Шишков В. Е. Бой «Варяга»: правда или вымысел?

   (0 отзывов)

Saygo

Auf Deck, Kameraden, all auf Deck!


Heraus zur letzten Parade!
Der stolze «Warjag» ergibt sich nicht,
Wir brauchen keine Gnade!
Rudolf Greinz

 

110 лет прошло с тех пор, как отгремели залпы сражения в далекой корейской бухте Чемульпо, где погибли в самом начале русско японской войны стационер «Варяг» и канонерка «Кореец».

 

Как большинство современных людей расскажет нам о том, что произошло тогда, 9 февраля 1904 г., когда ведомый Рудневым «Варяг» принял свой первый и единственный бой под Андреевским флагом?

1280px-Russian_cruiser_Variag.jpg
Бронепалубный крейсер «Варяг»
1024px-Koreets.jpg
Канонерская лодка «Кореец»
V.F.Rudnev.jpg
Командир «Варяга» капитан 1-го ранга Всеволод Руднев
Landing_of_the_Japanese_Marines_on_the_Chemulpo_Bay.jpg
Высадка японских войск в Чемульпо
Sotokichi_Uryu_cropped.jpg
Командующий японской эскадрой контр-адмирал Уриу Сотокити
Chemulpo_Battle_Varyag_Korietz.jpg
«Варяг» и «Кореец» идут в бой
800px-Battle_of_Chemulpo_Bay_(1904)_Map-Russian.png
Carte_Chemulpo_1904.jpg
Схемы боя
1280px-Russian_cruiser_Variag_on_fire%2C_Chemulpo_harbour_1904.jpg
Горящий «Варяг»
Variag_1904.jpg
Крейсер после боя, 9 февраля 1904
800px-Russian_gunboat_Korietz_blown_up_at_Chemulpo.jpg
Взрыв «Корейца»
Varyag1905Chemulpo.jpg
«Варяг» в бухте Чемульпо, август 1905 года

 

Большинство, хоть сколько-нибудь знакомое с историей, до наших дней представляет себе, как русские моряки провожали свой крейсер в морскую бездну, отдавая ему последние воинские почести, словно погибшему боевому товарищу. Как чайки донесли эту печальную весть из далекого Желтого моря до России, которая воспряла от равнодушного сна, пораженная героическим подвигом «за Веру, Царя и Отечество». Как никто не остался равнодушным. Как спустя всего две недели появилась печальная песня «Плещут холодные волны». Как впечатленный подвигом русских моряков австриец Рудольф Грейнц написал свое героическое и трагическое стихотворение, ставшее известной на весь мир песней «Наверх, вы, товарищи, все по местам!», пластинки с исполнением которой таким же знаменитым на весь мир хором Василия Сергеевича Варшавского (были даже записи некоего шарманщика Васи) будут расходиться тысячными тиражами, затмив даже великолепного черногорца Вавича с его «Маньчжурскими сопками»…

 

А потом, спустя годы другая уже империя, советская, сперва снимет героический фильм, а несколько лет спустя разыщет на своих бескрайних просторах 15 последних оставшихся в живых моряков с «Варяга» и «Корейца», чтобы наградить их к пятидесятилетнему юбилею сражения медалями «За Отвагу». Их именами будут называть улицы и скверы каждый раз, когда наступит очередная «круглая» дата или просто потребуется напомнить о национальной гордости, будут снимать документальные фильмы, «крутить» в выпусках новостей сюжеты о бое в Желтом море и упрекать «бессердечных» англичан, взорвавших несчастный крейсер, севший на мель по пути следования в Германию, куда он был продан на металлолом…

 

Есть в этом массовом представлении доля правды. Но это полуправда, вернее, «удобная» часть правды.

 

И так продолжается до наших дней, словно на дворе 1904, а не 2014 г., словно еще висят на стенах домов и афишных тумбах плакаты с изображением казака, поедающего вилкой маленьких японцев, которых подталкивает к нему длинный и худощавый дядюшка Сэм в звездно-полосатом цилиндре. Бесконечный пафос, славословия, ненатуральная скорбь, по сути своей переходящие в банальный фарс.

 

Естественно, умалять героизм и мужество павших и живых офицеров и матросов «Варяга» и «Корейца» глупо и преступно перед исторической памятью своего народа и страны. Но при этом никому не хочется серьезно задуматься, почему именно «Варяг» стал неким идолом, легендой, которая раньше всего, на уровне рефлекса или ассоциации, вспоминается большинству наших соотечественников, едва они слышат о той далекой и позорно проигранной русско-японской войне. Именно «Варяг» и «Кореец», и только уж потом героический Порт-Артур. Что тут говорить про Цусимское сражение, имевшее, кстати, такое количество фактов беспримерного мужества и героизма, что хватит на целый флот «Варягов»! А потом уж, напоследок, вспомнится сентиментальному обывателю печальный вальс «На сопках…». Мало кому интересно, что вместо этой бронзовеющей год от года легенды, повторяемой, словно священная мантра, необходимо просто во всеуслышание попросить прощения у всех этих брошенных и по сути преданных погибших солдат, матросов и офицеров той далекой войны, чья смерть стала и до сих пор остается козырной картой в руках идеологов и пропагандистов всех мастей, воспитывающих бутафорскую «национальную гордость». Это настоящая манипуляция трагедией, случившейся по причине бессовестного и беспросветного воровства, тупости, безынициативности, равнодушия и цинизма власти, не постеснявшейся из раза в раз использовать весь трагизм ситуации в своих корыстных интересах для увеличения «национального подъема», т. е. для создания необоснованно положительной доминанты общественных настроений. В прямом смысле слова на костях павших.

 

Итак, дабы предупредить обвинения в голословности, очередной попытке «очернения истории», ниспровержения идеалов, обо всем по порядку.

 

I. ПОЧЕМУ ИМЕННО «ВАРЯГ»?

 

В основу мифа легло твердое массовое убеждение в том, что самый современный по тем временам и самый быстроходный крейсер мира, не захотев сдаваться в плен, что во все времена было позором, принял неравный бой с японской эскадрой и был потоплен командой, чтобы не попасть в руки врага. Это первый вопрос. Он же и самый главный. На вопрос, почему «Варяг», который согласно своих базовых характеристик мог развивать скорость более 23 узлов, не ушел, каждый знающий «правильную» историю на основании «позитивного отношения» к истории России, не сомневаясь ответит, что командир и команда «Варяга», руководствуясь идеалами воинской чести и товарищества, не смогли оставить один на один с японцами тихоходную канонерскую лодку «Кореец». Красиво, не правда ли?

 

Также почти каждый, хоть чуть-чуть знающий историю нашей страны, пусть даже в объеме школьной программы, назовет как минимум не меньшие по своему накалу, героизму и трагизму события русско-японской войны. Среди них обязательно будут и героическая оборона Порт-Артура, и гибель «Стерегущего», и трагедия Мукденского сражения, и, несомненно, ужасающий Цусимский бой, когда русская эскадра погибала под шквальным огнем японских канониров, но командиры боевых кораблей уходили под воду вместе со своими гибнущими судами, не сходя с капитанского мостика. При этом практически каждый скажет, что Цусима — сущий позор русского флота, одно из темных пятен, причем даже не будет разбираться, что это позор власти, неспособной организовать должное функционирование своих вооруженных сил, а никак не офицеров и матросов погибшей эскадры адмирала Зиновия Рожественского. Попросту назовет это позором, и всё! К Рожественскому же непременно прилепит ярлык типичного идиота, приведшего эскадру прямиком к гибели. И не задумается над тем, что многократно оскорбляет память павших в этой кровавой мясорубке. А зачем? Есть устоявшиеся общепринятые каноны — стереотипы, сформированные учебниками, кинофильмами, художественными произведениями, от которых отходить не требуется и не приветствуется.

 

Гибель «Стерегущего», может быть? Слишком малым и незначительным для многих на общем грандиозном фоне выглядит какой-то истребитель, погибший в неравном бою против четырех миноносцев противника. И кто сейчас способен вспомнить командира «Стерегущего», сорокалетнего флотского лейтенанта Сергеева, который не сделал громкой карьеры, на пятом десятке командуя малым судном где-то на краю света?

 

Вспомнит ли хоть кто-нибудь, кроме специалистов и любителей военной истории, о поистине героической и трагической гибели бронепалубного крейсера «Рюрик» 14 августа 1904 г. в водах Корейского пролива? Вспомнят ли о том, что безнадежно устаревший и смертельно раненый, почти утративший управление «Рюрик», потерявший убитыми и ранеными больше половины команды, в предсмертных усилиях пытался протаранить японский крейсер и ответил на неоднократные требования о сдаче тем, что открыл кингстоны, так как взрывчатка была безнадежно испорчена? А оборона крепости Порт-Артур? Да это, ответят Вам, вообще эталонное позорище — сдать крепость, которая могла сражаться! Типичный случай предательства! Словно и не было яростных штыковых контратак, ураганного огня береговых батарей, словно не сражались и не погибали в Порт-Артуре такие люди, как генерал Кондратенко, адмирал Макаров, живописец Верещагин и тысячи ставших к нашему стыду безымянными офицеров, солдат и матросов! Остались в памяти только сдача крепости и карикатурный суд над Стесселем.

 

Ну а бой «Варяга» на фоне всего этого выглядит неким белым пятном, этаким «лучом света в темном царстве» всеобщего позора той войны. Командир «Варяга» капитан первого ранга Всеволод Федорович Руднев — эталон мужества, стойкости и офицерской чести, команда — образец для подражания.

 

Так ли это на самом деле? Можно ли говорить, что значение боя в бухте Чемульпо столь огромно, что он имеет право войти в свод самых славных страниц российской военной истории? Или мы имеем дело с хорошо прижившимся и пустившим глубокие корни в общественное сознание мифом, не соответствующим действительности?

 

Выражаясь словами министра фон Плеве, Россия тогда получила то, что ей, вернее, правительству, было нужно, а именно — войну. Вот только то, что она не будет маленькой и победоносной, как предрекали перед ней обществу и армии, стало понятно уже тогда, когда ржавая военная машина империи сделала свои первые шаги. Многие понимали это и раньше, но их не слушали. Ведь утверждал же незадолго до начала войны Степан Осипович Макаров, еще не будучи командующим Порт-Артурской эскадрой, что нельзя держать броненосцы на внешнем рейде, что никакая бдительность не спасет от удара!1 Послушали? Конечно же, проигнорировали! В итоге в первый же день еще не объявленной войны получили болезненный удар в виде надолго выведенных из строя в результате ночной торпедной атаки броненосцев «Ретвизана», «Цесаревича» и бронепалубного крейсера «Паллады». Сделали выводы? Видимо, нет! Всё списали на неожиданность нападения и подлость врага. Не возникает ли смутное, но крепнущее от одной совершаемой властями и высшим командованием глупости к другой чувство, что подобное происходило и потом, в ходе других войн, которые вели Россия и СССР?

 

Собственно, к этой «маленькой победоносной войне» Россию стали готовить задолго до трагических событий 27 января (9 февраля) 1904 г. Как минимум с 1903 г. и власти, и обществу стало понятно, что война с Японией, которой стало «тесно» в своем ограниченном пространстве, неизбежна и очень близка. Тем более что на исходе четвертого десятка лет эпохи Мэйдзи Страна восходящего солнца испытывала существенный качественный подъем во всех отраслях своей жизнедеятельности и, стремясь выйти на всё более высокие уровни, проводила в зоне сферы своего влияния, в которую входил весь Дальний Восток и Китай, явную, ничем не скрываемую экспансионистскую политику.

 

В России Японию воспринимали абсолютно несерьезно, насмехаясь над ее армией даже несмотря на то, что ее перевооружили и обучили британцы, сделав свою работу на совесть. Взглянув же на откровенно издевательские плакаты первых дней войны с Японией, становится понятно, что подобное отношение укоренилось в российском обществе очень глубоко. Извечное российское шапкозакидательство!

 

И такие настроения царили не только среди обывателей, но и на самом олимпе российского государства. При таком-то настроении разве могла такая ожидаемая война начаться с позорных поражений? Нет, естественно! А если и будут неудачи, то их можно списать на внезапность, коварство врага, который в итоге ничего не добьется и будет разбит. Вот и стал затопленный, именно почему-то затопленный, а не взорванный «Варяг» символом и подвигом первых дней войны.

 

Весть о бое русского стационера и устаревшей канонерки против крейсеров адмирала Уриу с легкой руки европейских журналистов облетела весь мир и стала желанной палочкой-выручалочкой для российских пропагандистов. Поэтому так и не задан был главный вопрос: что же делал в Чемульпо новейший бронепалубный крейсер, выполняя несвойственную ему задачу? Задачу, близкую по своей сути почтовому судну, но не морскому охотнику!

Спустя некоторое время всё же зазвучали робкие голоса, едва слышные за мощными маршевыми аккордами героико-патриотического хора. Почему крейсер не прорвался в Порт-Артур, имея, как было принято считать, явное преимущество в скорости хода? Почему не продолжил бой до конца, как это было принято в славных, без лишнего преувеличения, традициях русского императорского флота, а ушел назад в Чемульпо, где и был затоплен? Почему затопили его не в пучине морской, а на мели, да так, что даже прилив не скрывал торчащих на поверхности стволов шестидюймовых орудий, а при отливе крейсер был виден более чем наполовину? Почему его не взорвали, как «Корейца», чтобы исключить его попадание в руки врагов?

 

Этот яростный короткий бой стал великолепным стартом не менее яростной PR-кампании начала войны. Несчастный «Варяг» попросту не имел права породить такое множество вопросов, заставляющих задуматься о состоятельности всей государственной машины, а должен был разжечь в сердцах обывателей чувство народного гнева на неприятеля, способствовать всеобщему эмоциональному подъему. Подъему, несмотря на то что флот лишился двух своих вымпелов, двух команд, которые хоть и не погибли, но были интернированы и после обещания не участвовать более в военных действиях отпущены на Родину и распределены по всем флотам империи, за исключением Тихоокеанского. Чем это принципиально отличается от плена? Абсолютно ничем. А плен никогда не был в почете ни в одной армии мира.

 

Данное утверждение никак не умаляет достоинства офицеров и матросов, павших и выживших в том бою — они выполнили свой долг и приказ, за что и были награждены. Никто не имеет права упрекнуть их в трусости и малодушии, но вот вопросы ко многим должностным лицам, начиная от их непосредственного командования до самой верхушки властной системы могли возникнуть и возникли. Мифологизация боя не дала этим вопросам зазвучать во весь голос и не дает по сей день, выставляя спрашивающих чуть ли не «историческими власовцами», стремящимися очернить и оплевать нашу историю, унизить подвиг и т. д. Миф сопротивляется, а общественное сознание, сформированное под влиянием легенд, яростно не желает менять привычные шаблоны и ориентиры. Ничего уж тут не поделаешь —такова была психология общественного сознания во все века.

 

Но так или иначе, «Варяг» погиб, не сумев прорваться в Порт-Артур, хоть и считался лучшим рейдером в мире. Так почему же не прорвался?

 

II. СТРОИТЕЛЬСТВО «ВАРЯГА»

 

Глубинные причины всех трагедий и неудач зачастую следует искать в событиях, им предшествовавших. Так и в данном случае — гибель «Варяга» началась не с залпа восьмидюймовых орудий «Асамы», а с закладки на филадельфийских верфях фирмы «Уильям Крамп и сыновья» в 1898 г. Именно Крамп выиграл, выражаясь современным языком, тендер на постройку броненосца и крейсера — будущих «Ретвизана» и «Варяга».

 

Проблемы накладывались одна на другую, видимо, даже не с момента закладки, а с подписания контракта на строительство. Вдумайтесь: российское правительство заключает, а император одобряет контракт стоимостью без малого 4,5 млн руб. на постройку крейсера водоизмещением 6000 т. Просто крейсера! При этом в договоре специально оговаривается пункт о том, что окончательная спецификация будет определена сторонами в процессе строительства. Вот так! Оговаривались сроки, составлявшие 20 месяцев, а вот подробности заказа, т. е. спецификация крейсера, по условиям договора должны были быть представлены уже в ходе выполнения заказа. Как тогда была составлена смета заказа? Как это назвать: глупость, беспечность, торопливость? Даже и эпитета подходящего сразу не отыскать. Строй то, не знаю что, главное, чтобы это было современным крейсером и уложилось в сумму контракта. Как же это похоже на современных «новых русских» из анекдотов: «Построй мне дом. Не знаю какой, но чтобы было лучше, чем у соседа!»

 

Не нужно быть выдающимся экономистом, чтобы понять, какую выгодную сделку попросту подарило русское правительство мистеру Крампу, лишив себя возможности требовать скрупулезного выполнения контракта.

 

Так начались злоключения «Варяга» в далеких Североамериканских Соединенных Штатах. Была создана специальная наблюдающая комиссия, призванная следить за постройкой обоих судов, прибывшая в Филадельфию 13 июля 1898 г. Ее возглавлял капитан первого ранга А. А. Данилевский. Его менее чем через полгода заменят на каперанга Э. Н. Щенсновича, который впоследствии станет командиром броненосца «Ретвизан», также сошедшего со стапелей фирмы Крампа.

 

Используя явные юридические бреши в контракте, Чарльз Крамп постоянно настаивал на изменении конечных условий заказа. То он требовал увеличить водоизмещение, то говорил о необходимости оснастить строящийся крейсер силовой установкой повышенной мощности. Данилевский протестовал, но в работу его комиссии постоянно вмешивался то официальный Петербург, то морской атташе в Вашингтоне Д. Ф. Мертваго. Как это объяснить? Чиновники, находящиеся за сотни и тысячи миль от места постройки, вмешиваются в работу технической комиссии, находящейся на месте постройки. Это неслыханно и необъяснимо!

 

Данилевского заменили Щенсновичем, но ситуация не особенно изменилась. Крамп постоянно твердил о невозможности выполнить то одно, то другое требование, в свою очередь требовал изменить спецификацию, что, соответственно, увеличивало расходы на строительство и отодвигало сроки сдачи судна, никак не помещавшиеся в рамки, обозначенные в контракте. Был ли в этом какой-то меркантильный интерес, а попросту говоря воровство, со стороны предприимчивого американца и петербургских чиновников? Может быть, и был — слишком много абсурдных вещей происходит при строительстве, за которые приходится платить и платить золотом. Но прямые доказательства извлечения кем-то материальной выгоды, помимо той, что была оговорена в контракте, отсутствуют, поэтому остается только догадываться и строить предположения.

Камнем преткновения, во-первых, стала скорость судна, которая должна была составлять 23 узла. Во-вторых — вооружение, которое также играло принципиальную роль. Поступиться ни тем, ни другим было невозможно, следовательно, надо было снижать массу судна. За счет чего ее можно было снизить? За счет котлов, например. Котлы системы Бельвилля, эксплуатировавшиеся на большинстве судов русского императорского флота, зарекомендовали себя с самой лучшей стороны, но были довольно дороги и тяжелы. Крамп настоял на более дешевых и легких котлах системы Никлосса, которые потом и будут главной проблемой крейсера. Но и вооружение пострадало. Для снижения общей массы экономили килограммы на всем, и все без исключения орудия крейсера не имели даже элементарной противоосколочной защиты, как на крейсере «Аскольд», — о башнях, как у «Олега», например, приходится скромно умолчать. Орудия стояли на палубах совершенно открытые, что стало потом, в ходе боя, основной причиной гибели и ранений личного состава крейсера.

 

Стороны никак не могли договориться даже о внешнем виде судна. Крамп предлагал взять за основу японский крейсер «Касаги», заказчик настаивал на «Диане». «Касаги» получался значительно дешевле. Удалось достичь некоего компромисса — «ни вашим ни нашим»!

 

С большим трудом удалось продавить пункт об оснащении «Варяга» электрическими приводами механизмов, за что, кстати, пришлось платить сверх отпущенных средств.

 

Вот как был составлен пресловутый договор — одна сторона требует много и даже очень много, но при этом не хочет платить там, где это принципиально необходимо, а другая постоянно стремится увеличить смету, но при этом собственные затраты оставить на прежнем уровне, если не сократить. В итоге одно недоразумение наслаивается на другое, следствием чего являются поистине колоссальные недостатки в конструкции корабля, который по замыслу российских адмиралов должен был стать самым совершенным в мире судном в своем классе. Так уже с момента строительства жизненный путь «Варяга» стал напоминать трагедию с элементами фарса. Американцев тут трудно упрекнуть, они относились к строительству крейсера как к процессу извлечения прибыли, не имея других интересов, но понять российскую сторону, которая даже не смогла точно, без разночтений сформулировать техническое задание, поистине невозможно.

 

В такой обстановке крайней нервозности и недопонимания между сторонами и рождался на свет крейсер «Варяг». Казалось бы, логически рассуждая, если российская сторона считала финансовые требования Крампа завышенными, то юристы Петербурга должны были подготовить благодатную почву, а власти — приложить всё свое политическое влияние, чтобы по максимуму взыскать с американской стороны неустойку за все те просчеты и технический брак, в которых заокеанские судостроители были действительно повинны. Тем более что в оговоренные контрактом сроки Крамп не уложился. Можно долго рассуждать и спорить, по чьей вине это произошло. Думается, что и вина судостроительной компании тоже присутствовала, и непредвиденные обстоятельства в виде забастовки имели место быть. Так что даже формальное нарушение Крампом контракта всё же было. Но то, что произошло дальше, просто выходит за рамки здравого смысла. Многие могут возмутиться, что последующие строки наполнены желчью и злым сарказмом, но иных, в свете дальнейшего развития ситуации, найти попросту не представляется возможным.

 

III. ПЕРВЫЕ ГОДЫ СЛУЖБЫ: ПОЧЕМУ ВСЕ-ТАКИ ЧЕМУЛЬПО?

 

Итак, спустя два очень напряженных и даже конфликтных года, 22 сентября 1900 г. Чарльз Крамп наконец-то сдал заказ российской стороне. Причем, пытаясь застраховаться от законных претензий со стороны заказчика, исполнитель провел испытания крейсера с некоторым превышением требуемых характеристик судна. Так, на прогрессивных десятимильных испытаниях 12 июля 1900 г. крейсер смог развить скорость в 24,6 узла, что превышало одно из основных требований технического задания, составлявшее 23 узла. На 12-часовых испытаниях 15 июля 1900 г. произошла первая авария — левая машина не выдержала давления пара и вышла из строя. Неисправность была устранена, но эта поломка не насторожила российскую сторону, видимо, желавшую скорее поставить точку в этой затянувшейся и успевшей всем надоесть эпопее. 21 сентября 1900 г. завершающие испытания показали, что судно соответствует требуемым характеристикам. На следующий день российская сторона подписала акт приемки, и крейсер перешел к заказчику.

 

Командовать новым боевым кораблем доверили капитану первого ранга Владимиру Иосифовичу Бэру, который наблюдал за строительством «Варяга» на филадельфийских верфях. Под его началом теперь был самый совершенный по тактико-техническим характеристикам корабль своего времени, который обслуживался внушительной командой числом 550 нижних чинов при 21 офицере и 9 кондукторах и одном корабельном священнике. Под его командованием «Варяг» и проделал свое первое трансатлантическое плавание, прибыв в Кронштадт 3 мая 1901 г.

 

Спустя две недели осмотреть судно прибыл Николай II, который так был впечатлен видом крейсера, что простил американцам некоторые недостатки. Ничего не скажешь — настоящий великодушный государь! Полковник Романов не посчитал, а скорее всего, даже и не удосужился вникнуть и понять, что такие недочеты делали «Варяг» похожим на червивое изнутри яблоко, вощенное снаружи. Мельников в своем исследовании утверждает, что вдовствующая императрица Мария Феодоровна, мать горе-самодержца, отметила внешнюю красоту «Варяга», но вместе с тем упомянула и о слухах, ходящих среди морских офицеров, говоривших между собой о катастрофическом техническом браке и даже о безнадежности крейсера2. Неужели мудрая Дагмара, пусть и неофициально, по-семейному иногда вмешивающаяся в государственные дела, никогда не упоминала об этой проблеме в разговорах со своим державным чадом?

 

В Санкт-Петербурге, в Российском государственном архиве ВМФ хранятся документы, которые детально описывают те «незначительные» недочеты, прощенные великодушным государем императором. Во-первых, систематически приходили в негодность шлюпочные лебедки, у которых ломались шестерни3. Во-вторых, система автоматической смазки не доставляла масло ко всем необходимым узлам и агрегатам4. И главное, у нового крейсера сразу начались проблемы с машинами и динамо-машинами, о чем тогдашний управляющий Морским министерством адмирал П. П. Тыртов прекрасно знал и информировал императора. Тыртов постановил созвать Морской технический комитет и исследовать проблемы с начала постройки. Выводы комиссии адмирал обозначил короткой фразой: «Частые поломки в машинах и динамо-машинах неутешительны, должно быть, есть небрежность со стороны завода»5.

 

Вот от этих могущих стать достоянием широкой общественности выводов и убрали «Варяга» на другой конец необъятной России. С глаз долой — из сердца вон! Бэр повел крейсер на Дальний Восток, в Порт-Артур. На новой базе Тихоокеанского флота России стало очевидно — «Варяг» нуждался в капитальном ремонте.

 

Постоянно разрывающиеся котельные трубки становились причиной сильных ожогов членов команды, дабы избежать которых самый быстроходный по паспорту крейсер мира делал теперь не больше чем 13–14 узлов хода. Конечно, команда могла «выжать» из машин и 19 узлов, когда этого требовала ситуация — для высокого начальства, например. Только потом следовали ремонтные работы, причем опять же в экстремальных условиях — в Порт-Артуре не было достаточного оборудования для подобных работ, да и учений для команды никто не отменял. Таким образом, нетрудно представить, какая нагрузка ложилась на плечи матросов и офицеров «Варяга» в эти предвоенные годы. И даже несмотря на это команда Бэра становилась первой на артиллерийских стрельбах в Порт-Артуре.

 

В декабре 1902 г. по устоявшейся в российском императорском флоте традиции, команду и командира корабля заменили. Капитан первого ранга Бэр сдал «Варяг» старшему помощнику командира порта в Порт-Артуре, участнику трех кругосветных путешествий, капитану первого ранга Всеволоду Федоровичу Рудневу. Бэр, палубный служака, начавший свою карьеру артиллеристом еще на парусных судах, слыл на флоте человеком жестким, если не жестоким, не чуждым палочной дисциплины, а Руднев, которому прочили адмиральские орлы, наоборот был завзятым либералом. Замену Бэра некоторые объясняют недоброжелательными отношениями, которые сложились у него с адмиралом Зиновием Петровичем Рожественским, получившим в тот момент назначение на должность начальника Главного морского штаба. Смог ли повторить успех своего предшественника Руднев? Вопрос риторический…

 

Вице-адмирал О. В. Старк, которого в современной историографии наряду с наместником у некоторых исследователей принято считать одним из виновников гибели «Варяга», другими — родоначальником мифа о героическом бое в Чемульпо, еще в 1903 г. докладывал в Морское министерство, что крейсер нуждается в полной замене котлов, для чего его нужно отправить в Кронштадт, так как в Порт-Артуре не имелось сухих доков. Штаб ответил ему, что «Варяг» должен еще хотя бы год пробыть на службе, а уж только потом его можно направлять на ремонт. Что это? Халатность? Тупость? Предательство? Как можно было оставить в строю совершенно неисправный боевой корабль, да еще на фоне угрожающих грядущих событий?

 

Скорее всего, это извечная российская болезнь чиновничества, от которой столоначальники всех мастей и рангов не излечились и поныне — нежелание создавать проблемы начальству. И, наоборот, деятельное желание прятать их в тоннах бесполезной, но бодрой и жизнеутверждающей макулатуры в виде рапортов, отчетов, статистических таблиц и планов. На бумаге всё хорошо, реляции и рапорты четкие, «гладкие», зачастую невыполнимые указания, данные без учета особенностей ситуации, изданы и разосланы. А если что случится, то всё можно свалить на роковую случайность или на нерадивых рядовых исполнителей, ибо кипучая чиновничья работа в бумагах отражена, указания даны, планы сверстаны! Так было 110 лет назад, так ведется и по сей день: проблему никто не видит до тех пор, пока она или не исчезнет сама собой, или не произойдет трагедия. Но это тоже не беда — создадут комиссию, проведут расследование, накажут виновных, картинно поскорбят о жертвах, а потом отчитаются о проделанной работе и снова скроются в тишине уютных кабинетов.

 

Вот и посчитали в Главном морском штабе, что рановато как-то новому судну, дорогостоящему и только недавно построенному, широко разрекламированному и известному за рубежом как верх совершенства, становиться на капитальный ремонт. Это породит ненужные разговоры, вопросы, ударит по военно-морскому имиджу России, который, кстати, очень вырос в те годы ввиду ввода в строй большого количества новых боевых кораблей, не уступавших, а порой и превосходивших по характеристикам зарубежные аналоги. И так далее…

 

Поэтому для внешне безупречного, но безнадежно неисправного «Варяга» пришлось искать задачу, не связанную с повседневной эксплуатацией и систематическими учениями команды, дабы сохранить судно от полного прихождения в негодность. Решением адмирала Алексеева новейший крейсер российского императорского флота был отправлен на дипломатическую службу в корейский порт Инчхон (Чемульпо). Но даже и эта служба могла оказаться смертельной для крейсера. Поэтому, дабы лишний раз без необходимости не подвергать его риску, в помощь «Варягу» была придана видавшая виды мореходная канонерская лодка «Кореец» под командой капитана второго ранга Беляева-2-го.

 

Была у «Варяга» и еще одна серьезная проблема, которая никак не могла быть устранена даже при капитальном ремонте и о которой практически нигде не говорится, — это его устойчивость (правильнее сказать «остойчивость») и маневренность. При строительстве судна в погоне за техническими показателями, которые хотел видеть Петербург, американцы переоблегчили крейсер. Иначе было просто невозможно достичь столь высокой скорости судна. Метацентрическая высота6 «Варяга» из-за переоблегчения стала на 0,23 м меньше7, чем это требовалось для корабля таких размеров. Чтобы в двух словах объяснить суть столь специфического и понятного в основном специалистам показателя, стоит представить себе плавающий на поверхности воды пустой бочонок. Его метацентрическая высота будет равна нулю. Следовательно, повысился центр тяжести «Варяга»8. Это ударило по остойчивости судна. А остойчивость — это одна из главных характеристик плавсредства, показывающая его способность противостоять внешним силам, которые могут вызвать его крен, а также способность возвращаться в исходное положение.

 

На самом деле можно сколь угодно долго обвинять Алексеева и Старка в том, что они загнали «Варяга» в ловушку и не приняли мер, чтобы выручить его из западни, что наместник и исполняющий должность командующего Тихоокеанским флотом приказали рейдеру выполнять несвойственную ему задачу стационера. Но если логически рассудить сейчас, с высоты прошедшего столетия, то нетрудно сделать вывод о том, что никакой иной задачи, кроме как исполнять роль почти что плавучей базы в Чемульпо, «Варяг» не мог. И это, в свете неминуемо надвигающейся войны, было единственное, как это ни странно, безопасное место, где можно было с наименьшим риском под прикрытием нейтрального статуса порта и стационеров Британии, Италии, Франции и САСШ9 держать технически небоеспособное судно, раз уж его не удалось отправить на капитальный ремонт.

 

Так что решение отправить «Варяг» в Чемульпо — это не глупость адмиралов, а фактическое признание крейсера небоеспособным и единственно возможная попытка его спасти в грядущих боевых действиях, ибо ничего более существенного без согласия Петербурга предпринять было нельзя. Этого не мог даже сам адмирал Алексеев, которого принято считать внебрачным сыном императора Александра II, т. е. дядюшкой Николая II. Да, у командования флотом на Дальнем Востоке была масса ошибок и просчетов, но обвинять его в идиотизме не стоит. Равно как и не стоит считать, что всё делалось исключительно по воле некомпетентного наместника и его еще более некомпетентного и вороватого окружения.

 

В отличие от многих случаев в нашей истории, когда Россия вступала в военные действия неожиданно, к этой войне готовились. И готовились серьезно. Конечно, в меру возможностей тогдашней военно-политической системы. И ожидать в тех условиях, что японцы предпримут нападение без объявления войны, что они нарушат нормы международного права, конечно, никто не мог. Это для того времени было нонсенсом, несуществующей угрозой. Но всё когда-нибудь свершается впервые. В русско-японскую рыцарские правила были попраны незначительно, сильнее они пострадали в Первую мировую. Знали бы люди, жившие в ту эпоху, как эти рыцарские каноны ведения войны будут ниспровергнуты в середине XX в., как их будут открыто игнорировать в XXI…

 

IV. ПЕРЕД БОЕМ

 

Итак, неисправный крейсер выполнял теперь дипломатическую задачу. Ничего постыдного в этом деле нет, но возникает, естественно, вопрос о качестве подготовки команды к ведению боевых действий. Последние боевые стрельбы «Варяг» провел по пути в Чемульпо, куда он шел первый раз в самом конце 1903 г. После этого, судя по записям вахтенного журнала, серьезных боевых мероприятий на крейсере не было. В море и на разведку и в качестве почтового судна выходил «Кореец». Вахтенные же офицеры «Варяга» скупо отмечали, что под паром котлы № такие-то (как правило, три котла) для обеспечения стояночных нужд судна10. И даже с экстренным сообщением в Порт-Артур 26 января (8 февраля) 1904 г. в море отправился «Кореец». Некоторые исследователи, обвиняя Руднева в бездеятельности, отмечают, что он занимался больше дипломатической работой, нежели подготовкой команды. Но в этом отсутствует даже элементарная логика. Чем еще должен заниматься командир стационера, т. е. судна, находящегося на дипломатической работе? И «Корейца» или Руднев, или посланник в Корее Павлов направили в Порт-Артур с секретной почтой именно потому, что не могли быть уверены в том, что машины «Варяга» сумеют преодолеть 288 миль пути. У хорошо подготовленного «Корейца» было гораздо больше шансов с технической точки зрения. Тем более что война еще объявлена не была, и обстрел иностранного судна был бы нарушением норм международного права. Упрекать Руднева можно было бы лишь в том случае, если бы его крейсер был «здоров», но это уже имеет сослагательное наклонение и к делу относиться не может. Равно как нельзя упрекать в бездеятельности и наместника, и посланника в Корее Павлова: дипломатическая почта шла достаточно долго — не стоит забывать, что на дворе было только самое начало XX в.!

 

Руднев же без малейших нарушений придерживался инструкции наместника и положений Морского устава. Инструкция напрямую подчиняла Руднева Павлову, находящемуся с дипмиссией в Сеуле11. В этом свете еще не стоит забывать, что задача «Варяга» была отнюдь не военная, поэтому все действия Руднева стоит рассматривать сквозь призму именно дипломатической работы, а не работы палубного офицера, и уж тем более флотоводца.

 

Да, не желая стать заложником Чемульпо в случае начала военных действий, Руднев предлагал посланнику Павлову, которому был подчинен(!)12, покинуть рейд и отправиться в Порт-Артур вместе с «Корейцем» под консульским флагом, но посланник, естественно, не мог покинуть Сеул без рекомендации МИДа13.

 

На вопрос о том, как Руднев допустил высадку десанта с японских судов, опять же отвечает инструкция, которая запрещала ему препятствовать высадке японских войск до объявления войны. Ну и, наконец, инструкция запрещала покидать Чемульпо без приказания14.

 

То есть Руднев, не только командир, но и дипломат, был связан по рукам и ногам пунктами инструкции, которая запрещала ему любую деятельность без распоряжений свыше или без объявления войны. Таким образом, обвинения в адрес Руднева, звучащие, например, от исследователя А. Б. Широкорада15, выглядят весьма беспочвенными. Да, Руднев мог бы взять на себя инициативу и уйти в Порт-Артур. Да, он прошел бы эти 288 миль — как угрозу японцы его не рассматривали, наоборот, им было бы гораздо выгоднее, чтобы «Варяг» снялся с якоря и ушел еще до начала десантной операции. Тем более что они были весьма хорошо осведомлены о проблемах «Варяга», так как на рейде Чемульпо стоял и императорский крейсер «Чиода», командир которого, капитан первого ранга Мураками, сообщал всю важную информацию в Токио. Да, начавшаяся война «списала» бы все эти нарушения, но Руднев был человеком своего времени, причем придерживавшимся всех правил игры, иначе не сделал бы весьма удачной карьеры. Поэтому нарушить инструкцию даже во благо в тот момент он не решился. Стоит ли его обвинять в этом? Видимо, нет.

 

Для обвинений в адрес Руднева еще будет серьезный повод — сам бой 27 января (9 февраля) 1904 г.

 

V. ГИБЕЛЬ

 

Итак, обстановка стала ясна уже накануне боя, 26 января (8 февраля) 1904 г. Канонерская лодка «Кореец», встретившись с японскими судами, не смогла пройти в Порт-Артур и была вынуждена вернуться на внутренний рейд. С этой попыткой выхода тоже есть много неясностей. Так, японские источники говорят о выстрелах легких орудий «Корейца», но отрицают минную атаку со своей стороны, о чем рассказано в вахтенном журнале канонерской лодки. Вопрос о том, почему японцы не выпустили «Корейца» в Порт-Артур, остается открытым. Опасные свидетели?Вряд ли, так как высадка десанта проходила на глазах у многих свидетелей и представителей нейтральных держав. Об этой высадке уже на следующий день не преминули бы написать все газетчики. Поэтому обвинять Руднева как командира и Беляева как исполнителя в том, что в Порт-Артуре так ничего и не узнали, тоже по меньшей мере странно. Устаревшая канонерка явно ушла бы на дно в считанные минуты, окажись она под серьезным огнем японских судов.

 

Дело, наверное, в том, что адмирал Уриу был озабочен одним — высадкой десанта, а маневр «Корейца» посчитал угрозой десантным пароходам, поэтому и не выпустил. Также он знал, что пока война не объявлена, уничтожать русское судно нельзя. Главное, что десант в Чемульпо не рискует попасть под огонь корабельной артиллерии стационеров.

 

Руднев же был срочно вызван в Сеул к посланнику Павлову для дополнительного инструктирования, где его поставили в известность, что дипломатические отношения между Россией и Японией разорваны. Всем было понятно, что это война. Все понимали, но, связанные присягой, законами, инструкциями, циркулярами, бюрократизированным сознанием, отсутствием должной инициативы и полным отсутствием даже гипотетической свободы действий, сделать ничего не могли. Оставалось только надеяться на защиту нейтрального статуса Чемульпо, находящегося в рамках норм международного права и стоящих там судов третьих стран.

 

Теперь стоит представить себе морально-психологическое состояние Руднева и его команды, которые стали безвольными созерцателями гибельного пути, уйти с которого не могли. Ультиматум адмирала Уриу «добил» Руднева окончательно. И вот с этой минуты к его действиям можно и нужно предъявлять серьезные претензии.

 

Если рассмотреть дальнейшее развитие событий, становится понятно, что Руднев попросту запаниковал. У него сдали нервы, и он начал совершать совершенно нелогичные и необдуманные действия. Ему, не только как моряку, но и как дипломату, должно было быть понятно, что ультиматум, присланный ему адмиралом Уриу, был банальной провокацией, рассчитанной как раз на то, чтобы выбить Руднева из равновесия окончательно16. Нормы международного права и нейтральный статус Чемульпо сохраняли «Варяг» и «Кореец» под своим статусом, а гарантию давали крейсера третьих держав. Вымыслом или правдой считать визит британского коммодора Бейли, командира крейсера «Тэлбот», к адмиралу Уриу, державшему флаг на «Наниве», а также его слова о том, что британец откроет огонь по любому судну, нарушившему нейтралитет Чемульпо, о чем пишет в своем рапорте Руднев, — установить на данный момент невозможно17. Документов об этой встрече, кроме рапорта Руднева, не сохранилось, но, исходя из логики времени и норм тогдашнего международного права, это так и было бы, пускай даже этой встречи и не было на самом деле.

 

Из всего этого становится понятно, что русские суда были для Сотокити Уриу второстепенной целью — почему бы не преподнести микадо еще и такой подарок в виде двух русских судов, пусть даже это устаревшая канонерка и крейсер, находящийся в аварийном состоянии. Но чтобы их уничтожить, Руднева надо выманить из Чемульпо на внешний рейд.

 

И тут последовала, как может показаться на первый взгляд, роковая ошибка Руднева — он поддался на провокацию и вышел из Чемульпо в нарушение категорического приказа посланника не покидать бухты без соответствующих распоряжений.

 

В дальнейшем интерес представляет не столько сам довольно скоротечный бой, сколько мотивация, двигавшая Рудневым, выводящим крейсер на верную гибель. Можно сколько угодно сравнивать риск, высчитывать шансы «Варяга» на успешный прорыв, но стоит все-таки прямо взглянуть действительности в глаза — шесть японских крейсеров и восемь миноносцев против технически неисправного крейсера и устаревшей канонерской лодки… Шанс на успех был ничтожно мал. А Руднев отнюдь не был глупцом, чтобы не отдавать себе в этом отчета. Следовательно, мотивация командира «Варяга» могла быть следующей: «Выйти в море и погибнуть с честью в неравном бою, избежав позора плена или интернирования». Это очевидно с точки зрения психологии морского офицера тех лет и подтверждается множеством примеров, когда корабли принимали неравный бой, заведомо шли на гибель, чтобы, потеряв жизнь, спасти честь. Гибель «Рюрика» и «Стерегущего» тому доказательство.

 

О дальнейшем развитии событий стоит поговорить, опираясь на текст рапортов Руднева наместнику адмиралу Алексееву и управляющему Морским министерством.

 

Первые же залпы с «Асамы» разрушили дальномерную станцию № 1, перебили всех дальномерщиков во главе с мичманом графом А. М. Нирод, сведя тем самым эффективность орудий «Варяга» к минимуму. Отсутствие элементарной противоосколочной защиты привело к большим потерям среди орудийной прислуги и быстрому выходу из строя самих орудий. И дело тут даже не в меткости японских канониров. Просто их фугасные снаряды взрывались от удара об воду, поражая всё вокруг осколками, а русские бронебойные прошивали цель насквозь, не причиняя ощутимого вреда. Такая же картина будет происходить и во время Цусимской трагедии — русские броненосцы не причинят вреда японцам в основном именно по этой причине. Видя полную бесперспективность дальнейшего ведения боя, Руднев решает вернуться в Чемульпо под защиту нейтральных судов. В 12 часов 40 минут «Варяг» и «Кореец» отдали якоря на внутреннем рейде18.

 

Напрашивается вопрос: чего хотел в итоге Руднев? Если погибнуть с честью в бою, то зачем поворачивал назад? А если сохранить жизни матросов и офицеров, то почему не интернировался? Да и потери, если уж на то пошло, были не катастрофические — убитых 31 человек, раненых тяжело — 86, раненых легко, не обратившихся за помощью после боя, — более 10019. На «Корейце» потерь не было20.

 

И вот тут стоит предположить, что либо Руднев, кстати, контуженный во время боя, потерял уверенность, запаниковал и решил возвращаться, либо изначально рассчитывал исключительно на демонстративные действия — завязать бой и вернуться с наименьшими потерями, избегнув одновременно и позора и гибели. Лишь с этой точки зрения действия командира «Варяга» выглядят логичными и выверенными. С другой стороны они похожи только на панические метания человека, не знающего точно, что ему делать. В последнее верится с большим трудом — на паникера и труса Руднев совершенно непохож — трус не выйдет в море в такой ситуации даже для эффектной демонстрации, следовательно, им изначально двигал холодный расчет спасти честь малой кровью. Что ж, пусть всё не так красиво и безукоризненно, как потом будет рассказывать дошедшая до наших дней легенда, зато эффективно, а если смотреть со стороны, даже и эффектно.

 

Так что критиковать действия Руднева можно21, можно даже найти в его действиях и серьезные тактические просчеты22, но все-таки правильнее будет подойти к оценке его действий с точки зрения его мотивации, и тогда они станут по крайней мере ясными и понятными, а главное, логичными.

 

VI. РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

 

С точки зрения действующего тогда законодательства действия командира «Варяга» могли быть расценены как преступные. Во-первых, Руднев нарушил инструкцию, категорически запрещавшую ему выходить из Чемульпо без приказа. А такого приказа не было. Нарушение приказа могла бы искупить геройская гибель в море, ибо «мертвые сраму не имут», но ее-то как раз и не последовало. Во-вторых, выйдя и приняв бой, он вернулся, затопил свое судно и взорвал «Корейца», что не могло не породить обвинений в трусости в его адрес. И, наконец, в-третьих, явно неуклюжее затопление «Варяга» могло вызвать подозрения и в чем-то более серьезном, нежели трусость. И это не досужие домыслы злопыхателей, ибо так, по некоторым источникам, думали даже некоторые офицеры с самого «Варяга». Так, по словам А. В. Полутова, советский адмирал Е. А. Беренс, бывший в те трагические дни старшим штурманом «Варяга» в чине лейтенанта, вспоминал, что возвращаясь в Россию, офицеры «Варяга» полагали, что их отдадут под суд23.

 

Но если по такому сценарию и могли быть пойти события с точки зрения права, этого никогда не случилось бы с точки зрения пропаганды. Начинать войну с пораженческих новостей не хотелось. Судебный процесс с такими обвинениями в самом начале войны тоже негативно отразился бы на общественном сознании. И всё это на фоне информации, дошедшей наконец до Петербурга из иностранных газет, о «героическом бое» в Чемульпо. Всё дело в том, что общество узнало о гибели «Варяга» из иностранной печати. И вести эти были самыми пафосными.

 

Так, в «Правительственном вестнике» — официальном печатном органе при Главном управлении по делам печати, т. е. высшей цензурной инстанции при МВД Российской Империи, некоем аналоге современной «Российской газеты», первое упоминание о бое в Чемульпо появилось только 1 февраля 1904 г. Оно заключало в себе буквально следующее: «Берлин, 30 января (Вольф). National Zeitung замечает, что настроение германского народа спокойное и беспристрастное. Германия отмечает мужество, с которым малочисленные русские суда, несмотря на решительный перевес японского флота, вступили в бой при Чемульпо. Газета упоминает о «геройском подвиге командира крейсера “Варяг”, который удалив с судна команду, остался один на крейсере и взорвал его на воздух»24. Журналистам всегда хотелось приукрасить суть, добавить в сухой репортаж художественных красок. Так получилось и в этой истории.

 

И это напечатала газета, публиковавшая официальную информацию. Таким образом, начало жизни мифа было положено. После этого ни о каком разбирательстве, пусть даже и несудебном, и речи быть не могло. А уж когда выяснилось, что командир «Варяга» и большинство команды живы и здоровы, то встречать и чествовать героев бросилось полстраны во главе с самим царем-батюшкой.

 

Дальнейшее развитие легенды можно увидеть в рапортах Руднева на имя наместника Алексеева, а месяцем позже — и на имя управляющего морским министерством. Что двигало им, когда он писал в рапортах откровенную ложь? Этот вопрос, видимо, также стоит рассматривать с точки зрения психологии служилого человека той эпохи. Во-первых, в рапорте надо было написать то, что хотелось бы прочесть высокому начальству, дабы не бросить на это начальство тень явной неудачи. А во-вторых, содержание рапорта указывает на то, что Руднев явно не исключал возможности суда и всячески живописал тот огромный ущерб, который претерпел «Варяг» от японского флота. Но как разительно отличаются по духу эти два документа! Первый рапорт на имя адмирала Алексеева очень выдержан и осторожен — он датирован 6 февраля, когда до автора явно еще не дошла информация о том, что его и команду в далекой России сделали национальными героями. В нем Руднев объясняет мотивы выхода из Чемульпо (т. е. оправдывается) и подробно описывает ущерб, который был причинен «Варягу» в ходе боя, очевидно, испытывая чувство вины за затопление судна на внутреннем рейде бухты Чемульпо25.

 

Второй же рапорт, датированный 5 марта 1904 г., на имя управляющего Морским министерством уже рисует в красках огромный урон, который якобы нанес «Варяг» японскому флоту. За месяц до Руднева явно дошла информация, что никто под суд его отдавать не собирается, а наоборот, готовы чествовать как героя. Следовательно, можно добавить красочных и героических подробностей, ибо японцам, отрицавшим их, всё равно никто не поверит, а подчиненным и начальству эти, пускай и наполовину выдуманные факты сослужат хорошую службу. Итак, капитан первого ранга Руднев пишет, что в ходе боя «Варяг» нанес значительные повреждения японскому крейсеру «Асама», что не подтверждается никем. Далее Руднев говорит о японском миноносце, затонувшем у всех на глазах, хотя в вахтенных журналах «Варяга» и «Корейца» вообще не отмечено, что неприятельские истребители вступили в бой26. Далее в рапорте описывается, что японский крейсер «Такачихо», якобы получивший значительные повреждения, затонул по дороге в Сасебо. А это было уж откровенной ложью, так как «погибший» «Такачихо» участвовал в Цусимском сражении.

 

Вызывает сомнение и утверждение, что «Варяг» выпустил по неприятелю 1105 снарядов различных калибров. Во-первых, с какой скорострельностью он вел огонь, а во-вторых, как это было возможно при том, что почти вся артиллерия «Варяга» вышла из строя?27 Японцы прямо опровергали это, указывая, что в орудийных погребах поднятого ими «Варяга» сохранилось большое количество боеприпасов, но японские источники явно необъективны и ссылаться на них можно только с очень большой долей сомнения.

 

Наконец, в своих воспоминаниях, изданных в 1907 г., Всеволод Федорович, уже отставной адмирал, продолжить «отшлифовывать» легенду, рассказывая о том, что в ходе боя на «Асаме» погиб его командир, капитан первого ранга Рокуро. И это даже несмотря на то что тот к этому времени благополучно здравствовал и получил от микадо чин контр-адмирала и титул барона28.

 

Так сформировался миф, порожденный иностранными корреспондентами и художественно завершенный Рудневым, глубоко укоренившийся за столетие в общественном сознании. Можно возмущаться и сыпать очередными обвинениями в попытках переоценки ценностей и переписывания истории, но факт явной лжи в этой истории абсолютно доказуем документально.

 

Так подвиг ли совершили «Варяг» и «Кореец»? Если говорить о команде, то она с честью и до конца выполнила свой долг, но при всем уважении к памяти павших и живых «варяжцев» эта история, если рассматривать ее без прикрас, не дотягивает даже до десятой доли того великого героизма и мужества, который показали гибнущий в Корейском проливе «Рюрик» или миноносец «Стерегущий». Просто события в Чемульпо произошли в нужное время и, словно раскрашенные красками художника черно-белые картинки, «засияли» Георгиевскими крестами, раздаваемыми щедрым государем направо и налево. Это возмутило многих в армии, о чем писал генерал Мартынов в 1906 г., оценивая события минувшей войны29.

 

Но политическая выгода оказалась и, к сожалению, продолжает оказываться важнее исторической правды, что приносит огромный вред отечественной истории.

 

Примечания

 

1. Письмо адмирала Макарова 26 января (8 февраля) 1904 г. управляющему Морским министерством адмиралу Авелану // Русско-японская война 1904–1905 гг. Действия флота. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904–1905 гг. при Морском генеральном штабе. СПб.: Издание МГШ, 1912. Кн. 1. С. 192.
2. Мельников Р.М. Крейсер «Варяг». 2-е изд.,
перераб. и доп. Л.: Судостроение, 1983.
3. РГА ВМФ. Ф. 445. Оп. 1. Д. 5. Л. 382.
4. РГА ВМФ. Ф. 445. Оп. 1. Д. 5. Л. 408.
5. РГА ВМФ. Ф. 427. Оп. 1. Д. 626. Л. 273.
6 . Один из основных критериев остойчивости судна. См. Наставление по борьбе за живучесть судна (НБЖС), РД 31.60.14-81. С приложениями и дополнениями. СПб.: ЦНИИМФ, 2004.
7. В настоящее время эксплуатация судов, метацентрическая высота которых меньше 0,2 м, запрещена. См. НЖБС.
8. РГА ВМФ. Ф. 427. Оп. 1. Д. 626. Л. 363.
9. Североамериканских Соединенных Штатов — именно так тогда называли в России эту страну.
10. Вахтенный журнал крейсера I ранга «Варяг». РГА ВМФ. Ф. 875. Оп. 1. Д. 30585. Л. 89–105.
11. Русско-японская война 1904–1905 гг. Кн. 1. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904–1905 гг. СПб., 1912. С. 288.
12. Там же.
13. Русско-японская. война 1904–1905 гг. Кн. 1. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904–1905 гг. СПб., 1912. С. 288.
14. Там же
15. Широкорад А.Б. Русско-японские войны 1905–1945. Минск: Харвест, 2003.
16. Рапорт командира крейсера I ранга «Варяг» Управляющему морским министерством 5 марта 1904 года // Русско-японская война 1904-1905 гг. Действия флота. Документы. Отд. 3. 1-я Тихоокеанская эскадра. Кн. 1. Действия на Южном морском театре войны. СПб.: Типография Морского министерства в Главном Адмиралтействе, 1911. Вып. 1. С. 162–176.
17. Русско-японская война 1904–1905 гг. Кн. 1. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904–1905 гг. СПб., 1912. С. 297–298.
18. Рапорт командира крейсера I ранга «Варяг» Управляющему морским министерством 5 марта 1904 года // Русско-японская война 1904–1905 гг. Действия флота. Документы. Отд. 3. 1-я Тихоокеанская эскадра. Кн. 1. Действия на Южном морском театре войны. СПб.: Типография Морского министерства в Главном Адмиралтействе, 1911. Вып. 1. С. 162–176.
19. Там же.
20. Рапорт командира мореходной канонерской лодки «Кореец» командиру крейсера I ранга «Варяг» 27 января 1904 года // Там же. С. 152–161.
21. Белли В. А. В Российском Императорском флоте. Воспоминания. СПб.: Петербург, 2005. С. 75.
22. Сорокин А. И. Русско-японская война 1904–1905 гг. (военно-исторический очерк). М.: Воениздат, 1956. С. 75.
23. Полутов А. В. Десантная операция японской армии и флота в феврале 1904 г. в Ичхоне. Владивосток: Русский Остров, 2009. С. 252.
24. Правительственный вестник. 1904. 1 февраля. № 26. С. 4.
25. Рапорт командира крейсера I ранга «Варяг» наместнику Е.И.В. 6 февраля 1904 года // Русско-японская война 1904–1905 гг. Действия флота. Документы. Отд. 3. 1-я Тихоокеанская эскадра. Кн. 1. Действия на Южном морском театре войны. СПб.: Типография Морского министерства в Главном Адмиралтействе, 1911. Вып. 1. С. 145–151.
26. Вахтенный журнал крейсера I ранга «Варяг». РГА ВМФ. Ф. 875. Оп. 1. Д. 30585. Л. 89–105.
27. Рапорт командира крейсера I ранга «Варяг» Управляющему морским министерством 5 марта 1904 года // Русско-японская война 1904–1905 гг. Действия флота. Документы. Отд. 3. 1-я Тихоокеанская эскадра. Кн. 1. Действия на Южном морском театре войны. СПб.: Типография Морского министерства в Главном Адмиралтействе, 1911. Вып. 1. С. 162–176.
26. Вахтенный журнал крейсера I ранга «Варяг». РГА ВМФ. Ф. 875. Оп. 1. Д. 30585. Л. 89–105.
27. Рапорт командира крейсера I ранга «Варяг» Управляющему морским министерством 5 марта 1904 года // Русско-японская война 1904–1905 гг. Действия флота. Документы. Отд. 3. 1-я Тихоокеанская эскадра. Кн. 1. Действия на Южном морском театре войны. СПб.: Типография Морского министерства в Главном Адмиралтействе, 1911. Вып. 1. С. 162–176.
28. Руднев В. Ф. Бой «Варяга» у Чемульпо 27-го января 1904 года. СПб.: Тип. Т-ва И. Н. Кушнерев и К, 1907.
29. Мартынов Е.И. Из печального опыта Русско-Японской войны. СПб.: Военная типография, 1906. С. 129–130.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Кирасиры, конные аркебузиры, карабины и прочие
      Автор: hoplit
      George Monck. Observations upon Military and Political Affairs. Издание 1796 года. Первое было в 1671-м, книга написана в 1644-6 гг.
      "Тот самый" Монк.

       
      Giorgio Basta. Il gouerno della caualleria leggiera. 1612.
      Giorgio Basta. Il mastro di campo. 1606.

       
      Sir James Turner. Pallas armata, Military essayes of the ancient Grecian, Roman, and modern art of war written in the years 1670 and 1671. 1683. Оглавление.
      Lodovico Melzo. Regole militari sopra il governo e servitio particolare della cavalleria. 1611
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.