Андреев И. Л. Движение балашовцев // Вопросы истории. - 1977. - № 6. - С. 116-128.
XVII столетие знало не одно крестьянское выступление. Человек того времени, родившись в дни, когда отряды И. И. Болотникова осаждали Москву, в зрелом возрасте мог стать свидетелем крупных городских восстаний, а в старости увидеть отряды С. Т. Разина. Недаром тот век называли «бунташным». Ниже пойдет речь об одном малоисследованном крестьянско-казацком выступлении начала 1630-х годов. В историю оно вошло под названием «балашовщина» (по имени одного из его руководителей, Ивана Балаша)1.
В декабре 1618 г. в дер. Деулино, неподалеку от Троице-Сергиева монастыря, московские послы заключили с представителями Речи Посполитой долгожданное перемирие. Дорогой ценой досталось оно России. Многие районы страны после польско-шведской интервенции лежали в запустении. Северская земля, а также Смоленск отходили к Польско-Литовскому государству. Однако в Москве не оставляли надежд на возвращение потерянных территорий. Эти настроения усилились в 1619 г., с приездом из польского плена патриарха Филарета — Федора Никитича, отца царя Михаила Романова. Сосредоточив в своих руках почти всю власть, Филарет изменил внешнеполитический курс страны, и правящие круги начали готовиться к новой войне с Речью Посполитой. В Германию, Англию и Швецию для найма ратных людей были направлены русские эмиссары2. Одновременно было решено сформировать полки «нового строя» — воинские соединения, основанные на службе добровольцев. Правительство первоначально верстало в солдаты людей из низших, беспоместных слоев служилого дворянства — кормовых детей боярских. Но последние избегали трудной солдатской службы. Пришлось на рынках «бирючам кричать не один день», призывая «вольных, гулящих людей» писаться в военную службу. Польстившись на царское жалованье, многие соглашались. В результате из 9 тыс. русских солдат около 5 тыс. оказались «гулящими людьми»3. Правительство опасалось этого обстоятельства: «молодчие» посадские и работные люди, беглые и освобожденные холопы, все, кто именовал себя «вольными людьми», отнюдь не питали дружеских чувств к своим угнетателям.
Весной 1632 г. из добровольцев создали шесть полков «нового строя». По утрам под присмотром иностранных офицеров русские солдаты вышагивали по подмосковным полям, постигая премудрости строевой науки. Рядом располагались шумные и задиристые казаки, а также дворянское ополчение. Картину дополняли толпы понуро бредущих «даточных людей» — крестьян, насильно оторванных от их хозяйства для несения вспомогательной военной службы. А в августе Филарет и его сподвижники после долгих колебаний решились начать боевые действия. Момент, казалось, был выбран подходящий. Речь Посполитая, раздираемая междоусобной борьбой за освободившийся после смерти Сигизмунда III престол, была заинтересована в мире. Письмо польских сенаторов, присланное летом 1632 г. с просьбой не нападать на «осиротевшую» Польшу, было воспринято в Москве как признак слабости западного соседа4. К тому же шведский король Густав-Адольф обещал обрушиться частью своих сил, нанятых на русские деньги, на Польско-Литовское государство5. Обнадеживающие вести приходили и из Турции. В Стамбуле, не без помощи русских послов, воинственно задвигался султан, готовый напасть на Польшу с юга6.
Для правительства царя Михаила война началась удачно. По свидетельству современника, «города разоряли, как птичьи гнезда»7. К февралю 1633 г. почти во всех крупных селениях, отошедших к Речи Посполитой по Деулинскому перемирию, стояли русские гарнизоны. Только Смоленск не удалось взять с ходу. Пока воеводы во главе с боярином М. Б. Шеиным и окольничим А. В. Измайловым подошли к городу, поляки успели укрепить стены города и подготовить необходимые запасы. Царским полкам пришлось рыть земляные траншеи и возводить лагеря. Делали все добротно и с размахом. «Смоленск был осажден накрепко,— читаем в разрядной книге, принадлежавшей участнику событий воеводе Б. Болтину,— под стенами около города поделаны городки и земляные шанцы накопаны»8. По весеннему бездорожью 1633 г. подтащили из Вязьмы «большой наряд» — осадную артиллерию. 17 марта начался обстрел Смоленска. «Из наряду по городу били беспрестанно и в день, и в ночь»9, и вскоре, воспользовавшись разрушениями в стенах, русские полки двинулись на штурм. Но польский гарнизон отбил атаки. После первых неудач Шеин изменил тактику: подкопы стали вести «даточные люди». Однако из-за ошибки в расчетах взрыв мины произошел не под основанием стены, а между стеной и атакующими войсками. Град камней и земли обрушился на русский авангард и смял его. Неудача постигла воевод и со вторым подкопом. После взрыва, когда штурмующие отряды бросились в образовавшийся пролом, перед ними оказалась возведенная противником новая земляная стена. Не успела осесть пыль, как сверху по полкам ударили пушки. Осаждавшие в беспорядке отошли.
Осада Смоленска
Капитуляция войск Михаила Шеина
Пока Шеин топтался под Смоленском, в тылу польско-литовских войск стали действовать «шиши» (партизаны). Появились они еще до прихода русских войск под Смоленск и на первых порах состояли из местных крестьян, которые с нетерпением ждали начала войны. Дело доходило до того, что накануне столкновения поляки, обеспокоенные враждебными настроениями жителей, отбирали у них даже рогатины. Однако это не помешало русским крестьянам в первые же месяцы войны двинуться на помощь своим. Б. Нагово, один из царских воевод, сообщал в Разрядный приказ: «В прошлом... году, как ты, государь, указал идти под Смоленск своим государевым стольникам и воеводам, и в ту пору были с нами вольные всякие люди, а назывались шишами,.. ваших, государь, городов крестьяне и всякие люди. И нынеча, государь, слыша вашу государеву службу, хотят вам служить многие люди тем же обычаем»10.
Один из первых партизанских отрядов возглавлял Иван Балаш. О его прошлом нам почти ничего не известно. Был он крестьянином Герасимова Болдинского монастыря в Дорогобужском уезде. После Деулинского перемирия этот уезд отошел к Речи Посполитой. С началом войны Балаш стал принимать активное участие в боевых действиях и, опасаясь репрессий со стороны противника, отправил свою семью «за рубеж», в Вязьму. О его возрасте мы можем судить по косвенным данным. Пот скольку его старшего сына, тоже участника движения и. тоже Ивана, «за воровство» сослали на службу в понизовые города, то казацко-крестьянскому атаману было, по-видимому, далеко за 30.
Впервые имя Балаша упоминается в отписке боярина Шеина, присланной с сыном боярским И. Растопчиным. Последний рассказывал боярам: «Слышал он в полках, что приходили к боярину к Михайлу Борисовичу Шеину Дорогобужского и Смоленского уезда крестьяне, которые радеют государю, Балаш с товарищами и били челом, чтоб им дозволили, собравшись с вольными людьми, быти в шишах и языков добывать. И тех шишей собралось человек с 400 и стоят ныне в острожке под Смоленском»; вероятно, воевода Шеин с радостью позволил бы Балашу, «собравшись вольными людьми,., радеть государю», если бы не одно обстоятельство: в расспросе Растопчин добавил: «А в тех шишах самовольством от голоду пошли солдаты Фалентинова полка с 200 человек и стоят вместе»11. Через несколько дней, 22 ноября, другой гонец, В. Солнцев, уточнил: «Атаман Балаш стоит по ту сторону Смоленска в Красном селе в острожке и языков посылает часто, а с ним 500 человек»12. Из документов видно, что под Смоленском Балаш появился уже с боеспособным отрядом.
Как же возник этот отряд? Мы не знаем точно ни того места, где впервые собрались балашовцы, ни тех слов, с которыми обратился к ним Балаш. Но известно, что первоначально вокруг него сплотились крестьяне Дорогобужского, Севского и Смоленского, а возможно, и некоторых других уездов. Правительство называло предводителя партизан не иначе, как «мужицкий атаман», или «Иван Балаш с комарицкими мужиками». В Москве хорошо помнили о «бунташиой» славе «комарицкого мужика», вошедшего даже в фольклор. Именно с этих мест, тогда уже беспощадно разоренных войсками Б. Годунова, начинал свой поход И. И. Болотников. Здесь нашел себе поддержку и Лжедмитрий I. Так что, принимая на службу крестьянского атамана с отрядом партизан, царские воеводы, безусловно, понимали, что эта сила при случае может обернуться и против них, хотя первые известия о действиях «шишей» успокаивали. После присоединения к «комарицким мужикам» бежавших солдат балашовцы совершили успешный налет на с. Кадино. Тогда-то Балаш и установил контакт с воеводами. Затем ему пришлось выдержать трудный бой под с. Красным с отрядом князя Мосальского. Победа вновь досталась «шишам». Когда же подошел большой отряд противника, балашовцы перебрались в Дорогобужский уезд, поближе к шедшим под Смоленск русским полкам.
Это способствовало усилению бегства ратных людей к партизанам. Покидали они полки по вполне понятным причинам. Казацкая вольница, царившая в партизанских таборах, устраивала их больше, чем палочная дисциплина в войсках Шеина, подкрепленная в лучшем случае копеечным жалованьем. К Балашу шли солдаты, донские казаки, «даточные». Попадали они в отряд иногда своеобразным путем. Так, один из новоприбывших рассказывал, что привез он в Дорогобуж товары, распродал их и ушел к Балашу13. О количестве бежавших можно судить по расспросным речам пленных балашовцев. «Отстало их от Царёво-Займища с 300 человек... Отстало их от Царёво-Займища 250 человек и пришли в Рославль. И в Рославле собралось... кормовых солдат и всяких охотчих людей с 500 человек... Под Смоленск пришел Иван Лесков с 50 кормовыми и вольными людьми»14. Постепенно дело стало принимать для воевод дурной оборот. Оказалось, что «шиши» не только хватали лазутчиков и рассеивали отряды неприятеля, но и способствовали быстрому таянию царских полков.
Из Дорогобужского уезда балашовцы в декабре 1632 г. перешли в Рославльский. Здесь уже давно полыхало пламя партизанской войны. Многочисленные отряды «шишей» перехватывали польских гонцов и громили гарнизоны. 20 ноября партизаны во главе с выбранным ими «карачевским головой» С. Веревкиным так прочно осадили Трубчевск, что польский гарнизон встретил русские войска как освободителей, и когда к городу подошел голова А. Зиновьев, то «литовский урядник с литовскими людьми говорил ему, что от грабежа комарицких мужиков и карачевских партизан унимал и они де польские и литовские люди государю добьют челом тотчае»15. 2 декабря Трубчевск распахнул ворота. Зиновьев вошел в город, но сдержать «шишей» не смог, ибо свыше 1 тыс. партизан тотчас бросились на обозы противника.
С появлением отряда Балаша боевые действия в этом районе приобрели еще больший размах. В январе 1633 г. с помощью балашовцев голова В. Яковлев осадил Мстиславль16. Балаш совершил успешный рейд под Кричев. Гарнизон едва успел запереться в остроге. Разграбив город, балашовцы вернулись под Рославль17. Здесь партизаны встретились с Нагово, который старательно делал вид, что не замечает в отрядах «шишей» беглых солдат, и вскоре установилось «взаимопонимание». Балашовцы получали от воеводы свинец и пороховое зелье. Нагово же приписывал себе все победы партизан. В январе 1633 г. обе стороны, закрепив сотрудничество, отметили его совместным походом под Кричев, где им удалось разбить крупный отряд неприятеля и захватить много пленных18.
Горящие города, толпы пленных, разгромленные отряды противника свидетельствовали о том, что балашовцы становятся значительной военной силой. После второго похода под Кричев они решились на такую сложную операцию, как осада Стародуба. «Да под Стародуб пришел из-под Смоленска атаман Балас и иные атаманы, а было их казаков с две тысячи человек и Стародуб осадили накрепко»19. Вскоре на помощь балашовцам из района Трубчевска прибыли отряды С. Веревкина и В. Рострубаева, из-под Сурожа — отряд И. Коротова20. «Стародубское сидение» балашовцев стало подлинным бедствием для царских воевод. Все чаще и чаще повторялась уже ставшая привычной картина: проснувшись утром, «начальные люди» недосчитывались солдат, ушедших к партизанам. Шеин засыпал Москву жалобами на бегство ратников. «Писали к вам наперед сего, что из полков русские солдаты пошли в воровство, и мы к тем солдатам писали и к ним приказывали многажды, чтоб они от воровства отстали». В отписках воеводы звучали тревожные нотки: «И нынеча, государь, казаки и московские стрельцы, и дети боярские, и татаровя, и иноземцы с твоей государевой службы бегут ежедень беспрестанно. И донские и яицкие казаки, государь, с твоей государевой службы бегут в воровство». Заканчивает Шеин это послание воплем: «Рать твоя, государь, разбежалась»21. При всей своей склонности к преувеличениям на этот раз Шеин был недалек от истины. К концу лета Смоленский лагерь покинуло более 5 тыс. человек, многие из которых свернули в таборы балашовцев22.
В Москве забеспокоились. Уже в январе 1633 г. правящим кругам стало ясно, что увещевания не помогают. Беглецов не привлекали ни прощение — «наказания им никакого чинить не велено», ни обещания «жалованье давать по-прежнему беспрестанно». Решено было послать к вольнице воеводу В. П. Ляпунова е грамотами. 18 января он получил наказ убедить балашовцев от «дурна отстать» и идти с ними под Смоленск «безо всякого сумнения и опасения». Примечательно, что в черновиках имя Балаша приписано сверху, после правки дьяка. В Москве как бы раздумывали, признавать ли мужицкого атамана. События, одной из движущих сил которых стали комарицкие мужики, складывались так, что нужно было признать предводителя последних. Ляпунов выехал к балашовцам. А через несколько дней в столице вновь заговорили о казацко-крестьянском движении. Нагово писал Филарету: «Подлинно, государь, неведомо, а говорят в мире, что комарицкие мужики и Балаш пошли под Чернигов к Черкасским городкам»23.
«Черкасы» занимали определенное место в планах московского правительства. Поскольку Филарет вел «большую политику», рассчитывая в случае успеха под Смоленском начать борьбу за освобождение Украины, то было важно заручиться поддержкой местного населения. Но о какой поддержке можно было говорить, если отряды Балаша, состоявшие пусть из беглых, но все же русских солдат и крестьян, опустошат черкасские городки? В столице начался переполох. 31 января вдогонку за Ляпуновым мчится гонец Ф. Щепин с грамотой: строго запретить балашовцам «без нашего царского указу збираться» и войною никуда не ходить24. В начале февраля Щепин, которому было велено «ехать, не мешкая нигде ни часу», появляется в лагере партизан под Стародубом. Здесь уже обосновался Ляпунов. Упавшие, как снег на голову, воевода, царские грамоты, а через несколько дней еще один царский посланник с новыми грамотами поставили беглых в трудное положение. 2 тыс. участников вольницы решали важный вопрос: подчиниться ли требованиям правительства и идти ли к Шеину? — Да,— говорили одни и в знак покорности направили в Москву В. Рострубаева. — Да,— заявил Балаш и послал от себя к Шеину людей выяснить условия объединения. Однако в последний момент часть балашовцев взбунтовалась. Вот что сообщал об этом правительству стародубский воевода И. Еропкин: «Иные воры де послушались, а иные многие воры твоего государева указу не послушались и под Смоленск идти не захотели»25.
Стародубский лагерь балашовцев стал распадаться. Первыми его покинули «400 охотчих людей из Путивля и иных городов», затем отряд атамана С. Пирога, который ушел с «великим буйством», разгромил обоз и захватил в плен самого Балаша. Б. Ф. Поршнев, как нам кажется, вполне справедливо увидел в этом стремление воспользоваться авторитетным именем мужицкого атамана для дальнейшего развития движения26. 1 марта этот отряд вновь появился у Стародуба. Навстречу ему выехал Еропкин и стал уговаривать отстать «от воровства». Казаки «почали» с ним биться. Правда, задним числом они потом отрицали это: дескать, «не похотели с ним биться и отошли»27. На деле же они просто не выдержали напора ратных людей и, побросав часть имущества, «утекли». Еропкину достались 220 пленных, весь обоз, а в нем на одной из телег — связанный Балаш28. Воевода бросил его в тюрьму. Вскоре Еропкину из приказа отписали, чтобы, «связав и сковав», он отправил Балаша в Москву. Однако в столице так и не увидели мужицкого атамана, ибо в апрельской отписке воевода донес: «А Ивашка Балаш за приставом умер».
Раскол вольницы облегчил правительству борьбу с казацко-крестьянским движением. В ответ на свои победные реляции Еропкин получил грамоту, в которой ему было приказано окончательно разгромить неподчинившихся балашовцев. «А будут те воры нашего государева указа не послушают, на нашу государеву службу под Смоленск не пойдут,., и ты бы на тех воров посылал голов с нашими ратными людьми»29.
Но воевода не решился второй раз испытывать судьбу, и вместо ратных людей отправился к казакам голова С. Вощин. Когда последний стал уговаривать их подчиниться царскому указу, балашовцы отклонили его предложение. А в середине марта они объявились на реке Сейм, «промеж Рыльска и Путивля». Здесь произошел новый раскол. Атаман Пирог с донскими казаками пошел на Дон. Остальные, среди которых было много холопов, повернули к Смоленску. 17 марта Ляпунов привел из-под Стародуба участников вольницы к Шеину. А несколько позже подошли остатки отряда Пирога. Казалось, что со смертью Балаша умерла и балашовщина.
Возникает вопрос: почему царское правительство столь активно боролось против вольницы? Что испугало его? Ведь балашовцы оказали большую помощь его воеводам. Дело, конечно, заключалось в том, что одновременно их лагерь стал центром, притягивавшим всех недовольных, начиная с солдат из смоленских полков и кончая крестьянами и холопами, которые бежали туда уже в первые месяцы движения. Не следует переоценивать в тот период антифеодальный характер выступлений вольницы. Он возрастает и усиливается, однако пока не становится доминирующим. Основной целью казацких отрядов оставалась борьба с Речью Посполитой. Но даже одной антифеодальной тенденции в движении было достаточно, чтобы напугать правящие круги, которые готовы были пойти на любые жертвы для ликвидации партизан.
Тем не менее мероприятия правительства не погасили пожар народного движения. Балашовцы не сложили оружия. Даже те, кто пришел вместе с Ляпуновым под Смоленск, лишь временно примирились со своим положением. «И те солдаты, которые были с Балашом в воровстве, Александрова полка Лесли Ивашко Рокотов да Тобисова полка Унзина Васька Рокотов, пришли под Смоленск подговаривать с собою солдат в воровство»30. И с осени 1633 г. начался второй этап движения. Новым его центром стал Рославльский уезд. Почти непроходимые леса способствовали партизанским действиям. Отсюда можно было держать в постоянном напряжении коммуникации противника или, забившись в глухую деревню, отсиживаться после дерзких налетов. Рославльский лагерь быстро увеличивался. Из-под Смоленска, не таясь, приходили сюда крупные отряды ратных людей. 2 октября атаман А. Чертопруд привел 1200 человек31. А вот отписка воеводы И. Хилкова: «Ныне побежали с твоей государевой службы из-под Смоленска тысяч полторы»32. Шеин, теснимый со всех сторон поляками, предпринимал отчаянные попытки остановить бегство ратоборцев, но не мог успешно бороться с побегами. И он жаловался в Москву: «Солдаты идут в Рославль, потому что Дмитрий Сеитов их принимает, и на то, государь, смотря, многие солдаты и казаки... от нас, холопов твоих, бегут в воровство в разные места»33.
После этого из Москвы написали рославльскому воеводе Сеитову «с большим укором», что, принимая смоленских беглецов, он «делает большую смуту». Однако внушение не помогло, ибо дело заключалось не столько в Сеитове, который иногда был не прочь использовать рославльских казаков, сколько в его бессилии воспрепятствовать их приходу. Вольница давно уже не считалась с воеводой и сама решала вопрос о приеме новоприходцев. «Мы де к себе не призываем, но и никого не отсылаем»,— лаконично ответили казацкие атаманы на правительственное требование выдать беглецов. Это было сразу и правдой, потому что балашовцы действительно никого не выдавали, и неправдой, потому что их агитаторы вели пропаганду во многих городах и уездах, особенно же старались в Москве, подбивая «на воровство» холопов и посадских людей.
Всего в октябре 1633 г. «собралось тех кормовых детей боярских и яицких казаков с три тысячи»34. В боевых действиях, которые вели балашовцы, победы чередовались с поражениями. 10 сентября вместе с Сеитовым они разгромили под Рославлем полк Станислава Сосинского. Зато в октябре в Смоленском уезде потерпел неудачу атаман И. Тесляев. В декабре балашовцы вместе с царскими воеводами взяли Пропойск и Борзу, причем в последнем деле, не поделив с московскими стрельцами трофеев, комарицкие мужики их «побили и казенные пищали поотнимали»35. А летом того же года военное счастье окончательно изменило Шеину. 25 августа к Смоленску подошли полки нового польского короля Владислава IV. Они начали теснить армию Шеина, пока не заперли ее в лагере. 18 ноября Боярская дума вынуждена была принять решение о создании новой армии и посылке ее на выручку смоленских полков. Возглавили ее бояре Д. М. Черкасский и Д. М. Пожарский. Однако военные возможности царского правительства были ограниченны. В январе 1634 г. в Можайске, где должна была расположиться новая армия, вместо намеченных 10—15 тыс. ратных людей стояло всего 357 человек36.
Не удивительно, что правительство опять вспомнило о балашовцах. Появилась перспектива объединить рославльских казаков с еще не сформированными можайскими полками. Тут же царские воеводы изменили отношение к вольнице: до недавнего времени там были «воры да бунтари», а ныне — «вольные казаки и охочие люди, которые радеют государю». Казацкое посольство Чертопруда и Тесляева, прибывшее в январе 1634 г. с боевыми трофеями, было принято с большой пышностью. Сам царь Михаил «дозволил свои царские очи видеть и вины их простил». Членов посольства пожаловали заграничным сукном и денежным жалованьем, а рославльскую вольницу — царскими знаменами. Но казаки, несмотря на такую встречу, даже в Москве не скрывали своих настроений. Их агитаторы появлялись во всех концах столицы, открыто призывая холопов променять неволю на волю. Народ повалил к балашовцам толпами. И вот в один из дней в Голутвенной слободе, где стояли казаки, появился отряд стрельцов. Служилые люди бросились на толпу холопов. На помощь холопам, размахивая саблями, выскочили казаки. Свалку еле-еле замяли37.
Еще в декабре 1633 г. в рославльском лагере появился И. Наумов, присланный из Москвы, чтобы возглавить поход к Можайску. Однако воевода не смог поднять таборы балашовцев. Казаки требовали признать вольными крестьян и холопов, примкнувших к движению. Наумов отговаривался, что на этот счет ему в Москве распоряжений не давали и что он «об этом отпишет»38. Казаки не соглашались ждать. Пока что эти противоречия не мешали балашовцам активизировать их действия. 14 января рославльские казаки вместе с Наумовым сражались против польского полка Яна Каминского. Бой был на редкость упорным, бились «с обеда до полуночи», и только темнота разняла сражавшихся. На следующий день поляки, получив подкрепление, вновь устремились на балашовцев, но были разбиты и бежали, оставив 12 знамен, 2 затинные пищали и 230 пленных39. Сталкиваясь с поляками, балашовцы не забывали и о «внутреннем противнике». В октябре духовенство и помещики Брянского уезда стали жаловаться в столицу на Сеитова, что он не может унять казаков, которые «промышляют в брянских лесах»40. Поскольку челобитная осталась без ответа, дворяне взялись за оружие. А в декабре 1633 г. балашовцы, в свою очередь, били челом, что «бренчане дворяне и дети боярские их побивают до смерти, грабят и в воду сажают»41.
Позиция балашовцев по вопросу о слиянии с можайскими полками все же заставила правительство пойти на уступки. Москва простила все их «вины», а присоединившихся к движению холопов и крестьян велено было «не имать». Только после этого балашовцы согласились подчиниться царскому указу, и 6 февраля 1634 г. рославльские отряды выступили в поход. Однако-прямо на Можайск они не пошли и, ссылаясь на то, что в районе Дорогобужа их может перехватить противник, свернули на брянскую дорогу. 15 февраля к ним примкнул атаман Чертопруд. Из Москвы он вернулся не один. По дороге горсточка казаков успела вырасти в большой отряд. В Вязьме, Можайске, Козельске, где бы ни останавливался Чертопруд, казаки «мутили» и звали людей к себе.
Чертопруду было поручено передать Наумову знамена, пожалованные казакам в столице. Чертопруд раздал их без ведома Наумова. Когда же воевода предъявил на них свои права, то его попросту вытолкали из казацкого круга. Обиженный Наумов писал в Москву: «Меня, холопа твоего, ни в чем не слушают и дорогою идут на твою службу медленно, неведомо для чего, и вперед, государь, у них неведомо что будет»42. И действительно, оказавшись 22 февраля в Дудинской волости Козельского уезда, балашовцы не проявили желания покинуть ее. Отовсюду к ним устремились ратные люди и крестьяне. 20 марта вернувшийся из Москвы атаман И. Белобородов привел с собой 500 человек; 22 марта из Мещевского уезда подошло еще 150; 28 марта из Калужского уезда — 50 человек43. «Из многих мест холопи боярские, из городов стрельцы и казаки и всякие люди,— сообщал в те дни воевода, — пристают беспрестанно, и всякое воровство чинят, и холопей призывают к себе». Казацкие атаманы стали открыто призывать «идти на север для добычи». И для «воровства» — добавлял тот же воевода44.
К тому времени в лагере балашовцев произошли некоторые изменения. «Стояние» в Дудинской волости окончательно подорвало влияние Наумова. Оказавшись меж двух огней (и балашовцы угрожали, и Москва требовала), он счел за лучшее внезапно заболеть. 17 марта в лагере вместо Наумова появился воевода И. Бунаков. Но смена воевод не привела к переменам: казаки не считались и с Бунаковым. К марту 1634 г. таборы балашовцев выросли до 8 тыс. человек45. Эта цифра носит приблизительный характер. По словам одного из участников событий, «сколько их, не ведает он, так как в одном месте их никогда не бывает». Действительно, весной отряды балашовцев почти одновременно действовали в Алексинском, Белевском, Воротынском, Епифанском, Калужском, Каширском, Мещевском, Лихвинском, Оболенском и Тарусском уездах. Чтобы обуздать эту силу, в Москве были готовы отказаться от объединения балашовцев с полками Черкасского и Пожарского. Правительство стремилось столкнуть участников движения с поляками. Казакам приказали немедленно напасть на врага, «чтоб в большую войну литовских людей и черкас не допустить». 30 марта 500 балашовцев нагрянули в с. Щелканово Мещевского уезда, где расположился противник. Застигнутые врасплох, польские и литовские люди не смогли оказать сопротивления. Оставив знамена и четыре орудия, они отошли. Но на обратном пути торжествующих балашовцев настигли главные силы неприятеля. В жаркой схватке рославльские казаки были разбиты.
Нельзя сказать, что с весны 1634 г. балашовцы полностью перешли к борьбе с дворянством46. Поляки по-прежнему оставались для них противниками. Но все чаще народные отряды стали появляться в помещичьих деревнях и селах. После каждого такого налета дворяне недосчитывались значительной части имущества, а по избам — крестьян. Казацко-крестьянское движение начало принимать более ярко выраженный антифеодальный характер. Ранней весной правительство Михаила Федоровича оказалось в затруднительном положении. После капитуляции Шеина под Смоленском сил для дальнейшей борьбы с Речью Посполитой не было. Одновременно назревал внутриполитический кризис: помещики стали высказывать открытое недовольство действиями балашовцев. «А которые в Можайске из Боровска дворяне и дети боярские,— рассказывал в апреле стряпчий И. Бутурлин,— и они сетуют, что от них люди уходят к казакам, поймав лошадей... А казаки де в их поместьях и вотчинах и жен и детей позорят и поместья разоряют. А чают от тех воров тамошних городов служивые люди большого дурна»47. 22 мая воевода Черкасский передал челобитную помещиков-туляков, каширцев и рязанцев, которые жаловались, что «пока на государевой службе стоят в Можайске,., без нас, холопов твоих, нынеча казаки наши поместья и вотчины разоряют без остатку... Нашу братию побивают до смерти». С аналогичными жалобами («А люди наши и крестьяне своровали...») выступили служилые люди полка Ф. Куракина48.
Опасаясь усиления волнений, правительство заметалось в поисках выхода. Уступая помещикам, надо было разгромить балашовцев. Но для этого необходимо освободить те немногочисленные силы, которые сковала война с Польско-Литовеким государством. Пока же все попытки заключить мир или перемирие успеха не имели. Тем временем армия роптала, теряла боеспособность и разбегалась. В этих условиях правительство вынуждено было тянуть время. И вот в Москве появились остатки капитулировавшей армии Шеина. Свыше 8 тысяч измученных людей ожидали награды за свою службу. Шеин с товарищами был взят под арест. Началось следствие о причинах поражения. Разбирательство дела затянулось. Это вызвало недовольство ратных людей, для которых все неудачи войны воплотились в личности незадачливого воеводы. Стряпчий Бутурлин сообщал: «Да во всех ратных людях сетование большое о том, что по ся лето Михаилу Шеину и Ортемию Измайлову и сыну его за их измену государева указу нет»49. О том же писал архиепископ Пахомий: «В полках же Шеина ропот был велик»50. Документы доносят до нас неясные известия о каких-то волнениях в столице между 25 (пожар в Москве) и 27 мая. Правительство «ради успокоения» ратных людей пошло на казнь Шеина и Измайлова. Секретарь Голштинского посольства Адам Олеарий, оставивший записки о своем путешествии в Московское государство, отмечал, что «в Москве готово было вспыхнуть всеобщее восстание, для утишения которого великий князь вынужден был обещать, что для удовлетворения народа он прикажет Шеина казнить»; это и было сделано, хотя до последней минуты Шеина заверяли, что он будет прощен51.
Весть о событиях в Москве докатилась и до польской стороны. В мае русские послы Ф. И. Шереметев и А. Л. Львов, которые вели на реке Поляновке переговоры с Речью Посполитой о мире, писали: «Переехал к королю с Москвы сын боярский, Федотом зовут,., а сказывал де, что на Москве Михаила Шеина да Артемия с сыном Измайловых казнили и за то де на Москве учинилось в людях розно»52. Правда, обстановка вскоре разрядилась. Казнь Шеина несколько охладила горячие головы участников Смоленского похода. Свою роль сыграли в этом и пожалования, дарованные в апреле — мае. Награждали всех: помещиков — прибавкой к земельным и денежным дачам, новиков-солдат — верстанием сразу же в первую «новичью статью» (то есть с наивысшим окладом), а «вольным всяким русским людям учинены оклады против статей казаков». Делалось все это только с одной оговоркой: для будущего это «верстание не в образец»53. Но в царском дворце понимали, что затишье носило временный характер. Головою Шеина откупились, однако не ликвидировали причин народного недовольства. По-прежнему в огне балашовщины горели поместья и вотчины. По-прежнему в вольницу бежали холопы и крестьяне. По столице ходили тревожные слухи. Посадские люди рассказывали: «Кузнечный староста Петрушка приказывал им прятать платье и всякую рухлядь, копая ямы для того, что нынешнего дня во вторник, 12 мая или завтра в среду или четверг, мая в 14 будет на Москве замятия великая»54.
Правительству стало ясно, что долее оттягивать решение о рославльской вольнице нельзя, ибо она грозила новой крестьянской войной и вызывала недовольство дворян. Балашовцы сами дали Москве повод для окончательного разрыва. Их раздражало присутствие воеводы Бунакова. В условиях быстрого роста антифеодального движения он превратился в ненужного и опасного свидетеля, пристально наблюдавшего за каждым шагом мятежных станиц. 5 мая рославльские казаки «самовольством» вскрыли царские письма, адресованные Бунакову, обвинили его «в неправдах» и, чуть не зарубив саблями, выслали вон. А 7 мая Боярская дума приговорила: «На тех воров из городов посылати наших ратных людей... и поиск чинить и в уездах села и деревни воевать»55. Несмотря на столь решительное заявление, правительство не смогло приступить к широким военным действиям. Было неясно, куда повернет Владислав IV,— к войне или миру. 8 мая казаки сообщили кн. Хованскому, что они идут к нему под Калугу. Воевода обратился в столицу с запросом, как быть. 12 мая ему приказали следовать навстречу балашовцам для совместной борьбы с поляками56.
Внутренняя политика оказалась в прямой зависимости от хода Поляновских переговоров. А дела на них шли плохо. Польские представители выдвигали неприемлемые условия. 4 мая после московских событий и того хуже: свернули шатры и покинули место переговоров. А польский король, которому в дымке московских пожаров вновь стал чудиться царский престол (как в 1610-е годы, когда он был признан «царем» изменниками, членами Семибоярщины), снял осаду с Белой и помчался под Дорогобуж готовить поход на Москву. Переговоры оказались на грани срыва. В те дни царские послы Шереметев и Львов не раз посматривали на противоположную сторону реки: не вернутся ли поляки? Они появились 12 мая. Вопросы войны и мира висели на волоске, и правительство царя Михаила не могло пока послать против балашовцев ни одного человека. Между тем польские представители на сей раз оказались более уступчивыми: внутренние и внешнеполитические трудности подталкивали и их к миру. С обоюдными уступками обе стороны составили проект мирного договора, и 2 июня он был подписан.
В Москве вздохнули с облегчением. Теперь можно было, не оглядываясь на Речь Посполитую, расправиться с непокорной вольницей. 5 июня воеводам городов, находящихся южнее столицы, было приказано послать ратных людей в Боровск, в полк И. Д. Хованского57. Сюда же из Можайска и Калуги устремились отряды Б. С. Пушкина и Ф. Ф. Волконского. Готовился комбинированный удар: основной — силами Хованского, вспомогательный — гарнизонами городов. Одновременно правящие круги осуществили другую акцию. В лагерь балашовцев, расположенный близ Калуги, они послали грамоту с категорическим требованием прекратить «воровство», сдаться щ составив именной список, выдать холопов В. И. Стрешнева. Эта грамота застала балашовцев в переломный для движения момент. Логика борьбы постоянно подталкивала их к расширению антифеодальной войны. Именно в этом заключался главный источник их сил. Но не все хотели этого. Заявление правительству, сделанное несколько недель назад, что «воруют не они, а воруют де около их боярские холопы и крестьяне и всякие вольные люди, а называются казаками», было не только уловкой атаманов, но и выражением настроения той части участников движения, которые стремились не портить отношений с Москвой58.
В разных по направленности действиях народных масс отразилась социальная пестрота балашовских таборов, в которых под названием «рославльские казаки» уживались и беглые холопы и дети боярские. Пока шла война, противоречия сглаживались. Но в конце мая 1634 г. ситуация изменилась: борьба с Речью Посполитой шла к концу. Балашовцы попытались убедить правительство в их стремлении продолжать войну с Польшей. Когда 15 мая польские отряды подошли к Калуге, то «после боя, как литовские отряды отошли,., пришло казаков в Калугу 500 человек и того же дни, часу в три, дворяне и дети боярские охотники и те рославльские казаки... пошли в поход за литовскими людьми»59. Одновременно другой отряд балашовцев бросился наперерез противнику60. Но подобные ситуации возникали все реже и реже. И по окончании войны многие балашовцы оказались на распутье: нужно было или прекращать борьбу, или открыто выступить против правительства. Такая обстановка сложилась в лагере вольницы, когда 5 июня гонец привез царскую грамоту.
Грамота оказалась тем аргументом, который прервал колебания умеренных балашовцев во главе с атаманом Г. Растопчиным. Они (до 1500 человек) «не хотели воровать и стали за то, [чтобы] им государю наряд и зелье отдать и тех Васильевых людей Ивановича Стрешнева, сыскав, отдать». Решающую роль сыграла здесь перемена в соотношении сил. Когда в начале года правительство через Ляпунова потребовало идти под Смоленск, балашовцы знали, что, кроме посулов и церковных проклятий, Москве нечем было подкрепить свои требования. Теперь же правительство обладало реальной силой... Однако не все участники движения оказались напуганными. Вместо капитуляции, предложенной сторонниками Растопчина, «воры Федотко Лях да Анисим Чертопруд, а с ним казаков и боярских людей 6 тысяч учинили с ними бой и ничего не отдали»61. Вольница снова раскололась, что было закономерно: слишком зыбким оказался союз разных по социальному происхождению и устремлениям сил, объединившихся в одном лагере. Не менее закономерно и то, что большая часть участников движения отказалась подчиниться правительству: весной 1634 г. антифеодальные настроения почти возобладали в таборах рославльских казаков.
Разбитый отряд Растопчина двинулся к Москве сдаваться. Вперед было послано казацкое посольство. Оно должно было признать «все свои вины» и выторговать более мягкие условия капитуляции. Правительство ответило отправкой навстречу балашовцам ротмистра X. Роимского, ибо в столице сомневались, «прямо ли к государю идут и вину свою прямо несут». Однако опасения были напрасными. Перехваченные Роимским 13 июня в Серпухове балашовцы сдались ему. 21 июня сюда же подошел со своим полком Хованский. Царские воеводы решили переписать и разоружить отряд Растопчина, предварительно поставив напротив все царское войско. Немалый интерес представляет именной список сдавшихся балашовцев. Среди 518 человек находим 103 солдата, 89 городовых казаков, 66 крестьян, 47 «вольных людей», 82 посадских человека, 68 стрельцов62. Обращает на себя внимание почти полное отсутствие донских казаков и холопов. Эта наиболее решительная часть балашовцев предпочла другой путь. Относительно высокий процент крестьян среди сдавшихся объясняется тем, что сторонники Чертопруда и Ляха не решились на месте разжечь пламя крестьянской войны и ушли на Дон; это означало, что крестьяне, чтобы последовать за ними, должны были бросить дом и семью. Впрочем, основная масса крестьян не присоединилась ни к тем, ни к другим, а разошлась по домам.
Иной была судьба тех балашовцев, которые сплотились вокруг донских казаков. Покинув Калужский уезд, они пошли к Дону. После переправы через Оку их отряд двинулся мимо Тулы на Епифань. Трудно сказать, сколько рославльских казаков оказалось на левом берегу Оки. Правительство оценивало их силы на основе слухов и расспросов пленных, которые давали противоречивые показания, называя цифру от двух до 6 тыс. человек. Во всяком случае, под стенами Тулы мятежников оказалось достаточно, чтобы напугать воеводу, и, несмотря на строгий приказ, тульские ратные люди не сделали никакой попытки задержать «воров». Беспрепятственное продвижение балашовцев встревожило правительство. Упускать рославльских казаков, среди которых находились самые опасные для Москвы элементы, было нельзя. Из столицы Хованскому отправили грамоту с приказом «послать в погоню за ворами конные сотни», которые должны идти «наспех, без кошей, чтоб на Дон и Волгу не пропустить». Тогда 9 и 10 июня Хованский из-под Серпухова послал 10 сотен ратных людей для «промысла» над балашовцами63.
Не сразу удалось царским передовым отрядам настичь казаков. Подвижные и легкие на подъем станицы балашовцев, казалось, были неуловимы для медлительных правительственных войск. Однако, ворвавшись в Епифанский уезд, казаки бросились громить поместья и вотчины. Это задержало их, и 13 июня сотни Хованского настигли балашовцев на реке Проне. Произошло сражение. Казаки, потеряв много убитых и около сотни пленными, отошли64. Впрочем, неудачное для казаков столкновение на Проне еще не было разгромом. Балашовцы, обходя заслоны, упорно продвигались к Дону. В 20-х числах июня их передовые отряды появились в Воронежском уезде. Напрасно местный воевода М. Языков с надеждой посматривал на московскую дорогу: люди Хованского остались далеко позади. Пришлось воеводе принимать осаду, призвав на крепостные стены даже тех, кто жил в 50 верстах от города. Рославльские казаки, простояв там несколько дней, пошли на юг. По дороге им пришлось еще раз столкнуться с государевыми ратными людьми. 23 июня 3 сотни Михеева преградили казакам путь на реке Бетяге, но не сумели надолго задержать былых рославльцев65.
На этом заканчивается история отряда Чертопруда, ибо. достигнув верхних казачьих городков, балашовцы разошлись, кто куда. С Ляхом и Чертопрудом пошло несколько тысяч человек, а через Бетягу перешло многим меньше. Сдаваться воеводам в Серпухов двинулось около 1500 человек. Когда лее подьячий написал последнее имя в списке, их оказалось 518. Куда же девались остальные? Масса балашовцев в одиночку и группами, минуя заставы и обходя города, попросту разошлась, «где кто живет». Путь всех этих станиц невозможно проследить: ведь в документы попали только те из них, которые были обнаружены. Так, отряд в 500 человек отошел от Чертопруда близ Венева66. Усилились «отходы» после поражения на Проне. «А как нас разбили,— сообщал один из пленных балашовцев,— пошли было по городам». Другой пленный добавил: «А как нас побили, разбежались сразу по разным дорогам»67. Обеспокоенное бегством рославльских казаков, правительство приняло меры. Воеводам городов было приказано ставить на дорогах заставы и «имать воров». В Москве «бирючи кричали не один день», чтобы тайно вернувшихся балашовцев хватали и волокли в приказы. Опасения правительства были по-своему не напрасны. «Как мирный договор учинился,— писали воеводам городов из Разрядного приказа,— и они [балашовцы], прослыша то, пуще того на всякое воровство устремились... Дворян и детей боярских и всяких служилых людей и уездных людей стали побивать»68.
В июле 1634 г. правящие круги рассчитались с балашовцами. «И от той поры воры казаки разбежались и тех, государь, казаков, имали дворяне и дети боярские и их люди по лесам»,— хвастался веневский воевода У. Хрущов69. По приговору Боярской думы у тех немногих детей боярских, которые приняли участие в движении, были отобраны земельные владения. «Сами у себя тем воровством поместья и вотчины потеряли»,— гласил приговор. Многие балашовцы были брошены в тюрьму, другие отправлены в Сибирь «на пашню». Любопытные события связаны с именем Растопчина. При допросе оказалось, что он был сыном казанского мелкопоместного дворянина. После смерти отца он пришел в Москву «кормиться работой». В конце концов Растопчин дал на себя кабалу И. Челкову. Последний потребовал теперь возвращения своего холопа70. Правительство сначала согласилось удовлетворить иск Челкова, но потом, учитывая видную роль Растопчина в движении, сослало его в Сибирь71. Такова была царская милость за капитуляцию в Серпухове. Некоторых балашовцев «под крепкими поруками» разослали по месту жительства. Одновременно шло награждение тех ратных людей, которые громили рославльские станицы. За двух-трех убитых давалось 50 четей придачи и по рублю «за мужика»; «а узкого один убитый мужик рубль денег, а поместной придачи неуказано»72. Так закончилась балашовщина, одно из самых крупных крестьянско-казацких движений 1630-х годов.
Балашовщина — сложное по своему составу движение. Оно объединило под своими знаменами крестьян, холопов, донских казаков, посадских и гулящих людей. К нему примкнули низшие слои провинциального дворянства, в основном кормовые дети боярские. Это предопределило противоречивый характер действий балашовцев. На первых порах они активно вели борьбу против польско-литовских отрядов за возвращение потерянных Россией по Деулинскому перемирию уездов. Прослеживаются и «грабительские» тенденции, связанные преимущественно с действиями кормовых детей боярских. В то же время внутри движения вызревало антифеодальное направление. Оно нарастало, крепло и находило свое выражение в непослушании, «воровстве», побегах в вольницу крестьян и холопов, в погромах владений польских, а затем и русских помещиков. С перемещением рославльской вольницы на старую территорию Российского государства открылась и новая страница в истории балашовщины. Хотя участники движения по-прежнему не упускали возможности скрестить оружие с поляками, главным стало другое. Это заметно и по невиданным ранее масштабам бегства к балашовцам крестьян и по реакции господствующего класса, представители которого в своих челобитных жаловались на то, что «казаки без остатку имения разоряют,., их людей на воровство подбивают», а их самих бьют. Не удивительно, что правительство царя Михаила увидело в балашовщине первые признаки новой крестьянской войны73. Об этом свидетельствуют как русские, так и иностранные источники.
30 декабря 1633 г. шведский резидент в Москве доносил Государственному совету в Стокгольм, что у царя много врагов и изменников и переворот в скором будущем неизбежен74. О внутренних беспорядках, побудивших царя искать мира, сообщают и другие шведские документы75. Перекликается с этими известиями грамота из Посольского приказа, посланная навстречу русским послам после заключения Поляновского мира: «В Литовскую сторону многие городы отдали поневоле, потому что было опричь того сделать нельзя и в отволоку класти нельзя»; с заключением мира «люди побудут в покое и легкости... А кто государство наше смутил и смуту учинил и людей наших поморил, и те за свои дела приняли от бога месть по своим делам»76. Как видим, балашовщина оказалась одной из причин острого внутриполитического кризиса, который существенно повлиял на ход Смоленской войны.
Примечания
1. О «балашовщине» можно встретить упоминания в ряде работ (Д. И. Иловайского, Е. Д. Сташевского, А. А. Новосельского и др.). Однако подлинным первооткрывателем этого движения, определившим его характер и роль в событиях 1632—1634 гг., следует считать Б. Ф. Поршнева (Б. Ф. Поршнев. Социально-политическая обстановка в России во время Смоленской войны. «История СССР», 1957, № 5; его же. Развитие «балатонского» движения в феврале — марте 1634 г. «Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран». М. 1963).
2. Е. Д. Сташевский. Смоленская война 1632—1634 гг. Организация и состояние московской армии. Киев. 1919, стр. 68, 71.
3. Там же, стр. 118, 119, табл. 7.
4. «Переписка между Россией и Польшей в государствование царя Михаила Федоровича». «Чтения» в Обществе истории и древностей российских при Московском университете (далее — ЧОИДР), 1862, кн. IV, стр. 48.
5. Б. Ф. Поршнев. Борьба вокруг русско-шведского союза 1631 —1632 гг. «Скандинавский сборник». Выл. I. 1956, стр. 53—55.
6. ЦГАДА, ф. 89 («Дела с Турцией»), 1632, д. 3, лл. 290—295.
7. А. Н. Попов. Изборник славянских и русских сочинений и статей. М. 1869, стр. 373.
8. Там же, стр. 369.
9. Там же.
10. ЦГАДА, ф. 210 («Белгородский стол»), д. 42, лл. 14—15.
11. «Акты Московского государства, изданные имп. Академиею наук под ред. Н. А. Попова». Т. 1. СПБ. 1890, № 442.
12. Там же, № 447.
13. Там же, № 504.
14. Там же.
15. Там же, № 479.
16. ЦГАДА, ф. 210 («Белгородский стол»), д. 42, л. 493.
17. «Акты Московского государства...». Т. 1, №№ 504, 483.
18. Там же, № 504; ЦГАДА, ф. 210 («Приказный стол»), д. 60, лл. 67—71.
19. А. Н. Попов. Указ, соч., стр. 371.
20. «Акты Московского государства...». Т. 1, № 504.
21. ЦГАДА, ф. 210 («Новгородский стол»), д. 45, лл. 135—136.
22. Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки имени М: Е. Салтыкова-Щедрина (далее — ОР ГПБ), Эрмитажное собрание, № 461, лл. 193—202 об.; ЧОИДР, 1909, кн. 2, «Смесь».
23. ЦГАДА, ф. 210 («Московский стол»), д. 98, л. 18. Балаш после взятия Стародуба совершил налет на Гомель и Чечерск.
24. Там же, лл. 21—23.
25. Там же, л. 77.
26. Б. Ф. Поршнев. Социально-политическая обстановка в России во время Смоленской войны, стр. 124.
27. ЦГАДА, ф. 210 («Московский стол»), д. 98, лл. 78, 125.
28. «Акты Московского государства...». Т. 1, № 505.
29. ЦГАДА, ф. 210 («Московский стол»), д. 98, л. 88.
30. «Акты Московского государства...». Т. 1, № 526.
31. Там же, № 584.
32. ЦГАДА, ф. 210 («Московский стол»), д. 98, л. 128.
33. Там же («Новгородский стол»), д. 45, лл. 277—282.
34. Там же («Московский стол»), д. 98, л. 273.
35. Там же («Белгородский стол»), д. 53, лл. 6, 132, 296—297.
36. Там же («Новгородский стол»), д. 45, л. 270.
37. Там же («Приказный стол»), д. 76, лл. 14—15, 19.
38. См. подробнее о миссии Наумова: Б. Ф. Поршнев. Социально-политическая обстановка в России во время Смоленской войны, стр. 134.
39. «Акты Московского государства...». Т. 1, № 707.
40. ЦГАДА, ф. 210 («Приказный стол»), д. 76, лл. 195—197.
41. Там же («Московский стол»), д. 90, л. 300.
42. Там же («Приказный стол»), д. 76, л. 20.
43. Там же, лл. 98, 120, 99, 116.
44. Там же, лл. 98, 120.
45. Там же («Московский стол»), д. 101, л. 268.
46. Б. Ф. Поршнев. Развитие «балашовского» движения в феврале—марте 1634 г., стр. 235.
47. ЦГАДА, ф. 210 («Приказный стол»), д. 60, лл. 93—94.
48. Там же («Белгородский стол»), д. 48, лл. 771—772; «Акты Московского государства...». Т. 1, № 660.
49. ЦГАДА, ф. 210 («Приказный стол»), д. 60, л. 92.
50. А. Н. Попов. Указ, соч., стр. 373.
51. А. Олеарий. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПБ. 1906, стр. 201—202.
52. ЦГАДА, ф. 79 («Дела с Польшей»), 1634, д. 7, л. 679.
53. Там же, ф. 210 («Белгородский стол»), д. 48, лл. 863—864; д. 61, л. 14; д. 54, лл. 189—190; ОР ГПБ, Эрмитажное собрание, № 544, лл. 148 об.—150 об.
54. ЦГАДА, ф. 210 («Белгородский стол»), д. 48, лл. 793—794.
55. Там же («Приказный стол»), д. 76, лл. 125—128.
56. Там же, лл. 145, 150—154.
57. Там же, д. 76, лл. 130—136; Записные книги «Московского стола», кн. 2, лл. 92 об.—93.
58. Там же («Приказный стол»), д. 76, л. 173.
59. Там же («Московский стол»), д. 101, л. 537.
60. «Акты Московского государства...». Т. 1, № 688.
61. ЦГАДА, ф. 210 («Московский стол»), д. 101, лл. 614—616.
62. Там же («Приказный стол»), д. 69, лл. 128—263.
63. Там же, л. 290.
64. Там же, лл. 96—108.
65. Там же, л. 365.
66. Там же, лл. 283, 367—368.
67. Там же, л. 97.
68. Там же, л. 313.
69. Там же, л. 93.
70. Там же, лл. 468—473.
71. Государственный исторический музей, Отдел письменных источников, ф. 443, д. 5.
72. ЦГАДА, ф. 210 («Белгородский стол»), д. 61, лл. 26—27.
73. Б. Ф. Поршнев. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М. 1976, стр. 424—425.
74. Г. Форстен. Сношения Швеции с Россией. «Журнал Министерства народного просвещения», 1891, № 1, стр. 355.
75. Б. Ф. Поршнев. Социально-политическая обстановка в России во время Смоленской войны, стр. 117.
76. ЦГАДА, ф. 79 («Дела с Польшей), 1634, д. 7А, л. 9.
