Майоров А. В. Тайна гибели Михаила Черниговского

   (0 отзывов)

Saygo

Майоров А. В. Тайна гибели Михаила Черниговского // Вопросы истории. - 2015. - № 9. - 95-118.

20 сентября 1246 г. по приказу Батыя в Орде были убиты черниговский князь Михаил Всеволодович и его боярин Фёдор. Это событие, произведшее, безусловно, сильное впечатление на современников, отразилось как в русских, так и в иностранных источниках. Папский посол Джованни дель Плано Карпини, побывавший в ставке Батыя весной 1247 г., летописец Даниила Галицкого, летописи Северо-Восточной Руси и житийное Сказание об убиении Михаила единогласно свидетельствуют, что Михаил был казнен за демонстративный отказ выполнить языческие обряды, обязательные перед личным посещением хана: в частности, отказался поклониться идолу Чингисхана1. Историками уже давно замечено, что отказ от исполнения религиозных обрядов мог быть лишь поводом для убийства Михаила, а подлинные его причины носили иной характер2. Дело в том, что неисполнение требований посольского церемониала, хотя бы и связанных с религиозными обрядами монголов, не могло повлечь за собой смертной казни. Монгольские правители отличались веротерпимостью и не требовали от своих подданных перемены религии.

Убийство Михаила, как совершенно нетипичный, с точки зрения монгольских обычаев, случай, отметил уже Плано Карпини: «И так как они (монголы. — А.М.) не соблюдают никакого закона о богопочитании, то никого еще, насколько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона, за исключением Михаила, о котором сказано выше»3.

Весьма вероятно, что требование поклониться идолу Чингисхана предъявлялось и другим русским князьям, посещавшим ставку Батыя, в частности, Ярославу Всеволодовичу и Даниилу Романовичу. Об этом может свидетельствовать сообщение летописца Даниила Галицкого о встрече его князя в Орде с неким «человеком Ярослава» по имени Сонгур: «пришедшоу же Ярославлю человеку Сънъгоуроуви, рекшоу емоу: “ Брат твои Ярославъ кланялъся коустоу и тобе кланятися”»4. Можно согласиться с доводами А.А. Горского, что под «поклонением кусту» летописец подразумевает поклонение монгольским идолам, среди которых главным был идол Чингисхана, располагавшийся рядом с каким-то священным деревом5.

Вероятно, через этот ритуал прошел и Даниил Романович; во всяком случае, описание выпавших ему испытаний летописец заключает словами: «и поклонися по обычаю ихъ, и вниде во вежю его (Батыя. - A.M.)». Впрочем, не исключено, что Даниилу каким-то образом удалось избежать исполнения наиболее унизительных обрядов («избавленъ бысть Богомъ и злого их бешения и кудешьства»)6. Последнее может означать, что требования монголов не всегда носили обязательный характер.

Smirnov.thumb.jpg.29ab01f551a046a93625a5

При таких обстоятельствах неисполнение Михаилом Всеволодовичем условий придворного церемониала могло быть лишь внешним поводом к расправе с ним. Этот факт не ускользнул от внимательного взгляда Плано Карпини, отметившего, что монголы для «некоторых» подчиненных им правителей «находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом и с другими», «выискивают случаи против знатных лиц, чтобы убить их»7. Современные исследователи также говорят об изначально предвзятом отношении Батыя к Михаилу, обусловленном, прежде всего, политическими причинами8.

«Пролитие крови в Орде, — пишет А.Г. Юрченко, - событие из ряда вон выходящее (обычно монголы прибегали к отравлению). Не подлежащий сомнению факт — обезглавливание князя — указывает на то, что Михаил игнорировал какое-то весьма существенное монгольское предписание, но оно лежит вне сферы придворных церемоний»9. На этом основании историк отказывается доверять «агиографической легенде», представленной в русских источниках и в рассказе Карпини, записанном, по всей видимости, со слов русского информатора. «Скорее всего, - пишет Юрченко, - русская версия трагической истории князя Михаила является от начала до конца вымышленной; в противном случае она имела бы повторы»10.

В качестве подлинной причины расправы Батыя с черниговским князем историками выдвигалось убийство по приказу последнего монгольских послов в Киеве осенью 1239 г.11 или опасные для татар контакты Михаила с Западом - венгерским королем и римским папой12 — или же, наконец, интриги против черниговского князя его главных соперников в борьбе за Киев - Даниила Романовича и Ярослава Всеволодовича. К числу возможных противников Михаила, повлиявших на его трагическую судьбу, иногда относят даже других черниговских князей, недовольных его слишком большими властными амбициями13.

Однако любое из этих предположений на поверку оказывается либо недостаточно подкрепленным источниками, либо не может считаться достаточным основанием для вынесения смертного приговора в Орде.

Как устанавливает Горский, известие об убийстве Михаилом татарских послов в Киеве появилось только в московском великокняжеском летописании 70-х гг. XV в., куда оно попало из сравнительно поздней редакции Жития Михаила Черниговского14. Следовательно, это известие нельзя считать аутентичным, а сообщаемые в нем сведения — достоверными.

Родственные связи черниговского князя с венгерским королем Белой IV, на чьей дочери женился сын Михаила Ростислав, а также возможные контакты с Апостольским престолом через побывавшего в Лионе в 1245 г. архиепископа Петра, возможно, и не вызывали одобрения у монголов, но сами по себе эти связи не могли стать основанием для вынесения смертного приговора. Во всяком случае, связи с Западом, в частности, с венгерским королем и римским папой, поддерживали и другие русские правители, благополучно посещавшие ставку Батыя, прежде всего, Даниил Галицкий.

Интриги, которые нередко пускали в ход друг против друга русские князья, добиваясь расположения хана и стремясь устранить политических конкурентов, разумеется, могли спровоцировать враждебный настрой ханского двора в отношении Михаила, посетившего Батыя после своих главных соперников в, борьбе за Киев. Однако ко времени визита в Орду Михаил уже не мог претендовать ни на Киев, ни на Галич, а лишь искал подтверждения своих прав на Чернигов. Но самое главное — для вынесения смертного приговора требовались более веские основания, чем личная неприязнь к Михаилу его соперников среди русских князей. И эти основания должны были лежать в совершенно иной сфере: прежде всего, Михаил должен был иметь вину перед монгольским ханом, а не перед другими русскими князьями.

В канун монгольского нашествия на Южную Русь наиболее сильные ее князья Даниил Романович Галицкий и Михаил Всеволодович Черниговский, долгие годы боровшиеся друг с другом за власть над Киевом и Галичем, бежали из родной земли и через некоторое время оказались в Мазовии. Первым приют у мазовецкого князя Конрада, своего дяди по матери, получил Михаил. Перед самым нападением татар на Польшу к сыну Конрада Мазовецкого Болеславу прибыли Даниил и Василько Романовичи и также получили убежище. Более того, по словам Летописца Даниила Галицкого, «вдастъ емоу (Даниилу. — А.М.) князь Болеславъ град Вышгородъ»15 (ныне город Вышогруд (Wyszogryd) в Плоцком повяте Мазовецкого воеводства).

Теплый прием, оказанный мазовецкими князьями Романовичам, очевидно, вызвал недовольство со стороны Михаила Всеволодовича, который покинул Мазовию и вместе со своей семьей и казной отправился в «землю Воротьславьскоу»16.

Наше внимание привлекает одна подробность летописного рассказа. Достигнув Вроцлавской земли, Михаил «приде ко местоу Немецкомоу именемъ Середа». Здесь неожиданно на него напали местные жители из числа немцев, отняли имущество и перебили людей, в том числе убили неназванную по имени внучку князя: «оузревши же Немци, яко товара много есть, избиша емоу люди, и товара много отяша, и оуноукоу его оубиша»17.

Упомянутый летописцем город Середа нередко отождествляют с польским городом Серадзем на реке Варте, притоке Одера (ныне повятовый центр в Лодзинском воеводстве). К такому мнению пришел еще Н.М. Карамзин18, его придерживаются и некоторые современные авторы19.

Отождествление названий Середа и Серадз основано лишь на фонетическом сходстве и не учитывает указания летописи о том, что Михаил направлялся «в землю Вроцлавскую». Следовательно, город «именем Середа» должен был находиться где-то под Вроцлавом. Кроме того, Середа названа в летописи как «место немецкое», что, по-видимому, указывает на жившее здесь немецкое население.

Таким немецким городом неподалеку от Вроцлава может быть только существующий доныне польский город Сьрода-Сленска в Нижнесилезском воеводстве (польск. Środa Śląska), имеющий также немецкое название Ноймаркт-в-Силезии (нем. Neumarkt in Schlesien). Этот город был одним из центров немецкой колонизации, усилившейся после женитьбы в 1187 г. силезского князя Генриха I Бородатого на Гедвиге Андехс-Меранской20. Приглашенные Генрихом немецкие колонисты поселились в Сьроде в первой четверти XIII в., получив значительные привилегии; уже в 1230-х гг. в городе было распространено магдебургское право, точнее одна из его разновидностей - ноймарктское право21.

Henryk_Brodaty.jpg.2b65b85e01643a31d844f

Генрих I Бородатый

Hedwig_von_Schlesien.jpg.cfb0e8f5ab70864

Ядвига Силезская

Henry_I_the_Bearded_wedding.thumb.jpg.97

Свадьба Генриха Бородатого и Ядвиги Силезской

Henryk_II.thumb.jpg.3dfaa0e2ea68b9040488

Генрих II Благочестивый

5a641a03e09e5_Bolesaw.thumb.jpg.474560cc

Болеслав Рогатка

Долгое время исследователи связывали рассмотренное нами известие Галицко-Волынской летописи с содержащимся в так называемой Краледворской рукописи (чеш. Rukopis krälovödvorsky; нем. Königinhofer Handschrift) поэтическим сказанием об убиении немцами татарской царевны Кублаевны, которое стало причиной нападения татар на Чехию. Юная красавица, дочь хана Кублая, отправилась в путешествие на Запад в сопровождении десяти юношей и двух девушек. На ее сокровища и драгоценный наряд польстились немцы, устроившие засаду на дороге, по которой ехала Кублаевна, напали на нее, убили и ограбили. Узнав об этом, хан Кублай собрал несметные рати и пошел войной на Запад22.

В.Т. Пашуто, ссылаясь на исследование А.В. Флоровского, отметил, что нападение немцев на Михаила Всеволодовича, «между прочим, послужило поводом к созданию в Чехии повести об убиении татарской царевны»23. Это же замечание находим в работах Мартина Димника, автора единственной на сегодня научной биографии князя Михаила Всеволодовича24.

Действительно, реальный исторический факт — описанное в летописи убийство немцами русской княжны — мог послужить толчком к созданию легенды, которая с течением времени утратила историческую основу: русская княжна в ней превратилась в татарскую царевну. Такой вывод, еще в 1842 г. сделанный Франтишеком Палацким25 прочно закрепился в последующей литературе26.

В результате бурных дискуссий второй половины XIX — начала XX в. большинство исследователей пришло к выводу, что Краледворская рукопись, как и близкая к ней Зеленогорекая, является подделкой, изготовленной Вацлавом Ганкой и Йозефом Линдой ок. 1817 г. и выданной за отрывки более обширных манускриптов XIII века27. Но даже самые решительные скептики признавали, что сказание о Кублаевне и ряд других эпизодов созданы на основе древних исторических преданий, отразившихся в силезском фольклоре и памятниках средневековой письменности28.

Одним из них была песня об убийстве в Сьроде татарской княжны, впервые опубликованная в 1801 г. в еженедельнике «Вроцлавский рассказчик» (Der Breslaulische Erzähler) филологом и фольклористом Георгом Густавом Фюллеборном (Fülleborn) (1769-1803). Собственно говоря, песня повествует о победе над татарами жителей Сьроды, сумевших завлечь захватчиков в западню. Сюжет об убийстве княжны завершает песню. Широкую известность это произведение приобрело после его публикации в 3-м выпуске знаменитого сборника старинных немецких песен «Волшебный рог мальчика» (Des Knaben Wunderhom. Alte deutsche Lieder), изданном в 1808 г. в Гейдельберге Ахимом фон Арнимом й Клеменсом Брентано29.

В 1818 г. в издаваемом Йозефом фон Хормайром «Архиве географии, истории, государствоведения и военной науки» (Archiv für Geographie, Hystorie, Staats- und Kriegskunde) была опубликована еще одна легенда с подобным сюжетом. Хозяин замка Дивин близ Микулова (ныне — город Подивин в районе Бржецлав, Южноморавского края Чехии) принял у себя двух дочерей хана Кублая, путешествовавших по западным странам, и не смог удержаться от соблазна присвоить их небывалые сокровища. Убив обеих девушек, он сбросил их тела в пропасть. Однако девы воскресли и грозно поднялись из бездны, взывая о мести, застыв в виде двух огромных скал, упирающихся прямо в замок. По этим приметам хан Кублай легко нашел убийцу и жестоко отомстил всей Моравии30.

И все же, разоблачение Краледворской рукописи как фальсификата ослабило интерес к европейским параллелям известия Галицко-Волынской летописи. Большинство новейших исследователей вообще не касаются этого популярного некогда сюжета, и многие результаты прежних изысканий ныне прочно забыты. Так, по мнению Н.Ф. Котляра, «приключение в Силезии» беглого черниговского князя, «когда жители какого-то города разграбили обоз Михаила и убили его внучку, не отражено ни в других русских, ни в известных нам иноземных источниках»31. В новейшем чешском издании Галицко-Волынской летописи известие об убийстве немцами внучки Михаила вообще оставлено без комментария32.

Между тем, как мы уже отметили, вопрос о европейских параллелях интересующего нас летописного сообщения не исчерпывается сведениями из Краледворской рукописи и, следовательно, не может быть поставлен в зависимость от отношения к этому памятнику.

Во второй половине XIII в. вскоре после канонизации Ядвиги Силезской (Гедвига Авдехс-Меранская, жена и мать силезских князей Генриха I Бородатого и Генриха II Благочестивого) было составлено ее жизнеописание, известное как Житие или Легенда о Святой Ядвиге (лат. Vita Sanctae Hedwigis или Legenda de vita beate Hedwigis quondam ducisse Slesie, нем. Das Leben der Hedwig von Schlesien) Существуют две латиноязычные редакции памятника — краткая minora) и пространная (Legenda majora), дошедшие до нас во множестве списков XIV—XVIII веков. В большинстве списков обе редакции следуют друг за другом, к ним добавлены общее введение; генеалогический трактат и таблица, а также канонизационная булла папы Климента IV от 26 марта 1267 года33.

Существует также представленная несколькими списками иллюстрированная версия легенды. Ее древнейший список датирован 1353 годом. Рукопись изготовлена на пергамене по заказу легницкого и бжеского князя Людвига I Справедливого (ок. 1321—1398) мастером Николаем Прузиа из предместья Дубина (Nicolai pruzie foris civitatem Lubyn) для церкви Св. Ядвиги в Бжеско. В XVII—XIX вв. рукопись хранилась в городе Остров-над-Огржи (чеш. Ostrov, нем. Schlackenwerth), отсюда — принятое в литературе ее название — Островский или Шлакенвертский кодекс. После второй мировой войны манускрипт был вывезен в Северную Америку, в настоящее время он хранится в Исследовательском институте Гетти (Лос-Анджелес, США) (Getty Research Institute. Ms. Ludwig XI 7)34.

Для наших дальнейших наблюдений важно отметить, что только девять миниатюр Островского кодекса 1353 г. находят прямое соответствие с текстом легенды, читающимся в этой рукописи. Остальные пятьдесят две миниатюры выполнены на отдельных листах и тексту легенды не соответствуют.

Из несоответствующих тексту легенды миниатюр Островского кодекса три относятся к теме монгольского нашествия на Силезию. Две миниатюры представляют битву при Легнице и смерть Генриха Благочестивого в бою, третья изображает вражеское войско под стенами Легницкого замка с отсеченной головой князя Генриха, насаженной на монгольское копье35.

Во второй четверти XV в. для Костела Святого Духа во Вроцлаве неизвестным мастером был изготовлен триптих со сценами из Жития Святой Ядвиги. Среди изображенных на нем сюжетов были три упомянутые сцены сражения под Легницей и осады города татарами, повторяющие (с незначительными изменениями) миниатюры Островского кодекса. Во время второй мировой войны центральная часть триптиха была утрачена, а уцелевшие его части ныне хранятся в Национальном музее в Варшаве36.

В 1424 и 1451 гг. были сделаны два перевода Жития Святой Ядвиги на немецкий язык, сохранившиеся в списках того же времени. Особого внимания заслуживает перевод 1451 г., выполненный по латинской рукописи, переписанной в 1380 г. по повелению легницкого князя Руперта I (1347—1409) для одного из знатных жителей Вроцлава. Перевод 1451 г. сохранился в виде иллюстрированной рукописи (Хорниговский кодекс, по имени заказчика Аштона Хорнига - Biblioteka Uniwersytecka we Wrociawiu, rkp. sygn.: IV F 192), очень близкой по содержанию текста и миниатюрам к Островскому списку, однако миниатюры Хорниговского кодекса выполнены более искусно и тщательно37.

Еще один немецкий перевод Жития Святой Ядвиги (близкий к переводу 1451 г., но не тождественный ему) был положен в основу первого печатного издания памятника, увидевшего свет во Вроцлаве в 1504 г. в типографии Конрада Баумгартена, незадолго перед тем переехавшего из Оломоуца. В этом издании читаются семь дополнительных сюжетов, отсутствующих во всех ныне известных списках легенды. Все дополнительные сюжеты тематически связаны с нашествием татар38.

В оригинальных дополнениях печатного издания легенды раскрываются причины татарского вторжения в Польшу и описывается маршрут движения захватчиков через Силезию. Наряду с описаниями, основанными на народных преданиях, здесь содержится немало реальных деталей, находящих прямые или косвенные подтверждения в других источниках. Прежде всего, это касается описаний битвы под Легницей, смерти Генриха Благочестивого и последующей осады татарами Легницы, изложенных в издании 1504 г. на основе источников, более древних, чем основной текст немецкой версии легенды39.

В первом печатном издании текст легенды сопровождают шестьдесят семь снабженных подписями гравюр, выполненных в технике ксилографии, иллюстрирующих, в том числе, оригинальные известия о татарах. Эти миниатюры в деталях отличаются от рисунков известных ныне лицевых списков легенды, хотя, несомненно, происходят из одного с ними источника, по-видимому, оригинальные известия немецкого издания читались в каком-то более раннем латиноязычном памятнике, генетически связанном с Легендой о Святой Ядвиге, поскольку некоторые из этих известий находят параллели в миниатюрах на вставных листах Островского кодекса 1353 г., в котором отсутствуют соответствующие изображениям тексты. Исследователями давно сделан вывод, что миниатюры, выполненные на отдельных листах Островского кодекса, древнее его текста или, во всяком случае, списаны с более древних оригиналов40.

О существовании первоначальной латинской версии оригинальных известий о татарах, воспроизведенных в немецком издании 1504 г., может свидетельствовать недавнее открытие нового средневекового источника — Истории князя Генриха (лат. Historia ducis Hernici). Латинский текст этого произведения, писанный почерком конца XV в. (так называемый позднеготический курсив), обнаружен Станиславом Солицким на трех чистых страницах латинского издания Нюрнбергской хроники Хартмана Шеделя (fol. 259v-260v), хранящегося ныне в Библиотеке Вроцлавского университета (Biblioteka Uniwersytecka we Wrociawiu, inkunabui sygn.: XV F 142)41.

Изданная Антоном Кобергером в Нюрнберге в 1493 г. Всемирная хроника Шеделя (лат. Liber Chronicarum, нем. Die Schedelsche Weltchronik) пользовалась исключительной популярностью, поскольку содержала ок. 1800 гравюр и карт, выполненных в технике ксилографии и раскрашенных (в некоторых сохранившихся экземплярах) от руки. В один год были изданы латинский текст книги, написанный Хартманом Шеделем и ее немецкий перевод, выполненный Георгом Альтом42.

Сравнительно-текстологический анализ, проведенный Ст. Солицким, показывает, что История князя Генриха могла быть одним из источников оригинальных дополнений о татарах в немецком издании Жития Святой Ядвиги43.

Для нас важно отметить, что, в новонайденной Истории князя Генриха читается тот же рассказ об убийстве жителями Ноймаркта татарской императрицы, ставшем причиной разорения Силезии татарами. По-видимому, этот рассказ можно считать первой известной ныне письменной фиксацией латиноязычного оригинала Повести об убиении татарской царевны. Немецкоязычная версия повести в составе печатного издания Жития Святой Ядвиги Силезской, представляет собой несколько более расширенную редакцию этого же памятника.

Один из рассказов, дополняющих восьмую главу Жития Святой Ядвиги, в немецком издании 1504 г. озаглавлен «Как бюргеры и община города Ноймаркта убили татарскую императрицу вместе с ее господами, рыцарями и кнехтами, и не более как две девушки из ее служанок оттуда ушли живыми» (Alhy dy burger und dy gemeyne der stat zu dem Newmargk erschlagen dy Tatteriscbe keyszerinn mytsampt yren herren ritter unnd knechten und nicht mer dan czwo meyde vonn yren dynerinn dar vonn lebende quamenn).

В отличие от варианта Краледворской рукописи в немецкой версии Жития Святой Ядвиги жители Ноймаркта убивают не дочь, а супругу татарского правителя, называемого «императором» (keyszer): «Они поддались этому злому и необдуманному совету и убили господ, рыцарей и кнехтов вместе с императрицей и ее девушками и служанками, и никого не оставили в живых, кроме двух из ее девушек, которые прятались в темном подвале и в ямах и таким образом с большой осторожностью и трудностями вернулись домой в свою страну. И когда они таким образом вернулись домой, они рассказали своему господину императору с большим плачем и жалобами о печальной смерти его супруги, как и где это произошло, и сказали: “О всемогущий император, мы с твоей супругой императрицей и ее князьями и господами следовали через некоторые города и страны христиан, которые оказывали нам большие почести и тому подобное, за исключением одного города по имени Ноймаркт, который расположен в Силезии. Там наша императрица вместе с ее князьями и господами была злейшим образом избита и убита бюргерами этого города, а мы двое оттуда бежали в великом страхе и нужде”. Как только этот император услышал о такой печальной участи своей супруги, и о своих господах и рыцарях, он чрезвычайно ужаснулся и, движимый гневом, сказал, что его голове не будет покоя до тех пор, пока это убийство, совершенное в отношении его супруги, не отплачено христианам большим кровопролитием и опустошением их страны. После и обратился к богатым людям, которые должны были ему помочь посчитаться с христианами за смерть своих господ и супруги императора. В некоторое время собралось до пятисот тысяч человек»44.

Из дальнейшего повествования выясняется, что татарского императора, чью супругу убили жители Ноймаркта, звали Батус (Bathus), и это убийство спровоцировало нападение татар на Венгрию, Русь и Польшу: «Тогда этот татарский император, называемый Батус, собрал злых людей и разделил свое войско на две части, и с одним войском прибыл он лично в Венгрию. И это было во времена короля Беле, по Рождеству Христову в 1241 году, во время папы римского Гоннория Третьего и императора Римской империи Фридриха. И пролилась большая кровь в Венгрии, что невозможно описать, и были убиты великие господа, епископы и прелаты, и герцог Колманус, брат короля. После этого он послал другое войско через Русь и Польшу. Предводителем был один король по имени Пета, который со своим войском также причинил горе, разбои и пожары в этих странах, такие немыслимые, что невозможно описать. Жалобы об этом часто доходили до благородного герцога Польши и Силезии Генриха Второго Бородатого, сына святой женщины Блаженной Гедвиги. Он хотел об этом расспросить и услышал о великих зверствах татар, которые они совершили в отношении девушек, женщин и церквей...»45.

Начало истории путешествия татарской императрицы в христианские страны и посещения ею Силезии изложено в предыдущем рассказе немецкой редакции Жития Святой Ядвиги по изданию 1504 г., озаглавленном «Что последовало за тем, как татарская императрица приготовилась с ее господами, графами и рыцарством [к путешествию], после того, как ей и ее господам император разрешил осмотреть земли и города христиан и познакомиться с их правителями и рыцарством» (Alhy volget hernach, wie dy Tatteriśche keyszerin sich zubereytthe mith vili yrer herren, grafFenn und ritterschafften, nach dem und yr der keyszer yr herre erlaw’bet het czu beschawenn dy lande unnd stette der cristenheyt unnd auch yre herlichkeyt und ritterschafft).

Здесь мы читаем: «И когда император увидел, что его жена намеревается осмотреть землю христиан, то он позаботился о том, чтобы ее сопровождало сильное и достойное общество его князей, графов и рыцарства, снабженное золотом, серебром и драгоценными камнями в большом количестве и несказанной красоты, а также сопроводительными письмами, чтобы можно было безопасно въезжать и выезжать, избегать каких-либо препятствий, как и подобает императрице великого государства. Итак, она с теми господами, которым император вручил такие дары, с большой радостью обозревала земли христиан, где ее и ее рыцарство принимали с честью и чтили большими дарами от князей, господ, земель и городов, как и подобает при приеме такой могущественной императрицы. И наконец, она прибыла на границу Силезии, к месту, называемому Зобтенберг или Фюрстенберг, об этих горах старые хроники говорят, что это родина древних благородных князей Силезии и Польши, и два мощных замка были здесь заложены в то время, а именно Фюрстенберг и Леубес, которые сейчас преобразованы в упорядоченный монастырь Святого Бенедикта Ордена цистерцианцев, а в то время самым известным городом в Силезии был Ноймаркт, построенный князьями вышеназванных замков; к этому то городу Ноймаркту и прибыла вышеупомянутая императрица с ее господами и рыцарством, его»46.

Немецкие оронимы Зобтенберг (Czottenberg) и Фюрстенберг (Furstenbergk) соответствуют польскому Слеза Ślęźa - гора, высшая точка польской части Судетского Предгорья, расположенная в 30 км к юго-западу от Вроцлава, на северном склоне которой находится город Собутка (польск, Sobótka, нем. Zobten am Beige). Слеза играла важную роль в истории Силезии, здесь находилось древнее языческое святилище, а впоследствии несколько замков, монастырей и храмов, с которыми связано множество древних легенд и преданий. Сведения о происхождении польского княжеского рода Пястов не из Гнезно, а из какого-то древнего замка на горе Слезе, по-видимому, были принесены монахами-аррозианцами, переселившимися отсюда во Вроцлав ок. 1170 г. и основавшими в силезской столице монастырь Блаженной Девы Марии на Арене47.

Ойконим Леубес (Lewbes) соответствует польскому Любяж (Lubiąż). Монастырь у деревни Любяж (ныне в Волувском повяте Нижнесилезского воеводства) был основан ок. 1150 г. бенедиктинцами, но спустя несколько лет перешел к цистерцианцам, став со временем крупнейшим духовным и интеллектуальным центром, известным далеко за пределами Польши (польск. Opactwo Cysterskie w Lubiążu; нем. Das Kloster Leubus; лат. Cuba или Abbatia Lubensis). Выходцы из него основали несколько других цистерцианских монастырей, играли видную роль в церковной и культурной жизни Центральной Европы48.

Далее находим объяснение причин, подтолкнувших жителей Ноймаркта к убийству татарской императрицы: «И как только граждане увидели и заметили такие большие и несказанные сокровища, которые императрица имела при себе, то они собрались вместе, держа совет, и сказали друг другу, что было бы нелепо отпустить эту женщину чужой веры с таким большим богатством, с серебром, золотом и драгоценными камнями; поэтому мы должны напасть на нее с ее господами и слугами, убить их, а ее сокровища разделить между нами и нашими гражданами»49.

Во всех основных деталях рассказ об убийстве татарской императрицы немецкого издания Жития Ядвиги Силезской совпадает с рассказом, читающимся в новонайденной латиноязычной Истории князя Генриха. В этом произведении описывается, главным образом, история завоевания татарами Силезии и гибели Генриха Благочестивого в битве на Легницком Поле, для обозначения которого использовано позднейшее немецкое название Вольштад/Вальштат (нем. Wahlstat; польск. Legnickie Pole). Очевидно, автор имел дело с каким-то более ранним источником, сведения которого он сопровождает своими краткими комментариями и предположениями. Начинается рассказ с описания события, ставшего причиной вражеского нашествия, — убийства татарской императрицы жителями Ноймаркта.

«Начинается история [сражения] князя Генриха, сына святой Ядвиги, с императором турок или татар в местечке Вольштад. В землях язычников жил некий татарский император, который содержал при себе законную супругу, согласно с обычаями тех земель и языческими обрядами. Эта императрица [однажды] услышала рассказ неких знатных людей о нравах, местоположении и состоянии здешних (христианских. — А.М.) земель и о достойных похвалы установлениях христианских королей, князей, баронов, рыцарей и граждан; эти люди в ту пору неоднократно посещали отдаленные края ради обретения воинских навыков и упражнения в военной науке для защиты христианской веры. От их частых рассказов эта императрица распалилась усердием и любовью — не знаю, под воздействием какого духа. Она без устали донимала слух своего императора благочестивыми и настойчивыми просьбами и, хотя неоднократно оставалась в смущении, не будучи выслушанной, не отказывалась от своей просьбы и совершенно не желала успокоиться до тех пор, пока ее не выслушали»50.

Наконец, уговоры достигли цели: «Император, тронутый и побежденный ее вкрадчивыми и непрерывными мольбами, даровал ей свое согласие и снабдил императрицу немалой, как и подобало ее высокому достоинству, свитой из баронов и рыцарей, богатым запасом золота, серебра и прочих ценностей, а также, как мне кажется, письмом с требованием обеспечить ей безопасный и надежный путь для следования через земли христиан и беспрепятственного возвращения в собственную языческую обитель. Получив от императора эти и другие царские отличия, она с радостью и ликованием начала путешествие в земли христиан и, куда бы ни приходила, всюду встречала величайший почет и дары»51.

Далее следует рассказ о событиях в Ноймаркте: «Наконец она прибыла в Ноймаркт. Его жители, обратив внимание на столь великое богатство, окружавшее ее, стали совещаться и сказали друг другу: “Нельзя выпускать из наших земель такую язычницу, а потому давайте убьем ее вместе со свитой и разделим между собой добычу”, и, бросившись на нее и повергнув ее вместе со свитой, не пощадили никого, кроме двух девушек, которые спрятались в кладовых и тайниках, а затем при помощи переводчиков смогли добраться до своей земли»52.

Убийство императрицы жителями Ноймаркта стало непосредственной причиной нашествия Татар на Польшу и Венгрию: «Император, оставив мытье головы, стал беспокойно и настойчиво допрашивать их (спасшихся девушек. — А.М.) о судьбе госпожи. Они ответили: “О непобедимейший император! Мы говорим и возвещаем Вам дурную весть. Ибо мы исходили всю землю христиан, и наша госпожа вместе со всей свитой была принята весьма любезно, да так, что и описать нельзя, и одарена драгоценностями, золотом и серебром — за исключением одного города, который называется Ноймаркт; там наша госпожа вместе со своими воинами была жестоко убита”. Император, услышав столь дурные вести, был возмущен и, распалившись гневом, объявил великий трехлетний поход, говоря: “Не упокоится голова моя, я с радостью взыщу с христиан плату за их жестокость и коварство”»53.

Далее автор Истории князя Генриха переходит к описанию трагических событий татарского нашествия: «В год 1241 от Воплощения Господа, во времена папы Гонория и императора Фридриха II. Тот же татарский император, захватив и жестоко подчинив себе восточные земли, разделил войско на две части, вторгся в соседнюю Венгрию и Польшу и вступил с ними (христианами. — А.М.) в полевое сражение, в котором были убиты князь Коломан, брат короля Венгрии и [князя] Польши, вместе с прусским магистром и многими другими принцами и знатными людьми, а затем сами язычники, захватив часть Лужицы, были истреблены христианами близ города Лобенау. Тем временем прибыл сам император со своими соратниками и захватил часть Силезии»54.

Ойконим Лобенау (Lobenaw), очевидно, соответствует нижнелужицкому Любнев — ныне город Люббенау или Шпреевальд (нем. Lubbenau/Spreewald; н.-луж. Lubnjow/Biota, в.-луж. Lubnjow) в земле Бранденбург в Германии. Упоминание о победе христиан над язычниками-татарами под Люббенау отсутствует в немецком издании Жития Святой Ядвиги и не подтверждается никакими другими источниками. Возможно, как полагает Ст. Солицкий, Lobenaw является искажением силезского Lubiąż; не исключено также, что на рассказ о татарском нашествии 1241 г. здесь могли наложиться события более позднего времени55.

Как видим, в рассказах Ипатьевской летописи, немецкой версии Жития Святой Ядвиги и латиноязычной Истории князя Генриха совпадают время (канун вторжения монголо-татар в Силезию) и место (город Середа/Ноймаркт) описываемых событий, названы одни и те же виновники случившегося (немцы), указан один и тот же мотив совершенного ими убийства (грабеж), а в качестве жертвы во всех случаях выступает знатная и богатая женщина, родственница сильного правителя, сопровождаемая сравнительно небольшой свитой.

Можно согласиться с Бенедиктом Зентарой и Станиславом Солицким, что русский и европейские источники, несомненно, отражают одно и то же событие. И этим реальным историческим событием могло быть только ограбление немецкими жителями Ноймаркта обоза русского князя Михаила Всеволодовича и убийство его внучки56.

Судя по всему, убийство русской княжны было не единственным случаем такого рода. Немецкие жители Сьроды-Сленской вели себя весьма независимо даже в отношении польских князей. Под 1227 г. цистерцианский хронист Альбрик из аббатства Трех Источников в Шампани сообщает о гибели гнезненского князя Владислава, зарезанного ночью некой немецкой девушкой, которую тот будто бы пытался изнасиловать: «А сей Владислав, который был князем гнезненским после своего дяди, великого Владислава, умертвив упомянутого Лешека и пленив князя Генриха Вроцлавского, человека правоверного, в конце концов гибнет по Божьему указанию от собственной разнузданности следующим образом: ночью он возлег вместе с одной немецкой девушкой, а она, не терпя насилия над собой, храбро уколола его в живот кинжалом, который тайно держала при себе, и он умер»57.

Запутанный характер этого сообщения долгое время не позволял правильно идентифицировать личность зарезанного немецкой девушкой князя. Освальд Бальцер считал, что здесь речь идет о великопольском князе Владиславе Одониче59. Казимир Ясиньский и новейшие авторы приходят к выводу, что французский хронист сообщает подробности гибели другого великопольского князя — Владислава Тонконогого, о смерти которого в Сьроде 3 ноября 1231 г. сообщают польские источники; Владислав был убит во время остановки на ночлег по пути во Вроцлав к своему союзнику, силезскому князю Генриху I Бородатому59.

Столь агрессивное поведение немецких жителей Сьроды было обусловлено особенностями колонизационной политики, проводимой силезскими князьями в первой половине XIII века. «Переселенцы набирались из людей особого типа, — пишет Б. Зентара, — смелых, способных к решительным действиям, находчивых, легко приспосабливающихся к новым условиям. Среди них не было недостатка в разного рода искателях удачи, любыми средствами стремившихся к наживе, и, вероятно, также отъявленных преступников, бежавших из прежних мест от возмездия или приговора суда»60.

И хотя убийство немцами русской княжны было не единственным происшествием такого рода в Сьроде/Ноймаркте, оно, несомненно, воспринималось как исторически значимое событие, и память о нем жители города хранили на протяжении многих столетий. Член городского совета Легницы и автор истории города Георг Тебесиус (Thebesius) (1636—1688), критически относившийся к легенде об убийстве жителями Ноймаркта татарской императрицы, изложенной в немецком издании Жития Святой Ядвиги 1504 г., тем не менее, видел приписываемую этой императрице рубашку, хранившуюся в приходской церкви в Сьроде Сленской, и вспоминал, что «много лет назад»(вероятно, еще до тридцатилетней войны) в подвале городской ратуши Сьроды показывали также ее платье и плащ61.

Рубашка татарской княжны/императрицы существовала еще в середине XVIII века. В своей Хронике (1748 г.) ее как местную достопримечательность упоминает член, городского совета Сьроды некий Ассманн,(Assmann). Даже в XIX в. местные жители точно знали, в каком доме была убита злосчастная императрица: старый и новый адрес этого дома в Ноймаркте приводится в одном из немецких описаний Силезии, изданном в 1834 году62.

Оба рассматриваемых нами источника - немецкая версия Жития Святой Ядвиги (в издании 1504 г.) и латиноязычная История князя Генриха - содержат еще один весьма примечательный эпизод, связанный с сопротивлением монголам жителей Ноймаркта.

После рассказа о победе монголов над польскими войсками в битве на Легницком Поле и гибели князя Генриха Благочестивого в немецкой версии Жития Святой Ядвиги помещен раздел, озаглавленный «Как татары взяли голову благородного герцога Генриха, насадили ее на копье и представили перед замком Лигениц» (Alhu dy Tatternn namen das howpth des edelen hernn herczoge Heynrichs und steckten das an eyn spyesz und furtten das vor das haus Lygenitz).

He испугавшись угроз, жители города заявили о своей решимости до конца сопротивляться захватчикам. Далее читаем: «И когда татары услышали такой твердый ответ и заметили их упорное мужество, они отошли от замка и бросили голову благородного князя в озеро у деревни Кошвитц и направились к Ноймаркту. Тогда его граждане, предвидя нашествие безбожных, быстро собрались на совет, решая, что предпринять, и, договорившись всей общиной, обратились к своим женам и дочерям, чтобы те пришли к ним, и сказали им “Дорогие жены и дочери, вы уже слышали, как дикие татары наносят несравнимый ни с чем ущерб, все рушат, жгут и убивают, также и женщин, и девушек бесчестят, и другие несказанные зверства вытворяют. Теперь же их сила так велика, что мы не решаемся им противостоять. Поэтому мы придумали одну хитрость, и, да поможет Бог в нашей борьбе, вы должны последовать нашему совету. Для того мы пригласили вас, чтобы вы восприняли сердцем это большое горе и ужасные надругательства, которые они ежедневно чинят, и, если вы последуете нашему совету и нашей просьбе, то вместе со всеми нами и нашими малыми детьми избежите этого страшного горя и бедствия. Вот наша просьба и совет, что вы должны исполнить. Мы хотим спрятаться в подвале с нашим оружием, и как только враги придут, вы выйдете им навстречу в своих лучших украшениях и лучших платьях, и примите их с доброй волей и с большой радостью, и скажете им, что мы все в ужасе бежали прочь. Ухаживайте за ними самым лучшим образом, угощайте блюдами с пряностями, предлагайте напитки и все, что вы сочтете нужным; и когда настанет вечер, и вы увидите, что они достаточно опьянели, постарайтесь завладеть их оружием. И когда они улягутся спать, дайте нам знак, ударив в колокол на ратуше, чтобы мы поднялись, напали на них и перебили”»63.

Женщины Ноймаркта согласились с доводами своих мужчин и все исполнили по задуманному плану: «Этому совету и просьбе их жены и дочери обещали последовать и сделать все как можно лучше. И по этому совету все и произошло, как они своим женщинам приказали. Основательно угостив их (татар; — А.М.) кушаньями и напитками, они спрятали их оружие и луки, и, когда пришло время, ударили в колокол на ратуше. Тогда вышли их мужья и братья и перебили несчетное количество татар, так что небольшой ручей крови тек от церкви до ворот. И бюргеры радовались победе над безбожными»64.

Примерно такую же картину находим в Истории князя Генриха. Встретив решительное сопротивление жителей Легницы, захватчики повернули к Ноймаркту: «Татары, услышав столь твердый ответ, отступили от замка, выбросили голову князя Генриха в озеро близ деревни Койшвитц и, двинувшись в сторону Ноймаркта, привели войско в боевой порядок. Услышав об этом, жители Ноймаркта созвали собрание и, устроив всеобщий совет, повелели женам и дочерям: “Мы укроемся в тайниках кладовых и в удаленных частях домов, а вы выйдите язычникам навстречу; поздравляя их с победой, оказывая им благонравное обхождение и готовя им чаши и блюда, хорошо приправленные дорогими пряностями. После этого, увидев, что они опьянели и крепко заснули, отнимите у них оружие и защитные латы и в знак того, что поручение выполнено, позвоните в колокол городской ратуши. Мы, услышав это, радостно выйдем из своих нор и убьем всех язычников поодиночке”»65.

Дальнейшее повествование несколько отличается от версии Жития Святой Ядвиги, в нем появляется новый эпизод татар, пытавшихся укрыться в городской церкви: «Женщины, выполнив все это, дали знак в соответствии с поручением, и мужчины, выйдя из укрытий, прошли по всем домам, в которых обрели пристанище турки и татары; некоторые из них смогли пробраться к церкви и укрыться [в ней], но все они были сожжены вместе с церковью, так как христиане ее подожгли»66.

Далее составитель Истории князя Генриха дает свой комментарий к описываемым событиям, как бы проверяя достоверность сообщаемых сведений: «Говорят, что там было столько человечьей крови, что она текла из города через его ворота, — это вполне возможно в силу того, что люди во время войны обычно несли свои припасы в церковь, чтобы их не лишиться; думаю, что подобное случилось и в Ноймаркте, так что жиры из мяса, масла и крови от огненного жара слились друг с другом и так вместе потекли из города, — а ворота его расположены ниже по склону, чем церковь. Другая толпа язычников, которые из-за многочисленности своего войска не могли разместиться в городе, расположилась поблизости, в деревне Костенблут и в других окрестных деревнях»67.

Как видно, автор этого сообщения передал сведения более раннего источника, найдя их вполне правдоподобными и соответствующими реальной топографии Ноймаркта. Упоминание в рассказе наряду с татарами турок позволяет думать, что память о героической борьбе с монгольскими завоевателями стала вновь актуальной в связи с турецкой экспансией в Европе, усилившейся во второй половине XV века.

Сообщение Истории князя Генриха о сожжении татар в городской церкви Ноймаркта находит, как будто, некоторое археологическое подтверждение. Проведенные в свое время специальные исследования сохранившихся древних фундаментов и стен приходской церкви Св. Андрея в Сьроде Сленской (первая половина XIII в., с позднейшими перестройками) выявили следы пожара середины XIII в., который мог быть причиной частичного разрушения храма, главным образом, межнефовых колонн68.

Читающиеся в оригинальных дополнениях немецкой версии Жития Святой Ядвиги и в латиноязычной Истории князя Генриха известия о завоевании Силезии татарами, по-видимому, происходят из одного общего источника. Если учитывать, что ключевые эпизоды этой истории — битва на Легницком Поле, гибель князя Генриха, осада Легницкого замка — запечатлены на миниатюрах кодекса 1353 г., можно думать, что уже в первой половине XIV в. существовало какое-то произведение, ставшее для них литературной основой.

Как полагает Б. Зентара, таким произведением могла быть История завоевания татарами Силезии, начало формирования которой, первоначально в виде устной легенды, было положено во второй половине XIII века69. Некоторые исследователи полагают, что основа легенды могла быть создана в бенедиктинском пробстве на Легницком Поле, учрежденном еще в XIII в. (точная дата не известна) в память о битве с татарами (главный алтарь бенедиктинского костела находился на месте, где было найдено тело князя Генриха)70. Однако само это пробство просуществовало недолго (до первой половины XV в.) и, будучи подчинено бенедиктинскому аббатству в Опатовице-над-Лабой (чеш. Opatovice nad Labem, ныне - в Пардубицком крае Чехии), ничем не проявило себя в культурной жизни Силезии. По мнению Ст. Солицкого, к созданию легенды могли быть причастны опатовицкие бенедиктинцы, жившие в самой Сьроде Сленской со времен Генриха Бородатого71. Не исключено также, что местом, где создавались и хранились предания о борьбе с татарами князя Генриха Благочестивого, был учрежденный его вдовой Анной 8 мая 1242 г. приход и монастырь в Кжешуве (польск. Krzeszów, нем. Grüssau, ныне — в Каменногурском повяте Нижнесилезского воеводства)72.

Эпизод убийства татарской императрицы жителями Ноймаркта, объясняющий причины вражеского нашествия, едва ли мог существовать отдельно от остальных эпизодов или быть соединенным с ними механически. Скорее всего, он принадлежит к числу основных повествовательных частей Истории завоевания татарами Силезии, давших начало всему произведению.

По поводу другого рассмотренного нами эпизода - расправы жителей Ноймаркта с татарами — современные исследователи высказывают серьезные сомнения. «Значительно позже и искусственно к легенде присоединен рассказ о хитрости сьродлян и уничтожении ими татарского отряда, — пишет Б. Зентара. — Это дополнение изменяет моральную сущность легенды: преступление остается безнаказанным, месть оскорбленного татарского “императора” постигает многие христианские страны и их невинных жителей, в то время как преступные жители Сьроды торжествуют над монголами»73. Можно, однако, возразить, что рассказ о расправе с татарами как непосредственное продолжение истории убийства татарской императрицы, весьма вероятно, был создан в самом Ноймаркте. В таком случае целью автора было не осуждение вероломных и алчных ноймарктских немцев, а прославление подвигов храбрых жителей этого города, побеждавших татар, в то время как польские князья и жители Силезии были полностью разбиты захватчиками.

Ст. Солицкий видит в рассказе о расправе жителей Ноймаркта с татарами отражение весьма загадочного события, произошедшего в Ноймаркте через несколько лет после монгольского нашествия: во время междоусобной войны вроцлавского князя Генриха III Белого (1247— 1266) с его братом, легницким князем Болеславом II Рогаткой (Лысым 1247-1278) в огне погибло несколько сотен жителей города, собравшихся в церкви и на кладбище, расположенном возле нее74.

В Польско-Силезской хронике (конец XIII в.) сообщается: «Когда эта буря (нашествие татар. — A.M.) улеглась, и Силезская земля должна была передохнуть, старший сын (Генриха Благочестивого - A.M.) Болеслав Лысый, поднявшись против своих младших братьев, в трех походах осаждал Вроцлав, который, хотя немецкое право распространялось на него с совсем недавнего времени, и [поэтому] силы его были ничтожны, мужественно защищался, сжавшись в своей тесноте. Видя это, Болеслав, собрав множество пришлых немецких разбойников, несколько раз жестоко опустошил землю не только грабежами, но и поджогами, и во время этого бедствия в церкви и на кладбище Ноймаркта погибли от пожара почти пятьсот человек, а во зло этой земле было сооружено множество разбойничьих и воинских замков»75.

В приведенном известии речь идет о событиях 1248 или 1249 гг., когда жители Ноймаркта/Сьроды сами стали жертвой напавших на них немецких разбойников, нанятых князем Болеславом Рогаткой76.

Кроме того, о гибели жителей Ноймаркта по вине князя Болеслава рассказывается в Житии Святой Ядвиги — как в латинской, так и в немецкой версиях. В восьмой главе пространной редакции, повествующей о пророчествах святой, есть раздел, озаглавленный «Каким образом она предсказала злодеяния князя Болеслава» (Quomodo predixit maleficia ducis Bolezlai). Здесь мы читаем: «Впрочем, она (Ядвига Силезская - А.М.) предвозвещала не только телесную смерть, но и опасности, угрожавшие душам и имуществу. Ибо как-то раз она в присутствии госпожи Анны (вдовы Генриха Благочестивого. — A.M.), своей невестки, горестно заговорила о своем внуке князе Болеславе, сыне упомянутой госпожи, тогда отсутствовавшем: “Увы, увы тебе, Болеслав! Как много бед ты еще принесешь своей земле!”. Во всяком случае, это исполнилось, как утверждают некоторые, когда тот же князь Болеслав уступил ключ страны, то есть замок Лебус (Любяж. — AM.) и относящуюся к нему землю, и когда через множество устроенных им в свое время сражений он стал для огромного количества людей причиной не только потери имущества, но и смерти. Посему, словно в виде зачина к его правлению, когда он получил власть над Силезской землей, народ застонал из-за немедленно начавшихся несчастий, ибо из-за его войска в церкви и на кладбище Ноймаркта погибли от пожара около восьмисот человек обоих полов, и многие другие бедствия были учинены в Польше в разное время через его тираническое правление»77.

Безусловно, упоминание о пожаре в городской церкви, унесшем жизни нескольких сотен жителей, сближает приведенные известия с рассказом о расправе с татарами жителей Ноймаркта. Вместе с тем, трудно допустить, чтобы в источниках, происходящих из одной земли и созданных примерно в одно время, одно и то же событие получило столь различное отражение: в одних источниках - как расправа немецких жителей Ноймаркта с татарами, а в других — как расправа пришлых немецких наемников с самими жителями Ноймаркта. Более вероятно, на наш взгляд, предположение, что рассказ о расправе с татарами генетически связан с рассказом об убийстве в Ноймаркте татарской императрицы. Оба они, вероятно, были созданы жившими в Ноймаркте бенедиктинцами, став повествовательными частями Истории завоевания татарами Силезии, созданной силезскими бенедиктинцами не позднее первой половины XIV века.

Как нам представляется, главной причиной, по которой немецкие жители Ноймаркта приняли русскую княжну за жену самого татарского императора, явилось последовавшее сразу за убийством опустошительное вторжение в Силезию монголо-татарских войск, жестокое поражение и гибель князя Генриха Благочестивого. Эти события могли быть поставлены в причинно-следственную связь относительно друг друга самими жителями Ноймаркта или, возможно, теми, кто знал о совершенном в этом городе злодеянии и поставил постигшие Силезию и всю Польшу неисчислимые бедствия в вину коварным и алчным ноймарктским немцам.

Эти наблюдения, в свою очередь, позволяют сделать следующий вывод: прибытие Михаила Черниговского в Силезию произошло в самый канун татарского нашествия. Войска татар шли почти по пятам Михаила. Предупрежденные о скором появлении захватчиков жители Ноймаркта приняли отряд русского князя за татарский авангард и напали на него.

Как и европейские источники (латиноязычная История князя Генриха и немецкая версия Жития Святой Ядвиги), Галицко-Волынская летопись свидетельствует, что нападение немцев на Михаила произошло перед самой битвой татар с Генрихом Благочестивым под Легницей. Свой рассказ о злоключениях черниговского князя в Силезии летописец заканчивает словами о «великой печали» Михаила, когда он, не достигнув цели, должен был возвращаться назад, узнав о разгроме татарами войска Генриха 9 апреля 1241 г.: «Михаилоу, иже не дошедшю, и собравшюся, и бысть в печали величе, оуже бо бяхоуть Татари пришли на бои ко Иньдриховичю (Генриховичу. — A.M.)»78.

Это сообщение, как нам кажется, не оставляет сомнений насчет конечной цели Михаила в Силезии: он спешил на соединение с войсками Генриха II Благочестивого (Генриховича, то есть сына Генриха I Бородатого, как его именует русская летопись), уже собравшимися на Добром Поле под Легницей для битвы с татарами. Сюда под знамена силезского и великопольского князя сходились отряды из разных польских земель, а также многие иностранцы — прежде всего, немецкие и моравские рыцари (тамплиеры, иоанниты и тевтонцы). Их общая численность могла достигать 8 тыс. воинов. По некоторым данным, на соединение с Генрихом шел чешский король Вацлав I, опоздавший к битве всего на один день79.

О намерении Михаила соединиться с войском Генриха со всей определенностью свидетельствует появление русского князя именно в Сьроде-Сленской. Этот город расположен в 30 км к западу от Вроцлава, примерно на полпути между Вроцлавом и Легницей. Соединявшая эти города дорога шла как раз через Сьроду. Путь по ней обычно занимал два дня, и в Сьроде путники останавливались на ночлег80.

Едва ли возможно найти другое объяснение появлению Михаила со своим отрядом в 30 км от Легницы (то есть на расстоянии одного дня пути) в самый канун судьбоносного сражения поляков с татарами. И только нелепая случайность — неожиданное нападение немцев в Ноймаркте — помешала русскому князю осуществить свой замысел. Его вынужденное возвращение назад в Мазовию после поражения и гибели силезского князя («Михаилъ же воротися назадъ опять Кондратови») со всей определенностью показывает, что никаких других целей, кроме соединения с войсками Генриха, у Михаила тогда не было.

Попытка, хотя и неудавшаяся, соединиться с войсками Генриха Благочестивого, не осталась для Михаила Черниговского без последствий, трагически отразившись на его дальнейшей судьбе. Мы имеем в виду жестокую расправу над русским князем в Орде в сентябре 1246 года. Связь между указанными событиями тем более вероятна, если верны сведения о том, что в Сьроде/Ноймаркте попал в ловушку и был истреблен какой-то татарский отряд, и это произошло как раз в то время, когда здесь побывал со своими людьми Михаил.

По-видимому, не случайно Михаил Всеволодович сколько мог откладывал свою поездку в Орду, отправившись туда последним из старших русских князей. Может быть, черниговский князь надеялся, что его попытка выступить против монголов на стороне польского князя останется неизвестной Батыю, ведь Михаил направлялся в Силезию инкогнито и, как мы видели, не был опознан жителями Ноймаркта. Зато о Намерениях Михаила был осведомлен его главный соперник в борьбе за Киев и Галич — Даниил Романович, поскольку о злоключениях Михаила в Силезии сообщает именно летописец Даниила. Галицкий князь побывал в Орде раньше черниговского, получил личную аудиенцию у Батыя и, разумеется, имел возможность уведомить его о провинностях своего конкурента.

Мы далеки от мысли о том, что, отправляясь в Орду, Михаил Всеволодович имел намерение совершить религиозное самопожертвование. Как и в случае с другими русскими князьями его целью, несомненно, было засвидетельствовать вассальную покорность хану и тем самым добиться подтверждения своих прав на Чернигов. Думать так позволяет следующий факт, отмеченный в ранних редакциях житийного Сказания о Михаиле Черниговском. Князь прибыл в Орду вместе со своим юным внуком Борисом81, который, по всей видимости, должен был остаться здесь в качестве заложника, гарантировав, таким образом, лояльность своего деда. Точно так же великий князь Ярослав Всеволодович оставил в Орде одного из своих сыновей, который, по сообщению Карпини, пытался убедить Михаила подчиниться требованиям татар и исполнить предписанный ему ритуал82.

Вместе с тем, не вызывает сомнения, что Михаил действительно демонстративно отказался совершить какой-то из важных обрядов монгольского придворного церемониала. Судя по описанию Плано Карпини, князь прошел очищение огнем, но не пожелал поклониться идолу Чингисхана, ссылаясь на свои христианские убеждения83. Трудно допустить, что эта история была полностью выдумана с целью прославления религиозного подвига святого мученика за веру. Иначе придется признать, что благочестивый миф о Михаиле сложился тотчас после его гибели, и уже весной 1247 г. в готовом виде был представлен Карпини, который не усомнился в его правдоподобности.

По всей видимости, перемена в настроении Михаила произошла уже в Орде, после того, как состоялись его встречи с монгольскими придворными, а также жившими при ставке Батыя русскими людьми, не только разъяснившими князю суть предстоящих церемоний и ритуалов, но и, вероятно, сообщившими о имеющихся против него обвинениях.

Когда тайна черниговского князя была раскрыта, он, по-видимому, не смог или не пожелал представить доказательства своей невиновности. Более того, князь не хотел доказывать и свою лояльность хану, отказавшись совершить предписываемый ему обряд, тем самым, провоцируя новый конфликт. Покупок Михаила не только демонстрировал фактическое неприятие монгольского владычества, но и сообщал ему характер религиозного противостояния, чего стремились избежать в отношениях со своими новыми подданными монгольские правители.

Согласно русским источникам, измученному побоями Михаилу по повелению Батыя «отреза главу» некий Доман, родом путивлец84. Эту же сцену передает и Плано Карпини, особо оговаривая, что Михаилу «отрезали голову ножом», а затем и у сопровождавшего князя боярина Фёдора «голова была также отнята ножом»85.

Нельзя не заметить, что такую же смерть принял и несостоявшийся союзник Михаила по борьбе с монголами — силезский князь Генрих Благочестивый. В Пятом продолжении Анналов монастыря Св. Пантелеймона в Кельне (Кельнская королевскоя хроника) (середина XIII в.) сообщается, «Герцог Генрих Фратисловский (Вроцлавский. — А.М.) мужественно оказал им (татарам. — А.М.) сопротивление вместе с другим герцогом (его двоюродным братом Болеславом, сыном маркграфа Дипольда III Моравского. — А.М.), но был побежден. При этом сами герцоги и многие храбрые рыцари лишились жизни, а голову герцога враги отрезали и увезли с собой»86. Подробности казни силезского князя сообщил один из спутников Карпини — Бенедикт Поляк: «Тогда, схватив князя Генриха, тартары раздели его полностью и заставили преклонить колена перед мертвым [татарским] князем, который был убит в Сандомире. Затем голову Генриха, словно овечью, послали через Моравию в Венгрию к Батыю и затем бросили ее среди других голов убитых»87. По другой версии, насадив голову Генриха на копье, монголы подступили к стенам Легницкого замка (сам город был сожжен его жителями, укрывшимися в замке) и потребовали открыть ворота. Эта сцена, как мы уже видели, описана в немецкой версии Жития Святой Ядвиги Силезской и изображена на одной из миниатюр Островского кодекса 1353 года.

Очевидно, обезглавливание было обязательным элементом казни иностранных правителей, открыто и с оружием в руках выступивших против монголов. Такую смерть, носившую, вероятно, ритуальный характер, принял владимирский великий князь Юрий Всеволодович, разбитый монголами на реке Сити. Из сообщения Лаврентьевской летописи известно, что на месте битвы было найдено и затем погребено обезглавленное тело Юрия, а голову его нашли и положили в гроб позднее88. По свидетельству ан-Насави (первая половина XIII в.) сыновья хорезмшаха Джелал ад-Дина, оказавшие, как и их отец, упорное сопротивление захватчикам, взяты в плен и обезглавлены: «Татары вернулись с головами их обоих, насаженными на копья. Назло благородным и на досаду тем, кто это видел, они носили их по стране, и жители, увидев эти две головы, были в смятении»89.

Итак, собранные нами сведения дают основания для переоценки деятельности Михаила Черниговского по отношению к татарам.

Со времен Карамзина в литературе утвердилось мнение, что Михаил Всеволодович «долго от татар из земли в землю», пока не был ограблен немцами в далекой Силезии90. Этой же точки зрения придерживается и большинство новейших авторов: беглый черниговский князь, почувствовав уязвимость своего положения в Мазовии в виду приближения татар, бросился бежать далее на Запад91.

Дальше всех в разоблачении малодушия Михаила Всеволодовича пошел, как кажется, П.П. Толочко: «Панический страх Михаила перед монголо-татарами не поддается разумному объяснению, - пишет историк, — ... остается фактом, что в столь трагическое для Руси время он меньше всего думал о ее судьбе. Единственное, что ему было дорого, это собственная жизнь»92.

По-видимому, в формировании такого мнения свою роль сыграли нелицеприятные характеристики летописца в адрес черниговского князя, который «бежа по сыноу своемоу передъ Татары во Оугры», затем «за страхь Татарскы не сме ити Кыеву»93. Но ведь это были слова летописца Даниила Галицкого, давнего соперника Михаила.

Между тем, еще Пашуто высказал более правильное, на наш взгляд, предположение: «Михаил Всеволодович поехал “в землю Воротьславскую”, вероятно, в надежде найти союзников по борьбе с татаро-монголами»94. Такое объяснение более соответствует историческим реалиям весны 1241 г., а также свидетельствам русских и иностранных источников о поведении князя в Орде осенью 1246 года.

Даже если Михаил действительно испытывал панический страх перед татарами, то спасения от них он искал в рядах воинства Генриха Благочестивого. Иначе нам не объяснить, почему, спасаясь от врагов, Михаил оказался в эпицентре боевых действий. Отправляясь в Силезию, он подвергал себя неминуемому риску, оставляя относительно безопасную Мазовию, князья которой не поддержали Генриха и, видимо, поэтому их владения остались нетронутыми татарами.

Тем более, не соответствует образу малодушного и безвольного князя, панически боявшегося татар, героическое поведение Михаила Черниговского в Орде, которое уже современниками было однозначно оценено как выдающийся подвиг.

Как бы то ни было, в минуту решающих испытаний Михаил Всеволодович со своими людьми оказался на стороне главных противников татар в Польше и вместе с ними готов был дать отпор захватчикам, а затем, находясь в ставке Батыя, вновь открыто бросил вызов врагам.

ПРИМЕЧАНИЯ

Работа выполнена при финансовой поддержке СПбГУ, проект 5.38.265.2015

1. ЮРЧЕНКО А.Г. Князь Михаил Черниговский и Бату-хан (К вопросу о времени создания агиографической легенды). В кн.: Опыты по источниковедению; Древнерусская книжность. СПб. 1997, с. 123—125; ЕГО ЖЕ. Золотая статуя Чингисхана (русские и латинские известия). В кн.: Тюркологический сборник. 2001: Золотая Орда и ее наследие. М. 2002, с. 253; ГОРСКИЙ А.А. Гибель Михаила Черниговского в контексте первых контактов русских князей с Ордой. - Средневековая Русь. М. 2006, вып. 6, с. 138—154.
2. НАСОНОВ А.Н. Монголы и Русь. М.-Л. 1940, с. 26—27.
3. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. История Монгалов. В кн.: Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М. 1957, с. 29.
4. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 2. М. 1998, стб. 807.
5. ГОРСКИЙ А. А.& Ук. соч., с. 141.
6. ПСРЛ, т. 2, стб. 807.
7. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. Ук. соч., с. 55-56.
8. DIMNIK М. The Dynasty of Chernigov, 1146-1246. Cambridge. 2003, p. 372; ГОРСКИЙ A.A. Ук. соч., с. 144.
9. ЮРЧЕНКО А.Г. Золотая Орда: между Ясой и Кораном (начало конфликта). СПб: 2012, с. 268-269.
10. Там же, с. 266.
11. Там же, с. 269.
12. ГУМИЛЁВ Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М. 1989, с. 527-528.
13. ГОРСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 148-153.
14. Там же, с. 144—148.; см. также: ГОРСКИЙ А. А. Пахомий Серб и великокняжеское летописание второй половины 70-х гг. XV в. — Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2003, № 4, с. 87—93.
15. ПСРЛ, т. 2, стб. 788.
16. Там же, стб. 784.
17. Там же.
18. КАРАМЗИН Н.М. История Государства Российского. T. IV, СПб. 1818, с. 21.
19. КАРПОВ А.Ю. Батый. М. 2011, с. 188; ПЕРХАВКО В.Б., ПЧЕЛОВ Е.В., СУХАРЕВ Ю.В. Князья и княгини Русской земли IX—XVI вв. М. 2002, с. 228.
20. SMOLKA S. Henryk Brodaty: Ustęp z dziejów epoki piastowskiej. Lwów. 1872, s. 12, 22, 85, 90; ZIENTARA B. Henryk Brodaty i jego czasy. Warszawa. 2007, s. 223—238.
21. Regesten zur schlesischen Geschichte. Breslau. 1866. Abt I (Codex diplomaticus Silediae, t. VII. vol. I),s. 80-81, Nr. 128; s. 119-120, Nr. 265; s. 127, Nr. 285; s. 144—145, Nr..329; s. 151-152, Nr. 343; s. 172, Nr. 425.
22. VOJTECH V., FLAJbHANS V. Rukopisy královédvorský a Zelenohorský. Dokumentami fotografie. Praha. 1930, s. 13 (24—35); MARES F. Pravda o Rukopisech zelenohorském a královédvorském. Praha. 1931, s. XLVIII—XLIX. Русский перевод см.: Рукописи, которых не было: Подделки в области славянского фольклора. М. 2002, с. 159, 217.
23. ПАШУТО В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М. 1950, с. 221; ФЛОРОВСКИЙ A.B. Чехи и восточные славяне. Т. 1. Прага. 1935, с. 208.
24. DIMNIK М. Mikhail, Рrinсе of Chernigov and, Grand Prince of Kiev, 1224—1246. Toronto. 1981, p. 113.
25. PALACKY FR. Der Mungolen-Einfail iro Jahre 1241. In: Abhandlungender Königlichen Böhmischen Gesselschaft der Wissenschaften. 1842. Bd. V/2, S. 402—405.
26. JIREĆEK J., JIREĆEK H. Die Echtheftdes Königinhofer Handschrift. Prag. 1862, S. 158— 160; ERBEN K.J. Příspěvky k dějepisu českému, sebrané ze starých letopisů ruských, od nejstarší doby až do vymření. Přemyslovců // Časppis Českého Musea. 1870. Roč. 44. S. 84–85; НЕКРАСОВ Н.П. Краледворская рукопись в двух транскрипциях. СПб. 1872, с. 343; GRÜN HAGEN С. Geschichte Schlesiens; Gotha. 1884, Bd. I, S. 67; CTEПОВИЧ А.И. Очерк истории чешской литературы. Киев. 1886, с. 12; STRAKOSCH-GRASSMANN G. Der Einfal der Mongolen in Mitteleuropa in den Jahren 1241 und 1242. Innsbruck. 1893, S. 65, Anm. 5; Jireček H. Báseň “Jaroslav” Rukopisu králodvorského. Studie historicko-literární. Praha; Brno. 1905, s. 14-15: NOVOTNY V. České dějiny. Praha. 1930, dil. 1, s. 721, Nr. 1.
27. KOCI J. Spory o rukopisy v ceske spolecnosti // Rukopisy královédvorsky a zelenohorsky: Dnešní stav pozn ní / Ed. M. Otruba. Praha, 1969. T. I (Sborník Národního muzea v Praze. Řada C: Literární historie. Sv. 13). S. 25–48; ЛАПТЕВА Л.П. Краледворская и Зеленогорская рукописи и их оценка в России XIX и начала XX вв. Т. 21. Budapest. 1975, с. 67-94; IVANOV М. Tajemství rukopisu Královédvorského a Zelenohorskeho. Brno, 2000.
28. GOLL J. Historický rozbor básní Rukopisu Královédvorského Oldřicha, Beneše Heřmanova a Jaroslava . Praha. 1886, s. 75; BOGUSŁAWSKI E. “Jaroslav”, poemat staroczeski, z Królodvorskiego rękopisu z punktu widzenia historycznego // Przegląd Historyczny. T. 3. 1906, s. 319; LETOSNIK J. Dějepisný rozbor rukopisu Královédvorského. Brno. 1910, s. 25.
29. KÜHNAU R. Mittelschlesische Sagen geschichtlicher Art. Breslau. 1929 (Schlesisches Volkstum, Bd. 3), S. 473—474.
30. ZIENTARA В. Cesarzowa tatarska na Śląsku — geneza i funkcjonowanie legendy. In: Kultura elitarna a kultura masowa w Polsce późnego średniowiecza. Wrocław. 1978, S. 178-179.
31. КОТЛЯР Н.Ф. Комментарий. В кн.: Галицко-Волынская летопись: Текст. Комментарий. Исследование. СПб. 2005, с. 253.
32. KOMENDOVA J. Haličsko-volyňský letopis. Praha. 2010, s. 72, 152—153.
33. Vita Sanctae Hedwigis. In: Monumenta Poloniae Historica. T. IV. Lwow. 1884 (переизд. — Warszawa. 1961), p. 509—510; из новейших изданий и исследований памятника см.: Legenda świętej Jadwigi:; z oryginału łacińskiego przeł. A Jochelson przy współudziale M. Gogolewskiej. Wrocław. 1993; Księga Jadwiżańska: Międzynarodowe Sympozjum Naukowe Święta Jadwiga w Dziejach r Kulturze Śląska, Wrocław — Trzebnica, 21-23 września 1993 roku. Wrocław. 1995; LESCHHORN J. Das Leben der Hedwig von Schlesien. München. 2009.
34. WOLFSKRON A. von. Die Bilder der Hedwigslegende: Nach einer Handschrift vom Jahre 1353 in der Bibliothek der P.P. Piaristen zu Schlackenwerth. Wien. 1846; STRONCZYŃSKI K. Legenda obrazowa o świętej Jadwidze księżnie szlęskiej według rękopisu z rokn 1353 przedstawione i z późniejszymi tejże treści obrazami porównana. Kraków. 1880; Der Hedwigs-Codex von 1353: Sammlung Ludwig. Berlin. 1972, Bd. 1— 2; EUW A von, PLOTZEK J.M. Die Handschriften der Sammlung Ludwig. Köln. 1982, Bd. 2, S. 74-81.
35. GOTTSCHALK J. Die älteste Bilderhandschrift mit den Quellen zum Leben der hl. Hedwig im Aufträge des Herzogs Ludwig I. von Liegnitz und Brieg, im Jahre 1353 vollendet. Aachener Kunstblätter. 1967, Bd. 34, S. 61-161; KARŁOWSKA-KAMZOWA A. Fundacje artystyczne Ludwika I brzeskiego. Opole-Wrocław. 1970, S. 14-18.
36. KARŁOWSKA-KAMZOWA A. Zagadnienie aktualizacji w ślęskich wyobrażeniach bitwy legnickiej 1353—1504. T. 17. Studia Źródłoznawcze. 1972, s. 101—105.
37. LUCHS Н. Über die Bilder der Hedwigslegende im Schlackenwerther Codex von 1353, dem Breslauer Codex von 1451, auf der Hedwigstafel in der Breslauer Bemhardikirche und in dem Breslauer Drucke von 1504. Breslau. 1861.
38. Die grosse Legende der heiligen Frau Sankt-Hedwig geborene Fürstin von Meranien und Herzogin in Polen und Schlesien. Faksimile nach Originalängabe von Konrad Baumgarten, Breslau 1504. Wiesbaden. 1963, Bd. I—II.
39. KLAPPER J. Die Tatarensage der Schlesier. — Mitteilungen der schlesischen Gesellschaft für Volkskunde. 1931, Bd. 31/32, S. 178—181.
40. LUCHS H. Op. cit.; STRONCZYŃSKI K. Op. cit,
41. Sobótka. Śląski Kwartalnik Historyczny. T. 47. 1992, Nr. 3-4, S. 449—455.
42. WILSON A. The Making of the Nuremberg Chronicle. Amsterdam, 1976.
43. SOLIĆKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku. Irt: Bitwa Legnicka: historia i tradycja. Wroclaw-Warszawa. 1994 (Słaskie sympozja historyczne. T. 2), S. 125—150.
44. Vita Sanctae Hedwigis, p. 562; KLAPPER J. Op. cit, S. 185.
45. Ibid., p. 562-563; KLAPPER J. Op. cit., S. 185.
46. Ibid., p. 561; KLAPPER J. Op. cit, S. 184.
47. CETWIŃSKI M. Chronica abbatum Beatae Marie Virginis in Arena o początkach klasztoru. In: CETWINSKI M. Metamorfozy śląskie. Częstochowa: 2002, s. 93-94.
48. JAŻDŻEWSKI K.K. Lubiąż — losy i kultura umysłowa śląskiego opactwa cystersów (1163-1642). Wrocław. 1993; KÖNIGHAUS W. P. Die Zistetóeńserabtei Leubus in Schlesien von ihrer Gründung bis zum Ende des 15. Jahrhunderts. Wiesbaden. 2004 (Quellen und Studien des Deutschen Historischen Instituts Warschau. Bd 15).
49. Vita Sanctae Hedwigis, p. 561; KLAPPER J. Op. cit., S. 184.
50. SOLICKI ST. «Historia ducis Hernici»..., p. 452.
51. Ibidem.
52. Ibidem.
53. Ibidem.
54. Ibidem.
55. SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, S. 132-133,143-144.
56. ZIENTARA B. Op. cit., S. 177; SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, S. 132-135.
57. Monumenta Germaniae Historica. Scriptorum. T. 23. Leipzig. 1925, p. 921.
58. BALZER O. Genealogia Piastów. Kraków. 2005, S. 386, 961.
59. JASIŃSKI K. Uzupełnienia do genealogii Piastów. In: Studia Źródłoznawcze, 1960, t. 5, s. 97—100. См. также: ZIENTARA B. Henryk Brodaty i jego czasy, s. 324; PELCZAR SŁ. Władysław Odonic. Książę Wielkopolski. Wygnaniec i protector Kościoła (ok. 1193-1239). Kraków. 2013, s. 257-258.
60. ZIENTARA B. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 177.
61. KÜHNAU R. Mittelschlesische Sagen geschichtlicher Art, S. 472.
62. Ibid., S. 472; ZIENTARA В. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 176.
63. Vita Sanctae Hedwigis, p. 566—567.
64. Ibid., p. 567.
65. SOLICKI ST. «Historia ducis Henrici»..., S. 454.
66. Ibidem.
67. Ibidem.
68. KOZACZEWSKI T. Z badań nad zabytkami architektury w Środzie Śląskiej. — Zeszyty Naukowe Politechniki Wrocławskiej. Architektura. Wrocław. 1963, t. 5, Nr. 67, s. 55.
69. ZIENTARA B. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 177.
70. KLAPPER J. Op. cit., S. 174; ZIENTARA B. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., S. 177.
71. SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, s. 138—140.
72. ROSE A. Kloster Grüssau: OSB 1242-1289, S ORD CIST 1292-1810, OSB seit 1919. Stuttgart. 1974; Krzeszów uświęcony laską. Wrocław. 1997.
73. ZIENTARA В. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 177—178.
74. SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, s. 134.
75. Chronica Polonorum. In: Monumenta Poloniae Historica. T. III. Lwów. 1878, s. 652.
76. JURECZKO A. Henryk III Biały. Książę Wrocławski (1247-1266). Kraków 2007, s. 48-49.
77. Vita Sanctae Hedwigis, p. 570—571.
78. ПСРЛ, т. 2, стб. 784.
79. KORTA W. Najazd Mongołów na Polskę i jego legnicki epilog. Katowice, 1983. s. 112-138.
80. KOZACZEWSKI T. Środa Śląska. Wrocław, 1965. s. 6.
81. СЕРЕБРЯНСКИЙ Н.И. Древнерусские княжеские жития (Обзор редакций и тексты). М. 1915, тексты, с. 57, 61.
82. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. Ук. соч., с. 29.
83. Там же.
84. ПСРЛ, т. 2, стб. 795; СЕРЕБРЯНСКИЙ Н.И. Ук. соч., тексты, с. 58, 62.
85. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. Ук. соч., с. 29.
86. Annales sancti Pantaleonis Coloniensis. In: Monumenta Germaniae Historica. Scriptorum. T. 22. Hannoverae. 1872, p. 535.
87. Цит. по: Христианский мир и «Великая Монгольская империя». Материалы францисканской миссии 1245 года. СПб. 2002, с. 112.
88. ПСРЛ, т. 1, М. 1997, стб. 467.
89. ШИХАБ АД-ДИН МУХАММАД АН-НАСАВИ. Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны. Баку. 1973, с. 107.
90. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. IV, с. 21.
91. DIMNIK М. Mikhail, prince of Chernigov..., p. 113; EJUSD. The Dynasty of Chernigov..., p. 358; ADAMEK FR. Tatar˘i na Moravĕ. Praha, 1999, s. 12; ХРУСТАЛЁВ Д.Г. Русь: от нашествия до «ига» (30—40-е годы XIII в.). СПб. 2008, с. 175.
92. ТОЛОЧКО П.П. Дворцовые интриги на Руси. СПб. 2003, с. 219.
93. ПСРЛ, т.: 2, стб. 782.
94. ПАШУТО В.Т. Ук. соч., с. 221.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.