Ищенко А. С. Византийское наследие Владимира Мономаха

Ищенко А. С. Византийское наследие Владимира Мономаха // Вопросы истории. - 2017. - № 5. - С. 74-90.

В публикации рассматриваются многообразные связи великого киевского князя Владимира Мономаха с Византией в контексте идеи византийского наследия в русской общественно-политической мысли XV—XVI веков. Анализируется родство князя по материнской линии с византийским императорским домом, данные письменных и вещественных источников о близости Владимира Всеволодовича к византийскому обществу и культуре, его политические и военные взаимоотношения с Империей. Делается вывод о том, что именно во многом благодаря этим связям, переосмысленным в исторической памяти, Владимир Мономах и был избран на роль символа российской монархической власти, равной по статусу власти византийских императоров.

Владимир Всеволодович Мономах — один из наиболее известных древнерусских правителей, вошедший в историческую память в качестве объединителя княжеского рода, остановившего усобицы, и последовательного борца с половцами, начавшего целенаправленное наступление на Степь. При этом в ряду других русских князей он выделялся не только своей неутомимой деятельностью во благо Русской земли, как это живописали небеспристрастные к нему летописцы, но и своим происхождением — родством с византийским императорским домом, сыгравшим на рубеже XV—XVI вв. далеко не последнюю роль в трансформации образа князя в династический и самодержавный символ.

Несмотря на то, что Владимиру Мономаху посвящена обширная литература, в которой рассматриваются, в том числе, и его связи с Византией, вопрос о влиянии этих связей на превращение данного князя в символическую фигуру российской исторической памяти до сих пор не ставился. Между тем, для адекватного понимания места Владимира Мономаха в отечественной исторической памяти он имеет первостепенное значение.

Согласно сообщению «Повести временных лет» (ПВЛ), помещенному под 1053 г., матерью Владимира Мономаха была греческая царевна: «У Всеволода родися сынъ, и нарече имя ему Володимеръ от царице грькыне»¹. Свое необычное происхождение подчеркивал и сам князь. Начиная «Поучение» детям, написанное, вероятно, не без греческого литературного влияния, он счел необходимым сообщить: «Азъ худый дедомъ своимъ Ярославомъ, благославленнымъ, славнымъ, нареченый въ крещении Василий, русьскымь именемь Володимиръ, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы...»² Супругой Всеволода и матерью его первенца, будущего знаменитого князя Владимира Всеволодовича, стала царевна из дома правящего императора Константина IX Мономаха. Однако подобная интитуляция с указанием своего происхождения по женской линии, в сущности, противоречила традициям, ибо, как справедливо подметил А. П. Толочко, «именами женщин в древнерусской письменности всегда пренебрегали, называя их по имени мужа или сына»³. Но тут случай особый — прослеживаемая в нем тенденция возведения своей родословной от рода византийских императоров возвеличивала власть и статус Владимира, выделяла его среди прочих Рюриковичей⁴. Ради утверждения своего превосходства на Руси можно было, таким образом, пойти и на нарушение принятых традиций. В этой связи, однако, следовало бы ожидать весьма частого именования в летописи Владимира Всеволодовича Мономахом. Но в ПВЛ,‘ не считая помещенного под 1096 г. в Лаврентьевском ее списке «Поучения», он именуется практически всегда только как Владимир. Упоминание о его родовом прозвании встречаем лишь в продолжении ПВЛ по Ипатьевскому списку (под 1111, 1113 и 1115 гг.), помещенной далее в нем Киевской (под 1125, 1140, 1193 гг.) и Галицко-Волынской летописях (под 1201 г.), а также летописи Лаврентьевской (под 1177 г.), ряде поздних летописей и других позднесредневековых документов. Однако использование Владимиром Всеволодовичем антропонима Мономах — аргумента принадлежности к императорскому роду Мономахов — известно не только из «Поучения» князя, а учитывая, что последнее было включено в летопись достаточно поздно⁵, то и не столько из него.

Самым надежным подтверждением прижизненного наименования Владимира Всеволодовича Мономахом является найденная в Новгороде в 1960 г. свинцовая печать с изображением св. Василия Кесарийского, в честь которого он был крещен, и греческой надписью: «печать Василия, благороднейшего архонта Руси, Мономаха»⁶. Известны и другие печати, атрибутируемые Владимиру Всеволодовичу, на которых изображение св. Василия сопровождается русской надписью «Господи, помози рабу своему Василию» или «Господи, помози рабу своему Василию, князю русьскому»⁷. В результате сопоставления этих печатей В. Л. Янин пришел к выводу, что печать с греческой легендой и родовым прозванием князя, скорее всего, относится к более раннему периоду его деятельности (например, к 1070-м гг.). На позднейших печатях греческие легенды сменяются русскими⁸. Так или иначе, но именно первый из этих типов печатей представляет наибольший интерес. Благодаря ему можно судить не только о прижизненном наименовании князя Мономахом, но и считать это наименование официальным. Данный тип интересен и тем, что в нем использован редкий в русской сфрагистике греческий титул князя архонт и еще более редкий для Руси византийский же титул «благороднейший», отражающий, согласно Янину и Г. Г. Литаврину, «генетическую связь линии Владимира Всеволодовича с византийским императорским домом, родство, которым Мономашичи гордились»⁹. Такая титулатура демонстрирует стремление князя выделиться.

Превосходство Мономаха благодаря рождению внушал князю и митрополит Никифор, для которого он был «добляя глава наша и всей христолюбивей земли», потому что его «Богь издалеча проразуме и предьповедъ, егоже изъ утробы освяти и помазавъ, оть царьские и княжьские крови смесивъ, его же благочестие въспита... И тьи (Владимир. — А. И.) есть истинный икъунникь (копия, точное изображение подлинника. — А. И.) царьское и княжеское икуны»¹⁰. Судя по этим, адресованным князю, посланиям, а также по помещенной в одном из них яркой характеристике личностных качеств Владимира, между ним и митрополитом-греком установились довольно теплые и дружеские отношения¹¹. Этому, очевидно, не в последнюю очередь способствовало византийское происхождение князя. Неслучайно, анализируя адресованные ему послания митрополита Никифора, Д. Оболенский пришел к выводу о «близости Владимира к византийскому обществу и его интеллектуальному миру»¹². Если это так, то рассматривавшаяся выше печать Владимира на греческой надписи которой он назван Мономахом, является свидетельством не только его амбиций, стремления подчеркнуть свою исключительность в ряду других князей, но и материнского воспитания в духе византийских культурных традиций, связи с византийской родиной матери.

Эта же связь Мономаха, по словам Г. В. Вернадского, проявилась и «в поддержке грекофильских тенденций в русской Церкви, за что его порицают некоторые... русские историки националистического духа»¹³. Среди последних Вернадский очевидно не в последнюю очередь имел в виду такого крупного историка первой половины XX в., как М. Д. Приселков. В борьбе на территории Руси грекофильской и национальной тенденций в развитии церкви, представленных соответственно митрополитами, ставившимися из греков и Киево-Печерским монастырем, Мономах, по его мнению, только прикрывался «национализмом», а на деле был сторонником грекофильской ориентации¹⁴. Подмечая некоторую противоречивость и «раздвоенность» натуры Владимира, Приселков в этой связи видел действительность, которая была вовсе «не русского происхождения: перед нами портрет или, вернее, копия с обычного типа византийского изделия»¹⁵. Впрочем «грекофилизм» Мономаха, по мнению ряда исследователей, во многом являлся мнимым¹⁶.

Более убедительно связь с Византией, помимо свинцовых печатей, может быть прослежена на двух других «материальных» примерах. Первый из них — так называемая Черниговская гривна — датируемый концом XI в., найденный в 1821 г. около Чернигова золотой амулет-змеевик, который носили на груди для защиты от всяких бед и болезней. На его лицевой стороне изображена фигура архангела Михаила в рост, с тяжелыми длинными крыльями, с жезлом-лабаром (или рипидой) в правой руке и с державой в левой. Вокруг этого изображения помещается надпись на греческом языке, представляющая начало «трисвятой песни» (Исайя, 6,3). На оборотной стороне — поясное изображение женщины с отходящими в разные стороны змеями, от чего и происходит название амулета. Эта медузоподобная женщина окружена двумя концентрическими надписями: греческой, представляющей собой заговор против духа болезни («истеры») и славянской: «Господи, помози рабу своему Василию. Аминь»¹⁷. Целый ряд соображений указывает на то, что именно Владимир Мономах был владельцем данной золотой филактерии, вероятно, потерянной им во время странствий¹⁸. Где бы ни был отлит для него этот роскошный амулет, в Византии или на Руси, он, по справедливой оценке А. С. Орлова, отражает «именно национальное греческое исповедание, представляющее собою синкретизм античного язычества и восточного христианства»¹⁹.

Другим примером связи Владимира с Византией может служить фресковая живопись Софии Киевской. Вероятно, именно в годы его княжения в Киеве был выполнен ряд росписей на стенах и сводах двух башенных лестниц, ведущих на хоры, где во время богослужения находились князь и его семья. На этих росписях помещались изображения византийских придворных церемоний: разнообразные игры на константинопольском ипподроме, дворец Кафизмы, откуда император и его приближенные смотрели на игры и соревнования, фигура самого императора в окружении придворных, сцены охоты²⁰. Занесенная в Киев из Византии, эта тематика использовалась, по оценке В. Н. Лазарева, «для прославления великокняжеской власти. И когда киевские князья подымались по лестнице на хоры и видели изображения многочисленных цирковых сцен, то последние ассоциировались не столько с византийскими василевсами, сколько с понятием власти как таковой»²¹. Перед нами, очевидно, стремление с помощью изобразительного искусства приблизить Киев к Константинополю, уподобить его этой столице мира и Новому Иерусалиму²². О запечатленных же в искусстве сценах, как предполагают некоторые историки, художникам — если они были русскими — могла рассказать мать Владимира Мономаха²³. Последнее, впрочем, если согласиться с тем, что рассмотренные росписи были сделаны в годы княжения Владимира Мономаха в Киеве, маловероятно, ибо она умерла явно задолго до этого времени. Однако, в любом случае, отрицать ее роль в изготовлении внутреннего убранства Софийского собора было бы опрометчиво. С ее появлением на Руси, куда она приехала не одна, а с двором, пусть и небольшим²⁴, византийское культурное влияние не могло не стать более заметным. Должны были оживиться и культурные контакты Киева с Византией²⁵. Но все это предположения.

С чем же трудно поспорить, так это с ролью матери в воспитании Владимира, которого она вместе с мужем нарекла «Мономахом» — именем, согласно средневековым представлениям, определявшим судьбу человека, его ориентацию на ту или иную систему ценностей²⁶. По заключению современных исследователей, этот «князь, с присущим ему примерным правоверием, сформировался как личность под влиянием матери вопреки далеко не во всем христианской обстановке двора»²⁷. Вероятно, матери Владимир обязан и знанием греческого языка, на котором она говорила «и который, конечно, входил в число тех “пяти”, которыми владел (его. — А. И.) отец»²⁸. Выше уже упоминалось, что написанное Владимиром «Поучение» несет на себе среди прочего и следы греческого литературного влияния: в нем присутствуют ссылки на труды таких византийских богословов как Василий Великий, Иоанн Экзарх, Ксенофонт и др. Согласно предположению Л. Е. Морозовой, с этими произведениями его познакомила мать, получившая в Византии хорошее образование и пристрастившая к чтению книг не только сына, но и мужа²⁹.

К сожалению, кем именно доводилась императору Константину Мономаху мать Владимира Всеволодовича доподлинно не известно. В ПВЛ, как отмечалось выше, она была названа «царицей грекиней», что указывает лишь на ее родство с византийским императором. О степени же этого родства становится известно только из некоторых поздних летописей, сообщающих, что мать Владимира была дочерью Константина Мономаха. На это, в частности, указывают Тверской сборник и Густынская летопись. В первом запись под 1054 г. дополнена следующими сведениями: «Родися Всеволоду Ярославичу сынъ от царици грекини Манамахы, и наречень бысть Владимерь Манамах, деднимъ прозвищемь; бе бо за Всеволодомъ дщи греческаго царя Костантина Манамаха»³⁰. В Густынской летописи запись читается после сообщения о походе русских на Царьград под 1043 г.: «по трех же летехъ смирися Ярославъ со Греки и поят дщерь у Констанътина Мономаха царя Греческого, за сына своего Всеволода»³¹. Дочерью Константина Мономаха супруга Всеволода называлась и в одном из синодиков киевского Выдубицкого монастыря. По предположению В. Г. Брюсовой, источником всех этих дополнительных о ней сведений могли послужить древнейшие южнорусские летописи³². Однако более вероятно, что все эти сведения являются интерпретацией информации первоисточников, их модернизацией, органично вписывавшейся в концепцию русско-византийских отношений конца XV — начала XVI века.

Представление о матери Владимира Мономаха как о дочери Константина IX некритически было воспринято большинством историков и даже отразилось в переводе академического издания ПВЛ, согласно которому Владимир «родился... от дочери царской, гречанки»³³. Между тем, имеют место обстоятельства, не позволяющие безоговорочно с этим согласиться. Главное из них — это молчание византийских источников. Последние, как заметили Янин и Литаврин, «не содержат решительно никаких указаний на брак представительницы византийского рода Мономахов с сыном киевского князя»³⁴. Ничего не известно из византийских документов и о существовании дочери Константина, хотя история его жизни и эротических приключений, благодаря Михаилу Пселлу, достаточно хорошо известна. Несмотря на это, изучив содержащиеся у византийских хронистов сведения о родственниках Константина IX, Янин и Литаврин пришли к выводу, согласно которому «наиболее правдоподобным остается допущение, что мать Владимира была родной дочерью императора» от его второго брака, который «продолжался примерно между 1025 и 1033 гг.», то есть до восшествия на престол³⁵. При этом исследователями было высказано предположение, что она носила имя Мария. Основанием к этому послужило сходство в надписях публикуемой ими печати Владимира с печатью «архонтиссы Марии». Изображение на печати Марии Андрея Первозванного позволяет, по мнению авторов, видеть в этом изображении патрона ее супруга. Поскольку христианское имя Андрей имел Всеволод Ярославич, наиболее вероятным является предположение, что архонтисса Мария и есть жена Всеволода (Андрея) Ярославича³⁶.

Будучи обстоятельно аргументированной, эта гипотеза получила поддержку и других исследователей, в том числе и зарубежных. Полностью присоединился к ней, признав ее вполне убедительной, А. В. Соловьёв³⁷. Склоняется к ней и биограф Владимира Мономаха А. Ю. Карпов, не исключающий, вместе с тем, что эта «будущая жена Всеволода Ярославича была незаконнорожденной дочерью Константина Мономаха от его любовницы Склирены (племянницы его второй жены), с которой Константин находился в длительной связи по крайней мере с начала 30-х годов XI века и которую, став императором, он ввел во дворец с почетным титулом севасты»³⁸.

Точка зрения, согласно которой дочь Константина Мономаха, ставшую супругой Всеволода Ярославича, звали Марией, является, однако, не единственной. Существуют и другие версии, опирающиеся на устные или письменные источники. Так, в местных смоленских преданиях о перенесении иконы Смоленской Божией Матери из Константинополя на Русь мать Владимира, дочь императора Константина Мономаха, именуется Анной; в синодике киевского Выдубицкого монастыря — Анастасией³⁹; в помяннике из Киево-Печерского патерика в редакции Иосифа Тризны (1647—1656) — Ефросинией⁴⁰. Но все эти известия весьма позднего происхождения и в отличие от гипотезы Янина и Литаврина не вызывают у исследователей большого доверия. В упомянутом устном предании, скорее всего, отразилось имя царицы Анны, супруги князя Владимира Святого, ибо в некоторых записях смоленского предания речь идет именно о ней⁴¹. В сообщениях же Выдубицкого синодика и помянника Иосифа Тризны, как справедливо подметил А. Ю. Карпов, «вызывает сомнение, прежде всего, тот факт, что Анастасия или Ефросиния названа здесь матерью как Владимира, так и его младшего брата Ростислава, что в любом случае неверно, ибо брат Владимира Ростислав появился на свет во втором браке своего отца. Соответственно речь может идти о второй супруге Всеволода Ярославича — мачехе, но не матери Мономаха»⁴². Справедливости ради следует отметить, что высказывались аргументы и против отождествления матери Владимира с «архонтиссой Марией». Надпись «Мономах» на рассматривавшейся выше печати, как заметил А. Каждан, «далеко не очевидна; ее намного логичнее было бы прочитать “Монах”, т.е. монахиня. Она могла быть монахиней в монастыре святого апостола Андрея Первозванного, а не супругой Андрея-Всеволода. И, наконец, Мария, не интерпретируется как архонтисса “из России”, а просто как “очень благородная архонтисса”. В этом случае, печать теряет связь с загадочной женой Всеволода»⁴³. Нельзя, наконец, не признать, что «решение вопроса о происхождении супруги Всеволода по данным сфрагистики имеет силу лишь косвенного доказательства»⁴⁴.

Сомневаться в том, что эта на деле неизвестная по имени супруга Всеволода была дочерью императора Константина IX, позволяет не только молчание о ней византийских источников, вообще не знающих его дочерей, но и некоторые другие причины. С такой же степенью достоверности можно утверждать, что выданная замуж на Русь принцесса была, скажем, племянницей императора, как это допускал, например, В. В. Мошин. Однако более вероятным представляется ее еще более отдаленное с ним родство. В пользу этого могут свидетельствовать уже сами обстоятельства заключения брака Всеволода Ярославича и представительницы византийского дома. Судя по всему, этот брак был заключен между 1046 и 1052 гг., закрепив, как полагают, мир между Русью и Византией после неудачного похода в 1043 г. на Царьград русского войска во главе со старшим сыном Ярослава Мудрого Владимиром⁴⁵. В этой ситуации женитьба четвертого сына киевского князя, имевшего в то время незначительные шансы когда-либо занять отцовский престол, на родной дочери византийского императора (притом единственной), выглядит малообъяснимой. Встречающиеся в историографии утверждения о подготовке Руси к новой войне, сколачивании ею широкой антивизантийской коалиции и т.п., призванные объяснить столь крупную со стороны империи уступку, не убеждают⁴⁶. Общеизвестно, что византийцы вообще очень осторожно относились к заключению подобных династических браков и если соглашались на них, то только в исключительных случаях, будучи вынуждены так поступить из-за военных успехов варваров. Так, Владимиру Святому, чтобы добиться обещанной ему за помощь в подавлении восстания Варды Фоки руки сестры императора Василия II Анны, пришлось, ни много, ни мало, захватить Корсунь⁴⁷. В данном же случае произошло обратное: в 1043 г. победительницей оказалась Византия, и ей тогда ничто не угрожало. Как бы то ни было, в конечном счете, приходится согласиться с А. Кажданом: мы не знаем, кем конкретно была супруга Всеволода. Более разумно пред­положить, что он «был женат на даме из рода Мономахов, родственнице Константина IX»⁴⁸. С уверенностью можно только утверждать, что она не была «порфирородной» — то есть рожденной в Порфире, особом покое императорского дворца, где имели счастье появляться на свет лишь дети правящего в то время императора.

Что касается византийских связей самого Владимира Мономаха, то нельзя забывать, что, несмотря на свое происхождение и воспитание матери-гречанки, носительницы богатых христианских традиций, он был именно русским князем, выросшим и сформировавшимся в условиях древнерусских реалий с характерными для нее дофеодальными пережитками в княжеской среде⁴⁹. «Хотя и текла в жилах у Мономаха греческая кровь, — пишут современные исследователи, — сердцем и помыслами он был привязан к судьбам Русской земли, и этим пронизана каждая строчка княжеских произведений»⁵⁰. Несмотря на определенную близость византийской культуре, копирование из Византии ряда идей и представлений о власти, претензий Владимира на политическое равенство с византийскими императорами не просматривается⁵¹. Его «благородство», как заметил В. Я. Петрухин, «не заставляет его следовать тому репрезентативному образцу, который являл василевс на престоле — символ незыблемости божественной императорской власти. Скорее, князь походил на сменивших Мономахов деятельных Комнинов» или, как подметили С. Франклин и Д. Шепард, «его старшего современника, византийского военачальника Кекавмена». Но еще уместнее, по мнению упомянутых исследователей, будет «представить, что, отправляясь в путешествие с Мономахом, мы оказываемся на одном коне с его прапрадедом Святославом»⁵². «Бодрость» и «подвижность» Мономаха, определялись тем самым «не просто его деятельным характером, но и спецификой княжеской власти на Руси»⁵³, реалиями русской жизни. Скорее всего, именно этими реалиями, а не византийской традицией он руководствовался, когда в 1117 г. вывел из Новгорода своего старшего сына Мстислава и посадил его в близком к Киеву Белгороде⁵⁴. Хотя эти действия и напоминают «византийский императорский обычай назначать себе при жизни соправителя-наследника»⁵⁵, сходство это, пожалуй, более внешнее. Очевидно и то, что Владимир не был таким уж грекофилом по убеждениям, как иногда склонны считать. По верному наблюдению М. Б. Свердлова, он демонстрировал свою открытость в политическом и культурном взаимодействии с западноевропейскими странами. Причем, «династические западноевропейские связи его княжеской ветви явно преобладали над генеалогическим происхождением по материнской линии от византийского императорского дома. Сам он (то есть Владимир. — А. И.) был женат на английской принцессе Гиде, дочери Харальда Годвинсона. Его старший сын, новгородский князь Мстислав, имел также скандинавское имя Харальд. Женат он был на дочери шведского короля Инга Стейнкельсона. Дочь Владимира Евфимия была замужем за венгерским королем Кальманом. Сестра Мономаха Евпраксия Всеволодовна выдана замуж за саксонского маркграфа Генриха Длинного, а после его смерти — за императора Священной Римской империи Генриха IV»⁵⁶. Уникальность фигуры Владимира Мономаха, по-видимому, отчасти и объясняется его близостью как византийской, так и западноевропейской культуре. И все же нельзя забывать, что именно родство с византийскими императорами, а не владетельными домами Западной Европы, делало его «особенным» среди других русских князей.

Тому же, что отношение Владимира к Византии не было таким уж однозначным, вероятно, в немалой степени способствовало столкновение интересов этих двух стран. О политических отношениях Мономаха с Византийской империей известно, впрочем, на удивление немного. Очевидно, они «оставались спокойными и мирными вплоть до 1116 г., когда в Подунавье вспыхнули военные действия между империей и Русью. Обострение соперничества Владимира Мономаха с Алексеем I Комниным в Крыму привело к тому, что русский князь решил использовать против императора его политического противника»⁵⁷ — появившегося в Византии в конце XI столетия человека, выдававшего себя за Льва, сына императора Романа IV Диогена. По сообщению Анны Комниной, он был самозванцем, происходившим «из низов»⁵⁸, однако Владимир Мономах признал его за подлинного Льва Диогена и даже выдал за него дочь Марицу (Марию)⁵⁹. При явной поддержке тестя этот «Леонь царевичь», как сообщает под 1116 г. ПВЛ, «иде... на куръ от Олексия царя, и вдася городовъ ему дунайскыхъ неколко», но в Дристре он был убит двумя «сарацинами», подосланными императором⁶⁰. Для Мономаха, однако, захваченные земли уже были своими. Для юридического и идеологического обоснования этого, по мнению А. П. Толочко, в Константинополе были предприняты специальные меры, результатом чего стало открытие договоров Руси с Византией, последний из которых, заключенный в 971 г. в «Доростоле» Святославом Игоревичем, и создавал такой прецедент⁶¹. Поэтому, чтобы закрепить за собой дунайские города, Владимир послал на Дунай Ивана Войтишича, и тот посадил там киевских посадников. Затем на Дунай с воеводой Фомой Ратиборичем ходил сын Мономаха Вячеслав, но когда они пришли к Дристру, то «не въспевше ничто же, воротишася»⁶². Таким образом, предпринятая Владимиром Мономахом попытка овладеть ключевым городом в Нижнем Подунавье, когда-то уже бывшим во владении русских князей, окончилась неудачей. Как и весь нижнедунайский регион, Дристр остался за Византией.

В историографии существуют две противоположные оценки этого конфликта. Чаще всего о нем писали как о «небольшом столкновении», «неожиданном», стоящем «особняком»⁶³. С такой трактовкой, однако, не согласился А. А. Горский. По его мнению, «за скупыми строками летописного сообщения стоит политическое наступление Владимира Мономаха на Византию. Максимальной целью киевского князя было посажение своего ставленника на византийский престол с последующим закреплением его за своими потомками, минимальной — установление контроля над Нижним Подунавьем и, возможно, восстановление здесь Болгарского царства под эгидой Руси»⁶⁴. Вряд ли, конечно, Владимир мог ставить перед собой столь амбициозную и труднодостижимую задачу, как посажение на византийский трон своего ставленника. Наиболее реалистичным представляется, что его целью было завоевание устья Дуная, так как гибель «Леона Диогеновича» не заставила его отказаться от этих планов⁶⁵. Вскоре после смерти императора Алексея Комнина (1118 г.) дружественные отношения с Империей были восстановлены, ив 1122 г. внучка Мономаха, дочь его старшего сына Мстислава, известная в историографии под именем Добродеи Мстиславны, вышла замуж за византийского «царевича» (как полагают исследователи, либо за племянника Алексея I, либо за одного из его внуков — Алексея или Андроника I⁶⁶. Такое в практике русско-византийских отношений произошло впервые. Тогда же взамен умершего в апреле 1121 г. Никифора в Киев прибыл из Царьграда новый митрополит Никита⁶⁷, привезший, как полагают, часть почитаемой христианской святыни — перст Иоанна Крестителя⁶⁸.

Это последнее, как подметил М. Д. Приселков, «явилось незаурядным, конечно, церковным торжеством и вызвано было желанием Греков выразить тем почет и уважение к Мономаху»⁶⁹.

Некоторые исследователи не без оснований усматривают в русско-византийском военном конфликте 1116 г. и последующем примирении истоки знаменитой легенды о походе на Византию самого Владимира Мономаха и получении им знаков царской власти⁷⁰. Свидетельством в пользу этого может служить и наблюдение Б. Н. Флори по поводу упомянутого выше перенесения на Русь из Константинополя перста Иоанна Крестителя. Согласно выводу исследователя, уже во второй половине XII в. эта реликвия, находившаяся в одном из киевских монастырей, могла восприниматься как часть византийской коронационной регалии⁷¹. Впоследствии, однако, в послемонгольские времена сведения о персте святого исчезают из источников. Но память о византийском походе Мономаха и о получении им одной из реликвий Византийского царства должна была сохраниться⁷². Заметный вклад в ее переосмысление, наполнение актуальным идейным смыслом принадлежал, прежде всего, книжникам-историографам Московского царства, создавшим на рубеже XV—XVI вв. целый цикл легенд об истоках российского царства, которые теряются в ранней истории Киевской Руси. Особую актуальность в это время приобрела «византийская» составляющая древнего киевского наследия, чему способствовало как минимум два события. Первое из них — подписание православными патриархами в 1439 г. Ферраро-Флорентийской унии и признание тем самым верховенства Папы Римского, что было расценено Москвой как явное отступление от идеалов православия. И вто­рое — падение в 1453 г. Константинополя — православной столицы мира, Нового Иерусалима и второго Рима — под ударами османского султана Мехмеда II Завоевателя⁷³. В глазах древнерусских книжников все это означало, что Московская Русь остается единственным православным государством, новым Иерусалимом и последним, «третьим Римом», а московские великие князья становятся прямыми наследниками власти византийских императоров⁷⁴. Однако для обоснования своего нового статуса они нуждались в исторических прецедентах, в связи с чем и вспомнили о Владимире Мономахе, который не только воевал с Византией, но и сам являлся наполовину греком, носившим греческое же имя — Мономах, а, следовательно, был идеальным персонажем для мифопоэтического творчества подобного рода.

В созданном русскими книжниками целом цикле сочинений, объединяемых общим названием «Сказание о князьях владимирских», Владимир Всеволодович, будучи одним из прародителей московских правителей, предстал как грозный воитель цареградских владений. Напугав своей силой Царьград, он получил из рук византийского императора знаки царского достоинства — «венец», то есть корону (знаменитую «шапку Мономаха») и другие царские дары, которыми затем был венчан специально для этого прибывшим из Константинополя в Киев посольством⁷⁵. Примечательно при этом, что в роли столь щедрого дарителя выступил не его современник, император Алексей Комнин, имя которого появляется только в поздних переделках «Сказания»⁷⁶, а Константин Мономах — его родственник по матери, умерший, когда Владимиру было всего около двух лет от роду. Уже в силу этого последнего обстоятельства он не мог с ним воевать и обмениваться дарами. Но такие нюансы не имели значения, поскольку, как заметил еще В. О. Ключевский, «тогда мыслили не идеями, а образами, символами, обрядами, легендами» и к прошлому «обращались не для объяснения явлений настоящего, а для оправдания текущих интересов, подыскивали примеры для собственных притязаний»⁷⁷. Помимо родственных связей и идентичности прозвищ князя и императора, вероятно, сыграл свою роль и тот факт, что на Руси действительно были известны дары Константина Мономаха (среди них Малый Сион Новгородского Софийского собора и Смоленская икона Божьей Матери Одигитрия, поднесенная, по преданию, Владимиром Мономахом смоленской церкви Пресвятой Богородицы)⁷⁸. Но, как и в случае с символикой перста Иоанна Крестителя, все эти связи и дары были существенным образом переосмыслены. Последние — отождествлены с вещами, которые являлись родовыми реликвиями московских великих князей, хранившимися в их казне, по крайней мере, с середины XIV в.⁷⁹, а генеалогическое родство — подменено политическим. «И от того времени, — читаем в «Сказании о князьях владимирских», — князь великий Владимир Всеволодич наречеся Манамах, царь Великиа Русия»⁸⁰. Именно поэтому царями являются и его потомки — великие князья владимирские и московские, венчающиеся тем же самым венцом, который якобы Владимиру прислал император Константин Мономах. Так, московским правителям было дано обоснование их притязаний на царский титул и особое место в «содружестве» европейских государств.

Многообразные связи Владимира Мономаха с Византией — генеалогические, культурные, политические и пр. сыграли, таким образом, весьма существенную роль в формировании и эволюции его мифологизированного образа. Очевидно, что не в последнюю очередь именно благодаря этим связям, их осмыслению в общественно-политической мысли Древней Руси и Московского царства, фигура этого князя и заняла столь заметное место в русской исторической памяти.

Примечания

1. Повесть временных лет (ПВЛ). СПб. 2007, с. 70.

2. Там же, с. 98.

3. ТОЛОЧКО А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев. 1992, с. 113.

4. ПЛОТНИКОВА О.А. Легитимизация власти на этапе становления и укрепления династии русских князей. Ср.: ВАЛЕЕВА Г.К. О родовом прозвании Владимира Всеволодовича Мономаха. — Вопросы ономастики. Межвузовский сборник научных трудов. Свердловск. 198, с. 121.

5. ВОРОНИН Н.Н. О времени и месте включения в летопись сочинений Владимира Мономаха. — Историко-археологический сборник в честь А.В. Арциховского. М. 1962, с. 265—271; ГОРСКИЙ А.А. К вопросу о судьбе произведений Владимира Мономаха. В кн.: Неисчерпаемость источника. К 70-летию В.А. Кучкина. М. 2005, с. 117-123.

6. ЯНИН В.Л., ЛИТАВРИН Г.Г. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха. Историко-археологический сборник. А.В. Арциховскому к 60-летию. М. 1962, с. 205; ЯНИН В.Л. Актовые печати Древней Руси X—XV вв. Т. I. М. 1970, с. 16, 170, 251.

7. ЯНИН В.Л., ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 211; ЯНИН В.Л. Ук. соч., с. 30, 70, 252; ПУЦКО В.Г. Вислая печать Владимира Мономаха. В кн.: Нумизматика и сфрагистика. Киев. 1974, с. 96—99.

8. ЯНИН В.Л., ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 212; ЯНИН В.Л. Ук. соч., с. 70.

9. ЯНИН В.Л., ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 217.

10. ПОНЫРКО Н.В. Эпистолярное наследие Древней Руси. XI—XIII вв. Исследования, тексты, переводы. СПб. 1992, с. 67, 70—71; Послание Владимиру Мономаху о посте и воздержании чувств. В кн.: Послания митрополита Никифора. М. 2000, с. 59, 73—74. Не иначе как «благородный княже» обращался к Владимиру Мономаху митрополит Никифор и в своем послании о латинской вере. См.: ПОНЫРКО Н.В. Ук. соч., с. 71; Послание на латин. В кн.: Послания митрополита Никифора, с. 95.

11. По мнению некоторых исследователей, митрополит Никифор стал даже одним из инициаторов приглашения Владимира Мономаха после смерти Святополка на киевский стол. См.: МАКАРОВ А.И., МИЛЬКОВ В.В., ПОЛЯНСКИЙ С.М. Древнерусская мысль в ее историческом развитии до Никифора. В кн.: Послания митрополита Никифора, с. 46; ГАЙДЕНКО П.И. Священная иерархия Древней Руси (XI—XIII вв.): зарисовки власти и повседневности. М. 2014, с. 61, 120; КАРПОВ А.Ю. Владимир Мономах. М. 2015, с. 290.

12. ОБОЛЕНСКИЙ Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998, с. 483.

13. ВЕРНАДСКИЙ Г.В. Киевская Русь. Тверь-М. 1996, с. 106.

14. ПРИСЕЛКОВ М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси Х-ХII вв. СПб. 1913, с. 325-326.

15. Там же, с. 331.

16. ОРЛОВ А.С. Владимир Мономах. М.-Л. 1946, с. 58-62, 80; ХРУСТАЛЁВ Д.Г. Разыскания о Ефреме Переяславском. СПб. 2002, с. 256, 285. Некоторая переориентация интересов великокняжеского стола в сторону Византии, вероятно, имела место только в период вскоре после вокняжения Владимира Мономаха в Киеве. См.: ГАЙДЕНКО П.И. Ук. соч., с. 61.

17. ОРЛОВ А.С. Ук. соч., с. 64; История культуры Древней Руси. Домонгольский период. Т. 2. М.-Л. 1951, с. 444-445; НИКОЛАЕВА Т.В., ЧЕРНЕЦОВ А.В. Древнерусские амулеты-змеевики. М. 1991, с. 49—51; КОТЛЯР Н.Ф. Золотая гривна Мономаха. — Родина. 2008, № 1, с. 31.

18. ОБОЛЕНСКИЙ Д. Ук. соч., с. 484. По остроумному предположению Б.А. Рыбакова, князь потерял этот амулет во время одного из своих охотничьих единоборств, о которых он писал в своем «Поучении». См.: РЫБАКОВ Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М. 1982, с. 455. Ср.: КОТЛЯР Н.Ф. Ук. соч., с. 32.

19. ОРЛОВ А.С. Ук. соч., с. 65. Подробнее об амулетах-змеевиках как свидетельстве «христианско-языческого двоеверия» см.: РЫБАКОВ Б.А. Язычество Древней Руси. М. 1987, с. 653—656. По мнению большинства исследователей, данная филактерия имеет русское происхождение. Однако по своим стилистическим особенностям она не находит близких соответствий в предшествующих и синхронных памятниках Древней Руси. Ближайшие к ней аналогии — в изображениях на рельефах пещерного храма во имя архистратига Михаила в Монте-Горгано (Сант-Анджело, Южная Италия). См.: ШЕВЧЕНКО Ю.Ю. Русские амулеты с образом архангела из пещерного храма Южной Италии времен норманнского завоевателя Роберта Гвискара. В кн.: Скандинавские чтения 2008 года. СПб. 2010, с. 40—45.

20. ЛАЗАРЕВ В.Н. Древнерусские мозаики и фрески XI—XV вв. М. 1973, с. 107—115.

21. Там же, с. 27. Ср.: ОБОЛЕНСКИЙ Д. Ук. соч., с. 485.

22. О подобном восприятии Киева см.: ДАНИЛЕВСКИЙ И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.): Курс лекций. М. 1998, с. 355—368; РИЧКА В.М. «Київ — Другий Єрусалим» (з історії політичної думки та ідеології середньовічної Русі). Юіїв. 2005. Примечательно, что идею столичности Киева Владимир Мономах проводил и в летописании. По наблюдению А.П. Толочко, согласно ПВЛ, среди русских князей он был даже первым, кто ее высказывал. См.: ТОЛОЧКО А.П. Ук. соч., с 108—109. Заслуживает в этой же связи внимания и связываемое им с именем Мономаха сказание о построении Успенского собора Печерского монастыря (зафиксировано в Киево-Печерском патерике), главным идейным содержанием которого стало представление о небесном патронате Богоматери над столицей Руси, повторяющее византийский культ Богоматери Влахернитиссы, покровительницы Константинополя. См.: Там же, с. 114—121. Эту идею небесного заступничества Богородицы, на которую обратил внимание В.М. Рычка, отражает также помещенная в ПВЛ под 1096 г. Молитва, которой завершается «Поучение» Владимира Мономаха. См.: РИЧКА В.М. Ук. соч., с. 136. Наконец, некоторые исследователи называли Владимира Мономаха даже в качестве учредителя праздника Покрова Богородицы, на деле, скорее всего, учрежденного его внуком Андреем Боголюбским, которого есть основания подозревать и в авторстве приписываемой Мономаху упомянутой выше Молитвы. См.: ПЛЮХАНОВА М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб. 1995, с. 52— 61; ВОРОНИН Н.Н. Ук. соч., с. 269—271. Но как бы то ни было, особое почитание Владимиром Моцомахом Божией Матери, о чем свидетельствует строительство храмов в ее честь, несомненно.

23. ОБОЛЕНСКИЙ Д. Ук. соч., с. 485.

24. ДАНИЛЕВСКИЙ И.Н. Князья домонгольской Руси: «свои» или «чужие». — Родина. 2012, № 9, с. 113.

25. МОРОЗОВА Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. М. 2009, с. 269, 283-284.

26. СЕНДЕРОВИЧ С. Св. Владимир: к мифопоэзису. Т. 49. СПб. 1996, с. 300—313; ЛИТВИНА А.Ф., УСПЕНСКИЙ Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М. 2006.

27. БАРАНКОВА Г.С., МИЛЬКОВ В.В., ПОЛЯНСКИЙ С.М. Комментарии. В кн.: Послания митрополита Никифора, с. 86.

28. КУЗЬМИН А.Г. Владимир Мономах. В кн.: Великие государственные деятели России. М. 1996, с. 49. В данном случае автор имеет в виду известие «Поучения» Владимира Мономаха: «отець мой, дома седя, изумеяше 5 языкъ, в томъ бо честь есть от инехъ земль». См.: ПВЛ, с. 102. Ученые до сих пор спорят, что это были за языки, единственно, в чем сходятся — Всеволод, безусловно, владел греческим языком. См.: ДАНИЛЕВСКИЙ И.Н. Князья домонгольской Руси: «свои» или «чужие», с. 114.

29. МОРОЗОВА Л.Е. Ук. соч., с. 282.

30. Тверской сборник. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 15. М. 2000, стлб. 151.

31. Густынская летопись. ПСРЛ. Т. 40. СПб. 2003, с. 54.

32. БРЮСОВА В.Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха. В кн.: Византийский временник. Т. XXVIII. М. 1968, с. 134.

33. ПВЛ, с. 207. В своих комментариях Д.С. Лихачёв, однако, был более осторожен, отметив лишь что «Всеволод Ярославич был женат на принцессе из дома Константина Мономаха». См.: Там же, с. 489.

34. ЯНИН В.Л., ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 217.

35. Там же, с. 221. Такую точку зрения «более вероятной» признавал и В.В. Мошин, вместе с тем, допускавший, что супругой Всеволода могла быть племянница Константина IX или, с меньшей вероятностью, его сестра. См.: МОШИН В.В. Русские на Афоне и русско-византийские отношения в XI—XII вв. В кн.: Из истории русской культуры. Т. II. Кн. 1. М. 2002, с. 323—324 (впервые: Byzantino slavica. Т. IX. Praha. 1947.). Дочерью императрицы Зои она, во всяком случае, не могла быть, так как на момент свадьбы с Константином Зое было уже 64 года.

36. ЯНИН В.Л., ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 212-217; ЯНИН В.Л. Ук. соч., с. 17-19.

37. SOLOVIEV A.V. Marie, fille de Constantin IX Monomaque. — Byzantion. XXXII, 1963, p. 241-248.

38. КАРПОВ А.Ю. Ук. соч., с. 16—17. Ранее подобная мысль была высказана Л. Махновцем. См.: МАХНОВЕЦЬ Л. Літопис Руський. Київ. 1989, с. 98.

39. БРЮСОВА В.Г. Ук. соч., с. 129.

40. КУЧКИН В.А. Княжеский помянник в составе Киево-Печерского патерика Иосифа Тризны. В кн.: Древнейшие государства Восточной Европы: Материалы и исследования. 1995 год. М. 1997, с. 229.

41. БРЮСОВА В.Г. Ук. соч., с. 128.

42. КАРПОВ А.Ю. Ук. соч., с. 16. Ср.: ЯНИН В.Л. Ук. соч., с. 19—20. Мать Владимира Мономаха умерла довольно рано, возможно, уже в 50-е гг. XI века. См.: ХРУСТАЛЁВ Д.Г. Ук. соч., с. 371. В.Н. Татищев, впрочем, в качестве даты ее смерти называл 1067 год. См.: ТАТИЩЕВ В.Н. Собрание сочинений. Т. 2. М. 1994, с. 85. Однако достоверность этого известия сомнительна. Вторым браком, по сведениям того же Татищева, Всеволод был женат на половчанке. Концом 1060-х гг. изменения в семье Всеволода Ярославича, тем не менее, склонны датировать большинство исследователей. См.: БОРОВКОВ Д. Владимир Мономах, князь-мифотворец. М. 2015, с. 29-30.

43. KAZHDAN A. Rus’-Byzantine Princely Marriages in the Eleventh and Twelfth Centuries. — Harvard Ukrainian Studies. 1988—1989, vol. 12—13, p. 417.

44. БРЮСОВА В.Г. Ук. соч., с. 128.

45. ПВЛ, с. 67; ПАШУТО В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М. 1968, с. 79—80; ЛИТАВРИН Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII вв.). СПб. 2000, с. 258—276; КАРПОВ А.Ю. Ярослав Мудрый. М. 2010, с. 369—374. В объяснении мотивов участия Ярослава в этой кампании, в конечном счете, можно согласиться с А.П. Толочко: «поход 1043 г. должен был напомнить императору о существовании в Киеве “такого себе Ярослава Володимировича” и был скорее ответной реакцией на неуважение Византии, чем защитой от ее чрезмерного внимания». Примечательно при этом, что все сообщения о походе, по мнению исследователя, появились в летописи «не раньше 1113 г., и мы не нашли бы его в летописи Ярослава». См.: ТОЛОЧКО О.П., ТОЛОЧКО П.П. Київська Русь: Україна крізь віки. Т. 4. Київ. 1998, с. 160. В одной из своих последних работ со временем киевского княжения Владимира Мономаха А.П. Толочко, впрочем, связывает начало всего летописания, демонстрируя, что «Повесть временных лет была первым опытом создания руской истории», толчком к которому стало обретение в Киеве византийско-руских договоров X века. См.: ТОЛОЧКО А.П. Очерки начальной Руси. Киев-СПб. 2015, с. 20—59. Если наблюдения исследователя верны, то созданию ПВЛ мы во многом обязаны контактам Владимира Мономаха с Византией.

Справедливости ради следует заметить, что с тем, что исход русско-византийской войны 1043 г. был неудачным для русских, согласны не все исследователи. В.Г. Брюсовой, например, была высказана гипотеза, согласно которой «военные действия русских не ограничились неудачным походом 1043 г., а имели дальнейшее развитие»: взятие и опустошение ими не позднее 1044 г., как и полвека назад, Херсонеса. Угроза второго похода на Константинополь после этого, по мнению исследовательницы, и привела к заключению благоприятного для русской стороны мирного договора, скрепленного династическим браком сына Ярославова с дочерью византийского императора. См.: БРЮСОВА В.Г. Русско-византийские отношения середины XI века. — Вопросы истории. 1972, № 3, с. 59—61. Построенная на догадках, гипотеза эта признания, впрочем, не получила. Ее критику см.: КАРПОВ А.Ю. Ярослав Мудрый, с. 371, 525—526.

46. Не случайно, такой крупный советский знаток русско-византийских отношений как М.В. Левченко попытался связать заключение этого брака не с примирением сторон после войны 1043 г., а с их договоренностью об устранении с поста киевского митрополита самовольно поставленного Ярославом «русина» Илариона. Выданную за Всеволода принцессу он при этом не считал дочерью императора, отмечая, что это была лишь «представительница рода Мономахов». См.: ЛЕВЧЕНКО М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М. 1956, с. 400—401. Объяснение ученого, однако, столь же безосновательно, как и фантазии о подготовке Руси к новой войне с Византией. По мнению Л. Мюллера, женитьба Всеволода на «родственнице византийского императора» произошла несколько раньше поставления Илариона, а сам конфликт между Константинополем и Киевом вокруг этого и вовсе не имел места. См.: МЮЛЛЕР Л. Иларион и «Повесть временных лет». В кн.: Понять Россию: историко-культурные исследования. М. 2000, с. 157. Ср.: ПОППЭ А. Студиты на Руси. Истоки и начальная история Киево-Печерского монастыря. Київ. 2011, с. 91, 101—107, 115—119. Иначе ситуация виделась и такому крупному специалисту как В.В. Мошин, предположившему, что брак Всеволода с византийской принцессой «был заключен не непосредственно в связи с заключением мира 1046 года, а несколько позднее, уже по восстановлении дружественных отношений между византийским двором и Ярославом, и, вероятнее всего, в конце 1047 года, когда в Византии... произошло восстание племянника императора по матери, Льва Торника, едва не стоившее престола Константину». См.: МОШИН В.В. Ук. соч., с. 325. Впрочем, данная версия также носит характер догадки. Состояние источников не позволяет окончательно разрешить этот вопрос. По мнению А.П. Толочко, «если брак Всеволода с Мономаховной проектировался уже в 1046 г., то состоялся он не раньше 1051—1052 гг. На момент “тиши великой” Всеволоду было лишь 16 лет, а первый ребенок от этого брака — Владимир - родился в 1053 г.». См.: ТОЛОЧКО О.П., ТОЛОЧКО П.П. Ук. соч., с. 166-167.

47. ПВЛ, с. 49-50; КАРПОВ А.Ю. Владимир Святой. М. 2015, с. 215. Ср.: РИЧКА В.М. Святий рівноапостольний князь Володимир Святий в історичній пам’яті. Київ. 2012, с. 28-30.

48. KAZHDAN A. Op. cit., р. 417.

49. КОМАРОВИЧ В.Л. Культ рода и земли в среде древнерусских князей. ТОДРЛ. Т. 16. М.-Л. 1960, с. 84-104.

50. МАКАРОВА А.И., МИЛЬКОВ В.В., ПОЛЯНСКИЙ С.М. Ук. соч., с. 46.

51. ЧИЧУРОВ И.С. Политическая идеология средневековья (Византия и Русь). М. 1991, с. 146—150; ТОЛОЧКО А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология, с. 102—127; НАЗАРЕНКО А.В. К проблеме княжеской власти и политического строя Древней Руси: ТОЛОЧКО А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев. 1992; Средневековая Русь. Ч. 2. М. 1999, с. 180— 187; ДОЛГОВ В.В. Древняя Русь: мозаика эпохи. Очерки социальной антропологии общественных отношений XI—XVI вв. Ижевск. 2004, с. 17—24, 35—36; ГОРСКИЙ А.А. Русское средневековье. М. 2010, с. 85—86.

52. ФРАНКЛИН С., ШЕПАРД Д. Начало Руси: 750-1200. СПб. 2000, с. 453.

53. ПЕТРУХИН В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. В кн.: Из истории русской культуры. Т. I (Древняя Русь). М. 2000, с. 207.

54. Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. 2. М. 1962, стлб. 284.

55. ПЕТРУХИН В.Я. Ук. соч., с. 207.

56. СВЕРДЛОВ М.Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси в VI — первой трети XIII в. СПб. 2003, с. 497. Об усилении в конце XI в. контактов Руси (в том числе и Мономаха) и Западной Европы см.: ХРУСТАЛЁВ Д.Г. Ук. соч., с. 263-271, 278-280, 285, 375-376; НАЗАРЕНКО А.В. Владимир Мономах и Вельфы в конце XI в. В кн.: Средневековая Русь. М. 2007, с. 72—73, 114—115.

57. КОТЛЯР Н.Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб. 2003, с. 65-66. Ср.: ПАШУТО В.Т. Ук. соч., с. 186; ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 292.

58. БИБИКОВ М.В. BYZANTINOROSSICA: Свод византийских свидетельств о Руси. Нарративные памятники. М. 2009, с. 403.

59. Фигура этого зятя Мономаха, выдававшего себя за сына императора Романа Диогена, во многом остается загадочной и поныне. Впервые «Девгеневич» упоминается в ПВЛ под 1095 г., согласно записи, напав с половцами на Византию, он был захвачен и по приказу императора Алексея Комнина ослеплен. Вторично, уже как «зять Володимерь» он фигурирует в рассматриваемой нами далее летописной статье 1116 года. Однако, вряд ли это одно и то же лицо. Соображения по этому поводу см.: КАРПОВ А.Ю. Владимир Мономах, с. 156; БОРОВКОВ Д. Ук. соч., с. 153. Не очень похоже и на то, чтобы Владимир Мономах выдал свою дочь за лжеца-бродягу, каковым его считала Анна Комнина. Такой тонкий знаток русско-византийских отношений как В.Г. Васильевский полагал, что, если первый Диогенович, упоминаемый в ПВЛ под 1095 г. был самозванцем, то второй, о котором идет речь под 1116 г. — действительно сын императора Романа, но от первого брака, до восшествия на престол. Являясь зятем Владимира Мономаха, он, по его мнению, был, однако, женат не на его дочери, а на сестре. См.: ВАСИЛЬЕВСКИЙ В.Г. Два письма византийского императора Михаила VII Дуки к Всеволоду Ярославичу. Труды. Т. 2. СПб. 1909, с. 37—48. Ср.: ИЛОВАЙСКИЙ Д. История России. Ч. 1. Киевский период. М. 1876, с. 310—311. Возражения по этому поводу см.: БУДОВНИЦ И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина. — Исторические записки. 1947, № 22, с. 97—98; ЛЕВЧЕНКО М.В. Ук. соч., с. 407—418. По мнению А. Каждана, вряд ли Леон Диоген был настоящим сыном императора, но «возможно был родственником дома». См.: KAZHDAN A. Op. cit., р. 422.

60. ПВЛ, с. 129.

61. ТОЛОЧКО А.П. Очерки начальной Руси. Киев-СПб. 2015, с. 54—56.

62. ПВЛ, с. 129.

63. ЛЕВЧЕНКО М.В. Ук. соч., с. 477; История Византии. Т. 2. М. 1967, с. 352; ПАШУТО В.Т. Ук. соч., с. 88.

64. ГОРСКИЙ А.А. Забытая война Мономаха. Русско-византийский конфликт 1116 г. — Родина. 2002, N9 11—12, с. 100. В этом же духе находится замечание Г.Г. Литаврина о том, что это был «отнюдь не простой пограничный конфликт. Брак Лжедиогена с дочерью Мономаха свидетельствует об отказе киевского князя признать законными права Алексея I — узурпатора византийского престола. Для подобного отношения полугрека Мономаха к византийскому двору нужно было иметь весьма веские политические основания». См.: ЛИТАВРИН Г.Г. Ук. соч., с. 392. В пользу того, что поход русских дружин на Дунай в 1116 г. не был «спонтанным», свидетельствуют и последние наблюдения А.П. Толочко. См.: ТОЛОЧКО А.П. Очерки начальной Руси, с. 55.

65. БОРОВКОВ Д. Ук. соч., с. 153. По мнению А.Н. Слядзя, Мономах «стремился к достижению нового экономического соглашения с империей, укреплению родового престижа (через брачные узы с Комниновским домом) и как максимум приобретению прочного и безопасного выхода к устью Дуная и византийской границе». См.: СЛЯДЗЬ А.Н. Византия и Русь: опыт военно-политического взаимодействия в Крыму и Приазовье (XI — начало XII века). СПб.-М. 2014, с. 167.

66. ЛОПАРЁВ X. Брак Мстиславны (1122 г.). В кн.: Византийский временник. Т. IX. СПб. 1902, с. 424—426; ПАПАДИМИТРИУ С. Брак русской княжны Мстиславны Добродеи с греческим царевичем Алексеем Комнином. Там же. Т. XI. СПб. 1904, с. 83-84; ЛЕВЧЕНКО М.В. Ук. соч., с. 477; ПАШУТО В.Т. Ук. соч., с. 187; КОТЛЯР Н.Ф. Ук. соч., с. 66.

67. Ипатьевская летопись, стлб. 286.

68. ПРИСЕЛКОВ М.Д. Ук. соч., с. 330-331; ПАШУТО В.Т. Ук. соч., с. 187; КАРПОВ А.Ю. Владимир Мономах, с. 179—182.

69. ПРИСЕЛКОВ М.Д. Ук. соч., с. 331.

70. См. напр.: ГРУШЕВСКИЙ М. Очерк истории Киевской земли от смерти Ярослава до конца XIV столетия. Киев. 1891, с. 126; ЕГО ЖЕ. Історія України-Руси. Т. II. XI—XIII віки. Львів. 1905, с. 115-116; ЛЕВЧЕНКО М.В. Ук. соч., с. 477; КАРПОВ А.Ю. Владимир Мономах, с. 326; БОРОВКОВ Д. Ук. соч., с. 195, 204. Опираясь на известие «Истории Российской» В.Н. Татищева, А.А. Горский высказал предположение, что в 1118 г. Мономах вновь посылал войска на Дунай, однако императору Алексею Комнину удалось предотвратить столкновение ценой богатых даров и договоренности о женитьбе одного из своих сыновей на внучке киевского князя. См.: ГОРСКИЙ А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе и русское летописание. В кн.: Исторические записки. Т. 115. М. 1987, с. 308—328; ЕГО ЖЕ. Забытая война Мономаха, с. 100. Однако, в силу убедительности доказательств А.П. Толочко того факта, что в распоряжении Татищева не было никаких уникальных и утраченных впоследствии источников и что фактически все «избыточные» сообщения историка являются вымыслом, подобные построения представляются маловероятными. См.: ТОЛОЧКО А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.-Киев. 2005. Присылке инсигний власти местным владетелям в Константинополе, как известно, уделяли совершенно особое значение, рассматривая этот акт чаще всего как признание зависимости от Империи. Что, однако, касается знаменитой «шапки Мономаха», то она, как доказывают специалисты, была изготовлена в 30-х гг. XIV в. для татарского хана Узбека. В конце следующего, XV столетия, к ней добавили крест и освятили легендой о византийском происхождении, то есть связью с византийским императором Константином Мономахом. См.: УЛЬЯНОВСЬКИЙ В. Походження влади та її символів на Русі в інтерпретації «Посланія» Спиридона-Сави. — Україна в Центрально-Східній Європі. 2004, № 4, с. 200—201. Подробнее о «шапке Мономаха», ее изобретении и последующей «паспортизации» см.: ЖИЛИНА Н.В. «Шапка Мономаха». Историко-культурное и технологическое исследование. М. 2001.

71. ФЛОРЯ Б.Н. К генезису легенды о «дарах Мономаха». В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987. М. 1989, с. 188. Десницей св. Иоанна, по распространенным на Руси представлениям, «поставлялись» на царство византийские императоры. Об этом см.: УСПЕНСКИЙ Б.А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). М. 1998, с. 263—267.

72. В пользу этого свидетельствует легендарное по своему характеру известие «Слова о погибели Русской земли» о том, что, страшась Владимира Мономаха, византийский император «великыя дары посылаша к немоу, абы под нимъ великыи князь Володимеръ Цесарягорода не взял». См.: БЕГУНОВ Ю.К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.-Л. 1965, с. 154.

73. ДАНИЛЕВСКИЙ И.Н. Рождение русской общественной мысли. В кн.: Памятники общественной мысли Древней Руси. Т. 3. М. 2010, с. 9—10. Еще одно событие, которое может быть упомянуто в этом ряду, — заключение брака великого князя Ивана III с племянницей последнего византийского императора Константина XI Софьей (Зоей) Палеолог в 1472 г., также, вероятно, способствовавшее постепенному восприятию Москвой «византийской имперской идеи». См.: БОРОВКОВ Д. Ук. соч., с. 203. Сама мысль об изобретении уже упоминавшейся «шапки Мономаха», по мнению Э. Кинана, была «подсказана греко-итальянскими консультантами, прибывшими в 1472 г. из Италии в свите Софии, второй Ивановой жены». См.: KIHAH Е. Вказ. праця, с. 23.

74. КОРЕНЕВСКИЙ А.В. Идея «византийского наследия» в древнерусской книжности. В кн.: Восток. Запад. Россия. Тезисы всероссийской конференции 14—15 октября 1993 г. Ростов-на-Дону. 1993, с. 4—7.

75. Подробнее об этом см.: РИЧКА В.М. Спадщина Володимира Мономаха. — Український історичний журнал. 2013, № 3, с. 98—112.

76. ЖДАНОВ И. Русский былевой эпос. Исследования и материалы. I—V. СПб. 1895, с. 74-76.

77. КЛЮЧЕВСКИЙ В.О. Сочинения в 9 томах. Т. 1—2. Курс русской истории. Ч. 1— 2. М. 1987, с. 116.

78. ТОЛОЧКО А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология, с. 123; КАРПОВ А.Ю. Владимир Мономах, с. 94—95, 325—326. Происхождение этих даров могло быть связано с брачным посольством родственницы Константина IX на Русь. Были ли среди них какие-либо подлинные царские инсигнии, сказать трудно.

79. ФЛОРЯ Б.Н. «Царьский жребий». — Родина. 2004, № 12, с. 7.

80. Сказание о князьях владимирских. Первая редакция. В кн.: ДМИТРИЕВА Р.П. Сказание о князьях владимирских. М.-Л. 1955, с. 177.