Козлов А. И. Харлампий Васильевич Ермаков // Вопросы истории. - 2001. - № 4. - С. 84-97.
Харлампий Васильевич Ермаков - казак из хутора Базки станицы Вешенской Ростовской области. В годы первой мировой войны он стал известен по Верхней Донщине как доблестный воин. А в ходе гражданской войны его имя вознеслось еще выше, на гребень Вешенского восстания 1919 г., о котором теперь уже написано немало. А в 1937 г. М. А. Шолохов, отвечая на вопросы читателей, сообщил, что именно Ермаков послужил прототипом Григория Мелехова в "Тихом Доне": "Для Григория Мелехова, - сказал он, - прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак, базковский хорунжий Харлампий Ермаков, у которого взята только его военная биография: служивский период, война германская, война гражданская"1. После этого имя Ермакова было надолго забыто. На Верхнем Дону, где поползли слухи о нем как о "враге народа", произносить вслух его имя стало небезопасно. По сути, отрекся от своих слов и Шолохов. В июле 1951 г., выступая в Софии перед болгарскими писателями и читателями и опасаясь, видимо, как бы среди последних не оказались если не сами бывшие сослуживцы Ермакова из первой казачьей эмигрантской волны 1920г., то их сыновья и дочери, на вопрос, имеют ли герои его произведений живых прототипов, он дал ответ расплывчатый, уклончивый, даже откровенно лукавый, - впрочем, в духе того времени2.
Первый прорыв к следственным делам, касающимся Ермакова, совершила ростовская журналистка О. Л. Никитина, опубликовавшая фрагменты из них в 1990 г. в газетах "Комсомолец" (Ростов-на-Дону) и "Советская культура"3. Эти материалы, хотя и пунктирно, прочертили извилистую линию последних лет жизни Ермакова, трагически оборванную в расцвете сил. Однако этим еще не был воссоздан весь жизненный путь этого человека, слава о котором передавалась современниками из уст в уста, обрастая легендами и преданиями.
Главный источник сведений о Ермакове составляют три тома в черном переплете, хранящиеся в архиве Управления Федеральной службы безопасности по Ростовской области (далее ссылки на эти дела архива УФСБ РО даются в тексте). Два из них содержат материалы первого судебного дела, заведенного на Ермакова и его товарищей 23 апреля 1923 г. и закрытого 29 мая 1925 года (N П-27966, т. 1, 2). Третий том - это судебное дело, открытое персонально на него 20 января 1927 г. (N П-388504. В этих томах объемом около 600 листов и заключены многочисленные сведения биографического порядка. Они содержатся в собственноручно написанных Ермаковым автобиографических справках, заключениях следователей и судебных инстанций, в анкетах заключенного, послужном списке, свидетельских показаниях.
Все они создавались в экстремальной ситуации, в которой одни боролись за жизнь, а другие - за ее уничтожение. Каждый из авторов документа руководствовался соображениями субъективного порядка, стремился представить и обосновать свою позицию. Исследователь не может не обнаружить в документах очевидные натяжки и противоречия. Тем не менее, при надлежащей обработке, материалы из судебных дел позволяют воспроизвести более или менее достоверный исторический портрет Ермакова.
Харлампий Ермаков прожил всего 36 с небольшим лет - с 7 февраля 1891 по 17 июня 1927 года. Из них 10 лет забрала военная служба - с января 1913 г. по 5 февраля 1923 г., в том числе пять лет русская армия, три с половиной года Красная, полтора года - Белая. Восемь с половиной лет он не слезал с коня и не выпускал из рук шашку, пику и винтовку, находясь на фронтах первой мировой и гражданской войн. Восемь раз (по другим сведениям - 14) был ранен. Едва подлечившись, снова окунался в пучину кровавых схваток. И где и кому бы ни служил - всегда верой и правдой, мужественно и храбро. За доблесть был удостоен четырех Георгиевских медалей и четырех Георгиевских крестов, многих ценных подарков, личного оружия. Не только виртуозно колол, рубил, стрелял, но и проявлял незаурядные командирские способности. Был произведен в офицеры и последовательно, пройдя все ступеньки, поднялся от подхорунжего до есаула, от командира взвода до командира сводного отряда и полка.
А кроме того, два с половиной года просидел в советских тюрьмах.
Установление необходимых для биографа деталей - дело нередко весьма трудное. Не совсем ясно, например, где родился Харлампий. Сам он на допросах указывал разные места: то хутор Базки (П-27996, т. 1, л. 39), то хутор Антиповский (П-38850, л. 13) Вешенской станицы. По какой причине, остается неизвестным, но он воспитывался в семье Солдатовых и всегда называл своим отцом Архипа Герасимовича, а матерью - Екатерину Ивановну Солдатовых. До самого последнего своего дня считал их членами своей семьи (там же, л. 20).
Что касается национальности, то при заполнении соответствующей графы он в анкетах писал: "русский", а через точку уточнял: "донской казак". Так было в 1923 г. (П-27966, т. 1, л. 70); через четыре года называл себя просто "русским" (П-38850, л. 20).
Образование Харлампия, как и у всех рядовых казаков того времени, было начальным. Он окончил четыре отделения Вешенской двухклассной приходской школы. Но, по-видимому, был любознательным мальчиком, много читал; повзрослев, занимался самообразованием. Во всяком случае, написанное им собственноручно позволяет судить о нем как о довольно грамотном человеке, вполне знакомом с грамматикой и синтаксисом, что среди его сверстников встречалось крайне редко. Сказалось, очевидно, и то, что в 1914 г. в Новочеркасске он проходил курсы учебной команды и общеобразовательные, а в 1917 г. - краткосрочное обучение в Новочеркасском военном училище. В 1921 г. закончил Красные курсы в Таганроге. В послужном списке, составленном, наверное, с его слов (приобщен к делу 1927 г.), значится, что Ермаков имеет общее среднее образование (П-38850, л. 44). Все говорит за то, что он очень хотел служить в армии и в начале 1920-х годов намеревался, подобно сослуживцам его ранга, продолжить образование в одной из академий Красной армии. По всем признакам, он не только не уступал, но и превосходил многих из тех, кто стал позднее советскими генералами и маршалами.
Да и социальное происхождение, что в советские годы играло предопределяющую роль, предрасполагало его к успешной карьере. Он вырос и получил воспитание в трудовой и здоровой казачьей семье. С ранних лет приобщился к работе. Хозяйство Солдатовых строилось в основном на одном казачьем земельном пае. Другой пай, полагавшийся Харлампию, был получен уже перед его уходом в армию, а в дальнейшем это обстоятельство теряло значение, ибо скоро грянувшая война оторвала рабочую силу от производства, в станицах образовалось много пустующей земли.
Размер одного казачьего пая земли в условиях Верхнего Дона в начале XX в. в среднем достигал 14 дес. (со всеми неугодиями). Согласно сельскохозяйственной переписи 1917 г., казачьи хозяйства крестьянского типа подразделялись по количеству посевных земель на семь категорий. Хозяйство Солдатовых, вероятнее всего, относилось к третьей из них - с посевом от 5,1 до 10 дес. земли. Такого типа хозяйства станицы Вешенской в 1917 г. собрали в среднем по 225 пудов зерна, из них товарная доля достигала 92 пудов. Их они могли либо продать, либо использовать на производство дополнительного поголовья скота или птицы в своем подворье. В среднем в таких хозяйствах было занято 2-4 работника, имелось по 21,7 голов скота. В таком подворье трудились все от зари до зари.
Рассказы дочери Харлампия, позднее учительницы Базковской школы, об отце записывались литературоведами. Они не лишены интереса. Она помнила отца по весьма редким встречам с 1917 года. По ее словам, отец родился на хуторе Антиповском Вешенской станицы. Дед Василий, потеряв кисть правой руки и частично утратив трудоспособность, отдал своего сына Харлампия в семью Солдатовых. Точных сведений нет, но по расчетам, приблизительно в 1910 г., в возрасте 19 лет, Харлампий женился; в 1911 г. у него родилась дочь, которую нарекли Пелагеей, а когда он уже ушел в армию, появился на свет сын, названный Иосифом. Жена, Прасковья Ильинична, из-за его непутевости пролила много слез. Был он худощав, горбонос, вспыльчив и горяч. Придет, бывало, домой за полночь, рассказывала она, мать начнет ему выговаривать, нас, детей, разбудят, а он дверью хлопнет - и бывал таков. Много наград имел, 14 ранений, контузию. А когда восстали казаки, где-то под станицей Каргинской стал командиром. По слухам, воевал жестоко, пил, гулял, мать не раз жаловалась на свою судьбу, а старики чтили его, называли героем. Когда Пелагее шел девятый год, умерла мать, отец приехал после ее похорон, пожил недели две и опять ускакал, дети остались у Солдатовых. Вернулся домой отец с польского фронта, его арестовали, но вскоре выпустили. В 1926 г. видела она его в последний раз, ушел в гости и не вернулся. Кто-то видел, как его вели в Миллерово под конвоем. В Вешках была у него казачка-красавица. Казаки рассказывали, что Ермаков умел левой рукой рубить шашкой, как и правой, чем пользовался в бою, внезапно заходя противнику с левой стороны, перебрасывал шашку и заставал его врасплох. Потом и дочь повторяла это. Как стало теперь очевидным, были и небылицы, заимствованные целиком из романа, перепутались в этих рассказах воедино. И по мере того, как личность Ермакова привлекала все большее внимание, она приобретала все большее сходство с Григорием Мелеховым.
В армию Ермакова призвали в январе 1913 г. (в анкете, составленной им в апреле 1923 г. в тюрьме, указан 1912 г., но, по всей видимости, это сделано по ошибке). Служба его свыше трех лет протекала в 12-м Донском казачьем полку, в составе которого в июле 1914 г. он и попал на русско-германский фронт (П-38850, л. 20).
Однако с этого момента в изложении боевого пути Ермакова наблюдаются существенные расхождения. Один его вариант создал сотрудник УКГБ А. М. Лапиков, составитель справки о Ермакове по запросу Г. Я. Сивоволова, который эту непроверенную информацию через свои книги ввел в научный оборот. Второй вариант принадлежит самому Ермакову, но изложен он им предельно кратко.
Согласно версии Лапикова, 21 сентября 1915 г. (по Сивоволову, 1914 г., как и у Григория Мелехова) Харлампий получил серьезное ранение, после чего находился в госпитале, а затем возвратился на фронт и 20 ноября 1916 г. снова был серьезно ранен в левую руку и направлен на излечение в Ростов. Выйдя из госпиталя, он получил трехмесячный отпуск для поправки здоровья. Так через четыре года после ухода на службу Харлампий посетил хутор Базки (с тех пор Пелагея Харлампиевна, по ее словам, и запомнила своего отца). 25 апреля 1917 г. военно-медицинская комиссия Верхне-Донского округа признала его годным к службе, и 2 мая он получил направление во 2-й Донской запасной полк, где его назначили командиром взвода. В октябре 1917 г. Ермаков - в составе революционных войск. (По Сивоволову, после Октябрьского переворота прибыл, в точности как и Григорий Мелехов, вместе со своим полком, на Дон, в станицу Каменскую)5. Источники, из которых почерпнута такого рода информация, не указывают ни составитель справки, ни исследователь. Бросается лишь в глаза, что биографию Ермакова подгоняют к биографии Григория Мелехова.
На допросе 2 февраля 1927 г. Ермаков изложил этот период своей жизни по-другому. До 1916 г. служил он в 12-м Донском казачьем полку. Получил звание подхорунжего, был взводным урядником. Находился на австро-германском фронте. Окончил учебную команду. Награжден четырьмя Георгиевскими крестами и столькими же Георгиевскими медалями. 20 ноября 1916 г., получив ранение, попал в Ростовский госпиталь, затем отправлен домой. 3 июня 1917 г. мобилизован во 2-й Донской казачий запасной полк, находившийся в станице Каменской. Согласно Георгиевскому статуту, произведен в хорунжие. Служил в этом полку до прихода в Каменскую (в декабре) красных войск (П-38850, л. 13-13об.).
В начале 1918 г. в жизни Ермакова начинается самый сложный и противоречивый период, продолжавшийся по март 1920 года. В литературе о "Тихом Доне" - это пора метаний Григория между противоборствовавшими силами, в результате которых он прибился к народу, вставшему под знамена идей мировой революции. Этим предопределялся курс всей поисковой, краеведческой работы: по возможности совместить жизненный путь литературного героя и его прототипа. Последней такой попыткой стали изыскания Сивоволова, порой интересные, но, к сожалению, не лишенные упрощений, потому наиболее прямолинейные. Наглядный тому пример - составленная им синхронная таблица, фиксирующая повороты Григория и Харлампия.
Согласно таблице, оба они 20 января 1918 г. встретились с Ф. Г. Подтелковым под станицей Глубокой и на следующий день в боях с отрядом калединца В. М. Чернецова получили ранения (Григорий у Глубокой, Харлампий - у Лихой), 29 января приехали домой. Далее, по Сивоволову, пути Ермакова и Мелехова несколько разнятся. В феврале Ермакова избирают атаманом станицы Вешенской, потом председателем исполкома той же станицы. 14 мая там же он избирается помощником станичного атамана. А Мелехов тем временем служит, по мобилизации, в армии донского атамана П. Н. Краснова, 28 апреля в хуторе Пономарева встречается с Подтелковым перед самой его казнью, затем его отправляют на антибольшевистский Северный фронт, где он служит в 26-м Донском казачьем полку. 19 декабря, вместе с другими казаками, бросает фронт и возвращается домой.
В графе Ермакова, по книге Сивоволова, с 14 мая 1918 г. по 12 марта 1919 г. значится пробел, говорящий о том, что исследователю ничего не известно о том, чем тогда занимался реальный герой. В деятельности Мелехова и Ермакова с 12 марта 1919 г. Сивоволов усматривает полную синхронность. 12 марта вспыхивает Вешенское восстание. Мелехова назначают командиром полка, Ермакова - командиром сотни; полк Мелехова развертывается в дивизию, а он становится ее начальником, Ермакова в это время назначают командиром полка, затем командующим отрядами Каргинского района боевых действий, сведенными в дивизию под его командованием. По окончании Вешенского восстания Мелехов в чине сотника командует полком, а Ермаков назначается офицером для поручений при штабе группы генерала Сальникова, получает ранение, по выздоровлении ему поручают командование 20-м казачьим полком и производят его в сотники, а в декабре - в подъесаулы, в феврале 1920 г.- в есаулы, и в том же полку он переводится на должность помощника командира полка по строевой части. В станице Георгие-Афипской на Кубани Ермаков был пленен красными, а Григорий 25 марта 1920 г. прибыл в Новороссийск6.
На допросах в 1923-1925 и 1927 гг. Ермакову приходилось неоднократно давать показания о своей деятельности в тот период. С его слов, она выглядит во многом иначе. Разумеется, необходимо принимать во внимание, что в обстановке леденящей атмосферы, когда неотступно стоял вопрос о жизни и смерти, рассказчику было не до особых откровений, тем не менее, он излагал свою историю вполне правдоподобно, во всяком случае, его никто не уличил во лжи, больше того, суд 1925 г. признал ее достоверной. Показательно также, что Ермаков не прилагал каких-то особых усилий, чтобы к собственной выгоде "революционизировать" свои действия, придать им предельно "красную" видимость, хотя в некоторых случаях, касаясь самых критических моментов и острых углов в своей биографии, ему приходилось прибегать - и это заметно - и к таким приемам. Наиболее обстоятельными источниками, содержащими разнообразную информацию о боевом пути Ермакова, являются его показания от 24 мая 1923 и 2 февраля 1927 года. В основном эти показания совпадают, но вместе с тем и содержат уточняющие детали. Согласно им, дальнейший боевой путь Ермакова предстает в следующем виде.
В январе 1918 г. Ермаков, будучи уже подхорунжим, добровольно вступил в отряд Ф. Г. Подтелкова и М. В. Кривошлыкова, участвовал под Глубокой, Каменской и Лихой в боях с калединскими отрядами Чернецова, П. X. Попова и других предводителей. В 1923 г. он утверждал, что в отряде Подтелкова пробыл до 20 марта 1918 г., то есть до тех пор, пока отряд попал к белым (это, как известно, произошло 10 мая 1918 г.), а ему удалось бежать, но он был ранен, после чего два месяца лечился в Воронежском госпитале, а затем возвратился в Вешенскую, где был избран председателем станичного исполкома Совета и пробыл на этой должности четыре месяца, до октября, когда Вешенскую заняли белые. В 1927 г. Ермаков эти события освещал по-другому: ранен он был 12 января, а по возвращении из Воронежского госпиталя станичники избрали его председателем Вешенского исполкома, обязанности которого он исполнял до 15 июня (П-27966, т. 1, л. 109; П-38850, л. 14), до прибытия в Вешенскую войск Краснова, за месяц до того избранного атаманом Всевеликого войска Донского7.
Но противоречивость заключается не только в этих явных несоответствиях. Обнаруженный Сивоволовым приговор Вешенского станичного сбора от 14 мая 1918 г. вообще дезавуирует, переворачивает показания Ермакова. Оказывается, именно в тот день станичный сбор, проходивший под председательством своего атамана подхорунжего X. В. Ермакова, переизбрал атамана, его помощников и других должностных лиц станичного правления. По результатам голосования, атаманом был избран подхорунжий Н. А. Варламов, а его вторым помощником - X. В. Ермаков8. Трудно сказать почему, но Ермаков обошел этот факт, вряд ли забыл. Скорее всего, он скрыл его, как чрезвычайно компрометирующий в глазах ОГПУ.
Далее Ермаков показал вообще труднообъяснимое. Непонятно за что, но возвратившийся в Вешенскую отряд окружного атамана есаула Алферова будто бы арестовал его, а военно-полевой суд приговорил в июле к расстрелу. Спасло его только ходатайство - по версии 1923 г. - его отца и видных чинов Белой армии, а по версии 1927 г.- брата его, сотника Е. В. Ермакова. Высшая мера наказания была заменена отправкой на фронт с предупреждением, что если он перейдет к красным или поведет враждебную агитацию, семейство его будет расстреляно, а имущество конфисковано (П-27966, т. 1, л. 109-109об.; П-38850, л. 14об.- 15).
Потом все пошло как бы своим чередом. Ермаков служил с присущим ему рвением, и начальство не замедлило отметить его заслуги. Числа 20 июля, сразу же по отправке на фронт, его назначили взводным урядником, хотя никто не лишал его звания подхорунжего, дававшее ему право на занятие должности командира взвода. Сражался он на Царицынском и Балашовском направлениях, где летом и осенью 1918 г. бои между красноармейцами и казаками были жаркими. В конце ноября Ермаков - вахмистр сотни. В декабре все казачьи части, распропагандированные большевиками и понесшие большие потери, бросили фронт и прибыли в Вешенскую. Ермаков пробыл дома месяца два. В конце концов поняв, что меж двух огней отсидеться не удастся, он обратился в штаб наиболее просоветски настроенного 28-го Донского казачьего полка с просьбой принять его на службу и до 3 марта 1919 г. служил заведующим транспортом Инзенской дивизии (П-38850, л. 109об.).
В это время вторгшиеся на Верхний Дон советские части, получив циркулярное письмо Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г. за подписью Я. М. Свердлова, приступили к широкомасштабной операции по "расказачиванию", в ряде мест вылившемуся в откровенный геноцид, в частности, в районе Вешенской. Как офицер, в соответствии с указанием, Ермаков подлежал безоговорочному уничтожению. Поэтому, вопреки тому, в чем он пытался уверить своих злопамятных гонителей, вовсе не случайно оказался в рядах бойцов Вешенского восстания, поднявшихся на защиту своей жизни. Впрочем, на первом допросе 26 апреля 1923 г., когда Ермаков еще не знал, к чему все клонится, он был откровеннее и прямее. На вопрос о причинах восстания, он указал: расстрелы, поджоги, насилия со стороны, по его осторожному замечанию, отдельных личностей Красной гвардии. Восстание длилось три месяца. И все это время Ермаков находился в первом эшелоне его руководителей. Сначала - под командой есаула Алферова, который посылал его во главе небольших отрядов на разведку по хуторам. Насмотревшись на хуторян, не желавших восставать, Ермаков, деморализованный их примером, возвратился в Базки, но там 5 марта 1919 г. старики, уважавшие его и доверявшие ему, избрали его командиром сотни. Через день-два опять выступили семь сотен есаула Алферова, во главе одной из которых был Ермаков. Под станицей Каргинской повстанцы, выиграв крупный бой, захватили 150 пехотинцев, шесть-семь орудий и семь пулеметов. Некоторых красноармейцев, преимущественно из числа местных, власти приговорили к расстрелу (Ивана Климова, Киреева из Базков, Сырникова с хутора Лученского). Ермаков, проявив к ним сочувствие, поставил дело так, что они остались живыми.
Командующий Вешенским восстанием П. Н. Кудинов вскоре отозвал есаула Алферова в свой штаб, а командиром вместо него оставил Ермакова. Затем, по показаниям Ермакова 1923 г., предписанием Вешенского военного отдела он был назначен командиром бывшего алферовского отряда. Ермаков назвал и своих ближайших помощников (но только, показательно, из числа тех, "кого уж нет, а те далече": заместителей - умершего от ран подъесаула М. Г. Копылова, который в другом месте назван начальником штаба, и уже осужденного советским судом Рябчикова, адъютантов - находящегося за границей Ф. Бондаренко и умершего от тифа Т. И. Бокова). Своим отрядом Ермаков командовал до прибытия в район Вешенской в мае-июне группы генерала Секретева, в которую и был влит отряд. Сам Ермаков получил назначение офицером для поручений при штабе группы Семилетова. Примерно в августе под станицей Филоновской получил ранение в левую руку и уехал на лечение в Урюпинский госпиталь (П-27966, т. 1, л. 29об.; П-38850, л. 14об.-16).
В октябре 1919 г., после госпиталя, Ермаков был назначен помощником командира полка по хозяйственной части. Приехавший на фронт атаман Войска Донского генерал А. П. Богаевский, сменивший в начале 1919 г. на этом посту Краснова, поздравил всех раненых офицеров со следующим чином. Ермаков был произведен в сотники, а перед Рождеством - в подъесаулы, еще через месяц, в начале февраля 1920 г., - в есаулы. Тогда же он стал помощником командира полка по строевой части. К концу февраля часть Ермакова отступила на Кубань. В начале марта под станицей Георгие-Афипской большую группу казаков, включая Ермакова, захватили в плен красно-зеленые.
Попав в отряд Дьяченко, Ермаков 3 марта стал его адъютантом. В составе Красной армии участвовал во взятии Новороссийска. В ходе боев Дьяченко назначил его начальником штаба своего отряда. А вскоре Ермаков получил поручение сформировать бригаду из числа казаков, оставшихся в горах. Ермаков поехал к ним. Его популярность вызывала к нему доверие, и казаки добровольно перешли на сторону красных.
В большинстве своем они попали в корпус Г. Д. Гая, а остальные - в группу Пилюка, настороженно встретившего приход красных. Из добровольцев, вступивших в Красную армию, была сформирована отдельная бригада, в составе которой Ермаков получил под свое командование 3-й отдельный кавалерийский полк. Бригада сначала влилась в 11-ю дивизию, в составе которой Ермаков участвовал в боях на Польском фронте (П-38850, л. 16об.).
Но у красных к бывшему известному белому офицеру сохранялось недоверие. Его то снимали с должностей, то снова назначали, повышая в должности: командир эскадрона, помощник командира полка, командир полка. Другие его сотоварищи сдавались в плен, переходили на сторону противника. Ермаков упорно держался избранной им новой линии жизни, дрался в составе 1-й Конной армии, участвовал в боях за Львов. В августе-сентябре 1920 г. - ранение в ногу. Один из бывших офицеров взрывает мост через реку Днепр около г. Береславля. Ермакова подвергают процедуре фильтрации в Особых отделах 14-й дивизии 1-й Конной и Юго-Западного фронта. Но ничего компрометирующего не находят, снова допускают к командованию полком, но перебрасывают с Польского на Врангелевский фронт. Там он водил в бой 82-й полк. По завершении войны в Крыму красного офицера перебрасывают на Дон, где ему поручается командование 84-м полком. На него возложена борьба с "бандами" Махно, Попова и Андрианова.
Авторитет Ермакова снова набирает высоту. Все выше поднимается он по служебной вертикали. В середине 1921 г. ему был поручен ответственнейший участок по подготовке младших красных командиров - его назначили начальником школы "краскомов" 14-й кавалерийской дивизии в Майкопе (там же, л. 17-17об.).
Но большевистские лидеры, утверждаясь у власти, становились все нетерпимее и подозрительнее. Командующий Северо-Кавказским военным округом (СКВО) К. Е. Ворошилов, известный еще в 1918 и 1919 гг. как верный подручный И. В. Сталина по истреблению военспецов на Царицынском фронте и в организации "военной оппозиции" на VIII съезде РКП(б), развернул беспощадную борьбу с бывшими офицерами, рассматривая каждого из них как троцкиста Особенно преследовались те из них, кто хоть сколько-нибудь прослужил у белых. Ермаков понял, что в армии для него закрылись все пути-дороги, и подал рапорт об увольнении. 5 февраля 1923 г. (не 1924 г., как считал Сивоволов) был подписан приказ - Харлампий Ермаков, не взирая на заслуги перед Красной армией, изгонялся из нее как бывший белый офицер.
В середине февраля 1923 г. он добрался до родного хутора с вещмешком за плечами, в котором умещались все его пожитки за 10 лет долгой службы. Весь Дон тогда гудел как разворошенный пчелиный улей. Вереницы сборщиков дани, официально именовавшейся продналогом, согласно декларации Х съезда РКП(б), под гребенку вычищали закрома крестьянско-казачьих хозяйств. В местах, подвергшихся наибольшему разграблению, воцарился невиданный дотоле голодомор, отмечались случаи каннибализма. В лесах, в поросших громадным бурьяном глубоких балках и буераках прятались вооруженные отряды сопротивления. Большевики, а вслед за ними советская историография и литература "социалистического реализма", окрестили их "бандами", а их участников - "бандитами", хотя в действительности они представляли собой сопротивление народа массовому произволу, чинившемуся большевиками под флагом "диктатуры пролетариата".
Глазам Ермакова предстали во дворе отца покосившиеся постройки с прогнившими крышами, пара отощавших волов да две коровы - все, что осталось от некогда хотя и небольшого, но довольно крепкого хозяйства, середняцкого, согласно советской классификации. Документальных подтверждений нет, как Ермаков воспринял это разорение родного очага. Но доподлинно известно, что, информированный о не прекращающихся в округе арестах и по личному опыту знающий о подозрительности и беспощадности властей к колеблющимся, он, сразу же по прибытии на хутор, поспешил предстать перед очами местного начальства. Знаменитый земляк, в серой шинели с четырьмя нашивками (старшего комсостава), в сапогах со шпорами, в шапке с буйно выбивавшимся из-под нее чубом, слегка подернутым преждевременной сединой, высокий, подтянутый, в расцвете сил, произвел благоприятное впечатление. Ермакова тотчас пригласили на работу в Базковский совет, испытывавший нехватку в дельных работниках. Он активно включился в деятельность совета, всячески являя лояльность и рвение.
Однако прибытие Ермакова на Верхний Дон, в край Вешенского восстания, где сложилась напряженная политическая атмосфера, грозившая открытым взрывом, вызвало в местном ГПУ большое беспокойство, а вместе с тем - желание состряпать громкое дело, чтобы отличиться высокой бдительностью и блеснуть классовой непримиримостью. Судя по материалам следствия по делу Ермакова, руководство ГПУ Донского округа горячо одобрило это рвение подчиненной инстанции. И сразу же закипело дело. Уже к 20-м числам апреля поднаторевшие в таких фальсификациях гепеушники состряпали нужный компромат на Ермакова. Судя по документам, первым заложил его основу советский активист, член исполкома Каргинского волостного совета И. Шевцов. Основываясь на его показаниях, следствие вышло на Д. Я. Каргина. Тот не подписал протокола допроса, видимо, заранее подготовленного следователем. Тем не менее он был приобщен к делу: Ермаков впервые назван в нем руководителем Вешенского восстания 1919 года. 25 апреля были допрошены сразу семь человек. С перепугу ли, под давлением или добровольно, сказать трудно, но так или иначе, преимущественно косвенным образом, все они подтвердили этот факт. Главное же, они вывели следствие на А. С. Струкова, в момент восстания - председателя военного отдела станицы Каргинской и заведующего снабжением повстанцев фуражом. Это была удача. Оставалось только добыть от него подтверждение. И это было сделано 26 апреля. Струков прямо назвал Ермакова руководителем восстания. В довершение ко всему П. К. Каргин, председатель Лиховидовского сельсовета, знавший Ермакова понаслышке, подал заявление в ГПУ. Путая его отчество - Васильевича на Петровича, он сообщил, что Ермаков подвергал советских работников аресту (П-27966, т. 1, л. 6-8об., 14-15, 19-20об., 35, 36, 43).
В связи со всем этим начальник 14-го райотдела милиции распорядился произвести у Ермакова обыск, допросить и арестовать его. Несмотря на внезапность случившегося, Ермаков сохранил присутствие духа и дал четкие ответы. Он не отрицал участия в Вешенском восстании, но указал, что в ходе него руководил лишь отрядом, а организаторами всего восстания были Суяров и Медведев из станицы Казанской, Кудинов из Вешенской, а командовали повстанцами есаул Алферов из Еланской и Булгаков из Казанской (там же, л. 29-31, 34, 46)9.
Апрельские аресты всколыхнули весь Донецкий округ. В пользу Ермакова развернулся сбор подписей среди казаков. Собрания станичников выносили приговоры о его невиновности. Бывшие красноармейцы из Базков Д. П. Калинин, В. В. Кондратьев, а также А. Т. Попова, не побоявшись, заявили, что Ермаков во время восстания ограждал их семьи от репрессий, оказывал им материальную помощь.
Однако руководители ОГПУ, игнорируя такие свидетельства, пришли к заключению, то собранного материала уже вполне достаточно, чтобы обвиняемых в организации Вешенского восстания "шлепнуть" без всякого дальнейшего следствия и суда. 2 мая 1923 г. зам. уполномоченного ОГПУ по Донецкому округу А. С. Анненков составил в этом духе заключение, текст которого свидетельствует о тенденциозности, лживости, полнейшей безграмотности и некомпетентности его автора. Вместе с Ермаковым в камеры предварительного заключения Ростовской тюрьмы было брошено около 25 человек (П-27966, т. 1, л. 41, 41об., 48-50, 60, 60об., 66, 66об., 67, 74-106). 3атянувшееся следствие изнуряло. Старший следователь Волчков, руководивший им, никак не мог свести концы с концами, чтобы изготовить сценарий по заданному рецепту. Ермаков и его товарищи, проявляя стойкость, пытались опровергнуть ложные обвинения. 10 июля Ермаков потребовал окончания следствия, согласно закону, в противном случае угрожая голодовкой. У начальства ДО ПГУ это вызвало нервозность. Об этом свидетельствуют резолюции, в тот же день наложенные на заявлении: "Юрисконсульту т. Морозову на рассмотрение" (подпись неразборчива); "Н-ку 3 отд. Сегодня же доложите дело..." (подпись неразборчива). Видимо, все это побудило Волчкова 12 июля обратиться к областному прокурору с ходатайством о продлении срока следствия (установленный законом уже истекал) и содержания обвиняемых под арестом еще на месяц.
Известие об этом вызвало негодование арестованных. Ермаков тотчас составил новое заявление. Написанное простым карандашом на плохой серой бумаге, оно едва читается. Но понять его общий смысл можно. Протестуя против дальнейшего затягивания следствия, заявитель объявлял голодовку, подчеркивая, что будет ее продолжать либо до получения определенного ответа, либо до перевода его в тюрьму. На заявлении значатся три заметки от 12 июля: "Нач. III отд. Мною Ермакову было объявлено, что по делу ведется следствие, но он все-таки объявил голодовку, а поэтому прошу перевести его в отдельную камеру"; "Коменданту. Необходимо Ермакова изолировать от остальных арестованных в одиночку" (подписи неразборчивы). На обороте заявления расписка: "Объявленную голодовку снимаю вследствие объяснения следователя. К сему арест. Ермаков" (там же, л. 143-144).
Ходатайство Волчкова было удовлетворено только 31 июля. К делу Ермакова подключили еще одного работника ГПУ, Антоновича, а потом дело передали прокурору, который поручил его своему помощнику Башенкову. Последний принял 7 сентября следующее примечательное постановление. Рассмотрев уголовное дело, присланное ДО ГПУ в порядке ст. 211 УПК по обвинению X. В. Ермакова и др. по ст. ст. 58, 64 УПК, нашел, что "обвинительное заключение написано не в соответствии с материалом предварительного следствия, а потому на основании 229-й ст. УПК, ч. 2-й - постановил: обвинительное заключение, составленное уполномоченным 3-го Отделения ДО ГПУ тов. Волчковым, из дела изъять, составить новое" (там же, л. 147-154, 160, 162, 211).
В изнурительной неравной схватке с ГПУ Ермаков одержал победу ради жизни - не только собственной, но и своих товарищей. Но свободы арестанты не обрели. Луч света едва-едва пробивался через грязное окно, зарешеченное железными прутьями. Да и чиновники областной прокуратуры, в чьих руках теперь оказалась группа Ермакова, не особенно отличались от своих коллег в ГПУ, а в их обращении с заключенными разницы вообще не ощущалось - тот же мат, баланда вместо супа, грязная посуда, густая терпкая вонь, скученность завшивевших тел.
В тот же день, 7 сентября появилось новое обвинительное заключение по делу. В нем не было неряшливостей, отличавших произведение Волчкова, но и оно представляет собой прямо-таки образец фальсификации. Общую часть обвинительного заключения составивший его Башенков, как и его предшественник, что называется высосал из пальца, построив ее на подтасованных фактах, почерпнутых из лжесвидетельств. Вопреки истине, утверждая, что "все означенные преступления... подтверждаются частью... личными показаниями (обвиняемых. - А. К.) и частью устанавливаются свидетельствами", он предавал суду по ст. ст. 58 и 64 УПК М. С. Попова, С. 3. Волоцкова, В. С. Попова, И. Н. Кострыкина, В. Голубева; по ст. 58 УПК - X. В. Ермакова и А. С. Стрюкова; по ст. 60 УПК - Д. П. Фомина, М. Г. Каргина, С. В. Каргина, Г. Я. Каргина (там же, л. 168-169).
Волокита длилась почти четыре месяца. Наконец суд открылся 27 декабря 1923 года. Но неожиданно для его организаторов первое же его заседание, ставшее и последним, перечеркнуло весь заранее составленный ими сценарий. Обвинение и защита, словно сговорившись, заявили о невозможности его продолжения из-за неприбытия свидетелей, на явке которых настаивают обвиняемые и которые могут дать показания в их пользу, а в деле представлены только обвинительные материалы. Более того, по их мнению, дело вообще находится еще на стадии дознания, предварительного следствия не проходило, требуется доследование. После короткого совещания суд согласился с ходатайством обвинения и защиты и объявил о закрытии судебного заседания, направив дело "в следственную часть Доноблсуда для доследования" (там же, л. 208-209).
Дальнейшее ведение следствия прокурор Донской области поручил старшему следователю Доноблсуда Стэклеру. Последний тотчас разделил обвиняемых на две подгруппы: в одну, связанную с расправой над Подтелковым и Кривошлыковым, включил Попова, Голубева, Кострыкина, в другую - участников Вешенского восстания во главе с Ермаковым, Фомина, Каргиных (там же, л. 217-218). Проведя дополнительные допросы обвиняемых и свидетелей, Стэклер составил новое обвинение. Ермакову по-прежнему вменялась в вину организация контрреволюционного восстания в целях захвата власти в северных округах Донской обл. весной 1919 г., остальным - оказание ему помощи и террор против сторонников советской власти. 4 февраля 1924 г. прокурор Донской обл., согласившись с обвинением, направил дело в суд.
Суд состоялся только 2 мая 1924 года. И снова представители защиты - Лезгинцев, Симонович - показали полнейшую несостоятельность теперь обвинения, предъявленного Башенковым. И опять суд определил направить дело на доследование, но обвиняемых тем не менее оставить по-прежнему под стражей. На этот раз дело передавалось Антюшину, помощнику донского областного прокурора (там же, т. 2, д. 12, 18, 45-47).
Подсудимые боролись за изменение меры пресечения. В прошении от 3 мая на имя прокурора Доноблсуда Ермаков писал: "Я почти уверен, что я буду оправдан судом и что вообще нахожусь я в заключении исключительно потому, что следственная власть недостаточно внимательна была к моему делу". 14 мая Антюшин ходатайствовал "о назначении к слушанию вне очереди дела по обвинению Ермакова X. В." 21 мая дело Ермакова попало к прокурору Доноблсуда; в связи с этим состоялась серия дополнительных допросов (там же, т. 2, л. 49, 58, 59, 117-124, 168).
В это время состоялось постановление ЦИК СССР от 12 мая 1924 г., в соответствии с которым 31 мая была создана комиссия по изменению меры пресечения содержащимся под стражей в Ростисправдоме свыше шести месяцев. Ермакову ею в этом было отказано. Но 2 июня по жалобе адвоката Лезгинцева из существовавшего дела были выделены в самостоятельные производства дела о Вешенском восстании и по убийству Подтелкова и др. В связи с этим Ермаков начал кампанию за получение помилования (там же, т. 2, л. 70, 89-93, 131-135, 160-162, 165). Но с 1 июля оба дела перешли к старшему следователю Максимовскому, который немедленно дал указание провести допрос ряда свидетелей, не допрошенных несмотря на требования обвиняемых. Тогда же Ермаков попросил вызвать 13 свидетелей, которые "знают, что я не был организатором восстания, что приписывает мне обвинение". 10 июля, пространно изложив всю свою биографию в заявлении на имя Максимовского, он просил изменить ему меру пресечения.
Изучив совокупность обстоятельств, Максимовский сделал решительный вывод о возможности освобождении его под поручительство, с чем 12 июля согласился председатель Доноблсуда. 16 июля студент Ростовского университета Г. А. Стуль и агент для поручений при Ростисправдоме Е. М. Агеев подали заявления о готовности дать Ермакову личное поручительство (там же, т. 2, л. 76, 81, 94, 99, 102, 104, 106-107об.).
19 июля с мешком за плечами Ермаков покинул тюрьму. Это была его победа, которая досталась ему, однако, тяжелее, чем любая из одержанных им на поле брани. Но его освобождение означало также победу и правосудия, остаточные формы которого, уже пожираемые диктатурой пролетариата, еще теплились благодаря немногим оставшимся добросовестным работникам. Прокурор Доноблсуда отстранил Максимовского от дальнейшего ведения дел и возложил эти обязанности на другого старшего следователя - Бьерквиста.
Но Бьерквист тоже оказался честным человеком. По его заданию народные следователи 8-го и 9-го участков милиции Донецкого округа, в соответствии с данной им программой, провели в короткий срок допросы многих свидетелей. Иван Орлеанский специально собирал материал по Ермакову. А. Н. Лапченков из хутора Базки, заведующий школой, показал: "Знаю X. В. Ермакова как односельчанина, во время господства белых спас красноармейцев... сторонников большевиков". К. 3. Большинсков из хутора Громки, казак: "Белые насильственно назначили Ермакова командиром взвода... [он] старался выручать попавших в плен красноармейцев, командуя отрядом, он поручил мне вести переговоры с красными с целью перехода к ним". Аналогичные показания дали К. Д. Крамсков, Д. П. Калинин, И. К. Климов, А. М. Солдатов и др. (там же, т. 2, л. 138, 173-175).
Такой поворот дела вызвал беспокойство организаторов судилища. 9 сентября 1924 г. Бьерквисту было приказано передать дела Ермакова и других Вопиякову, старшему следователю Юго-Восточного краевого суда (ЮВКС). Однако новый следователь, как явствует из составленных им материалов, быстро установил, что порученные ему дела носят дутый, тенденциозный характер, а содержащиеся в них факты и строящиеся на их основе обвинения, находятся в вопиющем несоответствии; что предшествующее следствие преследовало политические цели, было субъективным. Он подверг полной перепроверке имеющиеся материалы, допросил многочисленных свидетелей, в том числе есаула А. С. Сенина, непосредственного руководителя казнью Подтелкова и Кривошлыкова и расстрела членов их отряда, в Новочеркасской тюрьме (там же, т. 2, л. 208, 223, 226, 228, 233).
Наконец, 14-15 мая 1925 г. в г. Миллерово состоялась выездная сессия теперь уже Северо-Кавказского краевого суда (в связи происшедшим к тому времени новым административно-территориальным преобразованием). Выездная сессия усмотрела, "что обвиняемые были не активными добровольными участниками восстания, а призваны по мобилизации окружным атаманством, что избиение и убийство граждан происходило не на почве террористических актов, как над приверженцами соввласти, а как над лицами, принимавшими участие в расхищении имущества, носило форму самосудов". Исходя из всего этого и учитывая, "что с момента совершения преступления прошло более 7 лет, обвиняемые за означенное время находились на свободе, занимались личным трудом, не будучи ни в чем замечены, большинство из них служили в рядах Красной армии и имеют несколько ранений", суд определил: "На основании ст. 4а УПК настоящее дело производством прекратить по [соображениям] целесообразности" (т. 2, л. 233).
Пресловутая "целесообразность", выполнявшая в руках большевистской Фемиды роль фигового листка, служила средством беззакония, миллионам проложила дорогу в ад. Она позволяла одного и того же человека одновременно и оправдать и уничтожить. В конце 1924 - начале 1925 г. "целесообразность" потребовала демонстрации гуманности восходящего вождя. Крепким мужикам тогда разрешили обогащаться, а казакам-эмигрантам - возвращаться на Родину (к концу 1924 г. прибыло 30 тыс. человек бывших врагов советской власти). РКП(б) демагогически провозгласила, что она "повернулась лицом к деревне и к казачеству". 26 января 1925 г. объявили амнистию казакам. В апреле пленум ЦК РКП(б) рассмотрел вопрос о казачестве. Первый секретарь Северо-Кавказского крайкома партии на нем, в кругу своих, откровенно пояснил: "Мы оккупировали казачий район Северного Кавказа и все эти годы до последних месяцев управляли, как завоеватели в покоренной стране. Теперь мы уже переходим к самоуправлению через местные силы крестьянства"10. На данном этапе "целесообразность" требовала не расстрелов, а демонстративного помилования. Ермаков и его сотоварищи получили освобождение. Но к концу 1926 г. в верхах заговорили о неизбежности обострения классовой борьбы при строительстве социализма. Теперь "целесообразность" требовала натянуть вожжи, подпустить страха, в первую очередь в неспокойных местах, особенно в казачьих, где политика расказачивания никогда не снималась с повестки дня, изменяясь лишь по форме11.
Новый поворот в большевистской политике продиктовал "целесообразность" нового репрессирования Ермакова, пользовавшегося у казаков большим авторитетом и потому опасного для власти. Не ведая об этом, он тем временем в своих Базках добросовестно служил в совете и кооперации, занимался повседневными делами, встречался с молодым писателем Шолоховым, по его просьбе детализируя события Вешенского восстания. В 1927 г. при аресте Ермакова у него было изъято весьма любопытное письмо: "Москва 6/IV-26 г. Уважаемый тов. Ермаков! - писал Шолохов. - Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года. Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с. г. Сведения эти касаются мелочей восстания В. Донского. Сообщите письменно по адресу - Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечаются ли в этих м-цах у Вас длительные отлучки? С прив. М. Шолохов (подпись)".
А тем временем в областном отделе ГПУ (ДОО) завели на Ермакова новое дело. Отдельные документы из него сообщены Никитиной и Сидоровым в вышеуказанных публикациях. В целом же объемистый том научному анализу не подвергался. Прежде всего показательно в нем сообщение Катеринича, уполномоченного контрразведывательного отделения (КРО) Донецкого окружного отдела (ДОС) полномочного представительства (ПП) ОГПУ Северо-Кавказского края: из него следует, что к 20-м числам января 1927 г. на Ермакова уже был собран компромат агентурным путем (П-38850, л. 1). А 20 января помощник уполномоченного областного КРО В. А. Бахтиаров приступил к его разработке. Первым для допроса он наметил председателя исполкома Вешенского райсовета А. Д. Александрова. 29-летний чиновник из Базков с низшим образованием, из крестьян- бедняков, служивший в Красной армии, должен был понимать, как надлежит оправдывать доверие "органов", и подтвердил все, что требовалось. В скрепленном его подписью протоколе значилось даже больше того, что ОГПУ не смогло "пришить" Ермакову в 1923-1925 годах.
В протоколе показаний Александрова говорится: 8 марта 1919 г., командуя сотней повстанцев, Ермаков захватил в степи делегацию красных во главе с комиссаром, направлявшуюся на переговоры с руководством Вешенского восстания, доставил в штаб, где их и уничтожили. За этот подвиг его назначили командующим на правой стороне Дона и произвели в есаулы, стали именовать своей красой и гордостью. Беспощадный, он утопил в Дону 500 красноармейцев. Сейчас держится умело, но самый опасный. В заключение Александров назвал лиц, которые подтвердят сказанное им и еще добавят от себя (там же, л. 4-5об.).
Тотчас после допроса другой сотрудник ГПУ, Б. Н. Борисов, по заранее заготовленному ордеру произвел обыск в доме Ермакова и арестовал его. 24 января были допрошены еще шесть свидетелей. Пятеро из них, в том числе и те, кто во время восстания служили в Красной армии, подтвердили показания Александрова. И. К. Климов, кроме того, добавил, что Ермаков в 1919 г. командовал всеми повстанцами. Дала показания и А. И. Полякова, согласно протоколу, бывшая жена Ермакова: по прибытии из тюрьмы в 1924 г. Ермаков получил письмо от друга-офицера, который призывал его не бросать погон, ибо все равно мы будем у власти. На слова жены "брось ты этим заниматься" Ермаков будто бы ответил: "Никогда не брошу". Лишь Г. М. Топилин высказался в защиту Ермакова. По его словам, с началом восстания всех казаков мобилизовали, командование ими собрание Базковского общества поручило Ермакову. Служа в канцелярии, Топилин ни разу не слышал о расстрелах, но знал, что Ермаков часто, допросив, отпускал пленных (там же, л. 3, 6-7об., 9-12об., 20об.).
Ермакова препроводили из Вешенской в Миллерово, где 2 февраля Катеринич постановил принять дело к производству по признакам преступлений, предусмотренных ст.ст. 57-11 и 58-18 Уголовного кодекса. В тот же день он допросил обвиняемого. Ермаков снова подробно изложил свою биографию, особенно те страницы, которые, как он знал, сознательно извращались в 1923-1925 годах. В заключение подчеркнул: "По ст. 58 ч. 1 УПК я привлекался к ответственности за службу в Белой армии и за восстание в 1919 г. Крайсуд постановил: за недоказанностью преступления освободить. И в данное время не признаю себя виновным по данной статье".
Но те, кто фабриковал дело, смотрели на это иначе. Из второй части анкеты Ермакова, заполненной контрразведчиком, явствует, что постановление об его аресте, произведенном 20 января, было принято задним числом в Ростове лишь 2 февраля. 16 февраля Катеринич, докладывая начальнику окружной контрразведки, подчеркнул, что Ермаков "в достаточной степени изобличается в том, что во время восстания в ст. Вешенской... расстреливал красноармейцев и занимался антисоветской агитацией" (там же, л. 14-18, 20об., 22).
Скоро Катеринич получил еще один важнейший материал. На допросе 1 марта А. Н. Лапченков, счетовод Вешенского общества потребителей (со средним образованием, зажиточный казак, 30 лет, в Красной армии не служил), в 1923- 1924 гг. подписывавший практически все приговоры базковских хуторян в пользу Ермакова, теперь, попав в стены контрразведки, не устоял: ОГПУ получило лжесвидетельство о том, что во время восстания Ермаков командовал дивизией. Попытка обвиняемого ходатайствовать о допросе свидетелей с его стороны не дала результата. 21 марта уполномоченный КРО ПП ОГПУ СКК Бабич объявил: следствие по его делу закончено и представляется в прокуратуру (там же, л. 21об., 23).
В обвинительном заключении, составленном в конце марта, говорилось, что Ермаков сам принял на себя командование восставшими казаками, был начальником дивизии, участвовал в расстрелах красноармейцев, зарубил 18 матросов, общается с кулачеством, мечтает снова надеть погоны. В подтверждение делались ссылки на лжесвидетелей. Показания Топилина не упоминались. "В деле, - гласило заключение, - имеется в достаточной мере материала - свидетельских показаний, уличающих... Ермакова в преступлениях, совершенных им во время восстания". Дело передавалось в особое совещание Коллегии. Полномочный представитель ОГПУ по Северо-Кавказскому краю поддержал решение КРО, указав лишь, скорее для формы: "в отношении же уголовного материала по ст. 58 п. 11 УК - не согласиться" (там же, л. 27, 28, 34).
Такое решение исключало вмешательство в дело судебной инстанции, испортившей ОГПУ всю обедню в 1923-1925 годах. В конце апреля дело Ермакова было направлено в Особое совещание при коллегии ОГПУ СССР; 20 мая Особое совещание запросило Президиум ЦИК СССР о предоставлении коллегии ОГПУ права вынесения Ермакову внесудебного приговора, что уже 26 мая и было санкционировано. 6 июня судебная коллегия ОГПУ СССР, рассмотрев 80-й пункт своей повестки дня за несколько минут, отметила в протоколе: "Дело рассматривалось во внесудебном порядке, согласно статье Президиума ЦИК от 26/V-27 года. Постановили: Ермакова Харлампия Васильевича расстрелять. Дело сдать в архив. Секретарь коллегии ОГПУ. Подпись" (там же, л. 30, 31, 35, 39, 41).
11 июня из Москвы в Ростов поступила весьма срочная, сверхсекретная телеграмма лично полномочному представителю ОГПУ Северо-Кавказского края: "ОГПУ при сем препровождает выписку из протокола заседания Коллегии ОГПУ от 6/VI-27 г. по делу 4559 Ермакова Харлампия Васильевича - на исполнение. Исполнение донести. Приложение: упомянутое (выписка из протокола заседания коллегии ОГПУ от 6/VI-27 г. - А. К.). Зам. председателя ОГПУ Ягода. Начальник ОЦР Шанин".
17 июня палач сделал свое черное дело. Документ, констатирующий смерть Ермакова, гласит: "Акт. 1927 года июня 17 дня составлен настоящий акт в том, что сего числа, согласно распоряжения ПП ОГПУ СКК от 15 июня сего года за N 0311/47, приведен в исполнение приговор Коллегии ОГПУ о расстреле гражданина Ермакова Харлампия Васильевича". При расстреле присутствовали представители Доноблотдела ОГПУ, прокуратуры и начальник Миллеровского исправтруддома, скрепившие акт своими подписями, но так, что они не поддаются прочтению. 28 июня из Ростова в Москву начальник информационно-разведывательного отдела Дейч и помощник начальника разведывательно-секретного отдела Голованов рапортовали об очередной "победе бдительных донских чекистов".
Так советская система раздавила Харлампия Васильевича Ермакова, славного сына Отечества, воина-казака, героя первой мировой войны, поднятого на гребень гигантской волны в смуте начала XX века. Прожив короткую, яркую жизнь, он успел проложить на земле глубокую незарастающую борозду. Его образ напоминает потомкам, предупреждает, предостерегает, учит.
В 1988 г. Пелагея Харлампиевна Шевченко обратилась в Управление КГБ по Ростовской области с просьбой сообщить о судьбе ее отца и ходатайствовала о его реабилитации. Подготовка ответа длилась почти год. Наконец, 16 июня 1989 г. начальник Шолоховского райотделения УКГБ по РО майор А. Ф. Компаниец получил секретное предписание "встретиться с заявительницей и в устной форме сообщить" ей, что Ермаков был осужден к расстрелу за активное участие в Вешенском восстании и антисоветскую агитацию и что "сведений о месте смерти и захоронении" его "в уголовном деле не имеется и установить в настоящее время не представляется возможным".
Исполнить предписание в точности Компаниец не смог: оказалось, что заявительница за это время перенесла инсульт и состояние ее здоровья вызывает у родственников озабоченность; по их просьбе, докладывал начальству Компаниец, встреча с ней не проводилась, но результат сообщен ее дочери Валентине Андреевне Дударовой. 1 августа прокурор Ростовской обл. В. Н. Паничев подписал протест по приговору, установив, что арест Ермакова 20 января 1927 г. по обвинению в Вешенском восстании противоречил решению суда СКК от 29 мая 1925 г., прекратившего это дело, что обвинение его на основании показаний свидетелей Еланкина, Поляковой и Лапченко безосновательно, поскольку они не содержат доказательств, на что указывал в своих объяснениях Ермаков. Прокурор ходатайствовал о реабилитации. 18 августа 1989 г. президиум Ростовского областного суда отменил расстрельное постановление коллегии ОГПУ и прекратил дело "за отсутствием состава преступления"12.
Примечания
1. Известия, 31.XII.1937.
2. См. КОТОВСКОВ В. Встречи с "дочерью" Григория Мелехова. - Молот, 2.IX.1965.
3. См. также: СИДОРОВ В. С. Крестная ноша. Трагедия казачества. Ростов-на-Дону. 1994, с. 504-509.
4. Автор признателен всем, кто помог ему сориентироваться в материалах, еще не подготовленных к научной работе, в особенности сотрудникам УФСБ РО Б. И. Полиевицу, В. Н. Назарову, В. К. Матюгину, М. В. Долговой, Н. П. Кокориной.
5. СИВОВОЛОВ Г. Я. "Тихий Дон": рассказы о прототипах. Ростов-на-Дону. 1991, с. 68-69.
6. Там же, с. 69-72.
7. ХМЕЛЕВСКИЙ К. А., ХМЕЛЕВСКИЙ С. К. Буря над Тихим Доном. Ростов-на-Дону. 1984, с. 48.
8. СИВОВОЛОВ Г. Я. Ук. соч., с. 85, 86.
9. Частично этот протокол допроса опубликован Никитиной и Сидоровым.
10. КИСЛИЦЫН С. А. Государство и расказачивание. 1917-1945 гг. Ростов-на-Дону. 1996, с. 54, 56, 57, 59.
11. Это не всегда учитывается, когда события рассматриваются через призму большевистских резолюций агитационно-пропагандистского характера; такую ошибку допускает, в частности, Я. А. Перехов, написавший в целом интересную книгу о казачестве (ПЕРЕХОВ Я. А. Власть и казачество. Ростов-на-Дону. 1997).
12. Архив Управления ФСБ по Ростовской области. Контрольно-наблюдательное дело N 48928 по обвинению X. В. Ермакова, л. 28, 30-31, 45-50.
