Государственные деятели России Бородин А. П. П. Н. Дурново: портрет царского сановника

   (0 отзывов)

Saygo

Бородин А. П. П. Н. Дурново: портрет царского сановника // Отечественная история. - 2000 - № 3. - С. 48-69.

При всем внимании нашей историографии к событиям в России начала XX в. многие их активные участники, особенно из правительственного лагеря, их взгляды и деятельность остаются малоизвестными даже узкому кругу причастных к исторической науке.

Одним из них нам представляется П. Н. Дурново - министр внутренних дел в правительстве С. Ю. Витте (октябрь 1905 - апрель 1906) и лидер правой группы Государственного совета в 1906-1915 гг. Современники связывали с его именем решающие удары по революции 1905-1906 гг.; возглавлявшееся им правое крыло Государственного совета блокировало законодательную деятельность Государственной думы и тем предопределило, по существу, судьбу третьеиюньской монархии.

В статье предпринята попытка кратко очертить жизненный путь, взгляды и деятельность Дурново.

Durnovo_PN.jpg.293472ac6ce534af3320ac945

Durnovo_Petr.thumb.jpg.a1851ddac8e83ee17

Петр Николаевич Дурново родился 24 марта (ст. ст.) 1843 г.1 в православной семье потомственных дворян Николая Сергеевича и Веры Петровны, урожденной Львовой. Отец, дослужившийся до надворного советника и Олонецкого вице-губернатора, не имел недвижимости; мать унаследовала поместье со 153 крепостными в Вологодской губ. Семья была многодетной.

В 1855 г. Петр по прошению матери - племянницы знаменитого адмирала М. П. Лазарева был зачислен на казенный счет в Морской кадетский корпус. Учился он хорошо, окончил корпус четвертым из 59-ти и был произведен в гардемарины флота.

С весны 1860 г. Дурново находился в плаваниях по Тихому и Атлантическому океанам и в Средиземном море; с апреля 1862 г. - мичманом, с апреля 1865 г. - лейтенантом. За это время он был награжден орденами Станислава 3-й и 2-й степеней, Анны 3-й степени и дважды - годовым окладом в 400 руб. В конце 60-х гг. Дурново поступил в Военно-юридическую академию. Осенью 1870 г. после успешно сданного выпускного экзамена он был причислен к Главному военно-морскому судебному управлению и вскоре назначен помощником прокурора Кронштадтского военно-морского суда.

С весны 1872 г. Дурново служил товарищем прокурора Владимирского, затем - Московского окружных судов; прокурором Рыбинского окружного суда, позднее - Владимирского; товарищем прокурора Киевской судебной палаты. И на этом поприще он успешно поднимался по чиновной лестнице - коллежский асессор, надворный, коллежский советник; получает ордена Анны 2-й степени, Владимира 4-й степени и денежную награду в 400 руб.

23 октября 1881 г. Дурново назначается управляющим судебным отделом Департамента полиции МВД. Уже в августе следующего года, во время отпуска его директора В. К. Плеве, он управляет Департаментом полиции и производится (за отличие) в статские советники. С февраля 1883 г. он служит в должности вице-директора Департамента, а в мае отмечен чином действительный статский советник (за отличие). В апреле - июне 1884 г. он побывал в командировке для ознакомления с устройством полиции в Париже, Берлине и Вене. С 1885 г., с уходом Плеве в товарищи министра, Дурново становится директором. И здесь у него все идет отлично: он награждается орденами Станислава 1-й степени, Анны 1-й степени, Владимира 2-й степени, производится (за отличие) в тайные советники с прибавкой к жалованию 2 тыс. руб. в год.

В начале 1893 г. блестящая карьера была прервана скандалом: женолюбивый2 Дурново, подозревая свою любовницу в измене, приказал сыщику выследить ее; последний выкрал изобличающие письма из стола секретаря бразильского посольства; история дошла до Александра III, и Дурново убрали в сенат3. Жалованье ему было сохранено, но перспектив служебного роста он лишился. Как отмечал он сам, "с этого места в министры не попадают".

С назначением Д. С. Сипягина в октябре 1899 г. управляющим МВД, а затем и министром для Дурново открылась возможность продолжить карьеру: 1 января 1900 г. он получает орден Белого Орла, а 25 февраля его назначают товарищем министра внутренних дел. В этой должности Дурново остается и после убийства Сипягина - при министрах Плеве, кн. П. Д. Святополк-Мирском и А. Г. Булыгине.

На следующий день после увольнения Булыгина, 23 октября 1905 г., Дурново был назначен "временно-управляющим МВД с оставлением в занимаемой должности" товарища министра. 30 октября он назначается членом Госсовета, а 1 января 1906 г. министром внутренних дел с производством в чин действительного тайного советника.

22 апреля 1906 г., в связи с уходом в отставку всего правительства Витте, Дурново был уволен от должности министра с оставлением членом Госсовета, производством в статс-секретари и единовременной выдачей 200 тыс. руб. (в виду расстройства его личных имущественных дел). Ему было сохранено министерское жалование (18 тыс. руб. в год) и аренда в 3 тыс. руб. (с 1909 г., когда аренды были прекращены, эта сумма выдавалась Дурново из 10-миллионного фонда). 3 апреля 1912 г. П. Н. Дурново, в связи с 50-летием службы в офицерских чинах, был награжден (при рескрипте) орденом Владимира 1-й степени.

В августе 1915 г. с ним случился апоплексический удар и через три недели беспамятного состояния он умер. Семье было выдано пособие на погребение (4 тыс. руб.); назначены пенсии: вдове - 10 тыс. руб. и незамужней дочери - 2 тыс. руб.

Дурново был женат на Екатерине Григорьевне Акимовой - сестре М. Г. Акимова. У них был сын Петр (р. 1883) и дочь Надежда (р. 1886).

Недвижимого имущества Дурново не имел. Приобретенное имение в 1400 дес. в Сердобском уезде Саратовской губ. было собственностью жены. В 1905 г. оно было разгромлено. Квартиру в Петербурге Дурново снимал, а казенную занимал короткое время, будучи министром.

Родственные связи какой-либо роли в карьере Дурново не играли: родственники, ставшие известными и занимавшие высокое положение в бюрократической среде (тот же Акимов или троюродный брат В. Н. Коковцов), были или значительно моложе его и отставали в карьере, или не столь влиятельны, или слишком далеки от него по духу и политической позиции.

Во внешнем облике Дурново ничего особенного не было, но тем не менее в нем было много неожиданного, особенно для тех, кто сталкивался с ним впервые. Так, И. Ф. Кошко, явившись на прием в качестве пензенского губернатора и ожидавший увидеть всесильного и грозного министра, констатировал: "Это был человек маленького роста, с небольшими бачками, одетый в вицмундирный фрак. Говорил он со всеми тихо, с приветливым видом..."4 Повседневно общавшихся с Дурново министерских чиновников поражала необыкновенная "подвижность, несмотря на его немолодые уже годы5.

Совсем иначе повел себя Дурново перед графом С. Д. Шереметевым, заехавшим в феврале 1906 г. к министру с явным намерением присмотреться: "Дурново любезен и прост - сериозен и сдержан - не вертляв и не суетлив - не суров и не тороплив - с достоинством и просто себя держит"6.

И, наконец, Дурново - член Госсовета. "Человек умный, несколько высокомерный, - отмечал член Госсовета от духовенства Т. И. Буткевич, - по внешнему виду - невзрачный: среднего роста, сутуловатый, лет около 70-ти; говорит хорошо, иногда остроумно, но не по-ораторски"7.

Современники - друзья и враги, при жизни и после смерти - единодушны в оценке его интеллекта - «замечательно умен», «очень умен», «немалая умственная сила»; обладает "государственным умом"; производит "впечатление вполне рассудительного человека,... с задатками художественного стиля,... что уже близко к таланту"8.

Спокойнее, но столь же однозначна и высока оценка исследователей. Имея в виду записку Дурново, поданную в феврале 1914 г. Николаю II, они отмечают его "недюжинный ум", характеризуют его как "замечательного теоретика крайней реакции", относят к числу "наиболее глубоких и творческих по своему духу и... наиболее дальновидных в своем понимании хода истории деятелей начала XX века"9.

Дурново развил в себе способность предвидения "необычайной силы и точности"10. В записке на имя Николая II в феврале 1914 г. он предсказал катастрофические для России последствия грядущей войны. Это был реалистичный прогноз, основанный на глубоком понимании общественного развития. Революция была им предсказана в деталях. "Начнется с того, - предупреждал Дурново, - что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а затем и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся, к тому же, за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспредельную анархию, исход которой не поддается даже предвидению"11.

У него был сильный и твердый характер - "громадный", по выражению Л. А. Тихомирова. Шинкевич свидетельствует: "Я слышал часто его суровые распоряжения, но никогда не видел его раздражения". А М. О. Меньшиков усматривал тут "не только характер, но и нравственное обоснование для него, особую философию, которая могла постоять за себя".

И ум, и характер были подчинены четкой дисциплине: Дурново отличали "ясное понимание своей задачи", "определенность желания, воли - он знал, чего он хотел". При этом воля его была "твердой" и "настойчивой". Это усиливалось выдающимися организаторскими способностями, "умением осуществлять власть", особым "даром управлять".

Современников "поражала огромная работоспособность" Дурново. Он был весьма энергичен, его не видели "уставшим или без работы". К выступлениям он "подготовлялся самым тщательным образом", свои речи "по привычке" писал. Мудрено ли, что он "очень знал дело", что его всегда отличали "опыт и здравый смысл", а за словами его "чувствовался громадный служебный и книжный труд, громадный умственный и научный капитал". По оценке М. М. Ковалевского, он был "не столько оратор, сколько то, что англичане называют debater, т.е. человек, умеющий разбить мотивы противников, разобрав их по косточкам"12.

Сильнейшей стороной Дурново-политика являлся прагматизм, он ни в чем не был умозрителен. В своих решениях он был всегда определенен и ясен, "раз решив, не любил менять свое решение". Вместе с тем "редко с кем можно было так спорить... и доказывать правоту своего мнения. В споре он умел и отказываться от своего мнения".

Сослуживцам Дурново импонировали его "спокойствие и выдержка", "полное бесстрашие" (во время приемов не позволял "никакой фильтровки посетителей", выходил в общий зал, куда "никогда не допускал агентов охранки"), "простота" (не любил формы, чуждался формальностей), оперативность ("разрешал вопросы тот час же").

Дурново выказал способность и смелость быть независимым министром: не пытался потрафить общественному мнению, противостоял чуть ли не всему Совету министров во главе с Витте, «оставлял без уважения» весьма высокую протекцию, "вплоть до великих князей".

Вместе с тем современники отмечали и негативные черты его личности: был "очень своенравный, вспыльчивый человек, абсолютно не терпевший противоречий, иногда самодур"; бывал "чиновным"; "человек без всяких принципов и далеко не щепетильный в делах нравственности".

С 1893 г. Дурново имел репутацию "грязненького" и "нечистого на руку". Примечательно, что он сам в истории с письмами любовницы ничего особенного не видел и был возмущен переводом в Сенат. В стенах Департамента полиции, по словам К. Д. Кафафова, бытовал рассказ о том, как Дурново, покидая департамент, присвоил 75 тыс. руб., приказав записать в расход по агентуре. В сентябре 1906 г. эта репутация подкрепилась слухами о том, что "П. Н. Дурново из казенной квартиры увез всю мебель к себе"13.

Был он способен и приписать себе заслуги другого. Так, к подавлению вооруженного восстания в Москве в декабре 1905 г. он не имел прямого отношения, однако приписал себе и, как предполагает В. Ф. Джунковский, приложил определенные усилия, чтобы Ф. В. Дубасов "не получил никакой награды"14.

* * *

Рассмотрим подробнее апогей политической карьеры Дурново - приглашение его Витте в состав нового правительства осенью 1905 г. Витте, формируя свой "кабинет", уже понимал, что ошибся: с помощью Манифеста 17 октября "перескочить" через революцию не удалось. Стало ясно, что ей надо противопоставить силу, а это предполагало опытного, энергичного и, главное, способного взять на себя ответственность за непопулярные в обществе репрессии министра внутренних дел. Им, в глазах Витте, мог быть Дурново, давно ему известный и ценимый за ум, опытность, работоспособность и в эти дни быстро и умело взявший в руки министерство15.

Однако провести Дурново на пост министра оказалось делом непростым и не потому, что против его кандидатуры решительно выступали общественные деятели, с которыми в это время Витте вел переговоры (Дурново воспринимался ими как человек, тесно связанный со старым режимом, с весьма сомнительной, к тому же, моральной репутацией). Теперь, когда ни Манифест, ни всеподданнейший доклад не сработали, это обстоятельство уже мало волновало Витте. Против был царь. Смущала подмоченная репутация. Даже в конце октября, когда стало ясно, "что самый надежный человек (способный на энергию) среди правительства - Дурново", царю не хотелось "его назначать окончательно, потому что он грязненький". Как предполагал Витте, настораживал царя и либерализм Дурново, будто бы выказанный им при обсуждении вопросов по указу 12 декабря 1904 г. Противился незначению Дурново и влиятельный тогда дворцовый комендант Д. Ф. Трепов, "видя в нем ставленника Витте"16.

Только после троекратного ходатайства Витте удалось получить согласие Николая II, да и то условное: "Хорошо, но только не надолго"17. Революция оказывалась сильнее всех противников Дурново. "Нужны были те затруднения во внутренней политике, которые возникли после 17 октября 1905 г., чтобы забыть все это и призвать к управлению министерством", - справедливо заметил Шинкевич18.

Таким образом, в октябре 1905 г. обстоятельства "поборствовали" Дурново. Однако главной пружиной развития событий был он сам: энергичный, компетентный, инициативный и властный, Дурново оказался на месте и не ждал, пока его позовут. Вот как рисует возвращение его к власти Любимов, тогда директор канцелярии Министра. После Манифеста 17 октября Витте был занят "организацией" правительства. Между тем "существовавшая государственная власть как-то совершенно стала стушевываться, по крайней мере в главнейшей отрасли внутреннего управления - в Министерстве внутренних дел, где она была сведена почти на нет. Трепов был назначен дворцовым комендантом..., Булыгин демонстративно показывал, что он уже более не министр и только и ждет, чтобы передать дела своему преемнику... В эти тяжелые дни всеобщей разрухи стало быстро выдвигаться одно лицо, так сказать захватным правом, и сразу стало властью среди крушения всякой власти".

А началось это в ночь на 18 октября. Прочитав в прибавлении к "Правительственному Вестнику" Манифест, Дурново около 12 часов ночи позвонил Булыгину. Министр "уже легли почивать". Дурново потребовал, чтобы его разбудили, и спросил, посылаются ли губернаторам телеграммы о Манифесте и его текст. Булыгин стал сноситься с Треповым и Витте. "Наконец, все было поручено Дурново". Он поехал на главный телеграф и организовал рассылку телеграмм губернаторам и градоначальникам. С 18 октября, свидетельствует Любимов, Дурново "стал проявлять особую деятельность по министерству, в которую влагал много энергии. Он вызывал к себе директоров департаментов, делал распоряжения по всем департаментам... В начале распоряжения делались «по указанию министра», а затем «за министра»... Витте по всем делам ведомства внутренних дел обращался исключительно к Дурново"19.

Как министр Дурново начинал в крайне неблагоприятных обстоятельствах: почти неподвластная правительству обстановка в стране, недоброжелательное отношение общества к самому министру, против него предубежден царь, не любили его и чины министерства. Однако Дурново, по свидетельству Любимова, "нисколько не был этим угнетен. Напротив, он как-то сразу воспрял духом... Он стал говорить как-то громче, как-то даже выпрямился, так что это производило впечатление, - по крайней мере на меня - точно он стал выше ростом". Сам работая "с раннего утра до поздней ночи", он жестко потребовал работы от других. Произвел ряд новых назначений: товарищами министра - выдающихся по способностям С. Е. Крыжановского и В. И. Гурко; директорами Департамента общих дел - А. Д. Арбузова, Департамента духовных дел - В. В. Владимирова. Отправил в сенат директора Департамента полиции Н. П. Гарина, полицией "ведал непосредственно сам". При этом "всех" своих ставленников П. Н. Дурново энергично отстаивал"20.

Тут же принялся за местную администрацию и в течение ноября-декабря 1905 г. учинил, как шутили министерские чиновники, "избиение губернаторов": все растерявшиеся и нераспорядительные в 15 из 48 губерний Европейской России, управляемых на общих основаниях, были заменены21. Характерная деталь: всю переписку по этим переменам он "вел лично, в большинстве случаев собственноручно".

Скоро он получил мощную поддержку со стороны дворцового коменданта. "Увидев энергию, с которой П. Н. Дурново принялся за дело, - пишет Любимов, - Трепов, со свойственной ему прямотою, стал постоянно его поддерживать. Сношения между ними происходили, главным образом, через Вл. Ф. Трепова, который почти ежедневно бывал у того и другого"22.

Первые полтора месяца своей министерской деятельности Дурново, по наблюдениям начальника Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, был во всем солидарен с Витте, ссылался на его авторитет, советовался с ним, ничего не делал самостоятельно. Его политическую позицию в этот период характеризует ответ Герасимову, предложившему закрыть типографии, печатавшие революционные издания, и арестовать 700-800 человек: "Ну, конечно. Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет. Но запомните: ни Витте, ни я на это нашего согласия не дадим. МЫ конституционное правительство. Манифест о свободах дан и назад взят не будет. И вы должны действовать, считаясь с этими намерениями правительства, как с фактом"23.

Возможно, прав был В. А. Маклаков, заключивший из бесед с Дурново, разговаривать с которым, по его замечанию, "было возможно и интересно": "Он был таким же реалистом, как Витте, еще менее его был пленником предвзятой идеи... Он согласился пойти в министерство не затем, чтобы интриговать против Витте и взрывать кабинет изнутри. Дурново, как и Витте, понимал, что самодержавие невозможно без самодержца, с конституцией помирился и готов был ей служить". Увидев вскоре, "чего требует наша общественность, - продолжает Маклаков, - он проникся презрением к ее непрактичности. Дожидаться ее отрезвления он считал бесполезным". И видел, что власть достаточно сильна, чтобы с революцией справиться24.

Происходит переоценка Манифеста 17 октября. 8 января 1906 г. С. И. Четвериков в соединенном совещании петербургского и московского отделений ЦК "Союза 17 октября", при обсуждении отношения последнего к правительству Витте, сообщил "справку, полученную им недавно в Петербурге из авторитетного источника, будто П. Н. Дурново держится упорно мнения, что Манифест 17 октября есть добровольный акт царской милости, ничем не ограничивающий его самодержавной власти". 19 февраля 1906 г. Дурново в беседе с единомышленником характеризовал манифест как "крупную политическую ошибку", а усиление революции - прямым его следствием. Эту оценку в несколько смягченной форме он повторил в Царскосельском совещании 7 апреля 1906 г., подчеркнув, правда, что "с существом этого акта нельзя не считаться25.

Перелом в позиции и политике Дурново-министра произошел в первых числах декабря 1905 г. и был связан, по свидетельству Герасимова, со следующими событиями. В ночь на 7 декабря Дурново, получив копию телеграммы Московской конференции железнодорожников с призывом к всеобщей забастовке с последующим переводом ее в вооруженное восстание, позвонил в Царское Село. Царя разбудили, и он назначил аудиенцию на 7 часов утра для экстренного доклада. Выслушав Дурново, Николай II полностью согласился с предложенными им "решительными мерами": "Да, Вы правы... Ясно, что или мы, или они. Дальше так продолжаться не может. Я даю Вам полную свободу предпринять все те меры, которые Вы находите нужными". Вернувшись в министерство, Дурново тут же отдает распоряжения во все жандармские управления империи о немедленном аресте руководителей революционных партий и организаций и подавлении всех революционных выступлений и митингов, "не останавливаясь перед применением военной силы"26. В этот же день были арестованы руководители комитета Николаевской железной дороги и члены Московского федеративного совета РСДРП, который должен был стать "боевым штабом руководства восстанием"27.

Стремясь побудить власти на местах к более активной и решительной борьбе с революционными эксцессами, Дурново всю ответственность брал на себя. Любимов вспоминал, как подготовил, получив задание министра, три проекта циркулярной телеграммы губернаторам. Все они были забракованы. "В них нет успокоительной ноты для губернаторов, - сказал П. Н. Дурново. - Для меня ясно, что большинство губернаторов колеблется принять решительные меры, главным образом, опасаясь ответственности и потери места в случае неподдержки министерством их действий". Дурново составил циркуляр сам. "Это была та знаменитая телеграмма, - пишет Любимов, - столь известная губернаторам того времени, необыкновенная по своей краткости, содержательности и выразительности". Текст ее следующий: "Примите самые энергичные меры борьбы с революцией, не останавливаясь ни перед чем. Помните: всю ответственность я беру на себя. Управляющий министерством внутренних дел, сенатор Дурново"28.

Другим важнейшим направлением его деятельности была беспощадная борьба с революционной печатью. При поддержке и содействии министра юстиции Акимова Дурново в течение декабря 1905 - января 1906 г. закрыл "впредь до судебного приговора" 63 издания, а редакторов привлек к судебной ответственности.

Результаты короткого министерства Дурново поражали современников, вызывая филиппики и угрозы слева и восхищение справа. Суть им сделанного кратко сформулировал его товарищ по министерству В. И. Гурко: "Режим шатался на краю пропасти. Он был спасен... П. Н. Дурново, который... беспощадным преследованием революционных элементов восстановил определенный порядок в стране"29. К такому же, по существу, выводу приходит и современный исследователь: "В ретроспективе представляется, что... без человека такой редкой широты ума и твердости во главе МВД государство вполне могло разрушиться зимой 1905-1906 гг."30

Сам Дурново успех своей деятельности во главе МВД объяснял так: "Все власть имущие хотели ее (революцию. — А. Б.) ударить, но не решались; все они, с графом Сергеем Юльевичем Витте во главе, опасаются пуще всего общественного мнения прессы; боятся, вдруг лишат их облика просвещенных государственных деятелей. Мне же терять нечего, особенно у прессы, вот я эту фигуру революции и ударил прямо в рожу и другим приказал: бей на мою голову. При теперешнем положении иных способов нет, да и вообще, особенно у нас в России, это один из наиболее верных"31.

В беспощадной борьбе с революцией Дурново не терял голову, не был зашорен, не впадал в раж или в состояние "административного восторга". Так, в конце декабря 1905 г. в среде военных столицы возникли подозрения о подготовке дворцового переворота. Вел. кн. Николай Николаевич приказал генералу Рауху "переговорить с Дурново и спросить его указаний". "Дурново мне прямо сказал, - записал потом Раух, - что считает это болтовней и больше ничего, что никакого заговора нет"32. В этом проявился трезвый ум Дурново; несомненно и нежелание воспользоваться возможностью легко сделать из мухи слона и выказать себя спасителем самодержца (впрочем, здесь можно предположить и сочувствие такого рода настроениям: начиная с 1905 г. многие правые вспоминали ночь на 12 марта 1801 г.).

Существуют различные версии ухода Дурново с поста министра внутренних дел, Одна из них исходит от чинов МВД: царь хотел, чтобы Дурново остался, однако "сам Дурново был рад уйти на отдых" и "собственноручно" написал прошение об отставке, "указывая, что при назначении ему была поставлена одна лишь задача: так или иначе ли, водворить порядок - он эту задачу исполнил, а потому - просит об увольнении"33.

Иначе история с отставкой выглядит у Витте: уже после его ухода с должности председателя Совета министров Николай II, принимая Дурново с докладом, "объявил ему свое желание, чтобы он остался министром внутренних дел. Дурново, конечно, этому был чрезвычайно рад" и собирался переезжать на дачу на Аптекарском острове. "Но через два дня после этого последовал указ об увольнении"34.

А. А. Половцов, подтверждая, что Дурново "не собирался уходить", указывает причину перемены царского решения: "Новый кабинет не пожелал нести за его действия ответственности перед Думой"35.

* * *

В составе реформированного Госсовета Дурново пробыл почти девять с половиной лет - с апреля 1906 г. до августа 1915 г. Все это время, несмотря на преклонный возраст (ему было 63-72 года) и болезнь глаз (в феврале и мае 1911 г. ему сделали 2 операции в Берлине), он был бодр, энергичен и деятелен. И только в 1915 г. он резко сдал: в январе заболел, ослабел и, председательствуя в группе, стал засыпать; в августе, сознавая свою немощь, отказался от председательствования.

Сама идея правого политического объединения в "верхней палате" принадлежала Дурново; с нею он выступил в кружке сановников, собиравшихся в мае-июне 1906 г. на квартире члена Госсовета по назначению С. С. Гончарова и за "чашкою чая" обсуждавших очередные вопросы. Дурново удалось сплотить единомышленников в дееспособную и влиятельную группу Госсовета. Руководителем Дурново оказался требовательным, сумел обеспечить жесткую дисциплину и скоро превратился в авторитетнейшего лидера всего правого лагеря.

Значение Дурново как лидера правых оттенила принудительная отправка его в отпуск весной 1911 г.: группа ощутила недостаток "сдерживающего начала", стало не хватать умения находить по многим законодательным вопросам "общий язык с инакомыслящими коллегами". "С уходом Дурново, — вспоминал А. Н. Наумов, - стало заметно ощущаться отсутствие согласованности во взглядах и выступлениях членов правой группы"36.

Многие современники (кто заблуждаясь, а кто и лукавя) превратно характеризовали деятельность Дурново в Госсовете. Одним она представлялась "любопытным сплетением закулисной политической интриги с видимой открытой деятельностью в преобразованной законодательной палате"37. Другие называли его "душой реакционной партии" и утверждали, что в качестве лидера правых Госсовета он «получил возможность оказывать преимущественное влияние на императора, которому он с большой настойчивостью советовал уничтожить конституционную хартию и восстановить прежнее автократическое правительство38. Факты, однако, говорят о другом.

Прежде всего, следует принять во внимание свидетельство человека, с одной стороны, хорошо знавшего ситуацию, а с другой - далекого от симпатий к Дурново: "Не следует думать, что в правой Дурново представляет собой самое крайнее направление. Имеется целая группа людей, которые стоят по отношению к нему в некоторой оппозиции"39. Во-вторых, о влиянии, тем более "преимущественном", Дурново (и вообще правых) на Николая II говорить не приходится.

Вплоть до декабря 1905 г. у царя против Дурново было предубеждение: возвращенный в 1900 г. усилиями Витте в МВД, он долгое время "не имел личного доклада у государя, как это бывало в тех случаях, когда товарищ министра заменял министра"40; царь неохотно согласился назначить его управляющим Министерством внутренних дел в кабинет Витте.

В декабре 1905 г. Дурново "спас Россию от участи, которой она подверглась в 1917 году"41 и, по выражению Менделеева, "сделался при дворе persona grata"42: он производится в действительные тайные советники и утверждается министром; царь им очень доволен ("Дурново - внутрен[них] дел - действует прекрасно"43); весной, на Пасху, его дочь сделали фрейлиной. Вынужденный перед открытием Думы уволить Дурново, Николай II щедро его награждает.

На этом, однако, все и закончилось: мавр сделал свое дело. В апреле 1908 г. в вагоне царскосельского поезда Дурново жаловался Половцову, что "он в течение двух лет не видел императора"44. В марте 1911 г. царь легко "сдал" его, уволив по настоянию Столыпина "в отпуск по 1 января 1912 г.". Правда, уже в мае Николай II вознамерился вернуть его в Госсовет, но снова отступил перед Столыпиным и только 4 октября сделал это.

Чувство благодарности к бывшему министру у царя, видимо, сохранялось. 3 апреля 1912 г. в рескрипте "неизменно благосклонный и искренно благодарный Николай" отметил беззаветную преданность юбиляра престолу, его любовь к отечеству, его исключительную энергию и отменные дарования, непреклонную стойкость убеждений, решительные меры в пору смуты и ревностные занятия в составе Госсовета.

Николай II вспомнил Дурново "как стойкого и определенного, обладающего многими качествами" в январе 1915 г., когда граф Шереметев пытался побудить царя к усилению правого крыла Госсовета и назначению его председателем кого-нибудь из правых. "Мне вдруг показалось, - записал тогда Шереметев, - не остановился ли он на Дурново?"45 Нет, оказалось, не остановился: 15 июня был назначен либерал А. Н. Куломзин.

Сказанное подтверждается и с другой стороны - взглядом на отношение Дурново (и правых) к Николаю II. Во многом они были антиподы. И конечно же, Дурново было трудно увидеть в Николае II самодержца. Его возмущала та легкость, с какой Николай II "уступил свои права" при составлении новой редакции Основных законов46. В положении Дурново до осени 1905 г. не было ничего, что побудило бы его питать к царю добрые чувства. За короткое время пребывания во главе МВД он был вполне, надо полагать, удовлетворен вниманием и наградами, но вряд ли проникся к царю уважением. В последний период жизни, в годы деятельности Дурново в Госсовете, царь ни в каком отношении не мог возвыситься в его глазах, а вызывал лишь недоумение, обиду, раздражение и негодование47.

Главное, однако, было не в личном положении Дурново. Несмотря на видимое успокоение страны после 1905 г., правых все более охватывали обеспокоенность, тревога и даже чувство безысходности. "Мы находимся в тупике, - осенью 1911 г. поделился Дурново с Наумовым своим настроением, - боюсь, что из него мы все, с царем вместе, не сумеем выбраться"48.

Убийство Столыпина не привело к торжеству правых. "Прошедшие события, по моему мнению, - писал Дурново Шереметеву, - имеют очень важное значение g будущее представляется мне большим вопросительным знаком, а меж [тем] темные силы, как будто, поднимают голову все выше и выше"49. Возникало ощущение неминуемого поражения, медленно, но неуклонно приближающейся капитуляции и, что было особенно досадно, все это не по явному превосходству противника, а из-за дряблости и бестолковости власть имущих.

У Дурново это чувство прорвалось по совершенно незначительному поводу на заседании Госсовета 2 декабря 1911 г. "С тяжелым чувством, - признавался он, - приходится смотреть, как, под напором враждебных Церкви и Русской Государственности сил и влияний, одна за другой постепенно сдаются позиции, которые тщательною вековою работою наших предков поставлены для охраны устоев Русской Церкви и Русского Государства. Ложный стыд, ложный страх, политическая сентиментальность, отсутствие предусмотрительности и разные более или менее темные выборные и предвыборные комбинации делают свое разрушительное дело... Все, что должно стоять на страже, как будто уподобляется беспорядочной толпе, которая топчется на одном месте и сама не знает, в какую сторону ей кинуться"50.

Корень зла был, с точки зрения правых, в царе. "Болезнь наследника, нервность императрицы, бесхарактерность государя, появление Распутина, бессистемность общей политики, - вспоминал в эмиграции Наумов, - все это заставляло честных и серьезных государственных людей не без волнения задумываться о положении вещей и не без опаски смотреть на неопределенное будущее... Настроения эти, главным образом, нарастали среди лиц консервативного направления, не видевших предела неопределенности политики, вызываемой болезненной неустойчивостью характера государя"51. Царь никак не хотел "прозревать", и у правых опускались руки. Примечательное на этот счет свидетельство имеется в дневнике Шереметева. 6 февраля 1912 г. он пришел на собрание группы раньше других, застав лишь Дурново. "Сидели вдвоем некоторое время за пустым столом, - записал в тот же день Шереметев. - Он заговорил о положении. Сказал, что не знает, для чего трудится, для кого и ради чего, хоть бы уйти совсем ото всего. Настроение это в таком деятеле весьма понятное, но глубоко прискорбное... Действительно, трагизм положения очевиден при сознании, что нет надежды на прозрение там, где оно необходимо"52.

Правые не находили в царе того же, что позже, в канун второй революции, настойчиво требовала проявить императрица - умения приказывать, быть властью. С этим призывом к царю и правительству стать, наконец, властью, оставить разговоры и писания, начать приказывать обратился в своей речи в Госсовете 19 июля 1915 г. Дурново: "Корень зла... в том, что мы боимся приказывать. Боялись приказывать, и вместо того, чтобы распоряжаться, писались циркуляры, издавались бесчисленные законы, а власть, которая не любит слабых помещений, тем временем улетучивалась в поисках более крепких оболочек, которые и находила там, где ей совсем не место. Между тем мы были обязаны твердо помнить, что в России еще можно и должно приказывать и Русский Государь может повелеть все, что по Его Высшему разумению полезно и необходимо для Его народа, и никто, не только неграмотный, но и грамотный, не дерзнет Его ослушаться. Послушаются не только Царского повеления, но и повеления того, кого Царь на то уполномочит"53. Но услышать Дурново было уже некому: не только царь, но, похоже, и весь правящий класс утратили способность к власти.

За год с небольшим до смерти Дурново пришлось-таки сказать царю, что он о нем думает. По свидетельству кн. Б. А. Васильчикова, весной 1914 г. в ответ на предложение возглавить правительство Дурново заявил: "Ваше Величество, моя система как главы правительства или министра внутренних дел не может принести быстрые результаты, она скажется лишь через несколько лет, которые будут временем сплошной суматохи: роспуск Думы, убийства, казни, возможно, вооруженные восстания. Вы, Ваше Величество, не выдержите этих лет и сместите меня; при каких условиях мое пребывание у власти не принесет ничего хорошего, а один только вред будет"54.

* * *

Для характеристики Дурново как политического деятеля следует особо остановиться на его отношениях с Витте. Тот, по собственному признанию, никогда не считал Дурново "человеком твердых этических правил", а ценил его за "ум, опытность, энергию и трудоспособность"55. Такой человек (а Витте считал возможным его просто купить56) не мог не найти места в его планах прибрать к рукам Министерство внутренних дел. И надо полагать, не беспочвенны были слухи о том, что своим назначением на должность товарища министра при Сипягине Дурново обязан Витте.

В начале 1905 г. Витте, по свидетельству Шереметева, настойчиво выдвигал "свою креатуру, Петра Дурново" в министры внутренних дел, "при условии своего личного верховного надо всем главенства"57. После возвращения Витте из Америки (16 сентября 1905 г.) Дурново "несколько раз" был у него, интригуя против Трепова ("если Трепов не уйдет, то мы доживем до величайших ужасов") и выказывая себя сторонником либеральных преобразований и противником исключительных положений58. Назначение Дурново временно управляющим МВД было результатом их совместных усилий: Витте нуждался в сильном министре, а Дурново к этому времени уже прибрал министерство к рукам.

Поездка к царю в ночь на 7 декабря 1905 г. была едва ли не первым решительным шагом, предпринятым Дурново без ведома Витте, и она явилась переломным пунктом в их отношениях. Дурново после этого перестал считаться с Витте, игнорировал его59.

Их развело различное представление о способах подавления революции. Дурново, по словам Любимова, так сформулировал суть своих расхождений с Витте: "Не время теперь заниматься эквилибристикой! Витте хочет держаться на узком гребне Манифеста 17 октября, ни направо, ни налево; а спасение - только направо; налево сплошь социалистическое болото, в котором барахтаются и захлебнутся кадеты"60. Дурново сделал ставку на силовые методы и стал поощрять черносотенное движение61.

К концу декабря 1905 г. было ясно, что Дурново выигрывает: он утверждается министром, его постоянный противник в Совете министров С. С. Манухин был заменен М. Г. Акимовым. "На новогоднем приеме в Царском Селе, - вспоминал И. И. Толстой, - можно было констатировать, что оба факта считались непреложным доказательством поражения «премьера» и торжества Дурново, вокруг которого толпа поклонников из придворных сфер заметно увеличилась".

С января 1906 г., продолжал Толстой, "взаимные отношения между Витте и Дурново, если и не резко, но, по существу, весьма заметно изменились: хотя Витте и продолжал иногда кричать на Дурново, но последний перестал "ежиться" и отвечал иногда довольно резко, энергичнее настаивая на своей точке зрения; иногда, чего он раньше никогда не посмел бы сделать, он после сцены с председателем прекращал на неделю и больше свое хождение в заседания Совета, причем не считал нужным извиняться за свое отсутствие"62. 19 февраля 1906 г. Дурново в беседе с Шереметевым заявил: "Я веду свою линию"63.

Любопытно, что в 1911 г. в Виши, по свидетельству Маклакова, они общались, и тогда отношения их казались хорошими"64. Надо полагать, что и раньше, в бытность их в составе одного кабинета, между ними не было особых разногласий. Некоторые современники, близко наблюдавшие их отношения, это подтверждают. Любимову, например, представлялось, что между ними "сразу установились строго официальные, Но вполне корректные" отношения. "Витте предоставил Дурново всю черную работу по подавлению революции, сам решительно от него отмежевался, ведя политику на два фронта. С одной стороны, выражая молчаливое согласие на деятельность Дурново, и, по возможности, в нее не вмешиваясь, иногда только в разговорах возмущаясь, а с другой, - продолжая заигрывать с различными слоями оппозиционной общественности"65. Не расходились они и по другому, столь же важному тогда вопросу. Менделеев, бывший секретарем в заседаниях Совета министров при обсуждении новой редакции Основных законов, свидетельствует: "Все дело Витте крепко держал в своих руках, вел его к единой цели: сохранить как можно больше прерогатив за Царской властью... Усилить значение Монаршей власти по отношению к новым законодательным учреждениям, обеспечить Государю возможность править, в случае надобности, и без их участия - было главной заботой Витте. Дурново и Акимову оставалось только помогать ему в нахождении наиболее удачного изложения принимаемых постановлений"66.

* * *

Какова же была система духовных ценностей Дурново в целом? Современники различно характеризовали его политический облик. Витте, например, делал акцент на гуманизме Дурново-директора Департамента полиции и либерализме Дурново-сенатора, тем самым, быть может, оправдывая свой выбор в октябре 1905 г. А. И. Иванчин-Писарев это как будто подтверждает: Дурново широко практиковал административную ссылку и объяснял это тем, что "для политических дел суды хуже", ибо "расправлялись бы строже", лишая талантливых людей возможности состояться профессионально. В. Б. Лопухин называл его "завзятым реакционером". Герасимов утверждал, что представление о Дурново как об очень реакционном человеке не соответствовало действительности, что его настроения ничем не отличались от настроений творцов Манифеста 17 октября. Толстой писал, что "пресловутый либерализм Дурново оказался, конечно, весьма легковесного свойства" и что причина не в Дурново, а в мерке: то, что казалось либеральным при Плеве", "превратилось в консерватизм, граничащий с обскурантизмом и ретроградством"67. Советская историография, напротив, не сомневалась в его ультрареакционности68.

Бесспорно, Дурново был консерватором, но вовсе не в славянофильском смысле. Быть консерватором - значило, по Дурново, "избежать даже тени приглашения или подстрекательства к легкомысленному стремлению сбросить с себя все старое и как можно скорее бежать вперед без оглядки, забыв по дороге все, что было, и не зная, что будет дальше"69.

"Для Дурново, - утверждал Тарле, - центром всех интересов было сохранение монархии в России"70. Думается, что это не так. Дурново не был пленником монархической идеи. Монархизм зрелого Дурново имел своей основой не чувство, а хорошо продуманную и исторически, и политически обоснованную мысль.

В понимании и оценке обстоятельств внутренней и внешней жизни России Дурново исходил из того факта, что на земле идет борьба народов за существование. В этих условиях он считал своей обязанностью "всеми средствами" защищать монархию, "которая создала Россию и олицетворяет собою ее силу и могущество". Весной 1909 г., выступая против попыток Думы вторгнуться в область военного управления, Дурново был движим не столько стремлением защитить прерогативы монарха, сколько опасением, что эти попытки, "как бы малозначительны они ни были, создают опасные для руководства обороною государства прецеденты.., тихо и медленно, но зато безошибочно, расшатывают те устои, на которых у нас в России покоится военное могущество государства"71.

Как и многие его современники, в том числе и из либерального лагеря, он видел в монархии единственное средство обеспечить целостность империи. "Меня, - говорил он, - все считают за заядлого монархиста, реакционного защитника самодержавия, неисправимого «мракобеса»... и не предполагают, что я, может быть, по своим взглядам являюсь самым убежденным республиканцем, ибо я, на самом деле, считаю наиболее идеальным для всякого народа такое положение вещей, когда население может иметь во главе управления им же самим избранного достойнейшего гражданина президентом. Для некоторых стран подобный идеал, по тем или иным счастливым условиям, становится доступен. Этого ни в коем случае нельзя сказать про нашу обширнейшую и разнохарактерную Российскую империю, где по чисто практическим соображениям техника управления и целостность требуют наличия исторически сложившегося царского стяга. Не станет его - распадется Россия. Таков неминуемый закон природы Российской государственности72.

Не менее важной представлялась Дурново и социальная сторона вопроса. Монархия и чиновники, ею поставленные, по его мнению, ближе и понятнее народу, нежели заседающие в Думе октябристы и кадеты. Не без оснований отказывался Дурново видеть в Думе выразителя и защитника народных интересов: "Необходим искусный выборный закон, мало того, нужно еще и прямое воздействие правительственной власти, чтобы обеспечить избрание в Госдуму даже наиболее горячих защитников прав народных". Монархия в России, по его представлению, выполняет роль "беспристрастного регулятора социальных отношений" и тем, единственная, способна предотвратить или "усмирить" социальную революцию73.

Д. Ливен видит "еще одно циничное объяснение" приверженности к самодержавию многих сановников, в том числе и Дурново, - в возможности "при абсолютной монархии добрых услуг одного высшего чиновника другому" и в использовании "государственной казны, в основном с императорского согласия (т.е. законно. — А. Б.), для спасения коллеги от финансовых затруднений". Такое действительно бывало74. Следует заметить, однако, что так случается и при других формах государственного строя и определяется не характером последнего, а самим положением правящего слоя общества как трудно контролируемой и по сути безответственной группы. Заметим также, что "материальная" основа приверженности монархии того достаточно узкого круга, к которому принадлежал Дурново, не исчерпывалась только возможностью добрых услуг друг другу за счет казны (что, впрочем, и бывало-то весьма редко, в виде исключения). Сюда следует отнести высокие оклады, персонально назначаемые лично царем; аренду; широкую практику пособий "на переезд и обзаведение", "лечение", "погребение" и т.п.; высокие пенсии вдовам и незамужним дочерям умерших сановников и многое другое. Однако и это не составляет особенности монархического строя: при любой форме государственного строя складывается высший слой чиновничества, который "хорошо устраивается" и уже в силу этого оказывается ее приверженцем.

Еще более прагматичен Дурново был в вопросе о форме монархии. До декабря 1905 г. главным, что определяло его позицию в этом вопросе, была убежденность в том, что не может быть самодержавия без самодержца, и Дурново был готов служить конституции. Однако он повернул на 180°, как только осознал узость социальной базы российской оппозиции, ее бессилие и неспособность оградить страну от социальных потрясений.

Сложившийся в результате революции 1905-1906 гг. "новый строй" (царь утратил право автономно издавать законы и распоряжаться бюджетом, но сохранил всю полноту исполнительной власти), так не устраивавший ни монарха, ни оппозицию, вполне, по-видимому, примирил Дурново. Вся его деятельность в Госсовете прошла под знаком борьбы с действительными и мнимыми попытками расширить компетенцию и полномочия Думы. В то же время, как и многие из правых, Дурново не поддержал царя в стремлении если не вернуться к дореволюционному порядку вещей, то хотя бы сделать Думу законосовещательной. И причина тут не столько в страхе перед революцией, сколько в новых возможностях, которые постепенно осознавались и осваивались.

Так, если позицию Дурново в вопросе о царском титуле при обсуждении проекта Основных законов в особом совещании 9 апреля 1906 г. ("Слово "неограниченный", - заявил он, — нельзя оставлять, ибо это не будет соответствовать актам 17 октября и 20 февраля. Это породит смуту в умах образованных людей, а она породит смуту всенародную") еще можно, оставаясь в рамках текста протоколов царскосельских совещаний, объяснить стремлением "удовлетворить благомыслящих"75, то в его выступлении в Госсовете 27 января 1912 г. явственно слышно удовлетворение новыми возможностями: "Министр финансов у нас в России всегда имел гораздо большее значение, чем следует... Теперь же времена уже наступили другие, и роль министра финансов представляется уже несколько иною. От Государственной думы и Государственного совета зависит в конце концов ассигнование"76.

Ковалевский утверждал, что Дурново говорил "всегда с точки зрения государственной целости и единства и всемогущества администрации" и будто "в его глазах люди существуют для правительства, а не правительство для людей"77.

Разумеется, индивидуальная свобода - благо: она позволяет индивиду полнее реализовать свой потенциал, она и материально много продуктивнее. Однако нет оснований предполагать, что Дурново, хорошо знакомый с западноевропейской жизнью, этого не понимал. Ковалевский был в этом отношении типичный либерал. "Либералы, - еще в 1890 г. с грустью констатировал В. И. Вернадский, - принимая права человека, не придают значения признанию государственного значения и целей России, забывая, что это conditio sine qua nоn достижения ими прав человека". К 1920 г. жизнь еще более утвердила его в этом: "Никогда в истории не было примера, чтобы мозг страны - интеллигенция не понимала, подобно русской, всего блага, всей огромной важности государственности. Не ценя государственности, интеллигенция... не знала и не ценила чувства свободы личности"78.

Индивидуальная свобода невозможна там, где нет гарантии внешней и внутренней безопасности. Западная концепция индивидуальной свободы и сильно ограниченного правительства предполагает очень сильное государство; настолько сильное, что это не замечается и как бы само собою разумеется. Для России обеспечение внешней безопасности из-за ее геополитического положения и внутренней целости, из-за разноплеменного населения, находящегося к тому же на различных ступенях общественного развития, всегда было задачей более сложной и более трудной, чем у любого западноевропейского народа. Поэтому в русской истории так значительна роль государства.

Узкие рамки индивидуальной свободы в России начала XX в. были обусловлены слабостью государства: оно плохо выполняло свои функции, не гарантируя ни прав личности, ни ее ответственности. В России, следовательно, путь к индивидуальной свободе европейского типа лежал, как и на Западе, через дальнейшее усиление государства. Дурново, вопреки утверждению Ковалевского, говорил всегда с точки зрения силы государства, его способности обеспечить внешнюю безопасность и элементарный порядок внутри - два первейших условия нормальной жизни народа.

Не всегда понимали Дурново и в правом лагере, упрекая в том, что он "не имеет цели действия, кроме разве порядка и чисто внешнего поддержания государства", что политика его была заземленной, "практически-конкретной"79. Оппоненты Дурново не отдавали себе отчет, что порядок внутри страны и ее внешняя безопасность - это тот минимум, с которым и появляется возможность ставить и преследовать какие-либо цели, и не осознавали, что в начале XX в. государство оказалось неспособным этот минимум обеспечить. Принимая во внимание внутриполитическую ситуацию и международное положение империи, следует признать, что Дурново был куда более реалистом, нежели его критики.

"В моих глазах, - говорил Дурново в июле 1908 г. при обсуждении в Госсовете сметы морского министерства, - все так называемые культурные потребности отступают на второй план перед насущными нуждами, от которых зависит самое существование России как великой державы"80. Такую позицию следует скорее поставить в заслугу Дурново. После русско-японской войны, обнаружившей слабость вооруженных сил империи, и в условиях назревания мировой войны можно ли было думать иначе?

Показательна в этом отношении речь Дурново в Госсовете в январе 1912 г. при обсуждении законопроекта о введении всеобщего начального образования. Он совсем не против "обеспечить, в кратчайший по возможности срок, всем русским детям школьного возраста возможности получить начальное образование"; для него это "бесспорно". Сомневался он в целесообразности прогрессивной фиксации на десять лет государственных ассигнований на устройство всеобщего обучения (речь шла о том, чтобы обязать правительство израсходовать в течение десяти лет сверх 70 млн руб. ежегодно расходуемых еще 700 млн руб. И это без учета того, что тратили и собирались истратить земства и города). "Спрашивается, при таких чрезвычайных условиях переживаемого нами времени, куда должны быть направлены заботливые и осторожные взоры людей, которые обязаны открыто высказывать свои мысли, не считаясь ни с предстоящими выборами, ни с поголовным почти увлечением такой заманчивой фантазией, что будто бы через десять лет мы своими школами побьем всех наших вероятных и маловероятных врагов? Ответ на этот вопрос может быть только один: все наши финансовые усилия должны быть направлены, прежде всего, на оборону нашего отечества".

Что касается "всемогущества администрации", то, действительно, Дурново ратовал за сильную, самостоятельную, властную и дееспособную администрацию, но, надо полагать, не из-за своего "полицейского мировоззрения". Опыт 1905-1906 гг., когда администрация оказалась не на высоте вставших перед нею задач, и его личный опыт борьбы с революцией заставили его расстаться с либеральными сомнениями в целесообразности чрезвычайных мер и утвердили в мысли о необходимости всемерно укреплять административную власть вообще и репрессивный аппарат в частности.

Резкое усиление революционного движения после обнародования Манифеста 17 октября, создавшее к концу года реальную угрозу "уже всему тому, что даже Витте не думал касаться, как то: монархической власти, целости России и всего ее социального строя сверху донизу"81, приводит его к выводу, что "политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое"82.

При этом он исходил из того, что народная масса с ее общинной психологией, придавленная хронической нуждой, политически крайне неразвита. "Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, - писал он, - одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужою землей, рабочий - о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут". Это и создавало "благоприятную почву" социальной революции, которую он воспринимал однозначно как "беспросветную анархию" и в которой видел "смертельную опасность для России". В этой ситуации, с точки зрения Дурново, любые политические уступки бессмысленны, компромисс невозможен, а удовлетворение требований - немыслимо. Он предусматривал на случай социальной революции одно - усмирение83.

Оппозиция же "никакой реальной силы не представляет", за нею "нет никого, у нее нет поддержки в народе". Она, по словам Дурново, "сплошь интеллигентна, и в этом ее слабость, так как между интеллигенцией и народом у нас глубокая пропасть взаимного непонимания и недоверия". Уступать ей - не имеет смысла: она не сможет сдержать расходившиеся народные волны". Соглашение с ней опасно: правительство "ослабит себя к моменту выступления социалистических элементов", ибо откажется "от роли беспристрастного регулятора социальных отношений" и выступит "перед широкими народными массами в качестве послушного органа классовых стремлений интеллигентно-имущего меньшинства населения". Дурново был убежден, Что следует решительно пресекать всякие оппозиционные выступления. И как общий вывод из опыта 1905-1906 гг.: правительство может выполнить "роль беспристрастного регулятора социальных отношений", только опираясь на силу.

Дурново был слишком умен и осведомлен, чтобы не понимать необходимости ре-Форм. Но реформ, подчеркивал он, а не уступок. Первые - это улучшение существующего порядка вещей, их осуществляет сильная власть в условиях социальной и политической стабильности. Вторые - разрушение, демонтаж того, что есть, осуществляемый слабым и перепуганным правительством под напором различного рода противоправительственных сил. "Я вообще сторонник постепенных улучшений, - говорил он, - а быстрые и мало обоснованные скачки в государственной жизни, по моему убеждению, приносят всегда больше вреда, нежели пользы "84.

Реформы, полагал Дурново, должны идти в русле традиций национальной жизни и национальной государственности. Реформатору следует действовать осторожно, четко представляя результаты намеченной реформы, ему надлежит быть творцом, а не имитатором. "К изданию законов социального значения, - говорил он, - нельзя приступать с легким сердцем; дело это требует чрезвычайной осторожности, обдуманной оценки вероятных ближайших и отдаленных последствий. Примеры Западной Европы едва ли имеют для нас большое значение - хождение постоянно на поводке европейской практики может доказывать лишь недостаток творчества"85.

Так, частное землевладение в России Дурново находил "слабым". Для него это был "несомненный факт": "весьма немногие" из землевладельцев оказались в годы революции "настолько тверды и крепки, что остались сидеть на землях, в своих поместьях, и не продали эти земли". С "государственной точки зрения" ему представлялось важным, чтобы "средние и крупные землевладения оставались непоколебимо в руках тех лиц, которые теперь ими обладают". "Быстрый и малообоснованный" переход земли из рук средних и крупных землевладельцев в руки крестьян он считал "нежелательным". Отсюда следовала негативная оценка деятельности Крестьянского банка по покупке и продаже земли за свой счет. Чтобы владельцы меньше продавали, банк, настаивал Дурново, следует лишить права самостоятельной покупки, ибо она создает соблазн для слабых землевладельцев86.

И в рабочем вопросе недопустимо, по его мнению, руководствоваться боязливым желанием удовлетворить массы. "На наших глазах, - говорил он, - с угрожающей постепенностью мало-помалу требования неимущего класса, подзадориваемого разными теоретическими учениями до социал-демократического включительно, возрастают, и чем они кончатся - это никому неизвестно".

Признавая особенности положения рабочих и их своеобразные интересы, он, вместе с тем, считал, что невозможно заимствовать западноевропейское рабочее законодательство, в частности страхование: Россия в экономическом и во всех других отношениях отстает от Германии и остальной Европы лет на пятьдесят, капитализм в России не настолько развит, чтобы взвалить на себя такую ношу — отсталые условия и отношения нашей жизни не позволяют резких перемен. Поэтому значительной части населения России придется на некоторое время смириться с намного худшими жизненными условиями, чем у населения развитых стран Европы.

Хорошие отношения между рабочими и предпринимателями, по мнению Дурново, "в высшей степени желательны", и государство должно твердо и строго регулировать их, "справедливо охраняя интересы всех и каждого, как рабочих, так и владельцев предприятий87.

Что касается политических реформ, введения различного рода учреждений и прав, то "убежденный материалист" Дурново всегда подчеркивал, что бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них88.

Особо осторожным, предупреждал Дурново, следует быть в тех случаях, когда дело касается той или иной окраины империи. При обсуждении законопроекта о преобразовании управления городов Царства Польского он говорил: "Элементарная политическая осторожность требует, чтобы мы дальше того, что имеют города всей империи, не давали городам Царства Польского. Могут быть сомнения, не следует ли, в виду особого положения этой окраины, уменьшить несколько права и увеличить надзор. Но увеличение прав и уменьшение надзора, по моему мнению, может быть объяснено только полным недостатком необходимого при решении подобных вопросов политического предвидения и отсутствием всякой идеи государственности, которая должна проводиться неуклонно во всех отраслях государственного управления89.

Как далеко был готов идти Дурново по пути реформ? Толстой, бывший в кабинете Витте министром народного просвещения, писал позднее: "До Булыгинской совещательной Думы, до осторожной реформы местного самоуправления и крестьянского «правления Дурново находил возможным идти; может быть, он согласился бы с уничтожением должности земских начальников, но дальнейшие шаги, а тем более действительное исполнение обещаний Манифеста 17-го октября он искренне считал опасной авантюрою, могущею привести только к общей катаклизме" (так в тексте. - А. Б.)90.

Что же делало Дурново столь осторожным и умеренным? Главным здесь было, нам представляется, отношение к крестьянской массе. Мужик воспринимался как враг, удовлетворить требования которого было немыслимо; заключить соглашение с ним - невозможно. Такое восприятие крестьянства остановило Дурново не перед одним законопроектом из программы Столыпина. Так, выступая 12 мая 1914 г. в Госсовете против волостного земства, он говорил: "Новый закон передает все дело местного управления и хозяйства в руки крестьян, - тех самых крестьян, которые только восемь лет тому назад грабили и жгли землевладельцев и которые до настоящего времени хранят в себе земельные вожделения за счет помещиков. Подавляющее большинство неразвитых и несостоятельных людей в новых волостных учреждениях будет стремиться перенести бремя расходов на более состоятельное меньшинство. Отсюда, прежде всего, последует потрясение едва-едва приходящих в порядок расшатанных грабежами и поджогами 1905-1906 гг. экономических отношений. Поэтому я нахожу, что рискованно создавать самоуправляющиеся единицы, смешивая в них большое число людей неимущих с весьма малым числом имущих, совершенно различных по воспитанию, образу жизни и обычаям и, наконец, самое главное, когда все помыслы неимущих направлены к отобранию земли у имущих". Что же делать? Делать, по Дурново, должны были потомки: "Новые формы землевладения, следует надеяться, помогут образованию класса мелких, но самостоятельных собственников, которые и будут служить фундаментом, на котором наши потомки построят всесословную волость"91.

Может показаться, что Дурново разделял надежды Столыпина на крестьян-собственников. И в литературе встречается утверждение, что "его взгляды на крестьянскую реформу Столыпина изменились", и он "признал необходимость перехода к индивидуальному владению наделами"92. Думается, что это не так. Хорошо сознавая угрозу социальной революции, Дурново тем не менее не разделял надежд и планов Столыпина на предотвращение ее созданием класса крестьян-собственников и не поддержал его. Причина была, конечно же, не в личности Столыпина: ведь значительная часть его программы была похоронена во многом усилиями Дурново уже после его смерти. У народной массы, при всех ее "земельных вожделениях" и "принципах бессознательного социализма", была одна очень милая для Дурново черта - русский простолюдин не искал политических прав. Превратившись в собственника, он потянулся бы и за правами, заявляя о себе и в волости, и в земстве, и в Государственной Думе. Смутно, но вырисовывались очертания многомиллионной крестьянской демократической России - "царство мужика" (по выражению другого правого), в котором Дурново ни себе, ни осколкам своего класса места не видел.

Отношение Дурново к Государственной Думе впервые обрисовалось при обсуждении в Совете министров проекта нового избирательного закона (19-20 ноября 1905 г.). Прошел месяц со дня обнародования Манифеста 17 октября, а революция вопреки ожиданиям продолжала грозно нарастать. Дурново высказался решительно против самой идеи народного представительства, исходя и в этом случае из оценки народной массы: она бессознательно социалистична, всеобщее избирательное право неизбежно даст революционную Думу, ибо в нее пройдет преимущественно деревенская полуинтеллигенция, в среде которой особенно усиливаются революционные настроения. Давать Думу либеральной оппозиции - бессмысленно, ибо это нисколько не удовлетворит народную массу, а правительство ослабит.

На Царскосельском совещании 5 декабря 1905 г., в противоположность Витте, который рассчитывал на Думу и торопил с ее созывом, Дурново, лучше других зная положение на местах, не питал иллюзий: "Излечить смуту нельзя никакими выборами. Не недовольство законом 6 августа, а другие, более глубокие причины поддерживают революционное движение. Мы впадаем в большую ошибку, если будем смотреть на Думу с оппортунистической точки зрения... Мы открываем двери таким людям, которые чужды всяких традиций и государственного дела обсуждать не могут. Общественного мнения в России теперь нет. Я нахожу, что государственное дело не так должно строиться". "Напрасно все думают, - заключил он после перерыва, - что созыв Государственной думы внесет немедленное успокоение. Я нахожу, что торопиться с написанием избирательного закона не следует"93.

Необходимость созыва Думы Дурново осознал только в связи с резко обострившейся финансовой нуждой: "Теперь все надежды на внешний заем, который не может быть удачно реализован без производства выборов и созвания Думы". Во всем остальном его позиция, по существу, не изменилась: "Чем хуже будет состав Думы, тем, в сущности, лучше. Тем легче и скорее можно будет ее разогнать и назначить для новых выборов продолжительный перерыв, во время которого успокоить страну и не торопясь подготовить новые выборы, наметив правительственных кандидатов". Просмотрев справку о составе первой Думы, он остался данными справки очень доволен"94.

По свидетельству осведомленного кадетского журналиста, Дурново был "чуть ли не единственный из всех бюрократов", твердивший, что "Думу можно разгонять сколько угодно, что никаких корней ни в народе, ни в крайних левых группах она не имеет"95. Что касается Думы по третьеиюньскому избирательному закону, то Дурново вел с нею "систематическую войну" и всемерно стремился сократить всякую ее инициативу96.

Как современники, так и исследователи отмечали у Дурново развитое национальное чувство, характеризуя его "националистом и искренним патриотом", "пламенным русским патриотом". Тем не менее как государственный деятель Дурново менее всего руководствовался чувствами, в том числе и национальными. И не потому, считает Д. Ливен, что ему, как "любому российскому лидеру, приходилось сталкиваться с большими трудностями при использовании национализма" - многонациональным составом империи и ее слабостью на международной арене97. "Я думаю, - говорил Дурново, - что чувствами... нельзя писать законов, - ...нельзя управлять государством. Управлять государством... есть дело суровое, - сама справедливость уступает перед требованием государственных, высших интересов"98.

Представление о ведущей роли государства в русской истории, приоритет государственных интересов - понятия для России начала XX в. довольно распространенные, и Дурново, думая и действуя в этом русле, не был исключением. Может быть, в силу личного служебного опыта, он в это веровал более других.

Реалист во всем, он в области национальной политики руководствовался "государственными, высшими интересами". Стержнем, становым хребтом российского государства был русский народ. Поэтому укрепление государства, рост его силы и могущества могли идти только по пути преимущественного развития собственно Россия, приоритета русской национальности, русской школы, русского языка и т.д. Все противоположное - какие-либо преимущества окраин, послабления в том или ином отношении тому или иному народу, - поощряя сепаратизм, ослабляет государство.

По этому поводу Дурново ясно высказался при обсуждении в Госсовете в апреле 1912 г. законопроекта "О начальном образовании": соображения, "будут ли инородцы нас благодарить или не будут, для меня значения не имеют, равно как и то, что инородцы за это будут к нам относиться неблагожелательно. Мы взяли инородцев не для того, что поставить им удовольствие, а потому, что они нам нужны, и мы их поставим так, как требуют этого интересы нашего отечества. Вот, в моих глазах, как надо смотреть на этот вопрос, и если я здесь позволяю себе делать уступки, то только потому, что для меня не видно, чтобы русские интересы могли страдать от того, что в начальных училищах Привислинских губерний будет преподаваться польский язык, если же они могли бы страдать, то я ни одной минуты не затруднился бы вычеркнуть этот закон из Свода законов и воспретить обучение польскому или всякому другому языку во всех местностях, где существуют инородцы99.

Борьба Дурново с сепаратизмом диктовалась не "великодержавным шовинизмом", а соображениями стратегического характера: отпадение от империи каких-либо ее частей было опасно не столько само по себе, сколько тем, что отпавшие части, не имея возможности (в силу ли незначительной своей территории и скудости ресурсов, малой ли численности населения или других каких-либо причин) обеспечить независимое существование, неизбежно оказались бы в сфере влияния враждебной России державы, в результате чего соотношение сил на международной арене изменилось бы не в пользу России, и ее положение осложнилось бы.

Показательна в этом отношении позиция Дурново по польскому вопросу осенью 1914 г., когда верховный главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич пообещал полякам за содействие России в войне объединение и автономию. Дурново и его единомышленники в Госсовете пришли к выводу, что "успешное завершение начатой войны должно будет завершиться отторжением от России ее польских губерний". Тем не менее они были готовы на эту "жертву", если бы "благодаря ей можно было достичь прочного соглашения с поляками". Однако трезвое понимание, что "претензии поляков" будут "беспредельными не только в отношении пределов автономии, но и пределов самой Польши", распространяясь на белорусские и литовские земли и даже на юго-западный край, привело их к выводу, что "объединение Польши, хотя бы и под главенством России, для последней невыгодно и что желательно воздержаться от дачи дальнейших обещаний"100. Было, таким образом, понимание, что с появлением объединенной Польши положение на западной границе России резко осложнится.

И в вопросах вероисповедной политики Дурново исходил из интересов государства: церковь оказывает услуги государству ("молится о победах, молится о здравии Государей, скорбит о всех бедствиях, которые народ претерпевает, и поучает народ не только правде Христовой, но и необходимости повиноваться Власти Царской"), а государство, с своей стороны, должно обеспечить церковь всем необходимым. Но не каждую и не любую. Господствующей является Православная Церковь, потому что в православии изначально живут духовное сознание и духовные идеалы русских, и оно связывает русских воедино101.

Сохранение целости государства, его обязанность "перед своею народною церковью", сохранение и укрепление ее силы требуют, полагал Дурново, чтобы "никаких Других церквей кроме существующих в России не допускать"102.

Русско-японскую войну Дурново считал "бессмысленной" и сетовал на Плеве: "Наивная мысль - внешним успехом разрешить внутренний развал!"103. Первую мировую войну он предвидел и, пророчески предрекая "огромные трудности" и "неисчислимые жертвы" для России, на которую падет "главная тяжесть войны", "роль тарана, проживающего самую толщу немецкой обороны", предупреждал о неизбежных для России последствиях: уступки экономического характера Японии и Америке за их благожелательный нейтралитет", взрыв вражды к нам в Персии и волнения мусульман на Кавказе и в Туркмении, "неприятные осложнения в Польше и Финляндии", неизбежная, даже в случае нашей победы, финансовая и экономическая кабала у кредиторов, нежелательное "ослабление мирового консервативного начала", неминуемая социальная революция, подавить которую, в случае победы, будет нелегко, и "беспросветная анархия", исход которой не брался предсказывать в случае поражения104.

Стремление избежать войны во что бы то ни стало и определило внешнеполитическую позицию Дурново и его единомышленников в Госсовете. Отсюда, например, резко выраженное весной 1909 г в среде правых членов совета недовольство дипломатией А. П. Извольского Россия, по их мнению, не должна вмешиваться в австро-сербские дела, и следовало с самого начала дать это понять. Либеральные их оппоненты при этом с некоторым удивлением отмечали полное отсутствие у правых славянофильских тенденций105.

Второе, что определило взгляды Дурново на задачи внешней политики России, - это сделанный им прогноз в Европе назревает англо-германская война из-за стремления Англии "удержать ускользающее от нее господство над морями" Он приходил к выводу, что английская ориентация русской дипломатии "глубоко ошибочна", противоречит "самим своим существом нашим государственным видам и целям" "С Англией, - писал он царю, - нам не по пути, она должна быть предоставлена своей судьбе, и ссориться из-за нее с Германией нам не приходится". Характеризуя Антанту как "комбинацию искусственную, не имеющую под собой почвы интересов", Дурново полагал, что "будущее принадлежит несравненно более жизненному тесному сближению России, Германии, примиренной с последнею Франции и связанной с Россией строго оборонительным союзом Японии". Такая комбинация, по его мнению, лишена "всякой агрессивности" и "на долгие годы обеспечит мирное сожительство культурных наций". В таком направлении, заключал он, и "должны быть сосредоточены все усилия нашей дипломатии"106.

* * *

Современники связывали с именем Дурново прежде всего подавление революции 1905 г. Вскоре с его деятельностью в 1905-1906 гг. стали соотносить и события февраля-марта 1917 г. выведя власть из октябрьского кризиса 1905 г., Дурново тем самым сделал-де невозможным компромисс власти с обществом, а отсюда неизбежно следовало новое их столкновение107.

Позднее с событиями 1917 г. стала увязываться и деятельность возглавляемой им правой группы Госсовета отклонение политических (надстроечных) реформ из программы Столыпина превратило аграрную реформу последнего из средства политической стабилизации в обстоятельство, усугубляющее ситуацию108. Немаловажное значение имело, по-видимому, и то обстоятельство, что в 1917 г. у власти не оказалось людей, подобных Дурново.

Примечания

1. На этот счет в источниках и литературе большие разночтения: 1842, 1843, 1844, 1845 гг. Мы исходим из формулярного списка Дурново (РГИА, ф. 1162, оп. 6, д. 190).

2. "Имел слабость к женщинам", - отмечали как одну из важнейших его черт близко и долго его знавшие. (См. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 74. Дневник С. Д. Протопопова. 1916-1917 // РГАЛИ, ф. 389, оп. 1, д. 46, л. 92 об.).

3. История эта известна в разных редакциях. См. Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 74-75; Герасимов A. В. На лезвии с террористами М., 1991. С. 44; Иванчин-Писарев А. Воспоминания о П. Н. Дурново // Каторга и ссылка. Кн. 7 (68). М., 1930. С. 59; Мемуары бывшего вице директора Департамента полиции и члена Совета министра внутренних дел Константина Дмитриевича Кафафова // ГА РФ ф. 5881, оп. 2, д. 391, л. 110-111; Суворин А. Дневник М., 1992. С. 24, 26-27.

4. [Кошко И.Ф.] Воспоминания губернатора (1905-1914 гг.). Пг., 1916. С. 17-18.

5. Шинкевич. Воспоминания и впечатления 1904-1917 гг. // РГАЛИ, ф. 1208, оп. 1, д. 51, л. 9.

6. Дневник С. Д. Шереметева // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5051, л. 18.

7. Мемуары протоиерея Буткевича Тимофея // ГА РФ, ф. 1463, оп. 2, д. 382. С. 3885.

8. См А. К. Варженевский - С. Д. Шереметеву, 13 сентября 1915 г. // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5129, л. 65-65 об., Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 372, Т. 3. С. 112; Воспоминания B. Ф. Джунковского за 1905 1908 гг. // ГА РФ, ф. 826, оп. 1, д. 47, л. 98; Герасимов А. В. Указ. соч. C. 42; Государственный совет. Стенографические отчеты. 1911-1912 годы. Сессия седьмая. СПб., 1912. Стб. 1313, 3576 (речи П. М. фон Кауфмана и Д. И. Багалея); Извольский А. П. Воспоминания М., 1989. С. 21-22; Львов Л. (Клячко Л. М.). За кулисами старого режима. Т. 1. Л., 1926. С. 46; Раздор палат // Новое Время. 1910. 14(27) декабря; Сазонов С. Д. Воспоминания. Берлин, 1927. С. 358, Л. А. Тихомиров - А. А. Кирееву, 28 января 1906 г. // ОР РБН, ф. 349, д. 66; Урусов, кн. С. Д. Запискм // ОР РГБ, ф. 550.2.4, л. 6, 15-16, 19, 23; Шинкевич Указ. соч., л. 8, об. - 10; и др.

9. См.: напр. Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 15, 16; Кожинов В. Загадочные страницы истории XX века // Наш современник. 1993. № 10. С. 137; Павлович М. вступительная статья к записке П. Н. Дурново // Красная новь. М.; Пг., 1922. № 6 (10). С. 180-182; Тарле Е. В. Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг. //Соч. в 12 т. Т. V. М., 1958. С. 266-269; его же. Германская ориентация и П. Н. Дурново в 1914 г. // Там же. Т. XI. М., 1961. С. 506-507; Liеvеn D. Russia’s Ru1ers Under the O1d Regime. Ya1e University Press. New Haven and London. 1989. P. 229; и др.

10. Тарле Е. В. Германская ориентация С. 507. По оценке К. А. Кривошеина, Дурново предвидел "с фотографической точностью" (Кривошеин К. А. А. В. Кривошеин (1857-1921). Его значение в истории России начала XX века. Париж, 1973. С. 201).

11. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. // Красная новь. М., Пг., 1922. № 6 (10). С. 197. "В своих предсказаниях правые оказались пророками, - признал позднее В. А. Маклаков - ...И их предсказания подтвердились во всех мелочах" (Маклаков В. А. Из прошлого // Современные записки Т. 38. Париж, 1929. С. 280).

12. Воспоминания М. М. Ковалевского // История СССР. 1969. № 5. С. 91.

13. Три последних самодержца. Дневник А. В. Богданович. М., Л., 1924. С. 394.

14. См.: Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 177. Воспоминания В. Ф. Джунковского... л. 174-175. Причина была, по видимому, в том что Дубасов относился к Дурново весьма отрицательно, не уважал его и игнорировал (Джунковский), не питал ни надлежавшего уважения, ни доверия (Витте).

15. См.: Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 108, 109,112, 470-471, 598-599.

16. "Такое отношение к Дурново в Царском Селе, - заметил Витте, - служило мне также одним из доводов именно в пользу назначения Дурново так как я уже тогда инстинктивно понимал, что Трепов стремился управлять министерством внутренних дел или вернее, полицией" (Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 109).

17. Любимов Д. Н. События и люди (1902-1906) // РГАЛИ, ф. 1447, оп. 1, д. 39, л. 451-152, 462.

18. Шинкевич. Указ. соч., л. 9.

19. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 439-442. Таким образом, Витте, настаивая во время переговоров с общественными деятелями на кандидатуре Дурново, говорил правду: "Дурново держит в своих руках все нити борьбы с революцией., его усилиями, главным образом, держится еще сильная власть (Из воспоминаний А. И. Гучкова // Новый журнал. Кн. 161. Нью Йорк, 1985. С. 157).

20. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 452-454.

21. Делал это Дурново достаточно независимо от Совета министров (см. Королева Н. Г. Первая российская революция и царизм М., 1982. С. 103).

22. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 462.

23. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 43. Дурново не соглашался и на арест Петербургского совета рабочих депутатов на чем настаивал Герасимов. Последний произвел его с санкции Акимова "как генерал прокурора империи" (Там же. С. 48-49).

24. Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника) Т. 3. Париж, 1936 С. 421-423.

25. Центральный комитет "Союза 17 октября" в 1905-1907 годы. Документы и материалы // История СССР. 1991. № 3. С. 172; Дневник С. Д. Шереметева, д. 5051, л. 18; Былое. 1917. № 4. С. 193.

26. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 50-51. "Инициатива перехода к более энергичным действиям принадлежит вся целиком одному Дурново, - свидетельствует и Г. О. Раух - Он один настоял на борьбе с забастовкой почт и телеграфов, на предоставлении губернаторам и ген[ерал] губернаторам права самим объявлять военное положение и т.д. Эти меры конечно, уже приносят свои плоды (Дневник Г. О. Рауха // Красный архив Т. 19. 1926. С. 90-91. Запись 16 декабря 1905 г.).

27. История Коммунистической партии Советского Союза. В 6 т. Т. 2. М., 1966. С. 139.

28. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 457.

29. Gurfo V.I. Features and Figures of the Past: Government and Орinion in the Reign of Nicholas II. Stanford University Press, 1939. P. 7.

30. Lieven D. Op. tit. S. 216.

31. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 460.

32. Дневник Г. О. Рауха. С. 95-96.

33. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 74. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 580. Любимов ссылается при этом на свидетельство самого Дурново.

34. Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 347.

35. Дневник А. А. Половцова // Красный архив. 1923. № 4. С. 105. (Запись за 25 апреля 1906 г.)

36. Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний. Кн. 2. Нью Йорк, 1955. С. 211-212.

37. См., напр.: Русское Слово. 1915. 12 сентября.

38. См., напр.: Извольский А. П. Указ. соч. С. 21-22.

39. Воспоминания М. М. Ковалевского. С. 92. Имелись в виду кн. А. А. Ширинский-Шихматов, А. П. Струков, В. К. Саблер и некоторые другие.

40. Шинкевич. Указ. соч., л. 8 об.

41. Оценка другого его товарища по МВД (Крыжановский С. Е. Воспоминания [Б.м., б.г.] С. 74).

42. Менделеев П. П. Воспоминания 1864-1933 гг. // ГА РФ ф. 5971, оп. 1, д. 109, л. 42.

43. Николай II - императрице Марии Федоровне 12 января 1906 г. // Красный архив 1927. Т. 3 (22). С. 187.

44. Дневник А. А. Половцова. С. 124.

45. Дневник С. Д. Шереметева, д. 5060, л. 7 (Запись за 8 января 1915 г.).

46. Крыжановский С. Е. Указ. соч. С. 75.

47. В марте 1911 г. у отправляемого в принудительный отпуск Дурново вырвалось: "Ну вот и скажите, можно ли служить?" (Дневник С. Д. Шереметева, д. 5056, л. 47) В июне 1915 г. его очень задело, что председателем Госсовета назначен не он (А. Г. Булыгин - С. Д. Шереметеву, 6 августа 1915 г. // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5128, л. 139-139 об.).

48. Наумов А.Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 215.

49. П. Н. Дурново - С. Д. Шереметеву, 28 сентября 1911 г. // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5105, л. 144-145.

50. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия седьмая. Стб. 655.

51. Наумов А. Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 214.

52. Дневник С. Д. Шереметева, д. 5057, л. 34.

53. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия одиннадцатая. 19 июля-3 сентября 1915 г. Пг., 1915. Стб. 35.

54. Цит. по: Lieven D. Ор. сit. Р. 229-230.

55. Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 112.

56. В начале 1905 г Витте, по словам Шереметева так характеризовал его: "Дайте 10 000 рублей - он будет за конституцию, дайте 20000 - он будет за самодержавие!" ("Преддверие смуты". 1905. Отрывки из воспоминаний С. Д. Шереметева // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5580, л. 48 об.).

57. Витте косвенно это подтверждает: суждения Дурново по вопросам указа 12 декабря 1904 г. "обратили мое на него внимание". Они отличались знанием дела, крайней рассудительностью и свободным выражением своих мнений" (Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 372).

58. Там же. С. 558. Дурново был одним из первых, приславших ему поздравительную телеграмму (Тарле Е. В. Соч. Т. V. С. 550).

59. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 52.

60. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 464.

61. Белецкий С. П. Григорий Распутин. Из воспоминаний // Былое. 1923. № 22. С. 242.

62. Гр. Толстой И. И. Воспоминания // ОР РНБ, ф. 781, д. 568, л. 197. См. также Королева Н. Г. Указ. соч. С. 103-107.

63. Дневник С. Д. Шереметева, д. 5051, л. 18.

64. Маклаков В. А. Указ. соч. Т. 3. С. 421.

65. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 462.

66. Менделеев П. П. Указ. соч., л. 60, 61.

67. Воспоминания В. Б. Лопухина // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 132. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 42. Гр. Толстой И. И. Указ. соч, л. 210.

68. См. напр.: Аврех А. Я. Указ. соч. С. 15. Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911-1914 гг. Л., 1988. С. 21, 27, 53.

69. Государственный совет. Стенографические отчеты. 1912-1913 годы. Сессия восьмая. СПб. 1913. СТб. 1198.

70. Тарле Е.В. Соч. Т. V. С. 267.

71. Государственный совет. Стенографические отчеты. 1908-1909 годы. Сессия четвертая. СПб. 1909. Стб. 1349-1350.

72. Цит. по Наумов А. Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 150.

73. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. С. 196.

74. Lieven D. Op. cit. P. 211-212. Имеется в виду следующий рассказ Витте: Дурново, проигравший на бирже обратился к нему с просьбой "выручить" ("ему нужно было безвозвратно шестьдесят тысяч рублей"); Витте отказал, помог Сипягин, взяв Дурново в товарищи, а деньги отпустив из сумм Департамента полиции (Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 75).

75. Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 292.

76. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия седьмая. Стб .1332. "Прекрасная, краткая и сильная речь", - отозвался об этом выступлении Дурново другой правый деятель (Дневник С. Д. Шереметева д. 5054. л. 42).

77. Воспоминания М. М. Ковалевского. С. 94.

78. Цит. По: Волков В. Кадет Вернадский // Нева. 1992. № 11. С. 309-310, 317. Недостаток у российской интеллигенции второй половины XIX - начала XX в. "чувства государственности" и недоверие ее к началу национальному отмечали многие, в том числе П. Б. Струве.

79. См.: Из дневника Льва Тихомирова // Красный архив. 1935. № 5 (72). С. 129-130. Воспоминания В. Ф. Джунковского, л. 98.

80. Государственный совет. Стенографические отчеты. 1907-1908 годы. Сессия третья. СПб., 1908. Стб. 1711.

81. Гр. Толстой И. И. Указ. соч. л. 211.

82. См.: Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль. 1914 г. С. 195-197.

83. Вывод общий для правых. "Чем больше я думал, - вспоминал вел. кн. Александр Михайлович в августе 1905 г., - тем более мне становилось ясным, что выбор лежал между удовлетворением всех требований революционеров или же объявлением им беспощадной войны. Первое решение привело бы Россию неизбежно к социальной республике, т.к. не было еще примеров в истории, чтобы революции останавливались бы на полдороге. Второе - возвратило бы престиж власти" (Вел. кн. Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Т. 2. Париж, 1933. С. 227).

84. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия восьмая. Стб., 1449.

85. Там же. Сессия девятая. СПб., 1914. Стб. 1275.

86. Там же. Сессия шестая. СПб.,1911. Стб., 1120-1123.

87. Там же. Сессия седьмая. Стб. 3497-3498.

88. Lieven D. Op. cit. Р. 222.

89. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия девятая. Стб. 179.

90. Гр. Толстой И. И. Указ. соч., л. 211.

91. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия девятая. Стб. 2300-2301.

92. Lieven D. Op. cit. Р. 222-223.

93. Протоколы Царскосельского совещания // Былое. 1917. № 3. С. 244, 248. См. также: Королева Н. Г. Указ. соч. С. 74.

94. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 461-462, 575.

95. Клячко (Львов) Л. Повести прошлого. Л., 1929. С. 27.

96. В. И. Гурко - гр. А. А. Бобринскому, 4 июля 1913 г. // РГАДА, ф. 1412, оп. 3, д. 635, л. 25 об.

97. Lieven D. Op. cit. Р. 227-228.

98. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия шестая. Стб. 595.

99. Там же. Сессия седьмая. Стб. 2955-2956.

100. Редигер А. Ф. История моей жизни // Военно-исторический журнал. 1991. № 1. С. 60-61.

101. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия шестая. Стб. 598.

102. Там же. Сессия седьмая. Стб. 647, 650.

103. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 461.

104. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. С. 186-189, 195-197.

105. Русское Слово. 1909, 18 марта; Речь. 1909 .19 марта.

106. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. С. 199.

107. Ландау Г. На страже былых ошибок // Руль. 1921. 20 сентября.

108. См., напр. Зырянов П. Н. Третья Дума и вопрос о реформе местного суда и волостного управления // История СССР. 1969. № 6. С. 45-62.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.