Полководцы Муханов В. М. Михаил Дмитриевич Скобелев

   (0 отзывов)

Saygo

Муханов В. М. Михаил Дмитриевич Скобелев // Вопросы истории. - 2004. - № 10. - С. 57-81.

В 2013 г. 170 лет со дня рождения почти забытого в советское время героя русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. и среднеазиатских походов генерала М. Д. Скобелева. За пристрастие к белым кителям и лошадям его называли "белым генералом".

Родоначальником этой фамилии считается простой сержант Никита Скобелев - прадед "белого генерала". По одним данным, Скобелевы являются представителями старинного дворянского рода, лишенного своих прав Петром I за то, что старший в семье сам и как представитель рода отказался следовать нововведениям, не захотев отдавать на службу своих близких и посылать их в светские школы. Поэтому род и был переведен в однодворцы1. По другой версии, предки Скобелева были выходцами из простого крестьянского рода. Это доказывалось тем, что Никита Скобелев, крестьянин Симбирской губернии только тогда стал помещиком-однодворцем, когда дослужился до сержантского чина, который как раз и давал право стать таким помещиком2.

По третьей версии, эта семья происходила из шотландских эмигрантов, переселившихся в Россию под фамилией Скобей. О ней писал английский журналист Морлей в журнале "The Fortnightly Review", ссылаясь на русского посланника в Бухаресте барона Стюарта. В статье Морлея под названием "Русский Баярд" говорилось, что Михаил Дмитриевич и не отрицал иноземного происхождения своего прадеда. В доказательство этому приводилось то, что прабабка "белого генерала" Т. М. Корева принадлежала к известной дворянской фамилии Калужской губернии, и традиции не допустили б ее брака с простолюдином, а к браку с иностранцами в тот период относились без предубеждения. С этой версией был согласен биограф Скобелева М. И. Полянский. "Мои личные розыски в архивах о родословии Скобелевых, - писал он, - лишь подтвердили указания Морлея, т. к. Иван Никитич (дед Михаила Дмитриевича. - В. М.) при поступлении его на службу вольноопределяющимся в 1793 г., в Первый Оренбургский полевой батальон, что ныне 66-й пехотный Бутырский полк, записан по формуляру без обозначения происхождения, что делалось только с иностранцами и их детьми"3.

Дед М. Д. Скобелева, Иван Никитич, был сподвижником Кутузова, Кульнева, Каменского и Милорадовича. Он прошел долгий путь от рядового до генерала от инфантерии и коменданта Петропавловской крепости, приняв участие во всех знаменитых сражениях начала XIX века, начиная от Прейсиш-Эйлау и Фридланда и кончая штурмом Парижа4. Одно время его карьера оказалась под угрозой. Лишившись поста генерал-полицмейстера 1-й армии, Иван Никитич упал духом и, чтобы поправить свою репутацию, занялся доносами на некоторых лиц, например, "ябедничал" Бенкендорфу на Балашова, обвиняя последнего в парламентаризме и в сочувствии английским порядкам, а также предлагал с "вертопраха" Пушкина за его "мысли о свободе содрать несколько кусочков шкуры". Известен он был также и своими мастерскими рассказами из солдатской и народной жизни, которые писал под псевдонимом "русский инвалид", имевшие в свое время большой успех. Один из них - "Кремнев, русский солдат" даже поставили на сцене Мариинского театра в Петербурге5.

Следующего представителя этой фамилии, генерал-лейтенанта Д. И. Скобелева (отца Михаила Дмитриевича), Александр II очень метко называл "отцом знаменитого сына и сыном знаменитого отца". К этому можно добавить, что Дмитрий Иванович был очень богат и скуп, что позволило ему перед смертью передать сыну миллионы рублей и 40 тысяч десятин земли в разных губерниях.

Трагична судьба жены Дмитрия Ивановича - матери Михаила Дмитриевича, Ольги Николаевны Скобелевой, урожденной Полтавцевой. Она посвятила себя делу помощи больным и раненым, став в конце 1870-х годов во главе Болгарского отдела Красного Креста, но в 1880 г., во время очередной поездки по Болгарии, была зверски убита бандой разбойников, возглавленных поручиком Узатисом, бывшим адъютантом своего сына.

Skobelev_as_a_junker.jpeg.3776db2284bae1

Юнкер Скобелев

Skobelev_as_a_poruchik.jpeg.4226fe9fcc2d

Поручик Скобелев

Skobelev_(Dimitriev-Orenburgsky).thumb.j

Генерал М. Д. Скобелев на коне. Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, 1883

Shipka.thumb.jpg.e40793ab90f7fb2781aa84c

Скобелев на Шипке

Osman_Pasha_brought_to_Skobelev.thumb.jp

Осман-паша перед Скобелевым

Skobelev_division.jpeg.9710c35344e577449

Офицеры "скобелевской" дивизии

Skobelev.thumb.jpg.32bc8462f4117be19dda2

Mikhail_Skobelev.thumb.jpg.fc2c852854daa

Skobelev_death.jpg.c98cc7bc1158fa77b6698

Смерть Скобелева

Будущий полководец родился в Петербурге 17 сентября (по стар, стилю) 1843 г. почти в полночь в доме коменданта Петропавловской крепости, своего деда Ивана Никитича. В метрической книге собора Петропавловской крепости за 1843 г., под N 15 записано: "Родился 17 сентября, крещен 14 октября 1843 г. Михаил у поручика Кавалергардского Ея Величества полка Дмитрия Ивановича Скобелева и законной жены его Ольги Николаевны, оба первообрачные и православные... Восприемниками были: комендант Петропавловской крепости генерал-от-инфантерии Иван Никитич Скобелев и жена адъютанта Государя Наследника Цесаревича штабс-капитана Александра Владимировича Адлерберга - Екатерина Николаевна... Таинство крещения совершили ключарь собора свящ. Григорий Алексеевич Добротворский с дъячком Стефаном Петровичем Мысловским"6.

О детстве Михаила Дмитриевича имеется крайне мало сведений. Известно, что он был красивым мальчиком, "с быстрым взглядом, золотистыми волосами и нежным цветом лица. Характера был нервного, впечатлительного и подвижного". Вначале воспитанием маленького Миши занимался дед и друг семьи, уже известный читателю ключарь Петропавловского собора Григорий Добротворский. Но Иван Никитич Скобелев умер, когда внуку было всего 6 лет, и мальчик остался без любимого воспитателя. Некоторое время им занималась мать, которая научила его читать и привила ему с детства любовь к поэзии, а Байрон и Шиллер стали любимыми поэтами будущего генерала.

Через некоторое время отец решил найти сыну воспитателя и остановился на немецком гувернере Канице. Но немец оказался весьма жестоким человеком и за невыученные уроки даже бил мальчика прутом. Естественно, что между Мишей и его учителем началась "страшная война", и он стал постоянно придумывать мелкие "подлости", дабы досадить злому преподавателю. Миша знал, что по выходным его мучитель ходит к какой-то знакомой даме, поэтому взял ваксу, намазал ею ручку той двери, через которую всегда выходил немец, и удалился. Само собой, что когда Каниц в парадной одежде с белоснежными перчатками открывал дверь, его перчатки оказались перепачканными. А за этим, конечно же, с наслаждением и радостью наблюдал будущий полководец7.

Затем, когда семья Скобелевых приехала в свое родовое имение Спасское в Рязанской губернии, произошел еще один конфликт между Мишей и его гувернером, который положил конец "воспитательному процессу". В то время юному Скобелеву было 12 лет, и он влюбился в соседскую девочку примерно его же возраста, с которой часто катался верхом. Однажды в ее присутствии гувернер грубо выбранил мальчика, тот, естественно, ответил, за что получил от Каница пощечину. Миша это не стерпел, плюнул своему мучителю в лицо и вернул пощечину. Немец пошел жаловаться, но Дмитрий Иванович понял, что такая система воспитания не годится для его сына, и выгнал Каница8. После этого инцидента Ольга Николаевна увезла сына в Париж и там отдала его в популярный тогда пансион Дезидерия Жирарде. Выбор воспитателя на этот раз оказался на редкость удачным: французский педагог сильно привязался к Михаилу, стал его преданным опекуном и другом, часто сопровождал даже в военных походах в Туркестане, в Ахал-Теке, и, наконец, проводил его тело в могилу9.

Учеба во французском пансионе дала Михаилу отличное общее образование: он прошел там почти целый лицейский курс. Основными учебными дисциплинами были языки и изящные искусства. Музыки и танцев Миша стыдился и считал, что надо заниматься рисованием. Не интересовался он и театром, но зато обожал литературу. "Из русских поэтов любил одного Лермонтова, а из иностранных - Гете, Байрона и Гюго, из которых заучивал тирады, напоминавшие ему Лермонтова, и вообще любил стихи воинственные и громкие. В школе, как и в академии (генштаба. - В. М. ) он был совершенно равнодушен ко всем наукам, которые не имели непосредственного отношения к военному делу. Так, например, он упорно отказывался изучать латынь, пока его не заставили заниматься этим языком вместе с другим (Араповым) молодым человеком, который грозил обогнать его в занятиях"10.

Влияние Жирарде на Скобелева было очень благотворным и заложило основы высокой культуры. Впоследствии Михаил Дмитриевич говорил, что Жирарде воспитал в нем религию долга11. Именно в пансионе Жирарде он выучил иностранные языки, очень пригодившиеся ему в дальнейшем ("белый генерал" прекрасно владел французским, немецким и английским языками). Сам Скобелев не раз говорил: "Каждый обогатившийся знанием языков столько раз становится культурным человеком, сколько ему удалось изучить языков". Оценила педагогическую деятельность француза и мать Михаила: "... нашему старому другу мы обязаны, что Миша стал сдерживать свою пылкую натуру ... m-r Жирарде ... развил в нем честные инстинкты и вывел его на дорогу". Тем самым Ольга Николаевна признала заслугу француза в смягчении неспокойного и несдержанного характера своего сына12. Влиянием Жирарде можно в значительной мере объяснить дальнейшую неизменную приверженность Скобелева к французской культуре и его франкофильские настроения, сыгравшие позже большую роль в формировании его политических взглядов и выступлений. Гувернер-немец же мог привить только нелюбовь и ненависть к Германии и немцам; германофобство оказало значительное влияние на жизнь генерала.

Летом 1858 г. 15-летний Михаил вернулся из Франции в Россию. Встал вопрос о дальнейшей судьбе юноши. Ольга Николаевна и приехавший из Парижа сам Дезидерий Жирарде считали, что он должен продолжить образование на более высоком уровне, то есть поступить в университет. Был выбран математический факультет Петербургского университета. Начались поиски опытного репетитора, в результате которых по совету академика А. В. Никитенко был избран популярный тогда преподаватель Л. Н. Модзалевский, отец пушкиниста Б. Л. Модзалевского и автор известной всем учащимся фразы "Кончил дело - гуляй смело". Занятия велись интенсивно - с середины 1858 г. по май 1860 г. А для проверки полученных знаний 21 мая был проведен даже "предварительный" экзамен в присутствии университетских профессоров на квартире графа Адлерберга, сын которого также готовился к поступлению. Это испытание Скобелев прошел блестяще13.

В 1861 г. Скобелев был принят в число своекоштных студентов на 1-й курс математического факультета университета. Вот как об этом вспоминал знаменитый юрист А. Ф. Кони: "26 мая мне оставалось выдержать экзамены у немца и француза. На них я шел ... спокойно. Толпа экзаменующихся в этот последний день была особенно оживлена. Из нее вышел ко мне молодой стройный человек высокого роста с едва пробившейся пушистой бородкой, холодными глазами стального цвета и коротко остриженной головой. На нем, по моде того времени, были широчайшие серые брюки, длинный белый жилет и черный однобортный сюртук, а на шее, тоже по моде того времени, был повязан узенький черный галстук с вышитыми на концах цветочками. Манеры его были изысканно вежливы и обличали хорошее воспитание, которое впрочем в то время не было редкостью. "Извините - сказал он мне - я знаю, что вы отличный знаток математики, а у меня - и он слегка покраснел - вот какая беда: я не приготовил двух последних билетов из тригонометрии, да и вообще слаб по этой части и сам себе помочь не могу. Не можете ли вы объяснить их? ..." Я с удовольствием согласился; мы сели в сторонке за край большого стола, и я "преподал" моему неожиданному ученику 2 тревоживших его билета, повторил свое объяснение и предложил ему попробовать мне ответить. Ответ обличил его чрезвычайную понятливость, и я сказал ему: - теперь идите и берите тотчас билет, на полчаса вы заряжены, а там пожалуй позабудете. - Мы расстались, и я пошел к своим иноземцам. Когда я вышел от последнего из них в комнату перед аудиторией, где происходил экзамен, из двери другой аудитории вышел мой незнакомец. Его красивое лицо было радостно взволновано. Он быстро подошел ко мне и, протягивая обе руки для крепкого рукопожатия, воскликнул: Представьте! Последний билет! Последний!! И - весьма удовлетворительно! Как я вам благодарен! Мы конечно будем встречаться. Вы ведь, без сомнения, юрист? - Нет, я иду на математический факультет по чисто математическому разряду. - Но, все-таки, мы будем встречаться. Неправда ли? - Конечно, отвечал я. Но какая-то странная застенчивость помешала мне спросить его фамилию. Встречаться нам однако в университетском коридоре не пришлось. Осенью университет был закрыт на 2 года, и я, после бесплодных занятий математикой на дому в течение года, перешел на 2-й курс юридического факультета Московского университета". Фамилию своего "ученика" Кони узнал совершенно случайно спустя почти двадцать лет, в конце 1870-х годов. Однажды этот юрист, придя на встречу со своей знакомой, увидел ее разговаривающей с "молодым еще красивым и стройным генерал-адъютантом с Георгием на шее". Они поздоровались, и неизвестный генерал вскоре "встал и собрался уходить. "А вы давно знакомы с Михаилом Дмитриевичем?" - спросила меня хозяйка (эта дама владела гостиницей, где и произошла данная встреча. - В. М.). Тут только, услышав это имя и отчество, я понял, что вижу перед собой Скобелева, которого, судя по весьма популярным карточкам и портретам, я рисовал себе плечистым, полным и меньшего роста. "Я в первый раз имею честь встречаться с Михаилом Дмитриевичем". - "Будто бы в первый? сказал Скобелев, улыбнувшись и - на мой недоумевающий взгляд - прибавил: а помните экзамен из тригонометрии в университет? ... ведь это был я!"14.

Однако проучиться молодому Скобелеву в университете долго не пришлось, и дело было не в неуравновешенном характере студента или его плохой успеваемости, а в том, что в конце того же 1861 г. начались массовые студенческие волнения и было принято решение о временном закрытии Петербургского университета на пару лет. Ждать столько он не собирался: 22 ноября 1861 г. он поступает вольноопределяющимся в Кавалергардский полк. Это стало переломным моментом во всей его жизни. С тех пор и до самой смерти он уже не мог мыслить свою жизнь без русской армии.

19 декабря 1861 г. Михаил становится юнкером того же полка, 8 сентября 1862 г. - портупей-юнкером, а уже 31 марта 1863 г. - корнетом15. Примерно через год он отправляется в качестве ординарца генерал-адъютанта графа Баранова в Варшаву и решает там остаться. 19 марта 1864 г. по своему прошению Скобелев переводится в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расквартированный как раз в столице Царства Польского. Кроме упомянутого прошения имеется еще один документ, помещенный С. А. Панчулидзевым в его книге об истории кавалергардов и извлеченный им из полкового архива, который подтверждает большое желание Михаила Дмитриевича перевестись: "Свидетельство. Кавалергардского полка корнет Скобелев, вследствие неоднократного падения с лошади и ушибов, полученных от нее в грудь, часто чувствует тупую боль в груди; при ношении же кирасы всякий раз боль эта усиливается; а потому я нахожу необходимым для него, по крайней мере, на несколько лет, переменить род службы и поступить в легкую кавалерию. В удостоверение чего свидетельствую 1864 года марта 7 дня. С-Петербург. N 54. Подписал: старший лекарь надворный советник медико-хирург Стеткевич"16. Данный документ достаточно ярко свидетельствует о стремлении Скобелева остаться в Варшаве и участвовать в подавлении разгоревшегося тогда восстания поляков.

19 марта 1864 г. он получает разрешение на перевод в Гродненский полк и отпуск сроком на 4 недели (для отдыха и свидания с отцом, служившим тогда тоже в Польше). Однако во время поездки Скобелев случайно встретился в Августовской губернии Царства Польского с лейб-гвардии Преображенским полком, преследовавшим польский отряд под командованием Шпака, и жажда "понюхать пороху" возобладала. Вместо продолжения пути к Дмитрию Ивановичу будущий "белый генерал" присоединился в качестве волонтера к полку и провел почти весь свой отпуск в погоне за этой польской "бандой". Попал он в расположение своего нового полка только 31 марта 1864 года.

Но уже 7 апреля в составе летучего отряда под начальством войского старшины Занкисова молодой Скобелев получил первое боевое крещение в стычках с другим польским соединением под руководством Шемиота в Радковицком лесу. За личную храбрость в данной операции он был представлен Занкисовым к награде, о чем говорит справка из наградного листа: "Прямое и отличное исполнение приказаний, а также оказанное мужество при взятии в плен довудца Безкишкина, 15 апреля, вполне заслуживают награды Св. Анны 4-й степени за храбрость. Подполковник Занкисов 20 мая 1864 г. г. Варшава". Эту награду Михаил Дмитриевич и получил примерно через год, 10 июня 1865 года17. 30 августа 1864 г. Скобелева произвели в поручики. Радостные эти события он постарался отметить, поэтому много кутил и стал заметен в женском обществе. Попойки сопровождались и разными опасными для здоровья и даже для жизни приключениями. Однажды гусар Скобелев выпрыгнул из окна второго этажа и чудом не покалечился. Были и другие колоритные случаи. Например, его товарищ Вейс на пари с Михаилом верхом в походной форме взялся переплыть Вислу во время ледохода, и когда Вейс миновал середину, в воду бросился и наш поручик просто так, без пари. "Хоть пари проиграл, но первенства не дал - в этом весь Скобелев", - так говорили знавшие его в тот период. Через некоторое время с тем же товарищем он затеял страшно опасную игру в пятнашки, и преследуя его неосторожный Вейс во время скачки ударился ногой о дерево и раздробил ее. Его удалось спасти, хотя он и остался до конца своих дней калекой.

Во время пребывания в Царстве Польском молодой офицер увлекался и конными скачками, и преодолением барьеров, часто весьма высоких. Не зря один из его сослуживцеев вспоминал: "Чудак. Отличный малый, лихой, берет сумасшедшие барьеры"18. В общем, будущий "белый генерал" был очень живым, крайне неспокойным офицером, в гусарских попойках одним из первых, гораздым на разные смешные выходки, которые иногда принимали жестокий характер.

В 1866 г. Скобелев решает поступить в Николаевскую Академию Генерального Штаба и подает прошение о зачислении. Ему удается блестяще сдать вступительные экзамены. В то время это лучшее высшее военное учебное заведение России возглавлял генерал-майор А. Н. Леонтьев, а преподавали там такие крупные специалисты, как Г. А. Леер и М. И. Драгомиров. Начальство считало Михаила Скобелева способным, но ленивым. Действительно, он занимался только теми предметами, которыми увлекался, и пренебрегал всякой рутиной. В результате не все его ответы на выпускных экзаменах понравились профессорам. Поэтому закончил он Академию по оценкам (баллам) далеко не лучшим, и только по второму разряду (тактика - 10,7; стратегия - 12; военная история - 12; военная администрация - 9; военная статистика - 8; геодезия - 6,5; съемка - 8; русский язык - 11; артиллерия - 8; фортификация - 11; иностранные языки - 12; политическая история - 10)19.

Попал же будущий "белый генерал" в Генеральный штаб только благодаря счастливому случаю и своей находчивости. Ему удалось поразить проверочную комиссию во время практических испытаний. Молодому Скобелеву была поставлена задача найти наиболее удобный пункт для переправы кавалерийского отряда через Неман. К установленному сроку прибыла проверочная комиссия, в составе которой находился профессор Леер, и оказалось, что выпускник провел все отведенное для поиска время на одном месте. Вместо ответа на поставленную задачу, Скобелев вскочил на коня и прямо с места влетел в реку и благополучно переплыл ее в оба конца. Теоретик Леер был восхищен таким практическим решением задачи и настоял на его зачислении в Генштаб20.

Во время учебы в Академии с ним произошел еще один случай, ставший потом легендарным. Отдыхая летом в деревушке на берегу Финского залива, Михаил поехал в лес за жердями, но попал в трясину и чуть не утонул, да вытащила лошадь. "Я ее налево забираю, а она меня направо тянет. Я ее никогда не забуду, - рассказывал впоследствии Скобелев, - если где придется мне на лошади ездить, так чтобы свою сивку помнить, всегда буду белую выбирать"21. Отсюда и берет начало легенда о его тяготении к белым лошадям.

Перед своим выпуском 20 мая 1868 г. он получает очередной чин - штабс-ротмистра, а 19 ноября причисляется к Генеральному штабу с назначением в штаб Туркестанского военного округа22, которым командовал талантливый военачальник и инженер, великолепный политик и администратор генерал Константин Петрович Кауфман.

Вначале Скобелеву поручили руководить работой съемочной партии в районе Самарканда. Затем его направили в отряд генерала А. К. Абрамова, начальника Заравшанского района, где он, командуя казачьей сотней, участвует в боевых действиях на неспокойной бухарской границе. Но, несмотря на ревностное исполнение своих обязанностей, служба в Туркестане в первое там время не получилась для него удачной. Причиной был скандал, разразившийся вокруг Скобелева. Исследователи жизни и деятельности "белого генерала" расходятся в описании причин и событий, приведших к его отъезду из Туркестана. По одной версии, весной 1869 г. Михаил вернулся после одной операции и доложил, что им была разгромлена банда бухарцев, терроризирующих местное население. Но через некоторое время один из казаков его сотни заявил, что "офицер сочинил от начала до конца всю историю о разбойниках".

Затем выяснилось, что этот казак просто мстил штабс-ротмистру, который однажды в горячке отхлестал его. Последний затаил на него обиду. Но важно, что его рассказу поверило и начальство, и многие офицеры. Отметим, что это послужило уроком для самого Скобелева, который больше никогда в жизни не поднимал руку на простого солдата.

Поверил такой версии событий и знаменитый русский живописец В. В. Верещагин, находившийся в ту пору тоже в Ташкенте в качестве художника при генерал-губернаторе: "Некто Жирарде, очень милый француз, учивший детей тогдашнего генерал-губернатора Кауфмана, подвел ко мне юного, стройного гусарского штаб-ротмистра. - Позвольте вам представить моего бывшего воспитанника Скобелева. - Я пожал руку офицерика, почтительно поклонившегося. Фигура юного Скобелева была так привлекательна, что нельзя было отнестись к нему без симпатии, несмотря на то, что история, висевшая на его шее, была самого некрасивого свойства. Дело в том, что, возвратившись из рекогносцировки на бухарской границе, он донес о множестве разбитых и побитых бухарских разбойников, которых в действительности не существовало, как оказалось, и которые были им просто сочинены для реляции". В данном случае, Верещагин написал это с чужих слов, попросту говоря, со слухов, поэтому доверять этому не стоит. Слухи же распускали некоторые офицеры, с двумя из которых дело дошло до дуэли. С одним он помирился прямо на поединке, а второй был им опасно ранен. В результате и получился скандал, для прекращения которого генерал-губернатор собрал офицеров, обругал Скобелева и перевел его на Кавказ23.

По другой версии, сам бухарский эмир попросил у Абрамова помощи от бандитов и Скобелеву поручили уничтожить банду. Для выполнения этой задачи к его сотне была прибавлена еще одна сотня корнета Герштенцвейга. Найдя этих бухарцев, Михаил Дмитриевич окружил их и уничтожил почти всех. Однако в расположении русских войск поползли слухи, что Скобелев струсил во время боя, поэтому по личной просьбе Михаила Дмитриевича генерал Абрамов назначил расследование данного боя и поручил его уважаемому полковнику. Последний разобрался в этом деле и доказал честность Скобелева. К. тому же, исполнительный полковник выяснил и личности тех людей, которые способствовали распространению порочащих штабс-ротмистра слухов, - корнет Г. и подполковник П. Первый из них был попросту обижен на Скобелева за то, что именно он командовал операцией. Кауфман собрал у себя офицеров, сообщил всем о результатах проведенного следствия и сказал, что дело закрыто, а виноваты только распространители слухов. Скобелеву оказалось мало сухого официального оправдания, он хотел получить товарищеские извинения от этих двух офицеров. Однако те отказались и тем самым нанесли оскорбление не только ему, но и чести его фамилии. Естественно, обидчики были немедленно вызваны на дуэль. Ну, а последствия - те же, что и в первой версии24.

Можно выделить еще и третий вариант развития событий. По нему генерал Абрамов выделил отдельный отряд под командованием корнета Герштенцвейга, куда была включена и сотня Скобелева (в предыдущей версии все наоборот - корнет находился в подчинении у Скобелева). По возвращению из экспедиции поползли слухи, что штабс-ротмистр, в отличие от храбро дравшегося Герштенцвейга, струсил и не участвовал в стычке с бухарцами. Однако другие участники рассказали, что корнет был пьян и по ошибке атаковал мирных кочевников, а Скобелев не стал в этом участвовать. Для того, чтобы прекратить распространение порочивших его слухов, Скобелев потребовал от Герштенцвейга оглашения истины, но последний отказался. Корнет был вызван на дуэль и ранен в ногу. Через год он скончался, многие посчитали причиной его смерти полученное им ранение от Скобелева, которому вскоре после этого пришлось покинуть Туркестан25.

Лишний раз подтверждает последнюю версию событий такой занимательный документ, как письмо Кауфмана Милютину в ответ на запрос последнего о службе Скобелева от 30 сентября 1870 г.: "Скобелев весьма исполнителен и усерден; берется за дело с увлечением, энергически, но не в такой же степени "преследователей". Призвание его - полевая служба в войсках; он имеет много данных к успеху в этом роде деятельности; в административной же должности едва ли долго выдержит. Вообще, человек способный, но не довольно еще аккуратен. Непомерное честолюбие, желание выскочить, отличиться от других побуждают его смотреть снисходительно на средства... Про него распустили слух, что он трус; но это неправда. Последствие этого слуха было то, что Скобелев выдержал дуэль с двумя офицерами, одну за другою, и готов был продолжать с другими, если б не был остановлен"26.

По мнению В. Н. Масальского, "честолюбие Скобелева тех лет, стремление отличиться проявлялись в нем настолько очевидно, что подавляли щепетильное отношение к представляемой по службе информации, уважение к сослуживцам, скромность и т.п. С другой стороны, рассмотрение инцидента показывает, с какой ревностью, завистью, интригами он встретился в самом начале своей службы. Его способности заявляли о себе слишком явно, и это было невыносимо для тех, кто был этих способностей лишен, но хотел, тем не менее, добиться славы и чинов"27. В таких вот условиях формировался и закалялся характер будущего полководца.

Именно с этого времени начался период служебных метаний Скобелева. В конце ноября 1870 г. молодой офицер перестает командовать Сибирской казачьей сотней и отправляется на Кавказ, но и там его появление было мимолетным, так как он сразу же был переведен в Закаспийский край, где попал в качестве командира кавалерии в отряд полковника Н. Г. Столетова, тоже будущего героя русско-турецкой войны. Однако и там его присутствие было не долгим по причине нового конфликта с начальством: в мае 1871 г. он самовольно отправился в рекогносцировку Саракамыша всего с 6 всадниками и прошел 410 верст, сделав съемку местности и собрав другую полезную информацию. В планы же начальства она не входила и, несмотря на всю свою полезность, была расценена как нарушение военной дисциплины, в результате чего Скобелев был незамедлительно выслан в Петербург28.

Прежде чем перейти к следующему периоду жизни "белого генерала", хотелось бы рассказать еще об одном интересном эпизоде, который помогает узнать дневник военного министра России Д. А. Милютина: "Скобелев тогда же, в октябре 1870 г., узнав о начавшейся войне между Пруссией и Францией, рвался принять в ней участие и уехал из Туркестанского края. Я был тогда атакован со всех сторон, и матерью Скобелева, и сестрой ее графиней Е. Н. Адлерберг, и самим графом Александром Владимировичем (граф А. В. Адлерберг, муж сестры матери Скобелева, являлся министром императорского двора. - В. М.), просившем о командировании пылкого ротмистра в прусскую армию. Но ходатайства не были удовлетворены; Скобелев вернулся в Туркестанский край..."29.

Итак, летом 1871 г. Михаил Дмитриевич был вынужден возвратиться в Петербург. Он отдыхал до 25 апреля 1872 г., когда его прикомандировали к Главному штабу для работы в Военно-учетном комитете. Скорее всего, из-за своей энергичности и несдержанности Скобелев там тоже не засиделся, так как уже 5 июля им было получено новое назначение: он становился старшим адъютантом штаба 22-й пехотной дивизии в Новгороде с переводом в генштаб капитаном.

Там он задержался чуть подольше, чем в других местах, поэтому и остались некоторые свидетельства его жизни в Новгороде. Причем одно из них серьезно подрывает легенду о тяготении Скобелева только к белым лошадям: на этом месте службы "лошади у него были и вороные, и гнедые". Также известно, что в его комнате было всегда сильно надушено по причине его большой страсти к духам. Кроме того, в тот период он много читал, немного играл на рояле и пел "маленьким красивым баритоном". Вскоре у Михаила Дмитриевича происходит очередное столкновение с начальством, на этот раз с начальником штаба гвардии К. Левицким. Только Н. Н. Кнорринг достаточно внятно рассказал об этом инциденте: "Дело было в 1872 г. на маневрах в Тацах. Начальник штаба гвардии К. Левицкий отослал Скобелева, тогда капитана Генерального штаба, с каким-то поручением и очень волновался, что тот долго не возвращался. Наконец Скобелев приезжает с огромным опозданием и на разнос начальника приносит извинение, сказавши, что опоздал по собственной вине, отказавшись назвать причины. Когда же Левицкий стал настаивать, то Скобелев чистосердечно признался, что опоздал потому, что его задержал вел. кн. Юрий Максимилианович, с которым тот в уланском полку и пропьянствовал всю ночь. Левицкий стал распекать Скобелева и по существу, разумеется, был прав, но он, по своему характеру, всегда делал это как-то обидно и нудно, так что Скобелев вскипел и бросился к Левицкому с намерением его ударить. Тогда Витмер (профессор Академии Ген. штаба. - В. М.), свидетель этой сцены, кинулся к Скобелеву и, взявши за локти, увел его из комнаты, уговаривая. Скобелев был очень благодарен Витмеру за вмешательство, иначе дело могло бы кончиться для него очень плохо"30.

30 августа 1872 г. он произведен в подполковники с переводом уже в штаб Московского военного округа. Разумеется, невзирая на этот и предыдущий инциденты, безболезненно подниматься по служебной лестнице ему помогали мощные родственные связи семьи, в первую очередь, это касается его дяди, имевшего при дворе сильное влияние - графа А. В. Адлерберга. Кроме того, весьма симпатизировал и помогал молодому офицеру победитель имама Шамиля, бывший наместник России на Кавказе, князь А. И. Барятинский. Именно этот фельдмаршал, имевший громадный авторитет в армии, пробил участие Скобелева в предполагаемом вскоре Хивинском походе русской армии31.

В штабе Московского военного округа он вообще не пробыл ни дня, потому что сразу был прикомандирован для командования батальоном к 74-му пехотному Ставропольскому полку, расположенному в районе Майкопа. В начале 1873 г. Скобелев решил поучаствовать в запланированном походе на Хиву. Для этого ему пришлось выхлопотать годичный отпуск. Прощаясь с сослуживцами по полку, подполковник Скобелев у знамени своего батальона сказал: "Клянусь этим знаменем, что если буду жив, то через год я буду стоять на этом месте с Георгиевским крестом". Так и оказалось. Ровно через год тогдашний командир Ставропольского полка генерал Шак, прийдя вечером к себе домой, услышал свой любимый Даргинский марш, который исполнял Скобелев с крестом на его рояле32.

Хивинский поход под общим командованием туркестанского генерал-губернатора К. П. Кауфмана начался в апреле 1873 года. По плану три отряда должны были продвигаться по направлению к Хиве с трех разных сторон - со стороны Каспия (Кавказский отряд), из Оренбурга (Оренбургский отряд) и из Туркестана (Туркестанский отряд, ведомый лично Кауфманом) и под самим городом соединиться. Скобелев попал в Кавказский отряд, который был поделен на 2 колонны, выступавшие из двух разных мест: из Красноводска шла колонна полковника Маркозова, а из Мангышлака - колонна полковника Ломакина (2140 чел.), авангардом которой и командовал Скобелев. Путь до Хивы был очень тяжелым33. Колонна Маркозова вообще не дошла до места встречи и повернула назад.

2 мая соединение Ломакина достигло Кизил-Агира, откуда можно было всего за день дойти до хивинской границы. Собрался военный совет, на котором было решено выслать вперед, к озеру Айбугир, небольшой авангард под командованием Скобелева. Михаил Дмитриевич ту же бросился вперед, и уже 5 мая его авангард имел стычку с крупным караваном, направляющимся в Хиву. Во время рубки несколько казаков и командир отряда были ранены, причем подполковник Скобелев тяжело. На его теле лекарь насчитал 7 ран, поэтому он был вынужден преодолеть часть пути лежа на арбе. В результате этого столкновения авангард захватил 180 верблюдов и 800 пудов хлеба. Далее он дошел до заданного оазиса, где встретил Оренбургский отряд генерала Веревкина. Через несколько дней подошла и колонна Ломакина, после чего она была присоединена к Оренбургскому отряду, опять-таки под общим командованием Веревкина. Генерал вновь передал авангард Михаилу Дмитриевичу, который уже 26 мая занимался рекогносцировкой у стен Хивы. А 28 мая подошел сам Кауфман с основными силами и все три отряда соединились.

Оренбургский отряд, в котором теперь находился и Скобелев, в тот же день начал бомбардировку города. Вскоре хан прислал посланца с предложением капитуляции и просьбой о прекращении огня. Однако, несмотря на приостановку обстрела со стороны русских частей, со стен Хивы несся ответный огонь. Скобелев настоял на возобновлении мощной бомбардировки. Ханский посланец стал уверять, что с русскими ведут перестрелку только туркмены, не подчинявшиеся хану. Действительно, последние, не согласные со сдачей, решили продолжать сопротивление. Скобелеву вместе с заместителем Веревкина полковником Саранечевым пришлось штурмом брать Хозаватские ворота города, тогда как Кауфман с основными силами мирно вошел с противоположной стороны, договорившись с ханом о сдаче34.

29 мая 1873 г. Хива полностью оказалась под контролем русских войск. Вскоре хан подписал мирный договор с Россией, по которому к последней отходили все земли, находящиеся по правому берегу Амударьи и налагалась небольшая контрибуция в размере 2 млн. рублей. Были освобождены все рабы на невольническом рынке, среди которых оказалось много русских. Фактически над ханством был установлен русский протекторат.

Однако для Скобелева взятие Хивы принесло одни лишь неприятности и недовольство Кауфмана его "агрессивными" действиями. Генерал-губернатор не был в достаточной мере уведомлен о туркменах, поэтому свел все к желанию самого Скобелева побыстрее отличиться. Тут же сложилось мнение о нем, как о карьеристе, крайне неразборчивом в средствах для достижения своих личных целей. В результате желаемый им Георгиевский крест не был получен. Тогда Михаил Дмитриевич вызвался провести опасную рекогносцировку к тем колодцам Артакую, до которых не дошел отряд полковника Маркозова. Он переоделся в туркменскую одежду и вместе с 4-мя проводниками из местных жителей проскакал весь путь туда и обратно, несмотря на угрозу нападения воинствующих кочевников. По словам его ближайшего сподвижника А. Н. Куропаткина, "составленное при этом Скобелевым описание настолько исполнено верно, что служило руководством при движении через Артакую Туркестанского отряда во время Ахал-Текинской экспедиции 1880 года"35. За этот бесспорный подвиг он и был награжден крестом. "Для Скобелева, - пишет Б. А. Костин, - участие в Хивинском походе стало серьезной воинской школой, проверкой его физических и моральных качеств. Испытание Скобелев выдержал с честью. И даже среди обстрелянных в боях туркестанцев он выделялся своим поразительным самообладанием и храбростью. Инициатива, верный глазомер, быстрота в принятии решений уже тогда отличали молодого офицера"36.

После Хивинского похода многие из его участников вернулись в европейскую Россию. На некоторое время приехал из Туркестана и К. П. Кауфман, который тепло отзывался о Скобелеве. В конце 1873 г. вернулся и Скобелев, который отправился отдыхать на юг Франции. Однако спокойный отдых оказался явно не по нему, и "заинтересовавшись партизанскими действиями карлистов, пробрался к Дон Карлосу в Испанию; оборонительные действия этого соперника испанского короля Альфонса XII он считал более достойными изучения, чем действия регулярной испанской армии. Он был свидетелем битв при Эстелье и Пепо-ди-Мурра. Из Испании он вернулся с громадным количеством заметок и записок о партизанской горной войне, об обороне местностей не регулярной, а только что набранной из крестьян армией. Он, как военный специалист, брал свое где его находил, вглядывался во все, что ему казалось по его специальности полезным". "Мне надо было видеть и знать, что такое народная война, и как ею руководить при случае", - говорил "белый генерал" после возвращения в Россию. Попал он, в Испанию переодевшись в костюм испанца и, пробравшись тайно в горы, где был задержан и отведен к Алоизу Мартинецу, помощнику Дона Карлоса. После этого в течение нескольких месяцев Скобелев находится у карлистов и набирается опыта ведения войны в горных условиях. Затем ему пришлось покинуть Испанию и вернуться на родину, так как в прессе появились предположения, что он направлен в Испанию русским правительством37. Вернувшись вместе с кучей материалов и двумя попугаями, Скобелев узнал, что 22 февраля 1874 г. его произвели в полковники, а 17 апреля назначили флигель-адъютантом императора.

После окончания отпуска в сентябре 1874 г. его направляют в Пермскую губернию для введения в действие нового устава о воинской повинности38. После выполнения этого задания Михаил Дмитриевич возвращается в Петербург и женится. Невесту молодому и красивому флигель-адъютанту, георгиевскому кавалеру, обладавшему мощными семейными связями и большим состоянием, нашли соответствующую - фрейлину императрицы княжню Марию Николаевну Гагарину. Она, в отличие от многих, не охотилась за "белым генералом". По мнению Масальского, "М. Н. Гагарина была бы для Скобелева вполне подходящей подругой жизни. Она была умна, ровна и уживчива. Скобелев за ее кроткий нрав называл ее чудным ребенком... Строго одетая молодая женщина, не красавица, но не лишенная привлекательности, лицо серьезное, взгляд умный, без тени кокетства. К слову, хорошо ездила верхом... Исход этого брака объясняется, возможно, еще и тем, что, как ни странно, при всех великосветских связях Скобелева его не притягивало аристократическое общество. Княжна Гагарина не покорила его сердце"39.

Венчание состоялось в январе 1875 года. Медовый месяц молодожены провели в Петербурге в квартире на Большой Морской улице. Когда Михаил Дмитриевич услышал, что в Туркестане опять начнутся военные действия, он не выдержал, быстро собрался и отправился туда. Мария Николаевна поехала с ним. Бешеные темпы переезда не подходили для такой хрупкой женщины. В Нижнем Новгороде она просит остановиться на несколько дней для отдыха. Скобелев же рвется дальше, боясь опоздать к началу событий; супруги поругались и расстались. Он помчался в Ташкент, откуда телеграфировал Марии Николаевне с просьбой о приезде, но она отказалась, говоря, что такое расстояние и такие дороги не для нее. Поэтому через некоторое время был осуществлен развод.

Мария Николаевна Гагарина превратилась в затворницу и, почти на 25 лет пережив своего супруга, скоропостижно скончалась в Баден-Бадене 17 апреля 1906 года. Верещагин, друживший с Михаилом Дмитриевичем, считал, что разлука с Гагариной тяжела для Скобелева и что он по своей натуре склонен к семейной жизни: "Никогда не расспрашивал также Скобелева о его женитьбе, т.к. понял из некоторых замечаний, что это его больное место. Но я положительно подметил у него стремление к семейной жизни, и когда он раз горячо стал оспаривать это, я прибавил: - Необходимо только, чтобы жена ваша была очень умна и сумела бы взять вас в руки. - Это, пожалуй, верно, - согласился он. Другой раз, помню, в Плевне я смеялся, что мы еще увидим маленьких Скобелят, которые будут ползать по его коленам и таскать его за бакенбарды. Михаил Дмитриевич хоть и проворчал: "что за чушь вы говорите, Вас. Вас", однако предобродушно смеялся над моей картиной. Не мало смеялись, помню, Хомичевский и другие ординарцы, при этом бывшие"40. Таким образом, попытка "белого генерала" обрести семью не удалась, хотя повинен в этом был, в первую очередь, он сам. В возрасте 31 года он относился к браку весьма легкомысленно.

В конце мая 1875 г. Скобелев вновь прибывает в Ташкент в распоряжение генерала Кауфмана, но уже в чине полковника и в качестве флигель-адъютанта царя. Это был третий и самый известный его приезд в Туркестан. Период с 1875 по 1877 год можно назвать пиком деятельности Скобелева в данном регионе: именно в те годы к нему пришла общероссийская известность и слава.

Для переговоров с кокандским ханом в Коканд было отправлено посольство под охраной Михаила Дмитриевича, с которым было 22 казака и 6 джигитов. Когда оно прибыло в Коканд, в ханстве началось восстание, возглавленное муллой, принявшим имя Пулат-бека. В результате, вместо переговоров покинутому своими приближенными и телохранителями Худояр-хану пришлось бежать под охраной Скобелева. Проявив выдержку, ему удалось пробиться сквозь возмущенные толпы подданных хана и дойти до Ходжента, где находился тогда Кауфман. Хан был спасен, за что горячо благодарил Скобелева и Кауфмана. За свои решительные действия Михаил Дмитриевич был награжден золотой саблей "За храбрость"41.

Ханом же в результате восстания стал старший сын Худояра Насреддин, которого поддержал лидер восставших кипчаков Абдурахман-автобачи. Вскоре последний объявил джихад против неверных и напал на российскую территорию. Однако вовремя появившийся отряд генерала Головачева отбил нападение. В связи с агрессивными действиями ханского военачальника Коканду была объявлена война. В августе русские войска в составе 16 рот, 9 сотен казаков с 20 орудиями и 8 ракетными станками (всего около 4 тыс. чел.) под командованием самого генерал-губернатора края вышли из Ходжента42. Скобелеву было поручено командование кавалерией.

21 августа произошел бой у кишлака Каракчикум, в котором Михаил Дмитриевич провел мощную кавалерийскую атаку сразу после артподготовки, в результате чего кокандцы были рассеяны. На следующий день состоялось первое и, одновременно, решающее сражение под крепостью Махрам, где небольшому отряду Кауфмана противостояла почти пятидесятитысячная ханская армия. И опять исход столкновения был решен ударом кавалерии Скобелева, который врубился в массы противника и заставил его спасаться бегством. Он был ранен в ногу, но не покинул строй до того момента, как неприятель не побежал. В результате сражения армия кокандцев была полностью разбита. Русские войска взяли 39 орудий и около 1000 пленных, а радостный Кауфман сообщил в Петербург: "Дело сделано чисто!"43. Скобелев за блестящие действия был произведен в генерал-майоры с зачислением в свиту.

Далее путь на Коканд был спокойным. В столице Кауфман был встречен ханом Насреддином, который запросил мира. И мирный договор был быстро подписан. В нем подтверждались права русских купцов на свободную торговлю и то, что к Туркестанскому генерал-губернаторству отошел правый берег Сырдарьи с городами Чустом и Наманганом. Однако военные действия на территории ханства на этом не закончились. Сразу вслед за уходом русских войск из Коканда, туда ворвался Абдуррахман-автобачи с кипчаками, сверг Насреддина и отдал престол Пулат-беку. В это время Скобелев был назначен Кауфманом, начальником Наманганской области, то есть территории, непосредственно граничащей с Кокандским ханством. Самому же генерал-губернатору для участия в совещании по вопросу о Коканде пришлось покинуть Туркестан и отправиться в Петербург, оставив вместо себя генерала Колпаковского. Абдурахман же не успокаивался на достигнутом и предпринял несколько попыток отбить Наманганскую область, но войска под командованием Ак-паши ("белый генерал" по-тюркски) пресекли их и разбили все кипчакские отряды, за что Скобелев был удостоен уже ордена Св. Георгия III степени44.

Стычки с кипчаками продолжались до конца января 1876 года. Проследить основные события, происходящие в то время можно по дневнику Милютина. "1876 г. 15 января. Получена телеграмма из Ташкента о новом успехе наших войск против кокандцев: генерал-майор Скобелев овладел Андижаном, где сосредоточились враждебные нам скопища кипчаков Абдурахмана-Автобачи. 29 января. После доклада, продолжавшегося опять очень долго (по случаю полученных генералом Кауфманом телеграмм о новых успехах Скобелева в Кокане) [Здесь речь идет о последней попытке Абдурахмана ударить по русским. Он после поражения в Андижане сумел собрать неподалеку от этого города 15-тысячное войско, но внезапно при Ассаке на него налетел Ак-паша, и от войска ничего не осталось. - В. М.]. 3 февраля. Получены довольно важные известия из Кокана: смуты и раздоры дошли до того предела, что обе соперничествующие партии нашлись вынужденными положить оружие перед русской силой. Предводитель кипчаков Абдурахман-Автобачи сдался Скобелеву (это произошло вскоре после поражения при Ассаке 24 января. - В. М.)... Прежнее ханство Коканское присоединяется к Российской империи под названием области Ферганской (древнее название страны в верховьях Оксуса - Фергана). Государь одобрил наше предположение и телеграмма вчера же отправлена к Колпаковскому..."45. 5 февраля генерал Колпаковский получил эту телеграмму из Петербурга, а уже 8 числа Скобелев в результате стремительного броска взял Коканд. "19 февраля. Сегодня, - продолжал Милютин, - при докладе моем окончательно последовало высочайшее повеление о присоединении к империи бывшего ханства Коканского под именем области Ферганской. Губернатором назначен генерал-майор Скобелев, завоевавший с ничтожными силами эту новую территорию"46.

Михаил Дмитриевич находился на этой должности не более года. За это время он смог уничтожить рабство и упорядочить налоговую систему, бывшую до него в беспорядке. Из Коканда, города с плохим климатом, он перенес областной центр в г. Новый Маргелан, названный, кстати, в 1907 г. именем Скобелева. Летом 1876 г. неутомимый военачальник возглавил экспедицию к границам Кашгарии, к Тянь-Шаню. С ним отправились 8 рот, 4 сотни, 3 горных орудия и ракетная батарея. К тому же, с "белым генералом" там находились и специалисты для проведения различных исследовательских работ - географы, топографы и т.д. По словам В. И. Немировича-Данченко, "тут ему приходилось совершать горные переходы через перевалы Сары-Магук на высоте 18000 футов и Аргат-Даване на 11000 футах"47. Естественно, что в данном походе ему пригодился опыт, полученный во время отпуска в 1873 - 1874 гг., который он провел в Испании. Результатом этой экспедиции было присоединение Алайской земли к Ферганской области, занятие кашгарской границы и постройка Гульчинско-Алайской дороги, которая стала называться "Скобелевским путем". Также были "впервые нанесены на карту 26 тыс. верст неизвестной местности, проведены естественно-научные исследования, собраны богатые коллекции".

В конце 1876 г. область посетил генерал-губернатор и остался доволен увиденным. Скобелев тут же написал об этом своим друзьям: "Область только что посетил генерал-губернатор, ревизовал все гражданские управления и смотрел войска. Он остался всем как нельзя более доволен и заявил, что дело организации вновь присоединенной области находится в хороших руках. Ты меня поймешь, как подобная оценка упрочивает мое положение - я много работаю и сам чувствую, что дело идет; одно страшно - это пропустить отечественную боевую эпопею, не быть там, где на равнинах, по холмам будут грохотать русские пушки! Волосы дыбом становятся при этой ужасной мысли! Я, впрочем, все это тебе говорю без всякой задней мысли; я уверен в том, что жить жизнью скверною, в особенности служить, не обладая лично никаким состоянием, дело трудное, редко совместимое с нашими порывами. Исполнение долга службы одно дает душевное спокойствие и счастье; здесь, в крае, я до сих пор этим последним пользуюсь безусловно; не будь турецкого вопроса, я бы назвал себя самым счастливым человеком в мире"48. Как видно из письма, Михаила Дмитриевича волновало не только состояние дел в крае, но и то, что он может не попасть на назревавшую войну с Турцией.

Тихая и спокойная жизнь была не для такого человека, поэтому он уходит с поста губернатора области и уезжает в Петербург. Однако там Михаил Дмитриевич неожиданно попадает в страшную немилость. "Скобелев вернулся в Туркестанский край, - пишет Милютин, - где оказал многие отличия, получал одну награду за другой до тех пор, пока не свернул ему шею флигель-адъютант кн. Долгорукий, командированный в Ташкент по особому высочайшему повелению в 1876 г. и привезший оттуда рассказы о предосудительном поведении Скобелева. Кн. Долгорукий, брат будущей княгини Юрьевской (светлейшая княгиня Юрьевская, урожденная княжна Екатерина Михайловна Долгорукая, вторая жена Александра II. - В. М. ), пользовался особенным покровительством государя. Скобелев, занимавший уже в то время пост начальника Ферганской области, в чине генерал-майора свиты е.в., был смещен с должности, вызван в Петербург и попал в такую немилость, что в начале войны 1877 г. не смел даже показываться государю и скромно состоял вместе со своим отцом при штабе главнокомандующего армией"49.

Пытается разобраться в этом и Н. Н. Кнорринг, который в своей работе привел письмо генерала Троцкого к Кауфману спустя неделю после приема Скобелева у царя: "Приехал сюда Михаил Дмитриевич Скобелев. Он поражен, да и я вместе с ним, приемом у государя. Не подав руки, его величество сказал Скобелеву: "Благодарю тебя за молодецкую боевую твою службу, к сожалению, не могу сказать того же об остальном (о чем именно - ни слова). Затем, волнуясь и возвысив голос, государь продолжал: "Я помню, я знал твоего деда, и я краснею за его славное имя". Это место из слов государя так сразило Михаила Дмитриевича, что он говорит, что не помнит, так ли именно была произнесена его величеством фраза, но что в его, Скобелева, ушах особенно тягостно отозвалось слово "краснею". Была еще и такая фраза: "Я осыпал тебя милостями". Государь закончил свое обращение словами: "Я надеюсь, что на новом назначении, которое я тебе дам, ты покажешь себя молодцом". С этим Михаил Дмитриевич был отпущен из дворца... Трудно установить конкретные особенности обвинения против Скобелева, но в том же письме ген. Троцкий пытается их формулировать: "Обвинительные против Скобелева пункты - распущенность войск, панибратсво с офицерами, демократизация, умышленное непривлечение к себе помощников с громкими именами и проч. ...Один из главных интриганов был полк. кн. Витгенштейн, который после возвращения Скобелева в Коканд из экспедиции в горы, был оставлен в качестве заместителя Скобелева"50.

Таким образом, становятся известными два главных недруга молодого генерала, князь Долгорукий и князь Витгенштейн. Благодаря их интригам у Скобелева время в Петербурге проходило очень беспокойно, и только после активных действий своих могущественных родственников его назначают, да и то с большим скрипом, на небольшую должность начальника штаба в казачью дивизию, которой командовал его отец Дмитрий Иванович51.

Вскоре началась русско-турецкая война 1877 - 1878 гг., принесшая "белому генералу" мировую славу. Из Болгарии М. Д. Скобелев вернулся общепризнанным военным авторитетом, поэтому данную войну можно с полной уверенностью назвать пиком его карьеры и самым значительным периодом жизни52. Начало военных действий "белый генерал" встретил, находясь в должности начальника штаба Кавказской казачьей дивизии, командиром которой был его отец, Скобелев-первый. Михаила Дмитриевича стали называть Скобелевым-вторым. Он сразу же решил показать себя: с летучим отрядом Скобелев-2 в день объявления войны, 12 апреля 1877 г., занимает Барбошский железнодорожный мост через реку Серет и этим обеспечивает дальнейшее беспрепятственное движение русских войск к Болгарии. Однако вскоре Кавказская дивизия была расформирована, и оба Скобелевы оказались в свите императора. Но Михаил Дмитриевич не хотел сидеть сложа руки во время боевых действий и поэтому на свой страх и риск договаривается с генерал-майором М. И. Драгомировым, начальником 14-й пехотной дивизии, о своем назначении к нему простым ординарцем. Случай просто уникальный: один генерал-майор в роли ординарца у другого генерал-майора. Однако ж Скобелев-2 не смущался такой субординации и уже при переправе через Дунай 14 - 15 июня, в этой первой крупной операции русских войск, он снова показывает себя блестяще. Он спасает положение, бросаясь с колонной стрелков в атаку прямо на ощетинившиеся огнем турецкие позиции, выбивает оттуда противника и закрепляет тем самым плацдарм для основных русских войск.

Скобелев участвовал почти во всех крупных столкновениях: 25 июня - в разведке и занятии города Белы, 3 июля - в отражении турецкой атаки Сельви и 7 июля - в занятии Шипкинского перевала. Далее он участвует в двух печальных для нашей армии и кровопролитнейших сражениях за Плевну, в которой укрепился с мощной группировкой один из лучших военачальников тогдашней Турции Осман-паша. Как известно, из-за бездарных действий отдельных руководителей русской армии и плохо запланированного штурма обе попытки взятия города провалились с большими потерями. Во время второй Плевны "белый генерал" при отступлении русских войск активными действиями своего небольшого отряда спасает левое крыло русской армии, задержав турецкие таборы, которые как раз и намеревались по нему ударить. Затем он разрабатывает и реализует план по взятию города Ловчи, в котором находилась часть войск Осман-паши. Во время третьей Плевны пополненный отряд Михаила Дмитриевича, действуя опять-таки с левого края захватив три гребня Зеленых гор и 2 редута - Исса-ага и Кованлек, подошел к самой Плевне, однако из-за зависти других высших военных чинов, в частности, генералов К. Левицкого и П. Зотова, не получает подкреплений и под нажимом значительно превосходящих сил противника вынужден был отойти53.

За проявленный героизм и мужество его производят в чин генерал-лейтенанта, награждают орденом Станислава I степени и назначают начальником 16-й дивизии. Награды эти не особенно его порадовали, так как "до третьей Плевны говорил он Немировичу-Данченко: "Я был молод, оттуда вышел стариком! Разумеется, не физически и не умственно ... Точно десятки лет прошли за эти семь дней, начиная с Ловчи и кончая нашим поражением ... Это кошмар, который может довести до самоубийства... Воспоминание об этой бойне - своего рода Немезида, только еще более мстительная, чем классическая. Откровенно говорю вам - я искал тогда смерти и если не нашел ее - не моя вина!"54. После такого нервного перенапряжения он отправляется на отдых в Бухарест, где никто не пользуется такой известностью и таким уважением, как "белый генерал".

После трех неудачных штурмов Плевны главнокомандующим становится генерал Э. И. Тотлебен, который приказал блокировать Плевну. В результате у турок кончается продовольствие, и после неудачного прорыва блокады командующий турецкой армией в Плевне Осман-паша сдается. Скобелева назначают военным губернатором Плевны. Любопытна встреча двух полководцев: "Войдя в домик, занимаемый Османом, он отдал ему воинскую честь и разговорился с ним через переводчика. Осман-паша, которому Скобелев был хорошо знаком, как храбрый русский генерал, с которым он не раз ведался в делах, в свою очередь, с почтением отнесся к Михаилу Дмитриевичу. В этом разговоре замечательны следующие фразы, которыми обменялись два героя. Скобелев обратясь к переводчику сказал:

- Скажите паше, что каждый человек, по натуре, более или менее завистлив и я, как военный человек, завидую Осману-паше в том, что он имел случай оказать своему отечеству важную услугу, задержав нас целых 4 месяца под Плевною.

Осман-паша величаво поклонился Скобелеву и с приятной улыбкою отвечал: - Генерал еще так молод годами и уже успел так много и хорошо заявить на военном поприще, что я не сомневаюсь - если и не я, то может быть мои дети отдадут ему почтение, как фельдмаршалу русской армии.

Дружественно пожав друг другу руки они расстались"55.

Михаил Дмитриевич участвует и в знаменитом Шейновском сражении, в котором была частично уничтожена, частично взята в плен русскими войсками громадная армия Вессель-паши, после чего был открыт путь к Стамбулу. Понимая это, Скобелев-2 берет Андрианополь, древную столицу турок и стремительно приближается к тогдашней столице Османской империи. 17 января 1878 г. авангард "белого генерала" захватывает город Чорлу, расположенный всего в 80 км от Стамбула. Дальше однако пройти не удалось, так как турки запросили перемирия, и 19 января война прекращается вследствие подписания перемирия в захваченном русскими Андрианополе. Через месяц, 19 февраля, был подписан мирный договор между Турцией и Россией56.

В это время Михаила Дмитриевича назначают командиром оставленного в Турции 4-го армейского корпуса. "Белый генерал" начинал скучать от бездействия и для того, чтобы развлечься, совершает увеселительные прогулки с офицерами своего корпуса в Константинополь, Буюк-Дере и другие окрестности. "Раз как-то Скобелев поехал в сопровождении трех офицеров и четырех казаков в Буюк-Дере, где имел дело в нашем посольстве. Поехали кратчайшим путем. Часов в шесть вечера, миновав сплошные сады фруктовых деревьев, въехали в Буюк-Дере, где остановились в лучшей французской гостинице. Хозяйка-француженка, бойкая, пикантная дамочка, очаровала всех и более всего Скобелева, который пригласил француженку обедать с ним и офицерами. Скобелев вышел в зал в белом кителе, раздушенный, сияющий, усадил рядом с собою француженку и стал отчаянно за нею ухаживать. Вдруг ему пришла мысль выкинуть гусарское коленце. Подозвав одного из офицеров, он шепнул ему что-то на ухо. Тот улыбнулся и вышел. Скобелев, между тем, завязал с француженкой разговор о России.

- А вот посмотрите на этого господина, - сказал вдруг Скобелев, указывая на Дукмасова, отличавшегося полуазиатскою наружностью. - Это казак самый настоящий. Он совершенный дикарь. Он ест человеческое мясо и сальные свечи!

Француженка сразу сделалась красна, с удивлением посмотрела на руки и зубы казачьего офицера и, наконец, сказала вполголоса, что он не похож на людоеда.

- Мы его приручили! - ответил Скобелев. - Увидите, с каким аппетитом он будет есть, вместо десерта, сальные свечи.

Через несколько минут вошли два лакея, из которых один подал казаку тарелку с парою сальных свечей. Француженка пришла в ужас, но когда Дукмасов стал преспокойно уписывать поданные свечи, с нею чуть не сделался обморок. Тогда только Скобелев не выдержал и объяснил, что свечи сделаны из сахара и сливок и заказаны у кондитера"57. Вот так вот развлекался "белый генерал" в свободное от службы время.

Солдатам же генерал был верным и простым товарищем. Одним из главных отличий Скобелева от большинства тогдашнего российского генералитета было то, что он смог стать своим человеком для простых солдат и обер-офицерских чинов. Михаил Дмитриевич никогда не брал своего жалованья корпусного командира - оно полностью шло на добрые дела, в первую очередь, на материальную помощь простым солдатам и небогатым офицерам.

Скобелев берег солдатскую кровь. Например, при страшном по погодным условиям переходе через Балканы он сумел не потерять ни одного солдата от мороза и метели там, где у других генералов вымерзали целые полки. "Белый генерал" прекрасно знал, во что обходится война. "Это страшное дело, - не раз говорил он. - Подло и постыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней необходимости. Никакое легкомыслие в этом случае непростительно. Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов".

Скобелев долго находился в Болгарии и только в апреле 1879 г. вернулся в Россию. К нему вернулось доверие и расположение императора - 30 августа его назначили генерал-адъютантом Александра II. Вскоре он по личному выбору царя отправляется в командировку в Германию на военные маневры в качестве представителя русской армии. Результатом поездки был подробнейший отчет, представленный военному министру58. По словам Немировича-Данченко, "из своих бесед с берлинскими генералами, из знакомства с прусскою армией Скобелев вынес глубокое убеждение, что там - серьезно готовятся к войне с нами ... - Мы опять разыгрываем роль глупой евангельской девы ... Опять война застанет нас врасплох!"59. Однако воевать с немцами ему не пришлось, зато он во всем блеске своего военного таланта показал себя уже в почти родной для себя Средней Азии.

К 1873 г. все три государства в Средней Азии (Бухарский эмират, Кокандское и Хивинское ханства) были подчинены Российской империи, а после Кокандского восстания в 1876 г. Кокандское ханство было включено под названием Ферганской области в состав Туркестанского края России. Вне русской зависимости остались только туркмены. Подчинение Россией среднеазиатских стран усилило русское влияние в значительной части Туркмении. С этим не могла мириться Англия - главный соперник России в этом регионе. Великобритания всеми способами стремилась помешать распространению российского влияния на остальную территорию Средней Азии. В одном из своих писем "белый генерал" писал: "Близкое будущее докажет нам, я полагаю, что Англия предпримет в этом направлении (завоевание господства в Туркестане. - В. М. ) ряд попыток и усилий, носящих вначале исключительно промышленный и торговый характер, но которые разовьются впоследствии в могущественную, угрожающую нашим границам наступательную силу". Как бы в подтверждение этим словам, в ноябре 1878 г. Великобритания начала военные действия против Афганистана. Россия, сохраняя нейтралитет в этой войне, предприняла военную экспедицию из Красноводска в Ахал-Текинский оазис.

В 1879 г. трехтысячный отряд генерала Н. П. Ломакина подошел к стенам крепости Геок-Тепе и начал ее штурм, но, понеся большие потери, вынужден был отступить (первая Ахал-Текинская экспедиция)60. Данное поражение имело далеко идущие последствия для внешней политики России. И поэтому его надо было быстро скрасить победой и присоединением данной территории к Российской империи. Выступая на государственном совете, Д. А. Милютин заявил, что без занятия вышеуказанной части Туркмении Кавказ и Туркестан будут разъединены, вследствие того, что оставшийся между ними промежуток давно уже является одной из целей английских военных происков. К тому же, в будущем этот незакрытый участок может привести к появлению английского влияния на берегах Каспийского моря61.

Организацию новой экспедиции и поручили "белому генералу", находящемуся в зените своей славы и популярности62. Своими помощниками он сделал двух образованнейших людей того времени. Начальником штаба стал полковник Н. И. Гродеков, необычайно трудолюбивый человек, обладавший громадными знаниями по географии, этнографии и истории Туркестана, участник большого количества экспедиций и автор ряда научных трудов. А вторым, в качестве начальника морской части экспедиции, был назначен будущий адмирал С. О. Макаров, тогда еще капитан 2-го ранга.

Ознакомившись с материалами первой экспедиции, Михаил Дмитриевич решил, что неудачи экспедиции кроются в слабом материальном обеспечении. По стратегическому плану Скобелева наступление предполагалось развернуть от Красноводска до Ашхабада, а потом - по пустыне. Для снабжения войск в глубине пустыни необходимо было в кратчайший срок построить железную дорогу. Войска, снаряжение и строительные материалы могли поступать в Красноводск только через Каспий, иного пути не было. Морские перевозки сыграли огромную роль в успехе всей экспедиции. Скобелев познакомился с Макаровым во время русско-турецкой войны. Покидал же Болгарию генерал на пассажирском пароходе "Великий князь Константин", оборудованном для ведения боевых действий на море, которым командовал как раз Макаров. Поэтому Скобелев и предложил ему участвовать в экспедиции в должности заведующего всей морской частью.

1 мая 1880 г. капитан прибыл на Каспий и убедился в трудности своей работы. Объем перевозимых грузов был очень велик, а русского флота на этом море почти не было. Однако он смог мобилизовать все корабли и личный состав, заставить работать бесперебойно. Макарову, по должности, приходилось разъезжать по различным городам и портам: Астрахань, Дербент, Баку и т.д. В результате прекрасного исполнения обязанностей Степаном Осиповичем необходимые грузы поступили в Красноводск вовремя и в достаточном количестве. Железная дорога в степи была построена быстро, что обеспечило успешное продвижение войск.

Как незаурядный человек, Макаров не ограничился только исполнением своих непосредственных обязанностей. Военных действий на море не велось, и Макаров решил использовать бездействующие пушки немногих военных судов. Он сформировал батарею из легких морских орудий с командой из моряков и намеревался во главе этой артиллерийской части наступать через пустыню, но не получил разрешения командования. Созданная батарея, так называемый отряд морской пехоты, участвовала в составе армии Скобелева в боевых действиях с противником и заслужила высокую оценку: из 28 матросов, посланных Макаровым в поход, каждый третий был ранен, а 25 были награждены Георгиевскими крестами63. Как считал сам С. О. Макаров, "такой большой процент награжденных объясняется тем обстоятельством, что командующий войсками выставлял картечницы всюду, а молодецкая команда сумела быть первою из первых ... Кроме того, наши нижние чины вызывались охотниками при каждом возможном случае и умели заслужить георгиевские кресты"64.

В результате тщательной подготовки, бесперебойных морских перевозок, постройки железной дороги скобелевский отряд придвинулся к стенам Геок-Тепе, главной твердыне текинских племен. Предложения о прекращении войны были отвергнуты руководителями текинцев. 11 января 1881 г. был отдан приказ о штурме, и 12 числа крепость была взята, невзирая на огромный численный перевес противника (от 25 до 45 тыс. человек) и ожесточенное сопротивление. Скобелев отдал приказ не брать пленных, а город был отдан на трехдневное разграбление солдат65. Несмотря на это, раненых собрали и отправили в лазарет. А уже 14 января Скобелев был произведен в генералы-от-инфантерии и награжден орденом св. Георгия II степени.

К весне 1881 г. сопротивление воинственных текинцев было сломлено (взятие Денгиль-тепе и Ашхабада). Русские войска продвинулись даже далее Ашхабада. Макаров выполнил свою задачу и в мае его отозвали в Петербург. "Белый генерал" не разочаровался в своем выборе. Известно немало его лестных высказываний о Макарове. Прощаясь, друзья поменялись Георгиевскими крестами. Возможно, еще не раз довелось бы им действовать совместно, но примерно через год, 25 июня 1882 г. Скобелев внезапно скончался. Макаров тяжело переживал эту смерть и чрезвычайно дорожил скобелевской реликвией. В день гибели Макарова, 31 марта 1904 г., на его адмиральском кителе был крест, принадлежавший Михаилу Дмитриевичу, и Степан Осипович навсегда унес его с собой.

Ахалтекинская экспедиция в полной мере продемонстрировала полководческий талант Скобелева. Многие могли теперь убедиться в личной храбрости и решительности "белого генерала", его умении принимать неординарные и трудные решения, а главное, небоязнь брать ответственность на себя в непредсказуемых ситуациях. В Ахал-Теке все увидели уже полностью сформировавшегося и опытного военачальника, который бережливо относится к простому солдату.

Не зря Скобелева называли одним из последних представителей суворовской школы в русской армии, и это, в первую очередь, касалось общения и взаимопонимания с солдатами, штыки которых и приносили ему победы. Безграничная вера и любовь последних были ответом на его заботу, честность и справедливость. Он лично контролировал организацию солдатского быта, условия их размещения в любой экспедиции или походе, досуг, развлечения. Особенно внимательно "белый генерал" следил за питанием и соблюдением санитарии. Отличительной чертой подчиненных ему соединений было малое количество больных. Он старался развивать инициативу солдат и офицеров, но соединял это со строжайшей дисциплиной.

"Белый генерал" считал крайне важным, чтобы солдаты осмысленно действовали на поле боя и сознательно исполняли приказы вышестоящего начальства. Для развития инициативы и самостоятельности у нижних чинов, по мысли Скобелева, нужен был высокообразованный офицер, который обязан уважать солдата и заботиться о его состоянии. Как верно заметил В. Н. Масальский, "боевые подвиги и забота о солдате - эти два качества, тесно связанные и одинаково характерные для Скобелева, прославили его в равной мере, с ними он и вошел в историю"66.

12 января 1882 г., в годовщину удачного штурма текинской крепости, состоялся банкет для его участников. Естественно, на нем присутствовал и Михаил Дмитриевич, который выступил с яркой речью, ставшей сенсацией для светской столицы. Вначале он вспоминал о тех событиях и погибших там сослуживцах, но затем перешел на несколько иную тему: "... Опыт последних лет убедил нас, что если русский человек случайно вспомнит, что он благодаря истории все-таки принадлежит к народу великому и сильному, если, Боже сохрани, тот же человек случайно вспомнит, что русский народ составляет одну семью с племенем славянским, ныне терзаемым и попираемым, тогда в среде доморощенных и заграничных иноплеменников поднимаются вопли негодования, что этот русский человек находится лишь под влиянием причин ненормальных, под влиянием каких-либо вакханалий... Престранное это дело, и почему нашим обществом овладевает какая-то странная робость, когда мы коснемся вопроса для русского сердца вполне законного, являющегося результатом всей нашей тысячелетней истории ... Господа, в то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними как с таковыми! Так, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки, направленные нам в груди ... Я не договариваю, господа ... Сердце болезненно щемится. Но великим утешением для нас вера и сила исторического призвания России"67. А в кулуарах военачальник был еще откровеннее, т.к. предлагал "... вольный союз славянских племен, полнейшую автономию у каждого, одно общее войско, деньги... Управляйся внутри как хочешь...".

Это было довольно резким заявлением из уст не дипломата, а военного. Многие считают, что эта речь была составлена при помощи известного славянофила И. С. Аксакова, под воздействием которого Скобелев находился в последние годы. Об этом говорит и письмо, написанное генералом на следующий день после выступления: "13 января 1882 года. Уважаемый Иван Сергеевич! Вернувшись домой, не успел просмотреть сказанное вчера. Записывали, как могли. Исправьте, если что окажется не так. Я кончил тостом: "За здравие нашего великого царя и государя Александра III!" Утром был у великого князя Михаила Николаевича. Все сказанное уже известно. Что дальше? Ваш М. Скобелев."68. Можно сказать, что прозвучал своеобразный вызов официальной российской политики по отношению к единоверцам-славянам, направленный против Австро-Венгрии.

Понятно, что такой спич не мог остаться без внимания официальных кругов. Реакция их была вполне прогнозируемой: речь генерала постарались дезавуировать, а его самого быстро отправили в заграничный отпуск, решив, что, дескать, там он не будет так смел и будет просто развлекаться и отдыхать. Но так, к сожалению, не вышло. Скобелев поехал во Францию, в Париж, где встречается с журналисткой госпожой Адан, являвшейся одной из ярых сторонниц реванша Франции и, следовательно, большой германофобкой. Не любил немцев и наш полководец, что и привело его к произнесению второй зажигательной речи, но уже перед пришедшими к нему сербскими студентами. Он заявил им следующее: "... Я должен сказать вам, признаться перед вами, почему Россия не всегда стоит на высоте своих патриотических обязанностей и своей славянской роли, в частности. Это потому, что как внутри, так и извне ей приходится вести борьбу с чужеземным влиянием.

Мы не хозяева в своем собственном доме. Да! Чужеземец у нас везде. Рука его проглядывается во всем. Мы игрушки его политики, жертвы его интриг, рабы его силы ... Его бесчисленные и роковые влияния до такой степени властвуют над нами и парализуют нас, что если, как я надеюсь, нам удастся когда-нибудь избавиться от них, то не иначе как с оружием в руках. И если вы желаете узнать от меня, кто этот чужеземец, этот пролаз, этот интриган, этот столь опасный враг русских и славян, то я вам назову его.

Это виновник "Drang nach Osten" - вы его все знаете! - это немец! Повторяю вам и прошу не забывать, наш враг - немец! Борьба между славянами и тевтонами неизбежна ... Она даже близка ... Это будет продолжительная, кровопролитная, страшная борьба, но, что касается меня, то я убежден, что в конце концов победят славяне ..."69. Эта речь, наполненная идеей единства славян, была направлена уже против Германии.

Немедленно через российское посольство во Франции Михаилу Дмитриевичу было приказано вернуться на родину, причем ехать, минуя по понятным причинам Берлин. Он возвращается и получает выговор от военного министра П. С. Ванновского. Однако встреча с якобы рассерженным новым императором Александром III прошла вполне спокойно и без эксцессов. Считается, что "белому генералу" удалось доказать царю необходимость сближения России с Францией для борьбы с Германией, поэтому-то он и вышел из кабинета Александра III "веселым и довольным"70. В конце апреля он после короткой беседы с царем покидает столицу и едет в штаб своего 4-го корпуса в г. Минск.

Здесь он еще до поездки в Туркмению встречает молодую девушку Екатерину Головкину, работавшую учительницей в минской гимназии. Она понравилась "белому генералу", и они стали часто общаться, разговаривая даже на военные темы, которые интересовали Головкину. У Скобелева возникла идея женитьбы, но дело расстроилось из-за разных взглядов на совместную жизнь. Так что обрести настоящее семейное счастье Скобелеву так и не удалось: буквально через несколько дней после разрыва с Екатериной Александровной он неожиданно и таинственно умирает в Москве.

22 июня 1882 г. Скобелев, получив месячный отпуск, выехал из Минска в Москву, куда и приехал 24 числа. В Москве остановился в гостинице "Дюссо", где останавливался уже не раз. По его планам, он должен был выехать через 3 дня в свое рязанское родовое имение, чтобы отдохнуть там до "больших маневров"71. 25 июня Михаил Дмитриевич был на обеде, устроенном бароном Розеном по поводу получения им награды. Во время данного мероприятия у генерала было весьма мрачное и невеселое настроение. Наверное, в надежде поднять настроение он и отправился в ресторацию "Англетерр" или просто "Англия", находящуюся на углу Столешникова переулка и Петровки. Там он стал ужинать в компании "известной всей Москве кокотки Ванды", настоящее имя - Шарлотта Альтенроз (Элеонора, Анда, Роза). Эта особа, по некоторым данным приехавшая из Австро-Венгрии и разговаривавшая по-немецки, имела в своем распоряжении большой номер на нижнем этаже "Англии". Вечером Скобелев с дамой удалились в ее номер, откуда вскоре вышла Ванда и, прибежав к дворнику, сказала, что у нее в номере умер офицер. Покойника сразу узнали, и полиция перевезла его тело в его номер в "Дюссо". Полицейские отвергли версию об участии или соучастии Ванды в смерти генерала, но в Москве за ней моментально утвердилось прозвище "могила Скобелева".

Смерть Скобелева потрясла Москву. Даже Александр III, не особо любивший "белого генерала", направил его сестре Надежде Дмитриевне письмо со словами: "Страшно поражен и огорчен внезапной смертью вашего брата. Потеря для Русской армии трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильно оплакиваемая. Грустно, очень грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей". В память о генерале буквально на второй день после его смерти корвет "Витязь" по повелению императора был переименован в "Скобелев".

Между тем стали известны результаты вскрытия тела Скобелева, которое производил прозектор Московского университета Нейдинг, констатировавший смерть от паралича сердца и легких. Известно, что "белый генерал" никогда не жаловался на сердце, хотя его врач О. Ф. Гейфльдер во время Туркестанского похода отмечал наличие у него признаков сердечной недостаточности. Однако в то же время многие отмечали нечеловеческую выносливость и работоспособность Скобелева, что плохо вязалось с больным сердцем.

Вокруг так и неразрешенной смерти в гостинице существует огромное количество версий, легенд, слухов, простых предположений, включающих в себя и идею о самоубийстве. Постараемся сделать небольшое резюме этих версий и выделить главные и наиболее обоснованные. В первую очередь, надо сразу разделить их на версии насильственной смерти и ненасильственной. Кроме того, необходимо обязательно упомянуть об оригинальной трактовке "гибели" М. Д. Скобелева, появившейся на страницах давно гоняющегося за дешевой "клубничкой" журнала "Профиль". Данная версия, уже длительный период кочующая по сомнительным сайтам и работам из Средней Азии, где еще с советских времен занимаются очернением "белого генерала", преподнесена коллективом журнала, как эксклюзивная и сенсационная: "Обстоятельства дела, засекреченного в архивах, стали известны только сегодня. Бравый генерал был мазохистом. В ту роковую ночь он "снял" двух проституток (уже двух, хотя во всех источниках дается одна, но, похоже, им одной мало. - В. М.). Девушки по просьбе Скобелева били его плетьми. Внезапно у генерала случился сердечный приступ, от которого он и умер"72.

Среди версий о ненасильственной смерти выделяются две: первая, официальная, то есть смерть наступила от паралича сердца и легких, и вторая, говорящая о том, что генерал "скончался от кровотечения из разорвавшегося венозного расширения в паху, которым страдал издавна"73.

Версий же о насильственной смерти нашего героя было намного больше, из них три - наиболее известны. По первой считается, что генерал был отравлен в результате германских происков. Присутствие рядом с ним в последние часы "немки" только подкрепляло уверенность в достоверности вышесказанного. Данную версию горячо поддерживали и отдельные представители официальных кругов. Например, князь Н. Мещерский написал в 1887 г. К. П. Победоносцеву: "Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России, неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди в этом не сомневаются ...".

Многочисленные слухи приписывали агентуре Германии кражу из Спасского плана войны, разработанного полководцем. Верна ли эта точка зрения или нет - до сих пор не доказано. Но немецкая пресса не скрывала своей радости по поводу кончины генерала. Вот что в те дни писал "Биржевой листок Берлина": "Ну, и этот теперь нам больше не опасен, - генерала Скобелева нет более в живых! Личность, наполнившая Европу один момент своими геройскими подвигами и целые недели и даже месяцы своею сомнительною славою и своими зажигательными речами, исчезла, не успев натворить и мельчайшей доли того зла, о котором она мечтала. Пусть панслависты и русские шовинисты плачут у гроба Скобелева, что касается нас, немцев, то мы честно в этом сознаемся, что мы довольны тем, что смерть похитила рьяного врага, на обращение которого к лучшим чувствам никак нельзя было рассчитывать. Никакого чувства сожаления мы не испытываем по поводу того, что нет более человека, для которого самый радостный день в жизни был бы тот, когда Германия лежала бы распростертою на земле. Теперь в гостинице Дюссо, в Москве, лежит на смертном одре тот самый генерал, который с такой яростью отзывался о нашем отечестве, который с таким диким бешенством ненавидел нас, немцев. Вместе с ним ненависть русских к немцам, правда, не угаснет; но все-таки она утратила главнейшего своего глашатая. Умер человек, который был действительно способен употребить все свои усилия к тому, чтобы применить слово к делу".

Сторонники другой версии считают, что Михаил Дмитриевич был отравлен бокалом вина, присланным ему из соседнего номера какой-то кутящей компанией, выпивавшей за здоровье генерала. По этому же предположению, руководящую роль в самом убийстве и в его организации падает на Александра III, якобы опасавшегося, что столь популярный в то время "белый генерал" может совершить дворцовый переворот и занять престол под именем Михаила III. Некоторые исследователи ссылаются якобы на сказанные председателем I Государственной Думы С. А. Муромцева слова о том, что в связи с радикальными выступлениями Скобелева был учрежден специальный тайный суд под руководством великого князя Владимира Александровича, который большинством голосов (33 из 40) приговорил Михаила Дмитриевича к смерти. Считалось, что суд создали по инициативе "Священной дружины". Как отмечает А. Б. Шолохов, "Со "священной дружиной" у М. Д. Скобелева сложились весьма натянутые отношения. В свое время он отказался вступить в ее ряды, не скрывал отрицательного, даже презрительного отношения к этой организации. "Если бы я имел хотя бы одного офицера в моем корпусе, - говорил он, - который бы состоял бы членом тайного общества, то я тотчас удалил бы его со службы. Мы все приняли присягу на верность государю, и поэтому нет надобности вступать в тайное общество, в охрану""74. Однако этого маловато, чтобы стать мишенью для такой организации.

По третьей версии, вина в гибели Скобелева падает вообще на масонов. Было известно о связях "белого генерала" с масонами французской ложи "Великий Восток". Не исключено, что под их непосредственным влиянием он и произнес свои антигерманские речи. А потом, вернувшись в Россию после поездки во Францию, он мог изменить свои взгляды. Известно, что, находясь в Париже, Скобелев близко сошелся с Леоном Гамбеттой, премьер-министром Франции и одним из руководителей "Великого Востока". В 1882 г. Гамбетте и его кабинету пришлось уйти в отставку, и спустя всего несколько месяцев после смерти Скобелева экс-премьер-министр погиб от случайного выстрела при чистке охотничьего ружья, по официальной версии. По другой версии он умер в результате заговора, орудием которого стала его любовница Леония Леон, являвшаяся то ли агентом Бисмарка, то ли помощницей оппозиционно настроенных к Гамбетте масонов75. Вполне возможно, что масоны хотели убрать опального министра, который "был бельмом в глазу" для многих. Также вероятно, что двухчасовой разговор Александра III с "белым генералом" после возвращения последнего из Франции вызвал большую тревогу в радикально настроенных масонских кругах. Тем более, что генерал вышел после аудиенции "веселым и довольным". В соответствии с данной версией, масоны и "ликвидировали" его, поспособствовав распространению других версий гибели.

Без сомнения, эти и другие доводы относятся к области недоказуемых, а тайна смерти одного из ярчайших российских военачальников до сих пор остается нераскрытой. Можно только надеяться, что она когда-нибудь будет разгадана или появятся открывающие завесу над этой тайной документы и материалы. Но, как справедливо заметил Масальский, "холостяцкие привычки, прежде всего, та легкость, с которой Скобелев шел на связи со случайными женщинами, были если не причиной, то предпосылкой рокового для нас ужина 25 июня"76.

Вначале гроб с телом стоял в "Дюссо", а потом был перенесен для отпевания в церковь Трех Святителей у Красных ворот, заложенную еще Иваном Никитичем Скобелевым. Вот как описывает прощание москвичей с прахом М. Д. Скобелева московская "газета А. Гатцука": "По окончании отпевания гроб был поднят и вынесен из храма с высшими военными почестями при участии Их Императорских Высочеств. Военная музыка играла гимн "Коль славен". Впереди процессии офицеры несли многочисленные венки и подушки с орденами покойного, в том числе 3 георгиевских креста, орден св. Анны и Станислава 1-й степени. Из венков назовем: от академии генерального штаба с подписью: "герою Скобелеву, полководцу, Суворову равному... За гробом вели покрытую траурною попоною белую лошадь покойного, на которой он был в день штурма Геок-Тепе".

Чтобы понять то, что происходило в Москве в те дни, надо просто прочитать несколько строк: "Потеря необъятна. Со времени Суворова никто не пользовался такою любовью солдат и народа. Всего дороже было ему русское сердце - патриотом был в широко и глубоко объемлющим смысле слова. Кто его знал, кто читал его письма, тот не мог не подивиться проницательности его исторических и политических воззрений! Теперешнее народное чувство сравнивают с чувством, объявшим Россию при утрате Скопина-Шуйского, тоже Михаила, тоже похищенного в молодых летах (даже в более молодых) и тоже унесшего с собою в гроб лучшую надежду отечества в смутную годину. Тот же образ, то же воспоминание, воскресшее у разных лиц по поводу того же события, это удивительное повторение не сговаривавшихся между собою, знаменательно: оно указывает, что в сущности оценка верна. Сила в том, что мы действительно переживаем второе смутное время, в своем новом, особом характерном виде, со своими особыми самозванцами всех сортов, со своими миллионами "воров" и "воришек", со своим новым, но столь же полным шатанием всего во всех сферах - и в сферах власти, и в сферах общества ..."77.

В те дни газета "Московские ведомости" писала: "Скорбь, с которою проводили мы останки Скобелева, не походит на уныние... Нет, он не унес с собою наших надежд; подвигами своей кратковременной жизни он возбудил и возвысил наши надежды. Когда пробьет час великих дел, Скобелевы явятся на Руси. Русская история не привыкла хранить людей про запас; из ее живых сил на новое дело появятся, Бог даст, новые деятели. Лишь бы Русь сохранилась Русью, лишь бы не ослабевал тот народный дух, который создал и возвеличил наше государство! Только этот дух и может создавать у нас великих людей, - и полководцев, и правителей, и этот дух жил в Скобелеве, и ему обязан Скобелев честью, которая провожает его в могилу". "Он займет вечное место в числе немногих вождей, как Румянцев, Потемкин, Суворов, Кутузов, изучая которых люди переделывают и перевоспитывают себя, почерпая в нравственных качествах этих вождей источник для духовного обновления и перерождения" ("Петербургские ведомости").

Михаил Дмитриевич Скобелев ушел из жизни в возрасте всего 39 лет. Он был похоронен рядом с родителями в своем родовом имении Спасском, находящемся в Рязанской губернии.

Первый памятник "белому генералу" появился уже через несколько лет после его ухода из жизни. Он был открыт 25 июля 1886 г. на территории военного лагеря в Трокском уезде Виленской губернии, ныне город Тракай в Литве, в виде чугунной колонны с орлом во главе и с надписью "Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, непобедимому вождю и незабвенному начальнику". В Минске в 1902 г. на доме Юхновича, где жил Скобелев, будучи командиром 4-го армейского корпуса, установлена мемориальная доска.

В 1911 г. были представлены широкой публике 2 бюста генерала - в Варшаве, поставленный гусарами Гродненского полка с надписью "Скобелеву - однополчане. 1864 - 1872", и в селе Уланове Черниговской губернии при Скобелевском инвалидном доме для нижних чинов78. К сожалению, ни один из этих памятников не сохранился до наших дней.

После русско-турецкой войны Скобелев стал и национальным героем Болгарии, где тоже был воздвигнут ряд памятников "белому генералу". В Плевне, где Михаил Дмитриевич покрыл себя неувядаемой славой и был некоторое время губернатором, на большой площади сооружен храм-мавзолей. А в городском парке есть и бюст "белого генерала" работы скульптора А. Спасова79. Был построен и великолепный храм-памятник под Шипкой, одна икона в котором оценивается в 1 млн. долларов. Отрадно, что большинство монументов и храмов, посвященных русским воинам в Болгарии, так и генералу Скобелеву, в частности, сохранились до сих пор.

24 июня 1912 г. на Тверской площади перед домом генерал-губернатора Москвы был установлен самый большой памятник генералу от инфантерии Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, на который жертвовала деньги вся Россия, а площадь стала называться Скобелевской. Для создания монумента был даже объявлен конкурс, победителем которого стал неизвестный широкой публике подполковник в отставке А. П. Самонов.

Но это произведение искусства, как и многие другие, простояло недолго, так как, согласно Декрету СНК " О снятии памятников царей и их слуг для выработке проектов памятников Российской социалистической революции", 1 мая 1918 г. памятник был снесен, а площадь переименована в Советскую. Такая же судьба постигла и название города Скобелев (так с 1907 г. назывался Новый Маргелан Ферганской области). В 1924 г. он получил название Фергана и ныне является областным центром Узбекистана.

Примечания

1. БУЛГАРИН Ф. В. Воспоминания об Иване Никитиче Скобелеве. - Московский журнал, 1993, N 9, с. 6; КУКЕЛЬ. Знаменитый русский герой М. Д. Скобелев. Рассказ, заимствованный из достоверных источников. М. 1908, с. 3.

2. КОСТИН Б. А. Скобелев. М. 1990, с. 5; МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Скобелев. Исторический портрет. М. 1998, с. 5. Подробнее об этой и других версиях см.: Гербовед, N 34, 1999, с. 100 - 101.

3. ПОЛЯНСКИЙ М. И. Памяти М. Д. Скобелева. Вып. 1. Биографический очерк. СПб. 1908, с. 3 - 4.

4. БУЛГАРИН Ф. В. Ук. соч., с. 6 - 8; ДРОБЫШЕВ В. В. Суворову равный ... - Белый генерал. Сборник. М. 1991, с. 7.

5. КНОРРИНГ Н. Н. Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. Исторический этюд. - Белый генерал, с. 17 - 20.

6. ПОЛЯНСКИЙ М. И. Ук. соч., с. 3.

7. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Скобелев. М. 1993, с. 9.

8. Памяти М. Д. Скобелева. Б.м. 1912, с. 5.

9. КНОРРИНГ Н. Н. Ук. соч., с. 21; НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Ук. соч., с. 10.

10. ПОЛЯНСКИЙ М. И. Ук. соч., с. 8.

11. КАЗНАЧЕЕВ И. В. Генерал-адъютант М. Д. Скобелев. Биографический очерк. Пг. 1916, с. 12.

12. ГЕЙСМАН П. Михаил Дмитриевич Скобелев. СПб. 1891, с. 6 - 7.

13. МОДЗАЛЕВСКИЙ Л. Н. Из педагогической автобиографии. СПб. 1897, с. 14.

14. КОНИ А. Ф. На жизненном пути. Т. 3. Ч. 1. Ревель-Берлин. 1922, с. 159 - 160, 165.

15. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 409, оп. 2, д. 40335, л. 57об.

16. ПАНЧУЛИДЗЕВ С. А. История кавалергардов. Т. 4. СПб. 1908, с. 237.

17. КАЗНАЧЕЕВ И. В. Ук. соч., с. 13; ПАНЧУЛИДЗЕВ С. А. Ук. соч., с. 237. (Приводится справка из наградного листа о пожаловании М. Д. Скобелеву первой боевой награды, извлеченного из Общего архива Главного Штаба); РГВИА, ф. 409, оп. 2, д. 40335. л. 57об.

18. Цит по: КОСТИН Б. А. Ук. соч., с. 18.

19. ПОЛЯНСКИЙ М. И. Ук. соч., с. 23.

20. ФИЛИППОВ М. М. Скобелев. СПб. 1994, с. 365 - 366.

21. КНОРРИНГ Н. Н. Ук. соч., с. 24.

22. РГВИА, ф. 409, оп. 2, д. 40335. л. 57об.

23. ВЕРЕЩАГИН В. В. На войне в Азии и в Европе. М. 1898, с. 324 - 325, 326.

24. ПОЛЯНСКИЙ М. И. Ук. соч., с. 26 - 27.

25. МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 34 - 36.

26. МИЛЮТИН Д. А. Дневник. В 4-х тт. Т. 4. М. 1950, с. 143.

27. МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 37.

28. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Ук. соч., с. 12.

29. МИЛЮТИН Д. А. Ук. соч. Т. 4., с. 143.

30. КНОРРИНГ Н. Н. Ук. соч, с. 24, 27 - 28.

31. ГЛУЩЕНКО Е. А. Строители империй. М. 2000, с. 188 - 189.

32. КНОРРИНГ Н. Н. Ук. соч., с. 27 - 28.

33. Подробнее о трудностях, с которыми пришлось встретиться Скобелеву см.: ДУКМАСОВ П. Со Скобелевым во огне. СПб. 1895.

34. ФИЛИППОВ М. М. Ук. соч., с. 369 - 370.

35. Русский орел на Балканах: Русско-турецкая война 1877 - 1878 гг. глазами ее участников. Записки и воспоминания. М. 2001, с. 148.

36. КОСТИН Б. А. Ук. соч., с. 25 - 26.

37. КАЗНАЧЕЕВ И. В. Ук. соч., с. 20; НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Ук. соч., с. 269 - 277.

38. КИРИЛИН А. В. Боевые заслуги М. Д. Скобелева в Туркестане. - Военно-исторический журнал (ВИЖ). 2002, N 7, с. 42.

39. МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 53 - 54.

40. ВЕРЕЩАГИН В. В. Ук. соч., с. 354 - 355.

41. ВЕРЕЩАГИН В. В. Ук. соч., с. 320 - 330; КИРИЛИН А. В. Ук. соч., с. 42.

42. КОСТИН Б. А. Ук. соч., с. 28 - 29.

43. ВЕРЕЩАГИН В. В. Ук. соч., с. 330.

44. МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 57.

45. МИЛЮТИН Д. А. Ук. соч. Т. 2, с. 11, 16 - 18.

46. Там же, с. 23.

47. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Ук. соч., с. 14.

48. РГВИА, ф. 221, оп. 1, д. 6, л. 1 - 2об. Черновик.

49. МИЛЮТИН Д. А. Ук. соч., с. 143 - 144.

50. КНОРРИНГ Н. Н. Ук. соч., с. 74 - 75, 77.

51. КУКЕЛЬ. Ук. соч., с. 15.

52. Подробнее о действиях Скобелева во время русско-турецкой войны: ДУКМАСОВ П. Воспоминания о русско-турецкой войне 1877 - 1878 гг. и М. Д. Скобелеве. СПб. 1889; КУРОПАТКИН А. Н. Действия отрядов генерала Скобелева в русско-турецкую войну 1877 - 1878 гг. В 2-х ч. СПб., 1885; ПАРЕНСОВ П. Д. Из прошлого. Воспоминания офицера Генерального штаба. В 4-х ч. СПб. 1904; СЕДЕЛЬНИКОВ Н. М. Русско-турецкая война 1877 - 78. М. 1879; Описание русско-турецкой войны. В 9-ти т. СПб. 1910.

53. КЕРСНОВСКИЙ А. А. История русской армии. В 4-х тт. М. 1993. Т. 2, с. 223 - 226.

54. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Ук. соч., с. 93.

55. КУКЕЛЬ. Ук. соч., с. 22 - 24.

56. КЕРСНОВСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 242 - 244.

57. ФИЛИППОВ М. М. Ук. соч., с. 413 - 414.

58. Подробнее об этой командировке и полный текст отчета: АПУШКИН В. А. Скобелев о немцах. Пг. 1914.

59. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО В. И. Ук. соч., с. 248 - 249.

60. ЛАНДА Р. Г. Ислам в истории России. М. 1995, с. 124; ШАЙКИН В. И. Генерал М. Д. Скобелев: "Наша сила именно в нашей малочисленности". - ВИЖ. 2002, N 2, с. 55.

61. ШАЙКИН В. И. Ук. соч., с. 55.

62. Подробнее о второй Ахал-Текинской экспедиции под руководством Скобелева: Ахал-текинская экспедиция 1880 - 1881 гг. Геок-тепинский бой. М. Д. Скобелев. Асхабад. 1904; ГРОДЕКОВ Н. И. Война в Туркмении. Поход Скобелева в 1880 - 1881 гг. В 4-х т. СПб., 1883 - 85; КУРОПАТКИН А. Н. Завоевание Туркмении. Спб. 1899; МАСЛОВ А. Н. Завоевание Ахал-Теке. СПб. 1887; ЧАНЦЕВ И. А. Скобелев как полководец 1880 - 1881. СПб. 1883.

63. ЗОЛОТАРЕВ В. А., КОЗЛОВ И. А. Флотоводцы России. М. 1998, с. 339.

64. МАКАРОВ С. О. Документы. Т. 1. М. 1953, с. 272.

65. ГРАДОВСКИЙ Г. К. М. Д. Скобелев. Этюд по характеристике нашего времени и его героев. СПб. 1884, с. 94.

66. МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 183.

67. Генерал М. Д. Скобелев: "Мы не хозяева в собственном доме". - Источник, 1993, N 5 - 6, с. 58 - 59.

68. РГВИА, ф. 221, оп. 1, д. 8, л. 5. Черновик.

69. Генерал М. Д. Скобелев: "Мы не хозяева в собственном доме", с. 59.

70. КОСТИН Б. А. Ук. соч., с. 167.

71. ШОЛОХОВ А. Б. Судьба генерала Скобелева. - Вузовские вести. Октябрь, 1996, N 10, с. 12 (его же. Загадка гибели генерала Скобелева. М. 1992).

72. Профиль, 29 сентября 1997, N 35 (57).

73. КУКЕЛЬ. Ук. соч., с. 103.

74. ШОЛОХОВ А. Б. Ук. соч., с. 12.

75. ГИ БРЕТОН. Любовные истории в истории Франции. В 10-ти т. Т. 10. М. 1996, с. 229 - 265.

76. МАСАЛЬСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 399.

77. ШОЛОХОВ А. Б. Ук. соч., с. 12.

78. ЗАЙЦЕВ М. С. Судьба памятников "белому генералу". - Московский журнал, N 7, июль 2000, с. 41.

79. КОСТИН Б. А. Ук. соч., с. 142.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Кирасиры, конные аркебузиры, карабины и прочие
      Автор: hoplit
      George Monck. Observations upon Military and Political Affairs. Издание 1796 года. Первое было в 1671-м, книга написана в 1644-6 гг.
      "Тот самый" Монк.

       
      Giorgio Basta. Il gouerno della caualleria leggiera. 1612.
      Giorgio Basta. Il mastro di campo. 1606.

       
      Sir James Turner. Pallas armata, Military essayes of the ancient Grecian, Roman, and modern art of war written in the years 1670 and 1671. 1683. Оглавление.
      Lodovico Melzo. Regole militari sopra il governo e servitio particolare della cavalleria. 1611
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.