Нестеренко А. Н. Довмонт (Тимофей) Псковский // Вопросы истории. - 2015. - № 8. - С. 20-38.
Как писал Н. М. Карамзин, в истории «бывает примес лжи»1. Одной из задач исторической науки является определение того, что является подлинным историческим фактом, а что вымыслом, призванным приукрасить историю. Но, зачастую, историки, следуя социальному заказу, отражают историю не такой, какой она есть на самом деле, а такой, какая больше соответствует потребностям общества в формировании референтных фигур исторической памяти. Это подтверждает биография псковского князя Довмонта, источники о котором настолько противоречивы, что не позволяют достоверно установить, что в ней является вымыслом, а что констатацией исторических фактов. Несмотря на это, отечественная историография оценивает Довмонта исключительно как «воина великого и ревнителя веры христианской»2.
Сведения, на основании которых воссоздается исторический портрет Довмонта, основываются, прежде всего, на его агиографическом Житие3. Однако в нем содержится много вымыслов, не находящих подтверждения в других источниках. А. Энгельман отмечает, что образ Довмонта в «Сказании о благоверном князе Довмонте и храбрости его» выглядит «сказочным»4, ему приписывается «дарование особой благодати, преимущество перед всеми, собственно русскими, князьями»5.
В «Сказании...» еще нет описания чудес с ангелами, уничтожающими противника, и гипербол о всемирной славе князя, которые появляются в «Житие Александра Невского», написанном на его основе. Но в нем уже присутствуют литературные вымыслы, призванные приукрасить исторические факты.
Дидактический характер «Сказания...» наглядно проявляется в сравнении его с погодными летописными свидетельствами. Например, в Псковской второй летописи (П2Л) о смерти Довмонта (1299 г.) летописец кратко повествует: «В лето 6807. 4 марта разграбили Немцы посад у Пскова. Князь Довмонт выехал с малой дружиной и победил их у церкви апостолов Петра и Павла. Того же лета представился благоверный князь Довмонт 20 мая. Того же лета был злой мор во Пскове»6.
Рассказ «Сказания...», помещенный в начале той же летописи, в отличие от скупого летописного свидетельства, развернут и полон подробностей: «В тридцать третий год княжения Довмонта во Пскове 4 марта Немцы неожиданно разграбили псковский посад. Убили Василия игумена Святого спаса, Иосафа игумена Снетной горы и монахов многих и жен и детей, а мужей бог уберег. В тот же день поганые Немцы осадили город. Князь же Довмонт, не дожидаясь подмоги, вышел против них с малой дружиной с Иваном Драгомиловичем и с помощью святой троицы победил их у церкви апостолов Петра и Павла, одних убив, других ранив, а третьи бросились с крутого берега, а самого предводителя ранил в голову. Нескольких взяли в плен и послали великому князю Андрею. А прочие, побросав оружие, побежали под страхом мужества Довмонта и псковичей. И был тогда во Пскове очень большой мор. Тогда и благоверный князь Довмонт, недолго болея представился богу в вечную жизнь 20 мая. Был он милостив безмерно, священников любя, церви украшая, нищих милуя и все праздники честно проводя за сирот и вдов заступаясь и обижающих их наказывая. И проводили его священники иноки, дьяки монахи и все люди и святое его тело положили в церкви Троицы с похвалами и песнями духовными. Была же печаль и жалость великая псковичам»7.
Таким образом, если погодная запись, сообщая о смерти Довмонта, ограничивается одним эпитетом в его адрес — «благоверный», то в «Сказании...» она трансформируется в эпический панегирик, достоверность которого подчеркивается описанием всенародной скорби по усопшему.
«Сказание...» дополняет летописное свидетельство сведениями о жестоком погроме «немцами» псковских пригородов, сопровождавшемся убийством монахов, женщин и детей. Обличив коварство и бесчеловечную жестокость «поганых», оно подробно описывает разгром противника, перечисляя все мыслимо возможные причины его поражения. Довмонту приписывается подвиг очередного личного поединка с вражеским полководцем. При этом следует отметить, что князю в то время было уже далеко за пятьдесят — не тот возраст, чтобы участвовать в единоборствах. Сообщает «Сказание...» и о неупомянутых в летописи причинах смерти князя и подробностях его погребения.
Однако из этого подробного, по сравнению с летописным свидетельством, описания остается неясным, почему Довмонт вступил в бой только после того, как враг безнаказанно уничтожил псковские посады. Почему мужчины бежали («мужей бог уберег»), оставив на погибель монахов, женщин и детей? Не понятна и причина, по которой «немцы» проявили такую, до сих пор им несвойственную, жестокость.
Описание «Сказания...» о последней обороне Пскова Довмонтом не находит подтверждения в других источниках. НПЛ сообщает о смерти князя, не говоря о том, что послужило ее причиной. О сражении, предшествующем смерти Довмонта, и завершившемся очередным сокрушительным разгромом «немцев», она тоже умалчивает8. При этом, если бы это сражение под Псковом действительно имело место, то новгородский летописец не мог о нем не знать, потому что согласно «Сказанию...», оно завершилось ритуальной отсылкой пленных «немцев» великому князю. Если он о нем не знал, то рассказ «Сказания...» — не описание исторического факта, а литературный вымысел. Ливонские источники также ничего не сообщают об этом нападении на Псков9.
Возникновение мифа о предсмертном подвиге псковского князя и его кончине от постигшего город мора в 1299 г., возможно, обусловлено тем, что к тому времени Довмонта уже не было в живых. И погиб он не в Пскове, который покинул задолго до описываемых в «Сказании...» событий, а в своем отечестве, куда вернулся вскоре после Раковорской битвы (1268 г.)10. В пользу данной версии свидетельствует и то, что в Троицком соборе псковского Крома есть только декоративное надгробие Довмонта, но нет его останков. Где на самом деле погребено его тело, неизвестно11. Анализ сообщений «Сказания...» о деятельности Довмонта после Раковорской битвы, которые не подтверждаются другими источниками, очевидно, являются вымыслом.
Подробности жизни Довмонта до его появления в Пскове неизвестны. Из летописных источников невозможно понять, чьим сыном был Довмонт; виновен ли он в убийстве Миндовга; почему он вынужден был покинуть историческую родину; почему он бежал именно на Русь. Загадочным остается и внезапное избрание чужеземца из враждебной Литвы псковским князем.
Первое упоминание о Довмонте в новгородской летописи относится к 1266 году12. Псковский летописец пишет, что «князь Довмонт прибежал в Псков», но не сообщает откуда13. П2Л относит эти события к 1265 году. Под этим же годом НПЛ сообщает о том, что «бежали в Псков 300 литовцев с женами и с детьми, и крестил их князь Святослав с попами псковскими и с псковичами; а новгородцы хотели их убить, но не выдал их князь Ярослав»14. Возможно, что указанные в НПЛ литовские беженцы и были Довмонт и его дружина, которые, судя по словам летописца, узнав о намерении новгородцев их убить, сначала бежали в Новгород, а уже оттуда в Псков15.
Возникает вопрос, почему новгородцы хотели убить беглецов и почему за них заступился великий князь Ярослав Ярославович, только что призванный новгородцами на княжение и сразу вступивший с ними в конфронтацию по этому, в общем-то, не принципиальному поводу? Почему, наконец, Довмонт уже в следующем году занял место сына великого князя Святослава, который до его прихода целых десять лет княжил в Пскове?
Чтобы понять причины внезапного возвышения чужеземца Довмонта в качестве Псковского князя, необходимо разобраться в причинах его появления на Руси. «Сказание...» сообщает только о том, что Довмонт «оставил свое отечество» и бежал в Псков со своей дружиной и «всем своим домом» по причине разразившейся в Литве междоусобицы, в ходе которой Войшелк «взял землю литовскую»16.
Интересно, что это первое и последнее сообщение о сопровождавшей князя дружине. В дальнейшем следы этих трехсот воинов теряются, а славу за все свершенные Довмонтом подвиги разделяют с ним одни только псковичи. Именно к ним он обращается перед сражениями с патетическими речами и раз за разом малым числом побеждает многочисленные полчища врагов. Хотя логика фактов требует, чтобы не псковичи, а оставившая отечество вместе со своим князем литовская дружина Довмонта была в эпицентре описываемых событий.
Прояснить истинные причины бегства Довмонта из Литвы невозможно, поскольку не известны подробности его происхождения и, следовательно, роль, которую он сыграл в начавшейся после убийства Миндовга междоусобице. На этот счет существует несколько гипотез. Карамзин пишет, что Довмонт — это один из родственников первого великого князя литовского Миндовга, не уточняя, кем именно он ему приходится17.
Из НПЛ можно предположить, что Довмонт был сыном убитого князя полоцкого Товтивила, который приходился Миндогву племянником. Как сообщает летописец, в 1263 г. убийцы Миндогва, «убив доброго князя полоцкого Товтивила, а бояр полоцких схватили и просили у половчан убить сына Товтивила; и он бежал в Новгород с мужами своими»18. И далее летопись не упоминает больше сына Товтивила, но зато в ней появляется Довмонт. В. Н. Татищев тоже упоминает Полоцк как вотчину Довмонта: «вотчину свою град Полоцк взял»19.
Дж. Феннел считает, что сына Товтивила звали Константин, а Довмонт принадлежал к числу его противников. Константин вместе с отцом участвовал в походе новгородско-владимирского войска на Дерпт в 1262 году. Поэтому, после убийства отца он и бежал в Новгород, надеясь найти убежище у своих боевых товарищей. А когда, спустя два года, в Новгородскую землю бежал Довмонт, который был противниками Товтивила и Миндовга, «новгородцы (действуя, несомненно, по совету Константина) решили, что самый удобный способ решить проблему — это просто казнить всех до одного»20.
Согласно хроникам Быховца и Матея Стрыйковского, Довмонт был вторым из пяти сыновей великого князя литовского Ромунда (Романа) Гилигиновича и после смерти отца княжил в Утянах21.
По сообщению Густынской летописи, Довмонт был зятем жемайтийского князя Тройната. В 1263 г. они, сговорившись между собой, «убили спящего в ночи великого князя и храброго короля (Миндовга. — А.Н.), деда своего, княжества ради». В результате этого заговора Тройнат стал великим князем литовским22.
Есть и другая, романтическая версия, объясняющая мотивы убийства Довмонтом Миндовга. Согласно «Хронике Матея Стрыйковского», причиной вражды между князьями стало то, что Миндовг отнял жену у Довмонта. Случилось это так: когда у Миндовга умерла жена, он пригласил ее родную сестру, которая была женой Довмонта, на похороны и поминки. «А когда та приехала на похороны, король Миндовг сразу же влюбился в нее и, желая взять ее себе в жены, сказал ей: “Сестра твоя, а моя жена, умирая, просила меня, чтобы взял тебя себе в жены на ее место”, и приневолил ее с собой жить»23. В интерпретации С. М. Соловьёва, Миндовг представил это не как просьбу, а как приказ, обусловленный тем, что умершая хотела устроить судьбу своих детей: «Сестра твоя, умирая, велела мне жениться на тебе, чтоб другая детей ее не мучила»24.
Довмонт, «думая, как бы ему отомстить своей жене за лживость и легкомыслие, а также не спал и задумывал убийство Миндогово; но не мог этого доказать в открытом бою, ибо его силы были малы, а тот был могущественным королем»25. Поэтому Довмонт вступил в сговор против Миндогва с Тройнатом, и в результате Миндогв и два его сына были убиты.
Хроника Быховца пересказывает эту же историю, но с другим составом участников. В ее интерпретации Довмонт и его старший брат Наримунт были женаты на сестрах — дочерях ливонца Флерда. Жена Довмонта заболела и умерла. «И князь великий Наримунт, будучи и сам болен, услышав о смерти своей невестки, очень опечалился и послал жену свою к брату своему Довмонту, чтобы выразить свою скорбь. И когда жена Наримунта приехала в Утяны, выражая соболезнование своему деверю князю Довмонту, князь Довмонт, видя невестку свою, очень обрадовался и сказал так: “Мне нужно было искать жену, а тут мне бог дал жену”, и взял ее в жены». Наримунт с остальными братьями и тестем осадили Утяны. «И тогда князь Довмонт уразумел, что он не в силах обороняться, он просил своих горожан, чтобы они не сдавали города, пока он не пройдет сквозь войска Наримунта. И сам спустился из города и, пройдя сквозь войска Наримунта, побежал, и пришел к городу Пскову. И мужи псковские, видя его, мужа честного и разумного, взяли его себе государем и назвали его великим князем псковским»26.
НПЛ причины возникшей в Литве перед бегством Довмонта усобицы объясняет тем, что принявший христианство и ушедший в монахи сын Миндовга Войшелк после убийства отца покинул монастырь и, собрав войско, поддержанный сторонниками Миндовга, пошел «на поганую Литву», одержав победу над своими врагами. Об этой победе Войшелка новгородский летописец восторженно сообщает, как о неотвратимом торжестве христианства над язычеством: «тогда окаянным воздал господь по делам их: ибо всю землю их оружием пленил, а в христианской земли веселие было всюду»27.
По описанию Карамзина, «весть о несчастной смерти отца произвела в Воишелге (Войшелке. — Л.Н.) действие чрезвычайное: он затрепетал от гнева, схватил меч и, свергнув с себя монашескую одежду, дал Богу обет чрез три года снова надеть ее, когда отмстит врагам Миндовга. Сия месть была ужасна: собрав полки, Воишелг явился в Литве как зверь свирепый и, признанный там единодушно Государем, истребил множество людей, называя их предателями»28.
Следовательно, если Довмонт и бежавшие с ним литовцы были из числа причастных к убийству Миндовга, то новгородцы, солидарные с Войшелком, хотели их убить, как язычников, обративших оружие против христиан. В этих обстоятельствах Довмонт был вынужден принять другую веру не в силу горячей приверженности христианским ценностям, а ради спасения своей жизни. И поэтому он изо всех сил доказывал искренность своего обращения.
«Сказание...» обосновывает бегство Довмонта его желанием обратиться в христианство, что явно противоречит летописному свидетельству о торжестве христианства над язычеством в Литве в результате победы Войшелка29. Так как ничто не мешало Довмонту принять крещение на Родине, следовательно, причина его бегства объясняется только тем, что его партия проиграла в междоусобной войне.
Псковичи, согласно «Сказанию...», избирали Довмонта князем, еще и потому, что были поражены его христианскими добродетелями. И эту версию нельзя признать соответствующей историческим фактам. Поскольку передача княжеского престола Довмонту означала конфронтацию с великим князем, псковичи руководствовались соображениями не религиозными, а сугубо прагматическими. Довмонт стал орудием Пскова в реализации его стремления к автономии от Новгорода. Княжение Довмонта завершило длительную борьбу Пскова за фактическую независимость, обострившуюся в начале XII века. Именно поэтому псковичи и признали своим князем иноплеменника, впервые в истории Руси со времен призвания варягов. Под руководством Довмонта Псков стал выступать как самостоятельная сила.
Начало борьбы Пскова за независимость от Новгорода относится к 1228 г., когда псковичи отказались участвовать в походе Ярослава Всеволодовича на Ригу. Они не только не пустили дружину новгородского князя в свой город, но и заключили с Ливонией сепаратный мирный договор, предусматривавший оказание военной помощи в случае войны с Новгородом30.
К этому времени набеги новгородцев и псковичей на эстов, которые они устраивали практически ежегодно, стали приводить к ответным набегам со стороны Ливонии, в состав которой земли эстов вошли к 1224 году. В силу своего географического положения от этих ответных ударов ливонцев страдал не Новгород, а Псков. Именно эту причину называют псковичи в ответе Ярославу Всеволодовичу, обосновывая свой отказ участвовать в походе на Ливонию31.
Союз с Ливонией рассматривался в Пскове как гарантия сохранения независимости от Новгорода. Именно поэтому псковичи участвовали в походе Ордена Меченосцев на Литву в 1237 г., а в 1240 г. принимали князя Ярослава Владимировича, который с помощью ливонцев возвратил свой престол. Но эти события вызвали раскол в Пскове, обусловленный, в том числе, непримиримой позицией православной церкви (церковная власть в Пскове принадлежала новгородскому архиепископу). В 1242 г. новгородско-владимирская рать Александра и Андрея Ярославина, без боя восстанавливала контроль над городом со стороны Новгорода и великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича. Очевидно, это стало возможным в силу сепаратной договоренности с псковским князем Ярославом Владимировичем.
Последовавшее за этим нападением новгородцев и владимирцев на Дерптское епископство закончилось безрезультатно: часть русских была разбита, но и ливонцы, преследовавшие отступающих врагов, понесли поражение в Ледовом побоище. В результате Псков потерял политическую свободу и оказался под властью Ярослава Всеволодовича и его сыновей. К появлению в Пскове Довмонта там княжил внук Ярослава Всеволодовича — Святослав Ярославич (1259—1266 гг.)
Союз с Литвой, как и союз с Ливонией, рассматривался псковичами как противовес стремлению Новгорода и «низовой земли» подчинить Псков. Но если союз с католической Ливонией не был поддержан Церковью, то новообращенный в православие язычник на посту князя ее, видимо, вполне устраивал. Посадив на княжение Довмонта, псковичи надеялись не только обезопасить себя от Литвы, но и использовать ее как силу в случае возможного конфликта с Новгородом и стоявшим за ним великим князем владимирским. И эта задача была решена, о чем свидетельствует тот факт, что, несмотря на два или три успешных похода Довмонта на Литву (дважды в 1266 г. и в 1267 г.), ответных нападений со стороны литовцев на Псков за период его княжения не отмечено. В то же время Псков, если верить «Сказанию...», ведет себя при Довмонте как самостоятельная политическая сила по отношению и к Новгороду, примером чему служат описанные в «Сказание...» демарши, предпринятые дружиной Довмонта в Ладоге и Копорье (1282 г.).
Другим мотивом призвания Довмонта может быть стремление Пскова избежать судьбы Новгорода, который был принужден великим князем владимирским к выплате ордынской дани. Как часть Новгородской земли Псков должен был также вносить в нее свой вклад. Однако неизвестны ее размер, механизм сбора, а также выплачивалась ли она Псковом или нет. Возможно, что для Пскова приглашение князя «со стороны» — повод уклониться от выплаты ордынской дани.
Первым деянием Довмонта на княжеском, посту стал успешный набег на Литву (1266 г.). НПЛ объясняет этот поход его стремлением «отмстить кровь христианскую»32. Согласно версии «Сказания...», Довмонт в этом предприятии проявил выдающиеся полководческие способности. Захватив полон и большую добычу, он, оставив при себе девяносто псковичей, нанес сокрушительное поражение бросившемуся за ним в погоню полоцкому князю Герденю и «прочим князьям», которых сопровождали семьсот воинов. Перед сражением Довмонт обратился к псковичам с патетической речью: «Братья мужи псковичи, кто стар, тот отец мне, кто молод, тот брат. Прославилось мужество Ваше во всех странах. Пред Вами жизнь и смерть. Братья мои, постоим за дом святой Троицы и за святые церкви, за свое отечество»33. Потеряв в бою только одного человека, Довмонт наголову разгромил врага. Описание победы псковичей выглядит так, как будто это они во много раз превосходили противника по численности, а не наоборот. Псковичи убили и многих князей, включая некого «великого литовского князя Готорта»34, и потопили литовцев в Двине, и загнали их на острова, и обратили в бегство35. Этот удачный поход поднял авторитет Довмонта в Пскове на недостигаемую высоту и послужил доказательством того, что псковичи не ошиблись с выбором князя.
НПЛ, описывая данные события, не указывает ни численности войск противников, ни гибели в бою псковского воина, ни других подробностей описанных в «Сказании...». Новгородская летопись не сообщает и о том, что большую часть дружины Довмонт отправил с полоном, а с меньшей вышел навстречу врагу36. В общем, никакие выдающиеся полководческие и личные качества Довмонта, превозносимые в «Сказании...», новгородский летописец не отмечает. С его точки зрения, причиной победы стало счастливое стечение обстоятельств: «пособил бог князю Довмонту с псковичами». В погодной записи П2Л ни о каком походе на Литву в 1266 г. вообще не упоминается, из чего можно сделать вывод, что рассказ «Сказания...» о первом деянии Довмонта в качестве псковского князя сильно приукрашен.
Начиная с редакции в П2Л, «Сказание...» сообщает о том, что Довмонт женился на дочери великого князя владимирского Дмитрия Александровича княгине Марии37. А. Энгельман называет это известие анахронизмом и утверждает, что такого брака быть не могло. Дело в том, что в то время Дмитрий Александрович еще не был великим князем, а его дочь была маленьким ребенком38.
В этой же редакции «Сказания...» появляется упоминание о том, что в ходе этого похода Довмонту удалось захватить жену князя Ерденя Евпраксию, которая приходилась ему теткой39. Таким образом, переписчик находит объяснение причины бегства Довмонта в Псков и последующего его крещения и избрания князем: мать Довмонта была русской и, следовательно, он мог знать язык и быть воспитан в христианской традиции.
Но, остается непонятным, почему Довмонт, поубивав в ходе похода с псковичами на Литву многих литовских князей и тем самым расчистив себе путь к великокняжескому престолу, не воспользовался результатами своей победы, а предпочел остаться в Пскове. Ведь его положение там вряд ли можно было назвать прочным: великий князь владимирский Ярослав Ярославович был против того, чтобы он занимал пост псковского князя.
По сообщению НПЛ, Довмонт с псковичами зимой того же года совершил еще один поход против литовцев40. «Сказание...» об этом событии не упоминает. В том же 1266 г. великий князь Ярослав Ярославич собрал суздальскую рать и выступил в Новгород, по словам летописца, с целью идти «на Псков на Довмонта». Феннел так комментирует это демарш: «Великий князь был решительно настроен вышибить чужака, который уже не только недвусмысленно продемонстрировал свою военную мощь, но также бесцеремонно сместил Святослава с княжеского престола в Пскове». Но новгородцы выступили категорически против этого, потребовав, чтобы князь сначала согласовал свои действия с ними: «Прежде княже договорись с нами, а потом уже поезжай во Псков»41. Не желая ссориться с новгородцами, Ярослав был вынужден отослать свои полки назад.
Карамзин излагает эти события так: «Между тем Ярослав, досадуя на Псковитян за самовольное избрание Князя чужеземного, желал изгнать Довмонта и привел для того в Новгород полки Суздальские; но должен был отпустить их назад. Новогородцы не хотели слышать о сей войне междоусобной и сказали ему: «Другу ли Святой Софии быть неприятелем Пскова»?42
Псковский князь не был самостоятельной фигурой, а рассматривался Новгородом как его наместник именно по той причине, что без военной поддержки новгородцев не мог обеспечить безопасность Пскова. Собственно описанный в «Сказании...» поход Довмонта против литовцев ярко демонстрирует это обстоятельство, так как все его силы составляли 270 воинов («три дявиноста»)43. Именно поэтому новгородцы не видели смысла конфликтовать с Псковом из-за того, что они посадили на княжение Довмонта. Поэтому они и отказались идти на Псков с великим князем Ярославом, которым двигала, видимо, личная обида за то, что псковичи самостоятельно определились с выбором князя.
БолЬе того, Новгороду было выгодно иметь в Пскове формально независимого от него князя, как прецедент, обосновывающий стремление самих новгородцев освободиться от власти потомков Ярослава Всеволодовича и стоящей за ними Орды.
В следующем 1267 г. состоялся еще один поход на Литву, но уже с участием новгородцев. НПЛ приписывает его инициативу новгородцам44. По мнению Феннела, эти действия новгородцев должны были «поразить Ярослава своей дерзостью» и «выглядели уже прямым шагом к расколу», потому что поход на Литву был предпринят без разрешения Ярослава, и возглавлял его не княжеский наместник Юрий, а один из новгородских бояр45.
Новгородцы в том же году закрепили свой успех в борьбе с княжеской властью, вынудив Ярослава подписать с ними второй договор (первый был подписан при его избрании на княжение в 1265 г.), еще больше ограничивавший княжескую власть.
На походе 1267 г. с новгородцами в Литву начавшаяся так деятельно активность Довмонта против своих соплеменников завершилась. Возможно, причина этого состоит в том, что после Раковорской битвы Довмонт покинул Псков, так как его интересы, направленные в сторону Литвы, разошлись с интересами Новгорода и Пскова, отдающих предпочтение не военным походам, а развитию торговых отношений в рамках Ганзейского союза.
Следующее летописное упоминание Довмонта связано с походом русских князей в Эстонию в 1268 году. Ему предшествовал случившийся в Новгороде страшный пожар (1267 г.), в результате которого сгорели даже купеческие суда на Волхове: «Богатые граждане в несколько часов обедняли, а бедные разбогатели, в общем смятении захватив чужие драгоценные вещи»46.
Поправить пошатнувшиеся дела и возместить убытки погорельцы решили обычным способом: грабежом соседей. В 1268 г. новгородцы с князем Юрием собрались идти на Литву, но перессорились и направились туда, где можно было получить большую добычу, — в датские владения в северной Эстонии на Раковор. Своими силами город взять не удалось, и новгородцы стали готовиться к повторному походу, на этот раз пригласив союзников. Псковичи присоединились к походу, поскольку были уверены, что он не приведет к войне с Ливонией. Ливонцы враждовали с датчанами из-за Эстонии, и прибывшие в Новгород «немецкие» послы заверили, что помогать датчанам не будут47. Полагаясь на нейтралитет Ливонии, новгородцы и их союзники надеялись легко достичь своей цели в Эстонии48. Но получилось наоборот. Ливонцы, забыв о своей вражде с датчанами, решили прийти им на помощь в отражении атаки со стороны общего врага. В результате Псков оказался втянут в конфликт с Ливонией, так как после отступления русских войск из Эстонии подвергся ответному нападению с ее стороны.
Участие Довмонта в реальных и вымышленных столкновениях с «немцами» стало основным лейтмотивом прославления его в «Сказании...» и основанием для канонизации в качестве местно почитаемого святого. Таким образом, Церковь, создавая образ Довмонта как ревностного и бескомпромиссного защитника православия от католиков и язычников, его деятельность, де-факто направленную на укрепление суверенитета Пскова, обернула в ее противоположность — борьбу с псковским сепаратизмом.
После Раковорской битвы Довмонт, согласно «Сказанию...», в отличие от остальных русских князей, не вернулся домой, а опустошил окрестные земли. Дидактическая задача этого не отмеченного другими источниками сюжета — показать выдающееся мужество Довмонта и его упорство в достижении цели по сравнению с другими русскими князьями, которые, понеся тяжелые потери в сражении, поспешили уйти восвояси.
НПЛ об этом рейде Довмонта не сообщает, как, впрочем, и не выделяет роли псковского князя в самой Раковорской битве, ограничившись упоминанием его имени в ряду князей, принявших участие в этом походе.
В том же году ливонцы совершили ответное нападение на псковские земли и сожгли несколько пограничных сел. В стычке на р. Пыжме (Мироповне) они были разбиты дружиной Довмонта (март 1268 г). Согласно рассказу «Сказания...», силами 60 псковичей он победил 800 немцев, а команды двух судов, попытавшихся найти спасение на неком острове, уничтожил, поджегши траву49. Новгородский летописец и этот подвиг Довмонта оставил без внимания.
В апреле 1269 г. ливонский ландмейстер Отто фон Лютенберг, «желая окончить дело одним ударом», созвал сейм, на котором решено было напасть на Псков общими силами. Это решение поддержали и датчане50.
В мае 1269 г. 27-тысячное войско ливонцев, включая 180 братьев-рыцарей, переправилось через Чудское озеро, сожгло Изборск и осадило Псков51. На десятый день пришла подмога из Новгорода во главе с князем Юрием Андреевичем. Начались переговоры, результатом которых стало заключение «хорошего мира, обрадовавшего русских»52. Согласно ливонской хронике радость русских была вызвана тем, что ливонцы, несмотря на преимущество в силе и почти одержанную победу, согласились отступить.
Лендмейстер Отто в своей грамоте в Любек утверждал, что ему удалось разрушить «до основания» Псков, «бывший утешением и убежищем лицемеров, якобы исповедовавших христианство», возможно, намекая на Довмонта и его людей. Но когда дело дошло до штурма «замка», новгородцы своими просьбами склонили его к миру.
Судя по ливонским сообщениям, ландмейстер Отто так и не узнал о том, что был разбит вышедшей ему навстречу из Пскова малой дружиной во главе с Довмонтом, с которым, согласно «Сказанию..», он не только сошелся в поединке, но и был ранен в лицо53.
Окончательное отступление ливонцев «Сказание..» связывает не с заключением мирного договора ливонцев с новгородцами, а с военной победой Довмонта. Собственно «Сказание...» не сообщает об участие новгородцев в этой кампании. По его версии, понеся большие потери от псковичей, погрузив погибших на корабли, враги пустились бежать.
Следующее сообщение «Сказания...» повествует о нападении ливонцев («поганых немцев») на Псков в год смерти Довмонта, в котором повторяются эпизод поединка с ранением в голову вражеского предводителя и разгром неприятеля силами одной только малой дружины. Такое повторение, а также то, что в «Сказании...» не указаны даты, привело к тому, что дальнейшие переписчики указанные два сражения превратили в три. Карамзин объясняет это тем, что псковский летописец, пересказывая историю «Сказания...» о нападении ливонцев в 1269 г. в погодных записях, «ставит время наугад». «Другие летописи (а за ними и наши Историки), следуя вместе и Псковскому, и Новгородскому, сделали из одной осады две, сказывая что Магистр и в 1269 и 1272 году приходил к Пскову — то есть впали в ошибку еще грубейшую: ибо Псковский Летописец не говорит, по крайней мере, о двух осадах»54.
В отличие от «Сказания...», новгородский летописец, описывая эти события, не упоминает ни имени Довмонта, ни то, что псковичам удалось нанести противнику поражение своими силами. По его версии, победа была достигнута только благодаря помощи новгородцев, войско которых через десять дней осады пришло к Пскову, и «увидев новгородские полки, немцы побежали за реку»55. После чего с ними был заключен мир «по всей воле новгородской». Почему такая разница между псковской и новгородской версиями описания событий 1269 года? Для псковичей Довмонт выступает как символ того, что они способны успешно оборонять свои пределы самостоятельно. Наоборот, цель новгородской трактовки — показать, что без помощи «старшего брата» Псков был бы захвачен врагом.
Карамзин реконструировал эти события, объединив сообщения «Сказания...», НПЛ и ЛРХ в один рассказ: «Злобствуя на Россиян, Магистр Ордена собрал новые силы; пришел на судах и с конницею в область Псковскую: сжег Изборск, осадил Псков и думал сравнять его с землею, имея множество стенобитных орудий и 18 000 воинов (число великое по тогдашнему времени). Отто грозился наказать Довмонта: ибо сей Князь был страшен не только для Литвы, но и для соседственных Немцев, и незадолго до того времени истребил их отряд на границе. Мужественный Довмонт, осмотрев силу неприятелей и готовясь к битве, привел всю дружину в храм Святой Троицы, положил меч свой пред алтарем и молился, да будут удары его для врагов смертоносны. Благословенный игуменом Исидором (который собственною рукою препоясал ему меч), Князь новыми подвигами геройства заслужил удивление и любовь Псковитян; десять дней бился с Немцами; ранил Магистра. Между тем Новогородцы с Князем Юрием Андреевичем приспели и заставили Рыцарей отступить за реку Великую; вошли в переговоры с ними и согласились дать им мир. Те и другие остались при своем, потеряв множество людей без всякой пользы»56.
Каковы же исторические последствия Раковорской битвы? Поход на Эстонию оказался неудачным экспромтом. По мнению Феннела, изначально новгородцы планировали продолжить экспансию на Литву и с помощью Довмонта остановить начавшееся при Миндовге ее стремительное расширение за счет бывших владений Киевской Руси. «Если бы Довмонт получал помощь и поддержку в осуществлении своих литовских авантюр, то границы Восточной Европы в XIV и XV веках могли бы иметь совершенно другие очертания»57. Но поход в Эстонию привел к обострению отношений с Ливонией, и от планов покорения Литвы пришлось отказаться.
Однако вряд ли Новгород вынашивал такие геополитические планы, как покорение Литвы. Тем более, ничего не мешало побле заключения мира с ливонцами продолжить уже в союзе с ними борьбу с общим врагом — Литвой. Вероятнее всего, Довмонт не стал историческим деятелем, повлиявшим на судьбы Восточной Европы, как раз потому, что Новгород и Псков не желали вести наступательную войну против Литвы. В этой связи возникает вопрос о его дальнейшей судьбе. Согласно «Сказанию...», он продолжал благополучно княжить в Пскове до самой своей смерти весной 1299 года.
События двух лет, прошедших со времени бегства Довмонта в Псков до событий после Раковорской битвы (1266—1269 г.) составляют основное содержание «Сказания...». Оставшиеся тридцать лет княжения Довмонта умещаются в два, не подтверждаемых другими источниками, и, очевидно вымышленных сюжета: помощи своему литературному зятю Дмитрию в распри с Новгородом в 1284 г. и обороны Пскова от вымышленного нашествия в 1299 году.
При этом «Сказание...» умалчивает о событиях 1270 г., в которых Довмонт должен был бы принимать активное участие. В тот год разразился конфликт Новгорода с князем Ярославом Ярославичем. Великий князь даже обратился за помощью в Орду, обвинив новгородцев в тяжком преступлении — отказе от выплаты ордынской дани. Псковичи в этом конфликте стали на сторону Новгорода и оказали ему военную помощь. Очевидно, что возглавлять Псковскую дружину должен был князь, но новгородский летописец об этом не сообщает. До сражения дружин великого князя с новгородцами и псковичами дело не дошло. Под личные гарантии патриарха Кирилла (который даже пообещал в случае нарушения Ярославам клятвы, наложить на себя епитимью) того, что Ярослав не причинит никакого зла новгородцам, был заключен мирный договор «по всей воле новгородской»58.
Но несмотря на невыгодные для Ярослава условия договора, он поступает как победитель, диктующий проигравшей стороне свою волю и «дает псковичам князя» некого Айгуста59. Об Айгусте новгородский летописец больше не упоминает. Псковским летописцам князь с таким именем не известен. Возможно, потому что Ай густ так и не стал псковским князем, так как не был принят в Пскове, что не удивительно, учитывая уступки, которые были сделаны Ярославом новгородцам. Но возможно и другое: назначение князя, тоже очевидно литовского происхождения, связано с тем, что Довмонт покинул Псков и ушел в Литву, в свою вотчину Полоцк, которую он, согласно Татищеву, взял еще во время своего первого набега с псковичами на Литву в 1266 году.
Возможно, в дальнейшем Довмонт не вернулся в Псков, а оставался в Литве и был убит в ходе начавшейся в 1278 г. очередной междоусобицы. По сообщению Густынской летописи, после смерти великого князя Нариманта на трон был посажен его младший брат Тройден (по другим источникам он стал великим князем в 1270 г.). Довмонт, завидуя ему, направил «злых людей», которые убили Тройдена, и сам занял великокняжеский престол60.
Хроника Мачея Стрыйковского подробно описывает эти события, относя их к 1282 году. «Довмонт Ромунтович, князь Псковский и Полоцкий, имея кровную обиду на младшего брата Тройдена, что обошел его в первородном праве в престолонаследии Великого княжества Литовского, всеми способами старался сжить его со свету. Но поскольку не мог этого добиться явной войной, подослал к нему шестерых холопов, которые, выбрав время, когда великий князь Тройден мылся в бане, стерегли, пока выйдет. И когда вместе с прислугой он выходил из бани, холопы встали по трое в ряд с обеих сторон дорожки, якобы собираясь подать жалобу о своих обидах, и с поклоном низко били челом. И когда он вошел между ними, спрашивая о причинах их жалобы, тут же все шестеро приложили его дубинами и убили на месте, а сами убежали»61. Согласно этой Хронике, в то время Довмонт княжил и в Пскове, и в Полоцке62.
В том же году, «видя, что нет ему соперника, который мог бы воспрепятствовать в овладении отцовским Великим княжеством Литовским, [Довмонт] собрал большое войско из Псковской, Полоцкой и Витебской Руси и с огромными силами двинулся на Литву, намереваясь мечом и натиском овладеть отчими Литовской и Жмудской землями, если добровольно не подчинятся»63.
Узнав об этом, племянник Довмонта монах Ромунт, собрав войско, двинулся против своего дяди, «намереваясь отомстить ему за предательское убийство своего отца Тройдена, и свою отчизну Великое княжество Литовское избавить от нежданной тревоги». Противники встретились на поле боя, в ходе которого «все войско псковское и полоцкое [Ромунт] разгромил наголову и убил своего дядю князя Довмонта, кровью которого, как и хотел, отомстил за смерть своего отца»64. Густынская летопись сообщает ту же версию этих событий65.
В целом данная история повторяет описание событий после смерти Миндовга, так как Ремонт как и Войшелк был монахом и после свершения мести опять вернулся в монастырь.
В Лаврентьевской летописи под 1285 г. содержится известие о гибели литовского князя Довмонта во время литовского набега на тверское княжество66.
Таким образом, если принять во внимание сообщения источников об убийстве Довмонта, а также тот факт, что место его погребения неизвестно, то сложившуюся в отечественной историографии версию о времени, месте и причине его смерти следует считать несостоятельной. Соответственно, и легендарное тридцатитрехлетнее княжение Довмонта сокращается до реалистичных четырех лет (1266—1270 гг.).
Возникает вопрос о том, зачем понадобилась эта легенда? В Пскове, даже более, чем в Новгороде, князь был простым кормленщиком, получавшим содержание от города за обязательства защищать его силами своей дружины. Также можно предположить, что одного князя в Новгороде избыточно хватало для решения всех возложенных на него задач в новгородской земле, частью которой являлся и Псков. Поэтому не было ни экономического, ни политического смысла содержать в новгородской земле еще одного князя и его дружину. Подтверждением этой гипотезы служит то, что в источниках нет известий о том, кто был псковским князем в следующие периоды: 1148—1178; 1222—1232; 1299—1307; 1307—1327; 1369—1375 годах. Возможно, это означает, что в эти годы псковичи довольствовались тем, что на них распространялась власть новгородского князя.
Что же касается «Сказания...», то его следующим сюжетом после обороны Пскова в 1269 г. является сюжет о событиях 1299 г, которому предшествует краткое сообщение о том, что «через некоторое время» после первого нападения на Псков «начала Латина насилие псковичам делать». «Боголюбивый же князь Тимофей не стерпел обид от поганой Латины и с мужами своими псковичами пленил их землю и села чудские пожег и привел большой полон в землю свою»67. Таким образом, целых тридцать лет княжения Довмонта в «Сказании...» никак не отражаются, что говорит в пользу версии о том, что Довмонт покинул Псков скорее всего после событий 1269 года.
В НПЛ младшего извода появляется упоминание имени Довмонта в связи с распрей новгородцев с «зятем» псковского князя — великого князя Дмитрия Александровича (1282 г.). Путаный рассказ летописца не позволяет понять, что же именно произошло, и как в эти события оказался втянут псковский князь.
Карамзин излагает их так: «...новгородцы взяли дочерей и бояр Димитриевых в залог, дав слово освободить их, когда дружина Княжеская добровольно выступит из Копорья, где находился тогда и славный Довмонт Псковский, зять Великого Князя. Доброхотствуя тестю, он с горстию воинов вломился в Ладогу, взял там казну его, даже много чужого, и возвратился в Копорье; но пользы не было: ибо Новогородцы немедленно осадили сию крепость и, принудив Довмонта выйти оттуда со всеми людьми Княжескими, срыли оную до основания»68.
У Татищева несколько иная версия: «В тот же год пришел князь Дмитрий Александрович из заморья к Переславлю, имея воинов много нанятых. А в Копорье еще были бояре его и слуги и вся казна его, и весь быт его. Тогда ушел изо Пскова зять его князь Довмонт псковский и взял из Копорья всю казну тестя своего, бояр его и слуг его вывел из Копорья и отослал их к тестю своему великому князю Дмитрию Александровичу. И придя, взял Ладогу, в которой были многие люди великого князя Дмитрия Александровича. Он же, выведя их, также отослал к тестю своему великому князю Дмитрию Александровичу»69.
Вернемся к вышеупомянутой истории о якобы внезапном нападении немцев на Псков в 1299 г.: «Ливонские Рыцари неожидаемо осадили Псков и, разграбив монастыри в его предместий, убивали безоружных Монахов, женщин, младенцев. Князь Довмонт, уже старец летами, но еще воин пылкий, немедленно вывел свою дружину малочисленную, сразился с Немцами на берегу Великой, смял их в реку и, взяв в добычу множество оружия, брошенного ими в бегстве, отправил пленников, граждан Эстонского Феллина, к Великому Князю»70.
Изложенная в «Сказании...» версия данных событий вызывает вопросы. Нападения ливонцев на Псков обычно совершались в ответ на нападения со стороны Руси. В данном случае мы имеем не только нападение, цель и причины которого неизвестны, но и немотивированную жестокость, которая была бы объяснима, если бы причиной ее была месть за аналогичные действия псковичей.
Надо отметить, что после Раковорской битвы Ливония нашла действенный инструмент принуждения своего воинственного соседа к миру: торговую блокаду. К концу XIII в. Новгород и Псков стали активными участниками торговли в рамках Ганзейского союза, в результате чего походы в Ливонию с целью получения военной добычи стали экономически невыгодными, так как вели к торговым потерям. Очевидно, этот инструмент умиротворения новгородцев впервые применил лендмейстер Отто, упомянутое письмо которого в Любек (1269 г.) было посвящено именно вопросам торговой блокады, которую по его просьбе Ганза установила в связи с нападением объединенного русского войска на датские владения в Эстонии.
Исходя из имеющихся фактов, можно констатировать, что «Сказание о Довмонте...» — один из первых опытов создания образа национальной идентичности на основе литературного вымысла, который потом был с успехом развит в «Житии Александра Невского». Только из «Сказания...» следует, что Довмонт был великим полководцем, героическим воином и ревнителем православия, сыгравшим выдающуюся роль в истории Пскова и Руси в целом. Из описанных в «Сказании...» деяний Довмонта другими источниками подтверждаются только его два или три похода на Литву и то, что он возглавлял псковскую дружину в Раковорской битве. Все другие подвиги, приписываемые Довмонту, следует рассматривать как фантазию автора «Сказания...».
Несмотря на то, что описанные в «Сказании...» деяния и подвиги Довмонта не подтверждаются или прямо противоречат сведениям других источников, это не стало для отечественной историографии основанием для критической оценки его агиографической биографии. Наоборот, именно противоречащий историческим фактам и полный вымыслов рассказ «Сказания...» служит основой для написания его исторического портрета. Типичная для отечественной исторической науки оценка деятельности Довмонта такова: «Его тридцатипятилетнее71 княжение было героическим периодом псковской истории, временем удалых подвигов и блестящих побед. Народ любил его. Он был храбр и имел дар воодушевлять подвластную толпу кстати и впору, и словом и примером. Довмонт остановил победительный наплыв немецкого племени; удержал Псков от набегов на него своих прежних соплеменников — литовцев, и остался в памяти народа святым мужем, чудотворцем и покровителем Пскова. Трудно представить себе личность, которая бы так удовлетворяла нравственному взгляду своего времени, как этот литовский пришелец. Самое его таинственное происхождение, приход из чуждой земли, его доверчивая преданность новому отечеству — все придавало этому лицу особое достоинство в глазах современников и потомков»72.
Местное посмертное почитание Довмонта возникло стараниями Церкви. Из князя, который мог бы стать символом независимости Пскова от Новгорода и Владимирской Руси, она создала образ прозелита, который принял православие и истово боролся с католической Ливонией и со своими литовскими сородичами во имя новообретенной духовной отчизны.
Дальнейшее формирование централизованного государства превратило Довмонта в периферийную фигуру отечественной исторической памяти. Известный и чтимый в Пскове, его образ не получил распространения в массовом сознании, в котором не хватило места сразу для двух символов национальной идентичности из XIII века. В нем остался только один герой — Александр Невский73.
Местная историческая память сохранила имя Довмонта в городской топонимике. Примыкающую к псковскому Крому часть города называют «Довмонтовой», хотя ни в «Сказании...», ни в русских летописях ничего не говориться о градостроительной деятельности Довмонта. Название «Домантова стена» в псковской летописи впервые встречается в 1395 году74.
О том, что «Довмонт восстановил и старательно укрепил пришедшие в упадок стены замка и города Пскова» сообщает хроника Мачея Стрыйковского75. Но и эта запись скорее отражает только то, что к моменту написания данной хроники в Пскове уже вошло в обиход называть район города «Довмонтовым».
В Пскове хранится меч, который называют Довмонтовым. В древности он вручался во время церемонии интронизации очередному князю или наместнику76. Скульптурное изображение Довмонта присутствует на памятнике «Тысячелетие России» в Новгороде рядом с фигурой Александра Невского.
На декоративном надгробии, установленном в честь Довмонта в Троицком соборе псковского Крома, начертана художественная эпитафия неизвестного автора: «Святой благоверный князь Тимофей прежде крещения именовался Домант, родился в земле Литовского от литовского князя Миндовга и в лето 1266, оставив землю Литовскую, переселился во град Псков со всем своим родом и в нем святое крещение принял; мужества же ради и добронравия княжением Псковским был почтен. Во время же своего княжения во граде Пскове многие преславные одержал победы над Литвою и Немцами, многие грады их разорил и Чудь и Поморие пленил. За дарованные же от Бога победы в знак благодарения и для памяти будущим поколениям многим святым поставил церкви и, пожив свято и богоугодно, в посте и молитвах, преставился в небесную славу в лето 1299 месяца мая в 20 день и положено честное тело его в соборной церкви Пресвятой Троицы»77.
Но, как нам известно, в действительности останков Довмонта в Троицком соборе не обнаружено. Но какая история может обойтись без «примеса лжи»?
Примечания
1. КАРАМЗИН Н.М. История государства российского. Т. 1. СПб. 1818, с. 18.
2. ТАТИЩЕВ Н.И. Собрание сочинений. Т. 5—6. М. 1996, с. 68.
3. Сказание о благоверном князе Довмонте и храбрости его. М. 1990.
4. ЭНГЕЛЬМАН А. Хронологические изыскания в области русской и ливонской истории в XIII и XIV столетиях. СПб. 1858, с. 40.
5. Там же, с. 46.
6. Псковские летописи. П2Л. М. 1955, л. 170.
7. Там же, л. 165—166.
8. «Того же лета преставися Довмонт, князь Псковский, много пострадав за святую Софью и за святую Троицу». НПЛ, л. 152. Текст НПЛ старшего извода за 1272— 1299 утерян. Поэтому неизвестно, были ли в нем сообщения о Довмонте. Сообщения НПЛ младшего извода уже могли быть приведены в соответствие с текстом «Сказания...». В ней содержится упоминание о нападении «немцев» на Псков, сожжении ими посада, убиении монахов и последующей победе Довмонта, которую летопись относит не к марту 1299, а к зиме 1298 года.
9. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. 4, с. 160.
10. Версии о гибели Довмонта в Литве изложены в Лаврентьевской летописи, Густынской летописи, Хронике Быховца.
11. ОКУЛИЧ-КАЗАРИН Н.О. Спутник по древнему Пскову. Псков. 1913, с. 92.
12. «Посадили псковичи у себе князя Довмонта Литовского». НПЛ, л. 142.
13. П2Л, л. 169об.
14. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л. 1950, л. 142.
15. «Остается под сомнением, о каких литвинах идет здесь речь, — о тех ли, которые прибежали во Псков, и Ярослав действовал здесь на праве первенства Новгорода над Псковом, или же кроме тех, которые пришли во Псков, приходили еще другие в Новгород, и речь идет о последних». КОСТОМАРОВ Н.И. Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки). Исторические монографии и исследования. М. 1994, с. 100.
16. П2Л, л. 162.
17. КАРАМЗИН Н.М. История государства российского. Т. 4. СПб. 1819, с. 97.
18. НПЛ, л. 140—140об.
19. ТАТИЩЕВ В.Н. Собрание сочинений в 8-ми томах. История Российская. Т. V. М. 1996, с. 45.
20. ФЕННЕЛ ДЖ. Кризис средневековой Руси 1200—1304. М. 1989, с. 176.
21. Хроника Быховца. М. 1966, с. 45. СТРЫЙКОВСКИЙ МАЧЕЙ. Хроника польская, литовская, жомойская и всей Руси, Т. I. Кн. 8.
22. Густынская летопись. ПСРЛ. Т. 40. СПб. 2003, с. 123.
23. СТРЫЙКОВСКИЙ МАЧЕЙ. Ук. соч.
24. СОЛОВЬЁВ С.М. Сочинения. Кн. II. М. 1988, с. 178.
25. СТРЫЙКОВСКИЙ МАЧЕЙ. Ук. соч.
26. Хроника Быховца, с. 46—47.
27. НПЛ, л. 141 об.
28. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 97.
29. «...вдохнул в него благодать святого духа и избавил как ото сна от дьявольского служения». П2Л, л. 163.
30. НПЛ, л. 104об.-105об.
31. «Князь Ярослав! Клянемся тебе и друзьям Новогородцам; а братьев своих не выдадим, и в поход нейдем, ибо Немцы нам союзники. Вы осаждали Колывань (Ревель), Кесь (Венден), и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги; раздражив неприятелей, сами ушли домой, а мы за вас терпели: наши сограждане положили свои головы на берегах Чудского озера; другие были отведены в плен». КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. 3, с. 248-249.
32. НПЛ, л. 142.
33. П2Л, л. 163об.
34. О ком идет речь не понятно. Данное имя ни в одном другом источнике не упоминается. Великим князем литовским в то время был сын Миндовга Войшелк.
35. П2Л, л. 164.
36. «Князь же Гердень собрав силу Литовскую погнался за ними. Как увидели псковичи погоню, отослали полон, а сами стали крепко против нее по эту сторону Двину. Литва же начала переходить в брод на эту сторону; тогда псковичи сразились с ними; и пособил бог князю Довмонту с псковичами, и множество много их побили, а иных в реке утопили, только убежал один князь Гердень в малой дружине; псковичи же пришли все здоровы». НПЛ, л. 142—142об.
37. «И потом благоверный Довмонт испросил для себя дочь великого князя Дмитрия Александровича княгиню Марию». П2Л, л. 164. П1Л тоже называет Довмонта зятем Дмитрия Александровича, но не сообщает, когда состоялась свадьба и имени невесты. ПСРЛ. Т. 4. СПб. 1848, с. 181.
38. ЭНГЕЛЬМАН А. Ук. соч., с. 49, прим. 120.
39. П2Л, л. 163.
40. В тот же год, на зиму, ходили снова псковичи на Литву с князем Довмонтом». НПЛ, л. 142об.
41. Там же.
42. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 98.
43. П2Л, л. 163.
44. «Того же лета ходили новгородцы с Елевферием Сбыславичем и с Довмонтом с псковичами на Литву, и много их повоевали, и вернулись все здоровы». НПЛ, л. 143.
45. ФЕННЕЛ ДЖ. Ук. соч., с. 177.
46. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. 4, с. 98
47. НПЛ, л. 143об.
48. «Считая Немцев друзьями. Россияне надеялись легко управиться с Датчанами». КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. 4, с. 99
49. П2Л, л. 164—164об.
50. Ливонская рифмованная хроника. Atskanu hronika. Riga: 1997, стихи 07677—07681.
51. ЛРХ, стихи 07689-07710.
52. Там же, стихи 7759—7760.
53. П2Л, л. 164об.—165.
54. КАРАМЗИН Н.М. Там же. Примечания к т. 4, прим. 128, с. 72.
55. НПЛ, л. 147.
56. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 104.
57. ФЕННЕЛ ДЖ. Ук. соч., с. 185.
58. НПЛ, л. 150.
59. Там же, л. 150—150об.
60. Густынская летопись. ПСРЛ. Т. 40. СПб. 2003, с. 125.
61. СТРЫЙКОВСКИЙ МАЧЕЙ. Хроника польская, литовская, жомойская и всей Руси. Т. I. Кн. 9. Гл. 4.
62. «Двинувшись из Пскова на Полоцк, [Довмонт] осадил его и взял замок и город Полоцк из-за доброжелательности руссаков, русского рыцарства и народа Полоцкого княжества, которые добровольно сдали ему эту твердыню и все [остальное]». Там же.
63. Там же.
64. Там же.
65. Там же, с. 125.
66. Лаврентьевская летопись. л. 170об.
67. П2Л, л. 165.
68. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. 4, с. 132.
69. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., т. 5-6, с. 57.
70. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с 170.
71. Согласно «Сказанию...» Довмонт княжил в Пскове с 1266 по 1299 г., то есть тридцать три года, а не тридцать пять лет, как пишет Костомаров.
72. КОСТОМАРОВ Н.И. Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки). М. 1994, с. 100.
73. Если сравнить агиографические повести Довмонта и Александра, то Довмонт совершил подвигов больше, чем приписывают Александру. Одних поединков с вражеским предводителем у него три, против одного у Александра. И выигранных сражений у Довмонта больше. Причем все они одержаны силами «малой дружины». Александру такой подвиг приписан только в одной Невской битве. Но, зато у Александра было одно преимущество, делающее его образ более предпочтительным для общенационального почитания в качестве символа национальной идентичности — он был прямой предок той лини Рюриковичей, которая стала правящей династией.
74. «Построена каменная церковь святое Воскресение за Домантовою стеною». П2Л, л. 179.
75. И с того его правления есть и будет, пока Псков стоит, вечная память о стенах, поставленных упомянутым князем Довмонтом, которые Москва и ныне зовет Довмонтова стена...». СТРЫЙКОВСКИЙ МАЧЕЙ. Ук. соч., т. I, кн. 9, гл. 2.
76. НИКИТСКИЙ А.И. Очерк внутренней истории Пскова. СПб. 1873, с. 116.
77. ВАСИЛЬЕВ И.И. Археологический указатель г. Пскова и его окрестностей. СПб. 1898, с. 240.
