Бородин А. П. П. Н. Дурново: портрет царского сановника // Отечественная история. - 2000 - № 3. - С. 48-69.
При всем внимании нашей историографии к событиям в России начала XX в. многие их активные участники, особенно из правительственного лагеря, их взгляды и деятельность остаются малоизвестными даже узкому кругу причастных к исторической науке.
Одним из них нам представляется П. Н. Дурново - министр внутренних дел в правительстве С. Ю. Витте (октябрь 1905 - апрель 1906) и лидер правой группы Государственного совета в 1906-1915 гг. Современники связывали с его именем решающие удары по революции 1905-1906 гг.; возглавлявшееся им правое крыло Государственного совета блокировало законодательную деятельность Государственной думы и тем предопределило, по существу, судьбу третьеиюньской монархии.
В статье предпринята попытка кратко очертить жизненный путь, взгляды и деятельность Дурново.
Петр Николаевич Дурново родился 24 марта (ст. ст.) 1843 г.1 в православной семье потомственных дворян Николая Сергеевича и Веры Петровны, урожденной Львовой. Отец, дослужившийся до надворного советника и Олонецкого вице-губернатора, не имел недвижимости; мать унаследовала поместье со 153 крепостными в Вологодской губ. Семья была многодетной.
В 1855 г. Петр по прошению матери - племянницы знаменитого адмирала М. П. Лазарева был зачислен на казенный счет в Морской кадетский корпус. Учился он хорошо, окончил корпус четвертым из 59-ти и был произведен в гардемарины флота.
С весны 1860 г. Дурново находился в плаваниях по Тихому и Атлантическому океанам и в Средиземном море; с апреля 1862 г. - мичманом, с апреля 1865 г. - лейтенантом. За это время он был награжден орденами Станислава 3-й и 2-й степеней, Анны 3-й степени и дважды - годовым окладом в 400 руб. В конце 60-х гг. Дурново поступил в Военно-юридическую академию. Осенью 1870 г. после успешно сданного выпускного экзамена он был причислен к Главному военно-морскому судебному управлению и вскоре назначен помощником прокурора Кронштадтского военно-морского суда.
С весны 1872 г. Дурново служил товарищем прокурора Владимирского, затем - Московского окружных судов; прокурором Рыбинского окружного суда, позднее - Владимирского; товарищем прокурора Киевской судебной палаты. И на этом поприще он успешно поднимался по чиновной лестнице - коллежский асессор, надворный, коллежский советник; получает ордена Анны 2-й степени, Владимира 4-й степени и денежную награду в 400 руб.
23 октября 1881 г. Дурново назначается управляющим судебным отделом Департамента полиции МВД. Уже в августе следующего года, во время отпуска его директора В. К. Плеве, он управляет Департаментом полиции и производится (за отличие) в статские советники. С февраля 1883 г. он служит в должности вице-директора Департамента, а в мае отмечен чином действительный статский советник (за отличие). В апреле - июне 1884 г. он побывал в командировке для ознакомления с устройством полиции в Париже, Берлине и Вене. С 1885 г., с уходом Плеве в товарищи министра, Дурново становится директором. И здесь у него все идет отлично: он награждается орденами Станислава 1-й степени, Анны 1-й степени, Владимира 2-й степени, производится (за отличие) в тайные советники с прибавкой к жалованию 2 тыс. руб. в год.
В начале 1893 г. блестящая карьера была прервана скандалом: женолюбивый2 Дурново, подозревая свою любовницу в измене, приказал сыщику выследить ее; последний выкрал изобличающие письма из стола секретаря бразильского посольства; история дошла до Александра III, и Дурново убрали в сенат3. Жалованье ему было сохранено, но перспектив служебного роста он лишился. Как отмечал он сам, "с этого места в министры не попадают".
С назначением Д. С. Сипягина в октябре 1899 г. управляющим МВД, а затем и министром для Дурново открылась возможность продолжить карьеру: 1 января 1900 г. он получает орден Белого Орла, а 25 февраля его назначают товарищем министра внутренних дел. В этой должности Дурново остается и после убийства Сипягина - при министрах Плеве, кн. П. Д. Святополк-Мирском и А. Г. Булыгине.
На следующий день после увольнения Булыгина, 23 октября 1905 г., Дурново был назначен "временно-управляющим МВД с оставлением в занимаемой должности" товарища министра. 30 октября он назначается членом Госсовета, а 1 января 1906 г. министром внутренних дел с производством в чин действительного тайного советника.
22 апреля 1906 г., в связи с уходом в отставку всего правительства Витте, Дурново был уволен от должности министра с оставлением членом Госсовета, производством в статс-секретари и единовременной выдачей 200 тыс. руб. (в виду расстройства его личных имущественных дел). Ему было сохранено министерское жалование (18 тыс. руб. в год) и аренда в 3 тыс. руб. (с 1909 г., когда аренды были прекращены, эта сумма выдавалась Дурново из 10-миллионного фонда). 3 апреля 1912 г. П. Н. Дурново, в связи с 50-летием службы в офицерских чинах, был награжден (при рескрипте) орденом Владимира 1-й степени.
В августе 1915 г. с ним случился апоплексический удар и через три недели беспамятного состояния он умер. Семье было выдано пособие на погребение (4 тыс. руб.); назначены пенсии: вдове - 10 тыс. руб. и незамужней дочери - 2 тыс. руб.
Дурново был женат на Екатерине Григорьевне Акимовой - сестре М. Г. Акимова. У них был сын Петр (р. 1883) и дочь Надежда (р. 1886).
Недвижимого имущества Дурново не имел. Приобретенное имение в 1400 дес. в Сердобском уезде Саратовской губ. было собственностью жены. В 1905 г. оно было разгромлено. Квартиру в Петербурге Дурново снимал, а казенную занимал короткое время, будучи министром.
Родственные связи какой-либо роли в карьере Дурново не играли: родственники, ставшие известными и занимавшие высокое положение в бюрократической среде (тот же Акимов или троюродный брат В. Н. Коковцов), были или значительно моложе его и отставали в карьере, или не столь влиятельны, или слишком далеки от него по духу и политической позиции.
Во внешнем облике Дурново ничего особенного не было, но тем не менее в нем было много неожиданного, особенно для тех, кто сталкивался с ним впервые. Так, И. Ф. Кошко, явившись на прием в качестве пензенского губернатора и ожидавший увидеть всесильного и грозного министра, констатировал: "Это был человек маленького роста, с небольшими бачками, одетый в вицмундирный фрак. Говорил он со всеми тихо, с приветливым видом..."4 Повседневно общавшихся с Дурново министерских чиновников поражала необыкновенная "подвижность, несмотря на его немолодые уже годы5.
Совсем иначе повел себя Дурново перед графом С. Д. Шереметевым, заехавшим в феврале 1906 г. к министру с явным намерением присмотреться: "Дурново любезен и прост - сериозен и сдержан - не вертляв и не суетлив - не суров и не тороплив - с достоинством и просто себя держит"6.
И, наконец, Дурново - член Госсовета. "Человек умный, несколько высокомерный, - отмечал член Госсовета от духовенства Т. И. Буткевич, - по внешнему виду - невзрачный: среднего роста, сутуловатый, лет около 70-ти; говорит хорошо, иногда остроумно, но не по-ораторски"7.
Современники - друзья и враги, при жизни и после смерти - единодушны в оценке его интеллекта - «замечательно умен», «очень умен», «немалая умственная сила»; обладает "государственным умом"; производит "впечатление вполне рассудительного человека,... с задатками художественного стиля,... что уже близко к таланту"8.
Спокойнее, но столь же однозначна и высока оценка исследователей. Имея в виду записку Дурново, поданную в феврале 1914 г. Николаю II, они отмечают его "недюжинный ум", характеризуют его как "замечательного теоретика крайней реакции", относят к числу "наиболее глубоких и творческих по своему духу и... наиболее дальновидных в своем понимании хода истории деятелей начала XX века"9.
Дурново развил в себе способность предвидения "необычайной силы и точности"10. В записке на имя Николая II в феврале 1914 г. он предсказал катастрофические для России последствия грядущей войны. Это был реалистичный прогноз, основанный на глубоком понимании общественного развития. Революция была им предсказана в деталях. "Начнется с того, - предупреждал Дурново, - что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а затем и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся, к тому же, за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспредельную анархию, исход которой не поддается даже предвидению"11.
У него был сильный и твердый характер - "громадный", по выражению Л. А. Тихомирова. Шинкевич свидетельствует: "Я слышал часто его суровые распоряжения, но никогда не видел его раздражения". А М. О. Меньшиков усматривал тут "не только характер, но и нравственное обоснование для него, особую философию, которая могла постоять за себя".
И ум, и характер были подчинены четкой дисциплине: Дурново отличали "ясное понимание своей задачи", "определенность желания, воли - он знал, чего он хотел". При этом воля его была "твердой" и "настойчивой". Это усиливалось выдающимися организаторскими способностями, "умением осуществлять власть", особым "даром управлять".
Современников "поражала огромная работоспособность" Дурново. Он был весьма энергичен, его не видели "уставшим или без работы". К выступлениям он "подготовлялся самым тщательным образом", свои речи "по привычке" писал. Мудрено ли, что он "очень знал дело", что его всегда отличали "опыт и здравый смысл", а за словами его "чувствовался громадный служебный и книжный труд, громадный умственный и научный капитал". По оценке М. М. Ковалевского, он был "не столько оратор, сколько то, что англичане называют debater, т.е. человек, умеющий разбить мотивы противников, разобрав их по косточкам"12.
Сильнейшей стороной Дурново-политика являлся прагматизм, он ни в чем не был умозрителен. В своих решениях он был всегда определенен и ясен, "раз решив, не любил менять свое решение". Вместе с тем "редко с кем можно было так спорить... и доказывать правоту своего мнения. В споре он умел и отказываться от своего мнения".
Сослуживцам Дурново импонировали его "спокойствие и выдержка", "полное бесстрашие" (во время приемов не позволял "никакой фильтровки посетителей", выходил в общий зал, куда "никогда не допускал агентов охранки"), "простота" (не любил формы, чуждался формальностей), оперативность ("разрешал вопросы тот час же").
Дурново выказал способность и смелость быть независимым министром: не пытался потрафить общественному мнению, противостоял чуть ли не всему Совету министров во главе с Витте, «оставлял без уважения» весьма высокую протекцию, "вплоть до великих князей".
Вместе с тем современники отмечали и негативные черты его личности: был "очень своенравный, вспыльчивый человек, абсолютно не терпевший противоречий, иногда самодур"; бывал "чиновным"; "человек без всяких принципов и далеко не щепетильный в делах нравственности".
С 1893 г. Дурново имел репутацию "грязненького" и "нечистого на руку". Примечательно, что он сам в истории с письмами любовницы ничего особенного не видел и был возмущен переводом в Сенат. В стенах Департамента полиции, по словам К. Д. Кафафова, бытовал рассказ о том, как Дурново, покидая департамент, присвоил 75 тыс. руб., приказав записать в расход по агентуре. В сентябре 1906 г. эта репутация подкрепилась слухами о том, что "П. Н. Дурново из казенной квартиры увез всю мебель к себе"13.
Был он способен и приписать себе заслуги другого. Так, к подавлению вооруженного восстания в Москве в декабре 1905 г. он не имел прямого отношения, однако приписал себе и, как предполагает В. Ф. Джунковский, приложил определенные усилия, чтобы Ф. В. Дубасов "не получил никакой награды"14.
* * *
Рассмотрим подробнее апогей политической карьеры Дурново - приглашение его Витте в состав нового правительства осенью 1905 г. Витте, формируя свой "кабинет", уже понимал, что ошибся: с помощью Манифеста 17 октября "перескочить" через революцию не удалось. Стало ясно, что ей надо противопоставить силу, а это предполагало опытного, энергичного и, главное, способного взять на себя ответственность за непопулярные в обществе репрессии министра внутренних дел. Им, в глазах Витте, мог быть Дурново, давно ему известный и ценимый за ум, опытность, работоспособность и в эти дни быстро и умело взявший в руки министерство15.
Однако провести Дурново на пост министра оказалось делом непростым и не потому, что против его кандидатуры решительно выступали общественные деятели, с которыми в это время Витте вел переговоры (Дурново воспринимался ими как человек, тесно связанный со старым режимом, с весьма сомнительной, к тому же, моральной репутацией). Теперь, когда ни Манифест, ни всеподданнейший доклад не сработали, это обстоятельство уже мало волновало Витте. Против был царь. Смущала подмоченная репутация. Даже в конце октября, когда стало ясно, "что самый надежный человек (способный на энергию) среди правительства - Дурново", царю не хотелось "его назначать окончательно, потому что он грязненький". Как предполагал Витте, настораживал царя и либерализм Дурново, будто бы выказанный им при обсуждении вопросов по указу 12 декабря 1904 г. Противился незначению Дурново и влиятельный тогда дворцовый комендант Д. Ф. Трепов, "видя в нем ставленника Витте"16.
Только после троекратного ходатайства Витте удалось получить согласие Николая II, да и то условное: "Хорошо, но только не надолго"17. Революция оказывалась сильнее всех противников Дурново. "Нужны были те затруднения во внутренней политике, которые возникли после 17 октября 1905 г., чтобы забыть все это и призвать к управлению министерством", - справедливо заметил Шинкевич18.
Таким образом, в октябре 1905 г. обстоятельства "поборствовали" Дурново. Однако главной пружиной развития событий был он сам: энергичный, компетентный, инициативный и властный, Дурново оказался на месте и не ждал, пока его позовут. Вот как рисует возвращение его к власти Любимов, тогда директор канцелярии Министра. После Манифеста 17 октября Витте был занят "организацией" правительства. Между тем "существовавшая государственная власть как-то совершенно стала стушевываться, по крайней мере в главнейшей отрасли внутреннего управления - в Министерстве внутренних дел, где она была сведена почти на нет. Трепов был назначен дворцовым комендантом..., Булыгин демонстративно показывал, что он уже более не министр и только и ждет, чтобы передать дела своему преемнику... В эти тяжелые дни всеобщей разрухи стало быстро выдвигаться одно лицо, так сказать захватным правом, и сразу стало властью среди крушения всякой власти".
А началось это в ночь на 18 октября. Прочитав в прибавлении к "Правительственному Вестнику" Манифест, Дурново около 12 часов ночи позвонил Булыгину. Министр "уже легли почивать". Дурново потребовал, чтобы его разбудили, и спросил, посылаются ли губернаторам телеграммы о Манифесте и его текст. Булыгин стал сноситься с Треповым и Витте. "Наконец, все было поручено Дурново". Он поехал на главный телеграф и организовал рассылку телеграмм губернаторам и градоначальникам. С 18 октября, свидетельствует Любимов, Дурново "стал проявлять особую деятельность по министерству, в которую влагал много энергии. Он вызывал к себе директоров департаментов, делал распоряжения по всем департаментам... В начале распоряжения делались «по указанию министра», а затем «за министра»... Витте по всем делам ведомства внутренних дел обращался исключительно к Дурново"19.
Как министр Дурново начинал в крайне неблагоприятных обстоятельствах: почти неподвластная правительству обстановка в стране, недоброжелательное отношение общества к самому министру, против него предубежден царь, не любили его и чины министерства. Однако Дурново, по свидетельству Любимова, "нисколько не был этим угнетен. Напротив, он как-то сразу воспрял духом... Он стал говорить как-то громче, как-то даже выпрямился, так что это производило впечатление, - по крайней мере на меня - точно он стал выше ростом". Сам работая "с раннего утра до поздней ночи", он жестко потребовал работы от других. Произвел ряд новых назначений: товарищами министра - выдающихся по способностям С. Е. Крыжановского и В. И. Гурко; директорами Департамента общих дел - А. Д. Арбузова, Департамента духовных дел - В. В. Владимирова. Отправил в сенат директора Департамента полиции Н. П. Гарина, полицией "ведал непосредственно сам". При этом "всех" своих ставленников П. Н. Дурново энергично отстаивал"20.
Тут же принялся за местную администрацию и в течение ноября-декабря 1905 г. учинил, как шутили министерские чиновники, "избиение губернаторов": все растерявшиеся и нераспорядительные в 15 из 48 губерний Европейской России, управляемых на общих основаниях, были заменены21. Характерная деталь: всю переписку по этим переменам он "вел лично, в большинстве случаев собственноручно".
Скоро он получил мощную поддержку со стороны дворцового коменданта. "Увидев энергию, с которой П. Н. Дурново принялся за дело, - пишет Любимов, - Трепов, со свойственной ему прямотою, стал постоянно его поддерживать. Сношения между ними происходили, главным образом, через Вл. Ф. Трепова, который почти ежедневно бывал у того и другого"22.
Первые полтора месяца своей министерской деятельности Дурново, по наблюдениям начальника Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, был во всем солидарен с Витте, ссылался на его авторитет, советовался с ним, ничего не делал самостоятельно. Его политическую позицию в этот период характеризует ответ Герасимову, предложившему закрыть типографии, печатавшие революционные издания, и арестовать 700-800 человек: "Ну, конечно. Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет. Но запомните: ни Витте, ни я на это нашего согласия не дадим. МЫ конституционное правительство. Манифест о свободах дан и назад взят не будет. И вы должны действовать, считаясь с этими намерениями правительства, как с фактом"23.
Возможно, прав был В. А. Маклаков, заключивший из бесед с Дурново, разговаривать с которым, по его замечанию, "было возможно и интересно": "Он был таким же реалистом, как Витте, еще менее его был пленником предвзятой идеи... Он согласился пойти в министерство не затем, чтобы интриговать против Витте и взрывать кабинет изнутри. Дурново, как и Витте, понимал, что самодержавие невозможно без самодержца, с конституцией помирился и готов был ей служить". Увидев вскоре, "чего требует наша общественность, - продолжает Маклаков, - он проникся презрением к ее непрактичности. Дожидаться ее отрезвления он считал бесполезным". И видел, что власть достаточно сильна, чтобы с революцией справиться24.
Происходит переоценка Манифеста 17 октября. 8 января 1906 г. С. И. Четвериков в соединенном совещании петербургского и московского отделений ЦК "Союза 17 октября", при обсуждении отношения последнего к правительству Витте, сообщил "справку, полученную им недавно в Петербурге из авторитетного источника, будто П. Н. Дурново держится упорно мнения, что Манифест 17 октября есть добровольный акт царской милости, ничем не ограничивающий его самодержавной власти". 19 февраля 1906 г. Дурново в беседе с единомышленником характеризовал манифест как "крупную политическую ошибку", а усиление революции - прямым его следствием. Эту оценку в несколько смягченной форме он повторил в Царскосельском совещании 7 апреля 1906 г., подчеркнув, правда, что "с существом этого акта нельзя не считаться25.
Перелом в позиции и политике Дурново-министра произошел в первых числах декабря 1905 г. и был связан, по свидетельству Герасимова, со следующими событиями. В ночь на 7 декабря Дурново, получив копию телеграммы Московской конференции железнодорожников с призывом к всеобщей забастовке с последующим переводом ее в вооруженное восстание, позвонил в Царское Село. Царя разбудили, и он назначил аудиенцию на 7 часов утра для экстренного доклада. Выслушав Дурново, Николай II полностью согласился с предложенными им "решительными мерами": "Да, Вы правы... Ясно, что или мы, или они. Дальше так продолжаться не может. Я даю Вам полную свободу предпринять все те меры, которые Вы находите нужными". Вернувшись в министерство, Дурново тут же отдает распоряжения во все жандармские управления империи о немедленном аресте руководителей революционных партий и организаций и подавлении всех революционных выступлений и митингов, "не останавливаясь перед применением военной силы"26. В этот же день были арестованы руководители комитета Николаевской железной дороги и члены Московского федеративного совета РСДРП, который должен был стать "боевым штабом руководства восстанием"27.
Стремясь побудить власти на местах к более активной и решительной борьбе с революционными эксцессами, Дурново всю ответственность брал на себя. Любимов вспоминал, как подготовил, получив задание министра, три проекта циркулярной телеграммы губернаторам. Все они были забракованы. "В них нет успокоительной ноты для губернаторов, - сказал П. Н. Дурново. - Для меня ясно, что большинство губернаторов колеблется принять решительные меры, главным образом, опасаясь ответственности и потери места в случае неподдержки министерством их действий". Дурново составил циркуляр сам. "Это была та знаменитая телеграмма, - пишет Любимов, - столь известная губернаторам того времени, необыкновенная по своей краткости, содержательности и выразительности". Текст ее следующий: "Примите самые энергичные меры борьбы с революцией, не останавливаясь ни перед чем. Помните: всю ответственность я беру на себя. Управляющий министерством внутренних дел, сенатор Дурново"28.
Другим важнейшим направлением его деятельности была беспощадная борьба с революционной печатью. При поддержке и содействии министра юстиции Акимова Дурново в течение декабря 1905 - января 1906 г. закрыл "впредь до судебного приговора" 63 издания, а редакторов привлек к судебной ответственности.
Результаты короткого министерства Дурново поражали современников, вызывая филиппики и угрозы слева и восхищение справа. Суть им сделанного кратко сформулировал его товарищ по министерству В. И. Гурко: "Режим шатался на краю пропасти. Он был спасен... П. Н. Дурново, который... беспощадным преследованием революционных элементов восстановил определенный порядок в стране"29. К такому же, по существу, выводу приходит и современный исследователь: "В ретроспективе представляется, что... без человека такой редкой широты ума и твердости во главе МВД государство вполне могло разрушиться зимой 1905-1906 гг."30
Сам Дурново успех своей деятельности во главе МВД объяснял так: "Все власть имущие хотели ее (революцию. — А. Б.) ударить, но не решались; все они, с графом Сергеем Юльевичем Витте во главе, опасаются пуще всего общественного мнения прессы; боятся, вдруг лишат их облика просвещенных государственных деятелей. Мне же терять нечего, особенно у прессы, вот я эту фигуру революции и ударил прямо в рожу и другим приказал: бей на мою голову. При теперешнем положении иных способов нет, да и вообще, особенно у нас в России, это один из наиболее верных"31.
В беспощадной борьбе с революцией Дурново не терял голову, не был зашорен, не впадал в раж или в состояние "административного восторга". Так, в конце декабря 1905 г. в среде военных столицы возникли подозрения о подготовке дворцового переворота. Вел. кн. Николай Николаевич приказал генералу Рауху "переговорить с Дурново и спросить его указаний". "Дурново мне прямо сказал, - записал потом Раух, - что считает это болтовней и больше ничего, что никакого заговора нет"32. В этом проявился трезвый ум Дурново; несомненно и нежелание воспользоваться возможностью легко сделать из мухи слона и выказать себя спасителем самодержца (впрочем, здесь можно предположить и сочувствие такого рода настроениям: начиная с 1905 г. многие правые вспоминали ночь на 12 марта 1801 г.).
Существуют различные версии ухода Дурново с поста министра внутренних дел, Одна из них исходит от чинов МВД: царь хотел, чтобы Дурново остался, однако "сам Дурново был рад уйти на отдых" и "собственноручно" написал прошение об отставке, "указывая, что при назначении ему была поставлена одна лишь задача: так или иначе ли, водворить порядок - он эту задачу исполнил, а потому - просит об увольнении"33.
Иначе история с отставкой выглядит у Витте: уже после его ухода с должности председателя Совета министров Николай II, принимая Дурново с докладом, "объявил ему свое желание, чтобы он остался министром внутренних дел. Дурново, конечно, этому был чрезвычайно рад" и собирался переезжать на дачу на Аптекарском острове. "Но через два дня после этого последовал указ об увольнении"34.
А. А. Половцов, подтверждая, что Дурново "не собирался уходить", указывает причину перемены царского решения: "Новый кабинет не пожелал нести за его действия ответственности перед Думой"35.
* * *
В составе реформированного Госсовета Дурново пробыл почти девять с половиной лет - с апреля 1906 г. до августа 1915 г. Все это время, несмотря на преклонный возраст (ему было 63-72 года) и болезнь глаз (в феврале и мае 1911 г. ему сделали 2 операции в Берлине), он был бодр, энергичен и деятелен. И только в 1915 г. он резко сдал: в январе заболел, ослабел и, председательствуя в группе, стал засыпать; в августе, сознавая свою немощь, отказался от председательствования.
Сама идея правого политического объединения в "верхней палате" принадлежала Дурново; с нею он выступил в кружке сановников, собиравшихся в мае-июне 1906 г. на квартире члена Госсовета по назначению С. С. Гончарова и за "чашкою чая" обсуждавших очередные вопросы. Дурново удалось сплотить единомышленников в дееспособную и влиятельную группу Госсовета. Руководителем Дурново оказался требовательным, сумел обеспечить жесткую дисциплину и скоро превратился в авторитетнейшего лидера всего правого лагеря.
Значение Дурново как лидера правых оттенила принудительная отправка его в отпуск весной 1911 г.: группа ощутила недостаток "сдерживающего начала", стало не хватать умения находить по многим законодательным вопросам "общий язык с инакомыслящими коллегами". "С уходом Дурново, — вспоминал А. Н. Наумов, - стало заметно ощущаться отсутствие согласованности во взглядах и выступлениях членов правой группы"36.
Многие современники (кто заблуждаясь, а кто и лукавя) превратно характеризовали деятельность Дурново в Госсовете. Одним она представлялась "любопытным сплетением закулисной политической интриги с видимой открытой деятельностью в преобразованной законодательной палате"37. Другие называли его "душой реакционной партии" и утверждали, что в качестве лидера правых Госсовета он «получил возможность оказывать преимущественное влияние на императора, которому он с большой настойчивостью советовал уничтожить конституционную хартию и восстановить прежнее автократическое правительство38. Факты, однако, говорят о другом.
Прежде всего, следует принять во внимание свидетельство человека, с одной стороны, хорошо знавшего ситуацию, а с другой - далекого от симпатий к Дурново: "Не следует думать, что в правой Дурново представляет собой самое крайнее направление. Имеется целая группа людей, которые стоят по отношению к нему в некоторой оппозиции"39. Во-вторых, о влиянии, тем более "преимущественном", Дурново (и вообще правых) на Николая II говорить не приходится.
Вплоть до декабря 1905 г. у царя против Дурново было предубеждение: возвращенный в 1900 г. усилиями Витте в МВД, он долгое время "не имел личного доклада у государя, как это бывало в тех случаях, когда товарищ министра заменял министра"40; царь неохотно согласился назначить его управляющим Министерством внутренних дел в кабинет Витте.
В декабре 1905 г. Дурново "спас Россию от участи, которой она подверглась в 1917 году"41 и, по выражению Менделеева, "сделался при дворе persona grata"42: он производится в действительные тайные советники и утверждается министром; царь им очень доволен ("Дурново - внутрен[них] дел - действует прекрасно"43); весной, на Пасху, его дочь сделали фрейлиной. Вынужденный перед открытием Думы уволить Дурново, Николай II щедро его награждает.
На этом, однако, все и закончилось: мавр сделал свое дело. В апреле 1908 г. в вагоне царскосельского поезда Дурново жаловался Половцову, что "он в течение двух лет не видел императора"44. В марте 1911 г. царь легко "сдал" его, уволив по настоянию Столыпина "в отпуск по 1 января 1912 г.". Правда, уже в мае Николай II вознамерился вернуть его в Госсовет, но снова отступил перед Столыпиным и только 4 октября сделал это.
Чувство благодарности к бывшему министру у царя, видимо, сохранялось. 3 апреля 1912 г. в рескрипте "неизменно благосклонный и искренно благодарный Николай" отметил беззаветную преданность юбиляра престолу, его любовь к отечеству, его исключительную энергию и отменные дарования, непреклонную стойкость убеждений, решительные меры в пору смуты и ревностные занятия в составе Госсовета.
Николай II вспомнил Дурново "как стойкого и определенного, обладающего многими качествами" в январе 1915 г., когда граф Шереметев пытался побудить царя к усилению правого крыла Госсовета и назначению его председателем кого-нибудь из правых. "Мне вдруг показалось, - записал тогда Шереметев, - не остановился ли он на Дурново?"45 Нет, оказалось, не остановился: 15 июня был назначен либерал А. Н. Куломзин.
Сказанное подтверждается и с другой стороны - взглядом на отношение Дурново (и правых) к Николаю II. Во многом они были антиподы. И конечно же, Дурново было трудно увидеть в Николае II самодержца. Его возмущала та легкость, с какой Николай II "уступил свои права" при составлении новой редакции Основных законов46. В положении Дурново до осени 1905 г. не было ничего, что побудило бы его питать к царю добрые чувства. За короткое время пребывания во главе МВД он был вполне, надо полагать, удовлетворен вниманием и наградами, но вряд ли проникся к царю уважением. В последний период жизни, в годы деятельности Дурново в Госсовете, царь ни в каком отношении не мог возвыситься в его глазах, а вызывал лишь недоумение, обиду, раздражение и негодование47.
Главное, однако, было не в личном положении Дурново. Несмотря на видимое успокоение страны после 1905 г., правых все более охватывали обеспокоенность, тревога и даже чувство безысходности. "Мы находимся в тупике, - осенью 1911 г. поделился Дурново с Наумовым своим настроением, - боюсь, что из него мы все, с царем вместе, не сумеем выбраться"48.
Убийство Столыпина не привело к торжеству правых. "Прошедшие события, по моему мнению, - писал Дурново Шереметеву, - имеют очень важное значение g будущее представляется мне большим вопросительным знаком, а меж [тем] темные силы, как будто, поднимают голову все выше и выше"49. Возникало ощущение неминуемого поражения, медленно, но неуклонно приближающейся капитуляции и, что было особенно досадно, все это не по явному превосходству противника, а из-за дряблости и бестолковости власть имущих.
У Дурново это чувство прорвалось по совершенно незначительному поводу на заседании Госсовета 2 декабря 1911 г. "С тяжелым чувством, - признавался он, - приходится смотреть, как, под напором враждебных Церкви и Русской Государственности сил и влияний, одна за другой постепенно сдаются позиции, которые тщательною вековою работою наших предков поставлены для охраны устоев Русской Церкви и Русского Государства. Ложный стыд, ложный страх, политическая сентиментальность, отсутствие предусмотрительности и разные более или менее темные выборные и предвыборные комбинации делают свое разрушительное дело... Все, что должно стоять на страже, как будто уподобляется беспорядочной толпе, которая топчется на одном месте и сама не знает, в какую сторону ей кинуться"50.
Корень зла был, с точки зрения правых, в царе. "Болезнь наследника, нервность императрицы, бесхарактерность государя, появление Распутина, бессистемность общей политики, - вспоминал в эмиграции Наумов, - все это заставляло честных и серьезных государственных людей не без волнения задумываться о положении вещей и не без опаски смотреть на неопределенное будущее... Настроения эти, главным образом, нарастали среди лиц консервативного направления, не видевших предела неопределенности политики, вызываемой болезненной неустойчивостью характера государя"51. Царь никак не хотел "прозревать", и у правых опускались руки. Примечательное на этот счет свидетельство имеется в дневнике Шереметева. 6 февраля 1912 г. он пришел на собрание группы раньше других, застав лишь Дурново. "Сидели вдвоем некоторое время за пустым столом, - записал в тот же день Шереметев. - Он заговорил о положении. Сказал, что не знает, для чего трудится, для кого и ради чего, хоть бы уйти совсем ото всего. Настроение это в таком деятеле весьма понятное, но глубоко прискорбное... Действительно, трагизм положения очевиден при сознании, что нет надежды на прозрение там, где оно необходимо"52.
Правые не находили в царе того же, что позже, в канун второй революции, настойчиво требовала проявить императрица - умения приказывать, быть властью. С этим призывом к царю и правительству стать, наконец, властью, оставить разговоры и писания, начать приказывать обратился в своей речи в Госсовете 19 июля 1915 г. Дурново: "Корень зла... в том, что мы боимся приказывать. Боялись приказывать, и вместо того, чтобы распоряжаться, писались циркуляры, издавались бесчисленные законы, а власть, которая не любит слабых помещений, тем временем улетучивалась в поисках более крепких оболочек, которые и находила там, где ей совсем не место. Между тем мы были обязаны твердо помнить, что в России еще можно и должно приказывать и Русский Государь может повелеть все, что по Его Высшему разумению полезно и необходимо для Его народа, и никто, не только неграмотный, но и грамотный, не дерзнет Его ослушаться. Послушаются не только Царского повеления, но и повеления того, кого Царь на то уполномочит"53. Но услышать Дурново было уже некому: не только царь, но, похоже, и весь правящий класс утратили способность к власти.
За год с небольшим до смерти Дурново пришлось-таки сказать царю, что он о нем думает. По свидетельству кн. Б. А. Васильчикова, весной 1914 г. в ответ на предложение возглавить правительство Дурново заявил: "Ваше Величество, моя система как главы правительства или министра внутренних дел не может принести быстрые результаты, она скажется лишь через несколько лет, которые будут временем сплошной суматохи: роспуск Думы, убийства, казни, возможно, вооруженные восстания. Вы, Ваше Величество, не выдержите этих лет и сместите меня; при каких условиях мое пребывание у власти не принесет ничего хорошего, а один только вред будет"54.
* * *
Для характеристики Дурново как политического деятеля следует особо остановиться на его отношениях с Витте. Тот, по собственному признанию, никогда не считал Дурново "человеком твердых этических правил", а ценил его за "ум, опытность, энергию и трудоспособность"55. Такой человек (а Витте считал возможным его просто купить56) не мог не найти места в его планах прибрать к рукам Министерство внутренних дел. И надо полагать, не беспочвенны были слухи о том, что своим назначением на должность товарища министра при Сипягине Дурново обязан Витте.
В начале 1905 г. Витте, по свидетельству Шереметева, настойчиво выдвигал "свою креатуру, Петра Дурново" в министры внутренних дел, "при условии своего личного верховного надо всем главенства"57. После возвращения Витте из Америки (16 сентября 1905 г.) Дурново "несколько раз" был у него, интригуя против Трепова ("если Трепов не уйдет, то мы доживем до величайших ужасов") и выказывая себя сторонником либеральных преобразований и противником исключительных положений58. Назначение Дурново временно управляющим МВД было результатом их совместных усилий: Витте нуждался в сильном министре, а Дурново к этому времени уже прибрал министерство к рукам.
Поездка к царю в ночь на 7 декабря 1905 г. была едва ли не первым решительным шагом, предпринятым Дурново без ведома Витте, и она явилась переломным пунктом в их отношениях. Дурново после этого перестал считаться с Витте, игнорировал его59.
Их развело различное представление о способах подавления революции. Дурново, по словам Любимова, так сформулировал суть своих расхождений с Витте: "Не время теперь заниматься эквилибристикой! Витте хочет держаться на узком гребне Манифеста 17 октября, ни направо, ни налево; а спасение - только направо; налево сплошь социалистическое болото, в котором барахтаются и захлебнутся кадеты"60. Дурново сделал ставку на силовые методы и стал поощрять черносотенное движение61.
К концу декабря 1905 г. было ясно, что Дурново выигрывает: он утверждается министром, его постоянный противник в Совете министров С. С. Манухин был заменен М. Г. Акимовым. "На новогоднем приеме в Царском Селе, - вспоминал И. И. Толстой, - можно было констатировать, что оба факта считались непреложным доказательством поражения «премьера» и торжества Дурново, вокруг которого толпа поклонников из придворных сфер заметно увеличилась".
С января 1906 г., продолжал Толстой, "взаимные отношения между Витте и Дурново, если и не резко, но, по существу, весьма заметно изменились: хотя Витте и продолжал иногда кричать на Дурново, но последний перестал "ежиться" и отвечал иногда довольно резко, энергичнее настаивая на своей точке зрения; иногда, чего он раньше никогда не посмел бы сделать, он после сцены с председателем прекращал на неделю и больше свое хождение в заседания Совета, причем не считал нужным извиняться за свое отсутствие"62. 19 февраля 1906 г. Дурново в беседе с Шереметевым заявил: "Я веду свою линию"63.
Любопытно, что в 1911 г. в Виши, по свидетельству Маклакова, они общались, и тогда отношения их казались хорошими"64. Надо полагать, что и раньше, в бытность их в составе одного кабинета, между ними не было особых разногласий. Некоторые современники, близко наблюдавшие их отношения, это подтверждают. Любимову, например, представлялось, что между ними "сразу установились строго официальные, Но вполне корректные" отношения. "Витте предоставил Дурново всю черную работу по подавлению революции, сам решительно от него отмежевался, ведя политику на два фронта. С одной стороны, выражая молчаливое согласие на деятельность Дурново, и, по возможности, в нее не вмешиваясь, иногда только в разговорах возмущаясь, а с другой, - продолжая заигрывать с различными слоями оппозиционной общественности"65. Не расходились они и по другому, столь же важному тогда вопросу. Менделеев, бывший секретарем в заседаниях Совета министров при обсуждении новой редакции Основных законов, свидетельствует: "Все дело Витте крепко держал в своих руках, вел его к единой цели: сохранить как можно больше прерогатив за Царской властью... Усилить значение Монаршей власти по отношению к новым законодательным учреждениям, обеспечить Государю возможность править, в случае надобности, и без их участия - было главной заботой Витте. Дурново и Акимову оставалось только помогать ему в нахождении наиболее удачного изложения принимаемых постановлений"66.
* * *
Какова же была система духовных ценностей Дурново в целом? Современники различно характеризовали его политический облик. Витте, например, делал акцент на гуманизме Дурново-директора Департамента полиции и либерализме Дурново-сенатора, тем самым, быть может, оправдывая свой выбор в октябре 1905 г. А. И. Иванчин-Писарев это как будто подтверждает: Дурново широко практиковал административную ссылку и объяснял это тем, что "для политических дел суды хуже", ибо "расправлялись бы строже", лишая талантливых людей возможности состояться профессионально. В. Б. Лопухин называл его "завзятым реакционером". Герасимов утверждал, что представление о Дурново как об очень реакционном человеке не соответствовало действительности, что его настроения ничем не отличались от настроений творцов Манифеста 17 октября. Толстой писал, что "пресловутый либерализм Дурново оказался, конечно, весьма легковесного свойства" и что причина не в Дурново, а в мерке: то, что казалось либеральным при Плеве", "превратилось в консерватизм, граничащий с обскурантизмом и ретроградством"67. Советская историография, напротив, не сомневалась в его ультрареакционности68.
Бесспорно, Дурново был консерватором, но вовсе не в славянофильском смысле. Быть консерватором - значило, по Дурново, "избежать даже тени приглашения или подстрекательства к легкомысленному стремлению сбросить с себя все старое и как можно скорее бежать вперед без оглядки, забыв по дороге все, что было, и не зная, что будет дальше"69.
"Для Дурново, - утверждал Тарле, - центром всех интересов было сохранение монархии в России"70. Думается, что это не так. Дурново не был пленником монархической идеи. Монархизм зрелого Дурново имел своей основой не чувство, а хорошо продуманную и исторически, и политически обоснованную мысль.
В понимании и оценке обстоятельств внутренней и внешней жизни России Дурново исходил из того факта, что на земле идет борьба народов за существование. В этих условиях он считал своей обязанностью "всеми средствами" защищать монархию, "которая создала Россию и олицетворяет собою ее силу и могущество". Весной 1909 г., выступая против попыток Думы вторгнуться в область военного управления, Дурново был движим не столько стремлением защитить прерогативы монарха, сколько опасением, что эти попытки, "как бы малозначительны они ни были, создают опасные для руководства обороною государства прецеденты.., тихо и медленно, но зато безошибочно, расшатывают те устои, на которых у нас в России покоится военное могущество государства"71.
Как и многие его современники, в том числе и из либерального лагеря, он видел в монархии единственное средство обеспечить целостность империи. "Меня, - говорил он, - все считают за заядлого монархиста, реакционного защитника самодержавия, неисправимого «мракобеса»... и не предполагают, что я, может быть, по своим взглядам являюсь самым убежденным республиканцем, ибо я, на самом деле, считаю наиболее идеальным для всякого народа такое положение вещей, когда население может иметь во главе управления им же самим избранного достойнейшего гражданина президентом. Для некоторых стран подобный идеал, по тем или иным счастливым условиям, становится доступен. Этого ни в коем случае нельзя сказать про нашу обширнейшую и разнохарактерную Российскую империю, где по чисто практическим соображениям техника управления и целостность требуют наличия исторически сложившегося царского стяга. Не станет его - распадется Россия. Таков неминуемый закон природы Российской государственности72.
Не менее важной представлялась Дурново и социальная сторона вопроса. Монархия и чиновники, ею поставленные, по его мнению, ближе и понятнее народу, нежели заседающие в Думе октябристы и кадеты. Не без оснований отказывался Дурново видеть в Думе выразителя и защитника народных интересов: "Необходим искусный выборный закон, мало того, нужно еще и прямое воздействие правительственной власти, чтобы обеспечить избрание в Госдуму даже наиболее горячих защитников прав народных". Монархия в России, по его представлению, выполняет роль "беспристрастного регулятора социальных отношений" и тем, единственная, способна предотвратить или "усмирить" социальную революцию73.
Д. Ливен видит "еще одно циничное объяснение" приверженности к самодержавию многих сановников, в том числе и Дурново, - в возможности "при абсолютной монархии добрых услуг одного высшего чиновника другому" и в использовании "государственной казны, в основном с императорского согласия (т.е. законно. — А. Б.), для спасения коллеги от финансовых затруднений". Такое действительно бывало74. Следует заметить, однако, что так случается и при других формах государственного строя и определяется не характером последнего, а самим положением правящего слоя общества как трудно контролируемой и по сути безответственной группы. Заметим также, что "материальная" основа приверженности монархии того достаточно узкого круга, к которому принадлежал Дурново, не исчерпывалась только возможностью добрых услуг друг другу за счет казны (что, впрочем, и бывало-то весьма редко, в виде исключения). Сюда следует отнести высокие оклады, персонально назначаемые лично царем; аренду; широкую практику пособий "на переезд и обзаведение", "лечение", "погребение" и т.п.; высокие пенсии вдовам и незамужним дочерям умерших сановников и многое другое. Однако и это не составляет особенности монархического строя: при любой форме государственного строя складывается высший слой чиновничества, который "хорошо устраивается" и уже в силу этого оказывается ее приверженцем.
Еще более прагматичен Дурново был в вопросе о форме монархии. До декабря 1905 г. главным, что определяло его позицию в этом вопросе, была убежденность в том, что не может быть самодержавия без самодержца, и Дурново был готов служить конституции. Однако он повернул на 180°, как только осознал узость социальной базы российской оппозиции, ее бессилие и неспособность оградить страну от социальных потрясений.
Сложившийся в результате революции 1905-1906 гг. "новый строй" (царь утратил право автономно издавать законы и распоряжаться бюджетом, но сохранил всю полноту исполнительной власти), так не устраивавший ни монарха, ни оппозицию, вполне, по-видимому, примирил Дурново. Вся его деятельность в Госсовете прошла под знаком борьбы с действительными и мнимыми попытками расширить компетенцию и полномочия Думы. В то же время, как и многие из правых, Дурново не поддержал царя в стремлении если не вернуться к дореволюционному порядку вещей, то хотя бы сделать Думу законосовещательной. И причина тут не столько в страхе перед революцией, сколько в новых возможностях, которые постепенно осознавались и осваивались.
Так, если позицию Дурново в вопросе о царском титуле при обсуждении проекта Основных законов в особом совещании 9 апреля 1906 г. ("Слово "неограниченный", - заявил он, — нельзя оставлять, ибо это не будет соответствовать актам 17 октября и 20 февраля. Это породит смуту в умах образованных людей, а она породит смуту всенародную") еще можно, оставаясь в рамках текста протоколов царскосельских совещаний, объяснить стремлением "удовлетворить благомыслящих"75, то в его выступлении в Госсовете 27 января 1912 г. явственно слышно удовлетворение новыми возможностями: "Министр финансов у нас в России всегда имел гораздо большее значение, чем следует... Теперь же времена уже наступили другие, и роль министра финансов представляется уже несколько иною. От Государственной думы и Государственного совета зависит в конце концов ассигнование"76.
Ковалевский утверждал, что Дурново говорил "всегда с точки зрения государственной целости и единства и всемогущества администрации" и будто "в его глазах люди существуют для правительства, а не правительство для людей"77.
Разумеется, индивидуальная свобода - благо: она позволяет индивиду полнее реализовать свой потенциал, она и материально много продуктивнее. Однако нет оснований предполагать, что Дурново, хорошо знакомый с западноевропейской жизнью, этого не понимал. Ковалевский был в этом отношении типичный либерал. "Либералы, - еще в 1890 г. с грустью констатировал В. И. Вернадский, - принимая права человека, не придают значения признанию государственного значения и целей России, забывая, что это conditio sine qua nоn достижения ими прав человека". К 1920 г. жизнь еще более утвердила его в этом: "Никогда в истории не было примера, чтобы мозг страны - интеллигенция не понимала, подобно русской, всего блага, всей огромной важности государственности. Не ценя государственности, интеллигенция... не знала и не ценила чувства свободы личности"78.
Индивидуальная свобода невозможна там, где нет гарантии внешней и внутренней безопасности. Западная концепция индивидуальной свободы и сильно ограниченного правительства предполагает очень сильное государство; настолько сильное, что это не замечается и как бы само собою разумеется. Для России обеспечение внешней безопасности из-за ее геополитического положения и внутренней целости, из-за разноплеменного населения, находящегося к тому же на различных ступенях общественного развития, всегда было задачей более сложной и более трудной, чем у любого западноевропейского народа. Поэтому в русской истории так значительна роль государства.
Узкие рамки индивидуальной свободы в России начала XX в. были обусловлены слабостью государства: оно плохо выполняло свои функции, не гарантируя ни прав личности, ни ее ответственности. В России, следовательно, путь к индивидуальной свободе европейского типа лежал, как и на Западе, через дальнейшее усиление государства. Дурново, вопреки утверждению Ковалевского, говорил всегда с точки зрения силы государства, его способности обеспечить внешнюю безопасность и элементарный порядок внутри - два первейших условия нормальной жизни народа.
Не всегда понимали Дурново и в правом лагере, упрекая в том, что он "не имеет цели действия, кроме разве порядка и чисто внешнего поддержания государства", что политика его была заземленной, "практически-конкретной"79. Оппоненты Дурново не отдавали себе отчет, что порядок внутри страны и ее внешняя безопасность - это тот минимум, с которым и появляется возможность ставить и преследовать какие-либо цели, и не осознавали, что в начале XX в. государство оказалось неспособным этот минимум обеспечить. Принимая во внимание внутриполитическую ситуацию и международное положение империи, следует признать, что Дурново был куда более реалистом, нежели его критики.
"В моих глазах, - говорил Дурново в июле 1908 г. при обсуждении в Госсовете сметы морского министерства, - все так называемые культурные потребности отступают на второй план перед насущными нуждами, от которых зависит самое существование России как великой державы"80. Такую позицию следует скорее поставить в заслугу Дурново. После русско-японской войны, обнаружившей слабость вооруженных сил империи, и в условиях назревания мировой войны можно ли было думать иначе?
Показательна в этом отношении речь Дурново в Госсовете в январе 1912 г. при обсуждении законопроекта о введении всеобщего начального образования. Он совсем не против "обеспечить, в кратчайший по возможности срок, всем русским детям школьного возраста возможности получить начальное образование"; для него это "бесспорно". Сомневался он в целесообразности прогрессивной фиксации на десять лет государственных ассигнований на устройство всеобщего обучения (речь шла о том, чтобы обязать правительство израсходовать в течение десяти лет сверх 70 млн руб. ежегодно расходуемых еще 700 млн руб. И это без учета того, что тратили и собирались истратить земства и города). "Спрашивается, при таких чрезвычайных условиях переживаемого нами времени, куда должны быть направлены заботливые и осторожные взоры людей, которые обязаны открыто высказывать свои мысли, не считаясь ни с предстоящими выборами, ни с поголовным почти увлечением такой заманчивой фантазией, что будто бы через десять лет мы своими школами побьем всех наших вероятных и маловероятных врагов? Ответ на этот вопрос может быть только один: все наши финансовые усилия должны быть направлены, прежде всего, на оборону нашего отечества".
Что касается "всемогущества администрации", то, действительно, Дурново ратовал за сильную, самостоятельную, властную и дееспособную администрацию, но, надо полагать, не из-за своего "полицейского мировоззрения". Опыт 1905-1906 гг., когда администрация оказалась не на высоте вставших перед нею задач, и его личный опыт борьбы с революцией заставили его расстаться с либеральными сомнениями в целесообразности чрезвычайных мер и утвердили в мысли о необходимости всемерно укреплять административную власть вообще и репрессивный аппарат в частности.
Резкое усиление революционного движения после обнародования Манифеста 17 октября, создавшее к концу года реальную угрозу "уже всему тому, что даже Витте не думал касаться, как то: монархической власти, целости России и всего ее социального строя сверху донизу"81, приводит его к выводу, что "политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое"82.
При этом он исходил из того, что народная масса с ее общинной психологией, придавленная хронической нуждой, политически крайне неразвита. "Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, - писал он, - одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужою землей, рабочий - о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут". Это и создавало "благоприятную почву" социальной революции, которую он воспринимал однозначно как "беспросветную анархию" и в которой видел "смертельную опасность для России". В этой ситуации, с точки зрения Дурново, любые политические уступки бессмысленны, компромисс невозможен, а удовлетворение требований - немыслимо. Он предусматривал на случай социальной революции одно - усмирение83.
Оппозиция же "никакой реальной силы не представляет", за нею "нет никого, у нее нет поддержки в народе". Она, по словам Дурново, "сплошь интеллигентна, и в этом ее слабость, так как между интеллигенцией и народом у нас глубокая пропасть взаимного непонимания и недоверия". Уступать ей - не имеет смысла: она не сможет сдержать расходившиеся народные волны". Соглашение с ней опасно: правительство "ослабит себя к моменту выступления социалистических элементов", ибо откажется "от роли беспристрастного регулятора социальных отношений" и выступит "перед широкими народными массами в качестве послушного органа классовых стремлений интеллигентно-имущего меньшинства населения". Дурново был убежден, Что следует решительно пресекать всякие оппозиционные выступления. И как общий вывод из опыта 1905-1906 гг.: правительство может выполнить "роль беспристрастного регулятора социальных отношений", только опираясь на силу.
Дурново был слишком умен и осведомлен, чтобы не понимать необходимости ре-Форм. Но реформ, подчеркивал он, а не уступок. Первые - это улучшение существующего порядка вещей, их осуществляет сильная власть в условиях социальной и политической стабильности. Вторые - разрушение, демонтаж того, что есть, осуществляемый слабым и перепуганным правительством под напором различного рода противоправительственных сил. "Я вообще сторонник постепенных улучшений, - говорил он, - а быстрые и мало обоснованные скачки в государственной жизни, по моему убеждению, приносят всегда больше вреда, нежели пользы "84.
Реформы, полагал Дурново, должны идти в русле традиций национальной жизни и национальной государственности. Реформатору следует действовать осторожно, четко представляя результаты намеченной реформы, ему надлежит быть творцом, а не имитатором. "К изданию законов социального значения, - говорил он, - нельзя приступать с легким сердцем; дело это требует чрезвычайной осторожности, обдуманной оценки вероятных ближайших и отдаленных последствий. Примеры Западной Европы едва ли имеют для нас большое значение - хождение постоянно на поводке европейской практики может доказывать лишь недостаток творчества"85.
Так, частное землевладение в России Дурново находил "слабым". Для него это был "несомненный факт": "весьма немногие" из землевладельцев оказались в годы революции "настолько тверды и крепки, что остались сидеть на землях, в своих поместьях, и не продали эти земли". С "государственной точки зрения" ему представлялось важным, чтобы "средние и крупные землевладения оставались непоколебимо в руках тех лиц, которые теперь ими обладают". "Быстрый и малообоснованный" переход земли из рук средних и крупных землевладельцев в руки крестьян он считал "нежелательным". Отсюда следовала негативная оценка деятельности Крестьянского банка по покупке и продаже земли за свой счет. Чтобы владельцы меньше продавали, банк, настаивал Дурново, следует лишить права самостоятельной покупки, ибо она создает соблазн для слабых землевладельцев86.
И в рабочем вопросе недопустимо, по его мнению, руководствоваться боязливым желанием удовлетворить массы. "На наших глазах, - говорил он, - с угрожающей постепенностью мало-помалу требования неимущего класса, подзадориваемого разными теоретическими учениями до социал-демократического включительно, возрастают, и чем они кончатся - это никому неизвестно".
Признавая особенности положения рабочих и их своеобразные интересы, он, вместе с тем, считал, что невозможно заимствовать западноевропейское рабочее законодательство, в частности страхование: Россия в экономическом и во всех других отношениях отстает от Германии и остальной Европы лет на пятьдесят, капитализм в России не настолько развит, чтобы взвалить на себя такую ношу — отсталые условия и отношения нашей жизни не позволяют резких перемен. Поэтому значительной части населения России придется на некоторое время смириться с намного худшими жизненными условиями, чем у населения развитых стран Европы.
Хорошие отношения между рабочими и предпринимателями, по мнению Дурново, "в высшей степени желательны", и государство должно твердо и строго регулировать их, "справедливо охраняя интересы всех и каждого, как рабочих, так и владельцев предприятий87.
Что касается политических реформ, введения различного рода учреждений и прав, то "убежденный материалист" Дурново всегда подчеркивал, что бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них88.
Особо осторожным, предупреждал Дурново, следует быть в тех случаях, когда дело касается той или иной окраины империи. При обсуждении законопроекта о преобразовании управления городов Царства Польского он говорил: "Элементарная политическая осторожность требует, чтобы мы дальше того, что имеют города всей империи, не давали городам Царства Польского. Могут быть сомнения, не следует ли, в виду особого положения этой окраины, уменьшить несколько права и увеличить надзор. Но увеличение прав и уменьшение надзора, по моему мнению, может быть объяснено только полным недостатком необходимого при решении подобных вопросов политического предвидения и отсутствием всякой идеи государственности, которая должна проводиться неуклонно во всех отраслях государственного управления89.
Как далеко был готов идти Дурново по пути реформ? Толстой, бывший в кабинете Витте министром народного просвещения, писал позднее: "До Булыгинской совещательной Думы, до осторожной реформы местного самоуправления и крестьянского «правления Дурново находил возможным идти; может быть, он согласился бы с уничтожением должности земских начальников, но дальнейшие шаги, а тем более действительное исполнение обещаний Манифеста 17-го октября он искренне считал опасной авантюрою, могущею привести только к общей катаклизме" (так в тексте. - А. Б.)90.
Что же делало Дурново столь осторожным и умеренным? Главным здесь было, нам представляется, отношение к крестьянской массе. Мужик воспринимался как враг, удовлетворить требования которого было немыслимо; заключить соглашение с ним - невозможно. Такое восприятие крестьянства остановило Дурново не перед одним законопроектом из программы Столыпина. Так, выступая 12 мая 1914 г. в Госсовете против волостного земства, он говорил: "Новый закон передает все дело местного управления и хозяйства в руки крестьян, - тех самых крестьян, которые только восемь лет тому назад грабили и жгли землевладельцев и которые до настоящего времени хранят в себе земельные вожделения за счет помещиков. Подавляющее большинство неразвитых и несостоятельных людей в новых волостных учреждениях будет стремиться перенести бремя расходов на более состоятельное меньшинство. Отсюда, прежде всего, последует потрясение едва-едва приходящих в порядок расшатанных грабежами и поджогами 1905-1906 гг. экономических отношений. Поэтому я нахожу, что рискованно создавать самоуправляющиеся единицы, смешивая в них большое число людей неимущих с весьма малым числом имущих, совершенно различных по воспитанию, образу жизни и обычаям и, наконец, самое главное, когда все помыслы неимущих направлены к отобранию земли у имущих". Что же делать? Делать, по Дурново, должны были потомки: "Новые формы землевладения, следует надеяться, помогут образованию класса мелких, но самостоятельных собственников, которые и будут служить фундаментом, на котором наши потомки построят всесословную волость"91.
Может показаться, что Дурново разделял надежды Столыпина на крестьян-собственников. И в литературе встречается утверждение, что "его взгляды на крестьянскую реформу Столыпина изменились", и он "признал необходимость перехода к индивидуальному владению наделами"92. Думается, что это не так. Хорошо сознавая угрозу социальной революции, Дурново тем не менее не разделял надежд и планов Столыпина на предотвращение ее созданием класса крестьян-собственников и не поддержал его. Причина была, конечно же, не в личности Столыпина: ведь значительная часть его программы была похоронена во многом усилиями Дурново уже после его смерти. У народной массы, при всех ее "земельных вожделениях" и "принципах бессознательного социализма", была одна очень милая для Дурново черта - русский простолюдин не искал политических прав. Превратившись в собственника, он потянулся бы и за правами, заявляя о себе и в волости, и в земстве, и в Государственной Думе. Смутно, но вырисовывались очертания многомиллионной крестьянской демократической России - "царство мужика" (по выражению другого правого), в котором Дурново ни себе, ни осколкам своего класса места не видел.
Отношение Дурново к Государственной Думе впервые обрисовалось при обсуждении в Совете министров проекта нового избирательного закона (19-20 ноября 1905 г.). Прошел месяц со дня обнародования Манифеста 17 октября, а революция вопреки ожиданиям продолжала грозно нарастать. Дурново высказался решительно против самой идеи народного представительства, исходя и в этом случае из оценки народной массы: она бессознательно социалистична, всеобщее избирательное право неизбежно даст революционную Думу, ибо в нее пройдет преимущественно деревенская полуинтеллигенция, в среде которой особенно усиливаются революционные настроения. Давать Думу либеральной оппозиции - бессмысленно, ибо это нисколько не удовлетворит народную массу, а правительство ослабит.
На Царскосельском совещании 5 декабря 1905 г., в противоположность Витте, который рассчитывал на Думу и торопил с ее созывом, Дурново, лучше других зная положение на местах, не питал иллюзий: "Излечить смуту нельзя никакими выборами. Не недовольство законом 6 августа, а другие, более глубокие причины поддерживают революционное движение. Мы впадаем в большую ошибку, если будем смотреть на Думу с оппортунистической точки зрения... Мы открываем двери таким людям, которые чужды всяких традиций и государственного дела обсуждать не могут. Общественного мнения в России теперь нет. Я нахожу, что государственное дело не так должно строиться". "Напрасно все думают, - заключил он после перерыва, - что созыв Государственной думы внесет немедленное успокоение. Я нахожу, что торопиться с написанием избирательного закона не следует"93.
Необходимость созыва Думы Дурново осознал только в связи с резко обострившейся финансовой нуждой: "Теперь все надежды на внешний заем, который не может быть удачно реализован без производства выборов и созвания Думы". Во всем остальном его позиция, по существу, не изменилась: "Чем хуже будет состав Думы, тем, в сущности, лучше. Тем легче и скорее можно будет ее разогнать и назначить для новых выборов продолжительный перерыв, во время которого успокоить страну и не торопясь подготовить новые выборы, наметив правительственных кандидатов". Просмотрев справку о составе первой Думы, он остался данными справки очень доволен"94.
По свидетельству осведомленного кадетского журналиста, Дурново был "чуть ли не единственный из всех бюрократов", твердивший, что "Думу можно разгонять сколько угодно, что никаких корней ни в народе, ни в крайних левых группах она не имеет"95. Что касается Думы по третьеиюньскому избирательному закону, то Дурново вел с нею "систематическую войну" и всемерно стремился сократить всякую ее инициативу96.
Как современники, так и исследователи отмечали у Дурново развитое национальное чувство, характеризуя его "националистом и искренним патриотом", "пламенным русским патриотом". Тем не менее как государственный деятель Дурново менее всего руководствовался чувствами, в том числе и национальными. И не потому, считает Д. Ливен, что ему, как "любому российскому лидеру, приходилось сталкиваться с большими трудностями при использовании национализма" - многонациональным составом империи и ее слабостью на международной арене97. "Я думаю, - говорил Дурново, - что чувствами... нельзя писать законов, - ...нельзя управлять государством. Управлять государством... есть дело суровое, - сама справедливость уступает перед требованием государственных, высших интересов"98.
Представление о ведущей роли государства в русской истории, приоритет государственных интересов - понятия для России начала XX в. довольно распространенные, и Дурново, думая и действуя в этом русле, не был исключением. Может быть, в силу личного служебного опыта, он в это веровал более других.
Реалист во всем, он в области национальной политики руководствовался "государственными, высшими интересами". Стержнем, становым хребтом российского государства был русский народ. Поэтому укрепление государства, рост его силы и могущества могли идти только по пути преимущественного развития собственно Россия, приоритета русской национальности, русской школы, русского языка и т.д. Все противоположное - какие-либо преимущества окраин, послабления в том или ином отношении тому или иному народу, - поощряя сепаратизм, ослабляет государство.
По этому поводу Дурново ясно высказался при обсуждении в Госсовете в апреле 1912 г. законопроекта "О начальном образовании": соображения, "будут ли инородцы нас благодарить или не будут, для меня значения не имеют, равно как и то, что инородцы за это будут к нам относиться неблагожелательно. Мы взяли инородцев не для того, что поставить им удовольствие, а потому, что они нам нужны, и мы их поставим так, как требуют этого интересы нашего отечества. Вот, в моих глазах, как надо смотреть на этот вопрос, и если я здесь позволяю себе делать уступки, то только потому, что для меня не видно, чтобы русские интересы могли страдать от того, что в начальных училищах Привислинских губерний будет преподаваться польский язык, если же они могли бы страдать, то я ни одной минуты не затруднился бы вычеркнуть этот закон из Свода законов и воспретить обучение польскому или всякому другому языку во всех местностях, где существуют инородцы99.
Борьба Дурново с сепаратизмом диктовалась не "великодержавным шовинизмом", а соображениями стратегического характера: отпадение от империи каких-либо ее частей было опасно не столько само по себе, сколько тем, что отпавшие части, не имея возможности (в силу ли незначительной своей территории и скудости ресурсов, малой ли численности населения или других каких-либо причин) обеспечить независимое существование, неизбежно оказались бы в сфере влияния враждебной России державы, в результате чего соотношение сил на международной арене изменилось бы не в пользу России, и ее положение осложнилось бы.
Показательна в этом отношении позиция Дурново по польскому вопросу осенью 1914 г., когда верховный главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич пообещал полякам за содействие России в войне объединение и автономию. Дурново и его единомышленники в Госсовете пришли к выводу, что "успешное завершение начатой войны должно будет завершиться отторжением от России ее польских губерний". Тем не менее они были готовы на эту "жертву", если бы "благодаря ей можно было достичь прочного соглашения с поляками". Однако трезвое понимание, что "претензии поляков" будут "беспредельными не только в отношении пределов автономии, но и пределов самой Польши", распространяясь на белорусские и литовские земли и даже на юго-западный край, привело их к выводу, что "объединение Польши, хотя бы и под главенством России, для последней невыгодно и что желательно воздержаться от дачи дальнейших обещаний"100. Было, таким образом, понимание, что с появлением объединенной Польши положение на западной границе России резко осложнится.
И в вопросах вероисповедной политики Дурново исходил из интересов государства: церковь оказывает услуги государству ("молится о победах, молится о здравии Государей, скорбит о всех бедствиях, которые народ претерпевает, и поучает народ не только правде Христовой, но и необходимости повиноваться Власти Царской"), а государство, с своей стороны, должно обеспечить церковь всем необходимым. Но не каждую и не любую. Господствующей является Православная Церковь, потому что в православии изначально живут духовное сознание и духовные идеалы русских, и оно связывает русских воедино101.
Сохранение целости государства, его обязанность "перед своею народною церковью", сохранение и укрепление ее силы требуют, полагал Дурново, чтобы "никаких Других церквей кроме существующих в России не допускать"102.
Русско-японскую войну Дурново считал "бессмысленной" и сетовал на Плеве: "Наивная мысль - внешним успехом разрешить внутренний развал!"103. Первую мировую войну он предвидел и, пророчески предрекая "огромные трудности" и "неисчислимые жертвы" для России, на которую падет "главная тяжесть войны", "роль тарана, проживающего самую толщу немецкой обороны", предупреждал о неизбежных для России последствиях: уступки экономического характера Японии и Америке за их благожелательный нейтралитет", взрыв вражды к нам в Персии и волнения мусульман на Кавказе и в Туркмении, "неприятные осложнения в Польше и Финляндии", неизбежная, даже в случае нашей победы, финансовая и экономическая кабала у кредиторов, нежелательное "ослабление мирового консервативного начала", неминуемая социальная революция, подавить которую, в случае победы, будет нелегко, и "беспросветная анархия", исход которой не брался предсказывать в случае поражения104.
Стремление избежать войны во что бы то ни стало и определило внешнеполитическую позицию Дурново и его единомышленников в Госсовете. Отсюда, например, резко выраженное весной 1909 г в среде правых членов совета недовольство дипломатией А. П. Извольского Россия, по их мнению, не должна вмешиваться в австро-сербские дела, и следовало с самого начала дать это понять. Либеральные их оппоненты при этом с некоторым удивлением отмечали полное отсутствие у правых славянофильских тенденций105.
Второе, что определило взгляды Дурново на задачи внешней политики России, - это сделанный им прогноз в Европе назревает англо-германская война из-за стремления Англии "удержать ускользающее от нее господство над морями" Он приходил к выводу, что английская ориентация русской дипломатии "глубоко ошибочна", противоречит "самим своим существом нашим государственным видам и целям" "С Англией, - писал он царю, - нам не по пути, она должна быть предоставлена своей судьбе, и ссориться из-за нее с Германией нам не приходится". Характеризуя Антанту как "комбинацию искусственную, не имеющую под собой почвы интересов", Дурново полагал, что "будущее принадлежит несравненно более жизненному тесному сближению России, Германии, примиренной с последнею Франции и связанной с Россией строго оборонительным союзом Японии". Такая комбинация, по его мнению, лишена "всякой агрессивности" и "на долгие годы обеспечит мирное сожительство культурных наций". В таком направлении, заключал он, и "должны быть сосредоточены все усилия нашей дипломатии"106.
* * *
Современники связывали с именем Дурново прежде всего подавление революции 1905 г. Вскоре с его деятельностью в 1905-1906 гг. стали соотносить и события февраля-марта 1917 г. выведя власть из октябрьского кризиса 1905 г., Дурново тем самым сделал-де невозможным компромисс власти с обществом, а отсюда неизбежно следовало новое их столкновение107.
Позднее с событиями 1917 г. стала увязываться и деятельность возглавляемой им правой группы Госсовета отклонение политических (надстроечных) реформ из программы Столыпина превратило аграрную реформу последнего из средства политической стабилизации в обстоятельство, усугубляющее ситуацию108. Немаловажное значение имело, по-видимому, и то обстоятельство, что в 1917 г. у власти не оказалось людей, подобных Дурново.
Примечания
1. На этот счет в источниках и литературе большие разночтения: 1842, 1843, 1844, 1845 гг. Мы исходим из формулярного списка Дурново (РГИА, ф. 1162, оп. 6, д. 190).
2. "Имел слабость к женщинам", - отмечали как одну из важнейших его черт близко и долго его знавшие. (См. Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 74. Дневник С. Д. Протопопова. 1916-1917 // РГАЛИ, ф. 389, оп. 1, д. 46, л. 92 об.).
3. История эта известна в разных редакциях. См. Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 74-75; Герасимов A. В. На лезвии с террористами М., 1991. С. 44; Иванчин-Писарев А. Воспоминания о П. Н. Дурново // Каторга и ссылка. Кн. 7 (68). М., 1930. С. 59; Мемуары бывшего вице директора Департамента полиции и члена Совета министра внутренних дел Константина Дмитриевича Кафафова // ГА РФ ф. 5881, оп. 2, д. 391, л. 110-111; Суворин А. Дневник М., 1992. С. 24, 26-27.
4. [Кошко И.Ф.] Воспоминания губернатора (1905-1914 гг.). Пг., 1916. С. 17-18.
5. Шинкевич. Воспоминания и впечатления 1904-1917 гг. // РГАЛИ, ф. 1208, оп. 1, д. 51, л. 9.
6. Дневник С. Д. Шереметева // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5051, л. 18.
7. Мемуары протоиерея Буткевича Тимофея // ГА РФ, ф. 1463, оп. 2, д. 382. С. 3885.
8. См А. К. Варженевский - С. Д. Шереметеву, 13 сентября 1915 г. // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5129, л. 65-65 об., Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 372, Т. 3. С. 112; Воспоминания B. Ф. Джунковского за 1905 1908 гг. // ГА РФ, ф. 826, оп. 1, д. 47, л. 98; Герасимов А. В. Указ. соч. C. 42; Государственный совет. Стенографические отчеты. 1911-1912 годы. Сессия седьмая. СПб., 1912. Стб. 1313, 3576 (речи П. М. фон Кауфмана и Д. И. Багалея); Извольский А. П. Воспоминания М., 1989. С. 21-22; Львов Л. (Клячко Л. М.). За кулисами старого режима. Т. 1. Л., 1926. С. 46; Раздор палат // Новое Время. 1910. 14(27) декабря; Сазонов С. Д. Воспоминания. Берлин, 1927. С. 358, Л. А. Тихомиров - А. А. Кирееву, 28 января 1906 г. // ОР РБН, ф. 349, д. 66; Урусов, кн. С. Д. Запискм // ОР РГБ, ф. 550.2.4, л. 6, 15-16, 19, 23; Шинкевич Указ. соч., л. 8, об. - 10; и др.
9. См.: напр. Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 15, 16; Кожинов В. Загадочные страницы истории XX века // Наш современник. 1993. № 10. С. 137; Павлович М. вступительная статья к записке П. Н. Дурново // Красная новь. М.; Пг., 1922. № 6 (10). С. 180-182; Тарле Е. В. Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг. //Соч. в 12 т. Т. V. М., 1958. С. 266-269; его же. Германская ориентация и П. Н. Дурново в 1914 г. // Там же. Т. XI. М., 1961. С. 506-507; Liеvеn D. Russia’s Ru1ers Under the O1d Regime. Ya1e University Press. New Haven and London. 1989. P. 229; и др.
10. Тарле Е. В. Германская ориентация С. 507. По оценке К. А. Кривошеина, Дурново предвидел "с фотографической точностью" (Кривошеин К. А. А. В. Кривошеин (1857-1921). Его значение в истории России начала XX века. Париж, 1973. С. 201).
11. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. // Красная новь. М., Пг., 1922. № 6 (10). С. 197. "В своих предсказаниях правые оказались пророками, - признал позднее В. А. Маклаков - ...И их предсказания подтвердились во всех мелочах" (Маклаков В. А. Из прошлого // Современные записки Т. 38. Париж, 1929. С. 280).
12. Воспоминания М. М. Ковалевского // История СССР. 1969. № 5. С. 91.
13. Три последних самодержца. Дневник А. В. Богданович. М., Л., 1924. С. 394.
14. См.: Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 177. Воспоминания В. Ф. Джунковского... л. 174-175. Причина была, по видимому, в том что Дубасов относился к Дурново весьма отрицательно, не уважал его и игнорировал (Джунковский), не питал ни надлежавшего уважения, ни доверия (Витте).
15. См.: Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 108, 109,112, 470-471, 598-599.
16. "Такое отношение к Дурново в Царском Селе, - заметил Витте, - служило мне также одним из доводов именно в пользу назначения Дурново так как я уже тогда инстинктивно понимал, что Трепов стремился управлять министерством внутренних дел или вернее, полицией" (Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 109).
17. Любимов Д. Н. События и люди (1902-1906) // РГАЛИ, ф. 1447, оп. 1, д. 39, л. 451-152, 462.
18. Шинкевич. Указ. соч., л. 9.
19. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 439-442. Таким образом, Витте, настаивая во время переговоров с общественными деятелями на кандидатуре Дурново, говорил правду: "Дурново держит в своих руках все нити борьбы с революцией., его усилиями, главным образом, держится еще сильная власть (Из воспоминаний А. И. Гучкова // Новый журнал. Кн. 161. Нью Йорк, 1985. С. 157).
20. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 452-454.
21. Делал это Дурново достаточно независимо от Совета министров (см. Королева Н. Г. Первая российская революция и царизм М., 1982. С. 103).
22. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 462.
23. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 43. Дурново не соглашался и на арест Петербургского совета рабочих депутатов на чем настаивал Герасимов. Последний произвел его с санкции Акимова "как генерал прокурора империи" (Там же. С. 48-49).
24. Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника) Т. 3. Париж, 1936 С. 421-423.
25. Центральный комитет "Союза 17 октября" в 1905-1907 годы. Документы и материалы // История СССР. 1991. № 3. С. 172; Дневник С. Д. Шереметева, д. 5051, л. 18; Былое. 1917. № 4. С. 193.
26. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 50-51. "Инициатива перехода к более энергичным действиям принадлежит вся целиком одному Дурново, - свидетельствует и Г. О. Раух - Он один настоял на борьбе с забастовкой почт и телеграфов, на предоставлении губернаторам и ген[ерал] губернаторам права самим объявлять военное положение и т.д. Эти меры конечно, уже приносят свои плоды (Дневник Г. О. Рауха // Красный архив Т. 19. 1926. С. 90-91. Запись 16 декабря 1905 г.).
27. История Коммунистической партии Советского Союза. В 6 т. Т. 2. М., 1966. С. 139.
28. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 457.
29. Gurfo V.I. Features and Figures of the Past: Government and Орinion in the Reign of Nicholas II. Stanford University Press, 1939. P. 7.
30. Lieven D. Op. tit. S. 216.
31. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 460.
32. Дневник Г. О. Рауха. С. 95-96.
33. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 74. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 580. Любимов ссылается при этом на свидетельство самого Дурново.
34. Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 347.
35. Дневник А. А. Половцова // Красный архив. 1923. № 4. С. 105. (Запись за 25 апреля 1906 г.)
36. Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний. Кн. 2. Нью Йорк, 1955. С. 211-212.
37. См., напр.: Русское Слово. 1915. 12 сентября.
38. См., напр.: Извольский А. П. Указ. соч. С. 21-22.
39. Воспоминания М. М. Ковалевского. С. 92. Имелись в виду кн. А. А. Ширинский-Шихматов, А. П. Струков, В. К. Саблер и некоторые другие.
40. Шинкевич. Указ. соч., л. 8 об.
41. Оценка другого его товарища по МВД (Крыжановский С. Е. Воспоминания [Б.м., б.г.] С. 74).
42. Менделеев П. П. Воспоминания 1864-1933 гг. // ГА РФ ф. 5971, оп. 1, д. 109, л. 42.
43. Николай II - императрице Марии Федоровне 12 января 1906 г. // Красный архив 1927. Т. 3 (22). С. 187.
44. Дневник А. А. Половцова. С. 124.
45. Дневник С. Д. Шереметева, д. 5060, л. 7 (Запись за 8 января 1915 г.).
46. Крыжановский С. Е. Указ. соч. С. 75.
47. В марте 1911 г. у отправляемого в принудительный отпуск Дурново вырвалось: "Ну вот и скажите, можно ли служить?" (Дневник С. Д. Шереметева, д. 5056, л. 47) В июне 1915 г. его очень задело, что председателем Госсовета назначен не он (А. Г. Булыгин - С. Д. Шереметеву, 6 августа 1915 г. // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5128, л. 139-139 об.).
48. Наумов А.Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 215.
49. П. Н. Дурново - С. Д. Шереметеву, 28 сентября 1911 г. // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5105, л. 144-145.
50. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия седьмая. Стб. 655.
51. Наумов А. Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 214.
52. Дневник С. Д. Шереметева, д. 5057, л. 34.
53. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия одиннадцатая. 19 июля-3 сентября 1915 г. Пг., 1915. Стб. 35.
54. Цит. по: Lieven D. Ор. сit. Р. 229-230.
55. Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 112.
56. В начале 1905 г Витте, по словам Шереметева так характеризовал его: "Дайте 10 000 рублей - он будет за конституцию, дайте 20000 - он будет за самодержавие!" ("Преддверие смуты". 1905. Отрывки из воспоминаний С. Д. Шереметева // РГАДА, ф. 1287, оп. 1, д. 5580, л. 48 об.).
57. Витте косвенно это подтверждает: суждения Дурново по вопросам указа 12 декабря 1904 г. "обратили мое на него внимание". Они отличались знанием дела, крайней рассудительностью и свободным выражением своих мнений" (Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 372).
58. Там же. С. 558. Дурново был одним из первых, приславших ему поздравительную телеграмму (Тарле Е. В. Соч. Т. V. С. 550).
59. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 52.
60. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 464.
61. Белецкий С. П. Григорий Распутин. Из воспоминаний // Былое. 1923. № 22. С. 242.
62. Гр. Толстой И. И. Воспоминания // ОР РНБ, ф. 781, д. 568, л. 197. См. также Королева Н. Г. Указ. соч. С. 103-107.
63. Дневник С. Д. Шереметева, д. 5051, л. 18.
64. Маклаков В. А. Указ. соч. Т. 3. С. 421.
65. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 462.
66. Менделеев П. П. Указ. соч., л. 60, 61.
67. Воспоминания В. Б. Лопухина // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 132. Герасимов А. В. Указ. соч. С. 42. Гр. Толстой И. И. Указ. соч, л. 210.
68. См. напр.: Аврех А. Я. Указ. соч. С. 15. Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911-1914 гг. Л., 1988. С. 21, 27, 53.
69. Государственный совет. Стенографические отчеты. 1912-1913 годы. Сессия восьмая. СПб. 1913. СТб. 1198.
70. Тарле Е.В. Соч. Т. V. С. 267.
71. Государственный совет. Стенографические отчеты. 1908-1909 годы. Сессия четвертая. СПб. 1909. Стб. 1349-1350.
72. Цит. по Наумов А. Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 150.
73. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. С. 196.
74. Lieven D. Op. cit. P. 211-212. Имеется в виду следующий рассказ Витте: Дурново, проигравший на бирже обратился к нему с просьбой "выручить" ("ему нужно было безвозвратно шестьдесят тысяч рублей"); Витте отказал, помог Сипягин, взяв Дурново в товарищи, а деньги отпустив из сумм Департамента полиции (Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 75).
75. Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 292.
76. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия седьмая. Стб .1332. "Прекрасная, краткая и сильная речь", - отозвался об этом выступлении Дурново другой правый деятель (Дневник С. Д. Шереметева д. 5054. л. 42).
77. Воспоминания М. М. Ковалевского. С. 94.
78. Цит. По: Волков В. Кадет Вернадский // Нева. 1992. № 11. С. 309-310, 317. Недостаток у российской интеллигенции второй половины XIX - начала XX в. "чувства государственности" и недоверие ее к началу национальному отмечали многие, в том числе П. Б. Струве.
79. См.: Из дневника Льва Тихомирова // Красный архив. 1935. № 5 (72). С. 129-130. Воспоминания В. Ф. Джунковского, л. 98.
80. Государственный совет. Стенографические отчеты. 1907-1908 годы. Сессия третья. СПб., 1908. Стб. 1711.
81. Гр. Толстой И. И. Указ. соч. л. 211.
82. См.: Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль. 1914 г. С. 195-197.
83. Вывод общий для правых. "Чем больше я думал, - вспоминал вел. кн. Александр Михайлович в августе 1905 г., - тем более мне становилось ясным, что выбор лежал между удовлетворением всех требований революционеров или же объявлением им беспощадной войны. Первое решение привело бы Россию неизбежно к социальной республике, т.к. не было еще примеров в истории, чтобы революции останавливались бы на полдороге. Второе - возвратило бы престиж власти" (Вел. кн. Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Т. 2. Париж, 1933. С. 227).
84. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия восьмая. Стб., 1449.
85. Там же. Сессия девятая. СПб., 1914. Стб. 1275.
86. Там же. Сессия шестая. СПб.,1911. Стб., 1120-1123.
87. Там же. Сессия седьмая. Стб. 3497-3498.
88. Lieven D. Op. cit. Р. 222.
89. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия девятая. Стб. 179.
90. Гр. Толстой И. И. Указ. соч., л. 211.
91. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия девятая. Стб. 2300-2301.
92. Lieven D. Op. cit. Р. 222-223.
93. Протоколы Царскосельского совещания // Былое. 1917. № 3. С. 244, 248. См. также: Королева Н. Г. Указ. соч. С. 74.
94. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 461-462, 575.
95. Клячко (Львов) Л. Повести прошлого. Л., 1929. С. 27.
96. В. И. Гурко - гр. А. А. Бобринскому, 4 июля 1913 г. // РГАДА, ф. 1412, оп. 3, д. 635, л. 25 об.
97. Lieven D. Op. cit. Р. 227-228.
98. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия шестая. Стб. 595.
99. Там же. Сессия седьмая. Стб. 2955-2956.
100. Редигер А. Ф. История моей жизни // Военно-исторический журнал. 1991. № 1. С. 60-61.
101. Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия шестая. Стб. 598.
102. Там же. Сессия седьмая. Стб. 647, 650.
103. Любимов Д. Н. Указ. соч., л. 461.
104. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. С. 186-189, 195-197.
105. Русское Слово. 1909, 18 марта; Речь. 1909 .19 марта.
106. Записка П. Н. Дурново Николаю II. Февраль 1914 г. С. 199.
107. Ландау Г. На страже былых ошибок // Руль. 1921. 20 сентября.
108. См., напр. Зырянов П. Н. Третья Дума и вопрос о реформе местного суда и волостного управления // История СССР. 1969. № 6. С. 45-62.