Государственные деятели России Бежанидзе Ю. И., Фирсов А. Г. Александр Петрович Толстой

   (0 отзывов)

Saygo

Бежанидзе Ю. И., Фирсов А. Г. Александр Петрович Толстой // Вопросы истории. - 2014. - № 2. - С. 17-41.

Граф Александр Петрович Толстой, в 1856 - 1862 гг. обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода, известен, в первую очередь, как один из ближайших друзей Н. В. Гоголя. На страницах исторических исследований его имя появляется редко, не привлекая даже исследователей церковной истории синодального времени. И. К. Смолич, автор фундаментального труда по истории Русской Церкви имперского периода, отмечал, что об обер-прокуроре А. П. Толстом "историку сказать в сущности нечего"1. Работы современных авторов мало что добавляют к этой оценке2.

Основные вехи жизни и деятельности Толстого известны неплохо. Биографические сведения о нем можно почерпнуть из некрологов, мемуаров и ряда справочных изданий3. Несколько статей посвятил графу известный исследователь жизни и творчества Гоголя В. В. Воропаев4. И все же служебная деятельность графа Толстого остается малоизученной.

Служебная карьера Толстого во многом определялась его происхождением. Семья Толстых принадлежала к родовитому дворянству и обладала обширными родственными связями в среде российской аристократии. Отец, граф Петр Александрович, боевой генерал, был одним из выдающихся военных и дипломатических деятелей первой трети XIX века. Связи П. А. Толстого в придворных и правительственных кругах не могли не способствовать карьере его детей.

Александр Петрович, появившийся на свет в 1801 г., был четвертым ребенком из девяти детей, рожденных в браке его отца с княжной М. А. Голицыной. Как и многие дети аристократических семей, А. П. Толстой воспитывался дома гувернерами. В 1817 г. он стал юнкером в лейб-гвардии артиллерийской бригаде.

Военная служба мыслилась главной стезей деятельности детей П. А. Толстого. Старший брат Александра Алексей, начавший службу в 1812 г., в это время состоял адъютантом начальника штаба 1-ой армии И. И. Дибича, который в немалой степени способствовал его карьере5. Александр Толстой вскоре стал адъютантом того же Дибича. В 1824 г. Дибич был назначен начальником Главного штаба, а Толстого отправили в военную экспедицию на Каспийское и Аральское моря.

Участие в походах, предполагавших борьбу с морскими разбойниками, дало возможность молодому графу проявить себя: в 1826 г. он получил свою первую награду - орден св. Владимира 4-ой степени с бантом 6.

Говорили, что по характеру молодой граф не очень подходил для военной службы. По окончании походов Толстой в 1826 г. ушел из армии. Официальная причина увольнения - состояние здоровья7. Впрочем, возможно и иное объяснение: Толстого готовили к дипломатической деятельности на благо Отечества. Отправившись за границу на лечение, он приписался к русскому посольству в Париже в чине коллежского асессора.

В 1826 - 1827 гг. резко обострились отношения между Османской империей и европейскими державами в связи с подъемом национально-освободительной борьбы в Греции. Россия находилась на пороге очередной войны с Турцией. Первое же поручение "начинающего дипломата" было весьма ответственным: 1 июня 1827 г. он был командирован в Константинополь и на Балканы с целью составления записок о военном и политическом положении в Турции, Сербии и Австрии. С учетом обстановки в регионе в этот период путешествие Толстого было настоящей разведкой. Секретный характер миссии подчеркивал тот факт, что отправившемуся с Толстым поручику Ливену было предписано "именоваться гражданским чином, доколе он там остается"8.

Поездка Толстого была признана успешной: граф получил очередной чин, а с началом русско-турецкой войны 1828 - 1829 гг. возвратился на военную службу вновь в качестве адъютанта Дибича, командовавшего русскими войсками на Балканском театре военных действий. Участие в этой войне принесло Толстому немало наград: ордена св. Анны 3-й и 2-й степеней, золотую шпагу "За храбрость", пожалование во флигель-адъютанты9.

По окончании войны Толстой все же расстался с военной службой, вернувшись в 1830 г. в ведомство иностранных дел в чине коллежского советника. Новому этапу в карьере Толстого могли способствовать как старые связи отца, бывшего в 1807 - 1808 гг. посланником в Париже, так и покровительство Дибича. Граф получил назначение на пост первого секретаря русской миссии в Греции.

По условиям Адрианопольского мира 1829 г., греки получили возможность создать независимое государство. Император Николай I выступал в роли главного покровителя новой страны, и дипломатическая работа в Греции имела большое значение для укрепления позиций России в Восточном вопросе. По всей видимости, Толстой рассматривался в качестве эксперта по Балканам, почему и был назначен на столь ответственный пост. Возможно и сам граф, как и многие русские дворяне того времени, считал своим нравственным долгом оказать посильную помощь молодому греческому государству10.

Служба по ведомству МИД продолжалась недолго. По официальным данным, уже в феврале 1831 г. Толстой был переведен с дипломатической службы в МВД чиновником особых поручений11. Причины перехода графа в имеющихся биографических описаниях освещены противоречиво и запутанно. В служебной карьере Толстого 1830 - 1831 гг. стали временем серьезных проблем.

Прежде всего, первый секретарь миссии так и не добрался до места службы. Летом 1830 г. в Новороссийском крае началась очередная эпидемия чумы, в Севастополе вспыхнул бунт, черноморские порты находились на строгом карантине. Новоназначенный дипломат считал, что для него должны были сделать исключение и неоднократно обращался с соответствующими требованиями к находившемуся в это время в Севастополе генерал-губернатору М. С. Воронцову, угрожая пожаловаться непосредственно императору. Дело дошло до Петербурга, однако Воронцов, хотя и был серьезно обеспокоен требованиями Толстого, сумел обосновать свою позицию12. Толстой получил Высочайший выговор, да еще и оказался не в состоянии приступить к своим обязанностям, просидев в Севастополе до осени. Неудача на дипломатическом поприще заставила Толстого обратиться к отцу за помощью: "Десятый раз я прошу Вас, дорогой отец, - писал он из Севастополя в сентябре 1830 г., - подвигнуть небо и землю, чтобы меня забрать из этого несчастного места, где у меня сплошные неприятности всех видов"13.

Сохранилось еще одно письмо к отцу, из которого следует, что в марте 1831 г. Толстой находился в армии, действовавшей против восставших поляков. Командующим в Польше был старый начальник Толстого генерал-фельдмаршал Дибич. Очевидно именно это обстоятельство определило появление графа в войсках, где он ожидал желательной вакансии14.

Но в послужном списке Толстого его участие в Польской кампании никак не отражено. Нет сведений об этом и в биографиях графа. Похоже, Толстой так и не дождался назначения - в конце мая 1831 г. скоропостижно скончался Дибич, и новый этап в военной карьере графа окончился так и не начавшись.

Только теперь Толстой мог реально оказаться на службе в МВД. С июня 1831 г. он руководил Хозяйственным департаментом. Граф успешно возглавлял деятельность департамента по созданию запасов продовольствия. В качестве чиновника центрального аппарата министерства он проявил себя как способный управленец и организатор, дослужился до генеральского чина и был определен на ответственную руководящую должность. В 1834 г. он был произведен в действительные статские советники и назначен Тверским губернатором15.

Следует учитывать, что деятельность начальника Тверской губернии находилась в поле зрения императора, проезжавшего Тверь на пути из Петербурга в Москву. В 1835 г. Толстой был награжден орденом св. Станислава 1-ой степени, в 1837 г. - св. Анны 1-ой степени, кроме того, в 1835, 1836 и 1837 гг. он удостаивался официальной благодарности императора Николая I. Две орденские ленты за два года и ежегодное выражение монаршего благоволения свидетельствуют о высокой оценке административных способностей Толстого.

Важным событием его жизни во время пребывания в Твери стало знакомство с выдающимся священником о. Матфеем Константиновским. Проповеднический талант и активная деятельность о. Матфея привлекли внимание губернатора. Отец Матфей, уже известный как ревностный пастырь, в 1836 г. был переведен из сельского прихода в уездный г. Ржев, население которого в значительной мере состояло из старообрядцев. Это назначение входило в число мероприятий по борьбе со старообрядческим расколом, предпринятых совместно губернатором и местным архиепископом Григорием (Постниковым).

Встреча с отцом Матфеем сыграла особую роль в формировании тех особенностей мировоззрения графа, которые впоследствии стали определять весь образ его жизни и деятельности: "в лице о. Матвея ему [А. П. Толстому] впервые представился никогда до знакомства с ним не виданный им образец такой именно веры, которая выражается не в одних только благочестивых размышлениях, но во всем составе жизни"16.

Общение между ними привело к установлению дружеских отношений, сохранявшихся до кончины о. Матфея. С этого времени Толстой стал удивлять современников редкими для лиц его круга глубокой укорененностью в православном вероучении и строгим следованием церковным правилам.

Будучи тверским губернатором, граф, уже не очень молодой человек, принял решение вступить в брак. В 1837 г. он женился на княжне Анне Григорьевне Грузинской. Невеста была на три года старше жениха. Супруги приходились друг другу дальними родственниками: оба были праправнуками грузинского царя Вахтанга VI. Их родители владели крестьянами одного и того же богатого торгового села Лыскова Нижегородской губернии, жители которого снабжали знаменитую Макарьевскую ярмарку съестными припасами. Родовое имение, наследуемое невестой, приносило до 60 тыс. руб. годового дохода. Воспитанная без матери, которой она лишилась в детстве, Анна Григорьевна всегда чуждалась общества, вела уединенную жизнь, отличалась искренним благочестием и высокой нравственностью. Только настойчивость отца, князя Г. А. Грузинского, заставила ее оставить мысль о монашестве и связать себя семейными узами17. Однако по инициативе жены, новобрачные отказались от интимного общения18. Тем не менее, семейная жизнь Толстого протекала в любви, верности, мире и согласии до самого конца.

Женитьба совпала с новым важным назначением Толстого. В декабре 1837 г. он занял пост Одесского военного губернатора, для чего опять был переведен на военную службу в чине генерал-майора. Толстому вменялись и обязанности градоначальника.

Хотя по должности он попадал в зависимость от генерал-губернатора Воронцова, отношения с которым ранее складывались неблагоприятно, начало деятельности графа в Одессе казалось, на первый взгляд, успешным. Бывший начальник Толстого министр иностранных дел граф К. В. Нессельроде в письме к Воронцову охарактеризовал его как искреннего, честного человека и добросовестного администратора. Нессельроде утверждал, что Толстой окажется более подходящим сотрудником для Воронцова, чем прежний градоначальник Одессы19. Действительно, спустя три месяца, Воронцов в письме к графу Блудову положительно оценивал работу Толстого, особенно отмечая открытие столь необходимой в условиях частых эпидемий городской аптеки20. Свое благоприятное впечатление о Толстом Воронцов сообщал и его отцу - Петру Александровичу21.

Однако деятельность Толстого на посту губернатора завершилась скандально. Граф столкнулся с колоссальным количеством беспорядков и злоупотреблений в управлении городом и портом. Систему управления в Одессе даже приверженцы Воронцова оценивали как "какое-то необыкновенное... явление в нравственном мире"22. Новый градоначальник решительно приступил к исправлению замеченных недостатков. Назначались новые чиновники, отдавались необходимые распоряжения, в качестве экспертов привлекались осведомленные горожане. Толстому удалось добиться некоторых результатов, в частности, на две трети уменьшились недоимки по сбору податей23.

Но для качественных изменений одесский губернатор нуждался в активном содействии начальства. Толстой неоднократно обращался за содействием к генерал-губернатору Новороссии, но получал лишь напоминание о своих обязанностях. Так, например, безуспешными оказались попытки устроить в одесском порту дополнительную землечерпательную машину, переписка о которой с генерал-губернатором началась еще за год до назначения Толстого. При прежнем градоначальнике часть территории порта была передана в ведение органов таможни, не следивших за соблюдением санитарных норм. Добиться от генерал-губернатора реорганизации системы управления одесским портом не удалось. "К содержанию Одесского порта в чистоте и исправности, - сообщалось в ответе на его настойчивую просьбу о проведении необходимых мероприятий, - предоставлены местному начальству все способы... законы, строго требующие содержания гавани в чистоте и исправности указывают ясно и меры к тому"24.

Практически невозможным для Толстого оказалось наказать виновных. Граф писал: "...я недоумеваю положить мнение относительно должных по закону взысканий и меры ответственности как по количеству лиц, оказывающихся виновными так и потому, что некоторые отступления разрешены моим предшественником, обсуживать действий которого я не вправе" 25.

Служебная деятельность в таких условиях противоречила нравственным принципам Толстого. Он открыто заявлял: "В Одессе так много злоупотреблений, что человек с совестью не может там служить"26.

Отчаявшись навести порядок, граф сделал достаточно нестандартный шаг. Испросив отпуск, он подготовил подробный рапорт с изложением всех зафиксированных им злоупотреблений и представил этот документ исправляющему должность генерал-губернатора П. И. Федорову (Воронцов находился в Англии) в день своего отъезда из Одессы, 7 января 1839 года27. Создавалось впечатление, что Толстой выехал в отпуск только для того, чтобы добиваться рассмотрения вопроса о ситуации в управлении Одессой на самом высоком уровне.

Поступок Толстого всерьез обеспокоил сотрудников генерал-губернатора: действия одесского градоначальника были расценены как начало серьезной интриги, направленной на дискредитацию Воронцова. В срочном порядке были предприняты защитные меры: министру внутренних дел отправили донесение о рапорте Толстого и о мерах, предпринимаемых в Одессе по устранению указанных в рапорте нарушений, известили Воронцова, в Петербург немедленно выехал правитель генерал-губернаторской канцелярии С. В. Сафонов28.

Сафонов стал действовать через поддерживавшего Воронцова начальника III Отделения А. Х. Бенкендорфа, который доложил императору, что Толстой совершил странный поступок, назвав его рапорт доносом "на все почти присутственные места в Одессе". При этом Бенкендорф выставил виноватым самого Толстого, заявив, что о замеченных недостатках следовало сообщить в самом начале своей деятельности: в этом случае Толстой своевременно получил бы поддержку Воронцова и смог бы сам прекратить злоупотребления. "Государь выслушав, сказал: А понимаю! Впрочем это легко устроить. Он же у меня тотчас и возвратится в Одессу доказать то, что написал и прекратит злоупотребления"29.

Между тем, Толстой не спешил в столицу, остановившись в Москве. Он и не подозревал, что в Петербурге его ожидают крупные неприятности. Свой рапорт Федорову, представленный столь необычным образом в день отъезда в отпуск, Толстой рассматривал как очередную попытку если не изменить ситуацию, то, во всяком случае, очистить совесть. По данному рапорту могли бы быть приняты соответствующие меры генерал-губернатором. В противном случае у Толстого оставалась возможность личного обращения к императору. При любом исходе Толстой мог считать себя до конца исполнившим и служебный и нравственный долг.

Только в начале февраля он появился в Петербурге, где сразу же получил резкий выговор от Бенкендорфа. Но самое неприятное - графу было отказано в приеме у императора 30. Стремясь донести свою позицию до монарха, он представил всеподданнейший годовой отчет о ситуации в Одессе, в котором серьезно критиковал положение дел и предлагал ряд мер по улучшению системы управления городом и портом.

Внимательно ознакомившись с отчетом, Николай I передал документ в Комитет министров с указанием, "чтоб на сие донесение и на мнения в нем обращено было особое внимание"31. По некоторым свидетельствам даже в домашнем кругу император проявил озабоченность обозначенными Толстым проблемами, заметив мимоходом: "плохо в Одессе, пишут, будто, благодаря Воронцову там все развратилось"32.

В Комитете министров предложения Толстого были рассмотрены подробно и обстоятельно, наиболее существенные из них были переданы для дальнейшей разработки в соответствующие министерства. И все это не изменило позиции императора по отношению к самому Толстому. Заключение монарха мало отличалось от его мнения, высказанного Бенкендорфу: "так как часть сих неустройств может быть немедленно приведено в порядок самим военным губернатором, то велеть ему ехать к месту и неотлагательно к сему приступить"33.

Глубоко убежденный в невозможности устранить указанные им недостатки в рамках полномочий Одесского губернатора, Толстой попытался уйти в отставку. В Петербурге в это время находился и его отец, граф Петр Александрович. Используя все свое влияние и связи, старый генерал добился для сына приема у царя. Но это не повлияло на принятое решение. "Государь потребовал графа Т[олстого], сделал ему говорят сильный выговор и приказал немедленно ехать в Одессу. Все старания его и просьбы о дозволении оставить место остались тщетны, и он, наконец отправился отселе", - сообщал Сафонов Воронцову34.

По всей видимости, Николай I был убежден в том, что действия Толстого были инспирированы рядом проживавших в Одессе лиц с сомнительной репутацией. Прежде всего, называли небезызвестного М. Л. Магницкого. Магницкий действительно входил в ближний круг общения одесского военного губернатора, в котором часто критиковали Воронцова. Между тем, Магницкий еще с 1826 г. находился в немилости у Николая I за интригу против князя Голицына. Уже одно имя Магницкого, употребленное в связи с рапортом Толстого, предопределило отношение Государя к одесскому делу. В итоге Магницкий был выслан из Одессы, а Толстому пришлось расстаться с мыслью о тихой отставке.

По возвращении в Одессу Толстому предстояло подключиться к уже начавшейся работе по устранению изложенных в его отчете недостатков. Но, конечно, ни о каком конструктивном сотрудничестве с администрацией Воронцова не могло быть и речи.

Дело о настроениях в управлении Одессой продолжалось до ноября 1840 года. Еще не раз рассматривались в Петербурге донесения и П. И. Федорова и вернувшегося из Англии Воронцова. Выявленные Толстым злоупотребления были подтверждены и засвидетельствованы официально, но ему не удалось оправдаться в глазах императора. В то же время даже близкий к Воронцову Нессельроде не изменил своего мнения о Толстом, считая его вполне приличным человеком, ставшим, к сожалению, игрушкой в руках недоброжелателей Воронцова35. В памяти Одесского общества Толстой также остался добрым и благородным человеком. Да и в Петербурге не все разделяли точку зрения императора. Часть членов Комитета министров оказалась на стороне Толстого, так серьезно противодействуя Воронцову, что тому пришлось лично выезжать в Петербург36.

Осенью 1839 г. отправившись в ежегодный отпуск, Толстой испрашивает продления его на год, мотивируя это необходимостью отъезда за границу для лечения жены. Во время отпуска Толстому удалось добиться желанной отставки. Его карьера прервалась на долгие пятнадцать лет.

Материальное положение позволяло Александру Петровичу жить по собственному усмотрению. О частной жизни Толстого сохранились достаточно интересные сведения. В воспоминаниях его сотрудника по синодальному ведомству Т. П. Филиппова содержится исчерпывающая характеристика личных качеств графа, его интересов, бытового уклада в доме Толстых в Москве. Именно мемуары Филиппова стали основой для всех последующих биографических описаний его личности37. Биографы выделяли добропорядочность, благочестие, глубокую набожность графа и его супруги. Стремление к духовному совершенствованию лежало в основе жизненного уклада Толстых. Изучение Священного Писания и произведений отцов Церкви, строгое соблюдение церковных предписаний, посещение богослужений, широкая благотворительность были их повседневными занятиями. Домовая церковь Толстых была известна благолепным богослужением. Для людей своего круга граф Александр Петрович выглядел очень строгим аскетом.

Современники не считали такой образ жизни графа причудой отставленного отдел богатого барина. Характеризуя благочестие Толстого, Н. П. Гиляров-Платонов писал: "... он принадлежит к разряду тех людей, которых я не умею иначе характеризовать, как назвав их оптинскими христианами. Это люди, глубоко уважающие духовную жизнь, желающие видеть в духовенстве руководителей к духовной высоте жизни, жаждущие, чтобы православное христианство в России было осуществлением того, что читаем в Исааке Сирине, Варсонофии и проч. И он сам в своей жизни именно таков"38.

Впрочем, круг интересов Толстого не ограничивался исключительно религиозными вопросами. Он был в курсе литературных новинок и журнальных публикаций, поддерживал знакомство с известными литераторами и общественными деятелями. Толстой много путешествовал по Европе, проводя время на популярных курортах, подолгу живет в Париже.

Во время пребывания за границей граф и графиня Толстые встретились с Н. В. Гоголем. Между ними завязалась переписка, устанавились близкие дружеские отношения. После окончательного возвращения в Россию в 1848 г. Толстые купили дом в Москве на Никитском бульваре куда переехал и Гоголь. До самой смерти Гоголь находился на полном содержании графа: ему были предоставлены комнаты в нижнем этаже, питание и прислуга. "Здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, - писал современник, - предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды... Тишина в доме была необыкновенная"39.

Интересно, что такая забота Толстого о великом писателе не была вызвана преклонением графа перед талантом Гоголя. Есть основание полагать, что он не является поклонником творчества писателя40. Дружбе Толстого и Гоголя могли способствовать разные обстоятельства. Гоголь, в творчестве которого так ярко проявилось беспокойство о судьбах Родины, увидел в Толстом именно тот тип деятеля, который и был необходим России. "Человек, потому замечательный, - писал Гоголь Н. М. Языкову о Толстом, - что принадлежит к слишком немногому числу тех людей, которые способны сделать много у нас добра при нынешних именно обстоятельствах России... Он много видел... умел видеть ошибки другого и даже свои собственные, и теперь стал на такую точку, что может, не распекая и не разгоняя людей, сделать существенное добро" 41. Толстой, в свою очередь, не понаслышке знал о тех бедах Руси, которые обличал в своих произведениях классик русской литературы: воспоминаний о службе в Одессе хватило бы не на одного "Ревизора". Гоголь и Толстой одинаково видели проблемы российской жизни.

Поводом для сближения также мог стать обоюдный интерес к религиозной жизни. Ко времени знакомства с Толстым Гоголь уже вступил на путь духовных исканий. Во время своего пребывания в Европе Гоголь переживал определенное увлечение эстетикой католицизма. В завязавшейся переписке с Толстым одним из главных сюжетов стали вопросы о молитве, религиозном чтении, практике постов. Именно Толстой познакомил Гоголя с о. Матфеем Константиновским, который, как известно, сыграл значительную роль в жизни писателя.

Сближение Толстого с Гоголем на религиозной почве по-разному оценивалось современниками и потомками. Общепризнано, что религиозно-мистические переживания играли важную роль в творчестве Гоголя. Традиционно именно с ними связывают творческий кризис, предшествовавший кончине писателя. "Не погиб ли в Гоголе художник в борьбе с мистиком-христианином", - задавался вопросом писатель-славянофил С. Т. Аксаков. По поводу смерти Гоголя Аксаков писал: "Гоголь умер... страшные слова! Умереть то ему нельзя, потому что он вышел в жизнь нашу; но вот беда: он сжег все "Мертвые души". Вероятно ханжи, гр. Толстой, попы и монахи подвигнули его на это. Нельзя служить двум владыкам; нельзя исповедовать двух религий: христианства и художества"42. Точка зрения Аксакова, ставшая хрестоматийной в советской литературе, не поддерживается современными исследователями жизни и творчества Гоголя. Установлено, что большинство религиозно настроенных людей, окружавших Гоголя, с вниманием относились к творческим исканиям великого писателя43.

Причиной душевного кризиса, постигшего Гоголя накануне его кончины, обычно называют его чрезмерный аскетизм. Не последняя роль в обострение психического состояния писателя отводилась графу Толстому. "Я приписывал и теперь приписываю, - утверждал Аксаков, - нравственное состояние Гоголя пребыванию его в доме Толстых. Попы, монахи с их изуверными требованиями, ханжество, богомольство и мистицизм составляли его атмосферу, которая, конечно, никому не вредила, кроме Гоголя: ибо он один со всею искренностью предавался этому направлению"44.

Конечно, двери дома Толстых, где хозяйствовала приверженица традиционных форм православного благочестия Анна Григорьевна, были открыты для представителей московского духовенства. Несомненно, здесь могли найти приют и разного рода странники, богомольцы, монашествующие. Среди них можно было встретить и маргинальные проявления религиозности, впечатлявшие писателя с его тонкой душевной организацией. "У него (Толстого. - Ю. Б., А. Ф.) в доме, - писал Филиппов, - можно было встретить людей весьма разнообразных, тут были и богомолки, юродивые и т. д. часто эти лица не заслуживали никакого уважения"45.

Но Аксаков в принципе не мог увидеть в укладе жизни и Гоголя и Толстого ничего позитивного, ибо воспринимал этот уклад сквозь призму своих славянофильских представлений о христианской жизни, расходившихся, к примеру, со взглядами знаменитых старцев Оптиной пустыни и близких к ним представителей интеллектуальной элиты России. То, что для Аксакова выглядело как мракобесие и ханжество, для оптинских старцев было проявлением благочестия и духовным подвигом. Так в письме к сыну Аксакова один из виднейших идеологов славянофильства А. С. Хомяков писал, что, по его мнению, "труд для пользы других... есть молитва... высшая, чем лепетание славянских слов в уголке пред Суздальской доскою". Старец Амвросий (Гренков) прокомментировал это так: "Тут, во-первых, смешение понятий. Труд для пользы других хотя и необходим, но не есть молитва и не заменяет молитвы. Во-вторых, смешанное свое понятие Хомяков изложил в кощунственных, не приличных верующему православному Христианину"46.

Аксаковская оценка роли Толстого в жизни Гоголя противоречит целому ряду фактов: именно Толстой незадолго до смерти Гоголя настоятельно упрашивал писателя следовать указаниям врачей и отказаться от чрезмерного поста. Супруги Толстые даже сами прервали великопостное говение, что для людей, строго придерживавшихся церковных установлений, было существенным поступком. Кроме того, Толстой обратился к глубоко уважаемому Гоголем митрополиту Московскому Филарету с просьбой повлиять на автора "Мертвых душ" архипастырским авторитетом47.

Правильнее было бы поставить вопрос о влиянии Гоголя на Толстого. Еще в заграничной переписке Гоголь выступал в роли духовного наставника, определяя Толстому круг чтения, регламентируя меру воздержания, настаивая на строгом исполнении всех предписаний. "Все же, что ни говорил я относительно Великого поста и предстоящих вам подвигов говения и пощения, - писал Гоголь в марте 1845 г. Толстому из Франкфурта, - выполните с буквальной точностью, как бы она не казалась вам ненужною или не идущую к делу... Помещайте в ваших письмах статьи, результаты разговоров, слушаний, чтений и наконец результаты душевные ваши"48. Гоголь вообще любил выступать в роли учителя.

Толстой внимательно относился к наставлениям писателя, выполняя их старательно, хотя и без особого успеха. "Говение, между прочим, никому из нас не удается без Вашего посредства никто не умеет к священному подступиться... В порядочные минуты я с женой или один читаю. Духовное еще не очень, увы, совсем даже не действует на меня" - писал в ответном послании Гоголю граф49.

Однако степень и продолжительность влияния Гоголя на Толстого не следует преувеличивать. Уже в 1847 г. Гоголь отказывался признать себя учителем Толстого. Когда у о. Матфея Константиновского возникли подозрения о воздействии Гоголя на духовную жизнь графа, писатель сообщал: "Может быть вы опасаетесь какого-нибудь влияния с моей стороны на Александра Петровича (опасение очень естественное для вас, так его любящего!), а потому долгом считаю известить вас, что он теперь не со мной. Я давно уже не видал его"50. Действительно, со временем содержание и тон переписки Гоголя и Толстого меняется: вопросы аскетической практики в них постепенно пропадают.

Напротив, тема судеб России не сходит со страниц их писем. Что Гоголь действительно считал необходимым и в чем искренне был убежден, так это в необходимости возвращения Толстого на государственную службу. "Я старался подвигнуть его на деятельность, - писал он в том же ответе о. Матфею, - и на взятие должности внутри России, мысля, что должность, взятая в смысле поприща для подвигов христианских, может дать пищу душе его. К этому побуждала меня и любовь к родине, которая страждет много оттого, что слишком мало в ней таких должностных людей, которые заключали бы в себе все качества и способности Александра Петровича"51. По завету ли Гоголя или нет, но с началом царствования Александра II Толстой возвратился к государственной деятельности.

В мае 1855 г. он оказался во главе Нижегородского ополчения, сформированного в связи с тяжелым положением страны и армии во время Крымской войны. После падения Севастополя ополчение было присоединено к резервным частям армии, необходимость в Толстом отпала, но граф был оставлен на службе. Вскоре административные способности Толстого оказались востребованы в полной мере - в 1856 г. он был назначен на пост обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода.

Эта должность считалась вакантной со времени смерти в 1855 г. занимавшего ее два десятка лет графа Н. А. Протасова. Исправляющим должность обер-прокурора был определен директор Духовно-учебного управления А. И. Карасевский, неоднократно замещавший часто болевшего в последние годы Протасова. Однако до своей кончины в 1856 г. Карасевский так и не стал полноправным руководителем ведомства.

За долгие годы пребывания Протасова на посту обер-прокурора в церковной среде накопилось серьезное недовольство методами его деятельности. "Знаменитый в летописях синодального управления граф Протасов был, как известно, самым полным выразителем обер-прокурорского преобладания в делах Синода, и в 1856 г. молва о нем еще гремела и разносила во все концы России вести о разных характеристических проявлениях его самовластия", - вспоминал в свое время государственный контролер Т. И. Филиппов52. Воцарение Александра II порождало надежды на перемены, в том числе и в церковных делах. Император, по видимому, сочувствовал подобным настроениям. Митрополиту Московскому Филарету (Дроздову) новый монарх прямо сказал, что "назначением графа Толстого в обер-прокуроры он желал услужить Церкви"53.

Личность Толстого, его взгляды на устроение церковной жизни были известны. Митрополит Филарет называл его "человеком благочестивым и благонамеренным"54. Тот же Филиппов писал: "Назначение графа Александра Петровича обер-прокурором... при всей своей неожиданности никого не изумило, напротив, всем показалось совершенно естественным: так успел уже сложиться и отпечататься в общем представлении вполне соответствовавший этому назначению его нравственный образ"55.

Толстой, конечно, был не единственным известным радетелем церковных интересов. Были и другие, как, например, известный духовный писатель А. Н. Муравьёв, служивший одно время в синодальном аппарате, но оставивший службу из-за разногласий с Протасовым. Эта кандидатура устраивала иерархов, но имевший не очень высокий чин Муравьёв не мог занять столь серьезную должность. "Андрей Николаевич, - писал митрополит Филарет, - по своим познаниям и по расположению духа мог бы нам быть полезен, если бы для нас был употреблен, но едва ли найдут сие удобным. Покойный граф [Протасов] пришел к нам полковником и нашел подчиненных не выше коллежского или много статского советника. Теперь тут есть тайные советники, а Андрей Николаевич только статский советник"56.

Помимо соответствующего чина Толстой обладал опытом административной работы и, что немаловажно, связями в придворных кругах. Искренне интересовалась вопросами церковной жизни Императрица Мария Александровна, отличавшаяся глубоким благочестием. Большим доверием императрицы пользовалась А. Н. Мальцева, родной брат которой, князь С. Н. Урусов, приходился свояком младшему брату А. П. Толстого - Егору Петровичу.

В дружеских отношениях с царской четой состояла известная Т. Б. Потемкина. Пережив духовный переворот в молодости, Татьяна Борисовна в петербургском обществе имела репутацию человека, углубленного в духовную жизнь. Ее дом был приютом для разного рода "странников" и "убогих", устраивались приемы для духовенства. Потемкина, из-за ее влияния при дворе, считалась устроительницей церковных дел, зачастую весьма важных. С Толстым ее связывало достаточно близкое родство: Потемкина и супруга графа были двоюродными сестрами.

Для самого Толстого возвращение на государственную службу было, по всей видимости, вызвано не только и даже не столько карьерными соображениями. Конечно, новое царствование открывало опытному чиновнику определенные перспективы, но Толстой, похоже, руководствовался еще и желанием реализовать свои замыслы в области устройства церковно-государственных отношений. Во всяком случае, в церковно-общественных кругах с именем нового обер-прокурора связывались ожидания значительных перемен. Н. П. Гиляров-Платонов писал А. В. Горскому в октябре 1856 г.: "Если графу А[лександру] П[етрови]чу будет совершенная свобода в действиях, если не приведет его в уныние личный состав нашего высшего духовенства... положению духовенства и духовного просвещения в России, мне кажется, придется вступить в новую эру, принять характер, какого не имели они со времен патриарха Филарета..."57.

Официальное назначение Толстого состоялось 20 сентября 1856 г., а вступил он в должность 31 октября58. К церковному управлению граф приступил, оставшись военным: в декабре 1856 г. Толстой был произведен в генерал-лейтенанты.

Насущной задачей нового обер-прокурора стало оздоровление работы аппарата синодальных подразделений. Синодальное чиновничество пользовалось дурной репутацией. "Страшный хаос", "неспособность", "взяточничество" - вот эпитеты, употреблявшиеся современниками для характеристики делопроизводства в ведомстве59. Дела из канцелярии не поступали на рассмотрение Синода и не исполнялись чуть не десятками лет60. Исправить ситуацию было весьма сложно, поскольку бороться предстояло не с отдельными недостатками, а с прочно укоренившейся порочной системой, охватывавшей весь синодальный аппарат вплоть до высших чиновников. Начальник III отделения князь В. А. Долгоруков, характеризуя состояние "главного духовного управления", пессимистично заключал: "... повсюду он [обер-прокурор] будет встречать тайное противодействие со стороны ближайших своих сотрудников - директоров департаментов и канцелярий. Находясь с давних пор в ведомстве они, несомненно, будут всеми средствами поддерживать прежнюю ими же принятую систему"61.

Не сразу удалось новому обер-прокурору приступить к необходимым кадровым перестановкам. Усилия Толстого более года были направлены на замещение целого ряда должностей, как писал один из крупных синодальных чиновников того времени, "людьми, лично ему известными своими служебными и нравственными качествами"62. Со временем ему удалось произвести значительные перемены и сформировать собственную команду сотрудников.

Вторым лицом в ведомственной иерархии после обер-прокурора считался директор Духовно-учебного управления. Занимавший этот пост тайный советник К. С. Сербинович обладал большим опытом работы в синодальных структурах, но может быть именно поэтому и не подходил новому руководителю в качестве ближайшего помощника. Толстой инициировал перевод Сербиновича в комиссию по принятию прошений на Высочайшее имя. Несмотря на отсутствие свободной вакансии, обер-прокурор добился назначения Сербиновича в комиссию сверх штата с сохранением прежнего жалования. Правда, для этого пришлось задействовать собственные средства Синода. Жалование новому члену комиссии прошений стали выплачивать из капитала Духовно-учебных заведений и капитала синодальных типографий63.

На время отсутствия Толстого его обязанности должны были возлагаться на директора духовно-учебного управления. Для графа было весьма важно иметь на этом посту доверенного человека, поскольку значительное время обер-прокурору приходилось проводить в Москве. Жена Толстого графиня Анна Григорьевна не стала переезжать в Петербург, дом Толстых продолжал оставаться в древней столице.

На место Сербиновича был назначен князь Урусов, входивший в круг родственников Толстого. Обер-прокурор был настолько заинтересован в назначении Урусова, служившего до этого в одном из московских департаментов Сената, что исходатайствовал для него досрочное производство в чин действительного статского советника, необходимый для директорской должности. Урусов стал для Толстого не просто первым из подчиненных, но настоящим соработником, товарищем, своеобразным alter ego обер-прокурора.

Толстой мог спокойно уезжать в Москву, Урусов замещал его по несколько месяцев в году. Современники даже говорили о "летнем и зимнем" обер-прокурорах и при этом находили существенные различия в их политике. Но по синодальным делам прослеживается единство деятельности Толстого и Урусова при не только формальном но и реальном первенстве и контроле обер-прокурора. Урусов постоянно держал Толстого в курсе дел и испрашивал указаний в сомнительных случаях. За время службы под руководством Толстого Урусов приобрел репутацию специалиста по церковным делам и даже рассматривался в качестве преемника графа, но впоследствии покинул синодальную службу и возглавил II Отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Труды по упорядочению синодального делопроизводства были возложены на действительного статского советника П. И. Саломона, приглашенного Толстым с должности директора канцелярии Государственного контроля. Интересно, что Саломон первоначально был просто причислен к канцелярии обер-прокурора сверх штата. Для ознакомления со спецификой работы церковных структур новый чиновник был отправлен в длительную командировку по епархиям. По возвращении Саломон был назначен управляющим канцелярии Святейшего Синода, сменив тайного советника Я. А. Позняка, ставшего сенатором.

На этом посту Саломон провел комплекс серьезных мероприятий, направленных на искоренение злоупотреблений и оптимизацию канцелярской работы. Началась настоящая чистка личного состава синодальных подразделений, вводились новые штаты, перераспределялись обязанности служащих, менялись формы делопроизводства. Новый управляющий не только контролировал работу подчиненных, но и лично выполнял ряд их обязанностей. "Я посвящаю все время службе, исправляю то, что подается мне в неудовлетворительном виде, а некоторые дела обрабатываю сам", - отчитывался Саломон перед своим начальником64. Не все намерения управляющего синодальной канцелярией были реализованы, но его деятельность заслужила одобрение не только обер-прокурора, но и иерархии. После ухода в 1864 г. из Синода Саломон, как и его предшественник, стал сенатором.

Нашлись подходящие кандидатуры и среди прежних сотрудников синодального аппарата. Среди них - назначенный в 1858 г. юристконсультом И. И. Полнер, работавший в Синоде с 1854 г., А. Ф. Тюрин, при Толстом ставший прокурором Грузино - Имеретинской синодальной конторы, а затем директором канцелярии обер-прокурора. Графу удавалось подбирать действительно способных людей. Эти выдвиженцы Толстого в свое время пополнили Сенат.

Некоторые ближайшие помощники обер-прокурора практически не имели опыта административной работы. Так, чиновником по особым поручениям был назначен упоминавшийся Филиппов, служебная карьера которого ограничивалась должностями учителя словесности и секретаря Басманного отделения дамского попечительства о бедных в Москве. Филиппов, уроженец Ржева, познакомился с Толстым в начале 1852 г. в Москве. В доме Толстых в это время находился о. Матфей Константиновский, приехавший к Гоголю. Филиппов счел необходимым навестить отца Матфея, которого близко знал по родному городу, и сдружился с графом. "Пленник моей набожности, - писал Филиппов о Толстом, - даже не садился без меня обедать"65. За годы знакомства укрепилась схожесть в их умонастроениях, стремлении к благочестивой жизни. При назначении Толстого обер-прокурором Филиппов выразил готовность служить под его началом, единомышленник стал ценным сотрудником, верно и добросовестно выполнявшим свои обязанности. Служба в Синоде открыла Филиппову путь к высшим государственным должностям - вершиной его карьеры стал пост Государственного контролера.

Еще одним соратником Толстого можно назвать К. Зедергольма. Как и Филиппов Зедергольм был давним знакомым Толстого и его единомышленником. Назначение Толстого обер-прокурором побудило Зедергольма поступить на государственную службу. Как и Филиппов, он стал верным помощником Толстого, со временем получив ту же должность чиновника по особым поручениям, но в отличие от будущего Государственного контролера сразу после отставки Толстого принял монашество в Оптиной пустыни.

Оптинские старцы вообще играли достаточно заметную роль в жизни и деятельности Толстого и некоторых его приближенных. Возможно, интерес графа к Оптиной пустыни был обусловлен его дружбой с Гоголем, который высоко ценил духовный опыт и наставления старца иеросхимонаха Макария (Иванова). Отец Макарий также был наслышан о благочестии Толстого и с радостью узнал о его назначении. В постоянной переписке со старцем Макарием состоял К. К. Зедергольм, который не только сообщал в Оптину о своих служебных делах, но и по поручению Толстого просил разъяснения некоторых богословских вопросов66. Время от времени посещал Оптину пустынь Филиппов, также прибегавший к советам старца Макария67.

Соломон, получив назначение в Синод, тоже посетил Оптину пустынь в поисках наставлений по личным и служебным делам, вероятно по совету Толстого и Зедергольма. Тесная связь между синодальными чиновниками и Оптиной пустынью не была секретом для современников, говорили даже о регулярных телеграфных обращениях обер-прокурора в обитель. Таким образом, Гиляров-Платонов имел достаточные основания отнести Толстого к "оптинским христианам" не только по духу, но и фактически.

Укорененность Толстого в церковной жизни не могла не отразиться на характере взаимоотношений Синода и обер-прокурора. Соотношение полномочий иерархии и представителя правительства было одной из ключевых проблем церковно-государственных отношений синодального периода. Филиппов характеризовал позицию Толстого в этом вопросе так: "главным его побуждением принять на себя звание обер-прокурора была именно мысль и надежда ввести это звание в свойственные ему пределы и установить между ним и между собственно церковною властию те естественные отношения, которые указываются для них самым характером призвания иерархии и наблюдающего за их действиями, с государственной точки зрения лица"68.

Однако такое убеждение Толстого не исключало возможности лоббирования обер-прокурором собственных соображений по тем или иным церковными вопросам. Готовность Толстого отстаивать свое мнение проявилась с первых дней его вступления в должность в деле о переводе Священного писания на русский язык.

Очередной этап в длительной истории русского перевода Библии, начавшейся еще в царствование Александра I, наступил как раз в 1856 г., когда сессия Синода проводилась в Москве в связи с коронационными торжествами. На последнем заседании было принято решение о возобновлении работ по переводу, проект соответствующего синодального определения было поручено составить митрополиту Московскому Филарету (Дроздову). Подготовленный проект 14 сентября был отправлен в Синод для утверждения, а только что назначенный обер-прокурором Толстой получил копию документа при личной встречи с митрополитом в Москве.

Граф Толстой не относился к числу убежденных сторонников перевода. Он считал необходимым учитывать при переводе Священного Писания позицию греческой Церви. По мнению обер-прокурора, без предварительного согласования с греками невозможно будет использовать для создания русской Библии еврейский текст книг Ветхого Завета, поскольку "греческая православная церковь признает еврейский текст поврежденным". Граф всерьез опасался, что русская Библия на православном Востоке может быть объявлена еретической.

Отстаивая свою позицию, Толстой добился возобновления обсуждения вопроса о переводе. Ему было известно, что митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), не участвовавший в последних заседаниях Синода, являлся приверженцем славянского текста. Толстой сообщил, что обратится к киевскому владыке с предложением изложить его соображения официально.

Присланую ему записку митрополита Киевского обер-прокурор внес не в Синод, как того следовало ожидать, а представил императору с предложением вновь рассмотреть все аргументы за и против перевода. Недовольному таким нарушением порядка делопроизводства святителю Филарету (Дроздову) Толстой писал, что "не почитал себя вправе излагать собственное суждение", но полагал своей обязанностью заботиться о том, "чтоб никакое соображение, не оставалось в неизвестности пред Святейшим Синодом"69.

Обсуждение целесообразности русского текста Священного Писания затянулось еще на год. Синодальное определение о начале работ по переводу священного Писания состаялось 24 января 1858 года. Однако соответствующий протокол был оформлен только 20 марта. Почти два месяца обер-прокурор пытался убедить Синод в необходимости обратиться к греческой Церкви. По поручению Толстого была подготовлена особая записка со всеми возможными аргументами. Зедергольм писал в Оптину пустынь: "если Синод на сии окончательные доводы не согласится, граф прибегнет, поневоле к последнему средству: обратится с этим к государю, и объявит Синоду высочайшее повеление сделать запрос об этом переводе, в Грецию"70. Но на эту меру обер-прокурор все же не пошел и представил синодальное решение императору. 5 мая 1858 г. Александр II утвердил определение Синода.

Стремление к более тесному единению греческой и русской Церквей, выступившее главным побудительным мотивом действий Толстого в решении вопроса о переводе Библии, можно связать с его увлеченностью особенностями церковной жизни греческого православного мира. Интерес Толстого к православию на территории Османской империи был известен задолго до его вступления в должность. Возможно, его истоки следует искать в путешествиях Толстого в Константинополь и на Балканы в 1827 году.

Жизнь в Одессе, где находилась значительная греческая диаспора, вероятно способствовала формированию у графа пристрастия к традициям восточных церквей. Проживая в Москве в годы своей отставки, Толстой показал себя любителем греческого богослужения, сам бегло говорил и читал по-гречески. По словам святителя Филарета "граф Александр Петрович Толстой обнаруживал необыкновенно высокое мнение о греческой Церкви"71.

Вступив на пост обер-прокурора, Толстой почти сразу же обозначил проблему отношений с Восточными церквями в качестве одной из самых важных. Во всеподданнейшем отчете за первый год своей руководящей деятельности он писал: "Ревнуя о благе вселенской Православной Церкви, которой мы составляем отрасль, Святейший Синод выше всего ставит единение, в духе веры и любви, с материю церкви нашей, великою Церковью Константинопольскою и прочими Восточными Церквами, да ничто не нарушит сего взаимного священного союза"72. По некоторым сведениям этот пассаж был написан лично Толстым73.

К середине XIX в. общение между русской иерархией и восточными патриархами осуществлялось только при посредстве и под контролем Министерства иностранных дел, и Синод вынужден был даже при решении протокольных вопросов учитывать внешнеполитический курс правительства. Так в 1853 г. известительное послание об избрании на Константинопольскую кафедру нового предстоятеля осталось без положенного ответа Синода, поскольку император Николай I счел патриарха Анфима VI проанглийски настроенным.

Толстой всерьез озаботился проблемой восстановления отношений между Синодом и Вселенским патриархом: "Граф Александр Петрович, - вспоминал Филиппов, - возымел намерение положить конец такому неправильному и для иерархии сколько стеснительному, столько же и обидному порядку сношений между единоверными церквами"74. Уже в январе 1857 г. Толстой испрашивал аудиенцию у императора для личного доклада по этому вопросу. Его обращение к монарху имело успех - Александр II соизволил, "чтобы со стороны Святейшего Синода возобновлены были сношения с ... святейшим патриархом Константинопольским"75.

Выполняя высочайшее повеление, Святейший Синод обратился к занимавшему с 1855 г. патриарший престол Кириллу VII с приветственным посланием, составленным в почтительном и любезном тоне. Ответ патриарха Константинопольского был вскоре получен: в характерном для греков цветастом стиле Кирилл VII благодарил Синод и выражал уверенность в дальнейшем укреплении братской любви и общения между Церквами76.

Казалось, что цель Толстого достигнута. Однако его намерения оживить отношения Русской Церкви с Константинополем не встретили активной поддержки синодалов. Святитель Филарет прямо писал, что "при виде неустройства в греческой иерархии небезопасно было войти прямо в официальные сношения в имеющихся в виду церковных вопросах, чтобы вместо укрепления единомыслия не впасть в явное разномыслие"77.

Реакция иерархии сильно огорчила Толстого. "Живо помню я, - писал Филиппов, - и то глубокое огорчение, к которому он, очевидно, не готовился и, которое, однако, ему пришлось изведать, когда, получив Высочайшее разрешение составить и поднести Государю Императору соображение о порядке непосредственных сношений Святейшего Синода и восточными патриархами, он сообщил об этом кому следовало, и, вместо ожидаемой им радости о таком великом успехе, встретил полное равнодушие к делу и сомнение в необходимости и пользе его предприятия"78.

И снова обер-прокурор, как и в деле с переводом Священного Писания, выяснив, что его инициатива не поддерживается Синодом, не стал навязывать свое мнение. В этом Толстой существенно отличался от своего предшественника на посту обер-прокурора. Протасов не стеснялся добиваться реализации своих замыслов в обход Синода, а синодальные решения оставлял без исполнения. Святитель Филарет (Дроздов), писал о том периоде А. Н. Муравьёву: "При Синоде с некоторого времени возгосподствовал произвол обер-прокурора, по которому он решения Синода останавливает на сколько времени хочет или и совсем оставляет без действия"79.

Поворот в отношениях обер-прокурора и Синода вполне соответствовал и политической культуре нового царствования с его либерализацией общественной жизни. Неудивительно, что после назначения Толстого обер-прокурором, в околоцерковной среде возникли ожидания скорых перемен в системе церковно-государственных отношений. К этому времени относится появление целого ряда проектов преобразований в церковной жизни: выдвигаются предложения о необходимости созыва Поместного собора, реформы высшего церковного управления, системы духовного образования, обсуждается положение православного духовенства. Эти проекты в виде записок, мнений и отзывов имели широкое хождение в обществе. Среди авторов были как светские деятели, так и архиереи, писатели и публицисты, высшие сановники и диссиденты.

Один из проектов по реорганизации обер-прокуратуры Муравьёв в марте 1857 г. направил обер-прокурору и членам Синода. Его записка получила одобрение и поддержку Первенствующего члена Синода митрополита Петербургского Григория (Постникова) и императорского духовника протопресвитера В. Бажанова. Реакция Толстого была сдержанней: "записка по своей важности требует внимательного прочтения, - отвечал он Муравьёву, - и, без сомнения, потребует также немало времени для соображения и справок"80. Когда же отрицательное отношение к проекту высказал митрополит Филарет (Дроздов), Толстой и вовсе отказался включать проект в разработку: стал медлить с ответом Муравьёву, несколько раз редактировал его, и в конечном итоге ограничился несколькими любезными письмами с уверением в готовности всесторонне изучить записку и проект и сдал дело в архив.

Даже идею созыва Поместного собора, которую Толстой в принципе не отвергал, обер-прокурор не взялся разрабатывать. Записка о Соборе была передана Толстому по воле императрицы Марии Александровны. Оставить без внимания такой документ обер-прокурор не мог, но в своем отзыве назвал созыв Собора слишком серьезным делом, требующим тщательной подготовки. Похоже, реформы в сфере церковного управления не увлекали Толстого.

Но это не означало, что Толстой был принципиальным противником преобразований в церковной сфере. Именно благодаря обер-прокурору началась подготовка реформы системы духовного образования и воспитания. Знакомство Толстого с материалами ревизии Духовных школ стало поводом для соответсвующего синодального определения. Подготовка к реформе велась ближайшими доверенными сотрудниками графа. В 1858 г. во Францию для сбора сведений о системе духовного образования был командирован чиновник особых поручений НА. Сергиевский, а Соломон с той же целью ездил в Грецию. Урусов ознакомился с реалиями семинарской и академической жизни. Были запрошены мнения епархиальных архиереев и ректоров академий и семинарий. Филиппов свел воедино поступившие предложения. Тот же Филиппов в 1860 г. был назначен делопроизводителем синодального комитета, созданного для разработки новых уставов духовно-учебных заведений. И хотя основные мероприятия реформы были осуществлены после ухода Толстого с поста обер-прокурора, его можно с полным правом назвать одним из отцов пореформенной духовной школы.

В своей деятельности Толстой старался не допускать снижения церковного влияния на общественную и государственную жизнь. Особенно ярко это проявилось в деле о методах противодействия расколу.

В конце 1857 г. великий князь Константин Николаевич, назначенный членом Секретного комитета по делам раскола, выступил с предложением отказаться от мер принуждения по отношения к раскольникам, перейдя к постепенной легализации старообрядчества. Понимая, что Синод вряд ли согласится с этим, великий князь счел необходимым отстранить Церковь от участия в разработке меропроиятий, касающихся проблемы раскола. Предполагалось упразднить Секретный комитет, объединявший иерархию и представителей правительства, а его дела передать государственным органам.

Активность великого князя всерьез обеспокоила обер-прокурора. Толстой был убежден в правильности прежнего правительственного курса, направленного на дискриминацию старообрядцев. В противодействии попыткам ослабить давление на раскол, обер-прокурор действовал в единстве и согласии с Синодом. Толстой решил ввести в курс дела митрополита Московского Филарета, который, не являясь членом Секретного комитета, не мог знать о возможном изменении правительственной политики в делах раскола. Будучи в Москве, Толстой проводил консультации со святителем, митрополит начинал готовить систему аргументов и контрпредложений.

Предложения Константина Николаевича обсуждались в Совете министров 10 и 24 апреля 1858 года. Зедергольм писал старцу Макарию накануне решающего заседания: "кажется все или многие против графа и за раскольников. Сегодня многое будет решено. Граф идет на бой с Конст. Ник. и озабочен - помолитесь батюшка, чтобы Господь помог правому делу и Православию"81.

В результате обер-прокурору все же удалось доказать, что "... правительство может и должно противодействовать расколу и что подобные правительственные меры и прежде достигали своей цели и вполне законны"82. По итогам заседаний Совета министров император "изволил указать, что в изменении ныне действующей системы надобности не представляется"83.

Отношение графа к проблеме старообрядческого раскола полностью соответствовало настроениям иерархии. Отстаивая церковную позицию, обер-прокурор не побоялся вступить в конфликт с одним из влиятельнейших правительственных деятелей и братом императора. Святитель Филарет, выражая признательность Толстому за его ревность о православии, писал: "Благодарение Богу и благочестивейшему Государю, что сим решением охранено духовное управление от крайнего затруднения и расстройства"84. "Подвизающимся об истине", назвал Толстого старец Макарий85.

Еще более непреклонным защитником церковных прерогатив показал себя обер-прокурор при подготовке бюджетной реформы. Новые принципы организации бюджетной системы включали в себя требование о полном сосредоточении финансовой ревизии в ведении органов Государственного контроля. На протяжении нескольких лет, с февраля 1859 г. до своей отставки в марте 1862 г., Толстой при постоянном содействии митрополита Филарета последовательно отстаивал принцип невмешательства государства в денежные дела Церкви.

Относительно просто оказалось добиться исключения из компетенции Государственного контроля пожертвований и доходов от недвижимости, поступавших в монастыри и приходские церкви. Обер-прокурор организовал подготовку мнения Синода о негативных последствиях участия чиновников в сборе пожертвований, и уже на первых этапах разработки реформы, в мае 1859 г., местные церковные средства были признаны не попадающими под общие правила о финансовом контроле.

Сложнее обстояло дело с финансами, находившимися в распоряжении Святейшего Синода. На протяжении нескольких месяцев, с октября 1859 по январь 1860 г., сотрудники Толстого пытались не допустить передачи в казначейство капиталов, сформировавшихся от деятельности синодальных типографий: разработчики реформы настаивали на государственном происхождении этих средств. Обер-прокурор требовал признать все вообще синодальные финансы находящимися вне государственной компетенции, отказывался подписывать журналы заседаний готовившей реформу правительственной комиссии, обращался с докладами к императору, привлек мнение митрополита Филарета - словом, развернул настоящую агитацию в защиту церковных средств. Типографский капитал оставили в полном распоряжении Синода, однако на завершающем этапе подготовки реформы настоящая борьба развернулась по казалось бы незначительному вопросу.

Государственный бюджет должен представлять все без исключения средства и потребности государственные - такой принцип был положен в основу бюджетной реформы. Это означало, что правительством будут контролироваться все расходы на государственные нужды: и бюджетные, и поступающие из внебюджетных источников. Информацию о состоянии синодальных капиталов тоже считалось необходимым иметь в виду при составлении общегосударственного бюджета, для чего предполагалось ежегодно предоставлять такие сведения в Государственный совет.

Еще при подготовке проекта новых бюджетных правил Толстой решительно выступил против этого предположения. Однако мнение обер-прокурора было отвергнуто комиссией в весьма категоричной форме. В июне 1861 г. император утвердил мнение комиссии, и проект был направлен в Государственный совет для окончательного рассмотрения. Но обер-прокурор не отступил и перед монархом: он подал особое мнение в департамент экономии Государственного совета и нашел там сторонников своей позиции, подключил к обсуждению вопроса Московского митрополита с его авторитетом, влиянием и компетенцией, и, вероятно, использовал все возможности неформального воздействия на царя. Так или иначе, церковная позиция восторжествовала: особым высочайшим повелением 14 марта 1862 г. синодальные капиталы остались в исключительном ведении Синода.

Позиция Толстого принципиально расходилась с правительственным курсом и в политике по отношению к православной церкви на Востоке. Церковные дела всегда были неотъемлемой составляющей пресловутого "восточного вопроса". После поражения в Крымской войне Россия утратила прежнее влияние на дела восточной Церкви. Тем не менее внутренние проблемы православного Востока позволяли России участвовать в делах Османской империи.

В конце 1850-х гг. стремление болгар к церковной автономии вылилось в серьезный конфликт с Константинопольским патриархатом, известный под названием "греко-болгарской распри". Обе стороны конфликта поставили вопрос о вмешательстве России. Россия всячески поддерживала национальное возрождение славянских народов в том числе и в церковных делах. Правительство и сам царь склонялись к поддержке болгар: "Православная Церковь должна убедить патриарха признать автокефалию", - писал Александр II86.

Однако с церковной точки зрения поведение болгар, отказывавшихся от подчинения Константинополю, могло привести к расколу. Поддержка их стремлений к автокефалии со стороны Синода была сомнительна и бесперспективна, на что обращал внимание митрополит Филарет (Дроздов).

Канонический аспект проблемы был конечно очевиден для укорененного в церковной жизни и озабоченного проблемой православного единения обер-прокурора. Толстой как и в делах с расколом и церковными капиталами привлек авторитет святителя Филарета Московского, обширная переписка с которым составила отдельный том опубликованных мнений митрополита. Граф подготовил для императора обстоятельный доклад, в котором, отстаивая церковную позицию, привел и ряд политических аргументов. Обер-прокурор обратил внимание монарха на реальную опасность церковного разрыва с восточными патриархами и окончательной утраты влияния на Константинополь. Александр II, судя по его заметкам на докладе, не согласился с рядом тезисов Толстого. И все же, благодаря активной позиции графа, Синоду удалось избежать участия в канонически небезупречном вмешательстве во внутренние дела Константинопольского патриархата.

Во всей своей деятельности на посту обер-прокурора Толстой исходил из соображений церковной пользы. Его мнение могло не совпадать с позицией епископата, но в благих намерениях графа сомнений не возникало. "Дела разделяют иногда наши мнения, - писал митрополит Филарет Толстому, - но милость Господня да сохранит нераздельными наши сердца в желании правды и блага и мира православной церкви"87. Сам Толстой при возникновении разногласий с синодалами обычно уступал, да и в спорах между иерархами не выступал в роли арбитра. Искренне стремясь к единению с духовенством, он оценивал себя лишь как "мирянина, поставленного в соприкосновении с церковными делами"88.

Такая позиция, конечно, полностью удовлетворяла Синод: "Господь да спасет графа Александра Петровича, - писал своему духовнику митрополит Московский. - Он, уважая митрополита, уступает его мнению, когда имеет свое. Так теперь вызываются (в Синод. - Ю. Б., А. Ф.) желаемые митрополитом, тогда как вместо некоторых граф предложил бы других"89. Действия графа тоже, как правило, одобрялись иерархами: "Он (А. П. Толстой. - Ю. Б., А. Ф.), - писал Санкт-Петербургский митрополит Григорий к митрополиту Филарету, - помогает нам, при всем затруднении, так много, что покойный граф (Н. А. Протасов. - Ю. Б., А. Ф.) едва ли бы решился так много действовать в нашу пользу. Мы весьма счастливы, что он у нас"90. Служба в качестве обер-прокурора не изменила умонастроений Толстого. Он сохранил репутацию глубоко церковного человека. "... душевно радуюсь, иметь такого начальника, - писал Зедергольм о графе, - благочестивого, преданного Церкви"91.

"Поборник православия" - такой эпитет прилагал к графу преподобный Макарий Оптинский92. Насколько оправдана подобная характеристика, ведь значительных изменений в положении Церкви и духовенства в обер-прокурорство Толстого не произошло, а личное благочестие само по себе не может служить критерием административной деятельности?

Во-первых, ряд мероприятий, осуществленных за время пребывания Толстого на посту обер-прокурора, все же не могли не отразиться на дальнейшем течении церковной жизни. Окончательное решение вопроса о переводе Священного Писания на русский язык, которому граф не стал противодействовать, хотя и придерживался иного мнения, стало одной из важнейших вех в истории Русской Церкви синодального периода. Впервые со времен царя Алексея Михайловича стал слышен голос Церкви при определении политики правительства в Восточном вопросе. Начавшийся при Толстом пересмотр системы духовного образования стал первым шагом к масштабной реформе духовно-учебных заведений 1867 - 1969 годов.

Во-вторых, во всей деятельности Толстого прослеживается четкая система взглядов на церковно-государственные отношения в России. В этих взглядах находилось место и принципам церковной автономии и пресловутой "симфонии" Церкви и государства. Защищая церковные капиталы, Толстой четко разграничивал систему церковного управления и государственные учреждения: "... невозможно и самый Синод, или соборное управление Церковью, ставить в одной категории с министерствами и главными управлениями"93. "Русская Церковь, - писал Толстой, - со времени преобразований Петра I, слывет у всех недоброжелателей ея (в том числе и у раскольников) порабощенною светской власти; но до сих пор большинство русского народа не давало этому веры, именно потому, что между представителем патриарха, то есть Святейшим Синодом и Государем не было никаких посторонних посредников... Царь помазанник являлся как бы естественным природным защитником Церкви"94.

Рисуя "живое нравственное единение, в котором духовная часть пребывала у нас всегда с гражданскою"95, Толстой отмечал, что "Россия есть единственное государство в Европе, в котором и правительство и народ вполне признают, что "несть власть, аще не от Бога". Государь всю законность свою получает от церковного помазания"96.

Таким образом, сакральность власти и священная обязанность блюсти церковные интересы, как суть православной монархии, были для Толстого не только пафосными выражениями, но руководящим принципом в осуществлении обязанностей обер-прокурора. С учетом его административного опыта и политического веса можно говорить, что граф Толстой представлял собой идеального обер-прокурора в рамках синодальной модели церковно-государственных взаимоотношений.

Однако даже ему не удалось достичь полного взаимопонимания и единства с Синодом. Обер-прокурор нашел высшее духовенство "слишком бездерзновенным перед светской властью"97. Корректное отношение к членам Синода Толстой видимо полагал достаточным условием для активизации иерархии в общественной и духовной жизни страны. Однако даже самые инициативные представители епископата a priori негативно относились к самому институту обер-прокуратуры и искали пути обновления системы церковно-государственных отношений. Епископ Агафангел (Соловьёв), известный своими выступлениями против участия государства в управлении Церковью, писал, что даже самый благочестивый обер-прокурор не способен по-настоящему понять церковные проблемы, поскольку не принадлежит к духовенству. Наладить тесное взаимодействие Толстому удалось лишь со святителем Филаретом Московским.

Взгляды обер-прокурора на церковно-государственные отношения не соответствовали и основным направлениям правительственного курса. Хотя Толстому и удавалось отстаивать свою позицию, он не встречал одобрения ни в среде высшей бюрократии, ни у императора. Кроме того, прямым руководителем церковной политики оставался монарх. Даже в вопросах церковного управления мнение обер-прокурора могло игнорироваться. Так назначение Первенствующим членом Синода митрополита Исидора (Никольского) в 1860 г. произошло вопреки желанию Толстого. После смерти Петербургского митрополита Григория (Постникова), граф с митрополитом Филаретом представили по поручению императора характеристики на четырех возможных кандидатов на эту должность. Именно митрополит Исидор был назван ими в качестве наименее подходящего кандидата. По слухам, в пользу Исидора выступили близкий к Александру II князь А. И. Барятинский и царский духовник протопресвитер В. Бажанов98.

Нарушением прерогатив обер-прокурора выглядела и подготовка проекта церковных преобразований министром внутренних дел П. А. Валуевым, начатая летом 1861 года. Санкция императора на разработку реформ была получена с условием предварительного согласования основных идей с митрополитом Московским. Но с обер-прокурором инициатива Валуева не обсуждалась, он даже не был о ней извещен.

Толстой был недоволен вмешательством Валуева в сферу собственной ответственности. По этой причине, по мнению американского историка Г. Фриза, обер-прокурор покинул свой пост.

Отставку Толстого, действительно последовавшую в конце февраля 1862 г., связывали и с делом о контроле над синодальными капиталами. Так, например, один из корреспондентов епископа Курского Сергия (Ляпидевского), проезжая через Москву в середине февраля 1862 г., сообщал: "Он (Толстой. - Ю. Б., А. Ф.) окончательно уволен... Причина удаления графа из Св. Синода - отобрание от церквей и монастырей их капиталов; это новость, известная здесь всем и вовсе не составляющая секрета"99. Это утверждение можно встретить и в современной литературе.

Решение об отставке Толстого было принято уже в начале декабря 1861 года. Тот же Валуев 6 декабря записал в дневнике планы кадровых перестановок, озвученные Александром II, среди которых назначение обер-прокурором вместо Толстого увольняемого министра народного просвещения Е. В. Путятина. 15 декабря отставку Толстого констатирует близкий ко Двору В. А. Муханов.

Слухи об увольнении Толстого возникали неоднократно. Весной 1858 г. об этом писал Зедергольм100. К октябрю 1861 г. относятся сведения о том, что Толстой надеялся быть назначенным наместником Царства Польского, и решил оставить службу, когда его расчеты не оправдались. И все же решение об отставке Толстого в декабре 1861 г. выглядит неожиданным.

24 ноября 1861, за считанные дни до появления информации об увольнении, обер-прокурор в письме святителю Филарету разрабатывал долгосрочные планы по противодействию проекту Валуева. Еще 2 декабря сам Валуев сообщал московскому митрополиту о предполагаемом назначении Толстого в создаваемый, в соответствии с его проектом, комитет по делам духовенства. Похоже, решение об отставке было внезапным и принималось отнюдь не по инициативе самого Толстого.

С другой стороны, после этого решения Толстой более двух месяцев полноценно исполнял свои обязанности. Хотя преемник Толстого - харьковский губернатор А. П. Ахматов - был определен уже к 22 декабря, официальная отставка последовала 28 февраля 1862 года. Толстой сохранял свой пост, поскольку долго подбирали замену Ахматову в Харькове. Увольнение с поста обер-прокурора формально не означало окончания государственной службы графа. Толстой был назначен членом Государственного совета и награжден орденом Белого Орла.

Причины отставки следует искать не только в противостоянии Толстого и Валуева. "Главная причина удаления Гр[афа], - писал Зедергольм, - та, что общее направление министров не согласно с его убеждениями, и что потому ему в делах, касающихся Церкви приходилось быть свидетелем таких распоряжений, которых остановить не может, а ответственность за которыя принять на себя не хочет"101. Похоже, что реформаторский курс царствования Александра II, ясно определившийся с отменой крепостного права, не приветствовался Толстым. "Мрачный граф А. П. Толстой, - писал Муханов с своем дневнике 19 февраля 1861 г. - ... в недоумении продолжать ли службу в настоящих обстоятельствах"102. Сомнения в правильности политического курса дополнялись, возможно, недовольством характером собственной деятельности, по роду которой ему приходилось постоянно конфликтовать с теми или иными правительственными деятелями, отстаивая церковные интересы, но оставаясь, при этом чужим для епископата. Толстой, как человек с глубоко церковным сознанием, не мог не понимать противоречивости своего положения.

В Государственном совете Толстой почти не работал, уже с мая 1862 г. он ушел в длительный отпуск, который фактически не прекращался до полного увольнения со службы в 1866 году. Одним из первых дел графа стало паломничество в Святую землю - интерес графа к восточному православию теперь мог быть реализован в полной мере. Симпатии были взаимными: при посещении Толстым Палестины в 1863 г. "почет ему был необыкновенный"103.

Посещение Святой земли смягчило строгие аскетические взгляды Толстого. Считавший прежде, что нарушение поста не может быть оправдано никакими обстоятельствами, Толстой теперь отмечал, "что если бы и везде утверждено было правилом для монахов - не есть мясо, для Иерусалима, следовало бы сделать исключение, потому что здесь есть нечего"104.

Основную часть жизни Толстой проводил в Москве, где продолжал поддерживать тот уклад жизни, который сложился еще до его назначения на пост обер-прокурора. Он сохранил озабоченность состоянием Церкви и духовенства, интересовался ходом синодальных дел. "Для Русской Церкви настали времена гонений", - говаривал граф. С его точки зрения правительство все менее и менее считалось с церковными интересами, "а настоящий состав архиереев не таков, чтобы можно было ожидать пользы". Единственным защитником Церкви перед правительством Толстой называл митрополита Филарета: "владыка наш - последняя плотина: подними ее, воды хлынут, заревут и все потопят"105.

О политической жизни Толстой отзывался с видимым отвращением. С большим трудом подвигая себя на необходимую поездку в Петербург, граф писал: "Поездка очень неприятная нравственно и физически... мундиры, явления, пустейшие вопросы и ответы"106.

До конца жизни сохранялась связь графа с Оптиной пустынью. Он часто посещал обитель, иногда с гостями. В 1866 г. Оптина пустынь увидела сразу целый набор представителей восточных церквей: грека, сирийца, еврея и даже эфиопа. Толстой построил дом в обители, возможно намереваясь провести там остаток дней. Впоследствии он предоставил этот дом для жительства своему бывшему сотруднику и единомышленнику Зедергольму, в то время уже монаху Клименту.

Именно с о. Климентом (Зедергольмом) связаны последние часы жизни графа. Летом 1873 г. Толстой находился в Женеве, где тяжело заболел. Для "подания ему духовной помощи и для напутствования" отец Климент был в срочном порядке направлен в Швейцарию. "Это так скоро и неожиданно устроилось, что мне не дали и опомниться", - писал Зедергольм брату Максиму Карловичу. 18 июля иеромонах Климент прибыл в Женеву, а 21 июля граф Толстой мирно скончался. Тело почившего графа было перевезено в Москву и погребено в Донском монастыре107.

История служебной деятельности графа Александра Петровича Толстого выглядит необычно. Регулярные переходы из одного ведомства в другое, пятнадцатилетний перерыв в карьере не помешали ему проявить себя деятельным и способным администратором. На высшем из достигнутых постов он старался последовательно проводить достаточно целостную политику, отвечавшую с его точки зрения и интересам Церкви и задачам государства. Добрая репутация, которой отличался граф на всем протяжении службы, также может служить определенным показателем успеха его деятельности. Редко о каком государственном деятеле можно услышать слова: "легче становится жить после встречи с таким человеком, как граф Александр Петрович"108.

Примечания

1. СМОЛИЧ И. К. История русской Церкви. 1700 - 1917. Т. 1. М. 1996, с. 164.

2. РИМСКИЙ СВ. Российская Церковь в эпоху Великих реформ. М. 1999, с. 53; FREEZE G.L. The Parish Clergy in Nineteenth-Century Russia: Crisis, Reform, Counter-Reform. Princeton. 1983, p. 195 - 200; АЛЕКСЕЕВА С. И. Святейший синод в системе высших и центральных государственных учреждений Российской империи. (1856 - 1904 гг.). СПб. 2003, с. 31 - 34.

3. ФИЛИППОВ Т. И. Воспоминания о Толстом. - Гражданин. 1874, N 4, с. 108 - 113; СЕЛИВАНОВ А. Граф Александр Петрович Толстой 3-й. - Сборник биографий кавалергардов. Т. 3. СПб. 1906, с. 356 - 361; ШИЛОВ Д. Н. Государственные деятели Российской империи. 1801- 1917. Биобиблиографический справочник. СПб. 2001, с. 658 - 659.

4. ВОРОПАЕВ В. А. Гоголь над страницами духовных книг. Московские друзья Гоголя. М. 2002, с. 65 - 78; ЕГО ЖЕ. Письма святителя Игнатия к обер-прокурору Святейшего Синода графу А. П. Толстому (предисловие); ИГНАТИЙ (БРЯНЧАНИНОВ), свт. Полное собрание сочинений. Т. 6. М. 2004, с. 748 - 761.

5. Письмо Алексея Толстого отцу. Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ), ф. 1845 (личный фонд Толстых), оп. 2, д. 1110, л. 3.

6. Сборник биографий кавалергардов, т. 3, с. 356.

7. Формулярный список графа А. П. Толстого. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. ДЛС и ХД, оп. 464, д. 3252, л. 11.

8. Там же, ф. СПб. Главный архив. 1 - 1, оп. 781. 1827 г., д. 3, л. 15.

9. Формулярный список графа А. П. Толстого. АВПРИ, ф. ДЛС и ХД, оп. 464, д. 3252, л. 6.

10. Сборник биографий кавалергардов, т. 3, с. 357.

11. АВПРИ, ф. ДЛС и ХД, оп. 464, д. 3252, л. 17.

12. М. С. Воронцов - А. Х. Бенкендорфу 14 августа 1830. Архив князя Воронцова. Т. 35. М. 1889, с. 477 - 478.

13. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1665 (личный фонд П. А. Толстого), оп. 1, д. 2, л. 8.

14. Там же, л. 9 - 10.

15. Сборник биографий кавалергардов, с. 357.

16. Гражданин. 1874, N 4, с. 111.

17. Автобиографические записки высокопреосвященнейшего Саввы, архиепископа Тверского. - Богословский Вестник. Т. 1. 1899, N 2, с. 430.

18. СМИРНОВА-РОССЕТ А. О. Дневник. Воспоминания. М. 1989, с. 224; Воспоминания Т. И. Филиппова. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 1099, оп. 1, д. 98, л. 7.

19. К. В. Нессельроде - М. С. Воронцову 24 декабря 1837. Архив князя Воронцова. Т. 40. М. 1895, с. 224.

20. М. С. Воронцова - Д. Н. Блудову 4 марта 1838 г. Архив князя Воронцова. Т. 38. М. 1892, с. 311.

21. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 11 марта 1838 г. Там же, с. 320.

22. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 16 декабря 1838 г. Там же, с. 346.

23. Отчет военного губернатора о состоянии Одессы за 1838 г. РГИА, ф. 1281, оп. 3, д. 22, л. 3 - 10.

24. Там же, л. 47 об. - 48.

25. Там же, л. боб.

26. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 16 декабря 1838 г. Архив князя Воронцова, т. 38, с. 362.

27. РГИА, ф. 1281, оп. 3, д. 22, л. 48об.

28. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 16 января 1839 г. Архив князя Воронцова, т. 38, с. 355.

29. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 29 января 1839 г. Там же, с. 358.

30. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 4 февраля 1839 г. Там же, с. 361 - 362.

31. РГИА, ф. 1281, оп. 3, д. 22, л. 1 - 19.

32. Архив князя Воронцова, т. 38, с. 369, прим. П. Бартенева.

33. РГИА, ф. 1281, оп. 3, д. 22, л. 19об. - 23.

34. С. В. Сафонов - М. С. Воронцову 15 марта 1839 г. Архив князя Воронцова, т. 38, с. 375.

35. К. В. Нессельроде - М. С. Воронцову 21 февраля 1839 г. Там же, т. 40, с. 246.

36. А. И. Левшин - М. С. Воронцову 22 марта, 15 июня 1840 г. Там же. Т. 39. М. 1893, с. 163, 165.

37. Частично опубликованы (см.: Гражданин. 1874, N 4, с. 108 - 113). Неопубликованные варианты: ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 74, л. 1 - 2.

38. Н. П. Гиляров - А. В. Горскому 4 октября 1856 г. Русское обозрение. 1896, N 12, с. 997.

39. БЕРГ Н. В. Воспоминания о Н. В. Гоголе. Русская старина. Кн. 1. 1872, с. 123.

40. ВОРОПАЕВ В. А. Гоголь над страницами духовных книг. М. 2002, с. 73.

41. ГОГОЛЬ Н. В. Полное собрание сочинений. Т. 12. М. 1952, с. 372.

42. АКСАКОВ С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М. 1960, с. 196.

43. ВОРОПАЕВ В. А. Гоголь и отец Матфей, с. 338 - 339.

44. АКСАКОВ С. Т. Ук. соч., с. 198.

45. Гражданин. 1874, N 4, с. 112.

46. См.: ФЕТИСЕНКО О. Л. Преподобный Амвросий Оптинский о "богословствовании мирян". Христианство и русская литература. Сб. 5. СПб. 2006, с. 265.

47. ЯКОВЛЕВ А. И. Святитель Филарет (Дроздов) и развитие русской национальной культуры в первой половине XIX века. Филаретовский альманах. Вып. 1. М. 2004, с. 179.

48. ГОГОЛЬ Н. В. Полное собрание сочинений в 17-ти томах. Т. 9. М.-К. 2009, с. 42 - 43.

49. Там же, с. 76.

50. Там же, т. 13, с. 304.

51. Переписку Гоголя и Толстого второй половины 40-х - начала 50-х XIX в. см.: ГОГОЛЬ Н. В. Полное собрание сочинений в 17-ти томах. Т. 13. М.-К. 2009, с. 304.

52. ФИЛИППОВ Т. И. Воспоминания о графе А. П. Толстом. ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 74. л. 1об.

53. Из записок преосвященного Леонида, архиепископа Ярославского. - Душеполезное Чтение. 1906, N 1, с. 24.

54. Там же.

55. ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 74, л. 1.

56. Святитель Филарет, митрополит Московский. Письма к преподобному Антонию, наместнику Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 1831 - 1867. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. Ч. 2. 2007, с. 304.

57. Русское обозрение. 1896, N 12, с. 997.

58. РГИА, ф. 797, оп. 26, отд.1, ст. 1, д. 122, л. 6.

59. БЕЛЯЕВ А. А. Профессор Московской духовной академии П. С. Казанский и его переписка с архиепископом Костромским Платоном. - Богословский Вестник. 1904, N 3, с. 579.

60. АЛЕКСЕЕВА С. И. Ук. соч., с. 70.

61. Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827 - 1869. М. 2006, с. 460.

62. ПОЛНЕР И. И. Александр Федорович Тюрин. - Русская Старина. 1898, N 10, с. 110.

63. РГИА, ф. 797, оп. 29, отд. 1, ст. 1, д. 47, л. 1 - 8. Утверждение С. И. Алексеевой о том, что Толстой находился под влиянием Сербиновича, основанное на письме А. Н. Муравьёва, вряд ли можно считать верным. См.: АЛЕКСЕЕВА С. И. Ук. соч., с. 32.

64. РГИА, ф. 797, оп. 29, отд. 1, ст. 1, д. 9, л. 3.

65. Записка Т. И. Филиппова "о разных церковных вопросах". ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 98, л. 36.

66. Переписку К. К. Зедергольма и прп. Макария Оптинского см.: Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), ф. 107, оп. 1, к. 6, д. 28; к. 7, д. 8.

67. Переписку Т. И. Филиппова и прп. Макария Оптинского см.: ЧЕТВЕРИКОВ С., протоиерей. Оптина пустынь. Paris. 1988, приложения, с. 237 - 238.

68. ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 74, л. 1.

69. Там же, д. 668, л. 42об.

70. ОР РГБ, ф. 107, оп. 1, к. 6, д. 28, л. 24об. - 25.

71. Заметки и письма Филарета, митрополита Московского. - Богословский Вестник. 1916, N 10 - 12, с. 235.

72. Извлечение из отчета по ведомству духовных дел православного исповедания за 1857 г. СПб. 1859, с. 128.

73. ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 74, л. 2об.

74. Там же.

75. РГИА, ф. 797, оп. 27, отд. 2, ст. 2, д. 363, л. 1 - 1об.

76. Там же, л. 4-боб., 16 - 16об.

77. Богословский Вестник. 1916, N 10 - 12, с. 235.

78. ГАРФ, ф. 1099, оп. 1, д. 74, л. 1об.

79. Письма митрополита Московского Филарета к А. Н. М. 1832 - 1867 гг. Киев. 1869, с. 511.

80. РГИА, ф. 797, оп. 87, д. 96, л. 15об.

81. ОР РГБ, ф. 107, оп. 1, к. 6, д. 28, л. 59.

82. Там же, л. 32.

83. РГИА, ф. 1275, оп. 1, д. За, л. 95.

84. ФИЛАРЕТ (ДРОЗДОВ), свт. Мнения, отзывы и письма. М. 1988, с. 215.

85. ОР РГБ, ф. 107, оп. 1, к. 7, д. 8, л. 85об.

86. Пит. по: ХЕВРОЛИНА В. М. Игнатьев Николай Павлович: российский дипломат. М. 2009, с. 193.

87. Митрополит Филарет - А. П. Толстому 5 июня 1860 г. Письма Филарета, митрополита Московского и Коломенского к высочайшим особам и разным другим лицам. Тверь. 1888, с. 86 (2-я пагинация).

88. А. П. Толстой - митрополиту Филарету 12 февраля 1860 г. ЛЬВОВ А. И. Письма духовных и светских лиц к митрополиту Московскому Филарету. СПб. 1900, с. 438.

89. Святитель Филарет, митрополит Московский. Письма к преподобному Антонию..., ч. 4, с. 180.

90. Митрополит Григорий - митрополиту Филарету 14 августа 1858 года. ЛЬВОВ А. И. Письма..., с. 105.

91. ОР РГБ, ф. 107, оп. 1, к. 6, д. 28, л. 42об.

92. Там же, к. 7, д. 8, л. 138.

93. РГИА, ф. 576, оп. 35, д. 21, л. 115.

94. Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского по учебным и церковно-государственным вопросам в 5-ти томах. Т. 5. СПб. 1885 - 1888, с. 362. Издателем документ ошибочно приписан митрополиту Филарету. Атрибуцию см.: ФИРСОВ А. Г. Ук. соч., с. 156 - 157.

95. Цит. по.: ЯСНОПОЛЬСКИЙ Л. Н. Ук. соч., с. 244.

96. Собрание мнений..., т. 5, с. 362.

97. ОР РГБ, ф. 107, он. 1, к. 6, д. 28, л. 36.

98. РГИА, ф. 1088, оп. 2, д. 887, л. 2, 10 - 11об.; АЛЕКСЕЕВА С. И. Ук. соч., с. 47.

99. РГИА, ф. 796, оп. 205, д. 639, л. 1 - 1об.

100. ОР РГБ, ф. 107, оп. 1, к. 6, д. 28, л. 48.

101. Письмо К. К. Зедергольма к брату. ОР РГБ, ф. 107, к. 6, ед. хр. 26, л. 53об. - 54.

102. Русский архив. 1897, N 1, с. 45.

103. Из записок преосвященного Леонида, архиепископа Ярославского. - Душеполезное Чтение. 1907, N 1, с. 14.

104. См.: ДМИТРИЕВСКИЙ А. А. Русская духовная миссия в Иерусалиме. М.-СПб. 2009, с. 117.

105. Душеполезное Чтение. 1907, N 5, с. 16; N 7, с. 317.

106. ОР РГБ, ф. 107, оп. 1, к. 6, ед. хр. 30, л. 59.

107. Там же, к. 7, ед. хр. 14, л. 278об., 281; В жизнеописании о. Климента указано, что его специально для поездки к Толстому рукоположили во священника (Православный немец..., с. 9 - 10); Из послужного списка о. Климента известно, что его иерейская хиротония состоялась 8 июля 1873 г. (Формулярные списки монашествующих и послушников Козельской Введенской Оптиной пустыни 1802 - 1889. ОР РГБ, ф. 213, к. 1, ед. хр. 1, л. 1134об. - 1135).

108. И. В. Киреевский о А. П. Толстом. См.: Гражданин. 1874, N 4, с. 113.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.