Дейников Р. Т. К вопросу о выводе христиан из Крымского ханства в 1778 г.

   (0 отзывов)

Saygo

Дейников Р. Т. К вопросу о выводе христиан из Крымского ханства в 1778 г. // Вопросы истории. - 2014. - № 4. - С. 153-168.

Одним из "белых пятен" в истории процесса включения Крымского ханства в состав Российской империи является вывод христианских подданных крымского хана в пределы Российской империи в период недолгой "независимости" этого государства.

Кратко напомним предысторию вопроса. В результате русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору Крымское ханство получило формальную независимость. При этом, договор 1774 г. сохранил религиозную зависимость татар от турецкого султана - халифа "всех правоверных"1. За Турцией сохранялся также мощный центр влияния в регионе - крепость Очаков. Кроме того, почти все производство и внешняя торговля ханства были ориентированы исключительно на турецкий рынок2. Поэтому сразу после вывода российских войск с территории ханства там произошел проосманский мятеж Девлет-Гирея, ставшего новым крымским ханом. К осени 1776 г. быстрыми темпами с османской и крымскотатарской сторон происходила ревизия договоров 1772 и 1774 гг., апофеозом которого стало приостановление Османской империей контрибуционных выплат России с требованием "... отступить от независимости татар, возвратить Кинбурн и оставить ей во владение Таман".

После этого, в конце 1776 г., российские войска вступили на территорию Крымского ханства и Санкт-Петербург поддержал мятеж "пророссийской" партии в Крыму во главе с Шагин-Гирей-султаном. Резкая смена внешнеполитических ориентиров нового крымскотатарского правительства, не очень взвешенная реформаторская деятельность молодого хана, а также деструктивные действия османских властей привели к страшному по своим масштабам антиханскому бунту в Крыму в конце 1777 - начале 1778 г., подавленному с помощью российских войск. Все это происходило на фоне подготовки Турции к новой войне, убийства османскими агентами пророссийски настроенного господаря Молдавского княжества Григория III Гики и явно намечающегося общеевропейского кризиса из-за резкого ухудшения отношений между Францией и Великобританией, Пруссией и империей Габсбургов.

В этих условиях, в своем рескрипте графу Румянцеву-Задунайскому от 09.03.1778 императрица Екатерина II дала указание "склонять живущих там (в Крыму. - Р. Д.) греков и других христиан к переселению их в Россию"3. После официального Постановления крымских христиан от 17.07.1778 с просьбой о принятии их в российское подданство и ханского Повеления ко всем в крымских городах каймаканам предположительно от 25.07.1778 с фактическим разрешением выезда в Россию всех желающих крымских христиан, начался их массовый выход из Крыма в Россию, который был официально завершен 18 сентября 1778 года.

Надо отметить, что тема переселения христиан Крыма в Россию в той или иной степени затрагивалась в отечественной дореволюционной историографии и весьма активно муссируется современными украинскими исследователями. В советской историографии данная проблема обойдена молчанием.

Целью данного исследования является не описание самого факта выхода крымских христиан в Россию в 1778 г., а попытка рассмотреть ситуацию с выселением христиан из Крыма с точки зрения анализа основных постулатов этого процесса, выдвинутых исследователями.

Впервые серьезно проблему выселения христиан из Крыма затронул в своем труде "Генералиссимус князь Суворов" российский военный историк А. Петрушевский. Он отмечал, что "обладание Крымом в эту пору еще далеко не представлялось за Россией обеспеченным. Надо было и сделать новые ходы, чтобы приблизиться к цели и извлечь из Крыма что можно на случай неудачи. То и другое достигалось переселением из Крыма находившихся там христиан, преимущественно греческой и армянской национальностей. В их руках находились промышленность, садоводство и земледелие горной полосы, что составляло знатную долю доходных статей хана... С другой стороны - представлялась выгода заселения приазовского края многочисленною колониею трудолюбивых, промышленных людей" 4. Версию об экономической подоплеке выселения христиан из Крыма, которое, якобы, еще более привязало хана к России, практически повторил другой вьгдающийся российский военный историк Николай Дубровин5, а позже и видный крымский историк, один из основателей Таврической ученой архивной комиссии Арсений Маркевичб.

В советское время версия дореволюционных исследователей о выселении христиан из Крыма полностью вписалась в материалистическую, "марксистско-ленинскую" теорию исторического процесса. Е. Дружинина фактически поставила жирную точку в рассмотрении причин переселения - не вдаваясь в глубокий анализ проблемы, она отмечала, что "в дальнейшем (после заключения Кючук-Кайнарджийского мира. - Р. Д.) русское правительство стало готовиться к включению Крыма в состав России. Одной из важнейших мер в этом направлении являлось переселение из Крыма христианских жителей полуострова... Поскольку именно христиане (греки и армяне) составляли основную трудовую часть населения Крыма, переселение их в Россию означало экономическое ослабление ханства и ставило Крым в прямую зависимость от России"7. Эта версия становится доминирующей в процессе изучения проблемы и неоднократно повторяется в разных вариациях и современными исследователями. Вероятно, исходя из логики этих рассуждений, современный отечественный историк Алексей Крючков пишет, что "к анализу названных событий следует, по всей видимости, подходить, учитывая взятый Петербургом с конца 1777 - начала 1778 г. курс на присоединение Крыма"8.

Но был ли действительно официальным Петербургом на рубеже 1777 - 1778 гг. взят курс на присоединение Крыма к России, как полагает значительная группа ученых? На наш взгляд, серьезно вопрос о включении Крымского ханства в состав Российской империи в то время стоять не мог, так как, во-первых, оставались нератифицированными османской стороной многие пункты весьма выгодного для России мирного договора 1774 г.; во-вторых, аннексия Крыма привела бы к серьезным внешнеполитическим осложнениям, которые нарушили бы хрупкий баланс во всей Восточной и Центральной Европе; в-третьих, подобные действия означали бы начало крупномасштабной войны с Османской империей, а к войне Россия была не готова как по внутренним, так и по внешнеполитическим причинам. В результате, значительная часть российского политического истеблишмента считала нецелесообразным присоединение Крымского ханства к России, полагая необходимым сохранение номинальной независимости ханства под покровительством России. Если этого сделать не удастся, то предполагалось разыграть "кубанскую карту", при которой ногайские орды отделились бы от Крыма с созданием "независимого" ханства под протекцией России. То, что данная тенденция в российской политике конца 1777 - начала 1778 гг. стала преобладающей, подтверждается документально. Так, на заседании Государственного Совета России от 6 ноября 1777 г. было принято решение поручить фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому "убедить хана собственными поступками его к перемене поведения и сколь нужно ему держаться сдешних наставлений, соединить ногайские народы ласкою и деньгами под его послушание, перевесть его самого, в случае объявления войны, на Кубанскую сторону, и разорить Крым как вину распрей и дабы турки не имели более способов там утвердиться"9. Зачем в случае войны разорять край, который хочешь присоединить к своей державе? Очень важные свидетельства содержатся и в Указе Императрицы П. Румянцеву от 11.02.1778, в котором Екатерина II пишет, что "хотя впрочем толь великая часть Крыма взволновавшаяся противу настаящаго своего хана Шагин-Гирея до того в бунте своем упорствует, что вовсе не хочет повиноваться ни ему, ни находящемуся при нем правительству, однакожь тем не меньше польза дел и службы нашей требуют вести его с нашей стороны на ноге владетельнаго и законнаго хана, по последней мере до самой крайности". При этом, однако, императрица замечает: "с другой стороны, сооружение на Кубани независимо от Крымцев благонамереннаго общества под властию Шагин-Гирея-хана, становится, по мнению нашему, вящше и вящше нужным, дабы там сохранить лицо вольной татарской области, еслиб при настоянии войны Крым совсем уже потерян был, а по крайней мере не иметь от Ногайских орд вредной диверсии"10.

Таким образом, политически в указанный период Россия не готовилась к аннексии Крыма. Но еще ведь остается экономическая составляющая вывода христиан из Крыма. Составляли ли доходы от налогов с христиан основную часть доходов ханства как полагают некоторые исследователи? Вряд ли, учитывая, что Шагин-Гирей-хан, придя к власти, обложил и мусульманское население (которое в несколько раз по численности превосходило христиан) такими же податями11. Да и версия о лишении татарской знати местного источника их дохода в виде сбора налогов с христиан12 не выдерживает критики. Ведь "при своем избрании он (Шагин-Гирей. - Р. Д.) обязался запретить чиновникам брать самим жалованье с платящих подати и десятины и из пошлин, взимаемых прежде ими в свою пользу. Все доходы взял он в свои руки, всякому же из них назначил определенное жалованье"13. Согласно данным ряда исследователей, по соглашению с Шагин-Гирей-ханом, Россия в качестве возмещения своих затрат на его постоянную военную поддержку, получила доходы крымской казны с соляных озер и налоги, взимаемые с христиан, а также гавани Балаклавскую и Козловскую14. Кроме того, современный украинский исследователь П. Марциновский, проанализировав доходные части бюджета Крымского ханства за 1777 - 1783 гг., пришел к выводу о том, что "в 1777 г. 85% всех ханских доходов находились на откупе у русских купцов. Вряд ли ситуация коренным образом изменилась в следующем году"15. Так что большой роли для ханской казны налоги с крымских христиан играть в то время не могли.

Тем более, вывод христиан не мог быть связан с ослаблением Шагин-Гирей-хана, который "пытался Крымское ханство превратить в сильное независимое государство", что "никак не входило в планы Екатерины и Потемкина". Напомним, что Шагин-Гирей был возведен на ханский престол с помощью России и в первые три месяца получил от нее только деньгами не менее 65 тыс. рублей17 (а эта сумма составляет почти 19% от среднего годового дохода в 345,6 тыс. руб. всего Крымского ханства в конце 70 - начале 80-х гг. XVIII столетия18). На заведенный в Бахчисарае монетный двор поставлялось российское серебро19. Более того, как сообщает А. Прозоровский графу Румянцеву-Задунайскому по поводу ханского займа в 10 тыс. руб., который "хотя он (хан. - Р. Д.) и обещается возвратить, однакожь скоро сие ему выполнить очень трудно"20. То есть, в финансовом плане Шагин-Гирей-хан с первых дней своего воцарения был в полной зависимости от России. Но самое главное - новый крымский хан не был утвержден в своем звании халифом всех мусульман-сунитов - османским султаном. Без этого легитимность власти Шагин-Гирея ставилась под сомнение. Не случайно, именно фигура Шагин-Гирея, во многом, являлась камнем преткновения для ратификации Османской империей основных пунктов Кючук-Кайнарджийского мирного договора, о чем 9 января 1778 г. впрямую заявил османский муфтий: "хорошо, если бы российский двор перестал защищать Шагин-Гирея и не старался бы делать ханом такую свинью и собаку, но кого другого, тогда бы и все распри кончились"21. Очевидно, что в этих условиях хан не был способен на проведение сколь-нибудь значимой самостоятельной политики, которая бы не устраивала Петербург. Он был зависим в финансовом плане, легитимность его власти держалась на российских штыках, а в дальнейшем - на российской же дипломатии.

Что касается заселения Приазовья выходцами из Крыма - то резон в этом, безусловно, был. Огромная и пустынная территория Новороссии заселялась недостаточными темпами. В этой связи, организованное переселение греков и грузин в Александровский, а армян - в Ростовский уезд резко увеличило население этих крайне малонаселенных районов22. Большинство этих людей были торговцами, ремесленниками и ростовщиками. В короткое время они смогли переориентировать внешнеэкономические связи Крымского ханства с Османской империи на Россию. Однако, все же, мы не можем согласиться с С. Ф. Орешковой, которая полагает, что основной причиной указанной акции служила исключительно заинтересованность России "в быстром заселении своих новых южных окраин... Экономические же последствия этого мероприятия для Крыма российские власти тогда мало интересовали"23. Вероятно, указанной причины все же должно быть недостаточно для проведения столь масштабной и дорогостоящей акции. Напомним, что только прямые затраты России на проведение переселения (без учета субсидий хану и знати, а также финансовых и налоговых преференций переселяемым) составили сумму, не менее 130 тыс. рублей 24.

Итак, версия причин переселения крымских христиан в Россию в 1778 г., связанная с экономическим ослаблением Крымского ханства в преддверии его аннексии Россией с одновременным заселением Новороссии представляется нам малоубедительной, а иногда и прямо опровергается официальными документами. Тем более не выдерживает никакой критики трактовка переселения христиан в качестве широкомасштабной экономической диверсии России в отношении Крымского ханства, направленной на подрыв его экономики и финансов25. Известно, что земли и угодья, оставляемые христианами, отходили хану. Более того, Шагин-Гирей-хан отказался не только компенсировать христианам оставляемую недвижимость (особенно сады) и выданные ссуды бежавшим татарским мурзам, чье имущество было конфисковано в ханскую казну, но даже имеющиеся "долги на чиновниках... и на самом хане"27.

Вторая крупная группа исследователей поддерживает официальную версию вывода христиан из Крыма, озвученную впервые в марте 1778 г. в рескрипте Екатерины П. В этом документе говорится, что "сие (переселение крымских христиан в Россию. - Р. Д.) делается в предупреждение могущаго им быть мщения от татар и может статься и от турок, если оные в Крым прибудут"28. Подобное мнение было характерно как для дореволюционных исследователей29, так и для наших современников30. Правда, справедливости ради стоит отметить, что эти исследователи всегда рассматривали угрозу жизни крымских христиан лишь как одну из основных, но не единственную причину их переселения. Как не странно, наиболее четко позицию указанной группы выразила видный представитель британской школы историков-славистов Исабель де Мадариага: "План (эвакуации христианского населения Крыма. - Р. Д.) возник в 1777 - 1778 гг., порожденный, вероятно, вполне обоснованным страхом перед возможными мусульманскими репрессиями в отношении христиан после выхода российских войск. Но выгода от привлечения большой группы поселенцев-христиан на южнорусские территории скоро заслонила собой первоначальную причину переселения, и опасения за безопасность крымских христиан стали обычным предлогом"31.

Общеизвестно, что в Крымском ханстве судебная система основывалась на нормах Шариата, опирающегося в свою очередь на Коран, Сунну, Кияс и фикх. Как отмечает исследователь государственного и правового устройства Крымского ханства Фатма Аметка, "особенностью осуществления правосудия в Крымском ханстве является его религиозный характер, каким переполнены все этапы судопроизводства. Не только само правосудие основывалось на религиозно-правовых нормах, но и организация судопроизводства составляла религиозно-правовое действо"32. При этом, "все, что учинено не в соответствии с шариатскими постановлениями считается, незаконным, и объявляется недействительным"33. Не стоит и говорить, что немусульмане в ханстве были зачастую лишены правовой защиты. Как совершенно справедливо отмечал российский историк XIX в. Феоктист Хартахай, "все иноверцы, жившие отдельными общинами, составляли как бы отдельные сословия. Они не были рабами татар (рабами в полном смысле были только одни военнопленные), но, лишенные строгого покровительства законов государства, представляли средину между рабом и полноправным гражданином"34. По сведениям современного турецкого исследователя Турана Ахмета Незихи, с конца XVII столетия "было поведено, чтобы "племя неверных носило приметы", то есть имело на своей одежде специальные знаки, указывающие на то, что они не мусульмане. Кадии должны были... наказывать тех, кто ему (повелению. - Р. Д.) не подчиняется"35. Тем не менее, при всей тяжести положения христиан в Крыму, описанной выше, надо признать, что они приспособились и даже многие из них благоденствовали. Ситуация стала меняться после окончания русско-турецкой войны 1768 - 1774 годов. Не считая всех ужасов войны, которые испытало население ханства, это пограничное государство оказалось в системном кризисе, когда его социально-экономические и административно-политические проблемы были помножены на углубляющийся этно-национальный кризис (противостояние ногайцев и крымских татар, мусульман и райя) и раскол политической элиты (так называемая "пророссийская" и "проосманская" партии). Все это привело к фактически непрекращающейся гражданской войне и чехарде Гиреев на бахчисарайском престоле. Естественно, положение христианского населения ханства существенно осложнилось хотя бы из-за их вероисповедания, учитывая, что все русско-турецкие войны велись под идеологическим прикрытием защиты веры как с одной, так и с другой стороны. В этой связи, были и грабежи, и насилия. Например, о прямом вымогательстве Девлет-Гирей-хана свидетельствует современник событий караим Рабби-Азарья (иудей), утверждавший, что под вымышленным предлогом "жители монастырской обители (Успенского монастыря. - Р. Д.) были схвачены, и скованные брошены в заключение, и мучимы разными истязаниями... Монахи... должны были внести 1000 груш (вероятно, речь идет о турецком пиастре. - Р. Д.) после чего были освобождены из заточения". По данным украинского исследователя М. Сухарева, речь в данном случае шла не о простых монахах, а о митрополите Игнатии и его помощнике по епархиальному управлению протоиерее Трифилии 37. О постоянных проблемах у христиан Кафы, включая осквернение церкви, докладывал П. Румянцеву А. Прозоровский 38.

Крайняя нестабильность ситуации в Крымском ханстве заставила Россию впрямую вмешаться в борьбу крымских политических партий, и в начале 1777 г. с ее помощью ханом стал Шагин-Гирей, который в числе своих реформ произвел "уравнение греков и армян его (крымского хана. - Р. Д.) области в податях и прочих преимуществах с магометанами". Это посчиталось среди татар "за наичувствительную обиду и к роду своему презрение, чрез что и возрастает между народом молва и роптание, а между чиновниками неудовольствие и огорчение"39. Реформы хана привели в начале октября к бунту в Крыму и глубокому международному кризису, грозившему перерасти в полномасштабную войну между Россией и Османской империей. Так, в момент крымского восстания Блистательная Порта присоединила к своей территории крымские земли в Бессарабии, создав новый пашалык с включением в него Каушан, Балты, Дубоссар и прочих земель до р. Буг. Также "проосманской партией" при непосредственном участии турок были проведены перевороты в Дунайских княжествах40. Напомним, что пункт 16 Кючук-Кайнарджийского российско-османского договора прямо прописывал права и привилегии указанных княжеств и их правителей, гарантом которых являлись обе стороны договора.

Тем временем, бунт в Крыму все разрастался. Коммуникации Крымского корпуса оказались перерезанными, и князь Прозоровский, запаниковав, перевел антиханский мятеж в межконфессиональный конфликт. Сначала, осадив Карасубазар и узнав, что мятежники в горы "увезли своих жен и детей... послал вооруженных албанцев (в данном случае албанцами называли греков из Архипелага, активно поддержавших российские войска в войне 1768 - 1774 гг. и эвакуированных в Россию после снятия русским флотом морской блокады Проливов. - Р. Д.), требуя оных из Ениколя.., с тем, чтобы они там грабили и истребляли бунтовщиков"41. Затем, митрополит Готфейский и Кафайский Игнатий42 по просьбе Прозоровского выступил с призывом "о соглашении всех христиан поднять противу их (бунтовщиков. - Р. Д.) оружие". При этом, Прозоровский докладывал Румянцеву, что "обнадежил их (христиан. - Р. Д.) по благополучном успехе отменным вашего сиятельства и чрез ходатайство ваше высочайшим ея императорского величества покровительством"43. Между тем, в Кафе с помощью османских войск высадился прибывший из Стамбула новый претендент на ханский престол - Селим-Гирей. А уже в начале 1778 г., согласно докладу российского резидента в Османской империи А. Стахиева, в Стамбуле была арестована вся крымскотатарская делегация от Шагин-Гирея и "Порта... через Очаков отправила в Крым салахора Хаджи-бея к Селим-Гирей-хану с обыкновенного инвеститурою его на ханство"44. Совершенно очевидно, что, несмотря на подавление острой стадии бунта, со дня на день можно было ожидать прямого военного вмешательства Османской империи в крымские дела. А тут еще и активное участие местных христиан и "албанцев" в карательных походах ханских войск против бунтовщиков. Рабби-Азарья отмечал, что "Греки и Армяне... грабили и убивали Мусульман и издевались над их религиею, и потому с возстановлением мира и порядка они боялись, чтобы Татары не отомстили им за претерпенныя от них гонения во время войны"45.

Мы думаем, что все сказанное выше показывает реальность весьма значительной угрозы, возникшей перед христианским населением Крыма. Соответственно, основополагающей причиной вывода христиан из Крыма в 1778 г. являлось все же стремление России эвакуировать с полуострова в условиях гражданской войны и угрозы османской интервенции единоверное и традиционно благожелательно настроенное к России население. Ведь говоря о "восточном вопросе" во внешней политике Российской империи XVIII столетия, мы почему-то совершенно забываем о важнейшей составляющей этой политики - религиозной. Как правильно отмечала известный отечественный этнолог и историк Светлана Лурье, "Российская Империя, в плане религиозно-мистическом, осознавала себя как продолжение Римской и Византийской Империй, как Третий Рим. Вопреки часто раздающимся утверждениям... идея Третьего Рима - это вполне осязаемая политическая реальность, признававшаяся не только в России, но и во всем православном мире... Православная мысль не считалась и не хотела считаться с многочисленностью земных царств - все это были царства языческие, неистинные. Православное царство могло быть лишь одно - Римское (продолжением которого считалась Российская империя. - Р. Д.) и все прочие православные государства воспринимались не иначе как его подданные"46. Очевидно, что эта направленность соответствовала логике российского имперского строительства и не могла игнорироваться во внешней политике государства. При этом, вероятная выгода этого шага для развития пограничных и малозаселенных российских губерний не могла сравниться по важности задачи с религиозно-этической составляющей эвакуации христиан из потенциально враждебного им мусульманского государства.

Казалось бы, что вопрос об инициаторах выселения христиан из Крыма не должен быть предметом дискуссии в то время, когда доступен большой пласт весьма авторитетных источников. Тем не менее, и в данном случае мы наблюдаем различие во мнениях. Фактически, в научных кругах сложилось две точки зрения на данный счет. Первая группа исследователей полагает, что основная инициатива этого процесса исходила от митрополита Готфейского и Кафайского Игнатия47. Так, профессор Алан Фишер (Alan Fisher) прямо пишет, что инициатива выхода христиан в Россию шла не от широких масс греческого и армянского населения Крыма, а от митрополита Игнатия48.

Вторая большая группа исследователей, основываясь на превалировании экономических причин выселения христиан из Крыма, отмечала, что инициатива их выселения целиком исходила от российского правительства. Так, еще в XIX столетии Дубровин писал: "Россия успела... поставить Шагин-Гирея в еще более зависимое положение. В Крыму находилось в то время много христиан, произведения труда которых составляли главныя статьи доходов хана... С выселением их вся культура ослаблялась и доходы хана ограничивались. Под предлогом опасности, которой подвергались христиане при всякого рода возмущениях татар, русское правительство успело вывести в Россию до 30 000 человек греков и армян"49.

В ходе российско-османской войны Крымский полуостров в 1771 г. был оккупирован российскими войсками. При этом, христианское население ханства встречало русских более, чем доброжелательно50. Более того, в июне 1771 г. не без помощи местных христиан российскими войсками практически без потерь была взята хорошо укрепленная Кафа с многотысячным османским гарнизоном51. В результате, как отмечает А. Маркевич, в отношении христиан ханское правительство приняло репрессивные меры. Так, вспышки репрессий имели место в 1770, 1772 и 1774 годов 52. В самый разгар указанных событий, 27 апреля 1771 г., в Крым прибыл новый митрополит Игнатий53. Естественно, то, что Игнатий увидел в своей новой епархии, его ошеломило. Вероятно, с этим связаны два его обращения в Синод РПЦ от 29 сентября 1771 г., а также к Екатерине II от 8 декабря 1772 г., в которых митрополит затронул вопрос о возможности переселения крымских греков в пределы православной России с целью сохранения веры и национальных обычаев 54. Однако это было в то время не реально, так как российское правительство полагало, что "отторжение их (татар. - Р. Д.) от Порты может почесться самым важным приобретением, каково мы от сей войны ожидать имели"55. Поэтому, важнейшей внешнеполитической задачей российской дипломатии первой половины 70-х гг. XVIII в. было добиться признания Османской империей факта независимости от нее Крымского ханства. Тем не менее, с подачи все того же Игнатия, вскоре после заключения Кючук-Кайнарджийского мирного договора в 1774 г. все крымские христиане были взяты под особое покровительство правительства России.

Однако, на рубеже 1777 - 1778 гг. о каких-то предложениях митрополита по эвакуации христиан из Крыма в Россию нам не известно. При этом, совершенно очевидно, что в разгар бунта Батыр-Гирея/Селим-Гирея, именно в российских правительственных кругах начала активно муссироваться тема защиты христиан Крыма. Судя по всему, первые так сказать официальные мысли по этому поводу были озвучены Екатериной II в рескрипте графу Румянцеву от 11 ноября 1777 года57. К сожалению, непосредственно этот документ нами не обнаружен, но уже в марте 1778 г. императрица отдала распоряжение, которое снимает, на наш взгляд, все вопросы по инициатору вывода христиан из Крыма: "из последних донесений ваших относительно до Крыма усмотрели мы, что сделали вы с своей стороны предписание генерал-поручику князю Прозоровскому, чтобы он старался склонять живущих там греков и других христиан к переселению их в Россию. Мы приемля пункт сей со всею важностию, не можем довольно предписать средств, коими помянутый генерал-поручик долженствует усугубить все возможные для него способы уговаривать их, чтобы добровольно согласились перенести домовство свое в Новороссийскую и Азовскую губернии... А особливо уговаривать к тому тамошняго митрополита, обнадежа его разными выгодами"58. Исполнительный вояка Прозоровский практически сразу побеседовал с митрополитом Игнатием. 18 апреля он сообщил Потемкину, что митрополит "объявил мне, что его эмиссары употребленные в праздничные дни между христиан для отобрания их мыслей в выходе отсюда возвратились и на каких кондициях объявили они свое желание"59. Россия приняла указанные "кондиции" и 17 июля было представлено Постановление крымских христиан, начинавшееся словами: "Все общество крымских христиан, греческаго, армянскаго и католическаго законов, вступая в подданство всероссийское, с согласия и доброй воли, чрез преосвященнаго митрополита Игнатия просят ея императорскаго величества милости высочайшего покровительства..."60.

Таким образом, мы можем сделать однозначный вывод о том, что инициатива вывода крымских христиан в Россию в 1778 г. принадлежала правительству России, а митрополит Игнатий (как и религиозные лидеры армян-григорианцев и армян-католиков) явились лишь удобным инструментом в руках России.

Доказав этот факт, самое время ответить на вопрос - был ли этот процесс добровольным или являлся насильственным.

В отечественной историографии подобный вопрос специально не рассматривался, так как нет явных свидетельств насильственного вывода христиан из Крыма.

Однако в ряде современных украинских исследований иногда присутствуют весьма тенденциозные высказывания на этот счет. Так, доказывая факт принуждения христиан к переселению, А. Герасимчук цитирует неназванную статью из "Известий Таврической ученой архивной комиссии" N 30, 1899 г.: "когда в 1778 г. греков переселяли из Крыма, то многие из них, не желая покидать родные края, приняли мусульманство и сказались татарами. И до сих пор в некоторых селениях Южного берега татары соблюдают христианские обычаи и носят чисто греческие фамилии"61. Однако в указанном номере ИТУАК такой цитаты просто нет (как и вообще материалов, касающихся переселения христиан в 1778 г.). А Е. Княгинин, утверждает, что "в ответ на многочисленные жалобы правитель Малороссии граф Румянцев строго наказал Суворову (сменившему в апреле 1778 г. кн. Прозоровского на посту командующего Крымским корпусом российских войск. - Р. Д.), чтобы ни один казак с плетью за крымскими христианами не гонялся"62. Однако среди опубликованных писем Румянцева-Задунайского за 1778 г. мы не смогли обнаружить этого "строгого наказа" Суворову. Ссылка на подобное "строжайшее запрещение" есть в ответном письме Румянцева Шагин-Гирей-хану от 02.09.1778, но, очевидно, что эти слова призваны были успокоить раздраженного хана, тем более, что их предваряла довольно жесткая отповедь63 на выраженное ханом сомнение по поводу добровольности выхода крымских христиан64. Суворов, при всем своем служебном рвении, в данном вопросе был чужд какого-либо насилия. Так, сохранилась его гневная записка резиденту (посланнику) при ханском дворе А. Константинову, датированная 5 августа 1778 г.: "Ея императорского величества исходящие крымские христиане, из них один в железах... Отвергните сие, милостивый государь мой, и тот чтоб сейчас свободен был ехать..."65. Поэтому, когда в сентябре хан, ссылаясь на письмо Румянцева, передал Суворову "запрещение насильственного вывода христиан", мнительный генерал-поручик, находившийся, по его собственным словам, в "когтях ханского мщения", весьма обиделся. Так, он жаловался своему приятелю Турчанинову (секретарю князя Потемкина) на командующего и этот его запрет, переданный Суворову через недружественно к нему настроенного Шагин-Гирей-хана, в то время, "когда ни один казак с плетью ни за кем не гонялся"66. Именно из этого контекста и вырвал Княгинин фразу про казака с плетью в доказательство имевшего место насилия. На наш взгляд, подобное использование источников для "доказательства" верности собственной концепции вряд ли можно признать корректным с научной точки зрения.

В этой связи, когда нет доказательств реального насилия российских войск при переселении христиан, приведенная А. Герасимчуком цитата из статьи некого В. Джувага - "Переселением греков руководил генерал А. Суворов. Оно проходило жестоко. По семейному преданию, моих предков-греков зарубили солдаты за отказ переселяться" 67 - выглядит, по крайней мере, фантастической. Также как и цитируемая многими украинскими авторами фраза из статьи археолога и нумизмата А. Бертье-Делагарда: "выходили христиане с горькими рыданиями, бегали, скрывались в лесах и пещерах, мало того, принимали мусульманство, лишь бы только остаться в родной земле"68. Однако, во-первых, г-н Бертье-Делагард никогда не занимался серьезно указанной проблематикой; во-вторых, статья "Керменчик (крымская глушь)", откуда взята цитата, была опубликована в виде художественно-познавательного эссе по итогам археологической экспедиции по поиску античных и раннесредневековых артефактов; в-третьих, указанная фраза вырвана из контекста критики автором действий российских властей в XVIII в., потерявших "с выходом христиан... лучших посредников между собой и татарами, отодвигая, быть может, навсегда, тогда, вероятно, легко доступную задачу возвращения горных татар вновь к незабытой ими вере отцов, к христианству"69. Так, что г-н Бертье-Делагард в данном случае выступал не как ученый, а как воинствующий борец за христианство, считавший Крым оплотом своей веры и осуждавший любые шаги, способствующие утверждению ислама на полуострове. Можно ли в этой связи для доказательства собственной правоты ссылаться на фразу указанного автора, тем более не подкрепленную ссылками на источники? Да и как в случае жесткой депортации с применением силы объяснить то, что достаточно большое количество христиан (именно христиан, а не тех из них, кто принял ислам) все же осталось на полуострове? Ведь этому факту есть документальные подтверждения. Например, спустя почти три года после переселения христиан, Азовский губернатор Василий Чертков писал тогдашнему резиденту в Крыму: "Известясь чрез армянскаго архиепископа Иосифа, что... некоторое число одноверцев, оставшись там при выходе из Крыма собратий их сюда, доныне жительствуют в Крыму... Не пожелают-ли и те жительствующие ныне в Крыму армяне к переходу оттоль для соединения с их одноверцами сюда, - ваше превосходительство покорнейше прошу в преклонении их к тому взять все удобовозможныя меры, изъясняя им все выгоды и пользу, клонящияся к их благосостоянию... И когда будет их на то желание, то не оставьте, милостивый государь мой, отправить их сюда, при уведомлении вашем ко мне, отобрав каждого мысли, где они пожелают поселиться - в Нахичевани или здесь - в Екатеринославе, дабы посредством сего вашего уведомления можно было скорее приступить к их удовлетворению"70. Странная переписка для чиновников, занимавшихся "депортацией".

17 июля 1778 г. появилось официальное обращение лидеров крымских христиан во главе с митрополитом Игнатием к российскому правительству с просьбой принять их в российское подданство и позволить переселиться в пределы империи. Этому обращению христиан предшествовали бурные внешнеполитические события:

Во-первых, мобилизация османского флота и выход его 9 июня под командованием самого капитан-паши или капудан-баши (командующий флотом Османской империи) к берегам Крымского ханства. Только своевременное военное укрепление всех гаваней ханства и удачное маневрирование российско-татарских войск помешало османскому флоту высадить крупный десант на полуострове. Эти военные приготовления, подкрепленные отказом Османской империи от контрибуционных выплат России по условиям Кючук-Кайнарджийского мирного договора71, воинственной риторикой и даже оскорбительными антихристианскими действиями 72 привели к подаче 28 июня российским министром при Османском Дворе (полномочным послом) А. Стахиевым мемориала (ноты) с просьбой о разрешении российской дипломатической миссии выехать на родину, что означало разрыв дипломатических отношений, то есть войну.

Во-вторых, военный конфликт ведущих западноевропейских держав между собой. В июле 1778 г. Пруссия объявила войну империи Габсбургов (война за "баварское наследство"). Данный конфликт был осложнен наличием военных союзов империи Габсбургов с Францией и Пруссии с Россией соответственно. Кроме того, 6 февраля 1778 г. Франция признала Соединенные Штаты Америки и заключила с ними союзный и торговый договоры, что привело к началу войны между Францией и Англией.

Таким образом, Россия и Турция к июлю 1778 г. стояли на пороге новой войны, грозившей перерасти в общеевропейский конфликт. Одним из театров грядущих военных действий со всей очевидностью должна была стать территория Крымского ханства с вытекающими отсюда последствиями в виде, во-первых, угрозы жизни и имуществу мирных жителей (особенно христиан в условиях все возрастающей религиозной нетерпимости) и, во-вторых, полного паралича черноморской торговли с разорением крымских купцов, занимавшихся этим бизнесом (преимущественно армяне и греки). А к этому еще стоит добавить, что в результате мятежа конца 1777- начала 1778 г. "в горах, где большею частью живут христиане... в бывший мятеж все селении почти генерально разорены и суда какие были созжены"73.

Объективно, христианское население Крыма было заинтересовано в создавшихся внутри- и внешнеполитических условиях в переселении на территорию Российской империи на определенных условиях. И эти условия были Россией созданы. Так, новым колонистам пожаловали щедрые земельные наделы и значительную гражданскую, религиозную автономию в рамках российских законов. Кроме того, выезжающие христиане получили от России беспрецедентную помощь в виде: обеспечения транспортом для не имеющих подвод; фактической покупки нетранспортабельного имущества, виноградников и даже "зерновых произращений" (то есть посевов); компенсации за крымскотатарские долги (как частные, так и правительственные) и долги ряда христиан перед отдельными татарами; обеспечения малоимущих фуражом и провиантом в пути; обеспечения приема фуража, провианта и сена у христиан в Крыму по квитанциям, которые можно было обналичить в Перекопе и Арабате и т.д.

Но это все объективные моменты. Другое дело, что с насиженного места, со своей Родины, далеко не каждый может легко уехать. Хотя, по сообщению Суворова, еще до начала целенаправленного переселения христиан "некоторые усердствующие.., за свои деньги и не дешевой ценой покупают повозки и лошадей, дабы наипоспешнейше отправится впредь лежащий им путь"74. Не будем забывать и другой существенный момент. Крымское ханство последней трети XVIII столетия - это типичное позднесредневековое общество, притом с ярко выраженной теократической исламской традицией во всех сферах жизни. В этой связи немудрено, что для крымских жителей XVIII в. были крайне важны такие понятия, как государь (хан и, опосредованно, султан и российская императрица); сословия; общинная и цеховая иерархия; религиозная идентичность. А христиане (как, собственно, и иудеи), будучи религиозным меньшинством в средневековом, почти теократическом государстве, для того, чтобы выжить и сохранить свою национально-религиозную идентичность, просто обязаны были объединяться в сообщества таких же как они. Все же эти сообщества были, в свою очередь, объединены не столько языком, сколько религией. Как замечает М. Араджиони, "утрата родного языка (языковая ассимиляция) не влекла за собой потерю этнической идентичности, в то же время, смена религии означала переход в другую конфессиональную общность, что в средневековье было равнозначно смене также и этнической идентификации (этнической ассимиляции)"75.

Для христиан Крыма становилось весьма значимым моментом то, что их "старшины и знатные люди" через своих духовных лидеров и с подачи официальных представителей российской императрицы (которую их государь, крымский хан, именовал не иначе как "всемилостивейшей покровительницей нашей"), подали Постановление крымских христиан с просьбой о принятии их в российское подданство и, соответственно, о выводе их в пределы Российской империи. К этому надо добавить, что по данным современных украинских исследователей Наталии Терентьевой и Наталии Бацак, "Митрополит имел чрезвычайную власть над христианским населением полуострова: все стороны духовной, политической, экономической и общественной жизни греков находились под его юрисдикцией"77. Проблема заключалась лишь в том, что указанное Постановление крымских христиан все же было подано без ведома их законного государя - хана. В связи с этим многие христиане и колебались. Ситуация изменилась после того, как 25 июля крымский хан все же дал свое согласие на вывод христиан в Россию78. С точки зрения человека того времени, это означало, что твой государь (в данном случае хан) "отдал" тебя другому государю. Отсюда становятся понятны и высокие темпы эвакуации христиан из Крыма (не более двух месяцев) и значительно большее число реально выехавших (согласно рапорту Суворова от 18.09.1778 выехали из Крыма 31 098 чел., и на зимовку в Ениколе и Черкасе остались еще 288 чел., которые собирались уехать в следующем году79), чем предполагалось ранее.

Таким образом, мы считаем сам термин "депортация" (изгнание, принудительная высылка) неприменимым к ситуации с крымскими христианами в 1778 г., т.к. отсутствуют факты использования военной силы, а сами новые подданные Российской империи получили беспрецедентные финансово-экономические и гражданско-религиозные преференции. При этом, очевидно, что многие христиане покидали свою Родину неохотно. Однако инициированные Россией юридические решения 80, возбужденная Россией же активность греческих и армянских религиозных лидеров в желании эмигрировать в Россию, а также нарушенное в Крымском ханстве этноконфессиональное равновесие и постоянная угроза войны, практически вынудили подавляющую часть христианского населения Крыма покинуть обжитые места. Вероятно, с некоторой натяжкой, переселение крымских христиан в Россию в 1778 г. можно считать вынужденной эмиграцией.

В октябре 1778 г. был завершен вывод христианского населения с территории Крыма. По весьма красочному выражению Н. Терентьевой и Н. Бацак, "инициаторам переселения удалось нанести сокрушительный удар и без того подорванной войной экономике ханства. Лишенный основной части своего производителя, Крым попал в прямую зависимость от России и уже в конце 1778 г. на полуострове распространился голод"81. В конце 1778 г. в Крыму действительно был голод, но стал ли он следствием выхода христианского населения с полуострова? В начале августа 1778 г. Суворов писал о неурожае в Крыму. Тем не менее, произведенная оплата христианам за "остающаяся зерновые произращения" была осуществлена, исходя из совокупного урожая с их полей в объеме около 50 тыс. четвертей82. В то время четверть, как мера объема сыпучих тел в России равнялась 131 кг. Таким образом, не сложно подсчитать, что весь урожай зерновых (пшеница, рожь, просо) крымских христиан в 1778 г. чуть превышал 6,5 тыс. т. При этом, П. Марциновский высчитал "средний валовой объем сбора зерновых (в Крыму. - Р. Д.) с 1778 по 1782 гг. - 54,5 тысячи тонн"83 или более 416 тыс. четвертей. То есть, христиане Крыма производили не более 12% всех зерновых на полуострове. Стоит также отметить, что собранный после христиан урожай пошел на снабжение российских войск в том же Крыму, а сами выехавшие христиане семенным, фуражным зерном и мукой снабжались уже на территории Российской империи. Таким образом, выезд христиан никак не мог спровоцировать голод на полуострове в конце 1778 года. Объяснение крымского голода в этот период было дано непосредственным участником событий - Рабби-Азарья, который писал: "между тем настал в Крыму голод... В 12 день месяца Тевет, то есть Декабря, упал большой снег в целом полуострове и покрыл землю почти на аршин, а в лесных местах высота снега доходила даже до полутора аршина, все воды и пруды замерзли, мельницы остановились и оказался большой недостаток в муке. Россия снабдила Крым мукою"84. При этом, Крым не мог в это время получить припасы из Османской империи по причинам зимнего времени года, при котором отсутствовала черноморская навигация; напряженных отношений между Стамбулом, с одной стороны, и Санкт-Петербургом и Бахчисараем - с другой; недостатка хлеба в самой Турции в связи с неурожаем и разразившемся в 1778 г. в связи с этим голодом.

И, наконец, остался последний серьезный дискуссионный момент в исследовании проблемы переселения христиан из Крыма - ситуация с их возможной массовой гибелью уже в пределах Российской империи.

18 сентября 1778 г. из Крыма вышло 31 098 чел. обоего пола, из них - 18 335 греков, 12 383 армян, 219 грузин, 161 волох. Кроме того, остались зимовать в Крыму 60 греков, 228 армян85. Все партии выходивших христиан направлялись к Александровской крепости (нынешний город Запорожье), где они проходили регистрацию, карантин и ставились на казенное довольствие. Согласно данным Ведомости земского комиссара капитана Булгакова от 27.12.1778 известно, что через эту крепость прошли 30 690 человек. По сравнению с данными Суворова, это количество на 408 чел. меньше. Вероятнее всего, это погибшие в дороге люди, так как, по данным Архиепископа Херсонского и Таврического Гавриила, "... к сожалению обстоятельства не совсем тому (переселению. - Р. Д.) благоприятствовали. Между переселяющимися открылись разные недуги, и сверх-того появилась в то время в Новороссийской и Азовской губерниях повальная болезнь, отчего многие в дороге померли"87. После Александровской крепости христиане направлялись в различные районы Азовской губернии для временного поселения. Вопросы места постоянного проживания откладывались до весны 1779 года88. Жили в достаточно сложных условиях, без особого обеспечения их нужд, в условиях свирепствующих болезней.

Весной 1779 г. Азовская губернская канцелярия начала вести активную работу по расселению греков в Мариенпольском, Волководском, Торском уездах, между реками Бык и Волчья. Однако они не соглашались и требовали места, обещанные им ранее, - между реками Днепром, Самарой и Орелью или в Екатеринославском уезде. Но эти места были уже заселены, и выполнить эти требования не представлялось возможным 89. Не лучше дела обстояли и у армян, которых принуждали селиться по реке Терс, где они сталкивались с большими трудностями 90.

И лишь после появления Высочайшей грамоты об устройстве христиан, выведенных из Крыма, дарованной митрополиту Игнатию 21 мая 1779 г. и архимандриту Петру Маргосу 14 ноября 1779 г., ситуация на местах несколько стабилизировалась. По этому указу армянам отводилось 86 тыс. десятин земли рядом с крепостью Святого Дмитрия Ростовского, разрешалось основать один город (Нахичеван) и пять селений, что и было сделано. Для греков в обеспечение Высочайшей грамоты, был издан целый ряд ордеров по созданию Мариупольского греческого уезда. В конце концов, Ордером князя Потемкина генерал-поручику Черткову от 29 сентября 1779 г.91 грекам отводилось 744 тыс. десятин земли. Именно здесь греки сами должны были решить, где им строить город и села. В результате, активная фаза заселения новой территории началась лишь с лета 1780 года.

Таким образом, крымские христиане провели очень тяжелый год после того, как они переселились в Россию. Рабби-Азарья писал: "в июле [1779 г.] отправился я в Русскую землю, где случилось мне видеть в самом плачевном состоянии Греков и Армян переселенных из Крыма. Они стали биваком на поле, без крова и пристанища... Между тем от непогод, перемены климата и нездоровой воды появилась между ними смертность, которая истребила 12 000 душ"92. Это свидетельство сыграло с последующими исследователями злую шутку. В результате, либо непосредственно указанная цифра93, либо что-то типа "1/3 погибших"94 стали фигурировать во многих научных и научно-популярных изданиях.

Но были ли столь огромными потери среди крымских переселенцев? Согласно данным переписи населения Азовской губернии, проведенной в марте 1779 г., там проживало 30 233 выходца из Крыма. Из них, греков - 15 712 чел., армян - 13 695, грузин - 644, волохов - 162 человека 95. Как видим, если общее число выходцев с Крымского полуострова на март 1779 г. вполне сопоставимо с Ведомостями Суворова и капитана Булгакова (общее количество переселенцев меньше, чем у Суворова на 865 чел., и на 457 чел. меньше, чем у Булгакова), то этнический состав совершенно не совпадает. Так, оказалось, что количество греков сократилось на целых 2 623 чел., в то время как прирост армян составил 1 312 чел., а грузин - 425 человек. Очевидно, что такого быть не может. Однако, директор Научно-исследовательского центра крымоведения АР Крым (Украина) Владимир Григорьянц отмечал, что в число учтенных при выводе армян не входили армяне-католики. Но при этом, судя по всему, они были учтены при выводе, так как, по сообщению Суворова от 18 сентября 1778 г., "преосвященный митрополит греческий, преподобный архимандрит армянский выехали за христианами сего числа, в то же время и католический патер Яков"97. Известный факт, что ряд малых этносов, выводимых из Крыма, записывали как греков. Кто мешал то же самое сделать с армянами-католиками, да и с грузинами тоже? Хотя с грузинами вопрос, на наш взгляд, несколько сложнее. Известно, что российские представители в Крыму выкупали "ясырей" (пленных) христианского вероисповедания у крымских татар в 1778 - 1779 годах. После освобождения всех российских подданных в начале 70-х гг. XVIII в. основной массой пленных-христиан у крымских татар были как раз грузины. Есть документы о выводе по крайней мере трех партий грузин из Крыма после официального окончания 18 сентября 1778 г. вывода христиан98. Но эти партии никак не могли повлиять на количество грузин при переписи в марте 1779 года. Таким образом, вероятно и часть грузин в Ведомости Суворова оказалась записана греками. А если это так, то зима 1778 - 1779 гг. унесла жизни 457 бывших крымских христиан. Вместе же с потерями в дороге за первые полгода погибло 865 человек.

А вот на начало ноября 1779 г. в Азовской губернии насчитывалось 28 807 христиан - выходцев с Крыма99, то есть на 1 426 чел. меньше, чем в марте того же года. Но могло ли за теплое время года погибнуть существенно больше народу, чем за зиму? В принципе могло, учитывая распространенность в том районе холеры. Однако, по оценкам современных исследователей, кроме болезней и голода, на сокращение численности крымских эмигрантов повлияли и другие факторы. Значительное количество греков, недовольное условиями жизни на поднепровских землях, ушли назад в Крым 100 (на протяжении 1779 - 1820 гг. около 2 тыс. переселенцев по различным причинам нелегально вернулась на полуостров 101). Помимо этого, по данным М. Араджиони, группа греков из Кафы осталась в г. Черкасске 102 (ныне - станица Старочеркасская) и естественно не могла быть учтена в Азовской губернии.

По переписи населения 1781 г., греков, грузин и волохов, которые вышли из Крыма в 1778 г., в Мариупольском уезде было 14 483 человек. В Ростовском уезде, в г. Нахичевани проживало 10 243 армянина103. Еще 1 200 чел. отмечено в пяти сельских армянских поселениях104. Кроме того, выведенные из Карасубазара в 1778- 1779 гг. армяно-католики уклонились от переселения в Приазовье, оставшись в районе Новомосковска Екатеринославской губернии. В 1787 г. князь Г. А. Потемкин, учитывая необходимость заселения опустевшего полуострова, разрешил им вернуться в Крым. В 1790-м армяно-католическая община в составе 1 тыс. чел., в том числе 123 греков и некоторого числа армяно-григориан, возвратилась в Карасубазар105. К сожалению, на 1781 г. мы не обладаем информацией о том, сколько было армян в районе Новомосковска, но можно предположить, что это число колебалось в районе 1 тыс. чел., учитывая, что католиков по первоначальным данным Суворова было 1 200 человек.

Таким образом, на следующий год после закладки бывшими крымскими переселенцами основной массы своих населенных пунктов, количество этих людей в пределах Российской империи можно оценивать в районе 27 тыс. чел., то есть, убыль бывших крымских христиан за 3 года с момента переселения составила около 4 тыс. чел., большая часть которых, судя по всему, погибла. Это весьма значительная цифра, которую с полным основанием можно поставить в "заслугу" со знаком минус организаторам переселения, аппарату Новороссийского края в целом и Азовской губернии в частности, уездным и интендантским службам на местах. Однако, эта убыль все же существенно ниже тех данных, которые приводятся некоторыми исследователями.

Подведем некоторые итоги. Вывод христиан из Крыма в 1778 г. состоялся по инициативе российского правительства при деятельном участии духовных лидеров христианских общин Крыма. Основой этого шага было, в первую очередь, стремление России эвакуировать с полуострова в условиях гражданской войны и угрозы османской интервенции единоверное и традиционно благожелательно настроенное население. Важнейшую роль при принятии данного решения, несомненно, играла активно выстраиваемая в то время идеологическая концепция российского экспансионизма - истинно христианское царство, задача которого не только защита православных, но и изгнание турок из Европы. При этом, нет каких-либо данных о применении насилия российскими войсками при обеспечении эвакуации крымских христиан в Россию. Однако, сами условия (во многом искусственно созданные российской стороной), при которых эта эвакуация стала возможной, практически не оставили подавляющему большинству христиан выбора - они просто вынуждены были переселиться. Отсюда, с некоторой натяжкой, переселение крымских христиан в Россию в 1778 г. можно считать вынужденной эмиграцией.

Касаясь краткосрочных негативных последствий выселения христиан и для ханства (голод), и для самих христиан (массовая гибель), отметим, что возникший зимой 1778 - 1779 гг. голод в Крыму никак не был связан с прошедшим выселением и имел, в основном, объективные природные причины. Что же касается массовой гибели самих переселенных в пределах Российской империи, то, к сожалению, она имела место из-за безобразной неподготовленности местных властей к приему и расселению такой значительной массы людей. Однако, цифры погибших все же в разы меньше, чем те фантастические показатели смертности, которые демонстрируют некоторые исследователи данной темы.

Примечания

1. ДРУЖИНИНА Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М. 1955, с. 280.

2. Там же, с. 110 - 113.

3. Рескрипт императрицы - графу Румянцеву от 09.03.1778. ДУБРОВИН Н. Ф. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции и донесения. Т. II (1778 г.). СПб. 1885, с. 317.

4. ПЕТРУШЕВСКИЙ А. Генералиссимус князь Суворов. Т. I. СПб. 1884, с. 207 - 208.

5. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I (1775 - 1777 гг.), предисловие, с. V.

6. МАРКЕВИЧ А. Краткий очерк деятельности генералиссимуса А. В. Суворова в Крыму. - Известия Таврической Ученой Архивной Комиссии (ИТУАК). Симферополь, N 31, 1901, с. 7.

7. ДРУЖИНИНА Е. И. Северное Причерноморье в 1775 - 1800 гг. М. 1959, с. 328.

8. КРЮЧКОВ А. В. Присоединение Крыма к России и начальный этап его включения в общеимперское пространство (последняя треть XVIII - начало XIX в.). Дисс. канд. ист. наук. Саратов. 2006, с. 116.

9. Архив Государственного Совета (АТС). Т. I. Ч. I. СПб. 1869, стб. 332.

10. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 224.

11. Там же, т. I, с. 690; FISHER A.W. The Russian Annexation of the Crimea (1772 - 1783). Cambridge. 1970, p. 101.

12. КРЮЧКОВ А. В. Ук. соч., с. 118.

13. События, случившиеся в Крыму в царствование Шагин-Гирей-хана. Временник Императорского общества истории и древностей российских при Московском университете (Временник ОИДР), кн. 24, 1856, с. 103.

14. САМОЙЛОВ А. Н. Жизнь и деяния генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. - Русский Архив. 1867, N 7, стб. 1210; ВОЛОДАРСКИЙ Я. Е., ЕЛИСЕЕВА О. И., КАБУЗАН В. М. Население Крыма в конце XVIII - конце XX веков (численность, размещение, этнический состав). М. 2003, с. 26.

15. МАРЦИНОВСКИЙ П. Н. Доходная часть бюджета Крымского ханства в 1777 - 1783 гг., по материалам "Камерального описания Крыма". - Культура народов Причерноморья. N 20, 2001, Симферополь, с. 103.

16. ГЕРАСИМЧУК А. Зачем из Крыма изгнали греков? Как донецкими стали греки крымские... URL: uargument.com/index.php?id=3870&show=news&newsid= 14068.

17. Письмо князя Прозоровского - статскому советнику Стахиеву от 09.06.1777. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 690.

18. Сумма годового дохода Крымского ханства выведена И. А. Игельстромом в 1784 году. См.: ДАШКОВ Ф. Ф. О Камеральном описании Крыма. - ИТУАК. 1897, N 2, с. 29.

19. КЕССЕЛЬБРЕННЕР Г. Л. Крым. Страницы истории. М. 1994, с. 37.

20. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 695.

21. Из оперативных донесений, приложенных к письму посланника А. Стахиева - графу Н. Панину от 22.01.1778 года. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 107.

22. Подробнее см.: КАБУЗАН В. М. Заселение Новороссии (Екатеринославской и Херсонской губерний) в XVIII - первой половине XIX века (1719 - 1858 гг.). М. 1976, с. 132 - 135.

23. ОРЕШКОВА С. Ф. Крымское ханство в 70-е годы XVIII в. - Вопросы истории. N 7, 2008. с. 125.

24. Рапорт генерал-поручика Суворова - графу Румянцеву-Задунайскому от 18.09.1778. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 710.

25. КУЗЬМИНКОВ Л. М. Переселение крымских греков в Приазовье 1778 - 1780 гг. Украина - Греция: опыт дружественных связей и перспективы сотрудничества. Мариуполь. 1996, с. 55 - 56.

26. МАСАЕВ М. В. Присоединение Крыма к России. Симферополь. 1997, с. 157.

27. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 588.

28. Рескрипт Императрицы - графу Румянцеву от 09.03.1778. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 317.

29. Наиболее последовательно ее отстаивал Арсений Маркевич в двух своих известных работах: Императрица Екатерина II и Крым - ИТУАК, т. 27, 1897, с. 32; Краткий очерк деятельности генералиссимуса А. В. Суворова в Крыму. Там же, т. 31, 1901, с. 6 - 7.

30. КЕССЕЛЬБРЕННЕР Г. Л. Ук. соч., с. 42; ВОЛОДАРСКИЙ Я. Е., ЕЛИСЕЕВА О. И., КАБУЗАН В. М. Ук. соч., с. 26; СУХАРЕВ М. В. Становище православного населения в Криму в 70-i - на початку 80-х pp. XVIII ст. - Культура народов Причерноморья. N 50, 2002, Симферополь, с. 184 - 185.

31. МАДАРИАГА И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М. 2002, с. 604.

32. АМЕТКА Ф. Судебная власть в Крымском ханстве. - Голос Крыма. 02.07.2004, Симферополь, с. 7.

33. ТОРНАУ Н. Изложение начал мусульманского законоведения. СПб. 1850, с. 117.

34. ХАРТАХАЙ Ф. Историческая судьба крымских татар. - Вестник Европы. Т. 2. СПб. 1867, с. 143.

35. ТУРАН АХМЕТ НЕЗИХИ (Турция). Черты повседневного быта народа Крыма (XVII- XVIII вв.). - Культура народов Причерноморья. N 43, 2002, Симферополь, с. 305.

36. События, случившиеся в Крыму.., с.101 - 102.

37. СУХАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 184 - 185.

38. Рапорт князя Прозоровского - графу Румянцеву-Задунайскому от 04.05.1777. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 598.

39. Там же, с. 690 - 691.

40. ДРУЖИНИНА Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир.., с. 326 - 327.

41. Рапорт князя Прозоровскаго - графу Румянцеву от 29.10.1777. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 807.

42. Глава греческой православной церкви в Крымском ханстве.

43. Рапорт князя Прозоровскаго - графу Румянцеву от 29.10.1777. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 810 - 811.

44. Из Письма А. Стахиева - графу Н. И. Панину от 17.02.1778. Там же, т. II, с. 201 - 202.

45. События, случившиеся в Крыму.., с. 226.

46. ЛУРЬЕ С. В. Идеология и геополитическое действие (вектор русской внешнеполитической экспансии: Балканы - Константинополь - Палестина - Эфиопия). М. 1996.

47. FISHER A.W. Op. cit; ДАЙНЕКО Л. И. Малые этносы в Крымском ханстве (К вопросу о выселении христиан из Крыма в 1778 г.). - Известия Крымского Республиканского краеведческого музея. N 5, 1993; ТЕРЕНТЬЕВА Н. А. Греки в Украине: экономическая и культурно-просветительская деятельность (XVII-XX вв.). Киев. 1999.

48. FISHER A.W. Op. cit., p. 102 - 103.

49. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 5.

50. МАРКЕВИЧ А. Ук. соч., с. 6; СУХАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 184.

51. СМИРНОВ В. Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты в XVIII в. до присоединения его к России. М. 2005, с. 122; ЛАПИЦКАЯ С. Завоевание и колонизация Крыма царизмом. - Исторический журнал. 1937, с. 43.

52. МАРКЕВИЧ А. Ук. соч., с. 6.

53. Статистико-хронологико-историческое описание Таврической епархии: Общий и частный обзор. Симферополь. 1872, с. 40.

54. Крымский Афон (Бахчисарайский Успенский монастырь в исторических описаниях). Симферополь. 1995, с. 12 - 13.

55. Заседание от 25.07.1771 г. АГС, т. I, ч. I, стб. 97.

56. СУХАРЕВ М. В. Ук. соч., с. 184 - 185.

57. На указанный документ Екатерина ссылается в рескрипте Румянцеву от 18.02.1778. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 261 - 262.

58. Рескрипт императрицы - графу Румянцеву от 09.03.1778. Там же, т. II, с. 317.

59. Письмо князя А. Прозоровского - князю Потемкину от 18.04.1978. Там же, т. II, с. 405.

60. Постановление крымских христиан приложено к рапорту генерал-поручика Суворова - графу Румянцеву-Задунайскому от 17.07.1778. Там же, т. II, с. 556 - 557.

61. ГЕРАСИМЧУК А. Ук. соч.

62. КНЯГИНИН Е. Опыт принудительного освобождения христиан. - Первая Крымская информационно-аналитическая газета. Симферополь. 2 - 8 марта 2007 (N 164).

63. Письмо графа Румянцева-Задунайского - Шагин-Гирей-хану от 02.09.1778. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 685.

64. Письмо Шагин-Гирей-хана - графу П. А. Румянцеву от 26.07.1778. Там же, т. II, с. 596 - 597.

65. Письмо А. Суворова - А. Д. Константинову от 05.08.1778. Там же, т. II, с. 619.

66. Пит. по: ПЕТРУШЕВСКИЙ А. Ук. соч., т. I, с. 210.

67. ГЕРАСИМЧУК А. Ук. соч.

68. БЕРТЬЕ-ДЕЛАГАРД А. Л. Керменчик (крымская глушь). Одесса. 1898.

69. Там же.

70. Письмо Василия Черткова - П. Веселицкому от 12.06.1781. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч. Т. IV (1781 - 1782 г.). СПб. 1889, с. 106 - 107.

71. Письмо А. Стахиева - графу Румянцеву от 21.06.1778. Там же, т. II, с. 498, 544 - 545.

72. Российский посол в Османской империи А. Стахиев сообщает графу Н. И. Панину в своем письме от 06.07.1778 о том, что 27 июня "нынешний топчи-баши (османский командир артиллерии. - Р. Д.) Ахмет-бей на Перском христианском кладбище (Пера в XVIII столетии - дипломатический квартал Стамбула. - Р. Д.) обучал канониров производить скорострельную пальбу из пяти или шести вновь вылитых пушек" (ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 544).

73. Рапорт князя Прозоровскаго - графу Румянцеву от 23.04.1778. Там же, т. II, с. 425.

74. Рапорт генерал-поручика Суворова - графу Румянцеву-Задунайскому от 07.08.1778. Там же, т. II, с. 638.

75. АРАДЖИОНИ М. А. Греки Крыма и Приазовья: история изучения и историография этнической истории и культуры (80-е гг. XVIII - 90-е гг. XX вв.). Симферополь. 1999.

76. Например, в Письме Шагин-Гирей-хана - графу Румянцеву-Задунайскому от 21.04.1777. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. I, с. 494.

77. ТЕРЕНТЬЕВА Н., БАЦАК Н. Греки Криму: проблема двох переселень (з icтopiї міграційних pyxiв XVIII-XX ст.). Крим в історичних реаліях України: Матеріали наук. конф. Київ. 2004, с. 131.

78. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 593.

79. Рапорт генерал-поручика Суворова - графу Румянцеву-Задунайскому от 18.09.1778. Там же, т. II, с. 710.

80. Прежде всего, Постановление крымских христиан от 17.07.1778 и ханское Повеление ко всем в крымских городах каймаканам предположительно от 25.07.1778.

81. ТЕРЕНТЬЕВА Н., БАЦАК Н. Ук. соч., с. 138 - 139.

82. Рапорт генерал-поручика Суворова - графу Румянцеву-Задунайскому от 07.08.1778. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 635.

83. МАРЦИНОВСКИЙ П. Н. Ук. соч., с. 103.

84. События, случившиеся в Крыму.., с. 128.

85. Рапорт генерал-поручика Суворова - графу Румянцеву-Задунайскому от 18.09.1778 с приложенной Ведомостью учиненной с показанием, сколько разнаго рода из Крымской земли, каких городов и деревень отправлено в Россию христиан обоего пола мужескаго и женскаго, из оных коликое число оставших для торговли, зимующих тожь за своими расправами по домам о том значится ниже сего. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 710 - 714.

86. Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 16, оп. 1, д. 588, ч. 13, л. 441 - 442.

87. ЗООИД. Т. 1. Одесса. 1844, с. 200.

88. КАЛОЕРОВ С. А. О переселении греков в Приазовье и основании греческих населенных пунктов. Гл. 2.10. URL: azovgreeks.org/gendb/rus/Kaloerov.htm.

89. Там же, гл. 2.13.

90. Перевод с доношения, писаннаго к генерал-поручику и кавалеру Суворову от общества армянскаго от 18.04.1779. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. III (1779 - 1780). СПб. 1887, с. 152 - 153.

91. Там же, т. III, с. 370 - 373.

92. События, случившиеся в Крыму.., с. 129.

93. ДАЙНЕКО Л. И. Ук. соч., с. 10.

94. БАГДЫКОВ Г. Краткая история Донских Армян. URL: nahichevan.ru/istor.htm.

95. КАЛОЕРОВ С. А. Ук. соч., гл. 2.6.

96. ГРИГОРЬЯНЦ В. Е. Очерк истории крымских армян. - Историческое наследие Крыма. N 20, 2007.

97. ДУБРОВИН Н. Ф. Ук. соч., т. II, с. 710.

98. Рапорты генерал-поручика Суворова - князю Потемкину от 14.03.1779; 12.04.1779; 12.05.1779 (РГАДА, ф. 16, оп. 1, д. 588, ч. 13, л. 378, 385, 392).

99. Там же, л. 307.

100. ТЕРЕНТЬЕВА Н., БАЦАК Н. Ук. соч., с. 139 - 140.

101. АРАДЖИОНИ М. А., ВЬЮНИЦКАЯ, ЕФИМОВ А. В. Формирование новой общины греков Крыма в конце 18 - начале 19 века. Греки в истории Крыма. Симферополь. 1998, с. 42.

102. АРАДЖИОНИ М. А. Греки Крыма и Приазовья... Автор ссылается на материалы, содержащиеся в Госархиве Донецкой области, ф. Р-678, оп. 1, д. 35, л. 1 - 2.

103. КАБУЗАН В. М. Ук. соч., с. 133.

104. ТЕР-САРКИСЯНЦ А. Донские армяне: тенденции этнокультурного развития. URL: nnao.ru/history/donarm.html.

105. МИКАЕЛЯН В. А. На крымской земле (история армянских поселений в Крыму). Ереван. 1974, с. 149 - 151; ТЕР-САРКИСЯНЦ А. Армяне. История и этнокультурные традиции. М. 1998, с. 277.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.