Емелина М. А. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин

   (0 отзывов)

Saygo

Емелина М. А. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин // Вопросы истории. - 2007. - № 7. - C. 29-45.

Перипетии международных отношений невозможно рассматривать без учета характеров и взглядов личностей - как глав государств, так и дипломатов. При изучении российской внешней политики в 1740 - 1750-х годах центральной фигурой оказывается канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, глава Коллегии иностранных дел. С первых работ Д. Н. Бантыш-Каменского утвердилось о нем мнение как о деятельном руководителе этой Коллегии, но неприятном в личном общении человеке1. Вскоре С. М. Соловьев осветил его жизнь и деятельность в четырех томах своей "Истории России" и отдельной статье, посвященной начальному этапу карьеры будущего канцлера2. Историк характеризовал Бестужева-Рюмина как представителя второго поколения государственных деятелей России XVIII в., следовавших за "птенцами гнезда Петрова", обстоятельно рассказал о его дипломатической карьере. По его мнению, Бестужев - талантливый и честолюбивый дипломат - "был чрезмерно привержен своей системе союзов" и не заметил изменения международной ситуации, что и обусловило его падение в 1758 году. Е. М. Феоктистов, П. В. Безбородов и Н. Д. Чечулин, сопоставив донесения представителей различных держав, подтвердили высокую оценку деятельности Бестужева-Рюмина - дипломата3. В начале XX в. она была закреплена в работах Е. Н. Щепкина и В. В. Фурсенко, статье А. Е. Преснякова и в юбилейном сборнике, посвященном 200-летию Министерства иностранных дел4.

После Октябрьской революции исследователи отрицательно характеризовали деятельность Бестужева-Рюмина, рисуя этого дипломата как виртуозного взяточника5. Исключением стала диссертация Фурсенко, известная лишь узкому кругу специалистов. В ней была проанализирована дипломатическая деятельность Бестужева, но только до 1730 года6. С середины 1980-х гг. начинается переосмысление исторических фактов и событий, характеристик государственных деятелей, разрабатывается история европейской политики России. Е. В. Анисимов обобщил обширные материалы, накопленные историографией истории России XVIII в., показав Бестужева-Рюмина как одного из ярких политических деятелей елизаветинской эпохи, оценив стремления канцлера и его роль в развитии российской дипломатии, как человека, сумевшего ликвидировать соперников и утвердить свою "систему". Как полагает Анисимов, Бестужев преувеличивал значение союза с Англией7. Высоко оценивается деятельность канцлера А. П. Бестужева-Рюмина в работе А. Н. Шапкиной, посвященной политике России в отношении Австрии8.

Немецкий историк В. Медигер проанализировал "систему" елизаветинского канцлера, показав, что она ничего общего не имела с внешнеполитическим курсом Петра I. Бестужев во многом продолжил линию своего предшественника А. И. Остермана. Дипломатическая "система" в трудах этого автора оценивается в целом положительно, но его методы осуждаются9. Ф.-Д. Лиштенан характеризует А. П. Бестужева как министра, "любящего угрозы и бряцание оружия", как коварного интригана, "контролировавшего все события светской жизни", "превосходно владевшего искусством не принимать решений и не исполнять обещаний", деятеля, от которого зависели политические решения Елизаветы10. Политика Бестужева вслед за суждениями прусских дипломатов этим автором оценивается негативно. Недавно была опубликована статья М. Ю. Анисимова, посвященная "системе" А. П. Бестужева-Рюмина и причинам ее крушения. В статье изложен жизненный путь канцлера11, некоторые утверждения этого автора нуждаются в уточнении.

bestuzhev.thumb.jpg.59b595692e25b6186cfa

А. П. Бестужев-Рюмин

A.P._Bestuzhev-Rumin.jpg.a3f6098d78de535

Бестужев в ссылке

Rumin.jpg.76296fb2968bdacd13f82431848ca4

Возвращение Бестужева из ссылки

22 мая (1 июня) 1693 г. в семье дипломата Петра Михайловича (1664- 1743) и Евдокии Ивановны (урожденной Талызиной) Бестужевых-Рюминых родился сын Алексей, не первый ребенок в семье, у него был старший брат Михаил 1688 - 1760). Всего же у П. М. Бестужева родилось 12 детей (есть упоминание о 1712), восемь из которых умерли в младенчестве.

Следует пояснить фамилию, которую носили члены семьи. Бестужевы-Рюмины являлись младшей ветвью рода Плещеевых и выходцами из новгородских земель - они занимали незначительные посты, не фигурировали в бурных политических событиях XV - начала XVII вв., не обладали титулами. Во второй половине XVII в. перед дворянами открылись новые возможности в связи с тем, что рос аппарат государства. В 1680-х гг. стольник П. М. Бестужев-Рюмин, служебная карьера которого шла в гору, подал в Разрядный приказ ряд документов о древней службе своего рода. Как выяснили исследователи, эти документы оказались фальсифицированными13. 13 марта 1699 г. Петр Михайлович передал дьякам Разрядного приказа бумаги, согласно которым его род происходил от фамилии Бестов в графстве Кент. Иностранное происхождение в то время ценилось особо, даже выше, чем давние традиции служения русским государям. Служащие приказа приобщили эти документы, также не достоверные, к родовой росписи. 6 февраля 1701 г. Петр Михайлович подал в Разрядный приказ челобитную о разрешении ему и его родственникам "писаться Бестужевыми-Рюмиными для разделения от других поколений Бестужевых". 20 сентября того же года на нее был дан положительный ответ14. В источниках того времени полная фамилия встречается редко, чаще писали "Бестужев". И, наконец, накануне коронации Елизаветы Петровны Петр Михайлович и его сын Алексей подчеркнули иностранное происхождение своего рода и историю его 340-летнего служения русским государям в специально составленном "Родословии".

В Симбирске и Москве, где жила семья Бестужевых в конце XVII - начале XVIII вв., братья получили домашнее образование. С 1704 г. они некоторое время учились в московской гимназии пастора Э. Глюка15, с 1708 г. обучались в Дании. Братья принадлежали к ученикам так называемой петровской системы образования. Они обладали необходимыми знаниями, чтобы отстаивать российские интересы при дворе любого европейского правителя. Уже тогда Михаил получил пост "дворянина посольства" при российском посольстве в Копенгагене. В 1710 г. Бестужевы переехали в Берлин и продолжили учебу в Высшем коллегиуме. Затем пути братьев разошлись. М. П. Бестужев участвовал в Прутском походе 1711 г. и дипломатической миссии в Андрианополе, а Алексей в 1712 г. был назначен "дворянином посольства" в Гааге и на Утрехтском конгрессе.

Затем последовала служба А. П. Бестужева-Рюмина у английского короля Георга I (1714 - 1717) и у Анны Иоанновны в Курляндии (1718 - 1720). В 1720 г. Петр I назначил его резидентом в Дании. Деятельность Бестужева на посту российского представителя в Копенгагене (в 1721 - 1731 и 1734 - 1740 гг.), можно в целом назвать успешной. Из четырех задач, поставленных перед его миссией в 1721 г., две были решены. Ему удалось добиться признания датским королем российских завоеваний в Прибалтике и императорского титула за Петром I. Находясь в Копенгагене, Бестужев сообщал сведения не только о положении дел в Датском королевстве, но и о ситуации в Швеции. Итогом его деятельности к 1731 г. стало согласие датского правительства на заключение союза. Правда, провести переговоры и увенчать их подписанием соглашения он не сумел. Его весьма весомые неудачи (попытки добиться отмены Зундской пошлины, вступление Дании в Ганноверскую лигу) во многом были связаны с тем, что политика России была направлена, прежде всего, на развитие отношений со Швецией и отстаивание голштинских интересов.

В последующие годы (1734 - 1740) задачей Бестужева-Рюмина было развитие союзнических отношений между Россией и Данией, с чем он блестяще справился. Дипломатические поручения в Гамбурге (с 1731 г.) и Копенгагене он осуществлял успешно, следуя, как уже отмечалось, в фарватере политики А. И. Остермана. В 1733 г. Бестужев ездил в Киль для осмотра архива Голштинского герцогства и получил на хранение сундучок с бумагами арестованного барона А. Э. фон Штамбке, одного из главных советников Карла-Фридриха, герцога Голштейн-Готторпского. Видимо, бумаги, которые власти герцогства стремились вернуть, были скопированы и возвращены в Киль16. Прежде считалось, что Бестужев вывез копию духовного завещания Екатерины I (тестамент, который устанавливал права голштинского дома на русский престол). Но это сделал генерал-майор И. И. Бибиков раньше, после смерти Анны Петровны.

Вскоре в Гамбурге к А. П. Бестужеву-Рюмину случайно попали документы, также касавшиеся русско-голштинских отношений. Речь идет о доносе Ф. Милашевича, бывшего камер-пажа герцогини Мекленбургской Екатерины Иоанновны, на смоленского губернатора кн. А. А. Черкасского. Будучи начальником в губернии, граничившей с Польшей (в это время шла русско-польская война), он стал объединять вокруг себя губернских чиновников и местных дворян, для того чтобы возвести на российский трон Петра-Ульриха, внука Петра I, жившего в Голштинии17. Это была явная государственная измена. Заполучив эти бумаги, дипломат не просто переслал документы из Гамбурга, но сам отправился в Петербург (взяв с собой и доносчика), рассчитывая при помощи доноса сего упрочить свою карьеру. Герцог Э.-И. Бирон, с которым также постарался сблизиться Бестужев, стал смотреть на него, как на верного и надежного человека. Это обусловило карьерный рост Бестужева. За сообщение о замыслах Черкасского он был награжден 2000 руб. и пожалован красной лентой ордена Св. Александра Невского. Это сыграло свою роль и в назначении Бестужева через год в Копенгаген, где он служил, сохранив за собой пост российского представителя в Нижней Саксонии.

Отношения между А. П. Бестужевым-Рюминым и Э.-И. Бироном лишь внешне выглядели дружественными. Бестужев не стал верным сподвижником герцога, готовым в ущерб собственному благосостоянию защищать интересы Бирона. Осенью 1740 г. Бестужев, возвращенный в Петербург и назначенный кабинет-министром, сумел доставить герцогу Курляндскому доказательства своей верной службы - сыграл видную роль в назначении всесильного царедворца регентом. Бирон достиг вершин власти. Осуществлению его замыслов помешал очередной дворцовый переворот, совершенный Б.-К. Минихом. Бестужев был арестован как ближайший помощник бывшего регента. Но он как искусный дипломат и лицемер сумел защитить себя на следствии, отрекшись от защиты интересов своего высокопоставленного покровителя. На следствии он заботился только о спасении собственной жизни. Осужденные на смертную казнь арестанты получили помилование и были отправлены в ссылку. К Бестужеву судьба благоволила - его расчетливый ум был востребован - в том же 1741 г. он вернулся ко двору и в дальнейшем никак не содействовал Бирону.

Придя к власти, Елизавета Петровна назначила А. П. Бестужева-Рюмина 12 декабря 1741 г. вице-канцлером. 25 апреля 1742 г., вдень своей коронации, дочь Петра I награждала вельмож, которые помогли ей утвердиться на престоле - среди них были и Бестужевы. Глава семейства, Петр Михайлович, вместе со своими сыновьями Алексеем и Михаилом были возведены в графское достоинство. Именно позиция А. П. Бестужева в первые дни правления Елизаветы послужила залогом этого награждения - он принимал непосредственное участие в составлении первых актов правительницы и наряду с часто хворавшим А. М. Черкасским возглавил Коллегию иностранных дел. 15 июля 1744 г. Бестужев стал канцлером; это назначение последовало за блестящим разоблачением им интриг французского посланника Шетарди. Затем Бестужев шаг за шагом укрепляет свое положение при дворе, хотя, конечно, на этом пути у него были и взлеты, и падения. Известно, что первоначально он выдвинулся именно благодаря ходатайству Шетарди и лейб-медика И.-Г. Лестока, но вскоре отошел от них, объединив вокруг себя преданных ему людей. В начале 1740-х годов образовалась сильная "партия", во главе которой стояли братья Бестужевы. Вице-канцлер шел на сближение со своими противниками (например, осенью 1742 г.), учитывая колебания придворной иерархии. Но его "партия" оставалась верной своим внешнеполитическим принципам. Они включали в себя, во-первых, постепенный отход от дружественных связей с Пруссией, осуждение политики Фридриха II и организацию похода экспедиционного корпуса против его армии; во-вторых, развитие союзных отношений с Австрией, Англией и Саксонией; в-третьих, раскрытие французских интриг, что в конечном итоге завершилось разрывом дипломатических сношений с Францией. И многое зависело от личности главы коллегии, который не только руководил ее работой, но претворял в жизнь свои внешнеполитические принципы, убеждая в них Елизавету Петровну.

В первые годы правления дочери Петра I А. П. Бестужев являлся на прием к императрице довольно часто. Помимо личных докладов велась переписка через секретариат И. А. Черкасова. С годами число приватных аудиенций сократилось: с одной стороны, содержание бумаг зачастую исчерпывало проблему; с другой, - положение государыни на престоле стало более прочным и не требовало от нее чрезмерного внимания к государственным делам. Подавая письменные доклады, А. П. Бестужев все же часто имел возможность лично встретиться с царицей - по крайней мере, в 1740-е годы. Приведем фрагмент из записки И. А. Черкасова к вице-канцлеру от 11 июля 1743 г.: "...присланные <...> письма <...> ее императорское величество изволила все читать и из оных приготовленные три указа подписать <...> Ежели ваше сиятельство сверх того какую имеете нужду по коллегии видеть ее императорское величество, то ее величество указала вашему сиятельству послезавтра, то есть 13 числа сего месяца быть в Петергоф". И еще одна выдержка - из послания, датированного 26 января 1745 г.: "...ее величество изволит прибыть в Петербург завтрашнего числа в вечеру <...> вашему ж сиятельству <...> приехать ко двору позволить указала, яко же и принцу Гессен-Гомбургскому и прочим домашним. А не сенату и генералитету, и коллежским, и прочим чинам, коим <...> день приезда ко двору будет объявлен"18.

Однако Елизавета Петровна недолюбливала руководителя Коллегии иностранных дел, который именовался государственным/великим канцлером. Этот титул перестал использоваться с осени 1745 года. Однажды на обеде у датского посла Карла Гольштейна, состоявшемся в один из февральских дней 1745 г., лейб-медик И.-Г. Лесток прилюдно назвал данную практику преступной. Протестовал он и против наименования вице-канцлера государственным вице-канцлером, поскольку оба сановника зависят не от выборных органов, а от самодержицы. Застольная беседа имела большой резонанс. Вскоре в официальных документах как из титула А. П. Бестужева, так и из титула М. И. Воронцова исчезли прилагательные "великий" и "государственный"19.

Впоследствии всеми связями "партии Бестужева" руководил младший брат. С каждым годом его влияние росло. Прусский король неизменно подчеркивал в своих письмах, что пока А. П. Бестужев находится на своем посту, ему не будет сопутствовать успех в России20. Французские представители постоянно проигрывали в борьбе с ним. Когда д'Алион сумел расположить канцлера к себе, оказалось, что тот, по словам французского министра д'Аржансона, водил этого посланника "за нос" и совершенно расстроил дела Франции в России21.

А. П. Бестужев ослабил влияние семейных связей в своей "партии". Первые разногласия со старшим братом возникли еще весной 1743 г., когда Михаил Петрович намеревался жениться. Выбор им невесты не одобрял младший брат. Когда началось следствие - в июле 1743 г., - М. П. Бестужев просил о заступничестве не брата, а М. И. Воронцова. После следствия над Лопухиными в 1743 г. наметились более серьезные расхождения между Михаилом и Алексеем Петровичами. Когда гроза миновала, старший брат опять-таки благодарил М. И. Воронцова: "Не могу довольно изобразить, сколько я вашему превосходительству благодарен <...> все то, еже в пользу мою воспоследовало, чрез ваши добрые труды и официи учинилось без всякой моей пред вашим превосходительством заслуги"22. Будучи посланником в Берлине, М. П. Бестужев еще во всем содействовал брату. Но вскоре последовала новая размолвка. В 1745 г. А. П. Бестужев выступил против бракосочетания своей овдовевшей сестры, жившей в Курляндии. Михаил Петрович встал на сторону сестры: "... есть бесчестно и неприлично с родною своею сестрою так inhumenement [негуманно], отчего показуется немилосердное сердце <...> Я истинно не для нее пишу, но сожалею о честном имени брата моего"23.

В ноябре 1747 г. избранницей М. П. Бестужева стала саксонская дворянка Иоганна-Генриетта-Луиза, вдова обершенка фон Гаугвица, урожденная фон Карловиц. Но в то время была еще жива его первая жена, находившаяся в ссылке в Сибири. Елизавета была возмущена просьбой, противоречившей церковным законам, поэтому с ее стороны даже ответа не последовало. Канцлер пытался отговорить брата. Но тот, не получив разрешения, 16 марта 1749 г. перед отъездом из Дрездена в Вену оформил брачный союз. В Петербурге его не признали и хотели, чтобы М. П. Бестужеву не оказывали в Вене почестей и отказали в аудиенции. Посланнику помогли фаворит императрицы гр. А. Г. Разумовский и вице-канцлер гр. М. И. Воронцов. Елизавета Петровна даже пожелала увидеть женщину, не побоявшуюся выйти замуж за мужчину, не разведенному с первой женой. Но посланник не спешил прибыть в Петербург. Приезд из-за болезни супруги оказался невозможным. Императрица гневалась, но время шло, и постепенно ситуация утратила свою остроту, хотя брак все-таки не был признан. Канцлер так и не поддержал своего брата, хотя тот серьезно болел24.

В середине 1750-х гг. Михаил Петрович, возвратившийся в Петербург без больной жены, уже входил в состав группировки, противостоявшей А. П. Бестужеву. В 1756 г. он стал посланником во Франции и ратовал за развитие российско-французских отношений. Михаил Петрович никогда не разделял столь ревностного отношения Алексея Петровича к Англии и Франции. Поэтому впоследствии он считал справедливой позицию М. И. Воронцова. Узнав об аресте брата, М. П. Бестужев писал: "...то ни малейшей алтерации ни в делах вообще, ниже партикулярной нашей дружбе (с М. И. Воронцовым. - М. Е.) препоной быть не может <...> известно, колико я от него претерпел; так покойная последняя жена моя с печали чахотку достала, от того и скончалась. Я сие давно предвидел, что быть с ним худому концу"25.

А. П. Бестужев-Рюмин не мог похвастаться и "обогащением" своего "семейного капитала" за счет сыновей (младший современник канцлера М. М. Щербатов упоминает о дочери А. П. Бестужева, которая какое-то время была любовницей П. И. Шувалова в 1742 г.26, но других сведений о ней найти не удалось). В 1740-х гг. умерли двое сыновей, а сын Андрей, единственный наследник, во всем был полной противоположностью отцу. Он жил на широкую ногу, тратил деньги на кутежи и увеселения, совершенно не интересовался делами и ничем не проявил себя ни на дипломатическом поприще, ни на придворной службе. Оба его брака были неудачны, и он скончался бездетным в 1768 г. (с его смертью пресеклась графская линия рода Бестужевых-Рюминых). Как и имущество М. П. Бестужева, состояние А. А. Бестужева после его смерти перешло к кн. М. Н. Волконскому.

Официальное положение было слабым местом канцлера. Его статус требовал, чтобы дом был роскошным и богатым, в котором можно было принимать императрицу и членов ее семьи и иностранных дипломатов. В первой половине 1740-х гг. императрица щедро одарила его, когда многим были розданы награды и подарки после вступления ее на престол (в том числе дома в Москве и Петербурге). Следующее вознаграждение А. П. Бестужев-Рюмин получил от государыни в начале 1745 г.: 60 тыс. рублей и поместья в Лифляндии, ежегодно приносившие доход в 30 тыс. руб. Интересно, что ежегодный английский пенсион равнялся как раз 60 тыс. руб. Но Бестужев начал строить дворец на Каменном острове и перестроил пожалованный ему в 1746 г. дом на берегу Невы и денег катастрофически не хватало. Глава Коллегии иностранных дел вынужден был обратиться к английскому посланнику с просьбой о беспроцентном займе в 10 тыс. ф. ст. под залог дома. Дело было улажено через год. Тогда же Бестужев вновь попросил дать ему 50 тыс. ф. ст. под залог дворца на Каменном острове. Акт принятия займа канцлер тщательно продумал: пригласил множество свидетелей, среди которых были и его враги27. Финансовая несостоятельность канцлера делала его зависимым от иностранных субсидий. В XVIII в. дипломаты принимали денежные средства и подарки от других держав - это было обычной практикой и должно было свидетельствовать о дружбе государств, признании заслуг министра, поддержкой которого стремились заручиться. Вознаграждение вручалось после подписания договора или конвенции. Жалование не могло покрыть все расходы (оно составляло 7 тыс. руб. в год; столько же выдавалось на почту), а пожалования императрицы не были частыми. Примечательна позиция Елизаветы Петровны в отношении подношений ее сановникам. Британский посланник Д. Гиндфорд писал: "Подарков здесь ожидают, и императрица не упускает случая о них осведомляться и весьма способна, по восточному обычаю, судить о дружбе к ней государей по подаркам, делаемым ее министрам"28.

А. П. Бестужев-Рюмин принимал денежные суммы от Англии, Саксонии и Австрии29. Французские и прусские дипломаты неоднократно предлагали ему дары, но канцлер не принимал их, поскольку не мог оказать им никаких услуг, поскольку, по его мнению, они интриговали против России, которой союзы с Пруссией или Францией не сулили ничего хорошего. В июне 1744 г. Фридрих II решил купить лояльность главы Коллегии иностранных дел, предложив ему около 150 тыс. экю30. А. Мардефельд даже не смог завершить переговоры по этому вопросу и впоследствии постоянно обращался к своему французскому коллеге за содействием. Д'Алион, также располагавший средствами, предлагал по 50 тыс. руб. канцлеру и вице-канцлеру. Но вскоре стало очевидно, что политика Бестужева не изменится, даже если он примет деньги. Так, когда прусские войска вступили в Богемию в августе 1745 г., Мардефельд вручил ему 50 тыс. рублей31. Еще 10 тыс. руб. он безуспешно предлагал канцлеру в конце этого года. Прусский посланник рассчитывал, что русские войска остановятся (полки из Лифляндии выступили в Курляндию, а на их место шли части из Эстляндии, где войска пополнялись за счет частей из окрестностей Петербурга). Бестужев не преминул об этом сообщить императрице, упомянув при этом, что его пытались подкупить весьма скромной суммой32.

За раскрытие интриг И.-Г. Лестока в августе 1749 г. А. П. Бестужеву-Рюмину пожаловали села в Московском и Можайском уездах с 3 тыс. душ крестьян33. Но это не решило денежных проблем канцлера. Вскоре он растратил деньги коллегии и почтамта - к этим средствам он не раз обращался и прежде. Получение денег формально считалось законным, поэтому канцлера в 1758 г. не обвинили в растрате (речь тогда шла лишь о больших долгах). В 1752 г. канцлер обращался несколько раз к английскому, австрийскому и саксонскому посланникам с просьбой о ссудах, но в обмен от него требовали определенных мер в отношении Пруссии34. Канцлер же был "душой" антипрусского союза. В октябре 1752 г. он обратился к Елизавете I с просьбой дать ему в долг 50 тыс. руб., которые были бы возвращены ежегодными вычетами по 5 тыс. руб. из его жалования35. Ответа не последовало, и это побудило канцлера воспользоваться услугами иностранных посланников (впоследствии он беседовал об этом с английским представителем Ч. Г. Уильямсом).

Недостаток финансов у канцлера частично объясняется игрой в карты и неумеренными его возлияниями. При аресте в ноябре 1740 г. у него конфисковали целую коллекцию вин. По свидетельству современника, в его доме часто устраивались веселые застолья и кутежи, допоздна продолжалась игра36. Прусский посланник А. Мардефельд писал, что Бестужев "отпетый плут и разговаривает уверенно, лишь когда разогреет себя вином; кто поит его с утра до вечера, тот, пожалуй, услышит от него словцо острое". Очевидно, напоить канцлера было не просто. По словам преемника Мардефельда К. В. Ф. фон Финкенштейна, он "весьма трудолюбив и порою все ночи за работой проводит, отдохновение же черпает в вине, кое употребляет без меры, разуму и здоровью во вред"37. Конечно, прусские дипломаты предвзято относились к своему главному противнику. В 1740-е гг. английские посланники не позволяли себе подобных высказываний, да и положение А. П. Бестужева при дворе не было столь прочным. Но позднее и в их донесениях осуждались "увеселения" канцлера. М. Гюи Диккенс писал: "Большую часть ночи канцлер пьет и играет. Поэтому его голова еще не вполне ясна, когда он встает, для того чтобы заняться делами. Оттого он и не может по утрам регулярно приходить ко двору, как другие министры и его соперник вице-канцлер. Кроме того, он излишне вольготно обращается с иностранными представителями"38. С.-А. Понятовский, сблизившийся с А. П. Бестужевым в середине 1750-х гг. свидетельствовал: "Обыкновенно он оканчивал день, напиваясь с одним или двумя приятелями. Несколько раз являлся он в нетрезвом виде к императрице Елизавете, которая питала отвращение к этому пороку, что навредило ему в ее глазах". Игра также приводила к большим расходам. М. Гюи Диккенс свидетельствовал: "Расточительность Бестужева поразительна. Он получил два дня назад от Претлака (австрийского посланника. - М. Е.) 10 тыс. червонцев и уже проиграл из них 1200. Боюсь, он скоро опять будет разорен"39.

Здесь стоит внести одну поправку. Дело в том, что чай и кофе (редко - шоколад) были очень дороги, и их берегли для гостей. Лимонады были не очень распространены, а колодезная вода не подходила для застолья. Вино и пиво (реже водка) были основным средством утоления жажды и весьма популярны у петербуржцев. При дворе существовали погреба, из которых напитки выдавали придворным по реестру. Елизавета Петровна особо любила дорогое венгерское вино, которого всегда не хватало. Горячительные напитки отпускались ежедневно, водки полагалось в день по две чарки на персону. Таких при дворе было 20, среди них: гр. А. П. Бестужев-Рюмин и его сын Андрей, гр. М. И. Воронцов, статс-дамы гр. М. Е. Шувалова, А. М. Измайлова и гр. М. А. Румянцева, гр. А. Г. Разумовский, А. Б. Бутурлин. "Не кушали" водку пятеро: гр. И. И. Шувалов, С. К. Нарышкин, гр. Р. И. Воронцов, кн. Б. А. Куракин, кн. П. М. Голицын, гр. П. Б. Шереметев40. Д. Гиндфорд в 1745 - 1749-е гг. преподнес канцлеру вино, пиво и ликеры общей стоимостью в 70 фунтов стерлингов. Подобных подарков удостаивались также гр. И. И. Шувалов (на 20 фунтов), гр. Ф. М. Санти (на 52 фунта), служащий коллегии Утсольцев (на 15 фунтов), кн. И. А. Щербатов (на 35 фунтов), статс-дамы (на 55 фунтов), почт-директор Ф. Аш (на 40 фунтов). Но больше всего алкогольных напитков было пожаловано С. Ф. Апраксину - на 107 фунтов41. Кстати, сын канцлера Андрей Алексеевич пил гораздо больше своего отца, что не раз доводило его до беды и доставляло множество огорчений Алексею Петровичу.

Прусский посланник А. Мардефельд, отрицая образованность канцлера Бестужева, отдавал должное его изворотливому уму и умению подбирать хорошо оплачиваемых подчиненных. Канцлер, писал этот дипломат, составлял обзоры донесений, снабжая их своими ремарками - внушал "интриги самые подлые и клеветы самые злостные"; когда же ему это было неудобно, он ссылался на свою слабую память или сказывался больным; "без зазрения совести приписывал иностранным посланникам такие речи, о каких те и думать не думали, те же речи, кои сам пред ними держал, отрицал" (здесь конечно надо учитывать и позицию Мардефельда, чьи планы разрушал Бестужев, а попытки подкупа неизменно проваливались). Его преемник Финкенштейн, который старался сблизиться с М. И. Воронцовым и И.-Г. Лестоком и также являлся противником главы Коллегии иностранных дел, также отмечал лукавство и хитрость Бестужева. Перечисляя интриги, которые канцлер употреблял для достижения "фавора", он писал, что тот "в несчастье пресмыкался и раболепствовал, не зная стыда", делал все, чтобы добиться исполнения "коварных планов", "не имеет он ничего святого и на все способен"42.

О влиянии Бестужева писали и английские посланники. Как говорилось в одном донесении: "Без его влияния мы ничего не можем здесь сделать, и один Бог знает, каких трудов стоит добиться здесь чего-нибудь, даже и с помощью канцлера". Но с течением времени в их отзывах появляются порицания действий главы российского дипломатического корпуса. Впервые Бестужев почувствовал свою "полную силу" после отъезда осенью 1745 г. за границу на лечение вице-канцлера М. И. Воронцова. Дело Лестока, бросившее тень и на вице-канцлера, еще более возвысило руководителя коллегии при дворе. Прежде он удалил Воронцова от решения дел Коллегии, уносил документы с собой, скрывал предпринимавшиеся им шаги, просматривал корреспонденцию своего подчиненного. Теперь же, как писал английский посланник Д. Гиндфорд, "благодаря ленивому, беспорядочному образу жизни, которому предался канцлер, во всех делах произошла полная остановка <...> В его доме постоянно ведется большая игра, они пьянствуют всю ночь, и, следовательно, должны отдыхать весь день. Его дом скорее походит на швейцарскую, чем на дом первого министра"43. Так мог вести себя человек, добившийся могущества и уверенный в прочности своего положения.

Вице-канцлер М. И. Воронцов пытался противостоять Бестужеву-Рюмину. Он старался снискать расположение Елизаветы Петровны, догадывался, что его письма, как и депеши иностранных представителей, подвергаются перлюстрации. В конце 1749 г. он подал императрице записку: "Известная перлюстрация писем от коллегии скрыта; а понеже довольно ведомо и искусство научило, сколь много в сих письмах разные сумнительные и ложные вручения бывали, то весьма справедливо и нужно для осторожности <...> приказать все оные письма в коллегию сообщить, дабы в происшедшем основательно ведать"44. Вице-канцлер также хотел быть в курсе всех дел. Он ослабил бы влияние канцлера, если бы располагал той же информацией, что и его непосредственный начальник, и добился бы большей эффективности работы Коллегии, в которой утрачивался петровский принцип коллегиальности, а сама она превращалась в "вотчину" канцлера. Но просьба вице-канцлера не была удовлетворена.

Порядок решения дел в Коллегии иностранных дел в конце 1740-х гг. становится более понятным, если ознакомиться с записью беседы А. П. Бестужева с советником коллегии И. П. Веселовским и обер-секретарем И. Пуговишниковым. 8 декабря 1748 г. глава коллегии показал своим подчиненным экстракты из реляций посланников. Бумаг скопилось много, а о них ему не было доложено. Веселовский возразил, что и он, и другие члены экспедиций свои суждения представили. Канцлер оспорил это утверждение: "Мне весьма мало таких дел видно было, которые по вашим рассуждениям изготовлены были, и мне небезызвестно, что некоторые дела по полугоду и более в Коллегии без резолюции лежали <...> И такие дела, которые я уже сам, хотя и сверх должности своей, чтобы не потерять времени, высочайшей апробации у себя дома сочинял и в Коллегию на рассмотрение посылал, долговременно безо всякого действия лежали..."45. На практике же Бестужев, когда это было ему нужно, "подменял" работу коллегии, и сам изготовлял необходимые бумаги. Прежде же все было иначе. В письме А. П. Бестужева к посланнику России во Франции кн. А. Д. Кантемиру (в 1744 г. между ними обсуждалась задержка коллегией выплат по счетам и выдачи жалования посланнику) говорилось, что финансовыми вопросами ведает особая публичная экспедиция, которая отчитывается перед императрицей и Коллегией. "Так что, хотя я по всемилостивейшему ее императорского величества соизволению ныне главным и первым членом в Коллегии нахожусь, однако один и сам собою без согласия других поверенных членов ничего не делаю..."46.

Была впрочем и оборотная сторона этой "медали". М. Гюи Дикенс, представитель английского двора, писал в 1750 г.: "Великий канцлер питает такое же отвращение к труду, как и его государыня. Если бы он желал следовать моему совету, ему надлежало бы, вместо того, чтобы писать доклады и валяться до 12 часов дня, быть уже в 10 часов дня в покоях старого фаворита, гр. А. Г. Разумовского <...> Там ему представилась бы возможность ускорить решения <...> Часто по целым делам он не находил времени, чтобы ими заняться". Похожие сообщения отправлял британский министр и в начале 1755 года. Бестужев действовал также, как некогда его предшественник, кн. А. М. Черкасский. Власть, которой он обладал в начале 1750-х гг., позволяла ему давать ход одним делам и задерживать решение других. Канцлер подавал письменные доклады императрице, как и прежде, через А. Г. Разумовского, с которым давно был дружен. Фаворит Елизаветы Петровны по-прежнему был благосклонен к Алексею Петровичу. А с секретарем Кабинета ее императорского величества тайным советником бароном И. А. Черкасовым канцлер рассорился в 1747 году. Прежде прусские посланники отмечали их особую дружбу. Через кабинет-секретаря проходили все сношения сановников с государыней, и А. П. Бестужев часто прибегал к его услугам для передачи самодержице сообщений и докладов из коллегии47. "Прескверный нрав" Черкасова отдалил от него и других вельмож, поэтому его ссора с Бестужевым не причинила последнему вреда. Канцлер, верными соратниками которого являлись генерал-аншефы С. Ф. Апраксин и А. Б. Бутурлин, ощущал прочность своего положения. Между тем при дворе появился новый фаворит - И. И. Шувалов.

В общем, можно сказать, что в начале 1750-х гг. А. П. Бестужев пользовался безграничным влиянием на императрицу в области внешней политики, хотя она его и недолюбливала, как личность. В одной из своих депеш австрийский посланник Н. Эстергази указывал, что охотно обошелся бы в сношениях с русским двором без Бестужева, так как тот, при своей склонности напиваться, редко бывал годен для деловых разговоров". И в то же время все дела сосредотачивались непосредственно в его руках48. Так, он отстранил от участия в австро-англо-русских переговорах К. Кейзерлинга и П. Г. Чернышева, представителей России в Австрии и Англии. Фактически Коллегия исполняла роль его канцелярии.

А. П. Бестужев-Рюмин широко использовал патронажные связи в своих отношениях с членами Коллегии и представителями иностранных миссий. В начале 1740-х гг. он сотрудничал со своим помощником К. Г. фон Бреверном, который умер в январе 1744 года. Доверенным лицом канцлера в 1740 - первой половине 1750-х гг. являлся Иоганн Фердинанд Август Функ, секретарь саксонского посольства49. В декабре 1748 г. он стал представителем Саксонии в Петербурге вместе с И.-С. Пецольдом. При дворе многие хотели его удаления. Инициатором отзыва Функа был М. П. Бестужев, в то время находившийся в Дрездене. В конце 1755 г. Функ вынужден был покинуть Россию (А. П. Бестужеву удалось отложить отъезд дипломата на два года)50. Другие саксонские дипломаты также были преданы канцлеру. Сотрудники британской миссии тоже пользовались его доверием. Он часто прибегал к услугам консула банкира Джекоба Вольфа, при решении своих финансовых проблем.

Долгие годы канцлеру служил тайный советник член Коллегии И. П. Веселовский, но потом он сблизился с гр. М. И. Воронцовым, который, как мы уже видели, сам из стана друзей Бестужева довольно вскоре перешел в лагерь его врагов. Секретарем канцлера являлся коллежский советник Д. В. Волков. Но он в конце 1754 г. окончательно запутался в долгах, совершил казенную растрату и бежал. Его исчезновение могло сыграть на руку врагам канцлера. Но еще опаснее было то, что этот молодой человек мог поведать кому не следует о внешнеполитических замыслах Елизаветы Петровны. Секретаря вскоре поймали около Тихвинского монастыря. Он признал свою вину и ему разрешили исполнять прежние обязанности51. Но канцлер не мог ему доверять как прежде, поэтому приблизил к себе бывшего секретаря императрицы Юберкампфа, который в 1758 г. вместе с Бестужевым был арестован, а в 1759 г. сослан в Сибирь. Всегда тесными были контакты главы Коллегии с почт-директором Фридрихом Ашем и другими сотрудниками дешифровальной службы. Почтовое ведомство осуществляло необходимый сбор информации - помимо обычной работы (пересылка переписки с российскими представителями за границей) здесь перлюстрировались и дешифровывались донесения иностранных посланников. В 1743 г., Фр. Аш писал: "Я неусыпно старался все чужестранных министров письма прочитывать". Так канцлер узнавал об интригах своих врагов и завистников. Во главе кабинета Елизаветы Петровны стоял И. А. Черкасов, близкий друг А. П. Бестужева. Там же служил секретарь В. И. Демидов, которому доверяли и канцлер, и императрица52.

Связи руководителя российского внешнеполитического ведомства с видными сановниками и иностранными дипломатами отразились в источниках. Имена же служителей главы Коллегии (секретарей, камердинеров, курьеров, лиц, выполнявших особые поручения, и т. д.) практически неизвестны. Сохранилось свидетельство П. И. Рычкова, которому в 1751 г., на начальном этапе его карьеры, оказал покровительство А. П. Бестужев53. Неясно, было ли оно вызвано ходатайством некоего влиятельного вельможи перед канцлером или же явилось следствием службы или какой-то услуги Рычкова. В записках польского дворянина, имя которого неизвестно, рассказывается о том, как автор поступил на службу к Бестужеву. Дворянин оказался на одном из таких вечеров у Бестужева, и в игре заложил банк на большую сумму. Это заинтересовало хозяина дома. Канцлер пригласил его для беседы в свой кабинет, выяснил все подробности карьеры игрока. Последнему было предложено переписать бумагу, только что написанную на 4 листах по-французски Бестужевым. Канцлер остался доволен проделанной работой. Дворянин был принят на службу и стал выполнять тайные поручения в Нарве и Шлиссельбурге. Готовность рисковать и образованность этого дворянина послужили критериями, обусловившими данный выбор. Дворянин прослужил полгода: "Граф Бестужев не оставлял меня без дела: я имел тайные и щекотливые поручения в Нарве и в небольшой Шлиссельбургской крепости. Дабы я не нуждался в средствах, его сиятельство снабжал меня время от времени деньгами от 50 до 100 рублей"54.

В начале 1755 г. английский посланник М. Гюи Дикенс сообщил об уменьшении кредита главному канцлеру. "Канцлер никогда не видит императрицу и никогда не говорит с ней... Все делается письменно: он адресует свои депеши молодому фавориту Ивану Шувалову, который передает их государыне тогда, когда она в настроении заниматься делами". Вице-канцлер гр. М. И. Воронцов не только упрочил свое положение при дворе и в Коллегии, но и втайне от А. П. Бестужева вел переговоры с французскими дипломатами, однако внешнеполитический курс России по-прежнему определялся пристрастиями канцлера.

Но вскоре ему был нанесен сокрушительный удар: Англия и Пруссия подписали Уайтхоллский договор (январь 1756 г.), который разрушал подписанную несколькими месяцами раньше союзную англо-российскую конвенцию, направленную против Пруссии. В то же время руководители Австрии и Франции пошли на сближение. Произошла так называемая "дипломатическая революция", которая разрушила "систему" Бестужева55. К середине лета 1756 г. канцлер, как-будто восстановил утраченное им влияние, хотя на самом деле определяющая роль во внешних делах все более и более переходила к вице-канцлеру. Именно с ним вели переговоры австрийские и французские дипломаты.

А. П. Бестужева продолжали преследовать финансовые трудности. Фридрих II через британского посланника Уильямса попытался подкупить российского канцлера, предложив тому в обмен за получение денег "усмирить свою ненависть к Пруссии". Канцлер ответил отказом. Установлено, что в ноябре 1755 г., австрийский представитель Н. Эстергази, передал канцлеру 2 тыс. дукатов. Вероятно, в 1756 г. русский министр воспользовался также поддержкой английского двора (в Лондоне было решено дать ему пенсию 2,5 тыс. фунтов)56.

Канцлера окружали недоброжелатели, которые энергично интриговали против него. Со своей стороны, он принимал, как ему представлялось, достаточные меры для нейтрализации соперников. Но здоровье императрицы ухудшалось. Будучи дальновидным политиком, А. П. Бестужев задумывался о престолонаследии. Уже в начале 1750-х гг. он изменил свое отношение к "молодому двору" и, прежде всего, к вел. кн. Екатерине Алексеевне. В 1756 г. замыслы канцлера приобрели четкие очертания. Екатерина Алексеевна отмечала в "Записках", что она не относилась к этому серьезно, но "не хотела противоречить упорному старику" "57. Исследователи интерпретируют их сближение по-разному. Одни предполагают, что А. П. Бестужевым был составлен план совершенного устранения от престола Петра Федоровича. С. М. Соловьев считал, что на Екатерину Алексеевну рассчитывали как на соправительницу мужа. Современные исследователи отмечают, что А. П. Бестужев-Рюмин и Екатерина Алексеевна совместно разрабатывали план захвата власти, но их беседы не носили заговорщический характер58. Обе группировки (Бестужева и Шуваловых) могли надеяться на С. Ф. Апраксина. Однако "партийные" связи не означали, что за ним спиной стоит военная сила, готовая сражаться за власть. Поэтому все проекты остались "на бумаге". Здесь можно усмотреть некоторое сходство с положением цесаревны Елизаветы весной 1741 г., когда некая "партия" оказывала поддержку и ряд вельмож сочувствовал ей.

Все эти замыслы оставались тайными до начала 1758 года. Н. Эстергази в 1756 - 1757 гг. писал о прочности положения А. П. Бестужева59. Однако позиции М. И. Воронцова и его роль в Коллегии иностранных дел усиливались. Противники и соперники Бестужева при дворе оказались сильнее - канцлер допускал ошибки и промахи. Против него составился заговор, во главе которого стоял вице-канцлер. Отступление русской армии, которой командовал С. Ф. Апраксин, близкий к руководителю Коллегии, совпало с ухудшением здоровья Елизаветы Петровны (сентябрь 1757 г.). Императрице сообщили, что фельдмаршал переписывается с Бестужевым и вел. кн. Екатериной Алексеевной. Решающим оказалось обращение к государыне вел. кн. Петра Федоровича с жалобами на канцлера. 14 февраля 1758 г. А. П. Бестужев-Рюмин был взят под стражу. Советник французского посольства Мессельер вспоминал, что канцлер во время ареста "улыбался сардонически"60. Польский дипломат С.-А. Понятовский отмечал, что российский министр "не выказал ни страха, ни отчаяния", был спокоен и "почти весел, даже угрожал своим врагам"61. В тот же день были арестованы лица, близкие к канцлеру и Екатерине Алексеевне: бриллиантщик Бернарди, адъютант гр. А. Г. Разумовского И. П. Елагин, учитель русской словесности В. Е. Ададуров, голштинский советник Штамбке, генерал-квартирмейстер Вермач (все они впоследствии были сосланы). Была создана следственная комиссия. Ее возглавили кн. Н. Ю. Трубецкой, А. Б. Бутурлин, гр. А. И. Шувалов. Протоколы допросов было поручено вести конференц-секретарю Д. В. Волкову.

Дело выглядело странным. После ареста стали устанавливать вину этих лиц. Только 27 февраля 1758 г. был опубликован манифест об аресте бывшего канцлера. В нем отмечалось, что его поведение "всегда было раздражающим", и он "всегда совершал безбожные и бесчеловечные поступки". Его обвиняли в том, что он "в государство вводил соправителей и сам соправителем сделался", не исполнял указы (или противился их исполнению) "для прихотей своих"62. Дипломат подвергся "опале по подозрению", так как сумел уничтожить все компрометировавшие его документы и лишил следствие улик63. Разбирательство дела продолжалось полтора месяца и то лишь потому, что канцлер давно давал Елизавете поводы к неудовольствию и раздражал ее.

А. П. Бестужеву задали следующие вопросы: какой характер имели его отношения с великим князем и великой княгиней; что обозначал совет Екатерине Алексеевне "поступать смело и твердо"; для чего он стремился добиться "предпочтительной милости" у великой княгини; в чем суть переписки с С. Ф. Апраксиным; почему имели место столь частые конференции с польским дипломатом С.-А. Понятовским и с голштинским советником Штамбке; сумел ли он предупредить об аресте ювелира Бернарди. Бестужев отрицал какие-либо серьезные переговоры и заговоры. Он настаивал на том, что в отношениях с Екатериной Алексеевной "не искал себе милости" и желал лишь утвердить ее в "правильных суждениях" о прусском короле, политике Швеции и Франции. Слова "смело и твердо" означали совет в отношении ее переписки с С. Ф. Апраксиным: если в письмах великой княгини нет ничего предосудительного, то она может продолжать писать к фельдмаршалу. Опытный царедворец утверждал, что не успел кого-либо предупредить и не знал об аресте Бернарди64. На повторных допросах следствие больше интересовали контакты руководителя Коллегии с польско-саксонскими дипломатами.

17 апреля 1758 г. следственная комиссия представила отчет. Было признано, что "дело не докончено". Бывший канцлер обвинялся в том, что жаждал большей власти - "не разбирал он путей и способов, какими достигнуть любимое свое желание, поэтому присвоил себе власти больше, чем надлежало, а все свои труды употребил на интриги". Было установлено, что А. П. Бестужев вмешался "в имперскую переписку с Апраксиным" и тем самым, во-первых, оскорбил особу, обладающую высшей властью; а во-вторых, совершил преступление "противу царства, должности и присяги". Доказательств злого умысла против жизни и благополучия Елизаветы Петровны найдено не было65. Таким образом, наличие заговора против царствующей императрицы с целью захвата власти не подтвердилось. Однако следствие продолжалось еще год. Дознавателей интересовали долги бывшего канцлера, подарки, которые он получал от великой княгини Екатерины Алексеевны, его участие во внутренних делах Голштинии.

Долги Алексея Петровича были огромны. Особенно велики были суммы, взятые из казны. 3 марта 1749 г. из "субсидных" денег, находившихся в распоряжении Коллегии, ему было выдано "на личные нужды" 15 тыс. рублей. 9 марта 1754 г. Елизавета Петровна распорядилась о выдаче канцлеру 50 тыс. руб. (ежегодно он должен был возвращать по 5 тыс. рублей, но ни копейки не вернул). В середине 1750-х гг. с московского почтамта было взято 6141 руб. 37 копеек. Подобные займы могли, по-видимому, иметь место и на других почтамтах. Для печатания книг и планов в Академии наук А. П. Бестужев занял 543 руб. 90 копеек. С 1747 г. сохранялся долг за "иллюминацию и магазины к ней" в размере 963 руб. 65 1/2 коп., взятых в канцелярии артиллерии и фортификации. Главная полицмейстерская канцелярия не дополучила с дворов старого графа 461 руб. 84 1/2 копеек.

На содержание Бестужевых-Рюминых в ссылке деньги были отпущены из Камер- и Штатс-конторы, а также из конторы консификации. Доходы с имений за 1759 г. не покрыли всех расходов, и к 1760 г. долг А. П. Бестужева увеличился еще на 2,5 тыс. рублей. В 1760 г. задолженность бывшего канцлера казне и различным государственным учреждениям составляла 75610 руб. 76 3/4 копеек. Было принято решение продать вещи опального дипломата и его дома на берегу Невы, а также в Москве. Петербургский особняк оценили в 30 тыс. руб. При Петре III этот дом был передан в распоряжение Сената. Тогда же Каменный остров был признан собственностью казны. Вещевые аукционы принесли казне доход в 13445 руб. 87 1/2 копеек. Впоследствии, правда, выяснилось, что лица, занимавшиеся имуществом Бестужева, сами совершили крупные хищения. Их доход составил не менее 30 тыс. рублей. Партикулярные долги опального министра также были значительны (138514 руб. 67 копеек)66. Но если государству удавалось немного восполнять недостачу, то частным лицам надеяться было не на что.

5 апреля 1759 г. был опубликован манифест об окончании работы следственной комиссии. В нем говорилось, что А. П. Бестужев-Рюмин присвоил себе решение многих дел и "искал способы распространить свою власть", не исполнял повеления, которые противоречили его желаниям, полученные сведения "для своих видов таил", рассылал свои повеления и "делал себя через то соправителем", "обносил злостными вымышлениями" великого князя и наследника престола Петра Федоровича и его супругу67. Эти обвинения свидетельствовали не только о необычайной вовлеченности бывшего канцлера в придворные интриги, но и о его внешнеполитическом курсе. А. П. Бестужев был приговорен к смертной казни, которую заменили ссылкой в д. Горетово Можайского уезда, куда вместе с ним отправились его жена и сын. В деревне опальный министр через своих людей вступил в переписку с богатым заводовладельцем П. А. Демидовым, надворным советником У. Ларионовым и духовником Елизаветы Петровны Ф. Я. Дубянским68, с помощью которых он надеялся вернуть себе былое положение.

Английский посланник Р. Кейт в донесении от 30 марта 1758 г. уверял британского министра, что при дворе усилилось господство французской "партии" и "сам вице-канцлер пляшет под дудку французского посла". Но французский дипломат Л'Опиталь с горечью сообщал в Версаль, что "ничего не изменилось" и "несмотря на отсутствие Бестужева, мы всего лишь имеем на одного врага меньше"69.

А. П. Бестужева-Рюмина на посту канцлера сменил М. И. Воронцов. Он подал Елизавете доклад о преобразовании Коллегии иностранных дел, утверждая, что в ней при его предшественнике царил беспорядок. Руководствуясь Генеральным регламентом о коллегиях, следовало все дела решать коллегиально, назначить экспедиции, каждому указать его должность. Он ликвидировал особую канцелярию, находившуюся в доме Бестужева. Помощниками нового канцлера стали два конференц-министра. Для докладов императрице назначался один день в неделю70. Впрочем все это не возродило принцип коллегиальности.

Ссылка бывшего канцлера закончилась летом 1762 г., когда к власти пришла Екатерина II. 12 июля опальный дипломат прибыл в Петербург. За 30 верст от столицы его встречал гр. Г. Г. Орлов71. Не все обрадовались возвращению А. П. Бестужева. При дворе ходили разговоры о его слабом здоровье и неспособности заниматься делами. Поэтому 7 августа А. П. Бестужев обратился к Екатерине II с просьбой об опубликовании оправдательного манифеста. Его составление было поручено Н. И. Панину. В те же дни о содействии Бестужев писал к своему племяннику, кн. М. Н. Волконскому, пользовавшемуся расположением новой правительницы72. Наконец, 31 августа вышел манифест, оправдывавший опального дипломата. В нем говорилось, что Елизавета Петровна в 1758 г. была введена в заблуждение его врагами. Бестужеву было возвращено графское достоинство, пожалован ежегодный пенсион в размере 20 тыс. рублей. В тот же день он был произведен в генерал-фельдмаршалы и назначен членом Императорского совета73. Однако гр. М. И. Воронцов сохранил пост канцлера.

В 1762 - 1763 гг. А. П. Бестужев-Рюмин участвовал в выработке внешнеполитической программы Екатерины II и в придворных интригах. Тогда при дворе сложились две политических группировки, одну возглавлял Н. И. Панин, другую - братья Орловы74. Бывший канцлер являлся активным членом "партии" Орловых. А. П. Бестужев не достиг того влияния при дворе, которое имел в 1740 - 1750-х годах. Он был слишком обязан фавориту государыни и его братьям. Императрица признавалась в письме к С.-А. Понятовскому: "Бестужев почти не имеет кредита у меня, и я советуюсь с ним лишь для виду". Это отмечал и австрийский посланник гр. Мерси д'Аржанто75. С 1764 г. А. П. Бестужев отошел от дел, потерпев очередное поражение в придворной борьбе (он отстаивал идею брака императрицы с Григорием Орловым).

После возвращения из ссылки бывший канцлер жил в предоставленном ему по распоряжению Екатерины II дворце кн. Д. К. Кантемира. Там, лишенный прежнего влияния, он и провел последние годы своей бурной жизни. А. П. Бестужев-Рюмин скончался 10 апреля 1766 года. Он был похоронен в приделе церкви Святых Бориса и Глеба в Москве (ныне на этом месте высится здание Министерства иностранных дел Российской Федерации). При прощании с телом покойного в Александро-Невском монастыре архиепископ Платон 15 апреля произнес речь76.

А. П. Бестужев-Рюмин принимал деятельное участие в жизни двора и боролся за влияние. Властное и весомое положение позволяло ему убеждать императрицу в своей точке зрения на внешнюю политику Российской империи. Его ранг и влияние обеспечивали ему определенный приток капитала. Но личные интересы графа с течением времени становились сильнее государственных, что отразилось в планах, связанных с наследниками Елизаветы. Бестужева-царедворца отличало большое умение извлекать выгоду из любого обстоятельства, "дружить" с тем вельможей, от которого что-либо зависело в данную минуту, изворотливостью, хитростью он выделялся среди придворных, был готов использовать все средства для достижения цели и интриговать, невзирая на осуждение его поступков, и нарушая общественные и моральные нормы.

А. П. Бестужев-Рюмин входил в различные "партии". Сначала кружок единомышленников сплотился вокруг П. М. Бестужева, его отца, и кн. А. П. Волконской, его сестры. Во второй половине 1720-х гг. братья Бестужевы искали протекции у Э.-И. Бирона. С приходом к власти Елизаветы Петровны он, делая выбор между группировкой Черкасского-Трубецких и "французской партией", быстро обособился от них и создал собственную "партию"77. Ее создателями были оба брата Бестужевых, способствовавшие прекращению опалы лиц, привлеченных к делу кн. А. П. Волконской в 1728 году. Но впоследствии семейный ресурс рода Бестужевых уже не играл большой роли. Главной целью канцлера стало рекрутировать сторонников из различных семейств, обязанных по протекции. Чиновники Коллегии иностранных дел, лица, занимавшие административные посты в других ведомствах, а также служащие иностранных посольств входили в состав его "партии". Возможно, недостаточное использование родственных связей явилось причиной постоянного оттока "партизан" в другие группировки. Так, быстро завершилась дружба с М. И. Воронцовым, "отошли" от А. П. Бестужева И. П. Веселовский, Н. И. Панин, и даже Разумовские78.

Дипломатическая карьера А. П. Бестужева-Рюмина развивалась успешно. Он достиг высших постов в Коллегии иностранных дел и занимал чин первого класса по Табели о рангах. Он подчинил деятельность Коллегии своим целям и интересам, и можно сказать, что она стала его "вотчиной", лично руководил деятельностью почтового ведомства и, основываясь на информации, полученной с помощью перлюстрации писем, составлял свои доклады для императрицы, проявил изрядную работоспособность, был внимателен ко всем вопросам внешней политики. Недостатком же его, отмеченным многими историками, стала его чрезмерная приверженность собственной "системе", отсутствие гибкости в этом важнейшем вопросе.

Примечания

1. БАНТЫШ-КАМЕНСКИЙ Д. Н. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. Ч. 2. М. 1840, с. 1 - 16; его же. Словарь достопамятных людей русской земли, содержащий в себе жизнь и деяния знаменитых полководцев, министров и мужей государственных. Т. 1. М. 1836, с. 132 - 153. См. также: ТЕРЕЩЕНКО А. А. Опыт обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами в России. Ч. 2. СПб. 1837, с. 61 - 100; СЕМЕВСКИЙ М. И. Елизавета Петровна до восшествия своего на престол и первый год ее царствования. Исторический очерк. - Русское слово. 1859, N 2, с. 209 - 278.

2. СОЛОВЬЕВ С. М. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. - Русская речь. 1861, N 4, с. 53- 60; N 77, с. 381 - 384; N 78, с. 397 - 401; его же. Сочинения в 18-ти книгах. Кн. 10 - 13. М. 1993, 1994.

3. ФЕОКТИСТОВ Е. М. Отношение России к Пруссии в царствование Елизаветы Петровны. М. 1882; БЕЗБОРОДОВ П. В. О сношениях России с Францией. М. 1892; ЧЕЧУЛИН Н. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 1762 - 1774. - Записки ист. -филол. факультета имп. Петербургского ун-та. 1896. Т. 40.

4. Очерк истории Министерства иностранных дел. СПб. 1902, с. 62 - 63; Русский биографический словарь (РБС). Т. 2. СПб. 1900, с. 770 - 787; ФУРСЕНКО В. В. Дело о Лестоке 1748 года. СПб. 1912; ЩЕПКИН Е. Н. Русско-австрийский союз во время Семилетней войны. 1746 - 1758 гг. СПб. 1902.

5. БЕРЕЗНЯКОВ Н. Борьба России с Фридрихом II. - Уч. зап. Ленинград, гос. ун-та. Сер. ист. наук. Т. 36. Вып. 3. 1939, с. 124 - 144; КОРОБКОВ Н. М. Семилетняя война. М. 1940, с. 39 - 45, 87 - 98, 104 - 105, 126 - 130, 141 - 144; ПОКРОВСКИЙ М. Н. Избранные произведения. Т. 2. М. 1965, с. 44 - 46.

6. ФУРСЕНКО В. В. Политическая и дипломатическая деятельность Бестужевых-Рюминых (1708 - 1731 гг.). Канд. дисс. Л., 1941: Архив Санкт-Петербургского института истории РАН, ф. 276, оп. 2, д. 68.

7. АНИСИМОВ Е. В. Россия в середине XVIII века: борьба за наследие Петра. М. 1986, с. 106.

8. ШАПКИНА А. Н. Новые ориентиры. Канцлер А. П. Бестужев-Рюмин и союз России с Австрией. - Российская дипломатия в портретах. М. 1992, с. 48 - 65.

9. MEDIGER W. Moskaus weg nach Europa. Der Aufstieg Russlands zum Europaischen Machtstaat im Zeitalter Friedrich's des Grossen. Braunschweig. 1952, s. 221 - 258, 583 - 617.

10. ЛИШТЕНАН Ф.-Д. Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за австрийское наследство, 1740 - 1750. М. 2000, с. 50, 68, 76, 138, 262.

11. АНИСИМОВ М. Ю. Российский дипломат А. П. Бестужев-Рюмин (1693 - 1766). - Новая и новейшая история. 2005, N 6, с. 175 - 192.

12. Родословие Бестужевых-Рюминых: Отдел рукописей РНБ. Эрмитажное собрание, д. 509, л. 36 об.

13. ЗИМИН А. А. К изучению фальсификаций актовых материалов в Русском государстве XVI-XVII вв. - Труды Моск. гос. историко-архивного ин-та. Т. 17. М. 1963, с. 408 - 409.

14. Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 210, оп. 18, д. 156, л. 1 - 6, 15 - 18, 26 - 33.

15. О немецких школах в Москве в первой четверти XVIII в. (1701 - 1715 гг.). - Чтения Общества истории и древностей российских (ЧОИДР). Кн. 1. 1907, с. XXII-XXIII.

16. КУРУКИН И. В. "Эпоха дворских бурь": очерки политической истории послепетровской России, 1725 - 1762 гг. Рязань, 2003, с. 127 - 128.

17. Сношения князя А. А. Черкасского с Голштинским двором при императрице Анне Иоанновне. - Сборник исторических материалов и документов, относящихся к новой Русской истории XVIII и XIX века. СПб. 1873, с. 194 - 306.

18. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 2, оп. 2/1, д. 533, л. 79; Д. 534, л. 16 - 17 об.

19. ПИСАРЕНКО К. А. Повседневная жизнь русского Двора в царствование Елизаветы Петровны. М. 2003, с. 668.

20. Politische Correspondenz Friedrich's des Grosser.. В. 1879. Bd. 3, s. 99, 118; Bd. 5, s. III; Bd. 6, s. 7 и т. д.

21. Сборник Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 105. 1898, с. 604 - 605.

22. Архив князя Воронцова. Кн. 2. М. 1871, с. 218, 219 - 220, 222.

23. Русский архив. 1863, с. 777 - 778.

24. Там же. Кн. 2, с. 246 - 251, 254 - 257; кн. 33. М. 1887, с. 452 - 453; Сб. РИО. Т. 110. 1901, с. 374.

25. Там же. Кн. 2, с. 323.

26. ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1983, с. 62 - 63.

27. Сб. РИО. Т. 103. 1897, с. 110 - 112, 453 - 455, 495 - 496.

28. Там же, с. 477.

29. Там же, с. 68, 74, 93, 188, 315, 371 - 394, 477 - 478, 497, 537, 541, 564, 587 - 585; Т. 105. 1898, с. 451, 621.

30. Politische Correspondenz Friedrich's des Grossen. Bd. 3, s. 169 - 170; 1880. Bd. 4, s. 89.

31. Сб. РИО. Т. 105. 1898, с. 600, 627.

32. АВПРИ, ф. 74, оп. 74/1. 1745, д. 8, л. 565.

33. Санкт-Петербургские ведомости. 8. IX.1749.

34. Сб. РИО. Т. 148. 1916, с. V-VII; ЩЕПКИН Е. Н. Ук. соч., с. 152 - 162.

35. Прошение к государыне императрице графа А. П. Бестужева-Рюмина. - ЧОИДР. Кн. 4. 1862, с. 187 - 189.

36. Превратности судьбы с подробным повествованием о весьма необыкновенных обстоятельствах, приключившихся с одним польским дворянином. - Русский архив. Кн. 1. Вып. 4. 1898, с. 506 - 508.

37. МАРДЕФЕЛЬД А. фон. Записка о важнейших персонах при Дворе русском. - ЛИШТЕНАН Ф.-Д. Ук. соч., с. 276; ФИНКЕНШТЕЙН К. В. Ф. фон. Общий отчёт о русском Дворе. 1748. - ЛИШТЕНАН Ф.-Д. Ук. соч., с. 300.

38. Сб. РИО. Т. 148. 1916, с. 139 - 140, с. 437.

39. ПОПЯТОВСКИЙ С.-А. Записки. - Вестник Европы. Т. 1. Кн. 1. 1908, с. 31; Т. 148. 1916, с. 463.

40. РГАДА, ф. 14, оп. 1, д. 122, л. 48.

41. HORN D.B. The Cost of the Diplomatic Service, 1747 - 52. - The English Historical Review. 1928. Vol. 43. N 172, p. 610.

42. МАРДЕФЕЛЬД А. фон. Ук. соч., с. 276 - 278; ФИНКЕНШТЕЙН К. В. Ф. фон. Ук. соч., с. 300 - 302.

43. Сб. РИО. Т. 103. 1897, с. 403; Т. ПО. 1901, с. 351.

44. Архив князя Воронцова. Кн. 2, с. 612 - 616.

45. Очерк истории Министерства иностранных дел, с. 62 - 63.

46. Архив Санкт-Петербургского Института истории РАН, ф. 36, оп. 2, д. 457, л. 2 и об.

47. Сб. РИО. Т. 148. 1916, с. IV; МАРДЕФЕЛЬД А. фон. Ук. соч., с. 279; ФИНКЕНШТЕЙН К. В. Ф. фон. Ук. соч., с. 325; Письма графа А. П. Бестужева-Рюмина к барону И. А. Черкасову. - Сборник исторических материалов и документов, относящихся к новой Русской истории XVIII и XIX века, с. 397 - 406.

48. ЩЕПКИН Е. Н. Ук. соч., с. 203.

49. МАРДЕФЕЛЬД А. фон. Ук. соч., с. 277; ФИНКЕНШТЕЙН К. В. Ф. фон. Ук. соч., с. 308 - 309; ЩЕПКИН Е. Н. Ук. соч., с. 206 - 207 (Н. Эстергази писал в 1753 г.: "Функ отдался душой и телом канцлеру").

50. Архив князя Воронцова. Кн. 2, с. 363; кн. 34. М. 1888, с. 49 - 55.

51. Там же. Кн. 25. М. 1882, с. 200 - 202. См. также описание дела Д. В. Волкова. - ПИСАРЕНКО К. А. Ук. соч., с. 584 - 597.

52. АВПРИ, ф. 6, оп. 6/2. Австрия, д. 1, л. 20; КРИЧЕВЦЕВ М. В. Кабинет Елизаветы Петровны и Петра III. Новосибирск, 1993, с. 10.

53. РЫЧКОВ П. И. Записки. - Русский архив. Кн. 3. 1905, с. 302 - 303.

54. Превратности судьбы с подробным повествованием о весьма необыкновенных обстоятельствах, приключившихся с одним польским дворянином, с. 506 - 508.

55. Русский Двор сто лет. СПб. 1907, с. 87; АНИСИМОВ М. Ю. Ук. соч., с. 185 - 192; ЯКОВЛЕВ Н. Н. Британия и Европа. М. 2000, с. 169 - 191.

56. Русский Двор сто лет, с. 104 - 105; ЩЕПКИН Е. Н. Ук. соч., с. 249, 443.

57. Екатерина II. Записки. СПб. 1907, с. 433 - 434.

58. СЕМЕВСКИЙ М. И. Противники Фридриха Великого. Апраксин и Бестужев-Рюмин (Очерк из русско-прусской войны 1756 - 1762 гг.). - Военный сборник. 1862. N 5, с. 70; ЧЕЧУЛИН Н. Д. Екатерина II в борьбе за престол. По новым материалам. Л., 1924, с. 86 - 119; СОЛОВЬЕВ СМ. История России. Кн. 12. Т. 24, с. 332; ВОЛКОВА И. В., КУРУКИН И. В. Феномен дворцовых переворотов в политической жизни России XVII-XIX вв. - Вопросы истории. 1995, N 5 - 6, с. 50; КУРУКИН И. В. Ук. соч., с. 373 - 374.

59. ЩЕПКИН Е. Н. Ук. соч., с. 598 - 599.

60. Записки г. де ля Мессельера о пребывании его в России с мая 1757 по март 1759 года. - Русский архив. 1874. Кн. 1, N 4, с. 993.

61. ПОНЯТОВСКИЙ С.-А. Записки. - Вестник Европы. Т. 2. Кн. 3. 1908, с. 51 - 53.

62. Санкт-Петербургские ведомости. 27.II.1758.

63. АНИСИМОВ Е. В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М. 1999, с. 52, 490 - 491.

64. РГАДА, ф. 6, оп. 1, д. 385, л. 2 - 3, 4 - 5.

65. Там же, л. 23 - 27, 29 - 32 об.

66. Там же, д. 388, л. 11 и об., 61 - 62 об., 71 - 72 об., 74 - 75, 76 - 77, 80 и об.,. 94, 96 - 97, 264 - 274 об., 284 и об.

67. Санкт-Петербургские ведомости. 4.IX. 1759.

68. РГАДА, ф. 6, оп. 1, д. 392, л. 9 - 22 об.

69. ЧОИДР. 1870. Кн. 3, с. 36; OLIVA L.J. Misalliance: A Study of French Policy in Russia during the Seven Years War. N.-Y. 1964, p. 84.

70. Архив князя Воронцова. Кн. 4. М. 1872, с. 104 - 106..

71. Санкт-Петербургские ведомости. 19.VI.1762.

72. РГАДА, ф. 6, оп. 1, д. 395, л. 25.

73. Санкт-Петербургские ведомости. 4.IX.1762.

74. RANSEL D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. New Haven and Lnd. 1975, p. 22 - 89.

75. Сб. РИО. Т. 46. 1888, с. 287, 692, 720.

76. ПЛАТОН, архиепископ Московский и Калужский. Поучительные слова При Высочайшем Дворе Ея Императорскаго Величества Благочестивейшия Великия Государыни Екатерины Алексеевны Самодержицы Всероссийския и в других местах с 1763 по 1780 год сказыванныя. Т. 2. М. 1780, с. 28 - 29.

77. ПОНЯТОВСКИЙ С. -А. Ук. соч., с. 30.

78. ДАШКОВА Е. Р. Записки. СПб. 1907, с. 89.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.