Борисёнок Ю. А., Олейников Д. И. Михаил Александрович Бакунин

   (0 отзывов)

Saygo

Борисёнок Ю. А., Олейников Д. И. Михаил Александрович Бакунин // Вопросы истории. - 1994. - № 3. - С. 55-76.

Споры вокруг личности Бакунина не утихают вот уже более полутора веков. Несмотря на то, что о нем написаны сотни монографий и статей (достаточно здесь назвать лишь таких его биографов, как М. Неттлау и Ю. М. Стеклов, В. П. Полонский и Б. И. Николаевский, Н. М. Пирумова)1, имя Бакунина до сих пор все еще крепко связано в массовом сознании с образом "анархиста" и "злейшего врага марксизма", погрязшего в "утонченной борьбе" против основоположников научного коммунизма. За рамками этой схемы десятилетиями оставалось все своеобразие личности, оставившей неповторимый след в истории Европы XIX века.

Bakunin_Nadar.jpg

"Года тысяча восемьсот четырнадцатого, майя осьмнадцатого, в Духов день, в пять часов с половиною пополудни родился наш Миша"2, - с этой записи в семейном месяцеслове начинается его биография. Семья Бакуниных была замечательным явлением общественной и культурной жизни России на протяжении всего минувшего века. Отец Михаила, Александр Михайлович, - высокообразованный человек, убежденный сторонник просветительских идей. Позднее Бакунин утверждал, что отец "с 1817 по 1825 год... состоял членом тайного "Северного общества"". Документальных подтверждений этому не найдено, но известно, что братья Александр и Михаил Муравьевы бывали в имении Бакуниных - селе Премухино Тверской губ. - и обсуждали там уставы "Союза спасения", а позднее и "Союза благоденствия"3. С того времени посаженный ими "дуб декабристов" стал достопримечательностью премухинского парка.

И в семействе своем А. М. Бакунин пытался воплотить дух Просвещения. В доме говорили на "пяти языках разных", много читали, учили детей музыке и рисованию. В год рождения Михаила отец написал памятку о воспитании детей, где подчеркнул, что он должен приобретать любовь своих детей "ласковым, дружеским и снисходительным обращением, искренностью", убеждать их в истине "советами, примерами, рассудком, а не отеческой властью"4. Даже в дни разлада с отцом Михаил признавал, что именно Александр Михайлович пробудил в детях чувство прекрасного, чувство добра, развил чувство достоинства и свободы, зажег искру любви к истине.

Из семейства Бакуниных выходят яркие личности. Трое младших братьев Михаила оставили заметный след в русской истории: активные деятели эпохи реформ 60-х годов Александр и Николай, неординарный философ Павел, чьей работой "Основы веры и знания" восхищался Л. Н. Толстой. Именно благодаря им, как писал П. М. Бицилли, Премухино "было чем-то вроде светской Оптиной пустыни, духовным центром, неумирающей идеальной величиной"5.

Петербургское артиллерийское училище, куда Михаил был зачислен 6 декабря 1829 г., считалось одним из лучших военно-учебных заведений России. Но Бакунин вспоминал: "До сих пор душа моя и воображение были чисты и девственны, они ничем не были еще замараны: в артиллерийском училище я вдруг узнал всю черную, мерзкую и грязную сторону жизни". Он пытался как-то вжиться в этот новый мир любовных приключений, постоянных долгов и искусной лжи, считавшейся среди юнкеров достоинством, но все это не вязалось с вынесенной из Премухина установкой "честно прожить и стать полезным моему отечеству и моим родным". Конфликт с реальностями города, затянутого в казенный мундир, разрастается: в развлечениях и удовольствиях большого света юноша находит ничтожность и "ужасающую пустоту".

Учился Бакунин неважно. Весной 1830 г. по успеваемости и прилежанию он был 29-м из 36, в списке "младшего офицерского класса" на основании третного экзамена 24 мая 1833 г. - 22-м из 31. Приказом начальника училища Бакунина, требующего "понуждения к наукам", следовало "от 6 до 9 часов оставлять в классах на субботу и воскресенье для лучшей аттестации". В начале 1834 г. Бакунин и еще 11 прапорщиков были отчислены из училища в армейскую артиллерию, ибо были признаны недостойными для продолжения обучения в старшем офицерском классе6.

"Брошенный в какой-то потерянной белорусской деревне с своим парком, Бакунин одичал, сделался совершенно нелюдимым, не исполнял службы и целые дни лежал в тулупе на своей постели". Эта картинка из "Былого и дум" А. И. Герцена вошла и в большинство жизнеописаний "великого бунтаря". На самом же деле 10 месяцев, проведенных им в Молодечно, Вильно и Картуз-Березе (июнь 1834 - март 1835 г.) во многом повлияли на его дальнейшую судьбу.

Примитивные развлечения армейских офицеров, замкнутые в треугольнике карты-вино- женщины, были не для Бакунина. Он принялся за самообразование - учил польский язык, увлеченно занимался историей, читал Лабрюйера, Руссо и Рылеева. В августе 1834 г. образуется небольшой кружок, где собирались молодые офицеры, увлеченные немецкой философией, и в частности шеллингианством. К изучению философии молодой прапорщик был основательно подготовлен, ибо уже в 1832 г. проштудировал работу Лагарпа "Лицей", которая содержит подробный очерк истории философии нового времени, в том числе систем Локка, Гельвеция, Кондильяка и Дидро.

Эти факты опровергают устоявшееся мнение, что до 1836 г. Бакунин ничего не читал и едва знал по-немецки, а Н. В. Станкевич якобы "понял его таланты и засадил за философию"7. "Философия есть такая наука, которой нельзя заниматься или не заниматься самовольно... принимаются за нее для того, чтобы удовлетворить главным вопросам жизни"8, - пишет Бакунин Станкевичу в 1835 г., в самом начале их знакомства.

У Бакунина складывается устойчивая неприязнь к николаевской действительности, следствием чего явился отказ в середине 30-х годов от военной, а затем и от гражданской службы. Бакунин на всю жизнь запомнил жестокие сцены насаждения православия среди белорусских крестьян-униатов: "Единоспасительное греко-православное вероисповедание, как известно, проповедовалось там с помощью картечи и массового избиения населения... я сам в качестве русского офицера был свидетелем этих кровавых обращений... - слава богу, только свидетелем"9.

В конце 1835 г. Бакунин столкнулся еще с одним проявлением борьбы за единомыслие. Его друг, будущий писатель В. А. Соллогуб, в качестве чиновника по особым поручениям разъезжал по Тверской губ. с целью сбора сведений "о духе учения раскольников, направлении их образа мыслей и в особенности... не проявляется ли в учении раскольников Прозелитизма". Бакунин совершил с ним одну поездку, но когда ему предложили место такого чиновника, он отказался. Отказался и уехал в январе 1836 г. в Москву, к друзьям. Отец "не понимал, почему его Миша, которому так тепло было дома, их так своевольно и неожиданно покинул... и послал ему в погоню шубу и пирогов на дорогу"10.

А его Миша, убедившись, что вся действительность николаевской империи - от глухих местечек Белоруссии до столичных салонов - пропитана злом и несправедливостью, пришел к выводу, что служить на благо такой России порядочному человеку невозможно. Свое будущее он видел в кругу единомышленников, а материальные средства надеялся добывать уроками математики и публикациями в журналах. (Последнее свое намерение Бакунин так и не осуществил. Отец ежегодно высылал ему до 1500 рублей.)

Со Станкевичем и его друзьями Бакунина объединяло "большей частью отрицательное" воззрение на жизнь и на мир при жажде деятельности на благо отчизны и всего человечества. Он быстро завоевал в кружке авторитет. В мае 1836 г. Станкевич рекомендовал журналу "Телескоп" "из людей образованных" в первую очередь Бакунина, как потенциального автора статьи о Гегеле. Большинство будущих гегельянцев, вышедших из кружка Станкевича, признавали своим учителем именно Бакунина. "Много, много мыслей услышал от тебя первого - ты не навязывал мне свой авторитет, его наложило на меня могущество твоей мысли, бесконечность твоего созерцания. Много я теперь понимаю глубоко и понимаю через тебя", - признавался В. Г. Белинский в своих письмах Бакунину. "Через тебя первого, - писал ему В. П. Боткин, - узнал я те идеи, от которых спала повязка с глаз моих и я вошел в свободную сферу бытия, где в первый раз свободно и легко вздохнул дух мой, утомленный... всяческими сомнениями"11.

Еще до того как окунуться в сложные философские построения Гегеля, Бакунин пережил период страстного увлечения философией И. Г. Фихте. В течение 1836 г. он изучил почти все основные труды немецкого мыслителя и перевел для журнала "Телескоп" его лекции "О назначении ученых". Сочинения Фихте привлекли Бакунина ясностью изложения и тем, что в них он нашел немало идей, к которым уже пришел самостоятельно. "Назначение человека, - считал Бакунин, - не страдать, скрестя руки, на земле, чтобы заслужить легендарный рай. Его назначение скорее заключается в том, чтобы перенести небо, бога, которого он носит в себе, на нашу землю... поднять землю до неба". Поскольку же, по Фихте, "человек назначен для общества и должен жить в обществе", Бакунин пришел к выводу, что человечество стремится к созданию общества всесторонне развитых личностей. У Фихте же Бакунин встретил идею о том, что государство преходяще и стремится к своему собственному уничтожению и что "до тех пор, пока не наступит это время, мы, в общем-то, не настоящие люди".

После публикации "Философского письма" П. Я. Чаадаева начались репрессии против редакции "Телескопа". Когда Белинскому угрожали арест и ссылка, именно Бакунин пытается организовать его выезд за границу в качестве учителя при каком-нибудь дворянском семействе. В начале 1836 г. Бакунин, как и другие члены кружка Станкевича, неоднократно посещает в Москве поляков, ссылаемых в Сибирь "за политические преступления"12.

Примечательна и дружба Бакунина с Чаадаевым, начавшаяся в 1836 г., когда оба какое-то врем", жили в доме Левашевых. "Знаменитый друг мой", - пишет Михаил братьям о Чаадаеве в 1839 г., когда, по словам Герцена, "знакомство с ним могло только компрометировать человека в глазах правительствующей полиции". В 50-е годы, когда Бакунин сидел в Петропавловской крепости, Чаадаев сказал о нем шефу жандармов А. Ф. Орлову: "Мой воспитанник". "Нечего сказать, хорош у тебя воспитанник, - отвечал Орлов, - и делу же ты его выучил"13.

После отъезда Станкевича за границу (август 1837 г.) Бакунин и Белинский оказались в центре круга единомышленников. В 1838 г. Белинскому было предложено редактировать журнал "Московский наблюдатель", вокруг которого и объединились молодые русские гегельянцы: К. С. Аксаков, М. А. Бакунин, В. П. Боткин, А. П. Ефремов, М. Н. Катков, И. П. Клюшников, А. В. Кольцов, П. Я. Петров. Бакунин активно участвовал в организации новой редакции журнала и написал программную статью, открывшую первый его номер, - "Предисловие к гимназическим речам Гегеля". Сами "Гимназические речи" в переводе Бакунина стали первым произведением великого немецкого философа, появившимся на русском языке.

Вокруг "Предисловия" в течение полутора веков не утихают споры: что кроется за выдвинутым в нем призывом оставить "пустую и бессмысленную болтовню" и "сродниться с прекрасною русскою действительностью". Тогда взгляды Бакунина значительно отличались от оправдывавших самодержавие воззрений Белинского (статьи последнего о "Бородинской годовщине" В. А. Жуковского и "Очерках Бородинского сражения" Ф. Н. Глинки). "Бакунин первый восстал против них", - свидетельствует Т. Н. Грановский, восстал, ибо по-иному понимал гегелевский термин "действительность", разделяя действительность "в истинном... смысле этого слова" и "в смысле Белинского". Как указывал сам Белинский, "учитель мой (Бакунин. - Авт. ) возмутился духом, увидев слишком скорые и слишком сочные плоды своего учения, хотел меня остановить, но поздно, я уже сорвался с цепи и побежал благим матом"14.

"Антидиссертации", которые писал Бакунин против "диссертаций о действительности" Белинского, не дошли до нас, но его позиция в спорах с "неистовым Виссарионом" ясна. "Молодую Германию" Бакунин критикует за то, что "она хотела переделать свое умное отечество по своим детским фантазиям". Для того чтобы изменить мир, считал он, нужно сначала познать его: "Время внешней деятельности для меня еще не пришло и... если бы оно и пришло, я не знал бы, что делать". Этот период Бакунин позднее определит как "время теории" или "период болезненного самопознания и самооплевывания". Пользуясь типологией И. С. Тургенева, можно сказать, что Бакунин и его друзья были в 30-е годы XIX в. поколением Гамлетов, пришедшим на смену декабристскому поколению Дон-Кихотов. Только в 1843 г. в Швейцарии Бакунин окончательно поймет: "Слава богу, время теории прошло... заря нового мира уже осеняет нас"15. К тому времени он уже решит не возвращаться в Россию.

Последний год перед отъездом Бакунина за границу (1839 - 1840 гг.) отмечен двумя важными событиями в его жизни - ожесточенными дискуссиями со славянофилами и сближением с Герценом. Споры со славянофилами прежде всего с А. С. Хомяковым, велись по двум направлениям - философскому и общественному. В философии Хомяков отстаивал приоритет веры над знанием, а идеал России видел в допетровской, не испорченной Западом Руси, когда, по его мнению, там были и культура, и грамотность, и равенство сословий, а крепостного права не было. Бакунин же говорил о необратимости движения вперед, к новой форме социальной гармонии. Герцен и А. И. Кошелев вспоминали, что жаркие споры начинались по вечерам и заканчивались "в три, четыре, даже в пятом и шестом часу ночи или утра".

"Бакунин мог... спорить без устали с утра до вечера, не теряя ни диалектической силы разговора, ни страстной силы убеждения"16. Он стал одним из лидеров московских западников, которых объединяли гегелевская философия, негативное отношение к николаевской России и вера в прогрессивное развитие страны через отмену крепостного права и восприятие лучших сторон западноевропейского общества. Пропаганда идей Гегеля в русском обществе вызвала в 1840 г. большой интерес к ним. В Москве дамы говорили об истории и философии "с цитатами", на Кавказе, под пулями горцев, декабрист В. Н. Лихарев спорил о Канте и Гегеле с ровесником Бакунина М. Ю. Лермонтовым. Сам Бакунин стал к тому времени, по оценке Герцена, "N 1 среди молодежи гегельской" и, по-видимому, его уже тогда можно считать левым гегельянцем, учитывая либерализм политических взглядов и критическое отношение к существующей монархии и консервативному гегельянству17.

Не могло пройти бесследно и знакомство Бакунина, читателя Л. Фейербаха и "Галльских ежегодников" А. Руге, с Герценом, сторонником идей социализма "на манер французских мыслителей, вроде Пьера Леру". "Мы провели вместе год, - вспоминал Герцен. - Бакунин все более побуждал меня к изучению Гегеля; я же пытался внести в его суровую науку побольше революционных элементов". Шел процесс взаимовлияния и взаимообогащения. Бакунин писал Герцену в апреле 1840 г.: "Хоть наше знакомство началось и недавно, мне нужно было немного времени для того, чтобы полюбить тебя от души,.. сознать, что в наших духовных и задушевных стремлениях много общего"18.

Еще в 1836 г. по примеру Станкевича, Грановского и других своих друзей Бакунин задумал поехать учиться в Берлин. Хлопоты его по изысканию средств и получению разрешения на выезд увенчались успехом, и в дождливый полдень 30 июня 1840 г. Герцен проводил из Кронштадта большой любекский пароход, увозивший Бакунина в Германию.

В Берлинском университете Михаил смог сравнить свои знания с уровнем лучших немецких философов. Известный логик К. Вердер "с восторгом принял" "некоторые новые мысли" Бакунина о началах философии. О лекциях же Ф. В. Шеллинга, ожидавшихся с нетерпением, Бакунин отозвался сухо: "Очень интересно, но довольно незначительно, ничего говорящего сердцу"19. Чего ждал Бакунин от философии в начале 40-х годов XIX в., видно из его высказывания в "Государственности и анархии": "В 30-х-40-х годах полагали, что когда наступит опять пора для революционного действия, то доктора школы Гегеля оставят далеко позади за собой самых смелых деятелей 90-х годов и удивят мир своим логическим, беспощадным революционаризмом. Так думали потому, что философская мысль, выработанная Гегелем и доведенная до самых крайних результатов его учениками, действительно, была полнее, всестороннее и глубже мысли Вольтера и Руссо, имевших влияние на развитие и исход Французской революции".

Руге писал в 1842 г., что "Бакунин - очень образованный человек и обладает крупным философским талантом"20. Именно в "Немецком ежегоднике" Руге и появилась в октябре 1842 г. первая политическая статья Бакунина (под псевдонимом Жюль Элизар) - "Реакция в Германии". Применив гегелевскую идею о борьбе противоположностей к политическому положению Германии, Бакунин показал две борющиеся стороны - правящую консервативную партию и пока слабую демократическую; суть деятельности демократов - отрицание сложившегося порядка вещей и стремление добиться его перемены. Статью венчала знаменитая фраза, ставшая для Бакунина девизом на многие годы: "Дайте же нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечносозидающий источник всяческой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!" Русские друзья Бакунина - Белинский, Боткин, Герцен - восторженно приняли этот "громкий, открытый, торжественный возглас демократической партии, полный сил, твердый в обладании симпатий в настоящем и всего мира в будущем"21.

В статье "Коммунизм" (1843 г.) Бакунин отмежевывается от воззрений утопических коммунистов: "Мы... считаем коммунизм весьма важным и в высшей степени опасным явлением. Мы раз навсегда заявляем, что мы лично - не коммунисты, и что у нас... мало охоты... жить в обществе, устроенном по плану Вейтлинга. Это не свободное общество, не действительно живое объединение свободных людей, а невыносимое принуждение, насилием сплоченное стадо животных, преследующих исключительно материальные цели и ничего не знающих о духовной стороне жизни и о доставляемых ею высоких наслаждениях"22. Неприязнь Бакунина к метафизическим построениям будущего общества основывалась на его философских знаниях и с 40-х годов XIX в. легла в основу его критических выступлений против регламентации будущего свободного братства людей.

В сентябре 1843 г. министр иностранных дел России К. В. Нессельроде передал шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу информацию о причастности Бакунина к деятельности революционеров в Швейцарии. Бенкендорф попытался вернуть его в Россию, пригрозив строгим наказанием. Разысканный российским посольством в Швейцарии "отставной прапорщик" расписался в том, что с требованиями правительства ознакомился, но не возвратился на родину, а в феврале 1844 г. уехал в Бельгию. Правительствующий Сенат объявил его виновным в "сношениях с обществом злонамеренных людей и в ослушании вызову правительства и высочайшей воле" и постановил: "Лишить его чина и дворянского достоинства и сослать, в случае явки в Россию, в Сибирь на каторжную работу, а принадлежащее тому имение, буде окажется, взять в секвестр". Однако за два месяца до того, как Николай I наложил на это решение резолюцию "быть по сему", Бакунин уже знал об этих санкциях и писал немецкому демократу Р. Зольгеру: "У меня дурной вкус, и я Париж предпочитаю Сибири".

Переход на положение политического эмигранта толкнул его к установлению контактов с польской революционной эмиграцией. Встреча со знаменитым историком, одним из руководителей восстания 1830 - 1831 гг. И. Лелевелем в Брюсселе летом 1844 г. стала своеобразной вехой в биографии Бакунина. Он перевел на русский язык лелевелевское "Воззвание к русским" (1832 г.) и с этого времени стал твердым приверженцем идеи русско-польского революционного союза. Правда, в 1844 - 1845 гг. его отношения с поляками не были законспирированы и не выходили за пределы искренних революционных симпатий.

Положение меняется в конце марта 1846 г., когда Бакунин направляется в Версаль для переговоров с руководством Польского демократического общества (ПДО). Политические взгляды Бакунина и руководства самой влиятельной организации польских демократов во многом совпадали, но обстановка, сложившаяся после поражения Краковского восстания 1846 г., не позволяла сразу предпринять какие-либо практические шаги. Однако Бакунин использует любую возможность для совместных действий с польскими революционерами, отдавая предпочтение деятелям левого крыла эмиграции. Как заявляет он в письме к Л. Фохт от 5 августа 1847 г.: "Я живу только с поляками и всецело бросился в польско- русское движение"23.

Среди его друзей стоит выделить такого деятеля польского общественного движения, как В. Дзвонковский. Он имел богатейшие связи среди конспираторов во всех польских землях, активно контактировал с ведущими эмигрантскими группировками. После исключения из ПДО в августе 1847 г. Дзвонковский и его товарищи М. Лемпицкий, С. Тхожевский, К. Рогавский, Ю. Чарновский, А. Фредро тесно сошлись с Бакуниным. При контактах Бакунина с руководимым Дзвонковским Национальным союзом в эмиграции четко проявилось бакунинское пристрастие ко всякого рода тайным обществам с участием особо доверенных лиц. Их объединяло многое: среди поляков Дзвонковский слыл убежденным сторонником максимального ускорения революционных приготовлений24.

Знаменитая парижская речь Бакунина 29 ноября 1847 г. на митинге в честь годовщины польского восстания 1830 г. явилась результатом его напряженных поисков революционного дела. Правительство Гизо по предложению российского посла Н. Д. Киселева уже через 10 дней выслало опасного смутьяна за пределы Франции. Страстный призыв Бакунина произвел сильное впечатление не только на поляков, но и на многих радикально настроенных французов.

Двухмесячное вынужденное пребывание в Брюсселе не остудило революционного пыла Бакунина. Революция 1848 г. во Франции захватила его. Примчавшись в Париж, он жадно впитывает "упоительную революционную атмосферу", переживая время "духовного пьянства". Но и в этот романтический период он не забывает об участии в польском движении; Сдерживало извечное эмигрантское безденежье Бакунина. Выручили демократически настроенные члены Временного правительства Франции (Ф. Флокон, Луи Блан, А. Альбер, А. О. Ледрю-Роллен), которые с санкции Централизации ПДО ссудили ему 2 тыс. франков для поездки на Познанщину, "чтоб действовать вместе с польскими патриотами". Свои действия Бакунин координировал с Дзвонковским, который в 1848 - 1850 гг. возглавлял вроцлавскую агентуру по переброске оружия и литературы в различные части разделенной Польши.

После недолгого пребывания во Франкфурте-на-Майне и Кельне Бакунин попал под опеку берлинского полицай-президента Л. Минутоли. В итоге вместо Познани русский революционер очутился во Вроцлаве, где 5 - 8 мая 1848 г. проходил съезд с участием представителей различных польских земель. Интересы Королевства Польского, более всего интересовавшего Бакунина, там представляли Дзвонковский и эмиссар варшавской "Организации 1848 г." В. Клопфлейш. В своих показаниях перед царским судом последний заявил о существовании связей между Централизацией ПДО и русской революционной организацией, посланец которой вел переговоры в Версале25. Все это очень похоже на бакунинскую мистификацию.

Романтический порыв Бакунина не дал в первые месяцы революции реальных результатов. Ставка только на поляков оказалась ошибочной. К тому же положение Бакунина усугубилось из-за обвинений в его адрес как "агента русского правительства". В своей "Исповеди" он делает акцент на последствиях такого рода слухов, исходивших, по его мнению, главным образом от польских эмигрантов. В то же время среди польских "друзей" III Отделения существовал спрос на известия о "преступных замыслах государственного преступника отставного прапорщика Бакунина". С их легкой руки, летом и осенью 1848 г. царизм был серьезно озабочен поисками якобы подосланных Бакуниным для убийства Николая I братьев Выховских. "С обеих сторон мне стало тесно: в глазах правительства я был злодеем, замышлявшим цареубийство, в глазах публики - подлым шпионом", - признается Бакунин в "Исповеди"26.

В годы первой эмиграции Бакунин выдвинул крайне радикальную политическую программу, отличавшуюся оптимизмом и всеохватностью. Многие положения выработанной им позднее анархической теории восходят к "разрушительной романтике" тех лет. Бакунин четко определяет свое место: он - революционер, и восстание в России против николаевского деспотизма является приоритетной целью его деятельности. Он твердо высказывается в защиту демократических принципов: "Я держусь того мнения, что для несчастных и угнетенных стран, как Россия и Польша, нет другого спасения, кроме демократии". Главной движущей силой надвигающейся революции Бакунин считает крестьянство - "огромную массу" тех, "которые уже не ждут воли от царя, и восстания которых, с каждым днем учащающиеся, показывают, что они устали ждать".

Существенную роль Бакунин отводил армии - тем же крестьянам, "в кандалах доставляемых в свои полки, где они обречены в течение 20 лет... на адское существование, на ежедневные истязания, на изнурительный непосильный труд и голодное существование". "Ни одна армия в мире... не может быть легче деморализована, чем русская", - пишет Бакунин в статье "Русские дела". Угнетение крестьянства явилось, по его мнению, "фундаментом рабства дворян". Бакунин выделяет при этом слой недовольной дворянской молодежи. Они жадно впитывают достижения западноевропейской свободолюбивой мысли и "всеми силами стараются приблизиться к народу, потому что они отделены от него пропастью".

В речи на митинге 29 ноября 1847 г. Бакунин назвал также "многочисленный промежуточный класс населения, состоящий из весьма разнородных элементов, класс беспокойный и буйный, готовый со всею страстью броситься в водоворот первого же революционного движения". Вероятнее всего, он имел здесь в виду разночинную интеллигенцию. Так что взгляды его конца 40-х годов XIX в. перекликаются с его более поздними работами, послужившими базой для народнического движения. Их объединяет твердое убеждение в готовности народа к революции, предполагающее легкость сокрушения самодержавных устоев.

Русский государственный организм - "грандиозная, обдуманная и научная... организация беззакония, варварства и грабежа" - хотя и искусно скомпонован, но представляет собой по мысли Бакунина, оплот "величайшей дезорганизации", анархии, делающий невозможными любые реформы. Результатом этого является "бесконечное озлобление народа" против бюрократии, которое далеко превосходит его ненависть к дворянству; чиновничество при этом становится "могучим орудием революции"27.

В 40-е годы XIX в. бакунинская программа решения национального вопроса исходит из признания права каждого народа не независимое развитие, что не исключает объединения родственных народов в рамках федеративных образований на основе принципов свободы, равенства, невмешательства во внутренние дела других членов федерации. Земли Украины, Литвы, "Белоруссии со Смоленском" после победы революции будут, по его мнению, иметь право на автономное развитие, исключающее всякий диктат со стороны России и Польши.

Бакунин предлагает славянству сбросить с себя "чуждое иго" четырех монархий (Австрийской, Прусской, Российской и Турецкой. - Авт.) и основать на руинах прежней "государственной политики" свободный союз. Власть в рамках федерации должна принадлежать Славянскому Совету, следящему за недопущением внутренних братоубийственных войн между славянами, распоряжающемуся вооруженными силами, заключающему союзы с другими народами. Федерация основывается на принципах абсолютной свободы, отмены сословий, привилегий аристократов и дворян, отсутствия каких-либо преимуществ одного славянского народа над другим или славянских народов над неславянскими. Конечной целью преобразований будет единение славянской федерации с другими народами в рамках "всеобщей федерации европейских республик".

Идея славянской федерации при этом не имеет характера отрицания государства. Напротив, Бакунин выступал тогда решительным сторонником диктаторской власти, не имеющей ничего общего с парламентаризмом, конституционными формами и "эквилибром властей". Задачей этой диктатуры являлось "возвышение и просвещение народных масс", причем она должна стремиться к тому, чтобы "сделать свое существование как можно скорее ненужным, имея в виду только свободу, возмужалость и постепенную самостоятельность народа". В этом ее отличие от монархической формы правления. Бакунинское понимание сущности диктаторской власти предполагает окружение диктатора "единомыслящими", которые должны помогать ему советами и "вольным содействием", и в то же время эта власть никем и ничем не ограничена.

В статье "Демократический панславизм" Ф. Энгельс, как известно, резко осудил национальную программу Бакунина и его первое "Воззвание к славянам"28, и эта критика повторялась во множестве работ, авторы которых обвиняли Бакунина в "национализме"29. Термин "панславизм" в 40-е годы XIX в. был широко распространен в Западной Европе, обозначая прежде всего предполагаемую опасность, исходящую от николаевской России и направленную против немцев и венгров. Но, как отметил В. К. Волков, этот термин "не соответствовал существовавшим тогда в России идейным и политическим течениям, носил ярко выраженный превентивный, спекулятивный характер и был использован для борьбы с национальным движением славянских народов"30. Так что расхожее представление о "панславизме" Бакунина и его "революционном характере" является научно несостоятельным.

Идеи Бакунина не встретили поддержки как среди участников Славянского съезда в Праге (1 - 12 июня 1848 г.), так и позднее. К тому же революции во Франции и остальной Европе развивались отнюдь не по сценарию радикальной демократии. Несмотря на значительные усилия, принять участие в масштабном революционном выступлении Бакунину так и не удалось. Пражское восстание в середине июня стало наглядным примером этого. Бакунин не играл в нем руководящей роли, "отправляя службу волонтера". Событие это оказалось для него в достаточной степени неожиданным: в "Исповеди" Бакунин пишет, что "напоследок советовал студентам и другим участвовавшим свергнуть ратушу, которая вела тайные переговоры с князем Виндишгрецом, и посадить на ее место военный комитет с диктаторской властью; моему совету хотели было последовать, но поздно: Прага капитулировала"31.

Летом 1848 г. противоречие между революционными планами Бакунина и сложившейся в Европе обстановкой продолжает нарастать. Не последнюю роль тут сыграла и новая вспышка клеветы в его адрес, тон которой задала "Новая Рейнская газета" К. Маркса. 6 июля 1848 г. там была напечатана корреспонденция Г. Эвербека из Парижа, в которой со ссылкой на Жорж Санд Бакунин был объявлен русским шпионом. Публикация этой грязной стряпни не только частично парализовала бакунинскую революционную деятельность, но (и это главное) сыграла зловещую роль в развитии его отношений с Марксом. Внешнее их примирение в конце августа 1848 г. в Берлине не смогло устранить взаимную неприязнь.

"Пригвожденный к Берлину безденежьем" (лето-1848" г.) Бакунин тяжело переживает невозможность хоть как-то практически помочь революционной волне, прокатившейся по Европе: "Я сделался зол, нелюдим, сделался фанатиком и весь как бы превратился в одну революционную мысль и страсть разрушения". Осенью того же года "русского бунтовщика" поочередно изгоняют из Берлина, Вроцлава, Дрездена, после чего он на два с половиной месяца поселяется в известном своим либеральным режимом Ангальт-Кэтене. Ю. М. Стеклов, доверившись "Исповеди", утверждал, что здесь "отставной прапорщик" охотился с друзьями на зайцев, а также часами беседовал с ними за стаканом вина в уединенном лесном домике. "Отдыхая, Бакунин понемногу занимался конспирациями, особенно с чехами, и писал свое "Воззвание к славянам"32. В действительности им была развернута интенсивная деятельность по подготовке нового восстания с участием демократически настроенных чехов, немцев, поляков и др. Центром будущего выступления должны были стать чешские земли. В конце марта 1849 г. Бакунин побывал в Праге, где убедился: "Все готовились, но мало приготовили". Но это не уменьшило его оптимизма: перспективы восстания он нашел более чем успешными. Надежды эти укрепила встреча с эмиссаром ПДО А. Кшижановским, который находился в середине марта в Дрездене. Была достигнута договоренность о совместных действиях по подготовке "чешского возмущения". После консультаций с руководством демократов Кшижановский и старый знакомый Бакунина В. Хельтман прибыли в саксонскую столицу.

3 мая здесь вспыхнуло восстание, ставшее апогеем революционной деятельности Бакунина в 40-х годах XIX века. После недолгих раздумий он примкнул к повстанцам. Вместе с поляками он составил, по выражению Стеклова, "нечто вроде Реввоенсовета" при Временном правительстве. Был составлен и напечатан регламент для сражающихся на баррикадах. В актах следствия сохранилось распоряжение одного из членов Временного правительства, С. Э. Чирнера: "Гражданин Бакунин уполномочивается Временным правительством отдавать все признаваемые им нужными распоряжения по связанным с командою вопросам".

Штаб восстания, заседавший за "жестяным экраном" в комнате Временного правительства, действовал энергично, но соотношение сил восставших и наступающих пруссаков было неравным. Проанализировав обстановку, Хельтман и Кшижановский 6 мая покинули Дрезден. Бакунин и член Временного правительства О. Л. Гейбнер стойко держались до конца: "Пытаясь восстановить порядок и спасти погибающую и видимо погубленную революцию, не спал, не ел, ни пил, даже не курил, сбился изо всех сил и не мог отлучиться ни на минуту из комнаты правительства"33. До последнего момента Бакунин надеялся на успешное восстание в Праге, намереваясь организовать отступление в Северную Чехию. Но этот замысел не удался. Дрезденское восстание, а за ним и германская революция потерпели поражение. Покинувшие Дрезден Бакунин и Гейбнер 10 мая были схвачены в Хемнице.

Начался труднейший период в жизни Бакунина, когда в течение более 12 лет он находился вне революционного движения. Две недели в дрезденской крепости, три месяца в кавалерийской казарме, а с 28 августа 1849 г. в крепости Кенигштайн, бывшей в период восстания прибежищем перепуганного саксонского монарха. "У меня очень теплая и уютная комната, много света, и я вижу в окно кусок неба", - писал Бакунин Матильде Рейхель. Он занимается английским, читает Шекспира, заново постигает математику. Его привлекают Лагранж и Лаплас, таблицы логарифмов Лаланда "и еще Коши и Ампер о дифференциальном и интегральном исчислении". Ему разрешались также прогулки на цепи между двумя конвоирами.

14 января 1850 г. саксонский суд приговорил Бакунина к смертной казни. Только в июне она была заменена "пожизненным заключением 2-го класса". А 13 июля 1850 г. саксонские власти выдали Бакунина Австрии. Условия заключения в Праге и Ольмюце были куда строже - австрийское правительство, по словам Стеклова, "имело на него "большой зуб"" из-за участия в Пражском восстании 1848 г. и в подготовке нового возмущения в чешских землях. В Ольмюце узник провел несколько месяцев, прикованный цепью к стене.

15 мая 1851 г. он был вторично приговорен к смертной казни. Правда, и на этот раз она была заменена пожизненным заключением. Впрочем, австрийские власти придумали наказание пострашнее: его выдали царскому правительству. Через несколько дней "отставного прапорщика" доставили в Краков, и 11 мая (ст. ст.) Бакунин к нескрываемому удовлетворению полицейско-бюрократической верхушки России и лично Николая I был препровожден в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Здесь в июле - августе 1851 г. была написана "Исповедь". Она была опубликована В. П. Полонским только в 1921 году. С тех пор не утихает полемика по поводу этого поступка Бакунина. Большинство авторов оценивает "Исповедь" с позиций революционной морали конца прошлого века. При таком подходе Бакунин предстает автором "позорящей его революционную, да и человеческую честь покаянной "Исповеди""34. "Духовный мазохизм", "горячая любовь к царю", - так аттестуется "Исповедь" в книге Ж. Дюкло. Солидарен с известным французским коммунистом и А. И. Солженицын: "Бакунин в "Исповеди" униженно самооплевывался перед Николаем I и тем избежал смертной казни. Ничтожность духа? Или революционная хитрость?"35.

Пора, однако, от бесплодного морализаторства перейти к конкретным, взвешенным оценкам "Исповеди" Бакунина. В условиях дворянской революционности сам факт такого его обращения к царю не явился чем-то особенным. М. И. Михайлов справедливо ставит в один ряд с "Исповедью" обращения А. И. Герцена к Л. В. Дубельту и П. Я. Чаадаева к А. Ф. Орлову. 26 декабря 1851 г. председатель Государственного совета А. И. Чернышев по прочтении "Исповеди" заключил: "Я нашел полное сходство между Исповедью и показаниями Пестеля печальной памяти, данными в 1825 году". Сам Бакунин резонно заметил, что "при открытом судопроизводстве я должен был выдержать свою роль до конца"36.

Создавшееся положение не оставляло ему других возможностей для продолжения революционной карьеры даже в отдаленной перспективе. Ведь III Отделению были известны как материалы саксонского и австрийского следствий, так и другие подробности его европейской деятельности. Скрывать их не имело смысла. Бакунин искусно приправил известные факты антинемецкими выпадами, исказил свои истинные убеждения в угодном царю ключе. Там же, где дело касалось его отношений с поляками и прочих неизвестных по агентурным данным сюжетов, он промолчал. Принимать на веру какие-либо положения "Исповеди" можно лишь после тщательной проверки, не поддаваясь бакунинской мистификации.

Заточение в Алексеевском равелине, а с марта 1854 г. - в Шлиссельбурге дорого обошлось Бакунину. У него выпали все зубы, еще страшнее было "влачить жизнь без цели, без надежды, без интереса". Но даже в самые тяжкие дни для него остается "один только интерес, один предмет поклонения и веры" - революционная борьба. В феврале 1854 г. при свидании с сестрой Татьяной он тайком передает ей три письма для родных, из которых следует, что его жизненные установки остаются прежними. Тюрьма "нисколько не изменила моих убеждений, напротив, она сделала их еще более пламенными, более решительными, более безусловными, чем прежде, и отныне все, что остается мне в жизни, сводится к одному слову: свобода"37.

После смерти Николая I в 1855 г. премухинское семейство стало энергично хлопотать об облегчении участи своего Мишеля: "Нелегко далось моим освобождение меня из крепости. Государь с упорством барана отбил несколько приступов". Наконец, 7 февраля 1857 г. шеф жандармов В. А. Долгоруков приказал сообщить Бакунину, что "он может писать государю императору". Александру II требовалось раскаяние узника, и он его получил. Прошение было составлено в самых верноподданнических выражениях и привело к замене заточения в крепости поселением в Сибири38.

Период 1857 - 1861 гг. был промежуточным, проходным в жизни Бакунина39. Вначале его доставляют в Томск. 5 октября 1858 г., при содействии состоявшего с ним в дальнем родстве генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева-Амурского, Бакунин женился на 18-летней дочери "белорусского дворянина" Антонии Квятковской. В марте 1859 г. при поддержке того же влиятельного лица он добился разрешения на переезд в Иркутск. Надежды на побег, достаточно серьезные в период томской ссылки, на время сменились упованиями на легальные пути освобождения. Но даже Муравьев-Амурский, после подписания Айгунского договора с Китаем пользовавшийся влиянием при дворе, не смог выпросить у царя прощения для Бакунина.

Он уже ничем не напоминал революционера, приводившего в ожесточение правительства и полицию разных стран. Постоянные конфликты со ссыльными, особенно с поляками, и М. В. Петрашевским ("свиньей с человеческой головой", по аттестации Бакунина). Наивный, провинциальный демократизм взглядов в сочетании с безысходной тоской, еще более усилившейся после отставки Муравьева в начале 1861 года. Но уже летом этого года Бакунин, убедившись в тщетности попыток вырваться из Сибири легально, осуществил дерзкий побег. К декабрю он появляется в Лондоне, проделав путь через Японию, Сан-Франциско, Панаму и Нью-Йорк.

Существуют многочисленные версии того, как Бакунину удалось осуществить это предприятие40. Успех его нельзя объяснить чистой случайностью, как это представлено в официальных документах. Четко прослеживается реальная сторона действий Бакунина - их продуманность, оправданный риск, использование человеческих слабостей окружающих людей, умение находить помощников даже во враждебной среде. Местная администрация старалась всячески запутать разбирательство дела о побеге "государственного преступника", чтобы снять с себя ответственность за проявленное разгильдяйство.

По версии А. В. Буркова, Бакунин, приехав 2 июля в Николаевск-на-Амуре, сумел привлечь к реализации своего плана чиновника В. К. Бодиско, правителя канцелярии Хитрово и делопроизводителя Филипеуса, а также некоторых местных купцов. Утром 7 июля на клипере "Стрелок" под присмотром помощника исправника Бакунин отплыл в Де-Кастри. Здесь 12 или 13 июля он тайно проникает на американское судно "Горизонт". Ссылаясь на воспоминания купца Розенберга в передаче капитана де Ливрона, Бурков полагает, что Бакунин на глазах своего соглядатая намеренно сорвался со шторм-трапа и упал в воду, после чего нырнул под киль судна и выплыл на другой его стороне, где "утонувшего" подняли на борт и спрятали в трюме41.

Как бы там ни было, но к Рождеству Бакунин оказался в Лондоне в обществе издателей "Колокола". Многолетняя оторванность от революционного движения оказала самое серьезное воздействие на Бакунина. Он в значительной степени отошел от своих воззрений периода первой эмиграции, и прежде всего в области национальной. Но главное в его политической программе осталось: русская революция, требование "хлопской Польши", право наций на самоопределение, славянская федерация. Теперь Бакунин полагал, что добьется большего успеха в славянских кругах, если попытается максимально приблизить свои взгляды к идеям, имевшим тогда широкое хождение. Этим можно объяснить и лозунг Земского собора, и предложение Александру II сделаться "земским царем".

"Революция сверху", ставка на либерализацию режима появились в бакунинской программе под впечатлением от сибирской жизни и общения с Муравьевым. Правда, подобная тактическая линия была для Бакунин всего лишь временным явлением. Его снова увлекает революционная работа. Он с головой уходит в подпольные действия поляков, чехов, опять возлагает надежды на революционный дух старообрядцев. Репутация его в революционных кругах достаточно прочна: с ним охотно устанавливают связи.

Среди поляков Бакунин по-прежнему опирается на демократический лагерь. С осени 1862 г. он активно участвует в подготовке нового польского восстания. Он настаивал на тщательности приготовлений, многократно предостерегая польских деятелей от преждевременных действий. Искренняя поддержка порабощенной Польши особенно ярко проявилась на осенних (1862 г.) переговорах Герцена, Огарева и Бакунина с представителями поляков З. Падлевским, В. Миловичем и А. Гиллером. Была проделана большая работа по налаживанию контактов между польским Центральным Национальным комитетом (ЦНК) и первой "Землей и волей".

Начавшееся в январе 1863 г. польское восстание Бакунин воспринял достаточно реалистически, с первых дней трезво оценивая шансы поляков в борьбе с самодержавием. Он добивается от польских деятелей разрешения на участие в восстании. Но диктатор его, М. Лянгевич, и его окружение считали появление Бакунина в Польше вредным и опасным42. Все попытки левых, расположенных к русскому революционеру, добиться изменения этого мнения ни к чему не привели.

Во второй половине февраля 1863 г. Бакунин перебирается из Лондона в Копенгаген, а затем переезжает в Швецию, где продолжает конспиративную работу, сочетаемую с агитацией в местных влиятельных кругах, вплоть до королевской семьи, в поддержку поляков. Вскоре он принимает предложение участвовать в подготавливаемой в помощь повстанцам экспедиции Т. Лапиньского на Балтийское побережье на пароходе "Ward Jackson". Однако время для ее осуществления было потеряно, экспедиция попала под бдительный надзор шведских властей: "Ward Jackson" был задержан на рейде Мальме, а королевское правительство не пожалело 20 тыс. талеров на оплату расходов на выезд из Швеции более чем 160 участников экспедиции.

Прямые пути революционного действия оказались для Бакунина надолго закрытыми, нужно было искать новые подходы к реализации своих "вселенских проектов". Еще в июне 1862 г. он планировал переселиться на Апеннины, "чтобы связывать итальянцев с славянами". Осенью 1863 г. Бакунин покидает Лондон и через Бельгию, Францию и Швейцарию направляется в итальянские земли, снабженный рекомендательными письмами Дж. Маццини и А. Саффи. С И января 1864 г. начинается итальянский период его революционной работы. Побывав в Турине и Генуе, на о. Капрера у Гарибальди, он до лета 1865 г. живет во Флоренции, где снова погружается в интенсивную подпольную работу.

Он устанавливает прочные контакты с рядом видных деятелей итальянского освободительного движения (Дж. Дольфи, Дж. Фанелли, С. Фриша, К. Гамбуцци). Из поляков он ближе всего сходится с В. Мрочковским, который вскоре женился на княгине З. С. Оболенской. После года, проведенного в Неаполе, летом 1866 г. Бакунин поселяется в Каламичиола на о. Иския, где обосновалась Оболенская, финансовая помощь которой была очень кстати для старого революционера. Среди его русских знакомых выделяется Л. И. Мечников, географ, врач и художник, владевший десятью языками. В 1858 г. он сбежал с должности переводчика русской дипломатической миссии к святым местам, чтобы стать гарибальдийцем.

Мечникова притягивает к Бакунину "его львиная наружность, его живой и умный разговор без рисовки и всякой ходульности". Бакунинское обаяние действовало на самых разных людей - скульптора П. П. Забелло и его зятя, художника Н. Н. Ге, Г. Н. Вырубова, в дальнейшем известного позитивиста, редактора "Искры" Н. С. Курочкина. При первой встрече "апостол анархии" вел себя "как либеральный и обходительный католический епископ в обществе свободного мыслителя", сбивая с толку своих собеседников, не отличавшихся твердостью убеждений. Революционная молодежь 60-х годов XIX в. воспринималась им неоднозначно. "Беспардонный юноша" из "вывесочных нигилистов" Н. Ножин часами спорил с Бакуниным. Все эти люди лишь слегка соприкасались с Бакуниным; даже Мечникову революционные планы Михаила Александровича были известны весьма поверхностно43.

Основную задачу Бакунин по традиции видит в создании хорошо законспирированного тайного общества. В формирующейся программе анархической революционности функции подпольных структур значительно расширены, включают в себя всесторонне организованную подготовку всеобщей европейской революции, "серьезного союза народов" для осуществления "великого революционного принципа свободы, достоинства и прав человека"44. К осени 1864 г. практически оформились теоретические основы тайного Альянса: Бакуниным были написаны программа этой организации, "Катехизис интернациональных братьев", а также работа "Международное тайное общество освобождения человечества", намечавшая основные направления деятельности "братства".

В письме Герцену и Огареву от 19 июля 1866 г. Бакунин не без гордости писал, что был "деятельнее, чем когда-нибудь": "Единым предметом моей деятельности было основание и устройство интернационального революционно-социалистического тайного общества... После 3-х годовой трудной работы я добился до положительных результатов. Есть у нас друзья в Швеции, в Норвегии, Дании; есть в Англии, в Бельгии, во Франции, в Испании и в Италии, есть поляки, есть даже и несколько русских"45. Вполне вероятно, что в орбиту бакунинских предприятий по организации "Интернационального братства" было вовлечено несколько сотен самых разных людей. Эффект же от всех этих стараний, как и прежде, был далеким от ожидаемого, несмотря на "дипломатничанье" и сильный налет мистификации. Почти все привлеченные Бакуниным деятели не горели желанием полностью отдаться революционному делу.

1864 - 1867 гг. очень многое изменили и в мировоззрении Бакунина, и в его представлениях о том, как должна быть построена революционная работа. "Революционное дело", несмотря на всевозрастающий авторитет Бакунина как "опаснейшего бунтовщика" международного масштаба, занимало со временем все меньшее место в его жизни, соотносясь с общим потоком и конкретными поворотами европейского развития. Переехав осенью 1867 г. в Швейцарию, Бакунин, одолеваемый традиционным безденежьем, пытается активизировать все направления революционной работы. Летом следующего года он пишет братьям в Премухино: "Я здесь менее уединен, чем в Италии, нашел живую русскую и интернациональную среду и потому могу по мысли и по вкусам действовать".

В 1867 - 1868 гг. определились и приоритетные направления его революционных исканий - русско-славянское и романское. Для начала Бакунин рассчитывал расширить круг "доверенных лиц", усиливая акцент на внешнюю, всем известную деятельность, и прежде всего на участие в Лиге Мира и Свободы с ее неопределенным демократизмом, лозунгом Соединенных штатов Европы, отрицанием всяческих войн. "Да, к стыду своему я участвовал в этой буржуазной лиге и в продолжение целого года имел глупость не отчаиваться обратить ее к принципам социализма"46, - сетовал позднее Бакунин.

Яркая его речь 10 сентября 1868 г. на I конгрессе Лиги, призывавшая к поражению самодержавия в любой развязанной им войне, талантливая работа "Федерализм, социализм и антитеологизм", предложенная им в качестве программного документа Лиги, не вызвали восторга у буржуазно-либерального большинства этой организации. "Безгосударственный социализм", основанный на том, что "свобода без социализма - это привилегия и несправедливость, социализм без свободы - это рабство и скотство", привлек лишь полтора десятка радикально настроенных членов Лиги. Все разрешилось на II конгресс в Берне - 25 сентября 1868 г. Бакунин и его сторонники покинули это "сборище узколобых доктринеров". Вскоре, в январе 1869 г., распалось и бакунинское "Интернациональное братство".

Бакунина окружают "пионеры новой правды" - молодые русские эмигранты- шестидесятники - Н. Жуковский, Н. Утин, А. Серно-Соловьевич и др., образовавшие маленькую русскую колонию. В сентябре 1868 г. выходит первый номер газеты "Народное дело", почти полностью подготовленный Бакуниным при участии Жуковского. Но создать с этими людьми прочное звено тайного Альянса не удалось; более того, Серно- Соловьевич и особенно Утин стали злейшими врагами Бакунина и осведомителями Маркса в его сражениях с "апостолом анархии".

Весной 1869 г. в Женеве появляется С. Г. Нечаев. Пожалуй, впервые Бакунин встретил столь яркий революционный темперамент, сравнимый с его собственным. Страстная до фанатизма преданность революционному делу, недюжинные организаторские способности - именно это поразило старого конспиратора. "Даю вам честное слово: я Бакунина не читал: читал я Герцена, Огарева, Чернышевского", - таков был теоретический багаж Нечаева до выезда за границу, который он выдавал за побег из Петропавловской крепости. Бакунин и Огарев поверили в существование "серьезной русской организации", а Нечаев в свою очередь получил мандат N 2771 от "Всемирного революционного союза" за подписью Бакунина. Одна мистификация дополняла другую.

Но результат деятельности "триумвирата" (Нечаев, Бакунин, Огарев) весной и летом 1869 г. был весьма весом: раскручена пропагандистская кампания по изданию прокламаций "крайнего толка", налажены конспиративные пути в Россию. Отрицание официальной науки, ставка на "разбойный элемент", объединение разрозненных сил в единый народный бунт составляют основу бакунинской проповеди, обращенной к русской молодежи. Нечаев перенял азы этой программы, соединив их со своими представлениями о том, что для революционной борьбы необходимы иезуитчина и террор, "яд, нож, петля" и т. п. Этими идеями пронизан "Катехизис революционера", который считался одним из проявлений бакунизма. После исследований М. Конфино и Н. М. Пирумовой вопрос о непричастности Бакунина к авторству этого "Катехизиса" можно считать решенным47.

Активность Нечаева и его организации "Народная расправа" завершилась, как известно, 21 ноября 1869 г. зверским убийством студента Иванова. Ни о чем не подозревавший Бакунин какое-то время пытался наставить бежавшего в Швейцарию Нечаева на "истинный путь". Г. Лопатин в середине мая 1870 г. раскрыл Бакунину глаза на "протухшую ложь" Нечаева. Последовал решительный разрыв Бакунина с Нечаевым и беспощадная критика его воззрений. В большом письме от 2 - 9 июля 1870 г. Бакунин признал, что, оказавшись в этой истории "круглым дураком", он "испортил свое положение в отношении к русскому и интернациональному делу". И все же он не сбрасывал со счетов революционную энергию Нечаева, несмотря на всю глубину причиненного им Бакунину "намеренного зла". "Он погибнет героем и на этот раз ничему и никому не изменит"48, - это бакунинское предвидение подтвердила стойкость Нечаева, выданного русскому правительству в 1872 году.

С началом франко-прусской войны Бакунин погружается в новое революционное предприятие. Он развивает активную конспиративную работу, надеясь на революционный взрыв на юге Европы. По просьбе своих сторонников он понес "свои старые революционные кости" в охваченный брожением Лион. С 15 сентября 1870 г. он занят объединением сил восставших, проводя непрерывные совещания с членами Центрального Комитета, спасения Франции. Он высказывается за упразднение существующего строя путем вооруженного восстания и за создание федеративных структур.

28 сентября повстанцам, среди которых был и Бакунин, удалось захватить ратушу. Но прежний порядок был сразу же восстановлен, а Бакунин, в течение часа находившийся в плену у национальных гвардейцев, перебрался в Марсель, где пытался собрать силы для нового выступления. Эти усилия окончились печально: он вынужден был бежать и из этого города, сбрив бороду и надев синие очки. Лионские события поколебали убеждение старого революционера насчет личного участия в революционных акциях. Бакунин горячо приветствовал в следующем году Парижскую коммуну, считая ее "смелым, ярко выраженным отрицанием государства", но шансы коммунаров на победу оценивал с изрядной долей пессимизма.

С момента разрыва с Лигой главным для Бакунина становится его участие в I Интернационале, куда он вступил еще в июле 1868 года. Неисправимый конспиратор приложил свою руку к созданию, а затем и деятельности в рядах Интернационала Альянса социалистической демократии - "настоящего тайного общества" в противовес легальности и широте программы Международного товарищества рабочих (МТР). Противостояние Бакунина и Маркса, Генерального Совета и Альянса достигло критической точки на Гаагском конгрессе I Интернационала в 1872 г. и увенчалось расколом МТР. При объяснении причин этого события ближе всего к истине был, пожалуй, Ф. Меринг, который смотрел "на историю Интернационала не как на трагикомедию, в которой ничтожный интриган (Бакунин. - Авт.) низвергает беспорочного героя (Маркса. - Авт.), а как на великое историческое событие"49.

Бакунинские взгляды можно лучше всего выразить его же словами: "Человек стремится к свободе, отвергая любой насильственный авторитет". Понятие свободы здесь тесно переплетается с определением "высшей общественной формы" как торжества человечности, "т. е. устройства своего естественного существования при помощи науки, сознания, разумного труда и свободы".

Именно в проблему формы этого "естественного существования" и упирается спор между Бакуниным и марксистами, равно как и социальные аспекты бакунинской критики капитализма. "Мы понимаем под свободой, - писал Бакунин, - с положительной точки зрения полное развитие всех способностей, с отрицательной же точки зрения - независимость воли каждого от воли других". Но понятие свободы этим не исчерпывается; человек должен быть свободен от "естественной и подавляющей его враждебности внешнего мира, как физического, так и социального"50.

"Философ свободы" Бакунин был против того, чтобы наука детально регламентировала новый строй или его конкретные формы. "Если народ не выработает сам из себя этого идеала, - говорится в "Прибавлении А" к главному бакунинскому труду - "Государственность и анархия" (1873 г.), - то никто не будет в состоянии ему его дать". Для "чернорабочих народов" Европы, по Бакунину, таким идеалом является социализм - "вполне человеческое состояние, основанное на справедливости, т. е. на равенстве и свободе каждого из всех, кто живет своим собственным трудом". Идеал каждого народа вырабатывается "историей из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освященного рядом... тяжелых и горьких опытов".

Следовательно, невзирая на то, что "социально-революционная задача везде одна и та же", формы решения ее каждый народ выберет свои. Бакунин был убежден, что дело социалистов - только сформулировать и с помощью научного знания наполнить мыслью программу движения к новому обществу. Подобные представления способствовали формированию отрицательного отношения Бакунина к марксовой концепции социализма как к попытке навязать народу сверху некую политическую доктрину. В ходе критики марксизма складывалось его собственное видение социализма51.

Используя знаменитую гегелевскую триаду, Бакунин так выразил линию развития социалистической мысли: "государство - тезис, анархизм - антитезис, федерализм - синтез". В понятие государства здесь включается и "государственный социализм" периода пролетарской диктатуры. Сам термин "диктатура пролетариата" представлялся Бакунину парадоксальным: если речь идет о диктатуре всего трудового народа, т. е. подавляющего большинства населения, то и само словосочетание не имеет смысла, ибо "где управляют все, там нет более управляемых, там нет государства"52. Термин наполняется смыслом, если под ним подразумевается либо диктатура городского пролетариата над крестьянством, либо диктатура пролетариата одной нации ("например, немецкого пролетариата") над остальными народами.

Провозглашение превосходства пролетариата над крестьянством приведет, по Бакунину, к тому, что высшее чиновничество пролетарского государства попытается превратить крестьян в наемных рабочих. Вот как описали Бакунин и его соратник Дж. Гильом картины будущей сельской жизни: "Государство, даже коммунистическое, о котором мечтают последователи Маркса, ставя себя на место свободных ассоциаций и заявляя притязания возвысить земледельческий труд посредством централизованной администрации, поручая своей бюрократии заведовать обработкой земли и выплачивать заработок крестьянам... привело бы к ужаснейшей безурядице, к плачевному расхищению и к гнуснейшему деспотизму".

"Ряд волшебных изменений милого лица" пролетарской диктатуры в процессе ее осуществления марксистами представлялся Бакунину как передача власти в руки "красных бюрократов", "пролетарских чиновников", народный контроль над которыми путем парламентаризма, выборности и сменяемости аппарата выродится в фикцию. Словом, диктатура пролетариата на практике окажется властью "кучки привилегированных, избранных, или даже неизбранных толпами народа, согнанными на выборы и никогда не знающими, зачем и кого они выбирают"53.

Критики бакунизма убеждены, что Бакунин "не понимал, что диктатура пролетариата будет государством переходного периода"54. На самом деле он скептически отнесся к идее такой переходности. "Марксисты, - писал он, - ...говорят, что такое государственное ярмо - диктатура есть необходимое переходное средство для достижения полнейшего народного освобождения". Но, по его мнению, "никакая диктатура не может иметь другой цели кроме увековечения себя". Кроме того, диктатура "способна породить в народе лишь рабство, привычку подчиняться приказам центральной власти, что тоже отнюдь не будет способствовать отмиранию государственности".

Бакунин считал, что гораздо более реален вариант, когда "социалисты-государственники" в порыве навязывания пролетарской диктатуры крестьянству прибегнут к "громадной вооруженной силе... С помощью этой прочной государственной машины они добились бы вскоре и государственного машиниста-диктатора, императора"55.

В условиях диктатуры пролетариата и возникающей из нее новой эксплуататорской системы "государственного социализма" "класс государственных управляющих" складывается прежде всего из "начальников коммунистической партии", а также из "бывших работников", которые "лишь только сделаются представителями или правителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственности, будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом". Государство, которое будет называться социалистическим, превратится в "акционерное общество" чиновников, "нового привилегированного научно-политического сословия", в крупнейшего совокупного капиталиста, единственного собственника, банкира, "управляющего национальным трудом и распределяющего все продукты".

Такая концентрация экономической и политической власти обернется, по Бакунину, жесткой централизацией - "соединением социализма с абсолютизмом". "Такое общество было бы обществом не людей, но скотов... Такое общество не преминуло бы вскоре опуститься на самую низкую ступень идиотизма"56. Убеждение в бесперспективности подобных путей к социализму побудило Бакунина отказаться от каких-либо элементов этатизма в своей программе.

Он был противником "всех тех, кто тем или иным путем... пытается создать себе идеал социальной организации, в которой, как новый Прокруст, хочет улучшить во что бы то ни стало жизнь будущих поколений". Он не стремился сочинять образ некоего идеального строя, направив свои усилия к поиску линий развития, по которым может реализовываться "народный идеал". Эти основные линии ясно обозначены в названии его работы - "Федерализм, социализм и антитеологизм".

Бакунинский социализм, имеющий своей основой групповую собственность трудовых коллективов на средства производства, не отрицает существования товарных отношений. В экономической схеме "апостола анархии" после 1872 г. не упоминается ни государство, ни государственная собственность. Он далек от того, чтобы, подобно Прудону, детально регламентировать экономику будущего общества. Выступая за сохранение товарного обмена, Бакунин пытался лишь наметить самые общие его формы. Авторы "Анархии по Прудону" были убеждены, что "не менее химерично требовать совершенной отмены обмена, потому что для этого потребовалось бы слияние всех жителей Земного шара в одну общину, управляемую одной центральной властью"57.

Бакунин не был сторонником уравнительно-казарменного коммунизма. "Равенство в исходной точке" означает лишь равенство для всех условий жизненного старта, возможностей для последующего безграничного развития. Отсюда вытекает и "отмена права наследования" на все, что имеет характер капитала (исключая предметы личного потребления).

Анархизм Бакунина - это вовсе не царство хаоса и всеобщей распущенности. Пропагандируемый им экономический строй отнюдь не исключает дисциплины и авторитета специалистов, управления и даже власти в процессе производства. При этом "власть" и авторитет должны быть ограничены рамками их специальности и отсутствием каких-либо привилегий. "Известная дисциплина, не автоматическая, но добровольная и продуманная, необходима и всегда будет необходима, когда многие индивиды, свободно объединившись... предпримут.., какие-либо коллективные действия".

Отвергая политический централизм, Бакунин проповедует идею федеративной организации общества "снизу вверх", не нарушающей, а, наоборот, укрепляющей экономическую централизацию. Его идеал - "организация общества снизу вверх путем свободной федерации рабочих союзов, потом федерация коммун в области, областей в нации, наций в международный братский союз". В центре бакунинского федерализма находится личность: "Человек здесь не подданный, предоставленный произволу государя или капризу закона... это производитель, свободно распоряжающийся своей личностью и продуктом своего труда, вступающий с другими людьми в договор, которым гарантирует свои права и определяет взаимные обязательства. В этом новом понятии об обществе идея власти исчезает, власти нет, закона нет; политического порядка нет. Его заменяет порядок экономический или промышленный; принцип власти заменен принципом взаимности, люди не повинуются закону, а соблюдают договоры, свободно обсужденные и свободно принятые"58.

В основе самоуправления, по Бакунину, лежит отрицание парламентаризма (в том числе и прямых выборов) и замена его принципом "революционного делегирования", когда координирующие органы, создающиеся местными структурами, не могут вмешиваться во внутренние дела создавших их групп.

По мысли Бакунина, грядущая революция образует вольную федерацию народов, каждый из которых совершенно свободен в выборе направления движения к новому обществу. В 1870 г. в письме П. Л. Лаврову Бакунин подчеркивал: "Национальность образует, по нашему разумению, естественно-исторический факт... с которым надо считаться, если хочешь действовать действительно, а не абстрактно; признавая, что социально- революционная задача везде одна и та же: очеловечивание общества, народа, людей, мы убеждены вместе с тем, что формы разрешения этой задачи в разных народных группах будут разнообразны, потому что они определяются особым положением, настроением и приготовлением этой группы"59. То, что это не было пустой декларацией, подтверждало "Прибавление А", ставшее программным документом для революционных народников, конкретно представлявшим задачи борьбы с самодержавием.

Учение Бакунина развивалось, сбрасывая последние остатки этатизма и приобретая все более зримый "созидающий" оттенок. И если в 1868 г. анархия - это разрушительное "разнуздание страстей", то в "Прибавлении А" этот термин определяется как "самостоятельная свободная организация всех единиц или частей, составляющих общины, и их вольная федерация между собой, снизу вверх, не по приказу какого-нибудь начальства, даже избранного и не по указаниям какой-либо ученой теории, а вследствие совсем естественного развития всякого рода потребностей".

Положительная программа Бакунина при всей своей "несвоевременности" содержала немало идей, значение которых не обесценилось и поныне. Впрочем, и разрушительный заряд бакунинских построений имеет свою внутреннюю логику. Официальная наука и образование, семья и положение женщины - словом, весь комплекс проблем, связанных с существованием государства, подвергнут Бакуниным уничтожающей критике.

Наряду с государством предметом его особой ненависти является религия, "уничтожение человека во славу божества". В основе последовательной, тщательно разработанной атеистической концепции Бакунина лежит замена божественного культа уважением к человеку. Он решительно против отвлеченной пропаганды безбожия: "Мы не должны ставить религиозный вопрос на первом плане нашей пропаганды в народе". Важнее революция и разрушение государства, "тысячью нитей" связанного с церковью - "родом небесного кабака на земле". Бакунин убежден, что "для того чтобы разрушить религию, чтобы рассеять и заставить исчезнуть все эти божественные призраки, делающие нас рабами, недостаточно одной интеллектуальной природы. Необходима социальная революция"60.

Правильное понимание бакунинской программы лишает смысла традиционное истолкование борьбы внутри I Интернационала только как раскольнической деятельности "ярого врага марксизма". Сомнителен и тезис об ущербе, якобы нанесенном бакунинскими "интригами" рабочему движению на Западе. Путь разрешения конфликта, избранный Генеральным Советом - исключение Бакунина и Гильома из МТР в Гааге - способствовал медленной гибели этого детища Маркса после переноса Генерального Совета в Америку.

15 сентября 1872 г. в Сент-Имье открылся I конгресс Анархического Интернационала (1872 - 1877 гг.), объединивший меньшинство делегатов Гаагского конгресса I Интернационала, главным образом членов Юрской федерации Швейцарии. Вскоре к ним примкнули известные деятели МТР Дж. Хейлз, И. Г. Эккариус и др. Сравнение состоявшихся в 1873 г. в Женеве конгрессов бакунинского и марксистского Интернационалов говорит явно не в пользу последнего. Но последствия раскола не менее серьезно отразились и на сторонниках анархизма, вследствие чего бакунинский Интернационал пережил МТР всего на год.

1872 - 1874 годы - время последних бакунинских революционных акций. В апреле 1872 г. он организовал русскую секцию своего Альянса, где видную роль играли М. П. Сажин и З. К. Ралли; он вновь пытался действовать среди поляков и южных славян. Революционная молодежь России откликнулась на бакунинский призыв соединить силы революционеров с крестьянством и фабричными рабочими. Народники С. Ковалик, В. Дебагорий-Мокриевич и Ф. Лермонтов после встречи с Бакуниным в 1873 г. признали роль бакунинского негласного центра. Однако его роль в практических делах русских революционеров становится все меньше, связи между ними все отрывочнее, а разрыв с Ралли и другими летом 1873 г. отнял последнюю надежду старого конспиратора на практическое участие в русском и славянском деле.

Он предпринимает еще одну попытку заняться практической революционной деятельностью: на вилле "Бароната" возле Локарно готовит новое восстание совместно с К. Кафиеро, А. Костой, Э. Малатестой и др. Но болонское восстание было подавлено в августе 1874 г. властями, не успев начаться. Бакунин, прибывший в город для руководства уличными боями, пережил страшную ночь с 7 на 8 августа, находясь "в двадцати минутах от самоубийства". Он покинул Болонью в одежде священника, держа в руках большую корзину со свежими яйцами. Отныне 60-летний "воплощенный сатана" "удалился решительно и окончательно от всякой практической деятельности, от всякой связи для практических предприятий"61.

Личные его обстоятельства также складывались непросто. В 1862 г. А. К. Бакунина при помощи родственников мужа и друга семьи И. С. Тургенева выехала из России. Чем дальше, тем больше сказывалась разница в возрасте и жизненной ориентации супругов. В конце концов Бакунин, всегда признававший личную свободу не только для себя, но и для других, вынужден был примириться с долголетней связью жены с неаполитанским адвокатом К. Гамбуцци. Гамбуцци был настоящим отцом трех детей Антонии Ксаверьевны, а после смерти Бакунина женился на ней. Сложившаяся ситуация не слишком тяготила Бакунина, и он продолжал нежно и заботливо относиться к жене и ее детям. Однако имеющая широкое хождение в литературе с легкой руки М. Н. Каткова версия о Неспособности Бакунина иметь детей забавна, но неправдоподобна62. В сибирский период жизни у него родился внебрачный сын, который затем воспитывался в Премухине.

Два последних года его жизни проходят в безденежье и болезнях, тщетных попытках устроить быт и написать мемуары. В письме З. Ралли от 15 июля 1875 г. Бакунин так оценил перспективы революции в Европе: "Оглядываясь на окружающие нас события и явления момента, в который мы живем... я ничего не жду от современного поколения. Знаю только один способ, которым можно еще служить делу революции, - это срыванием масок с так называемых революционеров. Почва наша до того засорена, что много надо трудов, чтобы только очистить ее от всякой дряни, и то, что бы ни посеялось, все заглушится сорной травой и бурьяном... Произрастание бурьяна и сорных трав - вот период, в котором мы живем... Что же делать? Ждать. Ждать, что, может быть, обстоятельства европейские сложатся круче, т. е. совокупность экономических и политических условий. Индивидуальная же деятельность, организаторская, агитаторская не приблизит, не изменит ничего. Поле не за нами, а за сорной травой... Наш же час не пришел"63. В июне 1876 г. Бакунин переехал из Лугано в Берн, где и умер 1 июля того же года.

Примечания

1. NETTLAU M. Michael Bakunin. Eine Biografie. Bd. 1 - 3. Lnd. 1896 - 1898; СТЕКЛОВ Ю. М. Михаил Александрович Бакунин, его жизнь и деятельность. Т. 1 - 4. М. -Л. 1926 - 1927; ПОЛОНСКИЙ Вяч. Михаил Александрович Бакунин. Жизнь, деятельность, мышление. Т. 1. М. 1925; NIKOLAJEWSKY B. M. A. Bakunin in der Dresdener Zeitung - International Review for Social History, Vol. 1, Leiden, 1936, p. 121 - 216; ПИРУМОВА Н. М. Бакунин. М. 1970; ее же. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М. 1990. Новейшее западное исследование: GRAWITZ M. Michel Bakounine. P. 1990.

2. Государственный архив Тверской области (ГАТО), ф. 1407, оп. 1, д. 72, л. 18а.

3. КРОПОТОВ Д. А. Жизнь графа М. Н. Муравьева. СПб. 1874, с. 208 - 211. Существовало семейное предание, что мать академика В. П. Безобразова привозила в Премухино для обсуждения проект конституции П. И. Пестеля (см. РИХТЕР Д. Счастливая жизнь (памяти Н. С. Бакуниной). - Русские ведомости, 22.IV.1915).

4. КОРНИЛОВ А. А. Молодые годы Михаила Бакунина. М. 1915, с. 31, 37, 39.

5. БИЦИЛЛИ П. П. А. Бакунин, - Путь, 1932, N 34, с. 20.

6. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 310, оп. 1, д. 894, л. 17 об.; д. 4751, л. 78; д. 4760, л. 144 - 147, 150.

7. См., напр., ГАЛАКТИОНОВ А. А., НИКАНДРОВ П. Ф. Русская философия IX - XIX вв. Л. 1989, с. 279.

8. Записки Отдела рукописей Российской государственной библиотеки, 1983, вып. 44, с. 144 - 145.

9. БАКУНИН М. А. Собрание сочинений и писем (далее - ССП). Т. I - IV. М. 1934 - 1935, с. 45-^16.

10. ГАТО, ф. 56, оп. 1, д. 132, л. 2 - 2об.; СОЛЛОГУБ В. А. Повести. Воспоминания. Л. 1988, с. 454, 555.

11. БЕЛИНСКИЙ В. Г. Поли. собр. соч. Т. 11. М. 1956, с. 350; Ежегодник Рукописного отдела Института русской литературы и искусства. Л. 1980, с. 95 - 96.

12. Литературное наследство. Т. 56. М. 1950, с. 232 - 233; Колокол, N 241, 15.V.1867.

13. БАКУНИН М. А. ССП. Т. 1, с. 249; ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. в 30 тт. Т. V. М. 1955, с. 142.

14. Т. Н. Грановский и его переписка. Т. II. М. 1897, с. 403; БАКУНИН М. А. ССП. Т. III, с. 183; БЕЛИНСКИЙ В. Г. Соч. Т. 9. М. 1982, с. 262. В кн. "Гегель. Работы разных лет" (т. I. М. 1970, с. 652) ошибочно утверждается, что речь Гегеля 29 сентября 1809 г. публикуется в нем на русском языке впервые.

15. БАКУНИН М. А. ССП. Т. I, с. 309; Т. II, с. 172, 203, 217, 220; Т. III, с. 187, 415.

16. ХОМЯКОВ А. С. Поли. собр. соч. Т. I. М. 1900, с. 362; т. 8. М. 1908, с. 120; ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. Т. VII, с. 253.

17. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М. 1989, с. 395; ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. Т. XXII, с. 76; МАЛИНИН В. А., ШИНКАРУК В. И. Левое гегельянство. Киев. 1983, с. 26 - 29.

18. ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. Т. IX, с. 19; т. XXII, с. 53 - 54; МОИСЕЕВ П. И. Философия в эволюции воззрений М. А. Бакунина. Иркутск. 1973, с. 80.

19. БАКУНИН М. А. ССП. Т. III, с. 75, 78. Занятия отвлеченной от жизни философией закончились в 1842 г.: Михаил подарил свои конспекты брату Павлу и сблизился с левыми гегельянцами (см. также: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 825, оп. 1, д. 1557, л. 1).

20. БАКУНИН М. А. Собр. соч. Т. I. М. -Пг. 1919, с. 231.

стр. 74

21. БАКУНИН М, А. ССП. Т. III, с. 148; ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. Т. II, с. 256

22. БАКУНИН М. А. ССП. Т. III, с. 223.

23. Там же, с. 263.

24. См. DZWONKOWSKI W. Na marginesie monografii o ruchu konspiracyjnym w Krolestwie Polskim w latach 1835 - 1845. - Mysl wpolczesna, 1948, N 11 - 12, s. 109 - 110.

25. См. РГВИА, ф. 1873, оп. 1, д. 57, л. 197 - 199.

26: БАКУНИН М. А. ССП. Т. IV, с. 161; ГАРФ, ф. 109, 1-я эксп., 1848 г., д. 2, ч. 7.

27. БАКУНИН М. А. ССП. Т. I, с. 33; Т. III, с. 241 - 242, 276, 400, 408, 420 - 426.

28. МАРКС К. и ЭНГЕЛЬС Ф. Соч. Т. 6, с. 289 - 306; подробнее о статье Энгельса см.: Родина, 1993, N 2, с. 107 - 109.

29. СТЕКЛОВ Ю. М. Ук. соч. Т. I, с. 289 - 319; ПОЛОНСКИЙ Вяч. Ук. соч., с. 215 - 235; ГОРЕВ Б. Социально-политические взгляды Бакунина. В кн.: БАКУНИН М. А. ССП. Т. III, с. XII - XIV; КАМЮ А. Человек бунтующий. М. 1990; CARR E. H. Michael Bakunin. N. Y. 1961, p. 188 - 192; HEPNER B. -P. Bakounine et la panslavisme revolutionnaire. P. 1950. Подобная позиция прочно укоренилась в западной литературе. Подтверждением этого служит новейшая монография А. Валицкого. Выступая против теории "революционного демократизма" (см. ВАЛИЦКИЙ А. Россия. - Вопросы философии, 1990, N 12, с. 70, 72), он в то же время широко применяет при характеристике мировоззрения Бакунина и Герцена термины "революционное славянофильство", "демократический панславизм" и т. п. (см. WALICKI A. Russia, Poland and Universal Regeneration. Notre Dame - Lnd. 1991, p. 18, 178).

30. ВОЛКОВ В. К. К вопросу о происхождении терминов "пангерманизм" и "панславизм". В кн.: Славяно-германские культурные связи. М. 1969, с. 69.

31. БАКУНИН М. А. ССП. Т. IV, с. 158.

32. Там же, с. 163 - 164, 194, 488 - 489; СТЕКЛОВ Ю. М. Ук. соч. Т. I, с. 313 - 314.

33. БАКУНИН М. А. ССП, Т. IV, с. 203 - 204, 540.

34. ВОЛОДИН А. И. Мысль на весах истории. - Новый мир, 1988, N 11, с. 259; см. также: ПОЛОНСКИЙ Вяч. Ук. соч. Т. I; ФИГНЕР В. Н. Исповедь М. А. Бакунина. - Задруга, 1921, N 12; ГОРЕВ Б. Ук. соч.; КОЗЬМИН Б. П. Исповедь М. А. Бакунина. - Вестник труда, 1921, N 9; КАНЕВ С. Н. Революция и анархизм. М. 1987; МИХАЙЛОВ М. И. Мелкобуржуазное бунтарство в эпоху промышленного капитализма. М. 1988.

35. См. ДЮКЛО Ж. Бакунин и Маркс. Тень и свет. М. 1975, с. 39 - 50; Новый мир, 1989, N 8.

36. МИХАЙЛОВ М. И. Ук. соч.. с. 169; БАКУНИН М. А. ССП. Т. IV, с. 366, 551.

37. БАКУНИН М. А. ССП. Т. IV, с. 244 - 245.

38. Там же, с. 367. Это письмо, о существовании которого Бакунин не говорил даже Герцену и Огареву, после октября 1917 г. было похищено из архива и обнаружено Стекловым только при содействии Г. Е. Зиновьева (см. СТЕКЛОВ Ю. М. Ук. соч. Т. I, с. 475).

39. См. об этом: ПИРУМОВА Н. М. - Бакунин в Сибири. - Вопросы истории, 1986, N 9.

40. ПОЛОНСКИЙ Вяч. К вопросу побега Бакунина из Сибири. - Каторга и ссылка, 1926, N 4, с. 142 - 166; КАЗАРИНОВ С. А. Побег Бакунина из Сибири. - Исторический вестник, 1907, декабрь, с. 854 - 870. Версия, изложенная Казариновым, является выдумкой, убедительно разоблаченной Б. Г. Кубаловым. В докладе Н. И. Утина Гаагскому конгрессу I Интернационала (1872 г.) побег Бакунина представлен в стиле "бульварного романа" (выражение Меринга) (см. Гаагский конгресс I Интернационала, 2 - 7 сентября 1872 года. М. 1970, с. 403 - 406). Именно этим пасквилем воспользовался Дюкло.

41. БУРКОВ А. В. Точный расчет или удача? (рукопись) Л. 1989; ДЕ ЛИВРОН Б. К. Отрывочные воспоминания из прожитой мною жизни на море и на суше. - Русская старина, 1912, N 2, с. 450.

42. LESNIEWSKI A. Bakunin a sprawy polskie w okresie Wiosny Ludow a powstania styczniowego 1863 roku. Lodz. 1962, s. 101.

43. МЕЧНИКОВ Л. И. М. А. Бакунин в Италии в 1864 году. - Исторический вестник, 1897, март, с. 810 - 811, 818.

44. РУДНИЦКАЯ Е. Л., ДЬЯКОВ В. А. Рукопись М. А. Бакунина "Международное тайное общество освобождения человечества". В кн.: Революционная ситуация в России 1859 - 1861 гг. Т. VI. М. 1974, с. 322.

45. Письма М. А. Бакунина А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб. 1906, с. 118.

46. Цит. по: СТЕКЛОВ Ю. М. Ук. соч. Т. 2, с. 355, 365.

47. ПИРУМОВА Н. М. Бакунин или С. Нечаев? - Прометей, 1968, N 5, с. 178.

48. Литературное наследство. Т. 96. М. 1985, с. 546; Письма М. А. Бакунина, с. 444.

49. МЕРИНГ Ф. Карл Маркс. История его жизни. М. 1990, с. 513.

стр. 75

50. Программа общества международной революции (1871). - Анархический вестник, 1923, N 5, с. 39; БАКУНИН М. А. Избр. соч. Т. 4. М. 1921, с. 56 - 57.

51. БАКУНИН М. А. Избр. соч. Т. I. М. 1919, с. 76; т. 4, с. 11 - 12.

52. Oeuvres completes de Bakounine. Vol. IV. P. 1977, p. 164, vol. VI. P. 1979, p. 80.

53. Анархия по Прудону. Б. м. 1874, с. 101; БАКУНИН М. А. Избр. соч. Т. I, с. 190. Подробнее см.: ИСАЕВ А. К. Оценка М. А. Бакуниным теории и программы "государственного социализма". В кн.: Памяти М. А. Бакунина. М. 1990, с. 37 - 56.

54. ЗИЛЬБЕРМАН И. Б. Политическая теория анархизма М. А. Бакунина. Л. 1969, с. 37.

55. БАКУНИН М. А. Избр. соч. Т. 1, с. 235; т. 2, с. 149; т. 4, с. 179; Материалы для биографии Михаила Александровича Бакунина. Т. 3. М. 1928, с. 145.

56. БАКУНИН М. А. Избр. соч. Т. 1, с. 234, 237; т. 4, с. 176; т. 2, с. 140; Материалы для биографии. Т. 3, с. 145.

57. Анархия по Прудону, с. 70 - 71.

58. БАКУНИН М. А. Избр. соч. Т. 2, с. 21; т. 5, с. 197; Анархия по Прудону, с. 19.

59. Oeuvres. Vol. V, p. 136.

60. См. ibid., p. 164; СТЕКЛОВ Ю. М. Ук. соч. Т. 3, с. 61, 169 - 170.

61. Письма М. А. Бакунина, с. 431.

62. Сгоряча брошенное Катковым в его ссоре с Бакуниным словечко "скопец" было на самом деле его традиционным ругательством (см. РО ИРЛИ, ф. Р1, оп. 12, д. 30). Несостоятельны и основанные на подобных фактах фрейдистские версии биографии Бакунина (см. МАЛИНИН И. Комплекс Эдипа и судьба Михаила Бакунина. Белград. 1934).

63. Цит. по: ПИРУМОВА Н. М. Предисловие. Бакунин М. А. Коррупция. - О Макиавелли. - Развитие государственности. - Вопросы философии, 1990, N 12, с. 55.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.