Чемерисская М. И. Петр Яковлевич Чаадаев

Чемерисская М. И. Петр Яковлевич Чаадаев // Вопросы истории. - 1994. - № 10. - С. 61-76.

В 1994 г. исполнилось 200 лет со дня рождения П. Я. Чаадаева. Юбилей был отмечен очень скромно. Но и это - прогресс. На состоявшемся 15 лет назад симпозиуме, посвященном этому русскому мыслителю, представлены были многие страны Востока и Запада. Недоставало только исследователей из его Отчизны. Что ж, нет пророка в своем Отечестве? Или мы, как утверждал А. С. Пушкин, ленивы и нелюбопытны? А может, речь идет об очередном запрещенном или несправедливо забытом имени в нашей истории, в числе многих возвращаемом ныне из небытия? Однозначно на эти вопросы не ответишь. Запрет на имя Чаадаева был действительно наложен в 1836 г. и отошел в историю вместе с царствованием Николая I¹. Забытым это имя тоже не назовешь. Мы узнаем его, начиная постигать русскую классическую литературу, ибо Чаадаеву адресованы знаменитейшие стихи Пушкина. Обращаясь к истории русской общественной мысли, мы читаем у А. И. Герцена о статье Чаадаева в "Телескопе", подобной "выстрелу, раздавшемуся в темную ночь". На этом дело часто и заканчивается. Крупный и оригинальный мыслитель, "первый русский философ" в сознание читающей публики входит как бы "по знакомству".

Однако и со специалистами не все просто. Оценки деятельности Чаадаева, самой его личности резко расходятся, зачастую прямо противоположны. От Герцена идет представление о Чаадаеве как выдающемся деятеле освободительного движения, сыгравшем важнейшую роль в развитии революционных идей в России. Мнение это поддерживалось и поддерживается многими авторами. За последние годы наиболее ярко оно выражено в книге В. В. Лазарева². Он всячески подчеркивает не только биографическую, но и идейную близость Чаадаева с деятелями революционного движения, отмечает его симпатии к социализму и т. д. Противоположная тенденция восходит к М. О. Гершензону: Чаадаев - бывший декабрист, ставший мистиком и консерватором, которого революционеры ошибочно принимали за "своего"³. С некоторыми модификациями подобная точка зрения встречается у польских исследователей А. Валицкого и К. Хойнацкой⁴.

Еще один взгляд: Чаадаев - чисто религиозный мыслитель, погруженный в свой внутренний мир, а в общественном плане озабоченный лишь воссоединением христианских церквей. У истоков этой тенденции - первый издатель сочинений Чаадаева (за границей) И. С. Гагарин⁵. Сходную точку зрения можно найти у В. Зеньковского⁶. Подобное представление оказало влияние и на позицию Р. Пайпса⁷.

Мнение современников, продержавшееся и до наших дней: Чаадаев - крайний, воинствующий западник, проповедник западных духовных ценностей, стремившийся преобразовать Россию на западноевропейский лад. Именно таким предстает он в трудах многих отечественных и зарубежных авторов. Впрочем, американский историк Р. Макнэлли, автор специальных исследований о Чаадаеве, предлагает новый термин "вестернизатор", полагая, что термин "западник" - слишком узок⁸. Имеется и противоположная точка зрения: Чаадаев - славянофил, его антиславянофильские и проевропейские высказывания суть лишь полемический прием⁹.

В чем же причина подобной разноголосицы? Прежде всего, конечно, в сложности и неоднозначности чаадаевского мировоззрения. Другая причина - сложность судьбы самого мыслителя и трудный путь его сочинений к читателям и исследователям.

Петр Яковлевич Чаадаев (1794 - 1856) прожил жизнь по масштабам XIX в. довольно длинную и во многих отношениях странную. Родился он в семье богатой, знатной и просвещенной, в старину известной в среде заволжского дворянства и происходившей из христианизированных татар, чуть ли не из Чингизидов. По легендам, они связаны были также с Польшей. Отец П. Я. Чаадаева был офицер, однако не чуждался и литературы - сочинил драматическую сатиру, якобы перевод с испанского, где осмеял нравы тогдашних управителей Нижегородской губернии. По материнской линии Петр Чаадаев - внук князя М. М. Щербатова, знаменитого историка, автора книги "О повреждении нравов в России", гордившегося своим происхождением "от Рюрика"¹⁰. Родителей братья Чаадаевы (Петр и Михаил) потеряли в раннем детстве; опекуном их стал дядя, Д. М. Щербатов, а непосредственно воспитанием их занималась тетка, А. М. Щербатова. Любопытно, что вопреки тогдашнему обыкновению к ним в наставники взят был не француз, не немец, а англичанин.

Петр с детства много читал, рано начал собирать книги. В 1807 г. он на целый день сбежал из дому, не желая присутствовать при молебне по поводу заключения Тильзитского мира - позорного, как многие тогда считали, для России. Можно сказать, это было первое его общественное выступление. С 1808 г. Чаадаев учился в Московском университете, где завязалась его дружба с А. С. Грибоедовым, Н. И. Тургеневым, И. Д. Якушкиным. В 1812 г. братья по семейной традиции вступили в Семеновской полк. Петр участвовал в Бородинском сражении, затем в битве при Кульме - в штыковой атаке. За нее молодой офицер был награжден не только русским орденом св. Анны, но и прусским Железным крестом; этот крест - единственный знак отличия, с которым Чаадаев впоследствии появлялся в свет. С 1817 г. лейб-гвардии гусарский полк, в котором служил Чаадаев, был расквартирован в Царском Селе; там, у Карамзиных, происходит его знакомство с лицеистом Александром Пушкиным.

В жизни Чаадаева 1816 - 1820 гг. - период наибольших внешних успехов. Ум и образованность в сочетании с красотой и элегантностью создают ему, по воспоминаниям современников, репутацию самого блестящего из молодых людей. Он становится адъютантом командующего гвардейским корпусом генерала И. В. Васильчикова, говорят об ожидаемом дальнейшем его продвижении по службе.

В жизни страны эти годы как будто тоже довольно светлые. Война окончена победоносно. Международный авторитет России огромен. В обществе предполагают, что будут произведены, наконец, те преобразования, надежды на которые связывались с именем Александра I начиная со времени его вступления на престол. Если и не очень верилось в то, что самодержец добровольно откажется хотя бы от части власти, то казалось безусловным, что просвещенный монарх отменит позорящее страну крепостное право. Передовая дворянская молодежь надеялась воздействовать на царя. Когда Александр I выразил желание ознакомиться со стихами юного Пушкина, Чаадаев переписал и передал через своего командира стихотворение "Деревня". Конечно, не из-за литературных достоинств, а из-за строчек: "Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный // И рабство, падшее по манию царя, // И над отечеством свободы просвещенной // Взойдет ли наконец прекрасная заря?" Царь прочитал, поблагодарил "за добрые чувства" и, разумеется, ничего не предпринял.

Знаменитые стихи Пушкина, обращенные к Чаадаеву, именно и проникнуты разочарованием в былых надеждах на "тихую славу" царских преобразований.

Вскоре судьба Чаадаева переломилась. В октябре 1820 г, он был послан в Троппау для доклада царю о восстании Семеновского полка. Александр I принял докладчика весьма милостиво, долго говорил с ним наедине, что могло предзнаменовать производство во флигель-адъютанты, дальнейшее продвижение по службе. Однако, возвратившись, Чаадаев подает в отставку. Царь выразил неудовольствие, тем большее, что прошению об отставке предшествовал донос о существовании тайного общества, где упоминалось и имя Чаадаева (впрочем, формально он тогда в обществе не состоял). Неблагонадежный ротмистр был уволен без мундира и производства в следующий чин.

О причинах отставки ходили различные слухи. Например, что Чаадаев якобы опоздал с донесением, поскольку отказался бить кучеров, а комфорта требовал не только для себя, и но для своего камердинера. В результате царь-де узнал о бунте в гвардии позже австрийского канцлера Меттерниха. Выяснилось, однако, что в действительности "небитый" кучер доставил Чаадаева вместе с камердинером вовремя, а к тому моменту Александр уже знал о факте восстания от фельдъегеря. Была и другая версия: Чаадаев начинал службу в Семеновском полку, там служили его ближайшие друзья, которые подверглись наказаниям; в их числе был арестован и двоюродный брат Чаадаева И. Д. Щербатов, а в таких условиях получать царскую милость было неуместно. Может быть, причина была в разговоре с Александром I с глазу на глаз, приведшем Чаадаева к окончательному разочарованию в личности царя. Так или иначе, с февраля 1821 г. Чаадаев в отставке.

Летом того же года он вступил в тайное общество, однако активного участия в его деятельности не принимал, жил в основном в имении тетушки, много читал. В июле 1823 г. он уезжает из России. Еще ранее он вышел из масонской ложи, библиотеку свою продал Ф. П. Шаховскому - мужу двоюродной сестры и товарищу по тайному обществу. Родственники и друзья были убеждены, что Чаадаев уехал навсегда. Позже это и послужило причиной той легкости, с какой лучший его друг И. Д. Якушкин назвал его при первом же допросе.

Чаадаев, собственно, намеревался поселиться в Швейцарии, но сперва он отправился в Англию, страну, уклад жизни которой произвел на него глубочайшее впечатление. Затем Париж, который воспринимается уже совсем по-иному, чем десять лет назад, во время прихода туда русской армии. Здесь состоялось знакомство Чаадаева с видным неокатолическим деятелем, впоследствии идеологом христианского социализма Ф. Ламеннэ. Из Франции он едет, наконец, в Швейцарию, как будто собираясь сделать ее второй родиной, но остается там недолго, а отправляется в Италию. В Риме - встреча со старым товарищем, одним из лидеров декабристского движения Н. И. Тургеневым. Затем - переезд в Германию; в Карлсбаде Чаадаев знакомится с Ф. Шеллингом, который впоследствии неоднократно повторял, что Чаадаев - один из умнейших людей и уж безусловно самый умный из всех известных Шеллингу русских. В Карлсбаде находился в то время и великий князь Константин Павлович, очень милостиво, даже любезно беседовавший и с Чаадаевым и братьями Тургеневыми.

Шло лето 1825 года. К тому времени Чаадаев уже отказался от мысли поселиться в Швейцарии, напротив, "уверился, что сколько по белу свету ни шатайся, а домой надобно"¹¹. Решения своего не изменил он и тогда, когда пришло известие о смерти Александра I, восстании на Сенатской площади, аресте членов тайного общества - ближайших друзей и родственников. Тургенев, которому на родине грозила смертная казнь, остался за границей.

Чаадаев, не зная, что его ждет, отправляется в Россию. В приграничном городе Брест-Литовске его задерживают, отбирают бумаги, сорок дней держат под арестом. Доносил на Чаадаева великий князь Константин Павлович. 26 августа 1826 г. был учинен допрос: расспрашивали о масонских знаках¹², о стихах Пушкина, письмах Тургенева, но главным образом, конечно, о тайном обществе. Чаадаев, отрицая свою принадлежность к обществу, объяснял связь с важнейшими его деятелями исключительно дружескими взаимоотношениями.

К тому времени Николай I уже располагал показаниями о членстве Чаадаева в Тайном обществе, но решил к делу его не привлекать, а только держать под надзором. Его отпустили (при этом Константин Павлович уверял Чаадаева, что это он, великий князь, хлопотал перед братом о помиловании, хотя все обстояло как раз наоборот). В сентябре, примерно одновременно с Пушкиным, Чаадаев приехал в Москву. В 1826 - 1829 гг. Чаадаев живет то в Москве, то в деревне у тетки. Он мрачен, избегает людей, жалуется на болезни (действительные и мнимые), читает - преимущественно книги религиозного содержания.

В декабре 1829 г. соседка по имени Е. Д. Панова обратилась к Чаадаеву с просьбой разрешить ее религиозные сомнения. Екатерина Панова, урожденная Улыбышева, была сестрой музыковеда А. Д. Улыбышева, автора декабристской утопии "Сон". Муж ее, помещик, разорившийся на агрономических опытах, одно время сдружился Чаадаевым, взял у него деньги в долг, потом отношения прервались. В обществе ходили слухи, что В. Панов сотрудничает с III отделением, но точно ничего не было известно. К 1829 г. Пановой было 27 лет, отношения ее с мужем были сложными. Детей у них не было.

Была ли Екатерина Панова по-настоящему влюблена в Чаадаева, подобно другой соседке по Дмитровскому уезду, Авдотье Норовой? Ясно одно - на нервную, издерганную, очень начитанную женщину не могла не подействовать личность Чаадаева, его образ мыслей. Ясно и другое - для самого Чаадаева обращение Пановой было лишь поводом, последним, что побудило взяться за перо.

В 1829 - 1831 гг. Чаадаев создает крупнейшее свое произведение - "Философические письма". По завершении работы он сообщает Пушкину: "Я окончил, друг мой, все, что имел сделать, сказал все, что имел сказать" (т. 2, с. 67). Вероятно, именно сознание выполненного долга преобразило Чаадаева: он вновь стал появляться в обществе, встречался с друзьями. Даже почерк его изменился - стал более четким, с отделением каждой буквы.

В "Философических письмах" проявилось качество, характерное не только для Чаадаева, но и для русской философии в целом: сочинение, посвященное, казалось бы, отвлеченным философским категориям, все же накрепко привязано к конкретным социально-политическим проблемам страны. Разумеется, сводить все содержание "Писем" к этому нельзя - там оригинально освещены и понятие времени и шеллингианская идея тождества, и свобода трактуется с подлинно философской точки зрения. Но абстрагироваться от судеб родной страны Чаадаев не может и не хочет. Эта "политизированность" станет с тех пор особенностью, отличающей практически всех крупных русских философов (за исключением, может быть, Н. О. Лосского).

"Философические письма" появились тогда, когда, с одной стороны, русское образованное общество под влиянием Карамзина заинтересовалось историей собственной страны, с другой - когда начал осмысливаться опыт классической немецкой философии ("любомудры"). Сочинение Чаадаева, являвшееся продолжением и развитием идей немецких философов (хотя, конечно, не только их) и началом создания философии истории именно на материале истории России, было не просто самовыражением одинокого мыслителя, но отвечало интеллектуальным потребностям страны.

Содержание "Философических писем" - размышление о путях человека и человечества к высшей свободе, которая одновременно станет и подчинением высшей воле, о пути народов к великому единству, то есть к царству Божию на земле. С точки зрения этого царства Божьего, единого человечества, Чаадаев взирает на страны и эпохи. Западноевропейское средневековье кажется ему пронизанным духом единства и противопоставляется античности, культура которой представлялось апофеозом разобщенности. Обращаясь к Востоку, Чаадаев указывает, что замкнутость или сознание своей исключительности помешали Китаю, воспользоваться собственными достижениями, а Индию превратили в добычу завоевателей. Этим странам противопоставлен мусульманский Восток, народы которого, позже других вступив на историческую арену, но руководимые идеей единства, сумели не только усвоить достижения древней культуры, но и оказать просвещающее влияние на других, в частности на Западную Европу. Что же касается самих европейских народов, то они, по мнению Чаадаева, именно на пути к достижению общечеловеческих целей сумели обрести свободу, порядок, благополучие.

Какова же роль России в общечеловеческом развитии? Автор "Философических писем" дает ответ довольно неутешительный. "Раскинувшись между двух главных делений мира, между Востоком и Западом, мы должны были бы сочетать в себе два великих начала... и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам Провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой... Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно... Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли" (т. 1, с. 329).

Для тех, кому кажется, что Чаадаев слишком суров к родной стране, можно напомнить - это 1829 год: Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский еще дети, значимости теории Н. И. Лобачевского не понимают даже математики, русская иконопись средних веков будет открыта только в конце века. Был, конечно, Пушкин, но Чаадаев, восхищаясь дарованием младшего друга, полностью оценить его общекультурную значимость сумел несколько позже. Оставалось военное и государственное могущество России, но этого, по убеждению Чаадаева, было недостаточно, чтобы войти в историю мировой цивилизации: "Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера" (т. 1, с. 330).

Первопричину подобного положения вещей Чаадаев видит в том, что Россия восприняла религию, а с ней и основы культуры, от Византии, стоявшей вне Запада и Востока. Изоляционизму и государственничеству российского православия Чаадаев противопоставляет католицизм с его идеей всеобщности и надгосударственности. Впрочем, сам он в отличие от многих своих современников - М. С. Лунина, В. С. Печерина, И. С. Гагарина - никогда формально в католичество не переходил. Для Чаадаева католицизм был социокультурным феноменом, а не суммой догм или, тем более, обрядов.

Каков же выход из создавшейся исторической ситуации? В "Философических письмах" речь идет только о пути для конкретного человека. Это путь морального совершенствования, приобщения к сути общечеловеческой культуры, а не к внешним ее атрибутам. В российских условиях путь этот особенно труден. Как подчеркивается во втором "Письме", "придется создать для себя заново все, вплоть до воздуха для дыхания, вплоть до почвы под ногами" (т. 1, с. 346) - и воздух и земли страны пропитаны рабством.

Итак, закончив "Философические письма", Чаадаев вернулся в свет. Вскоре он становится в московском обществе весьма заметной фигурой. С сочинением его, существующим пока в рукописи на французском языке, мало кто знаком, но многим известно, что он является автором значительного произведения. И практически вся образованная Москва повторяет и передает высказывания, мнения, невеселые шутки Чаадаева. Живет он в доме Левашовых на Новой Басманной (отсюда прозвище "басманный философ"). Среди многочисленных гостей левашовского дома, в Английском клубе, в московских салонах Чаадаев высказывает свои соображения о том, что творится в стране и в мире. Ближайшим другом его в это время становится генерал М. Ф. Орлов, некогда принимавший капитуляцию Парижа, впоследствии видный декабрист, пощаженный Николаем I по просьбе его брата, А. Ф. Орлова, пообещавшего стать "цепным псом" императора. Над Чаадаевым и Орловым посмеиваются за то, что они "витийствуют средь пошляков". Однако власти этим витийством встревожены и намерены разделаться с неугодными - хотя бы литературно.

Повод для этого нечаянно представился. К 1833 г. помещик Чаадаев окончательно оскудел, последние имения пущены с торгов. (Позже он будет подчеркивать, что не владеет ни клочком земли.) От некогда огромного состояния ничего не осталось, и он решил проситься на государственную службу, изложив свои проекты преобразований в области просвещения. Но встретил отказ. Почти в то же время М. Ф. Орлов просил принять его в армию, хотя бы рядовым, и тоже - отказ. В этих прошениях была усмотрена слабость, стремление к капитуляции. Писатель М. Н. Загоскин получил свыше "заказ" на осмеяние "московских краснобаев". Быстро появилась пьеса "Недовольные", герой которой чертами личности напоминает Чаадаева, а семейной ситуацией Орлова. Суть в том, что сей "недовольный", узнав ошибочно о назначении его на некую должность, не только радостно ее принимает, но и начинает изображать из себя вельможу... Пьеса потерпела полный провал. Среди отрицательных отзывов выделялись статьи А. С. Пушкина и В. Г. Белинского.

Среди персонажей загоскинской пьесы есть один, выпадающий из биографического ряда, - сын главного героя. У Чаадаева детей не было, сыну Орлова было 15 лет. Некоторыми чертами (образование, полученное в Германии) этот персонаж напоминает братьев Киреевских; шире - должен был олицетворять младшее поколение, подверженное влиянию "недовольных". Действительно, если в 1834 г. Чаадаев, по свидетельству Герцена, выражал сомнение в том, что в России есть еще молодые люди, то к 1836 г. его окружала молодежь, и притом незаурядная. С Киреевскими Чаадаев познакомился раньше в салоне их матери А. В. Елагиной. Иван Киреевский, в то время еще далекий от своего будущего славянофильства, пытался издавать журнал "Европеец", а когда журнал запретили, обратился к Чаадаеву за помощью в составлении ходатайства о снятии запрета.

Е. Г. Левашова, хозяйка того дома, где жил Чаадаев, женщина во многих отношениях незаурядная, поддерживала постоянную переписку со ссыльными Герценом и Огаревым. Примечательно, что Огарев, задумав издание журнала, намерен был привлечь Чаадаева к сотрудничеству. Оставшийся в Москве член герценовского кружка Н. Х. Кетчер был лечащим врачом семьи Левашовых, а одно время женихом их дочери Лидии. В доме Левашовых некоторое время жил и М. А. Бакунин, которого позже Чаадаев назовет своим воспитанником. В 1836 г. приехавшие в Москву из Германии Ф. И. Тютчев и И. С. Гагарин сочли необходимым явиться с визитом к Чаадаеву, о котором были наслышаны от "самого" Шеллинга. Позже Чаадаев отмечал, какую роль в его жизни сыграло сочувствие молодых "горячих сердец" (т. 2, с. 196).

Все попытки Чаадаева напечатать "Философические письма" были неудачны. Весной 1831 г. Пушкин увез в Петербург "Философическое письмо N3", собираясь пристроить его на французском языке через французского книгопродавца Белизара. Не получилось. В 1832 г. Чаадаев пытается напечатать два отрывка уже по-русски (значит был перевод!) у московского типографа Семена. Это было опровержение мнений протестантов о католицизме и отрывок о Моисее. Публикацию запретила цензура Духовной академии. В 1835 или в начале 1836 г. два "Письма" Чаадаев отдал в "Московский наблюдатель", вокруг редакции которого группировались близкие ему по духу люди, в частности М. Ф. Орлов. Однако и здесь - безуспешно.

Именно новые молодые друзья помогли сдвинуть дело публикации с мертвой точки. Результат, правда, оказался довольно неожиданным. Кетчер и Бакунин были дружны с Белинским, - в то время ведущим сотрудником журнала "Телескоп". Кетчер, кроме того, был близок к самому редактору-издателю журнала Н. И. Надеждину. У Чаадаева уже был опыт сотрудничества в "Телескопе" - в 1832 г. там были опубликованы без подписи его заметки об архитектуре и несколько афоризмов. Позже Надеждин утверждал, что получил текст от переводчика А. Норова (брат декабриста В. Норова и Авдотьи Норовой, сосед Чаадаева по подмосковному имению) и только после публикации, встретив Чаадаева в Английском клубе узнал о его авторстве.

Трудно сказать, насколько это соответствует истине. Известно только, что особых симпатий между Надеждиным и Чаадаевым не было. Еще в 1829 г. в очерке "Сонмище нигилистов" Надеждин, осмеивая моду на немецкую философию, указывал, что теоретиком новоиспеченных романтиков является "знаменитый Чадский, великан философического сумрака наших времен". Подчеркивалось, что этот теоретик постоянно ссылается на "великого Шеллинга". Образ, конечно, собирательный, но намеки на Чаадаева достаточно ясные. Тем не менее в 1836 г. Надеждин решил опубликовать "Философические письма". Первое (без подписи) увидело свет в N15 "Телескопа".

Первое и второе письма во всем корпусе "Философических писем" имеют вводный характер. Они содержат объяснение тех трудностей, которые стоят на пути русских, желающих постигнуть истину. Дальше шло изложение собственных взглядов автора. Однако, будучи напечатано отдельно, первое письмо приобретало характер самостоятельного произведения, превращалось, по выражению Герцена, в "мрачный обвинительный акт", производивший особое впечатление именно благодаря моменту, когда он был опубликован. Разумеется, этот обвинительный акт не мог не вызвать возражений. Отвечать Чаадаеву хотел Е. А. Баратынский. Написал статью и А. С. Хомяков - будущий лидер славянофилов.

В 1938 г. в архиве Пушкинского дома в Ленинграде М. Н. Ясинским был обнаружен оттиск статьи-возражения на "Философическое письмо", написанной также в виде письма к даме. Ясинский полагал, что это ответ Баратынского. Н. И. Мордовченко в 1951 г. атрибутировал статью как принадлежащую перу Хомякова. Опубликовал этот материал английский исследователь Р. Темпест в Париже в 1986 году. Конечно, 1938 и 1951 годы - не самые подходящие для углубления в историю российской культуры, но с тех пор прошли десятки лет, а отечественные исследователи не удосужились извлечь из известнейшего архива интереснейший материал. Впрочем, сравнительно недавно В. В. Сапов отыскал в московском архиве материалы, связанные с делом "Телескопа", где имеется и данная статья. У исследователя есть сведения, позволяющие утверждать, что автором ее является митрополит Филарет (Дроздов)¹³.

Автор статьи излагает свои возражения против отдельных постулатов "Философического письма". При этом, разумеется, нигде не назван Чаадаев, хотя имя это ни для кого секрета не составляло. Слова о светлых лучах, пронизывающих мрак над Европой, по мнению автора, "относятся только к открытиям, касающимся до совершенствования вещественной жизни, а не духовной; ибо сущность религии есть неизменный вовеки дух света, проникающий во все формы земные. Следовательно, мы не отстали в этом отношении от других просвещенных народов; а язычество еще таится во всей Европе; сколько еще поклонников идолам, рассыпавшимся в золото и почести! Что же до условных форм общественной жизни, то пусть опыты совершаются не над нами; можно жить мудро чужими опытами". Настоящее России автор оценивает довольно сурово, но объясняет недостатки духовной жизни страны подражанием Западу. С оценкой прошлого, высказанной в "Философическом письме", он решительно не согласен, ссылаясь на памятники русской средневековой литературы и на роль Руси в защите Европы от монголов, а христианского мира от Корана.

Некоторые чаадаевские мысли перетолкованы в статье по-своему: "Положение наше ограничено влиянием всех четырех частей света и мы - "ничто", - как говорит сочинитель Философического письма, - но мы - центр в человечестве европейского полушария, море, в которое стекаются все понятия. Когда оно переполнится истинами частными, тогда потопит свои берега истиной общей. Вот, кажется мне, то таинственное предназначение России, о котором так беспокоится сочинитель". Наиболее остроумным представляется следующее возражение автора статьи. Процитировав рассуждение Чаадаева о том, что массы сами не мыслят, а мыслят лишь отдельные мудрецы, и следующее за этим горестное восклицание "где наши мыслители, где наши мудрецы?", автор отмечает: "Он отрицает этим свою собственную мыслительную деятельность"¹⁴.

Однако остроумные и плоские, глубокие и поверхностные возражения на "Философическое письмо" света не увидели, как, впрочем, и согласные с ним мнения.

К середине 1830-х годов царское правительство практически отказывается от традиций просвещенного абсолютизма, идущих от Петра I и Екатерины II. Охранительность, консерватизм, противостояние передовым идеям находят выражение в теории официальной народности. Наиболее кратко она выражена знаменитой триадой "Православие, самодержавие, народность", которую министр просвещения С. С. Уваров обнародовал в 1834 году. И вот через два года со страниц журнала доказывается, что православие отторгло страну от общего развития человечества, народность прозябает в невежестве и растет не развиваясь, а самодержавие, даже в лице лучших своих представителей, как Петр I, способно лишь навязать внешние атрибуты цивилизации.

Естественно, первым, кто потребовал расправы, был Уваров. 19 октября 1836 г. он представил в главное управление цензуры доклад, где говорилось, что "Философическое письмо" изобличает ненависть автора к отечеству и внушает опасные идеи по поводу его прошлого, настоящего и будущего. На другой день доклад был передан царю. Николай I начертал на нем повеление: "Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу"¹⁵. Так Чаадаев был определен в сумасшедшие лично главой государства.

20 октября Ф. Ф. Вигель, директор департамента иностранных исповеданий, смолоду знавший Чаадаева и ненавидевший его, обратился с доносом к митрополиту Серафиму, ведавшему духовной цензурой. Тот, изучив крамольный журнал, направил возмущенное письмо шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу. А у него уже были инструкции, полученные непосредственно от царя.

29 октября в квартире Чаадаева в доме Левашовых был произведен обыск с изъятием всех бумаг. Обыск состоялся и в квартире Белинского - сам критик в то время находился в Премухине, тверском имении Бакуниных. 1 ноября Чаадаев был вызван к московскому полицмейстеру Л. Цынскому, который объявил ему, что по распоряжению правительства он считается сумасшедшим. В сумасшедший дом сажать не стали (зато адресата "Письма", Панову, муж, воспользовавшись случаем, отправил в соответствующее заведение). К Чаадаеву был приставлен вечно пьяный полицейский лекарь, который должен был каждый день свидетельствовать состояние здоровья "больного".

В ноябре было принято решение и о других участниках "дела". Надеждина выслали в Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар); цензора - выдающегося арабиста А. В. Болдырева, ректора университета - уволили от всех должностей; журнал был закрыт.

Хотя веления самодержца не могли обсуждаться, Уваров высказал в письме к царю недовольство мягкостью расправы: "Статья, направление которой совершенно неожиданно обнаружило не бред безумца, а скорее систематическую ненависть человека, хладнокровно оскорбляющего святая святых и самое драгоценное своей страны", является, по мнению министра, "настоящим преступлением против народной чести, также и преступлением против религиозной, политической и нравственной чести"¹⁶. Отменить царское решение Уваров, конечно, не мог, но он принял свои меры. "Я счел необходимым, - докладывал царю министр, - предупредить на всякий случай различные цензурные комитеты, зависящие от министерства, чтобы они не пропустили в журналах ни одной статьи, касающейся "Телескопа"... Позволю себе высказать мнение, что в настоящее время обсуждение этой диатрибы "Телескопа" только усилило бы зло"¹⁷.

Итак, о "Философическом письме" нельзя было отзываться на страницах русской печати. Всем цензурным комитетам было предписано не допускать упоминаний о "Письме", даже критических. Конечно, убедить в том, что его не было, министр не мог даже непосредственно подчиненных ему цензоров. Один из них записал в дневнике свое впечатление от произведения Чаадаева: "Я думаю, это просто невольный пророк новых идей, которые теплятся в умах. Наблюдая вещи ближе и без предубеждения, ясно видно, куда стремится все нынешнее поколение"¹⁸.

Реакция общества оказалась совсем не такой, как, вероятно, ожидали власти. Если при появлении "Письма" многие были не согласны с Чаадаевым, а иные даже возмущены, то теперь все стремились выразить сочувствие опальному. Одним из первых навестить его приехал, при всех орденах, И. И. Дмитриев - баснописец и бывший министр. Хомяков уничтожил свою статью с возражениями. Не отправил письма с замечаниями и Пушкин, отметив для себя: "Ворон ворону глаза не выклюнет"¹⁹.

Сам Чаадаев вначале растерялся, пытался оправдываться, уверял, что его неправильно поняли. Однако вскоре душевные силы к нему вернулись. В 1837 г., едва сняли унизительный медицинский надзор, Чаадаев вновь берется за перо. Не для печати - это навсегда запрещено - он пишет "Апологию сумасшедшего". В этом произведении отразились те изменения во взглядах Чаадаева, которые произошли за несколько лет со времени создания "Философических писем".

Основная идея - единства человечества - осталась прежней. Были до некоторой степени пересмотрены только представления о том, какое место занимают в этом единстве различные народы и группы народов. Результаты революции 1830 г. во Франции, приведшей к власти финансовую олигархию, высказывания ведущих европейских идеологов, например, Ф. Гизо, проникнутые идеей национальной или европейской исключительности, развитие философской жизни в Германии, где взгляды Шеллинга отступали перед натиском новых идей, и многие другие факторы вызвали у Чаадаева некоторое разочарование в перспективах развития Западной Европы. С большим вниманием он стал относиться к другим странам. В беседах с педагогом И. А. Ястребцовым, нашедших отражение в книге последнего, шла речь о роли, которую предстоит в будущем играть России и Соединенным Штатам Америки. В письме к католическому деятелю барону Ф. д'Экштейну Чаадаев говорит о значении индийской и вообще восточной философии, о том, что мудрости Запада есть чему поучиться у Востока (т. 2, с. 104).

Разумеется, наибольшее внимание уделяет он судьбам родной страны. Уже в 1835 г. в письме А. И. Тургеневу Чаадаев подчеркивал, что Россия призвана "обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого... Таков будет логически результат нашего долгого одиночества: все великое приходило из пустыни" (т. 2, с. 99). В "Апологии сумасшедшего" Чаадаев пишет, что его зря упрекают в отсутствии любви к Родине - он просто не привык любить Отечество с закрытыми глазами. Теперь он верит, что Россия способна выполнить свою миссию в отношении человечества, что отсутствие европейского" опыта может сослужить ей в этом службу. Залог великого будущего русского народа в самом существовании таких личностей, как Петр Великий, Ломоносов, Пушкин.

Однако путь к достижению этого будущего - не в самоизоляции, не в национальном бахвальстве, а в приобщении, как можно более полном, к общечеловеческой культуре. Чаадаев склонен признать, что несколько излишне превознес страны Западной Европы, но в том, что касается осуждения лжепатриотизма, его позиции стали еще тверже. "Забыв о том, что сделал для нас Запад, - пишет Чаадаев об ультра- патриотах и славянофилах, - не зная благодарности к великому человеку, который нас цивилизовал, и к Европе, которая нас обучила, они отвергают и Европу и великого человека" (т. 1, с. 530).

Собственную судьбу Чаадаев рассматривает как закономерное проявление общественного процесса: "Вы понимаете теперь, откуда пришла буря, которая только что разразилась надо мной, и вы видите, что у нас совершается настоящий переворот в национальной мысли, страстная реакция против просвещения, против идей Запада, - против того просвещения и тех идей, которые сделали нас тем, что мы есть, и плодом которых является эта самая реакция, толкающая теперь нас против них". Чаадаев желает славы своей стране, ценит высокие качества своего народа, но, отмечает он, "патриотическое чувство, одушевляющее меня, не совсем похоже на то, чьи крики нарушили мое спокойное существование" (т. 1, с. 533).

После дела Чаадаева и "Телескопа" уваровщина - идеологическое воплощение николаевского режима, казалось, шла от триумфа к триумфу. Если Уваров и его присные и не спровоцировали гибель Пушкина, то во всяком случае она была им на руку (вдобавок для Уварова Пушкин - личный оскорбитель). Вслед за тем - высылка Лермонтова (кстати, в близком окружении царя всерьез рассматривался вопрос, не объявить ли сумасшедшим и этого лейб-гусара), а через четыре года и его гибель. Любой пустяк - не та песня, неосторожность в личном письме (пример - судьба Герцена), мог повлечь за собой репрессии. Но и те представители культуры, кого правительство не подвергало прямому преследованию, ощущали свою чуждость, ненужность: формировалось поколение "лишних людей". И вот в эти годы Чаадаев, как отметил позже Хомяков, играя в игру, известную под названием "Жив, курилка!" Несмотря на видимую шуточность формулировки, за этим стояли очень серьезные вещи.

Опубликованное в "Телескопе" "Философическое письмо" поставило те вопросы, над которыми предстояло биться не одному поколению русской интеллигенции: место России в мире и место образованных людей в России. Впервые был поставлен, а позже развит а "Апологии сумасшедшего" вопрос о проблеме выбора дальнейшего пути, стоявшей перед страной. Хотя отвечать на чаадаевское "Письмо" правительство запретило, практически вся русская общественная мысль 30 - 40-х годов XIX в. именно и занята была поисками ответа на них. В стране шла беспрерывная умственная работа; Чаадаев не просто был ее участником, но прилагал все усилия, чтобы не дать ей остыть. Высказываниями (порой ироническими и парадоксальными), самой своей личностью он не давал отойти от высокой духовной жизни, погрузиться в рутину и душевное рабство.

В бытовом отношении ему жилось все хуже. Денег, присылаемых из деревни братом, не хватало. Михаил Яковлевич был человек тоже незаурядный; однако, сломленный жизнью, постоянно опасавшийся обыска (он хранил бумаги декабристов, включая записки о казни пятерых), импульсивно щедрый по отношению к крестьянам и вдобавок злоупотреблявший спиртным, он никак не мог быть хозяйственным помещиком. Петр Яковлевич жил все в том же флигеле на Новой Басманной, однако дом этот Левашовым уже не принадлежал - он был продан после смерти Е. Г. Левашовой в 1839 году. Новому квартирохозяину надо было платить, что Чаадаев делал весьма нерегулярно. Флигель был запущен, обои отклеивались, печи дымили, само здание держалось, по выражению В. А. Жуковского, "одним духом" (тем не менее, как доказывают В. и Л. Саповы, простояло до наших дней)²⁰.

Регулярно в квартирке Чаадаева собирались писатели, мыслители, ученые, генералы, светские дамы, иностранные путешественники. Чаадаев также посещал салоны - сперва З. А. Волконской, потом К. К. Павловой, Елагиных, Свербеевых. По словам Вяземского, Чаадаев как бы преподавал "с подвижной кафедры, которую он переносил из салона в салон"²¹. В безгласной России именно салоны и были единственным средоточием общественной жизни. Там не только обсуждались новости культуры и политики, но и исполнялись литературные и музыкальные произведения, велись философские споры; там завязались дискуссии между западниками и славянофилами. Как отмечал Чаадаев в письме Вяземскому от 29 апреля 1847 г., "в наших толках очень много толку" (т. 2, с. 199).

Разумеется, как во всяком суррогате нормальной общественной жизни, в этом салонном бытии многое оказывалось уязвимым, что и отражено в таких произведениях, как "Возвращение Чацкого" Е. Д. Растопчиной, "Современная песня" Д. В. Давыдова. В ней фигурирует персонаж, который, по мнению Чаадаева, был карикатурой на него: "Утопист, идеолог, // Президент собранья, // Старых барынь духовник, // Маленький аббатик, // Что в гостиных бить привык // В маленький набатик". Примечательно и описание свиты "президента" с упоминанием некоего "прапорщика в отставке", то есть Бакунина. Бакунин, Герцен, Огарев, Белинский принадлежали к ближайшему окружению "басманного философа". Близок с ним был и Т. Н. Грановский. Большим почитателем Чаадаева являлся И. С. Гаранин - товарищ Лермонтова по кружку шестнадцати.

Виднейшие славянофилы - Киреевские, Аксаковы, Хомяков - это не только оппоненты, но и друзья Чаадаева. Представление о мессианском избранничестве того или иного народа в библейском ли, в гегельянском ли смысле для Чаадаева всегда было неприемлемо. Именно возможность таких выводов из гегельянской философии истории и заставила его настороженно отнестись к гегельянству в целом, о чем свидетельствует его письмо Шеллингу, написанное в 1842 году (т. 2, с. 144). Неприятие теории национальной исключительности резко противопоставляло Чаадаева славянофилам. Однако считать его западником тоже невозможно полностью, так как это требовало бы признания им избранности западноевропейских стран. Чаадаеву, например, казалось асбурдным даже выражение "Западное", или "европейское просвещение", так как существует, по его мнению, только единое общечеловеческое просвещение (т. 1, с. 559).

Интеллектуальный, подъем 40-х годов XIX в., включая деятельность славянофилов, заставил Чаадаева довольно оптимистично смотреть на судьбу России, но возможность исполнения ею своего долга перед человечеством лежала, разумеется, на путях приобщения к общемировой культуре. Чаадаев не мог не ценить в славянофилах то, что его младший современник С. Кьеркегор позже назвал (высказываясь по другому поводу) "серьезным отношением к самому себе". Однако, высоко отзываясь о трудах славянофилов, даже пропагандируя их на Западе, Чаадаев делал из этих изысканий собственные выводы и призывал говорить до конца: признать, что сохранение общинного быта послужило питательной средой для упрочения крепостного права, что преступления Ивана Грозного стали возможны не столько из-за особенностей его личности, сколько из-за специфики социально-исторической действительности страны. По- новому осмысливает Чаадаев и преобразования Петра I. Не каприз самодержца (как считали славянофилы) и не воля великого человека (как полагали многие западники и к чему первоначально склонялся Чаадаев), а закономерности исторического развития заставили Россию вступить на новый путь, по которому она должна шествовать и впредь.

Дружба с Пушкиным окружала Чаадаева особым ореолом в глазах литераторов. И. С. Тургенев дарит ему первые свои книги. Я. П. Полонский посвящает стихи, прося благословить "с музою союз". Не обнаружив своего имени в книге, посвященной молодости Пушкина, Чаадаев саркастически заметил, что потомки заглянут и в сочинения поэта, узнают, что Пушкин гордился дружбой Чаадаева. Однако когда к нему обратились с предложением написать воспоминания о Пушкине, он отказался - легко сказать о том, что говорить можно, но как умолчать о том, о чем говорить нельзя.

В январе 1847 г. друзья провожали Герцена за границу. Первый тост Герцен предложил за Чаадаева, самого старшего из собравшихся. Много лет спустя, вспоминая об этом, автор "Былого и дум" писал: "Как жаль, что у последующих поколений не было таких предшественников". Еще через год в Европе разразилась революция. Царизм ответил на нее усилением реакции внешней и внутренней. Поездки за рубеж были запрещены, тех, кто там находился, срочно вытребовали домой или объявили врагами Отечества. Цензура свирепствовала. Сведения из Европы доходили скупо и в искаженном виде. Чаадаев, однако, старался следить за событиями. Он видел появление новых сил на исторической арене - пролетариата, социалистических идей²².

Западноевропейский утопизм давно привлекал внимание Чаадаева. По складу своего мировосприятия он прежде всего сочувствовал тем направлениям утопической мысли, которые имели религиозную окраску, - учениям Ф. Ламеннэ, П. Лекордера, А. Сен-Симона. С религиозной христианской точки зрения воспринимал он и справедливость требований обездоленных слоев общества, хотя в целом осуждал насильственные действия. Среди афоризмов Чаадаева выделяется такой: "Социализм победит, но не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники" (т. 2, с. 506).

Чаадаев не был революционером. Но у него возникла надежда, что революционная буря разбудит, наконец, и его Родину, выведет народ из рабской покорности, заставит сделать шаг по направлению к "Царству Божию на земле". И Чаадаев, изысканный интеллектуал, над чьей чопорностью посмеивались даже ближайшие друзья, задумывается о том, чтобы обратиться к народу. Человек, чьи основные произведения были написаны по-французски, в 1848 - 1849 гг. составляет по-русски два удивительных сочинения. Один - проповедь Петра Басманского (прозрачный псевдоним) о греховности богатства (т. 1, с. 550, 553). Другой - листовка. Чаадаев обращается к "братьям .горемычным", сообщает им, что "братья ваши разных племен, на своих царей государей поднялись, все восстали до единого человека! Не хотим, говорят, своих царей государей, не хотим их слушаться... Не хотим царя другого окромя царя небесного" (т. 1, с. 550). Справедливости ради следует отметить, что ни проповедь, ни листовка до народа не дошли²³, хотя проповедь и получила распространение среди его знакомых.

В начале 1850-х годов за границей появились работы Герцена, в которых большое место уделялось Чаадаеву и его "Философическому письму". Чаадаев обрадовался, написал Герцену благодарственное послание, в котором выражал уверенность, что "Вы не станете жить сложа руки и зажав рот, а это главное". О себе Чаадаев там же замечает, что ему, кажется, "суждено было быть примером не угнетения, против которого восстают люди, а того, которое они сносят с каким-то трогательным умилением и которое, если не ошибаюсь, по этому самому гораздо пагубнее первого" (т. 2, с. 256).

Существует и еще одно письмо Чаадаева, написанное почти одновременно с только что процитированным и адресованное шефу жандармов А. Ф. Орлову. В этом послании Чаадаев резко осуждает Герцена, утверждая, что тот приписал ему "собственные свои чувства" (т. 2, с. 266). Орлов, впрочем, письмо вернул не читая. Чаадаев на вопрос племянника, зачем же была эта "ненужная низость", ответил искренне: "Мой дорогой, все дорожат своей шкурой"²⁴. Напомним только, какое это было время. За словарь иностранных слов, за чтение письма Белинского Гоголю петрашевцы были приговорены к смертной казни, лишь в последний момент замененной каторгой. Чего же мог ожидать человек, которого "лондонский агитатор" объявил вдохновителем революционных идей?

Примерно в это же время Орлов спросил у Чаадаева о Бакунине. Последний находился тогда в Петропавловской крепости, имя его после революционного Славянского съезда, после Дрезденского восстания гремело по всей Европе, а в России произносилось со страхом. Чаадаев не колеблясь ответил: "Мой воспитанник"²⁵. Между тем страна шла к катастрофе. Долгие годы после победы над Наполеоном казалось, что, каковы бы ни были недостатки в экономическом, культурном и политическом развитии России, военная мощь ее бесспорна. За время царствования Николая I Россия выиграла войны против Персии и Турции, подавила восстания в Польше и Венгрии. Только горцы на Кавказе не желали сложить оружие, но этому находились объяснения - рельеф, мусульманский фанатизм, помощь извне. Николай I считал военное дело главной своей заботой, однако проявлялась она не лучшим образом. Дисциплина в армии основывалась на телесных наказаниях, главное внимание уделялось выправке и амуниции. Оружие устарело. В армии, как и везде, процветало казнокрадство, среди офицеров предпочтение отдавалось не самым способным, а исполнительным. Дороги не строились и не ремонтировались - предполагалось, что бездорожье спасло страну в 1812 г. и оно же спасет впредь. Такова была николаевская Россия, когда ей пришлось выступить против Востока и Запада сразу - против Турции, Англии и Франции.

Чаадаев, проведши молодость в сражениях, в зрелые годы стал пацифистом и, по свидетельству современников, высказывал удивление, что цивилизованные страны держат армии, надеясь с помощью оружия решить какие-то проблемы. Однако когда Крымская война началась, он сразу понял, что поражение России неизбежно. Отставной ротмистр не был великим стратегом, просто он ясно видел, что страна, противопоставившая себя всем, страна, бытие которой основано на рабстве, коррупции и безгласности, не может победить. "В противоположность всем законам человеческого общежития, - писал Чаадаев, - Россия шествует только в направлении собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И потому было бы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственных интересах- заставить ее перейти на новые пути" (т. 1, с. 569). Однако, понимая закономерность и даже необходимость катастрофы, Чаадаев не мог ей радоваться. Обращаясь воспоминаниями к победоносной войне, в которой сам участвовал, Чаадаев восклицал: "Нет, тысячу раз нет, не так мы в молодости любили нашу Родину" (т. 1, с. 571). Главное отличие он видел в том, что его поколение, люди, взявшие Париж, не противопоставляли свою отчизну человечеству, не поучать, стремились, а учиться.

Чаадаев дожил до того момента, когда многим показалось, что поражение действительно повернет Россию на новые пути. С новым царем Александром II даже Герцен связывал великие надежды. Чаадаев же был настроен совсем иначе, ему, по свидетельству мемуаристов, было "страшно за Россию". Некоторые современники, например, А. И. Дельвиг, связывали подобную позицию с привычкой к фрондерству; такая же точка зрения представлена и в книге Б. Н. Тарасова²⁶. Однако вряд ли это соответствует действительности. Во-первых, характер Александра II был отлично известен Чаадаеву со слова Жуковского - воспитателя императора. Во-вторых, и самое главное, не мог человек, проживший более 60 лет, почти все время в России, верить, что некие реформы, на которые туманно намекал испуганный военно-политическим крахом царь, смогут действительно преобразовать страну, вывести ее на дорогу, предназначенную Провидением.

Чаадаева раздражало, что люди, при Николае молчавшие, открывшуюся теперь возможность говорить используют для славословий новому самодержцу; раздражали и почести, оказываемые армии, проигравшей войну. Чаадаев помнил уже одну "александровскую весну", помнил, как быстро "исчезли юные забавы". Не лучших времен он ожидал, а худших, и твердо решил, что не переживет их. В 1855 г. было составлено его завещание (бумаги и книги двоюродному племяннику М. И. Жихареву, остальное слугам). Вскоре он запасается рецептом на мышьяк. Современники свидетельствуют, что иногда среди оживленного разговора о грядущей либерализации Чаадаев вдруг демонстрировал этот рецепт.

Мышьяк ему, однако, не понадобился. Воспаление легких в несколько дней убило старого философа. Он успел причаститься (у православного священника, разумеется) и похоронен был в день Пасхи на кладбище Донского монастыря, рядом с некогда любившей его Авдотьей Норовой, умершей еще в 1835 году. По странному совпадению, тут же находится и могила А. В. Болдырева, пострадавшего в 1836 г. по "чаадаевскому делу".

В письме Герцена, написанном в мае 1856 г., есть строки о том, что "П. Я. Чаадаев, собираясь ехать сюда, - умер"²⁷. Трудно сказать, какими сведениями располагал Герцен, насколько твердым было стремление Чаадаева уехать в конце жизни за границу и насколько оно было выполнимо. Факт, однако, что такое намерение признавалось правдоподобным (оно менее удивительно, чем планы самоубийства со стороны религиозного человека) и известие в этом смысле достигло берегов Темзы, что Герцен этому известию верил. Возможно, именно с заграничными планами связано то обстоятельство, что у вечно сидевшего в долгах Чаадаева к моменту кончины оказалась довольно крупная сумма денег.

Посмертная судьба Чаадаева примечательна тем, что в какой-то степени отражает историю страны. Понадобилась отмена крепостного права, чтобы о Чаадаеве и его идеях стало возможно говорить в российской печати (а в 1859 г., в разгар новой "александровской весны", цензура запретила Чернышевскому напечатать статью об "Апологии сумасшедшего"). Понадобилась революция 1905 г., чтобы появилось первое, весьма неполное, собрание его сочинений и писем. Новый этап в освоении чаадаевского наследия начался после 1917 года²⁸.

В 1918 г. в последнем перед закрытием номере "Вестника Европы" были опубликованы чаадаевские материалы из архива Е. А. Свербеевой. В 30-е годы Д. И. Шаховской - внук двоюродной сестры Чаадаева, той, что была замужем за декабристом Ф. П. Шаховским, в прошлом видный либеральный деятель, обнаружил пять "Философических писем", не включенных в прежнее собрание сочинений, а также статьи, материалы допроса, прокламацию и др. Готовились новое собрание сочинений. Но в 1939 г. Шаховской был репрессирован, а собрание так и не увидело света. В той атмосфере, которая воцарилась в стране после войны, Чаадаев был явно не ко двору. В пору "хрущевской оттепели" к его наследию вновь обращаются исследователи.

Однако книга о Чаадаеве в серии "ЖЗЛ" вышла уже в 1965 году. Она была встречена с огромным интересом, тем более что содержала обширные цитаты из его сочинений, а затем подверглась суровой критике на страницах коммунистической печати. На некоторое время о Чаадаеве снова замолчали. Только с началом так называемой перестройки в 1987 г. в Москве вышел том статей и писем Чаадаева. По полноте охвата это издание гораздо скромнее, чем планировавшееся Шаховским, но значительно богаче по сравнению с изданием 1913 года. В 1991 г. (по странному совпадению, именно в год крушения системы), появилось, наконец, и научное издание - Полное собрание сочинений и избранные письма. Вышли труды Чаадаева и в серии "Философское наследие".

Особенности исторического пути России не могут не волновать мыслящих людей нашей страны. Отчего и когда началась изоляция России, существовала ли она вообще, а если да, то была ли благом или злом? Насколько события XX в. имеют корни в предыдущем развитии страны? Каковы пути к будущему? Таковы вопросы, обсуждаемые ныне. Их невозможно решать, не учитывая достижений историко-философской мысли прошлого; в этом корень непреходящего интереса к Чаадаеву.

Есть и другой аспект. Все более и более человечество ощущает свое единство и многообразие. Не могут не возникать вопросы о роли каждой нации в этом единстве. Постановку этих проблем и один из путей к их разрешению также можно найти у Чаадаева. Вся жизнь его и труды - достойной пример служения великой идее единого и свободного человечества.

Примечания

1. Мнение В. Кантора о том, что судьба имени Чаадаева до наших дней - образец беспримерно глухого и глубокого запрета (см. Вопросы литературы, 1988, N3), конечно, содержит преувеличение, но возникло оно не на пустом месте.

2. ЛАЗАРЕВ В. В. Чаадаев. М. 1986.

3. ГЕРШЕНЗОН М. О. П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление. СПб. 1908.

4. WALICKI A. Paradoks Czaadajewa. - Studia filozoficzne, 1962; CHOJNACKA K. Piotr Czaadajew. - Tu i teraz, 1983, sept., N2.

5. Ouevres choisis de Pierre Tchaadaeff. P. 1862.

6. ЗЕНЬКОВСКИЙ В. Русские мыслители и Европа. Париж. Б.г.

7. The Major Works of Peter Chaadaev. L. - Notre Dame. 1969.

8. McNALLY R. T. Chaadayev and His Friends. Talahasee (Fla). 1971. Весьма своеобразное преломление получила подобная тенденция в статье Т. Наполовой (Москва, 1990, N7): Чаадаев оказывается врагом России, чуть ли не иностранным агентом и т. Д. Впрочем, статья написана в таком ключе, что полемика с ее автором лишена смысла.

9. ТАРАСОВ Б. Н. Чаадаев. М. 1986. Выход этой книги в серии "Жизнь замечтальных людей" спустя более 20 лет после книги А. А. Лебедева о Чаадаеве в той же серии, и, почти одновременно, сочинений Чаадаева под редакцией Б. Н. Тарасова - событие знаменательное. Автор собрал огромное количество фактов. Вместе с тем нельзя не отметить, что за подробностями, штрихами, высказываниями современников, не всегда понятными нынешнему читателю, как бы расплываются масштабы личности Чаадаева, значимость его как мыслителя. Одного Тарасов все же достиг (возможно, того не желая) - того, что Чаадаев с его легкой руки как бы вошел в моду. О нем вспоминают, его цитируют к месту и не к месту.

10. Сейчас установлено, что П. Я. Чаадаев, А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский, Ф. И. Тютчев, Л. Н. Толстой - кровные родственники через графа П. А. Толстого, сподвижника Петра I (см. Наука и религия, 1987, N11).

11. ЧААДАЕВ П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 2. М. 1991, с. 44 (дальше ссылки на это издание даются в тексте очерка).

12. Чаадаев вступил в ложу Белых братьев в Кракове, принадлежал затем к ложе Соединенных друзей (в число ее членов входили самые различные люди, от П. И. Пестеля до великого князя Константина Павловича). В 1817 г. в русском масонстве произошел раскол на сторонников иоанновской и андреевской систем. Чаадаев примкнул первоначально к иоаннитам; (противникам высших степеней и мистических крайностей), вступил в Великую ложу Астреи. Однако отобранные у него знаки свидетельствуют о принадлежности его к андреевскому масонству, притом к высшей - восьмой степени. Согласно показаниям самого Чаадаева, он уже в 1818 г. разочаровался в масонстве, вышел из ложи, а негативное отношение к масонской деятельности изложил в специальном сочинении. К сожалению, последнее, отобранное при обыске, до сих пор не найдено. К 1822 г., когда масонство в России подверглось запрещению, Чаадаев был уже в отставке и подписки о непринадлежности к этой организации не давал. Связь с масонскими организациями за границей он отрицал и сведений о них нет.

13. Материалы в настоящее время готовятся к публикации.

14. Символ, Париж, 1986, N16, с. 110 - 113.

15. ЛЕМКЕ М. Николаевские жандармы и литература. СПб. 1908, с. 412 - 413.

16. Revue des etudes slaves. P. 57 (1983) N2.

17. Символ, 1986, N16, с. 122 - 123.

18. НИКИТЕНКО А. В. Дневники. Т. 1. М. -Л. 1955, с. 188.

19. ПУШКИН А. С. Письма последних лет. Л. 1969, с. 99.

20. См. Литературная газета, 4.XII.1991. С. 11; Московский журнал, 1993, N1, с. 33.

21. ГЕРШЕНЗОН М. О. П. Я. Чаадаев. В кн.: ГЕРШЕНЗОН М. О. Грибоедовская Москва. М. 1989, с. 99.

22. Представления о социализме в середине XIX в. резко отличались от современных. Социалистическими именовались многие учения, которые сейчас не признают таковыми ни марксисты-ленинцы, ни представители Социнтерна.

23. Попытки Чаадаева выступить в роли агитатора кажутся неожиданными. Однако если верить доносу А. Грибовского, еще в 1820 г. члены тайного общества рассчитывали использовать его для работы среди солдат.

24. ЖИХАРЕВ М. И. Докладная записка потомству о П. Я. Чаадаеве. В кн.: Русское общество 30-х годов XIX в. М. 1989, с. 116 - 117.

25. Там же, с. 90.

26. ТАРАСОВ Б. Н. Ук. соч., с. 438.

27. ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. Т. 25. М. 1961, с. 346.

28. Можно провести любопытную параллель между посмертной судьбой Чаадаева и его "ученика" Бакунина. Тот и другой находились под спудом до 1905 г. и после середины 1930-х годов. Однако с Бакуниным все довольно логично: он боролся с царизмом и полемизировал с Марксом. Естественно неприятие его и монархистами и марксистами. Естественно и внимание к "апостолу революции" в революционное тридцатилетие. Но рассуждения Чаадаева касались прошлого. И все же...