Четыре сына Александра Невского — Василий, Дмитрий, Андрей и Даниил — многократно упоминаются в летописях и актах1, но только относительно одного из них известно, когда он родился. Единственный сын великого князя Александра Ярославича, рождение которого указано в летописи, это самый младший из его сыновей, Даниил. Почему не отмечены в летописи годы рождения трех старших братьев Даниила, остается загадкой. Возможно, потому, что в послебатыево лихолетье просто прекратилось составление летописных записей, и только к моменту появления на свет Даниила такие записи возобновились. Как бы там ни было, но рождение четвертого сына у Александра Невского зафиксировано одной из самых древних русских летописей — Лаврентьевской. Под 6769 годом в ней сообщается, что «родися Олександру сынъ, и наре[ко]ша имя ему Данилъ»2. 6769 год летописи — мартовский3, следовательно, Даниил родился между 1 марта 1261 и 28 февраля 1262 г. Рассказ о Даниловом монастыре, помещенный в Книге Степенной царского родословия, упоминает о построении в этом монастыре князем Даниилом Александровичем церкви «во имя преподобнаго Данила Столпьника»4. Обычно ктиторы основывали церкви в честь тех святых, по имени которых они сами были наречены. Поэтому можно было бы считать, что последний сын Александра Невского назван в честь Даниила Столпника. Однако Степенная книга составлялась в 60-е гг. XVI в., и ее известие о событиях более чем двухсотпятидесятилетней давности может быть заподозрено в своей достоверности. К счастью, имеется источник куда более ранний, чем Степенная книга. В 1979 г. в Новгороде была найдена свинцовая печать XIII в. с четко различимыми рисунками и подписями. На одной стороне буллы был изображен столпник, по сторонам которого читались вертикальные надписи «Столпникъ» и «Данилъ», а на другой стороне — скачущий вправо всадник в короне и с мечом и надпись: «[Ал]ек[са]ндр». Четкость изображений и букв на новонайденной печати позволила отождествить с ней еще несколько печатей, плохо атрибутируемых из-за их неважной сохранности. По именам патрональных святых на лицевой и оборотной сторонах этих булл твердо устанавливается их принадлежность последнему сыну Александра Невского — Даниилу Александровичу5. До нашего времени сохранилось и несколько печатей старшего сына Даниила Александровича — Юрия. На лицевой стороне этих печатей изображен всадник и читается надпись: «[Г]е[р]гиос», а на другой — святой столпник и надпись: «Данилъ Столпн[ик]»6, что точно соответствует имени и отчеству князя — Юрий (Георгий) Данилович. Таким образом, и печати Даниила Александровича, и печати Юрия Даниловича свидетельствуют о том, что патрональным святым князя Даниила был Даниил Столпник: последний сын Александра Невского был назван в честь этого святого. Память Даниила Столпника отмечается 11 декабря. Следовательно, князь Даниил появился на свет примерно в ноябре — декабре 1261 г.
Миниатюра из Царского тутулярника. 1672-1673 гг. (РНБ. F.IV.764.Л. 30)
Даниилу едва ли исполнилось 2 года, когда 14 ноября 1263 г. на пути из Орды в стольный Владимир в Городце Радилове на Волге скончался его отец, великий князь владимирский Александр Невский7. Поскольку летописные известия 80— 90-х гг. XIII в. рисуют Даниила московским князем, надо полагать, что Москва с относившимися к ней волостями была выделена ему из состава территории великого княжества Владимирского по завещанию отца. Однако двухлетний Даниил не мог стать самостоятельным князем. В лучшем случае он мог признаваться номинальным главой Московского княжества, но реально править за маленького ребенка должны были взрослые люди. Обычно в княжеской семье за малолетних детей правили мать или старший из братьев, если он был уже человеком взрослым. К моменту смерти отца у Даниила оставались в живых два старших брата — Дмитрий, получивший от отца Переяславское княжество, и Андрей, которому Александр Невский завещал стоявший на левом волжском берегу Городец Радилов. Андрей Александрович в летописях впервые упоминается через 14 лет после кончины отца. Тогда, в 1277 г., он был уже самостоятельным князем, ездил в Орду и во главе своего войска участвовал в походе хана Менгу-Тимура на осетинский город Дедеяков (Дедяков)8.
Но в 1263 г. Андрей, видимо, был еще малолетним и едва ли был способен править за брата Даниила в Москве. Старше Андрея был Дмитрий. Впервые он упоминается в летописях значительно раньше Андрея — в 1260 г. В том году Александр Невский оставил его княжить вместо себя в Новгороде Великом9. В 1262 г. Дмитрий вместе с новгородцами и другими князьями предпринял успешный поход против немцев на Юрьев (Тарту)10. Его имя после имени отца было внесено в текст договора о мире и торговле, который был заключен Новгородом Великим с Готским берегом, Любеком и другими немецкими городами в 1262—1263 гг.11. Очевидно, что в начале 60-х гг. XIII в. Дмитрий был если не юношей, то подростком, которому уже доверялось ведение важных государственных дел. Тем не менее, когда после смерти отца Дмитрий попытался закрепиться в Новгороде, новгородцы во главе с посадником Михаилом выгнали его из города, мотивируя свои действия тем, что «князь еще малъ бяше»12, т. е. Дмитрий, видимо, был еще не вполне взрослым человеком. Но все-таки Дмитрий был старшим из оставшихся после Александра Невского трех его сыновей, и он мог управлять Москвой во время малолетства Даниила. Однако этого не случилось. Права семьи Александра Ярославича на владение Московским княжеством оказались нарушенными.
Судьба Москвы и судьба ее наследного правителя — малолетнего князя Даниила в годы, последовавшие за смертью Александра Невского, несколько неожиданно проясняются благодаря одному свидетельству XV в. В 1408 г. тогдашний московский великий князь Василий Дмитриевич выступил с войском против Литвы, поскольку летом 1407 г. литовцы напали на союзное Москве Новосильское княжество и пытались сжечь его столицу — Одоев13. Василий Дмитриевич пригласил участвовать в антилитовском походе тверского великого князя Ивана Михайловича, но получил отказ. Дело в том, что за два года до этого, в 1406 г., тверской князь помог московскому в его противоборстве с Литвой, хотя до решительных действий дело тогда не дошло. На р. Плаве, притоке впадающей в Оку р. Упы, москвичи и литовцы заключили между собой перемирие. Но в договорной грамоте при перечислении князей, помогавших московскому великому князю, имя его тверского союзника было упомянуто одним из последних. Тверской великий князь счел такое оформление перемирной грамоты для себя оскорбительным, и в 1408 г. уже не помог Василию Дмитриевичу. Иван Михайлович Тверской даже обратился с особым посланием к московскому великому князю, в котором подчеркивал свое более высокое происхождение: «По роду есми тебѣ дядя мой пращуръ великий князь Ярославъ Ярославичь, княжилъ на великомъ княжении на Володимерскомъ и на Новогородцкомъ; а князя Данила воскормилъ мой пращуръ Александровича, сѣ(дѣ)ли на Москвѣ 7 лѣтъ тивона моего пращура Ярослава. И по томъ князь великий Михайло Ярославичь, и по немѣ Дмитрей и Александрѣ, вси сии дръжаша Новогородское и Володимерское великое княжение. Что ради братство дрьжа и крестное цѣлование измѣни, князь, тии же ны бѣ миръ взяша на Плавѣ?»14. Тверской князь упрекал московского в том, что, поклявшись в братстве, т. е. признав тверского князя равным себе, Василий Дмитриевич не написал его имени в перемирной грамоте сразу после своего. Ссылками на прошлое Иван Михайлович пытался доказать, что он высокого происхождения, его предки раньше, чем предки московского князя, правили и великим княжеством Владимирским, и в Новгороде. А пращур великого князя Ивана, Ярослав Ярославич (он приходился прапрадедом Ивану Михайловичу), был дядей пращуру великого князя Василия Даниилу Александровичу («по роду... дядя» — по началу рода московских князей, а род этот начинался с Даниила Александровича), т. е. по родовому счету был выше первого московского князя.
Это указание тверских грамотеев, составлявших в 1408 г. послание князя Ивана Михайловича московскому правителю, было совершенно точным. Великий князь Ярослав Ярославич, родоначальник тверских князей, был младшим братом Александра Невского и, соответственно, приходился дядей всем сыновьям последнего, в том числе и Даниилу. Факт этот можно было установить, читая летописи. Но последующие сообщения тверской грамоты 1408 г. о воспитании Ярославом Ярославичем маленького Даниила и об управлении в течение семи лет предназначенной Даниилу Москвой тиунами великого князя Ярослава являются уникальными, сохранившиеся до наших дней источники более раннего времени этих фактов не знают. Можно было бы думать, что сведения начала XV в. о событиях почти полуторавековой давности являются недостоверными, они просто сочинены тверичами, чтобы посильнее уязвить московского князя и доказать более высокое родовое происхождение Ивана Тверского. Однако тверская грамота носила вполне официальный характер и должна была основываться не на изобретенных а на действительных фактах. Не следует забывать, что в начале XV в. московский великий князь был много сильнее тверского и нарочитое умаление его чести могло вызвать со стороны Москвы более решительные действия, чем действия Твери, не откликнувшейся осенью 1408 г. на призыв Василия Дмитриевича вновь выступить в совместный поход против Литвы. Укоры Москве следовало строго обосновывать и дозировать, что прекрасно понимали в Твери. Поэтому свидетельства начала XV в. о воспитании Даниила великим князем Ярославом Ярославичем и управлении им Москвой представляются вполне надежными. К тому же в грамоте 1408 г. совершенно верно определен срок этого управления — 7 лет. В течение именно 7 лет тверской князь Ярослав Ярославич занимал великокняжеский стол во Владимире: с 1264 г. до своей смерти в 1271 г.15 Таким образом, устанавливается, что маленького Даниила, оставшегося сиротой после смерти отца, воспитывали не старшие родные братья, а дядя, великий князь владимирский Ярослав Ярославич. Его же наместники (тиуны) управляли выделенным Даниилу Московским княжеством. Так продолжалось до 1271 г., когда умер Ярослав Ярославич.
Что было с Даниилом и Москвой после 1271 г., остается неизвестным. Можно только думать, что по достижении совершеннолетия (а в средневековье человек признавался совершеннолетним и дееспособным в 12—14 лет16) Даниил стал самостоятельно княжить в Московском княжестве. Произошло это не ранее 1273 г.
Но в источниках имя Даниила как независимого московского князя появляется гораздо позднее — впервые в 1282 г. Под этим годом Новгородская I летопись сообщает, что «идоша новгородци на Дмитриа к Переяславлю, и Святославъ со тфѣрици, и Данило Олександрович с москвици; Дмитрии же изиде противу плъкомъ со всею силою своею и ста въ Дмитровѣ»17. Летопись фиксирует один из эпизодов долголетней междоусобной борьбы, в которую оказались втянутыми княжества Северо-Восточной Руси и Новгород Великий. В 1280 г. переяславский князь Дмитрий Александрович, ставший в 1277 г. великим князем владимирским, начал войну с Новгородом! Полки Дмитрия и его союзников — других русских князей опустошили новгородские волости. Новгородцы вынуждены были пойти на ущербный для себя мир18.
Обострением отношений Дмитрия с новгородцами воспользовался другой сын Александра Невского — правивший в Городецком княжестве Андрей. Он отправился в Сарай и там нажаловался только что вступившему на престол хану Туда-Менгу на старшего брата. Жалобы Андрея возымели действие. Ему была оказана военная поддержка, и с татарской ратью городецкий князь вернулся на Русь. Подойдя к Мурому и не вступая в пределы княжеств собственно Северо-Восточной Руси, которыми владели потомки Всеволода Большое Гнездо, Андрей послал вестников к ярославскому, стародубскому, ростовскому и другим князьям, призывая их присоединиться к нему и выступить против Дмитрия. По-видимому, когда такое согласие было получено, Андрей начал военные действия. С помощью татар он захватил Муром, опустошил окрестности Владимира, Юрьева, Суздаля, Переяславля (Залесского), подступил к самому Переяславлю и 19 декабря 1281 г. овладел городом. Дмитрий с семьей и двором вынужден был бежать из отчинного Переяславского княжества в Новгород. Видимо, преследуя его, татары опустошили тверскую округу «и до Торжьку», а заодно и селения «около Ростова»19. Все это случилось накануне рождественских праздников, и летописец записал: «Въ Рождество же Христово пѣниа не было по всѣмъ церквамъ, но в пѣниа мѣсто плачь и рыдание... »20. Держа путь в новгородские земли, Дмитрий помнил о том, что с Новгородом у него отношения хотя и мирные, но отнюдь не дружелюбные; новгородцы конечно, не забыли его разорений в 1280 г. Поэтому Дмитрий решил обойти собственно Новгород стороной, а переждать обрушившиеся на него невзгоды в Копорье. Этот город в Новгородской земле Дмитрий вновь отстроил и укрепил в 1278—1279 гг.21 Но новгородцы, узнав о намерениях Дмитрия, преградили ему путь у озера Ильменя. Взяв в качестве заложников двух дочерей князя Дмитрия и нескольких его бояр с семьями, они выставили неудачливого великого князя из своих владений. Править они пригласили к себе победителя — князя Андрея Александровича. В начале февраля 1282 г. Андрей уже был в Новгороде, и 8 февраля, в сыропустную неделю, новгородцы его «посадиша на столѣ честно».
Однако вскоре князь Андрей покинул Новгород, отправился во Владимир, а из Владимира уехал в свой Городец22. Отъезды Андрея из Новгорода и Владимира и возвращение в собственное княжество едва ли были добровольными. Дело в том, что Дмитрий, не найдя приюта у новгородцев, «съ своею дружиною отъѣха въ Орду къ царю татарскому Ногою»23. «Царями», или «цесарями», русские летописцы второй половины XIII—XV вв. титуловали ордынских ханов. Правда, Ногай ханом не был. Он не являлся чингизидом, а только потомки Чингизхана имели право на ханский титул. Ногай был лишь темником, т. е. начальником «тьмы» — 10-тысячного войска, но темником могущественным, реальное положение которого далеко не соответствовало его формальному званию. Фактически Ногай являлся независимым правителем западной части Орды, простиравшейся от низовьев Дуная на восток примерно до низовьев Северского Донца24. Он самостоятельно, без санкции столичного Сарая обменивался посольствами с египетским султаном Калавуном25, а византийский император Михаил Палеолог даже выдал за него свою дочь Евфросинию, правда, рожденную вне брака26. Так что русский летописец, отдававший, по-видимому, большую дань реалиям, а не отвлеченным юридическим титульным нормам, по-своему был прав, называя Ногая царем. Дипломатическая и военная поддержка Ногаем князя Дмитрия Александровича и привела к тому, что Андрей Городецкий вынужден был оставить завоеванные им земли и удалиться в столицу своего отчинного княжества на Волге27.
Вернув себе в 1282 г. Переяславль и Владимир, Дмитрий, по-видимому, решил наказать строптивый Новгород. Судя по некоторым намекам новгородского летописца, Дмитрий попытался помешать подвозу хлеба из черноземного владимиро-суздальского ополья в новгородские земли28. Это и побудило новгородцев организовать в 1282 г. поход против Дмитрия на Переяславль. Приведенное выше новгородское летописное описание этого похода не называет главного противника новгородцев — Дмитрия — великим князем владимирским или, на худой конец, переяславским князем по его отчине. Нет даже титула «князь». Но из контекста описания следует, что Дмитрий в 1282 г. правил по меньшей мере в собственном Переяславле. Верный своей манере новгородский летописец не называет прямо и союзников Новгорода Святослава и Даниила соответственно тверским князем и московским князем. Однако сделанные летописцем пояснения, что Святослав был «со тфѣрици», а Даниил «с москвици», не оставляют сомнений в том, что речь идет о правителях Твери и Москвы.
Что же побудило московского и тверского князей выступить в 1282 г. вместе с новгородцами против Дмитрия Александровича? Если Новгород в 1282 г. страдал из-за хлебной дороговизны, то относительно Твери и Москвы таких сведений нет. Можно, конечно, предположить, что Святослав Тверской и Даниил Московский поддержали Новгород как бывшие союзники, сторонники Андрея Городецкого, враждовавшего со старшим братом Дмитрием. Но тогда непонятна будет позиция иных князей, в частности, ростовского князя Константина Борисовича и ярославского князя Федора Ростиславича, о которых точно известно, что в 1281 г. они были союзниками князя Андрея Александровича, но в 1282 г. почему-то предпочли не выступать против Дмитрия, хотя с ним боролись могущественные Новгород, Тверь и Москва. Думается, князья Даниил и Святослав, поддерживая новгородцев в их борьбе с Дмитрием Александровичем, преследовали свои собственные цели.
Следует обратить внимание на то, что своих противников переяславский князь поджидал в Дмитрове. Дмитров в те времена был центром самостоятельного княжества, где правили потомки брата Александра Невского Константина. То, что в 1282 г. Дмитрий из Переяславля с дружиной пришел в столицу независимого княжества и закрепился в ней, готовый вести войну с Новгородом, Тверью и Москвой, свидетельствует о том, что или дмитровский князь был верным и послушным союзником переяславского князя, причем настолько, что готов был сделать свой стольный город и земли своего княжества ареной опустошительных военных действий, или переяславский князь, возможно, в качестве великого князя владимирского, установил свой контроль над Дмитровским княжеством. Последнее представляется более вероятным, поскольку в 1280 г. умер местный князь Давыд Константинович29 и при смене в Дмитрове правителя там мог упрочить свои позиции великий князь. Дмитровское княжество лежало между Тверским, Переяславским и Московским30. Укрепление в Дмитрове позиций одного из правителей этих княжеств должно было вызывать опасения и ответную реакцию двух других. Этим, по-видимому, и следует объяснять участие тверского князя Святослава Ярославича и московского князя Даниила Александровича в военной акции новгородцев против переяславского и великого владимирского князя Дмитрия Александровича.
К счастью, до кровопролития дело не дошло. Подойдя на пять верст к Дмитрову, новгородцы начали переговоры с Дмитрием Александровичем и сумели заключить с ним мир на выгодных для себя условиях31. Так закончился один из напряженных эпизодов русской истории последних двух десятилетий XIII в., в котором впервые проявил себя московский князь Даниил Александрович.
Надо полагать, что союз с Тверью Даниил Александрович поддерживал и в последующие годы. Во всяком случае летописная запись о нападении в 1285 г. литовцев на волость тверского владыки Олешню, располагавшуюся южнее города Зубцова, между реками Шешмой и Вазузой32, сообщает, что его отразили собравшиеся вместе «тфѣричи, москвичи, волочане, новоторжьци, зубчане, рожевичи»33. Совместные действия тверичей и москвичей ясно указывают на продолжавшийся союз Даниила Московского с Тверью, где незадолго до литовского нападения на Олешню вокняжился Михаил Ярославич34. В то же время выступление москвичей вместе с волочанами (жителями Волока Ламского) и новоторжцами, подчинявшимися как Новгороду, так и великому князю владимирскому (им в 1285 г. оставался Дмитрий Александрович) может свидетельствовать о том, что между братьями Дмитрием и Даниилом произошло примирение, они стали координировать свои действия против общего противника. Такое заключение прямо подтверждается редким известием Рогожского летописца, согласно которому в 1288 г. великий князь Дмитрий, узнав о нежелании тверского князя Михаила Ярославича подчиниться ему, «созва братью свою Андреа Александровича и Данила и Дмитриа Борисовича и вся князи, яже суть подъ нимъ, и поиде съ ними ко Тфѣри». Объединенная рать под предводительством Дмитрия Александровича опустошила окрестности Кашина, сожгла другой тверской город — Конятин, подступила к самой Твери, но здесь великий князь заключил мир с Михаилом Тверским «и распусти братью свою въсвояси, а самъ възвратися въ Переяславль»35. Брат Дмитрия, Даниил, помогавший ему в борьбе против тверского князя, — это Даниил Александрович Московский. Очевидно, в 1288 г. он встал на сторону более могущественного владимирского великого князя и нарушил прежний союз с Тверью, приняв участие в опустошении Тверского княжества.
В дальнейшем отношения Даниила Александровича с Тверью то вновь становились дружественными, то снова охладевали. А вот отношения со старшим братом, великим князем владимирским Дмитрием Александровичем, делались все прочнее и прочнее. Это особенно ярко проявилось в 1293 г., когда Андрей Александрович Городецкий, в очередной раз отправившись в Сарай, получил поддержку от незадолго до этого ставшего ханом Золотой Орды Тохты и с большим татарским войском, возглавлявшимся братом Тохты, Туданом, начал новую войну с Дмитрием36. Рать Дюденя (как назвали на Руси Тудана) должна была прежде всего напасть на Переяславль, где пребывал Дмитрий. Переяславцы заблаговременно бежали из города. Сам Дмитрий с дружиной отъехал на Волок Ламский, а оттуда направился в Псков. Татары же с Андреем Александровичем и его верным союзником ярославским князем Федором Ростиславичем взяли Суздаль, разграбили Владимир, выдрав даже узорчатые медные напольные плиты в Успенском соборе, захватили Юрьев Польский и двинулись к Переяславлю. Простояв много дней у обезлюдевшего города, татары и русские князья «поидоша къ Москвѣ, и московскаго Данила обольстиша, и тако въѣхаша въ Москву, и сътвориша такоже, якоже и Суждалю, и Володимерю, и прочимъ городомъ, и взяша Москву всю и волости, и села»37. Это было второе за XIII столетие взятие Москвы монголо-татарами (первое имело место во время нашествия Батыя). Совершенно очевидно, что в 1293 г. в отличие от событий одиннадцатилетней давности Даниил Александрович был противником не Дмитрия, а Андрея и союзником великого князя. Можно полагать, что московский князь был заодно и с тверским князем, поскольку Андрей Александрович и Дюдень вознамерились воевать и Тверь, однако, узнав о возвращении туда пришедшего из Орды (очевидно, от Ногая) Михаила Ярославича, отказались от своего замысла. Михаил же Тверской хотел попасть в свой город через Москву, но близ Москвы его встретил «нѣкии попинъ», который предупредил его о захвате Москвы татарами и проводил князя «на путь миренъ»38. Судя по приведенным данным, к 1293 г. московский и тверской князья вновь стали союзниками. Оба они поддерживали великого князя владимирского Дмитрия Александровича и все вместе ориентировались на распоряжавшегося в западных землях Золотой Орды Ногая. Боровшийся с Дмитрием Андрей и союзные ему князья были связаны с сарайскими ханами. Благодаря помощи хана Тохты в 1293 г. владимирский великокняжеский стол перешел к городецкому князю. Андрей постоянно преследовал Дмитрия. В 1294 г. Дмитрий умер39. К тому времени он сумел сохранить за собой только наследственное Переяславское княжество, которое после смерти старшего Александровича перешло к его сыну Ивану. События последующих лет показывают, что и в новых условиях московско-переяславско-тверской союз представлял собой грозную силу.
В 1296 г. в русские земли был послан большой военный отряд татар во главе с Неврюем, видимо, для того, чтобы решить в пользу Орды существовавшие межкняжеские споры. Во Владимире состоялся съезд русских князей и знати. Участники съезда разделились на две партии. Во главе одной встал великий князь Андрей Александрович. Его поддержали давние приспешники — ярославский князь Федор Ростиславич и ростовский князь Константин Борисович. Оппозицию составили Даниил Московский, Михаил Тверской и переяславцы. Распри на съезде оказались столь сильны, что противоборствовавшие стороны готовы были взяться за оружие, но все-таки сумели договориться о разделе княжений и разъехались восвояси40.
Известия о последующих событиях сохранила не летопись, а запись исторического содержания в пергаментной служебной минее XII в. на ноябрь: «В лѣто 6804 индикта 10 при владыцѣ Климентѣ, при посадницѣ Андръе съгониша новгородци намъстниковъ Андрѣевыхъ съ Городища, не хотяще князя Андрѣя. И послаша новгородци по князя Данилья на Мъсквоу, зовуще его на столь в Новъгородъ на свою отциноу. И присла князь переже себе сына своего въ свое мѣсто именемъ Ивана. А сам князь Данилии. Того же лѣта поставиша мостъ великыи чересъ Вълхово. А псал Скорень дьяконъ святыя Софии»41.
Хотя в последние годы было высказано мнение, будто приведенный текст состоит из двух записей, сделанных разными лицами42, на самом деле весь текст написан одним почерком, рукою дьякона новгородского Софийского собора Скореня43. Он отметил строительство в Новгороде моста через р. Волхов, а главное — описал политическую ситуацию, сложившуюся в Новгороде в 6804 г. Приведенную Скоренем дату можно уточнить. Сочетание данного года и указанного в записи индикта (10) указывает на время между 1 сентября 129 г. и 28 февраля 1297 г.44 Поскольку запись сделана на ноябрьской минее, надо полагать, что Скорень описывал события ноября 1296 г.
Согласно записи, новгородцы во время архиепископства Климента (занимал новгородскую кафедру с 2 августа 1276 г. до своей смерти 22 мая 1299 г.45) и посадничества Андрея (именно Андрея Климовича, который исполнял должность новгородского посадника с перерывами с 1286 по 1316 г.46) изгнали из Городища наместников князя Андрея Александровича. Совершенно очевидно, что, пойдя на решительный разрыв с великим князем владимирским, новгородцы должны были ожидать и столь же решительного противодействия со стороны великокняжеской власти, а если так, то обязаны были заручиться поддержкой противников Андрея Александровича. Их выбор пал на московского князя Даниила, который был приглашен княжить в Новгород. Выбор новгородцев весьма показателен. Он свидетельствует о том, что именно Даниил Московский признавался наиболее влиятельным противником великого князя. Иными словами, в сохранявшемся московско-переяславско-тверском союзе руководящая роль после смерти Дмитрия Александровича перешла, очевидно, к московскому князю, и с ним как главой антивеликокняжеской лиги вступили в переговоры новгородцы. При этом приглашение Даниила на новгородский стол мотивировалось ссылками на старину: «на столъ в Новъгородъ на свою отциноу». Отец Даниила, Александр Невский, действительно долгое время занимал новгородский стол. Но утверждение, что Новгород — «отчина» только московского князя, явно затушевывало истинные причины приглашения новгородцами Даниила как одного из самых могущественных князей Северо-Восточной Руси того времени, поскольку Новгород мог считаться «отчиной» и другого сына Александра Невского — великого князя Андрея, и Михаила Тверского, отец которого, Ярослав Ярославич, также длительное время сидел на новгородском столе.
Даниил Александрович принял приглашение Новгорода, но сам в силу неизвестных нам причин туда не поехал, а послал своего сына Ивана. Это самое раннее известие о политической деятельности Ивана — будущего Ивана Даниловича Калиты. Следует отметить, что в Новгород был отправлен не старший сын Даниила Юрий, а его второй сын — Иван. По-видимому, важные обстоятельства заставляли Даниила оставаться в Северо-Восточной Руси, не ехать в Новгород и не отпускать туда старшего сына. Возможно, эти обстоятельства знал Скорень и хотел их изложить. После слов: «А сам князь Данилии» он оставил чистое место в две строки, но так и не заполнил его.
То, чего не дописал Скорень, отчасти раскрывает одна договорная грамота, заключенная между Тверью и Новгородом. Обращаясь к новгородскому архиепископу Клименту, тверской князь Михаил Ярославич писал в этой грамоте: «То ти, отьче, повѣдаю: съ братомь своимь съ старѣишимь съ Даниломь одинъ есмь и съ Иваномь; а дѣти твои, посадникъ, и тысяцьскыи, и весь Новъгородъ на томь цѣловали ко мнѣ крѣстъ: аже будеть тягота мнѣ от Андрья, или от татарина, или от иного кого, вамъ потянути со мною, а не отступити вы ся мене ни вЬ которое же веремя»47. Из текста новгородско-тверского докончания следует, что к моменту его заключения уже существовал союз Твери и Москвы, причем тверской князь признавал московского князя «братомь... старъишимь». Это прямое свидетельство грамоты о политическом старшинстве Даниила подтверждает вывод, сделанный на основании записи Скореня о главенствующей роли московского князя по меньшей мере в московско-тверском союзе. Союз этот был направлен против великого князя Андрея Александровича, причем союзники (не только Тверь с Москвой, но и Новгород Великий) опасались военных действий как со стороны владимирского князя, так и со стороны татар, очевидно, поддерживавших Андрея.
К какому времени относится заключение рассматриваемого договора между Тверью и Новгородом? Ясно, что соглашение было составлено до лета — осени 1300 г., когда на съезде князей в Дмитрове Михаил Тверской поссорился с Иваном Переяславским и вступил в союз с великим князем Андреем Александровичем. С другой стороны, упоминание в новгородско-тверской грамоте московского князя следует объяснять тем, что Даниил Александрович был признан новгородцами своим князем. А это произошло, как засвидетельствовал дьякон Скорень, в 1296 г. Еще одна деталь новгородско-тверского докончания позволяет сузить его датировку до нескольких месяцев. Тверской князь утверждал в грамоте, что он «одинъ семь» не только с московским князем, но «и съ Иваномь». Все исследователи, анализировавшие данную грамоту, считали, что упомянутый в ней Иван — это князь Иван Дмитриевич Переяславский48. Однако правивший в Переяславле Иван был суверенным князем, а потому должен был бы как-то титуловаться в грамоте, если речь шла о нем. Но в новгородско-тверском соглашении Иван не назван ни «князем», ни «старшим братом» тверского князя, ни просто «братом», даже не «молодшим братом». Очевидно, Иван, с которым был «одинъ» Михаил Тверской, не являлся суверенным князем. В таком случае в Иване рассматриваемого докончания нельзя видеть самостоятельного князя Ивана Переяславского. Заявляя в договоре с Новгородом о своем единстве с Даниилом Московским и Иваном, тверской князь под последним разумел, очевидно, княжившего в Новгороде сына Даниила, малолетнего княжича Ивана, правителя несамостоятельного, целиком зависевшего от своего отца, а потому никак и не титулованного в официальном новгородско-тверском соглашении. Как было выяснено при рассмотрении записи Скореня, маленький Иван Калита прибыл в Новгород между 1 сентября 1296 г. и 27 февраля 1297 г., возможно, к ноябрю 1296 г. Очевидно, соглашение между Михаилом Ярославичем Тверским и Новгородом Великим было заключено или в это же время, или несколько позднее.
Высказанное в соглашении опасение относительно возможных военных действий против Твери, Москвы и Новгорода великого князя Андрея и татар подсказывает, что или Андрей Александрович, недовольный результатами общекняжеского съезда летом 1296 г. во Владимире, отправился в Орду за военной помощью, чтобы смирить строптивых князей, или, узнав о враждебных действиях новгородцев и о поддержке, оказанной им Даниилом Московским и Михаилом Тверским, поспешил в Сарай, чтобы посредством ордынской силы восстановить прежний порядок вещей. Во всяком случае Лаврентьевская летопись сохранила известие о том, что «приде Андрѣи князь ис Тотаръ и совокупи вои, и хоть ити на Переяславль ратью, да от Переяславля к Москвѣ и ко Тфѣри. Слышав же князь Михаило Тфѣрьскии и Данило Московьскии князь и совокупивъ вои, и пришедше и стаста близь Юрьева на полчищи, Андрѣи в Володимери. И тако не даста пойти Андрѣю на Переяславль, бяшеть Иоан князь сынъ Дмитриевъ ида в Ворду, приказалъ Михаилу князю блюсти отчины своее и Переяславля. И замало бою не бысть промежи ими, и взяша миръ и поидоша во своя си»49. Возвращение великого князя Андрея Александровича из Орды датируется Лаврентьевской летописью временем с 1 марта 1296 г. по 28 февраля 1297 г. Лаврентьевская летопись сообщает о некоторых фактах, имевших место в отсутствие Андрея. Выясняется, что в Орду отправился и переяславский князь Иван Дмитриевич. Летопись не говорит, в какую именно Орду поехал князь Иван, но, если судить по предыдущим поездкам его отца и ориентации союзников Ивана, эта Орда была ордою Ногая. Направляясь туда, Иван Дмитриевич поручил блюсти свое княжество тверскому князю.
Переяславль был расположен ближе к Москве, чем к Твери, и его правителю уместнее было просить Даниила Александровича позаботиться о безопасности Переяславля. Возможно, Иван Дмитриевич не сделал этого потому, что московского князя отвлекли новгородские дела. Во всяком случае надо отметить, что противники великого князя Андрея Александровича действовали весьма энергично. Они упрочили свой союз новыми договорными грамотами; двусторонними соглашениями скрепили связи с Новгородом Великим; один из князей отправился в Орду; можно предположить, что туда же был послан старший сын Даниила, Юрий, потому и не попавший в Новгород; усиленно готовились к войне. Приход «ис Тотаръ» Андрея (он должен датироваться концом 1296 г. — началом 1297 г. ), его намерение напасть на Переяславль, Москву и Тверь не застали союзников врасплох. Московский и тверской князья вовремя сосредоточили свои силы у города Юрьева Польского, лежавшего на пути из Владимира на Переяславль. Тем самым устранялась возможность неожиданного удара по Переяславлю владимирского великого князя и выполнялись союзнические обязательства перед Иваном Переяславским. Встретив противодействие Даниила Александровича и Михаила Ярославича, великий князь Андрей вынужден был пойти на переговоры с ними. Стороны заключили мир, и, судя по тому, что в Новгороде в мае 1299 г. уже действовал сын Андрея Александровича, Борис50, соглашение это было небезвыгодным для великого князя, добившегося отказа Даниила Московского от новгородского стола. Тем не менее Даниил, пусть короткое время, но правил в Новгороде Великом. О реальности его княжения свидетельствуют находки в Новгороде свинцовых печатей с именем Даниила, о которых речь шла выше.
Последующие три года в жизни Даниила Александровича прошли мирно. Но в 699 г. хиджры (между 28 сентября 1299 и 15 сентября 1300 г.) сарайский хан Тохта одержал решительную победу над темником Ногаем. Сам Ногай был убит. Период двоевластия в Орде кончился51. Теперь московскому князю и его союзникам не на кого стало опираться извне, великий же князь владимирский Андрей Александрович мог еще в большей степени, чем раньше, рассчитывать на поддержку Тохты.
Своеобразным откликом на бурные события в южной степи и изменение в политической ситуации в Орде явился уже упоминавшийся съезд русских князей в Дмитрове в 1300 г.52. Съезд продемонстрировал рост влияния великого князя Андрея Александровича. Противостоявшая ему коалиция князей раскололась. Своих бывших союзников оставил тверской князь Михаил, из-за чего-то не договорившийся с Иваном Переяславским. Любопытно отметить, что в сохранившемся в составе Лаврентьевской летописи тверском летописном материале, идущем с 1285 г., именно со статьи 1300 г. Андрей Александрович начинает титуловаться великим князем. До этого он назывался просто князем или даже только по имени, без всякого титула, хотя в действительности был великим князем владимирским. Смена идеологической ориентации тверских летописателей — результат сближения тверского князя с великим князем владимирским. В 1301 г. Михаил Тверской даже ходил на помощь Андрею Александровичу, предпринявшему совместно с новгородцами поход на шведов к устью Невы53. Но если тверской князь переориентировался на союз с великим князем владимирским, то московский князь Даниил Александрович остался на прежних позициях. Заодно с ним выступал и Иван Переяславский.
Однако изменение ситуации на русском Северо-Востоке, усиление влияния великого князя владимирского не позволяли князю Даниилу вести активную политику в этом регионе. Его внимание переключилось на Рязань — соседнее с Московским княжество, не входившее в систему княжеств Северо-Восточной Руси. Осенью 1300 г. Даниил напал на Рязанское княжество, подошел к его столице — городу Переяславлю Рязанскому — (современная Рязань; старая Рязань, уничтоженная Батыем в 1237 г., лежала много ниже по р. Оке) и здесь одержал победу над рязанцами. Рязанский князь Константин Романович «нѣкакою хитростью» был взят в плен и приведен Даниилом в Москву54. С этой акцией Даниила Александровича некоторые историки связывают присоединение к Москве Коломны55, но, возможно,Коломна стала частью московской территории уже по смерти Даниила, при его сыне Юрии, который в 1306 г. казнил пленного князя Константина56, завладев, вероятно, при этом Коломной. Во всяком случае, к 1336 г. Коломна была уже московской57.
Успех под Переяславлем Рязанским придал смелости Даниилу Александровичу. Когда 15 мая 1302 г. скончался союзник Даниила переяславский князь Иван Дмитриевич58, возник вопрос о будущем Переяславского княжества. Князь Иван не оставил наследника. Переяславское княжество оказалось выморочным и как таковое по норме тех времен должно было быть присоединено к территории великого княжества Владимирского. Поэтому великий князь Андрей Александрович послал в Переяславль своих наместников. Но, умирая, князь Иван Дмитриевич «благослови въ свое мѣсто Данила Московскаго въ Переяславли княжити; того бо любляше паче инѣхъ»59. Хотя это известие есть только в московском летописании и отсутствует, например, в тверском60, вряд ли можно сомневаться в его достоверности. Как показывает разобранный выше материал, московского и переяславского князей связывали тесные союзнические узы, Даниил Александрович неоднократно поддерживал и защищал переяславцев и их князя. Такие отношения вполне могли способствовать составлению благожелательного для Даниила завещательного распоряжения переяславского князя. Однако волеизъявление Ивана Дмитриевича нарушало права великого князя владимирского на выморочное княжество. Между Даниилом и Андреем Александровичем назревал новый серьезный конфликт. Видимо, не надеясь на собственные силы и успешную реализацию своих прав, осенью 1302 г. великий князь Андрей в очередной раз отправился в Орду61. После его отъезда Даниил Московский действовал решительно и быстро. По свидетельству Лаврентьевской летописи, «того же лѣта на зиму Данило князь Олександровичъ сѣде в Переяславли»62, а согласно Симеоновской, — «сѣде Данило княжити на Переяславли, а намѣстници князя великаго Андрѣевы збѣжали»63. Речь шла не о присоединении Переяславского княжества к Москве, как это часто трактуется в научной и учебной литературе64, а о переходе этого княжества под власть князей из московской династии. Недаром в последующие годы мы видим на переяславском столе старшего сына Даниила, Юрия, а затем, когда Юрий стал московским князем, второго сына Даниила, Ивана Калиту65. Овладение переяславским столом было большим успехом политики Даниила Московского, но успехом последним. Во вторник 5 марта 1303 г. первый московский князь скончался «на Москвѣ в своей отчинѣ, в черньцѣх и в скимѣ»66.
О месте его захоронения существуют две версии. Одна из них восходит к сгоревшей в 1812 г. в занятой французами Москве пергаментной Троицкой летописи. В свое время эту летопись видел Н. М. Карамзин, который сделал из нее выписку о смерти Даниила Александровича. Эта выписка завершалась словами: «положенъ бысть въ церкви св. Михаила на Москвь»67. Таким образом, местом погребения Даниила послужил, согласно Троицкой летописи, Архангельский собор в московском Кремле.
Другая версия изложена в уже упоминавшейся выше Степенной книге. Там утверждается, что Даниил был захоронен на братском кладбище Данилова монастыря68. Из двух противоречащих друг другу указаний источников предпочтение следует отдать свидетельству Троицкой летописи как более древнему. Троицкая летопись была составлена, а возможно, даже и переписана в первой четверти XV в., тогда как Степенная книга — памятник эпохи Ивана Грозного. Но говорить приходится лишь о большем правдоподобии уточнения Троицкой летописи, поскольку в ее источнике — летописи типа Лаврентьевской, как можно судить по последней, место погребения князя Даниила не называлось. Поэтому возможно, что приведенное свидетельство Троицкой летописи является пояснением редакторов XV в., когда уже существовала прочная традиция захоронения московских великих князей и их ближайших родичей в кремлевском Архангельском соборе и казалось более чем естественным погребение там и родоначальника династии этих князей.
Сам характер сохранившихся до нашего времени источников позволяет обрисовать только военную и дипломатическую деятельность первого московского князя. О личной, семейной жизни Даниила, о его гражданских акциях данных нет. Единственное исключение — основание московского Данилова монастыря. Современные князю Даниилу источники об этом факте его биографии ничего не говорят. Он известен из рассказов более позднего времени, не отличающихся большой определенностью.
Это обстоятельство заставляло многих писавших об основанном Даниилом Александровичем монастыре называть самые разные даты его строительства. В конце XVIII в. полагали, что первый московский князь основал свой монастырь «около 13 столетия»69. Эту же дату привел и известный историк Русской Церкви Амвросий70, но в другой части своего труда назвал еще одну — 1272 г.71 Автор «Списков иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви» П. М. Строев считал, что Данилов монастырь был основан в начале XIV в.72, а по мнению составителя наиболее авторитетного справочника по истории русских монастырей В. В. Зверинского, — во второй половине XIII в.73 Дионисий в одном месте своей специальной работы, посвященной московскому Данилову монастырю, почему-то остановился на дате «не позднее 1282 г.»74, а в другом — «не ранее 1272 г., но и едва ли позднее 1282 г.»75. Уже само число вариантов дат показывает, что все они лишены серьезного обоснования. Тем не менее многие из них фигурируют в путеводителях по Москве, включая и новейшие76, что создает изрядную путаницу в представлениях о времени строительства Данилова монастыря. Для того, чтобы определить последнее, необходимо обратиться не к литературе о Даниловом монастыре, а к первоисточникам, где фигурирует этот монастырь.
Нужно сказать, что и в тех памятниках письменности, которые были созданы уже после смерти Даниила Александровича, московский Данилов монастырь упоминается довольно редко. Относительно подробный рассказ о нем содержит Степенная книга. Из него можно узнать, что в XIV—XV вв. монастырь оскудел, а затем и исчез, «яко ни следу монастыря познаватися», осталась только церковь Даниила Столпника да рядом с ней сельцо Даниловское77. Лишь при Иване Грозном монастырь был возобновлен78. Начало же монастыря описано в Степенной книге по более ранним летописным сводам, о чем свидетельствует прямая ссылка: «яко же пишетъ въ лѣтописаниихъ»79.
Действительно, в ряде летописей XV — первой половины XVI в. под 1330 годом приводится рассказ, содержащий сведения об основании Данилова монастыря. Наиболее древней из этих летописей была Троицкая. До того, как летопись сгорела, Н. М. Карамзин успел сделать из статьи 1330 г. этой летописи три выписки80. Они весьма существенны для доказательства древности известий о Даниловом монастыре, но полностью содержания статьи 1330 г. не передают. Поэтому приходится обращаться к статье 1330 г. Рогожского летописца, дошедшего также в весьма древнем списке — 40-х гг. XV в. В этом летописце сообщается, что 10 мая 1330 г. Иван Калита в московском Кремле близ своего двора заложил каменную церковь Спаса Преображения. Далее рассказывается, что он учредил здесь монастырь и «приведе ту пръваго архимандрита Иоана», который «послѣди поставленъ бысть епископомъ Ростову» и «въ старости глубоцѣ къ Господу отиде»81. Летописец не только отметил факт учреждения архимандритии в кремлевском Спасо-Преображенском монастыре, но и прокомментировал его. В этом комментарии и содержатся сведения о Даниловом монастыре. «Глаголють же нѣции отъ древнихъ старець, — записал летописец, — яко пръвии бѢ князь Данило Александровичь сиа архимандритию имѣяше оу святаго Данила за рѣкою, яко въ свое ему имя церкви той поставленъи сущи, послѣди же нѣ по колицъхъ лѣтехъ сынъ его князь великий Иоанъ боголюбивъ сын, паче же рещи, мнихолюбивъ и страннолюбивъ и топлѣе сын вѣрою, и приведе отътуду архимандритию ту и близь себе оучини ю, хотя всегда въ дозорѣ видѣти ю...»82. Таков древнейший рассказ о московском Даниловом монастыре.
Поскольку аналогичный рассказ читался в Троицкой летописи, его можно по меньшей мере возвести к ее источнику — своду 1408 г. митрополита Киприана.
Сама запись 1330 г. об основании Спасо-Преображенского монастыря и переводе туда архимандритии из Данилова монастыря сделана не ранее 1356 г. Дело в том, что запись знает о поставлении в ростовские епископы спасского архимандрита Иоанна и его кончине, а умер Иоанн в 1356 г.83 Составитель записи трудился в московском Кремле, потому Данилов монастырь, расположенный на правом берегу р. Москвы, был для него «за рѣкою».
Из летописного рассказа следует, что каких-либо письменных источников, отдельных заметок, записей, документов о Даниловом монастыре у летописца не было, хотя он и стремился узнать подробности о первой московской обители. Летописец вынужден был ограничиться расспросами знающих людей («глаголють же нѣции отъ древнихъ старець...»), возможно, живших в Кремле своих соседей. Если информаторы летописца были свидетелями того, как князь Даниил возводил на берегу р. Москвы монастырь, то они действительно должны были быть древними старцами. С момента смерти князя Даниила (1303 г.) прошло уже более полустолетия. Очевидцам возведения Данилова монастыря должно было быть в конце 50-х гг. XIV в. по 70—80 лет. Степень достоверности их свидетельств установить трудно. Но, если они правдивы, даже из сверхсжатого изложения этих воспоминаний летописцем можно извлечь определенные данные относительно древнейшей истории Данилова монастыря.
Во-первых, следует отметить, что монастырь был построен первым московским князем Даниилом, а не кем-нибудь из его сыновей в память отца, что в средневековой Руси было делом нередким. Поэтому основание монастыря можно датировать годами жизни Даниила, т. е. временем между 1261 и 1303 г.
Во-вторых, определяется место монастыря — на правом берегу р. Москвы, что в принципе соответствует положению позднейшего Данилова монастыря и сельца Даниловского.
В-третьих, весьма важен факт учреждения в Даниловом монастыре архимандритии. Это знак особого внимания к монастырю его ктитора — князя Даниила, не только основавшего монастырь, но и сделавшего его главным монастырем своего княжества. Не будет, видимо, большой натяжкой утверждать, что в ранний период существования Московского княжества настоятель Данилова монастыря был самым высоким духовным лицом в княжестве84.
Если пытаться уточнить время постройки Данилова монастыря, то следует принять во внимание три момента. Даниил Александрович ставил монастырь скорее всего в конце жизни, когда надо было думать о собственном пострижении. Он и умер, по уже приводившемуся выражению летописи, «в черньцѣх и в скимѣ».
Санкцию на возведение настоятеля монастыря в ранг архимандрита или право выбирать архимандрита Даниил мог получить от главы Русской Церкви в период определенного сближения с митрополитом и при отсутствии давления на последнего политических противников Москвы, в частности, великого князя владимирского. Наконец, само местоположение Данилова монастыря (по пути на юг от Кремля через Нижние Котлы, Коломенское и далее к Коломне) указывает, что ему отводилась или роль военного форпоста, или роль оповестительного пункта при нападениях с юга на Москву монголо-татар или рязанцев. Поэтому сооружение такого оборонительного заслона по времени должно быть соотнесено с реальными угрозами Москве главным образом со стороны Орды.
Какой же период правления Даниила более всего отвечал этим условиям? Из обзора деятельности Даниила Московского видно, что наиболее подходящим временем для строительства им Данилова монастыря были 1297—1300 гг. То был период, когда на время прекратились междоусобицы русских князей и вражда Даниила с великим князем владимирским Андреем Александровичем, когда после нападения 1293 г. Дюденя Даниилу стала ясна необходимость защиты Москвы от внезапных вторжений Орды, когда глава Русской церкви митрополит Максим перенес свою резиденцию из Киева во Владимир на Клязьме (лето 1299 г.) и должен был охотнее откликаться на просьбы северо-восточных князей о церковном устроении их княжеств, в частности, об учреждении архимандритий, когда самому Даниилу было под сорок — возраст почтенный для средневекового человека.
Принимая во внимание, что в Древней Руси строительные сезоны начинались, как правило, летом, в рамках отмеченного периода наиболее вероятным временем основания первого в Москве Данилова монастыря надо признать 1298—1299 гг. Возможно, что строительство этого монастыря было частью общих мер князя Даниила по укреплению южных границ Московского княжества, осуществление которых и привело к резкому столкновению в 1300 г. с Рязанью.
Примечания
1. Основные свидетельства источников о Василии, Дмитрии, Андрее и Данииле Александровичах собраны А. В. Экземплярским в биографических очерках об этих князьях: Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. Т. I. СПб., 1889. С. 44—58, 284—286; Т. П. СПб., 1891. С. 273—275.
2. ПСРЛ. Т. 1. Л., 1926—1928. Стб. 475.
3. Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 114.
4. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. СПб., 1908. С. 298.
5. Янин В. Л. К вопросу о роли Синодального списка Новгородской I летописи в русском летописании XV в. // Летописи и хроники. 1980. М., 1984. С. 154.
6. Там же. С. 155; Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X—XV вв. Т. II. М., 1970. С. 258. № 402.
7. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950 (далее — НIЛ). С. 83.
8. ПСРЛ. Т. 18. СПб., 1913. С. 75, под 6785 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С, 351.
9. НIЛ. С. 83, под 6767 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 271.
10. НIЛ. С. 83.
11. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949 (далее — ГВНиП). № 29. С. 56.
12. НIЛ. С. 84, под 6772 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 272.
13. ПСРЛ. Т. 15. СПб., 1863. Стб. 477, 478, 482.
14. Там же. Стб. 474. По сравнению с публикацией 1863 г. знаки препинания несколько изменены.
15. ПСРЛ. Т. 18. С. 72, 74; НIЛ. С. 313, 321.
16. Кормчая М., 1650. Л. 408 об., 445.
17. НIЛ. С. 325, под 6791 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 289.
18. НIЛ. С. 324, под 6789 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 289.
19. ПСРЛ. Т. 18. С. 78, под 6789 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 289, 351.
20. ПСРЛ. Т. 18. С. 78.
21. НIЛ. С. 323.
22. Там же. С. 324—325, под 6790 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 289.
23. ПСРЛ. Т. 18. С. 78.
24. Егоров В. Л. Историческая география Золотой Орды в XIII—XIV вв. М., 1985. С. 199—201.
25. Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1. СПб., 1884., С. 67—68 (известие о подарках Ногаю от послов египетского султана, отправленных в Орду до получения в Каире известия о смерти ордынского хана Менгу-Тимура, последовавшей в июле 1280 г. ), 362 (известие о прибытии в Каир летом 1282 г. посольства от Ногая).
26. Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 44.
27. НIЛ, С. 324—325, под 6790 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 289.
28. НIЛ. С. 325, под 6790 годом ультрамартовским.
29. ПСРЛ. Т. 18. С. 77, под 6788 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 351.
30. Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М 1984. С. 123 ( карта).
31. НIЛ. С. 325, под 6791 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 289.
32. Кучкин В. А. Указ. соч. С. 149.
33. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 483.
34. Там же.
35. Там же. Т. 15. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 34.
36. НIЛ. С. 327, под 6801 годом; Насонов А. Н. Указ. соч. С. 76.
37. ПСРЛ. Т. 18. С. 82, под 6801 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 351.
38. ПСРЛ. Т. 18. С. 83.
39. НIЛ. С. 328, под 6802 годом мартовским; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 484, под 6803 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 121, 291 и примеч. 154 на с. 322.
40. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 484, под 6805 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 121.
41. ГИМ ОР, Синод, № 161, л. 260 об. Запись неоднократно издавалась: См.: Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки. Отд. III. М., 1917. С. 33; Щепкина М. В., Протасьева Т. Н., Костюхина Л. М., Голышенко В. С. Описание пергаменных рукописей Государственного Исторического музея. Ч. 1. Русские рукописи // Археографический ежегодник за 1964 год. М. 1965. С. 146.
42. Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР. XI—XIII вв. М., 1984. № 81. С. 120.
43. Пользуюсь случаем выразить признательность Л. М. Костюхиной за проведенный анализ почерка записи.
44. Черепнин Л. В. Русская хронология. М., 1944. С. 33—36; Каменцева Е. И. Хронология. М., 1967. С. 82.
45. НIЛ. С. 323, 329—330.
46. Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1960. С. 156, 168, 177.
47. ГВНиП. № 4. С. 14. Перед словом «аже» лучше ставить двоеточие, а не запятую, как в указанном издании.
48. Соловьев С. М. Сочинения. Кн. II. М., 1988. С. 193; Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 88, примеч. 3; Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. Ч. 1. М.; Л., 1948. С. 267; Зимин А. А. О хронологии договорных грамот Великого Новгорода с князьями XIII—XV вв. // Проблемы источниковедения. Вып. V. М., 1956. С. 306—307.
49. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 484, под 6805 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 121.
50. НIЛ. С. 330, под 6807 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 287, 291.
51. Насонов А. Н. Указ. соч. С. 78 и примеч. 2.
52. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 485—486, под годом 6809 ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 122—123. Известие о съезде в Дмитрове помещено в Лаврентьевской летописи между записями от 29 июня и 7 октября.
53. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486, под 6810 годом ультрамартовским; НIЛ. С. 331, под 6809 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 123.
54. ПСРЛ. Т. 18. С. 85, под 6809 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 351.
55. Ключевский В. О. Сочинения в 9 т. Т. 2. С. 13; Любавский М. К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Л., 1929. С. 40; Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960. С. 459.
56. ПСРЛ. Т. 18. С. 87, под 6815 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 351.
57. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.; Л., 1950. № 1. С. 7. О датировке духовных грамот Ивана Калиты см.: Кучкин В. А. Сколько сохранилось духовных грамот Ивана Калиты? // Источниковедение отечественной истории. М., 1989. С. 221— 222.
58. ПСРЛ. Т. 18. С. 85, под 6811 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 351.
59. ПСРЛ. Т. 18. С. 85.
60. Ср.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486.
61. Там же; НIЛ. С. 331, под 6810 годом мартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 123.
62. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486.
63. Там же. Т. 18. С. 85.
64. Обзор мнений по этому вопросу см.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси... С. 127—139.
65. ПСРЛ. Т. 18. С. 86.
66. Там же. Т. 1. Стб. 486, под 6812 годом ультрамартовским. О дате см.: Бережков Н. Г. Указ, соч. С. 120, 123.
67. Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.; Л., 1950. С. 351, примеч. 1. 68 ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. С. 298.
69. Историческое и топографическое описание первопрестольного града Москвы. М., 1796. С. 64.
70. Амвросий, архим. История российской иерархии. Ч. IV. М., 1812. С. 5.
71. Там же. Ч. VI, 2-я половина. М., 1815. С. 1104.
72. Строев П. М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской церкви. СПб., 1877. Стб. 198.
73 Зверинский В. В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. Т. II. СПб., 1892. С. 122.
74. Дионисий, архим. Даниловский мужской монастырь... в Москве. М., 1898. С. 4.
75. Там же. С. 132.
76. Например, в книге Ф. Л. Курлата и Ю. Е. Соколовского «Познакомьтесь — наша Москва» (М., 1968) временем основания Данилова монастыря назван 1282 г. (с. 367), а в книге тех же авторов «С путеводителем по Москве» (М.,1980) — конец XIII в. (с.357).
77. ПСРЛ. Т. 20. Ч. 1. С. 298. Село Даниловское упоминается в Уставной губной московской записи о душегубстве конца 50-х гг. XV в.: Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI вв. Т. III. М., 1964. № 12. С. 27.
78. ПСРЛ. Т. 20. Ч. 1. С. 300.
79. Там же. С. 319. Эта прямая ссылка показывает, что Степенная книга не может считаться наиболее достоверным источником по истории московского Данилова монастыря, как в свое время полагал Амфилохий (Амфилохий, архим. Летописные и другие сказания о св. благоверном великом князе Даниле Александровиче. М., 1873. С. 7).
80. Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 360, примеч. 2.
81. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 46.
82. Там же.
83. Там же. Стб. 64.
84. Существование в Москве в XIV в. церковной должности московского архимандрита, которую в 70-х гг. XIV в. исполнял игумен Высокопетровского монастыря (ДДГ. № 2. С. 13; ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 129, 130; Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—XVI вв. М., 1951. Ч. 1. № 79. С. 82), наталкивает на мысль, что Данилов монастырь, как позднее кремлевский Спасский и Высокопетровский, был резиденцией архимандритов московских, т. е. выборных глав московских настоятелей монастырей, выполнявших функции митрополичьих наместников. К сожалению, чрезвычайная ограниченность сведений о Даниловом монастыре не позволяет с определенностью решить вопрос: носил ли сан архимандрита собственно настоятель Данилова монастыря или лицо, избранное московским архимандритом, хотя и не имевшее сан архимандрита, получало в управление Данилов монастырь. В Новгороде, например, Юрьев монастырь получал в управление игумен того монастыря, который избирался новгородским архимандритом. См.: Янин В. Л. Из истории высших государственных должностей в Новгороде // Очерки комплексного источниковедения. М., 1977.
