергардами и двумя бронепоездами отступали к Бресту. Попытка удержаться под Кобриным полякам не удалась. Утром 29 июля к Бресту двинулись главные силы Полесской группы. Попавшая в полуокружение 14‑я польская ПД прорвала у с. Лышицы слабый заслон в виде 24‑й бригады 8‑й СД, попытавшейся преградить ей дорогу, и через Брест вышла к северу от крепости и заняла позиции по левому берегу Буга. За ней отходила и 16‑я ПД. 29 июля в связи с успешным продвижением 16‑й армии к Б угу, 2‑я СД РККА после зачистки Пружанского уезда, была выведена в армейский резерв севернее Бреста, в район Видомль — Богдюки.

Генерал Сикорский со штабом Полесской группы прибыл в Брестскую крепость в ночь с 28 на 29 июля. К полудню 30 июля войска По-/490/

18. Грицкевич А . П. Западный фронт РСФСР 1918–1920. Борьба между Россией и Польшей за Б елоруссию. Минск: Харвест, 2010. С. 267.
19. Odziemkowski J. Leksykon wojny polsko-rosyjskiej 1919–1920. Warszawa: «Rytm», 2004. S. 61.
20. Odziemkowski: Leksykon bitew polskich 1914–1920. Pruszków: «Ajaks», 1998. S. 30.

лесской группы достигли указанных им позиций [21]. 16‑я ПД задержалась для организации обороны на р. Лесна, но 31 июля была еще раз разбита и отошла за Буг. Бригада 9‑й ПД сражалась с Мозырской группой РККА юго-восточнее Бреста. Несколько малочисленных кавалерийских полков являлись мобильным резервом польских соединений. Горская дивизия и группа Слупского заняли боевые позиции в крепости. 30 июля Пилсудский запросил командующего Полесской группой генерала Сикорского — сколько времени может держаться Брест. Последний гарантировал ему 10‑дневный срок [22].

По первоначальному замыслу Варшавской операции 16‑й армии предписывалось форсировать Буг севернее Бреста и наступать на Варшаву, а Мозырской группе взять Брест. Ввиду запоздания Мозырской группы, избегая оставлять сильный укрепленный район, насыщенный войсками противника в тылу, командующий Западным фронтом приказал 16‑й армии овладеть крепостью [23]. Выполнение задачи было возложено на левофланговую дивизию 16‑й армии (10‑я СД) и дивизию армейского резерва (2‑я СД). 30 июля к расположению польских войск приблизились две советские дивизии: с востока — 10‑я, с северо-востока — 2‑я. Ещё севернее, на Немиров, наступала 8‑я СД, получившая задачу переправиться через Западный Буг и захватить район Бяла-Подляска. Чуть позже с юго-востока подошла дивизия Мозырской группы — 57‑я.

Численный состав 2‑й дивизии РККА на 1 августа составлял — 12 тыс. человек списочного состава, 4500 штыков, 99 пулеметов, 32 орудия. Ей предстояло одновременно с достижением крепостных укреплений, выйти на реку Западный Буг севернее крепости [24].

К концу дня 30 июля соединения 16‑й армии достигли реки на участке от Немирова до Брест-Литовска. К 1.00 передовая 6‑я бригада 2‑й СД под командованием комбрига А. Г. Кимундуриса с боем заняла деревни Демянчицы и Коростичи (25 км. севернее Бреста) и начала переправу на западный берег реки Лесна. Ночным маршем бригада преодолела 12 верст и утром 31 июля атаковала Большие и Малые Мотыкалы, где держал оборону 58‑й польский пехотный полк. Ему помогал 64‑й поль-/491/

21. Грицкевич А. П. Западный фронт РСФСР 1918–1920. Борьба между Россией и Польшей за Белоруссию. Минск: Харвест, 2010. С. 267–268.
22. Какурин Н. Е., Вацетис И. И. Гражданская война. 1918–1921. СПб.: Полигон, 2002. С. 455–456; Пилсудский Ю. 1920 год // Пилсудский против Тухачевского. Сб. М.: Воениздат, 1991. С. 182.
23. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. С. 310; Какурин Н. Е., Вацетис И. И. Гражданская война. 1918–1921. СПб.: Полигон, 2002. С. 455–456.
24. Какурин Н. Е. Гражданская война в России: Война с белополяками. M.: ACT, 2002. С. 310, Пр. 19. Гл. VIII.

ский полк при поддержке бронепоезда «Danuta». К полудню 31 июля красноармейцы выбили поляков из Мотыкал25. Без передышки части 6‑й бригады наступали на Б рест. 30–31 июля артиллерия 16‑й армии вела мощный обстрел крепости. К исходу дня 31 июля 2‑я СД в ожесточенном бою отбросила 16‑ю ПД поляков на западный берег Буга северо-западнее Бреста и очистила левобережье от панских войск [26].

В штурме Бреста выдающуюся роль сыграл 18‑й стрелковый полк красного командира Федора Судакова27. Еще 31 июля, после боя у Мотыкал, он первый в ожесточенном бою форсировал реку Лесна, разбил 64‑й и идущий к нему на помощь 66‑й польские полки и овладел деревней Клейники. Вслед за ним, у Шумаков, сумел переправиться 17‑й полк, но был контратакован подразделениями 14‑й польской дивизии из Колодно и отошел на северный берег, оставив красноармейцев Судакова сражаться в окружении превосходящих сил врага у Клейников. В ходе боя был ранен командир 17‑го полка РККА. Разведчики 5‑й бригады наткнулись на разъезды 4‑го уланского полка под Пратулином и Колодно. В 23.30 во время дождя 17‑й полк под командованием М. И. Докуки атаковал Шумаки и овладел деревней, захватив много пленных [28]. Поляки вновь контратаковали 17‑й полк. В ночь на 1 августа, после введения в бой 16‑го стрелкового полка, 6‑я бригада РККА пошла на штурм польских позиций в деревне Шумаки. Опорный пункт, пять раз переходил из рук в руки, но, несмотря на поддержку двух польских бронепоездов, к утру 1 августа остался за К расной армией. 66‑й полк, понесший большие потери, отошел за Б уг у с. Непле [29]. В 8.30 17‑й полк выбил поляков из д. Костичи [30]. Поляки по позициям 6‑й бригады в Шумаках и Клейниках открыли мощный артиллерийский огонь из фортов Козловичи (№ 1) и Дубровка (№ 8). Опираясь на 63‑й полк, заблаговременно занявший оборону, /492/

25. Российская Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Памятка 3‑х летнего существования 17‑го Стрелкового полка 6‑й бригады 2‑й стрелковой дивизии. 8 сентября 1918 года — 8 сентября 1921 года. Калуга: Госиздательство. Калужское отделение, 1921. С. 21–22; Rogaczewski K. Zarys historii wojennej 64‑go Grudziądskiego Pułku Piechoty. Warszawa: Polska Zjednoczona, 1929.
26. Грицкевич А. П. Западный фронт РСФСР 1918–1920. Борьба между Россией и Польшей за Белоруссию. Минск: Харвест, 2010. С. 269.
27. Терентьев В. О. Генерал Ф. П. Судаков: от студента до командира полка Красной армии (1914–1920 годы) // «Гражданская война. Многовекторный поиск гражданского мира». Новосибирск: НГ ПУ, 2018. С. 182–186.
28. ЦГАИ ПД СПб. Ф. Р-4000. Оп. 5 (2). Д. 2833.
29. Jankiewicz W. Zarys historii wojennej 66‑go Kaszubskiego Pułku Piechoty. Warszawa: Polska Zjednoczona, 1929. С. 18–19.
30. Российская Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Памятка 3‑х летнего существования 17‑го Стрелкового полка 6‑й бригады 2‑й стрелковой дивизии. 8 сентября 1918 года — 8 сентября 1921 года. Калуга: Госиздательство. Калужское отделение, 1921. С. 21–22.

64‑й и 66‑й польские полки отошли на левый берег Буга. Вскоре на этом направлении в бой вступила 5‑я бригада 2‑й СД.

По плану штурма 10‑я СД должна была атаковать группу Слупского «в лоб» — с востока на участке Тушеница — р. Мухавец). Задачей подходившей 57‑й СД было удержание польских сил к югу от Мухавца. Основная задача ложилась на резервную 2‑ю СД. Одной передовой бригадой она должна была взять штурмом северный узел крепости, а другой — форсировать Буг северо-западнее и обойти Брест с запада. Еще одна бригада предназначалась для усиления результатов на том или
другом направлении. Брестскую цитадель окружали два пояса фортов, которые требовалось прорвать для овладения городом. Лишь северный, наиболее сильный, узел, связывал воедино оба пояса. После овладения 1‑м и 8‑м фортами на пути к цитадели лежал только устаревший «Граф Берг» [31]. На них и был направлен основной удар 6‑й бригады 2‑й СД.

В 12.00 1 августа после артподготовки части 10‑й СД при поддержке броневиков атаковали правобережные форты северо-восточного участка вдоль железнодорожной линии [32]. Основные силы группы Слупского сконцентрировались для отражения удара. В фортах северного узла остался один этапный батальон и артиллерийские подразделения. Первый штурм был отбит.

В 14.00 с севера от Клейников решительно атаковал 18‑й стрелковый полк 2‑й СД. Красноармейцы Ф. Судакова заставили подразделения 66‑го польского полка отступить. Преследуя противника, они атаковали форт № 1 (Козловичи, по польскому обозначению — «Ржещица»). За ними, на Козловичи выступили 17‑й и 16‑й полки [33]. Брест-Литовский форт № 1 представлял собой серьезное современное укрепление. Он был построен в 1878–1880 гг., усовершенствован в 1909 г., состоял из 10 к�