Каменский А. Б. Екатерина II

   (0 отзывов)

Saygo

Каменский А. Б. Екатерина II // Вопросы истории. - 1989. - № 3. - С. 62-88.

"Екатерина сидела заплаканная и печальная или старалась такой выглядеть. Ее час еще не наступил, но он приближался...". Так заканчивает Е. В. Анисимов последнюю главу своей книги "Россия в середине XVIII века" - единственную вышедшую За последние десятилетия научно-популярную работу по социально-политической истории послепетровской России. Приближался час Екатерины, ее более чем тридцатилетнее царствование, эпоха, которую назовут ее именем. На календаре было 25 декабря 1761 г., будущей Екатерине II, а пока великой княгине Екатерине Алексеевне, урожденной Софии Августе Фредерике, принцессе Ангальт-Цербстской, шел 33 год...

Приводя девичье имя и титул этой российской императрицы, иные из современных беллетристов (историки о ней давно уже не писали1), принимаются рассуждать о том, что этой немке, конечно, были чужды интересы русского народа. Не пытаясь оспорить эту очевидную мысль, замечу, однако, что императрица Анна Ивановна, отдавшая Россию на откуп немцам, была чистокровной русской. Другая "дежурная" ассоциация при упоминании имени и титула принцессы Ангальт-Цербстской - ее "незнатное" происхождение. Об этом некоторые авторы исторических романов пишут с нескрываемой обидой за русский трон. Кстати, Екатерина I знатностью тоже, как известно, отнюдь не отличалась, однако почему-то принято во этому поводу не расстраиваться, а скорее, наоборот, умиляться. Дело, конечно, не в происхождении.

Рассматривая деятельность того или иного царя, императора или императрицы, нужно прежде всего помнить, что это был политический деятель, волею судеб оказавшийся наделенным неограниченной самодержавной властью. И поэтому необходимо выяснить, каковы были его подготовка к этой многотрудной миссии, его взгляды, интересы, симпатии и антипатии, а также личные качества, тем или иным образом сказавшиеся на его деятельности. Немаловажно и то, как самодержавный государь относился к своей "работе", имелись ли у него выраженные намерения и стремления, какие из них и по каким причинам удалось или не пришлось исполнить. Каковы, наконец, были итоги его деятельности. Вот примерный круг вопросов, на которые сделана попытка ответить в этом очерке, конечно с разной степенью подробности, ибо история царствования Екатерины II - это множество глобальных проблем, заслуживающих отдельного рассмотрения. Степень их изученности и в дореволюционной и в современной историографии различна, многие вопросы еще требуют выявления и анализа новых архивных документов, а следовательно, и те выводы, которые можно сделать сегодня, имеют лишь предварительный характер.

Catherine.jpg.2437a9d37f65129a0332c1cf1b

Екатерина после приезда в Россию, портрет кисти Луи Каравака, 1745

Pierre_Catherine.jpg.f9c5fa4fd7eaf783f16

Вкликая княгиня Екатерина Алексеевна с великим князем Петром Федоровичем. Анна Розина де Гаск, 1756

Empress_Catherine.jpg.93984df9fcb1ab187c

* * *

Итак, в 1761 г., к моменту смерти Елизаветы Петровны, Екатерине исполнилось 32 года; из них 17 она провела в России. Что же представляла собой эта женщина в самый, быть может, критический момент своей жизни?

Будущая императрица родилась 21 апреля 1729 г. в городе Штеттине (ныне Щецин). Ее отец, князь Христиан-Август, был генерал прусской службы и командовал полком, расквартированным в этом городе. Мать, княгиня Иоганна-Елизавета, урожденная принцесса Шлезвиг-Голштинская, приходилась младшей сестрой принцу Карлу-Августу, нареченному жениху цесаревны Елизаветы, умершему в Петербурге. Именно это обстоятельство, возможно, сыграло определенную роль в выборе Елизаветой Петровной невесты для наследника.

Детство принцессы прошло в основном в штеттинском замке, однако мать нередко брала ее с собой в поездки в Цербст, Гамбург, Эйтин, Брауншвейг, Берлин и т. д. Если иметь в виду, что в XVIII в. в гости ездили не на один день, то, надо полагать, в жизни маленькой Софии Августы Фредерики (будем для удобства называть ее Екатериной) эти поездки занимали важное место. Так или иначе, но ностальгических чувств, подобных тем, какие испытывал впоследствии Петр III по отношению к Голштинии, у нее ни к какому-либо городу, ни к определенной местности не было, и в 15 лет она готова была полюбить то место на земле, где ей улыбнется счастье. Между тем уже в детстве множество незримых нитей связывало принцессу с Россией. Русская тема занимала важное место в разговорах людей, ее окружавших, ибо со времени Петра I Россия стала одной из держав, определявших мировую политику. Немало земляков Екатерины отправлялось искать счастья именно в эту страну, и многие находили его там, ведь детство будущей императрицы совпало со временем царствования Анны Ивановны. К тому же мать Екатерины приходилась теткой Петру-Ульриху, внуку Петра Великого и Карла XII. Его судьба не могла не волновать членов Голштинского дома, которые в 1739 г. специально собрались в Эйтине, чтобы познакомиться с юным родственником. Именно тогда Екатерина и увидела впервые своего будущего мужа.

Она росла живой, общительной девочкой, любившей верховодить в играх. Однако если Петру-Ульриху будущее при благоприятных условиях обещало русскую либо шведскую корону, то принцессе надеяться было не на что, и это отлично сознавала ее мать, воспитывавшая дочь в строгости и подавлявшая в ней всякие проявления гордости и высокомерия. И того и другого у девочки было вдоволь, и необходимость скрывать свои чувства научила ее искусству притворства, которым она вполне овладела и успешно пользовалась всю жизнь. Подавление природных качеств, да еще в весьма грубых формах (чтобы убить в девочке излишнюю гордость, мать заставляла ее целовать платье у знатных дам, бывавших в их доме), вызывало в ребенке, склонном к размышлениям, отчаянное сопротивление. "Я сохранила на всю жизнь, - писала впоследствии Екатерина, - обыкновение уступать только разуму и кротости; на всякий спор я отвечала спором"2. Интересную характеристику Екатерине дала знавшая ее в детстве баронесса фон Принцен: "Я... могла думать, будто знаю ее лучше, чем кто-либо другой, а между тем никогда не угадала бы, что ей суждено приобрести знаменитость, какую она стяжала. В пору ее юности я только заметила в ней ум серьезный, расчетливый и холодный, но столь же далекий от всего выдающегося, яркого как и от всего, что считается заблуждением, причудливостью или легкомыслием. Одним словом, я составила себе понятие о ней, как о женщине обыкновенной"3. Но разве можно назвать обыкновенной женщину, отличающуюся в 15 лет "серьезным, расчетливым и холодным" умом, не склонную к причудам и легкомыслию? И разве не эти качества столь необходимы политику?

Итак, гордая, честолюбивая, склонная к независимым суждениям, расчетливая девочка, считающая себя дурнушкой4, с раннего детства слышит разговоры о России как стране больших возможностей. Разговоров этих стало больше, когда на русском троне оказывается Елизавета Петровна, с воцарением которой члены Голштинского дома связывали определенные надежды. Воображение принцессы Ангальт-Цербстской не мог не волновать и тот факт, что этой огромной и богатой страной управляла сначала одна, потом другая и, наконец, третья женщина. Когда 1 января 1744 г. ее мать получила от Елизаветы Петровны приглашение прибыть с дочерью в Россию, колебаний не было. И мать и дочь хорошо понимали, зачем едут: Елизавета Петровна избрала девушку, которую знала лишь по портрету, в невесты своему племяннику и наследнику престола. Принцессе было 15 лет - возраст, по понятиям XVIII в., самый подходящий для замужества; никаких сердечных привязанностей к этому времени испытать она, видимо, не успела, о браке по любви не помышляла.

Поездку не стали откладывать. Уже 11 января семья прибыла в Берлин, 16-го покинула столицу Пруссии, а 17-го князь Христиан-Август навсегда попрощался с дочерью. Спустя несколько лет, когда в Петербург пришло известие о его смерти, великой княгине Екатерине Алексеевне передали от имени императрицы Елизаветы, что особенно убиваться не следует, ведь отец ее не был королем... 6 февраля 1744 г. княгиня Цербстская с дочерью прибыли в Ригу. Путешественниц встречали с торжественностью и пышностью. Когда 29 января (здесь и далее - ст. ст.) они выехали оттуда, их сопровождал эскадрон кирасир и отряд Лифляндского полка, большое число вельмож и офицеров. Ехали в императорских санях, обитых внутри соболями, на плечах принцессы роскошная соболья шуба - первый подарок императрицы. 3 февраля их встречали в Петербурге, 6-го - в Москве, где находился двор.

Впечатление от первой встречи с Елизаветой Петровной было так сильно, что не забылось и много лет спустя. В мемуарах Екатерина не только рассказывает о красоте императрицы, но и подробно описывает ее наряд, который, видимо, поразил воображение принцессы. Мечта о счастье становилась явью: ее окружали почет и роскошь, а будущее сулило императорскую корону, и Екатерина не могла не быть за это благодарна судьбе. Судьбу олицетворяла Елизавета Петровна, а платой за счастье был брак с Петром-Ульрихом, уже провозглашенным к тому времени великим князем Петром Федоровичем.

Надо полагать, что поначалу принцесса искренне благоговела перед императрицей и готова была служить ей верой и правдой, тем более что и Елизавета была к ней очень добра. Что же касается будущего мужа, то ему принцесса не особенно симпатизировала. Будучи на два года старше, он явно уступал ей в развитии. Судя по всему, он видел в ней не столько девушку, за которой следует ухаживать, сколько возможного товарища по играм. Вместо того чтобы говорить с ней "на языке любви", он рассказывал ей "об игрушках и солдатах, которыми был занят с утра до вечера". Она зевала, но терпеливо слушала5.

С самого приезда в Россию принцесса начала учить русский язык, а 28 июня крестилась по православному обычаю и была наречена Екатериной Алексеевной (интересно, что в Екатерину II она превратилась 18 лет спустя тоже 28 июня). На следующий день, в тезоименитство Петра Федоровича, состоялось их обручение (через 18 лет в день своего тезоименитства Петр лишится короны). 21 августа 1745 г. Екатерина стала женой великого князя. За прошедший год Петр практически не переменился. Правда, он стал больше внимания уделять женщинам, но отнюдь не Екатерине. Он по-прежнему играл в куклы и, к ужасу молодой жены, приносил их даже на брачное ложе. Легко представить отчаяние великой княгини, которую строгая мать лишила всяких игрушек еще в семилетнем возрасте.

Уже в первые месяцы пребывания в России княгиня Иоганна-Елизавета сумела испортить отношения с императрицей и с собственной дочерью и вскоре после ее свадьбы уехала из России. Екатерина осталась с капризной, непостоянной в своих привязанностях, подозрительной Елизаветой и глуповатым, ребячливым мужем. Однако надо было удержаться, не упустить данный судьбой шанс. И Екатерина старалась изо всех сил. Впоследствии весьма откровенно, хотя и несколько самонадеянно и цинично, она признавалась: "Вот рассуждение, или, вернее, заключение, которое я сделала, как только увидела, что твердо основалась в России, и которое я никогда не теряла из виду ни на минуту: 1) нравиться великому князю; 2) нравиться императрице, 3) нравиться народу... Я ничем не пренебрегала, чтобы этого достичь: угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать, как следует, искренняя привязанность: все с моей стороны было употребляемо с 1744 по 1761 г."6.

Относительно своего замужества Екатерина не обольщалась. Стараясь поддерживать с Петром самые лучшие отношения, она отказалась от мысли полюбить его: "Я очень бы любила своего нового супруга, если бы только он захотел или мог быть любезным, но у меня явилась жестокая для него мысль в самые первые дни моего замужества. Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, то будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности, этот человек на тебя не смотрит, он говорит только о куклах... и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя"7.

Жизнь Екатерины при дворе была строго регламентирована. Специально приставленные люди следили за каждым ее шагом, она не имела права выйти на прогулку без разрешения императрицы, письма к родителям за нее писали в Коллегии иностранных дел, и, конечно, ей не позволялось вмешиваться в политику. В 1791 г. она вспоминала о дворе Елизаветы: там "не существовало никакого разговора,., друг друга сердечно ненавидели,., злословие заменяло ум и... малейшее дельное слово считалось за оскорбление величества. Подпольные интриги признавались за ловкость. Остерегались говорить об искусстве и науке, потому что все были невеждами: можно было побиться об заклад, что лишь половина общества еле умела читать, и я не очень уверена в том, чтобы треть умела писать"8. (Справедливости ради следует сказать, что, хотя при дворе самой Екатерины, как и при всяком дворе, зависти, интриг и злословия тоже хватало, но образованность здесь была в чести.)

Для Екатерины чтение стало своего рода отдушиной. Поначалу она читала французские романы, но вскоре ей в руки попадают труды по политической истории Германии, Франции и Англии. В то же время она знакомится с сочинениями Вольтера. Позднее, во второй половине 50-х годов XVIII в., на ее столе оказываются книги и других деятелей французского Просвещения, в том числе "Энциклопедия" Дидро и Д'Аламбера. Итак, одинокая, никем не любимая, изолированная от родных и лишенная друзей (от неё удаляли всякого, к кому она успевала привязаться) молодая Женщина ведет довольно замкнутый образ жизни, занимаясь в основной чтением серьезных книг.

Год проходит за годом, а в Положений её ничего не меняется, да и императрица все более недовольна ею, ибо брак ее с Петром Федоровичем До сих пор остается бездетным. И тут мы подходим к весьма щекотливому вопросу, который так любит смаковать романисты и перед которым обычно умолкают историки. Речь идет о фаворитах, или, проще говоря, о любовниках Екатерины. Первый из них, Сергей Салтыков, появился, Когда она терпела свое замужество уже 7 лет. Что же удивительного, если молодой женщине хотелось испытать Настоящую любовь, и почему не предположить, что она влюбилась в Салтыкова? Добавим, что к супружеской измене ее толкали по наущению Елизаветы Петровны люди из ближайшего окружения.

В 1754 г. Екатерина родила сына, будущего императора Павла I. Вопрос о том, кто был его отцом, также весьма занимает литераторов. Повинна в этом прежде всего сама Екатерина, которая в мемуарах всячески намекает на то, что отцом Павла был Салтыков. Однако надо иметь в виду, что писала она это тогда, когда ей было выгодно, чтобы Павла Петровича не считали законным наследником престола9. Она пишет, что в первые годы брака Петр не только играя в куклы в супружеской постели, не только заставлял жену выслушивать бесконечные монологи на военные темы10, придумывая о себе всякие фантастические истории11, пьянствовал и открыто волочился за другими женщинами, но и попросту не был мужчиной. В 1750 г., когда приставленная к ней М. С. Чоглокова от имени императрицы обвинила ее в отсутствии детей, Екатерина отвечала, что, будучи уже пять лет замужем, она до сих пор сохранила девственность12. Но Екатерина и проговаривается. Рассказывая о том, что Петр оказался неспособным выполнить свой супружеские обязанности в первую брачную ночь, она замечает: "И в этом Положении дело оставалось в течение девяти лет без малейшего изменения"13. Таким образом, она и Петру Федоровичу предоставляет шанс считать себя отцом Павла. Совершенно не пытаясь скрыть свою связь с Салтыковым, впрямую о его отцовстве Екатерина нигде не говорит. Рассказывая об измене Салтыкова, она не в состояний до конца сохранить иронический тон, сквозь него прорываются обида и разочарование, но обвиняет она Салтыкова лишь в индифферентности к ней, даже намеком не требуя от него какого-либо интереса к сыну. К тому же в характере Павла было немало черт, ясно указывавших на его родство с Петром III.

Составленный М. Н. Лонгиновым список "любимцев" Екатерины с 1753 по 1796 г., т. е. за 43 года, насчитывает 15 человек, причем на первые девять лет до восшествия на престол приходятся трое, из которых первые дна были от нее насильно удалены, а третий способствовал перевороту 1762 года. Публикуя этот список, П. И. Бартенев счел необходимым отметить, что "современники вполне ей прощали ее увлечения"14. Действительно, ко времени воцарения Екатерины наличие у императриц фаворитов давно уже стало нормой, никого особенно не возмущавшей. Однако если Анна Ивановна полностью отдала своему фавориту бразды правления страной, если фавориты Елизаветы правили от ее имени, то временщики екатерининского царствования, обладая огромным влиянием, все же никогда не были в полной мере всесильны. Она всегда принимала самое непосредственное участие в решении всех как внешне-, так и внутриполитических дел. Современник-англичанин заметил: "Взглянешь на нее и сразу видишь, что она могла бы полюбить и что любовь ее составила бы счастье достойного ее Поклонника"15. Но были ли фавориты её достойны? Быть может, трагедия Екатерины-женщины и заключалась как раз в том, что не были.

Итак, в 1754 г. Екатерина родила сына. В литературе нередко можно встретить упреки в ее адрес, что она была плохой матерью или даже вовсе не любила своего первенца. Эти упреки вряд ли справедливы. Как могли развиваться у молодой женщины материнские чувства, если ребенка у нее забрали сразу же после родов и для того, чтобы его увидеть, требовалось испрашивать разрешений императрицы? Елизавета ухаживала за младенцем сама, всякие расспросы о его здоровье могли быть расценены как сомнение, хорошо ли она это делает. К тому же то, что Екатерина увидела при первом свидании с сыном, ее ужаснуло: "Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленывавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой лисицы; его покрывали стеганым на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое бархатное... и это привело к тому, что когда ой подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал"16. Дальнейшее развитие событий также не способствовало сближению матери и сына: в присутствии Павла императрица Екатерина всегда ощущала полузаконность своего пребывания на троне.

То, как обращались с Екатериной после родов, утвердило ее в мысли, что на нее смотрели лишь как на средство продолжения династии. Теперь, когда ее Миссия была наконец выполнена, от нее легко можно было избавиться. Елизавета в те годы все чаще болела, и это заставляло великую княгиню задумываться над своим будущим. Оно не сулило ничего хорошего, ибо отношения с великим князем становились все враждебнее. Екатерина понимала, что после смерти Елизаветы она в лучшем случае может быть выслана из России, а в худшем - оказаться, например, в монастырской тюрьме. Значит, надо бороться, а для этого нужны союзники. В этом обстоятельства ей благоприятствуют.

Болезнь Елизаветы заставляла с тревогой вглядываться в будущее не только Екатерину. Взоры придворных все чаще обращаются в сторону так называемого малого двора. И среди них - внимательный взгляд канцлера А. П. Бестужева-Рюмина. Когда-то Алексей Петрович всячески противился выбору Екатерины в невесты великому князю, и она стала смотреть на канцлера как на своего злейшего врага. Но постепенно она убеждается в том, что Бестужев - самый талантливый из русских политиков того времени, наиболее последовательно отстаивающий интересы России. В преддверии нового царствования канцлер ищет себе союзников. Основное правило внешнеполитической деятельности Бестужева - противодействие Пруссии. Он - главный вдохновитель начавшейся Семилетней войны. Великий князь, наоборот, открыто говорит о своих симпатиях к Пруссии и ее королю Фридриху II, чем вызывает немалое раздражение у русских патриотов.

Екатерина мудрее: считая в глубине души войну бессмысленной17, она всеми средствами демонстрирует ее поддержку. И вообще она делает все, чтобы завоевать симпатии: она скромна, набожна, добра, приветлива и, наконец, искренне стремится быть во всем русской. За 17 лет, проведенных в России, Екатерина если и не полюбила эту страну, то, во всяком случае, к ней привязалась. Нелюбовь Петра ко всему русскому ей была непонятна. Она, напротив, обладая живым и пытливым умом, стремилась лучше узнать русскую историю, обычаи, историю окружавших ее знатных семейств. Зная религиозность народа, Екатерина педантично выполняет обряды православной церкви, подолгу молится и постится. Все это - в резкий контраст с мужем, который в пост ест мясо, громко разговаривает и смеется в церкви. Великий князь ведет себя так, что большинство начинает понимать: его воцарение может стать бедствием.

Дело доходит до того, что Бестужев-Рюмин обсуждает с Екатериной проект ее возведения на престол в обход мужа. Великая княгиня относится к проекту осторожно, она еще не чувствует себя достаточно уверенно. Между тем понемногу, исподволь она втягивается в политику. Этому способствует и растущий интерес к ней русских вельмож и иностранных дипломатов, и то, что Петр препоручает ей некоторые дела по управлению Голштинией, и, наконец, роман со Станиславом Понятовским - молодым и красивым польским дипломатом. Роман начался, видимо, зимой 1755 - 1756 гг. и продолжался до высылки Понятовского из России в 1759 г., сыграв в жизни Екатерины важную роль: во-первых, Станислав был для нее связующим звеном с большой политикой, во-вторых, ввел ее в курс запутанных польских дел. Позднее место изгнанного Понятовского рядом с ней занял герой сражения при Цорндорфе Григорий Орлов, славившийся своей безрассудной храбростью и готовый драться за нее, как лев.

Интерес к политике едва не погубил Екатерину, когда гром разразился над головой Бестужева, и он был отправлен в ссылку. Однако опасных для Екатерины бумаг следствие не нашло - Бестужев успел их сжечь, а инкриминированные ей письма фельдмаршалу С. Ф. Апраксину, также впавшему в немилость, оказались вполне невинного свойства. И все же это было тяжелое испытание. Впрочем, к тому времени осторожная и кроткая на вид Екатерина все основательнее усваивала законы политической и придворной борьбы и была в состоянии оказать умелое сопротивление своим недругам.

В занятиях Екатерины политикой был и еще один аспект. Все, что происходило на ее глазах в последние годы жизни Елизаветы, не могло не возмущать. Впоследствии Екатерина с нескрываемым презрением писала о своей предшественнице: "Ее каждодневные занятия сделались сплошной цепью капризов, ханжества и распущенности, а так как она не имела ни одного твердого принципа и не была занята ни одним серьезным и солидным делом, то при ее большом уме она впала в такую скуку, что в последние годы своей жизни она не могла найти лучшего средства, чтобы развлечься, как спать, сколько могла; остальное время женщина, специально для этого приставленная, рассказывала ей сказки"18. Елизавета действительно практически перестала заниматься государственными делами, предоставив это своему окружению. Екатерина понимала, что за роскошным фасадом видимого благополучия империи скрывались нищета, убожество и невежество. Она была энергична, полна сил, и ей казалось, что она смогла бы управлять страной значительно лучше, поскольку в отличие от Елизаветы, она следовала определенным принципам. Они были почерпнуты из книг, главным образом деятелей французского Просвещения. С таким умонастроением и подошла Екатерина к 25 декабря 1761 г., дню смерти Елизаветы Петровны.

О шестимесячном царствовании Петра III Екатерина впоследствии высказалась так: "Во всей империи у него не было более лютого врага, чем он сам"19. Действительно, Петр как будто нарочно делал все, чтобы восстановить против себя как можно больше людей, все слои общества. Ведь даже применительно к России XVIII в. можно говорить о существовании такого явления, как общественное мнение. Прав, видимо, был В. А. Бильбасов, писавший: "Большая ошибка думать, что в России нет общественного мнения. Вследствие того, что в России нет правильных форм для его выражения, оно проявляется неправильно, скачками, урывками, только в важные исторические моменты, но проявляется тем с большею силою и в формах тем более своеобразных"20. Как же складывалось это общественное мнение в царствование Петра III и кто его выражал?

Известно огромное значение гвардии в дворцовых переворотах XVIII века. При этом не вызывает сомнений, что гвардия выражала интересы прежде всего правящего класса, т. е. дворянства. Между тем изучение Е. В. Анисимовым социального состава лейб-кампанцев, возведших на престол Елизавету, показало, что лишь 17,5% из них были дворяне. Он отмечает, что, во-первых, "гвардейцы были носителями типично преторианской психологии"; во-вторых, "в настроениях гвардейцев... преобладало чувство, ставшее важным элементом общественной психологии того времени, особенно в столице, - патриотизм"; в-третьих, "гвардейские низы... были ближе к широким слоям столичного населения, где патриотические настроения преобладали"21. Двадцать лет спустя патриотические чувства столичного населения были, безусловно, оскорблены безосновательным прекращением победоносной войны с Пруссией и открытым преклонением Петра III перед Фридрихом II22. Эти настроения, передавшиеся и гвардии, подогревались введением мундиров прусского образца и вовсе нежелательной для гвардейцев перспективой покинуть петербургские квартиры ради участия в никому не нужной войне с Данией.

Петр III сделал все возможное, чтобы восстановить против себя и такую влиятельную часть общества, как духовенство. Будучи еще великим князем, он не скрывал своего презрения к православной церкви и ее обрядам, тем более он не утруждал себя в этом отношении, став императором. Петр требовал, чтобы из церквей были удалены иконы с изображениями русских святых, чтобы священники брили бороды и вместо ряс, наподобие евангелических пасторов, носили сюртуки. "Кавалерийским наскоком" Петр попытался решить и проблему, над которой бились его предшественники, начиная с Ивана Грозного, - провести секуляризацию церковных земель. Наконец, 25 июня 1762 г., за три дня до переворота, он прислал в Синод указ об уравнении всех религий.

Что же касается двора, то, хотя отдельные его представители были также оскорблены в своих патриотических и религиозных чувствах, гораздо важнее для них было другое: в правление Петра III ни один придворный не мог быть уверен в своем завтрашнем дне.

Так создавалось то общественное настроение, которому отвечал переворот 28 июня 1762 г. и в котором соединились чаяния представителей различных социальных слоев. Между тем легко убедиться, что некоторые из начинаний Петра III имели прогрессивный характер. Действительно, война с Пруссией была не нужна России, и Екатерина в дальнейшем также ориентировалась на союз с нею; секуляризация церковных земель была назревшей необходимостью, и в скором времени Екатерина провела и эту реформу. Нельзя не признать разумной и попытку вывести из Петербурга гвардию, лишив ее тем самый возможности воздействовать на Политическую жизнь страны. Наконец, заслуживает одобрения попытка провозглашения веротерпимости.

Особо следует сказать о самом знаменитом, пожалуй, законодательном акте Петра III - Манифесте о вольности дворянства, безусловно отражавшем чаяния правящего класса и воспринятом им с энтузиазмом. Появление Манифеста имело важные социальные и политические последствия. Екатерина, несмотря на отрицательное отношение к нему, вынуждена была в конечном счете не только подтвердить этот акт, но и продолжить политику, им провозглашенную. Почему же тогда Манифест не обеспечил Петру поддержку дворянства, которое принято считать опорой трона? Именно потому, что этот документ имел значение прежде всего для широкой Массы рядового дворянства, но не для придворных, солдат гвардейских полков или столичных жителей. Между тем настроения именно этих групп и привели Петра III к гибели. Прогрессивный с современной точки зрения характер некоторых из его начинаний перечеркивается методами, которыми он пытался их проводить, указывающими на полное отсутствие у него такого важнейшего качества, как политический реализм. Екатерина хорошо усвоила уроки правления своего незадачливого супруга.

Нет необходимости рассказывать о перевороте 28 июня, столь красочно описанном в многочисленных исторических трудах, мемуарах современников, художественной литературе. События могли бы сложиться совсем иначе, если бы отношение Петра III к жене имело только индифферентный, но не враждебно-агрессивный характер. Соблюдая внешние приличия и условности и живя при этом каждый своей жизнью, они могли бы сосуществовать на российском престоле и дальше. Но Петр с первых же дней своего Царствования стал публично выказывать враждебность к Екатерине. Это выразилось уже в том, что в Манифесте о восшествии на престол Петра III ни она, Ни Павел вообще не упоминались. Все последующие месяцы стали для Екатерины в сущности цепью оскорблений и унижений, заключительным звеном которой был эпизод на обеде 9 июня, когда Петр публично обозвал ее "Дурой". Эпизод этот послужил для Екатерины своего рода сигналом к действию. Решиться на отчаянный шаг, к которому ее уже давно подталкивало окружение, было нелегко, но и в случае бездействия и в случае поражения ее ждала гибель. Против ожиданий переворот прошел на редкость легко и бескровно. 28 июня 1762 г. она стала самодержавной императрицей.

Первое, что бросается в глаза при изучении екатерининского царствования, -это резкий контраст между программными заявлениями "просвещенной" монархини, щедро рассыпанными как в официальных документах, так и в личных бумагах, и ее реальной политикой. "Тартюфом в юбке и в короне" назвал Екатерину II молодой А. С. Пушкин. В нескольких словах великий поэт выразил то, что профессиональные историки излагают в длинных статьях и монографиях. И во всех этих работах, написаны ли они апологетами или обличителями Екатерины, сквозит раздражение: апологеты не могут примирить слова императрицы с ее делами, а обличителям не удается изобличить ее в каких-то особо страшных злодействах. Первые исходят из того, что все заявления Екатерины искренни, и она якобы на самом деле действовала так, как говорила, вторые - убеждены, что императрица постоянно лгала, фарисействовала и не только не пыталась воплотить свои заявления в жизнь, но делала все наоборот. Истина, как это часто бывает, по-видимому, находится посередине.

Анализируя деятельность Екатерины на троне, необходимо помнить, что, во-первых, всегда и во всем ею руководило огромное честолюбие, даже тщеславие, во-вторых, главной ее Целью было любыми средствами удержаться у власти. Во всех своих декларациях, переписке, во всех своих начинаниях Екатерина была искренна. Не обладая умом творческим, она прилежно училась у тех, кто это время был властителем дум самых передовых людей Европы. Внимание выдающихся философов и писателей, конечно, льстило ей, но было бы ошибкой думать, что переписывалась она с ними только из тщеславия: надо было быть по-настоящему заинтересованной в этой переписке и обладать, кроме того, большим терпением, чтобы писать, например, барону Гримму едва ли не каждый день. И это не в начале, а уже в последние годы царствования.

Екатерина, возможно, и хотела воплотить идеи своих учителей в жизнь, но стоило ей в своих действиях натолкнуться на сопротивление, почувствовать малейшую угрозу своему благополучию, как она, не задумываясь, жертвовала всем ради сохранения власти. Екатерина была беспринципна, я этим она ничем не отличалась от большинства тогдашних политиков. Другое важное качество Екатерины - прекрасное знание людей и умение этим знанием пользоваться. Это также заметил проницательный Пушкин: "Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, Щедроты привязывали23.

Двор Екатерины, действительно, отличался великолепием. И хотя во всем этом было значительно больше вкуса и утонченности, чем в предыдущее царствование, показная расточительность екатерининских вельмож и самой императрицы вызывала понятное негодование не только демократически настроенного А. Н. Радищева, но и критика режима справа, М. М. Щербатова. Однако такова была и общая тенденция в жизни европейской аристократий XVIII в., пришедшая на смену своеобразному аскетизму средневековья и связанная с тем, что достигшие к тому времени высокого уровня развития ремесла и промышленность поставляли на рынок все больше разнообразных предметов роскоши. Пышность дворов европейских монархов для людей той эпохи превратилась в своего рода показатель могущества государства.

Щедрость Екатерины распространялись иногда не только на ближайшее окружение. Весьма характерен, например, эпизод с обер-секретарем К. И. Севериным: Екатерина случайно увидела, как тот в сильный дождь шел пешком, и послала ему 5 тысяч рублей "на экипаж"24. Очевидно, подобные поступки, а их было немало, становились широко известны. Екатерина умело этим пользовалась для создания себе выгодной репутации. Однако было бы неверным видеть в ее действиях лишь расчет: Екатерина от природы не была скупа. Предвижу возражение: она была щедра за счет народа. Да, конечно. Но ведь также за счет народа она могла бы быть и скупа. Погоня за роскошью требовала от сановников все больших затрат, что влекло за собой рост разного рода служебных злоупотреблений. Нельзя сказать, что с ними совсем не боролись. На протяжении екатерининского царствования время от времени возникали громкие дела, и то один, то другой чиновник попадал под следствие, однако в целом борьба с коррупцией велась не более интенсивно, чем в предшествующий период. Екатерина отлично понимала: стоит лишь начать, как задетыми окажутся слишком влиятельные лица, без поддержки которых ей попросту не удержаться на престоле.

Особо следует сказать об отмеченной Пушкиным приветливости императрицы. Об этом единодушно говорят все мемуаристы, особенно иностранные. Екатерина выработала определенный стиль общения с людьми. Притворство, которым она отличалась с детства, за 17 лет жизни при дворе Елизаветы необычайно развилось и превратилось у императрицы Екатерины в нечто большее, в незаурядные актерские способности. Дар лицедейства немало способствовал и успеху ее политических начинаний. Та маска, которую носила Екатерина, была приятна окружающим и в какой-то мере от нее неотделима. Но есть и другая сторона дела. В годы вынужденного одиночества, бездействия и затворничества у Екатерины не было возможности выбирать, с кем общаться, но, по-видимому, она так и не свыклась с этим. Вот почему, став императрицей, Екатерина усердно ищет достойных собеседников, охотно вступает в переписку с иностранными корреспондентами. Именно с иностранными, ибо в ближайшем окружении достойных собеседников было немного, и, кроме того, они были подданными.

Несколько нетрадиционная манера поведения императрицы поначалу, видимо, просто пугала царедворцев, привыкших гнуть спину и готовых в любой момент согласиться на звание "всеподданнейших рабов". "Когда я вхожу в комнату, - писала Екатерина госпоже Жоффрен через два года после воцарения, - можно подумать, что я медузина голова: все столбенеют, все принимает напыщенный вид; я часто кричу, как орел, против этого обычая, но криками не остановишь их, и чем более я сержусь, тем менее они непринужденны со мною, так что приходится прибегать к другим средствам"25. Спустя годы Екатерина привыкла к подобному обращению и уже не только не пыталась с ним бороться, но получала от него удовольствие; при дворе утвердился и стал цениться тот стиль поведения, который описан А. С. Грибоедовым в рассказе Фамусова о Максиме Петровиче.

Пытаясь понять психологическую подоплеку тех или иных поступков Екатерины, приходится учитывать, что ежедневно и ежечасно, решая множество мелких и крупных политических вопросов, она должна была руководствоваться не только собственными капризами или собственными представлениями о том, что хорошо и что плохо. Человек, живущий в обществе, постоянно идет на какие-то компромиссы. Правитель же, если он хочет делать свою политику, постоянно оказывается перед выбором: удовлетворить интересы одного он может только за счет другого, ему постоянно приходится кого-то предавать. Привыкнув к предательству, он перестает ценить жизнь и отдельного человека и целых народов. Нечто подобное случилось и с Екатериной.

Выше говорилось, что ум Екатерины не был умом творческим, способным к созданию чего-то своего, оригинального. Но вместе с тем это, безусловно, был ум ясный, быстро отзывавшийся на изменение ситуации. Чтение книг лишило Екатерину многих предрассудков ее времени. Легко отказываясь от провозглашенных принципов при решении проблем глобальных, она с удовольствием применяла их там, где это не затрагивало влиятельных интересов. Показательны ее резолюции на многочисленных докладах, ей представляемых, являющиеся первоклассным и практически неизданным источником.

Многие ее резолюции отличаются точностью формулировок, четкостью мысли, а подчас и остроумием. Татарский мулла по имени Мурат объявил себя новым пророком и написал сочинение, в котором обосновывал создание новой мировой религии с соответствующим церковным аппаратом, во главе которого - выше всех царей - он видел самого себя. Мурат стал проповедовать свои идеи, что не понравилось другим муллам, которые донесли на него властям. После расследования Мурата и тех, кого он успел навербовать, ждало суровое наказание в духе времени. Дело было доложено Екатерине. Она вынесла такое решение: "Нового татарского пророка и с сообщниками его, кои содержатся в Оренбурге скованы, прикажите вести сюда и, как выедут из жилищ татарских, то прикажите их расковать, ибо я лиха за ними не вижу, а много дурачества, которое он почерпал из разных фанатических сект разных пророков. Итак, он инако не виновен, как потому, что он родился с горячим воображением, за что наказания никто не достоин, ибо сам себя никто не сотворит"26.

О властных, волевых женщинах с сильным характером, умеющих ясно мыслить, нередко говорят: у нее мужской ум. Таким "мужским умом", без сомнения, обладала и Екатерина, но при этом она оставалась женщиной со всеми чертами, свойственными "слабому полу". Рассказывая о том, как, желая завести нового любовника, императрица избавилась от предыдущего, С. Б. Рассадин замечает: "Женщина одолела в ней политика"27. Но беда в том, что происходило это довольно часто. Екатерина искренне влюблялась в своих избранников и, хотя не передавала им бразды управления государством28, но, конечно, подпадала под их влияние и должна была исполнять их прихоти. Ни один фаворит не мог быть уверен в долговечности своего "случая", но покуда он длился, Екатерина была любящей, а следовательно, зависимой женщиной. По отношению к любимцу она вела себя отнюдь не как повелительница и самодержица. Вот характерная сцена, описываемая Ф. В. Секретаревым, мальчиком, жившим в доме Г. А. Потемкина: "У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть.., как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали и тряслась мебель"29. Ряд мемуаристов свидетельствует о неподдельном глубоком горе императрицы в связи со смертью другого фаворита - А. Д. Ланского, который был на 30 лет моложе ее и к которому она испытывала, видимо, отчасти материнские чувства. "Мужской ум" и "женские слабости", конечно, налагали отпечаток на политику.

Итак, щедрый, приветливый, знающий людские слабости "Тартюф в юбке и в короне" - такова Екатерина в глазах молодого Пушкина. Но совсем иной предстает она в написанной спустя 12 лет "Капитанской дочке". Ее образ здесь романтизирован и вполне традиционен для первой половины XIX в. - умная, сострадательная, добрая "матушка императрица". Но ведь романтизированный Пугачев выглядел в повести Пушкина отнюдь не традиционно. Значит, будь у Пушкина такое намерение, он и образ Екатерины мог бы сделать нетрадиционным. Но, видимо, в зрелом возрасте суждения Душкина потеряли былую категоричность и однозначность. Именно о неоднозначности личности Екатерины, "весьма причудливо сочетавшей пороки и добродетели, своего времени"30, свидетельствует все сказанное выше.

"Политика, также как и химия, имеет свои реторты, - пишет Екатерина госпоже Жоффрен 15 января 1766 г., - изобретения легки, а открытия трудны; при первых пробуют, кладут всякого рода вещи, часто как падало; при вторых совсем иначе: чтобы достигнуть их, надо, чтоб их предмет действительно существовал"31. В этих словах чувствуется горечь, она царствует уже три с половиной года и успела познать разочарование...

Авторы, пишущие о первых годах правления Екатерины, говорят обычно о ее неуверенности, зависимости от тех, кому она была обязана короной. Между тем, анализируя действия императрицы, нетрудно заметить, что всякому давлению она искусно сопротивлялась и практически всегда проводила свою, линию. Екатерина действительно была обязана и Н. И. Панину, и К. Г. Разумовскому, и А. Г. Орлову, и другим, и она наверняка, помимо всего прочего, испытывала к ним чувство благодарности, не позволявшее грубо отбросить их в сторону, даже если они ей мещали32. Но Екатерина после переворота чувствовала себя много увереннее, чем до пего, ведь, если раньше она имела дело лишь с отдельными заговорщиками, то теперь убедилась в более широкой поддержке и, что самое главное, в возможности опереться на гвардию, т. е. военную, силу. От гвардии она действительно зависела, ибо, как она писала С. Понятовскому, "последний гвардейский солдат, глядя на меня, говорит себе: вот дело рук моих"33. Перед гвардией она должна была устраивать спектакле, гвардии она должна была угождать. Но гвардия и не выдвигала какой-то определенной политической программы, она смотрела на дело своих рук с обожанием, и нужно было лишь не допустить какого-либо опрометчивого шага, способного гвардию рассердить.

Первый период царствовании Екатерины - до крестьянской войны под предводительством Е. И. Пугачеву - это время ее активной реформаторской деятельности. В течение 34 лет правления она издавала в среднем по 12 законодательных актов в месяц, что значительно меньше, чем в царствование ее сына и внука34, но цифры эти вряд ли сопоставимы, ведь царствование Павла было в несколько раз короче. Интенсивность же законотворчества Екатерины была различной на разных этапах. Пик приходится как раз на первые годы (1762 - 1767), когда издавалось в среднем по 22 указа в месяц. Затем начинается спад, и до начала 80-х годов XVIII в. появляется в среднем но 13 указов в месяц. В начале 80-х - вновь подъем (в 1781 - 1786 гг. - 19 указов в месяц), а затем вновь спад, и в 90-е годы - лишь по 8 указов в месяц.

Многократно Екатерина провозглашала себя продолжательницей дела Петра I - Она мечтала быть равной Петру и таковой, видимо, себя ощущала. И надо признать, что, хотя масштабы, а главное, результаты ее деятельности ни в какое сравнение с делами Петра, буквально изменившего облик России, не идут, однако в целом и во внешней и во внутренней политике она продолжала начатую им линию. Какие же задачи ставила перед собой императрица и какими принципами она руководствовалась? "Если государственный человек, - писала Екатерина, - ошибается, если рассуждает плохо, или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия этого"35. Именно благо народа и провозглашала она своей главной целью: "Я иных видов не имею, как наивысшее благополучие и славу отечества, и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого б они звания ни были"36. Но как понимает Екатерина благоденствие, что такое для нее народ, подданные? Это прежде всего те, кто рядом с нею, кто составляет ее окружение. А они в своих стремлениях разобщены, постоянно выдвигают различные проекты, противоречащие друг другу и далеко не всегда совпадающие со взглядами императрицы. Екатерина нередко колеблется и, чтобы не ошибиться, решает предоставить подданным самим выбрать, что лучше. Именно, с этой целью в первые два года царствования учреждаются разнообразные комиссии - о правах дворянства, о коммерции, военная, по духовным делам и др. Одновременно Екатерина сама начинает постепенно знакомиться с состоянием государственных дел. О своей предшественнице она однажды заметила, что, став императрицей, та "увидела, что интересы империи отличались от тех, какие в течение недолгого времени имела цесаревна Елизавета"37. Нечто подобное, видимо, произошло и с ней самой. Одно дело - возмущаться ленивой Елизаветой и алчными Шуваловыми, другое - самой решать государственные вопросы.

Прежде всего Екатерина убеждается в недееспособности существующей системы управления страной. Правительствующий Сенат, созданный Петром I как орган государственного управления, способный в случае необходимости заменить самого государя, давно превратился в чисто бюрократическое учреждение, где самый пустяковый вопрос решался месяцами. Указы Сената на местах не исполнялись, а сами сенаторы порою не ведали о том, сколько городов и какие существуют в империи (узнав об этом, Екатерина на заседаний Сената достала 5 рублей и послала в академическую, лавку за атласом). Такое состояние Сената не могло не сказываться на деятельности всех подведомственных ему учреждений. Перед Екатериной было два пути: либо попытаться вдохнуть в петровское детище новую жизнь, либо вместо него создать какое-то иное учреждение, оставив Сенат лишь как высшую судебную инстанцию.

Именно на второй путь толкал ее И. И. Панин. Екатерина ценила и уважала Панина как "самого искусного, самого смышленого и самого ревностного человека" при дворе38, но его устремления шли вразрез с ее собственными. Панин предлагал учредить "императорский совет". В самой идее ничего нового це было, подобные органы с разными названиями существовали при всех предшественниках Екатерины, которые управляли Россией после Петра I. Но Панин мечтал придать совету значительно более широкие функции, по сути речь шла об ограничении самодержавия. Екатерина колебалась. Делить власть с кем-либо ей не хотелось, но поначалу она, видимо, не знала, какие силы стоят за спиной Панина. Как когда-то Анна Ивановна кондиции, Екатерина подписала указ, а затем разорвала его. Так была в зародыше уничтожена попытка придать форме правления в России более либеральный характер. Однако, трезво оценивая ситуацию, следует признать, что Екатерина отвергла проект не только потому, что ей так было угодно, но и потому, что Панин был одинок. Общество еще не созрело для такого рода идей, дворянство гораздо более страшилось власти группы аристократов, чем безграничной и даже деспотической власти царя. Екатерина избрала первый путь, и в 1763 г. по проекту опять-таки Панина была проведена сенатская реформа: Сенат был разделен на шесть департаментов, каждый из которых имел определенные функции.

Другая проблема, с которой столкнулась Екатерина, - финансовая. В момент ее вступления на престол казна была пуста, армия давно не получала жалованья и Россия не пользовалась кредитом и доверием за границей. Одним из путей решения этой проблемы была секуляризация церковных земель, состоявшаяся в 1763 - 1764 годах. Церковь лишилась основной части доходов, возникла система "штатных" монастырей с определенным числом монахов; завершился начатый Петром I процесс превращения церкви в часть государственного аппарата. Потеряв финансовую независимость и став фактически одним из отрядов чиновничества, духовенство как сословие окончательно перестало быть политической силой. Так одним ударом были решены две проблемы.

Еще одно важное событие первых лет царствования Екатерины - уничтожение гетманства на Украине. Во второй половине XVIII в. ряд провинций империи сохранял собственный, отличный от центральной России статус. Такое положение восходило к средневековой традиции, когда особый статус предоставлялся вновь завоеванным территориям, как, например, Новгороду и Казани в XV-XVI веках. Однако Екатерина не была склонна поддерживать эту традицию; областные автономии не вписывались в ее представление о том, каким должно быть управляемое ею государство. При этом "она не считалась ни с историческими, ни с национальными или географическими особенностями отдельных районов обширной империи"39. В начале 1764 г. в секретной инструкции А. А. Вяземскому Екатерина писала: "Малая Россия, Лифляндия и Финляндия - суть провинции, которые правятся конфирмированными им привилегиями; нарушить оные все вдруг весьма непристойно б было, однакож и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть больше, нежели ошибка, а можно назвать с достоверностию глупостию. Сии провинции, также и Смоленскую, надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб они обрусели и перестали бы глядеть как волки в лесу.., когда же в Малороссии гетмана не будет, то должно стараться, чтоб на век и имя гетманов исчезло"40.

Спустя несколько месяцев Екатерина отправилась в поездку по Прибалтике, где направо и налево раздавала обещания сохранить в неприкосновенности привилегии тамошнего рыцарства. Осенью того же года она приняла отставку гетмана Разумовского и назначила на Украину генерал-губернатора П. А. Румянцева, с гетманством было покончено навсегда, постепенно были ликвидированы остатки казачьей "вольницы", на Украину распространились крепостнические порядки.

Действия Екатерины с самого начала ее царствования были направлены на создание мощного абсолютистского государства, по ее собственному выражению, "грозного в самом себе" и основанного на "хорошей и точной полиции"41. Такое государство, по мысли Екатерины, должно было обеспечить благоденствие подданных. Но почему же тогда в письме госпоже Жоффрен сквозит разочарование? Спустя 20 с лишним лет в письме другому своему иностранному корреспонденту, доктору И. Г. Циммерману, Екатерина напишет: "Мое желание и мое удовольствие было бы всех делать счастливыми, но так как всякий хочет быть счастливым лишь сообразно со своим характером или разумением, то мои желания часто встречали в том препятствия, в которых я ничего не могла понять"42. Итак, исполнению екатерининских проектов мешали непонимание и неблагодарность подданных. О каких же проектах идет речь? В заботливо создаваемом ею для благоденствия народа "грозном" государстве Екатерина намеревалась воплотить и некоторые из идей своих учителей и корреспондентов.

Довольно быстро она пришла к тому же заключению, что и ее предшественники: пороки системы государственного управления суть пороки законодательства. В стране одновременно действовало множество и законодательных актов, изданных в XVIII в. всеми царями, начиная с Петра I, и, как сказали бы теперь, актов подзаконных. Многие из них находились в непримиримом противоречии друг с другом, а все вместе не могли обеспечить ни эффективности государственного аппарата, ни тем более процветания подданных. Между тем в сочинениях просветителей Закону отводилась важная роль. Екатерина знала, что в идеальном государстве союз народа и правителя покоится на Законе, соблюдаемом обеими сторонами. Он обеспечивает процветание и государства, и народа, а также гарантирует от деспотизма, т. е. от произвола государя. Но как создать такой Закон?

Екатерина отлично понимала, что сановники, включенные ею в различные комиссии, к такой работе неспособны. Они по большей части не читали французских книг и преследовали в своей деятельности не только классовые (дворянские), но и узкосословные (аристократические) интересы. Именно в этом Екатерина видела, вероятно, и причину неудачи уложенных комиссий прошлых лет. И она решается на смелый и необычный шаг - собрать выборных представителей разных сословий, которые бы выработали Закон, удовлетворяющий интересам всего народа. Идея возникает, видимо, уже в 1764 - 1765 гг., и в течение двух с лишним лет Екатерина занимается составлением руководства для депутатов, которое впоследствии получило название Большого наказа.

О ходе работы можно судить по ее письмам госпоже Жоффрен. Так, 28 марта 1765 г. она сообщает: "Вот уже два месяца, как я занимаюсь каждое утро в продолжении трех часов обрабатыванием законов моей империи... наши законы для нас уже не годятся, но не менее несомненно, что только сорок лет тому назад (т. е. после смерти Петра I. - А. К.) они сделались темными и получили помянутый смысл вследствие дурно понятого властолюбия". Спустя три месяца: "Теперь 64 страницы законов готовы, остальное будет окончено по возможности скоро; я отправлю эту тетрадку г-ну Д'Аламберу; в ней я высказалась вполне и не скажу более ни слова в продолжение всей жизни... я не хотела помощников в этом деле, опасаясь, что каждый из них стал бы действовать в различном направлении, а здесь следует провести одну только нить и крепко за нее держаться". И еще: "Тетрадка есть исповедь моего здравого смысла", а "молитвенником монархов со здравым смыслом" должно быть сочинение Монтескье "О духе законов"43.

Отсюда видно, какое значение придавала Екатерина своему творению, искренне надеясь с помощью Наказа доставить "жителям России положение самое счастливое, самое спокойное, самое выгодное, в котором они могут находиться"44. Уложенная комиссия выработает Закон, а Екатерина останется в народной памяти той законодательницей, какой представлена на известном портрете Д. Г. Левицкого. В этом проявились ее политическая наивность и неопытность, остатки которых еще сохранялись в первые годы царствования.

Нет необходимости здесь, анализировать Наказ45, однако уже по тому, с каким намерением и на какой основе Екатерина его создавала ясно, что даже в сильно отредактированном ее приближенными виде он звучал непривычно для русского уха. Политическая наивность Екатерины вмела под собой вполне определенную почву: у нее были смутные представления о стране и народе, во главе которых она оказалась. И тут не могли помочь ни поездки из Петербурга в Москву, ни путешествия по Прибалтике и по Волге, предпринятые в 1767 году. Екатерина видела лишь то, что ей показывали и что она сама хотела видеть: "Здесь народ по всей Волге богат и весьма сыт, ... и я не знаю, в чем бы они имели нужду"46. И ее не смущало, что во время этой поездки ей было подано более 600 челобитных, в основном от помещичьих крестьян. Впереди была Уложенная комиссия, которая должна была уладить все недоразумения.

Заседания комиссии, в которую было выбрано 570 депутатов от всех сословий, кроме духовенства и крепостных крестьян, начались в июле 1767 г. и продолжались почти полтора, года. Единственным результатом деятельности комиссии было то, что она с предельной ясностью выявила чаяния различных социальных групп и противоречия между ними практически по всем обсуждавшимся вопросам. Дискуссии в комиссии, как в зеркале, отразили и степень самосознания отдельных сословий, и в целом состояние общественного сознания. Последнее еще носило по преимуществу феодальный характер. Идеи Нового времени, столь милые сердцу Екатерины, проникли в него еще в очень незначительной степени. И наиболее отчетливо это проявилось в отношении к вопросу о крепостном праве.

Уверенность императрицы в том, "что крестьяне живут хорошо и ни в чем не нуждаются, сочеталась у поклонницы Вольтера и Монтескье с убежденностью, что само по себе рабство есть зло, которое следует искоренять. Сказать об этом в Наказе прямо было невозможно, но даже то, что попало в отредактированный текст, звучало "революционно". Практически все советские историки, касавшиеся отношения Екатерины II к крепостничеству, единогласно утверждают, что у нее и в мыслях не было отменять крепостное право, а своими декларациями она лишь пыталась пустить пыль в глаза доверчивым иностранцам. Если бы цель была только такова, Екатерина вряд ли стала бы затевать столь громоздкое мероприятие, как созыв Уложенной комиссии; она не могла не понимать, что неудача этой затеи не поднимет ее авторитета. Но вспомним, что при всей своей наивности Екатерина все же была в политике реалистом и знала, что совершить реформу такого масштаба можно, только опираясь на поддержку определенной социальной силы. Такую поддержку она рассчитывала, видимо, найти в Уложенной комиссии.

Будучи самодержицей, она прежде всего искала опору в дворянстве, но именно оно проявило себя в Уложенной комиссии как сила реакционная, готовая любыми средствами отстоять крепостнические порядки. Не нашла Екатерина сочувствия и у представителей городов, мечтавших, чтобы им разрешили покупать крепостных к заводам. Показательно, что блестящий защитник крепостнических устоев князь Щербатов отнюдь не был обласкан императрицей и не вошел в число наиболее близких к ней людей. (Уязвленное самолюбие вполне отчетлив проглядывает в знаменитом эссе "О повреждении нравов в России".) Много лет спустя Екатерина напишет строки, полные горечи - чувства, в искренности которого вряд ли есть повод сомневаться: "Едва посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, и даже, когда я сама это говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями; чего я только не выстрадала от такого безрассудного и жестокого общества, когда в комиссии для составления нового Сложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне, число которых было неизмеримо больше, чем я когда-либо могла предполагать, ибо слишком высоко оценивала тех, которые меня ежедневно окружали, стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев... я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили бы гуманно и как люди"47.

Попробуй Екатерина предпринять какой-либо решительный шаг к смягчению крепостного права, и она была бы сметена возмущенным дворянством, причем все споры и противоречия рядовых дворян и аристократии были бы тут же забыты. Бороться с крепостничеством значило лишиться короны, но судьба Петра III не прельщала Екатерину, и вряд ли резонно обвинять ее в том, что оно не совершила того, что было не в ее силах. К тому же было бы ошибкой полагать, что взгляды императрицы, сформировавшиеся под влиянием идей Просвещения, были аналогичны мнению тех, кто во имя тех же идей штурмовал Бастилию. Считая крестьян "такими же людьми, как мы", Екатерина, однако, отказывала народу в способности к какой-либо духовной жизни и тем более к участию в жизни политической. Ее отношение к народу красноречиво отражено в одном из посланий к Д. Дидро: "Хлеб, питающий народ, религия, которая его утешает, - вот весь круг его идей. Они будут всегда так же просты, как и его [народа] природа; процветание государства, столетия, грядущие поколения - слова, которые не могут его поразить ... из всего этого громадного пространства, которое называют будущностью, он видит всегда лишь один только наступающий день; он своей нищетой лишен возможности простирать своя интересы в будущее"48.

В конце 1768 г., воспользовавшись началом русско-турецкой войны, - Екатерина распустила Уложенную комиссию. И дело было не в том, что, как иногда утверждают, она испугалась слишком либеральных речей отдельных депутатов, а в том, что убедилась в бесплодности своей затеи: выработать Закон комиссия была не в состоянии. Однако урок был извлечен: "Комиссия Уложения, быв в собрании, подала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещися должно"49. Протоколы комиссии, действительно, были куда поучительнее поездок по стране.

Рубежом следующего этапа царствования Екатерины II50 стала Крестьянская война под предводительством Пугачева (1773 - 1775 гг.) - событие, безусловно, центральное и поворотное. Императрица испугалась. Перед ней была реальная угроза, по сравнению с которой, скажем, заговор В. Я. Мировича в 1764 г. выглядел как детская забава. Спастись можно было только путем военным, репрессивным, причем масштаб движения определял и характер репрессий. Ни о каком либерализме речи уже быть не могло. Вообще, надо сказать, со своими личными врагами Екатерина всегда расправлялась безжалостно. Так было с практически ни в чем не повинными Хрущевым и Гурьевым, так было и с Мировичем, хотя в народе ожидали, что он будет помилован, так было и с Пугачевым и его сподвижниками. В них Екатерина, несомненно, видела врагов личных, посмевших покуситься на ее власть. К тому же Пугачев осмелился назвать себя именем ее покойного мужа.

Гибель Петра III оставалась для Екатерины, несмотря на приобретенный ею с годами цинизм, вечным укором. Она, конечно, сознавала, что ее участие в убийстве Петра Федоровича, а затем и Ивана Антоновича ясно всем окружающим и, следовательно, на ней незримо лежало клеймо убийцы. А это совсем не вязалось с ее представлениями о своей персоне. Правда, ни в одном, ни в другом случае она не отдавала приказаний об убийстве, но ее подручные умели действовать в ее интересах, так что вина была и на ней. И вот теперь Петр ожил и шел на нее войной. Можно представить, что, особенно в начале восстания, императрица испытала животный страх и мистический ужас, ведь она была дитя своего времени, а смерть Петра наступила не на ее глазах, и на его похоронах она не присутствовала. Отсюда безжалостность, жестокость в подавлении восстания. Впрочем, в таких случаях монархи не колеблются.

Собственно, с этого же Екатерина и начала свое царствование, послав Вяземского на Урал, где происходили волнения горнозаводских рабочих. Расправившись с ними при помощи пушек, императрица стала разбираться в причинах возмущения и предприняла ряд шагов, которые, по ее мнению, должны были предотвратить подобные эксцессы в дальнейшем51. По делу Пугачева также было учинено следствие, но ход его явно указывает на то, что Екатерина не осознала сути происшедшего. Убежденность в том, что подданным не на что жаловаться, помешала ей понять: дело не в кознях дворянских заговорщиков, раскольников или внешних противников; происходит народное движение, крупнейшее за всю историю России XVIII века52. Но один урок она усвоила хорошо: полностью положиться она могла только на дворянство. Осознание этого и сделало последующие 20 лет ее царствования "золотым веком" русского дворянства.

Проявилось это уже в 1775 г. с изданием "Учреждений для управления губерний" - одного из важнейших законодательных актов эпохи: основные его положения оставались в силе до буржуазных реформ второй половины XIX в., а некоторые и до Октябрьской революции. Многие исследователи вслед за В. О. Ключевским утверждают, что акт этот был в значительной степени обязан своим рождением Крестьянской войне, продемонстрировавшей неспособность местных органов управления ни предупредить восстание, ни бороться с ним. Проблема местного управления существовала давно. Сложившуюся при Петре I систему местных органов его преемники неоднократно подвергали изменениям, и это было наиболее уязвимое место государственного аппарата.

"Учреждения", состоявшие из 28 глав и 412 статей, были написаны при непосредственном участии императрицы и, по мнению Ключевского, "представляют первый опыт, сделанный Екатериной, в приложении ее политических теорий к существующему государственному порядку"53. Под "политическими теориями" знаменитый историк понимал идеи Просвещения. Выразилось это прежде всего в том, что было введено усовершенствованное административно-территориальное деление с четкой системой местных органов управления и сделана попытка провести в жизнь идею разделения административных и судебных функций. Такая попытка, но менее удачная, была предпринята еще Петром I. Екатерина была более последовательной. Однако новые судебные органы были устроены по сословному принципу, что полностью отвечало чаяниям дворянских депутатов, высказанным в Уложенной комиссии, и противоречило идеям просветителей. В этом отразилась перемена политического курса Екатерины II после подавления Крестьянской войны. Были учтены и требования дворянства предоставить ему право участия в местном управлении.

Однако требования дворянства были значительно шире. Начиная с петровского времени шел процесс консолидации правящего класса, сопровождаемый законодательным оформлением его прав и привилегий. Первый вклад в корпус законов о дворянстве сделал Петр I указом о единонаследии, Табелью о рангах и некоторыми другими актами. Затем Анна Ивановна отменила майорат, сохранив тождество поместья и вотчины. Существенный шаг сделал Петр III манифестом о вольности дворянства. Последний "кирпичик" положила Екатерина - губернской реформой, а затем и Жалованной грамотой дворянству 1785 года. В этом документе в пышных выражениях оценивались заслуги дворянства, давалось определение дворянина и назывались все его привилегии, единые и для русских дворян, и для остзейских рыцарей, и для польско-украинских шляхтичей. Среди прочего указывалось, что дворянин не может судиться с не дворянином и подвергаться телесному наказанию, что он "волен и свободен" и может владеть крепостными, покупать и продавать их, заводить фабрики и заводы, торги и ярмарки и т. д. Короче говоря, демонстрировалось, что именно дворянство является опорой трона, тем классом, о котором "пещися должно" прежде всего.

Вместе с Жалованной грамотой дворянству в тот же день был принят и другой важный акт, Жалованная грамота городам - второй политической силе, с которой уже нельзя было не считаться. Когда-то, работая над Наказом, Екатерина мечтала о создании в России "третьего сословия", как во Франции, и клятвенно обещала это госпоже Жоффрен. Создать "третье сословие" значило предоставить широкие возможности тем, кто занят в торговле и промышленности. Тормозом здесь было отсутствие в условиях крепостничества рынка свободной рабочей силы. Дворянские депутаты в Уложенной комиссии требовали монопольного права на владение крепостными, а городские хотели это право с ними разделить. В то же время горожане считали торговлю и промышленность своей монополией, а дворяне не желали упустить своей доли барышей. Развязать этот узел противоречий можно было только одним путем - уничтожив крепостное право, что было не во власти Екатерины. Жалованная грамота городам - попытка как-то решить проблему. Были определены права "среднего рода людей", или мещан, чье звание так же, как и дворянское, было провозглашено наследственным. Но в отличие от дворян мещане не освобождались от личных податей и разных служб. Впрочем, городской верхушке предоставлялись некоторые льготы, объективно способствовавшие развитию торговли и промышленности.

Жалованной грамотой была создана и новая система органов городского управления и самоуправления. Это также была проблема, над разрешением которой бился еще Петр I. Его попытка дать городам самоуправление по примеру средневековых европейских городов успеха не имела, а права созданных в конце концов городовых магистратов были весьма ограничены. Казалось, Екатерина расширила возможности органов самоуправления, но на деле они были стеснены жестким надзором со стороны губернских и полицейских органов. Да иначе и не могло быть. В государстве, "грозном в самом себе", любые формы самоуправления неизбежно были крайне узки и строго контролировались государственным аппаратом.

В целом внутренняя политика Екатерины была направлена на укрепление абсолютистского государства с его развитым государственным аппаратом (а следовательно, бюрократией), в том числе аппаратом подавления. Все проекты, связанные с воплощением в жизнь идей Просвещения, оказались неосуществленными54, а крепостнические устои остались незыблемыми. В этом смысле Екатерина II действительно в полной мере продолжала дело Петра I: вела борьбу с областной автономией, против самостоятельности церкви, за упорядочение системы государственного управления и законодательное оформление прав и привилегий отдельных сословий, по сути дела закреплявшее феодальные порядки.

Что же означали реформы екатерининского царствования - движение вперед или топтание на месте, застой? Движение вперед было, но только в рамках феодального строя. Реформы Екатерины не имели радикального характера, не меняли существа ни политической системы, ни общественных отношений, не влияли сколько-нибудь решительно на положение какой-либо социальной группы. Поиски в политических реформах Екатерины каких-либо буржуазных тенденций - дело бесперспективное.

Значительно прогрессивнее выглядит политика Екатерины в экономической сфере, где ей в большей степени удалось воплотить в жизнь достижения западноевропейской мысли. Руководствуясь идеями физиократов, Екатерина выступала как противница вмешательства государства в торговлю (меркантилизма). Как сторонница свободной промышленной и торговой деятельности она боролась с торговыми монополиями, отменила откупа. Однако все это не выходило за рамки существующего строя и, если даже противоречило интересам какой-то части дворянства, то отвечало интересам правящего класса в целом.

В чем же тогда было движение вперед? В том, что именно в царствование Екатерины II русский феодализм достиг высшей ступени своего развития (просвещенный абсолютизм), окончательно исчерпав практически все внутренние ресурсы дальнейшего роста. В последующие десятилетия, за исключением, видимо, начального этапа царствования Александра I, движения вперед в том же направлении, т. е. в рамках феодального строя, уже не было, но накапливались кризисные явления, обернувшиеся катастрофой Крымской войны

Несмотря на такое крупное социальное потрясение, как Крестьянская война 1773 - 1775 гг., в целом царствование Екатерины было временем определенной внутриполитической стабильности. В правление Петра помимо активной внешней политики, требовавшей колоссального напряжения всех ресурсов страны, проводились изменение системы налогообложения, военная реформа, строительство Петербурга и др., вследствие чего страну постоянно лихорадило и ни одна группа населения не могла быть уверена в завтрашнем дне. Последовавшие затем десятилетия были временем частой смены правительств (а с ними и внутриполитического курса), вереницы бесконтрольных временщиков и отсутствия четкой программы. По сравнению со всем этим царствование Екатерины было "спокойным".

В области внутренних реформ Екатерина, подчиняясь обстоятельствам, проявляла сдержанность, что в полной мере компенсировалось активностью внешней политики. Смысл и значение внешней политики Екатерины могут быть поняты лишь с учетом внешнеполитических представлений русского общества второй половины XVIJI века. Как известно, именно в XVIII в. Россия, пробившись на Балтику, обеспечила себе право участвовать в решении европейских дел наравне с другими государствами континента и стала в полном смысле европейской державой. Такая роль России на мировой арене вполне соответствовала духу и смыслу теории "Москва - третий Рим", занимавшей в общественном сознании немаловажное место. Если русскими людьми XVI-XVII вв. эта теория воспринималась прежде всего в качестве религиозного, т. е. духовного, идейного наследия, то в XVIII в. она стала восприниматься ив значении наследия политического. Россия теперь должна была быть не просто средоточием, хранительницей истинной, единственно правильной веры, но и по политическому могуществу и значению сравняться с древней Римской империей. В полном соответствии с этим Петром I был; принят титул императора, а Россия провозглашена империей55. Если прежде присоединение Сибири воспринималось как победа православия над варварством, присоединение Украины, как защита братьев по вере, то теперь право на политическое и духовное наследие византийских императоров надо было отстаивать в борьбе с не православным, но христианским миром, один из владык которого носил титул императора Священной Римской империи.

В средневековом сознании (а обыденное сознание в России XVIII в. было по преимуществу средневековым) могущество государства и слава его правителя доказываются на поле брани, а присоединение завоеванных территорий рассматривается как естественный результат военной победы. Именно так воспринимались современниками победы Петра І в Северной войне и присоединение прибалтийских земель. В основе имперского сознания лежала убежденность в праве России - наследницы Византии - распоряжаться судьбами других народов. Отсюда и делавшиеся Елизавете Петровне предложения присоединить Пруссию и проект последнего любимца Екатерины II Платона Зубова о создании Российской империи со столицами в Петербурге, Москве, Берлине, Вене, Константинополе и Астрахани.

Несколько десятилетий после смерти Петра I не были отмечены особенно яркими успехами в дипломатической или военной сферах. Екатерина считала себя не просто наследницей Петра, но хотела быть ему равной. И если Петр, уже совершив важнейшие из своих деяний, принял в 1721 г. титул императора и наименования "отец отечества" и "великий", то Екатерина аналогичные наименования ("мать отечества" и "великая") приняла от "благодарных подданных" уже в первые годы своего правления. Став "равной" Петру, она не тяготилась и ролью наследницы византийских императоров. Впрочем, религиозная сторона вопроса волновала ее меньше всего: она, естественно, не испытывала врожденной ненависти ни к "латинянам", ни к последователям Лютера. Более того, она воспринимала Европу как нечто целое, как объединенную единством веры "христианскую республику"56. Но немка Екатерина с годами стала русской патриоткой, уверовавшей в богоизбранность русского народа и его особую историческую миссию57. Благоденствие подданных в ее понимании было бы неполным без реализации этой идеи избранности на внешнеполитической арене. Ближайшая цель формулировалась как воссоединение всех восточнославянских земель, входивших когда-то в состав Киевской Руси. Такое умонастроение императрицы полностью соответствовало и чаяниям ее окружения, которое в этих вопросах было значительно более сплоченным.

В области внешней политики Екатерина с самого начала заняла твердую позицию и с иностранными дипломатами держалась гордо и высокомерно, что также способствовало росту ее популярности среди подданных. С первых дней царствования она крепко взяла внешнюю политику в свои руки и не выпускала ее до самой смерти. Императрица была внимательна к советам тех, кого считала достойным давать советы, но последнее слово оставляла за собой.

В 1762 г. ее стараниями на польский престол был избран Станислав Понятовский, а в 1763 г. с Польшей был заключен договор, по которому Россия обязывалась не допускать никаких изменений в польском государственном устройстве, т. е. обеспечивалось право России вмешиваться во внутренние дела Польши. Ответом на это было образование польскими патриотами так называемой Барской конфедерации, на стороне которой выступили Франция и Австрия. Для нейтрализации России они втянули ее в войну с Турцией. Война была для России успешной и закончилась в 1774 г. Кючук-Кайнарджийским миром, по которому Россия получила Азов и Керчь, а Крым объявлялся свободным. По сравнению с победами приобретения были невелики, но они компенсировались участием в 1773 г. вместе с Пруссией и Австрией в первом разделе Речи Посполитой. В 1783 г. Потемкин завоевал Крым, а в 1787 г. началась новая война с Турцией, завершившаяся в 1791 г. Ясским миром: к России отошел северный берег Черного моря с Очаковом. Два года спустя состоялся второй раздел Речи Посполитой, сделавший ее окончательно зависимым государством. Это вызвало в Польше восстание, которое было жестоко подавлено войсками под водительством А. В. Суворова. В 1795 г. последовал третий раздел, надолго уничтоживший польскую государственность. В результате разделов Речи Посполитой все восточнославянские области, входившие в ее состав, оказались под властью России.

На первый взгляд внешнеполитические успехи Екатерины были ослепительны. Южная степь, представлявшая для России: постоянную угрозу, превратилась в Новороссию, Крым стал частью Российской империи, Россия окончательно закрепилась на Черном море. Польша, чьи владения в начале царствования Екатерины простирались до Днепра, перестала существовать. К России были присоединены Западная Украина, Белоруссия, Литва, Курляндия. На деле же успехи в борьбе с Турцией оказались несоизмеримыми с материальными и людскими затратами, да и Византийскую империю восстановить не удалось. Что же касается Польши, то последствия "успехов" политики Екатерины в отношении этой страны ощущаются и по сей день.

Особо следует сказать о вновь присоединенных к России восточнославянских землях. Нет сомнения в том, что освобождение их народов от национального и религиозного гнета было явлением прогрессивным, но нельзя забывать и о том, что социально-политическое развитие этих территорий было несколько выше, чем России. В частности, ряд городов, оказавшихся под русским скипетром, имел Магдебургское право. Распространение русских крепостнических порядков на эти земли было для них шагом назад.

Еще одна проблема, связанная с внешнеполитической деятельностью Екатерины, - национальная. В результате освоения русскими людьми в XVI- XVII вв. Поволжья, Зауралья, Сибири, присоединения Украины и Прибалтики Россия стала многонациональным государством. Военные победы Екатерины значительно умножили этническую пестроту империи, обострив национальную проблему. Помимо этого Екатерина специально привлекала в Россию иностранцев, надеясь с их помощью, в частности, освоить пространства Новороссии. Национальная принадлежность колонистов ее, судя по всему, не волновала, но наиболее удобными для этого были немцы.

Здесь уместно привести два высказывания, говорящие о том, что в тесных взаимосвязях с другими народами Екатерина видела взаимную пользу. "Не будет более опасности, - писала она, - отпускать в путешествия наших молодых людей (бегства которых часто боятся), когда сделают им их отечество любезным... Государство, конечно, не многого лишилось бы во всякое время от потери двух-трех ветреных голов, но, если бы отечество было таким, каким я хотела бы его видеть, мы имели бы больше рекрутов, чем дезертиров"58. Для иностранцев же, считала императрица, Россия является "пробным камнем их достоинств": "Тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе... Нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что, естественно, всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца"59. Руководствуясь этим соображением, Екатерина вела себя таким образом, чтобы не задевать национальных чувств русского народа и чтобы ее невозможно было упрекнуть в предпочтении какой-либо нации.

Именно екатерининское царствование стало временем зарождения в России еврейского вопроса. Собственно, до разделов Речи Посполитой еврейского населения в России практически не было. Однако, по мнению русских государственных деятелей, интересы торговли требовали допущения в страну еврейских купцов, и в первые же дни царствования Екатерины сенаторы представили новоиспеченной императрице соответствующий законопроект. Судя по всему, у Екатерины никаких предрассудков в отношении евреев не было, но, играя в это время роль ревнительницы православия, она сочла неудобным утвердить проект, хотя отказывать сенаторам тоже не хотела. В результате решение было отложено на неопределенное время. Документы свидетельствуют, что еврейские купцы в последующие годы все же приезжали в Россию и пользовались покровительством Екатерины. После первого раздела Речи Посполитой в состав империи попали земли с довольно значительным еврейским населением. Поначалу Екатерина декларировала полное равенство всех подданных. Однако позднее русское купечество стало активно возражать против конкуренции со стороны еврейских торговцев. В результате в 1791 г. была установлена черта оседлости.

Все это, так сказать, политические последствия внешней политики Екатерины. Что же касается стороны нравственной, то очевидно, что характер этой политики может быть определен только как экспансионистский. Не принимались в расчет ни "естественная справедливость", упоминаемая в уже цитировавшемся рескрипте 1770 г., ни судьбы и интересы других народов. Роль, сыгранная царизмом в деле уничтожения польского государства60, является позорным пятном его истории. Внешнеполитический экспансионизм Екатерины вряд ли можно оправдать в данном случае "благородным" мотивом объединения восточнославянских земель. Ставить вслед за нею знак равенства между Киевской Русью и Российской империей второй половины XVIII в. по меньшей мере неисторично. Картина, однако, будет неполной, если в рассказе о внешней политике Екатерины не упомянуть, что это было время военных побед, достижений в области военного искусства - время Румянцева, Суворова, Ушакова. Внешнеполитические успехи и знаменитые виктории на суше и на море сыграли важную роль в развитии русского национального самосознания. Но показательно, что мощный толчок в этом отношении дали все же не они, а Отечественная война 1812 г., когда речь шла не о завоевании чужой земли, но о защите собственной.

Говоря о Екатерине II, нельзя не коснуться ее отношения к наукам и искусству. Речь идет не только о существенной черте личности императрицы, без которой она не может быть ни понята, ни оценена, но о факторе, имевшем принципиальное значение для развития русской культуры второй половины XVIII века.

Екатерина немало потрудилась над тем, чтобы ее царствование вошло в историю как время просвещенного абсолютизма. Она была "просвещенным" монархом, и вряд ли есть смысл, как это делают иные авторы, пытаться принизить степень ее образованности и увлеченности "умственными" занятиями. Можно с уверенностью сказать, что среди русских царей (и до и после нее) она выделяется широтой интеллектуальных интересов и запросов. Екатерина была не только внимательным, а подчас и восторженным читателем, но и сама пробовала силы в науках и изящной словесности. Она могла легко увлечься человеком, идеей, книгой, какой-то научной дисциплиной, но твердо знала, что главное для нее - царствовать, и поэтому никакое интеллектуальное занятие не превращала в профессию. И в литературе, и в науке она была дилетантом.

Однако ее исторические опыты, хотя и не блещут открытиями или глубиной мысли, представляют собой вполне добротную компиляцию и ничем не уступают, скажем, историческим трудам М. В. Ломоносова. А ее комедии и журналистские работы, хотя и не отмечены печатью гения, написаны с остроумием и талантливо. Конечно, присущее Екатерине тщеславие сказывалось и в ее творчестве. У нее, разумеется, не возникало проблем с публикацией своих произведений, издававшихся, впрочем, анонимно. И все же по сравнению с новейшим временем державная сочинительница была довольно скромна. Так, прошло лет пять после издания ее пьесы о Рюрике, прежде чем Екатерина пожаловалась А. И. Мусину-Пушкину и И. Н. Болтину на непопулярность издания у читателей. А ведь легко могла создать своему творению громкую рекламу и восторженные отзывы критики.

Отметим недюжинное трудолюбие Екатерины. Обожая балы, спектакли, всяческие развлечения, она могла целыми днями заниматься разбором текущих бумаг, чтением книг или сочинительством. Не чуралась и переводческой работы. Образованность, начитанность ценились при ее дворе, и это не могло не сказаться благотворно на русском обществе того времени. А время Екатерины - это время А. П. Сумарокова, Я. Б. Княжнина, Д. И. Фонвизина, Г. Р. Державина, Н. И. Новикова, А. Ц. Радищева, Д. Г. Левицкого, А. П. Лосенка, Ф. С. Рокотова, В. Л. Боровиковского, Д. С. Бортцянского, Ф. И. Шубина, В. И. Баженова, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина, И. П. Елагина, А. Т. Болотова и др. Это время расцвета русской культуры, и отношение к ней императрицы немало этому способствовало.

Еще один существенный момент: ни в науке, ни в литературе Екатерина не претендовала на монополию. Наоборот, ее интерес к истории, например, способствовал развитию исторической науки, она содействовала Новикову в издании документов, Щербатову - в написании его "Истории", Миллеру - в издании сочинений В. Н. Татищева. Увлечение императрицы журналистикой сыграло немаловажную роль в том, что число издававшихся, в России журналов выросло в несколько раз. На страницах журналов Екатерина не боялась вступать в полемику со своими подданными. Она, конечно, не считала Новикова или Фонвизина ровней себе и не желала терпеть их упреки и поучения, но факт полемики весьма примечателен.

В целом политика Екатерины в сфере культуры вплоть до конца 80-х годов XVIII в. была либеральной. Это был, пожалуй, один из наиболее спокойных периодов в истории русской литературы. Немало было сделано в те годы и в области просвещения: открыты училище при Академии художеств, Смольный институт, воспитательные дома в Москве и Петербурге, Общество благородных девиц в Петербурге с отделением для мещанских девиц, коммерческое училище, проведена школьная реформа, преобразованы кадетские корпуса; в основу преподавания пытались внедрить новейшие достижения европейской педагогической мысли. И хотя системой образования была охвачена лишь небольшая часть населения, это был важный шаг вперед. В царствование Екатерины появились и первые русские благотворительные учреждения. История русской благотворительности восходит именно к этому времени.

С конца 80-х годов XVIII в. ситуация начала меняться. По мнению большинства историков, это было связано с впечатлением, какое произвела на Екатерину буржуазная революция во Франции. Действительно, революция была как бы реализацией на деле столь любимых Екатериной идей, и она могла увидеть, чем эти идеи оборачиваются для царей. К тому же императрица постарела. В год Французской революции ей было, 60 лет, по понятиям XVIII в. ода была старуха. В отличие от Елизаветы Петровны Екатерина не стала затворницей, не перестала заниматься государственными делами, но и ей уже было не до реформ и не до либеральничания с литераторами. Она стала более раздражительной, значительно, менее терпимой. В эти годы застоя те явления русской жизни, на которые она привыкла смотреть сквозь пальцы, - коррупция, фаворитизм, угодничество, крепостничество - приобрели уродливые формы. "Какое счастье вовремя умереть для человека, не умеющего в свой час ни сойти со сцены, ни идти вперед", - восклицал А. И. Герцен в "Былом и думах"61. Увы, Екатерине это не удалось. Именно на последние годы ее правления, когда рядом с нею уже не было ни Панина, ни Потемкина, приходятся и два последних раздела Речи Посполитой, и борьба с революционной Францией, и гонения на Новикова и Радищева. Последнее стало фактом истории не только XVIII в., ибо с этих гонений, по словам Н. А. Бердяева, "начался мартиролог русской интеллигенции"62.

Имена Новикова и Радищева - великого просветителя и первого революционера - памятны всем со шкальной скамьи. Новиков известен как издатель и журналист, выступавший против крепостничества. О том же, что он был активным деятелем русского масонства и именно за это преследовался Екатериной, если и говорится, то скороговоркой. Особенно зловещее значение этот факт приобрел теперь, когда принадлежность к масонству стало рассматриваться некоторыми, как деятельность, враждебная России и ее народу. Между тем масонство XVIII - начала XIX в. было религиозно-философским течением, сыгравшим определенную роль и в формировании русской общественной мысли. Сошлюсь, на мнение Бердяева, которого вряд ли кто из современных борцов с масонством решится упрекнуть в антипатриотизме: "В масонстве произошла формация русской культурной души, оно давало аскетическую дисциплину души, оно вырабатывало нравственный идеал личности... в масонстве образовывались культурные души петровской, эпохи и противопоставлялись деспотизму власти и обскурантизму"63. Вот этого-то противопоставления деспотизму, попытки создать иную, альтернативную идеологию и не могла простить Екатерина Новикову.

В любом рассказе о Радищеве всегда фигурирует данная ему императрицей характеристика: "Бунтовщик, хуже Пугачева". В ней - ключ к разгадке причин расправы над писателем. Отнюдь не критика крепостного правд, не осуждение рабства, которое она и сама не считала благом, так возмутили Екатерину. В книге Радищева она увидела то же, что и в восстании Пугачева. Тот угрожал ей лично, претендовал на ее власть. Радищев не посмел сказать, что ее подданные живут плохо, что никакого благоденствия народа на самом деле нет. Как андерсеновский мальчик, он произнес вслух то, что никто не решался сказать, хотя знали все; все, но не Екатерина. Она была убеждена, что это ложь; ее подданные не могут быть несчастливы. Осмелиться на такую дерзость мог только бунтовщик64.

Смерть Потемкина, разделы Речи Посполитой, уничтожение сочинений Вольтера, напечатанных в типографии И. Г. Рахманинова, помощь реакционным французским эмигрантам, аресты Новикова и Радищева - события последних лет царствования Екатерины II. В ноябре 1796 г. на 68-м году жизни ее не стало. На российском престоле воцарился ее антагонист Павел I. Как вспоминал современник, "дворец как будто обратился весь в казармы"65.

При Екатерине усилились те тенденции в развитии России, которые были заложены в петровский период: централизация власти, бюрократизация, укрепление феодально-крепостнических устоев, внешняя экспансия. Объективно все это тормозило развитие страны, усиливало ее социально- политическое и экономическое отставание. Отчетливо выраженный про дворянский характер социальной политики Екатерины II способствовал усилению феодальной эксплуатации в самых жестоких формах. Вместе с тем время Екатерины - это период расцвета русской культуры, важный этап в формировании русского национального самосознания, в котором демократические, антифеодальные элементы сочетались с элементами имперского сознания.

Может показаться удивительным, почему в концепции истории феодальной России, созданной в 30 - 40-е годы и в основных своих положениях существующей по сей день, добрые слова нашлись для оценки деятельности лишь двух царей - Ивана Грозного и Петра Великого. Правление же Екатерины, тоже снискавшей уже у современников титул "Великой", за небольшими оговорками, характеризуется чаще в хулительных выражениях, смысл которых мало чем отличается от тех, коими наградил ее еще князь М. М. Щербатов в своем обличительном эссе "О повреждении нравов в России". Ответ содержится в удивительных по глубине осознания сути происходящего строках письма Б. Л. Пастернака О. М. Фрейденберг от 4 февраля 1941 г.: "Благодетелю нашему кажется, что до сих пор были слишком сентиментальны и пора одуматься. Петр Первый уже оказывается параллелью не подходящей. Новое увлечение, открыто исповедуемое, - Грозный, опричнина, жестокость. На эти темы пишутся новые оперы, драмы и сценарии. Не шутя"66. Екатерина была гораздо "сентиментальнее", т. е. либеральнее, не только Грозного, но и Петра, да к тому же любила порассуждать на темы гражданских свобод и гуманизма. Был, видимо, и психологический фактор. Примеряя на себя Преображенский мундир Петра и шубу Грозного, Сталин, конечно, не мог равнять себя с женщиной.

Небезынтересен и вопрос об исторической альтернативе. Иной путь для России XVIII в. был возможен, но ко времени воцарения Екатерины шанс, по- видимому, был уже упущен. Вряд ли можно всерьез рассматривать возможность реализации альтернативного пути и в случае свержения Екатерины с воцарением вместо нее юного Павла или Ивана Антоновича. Какие-то частности, конкретные явления могли быть иными, поскольку иными были бы люди, стоявшие у государственного руля, но принципиальные различия трудно представить, ибо направление развития определилось в петровское время. И все же вторая половина XVIII в. не случайно названа екатерининской эпохой. Волею судеб на российском престоле оказался в это время человек яркий, незаурядный, оставивший заметный след в отечественной истории.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Собственно говоря, не писали советские историки, ибо на Западе лишь за последние десять лет вышло несколько монографий.

2. Записки императрицы Екатерины Второй. СПб. 1907, с. 7. Это сочинение является весьма полезным, еще не оцененным по достоинству источником. Приводимые нами выдержки из него, а также из писем Екатерины даны в переводах с французского и немецкого. Следует, однако, заметить, что распространенное мнение, будто Екатерина не умела выражать свои мысли по-русски, - вымысел романистов. Сохранившиеся многочисленные черновые ее бумаги опровергают эту легенду: Екатерина писала по-русски вполне свободно и достаточно грамотно.

3. Цит. по: Бильбасов В. А. История Екатерины Второй. Т. 1. СПб. 1890, с. 12.

4. "Я была убеждена до 14 или 15 лет, будто я совсем дурнушка" (Записки императрицы Екатерины Второй, с. 12).

5. Там же, с. 44 - 45.

6. Там же, с. 58 - 59.

7. Там же, с. 74 - 75. Между тем сама Екатерина к 18 годам весьма похорошела.

8. Там же, с. 90 - 91.

9. См. об этом: Анисимов Е. б. "Феномен Пикуля" глазами историка. - Знамя, 1987, N 11, с. 219.

10. "Часто я очень скучала от его посещений, продолжавшихся по нескольку часов, и утомлялась, ибо он никогда не садился и нужно было ходить с ним взад и вперед по комнате; было тяжелым трудом следовать за ним и, кроме того, поддерживать разговор о подробностях по военной части, очень мелочных, о которых он говорил с удовольствием... Никогда умы не были менее сходны, чем наши; не было ничего общего между нашими вкусами" (Записки императрицы Екатерины Второй, с. 104).

11. Там же, с. 400 - 401.

12. Там же, с. 178 - 179.

13. Там же, с. 72.

14. Любимцы Екатерины Второй. - Русский архив, 1911, N 7, с. 319 - 320.

15. Редкий П. Граф Джон Бекенгхэмшир при дворе Екатерины ІІ. - Русская старина, 1902, N 2, с. 442.

16. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 362 - 363. Спусти много лет, когда родился ее внук Александр, Екатерина взяла его воспитание в свои руки, и оно было иным. В письме шведскому королю Густаву III императрица сообщала: "Тотчас же после его рождения я взяла ребёнка на руки и, после того как его обмыли, понесла его в другую комнату, В которой я его положила на подушку, покрывая его слегка... Особенно заботились о чистом и свежем воздухе... лежит он на кожаном матрасе, на котором стелется одеяло; у него не более одной подушки и очень легкое английское покрывало... Особенное внимание обращается на то, чтобы температура в его покоях не превышала 14 до 15 градусов" (Русский архив, 1871, N 1, стб. 1521 - 1522).

17. См. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 92.

18. Там же, с. 548.

19. Там же, с. 505.

20. Бильбасов В. А. Ук. соч. Т. 1, с. 437.

21. Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. М. 1986. с. 25 - 29.

22. Петр носил на пальце кольцо с портретом Фридриха II и ходил в прусском мундире со знаками прусского ордена Черного Орла.

23. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 8. Л. 1978, с. 91.

24. См. Русский архив, 1866, вып. 1, стб. 657 - 658.

25. Сборник Русского исторического общества (РИО). Т. 1. СПб. 1867, с. 258.

26. Центральный государственный архив древних актов, ф. 248, оп. 113, д. 281, л. 40.

27. Рассадин С. Б. Сатиры смелый властелин. М. 1985, с. 109. Автору этой книги принадлежит самая удачная за последнее время попытка разобраться в характере Екатерины II.

28. Один из мемуаристов заметил: "Слабости ее были сопряжены с ее полом и, хотя некоторые из ее любимцев и во зло употребляли ее милость, но государству ощутимого вреда не наносили" (Записки князя Ф. Н. Голицына. - Русский архив, 1874 оп. 1, стб. 1278 - 1279).

29. Там же, 1882, N 1, с. 164.

30. Рассадин С. Б. Ук. соч., с. 73.

31. Сборник РИО. Т. 1, с. 280.

32. Екатерина щедро наградила участников переворота: указом от 9 августа 40 человек получили 18 тыс. душ крестьян и 526. тыс. рублей (Бильбасов В. А. "Ук. соч. Т. 2. Лондон. 1895, с. 83). По понятиям XVIII в., ничего необычного в этих действиях императрицы не было.

33. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 577.

34. Эйдельман Н. Я. Грань веков. М. 1986, с. 61.

35. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 647.

36. Инструкция генерал-прокурору А. А. Вяземскому. В кн.: Чтения в обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). Т. 1. 1858, с. 101, Инструкция была секретной, и нужды лицемерить в ней у Екатерины не было.

37. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 47.

38. Там же, с. 575.

39. Зутис Я. Остзейский вопрос в России в XVIII в. Рига. 1946, с. 290.

40. Цит. по: Бильбасов В. А. Ук. соч. Т. 2, с. 418.

41. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 647.

42. Там же, с. 610 - 611.

43. Сборник РИО. Т. 1, с. 268, 275 - 276, 283.

44. Там же, с. 283.

45. Анализ Наказа содержится во множеств работ и дореволюционных, и советских историков. Мне ближе всего позиция Н. М. Дружинина (Дружинин Н. М. Просвещенный абсолютизм в России. В кн.: Абсолютизм в России. М. 1964).

46. Цит. по: Бильбасов В. А. Исторические монографии. Т. 3. СПб., 1901, с. 244.

47. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 175.

48. Русский архив, 1880, кн. 3, с. 19.

49. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 546.

50. В стране, конечно, происходило много важных событий, но их описание не вносит ничего принципиально нового в характеристику личности Екатерины.

51. Заводчикам было запрещено покупать крестьян к заводам, а затем постепенно основные частные предприятия перешли во владение государства. Так в металлургической промышленности фактически возникла государственная монополия, что вскоре пагубным образом сказалось на развитии этой отрасли хозяйства.

52. См., напр., письмо Л. Г. Орлову от 12 ноября 1774 г. - Сборник РИО. Т. 1, с. 104.

53. Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 5. М. 1937, с. 92.

54. В бумагах Екатерины сохранился план, по которому крестьян предписывалось отпускать на волю при продаже имений. По се мысли, через 100 лет таким образом должен был наступить конец крепостному праву (Записки императрицы Екатерины Второй, с. 626 - 627).

55. См. об этом интересную, хотя и спорную статью: Лотман Ю. М., Успенский В. А. Отзвуки концепции "Москва - третий Рим" в идеологии Петра Первого. В кн.: Художественный язык средневековья. М. 1982.

56. См. рескрипт от 19 июля 1770 г. - Сборник РИО. Т. 1, с. 41.

57. Весьма показательно, например, что в своих исторических трудах Екатерина доказывала славянское происхождение многих европейских и американских географических названий и обычаев, а увлекшись идеей существования праязыка, занялась составлением сравнительного словаря всех языков на основе русского.

58. Записки императрицы Екатерины Второй, с. 639 - 640.

59. Там же, с. 376 - 377.

60. Справедливости ради следует отметить, что инициатором разделов Речи Посполитой была не Россия, а Пруссия. Впрочем, подлинная история разделов и течение долгого времени оставалась для советских историков запретной зоной. Ликвидация этого "белого пятна" будет способствовать укреплению советско-польской дружбы.

61. Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти тт. Т. 8. М. 1961, с. 64.

62. Бердяев Н. А. Русская идея. Париж. 1971, с. 32.

63. Там же, с. 21.

64. Так же, видимо, воспринял книгу Радищева и Павел, вернувший его из ссылки. Вряд ли он сделал бы это, если бы видел в ней выпад не лично против матери, но против самодержавия вообще.

65. Записки князя Ф. Н. Голицына, стб. 1306.

66. Дружба народов, 1988, N 8, с. 252.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.