Анисимов Е. В. Петр II

   (0 отзывов)

Saygo

10 марта 1725 г. Санкт-Петербург хоронил Петра Великого. Это была грандиозная, невиданная ранее церемония, участники и зрители которой были подавлены мрачной красотой происходящего. Траурные звуки множества полковых оркестров, глухой рокот барабанов, слаженное пение нескольких сот певчих, плач тысяч людей, звон колоколов - все это периодически заглушалось пушечными выстрелами, следовавшими один за другим с паузой в одну минуту на протяжении нескольких часов. Это был как бы исполинский метроном, внушавший присутствующим, по словам архиепископа Феофана Прокоповича - участника и летописца похорон, - "священный ужас".

Но разглядывая печальное шествие, траурные одежды, красочные гербы и флаги, опытный глаз французского посланника Ж.-Ж. Кампредона не мог не заметить одной важной детали: внук Петра I, единственный мужчина дома Романовых великий князь Петр Алексеевич следовал в процессии лишь на восьмом месте, после императрицы Екатерины I, ее дочерей Анны и Елизаветы, а также дочерей старшего брата покойного императора, Ивана, Екатерины и Прасковьи. И что больше всего возмутило знатоков протокольных тонкостей - это то, что 9-летний внук Петра I, прямой потомок московских царей, шел даже после двух сестер Нарышкиных и жениха старшей дочери Петра, Анны Петровны, - голштинского герцога Карла-Фридриха.

Подобная расстановка участников траурного шествия, конечно, не была случайной, как и то, что великому князю не нашлось места среди ближайших родственников покойного во время церемонии погребения в Петропавловском соборе: юный Петр Алексеевич стоял вдали от императрицы и ее дочерей. Все это должно было демонстрировать те политические реальности, которые возникли после дворцового переворота в ночь смерти Петра, с 28 на 29 января 1725 года. Тогда в Зимнем доме, у еще не остывшего тела преобразователя России произошла острая политическая схватка. В жестоком споре столкнулись две группировки знати: родовитая аристократия ("старые бояре" донесений иностранных дипломатов) и "новая знать", выдвинувшаяся из низов благодаря своим способностям и симпатиям царя-реформатора, ценившего знатность, как известно, "по годности". Борьбу, которая, к счастью, не вылилась в кровопролитие, обостряло то обстоятельство, что Петр умер, не оставив завещания.

"Бояре" - Долгорукие, Голицыны, П. Апраксин, Г. Головкин, А. Репнин - настаивали на кандидатуре великого князя Петра Алексеевича, сына погибшего в 1718 г. в застенке царевича Алексея. За ними была традиция передачи престола по мужской линии от деда к сыну и далее к внуку. Но за "худородной" новой знатью - А. Меншиковым, П. Ягужинским, П. Толстым, - предлагавшей возвести на престол вдову императора, Екатерину Алексеевну, - вчерашнюю "портомою" и кухарку, было нечто более весомое, чем традиция: оружие, деньги, сила окружавших дворец гвардейцев, горой стоявших за матушку- государыню, боевую подругу обожаемого императора. Их давление, угрозы расправы с несогласными повлияли, в конечном счете, на решение собравшихся во дворце сановников: императрицей была провозглашена Екатерина. "Бояре", а вместе с ними и их кандидат, великий князь Петр, были отодвинуты от престола, что и отразилось в протоколе похоронной церемонии.

647px-Peter_II_by_unknown.jpg?uselang=ru

Iohann-Paule_Ludden_02.jpg471px-Charlotte_Christine_of_Brunswick-Luneburg_(%3F.jpg

Родители Петра II Алексей Петрович и София-Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская

Peter_II_miniature_Hermitage.JPG

MariaMenshikova.jpg

Мария Меншикова

747px-Peter_II_of_Russia_by_Vedekind.jpg?uselang=ru

Eudoxia_Lopukhina_(18th_c.%2C_Kuskovo).jpg

Евдокия Лопухина

Dolgorukaya_pskov.jpg

Екатерина Долгорукова

В то время Петр был лишь пешкой в политической игре, как, впрочем, и позже, когда он, а точнее, его имя, титул, родственные связи вновь привлекли всеобщее внимание. Это было весной 1727 г., в самом конце короткого царствования Екатерины I. К этому времени здоровье императрицы, не щадившей себя в бесконечных празднествах, банкетах, вечеринках и попойках, стало резко ухудшаться. За состоянием ее здоровья внимательно наблюдали политические группировки в ожидании очередного этапа борьбы за власть. Больше всего от дум о ближайшем будущем должна была болеть голова у светлейшего князя А. Д. Меншикова, фактического руководителя государства при Екатерине I. Несмотря на сопротивление и интриги своих многочисленных недругов у подножия трона - генерал-прокурора П. И. Ягужинского, зятя царицы герцога Карла-Фридриха, тайного советника графа П. А. Толстого и других, - он уверенно и спокойно вел государственный корабль: кредит доверия к нему Екатерины, которая была многим ему обязана, был беспределен. Болезнь императрицы, особенно усилившаяся весной 1727 г., вынуждала светлейшего думать о необходимых для сохранения власти и влияния превентивных мерах.

Сведения о некоторых замыслах Меншикова стали известны во второй половине марта - начале апреля 1727 года. Тогда Петербург заговорил о намерении светлейшего выдать одну из своих дочерей (позже уточнили - старшую, Марию) за великого князя Петра Алексеевича. Для всех участников борьбы за власть и наблюдателей стало ясно, что Меншиков хотел породниться не просто с великим князем, а с наследником престола, будущим императором.

Можно поражаться энергии, настойчивости Меншикова, проявленным им в это время. Интриги, репрессии, запугивания, уговоры, предательство - весь ареснал закулисной борьбы за власть был использован светлейшим для достижения того, что казалось ему вершиной счастья для 53-летнего мужчины: стать тестем послушного его воле юного царя, генералиссимусом и, конечно, обладателем все новых и новых богатств, земель, крепостных, звезд, орденов, золота и бриллиантов. То, что в центре своей последней придворной игры Меншиков поставил именно фигуру великого князя Петра, случайным не было. В его силах было, например, женить своего сына Александра на второй дочери Екатерины I, Елизавете, а затем добиваться ее воцарения. Но он этого не сделал, так как прекрасно чувствовал обстановку, которая явно складывалась в пользу внука Петра Великого.

Уже в 1725 г. французский посланник, вслед за другими наблюдателями, писал, что императрица беззаботно веселится, "а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича"1. Конечно, непривычному к российскому застолью французскому посланнику "тайные сборища" могли показаться чуть ли не заговором. Но его, очевидно, не было. Зато имелось то, что Меншиков учитывал: у Петра, в отличие от многих возможных кандидатов на престол, было бесспорное право наследовать власть своего деда, к его фигуре приковывалось внимание всех обиженных и недовольных порядками времен петровских реформ, в надежде, что с приходом к власти сына царевича Алексея должно "полегчать". К тому же поражение сторонников великого князя в 1725 г. не было полным, и "бояре" представляли серьезную политическую силу, с которой Меншиков не мог не считаться. Уже в 1726 г. было замечено, что светлейший "ласкал" родовитую знать. Благодаря ему князь М. М. Голицын стал генерал-фельдмаршалом, а Д. М. Голицын - членом образованного в феврале 1726 г. высшего правительственного учреждения - Верховного тайного совета.

План Меншикова был крайне недоброжелательно встречен в кругу его сподвижников по возведению на престол Екатерины. Понять их можно - Толстой, главный следователь по делу отца великого князя, понимал, что означает для него приход к власти сына казненного царевича. Не могло быть иллюзии относительно будущего и у других мелкопоместных и безродных "птенцов гнезда Петрова", которых бы оттеснили от престола родовитые и обиженные на них потомки бояр. Толстой, как и генерал-полицмейстер А. Девьер, генерал А. Бутурлин, знали, что за ветеранов январского переворота их старый товарищ Меншиков не вступится. В итоге, против светлейшего начинает сколачиваться заговор.

Однако Меншиков опередил Толстого и его единомышленников и нанес молниеносный удар: они были арестованы, подвергнуты пытке, а затем обвинены в заговоре против императрицы и интригах с намерением помешать женитьбе великого князя на Марии Меншиковой. И в день своей смерти, 6 мая 1727 г., Екатерина, идя навстречу желанию светлейшего, подписала суровый приговор заговорщикам, а также завещание, так называемый Тестамент, который содержал два самых важных для Меншикова пункта. Первый из них гласил: "Великий князь Петр Алексеевич имеет быть сукцессором" (наследником), а согласно второму пункту, императрица давала "матернее благословение" на брак Петра с дочерью Меншикова. До 16-летия монарха государство должно было управляться регентством, в которое входили дочери Екатерины, ее зять Карл-Фридрих, сестра царя Наталья и члены Верховного тайного совета.

Это была явная уступка со стороны светлейшего, который тем самым как бы гарантировал будущее благополучие дочерей Екатерины. Впрочем, вскоре стало ясно, что эта уступка была временной и формальной. Меншиков сразу показал, что его роль в системе управления империи отныне становится исключительной. Это было подтверждено присвоением ему высшего воинского звания генералиссимуса и высшего военно-морского звания полного адмирала. А 25 мая Феофан Прокопович обручил 12-летнего императора и 15-летнюю княжну Марию Меншикову, ставшую официально "обрученной Его императорского величества невестой-государыней".

В этой ситуации Петр по-прежнему фигура в игре других людей. С первых дней своего царствования юный император находился под присмотром светлейшего и его родственников. Для удобства контроля Меншиков переселяет мальчика, как бы на время, до завершения строительства царской резиденции, в свой дворец на Васильевском острове. Судя по "Повседневным запискам", которые вели секретари светлейшего, в первый раз Петр ночевал у Меншикова 25 апреля, то есть еще до смерти Екатерины, а уже после воцарения в Меншиковский дворец были перевезены с Адмиралтейской стороны все царские вещи и мебель. Бросив все государственные дела, светлейший все свое время уделял царю; он разъезжал с мальчиком по городу: на верфь, в конюшню, отправлялся также за город на охоту, часто обедал с ним2.

Большие надежды возлагал Меншиков на назначенного им обер-гофмейстером, главным воспитателем царя, вице-канцлера А. И. Остермана, которого очень высоко ценил как интеллектуала, исполнительного и послушного человека. Весной 1725 г. он говорил о нем прусскому посланнику Г. Мардефельду: "Остерман - единственно способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен"3. Как показали дальнейшие события, светлейший плохо знал Остермана.

Вероятно, и дальше Меншиков воспитывал себе "ручного императора", если бы в середине июля его не свалила болезнь, длившаяся пять-шесть недель. Но именно их-то и хватило, чтобы прежде послушный и тихий мальчик глотнул свободы, сошелся с людьми, которые, исполняя любое его желание, сумели довольно быстро настроить его против генералиссимуса. И в этом особую роль сыграл столь "боязливый" Остерман. Он сумел тонко развить недовольство юного императора своим зависимым от воли светлейшего положением, направить это недовольство в нужное русло. А о том, что такое недовольство у мальчика было, свидетельствуют донесения иностранных дипломатов, которые видели, как Петр пренебрегает обществом своей невесты, как он тяготится опекой Меншикова.

Развязка наступила в конце августа - начале сентября 1727 г., когда Меншиков поправился. Поначалу он не придал значения демонстративной дерзости прежде послушного царя. Даже живя вдали от Петра, находившегося в Петергофе, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком всегда был его человек - Остерман. Письма обер-гофмейстера успокаивали, усыпляли светлейшего. 21 августа Остерман написал Меншикову притворно-веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где тот поправлялся после болезни: "Е. и. в. писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорским высочеством (сестрой Петра Наталией Алексеевной. - Е. А.) любезно кланяются.."4. Между тем наступил последний и решающий этап борьбы с Меншиковым. Сам светлейший понял, что Остерман его предал, когда было уже поздно: в начале сентября царь подписывает несколько указов, которые лишают "полудержавного властелина" власти, значения, а потом и свободы.

Конечно, не юный император придумал указы о переезде двора с Васильевского острова, о неподчинении распоряжениям Меншикова, о его домашнем аресте, о замене верного генералиссимусу коменданта Петропавловской крепости. Ранее Меншиков, игнорируя "Тестамент", использовал именные указы царя для своих целей. Теперь этот законодательный бумеранг вернулся к светлейшему. В серии подписанных Петром II в начале сентября 1727 г. императорских указов отчетливо видна опытная рука воспитателя Петра, Андрея Ивановича Остермана, довершившего свое дело специальной запиской о судьбе Меншикова, которую 9 сентября 1727 г. в присутствии царя обсудил Совет. А на следующий день Меншиков начал свой последний путь из Петербурга...

Было бы ошибкой думать, что время Меншикова сменилось временем Остермана. На первый план вышел новый фаворит, державшийся раньше в тени, - князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он был на семь лет старше царя, и можно себе представить, что означала компания 19-летнего "знающего жизнь" юноши для 12-летнего "царственного отрока". Князь Иван довольно рано втянул мальчика во "взрослую" жизнь, в "истинно мужские" развлечения и весьма преуспел в этом.

Ровесник цесаревны Анны (родился в 1708 г.), Долгорукий в отличие от многих своих сверстников с ранних лет жил за границей - в Варшаве, в доме своего деда, выдающегося петровского дипломата князя Г. Ф. Долгорукого, а затем - у дяди, князя Сергея Григорьевича, сменившего престарелого отца на посту посланника в Польше. Вернувшись в Петербург, князь Иван получал уроки у Генриха Фика, крупного деятеля петровской государственной реформы. Но, как показали последующие события, жизнь за границей, уроки знаменитого государствоведа мало что дали юноше. В 1725 г. он был назначен гоф-юнкером захудалого двора великого князя Петра Алексеевича и вряд ли мог рассчитывать на успешную придворную карьеру, если бы не превратности судьбы его повелителя.

Значение Долгорукого для Петра без труда разгадал уже Меншиков, который постарался запутать Ивана в дело Толстого и Девьера и добиться у Екатерины I отправки его, в наказание, в полевую армию. Но во время болезни Меншикова летом 1727 г. князь Иван оказался возле Петра и немало способствовал свержению светлейшего.

С тех пор Долгорукий не покидал своего царственного друга. Особенно усилилось влияние его после переезда двора в Москву в начале 1728 года. Клавдий Рондо, английский резидент, писал, что ближе князя Ивана у царя нет никого, он "день и ночь с царем, неизменный участник всех, очень часто разгульных, похождений императора". Испанский посланник де Лириа дополняет: "Расположение царя к князю Ивану таково, что царь не может быть без него ни минуты: когда на днях его (Ивана. - Е. А.) ушибла лошадь и он должен был слечь в постель, Е. ц. в. спал в его комнате"5. Князь Иван показал себя тщеславным, недалеким, необязательным и слабовольным человеком. Не способный на серьезные поступки, ветреный, он целиком тратил себя на гульбу и питие или как тогда говорили, на "рассеянную жизнь", участником которой он делал и императора.

Хотя влияние князя Ивана на Петра II было весьма сильным, юный император не был заводной игрушкой в его руках. Всем предыдущим воспитанием Петр был предрасположен к той безалаберной жизни, в которую он был втянут легкомысленным фаворитом. Судьба императора была печальной. Рожденный 12 октября 1715 г. в семье царевича Алексея Петровича и кронпринцессы Шарлотты-Христины-Софии Вольфенбюттельской, он, как и его старшая сестра Наталия (родилась в 1714 г.), не был плодом любви и семейного счастья. Брак этот был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причем каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода герцогов Вольфенбюттельских, связанного множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами. Конечно, при этом никто не интересовался чувствами жениха и невесты.

Кронпринцесса Шарлотта, сестра которой была замужем за австрийским императором, надеялась, что брак ее с "московским варваром" не состоится. В письме деду, герцогу Антону-Ульриху, в середине 1709 г. она сообщала, что его послание ее обрадовало, так как "оно дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минет. Я всегда на это надеялась, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости"6. Но надежды ее были напрасны: после Полтавы за Петром - победителем Карла XII - стала ухаживать вся Европа, в том числе и герцог Антон-Ульрих Вольфенбюттельский. Свадьба была сыграна в Торгау в октябре 1711 г. и поразила всех великолепием стола и знатностью гостей.

Но счастья новобрачным она не принесла. Отношения их не сложились, холодность супруги вызывала недовольство Алексея, а его грубые ухватки и тяжелый нрав пробуждали в Шарлотте только ненависть и презрение. Вскоре после рождения сына она умерла. Алексей, занятый своими делами, а потом - острым конфликтом с отцом, не обращал внимания на детей, и когда летом 1718 г. он погиб в застенке Петропавловской крепости, Наталия и Петр остались круглыми сиротами. Разумеется, Петр I не забыл внучат, они оставались членами царской семьи, но постоянно находились где-то на задворках. Лишь в 1721 г. дети были переселены в царский дворец, им определили штат придворных и прислуги. После смерти Петра и вступления на престол Екатерины мальчик оставался без внимания. Лишь в 1726 г. 11-летнего Петра и 12-летнюю Наталью стали приглашать на торжественные приемы, что все расценили как повышение статуса великого князя при дворе.

К тому времени, когда престол перешел к юному Петру, его характер уже достаточно устоялся и не предвещал подданным в будущем легкую жизнь, С особым вниманием за развитием Петра наблюдали австрийские дипломаты, заинтересованные в превращении юного племянника австрийского императора в полноценного правителя дружественной державы.

Однако они не могли сообщить в Вену ничего утешительного. На них, как и на других наблюдателей, Петр не производил благоприятного впечатления.

Жена английского резидента, леди Рондо, писала в декабре 1729 г. своей знакомой в Англию: "Он очень высокий и крупный для своего возраста: ведь ему только что исполнилось пятнадцать (ошибка - 12 декабря 1729 г. Петру исполнилось 14 лет. - Е. А). У него белая кожа, но он очень загорел на охоте (загар в те времена считался вульгарным отличием простолюдина от светского человека. - Е. А.), черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного"7. О "жестоком сердце" и весьма посредственном уме Петра, ссылаясь на слова сведущих людей, писал еще в 1725 г. Мардефельд.

Знакомые с нравами юного царя замечали в его характере многие черты, унаследованные им от деда и отца, людей очень нелегкого для окружающих нрава. "Царь, - пишет саксонский резидент Лефорт, - похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет". В другой депеше он уточнял: "Петр "себя так поставил, что никто не смеет ему возражать". Почти то же сообщал в Вену и граф Вратислав - посланник цесаря: "Государь хорошо знает, что располагает полной властью и свободою и не пропускает случая воспользоваться этим по своему усмотрению". Английский резидент писал о свойственном юноше непостоянстве, а французский посланник отмечал в характере царя заметные признаки "темперамента желчного и жестокого"8. Власть, как известно, кружит головы и людям сложившимся и немолодым. А что говорить о мальчишке, которому казалось, что именно он своею властью низверг могущественного Меншикова. Льстецы не преминули подчеркнуть, что он тем самым "освободил империю свою от ига варварского".

По мнению многих, Петр был далек от интеллектуального труда и интересов, не умел вести себя прилично в обществе, капризничал и дерзил окружающим. Современники считали, что виной тому не столько природа, сколько воспитание. Действительно, в отличие от дочерей Петра Великого, внуков его обучали и воспитывали более чем посредственно. Все у них было как бы второсортным - жизнь, учение, будущая судьба. Занимались ими то вдова трактирщика, то вдова портного, то бывший моряк, который преподавал и письмо, и чтение, и танцы. Прусский посланник даже полагал, что Петр I умышленно не заботился о правильном и полноценном воспитании внука. Однако это не так. В 1722 г. Петр пригласил в учителя к внуку хорошего специалиста, выходца из Венгрии И. Секани (Зейкина). Он учил детей в семье Нарышкиных, и Петр, отбирая его у своих родных, писал учителю, что "время приспело учить внука нашего"9. Но занятия начались лишь в конце 1723 г. или даже позже и оборвались в 1727 г., когда Меншиков, очевидно, по наущению нового воспитателя Петра, Остермана, выслал Зейкина за границу.

Вице-канцлер Остерман, ставший главным воспитателем царя весной 1727 г., был, конечно, лучше, чем воспитатель царевича Алексея А. Д. Меншиков, бестрепетно подписавший в 1718 г. смертный приговор своему воспитаннику. Но Андрей Иванович не был для мальчика тем, кем был для цесаревича Павла Петровича Н. И. Панин: подлинным учителем и другом. Впрочем, составленная Остерманом программа образования царя была по тем временам неплохой. Она включала изучение древней и новой истории, географии, картографии, оптики, тригонометрии, немецкого и французского языков, а также музыки, танцев, начал военного дела. И хотя режим обучения был весьма щадящий - много перерывов, занятий стрельбой, охотой, бильярдом, - усвоить основы наук было вполне возможно.

Феофан Прокопович, главный эксперт по духовному развитию, сочинил особую записку: "Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?" На бумаге все было хорошо и гладко, в жизни же - все иначе. Наиболее емко систему воспитания Петра охарактеризовал австрийский посланник Рабутин, писавший в 1727 г.: "Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы и государь все более и более привыкает к своенравию"10. Так это было и позже, в Москве. Остерман постоянно маневрировал, стремясь удержаться в воспитателях - должности весьма престижной при юном царе, и достигал он этого тем, что старался не раздражать воспитанника большой требовательностью в учебе.

Вице-канцлер был активным и обремененным делами политиком. Крепко держась за кормило власти, он думал не о том, как лучше подготовить юношу к тяжкому поприщу властителя великой империи, а о своих, не всегда бескорыстных, интересах. Вот что писал он Меншикову в 1727 г.: "За его высочеством великим князем я сегодня не поехал как за болезнию, так и особливо за многодельством, и работаю как над отправлением курьера в Швецию, так и над приготовлением отпуска на завтрашней почте и, сверх того, рассуждаю, чтобы не вдруг очень на него налегать". Б. -Х. Миних вспоминал, что Остерман виделся с царем "лишь во время утреннего туалета, когда тот вставал, и по вечерам, после возвращения с охоты"11.

Последствия педагогики, "чтоб не вдруг очень на него налегать", были печальны. Юноша подчеркнуто почтительно обращался со своим нестрогим учителем, а за его спиной, в компании Долгоруких, потешался над Андреем Ивановичем. Успехов в освоении знаний у юного императора не было. Австрийские дипломаты очень печалились, что на аудиенциях царь не говорит с ними по-немецки и только кивает головой, делая вид, что все сказанное понимает. Зато самые глубокие знания Петр получил в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности. "Охота, - пишет Рондо в августе 1728 г., - господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно)". Если не большую, то значительную часть своего царствования он провел в лесу и в поле, на охотничьих бивуаках, у костра, на свежем воздухе.

Из немногочисленных автографов, оставленных Петром II потомкам, чуть ли не самыми длинными являются резолюции типа: "Быть по тому, Петр", "Отпустить. Петр." на росписи царской охоты, которая определяла норму ежедневного питания собак (по два пуда говядины каждой!), лошадей и даже 12 верблюдов, которые тоже участвовали в царских охотах. За осеннюю охоту 1729 г. Петр и его свита сворой в 600 собак затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведей12.

Дипломаты ждали того дня, когда наконец можно будет увидеть царя и переговорить с ним. Вот типичные сообщения о времяпрепровождении Петра в 1728 г., взятые наугад из донесения де Лириа: "24 мая. Этот монарх еще не возвратился с охоты...; 31 мая. Царь воротился с охоты дня на два и послезавтра уезжает опять...; 7 июня. Получено донесение о смерти герцогини Голштинской (Анны Петровны. - Е. А.), принцессы, красивейшей в Европе. Но это отнюдь не заставило царя отложить поездку на охоту в окрестности, хотя и без принцессы Елизаветы...; 14 июня. Царь еще не возвратился с охоты, но надеются, что воротится на этой неделе,..; 21 июня. Этот монарх еще не возвратился в город, но надеются, что возвратится на этих днях". Ничего не изменилось и через год, в 1729 г.: "11 июня. Царь вчера уехал на охоту за две мили от города...; 1 августа. Здешний государь все развлекается охотой...; 8 августа. Царь все наслаждается охотой..."13.

В феврале 1729 г. дошло до скандала. Узнав о том, что царь намеревается отправиться на три-четыре месяца на охоту подальше от Москвы, австрийский и испанский посланники сделали представление канцлеру, в котором в решительных выражениях заявили, что "при настоящих обстоятельствах не только вредно, но и неприлично оставаться нам такое долгое время без всякого дела, без возможности с кем сноситься о делах, так как с Е. в. отправляется и большая часть его министров"14. Но Петр не угомонился. По подсчетам историка князя П. В. Долгорукова, в июле - августе 1729 г. он был на охоте непрерывно 55 дней. Это был своеобразный рекорд - обычно царь находился на охоте по 10, 12, 24, 26 дней кряду. Долгоруков сосчитал также, что за 20 месяцев 1728 - 1729 гг. Петр провел на охоте восемь месяцев15.

Не без отчаяния де Лириа обращался в Мадрид с просьбой отозвать его из Москвы: "Кажется, что я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда... Повторяю вам, что уже говорил несколько раз, - достаточно и даже больше, чем достаточно иметь здесь секретаря или по крайней мере резидента"16. Англичане так и делали, полагая, что Россия утратила свое место в мире. О том же писал в Вену граф Вратислав. Остерман и австрийские дипломаты пытались даже, используя страсть Петра к охоте, чему-нибудь его научить. Предполагалось выписать из Вены опытного егеря-профессионала с тем, чтобы он попутно давал царю самые общие представления о природе и т. д. Но этот план оказался неосуществленным, как и план строительства под Москвой потешного военного городка, где юноша мог бы, подобно своему великому деду, обучаться военному ремеслу.

В приведенном выше представлении посланников Австрии и Испании канцлеру допущена неточность - с Е. в. отправлялась на охоту не большая, а меньшая часть министров. Остальные же сановники просто отдыхали. Де Лириа писал 27 сентября 1728 г.: "Царь уехал недель на шесть на охоту. Этим воспользовались все министры и даже члены Верховного совета, и барон Остерман тоже уехал на неделю или дней на десять (а уж прилежный Остерман слыл чрезвычайно трудолюбивым чиновником, работавшим и в праздники, и по ночам. - Е. А.). Поэтому мы здесь весьма бедны новостями"17.

При ознакомлении с журналами Верховного тайного совета, Сената или коллегий времен царствования Петра II возникает ощущение резкого замедления оборотов запущенной Петром Великим государственной машины. Заседания в высших учреждениях проводятся все реже, кворума на них часто нет, обсуждаемые вопросы второстепенны и даже ничтожны. Члены Совета уже ленятся ездить в присутствие и подписывают подготовленные секретарем протоколы дома. Долгих и частых, как при Петре, сидений или жарких обсуждений "мнений", как при светлейшем, нет и в помине.

Уже в годы правления Екатерины I проведение петровских реформ было приостановлено. Под влиянием объективных трудностей, возникших вследствие длительной Северной войны и тяжелых преобразований, а также спекулятивных соображений, правительство императрицы разработало программу сокращения государственных расходов на армию и аппарат управления, взялось за пересмотр налоговой, торгово-промышленной политики, некоторых важнейших аспектов внешнеполитической доктрины. К январю 1727 г. программа контрреформ была окончательно выработана и затем утверждена Екатериной I. Какое-то время после ее смерти, уже при Петре II, планы переустройства государственного хозяйства довольно активно осуществлялись, но после свержения Меншикова осенью 1727 г. наступило полное затишье. Сначала его объясняли трудностями переезда в Москву, а затем многие дела были попросту заброшены.

Флот, как сообщали в Верховный тайный совет из Адмиралтейства, "жестоко гнил", и если к кампании 1728 г. было подготовлено 24 корабля, то в 1729 г. в море вышло всего пять кораблей. Флот, как и недостроенная на берегу Невы столица, уже не был нужен новым правителям. Многочисленные уговоры, петиции иностранных дипломатов о возвращении двора в Петербург встречались в правительстве с неудовольствием, как будто закрепление России на балтийском побережье больше всего нужно было Австрии, Голландии или Испании. Исчерпав все возможные средства убедить царя вернуться в Петербург, де Лириа писал весной 1729 г.: "О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и о всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя"18.

Весь краткий период "тиранства" Меншикова (май - сентябрь 1727 г.) продемонстрировал, что "Тестамент" Екатерины I в части коллективного регентства оказался листком бумаги. Только указ 12 мая 1727 г. о присвоении Меншикову высшего звания генералиссимуса был подписан, кроме царя, всем составом регентства, начиная с Анны Петровны и кончая членами Совета. Все остальные официальные документы свидетельствуют, что коллективное регентство бездействовало, и Петр II почти сразу же стал ни в чем не ограниченным правителем, оставаясь, впрочем, инструментом, которым пользовался Меншиков. Именно ему было выгодно самодержавие мальчика- царя. Именем Петра светлейший давал распоряжения всем учреждениям, в том числе и Совету. После свержения Меншикова было решено как-то восстановить регентскую систему правления. Указом от 8 сентября 1727 г. предписывалось, что из Совета "все указы отправлены быть имеют за подписанием собственной Е. в. руки и Верховного тайного совета"19.

Но порядок этот не мог продержаться долго - царь месяцами находился на охоте, и возникла опасность остановки государственных дел. Поэтому произошло как бы новое перераспределение власти: с одной стороны, Совет от имени царя выносил решения по текущим делам, а с другой - царь мог, ни с кем не советуясь, издавать указы, предписывать свою волю Совету, бывшему, согласно букве "Тестамента", его коллективным регентом. Такое положение было удобно тем, кто сверг светлейшего, и они уже сами, вместо Меншикова, нашептывали юному царю, о чем и как нужно распорядиться.

"Перед полуднем, - записано в журнале Совета от 9 января 1728 г., - изволил Е. и. в. придти и с ним... Остерман. Е. в. на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Е. в., по имеющей своей любви и почтении к Ея в. государыне бабушке желает, чтоб Ея в. по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Е. в. донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман остался, объявил, что Е. в. желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день число членов прибавилось: к Г. И. Головкину, А. И. Остерману и Д. М. Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья В. Л. и А. Г. Долгорукие. - Е. А.) ныне же определение о том учинено". Остерман взял протокол, ушел к императору, который "апробовал" решение Совета, а затем объявил, "что Е. и. в. изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять"20. Иначе говоря, Остерман, передавая некий "разговор" царя, сообщал Совету высшую волю, которую тотчас и реализовали. Так строилась вся система высшего управления.

Кажется, что самым главным делом правительства Петра II в 1727- 1728 гг. было решение вопроса о судьбе светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое основное - перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова - вот чем долго занимался Совет. Через 2 - 3 месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить им какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей были и те, кто ранее считался приятелем светлейшего.

Собственник в России не был уверен в том, что его собственность сохранится за ним. Умирая, он писал духовную и знал, что ее будет утверждать государь, который вправе изменить завещание собственника, да просто - "отписать" на себя часть его имущества. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить не приходится - собственность твоя, пока так считает государь, а иначе... И вот сразу после такого "отписания" на имущество опального сановника накидываются его вчерашние друзья, товарищи, коллеги, прося государя в своих челобитных пожаловать их "деревенишками и людишками" из отписного. Некоторые владения не раз переходили от одного попавшего в немилость сановника к другому. В 1723 г. московский дом опального вице-канцлера барона П. П. Шафирова получил граф П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда он был сослан на Соловки, этот дом получил ближайший прихлебатель светлейшего, генерал А. Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства и нового дома. В ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как это обычно делалось в России титулованными холопами: "нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево"21.

Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 г. "Меншикова бастиона" Петропавловской крепости в бастион "Его императорского величества Петра Второго".

К середине 1728 г. двор, дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу, и с переездом в Москву как бы завершился один цикл российской истории и начался другой. "Здесь везде царит глубокая тишина, - пишет саксонский посланник Лефорт, - все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит". И продолжал: "Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули... огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем"22. Довольно точный образ: петровский корабль, потеряв своего царственного шкипера, несся по воле ветра, никем не управляемый.

После ссылки Меншикова борьба за кормило власти практически не прекращалась. Это было время интриг, подсиживаний. Царствование Петра II весьма походило на другие, подобные ему царствования, но поскольку оно было коротким, изучающий его постоянно натыкается на окаменелые остатки взаимного недоброжелательства, интриг, ненависти, подлости и злобы. Пожалуй, самой примечательной чертой обстановки при дворе, в высших кругах знати, была неуверенность, тревога за завтрашний день.

Свержение Меншикова стало крупнейшим событием первых послепетровских лет. В политическое небытие ушел наиболее значительный деятель петровской "команды", опытный администратор и военачальник. Осенью 1727 г. многие радовались крушению российского Голиафа, прославляя освобождение от "варвара". Но все же были люди - опытные, дальновидные, - понимавшие, что со сцены ушел подлинный "хозяин" страны, нравы, привычки, чудачества которого были, тем не менее, хорошо известны, а поступки понятны, предупреждаемы, если, конечно, вести себя разумно. Опыт этих людей говорил, что новый господин может оказаться хуже старого.

Время показало, что возник наихудший вариант, когда явного хозяина в стране не было. Юный император почти полностью устранился от управления государством и даже нечасто посещал свою столицу. Иван Долгорукий, конечно, пользовался огромным влиянием, но многим казалось, что он не особенно дорожит им. Самое же главное состояло в том, что князь Иван был равнодушен к государственным делам, некомпетентен, ленив, не желал ради какого-нибудь дела занимать внимание царя, на чем-то настаивать. Его закадычный приятель де Лириа, вошедший в полное доверие к временщику, неоднократно просил, требовал, умолял, чтобы князь Иван передал в руки царя записку австрийских и испанских дипломатов о настоятельной необходимости возвращения правительства в Петербург. Но князь Иван затянул дело так, что записка, в конце концов, затерялась, а сам он каждый раз находил какой-нибудь благовидный предлог, чтобы не передавать ее царю.

Реальную власть имел, конечно, вице-канцлер Остерман. Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета, который подчас даже не заседал без Андрея Ивановича. Как писал, немного утрируя, Рондо, без Остермана верховники "посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись"23. Однако Остерман, дергая тайные нити политики, роль хозяина играть явно не хотел. Он держался в тени, не любил принимать самостоятельных решений, был скромен. Кроме того, его положение не было незыблемым, и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгорукими, Голицыными, другими деятелями петровского царствования. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, знающего и опытного политика и дипломата, было некем.

В итоге, политический горизонт был затянут туманом, и, как писал осенью 1727 г. советник Военной канцелярии Е. Пашков своим московским приятелям, "ежели взять нынешнее обхождение, каким мучением суетным преходят люди с людьми: ныне слышишь так, а завтра иначе; есть много таких, которые ногами ходят, а глазами не видят, а которые и видят, те не слышат, новые временщики привели великую конфузию так, что мы с опасением бываем при дворе, всякий всякого боится, а крепкой надежды нет нигде". В другом письме Пашков советовал своей приятельнице, княгине А. Волконской, высланной Меншиковым в Москву, но не получившей, несмотря на "отлучение варвара", прощения: "Надлежит вам чаще ездить в Девичий монастырь искать способу себе какова". В письме другому опальному приятелю, Черкасову, он также советует: "Лучше вам быть до зимы в Москве и чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой богородицы"24.

Не чудотворная икона привлекала в Новодевичьем монастыре царедворцев, а жившая там после Шлиссельбургского заточения старица Елена - в миру бывшая царица Евдокия Федоровна, первая жена Петра Великого. Многие ожидали, что значение Евдокии, бабушки царя, после падения Меншикова и переезда двора в Москву должно было сильно возрасти. "Ныне у нас в Питербурхе, - продолжал Пашков, - многие... безмерно трусят и боятся гневу государыни царицы Евдокии Федоровны"25. Опасения были, по-видимому, основательны: старый лис Остерман сразу же после свержения Меншикова написал в Новодевичий более чем ласковое письмо, в котором подобострастно извещал старушку, что "дерзновение восприял ваше величество о всеподданнейшей моей верности обнадежить, о которой как Е. и. в., так и, впрочем, все те, которые к В. в. принадлежат, сами выше засвидетельствовать могут"26.

Бабушка-инокиня, особа весьма экспансивная и темпераментная, бомбардировала письмами Петра II и его воспитателя, выказывая крайнее нетерпение и требуя немедленной встречи с внучатами. Но внук почему-то не проявлял ответных чувств и, даже приехав в Москву, не спешил повидаться с бабушкой. Когда же эта встреча состоялась, то император пришел на нее с цесаревной Елизаветой, что Евдокии понравиться не могло. И хотя в начале 1728 г. она получила статус вдовой царицы с титулом "Ее величества", значение ее оказалось ничтожным - царь уклонился от влияния бабушки, как и всего семейства отца - Лопухиных, которые после расправ 1718 г., связанных с делом царевича Алексея, были реабилитированы Петром II.

Некоторые царедворцы полагали, что большую роль при Петре будет играть его старшая сестра Наталия Алексеевна. Иностранцы писали о ней как об особе доброжелательной, разумной, имевшей влияние на неуправляемого царя. Однако осенью 1728 г. Наталия умерла. Не меньшее, а даже большее внимание придворных искателей счастья привлекла цесаревна Елизавета, которой осенью 1728 г. исполнилось 18 лет. Этой деликатной темы не решился касаться, опасаясь перлюстрации своих писем, даже английский резидент Рондо. Дело в том, что все наблюдатели поражались стремительному взрослению Петра II. Весной 1728 г. прусский посланник писал о 12-летнем мальчике: "Почти невероятно как быстро, из месяца в месяц, растет император, он достиг уже среднего роста взрослого человека и притом такого сильного телосложения, что, наверное, достигнет роста своего покойного деда"27.

Подлинный учитель жизни князь Иван преподавал царю начала той науки, которую люди осваивают в более зрелом возрасте. Недаром он заслужил довольно скверную славу у мужей московских красавиц. Князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнение очевидцев, писал: "Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшаго порядку заступили. В пример тому, к стыду того века, скажу, что слюбился он или лучше сказать - взял на блудодеяние себе между прочими жену К. Н. Е. Т., рожденную Головкину (речь идет о Настасье Гавриловне Трубецкой, дочери канцлера. - Е. А. ), и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах к К. Т. (князю Н. Ю. Трубецкому. - Е. А.) с другими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа... Но... согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его (то есть посещавших мать князя Ивана - Е. А.) затаскивал к себе и насиловал... И можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде"28. Как о ночном госте, "досадном и страшном", писал о князе Иване Феофан Прокопович.

Естественно, что нравы "золотой молодежи" полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами. Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, веселая, милая красавица с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при этом не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, любила танцы, охоту. В донесениях посланников говорится, что "принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собой только одну русскую даму и двух русских служанок". Как бы то ни было, казавшиеся химерическими проекты графа С. В. Кинского, австрийского посланника начала 1720-х годов, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака великого князя Петра и цесаревны Елизаветы, вдруг стали вполне реальными.

Долгорукие всполошились, начались интриги, усилились разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра I за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога. Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она тогда и к власти - пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и по полям Подмосковья они скакали уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: "Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких Горенки - Е. А) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь как ребенок и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю"29.

Все понимали, что князь Алексей начал активно вести собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой - стал оттеснять от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий - бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве, в доме своего отца, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и в Италии ничего не дали князю Алексею, человеку, по словам Щербатова, "посредственного ума".

К весне 1729 г. стало ясно, что соперничество с сыном - не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что он "таскает своих дочерей во все экскурсии с царем". Среди трех дочерей князя выделялась 17- летняя Екатерина, "хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно"30, как описывает будущую невесту царя генерал Х. Манштейн. Позже выяснилось, что Екатерина показала себя неуживчивой, капризной, склочной. Но это понять тоже можно: ведь она оказалась в ссылке в далеком сибирском Березове.

Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 г. Петр II, вернувшись с очередной охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, "второй том глупости Меншикова". Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя, стал ходить к императору на доклады. В апреле 1730 г. в особом указе о "винах" клана Долгоруких, императрица Анна Ивановна записала, что Долгорукие "всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселения отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е. в. от доброго и честнаго обхождения... И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим честолюбием и властолюбием, Е. в. ...племянника нашего, взяв в собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом... противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества к дочери ево князь Алексеевой княжны Катерины"31.

30 ноября 1729 г. в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение царя и "принцессы-невесты". Долгорукие деятельно начали готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года. Предстоящий брак очень много "весил" в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал победу их в давней борьбе с другим влиятельным кланом князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно - с тех пор, как князь Иван вошел "в случай", стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, и как в феврале 1728 г. двое из Долгоруких, отец фаворита и В. Л. Долгорукий вошли в состав Совета.

Если фельдмаршала М. М. Голицына явно "придерживали" на Украине, где он командовал южной группой войск до января 1730 г., то его соперник из клана Долгоруких, генерал В. В. Долгорукий, довольно быстро ("по болезни") выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал- фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас отправили посланником в Берлин.

Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба князя Ивана, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких, но судьба рассудила иначе...

Присутствуя вместе с невестой на льду Москва-реки на традиционном празднике водосвятия 6 января 1730 г., Петр II сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него обнаружились признаки оспы. Нормальное течение этой тогда уже излечимой болезни 17 января вдруг приняло опасный оборот, положение больного сделалось сначала крайне тяжелым, а потом - безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер, произнеся, по словам Лефорта, последнюю фразу: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Мужская линия династии Романовых пресеклась.

Трудно сказать, что ждало Россию, если бы Петр II поправился и правил бы страной много лет. Зная некоторые факты из жизни юного императора, неприглядные черты его характера, вряд ли можно питать иллюзии относительно благополучного будущего России при Петре II.

Примечания

1. Сб. Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 64. СПб. 1888, с. 105.

2. См. ПАВЛЕНКО Н. И. Полудержавный властелин. М. 1988, с. 255.

3. Сб. РИО. Т. 15. СПб. 1875, с. 274.

4. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. X, т. 19. М. 1963, с. 113.

5. Осмнадцатый век (далее - ОВ). Кн. 2. М. 1869, с. 62.

6. ГЕРЬЕ В. Кронпринцесса Шарлотта, невестка Петра Великого. - Вестник Европы, 1872, т. 3, с. 29.

7. Безвременье и временщики. Л. 1991, с. 197.

8. Сб. РИО. Т. 15, с. 273; т. 5. СПб. 1870, с. 307; т. 58. СПб. 1887, с. 67 и др.

9. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 92.

10. Там же, с. 94; Безвременье и временщики, с. 46.

11. Сб. РИО. Т. 66. СПб. 1889, с. 4.

12. Сб. РИО. Т. 5, с. 331.

13. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.

14. Там же, с. 80 - 83, 156.

15. ДОЛГОРУКОВ П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М. 1909 с. 37 - 38.

16. ОВ. Кн. 2, с. 108 - 110.

17. Там же, с. 111.

18. Там же.

19. Сб. РИО. Т. 69. СПб. 1889, с. 357.

20. Сб. РИО. Т. 79. СПб. 1891, с. 179 - 180.

21. Сб. РИО. Т. 69, с. 761.

22. Сб. РИО. Т. 5, с. 316.

23. Сб. РИО. Т. 66, с. 18.

24. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 130.

25. Там же, с. 131.

26. Там же, с. 125.

27. Сб. РИО. Т. 15, с. 396.

28. Безвременье и временщики, с. 279; ЩЕРБАТОВ М. М. О повреждении нравов в России. М. 1984, с. 39 - 40.

29. ОВ. Кн. 2, с. 157.

30. МАНШТЕЙН Х. Г. Записки о России. СПб. 1875, с. 16.

31. С.-Петербургские ведомости, N 34, 27.IV.1730.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Фомина Ю. М. Джон Адамс
      Автор: Saygo
      "Так случилось, что жизнеописания философов, государственных деятелей и историков, написанные ими самими, всегда приписывались их тщеславию, а, следовательно, лишь немногие оказывались, способны читать их без чувства острого разочарования. Нет причин ожидать, что любые заметки, которые я могу в свое время оставить, будут восприняты обществом более благосклонно, или же читаться отдельными людьми с заметным интересом"1. Таким ироничным вступлением начал свою автобиографию второй президент США Джон Адамс.
      Жизнеописание этого мудрого философа и честного государственного деятеля представляет немалый интерес. В отечественной историографии пока нет полной и законченной биографии Дж. Адамса. В разные периоды затрагивались и освещались лишь отдельные аспекты его многогранной политической деятельности (главным образом, связанные с революцией и участием в разрешении международных проблем), а так же элементы этической и конституционной концепции2.



      John Trumbull. Declaration of Independence. Адамс изображен в центре


      О детстве Джона Адамса известно сравнительно немного. В автобиографии он предупредил, что "не станет портить много бумаги на анекдоты о своем отрочестве"3. Его семью трудно однозначно определить как знатную, влиятельную или хотя бы богатую. Прапрадед - Генри Английский - в 1636 г. получил от короны пожалование на 40 акров земли в колонии Массачусетс, на северо-восточном побережье Америки, и вскоре после этого (в 1638 г.) отправился из британского Девоншира в далекое заокеанское путешествие вместе с женой, восьмью сыновьями и дочерью. Они стали частью великого переселения пуритан, бегущих в Новый Свет от притеснений господствующей англиканской церкви. Из всего многочисленного потомства старины Генри в небольшом городе Брейнтри осел только младший сын Джозеф4, от внука которого, Джона, и произойдет на свет герой этого очерка, чьей жизни посвящен наш рассказ.
      Джон Адамс родился 30 октября 1735 г. (по новому стилю). Назвали новорожденного в честь отца - английским именем Джон. Почтенному родителю на тот момент было уже сорок четыре года, в брак он вступил только год назад, и за свою достаточно долгую жизнь успел сменить немало занятий. Адамс-старший, или как его называли Диакон Джон, избирался в городское собрание и являлся членом диаконского совета первой унитарианской церкви г. Брэйнтри (который, в отличие от пресвитера, ведает, преимущественно, хозяйственными, а не богословскими вопросами). Семейство диакона входило в объединение унитариев - религиозных либералов, подчеркивающих свободу индивида в поиске религиозной истины и отрицающих триединство Бога. Все лето мистер Адамс, не покладая рук, работал на ферме, а в оставшееся время года зарабатывал на жизнь ремеслом кожевенника, выделывая конскую упряжь, кожаные передники, башмаки и бриджи для всей сельской округи. Помимо этого, он долгие годы был лейтенантом брэйнтрийской милиции. Его жизненным девизом стала знаменитая протестантская формула: "Трудиться и молиться!". Для сына он был примером, духовно-нравственным идеалом. "Честнейшим" из всех, кого на этой земле ему доводилось знать, назовет Адамс своего отца в автобиографии, написанной специально для детей и внуков5.
      О матери будущего преемника Вашингтона известно мало. Сьюзен Бойльстон была на двадцать лет моложе супруга. Хозяйственная и энергичная женщина, внучка хирурга и аптекаря владела грамотой, что составляло предмет ее особой гордости. По характеру миссис Адамс относилась к числу тех людей, о которых говорят, что они вспыльчивы, но отходчивы - вода и пламень чудесным образом соединились в ее страстной натуре. Те же слова можно с успехом отнести и к первенцу Джонни, не только лицом, но и душевным складом похожему на мать. Это у нее преданный патриот Адамс почерпнул неистощимую внутреннюю экспрессию, сопровождавшуюся подчас вспышками бешеной ярости, тогда как в наследство от отца ему достались подчеркнутая принципиальность и бескомпромиссность. Родители много внимания уделяли обучению и воспитанию мальчика. Согласно устоявшейся пуританской традиции, старший сын каждого уважающего себя семейства из Новой Англии отправлялся в колледж и получал классическое университетское образование. Младшие дети оставались с родителями, чтобы помогать им в работе на ферме и гомстеде. Такая судьба ожидала братьев - Питера и Элью, в отношении Джона тоже все было решено "задолго до его рождения и даже до свадьбы родителей".
      Еще в детстве Джон впитал в себя присущее отцу "восхищение ученостью" и весьма рано начал постигать азы книжной премудрости: в шесть лет научился читать и овладел навыками счета. Начальное образование отрок получил в домашней школе вдовы Бэлчер, жившей по соседству. Маленький Джонни постигал мир разнообразными способами: помимо учебы он страстно увлекался спортом, охотой и рыбалкой, тратя на эти занятия, немало времени и сил. Превращение Адамса в серьезного ученика произошло не раньше четырнадцати лет. Сменив две частные латинские школы, Джон в 1750 г. отправился штурмовать твердыню науки - старейший, да и единственный по тем временам в Новой Англии, Гарвардский колледж6.
      Вскоре молодой студент "ощутил растущее любопытство, любовь к книгам и увлечение учебой", которые окончательно "рассеяли его прежние предпочтения к спорту и женскому обществу"7. Обучение в колледже Адамс успешно завершил в 1755 г., получив диплом бакалавра гуманитарных наук. Гарвардский университет традиционно считался оплотом пуританского богословия, но он позволял студентам известное философское свободомыслие. Как правило, выпускника Гарварда ждала судьба пресвитера в одной из многочисленных реформатских церквей континента. Что касается Массачусетса, то и во второй половине XVIII в. унитарианская конгрегация чувствовала себя достаточно уверенно, как в религиозных, так и в гражданских делах.
      Однако Век Просвещения обусловил тотальное увлечение правом, законами, которое, соединяясь с научным энтузиазмом Адамса, привело к тому, что, будучи студентом старших курсов, он твердо решил для себя, что служителем Бога ни за что не станет. Сын диакона предпочел служение Праву. Автор одной из лучших западных биографий Адамса-революционера - К. Д. Бовен, отвечая на вопрос, "почему именно этого героя Войны за независимость, она избрала предметом своих исследований", написала: "он глубоко уважал англо-саксонское право, считая служение ему, делом всей жизни"8. Учился будущий "отец нации" очень упорно и обстоятельно, особенно преуспевая в математике (она с детства его привлекала) и естественных науках9. В 1755 г. на выпускном квалификационном экзамене по латыни он заявил, что свобода не может существовать без права10. Отныне и навсегда эти две категории накрепко переплелись в жизненном кредо Адамса, которому он никогда не изменял.
      После продолжительной учебы последовали годы напряженного поиска собственного места в жизни. Первым местом работы по окончании колледжа стала Ворчестерская грамматическая школа, где он подвизался школьным учителем, пока не вполне определился со своим будущим. Карьера преподавателя абсолютно не удовлетворяла Адамса. Ученики замечали, что его мысли витают где-то в иных сферах. Тем не менее, будущего президента радовало, что в этом "маленьком государстве" все великие и удивительные свершения огромного мира "он может открывать в миниатюре"11.
      Преподавание обеспечивало прожиточный уровень, а, кроме того, занимаемая должность давала возможность встречаться с местными интеллектуалами, включая и самого известного юриста Дж. Путнема. Оказалось, что знаний, полученных в колледже, явно недостаточно для того, чтобы преуспеть на реальном юридическом поприще. Первые же дела, с которыми столкнулся молодой выпускник, показали - одного классического римского права мало. Нужно было знать современные процессуальные нормы и разного рода коллизии. Кроме того, чтобы самому стать практикующим юристом, и тем более адвокатом, нужно было пройти ряд ступеней и поработать помощником авторитетного специалиста в данной области. Осознав это, Адамс в 1756 г. устроился на стажировку к мистеру Путнему.
      1755 год в жизни Адамса отмечен еще одним важным событием: началом ведения дневника. Впоследствии он был опубликован и стал знаменитым благодаря великолепному литературному стилю и блестящим характеристикам, которые он содержит. В Ворчестере, судя по дневниковым записям, Джон Адамс пребывал в философских и религиозных исканиях: его мысли и чувства находились в величайшем смятении. Быть сельским учителем или юристом он не хотел, поэтому уже в 1759 г., как только это стало возможным, поспешил вернуться в Брейнтри, где семейные связи могли помочь продвинуться в престижную бостонскую адвокатуру. В родном доме он не был восемь долгих лет. Став практикующим юристом, Адамс проявлял немалый интерес и к городским делам и к собственной душе, зачитываясь Мильтоном, Вергилием, Вольтером и лордом Болингброком12.
      Не чувствуя себя достаточно уверенным в мутных водах столичной политики, Адамс жадно впитывал ее наэлектризованную атмосферу. Он регулярно посещал заседания бостонского суда, чтобы послушать настоящих звезд адвокатуры - И. Гридли, Дж. Отиса. Об этом он не применит рассказать в своем дневнике: "Я обрел себя, подражая Отису"13. Надежды молодого амбициозного юриста оправдались - 6 ноября 1759 г. Верховный суд Бостона, не без помощи Гридли, торжественно принял его в коллегию адвокатов. Он же дал молодому протеже мудрый совет: не жениться рано. Тот прислушался и с головой окунулся в изучение права. Однако годом позже Джон Адамс познакомился с очаровательной девушкой - Ханной Квинси. Восторженно отзываясь о ней, он заметит, что "не имеет слов описать всю прелесть ее нежного лица и доброго сердца"14. Влюбленные проводили вместе почти все воскресные вечера. Йомен-юрист был близок к тому, чтобы забыть совет своего покровителя, а друзья даже заключили пари по этому поводу. При этом он старался непрерывно писать для газет, быть в курсе всех политических дел и окончательно оторвался от "прелестей" фермерства. Довольно скоро развитая и элегантная Ханна устала ждать предложения руки и сердца от незадачливого воздыхателя и в 1760 г. стала супругой другого мужчины. Несмотря ни на что, это не помешало Адамсу до глубокой старости пребывать в уверенности, что "не было ни одной женщины или девушки, которая не краснела бы при его виде, или отказалась от знакомства с ним"15.
      После смерти отца в 1761 г., Джон унаследовал его состояние, ферму, гомстед и заботу об осиротевшей семье. ("Мои мысли внезапно обратились к сельскому хозяйству..."16). Став фригольдером средней руки, он очень скоро занял место отца в городском собрании Брейнтри, что положило начало его политической карьере. К несению общественных обязанностей он всегда относился серьезно, стремясь поддержать отцовскую репутацию. Все складывалось так, что в этом уважаемом человеке и добропорядочном гражданине, не только в Брейнтри, но и в Бостоне стали видеть перспективного деятеля.
      Не было такого периода в жизни нашего героя, когда бы он хоть на время оставил ученые занятия и прекратил практиковаться в праве. Своим вниманием Адамс не оставлял и "зубастую" бостонскую прессу, демонстрируя неуемные амбиции и здесь. Он находил в этом источник вдохновения и, своего рода, соблазна. Джон не только любил писать, но и стремился дать выход своей все возрастающей учености. К сожалению, большинство идей, высказанных молодым адвокатом в газетных статьях до 1763 г., остались практически невостребованными.
      Не позже 1761 г. Джон стал активно приобретать книги по праву и истории. Некоторые из них он заимствовал из Гарвардской библиотеки, некоторые брал у коллег-юристов. Особенно привлекал его Болингброк с идеей "короля-патриота", резким неприятием фракционной политики, в которой кроется корень многих бед. В 1816 г. он напишет, что "разделение на партии произошло в 1766 г.", но "соперничество, естественно, началось раньше"17. Подобная литература сыграла существенную роль в формировании его взглядов. Философское значение права в политике и для политика с самого начала запало в ум Адамса, чтобы остаться там навсегда.
      Молодой человек также находил время для самонаблюдений и самоанализа, раскрывая их в "душевном поверенном" - дневнике. В своем пристрастии к писанию он обнаруживает, что "перо - это определенно лучший инструмент, чтобы привлечь внимание и воспламенить человеческое честолюбие". Адамс задает себе вопрос: "Почему я не наделен гением, чтобы дать начало новым идеям, учению? Таким идеям, которые бы потрясли мир". Впрочем, жажда славы пугает его не меньше, он пытается убедить себя: "Любовь к славе говорит о слабости человека и его тщеславии, она пагубно сказывается на его репутации..."18. А о своей репутации Адамс заботился неусыпно.
      Сам дух времени взывал к патриотическому подъему других американцев. Вполне естественно, что Адамс оказался не чужд ему. Впервые он ощутил это в 1761 г, когда новый король, вступивший на британский престол, издал акты "о содействии", утвержденные Верховным судом Массачусетса под давлением проанглийски настроенных элементов. Из-за этих указов колонисты теряли большую часть таможенной прибыли от прибывающих в бостонский порт грузов, ощутимо страдала и традиционная для Новой Англии посредническая внешняя торговля. Все это чувствительно ударяло по главнейшей статье пополнения бюджета.
      В связи с актами "о содействии" развернулась своего рода кампания гражданского неповиновения. Глашатаями народного недовольства стали популярный бостонский журналист Сэмюель Адамс и блистательный публицист, адвокат Дж. Отис. Будущий президент присутствовал на судебном разбирательстве за отмену предательских актов "о содействии" и как он сам впоследствии написал в дневнике: "речь Отиса против короля и Парламента перевернула его сознание"19. Конфликт разрастался как снежный ком. Движение против Закона о гербовом сборе 1764 - 1765 гг. было уже преддверием грядущих революционных потрясений. Две прародительницы североамериканских колоний - Виргиния и Массачусетс - приняли почти идентичные резолюции, легшие в основу идеологической платформы патриотического движения в Новом Свете. Общеколониальный нью-йоркский форум 1765 г., собравший противников Почтового акта, скрепил ее подписями делегатов девяти провинций.
      Правовая практика уводила нашего героя все дальше и дальше от родного Брейнтри. По дороге в Плимут и обратно он частенько останавливался в Веймуте, чтобы навестить Абигейл, младшую дочь преподобного мистера Смита - пастора местной унитарианской церкви. "Диана", так она подписывала свои письма к любимому "Лисандру" (Адамсу), была приятной кареглазой девушкой, убежденным вигом, страстной сторонницей женского образования и эмансипации, обладала собственным мнением и чувством юмора. Они поженились 25 октября 1764 года. Избраннице преуспевающего адвоката и подающего надежды политика тогда было девятнадцать, от супруга ее отделяло ни много, ни мало девять лет. Хотя писатели склонны романтизировать их отношения, как и у многих партнеров, равных по интеллекту и душевной силе, у Джона и Абигейл вскоре после свадьбы появились напряжение в отношениях, трудности, взаимное недовольство. Он уезжал, она оставалась одна, на ее хрупкие плечи полностью легло воспитание детей. Длительная разлука иногда заставляла Абигейл чувствовать себя вдовой при живом муже. Судьба подарила этим достойным людям мало счастливых встреч, но чудом сохранила главное - любовь и уважение, над которыми оказались не властны ни расстояние, ни время.
      В то время Джона Адамса привлекала практическая политика. Ореол исторической личности стал появляться вокруг него после 1765 г., и связан он был, прежде всего, с борьбой против Гербового сбора, или Почтового акта. Именно с тех пор его политическая карьера пошла в гору.
      В 1765 г. Адамс прославился как яркий и талантливый памфлетист. Тогда же он стал отцом. У него родилась дочь, которую назвали в честь матери - Абигейл, однако для родителей она навсегда останется "Наби", которая принесла им немало хлопот и напастей. Вместе с Гридли, Отисом и демократичным Сэмом Адамсом он стал соучредителем политического клуба "Содалитас", в который вошли патриотически настроенные бостонские юристы. Эта группа совмещала ученые дискуссии о праве с дебатами о легальности Почтового акта 1765 года. Итогом этих встреч стали анонимные статьи Джона Адамса для "Boston Gazett", в скором времени переизданные в Англии как "Исследование канонического и феодального права". Именно тогда он заявил о себе как о признанном идеологе патриотического движения.
      В этой работе живой, аналитический ум Адамса, его природная склонность к масштабности выводов и философским обобщениям проявились в полной мере. Исследуя правомерность британской колониальной политики в Америке, он со всей ясностью заявил, что "права и свободы англичан ведут свое происхождение от Бога, а вовсе не от короля и парламента", и "сохраняются благодаря изучению истории, закона и традиций". "Гарантом соблюдения этих поистине священных прав", выступает никто иной, как "сам Всевышний". Но этим автор не ограничивается. Совершая исторические экскурсы в далекое и недавнее прошлое человечества, он выявлял истоки свободы, суть этого многопланового феномена, прослеживает его развитие во времени. Адамс определяет новые действия парламента как эпизод из непрекращающейся борьбы, свойственной западной цивилизации, между властью, стремящейся к авторитарности, и неотъемлемыми, "естественными" правами личности. Он не преминул напомнить, что знаменитые свободы британцев восходят к временам саксов, действие этих прав и свобод, в свою очередь, распространяется на всех англичан, где бы они ни жили, в том числе и в Америке20.
      В 1765 г. по поручению комитета Брейнтри молодой политик составил протест против Закона о гербовом сборе, направленный в законодательное собрание Массачусетса, который так и назывался "Инструкции представителям Брейнтри". В нем Адамс, подтверждая свои теоретические выкладки, осуждает Почтовый акт как "неконституционный", то есть "несовместимый с духом Common Law и сущностью основополагающих принципов Британской конституции", ибо, "никто не может быть лишен собственности иначе как по своей воле или за долги"21 . Из этого следовало, что английский парламент не имеет права вводить налог в колониях без согласия последних. Верховный суд штата, рассмотрев изложенные в "Инструкциях" доводы, счел их весомыми и признал гербовый сбор, идущим в разрез с имеющимися законодательными прецедентами.
      Составленный Адамсом протест стал моделью для схожих ремонстраций по всей Новой Англии. Высказанные идеи сделали их автора весьма известным в Массачусетсе. Брейнтри считал его ведущим городским лидером, избрав Адамса своим представителем, но юридическая практика и необходимость зарабатывать деньги удерживала его в Бостоне. Кроме того, росла семья - в 1767 г. в ней появился первенец-мальчик, будущий шестой президент США, надежда и опора родителей - Джон Квинси Адамс, названный теперь уже в честь прадеда.
      Тем временем политическая организация патриотов "Сыны свободы" обрушилась на очередное решение метрополии: "Акты Тауншенда", которые преследовали цель введение новых налогов, в обход существовавших "конституционных" норм. Ненавистные "подзаконные акты" сопровождались вводом в Бостон отрядов британских солдат. В "Сынах свободы" Джон Адамс не состоял, однако это не помешало ему обсудить наболевшие вопросы в "Инструкциях города Бостона" в 1768 и 1769 годы22.
      В 1760-е годы Джон Адамс как политический лидер не мог еще конкурировать со своим кузеном Сэмом, по причине своей недостаточной демократичности. Не способствовали этому его принципиальная позиция по вопросу вовлечения широких масс в патриотическое движение и далекое от всякого популизма и саморекламы поведение. Отказ от участия в спорах на митингах, в тавернах и городских собраниях ("эти частные сборища я ненавижу и буду ненавидеть их"), открыто декларируемое предпочтение легальных методов борьбы, убежденное неприятие насилия ("все эти вымазывания смолой и валяние в перьях разнузданными толпами не могут быть простительны"23) - все это не подходило для образа народного лидера пробуждающейся нации. Время такого государственного деятеля, как Адамс, еще не наступило. Пока же он набирался опыта политической борьбы и авторитета в глазах просвещенной и влиятельной элиты американского общества, который вскоре должен был ему пригодиться.
      В 70-е годы XVIII в. он вступил уже как известный лидер умеренных массачусетских вигов. На самое начало очередного десятилетия приходятся события, участием в которых Джон Адамс гордился до конца своих дней. Это суд над группой британских солдат и их командиром - капитаном Т. Престоном, обвиняемых в учинении "Бостонской резни" 5 марта 1770 г., в результате которой погибло пятеро горожан. Антибританский накал страстей, казалось, достиг апогея. Само грозное название, данное Сэмом Адамсом и "Сынами свободы", этому печальному эпизоду колониальной истории Америки, уже говорило о многом. Власти всерьез опасались самосуда толпы. Но уважение к праву все же возобладало: командиру и солдатам были посвящены два отдельных заседания суда.
      Состязательность процесса требовала наличия у подсудимых защитника. Желающих не нашлось: бостонские адвокаты отказывались один за другим, боясь агрессивно настроенной общественности. Тори и те, кто им сочувствовал, были явно не в моде. В таких условиях, на предложение капитана Престона мог согласиться только человек принципиальный, убежденный в примате справедливого правосудия над любыми политическими разногласиями, смелый и тщеславный. Жертвы во имя гражданской добродетели прекрасны, они - идеал для настоящего римлянина-республиканца, в силу этого общество должно непременно ценить их. Во всяком случае, Адамсу очень бы этого хотелось.
      Верный своим убеждениям, Джон "Янки" принял предложение, не иначе, как вызов. Помощником на процессе согласился стать другой адвокат-виг Джосайя Квинси. Суд над капитаном вынес вердикт - "не виновен". Адамс мог гордиться собой. Полностью оправданный Томас Престон выразил свою благодарность защищавшим его юристам письменно, через генерала Гейджа. Никогда не упускающий из внимания мелких деталей, правовед Адамс, не преминул заметить в частных бумагах, что капитан Престон не нашел времени поблагодарить адвокатов лично. На самом деле, столь яркая победа на глазах у изумленной публики, несомненно, согревала жадную до славословия душу пуританина, доверявшего тайные помыслы и веления сердца только своему дневнику.
      К несчастью, последовавшее за его героической защитой в 1770 г. унижение, резкое народное неприятие больно ударило по нему, а ведь к тому времени он был уже не так молод, чтобы начинать жизнь заново. Он всегда не любил воздух Бостона, само это место, которое считал "грязным и шумным", вредным для здоровья. Теперь же, когда казалось все общественное мнение, словно сговорившись, хочет уничтожить его, даже не имея на то одобрения лидеров патриотического лагеря, оставаться там было просто невыносимо. В дневнике Адамс презрительно разносил насоливших ему "узколобых фермеров, мир которых ограничен бостонским рынком"24.
      Начиная с мая 1770 г., Джон Адамс - представитель Бостона в Верховном суде, одной из палат Массачусетской ассамблеи. Постоянно вращаясь в радикальных и умеренных вигских кругах, он был всерьез обеспокоен предпринимаемыми с обеих сторон акциями, которые нагнетали атмосферу вооруженной конфронтации между колониями и метрополией. Тогда же Джон Адамс в третий раз стал отцом. На сей раз, в их семье стало на одного мальчика больше. Ребенка назвали Чарльзом. Тогда же, прожив чуть больше года, умерла дочка, названная в честь матери Адамса - Сьюзен. Отец всегда с болью вспоминал об этом. Сложившиеся печальные события слишком сильно угнетали Джона, подавляли его волю к политической борьбе, и он принял решение оставить публичную деятельность.
      В 1771 г. Адамс переехал с семьей обратно в Брейнтри. Его дотоле крепчайшее здоровье, равно как и душевное равновесие, изрядно пошатнулись. Если первое он лечил конными прогулками и минеральными стаффордспрингскими источниками, то второе - привычными излияниями в дневнике. "Как легко меняются люди, с какой непринужденностью предают друзей и их интересы", - сетовал Адамс25. Однако несмотря на свои антибостонские настроения, обширную правовую практику в этом городе йомен-адвокат благоразумно сохранял.
      В середине 1772 г., Абигейл подарила ему четвертое дитя - Томаса Бойльстона. Немного поработав после этого на родной ферме и наладив хозяйство, Адамс уже в 1773 г. поспешил вернуться в столицу штата к привычным для него заботам общественной жизни, с присущими ей горестями и радостями. "Политика, политические клубы, городские собрания, Верховный суд, и так до бесконечности"26 - вот что ожидало его впереди.
      Лагерь патриотов был рад заполучить в лице Адамса способного грамотного консультанта и видного памфлетиста-революционера, избравшего своим оружием перо, а полем битвы американскую периодику. В мае 1773 г. он был избран в губернаторский совет Массачусетса, принял участие в подготовке и разработке мероприятий, проводимых вигами. В частности, он приветствовал "Бостонское чаепитие" 1773 г., в проведении которого главную роль сыграл его знаменитый кузен - Сэм Адамс. Джон отметил, что "большинство народа Америки придерживается мнения, что уничтожение груза чая в Бостоне было абсолютно необходимо, а потому правильно и справедливо"27.
      Как следствие активных действий патриотов, был закрыт бостонский порт, Массачусетс лишился права иметь выборные учреждения, а жителям Новой Англии запретили традиционный рыбный промысел у отмелей Ньюфаундленда, что повлияло на важную отрасль экономики колонии. Кроме того, в том же 1774 г., английское правительство издало Акт о Квебеке, по которому католицизм признавался религией большинства населения Канады, а границы Квебека расширялись за счет включения в него области между Огайо и Миссисипи. Это противоречило притязаниям Массачусетса, Коннектикута и Виргинии на земли северо-запада и вызвало резкое недовольство протестантов Новой Англии, к которым принадлежал и Адамс.
      Агрессивная реакция Великобритании окончательно толкнула Адамса в стан решительных сторонников независимости, готовых пойти на крайние меры. Однако лишь в том случае, если все мирные инициативы будут уже исчерпаны! Вскоре у Адамса появилась возможность донести свои взгляды до лучших умов американской элиты, собравшихся на Первый континентальный конгресс, делегатом которого он стал в 1774 г. вместе с кузеном Сэмом и тремя другими вигами, представляя на нем Массачусетс. Делегация этой колонии была наиболее активная, среди прочих участников собрания. В корреспонденции Адамса отмечено, что "дух, твердость и благоразумие их провинции горячо приветствуются", а сами они "получили всеобщее признание как защитники американской свободы"28. Это льстило честолюбивому патриоту. Помимо осуждения Квебекского акта и "нестерпимых" постановлений парламента, Конгресс принял "Декларацию прав и жалоб колонистов" - своеобразный билль о правах, в разработке которого самое деятельное участие принял Джон Адамс, а так же, в составлении "послания лояльности" - петиции к королю29.
      Адамс горячо содействовал одобрению резолюции от графства Суффолк (Массачусетс), которая предполагала принять закон о милиции в каждой из провинций, провести частичную мобилизацию и собрать необходимые средства для организации флота. Не последнюю роль он сыграл в создании "Ассоциации" - соглашения об отказе от английского и ирландского импорта, от торговли с Британией в целом. Одной из своих целей "Ассоциация" ставила борьбу за экономию во всем, чтобы граждане научились довольствоваться малым: "Умеренность, дорогая, умеренность, экономия и бережливость должны стать нашим прибежищем"30, - писал он верной Абигайль.
      Первый континентальный конгресс был распущен 26 октября 1774 г. и прославивший свое имя депутат Джон Адамс вернулся домой с "репутацией столь высокой, какую... не приобретал ни раньше, ни впоследствии"31. Вскоре он узнал, что Георг III объявил Новую Англию в состоянии мятежа. Однако у патриотов имелось немало врагов и в самой колонии. Среди этих лояльных к метрополии политиков были и весьма талантливые публицисты, в частности друг Адамса - Д. Леонард, поместивший в одной из бостонских газет ряд статей под псевдонимом "Массачусетенсис".
      Избрав себе ответный псевдоним - "Нованглус", Адамс составил памфлет-опровержение и также опубликовал его в прессе. Главнейшим вопросом полемики была конституционность британской власти над заокеанскими колониями. То, к чему стремился Адамс и многие другие виги в 1774 - 1775 гг., не было отделением от метрополии, как таковым, но примирением, на определенных условиях, с британской конституцией. Адамс предложил свою версию теории империи и американских прав в ней. Речь может идти об империи, понимаемой как содружество равных самоуправляющихся государств, обязанных хранить верность общему королю: "Отдельные государства могут быть объединены под властью одного короля"32. Внутри самих колоний верховенство должно принадлежать местным ассамблеям. В соответствии с масштабным замыслом, "Нованглус" Адамс также прослеживает истоки прав колонистов. Америка была открыта, а не завоевана, первопоселенцы изначально обладали определенными естественными правами, реализовав которые, они учредили собственные правительства и законы, согласуясь со своими обязательствами перед монаршей особой. Эти обязательства, как было в случае с Массачусетсом, содержались в королевской хартии, договоре колонии с королем. Отчасти по причине решающей роли этого договора в истории его родного штата, которому не было аналога, например, в той же Виргинии, другой "колыбели" американской революции, адамсовский аргумент был более историчным и юридически легитимным, чем обоснования других памфлетистов патриотического лагеря33.
      С 1765 г. прошло десять лет, изменилась Америка, повзрослел вместе с ней и сам Адамс - его слог стал заметно жестче и решительнее. "Может так случиться, что во всех правах нам будет отказано, а все обязательства по отношению к нам - сняты, причем, если потребуется, то и, обратившись к закону штыков и пушечных ядер, на который нам уже придется ответить тем же"34, - заявляет, казалось бы, умеренный "Нованглус". Так, мирный призыв вооружаться знаниями, прозвучавший некогда в "Исследовании канонического и феодального права", к 1774 - 1775 гг., перерос в открытую угрозу вооружиться артиллерией и "запастись порохом для ружей", в случае, если Вестминстер откажется пойти на компромисс и прибегнет к силе.
      Второй континентальный конгресс собрался 10 мая 1775 года. Джону Адамсу вновь было доверено представлять на нем Массачусетс. Обстановка на заседаниях была непростой: противники идеи гомруля настаивали на своем, к ним примыкали тори и пацифисты-квакеры. Внимательный и опытный в политических баталиях массачусетский делегат писал жене Абигейл: "Конгресс являет собой клубок группировок, которые кидаются друг на друга, как мастифы"35. Сам Адамс старался за троих - два других представителя Новой Англии умерли в марте от эпидемии оспы, прокатившейся по Филадельфии, где заседал конгресс. В том же 1775 г. дизентерия, опустошавшая восточный Массачусетс, отняла жизнь его младшего брата Элью. Он скончался в лагере местных ополченцев, оставив сиротами троих малолетних детей.
      Трудоспособность Джона Адамса была удивительной. Работая по 13 часов в сутки, он присутствовал и выступал на всех заседаниях Конгресса, как утренних, так и вечерних. Находясь в Филадельфии в течение последующих трех лет, "совершенно забросив семью и хозяйство"36, Адамс, с присущей ему пылкостью убеждал делегатов в необходимости самых решительных действий. Так, например, он настаивал на скорейшем назначении уроженца Юга, виргинского плантатора Джорджа Вашингтона верховным главнокомандующим континентальной армии (и это несмотря на то, что достоинствам и удивительной популярности последнего, северянин Адамс всю жизнь болезненно завидовал!), а так же на создании военного и торгового флота. По его мнению, это было необходимо, чтобы переломить неоспоримое превосходство Британии на морях.
      С трибуны конгресса и в комитетах Совета конфедерации он излагал свои внешнеполитические принципы. Они были по-настоящему разумны и адекватны сложившейся международной обстановке. Он явился автором так называемого "проекта договоров" с иностранными державами. Б. А. Ширяев полагает, что именно эта изоляционистская программа впоследствии разовьется в "доктрину Монро"37. Внешнеполитические идеи Адамса можно проиллюстрировать следующей цитатой из его переписки: "нашей единственно возможной политикой является нейтралитет по отношению к войнам в Европе, и чтобы сохранить его, нам следует воздерживаться от вступления в любые союзы. Если же установление союзнических отношений станет необходимым, нашим естественным партнером должна быть Франция"38.
      Подпись Адамса стоит под Декларацией независимости США. Он признавался супруге Абигейл: "Мне кажется, мы все участвовали в великом деле. Я чувствую, если колонии утвердят правительство, избираемое народом, они уже никогда не откажутся от этой роскоши". Публичная политическая деятельность Адамса перешагнула пределы одной колонии и стала, как и конгресс - общеконтинентальной. С филадельфийских заседаний он вернулся едва ли не другим человеком, о нем заговорила вся Америка, его называли "оратором революции", тогда как Джефферсона и Вашингтона, соответственно, ее "пером" и "мечом"39.
      Начиная с 1776 г., то есть с того времени, когда парламент начал открыто расширять границы своего присутствия в Америке, Адамс пересмотрел и заметно ужесточил свои заявления о том, что он считает конституционным, а что - нет. В практическом плане свобода для него означала на тот момент, прежде всего, свободу от иностранного владычества, "от несправедливых" (а значит, и "незаконных") властных принуждений, свободу индивидуальную и, наконец, свободу от любой тирании, как таковой.
      Пересмотрев британскую конституцию, являвшуюся моделью для большинства колониальных хартий и правительств, и оказавшуюся не в состоянии разрешить имперский вопрос, Джон Адамс наряду с остальными американцами стал видеть в этом серьезный недостаток собственной правовой системы, просто-напросто брешь в ней! В своем стремлении во всем разобраться, "Нованглус", сопоставив факты, начал искать новые пути освоения самой природы конституционализма и его базовых основ. В конце концов, конфликт между центром и периферией Британской империи не мог быть разрешен именно потому, что отсутствовал соответствующий стандарт: не было письменно зафиксированного основного закона, способного отобрать юридически легитимное из взаимных претензий Вестминстера и колоний.
      Идея письменной конституции, единого и общего для всех свода законов была тем девизом, под знаменем которого Адамс и другие американские революционеры в итоге порвали со средневековой традицией Common Law. Таким образом, была принята на вооружение современная им философия естественных прав, доработанная и оформленная Ж. Локком в определенную логическую систему. Так, если в письмах "Нованглуса" Адамс выступал еще как почитатель традиционного средневекового толкования основного закона, то в дальнейшем для его конституционной концепции более важным становится тонкое преобразование локковского учения о естественном праве в идею уникальной американской формы правления. Другим базисом, на котором он собирался строить свою защиту новых революционных хартий, была появившаяся в Новом Свете еще в XVII в. теория ковенанта (общественного договора с Богом), признанная во всех протестантских колониях.
      Пламенный патриот Адамс верил, что то время, в которое выпало жить ему, как раз и будет тем самым благословенным "веком политических экспериментов", о котором все прежние законодатели могли только мечтать. "Нам дана возможность создать систему правления абсолютно новую, на основах, которые сами выберем"40, - убеждал коллег-конгрессменов массачусетский делегат.
      Как один из ведущих юристов Континентального конгресса, Адамс стал искать пути воплощения своих теоретических построений на практике. В 1776 г. он в числе первых приложил руку к конституционному проектированию. В это время его часто просили дать рекомендации революционным правительствам. Подобные "инструкции" он составлял для Виргинии, Северной Каролины и Нью-Джерси. На тот момент - 1776 - 1777 гг., будучи председателем комитета "по войне и миру" Совета конфедерации, он делил эти заботы с тревожными хлопотами по экипировке вновь созданной армии. Так, сведя имеющиеся у него разработки в единый свод, Адамс опубликовал его в виде политико-правового трактата, в окончательном варианте получившего название "Мысли о правительстве в письме Джентльмена к его другу". Сам автор позже заявил, что "письмо" было написано для того, чтобы "нейтрализовать" план правительственного переустройства, предлагаемый Т. Пейном в "Здравом смысле". Как известно, идеи Пейна были приняты на вооружение радикальными вигами, например, народной партией Пенсильвании, а торжество подобных взглядов всегда пугало осторожного и дальновидного Адамса.
      Он выводил свой план государственного устройства из особенностей традиций и уникальных социальных условий южных и среднеатлантических колоний. Позднее, в 1779 г., он будет главным инженером конституции своего родного штата Массачусетс, общественная структура и обычаи которого, существенно отличались. Почти гуманист, хотя и сохранивший верность пуританским началам, Адамс, как и Джефферсон, был предан античным классикам. Ведя свою традицию от Аристотеля и Макиавелли, он считал аксиомой политической науки, что все простые правительства - это плохо, а комплексное правление, смешивающее и балансирующее зачастую на противоположных принципах - хорошо. Схожие рассуждения присущи и другим "отцам-основателям". Так, Бенджамин Раш, один из сподвижников Джефферсона, писал: "Простая демократия или несбалансированная республика, является одним из величайших зол". В "Мыслях о правительстве" давно витавшая в облаках классическая идея республики получила, наконец, реальное воплощение и обрела зримые формы. Оба разработанных Адамсом документа - и "Мысли о правительстве", и проект Массачусетской конституции имеют три сущностных признака, которые Адамс считал необходимыми для построения любого свободного правительства. Вот они: полноценное народное представительство; разделение законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти; наличие определенного баланса в легислатуре между палатой представителей, сенатом и губернатором, который по замыслу автора проектов, являлся неотъемлемой составной частью законодательного органа. Однако, внутри общего каркаса он приводил в порядок формы представительства и совершенствовал саму его сущность, в каждом из случаев уже по-разному, сообразуясь со специфическими условиями весьма различающихся между собой регионов. Джон Адамс вообще находил чрезвычайно важным, чтобы работающие над проектами конституции законодатели помнили о той аудитории, ради которой они, собственно, собрались. По его мнению, в их обязанности входит "разобраться во всех уже основанных ранее формах правления, которым люди были привержены по привычке"41.
      "Мысли о правительстве" Адамс писал главным образом, для создателей конституций в Виргинии и Нью-Джерси, поэтому он принял во внимание, как пожелания южных плантаторов, так и интересы латифундистов из средних колоний. Но трактат изначально не был рассчитан на северных янки. А в той же Виргинии, например, по замечанию Адамса, "джентри были очень богаты, и, несмотря на свою малочисленность, весьма влиятельны, а простые люди, напротив, очень бедны". И это неравенство собственности должно было, по его представлению, "придавать аристократический поворот всем их дебатам"42.
      Как теоретик Адамс предлагал свою модель политического устройства, собственное видение ситуации, но окончательное решение оставлял за народом. "Право народа устанавливать такое правительство, какое он сочтет нужным" - писал автор проектов Ф. Дэну, - будет всегда защищаться мною, вне зависимости от того, мудрым или глупым будет их выбор"43. Позже он признается, что переоценил влияние аристократии на умы жителей южных колоний. И, как следствие, был восхищен, узнав, что создатели конституции для этих штатов приняли за основу формы правления "даже более демократичные, чем сами "Мысли о правительстве""!
      В 1778 г. Адамс был отправлен на смену Сайласу Дину, одному из американских дипломатических агентов в Париже, налаживавшему коммерческие и военные связи с Францией. С собой он взял только старшего сына Джона Квинси, которому на тот момент было 10 лет. Предприятие было рискованным: шла война, и если бы англичане взяли их в плен, то Адамса бы судили как предателя и казнили. Однако перед самым его прибытием американским комиссионерам уже удалось завершить практически все необходимые дела.
      Адамс вернулся в Брейнтри, где пришелся весьма кстати, подоспев к избранию его членом Массачусетского конституционного собрания. Несмотря на то, что пребывание на родине было непродолжительным - всего четыре месяца в 1779 г., именно ему принадлежит составление большинства статей конституции штата, принятой собранием в 1780 году. Затем по поручению конгресса он вновь отбыл в Париж в составе американской миссии послов, куда входили так же Б. Франклин и А. Ли, на предмет ведения с Англией переговоров о мире. Последующие десять лет, Адамс находился за рубежом, являясь дипломатическим представителем США.
      Хотя многие структурные элементы "Мыслей о правительстве" и "Отчета о конституции... для общины Массачусетса" довольно схожи, имелись в них и отличия, связанные с тем, что создавались оба проекта для разного типа обществ. Идея равенства, которая на деле была так далека от южных плантаторов, по мнению Адамса, как раз и определяла особый дух присущий жителям Новой Англии. Поэтому "Массачусетская Конституция" была более демократичной по тону и по существу, чем предписания, содержавшиеся в первом документе.
      Главную опору "смешанного", "сбалансированного" государственного устройства Адамс видел в широких прерогативах исполнительной власти. И, поэтому, ограничение губернаторского права и вето конституционного съезда колонии, считал единственной серьезной ошибкой последнего. В целом же, автор проекта был восхищен конечным результатом. Адамсовский план конституции штата соединял лучшие идеи Массачусетской хартии 1691 г., эгалитарный дух новоанглийской правовой культуры и те принципы и теории, которые сам он находил наиболее приемлемыми и рациональными.
      Адамс был в Европе со второй дипломатической миссией, когда конституция этого старейшего северо-восточного штата, его кровное детище, была ратифицирована. Он обращался в Конгресс, чтобы его отозвали и оставили Б. Франклина единственным переговорщиком во Франции. Но в частной переписке выражал опасения по поводу того, что "Франклин избегает рутинной работы... и если он останется здесь один, это будет угрожать общественному делу"44.
      Пребывание в Париже отнюдь не было для него легким и приятным. Он не знал французского, не владел навыками придворного политеса, его отношения с главой ведомства иностранных дел графом Верженном осложняло недовольство друг другом и взаимное недоверие. Почву для проведения выгодной международной политики было обрести нелегко. Так, например, Адамс пытался установить отношения с другими странами, чтобы ослабить монопольное положение Франции во внешнеполитических связях США. Это отчасти и послужило причиной резких расхождений между ним и Верженном. Французский министр, используя свое влияние в американских политических кругах, настаивал, чтобы конгресс обязал Адамса прислушиваться к советам королевского двора, или заменил его более сговорчивым представителем. В результате, на переговорах с Англией Адамс был уже не один, а в составе делегации из пяти человек. Летом 1781 г. он без необходимых санкций конгресса оправился в Гаагу для выполнения двух миссий: старался склонить Англию к миру, а Голландию к крупному денежному займу и признанию США самостоятельным, законным государством. И в середине бесконечных и, казалось, безнадежных переговоров, политик получил письмо от Абигейл: "Я ранена, - писала она, - но не озлоблена своей нынешней судьбой, ...правда, иногда чувствую себя одинокой в этом огромном мире. Но всегда надеюсь, что нас разделило не ваше желание, а суровая судьба"45.
      Адамс знал, что Абигейл на другом берегу Атлантики приходится нелегко. В хозяйстве не хватало всего, даже самого необходимого. Доллар упал до четверти своей стоимости. Хлеб, соль, сахар, шерсть ценились на вес золота. Терпеливая дочь пастора Смита сама пряла, шила одежду, выменивала, выкручивалась, как могла, экономила и писала письма мужу в заокеанские дали. Он переживал, но ничего изменить не мог. 19 октября 1781 г., после сдачи английского генерала Корнвалиса объединенным американо-французским войскам, в Европе сразу началось движение. Голландия согласилась признать США, и в Гааге было куплено здание под будущее американское посольство. За океаном Адамса, бесспорно, удерживало честолюбие. Он не раз пытался убедить и себя, и других, что ему дороже всего семья, ферма и чтение книг в кресле у камина, но каждый раз все-таки соглашался на очередной вызов, принимал новый пост, выполнял черновую работу. В те времена, среди людей его круга служить стране, общественным интересам, даже в ущерб своим собственным, было делом чести. Этого требовала специфическая этика вигов, нравственный код эпохи.
      Военные успехи американцев позволили их представителям в Париже держаться более независимо по отношению к союзникам и начать прямые переговоры с англичанами. Адамс еле успевал подписывать облигации займа. Он и Джей убедили ведущего мирный диалог Франклина в дальнейшем не консультироваться с французским двором и вообще не информировать его о ходе переговоров. Адамс боялся, что они станут ареной торгов между Англией и Францией ("Туда, где есть туша, всегда слетается воронье"46, - писал Адамс Уоррену), а в таких обстоятельствах, интересы Соединенных Штатов могут быть принесены в жертву. В результате, 3 сентября 1783 г. был подписан мирный договор между Англией и США, в заключении которого Джон Адамс сыграл не последнюю роль.
      В 1784 г. революция для него закончилась. Столь вожделенная независимость победила: в бывших колониях были основаны новые республиканские правительства, завершилось формирование конфедерации штатов. В том же 1784 г. ему, наряду с Джефферсоном и Франклином, было поручено заключить торговые договоры с государствами континента.
      Буквально через два-три дня после того, как война была окончена и заключен мир, Адамс вызвал Абигейл и детей к себе, за границу. Впрочем, наблюдения за жизнью Старого Света не произвели на него сильного впечатления. Глубоко укоренившиеся в сознании религиозные предубеждения оставляли нашего героя настроенным весьма скептически по отношению к проявлениям республиканских тенденций в любой стране, где ведущие позиции удерживала католическая церковь, или же, где атеизм был в такой моде, как во Франции тех лет. Судя по публицистике Адамса и его корреспонденции, европейские нравы были еще хуже европейской политики.
      24 февраля 1785 г. конгресс США назначил его полномочным посланником при Сент-Джеймском дворе, в Англии. Общественное мнение Великобритании было настроено против отколовшегося молодого государства и его официального представителя. Нападок, оскорблений и издевательств семейству американского деятеля пришлось вынести в столице туманного Альбиона немало. Выходец из буржуазных кругов Новой Англии, воспитанный в духе пуританской морали, Адамс не был ни куртуазным придворным, ни изощренным в интригах дипломатом традиционного европейского типа. Но он настойчиво и решительно боролся за интересы своей страны. Тогда же из Санкт-Петербурга вернулся его старший сын Джон Квинси, находившийся там вместе с миссией Френсиса Дэна в рамках так называемой "иррегулярной дипломатии" континентального конгресса. Разлученная семья, наконец-то, была в сборе. Через два года дочь Адамса Нэбби, будучи в Лондоне, вышла замуж за полковника У. Смита, американского атташе, подчиненного по службе ее отцу.
      Соединившись с семьей, Адамс, тем не менее, не оставил своих ученых занятий. В начале 1787 г. он публикует первый том (всего их будет три) своего монументального произведения "Защита Конституции Соединенных Штатов Америки", написанного во время пребывания в Великобритании. С этой книгой его политические взгляды выстроились в систему, не вполне согласующуюся, как может показаться, с демократическими устремлениями - и европейцев, и американцев. Первый том прослеживает формы работы "сбалансированного правительства". Адамс предлагал осуществить равновесие не только между тремя ветвями власти, но и между тремя категориями государственных деятелей, представляющих собой аристократический, демократический и монархический элементы. Будучи сторонником классической республиканской теории, он считал, что попытки ограничить влияние элиты, основываются на самообмане. Комментируя во втором томе "Историю Флоренции" Н. Макиавелли, Адамс замечает: "Исключите аристократию из общества с помощью законов... и она все же будет тайно управлять государством, ее орудием станут, избранные на главные посты лица"47. Таким образом, его можно назвать одним из первых американских исследователей элиты, проследившим связь между социальным статусом и политическим влиянием.
      Осень 1786 г. была ознаменована взрывом народного гнева против массачусетского правительства. Но в сознании автора "Защиты", восстание Д. Шейса, явилось только кульминацией перерождения, которое можно было наблюдать в Соединенных Штатах в течение последних лет. Понятия добродетели и справедливости размывались, становились ханжескими и декларативными, обнажились разногласия, социальные конфликты достигли апогея, выборы делались коррумпированными, а люди просто одичали от фальшивых заверений о свободе и равенстве. Как еще Адамс мог объяснить самому себе происходящее на его родине бедствие? Америка, как казалось ему, стала сбиваться с правильного пути на пагубный европейский, а это значило, что нужно вернуть ее обратно, учитывая весь мировой опыт.
      Г. Вуд полагает, что в 1780-е годы мировоззрение Адамса эволюционировало от старых вигских представлений образца 1776 г. в сторону большего прагматизма. Речь идет о вынужденном отходе от популярной идеи политического строя, при котором должности и почет зависят от заслуг в большей степени, чем от знатного происхождения или богатства. "Надежда республиканцев на то, что управлять миром будут только реальные заслуги, достойна похвалы, но, увы, бесплодна"48. Другой американский исследователь, Б. Майроф, не совсем согласен с таким подходом. Он считает, что, несмотря на очевидное разочарование Джона Адамса в природе республиканской добродетели, поиски идеального государственного устройства, в котором заслуги и слава были бы неразрывно связаны, продолжали увлекать и мучить его всю жизнь49.
      Опасения, вызванные восстанием Д. Шейса в Новой Англии, требовали срочной программы действий, поиск которой и взялся обеспечить Адамс. В свою очередь, он был взволнован и мрачными предзнаменованиями, появившимися в ходе развития событий в Европе. Таким образом, "Защита Конституции Соединенных Штатов" была адресована европейцу в такой же степени, как и американцу.
      Предлагаемая Адамсом система государственного устройства включает в себя институциализацию двух общественных классов (аристократии и демократии) в раздельных и отличных друг от друга представительных ассамблеях: сенате и палате представителей. Но ни врозь, ни вместе они, по мнению автора "Защиты", не в состоянии гарантировать республиканские свободы. Этому учит сам ход исторического развития, так и не изменивший ни порочной человеческой сущности, ни природы власти как таковой. Поэтому так называемый "трехчастный баланс власти" включает в себя стоящую над всеми классами и политическими фракциями третью силу - исполнительную власть с некоторыми монархическими элементами, которая призвана играть роль противовеса между крайностями демократии и аристократии. Будущий президент делает в этом произведении один весьма важный вывод: народ может быть не меньшим деспотом, чем короли и нобили. Как мы видим, Адамс был так же одним из первых политических теоретиков, заговоривших, по сути, о "тирании большинства".
      В 1788 г. срок его дипломатической службы подошел к концу, и конгресс отозвал его на родину. В Америке он не был восемь лет, за это время многое изменилось. Хотя Адамсу было только пятьдесят три года, когда он вернулся в Брэйнтри, а Абигейл около сорока четырех, политик несколько мрачновато оценивал себя как пожилого человека, главное дело жизни которого, уже окончено. Но судьбе было угодно, чтобы он прожил еще сорок лет и занял самую высокую должность в стране.
      В Америке тех лет отмечался небывалый рост населения, продовольствия было много и стоило оно дешево. Сельское хозяйство, торговля и рыболовство превзошли самые лучшие ожидания, но наряду с этим, ощущался огромный недостаток денег. Финансовая проблема неминуемо должна была коснуться хозяйства Адамса, также как и многих других фермеров. Держаться на плаву позволяли лишь трудолюбие и бережливость, всегда присущие их семье.
      Первое время публичные должности не привлекали Адамса. Так, он отказался присоединиться к действующему конгрессу, который называл не иначе как "дипломатическим собранием штатов", затем высказался против избрания федеральным сенатором от Массачусетса, считая эту должность ниже своего достоинства. Очевидно, рассчитывал на более высокий пост. Он был популярен: времена благоприятствовали его идеям о беззаконии и политическом хаосе, прозвучавшим в "Защите". Несмотря ни на что, новая федеральная конституция была им одобрена. Адамс примкнул к умеренному крылу федералистской партии. Ее лидера Александра Гамильтона, который занимался организацией первых президентских выборов в истории США, беспокоило, чтобы несговорчивый и весьма строптивый политик удовлетворился "вторым" местом, не став в оппозицию к кандидату номер один - Джорджу Вашингтону, на которого делали главную ставку федералисты. Этого не произошло.
      Голоса выборщиков 1789 г. распределились весьма любопыто. Гамильтону удалось рассеять "второй" электоральный голос. Напомним, каждый выборщик в коллегии имел два голоса, и собственно "рассеивание" относилось ко второму голосу, то есть, к поданному за вице-президента. Так, имелось несколько "вторых" голосов поданных за бывшего клиента Адамса - Д. Хэнкока, другим опасным конкурентом был лидер нью-йоркских антифедералистов Дж. Клинтон. Интересной деталью являлось почти единодушное голосование против Адамса на Юге. Вероятно, он рассматривался южанами чем-то вроде "янки" из "янки". Адамс получил только тридцать четыре голоса в коллегии выборщиков против шестидесяти девяти, поданных за Вашингтона, но так как это был второй наивысший результат, они сделали Адамса вице-президентом. Сам он утверждал, что принять эту должность его заставляет единственно любовь к стране, однако в действительности, такие рассуждения не помешали ему опередить Вашингтона в путешествии к Нью-Йорку, временному местонахождению нового правительства, в апреле 1789 г. Верная Абигейл последовала за ним позже.
      Была какая-то ирония судьбы в том, что по должности Адамс становился председательствующим в сенате, который в своих проектах он рассматривал как палату аристократов. При этом сам он никаким аристократом не был, хотя вполне мог возразить, что семейство его матери, Бойльстоны, богаты и известны, и что лично он не имеет "неясного" происхождения (в отличие от незаконнорожденного Гамильтона).
      Один из самых ранних конфликтов внутри конгресса возник на почве того, приемлемо ли титуловать президента Вашингтона "Его высочество", и как вообще к нему обращаться. Республиканская оппозиция в конгрессе победила, и введение титулов провалилось. Приверженность титулам, как и все прежде сказанное им об аристократии, стала активнее использоваться против Адамса. Преданного сторонника республики, обвиняли в склонности к монархическим взглядам и предпочтении наследуемого института президента, должности, демократически избираемой. Многочисленные недруги полагали так же, что вице-президент слишком увлечен английской системой "смешанного правительства".
      В такой неподходящий момент - в 1790 г. - в федералистской "Газете Соединенных Штатов" появилась очередная серия публикаций Адамса, "Размышления о Давиле", своим неоднозначным подтекстом лишь усугубившая ситуацию вокруг его пресловутого "монархизма". Речь здесь шла о Французской революции и том мировом пожаре, который она разожгла. Автор собирался предостеречь американцев от принципов, пропагандируемых ею, и дать полезные наставления самим французским законодателям. Адамс искренне надеялся, что его "Размышления" помогут американцам "сформировать правильное суждение о состоянии дел во Франции в настоящий момент", не поддаваться лживой и корыстной партийной пропаганде внутри страны. Что касается французских адресатов работы, то он хотя и приветствовал их "мудрое реформирование существующей феодальной системы", но выражал опасения, как бы они при этом "неразумно не заложили фундамент для другой тирании, ничуть не лучшей"50.
      Он возмущен тем, что революционный Конвент отверг в качестве модели конституционного устройства бикамеральную законодательную палату на манер британского парламента или массачусетской легислатуры и предпочел ей однопалатное собрание. В качестве возможной панацеи он предлагал следовать принципам, изложенным в Декларации независимости, но ни в коем случае не радикализовывать их в сторону уравнивания не только прав и свобод, но так же рангов и собственности. Обращенные как к французам, так и к американцам "Размышления о Давиле", должны были показать обманчивость и опасность распространенной демократической догмы. Для Франции, с ее многолетними традициями феодализма и католицизма, столь ненавистными Адамсу, более разумным стало бы реформирование институтов власти на путях сближения с английским вариантом, а не революционные методы.
      Томас Джефферсон - апологет Французской революции и лидер профранцузской республиканской партии назовет эту работу Адамса "политической ересью", а сам мужественный автор позже признается, что эта публикация нанесла мощнейший удар по его популярности51. Не последнюю роль здесь сыграл тот же Джефферсон, перу которого принадлежало предисловие к американскому изданию "Прав человека" Т. Пейна, памфлета, откровенно направленного против "Размышлений" Адамса. Многозначительное предисловие не только выставляло в негативном свете политические взгляды вице-президента, но и отдельные стороны его личности. И это притом, что Джефферсон считался едва ли не лучшим другом Адамса, называл его не иначе как "старшим братом", "товарищем" и "наставником". Сам же "наставник" воспринял нелицеприятный поступок "младшего", как удар ножом в спину. На последовавшее вслед за этими событиями "оправдательное" письмо Джефферсона, насквозь пронизанное лицемерием, он не ответил52. Примирение между двумя "отцами-основателями" наступит лишь через долгих двенадцать лет, на склоне дней обоих героев и выльется в философскую переписку, своеобразный шедевр мирового эпистолярного жанра.
      Адамс взялся за вице-президентство с готовностью к исполнению долга, даже если и рассматривал эту должность как "малозначительную". Столь же методичен он был и в личной жизни: плотно завтракал с неизменным стаканчиком мадеры, читал свежие газеты, покуривал сигары, совершал ежедневный моцион. Абигейл продолжала быть радостным помощником во всех его начинаниях, верящим, что "веселое сердце" - лучшее противоядие всякому злу. К несчастью, она часто болела, поэтому, а так же в целях экономии, семейство продолжало использовать Брейнтри, как своего рода запасное и надежное убежище. (Схожим образом, Маунт Верной и Монтичелло, служили Вашингтону и Джефферсону обителью мира и душевного комфорта.)
      Несмотря на некоторый урон, понесенный его репутацией, Адамс получил семьдесят голосов в коллегии выборщиков 1792 г. (Вашингтон соответственно был вновь единодушно избран ста тридцатью голосами), которые опять сделали его вице-президентом. Вторая администрация "победоносного генерала" была отмечена неудачным делом Жэнэ, проблемой нейтралитета, отставкой Джефферсона с поста госсекретаря США и всевозможными видами политической шумихи. "Антифедералистская партия, - писал вице-президент Адамс старшему сыну Джону Квинси в 1793 г., - со своими...гражданскими празднествами, "убивающими короля" (Людовика XVI - Ф. Ю.) тостами, вечной дерзостью и неприязнью против всех прочих наций и правительств Европы, своим постоянным звериным криком о тирании, деспотах и заговорах против свободы, вероятно уже вывели из себя, оскорбили и спровоцировали всех коронованных особ Старого Света. Еще немного этой неделикатности и непристойности и мы можем быть вовлечены в войну со всем миром"53.
      Во время нового срока вице-президентства Джон Адамс перестал выглядеть как враг номер один в представлении оппозиции, главным объектом нападок сделался Вашингтон. Атаки на президента в республиканской прессе, как правило, приписывают декларации о нейтралитете 1793 г., и соглашению с Англией, которое верховный судья Дж. Джей заключил на следующий год. Адамс оказал поддержку идее нейтралитета и позже непопулярному договору Джея, ибо считал, что самосохранение нации - первейший закон, продиктованный самой природой. Это был аргумент в духе восемнадцатого столетия. По мнению вице-президента, восстановление Франции в правах на ее владения в Вест-Индии, гарантом неприкосновенности которых выступали США, может привести к кровопролитию, что сопровождало Французскую революцию повсюду54.
      Президентская кампания 1796 г. не отличалась особо утонченной интригой, зато бурлила как извергающийся вулкан. Главный и наиболее опасный противник Адамса выявился практически сразу: им был Джефферсон. Оба кандидата сторонились личного участия в борьбе, испытывая неприязнь к грязным методам, ни один из них активно не искал избрания, хотя в душе и желал этого. В отличие от самих претендентов, их политические сторонники, или же сторонники их партий, превратили фракционное противостояние в одну из самых непривлекательных страниц в американской истории, Межпартийные противоречия были накалены как горящие угли, которые участники событий непрестанно метали друг в друга в виде потока оскорблений и неприкрытой лжи, льющейся с трибун и страниц прессы.
      Адамс шел на выборы, как кандидат от федералистов, но их ряды также не были едины. Многие южане, как первоначально и сам лидер партии, выдвигали на этот пост генерала Чарльза Пинкни из штата Южная Каролина. Пинкни был не настолько хорошо известен как его конкурент, зато являлся автором благоприятного соглашения с Испанией, ударявшего рикошетом по непопулярному договору, заключенному Джеем в Лондоне, который Адамс поддержал. С небольшим перевесом голосов победил все-таки пожилой, умудренный опытом северянин. Победой он был обязан той поддержке, которую оказала ему родная Новая Англия, хотя сторонники избрания Адамса имелись даже в Виргинии и других штатах. Джефферсон уступил ему лишь три голоса: шестьдесят восемь за него против семидесяти одного за Адамса, таким образом, первый автоматически стал вице-президентом.
      В 1797 г. Джон Адамс сменил Вашингтона на посту президента США. Международная и внутренняя обстановка были чрезвычайно напряженными, оппозиция политике федералистов становилась решительнее день ото дня. В этих условиях федералистская администрация сделала последний рывок, попытавшись драконовскими законами подавить растущее недовольство и фракционный раскол в стране, допустив при этом ряд нарушений основного закона.
      Объективно этот период американской истории можно охарактеризовать как консервативный. Фактически, тогда решался вопрос о том, по какому пути пойдет в дальнейшем политическое развитие США: сохранятся ли ограниченные права и свободы, зафиксированные в "Билле о правах", или же демократические завоевания революции будут сведены на нет.
      Как теоретик Адамс выдвигал две концепции своего видения достойного политического лидера нации: с одной стороны, президент служит посредником между аристократией и народом, а с другой, выступает как защитник народа от аристократии. Таким образом, устанавливается политическое равновесие. В работах Адамса можно обнаружить и такую деталь, как своеобразное сочетание силы и пассивности, характерное для действий президента. В отличие от демократической ассамблеи и элитарного сената он не должен быть агрессивен. Президент выступает как гарант общественного спокойствия, у него не должны присутствовать такие качества как выраженная инициативность, энергичность и напористость в достижении поставленных целей55.
      Подобные представления принципиально отличались от гамильтоновских. Гамильтон считал энергичность главы исполнительной власти именно той силой, которая призвана сдерживать народ и законодательную власть. По Адамсу, президент должен защищать всех участников политического процесса от разрушительных страстей и насилия по отношению друг к другу, всячески содействовать их примирению и при этом не лишиться собственной независимости. Период его пребывания в должности главы исполнительной власти служит главной иллюстрацией этой теоретической концепции. Верный своим принципам, он стремился использовать президентские полномочия как инструмент сохранения равновесия в правительстве.
      Весь срок адамсовского президентства можно условно разделить на два этапа. Первый, когда он, несмотря на все заверения в самостоятельности, все же находился под влиянием партийного авторитаризма, и второй, который отмечен попыткой вести действительно независимую политику, а зачастую, и просто идущую в разрез с установками федералистской верхушки. И на этом этапе он сумел показать себя человеком, умеющим принимать разумные справедливые решения и имеющим достаточно мужества, чтобы бороться за их осуществление.
      Второй президент держался курса на преемственность с политикой Вашингтона и оставил на прежнем месте большинство членов старого кабинета. Вольно или невольно, деятель из Брейнтри всегда находился в тени первого президента. Подобно ему, Адамс мыслил о себе, как о лидере всего народа, стоящем выше любых партийных склок и противоречий. Об этом говорилось в его инаугурационной речи56. От Вашингтона он унаследовал и главную проблему, терзавшую его весь срок президентства - ухудшившиеся до крайности, после подписания англо-американского договора Джея 1791 г. (о дружбе, торговле и мореплавании), отношения с Францией, грозившие перейти в войну. Каждая из партий обвиняла другую в ее приверженности либо Англии, либо Франции. Адамс, пытавшийся быть над схваткой, оказался между двух огней.
      В первый период пребывания на посту президента значительная часть его усилий была направлена против крайностей республиканской, или, как ее тогда называли, "французской", партии. Именно республиканцы были его главными политическими противниками на этом этапе. С федералистами республиканскую партию объединяло то, что ее внешнеполитическая доктрина так же исходила из признания национальных интересов США как высшей ценности. Однако при этом, утверждалось, что именно антианглийский курс является самым надежным способом достижения экономической независимости страны и закрепления американского союзного единства на патриотической основе. Отношение джефферсоновцев к Франции включало и идеологический мотив. Свершившаяся французская революция, передача ключей от Бастилии Вашингтону в 1789 г., по мнению республиканцев, были отнюдь не пустым жестом, а началом нового этапа в политическом союзе Соединенных Штатов и Франции. Вместе с тем, в вопросе о военных обязательствах своей страны перед этим государством они проявляли осторожность и придерживались линии нейтралитета.
      Внешнеполитическая стратегия и тактика джефферсоновских республиканцев не устраивала Адамса. Сам он, будучи лидером умеренных федералистов, в это время, как и крайне правые, полагал, что политика французского правительства представляет "опасность независимости США и их единству" и имеет цель "противопоставить народ руководству страны". Согласно заявленной им концепции лидерства, он должен был как президент этому помешать. Выступая в 1798 г. перед конгрессом, Адамс призвал "дать решительный отпор" действиям Франции и продемонстрировать ей, что США "не являются жалкой игрушкой иностранного влияния"57.
      Казалось, действия Франции располагают к таким выводам. Правительство Директории после расторжения франко-американского договора 1778 г. пошло на объявление всех американских моряков, обнаруженных на британских судах - "пиратами". Это сразу же серьезно осложнило торговлю на Карибском море и Атлантике. "Необъявленная" квазивойна грозила перейти в объявленную. Разногласия еще более усилились в 1796 г., когда Вашингтон отозвал американского посланника во Франции Джеймса Монро. При Адамсе возникли затруднения с его заменой. Пытаясь избежать дальнейшего развития конфликта, он направил в Париж представителей с целью заключить договор о дружбе и торговле. Директория вновь отказалась принять их. Министр иностранных дел Ш. Талейран через своих агентов, фигурировавших в отчете президента конгрессу как X,Y, Z, уведомил руководство Соединенных Штатов, что какие-либо переговоры будут возможны только при получении им крупной денежной взятки. В качестве условий также выдвигались предоставление Франции кредита и личные извинения президента Адамса за антифранцузские высказывания. Этот случай, вошедший в историю как "Афера XYZ" получил широкую огласку и вызвал бурю негодования в стране. Конфликт умело подогревался не только крайними федералистами, но и самим президентом в целях нагнетания выгодной им милитаристской обстановки и ослабления позиций внутриполитических противников.
      В адрес последних не жалели красочных эпитетов. Джон Адамс, выступая против известных ему пороков демократов - демагогии, безудержности, необузданности - был готов прибегнуть к репрессиям. И прибег. В период его президентства был издан ряд антидемократических законов: "о натурализации", "об иностранцах" и "о подстрекательстве к мятежу" (1798 года). Закон о натурализации увеличивал срок, необходимый для приобретения гражданства США иностранцами, переселившимися в Америку, с пяти до четырнадцати лет. В иностранцев превращались и те, кто уже получил гражданство этой страны на основе раннее действовавшего закона. В числе многих лиц, неожиданно утративших американское гражданство, оказались и некоторые республиканцы - члены конгресса. Закон "об иностранцах" был направлен главным образом против французских граждан, переселившихся в Америку, среди которых было немало бежавших от Директории якобинцев. Этот закон предоставлял президенту право высылать из страны лиц, не имевших гражданства США, если он считал их "опасными". Постановление должно было вступить в силу в случае объявления войны. Оно уполномочивало президента арестовывать, заключать в тюрьму или высылать из страны подданных враждебных государств. Так как война все-таки не началась, оно ни разу не применялось. Зато закон "о подстрекательстве к мятежу" ("об измене") нашел применение в ряде случаев. Согласно ему подлежали заключению или штрафу лица, которые устно или письменно критиковали действия президента или конгресса с намерением "оклеветать их или распространить о них дурную славу"58. Такая размытая формулировка позволяла федералистам широко применять данный закон против своих политических противников. На основании акта "об измене" подверглись репрессиям лица, осуждавшие в республиканской печати политику Джона Адамса. Закон "о подстрекательстве к мятежу" являлся нарушением первой поправки к конституции, которая гарантировала каждому гражданину США свободу слова.
      Хотя принятие конгрессом во время "квазивойны" репрессивных актов было делом рук правого крыла федералистов, Адамса нельзя считать к этому не причастным. В конце концов, под ними стоит его собственноручная подпись. Не без усилий президента в стране был создан воинственный политический климат, вызвавший их появление, именно он санкционировал преследования на основании чрезвычайных законов.
      Однако Адамс воздерживался от политики массовых репрессий, старался охладить пыл особенно ярых сторонников Гамильтона в своем кабинете, таких как госсекретарь Тимоти Пикеринг и министр обороны Макгенри. Предотвращал он и попытки наиболее тенденциозного применения этих законов. Дело в том, что, с точки зрения Адамса, они служили средством самосохранения республики, которой угрожали иностранная держава и ее сторонники внутри страны - республиканцы. Он считал, что эти демократы-экстремисты, прибегая к пафосной и лживой риторике, подогревают разрушительные страсти простых людей. Следуя концепции Адамса, независимый президент мог использовать репрессии, даже не будучи их истинным сторонником. Это было возможно в том случае, если "сила и авторитет принуждения" использовались, чтобы заставить джефферсоновцев "подчиняться законам"59.
      В 1798 г. это было действительно актуально. В резолюциях легислатур Кентукки и Виргинии, подготовленных соответственно Джефферсоном и Мэдисоном, федеральные законы, нарушавшие "Билль о правах", объявлялись антиконституционными. Лидеры республиканцев заявили о праве штатов не подчиняться таким актам союзных властей. Тем самым отвергался главный принцип верховенства федерального правительства и законодательства. На щит поднимался старый антифедералистский лозунг о приоритете прав штатов и их практическом суверенитете, что было уже прямой угрозой существованию союза. Однако сторонники Джефферсона не смогли заручиться поддержкой других штатов. Республиканцы, вовремя разглядев опасность, им угрожавшую, не стали дальше развивать эту тактику, сосредоточившись на строго конституционных формах борьбы с федералистами в национальном масштабе.
      Впрочем, партию федералистов, к умеренному крылу которой принадлежал и сам Адамс, тоже необходимо было заставить "подчиняться законам". Пройдя середину срока и вступив во второй условный период президентства, он убедился, что война с Францией сулит много опасностей, как очевидных, так и скрытых. Именно на них собирались сыграть гамильтоновцы в целях подавления внутренней оппозиции. Президента это явно не устраивало. В 1799 г. он круто меняет направление внешней политики и возобновляет переговоры с Францией. На сей раз более взвешенно повел себя и Талейран. Таким образом, на этом этапе главными политическими противниками и даже личными врагами Адамса становятся лидеры "английской партии" - федералисты.
      Он не мог более терпеть постоянное интриганство и закулисные махинации. К этому времени перед лицом зримой опасности для страны президент готов был расстроить их замыслы и умерить грандиозные планы. Они состояли в следующем. Резко возросшая международная напряженность позволила гамильтоновским федералистам увеличить армию и ввести в действие чрезвычайные законы. Адамса очень беспокоило усиление армии, и это сближало его с позицией сторонников Джефферсона. Постоянным сухопутным силам он предпочитал сильный военный флот. Президент выступал категорически против втягивания страны в пучину бедствий и кровопролития из-за происков Гамильтона в отношении республиканцев. Назначение самого лидера федералистов фактическим главнокомандующим новой армии "протащили" с великим трудом и вопреки воле Адамса. По-видимому он намеренно затягивал назначение военного руководства, чтобы затруднить планы правых по развязыванию конфликта.
      В то же время, он понимал, что пока существует реальная угроза войны с Францией, события играют на руку Гамильтону. Пути Адамса и крайних федералистов разошлись окончательно и непримиримо. Последние держались за идею войны, как за единственный шанс удержать уплывавшую из рук власть. Адамс же, пусть и напоследок, сумел проявить себя лидером, способным поставить интересы страны выше личных амбиций и никогда не приносить их в жертву однодневной политической выгоде. 18 февраля 1799 г. он назначил У. В. Мюррея посланником мира во Францию. Это решение было принято им единолично, без консультаций с членами кабинета, целиком и полностью преданными Гамильтону. Стремление к миру, а не к войне, должно было принести популярность его администрации, поддержку общественного мнения. Однако это же поставило президента в состояние открытой конфронтации с правительством. В мае 1800 г. Адамс сделал заключительный независимый шаг, распорядившись относительно отставки министра обороны Макгенри и госсекретаря Пикеринга.
      В объявленной политической войне против радикальных федералистских лидеров, Адамс апеллировал к умеренным и второстепенным федералистам, к рядовым членам партии. Раскол партии, обозначившийся еще со второго срока президентства Вашингтона, привел к образованию двух полюсов: на одном из них оказался Гамильтон с верхушкой партии, на другом - Адамс и рядовые функционеры. Люди, подобные Дж. Маршаллу из Виргинии, назначенному президентом заменить Пикеринга на посту госсекретаря и ставшему затем председателем Верховного суда, одобряли новую политику независимости Адамса, поскольку надеялись, что это привлечет согласных на компромисс республиканцев и снизит накал фракционных противоречий в стране.
      В начале 1800 г. Дж. Адамс даже рассматривал возможность того, чтобы возглавить нечто вроде третьей партии. Определенные шансы у него имелись. Так, на выборах в конгресс 1798 - 1799 гг. победили федералисты, но большую часть вновь прибывших составляли политики умеренного толка, сторонники сдержанного курса Адамса. И этот новый "умеренный" федералистский конгресс уже в начале 1800 г. сократил военные расходы и приостановил дальнейший набор в армию. Планы Гамильтона рушились на глазах. Страна жаждала спокойствия, а не имперской славы и лаврового венка для лидера федералистов. Этим чаяниям сограждан вполне соответствовал реалист Адамс. Изгнание из администрации гамильтоновских приспешников было уже открытой демонстрацией его новых возможностей и старого неприятия.
      На выборах 1800 г. Гамильтон и окружение пытались вновь проводить прежнюю стратегию - выставить кандидатуры Адамса и Пинкни и в дальнейшем нейтрализовать первого. Фактически, единой партии федералистов в ее прежнем виде уже не существовало. Сам президент отлично знал об этих интригах и был готов к ним. Гамильтон решился на крайние меры: он написал необыкновенно злобный памфлет против Адамса - официального кандидата от партии. Это было роковой ошибкой федералистов. Единственным политическим капиталом партии на тот момент была популярность Адамса как президента и лидера умеренных центристских сил. Пытаясь принизить его, очернить в глазах нации, Гамильтон значительно ослабил шансы федералистского кандидата на успех в выборах 1800 г., к которым республиканцы пришли сплоченной когортой, усвоившей просчеты прошлого и уверенно глядящей в будущее. В конечном итоге 73 голоса коллегии выборщиков были отданы в равной степени за Джефферсона и Бэрра, Адамсу осталось только 65 голосов. Последующее голосование в конгрессе сделало третьим президентом США Т. Джефферсона.
      Выборы 1800 г., несмотря на все усилия Гамильтона с одной стороны и республиканцев, с другой, не стали разгромными для Адамса именно по причине компромиссности его фигуры в представлении центристов из обеих партий. Желание президента любой ценой быть выше сиюминутных целей, служить стране не по партийным правилам, а на основе здравого смысла и национальных интересов, увы, сыграло свою роль в том, что срок его пребывания у власти был краток. То, что Адамс не ограничился при вступлении в должность ролью преемника, может быть приписано исключительно его задетому самолюбию. Вашингтон посетил инаугурацию в 1797 г. и учтиво занял место позади него, когда последний был приведен к присяге, как новый президент. Адамс в этом протокольном мероприятии Джефферсону отказал.
      Среди множества трудностей, стоящих перед ним, были семейные проблемы. Абигейл часто болела, что требовало долгого пребывания в Квинси (где Адамсу, в любом случае, нравилось жить). Много несчастий принесли ему дети, особенно Нэбби и Чарльз. "Вторая Абигейл" со своим тщеславным мужем прижила немалое потомство, но при этом, вела весьма сомнительный образ жизни, беспокоивший ее родителей. Чарльз представлял собой еще большую проблему. Он тяжело страдал пьянством. Первоначально, молодой человек был перспективным юристом-стажером в нью-йоркском офисе А. Гамильтона, и отец весьма уважительно отзывался о нем в то время. Однако по мере усугубления недуга, постепенно охладевал к нему. Философия старика Адамса была такова: слабый и неудачливый рано или поздно обанкротится. В 1800 г. он проехал через Нью-Йорк, так и не навестив Чарльза, пребывавшего в самом прискорбном состоянии. Строгий пуританин не понимал и не прощал распущенности и постыдной слабости даже родному сыну. Скорбная обязанность посещения умирающего сына была оставлена Абигейл, совершавшей поездку по городу.
      Отрадой родителей был послушный и уважительный старший сын Джон Квинси. После успеха его газетной публикации под псевдонимом "Публикола", критикующей "Права человека" Т. Пейна и поддерживающей идею нейтралитета, Дж. Квинси был назначен Вашингтоном послом в Гаагу в 1794 г., а затем переведен своим отцом, президентом в Пруссию. Он вынужден был оставить дипломатическую службу, когда узнал о поражении родителя в гонке за переизбрание в 1800 г. (в 1809 г. он будет назначен посланником США в С.-Петербурге, где вел себя очень активно, а в 1815 - 1817 гг. - в Лондоне).
      Жизнь Джона Адамса "в отставке" в Квинси, с 65-летнего возраста, называют патриаршеством, но это вовсе не значит, что он уже начал "смягчаться" или подобрел. Месяцы, последовавшие непосредственно за провалом в переизбрании на пост президента, посвящались восстановлению душевных сил и веры в человечество. Он принял свое поражение трудно, обвиняя, главным образом, федералистов. Вскоре после неудачи 1800 г., он написал: "Мы, федералисты, в значительной степени, находимся в ситуации партии Болингброка и Харли после заключения Утрехтского договора, окончательно и полностью разбиты и побеждены", и "никакая партия, когда-либо существовавшая, не знала себя столь же мало и так напрасно переоценивала собственное влияние и популярность, как наша"60.
      Удалившись отдел, Адамс зачитывался классиками и находил укрытие в стоической философии. Он сравнивал себя с Цицероном и, подобно Цинциннату, снова принялся за работу на ферме. Адамс не мог вернуться к адвокатской практике, поэтому, как он саркастически замечал, обменял "честь и достоинство" на "удобрение". В первые дни отставки Адамс часто совершал верховые прогулки по берегу моря и пешие в поле по 4 - 5 миль каждый день. В 1802 г. душевные раны затянулись, и Адамс начал писать "Автобиографию", а в 1805 г. началась его переписка с Б. Рашем, врачом, одним из духовных лидеров американской революции, членом республиканской партии, последовательно выступавшим с демократических позиций и давним другом.
      Одним из плодов, которые принес обмен письмами Адамса с Рашем, было заживление старого разрыва первого с Джефферсоном, чему доктор-просветитель настойчиво способствовал. Так как каждый из джентльменов поручился за второго, то он убедил обоих писать друг другу. Вот как остроумно Адамс в 1811 г. охарактеризовал старые политические разногласия: "Джефферсон и Раш выступали за свободу и прямые волосы. Я же считал, что вьющиеся волосы были столь же республиканскими, как и прямые"61. После этого, некогда разлученные жестокими политическими бурями друзья, снова обрели друг друга и их талантливейшая по силе духа, блеску и подлинно философскому смыслу корреспонденция не потеряла своего читателя до сих пор.
      Немного известно об Абигейл в эти годы, кроме ее неизменной любезности и хлопот о большом домашнем хозяйстве, хотя главной, по-прежнему, оставалась забота об упрямом, стареющем, но в то же время прославленном супруге. Адамсы жили довольно просто и демократично. Сельская местность должна была показаться весьма примитивной для такой утонченной особы, как супруга Джона Квинси Адамса Элизабет, при ее первом посещении Брейнтри в 1801 году. Однако "пожилой джентльмен" почувствовал несомненную симпатию к невестке, даже при том, что у Абигейл и были собственные предубеждения. После смерти последней, Элизабет стала его лучшей подругой и собеседником на склоне лет, на нее он перенес остаток угасающей нежности и любви.
      Второй президент молодого государства Соединенные Штаты Америки прожил долгую и наполненную смыслом жизнь. 91 год отвела ему судьба. Смерть его стала достойным эпилогом большой и трогательной жизненной драмы. Джон Адамс умер в Квинси в самый знаменательный для страны и для него лично день - 4 июля 1826 г., когда в США праздновалось пятидесятилетие подписания Декларации независимости! Его последними словами были: "А Джефферсон все-таки меня пережил ...". Он ошибался, но откуда было ему знать неисповедимые пути Провидения? В этот великий праздник уже скончался сам автор этой Декларации, третий президент страны, Томас Джефферсон, и только четырьмя часами позже, один из тех, кто ее подписывал - Джон Адамс-старший. Так его теперь стали называть, потому что судьба подарила отцу самый прекрасный подарок: он увидел, как его любимый старший сын выбрал себе достойную жену, как на свет появились внуки, и как Джон Квинси Адамс стал президентом (1825 - 1829) страны, которую поколение "отцов-основателей" создало, фактически, своими собственными руками.
      Примечания
      1. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 1 - 4. Cambridge (Mass.). 1961. Vol. 3, p. 253.
      2. ШИРЯЕВ Б. А. Джон Адамс в период борьбы американских колоний за независимость. - Американский ежегодник (АЕ), 1975. М. 1975, с. 209 - 230; КАЛЕНСКИЙ В. Г. Джеймс Мэдисон против Джона Адамса: Две модели представительного правления в конституционной истории США. - Политико-правовые идеи и институты в их историческом ргювитии. М. 1980, с. 61 - 70; ПАРХИМОВИЧ В. Л. Внешнеполитическая деятельность Джона Адамса. Последняя четверть XVIII - начало XIX в. - Канд. дисс. М. 1998; УШАКОВ В. А. Джон Адамс и "необъявленная война" с Францией (о роли президента в формировании внешней политики США и урегулировании кризисных ситуаций). - США: становление и развитие национальной традиции и национального характера. М. 1999, с. 280 - 289; ТРОЯНОВСКАЯ М. О. "Отцы-основатели" и Великая Французская революция. - Проблема "Мы-Другие" в контексте исторического и культурного опыта США. Материалы VII международной конференции Ассоциации изучения США. Историч. фак-т МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва, 5 - 6 февр. 2001 г. М. 2002, с. 228 - 240; АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Франсиско де Миранда и "отцы-основатели" США (1783 - 1806). - АЕ, 2001. М. 2003, с. 9 - 28; ФИЛИМОНОВА М. А. "Виги из любви к свободе". Классическая республиканская этика в корреспонденции Джона Адамса. - АЕ, 2001. М. 2003, с. 28 - 51; ее же. Роль прессы в Американской революции в оценке современников (Культура Просвещения, свобода печати и манипуляция сознанием). - Американская проблематика в периодике XVIII-XX вв. М. 2004, с. 20 - 51; КОРОТКОВА С. А. Абигайл Смит Адамс. - АЕ, 2002. М. 2004, с. 54 - 67.
      3. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 256.
      4. Ibid., p. 253.
      5. Ibid, p. 254; The Works of John Adams, second President of the United States, with a Life of the Author (Works). Vol. I-X. Boston. 1856. Vol. IX, p. 61 Off.
      6. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 256, 259.
      7. Ibid., p. 261.
      8. BOWEN C. John Adams and the American Revolution. N. Y. 1950 (last cover).
      9. Adams Family Papers (an Electronic Archive).
      10. EAST R. A. John Adams. Boston. 1979, p. 26.
      11. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 1, p. 142.
      12. Ibid., p. 2.
      13. Ibid., p. 161.
      14. The Adams Papers Vol. 1 - 4. Cambridge (Mass.). 1961. Vol. 1, p. 89.
      15. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 260.
      16. Ibid. Vol. 1, p. 229.
      17. Works, X, p. 197; ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 95.
      18. Ibid. Vol. 1, p. 24 - 25, 123, 168.
      19. Ibid. Vol. 1, p. 171.
      20. Works, III, p. 448ff, 483.
      21. Ibid., p. 382.
      22. Ibid., p. 501ff.
      23. The Adams Papers. Vol. 1, p. 131.
      24. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 18.
      25. Ibid., p. 15.
      26. Ibid., p. 41.
      27. NOVANGLUS (ADAMS J.) - The American Enlightenment. The Shaping of American Experiment. N. Y. 1965, p. 245.
      28. The Adams Papers. Vol. 1, p. 155.
      29. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 2, p. 145.
      30. Цит. по: ФИЛИМОНОВА М. А. Ук. соч., с. 41 - 42.
      31. ADAMS J. Diary and Autobiography. Vol. 3, p. 313.
      32. Ibid., p. 46.
      33. PETERSON M. Adams and Jefferson. Revolutionary Dialogue. - Georgia Univ. Press. 1976, p. 49 - 52.
      34. Novanglus and Massachusettensis. - Novanglus, p. 47.
      35. The Adams Papers. Vol. 2, p. 20.
      36. Ibid., p. 24.
      37. ШИРЯЕВ Б. А. Ук. соч., с. 225.
      38. Цит. по: АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Ук. соч., с. 19.
      39. The Adams Papers. Vol. 2, p. 27 - 28; PETERSON M. Op. cit, p. 49.
      40. Journal of Continental Congress, 1774 - 1789, 34 Volumes. Washington. 1904 - 1937. Vol. 5, p. 438 - 439.
      41. Thoughts of Government. John Adams. - Papers of John Adams. Vol. 1, p. 109 - 110; Letters of B. Rush. 2 vis. Princenton. 1951. Vol. 1, p. 523.
      42. The Adams Papers. Vol. 2, p. 191.
      43. Ibid., p. 126.
      44. Ibid., p. 91.
      45. The Adams Papers. Vol. 2, p. 85.
      46. Works, VI, p. 318.
      47. Ibid., p. 491 - 492.
      48. WOOD G. S. The Creation of American Republic, 1776 - 1787. Chapell Hill. 1969.
      49. МАЙРОФ Б. Лики американской демократии. М. 2000, с. 78.
      50. Works, VI, p. 226, 229.
      51. THOMPSON C. B. John Adams and the Spirit of Liberty. Lawrence. 1998, p. 269.
      52. PETERSON M. Op. cit., p. 49 - 52.
      53. Цит. по: PAGE S. John Adams, 2 Vols. N. Y. 1962. Vol. 2, p. 845.
      54. EAST R. A. John Adams. Boston. 1979, p. 74.
      55. Works, VI, p. 430 - 431.
      56. Inaugural Adresses of the President of the U.S. from G. Washington 1789 to J. Kennedy 1961. Washington. 1961, p. 10.
      57. ШИРЯЕВ Б. А. Политическая борьба в США в 1783 - 1801 гг. Л. 1981, с. 165 - 166.
      58. The Sedition Act of July 14, 1798. An Act in Addition to the Act, Entitled "An Act for the Punishment of Certain Crimes against the United States". - The Sedition Act of July 14, 1798. - Documents of American History 2 Vis. NY. 1935. Vol. 1, p. 176.
      59. PAGE S. Op. cit. Vol. 2, p. 975 - 978.
      60. Works, IX, p. 582.
      61. The Spur of Fame. San Marino. 1966, p. 202.
    • Агаев С. Л. Рухолла Мусави Хомейни
      Автор: Saygo
      1 февраля 1979 г. специально зафрахтованный самолет авиакомпании "Эр-Франс" совершил посадку на Мехрабадском аэродроме Тегерана. Из аэропорта, вместившего огромное человеческое море, в сторону кладбища мучеников Бехеште-Захра поплыло ритмичное скандирование: "Аллах велик! Шах ушел, имам пришел". На трапе появился тот, кого теперь в Иране будут называть имамом, - величественный в своей длинной темной сутане, с неподвижным лицом, пронизывающим взглядом, исполненный веры в божественное предназначение возложенной на него миссии. Восторги встречавших достигли апогея. Женщины в чадрах запели: "Пусть каждая капля мученической крови обратится в тюльпаны".



      Молодой Рухолла Хомейни


      Возвращение в Мехрабад


      За имамом последовала свита из 50 помощников и приближенных, сопровождаемых 150 журналистами. От Мехрабада до Бехеште-Захра, где он должен был произнести свою первую по прибытии в страну речь, кортеж три с половиной часа пробирался сквозь густые толпы, сдерживаемые тремя рядами молодых людей из 50 тыс. добровольцев, прошедших проверку на лояльность у духовенства. У ворот кладбища сотни тысяч ревностных поклонников окружили кортеж, некоторые даже вскарабкались на машины. Добраться до нужного участка удалось только на вертолете, а покинуть кладбище пришлось в карете "скорой помощи". Эти бурные восторги были имаму наградой за неколебимую оппозицию шахской тирании.
      Появление этого человека на авансцене политической жизни Ирана было столь стремительным и ошеломляющим, что достаточно достоверная его биография не написана до сих пор. Даже даты рождения, приводимые в разных изданиях, разнятся на 2 - 4 года. Ровесник века, он родился в Хомейне, небольшом городке к югу от Тегерана, в семье священнослужителя. В раннем детстве потерял отца, в 15 лет - мать. Но родители выполнили свою миссию, и религия стала смыслом его жизни: даже имя ему дали - Рухолла, что по-персидски означает "дух Аллаха". Учился он в религиозных школах Хомейна, затем города Кума - шиитского Ватикана, где остался жить и преподавать в самом авторитетном религиозном учебном заведении Ирана, центре исламских исследований - Файзийе. В конце 20-х годов Хомейни женился на дочери ученого-богослова, ставшей спутницей всей его долгой жизни, матерью восьмерых его детей. Трое из них умерли в детстве. В ноябре 1977 г. при загадочных обстоятельствах умер старший сын Мустафа. В Иране его смерть связывали с действиями шахской тайной полиции CABAK. Единственный оставшийся в живых сын Ахмад станет его ближайшим помощником и секретарем.
      В 30-х годах Хомейни пришлось столкнуться с репрессивными действиями шахского режима, пытавшегося подчинить духовенство своей секуляристской политике. Тогда были запрещены его лекции. Однако он подпольно продолжал преподавать и подготовил сотни последователей и приверженцев, которые, подобно своему учителю, стали связывать все беды и невзгоды страны с монархией. В конце 50-х годов он вошел в число религиозных деятелей высшего ранга - аятолл.
      В 1963 г. Хомейни открыто выступил против провозглашенной шахом "белой революции", предусматривавшей проведение аграрной реформы и предоставление избирательных прав женщинам, а затем дополненной рядом других, не менее кардинальных преобразований буржуазного типа. Его дважды арестовывали, чтобы заставить замолчать, но тщетно1. Расправу предотвратило решение высшего духовенства возвести его в ранг "великого аятоллы", который имели менее десяти шиитских религиозных деятелей и который обеспечивал свободу от юрисдикции шахского режима. Новый духовный сан давал Хомейни возможность претендовать на роль руководителя шиитской общины Ирана. Выйдя на свободу, он после полугодового молчания публично осудил мошенничества на парламентских выборах, за что подвергся 8-месячному домашнему аресту.
      В 1964 г. Хомейни выступил против предоставления американским военным советникам в Иране статуса дипломатической неприкосновенности и вскоре был выслан в Турцию2. Спустя 11 месяцев он переехал в Ирак. Здесь в священном для шиитов городе Неджефе он стал читать лекции в религиозном учебном заведении и продолжил разработку своей концепции "подлинного толкования" ислама и роли исламского лидера. Ислам, по мнению аятоллы, должен был возродиться в качестве инструмента протеста, доктрины борьбы, идеологии "исламской революции". "Вера - это форма убежденности, заставляющей действовать", "я действую - значит, я верую"3, - любил повторять Хомейни. Следовательно, главный смысл человеческой жизни - нести в себе веру, быть готовым защищать ее и даже умереть за нее, бесстрашно и бескомпромиссно сопротивляясь всякой "незаконной власти", противопоставляющей себя воле аллаха. Ведущий представитель духовенства, считал аятолла, является выразителем воли небес, сила и авторитет ниспосланы ему свыше. Такую трактовку роли религии и функций исламского лидера многие шиитские богословы сочтут "еретической" и даже "антиисламской".
      Много внимания Хомейни уделял и разработке концепции нового, "исламского правления". В изданном в 1971 г. сборнике его лекций "Исламское правительство" уже содержался призыв к разрыву с существующей властью и созданию нового, "исламского правления"4. Хомейни исходил из того, что абсолютная власть шахского режима - это порождение сатаны, способствующее только разложению, разврату и коррупции, это форма идолопоклонничества, греховное отрицание идеи божественного единства - единства мнения, единства слововыражения, единства действия. Никакие компромиссы с этим режимом невозможны: единственный выход - замена монархии "исламской республикой". Главное в такой республике - верховная власть священного Закона, предписанного Кораном, пророком Мохаммедом и имамом Али.
      "Исламская республика" коренным образом отличается от монархии и светской республики, где законы устанавливаются либо монархом, либо представителями народа. При "исламском правлении" никакие другие законы, кроме божественного, не могут иметь силы. Верховным же толкователем священного Закона, высшим координатором деятельности всех органов управления, духовным вождем, осуществляющим практическую власть, является правитель из числа самых авторитетных религиозных деятелей - факих. Он и сам всецело подчиняется Закону и готов во имя его поступиться интересами и даже жизнью самых близких ему людей. Его роль подобна роли пророка и имамов, его задача - подготовить страну и народ ко дню пришествия шиитского мессии - 12-го имама Махди - таинственно исчезнувшего в последней трети IX в. и, по преданию, сокрытого на небе, чтобы, вернувшись в день Страшного суда, установить на Земле на вечные времена царство истины и справедливости. В ожидании этого дня духовенство должно активно участвовать в политической жизни, быть стражами Закона, общественной морали и социальной справедливости5.
      Росла и политическая активность неджефского изгнанника. Он тайно переправлял в Иран свои послания, которые переписывались и распространялись в мечетях. В одной из особенно зажигательных проповедей аятолла критиковал шаха за устроенные осенью 1971 г. пышные торжества по случаю 2500-летия иранской монархии, обошедшиеся стране в миллионы долларов. Хомейни гневно обличал "императорский пир" над "грудой истлевших костей" древнеперсидских царей и призывал к восстанию против деспота. В 1977 г. он призвал иранскую армию избавить родину от "шахской чумы". Это послание было размножено в сотнях тысяч экземпляров и широко распространено.
      Мохаммед Реза-шах продолжал тем временем развивать идеи "белой революции": совершить при жизни одного поколения "прыжок через столетия", перевести Иран "из средневековья в ядерный век", превратить страну в "пятую индустриальную державу мира", осуществить марш-бросок "к великой цивилизации"6. Но упоенный амбициозными планами, монарх не замечал как шаг за шагом подрывает основы своей власти.
      Сохранение традиционалистских настроений среди рабочего класса, усиленная идеологическая обработка в реформистском духе его промышленного ядра, жесточайшие репрессии против леводемократических организаций, политика систематической политической стерилизации образованной части средних городских слоев, и особенно интеллигенции, неусыпный контроль над армией - все это способствовало выдвижению на авансцену политической жизни духовенства, позиции которого в наибольшей степени были ущемлены светскими реформами.
      Социальную и политическую опору "исламской революции" составляли концентрирующиеся на городских базарах представители мелкого торгово- предпринимательского капитала и традиционной торговой буржуазии, интересы которых были сильно задеты шахской политикой индустриализации. Эти слои населения, всегда имевшие тесную связь с духовенством, взяли на себя финансирование его антишахских выступлений. Второй ее опорой стала огромная армия обездоленного населения, возросшая в результате быстрого процесса урбанизации, происходившего на фоне запустения сельской местности. Сюда входили мигранты из деревень, люмпены и поденщики, неустроенные выпускники школ и недоучившаяся разночинная молодежь, образовавшие ударную армию революции.
      Опубликованная 7 января 1978 г. официозной газетой "Эттелаат" статья о Хомейни, которую шиитское духовенство сочло вредной и клеветнической, стала искрой, вызвавшей в Иране взрыв антишахского и антиимпериалистического движения, принявшего к осени всенародный характер. Безуспешно испробовав самые разные средства борьбы с революцией, Мохаммед Реза в октябре разрешил Хомейни вернуться на родину, но тот отказался приехать до тех пор, пока шах остается у власти. В этих условиях последний не нашел ничего лучшего, как просить правительство Ирака выслать Хомейни, а когда тот переехал в пригород Парижа, уже не выдвинул такой же просьбы перед Францией из боязни ухудшить обстановку в Иране7.
      Нофль-де-Шато... На одной стороне улицы - небольшая резиденция Хомейни, на другой - в маленьком домике - штаб-квартира революции, имевшая телефонную связь с Ираном. К телефону подключен магнитофон, а рядом - аппаратура для размножения пленок. На другом конце прямой линии, в Иране, установлена аналогичная аппаратура. Буквально через несколько часов кассеты с посланиями Хомейни прокручиваются в десятках тысяч мечетей и на бесчисленных городских базарах. Более того, стратегия, разработанная в парижском пригороде, ежедневно претворялась в жизнь с помощью западных телекомпаний, особенно Би-би-си8.
      В ходе развития революции в политико-идеологических воззрениях Хомейни все сильнее начинают проявляться морально-этические и эгалитарные мотивы шиитского ислама. Несмотря на многолетнее пребывание в эмиграции, аятолла тонко чувствовал пульс жизни своего народа, форсированное промышленное развитие, ускоренное городское строительство, вторжение иностранных товаров и нравов, взломав традиционные связи, вызвали острый кризис самосознания в рядах обездоленного населения Ирана. Разрушение в деревне в ходе аграрных преобразований старых форм взаимной помощи и поддержки, выполнявших функции своеобразного социального обеспечения, лишило массы людей тех преимуществ, которые вытекали из традиционных отношений. Вырванные из привычной деревенской среды и заброшенные в города, иранцы ощущали себя в каком-то ином, чуждом им мире. Они, так же как и Хомейни, чувствовали, что поток западной технологии, товаров и нравов подменяет родные им ценности.
      Стремительная ломка устоявшихся духовных традиций и самобытных культурных ценностей создавала благоприятную почву для восприятия широкими народными массами призывов аятоллы. Морально-этический потенциал и эгалитарные мотивы шиитского ислама стали мощным идеологическим оружием против растлевающего влияния буржуазной "массовой культуры" и распущенности нравов - ее побочного продукта, против капитализма, превращавшего человеческие отношения в товарные, против "белой революции", открывшей страну разлагающему воздействию "бездушного материализма", "постыдного атеизма" и "неверных иностранцев". Росту влияния ислама способствовала - наряду с духовенством - значительная часть светски настроенной интеллигенции, проявлявшей недовольство авторитарным характером власти, методами буржуазной модернизации страны по западному образцу, пренебрежением шахского режима к национальным культурным и духовным традициям.
      Что касается традиционно настроенных широких масс населения, то они выдели в исламе тот комплекс факторов морального, этического, гуманистического и социального порядка, в котором выразилось их неприятие беззакония и произвола, аморальности и коррупции, культа наживы и роста социального неравенства. Массы верующих в мечетях требовали прямого вмешательства в управление государством духовенства, в котором видели единственную силу, способную сохранить контакт с народом и действовать во имя его интересов. Все это не могло не прибавить адептам религии уверенности в том, что именно они способны осуществить чаяния народа.
      Идолу "белой революции" и миражам "великой цивилизации" Хомейни противопоставил свой идеал "исламского общества", в котором все слои населения станут жить как братья, единой мусульманской общиной. "Не будь угнетателем, не будь угнетенным" - вот девиз, которым будут руководствоваться все ее члены. Путь к созданию общества "исламской социальной справедливости", по мнению аятоллы, пролегает через внедрение ислама во все поры жизни людей, восстановление исламских моральных норм, благочестия, скромности, воздержанности. Для этого необходимо осуществить "исламскую революцию", начинающуюся свержением шахского режима и завершающуюся установлением "исламского бесклассового общества". Ее составная часть - "исламская культурная революция", предусматривающая утверждение в общественной и семейной жизни мусульманских религиозно- культурных и социальных программ, запрещающих производство и потребление алкогольных напитков и наркотиков, ношение женщинами одежды, не предписанной канонами ислама, и другие нарушения исламского "морального кодекса".
      Не меньшее значение Хомейни придавал уничтожению иностранного, и особенно американского, влияния, искоренению последствий проникновения в страну буржуазной "массовой культуры", способствующей распространению "западной вседозволенности" и упадку традиционных моральных устоев. Но, поскольку опасность для мусульман исходит не только от "материалистического Запада", но и "атеистического Востока", в борьбе против одной из сверхдержав не следует, как полагал аятолла, опираться на поддержку другой. Спасение мусульман - в самоизоляции от "мировых сил высокомерия", в опоре на собственные "ноги", а главное, в следовании своему, исламскому, пути развития. Этот путь, когда на то будет воля аллаха, восторжествует не только в мусульманском, но и во всем остальном мире.
      Таким образом, политическое кредо Хомейни сводилось к двум главным целям: создание "исламского государства" и уничтожение влияния западной буржуазной культуры. Достижение этих целей, считал он, само собой приведет к "исламскому бесклассовому обществу", "обществу всеобщей исламской справедливости". Для этого нужна не классовая борьба, а нравственное усовершенствование людей путем восстановления в отношениях между ними исламских моральных норм. "При исламском правлении, - говорил Хомейни, - никогда не будет такой глубокой пропасти между слоями общества и жизнь почти всех будет на одном и том же экономическом уровне"9. Это простое, мелкобуржуазное по характеру кредо высказывалось на языке религиозного пророчества.
      Политический радикализм (более того - в известном смысле революционность) в сочетании с социальным консерватизмом, сдобренным изрядной порцией морально-этических абстракций, стал могучим источником такого авторитета и влияния, каким до Хомейни, кажется, никто и никогда не пользовался в Иране. Вокруг него на общей идейной платформе объединились десятки миллионов людей из самых различных социальных слоев. "Аятолла Хомейни стал центральной фигурой революции, ее символом, вождем, в частности, и потому, что он оказался приемлемой фигурой и для тех, кто желал глубоких социальных преобразований, и для тех, кто не желал идти дальше свержения шаха"10. Выдвинутый им лозунг "справедливого исламского строя" был привлекателен всеобъемлющим характером, благодаря чему каждый мог видеть в нем воплощение собственных представлений об обществе равенства и справедливости.
      С осени 1978 г. резиденция Хомейни в Нофль-ле-Шато стала местом паломничества представителей самых различных течений антишахской оппозиции. Встречи с аятоллой обычно заканчивались официальным признанием его руководящей роли в борьбе против шахской тирании и согласием с принятой им стратегией. Превратившись к концу 1978 г. из бесплотного символа революции в ее реального вождя, Хомейни молчаливо согласился на то, чтобы его величали имамом - беспрецедентный случай в истории иранского шиизма.
      Ближайшее окружение Хомейни в эмиграции составляли относительно молодые представители "исламской интеллигенции", получившие образование на Западе и долгое время готовившие себя там к участию в будущем "исламском государственном правлении". Среди них - Ибрагим Язди, Садек Готбзаде, Абольхасан Банисадр и др. Эти и другие "мирские муллы", как их называла западная печать, многое сделали для придания аятолле вполне респектабельного облика в глазах мировой общественности.
      В многочисленных интервью конца 1978 - начала 1979 г. Хомейни говорил, что "исламское правительство" будет уделять первостепенное внимание сельскому хозяйству, чтобы возродить роль Ирана как экспортера продовольственных товаров после полутора десятилетий их ввоза. Проблемы механизации сельскохозяйственного труда найдут отражение и в новой программе индустриализации и модернизации, которая отвергнет путь сборки промышленных предприятий из импортного оборудования и нацелит страну на самостоятельное развитие. Важнейшая задача - покончить с зависимостью Ирана от продажи нефти и растратой полученных доходов на приобретение американского вооружения. В политическом плане были даны обещания, что никто из представителей духовенства не займет официальных постов, они будут только направлять правительство, а немусульманские национальные и религиозные меньшинства, женщины, левые организации, не занимающиеся подрывной антигосударственной деятельностью, и другие партии и группы получат свободу мысли и слова11.
      Подобные заявления способствовали еще большему сплочению под зеленым знаменем ислама различных политических течений антишахской оппозиции. Но решающую роль в данном случае играли активные революционные действия широких трудящихся масс, безоговорочно поддерживавших бескомпромиссную позицию Хомейни в отношении шахского режима и его объективно антиимпериалистическую программу. Это сказывалось и на позициях левых сил - коммунистов, революционных демократов и леворадикальных организаций. Бывшие ранее главным объектом шахских репрессий, они в ходе революционной борьбы начали выходить из подполья, восстанавливать свои ряды, залечивать полученные раны.
      Могучее, беспрецедентное по охвату широких слоев населения, ежедневному накалу и самопожертвованию общедемократическое движение заставило шаха уже 16 января 1979 г. покинуть пределы Ирана - как оказалось, навсегда. А спустя две недели Хомейни с триумфом вернулся в страну. Большая часть жизни была уже позади, но самое трудное время только начиналось...
      Отношения между Хомейни и поддерживавшими его народными массами были не столь однозначны, как это могло показаться по внешнему ходу революционных событий. В течение прошедшего года он неоднократно выдвигал лозунги, значительно опережавшие развитие массового движения, которое нуждалось еще в некоторой "раскачке" для того, чтобы их полностью освоить. Наиболее важным среди них было требование безусловного отстранения монарха от власти, выдвинутое в то время, когда широкие народные массы выступали лишь против отдельных проявлений шахского авторитаризма. Однако, способствовав подъему массового движения, Хомейни с конца 1978 - начала 1979 г. стал в какой-то мере отставать от него и в результате иногда уже оказывался в положении, при котором не он вел массы, а они увлекали его за собой. Теперь ему предстояло не только подтвердить свою роль вождя революции, но и доказать свою способность сохранить контроль над развитием массовой антишахской и антиимпериалистической борьбы.
      По возвращении в страну Хомейни поселился в просторном здании духовного училища на улице Иран, в юго-восточной части Тегерана. Перед ним вновь встала задача, над решением которой он вместе со своими помощниками начал работать еще в Нофль-ле-Шато, - как добиться отстранения от власти назначенного шахом правительства Шахпура Бахтияра, свернувшего на путь "перехвата" революционных требований и пользующегося поддержкой США, избежав, во-первых, затяжной гражданской войны, в условиях которой левые организации, пока еще слабо связанные с массами, но постоянно призывающие к вооруженной борьбе с шахскими властями, могли резко усилить и укрепить свое влияние; во-вторых, военного переворота, призрак которого уже давно витал над страной.
      В решении этой головоломки имам исходил из той непреложной для него истины, что наибольшую опасность для удержания революционной волны в "исламских берегах" представляют левые организации, тогда как генералитет, озабоченный прежде всего проблемой собственной безопасности, вынужден будет действовать не только против духовенства, но и против правительства Бахтияра, а в еще большей мере - против леводемократических сил.
      В политическом курсе имама, бескомпромиссном в отношении шаха, открывается фаза компромиссов по отношению к тем, кто составлял внутреннюю и внешнюю опору монархии, компромиссов, освященных целью создания "исламской республики", "исламского правления". В рамках этой политики Хомейни санкционировал негласные контакты и переговоры с эмиссарами президента США, руководством иранской армии и даже Бахтияром. Главная цель состояла в том, чтобы методами политического давления обеспечить мирный переход власти, в связи с чем представителям США были даны "клятвенные заверения" относительно безопасности американского военного и гражданского персонала в стране и секретной военной техники, а начальнику генштаба вооруженных сил Ирана генералу Аббасу Карабаги - "гарантии неприкосновенности" высшего офицерства и "заверения" в сохранении целостности армии12.
      В имевших место контактах и переговорах, которые в Европе и США вели Язди и Готбзаде, а в Иране - светский деятель либерально-исламского толка Мехди Базарган, аятолла Мохаммед Бехешти (возглавлял штаб имама в Тегеране) и другие, косвенно участвовал и сам Хомейни. В интервью американским средствам массовой информации он говорил, что "со стороны США было бы ошибкой бояться ухода шаха", что "мы прекратим всякую оппозицию Соединенным Штатам, если их администрация откажется следовать своей нынешней политике", и выражал возмущение теми, кто, называя его сторонников "коммунистами", "пытается запятнать нашу репутацию"13. В выступлениях, рассчитанных на Иран, он призывал народ не нападать на "братьев" из армии, а армию - вернуться "в объятия народа", утверждая, что "генералы, офицеры, унтер-офицеры" - такие же мусульмане, как и другие иранцы.
      Одновременно все более четко обозначалась и политика Хомейни в отношении левых сил. Его публичные предостережения против всякого организационного сотрудничества с "марксистскими элементами" на практике выливались в разгоны митингов и демонстраций, организуемых левыми группировками. Вместе с тем приближенные имама по-прежнему давали обещания относительно предоставления этим группировкам свободы мысли и слова в расчете на то, чтобы не допустить преждевременного выхода их действий из общего русла антишахской борьбы. При этом Хомейни без устали призывал массы сохранять спокойствие и выдержку во время демонстраций и забастовок, категорически отказаться от применения оружия и не поддаваться на "провокации", откуда бы они ни исходили.
      В ночь с 9 на 10 февраля в столице неожиданно для Хомейни и его штаба началось вооруженное восстание, вызванное нападением шахской гвардии "бессмертных" на учебную базу военно-воздушных сил, личный состав которых накануне принимал участие в народных демонстрациях. Возглавленные с полудня 10 февраля боевыми отрядами левых организаций трудящиеся Тегерана нанесли тяжелое поражение "бессмертным". С утра 11 февраля восстание охватило все население города. Вооружившись в арсеналах, казармах и полицейских участках, повстанцы захватили главные управления полиции и жандармерии, тюрьмы, здания меджлиса, радио и телевидения, шахские дворцы14. Положение на улицах города полностью вышло из-под контроля имама, представители которого даже в это время продолжали переговоры с Бахтияром и военным командованием. Посланцы Хомейни сновали в микроавтобусах по городу и кричали в мегафоны: "Имам еще не призвал к джихаду, расходитесь по домам". Но когда военный администратор Тегерана, активный сторонник воєнного переворота, издал 10 февраля приказ о продлении комендантского часа с 16.30 до 5 час. утра, Хомейни объявил это распоряжение недействительным - никто не должен уходить домой, все должны оставаться на улицах. Правда, в очередном воззвании он не только предостерег армейское командование от насилия в отношении народа, но и еще раз публично подчеркнул свою заинтересованность в "мирном решении иранских проблем". Тем не менее это была прямая моральная поддержка восстания, которое не было санкционировано руководством революции и проходило без его участия15.
      События 11 февраля с еще большей силой выявили способность Хомейни обращать себе на пользу свои же упущения. Утром того дня Высший военный совет Ирана (судя по всему, генерал Карабаги еще за несколько дней до восстания договорился с представителями Хомейни о капитуляции армии) принял решение о "нейтралитете" вооруженных сил в происходящих событиях, о поддержке "требований народа" и отводе войск в казармы. Однако объявление по радио об этом (по договоренности, достигнутой между аятоллой Бехешти и начальником генштаба) было передано только в 14 час., чтобы еще больше ослабить прошахски настроенные воинские части и левые организации в ходе продолжавшихся ожесточенных столкновений между ними. Тем временем другой представитель Хомейни, Базарган, назначенный им еще 5 февраля премьер-министр, активно и планомерно начал устанавливать контроль над важнейшими органами государственной власти. Сам имам выступил с двумя обращениями к народу, призвав его сохранять готовность к возможной защите от "смутьянов", соблюдать "спокойствие и порядок", положить конец "волнениям, мятежам, стычкам", чтобы "враги ислама" не могли объявить народное движение "реакционным и диким".
      Утром 12 февраля народные массы во главе с левыми группами и организациями еще были заняты подавлением последних очагов сопротивления прошахских элементов, а Хомейни и его сподвижники уже держали в своих руках все рычаги правления. Новый премьер объявил о первых и наиболее важных назначениях в правительстве, в которое не вошел ни один представитель левых сил, ни один трудящийся. Хомейни, ставший фактическим правителем Ирана с широчайшими полномочиями, одержал полную и окончательную победу над своим заклятым врагом - шахом Мохаммедом Реза Пехлеви. Задача возвращения революционной волны в "исламские берега" окажется, однако, гораздо более сложной и трудной, чем низложение монарха.
      С 1 марта 1979 г., с трудом добившись некоторого успокоения Тегерана, имам покинул огромную, проникнутую западным влиянием и космополитизмом столицу и переехал в Кум, центр религиозной пылкости и воинствующей ортодоксии, аскетизма и благочестия. Здесь, в глубине пыльного и узкого переулка, в небольшом полутораэтажном доме, в комнате, лишенной всякой мебели (лишь постель на полу и книги), которая станет и жилищем и канцелярией, сидя на ковре в окружении ближайших советников, в основном родственников, имам будет принимать посетителей, в том числе официальные иностранные делегации. Жизнь его будет так же проста и скромна, как у пророка: первая молитва до рассвета, чтение Корана, скудный завтрак, работа, дневной сон и т. д.
      Отныне все дороги должны вести в Кум, место пребывания фактического правителя страны. Сюда каждый четверг будут ездить запросто в маленьком автобусе премьер-министр с членами кабинета, а в остальные дни - другие официальные и неофициальные (но главные) лица. Никаких протоколов, никаких досье. Имам не должен вступать в пространные беседы - он только выносит решение, зачастую подменяя его притчей, дает указания общего характера, возлагая на исполнителей заботу трактовать их по своему разумению. У имама слишком много больших забот, чтобы заниматься текущими мелочами. В стране появилось множество общественных и политических организаций, ассоциаций, групп (в одном только Тегеране их было больше ста), придерживающихся самых различных взглядов на будущее социальное и политическое устройство, - от крайне правых до крайне левых. Расхождения такого рода разъедали и духовенство, и ближайшее окружение имама, разделяли даже самых близких его советников и помощников.
      Объединить все группы духовенства, сплотить все социальные слои - значит уметь быть по необходимости и либералом, и радикалом, и консерватором, и прогрессистом, и крайне правым, и крайне левым. Каждая из этих позиций, однако, должна выступать лишь как средство утверждения ислама в общественной, и в первую очередь политической, жизни страны. Именно поэтому Хомейни не может позволить себе открыто поддерживать ни одну из общественных и политических группировок (в том числе самых архиисламских). Предоставив им всем возможность бороться между собой за право интерпретации "курса имама", он обязан становиться на чью-либо сторону только тогда, когда почувствует угрозу институционному равновесию государственного управления. Эта политика "стабилизирующего конфликта" - единственная реальная возможность не только успешно регулировать соотношение центростремительных и центробежных тенденций в рядах исламских политических сил, но и выступать в роли, гарантирующей от каких- либо обвинений в ответственности за действия кабинета министров и всех остальных государственных органов и в то же время способствующей практическому формированию такого курса, который медленно, но верно привел бы к воплощению в жизнь идеи "исламской республики".
      Придерживаясь подобного образа действий во всех перипетиях ожесточенной внутриполитической борьбы, развернувшейся в стране после победы февральского вооруженного восстания, Хомейни всякий раз оказывался в наиболее выгодной для него позиции, позволявшей ему неизменно фигурировать в роли "отца нации", незапятнанного и безупречного, уставшего от интриг, ведущихся вокруг него, но отнюдь не ответственного ни за одну из них. Не мешая соперничающим и даже враждующим группировкам истолковывать свои высказывания в желательном им духе и благоразумно не называя прямо ту из них, на которую ему приходилось обрушиваться в момент угрозы институционному равновесию государственного управления, он сохранял уважение каждой из этих группировок до тех пор, пока не запрещал окончательно ее политическую активность. Этим "правилам игры" были вынуждены подчиниться и леводемократические организации, в том числе коммунисты.
      При таком положении авторитет и полномочия имама с самого начала почти никто не оспаривал, за исключением отдельных светских леволиберальных и левоэкстремистских групп, заявлявших, что они не намерены менять "тиранию короны на тиранию тюрбана", и некоторых религиозных и политических организаций национальных меньшинств, в особенности курдов-суннитов, выступавших за национальную автономию вопреки установке на единство всей мусульманской общины. За это они поплатились: уже через несколько месяцев после февральской победы на них были обрушены жесточайшие репрессии, в результате которых светская леволиберальная оппозиция полностью сошла с политической арены Ирана, а в Курдистане началась необъявленная война, ставшая постоянно действующим - то затухающим, то вновь разгорающимся - фактором политической жизни страны.
      Хомейни еще до восстания прямо заявлял, что в своих действиях руководствуется "нормами Закона" и - сверх того (хотя это вовсе и не обязательно) - "волеизъявлением подавляющего большинства народа". Основанием к тому были массовые демонстрации того периода, воспринимавшиеся им как своего рода референдумы в пользу "исламской республики" и его личного права добиваться ее установления теми средствами, какие он сочтет наиболее подходящими. Борясь с любыми отступлениями и отклонениями от поддержанного большинством участников революции лозунга: "Не левым, не правым, а исламу", - он не просто проявлял требуемую от исламского лидера последовательность, но и выступал, как ему хотелось думать, в защиту того порядка вещей, за который народ почти единодушно проголосовал и в ходе официального референдума 30 - 31 марта 1979 года. Правда, он не видел особой необходимости в его проведении и согласился на него лишь по совету "мирских мулл" из своего окружения. Но на следующий день после референдума, на котором населению был предложен вопрос: "За монархию или исламскую республику?", - он провозгласил начало "правления аллаха" в Иране, а страна получила официальное наименование - Исламская Республика Иран.
      Мог ли Хомейни позволить после этого леволиберальным группам интеллигентов свободную деятельность, которая могла быть использована для противодействия предстоящему утверждению "исламской конституции"? Он, конечно, понимал, что без помощи технократической интеллигенции вряд ли возможно осуществить традиционалистскую по сути программу в условиях современного (и даже полусовременного) государства, переживающего к тому же период революционного подъема. Духовенству предстояло еще овладеть основными рычагами управления гражданским обществом, а слишком открытые и прямые попытки установления в стране "порядка и безопасности", необходимых для перехода к "исламскому правлению", могли дискредитировать религиозных деятелей в глазах революционно настроенных масс и тем самым способствовать дальнейшему укреплению позиций левых сил.
      Хомейни в отличие от большинства его окружения видел все опасности и - равным образом - возможности сложившейся ситуации. Назначение им премьер-министром Базаргана, пользовавшегося поддержкой не только большей части либеральной интеллигенции как умеренной, так и близкой к левым кругам, но и массы мелких торговцев, средних и мелких предпринимателей, служащих государственных и частных предприятий, офицерского корпуса, могло помочь сохранению общего контроля над положением в стране, тем более что новый глава правительства сразу же и без устали начал пропагандировать тезис о том, что со свержением шахского режима "революция должна закончиться".
      Утвердившийся у верховной власти имам имел возможность использовать политику гражданского кабинета министров в собственных интересах, не теряя при этом престижа "отца нации". Используя попытки премьер-министра ликвидировать революционные комитеты и революционные трибуналы, возникшие в ходе антишахской борьбы в результате революционной самодеятельности масс, духовенство со временем полностью подчинило себе эти низовые органы народной власти, превратив их в оружие "исламской революции". То же самое произошло с самоуправленческими комиссиями рабочих и служащих на предприятиях, их заменили смешанными комиссиями в составе мулл, предпринимателей и трудящихся. Оказывая Базаргану негласную поддержку в восстановлении шахской армии и органов безопасности как орудий стабилизации общего положения, духовенство одновременнно составило из безработной молодежи, до самопожертвования преданной идеям ислама и лично Хомейни, собственную гвардию - Корпус стражей исламской революции, который использовался в качестве противовеса не только старым вооруженным силам, но и партизанским формированиям левых организаций. В то же время в мечетях создавались тщательно законспирированные штаб- квартиры огромной неформальной организации - "партии Аллаха" (хезболла), объединявшей религиозных фанатиков.
      Субъективно для духовенства как прослойки, стремившейся стабилизировать условия своего существования, весьма важным было обеспечить насущные нужды широких слоев народа, составлявших его главную политическую опору в борьбе за создание "исламской республики", - без них оно было бы полководцем без армии. Возглавляемое же Базарганом правительство добивалось реализации торгово-предпринимательскими кругами тех позитивных достижений революции, которым объективно в их интересах способствовало духовенство, но которыми сни не могли воспользоваться в полной мере в условиях популистской политики имама.
      Базарган под давлением "сверху" вынужден был провести ряд мероприятий патерналистско-благотворительного характера (в том числе увеличение зарплаты, введение пособий по безработице, предоставление бедноте дешевого или даже бесплатного жилья и т. п.), способствовавших удовлетворению самых неотложных нужд части трудящихся. В значительной мере благодаря этому многочисленные проявления социального протеста, имевшие место в стране после февральской победы, не приобрели характера оппозиции новому режиму.
      В рамках антизападных, изоляционистских устремлений Хомейни в первое время после февральской победы был проведен ряд мероприятий объективно антиимпериалистического характера, способствовавших расширению иранского суверенитета, в частности установлению полного контроля над нефтяными ресурсами страны. Под давлением экономической необходимости, а также в порядке "перехвата" требований левых сил, была проведена летом 1979 г. национализация части крупной капиталистической собственности: промышленных предприятий, банков, страховых компаний, что резко ослабило позиции узкого слоя местной монополистической буржуазии. При этом иностранным акционерам было обещано выплатить полную компенсацию. В дальнейшем в политике правительства с молчаливого благословения имама стали проявляться тенденции и к установлению более тесных экономических и политических связей с западными державами.
      Одновременно руководимые Хомейни религиозные круги, не считаясь с правительством, усиленно претворяли в жизнь программу исламизации общественных и семейных отношений, образования и управления. В государственных учреждениях проводились одна за другой чистки, имевшие целью изгнать из них лиц, скомпрометировавших себя сотрудничеством с шахским режимом, а затем и членов левых ("атеистических") организаций. Суровым физическим наказаниям подвергались также нарушители исламского "морального кодекса".
      Базарган, поначалу рассчитывавший добиться полновластия своего правительства, уже с марта 1979 г. неоднократно подавал прошения об отставке в знак протеста против ограниченности предоставленных ему полномочий. И действительно, деятельность всех министерств не только контролировали, но подчас и дублировали многочисленные параллельные органы власти, составленные из религиозных деятелей, предпочитавших, однако, действовать негласно. Хомейни всякий раз отклонял прошения премьера об отставке, чтобы не создавать благоприятных условий для деятельности оппозиционных сил, относительная лояльность которых к имаму обеспечивалась именно наличием между ними буфера в лице правительства Базаргана. В то же время он воздерживался от оказания премьеру полной поддержки, поскольку это могло дать повод для отождествления имама с правительством, которое общественность обвиняла в посягательстве на революционные завоевания, хотя на деле оно стало прикрытием для фактического правления духовенства.
      Положение резко изменилось к осени 1979 г., когда экономический кризис, продолжающийся рост стоимости жизни и безработицы, коррупции и спекуляции способствовали углублению массового недовольства. Выступления молодежи за демократические свободы сливались с женским движением за равные права с мужчинами, с борьбой рабочих за превращение заводских и фабричных комитетов в реальное орудие защиты их интересов, с движением безработных за право на труд, с борьбой безземельных крестьян за землю. В последние дни октября по ряду городов Ирана пронесся шквал народных выступлений, авангардную роль в которых играли студенчество и вообще молодежь. В этих условиях представители радикально-экстремистских кругов исламского движения, поощряемые Хомейни, подвергли резкой критике внутреннюю и особенно внешнюю политику кабинета Базаргана как противоречащую "курсу имама". В целях разрядки демократических, антиимпериалистических настроений народных масс клерикалы выступали с громогласными призывами к "новой революции".
      Продолжавшиеся в первые дни ноября 1979 г. студенческие демонстрации, еще недавно проходившие под ярко выраженными социальными лозунгами, в результате призывов религиозных лидеров, в том числе и Хомейни, усилить борьбу против США приобрели антиамериканскую направленность. На массовых молитвах теперь все чаще вспоминали, что 22 октября беглый шах прибыл на лечение в Нью-Йорк. 4 ноября наспех сколоченная Организация мусульманских студентов - последователей курса Хомейни осуществила заранее запланированную акцию по захвату сотрудников американского посольства в Тегеране в качестве заложников впредь до выдачи Ирану бывшего шаха.
      Действия "студентов-последователей", руководитель которых имел прямой доступ к имаму, получили официальное одобрение Хомейни, на звавшего происшедшие события "второй революцией, еще более крупной, чем первая". Базаргану, ставшему козлом отпущения, пришлось подать в отставку, и имам на сей раз незамедлительно удовлетворил его прошение. Это было началом конца последнего из оставшихся на политической арене течений либерального лагеря - центристского, а следовательно, и всего движения в целом. У руля правления с этих пор безраздельно утвердилось исламское движение.
      2 - 3 декабря 1979 г. в атмосфере антиамериканской риторики референдум утвердил "исламскую конституцию", заложившую правовые основы создания новой структуры государственной власти в форме первой в современном мире шиитской теократии16. Хомейни стал де-юре пожизненным всевластным правителем Ирана. Сразу после референдума имаму удалось довольно быстро решить и задачу разгрома остатков либеральных сил, которые после ухода в отставку Базаргана сгруппировались вокруг популярного великого аятоллы Шариат-Мадари, выступавшего против активного участия духовенства в политике и эксплуатации религии в политических целях. В декабре 1979 - январе 1980 г. выступления его сторонников в Иранском Азербайджане были подавлены. Сам Шариат-Мадари до своей смерти (1986 г.) практически находился под домашним арестом. Волна репрессий коснулась и других представителей духовенства, недовольных характером устанавливающегося в стране исламского режима.
      В начале января 1980 г. в связи с сердечным недомоганием Хомейни переехал в Тегеран. После двухмесячного пребывания в кардиологической клинике он был поселен в уединенно расположенном особняке фешенебельного пригорода Джамаран на северной окраине иранской столицы. Теперь он реже стал появляться на людях, ограничиваясь в основном церемонным приветствием с балкона и речами по радио и телевидению. Бдительно охраняемые подступы к его дому, у которого постоянно дежурила машина "скорой помощи", уже были, как правило, безлюдны. Канцелярия Хомейни время от времени обращалась к населению с просьбами не беспокоить его визитами и письмами. У имама были дела поважнее: создание новой, исламской, государственной структуры только начиналось.
      Политика "стабилизирующего конфликта" в новых условиях осуществлялась в рамках исламского движения. В ходе начавшейся в нем поляризации выделились две соперничающие группы: клерикалы во главе с аятоллой Бехешти и оставшиеся на политической арене "мирские муллы" (Банисадр, Готбзаде и др.). Ряды последних к тому времени значительно сократились: Язди, бывший министром иностранных дел в кабинете Базаргана в последние месяцы его пребывания у власти, после отставки не допускался на ключевые посты; некоторые другие, посидевшие какое-то время в государственных и правительственных офисах в качестве номинальных руководителей, а точнее - объектов для порицания, были затем осуждены либо за "некомпетентность", либо как "агенты ЦРУ". Еще раньше с политической арены были устранены деятели типа руководителя либерально-националистического Национального фронта Карима Санджаби, в свое время без борьбы уступившие Хомейни руководство антишахским движением и потом искусно использованные им для утверждения "исламской республики".
      Не желая ставить духовенство в положение, в котором еще недавно находился Базарган, имам решил поставить у руля государственного правления "мирских мулл". Еще в конце ноября 1979 г. Готбзаде был назначен министром иностранных дел - должность, получившая важное значение в условиях ирано-американского конфликта из-за заложников. А 25 января 1980 г. при содействии Хомейни на пост президента страны был избран Банисадр, называвший себя "духовным сыном имама". Последний пошел на значительное расширение полномочий Банисадра, вплоть до передачи ему своих прерогатив как верховного главнокомандующего вооруженными силами страны.
      Эти действия Хомейни выглядели тем более странно, что президент открыто декларировал намерение добиваться возвращения в мечети "всяких ришелье и мазарини", хотя и под благовидным предлогом: они должны пользоваться лишь "надправительственной властью". Однако политика "стабилизирующего конфликта", в рамках которого гражданская по происхождению президентская власть пользовалась высочайшим покровительством, представляла вполне определенные возможности и клерикалам, относившимся теперь к Банисадру как своему злейшему врагу. При содействии имама аятолла Бехешти и его сторонники получили важные посты в судебных и военных органах, а затем и большинство мест во вновь избранном в марте - мае 1980 г. парламенте, что позволило им полностью нейтрализовать президента.
      Таким образом, Хомейни вновь подтвердил курс на установление политической власти духовенства не только путем выдвижения на передний план светских деятелей (используемых в качестве прикрытия его политической гегемонии и громоотвода возможного народного недовольства), но и непосредственно - на самых ключевых и в то же время теневых постах. С весны 1980 г. по всей стране началась санкционированная имамом "великая исламская культурная революция", составной частью которой были меры и по ослаблению позиций левых сил. С августа клерикалы взяли в свои руки формирование кабинета министров, возглавленного преданным им светским деятелем - Мохаммедом Али Раджаи. Под их контроль перешли и все звенья исполнительной власти, тогда как президент практически оказался в положении "третьего лишнего".
      Ожесточенная внутренняя борьба в руководстве страной протекала в условиях продолжающегося конфликта с США из-за заложников, затянувшегося до января 1981 года. Этот искусственно вызванный внешнеполитический кризис, однако уже начал утрачивать свое значение в качестве фактора сохранения "исламского единства". В свою очередь США уже достаточно использовали акцию Ирана в интересах укрепления своих позиций в районе Персидского залива и теперь добивались компенсации огромных потерь американских корпораций в результате иранской революции. В то же время не было удовлетворено ни одно из первоначально выдвигавшихся Ираном требований, в том числе о выдаче бывшего шаха (в июле 1980 г. он скончался в Египте).
      12 сентября того же года Хомейни выступил с обращением к мусульманам всего мира. В этом послании он впервые выдвинул условия освобождения американских заложников, что открывало путь к удовлетворению всех претензий США. Дело в том, что в это время разразился новый внешнеполитический кризис: 22 сентября - в ответ на массированные обстрелы иранской артиллерией пограничных населенных пунктов Ирака в начале того же месяца - иракские войска вступили на территорию Ирана.
      Этот возникший на почве пограничных и территориальных столкновений и затянувшийся на восемь лет самый кровопролитный со времен второй мировой войны вооруженный конфликт имел своими глубинными причинами противоречия политико-идеологического порядка между руководством двух стран. Ирак обвинял режим Хомейни в обскурантизме, мракобесии и следовании великодержавной, экспансионистской политике шаха, а Иран - режим иракского президента Саддама Хусейна в антиисламском характере, проявляющемся, в частности, в противодействии экспорту "исламской революции". Причины военного конфликта коренились и в стремлении каждой из сторон решить с его помощью внутриполитические проблемы. Для Хомейни, определившего этот конфликт как "священную войну между исламом и богохульством", он стал на первых порах новым фактором национального сплочения. "Мы должны благодарить Аллаха за эту войну, которая объединяет нас", - говорил он в одном из выступлений17.
      Постоянно заявляя о необходимости вести войну до "полной победы", сколько бы времени и жертв она ни потребовала, имам фактически открывал долго действующий канал разрядки демократических, антиимпериалистических настроений народных масс. Дух самопожертвования, культивируемый им в массах, побуждал не прошедшую серьезной военной подготовки иранскую молодежь добровольно принимать мученический венец. Десятки, а то и сотни тысяч мальчишек 12 - 16 лет ценой своей жизни разминировали иракские минные поля, откликаясь на призыв Хомейни "пролить кровь для оплодотворения революции" и надеясь такой ценой "заработать" обещанную им "путевку" в рай. По различным подсчетам, Иран потерял в войне от 500 тыс. до миллиона человек убитыми и ранеными.
      Разработанная Хомейни еще в эмиграции доктрина экспорта "исламской революции"18 стала составной частью внешнеполитической концепции Ирана. Именно она освящала применяемые "воинами ислама" не только в мусульманских, но и в других странах мира средства и методы борьбы. "Воинами ислама", готовыми решить проблемы Ирана и всего мира "в духе мученичества", должно было, по мысли имама, стать все население страны. Смертников-добровольцев для действий за ее пределами готовили в специальных лагерях из "отборной" части люмпенско-пауперских "низов", так же как для действий внутри Ирана в мечетях собирали членов "партии Аллаха", ставших "профессионалами манифестаций", блюстителями "порядка и законности", поборниками "исламской нравственности и морали". Обычно акции "воинов ислама" использовались в качестве средства давления на то или иное государство в целях получения определенных уступок; в случае неудачи от действий "воинов" открещивались со ссылкой на то, что доктрина экспорта "исламской революции" имеет лишь идеологический характер.
      Впрочем, все это преподносилось внутри страны в настолько благоприятном для Ирана свете, что не только не мешало, но, напротив, даже помогало Хомейни в битве за умы, сердца и души тех, кого должна была облагодетельствовать "исламская революция". Между тем борьба в высших звеньях власти Исламской Республики с начала 1981 г. приняла еще более ожесточенный характер. Хомейни, выступая в своей обычной роли арбитра, внешне держался в стороне от нее. Отказываясь принять сторону какой-либо из фракций, он от случая к случаю критиковал то одну, то другую и постоянно призывал к единству.
      Положение начало изменяться, когда Банисадр, фактически оттесненный клерикалами от участия в решении большинства государственных дел, стал склоняться к тактическому союзу с оппозиционными леворадикальными организациями и попытался привлечь на свою сторону армию - другую основную силу, способную составить реальную угрозу "исламскому правлению". 10 июня 1980 г. Хомейни, уступая требованиям аятоллы Бехешти, второго "сильного человека" режима, освободил президента от обязанностей верховного главнокомандующего. Спустя десять дней имам позволил клерикалам поставить в меджлисе вопрос о "политической компетентности" Банисадра. Обвиненный в развале экономики, просчетах в ведении военных действий и вообще в отходе от "курса имама", президент был смещен со своего поста. Вскоре он тайно бежал из страны. В близких к Хомейни религиозных кругах эти события трактовались как начало "третьей революции".
      Волна террора, захлестнувшего страну в результате противоборства режима и леворадикальной оппозиции, унесла жизнь многих близких имаму деятелей - аятоллы Бехешти, премьер-министра Раджаи и др. Но недостатка в людях, готовых содействовать переходу к прямому правлению духовенства, Хомейни не имел. В сентябре 1981 г. президентом Исламской Республики стал представитель среднего звена духовных лидеров - ходжат-оль-эслам Али Хосейии-Хаменеи. Все другие руководящие посты также заняли либо религиозные, либо преданные им светские деятели. Впервые взяв на себя непосредственное руководство государственный управлением, духовенство тем самым поставило себя в положение, в" котором ранее находились Базарган и Банисадр.
      В поисках новых приемов мобилизации масс для борьбы с вооруженной оппозицией Хомейни поставил вопрос о превращении всего населения страны в добровольных осведомителей органов безопасности. Из его тщательно охраняемой резиденции, окруженной зенитными орудиями и средствами наземной защиты, периодически раздавались призывы к созданию по всей стране сети взаимной слежки и всеобщей подозрительности. Доносы родителей на детей, детей - на родителей, братьев и сестер, а всех вместе - на знакомых, соседей, друзей возводились в ранг национального и религиозного Долга. С течением времени имам смог решить главную свою задачу: вооруженной оппозиции не удалось перейти от политических убийств к уличным боям, и к концу 1982 г. размах и результативность ее деятельности значительно ослабли. Итогом были усталость, апатия, безразличие, растущее разочарование большинства населения, а вместе с тем и постепенная стабилизация установившегося в стране режима шиитской теократии.
      Это позволило Хомейни и руководимым им исламским властям с начала 1983 г. развернуть наступление на левые силы, в основном на коммунистов в лице Народной партии Ирана и близкие к ней организации, рассматривавшиеся как потенциальные противники нового режима, несмотря на их заверения о политической лояльности. Главная цель имама была достигнута: в стране практически не осталось организованных политических сил, способных составить реальную альтернативу исламскому режиму. С политической арены были устранены не только бывшие союзники по антишахской коалиции, но и многие ближайшие сподвижники и доверенные лица Хомейни. В сентябре 1982 г. был казнен Готбзаде, еще недавно являвшийся правой рукой Хомейни. Репрессиям подверглось и большое число религиозных деятелей среднего звена, считавших установившиеся в стране формы тоталитарного режима противоречащими демократическим традициям шиизма. Да и имам постепенно перестал апеллировать к народу. Место трудящихся масс, ранее периодически выводимых на городские площади и улицы на "демонстрации единства народа и имама", заняли созданные духовенством военизированные организации и подкармливаемые в мечетях "профессионалы манифестаций" из "партии Аллаха".
      В последующие годы Хомейни, согласно все шире распространявшимся слухам, из-за состояния здоровья посвящал государственным делам не более одного-двух часов в день, а время от времени позволял себе длившиеся до трех недель (а иногда и месяц) "периоды затворничества". Отрезанный от народа волной репрессий (по данным оппозиции, насчитывалось 50 тыс. казненных и 140 тыс. политзаключенных), имам был озабочен главным образом проблемой обеспечения преемственности власти. В первую очередь необходимо было ублаготворить традиционно настроенную часть высшего духовенства, проявлявшую недовольство сохраняющимися еще радикально-популистскими аспектами политики исламского режима (поскольку они ущемляли интересы представителей крупного торгово-предпринимательского капитала и помещичьего землевладения) и выступавшую за либерализацию внутри- и внешнеполитического курса.
      С декабря 1982 г. имам стал открыто говорить о начале периода "стабильности и строительства", "мира и безопасности", о необходимости положить конец "произвольным арестам и незаконным конфискациям", строго соблюдать "священный принцип" частной собственности и другие "свободы личности"19. За этими словами, как правило, следовали й реальные меры по удовлетворению требований крупного капитала. С течением времени с согласия имама многие из национализированных ранее промышленных и других предприятий, а также земельных владений были возвращены прежним их собственникам. В политике мелкобуржуазного по происхождению режима все сильнее проявлялись тенденций к "Примирению" с верхами немонополистической буржуазии, хотя продолжались публичные обличения ее в корыстолюбии и жадности и время от времени проводились кампании против "экономического терроризма".
      Вместе с тем Хомейни бдительно следил за осуществлением социально- благотворительных программ помощи в виде безвозмездных пособий й услуг низшим слоям населения. Он периодически во всеуслышание призывал власти не забывать интересы "простого народа", защищать его от алчных посягательств "спекулянтских и коррумпированных элементов", неукоснительно обеспечивать "обездоленным" возможность "присутствовать на политической арене". Таким образом, массам внушалась убежденность в том, что только в условиях исламского режима они могут поддерживать свое существование.
      Результатом такого маневрирования был практически полный Отказ от провозглашенных ранее социально-экономических преобразований и более или менее явно проявляющееся возрождение некоторых аспектов прежней экономической политики. Многие первоначально объявленные лозунги остались декларациями, а догма об "исламской экономической системе" лишилась содержания. На этой основе имаму удалось добиться относительного сплочения различных групп духовенства, которое, приобщившись к активной коммерческой деятельности, превратилось в господствующий слой бюрократически-капиталистического типа. Эта новая супергруппа, правившая в основном из мечетей, опиралась на выросший почти вдвое по сравнению с шахским периодом штат государственных учреждений.
      Сложная и громоздкая структура исламской государственной власти была построена таким образом, что в ее контрольных и судебных звеньях преобладали традиционалисты-консерваторы, ратующие за дальнейшее расширение свободы частного предпринимательства, а в исполнительных и части законодательных - сторонники "курса имама" (в основном из светских деятелей), использующие радикально-популистские лозунги, чтобы сохранить поддержку исламского режима "низами". Над обеими соперничающими фракциями, как и прежде, стоял имам.
      Хомейни удалось, хотя и с большим трудом, добиться признания своим преемником аятоллы Хосейна Монтазери, религиозного деятеля, не обладавшего и долей той популярности, которой пользовался имам. Однако назначение Монтазери, состоявшееся в ноябре 1985 г. и получившее подтверждение в июле следующего года, не мешало ни Хомейни, ни близко стоящему к нему председателю меджлиса ходжат-оль-эсламу Али Акбару Хашеми-Рафсанджани, в свое время много сделавшему для этого назначения, постоянно "подрезать крылья" преемнику имама, чтобы крепче держать его в руках20. Сталкивая и примиряя соперничающие группировки, Хомейни ни разу не перешел ту грань, за которой могла возникнуть угроза институционному равновесию в различных звеньях исламского режима.
      В области внешней политики уже с конца 1981 г. политика "блестящей изоляции" стала нарушаться систематически и целенаправленно, а спустя три года Иран приступил к планомерному установлению и расширению своих связей с внешним миром, используя тактику нажима и переговоров. Определяющую роль в развитии внешнеполитических связей играла сохранявшаяся, а то и усилившаяся зависимость народного хозяйства страны от мирового капиталистического рынка, ставшего в условиях ирано-иракской войны основным источником его снабжения боевой техникой и военным снаряжением. При этом тайный ввоз оружия из таких стран, как Израиль и США, с которыми Иран не имел дипломатических отношений, осуществлялся под прикрытием проклятий в адрес "империализма" и "сионизма", с которыми выступали деятели исламского режима.
      Разгоревшийся на этой почве в 1986 - 1987 гг. шумный политический скандал, получивший в США название "ирангейта", в Иране был замят в самом зародыше. Восьми депутатам меджлиса, которые вознамерились выразить сомнение в достоверности официальной правительственной версии событий, оказалось достаточно задать короткий многозначительный вопрос: "Почему вы находитесь под влиянием иностранной пропаганды?"
      Подчинив внутреннюю и внешнюю политику страны потребностям и нуждам войны с Ираком, Хомейни вплоть до середины 1988 г. изо дня в день призывал население быть готовым вести ее в течение десятилетий. Он отказывался от каких бы то ни было мирных переговоров и даже от временного прекращения огня, Выдвигая всякий раз заведомо неприемлемые для Ирака условия, имам легко обосновывал внутри страны необходимость продолжения военных действий. "Война против Ирака, - говорил он в ноябре 1986 г., - будет продолжаться независимо от того, буду я жив или нет, ибо это - религиозный долг"21. Между тем на кладбище Бехеште-Захра, несмотря на разбивку все новых и новых квадратов, в каждом из которых было 10 тыс. могил, новым "мученикам войны" уже не хватало места.
      В июле 1988 г. Хомейни удивил не только иранцев, по и весь мир, выступив с заявлением, в котором без всяких предварительных условий высказался за прекращение военных действий и начало переговоров с Ираком. Принять это решение, сказал он, было гораздо тягостнее, чем проглотить яд. В полуторачасовой речи по радио, произносившейся с большими паузами, а иногда почти неслышным голосом, имам признал, что нарушил свое же собственное обещание "сражаться до последней капли крови"22. Это заставило многих наблюдателей вспомнить о его ответе на опубликованное в мае того же года письмо великих аятолл Гольпаегани и Мараши-Наджафи. Эти религиозные деятели умоляли Хомейни согласиться на переговоры о мире, поскольку стало ясно, что война катастрофически усугубляет недовольство внутри страны. Тогда он гордо ответил им: "Вместо того чтобы волноваться, лучше помолитесь о том, чтобы Хомейни умер!"23
      В течение ряда лет в западной печати периодически появлялись сообщения о скорой кончине Хомейни, пораженного множеством недугов. Но он именно в миг предреченного ему телеграфными агентствами конца появлялся на людях. На этот раз он не смеялся над предсказаниями и был настроен серьезно и даже мрачно. Не думал ли он о том, как обеспечить такое укрепление созданного им "исламского правления", чтобы оно смогло выдержать не только резкий поворот в вопросе о войне и мире, но и самое его смерть? Именно ради выживания режима он и прежде не чурался ни больших, ни малых компромиссов.
      Война обострила и без того острые разногласия в правящих кругах страны, часть их опасалась, как бы прорывающееся иногда наружу недовольство отдельных групп населения продолжением военных действий и вызванными ими тяготами не переросло в массовый взрыв. И тут Хомейни впервые за девять с половиной лет пребывания у власти позволил себе публично признать, что действует по совету государственных деятелей, в частности тех из них, кто доказал ему необходимость принять подобное яду решение о переговорах с Ираком. Ни для кого не осталось секретом, что главную роль здесь сыграл новый "сильный человек" Ирана ходжат-оль-эслам Хашеми-Рафсанджани; несколько месяцев назад именно ему Хомейни передал функции верховного главнокомандующего, и именно он теперь в специальном коммюнике объяснил стране причины резкого поворота в отношении к войне. Не было тайной и то, что на этом коммюнике настоял аятолла Монтазери, выступавший против одностороннего объявления о прекращении огня24.
      Однако прошло всего восемь месяцев, и Хомейни в конце марта 1989 г. вынудил уйти в отставку своего официального преемника, неоднократно призывавшего положить конец "тысячам казней" и изменить представление об Иране как "стране убийц". За несколько дней до этого Хомейни поставил в упрек Хашеми-Рафсанджани чрезмерное внимание к проблемам инфляции и безработицы. Экономические вопросы не должны отвлекать государственных деятелей от их основной задачи - создания "всемирного исламского государства", а народ готов заплатить за это лишениями, заявил имам. Возрождение "идеалов революции" теперь ему виделось в продолжении спора с Ираком в ходе мирных переговоров, которые велись с августа 1988 г. под эгидой ООН, и в таких кампаниях, как дело британского писателя индийского происхождения Салмана Рушди, осужденного имамом в феврале 1989 г. на смерть за "оскорбление" ислама в романе "Сатанинские стихи".
      Одной из главных проблем политической линии Хомейни в течение прошедшего после революции десятилетия было сохранение единства и сплоченности идущего за ним большинства народа, мыслившихся исключительно на основе признания именно его интерпретации ислама как идеологически интегрирующего фактора. Неприятие этой интерпретации, любая критика, всякий отход от нее имам квалифицировал как отказ от монотеистических принципов религии, а следовательно, от самого ислама. Шиитский лидер имел возможность в целях упрочения государственной гегемонии духовенства противопоставлять друг другу не только "правоверных обездоленных" и "капиталистов-идолопоклонников", но и различные общественные прослойки внутри каждого из тех больших конгломератов, которые составляли его социальную базу и политическую опору. Именно таким путем ему удавалось поддерживать в массах миф о своей "надклассовости".
      Никто при созданной имамом структуре власти не мог претендовать на большее, чем косвенное политическое влияние. Возникший же вокруг имама ореол бескорыстия вознес его на недосягаемые вершины всенародного почитания и поклонения. Всем слоям иранского общества, включая демократически и даже социалистически ориентированную интеллигенцию, до поры до времени не могло не импонировать бескомпромиссное отрицание имамом "общества потребления" и бездуховной "массовой культуры" Запада. А "хилиастические мечтания" раннего шиизма о пришествии мессии, внушаемые лишенным собственности люмпенско-пауперским слоям, позволяли посулами возврата "потерянного рая" - если не на этом, то на том свете - мистифицировать массовое общественное сознание и манипулировать политическим поведением народа.
      В условиях искусственно форсируемой шахом капиталистической индустриализации страны по западным образцам ближайшая насущная задача революционной антишахской борьбы состояла в смягчении, амортизации последствий несбалансированного буржуазного развития. Эту задачу политика Хомейни решила по-своему: разрушения, причиненные одной только войной с Ираком, по некоторым данным, достигли астрономической суммы - 700 млрд. долларов25. Сразу после прекращения военных действий западный деловой мир не без поощрения местных властей начал активно готовиться к "восстановительному периоду" в Иране.
      Нельзя не учитывать и того, что консервативные черты культурно-религиозной политики Хомейни объективно служили расчистке пути для широкого и массового развития капитализма "снизу", для свободной и независимой эволюции традиционных слоев населения. Но это объективно позитивное содержание его программы не так-то просто было реализовать. Проявлением возникших трудностей и был переход социальной политики режима от воинствующего мелкобуржуазно-популистского радикализма к заурядному буржуазно-реформистскому либерализму. Отсюда же постоянные поиски внешнеполитических кризисов, прокламация курса на молниеносное изменение основ существующего международного экономического и политического порядка и экспорт "исламской революции", а внутри страны - попытки изменения системы потребностей населения, способствующие внесению во внешнеполитическую линию противоречащих ее основной направленности элементов самоизоляции. Однако экстремистская риторика в публичных заявлениях превосходно уравновешивалась гибкостью и реализмом практической политики, радикализм методов - консерватизмом целей, тактика открытого давления и нажима - готовностью к закулисным переговорам и тайным сделкам, жажда мусульманского мессианства во всемирном масштабе - способностью ограничиться исламским обустройством одной страны.
      Коль скоро иранское общество (еще не доросшее до создания "чистой" буржуазной государственности) приняло программу "исламского морального порядка", предложенного взамен шахской политики модернизации26, Хомейни считал себя обязанным вводить в наибольшей степени соответствующую этому порядку форму правления - "исламскую республику" и с присущей ему удивительной последовательностью добивался этого. Будучи в эмиграции, он, по-видимому, не представлял себе, что установление такого политического строя потребует применения самых жестких, диктаторских мер не только от него, но и от всего духовенства. "В действительности, - утверждал Базарган, - аятолла всегда был антимуллой. Но по возвращении в Иран он испытывал все большее давление со стороны мулл, ибо они составляли его непосредственное окружение"27. Аналогичные мысли уже после бегства из Ирана высказывал Банисадр, обвинявший имама в деспотизме и тирании. Отсюда можно сделать вывод, что Хомейни не осознавал нарастания диктаторских тенденций в своем политическом поведении. Еще в октябре 1979 г. он говорил, что ему "грустно слышать", когда его называют "новым диктатором, новым боссом, новым хозяином"28.
      В безграничной, доходящей до фанатизма преданности большей части народных масс Хомейни, очевидно, видел свидетельство правоты своей идейной и политической позиции. Вполне вероятно, он сознавал также, что эта преданность определялась не только его личным авторитетом, но и тем, что традиционные условия, в которых духовенство сохраняло право на существование в качестве особой сословно-корпоративной прослойки, для большинства населения были субъективно и объективно гораздо более приемлемыми, чем шахская "белая революция". Это могло лишь укреплять несокрушимую решительность и завидную последовательность имама, выражавшего в первую очередь корпоративно-групповые интересы служителей культа, которые, несмотря на раздирающие их противоречия, единым фронтом боролись за увековечение условий своего социально- экономического положения и установление своего политического руководства обществом.
      При всем этом Хомейни можно в известном смысле считать "зеркалом" иранской революции, весьма адекватно отразившим то, что исходило и из рассудка, и из предрассудков широких кругов ее участников, причем в такой форме, что одно оказывалось неотделимым от другого. В одном из первых в западной печати политических портретов имама справедливо отмечалось: "Хомейни - не мулла-фанатик. Не является он и идеальным вождем масс или человеком, умеющим отлично сочетать разные интеллектуальные направления, как изображают некоторые его сторонники. Правильнее всего назвать его традиционным просвещенным вождем иранского народа, всячески старающимся приспособить свое мышление к меняющейся обстановке"29. Предпринимавшиеся позже отдельными авторами попытки приложить к Хомейни обычные мерки "религиозного фанатика", "демагога от религии" и т. п. легко разбивались о необычную широту и цельность этой яркой, по-своему обаятельной личности, умевшей завораживать и гипнотизировать, внушать сверхчеловеческую любовь и животный страх, вызывать раболепное почитание и жгучую, испепеляющую ненависть.
      Исключительную популярность Хомейни никак нельзя объяснять якобы неожиданно возросшей после многовековой спячки набожностью иранцев, в действительности никогда не отличавшихся особым религиозным рвением. Суть дела скорее всего в некоторых общих законах общественного сознания и коллективных представлений в условиях господства традиционных культур, основанных на мифологическом мировосприятии. Мифологическое же сознание стремится подчинить объективную реальность своему образу мира и игнорирует все то в окружающей действительности, что грозит поколебать такой неподвижный образ. Это, собственно, не религиозное, а квазирелигиозное, псевдорелигиозное сознание, а с точки зрения монотеистической религии - ересь, предназначенная для поклонения реальному идолу - живому человеку, наделяемому божественными атрибутами. Соответствующие нормы политического поведения определяются при этом естественной потребностью влиться в такую систему человеческих связей, в которой удовлетворяется неосознанное стремление человека избежать трудностей выбора и сомнений, подменить индивидуальную ответственность ответственностью коллективной, приобрести чувство осмысленности и целенаправленности собственной жизни.
      "Ашура30 - каждый день и Кербела31 - повсюду" - этот один из главных лозунгов Хомейни, в котором религиозные символы и образы имеют явный политический контекст, дает достаточно убедительный пример его мифотворческих способностей. Парадигма Кербелы, на протяжении веков использовавшаяся шиитским духовенством в качестве основы квиетистской доктрины приспособления к сильной репрессивной власти, была трансформирована им в бунтарско-революционную идеологию борьбы против тирании. Религиозные образы, применявшиеся имамом в отношении шаха ("Иезид"), США ("сатана"), борющегося народа ("Хосейн"), нашли отклик и понимание в сердцах всех иранцев, независимо от их отношения к исламу как таковому. Впрочем, Хомейни никогда и не скрывал своего взгляда на проблему соотношения религии и политики. В исламе, неоднократно заявлял он, политических проблем намного больше, чем сугубо религиозных. На протяжении весьма короткого времени имам мог объявлять "религиозным долгом" необходимость выполнения своих прямо противоположных указаний, недвусмысленно подтверждая тем самым, что для него религия - это служанка политики, но не безмолвная, а активно наставляющая свою госпожу.
      В январе 1988 г. Хомейни предельно откровенно раскрыл свое отношение к этому вопросу. В противовес всем прежним представлениям и даже некоторым из собственных высказываний он заявил, что власть государства не может быть ограничена рамками божественных предписаний. Государственное управление превыше всех других религиозных обязанностей, включая молитвы, пост, паломничество и т. д. Если выполнение этих обязанностей придет в противоречие с "интересами ислама", государство может наложить на них запрет, поскольку власть правительства важнее "исламского закона"32. Получалось, что оно вправе действовать помимо шариата и вопреки ему.
      С большинством народа Хомейни объединяла, следовательно, не приверженность духу и букве ислама. Базарган говорил, что "природа отношений Хомейни с массами совершенно особая: они одинаково мыслят, говорят на одном языке, иногда достаточно одного жеста, чтобы они поняли друг друга. Я никогда ни у кого не встречал такой способности истолковывать волю и настроения масс, способности общения с ними посредством одного взгляда или нескольких слов, сказанных издалека"33. Даже толкая людей на самопожертвование, имам взывал не столько к их религиозным чувствам, сколько к тому сокровенному, глубинному и неотъемлемому, что скрыто в тайниках любой человеческой души.
      Вольно или невольно стимулируя культ собственной личности, Хомейни вместе с тем поначалу постоянно пропагандировал и "культ массы". "Вы одни выиграли дело революции, - без конца повторял он, обращаясь к толпе. - Не либералы, не левые и коммунисты, не представители интеллигенции, не торговцы базара"34. В результате какое-то время два культа взаимно питали друг друга. Но первый культ, как; было предопределено с самого начала, оказался более стойким, чем второй, хотя, конечно, прежний ореол бескорыстия поблек, былая популярность потускнела. Прошедшее десятилетие, завершившееся смертью имама 3 июня 1989 г., стало восприниматься подобно остановившемуся времени или затянувшейся по неизвестным причинам вечности, а бурные восторги сменились томительной неопределенностью ожидания новых перемен.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. Rinstr L. Khomeini und der Islamische Gottesstaat: eine grosse Idee, em grosser Irrtum? Percha am Stamberger See. 1979, p. 74.
      2. Ibid., p. 76.
      3. Religion and Politics in Iran. New Haven. 1983, p. 182; Balta P., Rulleau G. L?Iran Insurge: 1789 in Islam? Un tourant du monde? P. 1979, p. 159.
      4. Khomeiny R. Prinsepec politiques, philosophiques, sociaux et religieux. P. 1979; ejusd. Pour un gowvemement islamique. P. 1979; Fischer M. Iran. Cambridge. 1980, pp. 152 - 153.
      5. Хомейни Р. М. Исламское правление. Тегеран. 1979, с. 3 - 24 (на перс. яз.); Islam and Revolution. Berkeley. 1981, pp. 28 - 34.
      6. Пехлеви М. Р. К великой цивилизации. Тегеран. 1977, с. 3 - 5 (на перс. яз.).
      7. Fischer M. Op. cit., pp. 102 - 103.
      8. Ibid.
      9. Seven Days, N. Y. 23.II.1979.
      10. Резников А. Б. Иран: падение шахского режима. М. 1983, с. 150.
      11. Seven Days, 23.II.1979.
      12. Zabih S. Iran Since the Revolution. Lnd. 1982, pp. 11 - 14.
      13. The Washington Post, 2.I.1979.
      14. См.: Gharabaghi A. Verites sur la crise iranienne. P. 1985, pp. 110 - 115.
      15. Rinser L. Op. cit., S. 60.
      16. Основной закон Исламской Республики Иран. Тегеран, 1979, с. 33 (на перс. яз.).
      17. The Sunday Times, 12.X.1980.
      18. Khomeiny R. Principes politiques, pp. 22 - 37.
      19. Некоторые иранские авторы не без оснований квалифицируют этот поворот как начало "термидорианского" перерождения исламского режима, "выздоровления от болезни революции" (Bashiriyeh H. The State and Revolution in Iran. Lnd. 1984, p. 179).
      20. Le Monde, 21 - 22.IX.1986.
      21. Кейхаи, 10.XI.1986.
      22. Paris-Match, 5.VIII.1988.
      23. Ibid.
      24. Rossella C. Perche Khomeini ha scetto la place. - Panorama, anno XXVII N 1163, 31.VII.1988, pp. 72 - 74.
      25. Rossella C. Op. cit, p. 74.
      26. См. Afsaneh N. Iran's turn to Islam: from Modernism to a Moral Order. - Middle East Journal, 1987, Vol. 41, N 2, pp. 202 - 217.
      27. Balta R., Rulieau C. Op. cit., p. 161.
      28. Daily Mail, 8.X.1979.
      29. Guardian, 22.I.1979.
      30. День гибели внука пророка Мохаммеда Хосейна, чтимого шиитами величайшим мучеником.
      31. Место гибели Хосейна в Ираке, где он принял смерть от Йезида, "узурпатора" халифской власти, "законными" носителями которой шииты признают только потомков пророка.
      32. Le Monde, 25.VIII.1988; International Herald Tribune, 4.IV.1988.
      33. Цит. по: Ольшанский Д. Ф. К политико-психологическому портрету аятоллы Хомейни. В кн.: Современный Иран. Этапы и особенности революционного процесса. М. 1984, с. 83 - 84.
      34. Die Welt, 20.IX.1979.
    • Тихвинский С. Л. Чжоу Эньлай
      Автор: Saygo
      В плеяде китайских революционеров, чья самоотверженная деятельность привела в 1949 г. к народно-демократической революции и провозглашению Китайской Народной Республики, один из основателей Коммунистической партии Китая, Чжоу Эньлай, занимает видное место.
      Революционер-профессионал, с юношеских лет вступивший на путь борьбы за освобождение китайского народа от гнета иностранных империалистов и национальной феодально-милитаристской и компрадорской реакции, активный участник всех ключевых событий новейшей истории Китая, Чжоу Эньлай после победы революции стал видным государственным деятелем, бессменным руководителем Государственного совета (кабинета министров) КНР вплоть до своей кончины в январе 1976 года. Чжоу Эньлай вошел в историю и как крупный деятель международного коммунистического движения, талантливый военачальник и дипломат, внесший значительный вклад в дело строительства социализма в Китае.
      Чжоу Эньлай родился 5 марта 1898 г. в уездном городе Хуайань в провинции Цзянсу в обедневшей семье потомственных государственных служащих - представителей ученого сословия феодального класса. Его отец, мелкий чиновник провинциального финансового управления, рано овдовев, отдал девятилетнего сына в семью своего бездетного брата. Через год мальчика взял к себе на воспитание другой дядя по отцу, служивший полицейским офицером в Мукдене (ныне Шэньян). Здесь Чжоу Эньлай стал посещать школу, организованную при поддержке иностранных миссионеров, где наряду с китайской классической литературой читал произведения Ч. Дарвина, Ж.-Ж. Руссо и других европейских авторов, жадно знакомился с китайской патриотической антиманьчжурской публицистикой. В школе он стал изучать английский язык. После Синьхайской революции, начавшейся в 1911 г., и отречения от власти маньчжурской династии Цин, правившей Китаем с 1644 по февраль 1912 г., Чжоу Эньлай остриг косу - традиционную прическу, силой навязанную маньчжурами мужскому населению Китая.
      В 1913 г. Чжоу Эньлай поступил в только что открывшуюся в Тянь-цзине субсидировавшуюся американскими миссионерами Нанькайскую среднюю школу, в которой проучился четыре года, живя здесь же, в интернате, и зарабатывая на жизнь выполнением различных технических работ, предоставляемых школьной администрацией. Годы учебы в Нанькайской средней школе (1913 - 1917 гг.) пришлись на период спада революционного движения в стране. Власть захватила реакционная северная милитаристская (бэйянская) группировка, возглавлявшаяся крупным помещиком генералом Юань Шикаем, а затем его преемниками.
      Активную деятельность развернули сепаратистские группировки милитаристов южных и юго-западных провинций. Воспользовавшись начавшейся первой мировой войной, японский милитаризм форсировал свое экономическое и политическое проникновение в Китай. В январе 1915 г. японское правительство предъявило Китаю "21 требование", выполнение которых означало бы полное колониальное порабощение страны. Среди широких кругов китайской общественности, в первую очередь среди учащейся молодежи, возникло массовое патриотическое, антияпонское движение, с которым пришлось считаться и правящим милитаристским кругам, и самим японцам. Чжоу Эньлай откликнулся на эти события, выступив организатором создания школьной ассоциации "Уважать труд, жить коллективно" и журнала этой ассоциации, редактором которого он стал. Журнал резко критиковал неспособность правителей Китая дать отпор японским агрессорам.
      Летом 1917 г. Чжоу Эньлай окончил Нанькайскуго школу и был отмечен как наиболее отличившийся на выпускных экзаменах. В сентябре 1917 г. он по приглашению одного из своих материально обеспеченных школьных друзей уехал в Японию в надежде получить там университетское образование. Однако по приезде увлекся изучением японской социалистической литературы, познакомился с "Капиталом" К. Маркса, забросил подготовку к сдаче вступительных экзаменов в университет и активно включился в общественную деятельность проживавших в Японии китайских студентов, присоединившись к движению протеста против требования японского правительства послать китайские войска на Дальний Восток и в Сибирь для участия в интервенции против Советской России. Чжоу Эньлай жадно впитывал известия о русской революции, о деятельности В. И. Ленина, появлявшиеся в японской социалистической печати, горячо приветствовавшей Октябрьскую революцию и выступавшей против интервенционистской политики японского правительства.


      1919

      1924

      Чжоу Эньлай, его жена Дэн Инчао и американский журналист Эдгар Сноу, 1938

      1946

      Чжоу Эньлай, Дэн Инчао и их приемная дочь Сунь Вэйши (в центре), 1949

      Женева, 1954

      Генри Киссенджер, Мао Цзедун и Чжоу Эньлай (в центре)

      В апреле 1919 г. Чжоу Эньлай возвратился в Тяньцзинь и вскоре активно включился в массовое движение протеста против условий Версальского мирного договора 1919 г. о передаче Японии бывших германских колониальных владений в Китае. Осенью того же года Чжоу Эньлай был зачислен студентом недавно открывшегося Нанькайского университета. Одновременно он был принят на работу в качестве технического сотрудника ректората, что позволило ему кое-как сводить концы с концами. Теперь Чжоу Эньлай с головой ушел в организаторскую работу среди студенчества Тяньцзиня, вскоре став редактором и активным автором ежедневной студенческой газеты. Одновременно он вел агитационную деятельность среди рабочих типографии, в которой печаталась газета. В своих статьях Чжоу Эньлай популяризировал социалистические идеи, выступал против эксплуатации иностранным капиталом дешевого труда китайских рабочих, в защиту их требований о повышении зарплаты, осуждал политику китайских милитаристов, критиковал старые феодальные семейные обычаи, философию конфуцианства. Продолжая живо интересоваться Октябрьской революцией и жизнью Советской России, Чжоу Эньлай возглавил группу студентов для встречи с разделявшим коммунистические убеждения преподавателем Пекинского университета Сергеем Полевым, выпускником Дальневосточного университета. Во время этих встреч студенты обсуждали вопросы, связанные с местом и ролью в истории социалистов, анархистов, чартистов и особенно коммунистов.
      В августе 1919 г. Чжоу Эньлай опубликовал статью с резкой критикой действий прояпонски настроенных милитаристов провинции Шаньдун, обрушивших репрессии на местных студентов, которые выступили против передачи Японии бывших германских прав и владений в этой провинции. По его инициативе был созван митинг, на котором были осуждены действия шаньдунских властей. Участники митинга, студенты Тяньцзиня, решили послать своих делегатов в Пекин для вручения протеста властям и установления связи со столичными студентами. Когда пекинские власти арестовали этих делегатов, Чжоу Эньлай включился в организацию массового похода тяньцзиньских студентов на Пекин, требуя освобождения задержанных. Власти вынуждены были уступить. 6 сентября 1919 г. в Тяньцзине состоялось собрание, посвященное созданию патриотической студенческой Ассоциации пробуждения, на котором Чжоу Эньлай выступил с призывом к свержению власти милитаристов, компрадорской буржуазии и бюрократов, к равенству полов и ликвидации феодальной семьи. Вскоре Чжоу Эньлай пригласил выступить на заседании Ассоциации одного из первых китайских марксистов, профессора Пекинского университета Ли Дачжао. В это время Чжоу Эньлай продолжал серьезно изучать "Манифест Коммунистической партии", другие произведения основоположников марксизма, встречался с одним из основателей КПК, Чэнь Дусю. После запрещения властями студенческой газеты он наладил ее нелегальный выпуск.
      29 января 1920 г. при разгоне властями массового митинга, участники которого призывали к бойкоту японских товаров, Чжоу Эньлай был арестован вместе с несколькими другими студентами. Во время 13-недельного пребывания в тюрьме он вел с товарищами по камере занятия по марксизму, экономике и праву, занимался самообразованием. Мужественное поведение Чжоу Эньлая на суде, где он выступил обвинителем властей, противодействовавших патриотическому движению бойкота японских товаров и жестоко разгонявших студенческие митинги и демонстрации, снискало ему большую популярность в Тяньцзине и способствовало освобождению. После выхода из тюрьмы Чжоу Эньлай, как и многие члены Ассоциации пробуждения, включился в развернувшееся по всему Китаю движение за отъезд молодежи на учебу и работу в страны Европы, которое отражало стремление китайской общественности вырвать страну из отсталости, опираясь на опыт передовых европейских стран.
      Осенью 1920 г. Чжоу Эньлай с группой студентов отплыл во Францию на деньги, собранные по добровольной подписке жителями Тяньцзиня. Франция в эти годы привлекала китайскую молодежь относительной по сравнению с другими европейскими странами дешевизной жизни, политическим либерализмом и доступностью высших учебных заведений. Кроме того, китайское правительство обещало уезжавшим субсидии. Однако полторы тысячи китайцев во Франции оказались в крайне стесненном положении, правительственные субсидии не последовали, о поступлении в вузы не могло быть и речи. Большинство устроилось на автомобильные заводы Рено в Париже и Лионе и на угольные шахты в Лилле.
      По приезде во Францию Чжоу Эньлай поселился в рабочем пригороде Парижа Бийянкур и сразу же отдался организаторской и революционно- пропагандистской работе среди китайской молодежи. Он установил также связь с китайцами в Бельгии и Германии. Одновременно Чжоу Эньлай был внештатным корреспондентом одной тяньцзиньской газеты. В Берлине он познакомился с Чжу Дэ, будущим главкомом китайской Красной армией, затем Народно-освободительной армией Китая, и привлек его к революционной работе. Во Франции Чжоу Эньлай продолжал изучать и пропагандировать идеи марксизма и вместе с группой единомышленников, в которую входили Цай Хэсэнь, Ли Лисань, Дэн Сяопин, еще до образования КПК основал в Париже Китайскую коммунистическую лигу молодежи, стал редактором и основным автором ее печатного органа - журнала "La Jeunesse" ("Молодежь"). После установления связи с основанной в Шанхае летом 1921 г. Коммунистической партией Китая летом 1922 г. члены Лиги с участием представителей коммунистических кружков китайцев, проживавших в Европе, на конспиративной конференции в Булонском лесу близ Парижа приняли решение о вхождении в КПК и создали ее европейскую секцию. Поэтому в КНР Чжоу Эньлая с полным правом относят к числу основателей и первых членов КПК. Участники секции, в том числе Чжоу Эньлай, по совету Коминтерна, исходившего из необходимости сотрудничества КПК и Гоминьдана в период буржуазно- демократических преобразований, и по решению КПК стали в индивидуальном порядке вступать в основанную Сунь Ятсеном партию Гоминьдан. К этому времени в Китае был установлен единый антиимпериалистический фронт Гоминьдана и КПК.
      В сентябре 1924 г. по указанию руководства КПК Чжоу Эньлай вернулся из Европы в Китай, в Гуанчжоу (Кантон) - столицу Южного Китая, где находилось революционное правительство, которым руководил Сунь Ятсен. Чжоу Эньлай стал работать секретарем Гуандун-Гуансийского комитета КПК и главой его военного отдела. Вскоре Сунь Ятсен назначил его начальником политотдела военной школы Хуанпу (Вампу), созданной при участии советских военных советников и инструкторов для подготовки военных кадров правительства Сунь Ятсена. На этом посту Чжоу Эньлай проявил себя талантливым политическим работником, подготовившим немало преданных революции офицеров- коммунистов. Начальником школы Хуанпу был Чан Кайши, в то время тщательно скрывавший свои реакционные взгляды и выдававший себя за верного последователя Сунь Ятсена. Бесстрашно участвуя в военных операциях Национально-революционной армии против милитаристов Южного Китая, Чжоу Эньлай приобрел огромный авторитет среди комсостава и курсантов школы, что во многом способствовало впоследствии его успешной работе по воссозданию в 1937 г. единого фронта Гоминьдан - КПК.
      В 1925 г. 27-летний Чжоу Эньлай женился на Дэн Инчао - активистке тяньцзиньской студенческой Ассоциации пробуждения, с которой он познакомился еще в 1919 г. и переписывался все годы, проведенные им в Европе. Чжоу Эньлай и Дэн Инчао дружно прожили свыше 50 лет, вместе деля тяготы и опасности. До последнего времени Дэн Инчао являлась председателем Всекитайского комитета Народного политического консультативного совета Китая - органа Единого патриотического фронта Китая.
      Во время Северного похода революционных войск Юга в 1925 - 1926 гг., целью которого было обеспечение победы революции во всем Китае, Чжоу Эньлай был политическим комиссаром 1-го армейского корпуса, а затем в Шанхае вел подготовку вооруженного выступления пролетариата этого опорного пункта империалистической реакции в поддержку Национально-революционной армии. Наконец под руководством Чжоу Эньлая восставшему пролетариату удалось захватить власть в этом крупнейшем промышленном центре Китая. В течение трех дней рабочие удерживали город в ожидании подхода войск, которыми командовал Чан Кайши. Однако последний уже открыто перешел на сторону реакции и, вступив 12 апреля в Шанхай, по сговору с империалистическими державами и местной контрреволюцией учинил зверскую расправу над восставшими. Чжоу Эньлаю чудом удалось спастись; за его голову была объявлена огромная награда.
      После измены правого крыла Гоминьдана во главе с Чан Кайши делу революции и формирования последним в Нанкине контрреволюционного центрального правительства Чжоу Эньлай вышел из Гоминьдана. На V съезде КПК весной 1927 г. он был избран членом ЦК КПК и оставался в его составе все последующие годы. Одновременно Чжоу Эньлай был утвержден заведующим военным отделом ЦК и в этом качестве руководил после отхода от революции также и большинства руководителей левого крыла Гоминьдана восстанием сохранивших верность революции частей, поднятым 1 августа 1927 г. в городе Наньчане. Однако из-за измены ряда примкнувших было к восстанию гоминьдановских военачальников оно потерпело поражение. Часть восставших, среди которых был Чжоу Эньлай, с боями ушла на юг в провинцию Гуандун, где находилась революционная база, а другая во главе с Чжу Дэ присоединилась в горах Цзинганьшань к участникам крестьянского "восстания осеннего урожая", руководимого Мао Цзэдуном. В память о Наньчанском восстании 1-е августа отмечается теперь в КНР как день Народно-освободительной армии Китая.
      В начале 1928 г. Чжоу Эньлай при содействии Коминтерна нелегально прибыл в Советский Союз, где в июне - июле близ Москвы состоялся VI съезд КПК, который подвел итог национальной революции 1925 - 1927 гг. и наметил дальнейшее направление национально-освободительной борьбы китайского народа. На съезде Чжоу Эньлай выступил с отчетом об организационной работе и докладом по военному вопросу, и был избран членом Политбюро, секретарем ЦК и заведующим орготделом ЦК КПК. Летом 1928 г. он участвовал в работе VI конгресса Коминтерна в Москве, на котором был избран кандидатом в члены Исполкома Коминтерна (ИККИ).
      После разрыва Гоминьданом единого фронта с КПК и суровых репрессий, обрушившихся на КПК, на рабочие, крестьянские, молодежные, женские и профессиональные организации, революционное движение в Китае переживало спад. В условиях белого террора ЦК КПК возложил на Чжоу Эньлая организацию работы ЦК в подполье. В октябре 1928 г. он нелегально возвратился в Шанхай и приступил к выполнению этой задачи. Во второй половине 1929 г. КПК частично восстановила свои ряды и начала работать нелегально. К концу 1929 г. несколько активизировалось рабочее и особенно крестьянское движение; в ряде провинций были созданы небольшие, но зато стабильные части Красной армии и опорные советские районы. Летом 1930 г. Чжоу Эньлай нелегально выехал в Советский Союз для доклада ИККИ о деятельности ЦК КПК. Будучи в Москве, он 5 июня 1930 г. от имени своей партии приветствовал участников XVI съезда ВКП(б), подробно рассказал о состоянии революционного движения в Китае и выразил солидарность рабоче-крестьянских масс своей страны с советским народом.
      На XVI съезде ВКП(б) Чжоу Эньлай, в частности, сказал: "Великая китайская революция и китайская Коммунистическая партия родились именно под влиянием Октябрьской революции... Мировой экономический кризис, развитие революционного движения и особенно большие успехи... социалистического строительства в СССР, все это оказывает серьезнейшее влияние па революционное движение в Китае". Остановившись на той реакции, которую вызвала военная авантюра китайских милитаристов на дальневосточных границах СССР (события 1929 г. на КВЖД), Чжоу Эньлай продолжал: "Империалисты не только толкают китайских милитаристов к войне, чтобы усилить эксплуатацию китайских трудящихся, но и используют китайских милитаристов как оружие для нападения на СССР, чтобы укрепить свои позиции на Дальнем Востоке. События на Китайской Восточной железной дороге являются ясным выражением авантюристской политики Гоминьдана. Какой был результат? Красная Армия СССР дала сокрушительный отпор такому нападению империалистов, а китайские рабочие и крестьянские массы демонстрировали под лозунгом "вооруженная защита СССР"... Лозунг защиты СССР и борьбы с милитаристами вызвал шумный отклик". Заключая свое выступление под продолжительные аплодисменты делегатов съезда, Чжоу Эньлай отметил, что "хищники-империалисты ведут наступление на СССР с Запада и Востока, конфликт па КВЖД был попыткой спровоцировать СССР на войну. Однако нарастающим мировым революционным подъемом в конце концов было сорвано наступление империалистов...
      Товарищи, молодая китайская коммунистическая партия следит за ленинской ВКП (б) и идет по пути жесточайшей революционной борьбы. Мы будем вместе с вами и пролетариатом всех стран бороться против империалистической войны, против наступления империалистов на СССР и против подавления империалистами революционного движения в колониях"1.
      Возвратившись в Китай в конце августа 1930 г., Чжоу Эньлай продолжал работать в глубоком подполье в Шанхае. Он стремился к сплочению вокруг ЦК всех организаций КПК и руководящих деятелей партии. В июне 1931 г. из-за предательства одного из подпольщиков Чжоу Эньлаю пришлось срочно покинуть город и перебраться в Центральный советский район, созданный в 1928 - 1930 гг. в провинции Цзянси, неподалеку от границы с провинцией Фуцзянь. 17 ноября 1931 г. на 1-м Всекитайском съезде Советов он был избран в состав Центрального Исполнительного Комитета Китайской Советской республики и стал членом ее Военного совета. На этих постах он проявил себя талантливым организатором революционных вооруженных сил, много сделал для мобилизации населения в поддержку правительства Центрального советского района и оказания успешного отпора Четвертому карательному походу чанкайшистских армий против него. Учитывая боевые заслуги Чжоу Эньлая, состоявшийся в январе 1934 г. в Центральном советском районе II Всекитайский съезд Советов избрал его заместителем председателя Военного совета республики.
      Весной 1934 г. Чан Кайши, собрав огромную армию, используя авиацию и артиллерию, предпринял Пятый карательный поход против Центрального советского района. Ввиду невозможности удержать эту опорную базу перед натиском превосходящих сил противника Чжоу Эньлай разработал план прорыва гоминьдановской блокады, провел скрытую мобилизацию необходимых для этого людских резервов, военных материалов и продовольствия, и в октябре 1934 г. основные силы Красной армии выступили из провинции Цзянси в поход на северо-запад Китая, где имелась другая советская опорная база. Этот героический, более чем 10-тысячекилометровый поход через глубокие ущелья, непроходимые леса, покрытые вечными снегами неприступные горы, пустыни, болота и реки 11 провинций Китая, под постоянными атаками гоминьдановских войск и частей местных милитаристов, под воздушными бомбардировками - незабываемая страница в истории национально-освободительной борьбы китайского народа. Чжоу Эньлай делил все трудности похода с рядовыми его участниками, проявляя мужество и героизм, своим личным примером воодушевляя бойцов и командиров Красной армии.
      Во время похода Чжоу Эньлай выполнял обязанности начальника штаба и от имени ЦК КПК неоднократно обращался к солдатам и офицерам противника с призывом сплотить все силы нации для отпора агрессии империалистической Японии. 1 августа 1935 г., когда основная группа участников похода обосновалась в Пограничном районе Шэньси - Ганьсу - Нинся, была опубликована декларация КПК с призывом прекратить братоубийственную гражданскую войну и создать правительство национальной обороны. 5 мая 1936 г. в телеграмме, адресованной Военному комитету чанкайшистского нанкинского правительства, всем вооруженным силам, партиям, группировкам, редакциям газет, руководители КПК вновь выступили с предложением о прекращении гражданской войны и объединении всех сил страны для борьбы с Японией. Аналогичные призывы были повторены КПК и в августе, и в сентябре. Однако Чан Кайши, поручив доверенным лицам начать конфиденциальные переговоры с представителями КПК - Чжоу Эньлаем и Нань Ханьнянем, в то же время планировал очередные операции против опорных баз КПК.
      По заданию ЦК КПК Чжоу Эньлай начал работу по установлению связи с войсками под командованием Чжан Сюэляна, вынужденными по приказу из Нанкина, не противодействуя захвату Маньчжурии Японией, отступить в Северо-Западный Китай. Еще в январе 1936 г. Чжоу Эньлай вместе с Мао Цзэдуном и Чжу Дэ обратился со специальным воззванием к офицерам и солдатам Северо-восточной армии Чжан Сюэляна, призывавшим их к совместному отпору японской агрессии. Аналогичная работа велась КПК и с личным составом 17-й армии Гоминьдана под командованием патриотически настроенного генерала Ян Хучэна. 9 апреля 1936 г. Чжоу Эньлай имел глубоко законспирированную встречу с Чжан Сюэляном, в ходе которой разъяснил ему политику КПК в деле организации общенационального отпора японской агрессии. Под впечатлением этой встречи и последовавшей за ней переписки с Чжоу Эньлаем Чжан Сюэлян стал горячим сторонником прекращения гражданской войны, уже не выполнял приказы Чан Кайши о блокаде Особого района (так в 1937 - 1945 гг. назывался Пограничный район Шэньси - Ганьсу - Нинся) и разрешил КПК иметь свое неофициальное представительство в провинциальном центре г. Сиани для разработки совместных с его войсками и 17-й армией Ян Хучэна действий по оказанию отпора японским интервентам, сконцентрировавшимся в Северном Китае.
      Когда Чан Кайши прибыл в Сиань для руководства военными действиями против частей КПК, Чжан Сюэлян и Ян Хучэн потребовали от него прекратить гражданскую войну. Чан Кайши ответил отказом. Тогда 12 декабря 1936 г. они арестовали его и, по настоянию радикально настроенных офицеров своих войск, решили предать суду и казнить как изменника нации. Арест Чан Кайши активизировал действия про-японских элементов в нанкинском правительстве, стремившихся военным путем подавить патриотические силы и принять японские условия полного подчинения Китая Японии. Поскольку при всем своем антикоммунизме Чан Кайши не был сторонником капитуляции перед Японией и представлял собой наиболее крупную военную и политическую фигуру общенационального масштаба, способную возглавить объединенный отпор агрессору, по совету Коминтерна КПК решительно вмешалась в сианьские события. Туда был послан Чжоу Эньлай с целью мирного урегулирования инцидента. Он успешно справился с этой исключительно сложной задачей. Чан Кайши в беседе с ним выразил готовность объединить все силы страны для защиты от внешнего врага и прекратить гражданскую войну, после чего Чжан Сюэлян и Ян Хучэн согласились освободить Чаи Кайши из-под стражи. 25 декабря 1936 г. Чан Кайши вылетел из Сиани. Мирное разрешение сианьского конфликта положило начало формированию в Китае единого антияпонского национального фронта с участием Гоминьдана и КПК.
      Вскоре Чжоу Эньлай был назначен представителем КПК для переговоров с нанкинским правительством по выработке подробного соглашения между обеими партиями о едином антияпонском фронте. Когда 7 июля 1937 г. Япония развязала войну против Китая, Чжоу Эньлай выехал на фронт в Северный Китай для проведения агитационно-пропагандистской работы среди населения, разъяснения методов партизанской войны, сплочения всех патриотических сил. В конце 1937 г., после установления сотрудничества между Гоминьданом и КПК, по решению ЦК КПК Чжоу Эньлай прибыл в г. Ухань, ставший временной столицей Китая после оккупации Японией Нанкина. Здесь он развернул большую работу по укреплению единого антияпонского национального фронта и одновременно редактировал орган КПК газету "Синьхуа жибао".
      В марте 1938 г. Центральным правительством Китая он был назначен заместителем начальника Политуправления Военного комитета Китая и Управления по мобилизации масс при этом комитете. На этих постах Чжоу Эньлай снискал огромную популярность среди работников искусства, деятелей культуры, писателей, представителей других слоев интеллигенции, мобилизуя их усилия па отпор врагу. В конце 1938 г. в связи с продвижением японских войск в глубь страны, оп возглавил представительство КПК и 8-й армии в г. Чунцине, куда теперь переместилась столица Китая, и продолжал работу по укреплению единого антияпонского фронта, разоблачая капитулянтские элементы в правительстве и армии, совершая частые инспекционные поездки по прифронтовым районам и японским тылам. Одновременно в качестве секретаря ЦК КПК, секретаря его Южно-Китайского бюро и главного редактора "Синьхуа жибао" он вел большую организаторскую и пропагандистскую партийную работу.
      В августе 1939 г., находясь по делам в Яньани, Чжоу Эньлай при падении с лошади сломал руку и для лечения был направлен в Советский Союз. Встречаясь с руководством Коминтерна, Чжоу Эньлай подробно информировал ИККИ о положении в Китае, деятельности КПК и, в свою очередь, знакомился с состоянием международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения, с деятельностью ИККИ. Выходивший на многих языках журнал "Коммунистический Интернационал" (орган ИККИ) постоянно публиковал статьи видных китайских коммунистов, документы КПК. Номер журнала от 1 декабря 1935 г. практически целиком был посвящен героической борьбе китайских коммунистов.
      Среди других документов в журнале было опубликовано подписанное Чжу Дэ, Чжоу Эньлаем и Ван Цзясяном "Обращение Реввоенсовета Красной армии Китая к абиссинскому народу". В нем от имени Красной армии Китая и борющегося за свою независимость китайского народа они выражали солидарность с борьбой народа Абиссинии против итальянского фашизма и передавали ему братский привет. "Нас разделяют тысячи километров, реки, моря, горы, - говорилось в обращении, - но всеми мыслями и чувствами мы с вами, в вашей бесстрашной борьбе против империалистических варваров. Никто лучше нас не знает, каким нестерпимым мучениям, бесчисленным пыткам, жестоким истязаниям и всевозможным притеснениям подвергают империалисты закабаленные ими народы. Никто лучше нас не понимает той смертельной опасности, которая угрожает вашему народу со стороны итальянских империалистов... Единственный путь к спасению вашего народа - это самоотверженная вооруженная оборона вашей национальной независимости"2.
      В 1940 г. в СССР была опубликована статья Чжоу Эньлая "Против опасности раскола и капитуляции в Китае", в которой он писал, что "на всем протяжении национально-освободительной войны в Китае опасность капитуляции никогда не была столь острой, как сейчас". Указывая на внутренние и внешние источники этой угрозы, Чжоу Эньлай отмечал: "Американская буржуазия опасается последствий победы китайского народа в национально- освободительной войне. Кроме того, в связи с войной в Европе США менее заинтересованы в поставке военных материалов для японо-китайской войны. Вот почему, несмотря на противоречия, существующие между Англией, Францией и США на Дальнем Востоке, несмотря на всю остроту противоречий между ними и Японией, все они усиливают свое давление на китайское правительство и китайский народ, чтобы сломить сопротивление китайского народа и заставить его капитулировать". Далее Чжоу Эньлай писал: "Капитулянтские и консервативные элементы внутри Китая ведут кампанию лжи и клеветы против передовых элементов в стране, против Пограничного района, против 8-й и 4-й армий, провоцируют вооруженные конфликты, стремясь таким образом расколоть силы Китая в антияпонской войне. Это и есть расчистка путей к капитуляции,.. здесь-то и кроется главная опасность для китайского народа в настоящее время". Борясь за единство антияпонских сил, "китайские коммунисты - верные сыны своего народа - призывают китайский народ и его армию быть бдительными и бороться за предотвращение опасности капитуляции" - такими словами заканчивал Чжоу Эньлай свою статью3.
      В марте 1940 г. Чжоу Эньлай после лечения возвратился из СССР в Яньань, а затем уехал в Чунцин, где продолжал работу по укреплению единого антияпонского фронта, по сплочению всех демократических сил, решительно противодействуя антикоммунистическим акциям Чан Кайши и его сторонников в Военном комитете, продолжая борьбу с капитулянтскими элементами в Гоминьдане. В Чунцине он вел и большую пропагандистскую работу в пользу КПК и 8-й армии среди дипломатического корпуса и иностранных корреспондентов.
      С июня 1943 г. по ноябрь 1944 г. Чжоу Эньлай находился в Яньани, куда его вызвал Мао Цзэдун для участия в "кампании по исправлению стиля работы". Эта кампания, начавшаяся в Особом районе еще в конце 1941 г., приняла с апреля 1943 г. характер массовой чистки рядов КПК. ЦК КПК была поставлена задача "посредством идеологической системы Мао Цзэдуна покончить с меньшевистской идеологией внутри партии"4. В ходе кампании честных коммунистов заставляли каяться во всевозможных проступках, писать всякого рода "признания" в отклонении от линии партии. Начальник контрразведки Мао Цзэдуна - Кан Шэн под предлогом выявления агентуры Гоминьдана и японцев проводил необоснованные массовые репрессии, повсеместно насаждался культ личности Мао Цзэдуна, взгляды которого выдавались за образец "китаизированного марксизма"5.
      После принятого Президиумом ИККИ в мае 1943 г. решения о самороспуске Коминтерна в Яньани стали подвергаться огульной критике сторонники сохранения политики единого фронта с Гоминьданом, коммунисты-интернационалисты, в том числе Чжоу Эньлай. Это обстоятельство вынудило Г. Димитрова 22 декабря 1943 г. обратиться с личным письмом к Мао Цзэдуну, в котором он выражал тревогу в связи со свертыванием борьбы КПК с японскими оккупантами и отклонением руководства партии от политики единого национального фронта. "В период национальной войны китайского народа, - писал Димитров, - подобный курс грозит поставить партию в изолированное от народных масс положение и способен привести к опасному обострению междоусобной войны, в котором могут быть заинтересованы только оккупанты и их агенты в Гоминьдане. Я считаю политически неправильной проводимую кампанию против Чжоу Эньлая и Ван Мина, которым инкриминируется... политика национального фронта, в итоге которой они якобы вели партию к расколу. Таких людей, как Чжоу Эньлай и Ван Мин, надо не отсекать от партии, а сохранять и всемерно использовать для дела партии"6.
      В ходе "кампании по исправлению стиля работы" в марте 1944 г. Чжоу Эньлай был вынужден выступить с пространной самокритикой в связи со своим участием в руководстве работой VI съезда КПК в Москве в 1928 г., а также подвергнуть критике отдельные стороны политики Коминтерна в китайских делах как в 1928 г., так и в последующие годы. В числе основных недостатков VI съезда КПК он назвал участие в его работе ряда советских представителей в Коминтерне, не разбиравшихся в китайских делах, и отсутствие на съезде Мао Цзэдуна и Лю Шаоци.
      Он также упомянул о том, что руководящие деятели Коминтерна, с которыми он беседовал в Москве в 1940 г., "все еще опасались, как бы мы не отошли слишком далеко от рабочего класса", и якобы в ответ на слова Чжоу Эньлая, что, "пройдя закалку в длительной борьбе в деревне и работая под руководством товарища Мао Цзэдуна, мы вполне можем пролетаризироваться - товарищи из Коминтерна... только хмыкнули"7.
      Выступая по форме с самокритикой и пропагандой идей Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлай в своем пространном докладе в Партийной школе при ЦК КПК в Яньани "К оценке VI съезда партии", по существу, впервые ознакомил широкий партийный актив с историей этого съезда и обсуждавшимися на нем вопросами, с деятельностью Коминтерна, со многими теоретическими проблемами китайской революции. Не случайно, видимо, Мао Цзэдун вскоре заявил, что "товарищ Чжоу Эньлай слишком много занимается самокритикой"8. Письмо Г. Димитрова Мао Цзэдуну способствовало свертыванию "кампании по исправлению стиля работы".
      В ноябре 1944 г. Чжоу Эньлай был направлен в Чунцин для переговоров с гоминьдановскими властями и представителями США, взявшимися за посредничество между Гоминьданом и КПК с целью создания коалиционного правительства в Китае. В апреле 1945 г. он участвовал в работе VII съезда КПК в Яньани, где выступил с докладом о едином фронте. На съезде он был переизбран в состав Политбюро и Секретариата ЦК КПК. 28 августа 1945 г., накануне капитуляции Японии, Чжоу Эньлай вместе с Мао Цзэдуном прибыл в Чунцин для мирных переговоров с Гоминьданом при посредничестве представителей США и 10 октября от имени КПК подписал соответствующее соглашение с Гоминьданом. 1 января 1946 г. он был назначен представителем КПК на трехсторонних переговорах с Гоминьданом и представителями США о прекращении военных конфликтов и восстановлении путей сообщения, а затем участвовал в качестве главы делегации КПК в созванной в Чунцине первой сессии Политической консультативной конференции представителей различных партий и общественных организаций Китая.
      В марте 1946 г. Чжоу Эньлай возглавил представительство КПК и 8-й армии в Нанкине, где теперь находилось гоминьдановское правительство, часто посещал районы, где происходили столкновения частей, подконтрольных КПК, с гоминьдановскими войсками с целью их урегулирования, и в ноябре того же года в связи с постоянными нарушениями гоминьдановцами подписанных в Чунцине соглашений и продолжавшейся американской интервенцией он по указанию ЦК КПК возвратился в Яньань. Вскоре после этого Чан Кайши, опираясь на поддержку США, развернул крупномасштабную гражданскую войну против демократических сил страны. 18 марта 1947 г. ЦК КПК и правительство Особого района вынуждены были ввиду наступления гоминьдановских войск покинуть Яньань и перебазироваться на север провинции Шэньси, откуда координировать действия частей Народно- освободительной армии Китая (НОАК) (так стали с 1947 г. называться народно- революционные войска). В августе 1947 г. Чжоу Эньлай был назначен заместителем председателя Военного совета ЦК КПК, исполняющим обязанности начальника Генерального штаба НОАК, и участвовал в руководстве крупнейшими ее операциями конца 1948 - начала 1949 г.: Ляоси- Шэньянской, Бэйгага-Тяньцзинь-Калганской и Хуайхайской.
      25 марта 1949 г. вместе с центральными учреждениями КПК Чжоу Эньлай прибыл в Бэйпин (Пекин), освобожденный частями НОАК 31 января 1949 года. Здесь он возглавил мирные переговоры с гоминьдановским правительством о прекращении гражданской войны и одновременно вел работу по сплочению вокруг КПК всех демократических сил страны. В этих целях в Бэйпине в июне 1949 г. был создан Подготовительный комитет по созыву Народного политического консультативного совета (НПКС). На открывшейся 22 сентября 1949 г. в Бэйпине конференции НПКС Чжоу Эньлай выступил с Докладом о проекте его Общей программы и практически руководил работой конференции. На первой сессии народного правительства Китайской Народной Республики, провозглашенной 1 октября 1949 г., он был избран премьером Государственного административного совета и министром иностранных дел КНР. На этих постах ярко проявились его организаторские и дипломатические способности.
      20 января 1950 г. Чжоу Эньлай прибыл в Москву, где в то время находился Мао Цзэдун, и участвовал в советско-китайских переговорах. 14 февраля от имени КНР Чжоу Эньлай подписал в Москве Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи с Советским Союзом, по которому Китай получал от СССР необходимую финансовую, экономическую, научно-техническую и военную помощь и надежную защиту со стороны Советских Вооруженных Сил в случае иностранной агрессии. По просьбе китайского правительства в КНР была направлена большая группа советских экономических и военных советников, а также специалистов в различных областях промышленности, транспорта, финансов, культуры, науки и образования, руководство работой которых повседневно осуществлял Чжоу Эньлай.
      С деятельностью Чжоу Эньлая после 1949 г. связаны все основные этапы народнохозяйственного строительства КНР, развития культуры, науки, просвещения, а также разработки и осуществления ее внешней политики. Он много сил и внимания уделял развитию всесторонних дружественных отношений с Советским Союзом, другими социалистическими странами. Не было практически ни одного крупного выступления Чжоу Эньлая до 1961 г. - будь то на VIII съезде КПК, на сессиях Всекитайского собрания народных представителей, Всекитайского комитета НПКСК, на собраниях общественности, в газетных и журнальных статьях, - где бы он не напоминал о необходимости крепить и развивать дружбу между КНР и СССР, совместно бороться за мир и безопасность народов.
      В докладе на VIII съезде КПК в сентябре 1956 г. Чжоу Эньлай сказал, что в период осуществления первого пятилетнего плана Советский Союз предоставил КНР "кредиты на льготных условиях, оказал помощь в проектировании 205 промышленных объектов и поставках для них большей части оборудования, направил... много замечательных специалистов, а также оказал большую техническую помощь в других областях ... Мы хотим воспользоваться этим случаем, - подчеркнул Чжоу Эньлай, - чтобы выразить свою глубокую благодарность Советскому Союзу и странам народной демократии за эту сердечную, братскую помощь"9.
      Выступая в январе 1959 г. на XXI съезде КПСС с приветствием от ЦК КПК, Чжоу Эньлай говорил: "Советский Союз и Китай являются братскими социалистическими странами. Марксизм-ленинизм тесно сплачивает воедино обе наши страны и все социалистические государства, народы наших двух стран являются самыми близкими соратниками, прошедшими через длительное испытание. У нас общая судьба, паши интересы едины, Тесная дружба народов наших двух стран вечна и нерушима"10.
      В докладе на первой сессии Всекитайского собрания народных представителей второго созыва Чжоу Эньлай подчеркнул: "Укрепление сплоченности с Советским Союзом и со всеми социалистическими странами - таков основной курс нашей страны... Империалисты и реакционеры всего мира всегда боялись и боятся сплоченности народов всех стран, в особенности сплочения народов социалистических стран. За последнее время они изощряются во всевозможных подлых приемах, стремясь подорвать дружбу между Китаем и Советским Союзом и между всеми социалистическими странами, ибо эта дружба и сплоченность являются могучим оплотом защиты мира и прогресса человечества"11. В связи с 10-летием со дня образования КНР Чжоу Эньлай писал: "Отмечая десятую годовщину со дня образования КНР, народ нашей страны выражает особую благодарность Советскому Союзу, который оказал нашей стране помощь в строительстве 166 объектов в период первой пятилетки и вновь заключил в прошлом и нынешнем годах соглашения об оказании помощи нашей стране в строительстве 125 объектов, причем за 10 лет направил в Китай на работу свыше 10800 специалистов в области экономики, культуры и просвещения... Достигнутые нами успехи неразрывно связаны с огромной помощью со стороны народов братских стран, народ нашей страны никогда не забудет об их горячем энтузиазме и дружбе, будет всегда неуклонно придерживаться марксистско-ленинских принципов сочетания патриотизма с интернационализмом, неуклонно крепить и развивать братское сотрудничество с ними"12.
      Чжоу Эньлай неизменно поддерживал внешнеполитические шаги и инициативы Советского Союза по вопросам разоружения, запрещения испытаний ядерного и водородного оружия, обеспечения мира и безопасности в азиатско- тихоокеанском регионе и в Европе, политику в отношении заключения мирного договора с Японией, урегулирования положения на Ближнем Востоке и вокруг Западного Берлина. В ноте правительства КНР посольству СССР в Китае по вопросу о мирном договоре с Японией, подписанной Чжоу Эньлаем 22 мая 1951 г., выражалась полная поддержка предложений Советского Союза о том, чтобы в мирном договоре с Японией были "зафиксированы положения относительно запрещения Японии вступать в коалиции, направленные против какой-либо союзной державы", относительно того, что "все оккупационные войска должны быть выведены из Японии не позднее одного года после заключения мирного договора" и что "никакому государству не разрешается оставлять свои вооруженные силы или военные базы в Японии"13.
      В совместном советско-китайском заявлении от 18 января 1957 г. по итогам визита в СССР правительственной делегации КНР, возглавлявшейся Чжоу Эньлаем, отмечалось, что в ходе широкого обмена мнениями "обе стороны пришли к совершенно единой точке зрения в отношении современной международной обстановки и важных международных вопросов". В заявлении подробно рассматривались эти вопросы и в заключительной части констатировалось, что "дружба и единство Советского Союза и Китая являются важнейшим фактором единства социалистических государств,.. важной опорой мира во всем мире"14. В приветственном выступлении по радио по случаю 40-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции Чжоу Эньлай сказал, что "китайский народ всегда считал и считает праздник Октябрьской революции своим праздником. Октябрьская революция указала китайскому народу путь к окончательному освобождению. Советский Союз оказал и оказывает огромную и великодушную помощь китайскому народу в деле социалистического строительства. Китайский народ, навеки решительно сплотившись с советским народом, победоносно идет вперед по славному пути Октябрьской революции"15.
      Будучи страстным патриотом, Чжоу Эньлай придавал особое значение делу воссоединения Тайваня с материковой частью КНР, призывал гоминьдановских деятелей на Тайване содействовать созданию третьего общенационального единого фронта между КПК и Гоминьданом. Выступая на третьей сессии Всекитайского собрания народных представителей первого созыва, он говорил: "Двери родины всегда широко открыты для всех патриотов. Каждый китаец имеет право и обязан внести свой вклад в священное дело объединения родины. Благодаря сплоченности нашей нации и усилиями всего нашего народа Тайвань будет непременно освобожден"16. Умирая, Чжоу Эньлай завещал, чтобы его похоронная церемония состоялась в Тайваньском зале здания Всекитайского собрания народных представителей, а его прах после кремации был развеян над полями, горами и реками Китая и над водами Тайваньского пролива. Большой вклад внес Чжоу Эньлай и в дело урегулирования правового статуса китайцев, проживающих за пределами КНР, главным образом в странах Юго-Восточной Азии.
      Благодаря Чжоу Эньлаю значительных успехов добилась китайская дипломатия, способствовавшая ослаблению напряженности в международных отношениях. Особенно ярко дипломатический талант Чжоу Эньлая проявился на совещании министров иностранных дел пяти великих держав, открывшемся 26 апреля 1954 г. в Женеве, на котором обсуждались корейский вопрос и вопрос об Индокитае. Китай и Советский Союз энергично поддерживали на конференции предложения Демократической Республики Вьетнам (ДРВ), предусматривавшие признание ее независимости, а также Камбоджи и Лаоса. Достигнутые в Женеве соглашения упрочили положение ДРВ как молодого социалистического государства, положили конец французской интервенции в Индокитае.
      В 1954 г. Чжоу Эньлай и премьер-министр Индии Дж. Неру совместно разработали пять принципов мирного сосуществования ("панча шила")17 , признанных и поддержанных затем руководителями 29 стран Азии и Африки на состоявшейся в апреле 1955 г. при активном участии Чжоу Эньлая Бандунгской конференции. Решения ее, достигнутые благодаря дипломатическому искусству Чжоу Эньлая и Неру, были проникнуты духом борьбы против колониализма, за всестороннее экономическое и культурное сотрудничество между странами Азии и Африки на базе сформулированных конференцией десяти принципов мирного сосуществования, которые представляли собой развитие "панча шила".
      Большое значение Чжоу Эньлай придавал личным контактам с руководителями и общественными деятелями зарубежных стран, много сам ездил за границу и часто принимал в Пекине иностранных гостей. Он тщательно готовился к заграничным поездкам, внимательно изучал собранные по его заданию аппаратом МИД КНР досье по всем вопросам, связанным с той страной, куда ему предстояло ехать. В ноябре 1956-го - феврале 1957 г. Чжоу Эньлай совершил ряд поездок в страны Азии - Вьетнам, Камбоджу, Бирму, Индию, Пакистан, Афганистан, Непал и Цейлон, устанавливая и развивая дружественные отношения Китая с этими странами. Весной 1960 г. он снова посетил Бирму, Индию, Непал, Камбоджу, Вьетнам, а также Монгольскую Народную Республику. В конце 1963-го - начале 1964 г. Чжоу Эньлай побывал в десяти странах Африки. Сделанные им в ходе этой поездки заявления, выдержанные в духе установок Мао Цзэдуна о том, что в Африке существует "превосходная революционная ситуация", не получили, однако, ожидаемой поддержки правительств этих стран. Не увенчалась в этом плане успехом и его новая поездка по странам Африки летом 1965 года. Весьма примечательно, что публичные выступления Чжоу Эньлая в африканских странах в эти годы значительно отличались по содержанию и по тональности от бурной антисоветской кампании, развернутой тогда в китайской прессе.
      В октябре 1961 г. Чжоу Эньлай посетил Москву в качестве главы китайской партийной делегации на XXII съезде КПСС. В своем выступлении на нем 19 октября он резко осудил военные провокации США в Берлине, на Кубе, в Лаосе, Южном Вьетнаме, Южной Корее и на территории Китая - на острове Тайвань, призвал к единству и сплоченности всего социалистического лагеря, международного коммунистического движения: "Сплоченность - это сила. При наличии сплоченности можно преодолеть все. Перед лицом сплоченности сил социализма во всем мире, сплоченности угнетенных наций и угнетенных народов и сплоченности миролюбивых народов и государств всего мира все бредовые замыслы империалистов и их приспешников непременно потерпят полный крах. Между народами Китая и Советского Союза издавна существует глубокая дружба... Эта великая сплоченность и дружба между народами наших двух стран будут жить в веках, подобно тому, как Янцзы и Волга будут вечно нести свои воды"18. Свою последнюю поездку в Советский Союз в качестве главы партийно-правительственной делегации Китая Чжоу Эньлай совершил по поручению Мао Цзэдуна на празднование 47-й годовщины Великого Октября.
      В 1972 г. врачи обнаружили у Чжоу Эньлая рак. Он перенес в общей сложности 14 операций, продолжая тем не менее напряженно работать. Весной 1974 г. его здоровье ухудшилось, он постоянно находился в госпитале, но не прекращал заниматься делами Госсовета и принимать посетителей. 13 января 1975 г., несмотря на болезнь, Чжоу Эньлай выступил с докладом на сессии Всекитайского собрания народных представителей, в котором изложил программу "четырех модернизаций". В феврале 1975 г. он перенес еще одну операцию, но развитие болезни уже нельзя было остановить. 8 января 1976 г. Чжоу Эньлай скончался.
      ... 5 апреля 1976 г. в день "цинмин", когда по старинному народному обычаю поминают усопших родных, в Пекине стояла необычно холодная погода, дул пронизывающий северный ветер с пылью. Несмотря на это, сотни тысяч жителей столицы КНР с портретами Чжоу Эньлая, белыми траурными венками и белыми цветами, с пением "Интернационала" отовсюду стекались на центральную площадь Тяньаньмынь. В течение нескольких дней на площади стихийно возникали траурные митинги, читались стихи, посвященные памяти Чжоу Эньлая. Напуганные активностью масс, сторонники Мао Цзэдуна стянули к площади крупные воинские и полицейские силы, которые грубо разгоняли собравшихся и произвели массовые аресты. Участников демонстрации избивали, принесенные ими венки и цветы выбрасывали. Дэн Сяопин, выполнявший обязанности премьера Госсовета КНР во время болезни и после смерти Чжоу Эньлая, был обвинен в организации этой народной демонстрации и отправлен в ссылку, а на его место назначен Хуа Гофэн. 9 сентября 1976 г. умер Мао Цзэдун, а через месяц были арестованы члены "банды четырех" во главе с женой Мао Цзэдуна Цзян Цин. Вскоре к руководству КПК и страной возвратился Дэн Сяопин.
      В КНР за последние годы немало сделано для увековечения памяти Чжоу Эньлая. В 1978 г. широко отмечалось 80-летие со дня его рождения. В Нанкине, Шанхае, Чунцине, Сиани и Тяньцзине были открыты мемориальные музеи, связанные с пребыванием Чжоу Эньлая в этих городах, издан двухтомник его произведений, вышли и продолжают публиковаться документы, связанные с Чжоу Эньлаем, литература о нем. Многие китайские руководители, в том числе Дэн Сяопин, в своих статьях и публичных выступлениях призывают "учиться у товарища Чжоу Эньлая"19.
      В связи с 90-летием со дня его рождения орган ЦК КПК газета "Жэньминь жибао" опубликовала воспоминания его помощников, характеризующие неутомимую деятельность Чжоу Эньлая на посту премьера Госсовета и министра иностранных дел КНР, всегда принципиально и стойко отстаивавшего национальное достоинство Китая20 . Оценка, которую в 1979 г. дала Чжоу Эньлаю соратница и вдова Сунь Ятсена Сун Цинлин, наиболее ярко выражает те чувства, которые питает китайский народ к Чжоу Эньлаю: "Настоящий коммунист и как человек, и как политический деятель, премьер Чжоу жил скромно и просто, был всегда доступен, всегда среди масс трудящихся, как один из них... Для нас навсегда останется образцом этот благородный, неутомимый, бесстрашный, с горячим сердцем борец и труженик, который был любим народом за то, что любил народ, и который был способен побеждать всех врагов и объединять всех, кого только можно объединить во имя поступательного движения"21
      Собирая материал о Чжоу Эньлае, автор имел ряд бесед с людьми, близко соприкасавшимися с ним. Председатель Китайского народного общества дружбы с заграницей, бывший посол КНР в США Чжан Вэньцзинь, долгие годы работавший в МИД КНР под непосредственным руководством Чжоу Эньлая, подчеркнул, что он заметно отличался от других китайских руководителей своей коммуникабельностью и феноменальной работоспособностью. Это, по словам Чжан Вэньцзиня, был прирожденный начальник штаба. Аналогичную оценку роли Чжоу Эньлая дал американский журналист Г. Солсбери22. Если Мао Цзэдун в 50 - 70-х годах лишь изредка общался с народом, присутствуя на высокой трибуне на площади Тяньаньмынь в Пекине во время демонстраций и парадов или же выступая в печати, то Чжоу Эньлай всегда находился в самой гуще народа, много ездил по стране, бывал на предприятиях, нефтепромыслах, новостройках. Он обладал удивительной памятью на лица и фамилии, держал себя со всеми приветливо, быстро вникал в суть самых сложных вопросов.
      По воспоминаниям члена делегации КПК на VII конгрессе Коминтерна Го Шаотана (А. Г. Крымова), который был знаком с Чжоу Эньлаем еще с 1928 г., он обладал удивительной способностью убеждать спорящих в необходимости достижения разумного компромисса. Например, после завершения работы VI съезда КПК в 1928 г. Чжоу Эньлай успешно и довольно быстро примирил враждовавшие между собой группировки китайских студентов, учившихся в Университете им. Сунь Ятсена в Москве. Бывший первый заместитель председателя Совета Министров СССР И. В. Архипов, с 1950 по 1960 г. возглавлявший советских специалистов, работавших в КНР по приглашению китайского правительства, и часто общавшийся с Чжоу Эньлаем, отмечал, что, по его впечатлениям, он был наиболее последовательным из всех членов Политбюро ЦК КПК (за исключением, быть может, Чэнь Юня) в деле развития, укрепления, а в конце 50-х - начале 60-х годов и сохранения китайско-советской дружбы.
      Как премьер Госсовета Чжоу Эньлай руководил всей повседневной работой правительственного аппарата, глубоко вникал во все вопросы экономики, развития науки и техники, культуры, образования, внимательно прислушивался к рекомендациям советских специалистов. 7 февраля 1951 г. он направил Архипову письмо, в котором писал: "За истекший год специалисты-советники под Вашим руководством во всех областях народного хозяйства добились больших успехов. Во всех своих проектах, предложениях и изучении обстановки на местах они исходили из реальной китайской действительности, они повысили производительность труда во всех областях своей работы и оказали нам большую помощь. Ваши неустанные труды и великий дух интернационализма, проявленный Вами в деле оказания повседневной помощи китайским товарищам, внушили нам чувство глубочайшего уважения. От имени моего правительства я приношу Вам искреннюю, сердечную благодарность"23.
      6 ноября 1957 г. все советские специалисты, работавшие в то время в КНР, получили от Чжоу Эньлая подписанное им от имени правительства КНР поздравление с 40-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, в котором, в частности, говорилось: "Для того чтобы быстрыми темпами превратить Китай в мощную социалистическую державу, китайский народ и впредь будет настойчиво изучать передовой советский опыт в деле строительства страны. Примите благодарность за ту помощь, которую Вы оказываете нам в деле социалистического строительства нашей страны"24.
      Весной 1960 г. Н. С. Хрущев ввиду критики Мао Цзэдуном внутренней и внешней политики Советского Союза принял импульсивное решение о незамедлительном отзыве из КНР всех советских специалистов и советников. Чжоу Эньлай, чтобы смягчить отрицательное впечатление, которое это неожиданное волевое решение произвело на китайское население, дружественно настроенное в отношении СССР и советских людей, работавших в Китае, организовал повсеместные теплые проводы отъезжавших на родину советских специалистов и их семей. По указанию Чжоу Эньлая органы китайской пропаганды широко разъясняли, что отъезд советских людей из Китая вызван крайне острой потребностью СССР в наиболее квалифицированных кадрах для решения неотложных задач социалистического строительства и помощи развивающимся странам. По инициативе Чжоу Эньлая председатель Общества китайско-советской дружбы Сун Цинлин устроила в Пекине торжественный прием, на котором Чжоу Эньлай высказал теплые слова благодарности в адрес советских людей, так много сделавших для становления и упрочения китайской экономики, образования и культуры в ходе первых, самых трудных десяти лет существования народной республики. Чжоу Эньлай, как свидетельствовал Архипов, тяжело переживал ухудшение отношений между нашими странами.
      Читатель вправе задать вопрос: как могло случиться, что бесстрашный коммунист-интернационалист Чжоу Эньлай, сделавший так много для победы народной революции в Китае, видный деятель международного коммунистического движения, постоянно и открыто выступавший до начала 60- х годов горячим поборником китайско-советской дружбы, оказался в 1966 г. соучастником развязанной Мао Цзэдуном "культурной революции"? Мне представляется, что в этом большую роль сыграли неукоснительная приверженность Чжоу Эньлая жесткой партийной дисциплине, которая к тому времени сводилась к требованию автоматического, слепого повиновения любому указанию вождя, и многолетняя личная привязанность Чжоу Эньлая к Мао Цзэдуну, с которым его связывали совместные драматические испытания Великого похода на Северо-Запад и полная опасностей эвакуация из Яньани. Как вспоминал в беседе с автором бывший корреспондент ТАСС в Китае В. Н. Рогов, встречавшийся с Чжоу Эньлаем в 1938 г. в Ханькоу, тот был искренне убежден в необходимости иметь в такой полуфеодальной стране, как Китай, с преобладанием крестьянского населения и с многовековой монархической традицией такого общенационального лидера - выходца из народных низов, к которому весь народ относился бы как к предопределенному судьбой вождю. Этим вождем, по его мнению, мог быть только Мао Цзэдун.
      Роль Чжоу Эньлая в деле создания Коммунистической партии Китая, в национальной революции 1925 - 1927 гг., организации партийной работы в гоминьдановском тылу, строительстве советских районов и антияпонской войне была не менее яркой, чем роль Мао Цзэдуна. Но Чжоу Эньлай считал, что во главе такой массовой партии, как КПК, должен стоять представитель рабочего класса или крестьянства, а не выходец из классово чуждой среды, каким был он сам. Поэтому после поражения революции 1925 - 1927 гг. Чжоу Эньлай поддерживал на посту руководителя партии рабочего Сян Чжунфа, а после его гибели сына крестьянина - Мао Цзэдуна, сам намеренно оставаясь в тени, по в то же время отдавая все силы делу революции. Чтобы у мнительного Мао Цзэдуна не оставалось сомнений в отсутствии у Чжоу Эньлая каких-либо притязаний на лидерство, он избегал занимать второе место в руководстве партией и страной и пропускал вперед то Лю Шаоци, то Линь Бяо и под конец группу Цзян Цин.
      Мао Цзэдун не раз использовал личную преданность Чжоу Эиьлая в борьбе с теми, кто смел ему перечить, например, с Пэн Дэхуаем, а затем Лю Шаоци и Дэн Сяопином, несогласными с его левацкой, волюнтаристской политикой. Сознательно сталкивал Мао Цзэдун Чжоу Эньлая с Лю Шаоци. Ни для кого, кто работал в 50 - 60-е годы в руководящей группе аппарата ЦК КПК, не было секретом, что между Лю Шаоци, выдвинутым Мао Цзэдуном на руководящий пост в партии в годы "кампании по исправлению стиля работы" и особенно после 1945 г., когда на VII съезде КПК Мао Цзэдун поручил ему выступить с Отчетным докладом, и Чжоу Эньлаем были весьма натянутые отношения. Автору в его бытность советником Посольства СССР в КНР в один из деловых визитов к Чжоу Эньлаю в октябре 1949 г. довелось быть свидетелем бурной, неконтролируемой вспышки гнева обычно спокойного и уравновешенного премьера, когда по распоряжению Лю Шаоци была предпринята попытка изменения ранее согласованного с Чжоу Эньлаем порядка вручения верительных грамот Мао Цзэдуну первым советским послом в КНР Н. В. Рощиным.
      Весной 1964 г. бывший советский посол в КНР П. Ф. Юдин рассказал автору об одной своей доверительной беседе с Мао Цзэдуном, проходившей на берегу открытого плавательного бассейна в личной резиденции Мао Цзэдуна в Пекине в середине 50-х годов. Мао Цзэдун, находившийся в весьма благодушном настроении, упрекнул Юдина в том, что тот не соблюдает строго паритетного соотношения количества своих деловых визитов к Лю Шаоци и к Чжоу Эньлаю. Юдин ответил, что он не видит никакой необходимости в соблюдении такого паритета, ибо обращается к тому или другому, лишь когда возникают вопросы, входящие в круг их соответствующей компетенции. "Вы плохой дипломат, - заметил Мао Цзэдун, - впредь следуйте моему примеру и уравновешивайте число встреч с тем и другим, даже если у вас нет для этого никакого делового повода, ибо оба крайне ревниво следят друг за другом".
      Поддержав в самом начале "культурную революцию", видя в ней кампанию борьбы против бюрократизма, за социалистическое воспитание молодежи, Чжоу Эньлай в дальнейшем, когда это движение вышло из-под контроля компартии и правительства, делал все, чтобы сохранить работоспособность правительственных органов страны, не допустить полного краха экономической жизни, уберечь хотя бы часть государственных, военных и партийных кадров, представителей научной и творческой интеллигенции от разъяренных банд хунвэйбинов и цзаофаней. Он максимально использовал свои возможности доступа к Мао Цзэдуну, стремясь предотвратить эксцессы и насилие. Приходя к Мао Цзэдуну как бы "за советом" по тем или иным вопросам, Чжоу Эньлай предлагал те варианты их решения, которые были приемлемыми для него самого, и объявлял затем тот или иной свой вариант "указанием председателя". О поведении Чжоу Эньлая в годы "культурной революции" весьма образно говорил Дэн Сяопин: "Чжоу Эньлай был в крайне трудном положении, и он говорил и делал много того, чего не хотел бы. Но люди простили ему потому, что, если бы он не делал и не говорил этого, он не смог бы выжить и сыграть нейтрализующую роль, которая уменьшила потери"25.
      Деятельность Чжоу Эньлая в годы "культурной революции" вызывала к нему острую неприязнь со стороны Цзян Цин и ее сторонников, натравливавших хунвэйбинов персонально на премьера. В течение нескольких дней и ночей Чжоу Эньлай был буквально осажден хунвэйбинамы в своей официальной правительственной резиденции, и ему стоило немалого труда убедить ворвавшихся к нему молодых "стражей революции" в том, что он проводит линию председателя Мао, а не "каппутистов" (т. е. "сторонников капиталистического пути", к которым тогда причисляли всех неугодных Мао Цзэдуну лиц), 6 января 1967 г. на центральной столичной площади Тяньаньмынь были вывешены огромные плакаты, призывавшие хунвэйбинов "заживо сжечь Чжоу Эньлая". Осенью 1969 г. в Пекине автору довелось видеть написанные хунвэйбинами черной краской на заборах и стенах домов лозунги, призывавшие "размозжить собачью голову черного бандита Чжоу". Явную направленность против Чжоу Эньлая имела развернутая Цзян Цин и ее сторонниками "кампания критики Линь Бяо, критики Конфуция". Линь Бяо ко времени начала кампании уже не было в живых; организаторы всей этой шумной акции на все лады поносили древнекитайского мыслителя Конфуция, жившего в VI - V вв. до н. э., представляя его крайним реакционером, сторонником реставрации правления династии Чжоу (тот же иероглиф, что и в фамилии Чжоу Эньлая), царствовавшей в XI - VIII вв. до н. э.
      По распоряжению Цзян Цин была арестована и впоследствии замучена в тюрьме приемная дочь Чжоу Эньлая и Дэн Инчао талантливая киноактриса и кинорежиссер Сунь Вэйши, в свое время учившаяся в Советском Союзе. Поведение Цзян Цин и ее подручных после кончины Чжоу Эньлая в январе 1976 г., когда ими были нарушены самые элементарные правила траура по скончавшемуся премьеру, свидетельствовало о том, что они не простили Чжоу Эньлаю его борьбу против проводимой ими левацкой авантюристической политики. На гражданской панихиде по Чжоу Эньлаю не присутствовал Мао Цзэдун, хотя до и после похорон премьера он принимал посетителей- иностранцев. Политике Цзян Цин и ее единомышленников Чжоу Эньлай в последние годы жизни противопоставил свой план "четырех модернизаций" Китая. Ему удалось за год до кончины заручиться согласием Мао Цзэдуна на его осуществление. Для этого смертельно больной премьер нашел в себе силы 23 декабря 1974 г. покинуть больничную палату и совершить последний в своей жизни полет из Пекина в Чанша, где в то время отдыхал Мао Цзэдун. Но только после отстранения "банды четырех" и ее сторонников на III Пленуме ЦК КПК одиннадцатого созыва в декабре 1978 г., проходившего под руководством Дэн Сяопина, завещанная Чжоу Эньлаем программа "четырех модернизаций" обрела реальное воплощение и в настоящее время проводится в жизнь.
      Несмотря на ряд враждебных Советскому Союзу заявлений, сделанных Чжоу Эньлаем, как и другими китайскими руководителями в период "культурной революции", он принял все имевшиеся в его распоряжении меры, чтобы не допустить разъяренную толпу на территорию советского посольства в Пекине, длительное время осаждавшегося хунвэйбинами. 11 сентября 1969 г. в пекинском аэропорту Чжоу Эньлай провел встречу с Председателем Совета Министров СССР А. П. Косыгиным с целью урегулирования крайне напряженных после вооруженных столкновений на восточных и западных участках китайско-советской границы отношений между нашими странами. Эта встреча положила начало постепенной нормализации советско-китайских отношений; на ней было решено вновь назначить послов в соответствующие столицы и активизировать торговые и экономические связи между обеими странами.
      Говоря об отношениях СССР с КНР в наши дни, Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев отметил, что в Китае "в процессе "четырех модернизаций" реализуются очень интересные, во многих отношениях продуктивные идеи. В Китае мы видим великую социалистическую державу и предпринимаем практические шаги, чтобы советско-китайские отношения успешно развивались в русле добрососедства и сотрудничества"26.
      Западные авторы книг по новейшей истории Китая и биографических работ о Чжоу Эньлае неизменно выдвигают на первый план его роль в деле восстановления китайско-американских отношений и подготовки визита в КНР президента США Р. Никсона, объясняя, как правило, такой поворот в политике КНР давними прозападными симпатиями Чжоу Эньлая, якобы появившимися у него чуть ли не со школьных лет. Но это не так. Чтобы вывести страну из хаоса "культурной революции" и осуществить программу "четырех модернизаций", необходимы были колоссальные материальные затраты, наличие большого количества высококвалифицированных кадров. 10-летний период "культурной революции" привел Китай к экономическому упадку, массовому уничтожению материальных ценностей, нарушению работы транспорта, прекращению школьного и вузовского образования, большим кадровым потерям. Крайне обострившиеся отношения с Советским Союзом и другими социалистическими странами и враждебность к нашей стране лично Мао Цзэдуна исключили возможность обращения руководства Китая, как это было в 1949 г., за помощью к нашей стране. В этих условиях Мао Цзэдун пришел к выводу о возможности пойти на сближение с США и поручил Чжоу Эньлаю практическое осуществление этого поворота, что тот и стал делать.
      Работая в 1944 - 1945 гг. в посольстве СССР в Чунцине - столице Китая военного времени, автор, тогда молодой дипломат, только издали видел Чжоу Эньлая на различных дипломатических приемах. После того как весной 1949 г. руководство КПК перебазировалось в Бэйпин, где автор возглавлял генеральное консульство СССР, ему не раз приходилось иметь дело непосредственно с Чжоу Эньлаем по различным практическим вопросам советско-китайских отношений. Последний с неизменным вниманием относился ко всему, что касалось укрепления и развития этих отношений.
      Вспоминается ясное, солнечное утро 1 октября 1949 года. За несколько часов до начала торжественной церемонии провозглашения Китайской Народной Республики в город поездом из Северо-Восточного Китая должна была прибыть делегация представителей советской общественности во главе с писателями А. А. Фадеевым и К. М. Симоновым. Сотрудники генерального консульства, отправившиеся ее встречать, были немало удивлены, когда за несколько минут до прихода поезда на перроне появилось несколько военных, бережно поддерживавших двигавшегося в нашем направлении с закрытыми глазами бледного, как полотно, Чжоу Эньлая. Подошедший к нам помощник Чжоу Эньлая тихо попросил не будить спящего на ходу Чжоу Эньлая, т. к. он ни на минуту не смыкал глаз в течение четырех дней, пока руководил учредительной конференцией Народного политического консультативного совета Китая. Как только поезд показался из-за поворота и стал приближаться к перрону, помощник разбудил Чжоу Эньлая. Очнувшись, тот с виноватым видом, но очень приветливо, поздоровался с нами, а когда из вагона вышли члены советской делегации, горячо приветствовал их от имени китайского руководства. Чжоу Эньлай тут же проявил трогательную заботу о заболевшем в дороге Фадееве. Спустя несколько часов после встречи на вокзале как всегда бодрый и подтянутый Чжоу Эньлай с другими руководителями избранного накануне правительства КНР стоял на трибуне на площади Тяньаньмынь во время торжественной церемонии провозглашения Народной Республики.
      Мне довелось несколько раз встречаться с Чжоу Эньлаем по вопросу о процедуре вручения иностранными послами верительных грамот, переводить речь советского посла Рощина, вручившего верительные грамоты председателю Центрального народного правительственного совета КНР Мао Цзэдуну. По рекомендации Чжоу Эньлая, в апреле - мае 1950 г. автор прочитал на китайском языке цикл лекций по международному праву и международным отношениям на дипломатическом отделении Народного университета, которое было создано для подготовки дипломатических кадров молодой республики.
      Последняя встреча автора с Чжоу Эньлаем состоялась 23 июня 1957 г., когда в качестве заведующего отделом социалистических стран Азии Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совете Министров СССР он сопровождал председателя этого комитета Г. А. Жукова в его командировке в Пекин по приглашению Чжоу Эньлая и министра культуры КНР Шэнь Янбина. На завтраке, который Чжоу Эньлай дал после завершения переговоров с советской делегацией, царила непринужденная атмосфера. Чжоу Эньлай шутил, охотно отвечал на наши вопросы. В связи с приближавшимся 30-летием со дня основания НОАК я попросил рассказать о Наньчанском восстании 1927 г., в котором он играл ведущую роль. Чжоу Эньлай, как мне показалось, с некоторой горечью ответил, что в Китае не принято говорить о роли в революции каких-либо личностей, кроме одной. Это был явный намек на Мао Цзэдуна. Тем не менее на следующий день по указанию Чжоу Эньлая была организована встреча с бывшим начальником штаба легендарного отдельного полка китайских коммунистов под командованием Е Тина - генерал-полковником Чжоу Шиди, активным участником Наньчанского восстания, о которой автор и рассказал затем 1 августа 1957 г. читателям "Известий".
      Запомнилась и притча, рассказанная Чжоу Эньлаем в ответ на вопрос Жукова об основных направлениях внешней политики Китая. Жил-был царь обезьян Сунь Укун, обладавший несметным воинством и постоянно вступавший в конфликты с земными, небесными, подводными и подземными властителями, которые с презрением относились к обезьянам и постоянно обижали их. Доведенные до отчаяния смелыми победоносными действиями бесстрашного Сунь Укуна и его рати, все эти властители в конце концов обратились со слезной жалобой к Будде. Тогда Будда собственноручно сплел и надел на голову Сунь Укуна венок из цветов лотоса, сделав его таким образом святым бодисатвой. Лишь после этого прекратились войны и конфликты. Вот и Китай, который западные державы ни во что не ставят, будет до поры до времени вести себя как Сунь Укун, закончил свой многозначительный рассказ Чжоу Эньлай.
      ПРИМЕЧАНИЕ
      1. XVI съезд ВКП (б). Стеногр. отч. М. - Л. 1930, с. 435.
      2. Коммунистческий Интернационал, 1935, N 33 - 34, с. 115.
      3. Там же, 1940, N 3 - 4, с. 98, 99, 102, 105.
      4. Цзефан жибао, 6.VII.1943.
      5. Новейшая история Китая. 1928 - 1949. Т. 2. М. 1981, с. 217.
      6. Коммунист, 1982, N 9, с. 81 - 82.
      7. Чжоу Эньлай. К оценке VI съезда партии. - Избранные произведения. Т. I. Пекин. 1981," с. 231.
      8. Лу Динъи. Вспоминаю хорошего народного премьера - товарища Чжоу Эньлая. - Шеньминь жибао, 8.III.1979.
      9. Материалы VIII Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая. М. 1956, с. 124 - 125.
      10. Внеочередной XXI съезд КПСС 27 января - 5 февраля 1959 г. Стеногр. отч. Т. 1. М. 1959, с. 158.
      11. Чжоу Эньлай. Отчетный доклад о работе правительства на первой сессии ВСНП второго созыва. Пекин. 1959, с. 65 - 66.
      12. Чжоу Эньлай. Великое десятилетие. Пекин. 1959, с. 41.
      13. Советско-китайские отношения 1917 - 1957 гг. Сб. док. М. 1959, с. 268.
      14. Там же, с. 330, 334 - 335.
      15. Там же, с. 381 - 382.
      16. Чжоу Эньлай. О современном международном положении, внешней политике КНР и об освобождении Тайваня. Пекин. 1956, с. 35.
      17. 1) Взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета; 2) ненападение; 3) невмешательство во внутренние дела друг друга; 4) равенство и взаимная выгода; 5) мирное сосуществование.
      18. XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза, 17 - 31 октября 1951 года. Стеногр. отч. Т. 1. М, 1962, с. 326,
      19. Deng Xiaoping. Selected Works. Beijing. 1984, p. 245.
      20. Правда, 23.II.1988.
      21. China Reconstructs, Peking, 1979, N 4, pp. 7 - 8.
      22. Salisbury IL E. The Long March. The Untold Story. Lnd, 1985, p. 132.
      23. Личный архив И. В. Архппова.
      24. Там же.
      25. Deng Xiaoping. Op. cit., p. 330.
      26. Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М. 1987, с. 175.
    • Виндзоры. Британские монархи XX века
      Автор: Saygo
      ОСТАПЕНКО Г.С. БРИТАНСКАЯ МОНАРХИЯ ОТ ЭДУАРДА VIII ДО ЕЛИЗАВЕТЫ II

      Конституционные рамки британской монархии окончательно определились при Эдуарде VII и Георге V. Но история XX столетия приготовила для этого Института новые сюрпризы, связанные с развитием демократии и освобождением королевской семьи от традиционных условностей. Как и прежде, мы видим свою задачу в том, чтобы охарактеризовать личность каждого суверена, его роль в государственной политике и в период правительственных кризисов.

      ЭДУАРД VIII. ТРАГИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА В ИСТОРИИ МОНАРХИИ

      В мемуарах, названных "Сердце имеет свои законы", Уиллис Симпсон, ставшая герцогиней Виндзорской, признавалась, что ее чувства к супругу составляли смысл ее существования. Что же касалось герцога Виндзорского, бывшего короля Эдуарда VIII, то его любовь к ней сочеталась с неудовлетворенностью жизнью. По наблюдениям герцогини, особенностью натуры бывшего короля была его вера в непредсказуемое будущее и изменение обстоятельств, при которых он смог бы обрести свое "я". Оценивая сложность их взаимоотношений, герцогиня писала: "В течение всех прожитых лет я ощущала, как будто что-то загадочное и неуловимое разделяет нас. Я думаю, что именно королевское достоинство, унаследованное им от романтических Ганноверских предков и скрываемое в глубине души, ...мешало ему быть счастливым"1. Были ли это сожаление об утраченной короне или боль оскорбленного самолюбия? И что ждал опальный герцог от своего будущего? Ответы не могут быть однозначными. Мы же попытаемся проанализировать путь Эдуарда VIII к отречению.

      Преемник Георга V Эдуард VIII был первым британским монархом, не испытавшим непосредственного влияния своей прабабушки королевы Виктории на формирование его личности и взглядов.


      20 января 1936 г., когда миллионы людей в Великобритании с печалью провожали в последний путь Георга V, находились и те, которые надеялись, что его сын вдохнет новую жизнь в институт монархии. И в самом деле, по сравнению с консервативным отцом новый король отличался кипучей энергией, раскрепощенностью в общении с людьми и проявлял интерес к техническим новшествам. Помимо этого природа наделила его статностью, красотой и обаянием. Эдуарда так и называли "шарман принц". Все это, на первый взгляд, выгодно отличало его от следующего по старшинству брата Альберта, воспринявшего многие черты от Георга V. Вот, что сам Эдуард писал о себе в мемуарах: "Я был первым королем XX столетия, который не провел, по крайней мере, половину жизни под жесткой властью королевы Виктории. Мой отец прожил половину отпущенного ему срока, когда умерла бабушка. И многое в своем характере он перенял от нее, а не от своего отца (т.е. Эдуарда VII - Г.О.)... Его двор до конца сохранял дух викторианства, а сам он выражал взгляды поколения шестидесятилетних"2. Эдуард был уверен, что ему предстоит долгое правление, и он будет хорошим монархом. В 1957 г., оглядываясь назад, на свое короткое царствование, он категорически отрицал, что не хотел быть королем: "Это ложь. Я твердо заявляю, что всю мою жизнь я готовился к этой работе, и в 24 года как принц Уэльский я преданно служил моей стране и Содружеству. Вступив на трон, в течение года, я работал напряженно и самозабвенно. Я хотел быть королем. Более того, я хотел остаться королем". Его супруга Уиллис Симпсон в мемуарах подтверждала: "Он был одержим мыслью выполнить миссию по модернизации монархии, сохранив ее традиционную славу и влияние"3.

      Отношения между наследником и Георгом V в последние годы его царствования нельзя было назвать теплыми. Фрейлина и близкая подруга королевы Марии графиня Эйрли утверждала, что незадолго до смерти король молил бога, чтобы его старший сын никогда не женился и не имел детей, что позволило бы Альберту, носившему тогда титул герцога Йоркского, и его уже появившейся на свет дочери Елизавете стать непосредственными преемниками трона4.

      Причина же возникшей размолвки между королем и его наследником была тривиальной. В 1934 г. сын познакомил родителей с 38-летней американкой Уиллис Симпсон, вторым браком вышедшей замуж за англичанина Эрнеста Симпсона, а до этого успевшей побывать женой младшего морского офицера Соединенных Штатов. Почти одновременно Георг V узнал, что его 39-летний сын состоит в долговременной интимной связи с представленной ему дамой. Будущее престола сразу же обрисовалось королю в самых мрачных красках, и тяжелые мысли не оставляли его в последний год жизни. Предвидение Георга V оправдалось.

      Лишенный материнской заботы и ласки в малолетнем возрасте принц Уэльский искал эти качества в приглянувшихся ему юных аристократках. Ими же обладают зрелые замужние женщины. С некоторыми перерывами долгие годы продолжался роман Эдуарда с состоявшей в браке красавицей Дадли Уард. Но ее чары поблекли, когда на пути принца встретилась не отличавшаяся знатным происхождением и красотой, но известная предприимчивостью и искусством обольщения представителей мужского пола Уиллис Симпсон. Самый младший из четырех сыновей почившего короля герцог Георг Кентский считал ее колдуньей в любовных утехах. Так или иначе, но Уиллис не оказалась золушкой, плененной прекрасным принцем, а сразу же стала ведущей в их любовном дуэте5.

      Заняв трон, Эдуард VIII без промедления попытался сблизить Симпсон со своей семьей. Но его попытки оказались тщетными. Вдовствующая королева Мария и его братья не приняли Уиллис. Они единодушно восприняли ее как невоспитанную иностранку и не допускали даже мысли, что эта особа может стать королевой.

      На фоне благополучных браков всех остальных сыновей Георга V связь Эдуарда VIII с Уиллис можно было сравнить со штормом, надвигавшимся на дом Виндзоров. Если бы Эдуард остался холостяком, это рассматривалось бы как нарушение традиций, но его порабощение разведенной американкой выглядело страшной бедой.

      Шокировали, как тогда считалось, буржуазные манеры Симпсон. Уиллис не стеснялась при посторонних отчитывать прислугу за мелкую провинность или учить ее, как делать сэндвичи для гостей. Но еще более возмущали собственнические замашки возлюбленной короля. Так, во время официальных приемов в резиденциях монарха она чувствовала себя почти хозяйкой, и, что было уже совсем невыносимо, могла вытащить сигарету изо рта короля, когда его курение казалось ей неуместным.

      Между тем сам Эдуард VIII восхищался домовитостью Уиллис и ее решительным характером. Если его дед Эдуард VII повелевал возлюбленными, то он был создан, чтобы им покоряться. В их дуэте все казалось гармоничным. Некоторый ущерб наносился лишь государственным обязанностям суверена.

      В августе 1936 г. влюбленная пара с узким кругом друзей, укрывшись на яхте, совершила круиз по Средиземному морю. Британские газеты, благодаря договоренности между двумя королями прессы Бивербруком и Ротермиром, хранили на этот счет молчание. Но американская пресса, уже привыкшая выдавать тайны английского двора, поместила фотографии Эдуарда и Уиллис в купальных костюмах. Такое никоим образом не сочеталось с представлениями британцев о моральном облике короля.

      Осень 1936 г. ознаменовалась монархическим кризисом. Король известил премьер-министра Стэнли Болдуина о том, что Уиллис начала развод со своим вторым мужем. Развод и оформление нового брака должны были состояться до коронации Эдуарда V, намеченной на 12 мая 1937 г. Новый король собирался вступить на ступени Вестминстерского аббатства, чтобы быть коронованным, вместе со своей подругой. Но такая перспектива была неприемлема для королевского дома, премьер-министра, правительства, Церкви Англии и видных фигур британского истеблишмента.

      Деликатные переговоры, касавшиеся женитьбы монарха, С. Болдуин поручил вести своему личному секретарю А. Хардингу. Последний 13 ноября 1936 г. обратился к Эдуарду VIII с письмом. В нем короля предупреждали, что молчание британской прессы о его взаимоотношениях с госпожой Симпсон не может далее продолжаться и что правительство намерено незамедлительно обсудить сложившуюся ситуацию. Если же оно примет решение уйти в отставку, то весьма сомнительно, сможет ли король найти кого-либо, способного сформировать правительство, пользующееся поддержкой палаты общин. Единственной альтернативой в таких обстоятельствах могли быть роспуск парламента и объявление новых выборов, на которых личное дело суверена явится главной темой обсуждений. Неизбежным в этом случае будет ущерб, нанесенный короне как краеугольному камню государственной структуры, на которой держится Британская империя. Чтобы избежать грядущей опасности. Его Величеству в вежливой форме давался настоятельный совет - без промедления отправить госпожу Симпсон за границу.

      Король был потрясен и разгневан. 16 ноября он пригласил Болдуина в Букингемский дворец. Аудиенция была не из приятных. Эдуард заявил премьер-министру, что он намерен жениться на Уиллис Симпсон как король, если же это окажется невозможным, то он готов отречься от престола. Болдуин поставил в известность о состоявшейся беседе кабинет, не сдержав при этом эмоций. "Я услышал такое от короля, которое никогда не думал услышать", - восклицал он.

      Кризис достиг кульминации. Очевидную обеспокоенность наряду с правительством проявлял и епископат англиканской церкви. Вечером 16 ноября в то же самый день, когда король заявил о своем судьбоносном решении премьер-министру, он встретился с королевой Марией, а на следующее утро с тремя братьями - герцогами Йоркским, Глостером и Кентским. Все они отказались одобрить какую-либо возможность отречения Эдуарда6. Но настоящий шок испытал непосредственный преемник короля герцог Йоркский. Подобно своему отцу Альберт, как звали его от рождения, не жаждал власти, был счастлив в семейном кругу и понимал, какая ответственность ляжет на него при обретении короны. Вскоре он пришел в себя и 25 ноября сказал своему личному секретарю Г. Томасу, что, если худшее произойдет, он примет ношу и постарается выполнять свои обязанности наилучшим образом.

      Следующий по старшинству герцог Гарри Глостер служил в кавалерийском полку и слыл среди офицеров шутом и глупцом. Но главное - он, как и Альберт, был доволен своим положением и не думал о троне.

      Судьба самого младшего из четырех сыновей Георга V и королевы Марии герцога Кентского складывалась непросто. Подобно старшему брату, Эдуарду VIII, он был высок, строен, обладал привлекательной внешностью. Но карьера морского офицера, предназначенная для него отцом и начавшаяся с учебы в Дортмутском военно-морском колледже, оказалась принцу не по плечу. Георг страдал от морской болезни и тосковал по дому.

      Переход на гражданскую службу первоначально в министерство иностранных, а затем внутренних дел коренным образом изменили жизнь молодого человека. Увлеченность живописью и коллекционированием картин известных художников не мешали его ночным кутежам в компании старшего брата, тогда еще принца Уэльского. Чувство юмора, почти профессиональные знания в области искусства в дополнение к природной красоте и королевскому происхождению вскоре сделали Георга центром притяжения лондонской богемы.

      По слухам он был дружен с эстетами-гомосексуалистами, но одновременно пользовался успехом у девушек из высшего света и артистического мира. Имеются сведения, что одна из возлюбленных Георга в 20-х годах приобщила его к наркотикам. К счастью, лечение в санатории избавило принца от этого пристрастия.

      Брак с греческой принцессой Мариной в ноябре 1934 г. положил конец разгульному образу жизни Георга и оказался счастливым. К моменту возникновения критической ситуации герцог Кентский, единственный из братьев, имел наследника сына. К этому несомненному преимуществу добавлялось и то, что среди британской элиты Георг считался самым способным и образованным из трех младших братьев короля.

      3 декабря на первых полосах британских газет впервые появилось сообщение о решении короля связать свою судьбу с Уиллис Симпсон. В этот же день возлюбленная монарха покинула берега Англии. В то же самое время в британском обществе начались разговоры о формировании "партии короля" и возможности его морганатического брака. У. Черчилль выступил на стороне Эдуарда VIII и призвал политиков проявить выдержку. Правда, его сочувствие королю объяснялось не столько симпатией к опальному суверену, сколько его собственными далеко идущими планами. Дело в том, что находящийся не у дел известный и предприимчивый государственный деятель собирался использовать предоставленный шанс для устранения от руководства консерваторами своего соперника - С. Болдуина7.

      В критической ситуации на стороне монарха оказалась и часть прессы. Складывалось впечатление, что события могут принять неожиданный оборот. В русло этих домыслов укладывался и курьезный перерыв в общении Эдуардом VIII с герцогом Йоркским между 3 и 7 декабря. По свидетельству герцога, виновником этого был Эдуард. Реальность же заключалась в том, что решительный разговор между братьями, а, следовательно, и само отречение затягивалось. Объяснений подобному положению вещей может быть несколько.

      Прежде всего, можно допустить, что Эдуард находился в стрессовом состоянии, и ему требовалось время, чтобы взять себя в руки. У. Черчилль, посещавший его 4 и 5 декабря, вспоминал, что во время их беседы хозяин постоянно отвлекался на звонки из Франции, где находилась Симпсон, и их разговоры были тяжелыми и тревожными8.

      Кроме того, некоторые представители британского истеблишмента сомневались, будет ли герцог Йоркский достойным королем. По сравнению с представительным и общительным братом он был невзрачен и отличался болезненной застенчивостью. Смущал и его давний физический недостаток - заикание. Возникало опасение, что монарх не сумеет сохранить величие, и будет выглядеть жалким во время своих публичных речей9.

      Учитывая эти моменты, некоторые исследователи допускают, что правительство рассматривало возможность передачи короны через голову Альберта и считавшегося посредственностью Гарри их младшему брату Георгу. Чтобы располагать большим временем для размышлений, Болдуин, вероятно, и просил Эдуарда VIII отложить встречу с герцогом Йоркским.

      7 декабря колебания всех сторон, если они были, закончились. Эдуард и Альберт встретились для решительного разговора, а 10 декабря состоялся исторический момент. Эдуард VIII подписал акт отречения и обращение к британскому парламенту и парламентам всех доминионов. По воспоминаниям лорда Маунтбеттена, он выглядел как беззаботный школьник перед очередными каникулами, а его спальное ложе в несколько слоев было покрыто телеграммами от губернаторов, премьер-министров, членов кабинета, мэров городов и простых людей со всех частей Содружества. Их содержание сводилось к следующему: "Ради бога не отрекайтесь, не бросайте на произвол судьбы Содружество!" Корона оставалась вершиной и символом империи, и колониальная администрация опасалась за прочность трона.

      Отречение подорвало престиж королевского дома как образцовой семьи нации. Были поставлены под вопрос и традиционные отношения монарха с Церковью Англии. Английский епископат, обеспокоенный моральным обликом главы церкви, с тревогой следил за развитием событий. Но решающую роль в отречении Эдуарда VIII несомненно сыграло правительство.

      При всем этом возникает вопрос. Была ли предполагаемая женитьба на Уиллис единственной причиной для смещения Эдуарда VIII с трона? Британские историки делают в связи с этим ряд предположений.

      В начале царствования Эдуарда все шло хорошо. Монарх с энтузиазмом читал направлявшиеся ему бумаги и делал заметки на их полях. Но через несколько месяцев его усердие было исчерпано, и конфиденциальные документы возвращались в кабинет непрочитанными. В своем отношении к рутинной работе монарха Эдуард VIII в чем-то повторял своего деда Эдуарда VII.

      Интерес короля был направлен главным образом на внешнюю политику. В частности, он питал очевидную симпатию к фашистским диктаторам Германии и Италии. Отчасти это объяснялось тем, что в начале 30-х годов, а затем в ноябре 1936 г. Эдуард посещал депрессивные районы Южного Уэльса и наблюдал безработицу и ужасающую бедность. Не видя решения этих проблем в собственной стране, он предполагал, что изучение опыта Германии и Италии с их централизованной системой поможет справиться с бедами населения Великобритании. Испытывая страх перед большевизмом, как и другие представители правящего класса, Эдуард VIII начал флирт с фашизмом. Вскоре же после его вступления на трон, 21 января 1936 г. германский посол в Лондоне фон Херш докладывал своему руководству в Берлине: "Вы осведомлены из моих отчетов, что король Эдуард совершенно определенно испытывает симпатию к Германии. Я убедился после откровенных и продолжительных разговоров с ним, что его симпатии являются глубокими и достаточно серьезными, чтобы противостоять противоположным влияниям, о которых вы нередко слышите"10.

      В марте 1936 г., когда германские войска оккупировали Рейнскую область во Франции, и не было исключено вмешательство Великобритании, король сообщил германскому послу, что он будет против британского вмешательства. Подобную же позицию Эдуард занял и тогда, когда Италия захватила Абиссинию. По некоторым свидетельствам, он полагал, что ради мира на континенте Германия и Италия как великие нации должны быть удовлетворены в своих территориальных претензиях в Европе и колониальном мире.

      В целом к декабрю 1936 г., по утверждению лорда Маунтбеттена, для правительства было совершенно ясно, что король, а также его подруга Уиллис Симпсон придерживаются пронацистских взглядов. По крайней мере, министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп, по воспоминаниям руководителя зарубежной разведки нацистской Германии В. Шелленберга, считал его "искренним и настоящим другом Германии"11 и по поручению Гитлера поставил перед Шелленбергом летом 1940 г. задачу похитить отрешенного от трона герцога Виндзорского, проживавшего тогда в Испании, с тем чтобы использовать его в далеко идущих политических целях Германии. При этом Эдуард не был одинок в своих профашистских симпатиях. В конце 30-х годов так называемая "политика умиротворения" Германии и Италии находила поддержку среди многих членов консервативной партии. Но мог ли король действительно поддерживать Германию и Италию?

      В ответ на этот вопрос можно утверждать, что Гитлер и Муссолини переоценили роль короля в политической системе Великобритании. Вместе с тем диктаторы могли рассчитывать на получение некоторой конфиденциальной информации от своего доброжелателя, сидящего на троне.
      Учитывая ситуацию и нарушая конституционное право короля быть информированным, Болдуин ограничил поступление к Эдуарду VIII некоторых секретных материалов. Но он не мог препятствовать спонтанным и свободным беседам суверена с иностранными послами, в ходе которых монарх мог превысить свои конституционные обязанности.

      Все это приводило к тому, что Эдуард VIII становился неудобным королем, и к декабрю 1936 г. у правительства имелись уже два аргумента, настраивающих министров против дальнейшего царствования суверена: пронацистские взгляды монарха и его решение сделать королевой дважды разведенную американку. Этого было достаточно, чтобы инициировать кампанию отречения.

      Эдуард VIII мало что успел сделать для страны. Монархии он нанес огромный ущерб своим отречением, а его связи с фашистской Германией не раз еще самым негативным образом сказывались на престиже его преемников.

      Первым актом нового суверена бывший король получил титул Его Королевского Величества герцога Виндзорского. 3 июня 1937 г. состоялось долгожданное бракосочетание Эдуарда и Уиллис. Герцог очень хотел, чтобы его братья, сестра и особенно мать прибыли на их свадьбу, но все они проигнорировали присланные приглашения, ограничившись поздравительными телеграммами. Для бывшего короля это означало начало своеобразной ссылки.

      После оформления брака Уиллис стала величаться герцогиней Виндзорской без титула Ее Королевское Величество, что молодожены восприняли как новый оскорбительный жест в их адрес. Виндзоры считали себя также обделенными в вопросах выделения им собственности.

      По свидетельству Уолтера Монктона, доверенного лица и советника герцога Виндзорского, бывший король часто звонил своему брату, пытаясь помочь ему освоиться с новой ролью. Причем его рекомендации часто шли вразрез с тем, что предлагали министры Его Королевского Величества. Но что было особенно неприятно Георгу VI, в телефонных беседах неизбежно затрагивались вопросы, касающиеся раздела наследства и отношения королевской семьи к Уиллис. В конце концов, переговоры были прерваны по инициативе Букингемского дворца, что, естественно, было новой травмой для герцога Виндзорского.

      Королева Мария не смогла простить старшему сыну его отречения и союза с женщиной, которая по всем канонам не подходила королевскому дому. Молодая королева Елизавета проявила не меньшую твердость, настояв на том, чтобы герцогам Виндзорским не было места в Соединенном Королевстве. Георг VI тяжело переживал вынужденную ссылку своего брата, но последовал советам самых близких ему женщин.

      Возникшая отчужденность между братьями никогда уже не была преодолена. Напротив, вскоре у нее появились новые основания. Дело в том, что летом 1937 г. молодожены нанесли визит в нацистскую Германию, что подтвердило их интерес к фашистскому режиму. Встречи герцога Виндзорского с ведущими нацистскими деятелями, включая Геринга, Гиммлера, Гесса, Геббельса и, наконец, самого фюрера широко освещались в европейских газетах и с неодобрением встречались в Англии. К тому же германская пресса, не без умысла и с преувеличением, отмечала восторг герцога и герцогини по поводу благоустроенных домов для рабочих, хорошо оборудованных фабрик, больниц и летних молодежных лагерей. Виндзоров встречали с почетом. В ряде случаев в их честь производился салют12. Что ожидал Гитлер от опального короля? Были ли у него иллюзии о возвращении его на престол дипломатическим или военным путем? Обоснованных ответов на эти вопросы пока нет.

      В годы второй мировой войны экс-король обратился к британскому правительству с просьбой предоставить ему возможность помочь родине. Военный кабинет при консультации с Георгом VI назначил герцога Виндзорского на малопрестижный пост губернатора небольшой британской колонии Багамские острова. Губернаторство продолжалось с 1940 до 1945 гг., и, по сведениям американской печати, Виндзоры не оставили о себе добрую память. Герцога обвиняли в расовых предрассудках, проявившихся в отношении темнокожего населения островов, а его супругу - в непозволительных в годы войны тратах средств на собственные наряды и украшения13.

      Впрочем, в своих воспоминаниях Уиллис вопреки этим утверждениям подчеркивала плодотворность деятельности губернатора в улучшении системы здравоохранения колонии и обеспечении ее жителей продовольствием. Одновременно она описывала и свой вклад в работу местного отделения Красного Креста14.

      После второй мировой войны братья так и не встретились. В 1952 г. герцог Виндзорский приехал в Лондон на похороны Георга VI в одиночестве, а через год также без супруги он хоронил свою мать королеву Марию. В роли миротворца между родственниками выступила королева Елизавета II. Первоначально она проявила внимание к дяде, поздравив его в 1964 г. с 70-летием. Затем в 1966 г. официально пригласила супругов Виндзоров в Лондон на открытие мемориальной доски в память королевы Марии. В мае 1972 г. Елизавета II, герцог Эдинбургский Филипп и наследник престола принц Чарлз в ходе государственного визита во Францию навестили умирающего герцога в его поместье в Болонье. А через несколько дней гроб с телом экс-короля был доставлен в Англию, и после кремации прах герцога был помещен в семейную усыпальницу в часовне Виндзорского замка.

      ПРИМЕЧАНИЯ

      1. The Heart Has Its Reasons. The Memoirs of the Duchess of Windsor. New York, 1956, p. 356-357.
      2. Цит по: Judd D. King George VI. London, 1982, p. 124.
      3. Ibidem; The Heart Has Its Reasons. The Memoirs of the Duchees of Windsor, p. 215.
      4. Брэдфорд С. Елизавета II. Биография Ее Величества королевы. Пер. с англ. М., 1998, с. 65.
      5. Judd D. King Georg VI, p. 125-126.
      6. Hastings A. A History of English Christianity 1920-1985. London, 1986, p. 248; Judd D. Op. сit., p. 130-132.
      7. Трухановский В.Г. Уинстон Черчилль. Политическая биография. М., 1977, с. 258-259.
      8. Middlemas К., Barnes J. Baldwin. London, 1969, p. 1009-1010.
      9. Judd D. OD. cit., p. 135.
      10. Ibid., р. 137.
      11. Шеллен берг В. Мемуары. Пер. с нем. М., 1991, с. 96-105.
      12. Judd D. Op. cit., p. 140-149; The Heart Has Its Reasons. The Memoirs of the Duchess of Windsor, p. 298-299; Ziegler Ph. King Edward VIII. The Official Biography. London, 1990, p. 386, 391, 397.
      13. JuddD. Op. cit., p. 147-149.
      14. The Heart Has Its Reasons..., p. 336-350.
    • Китайские источники о Восточной Африке
      Автор: Чжан Гэда
      Сообщение Фэй Синя о Могадишо и Брава.
      Могадишо и Брава – города на восточном побережье Африки. Один из китайских путешественников, Фэй Синь, писал об этих городах. Хотя в нашем распоряжении и нет сообщения Фэй Синя о Килве, об этом имеется упоминание в нормативной династийной истории «Мин ши».
      Фэй Синь (1388-1436?) сопровождал Чжэн Хэ во время нескольких его походов. Его сообщения являются одним из лучших источников по истории китайских путешествий в Восточную Африку. Он родился в семье военного чиновника в Куньшане, Сучжоу, одном из главных городов провинции Цзяннань в империи Мин. Его сочинение называется «Синча шэнлань», что можно перевести как «Общий отчет о плавании Звездного Плота». «Звездными плотами» называли корабли, на которых к месту назначения отправлялись посланцы китайского императора. Первое издание его книги было осуществлено в 1436 г. Несколькими годами позже Фэй Синь издал иллюстрированную версию своего сочинения.
      Английский перевод текста был опубликован У.У. Рокхиллом (W.W. Rockhill) в «Заметках о сношениях и торговле Китая с Восточным Архипелагом и береговыми областями Индийского океана в XIV в.». ("Notes on the Relations and Trade of China with the Eastern Archipelago and the coasts of the Indian Ocean During the Fourteenth Century" // T'oung pao, vol.XVI (1915), pp.419-47; vol.XVI (1917), pp.61-159; 236-71; 374-92; 435-67; 604-26).
      Источники:
      Ма Хуань «Иньяй шэнлань» (Общий отчет об океанском побережье) «The Overall Survey of the Ocean's Shores», перевод и комментарии J.V.G. Mills (Cambridge: Cambridge University Press, 1970), pp.59-64. Ван Гунъу «Фэй Синь» в «Словаре биографий выдающихся деятелей периода Мин» (L.Carrington Goodrich & Chaoying Fang «The Dictionary of Ming Biography» (New York: Columbia University Press, 1976), pp.440-441). Сообщение Фэй Синя о порте Брава (Бу-ла-ва):
      «Идя к югу от Бе-ли-ло (Беллигам) на Си-лань (Цейлон), через 21 день можно достигнуть земли. Она расположена неподалеку от владения Му-гу-ду-шу (Могадишо) и протянулась вдоль морского берега. Городские стены сложены из обломков скал, дома – из камня. На острове нет растительности – широкая солончаковая равнина. Есть соляное озеро, в котором, тем не менее, растут деревья с ветвями. Через длительный промежуток времени, когда их плоды или семена побелеют от соли, они (жители города) выдергивают их из воды. По характеру своему жители мужественны. Они не обрабатывают землю, но добывают себе пропитание рыбной ловлей. Мужчины и женщины зачесывают волосы вверх, носят короткие рубашки и обматывают их куском хлопчатобумажной ткани. Женщины носят золотые серьги в ушах и подвеску в виде бахромы. У них есть только лук и чеснок, но нет тыкв никаких видов. Произведения этой земли – животное маха (циветта?), которое подобно шэчжану (мускусному оленю), хуафулу (зебра?), подобный пегому ослу, леопард, олень цзи, носорог, мирра, ладан, амбра, слоновья кость и верблюд. Товары, используемые [китайцами] для торговли [с ними] – золото, серебро, атлас, шелка, рис, бобы и фарфор. [Их] правитель, тронутый императорской щедростью, послал дань [нашему] двору».
      Сообщение Фэй Синя о Джиумбо (Чу-бу):
      «Это место примыкает к [владению] Му-гу-ду-шу (Могадишо). Деревня довольно пустынна. Стены из обломков скал, дома сложены из камней. Нравы их также чисты. Мужчины и женщины зачесывают волосы вверх. Мужчины обертывают прическу куском хлопчатобумажной ткани. Женщины, когда они выходят [из домов в город], имеют головную накидку из хлопчатобумажной ткани. Они не показывают свои тела или лица. Почва желтовато-красноватого цвета. По многу лет не бывает дождя. Нет растительности. Они поднимают воду при помощи зубчатых колес из глубоких колодцев. Добывают пропитание рыбной ловлей. Произведения этой земли – львы, золотые монеты, леопарды, птицы с ногами верблюда (страусы?), которые в вышину достигают 6-7 футов, ладан, амбра. Товары, используемые [китайцами] для торговли [с ними] – алый атлас, легкие шелка, золото, серебро, фарфор, перец, рис. [Их] правитель, получив дары от [нашего] императора, преисполнился благодарности и послал дань [нашему двору]».
      Сообщение Фэй Синя о Могадишо (Му-гу-ду-шу):
      «Если идти от Сяо Гэлань (Кулам) при благоприятном ветре, можно достичь этого владения за 20 дней. Оно расположено на берегу моря. Стены представляют собой нагромождение камней, дома сложены из камней и имеют 4-5 этажей в высоту, готовят пищу и принимают гостей на самом верху. Мужчины заплетают волосы узелками, свисающими вокруг головы, и оборачивают вокруг талии кусок хлопчатобумажной ткани. Женщины зачесывают шиньон сзади и расцвечивают его верхушку желтой краской. С их ушей свисают связки (?), вокруг шеи они носят серебряные кольца, с которых до груди свисает бахрома. Когда они выходят [на люди], то прикрывают себя покрывалом из хлопчатобумажной ткани и закрывают свои лица вуалями из газа. На ногах они носят башмаки или кожаные сандалии. У гор страна представляет собой каменистую пустыню с коричневатой землей. Земля тощая, урожай скудный. Может не быть дождя на протяжении нескольких лет. Они (местные жители) копают очень глубокие колодцы и поднимают воду в мешках из овечьих шкур при помощи зубчатых колес. [По характеру своему] они возбудимы и упрямы. Искусство стрельбы из лука входит в обучение их воинов. Богатые дружелюбно относятся к народу. Бедные кормят себя рыбной ловлей при помощи сетей. Рыбу они сушат и едят, а также кормят ей своих верблюдов, коней, быков и овец. Произведения этой земли – ладан, золотые монеты, леопарды, амбра. Товары, используемые [китайцами] для торговли [с ними] – золото, серебро, разноцветный атлас, сандаловое дерево, рис, фарфор, цветная тафта. [Их] правитель, соответственно с обычаем, послал дань [нашему двору]».
      Источники:
      Теобальдо Филези, перевод Дэйвида Моррисона «Китай и Африка в Средние Века» (Teobaldo Filesi. David Morison trans. China and Africa in the Middle Ages. (London: Frank Cass, 1972), рp. 37-39). http://domin.dom.edu/faculty/dperry/hist270silk/calendar/zhenghe/feihsin.htm