Назаров В. Д. "Псковское сидение"

   (0 отзывов)

Saygo

Назаров В. Д. "Псковское сидение" // Вопросы истории. - 1971. - № 5. - С. 112-122.

1. На исходе Ливонской войны

Героическая оборона Пскова русскими войсками и жителями города от армии Стефана Батория явилась последним аккордом противоборства России и Речи Посполитой в Ливонской войне. Эта война, длившаяся с 1558 г. до 1583 г., была крупнейшим конфликтом, втянувшим в себя фактически все государства Восточной, а отчасти и Центральной Европы. Объективные предпосылки борьбы России за выход к Балтийскому морю коренились в потребностях ее социально-экономического развития. Русскому государству было жизненно необходимо наладить постоянные хозяйственные, политические и культурные связи со странами Западной Европы. Прогрессивное значение Ливонской войны определялось не только объективными потребностями дальнейшего развития России. Она соответствовала также национальным чаяниям латышского и эстонского народов, задавленных тяжелейшим гнетом немецких феодалов. Не случайно первые годы военных действий сопровождались массовыми вооруженными выступлениями латышских и эстонских крестьян против своих светских и церковных господ1. Это в определенной степени способствовало победам русского оружия. Когда в 1561 г. под ударами русского войска Ливонский орден распался, в вооруженный конфликт из-за прибалтийских земель вмешались Великое княжество Литовское, за спиной которого стояла соединенная с ним Люблинской унией Польша (в 1569 г. произошло их объединение в одно государство - Речь Посполитую), Швеция и Дания. При глубокой противоречивости интересов общим моментом в политике этих государств было стремление лишить Россию связи с Западной Европой через Балтийское море.

На заключительном этапе Ливонской войны, особенно к моменту окончания кампании 1577 г., когда почти вся Ливония к северу от Западной Двины (за исключением Риги и Ревеля) подпала под власть Русского государства, цель многотрудной войны, казалось, была близка к осуществлению. Оставалось только дипломатически закрепить достигнутые результаты. Однако русско-польские переговоры в Москве закончились, по сути дела, провалом. Новый польский король Стефан Баторий усиленно готовился к военным действиям. То же делала и Швеция, стремившаяся закрепить за собой Эстляндию. Соотношение борющихся сторон складывалось явно не в пользу России. К тому же внутренние ресурсы страны были в сильнейшей степени истощены длительной войной, опустошительными набегами крымских татар2, событиями, связанными с опричниной, а также рядом эпидемий и неурожаев, имевших место в 60 - 70-е годы XVI века. Запустели многие северные волости. Хозяйственная разруха поразила подавляющую часть областей страны и в первую очередь наиболее развитые центральные и западные районы3.

В таких тяжелейших внутренних и внешнеполитических условиях находилась страна накануне 1579 г., когда начались походы Батория в пределы России. Апогеем народного сопротивления захватническим, далеко шедшим планам польского короля стала оборона Пскова. Но весьма ощутительные удары были нанесены армии Батория - одной из лучших в Европе того времени - уже в кампаниях 1579 и 1580 гг., когда гарнизоны ряда русских крепостей своим упорным сопротивлением не только нанесли королевским войскам значительный урон, но и подорвали их моральный дух. В ходе обороны этих крепостей закалялась решимость русских воинских людей и горожан бескомпромиссно бороться с захватчиками и вырабатывались и совершенствовались тактика оборонительной войны и методы защиты крепостей.

Возобновляя в 1579 г. активные военные действия, Баторий помышлял не только о возврате Речи Посполитой Ливонии; в его планы входило отторжение многих пограничных русских районов, а в более отдаленной перспективе - поход на Москву5. Идя на столь решительное столкновение, талантливый и опытный полководец Баторий хорошо понимал всю сложность вооруженной борьбы даже с истощенной Россией, на территорию которой он решил перенести военные действия. Поэтому им была предпринята тщательная подготовка к новому этапу войны. В русской народной песне "Оборона Пскова" говорится, что "копил-то король, копил силушку, копил-то он... двенадцать лет, накопил-то он силушки - сметы нет, много, сметы нет, сорок тысяч полков"6. Это, конечно, поэтическое преувеличение, но в песне верно подмечен беспрецедентный размах этой подготовки. Сейм вотировал небывалые по своим размерам налоги на военные нужды. В Венгрии и Германии представители короля вербовали наемную профессиональную пехоту, в Вильнюсе на специальном заводе производилась в массовом для того времени количестве артиллерия. Были предприняты также меры по мобилизации магнатских и шляхетских отрядов Польши и Литвы.

Batory_pod_Pskowem.thumb.jpg.555b951b5d2

OsadaPskov.thumb.jpg.db0e2f9f9dee518715e

map1.thumb.jpg.31c74fd7c5cd15fee6dbb0d53

Столь тщательная подготовка к походу и тяжелое внутреннее положение России, казалось, сулили Баторию скорый и полный успех. К тому же дворяне Ивана IV в значительной своей части не желали более нести тяготы бранной службы с запустевших поместий и вотчин. Неявка на службу, самовольный отъезд с театра военных действий, а нередко и просто бегство с поля боя стали распространенным явлением. Укрепления и гарнизоны русских пограничных крепостей не представлялись Баторию непреодолимым препятствием. Но расчеты польского короля не оправдались.

В качестве главной цели своего первого похода польский король определил Полоцк. 11 августа 1579 г. основные силы его армии сосредоточились под стенами города. Отлично экипированному и снаряженному 16-тысячному войску Речи Посполитой противостоял 6-тысячный гарнизон Полоцка. Из лагеря короля рассылались грамоты, адресованные "князьям, боярам, духовным, наместникам, воеводам, дворянам, головам, детям боярским, ротмистрам, десятникам, городовым и волостным приказщикам и всему народу (различных княжеств и земель) и всем людям Пятигорским, Черкасским, Нагайским, Казанским, Астраханским, казакам донским". В них король утверждал, что он не стремится проливать кровь подданных Ивана IV, а намерен со "святой помощью бога" освободить их от жестокосердного правителя и дать им "свободы и права"7. Однако эти воззвания не произвели впечатления. На предложение о сдаче гарнизон Полоцка гордо отвечал, что ключи от города находятся у царя, а потому пусть король сам попытается отворить ворота крепости, если только ему удастся это сделать.

Несмотря на почти трехкратное превосходство в силах, осада Полоцка затянулась. Удачное начало - взятие части города - сменилось безуспешными попытками разрушить или поджечь стены главного оборонительного сооружения, Высокого замка. Немало пехотинцев Батория пало под стенами Полоцка. Не давала результата и военная новинка - обстрел деревянных укреплений калеными ядрами. Возникавшие пожары тушились защитниками города. Историограф короля, секретарь канцлера Я. Замойского Р. Гейденштейн с изумлением писал о том, как войска и жители Полоцка боролись с пожарами: "Когда затем со всех сторон против крепости и ее башен направлены были выстрелы наших орудий, то произошло нечто, достойное удивления: многие решались спускаться на канатах за стены и лили воду, подаваемую им другими, свешиваясь с более высокого места для того, чтобы потушить огонь, приближавшийся извне; после того как эти погибли под хорошо направленными выстрелами наших пушек, то, несмотря и на это, всегда находились люди, подражавшие доблести предшественников в презрении смерти и заступали место убитых"8.

Неоднократные приступы отражались гарнизоном с большими потерями для осаждавших. При сохранившихся крепостных сооружениях и боевом духе защитников штурм сулил вполне вероятную неудачу, что было бы гибельно для похода в целом. Поэтому король продолжал уповать на поджог крепости. К тому же дожди сменились ясной ветреной погодой. 29 августа осаждавшим удалось поджечь одну из башен замка. Пожар, продолжавшийся почти целый день, разрушил значительную часть крепостной стены. Венгерские наемники-пехотинцы бросились на штурм, но принуждены были огнем из крепости к отступлению: за прогоревшей стеной возвышался возведенный за несколько часов земляной вал, укрепленный артиллерией. Отступление штурмовавших город было беспорядочным, и защитники крепости произвели энергичную вылазку, нанеся большой урон пехоте Батория. Только вмешательство польской конницы спасло этот передовой отряд от полного разгрома. Интенсивному обстрелу с самой высокой башни замка подверглись исходные позиции осаждавших. Меткий выстрел чуть не оборвал честолюбивые замыслы Батория в самом начале кампании: один из всадников, находившийся рядом с ним, был убит ядром. На вторичное предложение короля о сдаче русский гарнизон вновь ответил отказом. Но к вечеру 30 августа ситуация резко изменилась: новый поджог вызвал пожар огромной силы, свирепствовавший всю ночь и утро. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Днем 31 августа Полоцк пал и подвергся опустошительному грабежу9. Баторий, памятуя, очевидно, о своих обещаниях, предложил гарнизону и жителям Полоцка возвращение в Россию или переход в его подданство. К его удивлению, большая часть "избрала возвращение в отечество"10.

Захват Полоцка сказался на положении других крепостей. Долго сопротивлявшийся гарнизон Туровли в начале сентября покинул ее, а в середине того же месяца после ожесточенного сражения пал Сокол. Осаждавший его корпус гетмана Мелецкого понес огромные потери11. Силы армии Батория были основательно истощены, и 17 сентября король в сопровождении некоторой части войск направился в Литву. В своем эдикте о молебствовании по случаю взятия Полоцка Баторий вынужден был признать, что "москвитяне... доказали своей энергией и усердием, что в деле защиты крепостей они превосходят все прочие народы"12.

Однако от своих планов король не отказался и поэтому пытался всеми способами пополнить свои военные силы и материальные ресурсы, подорванные во время похода 1579 года. Пропагандистская шумиха, поднятая вокруг взятия Полоцка, способствовала тому, что сейм вновь высказался за сбор военных налогов в прежних размерах. Но поступление их шло очень медленно. На помощь пришла римская курия, поделившаяся ради будущих побед над "московитами" значительной частью своих доходов с Речи Посполитой. Гораздо интенсивнее велся набор наемников. "Многие из тех, кто был в первом походе, - писал по этому поводу Р. Гейденштейн, - теперь слишком ясно представляли себе все тягости столь отдаленной службы и потому очень неохотно многие записывались в нее"13.

Целью нового похода в глубь северо-западных русских земель летом 1580 г. Баторий избрал Великие Луки, находившиеся, по мнению королевских советников, "как бы в предсердии Московского княжества и представлявшие пункт, удобный для нападения на другие области, на какие только угодно будет потом направиться". Кроме того, захват этого города частично прерывал коммуникации русской армии с ливонскими крепостями. 27 августа армия Батория, насчитывавшая более 35 тыс. человек, подошла к Великим Лукам. Осада города (его гарнизон составлял около 6 тыс. человек), хотя и продолжалась недолго, отличалась большим ожесточением. После многочасового артиллерийского обстрела, начавшегося утром 1 сентября, отряды венгерских наемников и польские роты шляхтичей устремились на приступ. Градом ядер и пуль, камней и бревен осажденные отбили этот натиск. Попытки поджечь деревянные стены калеными ядрами также не принесли успеха: русские воины обложили стены толстым слоем дерна, в который эти ядра зарывались. На следующий день королевское войско попробовало поджечь укрепления с помощью специальных зажигальщиков, однако и эта мера не дала результата, ибо начавшийся было пожар защитники крепости сумели быстро потушить. 3 сентября, продолжая интенсивный артиллерийский обстрел крепости, польские войска Батория предприняли новый штурм. Окончился он для них плачевно. Только к вечеру 4 сентября были подожжены крепостные сооружения. Вспыхнул пожар, который, казалось, невозможно было дотушить. Но благодаря энергии осажденных и начавшемуся дождю пожар был ликвидирован. Новые попытки польских войск поджечь стену эффекта не давали: огонь едва тлел. Лишь к середине ночи изменение погоды сделало свое дело. К утру большая часть стен пылала. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Поверив обещаниям короля о сохранении жизни, русские ратники и мирные жители стали выходить из города14. Но их ждала тяжелая участь. Участник событий польский шляхтич Л. Дзялынский писал: "Затем наши учинили позорное и великое убийство, мстя за всех своих, сколько их прежде погибло, при этом ни к чему не было уважения, убивали как старых, так и молодых, девиц и детей - всех убивали"15.

В конце сентября, после более чем месячной осады, войска Батория заняли небольшую крепость Невель. После упорнейшего сопротивления 12 октября было захвачено Озерище. Огромные потери понесла армия Батория и при начавшейся 5 октября осаде Заволочья, островной крепости. Гарнизон ее сдался лишь 23 октября, лишившись в результате длительного обстрела почти всех оборонительных сооружений.

Поход 1580 г., кончившийся, казалось бы, успешно для Батория, выявил всю сложность продолжения "московской войны". Потери в людях были непомерно велики. Захват только небольшой части пограничных крепостей России потребовал огромного напряжения сил и ресурсов всей Речи Посполитой. Широкие круги шляхты и магнатов были недовольны и тяготами столь опасной военной службы и налогами. На сейме 1581 г. депутация земских послов заявила королю, что "шляхта и в особенности ее крестьяне... до того изнурены поборами, что едва ли будут в состоянии перенести еще большие"16. Только под большим нажимом сейм подтвердил сбор налогов на войну, но сделал это в последний раз - королю предлагалось окончить ее предстоящим походом 1581 года. Баторий в который уже раз отверг мирные предложения Ивана IV, выдвинув явно неприемлемые претензии. Предварительным условием начала переговоров о мире он считал уступку Россией всей Ливонии. О дальнейших планах короля можно было лишь догадываться: речь шла о захваченных им крепостях и районах, а также Смоленске, Северщине, Пскове и Новгороде. Кроме того, он настаивал на уплате огромной суммы военных издержек в размере 400 тыс. злотых. Все это свидетельствовало о том, что Баторий не расстался еще окончательно с надеждой достигнуть желаемого военным путем. Безрезультатные переговоры тянулись до лета 1581 г., когда начался третий поход короля в глубь России. Наступал решающий момент заключительного этапа Ливонской войны. Но планам короля и на этот раз не суждено было сбыться - их перечеркнули героические защитники Пскова.

2. Страж России

Роль защитника русских земель была Пскову по плечу. Начиная с первой трети XIII в., со времени все нараставшей агрессии немецких феодалов в Восточной Европе, Псков оставался первым и важнейшим звеном обороны не только новгородских, но всех северо-восточных русских земель и княжеств. Много раз захлебывались под его стенами походы немецких рыцарей. Еще в XI в. этот город стал мощной крепостью. За пять столетий, прошедших с того времени, значительно вырос экономический потенциал города, увеличилось его население, стали иными военная техника и методы ведения войн. Сообразно этим изменениям совершенствовались оборонительные укрепления, трудом и средствами псковских жителей перестраивались старые и воздвигались новые сооружения.

К 1581 г. Псков являлся первоклассной по тем временам крепостью. Система его каменных укреплений состояла из трех поясов. Внутренний замок, Кром, находился на обрывистом мысу при слиянии рек Псковы и Великой. Его наиболее уязвимая южная сторона защищалась особо мощными каменными стенами, получившими название Персей, или Першей. Следующий пояс каменных (с 70-х годов XIV в.) стен окружал так называемый Средний город. Наконец, во второй половине XV в. возникает третья линия стен, первоначально деревянных, а затем каменных, охватившая как основную территорию посада между Великой и Псковой, так и Запсковье и получившая название Окольного города. В конце XV - первой трети XVI в. воздвигаются мощные башни на наиболее опасных участках (в Запсковье - Варлаамовская, в северо-западном углу крепости - Гремячья, крайняя к р. Пскове; в стенах Окольного города - Покровская, крайняя юго-западная у р. Великой, Свинусская, или Свиноборская, соседняя с Покровской, Великая и т. д.). Река Пскова перекрывается решетками. Для борьбы с подкопами крепость снабжается так называемыми "слухами" - контрминными подземными сводчатыми галереями, выведенными за линию стен. Важнейшие воротные башни дополнительно укрепляются мощными захабами - оборонительными сооружениями у стен и небольшими башнями различной конфигурации, затруднявшими доступ к воротам. Стены общей протяженностью в 9 км имели высоту в 8 - 9 м, а на некоторых участках и выше, и отличались толщиной (от 4,5 до 5 с лишним метров), что отчасти объяснялось качеством строительного материала: оборонительные сооружения Пскова делались из местного, рыхлого и непрочного плиточного известняка. О мощности башен можно судить по размерам пятиярусной Покровской башни. Ее общая высота составляла чуть более 40 м, толщина стен внизу достигала 6 м, в окружности она имела около 90 м, основание и нижний этаж башни были вырублены прямо в скале. Остальные башни Пскова, а всего их насчитывалось 39, хотя и не были столь грандиозными, производили на современников весьма внушительное впечатление. Стены Окольного города опоясывались широким и глубоким рвом. Кроме того, доступ к городу с севера и юга затруднялся болотистой местностью.

По мнению англичанина Д. Флетчера, во всем Русском государстве есть четыре крепости, которые "построены весьма хорошо и могут выдержать всякую осаду, так что их почитают даже неприступными". Среди них на втором после Смоленска месте указан Псков17. Поляк Я. Пиотровский, участник псковского похода Батория, писал в своем дневнике: "Мы уже в миле от Пскова... Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж!"18. Оборонительный потенциал Пскова не исчерпывался его собственными укреплениями. В XVI в. псковские земли и подступы к Пскову прикрывались несколькими каменными крепостями. На западе это были Псково-Печерский монастырь и Изборск; на юге - Остров, расположенный на острове посреди р. Великой; на севере - Гдов.

Избирая целью своего похода Псков, Баторий руководствовался несколькими соображениями. Во-первых, завоевание этого города практически почти полностью отрезало от России ее гарнизоны в ливонских крепостях. Во-вторых, интервентам открывались возможности дальнейших действий в глубине России как против Новгорода, обветшавшие укрепления которого не представляли серьезной преграды, так и против областей, примыкавших к смоленско-московской дороге. В-третьих, захват Пскова сулил богатую военную добычу, так как город был транзитным пунктом снабжения крепостей в Ливонии и переброски товаров с запада, прибывавших через Нарву. Наконец, Псков - один из крупнейших торговых центров Русского государства - манил короля, финансовые дела которого обстояли совсем не блестяще, как богатая добыча. По данным Д. Флетчера, в конце 80-х годов XVI в. Псков платил одних торговых пошлин 12 тыс, рублей19.

Направление нового удара королевских войск стало ясным еще в конце 1580 года. Во главе псковского гарнизона Иван IV поставил искусных и храбрых воевод. Фактически первым воеводой был князь Иван Петрович Шуйский, который, по словам р. Гейденштейна, "пользовался у царя большим уважением по своему уму". Номинально же возглавлял оборону его двоюродный брат - князь В. Ф. Скопин-Шуйский. В крепости непрерывно велись работы по ремонту оборонительных сооружений, сюда свозились боеприпасы и продовольствие, стягивались стрелецкие приказы и артиллерия. Незадолго до начала военных действий Иван IV вызвал в Москву И. П. Шуйского, на которого возложил личную ответственность за исход обороны. По словам автора "Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков", царь заявил воеводе: "На тебе... на едином подобает всее тое службе спытати и поиску, неже на иных товарыщов твоих и воеводах", - и заставил поклясться Шуйского в Успенском соборе, что ему "седети во осаде крепко... и битися... за Псков град и без всякого порока с литвою, даже до смерти". По приказу царя, после возвращения И. П. Шуйского в крепость, к новому крестному целованию ("битися с литвою до смерти безо всякие хитрости") были приведены все воинские люди и жители Пскова20. Значительные силы русских войск были сконцентрированы в ближайших от Пскова крепостях, имея задачей нарушать коммуникации противника и истреблять его отдельные отряды. Летом 1581 г. подготовка к отражению армии Батория шла в Пскове и всей его округе полным ходом.

В конце июня русские войска начали роенные действия, совершив набег на оршанские, шкловские и могилевские земли. Известие об этом сильно встревожило Батория, армия которого только еще собиралась в поход. Но вполне оправданный отвлекающий маневр русской армии не был доведен до конца, так что на дальнейшем ходе кампании этот эпизод фактически не отразился. В начале августа в Заволочье сосредоточилась вся армия Батория. Она насчитывала не менее 50 тыс. человек, а по данным "Повести", видимо, преувеличенным, - даже 100 тысяч. Ей противостоял гарнизон, состоявший из 2 500 стрельцов, 500 казаков и 1 000 конных дворян. Кроме того, поляки считали, что в крепости находится 12 тыс. жителей, способных к ношению оружия и защите города21. На защиту родной земли поднялось все население Псковщины.

Непосредственно движение к Пскову из Воронеча началось 13 августа, а под следующим числом Пиотровский делает весьма знаменательную запись: "Русские схватили 2 пахолков (слуг. - В. Н.)... Здесь не очень безопасно ездить; даже между русскими, присягавшими нам, попадаются многие, которые стараются мстить за разорение, как могут". 16 августа он радуется тому, что войска вступили в "веселую и плодородную страну", но "что пользы от этого? Везде пусто, мало жителей, между тем повсюду деревни"22. С жителями Псковской земли солдаты Батория встретились как с ее защитниками на стенах крепостей, в лесах и на дорогах, где уничтожались отряды захватчиков.

17 августа корпус Я. Замойского, назначенного Баторием великим гетманом, осадил Остров. Против ожидания крепость пала довольно быстро: усиленная бомбардировка сильно разрушила ее стены, так что дальнейшее сопротивление гарнизона в 300 человек стало невозможным. Пока основные силы Батория в течение четырех дней штурмовали Остров, передовые их отряды 18 августа появились под Псковом. В этот день были сожжены последние дома посада на Завеличье. На стенах и башнях города расставлялась артиллерия. Воеводы распределили между собой участки обороны Окольного города. 20 августа под Псков прибыл авангардный отряд армии Батория, а 24 - 26 августа основные ее силы во главе с королем уже оказались под стенами города. 27 августа Баторий направил осажденным грамоту с предложением о сдаче. Грамота была оставлена без ответа23. Началась пятимесячная (если считать до 17 января 1582 г., когда в Пскове стало известно о подписании Ям-Запольского перемирия) героическая оборона Пскова.

3. Осада

Уже первые действия королевских войск сопровождались крупными их потерями. Обход крепости отрядами армии Батория происходил под яростным огнем артиллерии, который "многие полки возмути и многих людей у них нарядом прибив". Оказалась неудачной попытка короля поставить свой лагерь на новгородской дороге у р. Псковы: ночью русские пушкари обстреляли уже подготовленное место из "большово наряду", отчего, по сведениям польских пленных, "многих панов добрых туто побили"24. Пришлось перенести лагерь к югу и подальше от крепости. 1 сентября началось рытье противником траншей и окопов, направленных к Покровской, Свиноборской башням и Великим воротам, а на следующий день - установка двойных туров. 4 сентября королевская пехота приступила к установке батарей и закончила работы за два дня. Две батареи находились на правом берегу Великой и были направлены против Свиноборской и Покровской башен; третья, державшая под огнем ту же Покровскую башню, располагалась напротив нее, в Завеличье.

Свои осадные маневры армия Батория вынуждена была вести днем и ночью под непрерывным обстрелом русской артиллерии. Пиотровский с удивлением отмечал силу огня из города и большие размеры ядер. В его дневнике ощущается постепенное нарастание пессимистических ноток. Под 2 сентября он записал: "Нужно усердно молить бога, чтобы он нам помог, потому что без его милости и помощи нам не получить здесь хорошей добычи. Не так крепки стены, как твердость и способность обороняться, большая осторожность и немалый достаток орудий, пороху, пуль...". Через день Пиотровский отмечал: "Слышен между прочим постоянный стук топоров; надо полагать не к добру для нас! Признаться велика будет милость божия, если сделаем себе что-нибудь на радость: не поможет он, так нам не по силам взять такой город"25. Он был по-своему прав: защитники Пскова на направлении предполагаемого удара армии Батория воздвигали дополнительные укрепления. 7 сентября начался двухдневный интенсивный обстрел крепости. В огромных клубах пыли скрылись обстреливаемые участки. Известняк не выдержал. Значительная часть стен, Покровская и Свиноборская башни были сильно разрушены, и защитникам гарнизона пришлось убрать оттуда пушки. Несколько проломов открыли доступ в город. Еще перед полднем 8 сентября отборные части немецких и венгерских наемников и добровольцев из польской шляхетской конницы (в спешенном строю) стали готовиться к приступу. После полудня под прикрытием сильного огня штурмовые отряды ринулись к крепости.

Первыми ворвались в Покровскую башню венгерские и немецкие наемники, а четверть часа спустя польские роты заняли Свиноборскую башню. На них появились королевские стяги. Заняв проломы в стене и башнях, часть штурмующих устремилась на стены, а другая намеревалась ворваться в город. Но не тут-то было. По призывному звону осадного колокола у церкви Василия на Горке на защиту города встало все его население. И хотя путь в Псков уже не прикрывался никакими сооружениями, ибо было заложено только основание деревянной стены, внизу обвала с городских стен захватчиков встретила живая преграда защитников Пскова. На отряды Батория обрушился град пуль и камней с соседних участков стен и башен. Попытка огнем расчистить путь в город была безуспешной: на место каждого убитого или тяжело раненного вставало двое новых русских воинов, а легко раненные поля битвы вообще не покидали. Ожесточенный бой продолжался уже несколько часов, когда русским пушкарям метким выстрелом удалось обрушить крышу и верхний ярус Свиноборской башни на головы польских шляхтичей. Одновременно псковские ратники подожгли ее порохом снизу, вынудив к поспешному отступлению "высокогорделивых... приближных дворян, яже у короля выпрошалися напред во Псков выйти и короля срести и государевых бояр и воевод связаны пред короля привести". Большинство из этого отряда встретило там свою смерть. Телами их были забиты башня, пролом и ров. Правда, положение крепости оставалось критическим: наемники-пехотинцы упорно держались в Покровской башне, нанося защитникам Пскова огромные потери. В этот момент на помощь русским ратникам пришли женщины, "оставивши немощи женские и в мужескую оболокшеся крепость". Одни из них, "младыя и сверстныя, крепкие телесы", с оружием в руках приняли участие в бою. Другие, "старые... и немощныя плотию", подносили боеприпасы, камни, воду для утомленных воинов. Наконец, поджогом нижних ярусов башни и яростной контратакой защитники крепости выбили последние штурмовые отряды, "паки очисти... псковская стена от скверных литовских ног".

Наступил вечер. Настроения в Пскове и в лагере Батория были диаметрально противоположными. В городе, несмотря на большие потери, царила радость победы, а в королевском стане до полуночи тянулась мимо Батория процессия: выносили с поля боя раненых и тела убитых. По польским источникам, погибло более 500 человек (цифра, видимо, сильно занижена, так как в королевском лагере запретили говорить об этом; по данным "Повести", было убито около 5 тыс.), число же раненых было в несколько раз большим. Их было так много, что, по словам Пиотровского, "у нас и фельдшеров столько нет, чтобы ходить за ними". В течение нескольких недель умирали тяжело раненные при первом штурме26.

Однако более всего тревожила Батория нехватка пороха. Почти все его запасы были израсходованы 7 и 8 сентября. Немалые надежды возлагались на подвоз пороха, за которым послали в Ригу, и на подкопы. Через три дня начались подрывные работы. Все помыслы постепенно деморализовавшейся королевской армии были связаны с ними. Тем большее разочарование ожидало ее: 17 сентября из перехваченных грамот из Пскова стало ясно, что русские воеводы через пленных осведомлены о ведущихся подкопах. Но особенно ценные данные о направлении и числе подкопов сообщил бывший полоцкий стрелец Игнат, бежавший в город из королевского лагеря. В ночь на 24 сентября были взорваны подкопы, начинавшиеся от окопов венгерских наемников. 27 сентября защитники крепости уничтожили еще один подкоп. Остальные (их, по свидетельству "Повести", было девять) или завалились, или уперлись в скальный грунт27.

Настроение в стане Батория с каждым днем становилось все тревожнее. Почувствовав силу защитников Пскова и прочность его укреплений, польский наблюдатель резонно замечает, что далее пролом и захват Окольного города мало что решат, ибо "в городе еще две отдельные крепости, защищенные стенами и башнями, на которых довольно орудий: их нам также придется проламывать и брать". Эта перспектива рождает у него поразительное сравнение: "Мне кажется, что мы с мотыгой пускаемся на солнце"28. С середины сентября королевские войска все сильнее начинают ощущать удары партизан и русских полевых отрядов. 18 сентября под Порховом было разбито несколько обозов. Через четыре дня стало известно о гибели в разных местах королевских наемников, в том числе 300 казаков и 100 чел. из отряда князя Пронского. К концу месяца в лагере Батория не хватало "ни сена, ни овса, ни другого продовольствия". С большой опасностью отряды фуражиров доставали продукты за 10 миль от стоянки, а через 20 дней расстояние увеличилось до 15 миль29. Среди пехотинцев, особенно сильно страдавших от голода и непогоды, поднялся сильный ропот. Литовская знать открыто заявляла о скором отъезде с театра военных действий. Когда же 4 октября ударили первые морозы ("вдруг пошел снег с вьюгой и настал страшный холод"), дело в лагере дошло до драк за одежду, дрова, жилища. Ко всему прочему 7 октября в Псков с небольшими потерями прорвался отряд стрельцов в несколько сот человек. Баторий приказал усилить осадные заслоны с северной стороны крепости и сторожевые караулы вокруг нее, В королевской армии началось дезертирство. Пользуясь этим, русский гарнизон усилил вылазки, в ходе которых наносил врагу ощутимые потери.

19 октября у Батория состоялся тайный военный совет. Безрадостные перспективы были очевидны для всех. По словам Пиотровского, "конница и пехота мрет в окопах от холоду и голоду", пороха почти нет. Одни предлагали авантюрный план всеобщего штурма города. Другие предпочитали совсем снять осаду, расположив войско на зимних квартирах в других городах. Многие же литовские паны заявили, что "далее оставаться не могут". Но немедленный отказ от продолжения кампании фактически оставлял в руках Русского государства ливонские крепости. А потому в конце октября - начале ноября Баторием была предпринята новая попытка взять крепость, на этот раз со стороны реки Великой, где стены были более слабо укреплены.

28 октября начался обстрел, разрушивший часть каменной стены, за которой, однако, оказались деревянные рубленые стены, укрепленные землей. Венгерские наемники, углубившись в пролом, стали расширять его кирками и ломами. Но защитники Пскова сумели отразить этот натиск. С боевых площадок спускались на канатах шесты с железными крючками, с помощью которых вражеские пехотинцы выдергивались наверх. Интенсивный огонь из крепости нанес большие потери осаждавшим, засевшим в траншеях. После пятидневного обстрела королевские войска пошли на штурм (по дневнику Пиотровского - 3 ноября, по "Повести" - 2 ноября). Он окончился плачевно. Под стенами и на льду Великой остались сотни трупов. В ночь на 7 ноября пехота Батория была выведена из траншей и окопов к лагерю. Пришлось еще раз отказаться от активной осады30. Но полностью прекратить военные действия Баторий не хотел. Это грозило провалом не только его широких планов в отношении России, но и минимальной программы войны - овладения Ливонией. Морально-политический резонанс от такого исхода событий явно не устраивал Батория; это, по мнению короля, отразилось бы неблагоприятно не только на армии, но и на отношении господствующего класса к королю. А потому, по словам автора "Повести", "еще королю под градом Псковом стоящу и всячески о своем бездельном приходу размышляюще, како и коими образы покрыти студ и срамоту лица своего и како дщую и высокогордую похвалу мало некако изправити"31.

Однако и пассивное стояние возле города не принесло покоя воинству Батория. Псковские ратники резко активизировали свои действия. В ноябре - декабре они совершили немало крупных вылазок, сильно истощив караульные конные роты противника. Последняя вылазка (а всего их было, по данным "Повести", 46) произошла 4 января, когда "многих добре славных, именитых, яко более восьмидесяти панов убиша, тако же и языков нарочитых в город ухватиша". Пушкари с наиболее высоких сооружений крепости постоянно вели прицельный огонь по вражеским позициям. Пиотровский то удивляется количеству пороха и ядер у осажденных, то поражается меткости их стрельбы, наносившей потери королевской армии. Тон его дневника в октябре - декабре безысходен. Главный лейтмотив записей - постоянные жалобы. Погода ужасна: то сильные оттепели, от которых раскисают дороги и прекращается подвоз припасов, то страшные морозы. 28 октября он пишет: "О боже, вот страшный холод! Какой-то жестокий мороз с ветром; мне в Польше никогда не случалось переносить такого". Через месяц его вновь пугают холода: "А как настанут Никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает наш жолнер русскую войну"32. К тому же в лагере не хватало продовольствия, фуража, одежды, не было денег для уплаты жалованья наемникам. В середине ноября за продуктами посылали за 20 миль, а уже через пять дней автор дневника отмечает, что "за 30 миль вокруг Пскова нельзя достать провианту". Но если бы дело заключалось только в расстоянии! Фуражиры, отряды слуг магнатов, посланные за продовольствием, гибли от рук партизан и русской армии. Уже с конца сентября эти экспедиции стали столь опасными, что "когда... отъезжают (за провиантом. - В. Н.) - прощаемся с ними, точно видимся в последний раз"; "когда оттуда воротятся кони и слуги, то радость такая, как будто кто подарил". В октябре - ноябре королевских фуражиров уничтожали под Изборском, Гдовом, Порховом, Островом. Даже крупным отрядам, обеспечивавшим сбор продовольствия, требовалась помощь33. С южных и западных дорог исчезали королевские курьеры и обозы купцов. Добыча, награбленная в русских городах, монастырях и селах, ускользала из рук захватчиков.

Но больше всего страшил Пиотровского - а его опасения отражали в определенной степени умонастроение руководителей войны - подход крупных сил русских войск. 16 октября он передает сведения, полученные от пленных, о скором прибытии под Гдов армии во главе с сыном царя Иваном. 19 ноября им вновь овладевают мрачные предчувствия: "Все пленные, попавшие в наши руки, в один голос говорят, что великий князь (Иван IV. - В. Н .) собирает войска и что назначил всем прибыть в одно место в течение 18 дней... Я уверен, если через 3 или 4 недели его свежие войска нападут на лагерь, то много могут потешиться". Еще через полмесяца, приводя слухи о концентрации русской армии под Новгородом, Пиотровский со страхом рассуждает о ее возможных действиях как при продолжении осады, так и при отходе королевских войск от Пскова. Перспективы удручающи, и нередко записи дневника похожи на крик отчаяния: "Один бог знает, что будет далее; отовсюду на нас беды: голод, болезни, падеж лошадей...". Через неделю (в конце декабря): "Мы заживо погребаем себя в этом лагере; быть ли нам в чистилище? Положение наше весьма бедственное... Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных". Если еще в начале осады Пиотровский высказывал здравую мысль, что войну легко начать, но трудно кончить, то теперь он уже вопиет: "А, боже упаси, думается не раз, чтобы это не было только начало войны, а конец"34. Все его помыслы и надежды прикованы теперь к одному человеку - иезуиту Антонию Поссевино, выступившему по поручению папы дипломатическим посредником в переговорах между Баторием и Иваном IV. Но и прибытие Поссевино и начавшиеся в середине декабря переговоры не привели к существенным переменам.

4. Трудный финал

Баторию была необходима хоть небольшая победа, которая подняла бы дух его войск. Объект выбирался как будто с полной гарантией на успех. Крупный отряд, состоявший из немецких наемников, польской шляхетской кавалерии и дружин немецких аристократов, прибывших к Баторию добровольцами, осадил Псково-Печерский монастырь, где находился небольшой стрелецкий гарнизон, долго досаждавший королю своими действиями на коммуникациях его армии. Много пленных из ее состава попало за стены монастыря. Там же оказались и купцы, направлявшиеся с товарами, провиантом, деньгами и драгоценностями в польский лагерь под Псковом или возвращавшиеся оттуда. Осада началась в конце октября, а 5 ноября монастырь был подвергнут сильному артиллерийскому обстрелу. Это известие Пиотровский сопровождает замечанием о "большой добыче", которая ожидает захватчиков в монастыре, и желает "немцам там позабавиться". Но забавы не получилось. Штурм 7 ноября после того, как был пробит широкий пролом в укреплениях, закончился полным провалом: "Русские приняли их (немцев. - В. Н.) храбро и отбили с большим уроном". В плен попал племянник курляндского герцога. На помощь Баторий отправил 8 и 9 ноября венгерскую наемную пехоту и новые орудия, но и это не принесло желаемого результата. По словам Пиотровского, "Борнемисса с венграми и Фаренсбек с немцами не могут никак совладать с Печерским монастырем: было два штурма и оба несчастны. Пробьют пролом в стене, пойдут на приступ, а там дальше и ни с места...". И, как при попытках штурма Пскова, надежда сменяется неверием в успех: "Венгерцы с Борнемиссой и немцы с Фаренсбеком не в состоянии справиться с Печерским монастырем. Печерцы удивительно стойко держатся"35. Они действительно стойко держались: захватчики так и не сумели победить мужество и крепость русских ратников.

Ко всему прочему резко обострилась обстановка в Речи Посполитой. Налоги вотированные сеймом 1581 г., доставлялись медленно и в ничтожных размерах. По всей Польше поднялось широкое недовольство войной. 1 декабря Баторий был вынужден бесславно отправиться восвояси из-под Пскова, оставив во главе армии Замойского. Автор дневника с немалой печалью отметил это событие: "Король сегодня уезжает.., оставляя нас, бедных сирот, в этой Индии. Литовцы бегут без оглядки"36. "Насилу король сам-третей убежал, - говорилось в русской народной песне, - бегучи он... заклинается: "Не дай, боже, мне во Руси бывать, ни детям моим, ни внучатам, и ни внучатам, и ни правнучатам". Но страстные мечты Пиотровского все же сбылись: перемирие было подписано.

Переговоры делегаций начались 15 декабря в небольшой деревеньке - Яме-Запольском. Ни о каких территориальных приобретениях в России польской стороне не приходилось теперь и думать. Но и Ивану IV пришлось отказаться от всех завоеваний в Ливонии. Единственное выдвинутое им условие заключалось в том, чтобы в тексте договора ничего не говорилось о Нарве, захваченной к тому времени шведами. Это сохраняло для Русского государства возможность продолжения борьбы за Нарву. Помимо истощения ресурсов воюющих сторон и тяжелого их внутреннего положения, обе они стремились к прекращению войны и из-за шведских приобретений в Ливонии. Пока армия Батория безрезультатно топталась под стенами Пскова, шведские отряды захватили несколько важных крепостей в Северной Ливонии. Каждый из противников мечтал остаться один на один с этим соперником: "Великий князь, как видно, острит зубы на шведа и, по-видимому, желал бы поскорее с нами помириться, чтобы начать с ним войну и отнять все его завоевания. Но нам бы хотелось как о Нарве, так и о других замках вести переговоры с паном свояком (шведским королем. - В. Н .), совершенно отстранив князя" (Ивана IV. - В. Н .)37. 15 января 1582 г. было подписано десятилетнее перемирие. 17 января ворота крепости открылись для русского гонца, сообщившего героическому гарнизону Пскова долгожданную весть о прекращении военных действий. А 4 февраля мужественные защитники, отразившие 31 приступ, наблюдали со стен бесславный отход вражеской армии...

Ливонская война окончилась. Она не обеспечила России выхода в Балтийское море, столь необходимого для ее дальнейшего развития. Однако и Баторию пришлось вернуть все земли и города (за исключением Велижа), входившие в состав Русского государства к 1558 году. Героическая борьба и мужество стрельцов, казаков, пушкарей, посадских людей и крестьян сорвали экспансионистские замыслы иноземцев. Р. Гейденштейн поражался "невероятной твердости при защите и охранении крепостей", которую выказывал русский народ, и удивлялся тому, что "перебежчиков было весьма мало; много, напротив, нашлось и во время этой самой войны таких, которые предпочли верность к князю (Ивану IV. - В. Н.), даже с опасностью для себя, величайшим наградам"38. Воспитанное веками борьбы за национальную независимость чувство личной ответственности за судьбы страны поднимало народные массы на сопротивление врагам в наиболее трудные моменты ее истории. Мужеством немерным, беззаветной стойкостью русский народ в тяжелой войне отстоял целостность родной земли.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Я. Я. Зутис. К вопросу о ливонской политике Ивана IV. "Известия" АН СССР. Серия истории и философии. Т. IX, N 2, 1952, стр. 137 - 141.

2. См. подробнее: В. Д. Назаров. В Диком поле. "Вопросы истории", 1970, N 2.

3. "Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. - начало XVII в.". М. 1955, стр. 463.

5. В. Новодворским. Борьба за Ливонию между Москвою и Речью Посполитой. 1570 - 1582 гг. СПБ. 1904, стр. 65 - 69.

6. "Народные исторические песни". М.-Л. 1962, стр. 102.

7. Текст этого документа любезно сообщен автору Б. Н. Флорей.

8. Р. Гейденштейн. Записки о Московской войне (1578 - 1582). СПБ. 1889, стр. 60 - 61.

9. Там же, стр. 61 - 69; В. Новодворский. Указ, соч., стр. 100 - 104.

10. Р. Гейденштейн. Указ, соч., стр. 70.

11. Там же, стр. 77 - 79; В. Новодворский. Указ, соч., стр. 108 - 111.

12. В. Новодворский. Указ, соч., стр. 100.

13. Р. Гейденштейн. Указ, соч., стр. 97.

14. Там же, стр. 130 - 141; В. Новодворский. Указ, соч., стр. 170 - 180.

15. Цит. по: В. Васильевский. Польская и немецкая печать о войне Батория с Иоанном Грозным. СПБ. 1889, стр. 58.

16. Р. Гейденштейн. Указ, соч., стр. 168.

17. Д. Флетчер. О государстве Русском. СПБ 1906, стр. 73.

18. Пиотровский. Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию. Псков. 1882, стр. 92.

19. Д. Флетчер. Указ, соч., стр. 45.

20. "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков". М.-Л. 1952, стр.47 - 49. Эта повесть была написана очевидцем событий вскоре после окончания осады Пскова.

21. В. Новодворским. Указ, соч., стр. 229: Пиотровский. Указ, соч., стр. 65.

22. Пиотровский. Указ, соч., стр. 83, 85.

23. В. Новодворский. Указ, соч., стр. 228 - 229; Пиотровский. Указ, соч., стр. 97.

24. "Повесть о прихожеиии Стефана Батория на град Псков", стр. 60.

25. Пиотровский. Указ, соч., стр. 107, 109.

26. "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков", стр. 65 - 77, 78; Пиотровский. Указ, соч., стр. 115 - 118; Р. Гейденштейн. Указ, соч., предисловие, стр. LXV - LXIX.

27. "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков", стр. 84 - 86; Пиотровский. Указ, соч., стр. 122, 123, 129, 134, 136.

28. Пиотровский. Указ, соч., стр. 123.

29. Там же, стр. 130, 133, 136.

30. "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков", стр. 87 - 90 Пиотровский. Указ, соч., стр. 206 - 208, 209, 216, 220 - 221.

31. "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков", стр. 90.

32. Пиотровский. Указ, соч., стр. 207, 239.

33. Там же, стр. 136, 165, 186, 233, 239, 248.

34. Там же, стр. 144, 175, 233, 256, 248, 258.

35. Там же, стр. 210, 211, 220, 223 - 224, 225, 232, 236, 241.

36. Там же, стр. 242.

37. Там же, стр. 256.

38. Р. Гейденштейн. Указ, соч., стр. 26 - 27.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Кирасиры, конные аркебузиры, карабины и прочие
      Автор: hoplit
      George Monck. Observations upon Military and Political Affairs. Издание 1796 года. Первое было в 1671-м, книга написана в 1644-6 гг.
      "Тот самый" Монк.

       
      Giorgio Basta. Il gouerno della caualleria leggiera. 1612.
      Giorgio Basta. Il mastro di campo. 1606.

       
      Sir James Turner. Pallas armata, Military essayes of the ancient Grecian, Roman, and modern art of war written in the years 1670 and 1671. 1683. Оглавление.
      Lodovico Melzo. Regole militari sopra il governo e servitio particolare della cavalleria. 1611
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.