Авдеев В. Е. Александр Петрович Извольский // Вопросы истории. - 2008. - № 5. - С. 64-79.
В начале XX в. к руководству международной политикой пришла плеяда государственных деятелей - Э. Грей в Англии, Ж. Клемансо и С. Пишон во Франции, А. Эренталь в Австро-Венгрии, по-новому смотревших на цели и перспективы внешней политики своих стран. Профессиональные дипломаты и парламентские деятели, возглавившие в это время дипломатические ведомства и правительства, абсолютно не похожие друг на друга происхождением, опытом, политическими воззрениями, они начали реализовывать очень близкие по духу и поставленным задачам программы. На этой основе создавались новые и консолидировались старые альянсы. Назначение в 1906 г. министром иностранных дел России А. П. Извольского также отражало этот процесс и означало существенный идейный сдвиг: с уходом его предшественника В. Н. Ламздорфа "классическая традиция русской императорской дипломатии была исчерпана: консервативную формулу русской внешней политики сменила формула по существу своему революционная, искавшая радикальных перемен в освященном договорами международном политическом порядке"1.
Александр Петрович Извольский
Маргарита Карловна Извольская
Конференция Антанты в Париже 27-28 марта 1916 года. Извольский с противоположной от фотографа стороны стола
Александр Петрович Извольский родился 6 марта 1856 г. в семье Петра Александровича Извольского, чиновника Министерства внутренних дел, и Евдокии Григорьевны Извольской, урожденной Гежелинской. Корни рода Извольских брали начало в Польше, откуда в 1462 г. ко двору Ивана III прибыл во главе вооруженного отряда Василий Дмитриевич Извольский и был пожалован вотчиной. Подобно другим дворянским родам, Извольские исправно несли военную и административную службу как "полковые воеводы, стольники и в других чинах". Определением Владимирского дворянского собрания род Извольских был внесен в VI часть родословной книги Владимирской губернии, в число древнего дворянства2. Однако они не были близки к престолу. Предки министра "никогда не принадлежали к московской олигархии, хотя ввиду своих значительных владений считались видными членами поместного дворянства. Они удерживали это положение и во время петербургского периода, но никогда не были в числе придворных и высших чиновников, которые заполняли дворцы и правительственные канцелярии", предпочитая оставаться в своих имениях, и тяготели к Москве как "настоящей столице"3. К концу XIX в. Извольские владели двумя имениями (каждое в среднем площадью по 500 десятин) в селах Спасском и Липицах в Чернском уезде Тульской губернии4.
Более тесную, чем предки со стороны отца, связь с императорским двором имела некогда семья матери А. П. Извольского. Ее дед - генерал В. М. Яшвиль (Яшвили), происходивший из грузинских князей, служил в гвардии, участвовал в русско-турецкой войне (1787 - 1791 гг.) и сражениях с польскими повстанцами5. "Человек весьма благородный, но гордый и мстительный", он был сильно оскорблен тем, что Павел I ударил его палкой во время парада, и стал активным участником заговора и убийства императора. Судьбы заговорщиков сложилась по-разному, но лишь князь Яшвиль был по приказанию Александра I сослан в имения с запретом бывать в обеих столицах. Причиной опалы стало письмо, адресованное молодому монарху, в котором князь объяснял цареубийство не личными интересами, а заботой о сохранении государства. Подобная откровенность не могла понравиться Александру I. Зато легенда о принципиальном либерализме и свободомыслии, культивируемая в семье, должна была оказать на А. П. Извольского свое влияние. Опала прервала связи князя Яшвиля с двором и высшим светом Петербурга, и его потомки вошли в московское общество6. Они породнились с рядом старинных московских и провинциальных дворянских фамилий. По линии матери А. П. Извольский приходился двоюродным братом министру земледелия и государственных имуществ А. С. Ермолову и министру юстиции, затем послу в Италии Н. В. Муравьеву. Возглавив Министерство иностранных дел, он сотрудничал с ними во внешне- и внутриполитический сфере.
Петр Александрович Извольский (1816 - 1888), по словам собственного сына, являлся "типичным представителем своего класса. Образованный и обладающий широким кругозором, он еще молодым человеком посещал салон Елагиной, где обычно собиралось все просвещенное общество Москвы. Он встречал там помимо пушкинского кружка таких сторонников западничества, как Чаадаев и историк Грановский, наряду с первыми провозвестниками славянофильства, какими были Самарин, Хомяков и братья Киреевские"7. После попытки сделать карьеру военного, традиционную для молодого дворянина, Петр Извольский в 1836 г. перешел на службу в Министерство внутренних дел. В декабре 1856 г. он стал советником и начальником отдела главного управления Восточной Сибири, ведавшего освоением этого огромного края. Генерал-губернатор граф Н. Н. Муравьев-Амурский, несмотря на свои авторитарные методы управления, имел в общественных и правительственных кругах репутацию либерала. Его администрация, преимущественно состоявшая из бюрократов либерального толка, была тесно связана по службе и личными отношениями с декабристами, петрашевцами, М. А. Бакуниным и другими политическими ссыльными, которые при Муравьеве получили разрешение поселиться в Иркутске8. Впоследствии отец Александра Петровича занимал должности иркутского, екатеринославского и курского губернатора, "но позже удалился в свое имение и вел жизнь поместного дворянина до самой смерти"9. Семейные традиции, влияние отца, на высоких постах участвовавшего в проведении Великих реформ, и общая атмосфера эпохи преобразований не прошли бесследно для формирования мировоззрения Александра.
Как сын потомственного дворянина, он имел возможность поступить в Александровский лицей - кузницу кадров высшей бюрократии. Там в основе воспитания лежали две линии - подготовка профессионально образованных государственных деятелей и создание творческой и семейной обстановки для учащихся. Лицеистам прививали монархические убеждения, соединенные с европейскими стандартами поведения и с влиянием либеральных идеалов10.
По словам ближайшего сотрудника по министерству, М. А. Таубе, "Извольский носил свой "маршальский жезл" уже в портфеле лицеиста среди книг по истории дипломатии". Но атмосфера лицея воспитывала в будущем министре не только лучшие качества. "Дружба с молодежью, принадлежавшей первым семьям России и не считавшей денег в своих карманах, наделила его с тех пор снобизмом, помноженным на материальный эгоизм, который был на фоне его способностей наиболее выразительной и наиболее неприятной чертой Извольского как министра"11.
Поступление Извольского в лицей, с одной стороны, обеспечило ему возможность влиться в основное течение в интеллектуальной и политической жизни высших кругов империи. С другой стороны, общение с юным поколением правящей бюрократии наложило отпечаток на стиль его жизни, определило нравственные установки, карьерные устремления. Всю свою жизнь он посвятил, возможно, неосознанно, выполнению центральной задачи - занять положение равного на политическом и аристократическом Олимпе. Окончил он лицей с золотой медалью, его имя было занесено на мраморную доску почета лицея. В чине IX класса в 1875 г. Извольский поступил на службу в Министерство иностранных дел12.
Стремясь получить реальный дипломатический опыт, а также под влиянием общего энтузиазма и славянофильских идей, охвативших в период Восточного кризиса 1875 - 1878 гг. русское общество (сам он поначалу намеревался отправиться добровольцем на войну), Извольский после непродолжительной работы в Канцелярии министерства и в посольстве в Италии добился назначения на Балканы13. Во многом благодаря дружбе и покровительству князя А. Б. Лобанова-Ростовского, в то время посла в Константинополе, молодой дипломат получил в 1879 г. пост секретаря генерального консульства в Восточной Румелии14. На склоне лет Извольский с теплым чувством отозвался о Лобанове-Ростовском: "Благодаря содействию и даже дружбе, которую питал ко мне этот незаурядный государственный человек, я быстро прошел первые ступени дипломатической карьеры, но особенно я обязан этому выдающемуся культурному человеку, обладающему замечательной тонкостью суждений, общением с ним, которое избавило меня от многих ошибок, свойственных более молодому поколению этого периода"15.
Участие в выработке Органического устава Восточной Румелии, а затем служба на посту первого секретаря миссии в Румынии (1881 - 1885 гг.) многому научили будущего министра. В сложной дипломатической обстановке после Берлинского конгресса, когда российские правящие круги переживали период разочарования в перспективности балканского направления, в симпатиях народов региона к России, Извольский приобретал опыт общения, в частности и конфликтный, с формирующейся правящей элитой балканских стран. Он во многом избавился от питавших его ранее славянских иллюзий, выработал у себя жесткий прагматичный подход к балканским делам и Восточному вопросу в целом. Не доверяя прорусским настроениям и заявлениям монархов, правительств, партий и народов стран региона, Извольский предпочитал смотреть на них как на объекты политической игры великих держав. Но при этом его профессиональный интерес к Балканам сохранился; не исключено, что именно в это время он стал изучать возможности реванша, который бы реабилитировал русскую дипломатию после Берлинского конгресса и показал мастерство ее новых руководителей.
Один из эпизодов службы Извольского в Бухаресте молва напрямую связывала с его последующим карьерным взлетом. Нереализованные послевоенные претензии малых балканских стран друг к другу, к великим державам, а особенно к России постоянно порождали конфликты в регионе. Свои причины обижаться на Петербург имелись у румынского правительства, вынужденного возвратить России территории Южной Бесарабии. Местная пресса, близкая к кабинету, изощрялась в обвинениях русских дипломатов, работавших в Румынии: Извольского, к примеру, называли едва ли не главным финансистом и подстрекателем оппозиции16. Отношения между двумя странами, не отличавшиеся взаимной теплотой, часто распространялась на личные отношения дипломатических и военных чинов. На одном из неофициальных банкетов в Бухаресте Извольский вызвал на дуэль иностранного офицера, критически отозвавшегося об умственных способностях Александра III.
Происшествие удалось использовать для саморекламы: огласив эту историю "до берегов Невы... благодаря чему дуэль не состоялась" Извольский получил за свою "храбрость" и любовь к царю придворное звание камергера17.
Подобная трактовка, обросшая слухами и домыслами (о чем говорит и фактическая ошибка: камергером Извольский стал значительно позже, в 1892 г.), вполне объяснима завистью петербургских чиновников к преуспевающему и претенциозному дипломату, за которым в этой среде закрепилось прозвище "Ильсегобский"18. Извольский же, по сути, играл согласно правилам, свойственным тому времени в том кругу, где он вращался. За время своей службы на Балканах Извольский попал в поле зрения Александра III, которому импонировали его жесткость и решительность: император оценивал его депеши весьма высоко19.
В качестве определенной проверки на прочность и верность можно расценить службу Извольского первым секретарем миссии в Вашингтоне в 1885 - 1888 гг., в период ухудшения отношений между Россией и США. Наряду с причинами экономического характера этому способствовало также неприятие Александром III американской демократии, его раздраженная реакция на критические замечания в США по поводу ограничения прав евреев. При таких русско-американских отношениях царю был необходим человек, доказавший свою надежность, твердость и потому способный отстаивать престиж России и ее монарха за океаном, Несмотря на похолодание, правительствам двух стран все же удалось достичь некоторого взаимопонимания, что выразилось в подписании конвенции о взаимной выдаче преступников (март 1887 г.)20.
Испытание прошло успешно. Вскоре молодому как по служебному положению, так и по возрасту дипломату (он был коллежским советником и ему только что исполнилось 32 года) доверили гораздо более ответственную, а главное, самостоятельную миссию. В марте 1888 г. Извольский прибыл в Рим ко двору папы Льва XIII в качестве личного представителя российского императора с поручением восстановить отношения с папством, прерванные в 1866 - 1867 годах21. Занимаясь накопившимися за это время и постоянно возникавшими вновь конфессиональными и политическими проблемами, он должен был действовать крайне осторожно, и за ним внимательно следили из Петербурга - собственное начальство, министерства и ведомства, связанные с католическими делами, и сам император. Партнерами Извольского в Риме являлись люди энергичные, инициативные и весьма искушенные - папа Лев XIII и его статс-секретарь кардинал Рамполла. Извольскому к тому же приходилось, не замыкаясь исключительно на проблемах папства, учитывать тот авторитет, которым пользовалась католическая церковь, характер ее отношений со светскими властями, а также борьбу парламентских сил в Италии, влиявших на определение внешнеполитического курса страны22. Усвоенное Извольским лояльное восприятие парламентского устройства и используемых в нем механизмов сам он и многие его современники считали естественным на дипломатической службе. В Румынии, США, Риме, а в дальнейшем Сербии, Японии ему приходилось вникать в сложные внешнеполитические вопросы, которые уже невозможно было решить методами салонно-придворной дипломатии, требовалось устанавливать и поддерживать отношения не только с правящими кругами, но и с оппозицией, с группировками финансистов, промышленников и крупных аграриев. Парламентское устройство, в представлении Извольского, обеспечивало определенную политическую устойчивость, избавляло от неожиданностей, подобных наблюдавшимся в поведении различных сановно-бюрократических группировок в царской России.
В мае 1894 г. Извольского возвели в ранг официального министра-резидента при Св. Престоле, что существенно расширило его возможности. Дела римской курии были поистине всеобъемлющими и не имели территориальных границ, и потому ему приходилось заниматься самыми различными вопросами. О признании его успешной деятельности на острие церковно-дипломатической борьбы свидетельствует поступившее от Министерства внутренних дел лестное предложение возглавить департамент иностранных религий. Исходя из перспектив своей карьеры на дипломатическом поприще Извольский это предложение отклонил23.
Новый министр иностранных дел Лобанов-Ростовский имел в отношении российского представителя в Ватикане далеко идущие планы: он был готов предложить своему ученику и другу пост товарища министра24, но этому помешала скоропостижная кончина князя в августе 1896 года. Тем не менее некоторое время спустя Извольского прочили помощником графу И. И. Воронцову-Дашкову (при Александре III - министр императорского двора и уделов), который должен был возглавить МИД в ранге канцлера. Современники видели в этом интригу со стороны министра юстиции Муравьева, двоюродного брата Извольского25. Идея, по-видимому, принадлежала Николаю II, не забывшему о рекомендованной Лобановым-Ростовским кандидатуре. В руководстве внешнеполитическим ведомством напарником преданному престолу человеку, другу отца, становился молодой энергичный дипломат, который не ассоциировался у Николая II со старшим поколением Министерства иностранных дел, указывавшим на ошибки его личной дипломатии. Но с назначением 1 января 1897 г. министром иностранных дел посланника в Дании М. Н. Муравьева, креатуры императрицы-матери Марии Федоровны, фигура Извольского отошла в тень.
В феврале 1897 г. он возглавил миссию в Сербии, что в принципе можно расценивать как повышение, поскольку это был полноценный посланнический пост в сравнении с Ватиканом. Назначение на Балканы, служившие осью российской внешней политики, демонстрировало доверие царя опыту и мастерству дипломата. Но служба Извольского в Сербии оказалась непродолжительной (неясно, случилось ли это из-за расхождений с министром по поводу русско-австрийского соглашения 1897 г.26 или вследствие иных причин), и в конце года он получил новое назначение - на почетную, но придворную по характеру, можно сказать, декоративную должность посланника в Баварии. Тем не менее, и в баварском спокойствии и тиши Извольский сделал свое пребывание центральным элементом местной жизни. Он сумел "быстро приобрести выдающееся положение", - писал царю великий князь Николай Михайлович, посетивший Мюнхен во время путешествия по Европе в 1899 году. "Баварцы прямо (навытяжку) стоят перед Извольским: на днях жена его дает в пользу бедных русских студентов и артистов, проживающих в Мюнхене, большой концерт тамошними лучшими музыкальными силами, и за неделю уже все места раскуплены. У него чудесная историческая библиотека, много весьма замечательных портретов, так что во всем чувствуется достойный ученик покойного князя Лобанова"27.
Деятельная натура, Извольский не позволял себе предаваться, подобно многим иностранным и российским коллегам, созерцательно-сибаритствующему образу жизни. Даже в Баварии он находил сферу приложения своим силам. Внешнеполитическими проблемами Извольский интересоваться не перестал, но в тот период в центре его внимания не крупные проекты, а вопросы более конкретные. Посланник подробно осветил различные аспекты социально-экономического положения и развития Баварии, перспективы российского нефтяного экспорта в центральноевропейский регион из Черного моря по Дунаю28.
Пост посланника в Мюнхене можно с достаточным основанием считать неким наказанием для строптивых, провинившихся перед начальством дипломатов. Извольского здесь сменил барон Р. Р. Розен, возглавлявший перед этим миссию в Токио и выступавший с критикой агрессивного курса, проводимого Петербургом на Дальнем Востоке. Это перемещение (Извольский в ноябре 1899 г. был назначен посланником в Японии) можно было понять как урок: лучше не отклоняться от предначертанного свыше и забыть о своем мнении. Желание получить послушного исполнителя объясняет назначение дипломата, совершенно не знакомого со спецификой региона.
Оказавшись в эпицентре международной политики того периода, Извольский поначалу действовал осторожно, старательно взвешивая обстановку, и вскоре пришел к тому же выводу, что и его предшественник. Он выступил за мирное урегулирование спорных вопросов с Японией, вплоть до заключения прямого союза с ней29. Но в условиях разброда, царившего в верхах, в отношении дальневосточной политики России, и сохранения общего экспансионистского характера курса, выступления Извольского не переломили ситуацию, и ему пришлось покинуть Токио. Зато в дальнейшем, когда начались поиски виновных, эти протесты повлияли в его пользу. Трезвая линия, которую он отстаивал в качестве посланника в Токио, была положительно оценена уже после русско-японской войны в правительстве и общественных кругах30. Авантюризм "безобразовской клики", бездействие министра иностранных дел графа В. Н. Ламздорфа, военные неудачи и Портсмут - все это заслонило допущенные Извольским собственные промахи и позволило ему переадресовать центру все претензии за неблагоприятный исход31.
В октябре 1902 г. он стал посланником в Копенгагене. Большую роль в этом сыграли придворные связи его жены Маргариты Карловны, урожденной графини Толь. Дочь К. К. Толя - посланника в Дании в 1882 - 1893 гг., внучка героя Отечественной войны 1812 г. генерала К. Ф. Толя, она выросла в Дании, фактически на глазах императрицы Марии Федоровны, питавшей к ней привязанность32. Женщина обаятельная, придававшая во многом светский лоск своему мужу, державшемуся сухо, Маргарита Карловна имела лишь тот недостаток, что плохо говорила по-русски, из-за чего ее часто принимали за иностранку33. Воспитанная в великосветских традициях, она тщательно следила, чтобы в ее окружении соблюдался bon ton34. Характерный эпизод в связи с этим произошел в начале Первой мировой войны. Когда союзные и нейтральные дипломатические миссии эвакуировались из Парижа, в вагон, предназначенный для русского посольства, явился со своими двумя "массажистками" престарелый князь И. Ю. Трубецкой, отец командира Императорского Конвоя, формально числившийся атташе при посольстве и отличавшийся своим "женолюбием и успехами среди дам парижского полусвета". Маргарита Карловна незамедлительно отреагировала на эту вопиющую бестактность, сама запершись с мужем в своем отделении и приказав закрыться дочери с ее гувернанткой. На следующий день Извольский, видимо, проинструктированный супругой, "с необычной горячностью, размахивая руками, с самым возмущенным видом" требовал от Трубецкого объяснений35. Союз Александра Петровича и Маргариты Карловны36, выглядевший, как многие петербургские браки, способом сделать карьеру, доказал, однако, свою прочность, взаимная привязанность и доверие супругов сохранились даже в самые тяжелые для Извольского периоды.
Служба в Копенгагене имела свои особенности: посланник обязан был сочетать в себе дипломата и царедворца, причем последнее амплуа было не менее важно. Датская королевская фамилия находилась в родстве со многими европейскими дворами, в том числе русским, английским и германским. Мария Федоровна, урожденная датская принцесса, часто посещала Копенгаген и подолгу жила там. Нередко с визитами или проездом здесь бывали Николай II, Эдуард VII, Вильгельм II. Все это создавало условия для того, чтобы при известной ловкости рассчитывать на дальнейшее продвижение. Прецеденты уже существовали: В. Н. Муравьев пересел в министерское кресло именно с поста посланника в Дании, а граф А. К. Бенкендорф получил лондонское посольство37.
Поражение в войне с Японией и нарастание революционных событий требовали от правительства внесения серьезных корректив во внешнеполитический курс. Осторожная линия Ламздорфа не отвечала этой задаче. Положение осложнялось неудовлетворительным состоянием Министерства иностранных дел с его архаичной структурой, неэффективностью используемых методов и приемов, негативных принципов кадровой политики. Русской политикой, с негодованием отмечал Извольский в своем дневнике в апреле 1906 г., руководят "люди, совершенно незнакомые с положением и настроением Европы и никогда ничего не видевшие за пределами своих кабинетов"38. В частности, остро встал вопрос о налаживании взаимодействия с партиями и печатью. Для решения всех этих задач прежний глава ведомства Ламздорф не подходил, требовался новый человек - и по идеям, и по темпераменту.
Назначение Извольского министром иностранных дел не выглядело неожиданностью. К этому времени он уже входил в число тех лиц, имена которых фигурировали в числе кандидатур на важнейшие дипломатические посты, рекомендации которых старались учитывать в разработке внешнеполитического курса. Еще до того, как был поднят вопрос о преемнике Ламздорфу, кандидатура посланника в Дании рассматривалась и на ответственную роль уполномоченного на переговоры в Портсмуте39, и на пост посла в Берлине - один из ключевых в европейской политике России40. Фигуру Извольского держали в поле зрения правительственные деятели великих держав. Во время своих визитов в Копенгаген российского посланника удостоили продолжительными личными беседами, что было весьма необычно, как Вильгельм II, так и Эдуард VII, каждый из которых желал видеть Россию своей союзницей в назревавшем англо-германском столкновении41. При этом оба монарха в письмах Николаю II не скупились на похвалы: Извольский - "один из лучших людей в твоем ведомстве иностранных дел"42, "человек значительного ума", "один из твоих самых талантливых и преданных слуг"43. Их своеобразные рекомендации свидетельствовали, с одной стороны, о дипломатической гибкости и скрытности Извольского, с другой - об отсутствии у него каких-либо предпочтений; он был настроен предельно оппортунистически, на получение выгод с обеих сторон.
Решающее же звено в цепи событий, которые привели Извольского к руководству министерством, оказалось связано не с его дипломатической деятельностью, а с внутриполитической ситуацией в стране. В октябре 1905 г. он по поручению Марии Федоровны направился в Петербург, чтобы передать Николаю II письмо, в котором она просила сына "дать России конституционную хартию с его собственного согласия"; Извольский должен был постараться убедить императора в необходимости этого шага44. Хотя посланник опоздал (манифест 17 октября вышел раньше), эта миссия подтверждала его авторитет как дипломата в глазах Николая II, удостоверяла его преданность монархической идее. Выбор Извольского на пост министра иностранных дел определялся также пониманием задач международного курса страны: царь рассчитывал, что новый министр, не выглядевший ни англофилом, ни германофилом, не будет отдавать предпочтение ни Лондону, ни Берлину. Кандидатура Извольского привлекала и тем, что он выступал "человеком со стороны", не принадлежал к сложившимся группировкам в бюрократических и придворных верхах, каждая из которых была в той или иной степени скомпрометирована предыдущими событиями. (Подобный расчет лежал также в основе привлечения в правительство П. А. Столыпина.) В лице Извольского царь, по-видимому, ожидал приобрести "технического министра", дипломата и администратора, руководствующегося исключительно его предначертаниями, свободного от иностранных и петербургских влияний, не имеющего каких-либо обязательств. 28 апреля 1906 г., накануне открытия I Государственной думы, Извольский был назначен министром.
К этому моменту он получил многогранный дипломатический и административный опыт. Он прошел поэтапно все ступени службы - от "назначенного сверх штата при посольстве", фактически с должности младшего клерка, до посланника. Определенным недостатком, как выяснилось впоследствии, было то, что практически вся его деятельность прошла за рубежом, а опыта работы в центральном аппарате ведомства он не имел. Зато Извольский, в отличие от многих отечественных дипломатов того же возраста и положения, не замкнулся на каком-то одном вопросе или регионе: работал и на Балканах, и в США, и в Европе, и в Японии. Мало кто из его коллег обладал подобным разноплановым опытом. При этом Извольский не ограничивался выполнением служебных обязанностей "от и до", он стремился лучше узнать страну пребывания, ее специфику, изучить положение данного государства в системе международных отношений, выяснить движущие силы ее внешней политики и внутриполитические влияния. Возглавив министерство, он уже имел сложившиеся личные взгляды в отношении европейской, балканской и дальневосточной политики России45.
На политической арене появился человек, вызывавший не только своими взглядами, действиями, личными и деловыми качествами, но даже своим внешним видом довольно противоречивые оценки и мнения. Вид сфинкса, какой умел напускать на себя Извольский, "вообще державшийся весьма естественно и просто" (единственной его "дипломатической" ужимкой был монокль, эффектно выпадавший из глаза легким поднятием бровей в особые минуты)46, дополнял его образ "трафаретного дипломата", "никогда не знающего, куда поставить свой цилиндр, с которым он, храня обычаи Европы, неизменно входил в зал Совета [министров]"47. "Всем своим обликом Извольский напоминал культурного русского "барина", с показными, положительными и отрицательными чертами этого типа"48. По свидетельству современников, его болезненное самолюбие, надменность, карьеризм, самонадеянность сочетались с трудолюбием, нестандартным гибким мышлением, несомненными административными способностями и ораторскими задатками49. Противоречивый облик Извольского отражал противоречия эпохи, когда люди, воспитанные на традициях XIX столетия, были вынуждены действовать в условиях быстро менявшегося мира начала XX века и сами менялись вместе с ним.
Приняв министерство, он был вынужден в первую очередь принять участие во внутриполитических маневрах правительства. В условиях острого политического кризиса 1906 г., связанного с деятельностью I Государственной думы, он включился в переговоры с оппозиционными силами с целью создания коалиционного правительства из представителей либеральной бюрократии и общественных деятелей50. Еще накануне своего назначения Извольский изложил на страницах своего дневника личные политические предпочтения, особо выделив "Союз 17 октября": "Это та партия, которая более всех мне симпатична и которая, я искренне надеюсь, будет преобладать в Думе. Из ее среды было бы возможно составить серьезное национальное правительство; насколько мало мне улыбается перспектива вступить в состав нынешнего кабинета, настолько я был бы рад и готов участвовать в подобной национальной комбинации"51. В дальнейшем министр активно развивал отношения с либеральным лагерем, выступая в Думе с речами по вопросам международной политики52. Однако как доклады, так и предшествовавшие им закулисные контакты53 и проработка сценариев предстоявших заседаний54 должны были прежде всего обеспечить принятие его внешнеполитической программы и закрепить легитимность и влиятельность официальных взглядов в общественном мнении, в то же время не допуская прямого участия партий в разработке и проведении курса.
С этой целью развернулась планомерная обширная информационная работа с отечественной и зарубежной печатью по внешнеполитическим вопросам55. Деятельность специализированного Бюро печати56 и самого министра, который щедро раздавал интервью русским и иностранным журналистам, лично зондируя общественное мнение и создавая образ открытого для общества политика57, сочетала как методы личного убеждения и приоритетного информирования, так и прямой или завуалированный подкуп. Ведомство Извольского и подконтрольное ему Петербургское телеграфное агентство претендовали на роль главной распределяющей и контролирующей инстанции в области внешнеполитической информации 58.
В условиях дезорганизации и растерянности государственного аппарата, активности либеральной оппозиции, ослабления императорской власти как объединяющего центра Извольский постарался занять доминирующие позиции в выработке международного курса. Выступая в роли "ведущего" в отношениях с Николаем II, несколько охладевшим к внешнеполитическим делам59, и используя законодательно закрепленную неподконтрольность правительству60, министр проявлял значительную самостоятельность. Учитывая же необходимость всесторонней разработки своего курса, потребность в согласованной линии ведомств, Извольский в силу свойств характера, образа мышления кадрового дипломата, наконец, руководствуясь собственными планами, предпочитал ограничиваться согласованием лишь региональных вопросов на заседаниях Особых совещаний и Совета государственной обороны61. По словам Коковцова, Извольский "никогда ни по одному европейскому (курсив мой. - А. В.) вопросу не советовался со мной" и вообще "необычайно щекотливо охранял свои права как единственного докладчика у Государя по вопросам внешней политики"62. "Рычаг без точки опоры"63 в руках министра иностранных дел вызывал тревогу у главы правительства, но только Боснийский кризис 1908 - 1909 гг. поставил точку в независимых действиях Извольского.
Между тем он замыслил реформу министерства, которая должна была превратить во многом архаичное ведомство в эффективное, отвечающее современным требованиям орудие внешней политики. Уже своим выработавшимся на заграничной службе жестким и деловым стилем работы, абсолютно несвойственным его предшественникам и деятельности ведомства в целом, Извольский задавал тон преобразований64. Их отправной точкой и основой он считал создание в центральном аппарате единой системы регионально-отраслевых политических отделов, тесно увязывая ее с ротацией кадров между Петербургом и заграничными представительствами65; утверждался принцип жесткой централизации, аппарат выстраивался Извольским "под себя". Однако в обновлении личного состава ему приходилось учитывать систему связей и обязательств, сложившуюся в высших аристократических и бюрократических сферах66. Проведенная Извольским в черновом варианте реформа, затронувшая отчасти также заграничную службу (ликвидация ряда излишних представительств при монархических дворах Германии, расширение сети консульств, улучшение информационного обмена)67, несмотря на все полумеры, ограниченность и затянутость, означала огромный по сравнению с прошлым сдвиг в системе руководства внешней политикой.
Как правило, внешнеполитическая программа Извольского представляется совокупностью ряда составляющих: 1) поддержание и укрепление союза с Францией как основы всей политики; 2) постепенная ликвидация напряженности в Азии путем политического и экономического урегулирования отношений с Японией и Англией; 3) стабильность отношений с Германией, при этом "не давать вовлечь себя на путь Бьерко, но также не приносить их в жертву ради общего соглашения с Великобританией"68; 4) "продолжение и развитие политики согласия" с Австро-Венгрией на Балканах и сохранение по возможности преимущественной роли двух держав в проведении македонских реформ69. Однако такие принципы, заявленные первоначально, Извольский не считал чем-то незыблемым, понимал их как общие контуры70.
Рассчитывая задержаться на посту министра лет на десять, он предполагал по выполнении своей антикризисной программы сменить акценты.
Главной задачей на первом этапе Извольский считал обеспечение внешней безопасности путем заключения ряда частных соглашений регионального характера с великими державами. Его концепция локальных соглашений вбирала как опыт О. фон Бисмарка, заключавшего разные по значимости и направленности союзы с соперничающими державами (Извольскому, несмотря на всю его гордыню, льстили сравнения его с "железным канцлером"71), так и недавние примеры урегулирования двухсторонних отношений, наподобие англо-французской Антанты. Использование частных соглашений, в видении Извольского, позволяло бы наладить отношения со странами-антагонистами, начать с каждой из них взаимовыгодное партнерство в вопросах более крупных. Характеризуя впоследствии русско-японскую конвенцию 1907 г., он писал: "Хотя соглашение имеет в виду определенный вид предприятий, оно несомненно имеет более общее значение" 72. Русско-японские переговоры проходили в тесной связи с урегулированием отношений с Англией73, которое уравновешивалось параллельным поиском областей сотрудничества и разграничением интересов с главным британским соперником и конкурентом - Германией74.
Для методов дипломатии Извольского были характерны зарубежные поездки. В отличие от своих предшественников, покидавших Петербург редко и, преимущественно, сопровождая царя, он совершил за короткое время своего министерства рекордное количество единоличных визитов в европейские страны, что свидетельствовало о возросшей самостоятельности главы МИД, и, в целом, об изменившейся дипломатической практике, предвосхищая "челночную дипломатию" Г. Киссинджера спустя полвека. Обширные связи в дипломатических кругах, личное знакомство со многими зарубежными политиками позволяли Извольскому действовать энергично и рискованно. В его стиле было вести многочасовые переговоры вокруг очевидных вещей без определения конкретной позиции и ставить собеседника в жесткие рамки неожиданно откровенными высказываниями. Несмотря на это свое мастерство в переговорах, он порой допускал просчеты, то излишне приоткрывая собственные намерения, то по-своему трактуя заявления собеседника.
В ходе переговоров министр использовал тактически интересные, во многом нестандартные для того периода решения. Если переговоры заходили в тупик из-за разногласий по частностям, он стремился поставить вопрос шире. По мнению Извольского, "не следует препираться в мелочах, а взглянуть на дело широко и твердо вступить на путь вполне лояльной открытой политики"75. Достижение согласия по проблемам более значимым автоматически решало мелкие вопросы. Он использовал в этих целях такой прием, как переход к обсуждению вопросов, выходящих за формально установленную тематику, намечая их решение в будущем. Во время англо-русских переговоров по Среднему Востоку была затронута проблема Черноморских проливов, что позволило достигнуть компромисса, но в итоге серьезно повлияло на содержание конвенции 1907 г.: Извольский сделал существенные уступки в реальных вещах ради обещаний Англии по Проливам76. Дипломатические комбинации усиливались рабочим сотрудничеством в других областях: поиску почвы для регионального соглашения с Германией, поддержанию взаимодействия помогло проведение на Второй мирной конференции в Гааге (1907 г.) согласованной линии двух держав, отрицательно относившихся к ограничению вооружений77. Для давления на партнера привлекалась третья сила: Франция, нуждавшаяся в возвращении союзницы в Европу, использовала заинтересованность Японии в размещении займа на парижском рынке, чтобы сделать более умеренной японскую позицию на переговорах с Россией78.
Министр иностранных дел, развивая партнерство с той или иной державой, старался избежать вовлечения России в комбинации общеполитического характера; отдельные соглашения с каждой из держав должны были позволять России балансировать между группировками, возглавляемыми Англией и Германией. Именно потому, что Извольского устраивала форма двухстороннего австро-русского согласия по Балканам, укладывавшаяся в его концепцию частных соглашений, он отметал настойчивые предложения Берлина и Вены восстановить на этой базе "Союз трех императоров"79. Он также не захотел поставить англо-русскую конвенцию 1907 г. в связь с полученным им видимым согласием Англии в вопросе о Проливах и урегулированием интересов по Среднему Востоку. Существовала опасность, что соглашение с Англией в таком случае автоматически превращалось бы из формально регионального в общеполитическое, а именно против этого выступала Германия. За отказ официально закрепить позицию Лондона его сильно критиковали впоследствии, но прямое включение в круг русско-английских переговоров проблемы Проливов легко могло вызвать германское вмешательство80.
В результате, избегая создания каких-либо громоздких политических конструкций вроде нового издания Бьеркского договора или возвращения к идее "Союза трех императоров", к концу 1907 г. Извольский добился подписания конвенций с Англией по Персии, Афганистану и Тибету, с Японией по Дальнему Востоку и так называемого балтийского соглашения с Германией. Достигнутые соглашения, уравновешивая курс страны на международной арене, согласно его плану, должны были на время обезопасить Россию от внешних потрясений и обеспечить восстановление ее сил81. По сути, эта направленность внешнеполитической программы Извольского отвечала знаменитому тезису А. М. Горчакова "Россия сосредотачивается". Извольский и его ближайшие помощники обращались, таким образом, к опыту, полученному российской дипломатией при сходных обстоятельствах, опираясь на такое же восприятие сложившегося положения. Для представителей его поколения, чья учеба пришлась на время Великих реформ и восстановления внешнеполитических позиций России после Крымской войны 1853 - 1856 гг., а начало службы - на период Восточного кризиса 1875 - 1878 гг., напрашивались прямые аналогии. В соответствии с рецептами прошлого обосновывалась необходимость обеспечить передышку для восстановления прежде всего военно-политического потенциала России и внутренней стабилизации; одновременно зрели планы, следуя примеру Горчакова (отмена нейтрализации Черного моря), подготовить взаимодействие с рядом государств, позволяющее в благоприятный момент приступить к решению "исторических задач" России. В европейской ориентации обновляемого внешнеполитического курса ("спиной к обдорам, а не лицом"82), при всей обусловленности ее общей логикой событий, свою роль сыграл психологический момент: Извольский не желал связывать себя со скомпрометированным русско-японской войной дальневосточным направлением.
На фоне достигнутой консолидации как международного, так и внутреннего положения России, выглядевшей ярко после поражения в войне и революционных потрясений, в правящих кругах проявилась тенденция к преждевременной активизации внешней политики. В полной мере это отвечало собственному мировоззрению министра, воспитанного в традициях "воинственной, или героической"83 дипломатии. Заряженность на успех, на победу, которая подкрепила бы великодержавный статус страны, а с ним и авторитет министра, являлась определяющим мотивом деятельности Извольского. В силу собственных психологических и моральных установок и профессионального опыта он придавал своей внешнеполитической деятельности смысл личного дела, не отделяя свою личность от проводимого курса. В разговоре с одним российским дипломатом, вернувшимся из Персии, он безапелляционно заявил: "Конечно каждый человек ошибается, конечно, и я могу ошибаться, и история русской дипломатии в будущем, может, найдет много недостатков в моей политике, а нация проклянет меня за мою недальновидность и за то, что я, может быть, веду ее в невыгодные соглашения с Англией, тем не менее я действую убежденно, и, пока я пользуюсь доверием Государя Императора, политика России будет та, какую я признал наиболее подходящей, и другой не будет!"84
В связи "военной тревогой" в русско-турецких отношениях в начале 1908 г. Извольский начал задуманную корректировку курса, поставив перед правительством вопрос об активизации внешней политики в первую очередь на Балканах и Ближнем Востоке с прицелом на решение проблемы Черноморских проливов. Специально устроенная им жесткая проверка двух вариантов балканской политики - довольно агрессивного с Англией85 и более примиряющего и умеренного с Австрией86 - позволила получить отправную точку для его планирования: в руководстве страны были более склонны к тому, чтобы продолжать опираться на солидарность с Австро-Венгрией, как в определенной мере проверенный принцип. В то же время Извольский продолжал диалог с Англией, видя в этом, с одной стороны, средство сделать Дунайскую монархию сговорчивее, с другой - возможность укрепить российские позиции. В течение всей первой половины 1908 г. русская дипломатия маневрировала между Австро-Венгрией и Англией в балканских делах: Извольский не считал Россию связанной интересами с одной определенной группировкой в этом вопросе, но хотел получить подтверждение благожелательной позиции всех заинтересованных сторон к планируемым им шагам.
Младотурецкая революция 1908 г. и усиливавшееся давление "объединенного" правительства во главе со Столыпиным, который стремился установить контроль над чересчур активным руководителем дипломатического ведомства, заставили Извольского форсировать ход событий на знаменитом свидании в Бухлау. Предложение А. Эренталя обсудить приемлемый для России компромисс при предстоящей аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией позволяло России, с точки зрения шефа русской дипломатии, не только не отстать от своих соперников и "друзей" в регионе, но и решить важнейший для нее вопрос о Черноморских проливах. В этом он видел шанс для российской внешней политики и лично для министра.
План Извольского предполагал красивую многоходовую комбинацию. Последовательно договорившись с Австро-Венгрией, Италией, Францией, Англией и Германией, он собирался после объявления аннексии выступить с нотой в "горчаковском стиле" и потребовать созыва конференции для пересмотра Берлинского трактата. На ней Россия могла бы сыграть роль защитницы интересов балканских государств и самой Турции и изменить в свою пользу статус Проливов87. Министр проводил явные аллюзии и параллели с отменой статей Парижского трактата, произведенной Горчаковым в результате франко-прусской войны 1870 - 1871 годов. Ссылка на ноту Горчакова свидетельствует о его восприятии собственных планов как способа восстановить историческую справедливость и вернуть России ее престиж и влияние. Но весь замысел был построен на ложной посылке - якобы согласии Англии и Австро-Венгрии по вопросу о Проливах - и отметал весь опыт отечественной дипломатии, который свидетельствовал о блокировании для России любого решения по Проливам со стороны великих держав, в каких бы отношениях она с ними ни находилась. В этом заключалась коренная ошибка Извольского. Наличие многих неизвестных в "сыром", по сути, проекте не учитывалось, никакого варианта в случае неожиданного изменения ситуации не предусматривалось. Даже при оправдании всех его расчетов, то есть при условии, что все страны будут действовать в соответствии с тем, как за них подумали на Певческом мосту, от русского МИД и его главы требовался идеальный класс дипломатической игры. Несвоевременной выглядит и сама постановка цели: при слабости вооруженных сил России и, в частности, флота намеченное решение вопроса о проливах в 1908 г. не имело стратегического смысла.
Боснийский кризис, детально исследованный в работах отечественных и зарубежных авторов88, означал крушение не только балканского направления внешнеполитической концепции Извольского, но и ставил под сомнение все прочие ее аспекты. Жесткая и не всегда справедливая критика политики и личности министра в прессе стала для него тяжелым моральным и психологическим испытанием. Лишившись поддержки зарубежных партнеров, собственного правительства, общественного мнения, он чувствовал острое "недовольство самим собою"89. Извольский не питал иллюзий относительно будущего своего министерства и лишь ожидал подходящей посольской вакансии. Однако быстрая смена главы ведомства болезненно сказалась бы на внешнем авторитете страны. Кроме того, в ближайшем царском окружении считали, что в условиях предстоящего европейского турне Николая II было бы "невыносимо, чтобы Государя сопровождал в этом путешествии новый человек"90. У министра, получившего отсрочку и шанс на реабилитацию, лето 1909 г. прошло в разведке позиций и дальнейших планов держав, прежде всего в отношении Балкан.
Продолжавшаяся поляризация сил угрожающим образом сужала пространство для маневра. Извольский со всей серьезностью воспринимал нарастающий англо-германский конфликт, его потенциальную опасность для мира. Поэтому, получив сведения о предполагаемой договоренности двух держав по морским вооружениям - одному из главных пунктов противоречий между Лондоном и Берлином, он приветствовал их возможное сближение, которое "может быть для нас лишь желательным; при этом не только устранилась бы вероятность в близком будущем англо-германского столкновения, могущего вовлечь и нас в войну, но, кроме того, снизилась бы острота нынешнего деления Европы на две враждебные группы держав"91. Его взгляды на ключевую проблему предвоенных международных отношений объясняют тяготение Извольского к групповой выработке решений, подобной "концерту держав" XIX в., чего он так настойчиво старался добиться в преддверии и в ходе Боснийского кризиса. Однако в условиях возраставшего антагонизма между Англией и Германией их привлечение к совместному решению региональных, в том числе балканских проблем, желательное при политике балансирования, было нереально.
В целом, последние полтора года до отставки у Извольского происходила ревизия собственных идей и пересмотр конкретных результатов своей политики практически на всех фронтах. Вместо рассыпавшихся планов взаимовыгодного партнерства на Балканах с Австро-Венгрией как самым сильным игроком в регионе русская дипломатия вынуждена была обратиться к паллиативному варианту в виде сотрудничества с Италией, закрепленного соглашением 1909 г. в Раккониджи. Немалую роль в выработке новой балканской политики сыграла острая личная неприязнь Извольского к Эренталю после Бухлау92. Выглядевшее как очередной бросок в погоне за "босфорским миражом"93, соглашение с Италией создавало не только задел на будущее в отношении Проливов, но и некий барьер против австро-германского натиска в регионе. Подразумевалась также возможность сотрудничества с Англией и Францией и появления антиавстрийской конфедерации Балканских государств. Всю сложность и опасность реализации данного проекта суждено было испытать преемнику Извольского.
Не оправдался также расчет, что русско-японское соглашение, являвшееся "частью общей сети соглашений" между Англией, Францией, Японией и Россией, "лет на десять даст нам спокойствие"94. Под угрозой американского вмешательства в форме "нейтрализации" железных дорог в Маньчжурии и принимая во внимание растущее японское экономическое влияние и военную мощь, Извольский вновь был вынужден корректировать свою политику - теперь на дальневосточном направлении. Не желая вскоре после Боснийского кризиса ставить под сомнение один из главных принципов своей внешнеполитической системы, Извольский отклонил американское предложение: по его словам, "Америка нам войны по этому поводу не объявит и флота в Харбин не пришлет, тогда как Япония в этом отношении гораздо опаснее"95. Новое двухстороннее соглашение 1910 г. практически оформило общеполитический союз между Петербургом и Токио.
Очередной неприятный сюрприз уготовил Берлин, заявивший о своих интересах в персидских делах, хотя Извольский утверждал, что благодаря своим консультациям с Германией "отныне мы имеем гарантию против любой немецкой попытки повторить в Персии удар как в Марокко"96. Незавершенность урегулирования ближневосточных вопросов между двумя империями в 1907 г. лишила целостности его политическую конструкцию, частично и с опозданием ликвидированную уже преемником - С. Д. Сазоновым. Стратегия, с которой Извольский пришел к руководству внешней политикой, не выдерживала испытания. Концепция действий на базе локальных соглашений при неприсоединении России к враждебным блокам усугубляла невыгодные стороны обстановки и загоняла отечественную дипломатию в жесткие рамки. Для политика-прагматика это было гораздо серьезнее, чем нападки прессы в ходе Боснийского кризиса. Проявив оригинальность, гибкость, оперативность в решении вновь возникавших вопросов, Извольский тем не менее чувствовал, что как руководитель внешней политики и министр он себя исчерпал; не удалось обеспечить те условия, которые сам он считал обязательными для успеха внешней политики97. Его деятельность пришлась на время заката Российской империи и сама служила тревожным показателем ее неспособности сохранить великодержавный статус при наблюдавшемся системном кризисе.
В октябре 1910 г. Извольский покинул пост министра иностранных дел и был назначен послом в Париж. Здесь он всячески содействовал консолидации Антанты, чтобы не допустить повторения ситуации аннексионного кризиса, когда Россия оказалась без поддержки. С началом Первой мировой войны (масштабов и последствий, которой не мог представить никто из стоявших в то время у власти), он со свойственной ему импульсивностью заявил: "Поздравьте меня, началась моя маленькая война"98. Эта фраза автоматически занесла Извольского в список поджигателей войны и набросила соответствующую тень на всю предыдущую политику, вызывая однобокую трактовку всех его действий и идей99.
В 1917 г. Временное правительство, несмотря на выраженную послом в Париже лояльность, предпочло избавиться от одиозной, с точки зрения нового руководства, фигуры, и с апреля Извольский продолжал жить во Франции уже на положении частного лица. Вырванный из прежней среды, лишенный любимого дела, он тяжело переживал крушение империи, а затем и развернувшуюся на ее обломках Гражданскую войну, с горечью наблюдал за переговорами в Версале, где устанавливался новый мировой порядок без России. Последний шаг в качестве публичного политика и дипломата Извольский, самый авторитетный и опытный среди не признавших Советской власти российских зарубежных представителей, предпринял, пытаясь добиться в Париже военной помощи у прежних союзников для "белого движения"100. Но активным участником консультаций ему стать не довелось: 16 августа 1919 г. он скончался в парижской больнице.
Примечания
1. НОЛЬДЕ Б. Э. Далекое и близкое. Париж. 1930, с. 36.
2. Государственный Архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 559 (А. П. Извольского), оп. 1, д. 73, л. 1 об.; ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Воспоминания. М. 1989, с. 95.
3. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 95 - 96.
4. ГАРФ, ф. 559, оп. 1, д. 84, л. 1 - 2.
5. Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812 - 1815 гг. - Российский архив, 1996, т. 7, с. 636.
6. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 97 - 100.
7. Там же, с. 96.
8. Там же; БАКУНИН М. А. Собр. соч. и писем. Т. 4. М. 1935, с. 102.
9. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 97.
10. LIEVEN D. Russia's Rulers under the Old Regime. Lnd. 1989, p. 118.
11. TAUBE M. A. La politique russe d'avant-guerre et le fin de l'Empire des Tsars. Paris. 1928, p. 101 - 102.
12. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 159 (Департамент личного состава и хозяйственных дел), оп. 464, д. 1535, л. 1 - 2; TCHARYKOV N. V. Glimpses of High Politics. Lnd. 1930, p. 85.
13. АВПРИ, ф. 340 (Коллекция документальных материалов из личных фондов), оп. 834, д. 27, л. 76; ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 104.
14. АВПРИ, ф. 159, оп. 464, д. 1535, л. 1 - 2.
15. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 104 - 105.
16. АВПРИ, ф. 151 ( Политархив), 1884 г., оп. 482, д. 612, л. 103, 126.
17. Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), ф. 509.3.20. Дневник С. П. Олферьева, л. 35.
18. Производное от франц.: "Il se gobes" - "Слишком много о себе мнит" (см.: ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник. 1894 - 1896. М. 1991, с. 54).
19. ПОЛОВЦОВ А. А.. Дневник государственного секретаря. Т. 2. М. 2005, с. 420.
20. См.: История внешней политики и дипломатии США. М. 1997, с. 117 - 119.
21. См.: ГАЙДУК В. П. Диалог России с Ватиканом на рубеже XIX-XX вв. В кн.: Россия и Ватикан в конце XIX - первой трети XX века. СПб. 2003; ЯХИМОВИЧ З. П. Россия и Ватикан. Там же.
22. АВПРИ, ф. 340, оп. 835 (Личный архив А. П. Извольского), д. 1, л. 1 - 5, 15 - 17; СУВОРИН А. С. Дневник. М. 1992, с. 90 - 91.
23. ЛАМЗДОРФ В. Н. Ук. соч., с. 69 - 70.
24. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 105.
25. ЛАМЗДОРФ В. Н. Ук. соч., с. 402 - 403.
26. АВПРИ, ф. 151, 1897 г., оп. 482, д. 479, л. 189 об. - 190.
27. Письма великого князя Николая Михайловича к императору Николаю II. - Российский архив, 1999, т. 9, с. 345.
28. Сборник консульских донесений. Год 1. Вып. 3. СПб. 1898, с. 256 - 268; вып. 5. СПб. 1898, с. 38 - 371; год 2, вып. 1. СПб. 1899, с. 33 - 57.
29. АВПРИ, ф. 340, оп. 835, д. 4, л. 53 - 54.
30. ГУРКО В. И. Черты и силуэты прошлого. М. 2000, с. 323 - 324.
31. См.: РОМАНОВ Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны. М.-Л. 1955, с. 153; МОЛОДЯКОВ В. Э. Россия и Япония: поверх барьеров. М. 2005, с. 59 - 61.
32. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 14.
33. АВПРИ, ф. 340, оп. 834, д. 27, л. 101.
34. SHELKING E. The Game of Diplomacy. Lnd. S.d., p. 139.
35. ТАТИЩЕВ Б. А. На рубеже двух миров. - Новый журнал, 1980, кн. 138, с. 139 - 141.
36. Их дети: Григорий Александрович Извольский (1892 - 1951), Елена Александровна Извольская (1895 - 1975).
37. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 12 - 13.
38. ГАРФ, ф. 559, оп. 1, д. 86, л. 39 об.
39. АВПРИ, ф. 138 (Секретный архив министра), оп. 467, д. 240/241, л. 2 - 3; ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 15.
40. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 14 - 15.
41. Там же, с. 13, 53 - 55.
42. Переписка Вильгельма II с Николаем II (1894 - 1914). Пг. 1923, с. 89.
43. Цит. по: LEE S. King Edward VII. Vol. 2. N. Y. 1927, p. 289.
44. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 17; Дневник императора Николая II. М. 1991, с. 240.
45. ГАРФ, ф. 559, оп. 1, д. 86, л. 35; ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 24, 58.
46. ТАУБЕ М. А. "Зарницы". М. 2007, с. 105.
47. КРЫЖАНОВСКИЙ С. Е. Воспоминания. Берлин. 1938, с. 91.
48. МИЛЮКОВ П. Н. Воспоминания. Т. 2. М. 1990, с. 30.
49. АВПРИ, ф. 340, оп. 839, д. 2, л. 52; НИОР РГБ, ф. 218.558.1. Дневник А. К. Бентковского, л. 122; Библиотека-фонд "Русское Зарубежье". КАРЦОВ Ю. С. Хроника распада, л. 168; ИГНАТЬЕВ А. А. Пятьдесят лет в строю. Т. 1. М. 1989, с. 484; МАРТЕНС Ф. Ф. Дневники. - Международная жизнь, 1996, N 4, с. 112; САЗОНОВ С. Д. Воспоминания. М. 1991, с. 13; TAUBE M. A. Op. cit., p. 105 - 106.
50. АВПРИ, ф. 340, оп. 835, д. 44, л. 3; ГУРКО В. И. Черты и силуэты прошлого, с. 565 - 566; ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 135; МИЛЮКОВ П. Н. Ук. соч. Т. 1, с. 374, 383 - 384, 389; ШИДЛОВСКИЙ СИ. Воспоминания. Т. 1. Берлин. 1923, с. 105 - 106; ШИПОВ Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М. 1918, с. 446 - 470; ISVOLSKY A. Au service de la Russie. Paris. 1937, p. 53, 321.
51. ГАРФ, ф. 559, оп. 1, д. 86, л. 20об.
52. Государственная дума. Созыв III. Сессия 2-я. Стенограф, отчеты (СОГД III/2). Ч. 1. СПб. 1909, стб. 2619 - 2624; САВИЧ Н. В. Воспоминания. СПб. 1993, с. 101 - 103.
53. ГАРФ, ф. 892, оп. 1, д. 245, л. 11 - 12; АВПРИ, ф. 340, оп. 597, д. 12, л. 3 - 5.
54. АВПРИ, ф. 133 (Канцелярия МИД), оп. 470. 1910 г., д. 26, л. 3.
55. Красный архив, 1932, т. 1 - 2, с. 172; Русско-индийские отношения в 1900 - 1917 гг., с. 209.
56. АВПРИ, ф. 159, оп. 731 (Реорганизация МИД), д. 87, л. 142 - 144; СОЛОВЬЕВ Ю. Я. Воспоминания дипломата. М. 1959, с. 207, 214 - 215.
57. СУВОРИН А. С. Ук. соч., с. 376; SCHELKING E. Op. cit., p. 140 - 143; SPENDER J. A. Life, Journalism and Politics. N. Y. S.d., p. 216; STEED H. W. Trough Thirty Years. Vol. 1. L. -N. Y. 1924, p. 290 - 291.
58. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1358, оп. 1, д. 9, л. 6, 39; КОКОВЦОВ В. Н. Из моего прошлого. Т. 1. М. 1992, с. 213 - 214, 290.
59. АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1908 г., д. 43, л. 35; СОЛОВЬЕВ Ю. Я. Ук. соч., с. 175, 215.
60. ПСЗРИ-3. Т. 26. СПб. 1909, с. 456 - 461.
61. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 830, оп. 1, д. 169, л. 1 - 4; Красный архив, 1930, т. 6(43), с. 44; 1935, т. 2 - 3(69 - 70), с. 19.
62. КОКОВЦОВ В. Н. Ук. соч. Т. 1, с. 290 - 291, 324.
63. ПОКРОВСКИЙ М. Н. Три совещания. - Вестник НКИД, N 1, 1919, с. 24 - 25.
64. ГАРФ, ф. 818, оп. 1, д. 216, л. 11; КОРОСТОВЕЦ И. Я. После Портсмутского мира. - Международная жизнь, 1994, N 9, с. 142; TAUBE M. A. Op. cit., р. 105 - 106.
65. АВПРИ, ф. 159, оп. 731, д. 84, л. 8 - 9; ГАРФ, ф. 596, оп. 1, д. 17, л. 61 - 62; СОГД III/1. Ч. 2. СПб. 1908, стб. 112 - 114.
66. АВПРИ, ф. 340, оп. 584, д. 103, л. 233, 244 об. - 245; оп. 834, д. 27, л. 200 об.; ТАУБЕ М. А. Ук. соч., с. 123 - 126.
67. АВПРИ, ф. 150, оп. 493, д. 63, л. 9; Россия и США. М. 1999, с. 391 - 392.
68. TAUBE M. A. Op. cit., p. 115.
69. ISVOLSKY A. Op. cit., p. 138.
70. АВПРИ, ф. 138, оп. 467, д. 252/253, л. 15об. - 17, 24; СУВОРИН А. С. Ук. соч., с. 376.
71. МАРТЕНС Ф. Ф. Ук. соч., с. 112.
72. АВПРИ, ф. 151, оп. 493, д. 204, л. 31.
73. РГВИА, ф. 830, оп. 1, д. 170, л. 3.
74. АВПРИ, ф. 138, оп. 467, д. 262/263, л. 45; БЮЛОВ Б. Воспоминания. М. -Л. 1935, с. 328 - 329.
75. АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1906 г., д. 54, л. 246об.
76. BASILY N. Diplomat of Imperial Russia. Stanford. 1973, p. 82 - 83; TAUBE M. A. Op. cit., p. 139.
77. МАРТЕНС Ф. Ф. Ук. соч. - Международная жизнь, 1997, N 4, с. 101.
78. BOMPARD M. Mon ambassade en Russie. Paris. 1937, p. 253 - 254; GERARD A. Ma mission au Japon. Paris. 1919, p. 3, 12.
79. АВПРИ, ф. 138, оп. 467, д. 260/261, л. 8об.
80. Красный архив, 1935, т. 2 - 3(69 - 70), с. 20.
81. АВПРИ, ф. 137, оп. 475, 1906 г., д. 138, л. 90.
82. ПОЛИВАНОВ А. А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника. Т. 1. М. 1924, с. 18.
83. НИКОЛЬСОН Г. Дипломатия. М. 1941, с. 39 - 40.
84. АВПРИ, ф. 340, оп. 584, д. 103, л. 615 - 616.
85. ПОКРОВСКИЙ М. Н. Ук. соч., с. 20 - 24.
86. РГВИА, ф. 830, оп. 1, д. 181, л. 14 об. - 16.
87. АВПРИ, ф. 133, оп. 470, 1908 г., д. 210, л. 45 - 46; ЧАРЫКОВ Н. В. О царе, о Боснии, о нравах. - Новое время, 1995, N 6, с. 44.
88. См.: ВИНОГРАДОВ К. Б. Боснийский кризис 1908 - 1909 гг. Л. 1964; ИГНАТЬЕВ А. В. Внешняя политика России. М. 2000; ПИСАРЕВ Ю. А. Великие державы и Балканы накануне Первой мировой войны. М. 1985; BRIDGE F. R. From Sadova to Sarajevo. L. 1972; CARLGREN W. M. Iswoiski und Aehrenthal vor der Bosnishen Annexions-Krise. Russische und osterreichische-ungarische Balkan politik. Uppsala. 1955; JELAVICH B. Russia's Balkan Entanglements. Cambridge. 1991; NINTCHICH M. La crise bosniaque et les puissances europeennes. Paris. 1937; ROSSOS A. Russia and the Balkans. Toronto. 1981.
89. САЗОНОВ С. Д. Ук. соч., с. 12 - 13, 22.
90. АВПРИ, ф. 340, оп. 834, д. 27, л. 84 - 84 об.
91. Там же, ф. 133, оп. 470, 1909 г., д. 44, л. 142 об. - 143. Всеподданнейшая записка министра иностранных дел от 7 сентября 1909 года.
92. БЬЮКЕНЕН Дж. Мемуары дипломата. М. 1991, с. 77; БЕТМАН-ГОЛЬВЕГ Т. Мысли о войне. М. -Л. 1925, с. 1.
93. СОЛОВЬЕВ Ю. Я. Ук. соч., с. 205.
94. СУВОРИН А. С. Ук. соч., с. 372.
95. АВПРИ, ф. 150, оп. 493, д. 206, л. 104.
96. ISVOLSKY A. Op. cit., p. 392.
97. АВПРИ, ф. 340, оп. 835, д. 43, л. 5 - 6.
98. Лорд БЕРТИ. За кулисами Антанты. М.-Л. 1927, с. 37.
99. См.: STIEVE F. Isvolsky and the World War. N. Y. 1926.
100. МИХАЙЛОВСКИЙ Г. Н. Записки. Т. 2. М. 1993, с. 203 - 204.
