Оськин М. В. Алексей Ермолаевич Эверт // Вопросы истории. - 2014. - № 5. - C. 30-51.
Среди высших генералов русской армии периода первой мировой войны генерал от инфантерии Алексей Ермолаевич Эверт не отличался выдающимися победами, но и не терпел крупных поражений. Он был упорен и гибок в обороне, но весьма нерешителен в наступлении. Тем не менее, главнокомандующий армиями Западного фронта с августа 1915 по март 1917 г. находился на вершине армейской иерархии русской военной машины эпохи последней войны Российской империи - первой мировой.
Алексей Ермолаевич Эверт родился в Московской губернии 20 февраля 1857 г. в семье офицера, и с самого начала ему была предписана военная служба. 1-й Московский кадетский корпус и 3-е военное Александровское училище стали началом военной карьеры русского военачальника. В преддверии русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг., 10 августа 1876 г. А. Е. Эверт стал подпрапорщиком, выпущенным в лейб-гвардии Волынский полк.
В составе Волынского полка он принимал участие в русско-турецкой войне, ставшей борьбой за освобождение славян Балканского полуострова от многовекового турецкого владычества. Первоначально русское военно-политическое руководство рассчитывало на относительную непродолжительность военных действий, а потому Гвардия временно оставалась в России. В августе 1877 г. Эверт был произведен в прапорщики Гвардии, а затем - в подпоручики. После ряда неудач, показавших упорство противника, гвардейские дивизии были отправлены на фронт. Первое боевое крещение молодой офицер получил 19 декабря 1877 г. в составе отряда генерела И. В. Гурко под Ташкисеном. Затем, после зимнего перехода через Балканы, Гвардия победоносно дошла почти до стен турецкой столицы - Стамбула. Наградами Эверту за русско-турецкую войну в 1878 г. стали чин поручика и орден Св. Анны 4-й степени. В 1879 г. поручик Эверт был пожалован орденом Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
Дальнейшая служба протекала гладко и обыкновенно для невоенной эпохи императора Александра III Миротворца. В 1882 г. Эверт по 1-му разряду окончил Николаевскую Академию Генерального Штаба (ГШ), после чего был произведен в штабс-капитаны. Он состоял при штабе Московского военного округа, а затем служил старшим адъютантом 3-й пехотной дивизии, получив на этом посту очередную награду - орден Св. Анны 3-й степени. Окончание Академии внушило Эверту благоговение перед аксельбантом генштабиста. Современники вспоминали, что в годы первой мировой войны Эверт при комплектовании своих штабов неизменно отдавал предпочтение офицерам ГШ в обход армейского офицерства.
В 1886 г. капитан Эверт состоял для поручений при штабе Варшавского военного округа, приобщившись тем самым к театру будущей войны против Германии. Затем, будучи произведен в подполковники, служил старшим адъютантом в штабе округа. Был награжден орденом Св. Станислава 2-й степени. Необходимое для повышения по служебной лестнице цензовое командование батальоном подполковник Эверт проходил в 1889 - 1890 гг. в 40-м пехотном Колыванском полку.
В 1888 - 1893 гг. Эверт являлся штаб-офицером для особых поручений при командующем войсками Варшавского военного округа. Здесь в 1891 г. он был произведен в полковники и спустя 2 года занял должность начальника штаба 10-й пехотной дивизии. Был награжден орденами Св. Анны 2-й степени и Св. Владимира 4-й степени. Немногим более года, в 1899 - 1900 гг., полковник Эверт командовал 130-м пехотным Херсонским полком. В 1900 г. был произведен в генерал-майоры, после чего получил должность начальника штаба 11-го армейского корпуса (АК). Как видим, большую часть своей военной карьеры, вплоть до производства в генералы, Эверт провел на разнообразных штабных должностях. Эта традиция продолжилась и в новом столетии. С апреля 1901 г. вплоть до русско-японской войны Эверт являлся начальником штаба 14-го, а затем, 5-го АК. В 1903 г. он был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени.
Русско-японская война 1904 - 1905 гг. стала новым этапом в военной карьере генерала, позволив ему набраться опыта вооруженного противоборства. Как и другие главкомы первой мировой - М. В. Алексеев и Н. В. Рузский - Эверт потребовался на Дальнем Востоке лишь со сменой главнокомандования - после отстранения Наместника адмирала Е. И. Алексеева. Развертывание трех Маньчжурских армий из одной потребовало присылки из России большого числа офицерских кадров высшего звена. Но, в отличие от Алексеева и Рузского, отправленных в штабы 2-й и 3-й армий, Эверта ждало более высокое назначение. В октябре 1904 г. генерал-майор Эверт был назначен на должность генерал-квартирмейстера полевого штаба главнокомандующего сухопутными и морскими силами, действующими против Японии. Новый главнокомандующий А. Н. Куропаткин уволил своего прежнего помощника В. И. Харкевича, взяв на его место Эверта: "Преемник Харкевича - Алексей Ермолаевич Эверт, будущий главнокомандующий Западным фронтом в мировую войну, был в ту пору еще совсем молодым генералом. Высокий стройный брюнет с тщательно подстриженной бородкой, в широких шароварах с красными лампасами, в мягких сапогах с большими шпорами, он в церкви истово крестился, перед обедом выпивал рюмку водки и ни на минуту не терял подобающего генералу величия1.
Работа генерал-квартирмейстера заключалась в оперативно-стратегической работе штаба армии. Генерал-майор Эверт столь "пришелся ко двору" Куропаткину, что после своего смещения с поста главнокомандующего в результате проигранного Мукденского сражения, Куропаткин взял к себе в начальники штаба 1-й Маньчжурской армии именно Эверта. Казалось бы, Эверт должен был приобрести громаднейший опыт руководства целой армией, а то и группой армий. Так оно и было. Но, помимо этого, генерал Эверт всецело поддался влиянию своего патрона - Куропаткина. В ходе первой мировой войны это скажется самым негативным образом: вверенные Эверту войска (сначала армия, а потом фронт) умели прекрасно обороняться, но почти не умели наступать.
К. А. Залесский справедливо пишет, что Эверт "получил свое боевое воспитание в школе ген. Куропаткина и оставался его прилежным учеником до конца"2. Эверту были присущи все недостатки куропаткинской школы. Это и тщательная подготовка сражения при нехватке волевого фактора для проведения составленных планов в жизнь, и мелочное вмешательство в действия подчиненных командиров, и "заваливание" низших штабов массами разнообразных инструкций, наставлений, записок и прочее. Вся эта документация, по идее, должна была служить укреплению боевой мощи войск. На деле же не хватало одного - методов и приемов проведения в жизнь тех постулатов, что провозглашались на бумаге. И главное - личного примера воли и силы духа.
Читая документы той эпохи, можно подумать, что генерал Эверт являлся одним из лучших полководцев русской армии в 1914 - 1917 гг., столь подробны и толковы были его боевые наставления. К сожалению, большая их часть была неисполнимой и потому ненужной, а то и вредной. Часто вместо того, чтобы руководить боем, штабы оказывались под прессом канцелярской работы, а страдало дело, за что солдаты и офицеры расплачивались своей кровью. Такая составляющая куропаткинской школы была замечена в Европе, готовившейся к первой мировой войне. Германский военный теоретик Ф. фон Фрейтаг-Лорингофен отмечал: "недостаток русского управления: в момент, когда надо делать дело, принимать решение и отдавать приказания - у русских возникают чисто принципиальные, академического порядка, пререкания об обстановке"3.
В то же время, крайности в командовании, которые были присущи Куропаткину, - мелочность, канцеляризм, высокая степень нерешительности - все это у Эверта проявилось куда слабее. Поэтому, вверенные генералу войска отлично оборонялись, неплохо контратаковали и, в целом, выглядели не хуже своих соседей. Но вот в наступлении они отставали от многих других. Принцип - "Лучше не допустить поражения, нежели рисковать победой", стал путеводной звездой Эверта. Он предпочитал синицу в руках журавлю в небе. На дерзость, которую А. В. Суворов называл "мужеством генерала", Эверта и не хватало.
Русско-японская война закончилась для Российской империи бесславным Портсмутским мирным договором. Да, к этому моменту Маньчжурские армии были сильны и готовы обрушиться на врага, как о том эмоционально писали современники, предсказывая несомненную русскую победу в случае перехода в наступление с Сыпингайских позиций. Но воля полководцев, надломленная неудачами, не была готова к перелому в ходе войны. А потому Портсмутский мир, вырванный у японцев искусной дипломатией С. Ю. Витте, явился объективной неизбежностью. В 1905 г. Эверт был произведен в генерал-лейтенанты. Наградами за русско-японскую войну в 1906 г. стали Золотое оружие и орден Св. Станислава 1-й степени с мечами.
Окончание конфликта на Дальнем Востоке и последствия революции 1905-1907 гг. потребовали от российского политического руководства реорганизации Вооруженных Сил. В июне 1905 г. был создан Совет Государственной Обороны, образованный по инициативе великого князя Николая Николаевича, который и возглавил новый орган управления армией. В 1906 г. Эверт стал начальником Главного штаба, чьей основной работой являлись кадры армии. Назначенный по выбору военного министра А. Ф. Редигера и его помощника А. А. Поливанова (военный министр в 1915 - 1916 гг.), генерал Эверт на новом посту должен был выполнить "трудное дело очистки Главного штаба от неспособных и обленившихся работников, и упорядочивания его работы". Редигер сообщал: до нового назначения "я его видел всего раз, но он произвел на меня самое лучшее впечатление... всеобщий отзыв о нем из армии был отличный". На посту начальника Главного штаба "он оказался безукоризненно честным и хорошим человеком с большим здравым умом, но не выдающимся администратором; человек добрый, он Главного штаба не вычистил и не подтянул. Эверт был очень твердых убеждений, пожалуй, даже упрям, и высказывал их вполне откровенно, так что мы неоднократно жестоко спорили с ним. Я его за это очень уважал и любил, но все же было трудно работать с человеком, с которым по некоторым вопросам (особенно по организационным) я совершенно расходился"4.
В 1907 г. Эверт был награжден орденом Св. Анны 1-й степени. В связи с неоднократными просьбами о переводе в строй, пусть даже на должность командира дивизии, что для бывшего начальника Главного штаба было бы понижением, а также, вследствие разногласий с военным министром по проблемам реформирования армии, в мае 1908 г. генерал-лейтенант Эверт был назначен на должность командира 13-го АК, а в 1911 г. произведен в полные генералы - от инфантерии. В июне 1912 г. Эверт занял пост командующего войсками Иркутского военного округа и войскового наказного атамана Забайкальского казачьего войска. Здесь он получил последнюю предвоенную награду - орден Св. Владимира 2-й степени.
Начало первой мировой войны и объявление всеобщей мобилизации застало генерала Эверта в Иркутске. Согласно расписанию высшего командования, он должен был командовать одним из Сибирских корпусов, так как должности командующих армиями уже были заняты представителями пограничных и центральных военных округов. В связи с тем, что Сибирские корпуса по мобилизации собирались достаточно длительное время и не сразу перебрасывались в европейскую часть страны, они должны были составить второй эшелон вторжения в Германию и Австро-Венгрию. Таким образом, в самом начале войны Эверт оказался не у дел, ибо существовавшие Сибирские корпуса уже имели своих командиров, смещать которых было бы неправильно. Единственной вероятной вакансией мог стать 6-й Сибирский корпус, образуемый при мобилизации, так что, вероятнее всего, первоначально генерал Эверт предназначался именно на эту должность.
Тем не менее, не успели еще фактически начаться военные действия, как в действующей армии, которая, по мобилизации, должна была состоять из 6 армий на фронте и 2 в тылу, открылись еще 2 армейские вакансии. Это было связано с просьбой французских союзников о помощи, вследствие стремительного броска германских армии к Парижу в начале войны. Выполняя союзнический долг, 1-я и 2-я русские армии Северо-Западного фронта (СЗФ) уже 4 августа 1914 г. (1-я армия) перешли государственную границу против немецкой Восточной Пруссии. В то время во Франции начиналось Пограничное сражение, в котором французы рассчитывали перемолоть германскую военную машину. Расчеты союзников были опрокинуты: смяв французов гигантским маневром через Бельгию и отбросив их в центре в Арденны, немцы неудержимо катились к Парижу, откуда уже эвакуировалось правительство.
Французский посол М. Палеолог лично умолял императора Николая II "спасти прекрасную Францию". В связи с тем, что Северо-Западный фронт Я. Г. Жилинского увяз в укрепленной Восточной Пруссии, обороняемой инициативным и решительным противником, а помощь требовалась немедленно, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич повелел образовать в районе Варшавы две новых армии. Эти армии - 9-я и 10-я - должны были отправиться по кратчайшему операционному направлению сразу на Берлин. Уже 26 июля был отдан приказ об образовании 9-й армии, включавшей Гвардейский и 1-ый армейский корпуса. Через 4 дня, 30 июля, была создана 10-я армия в составе 18-го и 22-го АК. В 20-х числах августа эти армии должны были быть пополнены до 4 - 5 корпусов прибывающими на театр военных действий Сибирскими корпусами. Командующим 9-й армией был назначен командующий войсками Приамурского военного округа, войсковой наказной атаман Амурского и Уссурийского казачьих войск П. А. Лечицкий. Командующим 10-й армией - командующий войсками Иркутского военного округа, войсковой наказной атаман Забайкальского казачьего войска Эверт.
Карьера генерала Эверта сразу же выросла на целую ступень. Пока войска стягивались к Варшаве (22-й АК, например, перебрасывался из Финляндии), Эверт должен был сформировать армейский штаб. Выполняя распоряжение начальства, он выехал на фронт, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей, когда судьба совершила еще один кульбит, переменив 10-ю армию на 4-ю.
Юго-Западный фронт (ЮЗФ) Н. И. Иванова должен был провести охват сосредоточенной в Галиции главной австро-венгерской группировки и образовать двойное кольцо окружения противника. Но накануне войны австрийцы изменили свое оперативное планирование, и главный удар наносили по северному крылу русского ЮЗФ (4-я и 5-я армии), одновременно ведя оборону против восточного русского крыла (3-я и 8-я армии). Австрийский главком Ф. Конрад фон Гётцендорф рассчитывал разгромить 4-ю и 5-ю русские армии прежде, чем будет разгромлена 3-я австрийская, закрывавшая Львов от 3-й и 8-й русских армий Н. В. Рузского и А. А. Брусилова.
10 августа 1914 г. русское северное крыло перешло в наступление, и одновременно по нему ударили австрийцы, которые рассчитывали сначала уничтожить 4-ю и 5-ю русские армии, а потом, отбросив 3-ю и 8-ю, двинуться на Варшаву. В результате, австро-венгерская группировка на северном фланге гигантской операции (1-я и 4-я армии и группа Куммера) насчитывала в своих рядах до 530 тыс. штыков и сабель при 1036 орудиях. В свою очередь, русские 4-я (А. Е. Зальца) и 5-я (П. А. Плеве) армии имели 260 тыс. чел. при 882 орудиях. Двукратное превосходство в живой силе, наряду с 15%-м преимуществом в артиллерии, должно было принести австрийцам победу.
В этот момент в состав 4-й русской армии входили Гренадерский, 14-й и 16-й АК, 13-я кавалерийская дивизия и Отдельная гвардейская кавалерийская бригада, а также входившие в состав 4-й армии и выдвинутые на левый берег Вислы 14-я кавалерийская дивизия, Уральская казачья дивизия и 3-я Донская казачья дивизия, при поддержке 72-го пехотного Тульского полка имели перед собой германский ландверный корпус Р. фон Войрша в 50 тыс. штыков при 36 орудиях. Общая численность закрывавшей люблинское направление 4-й армии - 109 тыс. штыков и сабель при 426 орудиях, а численность надвигавшихся на Люблин 1-й австрийской армии В. фон Данкля и группы Г.-Р. Куммера фон Фалькенфельда - 278 тыс. штыков и сабель при 574 орудиях. Таким образом, на люблинском направлении противник имел тройное превосходство в количестве войск. Положение русских облегчало то, что группа Куммера (50 тыс. при 106 орудиях) не успевала к началу сражения. За это время в 4-ю армию были влиты 3 второочередные дивизии - 80-я, 82-я и 83-я.
В ходе встречного сражения под Красником 10 августа был разбит 14-й АК. На следующий день - Гренадерский и 16-й АК. Таким образом, русские потеряли около 20 тыс. чел. (пятую часть армии) и 30 орудий. 4-я армия стала отступать на север, к Люблину. В Ставке решили, что главная вина за поражение лежит на командарме, поэтому 12 августа генерал Зальца был смещен с занимаемого поста. Пост командующего 4-й армией занял не успевший возглавить 10-ю армию и, тем более, создать ее штаб, генерал Эверт. Ему досталось тяжелейшее наследство - разгромленная и обескровленная армия. Тем не менее, возложенную на него Ставкой задачу он выполнил превосходно: ударная австро-венгерская группировка была обескровлена и потеряла все выигранные при сосредоточении темпы ведения операции. Искусно маневрируя немногочисленными резервами и артиллерией, командарм сдержал атаки вдвое превосходящего противника, удержав Люблин.
В этот момент, когда отчетливо проявилось распределение сил противника, начальник штаба ЮЗФ М. В. Алексеев, который фактически и руководил фронтом, составил новый план операции. Вместо окружения, предполагаемого перед войной, которое было уже невозможно, Алексеев намеревался совместным наступлением 5-й и 3-й армий выйти в тылы главной австрийской группировки, наступавшей на 4-ю армию. Для исполнения этого плана 4-я русская армия должна была удержаться на своих позициях и не допустить сдачи Люблина. Эта задача, с подходом подкреплений, была блестяще выполнена генералом Эвертом. В свою очередь, отказавшись от охвата русского правого фланга, соединенного с линией Вислы, Данкль потерял первоначальное превосходство и теперь мог только шаг за шагом теснить русских к Люблину большой кровью и с потерей драгоценного времени, так как к русским спешили подкрепления. Влив три второочередные дивизии в оборону Эверт смог насытить ее и людьми. Главная задача - выигрыш времени впредь до подхода резервов - была успешно выполнена.
Штабы армий ЮЗФ уже получили от Алексеева примерный план последующих действий - командарм знал, что вскоре его армии предстоит перейти в контрнаступление, поэтому Эверт сумел устоять от соблазна бросать в бой по частям подходившие на помощь полки дивизий 18-го АК, собрал весь корпус целиком, уступом за правым флангом своей армии, чтобы иметь возможность контрудара. Бросать войска в бой "пакетами", в отличие от нерешительного противника, командарм не стал, ибо при неравенстве сил это грозило растрепыванием резервов. Сравнивая сошедшихся в поединке командармов, Н. Н. Головин считает: "Распоряжения генерала Эверта делали 4-ю армию готовой в ближайшие дни к переходу к активным действиям и, таким образом, сохраняли в его руках свободу действий для последующих дней. Командование армией ген. Эвертом в эти дни стоит много выше командования ген. Данкля"5. В те дни часть своего времени генерал Эверт проводил в войсках, лично инструктируя подчиненных командиров, чтобы своевременно получать сведения о маневрировании австрийцев, он полагался на разведку, в том числе и авиационную. Летчик В. М. Ткачёв вспоминал о встрече с командармом: "массивный, внушительного вида мужчина с рыжеватой окладистой бородой"6.
Тем временем, получая успокоительные заверения из 4-й армии М. фон Ауффенберга о якобы свершившемся "разгроме" 5-й русской армии, австрийское командование приступило к перегруппировке. Ф. Конрад фон Гётцендорф приказал ослабить накал боев под Люблином впредь до подхода группы Кум-мера и германского ландверного корпуса Войрша. Эти три дня, потерянные австрийцами, были использованы русской Ставкой для переброски в район Люблина резервов из-под Варшавы, которые должны были составить 9-ю и 10-ю армии для наступления на Берлин.
Лишь 17 августа группа Куммера перешла на правый берег Вислы и стала подтягиваться к месту сражения. Вслед за ней двигались немцы. В замыслах фон Данкля стоял двойной охват 4-й русской армии: группой Куммера при поддержке немцев с правого фланга и частями 5-го АК - с левого. Для этого австрийское наступление на Люблин было приостановлено, чтобы не терять людей в напрасных атаках на укрепленные позиции. Однако русские не позволили австрийцам прорвать свой фронт и активной обороной так сковали 1-ю австрийскую армию, что фон Данкль отказал в поддержке 4-й австрийской армии, требовавшей резервов для развития успеха на Холмском направлении. Эверт наносил постоянные контрудары, чтобы не дать неприятелю возможности разъединить единство обороны 4-й и 5-й армий.
К 19 августа под Люблин прибыл Гвардейский корпус, и теперь Эверт мог уверенно смотреть в будущее. В тот же день противник прорвал русскую оборону у станции Травники, на короткое время перерезав железнодорожную линию Люблин - Холм. Но 20 августа 1-я Гвардейская пехотная дивизия и Петровская бригада (Преображенский и Семеновский гвардейские полки) ударом на Владислав во встречном бою разорвали стыки 10-го и 5-го корпусов неприятеля, вынудив его к отходу.
В результате предпринятой Конрадом перегруппировки 4-й армии подо Львовом и переброски русской Ставкой под Люблин 9-й армии, на северном участке ЮЗФ русские получили превосходство. Теперь здесь австрийцы имели 19 пехотных и 4 кавалерийские дивизии против 28 пехотных и 10,5 кавалерийских дивизий у русских. Это означало, что Алексеев решил наносить главный удар на северном фланге силами 4-й, 9-й и 5-й армий. Русское командование должно было торопиться, так как 17 - 18 августа в Восточной Пруссии была уничтожена 2-я русская армия А. В. Самсонова, и в Ставке опасались, что немцы бросятся в Польшу на помощь австро-венграм. Ключом к наступлению должно было стать Люблинское сражение (21 августа в Люблине Иванов и Алексеев провели совещание с командармами), и разыграть его должен был командарм 4-ой армии.
22 августа фронт противника был прорван, и 1-я австрийская армия попятилась на юг. 25 - 26 августа русские перешли в общее наступление. В этот день командарм отдал приказ за N 49: "Обращение через меня за помощью не всегда может быть своевременным, а потому вновь напоминаю командирам корпусов оказывать друг другу взаимную поддержку, стремясь к достижению общей цели, поставленной армии. Для того, чтобы командирам корпусов приобрести свободу маневрирования, необходимо... иметь сильные резервы, а между тем наблюдается равномерное растягивание войск по всему фронту, вследствие чего, естественно, управление боем быстро выходит из рук высших начальников". 27-го числа в плен было взято более 15 тыс. австрийцев. В сражении 28 - 30 августа под Рава-Русской и на Городокских позициях 3-я и 8-я русские армии сдержали натиск противника, пытавшегося переломить ход операции, после чего Конраду не оставалось ничего иного, как отдать приказ об общем отступлении к Карпатам. Русское преследование 8 сентября застопорилось, упершись в австрийскую крепость Перемышль, для штурма которой сосредоточивались русские армии.
Галицийская битва стала первым реальным испытанием для Эверта как самостоятельного военачальника уровня командующего армией. Здесь отчетливо проявились те полководческие качества, которые были присущи ему во время первой мировой войны: великолепие в обороне и проведении контратак, наряду с недостатком волевых качеств в наступлении. Комендант крепости Ивангород А. В. фон Шварц, который в августе 1914 г. подчинялся Эверту, так характеризует полководца: "Он имел вид очень энергичного человека, но на самом деле таковым не был. Я не могу сказать, чтобы он был нерешительным, но в продолжение всего его командования 4-й армией он обнаружил большую растерянность и ни разу не принял такого решения, которое при умелом проведении дало бы громкий успех или нанесло бы удар при обратных обстоятельствах. Однажды он мне сказал: "Моя армия никогда не имела большого успеха, но никогда и не несла больших потерь". Лично я считаю такую излишнюю осторожность недостатком для военного начальника, так как во многих случаях, решительным ударом можно было нанести неприятелю неисчерпаемый вред.
Но он не предпринимал ничего, принимая все меры для отражения наступления противника, теряя время, уступая неприятелю инициативу действий и окончательно упуская подходящий случай. Другим недостатком его характера было пристрастие к офицерам Генерального штаба. Принадлежа к этой корпорации, он отдавал офицерам Генерального штаба явное предпочтение и часто совершенно несправедливо. Однако, за всеми этими свойствами, скрывалось доброе сердце"7. Как бы то ни было, но отрицать заслуги генерала Эверта в обороне Люблина невозможно. Особенно, если учитывать тяжесть обстановки, неожиданность назначения на пост командарма, ведение борьбы с превосходящим противником. За доблесть и полководческое умение, проявленные в период Галицийской битвы, 18 сентября Эверт был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени.
Получив сообщение о поражении австрийцев в Галиции и одновременно вытеснив 1-ю русскую армию из Восточной Пруссии германское командование на Востоке, по приказу кайзера Вильгельма II решило оказать помощь своему австрийскому союзнику, которому угрожал разгром. Образование 9-й германской армии А. фон Макензена позволило немцам перенести боевые действия на линию Средней Вислы.
В ходе Варшавско-Ивангородской наступательной (15 сентября - 26 октября) и Лодзинской оборонительной (29 октября - 6 декабря) операций 4-я армия генерала Эверта действовала на стыке Северо-Западного и Юго-Западного фронтов, входя во второй. В середине сентября 4-я армия оборонялась против 9-й германской армии, стремившейся овладеть переправами через Вислу (Ивангород и Варшава) и тем самым запереть русских в Польше. К 22-му числу соединения 4-й армии были прижаты наступавшим противником к Висле, в районе крепости Ивангород, которая в оперативном отношении подчинялась командарму. Русские были вынуждены отойти на правый берег Вислы, а попытки создания плацдармов на левом берегу были отбиты немцами. Однако 3-й Кавказский корпус В. А. Ирманова сумел зацепиться за небольшой плацдарм под Козеницами, куда затем был переправлен и 17-й АК. Тем самым была создана база для последующего контрнаступления. Как и ранее, генерал Эверт показал себя выдающимся знатоком оборонительного боя, сумев удержать позиции.
В преддверии контрнаступления пополненная 4-я армия насчитывала почти 2 тыс. офицеров, 155 тыс. солдат при 643 орудиях и 317 пулеметах. В этот день русские приступили к расширению Козеницкого плацдарма. Бои под Козенице принесли с собой массу жертв с обеих сторон, сходившихся во встречных атаках, и характеризовались обескровливанием противоборствующих армий. В ходе контрнаступления австро-германцы были отброшены от Вислы и, пользуясь железнодорожным транспортом, быстро отступили, уничтожая за собой всю инфраструктуру. Ставка предполагала удар на Берлин, где понесшая большие потери 4-я армия вновь должна была играть роль связующего звена между СЗФ, образующим ударную группировку в районе Варшавы, и ЮЗФ, готовившимся штурмовать Краков.
Проведя молниеносную перегруппировку, 9-я германская армия 29 октября бросилась вперед, стремясь окружить и уничтожить выдвинутую вперед 2-ю русскую армию С. М. Шейдемана в Лодзи. В то время как немцы совершали обходной маневр, разделив 1-ю и 2-ю русские армии, австрийцы, оборонявшиеся под Краковом и в Карпатах, должны были сковать и русский центр, который состоял из 4-й и 5-й армий.
2-я австро-венгерская армия Э. фон Бём-Эрмолли своими атаками сумела остановить 4-ю русскую армию, вынужденную в очередной раз обороняться против превосходивших сил противника, так как 5-я русская армия должна была идти на помощь войскам Шейдемана. В свою очередь, Эверт не позволил австрийцам сдержать движение 5-й армии, маршировавшей к Лодзи, и та сумела разомкнуть "клещи", образованные немцами вокруг 2-й русской армии. Одна из причин этого успеха - самоотверженные оборонительные действия 4-й русской армии, остановившей австрийцев. В декабре 4-я армия была отведена за Вислу, имея на противоположном берегу ряд плацдармов, в расчете на переход в наступление в кампании 1915 года.
Упорство и воинское искусство противника показали, что предвоенные расчеты на скоротечный характер войны не оправдались. Спустя полгода с начала военных действий, высшие военачальники это прекрасно понимали. Письма с фронта отражают осознание русскими полководцами неоспоримого факта затягивания войны. Так, 5 декабря 1914 г. Эверт писал своей супруге Надежде Игнатьевне (урожденной Познанской), от брака с которой у него было семеро детей: "...дела не так хороши как бы хотелось, и война, хотя и победоносная, но затянется наверно надолго..."8.
Начало 1915 г. прошло для 4-й армии в позиционных стычках локального характера. В то время, как части 8-й, 9-й и 11-й армий участвовали в Карпатской наступательной операции, 3-я и 4-я армии ЮЗФ бездействовали. 4-я армия, отделенная от 3-й армии Вислой, должна была удерживать занимаемые позиции, взаимодействуя с армиями СЗФ, закрепившимися на левобережных плацдармах. Натиск русских в Карпатах поставил Двуединую монархию на грань военного крушения, и лишь своевременная поддержка немцев, образовавших ударные группировки на наиболее важных направлениях, позволила австро-венграм удержать свои позиции.
К декабрю 1914 г. в Российской империи оказались исчерпанными мобилизационные запасы боеприпасов. Сознавая необходимость помощи Австро-Венгрии, зная о кризисе вооружения в России и, наконец, не добившись решительной победы во Франции, германское военно-политическое руководство приняло решение в кампании 1915 г. перенести главные усилия на Восток с целью вывода России из войны. Для этого севернее Карпат сосредоточивалась германская ударная 11-я армия фельдмаршала Макензена, которая была составлена из соединений, выведенных с Французского фронта.
19 апреля 1915 г. превосходящие силы австро-германцев начали Горлицкий прорыв. Главный удар неприятеля был нанесен по 3-й русской армии Р. Д. Радко-Дмитриева, которая через две недели перестала существовать. К сожалению, соседи не смогли оказать ей своевременной помощи. Части 8-й армии А. А. Брусилова, находившиеся южнее, также были атакованы, и должны были отступать под натиском неприятеля, чтобы не оказаться запертыми и затем неминуемо уничтоженными в Карпатах. Части 4-й армии Эверта были заблокированы противником между реками Дунаец и Висла. К концу мая русские были практически вытеснены из Галиции. 4-я армия, оборонявшаяся на Висле, еще в середине мая была передана в состав СЗФ. В первой декаде июня она удерживала фронт от Лодзи до Вислы, противостоя при этом германской 9-й армии фельдмаршала принца Леопольда Баварского и австрийской 4-й армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда. Таким образом, летом 1915 г. генерал Эверт сошелся в поединке с весьма высокопоставленными особами Центральноевропейских держав.
В ходе Вилколазской армейской операции в конце июня, предпринятой войсками 3-й и 4-й армий, австрийцы потерпели тяжелое поражение на правом берегу Вислы. Наступление четырех русских корпусов опрокинуло врага на участке между районом Красника и Вислой. Тем самым был предотвращен прорыв неприятеля в тыл русскому СЗФ с юга. Неприятель потерял более 50 тыс. чел., в том числе пленными - 297 офицеров и 22 464 солдата. Ошеломленный неожиданным русским контрнаступлением противник смог возобновить наступление на люблинском направлении только через неделю9. В оборонительных сражениях кампании 1915 г., которые велись и против немцев, и против австрийцев, Эверт проявил себя с лучшей стороны.
Авторитет командарма Эверта в русской армии находился на очень высокой ступени. Так, его кандидатура рассматривалась при назначении на пост Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего в августе 1915 года. При смене состава Ставки император Николай II 23 августа сам занял пост Верховного Главнокомандующего. Так как все понимали, что роль царя в управлении армией будет номинальной, встал вопрос о выборе его ближайшего помощника. Одним из кандидатов и был выдвинут Эверт, которого, в пику Алексееву, поддерживал Н. В. Рузский. По некоторым данным, кандидатура Эверта была отклонена из-за его немецкой фамилии, что в условиях развязанной Ставкой кампании шпиономании могло иметь самые негативные последствия во внутриполитическом отношении. Сам император Николай II решительно высказался в пользу Алексеева.
Интересно, что во Франции почему-то придавали преувеличенное значение Эверту в период перестановок в иерархии высшего генералитета. Говоря о телеграмме из Петрограда, посвященной смене русского Верховного Главнокомандования, французский президент Р. Пуанкаре писал: "Николай II встанет лично во главе армии, ему будут помогать при ведении военных операций генералы Эверт и Алексеев"10. Таким образом, в то время военный талант Эверта расценивался не ниже таланта Алексеева. В свое время Алексеев, занимая пост генерал-квартирмейстера 3-й Маньчжурской армии, находился в подчинении Эверта - генерал-квартирмейстера главнокомандующего на Дальнем Востоке. С тех пор Алексеев, питавший определенный пиетет в отношении чинопроизводства, уважительно относился к Эверту. Однако, в августе 1915 г. предпочтение было отдано Алексееву, что, несомненно, являлось верным решением царя.
В то же время, Эверта также ожидало повышение в должности. Еще осенью 1914 г. Ставка намеревалась образовать третий фронт, который должен был наступать в Германию - на Берлин. Однако владение оперативной инициативой позволило немцам сдержать русских в Польше, и тем самым образование третьего фронтового управления было отложено на будущее. Перемена Ставки требовала одновременно провести и разукрупнение разросшегося СЗФ. В состав Северного фронта (СФ), который возглавил Рузский, вошли 5-я, 12-я, а затем и 10-я армии. В состав Западного фронта (ЗФ) - 1-я, 2-я, 3-я, 4-я армии, которые и возглавил Эверт. Это назначение, вне всякого сомнения, явилось следствием достойной оценки оборонительных действий, предпринятых Эвертом в кампании 1915 года.
Не успев еще принять новое назначение Эверт был вынужден противостоять новому наступлению противника: 10-я германская армия 26 августа бросилась на Вильно, имея целью окружить и уничтожить 10-ю русскую армию. 29 августа немцы ворвались в Свенцяны, 1 сентября подошли к Молодечно, до Минска оставалось 25 верст. Железнодорожные линии Полоцк - Молодечно и Молодечно - Вильно оказались перерезанными. Но импровизированный штаб ЗФ не растерялся и, наряду с ведением оборонительных действий, стал готовить базу для нанесения контрудара. Удержав Минск, 9 сентября 2-я армия В. В. Смирнова при поддержке сводных кавалерийских корпусов перешла в общее контрнаступление. Под командованием В. А. Орановского была образована конная армия из 6 кавдивизий численностью в 18 тыс. сабель. В ходе Свенцянского прорыва 4 - 16 сентября русские успешно отошли восточнее линии Вильно - Огинский канал, спрямив фронт и не допустив окружения ни одной русской части. К этому времени пять армий ЗФ насчитывали в строю всего 369 722 человека. Советский исследователь, сравнивая управление со стороны Эверта с деятельностью Рузского и Алексеева, писал: "Командующие фронтами, кроме Эверта, тратили непомерно много времени на домогательства и вымогательства сил для своих фронтов... прямую противоположность выказал командующий Западным фронтом Эверт, широко смотревший на события, не суживавший свою деятельность разграничительными линиями фронтов, по-деловому организуя действия подчиненных ему армий в интересах двух фронтов... Упустив в свое время перегруппировку к стыку фронтов, русские, благодаря весьма компетентному оперативному руководству командующего Западным фронтом Эверта, исправили свое положение предпринятой перегруппировкой сперва 4, затем 6 корпусов, а всего 9 армейских корпусов и 5 кавалерийских дивизий, снятых из линии фронта, выведенных в резерв и брошенных преимущественно походом на сотни километров вдоль фронта в сторону образовавшегося прорыва. Вывод корпусов в резерв из армий фронта в процессе их отхода или обороны, хотя бы против слабого противника был, до известной степени, сложным, а также и рискованным: фронт мог быть прорван противником на другом участке. Однако командующий фронтом не опасался этого, смело выводя свои корпуса в резерв, в противоположность начальнику штаба главкома, который продолжал в течение всей операции колебаться, опасаясь за весь фронт и его отдельные участки. При этом все выводимые в резерв корпуса были своевременно направлены в наиболее важный район действий на стык фронтов"11.
Проведенный маневр предотвратил прорыв австро-германцев между Двинском и Сморгонью. Правда, русским пришлось сдать противнику Вильно, Молодечно и Барановичи, но был прочно обеспечен Минск. Русские отступили, но на втором этапе операции сами перешли в контрнаступление. В сентябре 1915 г. генерал Эверт сумел остановить наступление противника. Но вот в кампании 1916 г., когда потребуется наступать, он, к сожалению, не сумеет проявить "страсть" к победе.
В новой должности Эверта ожидала очередная награда, ставшая для него наиболее высокой. За бои 4-й армии в мае под Опатовом и в июне под Люблином, а также за проведение Виленско-Свенцянской операции 8 октября 1915 г. он был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени, а в декабре произведен в генерал-адъютанты.
Первой наступательной операцией Эверта в новом качестве стало наступление на озере Нарочь весной 1916 года. Германское командование приняло решение обескровить французскую армию и тем самым склонить ее к сепаратному миру. Ближе к концу зимы немцы ударили по крепостному району Вердена. Уже 7 февраля 1916 г. французы обратились с просьбой к Николаю II об оказании немедленной помощи. Таким образом, повторялась ситуация августа 1914 г., когда не успевшие сосредоточиться русские армии бросились в Восточную Пруссию, чтобы ударом в затылок не позволить немцам овладеть Парижем. Гибель армий СЗФ в Восточной Пруссии остановила русский натиск, но побудила немцев ошибиться в стратегии и перебросить на Восток 2 корпуса из ударной группировки, уже заходившей на Париж. Итогом стала Битва на Марне и переход войны в позиционную фазу.
Характерно, что русские командиры предвидели такой расклад событий. Эверт в начале 1916 г. писал Алексееву: "Мы обязаны начать наступление тотчас, как только определится германское наступление на французов, не теряя времени, со всей энергией и стремительностью". И далее он сообщал свое видение проблемы: "Агентурные сведения, опросы пленных, отсутствие каких-либо новых германских частей не только на Западном и Северном фронтах, но даже и на Юго-Западном, несмотря на предпринятое нами там недавно наступление, - все это, в связи с уводом значительной части германских войск с Балканского полуострова, указывает на полную вероятность развития германцами в ближайшем будущем наступательных действий на их Западном фронте... Если это случится, то мы даже в чисто узких, эгоистических интересах оставаться пассивными ни в коем случае не можем, дабы не дать германцам возможности разбить наших союзников и нас по частям"12.
Таким образом, предвидение генералом Эвертом грядущих событий, вне сомнения, говорит о его уме и дальновидности. Он, во-первых, верно понял, что немцы будут наступать во Франции, во-вторых, говорил о необходимости оказания помощи союзникам. Наконец, Эверт настаивал на производстве ударов на Востоке именно зимой, пока весенняя распутица не привела к невозможности наступать, после чего ждать пришлось бы до лета, а за это время германцы имели бы шансы на вывод Франции из войны. При этом русское наступление должно было быть превентивным, дабы не позволить немцам воспользоваться климатическими условиями весны.
Все это свидетельствует о том, что Эверт был полностью уверен в необходимости проведения наступления еще за три месяца до Совещания 1 апреля, на котором было принято решение о продвижении вперед летом 1916 г., чего добивался Брусилов. К сожалению, провал Нарочской наступательной операции привел Эверта к выводу о невозможности прорыва германской обороны без надлежащей поддержки тяжелой артиллерии, каковой в 1916 г. у русских не было.
Прорыв эшелонированной обороны противника, укреплявшейся несколько месяцев кряду, требовал как героизма войск, так и надлежащего технического обеспечения для поддержки этого героизма. К 15 ноября 1915 г. в русских армиях находилось 3177 пулеметов при минимальной потребности в 4426. За 4 месяца зимы 1915 - 1916 гг. единственный в России завод, производивший пулеметы, - Тульский оружейный - дал еще 2 176 пулеметов13.
В качестве ударной группы на ЗФ, который должен был играть главную роль в предстоящей операции, должна была выступить 2-я армия В. В. Смирнова, наступавшая на Свенцяны - Вилькомир. Также предполагалось сковать противника по всему фронту, для чего 10-я армия Е. А. Радкевича наступала на Вильно. Взаимодействие с армиями СФ, где Рузского сменил А. Н. Куропаткин, должно было упрочить шансы на успех. Основные военные действия, по выбору Ставки, должны были развернуться в районе озера Нарочь14. Климатические условия затрудняли проведение широкомасштабного наступления, однако в Ставке надеялись достичь положительных для себя итогов операции еще до весенней распутицы. Наступление по льду Нарочского озера позволяло задействовать в ходе операции сразу крупные силы и действовать на широком фронте, отвлекая усилия противника от направлений главных ударов. К сожалению, подготовка операции заняла те три недели, что потребовались погоде, чтобы превратиться в весеннюю распутицу. Это обстоятельство свело на нет возможность наступления.
27 февраля командарм 2-ой армии заболел, и его временно заменил командарм 4-ой армии А. Ф. Рагоза. Сложилась парадоксальная ситуация: за неделю до решительного наступления ударную армию возглавлял человек, не знавший ни войск, ни штаба армии, ни их возможностей, ни местной обстановки. При этом он параллельно командовал и соседней армией. Ответственность за создание столь ненормальной обстановки целиком лежала на Эверте, который не догадался передать командование ударной армией на время проведения операции (или хотя бы самого тактического прорыва) начальнику штаба 2-й армии М. А. Соковнину.
К моменту наступления 2-я армия, по существу, имела двойную по сравнению с обычной, численность, что неизбежно должно было затруднить управление войсками как при подготовке удара, так и непосредственно в бою. И плюс еще 4-я армия. Под Нарочью по сути, армейский штаб руководил тремя армиями нормального состава. Ввиду этого, Эверт старался лично контролировать обстановку, что приводило к неизбежным трениям между его штабом и штабом Рагозы. Участники войны сообщали, что "ни на одном из фронтов телеграф не работал так много, как у Эверта. Он самым старательным образом подготовлял все операции, вмешивался во все детали работы командующих армиями и корпусных командиров, но не решался атаковать. Очевидно, наполеоновская равнодействующая у этого военачальника сильно уклонилась в сторону ума и в ущерб характера"15.
Общее превосходство русской стороны в численности над 10-й германской армией Г. фон Эйхгорна составляло 4,6 раза. Такой перевес побуждал высшее командование надеяться на успех даже при техническом отставании и силе немецкой обороны. Эверт делал все, чтобы исключить даже намек на элемент риска и действовать наверняка: "Никогда ни один военачальник не работал столько, сколько работал генерал Эверт. Заваленный отчетами, таблицами, ведомостями, он в свою очередь засыпал войска бесчисленным количеством приказов, указаний, наставлений, стремясь обязательно все предусмотреть до последней мелочи. Генерал Эверт и начальник его штаба генерал Квецинский не умели мыслить иначе, чем по трафарету Французского фронта, стремясь с совершенно негодными средствами воспроизвести и так невысокие образцы Шампанской битвы сентября 1915 года... Создать же свое, новое, найти выход из стратегического тупика, куда завела русские войска чужая мысль, они были не в состоянии. За суетливой работой штаба Западного фронта чувствовалась большая нервность, неуверенность в себе и в войсках"16. Следовательно, атака была подготовлена очень хорошо - перевес в силах и средствах, несомненно, давал массу шансов на победу.
И вот здесь-то и сказалась отвратительная организация управления. Перенасыщенность 2-й армии людским контингентом и личное незнание войск и их командиров вынудили Рагозу разделить армию на три группы и резерв: получалось раздробление сил и средств на отряды с импровизированными и потому неизбежно слабыми штабами, что не позволило создать сильной ударной группы на направлении главного удара.
Нарочская операция началась 5 (18) марта. После непродолжительной артиллерийской подготовки (снаряды следовало экономить) русские войска бросились в прорыв. Атаки продолжались 10 дней, с каждым новым шагом увеличивая число жертв. Расследование действий артиллерии, проведенное генералом-инспектором, великим князем Сергеем Михайловичем, показало, что высший командный состав не умел правильно использовать артиллерию: "многие старшие общевойсковые и пехотные начальники, и даже некоторые старшие артиллерийские начальники не умели целесообразно использовать могущество огня артиллерии при наименьшей затрате снарядов" 17. Возможность маневрирования резервами позволила германскому командованию успешно отразить русские атаки на всех участках фронта. Чем дольше продолжалась операция, тем больше русское численное превосходство над противником теряло свое значение, столь могущественное на бумаге перед началом наступления.
Отмечая недостатки в тактической подготовке пехоты и ее качество к весне 1916 г., Рагоза заметил, что перед атакой не всегда даже высылались разведчики для определения сделанных проходов в проволочных заграждениях, что при атаке не только передние, но и последующие цепи залегали. Причем солдаты, начиная бежать во весь рост со слишком далекого расстояния, останавливались для стрельбы, "так как не хватает духа сойтись на штык..."18. Даже признавая справедливость мнения командарма, нельзя не спросить, почему сам Рагоза не сумел должным образом подготовить прорыв неприятельских оборонительных линий артиллерийскими ударами?
Германцы сумели отразить наступление, нанеся русским громадные потери - до 90 тыс. человек. Тем не менее, немцам пришлось перебросить из Франции две пехотные дивизии и приостановить атаки на Верден, дав французам возможность отправить на этот участок оборонительного фронта все наличные резервы. По сути, это и стало главным результатом Нарочской наступательной операции, ибо для самого Восточного фронта никаких позитивных результатов провала наступления найти нельзя.
В конце апреля, подводя итоги мартовским боям у озера Нарочь, в Ставку была представлена "Записка" по поводу выполнения операций на ЮЗФ в декабре 1915 г. (сражение на Стрыпе), а также Северном и Западном в марте 1916 года. Этот документ впоследствии был использован А. А. Брусиловым при подготовке прорыва в мае 1916 г. "Записка" решительно осудила бессознательную храбрость, пассивное упорство под огнем пулеметов и определила фронт атаки для армии не менее, чем в 20 верст, а в идеале - до 30. Для успеха атак документ требовал "обратить больше внимания на выучку, тренировку и особенно на воспитание нижних чинов"19.
Эверт посчитал, что одной из существенных причин поражения стало невнимание низших штабов и строевых командиров к указаниям штаба фронта. Так, в Приложении к приказу N 723, посвященному недочетам в организации мартовских боев 2-й армии, указывалось, что "значительная часть их может быть объяснена недостаточно внимательным отношением к своевременно разосланному проекту "Общих указаний для борьбы за укрепленные полосы"". Также в качестве предпосылки к итоговой неудаче выделялось "неумелое обращение с новейшими техническими средствами ведения боевых действий или пренебрежением общими правилами управления в бою". Сам Эверт отметил такие основные моменты неудачи наступления, как: отсутствие надлежащей точности в разведке неприятельских позиций для выработки твердого плана атаки и успеха артиллерийской подготовки; поверхностность и нецелесообразность подготовки исходного положения для атаки; недостатки в устроении позиционных дорог и колонных путей; непродуманность расположения телефонных линий; невнимание к обучению войск атаке укрепленной позиции, в частности - к умению держать правильное направление и быстрому закреплению в занятых окопах; неумение использовать корректировку артиллерийской стрельбы посредством авиации; возложение необоснованных надежд на тяжелую артиллерию со стороны ряда пехотных и артиллерийских начальников, ввиду малого знакомства с ее свойствами20.
Выходило, что штаб фронта сделал все для успеха, а уже на местах все это было утрачено. При этом Эверт не потрудился понять, что войскам надо не только указывать: их еще надо непосредственно учить. Главным результатом Нарочской операции лично для Эверта стал психологический надлом. Он пришел к твердому убеждению, что прорвать германскую оборону имеющимися техническими средствами невозможно, невзирая ни на какой героизм войск. Громадные потери ужаснули его. Как пишет западный автор, "Успешными генералами 1-й мировой войны были те, кто не сломался и не впал в пессимизм, когда им выпала тяжкая участь иметь дело с цифрами потерь"21. Таковы были объективные проблемы наступательных усилий в позиционной борьбе. Генерал Эверт не оказался в данном смысле "успешным генералом". Им был сделан вывод, что русская армия должна отказаться от прорывов впредь до насыщения ее техникой. Но произойти это насыщение могло разве что в 1917 г., а посему кампания 1916 г. на Восточном фронте, по его мысли, должна была быть пассивной.
В кампании 1914 - 1915 гг. Эверт неплохо руководил 4-й армией, в качестве командарма от обороны он был превосходен. Его усилия по ликвидации Свенцянского прорыва немцев в сентябре 1915 г. это отчетливо показывают. Но вот в наступлении он себя не проявил. Вероятно, пост командующего фронтом был для Эверта слишком высоким, не соответствующим ни его способностям, ни волевому настрою: "Если легче разбираться в способностях и продвигать людей во время войны, то предназначения на высокие командные посты сопряжены с большими трудностями и часто ошибками. Тем более, что характер и способности, проявляемые человеком в мирное время, зачастую совершенно не соответствуют таковым в обстановке боевой. Достаточно вспомнить блестящую и вполне заслуженную мирную репутацию генерала Эверта, далеко не оправдавшуюся на посту главнокомандующего Западным фронтом..."22. Эверт не выдержал испытания высоким назначением. Это позволило западным исследователям, и во многом справедливо, отнести русских главнокомандующих Северным и Западным фронтами к представителям армии старого образца периода русско-японской войны 1904 - 1905 гг. по сравнению с Брусиловым в период Луцкого (Брусиловского) прорыва: "Типичным примером неумелых действий "старой" русской армии (в отличие от "новой армии" во главе со "здравомыслящими специалистами", появившейся летом 1916 г.) было наступление у озера Нарочь в 1916 году"23. По мнению одного из критически настроенных участников войны, Эверт "не обнаружил никаких талантов, кроме способностей к канцелярскому сидению"24. Летом 1916 г. психологический фактор проявится в еще большей степени, ибо если относительно Нарочи можно говорить об объективных недостатках командования, то о Барановичах - уже как о саботаже лично генералом Эвертом. Разумеется, из лучших побуждений - сбережения людей.
1 апреля 1916 г. в Ставке под председательством Верховного Главнокомандующего императора Николая II состоялось Совещание высшего генералитета, которое должно было утвердить оперативно-стратегическое планирование на летнюю кампанию. Алексеев указал обязательное условие - "к решительному наступлению без особых перемещений мы способны только на театре севернее Полесья, где нами достигнут двойной перевес в силах", после чего должны были последовать прения. Куропаткин и Эверт решительно выступили против наступления в принципе. В качестве основных причин отказа от удара выдвигались: недостаток тяжелой артиллерии, способной взломать оборону противника, мощь неприятельской обороны и, наконец, нежелание союзников оказать помощь России летом 1915 года. "Слова генерала Эверта - это русское офицерство, спрашивающее себя в негодовании на французов и англичан - в военном союзе надо ли быть честным в отношении бесчестных союзников? Ответом русской воинской чести на эти слова было повеление Верховного Главнокомандующего: наступать"25.
Совещание 1 апреля должно было бы закончиться нерешительным компромиссом мнений, что грозило уничтожением любого плана кампании. Алексеев, умный, но недостаточно волевой полководец, не мог противиться мнению Куропаткина и Эверта в категорической форме, так как свято соблюдал воинскую иерархию, а эти военачальники некогда были его командирами. Планирование Ставки могло оказаться несостоятельным, однако, Брусилов решительно поддержал Алексеева и настоял на наступлении. Бесспорно, Куропаткин и Эверт были по-своему правы. Оснащение русской армии техникой отставало от тех условий, что требовались для прорыва германского оборонительного фронта. Но поражение в Нарочской наступательной операции надломило волю генерала до той степени, когда нежелание исполнять приказы Верховного Главнокомандования вырастает до ступени саботажа.
Тем не менее, согласно плану Ставки, Эверт получал задачу нанесения главного удара, СФ обязывался содействовать ему, а ЮЗФ должен был наносить вспомогательный удар с целью недопущение переброски противником резервов на направление главного удара. Таким образом, Эверт, невзирая на откровенное нежелание наступать, должен был организовать главный удар на Восточном фронте в кампании 1916 года. Именно это стало главной ошибкой - ни в коем случае нельзя было передавать главный удар на тот фронт, главнокомандующий которого не желал наступать. Но Алексеев знал ум Эверта, не сомневался в его полководческом таланте, а потому пришел к мнению, что наступление состоится так, как это следует сделать. Сместить же Эверта с занимаемого им поста Алексеев не мог, так как данное право являлось прерогативой императора.
Главный удар должен был быть нанесен в направлении на Вильно, приблизительно 28 - 29 мая. Этот момент стал пиком ответственности Эверта, а, значит, и его славы в случае победы. На деле же все обернулось сплошным негативом, который должен был бы предвидеть Алексеев. Как обычно, Эверт рьяно принялся за подготовку поставленной ему задачи. Даже не веря в возможность прорыва неприятельской обороны, как и в собственные силы, он старался лично контролировать ход организации наступления: "Подготовка войск состояла в обучении частей атаке укрепленных позиций на учебных городках. Особое внимание было обращено на подготовку главной ударной группировки на молодечненском направлении. Главкозап Эверт лично входил в детали работ, посещал занятия, давал подробные указания. Ряд начальников штаба фронта командировался в войска и низшие штабы для поверки хода подготовки"26. В преддверии готовившегося наступления, следует обратить внимание и на характеристику генерала как человека и начальника. Журнал "Нива", помещавший на своих страницах впечатления о встречах своего корреспондента с русскими военачальниками, в N 26 сообщал читателям: "Высокого роста, брюнет, с легкой проседью, в простой солдатской рубахе защитного цвета, с белым Георгиевским крестом на груди, в шароварах с желтыми лампасами сибирского казака, А. Е. Эверт производит впечатление человека железной воли, решительного характера. Каждое движение его говорит об уверенности и сознании своей духовной силы. Но, несмотря на все эти качества, составляющие отличительные черты его, Алексей Ермолаевич поражает всех своей необычайной простотой и доступностью. Он внимательно выслушивает каждого, какое бы тот ни занимал положение в военной иерархии. Как начальник, Алексей Ермолаевич требователен и настойчив, но требователен не только к другим, а и к себе, причем к себе еще более, чем к другим. Он пользуется неограниченным авторитетом и любовью у подчиненных. Будучи главнокомандующим армиями Западного фронта, имея у себя в подчинении миллионы людей, генерал Эверт своей скромностью более напоминает ротного командира, чем заслуженного и закаленного в боях вождя... Алексей Ермолаевич - солдат до мозга костей, и вопросы политики его интересуют лишь постольку, поскольку внутренняя политика содействует успешному выполнению задач, поставленных армии ее Верховным Вождем. Он всецело душой с армией и уверен в конечной нашей победе так же, как в этом уверена на фронте, в окопах, вся армия, от генерала до последнего солдата". Данная характеристика если и не исчерпывающа, то, несомненно, верна и достаточно объективна. Генерал Эверт был тем человеком, который не мог искренне и достойно исполнять дело, которое он считал невыполнимым в принципе. Поэтому, "железная воля" и "решительный характер" Эверта в такой ситуации играли против полученной задачи.
Как известно, Брусилов наносил главный удар своего прорыва 8-й армией А. М. Каледина, стоявшей на стыке с ЗФ. То есть, Брусилов оттягивал на себя часть тех неприятельских резервов, что могли быть посланы против Эверта. Он всегда мог объединить порыв своих войск с прорывом, который будет совершен армиями соседа. Правда, Брусилов не учел нежелание Эверта не только наступать, но и взаимодействовать с ним.
22 мая армии ЮЗФ бросились вперед. Начало прорыва, перенесенное по просьбе итальянцев на неделю раньше предполагаемого, позволяло рассчитывать, что за то время, пока Брусилов будет громить австрийцев, германцы окажут своему союзнику посильную помощь, что облегчит главный удар на виленском направлении силами ЗФ. Действительно, уже с 27 мая германские части появились перед соединениями Каледина. Однако этот же день стал переломным в кампании 1916 г. на Восточном фронте. Видя неимоверный успех соседа, и желая отделаться от наступления, но в то же время не имея воли открыто отказаться от удара, Эверт попросил об отсрочке начала наступления. И Ставка не сумела ему отказать: директива от 27 мая разрешала ЗФ отложить удар до 3 июня (1 июня Эверт выпросит отсрочку до 6 июня).
Таким образом, наносивший всего только вспомогательный удар ЮЗФ должен был драться в одиночку не неделю, а уже все две. Между тем, тяжелая артиллерия и резервы заблаговременно сосредоточивались у Эверта. Не имея этого, Брусилов не мог надлежащим образом развить успех прорыва и был вынужден сдерживать войска, понесшие большие потери в тактической зоне неприятельской обороны. Понимая, что его удача может захлебнуться, он требовал от Ставки давления на штаб Эверта, чтобы побудить его наступать как можно быстрее. При этом Брусилов даже пытался обвинить его в "предательстве", как нарушении интересов стратегического наступления, что повторил впоследствии и в мемуарах27. В свою очередь, Эверт не желал "работать во славу Брусилова".
ЮЗФ выполнил свою задачу и перевыполнил - противостоявшие ему австро-венгерские армии были разгромлены. Теперь следовало бить севернее Полесья, однако сроки наступления откладывались. Выходило, что ЗФ, который должен был наносить главный удар, бездействовал, позволяя противнику наращивать свое сопротивление против ЮЗФ. Выхода было два: немедленно передать Брусилову главный удар или развернуть его армии на Рава-Русскую и Львов. Однако Эверт всячески стремился поощрить движение войск Брусилова на Ковель - на помощь ЗФ, который при этом оставался в бездействии.
Желая совершенно увильнуть от атаки, Эверт сообщил Алексееву, что, в связи с успехами ЮЗФ, лучше будет перенести направление главного удара с виленского на барановичское. То есть, вся весенняя подготовка местности к атаке пошла насмарку. Учитывая, что на подготовку фактически совершенно иной операции требовалось время, Эверт просил Ставку о новой отсрочке. При этом он ясно намекнул, что провал атаки на виленском направлении очевиден и несомненен, в то время, как на барановичском направлении, находящемся по соседству с районом атаки 8-й армии ЮЗФ, можно получить успех. Не решившись спорить, Алексеев дал свое согласие на перегруппировку. Правда, С. Г. Нелипович считает, что, напротив, это Алексеев убедил Эверта "передать Брусилову еще два корпуса и перенести направление главного удара от Вильно к Барановичам"28.
Эверт надеялся, что армии Брусилова возьмут ковельский район, прорвутся в тыл врага, стоящего против ЗФ, после чего наступление станет делом сравнительно легким, ибо противник будет больше думать об отходе, а не о сопротивлении. В тот же самый день 3 июня, когда армии ЗФ должны были наступать на Вильно после первой отсрочки, Эверт сообщил Алексееву, что пока будет проходить переброска войск на барановичское направление, необходимо, чтобы Брусилов по-прежнему наступал на Ковель. Преследуя обще-стратегические цели, Алексеев его поддержал, в тот же день 3 июня телеграфируя Брусилову: "Ближайшей задачей фронта является сосредоточение сил и нанесение удара теперь же на Ковель..."29.
Узнав о переносе удара на барановичское направление и, следовательно, новом откладовании срока наступления Западного фронта, Брусилов справедливо ответил Алексееву, что в этом случае успехи прорыва ЮЗФ "ограничатся лишь тактической победой и... на судьбу войны никакого значения иметь не будут". Брусилов считал, что даже самый факт наступления всех фронтов разом, пусть даже и без определяющего успеха, уже не даст противнику возможности продолжать переброску своих немногочисленных резервов под Ковель30. Тем не менее, Эверт вплоть до провала операции под Барановичами, полагал свой удар главным. А потому он не отказывался ни от резервов, ни от запасов боеприпасов, ни от услуг ЮЗФ, вынужденного целый месяц наступать в одиночестве, в то время как перенасыщенный войсками ЗФ все еще "готовился" к наступлению. Единственным плюсом стало лишь то, что, получив информацию о переносе русского удара на барановичское направление, немцы перебросили в этот район 13 дивизий, но и те в основном были взяты из той группировки, что готовилась отбить атаку на Вильно.
Всего для атаки только в 4-й ударной армии Эверт сосредоточил 19,5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии общей численностью в 325 тыс. штыков и сабель при 1324 пулеметах, 742 легких и 258 тяжелых орудиях. Для развития успеха создавался резерв в 5 корпусов. Со стороны противника район Барановичей оборонялся армейской группой Р. фон Войрша в 80 тыс. штыков при 248 орудиях. Простое сравнение: в начале Луцкого прорыва Брусилов имел в своих 4 армиях 168 тяжелых орудий. Здесь же только в одной армии находилось 258. Какой же успех должен был бы последовать при надлежащем использовании этих сил?
19 июня 1916 г. части 4-й армии Рагозы бросились в прорыв. В первый же день атаки войска 9-го и 25-го АК ворвались в первые линии неприятельской обороны. Гренадерский и 35-й корпуса атаковали двумя днями позже. Но все атаки были отражены немцами, а те русские подразделения, что все-таки вклинились в оборону, выбивались контратаками. На третий день наступления были введены в бой резервы - 3-й Кавказский и 3-й Сибирский корпуса. Сменяя друг друга, русские атаковали и атаковали, лишь увеличивая количество жертв, ибо неверна была сама организация наступления: "Стремление удержать везде достаточные для занятия всего позиционного фронта силы привело к тому, что больше 80% дивизий в момент решительного наступления сидела, ничего не делая, в окопах"31. Ситуация с Нарочским наступлением повторилась точь-в-точь, с той поправкой, что тогда можно было свалить вину за неудачу на климат. 22, 24, 25 июня русские атаки продолжались с неослабевающей яростью. Результат остался прежним - поражение с громадными и бесцельными потерями в 80 тыс. человек.
25 июня Эверт вновь сообщил Алексееву о своей неготовности к новому прорыву. Не сумевший организовать ни взаимодействие артиллерии с пехотой, ни маневр резервами во время уже развернувшегося сражения, он переложил значительную часть ответственности за неудачный исход операции на рядовой состав. Генерал с негодованием заметил, что в начале боя многие солдаты самовольно оставляют окопы и уходят в тыл, а возвращаются уже после атаки. Эверт призвал офицерский состав дивизий беспощадно расстреливать таких бойцов "на глазах нижних чинов их частей"32. Стоит ли винить не желавших напрасно погибать солдат? Ведь каждый боец видел, что при таких командирах ничего хорошего не выйдет, но репрессалии коснулись низов армии, чего и следовало ожидать.
После передачи главного удара Брусилову, ЗФ остался в полосе рядовых стычек и активно передавал войска соседу. Приказ Ставки теперь гласил: "Целью ближайших действий армий Западного фронта поставить удержание находящихся перед ним сил противника, держа их под угрозой энергичной атаки или продолжения операции в барановичском направлении". Весь июль прошел в не имевших определенной цели перегруппировках, так как Эверт по-прежнему наступать не желал. Поддаваясь требованиям Ставки, 3 августа новое наступление было назначено на 15-е число. Затем - на 23-е. Однако 22 августа, после проведения артиллерийской подготовки, операция была вновь отменена под предлогом наступающей осенней распутицы. 27 августа армии ЗФ произвели частный удар на Червищенском плацдарме, после чего фронт замер в мелких локальных стычках.
С другой стороны, в крови захлебнулся и Брусиловский прорыв. Громадные потери при небольших видимых результатах поразили страну и позволили готовившей государственный переворот оппозиции воспользоваться этим козырем в борьбе против Николая II. Современники не сумели сразу оценить, что русские неудачи были не хуже неудач союзников, гораздо более богато оснащенных техникой. Завязанная русскими "мясорубка" на Восточном фронте, вывела из строя не меньше людей противника, нежели потеряли русские (С. Г. Нелипович считает, что русские потери были, как минимум, в 1,5 раза выше).
Разочарование итогами кампании 1916 г. было столь велико, что 7 октября такой выдающийся офицер и военный теоретик как А. Е. Снесарев записал в дневнике: "Не надо нам гениальных, которые решают дивные задачи, а дайте нам средних, но храбрых, честных в труде и исполнительных. Дивизия, в которой будут такие, непобедима; она не будет, может быть, иметь ярких разгромов, но она обеспечена от поражений и осечки не даст"33. Именно таков был генерал Эверт. Тот самый Эверт, который ни разу не был тяжело разбит, но и ни разу блестяще не победил, который своим бездействием провалил кампанию. Уж если такие офицеры как Снесарев предпочли бы Эверта Брусилову, то надо отметить высочайшую степень недоверия войск к своим руководителям.
17 - 18 декабря на Совещании в Ставке решались две задачи - реорганизация Действующей армии ("реформа Гурко") и оперативно-стратегическое планирование на будущий год. Эверт утверждал, что теперь, когда противник сконцентрировал против ЮЗФ значительные силы, "едва ли наше наступление на этом фронте будет иметь большое развитие и значение". Еще меньше шансов на успех, по мысли Эверта, имело бы наступление на Балканы через Румынию, ибо использовать для главного удара Румынский фронт ударом на Болгарию невозможно, так как уже теперь нельзя должным образом питать находящиеся там войска, вследствие единственной железнодорожной колеи, соединяющей армии Румынского фронта с Россией. А затем будет невозможно вывезти оттуда войска, а противник нанесет контрудар на каком-либо оголенном участке другого фронта. Поэтому Эверт вновь выдвинул идею о проведении главного удара опять-таки армиями Западного или Северного фронтов. То есть, провалив атаки лета 1916 г., он еще раз предлагал себя для главного удара весной 1917 года. 10 ноября Эверт сообщил Алексееву, что операции кампании 1917 г., "если и не приведут войну к полному окончанию, то, во всяком случае, предрешат с очевидностью ее исход..."34. Дело в том, что войска получили технику для прорыва, что давало уверенность в успехе. Теперь для наступления Эверт испрашивал только для ударной армии около 2 тыс. орудий, в том числе не менее 700 средних и тяжелых калибров. Однако нанесение главного удара все-таки отводилось Брусилову.
В отличие от других высших генералов, Эверт не сыграл выдающейся роли во время отречения от престола Николая II и падения российской монархии. Эверт и Сахаров (помощник главнокомандующего армиями Румынского фронта) являлись наиболее лояльно настроенными по отношению к царю главкомами. Оппозиционные заговорщики прекрасно знали это, а потому Эверт и Сахаров остались вне связей с либеральными кругами Государственной Думы. Началом участия Эверта в переломных событиях февраля 1917 г. явилась телеграмма Алексеева главнокомандующим фронтами, где он прямо предложил положительно ответить на вопрос о необходимости отречения императора от престола в пользу сына при регентстве брата великого князя Михаила Александровича.
Известно, что Эверт пытался, насколько возможно, уклониться от ответа на вопрос Ставки относительно отречения. Только убедившись, что весь высший генералитет, кроме него самого и Сахарова, поддержал переворот, Эверт вынужденно присоединился к общему мнению своих коллег. Безусловно, все это отнюдь не оправдывает Эверта и Сахарова, по сути дела, нарушивших присягу Верховному Главнокомандующему, но их колебания и нерешительность подтверждают точку зрения, что, вероятнее всего, они не обладали точной информацией о готовящемся перевороте. А главное, в условиях, когда Ставка (Алексеев) и герой прошлогодней кампании (Брусилов) поддержали идею отречения, другие не решились на поддержку императора, находившегося к тому же в руках сторонника отречения (Н. В. Рузский). В своей телеграмме от 2 марта на имя императора Эверт указал: "При создавшейся обстановке, не находя иного исхода, безгранично преданный вашему величеству верноподданный умоляет ваше величество, во имя спасения родины и династии, принять решение, согласованное с заявлением председателя Государственной Думы, выраженном им генерал-адъютанту Рузскому, как единственно видимо способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии". Ссылка на М. В. Родзянко и Рузского показывает, что Эверт до последнего момента был отстранен от того объема информации, которым располагали поддерживавшие планы дворцового переворота генералы.
Первое время после свержения монархии в среде русского офицерского корпуса, в большинстве своем исповедовавшего монархическое мировоззрение, царило смятение. Гучкову так рассказывали о происходившем в Минске: "первые же дни революции, но уже государь отрекся, идет митинг в каком-то большом правительственном здании. В этом зале герб Российской империи. Солдатами заполнен весь зал. Эверт на эстраде произносит речь, уверяет, что был всегда другом народа, сторонником революции. Затем осуждали царский режим, и когда эта опьяненная толпа полезла за гербом, сорвала его и стала топтать ногами и рубить шашками, то Эверт на виду у всех аплодировал этому"35. Подобного рода поведение обычно характеризуется в диапазоне от "хамелеонства" до "предательства". Прежде всего, такие термины употреблялись эмигрантами по отношению к Брусилову. Однако же, вне сомнения, внешнее отречение от монархии было присуще всему высшему генералитету, в большинстве своем не ожидавшему того, что случилось. Генералы рассчитывали на "ответственное министерство", либо, в крайнем случае, - на перемену фигуры монарха. Лишь единицы, вроде начальника 3-го кавалерийского корпуса графа Ф. А. Келлера, открыто выступили в поддержку монархии. Свою роль, бесспорно, сыграл и конформизм - власть есть власть, от которой будет зависеть твое существование. Таким образом, Эверт явился обычным русским генералом высокого ранга, против своей воли втянутым в революционный процесс, а потому и достаточно некрасиво ведшим себя в первые дни революции. А. Е. Снесарёв писал в дневнике: "Эверт, Щербачёв и т.д. чуть ли не заделались "товарищами"... Спешат, упали, о достоинстве забыли"36. По отношению к генералу Эверту это не совсем справедливо. Из 5 наиболее высокопоставленных генералов, лишь 2 были лояльны существующей власти. Они первыми и поплатились за свою лояльность царю.
Уже 11 марта 1917 г. Эверт был отправлен в отставку с мундиром и пенсией. Осторожный, монархически настроенный, обманутый заговорщиками полководец никому не был нужен. Алексеев не настаивал на смене Эверта, но военный министр Временного правительства Гучков заявил, что Эверт не может командовать фронтом: "полная неспособность которого известна всем, начиная от вас и кончая последним солдатом". Всего через месяц после отставки Эверта в отставку отправится и сам Гучков - в результате Апрельского кризиса.
Эверт являлся убежденным монархистом, и его поведение можно объяснить исключительно растерянностью. К счастью, в отличие от Рузского, Алексеева и Брусилова, играть неприглядную роль ему пришлось недолго. Всего лишь 7 дней. О настоящих же убеждениях генерала при встрече в Смоленске свое свидетельство оставил минский губернатор: "А. Е. Эверт, человек изумительно цельный и определенный, не скрывая и не прячась, открыто обвинял себя в предательстве Государя... Он полагал, что главным вопросом момента было обеспечение возможности продолжать войну, и думал, что эта возможность сохранится при удовлетворении требований взбунтовавшегося Петроградского гарнизона и возглавившей этот бунт Государственной Думы о смене личности царствующего Монарха"37. Как и прочие высшие генералы, Эверт рассчитывал, что после бескровной смены власти, страна продолжит войну, а не скатится в революционную смуту. Это говорит не о политической близорукости или наивности генералитета, а о неадекватности оценок ситуации и перспектив ее развития в данных конкретных условиях. По словам Друцкого-Соколинского, Эверт сказал: "Я, как и другие главнокомандующие, предал Царя, и за это злодеяние все мы должны заплатить своей жизнью".
В дальнейшем Эверт не принимал участия в революции и гражданской войне. В 1918 г. старый полководец, как и многие другие "бывшие", был арестован ВЧК, что позволило некоторым эмигрантам говорить о нем, как о расстрелянном в результате "красного террора". Однако эти годы Эверт проживал в Смоленске, а затем в Верее, где на закате дней занимался пчеловодством. В этом городе он и скончался 10 мая 1926 г., пережив всех главнокомандующих фронтами эпохи первой мировой войны.
В генерале Эверте, как ни в ком другом из русских полководцев, наблюдается раздвоение наполеоновской формулы квадрата ума и воли. Ум Эверта вряд ли можно оценить ниже ума других русских полководцев. Воля же сочетает в себе, если можно так выразиться, "упорную осторожность". Если Рузский всегда действовал при превосходстве сил, теряя имевшиеся возможности в ходе противоборства с противником, то Эверт не смущался этим (Лодзинская или Августовская операция Рузского и Виленско-Свенцянская операция Эверта). Если Куропаткин, все подготовив самым тщательным образом, пасовал перед волей неприятеля, то оборонительные действия 4-й армии в 1914- 1915 гг. показывают, что Эверт, в случае необходимости, вполне мог противопоставить воле врага свою волю. 4-я армия часто отлично дралась против превосходящих сил врага. Но вот стремления к риску, на что отваживались, например, Брусилов и особенно Юденич, у Эверта почти не было. В тот момент, когда ситуация требовала бросить в дело последний фактор - риск, основанный на воле и суворовском мужестве генерала, Эверт не мог переломить себя. И если в обороне имевшейся у полководца воли вполне хватало, то для наступления, где требовался риск, ибо инициатива принадлежит наступавшему, уже нет. Поэтому в оценке Эверта как крупного полководца, проваленная кампания 1916 г. сводит на нет его достижения в кампаниях 1914 и 1915 годов.
Примечания
1. ИГНАТЬЕВ А. А. Пятьдесят лет в строю. М. 1986, с. 218 - 219.
2. ЗАЛЕССКИЙ К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. М. 2003, с. 698.
3. Сборник ГУГШ. СПб. 1913, вып. 52, с. 88.
4. РЕДИГЕР А. Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. Т. 2. М. 1999, с. 43.
5. ГОЛОВИН Н. Н. Галицийская Битва. Первый период, Париж. 1930, с. 253.
6. Пит. по: ГРИБАНОВ С. В. Пилоты Его Величества. М. 2007, с. 275.
7. ШВАРЦ А. В. Оборона Ивангорода в 1914 - 1915 гг. М. 1922, с. 71.
8. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5956, оп. 1, д. 5, л. 128об.
9. СЫРОМЯТНИКОВ А. Наступление и оборона в условиях позиционной войны. Лекции. Пг. 1917, с. 143 - 144.
10. ПУАНКАРЕ Р. На службе Франции 1915 - 1916: Воспоминания. Мемуары. М.-Минск. 2002, с. 48.
11. ЕВСЕЕВ Н. Свенцянский прорыв (1915 г.). М. 1936, с. 232, 238.
12. Пит. по: ПОДОРОЖНЫЙ Н. Е. Нарочская операция в марте 1916 года. М. 1938, с. 5 - 9.
13. История Тульского оружейного завода, 1712 - 1972. М. 1973, с. 122.
14. История Первой мировой войны 1914 - 1918. Т. 2. М. 1975, с. 185.
15. Стратегический очерк войны 1914 - 1918 гг. М. 1923, ч. 6, с. 32.
16. КЕРСНОВСКИЙ А. А. История русской армии. Т. 4. М. 1994, с. 33.
17. БАРСУКОВ Е. З. Артиллерия русской армии (1900 - 1917 гг.). Т. 4. М. 1948, с. 143.
18. ГАРФ, ф. 826, оп. 1, д. 368, л. 4.
19. Там же, ф. 5956, оп. 1, д. 13, л. 24, 26об., 29, 31, 34.
20. Там же, ф. 826, оп. 1, д. 349, л. 27 - 28об.
21. КИТАН Д. Первая мировая война. М. 2002, с. 364.
22. ДЕНИКИН А. И. Старая армия. Офицеры. М. 2005, с. 107.
23. БРИТТС Э., КЛЭВИН П. Европа Нового и Новейшего времени. С 1789 года и до наших дней. М. 2006, с. 230.
24. ЗАЛЕССКИЙ П. И. Возмездие (причины русской катастрофы). Берлин. 1925, с. 191.
25. МЕССНЕР Е. Луцкий прорыв. К 50-летию великой победы, Н. - Й. 1968, с. 57.
26. ОБЕРЮХТИН В. И. Барановичи. 1916 год. М. 1935, с. 46.
27. БРУСИЛОВ А. А. Мои воспоминания. М. 1983, с. 200, 203.
28. НЕЛИПОВИЧ С. Г. Брусиловский прорыв. Наступление Юго-Западного фронта в кампанию 1916 года. М. - Цейхгауз. 2006, с. 13.
29. Российский военно-исторический архив (РТВИА), ф. 2003, оп. 1, д. 56, л. 142 - 143, 148об.
30. ГАРФ, ф. 5972, оп. 1, д. 3, л. 168.
31. СНИТКО Н., ШЛЯХТЕР Я. Использование войск. Часть 1: Германская армия в 1914- 1919 годах. М. 1930, с. 132.
32. ГАРФ, ф. 826, оп. 1, д. 368, л. 23.
33. Афганские уроки: выводы для будущего в свете идейного наследия А. Е. Снесарева. М. 2003, с. 269.
34. РТВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 277, л. 25.
35. Александр Иванович Гучков рассказывает... М. 1993, с. 102.
36. Цит. по: Военно-исторический журнал. 2004, N 11, с. 54.
37. ДРУЦКОЙ-СОКОЛИНСКИЙ В. А. На службе отечеству. Записки русского губернатора. Орел. 1994, с. 58.