Followers 0

Павлов Д. Б., Петров С. А. Полковник Акаси и освободительное движение в России (1904-1905 гг.)

(0 reviews)

11 Dec 2016

Павлов Д. Б., Петров С. А. Полковник Акаси и освободительное движение в России (1904-1905 гг.) // История СССР. - 1990. - № 6. - С. 50-71.

В июне 1906 г. в Петербурге в издательстве А. С. Суворина вышла в свет брошюра «Изнанка революции. Вооруженное восстание в России на японские средства». В ней были воспроизведены фотокопии писем, которыми в первой половине 1905 г. обменивался бывший японский военный атташе в России полковник М. Акаси (в источниках и ранее в литературе — «Акаши», или «Акасхи») с К. Циллиакусом и Г. Г. Деканозовым. Первый из них был организатором и руководителем Финляндской партии активного сопротивления, образованной в ноябре 1904 г., второй — одним из лидеров созданной в апреле того же года Грузинской партии социалистов-федералистов-революционеров. Опубликованная переписка касалась главным образом закупки и нелегальной отправки в Россию большой партии оружия для революционных организаций. «И японцы, и русские революционеры, — указывалось в предисловии к брошюре, — в циничном безразличии в выборе средств борьбы оказались достойны друг друга. Одни славу своего оружия запятнали грязью подкупа, другие великое слово свободы осквернили продажей своей родины».

Это была не первая попытка обвинить участников освободительного движения в корыстных связях с противником России в недавно закончившейся войне. Еще в начале 1905 г. неким Череп-Спиридовичем был пущен подхваченный правыми газетами и черносотенцами, но оказавшийся вздорным слух об огромной денежной поддержке, которую японское правительство якобы оказало бастовавшим в России рабочим. Такого рода обвинения нередко использовались и местными российскими «держимордами» для организации погромов демократической интеллигенции, как, например, в Курске в феврале 1905 г.¹ «...Как только русская армия стала терпеть неудачи в борьбе с Японией, — вспоминал в этой связи И. И. Петрункевич, — прислужниками правительства тотчас же был пущен слух о подкупе японцами русских общественных деятелей и печати в расчете перенести ответственность военной и гражданской власти за поражение на общество и его деятелей. Конечно, этому слуху никто не верил, и истинный смысл его был всем понятен»².

Вероятно, поэтому опубликованные в 1906 г. документы были встречены современниками с недоверием. «... Когда мы говорили, что деньги для русской революции получались из-за границы, — записал издатель брошюры в своем дневнике через год после ее публикации, — над этим смеялись»³. В отклике на выход брошюры «Изнанка революции», помещенном в газете «Наша жизнь», известный публицист В. В. Водовозов охарактеризовал ее как «попытку кого-то из истинно русских людей показать изнанку революции и вместе свой «патриотизм» стой стороны, с какой он только и показывался в последнее время, — как патриотизм клеветнический»⁴. При этом, однако, он признал, что опубликованные материалы «не оставили бы ни малейшего сомнения в справедливости вышеприведенного обвинения в адрес «русских революционеров», если бы их достоверность была установлена. В ответной публикации суворинское «Новое время» предложило авторам обнародованных писем оспорить их подлинность⁵, но на это предложение никто не отозвался. И немудрено: в брошюру вошли фотокопии, сделанные заграничным агентом Департамента полиции с оригинальных документов, а отчасти и их подлинники. Эти и другие материалы образовали особое дело «О предосудительной против России деятельности японского полковника Акаши и его сотрудников Деканози, Зельякуса и др.», начатое Департаментом полиции еще в ноябре 1904 г.⁶

Имя полковника Акаси надолго исчезло со страниц русской периодики. Не находим мы его и в многочисленных дореволюционных исследованиях по истории русско-японской войны⁷, включая специально посвященные разведке⁸. Их авторы, как правило, ограничивались общими рассуждениями о беспрецедентно широких размерах японского «шпионства», о «неуловимой и огромной сети» японских тайных агентов, опутавшей Россию накануне и в годы войны и т. п. Относительно же связи японцев с освободительным движением в России здесь можно встретить лишь глухие упоминания⁹.

В советской историографии и мемуарной литературе деятельность Акаси в 1904—1905 гг. нашла отражение в изучении истории Конференции революционных и оппозиционных партий (Париж, 1904 г.) ¹⁰, а также в рассмотрении перипетий экспедиции по доставке оружия в Россию на пароходе «Джон Графтон» летом 1905 г.¹¹ Интересные сведения о контактах польских революционных и буржуазно-националистических организаций с японским правительством в годы русско-японской войны содержит недавно опубликованная коллективная монография сотрудников Института славяноведения и балканистики¹². Важные сами по себе, эти сюжеты, однако, далеко не исчерпывают всей картины взаимоотношений японцев с представителями общественного движения в России в 1904—1905 гг.

Значительно большее внимание интересующему нас вопросу уделяет зарубежная историография. Авторы уже первых работ по истории русской революции, появившихся в 1918—1919 гг., комментируя бесспорный для них факт получения большевиками германских денег в 1917 г., историческую аналогию этому ищут в событиях 1904—1905 гг., когда, по словам Артура Булларда, «большинство российских революционных партий принимало японскую помощь»¹³. Именно благодаря японским деньгам, утверждает другой американский автор этого периода, Эдвард Диллон, революционная пропаганда в России в период русско-японской войны получила столь «поразительный размах»¹⁴.

Характерной особенностью изучения интересующего нас вопроса в Финляндии явились сбор и публикация мемуарного материала. Из работ этого ряда особый интерес представляют воспоминания Циллиакуса, в которых он откровенно рассказал о своих контактах с Акаси и признал, что вышеупомянутая парижская (1904 г.) конференция была организована им с одобрения и за счет японского правительства¹⁵. Едва не закончившуюся успехом попытку ввоза оружия в Россию в 1905 г., к которой Циллиакус имел самое непосредственное отношение, мемуарист еще раньше (в 1912 г.) назвал «глупейшей и фантастичнейшей»¹⁶. Поскольку эти и другие воспоминания вышли в свет на финском или шведском языках, долгое время содержащиеся в них сведения оставались известны лишь очень узкому кругу специалистов. В широкий научный оборот они были введены лишь в 1963 г. благодаря книге английского исследователя М. Футрелла, посвященной связям скандинавского подполья с русскими революционными организациями во второй половине XIX — начале XX в. Футрелл, в частности, сумел подробно проследить всю эпопею «Джона Графтона», начиная с ее предыстории — состоявшегося в феврале 1904 г. знакомства Циллиакуса с Акаси и вплоть до взрыва судна в начале сентября следующего года в водах Балтики¹⁷.

В вышедшей в 1964 г. фундаментальной работе профессора Принстонского университета Дж. Уайта, посвященной дипломатической истории русско-японской войны, интересующая нас ее страница впервые освещается с использованием архивных материалов — документов МИД Японии, и в их числе — одного из списков доклада Акаси о своей деятельности в Европе, известного под названием «Rakka ryusui»¹⁸. Уайт разделяет общепринятую в русской и советской, а также и в зарубежной историографии точку зрения о высокой эффективности и масштабности деятельности японской разведки в ходе русско-японской войны. Считая главной ее фигурой Акаси, он отводит ей роль одного из трех основных факторов, обеспечивших победу Японии над ее могучим соседом¹⁹. В работе американского исследователя заметно стремление отойти от примитивных и, главное, ни на чем не основанных утверждений Диллона о прямой обусловленности революционного движения в России характером и масштабами японской помощи²⁰. Позднее позиция Уайта получила в историографии дальнейшее развитие.

В 60—80-е гг. в Финляндии и Японии после длительного перерыва было продолжено изучение деятельности Акаси²¹. В частности, в 1966 г. японский исследователь М. Инаба опубликовал один из трех известных вариантов «Rakka ryusui». Другой список доклада Акаси, прокомментированный Ч. Инаба, вышел в свет в 1986 г. Наконец, в 1988 г. в серии, издаваемой финским историческим обществом, были опубликованы выдержки из наиболее полного, третьего списка этого доклада вместе с извлеченной из японских архивов перепиской Акаси с руководителями военного ведомства и МИД Японии за 1904—1905 гг. Кроме того, в сборник вошли написанные на основе широкого круга документов из архивов Японии, Финляндии и США статьи наиболее видных на сегодняшний день зарубежных специалистов по рассматриваемому вопросу — Ч. Инаба, А. Куяла и О. Фалта²².

Таким образом, в научный оборот был введен обширный пласт документов, которые дают возможность проследить историю контактов Японии с представителями российского освободительного движения в годы русско-японской войны. До сих пор невостребованными, однако, оставались документы советских архивохранилищ, содержащие богатый материал по интересующим нас сюжетам. Восполнить этот пробел, уточнить и дополнить картину, нарисованную нашими зарубежными коллегами, и призвана настоящая статья.

Наибольший интерес среди используемых нами архивных материалов представляет комплекс документов российской охранки, прямо или косвенно связанных с деятельностью Акаси и его агентов. Кроме вышеупомянутого специального дела Департамента полиции, в котором весьма полно отражены обстоятельства слежки за японским полковником с осени 1904 до лета 1905 г., сюда также следует отнести разнообразную жандармскую переписку, посвященную деятельности в эти годы российских революционных и оппозиционных партий (межпартийным конференциям, переправке оружия в Россию и т. д.). Многократно перепроверенные еще в момент появления упомянутых документов и отчасти подтверждаемые сообщениями других источников, эти сведения в основном заслуживают доверия. Рассмотрение ряда частных сюжетов, главным образом по истории российской социал-демократии и партии социалистов-революционеров в интересующие нас годы потребовало привлечения материалов Архива Дома Плеханова (Ленинград), ЦПА НМЛ при ЦК КПСС и Международного института социальной истории (Амстердам). Были также использованы мемуары и дневники непосредственных участников описываемых событий и некоторые другие источники.

Прежде чем приступить к исследованию, необходимо хотя бы кратко ознакомить читателя с основными вехами биографии главного героя повествования. Кадровый офицер Мотодзиро Акаси (1864—1919) в 80-е гг. XIX в. окончил в Токио военные Академию и Колледж. После недолгого пребывания на Тайване и в Китае он с 1901 г. занимал пост японского военного атташе во Франции, а с 1902 по 1904 г.— в России. В 1906 г. он продолжил военно-дипломатическую службу в Германии, однако, скомпрометированный публикацией своей переписки с Деканозовым и Циллиакусом в уже известной нам брошюре, был вскоре отозван на родину. В течение семи последующих лет (с 1907 по 1914) Акаси возглавлял полицию Кореи, с 1905 г. находившейся под протекторатом Японии, а в годы первой мировой войны являлся заместителем начальника японского Генерального штаба. Последние годы жизни Акаси прошли на Тайване, где он был командующим японскими вооруженными силами и одновременно генерал-губернатором острова. Умер он, имея чин полного генерала и баронский титул.

Судя по его докладу, первые месяцы своего пребывания в России Акаси посвятил ознакомлению с общественно-политической обстановкой в стране и, главным образом, поиску контактов с представителями оппозиции²³. Дело, однако, шло туго. Ему мешали и незнание русского языка, и полная оторванность от жизни русского общества. Попытки приобрести нужные знакомства через студента Петербургского университета Уедо Сентаро также не увенчались успехом²⁴. В контакт с лидерами оппозиции (финской) Акаси удалось войти лишь в феврале 1904 г., когда в связи с началом войны все японское представительство в России выехало из Петербурга через Берлин в Стокгольм. Уже в ходе их первой беседы, состоявшейся в доме видного финского конституционалиста И. Кастрена, украшенном портретами японского императора и датского принца Фредерика, Циллиакус обещал снабжать Акаси общеполитической информацией о внутреннем положении России, но от имени партии (пассивного сопротивления) наотрез отказался от роли японского агента. Тогда Кастрен познакомил японца с упомянутыми шведскими офицерами²⁵. В своем донесении Департаменту полиции начальник Выборгского охранного отделения через два месяца после отъезда лионского дипломатического представительства из Москвы отмечал: «...японская миссия в Петербурге после разрыва дипломатических отношений с Россией избрала себе местожительство именно в Стокгольме. Есть основания полагать, что это сделано с тою целью, чтобы удобнее следить за всем тем, что происходит теперь в России... Ближайшими помощниками японцев для получения необходимых сведений из России могут быть высланные за границу финляндцы, проживающие ныне в Стокгольме; для последних же добывание этих сведений не может составить большого затруднения». В Департаменте нашло полную поддержку предложение об организации «более тщательного наблюдения за теми из финляндских обывателей, которые известны своей близостью с высланным элементом»²⁶.

Тем не менее в Департаменте вовремя не разглядели потенциальную опасность контактов японцев с финнами. Этим охранка была «обязана» своему заграничному агенту, Л. А. Ратаеву, который равнодушно встретил сообщение о переезде японского представительства в Швецию и в феврале 1904 г. вместе с российским консулом в Стокгольме В. А. Березниковым был занят организацией подкупа высших полицейских чинов шведской столицы с тем, чтобы они приняли меры для «задержания провозимых через Стокгольм транспортов революционных изданий» (имелась в виду главным образом эсеровская «Революционная Россия»)²⁷.

Знакомство Акаси с финскими оппозиционерами действительно оказалось для него чрезвычайно полезным. Они имели обширные, давние и прочные связи в русских и польских революционных и либеральных кругах и сразу ввели его в самую гущу событий. Благодаря финнам Акаси впервые осознал, что ему предстоит иметь дело не с каким-то бесформенным движением русских «нигилистов», как он считал до сих пор²⁸, а с целым букетом сформировавшихся партий и групп, находившихся к тому же в весьма не простых взаимоотношениях друг с другом.

Имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют с точностью установить, когда и при каких обстоятельствах у Акаси возник план оказания финансовой помощи революционерам с тем, чтобы ускорить начало вооруженного восстания в России. Судя по его докладу, впервые эта проблема обсуждалась им с финнами уже в феврале 1904 г.²⁹ Во всяком случае, какое-то время такого рода переговоры Акаси вел, не имея на то санкции не только Токио, но даже и кого-либо из находившихся в Европе старших по должности японских официальных лиц. В конце концов его план получил поддержку со стороны посла Японии в Лондоне Т. Хаяси, а затем и японского Генштаба³⁰.

В начале марта 1904 г. с рекомендацией Кастрена на руках Акаси отправился в Краков на встречу с Романом Дмовским, журналистом и членом Тайного совета националистической Лиги народовой, с которой финны поддерживали тесные контакты с 1903 г. Обсуждение возможности участия Лиги в вооруженном восстании закончилось вручением Дмовскому рекомендательных писем к заместителю начальника японского Генштаба генералу Г. Кодама и одному из руководителей японской разведки — генералу Я. Хукусима³¹. В середине мая 1904 г. Дмовский (формально в качестве корреспондента центрального органа Лиги журнала «Пшеглёнд вшехпольски»³²), прибыл в Токио, где по просьбе Кодама составил две обширные записки о внутреннем положении России и польском вопросе. Исходя из стремления руководства Лиги воспрепятствовать любой попытке организации «польского фронта» в тылу России, Дмовский попытался убедить военное руководство Японии в ошибочности расчетов на использование польского национального движения в целях ослабления империи³³ и предлагал ограничиться ведением пропаганды среди находившихся в Маньчжурии польских солдат с призывом сдаваться в плен.

Иную позицию занимала Польская социалистическая партия (ППС). В феврале 1904 г. ее руководство выпустило воззвание, в котором осудило захватническую политику царской России и выразило пожелание победы Японии. В расчете на то, что поражение царизма создаст ситуацию, благоприятную для выхода Польши из состава России, Центральный революционный комитет (ЦРК) ППС взял курс на подготовку восстания в союзе с другими революционными национальными партиями³⁴. Уже в середине марта 1904 г. член ЦРК В. Иодко представил план такого восстания Хаяси. В числе прочего план предусматривал широкое распространение революционных изданий среди польских солдат русской армии, разрушение мостов и железнодорожного полотна по линии Транссибирской магистрали и т. д.³⁵ В апреле ППС предложила регулярно доставлять японской стороне основанные на сообщениях печати сводки о передвижениях русских войск, состоянии русской армии и т. д.³⁶

Несмотря на то, что на телеграмму Хаяси и японского военного атташе в Англии Т. Утсуномия, в которых излагались предложения Иодко, из Токио ответа получено не было, в начале июля для продолжения переговоров в Японию отправился Ю. Пилсудский. В представленном им в японский МИД меморандуме предлагалось создать японо-польский (в лице ППС) союз и была повторена прозвучавшая еще в марте просьба о предоставлении Японией материальной поддержки партии на вооруженное восстание³⁷. Контршагом со стороны Дмовского, все еще находившегося в Японии, явилось составление новой записки, в которой была подтверждена его прежняя позиция. Адресованная министру иностранных дел Комуре, она была передана им в Генштаб и рассмотрена на заседании гэнро³⁸. В результате Пилсудскому было объявлено о нежелании японского правительства быть втянутым в польские дела, но для проведения разведывательной работы и диверсий в тылу русской армии ему было выделено 20 тыс. фунтов стерлингов (200 тыс. руб.)³⁹. Такая позиция руководства ППС уже в 1904 г. вызвала критику со стороны левого крыла партии и в конечном счете привела к ее расколу в 1906 г. на ППС-«левицу» и ППС — «революционную фракцию»⁴⁰. Последняя, по словам В. И. Ленина, «свернула себе шею на бессильной партизанщине, терроре и фейерверочных вспышках»⁴¹.

Тем временем сотрудничество Акаси с Циллиакусом продолжалось. Еще до начала русско-японской войны Циллиакус проявлял большой интерес к токийским делам, пристально следил за наращиванием японской военной мощи, посещал Японию и даже некоторые свои статьи подписывал псевдонимом «Самурай». В речи, произнесенной в начале февраля 1904 г. в Стокгольме на вечере памяти поэта И. Рунеберга, Циллиакус предсказал победу Японии в ее конфликте с Россией, подчеркнув, что поражение царизма в войне может до такой степени усилить революционное движение в стране, что российская монархия падет и откроет дорогу независимости Финляндии⁴².

Циллиакус одним из первых среди финских оппозиционеров осознал всю пагубность их изоляции от русского освободительного движения. Еще в 1902 г. с присущей ему энергией и целеустремленностью сначала в частной переписке, а затем и со стороны редактировавшейся им газеты «Фриа Урд» («Свободное слово») он убеждал своих соратников в необходимости практического взаимодействия с русскими революционерами и, не теряя времени, самостоятельно приступил к осуществлению этого намерения. В частности, используя свой собственный опыт по транспортировке финской нелегальной литературы из Швеции в Финляндию, с осени того же 1902 г. Циллиакус начал оказывать аналогичного рода услуги российским социал-демократам (и, по отзыву одного из них, «отлично выполнял свои обязательства»⁴³). Ко второй половине 1903 г. Циллиакусу удалось в значительной степени переломить скептическое отношение к своим начинаниям и в самом руководящем органе партии пассивного сопротивления — Гражданском комитете. На состоявшейся летом 1903 г. в Стокгольме конференции «финляндских сепаратистов», докладывал Ратаев директору Департамента полиции, его участники пришли к выводу, что «изолированная кучка финляндских агитаторов бессильна для борьбы с русским самодержавием» и приняли решение «объединиться с русскими революционерами»⁴⁴. В конце 1903 — начале 1904 г. по заданию Комитета Циллиакус предпринял поездку по европейским эмигрантским центрам, в ходе которой встретился с социал-демократом Л. Г Дейчем, видными эсерами И. А. Рубановичем, Ф. В. Волховским, Н. В. Чайковским, анархистом князем П. А. Кропоткиным, представителями польского общественного движения Р. Дмовским и Л. Балицким. Помимо установления (или возобновления) связей с российской революционной эмиграцией цель этой поездки Циллиакуса заключалась также в организации «финляндского бюро прессы» для усиления агитации «против русского правительства»⁴⁵. Что касается поляков, то, если верить Ратаеву, речь шла об «обсуждении условий соглашения» их с финнами и «выработке программы объединенной совместной деятельности»⁴⁶.

«К концу июня [1904 г.], — пишет в своем докладе Акаси, — отношения между Циллиакусом и основными оппозиционными партиями созрели. Он и я почти одновременно отправились в Париж, где вместе с представителем партии „Сакартвело“ Деканози и партии „Дрошак“ (имеется в виду партия „Дашнакцутюн".— Авт.) графом Лорис-Меликовым совещались по поводу плана организации беспорядков в России. Затем Циллиакус отправился в Лондон на переговоры с Чайковским. После этого с моей рекомендацией на руках он встретился с Утсуномия, чтобы затем повидаться с Хаяси. Поскольку Утсуномия получил ответ от заместителя начальника Генерального штаба, я обещал Циллиакусу, что выплачу ему 3000 иен на печатание прокламаций»⁴⁷.

Вдохновленный обещанием финансовой поддержки со стороны Японии, Циллиакус с утроенной энергией включился в организацию межпартийной конференции. Ее цель, объяснял он Акаси весной 1904 г., должна заключаться в выработке совместного печатного воззвания, а затем и в проведении демонстраций⁴⁸. В конце апреля — начале мая 1904 г. Циллиакус получил принципиальное согласие на участие в конференции от социал-демократов (в лице Г. В. Плеханова) и либералов (П. Б. Струве). Дело, однако, шло не совсем гладко. Во-первых, потому, что умеренное крыло финских оппозиционеров, ориентированное на русских либералов, стремилось оттеснить Циллиакуса от организации конференции и поддержало просьбу Струве об ее отсрочке, и, во-вторых, в связи с неожиданно возникшими колебаниями партий, уже высказавшихся за участие в ней (например, эсеров)⁴⁹. Эти сравнительно небольшие затруднения, впрочем, не меняли отношения представителей российского общественного движения к самой идее созыва такой конференции, которое оставалось по-прежнему благоприятным во многом потому, что о связях Циллиакуса с японцами никто не подозревал, и активность финна выглядела как естественное стремление реализовать свои ранее высказанные намерения. О том, кто стоял за спиной Циллиакуса, к началу лета 1904 г. кроме поляков знал лишь эсер Волховский⁵⁰.

13 июня 1904 г. (все даты приводятся по новому стилю) предложение Циллиакуса было впервые рассмотрено на заседании Совета РСДРП. В трактовке Г. В. Плеханова, цель работы проектировавшейся конференции должна была заключаться в совместной выработке «манифеста против войны»⁵¹. Совет единогласно высказался за участие в конференции, но в специально принятой инструкции своим делегатам подчеркнул, что она должна ограничиться лишь «принципиальным заявлением солидарности всех революционных и оппозиционных партий в борьбе с царизмом»⁵². В дальнейшем что-то заставило Плеханова усомниться в целесообразности участия социал-демократов в работе этой конференции, но Циллиакусу во время их второй личной встречи, состоявшейся в Амстердаме 19 августа, удалось, по словам Ратаева, «сломить упорство» своего собеседника⁵³.

Кроме переговоров с Плехановым, в Амстердаме Циллиакус провел ряд встреч с представителями других социалистических партий, съехавшимися на конгресс II Интернационала, на котором сам он фигурировал в качестве гостя. На состоявшемся 18 августа обеде в присутствии эсеров Е. Азефа, Е. К. Брешко-Брешковской, Волховского, Рубановича и В. М. Чернова, а также делегата от Бунда Ц. М. Копельзона Циллиакус развил свой план действий, который в «стенографическом» изложении Ратаева выглядел следующим образом: «В самом непродолжительном времени необходимо собрать конференцию делегатов от всех российских и инородческих революционных и оппозиционных групп. Делегаты должны обсудить текст общего манифеста против войны и выработать план общих совместных и одновременных действий для понуждения всеми мерами, хотя бы самыми террористическими, прекратить войну. Такими мерами могут быть одновременные в разных местностях вооруженные демонстрации, крестьянские бунты и т. п. Если понадобится оружие, добавил Циллиакус, то финляндцы берутся снабдить оружием в каком угодно количестве. Все согласились на этот план»⁵⁴. Как видим, планы Циллиакуса относительно характера совместных действий революционных и оппозиционных партий претерпели изменения за счет перенесения центра тяжести из области пропагандистской («манифест против войны») в сферу революционной практики под флагом, правда, все той же антивоенной кампании.

По окончании Амстердамского конгресса в подготовительную работу по созыву конференции активно включился Акаси. Он действовал в полном согласии с Циллиакусом и лишь однажды усомнился в его правоте, когда речь вновь зашла о приглашении на конференцию либералов (Акаси опасался, что их присутствие парализует ее работу). Однако Циллиакус сумел настоять на своем, несмотря на то, что совсем недавно (в начале августа) в письме Плеханову сам недвусмысленно высказался против присутствия либералов на конференции⁵⁵. Совместными усилиями Циллиакусу, Акаси и Утсуномия удалось преодолеть возникшие было в конце августа в руководстве ППС сомнения относительно участия в конференции, вызванные опасениями быть скомпрометированными в связи со слухами о контактах Циллиакуса с японцами⁵⁶. «К середине сентября, — сообщает Акаси, — и другие партии объявили о своей готовности участвовать в работе конференции»⁵⁷. К этому времени была обеспечена и финансовая сторона дела. «100 000 иен, — телеграфировал 31 августа в ответ на запрос Акаси заместитель начальника японского Генштаба Г. Нагаока, — будет вполне дешево, если цель будет определенно достигнута... Однако обеспечить взаимодействие между всеми оппозиционными партиями нелегко, и вы должны позаботиться о том, чтобы деньги не попали в руки только нескольким партиям»⁵⁸.

3 сентября вопрос об участии в конференции был вновь поднят на заседании Совета РСДРП. Приглашенный в качестве докладчика по этому вопросу Ф. Дан, возвращаясь к целям конференции, в принципе повторил сказанное Циллиакусом на обеде 18 августа (кроме упоминания о терроре и вообще о совместных вооруженных выступлениях). Коснувшись предложения финнов на собрании представителей социал-демократических партий — участников Амстердамского конгресса, состоявшегося 22 августа, он со ссылкой на некоего «латышского товарища» сообщил о факте «сознательного или бессознательного» «сношения с японским правительством» инициаторов конференции, на основании чего Совет единогласно проголосовал против участия в ней⁵⁹. По предложению Глебова (В. А. Носкова), с этим постановлением было решено ознакомить местные комитеты РСДРП. 7 сентября копию этого постановления получил и Ленин, не участвовавший в заседании Совета в знак протеста против изменений в составе ЦК, произошедших в июле этого года⁶⁰.

Это решение Совета РСДРП проложило резкую грань между российской социал-демократией и другими социалистическими партиями, к тому времени уже осведомленными об источнике финансирования будущей конференции и тем не менее согласившимся на участие в ней. Подобная позиция проистекала из общего отношения меньшевиков к войне, выраженного в отказе от «пораженчества», в выдвижении лозунга немедленного мира и как средства его достижения — созыва Учредительного собрания⁶¹. Этот лозунг, безусловно, не был тождествен призывам к обороне «своего» отечества, как считает Ю. И. Кораблев⁶², а общая тактическая линия меньшевиков, вопреки распространенному в советской историографии мнению⁶³, принципиально отличалась от тактики либеральной буржуазии. Меньшевики, говоря словами Дана, считали, что «рабочий класс не может, сложа руки, ждать той свободы, которую принесет ему военный разгром России»⁶⁴, и строили вполне конкретные планы развертывания революционной борьбы за свержение самодержавия⁶⁵. В то же время они, как впоследствии писал Мартов, всячески предостерегали от обнаружившегося в революционной среде «известного „японофильства“ и идеализации роли, которую в данной войне играл японский империализм»⁶⁶.

Иной точки зрения на ход и перспективы русско-японской войны придерживались большевики. В отличие от своих постоянных оппонентов, выступавших под лозунгом немедленного прекращения войны, Ленин видел в ней мощный (и едва ли не главный) революционизирующий массы и одновременно ослабляющий самодержавие фактор. «... В случае поражения [России], — писал он в феврале 1904 г., — война приведет прежде всего к падению всей правительственной системы»⁶⁷; «развитие политического кризиса в России, — читаем в его статье, опубликованной в начале 1905 г.,— всего более зависит теперь от хода войны с Японией. Эта война всего более... толкает на восстание исстрадавшиеся народные массы»⁶⁸. Поэтому указания меньшевистской «Искры» о неуместности «спекуляций» по поводу победы японской буржуазии Ленин считал «пошлыми», а фразы о мире — «банальными»⁶⁹. Если Плеханов говорил о поражении России в войне лишь как о «наименьшем» (по сравнению с ее победой) «зле» с точки зрения перспектив освободительного движения в стране⁷⁰, то Ленин ставил свержение царизма в прямую зависимость от военных неудач России, поскольку был убежден, что «дело русской свободы и борьбы русского (и всемирного) пролетариата за социализм очень сильно зависит от военных поражений самодержавия»⁷¹. В этой связи следует отметить и тот живой интерес, который Ленин проявлял в 1904 г. (особенно во второй его половине) как к ходу русско-японской войны, так и к внутреннему положению Японии⁷².

Одним из направлений деятельности большевиков в годы войны явилась организация распространения революционных изданий среди русских пленных, находившихся в Японии. В мае 1904 г. заведующий экспедицией РСДРП В. Д. Бонч-Бруевич (а не Ленин, как предположил П. П. Топеха⁷³) обратился в газету японских социал-демократов «Хэймин Симбун»» («Газета простого народа») с просьбой помочь в переправке социал-демократической литературы русским военнопленным⁷⁴. Редактор «Хэймин Симбун» весьма сочувственно отнесся к этому предложению (письмо Бонч-Бруевича было даже опубликовано в одном из июньских номеров газеты) и в начале июля известил Ленина об отправке полученной литературы по назначению⁷⁵ Такого рода услуги российским революционерам редакция «Хэймин Симбун» продолжала оказывать и в дальнейшем. В начале 1905 г. газета опубликовала перечень из 50 наименований полученных ею русских брошюр и прокламаций, включавший как социал-демократическую, так (в небольшом количестве) и эсеровскую литературу⁷⁶.

Еще не был получен ответ от японских социалистов, как в Женеве поползли слухи о связях экспедиции РСДРП с правительством Японии, уличавшие заведующего экспедицией в том, что позднее (в сентябре) было названо Мартовым «попытками завести сношения с японским агентом в Вене для снабжения его литературой»⁷⁷. В этой связи в июле 1904 г. меньшевистский ЦК специальным постановлением категорически предписал Бонч-Бруевичу прекратить «высылку партийной литературы токийскому правительству как компрометирующую партию»⁷⁸, а вскоре и вообще отстранил его от руководства экспедицией⁷⁹. Еще раньше незадачливому заведующему экспедицией пришлось объясняться на этот счет с Плехановым, содержание разговора с которым Бонч-Бруевич воспроизвел в своих воспоминаниях. В ответ на прямо поставленный Плехановым вопрос: «Вы от нашей партийной экспедиции вошли в сношение с японским правительством?» — Бонч-Бруевич, предварительно выразив свое негодование подозрениями в подобных «политических гнусностях», заявил, что литература распространяется среди военнопленных с помощью доктора Русселя (который, добавим от себя, начал действовать в Японии лишь через год после этого разговора — летом 1905 г.)⁸⁰. «Если бы мы имели возможность войти в самые тесные сношения с японской рабочей партией и через нее повести еще более энергично нашу пропаганду среди пленных, то мы обязательно это сделали бы, — сообщил он далее Плеханову. — Но, к нашему величайшему сожалению, пролетарская организация Японии столь слаба, что и пытаться это сделать не имеет смысла»⁸¹.

Если указание Бонч-Бруевича на Русселя еще можно отнести на счет забывчивости мемуариста, то отрицание им контактов с японскими социалистами выглядит как преднамеренное стремление скрыть истинное положение вещей. Это тем более бросается в глаза, что уже через полгода после описываемых событий во втором номере большевистской газеты «Вперед» М. С. Ольминский, вспоминая июльское постановлений ЦК в отношении Бонч-Бруевича, обвинил меньшевиков в неумении «заметить разницу между японскими социал-демократами и токийским правительством»⁸² и, таким образом, подтвердил факт контактов экспедиции РСДРП с японской рабочей партией летом 1904 г.

Не проясняет эту историю и то немаловажное обстоятельство, что в отчетах экспедиции РСДРП за 1904 г., отложившихся в ЦПА НМЛ, нет никаких следов отправки литературы на Дальний Восток. На это, кстати, тогда же обратил внимание Носков⁸³. Спрашивается, зачем понадобилось Бонч-Бруевичу скрывать правду о своих связях с японцами, если она действительно была столь «прекрасна и хороша», как он пишет в своих воспоминаниях?⁸⁴ В этом контексте фраза Бонч-Бруевича, завершающая его рассказ о беседе с Плехановым летом 1904 г. («Я тотчас же обо всем рассказал Владимиру Ильичу, и он от души смеялся над „меньшевистскими дурачками“»)⁸⁵, приобретает совсем не тот смысл, который хотел вложить в нее мемуарист.

Последнюю точку в этой запутанной истории в 1915 г. поставил сам Плеханов. В разговоре, воспроизведенном его собеседником, Г. А. Алексинским, со ссылкой на «признания» Бонч-Бруевича, он сообщил, что «знает, что уже во время русско-японской войны Ленинский центр не брезговал помощью японского правительства, агенты которого в Европе помогали распространению ленинских изданий»⁸⁶.

Итак, на первой в истории российского освободительного движения конференции революционных и оппозиционных партий, проходившей в Париже с 30 сентября по 4 октября 1904 г., социал-демократы представлены не были (кроме РСДРП от участия в ней отказались Социал-демократическая партия Польши и Литвы, Украинская революционная партия и Бунд). «На конференции, — пишет со слов Циллиакуса в своем докладе Акаси, — было решено, что каждая партия может действовать своими методами: либералы должны атаковать правительство с помощью земства и газетных кампаний; эсерам и другим партиям следует специализироваться на крайних методах борьбы; кавказцам — использовать свой навык в организации покушений; польским социалистам — опыт в проведении демонстраций»⁸⁷. Как показал К. Ф. Шацилло, всем этим далеко идущим планам не суждено было сбыться, и практические результаты достигнутых соглашений оказались весьма скромными⁸⁸. Тем не менее и непосредственные участники конференции, и японцы остались вполне удовлетворены ею. О ходе работы конференции и содержании ее итоговых документов в Токио узнали из телеграммы Акаси и посла во Франции И. Мотоно (первый отправил соответствующую депешу в Генштаб, второй — в МИД)⁸⁹.

Надежды Акаси на возможность направить активность революционеров на практическую борьбу с русским правительством подкрепила состоявшаяся сразу после парижской конференции встреча тех ее участников, которые, по его словам, «использовали чрезвычайные меры» (т. е. придерживались революционной тактики)⁹⁰. Если верить Акаси, главным итогом этой встречи было решение «чинить препятствия» правительству в призыве новобранцев в армию. После принятия соответствующей резолюции японец лично пообещал оказать материальную поддержку партиям, которые испытывали финансовые затруднения⁹¹. Таким образом, уже в ходе этой встречи видимость приличий, соблюдавшаяся во время парижской конференции, была отброшена, и Акаси перешел к прямому субсидированию деятельности ряда российских революционных партий, пытаясь влиять на нее в нужном для себя направлении.

До осени 1904 г. российская охранка не располагала конкретными сведениями о связях российских революционеров с японцами. На след Акаси ее вывело наблюдение за Г. Г. Деканозовым, установленное по распоряжению директора Департамента полиции с лета этого года и возложенное на И. Ф. Манасевича-Мануйлова, чиновника особых поручений при министре внутренних дел.

Дворянин Георгий Гаврилович Деканози (Деканозов) появился в Париже в начале 1904 г. и вместе с князем А. К. Джорджадзе приступил к изданию журнала «Сакартвело», вокруг редакции которого вскоре сформировалась Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров (по одним данным, деньги на издание журнала Деканозов — горный инженер по образованию — получил мошенническим путем от Общества чиатурских марганцевопромышленников⁹², по другим — вместе с Джорджадзе собрал в виде пожертвований в Баку осенью 1900 г.)⁹³. Помимо издания собственного журнала летом 1904 г. Деканозов деятельно сотрудничал в анархистской газете «Хлеб и воля», один из руководителей которой, В. Н. Черкезов, в личной переписке так отзывался о нем: «Он один из самых образованных, дельных и преданных людей; под скромной и тихой его наружностью скрыт сильный характер умелого и образованного революционера»⁹⁴. Интересно, что в те же июньские дни 1904 г., когда было написано это письмо, Деканозов познакомился с Акаси с тем, чтобы в дальнейшем стать одним из его самых доверенных и высокооплачиваемых агентов⁹⁵.

Наблюдение за Деканозовым, а также организованный с помощью французских властей перехват его корреспонденции показали, что между ним и Акаси, по выражению Мануйлова, установились «весьма доверительные отношения, которые дают основание предполагать, что Деканозов работает за счет Японии»⁹⁶. Были получены и доказательства их сотрудничества в организации переправки в Россию нелегальной литературы⁹⁷. Однако в конце 1904 г. из Петербурга неожиданно последовало распоряжение прекратить «заниматься этим делом», поскольку «означенным наблюдением не установлена причастность названного Деканози к военно-политической деятельности»⁹⁸. Возобновить наблюдение в начале февраля 1905 г. заставило письмо на имя российского посла во Франции Нелидова горничной одной из любимых Акаси парижских гостиниц, которая предложила свои услуги по слежке за японским полковником⁹⁹. Благодаря ей Мануйлов получил возможность подслушивать переговоры Акаси со своими агентами во время его частых наездов в Париж, «знакомиться» с содержимым его багажа и т. п. В середине февраля Мануйлов сообщил своему петербургскому начальству об установлении «непосредственного наблюдения» за Акаси — «одним из деятельных агентов японского правительства», стоящим во главе «военно-разведочного бюро»¹⁰⁰. Постепенно в сферу наблюдения Мануйлова попал и Циллиакус, продолжавший свои активные контакты с Акаси и Деканозовым. Поскольку в Петербург продолжали поступать и донесения Ратаева, следившего за Циллиакусом с помощью Азефа, у Департамента полиции появилась возможность пользоваться перекрестными (и потому особенно ценными) сведениями о деятельности этой троицы.

Предложение услуг французской горничной было весьма кстати, так как в то время Акаси совершал очередную поездку «по Европе»¹⁰¹. Судя по его докладу, в это время его чрезвычайно интересовали январские события в Петербурге и особенно та роль, которую сыграл в них Г. А. Гапон. Обсуждение последствий Кровавого воскресенья для революционного движения в России, состоявшееся в Париже с участием Акаси, Циллиакуса и Чайковского, привело их к выводу о необходимости «использовать имя Гапона» для созыва очередной межпартийной конференции. Ее целью, по словам Акаси, должна была стать разработка планов по активизации движения к лету 1905 г.¹⁰². Таким образом, вопрос о созыве новой конференции «от имени Гапона» был решен без всякого его участия и, возможно, даже до его появления за границей. Как показали дальнейшие события, имя популярного в России священника, учитывая опыт парижской встречи 1904 г., организаторы конференции хотели использовать, во-первых, для того, чтобы обеспечить представительство на ней всех революционных организаций, а во-вторых, дабы придать ее решениям дополнительный вес. В ходе подготовительных работ по ее созыву имя Гапона в «своем» кругу вообще не считалось нужным упоминать.

Под влиянием январских событий деятельность революционеров оживилась; начался массовый отъезд эмигрантов в Россию. В условиях, когда и без того формальный «парижский блок» прекратил свое существование, а развитие массового движения настоятельно требовало объединения всех революционных партий, созыв новой межпартийной конференции действительно стал необходим. Основой для объединения революционных партий могла стать подготовка к вооруженному восстанию, вопрос о котором буквально носился в воздухе. На повестку дня стала проблема практического вооружения участников революции. Даже лидеры меньшевиков, совсем не склонные опережать события, инструктируя отъезжающих на родину, в качестве первостепенной ставили задачу «вооружать организованных рабочих», видя свою собственную функцию в том, чтобы «озаботиться» доставкой оружия в Россию¹⁰³.

На почве практической подготовки вооруженного восстания началось взаимное сближение большевистской фракции РСДРП и партии эсеров. Именно этой проблеме была посвящена беседа Ленина с Гапоном, состоявшаяся во время их первой встречи в середине февраля 1905 г.¹⁰⁴. В статье «О боевом соглашении для восстания», написанной сразу после этой встречи, Ленин «с удовольствием» перепечатал «Открытое письмо к социалистическим партиям» Гапона, призвавшего эти партии «немедленно войти в соглашение между собой и приступить к делу вооруженного восстания против царизма»¹⁰⁵. Сам он также высказался здесь за «скорейшее осуществление» «боевого единения социал-демократической партии с партией революционно-демократической, с партией соц.-рев.», находя его «возможным, полезным и необходимым»¹⁰⁶. Что касается эсеров, то в марте 1905 г. по заданию Рубановича и М. А. Натансона к Гоцу «для переговоров с ним о соединении с социал-демократами» специально выезжал Азеф¹⁰⁷.

Эти объединительные тенденции были своевременно и с нескрываемым беспокойством отмечены органами российского политического розыска. «Вопрос о слиянии партии социалистов-революционеров с социал-демократами для совместных террористических действий¹⁰⁸,— сообщал заведующий заграничной агентурой в Департамент полиции в середине марта 1905 г. — подвигается быстрыми шагами вперед... Положение становится день ото дня серьезнее и опаснее»¹⁰⁹.

В феврале-марте 1905 г. инициаторы созыва новой конференции развернули работу по ее подготовке. Душой ее снова выступил Циллиакус. «На днях в Лондон,— доносил в марте 1905 г. Ратаев, — приезжал известный финляндский агитатор Кони Циллиакус, куда вызывал для свидания агентуру (т. е. Азефа. — Авт.). Финляндская революционная партия намеревается созвать в ближайшем будущем вторую конференцию представителей всех русских и инородческих революционных и оппозиционных организаций, наподобие той, которая состоялась в Париже в минувшем октябре... На этот раз обещали принять участие в конференции и представители Российской социал-демократической рабочей партии, то есть по крайней мере той ее части, которая за последнее время стала стремиться к объединению с партией социалистов-революционеров... финляндцы намерены не щадить средств и стараний, дабы конечным результатом этой конференции явился на сей раз действительный, а не фиктивный союз между всеми группами, для организации общими усилиями народного восстания...»¹¹⁰ Далее Ратаев сообщал о закупке Циллиакусом в Гамбурге 6000 «маузеровских пистолетов» и о его планах приобретения яхты для доставки оружия в Россию («вероятно, через Финляндию»). «Циллиакус находится в сношениях с японским посольством в Лондоне, — отметил в заключение Ратаев, — и доставляет большие суммы денег финляндским и польским революционерам»¹¹¹

В десятых числах марта, когда за подписью Гапона представителям партий были разосланы официальные приглашения на конференцию¹¹², от участия в ней отказались меньшевики, сославшиеся на предпочтительность прямых соглашений с организованными партиями. «Совет партии находит конференцию желательной, — указывалось в ответном письме редакции „Искры“, — но она должна состояться в результате соглашения между организованными партиями, а не в результате личной инициативы нового и малоизвестного в революционном движении человека»¹¹³. После некоторых колебаний, связанных, по словам Ленина, с «огромным преобладанием» на конференции «с.-р.», редакция «Вперед» и Бюро Комитетов большинства согласились на участие в ней для того только, чтобы на самой конференции объявить ее «игрушкой в руках с.-р.»¹¹⁴. и покинуть зал заседаний вместе с представителями Латышской СДРП и Бунда. Этот уход, однако, совсем не означал отказа большевиков от идеи сотрудничества с эсерами на почве практической революционной работы, на что и указал Ленин в начале мая 1905 г. в докладе на III съезде РСДРП¹¹⁵.

Конференция, работавшая в Женеве со 2 по 8 апреля 1905 г.¹¹⁶, закончилась принятием двух документов — общеполитической Декларации, подписанной всеми ее участниками¹¹⁷. Декларации только социалистических партий, представленных на ней. В первом из этих документов были сформулированы те «непосредственные политические цели вооруженного восстания», которые соответствовали минимальным требованиям программ подписавших его партий (установление демократической республики, созыв Учредительного собрания и т. д., включая ряд специфически национальных требований); в Декларации социалистических партий речь шла о необходимости борьбы не только за демократические преобразования, но и против «современной буржуазно-капиталистической эксплуатации»¹¹⁸. Как и полгода назад, Акаси был вполне удовлетворен результатами конференции и, вероятно, настолько уверовал в собственное всесилие, что все дальнейшие революционные события в России (включая восстание на «Потемкине») был склонен относить к числу ее непосредственных итогов¹¹⁹.

Что касается практической стороны достигнутых в Женеве договоренностей, то, как писал Акаси, участники конференции обязались продолжать свою революционную деятельность с тем, чтобы летом 1905 г. «предпринять отчаянный шаг»¹²⁰. Обсуждение такого «шага» носило весьма общий характер, и это дало повод Ратаеву в своем очередном донесении в Петербург указать на «крайнюю слабость и беспомощность всех этих (революционных. — Авт.) партий, раз только вопрос, как, например, о вооруженном восстании, ставится на чисто практическую почву»¹²¹. Со значительно большим оптимизмом смотрел на перспективы развития революционного движения в России Акаси. «Большое восстание должно начаться в июне, — комментировал он решения конференции в донесении на имя начальника Генштаба А. Ямагата от 12 апреля 1905 г., — и оппозиция предпринимает все новые и новые усилия для приобретения оружия и взрывчатых веществ»¹²². «Дата начала восстания еще не установлена, — добавил он здесь же, — но будет вполне безопасно переправить оружие морем»¹²³.

Последняя фраза, конечно, не была случайной. Еще в феврале 1905 г. Циллиакус запросил у Японии новых субсидий, обещая, что к лету этого года революционерам удастся «разжечь большое движение»¹²⁴. По подсчетам Акаси, требуемая для этого сумма могла составить 440—450 тыс. иен¹²⁵. Несмотря на то, что соображения Акаси горячо поддержал посол во Франции Мотоно (его телеграмма на этот счет была даже доложена императору и гэнро), просьба Акаси была удовлетворена далеко не сразу, поскольку идея финансирования вооруженного восстания в России имела в Токио и своих противников. Одним из них был сам министр иностранных дел Комура, чьи взгляды, как считает О. Фалт, сложились под влиянием бывшего премьер-министра X. Ито, в свою очёредь опасавшегося неприятных для Японии последствий дальнейшего обострения внутриполитической ситуации в России¹²⁶. Отвечая в марте 1905 г. на сообщение посла в Швеции С. Акизуки о йредложении некоего члена «финской антирусской партии» передать ей 50 тыс. винтовок «на вооруженное восстание», Кобура писал: «Можно предсказать продолжение беспорядков в России и в том случае, если Япония не будет их поддерживать. Более того, я думаю, что в настоящее время японская помощь даст мало практических результатов... правительство решило занять позицию невмешательства до тех пор, пока ситуация в России не изменится»¹²⁷.

Курс на такое «невмешательство», однако, оказался весьма скоротечным. Мукденское сражение (19 февраля — 10 марта 1905 г.), хотя и было победоносным для Японии, одновременно показало, что ресурсы страны истощены и дальнейшее продолжение войны чревато для нее экономическим крахом. В связи с этим в середине марта, т. е. до последовавшего в конце месяца одобрения этого шага правительством, военное ведомство Японии приняло решение ассигновать на нужды вооруженного восстания в России миллион иен¹²⁸.

В конце марта — начале апреля 1905 г. в эмиграции развернулась работа по закупке оружия. Помимо агентов Акаси активное участие в этом деле принимали Гапон и эсеры Чайковский и Д. Я. Соскис¹²⁹. Сам Акаси предпочитал оставаться в тени и действовал в основном через Деканозова и Циллиакуса, которые старались по возможности не афишировать источник получения средств. Так, передавая деньги на приобретение оружия эсерам, Циллиакус заявил, что они собраны в Америке лицами, сочувствующими русской революции, а эсеровские вожди сделали вид, что не догадываются о происхождении переданных им сумм¹³⁰. Деньги выдавались революционерам лишь тогда, когда они уже имели твердую договоренность с продавцом оружия, и только поляки, пишет Акаси, получили их авансом и могли ими свободно распоряжаться¹³¹.

Несмотря на то, что приготовления, по словам Циллиакуса, шли «превосходно», и деньги «таяли, как снег на солнце»¹³², Акаси нервничал и высказывал недовольство «настоящей формой революционного движения» в России. «Мы готовы... помогать вам материально на приобретение оружия, — говорил он Деканозову 2 мая 1905 г., — но самое главное, чтобы движению этому не давать остывать и вносить, таким образом, в русское общество элемент постоянного возбуждения и протеста против правительства»¹³³. В ходе этой встречи Акаси вручил своему агенту 125 тыс. франков, и тот через посредника (анархиста Евгения Бо) начал переговоры с швейцарскими военными властями о приобретении винтовок «Веттерли»¹³⁴. Циллиакус тем временем закупал партию кавалерийских карабинов «Маузер» в Гамбурге¹³⁵.

Точные указания на то, кому, в каком количестве и с какой целью предназначались японские деньги, царская охранка получила из записки Циллиакуса, «изъятой» агентом Мануйлова из чемодана Акаси в середине мая 1905 г. «Японское правительство при помощи своего агента Акаши, — пояснял содержание записки Мануйлов, — дало на приобретение 14 500 ружей различным революционным группам 15 300 фунтов стерлингов, т. е. 382 500 франков. Кроме того, им выдано 4000 фунтов (100 000 франков) социалистам-революционерам и на приобретение яхты с содержанием экипажа 4000 фунтов (100 000 франков)»¹³⁶ Кроме эсеров («SR») в качестве получателей крупных сумм в документе фигурировали Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров («g.»), ППС («S—Р») и Финляндская партия активного сопротивления («F.»)¹³⁷.

В этом же донесении, учитывая особую «важность дела», Мануйлов предложил директору Департамента полиции «учредить самое широкое наблюдение за полковником Акаши, Деканози, Зиллиакусом и другими лицами, примыкающими» к их «особой организации», для чего планировал организовать специальную «агентуру» в семи крупнейших западноевропейских портовых городах (Гамбурге, Кенигсберге, Лондоне, Ливерпуле, Гавре, Марселе и Шербурге)¹³⁸. Предложение Мануйлова было активно поддержано Нелидовым в письме, которое министр иностранных дел граф В. Н. Ламздорф представил «на высочайшее благовоззрение»¹³⁹. Ответ А. Г Булыгина, направленный в конце мая 1905 г. в Министерство иностранных дел и «на высочайшее имя», был выдержан в успокоительных тонах и по существу отвергал план Мануйлова — Нелидова¹⁴⁰. 15 июня Нелидов вновь обратился к Ламздорфу с письмом, в котором отмечал, что «сведениям, доставленным из Парижа г-м Мануйловым, не было», по его мнению, «придано той государственной важности, которую они представляют»¹⁴¹. В ответ Департамент полиции потребовал от Мануйлова «обоснованных доказательств» достоверности его информации¹⁴². Такая реакция Департамента полиции на предложение Мануйлова об учреждении тотальной слежки за Акаси и его агентами объяснялась тем, что Мануйлов в течение весны и начала лета этого года по крайней мере дважды вводил в заблуждение свое начальство ложными сообщениями о начале переправки оружия в Россию¹⁴³. В конце июля 1905 г. его деятельность в Европе была окончательно прекращена (последнее донесение Мануйлова из Парижа датируется 23 июля). Если учесть, что в эти же дни в связи со сменой заведующего фактически была приостановлена работа заграничной агентуры (на место Ратаева был назначен А. М. Гартинг), то станет понятно, почему последние приготовления к отплытию парохода «Джон Графтон» и сопровождавших его яхт прошли для Департамента полиции незамеченными, и в Петербурге об этой экспедиции узнали лишь на ее завершающей стадии. Впрочем, даже если обстоятельства в российской охранке летом 1905 г. сложились бы иначе, уследить за «Джоном Графтоном» ее агентам вряд ли бы удалось: снаряжение судна и сам его поход были настолько законспирированы, что и сегодня многие детали этой экспедиции либо вообще неизвестны, либо остаются спорными.

В середине июля 1905 г. усилиями Деканозова и Бо в Швейцарии было закуплено около 25 тыс. снятых с вооружения винтовок и свыше 4 млн. патронов¹⁴⁴. Треть винтовок и чуть более четверти боеприпасов, сообщает Акаси, предполагалось направить в Россию через Черное море, а остальные — в Балтику¹⁴⁵. С помощью торгового агента фирмы «Такада и Ко» и некоего англичанина эта часть оружия (по разным данным, 15,5—16 тыс. винтовок, 2,5 — 3 млн. патронов, 2,5 — 3 тыс. револьверов и 3 тонны взрывчатых веществ)¹⁴⁶. была перевезена сначала в Роттердам, а затем в Лондон, выбор которого как места базирования, по мнению Футрелла, объяснялся слабой работой здесь русской полиции¹⁴⁷. Сразу же стало ясно, что ранее купленные паровые яхты «Сесил» и «Сизн» слишком малы для транспортировки этого груза. Поэтому в экспедиции им была отведена вспомогательная роль, а при посредстве делового партнера «Такада и К°» Уотта был приобретен главный перевозчик оружия — 315-тонный пароход «Джон Графтон»¹⁴⁸. Сразу же после покупки пароход был формально перепродан доверенному лицу Чайковского — лондонскому виноторговцу Р. Дикенсону, который, в свою очередь, 28 июля передал его в аренду американцу Мортону¹⁴⁹. При этом «Джон Графтон» был переименован в «Луну». Стремясь еще больше запутать возможную слежку, устроители предприятия с помощью того же Уотта купили еще один пароход — «Фульхам», который должен был вывезти оружие из Лондона и в море перегрузить его на борт бывшего «Джона Графтона». Став собственностью некоей японской фирмы, «Фульхам», также получивший новое наименование («Ункай Мару»), был снабжен документами, удостоверявшими его плавание в Китай¹⁵⁰. Сменив 28 июля в голландском порту Флиссинген команду (ее составили в основном финны и латыши во главе с членом Латышской СДРП Яном Страутманисом)¹⁵¹, «Джон Графтон» направился к острову Гернсей, где в течение трех суток, в шторм, грузился оружием с борта «Ункай Мару», после чего взял курс на северо-восток. Туда же с грузом оружия, но под видом совершения увеселительной прогулки отправились и яхты, также предварительно «проданные» подставным лицам¹⁵² Циллиакус выехал в Данию, чтобы дать там последние инструкции капитану «Джона Графтона», а также для организации переправки в Балтику еще 8,5 тыс. винтовок из числа тех, которые ранее предполагалось направить в Черное море (план черноморской операции к тому времени был признан трудноосуществимым) ¹⁵³. Тем временем Акаси вел переговоры в Париже с представителями «кавказских партий» о начале вооруженного выступления на юге России ввиду восстания в «балтийском регионе»¹⁵⁴. 20 августа он прибыл в Стокгольм. Явившийся туда же через несколько дней Циллиакус сообщил японцу, что его запланированная встреча с «Джоном Графтоном» в Копенгагене не состоялась, а сам корабль 18 числа выгрузил часть оружия к северу от Виндау, но, не найдя никого в условленном месте, не смог этого сделать в главном пункте разгрузки — на острове близ Выборга (яхты, которые должны были участвовать в этом деле, задержались в Дании)¹⁵⁵. К тому же В. Фурухельм, ездивший по поручению Циллиакуса в Петербург, вернулся с известием о том, что ему не удалось обнаружить там и намека на какие-либо приготовления к приемке оружия¹⁵⁶.

Тем временем «Джон Графтон» вернулся в Копенгаген и, сменив капитана (им стал бывший старший помощник Страутманиса финский морской офицер Эрик Саксен) и пополнив запасы продовольствия, получил предписание двигаться в Ботнический залив¹⁵⁷. Дважды успешно выгрузив здесь партии оружия (в районе Кеми 4 сентября и близ Пиетарсаари 6-го), рано утром 7 сентября пароход налетел на каменистую отмель в 22 км от Якобстадта и после малоуспешных попыток команды выгрузить оружие на соседние острова на следующий день был взорван. Воспользовавшись предоставленной местными жителями яхтой, команда во главе с последним капитаном судна, Дж. Нюландером, бежала в Швецию¹⁵⁸.

Так бесславно закончилась эпопея с ввозом оружия в Россию на пароходе «Джон Графтон». Уже к осени 1905 г. с обломков парохода, долгое время остававшихся на плаву, а также из тайников на близлежащих островах властями было извлечено без малого 2/3 находившихся на его борту винтовок, вся взрывчатка, огромное количество патронов, винтовочных штыков, детонаторов и других боеприпасов¹⁵⁹. Остальное оружие разошлось среди местного населения и лишь небольшая его часть попала в руки революционеров, в том числе — социал-демократов¹⁶⁰. Финляндская партия активного сопротивления получила с «Джона Графтона» всего 300 стволов¹⁶¹.

* * *

Таким образом, в годы русско-японской войны правительство Японии стремилось воздействовать на внутриполитическое положение России с тем, чтобы ослабить ее в военном отношении. Конкретная задача заключалась в разложении русской армии и затруднении ее комплектования, в стремлении заставить правительство отвлечь максимальное количество войск с театра военных действий на поддержание порядка внутри империи. По свидетельству Ч. Инаба, это была первая и наиболее последовательно осуществлявшаяся попытка такого рода, предпринятая Японией в отношении европейского государства¹⁶². Кроме этих чисто военных задач работа японской разведки преследовала и общеполитические цели, которые по мере затягивания войны и быстрого истощения ресурсов страны все более выходили на первый план: настолько накалить внутриполитическую обстановку в России, чтобы царизм уже не мог более вести войну на два фронта — с врагом внешним и внутренним. Особенно энергично и последовательно в этом направлении действовало военное ведомство Японии, которое руководствовалось сформулированным генералом М. Тераучи принципом: «Во время войны все средства вредить врагу — хороши»¹⁶³.

В своем стремлении ускорить заключение мира с Россией правительство Японии пошло на прямое финансирование деятельности российских революционных и оппозиционных организаций, передав им за годы войны не менее 1 млн. иен (по современному курсу — 5 млрд, иен или 35 млн. долларов). Объектами финансирования явились партия социалистов-революционеров, которую японцы считали «наиболее организованной» среди других революционных партий, игравшей «руководящую роль в оппозиционном движении» России¹⁶⁴; Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров, Польская социалистическая партия и Финляндская партия активного сопротивления. Кроме того, прямые контакты с полковником Акаси, инициатором и главным действующим лицом всего этого предприятия с японской стороны, поддерживали руководители армянской партии «Дашнакцутюн», Бунда и польской Лиги народовой. Благодаря позиции, занятой меньшевистским руководством российской социал-демократии, попытка японцев установить связи с РСДРП удалась лишь отчасти.

Японская помощь коснулась таких важнейших направлений деятельности представителей российского освободительного движения, как печатание и распространение нелегальной литературы, упрочение межпартийных связей, военно-техническая подготовка вооруженного восстания. При этом, руководствуясь чисто прагматическими целями, правящие круги Японии, безусловно, не испытывали ни малейших симпатий к социалистическим идеям, проповедовавшимся их временными союзниками. Не случайно, что, по свидетельству Ч. Инаба, источник поступления денежных средств был перекрыт сразу после начала русско-японских мирных переговоров¹⁶⁵.

Нельзя не согласиться с современными западными исследователями в том, что субсидирование деятельности российских революционных и оппозиционных партий Японией никак не повлияло на исход русско-японской войны¹⁶⁶. Остается фактом и то обстоятельство, что все обильно сдобренные японским золотом начинания, соответствовали ли они объективным потребностям освободительного движения в данный момент или нет, не оказали серьезного влияния на ход российской революции. Обе финансировавшиеся из Токио международные конференции (парижская 1904 г. и женевская 1905 г.) вопреки ожиданиям их устроителей не привели к созданию прочного блока партий; точно так же не состоялось запланированное на июнь 1905 г. вооруженное восстание в Петербурге, и не удалась попытка ввоза оружия в Россию на пароходе «Джон Графтон» летом этого года. Успешно закончившееся в конце 1905 г. путешествие парохода «Сириус», доставившего на Кавказ 8,5 тыс. винтовок «Веттерли» и большое количество боеприпасов¹⁶⁷, также нет оснований расценивать как событие, всерьез повлиявшее на ход освободительного движения в России. По заведомо неполным официальным данным, за полтора года (с весны 1904 до конца 1905 г.) и только через Финляндию в страну было ввезено свыше 15 тыс. винтовок и ружей, около 24 тыс. револьверов, огромное количество патронов, динамита и других боеприпасов¹⁶⁸.

Вероятно, специалистам еще предстоит ответить на вопрос, в какой мере японские деньги способствовали «оживлению деятельности оппозиционных партий в Российской империи»¹⁶⁹, как предполагает Ч. Инаба. Однако очевидно что в целом российская революция проходила не под диктовку Токио, а развивалась по своим внутренним законам.

Примечания

1. Вперед. 1905. 2(15) марта.

2. Петрункевич И. И. Из записок общественного деятеля. Воспоминания / Под ред. А. А. Кизеветтера. Прага, 1934. С. 390.

3. Дневник А. С. Суворина / Под ред. М. Кричевского. М.; Пг., 1923. С. 3.

4. Наша жизнь. 1906. 25 июня (8 июля).

5. Новое время. 1906. 26 июня (9 июля).

6. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28.

7. Апушкин В. А. Русско-японская война 1904—1905 гг. М., 1910; Виноградский А. Н. История русско-японской войны 1904—1905 гг. Вып. 1. СПб., 1908; Русско-японская война 1904—1905 гг.: Работа Военно-исторической комиссии по описанию русско-японской войны. Т. 1—9. СПб., 1910 и др.

8. Изметьев П. И. О нашей тайной разведке в минувшую кампанию. 2-е изд. Варшава, 1910; А. К-ъ. Разведка во время русско-японской войны. СПб., 1907 (Русско-японская война в наблюдениях и суждениях иностранцев. Вып. XII).

9. История русско-японской войны / Ред.-изд. М. Е. Бархатов, В. В. Функе. Т. 1. СПб. [б. г.1. С. 26.

10. Шацилло К.-Ф. Из истории освободительного движения в России в начале XX в. (О конференции либеральных и революционных партий в Париже в сентябре — октябре 1904 г.) // История СССР. 1982, № 4. С. 51—70; его же. Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг.: Организация. Программы. Тактика. М., 1985. С. 232—259.

11. Лядов М. Н. Из жизни партии в 1903—1907 гг.: Воспоминания. М., 1956. С. 219; Первая боевая организация большевиков 1905—1907 гг.: Статьи, воспоминания и документы / Сост. С. М. Познер. М., 1934. С. 259—279.

12. Общественное движение на польских зеМлях. Основные идейные течения и политические партии в 1864—1914 гг. / Под ред. А. М. Орехова. М., 1988.

13. Bullard A. The Russian Pendulum. Autocracy-Democracy-Bolshevism. N. Y., 1919. P. 97—98.

14. Dillon E. The Eclipse of Russia. N. Y., 1918. P. 291—292.

15. Цит. по: Смирнов В. M. Революционная работа в Финляндии (1900—1907 гг.)// Пролетарская революция. 1926. № 1 (48). С. 129.

16. Цит. по: Милюков П. Н. Воспоминания (1859—1917). Т. 1. Нью-Йорк, 1955. С. 243.

17. Futrell М. Northern Underground. Episodes of Russian Revolutionary Transport and Communications through Scandinavia and Finland. 1983—1917. L., 1963. P. 66—84.

18. Происхождение этого названия (цитаты из древнекитайской поэмы, в буквальном переводе означающей «облетевший цветок и поток воды») — довольно неожиданно для такого рода документа — неясно до сих пор. М. Футрелл, например, полагал, что оно явилось плодом фантазии кого-то из позднейших почитателей Акаси. (См.: Futrell М. Colonel Akashi and Japanese Contacts with Russian Revolutionaries in 1904—1905 // St. Antony’s Papers. № 20. Far Eastern Review. № 4. L., 1967. P. 11 —12.) Современные исследователи считают, что это название было присвоено докладу при его перепечатке в японском МИД в 1938 г. с копии, принадлежавшей старшему сыну Акаси — Мотоёси. Оригинал доклада, вероятно, был сожжен вместе с другими секретными военными документами в конце второй мировой войны так же, как и финансовые отчеты японского разведчика. Любопытно, что размножение доклада Акаси в МИД в конце 30-х гг. имело целью пропагандировать его опыт среди высших чиновников министерства ввиду надвигавшейся новой войны. Однако в конце концов этот опыт был признан в новых условиях неприемлемым. (См.: Inaba Sh. An Explanatory Note on Rakka ryusui // Akashi M. Rakka ryusui. Colonel Akashi’s Report on His Secret Cooperation with the Russian Revolutionary Parties during the Russo-Japanese War. Selected Chapters translated by Inaba Ch. and edited by O. Fait and A. Kujala. Helsinki, 1988. / Далее — Rr /. P. 11, 15—16.)

19. White J. The Diplomacy of the Russo-Japanese War. Princeton, New Jersey, 1964. P. 138, 140.

20. Ibid. P. 141.

21. Начало ее изучения в Японии относится к 1928 г., когда Т. Комори опубликовал двухтомную биографию Акаси. По свидетельству М. Футрелла, в ней, однако, в основном были лишь подтверждены факты, содержащиеся в воспоминаниях К. Циллиакуса. (См.: Futrell М. Northern Underground. Р. 206.)

22. Rr.

23. В Японии при разработке планов будущей военной кампании, безусловно, учитывали возможный рост революционного движения в России. Как сообщает Футрелл, уже в середине 1903 г. в меморандуме японского Генштаба было указано на российское социалистическое движение (имелся в виду главным образом Бунд) как на возможного союзника при проведении подрывных операций. (См.: Futrе11 М. Colonel Akashi... Р. 9.) Вместе с тем до января 1904 г., т. е. до непосредственного кануна войны, по наблюдениям Ч. Инаба, японский Генеральный штаб не имел ясного представления о ведении подобных операций. Конкретные формы план таких действий начал обретать лишь с началом практического сотрудиничества Акаси с финнами. (См.: Rr. Р. 71.)

24. Сотрудничество У Сентаро с Акаси находилось в поле зрения Департамента полиции. К сожалению, касающиеся его материалы охранки в архиве не сохранились и значатся лишь по описи (см.: ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1911. Оп. 241. Д. 38. Ч. 13). Уайт ошибочно называет Сентаро одним из главных агентов Акаси, с помощью которого он якобы собирал нужную ему информацию не только в России, но и за ее пределами. (W h i t е J. Op. cit. P. 141.) В действительности такая характеристика больше подходит венгру М. Балогу де Таланта, который незадолго до начала войны явился с предложением своих услуг прямо к послу Японии в России Курино. Акаси признает, что именно ему он был обязан установлением связей с финскими оппозиционерами. После того, как с весны 1904 г. в лице нескольких шведских офицеров Акаси приобрел новых помощников по сбору военно-разведывательной информации о России, он отказался от услуг Балога. (Rr. Р. 34—35.)

25. Rr. Р. 37.

26. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 150. Л. 23. об. — 24.

27. Там же. 1903. Д. 1955. Л. 34—35 об.

28. Rr. Р. 23—24, 35.

29. Ibid. Р. 38.

30. Ibid. Р. 71.

31. Ibid. Р. 38.

32. Новое время. 1904. 23 авг.

33. Подробнее см.: Общественное движение на польских землях... С. 180—182.

34. Там же. С. 190; Rr. P. 72.

35. White J. Op. cit. P. 142.

36. Pobog-Malinowski Wl. Josef Pilsudski. 1901 —1908. W ognii Rewolucju. Warszawa, 1935. S. 217.

37. Rr. P. 72.

38. Ibid. Гэнро — совет старейших государственных деятелей, ближайших советников императора, рекомендации которого по всем вопросам внутренней и внешней политики подлежали безусловному выполнению правительством.

39. Судить о результативности этой деятельности ППС в полном объеме трудно. В литературе можно встретить указания на отдельные случаи добровольной сдачи в японский плен польских военных формирований. (См.: Вотинов А. Японский шпионаж в русско-японскую войну 1904—1905 гг. М., 1939. С. 129; Fait О. Collaboration between Japanese Intelligence and the Finnish Underground during the Russo-Japanese War // Asian Profile. Hong Kong, 1976. V 4. № 3.) По другим данным, число перебежчиков с русской стороны вообще было очень невелико — немногим более 100 человек, из которых большинство, по свидетельству очевидцев, составлял «человеческий хлам». (См.: Каторга и ссылка. 1927. № 2/31 /. С. 168.) Характерно, что во время переговоров с представителями польского общественного движения летом 1904 г. глава японского внешнеполитического ведомства гарантировал польским перебежчикам особое отношение и обещал, что они не будут рассматриваться в Японии как обычные военнопленные. (См.: Lеrski J. The Polish Chapter of the Russo-Japanese War // Transactions of the Asiatic Society of Japan. Tokyo. 1959. V 7. P. 78.) Воспоминания русских пленных подтвержают, что поляки содержались отдельно от них и пользовались некоторыми преимуществами. (См.: Купчинский Ф. П. В японской неволе: Очерки из жизни русских пленных в Японии в г. Мацуяма на острове Сикоку. СПб., 1906. С. 192—193; Н. Н. Около японцев (Из дневника пленного офицера) // Исторический вестник. 1908. Т. 112. № 6. С. 949).

40. Подробнее см.: Общественное движение на польских землях... С. 191—219.

41. Ленин В. И. ПСС. Т. 17. С. 49.

42. Fаlt О. Collaboration... Р. 211.

43. Смирнов В. М. Указ. соч. С. 124—128.

44. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1903. Д. 1955. Л. 9 об.

45. Там же. Л. 5, 10.

46. Там же. Л. 20—20 об.

47. Rr. Р. 38. 4

48. Ibid. Р. 40.

49. Ibid. Р. 98—99.

50. Ibid. Р. 100—101.

51. На деле предложения Циллиакуса были гораздо шире. В письме Плеханову от 8 мая 1904 г. он излагал целый план, реализация которого должна была привести к свержению самодержавия или, по крайней мере, к созданию такой ситуации, когда «русский Далай-Лама» (Николай II) попытается «перейти к другой системе управления». Основной упор Циллиакус делал на необходимости проведения вооруженных демонстраций в условиях ожидавшихся новых военных поражений царизма. Упомянутый Плехановым манифест против войны значился в письме лишь в качестве своеобразной «программы-минимум» предстоящей конференции. (См.: Архив Дома Плеханова /АДП/ Ф. 1093. Оп. 3. Д. 273 / без нумерации листов/).

52. Социал-демократическое движение в России: Материалы / Под ред. А. Н. Потресова и Б. И. Николаевского Т. 1. М.; Л., 1928. С. 332—333.

53. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 1. Ч. 1. Т. 2. Прод. 1. Л. 202 об.

54. Там же. Л. 202—202 об.

55. АДП. Ф. 1093. Оп. 3. Д. 273 (без нумерации листов).

56. Rr. Р. 40.

57. Ibid.

58. Ibid. Р. 57.

59. Волковичер И. Партия и русско-японская война // Пролетарская революция. 1924. № 12(35). С. 119—121. В «Истории российской социал-демократии» Л. Мартов утверждает, что еще до этого Циллиакус «сделал прямые предложения как Г В. Плеханову, так и заграничным представителям Бунда вступить в переговоры с агентами японского правительства о помощи русской революции деньгами и оружием», но получил «должный отпор». (См.: История российской социал-демократии / Под ред. Л. Мартова. [Пг.], 1918. С. 95). Судя, однако, по поведению Плеханова на этом заседании Совета партии, сообщение Дана явилось для него неожиданностью. (См.: Волковичер И. Указ. соч. С. 121.) Отложившаяся в Архиве Дома Плеханова его переписка с Циллиакусом также не дает оснований для такого утверждения.

60. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 1. М., 1970. С. 542—543.

61. История российской социал-демократии. С. 94.

62. Кораблев Ю. И. Военная работа петербургских большевиков в революции 1905— 1907 гг. М., 1955. С. 22.

63. См., напр.: Гаврилов Б. Военная работа московских большевиков в годы первой русской революции. М., 1950. С. 24.

64. [Дан Ф.] Дорогая цена // Искра. 1904. 10 июля. № 69.

65. См.: ЦПА ИМЛ. Ф. 17. On. 1. Д. 239. Л. 1 об. — 2. Письмо А. И. Любимова В. А. Носкову от 24 августа 1904 г.

66. Под «японофильством» Мартов, в частности, имел в виду неоднократные противопоставления Лениным «деспотического и отсталого правительства» России «политически свободному и культурно быстро прогрессирующему народу» Японии (См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 8. С. 170; Т. 9. С. 155) и шире — «прогрессивной, передовой Азии» «отсталой и реакционной Европе» (см. там же. С. 152); под «идеализацией роли японского империализма» — его рассуждения о «революционной задаче, выполняемой разгромившей самодержавие японской буржуазией». (См. там же. С. 156—158.)

67. Ленин В. И. ПСС. Т. 8. С. 174.

68. Там же. Т. 9. С. 135.

69. Там же. С. 157.

70. Плеханов Г. В. «Строгость необходима...»//Плеханов Г. В. Соч. Т. 13. М.; Л., 1926. С. 99—100.

71. Ленин В. И. ПСС. Т. 9. С. 157.

72. Владимир Ильич Ленин Биографическая хроника. Т. 1. С. 552, 567, 579.

73. Топеха П. П. Из истории распространения ленинских идей в Японии // Вопросы истории КПСС. 1970. № 9. С. 52.

74. ЦПА ИМЛ. Ф. 17. On. 1. Д. 158. Л. 1—2.

75. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 1. С. 535.

76. Топеха П. П. Указ. соч. С. 52.

77. См.: Волковичер И. Указ. соч. С. 120.

78. ЦПА ИМЛ. Ф. 17. On. 1. Д. 246. Л. 1.

79. В связи с этим решением ЦК появилось и ходило по рукам в эмиграции шутливое стихотворение, повествовавшее о горестях опального экспедитора от его собственного лица. (См. там же. Д. 215. Л. 7—8.)

80. Эта «неточность» В. Д. Бонч-Бруевича породила серию ошибок в весьма обширной литературе, посвященной Русселю и его дальневосточной одиссее. Так, утвердилось мнение, будто он был чуть ли не доверенным лицом Заграничного отдела ЦК РСДРП, а социал-демократическая литература — основным видом печатной продукции, распространявшейся среди русских военнопленных в Японии. (См.: Иосько М. И. Николай Судзиловский-Руссель. Жизнь, революционная деятельность и мировоззрение. Минск, 1976. С. 192; Клейн Б. С. Доктор Руссель. Историческая хроника // Неман. 1969. № 1. С. 93—94; Маринов В. А. Россия и Япония перед первой мировой войной (1905—1914 гг.). Очерки истории отношений. М., 1974. С. 93 и др.). На самом деле Руссель был направлен на Дальний Восток американским Обществом друзей русской свободы, находившимся под контролем социалистов-революционеров, с которыми, в свою очередь, он поддерживал дружеские и деловые отношения как до, так и во время своего пребывания в Японии; перед ними же и отчитывался в своей деятельности. (См.: ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Д. 1. Ч. 1. Т. 2. Л. 352—355. Л. А. Ратаев — П. И. Рачковскому. 8 авг. / 27 июля 1905 г. № 162; International Institute of Social History (Amsterdam) (IISH). PSR fund. Box 2. № 144 / без нумерации листов/. Письмо Н. Русселя неустановленному члену ПС-Р от 19 февраля 1907 г.) Что касается нелегальной литературы, попадавшей к русским военнопленным, то в их мемуарах можно встретить упоминания об эсеровской «Революционной России» и даже об «Освобождении», пересылавшемся в Японию в мизерных количествах, но не о социал-демократических периодических изданиях. (См.: Купчинский Ф. П. Указ. соч. С. 35; Толстопятов А. В плену у японцев. СПб., 1908. С. 21 и др.)

81. Бонч-Бруевич В. Д. Женевские воспоминания (1904—1905)//Бонч-Бруевич В. Д. Избр. соч. Т. 2. М., 1961. С 327—328.

82. Ольминский М. С. Примиренский ЦК и токийское правительство // «Вперед» и «Пролетарий». Первые большевистские газеты 1905 г. М., 1924. С. 32.

83. См.: Волковичер И. Указ. соч. С. 122.

84. Бонч-Бруевич В. Д. Указ. соч. С. 329.

85. Там же.

86. Запись беседы моей [Г. А. Алексинского] с Плехановым в Женеве, 1915 г. // International Review of Social History. 1981. Vol. 26. № 3. P. 347.

87. Еще более подробно этот пункт решений конференции изложил в своем донесении в Петербург Л. А. Ратаев, проинформированный другим участником конференции — Азефом. (См.: ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 1. Ч. 1. J. 3. Л. 270 об. — 271 об.) Достоверность этих сообщений в какой-то степени подтверждает и содержание проекта итогового документа конференции, разосланного Циллиакусом ее участникам еще в конце июля — начале августа 1904 г. В нем речь также шла о координации выступлений земств, интеллигенции, рабочих, крестьян и солдат. (См.: АДП. Ф. 1093. Оп. 3. Д. 273 /без нумерации листов/).

88. Шацилло К. Ф. Русский либерализм. С. 235—259.

89. Rr. Р. 41.

90. Ibid. Р. 42.

91. Ibid.

92. ЦГАОР СССР Ф. 102 ДП ОО. 1909. Оп. 239. Д. 202. Л. 20 об. — 21 об.

93. Там же. 1904. Оп. 232. Д. 2258. Л. 64—64 об.

94. Там же. Д. 1. Ч. 1. Т. 2. Л. 153 об.

95. По свидетельству Мануйлова, Акаси еженедельно выплачивал Деканозову «на расходы и разъезды» 2050 франков, или 750 руб. (ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 50). Таким образом, заработок этого «умелого», но «скромного и тихого» революционера втрое превышал жалованье заведующего заграничной агентурой и в пять раз — самого Манасевича-Мануйлова.

96. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 1. И. Ф. Манасевич-Мануйлов — директору Департамента полиции. 29 ноября 1904 г. № 264.

97. Там же. Л. 12—29.

98. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 204 об.; Д. 1. Ч. 5. «А». Л. 25.

99. Там же. Д. 28. Л. 204 об. — 206 об.

100. Там же. Л. 39.

101. Rr. Р. 44.

102. Ibid.

103. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Д. 1. Ч. 1. Л. 36 об. Л. А. Ратаев — директору Департамента полиции. 27 янв. / 9 февр. 1905 г. № 24.

104. См. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 2. С. 22.

105. Ленин В. И. ПСС. Т. 9. С. 279.

106. Там же. С. 279—280.

107. Донесения Евно Азефа (Переписка Азефа с Ратаевым в 1903—1905 гг.) //Былое. 1917. № 1(23). С. 223.

108. Так представляли себе направление будущей совместной деятельности эсеры и Гапон. С точки зрения Ленина, «задачей соединенных действий» следовало «поставить» «непосредствен¬ное и фактическое слияние на деле терроризма с восстанием массы». (См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 9. С. 280).

109. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Д. 1. Ч. 1. Л. 115 об. — 116.

110. Там же. Л. 105 об. — 106.

111. Там же. Л. 106 об.

112. Такие приглашения получили эсеры, РСДРП-большевики («Вперед»), меньшевики («Иск¬ра»), ППС, СДКПиЛ, ППС — «Пролетариат», Латышская СДРП, Бунд, Армянская с.-д. рабочая организация, «Дрошак», Белорусская громада, Латышский с.-д. союз, Финляндская партия активного сопротивления, Финляндская рабочая партия, Грузинская партия социалистов-федералистов- революционеров, Украинская революционная партия, Литовская с.-д. партия и Украинская социалистическая партия. (См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 10. С. 180—181).

113. IISH. PSR fund. Box 1. № 18. (без нумерации листов). Протокол собрания заграничного комитета ПСР от 7 апреля 1905 г.

Комментируя этот шаг редакции «Искры» на III партийном съезде, Ленин усмотрел в нем очередной антибольшевистский выпад со стороны меньшевиков. (См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 10. С. 181). Нам думается, что главной причиной отклонения ими предложения Гапона было понимание его истинной роли в этом деле. Отсюда же, вероятно, и демонстративное молчание «Искры» по поводу упомянутого гапоновского «Открытого письма». Не случайно, что в своем повторном обращении в меньшевистский Совет РСДРП по поводу участия социал-демократов в конференции Гапон сетовал на то, что полученное им письмо Ю. О. Мартова лишь устанавливало «некоторые факты наших предварительных переговоров», но не заключало в себе конкретного ответа. (См.: АДП. Ф. 1093. Оп. 3. Д. 1022 /без нумерации листов/.)

114. Ленин В. И. ПСС. Т. 10. С. 181.

115. Там же.

116. Rr. P. 148; Азеф доносил Ратаеву, что конференция проходила с 3-го по 10-е число. (См.: Донесения Евно Азефа. С. 225).

117. ПСР, ППС, «Дрошак», Финляндской партией активного сопротивления, Грузинской партией социалистов-федералистов-революционеров, Латышским с.-д. союзом и Белорусской громадой. По сведениям Акаси, авторами этой декларации были Е. К. Брешко-Брешковская («Great В.»), Г А. Гапон («father g.») и «agent f.», вероятно, Виктор Фурухельм, делегат от Финляндской партии активного сопротивления. (См.: Rr. Р. 66.)

118. Революционная Россия. 1905. 25 апр. № 65. С. 1—3.

119. Такой же нелепостью была инструкция, данная им Деканозову в начале мая 1905 г. относительно характера революционного движения в России, дословно записанная Мануйловым. Акаси считал, что «во всем этом движении необходимо, по возможности, не трогать частной собственности, дабы не раздражать общества, но направить все против самодержавного правительства. Нужно, — сказал Акаши, — чтобы движение это в особенности носило характер антицарский, а потому, по моему мнению, следовало бы громить имущество, принадлежащее Удельному ведомству» (ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 49 об.) Деканозов не растерялся и ответил, что «в этом направлении кое-что уже начато в Таврической губернии» (там же).

120. Rr. Р. 46.

121. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Д. 1. Ч. 1. Л. 182 об.

122. Rr. Р. 66.

123. Ibid.

124. Ibid. Р. 62.

125. Ibid.

126. Falt О. Collaboration. Р. 206.

127. Rr. Р. 64.

128. Ibid. Р. 69, 82, 161.

129. Ibid. Р. 46.

130. Ibid. Р. 161; ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 61.

131. Rr. Р. 46.

132. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 61; Изнанка революции... С. 10.

133. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 48 об. — 49.

134. Там же. Л. 50; Rr. Р. 46.

135. Rr. Р. 46.

136. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 69 об.

137. Позднее записка Циллиакуса целиком была воспроизведена в брошюре «Изнанка революции» (с. 10—11).

138. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1904. Д. 28. Л. 69 об. — 70.

139. Там же. Л. 80—82 об.

140. См. там же. Л. 98—106.

141. Там же. Л. 169 об.

142. Там же. Л. 175—175 об.

143. Там же. Л. 76, 232.

144. Rr. Р. 46—47.

145. Ibid.

146. Futrеll М. Op. cit. Р. 69; Rr. Р. 49.

147. Futrеll М. Op. cit. Р. 67.

148. Ibid. Р. 70; Rr. Р. 49.

149. Futrell М. Op. cit. Р. 70.

150. Futrell М. Ср. cit. Р. 71; ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Оп. 233. Д. 450. Т. 2. Л. А. Л. 28—28 об. Копия донесения вице-консула в Гернсее X. В. Стикланда в МИД. Передана П. И. Рачковскому 7 сентября 1905 г. № 121.

151. Futrell М. Op. cit. Р. 70; Rr. Р. 49.

152. Futrell М. Op. cit. Р. 72.

153. Ibid.; Rr. Р. 50.

154. Rr. Р. 50.

155. Ibid; Futrell М. Op. cit. P. 72—73.

156. Futrell M. Op. cit. P. 73. Вопрос о том, кто занимался этой приемкой и почему в конечном итоге она провалилась, является, пожалуй, наименее выясненным во всей этой истории. По некоторым данным, этим делом руководил специальный комитет, в который Акаси, Циллиакус и Чайковский привлекли Азефа, а затем, и Гапона. Когда же стало ясно, что ни эсеровские, ни гапоновские группы не в состоянии организовать встречу «Джона Графтона», в дело были вовлечены и большевики, но с большим опозданием. Во всяком случае, вопрос об участии в приемке оружия рассматривался ЦК РСДРП лишь 10 августа 1905 г. (См.: Ленинский сборник. Т. 5. М; Л., 1929. С. 538—539.) К тому же, судя по всему, ни Гапон, ни социал-демократы не знали точной даты и места прибытия «Джона Графтона», и планировавшаяся (но так и не состоявшаяся) их встреча для выяснения этих вопросов была назначена лишь на начало сентября 1905 г. (См.: Первая боевая организация большевиков в 1Q05—1907 гг. С. 56; Поссе В. А. Воспоминания /1905—1917 гг./. Пг., 1923. С. 50—51.)

157. Futrell М. Op. cit. Р. 75; Rr. Р. 50.

158. Rr. Р. 50—51; Futrell М. Op. cit. Р. 76—78.

159. ЦГАОР СССР. Ф. 102 ДП ОО. 1905. Оп. 233. Д. 9. Ч. 10. Т. 2. Л. 119—119 об. Донесение начальника Финляндского ЖУ Фрейберга командиру отдельного корпуса жандармов от 21 октября 1905 г. № 2560.

160. Первая боевая организация большевиков в 1905—1907 гг. С. 56, 78.

161. Futrell М. Northern Underground. Р 79. Интересно, что, несмотря на это, источники отмечают наличие винтовок «Веттерли» в Москве в декабре 1905 г. (См.: Изнанка революции. С. 19). В Финляндии же они эпизодически появлялись вплоть до 1918 г. (Futrell М. Ор. cit. Р. 79).

162. Rr. Р. 83.

163. Цит. по Иосько М. И. Указ. соч. С. 207.

164. Rr. Р. 63. Посол в Австрии Н. Макино — Комуре. Март 1905 г. № 75.

165. Ibid. Р. 82.

166. Ibid. Р. 83.

167. Ibid. Р. 53; Изнанка революции... С. 19—20.

168. ЦГАОР СССР. Ф. 102. ДП ОО. 1905. Оп. 233. Д. 450. Т. 3. Л. 153. Донесение начальника Финляндского ЖУ Фрейберга в Департамент полиции от 27 декабря 1905 г. № 3112.

169. Rr. Р. 83.

Followers 0

Go to articles История России

User Feedback

There are no reviews to display.

Темы на форуме
- Плавания полинезийцев
  
  By Чжан Гэда, 15 Sep 2022 in History of Southeastern Asia and Polynesia
  - 17 replies
  - 0 views
- Византийско-венгерская война (1163—1167) г.
  
  By kusaloss, 8 Feb 2022 in History of Byzantine Empire
  - 7 replies
  - 0 views
- Разбор фильма "Тобол"
  - 1
  - 2
  By Чжан Гэда, 7 Jan 2022 in History of Siberia
  - 48 replies
  - 0 views
- Индоевропейская языковая семья и гаплогруппа R1a
  
  By Рекуай, 6 Dec 2021 in Фольк-хистори
  - 2 replies
  - 0 views
- Поход во Вьетнам (1788-1789)
  
  By Чжан Гэда, 18 Jul 2021 in Qing Dynasty (1616-1912)
  - 7 replies
  - 0 views

Categories
Show all categories
Files
Blog Entries
- Последний единорог
  By Saygo in Скит боголепный
  0
- По "Балтийской Луже"
  By Saygo in Сергей Махов
  0
- А что, если...
  By Saygo in Скит боголепный
  0
- Поэты "Общей тетради": К. Лемминг и И. Евражкин
  By Snow in Умблоо
  0
- Есть рекорд!
  By Saygo in Скит боголепный
  0
Similar Content
- Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
  By Военкомуезд
  
  Александр Борисович
  АСТАШОВ
  д-р ист. наук, профессор
  Российского государственного
  гуманитарного университета
  БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
  Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
  Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
  Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
  Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
  1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
  возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
  Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
  Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
  В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
  1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
  2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
  зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
  23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
  на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
  Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
  1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
  2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
  3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
  4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
  5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
  защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
  Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
  1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
  2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
  3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
  ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
  В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
  2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
  и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
  Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
  Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
  2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
  4. Там же. Л. 2 об.
  5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
  6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
  7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
  лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
  Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
  В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
  2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
  3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
  о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
  Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
  1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
  ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
  Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
  2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
  3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
  4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
  Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
  1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
  2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
  3. Там же. Л. 518. /229/
  обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
  военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
  Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
  Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
  2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
  3. Там же. Л. 522 об.
  4. Там же. Л. 520-522. /230/
  общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
  Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
  После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
  2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
  4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
  применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
  В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
  1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
  2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
  енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
  В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
  Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
  1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
  2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
  3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
  запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
  6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
  Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
  В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
  2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
  «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
  Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
  В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
  2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
  3. Там же. Л. 29-29 об.
  4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
  «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
  По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
  2. Там же. Л. 31.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
  с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
  Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
  нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
  Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
- Гимпельсон Е.Г. Ограбление хозяйства Юга России интервентами и белогвардейцами в 1919 г. // Исторические записки. Т. 35. 1950. С. 36-61.
  By Военкомуезд
- Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
  By Военкомуезд
  
  БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ
  
  С. Н. Базанов
  
  Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.
  
  5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/
  
  В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.
  
  В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.
  
  Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.
  
  До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].
  
  Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].
  
  В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].
  
  Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/
  
  Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.
  
  Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.
  
  При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.
  
  И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].
  
  Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.
  
  Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.
  
  Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.
  
  Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.
  
  Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].
  
  После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.
  
  Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/
  
  Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].
  
  Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].
  
  Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.
  
  Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].
  
  Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].
  
  О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/
  
  Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].
  
  В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.
  
  Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].
  
  Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/
  
  После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».
  
  После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.
  
  Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].
  
  ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].
  
  Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.
  
  Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].
  
  О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.
  
  Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/
  
  Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].
  
  Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].
  
  Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]
  
  Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.
  
  Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.
  
  Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].
  
  Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].
  
  Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].
  
  Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.
  
  После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.
  
  Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.
  
  Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.
  
  III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].
  
  На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].
  
  Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.
  
  Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].
  
  Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.
  
  Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].
  
  Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.
  
  Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.
  
  В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].
  
  Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.
  
  На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.
  
  1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
  2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
  3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
  4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
  5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
  6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
  7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
  8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
  9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
  10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
  11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
  12. Там же, с. 95.
  13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
  14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
  15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
  16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
  17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
  18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
  19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
  20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
  21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
  22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
  23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
  24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
  25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
  26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
  27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
  28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
  29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
  30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
  31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
  32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
  33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
  34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
  35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
  36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
  37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
  38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
  39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
  40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
  41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
  42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
  43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
  44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
  45. Там же, 1917, 31 авг.
  46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
  47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
  48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
  49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
  50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
  51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
  52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
  53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
  54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
  55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
  56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
  57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
  58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
  59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
  60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
  61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
  62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
  63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
  64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
  65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
  66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
  67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
  68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
  69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
  70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
  71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
  72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
  73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
  74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
  75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
  76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
  77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
  78. Солдат, 1917, 22 окт.
  79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
  80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
  81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
  82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
  83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
  84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
  85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
  86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
  87. Там же, 1917, 24 окт.
  88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
  89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
  90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
  91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
  93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
  93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
  94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
  95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
  96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
  97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
  98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
  99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.
  
  Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
- Иоффе А.Е. Хлебные поставки во Францию в 1916-1917 гг. // Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
  By Военкомуезд
  
  А. Е. Иоффе
  
  ХЛЕБНЫЕ ПОСТАВКИ ВО ФРАНЦИЮ в 1916—1917 гг.
  
  Архив министерства продовольствия Временного правительства России содержит переписку с торговыми представителями Антанты в Петрограде, с агентами министерств земледелия и продовольствия в отдельных областях страны и руководителями армии, а также другие документы по вопросу об отправке хлеба из России в страны Антанты в 1916 и 1917 гг. Эти материалы нигде и никем в литературе не использованы. В работах, освещающих продовольственное положение России в указанные годы, нигде ни словом не упоминается о посылке хлеба союзникам. Авторы исходили из того, опровергаемого нами, тезиса, что в связи с войной хлебные поставки из России были прекращены. [1] Ни слова не говорится о посылке пшеницы во Францию в «Истории гражданской войны» (т. I). Между тем во время войны хлеб продолжал вывозиться за границу. История хлебных поставок во Францию в 1916—1917 гг. является убедительным, можно сказать концентрированным, выражением большой степени и унизительных форм экономической зависимости тогдашней России от Антанты. Поэтому тема о вывозе хлеба в военные годы имеет несомненный научный интерес.
  
  Уже в 1916 г., еще больше в 1917 г., продовольственный кризис в самой России стал реальным фактом. Летом 1916 г. в 34 губерниях была введена карточная система, в 11 губерниях ее собирались ввести, и только в 8 губерниях шла свободная торговля. [2] Страдали от строгого лимитирования продовольствия, конечно, трудящиеся массы. Несмотря на введение карточек, промышленные города, и Петроград прежде всего, не получали нужного количества хлеба. Плохо снабжалась и армия.
  
  В феврале 1917 г. на фронты было отгружено 42.3% намеченного и необходимого количества хлеба и фуража, для гражданского населения— 25.6%. На Северном фронте в начале февраля остался лишь двухдневный запас продовольствия, на Западном фронте вместо хлеба ели сухари, на Юго-западном солдаты получали только по одной селедке в день. [3]
  
  В Петрограде толпы людей собирались у продовольственных магазинов, простаивали в очереди, но далеко не всегда получали даже го-/65/
  
  1. См., напр., 3. Лозинский. Экономическая политика Временного правительства, М., 1928; Р. Клаус. Война и народное хозяйство России (1914—1917 гг.), М.—Л., 1926; Н. М. Добротвор. Продовольственная политика самодержавия и Временного правительства (1915—1917 гг.) — «Исторический сборник», Горький, 1939.
  2. Н. М. Добротвор. Указ. соч., стр. 65—66.
  3. А. 3айончковский. Мировая война, М., 1931, стр. 297; 3. Лозинский, Указ. соч., стр. 8—9.
  
  лолный паек Катастрофическое положение с продовольствием признавали и лидеры буржуазии. Незадолго до Февральской революции Родзянко в записке, поданной Николаю. II, указывал, что «дело продовольствия страны находится в катастрофическом состоянии». [4] Такие же «признания» делались и на заседаниях «Комиссии по расследованию причин кризиса и путей выхода из него», созданной Думой. Однако ни записка Родзянко, ни ораторские упражнения в комиссии не вскрыли действительных причин продовольственной катастрофы и тем более не помогли найти выхода из сложившегося положения. Хлеб в стране был. Урожаи 1916 и 1916 гг. оказались неплохими. В производящих губерниях, особенно в восточной и юго-восточной части страны, не затронутой военными действиями, скопились значительные хлебные запасы, определявшиеся к 1917 г. в 600 млн. пудов; [5] однако помещики, кулаки, спекулянты неохотно продавали хлеб, ожидая повышения цен. Никаких мер по принудительному извлечению запасов, с оплатой хлеба по твердым ценам, царское правительство не приняло. Транспортная разруха мешала своевременной доставке на места даже того хлеба, который попадал в руки правительственных органов. К тому же деревня и город экономически плохо были связаны друг с другом. Не находя в городе нужных им товаров, крестьяне вывозили мало продовольствия. Правительство Николая II не приняло ни одной радикальной меры к улучшению продовольственного положения, оно оказалось здесь полным банкротом... И несмотря на полную неспособность обеспечить хлебом фронт и тыл, царские власти взяли на себя обязательства послать зерно Антанте. Именно в этой плоскости их серьезно озаботила продовольственная проблема. Как выколотить из российских губерний мешки с зерном для отправки их во Францию и Англию? Архив министерства продовольствия содержит документацию, убедительно рисующую антинародную, предательскую по отношению к голодавшим рабочим и солдатам деятельность царского, а вслед за ним и Временного правительства по поставкам хлеба за границу.
  
  В марте 1916 г. царские министры решили доставить во Францию 30 млн. пудов пшеницы. Мотивируя необходимость этих поставок, министры ссылались на плохой урожай в Америке. Игнорируя насущные нужды народов своей страны, они собрались отправлять зерно «союзникам». Из 30 млн. пудов 11 млн. решили отправить в том же 1916 г. Французскому правительству и этого показалось мало, его торговые представители в России запросили на 1916 г. 15 млн. пудов. Царское правительство согласилось на 13 млн. Поставки должны были осуществляться через Архангельск. [6] Все лето в направлении к Архангельскому порту шли эшелоны с зерном для Франции. Часть транспорта, и без того недостаточного для обеспечения внутренних перевозок, была использована для «союзных» целей. 6 октября 1916 г. уполномоченный министерства земледелия в Архангельске Н. И. Беляев доносил в Петроград, что к 5 сентября в Архангельск прибыло 10 009 875 пудов пшеницы на 53 парохода уже погружено 9 417 479 пудов, на два еще грузящихся парохода сдано пока 350 000 пудов. [7] Мешки с пшеницей для отправки во Францию продолжали двигаться в направлении на Архангельск. В следующей сводке, посланной 2 октября, Беляев инфор-/66/
  
  4. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 23, л. 133.
  5. П. И. Лященко. История народного хозяйства, т. II, М., 1948, стр. 675.
  6. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 96; д. 22, л. 86; д. 124, л. 63.
  7. Там же, д. 22, л. 40. Все даты приводятся по старому стилю.
  
  мировал министра земледелия, что к 30 сентября прибыло 12 467 411 пудов, из которых 11 534 726 пудов уже погружены на пароходы. [8] Правительство Николая II было близко к выполнению своих обязательств на 1916 г. Для этой цели нашлись и люди, и средства, и возможности. В целом за весь 1916 г. вывоз хлеба из России, по сравнению с 1915 г.» увеличился, несмотря на быстро возраставшую нехватку продовольствия внутри страны. В 1915 г. из страны было экспортировано 11 100 тыс. пудов пшеницы, а в 1916 г. — 14 381 тыс. пудов; пшеничной муки соответственно — 5 058 тыс. и 7 813 тыс. пудов, а ржи — 5 802 и 6 206. [9]
  
  Но странам Антанты всего этого было мало. В следующем году они хотели добиться значительного увеличения поставок, совершенно пренебрегая внутренними нуждами и реальными экспортными возможностями России. В конце декабря 1916 г. Палеолог и Бьюкенен обратились с нотами в русское министерство иностранных дел с просьбой, выраженной в форме требования, доставить союзникам в навигацию 1917 г. через Архангельск не более не менее, как 50 млн. пудов пшеницы. Лишь «в крайнем случае» союзники соглашались получить 15 млн. пудов из 50 млн. рожью вместо пшеницы.
  
  Уже в первых числах января 1917 г. царский Совет министров поспешил согласиться с требованием Антанты, о чем немедленно довел до сведения Лондона и Парижа через дипломатические каналы. Тогда же был выработан предварительный план удовлетворения франко-английских притязаний. Совет министров решил, что «указанные настойчивые требования могут быть удовлетворены следующим образом: 10 млн. пудов пшеницы будут доставлены из. Сибири через Котлас, 10 млн. из Юго-западного края, 5 млн. из Самарской губернии, 5 млн. с Кавказа и 5 млн. из Таврической губернии»; недостающие 15 млн. пудов предполагалось заменить рожью из Уфимской и Самарской губерний. Союзникам было обещано доставить 15 млн. пудов к 1 июля 1917 г. [10]
  
  Правительство Николая II приняло быстрые решения в угодном Антанте духе. Союзники сопроводили свои требования угрозами. Они вели себя подобно богатым подрядчикам, разговаривающим с обнищавшим несостоятельным клиентом. Выступая в данном случае от имени Антанты, английский посол передал памятную записку министру иностранных дел Н. Н. Покровскому, где все было сказано достаточно ясно: если русское правительство не будет удовлетворять союзные требования на пшеницу и лес, если суда, предоставленные Англией для перевозки угля и военного снаряжения, не будут возвращаться обратно, полные хлебом и лесом, то «английское правительство не сможет доставить необходимое количество тоннажа для перевозки угля и военного снаряжения в Россию». [11]
  
  Когда 10 января Совет министров вновь обсуждал вопросы поставок хлеба за границу, то, заслушав доклад министра земледелия (где отмечался недостаток пшеницы в России), он в своем решении «не мог не отметить, что благоприятное разрешение настоящего вопроса приобретает ныне совершенно исключительное для нас значение, так как союзные державы изъявили согласие направить в наши северные порты обусловленное число судов с военными грузами первостепенного значе-/67/
  
  1. ЦГАОР, ф. 361, оп. 3. д. 22, л. 90.
  2. «Известия по внешней торговле», 1917, №21, стр. 583; «Вестник финансов, торговли и промышленности», 1917, №10, стр. 471.
  3. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7—8.
  4. Там же, л. 29.
  
  -ния лишь при условии обеспечения обратных рейсов пароходов с хлебными грузами». [12]
  
  Однако, кроме факторов субъективных, выражавшихся в мыслях, намерениях и занесенных в протоколы решениях облеченных властью людей, существовали еще факторы объективные, определявшиеся реальным положением вещей, а отнюдь не пожеланиями действующих лиц. Еще 3 января 1917 г. под председательством министра земледелия было образовано особое междуведомственное совещание по вопросу о поставке хлеба союзным государствам в навигацию 1917 г. В это совещание были переданы заявки союзников. Англия требовала 30 млн. пудов, Франция — 20 млн. пудов. Сверх этого 7 млн. пудов запросило итальянское правительство. Совещание (в нем заседали представители почти всех министерств) заслушало информацию о положении дела с пшеницей. Потребности самой России в хлебе на 1917 г. были определены в 660 млн. пудов. Имевшийся к концу 1916 г. запас хлеба определялся в 626 млн. пудов, из которых 52 млн. находились на правом берегу Днепра, откуда, в силу запрещения военных властей, перевозить пшеницу в потребительские центры было невозможно. «Таким образом, для удовлетворения даже обычной потребности населения в пшенице не хватает 86 млн. пудов», — гласил вывод совещания. И несмотря на это, царские чиновники сочли возможным согласиться на поставку союзникам 25 млн. пудов пшеницы и 25 млн. пудов ржи.
  
  Единственной уступкой, которой они безуспешно пытались добиться, была замена еще 10 млн. пудов пшеницы рожью. 10 млн. пудов пшеницы намечалось вывезти в Архангельск из Сибири, 10 млн. — с правого берега Днепра и 5 млн. — из Самаро-Оренбургского района. [13] Совет министров одобрил это решение, к тому же с поправкой в пользу Антанты. Было постановлено «теперь же» заявить союзникам «о согласии императорского правительства, невзирая на испытываемый у нас недостаток, обеспечить поставку 25 млн. пудов пшеницы, и всемерно озаботиться доведением упомянутого количества до 35 млн. пудов, если по условиям хлебного рынка и транспорта такая заготовка окажется возможной». [14] Планы доставки хлеба в Архангельск были разработаны (на бумаге) со всеми подробностями. Будущее зерно было уже распределено по складочным помещениям. Тщательно зафиксировали, сколько, откуда и когда нужно будет грузить в вагоны для отправки к Архангельскому порту.
  
  Транспортная комиссия Особого совещания по продовольственному делу «компетентно» решила, что переправить союзникам 35—40 млн. пудов через] Архангельск будет вполне возможно. После обстоятельного «домашнего анализа» всех планов и выводов министерство земледелия докладывало 31 января 1917 г. Совету министров, что 25 (и 35 «при возможности») млн. пудов пшеницы союзникам поставить безусловно можно. Возражали лишь против вывоза в Италию («все, что можно, вывозится в Англию и Францию») запрошенных 7 млн. пудов. Для более слабого хищника хлеба не нашлось. Все предложения и конкретные планы, представленные министерством земледелия, были одобрены Советом министров. 1 12 февраля 1917 г. заместитель министра земледелия Грудистов в письме Н. Н. Покровскому подтвердил, что к 1 июля 1917 г. в Архангельск может быть доставлено для погрузки на паро-/68/
  
  12. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 10, л. 57.
  13. Там же, л. 10.
  14. Там же, лл. 20, 57, 71.
  15. Там же.
  
  ходы 15 млн. пудов пшеницы. Все исчисления и наметки, дающие основание для этого вывода, были сообщены коммерческому атташе французского правительства в России, который выразил свое полное согласие намеченным планом. [16] По просьбе французского торгового атташе министерство земледелия согласилось до 1 июля 1917 г. поставлять исключительно пшеницу, воздерживаясь пока от отправки ржи. Русские чиновники договорились также с представителем Антанты, что погрузка пароходов в Архангельске должна начаться 1 июня (после открытия навигации) и ежедневно должно грузиться не менее 5 тыс. тонн. [17] Все было подписано и согласовано, осталось лишь осуществить самые поставки. В таком состоянии дело об отправке хлеба во Францию и в Англию перешло в руки Временного правительства.
  
  «Новая власть получила в наследие от старого правительства много неудовлетворенных потребностей, но очень мало хлеба», — так начинался первый распорядительный акт взявших на себя снабжение страны продовольствием Комитета Государственной думы и Петроградского совета. [18] Несоответствие спроса и предложения как будто не особенно смущало «новую власть». Наиболее важными из «неудовлетворенных потребностей» были сочтены поставки хлеба союзникам. Именно это наследство было признано имеющим законную силу прежде всего. 7 марта 1917 г., обсуждая вопрос о «возможных затруднениях» в выполнении обязательств по поставке хлеба Антанте, правительство решило «принять все меры к возможному выполнению обязательства». [19] Нужно было отправлять в Архангельск пшеницу. Союзники явно не желали получать из России зерно для черного хлеба, упорно предпочитая ему белый. В марте английское и французское правительства подтвердили, что на поставки ржи они согласятся только после получения в навигацию 1917 г. 30 млн. тонн пшеницы. [20] Свое мнение о том, что при переговорах с русским правительством наглые требования нужно совмещать с угрозами, Антанта не изменила и после февраля 1917 г. Уже 11 марта Бьюкенен получил от Бальфура из Лондона соответствующую директиву: «Выясните и сообщите, можно ли предполагать, что нынешнее русское правительство не будет придерживаться политики своих предшественников в отношении вывоза пшеницы из России в Великобританию и Францию? Может быть, было бы хорошо указать, что всякое изменение этой политики, неблагоприятное для союзников, неминуемо отразилось бы на экспорте военного снаряжения в Россию. Крайне необходимо, чтобы правительство его величества и правительство Франции немедленно узнали, возможны ли какие-либо изменения». [21] Можно предположить, что Палеолог получил аналогичное указание (хотя документа в нашем распоряжении не имеется), ибо на следующий день он отправился к Милюкову объясняться относительно задержки, «которую испытывает перевозка хлеба для надобности союзников во исполнение последовавшего между ними и Россией соглашения». Русский министр иностранных дел, верноподданническое отношение которого к союзникам хорошо известно, конечно, стал на сторону Антанты и не подумал даже попытаться защитить интересы рабочих и солдат России, у которых увозили недостававший им хлеб. Милюков немедленно обратился с /69/
  
  16. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 34.
  17. Там же, д. 10, д. 3.
  18. «Русская воля» от 8 марта 1917 г., стр. 2.
  19. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 138, л. 14.
  20. ЦГАОР, ф. 351, оп. 2. д. 1, л. 67.
  21. «Красный Архив», т. XXIV. стр. 117.
  
  письмом к новому министру земледелия Шингареву, указывая ему на «первостепенную, с точки зрения государственной обороны, важность точного выполнения последовавшего соглашения с союзниками о по ставке хлеба». [22]
  
  Министр земледелия Шингарев, получив письмо, поспешил ответить на него в тот же день 15 марта. Шингарев вынужден был поведать министру иностранных дел некоторые печальные истины. Он признал, что «задержка в отправке хлебных грузов вызывается, главным образом, недостаточной обеспеченностью продовольствием в настоящий момент наших армий на некоторых участках фронта», а отчасти еще и распутицей. Однако Шингарев не считал эти причины достаточно объективными и важными, он соглашался служить Антанте так же верно, как и Милюков. В конце письма министр земледелия заверял, что им «будут приняты все меры к обеспечению интересов союзников в области снабжения их зерновыми продуктами». [23]
  
  В том же марте «меры» начали приниматься. Шингарев стал изыскивать денежные средства, необходимые для транспортировки хлеба в Архангельск. У министра финансов Терещенко он просил аванс в 10 млн. руб. «на расходы по закупке, хранению и перевозке пшеницы», обещая сообщить точную сумму расходов дополнительно. Шингарев предлагал открыть на эти нужды, для маскировки действительной цели расходов, специальный фонд, отпущенный по смете Переселенческого управления (!). [24] В министерстве у Терещенко не спешили с ответом.
  
  16 мая туда пришло еще одно прошение — срочно ассигновать 10 млн. рублей. [25] Только 23 мая из министерства финансов был послан ответ в адрес товарища министра земледелия по продовольственному делу Зельгейма. Там предложили несколько иной путь изыскания денежных средств, сочтя, что «финансирование операций по поставке союзникам пшеницы могло бы производиться на тех же основаниях, как и отпуск уполномоченным министерства земледелия для закупки хлеба для продовольствия населения, для каковой цели в Государственном банке открыт текущий счет особоуполномоченному по закупке хлеба». [26] Иными словами, в министерстве финансов хотели отправлять хлеб союзникам за счет тех денег, которые отпускались для организации снабжения населения России продовольствием. Трудно сказать, какое же русское министерство наиболее усердно блюло антантовские интересы.
  
  Другой заботой министерства земледелия было обеспечение перевозившегося хлеба транспортом. Внутри страны оно не находило даже достаточного количества грузовиков для подвоза хлеба к железнодорожным станциям. Специально посланный из Парижа наблюдать за перевозкой во Францию хлеба, закупленного в России, коммерческий агент предложил приобрести во Франции 100 грузовых автомобилей.
  
  1 апреля, обсудив на очередном заседании это предложение, Временное правительство предложило военному министерству купить эти автомобили, уступив их временно министерству земледелия «для выполнения подвоза к станциям железных дорог и пристаням закупленного для Франции хлеба». [27] В русско-французских экономических отношениях /70/
  
  22. ЦГАОР, ф. 351. оп. 3, д. 1, л. 61.
  23. Там же, лл. 62—63.
  24. Там же, д. 6, л. 3.
  25. Там же.
  26. Там же, л. 6.
  27. Там же, ф. 6, оп. 2, д. 1, т. 1, л. 160
  
  появилась новая тема — переговоры о покупке 100 автомобилей фирмы Рено. «Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства» решило предоставить министерству земледелия 3 млн. франков из валютных сумм правительства для закупки во Франции этих автомобилей. [28] Начались весьма затяжные переговоры с Парижем. Не могли никак найти способ оформления продажи, а также договориться о тоннаже для их перевозки.
  
  А. А. Игнатьев сообщал в Россию 17 апреля, что «после долгих бесплодных переговоров» французское правительство известило его, «что вопрос покупки нами автомобилей из Франции должен быть разрешен Альбером Тома в Петрограде». [29] Во время пребывания в русской столице французский социалистический министр обещал, что автомобили будут переданы в кратчайший срок из резервов французской армии. Дело продолжало затягиваться. Автомобили из Франции не прибывали. Обещание министра повисло в воздухе. В мае 1917 г. министерство земледелия заключило договор с акционерным обществом «Русский Рено» в Петрограде на продажу 84 грузовиков и 4 автоцистерн. И здесь обязательства выполнялись плохо. В июне — июле министерство земледелия отправило часть автомобилей из числа кое-как собранных старых грузовиков в Тобольск и Акмолинскую область в надежде на то, что после прибытия новых из Франции их можно будет заменить. [30] Подвижной состав железных дорог Временное правительство намеревалось пополнить привозом из США, но потерпело здесь такую же неудачу, как и с автомобилями. Американцы надували так же, как и французы. Безрезультатными оказывались и попытки наладить успешную транспортировку хлеба еще до прибытия американской «помощи». Еще 9 апреля из министерства земледелия было отправлено письмо министру путей сообщения Некрасову относительно железнодорожной линии Петровск — Ставрополь. Эта линия, указывалось в письме, «является единственным средством вывоза больших запасов хлеба». Некрасову напоминали о «государственной важности дела снабжения союзников хлебом» и просили его «принять исключительно срочные меры к обеспечению Петровской ветки подвижным составом». [31] Никакого серьезного эффекта, как мы увидим, от этого обращения одного министра к другому не получилось.
  
  У Временного правительства не нашлось в достаточном количестве не только своих паровозов, вагонов и автомобилей, но встал еще вопрос о мешках — не было тары для зерна. Тару закупили во Франции. За 545 979 штук новых джутовых мешков было заплачено (вместе с транспортными расходами) 589 312 руб. 72 коп. Платило Временное правительство, хотя хлеб шел во Францию. [32]
  
  Итак, русская буржуазия, целиком приняв на себя обязательства царского правительства, всерьез принялась выколачивать хлеб из разоренной страны для отправки его во Францию. Мы сможем оценить весь антинародный предательский смысл этой политики лишь в том случае, если ненадолго прервем дальнейший рассказ о поставках хлеба Антанте и обратим внимание на продовольственное положение самой России при Временном правительстве. Из плохого оно быстро превращалось в отчаянное. Плохо снабжалась прежде всего армия. Урегулирование /71/
  
  28. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 9, л. 69.
  29. Там же, л. 68.
  30. Там же, л. 69,
  31. Там же, д. 14. л. 15.
  32. Там же, оп. 2, д. 266, л. 1.
  
  этого вопроса министры из буржуазных и соглашательских партий мыслили только путем уменьшения норм, а отнюдь не путем увеличения подвоза. Уже 9 марта Временное правительство решило «поручить министерству земледелия войти в ближайшее соглашение с военным министром относительно возможного сокращения норм душевого потребления хлеба в армии». [33] В тот же день в Петрограде было получено письмо генерала Алексеева из Ставки с сообщением о начинающемся недоедании на фронте. На 31 марта было назначено совещание в Ставке по продовольственному вопросу. [34] На этом секретном собрании, после докладов интендантов, генералы и министры должны были признать, что ежесуточной потребностью ни один из фронтов не обеспечен. Но никто не говорил о необходимости срочных мер по усилению подвоза продовольствия в армию. Думали или уменьшить «число ртов и число лошадей» или сократить нормы потребления. [35] Склонялись больше к первому способу (во время совещания), но осуществили (на практике) прежде всего второй. Уже через два дня командующим фронтами была послана телеграмма, за подписью Алексеева, с извещением о сокращении хлебных норм в армии до 800 граммов частям, находившимся на фронте, и до 600 граммов расположенным в тылу. [36] Но и эти нормы не соблюдались. Они не были обеспечены реальным наличием продовольствия и лишь прокламировались на бумаге. С Кавказского фронта Деникин телеграфировал, что если в марте фронт получал одну пятую необходимой муки, то с начала апреля стал получать лишь одну десятую потребного количества. Генерал оценивал положение как «безвыходное..., близкое к катастрофе», и требовал «немедленного принятия чрезвычайных мер». [37] Командующий Западным фронтом Валуев указывал (одновременно в три адреса — Ставке, военному министру и министру земледелия), что «фронт перешел на фунт хлеба и 7/8 фунта сухарей в день, но в апреле и эта норма не может быть обеспечена». «С фронта идут тревожные вести на почве недовольства уменьшением дачи хлеба», — сообщал командующий. [38] В следующие месяцы не произошло никаких перемен к лучшему. Армия продолжала получать в лучшем случае четверть необходимого количества хлеба для удовлетворения солдат, даже по сниженным нормам. Военный министр Верховский признал 20 октября с трибуны Предпарламента, что «на Северном фронте положение было настолько критическим, что потребовался подвоз провианта пассажирскими поездами», но это не смогло предотвратить голод. Военный министр сообщил также, что тыловой Московский округ «живет со дня на день, прибегая нередко к силе оружия для добывания припасов». [39]
  
  Не лучше, а хуже обстояло дело при Временном правительстве с обеспечением хлебом промышленных центров. Подвоз продовольствия в Петроград, Москву, тем более в другие города, резко сократился. Так, в августе 1917 г. в столицу прибыло 389 вагонов с хлебом против 1212 за август 1916 г. [40] Даже «законный» паек был уменьшен до 300 граммов на человека (законом 25 марта 1917 г.), но и его получить удава-/72/
  
  33. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 1, л. 20.
  34. Там же, д. 135, лл. 6, 13.
  35. Разложение армии в 1917 г., ГИЗ, 1925, стр. 10.
  36. Там же, стр. 11.
  37. Там же, стр. 14.
  38. Там же, стр. 16.
  39. «Былое», 1918, № 12, стр. 30.
  40. «Рабочий путь» от 29 сентября 1917 г.
  
  -лось далеко не всем и не всегда. Голодала бедняцкая и середняцкая часть деревни, особенно центральных губерний. Лидеры соглашательских партий, заседавшие и исполкоме Петроградского совета, иногда Разговаривали на продовольственные темы, но дальше многословных речей «забота» о народе не пошла. Единственный их практический шаг — помощь Шингареву в составлении провалившегося закона о хлебной монополии. [41] Самое принятие этого закона явилось неудачной попыткой буржуазии и соглашателей сдержать возмущение революционного народа, требовавшего отобрать хлеб у имущих классов. Министр внутренних дел эсер Авксентьев на Московском государственном совещании расписался в провале правительственной политики, объявив, что «положение страны в продовольственном отношении является в настоящее время очень тяжелым», и признав, что в ряде областей Центральной России и Белоруссии «в связи с острым недостатком хлеба население... крайне возбуждено». [42]
  
  В то же время в конце августа правительство, жертвуя интересами трудящихся, ради удовлетворения требований спекулянтов, помещиков и кулаков, повысило вдвое твердые цены на хлеб. Как эта мера, так и вся продовольственная политика Временного правительства свидетельствовала о его полной неспособности не только наладить снабжение фронта и тыла хлебом, но и сохранить то полуголодное существование, до которого довело народы России хозяйничанье царских министров. И это не было случайностью: русская буржуазия не могла, по своей классовой природе, вести другую политику. Ничто не улучшилось при Временном правительстве, но многое ухудшилось. Уменьшались нормы, а еще быстрее сокращалось получавшееся армией и городами наличное количество хлеба. «Организацией голода» боролись против революционного народа. Продовольственная политика Временного правительства вытекала из классового содержания его деятельности. Оно не могло занять принципиально иной позиции. Радикальное улучшение положения с хлебом могло произойти только в результате перехода власти в руки большевистской партии. В. И. Ленин в классической работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» писал: «Контроль, надзор, учет — вот первое слово в борьбе с катастрофой и с голодом. Вот что бесспорно и общепризнано. И вот чего как раз не делают из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли, прибыли, которые наживаются на дороговизне, на военных поставках (а на войну «работают» теперь, прямо или косвенно, чуть ли не все), прибыли, которые все знают, все наблюдают, по поводу которых все ахают и охают.
  
  И ровно ничего для сколько-нибудь серьезного контроля, учета, надзора со стороны государства не делается». [43]
  
  Принятое решение о введении государственной хлебной монополии («о передаче хлеба в распоряжение государства») не внесло изменений к лучшему. Закон о монополии был принят с чисто демагогическими целями. Он встретил нескрываемое враждебное отношение среди помещиков и торговцев. Всероссийский торгово-промышленный съезд в специальной резолюции потребовал от правительства «отказаться от опасного плана введения хлебной монополии» и видел выход из положения в том, чтобы «немедленно привлечь к сложному делу заготовления про-/73/
  
  41. Н. Суханов. Записки о революции, т. II, Берлин, 1922, стр. 17.
  42. Государственное совещание. Стен. отчет, ГИЗ, 1930, стр. 23.
  43. В. И. Ленин. Соч., 3-е изд., т. XXI, стр. 160.
  
  дуктов опытный в этом деле торгово-промышленный класс», несмотря на то, что интересы этого самого класса и защищала правительственная политика. Деревня не получала промышленных товаров, и поэтому никак не стимулировалось усиление подвоза хлеба в города. В стране росли безработица и бестоварье. За «керенки» крестьяне продавать хлеб не хотели. Но крестьяне поставляли только треть хлеба, две трети шли от помещиков, а они продолжали припрятывать хлеб, ожидая полной ликвидации твердых цен и возможности еще больше округлить свои капиталы, наживаясь на народной нужде. [44] Чиновники, сидевшие в государственных продовольственных учреждениях, занимались взяточничеством. Неизбежные большие трудности, вызывавшиеся продолжавшейся войной, увеличивались полной неспособностью и нежеланием буржуазии и помогавших ей грабить народ меньшевиков и эсеров сколько-нибудь успешно использовать имевшийся в стране хлеб для внутренних нужд. Полуголодные нормы выдачи продуктов, все чаще вызывавшие настоящий голод, были дополнительной причиной роста гнева и возмущения народных масс на фронте и в тылу против предательской политики эксплоататорских классов. Продовольственная разруха оказалась одним из тех объективных факторов, которые ускоряли гибель эксплоататорского режима.
  
  И при отмеченных серьезнейших продовольственных трудностях внутри страны Временное правительство весьма упорно старалось выполнить обязательства по снабжению хлебом Антанты. Туда посылали не «лишнее» (как это было в большинстве случаев с отправкой в Россию военного снаряжения), но кровно необходимое голодавшим рабочим, крестьянам и солдатам России зерно.
  
  Во Франции, куда направлялся хлеб, в 1917 г. действительно имелись некоторые продовольственные затруднения. Посевная площадь в том году составляла лишь 64.6% довоенного посева, уменьшившись с 6542 тыс. га до 4191 тыс. га. Сбор урожая упал еще больше, составив в 1917 г. 39% довоенного уровня. Все же продовольственное положение во Франции было лучше, чем в большинстве других воевавших стран. До начала 1917 г. никаких ограничений в продаже предметов продовольствия не было. Лишь летом 1917 г. начали вводить хлебные карточки. На 1917 г. Франции нехватало около 30 млн. центнеров хлеба, которые надеялись привезти из-за границы. Одну шестую часть этого количества хотели ввезти из России. В то время как в России сложилось тяжелое продовольственное положение и она не могла выполнять прежних функций экспортера хлеба, в ряде стран, не затронутых непосредственно военными действиями, имелись значительные хлебные излишки. Это признавали сами французы. Их профессора-экономисты оценивали наличные резервы хлеба на земном шаре в 1917 г. в 131 млн. центнеров, в том числе 40 — в Австралии, 30 — в США, 28 — в Канаде, 20 — в Индии и 13 — в Аргентине. [45] Реальная возможность получить недостающее продовольствие, минуя Россию, у французского правительства была. Но там, в торговых отношениях с другими странами, за хлеб нужно было платить, а в оформлении торговых соглашений разговаривать, как равный с равным, а в США еще к тому же — как клиенту с богатым дядюшкой. Здесь же, в зависимой от Антанты России, дове-/74/
  
  44. Первый всероссийский торгово-промышленный съезд в Москве. Стен, отчет и резолюции, М., 1918, стр. 230; газета «Рабочий путь» от 12 октября 1917 г.
  45. Статья корреспондента «Биржевых ведомостей» Н. Тасина, присланная из Парижа — «Биржевые ведомости» от 7 апреля 1917 г., стр. 5.
  
  денной ее правящими кругами до состояния полуколонии, можно было приказывать и, не уплачивая даже за мешки, в которых должно было привозиться зерно (не говоря уже об уплате за содержимое мешков), «считывать» хлебные поставки в счет посылаемого «русскому союзнику» третьесортного (иногда и просто никуда не годного) военного снаряжения. Пот почему французские империалисты хотели получить одну шестую часть потребного хлеба именно из России, совершенно не считаясь с ее внутренними потребностями и реальным положением вещей в стране. Требование, предъявленное «русскому союзнику» относительно вывоза пшеницы в 1917 г., объективно свидетельствовало о потере русской буржуазией самостоятельности в своих действиях. В лице Временного правительства империалистическая Франция нашла послушного исполнителя своей воли.
  
  Практические мероприятия по выполнению обязательств на 1917 г. начали осуществлять ещё царские министры. 6 февраля в телеграмме уполномоченному министерства земледелия Шашковскому, находившемуся в Тифлисе, Грудистов предлагал заготовить 5 млн. пуд. пшеницы на территории Кубанской области, а затем отправить их в Архангельск. [46] Отвечая Петрограду, Шашковский высказался против этого вывоза ввиду недостатка продовольствия на месте. После Февральской революции Временное правительство, игнорируя возражения Шашковского, продолжало требовать отправки из Кубани 5 млн. пудов пшеницы до нового урожая. Новый министр земледелия, кадет Шингарев, писал в Тифлис: «Подтверждая необходимость исполнения этого задания, прошу немедленно приступить к заготовке пшеницы». [47] Такого же содержания телеграмму Шингарев отправил уполномоченным министерства земледелия в Сибири. Временное правительство требовало «принять все меры к интенсивной заготовке и отправке союзникам пшеницы в обусловленные соглашением с ними сроки». [48] Получил телеграмму с приказом не задерживать хлеб, предназначенный для союзников, также командующий Кавказской армией генерал Юденич. Однако уже в марте стало ясно, что чинуши, распоряжавшиеся зерном из своих петроградских кабинетов, плохо знали действительное положение с хлебом в стране. Руководители армии, никогда и никем не подозреваемые в плохом отношении к Антанте, вынуждены были стать на путь невыполнения решений правительства об отправке за границу пшеницы. В анонимной «Записке о боеспособности русской армии», хранившейся в архиве Ставки и написанной в марте 1917 г., в последнем абзаце указывалось: «Необходимо немедленно прекратить отправку союзникам пшеницы, которая нужна нам самим». [49]
  
  Первым, кто решительно воспротивился этой отправке, был генерал Алексеев. Он наложил запрет на вывоз пшеницы из Юго-западного края, и собранные для транспортировки в Архангельск 1900 вагонов конфисковал для нужд армии. Слишком опасен был для существовавшего строя голодный солдат, — считал Алексеев, хорошо знавший, сколь плохо снабжалась армия продовольствием. Вслед за Алексеевым запретил Заготовлять и отправлять пшеницу союзникам наместник Кавказа, вопреки постановлению Временного правительства — посылать хлеб, Минуя наместника. Точно так же поступил уполномоченный министер-/75/
  
  46. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 14, л. 2.
  47. Taм же, л. 9.
  48. Там же, д. 1, л. 62—63.
  49. «Красный архив», т. XXX. стр. 45.
  
  -ства земледелия по Тобольской губернии, столкнувшийся с большой нехваткой хлеба для местного населения. [50] Началась весьма оживленная переписка правительства с руководителями армии и местными представителями министерства земледелия по вопросу об отправке в Архангельск пшеницы «особого назначения». Из Петрограда шли требования, нередко сопровождавшиеся угрозами, отправлять хлеб, не считаясь с местными условиями. С мест посылались оправдательные тексты с указанием на безусловно объективные причины, мешавшие выполнению поставок, как по сроку, так и по количеству.
  
  10 марта генерал Алексеев предложил Петрограду прекратить начавшийся вывоз хлеба из района правого берега Днепра. Он согласился отпустить уже приготовленное количество (2 млн. пудов), но решительно возражал против дальнейших заготовок для союзников. [51] Из этих 2 млн. пудов правительству удалось вывезти только часть.
  
  Ввиду настойчивых повторных телеграмм о невозможности поставить 5 млн. пудов из Кубани, Шингарев в апреле согласился послать оттуда хотя бы 1 млн., отложив отправку остальных 4 млн. впредь до выяснения. [52]
  
  С Кавказа не удалось добиться ничего. После всех письменных переговоров 9 июля 1917 г. правительство полечило сообщение, что «отправить пшеницу в Архангельск не представляется возможным ввиду испытываемой крайней нужды Кавказской армией». [53] Еще раньше Петроград получил телеграмму из Киева аналогичного содержания («Пшеница особого назначения Архангельск не отправлялась ввиду недостатка выполнения нарядов муку армии»). [54]
  
  Тобольский продовольственный комитет докладывал, что в связи с распутицей, малым запасом пшеницы вблизи железнодорожных линий и пристаней и в связи с крайней нуждой местных мукомолов в зерне заготовить в губернии можно не больше 2 млн. пудов, да и то лишь при всеобщей реквизиции, разрешение на которую испрашивалось. [55] Здесь правительство не добилось ничего. Не вся пшеница, все же отправленная в Архангельск, дошла по назначению и была погружена на пароходы. Зерно переправлялось через территории, переживавшие тяжелый продовольственный кризис, и местные власти в ряде случаев пытались задержать часть хлеба для удовлетворения голодающего населения. Председатель продовольственного комитета уезда Великий Устюг Вологодской губернии Голубев, ссылаясь на полное отсутствие в уезде мяса и рыбы и на «большой недостаток» хлебных продуктов, указывал на эпидемию сыпного тифа, которая «на почве недоедания может принять угрожающие размеры», и просил разрешения взять со ст. Котлас 100 тысяч пудов «экспортной пшеницы». Министерство земледелия категорически отказалось удовлетворить его просьбу. [56]
  
  Ярославский совет рабочих и солдатских депутатов послал две телеграммы Временному правительству и Петроградскому совету. Первая выражала протест против отправки хлеба и требовала опубликовать и пересмотреть те тайные договоры, которые вынуждали Россию осуществлять эти поставки. Во второй телеграмме Ярославский совет сообщал, /77/
  
  50. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7, 8, 50.
  51. Там же, д. 4, л. 29.
  52. Там же, д. 14, л. 19.
  53. Там же, л. 30.
  54. Там же, д. 4, л. 45.
  55. Там же, д. 9, л. 35.
  56. Там же, д. 1, лл. 90-91.
  
  что пшеница им задержана впредь до выяснения вопроса о поставках за границу. [57] В Ярославле наивно предполагали, что буржуазное правительство или соглашательский в большинстве своем исполком Петроградского совета смогут предпринять что-либо самостоятельно в отношении обязательств перед Антантой.
  
  Плохо обстояло дело с хлебом и в самой Архангельской губернии. В то время как на городских складах близ порта скапливались значительные запасы пшеницы, население города и губернии, как и большинства районов России при Временном правительстве, вело полуголодное существование. Главноначальствующий г. Архангельска, окруженный полуголодным населением, наложил запрет на отправку нескольких пароходов с зерном за границу, надеясь получить разрешение у правительства использовать пшеницу для нужд губернии. Боявшийся народного восстания Керенский, как морской министр, написал министру продовольствия Пошехонову 15 июля 1917 г., что «ныне возможность отправки пшеницы из Архангельска за границу возбуждает сомнения вследствие недостатка продовольствия в России». Но правительство продолжало считать задачу удовлетворения обязательств перед Антантой гораздо более важной, чем задачу борьбы с голодом и эпидемиями в своей собственной стране. И когда задержкой судов в Архангельске заинтересовался Терещенко, как министр иностранных дел, Пошехонов поспешил приказать главноначальствующему Архангельска «немедленно снять запрет на отправку погруженной на пароходы пшеницы и в будущем не предпринимать никаких мер в отношении заготовленной в Архангельске для отправки союзникам пшеницы без предварительной санкции министерства продовольствия». Архангельский начальных послушно исполнил приказ из Петрограда. [58] Так, в течение марта — июня 1917 г. Временное правительство изымало хлеб для поставок союзникам с энергией, не нашедшей себе более достойного применения. Что удалось ему сделать в этом постыдном деле?
  
  9 июня 1917 г. французский коммерческий атташе предложил представить ему сводку движения грузов «с пшеницей особого назначения». Через четыре дня представителю Антанты доложили, что из Юго-западного края отправлено в Архангельск 532 тыс. пудов, из Акмолинской губернии — 298 тыс., из Самарского района— 1 005 тыс. пудов, всего — 1 835 тыс. пудов. Из всего отправленного прибыло в Архангельск 838 817 пудов (остальные находились в пути), из которых 375 522 пуда были уже погружены на пароходы. [59] Это был итог 3 1/2-месячных усилий Временного правительства по отправке хлеба за границу, — итог, мало устраивавший Антанту. Французское и английское правительства обратились к Временному правительству с грозной нотой. Они требовали более эффективных поставок. В начале июля 1917 г. количество отправленной в Архангельск пшеницы было доведено до 2 млн. пудов. Из них в порт прибыло 1 100 тыс. пудов. В конце июня и начале июля шло форсированная погрузка накопившихся в Архангельске запасов на пароходы, в результате чего 710 тыс. пудов было отправлено. 200 тыс. пудов все же было предоставлено в распоряжение архангельских властей «для обеспечения мукой чрезвычайно нуждающегося населения Архангельской губернии». [60] В министерстве земледелия, наконец, поняли, какой размах грозили принять народные волнения на почве голода /77/
  
  57. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 94—95.
  58. Там же, л. 96.
  59. Там же, д. 12, л. 39.
  60. Там же, д. 1 л. 97.
  
  в губернии, где под тщательной военизированной охраной скапливались значительные запасы пшеницы.
  
  25 июня, в момент, когда Временное правительство старалось увеличить свои поставки Антанте, газеты, неожиданно для многих, опубликовали сообщение от отказе Англии и Франции от русского хлеба. Было обнародовано ко всеобщему сведению соглашение относительно, снабжения пшеницей союзников, оформленное в январе 1917 г. Дальнейший текст официальной информации гласил: «В настоящее время, узнав о возникших затруднениях в области продовольственного дела, союзники признали возможным освободить Россию полностью от выполнения принятых ею на себя обязательств по поставке хлеба во Францию и Англию, оставив в силе свои обязательства по военному снабжению России».
  
  Газеты опубликовали ноты союзников, где Антанта, обещая поставлять военные материалы, соглашалась «ограничиться получением с благодарностью того количества пшеницы, которое русское правительство сочтет возможным поставить... в течение текущей кампании». [61] В чем было дело? Откуда появилось также «великодушие», к тому же широко рекламируемое? Союзники, не отказываясь от хлеба, а соглашаясь удовлетвориться «возможным количеством», могли к этому времени уже убедиться в нереальности плана отправки 25 млн. пудов пшеницы (тем более — 35 млн. пудов), в неспособности Временного правительства вывезти такое количество. Это безусловно повлияло на их решение заявить о снятии с России обязательств, но не это было главное. «Затруднения», как вежливо, но не точно была названа прогрессировавшая продовольственная разруха в стране, существовали и в феврале, и в марте, и в последующие месяцы. Антантовское «великодушие» обнаружилось в конце июня. Именно в это время ждали, наконец, начала наступления на русском фронте. Союзники понимали, что голодный солдат будет сражаться много хуже накормленного. Ради успеха русского наступления они готовы были кое-чем (на словах, во всяком случае) пожертвовать. Если в предыдущие месяцы Антанта никак не возражала против намерений русских империалистов бороться с революционным движением «организацией голода» и помогла ухудшить продовольственное положение страны, требуя часть хлеба себе, то теперь она пошла на новый тактический маневр, возложив надежды на русское наступление, как на средство ударить одновременно и по германскому противнику и по русской революции. Подлинный смысл «великодушия» был вскрыт уже в августе 1917 г., когда полный провал наступления на русском фронте никто скрыть не мог. В течение июля и первой половины августа находившийся на дороге в Архангельск хлеб частично прибыл к месту назначения. Из последних 2 млн. пудов (новых отправлений за это время не было) в Архангельск было доставлено 1.5 млн., из которых 938 928 пудов (по данным на 20 августа) было погружено на пароходы. Шля нужд населения Архангельской губернии было задержано еще 136 тыс. пудов (сверх 200 тыс. уже упомянутых).
  
  Из отправленных 2 млн. пудов 1067 тыс. пудов было вывезено из Самарского района, 634 тыс. пудов — из Юго-западного края и 300 тыс. — из Омска (Акмолинской губернии). Из Тобольской и Таврической губерний и с Кавказа. Временное правительство так и не смогло ничего выжать. [62] Таково было положение вещей, когда Антанта вер-/78/
  
  61. «Речь» от 25 июня 1917 г., стр. 3.
  62. ЦГАОР. ф. 351, оп. 3. д. 1. л. 104.
  
  -нулась, после провала наступления, к прежней линии: не считаясь с голодом в России, требовать вывоза хлеба. Великодушные жесты были быстро позабыты. Петроградское министерство иностранных дел получило соответствующие указания из Парижа и Лондона. 21 августа было созвано специальное правительственное совещание по вопросу о дальнейшей судьбе хлебных поставок за границу. Присутствовал и выступал представитель французского посольства. Этот чиновник, поддержанный ведомством иностранных дел, высказал «пожелания об увеличении в пределах возможного» (французский дипломат пытался не требовать невозможного!) отпуска пшеницы. Совещание постановило «более решительно использовать для вывоза за границу урожай Сибири», отправляя оттуда ежедневно в Архангельск по 20 вагонов. [63] В августе, сентябре, октябре продолжалась прежняя линия выколачивания хлеба для вывоза за границу. Всего при Временном правительстве из России во Францию (до Англии, как менее остро нуждавшейся в ввозе из России, очередь не дошла) было вывезено 1311 тыс. пудов хлеба. [64]
  
  Таким образом, свыше 20 тыс. тонн столь необходимого народам России хлеба было отправлено во Францию, которая могла получить его из других стран, где имелись излишки хлебных запасов. Такова красноречивая история еще одного предательства, совершенного русской буржуазией при поддержке меньшевистско-эсеровских лидеров.
  
  63. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 105—106.
  64. «Статистический сборник ЦСУ», стр. 25.
  
  Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
- Деренковский Г.М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. // Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
  By Военкомуезд
  
  Г.М. Деренковский.
  
  ВОССТАНИЕ РУССКИХ СОЛДАТ ВО ФРАНЦИИ
  в 1917 г.
  
  В первой мировой империалистической войне Франция и Англия имели в лице царской России союзника, который «...не только оттягивал на свои фронты силы противника, но и поставлял во Францию десятки тысяч отборных русских солдат» [1]. Для союзников Россия была прежде всего страной пушечного мяса. Посылка русских войск в распоряжение французского правительства в обмен на вооружение, поставлявшееся союзниками в Россию, лишний раз свидетельствовала о все возраставшей полуколониальной зависимости царской России от Антанты.
  
  В ответ на требование Франции царское правительство отправило весною и летом 1916 г. на французский и салоникский фронты четыре особых пехотных бригады, 1-ю и 3-ю во Францию, 2-ю и 4-ю — в Салоники [2]. Вслед за ними оно готово было отправить уже сформированные еще три особые пехотные бригады, но досылка их не состоялась ввиду срочной необходимости отправить эти части на русский фронт, нуждавшийся в пополнениях после кровопролитных боев летом 1916 г.
  
  Осенью 1916 г. во Францию и Салоники были отправлены многочисленные пополнения (более 6 тыс. человек), чтобы покрыть убыль русских солдат и офицеров в тяжелых боях. Формировались и готовились к отправке весною 1917 г. новые воинские части (две артиллерийские бригады, инженерные, интендантские и санитарные части), предназначавшиеся для пополнения находившихся в составе французских войск четырех русских бригад и создания из них двух дивизий — по одной для французского и салоникского фронтов.
  
  Русские войска во Франции находились в невыносимо тяжелых условиях. Они направлялись на самые ответственные и наиболее опасные участки фронта, протяженность которых обычно втрое превосходила участки, занимавшиеся подобными же французскими частями. В атаку в первую очередь посылали русских; самые крупные потери несли русские части. В то же время русских солдат кормили хуже французских; офицеры подвергали их порке, в госпиталях раненых русских солдат, по их заявлениям, содержали «хуже, чем свиней» [3]; почта из России до /71/
  
  1. История ВКП(б). Краткий курс, стр. 167.
  2. Общая численность русских войск, находившихся на французском и салоникском фронтах, по данным на 22 октября 1916 г., составляла около 43 тыс. солдат и офицеров. Во Франции находилась 1-я особая бригада под командованием генерала Лохвицкого и 3-я особая бригада под командованием генерала Марушевского, общей численностью около 20300 солдат и офицеров (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 30, л. 84).
  3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 нюня) 1917 г.
  
  солдат почти не доходила, а если доходила, то с такой цензурной «правкой», что оставались только «бабьи поклоны». Все это приводило солдат к выводу: «И в самом деле не люди мы, а запроданное пушечное мясо» [1].
  
  Весть о победе Февральской буржуазно-демократической революции в России дошла к русским солдатам на французском фронте не сразу. Временное правительство и верховное командование не торопились информировать русских солдат во Франции о революционных событиях в России, боясь политических «осложнений». Информировано было только высшее командование, среди которого весть о революции вызвала полную растерянность.
  
  Солдаты 3-й бригады узнали о революции в России и о свержении самодержавия из французских газет. Это произошло на пути с фронта в тыловой лагерь Майи, куда бригада отправлялась на недельный отдых после почти полугодового пребывания на передовых позициях [2]. Еще на пути в лагерь, 16 (29) марта, прошли собрания 5-го и 6-го полков и маршевого батальона. Ораторы горячо приветствовали русскую революцию. От каждой роты были избраны депутаты в солдатские комитеты [3]. Одновременно решено было, придя в лагерь Майи, пройтись с красным флагом по местечку и отслужить панихиду по расстрелянным в 1916 г. русским солдатам [4].
  
  В лагерь Майи, где находились запасные батальоны русских бригад, 3-я бригада пришла поздно ночью 17 (30) марта. На утро, по приказу командира бригады, генерала Марушевского, всех выстроили для смотра. Генерал держал себя очень вызывающе и отдал распоряжение об аресте на три недели одного из пулеметчиков, заявившего, что «красное знамя есть эмблема свободы, добытой пролетарскими руками». Распоряжение вызвало резкий протест солдат бригады [5].
  
  По договоренности с французским командованием 3-ю бригаду лишили отдыха и в ночь на 18 (31) марта отправили обратно на фронт. Но и на фронте солдатские собрания продолжались.
  
  Солдатские депутаты, ознакомившись с газетными новостями, решили требовать признания солдатских депутатов и их неприкосновенности, «приветствовать и поддерживать» Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, «вступить в непосредственную связь с Временным правительством» [6].
  
  Командование бригады оказалось вынужденным пойти на некоторые уступки, но одновременно усилило репрессии, стремясь парализовать революционизирующее влияние на солдат вестей, приходивших из России. Оно категорически запретило устройство собраний, пригрозив >в противном случае вызвать африканских солдат для усмирения [7]. /72/
  
  1. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
  2. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
  3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.; «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г
  4. По приговору военно-полевого суда 28 августа (10 сентября) 1916 г., в лагере Майи было расстреляно 8 русских солдат 2-й особой пехотной бригады, направлявшейся через Францию в Салоники. Это были участники стихийного (восстания, вспыхнувшего по прибытии эшелона войск 2-й особой пехотной бригады из России в лагерь близ Марселя. Восставшие солдаты убили ненавистного подполковника Краузе. Николай II потребовал от своего представителя при французской армии генерала Жилинского «водворить силой порядок энергичными скорыми мероприятиями». Восстание было подавлено; 8 человек было расстреляно, более 60 человек, лишенных всех чинов, званий и наград, отправлено в Россию. Это событие взволновало всех русских солдат, находившихся во Франции, и усилило их ненависть к царизму.
  5. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
  6. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
  7. Там же.
  
  Солдаты 1-й особой пехотной бригады, находившейся на позициях, узнали о Февральской революции от своих однополчан, которые возвращались в строй после болезни или ранений. Находясь на излечении в госпитале Мишле в окрестностях Парижа, они встречались с русскими политэмигрантами, от которых узнали о свержении самодержавия в России. Тотчас же после этого они явочным порядком, по инициативе наиболее передовых солдат, создали солдатский комитет [1].
  
  Возвратившись из госпиталя на фронт в свою бригаду, солдаты привезли с собой газеты. В тот же день при команде разведчиков 1-й бригады состоялось совещание, на котором было решено отправиться по ротам для «освещения российских событий», организации выборов ротных солдатских комитетов и делегатов на общебригадное собрание [2]. Очевидно, к этим выборам была приурочена прокламация за подписью «Группа русских солдат», озаглавленная «Русские солдаты во Франции, организуемся!» «Солдаты в России стоят дружно заодно с рабочими, — говорилось в прокламации, — стоят дружно друг за друга, посылают их на съезды, чтобы предъявить волю солдатскую, думы солдатские о войне и мире, о земле и свободе. Солдат стал гражданином, товарищи! Следуйте примеру наших братьев из госпиталя Мишле в Ванве и из третьей бригады. Выбирайте уполномоченных, образуйте свои комитеты, вырабатывайте требования, предъявляйте их и дружно отстаивайте их. Будьте достойными сынами нашей далекой родины, которая сбросила позорные царские путы и встает для новой жизни» [3].
  
  Судя по ссылке на опыт 3-й бригады, прокламация была составлена, когда 3-я бригада снова прибыла на позиции, и между солдатами обеих бригад установилась связь, т. е. после 19 марта (1 апреля) [4].
  
  На следующий день на собрании солдатских депутатов частей 1-й бригады был заслушан информационный доклад о революционных событиях в России, принято приветствие петроградским рабочим, солдатам и матросам и избран солдатский комитет [5].
  
  Чтобы прервать процесс революционизирования солдатской массы, полки были приведены к присяге Временному правительству, а затем брошены в наступление. По плану апрельского наступления, выработанному главнокомандующим французской армии генералом Нивелем, предполагалось одним молниеносным ударом отбросить немцев за Рейн. В этом наступлении, начавшемся 3 (16) апреля, принимали непосредственное участие обе русские бригады. Накануне наступления в обеих русских бригадах происходило голосование,— принимать ли в нем участие или нет. Громадное большинство солдат высказалось за наступление [6]. Такое решение объясняется оборонческими иллюзиями, которые сеяли среди солдат Временное правительство, а также меньшевики и эсеры, распускавшие слухи о готовящемся наступлении немцев на Петроград и об опасности, нависшей над «свободной» Россией.
  
  Спекулируя на революционных настроениях солдатских масс, офицеры говорили им: «Докажите, что вы умеете защищать свободу» [7].
  
  Товарищ Сталин в статье «О войне», опубликованной 16 марта в /73/
  
  1. ЦГВИА, ф. 516, оп. 8, д. 92, лл. 75—76.
  2. «Октябрь за рубежом». Сборник воспоминаний. М., 1924, стр. 26.
  3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
  4. Там же.
  5. «Октябрь за рубежом», стр. 25—26, 31.
  6. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.»; Соцэкгиз, 1934, стр. 93.
  7. «Правда» от 18 сентября 1927 г.
  
  «Правде», разоблачил настоящие цели Временного правительства и социал-шовинистов, маскировавших захватнические цели русских империалистов в войне фразами о борьбе за свободу. «...Нынешнее положение России, — писал И. В. Сталин, — не даёт оснований к тому, чтобы бить в набат и провозгласить: "Свобода и опасности, да здравствует война!"» [1]
  
  Апрельское наступление союзников на Западном фронте провалилось. Немцам заранее стал известен план Нивеля. Атака союзников началась утром 3 (16) апреля между Реймсом и местечком Супир (на восток от Суаесона), а 9 (22) апреля Нивель вынужден был отказаться от попыток прорыва, заменив общее наступление частичными операциями четырех армий, которые также кончились в мае полным провалом. Французская печать и государственные деятели восторженно отзывались о действиях русских бригад в наступлении. Даже Пуанкаре вынужден был признать что русские «сражались как львы» [2], а военный министр Пенлеве отмечал, что русские «очень храбро рубились под Бримоном» [3].
  
  26 рядов проволочных заграждений и 3 линии немецких окопов, которые немцы строили и усовершенствовали в течение двух лет, не остановили геройского порыва 1-й особой пехотной бригады, занявшей сильно укрепленную деревню Курси и позицию у канала. Напрасно пытались немцы ожесточенными контратаками выбить русских с захваченных позиций. Русские с исключительным мужеством отбили все атаки противника, выполнили боевую задачу, взяли в плен более 800 немецких солдат и офицеров, захватили много пулеметов и других трофеев [4]. Высоко оценило боевую деятельность русских войск в апрельских боях и французское главное командование. В специальном приказе по армии отмечались энергичные действия 1-й русской бригады, которая «блестяще овладела назначенными объектами, продолжала натиск до конца, несмотря на большие потери... и отбила все попытки неприятеля захватить завоеванную ею территорию» [5]. В другом приказе отмечалось, что 3-я русская особая бригада «вела себя блестящим образом под неприятельским огнем; получив задачу атаковать неприятельский опорный пункт, особенно сильно укрепленный, она двинулась в атаку с большим мужеством, невзирая на смертельный огонь неприятеля».
  
  В апрельских боях русские бригады понесли крупные потери. В донесении от 10 (23) апреля представитель русского правительства при французской армии генерал Палицын сообщал в Ставку, что общие потери русских убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 70 офицеров и 4472 солдата [6]. Это были, по-видимому, предварительные сведения. Альбер Фавр, находившийся во время наступления в штабе генерала Мишле, в своем выступлении в палате указывал, что потери русских войск составили 5813 человек [7].
  
  Контрреволюционное командование питало надежду, что наступление остановит процесс революционизирования русских войск, однако надежда эта не оправдалась. Наоборот, провал операции и огромные -бесплодные потери породили недовольство. Сильно поредевшие и изнуренные рус-/74/
  
  1. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 5.
  2. «Вечернее время» от 4(17) октября 1917 г.
  3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 93.
  4. ЦГВИА, ф. 416. оп. 1, д. 83. л 72.
  5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 61, л. 129 (французский текст).
  6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
  7. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 136.
  
  ские бригады были переведены в резерв. Здесь в деревнях прифронтовой полосы, где были расположены русские части, солдатские собрания возобновились. С возбуждением говорили солдаты, что, судя по всему, они фактически проданы французскому правительству. Солдаты возмущались тем, что во время кровопролитной атаки форта Бримон они не были поддержаны французскими войсками, и усматривали в этом стремление командования разделаться при помощи немецкой артиллерии с революционно настроенными солдатами. Солдаты были крайне взволнованы своим пребыванием вдали от родины в момент, когда должны были решаться давно наболевшие для них вопросы и прежде всего вопрос о мире и земле [1]. Раньше, до наступления, за немедленное возвращение на родину раздавались лишь отдельные голоса, теперь же это желание становилось всеобщим.
  
  9 (22) апреля в прифронтовом лесу состоялось общее собрание 3-й особой бригады. Это собрание решило командировать в Петроград двух делегатов, поручив им добиваться предоставления русским солдатам, находившимся во Франции, завоеванных в революции прав, которыми пользовались солдаты в России; предоставления русским солдатам на французском фронте отпусков по нормам французской армии; свободы деятельности комитетов и выборных лиц и т. д. [2] 3-я бригада единодушно избрала делегатами сапера Николая Афиногенова и Афанасия Чашина. Солдаты охотно жертвовали свои сбережения на поездку делегатов; собрано было 767 франков.
  
  Попытка Марушевского задержать делегатов вызвала резкий протест. Новая попытка воспрепятствовать поездке солдатских депутатов в Петроград была предпринята ген. Палицыным по прибытии их в Париж, 14 (27) апреля. В течение пяти дней Палицын уговаривал Афиногенова и Чашина отказаться от командировки. Жена Марушевского явилась к депутатам с предложением остаться жить в Париже или Ницце, обещая снабдить их средствами. «Вы не увидите фронта, — говорила она, — и будете кататься, как сыр в масле». Она запугивала их возможностью реставрации монархического строя в России и опасностью, которая в этом случае угрожает солдатским депутатам. Но Афиногенов и Чашин категорически отвергли все эти уговоры и потребовали от Палицына отправить их в Россию, угрожая в противном случае сообщить о задержке в бригаду. Растерявшийся Палицын уступил [3].
  
  6 (19) мая делегаты 3-й бригады выступили с докладом о положении русских войск во Франции в Иногороднем отделе Петроградского Совета [4]. В газетах появились многочисленные сообщения о положении русских войск во Франции. Посыпались протесты рабочих, солдат, местных Советов. Временное правительство вынуждено было дать указание не препятствовать посылке в Петроград новых делегатов. Вслед за первыми двумя делегатами в мае 1917 г. в Петроград отправились две большие делегации: одна — в составе 11 человек от 1-й особой пехотной бригады и другая — в составе 9 делегатов от 3-й бригады [5]. В составе этих делегаций /75/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, рп. 1, д. 83, лл. 9—10.
  2. «Голос солдата» от 10 (23) мая 1917 г.
  3. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 21 мая (3 июня) 1917 г.; «Новая жизнь», от 15 (28) сентября 1917 г.
  4. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г.
  5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 29.
  
  было по одному офицеру [1]. Бригады дали своим делегатам, отправлявшимся в Россию, наказ для заявления Совету рабочих и солдатских депутатов м Временному правительству о своих нуждах и желаниях. Ясного понимания классовой сущности политики Временного правительства в то время у них не было. В еще меньшей степени понимали они подлинную роль меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета. Об этом свидетельствует сохранившийся наказ 3-й бригады.
  
  Характерной особенностью этого наказа было отсутствие в нем требования прекращения войны. Необходимость продолжать войну «в интересах революции» казалась составителям наказа очевидной. В массе своей солдаты оставались еще «добросовестными оборонцами». Однако в наказе, наряду с требованиями об удовлетворении специфических нужд, диктуемых пребыванием за границей, фигурировали и общеполитические требования русского пролетариата и крестьянства: установление демократической республики; скорейшее разрешение аграрного вопроса путем конфискации земли и распределения ее «между трудящимися людьми» и т. д. [2].
  
  После кровопролитных апрельских боев части 1-й и 3-й бригад постепенно были отведены на левый берег реки Марны в окрестности лагеря Неф-Шато, куда они прибыли в середине апреля. Командование влило в части прибывшие пополнения и немедленно приступило к усиленным ежедневным занятиям [3]. Добиваясь заслуженного отдыха и требуя отправки их в благоустроенный лагерь, солдаты отказались являться на занятия. На ежедневных митингах и собраниях горячо обсуждались происходившие в России события.
  
  Несмотря на запрещение командования проводить первомайскую демонстрацию и митинги, солдаты торжественно отметили международный праздник солидарности трудящихся. Многие жители окрестных французских деревень и французские солдаты приняли участие в митинге 1 Мая. В разгар митинга неожиданно прибыл генерал Палицын. Он выступил с речью, в которой призывал довести войну совместно с союзниками до победного конца, а затем уже устраивать свою свободную жизнь. Генералу не дали договорить. Под оглушительный свист и возмущенные возгласы Палицын, сопровождаемый офицерами, буквально бежал с митинга [4].
  
  30 апреля (13 мая) Гучков обратился к обеим бригадам с призывом тесного единения солдат и офицеров во имя победы над врагом [5]. Призыв этот не произвел впечатления. В отряде относились с недоверием к офицерам, что было вызвано запрещением митингов, монархической пропагандой и т. д. Конфликт, вызванный нежеланием разрешить поездку первых двух делегатов от 3-й бригады, настолько обострил отношения между бригадой и ее командиром, что оставаться дальше генералу Марушевскому во главе бригады стало не безопасно для его жизни; вскоре, после соединения бригад в дивизию, командиром ее назначили ген. Лохвицкого, а Марушевский был отозван в Петроград [6]. В то же время /76/
  
  1. Характерно, что по прибытии делегаций в Петроград председатель Временного правительства принял 12 (25) июня не целиком делегации, а лишь двух офицеров, входивших в их состав (ЦГАОР, ф. 3, оп. 1, д. 94, л. 19).
  2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 40.
  3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 1 (с), л. 31.
  4. П. Карев. Нас не укротили. Иваново, 1937, стр. 68—71.
  5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 26 и 30.
  6. Там же, л. 50.
  
  Палицына пугало предстоящее прибытие из России во Францию пополнений, а также новых артиллерийских, инженерных и интендантских частей, предназначенных для реорганизации обеих бригад в дивизию. Об этом он откровенно писал Алексееву [1]. Не менее опасалось прибытия новых контингентов войск из революционной России и французское правительство. Чтобы не подливать масла в огонь, оно в июне отказалось от каких-либо новых пополнений русских войск на французском фронте [2], не возражая лишь против прибытия новых офицеров.
  
  К этому времени для покрытия убыли в командном составе русских бригад во Францию уже прибыло 109 офицеров [3] (из них 56 предназначались для 1-й дивизии и 53 — для 2-й, находившейся на Салоникском фронте). Эти офицеры направлялись из Петрограда в разное время небольшими группами и в одиночку через скандинавские страны. Генеральный штаб, занимавшийся подбором и направлением офицеров во Францию, отдавал предпочтение титулованной знати и вообще всем контрреволюционным, монархически настроенным офицерам, изгнанным из частей революционными солдатами или бежавшим от их гнева.
  
  Наводнение русских частей во Франции офицерами-монархистами вызвало бурю возмущения среди революционных солдат. Генерал Занкевич, назначенный вместо Палицына в качестве представителя Временного правительства при французской армии, вынужден был бить отбой и просить ввиду «крайнего брожения в войсках» «не присылать тех офицеров, кои исключены комитетами из полков» [4]. Вместе с тем, чтобы спасти контрреволюционных офицеров от гнева возмущенных солдат, Занкевич добивался разрешения «некоторых из этих офицеров, уже отправленных сюда, перевести во французскую армию» [5]. В Петрограде сочли необходимым удовлетворить это ходатайство.
  
  Запрещение митингов, откровенная монархическая пропаганда, угрозы и запугивания вызвали протесты со стороны революционных солдат обостряли антагонизм между ними и офицерством. Солдаты, между прочим, требовали удаления и наказания священника Серапиона, который вел контрреволюционную монархическую пропаганду [6].
  
  Наличие в русских бригадах выборных комитетов и демократических порядков оказывало революционизирующее влияние на французскую армию и народ. Чтобы парализовать это влияние, французская пресса, как бы по сигналу, подняла кампанию травли русских. Разумеется, французский народ трудно было спровоцировать на кровавые эксцессы и погромы против русских, находившихся во Франции. Однако вся эта грязная кампания клеветы и травли не могла пройти бесследно. Нередко русских солдат оскорбляли, были и случаи нападения на них несознательных и крайне отсталых зуавов. Становилось опасно ходить в одиночку или небольшими группами. Однажды во время стоянки двух встречных воинских поездов — одного с французскими, другою с русскими солдатами, кто-то из французов спровоцировал перестрелку. Машинисты моментально пустили в ход поезда и тем предотвратили кровавое столкновение [7]. /77/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 9—10.
  2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 53.
  3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 4, д. 2702, л. 1245.
  4. Там же, л. 1131 об.
  5. Там же.
  6. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
  7 «Новая жизнь» от 13 (26) сентября 1917 г.
  
  Начальник центрального военного почтово-телеграфного контрольного бюро в Петрограде в секретном отношении в министерство иностранных дел писал: «Из препровождаемых при сем в качестве образца... писем усматривается, что русские солдаты, сражающиеся на французском фронте, постоянно жалуются на свое крайне тягостное с моральной точки зрения положение, проистекающее, главным образом, от вражеского к ним отношения французов» [1].
  
  Во французских госпиталях к началу мая находилось до 6 тыс. русских солдат [2]. Французские власти установили в госпиталях, по выражению русских солдат, «тюремный режим». Их плохо кормили, палаты содержались в антисанитарном состоянии, обращение было исключительно грубое, раненым, как правило, не выдавалось жалованье, их преждевременно, с незажившими ранами, выписывали из госпиталей [3]. Когда русские пробовали добиваться улучшения своего обслуживания, для усмирения «бунтовщиков» вызывались полицейские части. В ход пускали дубинки и приклады, производили аресты.
  
  В мае 1917 г. начались волнения русских солдате г. Иере, на южном побережье Франции. Здесь было расквартировано около тысячи русских солдат и офицеров. Более трехсот солдат-инвалидов ожидало отправки в Россию. По данным следствия, у солдат были найдены издававшиеся в России газеты, в том числе и большевистская «Правда». Солдаты требовали предоставления им завоеванных солдатами России с первых дней революции прав и создали солдатский комитет [4].
  
  Между тем, командование русских бригад стремилось ускорить выступление дивизии на фронт. В связи с этим в середине мая военный министр Керенский обратился к находившемуся в Париже русскому меньшевику — адвокату Е. И. Раппу с просьбой посетить обе русские бригады, «расследовать причины брожения среди солдат», а также «разъяснить недоразумения и внести успокоение» [5]. Керенский просил также передать от его имени солдатам, что «никто из них, не взирая на временное из России отсутствие, обижен и обделен не будет... вопрос о земле будет решен Учредительным собранием», а в данный момент от них требуется лишь активное участие в войне до победного конца [6].
  
  В ответ на речи Раппа солдаты потребовали немедленной отправки их на родину [7]. Сообщая свои первые впечатления Керенскому, Рапп приходил к выводу что «необходимо много времени и труда, чтобы добиться успокоения». Он рекомендовал назначить при русских войсках постоянного комиссара с полномочиями по всем вопросам боевою устройства русских войск. Этому предложению сочувствовали генералы Лохвицкий и Занкевич. Рапп давал понять Керенскому, что он сам непрочь стать комиссаром, но просил, чтобы в этом назначении «проявил то или иное участие Совет рабочих и солдатских депутатов» [8].
  
  9 (22) июня Керенский назначил Раппа комиссаром при русских войсках во Франции. Соглашательский исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял аналогичное решение. Рапп получил те же пол-/78/
  
  1. «Красный архив», 1931, № 1 (44), стр. 157.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
  3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 152. См. также ф. 2003, оп. 4, д. 6, лл. 119—120.
  4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 1234.
  5. Там же, д. 92, л. 117.
  6. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 56—57.
  7. П. Карев. Указ. соч., стр. 84.
  8. ЦГВИА. ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 119.
  
  -номочия, что и армейские комиссары действующих армий на русском фронте
  
  Как уже указывалось, Рапп был меньшевиком. Когда грянула империалистическая война, он находился в эмиграции во Франции. Будучи сторонником войны, этот социал-предатель в сентябре 1914 г. вступил добровольцем в ряды французской армии, где служил сначала в чине младшего лейтенанта, а затем лейтенанта артиллерии до января 1917 г. Назначенный комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции, он обратился к французскому военному министру с просьбой об исключении его из списков французской армии, что и было оформлено президентским декретом [2]. Таким образом, выбор кандидатуры на пост комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции был не случаен. Рапп был «свой человек» и для Временного правительства, и для меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета, и для французского правительства.
  
  Комиссар Рапп и генерал Занкевич все чаще посещали войска, убеждая их в необходимости остаться воевать на французском фронте. Временное правительство возлагало на Занкевича большие надежды. В феврале 1917 г., во время вооруженного восстания в Петрограде, он был назначен царским правительством в помощь растерявшемуся генералу Хабалову [3]. Временное правительство полагало, что Занкевич, обладавший опытом подавления революционного движения и будучи наделен широкими полномочиями [4], сможет, не сносясь с Петроградом, принимать на месте неотложные меры к прекращению «беспорядков».
  
  II
  
  По требованиям солдат, размещенных после изнурительных кровопролитных боев по деревням в крайне неблагоприятных для отдыха условиях, обе бригады 18 июня (1 июля) были размещены в более благоустроенном лагере Ля-Куртин. Командование решило использовать это обстоятельство для слияния обеих бригад в одну дивизию перед новой отправкой на фронт.
  
  Переведенные в Ля-Куртин солдаты 22 июня (5 июля) отказались приступить к строевым занятиям. Солдаты заявили, что они не собираются больше воевать на французском фронте и настаивали на отправке их на русский фронт. Призыв приехавших в лагерь Занкевича и Раппа подчиниться приказаниям Временного правительства не имел успеха [5], однако посулами и угрозами им удалось в конце концов вызвать в солдатской среде разногласия. Часть солдат заявила, что она безусловно подчиняется Временному правительству, и в случае, если в Петрограде не найдут возможным возвратить дивизию в Россию, они готовы сражаться на французском фронте. Большая же часть солдат заявила, что «при полной готовности драться на русском фронте, они больше не желают сражаться во Франции» [6].
  
  Солдаты 1-й особой бригады были в прошлом в своем подавляющем большинстве фабрично-заводскими рабочими. Наибольшей однородно-/79/
  
  1. Там же, л. 127.
  2. Там же, лл. 139, 141 (французский текст).
  3. А. Блок. Последние дни императорской власти. По неизданным документам, Пг., 1921, стр. 75.
  4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 162.
  5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
  6. Там же, л. 82.
  
  стью социального состава отличался входивший в состав этой бригады 1-й особый полк. Он сформировался в Москве и состоял почти сплошь из рабочих, имевших «большой навык к массовым политическим выступлениям», как говорится в одном донесении [1]. Солдаты этого полка отличались своими боевыми качествами, революционным настроением, особой сплоченностью, пользовались исключительным авторитетом и оказывали большое влияние на солдат всей дивизии. Солдаты 3-й бригады в большей своей части были крестьянами.
  
  В виде протеста против выступления на французский фронт, по инициативе солдат 1-й бригады, была устроена демонстрация. Стройными рядами, под музыку и с красными знаменами проходили солдаты по лагерю.
  
  С новой силой возобновились митинги. Особенно бурным и многолюдным был митинг, проведенный в ночь на 24 июня (7 июля) по инициативе солдат 1-го полка. Кроме 1-го полка, на митинге присутствовали почти весь 2-й полк и часть 5-го и 6-го полков, т. е. большая часть дивизии. На этом митинге решено было считать распущенным возникший за две недели до этого так называемый «отрядный комитет», состоявший из ставленников Занкевича и Раппа и возглавлявшийся контрреволюционным офицером. Взамен него был избран Временный дивизионный Совет солдатских депутатов [2].
  
  Командование стремилось вырвать политически неразвитые, робкие и неустойчивые элементы из-под влияния решительно настроенной революционной части дивизии.
  
  С помощью офицера и провокаторов [3] был распространен слух о намерении солдат 1-й бригады напасть на 3-ю бригаду и разоружить ее [4]. Натравливая одну часть на другую, командование старалось сделать невозможным их дальнейшее совместное пребывание. Занкевич приказал: «Всех солдат, безусловно подчиняющихся Временному правительству, вывести из лагеря» [5]. Утром 25 июня (8 июля) все офицеры и несколько тысяч солдат ушли из Ля-Куртина в лагерь Фельтен, в 25 км от Ля-Куртина [6].
  
  В Ля-Куртине осталась 1-я особая бригада (за исключением 200—300 солдат, преимущественно 2-го полка) [7], более 600 солдат 5-го и 6-го полков и весь маршевый батальон 3-й бригады [8]. Иными словами, в Ля-Куртине осталась большая часть дивизии [9].
  
  Занкевич немедленно перевел куртинцев на тыловой оклад и прекратил выплату суточных, однако оставшиеся в Ля-Куртине солдаты по-прежнему были полны революционной решимости [10]. /80/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 4—5.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
  3. Революционными солдатами позднее были разоблачены как провокаторы переводчик Зиновьев (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 34), подпрапорщик Гук, который служил в царской охранке (там же, л. 27), и др. Комиссар Сватиков, посетивший русские войска во Франции, в докладе Временному правительству от 6 июля 1917 г. признавал, что скрытые провокаторы подстрекают одну бригаду против другой (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88).
  4. «Русские солдаты во Франции». М., 1919, стр. 7.
  5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 82.
  6. По одним данным, из Ля-Куртина было выведено 5 тыс. солдат («Русские солдаты во Франции», стр. 7), по другим — 7 тыс. человек (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 4).
  7. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 84.
  8. «Октябрь за рубежом», стр. 38; «Русские войска во Франции», стр. 7.
  9. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
  10. Там же, д. 51, л. 89.
  
  Прибывший в Париж комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков [1], «по усиленной просьбе» Раппа и Занкевича [2], 5 (18) июля посетил лагери русской дивизии и произвел смотр всем частям. Сватиков пытался запугать куртинцев опасностью морского пути и голодом в России, уговаривая их оставаться во Франции и итти на фронт [3].
  
  Солдаты обратились к Сватикову с вопросами, как возникло Временное правительство и каков его классовый состав, почему Ленин не поддерживает это правительство, а призывает передать всю власть Советам. Сватиков обрушился со злобными нападками на большевиков. Солдаты не хотели слышать от представителя Временного правительства лживые разглагольствования и клеветнические измышления о большевиках и настойчиво потребовали от него возвращения дивизии в Россию [4].
  
  В своем донесении в Петроград Сватиков писал, что куртинцы «представились неудовлетворительно, порядок был только в первых шеренгах, стояли неспокойно, разговаривали, в задних рядах курили, слышались возгласы с заявлением желаний» [5].
  
  Французское правительство было склонно вывести русские войска из Франции, и премьер-министр Рибо по телеграфу направил в Петроград просьбу об отзыве их в Россию [6]. Сватиков торопил Временное правительство с ответом на телеграмму Рибо, указывая на серьезность положения и допуская в случае промедления с ответом «возможность вооруженного вмешательства французов» [7]. Занкевич разъяснил Керенскому истинную причину позиции французского правительства, указав, что «французские военные круги относятся с большим недоброжелательством к новому укладу нашей войсковой жизни и опасаются возникновения аналогичных требований французских солдат» [8].
  
  7 (20) июля Керенский получил телеграмму Исполнительного комитета Временного Совета 1-й особой пехотной дивизии: «Признавая власть Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов, солдаты первой особой пехотной дивизии просят и настаивают приложить все усилия, дабы отправить их в Россию. Невыносимое ранее положение достигло теперь крайней степени». Указав на то, что «выходки разных лиц, не желающих понять положение, поселили между солдатами рознь и вражду», вследствие чего «понадобилось разъединение солдат на два лагеря», комитет продолжал: «Успешная боевая деятельность здесь невозможна и возможность дальнейшего пребывания во Франции совершенно исключается. Верные задачам русской революции, солдаты первой особой дивизии клянутся исполнить свой долг на родной земле» [9].
  
  Временное правительство не нашло нужным ответить на эту телеграмму. Для буржуазного Временного правительства договоры и соглашения, заключенные царским правительством с Англией и Францией, были «святыней». Первоначально ни Временное правительство, ни эсеро-/81/
  
  1. Сватиков был командирован Временным правительством в Англию, Францию и Италию с рядом поручений. См. «Вечернее время», № 1941, от 4 (17) октября.
  2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88.
  3. «Русские солдаты во Франции», стр. 8.
  4. П. Карев. Указ. соч., стр. 80.
  3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, лл. 59—60.
  6. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 92.
  7. Там же, л. 82.
  8. Там же, л. 89.
  9. Там же, л. 84.
  
  меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов даже не собирались возбуждать вопроса о возвращении русских войск из Франции. Наоборот, стараясь во что бы то ни стало угодить союзникам, Временное правительство с момента своего возникновения готовило к отправке на французский и салоникский фронты новые воинские части и пополнения.
  
  Как считал комиссар русских войск во Франции меньшевик Рапп, «удаление русских войск из Франции являлось бы политической ошибкой. России, — писал он, — особенно нужна как моральная, так и материальная помощь. Наше пребывание здесь [т. е. во Франции] гарантирует нашей нарождающейся молодой демократии поддержку от старой европейской демократии» [1]. Временное правительство не могло существовать без займов, получаемых от западноевропейского и американского капитала. Это было очень ярко вскрыто товарищем Сталиным в его докладе о политическом положении на VI съезде партии 30 июля 1917 г. «Милюков сказал на одном из заседаний, — указывал И. В. Сталин, — что Россия расценивается на международном рынке, как поставщик людей, и получает за это деньги, и если выяснилось, что новая власть, в лице Временного правительства, неспособна поддерживать единого фронта наступления на Германию, то не стоит и субсидировать такое правительство. А без денег, без кредита правительство1 должно было провалиться. В этом секрет того, что кадеты в период кризиса возымели большую силу. Керенский же и все министры оказались куклами в руках кадетов. Сила кадетов в том, что их поддерживал союзный капитал» [2].
  
  Вспыхнувшие волнения среди русских войск во Франции сильно напугали Временное правительство [1]. Больше всего оно опасалось, что эти волнения могут отрицательно повлиять на взаимоотношения с Францией. До тех пор, пока французское правительство не возбуждало вопроса о выводе русских войск из Франции, Временное правительство и не помышляло об этом. Но когда была получена телеграмма Рибо, Временное правительство рассмотрело «возбужденный французским правительством вопрос об отводе из Франции русских войск, вследствие возникшего в их среде брожения», и постановило, чтобы «этот вопрос был разрешен по соглашению между министерствами военным и иностранных дел» [3].
  
  Министр иностранных дел Терещенко и военный министр Керенский сошлись на необходимости убрать из Франции русские войска, предварительно «восстановив в них порядок», но отправить их не в Россию, а на Салоникский фронт. Этот вопрос обсуждался затем в Ставке, и верховный главнокомандующий Брусилов и другие генералы поддержали мнение Керенского и Терещенко [4].
  
  14 (27) июля Терещенко телеграфировал поверенному в делах во Франции Севастопуло, что эвакуация 1-й особой дивизии в Россию «чрезвычайно нежелательна как с общей точки зрения, так и, в частности, ввиду недостатка тоннажа, ибо перевозка войск пойдет в ущерб /82/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 11.
  2. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 175.
  3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 100.
  4. Протокол совещания, состоявшегося 16 (29) июля 1917 г., в Ставке. См. А. Зайончковский. Стратегический очерк войны 1914—1918 гг., ч. 7, Кампания 1917 г., М., 1923, стр. 182.
  
  доставке в Россию [закупленных в Англии и Франции военных материалов» [1]. Указывая на необходимость после подавления волнений и «устранения вредных элементов» отправить дивизию на Салоникский фронт, Терещенко продолжал: «Перевозка эта могла бы производиться эшелонами, что позволит выяснить в пути и устранить остальных нарушителей порядка и, таким образом, окончательно оздоровить войска» [2].
  
  Ссылка Временного правительства на отсутствие тоннажа для перевозки 1-й особой дивизии в Россию не выдерживает никакой критики. Нашелся же у французского правительства тоннаж, предназначенный для перевозки из России во Францию артиллерийских, инженерных, интендантских и санитарных частей, а также пополнений в связи с убылью в полках после тяжелых боев. Нашелся у французского правительства и тоннаж, предназначенный для перевозки из России квалифицированных рабочих-металлистов и деревообделочников, а также военнопленных,.. на посылке которых французское правительство долгое время настаивало [3]. Дело, конечно, было не в тоннаже, а в том, что Временное правительство не хотело приезда в Россию солдат, проявлявших «крамольные» настроения, оно боялось их. Кроме того, Временное правительство старалось во что бы то ни стало доказать союзникам способность сохранить «единый» фронт. Если нельзя было оставить русские войска во Франции, то их переводили на Салоникский фронт в состав той же французской армии, предварительно устранив наиболее революционных солдат. Наличие русских войск в составе войск союзников должно было постоянно напоминать о верности Временного правительства договорам, подписанным с союзниками царским правительством.
  
  16 (29) июля Керенский сообщил Занкевичу о расстреле июльской демонстрации в Петрограде, разоружении и расформировании воинских частей, участвовавших в этой демонстрации, о закрытии «Солдатской правды», «Окопной правды» и других большевистских газет, введении военно-революционных судов, смертной казни, запрещении в полосе армейского тыла собраний и митингов, об обязательном применении вооруженной силы против «ослушников» боевых приказов. Керенский потребовал такими же мерами «привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте», установив в ней «железную дисциплину», а затем перевести ее с французского на Салоникский фронт [4].
  
  Получив телеграмму Керенского, Занкевич и Рапп 19 июля (1 августа) прибыли в Ля-Куртин, где объявили решение Временного правительства. Одновременно сообщался приказ военного министра «привести к повиновению мятежных солдат, не останавливаясь перед применением вооруженной силы» [5]. В соответствии с этим Занкевич потребовал от куртинцев в течение 48 часов сдать оружие и в знак безоговорочного подчинения распоряжениям Временного правительства выйти походным порядком в местечко Клерво. Объявлялось, что не явившиеся в указанный срок будут преданы военному суду как изменники родины и Временного правительства.
  
  У Занкевича и Раппа имелся тайный план, принудив куртинцев оставить оружие в лагере, вывести безоружных из Ля-Куртина, окружить их силами фельтенцев, арестовать около 1500 человек, «представ-/83/
  
  1. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. Выдержки из этого документа, опубликованные в «Красном архиве» (1940 г., т. 2 (99), стр. 58), содержат неточности.
  2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61.
  3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 786, л. 7.
  4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 38.
  5. Там же, лл. 90—97.
  
  -ляющих самый беспокойный и нежелательный элемент» [1], расправиться с ними, а одновременно ввести отряд французов в лагерь Ля-Куртин и захватить оставленное сдавшимися ля-куртинцами оружие.
  
  Занкевич и Рапп не были уверены, что их приказ будет выполнен. Незадолго до истечения срока ультиматума Рапп прибыл в Ля-Куртин вместе с находившимися в Париже делегатами Петроградского Совета меньшевиками Русаковым, Гольденбергом, Смирновым и Эрлихом. Новая попытка повлиять на «мятежников» и заставить их сдаться, как признавал сам Рапп, потерпела полный провал, хотя «социалисты» давали лживые обещания амнистировать всех сдавшихся.
  
  До сих пор большинство солдат считало, что Временное правительство не в курсе требований солдат и что намерение оставить их на французском фронте целиком исходит от командования русских войск во Франции, теперь же они убедились в истинном лице Временного правительства. С другой стороны, поскольку Временное правительство оставляло их в рядах французских войск на Салоникском фронте, то солдатам становилось ясно, что характер войны после Февральской революции не изменился, что буржуазное Временное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, продолжает вместе с союзниками все ту же империалистическую войну. К этому надо добавить, что ля-куртинцам стало известно о расстреле Временным правительством июльской демонстрации в Петрограде и о преследованиях большевистской партии.
  
  Так сама жизнь учила солдат не верить буржуазному Временному правительству. На тысячных солдатских собраниях в Ля-Куртине впервые прозвучали боевые революционные лозунги: «Долой войну! Долой правительство Керенского! Да здравствуют Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!» [2].
  
  У солдат сильно возрос интерес к деятельности В. И. Ленина и руководимой им большевистской партии [3]. Большевики были единственной партией в России, которая требовала возвращения русских войск на родину и решительно протестовала против посылки новых формирований во Францию. Еще в дни апрельского кризиса Временного правительства М. С. Ольминский в большевистской газете «Социал-демократ» выступил со статьей: «Друзья Николая кровавого», в которой, напомнив о посылке Николаем II многих тысяч русских солдат во Францию и Салоники, писал: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями?» [4]. Разоблачение империалистической сущности политики Временного правительства служило могучим пропагандистским средством в руках большевистской партии в борьбе за массы, за изживание «добросовестного оборончества» и соглашательских иллюзий.
  
  К указанному Занкевичем сроку явилась лишь небольшая группа куртинцев. По воспоминаниям солдат, она насчитывала всего 70 человек [5], а по донесениям Занкевича в Петроград в одном случае названо /84/
  
  1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 25.
  2. «Октябрь за рубежом», стр. 36.
  3. П. Карев. Указ. соч., стр. 80, 98 и др.
  4. «Социал-демократ», № 27 от 2,1 апреля 1917 г. См. также М.С. Ольминский. Соч., т. II. 1933, стр. 156—157.
  5. «Октябрь за рубежом», стр. 39.
  
  около 500 человек, а в другом — менее тысячи [1]. Обе эти цифры, названные Занкевичем, сильно преувеличены. Некоторые из «сдавшихся» были посланы решением солдатских организаций со специальным заданием: вести пропагандистскую работу среди фельтенцев с тем, чтобы склонить их на сторону куртинцев и предотвратить использование их Занкевичем для расправы над непокорными куртинцами; кроме того, они должны были поддерживать связь, сообщая новости в Ля-Куртин [2].
  
  Обещание амнистии сдавшимся было вероломно нарушено. Из числа сдавшихся 22 участника солдатских организаций немедленно были арестованы [3]. Боясь расправы, многие из сдавшихся бежали обратно в Ля-Куртин.
  
  Весть об аресте группы сдавшихся солдат, которым высокопоставленные «социалисты» обещали «прощение», вызвала всеобщее негодование среди куртинцев. Они заявили решительный протест против ареста подчинившихся приказу товарищей и потребовали их освобождения. Генерал Лохвицкий согласился освободить арестованных, поставив предварительным условием выполнение куртинцами приказа Занкевича о сложении оружия и продлив первоначальный срок сдачи на 24 часа.
  
  Отрядный совет обсудил ультимативное предложение генерала Лохвицкого. Не доверяя командованию и опасаясь возможной ловушки, решили оставить в лагере для охраны имущества и оружия свыше 3000 солдат, в том числе всех пулеметчиков, которым было предложено находиться в полной боевой готовности и в случае попытки командования захватить оружие открыть огонь. Остальные шесть с лишним тысяч солдат, вооружившись браунингами и маузерами, выступили из лагеря, направляясь в Фельтен [4]. Лохвицкому было заявлено, что оставление Ля-Куртина и сложение оружия не означает отказа от требования отправки дивизии в Россию и что это требование остается в силе.
  
  Как и следовало ожидать, куртинцы были окружены. Председатель Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин заявил, что, предвидя этот обман, для охраны оружия в Ля-Куртине оставлены в полной боевой готовности более 3000 солдат, а выступившие 6000 солдат также вооружены. Перепуганный Занкевич отменил тогда посылку отряда французских войск, предназначавшегося для захвата оружия в Ля-Куртине, и, опасаясь перехода всей 3-й бригады на сторону куртинцев, оказался вынужденным немедленно вернуть «сдавшихся» обратно в Ля-Куртин [5]. По-видимому, какая-то часть фельтенцев перешла на сторону куртинцев, так как через несколько дней после этих событий Керенский, возмущаясь случившимся, писал Занкевичу: «Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону неповинующихся, как это имело место...» [6].
  
  Теперь уже не могло быть и речи о добровольной сдаче и подчинении приказам Временного правительства. План Занкевича и Раппа потерпел крах. С другой стороны, и фельтенцы были возмущены решением Временного правительства об отправке дивизии на Салоникский фронт. Занкевич, Рапп и Лохвицкий пришли к убеждению, что попытка использовать фельтенцев для усмирения куртинцев не удастся. В Фельтене /85/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97; ф. 366, оп. 1, Д. 383, л. 25.
  2. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
  3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
  4. Там же.
  5. «Октябрь за рубежом», стр. 41.
  6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 45.
  
  из-за резкого обострения отношений между солдатами и контрреволюционными офицерами последние покидали лагерь.
  
  У Занкевича не было никаких средств водворить среди подчиненных ему войск «порядок». Напрасно Корнилов, занимавший в то время пост верховного главнокомандующего, требовал от Занкевича принятия решительных мер, не останавливаясь перед применением оружия. «Немедленно введите военно-полевые суды», — приказывал Корнилов [1]. Но Занкевич был совершенно бессилен: куртинцы были хорошо вооружены, а использование против них фельтенцев, по признанию самого Занкевича, исключалось [2].
  
  Опасаясь перехода всех фельтенцев на сторону куртинцев, Занкевич и Рапп обратились за помощью к французскому правительству, ходатайствуя прежде всего о переводе солдат из Фельтена, где они были расположены бивуаком, в другой, удаленный от Ля-Куртина и благоустроенный лагерь. Французское правительство согласилось с необходимостью убрать «фельтенцев» подальше «от зла» и предоставило им лагерь Курно в окрестностях г. Бордо, куда они были немедленно перевезены.
  
  Французское правительство все более и более нервничало. Простые французские люди оказывали знаки внимания восставшим русским солдатам. Рабочие и крестьяне приезжали в лагерь Ля-Куртин, чтобы выразить свое восхищение и благодарность героям Бримона и Курси, засвидетельствовать свое уважение представителям революционного народа России. Своим приездом в Ля-Куртин они как бы подчеркивали, что те, кто ведут разнузданную клеветническую кампанию против русских, ничего общего не имеют с французским народом, приветствующим русскую революцию, симпатизирующим русским солдатам, которые борются за осуществление своих справедливых требований. Эта солидарность французского народа с русскими солдатами вызывала страх у французского правительства.
  
  Солдатские восстания во французской армии, рост забастовочного движения, требования о создании рабочих и солдатских комитетов, рост антивоенных настроений — все это, по мнению французских государственных деятелей, объяснялось прежде всего огромным влиянием русской революции и русских бригад [3]. Упускалось из виду, что антиправительственные и антивоенные выступления на фронте и в тылу имели место еще в 1916 г., до русской революции и создания солдатских комитетов в русских войсках, и что у французского народа было достаточно своих причин, побуждавших его выступать против империалистических правителей Франции. Разумеется, революционные настроения русских солдат влияли на уставших от войны французских солдат, но не эти настроения являлись определяющей причиной революционных выступлений во французской армии. Тем не менее, французские империалисты выставляли русских солдат едва ли не главными виновниками «беспорядков» среди французских войск. Французское правительство, принимая решительные меры для подавления революционного движения в стране, настаивало на скорейшем водворении «порядка» среди русских солдат в Ля-Куртине. Французское правительство рассчитывало, что расправа с куртинцами поможет пресечь революционные настроения во французской армии и стране. /86/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 44.
  2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 2.
  3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 64—65.
  
  12 (25) и 15 (28) августа Терещенко сообщил Севастопуло, что верховный главнокомандующий считает невозможным какие-либо изменения в принятом решении о посылке 1-й особой дивизии на Салоникский фронт, и приказывал генералу Заикевичу в случае дальнейшего неповиновения бригад объявить их расформированными, обезоружить при содействии французских войск, а затем одних предать суду, а других отправить на Салоникский фронт. В связи с этим поручалось «войти в соответственные отношения с французским правительством» [1].
  
  Занкевич обратился за содействием к французскому правительству [2], которое охотно выделило 3-тысячный отряд французских войск, окруживший и блокировавший лагерь Ля-Куртин. Занкевич лишил непокорных обитателей лагеря всякого денежного довольствия и перевел на уменьшенное продовольственное снабжение. Окружением лагеря, демонстрацией вооруженной силы Занкевич намеревался запугать восставших русских солдат, сломить их морально и физически, принудить сложить оружие и полностью капитулировать, а затем, изъяв вожаков и наиболее революционные элементы, покончить с непокорными солдатами [3].
  
  Революционные русские солдаты превратились в политических арестантов. С большим трудом им удалось передать на родину весть о положении, в котором они очутились. В конце августа из Бреста вместе с политэмигрантами на пароходах «Двинск» и «Царица» была отправлена в Россию подлежавшая эвакуации большая партия русских солдат-инвалидов, среди которых были солдаты 1-го полка — москвичи.
  
  Несмотря на невероятные трудности, ля-куртинцам удалось снабдить их письмами. Характерно, что инвалиды-москвичи передали письма в редакцию московской большевистской газеты «Социал-демократ». Этот факт свидетельствует о том, что русские солдаты видели в большевистской партии подлинного выразителя и защитника интересов народа и были убеждены, что только большевистская газета опубликует солдатские письма, рассказывающие о том, как меньшевистско-эсеровские палачи вместе с французской реакцией душат русских солдат лишь за то, что они требовдли отправки их на русский фронт и не хотели сражаться на французском.
  
  В одном из писем говорилось: «С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло 3 дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня (16 августа) мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем. Мы готовы итти спасать Россию, а здесь мы и так много оставили своих братьев на полях Шампани...
  
  Мы сейчас находимся на военнопленном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно за боевой подвиг, за взятие Курси!.. Почему нас не отправляют в Россию?
  
  ...Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей» [4].
  
  В другом письме говорилось: «Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же /87/
  
  1. «Красный архив». 1940, т. 2 (99), стр. 59—60.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 60.
  3. Там же.
  4. «Социал-демократ» от 29 сентября 1917 г.
  
  положением. Довольствие дают нам еще хуже. Наш генерал 3[анкевич] выдает нам на довольствие на каждого человека с 13 августа 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас солдат во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы» [1].
  
  Со времени написания этих писем до их получения в России и опубликования в большевистской газете «Социал-демократ» прошло полтора месяца. За это время, как мы ниже увидим, восстание в Ля-Куртине было подавлено вооруженной силой. Но народные массы в России еще ничего не знали об этом, так как Временное правительство тщательно скрывало все факты, связанные с пребыванием русских солдат во Франции. Появление солдатских писем в московской большевистской газете в дни, когда революционный кризис в стране назрел и почва под ногами Временного правительства колебалась, заставило его немедленно опубликовать правительственное сообщение о «беспорядках» среди русских войск во Франции. Сообщение появилось в печати 4 и 5 октября, т. е. почти месяц спустя после подавления вооруженной силой восстания, в Ля-Куртине. Сообщение это, сфабрикованное Занкевичем и Раппом, а затем отредактированное в Петрограде, фальсифицировало события. Оно клеветало на большевиков, которые якобы являлись виновниками «беспорядков», и тщательно скрывало какое бы то ни было участие французского правительства в подавлении восстания.
  
  Вернемся к последнему этапу и рассмотрим события, развернувшиеся в Ля-Куртине с середины августа 1917 г.
  
  III
  
  Русские и французские власти в этих событиях действовали заодно. Французское правительство пожаловало Занкевичу для поощрения орден Почетного легиона. Президент республики Пуанкаре лично говорил Занкевичу о согласии французских военных властей предоставить в его распоряжение необходимое количество солдат для подавления восстания в Ля-Куртине [2].
  
  К этому времени 400 солдат Салоникского фронта, находившихся на излечении в госпиталях Франции, категорически отказались вернуться на Салоникский фронт и тоже потребовали отправки их на родину [3]. Учитывая, что французское правительство желало избежать ответственности за операцию по разоружению восставших русских солдат и опасаясь возможных политических последствий вооруженного столкновения французских и русских войск, Временное правительство в поисках мер могущих «успокоить возмутившихся солдат», пошло на маневр. Оно объявило о своем решении вернуть 1-ю особую пехотную дивизии в Россию, но никаких реальных шагов для действительного возвращения русских солдат на родину не последовало ни в августе, ни в сентябре, ни в октябре. Эта пустая бумажка, содержавшая заманчивое для /88/
  
  1. «Социал-демократ» от 1 октября 1917 1
  2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 38.
  3. Там же, л. 11; телеграмма Занкевича — Керенскому от 8 июля 1917 г.
  
  солдат обещание, должна была обмануть легковерных и послужить средством успокоения непокорных солдат.
  
  27 августа (9 сентября) одновременно в лагере Курно [1] и в лагере Ля-Куртии [2] было объявлено Занкевичем от имени Временного правительства, что 1-я особая пехотная дивизия будет переведена в Россию как только французское правительство предоставит перевозочные средства. Вместе с тем Занкевич потребовал от частей «полного порядка, дисциплины и исполнения воинского долга».
  
  По-разному реагировали на это решение солдаты лагеря Курно и Ля-Куртин. Солдаты лагеря Курно с радостью встретили решение Временного правительства, так что у Занкевича возникла даже надежда, что ему удастся использовать несколько рот из этого лагеря для усмирения куртинцев [3]. Зато куртинцы не поверили в искренность намерений Временного правительства и отказались сдать оружие, заявив, что сдадут его только по прибытии в Россию. «Одной рукой, — говорили они, — сдадим французскую винтовку, а другой рукой возьмем русскую винтовку» [4]. Отголоски контрреволюционного корниловского заговора, дошедшие до русских солдат во Франции, еще больше насторожили их по отношению к генералам и офицерам.
  
  Волновало солдат продолжительное отсутствие каких-либо сведений от делегатов, посланных весною в Петроград. Они, конечно, не знали, что их товарищи-делегаты рвались в свои части, но Временное правительство сделало все, чтобы воспрепятствовать их возвращению во Францию [5].
  
  Для Занкевича и Раппа «стало вполне ясно, что куртинский мятеж /89/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 92.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
  3. Та м же, д. 80, лл. 2—9.
  4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
  5. Еще 9 (22) июля, после почти полуторамесячного пребывания в Петрограде, делегаты, считая свою миссию законченной, обратились к военному министру Керенскому с просьбой предоставить им для отъезда во Францию необходимые средства, так как «благодаря затруднительному сообщению» они не получают переводов из своих частей (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 42). С аналогичной просьбой они обратились в главное управление Генерального штаба (там же, л. 43). Не получая в течение месяца ответа, они обратились в военный отдел ВЦИК Советов, который направил в Генеральный штаб просьбу «оказать возможное содействие к возвращению товарищей делегатов от русских войск, находящихся во Франции, ввиду необходимости пребывания их во Франции в связи с недоразумением, происшедшим среди русских войск» (там же, л. 41). Так квалифицировали эсеро-меньшевистские деятели ВЦИК серьезные волнения русских войск. Вскоре после этого делегатам разъяснили, что «ввиду предстоящего отозвания наших войск из Франции военный министр полагает, что возвращение делегации во Францию представляется излишним, а сами делегаты подлежат распределению в части действующей армии по усмотрению главного управления Генерального штаба» (там же, л. 39). Делегаты не поверили в искренность намерений Временного правительства и продолжали настойчиво добиваться возвращения в свои части, во Францию. Тогда их решили отправить, но путем, исключавшим возможность достигнуть цели. Снабженные литературой, газетами, они просидели больше месяца в Бергене. На английский пароход их не взяли, так как английское консульство (по-видимому, не без согласия или просьбы российского) категорически отказало им в пропуске во Францию (ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 35). В конце концов они вынуждены были в октябре вернуться в Петроград, где их, распоряжением Генерального штаба, назначили в разные воинские части и предоставили отпуска. Это произошло накануне октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Любопытно отметить, что во всем этом деле сыграл немаловажную роль начальник Генерального штаба генерал Марушевский. В свое время ему не удалось помешать поездке делегатов из Франции в Петроград, и теперь он приложил все усилия, чтобы воспрепятствовать их возвращению в свои части во Францию («Известия» от 12 (25) декабря 1917 г.). Временное правительство имело возможность, если бы оно хотело, отправить делегатов во Францию вместе со 2-й артилле-
  
  может быть усмирен только вооруженной силой» [1]. Для этой цели они решили использовать находившуюся во Франции проездом в Салоники часть 2-й особой артиллерийской бригады [2]. Осуществить это намерение возможно было только при условии согласия французского главного командования, в распоряжении которого находилась упомянутая бригада. Кроме того, поскольку бригада направлялась в Салоники, то и вооружение она должна была получить по прибытии к месту назначения; если бы французское командование дало согласие на ее использование, то оно должно было вооружить выделенную часть бригады французскими ружьями, пулеметами, орудиями и, боеприпасами.
  
  11 (24) августа Рапп от своего имени и от имени Занкевича обратился к французскому военному министру Пенлеве с просьбой разрешить использование части русских артиллеристов, находившихся в Оранже проездом в Салоники, для усмирения ля-куртинцев. В письме выражалась надежда, что через несколько дней можно будет для той же цели выделить еще один батальон из числа русских солдат лагеря Курно [3].
  
  Пенлеве тотчас же известил Раппа (телеграмма от 12/25 августа) о своем согласии перевести в район Ля-Куртин русский артиллерийский отряд, который может быть поддержан русским батальоном из Курно. Пенлеве торопил с подавлением восстания. Ссылаясь на серьезность сложившейся обстановки, Пенлеве настойчиво требовал, чтобы ему сообщали о всех предпринимаемых русским командованием мероприятиях «для прекращения подобного положения». «Необходимо, — писал Пенлеве Раппу, — чтобы предпринимаемые вами меры были незамедлительно реализованы, и распоряжения, которые вы получите от своего правительства, были полностью выполнены в срочном порядке» [4]. /90/
  
  -рийской бригадой или 2-м инженерным (саперным) батальоном, направлявшимся через Францию в Салоники. Оно этого не сделало. В чем же истинная причина этого нежелания помочь возвращению делегатов в свои части? Несмотря на каждодневную «обработку» делегатов в эсеро-меньшевистском духе, с той поры, как они очутились в Петрограде, пролетарская часть солдатской делегации увидела, что лишь большевистская партия выражает интересы народа, и пошла за ней. Пока делегации ограничивались посылкой телеграмм в свои части, опасаться было нечего. Телеграммы отправлялись лишь через военное министерство, где их не только просматривали, но и должным образом «редактировали». Но отправку революционных солдат-делегатов обратно во Францию контрреволюционное Временное правительство и Марушев-ский допустить не могли.
  1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 37.
  2. Необходимо отметить, что Занкевичу и Раппу не сразу удалось привлечь для этой цели артиллеристов. 2-я особая артиллерийская бригада прибывала во Францию эшелонами. Попытка использовать солдат первого эшелона не удалась. Артиллеристы избрали делегацию, которая побывала в Ля-Куртине, где солдаты ее тепло встретили, ознакомилась с существом происходивших событий, характером требований солдат и, передав приветствие от революционной армии России, возвратилась для доклада своим избирателям. Домогательство о принятии артиллеристами участия в вооруженном подавлении восстания в Ля-Куртине было категорически отвергнуто. Тогда артиллеристов 1-го эшелона поторопились отправить по назначению в Салоники.
  По прибытии во Францию 2-го эшелона артиллерийской бригады Занкевич и Рапп действовали уже иначе. Соответственно подобранная и «обработанная» ими «делегация» по прибытии в Ля-Куртин сразу же обрушилась на солдат с бранью и угрозами, принуждая их к капитуляции. Возмущенные тем, что «делегация» не потрудилась даже выяснить характера требований солдат лагеря Ля-Куртин и не пожелала выслушать их доводов, ля-куртинцы выпроводили «делегацию» из лагеря.
  После тенденциозного освещения артиллеристам характера событий в Ля-Куртине удалось ввести их в заблуждение и использовать для расправы с восставшими.
  3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 66 (французский текст).
  4. Там же, л. 90.
  
  17 (30) августа Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й особой артиллерийской бригады в Оранже сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты (около 450 человек) и предназначенный «для восстановления порядка в Куртинском лагере с помощью французских войск». Занкевич просил французского военного министра отдать необходимые распоряжения о перевозке сформированного отряда из Оранжа в Обюссон, расквартировании и снабжении этого отряда в Обюссоне, придаче французской артиллерийской батареи, находящейся в Обюссоне, русскому отряду, обеспечении русских солдат-артиллеристов, образующих пехотный батальон, винтовками и, наконец, об усилении находящихся в районе Ля-Куртина французских войск. При этом Занкевич подтвердил, что он лично принимает общее руководство операцией, оставляя непосредственное руководство русскими частями, участвующими в этой операции, генералу Беляеву, командиру 2-й особой артиллерийской бригады [1].
  
  20 августа (2 сентября) Занкевич сообщил Пенлеве, что он намерен по восстановлении «порядка» в лагере Ля-Куртин предать суду военного трибунала 80 человек и около 1000 человек изолировать. В связи с этим он просил военного министра отдать необходимые распоряжения генералу Комби (командующий 12-м округом, на территории которого был расположен лагерь Ля-Куртин) о подготовке помещений для этой тысячи человек вне куртинского лагеря, под охраной французских солдат [2].
  
  Все ходатайства Занкевича были тотчас же удовлетворены. По распоряжению генерала Фоша, часть 2-й артиллерийской бригады (26 офицеров и 721 солдат) были доставлены из Оранжа в Обюссон. Были приняты меры для расквартирования, вооружения и снабжения этого отряда по его прибытии в Обюссон [3], увеличено число французских войск, окружавших лагерь Ля-Куртин, с 3000 до 5000 человек, подготовлены помещения для размещения 1000 солдат, которых предполагалось изъять из лагеря Ля-Куртин после подавления восстания и водворить под охрану французских солдат [4]. Кроме того, французское командование по просьбе Занкевича [5] предоставило в распоряжение генерала Беляева 4 полевых прожектора [6], 10 км провода [7], 100 взрывных снарядов для 75-миллиметровых пушек [8].
  
  По требованию Пенлеве [9], 22 августа Занкевич представил ему «план действий против куртинскнх мятежников». По этому плану, с утра 27 августа должна была начаться тесная блокада куртинского лагеря, а также полное прекращение снабжения. Для осуществления этой блокады Занкевич просил передать в его распоряжение с утра 26 августа французский шеститысячный отряд. В представленном плане указывался порядок размещения воинских частей, предназначенных для подавления восстания [10]. /91/
  
  1. Там же, л. 68 (французский текст). Генерал Беляев — брат царского военного министра, арестованного восставшими рабочими и солдатами в февральские дни 1917 г. Сам генерал Беляев пользовался неизменной поддержкой Временного правительства, которое и произвело его в генерал-майоры.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 71 (французский текст).
  3. Там же, л. 91 (французский текст).
  4. Там же, л. 92 (французский текст).
  5. Там же, л. 75—77 (французский текст).
  6. Там же, л. 97 (французский текст).
  7. Там же, л. 93 (французский текст).
  8. Там же, л. 95 (французский текст).
  9. Там же, л. 90 (французский текст).
  10. Там же, л. 72 (французский текст).
  
  Итак, французское правительство не только торопило Занкевича с подавлением восстания русских солдат в Ля-Куртине, но и приняла непосредственное участие в подготовке и организации военной операции по ликвидации восстания. При этом французское правительство не только было в курсе подготовляемой операции, но без его ведома и согласия ничего не делалось. Все мероприятия Занкевича должны были быть одобрены французским военным министром.
  
  Все войска — как русские, так и французские — поступали в распоряжение генерала Занкевича [1]. Начальником сводного отряда русских войск был назначен командир 2-й особой артиллерийской бригады генерал Беляев. Французские войска находились под общим командованием генерала Комби. Им надлежало занять позиции непосредственно за линией расположения частей русского отряда [2]. Стало быть, в боевой порядок войск, предназначенных для подавления восстания, входили и французские части.
  
  Французские войска принимали непосредственное участие в подавлении восстания. Предстоящая операция представлялась французскому командованию как серьезное сражение. Поэтому оно не могло положиться на свои «не бывшие в деле» тыловые части, которыми был оцеплен лагерь Ля-Куртин. Генерал Фош считал необходимым, во-первых, значительно увеличить отряд французских войск, а во-вторых, заменить тыловые части имеющими боевой опыт и более «надежными» фронтовыми частями [3]. «Ген. Занкевич сообщает из Куртин, — телеграфировал, 28 августа Севастопуло министру иностранных дел Терещенко, — что выполнение намеченной программы откладывается на три-четыре дня согласно желанию французов, которые, ввиду возможного столкновения, решили выписать с фронта хорошие боевые войска...» [4].
  
  1 (14) сентября сосредоточение войск для подавления восстания закончилось. Войска заняли намеченные позиции, окружив тесным кольцом лагерь Ля-Куртин. Особое внимание обращалось на возможность хорошего обстрела всех дорог, лощин, оврагов и тропинок из лагеря Ля-Куртин. Батареи, роты и взводы распределялись по фронту, с таким расчетом, чтобы везде, где восставшие пытались бы оказать сопротивление или прорвать окружение, они были встречены огнем. Начальники секторов получили боевые задания [5]. Готовились как к большому сражению: артиллерия заняла позиции на ближайших к лагерю горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином, пехота окапывалась. В первой линии находились «верные» русские войска в составе сводного полка; насчитывавшего 2500 штыков, 32 пулемета и 6 орудий [6], во второй линии — пятитысячный французский отряд. Сверх того, у французов имелся резерв, состоявший из пехотного и кавалерийского полков и батарей [7].
  
  В донесениях, отправленных в Петроград, Занкевич отмечал, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин, т. е. 31 августа, «в батальонах 5 и 6-го полков замечались большие колебания» [8]. Часть солдат открыто заявляла, что «ими не будет пущено в ход ору-/92/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 61.
  2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 61—62.
  3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, лл. 91, 96, 99—100 (французский текст)
  4. «Красный архив», 1940, т. 8 (99), стр. 61.
  5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 12—14.
  6. Там же, д. 83, лл. 90—97.
  7. Там же, л. 62.
  8. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
  
  -жие против солдат лагеря Ля-Куртин» [1]. Солдаты, открыто заявившие о своем нежелании стрелять в восставших, были немедленно арестованы. Но этой мерой нельзя было покончить с «колебанием» остальных. Не исключалась возможность попытки перехода «усмирителей» на сторону восставших. В этом случае расположенные в непосредственном тылу у русских французские войска должны были пресечь такого рода попытки.
  
  Итак, французские войска фактически были призваны выполнять две палаческие полицейско-карательные функции: участвовать в подавлении восстания и своим расположением в ближайшем тылу у «колеблющихся» русских солдат создавать угрозу удара в спину, вынуждая их тем самым безоговорочно подчиняться приказам командования.
  
  Восставшие сразу же заметили военные приготовления окруживших лагерь войск. Из верхних этажей казарм куртинцы с помощью биноклей могли отчетливо видеть скопление войск на расположенных вокруг лагеря возвышенностях. Темной ночью смельчаки, по поручению отрядною комитета, отправились в разведку. Они установили, что большое число французских и русских солдат рыли окопы, устанавливали орудия и пулеметы. Ближайшие к лагерю окопы заняли русские, за ними на возвышенностях расположились французские солдаты с пулеметами, а на вершинах гор стояло несколько батарей французской 4-дюймовой артиллерии [2].
  
  Занкевич и Рапп прежде всего решили удушить «бунтовщиков» голодом. К этому времени все запасы в лагере истощились. С вечера 1 (14) сентября прекращена была доставка в лагерь пищевых продуктов. В тот же день подполковник Балбашевский и французский комендант передали «мятежникам» ультимативный приказ о сложении оружия и безоговорочном подчинении, угрожая в противном случае открыть по ним артиллерийский огонь с 10 часов утра 3 (16) сентября. В приказе указывалось, что все «принужденные к повиновению» силой оружия, согласно решению Временного правительства, будут «считаться изменниками родины и революции», преданы военно-революционному суду, лишены права выборов в Учредительное собрание, а семьи их лишены пайка и всех «благ», которые будут дарованы Учредительным собранием [3].
  
  Восставшие решительно отвергли ультиматум генерала Занкевича и отказались подчиниться его приказам. Они направили русским солдатам окружавших лагерь частей отпечатанную на гектографе листовку с призывом «не поднимать оружия против своих братьев» и присоединиться к восставшим [4]. Второе обращение было адресовано французскому коменданту лагеря Ля-Куртин. В нем восставшие напоминали о пролитой русскими солдатами крови на полях Шампани и под Курси, указывали, что герои прославленной 1-й особой пехотной бригады, которых вся пресса восхваляла за храбрость, теперь голодают, живут на положении пленных или арестованных, окружены со всех сторон французскими патрулями. Они заявляли, что не намерены подчиняться приказам контрреволюционного генерала Занкевича [5].
  
  Восставшие отправили также телеграмму французскому правительству, но получили лицемерный ответ, что оно якобы не вмешивается /93/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
  2. П. Карев. Указ. соч., стр. 95—96.
  3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 63—64.
  4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 32, л. 48.
  5. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 64—65.
  
  в дела русского отряда. В связи с этим в своем новом обращении к французскому коменданту лагеря Ля-Куртин восставшие разоблачили ложь французских империалистов, указывая, что среди войск Занкевича, расположенных вокруг лагеря Ля-Куртин, имеется большое число солдат во французской форме, которые готовятся под руководством генерала Занкевича к кровавому злодеянию. «Неужели ваше правительство думает, что все пройдет тайно?», — спрашивали восставшие и отвечали: «Это узнает весь свет, и позор для Франции, что она допустила у себя в стране делать гнусное преступление ген. Занкевичу» [1]. Одновременно восставшие обратились с приветствием к солдатам 3-й особой пехотной бригады, призывая их не бояться «кровопийцев офицеров», не проливать зря «невинную кровь братьев», а присоединиться к ним [2].
  
  Настроение среди восставших было бодрое.
  
  В ночь на 2 (15) сентября на площади лагеря многотысячная масса восставших смотрела самодеятельный спектакль, в котором высмеивалось бессилие генералов и «социалистов», пытавшихся поколебать революционный дух куртинцев. Утром 3 (16) сентября, когда истекал срок ультиматума, на площади началась демонстрация куртинцев. Шли под музыку духового оркестра. Впереди были члены отрядного Совета. Над головами демонстрантов развевалось много красных знамен.
  
  Между тем, Занкевич и Рапп перед отдачей приказа об артиллерийском расстреле восставших напоили своих солдат.
  
  В воспоминаниях куртинцев имеется указание на то, что часть французских солдат проявила сочувствие осажденным в лагере русским товарищам. Французские солдаты-артиллеристы одной из батарей отказались выполнить приказ своего командира, потребовавшего открыть огонь, по Ля-Куртину. «Русские солдаты, — заявили они, — дрались с нами вместе против немцев на фронте, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, в чем они виноваты и какое они сделали преступление в нашей стране». Никакие увещевания не подействовали. Командованию пришлось поставить к орудиям офицеров [3].
  
  В 10 часов утра 3 (16) сентября начался артиллерийский обстрел лагеря Ля-Куртин. Выпущенная шрапнель разорвалась над оркестром. По показаниям очевидцев, количество раненых было около 30 человек. Несколько человек было убито. Восставшие открыли ответный ружейный и пулеметный огонь.
  
  Редкий артиллерийский огонь одиночными выстрелами по лагерю продолжался до вечера. В течение дня было выпущено по восставшим 18 снарядов. Промежутки между выстрелами были сравнительно продолжительными, чтобы дать возможность восставшим, сложив оружие, выйти из лагеря и сдаться. Но восставшие воспользовались этими перерывами для других целей.
  
  К войскам генерала Занкевича восставшие послали своих представителей, чтобы склонить солдат на свою сторону. Пропагандистов задержали, арестовали и под французским конвоем отправили в тыл, но некоторые из них успели сделать свое дело. Среди солдат сводного отряда раздавались призывы не стрелять в своих товарищей. Об этом свидетельствует полковник Готуа. «Замечались также, — пишет он в отчете о военных действиях отряда восточного сектора, — попытки и со стороны нестроевых солдат отряда, т. е. фельдшеров, санитаров и т. д., вести /94/
  
  1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 66.
  2. Там же, стр. 65—66.
  3. П. Карев. Указ. соч., стр. 101.
  
  пропаганду среди отряда, возбуждая его к отказу применить против мятежников оружие» [1]. Об этом же сообщали в своем рапорте военному министру Занкевич и Рапп: «Были замечены попытки со стороны некоторых солдат отряда, главным образом среди нестроевого элемента» вести пропаганду, возбуждая к отказу применять против мятежников оружие» [2].
  
  Стойкость восставших, которых нельзя было сломить ни голодом, ни артиллерийским огнем, озадачила Занкевича и Раппа. У них возникли опасения за свои войска. «Длительная операция,— писал Занкевич, — может расшатать дух наших только что приведенных в порядок войск» [3]. Решено было ускорить темпы проведения операции, снова напоить вином солдат, особенно артиллеристов, и усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича, был закрыт водопровод, снабжавший Ля-Куртин водой.
  
  Утром 4 (17) сентября по восставшим в течение короткого времени было выпущено 30 снарядов [4]. Число жертв увеличилось. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые снарядами лошади были съедены голодными куртинцами. Но больше голода давало себя знать отсутствие воды.
  
  Среди восставших произошел раскол: большая часть решила сдаться, меньшая — продолжать борьбу. Над лагерем взвился белый флаг.
  
  Восставшие начали выходить из лагеря группами, без оружия. К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. Под конвоем французов небольшими группами их отправляли в тыл, предварительно обыскивая каждого сдавшегося. Интересно отметить, что у некоторых из них были найдены револьверы, что, несомненно, указывало на их стремление возобновить в будущем борьбу.
  
  Пуанкаре неослабно следил за ходом операции по ликвидации восстания русских солдат в Ля-Куртине. Он получал систематическую информацию и был первым, кому сообщили об «успехе», достигнутом усмирителями. Характерно, что русский поверенный в делах во Франции Севастопуло узнал о «благоприятных известиях из Куртинского лагеря» из уст президента [5]. В лагере осталось несколько сот наиболее стойких революционных солдат [6], преимущественно пулеметчиков, которые категорически отказались капитулировать. Рассеявшись по всему лагерю, они продолжали упорно сопротивляться, открыв сильный пулеметный и ружейный огонь. Чтобы сломить их сопротивление, Занкевич приказал усилить артиллерийский обстрел, а затем перейти в атаку пехотными частями.
  
  Вечером 4 (17) сентября каратели ворвались в лагерь и заняли его восточную часть. В телеграмме, отправленной в Россию верховному главнокомандующему, Занкевич и Рапп сообщали, что восставшие, «фанатично настроенные, засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем, пытающимся приблизиться к лагерю» [7]. /95/
  
  1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 70.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
  3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
  4. Там же, стр. 68.
  5. ЦГВИА, ф. 415, оп, 8, д. 103, л. 84.
  6. Предполагалось, что в лагере находится до 500 восставших солдат при 48 пулеметах («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 71).
  7. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
  
  С утра 5 (18) сентября в течение одного лишь часа по восставшим было выпущено 100 снарядов. Кольцо вокруг восставших все суживалось. В течение этого дня было выпущено 488 шрапнелей и 79 гранат [1]. Стрельба шрапнелью призвана была нанести максимальные потери восставшим. Постепенно оттесняя восставших и атакуя их пехотными частями, войска Занкевича к вечеру заняли примерно две трети лагеря. Восставшие храбро сопротивлялись. Дело доходило до рукопашных боев. В ход было пущено все: штыки, ручные гранаты, револьверы. Хотя ряды восставших редели, они продолжали сопротивляться с возрастающей силой. Вооруженные пулеметами, куртинцы сосредоточились главным образом в здании офицерского собрания.
  
  Осаждавшие начали подготовку штурма этого здания. Утром 6 (19) сентября артиллерией был открыт сильнейший огонь по его стенам, а пехота под командой полковника Готуа пошла на приступ. Часть восставших засела в подвальном этаже, обороняясь ручными гранатами и револьверами.
  
  К полудню 7 (20) сентября сопротивление восставших было окончательно сломлено. Всего было зарегистрировано сдавшихся 8515 солдат. По официальной версии, число жертв среди восставших составляло 10 убитых и 44 раненых, а общие потери осаждавших — 1 убитый и 4 раненых. Эти данные совершенно не соответствуют действительности.
  
  В телеграмме военному министру Верховскому [2] и в другой телеграмме на имя верховного главнокомандующего [3] Занкевич и Рапп сами указывали, что «действительные потери должны быть значительно больше». В воспоминаниях участников восстания сохранились другие цифры: по одним данным, только число убитых составляло 200 человек [4], по другим — число убитых и раненых доходило до 600 человек [5]. Установить точные данные о потерях куртинцев невозможно: заняв лагерь, «победители» начали заметать следы кровавого злодеяния — убитых вывозили из лагеря по ночам и погребали в поле.
  
  После куртинского расстрела куртинцы были разделены на три категории. К первой категории были отнесены все члены отрядного Совета и полковых комитетов, а также председатели ротных комитетов; ко второй — члены ротных комитетов и солдаты, выступавшие на митингах против Временного правительства. Все остальные были отнесены в третью категорию.
  
  Солдат первой и второй категорий (их было около 350 человек) арестовали. 90 человек бросили в тюрьму, а остальных заключили в казематы на острове Экс [6], расположенном в нескольких милях от Ля-Рошель и Рошфора. По распоряжению французского правительства, на остров Экс, в мрачные, сырые и холодные камеры древнего замка Генриха IV, были переведены также арестованные еще в июне и содержавшиеся в тюрьме города Бордо несколько других участников движения.
  
  Солдат, отнесенных к третьей категории, держали несколько суток под усиленной охраной французских караулов в открытом поле. Они почти не получали пищи. Голодные и изнуренные, проводили они без сна /96/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
  2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 88. Дата телеграммы, обозначенная публикаторами 6/19 сентября, неправильна. Телеграмма, как это следует из текста, была отправлена 5/18 сентября.
  3. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
  4. «В лапах у "гуманных" французов». — «Правда», от 29 мая 1924 г.
  5. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
  6. Там же, стр. 10.
  
  холодные ночи. Лишь после того как зарыли трупы убитых, собрали I увезли все оставшееся в лагере оружие, Ля-Куртин был превращен в концентрационный лагерь, где снова разместили перетасованных и разбитых на 26 рог прежних обитателей лагеря. Их лишили жалованья, табака, пищу выдавали в половинном размере солдатского пайка. Деньги, присылаемые из России или от французских друзей, им не выдавали.
  
  Французские рабочие и крестьяне оказывали куртинцам знаки внимания. Когда выбитые огнем из лагеря русские солдаты проходили по местечку Ля-Куртин к пункту сбора «пленных», местные жители, простые французские люди, выносили им хлеб, сыр и другие продукты 1.
  
  В России только большевистские газеты поведали народу правду о кровавых событиях в Ля-Куртине. Центральный орган большевистской партии «Рабочий путь» сопроводил официальное сообщение о подавлении восстания русских солдат во Франции комментарием, воздав должное как «доблестным союзникам» России, которые в лице французского правительства отблагодарили русских солдат «запрещением собраний, изъятием солдатских газет, целым рядом других стеснений и, если этого мало, расстрелом», так и политике Временного правительства, которое несло ответственность за расстрел «заброшенных на чужбину русских солдат» 2. В первом же номере московской большевистской газеты «Деревенская правда», вышедшем 4(17) октября 1917 г., была помещена статья М. С. Ольминского «Как живут наши солдаты во Франции», в которой рассказывалась правда о расправе над русскими солдатами в Ля-Куртине.
  
  Весть о расстреле русских солдат в Ля-Куртине вызвала гнев и возмущение трудящихся масс и в России, и во Франции. Среди тех, кто в то время во Франции выражали протесты, «громко клеймя возмутительную бойню в Ля-Куртине», был Анри Барбюс. «Трагичен тот факт,— писал он,— что роль палачей сыграли в этих событиях французские солдаты, ставшие по своей несознательности орудием империалистической жестокости3.
  
  Расстрел революционно настроенных русских солдат в Ля-Куртине не был изолированным явлением. Это было звено в цепи многочисленных провокаций и репрессий, направленных на удушение нараставшей в России пролетарской, социалистической революции, которая оказывала сильное влияние на развитие революционного движения и в других странах.
  
  В заключение остановимся кратко на дальнейшей судьбе русских войск во Франции [4].
  
  Временное правительство не выполнило своего обещания о возвращении 1-й особой пехотной дивизии в Россию. Солдаты лагеря Курно убедились, что их подло обманули. Участники расстрела восставших товарищей в Ля-Куртине тяжело переживали эти трагические события. Все решительней раздавалось требование отправки на родину. Желание /97/
  
  1. П. Карев. Указ. соч., стр. 103.
  2. «Рабочий путь», от 4 (17) октября 1917 г.
  3. «Правда» от 18 апреля 1927 г.
  4. Утверждение Г. Захарова в предисловии к документам — о восстании русских солдат во Франции в 1917 г. («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 55) о том, что якобы после расправы над куртинцами и ареста «главарей» остальные были отправлены на Салоникский фронт, основано на недоразумении.
  
  вернуться в Россию стало всеобщим [1]. Рядовой 5-го особого полка Плахотный ставил Занкевичу и Раппу вопрос в упор: «Почему отзыв дивизии в Россию на бумаге, а не на деле? Кто виноват, ведь не солдат же»? [2] Курновцы ненавидели Раппа, Занкевича и других палачей так же, как ненавидели их куртинцы.
  
  Со времени получения во Франции постановления Временного правительства об отзыве русских войск в Россию и до Великой Октябрьской социалистической революции, свергнувшей антинародный режим, из Франции ушло в Россию несколько пароходов, на которых при желании можно было отправить не одну тысячу рвавшихся на родину русских солдат. Ссылки на отсутствие транспортных средств были лишь отговоркой. У французской и русской реакции имелись определенные планы.
  
  Русским войскам, находившимся в лагере Курно, было предложено отправиться на французский фронт на условиях, сформулированных главнокомандующим французскими войсками Петэном: допустить пребывание русских контингентов в составе французских войск при полном подчинении их французской дисциплине и безусловном отказе от каких бы то ни было комитетов или Советов.
  
  Курновцы категорически отвергли эти условия. «В 1916 г. французское правительство приняло нас со всем укладом жизни: розгами, побоями и бесправием. Теперь же комитеты их страшат», — говорили возмущенные солдаты [3].
  
  23 октября (5 ноября) 1917 г. орган Временного правительства «Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению» вынес решение «о предпочтительности, взамен возвращения русских войск, использования их хотя бы в качестве рабочей силы» [4] во Франции. Временное правительство соглашалось на любое использование русских войск во Франции, но только не на возвращение их в Россию.
  
  Великая Октябрьская социалистическая революция оказала огромное влияние на русских солдат во Франции. Советская власть с первых же шагов своей деятельности осуществила давнишние мечты трудящихся масс; естественно, что солдаты с удесятеренной энергией добивались возврата на обновленную родину. Но с отрядом русских войск никто во Франции не считался. Французское правительство, выступившее одним из главных застрельщиков интервенции против Советской республики, стало на путь террора и издевательств по отношению к русским солдатам. Оно прежде всего поставило их перед альтернативой: либо отправиться на фронт в составе французских частей, либо — на тыловые работы. Отказавшиеся подлежали высылке в Африку.
  
  Возмущенные предложением французского правительства русские солдаты заявили: «Добровольно мы не пойдем!» Раздавались призывы не слушать Занкевича, который уговаривал солдат принять условия французского правительства. Ненавистью и презрением к Занкевичу и другим контрреволюционным генералам и офицерам дышали речи русских солдат. Солдат Барашкин предлагал обратиться к советской власти, послать в Россию своих представителей [5]. Солдаты приветствовали большевиков, борющихся за мир. «В России почти мир, воевать /98/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 8.
  2. Там же.
  3. Там же, л. 27.
  4. Там же, ф. 2000, оп. 3, д. 33, л. 130.
  5. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 156—157.
  
  нам нельзя!» — говорили они, возражая против отправки на фронт [1].
  
  Опасаясь нового восстания солдат, французское правительство распорядилось разоружить 1-ю особую пехотную дивизию. 12 (25) декабря 1917 г. у русских войск, находившихся в лагере Курно, было отобрано все огнестрельное и холодное оружие [2]. Куртинцев разоружили еще в сентябре.
  
  В ответ на требование генерала Лохвицкого и фронтового комиссара Михайлова записываться для отправки на фронтовые работы, 12 (25) декабря объединенное заседание солдатских комитетов 5-го и 6-го полков единодушно приняло решение: «Принимая во внимание, что в России заключено перемирие, мы, солдаты 5-го и 6-го полка, не считаем себя вправе итти на французские фронтовые работы» [3]. Такие же резолюции единогласно приняли солдаты 1-го и 2-го особых пехотных полков [4].
  
  Приказом по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте от 16 (29) декабря 1917 г. заклятый враг советской власти генерал Занкевич, перешедший на службу к французскому правительству, распустил все солдатские организации и объявил о введении французского дисциплинарного устава. Изданием этого преступного приказа и проведением его в жизнь Занкевич передал десятки тысяч русских солдат, находившихся во Франции и Салониках, во власть французского правительства [5].
  
  Русские солдаты протестовали против распространения на них французских законов, суда и дисциплины. Но французские империалисты не считались с этим. С циничной откровенностью палачей они говорили, что «русские солдаты проданы Франции за снабжение России снарядами и снаряжением» [6].
  
  С помощью вооруженной силы русских солдат распределили на три категории. Решительно отказавшихся отправиться на фронт или на тыловые работы (таких оказалось 4746 человек) сослали под конвоем на каторжные работы в Африку. 11 522 чел. отправили на заводы, рудники, шахты, торфяные болота и в непосредственное распоряжение французского главного командования для использования на работах в тылу действующей армии. 252 офицера и солдата согласились отправиться на фронт, и из них был образован «русский легион».
  
  Создание «русского легиона» вызвало среди солдат новый взрыв возмущения. Они приняли резолюцию, в которой говорилось: «Товарищи и граждане! Бывшие царские опричники, генерал Лохвицкий и полковник Готуа, организовали "легион чести" и хотят воевать в то время, когда вся русская армия и народ добиваются мира. Со всего 16-тысячного отряда набралось 300 братоубийц, которые сознательно изменяют всему отряду и родине. Бывшие зуботычники, шпионы, предатели, штабные воры в отряде испугались гнусности своих дел, объединились в один стан и при содействии французской буржуазии продолжают свое грязное дело братоубийства. Пусть они называют себя "легионом чести", но демократическая Россия называет их "легионом позора". Русские граждане будут их проклинать как палачей и изменников». Резолюция предупреждала всех «честных страдальцев, измученных неволей и произволом», что ввиду крайней малочисленности «легиона позора» контрреволюционное офицерство вместе с французскими реакционе-/99/
  
  1. Там же, л. 154.
  2. Там же, л. 189.
  3. Там же, л. 174.
  4. Там же, л. 177.
  5 «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
  6. Там же.
  
  рами приложат все усилия для увеличения его рядов любыми средствами [1].
  
  И действительно, Зинкевич, Лохвицкий и другие палачи в своем стремлении выслужиться перед французскими империалистами прибегали к различным инквизиторским приемам, чтобы заставить русских солдат вступить в так называемый «русский легион». Несмотря на дополнительную усиленную обработку солдат, им удалось послать на фронт только 4 батальона общей численностью в 1414 солдат и офицеров. Часть русских офицеров распоряжением французского правительства была определена на службу во французскую армию.
  
  Одновременно среди русских офицеров во Франции, общая численность которых достигла к 1918 г. 900 чел., развернули активную вербовку американские империалисты. Небывало усилившийся за годы первой мировой войны агрессивный американский империалистический хищник превратился в главный оплот мировой реакции и контрреволюции и возглавил лагерь империализма в его борьбе против Советской республики. Американские империалисты воспользовались расформированием русских частей на французском и салоникском фронтах и настойчиво стали предлагать русским офицерам подписать двухгодичный контракт, чтобы «отправиться в Россию в качестве представителя какой-либо американской фирмы» [2]. Усиленно готовясь к интервенции против Советской России, американские империалисты спешно готовили кадры шпионов и диверсантов из числа русских белогвардейских офицеров. Действовавшее во Франции американское «Христианское общество молодых людей» (УМСА), которое финансировал и которым руководил Морган, «предоставляло возможность» завербованным отправиться в США для получения «высшего образования», т. е. для прохождения специальной шпионской подготовки.
  
  Ядро «русского легиона» составили контрреволюционные офицеры, бежавшие из России после Февральской революции, остальная же масса его состояла из насильно набранных, обманутых, подкупленных или просто темных и несознательных солдат. Когда этим же солдатам стало известно о заключении Советской Россией Брестского мира, они решительно отказались участвовать в военных действиях. Нам удалось обнаружить среди архивных материалов чрезвычайно интересные документы, рассказывающие о героических действиях русских солдат.
  
  За 2 часа до посадки в автомобили 1-го батальона «русского легиона», который, находясь в составе Марокканской дивизии, должен был принять вместе с ней участие в операции на фронте в районе Суассона, младший унтер-офицер Ушаков и старший унтер-офицер Сабуров, обращаясь к солдатам своего батальона, заявили, что они категорически отказываются отправиться на фронт, и призвали остальных последовал их примеру. Их призыв встретил поддержку. По приказу подполковника Лагарда, командующего 8-м Зуавским пехотным полком, к которому был прикомандирован 1-й батальон «русского легиона», Ушаков и Сабуров были без суда расстреляны. Арестованные одновременно с ним еще 48 человек понесли тяжелые наказания, при этом 15 из них были разжалованы начальником 1-й Марокканской дивизии генералом Доган из унтер-офицеров в рядовые. Все 48 человек были отправлены в дисциплинарный взвод на каторжные тыловые работы [3]. /100/
  
  1. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
  2. См. Л. 3ак. Разгром интервенции Антанты на Юге России (1918—1919 гг.). Кандидатская диссертация, защищенная в МГУ, 1949, стр. 36.
  3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 78, л. 96.
  
  Эти события, произошедшие в апреле 1918 г., не были единичным фактом. 13 мая произошло восстание в 4-м батальоне «русского легиона». Ссылаясь на заключение Советской Россией Брестского мира, восставшие заявили, что они не желают больше находиться в составе французских вооруженных сил. Волнения происходили и в других батальонах.
  
  Петэн немедленно сообщил французскому военному министру свое мнение о необходимости расформировать русские батальоны. «Не желавших служить до конца войны», — так называло французское правительство русских солдат, отказавшихся сражаться, — отправляли на тяжелые тыловые работы. Вместо 4 батальонов летом 1918 г. на французском фронте остался лишь один «батальон позора».
  
  Французские империалисты превратили русских солдат в белых рабов. На тыловых работах русские солдаты продолжали сопротивление. Французские власти, их пособники Лохвицкий и др. жестокого расправлялись с русскими солдатами. Отказавшиеся выйти на работу солдаты Андрей Лабутин и Никифор Салдинин были отправлены в Африку [1]. За самовольное оставление работ младшие унтер-офицеры Власов, Кожевников, ефрейтор Бесфамильный, рядовые Арадцев, Овсянников, Несоленый и Бенедиктов были арестованы на 30 суток каждый [2]. Таких примеров можно привести множество. Нередко дело оканчивалось расстрелом. Аресты же, отправка на каторжные работы в Африку были обычными методами расправы французских властей с непокорными русскими солдатами.
  
  Отметим, что французским правительством были определены во вторую категорию и отправлены на тыловые работы также все уволенные со службы по ранениям и болезням, за исключением безруких и безногих.
  
  Изнурительный труд, голод и болезни буквально косили русских солдат не только в Африке, но и во Франции.
  
  В нашем распоряжении имеются 58 номеров газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» за 1918 г. [3]. В этом далеко не полном комплекте насчитывается 61 некролог. Причины смерти — воспаление легких, дизентерия, грипп и другие болезни. Нужно иметь в виду, что в газете, конечно, фиксировались не все случаи смерти. Не всегда представлялась возможность публиковать некролог, да и не всегда это было в интересах хозяев этой продажной газетки, издававшейся Бурцевым на французские и американские деньги [4]. И тем не менее, даже то, что публиковалось в ней, служит суровым обвинением французской реакции, преднамеренно погубившей сотни и тысячи русских солдат.
  
  Французской и американской реакции и подкармливавшимся у нее изменникам русскою народа не удалось отравить ядом антисоветской пропаганды русских солдат. Они верили большевистской партии и ее великим вождям В. И. Ленину и И. В. Сталину. Они ждали и верили, что советское правительство вырвет их из плена, и они смогут возвра-/101/
  
  1. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 193.
  2. Там же, л. 194.
  3. №№ 135, 148, 154, 156, 158, 164, 167, 169, 171, 176, 186, 188, 189, 191, 201, 203—207, 210, 214, 2118, 222 223, 243, 244, 248, 260, 272, 281, 286, 293, 296, 298, 300, 302, 304, 305, 307—316, 318, 319, 322, 324—327, 330, 332.
  4. В связи с материальными затруднениями с февраля 1918 г. эта газетка стала издаваться не только на французские, но и на американские деньги. Американское «Христианское общество молодых людей» не жалело средств на антисоветскую пропаганду среди русских войск во Франции, надеясь превратить их в слепое орудие империалистической реакции.
  
  -титься на родину, где свергнуто иго империализма и создано первое в мире государство рабочих и крестьян.
  
  Французское правительство пыталось самыми жестокими средствами сломить сопротивление русских солдат. Об этом свидетельствовали переполненные тюрьмы на островке Экс, в Марселе, Лавале, Бресте, Бордо, Ренне, Невере, Клермон-Ферране. Об этом свидетельствовали рассеянные по всей Франции многочисленные рабочие роты, в которых голодные, лишенные врачебной помощи русские солдаты, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, принуждены были выполнять превышавшую человеческую силу работу под угрозой самых жестоких наказаний, вплоть до отправки на французскую военную каторгу в Северной Африке. Но к каким бы жестоким средствам ни прибегали французские империалисты, им все же не удалось сломить русских людей. Наши соотечественники на французской территории, как это отмечало советское правительство, «остались верными своему долгу по отношению к русскому народному правительству и солидаризировались со своими братьями в России» [1].
  
  Русские солдаты при первой возможности совершали побеги из Африки и Франции, добираясь разными путями на родину. Солдаты одной группы, раненые во время артиллерийского обстрела лагеря Ля-Куртин, были помещены тюремной администрацией (в один из лазаретов в Бордо, откуда они совершили побег. Их поймали и отправили в Африку, откуда они снова бежали во Францию, а затем в Швейцарию. Из Швейцарии они отправились в конце июня 1918 г. через Германию в Петроград. В Петрограде они встретили отеческую заботу и получили возможность вернуться домой. Эти солдаты принимали участие в подавлении левоэсеровского мятежа, вспыхнувшего б июля [2]. Затем по прибытии в Москву они были тепло встречены на вокзале, а члены солдатских комитетов Макаров, Оченин, Власов и Карев были доставлены на автомобиле в Кремль, где их принял В. И. Ленин [3].
  
  В ноябре 1918 г. из Швейцарии (через Германию) в Москву прибыла новая группа русских солдат, бежавших из Франции [4].
  
  Еще до прибытия обеих групп русских солдат, бежавших из Франции в первой половине мая 1918 г., вместе с партией безруких, безногих и слепых инвалидов в Москву приехала делегация русского отряда, находившегося во Франции [5]. Она информировала советское правительство о том «невыразимо ужасающем положении», в каком находились русские солдаты во Франции. Выступления делегации в центральной печати ознакомили советский народ с фактами возмутительных издевательств, которым подвергались русские солдаты — пленники французских империалистов.
  
  С первых же дней своего существования советское правительство стало добиваться возвращения на родину всех русских войск, отправленных в свое время на французский и салоникский фронты царским, а затем Временным правительствами.
  
  На V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. Я. М. Свердлов предложил послать приветствие русским солдатам, находившимся во /102/
  
  1. «Правда» от 10 апреля 1919 г.
  2. «Красная Армия» от 10 июля 1918 г.
  3. Кярев. Указ. соч., стр. 152—153.
  4. «Вечерние Известия Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» от 28 ноября 1918 г.
  5. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
  
  Франции [1]. Советское правительство обращалось к Франции с настоятельными и повторными требованиями возвращения русских войск на родину. Но французское правительство каждый раз отделывалось неопределенными обещаниями.
  
  После заключения перемирия на французском фронте остатки «русского легиона» были в конце декабря 1918 г. отправлены в глубь Франции якобы для демобилизации. Однако в Марселе легионеров посадили на пароход и обманным путем отправили в «неизвестном направлении». Только в открытом море они узнали, что их везут к Деникину. Тогда солдаты «взбунтовались». Их можно было заставить выступить против немцев, но они решительно отказывались сражаться против советской власти. Пароход повернули обратно, и «бунтовщиков» усмирили; 150 солдат было арестовано. Под угрозой расстрела все же удалось принудить часть легионеров отправиться к белогвардейцам [2]. В марте 1919 г., когда в марсельском порту вновь началась погрузка русских солдат для отправки к Деникину, рабочие Марселя в знак протеста забастовали, и французское правительство вынуждено было отложить погрузку под мнимым предлогом «порчи машин» [3].
  
  Великая Октябрьская социалистическая революция нашла мощный отклик среди французского народа и оказала огромное влияние на развитие революционного движения во Франции. На многолюдных собраниях и массовых митингах французский пролетариат приветствовал Советскую республику и громом аплодисментов встречал упоминаемое в речах имя великого Ленина. Французские рабочие, солдаты, моряки, лучшие представители интеллигенции выступали в защиту Советской России. В частности, они протестовали против попыток французских империалистов использовать русских солдат во Франции для борьбы с Советской республикой. Марсель Кашей от имени французского пролетариата настаивал на удовлетворении требования находившихся во Франции русских солдат об отправке их в Советскую Россию.
  
  Благодаря огромным усилиям советского правительства русских солдат удалось вырвать из когтей французских империалистов и вернуть на родину. Те же солдаты, кою обманом и грубой силой французские реакционеры отправляли к белогвардейским генералам, при первом удобном случае переходили на сторону Красной Армии.
  
  Только Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая конец полуколониальной зависимости России, открыла реальную возможность возвращения на родину русских солдат, фактически проданных французским империалистам царизмом и Временным правительством. «...Советское правительство, — писал товарищ Сталин, — есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несёт с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну» [4].
  
  Чувством горячей благодарности советскому правительству и большевистской партии были проникнуты выступления возвратившихся на родину русских солдат, которые заняли свое место в рядах защитников завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции и строителей социализма. /103/
  
  1. Стенограф, отчет V Всероссийского съезда Советов, 1913, стр. 13.
  2. «Коммунистический Интернационал», 1919, №2, стр. 255—256.
  3. Л. 3ак. Указ. соч., стр. 336.
  4. И.В. Сталин. Соч., т. 4, стр. 284—285.
  
  Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.

Sign In

Павлов Д. Б., Петров С. А. Полковник Акаси и освободительное движение в России (1904-1905 гг.)

User Feedback

Темы на форуме

Плавания полинезийцев

Византийско-венгерская война (1163—1167) г.

Разбор фильма "Тобол"

Индоевропейская языковая семья и гаплогруппа R1a

Поход во Вьетнам (1788-1789)

Categories

Files

Blog Entries

Similar Content

СТРАНИЦЫ

НАВИГАЦИЯ

ПОМОЩЬ САЙТУ

МЫ В СОЦСЕТЯХ

Публикации

Site

Academia

Forums

Musicbox

Activity