Павленко Н. И. Первый фельдмаршал в России

   (0 отзывов)

Saygo

Павленко Н. И. Первый фельдмаршал в России // Вопросы истории. - 1984. - № 1. - С. 91-114.

Среди сподвижников Петра I Борис Петрович Шереметев занимает особое место. Его с полным основанием можно противопоставить той плеяде деятелей петровского времени, которые до встречи с царем пребывали в безвестности. К их числу принадлежит, например, Меншиков, который не мог похвастаться предками. Прошлое же Шереметева в этом плане было блистательным. Но способности его были скромнее и проявлялись они преимущественно в одной сфере - военной. Как военачальник он отличался крайней осторожностью. Он - сама рассудительность, остерегавшаяся неожиданных поворотов. Риск ему был противопоказан, наперекор выверенному расчету он не шел. Шансы свои и противника он досконально взвешивал и чувствовал себя уверенно, когда располагал превосходством в силе. Он не из тех полководцев, кто под воздействием эмоций мог бросить судьбу вверенного ему войска на чашу случайностей.

Но вместе с тем у Шереметева и Меншикова было много общего. На первый план надобно поставить их социальную общность - оба принадлежали к верхам феодального общества России и преданно служили их интересам. Оба были тщеславны, их роднила страсть к стяжательству. Но удовлетворяли свои слабости они разными средствами и руководствовались неодинаковыми побудительными мотивами. Так, Меншиков умножал свои богатства тем, что запускал руку в казенный сундук. Не брезговал он и скользкими финансовыми операциями. Борис Петрович бескорыстием тоже не отличался, но в воровстве его никто не уличил. Шереметев умел попрошайничать, он не упускал случая напомнить царю о своей нищете, но его богатства складывались из царских пожалований; вотчин он, кажется, не покупал.

Свою родословную Шереметевы ведут с XIV столетия. Первого из зарегистрированных источниками представителей рода называли Кобылой. Фамилия Шереметевых возникла от прозвища Шеремет, которое носил один из предков в конце XV века. Потомки Шеремета уже в XVI в. упоминаются в качестве военачальников. С этого же времени род Шереметевых стал поставлять бояр. Борис Петрович родился 25 апреля 1652 года. Его карьера поначалу ничем существенно не отличалась от карьеры родовитых отпрысков: в 13 лет он был пожалован в комнатные стольники. Этот придворный чин, обеспечивавший близость к царю, открывал широкие перспективы для повышения в чинах и должностях. У Шереметева, однако, стольничество затянулось на долгие годы. Только в 1682 г., т. е. в возрасте 30 лет, он был пожалован в бояре.

В последующее время он подвизался на военном и дипломатическом поприщах. В 1686 г. в Москву прибыло посольство Речи Посполитой для переговоров. В числе четырех членов русского посольства находился и Борис Петрович. В награду за успешное заключение Вечного мира Шереметев был пожалован позолоченной чашей из серебра, атласным кафтаном и 4 тыс. рублей. Летом того же года карьера Шереметева на дипломатическом поприще поднялась еще на одну ступень: он возглавил посольство, отправленное в Варшаву для ратификации Вечного мира. Там он выказал галантность - испросил аудиенции у королевы, чем польстил ее самолюбию и тем самым заручился поддержкой своим начинаниям. Из Польши Шереметев направился в Вену, где он должен был заключить договор о совместной борьбе с Османской империей. Однако император Леопольд решил не обременять себя союзническими обязательствами, и переговоры не привели к желаемым результатам. Во время встреч с австрийскими дипломатами энергия сторон тратилась на изнурительные споры о церемонии приема русского посольства, титуле царя и т. п. Однако Шереметев был первым русским представителем, вручившим грамоту непосредственно императору. До этого такие грамоты принимали министры. В Москве результаты посольства Шереметева были оценены положительно, и боярин получил в награду крупную вотчину в Коломенском уезде.

В 1688 г. Шереметев - на военном поприще, продолжив семейные традиции. В Белгороде и Севске ему было поручено командование войсками, которые должны были преградить путь набегам из Крыма. Пребывание вдали от Москвы избавило Шереметева от необходимости участвовать в событиях 1689 года. Если бы он жил в столице, то перед ним непременно бы встал вопрос, к кому примкнуть - к Петру или к Софье. Сословная принадлежность Бориса Петровича должна была склонить его симпатии к Софье. Вместе с тем Шереметев, находясь в неладах с фаворитом царевны В. В. Голицыным, оказался на вторых ролях и как бы в почетной ссылке. В этих условиях победа царевны не сулила боярину никаких выгод.

В борьбе за власть победил Петр. Но и это обстоятельство не внесло изменений в положение Шереметева - он долгие годы не был призван ко двору. В первом Азовском походе (1695 г.) он участвовал на отдаленном от Азова театре военных действий: царь поручил ему командование войсками, которые должны были отвлекать внимание султанской Турции от главного направления русского наступления. Этот факт свидетельствует о том, что Борис Петрович не пользовался расположением царя. Его надлежало завоевывать делом, и Шереметев не жалел сил, чтобы добиться успеха: он без особого труда разорил турецкие крепости по Днепру. В следующем году Азов пал. Османы попытались восполнить потерю Азова захватом ранее отнятых на Днепре крепостей, а также вновь построенной крепости Таван, но Шереметев пресек эти попытки. Овладение крепостью в устье Дона не обеспечивало Россию морскими путями сообщения со странами Западной Европы. За право плавания русских кораблей по Черному и Средиземному морям предстояла напряженная борьба с Османской империей, контролировавшей Керченский пролив, Босфор и Дарданеллы. В поисках союзников для совместной борьбы с южным соседом в марте 1697 г. на запад отправилось т. н. Великое посольство, в составе которого находился и Петр I.

Три месяца спустя двинулся за пределы страны и Шереметев. Какие же обязанности возлагались на Бориса Петровича, почему выбор пал именно на него? Эти вопросы задавали и современники и историки, но источники не позволяют дать на них подкрепленный документами ответ. Один из современников, секретарь австрийского посольства И. Г. Корб, рассуждал так: "Нет ничего обыкновеннее, как высылать под личиной почета из столицы тех лиц, могущество которых или всеобщее к ним расположение внушают опасение"1. Поручение, выполнение которого было связано с выездом за границу, Корб объяснял стремлением Петра обезопасить на время своего отсутствия трон от возможных покушений на него Б. П. Шереметева. Вряд ли, однако, догадка Корба имела под собою прочные основания. Переворот в пользу новой династии при живом царе, временно покинувшем пределы страны, исключался. Столь же сомнительным является предположение, что Борис Петрович мог действовать в интересах Софьи. Конфликт между ее фаворитом и Шереметевым был настолько глубоким, что позволил их современнику Невилю назвать боярина "смертельным врагом Голицына"2.

Boris_Sheremetyev.thumb.PNG.461ca1ed2eef

erestfer.jpg.2cbd944dc19d3d0dac6951f746f

Бой при Эрестфере

Hummelshof.png.3940e15bed22c079dcb06e880

Бой при Гуммельсгофе

Murmuizas.jpg.876ea0f509682bcf4e895e523f

Бой под Мур-мызой

Holowczynkrigsplan.thumb.jpeg.1883712f33

План шведского наступления при Головчине

Anna_Petr.thumb.jpg.55c2df9e885df27b38fc

Анна Петровна Шереметева

Наличные источники придают путешествию Шереметева туманность и даже некую загадочность. Указ Борису Петровичу определял цель его поездки так: "Ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей креста святого военных поведений, которые обретаются во Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры". Во время аудиенции у польского короля Августа II Шереметев заявил, что его позвала в путь благодарность к апостолам Петру и Павлу, которые патронировали его победам над неприятелем. В знак признательности он поклялся отправиться в Рим, чтобы поклониться мощам апостолов3. В Вене Борис Петрович заявил, что его путь лежит в лоно мальтийских кавалеров, "дабы видев их храброе и отважное усердие, большую себе восприяти к воинской способности охоту"4.

Таким образом, если верить документам, поездка в дальние страны была продиктована отчасти религиозными мотивами, отчасти познавательными целями. Инициатива путешествия, согласно версии путевых записок, исходила от самого Шереметева и обошлась ему, по его признанию, в 20 500 рублей. Все эти рассуждения вызывают глубокие сомнения. Последние подкрепляет и колоссальная по тому времени сумма издержек на вояж: таких денег на развлечения и удовлетворение любознательности тогда не тратили.

Присмотревшись к фактам внимательнее, обнаружим, что при выборе маршрута путешествия Шереметева и кандидата в путешественники Петр I руководствовался деловыми соображениями. Забегая вперед, отметим, что Шереметев посетил Польшу и Австрию, а также Венецию. Совершенно очевидно, что его маршрут предварял маршрут царя и являлся частью общего плана русской дипломатии по сколачиванию антиосманского союза европейских держав. Петр I тоже имел встречи с польским королем и австрийским императором. Намеревался он посетить и Венецию, но тревожные сведения о стрелецком бунте вынудили его прервать поездку и вернуться в Россию.

Для выполнения дипломатической миссии в этих странах у царя не было более подходящей кандидатуры, нежели Шереметев, в особенности если вспомнить, что цвет русской дипломатии был включен в Великое посольство. Преимущество Шереметева состояло в том, что за его плечами был опыт общения с правительствами некоторых стран, куда он держал путь. Кроме того, Шереметев был военачальником, причем успешно руководил военными действиями против неприятеля, являвшегося противником и для дворов, которые он намеревался посетить: Варшавы, Вены к Венеции. При выборе кандидата Петр I, видимо, учитывал еще одно качество Бориса Петровича - он был не чужд восприятию западной культуры, во всяком случае, ее внешних проявлений5. Голубоглазый великан с важной осанкой, во всех манерах и поведении которого видна была порода, в тонкости знал придворное обхождение. Владел Шереметев и польским языком и даже сам переводил царские указы на польский. Без всякого принуждения он обрядился в европейский костюм и щеголял в нем на банкете в Вене.

22 июня 1697 г. Шереметев оставил Москву, 2 мая 1698 г. он достиг конечного пункта путешествия - острова Мальты, а возвратился в столицу 10 февраля 1699 года. Корб прибытие Бориса Петровича в Москву отметил так: "Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем, явился с изображением креста на груди; нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почете у царя"6. Путевые впечатления, аудиенции у коронованных особ нашли отражение в "Записках". На страницы дневника попало все то, что изумляло русского человека, впервые оказавшегося за пределами родной страны: ландшафт, архитектура городов, обычаи населения. При описании аудиенций автор "Записок" (им, возможно, был находившийся в свите боярина будущий прибыльщик Алексей Курбатов) преимущественно обращал взор на церемонии встреч и проводов и на меру внимания, оказываемого Шереметеву во время приемов. В "Записках" сообщалось, что Август II проводил боярина "до самых дверей", но нет ни слова о содержании разговоров короля с Шереметевым, кроме интригующей фразы: король "говорил с боярином много тайно". О чем?

За более чем полуторагодовое отсутствие Шереметева в России произошло два важных события: в Великих Луках взбунтовались стрельцы четырех полков и двинулись к Москве, чтобы посадить на трон Софью. В июне 1698 г. стрельцы были разгромлены. Начался жесточайший розыск с участием возвратившегося из-за границы Петра, а затем последовала кровавая расправа над участниками бунта. Шереметев оказался непричастным ни к розыску, ни к стрелецким казням. Другое событие носило внешнеполитический характер. Попытка Великого посольства привлечь морские державы, прежде всего Голландию и Англию, к совместной борьбе против Османской империи закончилась неудачей: оба эти государства сами лихорадочно готовились к войне против Франции.

Зато царю сопутствовал успех в сколачивании антишведского союза, в который, помимо России, вошли Дания и Саксония. Такая расстановка сил означала крутое изменение во внешней политике России - вместо борьбы за выход к Черному и Средиземному морям предстояла война со Швецией за побережье Балтийского моря, за возвращение земель, отторгнутых Швецией еще в начале XVII века. Переговоры об организации антишведской коалиции завершились оформлением Северного союза в Москве летом 1699 года. По условиям договора, первыми должны были начать военные действия против Швеции Дания и Саксония. Что касается России, то ее выступление связывалось с заключением мирного договора с Османской империей. По расчетам русской дипломатии, этот договор должен был обеспечить безопасность южных границ России и освободить ее от необходимости вести войну на два фронта.

Начало Северной войны не предвещало для союзников никаких катастрофических последствий. Как только османы согласились уступить России Азов и из Стамбула были получены вести о заключении мира, русская армия двинулась к шведским рубежам добывать Нарву (древнерусский Ругодев). Преодолевая бездорожье, первые конные и пешие полки, сопровождаемые огромным обозом, достигли Нарвы 23 сентября 1700 года. К середине октября было завершено сосредоточение армии под стенами крепости. Гарнизон Нарвы был невелик: 1300 человек пехоты и 200 - конницы. Хотя он был обеспечен годовым запасом продовольствия, а толстые стены надежно укрывали защитников, в русском лагере считали, что крепость не способна долго сопротивляться. На поверку, однако, оказалось, что начавшаяся бомбардировка не наносила сколько-нибудь значительного урона осажденному гарнизону. К тому же в русских войсках недоставало осадной артиллерии, ядер и бомб, армия испытывала нехватку продовольствия и фуража. Ниже всякой критики находилась и боевая выучка войск: сильную крепость осаждали необстрелянные полки.

Пока русская армия двигалась к Нарве, шведский король Карл XII, в свои 18 лет проявивший незаурядные полководческие дарования, успел вывести из строя союзника России Данию: он внезапно высадил десант под Копенгагеном и вынудил датского короля капитулировать. Эта новость стала известна Петру еще в дни продвижения русских войск к Нарве. А во время осадных работ в русском лагере была получена весть хуже прежней: шведский король, не задерживаясь под Копенгагеном, посадил свое войско на корабли, пересек Балтийское море и высадился в Ревеле и Пернове. Он спешил к Нарве, чтобы отогнать от нее русские полки.

Царь решил отправить навстречу шведским войскам разведывательный отряд нерегулярной конницы в 5 тыс. человек. Командование отрядом было поручено Шереметеву. Три дня двигался он на запад, углубившись во вражескую территорию на 120 верст. Здесь ему встретились два небольших шведских отряда. Захваченные в плен шведы показали, что к Нарве движется армия короля в 30 тыс. человек. Шереметев отступил. 3 ноября он донес о своих действиях царю: "В то же время без изб людям быть невозможно, и больных зело много, и ротмистры многие больны". Петр выразил недовольство отступлением. В не сохранившемся письме Шереметеву царь (видимо, в резких выражениях) велел ему возвратиться на прежнее место. Боярин оправдывался: "И я оттуда отступил не для боязни, для лучшей целости и для промыслу над неприятели; с сего места мне свободно над ними, при помощи божией, искать промыслу и себя остеречь". Шереметев выполнил повеление Петра: "Пришел назад, - писал он Ф. А. Головину, - в те же места, где стоял, в добром здоровьи. Только тут стоять никакими мерами нельзя для того; вода колодезная безмерно худа, люди от нее болят; поселения никакова нет - все пожжено, дров нет, кормов конских нет"7.

Между тем шведские войска 4 ноября оставили Ревель и двинулись на восток. Первым вступил в соприкосновение с неприятелем Шереметев. Он занял удобную для обороны единственную дорогу, лежавшую между двумя утесами. Ее никак нельзя было обойти, ибо кругом - болота и кустарники. Но Шереметев вместо того, чтобы разрушить два моста через речушку и изготовиться для сражения с шведскими войсками, начал спешное отступление к Нарве. Прибыл он туда рано утром 18 ноября, сообщив, что по его пятам двигалась к крепости армия Карла XII. Петр оставил лагерь под Нарвой до прибытия туда Шереметева. Командование армией царь поручил недавно нанятому на русскую службу герцогу К. де Круи8.

Сражение началось в 11 утра. Дислокация русских войск ослабляла силу их сопротивления. Полки расположились у стен Нарвы полукольцом общей протяженностью в семь верст. Это облегчало собранным в кулак шведам прорыв тонкой линии обороны русской армии. Другим условием, благоприятствовавшим шведам, был густой снег, поваливший в два часа дня. Этим воспользовался неприятель, чтобы незамеченным подойти к русскому лагерю, завалить ров фашинами и овладеть укреплениями вместе с расположенными В них пушками. Среди русских войск началась паника. Крики "немцы нам изменили" еще больше усилили смятение. Спасение видели в бегстве. Конница во главе с Шереметевым в страхе ринулась вплавь через р. Нарову. Борис Петрович благополучно переправился на противоположный берег, но более тысячи человек пошло ко дну. Пехота тоже бросилась наутек пе единственному мосту. Началась давка, мост рухнул, и Нарова приняла множество новых жертв паники.

"Немцы" действительно изменили. Де Круи первым отправился в шведский лагерь сдаваться в плен. Его примеру последовали другие офицеры-наемники, которых было немало в русской армии. Не все, однако, поддались панике. Три полка - Преображенский, Семеновский и Лефортов - не дрогнули, проявили стойкость и умело оборонялись от наседавших шведов. С наступлением темноты сражение прекратилось. Карл XII готовился возобновить его на следующий день, но надобность в этом отпала: поздно вечером начались переговоры. Шведский король дал обещание пропустить русское войско на противоположный берег Наровы с знаменами и оружием, но без артиллерии.

Выход из окружения начался утром, причем шведский король вероломно нарушил условия перемирия. Беспрепятственно прошли гвардейцы - шведы не рискнули их трогать. Но как только начали перебираться на другой берег другие полки, шведы напали на них, обезоружили, отняли платье и разграбили обоз. Более того, в плену оказались 79 генералов и офицеров. Катастрофа под Нарвой нанесла значительный урон русской армии: она утратила всю артиллерию, лишилась командного состава и потеряла не менее 6 тыс. солдат. Много лет спустя Петр, вспоминая случившееся, писал: "Но когда сие нещастие (или лучше сказать великое щастие) получили, тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила"9.

Нарва не прибавила славы к полководческой репутации Шереметева. По крайней мере дважды его действия вызывали порицание: он отказался от сражения со шведами, когда командовал 5-тысячным отрядом конницы, чем лишил войско, осаждавшее Нарву, возможности подготовиться к встрече с основными силами Карла XII; позднее вместе с конницей Шереметев в панике бежал с поля боя. Правда, поражение под Нарвой являлось прежде всего данью неподготовленности России к войне. Сам Петр объяснял причины его тем, что только два гвардейских полка были в деле под Азовом, но и они никогда не участвовали в полевых сражениях с регулярной армией10. "Неискусным рекрутом", по сути дела, оказался и Шереметев. Он успешно действовал против османов и крымцев, но не мог устоять против великолепно вымуштрованной и вооруженной регулярной армии Карла XII.

У Петра, потерявшего под Нарвой почти весь офицерский корпус, выбора не было, и он вновь прибегает к услугам Шереметева. Две недели спустя после Нарвы царь поручает ему принять командование конными полками, чтобы "итить в даль для лучшего вреда неприятелю". И тут же предупреждает: "Не чини отговорки ничем"11. Петр считал, что войск достаточно, реки и болота замерзли, следовательно, препятствий для успешного марша нет. Справедливости ради отметим, что Борис Петрович, конечно же, не располагал ни силами, ни средствами, чтобы тотчас начать активные боевые действия в широких масштабах. Требовалось время для восстановления морального духа армии, деморализованной неудачею под Нарвой. Еще больше времени надобно было для овладения современным военным искусством. Поэтому единственной формой ведения боевых операций оставалась т. н. малая война - действие небольшими отрядами.

Петру генеральное сражение не сулило никаких надежд на успех, ибо предстояло восстановить артиллерийский парк, укомплектовать новые полки, а главное - превратить необстрелянных новобранцев, пока еще представлявших лишь толпу вооруженных людей, в подлинных воинов. Не стремился к генеральному сражению и король. Он исходил из слепой веры в крайне низкие боевые качества русской армии, выведенной из строя, как он полагал, на долгие годы. После победы под Нарвой Карл XII считал главным своим противником саксонское войско Августа II, против которого и двинул основные силы. Поход на восток король откладывал до той поры, когда он разгромит саксонскую армию и тем самым обеспечит безопасность своих тылов. В пограничных с Россией районах Прибалтики Карл XII оставил корпус В. А. Шлиппенбаха, поручив ему оборону этих районов, издавна являвшихся житницей Швеции, а также овладение Гдовом, Печорами, а в перспективе - Псковом и Новгородом.

Борис Петрович, получив царский указ, не спешил его выполнить. Внутренне он, надо полагать, не готов был немедленно откликнуться и на второй призыв царя, обращенный к нему 20 января 1701 г.: действовать активно, "дабы по крайней мере должность отечества и честь чина исправити потщились"12. Обращение Петра к патриотическим чувствам боярина было обусловлено тем, что после Нарвы престиж России и царя в глазах дворов Европы пал настолько, что они стали предметом зубоскальства остряков. У нас нет оснований полагать, что Шереметев, как, впрочем, и царь, не стремился восстановить утраченный престиж. В одном из писем Бориса Петровича, отправленных, правда, чуть раньше описываемых событий, есть слова, звучащие как клятва: "Сколько есть во мне ума и силы с великою охотою хочу служить; а себя я не жалел и не жалею"13. Однако на риск ради сиюминутного успеха он не шел.

В конце 1700-го и первой половине 1701 г. инициатива в Прибалтике принадлежала шведам. Правда, выгод из этого Шлиппенбах не извлек: он пытался овладеть Гдовом, но успеха не достиг, его отряд атаковал Печору, но был отброшен. Шведам пришлось довольствоваться опустошением окрестных деревень. Шереметев тоже наносил шведам малочувствительные уколы: его полки совершали рейды, ослабляя продовольственную базу шведов, но урона живой силе не наносили.

Первую более или менее значительную операцию Шереметев предпринял в начале сентября 1701 г., когда двинул на неприятельскую территорию три отряда общей численностью в 21 тысячу. Командование самым крупным из них (свыше 11 тыс.) Борис Петрович поручил своему сыну Михаилу. Действия этого отряда, нацеленного на Ряпину мызу, принесли успех: шведы потеряли три сотни убитыми, две пушки, свыше 100 ружей; русских полегло всего 9 человек. Военное значение этой операции было невелико, однако ее прежде всего оценивали в плане повышения морального духа русских войск. После Нарвы это была первая победа над шведами. В Печорском монастыре победителям была организована пышная встреча: "И на радости была стрельба пушечная по роскатам и по всем полкам, также из мелкого ружья"14.

К командирам двух других отрядов военная фортуна была менее благосклонной. Один из них, несмотря на многократное численное превосходство, противника не одолел, причем под пером Шлиппенбаха сражение у мызы Рауге (эст. Рёуге) было изображено победой огромного значения. Карл XII, склонный к мистификации и охотно веривший всему, в том числе и небылицам, лишь бы они прославляли шведское оружие, возвел Шлиппенбаха в генерал-майоры. Новоиспеченный генерал донес королю, что он предпочел бы получению чина подкрепление в 7 - 8 тыс. солдат. В связи с эпизодом при мызе Рауге в голландской газете появилось сообщение, что на 1200 шведов напали около 100 тыс. русских, но были отогнаны, оставив 6 тыс. трупов. В действительности в отряде Я. Н. Корсакова, совершившего нападение на Рауге, насчитывалось 3717 человек, а потери исчислялись несколькими десятками15.

Вслед за сентябрьским походом наступила трехмесячная передышка. И Шереметев и Шлиппенбах готовились к решительному сражению малой войны. По указу царя от 2 октября Шереметев должен был предпринять генеральный поход "за Свейской рубеж"16. Он основательно готовил свою армию к предстоявшему походу; понадобилось почти три месяца, чтобы она отправилась в путь. От предшествовавших боевых действий поход Шереметева в конце 1701 г. отличался многими особенностями, обусловленными появлением у его войск некоторых черт регулярной армии. К этому времени изменился качественный состав войск, было создано 10 новых драгунских полков. Сентябрьские вылазки отрядов Шереметева по своему характеру и целям более напоминали действия партизан, нежели регулярных войск. Они были столь локальными и ограниченными по задачам, что ни успехи, ни поражения не оказывали реального влияния на ход войны, "понеже, - как сказано в "Гистории Свейской войны", - более опасались наступления от неприятеля, неже сами наступали"17.

Новому походу предшествовал основательный сбор данных о противнике. Шереметеву было точно известно, что Шлиппенбах сосредоточил у мызы Эрестфер (эст. Эраствере) 7 - 8 тыс. конницы и пехоты. Известно было и намерение противника атаковать Печорский монастырь и прочие пункты, где на зиму расположились русские полки. Шереметев решил упредить противника и взял инициативу наступательных действий в свои руки. Корпус Шереметева выступил из Пскова в поход за "Свейский рубеж" 23 декабря. Три дня спустя он оставил обоз и далее продвигался "тайным обычаем" в надежде застигнуть противника врасплох. В известной мере Шереметеву удалась внезапность нападения. Шведы, не ожидая прихода русских по глубокому снегу, беспечно предавались разгулу по случаю Рождества и обнаружили приближение противника только 27 декабря.

Сражение, начавшееся в 11 утра 29 декабря у мызы Эрестфер, на первом этапе складывалось для русских не совсем удачно, ибо в нем участвовали только драгуны. Оказавшись без поддержки пехоты и артиллерии, не подоспевших к месту боя, драгунские полки были рассеяны неприятельской картечью. Однако подошедшие пехота и артиллерия резко изменили ход сражения. После 5-часового боя Шлиппенбах вынужден был бежать. С остатками кавалерии он укрылся за стенами крепости в Дерпте (русск. Юрьев, эст. Тарту). В руках русских оказалось около полутора сотен пленных, 16 пушек, а также провиант и фураж, впрок заготовленные противником в Эрестфере. Шереметев пытался было организовать преследование беглецов и поимку дезертиров, но потом отказался от этого намерения: "Нельзя было итить - всемерно лошеди все стали, а пуще снеги глубоки и после теплыни от морозов понастило,.. ноги лошадей ободрали до мяса". Задачу свою Шереметев считал выполненной, ибо, как он доносил царю, шведы от поражения "долго не образумятца и не оправятца"18.

4 января войска возвратились в Псков, где в честь победителей "после молебного пения из пушек и из мелкого ружья за щастливую викторию стреляли"19. Успех отметили и в столице. Извещение о победе Борис Петрович отправил 2 января "с сынишкою своим Мишкой". В Москве впервые с начала Северной войны раздались пушечная стрельба и звон колоколов, народ угощали вином, пивом и медом. На кремлевских башнях развевались захваченные у шведов знамена и штандарты. Современник событий И. А. Желябужский записал: "А на Москве на Красной площади для такой радости сделаны государевы деревянные хоромы и сени для банкета"20.

Шереметев был награжден орденом Андрея Первозванного с золотой цепью и алмазами ценою в 2 тыс. руб. и пожалован чином генерал-фельдмаршала. Каждый солдат и драгун, участвовавший в сражении, получил по рублю. Победа сделала Бориса Петровича знаменитым. Русские войска, сражавшиеся у Эрестфера, превосходили по численности шведов примерно в 3 раза (соответственно 10 тыс. и 3200 человек). Боеспособность русской армии еще уступала шведской. Но на этом этапе войны важен был достигнутый результат. Значение победы лаконично и выразительно оценил царь своим восклицанием: "Мы можем, наконец, бить шведов!" Появился и полководец, научившийся их побеждать, - первый русский фельдмаршал Шереметев.

Россия в то время не располагала необходимыми ресурсами для ведения непрерывных наступательных операций. До тех пор, пока шведский король основательно не "увяз" в Польше, русскому командованию надобно было не только держать в кулаке свои силы на случай прихода Карла XII, но и изнурять неприятеля и в то же время обучать свои войска военному ремеслу. Фельдмаршал многократно спрашивал у Петра, "как весну нынешнюю войну весть, наступательную или оборонительную". Ответ царя гласил: "С весны поступать оборонительно". Впрочем, оговаривался Петр, если представится случай совершить успешную акцию, то такую возможность не упускать. Так рассуждал Петр в конце марта 1702 г., но два месяца спустя царю, находившемуся в Архангельске, стало известно, что король двинулся к Варшаве; следовательно, рассуждал Петр, Шлиппенбах не может рассчитывать на подкрепления. Наступил "истиной час" для нового похода в Лифляндию21.

Шереметев отправился в поход 12 июля, имея около 18 тыс. человек, в то время как Шлиппенбаху удалось наскрести чуть больше 7 тысяч. Качественный состав корпуса Шереметева стал еще выше, чем в зимнем походе. Теперь уже не две трети, а пять шестых войск фельдмаршала состояло из регулярной конницы и пехоты. Начало кампании 1702 г, как две капли воды напоминало военные действия зимнего похода. Передовые части вступили в соприкосновение с противником у мызы Гуммельсгоф (по русским источникам - Гумулова мыза, эст. Хуммули) 18 июля. Большой полк Шереметева находился на марше. Шведам удалось не только потеснить авангард, но и отбить у него несколько пушек. Исход дела решила подоспевшая пехота. Как и при Эрестфере, шведская конница, не выдержав напора, ринулась наутек, расстроила во время бегства ряды собственной пехоты и обрекла ее на уничтожение. Незадачливый Шлиппенбах бежал в Пернов (эст. Пярну), где ему удалось собрать остатки своих разгромленных и деморализованных войск численностью в 3 тыс. человек. Остальные полегли у мызы Гуммельсгоф. Потери русских были в 2 - 3 раза меньшими. Эта победа превратила Шереметева в полновластного хозяина Восточной Лифляндии. Успех фельдмаршала был отмечен царем: "Зело благодарны мы вашими трудами"22.

В отличие от зимнего похода, продолжавшегося 10 дней, летом 1702 г. Шереметев задержался на неприятельской территории почти на два месяца. Ему удалось овладеть двумя крепостцами. Гарнизон одной из них во главе с подполковником дважды отклонял требование о капитуляции и согласился сдаться лишь после подхода основных сил. Шереметев доносил царю: "Увидя меня, тот полуполковник замахал в окно шляпою и велел бить в барабан и просил милосердия, чтобы им вместо смерти дать живот"23. С мызою Мензой удалось покончить в два дня. Мариенбург (лат. Алуксне), крепостцу со слабыми фортификационными сооружениями, осаждали 12 суток. Трудность овладения ею обусловливалась ее островным положением. Шереметев оставил описание крепостцы: "Стоит на острову, около вода, сухова пути не с которой стороны нет". Подъемный мост был разрушен. Шереметев было уже отчаялся овладеть городом и собирался отойти от него, но кто-то посоветовал соорудить плоты, на которых осаждавшие преодолели 200-метровое расстояние, отделявшее берег от острова. Под угрозой штурма осажденные сдались24.

9 сентября фельдмаршал вернулся в Псков и принялся подсчитывать трофеи: было захвачено свыше тысячи пленных, в том числе 68 офицеров; 51 пушка, 26 знамен. Царь остался доволен действиями фельдмаршала. "Борис Петрович в Лифляндии гостил изрядно довольно"25, - писал он Ф. М. Апраксину, действовавшему тогда у р. Ижоры. Самого Шереметева царь поздравил с викторией. Разгром корпуса Шлиппенбаха создал благоприятные условия для осуществления плана возвращения земель по течению Невы - он устранил угрозу нападения на русские войска с тыла. Походы, кроме того, были своего рода практической школой овладения военным делом как армией, так и самим фельдмаршалом. Обе кампании озарили Бориса Петровича лучами славы первого победителя шведов. В жизни полководца эти кампании примечательны еще и тем, что Шереметев оба раза выступал в роли фактического главнокомандующего войсками. Петр, находившийся в то время в Архангельске, не мог вмешиваться ни в детали организации походов, ни тем более в боевые действия войск. Царь в данном случае ограничился лишь определением сроков вторжения на неприятельскую территорию.

Следующая операция с участием Шереметева была связана с овладением древнерусским Орешком, переименованным шведами в Нотебург. Намерение вернуть эту крепость, запиравшую Неву у самого ее выхода из Ладожского озера, возникло у Петра в конце 1701 года. Операция, однако, не состоялась из-за рано наступившего половодья. От нее пришлось отказаться еще и потому, что к тому времени не удалось обезопасить тыл: сохранивший силы Шлиппенбах мог напасть на войска, осаждавшие Нотебург, и тем самым перерезать русские коммуникации. Угроза повторить Нарву вынуждала царя и его генералов проявлять крайнюю осторожность. Одно из условий успеха, заложенное в плане операции, состояло в полной внезапности нанесения удара. В этом случае неприятель не мог бы оказать гарнизону крепости надлежащей помощи. Январский наказ Шереметеву царь заключил словами: "Все сие приготовление, зело, зело хранить тайно, как возможно, чтоб нихто не дознался"26. Точно такой же призыв к сохранению тайны Петр выразил и в письме к Шереметеву, отправленном из Архангельска 5 августа 1702 г.: "И мы к вам не зело поздно будем, но сие изволь держать тайно"27.

Стремление сохранить тайну появления под стенами Нотебурга объясняется тем, что Петр двигался туда не один, а в сопровождении двух гвардейских полков. Это был поход беспримерной трудности, ибо совершался по нехоженым местам: в дремучих лесах довелось прорубать просеки, настилать гати по болотам, а через речки возводить мосты. 120 верст тяжелого пути от Нюхчи на Белом море до Повенца на Онежском озере были преодолены в рекордно короткий срок - менее чем за две недели. Оттуда плыли Онежским озером, потом Свирью и Ладожским озером. В середине сентября царь уже находился в Старой Ладоге. Еще до прибытия в этот город Петр направил Шереметеву два приглашения явиться туда на военный совет для выработки плана овладения Нотебургом. Командование собравшимися войсками численностью свыше 10 тыс. человек царь передал фельдмаршалу. Размеры крепости были невелики, а гарнизон ее насчитывал всего 450 человек. Но осада осложнялась островным положением Нотебурга: почти у самой воды были возведены двухсаженной толщины стены в четыре сажени высоты; в распоряжении гарнизона находились 142 пушки.

Осадные работы начались 27 сентября, а через три дня, когда они были завершены, Шереметев отправил к коменданту парламентера спросить, "намерен ли он эту крепость на способной договор здать". Комендант потребовал четверо суток на размышление. Осаждавшие ответили на "сей комплимент" интенсивной бомбардировкой, так как усмотрели в нем стремление протянуть время. 3 октября в лагерь Шереметева прибыл барабанщик с письмом от супруги коменданта. От имени всех офицерских жен она обратилась к фельдмаршалу с просьбой "ради великого беспокойства от огня и дыму и бедственного состояния" выпустить их из крепости. Отвечал на это письмо сам бомбардирский капитан, т. е. Петр. Барабанщику было велено передать, что ему, капитану, доподлинно известно нежелание фельдмаршала разлучать жен с мужьями. Поэтому капитан советовал женам, дабы они, оставляя крепость, захватили с собой и "любезных супружников"28. Дамы не вняли этому совету, и бомбардировка крепости продолжалась вплоть до 11 октября, когда был предпринят ее штурм. Через 13 часов неприятельский гарнизон сдался. Неподдельную радость по этому поводу царь выразил в каламбуре: "Правда, что зело жесток сей орех был, аднака, слава богу, счастливо разгрызен. Алтиллерия наша зело чюдесно дело свое исправила"29.

4 декабря победы Шереметева в Лифляндии и овладение Нотебургом были отмечены торжественным шествием войск через трое триумфальных ворот, сооруженных в Москве. Шереметев в празднествах не участвовал, т. к. прибыл в столицу, видимо, в конце декабря - начале января.

На пути из Москвы к театру военных действий с ним приключилось дорожное происшествие, описанное им в письме к Ф. А. Головину. Не доезжая до Твери, фельдмаршал настиг обоз с матросами-иноземцами, ехавшими из Воронежа. Когда возница Шереметева стал кричать, чтобы те уступили дорогу, один из них начал его избивать. Улаживать конфликт фельдмаршал послал денщика. Дальнейшие события, по словам Бориса Петровича, развертывались так: "Вижю, что все пьяни, и они начали бить и стрелять, и пришли к моим саням, и меня из саней тащили, и я им сказывался, какой я человек". Но это не произвело на матросов никакого впечатления. Более того, один из них назвал фельдмаршала шельмой, приставил к его груди пистолет и выстрелил. По счастливой случайности пистолет оказался заряженным пыжом. Шереметев был потрясен. "Отроду такова страху над собою не видал, где не обретался против неприятеля. А ехал безлюдно, только четыре человека, денщиков и четыре извощика... А русские, которые с ними были, матросы и извощики, никто не вступился. А я им кричал, что вас перевешают, если вы меня дадите убить". Борис Петрович заканчивал такими словами: "Сие истинно пишю без всякого притворства. А что лаен и руган и рубаху на меня драли - о том не упоминаю ся"30.

22 апреля 1703 г. Шереметев во главе 20-тысячной армии появился под стенами Ниеншанца (русск. Канцы). Комендант поначалу отказался капитулировать, но не выдержал бомбардировки и 1 мая дал знать, что гарнизон готов склонить знамена. После овладения Ниеншанцем, близ которого Петр 16 мая 1703 г. основал Петербург, Шереметев двинулся к Копорью. Гарнизон капитулировал, как только начался обстрел крепости. "Слава богу, - иронизировал фельдмаршал в письме Петру, - музыка твоя, государь, - мортиры бомбами - хорошо играет: шведы гораздо танцевать и фортеции отдавать; а если бы не бомбы, бог знает, что бы делать"31. Другой отряд Шереметева овладел Ямбургом (русск. Ямом) и Везенбергом. Итогами 1703 г. могли быть довольны и царь и его фельдмаршал. Петр умело воспользовался стратегическим просчетом Карла XII и в то время, как тот "увяз в Польше", сравнительно легко овладел землями, ради которых начал войну, - Ингрией (Ижорой) и выходом в Балтийское море. Судьба была благосклонной и к Борису Петровичу: он совершил несколько успешных операций. Фельдмаршал не дал Петру ни единого повода для выражения недовольства или раздражительности.

К началу кампании 1704 г. русская армия окрепла настолько, что могла одновременно вести осаду двух мощных крепостей - Нарвы, под стенами которой четыре года назад она потерпела сокрушительное поражение, и Дерпта. К Дерпту Петр направил корпус в 21 тыс. человек под командованием Шереметева, а руководство осадой Нарвы с Ивангородом взял на себя. "Извольте как возможно скоро иттить со всею пехотою... под Дерпт", - писал царь Шереметеву 30 апреля 1704 г.; 12 мая - новое напоминание: "Конечно, не отлагая, с помощью божиею, подите и осаждайте". Здесь же: "Еще в третье, подтверждая, пишу: конечно, учини по вышеписанному и пиши немедленно к нам". Шереметев 16 мая ответил: "В поход к Дерпту я збираюсь и как могу скоро, так и пойду". Царь был явно недоволен медлительностью фельдмаршала и отправил ему письмо с нотками раздражительности: "Немедленно извольте осаждать Дерпт, и зачем мешкаете - не знаю"32.

Передовые отряды подошли к Дерпту в ночь на 4 июня. "Город велик и строение палатное великое"33, - делился Шереметев визуальными наблюдениями о крепости. Действительно, стены ее имели шесть бастионов со 132 пушками разных калибров. Число защитников крепости вместе с жителями города, которым было выдано оружие, достигало 5 тыс. человек. Осадные работы велись под непрерывным огнем крепостной артиллерии. "Как я взрос, такой пушечной стрельбы не слыхал", - писал Шереметев. Впрочем, артиллерийская дуэль не наносила существенного урона ни осажденным, ни осаждавшим. 2 июля из-под Нарвы к Дерпту прибыл царь. Какая необходимость вынудила Петра оставить Нарву? Прежде всего слухи о крупном подкреплении, которое якобы ожидал осажденный гарнизон Нарвы из Швеции. Угроза повторения первой Нарвы крайне беспокоила царя, и он решил побыстрее достичь успеха под Дерптом, чтобы освободившиеся силы бросить против Нарвы. Слух о подкреплениях, усердно распространявшийся комендантами обеих крепостей - К. Г. Шютте и Г. Р. Горном, оказался ложным. Это была обычная форма дезинформации противника. В отличие от Петра Шереметев не поддался слухам. "Я о том веры нейму"34, - писал фельдмаршал А. Д. Меншикову 27 июня.

Но у Петра был еще один повод ускорить овладение Дерптом: под Нарвой ощущался недостаток в осадной артиллерии. Ознакомившись на месте с ходом осадных работ, царь не скрыл своего недовольства. "Все негодно и туне людей мучили" - такова была общая оценка осадных работ. Какие же действия фельдмаршала вызвали гнев царя? Прежде всего неправильный, по его мнению, выбор направления предстоящей атаки крепости. Шереметев распорядился подводить земляные рвы (аппроши) к наиболее мощным стенам крепости, усиленным бастионами, на том основании, что там было сухо. Петр же во время рекогносцировки обнаружил "мур" (стену. - Н. П.), который "только указу дожидается, куды упасть". Продолжая изливать свое недовольство Меншикову, он писал: "Когда я спрашивал их, для чего так, то друг на друга, и больше на первого (которой только ж знает)". Под "первым" подразумевался Шереметев35.

X. Э. Палли, изучивший систему осадных работ, проводившихся Шереметевым, полагает, что к середине июня, когда они начались, болотистая местность, еще не освободившаяся от полых вод, исключала возможность рыть землю и возводить укрепления. Условия для таких работ в пойме реки Эмбах улучшились три недели спустя, т. е. к приезду Петра. Впрочем, и сам Шереметев начал вести подкопы со стороны реки Эмбах, но, видимо, не считал это направление главным36. Как бы там ни было, но в лагере осаждавших с приездом царя началась перегруппировка сил, связанная с изменением направления главного удара. Интенсивный обстрел крепости, возобновившийся 6 июля, дал свои плоды: были пробиты три бреши, через которые двинулись штурмовавшие. "Огненный пир" (так назвал царь штурм Дерпта) продолжался всю ночь на 13 июля. Победителям достались огромные трофеи: 132 пушки, 15 тыс. ядер, запасы продовольствия.

После овладения Дерптом царь отбыл к Нарве. Туда был вызван и Шереметев. В четвертом указе, отправленном ему 23 июля, Петр велел "днем и ночью итить". И здесь же угроза: "А естьли так не учинишь, не изволь на меня пенять впредь"37. На этот раз Борис Петрович все-таки двинулся и привел войска до начала штурма Нарвы, но в деле они не участвовали. Зная, что царь никаких оговорок не примет, Шереметев излил жалобы Меншикову: "А я останусь на день для крайней своей болезни, и велю себя как ни есть волочь... Зело я, братец, болен и не знаю как волотца, рад бы хотя мало отдохнуть"38. 8 ноября, через три с лишним месяца после овладения Нарвой, Шереметев отправил еще одно слезное письмо Меншикову. Фельдмаршал жаловался на утрату царского расположения: "Всем милость,.. а мне нет". Овладение Дерптом и Нарвой сопровождалось раздачей вотчин, а он, Шереметев, обойден - ни вотчин, ни даже жалованья. Далее следуют фразы, свидетельствующие о тогдашних отношениях между родовитым боярином и выскочкой: "Умилосердися батька и брат Александр Данилович! Вступись ты за меня и подай руку помощи, а я кроме бога и пресвятые богородицы и премилостивейшего моего государя, да тебя, моего батька и брата, никого помощника не имею. Как я прежнюю всякую милость получал через тебя, государя моего, так и ныне у тебя милости прошу: если уж вотчин обещанных мне не дадут, чтоб мне учинили оклад по чину моему"39.

Шереметев, как известно, не входил в компанию близких Петру людей40. Вряд ли причиной тому являлась разница в летах (фельдмаршал был старше царя на два десятилетия). Ф. Ю. Ромодановский тоже был старше Петра и даже Шереметева, что не мешало ему не только занимать видное место в "компании", но и быть главным действующим лицом в игре царя в князя-кесаря. Вряд ли также на отчужденность царя от Шереметева влияло неумение фельдмаршала пить, хотя не исключено, что в веселой компании он мог себя чувствовать чужаком. Скорее всего Борису Петровичу не было уютно в компании царя потому, что он был человеком другой эпохи, точнее, человеком, в котором черты боярского воспитания причудливо перемежались с принятием преобразований, а также новшеств царского поведения. Нравам боярина, видимо, претило многое: и то, что царь совершал поступки, не соответствовавшие его сану; и то, что окружал себя "подлородными людьми"; и, наконец, непочтительное отношение к родовитым. И все же ему пришлось делать вид, что он смирился со всеми чудачествами и порою нелепыми выходками царя. Но по-настоящему приспособиться к новым порядкам, поступиться с детства усвоенными привычками и взглядами, видимо, было выше его сил.

Непростым было и отношение Петра к Шереметеву. Царь знал, что фельдмаршал не обладал выдающимися полководческими дарованиями, но он был уверен в другом - Борис Петрович зря не погубит армию. Одно из достоинств Шереметева - основательность. Отправлялся он в поход лишь тогда, когда убеждался, что последняя пуговица была пришита к мундиру последнего солдата, а ввязывался в сражение лишь тогда, когда был уверен в успехе. Именно потому за Шереметевым не числилось блистательных побед, искрящихся талантом импровизаций на поле боя. Но и крупных поражений его войска не терпели: он уклонялся от встречи с неприятелем, если знал о его превосходстве. Годы, предшествовавшие осаде Дерпта, можно считать годами наибольшей близости и расположения царя к фельдмаршалу. За ратные подвиги Шереметеву доводилось часто выслушивать от царя слова благодарности. В сентябре 1702 г. царь вызвал Бориса Петровича в Ладогу на военный совет, при этом подчеркнув: "Без вас не так у нас будет как надобно"41. Но по мере того, как Петр набирался полководческого опыта, как приходили к нему успехи в военных действиях, которыми он сам руководил, происходила переоценка ценностей.

Главная слабость Шереметева - медлительность - носила хронический характер и не раз вызывала раздражение царя. Поначалу он выражал недовольство в мягкой форме, в его письмах почти отсутствовали резкие слова, но со временем выговоры стали сопровождаться угрозами и больно ударяли по самолюбию фельдмаршала. Подобное случилось после Дерпта и Нарвы, когда царь повелел Шереметеву отправиться в поход, как только "реки станут". Реки "стали", но поход не состоялся. Шереметев выехал из Пскова в последних числах декабря и прибыл в Витебск три недели спустя. Здесь он обнаружил отсутствие фуража для конницы и счел выступление нецелесообразным: "Ныне застою в Витепске и никуды без указу не пойду"42.

Петр остался недоволен безынициативным поведением Шереметева. Тому пришлось прочитать следующие иронические слова царя в свой адрес: "И сие подобно, когда слуга, видя тонущего господина, не хочет его избавить, дондеже справится, написано ль то в его договоре, чтоб его из воды вынуть"43. Для ускорения организации похода царь отправил в Литву Меншикова. Тот, прибыв в Витебск в конце февраля 1705 г., привез царский указ, очень обескураживший фельдмаршала. Руководствуясь тем, что "пеший конному не товарищ", царь решил командование кавалерией оставить Шереметеву, а всю пехоту передать под начало другому фельдмаршалу, Г. Б. Огильви, год назад нанятому на русскую службу. Новость так расстроила Шереметева, что он даже заболел и терялся в догадках: за что такая немилость? Дело удалось уладить, все осталось по-старому. Царь обратился к Борису Петровичу со словами утешения: то намеревались сделать "не для какого вам оскорбления, но ради лучшего управления"44.

Инцидент был исчерпан, и фельдмаршал возобновил подготовку к походу. Цель его оставалась неизменной - отрезать корпус генерала А. Л. Левенгаупта от Риги и разгромить его. По плану, разработанному на военном совете, предполагалось ложным отступлением выманить шведов из укреплений, сооруженных ими у Гемауэртгофа (в русских источниках - у Мур-мызы). Как только Левенгаупт ринется преследовать отступавших русских, на его войска должна была напасть притаившаяся в засаде кавалерия. Характерно, что плана ложного бегства с поля боя и нападения из засады придерживался и Левенгаупт, причем хитрость удалась именно ему, а не Шереметеву. Виновником тому был полковник С. Кропотов, не выдержавший искушения: он без ведома Шереметева двинул свой полк в атаку и таким образом втянул в сражение все русские войска, напоровшиеся на засаду. Бой изобиловал острыми сюжетами и протекал с переменным успехом. Однако драгуны вместо того, чтобы развивать успех, принялись грабить неприятельский обоз. Тем самым шведам была предоставлена возможность перестроить свои порядки и выправить положение.

Наступила ночь, сражавшиеся оставили поле боя, укрывшись в обозах. На следующий день, 16 июля, шведы подобрали на поле боя 13 пушек и 10 знамен. События у Мур-мызы Левенгаупт подал как свою крупную победу. Шведы ее праздновали две недели спустя, причем лазутчик Шереметева, бывший свидетелем торжеств в Литве, отметил их отнюдь не праздничный характер: много дней подряд церкви были забиты трупами умерших от ран, их не успевали отпевать. Сражение у Мур-мызы было единственным, которое Шереметев проиграл. Оснований переживать неудачу у фельдмаршала было тем больше, что победа ускользнула от него из-за нелепой случайности.

Конечно же, известие о результатах сражения не доставило радости Петру: еще не улегся гнев по поводу действий Шереметева под Дерптом, как он дал повод для нового недовольства. Царь, однако, сдержался и обратился 25 июля 1705 г. к удрученному фельдмаршалу со словами утешения: "Не извольте о бывшем нещастии печальны быть (понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу), но забывать и паче людей ободривать"45. Неудача под Мур-мызой имела значение досадного эпизода, вклинившегося в серию непрерывных побед, ей предшествовавших. В дни, когда в ставке царя отмечали овладение Митавой (Елгавой) и Бауском, было получено известие, ошеломившее Петра: в Астрахани вспыхнуло восстание. Царь послал подавить его Шереметева. Почему именно его? Разве Петр испытывал избыток в опытных военачальниках, чтобы взять единственного русского по национальности фельдмаршала с театра военных действий и отправить в глубокий тыл? Или царь считал восстание столь опасным для трона, что, ни минуты не колеблясь, направил в Астрахань самого опытного своего полководца?

Приходится согласиться с выбором царя. Он и в самом деле не располагал лучшим кандидатом в руководители карательной экспедицией, чем Шереметев. Для этой роли не подходили ни друзья царя (Меншиков, Апраксин, Ромодановский), ни сподвижники, причастные к его преобразовательным начинаниям. В этом плане Шереметев, стоявший как бы в стороне от преобразований, всецело поглощенный борьбою с внешними врагами, был самой подходящей фигурой. Репутация полководца, сумевшего наносить поражения шведам, равно как и принадлежность его к древнему боярскому роду, тоже создавала Борису Петровичу популярность в стране. Не исключено также, что Петр, отправляя Шереметева против повстанцев, руководствовался еще одним соображением, а именно - возможностью безболезненно для самолюбия фельдмаршала вручить командование русской армией Огильви.

Указ о новом назначении Шереметев получил 12 сентября и стал готовиться к походу. Делал он это неторопливо и поэтому нарушал все сроки: в Казань прибыл только 13 декабря, а в Саратов - 8 февраля. Чтобы стимулировать энергию и расторопность Шереметева, Петр приставил к нему гвардейского сержанта М. И. Щепотьева. В инструкции ему, подписанной Петром, было сказано: "Смотреть, чтоб все по указу исправлено было и буде за какими своими прихоти не станут делать, и станут, да медленно, говорить, и буде не послушает, сказать, о том будет писать ко мне". Можно себе представить, как был удивлен и огорчен фельдмаршал, когда в его ставке в Казани 16 января 1706 г. появился Щепотьев с царским указом Шереметеву, что Щепотьеву "ведено быть при вас на некоторое время, и что он вам будет доносить, извольте чинить"46. Унижение, испытываемое Шереметевым, усугублялось бестактностью сержанта. Борис Петрович писал своему свату Ф. А. Головину: "Он, Михаиле, говорил во весь народ, что прислан он за мною смотреть и что станет доносить, чтоб я во всем его слушал". В другом письме: сержант "непрестанно пьян. Боюсь, чево б надо мною не учинил; ракеты денно и нощно пущает, опасно, чтоб города не выжег". Головин, солидаризуясь с нелестной аттестацией Щепотьева, отвечал: "О Щепотьеве я известен; знают его все, какой он человек"47.

Отправляя Шереметева для подавления восстания, Петр, как известно, не исключал и мирного урегулирования конфликта. Для этого представился удобный случай: в Москве оказалась депутация астраханцев во главе со стрельцом И. Г. Кисельниковым. Она была направлена астраханцами на Дон, чтобы убедить казаков примкнуть к восстанию. Там они были схвачены верной правительству старшиной и отправлены в Москву. Посланцев восставших ждала суровая кара, но в дело вмешался царь, находившийся тогда в Гродно. Туда же царь вызвал депутацию, чтобы вручить ей грамоту с призывом к восставшим выдать зачинщиков и обещанием помиловать всех остальных. Призыв царя нашел отклик у Кисельникова. Психологическое воздействие непосредственного общения Петра с Кисельниковым столь укрепило царистские иллюзии у конного стрельца, что тот превратился едва ли не в самого рьяного сторонника прекращения вооруженной борьбы астраханцев с правительством. К тому же общение с Кисельниковым и членами депутации вселило надежды и в бояр и в царя на мирный исход событий в Астрахани. С астраханцами Шереметеву велено было поступать так: "Всеконечно их всех милостию и прощением вин обнадеживать и, взяв город Астрахань, отнюдь над ними и над завотчиками ничего не чинить"48.

Шереметев действовал вразрез этим планам. Он провоцировал обострение обстановки и толкал восставших на противодействие правительственным войскам. То он обращался к астраханцам с ультимативным посланием, то весьма сурово обошелся с капитулировавшими черноярцами, чем насторожил астраханцев. "У астраханцев, - писал Петр Шереметеву, - сумнение произошло от некоторых к присланным их и черноярцам показанной суровости, в чем для бога осторожно поступайте и являйте к ним всякую склонность и ласку". И далее: "И над Астраханью без самой крайней нужды никакого жестокого и неприятельского поступка не восприимать"49. Это предписание царя Шереметев получил тогда, когда он уже штурмом овладел Астраханью. Фельдмаршал форсировал начало военных действий. Он игнорировал просьбу астраханцев, чтобы войска не вступали в город до прибытия туда депутации с грамотой царя, прощавшей им "вину". Ясно, что царская грамота усилила бы позиции тех, кто соглашался впустить фельдмаршала в город без сопротивления. В своем донесении Шереметев сообщал, что он отпустил депутацию 9 марта. Из других сведений явствует, что фельдмаршал задержал возвращавшихся из Москвы выборных и те вошли в город вместе с правительственными войсками, т. е. 12 марта. Шереметев доносил далее, что все астраханцы выступили против него "с пушки и знамены". Это тоже передержка, нацеленная на то, чтобы оправдать военные действия против астраханцев и подчеркнуть свою воинскую доблесть. В действительности "основная масса защитников осталась на стенах"50.

Какими мотивами руководствовался Борис Петрович, когда обострял отношения с астраханцами? Источники на этот счет немы, Мы можем высказать лишь некоторые догадки. Представим себе, что астраханцы впустили бы Шереметева без сопротивления, т. е. поступили бы так, как и черноярцы. Тогда Шереметев, вероятно, отправил бы донесение такого же содержания, какое он отправил Головину из Черного Яра: "Пришел я на Черный Яр марта 2 дня с полками, и черноярцы вышли на встречю с ыконами, и вынесли плаху и топор, и просили милосердия"51. Таким образом, Шереметеву была бы уготована роль военачальника, пожинавшего плоды усилий людей, подготовивших сдачу города без сопротивления. Подобная роль не сулила Шереметеву ни почестей, ни наград. Риск вызвать недовольство царя штурмом Астрахани был невелик: победителей не судят. В конечном счете царю и боярам был важен итог. Шереметев мог накликать на свою голову беду, если бы штурм оказался неудачным и штурмовавшие понесли большие потери. Но в победе правительственных войск фельдмаршал не сомневался, т. к. хорошо знал о противоречиях, раздиравших лагерь восставших.

Успешное завершение карательной операции было отмечено царем. В грамоте о пожаловании Шереметеву Юхоцкой волости и села Вощажникова наряду с перечислением его заслуг в Северной войне было сказано и об успешном руководстве подавлением восстания в Астрахани. В мятежном городе к Шереметеву пристала то ли настоящая, то ли притворная хворь: "За грехи мои пришла мне болезнь, а лечиться не у кого. Пожалуй, не оставь меня здесь", - просил он Головина. Стоило, однако, Меншикову объявить Шереметеву о пожаловании 2400 дворов, как тут же исчезли все симптомы болезни. Меншиков доносил царю, что фельдмаршал "зело был весел и обещался больше не болеть"52. Он получил также графский титул и 7 тыс. рублей.

В конце 1706 г. грузную фигуру фельдмаршала можно было вновь встретить в действующей армии. Здесь, в западноукраинском местечке Жолкве, на военном совете в присутствии царя был принят план дальнейшего ведения войны со шведами: не принимая генерального сражения, отходить в глубь России, действуя на фланги и тыл врага. Карлу XII к этому времени удалось лишить Августа II польской короны и возложить ее на голову своего ставленника Станислава Лещинского, а также вынудить Августа порвать союзнические отношения с Россией. Шведская армия отдыхала в Саксонии и набиралась сил перед своим броском на восток. Одно из писем Шереметева Ф. А. Головину свидетельствует о глубоком понимании им обстановки на театре войны. Ему были ясны ближайшие намерения шведского короля. "А я так разсуждаю, что швед... пошел в Шленскую границу и тут будет зимовать для тово, что ему в Польше не прокормить". В Саксонии король пополнит свои войска рекрутами, армия "набогатитца", отдохнет, и только после этого Карл XII "будет наш гость"53, т. е. двинется на Россию. Отступавшей армии надлежало "томить неприятеля" - устраивать засады, внезапные нападения на переправах, уничтожать запасы провианта и фуража.

1707 год прошел в ожидании шведского вторжения. В декабре Карл XII покинул Саксонию. Русская полевая армия численностью в 57,5 тыс. человек, командование которой царь поручил Шереметеву, отходила на восток. Куда направит свои силы король? Этот вопрос задавали не только в русской, но и в шведской ставке. Ни там, ни здесь на него не могли дать точного ответа: король не любил делиться с окружающими ни своими сомнениями, ни планами. Один из возможных маршрутов лежал к Пскову, а затем в Ингрию, дабы там одним ударом вернуть то, что русские добывали в течение шести лет: Шлиссельбург, Петербург, Нарву, - а заодно и Дерпт с Митавой. Этот план, хотя и не самый блестящий по своим конечным результатам (даже успешное его выполнение не обеспечивало окончания войны), являлся самым надежным, ибо не был сопряжен с риском. Но у короля был и другой замысел, более импонировавший и складу его военного дарования и характеру: идти на Москву. Карл XII полагал, что в столице России ему удастся продиктовать поверженному царю свои условия мира. Мысль эта настолько овладела королем, что ни предупреждения о возможных пагубных последствиях такого похода, ни доводы о его трудности, ни, наконец, рассуждения об огромном риске, которому подвергалась армия, удалившаяся от своих баз, не могли поколебать убеждений шведского полководца.

Известно, что Карл XII не пошел ни на северо-восток, ни на восток. Москву он решил добывать кружным путем - через Украину. Притягательность этого направления возрастала по мере притока в ставку короля данных о событиях на Дону и на Украине. С Дона поступали бодрившие его сведения о вспыхнувшем там восстании К. А. Булавина. Еще более обнадеживающие новости сообщали королю эмиссары гетмана И. С. Мазепы, который был близок к осуществлению своего коварного намерения изменить России и переметнуться в лагерь шведов. Окончательное решение идти на Украину Карл XII принял в сентябре 1708 года.

В месяцы, когда на театре войны присутствовал царь, он и осуществлял руководство боевыми действиями армии. Ни Меншиков, ни тем более Шереметев не осмеливались игнорировать его повеления. Но весну и половину лета Петр провел в Петербурге. Па театре военных действий лицом к лицу оказались фельдмаршал Шереметев и генерал-лейтенант Меншиков, благодаря фавору позволявший себе действовать вопреки воле главнокомандующего и далеко не всегда выполнявший его предписания. Взаимоотношения двух военачальников были достаточно сложными. Едва ли не самый напряженный момент в их общении наступил в 1708 г., когда они высказывали два несхожих взгляда на способы дальнейшего ведения войны со шведами. "Светлейший" полагал, что полевая армия, отступая, должна производить полное опустошение края. Особую роль в этом маневре князь отводил коннице, которой надлежало действовать изолированно от пехоты и следовать за шведами. Шереметев решительно возражал против плана Меншикова, считая крайне опасным раздельное расположение пехоты и конницы, ибо в этом случае невозможно было выручать друг друга из беды. Фельдмаршал задавал отнюдь не риторический вопрос: "Наша кавалерия как возможет по тем пустым и разоренным местам путь свой править?" Вопрос резонный, ибо кавалерии пришлось бы двигаться по дважды опустошенной территории - сначала русскою пехотой, а затем шведскою армией.

Отзвуки конфликта докатились до Москвы, и английский посол Ч. Витворт, хорошо осведомленный не только о придворных интригах, но и о событиях на театре войны, доносил своему правительству: "Раздор между любимцем царским и фельдмаршалом возрос до того, что Шереметев заявил при целом военном совете, будто готов отказаться от своего поста, так как и его репутации и самой армии государевой грозит гибель, если князь не будет удален от начальства над кавалерией"54. Витворт скорее всего переоценивал как глубину раздора между военачальниками, так и влияние его на дела в армии. Но наличие соперничества и противоречий между Шереметевым и Меншиковым засвидетельствовали и другие современники. Генерал А. И. Репнин писал начальнику артиллерии Я. В. Брюсу: "Я сколько ни служил, а такого порядку не видал, как ныне". Брюс вполне с этим согласился и со своей стороны добавил: "Хотя много читал, однакож ни в которой кронике такой околесины не нашел" 55 .

Летом 1708 г. русской армии предстояло оборонять два водных рубежа: сначала Березину, а в том случае, если шведы переправятся через нее, - Днепр. Меншикову не удалось помешать Карлу XII преодолеть 14 июня Березину. Король переправился не в том месте, где сосредоточились русские войска. Царь снисходительно отнесся к оплошности фаворита. Но просчет князя дал повод Шереметеву для иронического вопроса: каким же образом неприятель "толь легко перешел" Березину? В другой раз Шереметев, получив известие о распоряжении Меншикова обороняться от наступления шведов, отданном отряду под командованием майора, не без ехидства заметил: "Предаем вашей светлости в рассуждение, как может один майор с малою партиею все неприятельское войско держать?" Меншиков не оставался в долгу и тоже отвечал колкостями. Когда Шереметев высказал опасение, что неприятель может отрезать пехоте пути отступления, он возразил: между шведами и пехотой стоят кавалерийские полки, а "неприятель не крыласт, прямо через нас не перелетит"56.

Препирательства не лучшим образом отразились на итогах Головчинского сражения 3 июля, когда дивизия Репнина уступила поле боя и оставила противнику полковую артиллерию. Тактический успех шведов, ничтожный по результатам, был превращен Карлом XII в грандиозную победу. По ее поводу король распорядился выбить медаль с хвастливой надписью: "Побеждены леса, болота, оплоты и неприятель"57. Настала пора отправлять реляцию царю. Подписанная Шереметевым, она была составлена столь искусно, что будто бы и ничего не утаивала из случившегося и в то же время не давала ни подлинной картины сражения, ни его итогов. Прочитав ее, Петр посчитал Головчинское сражение репетицией генеральной битвы. Однако по мере приближения к ставке Шереметева царь, державший путь в действующую армию, получал дополнительные сведения, круто менявшие оценку. Виновники поражения - генералы Г. Гольц и А. И. Репнин - были преданы суду, причем последнего лишили чинов и званий, и с него решено было взыскать штраф за пушки, утраченные на поле боя (вновь возвышен после битвы при Лесной).

Неудача под Головчином была вскоре забыта, ибо ее затмили три блистательные победы, в которых, правда, Борис Петрович не участвовал. Первая из них связана с операцией 30 августа под с. Добрым, вторая - у Раевки 9 сентября. Они стоили шведам потерь в 3 тыс. человек. А третья произошла у дер. Лесной, где 28 сентября был разгромлен 16-тысячный корпус Левенгаупта и захвачен огромный обоз, направлявшийся в лагерь шведского короля. Поражение у Лесной еще более укрепило Карла XII в мысли следовать на Украину. Только там он рассчитывал восполнить потери: Мазепа сулил ему подкрепления живой силой, а также многочисленную артиллерию и запасы продовольствия.

В обстановке необычно суровой для этих мест зимы армия Карла XII нуждалась в отдыхе и продовольствии. Ни того, ни другого шведы на Украине не обрели, а Петр не намеревался создавать захватчикам спокойную жизнь. Было решено сформировать сильный и мобильный отряд для нанесения молниеносных и дерзких ударов по неприятелю. Командование отрядом царь вручил Меншикову, но затем вызвал его в Воронеж, и руководство операциями перешло к Шереметеву. Выполнение этого задания не принесло лавров фельдмаршалу. Он был хорош и даже незаменим в операциях, где требовались осторожность, расчетливость, выдержка. Он умел педантично и с большим успехом "томить" неприятеля и изнурять его силы. Здесь же надлежало проявлять качества, органически чуждые Шереметеву: азарт, дерзость, внезапность, риск.

Лишь поначалу Борису Петровичу сопутствовал небольшой успех - он разгромил отряд шведов в 450 человек и захватил в плен полковника. Царь из Воронежа поздравил фельдмаршала с успехом, но предупредил, что с нетерпением ждет известий о победах над более значительными силами неприятеля58. Ожидания оказались тщетными. Шереметеву предстояло уничтожить крупный отряд шведского генерал-майора К. Г. Крейца, но фельдмаршал проявил столько нерешительности и осторожности, что шведы благополучно оторвались от русских войск и ушли невредимыми. Царь был крайне недоволен действиями Бориса Петровича и свой гнев выразил тем, что отобрал у него Преображенский полк, передав его под начало Меншикова. Уязвленный Шереметев оправдывался "великим разлитием" р. Сулы, делал вид, что никак не может взять в толк, в чем его вина, и спрашивал у Петра: "За какое мое преступление перед вашим величеством" подвергнут каре? Заканчивал свое послание царю Шереметев так: "И прошу вашего царского величества... со слезами, дабы мне в старости своей с печали безвременно не умереть, и мне объявить, какое мое пред вашим величеством преступление, или повели к себе быть"59. Фельдмаршал не добился ощутимых успехов и 22 апреля 1709 г., когда предпринял атаку местечка Решетиловки, где было сосредоточено семь полков шведской кавалерии. Собственно атака не состоялась, ибо Шереметеву не удалось скрытно подойти к местечку. Шведы, своевременно обнаружив приближение главных сил русских, благополучно отошли, так что фельдмаршалу пришлось довольствоваться лишь трофеями: гуртом скота и провиантом.

С первых чисел апреля внимание Карла XII было приковано к Полтаве. Он решил во что бы то ни стало овладеть этой крепостью, обнесенной всего лишь дубовыми стенами. Если бы королю удалось принудить гарнизон Полтавы к сдаче, то в этом случае облегчились бы коммуникации с Крымом и особенно с Польшей, где находились значительные силы шведов под командованием генерал-майора Э. Д. Крассау, а также открылась бы дорога с юга на Москву. Шереметев по поводу осады шведами Полтавы рассуждал в письме к царю от 6 мая так: "И еще по сие числа ничего неприятель над Полтавою учинити не мог и в войске их во взятии надежда слабая, понеже великой артиллерии и довольной амуниции неприятель у себя не имеет". Фельдмаршал решил беспокоить осаждавшего Полтаву неприятеля нападениями мелких отрядов. Царь оказался более проницательным и, оценив стратегическое значение Полтавы, рассудил иначе. Он велел Шереметеву двигаться к Полтаве на соединение с находившимися там войсками Меншикова60 и тем самым лишить неприятеля возможности громить русские войска порознь. Ознакомившись на месте с состоянием обороны Полтавы, Шереметев пришел к выводу, что осадные работы шведов в конечном счете принесут им успех. Чтобы облегчить защиту крепости, фельдмаршал испрашивал у царя разрешения переправить часть пехоты и кавалерии через р. Ворсклу, организовать там укрепленный район и из него непрерывно беспокоить осаждавших.

Царь прибыл под Полтаву 4 июня, но предложением Шереметева воспользоваться не спешил. Только 16 июня созванный Петром военный совет принял решение "перейти р. Ворсклу со всею армиею и иметь генеральную баталию"61. В Полтавской битве, состоявшейся 27 июня, главным действующим лицом был Петр. Важный вклад в победу внесли Меншиков, Р. Х. Боур и Брюс. Роль Шереметева была менее заметной. Фельдмаршалу, возглавлявшему резерв и практически не участвовавшему в сражении, царь велел наблюдать за маневрами неприятеля и "о вступлении в баталию ожидать указу". Но шведы были разгромлены и без участия войск, находившихся под командованием Бориса Петровича.

Участников Полтавской победы ожидали щедрые награды: одни получили орден Андрея Первозванного, других царь повысил чином, усердие и отвагу третьих он отметил пожалованием деревень. Штаб-офицерам было выдано полугодовое, а обер-офицерам - трехмесячное жалованье. Первым в наградном списке высших офицеров значился Борис Петрович, пожалованный деревнею Черная Грязь62. Это дает основание считать, что Петр был доволен действиями фельдмаршала и признавал его заслуги в разгроме неприятеля.

После двухнедельного отдыха Петр велел Шереметеву во главе пехоты и небольшого отряда конницы двинуться на север "добывать" Прибалтику. Ближайшая задача - овладение Ригой, под стены которой войска прибыли в начале октября. Царь поручил Борису Петровичу овладеть Ригой не штурмом, а осадой, полагая, что победа будет достигнута ценою минимальных потерь. Получилось, однако, наоборот. Затяжная осада города и крепости стоила 9800 жизней русских солдат и офицеров, унесенных моровым поветрием. Осаду Риги Шереметев начал в конце октября 1709 года. 9 ноября по пути из-за границы в Россию осаждавших навестил Петр. Он произвел первые три выстрела по городу и отбыл в Петербург.

В мае 1710 г. в Риге и ее округе разразилась эпидемия чумы. Несмотря на установление строжайшего карантина, она буквально косила как осаждавших, так и осажденных. Современник, находившийся в эти месяцы в Риге, записал: "Кажется, не хватит живых, чтобы погребать умерших". В городе, наглухо блокированном, стал ощущаться недостаток продовольствия63. Капитуляция гарнизона была подписана 4 июля 1710 года. Известие об этом царь получил 8 июля и тут же отправил фельдмаршалу поздравительное письмо. Петр был скуп на похвалы, когда дело касалось Шереметева, но в данном случае переливавшей через край радости не мог скрыть. "Письмо ваше о здаче Риги я с великою радостию получил (и завтра будем публично отдавать благодарение богу и триумфовать). А за труды ваши и всех, при вас будущих, зело благодарствую и взаемно поздравляю. И прошу объявить сие мое поздравление всем"64.

23 июля царь отправил Борису Петровичу указ с новым поручением: в сопровождении небольшого конвоя ехать в Польшу и принять командование над находившимися там войсками. Шереметев подвергал себя смертельной опасности: на территории, по которой лежал его путь, продолжала свирепствовать чума. "Николи такого страху и нужди не подносил и николи так безпокоен не был, как сего времени", - делился он своими переживаниями с Брюсом. Лично для Шереметева путешествие окончилось благополучно. Потерял он в пути лишь нескольких "людей дому своего и лучших лошадей". По поводу утраты последних он обратился к своему корреспонденту с полными драматизма словами: "Где мои цуги, где мои лучшие лошади". Вместе с тем надобность в присутствии Шереметева в Польше отпала, и царь велел ему вернуться в Ригу. Здесь его ожидали многотрудные заботы о заготовке провианта, ибо "везде места опустелые и моровые... Повелено то делать, разве б ангелу то чинить, а не мне, человеку"65, - безутешно рассуждал он в письме адмиралу Апраксину.

Вскоре, однако, внешнеполитическая ситуация резко изменилась, и фельдмаршал получил новое поручение. В декабре 1710 г. Османская империя объявила России войну, и Петр велел войска, расположенные в Прибалтике, двинуть на юг. Армия отправилась в путь в январе 1711 г., а Шереметев оставил Ригу 11 февраля. Походный журнал фельдмаршала повествует о трудностях пути, обусловленных небывало ранним наступлением весны и бурным половодьем. Борису Петровичу то и дело приходилось пересаживаться из кареты в лодку и с лодки вновь в карету либо двигаться ночью, когда мороз на время ослаблял таяние снега.

План кампании предусматривал прибытие армии Шереметева к берегам Днестра к 20 мая. И хотя фельдмаршал предупреждал царя, что "к указанным местам майя к 20 числу прибыть я не надеюсь", Петр не уставал повторять, "как наискоряе поспешать в указанные места", "для бога не медлите в назначенное место". Но Шереметев оставался самим собою: столь же медлительным, как и основательным. Царь решил прибегнуть к средству, которым он уже однажды воспользовался. Он приставил к фельдмаршалу гвардии подполковника В. В. Долгорукого. Начало деятельности последнего будто бы предвещало успех. Прибыв в ставку Шереметева 12 мая, он потребовал от него, "чтоб немедленно марш восприял в назначенный наш путь и ничем не отговаривался". Но коренным образом что-либо изменить не представлялось возможным, и армия переправилась через Днестр только 30 мая. В итоге случилось то, чего так опасался Петр: османы успели форсировать Дунай и двигались навстречу русским войскам. "И ежели б по указу учинили, - попрекал царь Шереметева, - то б конечно прежде турков к Дунаю были, ибо от Днестра только до Дуная 10 или по нужде 13 дней ходу. А ныне старые ваши песни в одговорках". Досталось и Долгорукому: "Зело удивляюсь, что вы так оплошно делаете, для чего посланы. Ежели б так зделали, как приказано, давно б были у Дуная". И далее упрек: "Я зело на вас надеелся, а ныне вижу, что и к тебе тож пристало", т. е. что и Долгорукий заразился нерасторопностью Шереметева66.

В весенней переписке царя с Шереметевым и Шереметева с подчиненными генералами самым употребительным словом было "поспешать". В июне спешить было уже некуда: все равно опоздали. В переписке мелькали слова "провиант", "хлеб", "мясо": армия испытывала острый недостаток продовольствия. Нехватка его - не единственное испытание, выпавшее на долю Шереметева. В его походном журнале за май - июнь то и дело встречаются записи типа "зело жаркий день". В такие дни испепеляющая все жара выжгла траву, лишив лошадей подножного корма. То, что не успели сделать палящие лучи солнца, довершила саранча. Гибли лошади, усложнялось продвижение вперед. Войска испытывали недостаток питьевой воды, а та, что была, "однако ж самая худая: не токмо что людям пить, но и лошадям не мочно, ибо многий скот и собаки, попив, померли"67.

7 июля стало известно, что войска великого везира Баталджи-паши находятся в шести милях от лагеря Шереметева и что конница крымского хана уже соединилась с османами. Тогда последовала команда всем дивизиям подойти к Шереметеву. На другой день пленный сообщил, что везир наметил сражение на 10 июля. Неприятельских войск насчитывалось около 140 тыс. человек. Сражение, однако, началось 8 июля, продолжалось весь день и после двухчасового перерыва возобновилось вечером. Бывали минуты, когда османы вплотную подступали к рогаткам и, казалось, были близки к тому, чтобы смять русский лагерь, благо их было почти в 4 раза больше, нежели русских. Но губительный огонь артиллерии охлаждал пыл наступавших. Сражение продолжалось в общей сложности 36 часов.

Утром 10 июля по повелению Петра в расположение неприятеля отбыл вице-канцлер П. П. Шафиров. На тот случай, если везир откажется от переговоров, в русском лагере шла лихорадочная подготовка к генеральному сражению. Сколь критическим было положение русской армии, свидетельствует письмо, отправленное царем Шафирову, когда тот еще находился в османском лагере: "Ежели подлинно будут говорить о миру, то стафь с ними на фее, чево похотят, кроме шклафства", т. е. рабства68. Мир, подписанный 12 июля Шафировым и везиром, подобных жертв от России не требовал: пришлось вернуть османам Азов, срыть Таганрог, Богородицк и Каменный Загон. Вместе с тем Прутский договор нанес глубокую рану Борису Петровичу. Дело в том, что везир затребовал заложниками выполнения условий договора Шафирова и сына фельдмаршала - Михаила Борисовича. Заложники отправились в османский лагерь 11 июля, а русская армия, соблюдая предосторожность на случай вероломного нападения со стороны неприятеля, переночевав, 12 июля тронулась в обратный путь. Только десять дней спустя армия переправилась через Прут, а 1 августа форсировала Днестр. Теперь ей уже ничто не грозило, и царь, отслужив благодарственный молебен, отправился сначала в Варшаву для встречи с польским королем, а затем в Карлсбад и Торгау для лечения и на свадьбу своего сына царевича Алексея.

Прутская армия осталась на Украине, где Шереметев должен был бдительно следить за маршрутом переезда шведского короля из Бендер в Швецию. Один из возможных путей Карла XII должен был проходить через Польшу, и русское правительство, естественно, опасалось, что пребывание короля на территории этой страны чревато угрозой восстановления на польском престоле Станислава Лещинского. Настораживало и поведение султанского двора, вновь помышлявшего о войне в связи с проволочками по передаче Азова и разрушению Таганрога, Богородицка и Каменного Затона. В распоряжении фельдмаршала находились войска, готовые дать османам отпор. Но вот его сын, как и Шафиров, был беззащитен. Драматизм их положения усугублялся тем, что султанский двор, никогда не отличавшийся деликатным обращением даже с русскими посольствами, мог в любой момент казнить заложников. Можно представить чувства отца, когда он читал письма сына и Шафирова со словами отчаяния: "Мы ежедневно ожидаем себе погибели, ежели от Азова ведомость придет, что не отдадут... Мы чаем, что над нами, как над аманатами, поступит султан свирепо и велит нас казнить"69.

Душевный покой Бориса Петровича тревожила не только судьба сына, но и напряженная ситуация, сложившаяся у него в ставке. За многие годы командования войсками фельдмаршал был приучен выполнять чужую волю - волю царя. Но во второй половине 1711 г. Шереметев пребывал в растерянности: ему самому надлежало принимать решения и нести за них ответственность. Царь, уезжая в чужие края, велел ему поступать, сообразуясь с обстановкой и донесениями, полученными от Шафирова. Сколь тяжкой и непривычной была для Шереметева новая роль, можно судить по его письму к Апраксину от 23 октября 1711 года. Ранее, жаловался фельдмаршал, было "не так мне прискорбно и несносно, как сие мое дело за отлучением его самодержавства в такую дальность, також, что в скорости не могу получить указ, а к тому отягощен положением на мой разсудок, что трудно делать. Мню себе, что и вы в такой же тягости и печали застаешь".

Фельдмаршал счел, что напряжение походной жизни ему уже не под силу, пора на покой. Сокровенной мечтой он как-то поделился с тем же Апраксиным: "Боже мой и творче, избави нас от напасти и дай хотя мало покойно пожити на сем свете, хотя и немного жить"70. Но где обрести покой, если царь дает одно поручение за другим? Только в монастыре. И Шереметев решил уйти в Киево-Печерскую лавру, где рассчитывал на безмятежную жизнь, свободную от мирских треволнений и суровых выговоров. У Петра на этот счет было свое мнение. Он не разрешил ему сменить военный мундир на монашескую одежду и вместо пострижения велел жениться, причем сам подыскал 60-летнему вдовцу невесту. Ею оказалась дочь А. П. Салтыкова, в 17 лет выданная за Л. К. Нарышкина. Анна Петровна, красавица с чувственными губами и ласковым взглядом выразительных глаз, овдовела в 1705 году.

Был ли счастлив старый фельдмаршал и обрел ли душевное равновесие в семейном очаге, созданном по воле царя, мы не знаем. Известно, что молодая супруга принесла ему пятерых детей. Первый их сын, Петр Борисович, родился 26 февраля 1713 года. Шереметев поспешил поделиться этой радостью с Петром и, как следует из царского ответа, просил пожаловать младенца воинским чином. 18 июня Петр писал: "При сем поздравляем вам с новорожденным вашим сыном, которому по прошению вашему даем чин фендриха. Пишешь, ваша милость, что оный младенец родился без вас и не ведаете где, а того не пишете, где и от кого зачался". То был прозрачный намек на супружескую неверность Анны Петровны (она была моложе фельдмаршала на 34 года). Борис Петрович не оставил намека без ответа. Поблагодарив за награждение чином, он отвечал: "И что изволите ваше величество меня спросить, где он родился и от ково, и я доложу: родился он, сын мой, в Рославе, и я в то время был в Киеве. И по исчислению месяцев и по образу и по всем мерам я признавай, что он родился от меня. А больши может ведать мать ево, кто ему отец"71.

После семейных торжеств Шереметев вернулся на Украину, где текла спокойная и однообразная жизнь, лишь изредка оживляемая сведениями, поступавшими из Бендер, где куролесил шведский король. Последний его поступок состоял в том, что он, не подчинившись повелению султана о выезде из пределов его владений, оказал в феврале 1713 г. вооруженное сопротивление янычарам, причем 200 из них погибли. Эта весть обнадеживала царя, ибо с нею связывали конец пребывания Карла XII в Османской империи и ликвидацию очага, создавшего напряженность в отношениях между Россией и султанским двором. И в том же 1713 г. Борису Петровичу довелось испытать немало неприятностей: на него последовал донос полковника Г. Рожнова с обвинением в вымогательствах и взятках. В разгар расследования на фельдмаршала обрушился еще один удар: возвращаясь на родину, умер сын, Михаил Борисович. Его смерть потрясла фельдмаршала. Находясь во власти постигшей его трагедии, он писал Апраксину: "При старости моей сущее несчастие постигло". Старик переживал утрату так, что, по собственным словам, от "сердечной болезни едва дыхание во мне содержится, и зело опасаюсь, дабы внезапно меня, грешника, смерть не постигла"72.

Что касается следствия по доносу Рожнова, то хотя оно и закончилось для фельдмаршала благополучно, но год с лишним держало его в чрезвычайном напряжении. В следствии участвовал сам царь, причем его позиция по отношению к Шереметеву была отнюдь не благосклонной. Тем не менее следствие внезапно прекратилось. Некоторый свет на перемену отношения царя к фельдмаршалу проливают свидетельства современников. Английский посланник Дж. Мэкензи в донесении своему правительству от 11 февраля 1715 г. сообщал: "Мне из хороших источников передавали, что дня два тому назад царь вполне простил все прошлое фельдмаршалу Шереметеву и поручил ему русскую армию, расположенную в Польше". Мэкензи стало также известно, что царь отклонил настойчивые просьбы фельдмаршала об отставке. "Напротив, - продолжал Мэкензи, - его ласкают больше, чем когда-либо, и уверяют, что к восстановлению его чести будут приняты все меры, доносчиков же накажут примерно"73. Любопытной деталью поделился со своим правительством саксонский посланник Лосе. Согласно его версии, делу не дал ход кн. Долгорукий. "Без него он поплатился бы дороже и никогда бы не выпутался так хорошо из следствия, которому он должен подвергнуться"74. Оба современника, кажется, близки к истине. Полковника Рожнова действительно подвергли наказанию, причем более суровому, чем определил военный суд: у него отняли не только чин и должность, но и вотчины с 92 крестьянскими дворами.

В суждении Мэкензи о том, что Шереметева "ласкают больше, чем когда-либо", тоже был резон: знаки внимания фельдмаршалу оказывались в связи с предстоявшим назначением его командующим войсками, направлявшимися в Померанию. Продвижение русских войск на запад было сопряжено с преодолением многочисленных трудностей: и отсутствием запасов продовольствия, и настороженным, скорее враждебным, отношением к этой акции Османской империи, считавшей пребывание русских войск на территории Речи Посполитой нарушением условий Прутского договора, и, наконец, неспокойной обстановкой в самой Польше, где поднимали голову поддерживаемые Францией сторонники Ст. Лещинского. Петр упростил задачу Шереметева тем, что направил к нему генерал-лейтенанта В. В. Долгорукого, вручившего 3 января 1716 г. указ: "Для лутчего исправления положенных на него, фельдмаршала, дел послан в помочь подполковник от гвардии князь Долгорукий".

За время военной карьеры Шереметева то было третье по счету прикомандирование к нему доверенного лица царя. Два предшествующих объяснялись медлительностью фельдмаршала. Теперь спешить вроде было некуда. Просто Шереметев находился на пороге дряхлости, и он уже, видимо, не мог работать в полную силу. Надо полагать, что острота восприятия назначения Долгорукого значительно притупилась не только от того, что оно было третьим, но и потому, что два аристократа - Шереметев и Долгорукий - быстро нашли общий язык (между ними еще в 1711 г. установились приятельские отношения). Упоминавшийся выше Лосе свидетельствовал, что своему назначению Борис Петрович обязан был именно Долгорукому, который внушил царю мысль, "что если на эту должность будет назначен Меншиков, то последний пожертвует всем войском в угоду прусского короля"75.

Жизнь Шереметева со второй половины 1716 и за 1717 г. известными нам источниками не отражена. Зато следующий, 1718 год обозначен для полководца неприятностями. Они связаны с делом царевича Алексея и глубокой убежденностью царя в том, что старый фельдмаршал симпатизировал царевичу. 8 июня 1718 г. для суда над ним в новую столицу были вызваны сенаторы, вельможи, высшие офицеры и духовные иерархи. Под смертным приговором царевичу поставили подписи 127 светских персон. Подпись Шереметева отсутствовала, ибо фельдмаршал в Петербург не приехал. Потому ли, что действительно был болен или сказался больным, чтобы не ставить своей подписи под приговором? Царь склонен был объяснить отсутствие Шереметева симуляцией болезни. Старик, полагал царь, разделял мысли царевича и не желал насиловать свою совесть. В этой убежденности Петра укрепляли слухи и достоверный факт: к делу Алексея был причастен кн. В. В. Долгорукий, человек, близкий Шереметеву.

Петр в данном случае ошибся, и это стоило фельдмаршалу утраты душевного покоя в последние месяцы его жизни. К тяжелой болезни прибавилось одиночество, чувство обиды, а также трепета перед царем. Вот как он изливал душу самому близкому человеку, Ф. М. Апраксину: "К болезни моей смертной и печаль меня снедает, что вы, государь мой, присный друг и благодетель и брат, оставили и не упомянитеся меня писанием братским, христианским присётить в такой болезни братскою любовью и писанием попользовать"76. В письмах, отправленных царю и Меншикову 14 июня 1718 г., фельдмаршал почти одинаковыми словами описывал свою болезнь: она "час от часу круче умножается - ни встать ни ходить не могу, и опухоль на ногах моих такая стала, что видеть странно и доходит уже до самого живота, и повидимому сия моя болезнь, знатно, что уже ко окончанию живота моего". Борис Петрович просил царя, дабы "в той моей болезни повелеть освидетельствовать, кому в том изволите поверить". Меншикова он просил при случае сказать царю, "дабы его величество в моем неприбытии не изволил гневу содержать".

Обращения Шереметева к царю и Меншикову остались без ответа. Тогда он отправил письмо кабинет-секретарю А. В. Макарову, уверяя его, что жизнь в Москве не доставляет радости: "Москва так стоит как вертеп разбойничий - все пусто, только вор множитца". Если бы он, Шереметев, был здоров, то не пожелал бы "жить на Москве, кроме неволи". И далее слова, рассчитанные не столько на Макарова, сколько на Петра: "Я имею печаль, нет ли его, государева, на меня мнения, что я живу для воли своей, а не для неволи, и чтобы указал меня освидетельствовать, ежели жива застанут, какая моя скорбь"77.

Усилия докторов не приносили облегчения больному. Тогда Борис Петрович решил отправиться на Марциальные воды. То была последняя надежда на исцеление. Не исключено также, что намерением отправиться на курорт Борис Петрович лелеял надежду угодить царю и вернуть его расположение. Ответное письмо Петра наряду с разрешением фельдмаршалу отправиться на курорт в какой-то мере объясняет причину царского недоверия по поводу его пребывания в Москве. "Письмо твое я получил, и что желаешь ехать к водам, в чем просишь позволения, и се то вам позволяется, а оттоль сюда. Житье твое на Москве многие безделицы учинило в чужих краях, о чем сюда как приедешь, услышишь"78. Под "многими безделицами", вероятно, следует подразумевать распространяемые на Западе слухи о том, что Шереметев отсиживался в Москве в знак протеста против расправы отца над сыном. Борис Петрович отвечал: я "милостию вашего величества вознесен и вами живу, то как на конец жизни моей явлюся пред вашим величеством в притворстве, а не в ыстине"79.

Но хлопоты о разрешении отправиться на Марциальные воды оказались напрасными: у больного уже не было сил на столь дальнее путешествие. Напрасными были и хлопоты о реабилитации перед царем. Подтверждением тому является царский указ обер-коменданту Москвы И. Измайлову, чтобы тот доставил фельдмаршала в Петербург по зимнему первопутку. 20 ноября к крыльцу московского дома Шереметева были поданы кареты. Однако выезд в новую столицу не состоялся, так как приглашенные доктора, обследовав больного, вынесли заключение: "В такой скорби и в такую стужу без великой беды ныне его отпустить невозможно". Заключение, видимо, рассеяло сомнения царя относительно здоровья Шереметева. Во всяком случае, Макаров, конечно же, не без ведома Петра, написал Измайлову, "дабы ево (Шереметева. - Н. П.) не труднить отъездом с Москвы"80. Последнее письмо с автографом Бориса Петровича датировано 30 ноября 1718 года. Даже если бы он не извещал Макарова, "что по прежнему зело в тяжкой болезни обретаюсь и с постели встать не могу", то подпись выдает состояние больного. Она поставлена нетвердой рукой и без всякого нажима, ее едва можно разобрать.

Умер фельдмаршал 17 февраля 1719 года. Он завещал похоронить себя в Киево-Печерской лавре, рядом с могилой сына: "Желая по кончине своей почить там, где при жизни своей жительства иметь не получил". Царь, однако, посчитал, что первый в России фельдмаршал не волен распоряжаться собою даже после смерти. Он заставил служить "государственному интересу" и мертвого Шереметева. Новой столице недоставало пантеона. Петр решил создать его, а могила фельдмаршала должна была открыть захоронения знатных персон в Александро-Невской лавре. По повелению царя тело Шереметева было доставлено в Петербург, где 10 апреля 1719 г. состоялась церемония торжественного захоронения. Смерть Шереметева, как и судьба его после смерти, была такой же символичной, как и жизнь. Умер он в старой столице, захоронен в новой. В его жизни старое и новое тесно переплеталось, создавая портрет деятеля переходной эпохи. Отмечая некоторую мозаичность предлагаемого портрета, не следует забывать главного, чем обязана Россия своему первому генерал-фельдмаршалу: прежде всего победами в Северной войне.

Примечания

1. Корб И. Г. Дневник путешествий в Московию 1698 и 1699 гг. СПб. 1906, с. 254.

2. Невиль. Записки. - Русская старина, 1891, т. 72, с. 245.

3. Записки путешествия Б. П. Шереметева. М. 1773, с. 1.

4. Там же, с. 21.

5. Корб И. Г. Ук. соч., с. 98; ЛОИИ, ф. Походная канцелярия кн. Меншикова, к. 4, л. 42, л. 1.

6. Корб И, Г. Ук. соч., с. 127.

7. Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. IV, ч. 2. СПб. 1863, с. 167, 168.

8. Письма и бумаги императора Петра Великого (ПиБ). Т. I. СПб. 1887, с. 407.

9. Журнал или Поденная записка имп. Петра Великого. Ч. 1. М. 1770, с. 26.

10. Там же, с. 25.

11. ПиБ. Т. I, с. 410, 411

12. Там же, с. 423.

13. Устрялов Н. Г. Ук. соч., с. 167.

14. Записки Ивана Афанасьевича Желябужского. - Записки русских людей. СПб. 1841, с. 82.

15. Постепенное развитие русской регулярной конницы в эпоху Великого Петра. Вып. I, кн. 1. СПб. 1912, с. 50.

16. Там же, с. 56.

17. Журнал или Поденная записка имп. Петра Великого, с. 38.

18. Постепенное развитие русской регулярной конницы. Вып. 1, кн. 3. СПб. 1912, с. 341.

19. Военно-походный журнал Шереметева. В кн.: Материалы военно-учебного архива Главного штаба. Т. I. СПб. 1871, с. 90.

20. Записки Ивана Афанасьевича Желябужского, с. 84.

21. Постепенное развитие русской регулярной конницы. Вып. I, кн. 1, с. 89.

22. ПиБ. Т. II. СПб. 1889, с. 79.

23. Постепенное развитие русской регулярной конницы. Вып. I, кн. 1, с. 110, 111.

24. Там же, с. 119, 120.

25. ПиБ. Т. II, с. 84.

26. Там же, с. 5.

27. Там же, с. 75.

28. Там же, с. 102.

29. Там же, с. 92.

30. ЦГАДА, ф. Сношения России с Швецией, 1706 г., д. 6, л. 66. Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность Р. В. Овчинникову, указавшему это дело.

31. Устрялов Н. Г. Ук. соч. Т. IV, ч. 1. СПб, 1863, с. 277.

32. ПиБ. Т. III. СПб. 1893, с. 53, 69, 71, 613.

33. Постепенное развитие русской регулярной конницы. Вып. 1, кн. 1, с. 266.

34. Там же, кн. 3, с. 372.

35. ПиБ. Т. III, с. 94.

36. Палли Х. Э. Между двумя боями за Нарву. Таллин. 1966, с. 237.

37. ПиБ. Т. III, с. 112.

38. Там же, с. 657.

39. Там же, с. 711.

40. Заозерский А. И. Фельдмаршал Шереметев и правительственная среда Петровского времени. В сб.: Россия в период реформ Петра I. M. 1973, с 172 - 214.

41. ПиБ. Т. II, с. 82.

42. Постепенное развитие русской регулярной конницы. Вып. I, кн. 2. СПб. 1912, с. 64

43. ПиБ. Т. III, с. 265.

44. Там же, с. 296.

45. Там же, с. 391.

46. Там же. Т. IV, вып. 1. СПб. 1900, с. 7, 8.

47. Устрялов Н. Г. Ук. соч. Т. IV, ч. 1, С. 504.

48. ПиБ. Т. IV, вып. 1, с. 189.

49. Там же, с. 189, 190.

50. Голикова Н. Б. Астраханское восстание 1705 - 1706 гг. М.. 1975, с. 291, 298, 299.

51. ПиБ. Т. IV, выл. 2, СПб. 1900, с. 758.

52. Устрялов Н. Г. Ук. соч. Т. IV, ч. 2, с. 427.

53. ЦГАДА, ф. 96, 1706 г., д. 6, л. 78.

54. Сб. РИО. Т. 39. СПб. 1884, с. 457, 458.

55. Мышлаевский А. З. Северная война. 1708 г. СПб. 1901, с. 37.

56. Там же, с. 77 - 79.

57. Гилленрок А. Современные сказания о походе Карла XII в Россию. - Военный журнал, 1844, N 6, с. 32.

58. ПиБ. Т. IX, вып. 1, М. 1950, с. 103.

59. Там же. Т. IX, вып. 2. М. 1952, с. 769, 770.

60. Тм же, вып. 1, с. 179; вып. 2, с. 886

61. Труды Русского военно-исторического общества. Т. III. СПб. 1909, с. 269.

62. ПиБ. Т. IX, вып. 1, с. 287.

63. Гельмс И. А. Достоверное описание города Риги. В сб. материалов и статей по истории Прибалтийского края. Т. II. Рига. 1879, с. 438.

64. ПиБ. Т. X. М. 1956, с. 222.

65. Сб. РИО. Т. 25. с. 310, 312.

66. ПиБ. Т. XI, вып. 1. М. 1962, с. 285, 287.

67. Мышлаевский А.З. Ук. соч., с. 26.

68. ПиБ. Т. XI, вып. 1, с. 317.

69. Сб. РИО. Т. 25, с. 330, 343, 344.

70. Там же, с. 328, 329.

71. ЦГАДА, Госархив, разряд IX, 1 отд., Тетради записные 1713 г., л. 28; 2 отд., кн. 24, л. 805.

72. Сб. РИО. Т. 25, с. 399.

73. Там же. Т. 61. СПб. 1888, с. 354.

74. Шереметев С. Схимонахиня Нектария. М. 1905, с. 15.

75. Там же.

76. Сб. РИО. Т. 25, с. 466.

77. ЦГАДА, Госархив, разряд IX, 2 отд., кн. 37, л. 7273; ф. 198, д, 1046, л. 22.

78. Голиков И. И. Деяния Петра Великого. Т. VII. М. 1838, с. 386.

79. ЦГАДА, Госархив, разряд IX, 2 отд., кн. 37, лл. 71, 66.

80. Там же, кн. 35, лл. 176, 198.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • «Древний Ветер» (Fornkåre) на Ловоти. 2013 год
      Автор: Сергий
      Situne Dei

      Ежегодник исследований Сигтуны и исторической археологии

      2014

      Редакторы:


       
      Андерс Сёдерберг
      Руна Эдберг

      Магнус Келлстрем

      Элизабет Клаессон


       

       
      С «Древним Ветром» (Fornkåre) через Россию
      2013

      Отчет о продолжении путешествия с одной копией ладьи эпохи викингов.

      Леннарт Видерберг

       
      Напомним, что в поход шведский любитель истории отправился на собственноручно построенной ладье с романтичным названием «Древний Ветер» (Fornkåre). Ее длина 9,6 метра. И она является точной копией виксбота, найденного у Рослагена. Предприимчивый швед намеревался пройти от Новгорода до Смоленска. Главным образом по Ловати. Естественно, против течения. О том, как менялось настроение гребцов по ходу этого путешествия, читайте ниже…
       
      Из дневника путешественника:
      2–3 июля 2013 г.
      После нескольких дней ожидания хорошего ветра вечером отправляемся из Новгорода. Мы бросаемся в русло Волхова и вскоре оставляем Рюриков Холмгорд (Рюриково городище) позади нас. Следуем западным берегом озера. Прежде чем прибыть в стартовую точку, мы пересекаем 35 километров открытой воды Ильменя. Падает сумрак и через некоторое время я вижу только прибой. Гребем. К утру ветер поворачивает, и мы можем плыть на юг, к низким островам, растущим в лучах рассвета. В деревне Взвад покупаем рыбу на обед, проплываем мимо Парфино и разбиваем лагерь. Теперь мы в Ловати.
      4 июля.
      Мы хорошо гребли и через четыре часа достигли 12-километровой отметки (по прямой). Сделав это в обед, мы купались возле села Редцы. Было около 35 градусов тепла. Река здесь 200 метров шириной. Затем прошли два скалистых порога. Проходя через них, мы гребли и отталкивали кольями корму сильнее. Стремнины теперь становятся быстрыми и длинными. Много песка вдоль пляжей. Мы идем с коротким линем (тонкий корабельный трос из растительного материала – прим. автора) в воде, чтобы вести лодку на нужную глубину. В 9 вечера прибываем к мосту в Коровичино, где разбиваем лагерь. Это место находится в 65 км от устья Ловати.
      5–6 июля.
      Река широкая 100 метров, и быстрая: скорость течения примерно 2 км в час, в стремнинах, может быть, вдвое больше. Грести трудно, но человеку легко вести лодку с линем. Немного странно, что шесть весел так легко компенсируются канатной буксировкой. Стремнина с мелкой водой может быть длиной в несколько километров солнце палит беспощадно. Несколько раз нам повезло, и мы могли плыть против течения.
      7 июля.
      Достигаем моста в Селеево (150 км от устья Ловати), но сначала мы застреваем в могучих скалистых порогах. Человек идет с линем и тянет лодку между гигантскими валунами. Другой отталкивает шестом форштевень, а остальные смотрят. После моста вода успокаивается и мы гребем. Впереди небольшой приток, по которому мы идем в затон. Удар! Мы продолжаем, шест падает за борт, и течение тянет лодку. Мы качаемся в потоке, но медленно плывем к месту купания в ручье, который мелок и бессилен.
      8 июля.
      Стремнина за стремниной. 200-метровая гребля, затем 50-метровый перекат, где нужно приостановиться и тянуть линем. Теперь дно покрыто камнями. Мои сандалеты треплет в стремнине, и липучки расстегиваются. Пара ударов по правому колену оставляют небольшие раны. Колено болит в течение нескольких дней. Мы разбиваем лагерь на песчаных пляжах.
      9 июля.
      В обед подошли к большому повороту с сильным течением. Мы останавливаемся рядом в кустах и застреваем мачтой, которая поднята вверх. Но все-таки мы проходим их и выдыхаем облегченно. Увидевший нас за работой абориген приходит с полиэтиленовыми пакетами. Кажется, он опустошил свою кладовую от зубной пасты, каш и консервов. Было даже несколько огурцов. Отлично! Мы сегодня пополнили продукты!
      10 июля. В скалистом протоке мы оказываемся в тупике. Мы были почти на полпути, но зацепили последний камень. Вот тут сразу – стоп! Мы отталкиваем лодку назад и находим другую протоку. Следует отметить, что наша скорость по мере продвижения продолжает снижаться. Часть из нас сильно переутомлена, и проблемы увеличиваются. От 0,5 до 0,8 км в час – вот эффективные изменения по карте. Длинный быстрый порог с камнями. Мы разгружаем ладью и тянем ее через них. На других порогах лодка входит во вращение и однажды новые большие камни проламывают днище. Находим хороший песчаный пляж и разводим костер на ужин. Макароны с рыбными консервами или каша с мясными? В заключение – чай с не которыми трофеями, как всегда после еды.
      11 июля.
      Прибыли в Холм, в 190 км от устья реки Ловати, где минуем мост. Местная газета берет интервью и фотографирует. Я смотрю на реку. Судя по карте, здесь могут пройти и более крупные корабли. Разглядываю опоры моста. Во время весеннего половодья вода поднимается на шесть-семь метров. После Холма мы встречаемся с одним плесом – несколько  сотен метров вверх по водорослям. Я настаиваю, и мы продолжаем путь. Это возможно! Идем дальше. Глубина в среднем около полуметра. Мы разбиваем лагерь напротив деревни Кузёмкино, в 200 км от устья Ловати.
      12 июля. Преодолеваем порог за порогом. Теперь мы профессионалы, и используем греблю и шесты в комбинации в соответствии с потребностями. Обеденная остановка в селе Сопки. Мы хороши в Ильинском, 215 км от устья Ловати! Пара радушных бабушек с внуками и собакой приносят овощи.
      13–14 июля.
      Мы попадаем на скалистые пороги, разгружаем лодку от снаряжения и сдергиваем ее. По зарослям, с которыми мы в силах справиться, выходим в травянистый ручей. Снова теряем время на загрузку багажа. Продолжаем движение. Наблюдаем лося, плывущего через реку. Мы достигаем д. Сельцо, в 260 км от устья Ловати.
      15–16 июля.
      Мы гребем на плесах, особенно тяжело приходится на стремнинах. Когда проходим пороги, используем шесты. Достигаем Дрепино. Это 280 км от устья. Я вижу свою точку отсчета – гнездо аиста на электрическом столбе.
      17–18 июля.
      Вода льется навстречу, как из гигантской трубы. Я вяжу веревки с каждой стороны для управления курсом. Мы идем по дну реки и проталкиваем лодку через водную массу. Затем следуют повторяющиеся каменистые стремнины, где экипаж может "отдохнуть". Камни плохо видны, и время от времени мы грохаем по ним.
      19 июля.
      Проходим около 100 закорюк, многие из которых на 90 градусов и требуют гребли снаружи и «полный назад» по внутреннему направлению. Мы оказываемся в завале и пробиваем себе дорогу. «Возьмите левой стороной, здесь легче», – советует мужчина, купающийся в том месте. Мы продолжаем менять стороны по мере продвижения вперед. Сильный боковой поток бросает лодку в поперечном направлении. Когда киль застревает, лодка сильно наклоняется. Мы снова сопротивляемся и медленно выходим на более глубокую воду. Незадолго до полуночи прибываем в Великие Луки, 350 км от устья Ловати. Разбиваем лагерь и разводим огонь.
      20–21 июля.
      После дня отдыха в Великих Луках путешествие продолжается. Пересекаем ручей ниже плотины электростанции (ну ошибся человек насчет электростанции, с приезжими бывает – прим. автора) в центре города. Проезжаем по дорожке. Сразу после города нас встречает длинная череда порогов с небольшими утиными заводями между ними. Продвигаемся вперед, часто окунаясь. Очередная течь в днище. Мы должны предотвратить риск попадания воды в багаж. Идет небольшой дождь. На часах почти 21.00, мы устали и растеряны. Там нет конца порогам… Время для совета. Наши ресурсы использованы. Я сплю наяву и прихожу к выводу: пора забрать лодку. Мы достигли отметки в 360 км от устья Ловати. С момента старта в Новгороде мы прошли около 410 км.
      22 июля.
      Весь день льет дождь. Мы опорожняем лодку от оборудования. Копаем два ряда ступеней на склоне и кладем канаты между ними. Путь домой для экипажа и трейлер-транспорт для «Древнего Ветра» до лодочного клуба в Смоленске.
      Эпилог
      Ильмен-озеро, где впадает Ловать, находится на высоте около 20 метров над уровнем моря. У Холма высота над уровнем моря около 65 метров, а в Великих Луках около 85 метров. Наше путешествие по Ловати таким образом, продолжало идти в гору и вверх по течению, в то время как река становилась уже и уже, и каменистее и каменистее. Насколько известно, ранее была предпринята только одна попытка пройти вверх по течению по Ловати, причем цель была та же, что и у нас. Это была экспедиция с ладьей Айфур в 1996 году, которая прервала его плавание в Холм. В связи с этим Fornkåre, таким образом, достиг значительно большего. Fornkåre - подходящая лодка с человечными размерами. Так что очень даже похоже, что он хорошо подходит для путешествия по пути «из варяг в греки». Летом 2014 года мы приложим усилия к достижению истока Ловати, где преодолеем еще 170 км. Затем мы продолжим путь через реки Усвяча, Двина и Каспля к Днепру. Наш девиз: «Прохлада бегущей воды и весло - как повезет!»
       
      Ссылки
      Видерберг, Л. 2013. С Fornkåre в Новгород 2012. Situne Dei.
       
      Факты поездки
      Пройденное расстояние 410 км
      Время в пути 20 дней (включая день отдыха)
      Среднесуточнный пройденный путь 20,5 км
      Активное время в пути 224 ч (включая отдых и тому подобное)
      Средняя скорость 1,8 км / ч
       
      Примечание:
      1)      В сотрудничестве с редакцией Situne Dei.
       
      Резюме
      В июле 2013 года была предпринята попытка путешествовать на лодке через Россию из Новгорода в Смоленск, следуя «Пути из варяг в греки», описанного в русской Повести временных лет. Ладья Fornkåre , была точной копией 9,6-метровой ладьи середины 11-го века. Судно найдено в болоте в Уппланде, центральной Швеции. Путешествие длилось 20 дней, начиная с  пересечения озера Ильмень и далее против течения реки Ловать. Экспедиция была остановлена к югу от Великих Лук, пройдя около 410 км от Новгорода, из которых около 370 км по Ловати. Это выгодно отличается от еще одной шведской попытки, предпринятой в 1996 году, когда ладья Aifur была вынуждена остановиться примерно через 190 км на Ловати - по оценкам экипажа остальная часть пути не была судоходной. Экипаж Fornkåre должен был пробиться через многочисленные пороги с каменистым дном и сильными неблагоприятными течениями, часто применялись буксировки и подталкивания шестами вместо гребли. Усилия 2013 года стали продолжением путешествия Fornkåre 2012 года из Швеции в Новгород (сообщается в номере журнала за 2013 год). Лодка была построена капитаном и автором, который приходит к выводу, что судно доказало свою способность путешествовать по этому древнему маршруту. Он планирует продолжить экспедицию с того места, где она была прервана, и, наконец, пересечь водоразделы до Днепра.
       
       
      Перевод:
      (Sergius), 2020 г.
       
       
      Вместо эпилога
      Умный, говорят, в гору не пойдет, да и против течения его долго грести не заставишь. Другое дело – человек увлеченный. Такой и гору на своем пути свернет, и законы природы отменить постарается. Считают, например, приверженцы норманской теории возникновения древнерусского государства, что суровые викинги чувствовали себя на наших реках, как дома, и хоть кол им на голове теши. Пока не сядут за весла… Стоит отдать должное Леннарту Видербергу, в борьбе с течением и порогами Ловати он продвинулся дальше всех (возможно, потому что набрал в свою команду не соотечественников, а россиян), но и он за двадцать дней (и налегке!) смог доплыть от озера Ильмень только до Великих Лук. А планировал добраться до Смоленска, откуда по Днепру, действительно, не проблема выйти в Черное море. Получается, либо Ловать в древности была полноводнее (что вряд ли, во всяком случае, по имеющимся данным, в Петровскую эпоху она была такой же, как и сегодня), либо правы те, кто считает, что по Ловати даже в эпоху раннего Средневековья судоходство было возможно лишь в одном направлении. В сторону Новгорода. А вот из Новгорода на юг предпочитали отправляться зимой. По льду замерзшей реки. Кстати, в скандинавских сагах есть свидетельства именно о зимних передвижениях по территории Руси. Ну а тех, кто пытается доказать возможность регулярных плаваний против течения Ловати, – милости просим по следам Леннарта Видерберга…
      С. ЖАРКОВ
       
      Рисунок 1. Морской и речной путь Fornkåre в 2013 году начался в Новгороде и был прерван чуть южнее Великих Лук. Преодоленное расстояние около 410 км. Расстояние по прямой около 260 км. Карта ред.
      Рисунок 2. «Форнкор» приближается к устью реки Ловать в Ильмене и встречает здесь земснаряд. Фото автора (Леннарт Видерберг).
      Рисунок 3. Один из бесчисленных порогов Ловати с каменистым дном проходим с помощью буксирного линя с суши. И толкаем шестами с лодки. Фото автора.
      Рисунок 4. Завал преграждает русло  Ловати, но экипаж Форнкора прорезает и пробивает себе путь. Фото автора.




    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.