Протасов Л. Г. Отец и сын Леонтьевы

   (0 отзывов)

Saygo

Протасов Л. Г. Отец и сын Леонтьевы // Вопросы истории. - 2013. - № 6. - С. 20-37.

Некая историческая несправедливость заключена в том, что имя Василия Васильевича Леонтьева-отца неизвестно общественности, в то время как широко известно имя Василия Васильевича Леонтьева-сына, хотя первый оказал безусловное формирующее влияние на становление личности, политических и научных предпочтений будущего Нобелевского лауреата, что тот и отмечал в своих интервью.

Надо признаться, что установлено это кровное родство не без влияния случая. Вначале был поиск сведений о В. В. Леонтьеве - депутате Всероссийского Учредительного собрания в 1917 г., приват-доценте Петроградского университета. Но всякий запрос неизменно блокировался массивом виртуальной информации о его знаменитом полном тезке, пока не осенила мысль связать обе фигуры, основываясь на православной традиции имянаречения по деду. "А ларчик просто открывался...", шарада была разгадана сразу1.

Leontevyvv2.jpg.e9b73c390c4a67b38ef83a66

Wassily_leontief.jpg.32f29534bc86863db64

Истоки семейной истории Леонтьевых отыскиваются в глубинах XVIII века. Есть указания на архивные документы, согласно которым предки Леонтьевых поселились в Санкт-Петербурге еще в 1741 году2. В любом случае обозреваемая история рода ведется с середины XIX в., когда предприимчивый купец-старовер Василий Яковлевич Леонтьев, прадед Нобелевского лауреата, после освобождения из крепостной зависимости перебрался в Петербург. Разбогатев на торговле ситцем, он завел свое "дело", купив у Ф. Д. Кирхнера ситценабивную фабрику на набережной Ждановки, неподалеку от ее впадения в Малую Невку. В 1867 г. он вступил в 1-ю купеческую гильдию, годовой оборот фабрики, принадлежавшей ему и его брату Николаю, достиг 400 тыс. рублей3. Старообрядческие семьи отличались, как известно, не только благочестием, но и связанными с ним строгой трудовой дисциплиной (аналог протестантской трудовой этики), практицизмом, хозяйственностью, не позволявшими распылять нажитый капитал, и, наконец, оппозиционностью по отношению к официальной церкви и стоящей за нею власти - естественная реакция на преследования за веру вплоть до 1905 года. Леонтьевы относились к единоверческому течению старообрядцев, признававшему зависимость от епархиальной и синодальной власти.

Впрочем, к началу XX в. старообрядческий уклад проявлялся, скорее, в некоторых традициях, вроде многодетности, чем в следовании заветам "огнепального" протопопа Аввакума. У В. Я. Леонтьева было 14 детей (10 сыновей и 4 дочери), рожденных за 20 лет в трех браках. Семья жила в доме, построенном по его собственному проекту: с оранжереей, большим бальным залом, но маленькими, похожими на часовни комнатами, в которых обитали многочисленные приживалки, полными икон и лампад4. После его смерти (1893 г.) ведение дел принял Валентин Васильевич, другие сыновья считались совладельцами фабрики "Братьев Леонтьевых" и в той или иной мере участвовали в делах фирмы. В 1904 г., например, по сведениям полиции, Николай ведал магазином, Александр - кладовой, Леонид, Яков, Григорий также были заняты на фабрике, Павел и Виктор учились, готовясь, вероятно, включиться в семейный бизнес. Евгений был вольноопределяющимся в Семеновском гвардейском полку5. Василий же, согласно полицейской сводке, управлял имением в Финляндии (точнее, в Карелии), еще одним благоприобретением деда. Семья была, по оценке Леонтьева-сына, буржуазно-интеллигентная, с либеральными взглядами6.

Опять же по сведениям полицейского досье, Василий Васильевич Леонтьев, будущий отец будущего Нобелевского лауреата, родился 12 января 1880 г. в Петербурге7, между тем как в семейных анналах указан 1878 год. Не исключено, что при аресте он убавил себе возраст, как это делали иногда революционеры, рассчитывая на смягчение судебного приговора (в Российской империи совершеннолетие юридически наступало с 25 лет). Полную ясность могло бы дать только подлинное свидетельство о рождении. Его мать, Надежда Яковлевна, дочь купца 1-й гильдии Алябьева, умерла после рождения сына8. В 1897 г. Василий, потерявший обоих родителей, окончил училище при церкви св. Екатерины9, а с 1900 г. уже обучался в университетах Германии - в Лейпциге и Мюнхене. Получить университетское образование можно было и в Петербурге, так сказать, без отрыва от производства. Ведь в отличие от А. Р. Гоца или И. И. Фондаминского, которые тогда же пустились в Германию вкушать "учености плоды", его не стесняла "процентная норма" для евреев, действовавшая в столичных университетах. Но в 1899 и 1901 гг. в связи с массовыми студенческими волнениями в России многие подверглись исключению и устремились за образованием за границу. В одно время с Василием Леонтьевым в Германии учились Н. Д. Авксентьев, В. М. Зензинов, Д. О. Гавронский, М. В. Вишняк и другие его соратники по партии социалистов-революционеров (ПСР), здесь складывалось ее идейное и кадровое ядро. Жизнь в Европе, вольный университетский дух наполняли их решимостью изменить к лучшему порядки и в родном отечестве.

Таковы были и настроения нашего героя. По воспоминаниям его сына, "отец в молодости устраивал забастовки на фабрике моего деда"10. В ноябре 1902 г. Департамент полиции внес его в список 49 лиц, "за коими по возвращении в Россию надлежит установить наблюдение". Его прибытие из-за границы 26 февраля 1903 г. в Россию было зафиксировано жандармами, и они получили предписание "установить тщательное наблюдение"11. По агентурным данным, Леонтьев был связан с местной организацией ПСР. Так оно и было, и один курьезный случай это подтвердил, как и то, что конспиратор он был неважный. Тот случай оказался, пожалуй, забавным, но мог стать роковым.

8 января 1904 г. "легковой извозчик" Матвей Миронов доставил в полицейский участок Петербурга кожаный портфель, забытый в пролетке рассеянным пассажиром. В нем нашли 25 экземпляров листовки "К столичному обществу", подписанной "Группой протеста" и датированной 6 января. Портфель был утерян одним из владельцев ситценабивной фабрики студентом Мюнхенского университета Василием Леонтьевым. Обыск, произведенный в доме Леонтьевых (набережная р. Ждановки, 31), ничего не дал, если не считать найденной в подвале изорванной листовки "К учащейся молодежи", датированной январем-февралем 1903 года. Графологическая экспертиза установила авторство Василия, не признававшего букву "Ф"12. Он был арестован и отправлен в Дом предварительного заключения, но отделался легко - был отпущен под денежный залог в 1 тыс. рублей13. Вероятно, помогли какие-то связи и то, что прежде он ни на чем не попадался и не был уличен в распространении этих злополучных листовок. К тому же в 1904 г. произошли два важных в этом отношении события: амнистия по случаю рождения царского наследника и назначение министром внутренних дел либерально настроенного Д. П. Святополка-Мирского после убийства ненавидимого обществом В. К. Плеве. Началась "эпоха доверия", и дело Леонтьева было закрыто. Но не забыто...

Далее в его судьбе произошли важные перемены. Оставаясь под негласным надзором, он фигурировал в полицейской переписке как поручик 131-го Тираспольского пехотного полка, что явно было связано с русско-японской войной, разразившейся в январе 1904 года. Как и когда он стал офицером, неизвестно. При этом его мысли тогда были явно далеки от Маньчжурии - скорее, они были на любовном фронте. 18 января 1905 г. Леонтьев в форме прапорщика запаса, согласно донесениям филеров, выехал в Одессу из Киева, где его и его спутницу Злату Бенционовну Беккер провожали студенты и три барышни14. Его эмоциональное возбуждение, видимо, так бросалось в глаза, что в полиции Василию дали кличку "Жених".

"Он впервые увидел ее в пансионе в Париже, где они учились", - такими словами открывает его невестка Эстел Маркс главу об этой любви в книге "Женя и Василий"15. Это случилось в 1902 году. В Париже Злата изучала медицину, а затем увлеклась историей искусств. Она была четырьмя года моложе, дочь состоятельного торговца из Одессы. Влюбившись, Василий каждый день посылал ей розы, она их выбрасывала, но он был настойчив и в конце концов добился своего. Они поженились в Лондоне в 1903 г., и это стало их свадебным путешествием - с музеями, с друзьями, свидетелями их брака. После свадьбы в Петербурге молодожены поехали в Вену на медовый месяц, там жили в Гранд-отеле и ходили в оперу. Леонтьев был похож на кавалера де Грие, встретившего Манон Леско в другом пансионе Парижа за полтора века до того. Он никогда не позволял себе и другим усомниться в его чувствах к своей "Манон". В 1906 г. он опубликовал перевод статьи некоего немецкого социолога о новом типе современной женщины и посвятил эту свою работу жене как женщине будущего - на обложке издания была изображена его Женя в шлеме Валькирии.

Его молодой жене ради личного счастья пришлось поступиться многим. Она должна была принять православие16, чтобы получить право жить в Петербурге, превратившись разом из Златы Бенционовны в Евгению Борисовну, но после крещения ее родители-иудеи отреклись от нее. И в самом деле, согласно сведениям полиции, проследившей за поездкой молодоженов в Одессу, уже 19 января 1905 г., то есть на следующий день, они возвратились в Киев17 - явно не по своей охоте. Лишь когда их маленькому Васе было 4 или 5 лет, старый Беккер смягчился и нанес визит своей дочери "на нейтральной почве", в имении, где тогда жили Василий и Евгения. Она была незаурядной женщиной, бестужевкой, увлекалась искусством, знала несколько языков, сильный характер обеспечивал ей безоговорочное лидерство в семейном дуэте. Но такой характер может причинять и сильные неудобства, тем более в большой семье: судя по воспоминаниям невестки, сестры мужа ревниво относились к ней, стараясь отодвинуть ее на второй план, кроме того, "эти люди любили подшучивать друг над другом и, несомненно, не без оттенка антисемитизма"18. Василий всеми силами оберегал свою жену. Возможно поэтому они прожили в доме Леонтьевых рядом с фабрикой только 8 месяцев, перебравшись затем в дом на Крестовском острове, в городке Сан-Галли.

Не были чужды Евгении революционные взгляды мужа - по семейным преданиям, ей самой довелось побывать в одесской тюрьме, ее братья и сестры были социалистами, а 16-летний Борис был убит во время бунта заключенных. Впрочем, и в этой драматической ситуации не обошлось без одесского шарма: как рассказывала сама Евгения сыну, за ней в тюрьму приезжал одесский губернатор и вывозил ее в своей коляске на прогулку19, из чего Леонтьев-младший впоследствии справедливо заключал, что это было "явно несерьезно", своего рода игрой в революцию. В полиции, однако, думали иначе и не оставляли ее без наблюдения.

В памяти Леонтьевых более запечатлелись и до конца жизни грели их души пленительные картины далекого прошлого, когда каждое лето семья собиралась в их небольшом имении, скорее - даче, в Финляндии, в Кексгольмском уезде Выборгской губернии. Ныне это озерный край, Приозерск, полноводная река Вуокса, Ладога, словом - настоящий туристский рай. Воспоминания Эстел Маркс воскрешают в воображении тургеневские и чеховские образы изящных барышень в белых платьях, элегантных мужчин в канотье и чесучевых парах, беззаботно фланируюших по лужайке.

Последующие жизненные шаги Леонтьева-старшего теряются в неизвестности, почти не отразившись в полицейской хронике. Хотя это умолчание тоже многозначительно. Уместно будет припомнить реплику аббата Э. Ж. Сийеса, который на вопрос, что он делал во время якобинской диктатуры, ответил кратко и емко: "Жил". Многие социалисты после 1907 г. утратили веру в скорую новую революцию и, если не эмигрировали, обратились в журналистов, литераторов, адвокатов, кооператоров, профсоюзных активистов и т.п. Василий Васильевич тоже "жил". Он явно не был борцом, готовым положить жизнь за политические убеждения или карьеру. Семья была всегда его главной жизненной ценностью. Разумеется, они с молодой женой были единомышленники, в меру их интереса к политике, но их брачный союз к этому не сводился.

Тогда же окончательно определился социальный статус Леонтьева. Семейное предприятие, со смертью деда, наследники преобразовали в торговый дом ("товарищество на вере") Леонтьевых, что должно было их объединить и обеспечить согласованное управление, не допуская раздела имущества и неизбежного упадка торгового дела. Уже тогда Василий решил не связывать себя заботами о фабрике, удалившись на научную стезю. 29 октября 1899 г. он заявил о своем нежелании "далее участвовать в делах Товарищества" и впредь отказывался, после получения своей доли, претендовать на часть прибыли. Дела же фабрики при коллективном руководстве шли все хуже, и в 1912 г., когда она, увязнув в долгах, была передана под внешнее управление, Василий Васильевич великодушно отказался от своей доли вознаграждения в пользу других родственников20.

Таким образом, Леонтьев-старший сделал свой выбор, и это были преподавание и наука. Какое-то время он преподавал экономику в Юрьевском университете, затем перешел в Петербургский. Он серьезно изучал марксизм (идейные эсеры знали труды Маркса не хуже записных социал-демократов именно потому, что не воспринимали их на веру, отыскивая в них рациональное зерно21) и написал диссертацию об экономическом положении рабочих в России. Среди эсеров он считался экспертом по рабочему вопросу, хотя надо оговориться, что эсеровская социология, в отличие от марксистской, не наделяла пролетариат мессианскими чертами, различая "эксплуатируемых" главным образом по сфере их трудовой занятости. И вообще политэкономия занимала эсеров куда меньше, чем марксистов, - "критически мыслящие личности" плохо мирятся с экономическим детерминизмом.

В 1912 г. Леонтьев издал книгу "Об изучении положения рабочих" - это была тема его докторской диссертации. Она начиналась с уведомления, что "рабочий вопрос представляет в настоящее время основную часть социальной проблемы и одну из главных задач социальной политики", но в литературе слишком мало исследований о положении рабочих фабрично-заводской промышленности. Высоко оценив известную работу Ф. Энгельса "Положение рабочего класса в Англии" за верное воспроизведение мрачной картины положения английских рабочих в первую треть прошлого века, он отметил предвзятость Энгельса, связанную с обоснованием социалистической теории, вполне резонно указав, что "к нему нельзя предъявлять методологических требований нашего времени"22. Впрочем, в его глазах много ниже уровнем стояла книга народника В. В. Берви-Флеровского "Положение рабочего класса России", успех ее Леонтьев объяснял лишь состраданием к трудящемуся люду и наложенным на нее длительным запретом. Его собственный подход в этом смысле совершенно академичен и не обнаруживает - ни в стиле, ни в аргументации - узкой партийности автора. Выделив очерки К. А. Пажитнова и А. М. Коллонтай о положении рабочих, статистические выкладки В. Е. Варзара и А. Е. Погожева, он сетовал на бедственное научное состояние вопроса о положении труда: "Одна Россия осталась совершенно невосприимчивой к этому движению и не создала ничего замечательного"23, не идя ни в какое сравнение с тем, что уже сделано в Западной Европе и даже в Южной Америке.

Касаясь вопроса о заработной плате рабочих, Леонтьев критиковал академика И. И. Янжула за метод "средних цифр", называя это "слишком простым решением задачи"24. В вопросе о благотворительной деятельности предпринимателей он отмечал, вполне социал-демократически, ее двойственность: позитивная, особенно в просветительном плане, она становится на пути развития самодеятельности рабочих.

Заметив, что "вопрос о рабочих носит характер, при котором трудно отрешиться от личных социальных и политических воззрений", Леонтьев оставался на почве сугубо экономического анализа. Само понятие "рабочий", с его точки зрения, совокупное - это живой носитель труда, центр воздействия различных влияний, в свою очередь реагирующий на всю обстановку. "Для практических задач чрезвычайно важно сохранить этот момент жизни в объекте исследования, не умертвив его и ничем не заменив"25. А это предполагает не только изучение социального положения рабочих, но и тщательный анализ системы оплаты труда, бюджета рабочего времени, структуры расходов26, покупательной способности денег и прочих факторов. При всей основательности леонтьевского понимания "совокупного рабочего" как непосредственного производителя и как потребителя благ, оно далеко от марксова толкования пролетариата-гегемона как класса "для себя" и не содержит революционных выводов или хотя бы, по цензурным соображениям, аллюзий на этот счет.

Ученый, таким образом, явно брал в нем верх над политиком. Впрочем, это не был полный отход от партии и отказ от революционных убеждений. Леонтьевы оказывали содействие подполью, время от времени помогая деньгами; их имение служило прибежищем для нелегалов, уходивших от преследований полиции в Финляндию. В те времена для демократической интеллигенции это было, пожалуй, нравственной обязанностью или политической фрондой, вовсе не требовавшей строгой партийности. Полиция не спускала с Леонтьевых глаз, но могла лишь констатировать происходящее27. В феврале же 1909 г., когда Василий Васильевич вернулся в Россию из поездки в Италию, в его багаже пограничная стража на ст. Вержболово ничего предосудительного не обнаружила, и его объявленный розыск был прекращен28. Больше беспокойства доставлял властям младший брат Виктор, также учившийся за границей и связанный с эсерами. Он был арестован в апреле 1906 г. и выслан из столицы на два года29. Мать братьев обратилась в Департамент полиции с просьбой освободить его и позволить жить в их имении на Вуоксе. Неизвестно, чем дело кончилось, но в последующие годы Виктор Леонтьев значился в розыскных циркулярах, иными словами, скрылся от полиции и перешел на нелегальное положение, возможно, эмигрировал. Под надзором состоял и Павел Леонтьев, студент Политехнического института, замышлявший, опять же по сведениям полиции, создание боевой дружины30.

Но все же до 1917 г. "вихри враждебные" внешнего мира мало тревожили их семейный быт, а главным событием этого отрезка биографии четы Леонтьевых стало рождение сына. Это случилось 23 июля (5 августа, по новому стилю) 1905 г.31, и не в Петербурге, как считалось, а в Мюнхене. Супруги приехали в Германию специально для того, чтобы роды прошли в одной из лучших клиник. Сразу же после появления сына на свет они вернулись на родину и через три с небольшим недели крестили в Петербурге, в Спасо-Преображенской Колтовской церкви, где некогда был церковным старостой его отец. Поселилась молодая семья на Крестовском острове, в доме, который принадлежал Леониду, главному управляющему фабрики Леонтьевых. Василий и Евгения были вхожи в среду тогдашней художественной богемы, а Кузьма Петров-Водкин написал портрет 8-летнего Васеньки ("Вася Леонтьев. Вид сзади").

Революция 1917 года вернула Леонтьева-старшего к активной политической жизни, очевидным подтверждением чему стало его участие в кампании по выборам во Всероссийское Учредительное собрание. В августе он был включен VII советом Партии социалистов-революционеров в список 57 "обязательных" кандидатов партии, распределенных между периферийными избирательными округами, поскольку в столицах, где они жили, они не могли быть избраны в полном составе32. Леонтьев был определен в Новгородскую губернию и шел в кандидатском списке третьим (из 11 человек), вслед за партийным "генералом" Н. Д. Авксентьевым и Н. Н. Соколовым, чье многолетнее страдание "за народ" в сибирской ссылке вплоть до 1917 г. было весомым аргументом в эсеровской предвыборной агитации. Против фамилии Леонтьева в кандидатском списке значилось скромное: "Приват-доцент. Специалист по рабочему вопросу"33. Но и "призовое" третье место практически гарантировало Леонтьеву избрание, учитывая непромышленный облик региона. Противостояли же ему такие политические "тяжеловесы" как большевики Л. Д. Троцкий и М. С. Урицкий, председатель III и IV Государственных дум М. В. Родзянко - от Союза земельных собственников, думский "златоуст" Ф. И. Родичев - от кадетов, А. В. Чаянов - от кооператоров, В. И. Засулич - от меныпевиков-плехановцев. Леонтьев приезжал тревожной осенью 1917 г. в Новгород для предвыборной агитации, но своим избранием был обязан не этому, а реальной политической ситуации в стране: отчаявшиеся, сбитые с толку люди голосовали не за личности, а за партии, а еще конкретнее - за брошенные ими в толпу популистские призывы и лозунги.

Эсеры получили на выборах в Новгородской губернии свыше 45% голосов и четыре депутатских мандата, остальные четыре достались большевикам. Уместно отметить и то, что новгородские эсеры блокировались с Трудовой народно-социалистической партией: это важно не столько с точки зрения выборной арифметики (что могли прибавить 10 тыс. голосов энесов к 220 тыс. эсеровских!), сколько для конкретизации их общеполитической позиции, поскольку партия все более превращалась в "рассыпанную храмину", по выражению ее лидера В. М. Чернова. Вряд ли будет ошибкой отнести Леонтьева к правоцентристам, подобно Авксентьеву, тем более что и по своему характеру он никогда не был склонен к крайностям. В Петрограде Василий Леонтьев вошел в состав фракции эсеров Учредительного собрания.

4 января 1918 г., то есть в канун его открытия, он был зарегистрирован в канцелярии под порядковым номером 228 как депутат34, однако без надлежащего указания номера и числа предъявленного удостоверения - факт, заслуживающий комментария. Когда ленинский Совнарком, в ту пору озабоченный проблемами своей легитимизации через Учредительное собрание, потребовал, чтобы прибывающие депутаты регистрировались у назначенного им комиссара М. С. Урицкого, это было воспринято руководством фракции ПСР как прямое посягательство на суверенитет Конституанты. Оно поставило вопрос о допустимости такой регистрации на поименное голосование. Это было 2 - 3 января 1918 года. Леонтьев, как и большинство членов его фракции (87 из 170), высказался "против". Записка с его автографом хранится в Российском государственном архиве социально-политической истории35, и в самом общем смысле она выражает антибольшевизм автора, неприятие им компромисса с "узурпаторами власти".

К этому времени Смольный уже пришел к определенному решению в отношении Учредительного собрания и потому не стал ломать копья в формальном вопросе: эсеры через секретаря фракции В. А. Колерова передали Урицкому полный список своих членов, включая Леонтьева, комиссар прислал соответствующее число красных именных удостоверений36.

Леонтьев подписал и публичное "Письмо" 109 депутатов-эсеров народу, в котором они клялись: "Через наши трупы пройдет всякий безумец, посягнувший на Учредительное собрание"37. Нет сомнений, Леонтьев присутствовал 5 января 1918 г. в Таврическом дворце на историческом заседании Учредительного собрания, разгон которого большевиками разрушил последние надежды на торжество народовластия в России или хотя бы на гражданский компромисс. Это событие следовало бы назвать вершиной политической карьеры Леонтьева, если бы та имела продолжение, но его не последовало...

Революция, которую Леонтьевы ждали и которой в меру сил содействовали, лишила их не только политических иллюзий, но и прозаических житейских благ. "Я никогда не слышал от своих родителей жалоб на то, что в революцию они потеряли все, что имели: деньги, имущество, - вспоминал В. В. Леонтьев-младший. - А жить было трудно. Голодно, есть совершенно нечего было..."38 В 1919 г. их выселили из дома на Крестовском, несмотря на ходатайство университета о том, чтобы за Леонтьевым оставили эту квартиру, - новые власти даже не соизволили ответить на эту просьбу. Явились революционные матросы и выселили, дав 24 часа на сборы и указывая при этом, что из вещей можно взять с собой, а что надо оставить. Так и сгинул Васин портрет работы Петрова-Водкина.

Основным и, скорее всего, единственным источником существования семьи оставался университет. "Рабоче-крестьянская власть" не жаловала старую профессуру, но вынуждена была временно мириться с нею, пока не будут выкованы идеологически надежные кадры. Нетрудно понять морально-психологическое состояние Леонтьева той поры. Ему, социалисту, никак не могла импонировать коммунистическая социальная практика. "Мыслящему тростнику" приходилось гнуться под прессом власти, но не прогибаться под нее, сохранять свободу мысли и духа при наружной лояльности, уходить во внутреннюю эмиграцию за невозможностью или неприемлемостью эмиграции зарубежной. От политической деятельности пришлось отказаться, но вряд ли для человека науки это было такой уж крупной жертвой. Из партии эсеров он выбыл механически - работать в ней после публичного процесса над руководством ПСР (июнь-август 1922 г.) было самоубийственно, а политическим гладиатором он не был. Но и открытых писем и громких заявлений о разрыве с партией не делал, сохранив честь и личное достоинство перед лицом истории.

Единственный достоверный источник, позволяющий судить о занятиях Леонтьева в то время, - написанная им глава "Льняное дело" в 7-м выпуске издания "Богатства СССР" (М.-Л. 1925). Она содержит обстоятельный анализ истории развития и достинутого состояния льняного дела, значимости его и как статьи экспорта и как способа улучшения жизни крестьян, повышения доходности их хозяйства. "Революционные годы сильно дезорганизовали льнопромышленность, - писал Леонтьев-старший, - но все же менее глубоко, чем многие другие производства. Здесь сказался органический характер этой отрасли промышленности, работавшей исключительно из местного сырья на удовлетворение потребностей, которые и заграничным привозом не могли бы удовлетвориться много дешевле". Для развития льноводства необходимо содействовать экспорту, которому послевоенный мировой рынок открывает благоприятные перспективы. Раздел изобилует статистическими выкладками, таблицами, диаграммами, в нем Леонтьев выступает как поборник гармоничного развития экономики: "Для того чтобы полностью использовать богатство, которое СССР имеет во льне, необходима упорная и осмысленная работа крестьянина-льновода, деятеля торговли и льнопромышленности, правильно согласованных экономической политикой правительства". Нетрудно спроецировать эту линию на грянувшую через год-другой политику "сверхиндустриализации" страны.

С этих лет семейная эстафета поколений явно перешла к Леонтьеву-сыну. Пока в стране бушевали революции и гражданская война, мальчик получал домашнее образование. Евгения Борисовна, будучи после Бестужевских курсов дипломированным педагогом, не стала отдавать сына в гимназию, сама занялась его образованием. Особое внимание уделялось иностранным языкам, и к 15 годам Вася свободно владел основными европейскими языками. Как он вспоминал впоследствии, другим предметам его обучали репетиторы: "Моими учителями были студенты-разночинцы, похожие на тургеневского Базарова"39.

Но однажды родители сказали ему: "Послушай, у нас было достаточно средств, чтобы дать тебе приличное образование за границей. Теперь этого нет, и ты должен стараться все делать сам"40. Еще два года он учился в советской единой трудовой школе, впрочем, исключительно ради аттестата, вряд ли обогатившись новыми познаниями. Наконец, в 1921 г. 15-летний вундеркинд сдал выпускные экзамены и поступил на социально-экономическое отделение факультета общественных наук Петроградского университета, где изучал философию, социологию, а затем и экономику. Одновременно он много занимался математикой.

В пестрой советской реальности тех лет Петроград (с 1924 г. - Ленинград) являл собой удивительную, пожалуй, парадоксальную картину. С утратой столичного статуса и былого имперского блеска он одновременно утверждался как очаг духовной и интеллектуальной оппозиции набиравшему силу партийно-бюрократическому режиму Кремля. Здесь меньше пострадала "старая" академическая наука, были живы культурные традиции дореволюционной эпохи, имелись даже масонские ложи. Независимые тенденции проявлялись и в партийных кругах, что повлекло за собой, в конце концов, замену ненадежного питерского "хозяина" Г. Е. Зиновьева верным сталинцем С. М. Кировым.

Несомненно, что все это обсуждали и переживали в доме Леонтьевых. Политика не отпускала семью, затягивая в свою опасную воронку сына. Леонтьев-младший еще в 1917 г. прикоснулся к ней - бывал на митингах, слышал, по его словам, выступление Ленина у Зимнего дворца. Не могли не сказаться и ностальгические реминисценции родителей о временах их революционной молодости. Правда, он считал себя уже не народником-эсером, а меньшевиком. Но и в этом была осознанная политическая логика, поскольку родительский опыт подлежал критическому пересмотру - частный случай всеобщего закона развития человеческой цивилизации. Меньшевики же, не участвовавшие, в отличие от эсеров, в вооруженной борьбе с большевизмом, сохраняли формальную легальность. Их социал-реформистские разработки принимались во внимание высшим советским руководством при проведении новой экономической политики, пригодились и их практические навыки, поскольку меньшевистские эксперты проявили себя трезвыми экономистами, не поддавшись "военно-коммунистической" эйфории.

В высшей школе начала 1920-х годов шли арьергардные бои за сохранение последних островков свободы против фронтального натиска фанатичных приверженцев "единственно верного" учения. Профессора, преподаватели, часть студентов требовали полной автономии университетов, критиковали систему управления высшей школой и новые сословные правила приема студентов41. Другие студенты, коммунисты, поддерживали позицию наркома просвещения А. В. Луначарского, настаивавшего на жесткой директиве: "Никакие уступки в сторону неприемлемой автономии университета при нынешнем политическом положении ни в коем случае сделаны не будут"42. Об остроте противостояния свидетельствовала принудительная высылка из страны во второй половине 1922 г. большой группы представителей оппозиционной интеллигенции43.

С безрассудством юности 16-летний студент вступил в эту борьбу: спорил с оппонентами, расклеивал по ночам на улицах плакаты с протестом против высылки нонконформистов, с требованием свободы печати, свободы высказываний, преподавания. Все это делалось почти открыто - люди такого склада не бывают умелыми конспираторами. После доносов сокурсников-коммунистов его неоднократно привозили на Гороховую, 2, где в кабинетах прежней царской охранки расположилась ЧК-ГПУ-ОГПУ, арестовывали, особенно перед праздниками, "для профилактики"; он сидел и в общей камере и в одиночке ("очень высокий потолок, метров 4 - 5, деревянные нары. И очень много тараканов, они приходили по ночам"). Обычно арест длился несколько дней, после чего опять выпускали. Так что образование Василия-младшего шло с краткими перерывами.

Как следует из оперативной сводки Петроградского ГПУ, 4 ноября 1922 г. в разных районах города были расклеены печатные листовки, в которых подводился следующий итог пятилетия большевистского правления: "От надежд и упований первых дней Октября не осталось камня на камне. Лишь в одном верны себе коммунисты и сохранили завет первых дней Октября - террор". Среди задержанных расклейщиков был и "Леонтьев Василий Васильевич, 16 лет, родился в городе Мюнхене, студент курса экономического факультета Петроградского университета, из дворян, беспартийный, сочувствующий РСДРП"44.

Следователи-чекисты в ночных беседах, обычно между тремя и четырьмя часами, и увещевали его одуматься и угрожали расстрелом. "Вы не думайте, пожалуйста, что я был активный борец, политик, - объяснял он журналисту. - Для меня то, что я вам рассказал, незначительными эпизодами было. И я совершенно не боялся. Но вот родители... Они просто убиты этим были. А я не боялся, нет. Может быть, не понимал до конца, очень молодой был"45. Леонтьев, по его признанию, угрозы не воспринимал всерьез - и совершенно напрасно. За год до того "дело Таганцева" завершилось расстрелом 61 человека, включая таких корифеев духовной культуры, как юристы В. Н. Таганцев, Н. И. Лазаревский, поэт Н. С. Гумилев.

Главным в его жизни была наука. В 1925 г. Василий закончил университет, в 19 лет стал дипломированным экономистом и был принят на кафедру экономической географии Ленинградского университета. Это открывало перед ним научные перспективы, соответствовавшие его дарованиям. При одном непременном условии - лояльности, пусть показной, внешней, но покорности. К этому времени коммунистический режим, затеявший небывалый социальный эксперимент и тем вызывавший живой интерес интеллектуального Запада, вполне мог сказать о себе словами, некогда изреченными императором Николаем I: "Мне не нужны умные, мне нужны послушные и верноподданные". Власть нуждалась не в мыслителях, а в "спецах".

Леонтьев, с его независимым умом, быстро ощутил это. Студентом он много занимался в Публичной библиотеке, изучая труды экономистов XVII и XVIII веков. В частности, подготовил работу об экономических воззрениях К. -И. Родбертуса (1805 - 1875), немецкого экономиста, разрабатывавшего, вслед за Сисмонди, трудовую теорию стоимости и сформулировавшего концепцию "государственного социализма" как некоего теоретически мыслимого синтеза социального реформаторства с прусской монархией46. Кроме того, он перевел с немецкого работу К. Шеффера "Классические системы стабилизации валюты". Книга была издана в Петрограде в 1923 г. и получила признание специалистов47. Эти книги на английском и немецком языках никто, кроме Леонтьева, не брал, что очень заинтересовало директора Публичной библиотеки Э. Н. Радлова, философа-идеалиста, члена-корреспондента Петербургской академии наук. Побеседовав с необычным юношей, он предложил ему написать статью, которую передал в журнал "Анналы", редактируемый Е. В. Тарле.

Совершенно безобидная с точки зрения идеологии статья с размышлениями о путях развития науки была запрещена для публикации. "Это была статья о казуальном и нормативном подходах в науке. Я рассматривал развитие двух этих методов у философов, начиная с XVIII века, через Канта и Гегеля, и кончая Бергсоном. Это была историко-аналитическая статья, страшно далекая от политики, от идеологии. И если запретили даже ее... Я понял, что здесь наукой невозможно будет заниматься". Молодой Леонтьев принялся добиваться разрешения на выезд за границу для продолжения учебы в аспирантуре Берлинского университета, благо "железного занавеса" еще не было. Дело затягивалось, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот что говорил об этом сам В. В. Леонтьев: "Я заболел, у меня была опухоль на челюсти. Врачи сделали операцию, удалили часть кости и решили, что это саркома. Тогда я попросил, чтобы мне дали паспорт. И мне дали паспорт. Решили - пусть едет, все равно скоро умрет. Когда я уезжал, мне врач дал баночку с удаленной костью. И когда я пошел к врачам в Германии, они исследовали ее и сказали, что это не саркома, и я остался живой. Так что мне саркома очень помогла. Согласитесь, она не многим людям помогает"48.

По-видимому, вначале Леонтьев-младший не собирался навсегда покидать родину и порывать связь с родительским домом. Для него вопрос заключался в том, чтобы полнее реализовать свои знания и способности. Разоренная мировой войной, униженная Версальским миром веймарская Германия была хотя и дружественной для страны советов, но вовсе не могла считаться землей обетованной. Для поступления в аспирантуру ему потребовалось сдать экзамен по греческому и латинскому языкам, которые в Советском Союзе считались "мертвыми" и не преподавались. Но Леонтьев легко справился с этим и стал аспирантом Берлинского университета, работая под руководством знаменитого экономиста и социолога В. Зомбарта и крупного статистика-теоретика, выходца из России, В. Борткевича. Темой его диссертации было исследование народного хозяйства как непрерывного процесса - "Круговорот экономики". В Германии Леонтьев опубликовал статью с критическим анализом доклада начальника ЦСУ СССР П. И. Попова о балансе народного хозяйства СССР за 1923/1924 г., где впервые использовал оригинальную таблицу межотраслевых связей. Это было начало мощного научного направления межотраслевого анализа. Удивительно, но статью с массой критических замечаний оперативно перепечатали в Москве в журнале "Плановое хозяйство". Не оставляя учебу, он начал свою профессиональную карьеру в качестве экономиста-исследователя Института мирового хозяйства при Кильском университете, занимаясь изучением производной статистического спроса и кривой предложения. В 1928 г. Леонтьев получил степень доктора философии за работы по анализу цикличности экономических потоков.

Легко понять душевные терзания родителей единственного сына, отправившегося на чужбину, да еще с неутешительным медицинским диагнозом, хотя кому как не им было знать цену европейскому образованию и науке. Плюс был и в том, что там он был в безопасности, поскольку в СССР нагнеталась политическая истерия, и жить здесь с подозрительной репутацией, да еще и с отцом-эсером, депутатом "учредилки", становилось все труднее и тревожнее49. Вероятно, употребив серьезные усилия и использовав какие-то личные связи, Леонтьеву-старшему удалось-таки получить должность экономического советника при советском полпредстве в Берлине.

Очевидно в 1928 г. состоялось воссоединение семьи Леонтьевых в Германии. Но при этом жизненные пути отца и сына расходились все дальше. Отец состоял на дипломатической службе идеократического режима, вырождавшегося в личную диктатуру Сталина. Он с тревогой следил за тем, что происходило на родине, и не мог ничего знать о своем будущем. Сына ничто с прошлым не связывало. Им всецело владела наука, а его амбиции требовали выхода, искали новых творческих горизонтов и географических широт. К тому же Европу все теснее сдавливали тиски экономического кризиса. Поэтому он охотно принял приглашение поехать в Китай в качестве советника министра железных дорог и заняться, как теперь говорят, логистикой, то есть рассчитать оптимальный вариант системы путей сообщения и грузоперевозок. Не имея ни статистики, ни другой экономической информации, Леонтьев-младший самолично, на аэроплане и поездах, район за районом, обследовал Поднебесную, намечая будущие транспортные пути. Китайский опыт, пусть и отрицательный, был полезен, но в 1929 г. он не стал продлевать контракт и вернулся в Европу.

Следующая ступень профессионального признания была связана с Америкой. В 1931 г. директор Национального бюро экономических исследований США У. Митчелл, известный специалист в области анализа экономических циклов и конъюнктуры, пригласил Леонтьева на работу. К этому времени он уже имел репутацию теоретика с широким кругозором, талантливо применяющего математические и статистические методы. Как человек европейской культуры, он смог довольно легко натурализоваться за океаном, хотя и не без проблем. Местные экономисты, имевшие свои взгляды на состояние американской экономики и державшиеся за традиции знаменитой "кэмбриджской школы" и идеи эволюционного течения экономических процессов, приняли коллегу, мягко говоря, без энтузиазма. Не получив возможности развернуть самостоятельные исследования в Национальном бюро, Леонтьев перешел в Гарвардский университет (Кэмбридж, штат Массачусетс), где стал преподавать политическую экономию. Здесь он попал в благоприятную научную среду и сразу подал заявку на создание фундаментальной таблицы межотраслевых связей США и проведение исследований в этом направлении. Получив для начала небольшой грант, Леонтьев взялся за грандиозную работу. Он собрал обширную информацию о производственных затратах, потоках товаров, распределении доходов, структуре потребления и инвестиций, взятую из государственных учреждений, частных фирм и банков. Таким способом ему удалось воссоздать точную картину экономики США на 1919 год, с перспективой и на последующие годы. Это был первый опыт построения уникальной матрицы "затраты-выпуск", позволявшей влиять на развитие любой отрасли экономики в стране. Создатели "нового курса" президента Франклина Рузвельта обратили внимание на этот метод, который давал правительству страны возможность, не нарушая принципа свободного предпринимательства, влиять на рыночную стихию. А для самого Василия-Васильевича-младшего Гарвард стал второй альма-матер: здесь он преподавал более 40 лет.

В 1932 г. Василий Леонтьев женился на поэтессе Эстел Маркс, а еще через год получил американское гражданство. Это был очень серьезный шаг, фактически - политический разрыв с родиной, обещавший опасный титул "невозвращенца". Между тем в СССР, как отмечают его биографы, внимательно следили за его работами и "неофициально и приватно" убеждали вернуться: его знания и методы могли найти применение в грандиозном планировании советской экономики. Какое-то время Леонтьев колебался, но отец убедил сына в опасности такого шага. В 1931 г. и сам Леонтьев-старший был отозван в СССР, но отказался вернуться и тем, скорее всего, спас свою жизнь. Достаточно вспомнить судьбы других выдающихся экономистов, погибших в ходе "большого террора" - А. В. Чаянова, Н. Д. Кондратьева, А. Н. Минина и др. Пострадали и самые близкие родственники Леонтьевых. Леонид Васильевич, некогда управлявший фабрикой, был выслан вместе с семьей из Ленинграда и умер в ссылке. Сестра Евгении Борисовны Любовь, воспитательница дошколят, была осуждена на 15 лет лагерей по обвинению... в продаже планов советских подводных лодок. В эмиграции оказались некоторые другие их братья и сестры50.

В ноябре 1939 г. Леонтьевы снова воссоединились, теперь уже в Америке. Старшему, "невозвращенцу", утратившему советское гражданство и не защищенному августовским советско-германским договором (пакт "Молотов-Риббентроп"), а тем более Евгении Борисовне, рожденной от еврейских родителей, нельзя было оставаться в гитлеровском Третьем рейхе. Уезжали они пароходом, и даже не из Германии, а из Италии, из Неаполя. В США они временно поселились в небольшом доме в штате Вермонт, у озера Уиллогби, на лоне природы, как некогда в Карелии. Жили на скромный доход от досоветских вложений в Англии. Зимой Леонтьев-отец особенно любил коньки: когда он выходил на лед, ветер, раздувая полы его пальто как парус, гнал его за пять миль к южной оконечности озера... Он ловил форель и собирал грибы, сажал деревья. Супруги много времени проводили за чтением, индивидуальным и коллективным, интересуясь и античностью, и современными газетами на многих иностранных языках. В дальнейшем, перебравшись в Вашингтон, они жили по соседству с общиной адвентистов седьмого дня и восхищались ими, словно возвращаясь к давним временам эсеровских грез об обществе равенства и братства.

Время от времени Леонтьев-отец бывал в Кэмбридже, чтобы позаниматься в библиотеке, повидать друзей. Для него это было окном во внешний мир. Ему приходилось, впрочем, и в отъезде каждодневно отсылать Евгении Борисовне старательно заполненные ею почтовые карточки. Прав ли Л. Н. Толстой, утверждая, что все счастливые семьи похожи друг на друга и только несчастливы по-разному?! В Америке супруги ощущали себя "ссыльными", и это, казалось бы, должно было еще более сближать их. Но тихое семейное счастье может утомить и наскучить монотонным однообразием, а докучливая супружеская забота даже стать изощренной формой тирании со стороны более волевого партнера, когда обнаруженная в кармане сигара дает повод для тяжелой ссоры с упреками и уходом из дома. Книга воспоминаний "Женя и Василий", написанная Эстел Маркс, оставляет широкий простор для такого рода невеселых размышлений, даже если отвлечься от сложных отношений между самими женщинами.

Увы, эта книга почти не касается взаимоотношений мужчин - основных героев нашего очерка. Это и понятно: великих людей нет для жен и камердинеров (Вольтер). У каждого из них теперь был свой жизненный удел. Научная и деловая занятость сына не позволяла много внимания уделять родителям (перманентно тлевший женский конфликт, невольными виновниками и заложниками которого оказались и отец и сын, также усиливал отчужденность семей), а экономические представления отца вряд ли годились для Америки. "Стареющий экономист и европейский интеллектуал с бородой", как он выглядел в глазах американцев, занимался в славянском отделе библиотеки в Кэмбридже, составляя антологию сочинений экономистов, работал над многотомной автобиографией. Он знал наизусть многое из Пушкина, Лермонтова, Гете, переписывался с эмигрантами (П. А. Сорокин стал крестным отцом единственной дочери Леонтьева-младшего Светланы51). Но определенно он не испытывал ностальгии по СССР, считая его миром жестокости и страданий, и даже в начале 1940 г. всерьез был готов отправиться в Европу, чтобы защищать Финляндию или, по крайней мере, Карелию, от вторжения "большевиков". В этом довольно случайном эпизоде выявилась ключевая черта его политического мироощущения - Леонтьев считал, что всей Европе угрожает опасность, и не ожидал розового будущего.

Леонтьев-младший состоял консультантом правительства Рузвельта в период "Нового курса". Его первая крупная монография "Структура американской экономики 1919 - 1929 гг." (1941 г.), в которой содержалась шахматная таблица (межотраслевой баланс) для 41 отрасли и матрица для 10 укрупненных секторов, наглядно показала возможности нового метода экономического анализа и принесла автору известность. Универсализм нового метода состоял в том, что он не сводился к набору определенных приемов и средств анализа, а предполагал и предлагал новые методологические установки. Еще в 1937 г. Леонтьев опубликовал работу с "говорящим" названием "Слепое теоретизирование. Методологическая критика нео-Кэмбриджской школы", в которой упрекал американских экономистов в злоупотреблении далеким от практики теоретизированием. По его мнению, прежде всего следует эффективно использовать имеющиеся факты, прогнозировать, улавливать перспективные направления научно-практического поиска: "Теоретизирование требует вдохновения и навыка, а сбор фактов стоит пота и слез". Интересно, что Леонтьев в 1935 г. впервые применил для анализа экономических процессов большую механическую вычислительную машину, а в 1943 г. (также впервые) - электронную.

Известность Леонтьева-младшего росла, его имя все чаще ставилось рядом с Дж.М. Кейнсом, тем более что в экономических построениях англичанина и "русского американца" были общие моменты, касавшиеся регулятивной функции государства в экономике. Мы не располагаем, к прискорбию, прямыми свидетельствами о генетической связи и преемственности политэкономических воззрений отца и сына Леонтьевых, но ее не могло не быть, учитывая специфику российских условий конца XIX - начала XX в., складывавшихся под знаком экономического патернализма государства, который особенно проявился в годы первой мировой войны.

После того как в декабре 1941 г. Америка оказалась втянутой в боевые действия новой мировой войны, ученому предложили поработать на победу. Его сделали руководителем Русского экономического подразделения стратегических служб США, в задачу которого входил анализ потенциальных возможностей советской экономики, а также выработка наиболее эффективных способов помощи русскому союзнику. За время работы в Вашингтоне Леонтьев многое сделал для того, чтобы поставки в рамках "ленд-лиза" не просто восполняли нехватку той или иной советской продукции, но и помогали перестраивать экономику СССР в соответствии с потребностями военного времени.

В условиях войны Леонтьеву удалось испытать на практике и развить свой универсальный метод. Под его руководством была построена матрица "затраты-выпуск" для экономики Германии, она служила основой при выборе целей для американских бомбардировок. Но он смотрел вперед и думал о том, что будет после победы. По его настоянию Бюро трудовой статистики занялось сбором данных для новых таблиц по структуре американской экономики 1939 года. В роли заказчика выступил Департамент труда, и когда в 1944 г. соответствующие таблицы были составлены, на их основе началось планирование перевода американской экономики на мирное производство. В 1943 г. Леонтьеву позвонил Рузвельт, обеспокоенный предсказаниями, что послевоенная конверсия промышленности приведет к массовой безработице, и попросил дать мотивированный прогноз. Леонтьев, используя свою методику межотраслевого анализа, показал, что послевоенный спрос на металл не только не уменьшится, но и возрастет благодаря расширению строительства.

Нет необходимости здесь подробно описывать сущность этого метода, это уже многократно сделано экспертами и популяризаторами науки. Достаточно отметить, что он полностью оправдал себя как средство макроэкономического анализа, позволяющее корректировать развитие любой отрасли экономики. Развитие компьютерной техники помогало Леонтьеву постоянно совершенствовать свою систему, расширять ее возможности, охватывая все новые секторы экономики. В 1948 г. он создал Гарвардский центр экономических исследований - ведущее в мировом масштабе учреждение по развитию его метода. Вокруг Леонтьева, который около 25 лет возглавлял этот центр, сложилась группа единомышленников, его соавторов по многим последующим исследованиям, при этом сам он проявил себя выдающимся организатором. В историю это предприятие вошло под названием "Гарвардский проект".

Как пишет один из биографов, научная деятельность Леонтьева в этот период развивалась в двух главных направлениях. Во-первых, совершенствование модели "затраты-выпуск" с учетом технического прогресса и изменений в структуре экономики, что особенно важно при выборе оптимальных инвестиционных решений. Постепенно составление таких балансов по методу Леонтьева стало стандартной операцией даже для отдельных американских городов. Во-вторых, от анализа экономики США он перешел к анализу мировой экономики, межрегиональных связей в ней, отношений между развитыми и развивающимися странами52. К 1963 г. такие таблицы под руководством Леонтьева были разработаны более чем для 40 государств.

В начале 1950-х годов о Леонтьевых снова вспомнили на их родине. Власти СССР предложили отцу и сыну вернуться, действуя намеками и посулами. Легко представить, как обыграла бы этот факт сталинская пропаганда, если бы их возвращение состоялось. Но ответа не последовало, и Леонтьев подвергся привычному для эпохи холодной войны и борьбы с "космополитизмом" шельмованию в качестве представителя "буржуазной лженауки". В СССР в эти годы была развернута кампания огульного утверждения приоритета русских ученых. В отношении Леонтьева распространялись инсинуации и даже обвинения в плагиате: якобы он, работая в советских плановых органах, похитил исходные материалы и методологию, нелегально вывез их за границу и там издал под своим именем53.

"В те годы дальние, глухие" Леонтьев-младший стал профессором и в 1951 г. возглавил кафедру политической экономии в Гарварде. Вспоминая его лекции, экономист Дж.К. Гэлбрейт писал: "В. Леонтьев стал моим первым преподавателем экономики... Это был курс, не похожий на обычное введение в предмет: никакой теории, минимум математических таблиц; на занятиях подробному анализу подвергалась американская экономика по методу "затраты-выпуск". Аудитория была немногочисленной. И мало кто мог предположить, что перед нами стоял один из гениев в мировой истории экономической науки, которому будет присуждена Нобелевская премия"54.

В 1970 г. Леонтьев был избран президентом Американской экономической ассоциации. В 1975 г. он покинул тихий Кэмбридж с его созвездием первоклассных учебных заведений и исследовательских центров и переместился в Нью-Йорк, считающийся сердцем мировой экономики; там он получил кафедру в университете и вскоре возглавил Институт экономического анализа. В эти годы метод анализа межотраслевых балансов получил всеобщее признание в экономической науке и использовался в качестве важнейшего инструмента экономического планирования и бюджетной политики. Леонтьев включился в огромный проект по исследованию структуры и перспектив мировой экономики, который осуществлялся под эгидой ООН и под его научным руководством. Когда с 1969 г. началось присуждение Нобелевских премий по экономике, В. В. Леонтьев оказался одним из первых кандидатов и стал лауреатом в 1973 г. с формулировкой "за развитие метода затраты-выпуск и за его применение к важным экономическим проблемам". В своей Нобелевской лекции он предложил использовать свой метод для оценки степени загрязнения окружающей среды и средств, необходимых для ее очищения. Уже тогда ученый предвидел негативные последствия неконтролируемого индустриализма и как экономист был убежден: введение строгих мировых стандартов потребления необходимо и неизбежно, оно даст возможность развивающимся странам заметно повысить занятость, хотя и потребует некоторых жертв. Леонтьев был первым из крупных экономистов, рассмотревших весь комплекс экологических проблем применительно ко всей структуре мировой экономики.

Последующие два десятилетия стали триумфальными. Идеи его завоевывали мир, его известность достигла планетарного масштаба. Леонтьев получал почетные звания и награды, его приглашали с лекциями и экономическими консультациями во многие страны, он стал "гражданином мира". В Японии, например, его почитают как отца японского "экономического чуда". Леонтьев же именно Японию, а не США, выделял как образец для экономического подражания, имея в виду разумное сочетание частной инициативы и государственного регулирования. Благодарные японцы наградили его самым почетным орденом "Восходящего солнца" за научные труды, способствовавшие ускорению экономического развития Японии, а после кончины ученого выкупили его архив и создали мемориальный музей его имени.

С конца 1950-х годов имя Леонтьева звучало и в СССР, где экономическая наука постепенно становилась менее догматичной, а экономическая политика - более прагматичной. Во главе энтузиастов межотраслевого баланса стал академик В. С. Немчинов, "пробивший" в партийном руководстве первое приглашение В. В. Леонтьева в 1959 году. После этого визита он много раз бывал на родине, его принимали в Госплане, в Институте экономики Академии наук, в ЦСУ. Он встречался с коллегами, выступал в советских газетах и журналах, в СССР охотно перепечатывали его публикации в иностранной прессе. В годы горбачевской "перестройки" экономисты и политики опирались на его мнение в дискуссиях о путях развития советской экономики, его идеи о сочетании плана и рынка были для многих привлекательны. Популярности Леонтьева во многом способствовали свойства его личности: терпимость во взаимоотношениях, отсутствие резкой идеологической тональности в его книгах и выступлениях. Он умел деликатно писать и говорить о тупике, в котором оказалась к тому времени советская экономика с ее произвольным и негибким государственным планированием, приоритетом военных затрат, пренебрежением к потребностям населения. Для него, завзятого яхтсмена, любимым выражением было: "Побольше бы ветра конкуренции в паруса вашей плановой экономики"55. Одно уже появление этого худощавого человека, среднего роста, обходительного, с правильной русской речью, которую теперь скорее можно услышать от эмигранта, чем от россиянина, ироничного и удивительно скромного в своем величии, воспринималось как знак добрых перемен в отношениях между двумя супердержавами и в целом мире. В 1988 г. В. В. Леонтьев был избран иностранным членом Академии наук СССР. В 1991 г. в Санкт-Петербурге по инициативе мэра А. А. Собчака и В. В. Леонтьева был основан Леонтьевский центр, с 2000 г. на его базе ежегодно проводятся Леонтьевские чтения.

Трижды побывал он в этом, самом дорогом для него городе, со своей дочерью Светланой, показывал ей и большой дом его деда, дом родителей, где у него был любимый медвежонок, и круглое здание цирка, где он бывал в детстве, и дом на Невском проспекте, где его держали после ареста за листовки, и длинные изящные коридоры университета, по которым он некогда ходил.

Василий Васильевич Леонтьев-старший, экономист, член Всероссийского Учредительного собрания, последние годы жизни болел и умер в 1966 г. от пневмонии в возрасте 88 лет, не увидев мирового триумфа сына. В 1979 г. скончалась его жена - Евгения Борисовна. Они похоронены в одной могиле на кладбище Монт Аубурн в Кэмбридже. Василий Васильевич Леонтьев-младший, экономист, лауреат Нобелевской премии, умер в Нью-Йорке 5 февраля 1999 г., на 94-м году жизни. Его жена Эстел Маркс умерла в июне 2005 года.

Жизненные траектории двух русских интеллигентов - отца и сына Леонтьевых похожи: необычно долгая для людей столь трудной судьбы жизнь, принадлежность к разделенным океаном российской и американской культурам, стремление реализовать себя и в политике и в науке. Их судьба и опыт свидетельствуют, что наука, как и политика, не свободна от ошибок, но, в отличие от нее, самоценна и всегда общественно полезна.

Примечания

1. Моя глубокая признательность - д-ру Наталье Александровне Тихомировой (Вашингтон, США). Ее бескорыстная помощь советами, информацией, тонкие психологические наблюдения делают ее полноправным соавтором статьи.

2. КАЛЯДИНА С. А., ПАВЛОВА Н. Ю. Семья В. В. Леонтьева в России. - Вопросы истории естествознания и техники, 1992, N 1, с. 82.

3. БАРЫШНИКОВ М. Н. Семейное дело Леонтьевых в XIX - начале XX в. - Леонтьевский сборник: жизнь, учителя, идеи. СПб. 2006.

4. Кроме того, в собственности Леонтьевых были дома по набережной Ждановки, 33, Варваринской ул., 21, Звенигородской ул., 10, Полюстровскому пр., 28.

5. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 102, 7-е делопроизводство, 1904 г., д. 42, ч. 1.

6. КАЛЯДИНА С. А. В. В. Леонтьев и репрессии 20-х годов (интервью с В. В. Леонтьевым). В кн.: Репрессированная наука. Вып. 2. СПб. 2003, с. 187.

7. ГАРФ, ф. 102, 7-е д-во, 1904 г., д. 42, ч. 1.

8. КАЛЯДИНА С. А., ПАВЛОВА Н. Ю. Ук. соч., с. 83.

9. ГАРФ, ф. 102, 7-е д-во, 1904 г., д. 42, ч. 1 (в некоторых публикациях упоминается гимназия, но точных указаний на этот счет нет).

10. КАЛЯДИНА С. А. Ук. соч., с. 187.

11. ГАРФ, ф. 102, Особый отдел Департамента полиции, 1902 г., д. 1356, л. 1 - 2, 4.

12. Там же, 1904 г., д. 5, ч. 1, л. 8 - 9.

13. Там же, 7-е д-во, 1904 г., д. 42, ч. 1.

14. Там же, ОО, 1905 г., д. 80, ч. 20.

15. MARKS E. "Genia and Vassily". Sommervffle, Mass. 1987.

16. Крестилась в мюнхенской православной церкви.

17. ГАРФ, ф. 102, ОО, 1905 г., д. 80, ч. 20. Позволим себе предположить, что этот состоявшийся всего за полгода до рождения Васи визит молодых супругов в Одессу имел целью достичь семейного примирения в связи с предстоящим событием, но их не приняла семья иудея-ортодокса Бенциона-Анчи Беккера.

18. MARKS E. Op. cit, p. 19.

19. КАЛЯДИНА С. А. Ук. соч., с. 187. Необходимое уточнение: наверное, это был градоначальник, поскольку Одесса входила в состав Херсонской губернии на правах градоначальства.

20. БАРЫШНИКОВ М. Н. Ук. соч.

21. По свидетельству В. М. Чернова, в спорах с марксистами народники обычно проявляли лучшее знание Маркса: "Мы были по преимуществу искатели, они - утвердившиеся в правой вере" (ЧЕРНОВ В. М. Перед бурей. Воспоминания. М. 2004, с. 43).

22. ЛЕОНТЬЕВ В. В. Об изучении положения рабочих. Приемы исследования и материалы. СПб. 1912, с. 1, 4.

23. Там же, с. 18.

24. Там же, с. 36.

25. Там же, с. 19, 21.

26. Отмечая, что не изучен бюджетный вопрос, Леонтьев указывал, что в русских условиях почти везде необходимо принимать во внимание отношение к деревне, так как с этим связано местопребывание семьи рабочего (с. 65).

27. По данным полиции, один из братьев Леонтьевых спонсировал группу Анны Мошковой, причастную к Боевой организации ПСР. Отмечались контакты Василия Леонтьева с революционерками сестрами Дилевскими. Осенью 1910 г. с ним пытался связаться член Парижской группы ПСР А. П. Бессель (ГАРФ, ф. 102, ОО, 1910 г., д. 9 - 1-с, л. 76).

28. ГАРФ, ф. 102, ОО, 1902 г., д. 1356, л. 5.

29. Там же, 5-е д-во, 1906 г., д. 2177, ч. 2.

30. Там же, д. 1312.

31. Прежде считалось, что Василий Леонтьев-младший родился 23 июля (5 августа) 1906 г. в Санкт-Петербурге, но его дочь Светлана Альперс (по мужу) опубликовала копию свидетельства о рождении, из которого следует, что родился ее отец в Мюнхене ровно на год раньше. Эта дата легко "вписывается" в указанную выше хронику семьи Леонтьевых.

32. Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1. М. 2000, с. 723.

33. Известия Новгородского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, 13.Х.1917.

34. ГАРФ, ф. 1781, он. 1, д. 50.

35. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 274, оп. 1, д. 46, л. 115.

36. ОГАНОВСКИЙ Н. П. Дневник члена Учредительного собрания. - Голос минувшего, 1918, N 4 - 6, с. 148.

37. Земля и воля (Новгород), 1.I.1918.

38. Пит. по: КАЛЯДИНА С. А. Ук. соч., с. 188.

39. Там же, с. 189.

40. Там же.

41. 8 августа 1922 г. Политбюро приняло решение о создании комиссии, которой было поручено провести фильтрацию студентов к началу будущего учебного года, строго ограничить прием студентов непролетарского происхождения, установить контроль политической благонадежности студентов (там же, с. 191).

42. ДОЛГОВА Е. А. Неизученные страницы жизни Н. И. Кареева. - Вопросы истории, 2012, N 8.

43. ТЕЛИЦЫН В. Л. "Люди мысли": изгнание из России (реконструкция списка высланных во второй половине 1922 - начале 1923 г.). В кн.: Факты и версии. Исследования и материалы. Кн. 2. СПб. 2002.

44. МИТЮРИН Д. "Мы ведь вас расстрелять можем": Василий Леонтьев в ГПУ на Гороховой улице. - Родина, 2008, N 11, с. 88.

45. КАЛЯДИНА С. А. Ук. соч., с. 189.

46. В свое время Родбертус оспаривал первенство в разработке некоторых политэкономических категорий у другого критика капитализма - К. Маркса. Возможно, Леонтьев уже нащупывал то, что впоследствии высказал как вывод: "Маркс не быт хорошим математиком. Он все время путался в цифрах и формулах, его трудовая теория стоимости не слишком содержательна, но, в сущности, я интерпретирую Маркса, и Маркс интересен мне как классический экономист" (см.: biografguru.ru).

47. Ныне ее экземпляр с дарственной надписью Леонтьева-младшего хранится в отделе редких книг Публичной библиотеки Санкт-Петербурга.

48. КАЛЯДИНА С. А. Ук. соч., с. 189.

49. По выражению М. П. Томского, тогда в стране остались две партии: одна - у власти, другая - в тюрьмах. В этом афоризме не так уж много преувеличения. В самом опасном положении оказались те, кто фигурировал в кандидатских списках на выборах Учредительного собрания 1917 г., - они попали в "проскрипции", и существовала особая директива руководства ГПУ держать их под постоянным наблюдением.

50. MARKS E. Op. cit.

51. Светлана Альперс (1936 г., Кэмбридж) - известный искусствовед, профессор университета в Беркли (Калифорния), ныне почетный профессор.

52. АНИКИН А. В. Василий Леонтьев, или Экономика на шахматной доске. - Природа, 2000, N 7.

53. КУКСИН И. Василий Васильевич Леонтьев. - Семь искусств, 2012, N 9(34), сентябрь.

54. ГЭЛБРЕЙТ Дж.К. Памяти Василия Леонтьева. - Проблемы теории и практики управления, 1999, N 3, с. 1.

55. Были у Леонтьева и более определенные, но и более жесткие оценки советской экономики. Он сравнивал руководителей государственных предприятий, привыкших к госзаказам, плановым поставкам и неприспособленных к условиям рыночной конкуренции, с пингвинами, которых очень трудно научить летать. Или: "Западные экономисты часто пытались раскрыть "принцип" советского метода планирования. Они так и не добились успеха, так как до сих пор такого метода вообще не существует".




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.